«Мальчишки и девчонки»

Ясен Антов Мальчишки и девчонки

Привычка загибать безымянный палец на правой руке осталась у меня с тех пор, как я жил под одной крышей со Спиридоном Благуновым, человеком, которого можно смело назвать джентльменом, правда, не без изъяна — он был вспыльчив. Чаще всего он приходил в ярость из-за вменявшегося ему в обязанность требования неукоснительно соблюдать одни и те же законы, а в отношении законов, их места и роли в обществе в голове Спиридона Благунова роилось множество самых разнообразных идей. Наша администрация, работавшая по старинке и не отличавшаяся особым воображением, не могла оценить его идей по достоинству и время от времени отправляла его в места не столь отдаленные.

Судьба свела меня с ним после одного досадного происшествия. Как-то вечером четверо недоперепивших граждан, заявивших мне, что им не нравится моя рожа, решили обработать ее в соответствии с собственными представлениями о прекрасном. А надо заметить, что все годы, годы моей самонадеянной молодости, я полагал, что не мужчина тот, кто не умеет ездить верхом и вести кулачный бой, а посему за отсутствием коней налегал на оттачивание своих бойцовских качеств. Пять лет я петушился на ринге, прежде чем понял, что кулаками матери не накормишь. Я бросил бокс и стал механиком.

Ту самонадеянную четверку я уложил рядком, троим порядком изменив некогда внушительную форму носа, а четвертому — и черепа. Тут-то все и началось. Суду была предъявлена справка о нанесенном мной одному из мерзавцев сотрясении мозга, выискались и свидетели, показавшие, что я с целой оравой хулиганов напал на ничего не подозревавших, мирно прогуливавшихся ребят, избил и изувечил их. Действительно, глядя на этих здоровенных громил с распухшими носами, суд решил, что здесь орудовала целая шайка, а я был ее предводителем. Суд еще больше утвердился в своем мнении, когда перед лицом светлейших судебных заседателей явился четвертый пострадавший, с трудом ориентировавшийся в пространстве.

Так я очутился в компании Спиридона Благунова. Мой сосед по камере любил работать в белых перчатках и не выносил грубых манер, поэтому, узнав, какой урок я преподнес четверым бандюгам, очень быстро привязался ко мне. Как-то раз, когда мы с ним сели играть в карты, он долго смотрел на мои пальцы, а потом изрек: «Эх, Михал, Михал, да с такими руками ты мог бы стать Иегуди Менухиным, мог бы наяривать на „страдивариусе“ Карла Марии фон Вебера, а ты, мой мальчик, пачкаешь руки о гаечные ключи». И он принялся меня учить, как сгибать безымянный палец на правой, а потом и на левой руке, как тасовать колоду и сдавать карты, используя это свое новое умение. Он посвятил меня в тонкости игры и блефа, ибо талант картежника состоит в том, чтобы поначалу прикинуться профаном и проиграть незначительную сумму, а затем подкинуть партнеру каре или фул,что-нибудь щекочущее нервы, и лишь тогда, после умелой тасовки, организовать себе флеш или умыть четырех королей противника четырьмя тузами, а там — знай выворачивай карманы незадачливых игроков и потешайся над тем, как они нервно снимают с рук свои «сейко».

Так в приятной компании Спиридона Благунова благословенно текло время, он прикипел ко мне всей душой и даже предложил основать чисто показательное предприятие, что в перспективе означало — продемонстрировать ряду самонадеянных господ, как в цилиндр опускается голубок, а оттуда выскакивает зайчик.

К худу ли, к добру ли, но из нашей затеи так ничего и не вышло, поскольку в деле Спиридона Благунова тем временем всплыли новые обстоятельства, позволявшие судить, что на одной из сторон довольно значительного числа выскочивших из его цилиндра «зайчиков» красовались портреты зарубежных президентов. Спиридон грациозно помахал мне рукой на прощанье, сказал, что ему было приятно познакомиться с моей персоной, и отбыл в апартаменты, где процветали куда более суровые нравы. Я же, полностью заплатив по счету, предъявленному мне за три разбитых носа и одно сотрясение мозга, решил сменить и место жительства, и место работы. Потому как ужасно неприятно, когда люди, знающие тебя, как облупленного, делают вид, что сроду тебя не видели и держатся так, будто ты того и гляди заявишься просить руки их дражайших дочерей. Впрочем, история Жана Вальжана известна даже детям, меня же зовут Михал Коцев, и я вообще не тяну на роль литературного героя.

Вскоре я устроился на работу лесным обходчиком, мне выделили скромную избушку в горах, и я зажил припеваючи, точно лесной царь. Небо, ручьи, звезды, земляника, ежи, лисицы, снег по грудь, и никаких тебе начальников, заместителей начальников, директоров и замдиректоров, ты один, вдали от сотен глаз, бдительно наблюдающих за тобой с утра до вечера. Вдали от людей, которые все видели, все знают, изо всего быстро делают выводы и зорко следят за тем, чтобы Михал Коцев не сбился с прямого пути. Да, я не отрицаю, один раз я уже сбился с пути. И все потому, что позволил группе пройдох, подученных этими треклятыми помощниками правосудия — адвокатами, всю жизнь получающими от благодарных клиентов свиные окорока и бутылки «Джонни Уокер», обставить все так, чтобы жертва забулдыг снова стала жертвой, на сей раз — правосудия. Эх, будь я настоящим мужчиной, я бы отделал этих четверых прямо в зале суда, и тогда бы нужды не было во всяких свидетелях, лжесвидетелях и разных там экспертах. Чтобы уважаемые судьи своими глазами убедились в том, что Михал Коцев может обслужить по первому разряду слизняков, воображающих себя всесильными только потому, что сильными мира сего воображают себя их отцы. Папаша одного из них, видите ли, был какой-то шишкой в министерстве иностранных дел, другого пальцем не тронь, ибо его дядя бог знает кто, бог знает где… Тогда бы я посмотрел… Впрочем, обещаю, что буде мне представится еще раз такой случай, я уж не постесняюсь. Слово чести! Чтобы мне потом не приходилось терзать читателей своими историями, написанными в лесной избушке. Впрочем, даже из этой истории можно сделать поучительные выводы, в чем вы убедитесь несколько позднее.

В сущности, я был не совсем прав, заявив, что в своем укрытии избавился от начальства. Каждый понедельник ко мне наведывался мой шеф Трендафил Славков, бывший старшина-сверхсрочник, очутившийся после увольнения в запас в объятиях гражданской безответственности. Поначалу, талдычил он, потягивая виноградную ракию и понося меня на чем свет стоит, так как в его глазах я был симулянтом, и он ни на грош не верил ни мне, ни тому, что я в жизни не брал в рот спиртного, а он совершенно точно знал, что рецидивисты упиваются в стельку — так вот, говорил он мне, поначалу мирная жизнь ошарашила его Он всей душой воспротивился царившим в ней порядкам, потом прозрел и понял, что у людишек без униформы не жизнь — а разлюли малина. Знать не знают ни о каком уставе, ни о какой муштре, и так до самой смерти. А он осел и болван — всю жизнь ходил по струнке, и даже снимая на ночь носки, и те вытягивал в струнку.,

Трендафил Славков покидал меня в обед того же дня, вылакав всю ракию, загодя припасенную для него. Отдавал свои ценные распоряжения и уходил со словами, что он страшно занят. Я узнал, что в городе, до которого было три часа пешего ходу, он разводил свиней. В избушку он заскакивал раз в неделю, а иногда и через две, за что и получал зарплату начальника участка.

Отношение Трендафила Славкова ко мне строилось не столько на базе данных, полученных из тюрьмы, сколько на информации о моем социальном происхождении. Весть о том, что я окончил французскую гимназию, он принял стоически, но узнав, что моя сестра учится

в консерватории, Трендафил Славков просто взбеленился. Я, кричал мой начальник, сплевывая на пол избушки, всю жизнь тянул солдатскую лямку, с уставом вставал, с уставом ложился, не то что некоторые, распевавшие французские шансонетки и воображавшие, что здесь им будет устроен курорт Солнечный берег, в то время как Трендафил Славков несет свою службу, выполняет свой долг перед республикой. Что же получается, один в лес, другой по дрова, чем в шляпе, тем нахальней, а Трендафил Славков должен отдуваться за всех разом! Ну уж дудки, орал он, не на того нарвались, теперь он мне покажет, где раки зимуют. Тут шеф угрожающе взмахнул кулаком, всосал остатки ракии и свалился на кровать. Продрал глаза он к вечеру, голова раскалывалась — еще бы, после семиста граммов водки и пачки сигарет без фильтра. Уходя же, он приказал перетащить все бревна, сваленные у поворота шоссе, под навес у избушки.

Мне всегда импонировал артистизм мышления, вольный полет фантазии. Бывает, загнет человек такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать, а тебе все равно приятно. Так и подмывает самому вметнуть что-нибудь эдакое, дерзкое, необычное — в этих протуберанцах мысли, яростных порывах разорвать оковы будничной, повседневной жизни таится своеобразная прелесть. Все это так. Но если кто-нибудь скажет тебе, что в интересах дела надо перетащить на своем горбу гору Витошу к Балканскому хребту, тут уж извините, это явная глупость. Подобная тем клятвенным заверениям, что к Первому мая будет закончено строительство некоего объекта, хотя людям, в запале бьющим себя в грудь, прекрасно известно -поднимись хоть вся Болгария, эта стройка не будет закончена и к январю следующего года. Да что тут говорить, действительно у нас есть люди, которые на посулах и обещаниях благополучно дотягивают до отбытия на заслуженный отдых, но это уже совсем другой разговор.

Итак, Трендафил Славков приказал мне перенести бревна, сваленные у поворота шоссе, под навес избушки, а было их там по меньшей мере десять кубометров. От поворота до избушки — больше чем полкилометра. По одному бревну за ходку — не менее двух тысяч курсов туда и назад. Пятьсот метров на двести и еще раз на два…

Причем, утопая по пояс в снегу. И все это до пятницы.

Я вышел из избушки и присел на завалинку. Надо было хорошенько все обмозговать. В последних лучах закатного солнца тихо шевелили ветвями могучие сосны. Резвая белочка подбежала к избушке, катая по снегу шишку, словно приглашая меня поиграть с ней. Погоди, белочка, погоди, сказал я. Трендафил Слав-ков заявил, что это мне не курорт и он мне еще покажет, где раки зимуют.

А такие люди не только пьют за чужой счет и несут всякую чушь, но по совместительству строчат и доносы. А мне было так хорошо в этой избушке и совсем не хотелось покидать эти края.

Такие люди спокойно могут донести властям, что Михал Коцев фотографирует засекреченные в лесу объекты, а по ночам передает микропленку резидентам вражеских разведок. Такие люди способны…

Такие люди способны на все.

Легко тебе, белочка, вздохнул я. Что ты знаешь о Трендафиле Славкове?… Прыгаешь себе с сосны на сосну и катаешь по снегу шишку. А я вот должен обойти землю по экватору с бревном на плече.

Незаметно я задремал, а проснулся от странного ощущения, будто кто-то стоит рядом и смотрит на меня.

И действительно — перед избушкой метрах в трех от лавки, на которой я растянулся, стояла ватага ребятишек. Человек тридцать, стоят и смотрят на великолепный сон Михала Коцева, рецидивиста — по словам Трендафила Славкова. Глазенки их выдавали, что они испытывают какое-то странное чувство, что-то среднее между испугом, изумлением и восторгом. Я медленно приподнялся на лавке, зевнул.

Потом сообразил, что дети могут воспринять это как дурной тон. «Добрый день, — сказал я и сел. — А я вот тут…»

Они молчали. Мальчишки и девчонки, лет двенадцати-тринадцати. Чистенькие, румяные, каким ветром их сюда занесло?

— Здравствуйте, — снова начал я. — Вы откуда взялись?

Один из пареньков набрался духу, сделал пару шагов в мою сторону, открыл рот… и так ничего и не сказал.

— Вы хотите погреться в избушке или просто проходили мимо? — поинтересовался я.

— Мы… — выдавил из себя паренек и сделал еще пару шагов вперед. — Мы пришли познакомиться с вами…

И он принялся отчаянно рыться в карманах своих штанов, будто собирался вытащить оттуда что-то очень ценное. Симпатичный стеснительный паренек, слава богу, что такие ребята еще не перевелись.

— Ну так вот он я! — На душе у меня стало легко, и я засмеялся. И ребятишки дружно обступили меня. Так началась моя дружба с 7 "А" местной городской школы.

Внезапно началась и внезапно закончилась, а длилась она всего несколько месяцев, но об этом позднее, сейчас же вернемся к ее началу. Так вот 7 "А" организовал клуб под названием «Интересный собеседник» и приглашал на встречу самых разных людей. В гостях у ребят побывали передовики производства, профессора, пограничники, шоферы, деятели Болгарского союза трезвенников, обладатели всяческих званий и наград. А ребятам постоянно хотелось чего-то необычного, встречи с каким-то действительно интересным человеком. В чем должна была выражаться эта интересность, они и сами не знали, а на трезвенников, профессоров и героев уже достаточно насмотрелись и по телевизору. Все эти интересные люди рассказывали о том, «как именно следует поступать», как они сами, всю жизнь «поступая как следует», добились своих постов, званий и отличий, и теперь их знает и уважает вся Болгария, о чем свидетельствует сам факт, что их непрерывно приглашают перед кем-то выступать. А ученикам из 7 "А" и без того было прекрасно известно, как следует поступать: хорошо учиться, уважать взрослых, уступать место в автобусе старшим, не пить, не курить, учить иностранные языки и участвовать в художественной самодеятельности…

И если они сегодня будут вести себя подобным образом, то завтра непременно станут именно такими, какими им и надлежит стать. Запланированное осуществится, запрограммированное сбудется. Дети станут молодыми гражданами, молодые граждане превратятся в отличных граждан, в коих нуждается страна. Дети, станьте такими, какими вам следует стать!

— Послушайте! — остановил я поток ребячьего словоизвержения. — Все это очень тонкая материя. А мне до пятницы надо перенести сюда вон те бревна, видите? У поворота…

Мы перетаскивали бревна и пели. И хотя я заметно фальшивил, настроение у меня было чудесное. Потом мы затопили печку в избушке, и я рассказал им о Спиридоне Благунове. «Он был джентльменом, — сказал я им, — нежным, деликатным человеком. Не любил грубости. Может быть, он избавился бы от своего порока, если бы сильно полюбил кого-нибудь. Одинокому человеку обязательно надо сильно любить кого-нибудь…» Я рассказывал им о своем сокамернике и сам проникался жалостью

.^Спиридону: он и вправду был… только не волком, а человеком-одиночкой, великим одиночкой. Ему некому было мстить, но он воевал со всем миром… почему же?

— Ну, вам пора, — оборвал я свой рассказ. — Уже поздно.

Зимние дни коротки, детям действительно пора было уходить. Я попрощался со всеми за руку, они спросили, могут ли навещать меня, и я, конечно, разрешил им. Даже посоветовал прийти в субботу, после того, как отбудет мой начальник. И пообещал рассказать им, как он поведет себя, увидев бревна под навесом.

Само собой, я от всего сердца поблагодарил этих мальчишек и девчонок за то, что они помогли мне перетащить все эти бревна. Мне самому было интересно посмотреть на то, как округлятся в пятницу глаза моего шефа.

И они округлились, да еще как! Он вытаращился, как жаба, и онемел от изумления.

— Ты… — спросил он.

— Я! — подтвердил я.

Подобно слепоглухонемому он протянул руку к бутылке с ракией. Даже не налил себе в стакан, а принялся хлебать водку прямо из горлышка. Видно, никак не мог прийти в себя.

— Ты? — спросил он.

— Я! — подтвердил я. — Не найдется ли для меня еще какой работенки?

Трендафил Славков вытер пот со лба. Было заметно, что ему не по себе.

— Для меня, — говорю, — выполнить подобное задание вообще не проблема. Знаешь, шеф, мне очень приятно решать подобные задачи. За работой я даже пою! А иначе бы умер со скуки. Такой уж я уродился.

— Не бойся, со скуки ты не подохнешь, — медленно процедил мой начальник. — Если и окочуришься, то от чего-то другого. Скуки у старшины Славкова сроду не водилось. Есть приказ и есть его выполнение. Слушай мою команду! До следующей пятницы расчистишь весь снег вокруг избушки, а потом зальешь образовавшуюся площадку водой, так нам будет сподручнее перевозить дрова. Ясно?

— Не расслышал даты, — сказал я.

— До пятницы, — отрезал Славков.

— Этой лопатой? — осведомился я и показал ему единственную имевшуюся в избушке лопату.

— Этой лопатой, — кивнул шеф. — Ты же боишься подохнуть от скуки?

Он допил ракию и ушел. Глаза его излучали какой-то странный блеск. В них не было злобы, нет, скорее чувствовалось предвкушение триумфа.

Будь по— твоему, Трендафил, сказал я себе. Как говорил мой учитель Спиридон Благунов, Михал Коцев может Карла Марию фон Вебера сбацать, что ему стоит расчистить в лесу какую-то паршивую ледяную площадку! Я же просто безумно люблю сооружать такие площадки, до того безумно, что могу действительно спятить!

Я встал на лыжи и за полчаса добрался до города. Разыскал Александра, того робкого, стеснительного паренька, и сказал ему, что на сей раз нам предстоит битва не на жизнь, а на смерть. Он так и встрепенулся от радости, щеки его запылали, он даже стал немного заикаться.

На следующий день сразу же после обеда на поляне перед избушкой собралось шестьдесят ребят. Весь 7 "А" и добровольцы из "Б" и "В". Стоило им узнать, что «Меченому» грозит опасность, и они сразу же бросились на подмогу. К вечеру снег был расчищен, площадка утрамбована — шестьдесят лопат мелькало в воздухе, ребята работали, как одержимые.

Работали и пели!

Я заварил им чай, настоянный на лесных травах, мы сгрудились возле печки, они молчали, ждали, пока я сам заведу разговор. И я не заставил себя упрашивать. «Кривда, -сказал я, — создана людьми, и потому, друзья мои, ее можно одолеть. Ведь люди по своей природе — добры. И не потому, что они отвечают моим или вашим представлениям о людской доброте, а просто потому, что они люди. Был со мной в тюрьме…»

Боже, какие это были чудесные дети! Может быть, это покажется вам странным, но я полюбил их, и они полюбили меня. Они приходили ко мне в мою роскошную глушь, и мы рубили деревья, прокладывали канал, посыпали золой шоссе, метили деревья в лесу — Трендафил Славков силился одолеть меня своими заданиями.

Впрочем, я забыл сказать, что, приказав мне расчистить площадку, он явился не в пятницу, а в среду, предвкушая увидеть меня по уши в снегу. Я же сидел на лавке перед избушкой и читал Густава Флобера, изысканную французскую прозу.

— Ты? — спросил он.

— Я, — кивнул я. Знакомый обмен репликами.

Мой начальник продолжал ставить передо мной непосильные задачи, но непосильных задач для меня не было. У меня был Александр и его тридцать верных друзей, которых во второй заход стало шестьдесят, а потом уж и не знаю, сколько мальчишек и девчонок собиралось на полянке возле избушки. Я любил их, и они любили меня. Мы чаевничали и рассуждали о добре и зле.

И вдруг они перестали приходить. Не появлялись одну неделю, другую. Я спустился в город и нашел Александра. В первый момент он смутился, потом резко поднял глаза и сказал:

— Послушай, Меченый, ты же сам говорил, что в жизни всегда надо поступать по-мужски!

— Разумеется, -согласился я. -А в чем дело?

— Не обижайся, — сказал Александр. — Дело вот в чем. В одно из окрестных сел из Софии приехала мать-одиночка. Скрывается ото всех. Сейчас мы ходим к ней. Знаешь, какой она человек…

— Послушай, — строго заметил я и поднял палец. — Эта женщина нуждается в…

— Знаю, — сказал Александр. — Мы ей помогаем чем можем. Будь спокоен, Меченый, мы не оставим ее в беде.

Вот так мы и расстались. Мне очень не хватает этих ребятишек. Теперь я беседую с белкой. Рассказываю ей о Спиридоне Благунове. Об Александре, об этих мальчишках и девчонках. И о той умной женщине, которая унесла свое дитя далеко от любопытных глаз и от пересудов, чтобы любить его спокойно.

Как я ей завидую!

А Трендафил Славков окончательно спился. Месяц назад он бросил работу, и я остался в одиночестве, совершенном одиночестве.

Перевод с болгарского Наталии Дюлкеровой