«Хрен знает что»

Натиг Расулзаде

ХРЕН ЗНАЕТ ЧТО

Берете хрен, мелко нарезаете, заливаете кипятком. Он знает...

Наверное...

Я старею. Я ощущаю это телом, каждой клеточкой. Неостановимый процесс. Но не душой, не душой, нет. Доктора все больше вторгаются в мою жизнь, из реальности переходят в сны, как неприятные гости из вашей гостиной вдруг переходят в спальню (что им там надо?...), занимают места в моих мыслях, рассаживаются удобно и надолго, будто в театре, предвкушая интересный спектакль, проникают в грезы, даже в грезы. Они собираются вместе дантисты, педиатры, офтальмологи, урологи, кардиологи - и говорят, говорят, спорят, опровергают друг друга, соглашаются друг с другом, перебивают, не слушают, повышают голос, кричат, словно стая собак на деревенской улице, услышавшая далекий выстрел. Наверное, я застрелился. Но не точно. Доктора убедили меня, что ничего точного на свете нет.

- Доктор, а операция необходима?

- Наверное...

- А я потом смогу видеть?

- Наверное...

- А бегать?

- Наверное...

- А сношаться?

- Навер...

- А умру?

- Наве...

- А жить буду?

- На...

Ладно, заткнись. Я стараюсь изгонять их из своей жизни, стараюсь не ходить к ним, не обращаться как можно дольше, как можно никогда. А они просачиваются в мои сны, один за другим процеживаются сквозь неплотно прикрытую дверь реальности. И я вижу их, когда сплю, вижу, хотя видеть не могу.

- Доктор, что вы тут делаете?

- Я хочу сказать вам волшебное, тихое слово.

- Какое?

- Тихое, вкрадчивое слово, обволакивающее слово...

- Какое?!

- Наверное.

- Ладно, я хочу спать. Это все-таки мой сон, уходите. Ну? Вы уйдете?

- Наверное.

- А можно мне принять сразу горсть этих снотворных?

- Наверное.

- А выпить водки?

- Наверно...

- А нюхнуть кокаинчика? А помочиться на ваши ботинки?

Наверное, я старею. Я ощущаю неостановимый процесс, когда жизнь твою, хочешь ты этого или нет, заполняют чужие. И я стараюсь не смиряться, стараюсь изгонять их из своей жизни, из своих снов. Получится? Хрен его знает...

Быт

Быт меня съедает. Я вижу воочию, как нечто громоздкое, мохнатое, мощное, похожее на быка с лапами-лопатами, снабженными грубыми пальцами, аккуратно занавесив мохнатую грудь грязной салфеткой, с педантичной и в то же время клоунской важностью разрезает меня на куски, и кусок за куском торжественно отправляет в зубастый рот. Меня все меньше остается на блюде. Отрезанные мои руки сжимаются в кулаки, чтобы драться, отрезанная правая нога хочет убежать, левая - что-то написать, может, завещание? Завещаю, мол, свои несбывшиеся мечты и надежды, а также оставшиеся идеи и мысли. Отрезанная голова спешит что-то произнести онемевшими, окровавленными губами, еле ворочающимся языком. Что ты хочешь сказать, голова?

Быт заедает меня, заедает с головой, и готовится запить ключевой водой, чтобы я побыстрее растворился у него в желудке. А голова с выпученными глазами по-прежнему шевелит губами, открывает и закрывает рот, как рыба, выброшенная на жаркий прибрежный песок. Ну, что тебе? Что ты хочешь? Быт уже заел тебя, от тебя почти ничего не осталось, и перед глазами у тебя хоровод мошенников, которых ты считал друзьями и товарищами, медленно танцующих вокруг тебя, медленно убивающих человека, цепь пустых обещаний, опоясавших, сковавших по рукам и ногам... Быт издавна вторгался в мою жизнь, как острые уколы ножа, и вот, в конце концов, что от меня осталось. Что ты хочешь сказать, голова на блюде? А?.. Хрипит... Ну, соберись и скажи мне на ухо, если это так важно. Что?

- Свободен-ен... - слышится хрип из окровавленного рта.

С ума сошла! Она сошла с ума, эта голова. Она и на шее не очень-то себя разумно вела, но теперь окончательно свихнулась. А может, и нет. Хрен его знает... Снег, вечер... По-настоящему, чтобы дух замирал и сердце обливалось горячей волной радости, это было давно. А теперь только случается в слабой форме время от времени. Я шел зимой в сумерки по московской улице. Снег падал, приближался Новый год, а улица носила название писателя Герцена, и я никогда не мог понять, зачем он вообще стал писателем. Я быстро шел по улице, а хотел идти неторопливо. И много чего тогда я делал вопреки своим желаниям. И продолжаю сейчас. Мимо меня по тротуару проскакивали... Неважно теперь. Многое проскочило в жизни мимо меня. Я всегда куда-то спешил. "Нельзя останавливаться, - говорил я себе, они тебя догонят, беги..." И бежал так, что даже торопыги-москвичи удивленно оглядывались на меня, невольно ища глазами того, кто бы меня преследовал. Была масса свободного времени, но я шагал торопливо, будто уже опоздал. Примерно через час у меня свидание, мы пойдем с ней в кино у Никитских ворот, в кинотеатр повторного фильма смотреть старый прекрасный фильм, уже не помню какой, но помню - старый... Потому что молодость настороженно относится к новому, ей все кажется, что жизнь уже позади и следует наслаждаться известным, старым, апробированным и занявшим неоспоримое, крепкое место в этой прошедшей жизни. Не люблю изрекать истины. Тем более - сомнительные. Но ничего не поделаешь - уже изрек.

Пожилая женщина белой краской рисовала снег с внутренней стороны витрины кафе. Заяц и подозрительный Дед Мороз, похожий на переодетого вора с мешком награбленного добра за плечами, уже были готовы и жаждали снега, а снег только появлялся на стекле витрины в виде пампушек. Я стоял и смотрел на эту женщину, пронзенный вдруг каким-то неясным чувством, и, видимо, своим ротозейством раздражал ее, потому что движения ее сделались заметно резкими, нервными и пампушки из-под ее неумелой кисти стали выходить более похожими на снежинки. Маленькая женщина в витрине заштатного кафе-забегаловки, жалкая рисовальщица снега... Почему я остановился? Я поспешил дальше, думая о том, что скоро встречусь со своей девушкой, мы будем сидеть в теплом кинозале, а потом поедем ко мне. Впереди была сумрачная жизнь, как теперь выяснилось...

Политика

Ненавижу политику. Мне кажется, нет ничего более далекого от моей профессии писателя, призванной раскрывать и показывать внутренний мир человека, его неповторимую душу, чем политика, которой глубоко начхать на внутренний мир и душу и которая опирается на хитрость, ложь и лицемерие. Политикам важны масса, а не индивидуальность. Но есть, конечно, писатели-политики, они считают...

Впрочем, положил я на все это.

Не напрягайтесь

Как силой воли нельзя привести гениталии в рабочее состояние, так нельзя написать и хорошую книгу, если напрячь интеллект и душу. И как вообще их напрягают? Хрен их знает...

Начальство

Есть маленькие людишки большого размера. Им нравится с высоты своего роста смотреть на других, в такие минуты они испытывают наслаждение от мысли, что нравственный их рост равен физическому. Глубокое заблуждение, вашу мать. Они руководят чем-то таким, незамысловатым, у них в подчинении семь или восемь человек, на которых они порой грозно посматривают, а порой улыбаются им расслабленной улыбкой, играя в демократию на вверенном им маленьком участке, как правило, оторванном от реальной жизни. Они с важным видом восседают за своим рабочим столом и вякают что-то такое глубокомысленное со скоростью три слова в минуту и обижаются, если с ними не соглашаются. Они обычно долго живут, потому что толстокожие и еще потому, что уверены, что ведут правильную жизнь, что мир без них рухнет. Домой после работы они уходят с чувством исполненного на сегодняшний день долга, и дома весьма солидно сношаются с женами. Они считают себя мудрецами.

Одна важная деталь: совокупляются они, как кролики, прижав уши и поминутно тревожно оглядываясь - не сперли ли их морковку, которую они спрятали ото всех, забросав собственными фекалиями.

Хрен их знает, зачем они... Их много... Если три шестерки - сатана, черт, то три тройки - чертенок. Будьте осторожны и с тройками тоже, из них могут вырасти шестерки, их много, этих троек, мы не обращаем на них внимания, всецело занятые только шестерками, а они, тройки, воспользовавшись этим, невероятно плодятся и размножаются. Будьте осторожны, их много...

Вопрос

- Как пройти на площадь?

- А?

- Где тут аптека?

- А?

- Как проехать на...?

- А?

- Почему от вас так дурно пахнет?

- А?

В этом городе не привыкли отвечать на вопросы с первого раза. Обязательно переспросят, может, даже не раз. Как бы вы членораздельно ни произносили свой вопрос. Переспросят. И поосторожнее: они плюются. Не подходите близко, держитесь на расстоянии плевка. Как точно заметил Набоков - огромное количество слюны у простого народа. Плюют повсюду, и стар, и млад, и мужчины, и женщины, и педики. Так что, тут тоже следует быть осторожным.

Награда

Мой приятель (тот, что в юности - когда я мечтал трахнуть свою учительницу математики - читал Юма и Шопенгауэра, так что до сих пор отчетливо видно, что он немного того... словом, начитанный) каждый раз, когда покупает в магазине что-то, протягивает продавцу деньги таким жестом и с таким видом, будто награждает его орденом. Продавцы смотрят на него с недоумением, но деньги принимают.

Время

У меня свои счеты со временем. Намеренно не пишу его с большой буквы. Что же это такое? Оно все течет, бежит, идет, движется, убегает... Покоя от него нет. Зачем это? Трудно все-таки жить, когда что-то вокруг тебя, рядом с тобой, в тебе самом постоянно суетливо торопится, верно? И куда, спрашивается? Куда торопится? Хотите знать ответ? К концу. Такой ответ. К концу. Несомненно и однозначно.

Когда-нибудь кончится мое время, это ясно, это естественно. Но меня беспокоит, что поганой, неуемной субстанции и этого будет недостаточно, чтобы остановиться и передохнуть. Все когда-нибудь кончается. Недискутабельная истина. Но она не относится к Времени. У меня свои счеты со Временем. Как бы это ни звучало... Закрой рот, умник...

Кролики

Кролик похож на мыслителя: ему все равно что перед глазами - уставится и будет смотреть, ничего не видя, будто весь уйдя в себя, в свои мысли. Кролик и его мысли. Смешно. Нонсенс. Но видимость именно такая: будто он мыслит. Обманчиво, как многое вокруг нас, в этой невероятно меняющейся действительности, где все, что угодно может перейти и стать всем, чем угодно другим. Обманчиво... как хрен знает что...

Достоинство

Из моих знакомых писателей иные до такой степени, так невероятно переполнены чувством собственного достоинства, что ни на какие другие чувства в них не остается места. Тем не менее, они пишут...

Странные существа эти наши певцы. Стоит им открыть рот не для пения и не для принятия пищи, а для разговора, как они тут же несут чушь. Ни одной живой мысли, ни одной искорки в мозгах. Исключение - когда они рассказывают о себе, любимом, или о себе, любимой. Это они обожают. Могут часами рассказывать о себе никому не интересные вещи. Мало кто из них поет по-настоящему профессионально. Огромное большинство безголосых певичек компенсируют свою несостоятельность тем, что вертят туго обтянутыми попками перед камерой. А кто поет хорошо, как правило, - либо педик, либо засранец. Хрен знает что...

Приличие

Приличие - удел бездарностей. Придерживаться приличий в творчестве могут одни бездари. Они так обеспокоены тем, чтобы оставаться в рамках приличия в своем, так называемом, творчестве, что если хотя бы на миг почувствуют, что могут перешагнуть эту черту, за которой подстерегает их неприличие, то от страха у них моментально могут начаться понос, рвота, кислородное голодание, слюновыделение, семяизвержение и другие нехорошие дела. Как жизнь имеет множество неприличных, неприглядных сторон, так и литература и искусство должны отражать их, как есть. Но бездарность хитра, она старается завернуть свои гениталии в чадру, делая вид, что их у нее нет, да даже, если б были, они ей, бездарности, не нужны.

Двери

Откройте дверь! Нет, не стучат. Просто откройте. Всегда лучше открытая дверь, чем закрытая. Даже если это дверь в туалет... Закройте дверь! Приятно сознавать, что за вашей дверью кто-то стоит и ждет, когда вы откроете. Значит, вы кому-то нужны. Впрочем, пусть стоит, не открывайте. И чего ходят? Дома им не сидится... Нет, нет... А вдруг это наконец-то кто-то пришел взять у меня денег взаймы, или пришли за оплатой за коммунальные услуги? То-то радость! Побегу открывать...

Хорошее воспитание

Никогда не говорите: "А ну вас в зад!" Говорите: "Ну вас в анальное отверстие!" Тогда все поймут, что вы хорошо воспитаны и получили высшее образование. Может, даже медицинское.

Советы психотерапевта

Многие психотерапевты для поднятия тонуса, а в итоге - для продления жизни советуют, просыпаясь по утрам, даже вопреки реальному положению вещей, внушать самому себе: "У меня все хорошо! У меня все отлично, все прекрасно!" Я тоже стал следовать этому совету. По утрам, едва проснувшись, я говорю самому себе: "У меня все отлично, все прекрасно, лучше быть не может!"

Но потом, через минуту-другую, я думаю: "... Но надо же что-то делать, нельзя сидеть, сложа руки... С этим надо же как-то бороться!"

Водители автобусов

В этом городе у водителей автобусов поразительно развита интуиция: стоит им увидеть, как кто-то на тротуаре запустил палец в нос, или чешет зад, они тут же останавливают автобус и подбирают пассажира в любом месте, где бы он ни стоял. Лишь бы стоял, на ногах держался. И не менее удивительно то, что они - пешеходы - садятся. Видимо, шоферы по взгляду прохожего определяют - сядет он или не сядет. Иные довели свою интуицию до фантастического совершенства: они не просто определяют, сядет или нет, а к тому же - надолго ли сядет? И в зависимости от этого, указывают на наиболее подходящее место в салоне автобуса пассажиру. Любой жест - женщина, поправляющая прическу, мальчик, бросающий камешек, мужчина, запоздало застегивающий ширинку, - может послужить шоферу автобуса поводом для того, чтобы притормозить свою гребаную машину.

Конечно, бывает и так, что они ошибаются, "промахиваются", и человек, копаясь в ушах, вовсе и не хотел останавливать этот вид транспорта. Но шоферы, тем не менее, тормозят возле каждого неосторожно шевельнувшегося прохожего. Ни хрена нет у них никакой интуиции, у этих шоферов маршрутных автобусов, нет, так же, как и у..... у кого же? Хрен знает, у кого...

Терпение

Малыш ушибся, плачет.

- Потерпи, - говорят ему. - Все пройдет.

С тех пор он учится терпению. Растет, терпит здесь, терпит там, становится мужчиной. "Надо потерпеть, все образуется, - успокаивает он себя. - Я же - мужчина". Дела не идут - ничего, потерпим. Сплошное невезение - потерпим, все пройдет. Не складывается личная жизнь - терпение, терпение. Так жизнь учит его, бывшего малыша, терпению. Однако живой, горячий, человек нетерпелив, он понимает, что жизнь проходит, и хотя рассудок долдонит ему о терпении, сердце бьется чаще, рвется в бой... тогда надо отбросить всякое терпение, надоевшее терпение, ослиное терпение. Отбрасывай, не отбрасывай - приходится учиться, мириться, обуздывать себя... Но вот, наконец-то, он выучился терпению, уже стал профессором терпения, академиком, теперь уж, казалось бы, жить и жить, а точнее: терпеть и терпеть, овладев одной из главнейших наук существования. И что же? Он оглядывается гордо и всей своей спокойной, терпеливой мудростью осознает - жизнь прошла, пора умирать. Перед смертью он вспоминает слова, которые часто слышал в детстве:

- Потерпи, все пройдет.

Вот и прошло все, думает он.

Творчество

В разговорах, в интервью можно врать сколько угодно, и никто не догадается, что ты врешь. Можно придумать какую-нибудь байку, небылицу из детства или юности, и журналисты охотно возьмут ее на заметку, обыграют, добавят свое вранье, и вот уже готова маленькая сенсация, и ты - герой дня, герой минуты, секунды. А вот в художественном произведении не соврешь, сразу обнаружится фальшь, сразу подпортишь ткань произведения, над которым немало трудился. И вылезет наружу грубое ремесло, и ты лишишься читательского доверия. Не говорит ли это лишний раз о том, что искусство от Бога, художественное произведение - божественно, что Бог контролирует творчество? И когда творишь, в тебе просыпается Бог. Творчество... Творец... Конечно, раз просыпается, значит - будет контролировать, а как же...

Жизнь

Странное существо - человек. Живет себе, нормально живет, а хочет жить лучше. Ну, ладно. Понятное желание. Добивается, живет лучше, а хочет еще лучше. Совсем хорошо живет, отлично, великолепно, все имеет, но не может остановиться, хочет все лучше и лучше, все больше и больше, благо, перед глазами заразительные примеры. Приходит время покидать эту жизнь, эту землю, но кто в таком положении захочет покидать? Комфортная, роскошная, сказочная жизнь. Обидно до конвульсий.

Нет, все-таки, чтобы жить хорошо, надо жить немножечко плохо.

Люди

Все народы похожи один на другой, все люди похожи друг на друга: они одинаково чувствуют боль, обиду и несправедливость, одинаково радуются, любят своих детей и переживают за них, хотят хорошо, достойно жить, хотят быть независимыми... Все они похожи друг на друга. И только "зоркий" взгляд недремлющего националиста находит в них отличительные черты, превознося их в своем народе и ненавидя в других. Так уж они устроены, эти националисты, что тут поделаешь?.. А вы не пробовали их шашкой? Порубать, и дело с концом, а? Но дело в том, что вирус этот неуничтожим. На смену одним приходят другие и учат, как надо жить. А что делать простым людям, которые хотят быть по возможности счастливыми в этой нашей короткой жизни, хотят жить спокойно? Хотят любить своих детей и заботиться о них, хотят хорошо, достойно жить, быть независимыми...

Правда

- Садись, - говорит мужчина женщине, указывая на кресло. - В ногах правды нет.

- Но правды нет и выше, - отвечает она, глядя на ширинку его брюк.

Развелись, мать вашу... Если вдуматься, говорить деловому человеку, скажем, крупному бизнесмену: "Позвольте, я отниму у вас десять минут" также неприлично, как если сказать: "Позвольте, я отниму у вас двести долларов". В таком случае, как же с ними общаться?..

Облажался

Мне было двадцать, я учился в Москве и гулял с девчонками напропалую. Однажды я зашел со своей девушкой в кафе "Север", что на улице Горького, сейчас - Тверская. Девушка жила как раз рядом с этим кафе. Была масса народа, как обычно, в те годы во всех московских кафе и ресторанах, но как только мы уселись, официантка подлетела и поставила перед нами две вазочки с мороженым, хотя рядом за столиками сидели посетители, уже минут по пятнадцать ожидавшие свои заказы, что выяснилось из их сердитых реплик в адрес этой замечательной официантки.

- Ого! - воскликнула моя девушка и с уважением посмотрела на меня. Тебя уже здесь знают? Здорово! Все успеваешь... И смотри: как раз мое любимое, с вишневым сиропом...

Я неопределенно хмыкнул, затем промычал, что важно, и уже вооружился ложечкой, чтобы нарушить девственность двух белых шаров, облитых шоколадом, когда подскочила та же официантка и, подхватив со стола наши вазочки, крикнула мне:

- Как не стыдно! Почему не сказали, что это не ваш заказ? Люди по пятнадцать минут ждут...

Она с нашими вазочками подлетела к соседнему столику, а я так и остался с ложечкой в руке.

- Ты даже побледнел, - сказала мне девушка, внимательно следившая за мной, делая над собой усилия, чтобы не захихикать.

- А хрен с ней, - сказал я, стараясь выглядеть и в самом деле беспечным, и спрятал ложечку в нагрудный карман пиджака.

- Остроумно, - поддержала меня она.

С тех пор прошло много лет, но ни тот случай, ни многие другие в моей жизни, когда я оказывался в смешном положении, не послужили мне уроком. Я до сих пор выеживаюсь...

Девочка

У моих знакомых есть очень забавная трехлетняя дочь, Наргиз. Они зовут ее Нара. У них часто бывают гости и, увидев девочку, интересуются и получают от нее исчерпывающий ответ: три, Нара, люблю. Или же в другой последовательнои: Нара, три, люблю. Однажды пришел к ним и я. Девочка выбежала навстречу, и я спросил ее:

- Девочка, а как тебя?..

Она не дала мне договорить и ответила:

- Зовут Нара, три годика, папу и маму очень люблю. Еще вопросы есть?

- Нет, - сказал я. - Вопросов нет.

Полеты

В детстве я часто летал во сне, как все нормальные мальчишки и девчонки. Парил... Сейчас иногда мне кажется, что я опять летаю. Да, бывает. Но лечу обычно вниз. В пропасть... дух захватывает, как на американских горках. Я просыпаюсь в поту и вспоминаю, что утром надо к врачу. Или какую-нибудь другую гадость...

Ученый муж

- Конфигурация вашей вагины позволяет вашему сексуальному партнеру добиться максимальной эрекции, уже будучи в состоянии соития... Так обычно он выражался по всякому поводу, пока любовь к изощренным речам не подтолкнула его к мысли заняться наукой. Он стал писать диссертацию по политологии.

Внутренний мир

- У него богатый внутренний мир, - говорят про моего друга, и мне это приятно, я горжусь этим.

Что же, понятное дело: не имея собственных достоинств, я горжусь достоинствами своих друзей.

Да, у него, конечно, богатый внутренний мир. И что вдвойне заслуживает похвалы - внутренний мир, находящий выход на внешний рынок

Не повезло!

Я шел по улице в восемь часов утра, мрачный, подавленный, в жутком настроении, когда вдруг встретил нищенку на почти пустой, не оскверненной еще сегодня прохожими, улице.

- Дай Аллах тебе... - сказала нищенка и не договорила, зевнула.

Видно, недавно проснулась, на работу спешила. Я машинально полез в карман и вытащил мятую купюру в тысячу манатов. Нищенка тут же, проворно, я бы сказал, слишком проворно для своего полусонного состояния, выхватила у меня бумажку, мелко, благодарно покивала.

- Дай Аллах тебе в сто раз больше, - на этот раз докончила она фразу.

Я не придал значения такому пожеланию и пошел дальше своей дорогой, но не успел сделать и десяти шагов, как прямо перед собой, на тротуаре заметил нахально, неприкрыто, бесстыже-голо лежащие две купюры по пятьдесят тысяч. Они лежали так, будто приглашали, будто кричали: возьми нас, мы для тебя тут лежим, для тебя уронены неизвестным ротозеем... Не веря своим глазам, я нагнулся, не веря своим рукам, поднял, не веря своему карману, положил туда деньги. И тут я вспомнила пожелание нищенки. "Черт побери, - подумал я, ведь это как раз в сто раз больше!" Я оглянулся, ища глазами неопрятную фигуру старухи-нищенки, но та как сквозь землю провалилась на этой пустой улице. Я заметался в поисках ее, засуетился, забегал лихорадочно, забежал в соседние переулки, подъезды - все бесполезно: нищенка будто привиделась, будто и не было ее вовсе...

"Эх, черт бы меня побрал! - ругал я себя за недальновидность и невезучесть, - Надо было ей в сто раз больше дать!" С глубокой досадой в душе, еще более мрачный, я пошел дальше, с горечью подсчитывая убытки и проклиная судьбу...

Соседи

Я наблюдаю за ними, как за крысами в периоды случки. Очень любопытно. Есть люди, начисто лишенные внутреннего мира. Им каждую минуту нужно общаться с кем-то, кричать, размахивать руками, лезть кому-то в задницу. Невероятные кретины, катастрофически общительные. Они орут, горланят с утра до вечера, гадят вокруг себя, и, как правило, чувствуют себя весьма комфортно в собственном дерьме. Есть люди, начисто лишенные внутреннего мира, и это их совсем не тяготит. Они не знают и не хотят знать, кто они, добрые или злые, умные или глупые, зачем они пришли на этот свет...

Они не думают о смерти. Они не знают себя, зато отлично знают, что творится в чужих семьях, и кто какие должности будет занимать после очередных выборов. Им важно совать нос в чужие дела, это их шанс выжить среди себе подобных: побольше, побольше знать о других, поглубже сунуть нос... Они, кажется, даже не подозревают, что у людей должна быть душа. Мысли у них сугубо практичные. Они не бывают подвержены депрессии. Готовы общаться с кем угодно и когда угодно, если это может принести хоть какую-то прибыль. Говорят, он знает то-то как свои пять пальцев. Давно вы смотрели на свою руку? Раскройте ладонь и вы убедитесь, что даже свои пять пальцев вы толком не знаете, не помните, не изучили. А ведь внутренний мир человека - это не ладонь, это - гораздо сложнее. Раскройте его, углубитесь в него. Кроме того, что это безумно интересно для вас самих, людям вокруг вам станет гораздо легче. Люди избавятся, наконец, от вашего назойливого общения, корни которого в безделье и нежелании познать себя.

Крысы

Не менее любопытны, чем соседи.

Писатели

Они любят кучковаться. Большинство их любит тереться друг об друга, они хотят быть в стае, не мыслят себя без стаи. Индивидуалистов считают больными, порочными людьми, вроде гомосексуалистов. Они с огромным удовольствием участвуют во всех собраниях, конференциях, диспутах, любят потрепаться перед телекамерами. Неважно по поводу чего. По поводу смерти своего собрата по перу, или юбилея, или рождения, или обрезания, по поводу дня победы, дня работников метрополитена, или дня могильщиков. Если в эту минуту крикнуть им в зал:

- Вы - дураки!

Они страшно заволнуются и станут требовать:

- Доказательства! Требуем доказательства!

А доказать трудно. Просто невозможно. Они говорят, говорят, говорят, потом удовлетворенно усаживаются на свое место, расслабленные, как после оргазма. Словесного, разумеется. Так же они и пишут. Изводят тонны бумаги, пачкают, портят, переводят прекрасную бумагу, в которую можно было бы завернуть что-нибудь вкусное, например, рыбу, пирожное, или бутылку вина. Но они предпочитают заворачивать в нее свои убогие мыслишки. Подавляющее большинство их неудержимо рифмует стишки. Потом читают друг другу хвалят друг друга, стараясь похвалить как можно более изощренно и заковыристо, словно говорят тосты, а в душе думают: нет, все-таки мой стишочек лучше. Потом они приходят домой, утомившись от огромного излишка слов, и ложатся на диван, устало прикрыв глаза, чтобы дети не заметили в них пустоту, в которой поселилось пустозвонство.

- Тихо, дети! - говорит им мать шепотом. - Отец устал... Он спит.

А дети... Они ведь всегда верно чувствуют правду... Отец без стаи никто, он должен быть в стае... Вот сейчас выспится и пойдет...

На пляже

Однажды, в одно из июльских воскресений на пляже (заметьте - не платном, не престижном, на обычном пляже, куда приезжают на автобусах толпы городской бедноты, захватив с собой нехитрую снедь), я встретил высокое начальство. Я только собирался разоблачиться, и как все, находящиеся здесь, принять обычный пляжный вид, как увидел его, высокое начальство, прогуливающегося с огромным чувством собственного достоинства, насколько это возможно в неглиже. Оно меня заметило, и я подошел, из уважения к нему, оставаясь одетым, поздоровался. Оно вяло пожало мне руку, наградив мою ладонь стойким запахом дорогого одеколона, и я стал прогуливаться с ним под нещадно палящим солнцем, рискуя в глазах пляжной публики показаться единственным кретином, вышагивающим по горячему песку в туфлях, брюках и рубашке... Пот лил с меня ручьями, но я не смел раздеться, не зная еще как к этому отнесется оно, начальство, и изо всех сил поддерживал вялый, беспредметный, то и дело тухнущий разговор. Солнце старалось вовсю, чтобы к концу нашего разговора у меня случилось размягчение мозга. Я уже стал лихорадочно придумывать повод, чтобы покинуть высокое начальство и, найдя кусочек тени, наконец-то, скинуть с себя все лишнее, когда оно, заметив вдруг чью-то собаку у самой воды, побагровев от ярости, громко произнесло:

- Ненавижу собак на пляже!

- Да, конечно, - тут же угодливо подхватил я, чувствуя приближающийся тепловой удар. - Это безобразие! Разве можно купаться собакам на пляже, где люди...

- Людей я тоже ненавижу! - злобно глянув на меня, оборвало оно мою подхалимскую речь и скрипнул зубами.

- Да, конечно, - оробев, покивал я. - Люди тоже... Разные бывают... Вот однажды... - я хотел было привести пример в подтверждение того, что люди порой бывают хуже собак, но тут обнаружил, что оно самым бесцеремонным образом отошло от меня, пошло и уселось в свой шезлонг. Я нашел клочок тени, разделся, посидел, отдыхая, и подумал: "А хорошо бы подойти сейчас и что есть сил врезать ему ногой между ног..." Но подумал как-то вяло, без энтузиазма, заранее зная, что ничего такого не сделаю.

Смерть

Человек умирает, его кладут в ящик, хоронят, поминают, забывают, а бывает, что и помнят недолго, а может, и долго... По-всякому бывает. Душа его отлетает, если только допустить, что она есть (а почему же нет? Что же тогда болит и скулит в груди при жизни?) Душа, значит, отлетает, куда ей полагается, а там - Он. За дверью без надписи, к которым мы привыкли в земной жизни. Душа открывает дверь, предварительно постучав, и оказывается перед Ним.

- Чего тебе?

- Так... Как это - чего? Умер я, Господи. Преставился, так сказать.

- Ну и что? Ты очередь видел? Раз умер, так сразу - шасть ко мне? Стань в очередь.

- Не могу я, Господи. Менталитет не позволяет. Мы такой народ: не переносим очередей, так и норовим без очереди пролезть.

- Менталитет, говоришь? Я тебе такой менталитет покажу, не обрадуешься, ну-ка, кто там поближе к этому нахалу? Архангел, дай-ка ему хорошего пинка, чтобы он оказался в конце очереди.

- Не надо, Господи! Я же уже здесь, чего мелочиться... Стал, как говорится, пред очи Твои.

- М-м... Ладно, уговорил. Отвечай: что ты делал в одна тыща девятьсот девяносто восьмом году от рождества Христова, мая числа тринадцатого, между семнадцатью ноль-ноль и девятнадцатью тридцатью часами?

- Откуда же я помню, Господи?! Ну и вопросики у Тебя?

- Ясное дело, не помнишь. Помнил бы - ответил за свои деяния и помыслы на земле. Говори прямо - не веруешь в меня, атеист чертов!

- Нет, что Ты, Господи, не атеист я!

- Не смей меня называть на "ты", негодяй!

- А как же Тебя называть?

- А?.. Ну, да... Ладно... Значит, говоришь - не атеист?

- Нет, нет, что Ты?! Ни боже мой!... Упаси Господь!

- М-м... на земле как жил? Подай мне книгу, архангел, погляжу... Хотя и без книги, по роже его видно... Блудил. Хитрил? Лгал? Прелюбодействовал? Злато любил? Чревоугодничал? Скандалил? Употреблял спиртные напитки? Отвечай!

- Так ведь... Всего понемногу... Всякое бывало... Но я же живой человек, Господи, то есть, был живой, пожить любил... ты же не отправишь меня за это в ад, правда?

- Каешься в грехах?

- Как Ты сказал?

- Каешься, говорю, каешься, жалеешь, что так непотребно прожил свою единственную и неповторимую жизнь, которую я сгоряча, по великой доброте своей подарил тебе?! Каешься и сожалеешь?! Ну, долго мне ждать ответа?!

- Нет, Господи, не сожалею... Ты уж не обижайся... Ты, конечно, можешь отправить меня в ад, но между нами, мы-то с тобой прекрасно знаем, что ад, что рай - один хрен, большой разницы нет, если подумать. Просто это зависит от того, как посмотреть, верно?

- Ох уж мне эти философы... А вот как начнут варить тебя в кипящей смоле, тогда узнаешь разницу. Я вижу, жизнь тебя ничему не научила...

- Не дави на меня, Господи. Неприлично Тебе, Всесильному.

- Мало ты молол языком при жизни, так теперь и после смерти философствовать вздумал.

- Когда же еще философствовать?..

- Тоже верно... Что же мне с тобой делать? Куда тебя определить?

- Верни меня на землю, Господи! - вдруг горячо взмолилась душа, - И я уверую в силу Твою.

- Ишь чего захотел! Вернуть его... М-м... Хитрец... А впрочем, пошел вон! Здесь нет тебе места, также, как не было на земле...