«Дамоклова жопа»

В один из ненастных осенних вечеров, мрачных, как профессия патологоанатома, в Курпянском Государственном Медицинском Университете (который в советские времена, как и многие другие учебные заведения, назывался скромнее, и был просто Курпянским мединститутом), читалась лекция по организации и тактике медицинской службы для преподавателей – офицеров запаса. Большинству из присутствующих было не более сорока лет, и они окончили этот же Курпянский мединститут лет десять или пятнадцать назад, ухитрившись всеми правдами и неправдами прибиться к какой нибудь кафедре, вместо того чтобы лечить в провинции пролетариат от трудовых увечий (из которых главным несомненно было хроническое отравление суррогатами алкоголя).

Сидевшие в аудитории, конечно же, помнили друг друга еще с тех советско-комсомольских времен, когда они были веселыми и неунывающими раздолбаями-студентами. Хотя все давно уже остепенились, то есть, завели себе или солидное брюшко, или бородку, или костюм-тройку, или просто кандидатскую степень – очень часто промелькнувшее выражение лица или вырвавшееся, еще незабытое прозвище, или даже интонация в голосе заставляли вдруг почувствовать себя конспиратором, скрывающим нечто сугубо тайное, не подлежащее разглашению. И вот теперь, сидя поздним вечером в небольшой аудитории на военной кафедре, каждый вспоминал свое студенческое прошлое.

Начавшись со случайной, неясной ассоциации, воспоминания неожиданно крепли, становились реальными, объемными, цветными и почти осязаемыми, как будто все происходило только вчера. Но странное дело – чем ближе подступали воспоминания, чем реальнее они становились, тем дальше они отодвигались, как остатки взволновавшего душу сна, который еще помнится до мельчайших деталей, но уже никогда не приснится во второй раз. Непрошенные кадры из свежих событий, которые еще не утряслись в голове, вдруг прорывались между воспоминаниями юности и беспощадно показывали – на фоне себя еще юного – себя уже теперешнего, совсем другого – другого даже не столько снаружи, сколько изнутри. И тогда становилось неотвратимо ясно, что ощущение вечности навсегда ушло из внутреннего «я», что звездная пыль в душе растаяла тихо и незаметно, и от этого между нынешним «я» и тем недавним «я» из студенческих воспоминаний вырастал неприступный барьер, от которого уже никогда не избавиться.