«Быстрее С.»

Наталья Милявская Быстрее С.

Не у всех историй плохой финал.

У некоторых он – очень плохой.

ЧАСТЬ 1

Он сидит на берегу. На песке. Индийский океан соленым языком лижет его ступни. В его руках солнце. В его глазах горизонт. Осколки ракушек вокруг него похожи на драгоценные камни.

В вышине, за спиной, о чем-то перешептываются пальмы. Ветер треплет их спутанные макушки, подслушивает их секреты, лелеет в ладонях обрывки фраз. Кожа пахнет солью. Далеко, в размытой лазурной дымке, миражи складываются в причудливые узоры.

Он сидит на берегу. Планета под ним несется со скоростью тридцать километров в секунду вокруг ближайшей звезды. Звезда эта тонет в наполненной до краев чаше океана. Вернувшийся ветер приносит прохладу.

Он отряхивает руки от песка и натягивает на плечи холщовую куртку.

1

Надо бы купить пару дурацких маек, чтобы ходить на презентации. Хорошенькая история: все в D&G, а ты входишь, и поперек груди у тебя – большой зеленый член. Добрый вечер!

Журналистам в наши дни прощают все. Главное, чтобы у тебя на шее болтался бейдж с надписью «Пресса». Главное, чтобы ты вообще пришел. И чтобы хоть что-нибудь написал. А уж ради того, чтобы это «что-нибудь» было позитивным и «форматным», тебя могут пустить на мероприятие даже нагишом.

Мы не четвертая власть. Мы – первая.

Эта мысль меня веселит. Я улыбаюсь, поворачиваюсь на спину и окончательно просыпаюсь. Солнце проникает в комнату длинными яркими полосами.

За окном настойчиво сигналит машина. Где-то наверху сосед заводит свою бесконечную дрель. Он делает это ежедневно, ровно в одиннадцать, и если сегодня он не отстал от графика, значит, я опаздываю на очень важную встречу.

Черт!

В двенадцать надо быть на Арбате, то есть из дома я должна выйти прямо сейчас, в трусах и тапочках. Круто!

– Маша, поставь чайник! – ору я по пути в ванную. Надеюсь, Машка меня слышит.

Через десять минут, когда я вхожу на кухню, на столе уже стоит чашка кофе, сливки и бутерброд с сыром на блюдце. За три месяца совместного проживания Маша выучила мой утренний рацион наизусть.

– Спасибо! – сквозь бутерброд говорю я.

Часы на холодильнике показывают 11:14. В принципе, если бежать до маршрутки, а в метро передвигаться в переходах максимально быстро, и не миндальничать, пропуская в вагон вперед себя всех старушек с тележками, на встречу я опоздаю… максимум минут на десять-пятнадцать. К тому же – кто сказал, что Иван явится в кафе вовремя? Сам наверняка опоздает не меньше чем на полчаса. Полдень для таких, как он, – это вообще раннее утро. А некоторые так и вовсе спят до сумерек, как вампиры.

– Как всегда, опаздываешь? – спрашивает меланхолично Маша, поедая свои вечные мюсли.

– Угу. А ты, как всегда, смотришь всякую ерунду.

На кухонном телевизоре Машка смотрит MTV. Она всегда смотрит MTV. На этот раз двое придурков из очередного идиотского шоу удирают по каким-то прериям от слонов, которых они сами же и раздразнили. В прошлый раз эта же парочка, кажется, на спор ела живых червей. Интересно, сколько платят в Америке ведущим за такой экстрим? Впрочем, знаю я пару персонажей, которые согласились бы есть даже собственное дерьмо, совершенно бесплатно – лишь бы их показали по телевизору.

Кстати, из этого могло бы получиться неплохое шоу. «Съешь дерьма и стань звездой!». Надо кому-нибудь продать идею. За дорого.

– Я просто разгружаю мозг, – говорит Маша. – Дай мне отдохнуть после работы.

Если учитывать, что девяносто девять процентов населения этой планеты только и делают, что бездельничают на работе, а после «разгружают» мозг перед телевизором, вымрем мы гораздо раньше, чем прогнозируют ученые. И коллайдер здесь будет ни при чем…

Хотела я спросить у Машки, чем именно она так нагружает мозг за смену ночного сторожа в салоне красоты, но передумала. Обидится!

Допиваю кофе залпом, бросаю посуду в раковину, смотрю на часы – 11:20. Вполне себе сносно.

– Я вечером все вымою, – говорю Машке.

– Ага, – не отрывая глаз от телевизора, иронизирует она. – Как же!

Я правда, честно-честно, помою вечером посуду. Хотя мое дежурство было вчера. Или позавчера?

Итак: ноутбук, блокнот, две ручки, кошелек, телефон, диктофон. Ничего не забыла.

А расчесаться? А расчешусь я в лифте – у меня в распоряжении зеркало и целых двенадцать этажей свободного времени.

Надо поставить на телефонном будильнике новую мелодию. На старую я, видимо, уже не реагирую. И надо, наконец, не забывать ставить будильник на телефоне. Иначе меня когда-нибудь все-таки уволят.

Интересно, только у меня лифт едет катастрофически медленно, когда я опаздываю, или это – всеобщая временная аномалия? Наконец старый мастодонт, трясясь и вздыхая, с кряхтением распахивает передо мной свои двери. Поехали!

На Смоленской я оказываюсь в двадцать минут первого. Стоя на эскалаторе, мучительно размышляю, звонить Ивану или нет. Ненавижу извиняться за опоздания. Но ведь он наверняка недавно проснулся и только сейчас выезжает из дома.

– Лиза, я уже на месте, – отвечает он мне после третьего гудка. – На втором этаже, у окна.

Черт! Может, он просто не ложился? «Афтепати» на Арбате?

– Э… я уже подхожу, буду через минуту, – говорю я, отключаюсь и мчу вверх по эскалатору, стараясь не налететь на чей-нибудь портфель или локоть.

До ресторана, в котором назначена встреча, я совершаю героический марш-бросок. Организм, надорванный сидячим образом жизни, реагирует на пробежку удивленным покалыванием в боку. Добежав до входа и держась за выпрыгивающее сердце, я останавливаюсь и пытаюсь выровнять дыхание. Получается плохо, но тянуть время дальше нельзя. Пригладив взлохмаченные волосы, я вхожу внутрь и поднимаюсь на второй этаж.

2

Иван сидит у окна. Он разговаривает с кем-то по телефону. Увидев меня, Иван кивает, но взгляд его не здесь – он где-то далеко, рядом с невидимым собеседником. Я усаживаюсь на стул, достаю из сумки блокнот и какое-то время изучаю специальное предложение ресторана на коктейли «Мохито», лежащее у меня перед носом.

Рядом с Иваном – тарелка, в которой недавно был салат. То есть он, скорее всего, явился в ресторан вовремя и, пока я скакала по Новому Арбату, уже успел позавтракать. Черт, кто же знал, что этот тип – такой педант?

Воображаю – перед сном он наверняка складывает ровной стопкой носки и нижнее белье, завязывает провод от телефонной «зарядки» аккуратным бантиком, а футболку вешает на плечики. И ни разу, ни разу в жизни он не опоздал на встречу, и не лег спать, не почистив зубы. Скукота!

Появляется официант, забирает тарелку, кладет передо мной меню и делает вопросительное лицо. Я отрицательно качаю головой и демонстративно откладываю меню в сторону.

Знаем мы ваш ценник. Тысяча рублей за кофе с пирожным…

Наконец Иван кладет трубку.

– Добрый день! – улыбаюсь я. – Прошу прощения за опоздание.

– Ничего страшного, – отвечает он. – Кофе будете?

– Я только что из дома, так что нет.

– Свежевыжатый сок? Завтрак? Я угощаю, – улыбается Иван.

Мне, пожалуйста, красный «порш» и домик за городом.

– Ну… хорошо, давайте кофе. Американо со сливками и два сахара, – сдаюсь я.

Официант испаряется.

– Итак, по поводу интервью, – говорит Иван, доставая из сумки листки с моим текстом. Ого, да он подготовился!

Иван кладет листки перед собой – в нескольких местах распечатанный текст жирно подчеркнут желтым маркером. Читал, видимо, вдумчиво. Сейчас начнет придираться.

– А можно на «ты»? – спрашивает Иван.

– Разумеется!

– Отлично. Итак, смотри: давай вот эту фразу вычеркнем, вот здесь надо как-то помягче сформулировать, не «ушел со скандалом», а, к примеру, «решил двигаться своим путем». Ну, придумай сама, как красивее будет. И вот этот кусок давай сократим, к черту все эти сантименты про детство. Меньше про меня знают – больше будут фантазировать. А это нам на руку, – улыбается Иван. – И еще вводный абзац меня немного смутил. Я пока не получил музыкальную премию, я только на нее номинирован, а ты так пишешь, словно награда у меня уже в кармане. Переделай, ок?

Я киваю, записывая все нюансы в блокнот.

– Что-то еще?

– Ну… в общем все нормально. Ты только после правки перешли мне снова, хочу глянуть окончательный вариант.

Интересно, отчего он не завел себе пресс-атташе? Руки не дошли или тратиться не хочет?

– Да, разумеется.

Я забираю листки с текстом. У Ивана тренькает телефон. Он снова погружается в беседу. Отложив блокнот, я наблюдаю, как по Арбату едут автомобили. День, обещавший стать солнечным, неожиданно состроил всем пасмурную гримасу – вот-вот пойдет дождь, а зонта у меня с собой, разумеется, нет.

В последнее время погода в Москве – как в субтропиках. Полдня – дождь, полдня – жара. Скоро, видимо, и правда конец света.

Появляется официант, приносит мой кофе – и мне наконец есть чем заняться.

Разговор Ивана с каким-то Сэмом, который должен подвезти ему какие-то диски, но все никак не находит времени, заканчивается лишь тогда, когда у меня заканчиваются и кофе, и сливки. На часах – начало второго. Придется оправдываться в редакции, рассказывать, что правка интервью затянулась.

– Извини, – говорит Иван, выключая телефон.

– Ничего, все нормально. Так по тексту все?

– Ну в принципе да.

«Да» звучит не совсем утвердительно.

– Или все-таки нет? – уточняю я.

Иван смотрит на меня, напряженно о чем-то размышляя. Лишь бы он уже сказал «да». Дедлайн в четверг, сегодня вторник, времени на переделку практически не остается. Не люблю интервью с медиаперсонами. Сначала какая-нибудь певичка или актрисуля говорит одно, через пять минут она говорит другое, а в день верстки звонит ее пиар-директор и просит написать третье. В итоге звезда, разумеется, все равно остается недовольной и при первом удобном случае жалуется главреду.

Хорошо колумнистам в журналах. Сиди, анализируй реальность, пиши «от себя». Никто не заставляет тебя ходить по разным тухлым презентациям и совать микрофон под нос известным или не очень личностям, до которых тебе, откровенно говоря, нет никакого дела.

Так, кажется, еще пару месяцев такой работы, и я окончательно разлюблю людей.

– Слушай, а ты давно пишешь? – спрашивает Иван вдруг совершенно другим, не официальным тоном.

«С шести лет», хочу съязвить я, но не решаюсь.

– В смысле?

– В смысле – статьи. Интервью разные. Давно?

– Ну… вообще-то у меня журналистское образование. А пишу со школы, наверное. Там, стенгазеты, сочинения, все дела.

– Круто. Мне нравится.

– Что?

– То, как ты излагаешь материал.

Интересно, он издевается или действительно понравилось? И что вообще может понравиться в стандартном интервью на шесть тысяч знаков?

– Э… спасибо, – говорю я.

Иван опять делает паузу.

– А ты в Москве давно? – интересуется он.

Интересно, у меня на лбу написано: «приезжая»? Или меня выдала дыра на любимых кедах?

– Пятый месяц, – отвечаю с вызовом.

– Звучит как срок беременности! – хмыкает он. – А чего приехала?

– Э… А какая разница? – пытаюсь я быть тактичной.

– Ясно. За перспективами, – оценивающе смотрит он на меня. – Ладно, ладно, не обижайся. Мне нужен такой человек, как ты.

– Интересно, зачем.

– Хороший вопрос, – говорит он, доставая из пачки сигарету. – Можно?

– Да, пожалуйста, – отвечаю я.

Он кивает, щелкает зажигалкой и затягивается. Вместе с дымом над столом повисает пауза.

– Мне нужен человек, который может писать, – произносит наконец Иван. – Более или менее художественно. Человек не из тусовки. Желательно вообще не из Москвы. В общем, ищу свежий взгляд. Я хочу выпустить книгу – это хороший пиар-ход для поддержки сольного проекта. Выпустить ее одновременно с первым диском будет круто, я советовался с людьми…

Я молча жду продолжения.

– Вот только сам я ее не потяну.

– Почему? Ты же пишешь тексты? – удивляюсь я.

– Вот именно, я пишу тексты. К песням. Веду свой блог в интернете. Веду колонку в одном молодежном издании. Но не книги, понимаешь? Книга – это совсем другой объем, страниц сто пятьдесят, не меньше. А лучше – двести пятьдесят. У меня усидчивости и времени на такой объем не хватит. Гастроли, студия… Поэтому я ищу помощника.

– Это ты мне сейчас, типа, предложение делаешь? – осмыслив сказанное, уточняю я.

– Ага. Руки и сердца.

История принимает интересный оборот. Человек, которого знает пол-страны и которого я вижу второй раз «живьем», предлагает мне стать его литературным компаньоном. Или как это правильно называется? Наверняка решил вывести на чистую воду «грязный шоубиз», по пути отыгравшись на бывших друзьях и пнув под зад бывших продюсеров. Заодно упомянуть продажных телок, безбашенных олигархов и свое тяжелое детство. Очередное произведение из разряда «все гады, а я один в белом фраке». Такими литературными шедеврами завалены полки в любом книжном магазине. И на каждой обложке – надписи типа «главная книга года» или «бестселлер, которого ждали».

Жаль, бумага, на которой напечатано большинство подобных романов, жестковата…

А Иван, между тем, даже и писать книгу сам не хочет, активно ищет литературного негра.

– А авторство? – с улыбкой интересуюсь я.

– Не волнуйся, авторство останется за тобой, я не собираюсь обманывать тебя и выдавать твою работу за свою. Хочешь – напишу расписку и заверю у нотариуса.

Он улыбается в ответ и тушит недокуренную сигарету, расплющивая ее в пепельнице.

– Предварительные договоренности с издательством у меня есть, пока все расплывчато, но им интересны люди из шоу-бизнеса, с именем. Так что, считай, с готовым текстом проблем не будет. Сразу в печать. Плюс поддержка разных телеканалов, журналов – у меня есть знакомства где надо. Проснешься знаменитой. Ты ведь за этим приехала в Москву? Как тебе такая заманчивая идея?

На асфальт внизу, под окном, ложатся первые тяжелые капли. Все-таки дождь.

Я смотрю на тротуар. Человек напротив смотрит на меня.

Это какая-то шутка.

Интересно, в чем подвох?

– А о чем книга? – интересуюсь я.

Впрочем, сейчас все равно, о чем писать – хоть об особенностях приготовления салата оливье. Хоть о бывших любовниках. Хоть о собачьих ошейниках. Чем более предсказуемым будет текст, тем лучше – главное, чтобы автор был заранее известен публике, желательно с какой-нибудь скандальной стороны.

– Не знаю, не решил еще.

Отлично!

– Так о чем же мне писать? – удивляюсь я.

– А вот ты и придумай, – тычет он в меня пальцем. – Кто у нас писатель – ты или я?

Идиотизм какой-то. Видимо, слово «идиотизм» начертано у меня на лбу огненными буквами. Иван принимается меня уговаривать.

– Я понимаю, все, что я говорю, звучит дико. Я тебя не знаю, ты меня не знаешь, поболтали и разошлись. И все же подумай. Все получится, я уверен. Я же не заставляю тебя написать бестселлер за месяц. Покатайся со мной туда-сюда, поезди на концерты, на презентации, посиди в студии на записи. Посмотри со стороны, что к чему. А я вспомню разных случаев из жизни – у меня их предостаточно. Материала хватит. Главное, грамотно все это скомпилировать – и вперед, в печать.

– Ну… я не знаю.

– Ясно. Хорошо, повернем проблему другой стороной. Сколько ты хочешь?

Тут я, честно говоря, совсем теряюсь.

– За что?

– Да за книгу же!

– Да… ну… я не знаю.

События, кажется, начинают происходить помимо моего в них участия.

Иван оживляется. Видимо, он думает, что я просто пытаюсь набить себе цену.

– По поводу бабла не волнуйся. Скажем так – я нанимаю тебя на работу. Не переживай, с основной тебе уходить не обязательно. Но я буду ежемесячно платить тебе зарплату. Или гонорар – если тебе такая формулировка больше нравится. Ты сейчас в своем этом… «Слухи.ру» сколько получаешь?

– Э… восемьсот.

– Евро?

– Долларов.

– Восемьсот баксов? – удивляется Иван. Он ерошит волосы и весело хохочет. – Это по нынешнему курсу… С ума сойти! И как ты живешь на эти деньги? Кладу тебе две тысячи в месяц, и за готовый текст еще пять-шесть. Плюс авторские, когда в издательство отдадим. Не знаю уж, сколько там выйдет. Ну и фамилия твоя, конечно, на обложке. Крупными буквами. Вместе с фотографией. Идет?

3

Я увидела его впервые в прошлые выходные. Шел вялый летний дождь, от которого на поверхности мелких лужиц вспучивались пузыри. Слякоть заползала в туфли. Стоя у входа в недавно открытый выставочный зал, я думала только о том, чтобы не замочить фотоаппарат. Аппаратура была не моя – казенная, видавшая виды, но все же дорогая. Обращаться с ней я, честно говоря, умею не особо, но так как в начале августа после сокращения штата в два раза наш фотограф был уволен, главная редакторша решила, что корреспондент женского сетевого журнала вполне может стать фотокорреспондентом. За те же деньги, разумеется.

– Ты делаешь неплохие фотографии! – воскликнула на совещании многоуважаемая Нина Сергеевна, которую мы с верстальщиками за глаза зовем Шилом (за короткую стрижку, которая к концу рабочего дня неизменно торчит иглами в разные стороны, и способность быть шилом в заднице всей редакции). – Я видела твой аккаунт в «Инстаграме». Так что не отпирайся. Мне нужен полноценный фотоотчет и пару комментариев селебритис о мероприятии.

Модное слово «селебритис» Шило вставляет в разговор в каждую вторую фразу.

– И пожалуйста, надень платье. И туфли. Придешь, как обычно, в джинсах и кедах – во-первых, не пройдешь фейс-контроль, а во-вторых, вылетишь с работы. Мероприятие очень солидное, так что изволь соответствовать.

Возражать я не стала. У меня еще не закончился трехмесячный испытательный срок.

Мероприятие и впрямь выдалось ну очень солидным. Вся эта бодяга, занявшая целый этаж огромного стеклянного выставочного центра на три дня, называлась «Российская неделя высокой моды для животных».

Круто, да? У животных тоже есть своя мода.

Правда, они об этом не знают.

Платье, за неимением оного, мне пришлось одолжить у Машки. Туфли, привезенные из дома, подошли к нему не очень, но мне, честно говоря, было на это плевать.

– Круто выглядишь! – сказала подруга, когда я перед выходом на мероприятие глянула на себя в зеркало. Там обнаружилась какая-то незнакомая мне девица в черном платье-футляре с торчащими из-под подола мосластыми коленками.

– Ага. Как на похоронах, – ответила я.

Отчего-то в тот день мне особенно запомнился дождь. То ли потому, что ноги окончательно промокли, то ли потому, что я вообще люблю дождь. А может, мне просто хотелось, чтобы ливануло посильнее и вся чопорная процессия у входа вприпрыжку поскакала внутрь.

Публика прибывала, как обычно, с опозданием. Первый автомобиль появился ровно через двадцать минут после официально объявленного начала pre-party. Из авто появлялись красивые люди, неспешно проходящие по ступеням, задрапированным красным ковром (привет Каннам!). Вот проплыл известный политик с дамой. Вот появился эпатажный телеведущий, успевший дважды жениться за один телевизионный сезон. Вот ослепила всех улыбками девичья попсовая команда. Вот изнеженно помахала ручкой слегка раздавшаяся вширь мисс Мира позапрошлого года. Некоторые лица были настолько идеальны, что я начала сомневаться, не открыта ли уже где продажа «Фотошопа» в таблетках.

Играла музыка, напрягалась охрана, пресса, согнанная за ограждения из столбиков и цепочек, щелкала затворами фотоаппаратов.

Иван приехал практически последним, на белом «мерседесе» спортивной модели. Впрочем, если бы не Нинка Кравцова, знакомая корреспондентка из малоформатного женского глянцевого издания, я бы не узнала, что его зовут Иван, что он – экс-солист известного в стране коллектива, что он покинул его, прервав контракт раньше на полгода, и что в прошлом месяце он подрался с кем-то в ночном клубе, попав в газеты с шикарным синяком на пол-лица… Исчерпывающая творческая биография, не правда ли? Всю эту информацию Кравцова выпалила мне скороговоркой в ухо – и я на всякий случай сделала несколько снимков.

Лицо Ивана было мне смутно знакомо, вот и все.

Выбравшись из-за руля и обойдя авто, Иван помог выйти из машины своей холеной спутнице, брюнетке в золотистом платье (сдается мне, где-то все-таки существуют специальные НИИ, производящие на свет божий представительниц совершенно отдельной, идеальной расы). Она была выше Ивана на полголовы, и у нее были бесконечные ноги, прямо из которых где-то внизу росли бесконечные каблуки.

После, собственно, началось мероприятие – показ коллекции собачьей одежды и аксессуаров от какой-то дизайнерши, живущей между Москвой и Нью-Йорком и, по всей видимости, обожающей все блестящее. Демонстрировать собак, разумеется, должны были их знаменитые хозяйки.

Где-то далеко, невидимый за стенами огромного, задрапированного бархатом зала, бушевал финансовый кризис. Бастовали безработные рабочие, рушились биржи, обанкротившиеся миллиардеры бросались под поезд. По подиуму дамы всех мастей, известные и не очень, в шикарных вечерних нарядах, тащили на руках и на поводках собак всех мастей, в кружевах и с бриллиантами на ошейниках. Брюнетки, рыжие, той-терьеры, чихуа-хуа, китайские хохлатые, блондинки, шатенки… Вышагивающие по подиуму особы одинаково щурились на фотовспышки, цокали лапками и кокетливо смотрели в зал. Зал отвечал им восторженными аплодисментами.

Иван со своей спутницей сидел в первом ряду. Он тоже смотрел на семенящих мимо на тонюсеньких ножках той-терьеров, чихуа-хуа и их хозяек. Смотрел, улыбался, аплодировал когда надо, восторгался когда следовало. И все же… Клянусь, в какой-то момент я успела уловить на его лице тень скуки. Она пробежала по его лицу, словно судорога, сведшая челюсть человека, страстно желающего зевнуть и не имеющего возможности этого сделать, – и пропала. Лицо Ивана снова стало вежливо-внимательным.

Но я улыбнулась. Не мне одной в этом зале было катастрофически скучно.

К моменту, когда последнюю породистую шавку унесли за кулисы, а непосредственный автор всего этого собачьего великолепия сорвала шквал аплодисментов, я успела заполнить фотографиями две карты памяти. Хватит не на один фотоотчет, а на четыре. Осталось продержаться совсем немного, минут тридцать (в программке мероприятия после дефиле была заявлена after-party), и можно ехать домой, лелеять мозоли от туфель.

Вместе с вереницей гостей мы с Кравцовой двинули в находящийся этажом выше ресторан. Неделя звериной моды закрывалась, так что блистать бриллиантами собакам (ни одной кошки, хомячка или рыбки на этом празднике животноводства я не заметила) оставалось от силы часа два. Дав себе немного расслабиться и выпив по бокалу красного сухого, мы с Нинкой договорились позже вместе уехать с вечеринки на такси и занялись интервью. Она высмотрела ведущего одного из музыкальных каналов, я дернула из толпы одну из девчонок той самой попсовой группы, на ходу вспоминая, как ее зовут и как называется команда, в которой она открывает рот. Восемь вопросов, несколько снимков, на все про все – от силы десять минут. К бару за вторым бокалом мы с Кравцовой подошли практически одновременно.

– Слушай, давай побыстрее. Ага? – попросила та. – У меня скоро нянечка свалит, она уже звонила, так что мне к Никитке надо ехать. Может, ну ее, твою вторую звезду? Редактор обойдется и одним интервью?

– Не обойдется, – покачала я головой. – У меня испытательный срок, так что малейшая придирка – и Шило выкинет меня на улицу.

– А… Ну тогда давай в темпе вальса. Тебе кто больше нравится?

Облокотившись на стойку бара, мы сканировали толпу гостей.

– Пожалуй, я возьму этого твоего Ивана, – сказала я, представив, как хорошо эта парочка будет выглядеть в фотоотчете.

– Нет, Ивана уже я застолбила! – вдруг заартачилась Кравцова.

– Почему это? – удивилась я. – У тебя к нему сердечный интерес?

– Дура ты. Он же восходящая звезда хип-хопа. Интересная личность. Да еще и скандальная – после драки-то!

– Нет, звезда хип-хопа мне самой нужна, – рассмеялась я. – Если он прям такой подающий надежды, мне это будет лишним плюсом в личное дело. К тому же с ним девчонка эффектная.

– Иди в жопу! Я тебе Ивана не отдам, – стояла на своем Нинка.

– Да что ты так в него вцепилась? – удивленно поинтересовалась я. – Давай, что ли, тогда жребий бросим.

– Не вопрос! – отозвалась Кравцова и полезла в сумочку за кошельком.

И вот, стоя возле бара и одной рукой держа фотоаппарат, другой я подкинула вверх пятирублевую монету. Кувыркнувшись, монета подмигнула мне и упала на покрытый ковром пол решкой вверх.

Иван достался мне.

Уже через минуту мы стояли возле приоткрытого окна в холле ресторана. Я, Иван и его золотистая девушка. Девушка явно знала толк в том, как именно надо позировать перед объективом – видимо, сказывалась модельная практика. Иван же держался довольно просто. Хорошие манеры, внимательный взгляд, крохотная блестящая серьга в мочке левого уха, отлично сидящий костюм. Никакой присущей большинству медийных персон развязности, никаких татуировок на видных местах, цепей, массивных украшений с бриллиантами и золотых передних зубов. А в остальном – ничего особенного. Узри я его в толпе где-нибудь между «Чкаловской» и «Курской», не обернулась бы.

Отвечал на вопросы Иван развернуто, много острил, иногда откровенно ерничал. Кажется, ему было приятно давать интервью. По итогу разговор, хвала богам, вышел далеко за рамки моды для животных. Наверняка Шило захочет сделать из этого отдельный материал, подумала я. А Иван, после того как я выключила диктофон, попросил связаться с ним, чтобы вычитать готовое интервью.

Педант, решила я тогда. И не ошиблась.

Сейчас, сидя в кафе, я вспомнила все детали нашего знакомства и улыбнулась. По сути, если бы монетка упала орлом кверху, написать книгу Иван предлагал бы сейчас не мне, а Кравцовой.

4

– Кофе еще будешь? – интересуется Иван.

Дождь за окном льет все сильнее и сильнее. Как я поеду в редакцию?

– Угу, – говорю я рассеянно.

Иван кивает официанту, и тот мгновенно оказывается возле нашего столика, чтобы принять заказ. Вряд ли он был бы столь услужлив, сиди я здесь одна.

Иван просит еще кофе и счет. Потом он снова закуривает, смотрит на улицу.

– Ты, кстати, на машине? – спрашивает он.

Наивный!

– На метро…

– Я тебя подброшу. Так что скажешь?

Две тысячи долларов в месяц – это моя полугодовая зарплата в самарской газете, работа в которой однажды так мне надоела, что я свалила в Москву. Впрочем, не только работа надоела мне в Самаре, но это – уже совсем другая история… Прибавив деньги Ивана к своему окладу в «Слухах», я стану практически миллионершей. С другой стороны, это – оплата труда, которым я никогда не занималась.

– А тебя не смущает, что я за свою жизнь не написала ни одной книги? – спрашиваю я.

– Не-а, – отмахивается Иван. – Более или менее сносно складывать слова в предложения умеет треть земного шара. Писателем в Москве стремится стать каждый второй. Но лишь у некоторых есть гарантии, что их действительно напечатают. Связи решают все. Так что с тебя – работа над текстом и форма, а с меня – содержание. Жизнь артиста очень насыщенна, тебе просто останется записывать! Остальное, считай, решено. Думай.

Я молчу, глядя, как над столом тает сигаретный дым.

Возле нас неожиданно появляется симпатичная незнакомка в джинсах и светлой футболке. Рдея, как утренняя заря, девушка подает Ивану блокнот и ручку.

– Подпишите, пожалуйста! – произносит едва слышно.

– Как тебя зовут? – интересуется Иван, оглядывая подошедшую с ног до головы.

– Катя, – еще тише произносит та.

– Понятно. Так и напишем – Катерине с любовью.

Девушка польщенно улыбается. Я не могу скрыть ухмылку.

Оставив сигарету в пепельнице, Иван размашисто пишет в блокноте. Я вижу, как привычно его рука вырисовывает буквы на листе. Наконец он ставит подпись, отдает блокнот Кате и ослепительно улыбается.

Отличный кадр для глянцевого журнала. Стоп, снято!

Я улыбаюсь. И вдруг реальность вокруг меня действительно застывает одним большим, ярким стоп-кадром.

Какого черта я вообще думаю? Мне на блюдечке с голубой каймой преподносят неплохой шанс продвинуться чуть дальше, чем может вообразить среднестатистическая редакционная крыса, а я, ковыряя в носу, размышляю, хватать мне этот шанс или нет!

Я в один миг принимаю решение.

Как там говорят? Тщеславие – любимый из пороков дьявола? Вот-вот. Если быть до конца честной, мне плевать на две тысячи долларов в месяц. Просто мне, как, наверное, любому журналисту в этой стране, до чертиков хочется однажды вот так же, размашисто и небрежно, подписывать собственные книги на автограф-сессии где-нибудь в Доме книги на Новом Арбате. И так же ослепительно улыбаться сияющим от радости поклонникам. И привычно, чуть устало позировать перед объективами фотокамер. Не все же время я сама должна нажимать на кнопку!

Девушка в футболке смотрит на подпись, радостно кивает и, пискнув: «Спасибо!», возвращается к своему столику.

Официант приносит счет и кофе.

– Ну так что? – спрашивает Иван, глядя, как я наливаю в кофе сливки.

– Я согласна.

Кивок сопровождает раскат грома.

5

– Меня в салон берут, мастером педикюра! – с порога оглушает восторженными воплями Машка. Она в одном полотенце прыгает посреди комнаты и трясет мокрыми волосами. – Только что позвонили!

В ванной шумит вода, посреди ковра брошен пылесос – видимо, на радостях моя соседка решила отдраить всю квартиру. Всегда, когда ей некуда девать энергию, она устраивает вселенскую генеральную уборку.

– Больше никаких ночных бдений в салоне. Буду работать днем. Одна тетка уходит в декрет, так что я теперь – не сторож. У меня теперь свое место, свой шкафчик, а еще мне обещали сделать визитки в следующем месяце. Ура!

Не одной мне сегодня чертовски повезло.

– Круто! – говорю я. – Поздравляю!

Машка обнимает меня, и какое-то время мы с ней прыгаем вокруг лежащего пылесоса.

– Я там картошки нажарила с грибами. Угощайся!

– Спасибо! – обрадованно говорю я.

После долгого дня в редакции, скрашенного двумя диетическими йогуртами и бессчетным количеством дурного растворимого кофе, я готова позариться даже на китайскую лапшу быстрого приготовления. А уж картошка с грибами – это просто рождественская индейка с яблоками.

– Не за что! – Машка жмет босой ногой на кнопку, и пылесос взвывает, как болид на повороте трассы «Формулы-1».

Кухня блестит, оставленная мною с утра посуда, разумеется, вымыта, шкафы и плита отдраены так, словно их вчера привезли из магазина. Маша просто волшебница.

– Твой будущий муж будет счастливым человеком! – кричу я, нажимая на кнопку чайника.

– Что? – спрашивает сквозь вой пылесоса Маша.

– Ничего, – машу я рукой.

Потом беру ручку и зачеркиваю на расчерченном листке, прикрепленном на холодильнике, свое имя в графике дежурств. Раз Маша сегодня добровольно все отмыла, будем считать, что мое дежурство закрыто.

У этой трехкомнатной квартиры у метро «Текстильщики» – долгая история неофициального общежития. Поспрашивайте – в Москве полным полно таких вот коллективных жилищ, комнаты в которых постепенно переходят от одних постояльцев к другим. Снимать квартиру вскладчину дешевле, особенно когда ты только приехал в столицу, за душой у тебя – гроши, а в кармане – резюме человека, готового на любую работу. Остается только найти таких же, как ты, малоимущих энтузиастов, и убедить квартирных хозяев, что проживать вас в квартире будет не шестеро, а трое, домашних животных вы на дух не переносите, а ровно в одиннадцать забываетесь сном младенца. Если при этом вы соглашаетесь поклеить за свой счет новые обои (чтобы закрыть дыры в стенах, оставшиеся от прежних постояльцев), починить сливной бачок и оплачивать городской телефон и домофон, считайте, что квартира ваша как минимум на год вперед.

Эту, к примеру, сняли года три назад ребята из провинциальной рок-группы, приехавшие покорить Москву. Не знаю уж, удалось это им или нет, но со временем в одной из комнат поселилась парочка студентов, решивших свить нехитрое семейное гнездышко вдали от родительского ока, в другой появился приезжий программист. Потом, когда музыканты в квартире окончательно перевелись, а студенты после полугода мытарств на рисе с макаронами надоели друг другу хуже горькой редьки, две комнаты заняла семья с ребенком. От пребывания полноценной ячейки общества в квартире остались разрисованные цветными мелками обои в коридоре, на уровне моего колена, и два пакета игрушек на лоджии. Говорят, съезжая, родители просили игрушки не выкидывать – когда-нибудь они за ними обязательно вернутся.

Главным правилом выезжающих с жилплощади был розыск на свое место новых, желательно адекватных, жильцов. Так, моя комната досталась мне по наследству от того самого программиста – он оказался бывшим мужем моей одноклассницы, уехавшим в Москву после развода. В комнате после него остались старенький сломанный принтер, стопка затертых дисков с аниме и огромное количество пыли под диваном.

Летопись квартиры в картинках мне рассказала Машка – именно она заняла одну из комнат после выехавшей семьи. Машке двадцать один, родом она из Кургана и, так же как я, приехала в столицу попытать счастья. Во второй комнате одновременно с Машей поселился некий Вадик, странный тип, работающий, с его слов, курьером в рекламном агентстве. За все четыре месяца проживания в квартире я лично видела парня раза три. Он приезжает на два-три дня, целыми днями сидит у себя в комнате, питается исключительно сосисками, а потом пропадает на полмесяца. Вроде бы уезжает на квартиру к подружке. Впрочем, я не удивлюсь, если Вадик на самом деле фасует героин, а свою комнату использует как производственную базу.

Впрочем, нам грех жаловаться на Вадика – благословенны соседи, не живущие с вами, но регулярно вносящие арендную плату.

Кто завел в квартире график дежурств, история умалчивает. Думаю, тот, кому до чертиков надоело вычищать оставленные соседями на кухне авгиевы конюшни. Идея, кстати, гениальная. Благодаря ей каждые три дня все сияет чистотой – конечно, если у того, чье имя значится в графике, хватает сил и совести прибраться.

А вообще в квартире весьма недурно. Нет дыр в полу, штукатурка не сыплется на голову, стеклопакеты поставлены относительно недавно, на окнах лоджии полностью закрываются ставни, а в ванной в наличии душевая кабина. Царская роскошь! Спасибо кризисному снижению цен на аренду жилья – эти хоромы мы снимаем всего лишь за тысячу долларов в месяц. Некоторые устраиваются куда хуже. Первые две недели после приезда в Москву я, к примеру, жила у кузена своей подруги, в однокомнатной квартире без мебели, где пятеро студентов спали на полу в ряд на туристических ковриках.

Уже за полночь, искупавшись, отредактировав небольшой материал и почти допив на кухне свой чай, я неожиданно говорю вслух:

– Мне тут книгу предложили написать…

Кажется, я вслушиваюсь в сказанное с не меньшим удивлением, чем Маша. Та немедленно делает тише звук телевизора и, забыв про «Секс с Тилой Текилой», обалдело произносит:

– Что? Кто? Зачем?

Отличное название для телепередачи.

– В смысле, зачем? – усмехаюсь я. – Зачем обычно пишут книги? Чтобы их читали.

Ну, это я лишку хватила. Сейчас книги пишут в последнюю очередь затем, чтобы их читали…

– А кто предложил? Редакция? – подвигается ко мне Машка почти вплотную и забирается на стул с ногами. У нее странная привычка даже суп есть, сидя на табурете по-турецки.

– Предложит редакция, как же! Нет, человек один предложил. Которого я, кстати, практически не знаю.

– Ничего себе! – качает соседка головой. – И что? Ты согласилась?

– Ну, типа того… Только я никогда книг не писала и вообще не понимаю, о чем писать-то. Был бы он космонавт, или общественный деятель, или преступник, на худой конец… А так – ну артист. И дальше что?

Глаза у Машки становятся круглыми, как монеты по два евро.

– Какой артист? Известный?

Учитывая тот факт, что Машка круглосуточно смотрит MTV, она наверняка сто раз видела Ивана.

– Ага. Коллектив такой знаешь, два парня и девчонка, блондинка… Не помню, как называется… У них еще клип такой смешной был, типа снят на бразильском карнавале.

– А! – обрадованно восклицает Маша. – Это же «ТриТонны»! Ух ты! Ничего себе! У них состав недавно поменялся.

– Вот парень из старого состава мне и предложил книгу написать.

– Афигеть! – говорит потрясенная Маша. Именно через «а». – Иван? Тебе? Предложил? Книгу? Кру-у-у-уто!

Кажется, у меня за мгновение нимб образовался над головой. Или крылья выросли. В Машином взгляде – смесь восхищения и благоговейного ужаса.

– А он симпатичный? – вдруг спрашивает она.

– Да ты же его по телеку видала. Не знаю… Наверное.

– По телеку это одно, а в жизни – это другое, – мудро изрекает Маша. – Везука ты, Лизка! С такими людьми общаешься! Может, и сама скоро какой-нибудь знаменитостью станешь. А я, как дура, всяким жирным коровам буду педикюр делать…

А ведь еще час назад она скакала по квартире, радуясь именно этой перспективе!

В голове у Машки немедленно начинают вертеться шестеренки и мигать лампочки.

– Слушай, а там никому из этих, ну из звезд, маникюрщица не нужна? Ты знаешь, у меня опыт есть, я у себя в Кургане ведущим мастером была в салоне. Там, ногти нарастить, французский, европейский маникюр, обрезной, пилочный, плюс аквариумный дизайн… Много не возьму, у меня ценник нормальный…

Так, пора сваливать.

– Маш, я спрошу обязательно.

Пока я мою чашку, ее взгляд прожигает мне спину.

– Только не забудь, ладно?

– Ладно. Ну все, я спать.

Я спешно ретируюсь в комнату. Через секунду в мою дверь тихонько стучат.

– Лиза!

– Да?

Машка появляется в дверном проеме. Она мнется, долго не решаясь объяснить, чего ей нужно.

– Лизка, ты это… Ты знаешь что… Ты автограф для меня возьми у Ивана, хорошо?

Еще через мгновение я просыпаюсь от настойчивого звонка мобильного. Пытаясь понять, снится мне это или нет, с трудом разлепляю глаза – в окно на меня смотрит не менее сонная луна. Какого черта кому-то взбрело в голову будить меня посреди ночи? Телефон не умолкает. Дотягиваюсь до трубки, воображая по ходу страшные происшествия, которые послужили причиной полуночного трезвона. Тыкаю в кнопку – на меня обрушивается позитивный Иванов голос:

– Привет! Прости, что поздно. Не спишь?

– Нет.

– Круто! Завтра в час дня у меня прямой эфир на радио, по поводу выхода нового сингла. Я подумал, ты должна присутствовать.

– Но…

– Надо, очень. В список я тебя внес, приезжай минут на пятнадцать пораньше. И паспорт не забудь.

– Я… А меня пустят в студию? Я должна присутствовать как журналист?

– В студию пустят, я договорился. И тебя я заявил как своего пресс-атташе. Круто, да? Поздравляю с повышением!

Трубка весело хихикает.

У меня возникает смутное сомнение, что все происходящее – не более чем сон. Ущипните меня!

– У меня завтра в час, кажется, зубной, – пытаюсь я хоть как-то остановить сход этой лавины.

– Да хоть гинеколог. Перенеси. Это важно!

По тону Ивана я понимаю, что отвертеться мне не удастся. А что я скажу в редакции? Придется, и правда, врать про стоматолога. Назвалась, блин, груздем…

– Хорошо, я буду.

– Молодец! Адрес тебе сейчас эсэмэской скину. Все, обнимаю, до завтра.

Иван отключается.

Луна в моем окне крутит пальцем у виска.

6

Не опоздать мне стоит больших усилий. Но я, как и обещала, являюсь за пятнадцать минут до начала в офис недавно открывшейся радиостанции с веселым названием «Позитив-FM» на 22 этаже высотки в самом начале Нового Арбата. Любит Иван Новый Арбат, сил нет. Первые этажи здания занимает понтовый торговый центр. Машины, припаркованные у обочины, – каждая по стоимости тянет на годовой бюджет небольшого провинциального городишки. Пройдя мимо витрин, ценники в которых больше похожи на номера сотовых телефонов, попадаю в коридор с лифтами. Шкафообразный охранник на удивление приветливо кивает, когда я нажимаю на кнопку. Еще через десять секунд прибывает сверкающий лифт. Внутри отчего-то пахнет пряностями. Захожу, тычу пальцем в кругляш с цифрой 22, и еще через мгновение у меня от удивления открывается рот.

Сразу после третьего этажа лифт вырывается из замкнутой шахты и скользит вверх вдоль прозрачной стеклянной стены. Передо мной стремительно улетает вниз Москва.

Автомобили на глазах превращаются в смешные игрушечные модельки. Крыши, миг назад бывшие недосягаемыми, распластываются у ног. Сразу за ними изогнутой змеей уползает вдаль Москва-река, перетянутая мостами. Высотки рвут шпилями небо. Тысячи солнц слепят, отражаясь в тысячах окон. Зеркальные стены делового центра раздуваются на ветру полированными парусами. Горизонт теряется в легкой облачной дымке. И чем выше забирается мой лифт, тем менее натурально выглядит серая махина города. Мегаполис у моих ног словно вырезан и склеен из картона. Смоделирован в 3D. Нарисован на бумаге.

Впрочем, нет. Город реален. А я – просто муха на стекле, обозревающая окрестности. Сейчас – раз! – и меня сдует отсюда к чертовой бабушке.

Кажется, до меня только сейчас дошло, что я живу в Москве.

– Красиво, да? – произносит за моей спиной Иван.

Лифт, оказывается, уже давно открылся, распахнувшись в холл радиостанции.

– Молодец, ты вовремя.

Иван берет меня за локоть, я предъявляю паспорт хмурому охраннику возле «вертушки», и вот мы уже бодро шагаем куда-то в глубь коридоров. Пять минут на кофе – и в студию.

Каждая радиостанция отчаянно делает вид, что ее эфир – самый важный в мире. Что ее передачи – самые крутые, а диджеи – самые профессиональные. Любой человек, который попадется вам в офисе, коридоре или студии любой радиостанции, имеет гордую осанку наследного принца и развязную походку кинозвезды. Пусть даже это уборщица или сторож. У каждого штатного работника на лице – выражение вершителя судеб. «Мы формируем общественное мнение!», «Мы дарим людям хорошее настроение!», «Мы будим страну по утрам!».

С людьми незнакомыми радийщики ведут себя скучающе-надменно, с людьми медийными – панибратски. И в офисе любой радиостанции круглосуточно царит атмосфера нереального веселья – кто-то где-то весело хохочет, кто-то непрестанно шутит, как актер во время собственного бенефиса, в курилках полагается устраивать балаган по любому поводу, а стены обвешивать фотографиями знаменитостей, в разное время почтивших эфир своим присутствием. А еще полагается выскакивать неожиданно из-за угла и кричать сердито: «Тише, у нас запись!» Или лететь вдоль коридора, с озабоченным видом роняя в телефон: «Я продюсеру сразу сказал – старичок, так дела не делают!» В общем, всяк входящий в помещение радиостанции должен осознавать, что попал в место престижное и отчасти сакральное. Впрочем, это вы еще на телевидении не были!..

По ходу движения с Иваном здороваются какие-то люди. Они жмут ему руку, хлопают по спине и весело орут: «Здорово!». Меня (не понимая, кто я) разные неизвестные личности предпочитают приветствовать тепло, но чуть отчужденно. Потом нас подхватывает симпатичная, непрестанно улыбающаяся секретарша, заводит в уютную комнатушку для гостей. Удобные кожаные диваны, пальма в кадке, высокое окно забрано жалюзи. Тут же появляются кофе, чай, конфеты, вафли. Иван разворачивает крохотную шоколадку, сует ее в рот, плюхается на диван и закрывает глаза.

Сегодня он на удивление плохо выглядит. Бледный, круги под глазами. Даже тщательно выбритая физиономия и хороший парфюм не спасают ситуации – Иван похож на человека, не смыкавшего глаз как минимум сутки.

– Ты чего бледный такой? – не могу удержаться я от вопроса.

Он смотрит в потолок, трет виски, медлит с ответом.

– Спал плохо. Бессонница мучает… Сны дурацкие… От переутомления, видимо.

Так, кажется, наша звезда рок-н-ролла, то есть хип-как-его-там-хопа, сидит на какой-то наркоте…

– А что, сильно заметно? – вдруг хмурится он.

– Да.

Иван хлопает себя по щекам, пытаясь вызвать румянец.

– А так?

– Ну… сойдет.

– К черту! Это же радио, детка! – глумится Иван.

В ответ на его слова в комнату вламывается какой-то парень с фотоаппаратом.

– Для сайта! – сообщает весело парень. Ему вторит вспышка.

Иван еле успевает занять вертикальное положение.

– Мы сейчас распечатаем, подпишете? – спрашивает фотограф с утвердительной интонацией, не переставая снимать. Кажется, я тоже попадаю в кадр.

– Ага, – морщится Иван. – Только давай потом, можно нам кофе выпить?

– Конечно! – радиопапарацци исчезает.

– Мудак! – говорит Иван и снова закрывает глаза.

Минут пять в комнате стоит тишина.

– Кофе хороший? – интересуется Иван, слыша, что я размешиваю в чашке сахар.

– Растворимый, – сообщаю я.

– Ясно. Ну, обойдемся и растворимым.

На втором глотке в дверях появляется худющая девица с пирсингом в носу. Представившись программным директором, она сообщает, что пора в студию. Иван залпом допивает кофе, выключает звук на сотовом (я следую его примеру), и мы направляемся в конец коридора, где за плотной дверью, обитой войлоком, находится эфирная студия.

Студия – это крохотная комнатушка, отделенная от предбанника стеклянной дверью. По ту сторону за микрофоном священнодействует диджей. Затылок его украшают дреды, собранные в хвост. Когда мы входим, он говорит в микрофон что-то чрезвычайно веселое, потом ставит джингл и запускает рекламный блок. Затем он выбирается к нам, оказавшись просто двухметрового роста, здоровается с Иваном, жмет ему руку, хлопает по спине и весело орет: «Здорово!» Кивает мне, открывает дверь и приглашает нас внутрь.

– Полторы минуты до эфира! – сообщает диджей.

Эфир получается на удивление малосодержательным. Сидя на стуле в уголке и включив диктофон на запись, я удивляюсь, до чего примитивные вопросы задает обладатель шикарной афропрически. Зато он мегапозитивен! Его мимике могут позавидовать все голливудские комики разом.

Сначала они с Иваном долго здороваются со слушателями на разные лады, потом отчего-то обсуждают какой-то новый фильм, потом отвечают на пару вопросов от посетителей форума радиостанции из разряда: «А у вас есть девушка?». Потом, наконец, разговор заходит о новой песне. Но как только Иван открывает рот, чтобы рассказать о треке, диджей (я так и не смогла запомнить, как его зовут) весело заявляет в микрофон, что время интервью подошло к концу. Но все, разумеется, смогут услышать новую песню Ивана Сереброва – сразу после рекламы.

Я нажимаю на «стоп». Десять минут разговора можно спустить в унитаз. Пока Иван снимает наушники, диджей хлопает его по плечу.

– Прости, чувак, у нас тут эфир посокращали к чертям. Просят меньше пиздеть и ставить побольше музла. Ты что, послушать трек не останешься?

– Я его уже слышал, – вежливо улыбается Иван и жмет радиоведущему руку. С таким лицом люди обычно лезут в драку.

– Точно! – на позитиве заявляет диджей. – Ну, спасибо за визит, на созвоне! И у нас повтор после полуночи, если что.

Иван выходит из студии. Он не просто не в духе – он в бешенстве.

Я еле поспеваю за ним. Уже возле лифтов нас догоняют секретарша, долговязая девица с пирсингом и парень-папарацци с уже распечатанной и вставленной в рамку фотографией. Девица долго благодарит Ивана за визит, секретарша вручает диск – сборник радиохитов от «Позитив-FM», парень просит расписаться на фото. Кажется, со стороны все происходящее снова фотографируют. Трескотня вокруг Ивана длится минут пять, потом мы все же оказываемся в лифте.

Шоу за стеклом разворачивается в обратном порядке. Горизонт, шпили высоток, солнце, река, мосты, крыши, автомобили… Пока мы спускаемся, Иван хранит молчание. Затем, когда лифт снова попадает в замкнутую шахту, произносит зло:

– И как в этой стране делать музыку?

Я тактично молчу.

Наконец приземляемся. Двери открываются в залитый светом холл торгового центра. Иван выходит первым, а потом неожиданно останавливается – я почти врезаюсь в его спину.

– Извини, что вытащил тебя на эту хуйню. Ничего ценного ты сегодня, разумеется, не узнала.

– Да ладно.

Иван смотрит куда-то вниз. Я слежу за его взглядом – точно, он пялится на мои кеды.

– Что это на тебе?

– В смысле?

– В смысле – что это? – тычет он пальцем вниз.

Кто из нас двинулся – он или я?

– Это кеды, – объясняю я тоном воспитательницы детского сада.

– Где ты их взяла?

– С нищего сняла, у метро.

– Заметно! – хихикает Иван. – Ты видела, какая в них дыра?

– Это «камелоты», – говорю я холодно. – Мои любимые.

– Ясно. Я прихожу на радио, а мой пресс-атташе – в кедах с дырой. Готично!

Мы почти одного роста. Стоим и смотрим друг другу в глаза.

Послать, что ли, его на хуй?

– Ты же у нас звезда, тебе и Дольче с Габбаной носить, – улыбаюсь я. «СУКА!» – читает он в моих глазах.

Иван вдруг лезет в карман и достает бумажник. В его руках материализуются пять зеленых бумажек.

– Так, вот тебе аванс. Купи себе, пожалуйста, новые кеды и вечерние туфли. На каблуке, хорошо? В пятницу вечером у меня выступление в клубе – ты должна быть обязательно. Ну, дресс-код и все такое… Я позвоню.

И он силой сует мне деньги.

Если бы у меня был бойфренд, он бы уже давно начал задавать мне вопросы…

7

Дверь, перед которой я стою, сделана из какого-то дорогого дерева. Или это дорогая подделка под дорогое дерево – кто его знает? Вензеля вокруг глазка. Вычурная дверная ручка.

Из-за двери доносится тяжелый синкопированный ритм – хозяин квартиры явно не парится по поводу того, как к громкой музыке отнесутся соседи.

Я нажимаю на кнопку звонка уже третий раз – но как может сравниться кудахтанье дверного звонка с лицензионными басами стереосистемы? Тридцать секунд, и ухожу отсюда! Неожиданно дверь распахивается, и какой-то парень в щегольском костюме возникает на пороге.

– Добрый день. Вы с телевидения? – спрашивает он.

«Из санэпидемстанции», – хочу сказать я.

– Нет. А вы кто?

Мой собеседник на секунду умолкает, потом сообщает:

– Андрей.

Офигеть! Можно подумать, это хоть что-то проясняет.

– Я к Ивану. Лиза. Он дома?

Уровень звука становится чуть ниже, и из-за спины Андрея, который, кажется, не собирается пускать меня в дом, появляется Иван с телефонной трубкой в руке.

– Это Лиза! Пропусти, Андрюх! – Иван снова скрывается внутри, продолжая прерванный разговор. – Меня не волнует, что он спит! Бери его за шкирку и тащи в студию. Мы уже неделю материал свести не можем!

– Добрый день, – говорю я, входя, Андрею, то ли дворецкому, то ли вышибале. – А вы, типа, на фейс-контроле?

– Типа, – говорит тот и, заперев за мной дверь, уходит куда-то в глубь квартиры.

Сняв кеды (новые, кстати говоря! Боже, храни «Converse»!), осматриваюсь. Просторный холл, в углу которого колонной торчит мраморная тетка, держа в поднятых руках лампу, понизу отделан таким же деревом, которым обита входная дверь. На полу новехонький ламинат. По периметру холла расположились две деревянные двери и один сквозной проем в огромный зал. В проеме маячит Иван, матеря кого-то по телефону. Облачен он в серые штаны и кенгуруху на молнии, с капюшоном – нечто среднее между пижамой и спортивным костюмом.

Слева арка, соединяющая холл с большой кухней. Из любопытства сую нос в арку: на кухне вместо стола – длинная барная стойка, над ней подставка, утыканная натертыми до блеска бокалами, рядом – два высоких стула с белоснежными сиденьями. Здоровенный холодильник увешан магнитами до самого пола. «Düsseldorf», «Paris», «Limassol» – успеваю я ухватить названия городов. Возле раковины, в которой болтается пара кофейных чашек, стоит чугунная пепельница в виде макаки в растаманском берете, играющей на тамтамах. Шикарный кухонный гарнитур темно-вишневого цвета сияет так, словно его только что отдраила усердная домработница. Впрочем, думаю, так и было. На барной стойке скучает одинокий банан.

Появляется Иван (он все еще разговаривает с каким-то Серым по телефону), тушит в пепельнице очередную докуренную до середины сигарету, затем вытряхивает окурок в ведро под раковиной и, поморщившись, открывает окно.

– Бросать надо на фиг! – говорит он и уходит в зал. – Эй, ты где там?

Следую за ним. Не удивлюсь, если за аркой, как в булгаковской нехорошей квартире, обнаружится бальная зала с фонтаном и попугаями.

Зал там, разумеется, есть, но обставлен он в лучших традициях каталогов современных интерьеров. Белый кожаный диван, огромная плазма напротив него, на стене, под ней длинная полка, забитая дисками. Традиционные четыре колонки и сабвуфер (какая же звезда не имеет домашнего кинотеатра!). Стена напротив окна занята плотно заставленными книжными полками. Судя по корешкам, по большей части это беллетристика, немного философов-экзистенциалистов и альбомы с репродукциями картин. Двухтомник Ницше лежит рядом, прямо на полу, его листки испещряют множественные закладки. Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты.

Еще одна высокая узкая полка рядом с книжными развалами заставлена разноцветными моделями автомобилей. Над ней на стене висит истыканный кружок «дартс», стрелы кучно впились почти в его центр. У окна, насаженный на стальной штырь, торчит женский манекен без головы, выкрашенный в красный цвет. Посреди зала небрежно брошена пятнистая коровья шкура.

Стена над диваном, разумеется, увешана большими фотографиями в рамках. Вот Иван один, в шикарной гангстерской шляпе, вот целая серия фото с выступлений в составе «ТриТоннов», вот какие-то клубные тусовки. Летопись творческого пути в картинках. Удивительно, отчего в этой галерее нет фотографии Ивана, в глубоком младенчестве сидящего на горшке с микрофоном в руках?.. Сбоку пристроилась пара дипломов каких-то музыкальных фестивалей.

В общем, как я и ожидала – музей-квартира обычного московского понтореза. Для полноты картины не хватает истрепанных номеров «Эсквайра» и последней книги Минаева, небрежно засунутой под диван.

Иван уже поговорил по телефону. Теперь он стоит, прислонившись к книжной полке, и следит за моей реакцией, качая головой в такт музыке. В колонках какие-то неизвестные люди ритмично выплевывают французские слова.

– Ну и как тебе моя берлога? – интересуется Иван.

– Пижонская, – плюхаюсь я на диван. – Личная?

– Ха! Нет, конечно! Трешка в районе Цветного бульвара – и личная! Я же не миллиардер… пока… Снимаю, разумеется.

– А где рояль?

– Какой рояль?

– Белый.

– Не понял…

– Белый рояль. В комплект к дивану. Вечерами ты должен сидеть за ним, и, настукивая одним пальцем мелодию, придумывать очередной речитатив.

– А ты, я смотрю, язва, – улыбается Иван. Он выключает музыку и бросает пульт на диван.

– Типа того.

– Кофе хочешь? Пока не приехала съемочная группа, можем успеть. Правда, не уверен, есть ли у меня сливки.

Прогресс! Всего неделя прошла со времени начала нашего тесного общения, а он уже запомнил, что я не пью кофе без сливок.

– Давай, – говорю я.

– Андрюх, свари нам кофе! – кричит куда-то в коридор Иван.

Так, значит, Андрюша – не только дворецкий и телохранитель, но и горничная. Забавно… Иван явно косит под английскую аристократию. Дживс и Вустер московского разлива.

– И сливок поищи, ладно?

Увидев немой вопрос в моих глазах, Иван объясняет:

– На самом деле Андрей – мой друг. Ну, не самый близкий, когда-то вместе в одной тусовке росли. Потом он нашел большие проблемы на свою задницу… денег решил подзаработать, бизнесмен хренов. Подзаработал… В итоге за долги он продал материнскую квартиру, матери купил комнату в какой-то ужасной дыре чуть ли не за МКАДом и пришел ко мне узнать по поводу работы. А у меня как раз водителя не было.

– Зачем тебе водитель? Ты же сам вроде за рулем.

– А тусовки? Не на такси же мне ездить? Арендую авто, Андрей за рулем, и вперед! К тому же, ты понимаешь, водитель – это статус… Ну и вообще, хорошо, когда с тобой свой человек ездит. Мало ли что… Андрюха – он такой… Если сильно рассердится, с одного удара кого хочешь уложит.

– Сливок нет! – сообщает из кухни Андрей. – Есть молоко.

– Отлично! – киваю я. – Пойдет!

– Пойдет, тащи сюда! – кричит Иван, садясь со мной рядом.

– А где самый близкий? – спрашиваю я.

– Кто?

– Друг. У тебя же должен быть самый близкий друг.

Иван медлит с ответом. Весело приподнятые уголки его губ опускаются на пару миллиметров вниз. Почти незаметно, но я замечаю.

– А самого близкого у меня больше нет. Тема закрыта, для книги это все равно несущественно.

– Как скажешь.

Иван уходит на кухню, и через минуту возвращается вместе с Андреем, выкатывая сервировочный столик, заставленный чашками. Он снова весел и стремителен, как скакун на выставке.

– Так, тут сахар, тростниковый и обычный. Плюс шоколад, а вот молоко, холодное.

Усевшись на диван, мы втроем разливаем кофе по чашкам.

– А что за передача-то? – спрашиваю я.

– Ну, видела, про визиты к звездам в гости? То ли НТВ, то ли СТС… не помню. Да и какая разница? Ведущая – как бишь ее… из группы «Леденец» пару лет назад ушла.

– А! Вспомнила. Анжелика… Круглова, что ли…

– Да, Анжелика, – кивает Иван. – Телка, кстати, что надо…

Андрей хмыкает.

– Пару лет назад я бы ее… – ухмыляется Иван. – Но что-то мне перестали нравиться худощавые блондинки…

Андрей еще раз хмыкает, уже тише.

– Так или иначе, думаю, будет тебе сегодня материалу – по самое «не хочу».

Между прочим, Андрей варит замечательный кофе! Но едва я успеваю сделать пару глотков, как в дверь звонят. Андрей, так и не донеся чашку до рта, уходит открывать. Иван подскакивает с дивана, приглаживает волосы, расстегивает кенгуруху, потом снова ее застегивает, спрашивает у меня:

– Нормально? – и, после того как я молча поднимаю вверх большой палец, уходит вслед за Андреем.

И тут начинается кавардак. Сначала в холле поднимается гвалт, в котором я могу различить женский смех, фразы типа «Заноси аккуратнее!» и «Здорово, чувак!», потом что-то с грохотом валится на пол, слышен мат и снова женский смех, и наконец в зал вваливается толпа народу.

Сперва появляется совершенно лысый парень со здоровенными «тоннелями» в обоих ушах. Он бухает на пол огромный кофр и начинает распаковывать камеру. Вслед за ним входит мелкий коренастый человек лет сорока, в заношенных джинсах и серой футболке с пятнами пота подмышками, который в обеих руках тащит лампы на штативах. Потом появляется второй оператор, щуплый парень в щегольской рубашке в цветочек. Он, оказывается, уже снимает все происходящее (в том числе и меня, с открытым ртом и чашкой кофе в руке). За ним следует тучная девица в ярком зеленом трикотажном платье, с папкой в руке, за ней – худющая высокая темноволосая девушка с татарскими скулами и огромным блестящим чемоданом.

Последней появляется Анжелика. Кремовое платье с алой розой на талии, кокетливые полусапожки на огромных каблуках (как она на них вообще ходит?), взбитые крупными волнами волосы. Татарская девица, которая уже успела достать из своего чемодана тысячу и один тюбик, тут же начинает Анжелику припудривать.

Все они, разумеется, даже и не подумали разуться, так что к хохоту и гулу голосов прибавьте еще и стук каблуков по паркету. За минуту большой зал Ванькиной квартиры прекращается в маленький тесный чулан. Иван, вошедший последним, втискивается уже с трудом, Андрей, глянувший на нас одним глазом из коридора, испаряется от греха подальше.

– Ну, какая красота! – восклицает телезвезда и обводит восхищенным взглядом помещение.

Я уж думала, она ляпнет: «Звезда в шоке!».

– Сергей, снимаем с двух камер, и постарайся побольше деталей захватить! – командует девушка в зеленом.

Видимо, девица находится на должности продюсера. При ее полноте зеленые платья в обтяжку противопоказаны! Я, злыдня, тут же мысленно называю ее «жабой». Если когда-нибудь наука сделает из нас телепатов, человеческая цивилизация падет за одни сутки…

– Иван, скажите, мы можем охватить всю квартиру? – интересуется «жаба».

– Охватывайте! – радушно соглашается Иван. Он уже успел приобнять Анжелику за талию и что-то ей нашептывает на ушко. Та заливисто хохочет.

Мужик со светом тем временем уже развернул оба штатива, быстренько воткнул штепсели в розетки и установил один из приборов мне на ногу. Тихонько обматерив его, я понимаю, что мне нужно выбираться из эпицентра телевизионной активности. Толкая перед собой столик с недопитым кофе и стараясь не наступить на разбросанные по полу шнуры, продвигаюсь в сторону двери. Краем столика, как назло, толкаю Анжелику в ее царственное бедро.

– Аккуратней! – восклицает та недовольно. Глянув на меня, она спрашивает Ивана: – А это что, твоя домработница?

Вот тут я очень сильно жалею, что на мне нет футболки с большим зеленым членом.

– Нет, что ты! – ответствует Иван, растерявшись. – Это Елизавета, она мой… биограф.

Ого, кажется, меня назначили на новую должность…

– Как интересно! – смотрит на меня телезвезда. Потом взгляд ее падает на столик. – У… Ванечка! Ты и кофе уже мне сделал? Как я люблю, со сливками!

– Да, как ты любишь! – кивает тот. – Шоколаду хочешь?

– Никакого шоколаду! – командует «жаба». – Времени мало, три минуты на кофе, и начинаем снимать.

Оставив столик посреди комнаты, я сваливаю в коридор.

Какого черта я согласилась на весь этот цирк?

8

Знал ли шотландец Берд, в 1925 году патентуя свой способ передачи движущихся объектов на расстоянии, что он стоит у истоков новой Библии? Планета переживет еще не одну масштабную распрю на религиозной почве, но главное изобретение двадцатого века, телевизионный ящик, навсегда останется вне конфессий – над ними. Рождена новая, сакральная территория – внутри телеэкрана. Отныне идеалы и ценности будут транслироваться в массы именно посредством передачи движущихся объектов на расстоянии…

Вне зависимости от возраста, гражданства и вероисповедания, персона, попавшая в телевизионный ящик, автоматически причисляется к лику святых. А уж если эта персона значится в штатном расписании какого-нибудь телеканала на должности телеведущего – ого-го! – эта личность теперь даже Папе Римскому при случае пожмет руку как равному. При этом вышеозначенная личность может всю жизнь читать текст, написанный сценаристами, с телесуфлера, шикарно выглядеть стараниями целого штата стилистов и гримеров и совершенно не иметь соответствующего образования – но при этом оставаться любимчиком миллионов. Харизма, скажете вы? Ну, да…

При этом в телеведущие (как и в святые) в наши дни просто так не пролезешь. Нужно состояться как социально значимая личность. Попеть в попсовой группе. Потусить на каком-нибудь телепроекте. Получить пару золотых медалей на Олимпиаде. Ну, или, в крайнем случае, убить кого-нибудь в состоянии аффекта и быть триумфально оправданным в суде. В последние годы распорядителями эфирного времени становятся сплошь вышедшие в тираж певицы, певцы, спортсмены и разные светские бездельники – руководство каналов уверено на сто процентов, что людям у телеэкранов интересно видеть в этих самых телеэкранах только ранее засветившихся персонажей. Круговорот персон в природе. В общем, мы попали, дорогие друзья – в ближайшие лет тридцать нам уготована участь лицезреть на экранах одни и те же физиономии. Потому что, если уж чья-то железобетонная задница доползла до вожделенной должности «телезвезды», обратный путь она мечтает проделать разве что вперед ногами…

Я сижу на полу в холле понтовой квартиры в центре Москвы и смотрю, как лицо одного из федеральных каналов вот уже минут десять пытается записать первую подводку.

– Привет, это передача «Гости», и мы находимся в гостях у… блин, давайте перепишем. Привет, это передача «По гостям»… тьфу, то есть «В гостях»… Так, давайте еще раз перепишем. Ленусь, у меня, кажется, заколка сползает. Поправь, пожалуйста!

– Стоп, моторы! – устало кричит оператор постарше, тот, что с «тоннелями», и опускает камеру.

Возникает Ленуся, поправляет заколку, взбивает локоны, припудривает носик. Анжелика еще раз пробегает взглядом текст, вздыхает и бросает листок на пол.

– Готова! – сообщает Анжелика.

– Пишем! – кивает второй оператор.

– Мотор! – командует первый и приникает глазом к видоискателю.

– Привет! Это передача «В гостях», и сегодня мы… блин, чего-то не идет сегодня! Сегодня мы проникли в квартиру к Ивану Сереброву, известному артисту, кумиру девушек… и не только… который совсем недавно состоял в известном коллективе, музыкальном коллективе. А теперь вот один … в общем, вы поняли. – Анжелика умолкает на секунду и говорит «жабе»: – Подрежешь концовку, ладно?

– Хорошо! – кивает та. – Снято!

– Стоп, моторы! – опять командует первый оператор, и оба синхронно ставят на пол камеры.

– Меняем точку и пишем интервью, – сообщает «жаба». – Начнем с зала, потом спальня.

– Что-то я сегодня такая тормозная! – хохочет Анжелика, сидящая посреди зала спиной к книжным полкам на одном из кухонных барных стульев. Ее изящная поза позволяет любоваться изгибом талии, прямой спиной и точеной коленкой, выглядывающей из-под подола платья. – Иван, у тебя есть энергетик?

– Может, «рэд булл». Андрюш, глянь в холодильнике! – кричит Иван в коридор.

А мне, пожалуйста, йаду!

Андрей, который сидит напротив меня на полу холла, невозмутимо встает и направляется на кухню. Через минуту он проходит мимо с банкой энергетика в руке.

– Спасибо! – кокетливо произносит Анжелика. Откупорив банку, она делает несколько жадных глотков. У кого-то выдалась бессонная ночь…

Если бы я была директором телеканала, я бы уже давно выгнала эту цыпочку к чертовой бабушке. Она одной пленки ежедневно тратит на уйму денег! Впрочем, я понимаю, маркетинг – важная вещь. Тесная дружба с кем-то из руководства канала – тоже…

– А давайте, мы сейчас вот тут будем просто беседовать, как бы без камер, а вы это все подснимите! – предлагает Анжелика.

Гениально!

– Да, давайте, – кивает «жаба». – Снимаем? – это уже вопрос к операторам.

Те синхронно вскидывают на плечи камеры, и первый снова командует:

– Мотор!

– Иван, скажи мне – ты живешь один? – кокетливо интересуется Анжелика.

– А что? – так же кокетливо переспрашивает Иван.

– Ну… комнат же три. Не много для одного человека?

– Если честно, то я был бы не против шести комнат. Но пока довольствуюсь тремя. Разумеется, у меня часто бывают гости, так что жилплощадь не пустует.

– А девушка? – продолжает гнуть свою линию Анжелика.

– Я одинок, как лист на ветру, – восклицает театрально Иван.

Анжелика весело хихикает.

– То есть твое сердце свободно? – говорит она, качая шикарной ногой в шикарной туфельке.

– Нет, я так не сказал. Сердце мое навсегда отдано музыке! – сообщает Иван с едва заметной иронией в голосе.

Анжелика опять смеется.

Что же ей так весело?

– А если выбирать между любимой девушкой и музыкой, что бы ты выбрал? – спрашивает она.

– Конечно… музыку! – улыбается Иван.

Анжелика надувает губки.

– И даже если речь идет о такой девушке, как я?

Иван берет небольшую театральную паузу.

– Не обижайся, но я все-таки выберу музыку, – отвечает он. – Хотя, разумеется, выбор этот дастся мне нелегко!

Вот скукотища-то! Интересно, на какой минуте зрители переключатся на другой канал?

– Дорогие друзья, вы уже поняли, что Иван Серебров не жалует девушек и сосредоточен только на искусстве.

А вот после этой фразы зритель точно решит, что Иван Серебров в одночасье сменил ориентацию. Женский манекен без головы отлично эту догадку проиллюстрирует.

– Ну, я бы не стал так обобщать… – смущенно говорит Иван.

– У тебя очень уютная квартира! Очень много книг. Признайся, ты их сам прочел, или тебе пиарщик посоветовал их на полку поставить? – веселится Анжелика, довольная своей шуткой.

– Знаешь, я действительно все их прочел, – так же весело сообщает Иван. – И у меня нет пиарщика.

А вчера вроде как еще был… то есть была.

– А это что за пусечки? Ты коллекционируешь машинки? – тоном маленькой девочки тянет Анжелика, выдергивая с полки желтое нью-йоркское такси размером с пачку сигарет.

– Аккуратнее, это моя любимая! Мне друзья привезли, в подарок.

– А подари мне что-нибудь! – Анжелика вернула на место желтую машинку, вытянула длинный блестящий автомобиль с большими колесами и ногтем пытается подцепить крохотную дверцу.

– Осторожно! Это «Роллс-ройс Фантом» 1939 года, коллекционная модель.

– А это что? – Анжелика, соскочив с барного стула, уже вовсю хозяйничает в Ванькиной коллекции.

– Это «Паккард Виктория», год выпуска, если я не ошибаюсь – тридцатый. Слева от него – это «Форд Зеро», вообще начала века. Смешной, правда? Рядом – кстати, «Майбах Цеппелин», такой выпускали тоже примерно в тридцатом году. Красавец, да?

– «Майбах»? Круто! Но я, конечно, предпочту «Майбах» в настоящую величину и поновее, – хохочет Анжелика.

– Не сомневаюсь! – улыбается Иван.

– У каждого артиста дома есть полочка с наградами! – чешет без остановки Ажелика, вернувшись на барный стул. – У меня вот есть. Правда, их немного, все премии, которые вручались группе, остались у нашего продюсера. Но, знаешь, там есть дипломы двух музыкальных фестивалей, награда «Персона года» от одного женского журнала… Такая прикольная женская фигурка из бронзы. А у тебя есть что-нибудь?

У Ивана нет никакой полки для наград. По крайней мере, я не заметила.

– Знаешь, мне кажется, стоит заводить полку для наград только тогда, когда тебе дают что-то действительно стоящее. «Оскара», например. Я пока не сподобился. Разные дипломы пяти-шестилетней давности с конкурсов молодых талантов не в счет. А награды нашего коллектива, от которого я недавно, скажем так, отпочковался, также остались у моих бывших коллег. Однако… думаю, совсем скоро я все-таки поставлю на полку весьма интересную статуэтку.

– Какую? – оживляется Анжелика.

– Дело в том, что я номинирован на престижную музыкальную премию от нового телеканала Neo TV…

– Да, да, я что-то слышала. В какой номинации?

– Дебют года в стиле хип-хоп, – в голосе Ивана явно слышится удовольствие. – Между прочим, премия вручается в этом году впервые, и мне особенно приятно…

Беседу прерывает громкий телефонный звонок.

– Какого черта? – восклицает «жаба».

– Ой, это мой! – всплескивает руками Анжелика. – Ленусь, дай сумку!

– Стоп, моторы! – с плохо скрываемым раздражением командует первый оператор.

– Ликуся, я же просила отключать мобильний! – говорит «жаба». Анжелика кивает и подносит к уху блестящий понтовый телефончик, который ей протянула визажистка.

– А, Марсель! – восклицает Анжелика и, улыбнувшись, как кошка, переходит на беглый французский.

Иван так и остается сидеть с открытым ртом, оборванный на полуслове.

– Пять минут перерыв – и продолжаем! – сообщает продюсерша.

– Где можно покурить? – интересуется оператор в рубашке.

– На кухне, – отвечает Иван.

Из зала мимо нас с Андреем тянется вереница людей. Встаю с пола, чтобы мне ненароком не наступили на ногу. Последним выходит Иван, оставляя в зале Анжелику болтать со своим невидимым французским другом.

– Курица! – говорит он едва слышно. – Мы такими темпами до ночи тут сидеть будем.

А можно я пойду домой?

9

Шум, голоса, басы, пульсирующие где-то в селезенке. Стробоскопы, зеркала, и в этих зеркалах – бесконечная вереница лиц, спин, локтей, коленок. Запах духов и сигар, флирта и похоти, скуки и истерики. Проплывает официант с подносом, полным пустых бокалов. Пристраиваясь к нему в фарватер, поднимаюсь по узкой лесенке куда-то вверх. Выныриваю из-за широкой мужской спины, обтянутой блестящим пиджаком, и тут же слепну. В глаза мне смотрит лампа от телекамеры.

Никогда не думала, что яркий свет в лицо – это так неприятно. Тем более – без предупреждения. Пока я пытаюсь понять, кто это так любезно решил осветить мою жизнь, неизвестный голос из темноты орет изо всех сил, пытаясь перекричать гремящую вокруг музыку:

– Доброго вечера. Это «Геометрия точка ру»! Как дела?

Черт! Отчего все теле– и радиоведущие такие позитивные?

– Э… Отлично!

– Это очень хорошо! Как сегодняшняя вечеринка?

Вечеринка началась часа два назад, я нахожусь в клубе минут двадцать, и все, что успела заметить за это время – так это то, что большинство гостей уже совершенно не вяжут лыка. В туалете громко ссорятся две силиконовые девицы, в холле в бассейн с рыбками опрокинут коньячный бокал, на танцполе народ с визгом исполняет лезгинку под ремикс на Софи Эллис Бекстор.

– Хорошая вечеринка! – весело говорю я.

Мимо меня проскакивает юноша, на плечах которого восседает красотка в розовых шортах. Каблук проносится в сантиметре от моей головы. Вечер у этой парочки явно удался.

Оператор меняет ракурс, и я наконец могу видеть парня, который берет у меня интервью. Бейсболка, пиджак, надетый прямо поверх мятой серой футболки, вычурный перстень на безымянном пальце левой руки, которой он держит микрофон.

– Что вы можете пожелать имениннице? – интересуется парень.

Приехали! Кажется, я забыла, кто у нас тут именинница.

– Э… – говорю я, судорожно перебирая имена.

Главное, продолжать непринужденно улыбаться. Так… про вечеринку я узнала вчера, то, что это – день рождения какой-то телеведущей, помню, а вот кого именно? Впрочем, не все ли равно?

– Желаю ей побольше позитива! – говорю я. – И денег. И красоты. И мужиков. И гламура. И вообще…

Надеюсь, моя фраза была достаточно глупой, и на монтаже ее вырежут.

– Отличное пожелание! – веселится мой интервьюер. – Денег и мужиков побольше нам бы действительно не помешало!

Интересное замечание…

– Вы сегодня одна? – неожиданно подмигивает мне парень.

«А вам какая разница?» – собираюсь спросить я, но не успеваю. За талию меня хватает крепкая мужская рука.

– Она сегодня со мной! – заявляет Иван в камеру.

Ведущий тут же оживляется и влезает к нам. Теперь мы втроем смотрим в объектив.

– Удивительное рядом! – орет парень в бейсболке. – Иван Серебров заявил, что эта девушка с ним, – тычет он мне в ухо микрофоном, – но я-то видел, что у Ивана уже есть дама!

И правда, другой рукой Иван обнимает свою новую пассию Катю. Неплохая девчонка, кстати, жаль только, она тоже скоро останется не у дел…

Оператор между тем успевает ухватить Катю всевидящим оком. Там все как надо – ноги-ноги-ноги, губы. Отличный выставочный экземпляр.

– И как ты это прокомментируешь? – интересуется парень в бейсболке.

Иван делает многозначительную паузу.

– Видишь ли, я решил подстраховаться, – говорит он. – У меня, как ты заметил, есть брюнетка и рыжая. Девушки нынче капризные, и если одна свалит, вторая останется про запас.

– А если первая не свалит? – перехватывает инициативу интервьюер.

– Тогда мы отлично повеселимся втроем! – выдает ожидаемый ответ Иван.

Мы все улыбаемся в камеру. Наши лица сейчас можно с легкостью разместить на заставке MTV. «Новый телевизионный сезон с новыми деби… героями!»

Но парень в бейсболке, видимо, решает нас живыми не отпускать.

– Друзья! – говорит он с неожиданным пафосом в голосе. – Завтра день рожденья Майкла Джексона. Ему исполнился бы 51 год. Как вы относитесь к творчеству это артиста?

Джексон – новый тренд сезона. Наравне с кризисом. Возьмите любого неизвестного вам человека и задайте ему пару вопросов – про кризис или про смерть Майкла Джексона. И светская беседа на полтора часа вам обеспечена.

– К творчеству Майкла Джексона лично я отношусь с трепетом, – говорит Иван. – Более того – «Триллер» на диске, вернее на виниловой пластинке, стал первым треком, под который я в детстве начал танцевать. Это была, разумеется, не лунная походка, но тоже что-то зажигательное. Мне мама рассказывала.

– Обалдеть! – хохочет парень с микрофоном. – А что бы ты пожелал Майклу в день его рождения, если бы тот был жив?

Надеюсь, мое имя не будут склонять на разные лады после моей смерти…

– Я бы пожелал ему здоровья! – отвечает Иван. – А себе бы я пожелал стать таким же популярным артистом, как Майкл Джексон.

Скромность явно не входит в число Ивановых добродетелей…

– Кстати, как там твой диск? – переходит наш интервьюер на более интимный тон. – Ты же, кажется, еще весной хотел выпустить пластинку?

– Э… как ты понимаешь, планы меняются, – осторожно отвечает Иван. – А творческие планы – вещь тонкая… Пластинка будет, но релиз ее переносится. Точную дату я сообщу совсем скоро. Кстати, у меня для почтенной публики будет сюрприз – вместе с дебютным диском я выпущу свою книгу.

Да что же ему так не терпится всем сообщить про книгу!

– Книгу? – удивляется парень в бейсболке.

– Книгу! – вторит ему Иван.

– И о чем же будет книга? – не сдается парень.

– Обо всем! О жизни! Возможно, о любви. К музыке, разумеется, – уточняет Иван.

– Типа бестселлер!

– Типа того. Выпустим два варианта – подарочный, в переплете, и бюджетный, на мягкой бумаге. Рулоном… А если серьезно, надеюсь, получится вещь! Кстати, вот мой пресс-атташе, Елизавета. Она помогает мне работать над текстом.

Как мне хочется отвесить Ивану хорошего пинка! Вместо этого я продолжаю улыбаться в объектив, как идиотка.

– Ого-го, какая новость! – орет парень. – Иван Серебров спит со своим пресс-атташе!

Глаза мои лезут на лоб.

– Без комментариев, без комментариев! – веселится Иван. – Не будем раскрывать всех секретов!

Парни хохочут.

– С вами был я, Никитос, это «Геометрия точка ру», и мы движемся дальше, навстречу приключениям! – заявляет парень с микрофоном.

Оператор выключает накамерный свет, и парочка интернет-телевизионщиков ныряет в толпу.

– Ну чего ты напряглась? – спрашивает Иван как ни в чем не бывало. – Ну пошутили, похохмили, даже Катька не обиделась. Да, Катюша?

Катюша улыбается, как кошка.

– Слушай, я все понимаю, но зачем ты рассказываешь про книгу? Мы еще ни строки не написали, а создается ощущение, что рукопись уже готова.

– Ну и отлично! Пусть создается! Кто у нас пиарщик – ты или я?

– Кажется, не так давно ты от меня открестился.

– Так было нужно… для интервью.

– Все равно, я тебе не пиарщик!

– Ну пресс-атташе. Одна хрень. За что-то я ведь тебе плачу деньги!

– Могу их тебе вернуть!

– Только попробуй!

Мы так громко орем друг на друга, что вокруг уже начала собираться толпа любопытствующих. Слава богу, появляется какой-то долговязый тип с бейджем.

– Иван, здорово! Тебя уже все ждут! И Анька тоже!

Ах, Анька! Анна Стрелецкая, вот кто сегодня виновница торжества. Ведущая развлекательного телеканала. Еще одна бывшая – то ли певица, то ли актриса…

– Да, я иду, где наша Анютка? – радушно раскрывает объятия Иван, двигаясь за типом с бейджем в толпу.

Я отстаю на пару шагов – программу Ивана на ближайший час я уже знаю наизусть.

Объятия с хозяйкой вечера и великосветская болтовня о курсе доллара и отдыхе в Ницце – десять минут. Интервью изданию для подростков – семь минут. Позирование для светской хроники – пять минут. Легкий флирт с пролетающей мимо чемпионкой по легкой атлетике – тридцать секунд. И все время улыбки, шутки, похлопывания по плечам, возгласы «Как дела, брат?», контроль за осанкой и мимикой – потому что снимают, контроль за эмоциями и словами – потому что обсуждают. Откройте любой роман о светской жизни (вне зависимости от века написания), Иван – живая иллюстрация к каждой странице любого текста о прожигателях жизни, бездельниках и понтовщиках. Разумеется, Серебров сегодня еще что-нибудь исполнит, но это будет лишь пикантной приправой к главному блюду вечера – бесконечному позерству.

За последние две недели я успела побывать с Иваном на двух корпоративах, съемках одной телевизионной передачи в Останкино, на трех презентациях (не помню чего) в клубах и на нескольких днях рождения. Череда вечеринок слилась в одну пеструю полосу развлечений, пронесшихся перед моими глазами. Пару месяцев такой жизни – и неподготовленный организм падает, подкошенный алкоголем и утомленный светскими экзерсисами.

У меня очень плотный график: работа – клуб – работа. Я не высыпаюсь. У меня круги под глазами и проблемы на работе – я дважды проваливалась в сон во время общего собрания. У меня мозоли от новых туфель и стойкое ощущение легкого помешательства. Паланик был прав – если долго не спать, реальность становится похожа на копию, снятую с копии, сделанной с еще одной копии. Я не знаю, как здоровья Ивана хватает на бесконечные тусовки, лично я скоро выброшу белый фраг. Мне ужасно хочется послать всю эту шикарную жизнь к чертовой бабушке.

Наверное, я чокнутая.

Есть лишь один человек, который получает истинное удовольствие от происходящего. Машка! В последнее время она здорово экономит на желтой прессе. Теперь мы говорим исключительно о светских раутах, закрытых концертах и презентациях товаров класса люкс. О морщинах певицы Ж., о наряде актрисы А. и о парике продюсера Ф. Об устрицах в ресторане «Beach Club» и о карпаччо из утки в «Kalina Bar».

Если вы найдете меня в ванной, удавившейся шнурком от тампакса, не удивляйтесь.

Спасает меня лишь одно – то, что на всех вечеринках подают отличное красное сухое. И пока Иван, убежденный трезвенник, порхает, как бабочка, зарабатывая очки в бесконечной игре в популярность, я помогаю очередному заведению поскорее расстаться с винными запасами.

Привет, дорогая печень. Как ты там? Все в порядке? Я тебя очень люблю, если что…

Родилась ли у меня первая строка будущей книги? Черта с два! Прогресс прошедших двух недель состоит в том единственно, что я уже научилась отличать одних светских персонажей от других и выучила имена самых заядлых тусовщиков.

Почти закончилось лето. Иван сменил одну девушку на другую. Меня взяли в штат в родных «Слухах.ру». В моем новом блокноте, купленном специально для набросков к книге, девяносто девственно чистых листов.

Смайл!

Кажется, я потерялась. Стоя в разношерстной толпе, я оглядываюсь вокруг, пытаясь понять, куда делись Иван и Катя. За мной неожиданно возвращается тип с бейджем.

– Лиза? – спрашивает он, сгибаясь почти вдвое, чтобы дотянуться до моего уха. – Пойдемте, там столик для вас, в VIP-ложе.

Столик в ложе. Недурно. А там есть диван, на котором уставшие посетители могут прикорнуть незаметно от остальных? И подушка? И беруши? А может, VIP-клиентам выдают VIP-раскладушки?

Протискиваюсь к столику и усаживаюсь на диван. На часах – почти час, самое время начать шоу в честь виновницы торжества. На тарелках развалился заросший дорогущей плесенью сыр. Виноград по величине напоминает сливы из супермаркета рядом с моим домом. Черная икра глазеет на меня из крошечных канапе. Бутылка виски на столе равна по стоимости зарплате неизвестного учителя из Тамбова или Твери… За соседним столиком жадно уплетают закуски пара знакомых фотографов из глянца. Слава богу, что есть презентации – многие люди могут хотя бы поесть по-человечески…

Я хочу закрыть глаза и уснуть. Я так недосыпала только во время сдачи диплома.

У столика появляется официант. Я киваю на бутылку красного вина, оно тут же появляется в моем бокале. Я делаю глоток – и следующий час в одиночестве, сняв туфли и устроившись полулежа на диване, наблюдаю артистов всех мастей, знакомых и не очень, что-то поющих или танцующих в честь дорогой именинницы. В ложе я одна, и если абстрагироваться от остального пространства клуба, можно вообразить, что вся развлекательная программа устроена исключительно для меня. Впрочем, лично я предпочла бы в одиночестве послушать сольный концерт «Aerosmith», а после выпить с Тайлером на брудершафт!

Наконец появляется Катя. Она уже немного пьяна, в руке у нее какой-то замысловатый коктейль. Картинно уложив одну идеальную ногу на другую, она улыбается мне и устраивается на диване так, чтобы лучше видеть сцену. Видимо, близится выход Ивана. Отлично! Значит, скоро мы поедем домой, и я все-таки смогу урвать несколько часов сна перед завтрашней планеркой.

10

Давайте начистоту. Хип-хоп – это все-таки не моя музыка и не моя культура. Не спешите бросать в меня тухлыми яйцами, или что у вас там есть. Разумеется, я просто не совсем в теме. К тому же, я девушка, мне наверняка простительно.

Думаю, во всем виноваты родители – в шесть лет они отдали меня в музыкальную школу, и классика окончательно меня испортила. Растягивая неумелую пятерню, чтобы взять на фортепиано октаву, я привыкала к мелодиям Грига, Бетховена, Моцарта и Баха. На занятиях по хору, восседая на неудобных старых стульях, мы разучивали пустяковые вещицы или сложные многоголосья, и, видимо, с тех пор в моем подсознании отпечатался шаблон, что песня – это в первую очередь что-то, что поется голосом. Нет, разумеется, это прикольно, когда пятеро афроамериканцев, сидя в шикарной тачке, демонстрируют мне толстые пачки денег и толстые ляжки своих холеных подружек. И в свое время меня впечатлила «Восьмая миля». Но… томные завывания, эротический шепот и сумасшедшие ухмылки благословенного Стивена Тайлера заводят меня куда больше, чем четкий речитатив Снупп Дога или веселый стеб Эминема.

Что же касается творчества Ивана, то… Должна признать, что у него есть одна отличная черта. Он умеет сочинять истории. Складывать в ритмическом рисунке картинки из слов. Делать так, чтобы несколько фраз отпечатывались в памяти фрагментами кинофильма.

Он – спасибо большое! – не лезет в политику, не рассказывает о своей тяжелом детстве или наркоманской юности, не понтуется отдыхом в Ницце, не призывает к свержению социальной системы и вообще не берет на себя роль революционера или мессии начала XXI века. Он просто сочиняет истории, по большей части о любви.

Не знаю, как бы это выглядело, если бы слова были положены на мелодию, но сейчас, глядя, как он стоит на сцене, слегка раскачиваясь в такт, и произносит рифмованные строчки, я понимаю, что все должно быть именно так, как это делает Иван. Глаза его слегка подернуты пеленой, так, словно он пересказывает историю из собственной жизни, оставшуюся где-то глубоко в памяти и вновь извлеченную на свет. И губы, незаметно для меня самой, повторяют слова.

и мы узнаем друг друга в табачном дыме и виски такие разные но в одинаковых мыслях пообещав созвониться и писать письма пойдем своим путем разгоняя желтые листья и сделав пару фото на свой мобильный ты улыбнешься мне а я назову тебя милой вспомню разговоры заполночь под фильмы Вуди Аллена только мы знали зачем нам все это и надо ли а люди так же тонут в своих делах эсэмэсах и спамах и каждый считает что ему нет равных минуя пробки стремятся к своей минуте славы мы забываем черт возьми о самом главном! вскоре почтовые голуби донесутся до адресатов и с чистой совестью на закате с остановкой на углу неба на кофе и сигареты они обсудят отпуск и куда отправятся летом ведь когда-нибудь и даже не под этим солнцем дожди смоют зависть и все срастется и ты напишешь об этом в своем живом журнале напомнив мне тем самым что было между нами

В темном зале тают аккорды, взятые умелой рукой на рояле. Им вторит задумчивый контрабас. Барабанщик выдает слегка присвингованный бит. И я понимаю, что мне, в принципе, плевать – хип-хоп, не хип-хоп… мне нравится то, что происходит на сцене. Зрителям, вдруг притихшим в битком набитом клубе, тоже. Я вижу улыбки на лицах, вижу руки, поднятые вверх, вижу головы, синхронно качающиеся в такт. Мы все даже дышим синхронно с человеком на сцене – а тот все держит в руках микрофон и, хотя песня уже окончена, не открывает глаз.

Зал взрывается аплодисментами. Кто-то кричит весело и нетрезво: «Браво!». Иван, наконец, выходит из своего забытья и, привычно осклабившись, лезет обниматься с именинницей, которая от избытка чувств выскочила на сцену.

Я ставлю пустой бокал на стол и покидаю ложу с уютными диванами – какого-то черта в моей памяти всплыла Самара и человек, к которому я до сих пор неравнодушна. Странно, но сумасшедшая Москва за полгода пребывания в ней так и не смогла стереть некоторые вещи из моей памяти… Надеюсь, к тому моменту, когда я найду туалет, глаза мои снова окажутся абсолютно сухи.

Возвращаюсь к столику минут через двадцать – там бушует буря. Сути конфликта из-за грохота музыки я уловить не могу, но скандал между Иваном и Катей разгорается нешуточный. К черту политкорректность – милая девушка Катя, уперев руки в боки, что-то возмущенно выговаривает Ивану. Тот, понимая, что остановить поток претензий уже не удастся, пытается сдержать если не свою даму, то самого себя.

– …эта сучка!.. – долетают до меня обрывки Катиных фраз, – …сиськи с кулачок!.. – (Надеюсь, это не про меня.) – Пялишься при всех! Я что, дура?

Иван складывает на груди руки и смотрит на свою спутницу так, что даже официанты в удаленных уголках заведения понимают: Катя – дура.

Вот из таких милых скандалов желтая пресса черпает новости. Кстати, вот и фотовспышки.

Я выхожу из ступора и влезаю в разговор.

– Народ, давайте потише!

– А тебя вообще не спрашивают! Ты кто такая? – интересуется Катя, глядя на меня сверху вниз.

Какой сложный экзистенциальный вопрос…

– Давай ты возьмешь на полтона ниже!

– Поехали! – бросает Иван, берет Катю за запястье и быстрым шагом направляется к выходу.

Через пять минут мы оказываемся на стоянке. Возле клуба в черной махине новенького внедорожника «BMW» нас ждет немногословный Андрей в своем вечном костюме. При виде нас он запускает двигатель.

Катя, молчавшая всю дорогу до машины, возмущенно чеканит каблучками по асфальту. Иван тащит ее за руку с каким-то мрачным упорством. Сзади эта парочка похожа на героев мелодрамы – сейчас эти двое либо бурно помирятся, либо устроят драку прямо возле клуба. Наконец Иван открывает заднюю дверь и выжидающе останавливается. Катя вдруг сменяет гнев на милость.

– Ну прости! – говорит она с детскими интонациями в голосе. – Я не должна была при всех скандалить!

Катя кокетливо виснет у Ивана на шее. Все это и вправду отдает дешевой мелодрамой. Ожидая примирения, я останавливаюсь поодаль, делая вид, что поправляю застежку на туфле.

– Не парься. Езжай домой, я позвоню, – говорит Иван спокойно.

– А ты? Ты не поедешь? – Катя искренне удивлена.

– Я же сказал, позвоню!

– Ну зайчик, ну пожалуйста, – начинает канючить девушка, но Иван непреклонен. Он почти силой усаживает Катю в салон, кладет ей на колени сумочку, которую до этого держал в руке, что-то говорит водителю и захлопывает дверь.

Авто медленно сдает назад, выезжая с узкого парковочного места. Иван смотрит, как машина разворачивается, подъезжает к ползущему вверх шлагбауму у выезда и наконец выруливает на дорогу. Затем подходит ко мне.

– Не люблю, когда на меня кричат, – говорит он. – Извини, что тебе пришлось встревать…

Я машу рукой – скандальте сколько хотите.

– Ты как, на каблуках еще не устала? – интересуется Иван. – Тут до меня пять минут пешком, возьму машину во дворе и отвезу тебя домой. Заодно и развеюсь. Идет?

– Идет.

Все нормальные люди давно уже в своих кроватях. Я шныряю с человеком из телевизора по ночным дворам в поисках его «мерседеса».

Наконец, когда на дисплее моего телефона загораются цифры 02:38, Иван поворачивает ключ в замке зажигания, включает «Радио Джаз», и мы выруливаем на улицу. Я разуваюсь и с облегчением опускаю спинку сиденья.

Дамы и господа! Наш лайнер совершает полет на высоте десяти тысяч метров. Просим вас пристегнуть ремни и не покидать свои места, пока не погаснет световое табло. Спасательные жилеты находятся под вашими сиденьями.

11

Ночная Москва пуста, умиротворена, залита желтыми огнями, как новогодняя елка. Хорошо было бы вот так ехать по городу, бесконечно скользить в темноту, отражать фонари и витрины, касаться краешком шин кромки крохотных лужиц, оставшихся после недавнего дождя… Ехать куда глаза глядят… Бес-ко-неч-но…

Ночные огни перед моими глазами сплетаются в узоры, как в детском калейдоскопе. Желтые, оранжевые, изумрудные… Голос Ивана вытаскивает меня на поверхность реальности из сна, в который я почти провалилась.

– Тебе очень нужно домой?

– Что? – спрашиваю я неожиданно сиплым голосом. Веки мои сделаны из чугуна.

– Не спи, ау! – смеется Иван. – Ты домой сильно торопишься?

– А что? – все еще ничего не соображаю я.

– Подаришь мне еще полчасика?

Я сажусь прямее на сиденье, пытаюсь как-то привести мысли в порядок.

– Ну… да. Наверное.

Иван смотрит на меня как-то странно, потом неожиданно начинает хохотать.

– Ты не пойми меня неправильно! Ничего неприличного! Просто я никак не могу развеяться после этого глупого скандала… Давай заедем в одно место, а? Здесь недалеко. Ничего особенного, маленький такой бар, для своих… Но в нем варят шикарный кофе! Тебе понравится!

Действительно! К черту сон! Поехали кататься!

Буквально минут через пять он паркует машину в одном из узких переулков где-то в Китай-городе. Выйдя на улицу, я оказываюсь прямо под замысловатой неоновой вывеской «Ребемоль». Не сразу поняв, что означает это название, вижу темные ступени, ведущие куда-то вниз, под полосатый козырек.

– Аккуратнее на спуске! – предупреждает Иван. Он закрывает машину и, преодолев пару ступеней, подает мне снизу руку. – Тут ступеньки узкие.

Дверь, ведущая в бар, больше похожа на исторический раритет – темное, истертое множеством рук дерево, кованные тяжелые петли, круглая ручка-кольцо. Над головой тускло светит засиженная мошкарой лампа в кованном коробе-решетке.

– Прошу! – картинно склоняется в полупоклоне мой провожатый, открыв тяжелую дверь.

Мы оказываемся в узком предбаннике, отделенном от основного помещения тяжелым бархатным занавесом. Прислонившись к пустующему в летнее время гардеробу, огромный охранник в отлично сидящем костюме, обладатель шикарной квадратной челюсти, играет в какую-то игру в телефоне. При виде посетителей он выпрямляется и загораживает собой проход. Однако, узнав Ивана, расплывается в совершенно детской улыбке и, приветливо пожав тому руку, пропускает нас внутрь.

Красноватый свет, деревянные, протертые во многих местах полы. Терпкая смесь запаха кофе, выпечки и звуков джаза мгновенно лишает меня сна. Миновав узкий длинный коридор, от пола до потолка завешанный фотографиями каких-то людей в одинаковых деревянных облупившихся рамках, и проскочив мимо огромного, в пол, зеркала, мы попадаем в небольшой зал. Вдоль одной стены тянется барная стойка, а между ней и крохотной сценой умещается всего пять-шесть столов. Мебель, разумеется, вся – из темного истертого дерева. Здесь уютно, но после мещански-глянцевого интерьера клуба это заведение кажется просто дырой.

Чудом уместившись, на крохотной сцене стоит рояль. Над блестящим инструментом склонился вихрастый парень. Его руки порхают над клавишами. Рядом, на пятачке у края сцены, контрабасист, такой же упитанный и лоснящийся, как и его инструмент, прикасается толстыми пальцами к толстым струнам. Позади него, едва различимый в полумраке, колдует над барабанами ударник. И вся эта троица небрежно, но с видимым удовольствием исполняет шикарнейшую импровизацию а-ля Рей Чарльз.

На моем лице расплывается улыбка.

– Садись! – отодвигает стул у ближайшего к сцене столика Иван.

Тут же появившийся официант приносит меню.

– Нам, пожалуйста, два кофе. Американо со сливками? – уточняет Иван у меня. Я киваю. – А мне еще сигару.

Позер, усмехаюсь я про себя.

Оглядевшись, я понимаю, что, кроме нас, в зале еще от силы человек пять. Мужчина и женщина средних лет за столиком в углу, еще двое мужчин в солидных костюмах за столиком у входа в зал и какой-то парень у барной стойки, лениво наблюдающий, как бармен по ту сторону протирает бокалы.

– Ты посещаешь подобные никому не известные места? – удивляюсь я.

– Довольно редко, но да, – отвечает Иван. – Вернее, я посещаю только это место. Заведение закрытое, насколько ты поняла. Чужих здесь не бывает.

Он поворачивается и машет музыкантам на сцене. Те, не прекращая играть, кивают ему в ответ, а пианист, продолжая одной рукой выдавать сложные пассажи, второй приподнимает вверх бокал, стоящий тут же, на крышке рояля.

Все происходящее до чертиков похоже на тщательно срежиссированную сцену из какого-нибудь голливудского фильма. Не хватает только певички в блестящем декольтированном платье, которая, улегшись крутым боком на крышку рояля, послала бы главному герою томный воздушный поцелуй.

– Откуда ты их знаешь?

Кажется, Иван уловил проскользнувшую в моем вопросе иронию.

– Не поверишь, но мы познакомились на улице, прошлым летом. Дело было в Неаполе. Эти трое играли на бульваре, а я сидел напротив, в кафе. Рояля у них с собой, правда, не было, был небольшой синтезатор. За то время, пока я съел свой салат, эти чуваки заработали кучу денег! От поклонников у них отбоя не было. Зрители приходили, кажется, со своими раскладными стульями. Разумеется, я тоже кинул им пару купюр – и обалдел, когда мне сказали «Спасибо!» по-русски. Так и познакомились. Пианист – это Вадик, за барабанами Илья, на контрабасе Мишка. Все трое из Москвы, вместе играют еще со времен «Гнесинки», а на лето уезжают в Европу на заработки. Правда, этим летом их никуда не отпустили. Трио очень понравилось одному весьма солидному человеку, хозяину этого бара. Он им предложил хорошие деньги, так что Европа отпала сама собой…

– Подожди, а это не те, кто… – вдруг догадываюсь я.

– Да, это те самые люди, которые пишут мне музыку для сольного проекта. Вот такие ребята! – показывает мне Иван поднятый вверх большой палец. – И оставь уже свой вечный сарказм. Неужели ты не можешь просто расслабиться и послушать музыку?

– Могу, – смеюсь я.

– Вот и молодец. Лично я, если мне надо отключить мозги или, наоборот, что-то обдумать, еду сюда. Ребята играют по средам, пятницам и в выходные.

– Женщин ты тоже сюда водишь? – почему-то спрашиваю я.

– Женщин? – Иван как-то странно улыбается и надолго умолкает. – Женщин не вожу. Кроме одной. Но ее со мной уже нет, так что, считай, у меня тут мужской клуб.

Официант приносит нам кофе, Ивану – сигару на блюде, небольшую гильотинку и сигарные спички, а мне – пару крохотных эклеров.

– Комплимент от заведения, – кивает официант.

Пока Иван раскуривает сигару, я смотрю на сцену. У меня создается впечатление, что эти трое на сцене играют так же легко и естественно, как дышат.

– Когда я притащил свой первый трек на радио, мне сказали, что это – неформат. Понимаешь? – машет в сторону сцены сигарой Иван. – Неформат. Живые инструменты и настоящая музыка в этой стране – неформат. Потом, разумеется, народ схавал, но поначалу… Меня хвалили за новаторство и разворачивали, намекая, что джаз, блюз и качественный соул – кушанье слишком экзотическое для российских желудков. Народу, типа, что-нибудь попроще подавай. Макароны с сосисками. Пришлось мне, в итоге, заново пересвести все в студии, добавить кача, кое-что упростить. Так и живем, как видишь…

Еще какое-то время мы молча слушаем музыку.

– Ну что, ты придумала? – неожиданно спрашивает Иван, уже изрядно измочалив свою сигару.

– Что?

– По поводу книги – придумала начало? Есть какие-то черновики, наброски?

Ох, как я боялась этого разговора…

– Э… Так, пока все только в голове…

– Ясно… – в голосе Ивана я слышу разочарование.

Черт, но я ведь не обещала ему написать книгу! Он сам мне предложил совместное творчество. Если уж смотреть правде в глаза, он и сам не представляет, о чем писать. Просто все пишут книги, вот и ему захотелось!

Я хочу сказать ему что-то колкое, но останавливаюсь. У меня совершенно нет права ему хамить. Даже если забыть о том, что меня вроде как наняли написать текст, и я обязана соблюдать субординацию. Иван – отличный парень. Я, конечно, совершенно его не знаю, но… Разумеется, я хреново разбираюсь в людях, но он вроде бы не похож на пластиковых персонажей из того мира, в котором ему очень хочется пробиться. И, чего уж греха таить, я начала ему искренне симпатизировать.

Тем тяжелее мне будет произнести слова, которые уже неделю вертятся на языке.

Чтобы хоть как-то собраться с мыслями, я проглатываю эклер и запиваю его кофе.

12

Как это правильно сформулировать? «Я не хочу писать для тебя книгу»? Нет… «Я не могу писать для тебя книгу». Полный отстой! Я словно собираюсь сообщить парню, что не желаю выходить за него замуж… «Я не знаю, как пишутся книги». Неплохой вариант. Типа, это не его вина, дело во мне… Ох, блин. Великий и могучий русский язык как-то плохо помогает мне составить одно простое, но правильное предложение.

Иван смотрит на меня выжидающе. Вертит в руках дымящуюся сигару, вдыхает тяжелый дым, едва заметно кивает в такт музыке.

– По поводу книги… Давно хотела тебе сказать… Слушай, я просто не знаю, за что зацепиться. С чего начать… – осторожно произношу я.

– Иными словами, ты просто не видишь ничего интересного, – договаривает за меня Иван.

– Э… Ну… Понимаешь, дело не в том, интересное или нет, дело в том, что я… Что просто я никогда не писала книг.

Иван молчит. Кажется, даже музыка стала тише, словно люди на сцене прислушались к нашей беседе.

– И никаких перспектив? – спрашивает он, глядя, как дымится сигара в его руке.

Такое ощущение, что я только что выдала ему смертельный диагноз.

– Перспективы есть всегда, – говорю я глупую фразу. Потом пытаюсь подобрать правильные слова. – Может, тебе найти кого-то другого? Ну, с опытом написания текстов. Есть огромное количество разных журналистов и редакторов из глянцевых журналов, половина из них уже стала писателями, осчастливишь еще кого-нибудь. Я реально не справляюсь. У меня нет опыта, нет понимания, с чего начать, в чем идея… И какой, в итоге, должен быть финал… Да и тема, если уж быть честной, заезжена дальше некуда. Может, нам разбежаться, пока не поздно? Деньги я тебе, разумеется, отдам.

– Сдались тебе эти пятьсот баксов! – морщится Иван.

Он залпом выпивает свой кофе и ставит пустую чашку на стол. Троица на сцене заводит «Хэллоу, Долли». Им еще Армстронга бы, для полноты картины…

– В общем, ты меня кидаешь, – говорит он.

– Да при чем тут «кидаешь»? – возмущаюсь я. – Я действительно не знаю, что еще нового можно написать про шоу-бизнес. Про музыку в России…

– Которой нет… – бросает сквозь зубы Иван.

– Про все эти бесконечные скучные тусовки, про этих одинаковых персонажей, про которых уже даже в «Лайф точка ру» задолбались писать… Что я тебе, Минаев, что ли? Или кто там, Робски? Есть люди, которые в теме, которые с легкостью накатают тебе и двести, и триста страниц. И продолжение. Придумают какие-то подробности… Тачки, скачки, олигархи… Бестселлер получится – закачаешься!

Лицо Ивана становится совсем мрачным. Кажется, я окончательно испортила ему вернувшееся было настроение. Он жестом дает понять официанту, что нас пора рассчитать. Пока нам несут счет, я все пытаюсь придумать какую-то правильную фразу, чтобы утешить человека напротив. Тот же, дымя сигарой, наблюдает за тем, как контрабасист нежно тискает свой инструмент. Так ничего и не придумав, я держу паузу.

Через пять минут мы уже сидим в машине. Вставив ключ в замок зажигания, Иван задумчиво смотрит куда-то в темноту, разбавленную желчным желтым светом, который льют фонари, а потом вдруг спрашивает:

– Думаешь, я сам не понимаю, что это – гнилая затея? Ты же не принимаешь меня за полного идиота?

Иван открывает бардачок, достает оттуда пачку сигарет, нетерпеливо рвет обертку зубами.

– Ты же бросаешь, – я смотрю на его манипуляции.

– Бросишь тут…

Он наконец заводит машину и вдавливает кнопку прикуривателя.

– Ясно, что с самого начала моя идея была сырой. Но… мне казалось, что это просто. Я – персонаж, ты – писатель, раз – и книга готова. Мы же не лезем в классики, верно? А книга – это отличный информационный повод. Я артист, я постоянно должен удивлять.

Иван выруливает из переулка на пустой проспект. Затем прикуривает и глубоко, с наслаждением, затягивается.

– Хотя, конечно, мода на все эти пафосные романы прошла, кризис, мать его, – говорит он, выпуская дым.

Ну вот, парень все сам понимает.

– Слушай, а может, напишем триллер? – глумливо спрашивает Иван. – Или фантастику. Фантастика сейчас идет на ура. Или фэнтези какое-нибудь? Гарри Поттер и золотой микрофон! Ну хоть что-то… Просто ты не представляешь, как сложно… практически с нуля что-то кому-то доказать. Родился я в провинции, у меня нет родительских миллионов, с половиной нужных людей я успел разругаться, уйдя из проекта, и про меня уже везде написали, какой я гондон…

Разогнавшись на пустой трассе за мгновения, он делает крутой поворот, и мы выезжаем на очередной бесконечный проспект.

Какое-то время Иван молчит, дымя сигаретой.

– Наверное, я не очень хороший человек. В смысле, социальной пользы от меня никакой, если подумать. Я не работаю на заводе, не выращиваю поросят на ферме. Не изготавливаю мебель или какие-нибудь важные детали для тракторов или подъемных кранов. Не кладу плитку, не добываю нефть. Страна потеряла пару рабочих рук в моем лице, позволь так выразиться. Я же, кроме музыки, ничего больше делать не умею. И не хочу, понимаешь? Я не Элтон Джон, не Джордж Гершвин, и даже не Уилл Ай Эм из «Black Eyed Peas». Гении на этой планете рождаются слишком редко. Я общаюсь с подонками, чтобы завести нужные связи, таскаюсь по скучным мероприятиям, таскаю с собой красивых телок, которым ясно что от меня надо. Я выдумываю информационные поводы, потому что публике тяжело смириться с тем, что вне сцены интересующий их артист предпочитает провести время в тишине и покое, желательно в одиночестве, а не напивается по барам в хлам и не устраивает оргий. Да, я пытаюсь соответствовать, на неформате денег и славы не заработаешь. Я не пою о проблемах в Нигерии и не продвигаю идеи «Гринпис». Я не усыновляю чернокожих детей и не являюсь послом доброй воли. Мои песни не имеют особой художественной ценности, и я вряд ли когда-нибудь получу Грэмми. Но я знаю, чего стою. Знаю!

Он сыплет пепел на свои щегольские брюки с идеальными стрелками. Потом поворачивается ко мне.

– Если ты хочешь соскочить, давай. Было приятно познакомиться. Я думал, мы из одного теста и ты тоже хочешь показать всем, чего ты стоишь.

– Не надо брать меня на слабо!

– А я и не беру!

Мы мчимся на полной скорости по пустому проспекту. Дома проскакивают мимо, словно в компьютерных гонках. Светофоры синхронно мигают желтым. Иван нажимает на кнопку на руле, и салон взрывается сумасшедшими джазовыми импровизациями.

Черт, а ведь он и вправду задел меня.

Не за тем ли я приехала в Москву, чтобы достичь чего-то большего? Я ведь тоже не гений, и никогда им не стану. Я не Ремарк, не Воннегут и не Паланик. Классиков, слава богу, хватает и без меня. Я не мечтала написать книгу о проблемах голодающих индусов или вымирающих амурских тигров. Во мне нет стремления раскрыть тайные заговоры теневого правительства, вывести на чистую воду парочку конфессий или переплюнуть достижения Джоан Роулинг. Я не хватаю звезд с неба в своих репортажах и не веду колонок в изданиях с громкими названиями. Я лишь надеюсь, что когда-нибудь у меня хватит усидчивости и воображения написать какую-нибудь интересную историю. Без понтов и морали. Без драконов и мальчиков с волшебными палочками. Просто историю из жизни, прочитав которую, какой-нибудь неизвестный мне читатель присвистнет: «Ну ни фига себе загнула!».

Я не знаю, зачем мне это нужно. Я вообще в последнее время разучилась отвечать на важные вопросы. Просто нужно, да и все.

Создавать новую реальность – кажется, самое занимательное занятие в мире.

Я улыбаюсь. Меня все это начинает ужасно веселить. Я хохочу, мне вторит взбесившееся фортепиано.

– Знаешь, а ведь ты прав! – говорю я.

Иван, зажав в зубах сигарету, продолжает гнать машину вперед.

И тут где-то на самом краю сознания у меня возникает странное предчувствие. Оно длится всего мгновение, но этого хватает, чтобы у меня мурашки пошли по коже.

Я совершенно отчетливо осознаю, что сейчас что-то должно случиться.

Впереди справа, за чугунной оградой сквера, тянущегося вдоль тротуара, на дороге, пересекающей проспект, я улавливаю какое-то движение. Я успеваю ухватить это движение краем глаза, поворачиваю голову вправо и вижу летящий в нас красный автомобиль.

Летящий в нас раскаленный докрасна снаряд.

Время останавливается на вздохе. Ужас впивается мне в горло ледяными пальцами.

– Смотри! – хриплю я. Голоса нет.

Человек за рулем поворачивает голову вправо вслед за мной.

Он делает это слишком медленно. Все вокруг движется слишком медленно – наше авто, дома вокруг, руки Ивана на руле. Как он сможет увернуться, если каждый взмах его ресниц длится целую вечность?

Планета слетает с оси. Мы парим в открытом космосе. Меня кидает вправо.

– Аааааааа… – выдыхает Иван. В воздухе передо мной танцуют крошечные оглушительные буквы «а».

Он яростно крутит руль. Нас несет куда-то влево. На лобовое стекло наваливается медленный, как сонный слон, бесконечный тротуар с клумбами и забором. Все происходит за сотую долю секунды.

Иван продолжает выворачивать руль.

Сердце прыгает в горле.

Еще можно что-то сделать!

Еще можно что-то сделать!

Можно поставить на паузу и отмотать на тридцать секунд назад!

Красное авто наконец догоняет нас и врубается сзади стотонным локомотивом.

Рывок, лязг, ремень безопасности рвет меня пополам. Реальность глохнет и обрывается.

* * *

У самых ног, среди ракушек, виден темный край зарытого ветром в песок камешка. Он протягивает руку, достает из влажного песка этот клад, отряхивает, взвешивает на ладони, ощупывает округлые, отполированные океаном края. Потом встает и направляется к воде.

Какое-то время он смотрит на воду. Потом, примерившись, размахивается и бросает камешек в океан. Голыш летит по идеальной траектории и весело отскакивает от воды. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Дуги, по которым камень соприкасается с водой, становятся все ниже и ниже… Наконец камешек ныряет в волну метрах в пятнадцати от кромки воды.

Он улыбается. Наклонившись, он тут же находит следующий камень для броска, ощупывает его, взвешивает на ладони. У него было достаточно времени, чтобы научиться правильно бросать в воду камешки.

13

Голова набита старой матрасной ватой. Звуки доносятся издалека, словно кто-то крутит ручку радиоприемника.

Тело чужое. Тяжелое. Я тряпичная кукла в картонной коробке. Чьи-то руки тащат меня наружу, вверх, делают больно.

Темнота.

Битое стекло драгоценностями рассыпано по асфальту. Фонарь над головой слишком яркий. Черт, почему так больно в груди?

– Давай, вот сюда. Аккуратненько. Сейчас все будет хорошо.

Иван опускает меня на асфальт.

Темнота.

Кто-то тянет веко вверх, слепит фонариком, потом тянет вверх другое веко. Я лежу на чем-то жестком и мягком одновременно.

– …в Склифосовского… – произносит чужой голос.

В районе локтевого сгиба появляется прохладная игла.

Тело становится мягким. Мятным. Податливым.

Темнота.

14

Почему общественные туалеты, большая часть станций метро и больничные коридоры отделаны одинаковым унылым белым кафелем?

Пахнет спиртом, смертью и хлоркой, где-то вдалеке невидимая уборщица гремит ведрами.

На деревянном подлокотнике старой кушетки, на которой я сижу, когда-то давно вырезано «Коля». Надпись стара и затерта. Надеюсь, неизвестный Коля по сей день жив и здоров.

Время от времени появляется Иван, он таскает туда-сюда каких-то врачей, что-то спрашивает у меня, потом опять исчезает. Мир вокруг меня наконец перестал быть похожим на рваные куски кинопленки, но все же это – весьма странный мир. Немного чужой. И тело – все-таки немного не мое. Между мной и реальностью – сто тысяч километров.

В голове гул. А еще меня мутит, и пол изредка начинает идти волнами. То ли мне вкололи какую-то гадость, то ли все на самом деле очень плохо.

Но крови нет. Интересно, это хорошо?

Ненавижу больницы. Влево и вправо тянется бесконечный коридор, на окнах решетки, у стены оставлена каталка с никелированными ручками. Линолеум на полу в некоторых местах протерт до дыр. В квадратной деревянной кадке в углу киснет фикус. В каждый миллиметр пола и стен впечатана безнадежность…

Трудно дышать. Грудь спелената эластичными бинтами. Боли нет – пока действуют обезболивающие. Платье, которое, видимо, резали прямо на мне, лежит здесь же, рядом на кушетке, бесполезным куском ткани. Жаль. Хорошее было платье… На мне старый белый безразмерный халат. Приди я в таком виде на кастинг фильма ужасов, роль зомби первого плана была бы моей.

Господи, они так меня спеленали, что я даже хихикнуть не могу!

Интересно, если я могу шутить, может, с головой у меня все-таки все в порядке? А с ногами?

Медленно, словно в первый раз, встаю босыми ногами на пол. Черт, как же штормит в этой гадской больнице!

Потерять равновесие мне не дает Иван.

– Стой! Куда?

Усаживает обратно на кушетку, смотрит безумным взглядом.

– Сдурела?!

– Ммм… Нет… – качаю я головой. – Ноги…

– С ногами все в порядке! У тебя сотрясение мозга, дура ты набитая! И трещины в двух ребрах. Сиди на месте!

Трещины? Круто! У меня еще никогда не было трещин.

– Откуда ты знаешь? – удивляюсь я чужим голосом.

– Тебе рентген делали только что. Не помнишь?

Ничего не помню.

– Твою мать!

– Что ты ругаешься? – слабо протестую я. Кажется, меня сейчас стошнит.

Нет, не стошнит…

Иван присаживается передо мной на корточки. Вид у него изможденный. Круги под глазами, всклокоченные волосы, запачканная грязью рубашка.

– Это я виноват. Понимаешь? Я же все видел! Я же все это видел!

– Что видел?

– Все видел!

Я не понимаю. Ничего не понимаю.

– Молодой человек, будьте добры! – раздается голос откуда-то сверху.

Ивана оттесняет человек с внешностью Николая Угодника. Святой в белом халате смотрит на меня сверху вниз, весело подмигивает, и произносит:

– Ну здорово, рыжая! А ты у нас живучая!

15

Утро…

День…

Вечер…

– Тебе когда-нибудь снились вещие сны?

Ночь…

Опять утро…

Оранжевые апельсины на тумбочке. Лилии в вазе на столике напротив кровати. Все детали так ярки, так отчетливы, так нереальны… Словно невидимый фотограф пропустил их сквозь фильтры «Инстраграма»…

Мой телефон трезвонит. Снова и снова.

– Лизу? Она не может подойти. Да, все в порядке. Перезвоните позже, – говорит Иван и выключает мобильный.

Темно-вишневые занавески. Телевизор-плазма на стене. Шкаф-купе из темного дерева. Небольшой холодильник, удобный письменный стол, уютный ковер на полу. Только стойка для капельницы, стоящая у двери, и красная кнопка на стене, над кроватью, с надписью «вызов медсестры», выдают, что я все же в больнице, а не в шикарной квартире.

По сравнению с этой палатой моя комната больше похожа на ночлежку. Сколько он отвалил за номер-люкс?

– Сны?

– Не просто сны, а вещие сны. Снились?

Сквозь задернутые шторы в палату силится проникнуть солнце. В розовом сумраке комнаты я вижу его лицо. Он сидит в кресле в углу, смотрит куда-то в потолок.

– Кажется, нет, – говорю я.

Я наконец-то привыкла к звуку собственного голоса.

– Кстати, эта подружка твоя, как ее там, она что, немая?

– Маша? Почему немая?

– Столкнулась сегодня со мной в дверях, уставилась на меня – и ни звука. Ни «здрасьте», ни «до свиданья»… Улыбается только и глазами хлопает.

Я хихикаю и тут же сгибаюсь от боли.

– Не смеши меня, пожалуйста, – выдыхаю еле слышно, – мне дышать больно!

– Прости! – спохватывается Иван. – Я забыл.

Он подходит, садится на кровать, смотрит озабоченно.

– Сколько пальцев видишь?

Перед моим носом вытянута рука с выставленными вверх двумя пальцами.

– Двенадцать. Хаус, думаете, это волчанка?

– Ну наконец-то! Я вижу, ты окончательно пришла в себя, – радостно восклицает Иван. – И суток не прошло.

– Что ты тут делаешь?

– Я что тут делаю? Ха-ха! Я твоя персональная сиделка. Круто, да?

– Ты что, торчал у меня все это время?

– Нет, конечно. Приезжал, уезжал. Еды тебе купил. Там, в холодильнике, посмотришь. Не знаю, что ты ешь, так что взял всего понемногу.

– Спасибо.

Я пытаюсь приподняться на кровати, но меня тут же скручивает боль. Такое ощущение, что мне кто-то засадил под ребра длинный ржавый гвоздь.

– А ну, тихо, куда собралась? – укладывает меня обратно на подушку Иван.

– Я… дай мне сесть, пожалуйста! У меня скоро пролежни появятся!

– Пролежни. Как же! А у меня тогда просидни.

– Ну пожалуйста!

Минут пять уходит на то, чтобы усадить меня вертикально. Самое главное правило, которое я успеваю понять за это время – надо стараться как можно меньше задействовать легкие. Дышать маленькими глотками воздуха, говорить только губами. Иначе больно невыносимо!

– Ну ты и материшься! – восхищенно изумляется Иван. – Голова не кружится?

– Вроде нет.

Происшествия последних суток наконец складываются у меня в памяти во внятную картину. Клуб, скандал с Катей, гонки по ночной Москве, авария, больница. Два последних пункта, правда, темны и смутны, но фабула истории ясна.

– А работа? – с ужасом выдыхаю я.

– Я уже всех послал с твоей работы, – спокойно выдает Иван.

– То есть?!

– Звонила какая-то баба, я ей дал примерный расклад, объяснил, что ты при смерти, но жива, и что звонить тебе пока не надо.

– Меня уволят… – говорю я одними губами.

– Ты же в больнице!

– Ну и что! Шило… ну, то есть главный редактор, категорически против больничных, и больниц, и вообще. Ну, ты понимаешь.

– Так, никто тебя не уволит. Я во время разговора представился – после этого мне сказали, что вообще никаких проблем.

Представился? Воображаю, что сейчас обо мне думают в редакции…

– А этот… ну на красной тачке?

– Этот маздоеб на красной «мазде», чтоб ему, суке, икалось в реанимации, жив. Понакупят, бля, «маздератти», и гоняют, как Шумахеры. Был бы он в ту ночь трезвым, помер бы. А так шею сломал и обе руки. У него подушка безопасности не сработала. А у меня одного ремонта на… Ладно, не забивай голову. Фигня это все. Все живы… как ни странно… вот и хорошо. Кстати, спешу тебя обрадовать – мы стали героями светской хроники.

Иван берет со стола газету и протягивает мне.

На последнем развороте «Московского комсомольца», посвященном новостям шоу-бизнеса, размещены фотография Ивана возле его белого авто и небольшая заметка с названием «Звездная авария».

Какого черта?

Пробегаю текст глазами. «Иван Серебров, бла-бла-бла, бывший участник, бла-бла, в прошедшие выходные едва не погиб в районе Цветного бульвара. Бла-бла, столкновение произошло около трех часов ночи… артист отделался ушибами… водитель автомобиля “Mazda MX 5” доставлен в больницу с черепно-мозговой травмой… спутница Сереброва получила перелом двух ребер и сотрясение мозга. По непроверенной информации, в машине с артистом находилась некая Елизавета Леонова, журналист одного из московских интернет-изданий».

Круто. Вот я и прославилась…

– Твою мать! – снова не сдерживаюсь я. – А про меня обязательно было писать?

– А это ты у своих коллег спроси, – смеется Иван. – Поздравляю, теперь ты знаменитость.

Представляю, сколько изданий уже перепечатало эту информацию. Про интернет и подумать страшно. Надеюсь, эта информация пройдет только по Москве. Если мама узнает…

Первый раз попадаю в хронику происшествий. Надеюсь, что последний. А вот кое-кому эта заметка на руку.

– Ну вот видишь, тебе же были нужны информационные поводы, – говорю я Ивану, бросая газету на пол.

– А тебе – сюжет для книги. По-моему, отличное начало вырисовывается, ты так не думаешь? – парирует он.

Один – один.

– Можно, я покурю у тебя? – просит Иван.

– Валяй!

– Отлично!

Он распахивает шторы, открывает окно и устраивается на подоконнике. В бархатную тишину палаты врываются уличные звуки – далекие гудки автомобилей, невнятные голоса, шорох листвы, потревоженной ветром. Хочется плюнуть на все и выйти на свежий воздух.

Пока Иван возится с зажигалкой, я вдруг понимаю, что он – второй человек, который может прийти ко мне в больницу. Машка и он. Больше у меня в Москве никого нет. Даже из «Слухов» никто наверняка не появится. А он тут. Еды купил, цветы зачем-то…

Впрочем, о чем это я? Иван здесь, потому что мы вместе в аварию попали. Вот и все.

– Так что по поводу снов? – интересуется он, выпуская дым.

– В смысле?

– У тебя что, амнезия? Врачи сказали, сотрясение легкое, так что с памятью все должно быть в порядке.

– Да не амнезия у меня, просто я понять не могу, чего ты от меня добиваешься. Не было у меня вещих снов. Никогда. А что?

Иван курит и смотрит на меня. Сквозь меня. Думает о своем.

– А может, я просто потихоньку схожу с ума… – говорит он задумчиво. – Ну бывает же: обычные, нормальные люди – раз! – и трогаются умом…

Клянусь, я совершенно перестаю понимать, к чему он клонит.

Иван делает две затяжки подряд, выкидывает за окно половину сигареты, потом придвигает к моей кровати кресло и устраивается напротив меня. Я только сейчас вижу, что его левую скулу украшает шикарный синяк. А левое запястье утянуто в эластичный бинт.

– Я тебе сейчас скажу одну вещь, а ты уж сама решай, сумасшедший я или нет.

Он еще какое-то время молчит. Я терпеливо жду.

– Во-первых, прости меня. Это по моей вине ты сейчас здесь.

– Да ладно…

– Ни фига не ладно! Я несу ответственность за пассажира в своей машине. А если пассажир попадает в аварию, это только мой косяк.

– Ладно, ладно, уговорил, я не буду подавать на тебя в суд.

Он никак не реагирует на шутку.

– Во-вторых… Черт, не знаю, как тебе сказать… Короче, дело в том, что я уже видел вчерашнюю аварию. Во сне.

– Когда?

– Не помню. Может, месяц назад, может, раньше… Мне вообще в последнее время снятся странные сны… Ну, я-то думал, что это у меня так, нервное… Мы когда с Юлькой расстались… А ведь думал, даже поженимся… Я человек привязчивый, мне расставания тяжело даются. Ну не суть… В общем, потом, примерно с середины лета, может, чуть раньше, мне начали странные сны сниться.

– Мне тоже снятся странные сны, но это совершенно ничего не значит.

– Ты уверена?

Мы смотрим друг на друга.

Я пожимаю плечами.

– Ладно, говорю за себя, – продолжает Иван. – Я, разумеется, понимаю, что все это звучит дико, но… Я видел нашу с тобой аварию. Во сне. Это совершенно точно. Я просто тогда не понимал, что там есть ты и я. Видел, и все. Причем несколько раз. Знаешь, как это бывает во сне – то со мной дело происходит, то с кем-то другим, а я просто вижу все со стороны. Но авария была. Красное авто. Девушка на пассажирском сиденье. Понимаешь? Вчера ночью, в больнице, меня накрыло! Все сходится! Все как я видел! Понимаешь?

Он хватает меня за руки и смотрит мне в глаза. Я с удивлением понимаю, что у Ивана совершенно полоумный вид.

– Я должен был это предотвратить! Это все не случайно! Это знак! Сон – это знак!

Мне вдруг становится не по себе.

А что, если я тет-а-тет с сумасшедшим в палате? Я даже заорать как следует не смогу, чтобы позвать на помощь.

Он видел аварию во сне?

Что он все-таки употребляет?

– Ты… что-то принимаешь? – осторожно интересуюсь я.

Черт, надо как-то аккуратнее вопросы задавать, что ли.

– Что? – Иван непонимающе смотрит на меня.

– Ну… там… может, препараты какие-то… от переутомления или от депрессии…

Глаза его становятся холодными и злыми. Он вскакивает с кресла.

– Твою мать! Ты задолбала меня своим сарказмом! Ты иронична, как последняя сволочь! Я тебе душу открываю, а ты спрашиваешь, не наркоман ли я. Отлично!

– Не ори!

– Я не ору! Я совершенно спокоен! Как, мать его, Будда!

Иван ходит по комнате туда-сюда. Вид у него злой, уставший и помятый. Ему просто надо принять душ, выспаться, и вся эта история со снами рассосется сама собой.

– Ну прости! – говорю я примирительно.

Мы просто двое человек, чудом выживших после автомобильной аварии. У нас хорошие ангелы-хранители, а вот нервы у обоих ни к черту. Надо быстрее выбираться из этой больницы, и тогда все снова станет на свои места. А Ивана перестанет мучить совесть из-за произошедшего.

И тут он делает совершенно удивительную вещь. Он лезет в карман своей куртки, висящей на стуле, достает оттуда плоскую фляжку, откручивает крышку и делает глоток. Потом смотрит в мои округлившиеся глаза и, вытерев рот ладонью, спрашивает:

– Что, не видела, как люди пьют алкоголь?

Он сует фляжку обратно в карман.

– В общем, мне по фигу, веришь ты мне или нет. Возможно, я и сам себе не верю. Чушь! Фигня! Но… факты налицо. И это означает только одно – либо у меня хорошая интуиция, либо… Мои сны начинают сбываться.

16

Мы везунчики – нам досталась одна из лучших планет в этой Вселенной. Летом здесь не очень жарко, зимой не очень холодно. Кое-где вообще нет разницы между зимой и летом. Жить можно везде, даже на полюсе, нужно лишь запастись теплой одеждой. Озоновый слой еще не слишком тонок, чтобы солнце могло поджарить всех до золотистой корочки. Кое-где пока встречаются водоемы с водой, пригодной для питья. Небо синее, листва зеленая, в салонах бизнес-класса подают неплохое виски… В общем, жить можно.

Что же касается эпохи… Увы, вот здесь мы угодили впросак. Времена великих завоеваний и географических открытий в прошлом. Великие конкистадоры вкупе с великими инквизиторами канули в лету. До активного освоения Марса еще лет двадцать как минимум. Адронный коллайдер работает через раз. И чем, спрашивается, заняться в этот штиль? Мое поколение тратит душевные силы на занятия малоинтересные и практически лишенные энергозатрат. Шопинг. Тюнинг. Вялый флирт. Умеренный карьеризм. Неумеренный алкоголизм. Позерство в социальных сетях. Воскресные походы в мегамоллы. Эпоха скучна и предсказуема – и лишь скачки курса доллара или появление Анжелины Джоли в неглиже на страницах мужского журнала могут спровоцировать непродолжительный всплеск эмоций. Сдается мне, у доисторической кистеперой рыбы, вытащившей на сушу всю последующую ветвь эволюции живых существ, было больше сообразительности и воли к жизни, чем у большей части моих современников.

Есть лишь один бонус, способный скрасить жизнь среднестатистического обывателя среднестатистической цивилизованной страны, – слава. Обладать ею мечтает практически каждый, и даже деньги – парадокс! – кажется, уже проигрывают в соревновании приоритетов. Апофеозом славы, разумеется, является присутствие в телевизионном ящике. Все кому не лень под разными предлогами мечтают пролезть в телевизор. Передать привет маме. Что-нибудь спеть в конкурсе талантов. Стать зрителем в ток-шоу. Стать героем ток-шоу. Стать ведущим ток-шоу. Построить любовь, карьеру, глазки продюсеру… В крайнем случае – попасть в криминальную хронику, после выдав даже самое экстремальное правонарушение за тщательно продуманный пиар. Это раньше боялись дурной славы – теперь она только приветствуется.

Вот только ошибся досточтимый Энди Уорхолл – пятнадцати минут славы человеку XXI столетия уже недостаточно. Подсев на иглу всеобщей популярности, человеческая особь, словно подопытная мышь, съехавшая с катушек, будет требовать все большие и большие дозы этого наркотика. Жать и жать лапой на кнопку. Снова и снова прилагать все душевные усилия, чтобы задержаться в круге избранных, допущенных к эфирам. Ведь есть только один способ доказать, что ты действительно крут – сделать так, чтобы о тебе знала каждая собака в самом захолустном населенном пункте родной страны.

Только не говорите мне, что вы хотя бы раз в жизни не мечтали стать великой рок-, теле-, порно– или кинозвездой.

Впрочем, всем тем, кто не попал на авансцену эпохи, отводится немаловажная роль второго плана – стоять у сцены и размахивать руками в такт.

До самого горизонта, насколько хватает взгляда, простирается гигантская толпа. Задние ее ряды плывут в жарком солнечном мареве – конец сентября в столице выдался на редкость теплым. Кое-где в толпе видны флаги, кое-где – самодельные плакаты, буквы на которых издалека сливаются в одну цветную мазню. Слева и справа в море тел дрейфуют палатки с пивом и дешевой едой. Иногда кто-то гудит в дурацкий футбольный гудок. Кое-где разноцветная палитра толпы разбавлена небрежными серо-голубыми мазками нарядов полиции. В воздухе плывет гул, слышный на много километров вокруг – в Лужниках собрались все бездельники столицы, желающие на халяву приобщиться к массовой культуре.

– Девушка, можно в сторонку? – бросает пробегающий мимо меня звукотехник с двумя микрофонами в руке.

Я делаю шаг в сторону, пропуская на сцену спешащих за ним танцовщиц в одинаковых блестящих комбинезонах. Стараясь не споткнуться о протянутые под ногами кабели, отступаю назад, к самому краю сцены, обтянутому темной тканью.

– А вы вообще кто? – спрашивает меня вдруг строгая девица с папкой в руках. На ее шее висит бейдж с надписью «Организатор». Потом она видит на моей шее бейдж с тремя лаконичными буковками – VIP – и, кивнув, оставляет меня в покое.

Сегодня я не «Пресса». Я VIP. Уже три недели как. С тех пор как несколько изданий, одно за другим, перепечатали заметку из «Московского комсомольца». Смешно, не правда ли?

Еженедельный журнал «Телепрогноз» в разделе новостей тиснул заметку на четверть полосы, практически слово в слово повторив «Комсомолец». Правда, в текст вкралось предположение о том, что водитель белого «мерседеса», возможно, был в состоянии алкогольного или наркотического опьянения.

Молодежное издание «Руки выше» в рубрике «Люди, которые нас удивили» поместило фотографию улыбающегося Ивана в рамочке с надписью «Вождение в нетрезвом виде».

Газета «Комсомольская правда» опубликовала интервью с кем-то из несуществующих друзей Ивана, в котором значилось, что артист получил в аварии серьезные ожоги рук и лица.

Газета «Жизнь» опровергла «Комсомолку» и на правах эксклюзива сообщила, что Иван Серебров попал в аварию потому, что не справился с управлением. Причиной тому стала журналистка Л., доставлявшая артисту во время движения оральные ласки. Заметка имела шикарное название «Секс на скорости 140» и была украшена двумя портретами – Ивана и моим. Мою фотографию коллеги из «Жизни» взяли с моей страницы «вКонтакте».

Не знаю, как вы, а лично я совершенно не желала прославиться подобным образом.

Разумеется, я дозвонилась автору заметки, некоей Кире Кефировой (отличный псевдоним!), и, вспомнив Тарантино, пообещала найти парочку обдолбанных негров с паяльником, чтобы устроить Кире Апокалипсис, но… У моих знакомых негров нет паяльника, да и Кира – наверняка всего лишь молодая выпускница какого-нибудь факультета журналистики, на безрыбье отважившаяся испортить себе репутацию работой в газете «Жизнь» за те же восемьсот баксов. Мне ли не знать!

Иван сказал: «Не парься!». Он посоветовал: «Забей!». Он заявил, что такому шикарному пиару позавидуют многие звезды, и что теперь меня точно ждет головокружительная карьера модного писателя. То есть Нобелевской премии в области литературы мне не избежать, стопудово!

В подтверждение его слов в первый день моего появления на работе после недели больничного меня отвела в сторону Шило и предложила для начала эксклюзивное интервью о случившейся аварии, а на десерт – информационную поддержку будущей книги. Как выяснилось, Шило следит за репортажами Геометрии.ру.

– Мы тебе рекламу, ты нам – отрывки из трех первых глав, по десять тысяч знаков. За отдельный гонорар, разумеется!

Иван сказал: «Соглашайся!».

Я согласилась.

Сумасшедший дом!

А еще мне позвонила Кравцова. Справившись о моем самочувствии, она помолчала, а потом добавила с легкой завистью в голосе:

– Молодец, Лиза! Карьеру делаешь!

Видимо, Нинка все-таки читала заметку в «Жизни».

Хотела я послать Кравцову в жопу, да передумала.

Для Маши после аварии я окончательно приобрела статус небожительницы. Все три дня, что я провела в больнице, она таскала мне куриные бульоны. (Какой распространенный штамп, что всем больным непременно нужно кушать куриный бульон! Хоть у тебя сотрясение, хоть язва, хоть гонококки.) Перед выпиской она притащила с собой весь свой походный набор инструментов и закатила мне шикарный маникюр. Когда же Иван привез меня домой, квартира сияла чистотой, а моя комната и вовсе походила на стерильную операционную. Не ожидала от нее такого радушия.

Вечером того же дня, когда Машкино терпение достигло критического уровня и готово было взорваться бомбой мощностью не менее пары килотонн, она сделала мне чаю со специально купленным для меня медом, притащила его мне в комнату и, глядя, как я пью из чашки, спросила:

– Ну?

Ах, боже мой, сколько всего было в этом «Ну?». Все оттенки любопытства, все краски зависти, все переливы восхищения и еще двадцать восемь восклицательных знаков после вопроса.

– Что «ну»? – уточнила я.

– Ну, у вас что-то есть? – в голосе Машки послышались еще и похабные интимные нотки.

Ох, блин.

– Да нет у нас ничего.

– Ну конечно! – подумав, произнесла подруга. – Ничего нет. Как же! Стал бы он так с тобой носиться. Палату оплатил, цветочки купил, сюда все время ездит.

А что, люди уже не заботятся друг о друге просто так?

– Маш, поверь мне! Мы просто друзья!

Маша еще немного помолчала, а потом произнесла немного разочарованным тоном:

– Ну и глупо!

Сам же Иван со времени нашего разговора в больнице какой-то тихий. Сосредоточенный на себе. Думаю, так выглядела Жанна д’Арк, когда ей слышались голоса. Говорят, пережитые вместе несчастные случаи сближают. Черта с два! Наметившееся между нами потепление испарилось. Мы снова подкалываем друг друга по любому поводу и упражняемся в сарказме, как в первые дни знакомства. Какого черта мне это надо?

Зато Иван больше не заикается о вещих снах. Но теперь он докуривает каждую сигарету до конца и носит с собой фляжку, во внутренностях которой неизменно булькает какой-нибудь дорогой коньячок. И он больше ни разу не сел за руль, хотя страховая компания предоставила ему несколько роскошных автомобилей на выбор.

И еще он постоянно твердит мне про музыкальную премию. Он одержим ею! Так умирающие больные одержимы пересадкой здоровой почки. Ивану кажется, что только обладание заветной статуэткой даст ему ощутимый толчок в сольной карьере. «После этого можно год спокойно писать треки, жить за городом или отдыхать за границей, не заморачиваясь на пиар и прочую фигню. Все и так будут понимать – ты один из лучших!»

Почему обязательно надо быть лучшим? Почему нельзя быть просто самим собой?

Впрочем, Иван не зря переживает. Премия, где он заявлен как номинант на дебют года в стиле хип-хоп, вручается в этом году впервые. Ее учредил новый музыкальный телеканал Neo TV (передаю привет всем, кто в Матрице!), который пришел на рынок в феврале, внеся ужас и смятение в ряды уже известных игроков на поле музыкального телевидения. Кризис – отличное время для новых начинаний. Пока вы разбираетесь с долгами, под боком неожиданно появляются конкуренты…

Учредители новоявленного российскому зрителю телеканала – в далекой Америке. Каждый артист, получивший премию в своей номинации, вместе с наградой автоматически получает контракт на выпуск диска под вожделенным лейблом «Neo Music», который в последние пару лет составляет отличную конкуренцию всяким «Юниверсалам» и «Сони Мьюзик». Думаю, получить в России новую музыкальную премию – практически то же самое, что получить за океаном «Грэмми». И «Оскара» в придачу.

После того как учредили премию, все словно сошли с ума. Имена и лица новых артистов, решивших заявить о себе, не упомнить. В телевизоре, когда ни включи, кто-то все время поет и пляшет. Каждый день дарит нам кучи информационных поводов – артисты стали в три раза чаще попадать в аварии, терять во время авиаперелетов дорогие костюмы, часы и драгоценности, жениться, разводиться, болеть и беременеть. А Шило загоняла нас на бесконечные презентации клипов, дисков, синглов и новых составов старых групп. Даже я со своими больными ребрами и будущей всемирной славой писателя не отвертелась от работы сверхурочно.

Вручение премии состоится через три месяца, в декабре. Голосование, разумеется, отдано на откуп простым зрителям телеканала и посетителям сайта «Neo Music». Ну, то есть простые зрители верят, что именно их голоса решают исход битвы их любимых артистов за почет и славу в масштабах планеты…

Вы же не верите, что в наши дни еще остались честные голосования?

Этот факт тревожит Ивана больше всего.

Прибавьте сюда проблемы с ротацией треков. Из четырех радиостанций, которые крутили новый трек Сереброва, две без объяснения причин сняли песню с эфира. Надо быть большим оптимистом, чтобы надеяться на получение музыкальной премии при наличии таких аргументов «против». Вероятно, будь я на его месте, я бы на нервной почве уже давно сгрызла ногти до локтей.

Что же касается книги, то… да, я начала ее писать. В блокноте на первой странице значится абзац: «Ночная Москва пуста, умиротворенна, залита желтыми огнями, как новогодняя елка. Хорошо было бы вот так ехать по городу, бесконечно скользить в темноту, отражать фонари и витрины, касаться краешком шин кромки крохотных лужиц, оставшихся после недавнего дождя… Ехать куда глаза глядят… Бес-ко-неч-но…».

Неплохо, я знаю. А вот что дальше?

Сцена, на которой я стою, огромна. Ее монтировали три дня. Алюминиевая коробка из конструктора для великанов, обтянутая по бокам темной тканью. Крыша в форме шатра, под куполом которого, метрах в пятнадцати над моей головой, на металлических фермах тяжеленными гроздьями висят прожектора и софиты. Прибавьте еще метра четыре вниз, до земли – и получите размер этого исполинского сооружения. Человек, вышедший на такую сцену, кажется лилипутом. Впрочем, все исправляют огромные экраны, установленные слева и справа от площадки – так что задние ряды, запивающие хот-доги пивом возле палаток, не чувствуют себя обделенными.

– Привет, «Лужники»! – оглушительно кричит не совсем знакомый мне со спины певец.

«Лужники» отзываются нестройным гулом. Сразу же после этого взрывается музыка, а девчонки в серебристых комбинезонах, до этого стоящие неподвижно позади артиста, принимаются лихо махать руками. Вслушиваюсь в мотив – однозначно, где-то я это слышала. Но личности певца опознать все же не могу.

Надеюсь, прежде чем звезда этого парня закатится, он успеет заработать себе на квартиру в Москве и приличный «лексус».

Еще через пять минут, спустившись со сцены по шаткой лестнице, к которой почему-то никто не догадался приладить перила, и миновав кучку коллег-журналистов, дежурящих возле лестницы (да, да, я чувствую эти взгляды в спину), оказываюсь в длинном коридоре из белоснежных трейлеров, стоящих позади сцены. Внутри каждого – такие же белоснежные гримерные: зеркала, шкафы, душ, кожаные диваны, спутниковое телевидение. Надеюсь, съемочная группа Первого канала уже успела взять у Ивана интервью, и я смогу насладиться прохладой кондиционеров в его индивидуальном раю.

17

В трейлере номер пять – тишина. Лишь слышно, как тихонько шумит кондиционер. На огромном плазменном экране беззвучно вышагивают туда-сюда тощие девицы в вечерних платьях, каждое из которых смахивает на нижнее белье. Интересно, кто покупает весь этот ужас, который демонстрируют на модных показах?

– А что, телевизионщики уже ушли? – интересуюсь я, сунув в рот виноградину с большой тарелки, заваленной фруктами. Рядом на подзеркальном столике стоит блюдо с каким-то тонко нарезанным мясом, тут же неизменный рокфор и бри. Бутылка Хеннеси уже открыта.

С тех пор как стала вести активную светскую жизнь наравне с Иваном, я здорово экономлю на обедах.

Тот отзывается не сразу – он лежит в конце трейлера, на диване, закрыв глаза и сложив на животе руки, как труп на погребении. Я подхожу и какое-то время смотрю сверху на это чучело популярного артиста. Чучело не выдерживает и открывает один глаз.

– Как ты думаешь, на той стороне что-нибудь есть? – спрашивает он.

Я не сразу понимаю, о чем вопрос.

– С каких это пор тебя интересует загробная жизнь?

– А тебя разве не интересует? – Иван закидывает руки за голову.

– Нет.

– Ну вот, приехали. Всех разумных людей интересует, а тебя нет.

Смотрю себе под ноги – так и есть, возле дивана стоит пустой коньячный бокал. Интересно, почему после пары рюмок практически каждый из нас пускается в размышления вселенского масштаба?

– Лучше скажи, с чего это ты вдруг пьешь перед выступлением? Раньше для тебя это было табу.

Иван хмурится, потом приподнимается и садится.

– Раньше… Раньше уже закончилось. И кстати, ты что, мой врач? Или моя мама?

– Если так дальше пойдет, мне придется стать твоим психиатром.

– Или душеприказчиком…

Он встает, берет с пола бокал и направляется к вожделенной бутылке. Выглядит он неважно – опять круги под глазами, мрачный взгляд.

Дверь трейлера открывается, и в дверном проеме появляется девица с папкой.

– Иван, ваш выход через десять минут.

– Ага, – говорит он, не оборачиваясь, и наливает себе коньяку.

– Я вас жду на улице, – говорит девица, бросает быстрый взгляд в мою сторону и исчезает.

Черт! С тех пор как вышла новость об аварии, мне кажется, что все смотрят на меня как-то странно. Это что, посттравматическая паранойя?

Иван делает глоток, потом кивает на бутылку.

– Хочешь?

– Нет. Я не люблю коньяк.

– Да я в общем-то тоже… – произносит он так, словно только что вышел из комы и обнаружил себя стоящим посреди трейлера с бокалом в руке.

Что-то с ним не то. Но вот что?

– Ты врешь, – говорит он.

– В смысле?

– В смысле, будто ты не задумываешься о том, что на той стороне. После финала здесь. Там же что-то должно быть? Апостолы с бородами, черти со сковородками, вселенский свет или вселенская тьма. Суд, райские кущи, реинкарнация в слонов или букашек. Полная пустота или сверхъестественный покой. А может, мы все попадем к инопланетянам? Смешно, но все, что я себе могу вообразить, навязано мне различными религиозными и философскими течениями. То есть… другими людьми. И все так уверены в своей правоте! А лично у меня нет ни одной самостоятельной мысли по поводу того света. Или по поводу его отсутствия.

Никогда не спорьте с человеком о загробной жизни. Особенно если человек пьян. Ни к чему хорошему это не приведет.

– Именно поэтому я уже давно решила не заморачиваться. Когда финал наступит, тогда все и узнаем.

– Ясно, – мрачно кивает Иван. – Сюрприз будет.

– Типа того. У меня и здесь забот хватает. И у тебя тоже. Так что хватит схоластики – давай допивай свой коньяк – и на сцену. Там какой-то хлыщ лет сорока, с брюшком, в обтягивающих серебристых брючках, поет про листочки и цветочки! Публика под это дело выпила все пиво в ларьках в радиусе километра. Тебе нужно срочно спасать опен-эйр.

– Ты говоришь точно как наш бывший концертный директор! – усмехается Иван.

Он прислушивается к тому, что происходит за пределами трейлера, и задумчиво произносит:

– Это Марк Плещеев. Интересно, он тоже номинирован на премию?

– Он тебе не конкурент. Если он и номинирован, то в категории «попса». Жаль, что нельзя добавить номинацию «шлак»…

– Хех! – усмехается Иван, глядя на себя в зеркало. – Попса… Да и я, собственно говоря, тоже попса.

– Разве хип-хоп – это попса?

– Попса, попса, – кивает он. – Все попса. Хип-хоп – попса. Рок – уже давно попса. Моцарт – попса. Эйнштейн – попса. Энди Уорхолл – попса. А что в нашем мире не попса?

Иван допивает коньяк, ставит на столик бокал и направляется к дверям. Потом оборачивается.

– Если сегодня все пройдет благополучно, поехали вечером ко мне. Кальян покурим. У меня киношек целый вагон. Музыка разная… А?

В его голосе странная тоска.

– А что может быть неблагополучно? – напрягаюсь я.

Он смотрит в пол, потом в окно, забранное жалюзи. Медлит.

– Ты, разумеется, мне не поверишь. И правильно сделаешь, между прочим. Но у меня странное предчувствие… Надеюсь, я не прав, но сегодня что-то произойдет на сцене. Возможно, она обрушится. Или провода закоротит и что-нибудь загорится. Может быть, на нее случайно упадет самолет. Или произойдет взрыв газа. Или прилетят марсиане. Я не уверен, но что-то точно будет. Тебе понравится!

18

Огни. Резкий поворот влево. Чугунная ограда. Летящий справа красный автомобиль. Лязг и грохот. Вереница образов проносится в моей памяти в одно мгновение.

Что-то было до этого. За секунду до аварии.

Что-то было… То, что память услужливо туманит и прячет в тень.

Ну конечно! За секунду до столкновения я поняла: сейчас что-то должно случиться. Что-то очень нехорошее. То есть за несколько мгновений до аварии у меня тоже было дурное предчувствие!

– Идиотка!

Я хлопаю себя по лбу и бросаюсь вон из трейлера догонять Ивана.

Проклиная насыпанный под ногами гравий, в котором тонут каблуки, и снова чувствуя боль в районе грудной клетки, прорываюсь сквозь толпу журналистов и персонала, слоняющихся среди трейлеров. Иван впереди, уже почти возле самой сцены.

– Подожди!

Я хватаю его за край жилета, надетого поверх щегольской рубашки, когда Иван уже заносит ногу над первой ступенью лестницы, ведущей на сцену.

– Что? – спрашивает тот раздраженно.

Девица с папкой недовольно смотрит на меня, потом бросает выразительный взгляд на изящные часы на запястье.

– Тормози! – вполголоса говорю я. Надеюсь, мы не очень привлекаем внимание журналистов.

– Почему? – громким шепотом интересуется Иван.

– Если у тебя дурное предчувствие, отмени выступление. Ты это можешь. Скажи, что болен.

– А если я и правда болен? На голову? Если все это – мой бред? Я просто сошел с ума! У творческих людей такое бывает. Ван Гог вон ухо себе отчекрыжил.

– Ты не Ван Гог и ты преувеличиваешь!

– Нет! И у меня не дурное предчувствие, типа беспричинной тревоги или необъяснимой дрожи в коленках. У меня нет галлюцинаций или чужих голосов в голове. У меня абсолютно ясное понимание того, что сегодня один из моих дурных снов станет явью.

– У тебя их много?

– До кучи! На сериал ужасов хватит!

– То есть катастрофу ты тоже видел во сне?

– Да! Именно! Как до тебя медленно доходит!

– Ну так отмени выступление! Это же не сольник! Ничего страшного!

– А вдруг это ерунда?

– Никакая это не ерунда!

– С чего это ты вдруг поменяла свое мнение?

Я умолкаю. Девица с папкой делает мне страшные глаза и стучит пальцем по циферблату. Появляется парень-звукорежиссер, пользуясь заминкой, вешает Ивану на пояс сзади передатчик и подает ему наушник.

– В тот вечер, перед аварией, у меня тоже было дурное предчувствие, – говорю я как можно тише. – Буквально за пару секунд до столкновения.

– Но у меня не…

– Знаю! Знаю! У тебя сны. Просто, наверное, разные люди чувствуют приближение опасности по-разному.

В глазах Ивана – сомнение. Еще секунда, и он, кажется, согласится со мной и развернется прочь.

В этот момент невидимые ведущие, парень и девушка, где-то далеко на сцене на все «Лужники» объявляют выход Сереброва. Толпа взрывается нестройными криками, футбольными гудками и улюлюканьем.

Иван прислушивается к многотысячному гулу, сует наушник себе в ухо и весело улыбается.

– Не судьба! – говорит он мне и начинает подниматься по лестнице.

Я смотрю ему в спину.

Потом лезу следом.

Когда я оказываюсь наверху, Иван уже стоит на авансцене с микрофоном. Начинается музыка, сотни рук у сцены взлетают вверх.

– Привет, «Лужники!» – кричит традиционную фразу Иван.

– Э-э-э-а-а-а-а! – отзывается толпа.

– Как настроение? – не унимается Иван.

– У-у-у-э-э-э! – плещется человеческое море у сцены. Кто-то подбрасывает вверх бейсболку.

Пока все увлечены человеком, который стоит перед публикой, я внимательно осматриваю саму сцену.

Что может случиться? Обвалится крыша? Задрав голову, я изучаю переплетение балок и ферм, увешанных осветительными приборами. Ну да, если все это сооружение рухнет, мало не покажется. А если провалится пол? Это же обычный деревянный настил, состоящий из сегментов, положенных на конструкции внизу. Что если какие-то фрагменты подогнаны друг к другу неплотно? Или крепление снизу придет в негодность? Впрочем, пока все идет нормально: сцена стоит тут уже почти сутки, и два последних часа ее без перерыва сотрясают кордебалет и звуковые перегрузки.

Звук? Что если какие-то провода замкнет и Ивана стукнет током? Как в незабвенном «Танцоре диско»? Нет, это уже совершеннейшая чушь! А что если он запнется за провод, упадет и разобьет себе голову?

Серебров между тем добирается до второго куплета. Впереди еще три песни. За это время в маленькой африканской стране вполне может произойти военный переворот. А уж в «Лужниках» может случиться что угодно.

Кстати, а почему именно сцена? Проблемы вполне могут прийти со стороны зрителей. К примеру, выстрел из травматического пистолета. Был у артиста глаз – и нету глаза. Или колено вдребезги, если стрелок меткий. Хотя какое оружие? Всех, кто стоит возле самой сцены, досматривали и прогоняли через металлоискатели. Брошенная бутылка? Отличная версия! Хотя… до первого ряда – пара метров «демаркационной зоны», внутри которой расхаживает полиция. И даже если предполагаемый бутылкометатель добросит свой «коктейль Молотова» до сцены, Иван успеет увернуться.

Снайперская винтовка? Ну, это уже совсем нереально! У Ивана нет таких недоброжелателей, которые бы хотели избавиться от него любыми способами. Он не Джон Леннон, чтобы иметь личного маньяка.

А Иван вошел в раж. Он приплясывает, и делает это весьма эффектно. Песня подходит к концу, публика качает головами и руками, даже полиция у сцены, кажется, колышет животами в такт. А в моей голове дикие сценарии несчастных случаев проходят один за другим.

Ураган? Град величиной с куриное яйцо? Нападение обезумевших птиц в духе Хичкока? Сердечный приступ? Кровоизлияние в мозг на нервной почве? Почечные колики? А может, сошедший с ума звукотехник сейчас ринется на сцену и перегрызет Ивану сонную артерию зубами?

Между тем звучат последние ноты. Пока все живы и здоровы.

Толпа взрывается аплодисментами и воплями радости.

– Спасибо! – кричит Иван. Потом оборачивается и подмигивает мне.

От его тревоги не осталось и следа – он излучает позитив и энергию, светится, словно лампочка. Он легко сейчас может зажигать свечи и бенгальские огни голыми руками. Эйфория плывет в воздухе, словно облачко веселящего газа.

Лишь у одного человека посреди всей этой веселухи хмурое лицо. У меня. Потому что я прониклась байками Ивана про страшные сны и забиваю себе голову разным идиотизмом.

Смешно, до чего может дойти человеческая паранойя!

У меня-то сейчас нет дурного предчувствия! Дыхание ровное, ладони сухие, пульс в норме. И значит, все будет нормально!

Я весело хихикаю. У меня рождается детское желание подойти сзади к попрыгунчику с микрофоном и от всей души пнуть его. Он жаждет несчастного случая? Я могу легко это ему устроить.

Начало второго трека. Иван стирает пот со лба, а затем рывком снимает модный стеганый жилет. В толпе слышится девичий визг. Вальяжно махнув жилетом над головой (при должной подготовке он бы легко смог сделать себе карьеру на ниве стриптиза), Иван с ухмылкой срывает аплодисменты, а потом оглядывается. Не найдя места, куда бы бросить часть своего гардероба, он находит меня глазами.

Я киваю. Возьму жилет и пойду отсюда в трейлер. К черту музыку и толпу – это прерогатива людей с микрофонами. Иван делает несколько шагов в мою сторону и протягивает мне жилет. Я уже успеваю ощутить пальцами гладкую ткань, как вдруг позади Ивана мелькает что-то серое. В следующее мгновение меня глушит грохот. Сцена подо мной подпрыгивает. Еще миг длится какое-то странное затишье – реальность застывает одной яркой картинкой. Сердце поставлено на паузу. Мысли в моей голове останавливаются, остается только тупое всеобъемлющее любопытство.

«Какого черта?» – мигают в моей голове большие неоновые буквы.

«Не может быть!» – завывает в моей голове сирена здравого смысла.

«Ты это видишь?» – визжит в моей голове инстинкт самосохранения.

А еще через секунду поперек сцены тяжело валится длинная балка, увешанная софитами.

Воздух сотрясает многотысячное «Ах!». Брызжут стекла. Я закрываю глаза и нажимаю на «стоп».

ЧАСТЬ 2

Ветер в этих местах ласковый. Терпкий, свежий, игривый. Он никогда не спит, вечно начеку, чтобы застать тебя врасплох. Он играет с тобой в прятки, лижет в лицо шершавым языком, швыряет вслед пригоршни песчинок. Он, словно пес, весело скачет рядом, когда идешь на пляж, наблюдает с берега, когда плещешься в океане, лежит рядом, когда поедаешь устрицы, прячась под навесом от полуденного солнца, дремлет, когда лениво обозреваешь горизонт на закате. Ты ведь всегда мечтал о таком преданном немногословном друге – не так ли?

Ветер приносит голоса – собирает их по крупицам, смешивает звуки в странный коктейль, добавляет шорох волн и шелест пальм и подает в высоком бокале. Человек в холщевой куртке, зябко передернув плечами, оглядывается, вслушивается в доносящиеся до него звуки, пытается расшифровать спутанные буквы и слова, понять, что́ именно он слышит. То ли кто-то невидимый окликает его по имени, то ли это – просто воспоминания, которые куда ярче настоящей реальности.

19

– Какую музыку вы слушаете на досуге?

– В последнее время полюбил джаз. Пока на чем-то определенном не остановился – изучаю. Из исполнителей нравится Билл Эванс. Если не знаете, кто это, гляньте в интернете.

Позер!

– Какие качества вы цените в женщинах?

– Хм… Мудрость. Отзывчивость. Душевную теплоту.

Предсказуемо…

– А красоту?

– Красота – вопрос спорный. А в наши дни – еще и не очень дешевый.

В зале кто-то хихикает.

– Как любите расслабляться?

– Скажем так, я стараюсь не напрягаться. А вообще – сплю. Ем. Читаю книги. Ничего сенсационного.

Играет на публику…

– А допинг?

– Допинг? Девушка, посмотрите на меня! Да я сам себе допинг!

Кто-то в зале услужливо аплодирует. Шутка-то была так себе…

Иван, воспользовавшись заминкой, делает глоток воды из стакана, бросает на меня быстрый взгляд. Я смотрю на секундомер на дисплее телефона, где цифры бегут назад. 02:56, 02:55, 02:54. Пока идем по графику, но времени в обрез. Надеюсь, Андрей уже держит руку на ключе зажигания.

– Вы чего-то боитесь?

Ну вот, наконец-то! Впервые за двадцать минут интересный вопрос. Голос тот же, что спрашивал про музыку.

Иван делает паузу.

– Хочется, конечно, сказать, что ничего не боюсь, но это будет враньем. Поэтому я скажу, что много чего боюсь. Боюсь ос. Меня однажды в детстве оса так хватанула за щеку – на всю жизнь запомнил! Во-о-от такая щека была. Боюсь зомби…

– А вы их встречали? – весело вступает в дискуссию кто-то с заднего ряда.

– Еще бы! Вы, видимо, редко посещаете светские мероприятия… Там каждый второй… а то и первый…

Фотограф рядом со мной хмыкает.

– Если серьезно, боюсь высоты, – продолжает Иван. – Мужчина, конечно, не должен признаваться в собственных слабостях, – с иронией добавляет он, – чтобы не разрушать созданного образа. Но, как видите, вы вызвали меня на откровенный разговор. Боюсь не найти верной фразы, когда тексты пишу. Боюсь неоправданных ожиданий. Знаете, так ждешь, ждешь чего-нибудь – а оно все не происходит и не происходит… А потом все-таки случается – и ты думаешь: и вот эту хрень я ждал с таким нетерпением? Еще боюсь влюбиться не в ту женщину… Или не в того мужчину, ха-ха.

– А смерти?

Я поворачиваю голову, чтобы разглядеть человека, задавшего этот вопрос. Парень в очках и вытянутом, видавшем виды свитере. В руке блокнот, за ухом сигарета. Ничего примечательного.

– А почему вы интересуетесь? – спрашивает, в свою очередь, Иван. Он делает еще один глоток воды.

– За последние полтора месяца вы стали участником двух крупных несчастных случаев. Сначала авария, потом обрушение осветительных приборов в «Лужниках». Там, кстати, еще монтировщик погиб. И для вас оба происшествия могли окончиться летальным исходом.

– Но, как видите, не закончились, – пытается пошутить Иван.

– Да, но не слишком ли много происшествий за столь короткий срок? – спрашивает парень.

– Сам удивляюсь, – глумится Иван. – Может, меня кто-то сглазил? Знаете, какие в шоу-бизнесе нравы! Случайно кому-нибудь на концерте за кулисами на ногу наступил – а для тебя тут же персональную куклу вуду сделали.

Парень в очках улыбается.

– Кстати, в суд на организаторов концерта будете подавать?

– В суд? Думаете, стоит попробовать?

– Стоит. У вас свидетелей тысяч тридцать.

– Хм… Я подумаю.

– Так смерти боитесь?

Иван снова умолкает. Потом смотрит на меня. Улыбается.

– Нет. Смерти не боюсь. С некоторых пор у меня есть консультант по летальным случаям. Он гарантирует мне полную безопасность и долгие годы жизни. Да и вообще, умереть не страшно. Страшно умирать…

И он мне подмигивает. Двадцать голов, а также две телекамеры немедленно поворачиваются в мою сторону. Я понимаю, что мне не отвертеться, и улыбаюсь.

– Прошу любить и жаловать – мой ангел-хранитель, Лиза, – сообщает Иван. – С ней мне не страшны никакие проблемы.

Самое странное, что он действительно в это верит.

Кто-то сзади трогает меня за плечо.

– Девушка, я из газеты «День сенсаций», – шепчет в ухо женский голос. – Могу ли я пообщаться с вами по поводу эксклюзивного интервью? Это же вы та журналистка, которая была с Серебровым в машине в ночь аварии?

– Вы ошиблись, – говорю я через плечо. – Это не я.

На секундомере – 00.44. Пора катапультироваться. Я выразительно киваю в сторону выхода. Заметив мой жест, Иван говорит официальным тоном:

– А теперь, господа, прошу меня простить, но пресс-конференция окончена.

– Может быть, еще несколько минут? – кокетливо спрашивает тучная дама в фиолетовом платье, редактор интернет-телеканала, который каждую пятницу устраивает пресс-конференции с артистами он-лайн.

– Увы, нужно срочно ехать, – качает головой Иван.

Мы с ним условились закончить пресс-конференцию на пять минут раньше установленного срока.

Поняв, что продолжения не будет, журналисты разбирают со стола микрофоны и диктофоны и начинают сворачивать аппаратуру.

– Мы же и так начали с опозданием, не по моей вине, – тихо говорит Иван фиолетовой тетке. – Так что… времени в обрез, у меня график!

– График. Я понимаю, – кивает редакторша. – Спасибо огромное, вы у нас неделю на главной странице будете размещены, в рубрике «Эксклюзив».

В этой стране все эксклюзив…

– Время! – дергаю я Ивана за рукав.

– Вот так всегда! – дурашливо сообщает тот всем, кто его слышит. – Видите? Она меня просто в бараний рог скручивает!

Правило первое – нигде надолго не задерживаться.

Иван подхватывает со стола бейсболку, надевает на голову, скрыв козырьком половину лица, и мы быстрым шагом выходим из зала для пресс-конференций в узкий коридор.

– Лифты в той стороне! – напоминает нам тетка в фиолетовом.

– Мы пешком! – сообщаю я, оглядевшись. Беру Ивана под руку и разворачиваю в сторону лестницы.

– Надо больше двигаться! – комментирует тот, и мы выскальзываем за дверь. Кажется, редакторша что-то кричит нам вслед. Вот привязчивая корова!

Вверх и вниз тянутся унылые лестничные пролеты. На двери, из которой мы только что вышли, значится цифра 3. Переполненная окурками пепельница из дешевого стекла на полу, две пустые пивные бутылки. Интерьерчик, достойный «Quake 4». Вот только в голове у меня вместо стандартного саундтрека к игре возникает совсем другая музыка. Звучит незабвенный гитарный риф из «Highway To Hell», вслед за гитарой вступает барабан. AC/DC явно знали, о чем поют.

«Livin’ easy, livin’ free» – завывает глумливым тенорком Бонн Скотт.

– Теперь что, на крышу? – ерничает Иван.

«Season ticket on a one way ride».

– Только если у тебя есть вертолет. Давай вниз, тут всего лишь три этажа.

«Asking nothing, leave me be».

– Как скажешь, босс, – Иван пускается по ступеням рысью.

«Taking everything in my stride» – перевесившись через перила, скандирует ему вслед Скотт.

– Так себе пресс-конференция, – говорю я, когда мы попадаем в большой светлый холл, уставленный диванами и пальмами в кадках. Не бизнес-центр, а отель.

«Don’t need reason, don’t need rhyme».

– Я знаю, – цедит Иван. – Хочешь, в следующий раз я поручу тебе подготовить вопросы?

«Ain’t nothing I would rather do».

– Неплохая идея! Девушка, у вас есть запасной выход? – интересуюсь я у миловидной брюнетки на ресепшне.

«Going down, party time».

Девушка удивленно качает головой.

– Жаль!

«My friends are gonna be there too».

Мы направляется к стеклянной крутящейся двери, сквозь которую туда-сюда волнами проникают люди. Андрей, как мы и условились, уже выехал с местной парковки и ждет у выхода. Буквально у самой двери нас догоняют две смешные девчонки с выстриженными набок челками, в одинаковых растянутых черных кофтах и тяжеленных ботинках на протекторе. Обеим не более тринадцати и обе раскрашены, как ведьмы на Хэллоуин.

– Подпишите, пофалуста! – клянчит одна из них, протягивая Ивану блокнот, с обложки которого скалится Мэрилин Мэнсон. Поклонники великого и ужасного слушают хип-хоп?

AC/DC в моей голове уже добрались до припева.

«I’m on the highway to hell».

Смешно, но Мэнсон, кажется, в свое время перепел этот хит, правда, на мой взгляд, довольно занудно.

«On the highway to hell».

Шикарное совпадение! Я не могу сдержать улыбки.

«Highway to hell».

– Пофалуста! – копируя девчонку, совершает быстрый росчерк в блокноте Иван и отдает его обратно.

Счастливые детишки радостно упархивают в сторону лифтов, а мы наконец покидаем здание.

«I’m on the highway to hell»!

Пять часов вечера. Узкая улочка запружена машинами, а вот людей практически не видно. Ветер гонит по тротуару скукожившиеся листья. Я оглядываюсь по сторонам.

– Едем? – спрашивает Иван, взявшись за ручку двери нашего авто.

Из-за угла выворачивает видавший виды жигуленок цвета «темный баклажан». Пыльный кузов, немного помятое правое крыло, какая-то игрушка на веревочке, подвешенная на зеркало заднего вида. Такие автомобили останавливаются везде и везут вас хоть к черту на кулички.

– Подожди!

Я выхожу на обочину, поднимаю руку, и уже через мгновение рядом со мной останавливается чудо отечественного автопрома. Водитель сам услужливо открывает пассажирскую дверцу.

– До «Смоленской»! – говорю я.

Парень за рулем, облаченный в светлую футболку с пятнами пота под мышками и видавшие виды джинсы, радостно кивает, даже не назвав цену. Кризис! Из одного конца города в другой можно попасть за триста рублей.

– Иван, пусть Андрей едет на место один, а ты давай садись.

– Ты офигела! – говорит Иван, не в силах оторвать руку от ручки своей холеной тачки.

Музыка в моей голове не смолкает.

На мгновение я представляю Сереброва в коротких шортиках Ангуса Янга с гитарой в руке. Получается неплохо.

– У нас уговор! – напоминаю я. – Считаю до трех и сваливаю.

Иван закатывает глаза, потом говорит что-то Андрею поверх опущенного стекла и направляется ко мне.

– Смерти моей хочешь! – ворчит он, усаживаясь на заднее сиденье.

– А кто же мне тогда будет платить зарплату? – я пролезаю следом в узкое, захламленное газетами и пустыми полиэтиленовыми пакетами пространство.

Водитель давит на газ, и, сопровождаемые скрежетом каких-то деталей, мы едем в сторону Садового кольца.

«I’m on the highway to hell».

Правило второе – никогда не возвращаться тем же путем, каким приехали.

– Ты уверена, что в этом мусоровозе с нами ничего не случится? – интересуется Иван шепотом, брезгливо оглядевшись. Обычный мусоровоз – истертые чехлы, некогда бывшие плюшевыми, грязные коврики, отсутствующие ручки стеклоподъемников на задних дверцах.

«Highway to hell».

– Ну подхватим какую-нибудь заразу, – веселюсь я. – Подумаешь!

«I’m on the highway to hell».

Наш пилот явно мечтает о карьере гонщика. На повороте он выскакивает на проспект под носом у большого внедорожника и, не сбавляя скорости, мчит вперед. На зеркальце заднего вида, повешенный на шнурке, болтается пластмассовый скелет.

«Highway to hell».

Иван, ухватившись за ручку дверцы, кажется, пытается медитировать. На проспекте столпотворение, все играют в увлекательную игру «Попробуй обгони!».

– Не переживай, я рядом, ты в полной безопасности, – говорю я с улыбкой. Интересно, сама-то я верю в сказанное?

«I'm on the highway to hell».

Человек слева от меня молча показывает мне средний палец.

«Highway to hell».

Я откидываюсь на сиденье и наслаждаюсь поездкой. Наконец, когда мы чудом проскакиваем между двумя автомобилями и пару раз грубо нарушаем правила движения, впереди появляются высотки Смоленской площади.

– Нам возле метро, – говорю я.

– Какого метро? – спрашивает Иван не своим голосом.

– Обычного. В Москве есть метро.

– Я не поеду на метро!

– Я поеду, и ты поедешь! – отрезаю я.

Иван пытается что-то мне возразить, но деваться ему все равно некуда.

Между тем яростные гитарные запилы у меня в голове закончились, и Бонн Скотт снова заводит свое: «I'm on the highway to hell».

Странная история. Человек давно умер, а мы продолжаем слушать, как его голосовые связки рождают звук.

Водитель пытается перестроиться в правый ряд. Рядом кто-то яростно сигналит. Интересно, сколько процентов автомобилистов Москвы действительно умеют водить?

«Highway to hell».

Наконец мы оказываемся в зоне досягаемости тротуара. Повиляв немного, чтобы удачнее притормозить, наш драндулет останавливается.

– Ты платишь! – говорю я Ивану.

Тот молча лезет в карман за портмоне и извлекает оттуда пятисотрублевую банкноту.

– Хватит? – спрашивает он у парня за рулем.

Тот, обалдев от щедрости пассажиров, радостно кивает.

– Да, да, хватит! Спасибо!

– Ты явно его лучший клиент за день, – говорю я, открывая дверцу.

– Подождите! А это не вы? – спрашивает неожиданно водитель, когда мы уже почти покинули салон.

– Нет, это не я, – говорит Иван и хлопает дверцей.

«I’m on the highway to hell».

Стараясь идти как можно быстрее, Иван в два шага пересекает тротуар и, не глядя по сторонам, словно преступник в розыске, ныряет в высокие деревянные двери станции. Я спешу за ним.

«Highway to hell».

Гитара напоследок выдает витиеватый пассаж и затихает.

Правило третье – совершать необдуманные поступки.

20

Он пришел ночью. Часа в два. Ему открыла Маша. Постучала ко мне в комнату в халате, сказала: «Там к тебе Серебров» и ушла спать. Я вдруг поняла, что фразу «Там к тебе Серебров» она произносит уже без удивления.

Я вышла на лестничную клетку. Он был в стельку пьян. Не просто пьян, а мертвецки. От отчужденности последних недель не осталось и следа. От привычного лоска – тоже. Передо мной на корточках сидел парень двадцати четырех лет, которых полным полно на улицах любого города этой страны. Он не брился дня три. В руках – бутылка «Чиваса». Трясущиеся руки ищут сигареты по карманам. На лестничной клетке кто-то выкрутил лампу. Свет шел снизу, скудно освещая его лицо. Ввалившиеся щеки, мятая футболка. Так выглядят тени мертвых в чистилище в ожидании высшего вердикта.

– Не спишь? – спросил он, затягиваясь.

– Как видишь!

– Крутая футболка. Нет, серьезно.

На растянутой футболке, в которой я обычно хожу дома, радужный Боб Марли, счастливо зажмурившись, выпускает клубы тяжелого дыма. Почти пропаганда, я знаю…

– Спасибо.

– И ноги тоже ничего.

– Сразу два комплимента за вечер?

– Ну… типа того, – хихикнул он.

– Зайдешь внутрь?

– Не… не надо. Там эта твоя, как ее…

– Маша.

– О, Маша. Не хочу, чтобы она слушала.

– Тогда пойдем в машину. Тебя же Андрей привез.

– Угу. Только я не хочу разговаривать в машине. На интересующую меня тему. Иначе Андрюха примет меня за шизофреника. А мы с ним не настолько близки, чтобы я мог ему позволить считать себя умалишенным.

– Мне весьма лестно быть твоим психотерапевтом. Будем сидеть в подъезде?

– Ага. Разве ты против? Это так… романтично. Ну и вообще… я так давно не сидел в подъезде.

Иван снова хихикнул и протянул мне бутылку.

– Виски будешь? Восемнадцатилетней выдержки. Отличная штука. Только я… крышку где-то потерял…

– Нет, спасибо. Давай кто-то один из нас будет пьян.

– Хорошо, – кивнул он, сделал глоток, затянулся и выкинул окурок вниз, в проем между лестниц.

Я сходила за пледом, натянула джинсы и уселась рядом с Иваном у стены. Он помедлил, глянул на меня сумрачно, поковырял ногтем бутылочную этикетку.

– Я ее чувствую, – сказал он. – Она все время рядом.

– Кто?

– Смерть.

– Звучит как фраза из кинофильма. Помнишь, про парня, который предвидел авиакатастрофу?

– Ага. «Пункт назначения» называется. Вчера пересмотрел. Прикольно! В телевизоре. А в жизни совсем не прикольно. Я боюсь есть. Боюсь уснуть. Боюсь выйти на улицу. Я отменил два концерта – потому что надо лететь самолетом. Меня так скоро вообще перестанут на гастроли приглашать… Хотя… какие гастроли? Я, может, до следующего понедельника не дотяну.

– Ты мне не звонил неделю!

– Я никому не звонил. Кому я вообще могу позвонить? С кем поговорить? С мамой? Эй, привет, как дела? Знаешь, я, кажется, скоро умру. А так все в порядке. Друзьям? И что, они мне поверят? Черта с два! Мне скажут – чувак, ты перетрудился, вот тебе и мерещится всякая фигня. Пыхни, и все пройдет.

Иван снова приложился к бутылке, поморщился после глотка. Я вдруг поняла, что ни фига он не пьян! Он трезв как стекло – алкоголь его не берет.

– Или, может, созвать пресс-конференцию? – продолжал он рассуждать вслух. – Это, конечно, будет мегакрутой пиар, только мне совсем не смешно. Я не знаю, почему со мной случается все этой дерьмо. Мне самому дико. Мне как будто показывают кино про самого себя, а я сижу в зале, с попкорном. И внутренний голос говорит – фигня, с тобой такого произойти не может. Все обойдется! А потом на тебя падают софиты. Я даже испугаться не успел – у меня как будто вообще эмоции отключились. Стоял и смотрел, как идиот, на груду железа.

Иван засмеялся. Так веселится человек, в чьей больничной карточке значится смертельный диагноз.

– Есть только один человек, который мне поверит. Это ты. Потому что ты была со мной оба раза и все видела своими глазами. И не только видела. Я тебя чуть не угробил…

– Да хватит тебе загоняться. Ты вообще ни при чем! К тому же, хирург сказал – я живучая.

– Интересно, а я? – спросил, глядя в темноту, Иван.

Я не нашлась, что ему сказать.

– Знаешь, чем я отличаюсь от всех остальных? Все вокруг – ты, твоя Маша, твоя начальница, люди из соседней квартиры, еще какие-нибудь чуваки – тоже видят кошмары во сне. Вот только, когда вы просыпаетесь, кошмар окончен! Можно выдохнуть, пойти почистить зубы, выпить кофе, сказать кому-то из знакомых – ну и ужасы мне сегодня снились! А ко второй чашке кофе ты уже и не вспомнишь, что это был за сон… А у меня все наоборот. Я не могу просто встать с утра с постели и обо всем забыть. В моей жизни вся эта фигня происходит по-настоящему! Кошмар на улице Вязов, бля… Как бы ты жила, если бы точно знала – твоя смерть во сне однажды доберется до тебя в реальности и сотрет в порошок? Прожует и выплюнет. Нескучно, правда?

Он опять полез за сигаретами. Я сидела и смотрела, как он выпускает в темноту подъезда дым. До меня медленно доходила вся странность ситуации.

Вот рядом со мной сидит человек. Его каждый день показывают по телевизору. У него куча денег, крутая тачка, большие перспективы, и каждая симпатичная телка в радиусе километра мечтает с ним переспать. У него отличная фигура, пара модных татуировок и неплохое чувство юмора. И, согласно последней информации, он, возможно, скоро умрет.

Вы бы хотели оказаться на его месте?

Вы бы хотели знать наперед, что с вами случится завтра? На следующей неделе? Через год? Знать номера выигрышных лотерейных билетов, видеть заранее лица подружек, с которыми у вас что-то получится, предвидеть квартальные премии или авральные проверки, предугадывать падения котировок, собственные простуды, билеты, которые выпадут вам на экзамене? Иметь на руках GPS-навигатор по собственной жизни? «Через двести метров поверните направо, вас ждет встреча с будущим работодателем»… «В среду 5 июля отправляйтесь в казино и поставьте на 8 красное». Шикарная штука, правда?

А GPS-навигатор по собственной смерти вас бы порадовал?

Я взяла из рук Ивана бутылку виски и сделала глоток. Виски был теплым и все-таки вкусным. С удовольствием ощущая, как язык обжигает отличное топливо, я подумала, что и вправду все не так уж плохо, если у вас есть пачка сигарет и бутылка отличного «Чиваса».

На втором глотке меня осенило.

– Ты не прав! Все не так!

– Что не так?

– Ты неправильно трактуешь свои сны!

– Куда уж правильнее…

– То есть… черт, сейчас сформулирую. Короче: ты действительно воспринимаешь сны, как герой фильма про Фредди Крюгера. Помогите, страшный Фредди гонится за мной, чтобы порезать в лоскуты! Все наоборот! Никто не вылезет из-под одеяла, чтобы убить тебя. Твои сны – это просто предупреждение. Пожарная тревога, которая срабатывает в горящем здании. Услышав ее, все нормальные люди просто покидают помещение и направляются к аварийным выходам. Так и у тебя. Ты должен быть счастлив, что видишь заранее во сне проблемы, которые после могут случиться с тобой в реальности. Это подсказка! Ты – просто уникум! Медиум, или как его там… Ясновидящий. Тебя по телевизору надо показывать!

Иван посмотрел на меня и расхохотался.

– С последним пунктом проблем нет. А с предыдущими… А что, если все не так, как ты говоришь? Про подсказки – это понятно. Это что-то вроде твоего дурного предчувствия в ту ночь, перед столкновением, только более развернутое, с картинками, так сказать. Но что, если я не смогу увернуться? Как я вообще могу избежать проблемы, если не знаю, где и когда именно меня накроет? Ну снилась мне авария. Мне что, теперь вовсе за руль не садиться? Хотя… как видишь, я уже и не сажусь. Или та история в «Лужниках». Все? Завязать окончательно с выступлениями, избегать любых сценических площадок, послать к черту амбиции и пойти работать менеджером по продажам? Податься в ремонтную мастерскую тачки рихтовать? Или вообще уехать к бабушке в Челябинск? Я же не могу вовсе отказаться от собственной жизни! Я – это, как его… типа звезда, бля. И я должен получить эту гребанную музыкальную премию. Должен! И у меня до черта треков, у меня альбом почти готов! У меня на два месяца вперед расписан гастрольный график. Так что сидеть и трястись у себя дома я не буду. Потому что, во-первых, если она хочет до меня добраться, то сделает это по-любому.

– Кто?

– ОНА!

– А…

Помню, я подумала тогда, что мы, как герои книг про Гарри Поттера, перешли на конспиративный язык.

– А во-вторых, есть один отличный выход из положения.

– Какой? – удивилась я. Кажется, «Чивас» уже начал меня забирать.

– У меня есть страховка.

– Страховка?

– Ага. Это ты.

– Я?

Эхо от моего «Я?» долетело, кажется, аж до первого этажа.

Иван сделал большой глоток из бутылки и заявил:

– Я думаю, что оба раза все обошлось именно потому, что ты была рядом.

Я смотрела на Ивана, пытаясь понять, шутит он или нет, но он, кажется, был совершенно серьезен.

– Лиза! Ты должна стать моим ангелом-хранителем.

– Что?

– Да. Я тебя нанимаю.

– Класс! Отличная штатная должность. И с чего ты решил, что я должна стать твоим ангелом-хранителем?

– Потому что ты появилась в моей жизни не случайно! Ты же не просто так взяла у меня интервью, да? На той вечеринке.

– Э… Откуда ты знаешь? – обалдела я.

– На одном из концертов, пару недель назад, у меня брала интервью какая-то телка, не помню из какого издания. В конце беседы она спросила: «А вы довольно близки с Леоновой, да?». Я сказал, что ты – мой пресс-атташе. Она улыбнулась и заявила, что все это – чистая случайность. И что вообще-то это она хотела взять у меня интервью.

– При чем здесь Кравцова? – удивилась я, отбирая у Ивана бутылку.

– Ха! Она сказала, что вы подкинули монетку. Так?

Я вспомнила кувыркающийся в воздухе пятачок.

– Так.

– Ага! – обрадовался Иван. – Понимаешь?

– Ну?

– Что – «ну?». Это же был жребий! А жребий – это знаешь что? Это судьба!

– К чему ты клонишь?

– Блин, вот непонятливая… – нетерпеливо замотал головой Иван. – Когда мы попали в аварию, ты первая заметила машину.

– Я сидела справа, вот и все.

– Вот именно! Ты сидела справа! А если бы я ехал один, справа бы никого не было! Понимаешь?

– Была бы Катя.

– С Катей мы поссорились, и я ее отправил!

– Это совпадение.

– Ни фига! Ни фига не совпадение. В «Лужниках», хочешь сказать, тоже было совпадение?

– «Лужники» – это просто второй несчастный случай. Который приснился тебе заранее. А я тут совершенно ни при чем.

– Ага. Только если бы не ты, меня бы придавило софитами.

– Да с чего ты взял?

– С того! С того, что когда на сцену грохнулась вся эта конструкция, я был сзади. Я отдавал тебе жилет! А если бы не ты…

– Если бы не я, ты бы отдал жилет кому-нибудь другому. Там хренова туча народа сзади толпилась.

– Нет! Нет! Я бы не отдал жилет абы кому. Я бы бросил его под ноги или на монитор. Если бы тебя не было сзади, я бы не пошел к тебе. И остался бы стоять там, куда упали лампы!

Иван глотнул виски и уставился на меня.

– Ты – моя единственная страховка. Я не знаю, как это объяснить, но ты появилась очень вовремя. У меня темная полоса в жизни, и вдруг приходишь ты, с фонариком. Ты выиграла спор с той журналисткой случайно – и уже два раза спасла мне жизнь. Ты лишний элемент в картинке. Лишний пазл. Понимаешь? Но именно ты изменяешь всю историю. К лучшему.

Клянусь – я не поверила во всю эту чушь. Я не верю в волшебные совпадения и перст судьбы. Я не ищу знаков в заголовках рекламных объявлений или в картинках, случайно попадающихся мне в книгах и журналах. Я не гадаю на кофейной гуще. Я не считаю, что все делается к лучшему, и прекрасно понимаю, что мой внутренний голос – это я сама, а не ангелы, дающие мне советы. Земля – это просто один большой испытательный полигон, и все чудеса, которые случались на протяжении существования человека разумного, – дело рук самого homo sapiens. Но у человека, сидящего на полу на моей лестничной площадке, была такая тоска в глазах, что я больше не произнесла ни одного слова возражения.

– Мне больше не нужен пресс-атташе, – сказал Иван. – И автор для книги. К черту книгу. К черту все эти понты! Мне нужен ангел-хранитель. Я тебя нанимаю. Ты ведь согласна поработать на меня, ангел? А?

Я хотела привычно возразить, но вдруг поняла, что не могу отказаться. Я не знаю, что происходит и почему. И вся эта пьяная болтовня на лестнице про судьбу кажется мне обычной пьяной болтовней. Но если Иван считает, что я могу ему помочь… Может быть, у меня сейчас есть шанс хотя бы один раз в жизни совершить что-то действительно стоящее?

21

Если бы Данте жил в Москве в XXI веке, свой ад он бы срисовал с Московского метрополитена. Правда, вышла бы у него не божественная комедия, а чертовски смешной трагифарс. Оставь надежду, всяк сюда входящий…

Идти даже не нужно – в час пик стоит лишь ступить одной ногой за дверь любой станции, и тебя тут же подхватит бурное море человеческих тел, текущее сквозь турникеты вниз, в обложенное дурным кафелем подземелье. Главное – не споткнуться, иначе уедешь не домой, а в лучшем случае в реанимацию.

– Лет пять здесь не был, – говорит Иван, обернувшись, чтобы придержать передо мной дверь. – Но инстинкты, как видишь, остались.

Он в нерешительности останавливается в сумрачном вестибюле станции, но по его ноге тут же проезжает колесо тележки, которую тащит какая-то шустрая старушка. Классика жанра!

– Дай руку! – говорю я. – У меня абонемент на этот аттракцион.

Проскочив турникеты, мы, словно сиротки в бурю, рука об руку бросаемся в водопад пассажиров на эскалаторе.

– Стой справа, проходи слева – напоминаю я своему спутнику, точно тень Вергилия, сопровождавшая Данте в его адском путешествии.

Иван утыкается носом во вздыбленные, залитые лаком волосы какой-то тетки в деловом костюме, позади меня, почти уложив мне на плечи объемное пивное брюшко, удобно устраивается мужчина с газеткой. Слева с руганью и возмущением пробиваются вниз наиболее нетерпеливые пассажиры, задевая нас сумками и пакетами. Словно сардины, плотно утрамбованные в консервную банку, мы едем вниз.

Странно, но я вдруг осознаю, что смотрю на людей вокруг, на красные флаги, выложенные на мраморе под потолком вестибюля, на истертый миллионами подошв пол под ногами, на резиновые поручни эскалатора так, словно я сама не была в метро лет пять и вдруг решила прокатиться. Так хозяйка оглядывает квартиру, впервые приглашая важных гостей. Все детали, которые я обычно не замечаю, ежедневно наматывая километры под землей, неожиданно бросаются в глаза.

Тонкая полоска влажной ржавчины, просочившейся сквозь белую краску потолка над эскалатором. Наклеенные наскоро и незаконно на полированную поверхность перил стикеры с информацией о ближайших концертах неизвестных мне групп в неизвестных мне барах. Белесые комки жвачки, то здесь, то там прилепленные на светильники. Ряды рекламных щитов, возвещающие о невероятно щедрых процентах на банковские депозиты, о распродажах в мегамоллах или о снижении цен на занятия йогой. Духота, гомон, острая смесь духов и пота, смех, музыка, слишком громко играющая в чьих-то наушниках, странные персонажи, мелькающие в толпе. Девушка-гот под ручку с парнем с наружностью яппи. Парень в косухе, с двуручным мечом в самодельных кожаных ножнах за спиной. Две чопорные старушки в соломенных шляпках (это в октябре-то!). Силиконовая блондинка с декольте и мелкой шавкой подмышкой (на физиономиях обеих написано «Мы тут случайно! У нас просто машина сломалась!»). Одышливый батюшка в рясе и новеньких кроссовках «Nike». Какой-то чувак в понтовой ковбойской шляпе (где твоя лошадь, парень?). Патлатый бард лет за сорок, обремененный плешью и потертой акустической гитарой без чехла. Паноптикум. Музей восковых фигур. Вавилонское столпотворение.

Где еще мы бы позволили толпе неизвестных нам личностей беспардонно прижиматься к нам разными частями тела, толкать нас в бок локтями или оттаптывать только что начищенные до блеска туфли и ботинки? Поистине, метро – идеальная модель всеобщего равенства. Вот только любой человек, нашедший средства на самый плохонький автомобиль, с радостью покидает подземное братство, чтобы променять ежедневное единение с массами на ежедневные пробки.

– Здесь ужасно воняет! – через плечо сообщает Иван.

– Ты просто сноб!

– Я не сноб. Я человек, который не желает нюхать чужие подмышки. И вообще, кто все эти люди? Куда они едут?

Так, мне только приступа истерии съехавшей с катушек звезды не хватало.

– Они едут по своим делам. А ты просто слишком оторван от реальной жизни, если элементарные вещи вызывают у тебя такую реакцию.

Иван делает неопределенное движение головой и умолкает. Но ровно через секунду задает мне следующий вопрос:

– А это что?

Глаза его уперлись в проезжающую мимо нас вверх тетку в медицинской повязке.

– Вон, и еще там! – кивает Иван куда-то вниз, и я вижу, что тетка – как минимум десятая, кто на едущем вверх эскалаторе облачен в нежно-голубую медицинскую повязку.

– Ха! Ну так в стране же свиной грипп!

– Свиной грипп? – удивляется, провожая людей в повязках глазами, мой наивный подопечный. – То есть одного кризиса нам мало…

– Слушай, ты вообще дикий! – шепчу я ему в ухо. – Новости читаешь?

– Да, но чтобы в повязках ходили… Я же этого просто не замечал. Что, так все запущено?

– Ну типа того. Эпидемию еще не объявили, но повязок в аптеках уже нет. Ты, кстати, витамины принимаешь?

Он поворачивается, и мы оказываемся с ним нос к носу, разделенные козырьком его бейсболки. Его лицо так близко, что я могу разглядеть крохотное темное пятно на краю радужной оболочки его левого глаза. Серые глаза его сейчас почти прозрачны – так всегда бывает, когда Иван зол.

– Ты ведь специально это устроила, признайся? – шепчет он, улыбаясь. – Да? Тебе весело, правда?

Ну… может, и специально. Может, мне уже давно очень хотелось посмотреть, как Иван будет себя чувствовать без своей тачки, водителя и вообще всего того звездного антуража, который неизменно присутствует в его ежедневной жизни. Какой он – просто Иван Серебров?

Я медлю всего секунду, но потом решаю, что лучше ему этого не знать.

– Ага. Мне же больше нечем заняться – я взяла в редакции отпуск за свой счет и теперь вот катаю звезду хип-хопа в подземке. Экскурсия, так сказать.

– Ты взяла отпуск?

– Да. Я же могу быть твоим ангелом-хранителем только после работы! Если бы Шило не ждала от меня сенсационной книги о твоей жизни, она бы с удовольствием уволила меня к чертовой бабушке. А так она только улыбается и ненавязчиво интересуется, когда я сдам первую часть текста. Кажется, она даже с издательством каким-то договорилась. Так что я теперь блатная, мне все можно.

– Пользуешься дружбой со мной?

– Наслаждаюсь ею!

– Ты приспособленка, – констатирует Иван, отвернувшись.

– Нет, – говорю я ему в ухо. – Я ангел по найму.

Отличный диалог для абсурдистской комедии.

Я оглядываюсь по сторонам. К счастью, все настолько заняты собой, своими сумками, подружками, детьми, что не обращают на Ивана ни малейшего внимания. А, черт, сглазила! В толпе, едущей нам навстречу, какая-то девица с дредами, оторвавшись от бойфренда, случайно скользит взглядом по лицу Сереброва, и тут же рот ее непроизвольно открывается. Так выглядел лорд Баскервиль, когда увидел на болотах привидение. Девица дергает своего парня за локоть, кивает головой в нашу сторону, и теперь они оба, открыв рот, таращатся на нас.

– Твою мать! – снова поворачивается ко мне Иван. – Пролетариат нас заметил!

Да, дурацкий был план тащить его в метрополитен. Впрочем, и плана-то никакого не было. Просто я подумала, что если нарушить привычную схему Ванькиных передвижений, можно будет изменить что-то в череде ожидающих его проблем.

В зайца, бегущего по прямой, легче попасть из ружья, чем в зайца, скачущего зигзагами…

– Пошли пешком! – говорю я, разворачивая Ивана обратно.

Бесцеремонно втиснувшись в череду спешащих вниз людей, мы бодро скачем по ступеням.

Эскалатор заканчивается. Легкий затор на выходе, еще пара заинтересованных взглядов, которые я замечаю боковым зрением, и вот мы наконец на станции.

– Сюда! – командую я, дергая его в сторону прибывающего поезда, хотя нам в другую сторону. Петляя среди людей, прорываемся на перрон. Разумеется, про то, что двери закрываются, нам сообщают тогда, когда еще и половина народу не вышла из вагона.

– Надо влезть, – я толкаю Ивана в спину.

– Я тебя убью! – говорит он.

Наконец, когда толпа штурмом берет вагон и мы оказываемся прямо у входа, двери действительно начинают закрываться. Не желая упускать поезда, я налегаю на Ивана сзади, и мы, сжав зубы, втискиваемся в двери буквально чудом. Кажется, сомкнувшиеся позади створки прищемили мне волосы. Поезд дергается и устремляется в тоннель.

22

– Ого, детка! – бросает мне через плечо Иван. – Вот это напор! Но в следующий раз я буду сзади.

Он ловко поворачивается лицом ко мне. Набившийся в вагон народ так сдавливает нас со всех сторон, что я, кажется, могу без труда узнать, что лежит в карманах Ванькиных дизайнерских брюк.

– Признайся, ты просто хотела со мной потискаться! – говорит он громко, чтобы я смогла расслышать его слова в окружающем грохоте. – Могла бы попросить, обошлись бы без экстрима. Да, и, кстати, грудь у тебя примерно между первым и вторым размером. Угадал?

Угадал!

– А у тебя – ослиная задница! – шиплю я, растерявшись.

– Нет, неправильно! – поправляет он меня. – Нельзя сказать: «У тебя ослиная задница». Можно сказать: «Ты – ослиная задница».

– В общем, ты все про себя знаешь! – улыбаюсь я.

Не выдержав, мы начинаем ржать.

– Давно я так не веселился! – говорит Иван. – У мужика позади меня, кажется, эрекция! Или он везет в кармане колбасу. А это негигиенично!

Я основа покатываюсь со смеху. Кстати, мужик позади Ивана (высокий сухопарый субъект в замызганном берете) еще и умудряется читать в этой давке книжку, положив локоть кому-то из рядом стоящих пассажиров на плечо.

Иван обводит взглядом вагон (нам, как назло, досталась старая заезженная кляча, прошедшая не один капитальный ремонт), качает головой.

– В этом вагоне еще товарищ Сталин ездил! – кричит он мне в ухо. – А ты говоришь, книжку не о чем писать!

– Если я про это напишу, ее все равно не опубликуют, – парирую я. – Кому сейчас нужна правда жизни? Вот фантастика или ужасы – совсем другое дело!

Иван хмыкает.

Краем глаза я замечаю какое-то движение слева от себя. У самого поручня сидят две цыганки вполне себе цивилизованного вида. Никаких босых ног и монист из пятикопеечных монет – теплые куртки, юбки с оборками сдержанных тонов. «Москвички, блин!» – думаю я. У той, что ближе ко мне, на руках ребенок лет трех, который, проснувшись от грохота, недовольно кривит личико.

Мамаша, не стесняясь, распахивает куртку, привычным движением извлекает из-под одежды грудь и сует в рот ребенку темно-коричневый сосок. Я ловлю себя на том, что пялюсь на грудь, как подросток. Поднимаю глаза – половина вагона делает то же самое.

– Вот тебе и ужасы, и фантастика! – говорит мне на ухо Иван.

Между тем мы – наконец-то! – прибыли на «Киевскую». А ведь нам по-прежнему в другую сторону!

– Пошли! – говорю я, и мы с облегчением вываливаемся на перрон. Как здесь многолюдно!

– Туда! – тычу я пальцем в противоположную сторону.

– Обратно? – спрашивает Иван, но послушно бросается за мной следом. Уже не церемонясь, мы работаем локтями и протискиваемся к самому краю платформы.

– Если бы у меня была куча бабла, я бы выкупил часть подземки и устроил бы в ней парк развлечений для иностранцев. Комната страха и все такое, – говорит Иван мне в ухо. – За год тут реально можно утроить вложения! У меня уже сейчас уровень адреналина зашкаливает.

Хм… Предложение интересное. Вместо бомжей – аниматоры, вагоны без крыши для лучшего проникновения пассажиров в атмосферу подземки, а в тоннелях – муляжи гигантских крыс, мрачно жующих кабель. Хотя… стопудово, гигантские крысы тут найдутся настоящие.

– А можно с вами сфотографироваться? – слышу я голос сзади.

Все, нас запалили.

Мы с Иваном синхронно оборачиваемся – позади нас стоит ангельское создание в кедах, клетчатых брючках в обтяжку и рюкзачком за спиной. Везет нам сегодня на школьниц!

– Нет, нельзя, – говорю я тихо, делая страшное лицо.

– Ну пожалуйста! – умоляюще тянет несовершеннолетняя Ванькина фанатка.

Иван тихо сереет под бейсболкой.

– Да, только быстро, – бросает он.

Если бы я знала, что случится дальше, ей-богу, я бы двинула школьнице в челюсть и сунула ее тело под скамью.

– Верка, Машка, можно! – кричит, обернувшись, наша нимфа, и в следующую секунду, прорываясь сквозь строй жаждущих попасть в следующий поезд людей, нас облепляет целая компания ее сверстниц. И каждая – со своим телефоном наготове!

– Сначала меня! – заявляет одна, в юбке, больше похожей на балетную пачку.

– Нет, я первая! – вопит вторая, в широченных джинсах.

Кто из них Вера, кто Маша?

Школьницы, живо оттеснив меня в сторону, немедленно устраивают фотосессию.

– Девочки, только одну фотографию! – кричу я, пытаясь как-то остановить этот идиотизм.

Иван, слава богу, сохраняет ледяное спокойствие.

– Эй, блин, это же Серебров! – произносит у меня за спиной мужской голос. – Прикольно!

Пора делать ноги!

– Хватит, хватит! – зло ору я на нимфу в брючках, которая успела уже раз десять пыхнуть вспышкой. Ее подружки, дай волю, с удовольствием порвали бы Ивана на куски. Или отдались ему тут же, на перроне.

Тот, обалдевший от натиска нимфеток, бросает на меня растерянный взгляд.

– А нам автограф! – весело произносит парень, стоящий позади меня, и, навалившись сзади, протягивает Ивану поверх моей головы сложенную вдвое тетрадь.

– Братан, черкани – для Мишки и Лехи! – говорит второй, видимо, дружок хозяина тетради.

– Аккуратнее! – восклицает сбоку какая-то женщина.

И тут на меня накатывает паника.

Мы стоим у самого края платформы, зажатые кучкой любопытствующих! Слева внизу, у самых ног поблескивают рельсы. Вдалеке, в темном провале тоннеля, рождается едва заметный свет. Поезд!

– Отойдите от края платформы! – предупреждает треснутый голос в динамиках.

Интересно, как?

Собравшись с силами, я резко всаживаю локоть в живот борова, навалившегося на меня сзади. Слышится удивленный «ой!». В следующий момент я внедряюсь в пеструю толпу фанаток и выдергиваю телефон из рук девицы в джинсах.

– Э! – возмущенно восклицает та.

– Ты чо? – в унисон ей спрашивает сзади парень. Думаю, этот вопрос адресован мне.

– Валим! – говорю я растерявшемуся Ивану.

Хозяйка телефона силится его достать, я поднимаю его высоко вверх, толпа вокруг нас еще больше сжимается, и вдруг мы все слышим пронзительный женский визг.

Человеческая волна в ужасе откатывается от края платформы, и я вижу в двух шагах от себя женщину в цветастом пальто, упавшую на рельсы. Рядом валяется белая сумочка, и именно эта деталь почему то сильнее всего врезается мне в память.

В ту же секунду станцию оглашает пронзительный гудок, сопровождающийся мерзким железным скрежетом. Состав, въезжающий на станцию, пытается тормозить, женщина внизу, слава богу, пытается встать, а мы все, оцепеневшие от ужаса людишки наверху, замерев, наблюдаем за тем, как на рельсах, припадая на ушибленную ногу, человеческое существо пытается убежать от стотонного железного монстра.

«На ее месте должен был быть Иван!» – вдруг возникает у меня в голове мысль.

Выйдя из оцепенения, какой-то парень на платформе, присев, протягивает женщине руку. Ему на помощь тут же приходит еще один, потом еще… Там же где-то внизу высоковольтный рельс! Дежурная по станции что-то кричит в динамиках, у машиниста за стеклом – бледное перекошенное лицо. Гудок все длится и длится, въедаясь в мозг. Время растягивается, становится вязким, как остывшая манная каша. У меня ощущение, что все происходящее – затянувшийся дурной сон.

Нужно просто проснуться!

Я делаю над собой усилие, отворачиваюсь, беру остолбеневшего Ивана за руку и выдергиваю его из толпы. На той стороне платформы тормозит прибывший поезд в сторону «Парка победы». Мы делаем несколько шагов сквозь мечущихся на станции людей и молча входим в вагон. Забиваемся в угол. Пытаемся унять дрожь в руках. Дышим реже, чтобы успокоить взбесившееся сердце.

Я знаю, что ОНА там, на той стороне станции, невидимая, следит за нами темными провалами глазниц. Очень надеюсь, что ОНА не успела войти за нами следом.

23

У меня в руках – несколько вырванных из ежедневника листков, заполненных мелким рваным почерком. Бумажки подписаны по месяцам, некоторые пронумерованы датами. Летопись будущего.

Где грань между ясновидением и сумасшествием?

И как вообще отделить одно от другого?

Листок, помеченный началом июля. Мысленно я называю его «Сон № 1». «Мост или что-то высокое (крыша?). Дождь. Темно, ветрено, огней практически не видно. Вижу все со стороны (с высоты? воздух?). Понимаю, что холодно, но сам не мерзну. Чувств нет, тревоги нет. Эмоциональный ноль. Вода близко, ее много. До горизонта. Знаю, что в воде холодно. Нет ощущения времени. Чувствую, что чего-то жду. Или кого-то. Падаю вниз. Падение замедлено, в какой-то момент кажется, что я парю над водой. Но понимаю, что рано или поздно упаду вниз. Паники нет. Не помню, падаю в воду в итоге или нет».

Ниже пометки: «Мост снится чаще, чем крыша», «Не всегда могу понять, какое время суток».

Листок с надписью «Середина лета». Сон № 2. «Просыпаюсь в падающем самолете. Ужас до того дикий, что, кажется, волосы шевелятся на голове. В голове крутится – это сон. Но понимаю, что могу умереть даже во сне. Темно за окном. В салоне никого. Вообще никого, даже бортпроводниц. Хочу зачем-то встать, пытаюсь расстегнуть ремень безопасности, но не могу. Вожусь с замком, а в голове – сейчас разобьемся, сейчас разобьемся! У этого сна никогда нет финала».

На этом листе нет пометок. Видимо, история про самолет снилась ему без вариаций.

Листок с надписью «Июль, частично август». Сон № 3. «Вижу человека со шрамом. Я с какой-то девушкой в ресторане (не Юля). Я в костюме, помню ощущение удовольствия от кроя и качества ткани. Человек (лет 40?) смотрит на меня из-за соседнего столика. Иногда вижу его одного, иногда – с друзьями. Смотрит на меня не отрываясь. В глаза. Пытаюсь не обращать внимания. Он что-то говорит мне, смысла сказанного разобрать не могу. Оставляю свою спутницу, выхожу в холл. Попадаю в длинный темный коридор со множеством поворотов. В конце коридора мигает лампочка. Иду по коридору, кажется, специально ищу того мудака со шрамом. Неожиданно оказываюсь на улице (служебный вход?). Мусорные баки, забор из сетки-рабицы, выхода нет, пытаюсь перелезть через забор. Не хочу лезть, т. к. боюсь испортить костюм. Возвращаюсь в ресторан через дверь (зеленая узкая деревянная дверь). Открываю ее, делаю шаг в коридор, и тут же чувствую сильную боль в боку. Не вижу, но знаю, что это тот человек со шрамом, и он попал в меня из пистолета. Сон обрывается обычно именно на этом месте – последняя мысль, которую помню: ранение смертельное».

Сны про убийства и мне снятся через день. Ничего особенного…

Листок, помеченный августом. Сон № 4. Тут вообще только пара фраз. «Пожар. Пытаюсь кого-то спасти. Огонь не обжигает, могу ходить внутри него». Все!

Внизу на этом же листе записан сон № 5. Помечено: «август, после днюхи Валерчика». Не знаю, кто такой Валерчик, но здесь начинается самое интересное! Это я уже видела. Итак: «Концерт где-то на открытом воздухе. Я опаздываю на выход, за мной несколько раз приходит девушка. Почему-то я не спешу выходить, разговариваю с кем-то из знакомых за кулисами, специально тяну время. Наконец понимаю, что тянуть больше нельзя. Выхожу на сцену. Она огромная, я даже не вижу кулис. Как помост, который со всех сторон обступила толпа. Звучит музыка, но я никак не могу вступить вовремя. Потом понимаю, что у меня в руках нет микрофона. Злюсь, думаю про себя, что после выступление обязательно найду кого-то из звукорежиссеров и дам в морду. Тяну время, жду, когда мне принесут микрофон. Чувствую, что под ногами начинает расходиться пол. Такое ощущение, что началось землетрясение, и все рушится. Сцена расходится посередине, я съезжаю вниз по упавшим доскам. Меня накрывает сверху какими-то конструкциями. Понимаю, что я живой, но выбраться не могу. Опять злюсь. Испуга нет, только злость. Почему-то думаю, что сейчас должны прийти спасатели с собакой, чтобы откопать меня».

На самом деле все было не так. Впрочем… упавшие софиты действительно проломили сцену в двух местах, так что реальность и сон частично сходятся.

Шестой сон записан на листке с пометкой «тоже август» и тремя вопросительными знаками, исписан полностью с одной стороны, текст местами перечеркнут и переписан заново. То ли Иван не мог вспомнить сон, то ли торопился записать… «Ночное шоссе. Чаще всего – где-то за городом, реже – в Москве. Я за рулем авто, иногда один, иногда с девушкой. Лица не помню. Цвет волос – разный (брюнетка, рыжая). Мы о чем-то спорим. Суть разговора не улавливаю, ощущаю желание что-то ей доказать. Вижу, что нам навстречу несется автомобиль. Красный, низкая посадка (спорткар?). Знаю, что могу объехать, но специально не объезжаю. Время, пока мы едем друг на друга, в каждом сне идет по-разному. Иногда я могу оказаться в другом месте, потом снова за рулем. Иногда в тот момент, когда появляется красный автомобиль, сон обрывается. Но чаще всего в итоге мы сталкиваемся. Звуков не слышу, вижу только, как лобовое стекло разлетается на куски. Подушки безопасности не срабатывают, капот сминается гармошкой. Дальше чаще всего сумятица – девушки в машине нет, мысли мечутся. То думаю, во сколько встанет ремонт. То пытаюсь найти телефон, чтобы кому-то позвонить. Несколько раз снилось, что меня после столкновения разорвало пополам. Мысли идиотские – как же я теперь брюки буду носить?»

Последняя фраза меня неожиданно веселит. Настолько, насколько в данной ситуации вообще можно веселиться…

Эти листки Иван отдал мне позавчера ночью, когда мы вдвоем выпили бутылку «Чиваса» на моей лестничной клетке. Ну и хреново же мне было наутро… Я перечитывала записи много раз, некоторые фрагменты начинаю запоминать наизусть. Теперь, разложив листки перед собой на столе в хронологическом порядке, просматриваю снова и снова. Скоро мне самой будет казаться, что все это я где-то уже видела.

Человек со шрамом… Падающий самолет… Летящий навстречу красный автомобиль… Все это – словно набор штампов из голливудских кинофильмов. Кажется, массовая культура проникла даже в наши сны – они состоят из уже виденных где-то ранее сцен и эпизодов.

Смешно! – что бы вы ни сделали, куда бы вы ни пошли, во что бы вы ни влипли, это уже когда-то показывали по телевизору. Все ситуации уже отсняты в кино. Описаны в бульварных романах, классических пьесах и похабных анекдотах. Самые изощренные убийства. Самые страшные повороты судьбы. Самые безвыходные ситуации. Самые дурацкие происшествия. Самые прекрасные любовные истории. Не претендуйте на оригинальность – ваше прошлое, настоящее и даже будущее во всех возможных вариантах уже прожили тысячи реальных или выдуманных людей. И даже ваше подсознание, прорывающееся наружу во сне, оперирует набором стандартных клише.

Жизнь – это просто бесконечная череда дежа вю…

Я перемешиваю листки, складываю их стопкой. Ответа на мои вопросы в них нет.

На часах – почти семь. Вечно безмолвный Андрей на моей кухне пьет чай. Иван резвится в ванной. Чего-то он там долго. Ехать пора.

Дохожу до ванной, прислушиваюсь. Играет музыка, плещется вода. Сто процентов, этот морской котик включил подсветку и подпевает Элвису Пресли в душевую лейку. Лав ми тендер, блин. Стучу в дверь.

Тишина.

– Эй, ты там живой?

Тишина. То есть вода по-прежнему льется и Пресли уже добрался до второго куплета. А Иван не отзывается.

По моему хребту пробегают мурашки величиной с кулак. Читала я однажды статистику бытового травматизма… Народу в ванных комнатах за год гибнет просто тьма!

– Иван! – начинаю я барабанить в дверь изо всех сил. – Ты там живой?

– Не дождешься! – распахивает он дверь.

Влажный торс. Мокрые волосы. Полотенце намотано на чресла так, чтобы взгляду открывалась ровная темная дорожка из влажных волос ниже пупка. Взгляд с прищуром, на губах ухмылка.

Меня такими штучками не возьмешь. Но картина, разумеется, шикарная.

– Испугалась? – спрашивает он, кокетливо проведя рукой по волосам.

– Интересно, кого это ты решил очаровать? Если только своего водителя. Машка-то еще не пришла.

– Ты зануда! Я тебе об этом говорил? – он подходит к зеркалу и придирчиво оглядывает свое отражение в зеркале. – И шампунь у тебя дешевый. Я же плачу тебе все это время нормальную зарплату. Могла бы раскошелиться.

– А я откладываю. На твои похороны.

– Круто! Надеюсь, все будет на уровне. И ты должна быть в платье. Подол на ладонь выше колена. Каблуки даже не обсуждаются. И сделай укладку. Твои патлы во все стороны мне уже надоели.

– Хорошо, будет тебе укладка. Тебе понравится!

Он смотрит на меня. Я улыбаюсь. Мне ни капельки не смешно.

– Ты уверен, что тебе ни разу не снилось метро?

– Опять ты за свое. Уверен. Метро не снилось. Сто процентов!

Он устало садится на опущенную крышку унитаза. Я стою в дверях, скрестив руки на груди. В таких позах нас и застает Андрей, заглянувший в мой совмещенный санузел.

– Кхм… я в машине, – произносит он тоном Дживса и, невозмутимо продефилировав к входной двери, исчезает за ней.

– Пошли чаю выпьем, нечего тут голышом торчать, – говорю я.

24

Через десять минут, когда я разливаю по чашкам отличный зеленый чай, Иван появляется на кухне уже полностью одетым. Удивительно, но его одежда (разумеется, невероятно дорогая) сохраняет такой вид, словно ее только что, после стирки и тщательной глажки, принесла высококлассная горничная. Идеальные стрелки на брюках, идеально сидящий серый жилет, белоснежная рубашка с закатанными рукавами. Ей-богу, даже вляпавшись в дерьмо или попав под проливной дождь с градом, Иван будет выглядеть ослепительно.

– Ты всегда принимаешь душ по три раза в день?

– Нет. Только когда до этого я совершаю путешествие в Мордор.

– Прости, что потащила тебя в метро. Я же не лицензированный ангел-хранитель. Я только учусь. И про метро в твоих записях ничего сказано не было.

– Угу, – кивает он. – Ты в интернете смотрела?

– Да, смотрела. Все обошлось, поезд успел затормозить, ее вытащили. На нашей с тобой совести чужой смерти нет.

– Пока нет… Посмотрим, чем еще вся эта история закончится.

Он делает глоток чая, смотрит по сторонам. Оглядывает светлые бумажные обои, выкрашенные светло-голубой краской трубы на стене, облупленный сбоку гарнитур бледно-желтого цвета, потом замечает дыру в линолеуме в углу (там стоял древний облезлый комод, который мы с Машкой пару месяцев назад вынесли на помойку).

– Слушай, ну и халупа. Почем снимаете?

Начинается…

– Нормальная квартира. Почему халупа? Тысяча долларов за трешку в таком состоянии – это подарок.

– Штука? Ну да. Все равно квартира убитая. А комната у тебя – размером со стенной шкаф.

– Слушай, квартира, конечно, не музей, как у тебя, но мне подходит. Телевизионщики ко мне все равно не приедут.

– Не зарекайся, – машет рукой Иван. Берет с тарелки кусок сыра, смотрит на него, потом на меня. – Это что?

– Это сыр «Российский».

– Ясно. А НЕроссийского у тебя нет?

– Если бы знала заранее, что ты заглянешь, купила бы колбасного. Знаешь, в Воронеже такой делают, из плавленных полиэтиленовых пакетов. Пальчики оближешь!

Глядя, как Иван с сомнением оглядывает нарезанный мною сыр, я начинаю жалеть о том, что притащила его к себе домой. Надо было оставить его где-нибудь посреди Москвы – пусть бы болтался по улицам или кабакам в ожидании вечернего концерта и очередных неприятностей.

– «Рокфор» будешь заказывать в ресторане.

– Нет, серьезно, хотя бы «Маасдамчика» кусочка у тебя нет?

Он соскакивает со стула и бесцеремонно заглядывает в холодильник.

– Творог… Кефир… Ты на диете?

– У меня гастрит.

– О! Соленые огурцы! Так-так…

– Это Машкины.

– Ясно… А это что?

– Это курица гриль. Была…

– Господи! – говорит он, с сомнением оглядывая куриные останки, завернутые в фольгу. – Как ты это ешь?

Между прочим, людям, организовавшим на территории России торговлю курами гриль, надо поставить памятник – они практически освободили домохозяек от гнета плиты и духовки и осчастливили всех поголовно холостяков.

– Мне некогда готовить – я же тебя охраняю! Будешь плохо себя вести – накормлю одноразовой лапшой. У меня имеется, если что. И хватит играть в наследного принца.

– Да, я сноб, ты мне уже говорила, – Иван картинно захлопывает дверцу холодильника. – И я могу себе это позволить! Перед смертью-то!

Черт, о чем бы мы ни говорили, тема все равно всплывает одна и та же.

– Слушай, а тебе что снится? – вдруг интересуется Иван, наконец решивший закончить пантомиму «Звезда в шоке» и положить сыр в рот. – Мне вот интересно, что ты видишь во сне?

– Не знаю… То есть… всякая фигня. Сегодня снился снег. Сугробы по колено. А так обычно – то вампиры какие-то, то космические корабли, то я на улице оказываюсь голой, и все в меня пальцами тычут. Летаю часто. Иногда общаюсь с умершими родственниками. Ничего особенного… А, забыла! Часто снится какой-то парень. На берегу океана. Думаю, на Гоа.

– Какой парень? – оживляется Иван.

– Откуда я знаю. Какой-то, я его все время со спины вижу.

– И что он делает?

– Ничего. Что можно делать на Гоа? Расслабляться.

– Ясно…

Иван молча пьет чай, разглядывая дыру в линолеуме. Я снова перебираю лежащие передо мной листки с его записями. Или тетка в метро – это обычное совпадение, или…

– Кажется, мое вмешательство в твою жизнь начинает кардинально менять твое будущее, – говорю я. Фраза напоминает реплику из фантастического фильма про перемещения во времени.

– Мы же это обсуждали. Ты его уже поменяла, в лучшую сторону.

– Не уверена. Если до этого времени у нас хотя бы были какие-то ориентиры, то есть твои сновидения – самолет, пожар, мост или чего там, и было понятно, от каких мест держаться подальше, то теперь, кажется, все выходит из-под контроля. А что, если эти твои записи уже не действительны? Что, если все пошло по новым рельсам?

Хороший каламбур получился, после метро-то…

– То есть? – Иван перестает жевать.

– То есть, возможно, после того как я начала активно менять схему твоей обычной жизни, все изменилось настолько, что теперь с тобой может произойти вообще все что угодно. И когда угодно. И к черту твои сны – их уже отменили!

– Сны – это подсказки, – говорит Иван. – Это знаки…

– Тогда почему ты не видел во сне происшествие в метро?

– Да потому что это не наше с тобой происшествие! Это происшествие с какой-то неизвестной теткой…

– Которая упала на рельсы из-за нас с тобой! То есть из-за меня. Потому что я, не подумав, потащила тебя в метро, там тебя увидели фанаты, устроили давку, и…

– Стоп! – говорит Иван. – Стоп! Хватит про тетку. Мне плевать на тетку. Мне плевать на фанатов. Это просто дурацкое совпадение. И твоей вины в этом нет. К тому же эта женщина не умерла, с ней все в порядке, и зачем ты устраиваешь панику – я не понимаю.

– Я не устраиваю панику, я пытаюсь хоть что-то понять!

– Понимать тут нечего! Потому что тут ни черта не понятно! Мы все там будем – это факт, но мне почему-то отпущен более короткий срок. Почему? Я никого не убивал. Никого не предавал. Никто не делал от меня абортов. Я не крал, не был причиной чужих несчастий – по крайней мере, осознанно. Не лгал и даже не прелюбодействовал! Почти… И даже в драках я старался быть великодушным. Не бить исподтишка. Не добивать лежачего, даже если ненавидишь его изо всех сил. Так за что я расплачиваюсь? Где я был плохим? Я знаю «Отче наш» и плачу налоги. За что меня наказывают? Ты мне можешь это объяснить?

Мы так устроены – нам везде нужны объяснения. Всему на этом свете нужна причина. Почему Земля вертится вокруг Солнца? Почему бутерброд падает колбасой вниз? Почему атомный вес кислорода – 16? Почему в банке с консервированными персиками больше воды, чем персиков? Вся человеческая история – это ответы на бесконечные «Почему?».

А что, если в чем-то нет никакой причины? Если что-то происходит просто так? Если в каких-то фрагментах Вселенной нет никакой логики? Или, возможно, какие-то происшествия не нуждаются в причинах и объяснениях – они просто случаются, и все? Shit, как известно, happens.

Что, если нет никакой кармы? Никаких расплат за плохие дела (свои или близких родственников), никаких наказаний свыше за проступки, никаких испытаний душевных сил в виде увечий, славы или тяжелых болезней? Что, если существует только банальная слепая статистика? И не надо нервно спрашивать: «Почему?». Тебе просто не повезло, приятель.

Может быть, у смерти есть план? План на неделю, на месяц? Она должна собрать урожай несмотря ни на что – и если кто-то увернулся, она возьмет другого. Тот, кто увернулся, от нее, разумеется, не убежит, она догонит его – позднее. А пока ей нужно выполнять план. И она берет кого ни попадя, не разбирая. Того, кто ближе стоял. Или лежал. Или… что он там делал. Очаровательного младенца (его родители горько восклицают: «Почему?»). Девушку накануне собственной свадьбы (убитый горем жених рыдает: «Почему?). Молодого подающего надежды артиста (тут в унисон «Почему?» вопят уже несколько тысяч или миллионов его поклонниц). Да нет никакой причины. Нет ответа на горестное «Почему?». Есть план. Статистика. Слепой перст судьбы. И никто вам ничего не объяснит. Ни на этом свете, ни на том.

Может быть, у Вселенной какая-то своя, НЕчеловеческая логика. Именно с этим нам тяжелее всего примириться.

– В общем, забудь про тетку и думай про меня, – говорит Иван. – Без тебя я вообще из дома не выйду. И в квартире своей не останусь. Лучше я буду жить у тебя, на раскладушке, если так будет безопаснее. Спать на коврике в ванной, если будет надо. И мне плевать, что все выглядит так, словно я сошел с ума, я уверен, что если ты будешь рядом, со мной ничего не случится. Другого варианта у меня нет. Просто держись рядом, хорошо? Хочешь, я утрою тебе зарплату. Хочешь, куплю квартиру. Хочешь – буду есть одноразовую лапшу, если ты пожелаешь. Только не отходи от меня далеко!

Иван смотрит на меня, как собачонка, которую нерадивые хозяева выбросили на улицу.

– Думаю, я не твой ангел-хранитель, – говорю я. – Я просто твой громоотвод. Вот только молнии уходят не в землю, а попадают в рядом стоящих…

25

Следующие три часа тянутся до чертиков скучно. Никто не пытается наехать на нас на машине, никто не стреляет по нам из-за угла, землетрясений, схода лавин, падения астероида, перебоев в работе коллайдера и прочих катаклизмов также не наблюдается. Я уже начинаю ревниво сомневаться, не нашел ли злой рок себе персонажей поинтереснее.

Мы совершенно спокойно доезжаем до ресторанчика на Лубянке (не совсем спокойно, разумеется, я прошу Андрея выбирать самый долгий и нелогичный маршрут). Там мы встречаемся с кем-то из деловых партнеров Ивана, и пока человек с безразличными рыбьими глазами обсуждает с ним обложку будущего диска, я лениво дегустирую все безалкогольные мохито подряд. Утреннее солнце сменили тяжелые тучи, и, глядя в окно, я с удовольствием предвкушаю назревающий дождь.

Потом появляется некая девица-дизайнер, привозит макеты диска и фотографии Ивана для внутреннего буклета. Девица больше похожа на канарейку – на ней желтая футболка и желтые нахальные ботинки. К тому моменту, когда Иван и его рыбье-птичьи знакомые добираются до фамилий людей, которых стоит упомянуть на последней странице буклета, я понимаю, что присутствовать дальше на этой скучнейшей встрече смерти подобно, и выбираюсь в туалет. В кабинке, украшенной богатой лепниной и хрустальными люстрами (убранство московских туалетов в заведениях класса люкс достойно отдельной искусствоведческой монографии), напротив дорогущего унитаза обнаруживается огромное кресло-трон, забравшись на которое, я пытаюсь подвести некоторые промежуточные итоги своего пребывания в столице.

Собственное положение меня весьма веселит. Я – журналист, пославший подальше родное издание и любимую профессию ради того, чтобы практически круглые сутки изображать ангела-хранителя при одной довольно популярной, но совершенно сумасшедшей личности. Ну ладно, внесем некоторые поправки: издание не такое уж мне и родное, а в глубине души – искренне презираемое. Любимая профессия в последнее время, кажется, перестала возбуждать во мне острый интерес и приносить былое удовольствие. А сумасшедшая личность мне вполне и явно симпатична, и чисто по-дружески я бы очень не хотела, чтобы задница вышеупомянутой особы попала в какой-нибудь серьезный переплет. Разумеется, мою роль в собственной жизни личность эта преувеличивает, но если наша дружба имеет столь странные формы – я не против.

В общем, на выходе все не так уж и плохо. Да что там душой кривить – дурацкая ситуация, в которой я нахожусь, меня изрядно веселит! Она мне – парадокс! – нравится! Где бы я еще поиграла наяву в компьютерный квест за неплохую ежемесячную плату? Мама, получающая регулярно значительные переводы, уверена, что я вхожу как минимум в десятку лучших бумагомарак столицы.

Правда, за пару месяцев я успела заработать сотрясение мозга и повредить ребра в автомобильной аварии, засветиться в желтой прессе, стать свидетельницей обрушения сцены в «Лужниках», виновницей несчастного случая в метро и практически продать ненаписанную книгу. Права была Кравцова: кажется, я действительно делаю в Москве неплохую карьеру… Или это – просто приключения, которые я смогла найти в столице на свою задницу?

Невидимая рука по ту сторону двери энергично дергает ручку, напоминая, что не мне одной хочется насладиться лепниной и хрусталем. Я смотрю на часы на мобильном – черт, мы торчим в этом ресторане уже часа полтора! Нельзя столь открыто злоупотреблять гостеприимством данного заведения. Поправив, глядя в зеркало, невидимые крылья за спиной и посильнее натянув нимб на затылок, чтобы не слетел с головы, я покидаю роскошный сортир и возвращаюсь в зал.

Человек – рыбий глаз и девица-канарейка, слава богу, свалили.

– Ну где ты? – нетерпеливо восклицает Иван. – Я уж думал, ты ушла.

– Ты мне должен зарплату за прошлый месяц, так что я пока остаюсь.

– Да, кстати… Хорошо, что напомнила.

Двадцать зеленых стодолларовых купюр перекочевывают ко мне в сумку. Еще пару лет легкого сумасшествия – и я куплю себе квартиру в ближайшем Подмосковье.

– Ты из меня вытрясла всю наличность! – констатирует мой работодатель.

– У меня опасная профессия, – глумлюсь я. – И нам пора ехать в этот твой клуб.

Сегодня вечером у Ивана – концерт где-то в центре. План прост – выход в полночь, в половине первого сваливаем, едем к Ивану домой за вещами и примерно в половине второго возвращаемся ко мне. Раз он опасается собственной жилплощади и непременно хочет держаться ко мне поближе, пусть спит в третьей комнате. Вадика все равно нет на месте, а Машка, неизменно теряющая при появлении Сереброва всю свою бойкость, явно не против. Что же касается простеньких обоев и крашеных труб – потерпит!

– На чем поедем? – спрашивает Иван, выбираясь из-за стола. – Такси, самокаты, пожарная машина, дельтаплан? Или у тебя есть «Бетмобиль»?

– Если здесь недалеко, то можем пройтись пешком, – предлагаю я. – Очень неожиданный ход. Заодно свежим воздухом подышим.

– Я? Пешком по городу? – протестует Иван. – Нет уж! С меня метро хватило!

– Тогда хватит ерничать, садись в «BMW» и поехали.

– Слушаюсь, моя повелительница! – раскланивается передо мной Иван, пропуская вперед. – Кстати, там, куда мы едем, сногсшибательно готовят креветки в воке. Ты непременно должна попробовать!

Через час креветки оказываются передо мной на столе, а я сама – в традиционной VIP-ложе. Заведение, задрапированное золотистой тканью везде, где только можно, заполнено примерно на две трети, однако народ все прибывает, так что ближе к полуночи я могу видеть сцену только из-за множества голов и спин.

Иван весел как никогда. Он без умолку болтает с кем-то по телефону, острит с официанткой, весело похлопывает по спине каких-то знакомых, с удовольствием позирует клубному фотографу и вообще ведет себя, как в старые добрые времена. Когда еще не было никаких сбывающихся снов и мрачных перспектив, ничто не валилось нам на голову, никто не попадал под поезд, и я только намеревалась написать книгу о талантливом артисте и блестящем светском персонаже.

А я снова, как в старые добрые времена, ужасно хочу спать. Сегодня был чертовски насыщенный день. Но ангелы-хранители, как известно, не спят, поэтому я отказываюсь от красного сухого и беру двойной эспрессо.

«А не подсесть ли на кокаин?» – мелькает шальная мысль. Мне это почти по карману.

Наконец Иван появляется на сцене. Я уже наизусть знаю весь его репертуар. Поэтому, практически не глядя на сцену, внимательно осматриваю зал. Мажоры, мажоры, пара мужчин среднего возраста, больше похожих на депутатов государственной думы, пара малолеток, одетых как педерасты, и пара педерастов, косящих под малолеток. Ну и, разумеется, дамы всех мастей – декольте, декольте, декольте. Обычная клубная публика. Никаких маньяков с бензопилами или ополоумевших фанатов, готовых на все, лишь бы поближе познакомиться с любимой звездой. Впрочем, еще не вечер, кто-нибудь непременно сойдет с ума ближе к утру.

Я залпом допиваю кофе и с комфортом устраиваюсь на мягком диване. Спасибо дизайнерам, которые непременно заполняют VIP-ложи столичных заведений удобной VIP-мебелью. Знала бы моя мама, чем я на самом деле зарабатываю в Москве…

Несмотря на кофе, музыка и гул голосов вокруг меня убаюкивают. Надо мной, в середине драпировки, уходящей вверх шатром, висит, слегка покачиваясь, тусклая красная лампа в замысловатом абажуре. Надо бы повесить такую же в спальню. Приятный интимный свет, стильная кованая цепочка, на которой качается это великолепие. Давно, кстати, пора переставить мебель в комнате, выкинуть к чертям старый диван, купить нормальный шкаф. А может, и вовсе снять отдельную квартиру с хорошим ремонтом? Сколько, ей-богу, можно жить в общежитии? Вот только Машку жаль. Кто еще будет ее проводником в мире гламура?

– Эй! – доносится до меня голос Ивана. – Не спать!

Ему вторит женский смех.

– Ты уже отработал?

Я ведь действительно сплю! Пытаюсь сесть на диване, но тело, пригревшееся на удобном ложе, не желает слушаться. Наконец, когда я принимаю вертикальное положение, на уровне моего лица оказывается женское туловище, втиснутое в невероятно крохотное и узкое кожаное платье.

То есть мне не приснилось и мой неугомонный подопечный действительно притащил с собой какую-то девицу.

– Это Ника, – говорит Иван, нежно обнимая спутницу за талию.

Приехали!

– А это Лиза, мой пресс-атташе, – добавляет он и смотрит на меня очень выразительно.

– Привет, – говорю я, глядя вверх на Нику в попытках увидеть за ее выдающейся грудью лицо. Интересно, отчего это Ванька, обычно предпочитающий субтильных девиц, положил глаз на эту силиконовую королеву?

Усадив новую пассию за столик, Иван начинает ворковать.

– Что будешь? Есть виски, вино…

– А можно мартини? – с легкой, как и положено, капризной ноткой в голосе произносит Ника, встряхивая каштановыми волосами и отрывая от виноградной грозди одну ягодку.

– Сейчас закажем, – Иван машет рукой официанту.

Видимо, домой мы не едем.

– Иван, можно тебя на минутку? – говорю я, покидая уютное гнездышко.

Шепнув что-то на ушко Нике, тот выходит в зал вслед за мной.

– Ты знаешь, что все зло от женщин? – спрашиваю я.

– Разумеется, – кивает Иван. – В этом-то и прелесть!

– Мы договорились уехать сразу после концерта!

– А мы и уедем. Сейчас выпьем и уедем.

– С Никой?

– Ну… да. Только мы сейчас не ко мне за вещами, а в одно классное место. Тут неподалеку открылся новый ресторан, «Ультрафиолет», мне Ника сказала! Говорит, очень круто! Заодно и поужинаем – у меня с этих креветок только аппетит разыгрался.

– Хватит с меня классных мест. Мы с тобой с утра на ногах. Ты еще не утомился?

– Не настолько, чтобы упустить эту золотую рыбку!

– Хорошо. Бери эту свою золотую рыбку, и пусть она исполняет три твоих желания. Только без меня, ладно? Я заказываю такси и еду домой.

– Нет! Нет! Ты с нами!

– Знаешь, я не настроена сегодня на групповые забавы…

– Очень смешно! Ну поехали со мной. На полчасика! Здесь оставаться нет смысла… Помнишь правило первое, ты же сама его придумала! Нигде надолго не задерживаться.

Ага, он все-таки вспомнил о собственной безопасности.

– У нее своя тачка, так что правило второе мы тоже соблюдаем! – веселится Иван.

Я немедленно воображаю Нику, одним холеным пальчиком управляющую каким-нибудь «Мини Купером», выкрашенным в розовый цвет.

– Но есть еще и правило третье! – продолжает уламывать меня Иван, словно сын, отпрашивающийся у мамочки на ночь к другу на вечеринку под предлогом усиленного изучения географии. – Совершать необдуманные поступки! И здесь я тоже полностью с тобой согласен. Что может быть необдуманнее внезапного секса?

Видя, что дар красноречия его подводит, Иван начинает давить на жалость.

– Ну пожалуйста! Лизонька! Пожалуйста! Ника – такая классная сучка! Я же скоро взвою без секса-то! – шепчет он умоляюще. – Я даже сейчас возбужден!

И он красноречиво смотрит вниз, в район собственной ширинки.

– И куда ты ее потащишь, если ночуешь у меня? – насмешливо интересуюсь я. – А мне, кстати, что прикажешь делать? Свечку вам держать из соображений безопасности? Вдруг она маньяк и затрахает тебя до смерти?

– О, как бы мне этого хотелось!.. – хохочет Иван. – Но я ее к тебе не потащу. Я ее… это… в туалете.

– О господи!

У Ивана вид подростка, к которому на школьной вечеринке неожиданно проявила благосклонность смазливая старшеклассница. Или он ее поимеет тут же, на лестнице, или останется девственником еще на год.

Я оглядываюсь. Ника, конечно, красавица – понятно, почему Иван на нее запал. Даже когда никого нет рядом, Ника сидит совершенно прямо, чтобы не испортить осанку, и лицо ее не покидает выражение легкой мечтательности, смешанной с изрядной долей кокетства. Мечта педофила! Интересно, сколько в ее жизни уже было клубных туалетов?

– Ей хоть восемнадцать есть? – мрачно спрашиваю я, глядя, как она картинно подносит к губам бокал с мартини.

– Ей двадцать! – теребит меня за руку Иван. – Я с ней пересекался пару раз, кое-что о ней знаю. Прикинь, у нее до этого парень был, а сейчас она с ним рассталась и совершенно свободна! Я не могу упустить такой шанс!

Мне нужно присвоить медаль за терпение и значок за мужество на пожаре любви.

– Ладно. У тебя время до трех. Потом я еду домой спать.

– Ты ангел! – чмокает меня в щеку Иван.

Глядя на него, любой может смело представить себе, что значит заезженное выражение «светиться от счастья». Хотя Ванька сейчас светится от похоти…

– Только знаешь что? Я не дам тебе сесть к ней в машину. Разве у нас уже разрешено вождение в нетрезвом виде?

Из клуба мы уезжаем на внедорожнике Ивана. Как всегда бесстрастный Андрей (когда он спит, кстати?) невозмутимо распахивает для меня переднюю дверцу. Тут происходит заминка. Ника, видя, что я тоже собираюсь присоединиться к их милому путешествию, решает проявить характер.

– А что, она тоже поедет с нами? – шепчет громко Ника, надеясь, что я услышу и немедленно провалюсь сквозь землю.

– Да, она поедет с нами, – твердо заявляет Иван, нетерпеливо подталкивая свою пассию к распахнутому салону. – Давай, зайка, поехали!

Интересно, как он будет садиться с такой даже мне уже видимой эрекцией?

Ника разглядывает меня, пытаясь определить мою близость к звездному телу, однако, понимая, что в игре в гляделки первенство останется за мной, едва заметно надувает губки и лезет в салон. Иван резво ныряет следом.

Я усаживаюсь рядом с Андреем, хлопаю дверцей, и мы наконец уезжаем.

26

Хихиканье и возню, доносящиеся с заднего сиденья, не может заглушить даже радио, которое Андрей включил по моей просьбе. Диджей-полуночник, разумеется бодрый, как взбесившийся в зоопарке слон, порет какую-то радостную чушь. Возможно, он просто живет по другому часовому поясу. Я же, открыв окно, наслаждаюсь ночной Москвой.

Словно и не существует где-то городской изнанки – безумного столпотворения в метро, глухих подворотен с мусорными баками, темных дворов однообразных спальных районов, освещаемых только экранами мобильных телефонов тусующейся на лавочках шпаны. Ночная Москва – в пределах Садового кольца, разумеется – похожа на идеальный макет самой себя, отстроенный специально для киносъемок. Деревья еще не облетели, и в воздухе присутствует ностальгическая нотка ушедшего лета. Все надраено до блеска, припудрено и причесано, простерилизовано и накрахмалено. На клумбах – цветы, на тротуарах – веселая праздношатающаяся публика, одетая в духе последних трендов, проносящиеся мимо машины свежевымыты и отполированы, и каждый вид, попадающий в поле зрения, просится на подарочную открытку.

Впрочем, вполне возможно, город кажется мне сошедшим с картинки лишь потому, что я обозреваю его из окна дорогого авто. И потому что воздух уже совершенно отчетливо пахнет надвигающимся дождем – а дождь неизменно поднимает мне настроение.

– Сейчас направо и до Столешникова переулка! – сообщает Ника, рот которой, кажется, тут же затыкают поцелуем.

Андрей кивает и послушно перестраивается в правый ряд. Красный зажигается в последний момент, и мы застреваем на светофоре. Я лениво наблюдаю за тем, как мимо нашего авто переходят дорогу случайные прохожие. Парни со скейтбордами. Влюбленные парочки за ручку. Пенсионеры с зонтиками… Что бы ни случилось завтра в моей или Ванькиной жизни, планета все равно будет продолжать наматывать километры вокруг Солнца. И люди на этой планете будут завтракать, обедать, ужинать, фотографировать котиков для своего ЖЖ, менять статусы на «Фейсбуке»… Переходить дорогу в положенном или неположенном месте, жаловаться друг другу на собственное начальство, тискаться в кинотеатрах, перемежая поцелуи попкорном… Даже если не все увидят рассвет, он все равно наступит…

– Езжай прямо, – говорю я Андрею.

Тот удивленно поворачивается ко мне.

– Столешников переулок здесь, – негромко говорит он, выразительно кивнув вправо.

– Я знаю. Нам прямо, – мягко гну свою линию я. – Эй, на галерке! Кто-нибудь знает какой-нибудь приличный ресторан на Страстном бульваре?

Иван, кажется, отрывается от Ники и анализирует услышанное.

– А что с «Ультрафиолетом»? – интересуется он.

– Не знаю, как это объяснить, но мне почему-то расхотелось сворачивать направо, – говорю я как можно безразличнее.

– Нет, мы едем в «Ультрафиолет»! – заявляет Ника с претензией в голосе.

– Подожди, – обрывает ее Иван. – Ты уверена? – это уже мне.

Глаз нависшего над перекрестком светофора сменяется с красного на желтый.

– Ага, – говорю я. – Лично я еду прямо.

Андрей рядом со мной молча ждет развязки. Если бы он мог позвонить знакомому букмекеру, наверняка сделал бы ставки. Вот только на кого бы он поставил – на меня или на Ивана?

Еще секунду в машине стоит тишина – Иван напряженно думает. А потом решается.

– Ладно, едем прямо!

Па-бам! Моя лошадь пришла первой!

Синхронно с зеленым светом Андрей жмет на газ.

– Эй! Почему! Я хочу в «Ультрафиолет»! – бунтует Ника. – Ты же обещал! Она что, твоя начальница?

Тут уже я жду развязки.

– Она… мой астролог, – заявляет Иван. – Серьезно! У меня сейчас сложный период в жизни, и я ей плачу, чтобы она… э… прощупывала реальность специальным интуитивным лучом.

– Чем? – переспрашивает Ника.

Я старательно пытаюсь не заржать в голос. Андрей, видимо, раньше работал в цирке – наша словесная вольтижировка его ничуть не удивляет.

– В общем, тебе не понять. Она на самом деле экстрасенс. Раньше работала в Кремле, но там сейчас… э… кадровые перестановки. Ты знаешь, сколько мне стоят ее услуги? – добавляет он беспроигрышный аргумент.

Изумленная Ника умолкает.

– Андрей, сейчас еще дальше, по Тверской, а после сверни в Дегтярный переулок. Там есть одно милое заведение…

Надеюсь, никто из сидящих сзади не смотрит в зеркало заднего вида – потому что я не могу скрыть злорадной ухмылки. Черт его знает, чего это мне захотелось покапризничать…

Еще через десять минут солидного вида администратор в безукоризненном костюме ведет нас к свободному столику в самом укромном уголке заведения. Заведение называется «Стакатто» (везет мне на музыкальные названия), обставлено дорогущей кожаной мебелью и услаждает взоры посетителей крохотным фонтаном посреди зала. В чаше фонтана плещутся золотые рыбки. Шик! Народу в ресторане практически нет, если не считать компании из четверых мужчин, мирно пьющих пиво за столиком у ближайшей к стойке бара стены, так что у нас – почти спецобслуживание.

На часах – половина второго. Круто, что мне не вставать рано с утра на работу. Работа теперь при мне, круглосуточно…

– Здесь мило, – прерывает молчание Ника, сняв короткую кожаную курточку и усаживаясь на диванчик. Видимо, она решила не быть в глазах Ивана полнейшей стервой и не истерить и дальше по поводу смены нашей дислокации.

По мне, так все пафосные рестораны в Москве одинаковы. А уж туалеты в них – и подавно. Мы же именно за этим сюда приехали, если милая девушка еще не догадалась…

Следующие десять минут мы погружены в изучение меню. Начитавшись сложносочиненных итальянских названий, я снова останавливаю свой выбор на двойном эспрессо. Ника опять выбирает мартини и какое-то мудреное блюдо из морепродуктов. Иван ограничивается виски и жареным стейком. Пока эта парочка в ожидании заказа мило беседует, обсуждая общих знакомых, я размышляю, не стоило ли заказать десерт – с тем лишь, чтобы покормить рыбок в бассейне.

– Я скоро вернусь, – громко говорит Ника, встает с диванчика и направляется в сторону туалетов походкой профессиональной манекенщицы.

Говорят, Мерилин Монро подтачивала один каблук, чтобы ягодицы при ходьбе соблазнительно терлись одна об другую. У Ники, если честно, практически нет задницы, но вышагивает она почти как Монро. Монро, севшая на диету. А ведь при ближайшем рассмотрении каблуки на ее сапожках одинаковы!

Нет, правда, Ника чертовски хороша. Наверное, будь я мужчиной, я бы тоже, потеряв голову, потащила ее в ближайший туалет. Или в подворотню. Или на крышу.

– Слушай, может, я все-таки поеду?

– Нет, ты останешься! – говорит Иван, не отрывая взгляда от Никиной задницы. Наконец та скрывается в дверном проеме, и он поворачивает ко мне сердитое лицо. – Сиди, изображай заслуженного экстрасенса. Какого черта тебе понадобился весь этот цирк в машине? Сказала бы еще в клубе, что не поедешь в «Ультрафиолет»! А теперь я в глазах Ники выгляжу полным идиотом!

– Нет, в глазах Ники ты выглядишь эксцентричным идиотом. С личным шофером, личным экстрасенсом и личной шизофренией. Ты навсегда останешься в ее жизни легендой – что бы ни случилось между вами в туалете.

Иван обдумывает сказанное мной и остается доволен.

Приносят алкоголь и кофе.

– Если я и дальше буду круглосуточно исполнять при тебе роль няньки, найди мне хорошего дилера, – говорю я, наливая в кофе сливки. – Мне нужны стимуляторы.

– Угу! – отвечает Иван, бросая в свое виски два кубика льда. – Твое здоровье, кстати!

К тому времени, как я допиваю кофе, возвращается Ника. Она там что, ванну принимала? Хотя… вряд ли ванну. Глаза блестят, щеки порозовели. Кажется, наша пай-девочка решила придать себе дополнительное ускорение. Я мельком смотрю на Ивана – тот думает о том же.

– Привет! – Ника плюхается на диван к Ивану. – Скучал без меня?

– Э… я скоро… – сообщаю я и, прихватив сумку, покидаю стол.

Из зала есть два выхода – один в сторону туалетов и кухни, другой – в сторону холла. Я сворачиваю в холл, оказываюсь у входной двери (которую услужливо распахивает передо мной швейцар в белых перчатках) и выхожу на улицу.

Прохладный воздух действует на меня отрезвляюще. Глобально отрезвляюще. Я делаю несколько глубоких вдохов, закрываю глаза, и на моем лице появляется улыбка. Разные вещи в голове неожиданно становятся на свои места. Я ощущаю совершенно отчетливое и совершенно детское желание сбежать. Пересечь в два шага небольшой палисадник у входа в ресторан, выйти на улицу, поднять руку и уехать на первой же попавшейся машине.

Я устала. К черту Сереброва, к черту его девиц, его страхи, его сны, его деньги, его понты и комплексы. Что я вообще здесь делаю? Я не затем приехала в Москву, чтобы попасть в зависимость к пусть даже и очень талантливой, но очень странной личности. Носясь с Иваном, я совершенно забыла о собственной жизни. Если так и дальше пойдет, он действительно заставит меня быть с ним круглосуточно. Чистить ему зубы. Сторожить за дверью, пока он занимается сексом с очередной случайной знакомой. Проверять, не затаился ли кто в гостиничном номере очередного отеля. Пробовать его еду – вдруг кто-то подсыпал в нее яду? Присутствовать незримой тенью на всех его концертах, презентациях, вечеринках и попойках. И так – всю жизнь? На кой оно мне все сдалось?

К черту. Уезжаю!

– Девушка, у вас все в порядке? – раздается голос сзади.

Оглядываюсь. Какой-то парень на ступенях у входа, с сигаретой в руке, смотрит на меня. Отлично сидящий костюм, отсутствие галстука, расстегнутый ворот рубашки. Темные волосы и такие же темные глаза. Ух ты!..

Честно говоря, я не очень люблю мужчин в костюмах – застегнутые на все пуговицы, мальчики любых возрастов выглядят, конечно, представительно, но уж очень скучно… А этот… Этот совершенно не кажется скучным в своем костюме. Он похож на модель из журнала: поджарый, высокий, слегка сутулый. В облике чувствуется какой-то нерв… А я уже думала, в Москве совершенно нет мужчин в моем вкусе!

– Да, со мной все в порядке, – отвечаю я.

Чего ему от меня надо?

– Просто вы выглядите такой… потерянной… – говорит незнакомец.

Слишком стандартная фраза для знакомства…

– Вы ошиблись. Все в порядке. Я еду домой и думаю, где бы лучше поймать машину.

– Одна, ночью, ловить машину? – удивляется парень. Он бросает едва начатую сигарету и спускается ко мне. – Вы с кем приехали?

– Я? С друзьями. Но они заняты… друг другом, а мне ужасно хочется спать.

– Я вас подвезу, – без вопросительного знака в конце предложения заявляет мой собеседник.

То есть моего разрешения он даже и не спрашивает. Интересно…

– Меня, кстати, Пашей зовут. А вас? – улыбается он.

– Э… Слушайте, я сама. Извините! – твердо говорю я.

Со стороны мы выглядим довольно глупо – молодой мужчина с внешностью плейбоя, в шикарном костюме, и рыжая пигалица в кедах и дурацкой футболке. Просто сцена из дешевого сериала. Была бы я в вечернем платье – возможно, наша беседа была бы продолжительнее…

– Спасибо за помощь! – бросаю я и бодрым шагом направляюсь прочь.

И тут дорогу мне переходят трое мужчин, вылезших из припарковавшейся у обочины машины. Первый из них, обладатель лысины и носа с горбинкой, посторонившись, пропускает меня в кованую калитку забора, обрамляющего палисадник. Остальные остаются позади. Если они приехали на такси, хорошо бы мне успеть взять освободившуюся машину.

Проходя мимо последнего из троицы, я, разумеется, думаю только о парне в костюме. Блин, ну почему всякий раз, когда я встречаю симпатичного мужчину, я одета, как школьница на субботнике, и мужчина непременно достается какой-нибудь прожаренной в солярии светской курице в декольте до колен?

И вдруг кровь приливает к моему лицу.

Я останавливаюсь, вцепившись в край кованой ограды. Последний из троих мужчин, тот, что сейчас войдет в ресторан «Стакатто», – человек со шрамом!

27

Добрый вечер, дамы и господа! Пиздец заказывали?

Шрам тонкий, бледный, едва заметный. И все же он виден – старая рана, пролегающая от угла левого глаза через всю щеку вниз, до самого подбородка. Возможно, этот человек в детстве упал с велосипеда. Или в юности оцарапался о гвоздь, неловко перелезая через забор. А может, во время службы в армии перепутал холостую гранату с боевой, и его ранило осколком? В любом случае, шрам наверняка не имеет никакой связи с лицом убийцы, которым обладает владелец шрама.

Я оборачиваюсь. Этого просто не может быть! Нет, серьезно, это чей-то глупый розыгрыш! Тем не менее, пока я пялюсь в спину приехавшей троице, они не спеша поднимаются по ступеням и входят внутрь.

На улице остаются двое: парень в костюме, ожидающий, что я передумаю и захочу воспользоваться его авто, и я – соляной столб с глазами навыкате.

Какое-то время вообще ничего не происходит. Потом я понимаю, что совершенно не осознаю, сколько времени ничего не происходит. Потом где-то далеко сигналит автомобиль, и этот звук выводит меня из ступора.

– Ну так что? – интересуется с улыбкой мой незнакомец. – Едем?

– Э… нет, мне нужно вернуться, – говорю я, чувствуя, как меня трясет. – Я… кое-что забыла.

И я бросаюсь к дверям.

В зале ресторана обстановка на редкость расслабленная. В углу слева, весело хихикая, Иван с Никой тискаются на диване. Компания с пивом все так же занимает стол у бара – они, кажется, заказали еще по кружечке. А новоприбывшая троица рассаживается слева, почти у входа, у неработающего камина из белого мрамора. Собравшись с духом, я прохожу мимо с безразличным лицом и опускаюсь на стул напротив Ивана и его пассии. Вместо сердца у меня – отбойный молоток.

Ника, видимо, отчаянно мечтающая, чтобы я наконец сгинула где-нибудь за полярным кругом, смотрит на меня с плохо скрываемым неудовольствием. Плевать мне на Нику.

– Иван! – негромко зову я.

– Что? Где ты бродишь? – спрашивает тот. Глаза у него кошачьи, масляные.

– Иван, нам надо уезжать. Прямо сейчас!

– Опять! – вздыхает устало Ника.

– Что случилось? – лениво спрашивает Серебров. Потом напрягается, видя мое выражение лица.

Я наклоняюсь над столом и шепчу ему одними губами:

– Там, у камина, мужчина со шрамом.

Румянец мгновенно покидает лицо Ивана. Застыв, он какое-то время молчит, глядя на меня, потом медленно поворачивается и смотрит туда, куда я указала.

Разумеется, обладатель шрама сел к нам спиной.

– Где? – выдыхает Иван.

– Спиной к нам. Короткие светлые волосы, темный костюм. Он еще меню в руке держит.

Удивительно, но я только сейчас понимаю, что все поголовно мужчины в этом ресторане, кроме Ивана, в костюмах. Сегодня что – праздник какой-то? День Конституции?

В этот момент, словно почувствовав, что некто сзади сверлит его взглядом, сидящий к нам спиной человек поворачивается и хмуро смотрит на нас. Этого мига вполне достаточно, чтобы вместо совершеннейшей белизны на Ванькином лице проявилась кладбищенская серость.

– Э.. это не шрам, – говорит шепотом серый Иван.

– А что это? – интересуюсь я.

– Это… скорее, царапина.

Ника, видя наши перепуганные лица, молча слушает этот шизофренический диалог. Надеюсь, в ее памяти наши образы навсегда отпечатаются двумя яркими сумасшедшими мазками.

– Это шрам. Я видела! Он прошел в полуметре от меня.

– И что? Что делать? – спрашивает потрясенный Иван, вцепившись в пустой бокал из-под виски.

– Брать ноги в руки и сваливать!

Ника, чувствуя, что мы влипли в какой-то переплет, автоматически берет сумочку с дивана и кладет туда сотовый. Умница, хорошая реакция.

– О’кей, – кивает Иван, – я сейчас зову официанта, мы расплачиваемся и уезжаем. Все будет нормально.

На лицо его понемногу возвращается краска – правда, пятнами. Он кивает кому-то за моей спиной, и буквально через минуту на наш столик приносят чек. Все это время мы сидим, словно трое манекенов – выпрямив спины и стараясь не смотреть по сторонам.

– Карточку примете? – спрашивает Иван официанта одними губами.

Черт, он же отдал мне днем всю наличность! И теперь, вместо того чтобы расплатиться и уехать, мы будем ждать, пока нас рассчитают безналом.

Сегодня явно не наш день. Как-то еще в метро все не задалось…

Неожиданно для себя я вдруг смеюсь в голос. Я вообще удивляюсь, как я еще не сошла с ума с Серебровым. А может, я уже сошла с ума, и все вокруг – просто плод моего воображения? Говорят, бред чаще всего бывает ярче объективной реальности. Эта мысль веселит меня еще больше – и я продолжаю хохотать.

У Ивана лезут глаза на лоб. А человек со шрамом, услышав мой смех, снова оборачивается к нам. Будь на моем месте Гай Ричи, он наверняка пригласил бы этого типа в один из своих гангстерских боевиков. Такая фактура пропадает!

Что у нас там было по плану? Поножовщина? Интересно, где у него нож? В кармане брюк? Или в специальной подмышечной кобуре? Нет, в кобуре лежит огнестрельное оружие, а для ножей делают специальные ножны. Интересно, он его в Ивана метнет издалека, или, подойдя поближе, просто всадит лезвие в бок? И за что? Интересно, за что? Может быть, подружка человека со шрамом в последнее время слишком подсела на Ивановы песенки? Ревность – веский повод для ножевого ранения.

Смешно, правда? Я все ржу и ржу, как полоумная. Ударьте меня, кто-нибудь!

И тут планета окончательно съезжает с катушек. Потому что человек со шрамом, а также двое его друзей встают из-за стола и, синхронно вскинув руки с невесть откуда взявшимся оружием, начинают палить в сторону тихого столика, за которым четверо милых мужчин вот уже час пьют пиво.

Вы что-нибудь понимаете? Если да, стукните мне в аську.

Говорят, пуля летит со скоростью 300—500 метров в секунду. Ну, это в вашей вселенной. А в моей вселенной пуля нетороплива, как разжиревшая оса. Или это просто я настолько ускорилась?

Воздух становится вязким, как желе. В нем тонут сухие щелчки. Целые гроздья сухих щелчков. Раз-два-три, синкопа, раз-два. Я вижу, как после выстрела дуло пистолета ближайшего ко мне стрелка лениво взлетает вверх, а сквозь вязкий воздух продираются крохотные блестящие пули.

Дзынь! – разлетается вдребезги пивная кружка.

Шмяк! – впивается пуля в стену чуть повыше стола.

Блям! – сыплются на пол куски огромной вазы, стоявшей в углу.

С грохотом валится стол, а потом к голосам трех пистолетов прибавляются еще несколько – потому что парни с пивом, оказывается, умело отстреливаются.

Если на этот видеоряд наложить подходящий саунд-трек – что-нибудь разухабисто-мексиканское, в стиле Тарантино – получится неплохой боевичок.

Где-то истошно вопит женщина. Взрывается осколками огромное окно. От камина красиво отлетают куски мрамора. Чья-то рука, вцепившись в запястье, дергает меня вниз – и продолжение оперы для семи пистолетов с оркестром я слушаю уже из-под стола.

Понять, что происходит, я уже не пытаюсь. Глядя на перекошенные лица Ивана и Ники, вслушивающихся в какофонию выстрелов, криков, звона и грохота, я осознаю, что изо всех, находящихся в зале, именно мы трое оказались в самом невыгодном положении. Главным образом не потому, что у нас нет оружия, а потому, что мы зажаты в углу, перестрелка ведется практически возле выхода, так что путь к отступлению нам отрезан.

Радует одно – люди с оружием так увлечены друг другом, что до нас им нет никакого дела. Хотя я лично в этом не совсем уверена. Я теперь вообще ни в чем не уверена.

– Что? – спрашивает у меня Иван.

Наверное, он хотел узнать, что будем делать.

– Ждать, пока они перестреляют друг друга! – ору я, чтобы меня хоть капельку было слышно.

Ника вообще потеряла дар речи – она просто переводит округлившиеся от ужаса глаза с меня на Ивана, с Ивана на меня и трясется от страха.

Кстати, в противоположность Нике я никакого страха не ощущаю. После того как первый шок от столкновения с обладателем шрама прошел, все, что я чувствую – это глобальное, всеобъемлющее удивление. Ощущение такое, что я просто случайно попала в параллельную реальность – а где-то далеко, в моем собственном, родном, скучном измерении, нет никаких мужчин, стреляющих друг в друга, никакого битого стекла и дыр в стенах – я в фешенебельном ресторане пью кофе и беседую о погоде.

Перестрелка, тем не менее, не утихает. Может быть, обе компании знали о встрече друг с другом заранее и запаслись бронежилетами? Или они целенаправленно палят по стенам и потолку, чтобы растянуть удовольствие? Помещение наполняется дымом.

Иван, отодвинув в сторону бархатную скатерть, свисающую до пола, бросает взгляд назад и сообщает:

– Один готов. Тот, что у дальней стены. Валяется прямо посреди прохода.

Наверху, на столе, разрывается сотовый.

– Черт! Моя мобила! – кричит Иван.

– Не вздумай! – хватаю я его за руку.

– Ерунда! – он на секунду выныривает из-под стола, и тут же возвращается с телефоном в руках. – Да! Сиди в машине, мы сами!

Видимо, Андрей решил проверить, живы ли мы еще.

Выстрелы становятся реже, но теперь к ним добавляются несколько мужских голосов, доносящихся с улицы. Неизвестные мне мужчины кричат на неизвестном мне языке.

– Дзынь! – слышу я сверху, и под стол сыплются осколки. Надеюсь, кто-то из персонала уже вызвал милицию, иначе, даже сидя под столом, кто-нибудь из нас непременно нарвется на случайную пулю.

– Давайте рванем вдоль стены и выпрыгнем через окно! – предлагает Иван. – Тут первый этаж, внизу клумбы.

– Я-я-я ни-никуда не по-по-пойду! – выдает Ника.

– Останешься здесь! – рявкает Иван.

– Не-не-нет! – протестует Ника.

– Пока будем прыгать, в спину точно кто-нибудь попадет! – говорю я.

Выстрелы становятся совсем редкими. Теперь уже я высовываюсь из-за скатерти, точно комик, который, отодвинув занавес, прикидывает количество публики, собравшейся на его бенефис.

Разгром в зале кошмарный. Двое мужчин лежат посреди ресторана без движения. Слева, из-за опрокинутого стола, служащего импровизированной ширмой, изредка раздаются одиночные выстрелы. Моя позиция позволяет наблюдать всю баталию в разрезе – так что я вижу, что стреляет, вернее отстреливается, полноватый мужчина в окровавленной рубашке. Справа, там, где некогда был камин, а теперь остался изрубленный пулями кусок светлого мрамора, спрятавшись за останки былого великолепия, прячется второй стрелок. Куда подевались остальные – не знаю. Видимо, не мы одни решили использовать разбитое окно в качестве запасного выхода.

Неужели я все это вижу наяву?

В холле, часть которого просматривается сквозь арку входа в зал, мечутся люди. Кажется, в этом заведении есть еще один зал, которого я не заметила. Интересно, они видят, что на поле сражения, кроме стрелков, есть и другие люди?

– Не светись! – одергивает скатерть Иван. – Пусть забудут, что в зале есть свидетели.

Наконец наступает пауза. Нет, крики на улице и в холле не утихают, но здесь, в зале, на какое-то мгновение наступает тишина. То ли патроны резко закончились, то ли один из стрелков умер.

И в наступившей, весьма относительной, тишине до нас доносится далекий звук полицейской сирены.

– Слава богу! – говорит Иван.

Я снова очень осторожно выглядываю из-за скатерти. Мужчина за столом-ширмой мертв. Рука, еще пару мгновений назад сжимавшая пистолет, безвольно лежит на полу. Тот, что прятался за камином, колеблется – то ли проверить, дышит ли кто-то из противников, то ли двинуться в холл, чтобы избавляться от свидетелей. Однако сирену он тоже слышит – и, подумав еще секунду-другую, обводит взглядом разоренный зал, делает стремительный рывок к окну и выпрыгивает на улицу.

На какое-то мгновение мы с ним успеваем пересечься взглядами. И вот тут мне становится по-настоящему страшно – потому что у человека с пистолетом совершенно спокойное, будничное лицо. С таким лицом пьют чай и читают газеты.

А еще мгновение спустя, когда у меня успевает мелькнуть мысль, что, возможно, все уже позади, в окно влетает странный предмет. Кажется, это бутылка. Упав на один из опрокинутых столов, она бьется со странным глухим звуком и тут же вспыхивает.

28

Обидно.

Правда, мне очень обидно! Проторчать почти без движения девять месяцев, прикрепившись к маточной стенке, потом не задохнуться на выходе, пережить идиотизм детского сада и террор младшей школы, потратить пятнадцать лет на изучение разных нужных и не очень предметов, получить профессию, приехать в Москву и на самом интересном месте помереть под обеденным столом в каком-то кабаке! Досадно, не правда ли?

Огонь резво скачет посреди зала, жадно пожирая синтетические скатерти, вгрызаясь в искусственный ковер и растекаясь по пластиковым стеновым панелям. Это заведение будто специально строили так, чтобы при случае оно вспыхнуло, словно спичка. Коктейлей Молотова было три, прилетели они с интервалом в пару секунд (бросал явный знаток этого дела; интересно, где этому учат?) – и теперь мы, сгрудившись у стены, смотрим на разгорающееся пламя и отчаянно завидуем рыбкам в фонтане.

В ответ на наши молитвы срабатывает противопожарная система, и сверху обрушивается холодная вода.

– Мамочки! – взвизгивает Ника.

– Знал бы, что дадут воду, взял бы с собой шампунь! – веселится Иван.

На улице слышны редкие выстрелы. Именно поэтому мы не прыгаем из окна. Но еще через пару минут пламя, которое совершенно не желает гаснуть под струями воды, полностью перекроет нам выход, так что окно – это единственный путь эвакуации.

Иван словно читает мои мысли.

– К черту! – командует он. – Ника, снимай каблуки и давай по стенке к окну. Лиза, ты вторая, я последний.

Нам уже практически нечем дышать. Одежда липнет к телу, по лицу течет вода. Я смотрю, как Ника трясущимися руками расстегивает молнии на сапогах, и думаю о том, что нам чертовски повезло! Что бы мы стали делать, если бы «Стакатто» находился не на первом этаже, а, к примеру, на десятом?

– А там высоко? – спрашивает меня Ника, прижимая сапоги к груди.

– Нормально там, не волнуйся! – говорю я будничным тоном. – Ну, готова?

И тут нам на помощь приходит небесная канцелярия.

С шипением посреди полыхающего зала образуется пенное облако, а в нем материализуется апостол Павел. Он снял свой понтовый пиджак, закатал рукава и вооружился огнетушителем.

– Эй! – кричит он, откидывая со лба мокрые волосы. – Сюда!

Ника с визгом бросается ему навстречу.

Минут пять у него уходит на то, чтобы проложить нам обратную дорогу. Наконец, оставив позади себя лежащие на полу тела, мы оказываемся в холле, который напрочь заволокло дымом.

– Сюда! – командует Паша, бросив под ноги почти пустой огнетушитель, и устремляется вовсе не к выходу, а в сторону кухни. Мы послушно бросаемся следом.

В огромной кухне, увешанной сверкающими кастрюлями-сковородками, ни души. На плите в кастрюле выкипает соус. Проскочив мимо столов и стеллажей с посудой, попадаем в узкий коридор, выкрашенный зеленой краской. Вдалеке мигает тусклая лампочка. На полу – старый желтый кафель времен застоя. Кажется, при советах здесь была банальная столовка.

Поворот направо, несколько дверей вдоль стены, поворот налево, пластмассовые ящики, сваленные кое-как один на другой, и наконец – железная дверь с надписью «выход». Павел с Иваном толкают дверь, и мы вываливаемся на улицу.

Какое-то время никто из нас ничего не может сказать. Мы просто молча пялимся в темноту и пытаемся отдышаться.

Тишина, царящая в маленьком темном дворике, куда нас вывел служебный выход, звенит в ушах. После дыма и гари свежий воздух кажется сладким. Неподалеку растянулся забор из сетки-рабицы, огораживающий несколько мусорных баков. Низко нависли деревья. Двор погружен в дремоту – не верится, что по ту сторону здания разворачивается локальный Апокалипсис.

– Ты кто, чувак? – потрясенно спрашивает Иван, глядя на Пашу.

– Никто. В смысле, с друзьями в банкетном зале футбол смотрели по телеку. Хозяин заведения – мой приятель.

– Спасибо! – жмет ему руку Иван. – Я Иван. А это Ника и Лиза. Мы твои должники.

– Паша, – отвечает брюнет. – Только если бы не она, – кивает он в мою сторону, – я бы не знал, что вы в большом зале. Я ее просто подвезти хотел, а она сбежала. Ну я и глянул ради интереса, где она сидит. А тут стрельба началась, и я понял, что вам хана. Как в вас еще дырок не понаделали?

– Мы везунчики, – мрачно хмыкает Иван, глянув на меня.

Ночь оглашает еще одна сирена, громче и истеричнее той, что мы уже слышали.

– О, пожарка подъехала! – говорит Паша с энтузиазмом. Такое ощущение, что сейчас он снова рванет в самую гущу событий и примется тушить огонь наравне с дипломированными пожарными.

Черт! Мы только что чуть не отправились на тот свет, а я думаю о том, как идет нашему новому знакомцу расстегнутая на груди рубаха.

– Надо ехать отсюда, – говорю я Ивану. – Если сейчас не свалим, еще привлекут как свидетелей. Думаю, нам это ни к чему.

Его сотовый снова начинает трезвонить. Иван подносит трубку к уху.

– Андрей, подгони машину к служебному входу. Да живы мы, живы, что нам сделается?

И тут с Никой случается истерика.

– Я хочу домой, – говорит она, зябко передернув плечами. – Я хочу домой!

– Сейчас поедем, – обнимает ее Иван.

– Я хочу домой! – начинает голосить она на весь двор. – Домой! Отвези меня домой! Серебров! Отвези меня домой!

Уткнувшись Ивану в плечо, она рыдает во весь голос. Босиком, посреди темного двора, размазывая по щекам тушь и встряхивая слипшимися от воды волосами, Ника отчаянно плачет, как потерявшийся ребенок. Паша растерянно стоит рядом. Я сажусь на пластиковый ящик у двери. Я хочу лечь и уснуть. Я ужасно устала. Кажется, мы провели в «Стакатто» не час, а несколько долгих изнурительных суток. А пресс-конференция, проходившая днем, и вовсе случилась пару лет тому назад. Слишком много событий для одних суток – мне нужен тайм-аут.

– Интересно, на сегодня это все, или что-нибудь еще случится? – спрашиваю я саму себя вслух.

Иван смотрит на меня поверх Никиных волос.

– Не знаю, – говорит он, наверняка, тоже самому себе.

– С тобой все в порядке? – уже второй раз за вечер задает мне типично американский вопрос Павел.

– Ага, – говорю я, глянув на него снизу. – Только холодно, а так все просто зашибись.

Все куртки остались в ресторане. Да черт с ними, с куртками.

– Дождь начинается, – глянув вверх, сообщает Паша.

Я поднимаю голову – и на лицо мне тут же падает несколько тяжелых капель. Ну вот, хоть что-то хорошее за сегодняшний день.

Из темноты выныривает «BMW». Выскочив из машины, Андрей почти бегом бросается к нам.

– Слава богу! – взволнованно восклицает он, оглядывая нашу промокшую четверку. – Все в порядке? Там вневедомственная охрана, милиция, еще какие-то люди. Плюс пожарные. Пока никого не повязали, но разгром ужасный!

– Ну что, едем? – спрашивает Иван Нику.

Та отстраняется, смотрит на него так, словно видит впервые, и вдруг говорит громко:

– Я с тобой никуда не поеду. Я сама! Оставь меня!

Это уже настоящая истерика.

– Это все из-за тебя! То есть из-за нее! – тычет Ника в меня пальцем. – Если бы мы поехали в «Ультрафиолет», все было бы хорошо! Идите в жопу! – орет она уже нам обоим, потом неожиданно начинает рыдать в голос. – Я из-за вас чуть не подохла! Придурки! Уроды! Ненавижу!

Иван пытается удержать Нику, которая молотит его кулачками в грудь, но та все же вырывается.

– Отвали от меня! Пусть твой водила меня до клуба довезет, я свою машину заберу. И не звони мне, никогда! – зажав сапоги подмышкой, босая зареванная Ника шлепает по земле, садится в «BMW» и громко хлопает дверью.

Андрей провожает ее удивленным взглядом, потом так же вопросительно смотрит на Ивана.

– Давай, вези ее, – кивает тот. – И потом езжай домой, мы сами.

– Хорошо. Может, все-таки в больницу, к врачу? – спрашивает тот.

– Если только к психиатру, – усмехается Серебров. – Нет, мы в норме. Спасибо! И спокойной ночи! Завтра возьми выходной.

Андрей кивает ему, потом мне, и усаживается за руль. Иван, хлопая себя по карманам, провожает отъезжающий внедорожник взглядом.

– Ребят, не знаю, что происходит, но я могу вас подвезти, – сообщает Паша. – А то ведь померзнете нафиг! У меня машина недалеко во дворе припаркована. Если ее, разумеется, не подожгли и не прострелили.

– Круто! – говорит Иван. – А сигаретки в придачу у тебя не найдется?

Еще через пять минут, усевшись в пахнущий свежей кожей салон огромного, как гиппопотам, «шевроле», мы проезжаем мимо входа в «Стакатто». Я смотрю в окно – по ту сторону стекла медленно разворачивается типично голливудская сцена. Из разбитых окон первого этажа валит дым и изредка вылетают языки пламени. Люди в шлемах и форменных робах разматывают шланги. Чуть поодаль, у машины скорой помощи, суетятся врачи, делая прямо на газоне кому-то из угоревших или подстреленных инъекцию. У меня полная иллюзия того, что мы с Иваном просто попали на съемочную площадку какого-то фильма – сейчас появится режиссер и крикнет буднично и немного устало: «Стоп! Снято!».

Хорошо бы, если бы все так и было. В этом случае на душе у меня не было бы столь паршиво… Одна мысль не дает мне покоя.

Ника была права. Не приди мне в голову сменить маршрут, мы бы не попали в переплет в «Стакатто». И что это значит? Что, как бы мы ни выкручивались, что бы мы ни придумывали, нас все равно накроет?

Наверное, ничего не изменить. Как бы мы ни делали вид, что все будет хорошо. Как бы быстро мы ни бегали. Разве можно обогнать судьбу? У того, кто писал эту пьесу, большое желание довести дело до финала. Такое большое, что акты и явления начали наслаиваться друг на друга. Темпоритм представления взлетел, как пульс бегуна на короткой дистанции. Не успеешь оглянуться, а уже дадут занавес!..

А самое смешное и страшное – что в конечном счете все будет выглядеть как несчастный случай. Как нелепое стечение обстоятельств. Мы просто окажемся не в то время не в том месте. Упс!

Смешно! Что может быть хуже, чем смерть без причины? Простая такая, случайная смерть? Одно дело, когда в чьей-то гибели виноват маньяк, пьяный водитель, влетевший на остановку на своем авто, свиной грипп. Есть на кого выплеснуть злобу. Другое дело, если близкий человек нечаянно поскользнулся в собственной ванной и умер от удара головой о раковину. Или случайно поел ядовитых грибов, которые сам же и насобирал возле своего дачного участка. Или выпал из окна двенадцатого этажа, решив по весне хорошенько отдраить окна.

Пожар. Шальная пуля. Падение осветительных приборов. Беспричинная смерть страшнее всего. Кого винить? Кого ненавидеть?

– Один плюс, – говорит Иван, глядя в окно. – Сегодняшний ужин – явно за счет заведения.

– И не нужно оставлять чаевых! – улыбается Паша.

Он выруливает на проспект. Капель на лобовом стекле становится все больше и больше, и вдруг, словно сорвавшись, дождь накрывает город. Несмотря на включенный подогрев сидений, мне все еще холодно – мокрая футболка и джинсы напрочь приклеились к коже. Съежившись, я смотрю в окно. Но я там все равно ни черта не вижу. Мне снова, как уже много раз за последнее время, хочется поставить реальность на паузу.

На долгую такую паузу. После которой, возможно, никакого продолжения не последует.

29

«Звезда рок-н-ролла должна умереть. Аксиома».

Я лежу на заднем сиденье. В голове моей звучат гитара и флейта.

– Чувак, а я тебя где-то видел? – спрашивает Паша сидящего рядом с ним Ивана.

– Э… мы все где-то друг друга видели. Забей! – отвечает тот.

«Проснись, дорогая. Прости, что не дал досмотреть».

Саша Васильев меланхолично ударяет по струнам.

– Не-ет, – не сдается Паша. – Ты же Иван Серебров! Я прав?

Иван усмехается, разводит руками.

– Бинго!

«Пока ты спала, я тихонько смотался из дома».

– Офигеть! – удивляется Паша. – Прикольно! Мне у тебя вот это нравится… Как там? Ла-ла… и сразу: «И мы узнаем друг друга, в табачном дыме и виски…»

– Такие разные, – подхватывает Иван, – но в одинаковых мыслях.

Оба весело смеются.

– Круто. Вас, кстати, куда везти?

Иван оборачивается, смотрит на меня сверху вниз.

– Эй, штурман, не спи! Куда едем?

«Узнать, что есть жизнь и смерть».

– Что?

– Едем куда? – повторяет Иван.

Я пожимаю плечами.

– Решай сам.

«Любая строка – это шрам на лице. След осколка».

– Тогда к тебе.

– Не вопрос!

Иван отворачивается.

– Нам в Текстильщики.

«Засев в голове, он не даст никому постареть».

– Понял, – кивает Паша.

Надо предупредить Машку, что мы приедем. Я нехотя сажусь, нахожу валяющуюся в ногах сумку, шарю в ней в поисках мобильника. Настроение у меня – хуже некуда.

«Пока ты спала, звезда рок-н-ролла должна умереть».

Сложенные ровной стопкой и свернутые рулоном, мне попадаются под руку листки с Ивановыми снами. Машинально я достаю их. Света в машине немного, но того, что проникает с улицы, вполне достаточно, чтобы разглядеть написанное.

Я помню каждую фразу. Каждую ситуацию. Упавшие софиты. Красное авто. Я словно хожу по кругу, снова и снова перечитывая эти записи в поисках тайного смысла. Собственно говоря, большую их часть уже можно выкинуть – потому что, с учетом сегодняшнего дня, почти все сны Ивана стали явью. И пока нам удавалось проскочить. Но что будет завтра?

Что там дальше по списку? Падение самолета? Интересно, как именно мы попадем на борт, если будем держаться подальше от аэропортов? Как именно судьба заставит нас сесть хотя бы в самый плохонький кукурузник? Нас похитят злоумышленники, работающие на одну из авиакомпаний страны? Или, не дожидаясь, самолет сам упадет нам на голову?

И вдруг меня накрывает.

Музыка в моей голове обрывается так же резко, как и началась. Обиженный Саша забирает свою гитару и уходит со сцены.

– Твою мать, – шепчу я, глядя в окно.

Господи, какая же я дура!

Мы сами сядем в самолет! Сами, по доброй воле.

Потому что именно это и есть выход из положения!

– Иван! – зову я севшим голосом.

– Да? – оборачивается он, мгновенно уловив мое настроение. – Что?

Я показываю ему листки из ежедневника.

– Я все поняла.

– Что? – подскакивает он.

– Я знаю, как все исправить!

Я медленно лезу в сумку, достаю сотовый, набираю Машкин номер. Все это время Иван не сводит с меня глаз. Отстегнув мешающий ему ремень безопасности, он втиснулся между передними сиденьями, чтобы лучше меня слышать.

– Привет! – говорю я, когда трубка отзывается сонным Машкиным голосом. – Прости, если разбудила. Маш, слушай, я сегодня не приеду. И завтра, наверное, тоже. Я уезжаю из Москвы на несколько дней, у меня срочная командировка.

Глаза Ивана округляются.

– С кем? – переспрашиваю я. – С Серебровым.

Человек напротив меня окончательно обалдевает.

– Нет, не поездом. Самолетом, – уточняю я. – Ага. Спасибо! Я позвоню. Спокойной ночи!

Я кладу трубку. Иван смотрит на меня так, словно я только сошла с ума – прямо на заднем сиденье.

– То есть ты все-таки смерти моей хочешь, – задумчиво говорит он.

– Не-а, – улыбаюсь я. – Нам нужно пройти всю схему до конца. Пережить наяву все, что ты видел. И тогда история закончится. Благополучно!

– Не понял, – после паузы говорит озадаченный Иван.

Я хохочу.

– Смотри! – раскладываю я на коленях пасьянс из листков. – Все твои сны сбываются в обратном порядке от того, как ты их видел. Так? Так. Где это? А, вот! Авария. Красное авто. Было? Было. Все обошлось? Обошлось. Откладываем. Лужники. Были? Были. Все обошлось. В архив. Поножовщина в ресторане была? Была. Ну не поножовщина, перестрелка, какая разница. Человек со шрамом – главный герой. Где он? Не знаю где, но мы живы и здоровы. То есть что? Откладываем. Далее. Пожар. Был? Был. Куда? Правильно, в архив.

В руке у меня остается два последних листка.

– Итак, что в сухом остатке? Самолет и крыша. Или что там у тебя, мост? Неважно. Важно то, что мы должны пережить эти события, и тогда весь этот кошмар закончится. Понимаешь? Это квест! Его надо пройти до конца, до самого последнего уровня, и тогда мы выиграем! Понял?

Иван потрясенно смотрит на меня. Потом на листки. Потом снова на меня.

– Понял…

Теперь Паша, оглянувшись, смотрит на нас так, словно мы секунду назад спятили прямо в его машине.

– Но я же могу умереть, – почему-то шепотом произносит Иван.

– Нет. У тебя есть я. А я у тебя по штату кто? Ангел-хранитель. И, значит, нас в любом случае ждет хеппи-энд.

– То есть ты согласна сесть со мной в самолет? – уточняет Иван.

– Да. Более того, я собираюсь сделать это в самое ближайшее время.

Я смотрю на часы. 02:04. Мы отлично успеваем!

– Какую авиакомпанию ты предпочитаешь? – интересуюсь я.

– «Аэрофлот», – отвечает Иван. – У меня бонусная карта есть, плюс знакомый человек в «Шереметьеве» в VIP-зале.

– Отлично! Во сколько летит первый рейс «Аэрофлота» в Питер?

– Ну… часов в семь, – прикидывает Иван.

– У тебя паспорт с собой? – уточняю я.

– Всегда, – кивает он.

– Отлично! До регистрации не меньше трех часов, а значит, мы успеем не только доехать до «Шереметьева», но еще и кофе с коньяком там дернуть!

Иван все еще раздумывает.

– Нет, ты вот сейчас серьезно?

– Серьезнее некуда! Решайся! Давай закончим уже эту бодягу побыстрее! Или ты так и будешь бояться каждого угла? У тебя премия скоро. Я с тобой на сцену не полезу!

Он смотрит на меня в упор. Пролетающие за окном фонари оставляют на его лице причудливые влажные тени.

– Ты мне доверяешь? – спрашиваю я шепотом.

– Да.

– Точно?

– Точно. Но мы рискуем. Очень рискуем.

– Я знаю. Мы все время рискуем. Мы все время пытаемся убежать, а ОНА нас все время догоняет. Наступает нам на пятки. А что, если изменить правила игры? Что, если нам самим начать гоняться за ней? А?

Иван делает вдох, словно пловец перед прыжком в воду, на какой-то миг задерживает дыхание, потом решительно кивает.

– К черту! – Иван расплывается в улыбке. – Полетели!

– Паш, разворачиваемся! – командует он, усевшись поудобнее.

– Вы что, реально решили ехать в «Шереметьево»? – спрашивает обалдевший Паша.

– Да, – говорю я. – Тебя как, не очень затруднит довезти нас до аэропорта? Завтра ведь суббота, вставать рано не нужно.

– Хм… Должен признаться, я стоматолог. А стоматологи работают по своему расписанию. Но завтра у меня, по счастливому стечению обстоятельств, выходной.

– Ты знаешь, нам в последнее время везет на счастливые стечения обстоятельств, – смеется Иван.

– Блин, вы ненормальные! – хохочет вслед за ним Паша. – Впервые вижу таких чокнутых людей. Не знаю уж, что у вас там происходит, но… блин, ребята, вы шизики!

– Нет, мы искатели приключений! – поправляет его Иван. – На свою ж…

* * *

Ему уже давно кажется, что прошлая жизнь, оставшаяся за океаном, не более чем сон. Нет, даже не сон, а выцветшее изображение на бумаге, виденное когда-то в прошлом. Так желтеют наши старые детские рисунки, прикрепленные любящими родителями на стенах наших детских комнат. Краски тускнеют, контуры становятся блеклыми…

А может, все потому, что солнце здесь слишком яркое, люди слишком гостеприимные, а устрицы слишком свежие, так что впечатлений одного дня хватит, чтобы затмить собой прожитую ранее жизнь. Возможно, природа специально создает такие вот райские уголки – зоны забвения. Сюда можно приехать, выбросить старую жизнь, как заношенный пиджак, к чертовой бабушке и начать с нуля.

Кто-то скажет – самоубийство.

Кто-то скажет – прозрение.

30

– Это ты! – кричу я.

Просыпаюсь.

Сумка, которую я использовала как подушку, падает на пол. Пытаюсь поднять ее, натыкаюсь на взгляд внимательных глаз напротив меня.

Девочка лет восьми, утонув в огромном кресле, обнявшись с рюкзаком-пандой, наблюдает за мной. Увидев, что я проснулась, отводит глаза, старательно рассматривает пол в метре от моих ног, потом снова украдкой бросает взгляд на меня, и, поняв, что безнаказанно следить за интересующим ее объектом уже не удастся, деловито лезет в рюкзак. Теперь уже я смотрю, как она роется во внутренностях панды, затем извлекает на свет крохотный розовый блокнот с изображением каких-то большеглазых принцесс, крохотный розовый карандаш и принимается старательно что-то писать. В ее белокурых волосах блестят розовые заколки.

Кто возит детей первыми рейсами? В четыре утра дети должны спать, а не таскаться по VIP-залам для ожидающих вылета.

Позади нее, в огромном окне, влажном от дождя, на летном поле, залитом огнями, гнездятся огромные лайнеры. Деловито переваливаются с бока на бок лоснящиеся автобусы, мельтешат люди в униформе, снуют туда-сюда машины с мигалками. Аэропорт погружен в свою вечную бессонницу. К поговорке о том, что бесконечно долго можно смотреть на горящий огонь, льющуюся воду и работающих людей, я могу смело добавить еще одно: можно бесконечно долго наблюдать, как взлетают и садятся самолеты.

Подняв, наконец, сумку, пытаюсь устроиться получше в кожаном кресле. Размером оно с Долину Царей в Египте, вот только ужасно жесткое. Почему бы им не поставить здесь мебель поудобнее? За такие-то бабки…

Хочу в душ. Хочу спать. Хочу кофе. Хочу домой.

Что мы здесь делаем?

– С добрым утром! – плюхается в стоящее рядом кресло Иван. – Кофе хочешь?

– Ты читаешь мои мысли! – говорю я. – И главное – покрепче.

– Сейчас закажем, – кивает он. – Девушка!

Девчонка напротив нас теперь разглядывает Ивана. Тот, разумеется, выглядит полнейшим франтом, несмотря на то что за одни сутки попал в три переделки: стрелки на брюках идеальны, ботинки вычищены (где это он, кстати, успел почистить ботинки?), крохотные запонки на рубашке в виде игральных костей отливают серебром. Хоть сейчас на интервью или вручение каких-нибудь музыкальных наград.

В глазах малышки напротив меня явно читается интерес. Ох, с какого раннего возраста современные девушки начинают клеить мужчин! Пока Иван объясняет подошедшей официантке, что мы будем пить и есть, девчонка буквально не сводит с него глаз. Потом снова смотрит на меня – и я, не сдержавшись, показываю ей язык.

Та испуганно моргает и снова принимается что-то строчить в своем блокноте. Видимо, составляет план на будущее: бентли, вилла в Ницце, жених из первой сотни «Форбс»…

– Сейчас будет кофе, и я там кое-что перекусить попросил принести, – сообщает Иван. – Это тебе, кстати, – и он вручает мне один из двух принесенных полиэтиленовых пакетов.

– Что это?

– Купил нам с тобой по мелочи. Зубная паста, щетки, салфетки, жвачка, еще что-то. Мы же без вещей! Да, и, кстати, мне нужна куртка! Представляю, какая в Питере холодина! Где, скажи мне, я достану верхнюю одежду? Просил же – давай заедем ко мне переодеться!

– У меня в сумке есть шарф, могу одолжить.

– Спасибо! Мне только женских шарфов не хватало для полноты картины.

В Питер мы летим не на равных условиях – потому что у меня теперь есть куртка. С Пашиного плеча. Узнав, что мы едем в аэропорт напрямую, он твердо решил одарить меня своим кожаным бомбером. Хорошая вещь, кстати, наверное, дорогая. Висит, правда, на мне мешком, но мне пофиг. Имидж – ничто, если на улице плюс десять.

– Давай сначала долетим, а про шмотки будем думать позже, – предлагаю я. – Возьмем в аэропорту такси, и сразу в магазин, отовариваться. Прилетаем в восемь ноль пять, багаж нам получать не нужно, так что в девять ноль пять мы уже завтракаем где-нибудь на Невском. Потом навещаем Гостиный двор и заселяемся в отель. В какой, кстати, ты решил?

– Нет… Не решил. В такси подумаю.

У девочки напротив нас – ушки на макушке. «Подслушивать нехорошо!» – мысленно говорю я ей. Интересно, где ее родители?

Иван тем временем достает из своего пакета мужской журнал и, закинув ногу на ногу, с видом скучающего буржуа принимается изучать голых девиц на развороте. Несмотря на ранний час, он бодр, активен, и вообще выглядит, как свежесорванный огурец. А вот я чувствую себя так, будто меня, привязав к снегоуборочной машине, протащили по всему летному полю.

– Знаешь, с тех пор как мы с тобой тесно общаемся, я совершенно забыла про распорядок дня. Я сплю когда придется, ем, когда все спят, и круглосуточно рискую жизнью. Просто секретный агент какой-то!

– Наслаждайся! – хохочет Иван. – Или ты хотела сидеть с девяти до шести в унылой конторе и строчить подписи к фото со светских раутов?

Не хотела.

Приносят кофе и сэндвичи. Долив в чашку сливок, я залпом выпиваю свою порцию. Надеюсь, меня это взбодрит. Сэндвич с курицей, глядящий на меня с тарелки с достоинством не меньшим, чем у наследного принца, почему то не вызывает во мне аппетита.

На экране телевизора, стоящего в углу зала на блестящей хромированной подставке, без звука транслируются какие-то новости. Бодрая шатенка в сером пиджаке рассказывает о том, что случилось в мире, пока я дремала в кресле. Какое-то время я пытаюсь угадывать по губам, что именно она говорит, потом эта затея мне надоедает. После краткой заставки новости сменяет реклама какого-то благотворительного общества, которая вот уже второй месяц подряд на всех телеканалах настойчиво просит телезрителей сдать кровь. Не иначе, тайная организация вампиров активизировалась и проплатила эту псевдосоциальную кампанию.

– А ты ему понравилась, – неожиданно произносит Иван, отпивая кофе.

– Кому?

– Паше. Кому же еще!

– С чего ты взял?

– С того, что все то время, пока мы общались, он так к тебе подкатывал яй… прости… оказывал тебе многочисленные знаки внимания!

Знаки внимания? Нет, за куртку ему, конечно, спасибо, это весьма любезно с его стороны. А в числе прочего – ну сунул он мне свою визитку, после того как мы приехали в аэропорт, но, думается мне, это было элементарное проявление человеческой вежливости. Во-первых, я должна буду вернуть ему его одежду. А во-вторых, он же дантист, а все дантисты любого встречного мечтают обаять и затащить в свой кабинет. Посверлить что-нибудь…

– Ерунда. Тебе показалось, – отмахиваюсь я.

– Мне не показалось! – откладывает в сторону журнал Иван. – Ты что, обалдела? Чувак тебе всю дорогу глазки строил, хохмил, музыку свою любимую ставил, а тебе показалось. Он на тебя так смотрел…

– Ты думаешь?

– Я не думаю. Я видел своими глазами. И куртец вон тебе подогнал.

– Понравилась? Могу задарить! – предлагаю я.

– Не разбрасывайся чужими вещами!

Иван жует сэндвич, глядя на самолеты.

– Не волнуйся, я не ревную, – говорит он после паузы.

– А я уж надеялась! – усмехаюсь я.

– Нет, серьезно! Думаю, у тебя хватит ума не потерять его визитку.

– Я… не помню, куда ее положила.

– В сумку. Во внешний карман. Я внимателен к деталям. Потеряешь визитку – уволю!

– Ты сводник!

– Отнюдь! Просто тебе наконец надо перестать строить из себя синий чулок и расслабиться… За то время, пока я тебя знаю, у тебя же не было ни одного свидания! Или ты это… ну, по другой теме?

– Так, все, разговор окончен! – говорю я.

Девчушка напротив, уже не стесняясь, разглядывает нас. Еще мгновение, и она, кажется, вступит в диалог.

– Слушай, – говорю я совсем тихо. – Это ты… Ну там, в моем сне.

– В каком сне? – поворачивается ко мне Иван.

– Ну помнишь, я рассказывала, что иногда мне снится какой-то парень. На Гоа или еще где…

– Ну?

– Это ты.

– Почему я? – допивает свой кофе Иван.

– Откуда я знаю? Ты, и все. Я это только что поняла. Пока ты ходил за покупками, я заснула. И снова увидела этот сон. В самом конце человек у моря обернулся, и я поняла, что это ты. Только с бородой и с длинными волосами.

Иван задумчиво взъерошивает волосы, словно определяя их длину.

– С бородой? Типа, Робинзон Крузо? А что-то еще происходит в твоем сне? Ну, несчастные случаи, наводнения, ураганы, убийства?

– Нет. Мне до твоих кошмаров наяву далеко. В моем сне есть только ты и я. Ну еще пальмы, песок и все такое.

Иван снова молчит.

– В твоем сне… мне там было хорошо?

– Да… То есть… Наверное. Ты выглядел умиротворенным.

– Ха! Это же здорово! Это добрый знак! – весело заявляет Иван.

– Надеюсь…

Несколько мужчин в одинаковых темных плащах с меховыми воротниками проходят мимо нас и усаживаются за столик у самого окна. Дождь почти закончился. Ночь черна и холодна – далеко, там, где граница летного поля переходит в лесопосадку, ветер нещадно треплет почти облетевшие верхушки деревьев. Погода окончательно испортилась буквально за несколько часов…

– Знаешь, я пойду пройдусь, – говорю я. – Ноги разомну.

– Угу. Не заблудись! – напутствует меня Иван, снова принимаясь за журнал. – Да, кстати, ты это есть будешь? – тычет он в мой нетронутый сэндвич.

– Нет. Вэлкам!

За моей спиной захлопываются двери индивидуального рая для избранных, и я оказываюсь в основном здании.

Любой аэропорт, как казино, не имеет времени. Здесь вечно бодрый персонал, вечно горячий кофе, вечно свежие булочки и вечное чемоданное настроение. Отсюда навсегда улетают в лучшую жизнь герои голливудских фильмов, здесь встречаются закоренелые романтики в книгах о настоящей любви (для дам и прочих чувствительных натур), и небо здесь куда ближе, чем на остальной поверхности планеты. Территория любого аэропорта – это совершенно отдельное от прочего мира пространство, где протекает совершенно иная жизнь. Вечная зависть человечества к птицам материализуется здесь в виде алюминия, стали и реактивных двигателей. И пусть крылья – всего одни на пару сотен человек, усевшихся внутри хлипкого продолговатого цилиндра, и пусть самолеты регулярно валятся с неба или горят прямо в воздухе, большая часть путешественников отказывается от перелетов в пользу наземного транспорта лишь потому, что по земле передвигаться дешевле.

Оглядевшись по сторонам, думаю, куда бы мне податься. Слева на меня надвигается аппарат для мытья полов под управлением улыбчивой тетки лет шестидесяти. Справа, украшенный яркой вывеской, крохотный филиал какого-то банка предлагает совершить перевод денег. Рядом прилепились авиакассы. Скука! Плевать на VIP-сектор – пойду вниз, к простым смертным. Там хоть поглазеть есть на что.

Первый этаж встречает меня стойким запахом еды и негромким гулом множества голосов. Здесь аншлаг! Все сидячие места в холле, а также места за столиками в кафе заняты. Бессонница запивается литрами кофе, предполетная скука зажевывается свежими газетами. К стойкам регистрации тянутся сразу несколько очередей. Если в стране и есть кризис, то авиаперевозок он, кажется, не коснулся. Публика вокруг более рафинированная, чем на вокзалах: больше хорошей обуви, больше скучающих взглядов, через одну – дорожные сумки от Луи Виттон. Треть «Луи Виттонов» даже, кажется, настоящие.

Вокзалы вечно утомляют вас грязью, гарью, суматохой, дешевой шаурмой подозрительного происхождения и пустыми бутылками по углам. Одна только площадь трех вокзалов, со своими бомжами, бродячими собаками, попрошайками (которые, кажется, в доле с полицией) и вечным межсезоньем достойна отдельного трехтомника. Стоит взяться за ручку любой двери, и вот уже ваша ладонь – рассадник разнообразных бактерий и палочек. Стоит отвлечься, и вот уже содержимое ваших карманов становится чьей-то собственностью. В аэропортах все иначе – грязь и слякоть мегаполиса остаются за идеально надраенными стеклянными дверями терминалов. Интерьеры нарядны, полы натерты, пассажиры, помимо багажа, обременены также солидным социальным статусом, и даже столпотворение у ленты с багажом выглядит стильно. Ну и вообще, тот факт, что вы смогли оплатить авиабилет, а также чай с булочкой в местном буфете, значительно поднимает вас в собственных глазах.

Прогулявшись туда-сюда по залу, останавливаюсь возле табло. В течение ближайшего времени ожидаются рейсы из Перми, Челябинска, чуть позже – из Сургута и Екатеринбурга. Пока я бесцельно глазею на информацию о прилете-вылете, с диспетчеров наверняка сходит семь потов. А чего это мы, собственно, собрались в Санкт-Петербург? Надо было выбирать смелее, к примеру, Париж! Если я и мечтала улететь куда-нибудь спонтанно, то, наверное, в Париж. Да, я знаю, это дурацкий киношный штамп – улетать в Париж. Но, согласитесь, Париж куда романтичнее, чем Питер, Хургада, Рим, Амстердам и даже Нью-Йорк. Открыв воображаемую записную книжечку, я делаю в ней пометку – после того как вся эта история с Иваном закончится, я обязательно слетаю в Париж. Точно так же – без вещей, без особых целей и без обратного билета. В одиночестве. Теперь я могу себе этой позволить.

Закрыв воображаемую записную книжку, я кладу ее на воображаемую полку и понимаю, что действие очередной чашки кофе закончилось. В теле начинается неприятная ломота – явный признак недосыпа. Перспективы на сон в ближайшее время у меня безрадостные – в самолетах я не сплю, а кровать и подушка еще не скоро составят мне компанию. Обычно я категорически против энергетиков. Но сейчас от пары банок не отказалась бы…

Кофейный автомат игриво подмигивает мне из своего угла. Иду, родной, иду. Пошарив по карманам, скармливаю блестящему монстру всю мелочь и уже через двадцать секунд получаю обжигающую бурду с названием «двойной эспрессо с молоком». Делаю глоток – недурно! Должна заметить, что кофе из аппарата внизу, за тридцать рублей, ничуть не хуже того, что подают наверху, в VIP-зале, за триста. Разумеется, разница в цене – плата за статус. С другой стороны, вам не кажется, что все это – обычное надувательство? Кажется, сама приставка VIP в нашей стране обозначает не столько разницу в качестве, сколько разницу в цене…

Проглотив кофе почти залпом, захожу в павильон, торгующий прессой, минералкой и шоколадом. Надо тоже запастись парочкой журналов, чтобы убить время до вылета. Та деловая пресса, что предлагается в нашем зале ожидания, мне, кажется, не по зубам.

С обложек глянцевых изданий на меня смотрят идеальные женщины. У них нет возраста, веснушек, прыщей, кариеса, целлюлита, и у всех – очень, очень хорошее настроение. Какой селекционер вывел породу этих сказочно красивых животных? Фотошоп, конечно, наше все, но глянцевые журналы в наши дни больше походят на научно-фантастические.

К черту глянец! Куплю какую-нибудь книгу, Виана или Воннегута, и все дела. Протиснувшись в узкое пространство между стеллажами с периодикой, подхожу к цветным корешкам художественной литературы, и тут где-то внутри меня рождается холодок.

Кажется, в поле моего зрения попало слово «смерть».

Неприятно екает сердце. Я еще раз, осторожно, оглядываюсь и перечитываю заголовок. «Смерть в воздухе». Какие идиоты разрешают печатать статьи с подобными названиями, да еще и на первых полосах газет? Разумеется, это газета «Жизнь». Кто же еще у нас отличается таким редким человеколюбием?

Рука сама по себе тянется к газете. Стоп! Тихо! Никаких газет! Никаких дурных предзнаменований!

Нет никаких знаков в газетных заголовках, в словах дикторов из выпусков новостей или в обрывках фраз, подслушанных в общественном транспорте. Я просто вижу то, что хочу видеть. То есть то, что не хочу, но что относится к происходящему со мной в настоящий момент времени. И разве вообще может взрослый здравомыслящий человек верить в то, что знаки судьбы напечатаны на дешевой газетной бумаге бульварных изданий?

Желание почитать улетучилось. Отойдя от стеллажа с газетами, я подхожу к кассе, взяв по пути с попавшейся под руку полки со сладостями шоколадный батончик. Приветливая продавщица улыбается мне, я автоматически улыбаюсь ей в ответ. Выйдя из магазинчика, я оглядываю многолюдный зал, стараясь вернуть себе былое хорошее настроение. Но неприятный холодок где-то внутри не проходит. Он растет, ширится и превращает мои внутренности в замороженный суповой набор.

Развернувшись, я бросаюсь обратно к лестнице, ведущей в наш сектор. Взлетев на второй этаж, пытаюсь выровнять дыхание. Ерунда, сердце стучит так быстро потому, что я поднималась бегом. Кровь прилила к лицу. Это все от недостатка физических тренировок – один пролет, и я уже задыхаюсь. Спокойно, спокойно. Что за паника?

Едва не проскочив мимо дверей VIP-зала, я вхожу внутрь, делаю глубокий вдох, снимаю куртку и, стараясь выглядеть безразлично-расслабленной, иду к нашему столику.

Пока меня не было, к нашей розовой малышке присоединилась красотка постарше – видимо, мамочка. Обтягивающий джемпер с откровенным вырезом на груди. Приятная меховая курточка, небрежно брошенная на спинку кресла. Точеные коленки, обхваченные блестящими леггинсами. И – да, вы догадались! – ее белые локоны поддерживают розовые заколки. Возможно, она не родила дочку, а просто клонировала саму себя…

Блондинка оживленно о чем-то беседует с Иваном, изредка весело хохоча и кокетливо поводя плечами. Интересно, Сереброва не утомляет круглосуточное женское внимание?

– А я уж решил, ты передумала и сбежала, – говорит он при виде меня.

Обе блондинки поджимают губы, пытаясь понять, кем именно приходится известному артисту девица в грязных кедах и мужской куртке.

– Ты почти прав, – говорю я, усаживаясь рядом.

– Так как насчет автографа? – снова переключает внимание Ивана на себя блондинка.

– А! Точно! Где расписаться?

Девчонка как по команде протягивает Ивану свой розовый блокнот и ручку. Хитрый стратегический ход – она, видимо, с самого начала достала блокнот с далеко идущими планами.

– Как тебя зовут? – интересуется Иван.

– Света… – тихонько произносит блондинка помладше.

– Напишите – для Светы и Аллы, – улыбнувшись, говорит блондинка постарше.

– Хорошо!

Иван, как всегда с удовольствием, принимается размашисто писать.

– Ты точно хочешь лететь? – тихонько спрашиваю я, наклонившись к его уху.

Тот, не поворачиваясь, кивает.

– Ага. Мы же решили!

Он выводит на листке последнюю завитушку. Блондинки, получив обратно блокнот, бурно выражают свою радость. Почему к нам вечно кто-то липнет?

– Слушай… Это… давай что-нибудь выпьем?

31

Кажется, скоро аэропортам запретят продавать пассажирам алкоголь. Скоро – но не сейчас. Сейчас мы еще проскакиваем – в буквальном смысле слова. Я висну на перилах трапа, а Иван прыгает вверх на одной ноге. Остальные пассажиры бизнес-класса уже поднялись на борт, и работница «Шереметьева», улыбчивая пышка в темно-синем плаще, увешанная бейджами, наблюдает за нашими экзерсисами, сжимая рацию.

Интересно, нас выведут из салона или нет?

– Холодно, бля! – орет мне сверху Иван. – Ну, ты что там застряла?

– Иду! – отвечаю я. То есть не иду, а ползу. Медленно передвигая ноги с одной ступени на другую.

Запомните: если после четырех порций виски вам кажется, что вы трезвы как стекло – вы уже в стельку пьяны. Если же, после того как вы решите, что трезвы, виски будет запит мартини, до добра это не доведет. С другой стороны, если вы хотите отвлечься от дурных мыслей, поверх мартини советую залить какой-нибудь недорогой дряни – да хоть водки с колой. Вот увидите – тревогу как рукой снимет.

– Иду, – повторяю я, видимо, уже самой себе. Собрав остатки воли в кулак, бодро преодолеваю пространство, отделяющее меня от верхней ступени трапа, и вваливаюсь в салон. Стыковка проходит нормально.

– Здравствуйте! – приветствует меня ослепительной улыбкой стюардесса. Не стюардесса, а куколка – стройная, затянутая в форму, с волосами, уложенными в шикарную вечернюю прическу. На работу, как на праздник! Мне становится неловко за себя – как посмела я ступить нетрезвою ногою в этот идеальный открыточный мир? – Ваш посадочный талон, пожалуйста!

Сдается мне, посадочный талон я уронила в туалете, в аэропорту…

– Она со мной! – высовывается Иван из-за занавески. – Место 4А.

– Проходите, – не подав виду, что замечает мое алкогольное опьянение, так же приветливо говорит стюардесса. Я снисходительно киваю ей и иду в салон.

В большом пространстве бизнес-класса практически никого нет. Только четверо мужчин в плащах с меховыми воротниками (мне кажется, или они и правда на одно лицо?) и, разумеется, блондинка со своей дочерью. При виде Ивана они приветливо машут ему рукой. Может, предложить им возглавить его фан-клуб?

В самом конце салона примостился какой-то небритый тип с торчащими в разные стороны редкими волосами. Как и положено самому дисциплинированному пассажиру рейса, он уже пристегнул ремни и уснул.

– Люблю сидеть у прохода, так что пролезай к окну, – сообщает Иван.

Круто! Я люблю сидеть возле окна.

– Как мы ол.. олтично… отлично дополняем друг друга, – удивляюсь я вслух, садясь в огромное кресло. Ну ни фига себе, как они тут жируют, в бизнес-классах то!

Буквально через мгновенье после того, как мы усаживаемся, в проеме появляется наша фея – та, что с прической. Сколько лака она потратила на то, чтобы локоны лежали, не шелохнувшись? Одарив нас улыбкой, стюардесса застывает с выжидающим выражением лица.

– Дамы и господа, – раздается грудной женский голос в динамиках. С таким тембром самая тема – оказывать услуги сексуального характера по телефону. – Мы рады приветствовать вас на борту самолета компании «Аэрофлот».

– Ик! – неожиданно громко выдает Иван.

– Просим вас прослушать информацию…

– Ик! – дергается в своем кресле Иван.

Отлично! Теперь нас точно выведут.

Стюардесса между тем, словно фокусник, достает из-за занавески парочку ремней безопасности.

– Для того, чтобы застегнуть ремни безопасности…

– Ик! – не может справиться с икотой Иван.

Стюардесса, которая в этот момент демонстрирует, как именно закрываются замки на ремнях безопасности, косится в нашу сторону. Но улыбка ее все так же широка. Может, она ее, как и волосы, закрепила лаком?

– Для того, чтобы расстегнуть ремни безопасности…

Да взлетайте уже скорее! Можно подумать, кто-то слушает всю эту спасательную хрень… Может, лучше стоит коллективно помолиться перед взлетом?

Стюардесса убирает ремни и достает кислородную маску.

– Кислородные маски находятся над вашими сиденьями…

– Где? – Иван наклоняется и принимается шарить под собственным креслом рукой. – Ик! – доносится снизу.

Стюардесса, как героиня немого кино, прикладывает к лицу маску. Между прочим, она очень артистична, действует в лучших традициях системы Станиславского.

– Хватит паясничать! Пристегни ремень! – говорю я. Интересно, а где мой?

Обшарив все кресло, я понимаю, что сижу на нем. Кое-как вытащив ремень из-под собственной задницы, пытаюсь защелкнуть замок. Господи, как все сложно!

– Дай сюда! – Иван принимается застегивать на мне ремень.

За нашей возней наблюдает весь бизнес-класс. Впервые в стоимость авиабилета включена клоунада.

Наконец застежка щелкает, стюардесса убирает кислородную маску, невидимый пилот поворачивает ключ в замке зажигания (если у самолетов вообще бывают замки зажигания), и огромная туша авиалайнера оживает.

И вместе с ним оживает моя тревога. Ужас, притопленный алкоголем, всплывает наружу. Паника ледяным ежом встает в горле.

Невидимая тетка с эротичным голосом просит привести спинки кресел в вертикальное положение и отключить средства мобильной связи. Ледяной рукой я достаю из кармана куртки телефон, влезаю в функцию смс-сообщений и трясущимися пальцами набираю: «Я тебя люблю!». Потом ищу в телефонной книге номер мамы и отправляю ей готовое послание.

Самолет вздрагивает и начинает медленно сдавать назад. Огни в моем иллюминаторе плывут в ночи. Отчет о доставке все не приходит и не приходит. Черт, я не могу отключить телефон, пока не удостоверюсь, что сообщение нашло адресата! Наконец телефон хрюкает, и я, выдохнув, выключаю его. Потом нахожу руку Ивана и вцепляюсь в нее.

Он поворачивается ко мне. В его глазах – абсолютная отрешенность и какой-то потусторонний покой. Только зрачки расширены. Наверное, с такими лицами камикадзе отправляются в последний путь.

– Представь, что мы на американских горках! – говорит он.

– Угу! – киваю я.

Мне срочно нужно выпить! Желательно – что-нибудь покрепче. Уж лучше я буду думать только о том, как бы не блевануть себе под ноги, чем о том, что это, возможно, последний полет в моей жизни.

«Смерть в воздухе». Надпись стоит перед глазами. Это знак! Чем я вообще думала, садясь в этот гребанный самолет? Мамочка, мамочка, вытащи меня отсюда, пожалуйста! Я буду хорошо себя вести. Я уволюсь из «Слухов», насовсем. Пойду работать волонтером в хоспис. Буду подавать всем нищим в метро. Перестану пить так много кофе и ругаться матом. Подарю Машке свою сумку, которая ей так нравится.

– Тихо! – шепчет Иван, чувствуя, как я дергаюсь. – Все будет хорошо!

Господи, как же мне плохо!

– Слушай, нам, кажется, положена бесплатная выпивка? – спрашиваю я вполголоса.

– Ага.

– Мне надо выпить.

– Еще? – удивляется Иван.

– Еще, еще!

Самолет тем временем едет куда-то в ночи. Здание аэропорта из моего иллюминатора исчезло, зато теперь видны расставленные вдоль взлетной полосы фонари. Чуть дальше, у края поля – несколько самолетов с зачехленными турбинами, еще дальше – бетонный забор.

Надо взять себя в руки. Надо настроиться на хорошее. «Я привлекаю к себе позитивную энергию». «Меня ждет большое будущее».

– Девушка, можно вас! – зовет Иван стюардессу.

Та подходит к нам – на ее бейдже золотыми буквами выведено «Оля».

– Да?

– Оля, а можно нам виски? – просит Иван.

– Боюсь, что это невозможно, – разводит та руками.

– Почему?

– Мы подаем напитки только после взлета.

– Мы обалдеем до взлета. Можно сейчас? Очень надо!

– Не положено по инструкции.

На лице стюардессы – искреннее сочувствие. Можно подумать, ей действительно есть до нас какое-то дело!

– Послушайте, моя спутница боится летать, – переходит на интимный шепот Иван. – Ей нужно выпить, иначе с ней случится истерика.

Оля смотрит на меня – я делаю несчастное лицо.

– Не… не могу. Извините. Сразу после набора высоты – пожалуйста.

– После набора? Да он же, пока высоту наберет, до Питера долетит! – возмущается Иван.

– Таковы инструкции, – с сожалением качает головой Оля. – Хотите конфетку?

Пошла ты в жопу со своей конфеткой!

– Ладно, я потерплю, – говорю я.

Помедлив, Оля уходит за занавеску, я отворачиваюсь к окну.

– Точно потерпишь? – спрашивает Иван. – Я могу сейчас бучу тут поднять, нам нальют. Это же бизнес-класс! Мы отвалили за билеты кучу бабла!

– Да к черту! У меня просто приступ паники. Все хорошо! – говорю я, глядя в иллюминатор.

– У меня тоже. В смысле, приступ, – сообщает Иван. – Но мы же смелые, правда?

– А то!

Мы сидим, вцепившись друг в друга и в подлокотники. Закончив выписывать на бетоне замысловатые пируэты, самолет замирает. Свет в салоне гаснет почти полностью. Сейчас наземные службы разрешат нам взлет, и все. «Опустела без тебя земля…»

Секунды тянутся медленно, слишком медленно. Я, пытаясь выровнять дыхание, считаю про себя: «Раз-два, три-четыре». «Раз-два, вдох, три-четыре, выдох». «Раз-два, вдох, три-четыре, выдох». А ведь до этого дня мне так нравилось летать самолетом!

– Знаешь, если что, мне было приятно с тобой общаться, – говорю я Ивану. – Ну, то есть… ты понял.

– Мне тоже! – отвечает он. – Я очень рад, что мы познакомились.

И мы киваем друг другу – будто секретные агенты, уходящие на опасное задание, из которого им не суждено вернуться.

Наконец, словно собравшись с духом, самолет срывается с места и мчится вперед. Все быстрее и быстрее. Сердце мое сжимает ледяная пятерня, мысли останавливаются. Тело влипает в кресло, фонари за окном несутся с огромной скоростью. Я чувствую, как где-то внизу крутятся взбесившиеся шасси, задевая малейшие неровности полосы. И вдруг, поднатужившись, наша птичка делает усилие и отрывается от бетона.

Вдох. Я закрываю глаза. Самолет рвется вверх, каждой клеточкой тела я ощущаю его напряжение. Нервы визжат где-то на пороге ультразвука. Пустота внизу разевает свою черную пасть. Двигатели рвут воздух в клочья, увлекая нас все дальше от земли. Корпус едва заметно вибрирует. Я сейчас сойду с ума-а-а!

Но вот тело мое становится легче, возвращается к своему обычному весу, а самолет, соскучившись по небу, ныряет в его привычную глубину.

Выдох. Ночь принимает нас в свои холодные объятия.

Я поворачиваюсь к Ивану. Губы его трогает легкая улыбка.

Я улыбаюсь в ответ.

Полдела сделано. Осталась самая малость – удачно долететь и благополучно приземлиться.

32

Я тону в вибрирующей темноте. Она укачивает меня, гудит где-то в районе затылка, мягко обволакивает, баюкает. Я пытаюсь устроиться в ее уютной глубине получше и стукаюсь виском о край иллюминатора. Куртка выскользнула из-под головы и сползла на разложенный перед моим креслом столик.

Кажется, второй раз за ночь я безрезультатно пытаюсь уснуть сидя.

– Что тебе снилось? – шепчет мне в ухо Иван.

– А? – переспрашиваю я. Голос хриплый, во рту – привкус виски. То есть мне все-таки налили в этом благословенном заведении. – Мы уже приземлились?

– Разбежалась, – говорит Иван. – А говорила, что в самолетах не спишь.

– Я и не сплю. Меня просто, видимо, от алкоголя вырубило. Есть жвачка?

Иван ставит на столик перед собой пластиковый стаканчик и начинает шарить по карманам. Получается это у него с трудом.

– Ремень безопасности расстегни, – подсказываю я.

– Блин, то застегни ремень, то расстегни… – ворчит он. – На!

В его руке – огрызок упаковки от жевательной резинки, из которой я выковыриваю последнюю подушечку.

– Спасибо!

Мята ударят в нос. Голова у меня тяжелая, спина и ягодицы затекли. Летим всего ничего, а у меня ощущение, что мы где-то посередине трансатлантического пути на другой конец земли. Почему бы «Аэрофлоту» не придумать новую услугу? «Полеты под полным наркозом»? Один укольчик, потом твое тело загружают в салон (я согласна даже на багажное отделение, лишь бы там отапливали!), и мгновение спустя ты уже осматриваешься в аэропорту по месту назначения. Тела прибывших можно сгружать прямо на ленту для багажа. Единственное, на что потратится авиакомпания – на бригаду толковых анестезиологов.

Черт! Меня, кажется, мутит. Мерзкое ощущение. Давно я так не надиралась! Если резко повернуть голову влево или вправо, картинка опаздывает примерно на полсекунды… Интересно, все уже поняли, что мы в стельку пьяны?

Стараясь не делать резких движений, оборачиваюсь и обозреваю салон. Все заняты своими делами – чувак с волосами торчком по-прежнему спит, мужики в плащах доедают завтрак, две разновозрастные блондинки, прислонившись друг к другу, дремлют. Я поднимаю заботливо опущенную Иваном шторку на своем иллюминаторе – за стеклом в невообразимой ледяной высоте сквозь кромку облаков продирается рассвет.

На Ивана снова нападает икота.

– Ик! Бля… – качает он головой. – Ик! Вот засада!

– Задержи дыхание, – советую я. – Должно помочь.

Кивнув, Иван набирает в легкие воздуха и застывает с выпученными глазами, словно иглобрюх в момент опасности. Лицо его постепенно багровеет, багровеет и окончательно приобретает вид вареной свеклы. Я, глядя на него, какое-то время честно держусь, потом, не выдержав, прыскаю, и тут мы с ним оба начинаем ржать во весь голос.

– Глупая… ха-ха… затея! – говорит Иван. – Ик!

Я снова сгибаюсь от хохота. Кажется, мужики в соседних креслах бросают неодобрительные взгляды в нашу сторону.

– Знаешь, я так не напивалась со студенческих времен, – говорю я, переведя дух. – Ты дурно на меня влияешь!

– Слышь, до встречи с тобой я вообще два года не пил! – говорит Иван. – Ик!

Позади слышится дребезжание. Я оборачиваюсь – из салона эконом-класса появляются две стюардессы, везущие столик, забитый пластиковой упаковкой от завтраков. Обе стюардессы косятся в нашу сторону. Видимо, Оля уже растрепала, что на борту знаменитость, и они бросили жребий, кто первой пойдет за автографом.

– Попроси у нее воды, – толкаю я Ивана в бок.

Он ловит запястье проплывающей мимо него девицы (имя на бейдже я разобрать не могу) и просит минералки с газом. Та кивает, забирает у Ивана пустой стаканчик, и обе девушки вместе со столиком пропадают за занавеской. Через минуту перед нами материализуется Оля со стаканчиком, бутылкой воды на подносе и вопросительным выражением лица.

– Что-нибудь еще? – спрашивает она, наливая Ивану воды.

– Э… – смотрит он на льющуюся воду. – А как эта штука называется? Ик!

– Нарзан, – сообщает Оля.

– Нет, не эта! Вот эта! – Серебров жестом показывает на салон вокруг себя.

– Это «Airbus 319», – сообщает стюардесса, отдавая стакан.

На кой черт ему сдалась информация о консервной банке, на которой мы летим?

– А… круто! – Иван делает глоток.

Оля делает шаг в сторону – но не тут-то было!

– Ик! Скажите, а в самолете есть стоп-кран? – любезно интересуется Иван.

Меня вырубает приступ хохота. Чтобы хотя хоть как-то скрыть смех, я громко кашляю, прикрывшись салфеткой. Руки мои такие вялые, расслабленные – мне стоит больших усилий удержать салфетку в руках.

– Не обращайте внимания, у моей спутницы свиной грипп! – заявляет Иван.

Не выпадая из темы, я тут же пару раз хрюкаю – клянусь, совершенно случайно! Стюардесса, вышколенная, как горничная английской королевы, приветливо улыбается. Интересно, сколько идиотов проходят через ее руки в течение года?

– Так что там про стоп-кран? – гнет свою линию Иван.

– Какой стоп-кран? – переспрашивает стюардесса.

– Са-мо-лет-ный! – по слогам объясняет Иван. – Он у вас… ик!.. есть?

– Думаю, нет, – улыбчиво сообщает Оля.

– А почему? – обижается Иван с видом ребенка, которому отказали в покупке новой игрушки.

– Не положено по инструкции, – разводит руками Оля.

То есть если бы инструкцию изменили, они бы навесили стоп-краны?

– А аварийные выходы… ик!.. у вас есть? – продолжает свой допрос Серебров. Кажется, вода ему тоже не помогает.

Оля едва заметно вздыхает, но продолжает стоять возле наших кресел.

– Да, у нас четыре аварийных выхода… – начинает она бубнить заученную фразу. Но Иван ее перебивает.

– А что будет, если открыть аварийный выход во время полета?

– Э… нельзя открывать аварийные выходы во время полета. Не положено.

Оля ведет себя на редкость спокойно. Думаю, при такой нервной работе стюардессам выписывают транквилизаторы за счет авиакомпании.

– Почему?

– Произойдет разгерметизация салона.

– Ясно, – кивает Иван с серьезным видом – словно его и правда заботит проблема разгерметизации салона.

Оля медлит буквально мгновение – чтобы удостовериться, что нетрезвый пассажир бизнес-класса удовлетворил свое любопытство. Тут Иван пускает в ход главный козырь.

– Девушка, а какой срок полагается за захват самолета? – спрашивает он, снова икнув.

«Что?» – спрашивает мой внутренний голос.

– Что? – уточняет, наклонившись, Оля.

– Я говорю, что будет, если мы захватим самолет? – чуть громче интересуется Иван.

Кажется, мужчины на соседних креслах перестали жевать и прислушались к нашему разговору.

– Э… – Ольгино лицо омрачает тень. – Вы с какой целью интересуетесь?

– Ну так… с познавательной. Просто я подумал, а почему бы мне не захватить самолет?

Я снова начинаю хохотать. Господи, что он несет?

– Мы не хотим в Питер! – продолжает Иван уже громче. – Что мы там забыли? Там же холод собачий! Мы передумали! Разворачивай в Никарагуа!

Он пытается встать с кресла, но ему не дает совершить этот маневр откинутый столик. Однако Иван не сдается, он пытается преодолеть неожиданное препятствие и хватается за Олю, чтобы все-таки как-то покинуть кресло. Оля от неожиданности выпускает поднос, на пол падает полупустая бутылка воды, которая тут же с шипением разливается.

– Пассажир, сядьте! – в отчаянии восклицает стюардесса, пытаясь обуздать Сереброва.

Тот взмахивает рукой и разливает на нее их стаканчика остаток своей газировки.

– Девушка, нам очень надо в Никарагуа! – говорит он с умоляющей интонацией в голосе. – У меня там бабушка! Она очень скучает!

Тут над нами зажигается световое табло, призывающее пристегнуть ремни, и томный голос в динамиках сообщает, что наш самолет приступил к посадке.

– Пассажир, займите свое место! Самолет идет на посадку! – увещевает Оля вполголоса. Она пытается оторвать от себя руки Ивана, но тот вцепился в нее мертвой хваткой.

– На какую посадку? – удивляется он, оглянувшись на меня.

Краем сознания я понимаю, что надо как-то успокоить Ивана, чтобы он не бузил, но к креслу меня придавила невозможная, стотонная усталость. А глядя, как эти двое исполняют какой-то диковинный танец с участием кресла, я не могу удержаться от хохота. Скрючившись в кресле, я уже даже не смеюсь – похрюкиваю. Да остановите же их кто-нибудь, у меня сейчас будет разрыв сердца! Или селезенки.

Привлеченные шумом, из-за занавески появляются еще две бортпроводницы. Не переставая улыбаться, они синхронно подскакивают к Ивану и Ольге, и образовавшаяся компания уже вчетвером начинает препираться и переминаться. Все пассажиры нашего отсека наблюдают за происходящим. Проснувшаяся блондинка (та, что постарше), еще пару часов назад флиртовавшая с Иваном на полную катушку, брезгливо кривит силиконовые губы.

– Девушки, вам помочь? – спрашивает один из безымянных мужиков. В его голосе слышится едва заметный вызов и нескрываемая тоска по близким контактам с лицом предполагаемого противника. Так, кажется, мы сейчас встрянем в драку.

– Нет, все в порядке! – пищит Оля.

Слушайте, это уже совсем не смешно. И скучно. И бесполезно – будет драка или нет, ни в какое Никарагуа они нас все равно не повезут.

– Иван, да перестань ты! – говорю я. – Не смешно!

Скорее бы уже приземлиться в этом дурацком Питере.

И тут самолет сотрясает мощный толчок. Иван падает обратно в кресло, Оля, покачнувшись, вцепляется мертвой хваткой в подлокотник. Мой желудок совершает кульбит и подкатывает к самому горлу.

Блин, это что, типа, турбулентность?

Сразу же следует еще один толчок, после которого самолет начинает бить, как в лихорадке. Секундой позже справа, где-то за стеклом, прямо в воздухе вспыхивает ярко-красный фейерверк. Рассвет окрашивается в кроваво-оранжевые тона.

Приехали. То есть прилетели!

Инстинктивно поворачиваюсь, смотрю в иллюминатор – в районе крыла самолета явно происходит что-то, что не положено по инструкции.

– У вас там что-то горит, – говорю я Оле, которая застыла столбом посреди салона.

Та, впав в ступор, смотрит на меня, а потом из ее перекошенного рта вылетает крик.

– Мы падаем! – истошно кричит Оля.

И тут начинается паника.

– Твою мать! – орет кто-то из мужчин.

Блондинка с дочерью поднимают оглушительный визг. Вторя им, сзади на нас накатывает волна кричащих голосов.

Все три стюардессы, еще мгновение назад занятые исключительно Иваном, бросаются в сторону кабины. А сам он, бухнувшись в кресло, поворачивается ко мне и удивленно спрашивает:

– Чо за фигня?

33

Мы летим, ковыляя во мгле. Мы ползем на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит, но машина летит На честном слове и на одном крыле.

Хоть убейте, не припомню, кто поет эту песню, но строчки совершенно неожиданно возникают в голове. В тему, правда?

Первые пять минут в самолете стоят ор, визг и причитания. Бледные стюардессы мечутся по салонам, увещевая пассажиров оставаться на своих местах. Командир корабля, сохраняющий спартанское спокойствие, сообщает, что команда предпринимает все возможное для нормальной посадки самолета в аэропорту Пулково-1. После его объявления паника заметно усиливается.

Кроваво-красный апокалипсис в моем иллюминаторе сменяется черным. Расплющив нос о стекло, я вижу, как из двигателя валит темный тягучий дым. Крылья нашего «Титаника» заметно вибрируют в предрассветной мгле.

Я ничего не понимаю. Потому что я неприлично пьяна, и в некоторые моменты кажется, что меня просто окончательно накрыло после алкоголя.

– У тебя нет водички? – спрашиваю я Ивана. Во рту просто пустыня!

– Какой водички? Самолет горит! – кричит он мне. Лицо его двоится, расплывается, идет волнами, как экран телевизора с дурно настроенной антенной.

– Заодно и потушим, – отвечаю я.

– Самолет горит, слышишь? – трясет меня Иван. – Очнись! Мы сейчас сдохнем прямо в воздухе!

– Не кричи! Какой ты громкий! – морщусь я.

Над головой истошно мигают какие-то лампочки. Почему у всех вокруг истерика?

– Сейчас они все исправят, – говорю я Ивану. – И вообще, я же с тобой!

– Да, но тут мы уже в окно не выпрыгнем и в «скорую помощь» не позвоним! – говорит тот, схватившись за голову.

Зачем нам «скорая помощь»? Сейчас появится небесное полчище и дотянет нас до посадочной полосы на своих крыльях. Я тут ради интереса недавно читала статистику авиа-происшествий за год: сесть на одном двигателе опытному пилоту – что два пальца обоссать! Так что я вообще не волнуюсь. Меня просто тошнит, да и все. Черт, есть у кого-нибудь бутылка с водой?

Блондинка, обнявшись с дочерью, видимо, молится. Или медитирует. Глаза ее закрыты, прическа растрепана, лицо бледно, несмотря на толстый слой автозагара. Думаю, она сейчас обещает кому-то наверху уйти в монастырь, если все закончится благополучно.

Интересно, небесная канцелярия принимает авральные молитвы закоренелых грешников?

Мужики позади блондинки, тоже бледные, как загрунтованные холсты, держатся более мужественно. Они вцепились в подлокотники и одновременно пытаются куда-то дозвониться. Один из этой компании, сидящий с краю, изредка выдает витиеватые проклятия.

Пассажир, что до недавнего времени мирно спал сзади, оглядывает все это сумасшествие удивленными глазами и повторяет, обращаясь неизвестно к кому:

– Qu'est arrivé? Qu'est arrivé?

Лягушатник хренов! И чего тебя понесло в Россию-матушку? Экстрима в Европе не хватает?

Иван рядом со мной, вцепившись себе в волосы и слегка покачиваясь туда-сюда, смотрит пустыми глазами в спинку переднего кресла.

Сзади в наш салон врывается мокрый от пота пожилой мужчина.

– Там женщине плохо! Помогите!

Еще через секунду сзади вламываются двое парней, на руках у которых – женщина лет шестидесяти с закатившимися глазами. Они опускают ее расслабленное тело на пол между креслами и растерянно застывают рядом.

– Это, наверное, сердечный приступ! Она не дышит! Сделайте что-нибудь! – обращаясь ко всем сразу, кричит мужчина.

– Я не знаю… У меня не получится! – в ужасе шепчет одна из стюардесс.

Иван, словно очнувшись, встает с кресла и опускается на колени перед бесчувственной женщиной.

– Я умею! – говорит он громко. – Непрямой массаж сердца. А вы ее муж?

– Да! – кивает пожилой мужчина. – Помогите, пожалуйста! – он почти плачет.

– Расстегните на ней блузку… и… вы умеете делать искусственное дыхание?

Мужчина рассеянно кивает и, тоже встав на колени со стороны головы, трясущимися пальцами начинает расстегивать на жене шерстяную кофту. Парни, которые внесли женщину в салон, уходят обратно за занавеску. Наша Оля стоит, приложив ладони к щекам, и смотрит расширенными от ужаса глазами, как Иван засучивает рукава.

– Сейчас все будет хорошо! Где тут этот мечевидный отросток? – бормочет он, разглядывая бледное тело в черном бюстгальтере. Потом кладет поверх грудины ладони, как в сериалах про врачей. – Ну, на счет три! – командует Иван мужу неизвестной женщины. – Поехали!

Сознание мое раздваивается. Окружающую реальность транслируют в прямом эфире, на двух разных экранах. На одном – охваченный паникой, несущийся к земле самолет с дымящимся двигателем, носом взрывающий сугробы ночных облаков. На другом – бездыханное тело в узком проходе между кресел и двое мужчин, пытающихся вернуть его к жизни. С учетом обстоятельств в первом экране их усилия не имеют ни малейшего смысла. Но они продолжают двигаться – один ритмично давит на грудину, считая вслух, другой по его команде периодически вдувает в недвижные легкие воздух, целуя посиневшие губы.

Возможно, они оба продолжают двигаться, просто чтобы не сойти с ума.

Меня нет ни в одной из этих реальностей. Я вишу в пустоте и наблюдаю со стороны странные картинки на больших плазменных экранах.

Прошлое и будущее исчезают. Остается только единственный миг настоящего, которое отныне будет длиться вечно.

Потому что я очень хочу, чтобы время остановилось. Чтобы его больше не было. Чтобы мы никогда не приземлились – но и никогда не упали. Я хочу, чтобы этот кошмарный самолет летел и летел вдаль в ночи. И чтобы двое человек на полу откачали наконец бездыханную женщину.

Вот сейчас она вздохнет, пошевелится, может быть, закашляется и придет в себя.

Вот сейчас.

Или немного позже.

Или сразу после этого.

Потому что я загадала – если она очнется, мы благополучно приземлимся.

Нет никаких картин из прошедшей жизни перед моими глазами. Детские воспоминания не проносятся у меня в памяти. Нет страха, нет паники. Эмоции заморожены, как кубики льда.

Невидимые диспетчеры пьют валидол. Невидимый пилот пытается удержать невидимый штурвал. Где-то внизу заскучавшая невидимая земля ждет нашего возвращения. Дребезжащий самолет плотным одеялом окутывают ватные утренние облака.

И я вдруг понимаю, что очень хочу выпить чашечку кофе. Крепкий двойной эспрессо, очень терпкий и очень горький. К черту сливки и сахар!

Может, хотя бы кофе поможет мне наконец проснуться?

ЧАСТЬ 3

* * *

Волосы здесь отрастают в два счета. И так же быстро выгорают на солнце. Чтобы пряди не лезли в глаза, он собрал их сзади в хвост и перетянул разноцветной лентой. Лента тоже уже выгорела, но кому здесь какое дело! В счастливом краю, где круглый год можно ходить в плавках и сланцах, нет модных тенденций и придирчивых взглядов. Здесь каждый занят исключительно самим собой.

Бороду он тоже отпустил – просто однажды решил не сбривать растительность у себя на лице. В таком виде – в холщовой куртке, накинутой на плечи, с почерневшими от солнца ступнями, с фенечками, нанизанными на запястья, я едва могу узнать его.

Я зову его по имени. Он какое-то время не оборачивается, но я знаю – он услышал мой голос. Он медлит, дразнит меня, смотрит куда-то за горизонт, подкидывает в руке камешек. Потом наконец оборачивается, и я вижу его смеющиеся глаза.

– Привет! – говорит он одними губами.

Как же давно я его не видела!..

33

В переходе, истоптанном грязными подошвами, слышна флейта. За спинами идущих впереди меня людей я не вижу того, кто играет. Потом, после поворота, между людьми впереди открывается просвет, и я наконец могу разглядеть музыканта. Это худющая девчушка лет двенадцати в тяжеленных гриндерсах. В ее распущенные темные волосы вплетены цветные косички. Стеганный заношенный плащ, перчатки-митенки. У ног притулилась замызганная картонная коробка.

Притормозив, я лезу в сумку, достаю из кошелька пятьдесят рублей и кладу в коробку. Не отрывая ото рта флейты, девчонка кивает мне, потом ловко нагибается и, вынув бумажку из коробки, дно которой усеяно мелочью, кладет в карман.

Через пару минут, миновав длинный многолюдный переход с «Маяковской» на «Площадь Восстания», и проехавшись на эскалаторе, я попадаю наверх, во двор Московского вокзала. Вечный питерский ветер немедленно забирается за воротник. Сквозь арку выхожу на площадь и сворачиваю на Лиговский. Низкое небо изредка плюется в меня редкими каплями.

Я все еще в Пашкиной куртке – уж больно она удобная. А в Питере (не то что в столице) всем окружающим наплевать, что на тебе надето. Хоть кеды с дырой. Хоть пальто из «секонда». Хоть куртка с чужого плеча, на два размера больше. Главное, чтобы у тебя всегда были с собой зонт и шарф. Даже летом.

Цель моя – газетный киоск. Киоском, правда, его назвать трудно – на утлом столе, притулившемся у стены, пасьянсом разложены газеты и журналы, прикрытые от дождя огромным куском полиэтилена. Стоящая рядом тетка в дождевике поверх теплой куртки пьет из стаканчика то ли чай, то ли алкоголь. С другой стороны, сунув между столом и стеной толстый зад, спит черная откормленная собака.

Меня интересует свежая желтая пресса. Попросив приподнять полиэтилен, я тыкаю во все красочные обложки подряд. После прочтения таких журналов на руках остается типографская краска… Сгребаю увесистую пачку в купленный заранее пакет, отдаю деньги и, удачно попав на зеленый свет пешеходного перехода, уже через минуту оказываюсь на другой стороне Лиговки. На секунду замешкавшись, решая, где выпить кофе, здесь или на Невском, все-таки по привычке выбираю Невский.

В холодное время года в этом городе на улице не стоит находиться слишком долго, если вы, разумеется не желаете подхватить легочное заболевание. Передвигаться нужно энергично, от одного теплого кафе до другого. А лучше вообще никуда не выходить – сидеть на диване в каком-нибудь уютном заведении и тянуть свой вечный латте.

В кафе возле кинотеатра «Художественный» нет мест. И это днем в будни? Придется, видимо, тащиться до Владимирского проспекта – там, возможно, народу будет поменьше. Черт, надо было сначала выпить кофе, а после уже купить пару тонн газет. Поплотнее завязываю шарф и отправляюсь на прогулку вдоль проспекта.

Навстречу течет публика совершенно не столичного пошиба. Да и вообще не российского. Девушки в странных беретах, в шарфах, вязанных еще их бабушками, и вечных кедах в сочетании с юбками в пол. Помятого вида проамфетаминенные парни в модных клетчатых шляпах, косящие то ли под битников-постмодернистов, то ли под моделей из последней коллекции «Top Man». Доисторическая профессура в роговых очках с потертыми пластиковыми дипломатами. Дамы бальзаковского возраста, при встрече сующие вам распечатанные на принтере мелкие листовки с надписями типа «Отель на Морской улице. Недорого» или «Уютная квартира на час». Что ни личность, то богема – непризнанные поэтессы, невыспавшиеся музыканты, отчисленные студенты…

Питер – это совершенно отдельное, не принадлежащее, кажется, ни географически, ни социально к остальной России место. Приезжая сюда, ты либо навечно влипаешь всем сердцем в его серое небо, продрогшие улицы, вечное межсезонье и вязь садовых оград, либо в ужасе съезжаешь на третий день куда глаза глядят. Я не могу признаться этому городу в вечной любви – уж больно странное это место, что бы про него ни писали классики. Однако знаю я Петербург хорошо – у меня здесь уже несколько лет живет подруга детства. Так что все лавочки во дворах в районе Комендантского проспекта, все злачные заведения в историческом центре, все пересадочные станции в метро и все кофейни на Невском, Владимирском и Литейном я знаю как свои пять пальцев. И, наверное, хорошо, что мы прилетели именно в Питер: жить здесь слишком тяжко и мрачно, а вот пережидать столичную суету или предаваться философским размышлениям в квартире с видом на Финский залив (после третьей рюмки чаю) – очень даже неплохо!

Впрочем, да. Вернувшись на три строки вверх, внесу поправку – хорошо, что мы вообще прилетели…

После самолета чувства мои странно притуплены. Такое ощущение, что между окружающим миром и мной – толстый слой ваты. Вы можете палить рядом со мной из пушки – я ухом не поведу. Под моим окном может приземлиться летающая тарелка – я продолжу невозмутимо пить чай. Даже если в моей квартире прорвет трубы, если на улице на меня нападет грабитель или объявят третью мировую – думаю, мой пульс не ускорится ни на один удар. Не то что мне будет по фигу – просто я столько раз прощалась с жизнью в последнее время, что, скорее всего, кроме обычного любопытства, уже ничего не почувствую.

Да, и, кстати, я решила, что не вернусь в «Слухи» ни за какие двойные и даже тройные оклады. К черту! Напишу заявление – и адьос! И пусть Шило сама пишет книгу – какую хочет. Если уж я выжила, краткие мгновения собственного существования не стоит тратить на то, чтобы пачкать чистые листы «Майкрософт Ворд» дерьмовыми статейками…

Наконец, когда ветер, дующий в спину, почти ставит у меня на голове ирокез, а пальцы, держащие пакет, превращаются в сосульки, я добираюсь до тихой кофейни сразу за поворотом на Владимирский проспект. Высокий стул у окна с видом на «Рэдиссон» свободен, и я с удовольствием заказываю глинтвейн и пару запеченных в сладком тесте яблок.

Рядом никого нет, поэтому я с комфортом раскладываю на весь стол купленные журналы и, предвкушая веселое чтение, погружаюсь в передовицы.

Если судить о жизни в Москве по газетным заголовкам, кажется, что там и вправду наступил конец света. Майя немного ошиблись, и вся заварушка началась не в 2012-м, а уже сейчас. Итак, поехали. «Экспресс-газета» в красках описывает перестрелку в ресторане «Стакатто». Бла-бла, криминальный след, бла-бла, дележ сфер влияния… далее следуют комментарии каких-то милицейских чинов и обширная статистика заказных убийств за последние пару лет. Кстати, и про Ивана упомянули. «Участником перестрелки невольно стал молодой артист И. Серебров с друзьями. По словам самого Ивана (ха, с какой легкостью сочиняются несуществующие интервью, даже Шило в наших «Слухах» брезгует такими приемчиками), его больше напугала не сама перестрелка, а последовавший после нее пожар в помещении ресторана. Цитата: «Если бы не быстрая помощь подоспевших пожарных, мы бы могли сильно пострадать».

Если бы не быстрая помощь Паши с огнетушителем, не сидеть бы мне на Владимирском с газетой в руке… Ладно, едем дальше.

Первую полосу «Комсомольской правды» украшают внушительного размера фотографии обгоревшего самолета на взлетно-посадочной полосе Пулково. Борт залит пеной до самой макушки, кажется, что самолет просто засыпало снегом. Рядом виднеются машины скорой помощи и пожарная бригада. Речь в самом материале, разумеется, идет о катастрофе. Опять интервью со свидетелями (наверняка, тоже сочиненные впопыхах многоуважаемыми корреспондентами), подробный рассказ о том, как умерла от сердечного приступа несчастная пассажирка… И – бинго! – рассказ стюардессы Ольги Нестратовой (простоявшей, между прочим, соляным столпом до самого приземления!) о том, что ей в борьбе за жизнь этой самой пассажирки самоотверженно помогал известный артист Серебров. Н-да, надо признать, тут Иван предстает просто народным героем. Странно, что от его имени никаких признаний в материале нет.

Про несчастливый рейс пишут практически все газеты и журналы-еженедельники. Издания, выходящие раз в месяц, просто не успели поставить материалы в печать. К примеру, в журнале для подростков «Упс!» ничего, только мелкое фото Ивана в толпе прочей публики на пресс-показе какого-то кинофильма. В топку.

«Московский комсомолец» копает глубже. Среди прочего почти на последней странице нахожу заметку на четверть полосы с интригующим названием «Певец стал причиной остановки метро». Бла-бла, несколько дней назад Серебров был замечен в метро, бла-бла, поклонники устроили столпотворение, бла-бла… женщину, упавшую на рельсы, удалось спасти… бла-бла, поезда были остановлены почти на сорок минут… далее отличная строка: «По мнению редакции, это появление артиста в метро было продуманной пиар-акцией, которая закончилась несчастным случаем». Кто это у них там сидит такой умный?

Дальше я натыкаюсь на шикарный материал в журнале «Звездная пыль», специализирующемся исключительно на личных перипетиях медийных персон. От материала за версту несет мистикой и мертвечиной. Редакция выделила аж две полосы, чтобы сообщить, что известного хип-хоп-исполнителя Сереброва преследует злой рок (в названии мне видится каламбур: «Хип-хоп-исполнителя преследует рок… хард-рок»). Далее следует краткая перепечатка событий последних двух месяцев – авария (хозяин «мазды», оказывается, до сих пор в гипсе, какие-то проблемы с позвоночником), «Лужники» (с упоминанием смерти бедного парня-монтировщика), затем пара строк про пожар и перестрелку в «Стакатто» (тут уже упоминается четыре убитых человека и трое раненых), и в финале – сообщение о том, что Иван был среди пассажиров чудом спасшегося борта, севшего в Санкт-Петербурге на одном двигателе. Смерть в последнем эпизоде упоминается всего одна. Финал материала – более чем зловещий: местонахождение певца в настоящий момент неизвестно. Но в общем эффектно – гора трупов и пара фотографий Ивана с каких-то мероприятий.

Ну и, разумеется, апофеоз! Газета «Жизнь»! Ее я приберегла на десерт, после печеных яблок. Заголовок виден за двадцать метров – ну не красота ли? «Известный артист пропал без вести!» Круче, разумеется, было бы сообщить, что его похитили инопланетяне, но и так хорошо. Первую полосу украшает фото Ивана еще тех времен, когда он только делал первые шаги в коллективе «ТриТонны». Да, заголовок стоит того, чтобы купить издание. Что же внутри?

Три полосы! Неслыханная щедрость! Начинается материал с того момента, на котором закончилась статья в «Звездной пыли» – сообщается, что Иван Серебров, молодой музыкант, надежда российского шоубиза (тьфу!), вот уже неделю находится в неизвестном месте. По информации из надежных источников, в столице его нет. Последний раз артиста видели на борту несчастливого рейса «Москва – Санкт-Петербург», однако в здании аэропорта Пулково после приземления Ивана никто не видел. Попахивает просто Стивеном Кингом – Ивана наверняка сожрали лангольеры!

Усмехнувшись, я допиваю глинтвейн. Во время эвакуации нас вывезли куда-то за пределы пассажирского терминала, в административный отсек, а после в аэропорт вернулись все, кто хотел забрать свой багаж. У нас багажа не было, так что в Пулково мы так и не попали. Отделавшись от врачей «скорой помощи», которых вокруг толпилась просто тьма, мы выскользнули на стоянку, взяли первое попавшееся такси и укатили в город.

Далее «Жизнь» дает краткую хронологию всех несчастий, в которые Ивана угораздило вляпаться за последние пару месяцев (сдается мне, информацию просто перепечатали из «Звездной пыли», чуток сократив). Ну а дальше – бонус от издания: комментарии некоей заслуженной ведуньи Тамары, специалистки по заговорам и проклятиям, которая со стопроцентной уверенностью сообщает, что Сереброва сглазили конкуренты.

Ну и чушь! Ивану должно понравиться. Пробегая глазами строчки, я переворачиваю лист и обалдеваю. На меня с газетной полосы смотрит улыбающееся Машкино лицо.

Что за х..?

Третью полосу газета полностью посвятила Маше. То есть не Маше как таковой, а ее подробному рассказу о моей дружбе с Иваном. Сколько они ей заплатили? То есть… скорее всего, они просто ее нашли, а уж за возможность засветиться в прессе Маша родину продаст. Она выдала все – мои фамилию-имя-отчество, город рождения, место работы, любимое блюдо, дату знакомства с Иваном, информацию о нашей совместной работе над книгой. Выводы Маша сделала просто сумасшедшие. Цитирую: «Думаю, что книга – это просто предлог. Думаю, что у Ивана и Лизы роман, но они просто не хотят светиться перед публикой. Лиза звонила мне в ночь перед вылетом, сообщила, что они с Серебровым уезжают в командировку. Но я-то понимаю, что это вовсе не командировка, а свадебное путешествие». Пам-па-рам!

И – черт! – интервью проиллюстрировано фотографиями моей комнаты, нашей кухни, и даже моя полочка в ванной не осталась без внимания! Идиотка! Она пустила фотокора «Жизни» к нам домой!

Отдельным абзацем дана врезка: по заданию редакции журналист из «Жизни» звонил в «Слухи.ру», но там комментировать происходящее отказались, сообщив, что сотрудница Л. находится в отпуске за свой счет.

Подписан материал какой-то Дашей Барашкиной. Видимо, Кира Кефирова была уволена из газеты за профнепригодность.

Ну вот и к Машке пришла слава. Не одна я делаю в Москве карьеру.

Трясущимися руками сгребаю газеты в пакет. Ярость и злость кипятком ошпаривают мои внутренности. Это хорошо, что я в Питере. Была бы я в Москве, задушила бы Машу в состоянии аффекта. Голыми руками. И мне бы за это ничего не было.

Почему бы не внести на рассмотрение законопроект, разрешающий сезонный отстрел идиотов?

34

В номере тихо и темно из-за плотно задернутых штор. В углу на тумбочке горит крохотная лампа с желтоватым абажуром. Рядом, в тусклом круге света, стоит пепельница, полная окурков. Тяжелый сладковатый запах впитался в стены, ковер и мебельную обивку.

Он почти неделю не вылезает из гостиницы, но по одному лишь звонку явился какой-то парень, который притащил ему пакет дури. Теперь Иван не засыпает без косячка – а так как мы из соображений безопасности живем в одном номере, даже я уже не сдам тест на содержание марихуаны в моче.

Бросив на пол у входа надоевший пакет с прессой, дохожу до окна и впускаю в комнату дневной свет. Внизу по улице Марата ползут редкие автомобили. Асфальт уже влажный, но дождь, словно кокетка, еще не решил – ливануть или немного поломаться.

Из-под свернутого коконом одеяла на одной из широких кроватей, той, что ближе к окну, слышится недовольный вздох.

– Просыпайся! – говорю я. – Три часа дня!

Вздох повторяется, потом тело на кровати шевелится.

– Куда ты ходила без меня? – спрашивает Иван, высунув нос из-под одеяла.

– В город. Устала торчать в гостинице.

– А если бы со мной что-то случилось без тебя?

– Ну… разве что ты бы подавился во сне подушкой…

– Ты злая, – говорит он, опять укрывшись с головой.

– Угу.

Я отодвигаю шторы и сажусь на широкий подоконник.

– Тебе что-нибудь снилось? – спрашиваю я.

Это пароль. Мы задаем этот вопрос друг другу каждое утро – и тщательно перемалываем и анализируем после любые обрывки сновидений, запомнившиеся с ночи. Мы солдаты удачи – выигравшие очередное сражение за пару лишних мгновений под этим солнцем.

– Нет. Почти ничего. То есть… ничего существенного. Снилось, что мама печет для меня блинчики.

– Хороший сон. Со сметаной?

– С вареньем.

Я подхожу к двери, поднимаю пакет и вываливаю на кровать Ивана гору только что купленных газет и журналов.

– На вот, почитай! Желтая пресса наконец-то нашла своего героя.

Сначала слышится недовольное ворчание, смысла которого я из-за разделяющего нас одеяла понять не могу, потом появляется рука, нащупывает первое попавшееся издание и утаскивает его. Иван какое-то время возится, потом все же откидывает с лица одеяло, щурится на свет и, глянув на меня красными по известной причине глазами, принимается читать.

Я заваливаюсь на кровать и щелкаю пультом от телевизора. Под потолком на противоположной стене оживает плазма.

Fashion TV. Унылые девицы, бледные как спирохеты или, наоборот, зажаренные до цвета свежей моркови, таскают по подиуму свои модельные задницы, затянутые в новомодные тряпки.

Спутниковый музыкальный канал. Игрушечные медведи из нового клипа Muse, увеличенные до размера Годзиллы, громят город.

Спортивный канал. Сумасшедшие люди, заключенные в тесные кабины гоночных болидов, несутся куда-то на запредельной скорости.

Еще один музыкальный канал. Три блондинки из попсовой группы хвастаются гламурными масками от свиного гриппа: на лице каждой – разноцветная тряпочка, расшитая китайскими драконами и украшенная стразами.

Телеканал для домохозяек. Улыбчивая, смутно знакомая холеная тетка, которая последние лет десять наверняка не держала в руках ни скалок, ни мисок, толстыми пальцами в дорогих перстнях неуклюже смешивает тесто для пельменей, закатав рукава дизайнерского платья.

Интересно, чем занимается мозг, когда мы смотрим телевизор?

Иван рядом со мной выдает смешок, бросает на пол прочитанную газету и раскрывает другую. Я продолжаю щелкать кнопками – хотя ничего, по сути, не поменяется, даже если бы я этого не делала.

Наконец, когда я успеваю досмотреть до конца сцену погони гепарда за несчастной антилопой (финал забега, словно профессиональная Шахерезада, скрывает рекламная пауза), Иван бросает на пол последнее из просмотренных изданий и весело хохочет.

– Знаешь, а моя близкая смерть пошла мне на пользу. Так много обо мне не писали еще никогда. Как говорится, вот так и приходит слава. Отличный промоушн для первого альбома! Да и тебе пиар смотри какой! Ой, быть тебе звездой. Машка, кстати, не теряется! Может, ей к Малахову податься, на «Пусть говорят»?

– Да в гробу я видела такой пиар!

– Тихо, тихо, не кипятись! Какова эпоха, таков и пиар.

Иван откидывает одеяло, садится на кровати, демонстрируя белоснежные плавки от Кельвина Кляйна, с удовольствием потягивается.

– Так! Я в душ, бреюсь, и мы идем обедать.

– А потом?

– А потом – последний акт трагикомедии под названием «Мнимая смерть Ивана Сереброва». Где, как ты думаешь, можно найти приключения на собственную задницу в Питере?

– Везде!

– Отлично! Тогда я могу себя никак не ограничивать территориально. Итак, вперед, в погоню за старушкой с косой. Как ты говоришь, такого оборота событий она не ожидает? Ха-ха!

Иван в одних трусах выпрыгивают на середину комнаты и громогласно объявляет:

– Дамы и господа! Представляем вашему вниманию третью часть Марлезонского балета!

Интересно, третья часть – это уже финал, или наш балет больше похож на бесконечную мыльную оперу?

Иван между тем, ничуть не стесняясь, подходит к ванной, потом замирает на мгновение и спрашивает, распахнув дверь:

– Спинку потрешь?

– Ты уже взрослый мальчик, так что… как-нибудь сам.

Мы так срослись за последние дни, что, думаю, с легкостью могли бы давить друг у друга чирьи на заднице – безо всяких задних мыслей, простите за каламбур.

– Ладно, ладно, я понял. Хранишь верность Паше. Хвалю! – продолжает веселиться Иван. – Но если что, потом не говори, что я тебе не предлагал!

И он захлопывает дверь.

На экране запыхавшийся гепард провожает разочарованным взглядом унесшуюся в пыльные дали антилопу.

Я переключаю канал.

С экрана на меня смотрит Иван.

То есть технически он смотрит не на меня, а на невидимого журналиста за кадром. Но в первое мгновение мне кажется, что на меня. Я делаю звук погромче.

– …великий артист. Мы все выросли из его блестящих перчаток, лунной походки и концертных френчей. Он – это целая эпоха, мы муравьи по сравнению с ним.

Позади Ивана шумит какая-то вечеринка. Он одет в светло-серую футболку с перекрещенными на груди кольтами – вещь, в которой я видела его несколько раз в самом начале нашего знакомства. Видимо, это довольно старое интервью, еще тех времен, когда все звезды в унисон скорбели по кончине Майкла Джексона.

Далее следует перебивка из модно раздетых девиц, томно тянущих коктейли через трубочки у бара.

– Несомненно, одно из моих самых больших желаний, – снова появляется в кадре лицо Ивана, – стать таким же известным артистом, как Майкл. За это и умереть не жалко.

Дзынь!

В моей голове загорается красная лампочка.

Насколько сильно он мечтал тогда стать таким же знаменитым, как Майкл Джексон? Это было желание на десять по шкале из десяти? Желание на грани одержимости? Мечта на грани истерии?

Я встаю с кровати и стучусь в ванную. По ту сторону льется вода, Иван, кажется, что-то напевает. Я барабаню в дверь. Шум воды становится тише, и через пару секунд на пороге появляется мокрый Иван, прикрытый полотенцем.

– Ты все-таки передумала? – интересуется он.

– Насколько сильно ты мечтал стать Майклом Джексоном?

35

Он берет гамбургер обеими руками и откусывает кусок. Сзади немедленно вываливается кусок салата и падает вниз, в бумажную упаковку. Тут же сверху капает соус.

– Сто лет этого говна не ел! – жуя, говорит Иван. – Вкусно!

Я высасываю плотное месиво молочного коктейля из трубочки, чтобы запить свои «чикен макнаггетс». Еда из «Макдональдса» – вне зависимости от того, что вы заказываете – всегда падает на дно желудка единым тяжелым куском, и долгое время лежит там, не желая отправляться в дальнейший путь.

Зато сытно…

– Меня подвело доверие. Я их часто оставлял вдвоем. Когда уезжал, – продолжает Иван, уплетая свою порцию. – Гастроли, все дела… Понимаешь, да?

– Угу.

– Но мы же все животные… Инстинкты превыше совести…

За окном по вечернему Невскому проспекту шагают люди. В толпе, залитой неоном реклам, глаз мой выхватывает двух девчушек лет двенадцати, на головах которых надеты одинаковые светящиеся рожки.

– С чего это ты решил излить мне душу?

Иван облизывает палец, испачканный в соусе, смотрит на меня.

– Ну мы же, типа, пытаемся инсценировать мою смерть. А перед смертью герой обычно открывает душу кому-то из близких. Классический литературный прием.

– Но умирать-то ты не собираешься.

– Так я и во всех грехах каяться перед тобой не буду. Так, вспомнилось просто… Ты как-то спросила, почему у меня нет самого близкого друга. Вот я тебе и ответил. Банально, правда? До тошноты. Ты однажды возвращаешься в квартиру на полдня раньше, чтобы сделать любимой сюрприз, а у твоей девушки в постели – грелка во весь рост. С большими такими волосатыми яйцами. Так что, как в кино, была у меня любовь и лучший друг – и нету ни того ни другого. Одно приятно – они до сих пор вместе. То есть я… типа, их познакомил.

Иван в два укуса доедает свой сэндвич и принимается за картофель фри, щедро обмакивая каждый кусочек в сырный соус. Мне бы такой метаболизм, как у него – может есть все подряд, и все равно останется при своих шестидесяти пяти кило.

– Не хотелось отомстить?

– Отомстить? Не знаю… Хотелось, наверное… Столько всего пережил за пару дней, что уже и не вспомню, о чем конкретно думал. Я после этого, собственно, и из проекта ушел в одиночное плавание. Не из-за пафоса или амбиций. Просто понял, что нужно все поменять. За один раз. Квартиру, машину, образ жизни. Как ты говоришь? Все зло из-за женщин? Во-во…

Иван хихикает, пониже надвигает козырек бейсболки. Видимо, только тот факт, что поверх бейсболки он натянул капюшон от куртки, не позволяет окружающим понять, что где-то они этого чувака видели.

– Знаешь, давненько я себя не чувствовал обычным человеком. Это прикольно – можно сидеть вот так, расслабившись, жевать что-то в кафе, пялиться на окружающих. В этом есть свой кайф.

– Радуйся, что тебя еще не узнали. А то сейчас начнется, как тогда, в метро.

– Да пофигу! Тут все смотрят в меню, а не по сторонам. Ну почти все…

Он бросает взгляд куда-то за мою спину, потом снова принимается хрустеть картофелем фри.

– А начать сольник было несложно, – продолжает Иван. – Материала всегда много – ходишь, думаешь, записываешь. Мишка, Вадик и Илюха мне помогли, вот мы и соорудили нужное количество треков за восемь месяцев. Сейчас вообще свой альбом может выпустить любой желающий, у которого хватит денег на аренду студии. Да что там студии? Купил микрофон, прогундел в него что-то на собственной кухне, тут же свел в простейшей программе на своем ноуте – и добро пожаловать в интернет! Продюсерские компании скоро вымрут, как динозавры.

Теперь мимо окна проходят парень со спутницей, за спиной которой болтаются шикарные красные крылья. Вслед за ними вышагивает еще одна парочка – на голове парня красуется зеленая резиновая маска какого-то монстра. В Питере что, карнавал?

Поняв, что весь стакан с коктейлем мне не осилить, я отставляю его в сторону.

– Так ты собрался раскручиваться в интернете?

– Не знаю… не решил еще. У меня есть предложения от двух лейблов сразу… И вообще, в настоящий момент я собрался доесть свою картошку.

– А что дальше?

– Так это ты мне скажи.

Я не знаю, что дальше. Как реализовать сон номер один. Влезть на крышу и сигануть вниз? Мы же не камикадзе. А других вариантов у меня нет. Лучшим выходом из положения, на самом деле, будет вернуться в гостиницу, пока Сереброва не узнали и не устроили давку в этой закусочной. Переночевать, сдать номер и вернуться в Москву. Поездом.

Потому что абсурдность происходящего начала меня всерьез утомлять.

Какой-то парень с подносом, заставленным едой, протискивается мимо нашего столика. Глядя ему вслед, я понимаю, что с ним явно что-то не так. Сзади из-под куртки у парня торчит витой хвост из красной бархатной ленты, с кисточкой. А еще через секунду в окне, возле которого я сижу, появляется нечто белое. Я поворачиваю голову – и волосы шевелятся на моей голове. На меня смотрят пустые провалы глазниц. Рот, полный гнилых зубов, выгнут в похабной ухмылке.

Твою мать!

– О, сегодня же Хэллоуин! – говорит Иван.

Человек в маске скелета отлипает от окна и идет себе дальше. Сука!

– Круто! – хохочет Иван. – Лизка, мы с тобой все веселье пропустили!

Сердце, готовое уже выпрыгнуть из груди, постепенно возвращается к своему нормальному ритму.

– Ты чего, испугалась, что ли? Бледная такая.

– Нет… в смысле… Просто так неожиданно.

И это я еще сегодня днем думала, что меня даже банда террористов-смертников не испугает?

– Черт, – перевожу я дух. – Я как-то совсем выпала из календаря… Хэллоуин, говоришь? А мы без костюмов… Я не знаю. В смысле, не понимаю, что нам делать дальше. Ну, с твоим последним сном. У меня… нет предложений.

Иван бросает в рот последний ломтик картофеля, запивает его газировкой, вытирает руки салфеткой и откидывается на стуле.

– Зато у меня есть.

В следующий миг он поднимается из-за стола и громко спрашивает у кого-то за моей спиной:

– Ты, сука, кому средний палец показал?

И в ту же секунду над моей головой возникает летающий поднос – Иван, как тарелку для фрисби, отправляет его по воздуху куда-то за спину. Грохот, вопль, не успеваю я оглянуться, а посреди кафе уже возникает драка.

Иван одним прыжком долетает до кучки парней, сидящих за столом позади нас, и врубается в их компанию с кулаками. Валятся стулья, плещется кола, парят в воздухе салфетки. Окружающие мгновенно откатывают волной в стороны – и посреди пустого пространства, на полу, оказывается плотный клубок сцепившихся тел.

Трое на одного! То есть один на троих! Какого черта он вообще полез в драку?

Стоя над орущей матом и беспорядочно раздающей тумаки компанией, я думаю, не огреть ли кого из Ивановых противников стулом? Ох, и наваляют же ему сейчас…

Хотя… не факт. Иван довольно профессионально раздает плюхи – один из его противников уже отполз в сторону с разбитым носом.

Очереди к кассам мгновенно испаряются. Люди в форменной одежде по ту сторону прилавка, забыв про корпоративную этику, с азартом наблюдают за поединком. Сейчас они, чего доброго, ставки начнут делать. Выскочивший в зал администратор пытается увещевать дерущихся – но издалека, чтобы не попасть под раздачу.

Все заканчивается так же неожиданно, как и началось. Иван вскакивает на ноги, одергивает куртку, хватает меня за руку и с криком «Бежим!» несется к выходу.

– Ха-ха! – весело хохочет он, когда мы оказываемся на улице. – Давно я так не развлекался!

Из его разбитой губы сочится кровь.

– Ты чего взбесился? – кричу я.

Прохожие шарахаются от нас.

– А не хер мне хамить! – отвечает Иван. – Сидит, козел, пялится!

Из распахнувшейся двери «Макдональдса» на улицу вываливаются двое из тех троих, что только что участвовали в потасовке.

Теперь уже я кричу: «Бежим!» и, ухватив Сереброва за рукав, ломлюсь через проспект. На светофорах красный. Мы виляем между несущимися машинами. Визжат тормоза, подошвы скользят по мокрому асфальту. Добежав до противоположного тротуара, я тут же поднимаю руку.

«Опель» неопределенного серо-синего цвета тормозит у обочины. Мы с Иваном синхронно распахиваем двери и оказываемся в салоне очень вовремя – потому что в этот же момент один из наших преследователей яростно ударяет кулаком по капоту.

– Давай, давай, стартуй! – кричит Иван, усевшись на сиденье рядом с водителем, и мы стартуем.

Стартуем – формулировка весьма относительная. Потому что «опель», отчалив от тротуара, пытается втиснуться в поток машин. Делает он это весьма медленно, а оба парня из «Макдональдса» пытаются открыть дверцу со стороны Ивана. Тот цепляется обеими руками за ручку изнутри, какое-то время они тянут дверь в обе стороны сразу, но тут справа от нас, сигналя, проезжает автомобиль, и нашим преследователям приходится покинуть проезжую часть.

– Куда едем? – меланхолично интересуется человек за рулем – мужчина лет сорока пяти, с зачесанными сбоку на лысину редкими волосами, когда мы через пару минут останавливаемся на очередном светофоре.

– Сначала – в аптеку, – говорю я.

Иван удивленно оборачивается, и я киваю на его разбитую губу. Тот только сейчас с удивлением замечает, что у него подбородок в крови.

– Да… а потом – в ночной клуб, – сообщает он.

– В клуб? – переспрашиваю я.

– Ну разумеется! Сегодня же Хэллоуин! Какой-нибудь трэшевый шабаш – то, что нам сейчас нужно!

Мы минуем Аничков мост. Тротуары забиты костюмированной публикой.

– Стой, стой! – неожиданно кричит Иван. – Стой, притормози здесь на секунду!

Водитель, генеалогическое древо которого явно увешено гроздьями родственников-финнов, невозмутимо подруливает к обочине. Я с удивлением вижу, что Иван, выскочив на тротуар, пристал к какой-то костюмированной компании. Эй, да это же та четверка, которую я видела, пока мы сидели в Макдональдсе. Пара фраз, потом в руке Ивана появляется купюра, а уже в следующий момент одна из девушек меняет на нее свои крылья. Парень так же охотно отдает Ивану маску монстра – и тот возвращается в машину со счастливой улыбкой на устах.

– Сто баксов, и вот мы уже в костюмах. Это тебе, по должности положено! – передает он мне роскошные красные крылья из настоящих перьев, с коротким пушком сверху и длинными лоснящимися перьями внизу. – А это мне, – и он натягивает на голову маску. – Лучшее средство от угрей, прыщей и морщин – резиновые маски! Дешево и сердито!

Только сейчас я вижу, что Иван натянул на себя маску Франкенштейна.

36

It's close to midnight and something evil's lurking in the dark.

Бессмертный голос музыкального святого Майкла Джексона рвется из динамиков. «Триллер» – это ли не лучший саунд-трек для Хэллоуин-пати? Из темной арки, ведущей в другой зал, на меня смотрит светящийся человеческий скелет.

Under the moonlight you see a sight that almost stops your heart.

Две мертвые медсестры в драных белых чулочках и халатиках, едва прикрывающих ягодицы, целуются в метре от меня. Каждую украшает уродливый шрам на шее и парочка силиконовых сисек.

You try to scream but terror takes the sound before you make it.

Бармен напротив меня вопросительно поднимает бровь – на его лбу зияет огромная кровавая дыра, из которой, кажется, вытекает мозг.

– Повторить! – кричу я.

Он кивает, и в его руках появляется бутылка. Бармен подкидывает ее над головой, ловко ловит, повернувшись вокруг своей оси, и тут же наливает прозрачную тягучую жидкость в бокал. Еще мгновение – и бокал занимается синим пламенем.

You start to freeze as horror looks you right between the eyes.

Жидкое пламя стекает вниз, в другой бокал, и тут же гаснет, прихлопнутое сверху. Выпить залпом, втянуть в себя горячие сладкие алкогольные пары, поперхнуться, почувствовать, как на глаза наворачиваются слезы, разжевать кофейное зернышко. Выдохнуть.

You're paralyzed.

Кажется, в прошлый раз я сначала вдыхала, а потом пила. Или это было в позапрошлый раз?

В зеркале напротив меня, заставленном бутылками всех мастей, ангел с крыльями цвета вишни опускает пустой бокал на заляпанную барную стойку.

Я киваю бармену и разворачиваюсь лицом к залу.

Cause this is thriller, thriller night.

Диско-вурдалаки в цветных пиджаках и узких стиляжных брючках отжигают твист на танцполе. Между ними парит балерина килограммов сто весом, с черными усищами, ее волосатые ляжки затянуты в колготки-сеточку.

And no one's gonna save you from the beast about strike.

Лысая ведьма в остроконечной шляпе размахивает метлой в самой толпе. Жиголо в блестящих обтягивающих шортах, с кокетливыми заячьими ушками на курчавой голове, пытается задрать дырявую ведьмину юбку.

You know it's thriller, thriller night.

Чертовки гоу-гоу в корсетах и кожаных шортиках синхронно трясут задницами. Люцифер в кровавом плаще за диджейским пультом мастерски вертит в руках виниловую пластинку. Вместо дискотечного шара над сценой висит огромная осклабленная тыква.

You're fighting for your life inside a killer, thriller tonight.

Толпа полуистлевших мертвецов на огромных плазменных экранах марширует во главе с человеком в красной кожаной куртке и таких же штанах. Даже после того, как он ушел в мир иной, он будет получать свои «Грэмми» и награды «American Music Awards», становиться героем кинофильмов, продавать альбомы миллионными тиражами и доводить до истерик и обмороков фанатов со всего света.

Именно об этом мечтал человек в маске Франкенштейна, который сейчас прыгает на танцполе в толпе костюмированных уродцев.

Именно об этом втайне мечтает каждый из нас.

Не говорите, что это не так.

Вот только у того, кто там, наверху, исполняет желания, очень странное чувство юмора.

Франкенштейн выпрыгивает из толпы прямо у меня перед носом, снимает маску и, ухватив с барной стойки пачку салфеток, вытирает мокрое от пота лицо.

– Минералки похолоднее! – кричит он бармену, потом обнимает меня за талию и чмокает в щеку. – Красота! – кричит он мне. – Кстати, я тут кое с кем познакомился!

Начинается…

– Это Маша! – и Иван выдергивает из толпы худую высокую девицу в белом саване. Под мышкой девица держит пластмассовую длинную косу. На бледном (как и положено) Машином лице ярко выделяются пухлые напомаженные губы. Да, и, кстати, Маша – блондинка.

– Так вот ты какая, смерть! – улыбаюсь я.

– Что? – улыбается в ответ Маша.

– Приятно познакомиться, говорю!

Потом поворачиваюсь к Ивану и ору ему в ухо:

– Думаешь, если трахнешь ее, сможешь отыграться?

– Возможно! – хохочет он, по-хозяйски оглаживая Машу по плечу. Потом смотрит вверх, на экран над баром. Голодные мертвяки во главе с Майклом берут штурмом дом, в котором пытается скрыться его обезумевшая от ужаса подружка.

Иван качает головой, делает несколько жадных глотков из бутылки, которую ставит перед ним бармен, поворачивается ко мне.

– Наверное, мне нужно было захотеть мира во всем мире. Или еще чего-нибудь… полезного… Да?

– Наверное…

Иван допивает свою воду, бросает на стойку купюру и неожиданно срывает меня со стула.

– Давай к нам! – тащит он меня в толпу.

– Крылья! – кричу я. – Не помни крылья!

Хоровод тел стискивает меня и принимается болтать туда-сюда, как кусочек льда в коктейле.

Дородная монашка, задрав рясу, демонстрирует всем кружевные подштанники. Какой-то парень в мокрой белой майке и черной полумаске целует белокурого купидона в губы. Красная Шапочка, достав из лукошка таблетку экстази, глотает ее, не переставая ритмично попрыгивать. Зайчик с пивным животом пытается сесть на шпагат. Брюнетка в красном купальнике выбрасывает в толпу свое сшитое из шелка и набитое ватой сердце. Субъект в маске Билла Клинтона показывает мне длинный влажный язык, просунув его между резиновых губ. Софиты кружатся в хороводе у меня над головой.

Человек в маске Франкенштейна скачет в обнимку с худой высокой девицей в саване. Та, заливаясь от хохота, обхватывает задницу Ивана длинными костлявыми пальцами.

Это даже не триллер. Это трагифарс.

Может, мы уже умерли? Тогда, в самолете?

А сейчас наши души находятся в чистилище?

Мир вокруг меня пульсирует звуком. Кажется, сам господь бог, подобрав полы святого одеяния, зажигает с нами на танцполе.

Не для того ли он придумал эту планету, чтобы хорошенько повеселиться?

Пережитое за последние дни перемешивается в моей голове, словно разноцветные стеклышки в калейдоскопе. Всякий раз, как я делаю резкое движение головой, они складываются в новую картинку. Красная «мазда» падает с моста в реку. Человек со шрамом стреляет мне между глаз. Женщина в метро, забравшись обратно на платформу, раздает автографы навязчивым школьницам. Осветительные приборы, падая вниз на сцену в «Лужниках», взрываются ярким фейерверком. Иван бьет в челюсть какого-то человека в стильном пиджаке.

Тот, нелепо дрыгнув руками, валится в толпу. Толпа гостеприимно расступается, и человек в пиджаке оказывается на полу.

Кто-то позади Ивана тут же отвешивает ему тумака в затылок. Тот, развернувшись, толкает обидчика в грудь, и оба, сцепившись намертво, врубаются в рядом стоящих людей. Беззаботная тусовка на танцполе раскалывается.

Я отступаю на пару шагов назад, силясь понять, кажется мне все это или нет. Пока я трясу головой, к потасовке присоединяется охрана. Под музыку, не сбавляя ритма, пара широкоплечих парней в обтягивающих футболках (кажется, только они сегодня не в костюмах) оттаскивают куда-то в темноту Ивана и обоих парней, которые ввязались с ним в драку. Я бросаюсь следом.

Черт, как же кружится голова!

Когда я наконец оказываюсь в холле заведения (сплошь состоящего из темных закоулков, поворотов и тупиков, набитых тискающейся публикой), конфликт практически исчерпан. Иван и двое парней что-то уже выяснили между собой и теперь препираются с охраной.

– Мне все равно, кто вы, но вы должны немедленно покинуть клуб! – сообщает солидный мужчина в костюме. Даже без бейджа ясно, что он командует всеми вышибалами в этом заведении.

– Лиза, меня выставили! – удивленно разводит руками Серебров. Футболка его заляпана чем-то красным, маска безвозвратно потеряна, на джинсах грязное пятно. – А ведь не я первый начал.

Сдается мне, все было как раз наоборот…

– Аккуратнее граблями маши, урод! – говорит негромко Ивану парень с короткой стрижкой, в черном бархатном пиджаке и джинсах, тот самый, который первый получил на танцполе плюху. На левой скуле у него зреет замечательный синяк.

Его приятель, обладатель низких надбровных дуг и квадратной челюсти, стоит рядом и прожигает нас тяжелым взглядом – еще секунда, и мы с Иваном превратимся в пару угольков. Поверх рубашки на нем надета белая меховая жилетка, к краю которой сзади пришит капюшон с длинными заячьими ушами. На кончике носа у парня красуется темная пипка, щеки украшены нарисованными черточками усов. Ей-богу, мне стоит больших усилий не рассмеяться.

– Я тебя достану, сука! – произносит «зайчик» одними губами.

– Попробуй, – снова начинает закипать Иван. – Забудешь, как тебя звали!

– Что ты сказал?

– Что слышал, мудак! Я сейчас позвоню, тебя в два счета уроют! – Иван демонстративно лезет в карман за телефоном.

Парень в костюме зайца тут же делает к нему шаг, но охранники немедленно блокируют его сжатую в кулак руку. Несколько человек, вышедших в холл по каким-то своим делам, с интересом присматриваются к происходящему.

– Так, тихо! – встревает начальник охраны. – Быстро забрали свои вещи и на улицу.

– Ладно, едем в другое место, раз нас тут не хотят, – заявляет громко Иван, высвобождает свое плечо из цепких объятий охраны и демонстративно подает гардеробщику номерок. – Лиза, поехали!

Я долго пытаюсь вспомнить, в какой именно карман сунула свой номерок, потом долго соображаю, как мне сверху на крылья надеть куртку, потом решаю – к черту заморочки! – и выхожу вслед за Иваном на свежий воздух прямо в футболке. Заодно продышусь.

Вернемся в Москву – брошу пить.

Совсем.

Ну, попытаюсь…

Иван, отойдя на несколько шагов от входа и повернув за угол, присаживается на заплеванный подоконник низкого зарешеченного окна, достает сигареты. Остановившись рядом, я смотрю, как он пытается прикурить на ветру. Сама я питерского холода не ощущаю – то ли неожиданно потеплело, то ли во мне еще теплится выпитая самбука.

После уютного интерьера клуба улица, на которую мы вышли, смотрится странным диссонансом. Темный забор то ли школы, то ли детского сада напротив, через дорогу. Несколько припаркованных автомобилей. Редкие прохожие, укутанные в шарфы. Выбоины в асфальте. Разнокалиберный мусор, в изобилии разбросанный под ногами. Фонарь отбрасывает желтушный свет на мусорные баки, гнилыми зубами торчащие из темного зева арки.

У самых ног Ивана, возле старой, некогда розовой стены, выстроились в ряд пустые бутылки из-под дешевого пива и не менее дешевого энергетика. А еще несколько минут назад я пила самбуку по четыре сотни за порцию. Поистине, Питер – город контрастов. Какой идиот открыл пафосный ресторан в мрачном углу, больше подходящем для импровизированного гоп-стопа?

– Испачкаешь свои «Армани», – говорю я.

– Да к черту, я и так как свинья. – Иван затягивается. – Мудаки! – кричит он, обернувшись. Невидимая отсюда неоновая вывеска ресторана отбрасывает на асфальт красноватый отсвет. – И заведение говно. Эх, жалко, Андрюхи с нами нет, мы бы им устроили!

– Ты сам сюда решил ехать. Я предлагала в «Голландец».

– Друзья посоветовали! Только что открылось, бла-бла, крутая кухня, клевый диджей. Диджей, кстати, педрила, тебе не показалось?

– Что ты такой злой? В драку ведь нарочно ввязался!

– Я не злой, я энергичный! Туц-туц-туц! Давно не зажигал по-настоящему. Как в юности, без понтов и этикета. Ну что, куда двинем дальше?

В этот момент из-за угла показываются оба наших новых знакомых – тот, что в пиджаке, и тот, что одет зайчиком. Нас разделяют всего несколько метров. Разве мы с Иваном не должны сейчас быстрым шагом направляться куда-нибудь в темноту?

– Эй! – увидев нас, орет Пиджак.

– Пойдем отсюда! – тяну я Ивана за рукав. – Хватит уже понтов.

– Да ладно, что они нам сделают? – отмахивается тот.

– Иди сюда! – снова орет Пиджак. Какой у него, однако, противный голос.

– Сам иди! – отвечает Иван, вставая. – Надела бы ты куртку, замерзнешь, – говорит он мне.

– Потом, давай сваливать, – отвечаю я. Мысленно я уже несусь галопом в сторону Каменноостровского проспекта.

– Да все нормально! – улыбается Иван, бросая под ноги недокуренную сигарету. – Мы же с тобой везунчики, правда?

И он делает шаг в сторону подходящих к нам парней. Вернее, подходит к нам тот, что в пиджаке, а Зайчик, пикнув сигнализацией, открывает водительскую дверцу одной из припаркованных тут же машин и ныряет в салон. И вот это – самое неприятное обстоятельство за весь вечер.

Обычно под водительскими креслами или в боковых отделениях автомобильных дверей скромно ждут своего часа короткие алюминиевые биты. Или небольшие травматические пистолеты. На крайний случай – совсем уж крошечные кастеты, удобно ложащиеся в руку. А у нас с Иваном из оружия – разве что мое мифическое везение. Но именно на него Иван уповает больше всего.

– Что вам угодно, господа? – спрашивает он игриво, сунув руки в карманы.

Подошедший к нему вплотную Пиджак молча смотрит на Ивана в упор, а потом вдруг расплывается в улыбке.

– Слышь, а я тебя, кажется, по телеку видел.

– Да ты что? – продолжает задираться Иван.

– Ага, – говорит Пиджак. – А у тебя, типа, тут гастроли?

– Типа того, – кивает Иван.

Я слежу за вторым – он закрывает свое авто и направляется к нам. Уж слишком развязная у него походка.

– Слушай, а может, ты нам с братаном автограф дашь? – продолжает свою линию Пиджак.

Не может быть! Что, нам опять повезло, и конфликт закончится вселенским братанием и автограф-сессией?

– Хе, – расслабленно произносит Иван. – Может и дам. На чем расписаться?

– На моем стволе, – говорит подошедший Зайчик и приставляет ко лбу Сереброва пистолет.

Мы с Иваном замираем на месте.

«Блин, ну, чувак, ты крут!» – мысленно говорю я человеку с пистолетом. Но ведь это же шутка! Эти двое просто решили нас попугать. Это все – милый хэллоуинский розыгрыш.

И тут человек в костюме зайчика снимает пистолет с предохранителя.

Мы совершенно одни на безлюдной улице. В руках у Зайчика – совсем не травматический пистолет. Эта вороненая хреновина наверняка плюется настоящими пулями.

– Я вот что тебе скажу, – говорит Пиджак так же дружелюбно. – Здесь тебе не Москва. Тут левые понты не прокатят. Это Питер, сечешь?

Пауза длится долго. Бесконечно долго. И никто из нас четверых, кажется, не собирается ее нарушать. Ветер гонит по тротуару смятый пакет из-под чипсов.

Ну? И как мы выкрутимся на этот раз? У кого-нибудь есть подсказочка?

Я бросаю взгляд куда-то далеко, за спины стоящих перед нами парней, и кричу:

– Сюда!

Пиджак и Зайчик инстинктивно поворачиваются, и этой секунды нам с Иваном хватает, чтобы сорваться с места.

Позади раскатом грома доносится выстрел.

37

– Ты можешь бежать быстрее?

– Еще быстрее?

– Еще быстрее?

Это я спрашиваю у самой себя.

Легкие наполнены огнем. Сердце взрывается в грудной клетке. Во рту – вязкая соленая слюна.

– Еще быстрее!

Где-то впереди мелькают ботинки Ивана.

Марш-бросок вдоль безлюдного грязного переулка. Лужа. Яма. Снова лужа. Поворот направо, в темную арку. Спринтерский забег мимо песочниц, корабликов, горок и промокших скамеек. Лужа. Лужа. Вам все еще интересно, почему именно я ношу кеды?

Иван на мгновение попадает в полосу света, минуя узкую, заставленную автомобилями улочку, огибает обшарпанный киоск и несется дальше, вдоль длинного дома.

– Давай! – хрипит он, обернувшись. И, мастерски перелетев через какую-то каменную ограду между двумя одинаковыми домами, тут же снова пропадает в темноте.

Скачу следом, ощущая, как за спиной у меня реют крылья. Надо было выкинуть их к чертовой бабушке еще возле клуба и надеть куртку. А теперь куртка у меня в руках, и, сдается мне, она изрядно понижает аэродинамику моего тела.

Миновав улицу и киоск, прыгаю через ограду и неудачно приземляюсь на влажную землю, подвернув ступню. Боль ошпаривает ногу кипятком до самого колена.

– Черт!

– Что? – выныривает из темноты Иван. – Сломала?

– Надеюсь, нет.

Иван поднимает меня с земли и ставит на ноги.

– Как?

– Больно!

Позади слышится топот.

– Твою мать!

Иван оглядывает растерянно крохотный дворик, в котором мы оказались. Двор глухой – ни арки, ни прохода. Два подъезда, засыпанный землей фонтанчик посередине. И – слава богу! – ни одного фонаря. Лишь на третьем этаже сонно светится пара окон.

– Сюда! – тычет он пальцем в сторону пристроившихся у стены мусорных баков.

В два прыжка преодолев отделяющее нас от помойки пространство, мы втискиваемся в узкий проем между последним баком и стеной. В бок мне упирается водосточный желоб, под ногами россыпью поблескивают в темноте бриллианты битого бутылочного стекла. Крышек на баках нет, мусорную шапку крайнего с нашей стороны контейнера венчает сломанный деревянный стул.

Какое-то время в дворике царит тишина – я слышу лишь, как ветер треплет полиэтиленовые пакеты и как рядом прерывисто дышит Иван. Потом, когда я уже решаю, что мы оторвались, из-за угла показывается долговязая тень. Человек, в спину которому светит далекий уличный фонарь, движется крадучись вдоль ограды, останавливается, прислушивается. Мы с Иваном синхронно перестаем дышать.

Как же ноет нога!

Отлепившись от дома, к первой тени присоединяется другая, пониже и пошире в плечах. Думаю, это наш Зайчик. Какое-то время оба преследователя стоят неподвижно, потом о чем-то перешептываются и, развернувшись, уходят туда, откуда пришли.

– Думаешь, они от нас отстали? – шепчу я Ивану во влажный висок.

– Не знаю. Куда нам дальше?

– Придется возвращаться так же, как пришли. Сидеть здесь всю ночь мне неохота. А где мы находимся и где сейчас Каменноостровский проспект – я уже не понимаю.

– Ясно, – шепчет Иван. – Ну и воняет здесь! Блин, я сигареты, кажется, обронил.

– Потом будешь курить. Две минуты ждем и уходим.

Не знаю, сколько именно мы сидим за мусорными баками. Может, две минуты, может, десять. Смотреть на экран мобильного телефона мы оба не решаемся – чтобы не палиться.

– Ну что, уходим? – наконец, спрашивает Иван тихо. – Идти сможешь?

– Куда же я денусь?

Крадучись, мы минуем двор, прислушиваемся к тишине, царящей на улице, потом снова перелезаем через ограду и совершаем быструю перебежку до следующего дома. Вернее, это Иван совершает перебежку, а я просто хромаю позади в быстром темпе. Вот же угораздило меня подвернуть ногу в самый неподходящий момент!

– Давай руку! – Иван возвращается за мной. – Куда теперь? Нам нужно людное место. Где этот твой проспект?

Я беспомощно оглядываюсь по сторонам – далеко впереди светится вывеска круглосуточного продуктового магазина, слева высится небольшая часовня, обнесенная каменным забором. Я вообще не понимаю, где мы и куда дальше двигаться.

– Стой! – слышится далекий окрик за спиной.

– Бежим! – дергает меня Иван, и мы несемся вдоль домов. Клянусь, близость людей с пистолетом действует на мою ступню лучше любой анестезии!

Оторвавшись, Иван ныряет в первую же арку и тут же выскакивает обратно – проход закрыт решеткой. Рвемся дальше. Еще поворот направо. Тупик! Узкий проход между домами заканчивается сетчатым забором выше моего роста.

– Перелезешь? – спрашивает Иван, оглядывая препятствие. – Тут невысоко!

– Альтернативы у меня нет? – интересуюсь я.

– Думаю, нет.

– А наверху как быть?

Сетку-рабицу венчает двойная обмотка колючей проволоки.

– Э… Куртка! Кожа отлично подойдет! – Иван хватает куртку и, подпрыгнув, вешает ее сверху на проволоку. – Все, теперь не поранишься. Ну, давай!

Легко сказать!

– Я не смогу.

– Сможешь!

– Я никогда не лазила через заборы!

– Пора учиться! Хочешь, чтобы тебя пристрелили какие-то укурки?

– По твоей вине, между прочим.

– Потом разберемся. Я подсажу тебя. Лезь!

Сунув пальцы в дыры, я повисаю на заборе. В ту же секунду я чувствую две пятерни на своей заднице, и Иван выталкивает меня наверх – остается только уцепиться за висящую наверху куртку и перевалиться на другую сторону забора.

– Мамочки! – прыгаю я вниз.

Приземлившись на секунду позже меня, Иван ухмыляется:

– Отличная задница.

– Сам ты задница!

– Ты мне когда-то это уже говорила.

– С тех пор ничего не изменилось.

– Стой, сука! – орет сзади мужской голос.

Ну почему эти двое не оставят нас в покое?

Мы с Иваном улепетываем во дворы во все лопатки. Пашина куртка остается висеть на заборе. Хорошо, что телефон, деньги и карту гостя из гостиницы я сунула в карман джинсов.

Миновав длинную череду гаражей и спугнув слившуюся в поцелуе парочку под фонарем, мы оказываемся в большом дворе, засаженном деревьями. Дома выстроены ровным кругом – кажется, подперев друг друга стенами, они водят хоровод.

– Я сейчас сдохну! – выдыхаю я, согнувшись. Бежать дальше просто нет сил.

– Так, давай сюда, в подъезд, – говорит Иван, оглянувшись.

Подхватив меня под руку, он тащит меня к ближайшей двери. Закрыто! На двери кодовый замок. Мы бросаемся к следующему подъезду – такая же история. Дергаем третью дверь – бесполезно!

– Смотри, открыто! – восклицает радостно Иван, дернув темную дверь без номера подъезда над входом. – Давай сюда, только тихо!

Мы проскальзываем в узкий, пахнущий плесенью подъезд и прикрываем дверь. Нас поглощает кромешная темнота. Потом, спустя несколько секунд, я начинаю различать силуэты. Возле лестницы возвышаются кучей какие-то мешки, рядом навалены пластиковые магазинные ящики.

– Кажется, это черный ход, – говорю я.

– Отлично! Поднимайся наверх, глянем из окна во двор, – шепчет Иван.

Добравшись до пыльного узкого окошка, мы пытаемся разглядеть, что происходит внизу. Парочка романтиков уже куда-то испарилась – двор холоден и пуст.

– Я сейчас сдохну! – выдыхает Иван, привалившись к подоконнику. – Надо бросать курить!

– Тихо! Вон они!

Во дворе, с той стороны, откуда вошли мы, появляются наши заклятые друзья. Постояв в нерешительности у низкой ограды, окаймляющей растущие посередине деревья, эта парочка начинается действовать точно так же, как мы, – дергать все двери подряд.

– Наверх! – шепчет Иван, и мы бросаемся вверх по темной лестнице.

Шесть этажей, и вот мы на последней, узкой темной площадке. Сдерживая дыхание, прислушиваемся к тому, что творится внизу. В подъезде стоит гробовая тишина – а потом где-то в темноте едва слышно хлопает дверь.

– Блядь, они нас нашли! – шепчет Иван. – Вот пидоры!

– Тс-с! – зажимаю я ему рот. – Постоят и уйдут!

Те, кто вошел в подъезд, действительно стоят внизу. А потом начинают крадучись подниматься наверх.

Что же они бодрые такие? Обглотались экстази? Любой, даже самый упертый идиот на их месте давно бы поехал домой. Или в другой клуб, догоняться.

– Что будем делать? – шепчет мне в ухо Иван.

Я оглядываю площадку – здесь всего одна дверь, без ручки. Пару раз я лазала с друзьями на крыши в Питере в похожих домах – если я не ошибаюсь, эта дверь ведет на чердак, с которого должен быть выход на крышу. А если нам повезет, дверь не заперта.

Сделав шаг, я протягиваю руку, ощупываю обшарпанную деревянную поверхность, пережившую пару революций, одну блокаду и несчетное количество покрасок, и аккуратно толкаю ее.

Бинго! Нам снова повезло. Едва скрипнув, дверь распахивается.

– Добро пожаловать на крышу! – говорю я Ивану. Затем переношу ногу через порог и ступаю в абсолютную, вселенскую черноту.

38

В общем, вы уже поняли – все-таки крыша. Не мост.

Обычная питерская двускатная крыша старой шестиэтажки, выходящей фасадом на площадь Льва Толстого. Все то время, пока мы носились по темным переулкам и дворам, Каменноостровский проспект был у нас под боком. С высоты его огни кажутся такими уютными! Фонари заливают желтым светом вечно влажный асфальт, редкие парочки бродят исключительно в обнимку, из открытых окон проезжающих авто доносится музыка. Низко нависшее небо, до которого, кажется, с легкостью можно достать рукой, решило повременить с дождем до утра – чтобы народ мог беспрепятственно предаваться пьянству на лавочках, парапетах и всех открытых крышах города.

На длинном, покатом, покрытом скользкой влажной жестью пространстве мы не одни – считай, у каждой трубы сегодня праздничный пикник. Ни одна открытая крыша Питера не остается свободной ни на минуту – здесь вечно кто-то пьет, закусывает, целуется, слушает музыку, предается сексу или медитации. За те несколько минут, что мы с Иваном наслаждаемся свежим воздухом на высоте шестого этажа, я насчитала семь разношерстных компаний. Повсюду свечи, пара ухмыляющихся тыкв, несколько китайских фонариков, развешенных и расставленных тут и там. Крохотные подмигивающие огоньки дрожат на ветру. Пустые обертки и бутылки сметены ветром вниз, к самому краю крыши. Как минимум три компании притащили с собой гитары – в сумраке то тут, то там раздается нестройное бренчание. Совсем рядом, устроившись возле торчащих железных конструкций, оставшихся от снятых давным-давно рекламных щитов, какая-то компания слушает Боба Марли на стареньком бумбоксе.

Переместившись на крышу, наша лихая тарантиновская погоня сдулась в два счета.

– Как у тебя это получается? – спрашивает Иван.

– Что?

– Благополучно разрешать все то говно, в которое я вляпываюсь?

– Не знаю. Работа такая.

Иван хмыкает, смотрит вниз.

– Хорошо тут, – говорит он.

Мы с ним спустились к самому краю и теперь стоим, облокотившись на низкую каменную ограду, опоясывающую крышу по периметру.

– Ага, – киваю я. – Странно, что почти не холодно.

– Все равно, на, возьми! – снимает Иван с себя и набрасывает мне на плечи свою куртку. Странно, но крылья на спине совсем не мешают. Если честно, я почему-то не хочу их снимать.

Кто-то весело хохочет в темноте, секундой позже слышно, как внизу бьется брошенная с крыши бутылка.

– Умники, – качает головой Серебров. Потом поворачивается ко мне. – Так что, вот он, финал?

– Наверное, – говорю я.

Чем сильнее мы старались избежать судьбы, тем точнее вписывались в придуманный ею сценарий. Вот только, если честно, я уже запуталась, где причина, а где следствие.

– Здорово побегали, – смеется Иван.

– Угу.

– Как же курить хочется! Чуваки, сигаретки не найдется?

Иван оборачивается, смотрит наверх, туда, где возле трубы, с трудом держа равновесие, стоят оба наши преследователя.

Думаю, они устали не меньше нашего. Бабочка на шее парня в пиджаке сбилась в сторону, тот, что в костюме зайца, мокрый от пота и все еще тяжело дышит. Усы, нарисованные на его лице, растеклись, превратившись в черные, размазанные по щекам полоски. Он, разумеется, держит нас на мушке – но в контексте окружающей нас расслабленной обстановки, да еще в сопровождении томных ямайских ритмов, пушка в его руке смотрится, ей-богу, смешно и пошло.

– Сигаретой угостите? – переспрашивает Иван.

– Чё? – роняет Зайчик.

– Блин, чего же они такие медленные… Курить хочется. Сигареты есть?

Тот, что в пиджаке, автоматически лезет в карман, достает пачку сигарет, протягивает ее Ивану. Иван, сделав несколько осторожных шагов наверх, останавливается в полуметре от обоих парней, смотрит на них снизу, потом не спеша достает сигарету из предложенной пачки, щелкает своей зажигалкой, затягивается, выпускает дым и произносит:

– Меня Иваном зовут. Это Лиза. Будем знакомы?

– Э… – растерянно тянет парень в пиджаке.

– А можно и мне сигаретку? – слышится женский голос сбоку. От соседней трубы отделяется легкая тень, и какая-то девица в шароварах, смешной дутой куртке и с дредами на голове, ловко лавируя между натянутых проводов, подходит к парням. Зайчик опускает пистолет.

– Можно, – кивает Пиджак.

– Спасибо! Я две возьму? Клевый костюм! – говорит она Зайчику.

Девица выдергивает сигареты из пачки и, хихикнув, убегает обратно к своей компании.

Иван все еще держит на весу протянутую для рукопожатия руку, и парню в пиджаке ничего не остается, как пожать ее.

– Я Виктор. Это Толик.

– Очень приятно! – протягивает Иван руку и Зайчику.

Тот, подумав, перекладывает пистолет из правой руки в левую и дарит ему снисходительное рукопожатие.

– Чуваки, вы что, правда собрались в нас стрелять? – интересуется Иван, продолжая невозмутимо курить.

Повисает пауза.

– Ну да, – говорит Толик с вызовом в голосе.

– А если бы убили?

Толик и Виктор снова молчат.

– Да ну, – произносит Виктор. – Мы вас попугать хотели.

– Ха. Ну да, попугали. Только палить-то зачем?

– Палец сорвался, – обыденно заявляет Толик.

Виктор достает сигареты себе и Толику, хлопает по карманам в поисках зажигалки. Иван протягивает свою, парни прикуривают.

– Спасибо! – отдает зажигалку Витек. – А ты Серебров, да? Из этих, ну… с кем ты пел-то?

– С «ТриТоннами», – уточняет Иван.

– Во-во! Я в прошлом году у вас на концерте был. В «Метро».

– А, помню, мы приезжали, на день студента, – кивает Иван.

– Ага! Там еще тогда драка на входе случилась, – уточняет Толик.

При слове «драка» все трое хихикают.

– Слышь, ты извини, я правда не видел, когда тебя в темноте задел, – начинает объяснять Виктору Иван. – С телкой одной танцевал, Машей зовут. Она мне метра на два в рот язык засунула, думал, задохнусь!

Все трое громко ржут.

– Да ладно, – говорит Витек. – Бывает!

– Слышь, а у тебя что за ствол? «Макаров»? – продолжает светскую болтовню Иван.

– Ага. Купил с рук недавно. Сука, заедает, мы с ребятами на даче по бутылкам стреляли, два раза осечка была.

– Ясно. Дай посмотреть!

Отлично! Еще десять минут назад мы прыгали через заборы и рисковали схлопотать пулю в спину от этих двоих питерских ковбоев, а теперь Иван скорешился с ними за две минуты и как ни в чем не бывало разглядывает злополучный ствол!

Хмыкнув, я принимаюсь разглядывать, чем занята ближайшая к нам компания. Кажется, они разливают дешевый портвейн по пластиковым стаканчикам. Если честно, я бы сейчас и от портвейна не отказалась. Снова начинает ныть нога.

Вечно все шишки достаются мне. Ребра я уже ломала, теперь вот вывих стопы. Или что там у меня? Пора заканчивать заниматься героизмом в самом деле. Гореть в ресторанах, падать в самолетах, скакать по крышам. Можно мне хотя бы месяц нормальной жизни в качестве компенсации?

– А у тебя разрешение на него есть? – спрашивает Иван.

– Ну… В процессе. То есть будет скоро.

– А если менты увидят?

– Ну, я его в машине вожу, под сиденьем. Пока не светил.

– Я тоже подумываю ствол взять, – рассуждает Иван. – Сейчас идиотов полно в Москве, кризис, у всех башню сорвало. Музыкантов знакомых недавно прямо на улице пытались грабануть, прикинь! Какой советуешь взять?

– Не бери «Макарова», я не в восторге, – оживляется Толик. – Он неудобный, из него хрен куда попадешь. Какая-то фигня совковая, блин. Мне пацаны советовали «ТТ» брать, или «Вальтер ППК». Тот вообще можно в карман пиджака сунуть, и никто не заметит. Но «ТТ» не было, а за этот ствол я копейки отдал, по дешевке подвернулся.

– Ясно. Но так с виду он, кажется, неплохо выглядит.

Иван уже вертит в руках пистолет!

– Ну, если честно, можно и муляж купить, – вступает в дискуссию Виктор, швырнув окурок в трубу. – Кто там в темноте разберет, настоящий у тебя ствол или игрушечный? У меня знакомый в Штатах работает, обещал привезти полную копию «Беретты» за смешные деньги!

– Да что копия, что ты с ней сделаешь? – протестует Толик. – Разве что по лбу дашь кому-нибудь, так я и кулаком могу дело уладить.

– Нет, прикольно! – прицеливается куда-то в темноту Иван. – Хорошая игрушка.

Детский сад!

– Ты поаккуратнее, – говорю я. – Тут народу полно!

Иван, не слыша ничего вокруг, строит из себя крутого парня, размахивая стволом. Он прищуривает один глаз, вытягивает руку с пистолетом в сторону стоящего на другой стороне площади дома и пытается прицелиться. Витек и Толик горячо спорят о муляжах и настоящем оружии. А я понимаю, что мне до чертиков надоел этот балаган. Я карабкаюсь вверх по скользкой жестяной поверхности.

– Иван, отдай людям пушку и поехали.

– Да, чувак, давай, от греха, – протягивает руку Толик.

– А ты его на предохранитель поставил? – интересуется Витек.

– Да поставил, что я, дурак, что ли?

– Точно поставил? – спрашивает Иван, вертя пистолет в руках. – Тяжелый, зараза!

Нога моя скользит вниз, я пытаюсь ухватиться за что-нибудь, Иван, обернувшись, протягивает мне руку, и вдруг что-то тяжелое падает на жестяную крышу.

Не просто падает – валится с таким грохотом, что у меня закладывает уши.

А в следующую секунду где-то внутри, в районе солнечного сплетения, вспыхивает сверхновая. Боль протыкает меня, как шампур, и брызжет во все стороны яркими разноцветными искрами. Небо делает кувырок и оказывается у меня под ногами.

39

Отчего люди думают, что смерть – костлявая старуха с косой, в рваном саване?

Чушь!

Она вовсе не так выглядит.

Я ее видела.

Сегодня.

Сейчас.

Над краем крыши рождается свет. Он разрастается, плывет маревом в воздухе, густеет на глазах. Он не освещает все вокруг себя – он просто растворяет реальность по краям. Ночь, люди вокруг меня, город где-то внизу – все отступает на второй план, тускнеет, превращается в далекое зыбкое воспоминание.

Время, до этого момента несшееся вприпрыжку, замедляется, застывает, останавливается, теряет власть надо мной. Поглощается светом.

Это не свет от солнца или от лампы. Это не свет как абсолютная белизна. Это не то, что я могу видеть глазами.

Это свет на уровне ощущений.

Он звенит в ушах.

Он оставляет на языке яркий соленый привкус.

Он пробегает дрожью по моим рукам и ногам.

Он скручивает меня, тянет вниз и одновременно тащит вверх.

Свет постепенно концентрируется, сжимается, превращается в ослепительный вытянутый силуэт. Прожигая реальность насквозь, силуэт медленно движется ко мне, течет, словно ртуть.

Она и правда женского пола.

Я не вижу этого, я знаю.

Я видела ее уже много раз до этого. Когда именно? Раньше. Там, откуда она приходит, время не имеет значения.

Она кивает мне, как старой знакомой.

У нее спокойное печальное лицо.

У нее мое лицо.

Всякий раз, приходя за кем-то на эту сторону, она вбирает в себя черты человека, которого ей предстоит увести с собой.

Об этом я тоже знаю. Знала всегда. Просто вспомнила секунду назад.

– Привет! – говорю я ей. – Давно не виделись.

И улыбаюсь.

В светящемся зеркале напротив мое лицо растягивает губы в улыбке.

Ослепительный силуэт дрожит, мерцает, видоизменяется. От него отделяется яркий протуберанец, тянется ко мне, словно рука, пытается дотронуться до запястья.

В следующее мгновение что-то по эту сторону бытия стискивает меня, на секунду возвращая чувствительность в невесомое тело.

– Эй, дыши, давай! – кричит знакомый голос. – Дыши! Ну пожалуйста, давай! Не ленись! Ты задница! Не смей помирать! Они уже едут! Держись! Еще пять минут! Пожалуйста!

Что-то мокрое капает мне на лицо.

– Дождь пошел? – улыбаюсь я.

– Нет… То есть да. Дождь.

В груди пульсирует огромное солнце. Он делает мне больно!

Или это я делаю ему больно?

Я не хочу, чтобы было больно.

Он прижимает меня к себе, шепчет что-то. Я не могу разобрать слов.

Я слышу только, как ветер шумит где-то в вышине.

Я не могу дышать.

Я не хочу дышать.

Она, не отрываясь, смотрит на меня. Она спрашивает меня о чем-то. Я не могу понять, что ей нужно.

Свет обволакивает меня, проникает под кожу, растворяется в крови, растворяет меня в себе.

– Прости, прости, прости! – повторяет Иван.

Небо роняет на меня горячие соленые капли.

ЭПИЛОГ

Солнце здесь такое яркое, что никакие темные очки не помогут!

За то время, пока мы, выйдя из маленького аэропорта, ждали машину, пока тряслись в открытом стареньком джипе, обозревая окрестности, пока шли пешком вдоль пляжа в поисках затерявшегося среди прочих баров нужного нам, со странным названием «A. J. E.», оно, кажется, успело прожечь кожу насквозь. После промозглой мартовской Москвы прожаренный на солнце Северный Гоа кажется просто другой планетой! Здесь все немного нереальное. Слишком яркое. Слишком горячее. Слишком беззаботное.

Наконец сумки брошены возле видавших виды лежаков, Андрей и Паша о чем-то заспорили с нашим водителем-индусом, и между ним и мной остается метров десять горячего песка. Он выбрасывает камешек, который до сих пор держал в руке, преодолевает это расстояние в два счета и подхватывает меня на руки.

– Привет! – хохочет он и кружит меня на песке. Потом, опомнившись, опускает и спрашивает опасливо: – Не больно?

– Не больно! – смеюсь я. – Уже давно не больно.

– Отлично! Ну и бледная же ты! Завтра с утра первым делом – на пляж, загорать! Пить хочешь?

И, не дожидаясь ответа, он уже кричит что-то молодому парню в выцветших шароварах, дремлющему у входа в бар. И тут же появляются легкий плетеный столик, несколько циновок, свежевыжатый сок, холодная газировка, что для здешних мест редкость. Пока Иван, Андрей и Паша весело гогочут, хлопают друг друга по спине, носятся по пляжу и дурачатся, я оглядываю берег, к которому нас прибила судьба. До этого момента изумрудно-голубой океан, белесый песок, непривычно влажный воздух, трепещущие на ветру пальмы, бунгало, рядами выстроившиеся вдоль берега, и вечно улыбающиеся индусы в каком-то тряпье – все это я видела лишь на фотографиях, которые мне присылал Иван. Реальность превосходит все мои самые радужные ожидания.

Невесть откуда появившаяся пегая собака, протрусив по пляжу, усаживается рядом со мной на песок. Она смотрит мне в глаза, потом зевает, потом ее физиономия расплывается в безмятежной улыбке, и животина немедленно укладывается спать в метре от меня.

Про собак он тоже мне писал. Так что я уже знаю, что если эта морда выбрала меня в качестве подружки, отныне она будет следовать за мной по пятам всюду.

И я вдруг понимаю – нет никакой Москвы. Никакой слякоти, никаких пробок, никакого метро, никаких высоток, никаких плащей, зонтов, никаких скачков курса валют и утренних новостей. Есть только вот этот пляж, и пальмы, и океан, и солнце, которое уже начало клониться к закату.

– Сегодня ветрено! – говорит Иван, присаживаясь рядом со мной на циновку. – Несколько дней был полный штиль и пекло просто адски. А вы прилетели – и немного посвежело. Вроде как привет с родины. Здорово! Сейчас принесут креветок. Ты же любишь, я знаю!

Только сейчас понимаю, как сильно я по нему соскучилась!

Я снова и снова разглядываю его дочерна загоревшее лицо, хвост на затылке, светлую курчавую бороду, запястья, перетянутые многочисленными плетеными и кожаными браслетами. Его глаза кажутся еще светлее, чем раньше – серый стал почти небесно-голубым. Светлые брюки, белая футболка и видавшая виды куртка с закатанными рукавами идут ему не меньше, чем костюмы от Армани. Даже смерть не смогла лишить его чувства стиля.

– Знаешь, для покойника ты слишком хорошо выглядишь, – говорю я.

– Ты тоже, – улыбается он. – Разве не тебя я несколько месяцев назад застрелил?

Мы молча смотрим друг на друга – и начинаем хохотать, как идиоты.

Кажется, я не сказала вам самого главного!

Иван Серебров умер. По официальной версии – в результате несчастного случая. Находясь в состоянии алкогольного опьянения, сорвался с крыши во время поездки в Санкт-Петербург. Правда, сообщено это было с опозданием – несколько дней артист считался без вести пропавшим. Разумеется, молва немедленно разнесла другую версию произошедшего – самоубийство на почве… впрочем, на почве чего, газеты так и не решили, так что перемывать кости Ивану посмертно они будут еще долго.

Официальных похорон не было. Согласно воле ушедшего (в прессе неожиданно всплыло недавно написанное завещание артиста, который будто предчувствовал скорый уход), тело его кремировали, а прах увезли в неизвестном направлении друзья Сереброва. Обстоятельства эти наделали не меньше шума, чем сама смерть звезды, так что личность покойного оказалась окутана мистическим шлейфом тайны и недосказанности, что, разумеется, изрядно повысило и без того взлетевшие до небес рейтинги Ивана. Впрочем, в конце года вообще поумирало множество известных людей – по разным причинам. Вот только, в отличие от прочих ушедших в мир иной, Серебров в итоге получил все то, о чем мечтал. Разом.

Он стал главным ньюсмейкером уходящего года – и главным любимчиком страны. Сразу же после известия о смерти прессу залило рекой соболезнований и стенаний. Бывшие коллеги и бывшие недоброжелатели, бывшие продюсеры и бывшие любовницы – все они наперебой рассказывали о том, каким талантливым артистом был Серебров и как много он бы успел, не случись этого нелепого стечения обстоятельств. Кто-то вспоминал, как здорово Иван мог развеселить любую компанию, кто-то рассказывал, что едва не записал с ним дуэт – времени не хватило. И, конечно, у него оказалась просто тьма ну очень близких друзей, которые спешили поделиться своими воспоминаниями.

Разумеется, Иван все-таки получил вожделенную музыкальную премию от Neo TV и посмертный контракт на издание дебютного диска под лейблом «Neo Music». Правда, уже накануне церемонии организаторы придумали для него отдельную награду – «За искренность в искусстве», которую пришлось получать мне. Выпив две порции виски и пробившись (с помощью Андрея) сквозь толпу бывших коллег, я вышла на сцену, получила странную статуэтку в виде серебристой загогулины на тяжеленной подставке и сообщила в микрофон, что Иван жив и в настоящий момент находится в другом, более прекрасном месте. Зал встретил мое заявление шквалом аплодисментов. Я не покривила душой, правда!

А «дебютом года» в стиле хип-хоп стал проект каких-то малолетних пацанов из Сибири, которые прямо после получения награды, стоя на сцене, пообещали организовать хип-хоп фестиваль имени Ивана Сереброва. Иван, сидящий в глухо надвинутой кепке и дурацких бутафорских усах на заднем ряду «Олимпийского», хохотал как ненормальный. Впрочем, фестиваль, кажется, действительно будет организован – кое-где я уже видела рекламу мероприятия.

Каждый телеканал, разумеется, посчитал должным если не посвятить персоне Сереброва документальный фильм, то, как минимум, изготовить о нем хвалебный репортаж. Вышедший в январе диск Ивана раскупили невиданным тиражом, сейчас готовится переиздание. Мне как доверенному лицу (согласно тому самому, написанному задним числом завещанию, в котором Иван все предусмотрел) приходится ездить на разные скучные переговоры и подписывать разные бумажки. Прибыль с продаж, которая оседает на расчетном счете в маленьком швейцарском банке, весьма значительна – боюсь, в России на корпоративах Иван заколачивал бы такую же сумму несколько лет подряд.

Какие-то предприимчивые граждане тут же наштамповали футболок, толстовок и рюкзаков с фотографиями Сереброва. Парочку таких модных изделий я привезла ему из Москвы – думаю, его это повеселит. «В истории российского шоу-бизнеса конца первого десятилетия XXI века Серебров навсегда останется яркой кометой, пронесшейся по небосклону и осветившей многие души». Вот так витиевато закончила свою статью Кравцова в своем глянцевом журнале. Наиболее удачную фотографию Ивана вручила ей лично я, предварительно нацепив на себя самое прискорбное выражение лица.

Иван добился всего и сразу. Смешно, правда? Почему, чтобы тебя признали и полюбили, обязательно нужно умереть?

О том, что Иван жив, знают всего несколько человек. Я, Андрей, Паша, случайное знакомство с которым оказалось не только приятным, но и полезным (именно он помогал оформлять необходимые медицинские документы), и некий Марс, человек, о котором я только слышала. Он и помог Ивану с новой личностью, соорудив благодаря своим связям паспорт на имя Петрова Кирилла Валерьевича. Так что, наверное, Иван не зря отращивает бороду – с ней он больше похож на человека в собственном паспорте.

Большую часть времени, пока Иван реализовывал план собственного побега из этой жизни, я провела, борясь за свою. Неделя в реанимации – история для отдельного романа. Окончательно придя в себя, я узнала, что технически Иван жив, но юридически – уже умер. Что, впрочем, не мешало ему мотаться на машине между Питером и Москвой и улаживать свои и мои дела. А потом, когда меня выписали, и я, лелея ноющую дырку в груди, вернулась в квартиру к Ивану, куда он перевез мои вещи, он устроил маленький прощальный ужин «для своих», после чего исчез, словно привидение. Рано утром вышел за дверь с небольшой дорожной сумкой и растаял в воздухе.

Через неделю от него пришел первый e-mail.

Он поселился в Ашвеме – говорит, здесь спокойнее, чем в Морджиме, местечке, густо заселенном русскими и украинцами. Но частенько он все же выбирается туда – повидать знакомых, оторваться в клубе. Пару раз в клубящейся под транс толпе он встречал бывших знакомых из столичной тусовки. Оба раза, поздоровавшись с Иваном за руку, знакомые не задали ему ни одного вопроса. Видимо, решили, что призрак Сереброва привиделся им в наркотическом бреду.

Как человек деятельный, Иван тут же взял в аренду старое обветшавшее бунгало и за месяц превратил его в отличный бар «A. J. E.». Название-аббревиатуру можно расшифровать как «Alea jacta est», что в переводе с латыни означает то ли «мосты сожжены», то ли «обратной дороги нет». У Ивана неожиданно обнаружилась слабость к латинским фразеологизмам. Гвоздем меню, правда, являются не замысловатые коктейли, а чистая свежая вода и хорошее обслуживание. Хотя, конечно, прибыли Ивану это не приносит – здесь вообще никто не думает о прибыли.

Такой вот странный у нас получился финал.

Сначала я уберегала его от смерти – а потом он меня застрелил. Случайно.

И я умерла.

Почти умерла.

Слово «почти» разительно меняет всю картину, не правда ли?

– Что ты ей сказал? – спрашиваю я.

– Кому? – удивляется человек рядом со мной, потягивая сок.

– Женщине с косой.

– У нее не было косы. Я ведь тоже ее видел, не забывай. – Иван весело улыбается. – Мы с ней заключили договор о том, что я и ты меняемся местами. Она отдает тебя – а я исчезаю. Насовсем. Все просто. Со смертью, оказывается, тоже можно договориться. Считай, что это мое искупление. За тебя. Тогда, на крыше, я понял, что мне легче умереть самому, чем потерять тебя.

Кто кому из нас чем обязан – я уже не разберусь.

– Что тебе здесь снится? – спрашиваю я.

Иван смотрит куда-то за горизонт, пожимает плечами.

– Первое время, когда сюда переехал, вообще ничего не снилось. Я, кстати, был этому очень рад. А теперь снится все подряд. Обрывки произошедшего, какие-то люди, знакомые или не очень. Как раньше, до всего этого. Ты часто снишься… Берег этот. Пальмы. Ничего экстраординарного. Ну, ты понимаешь, о чем я…

Паша и Андрей, стащив с себя футболки, плещутся в воде. За то небольшое время, что они знают друг друга, эта парочка неплохо сдружилась. Потом Паша поворачивается и радостно машет нам рукой.

– Круто-о-о! – кричит он.

– У тебя с ним что-то есть? – интересуется Иван тоном заговорщика.

– С Пашей? Ну… он за мной ухаживает…

– Ясно, – хохочет Иван. – Значит, ничего. А ведь он втрескался в тебя по уши.

– Думаешь?

– Вижу.

Иван снова молчит, тянет сок из трубочки. Собака возле меня, потянувшись, переворачивается во сне на другой бок.

– Шрам виден? – спрашивает Иван.

– Да. Сказали, посветлеет примерно через год.

– А что ты намерена весь этот год делать?

Вопрос ставит меня в тупик.

– В смысле?

– В прямом. Будешь торчать в Москве? Отбиваться от журналистов? Пытаться понять, кем ты теперь хочешь работать?

Я открываю было рот, но совершенно не нахожу, что ответить.

– Я же вижу, тебя тяготит вся эта столичная шумиха. Из тебя и так уже почти сделали вдову Курта Кобейна.

– Я не похожа на Кортни Лав, – хихикаю я.

– Слава богу. Ну так какие планы?

– Пока никаких, – признаюсь я.

Иван едва заметно улыбается, потом переводит взгляд на океан, смотрит задумчиво вдаль, покусывает трубочку и наконец говорит самым невинным тоном на свете:

– Могла бы пожить здесь пока. Здесь хорошо. Климат, люди, даже еда – все другое. Вон, собака тебя уже любит. И вообще…

– Я… не уверена.

– Не хочешь здесь – можно рвануть еще куда-нибудь, – воодушевленно заявляет Иван. – Италия, Франция, да хоть Япония. Ты даже не представляешь себе, сколько на этой планете отличных мест. Я, кстати, и сам не против прокатиться туда-сюда. Но… есть одно «но».

– Какое? – со смехом интересуюсь я.

– Я тут подумал – пока все идет хорошо. Но если я сдвинусь с места – не начнется ли все сначала?

– О чем ты?

– Я о том, что мне все-таки тяжело без своего ангела…

Многоточие повисает в воздухе точно так же, как солнце, которое вот-вот должно коснуться раскаленным краем прохладного соленого горизонта.

Я смотрю в светлые Ванькины глаза – и не могу сдержать улыбки.

И правда, не побыть ли мне просто ангелом? Бесплатно? Из удовольствия?

Наталья Милявская, Кирилл Петров

Май-декабрь 2009

Права

© Наталья Милявская, 2013

© «Время», 2013

Электронная версия книги подготовлена компанией Webkniga, 2013

Оглавление

ЧАСТЬ 1

ЧАСТЬ 2

ЧАСТЬ 3

ЭПИЛОГ

Права Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg