«Тятрокрушение»

Алексей Смирнов

Тятрокрушение

- Мы проиграли дело, товарищ директор.

- Проиграли? ...

Директор оцепенел.

- Проиграли, как есть, - подтвердил главный режиссер. - Мне позвонил адвокат.

Директор пошарил руками по столу.

- Дайте... дайте мне чего-нибудь, скорее...

Режиссер побежал в закуток за графином.

- Где у вас валидол? - крикнул он из угла.

- При себе... воды мне дай скорее.

Пока режиссер, плеская водой, бежал обратно, директор успел вцепиться себе в бороду.

- Когда же? - прохрипел он в отчаянии.

- Через три дня. Выселят и опечатают.

- Но как же... это же храм... и сюда...

- Увы, это так, товарищ директор. Придет судебный исполнитель и приведет людей в масках...

- И они, сапожищами... - директор схватился за голову. - Ведь здесь же тятр! Тятр! Мой тятр!

- Ваш тятр, - почтительно согласился режиссер.

- Это же культурное достояние!

- Культурное достояние.

- Нет, я не верю, - директор овладел собой и потянулся к телефону. Должен быть какой-то выход. Сейчас я позвоню. Сейчас я найду на них управу...

И он принялся вертеть диск.

Режиссер, как профессиональный плакальщик, стал расхаживать по обшарпанному кабинету и причитать на все лады:

- Тятр погиб. Тятр погиб!

Под его бормотанье директор забасил:

- Алло? Сачкова мне. Да-да, Сачкова. Давида Умарыча. Привет тебе, Умарыч! Послушай, Умарыч, у нас беда. Мы проиграли дело. У нас отсудили помещение.

- Тятр, тятр наш, - сокрушался режиссер.

- Умарыч, я этого так не оставлю! Придумай что-нибудь!

- Бедный, бедный наш тятр!

- Умарыч! Я тебя не узнаю! Да ты пойми же - это дело всей жизни! Это мой воздух, мой хлеб, мое последнее пристанище! Целых пять лет, Умарыч! Пять лет я положил на это дело! Такая труппа! Такие замыслы! ...

Режиссер остановился, взволнованно прислушиваясь и приглядываясь. Директор мрачнел, бас проседал.

- Ты говорил? ... С кем? ... И что Комитет? КУГИ что, я спрашиваю? Ах, вот оно что... А ты не пробовал этому, как его... Понятно... Они там спелись, они сговорились.... Я им - бельмо на глазу, камень в протоке...

Режиссер произнес одними губами:

- Конец тятру...

- Погоди, Умарыч, у меня тут... - директор прикрыл трубку. - Что ты визжишь? - зарычал он на режиссера. - Не скули! Сядь и сиди спокойно! Але, Умарыч. Ну хорошо, давай помозгуем без нервов, мы же с тобой битые-перебитые. У меня есть одна бумага из мэрии... Кому? Ты так думаешь? Да? А ты знаешь, что он был первым, кого я попросил? Да, да! Ну и вот, ты сам видишь...

Режиссер, шепча "все кончено, все пропало", ушел в угол и замер там. Его длинный нос уперся в обойную плешь, соприкасаясь с шершавой штукатуркой.

Директор не сдавался:

- Постой, Умарыч... Говорю тебе - я задействовал все каналы! Иначе с чего бы мне тебя беспокоить? Мне нужно, чтобы ты задействовал свои... Как нет? Как это - нет?! ...Ты что?! ...

И наступила тишина. В трубке шуршало, как будто там сыпался струйкой цветной песочек. Директор слушал. В какой-то момент он высунул огромный язык и с чувством облизнул толстые красные губы. Брови сошлись, потом разъехались, потом застыли в нейтрально-безнадежном положении. Глаза директора стали стеклянными.

- Я понял тебя, Умарыч, - перебил он собеседника усталым голосом. - Ты тоже не хочешь. Нет, не можешь, а не хочешь. Вот так. Да, вот так. Именно это я и хочу сказать. Ну, вот и все. И тебе того же. И тебя туда же. Сволочь! ...

Директор швырнул трубку, которая с грудным хрустом подпрыгнула на своем жестком ложе.

- Боже, какая свинья, - прошептал директор, глядя в одну точку. - Ты знаешь, что? Это все он. Теперь я понял. Это он приложил к делу руку. Аптекарь. Барыга. А я-то слепец! Все можно было исправить! Еще два дня...нет, день назад...было не поздно...

- Может быть, вам прилечь, товарищ директор? - всхлипнул режиссер. Прилягте на диванчик, полежите... Так и до беды недалеко. Куда мы без вас?

- А что я теперь? - горько усмехнулся директор, снова берясь за бороду. - И кто я теперь?

Режиссер вышел из угла и подсел поближе к директорскому столу. На штукатурке остался влажный отпечаток.

- Я чувствовал, - сокрушенно сказал директор, качая головой и обращаясь к себе. - Я знал, что рано или поздно, пусть даже перед самым стартом, перед самым взлетом - кто-то да подложит нам свинью. Я ждал подсечки. Я чуял подножку. Я слишком многое повидал. Пять лет! Пять чертовых лет!

И он обвел рукой помещение.

- Сколько во все это вложено! Сколько труда, сил, чистой веры! По камешку собирали, по крупинке, по креслицу, по лампочке... Ты помнишь?

- Как не помнить, товарищ директор.

- В этом же...в этом же вся жизнь, - не мог успокоиться тот. - И сюда с автоматами, благоухая псиной... как дико! как грязно и тупо!

- Прилягте, товарищ директор...

- Отстаньте вы! ... Вашего тут и на рубль нету. Как же они посмели?! Это народный тятр! Открытие первого сезона! Премьера! Комедия! Годы приготовлений! И отобрать под какой-то собачий офис! Помяните мое слово здесь будет склад! Как раньше, под картошку... Как церкви поганили... Им ничего не свято. Им наплевать, что у нас искусство! Высшее!

- Мне тоже обидно, - режиссер осмелился встрять в монолог. - У меня тоже - концепция, ноу-хау, эксклюзив! ...

- Ну да, я понимаю, - согласился уничтоженный директор. - Ты не сердись на меня. И тебе несладко, и мне, и всем пропадать...

Директор помолчал. Потом вдруг с размаху треснул кулаком по столу, взрываясь последним взрывом:

- Ведь сами ломают голову - чем занять народ? Твердят, что люди пьют, что людям некуда себя деть, пойти некуда, везде цены, как на Бродвее! Спивается нация! И вот им, пожалуйста - нате, приходите, пользуйтесь! Билеты уже напечатаны! Деньги - смешные! Голый энтузиазм, одно подвижничество! А детям-то сколько радости! Но нет! Не тут-то было! ...

Режиссер ломал пальцы, не зная, чем помочь делу.

- Ступай домой, - директор постарел за считанные минуты. - Ступай, дорогой. Не надо тебе все это видеть. Ты был мне, как сын родной. Ступай. Оставь старика... Я тут сам попрощаюсь...

Тот, не заставляя себя упрашивать, направился к вешалке, снял пальто и берет.

- Товарищ директор, обещайте мне, что все будет в порядке.

- Конечно, сынок, иди смело. Не в петлю же мне, хоть и хочется...

Режиссер потоптался на пороге и осторожно вышел. Директор, глядя в одну точку, барабанил по столу короткими пальцами. Настучавшись, взял со стола готовую программку, развернул, проглядел и выронил обратно.

Посмотрел на телефон, потянулся к трубке, но передумал.

- Финита, - пробормотал директор. - А как все начиналось. Что за время, Господи, что за нравы!

Он тоже взял пальто, набросил на плечи, нахлобучил на лысину высокую шляпу. Выйдя из кабинета, директор отправился в зрительный зал.

Там он долго бродил по проходам, оглаживая бархатные кресла. Потом взгромоздился на сцену, повернулся к залу лицом и медленно поклонился. Еще раз повернулся и поклонился скромным декорациям. По привычке проверил на прочность какую-то конструкцию, заглянул в маленькую оркестровую яму, припечатал отставшую половицу.

- Трудное прощание, - вздохнул он, глядя в пол и не решаясь уйти навсегда. - Кто же знал! Неделю, как установили. Еще фабрикой пахнет...

Он шмыгнул носом, воображая будущие собрания акционеров и совета директоров. Псу под хвост. Для них ли все делалось? Офисы-склады, фирмы-веники. Глядишь, и впрямь овощами завалят, по самую люстру.

Директор махнул рукой и поплелся за кулисы. Он поискал в кармане полосатых брюк, вынул оттуда здоровенный ключ, блеснувший тусклым золотом, и отпер дубовую дверцу.

Протиснулся в темную комнату, в которой стояла страшная вонь. Испуганный шепот сразу смолк, едва директор переступил порог. Он безошибочно протянул пятерню и снял с гвоздя плетку-семихвостку. Семь хвостов оканчивались свинцовыми шариками.

- Деточки мои, - позвал директор. - Ау! Мальвина, Пьеро, Артемон! Буратино-плутишка! О чем вы тут шепчетесь, голуби?

Ответа не было. Перед директором смутно виднелись глиняные горшки, построенные в шеренгу. Поверх горшков настороженно сверкали лучистые глазки.

- Все пошло прахом, деточки мои, - повинился директор и сел на расшатанный табурет. - Бродить нам холодными и голодными, без крова и печки...

Он вытянул плеткой по нарисованному очагу, холст разошелся.

- Кругом одни иллюзии, - директор развел руками. - Я ли вас не растил? Я ли вас не готовил?

В горшках молчали.

- Эх, - вздохнул директор, встал и пошел вдоль горшков, колотя их плеткой. Горшки рассыпались; из них выползали чудовищные белые уродцы с искривленными хребтами, недоразвитыми конечностями и разбухшими головами. Горшки были самой причудливой формы: бокастые, горластые, витые, ветвистые, вытянутые. И пятилетние карлы, которые безвылазно, от рождения сидели внутри, принимая форму посуды, мокро шлепались на пол и пробовали ползти на свет.

- Будем бродяжничать, - озабоченно приговаривал директор, подталкивая уродцев к выходу. - Нам теперь одна дорога - под землю, в метро. Будем, так сказать, передвижниками... Странствующий аттракцион... Пьеро, вот тебе дудка... Бери скорей, как дам больно... Мальвина, вот тебе губная гармоника... Прижми плавничком-то, прижми, пусть под мышкой будет...

Уродцы ползли и пыхтели.

- Пять лет - и нате, Бог дал, Бог и взял, - ныл директор, вышагивая следом. - Риск-то какой! Воровать по коляскам - это вам не в собраниях заседать...

Он прихватил шарманку, запахнулся в бороду, будто в артистический шарф, и замахнулся плеткой. Но никого не ударил, просто чуть-чуть подстегнул.

30 октября 2001