«Русалка»

Геннадий Вальдберг

Русалка

(рассказ)

Там на исхоженных дорожках...

А. С. Пушкин

Витек - он чудак. Он такие штуки выкидывать может - кипятком потом писаешь. Вот и сегодня. На бассейн только нас привезли, а у Витька настроение: выпить, говорит, надо. Душу взбодрить. А то, говорит, как цветок без полива.

И не то, что бы пьяницей был. Иной раз по неделям не вспомнит. Друзья позовут - а Витек: не хочу! - и силком ты его не затащишь. А потом, как сегодня, вожжа вдруг под хвост - и ничем ты его не удержишь.

Другой, коль задумал, так хотя бы место подходящее выискал. Скажем, в порт бы могли напроситься. А в порту - там гражданские шастают, и за лишний полтинник что хочешь приташут. Но нет, на бассейн занесло, где одни вояки работают, и на три версты у каждого магазина патрули топчутся. Бдят, дармоеды, от открытия до закрытия. Словом, где на бассейне ты выпить найдешь? Но Витек - он, в том-то и дело, он легкие дороги не выбирает... То есть - вообще никакие не выбирает. Идет, как душа ему скажет. А душа у него - ее слушать замучаешься...

Но он ее слушается. Ни в чем не перечит. Решил - так в пустыне Сахара источник найдет и до полного кайфа наклюкается. Особенно, повод когда. Письмо, говорит, получил. Мать по-новой замуж выходит. Вот уж там дым коромыслом. А мы, значит, рыжие, что ли?

А мать у Витька непутевая. Столько водки за нее уже выпили, а все куролесит чего-то. То с витькиным отцом разводилась: что вот, заживем, мол, вдвоем, и никто нам, Витюша, не надобен... А сама, и месяца не прошло, в какого-то Федора втюрилась.

Но Витька не злой, он отходчивый. Другой давно бы к черту послал. А Витек лишь всердцах психанет, а потом жалеть ее начинает. Что вот, мол, судьба не сложилась.

А чему тут, казалось, не складываться? Я, конечно же, им не судья. И все ж непонятно мне как-то. Отец у Витьки - ученый. Физик иль химик - я в том не кумекаю. Но деньги всегда у них были. И водки не пил. И даже когда уже вместе не жили - придет и поможет, ни в чем не отказывал. Витек говорит, и от армии мог бы спасти. В институт, говорит, поступай. А я вот, нарочно, учебники лишь для виду держал, а сам сижу и Стругацких читаю. Но отец, видно, слово замолвил: тройки с четверками ставят. Тогда я на химии все как есть переврал, азот с кислородом попутал. А они мне: другой, мол, билетик возьми. А я и в другом: не знаю, и все тут. Пару, в общем, вкатили... Так он мне пересдачу устроил. А я не пришел: мол, катитесь вы к черту!

Вот теперь на бассейне мы с ним и кукуем.

И я вам скажу: мать у Витьки такая же. То есть, лично я с ней не знаком, мы с Витькой лишь в армии встретились. По он всегда мне письма показывает. Тоже не любит, чтобы кто-то ее направлял. Сама, мол, себе голова. А я бы, - да кто мне предложит? - только я бы, наверно, не стал бы отказываться.

Я ведь вообще... Я и писем сто лет не писал. Потому что,

кому мне писать? Мать - пять лет умерла. А отчиму - нужен я сильно. В ремеслуху, дружкам?... Так все уж давно разлетелись. Да и какие они мне дружки? В кино, там, сходить, иль бутылку прикончить... Сколько лет вместе жили, а только и дел, чтобы друг перед дружкой выпендриваться: скольких баб ты в постель уложил и сколько стаканов без закуса можешь... Я даже, честно сказать, потому и в армию с радостью шел, что думал, здесь все переменится. Что вот, не один... Чтобы был человек... Ну-у, душу чтоб выплеснуть можно. И не знаю, что в Витьке нашел?... Просто он такой же, как я. Бездомный какой-то.

Начнет вдруг выхваливаться: мол, "Героя нашего времени" читал? Печорин там есть. Так у него брови черные были, а голова - как у старца седого. А у меня, вот, наоборот: бровей днем с огнем не отыщешь!...

И это он верно: сам словно жук, а брови будто корова слизала. То есть, на самом-то деле, они у него есть, только белые, будто седые. Как бы взял поседел человек, но не с темени, а вот с лица... Но даже и не это в нем самое замечательное. Девчонка, возможно, другое заметит: что ростом вот вышел, и кость неширокая. А я: так глаза. Не знаю, какие там у Печорина были, а я так таких не встречал. Это все равно как тряпку стираешь - и из нее синева уходить начинает. Совсем уже, вроде бы, белая. А присмотришься нет. Где-то там, между нитками, все равно хоть чуть-чуть остается...

И как вот до краски до этой дойдешь - весь витькин гонор смешным представляется. Бездомность - ее ведь и химией не возьмешь. Сквозь все проступает.

Но это я не к тому, чтоб портреты расписывать. Просто понятней чтоб было.

Короче, на верхний этаж подымаемся. Раз уж выпить решили. Внизу отбойными молотками орудуют, бетонные налои со стен отколачивают. Здесь кроме пыли да пота ничего не унюхаешь. А наверху спортивные залы отделывают. Полосы на полу намалеваны, кольца, сетки висят - все как положено. А Звирбилис со своими плинтусы клеит. И Витька только носом повел - сразу, говорит, жареным пахнет. Потому что где клей - не компотом же с камбуза его разбавляют?

Ушанку с головы Витька снял и как запулит в корзину. И точно, два очка. Только уши, паршивка, развесила и насмерть в этой сетке засела.

Стали прыгать ее доставать.

А бугор Звирбилис сразу работу бросил. Стоят, за животы держатся.

- Лучше б помог, - говорю.

Но им ведь, гадам, поржать - хлебом их не корми.

- Давай, на плечи мне встань, - говорю.

Но Витька упрямый: нет, сам достану.

И конечно, достал. Шнурок с уха свесился, так он за этот шнурок ухватился. Нахлобучил шапку на голову, и так, между делом:

- Эй, Звирбилис, - говорит. - Клейку бы отлил.

Но Звирбилис жмот, как все эти немцы: считанный, мол.

- Да мне-то всего... Девок на чемодан понаклеить.

- У меня не конторский.

- И не нужен конторский. Чтоб не отклеились.

- Ладно, банку давай.

Ну а уж с банкой - Витьке фантазии не занимать. Раздобыл дрель, врубил на полные обороты и сверлом в эту банку. И все липкое, что в клее том былона сверло намоталось. Не сразу, конечно. Витька щепочкой дрянь со сверла соскаблил - и по-новой. И когда раз в четвертый в ту банку вошел - высшей очистки вышло. Слеза - не слеза, но получше сучка, каким Садык Байбукеров с-под прилавка торгует. И из чего он этот сучок делает? Сашка Скрижалов болтал: дескать, что свиньи не слопали - в перегонку пускает. Но Сашка соврет - не подавится. Да и едва ли в части кто самогонку гонит. Вон, за забором, где бабы живут, - там этим добром хоть залейся. У них и скупает, и нам потом спихивает... Только катись он, этот Садык! Было о ком сейчас думать!

Выпили, словом, по четверти. И отлично пошла. Аж передернуло. И в голову враз шибануло. Тепло, хорошо. Теперь по сигаретке скурить, а там и прикончить можно.

- Случай такой вот припомнил, - Витька всегда, как поддаст, его на случаи разные тянет. - В фонтане я раз утонул. С дружком на велосипедах катались, и в какой-то двор забрели. А фонтан был заброшенный. Осень, листья кругом. И еще две доски. Вот мы и поспорили, кто на этих досках прокатится.

- И как?

- А никак. Ко дну я пошел. Только и помню: листья надо мною небо укрыли. И не желтые, черные сделались. И свет между ними просеивается. А они уж как тучи, сейчас вот сойдутся...

- И кто ж тебя вытащил?

- Девчонка одна. Отец ей потом медведя купил. Вот такой, - и руками развел, будто рыбак, что улов свой нахваливает.

- А мать?

- Ничего. В кровать уложила и давай меня феном отхаживать. Это - чтоб я не простыл. А я уж давно в сознанье пришел, но все равно притворяюсь, что сплю. Обидно, что кончится это.

- И что же, ругала потом?

- Никогда, - заплевал окурок Витек. - За что же ругать? Поплакала только.

- А отец? - я, вообще-то, дотошный. Хочется знать, как у людей-то бывает. А то вот у нас: как отчим напьется, и прямо с порога мат-перемат, - а утром проспится и прощения просит. Вечно все с фингалами ходили.

Но про отца Витька ничего не сказал, только плечами поерзал****.

- А Федор?

- Какой еще Федор?

- Ну, за которого замуж выходит?

- Это потом, - Витька еще сигарету достал. - А в общем, такой же зануда. Книжный он червь. Очечки на носик надвинет, и с умненьким видом: ты Канта читал? Ах, не читал - так послушай!... Только знаешь, всех этих книжников в грош не цени. Потому что они неживые. Все для них уже сказано. Лишь потрудись - и любую премудрость отыщешь.

- А может он прав? Есть же хорошие книги. Я вот "Трех мушкетеров" читал.

- Может и есть. Только не в книжках тут дело. Ты мне жизнь подавай. А не с бумажки вычитывай.

- Как же тогда? Ты ведь сам же хотел написать?... - это больное место. Витька как-то признался, что книгу он пишет. Да я и без признания видел. Хотел как-то раз заглянуть, а он словно зверь взбеленился: - Не смей! говорит. - Это все равно что чужие письма читать! - И я больше не пробовал. Хотя не очень понятно: что за книга такая, если читать ее никому нельзя?... Но - не хочет, не надо. Против Витьки я вжисть не пойду. Разве шпильку по случаю вставлю...

- А вот - напишу! - набычился Витька. - И все там будет вранье! Ни единого слова чтоб правды!

- Это ж зачем?

- А вот так! - и снова за банку схватился. - Давай, лучше, кончим заразу!

Ну и разговор, конечно, затух. После второй на подвиги всегда тянет. Разве, еще покурить, а там и за работу приняться?...

Хотя, в общем-то, не горит. Как тот же Скрижал, когда в философию его понесет, всегда к одной мысли подводит: что гореть, мол, и медленно можно. С помоек вон тоже дым подымается. В химическом смысле то же самое горение. А бассейн - такое уж место. Он сам же тебя провоцирует. Во-первых, тепло. Еще осенью отопление подключили. Как-никак отделка идет, и ежели холод - краска потом вся облупится. А еще замполит объяснил, что "объект не первостепенной стратегической важности". Не шахта какая-нибудь, или, там, пирсы для лодок. То есть, плавать здесь те же подводники будут, а все же не так актуально. Ну, не поплавают - обороноспособность от этого не  уменьшится. Вот и держат здесь стариков. Так сказать, разложенный элемент, ни на что уж негодный. А молодняк - те в порту больше вкалывают. Им еще трубить и трубить. И уж только когда поизносятся, когда им губа и холодная как ежу голый зад - вот тогда, значит, их уж черед.

А работа у нас - и вправду концов не отыщешь. Бывало, по суткам сидишь. И уж так присидишься, что не поднять. Подойдет какой-нибудь лейтенантик: чего, мол, не красите? А мы: склад закрыт, а у нас олифа вся вышла. Он к штукатурам - а там то же самое: мастерки какая-то курва сперла, или раствор налево пустила. И так хоть все этажи обойди. У тех линолеум не в колер пошел: до этого в клетку клали, а теперь вот в кружок подвезли - и курочка ряба выходит. На улице компрессор заглох и отбойные молотки не включаются. Солярка нужна, а где ее взять? Вчера полбочки стояло, так ночью кто-то приехал и в порт уволок. Ну и так далее. Только лейтенантика все это не меньше нашего устраивает. А то вот возьмем и начнем мы все вкалывать, и планы все выполнять, и бассейн этот чертов к Новому году сдадим - и его же, сердешного, первого в порт и загонят. Не траншеи, конечно, копать. А все по морозцу, когда ветерком обдувает, кому же приятно прогуливаться? Но марку держать - погоны обязывают. Вот и орет, на кладовщике, экспедиторах злобу срывает. Телефон в Управление - аж трубка распухла, вся мембрана от воплей заплеванная. А потом запрется в кандейку и с дружками в картишки раскидывает. Ну и мы, тут уж кто как устроится, но больше лясы все точим.

А Витек совсем уж раскис. Вижу, носом клюет. Это он ночью не спал, в умывалке сидел - все в тетрадку крапает. Книгу решил написать, - я уж о том говорил, - и ведь жуть любопытно... Но я не из тех. Пока сам не покажет... В общем, к ребятам его оттащил. А там уже дым коромыслом, и Юрка Минашкин пары нагнетает:

- Да ты мне деньги плати - я бы три нормы давал! А то ишь, напридумали: мы тут лучшие годики гробь, а им задарма и бассейны, и прочее!

Это здесь любимая тема: самих себя объяснять. Мол, все ничего, да устроено глупо... Вот в правительство б их - сразу ладно б все сделали. Только смех, конечно. Деньги?! Тоже ведь, скажут. Да за деньги сюда полстраны бы слетелось. А тут вся придумка, что долг отдаем. Дескать, плачено уж. Наверно, когда на свет появились? Черт его знает.

- Да где это видано, - заводится Юрка, - чтоб без денег работали? Еще Ленин писал: дескать, рабство потому и накрылось, что стимулов не было. А как стимул придумали - деньги плати... Да ты на буржуев взгляни! Всего завались! Потому что без продыха вкалывают!

- А сознанье на что? У нас вся страна на сознанье стоит!

- это Сашка Скрижал. Он всегда вот такой: вроде, в споре, и вроде бы, сбоку. Скажет словцо, но за жабры не смей - в ту ж минуту обмылочком выскользнет. Или, скажем, аврал: Сашка первым рукава засучит - и в санчасть намылится. Но что-нибудь такое загнуть, чтоб потом только ротики настежь... А врет или нет? - никогда не поймешь. Рожа у него всегда одинаковая. Замполит его за это любит. Как собрание в роте, обязательно вызовет: надо речь, вот, сказать. И лихо у Сашки выходит: взойдет на трибуну, локоточки упрет - и будто передовицу читает. Никогда не собьется. В школе еще, говорит, речугу заставили выучить. Так теперь хоть средь ночи буди

- без запиночки выдам.

- А ну тебя, Сашка! Я ж по делу хотел!

- А если по делу, - влез Леха-бугор, - так неча волну подымать. С голодухи еще не попухли! - Леха всегда не спешит, сперва все трепы послушает. Сидит,плечами стену подпер - а плечи: на таких в старинных фасадах балконы прилаживали. И цигарка в руках. Пока двух миллиметров от нее не останется, ни за что не потушит. - Из головы, знаешь, всяко придумается. Буржуи вон тоже: корпели, корпели - а наши пришли и враз сковырнули.

- Кто это - наши?

- Да Ленин с ребятами.

- О бабах бы лучше, - поплотней завернулся в бушлат Сережка Бодров. Куда интересней.

Но сегодня в другую степь понесло. А то по бабьему делу

Сережка много всякого знает. Только начни - всегда перебьет:

мол, был один случай. И в таких все красках распишет - пуговицы на штанах как пистоны стреляют.

Один Оська Захаров тихо сидит. Салага еще. По болезни сюда удостоился. Уши развесил и глазенками хлопает.

- Да ты вокруг посмотри! Какой бы хозяин такой бордак допустил?! Да тех денег, что в этот бассейн ухлопали, на пять бы таких же хватило б!...

- Дурак ты. Юрка, - перебил его Витька. - Полный ты, Юрка, дурак. - Я и не заметил, как Витька очнулся. - Тебе б все работать, работать, копейку копить. А жизнь, значит, мимо теки?

- А ты как хотел?

- А никак. Я вот думать люблю. А при твоем бы хозяине я бы хрен тут подумал.

- И о чем же ты думаешь?

- А о разном. Что на свете живем. Что снег за окошком лежит...

- Ну и что?

- Ничего. Почему обязательно что-то выйти должно?

И как уж у Витьки это получается? Сидит и сидит, а потом скажет вот так - и сразу поймешь: ерунда все вокруг. Дерганные мы какие-то. Мечемся, врем. Один в командиры, другой в отпуск метит. Или как Сашка Скрижал паяца разыгрываем. А на самом-то деле - воду толчем. Ну добьемся, чего захотели и самим же потом тошно сделается. А Витьке - все это как-то мелко. Он о чем-то другом... Его бы не тронь - так бы жизнь и сидел. Уставится в точку, даже про сигарету забудет. Сколько раз пальцы об нее обжигал. И в такие минуты с ним хорошо. Я и объяснить не могу. Хорошо, и все тут.

- И кто вам сказал, что все непременно переделывать надо? Жизнь уж сколько кроили, и эдак, и так - а лучше никто не придумал. Внушили себе, дескать, сам я хорош, да только одежка не сходится, - и на Юрку снизу вверх посмотрел. - А залепить-ка тебе бы коленом под зад: катись, мол, приятель, куда тебе вздумается! И что ж, на свободе - да первым же делом такой же бассейн отгрохаешь!

- С какой еще стати?

Но Витька не слушал:

- Тоже, маниловы выискались. Парение эдакое! И главное бабы чтоб толстые - на мосту сметаной торгуют!

- Толстых не люблю, - встрепенулся Бадров. - Сквозь жир ни хрена не почувствуешь.

- И что же, как ты вот сидеть?

- А хоть бы и так. Сигарету найдешь?

И тут мы с Оськой сразу подсунули. А то замолчит, с него станется.

Витька от моего огонька прикурил, и в глазах уже вижу

- синеется...

- Историю вспомнил. Читал или слышал... Рыбак один жил. Ну и, как водится, рыбку рыбачил. В общем, как мы: все больше ему подавай. Потом на базаре продаст, а лишние деньги откладывал. И много уже накопил. До старости хватит. Но нет, что ни утро - все новые сети закидывал. И вот, однажды, Русалка к нему в сеть попала.

- Русалка? - опять заюлозил Бадров, и тоже спичкой зачиркал. - То есть, баба, выходит!...

- Цыц! - цикнул на него Леха-бугор.

- И красивая, я вам скажу. Кожа гладкая, волосы длинные, груди, глаза... Да что говорить. Вы лучше у Сережки спросите. У него, наверное, и русалочки были.

Но Сережка только дыму глотнул. Не-е, не его это случай.

- И говорит она рыбаку: отпусти, мол, чего с меня проку? А у того уже глазки горят. То есть, как это так - отпусти? Будто каждый вот день к нему в сети русалок заносит? Не-е, говорит, женой тебя сделаю. Хозяйкою будешь. Все что есть - пополам. Детей народишь, потом внуков мне вырастишь. А я на тебя молиться буду. Не гоже, говорит, человеку лишь все для себя. Когда поделиться не с кем. А она: я в море хо-чу. А он: неразумная ты и не знаешь, какой я мужик, мол еще благодарная будешь... И сгреб ее, значит, в охапку и в дом оттащил.

Витька всех глазами обвел, колечко дыма над нами повесил. Ровное, хоть циркулем выверяй.

Я-то знаю, придумал он все. И сейчас конец сочиняет... И пусть хоть с три короба врет: как, мол, я вам загнул, дескать, лихо как вышло!... Но странное дело: загнуть - это Сашка горазд. У того сразу видно - вранье! А у Витьки, хоть врет, все же правда выходит. И дело, как будто бы, даже не в нем. А в нас: как сидим, и как смотрим, и о чем вот сказать не умеем. Да если б не мы - он вообще б ничего не придумывал. А что разозлится потом: мол, какую мне песню испортили!... А хоть и испортили! Так уж живем. А жили б не так - ничего б вообще не было.

- Просунулся под утро, - опять заговорил Витька, но как-то зло, будто через силу кто выдавил, - и чувствует: продыху нет. Смрад в хибаре такой! Тухлой рыбой воняет. Посмотрел на свою Русалку... Вчера как лебедь была - а сейчас струпьями вся покрылась. С хвоста чешуя на пол сыпется. Руки липкие, волосы в тине да плесени. Одни глаза, будто еще больше сделались. Но какие-то неживые, словно вмерзло в них что-то... Ну и жалко ему ее стало. Зачем, мол, дурак, не послушал? И хоть притронуться тошно, но превозмог, схватил ее на руки - и обратно к воде. Только ей уж вода - не вода. К верху пузом качается. Так и стоял, пока течением ее унесло, и чайки над нею кружиться стали.

- Ну и мерзость! - сплюнул Юрка.

Но Леху история проняла. Весь даже кровью налился. Особенно брови, белесые, как пух одуванчика. Затолкал в щель окурок, но тут же снова спички достал.

- Сволочь твой рыбак оказался! Экая сволочь.

Ришон-Ле-Цион (Израиль)

1985-1996