«Дитя Осоки»

Праздник задумано было провести по-старинному торжественно: с процессией, вздымая помост искусной работы, в окружении ветвей магнолии и больших восковых свечей. В этом году на помосте решено соорудить нечто вроде плодоносящего сада. Принести необходимую для праздника осоку поручили двум мужчинам. Двум мальчикам всеми правдами и неправдами удалось упросить взрослых взять их с собой; это были мы с Мигелем.

Нам предстояло добраться до густых зарослей осоки с более мощным, чем обычно, стеблем. Это была особого рода осока: крупнее и гибче, чем тростник; ее стебель легко рубится и расщепляется на тонкие волокна. Желтизна ее листьев напоминала желтизну увядших амарантов и бразильского кофе. Но самое главное — ее аромат, подобный благовониям; он был настолько стойким, что сохранялся целый год. После каждой Страстной недели вплоть до следующей осока — словно фамильная реликвия — лежала в доме моего дяди.

Из глубокой теснины, где росла осока, всегда тянуло ее слегка смолистым, резким и пронизывающим запахом. Попробовав ее, зверье словно впадало в какой-то экстаз; из нор доносился такой хруст ее стеблей, что его можно, пожалуй, сравнить только с неистовыми молитвами.

Мигель взял с собой четырех собак: Бисонте — охристого окраса, самого умного и ловкого пса, Кокуйо — обладающего необычайным чутьем, Агуану — за ее ласковость и шерсть цвета каобы[1], и еще — самую маленькую — Рану. Взрослые посмеялись над ним, но Мигель не обратил на их смех никакого внимания.

Наш путь шел почти все время под уклон, и чем дальше, тем более неровными становились склоны, а деревья с их влажными кронами — гуще, и все чаще попадались рощи рожковых деревьев. Там и сям над зелеными склонами колыхались лоскутья белесого тумана.