«Афоризмы»

Роберт Музиль

Афоризмы

Перевод М. Рудницкого

ЗАМЕТКИ

(17 ноября 1935)

К понятию гения. Не следовало бы говорить: гений на столетие опередил свое время. Людям такое очень неприятно слышать, это заведомо настраивало их против всего гениального. И плодило все новых дураков, укрепляя их в своем самомнении. К тому же это ведь еще и неправда, по меньшей мере отчасти: ибо именно в гениальных личностях воплощается дух их времени - пусть и против их воли, без их ведома. Вероятно, правильней, да и более педагогично было бы говорить, что средний человек на столетие от своего времени отстает.

Новый дух явился? Не так давно подобное утверждение было всего лишь лозунгом отдельных художественных групп; сегодня оно - предмет гордости марширующих масс. Как тут не сказать: дух-то всегда, пусть и во всей своей противоречивости, один и тот же - просто в современниках его у кого больше, у кого меньше!

Герою, дабы проявить себя, позарез нужны злосчастья. Беда и герой столь же неразлучны, как болезнь и жар.

Много говорить о себе считается признаком глупости. Однако человечество весьма своеобразно обходит этот запрет - благодаря поэтам!

Человечество вообще любит в порядке исключения позволять себе то, что само же и запрещает. Так, например, когда один человек восхваляет самого себя, это считается признаком дурного тона, если не глупости; однако стоит людям объединиться в массу, партию, религиозную общину, нацию или еще во что-то, они принимаются восхвалять себя с полнейшим бесстыдством. Они начинают восхвалять себя, как только вместо "я" могут сказать "мы". Дескать, только мы стоим за правое дело, осенены Божьей милостью или призваны историей, - это еще самое скромное из того, на что они горазды; и считают, что это не только позволительно, но еще и добрый знак!

Примечательно, что во времена возобладания подобных настроений поэты оказываются либо вообще не нужны, либо считаются презренными слабаками.

Весьма своеобразная шкала ценностей вот какая: когда говорят "Он человек дельный" - это считается безусловной похвалой. "Он человек добрый" тоже считается похвалой, но иногда уже как бы с некоторой оговоркой в том смысле, что добрый - он же и глупый. Тогда как дефиниция "он человек интеллигентный" - что вообще-то означает всего лишь: деликатный, тактичный, внимательный - в определенных кругах считалась подозрительной еще задолго до появления формулы "интеллигентская бестия" - смотри, например, "интеллигентишка" и "западник" у Достоевского. Таким образом, по нашей оценке: лучше плохой, чем глупый, но лучше добрый, чем интеллигентный. К сему следовало бы еще добавить, что эта ниже всех поставленная интеллигентность как раз и представляет собой тот тип ума, который предпочтет скорее считаться плохим, чем глупым. Одним словом, как говорится, тяжелый случай.

Солнечный писатель: он восхваляет не сам себя, он прославляет доброту Господа, его сотворившую. Это его форма тщеславия.

Молодость склонна переоценивать все самое новое, ибо чувствует себя с ним ровесницей. Вот почему несчастье двукратно, ежели это новое оказывается еще и плохим.

Успех у публики: Принято думать, что гораздо труднее распознать истинно значительное, нежели, даже распознав его, суметь отличить от него незначительное. Опыт искусства, как, наверное, и всеобщий опыт, снова и снова учит нас обратному: гораздо легче убедить определенное число людей в значительности чего-то, нежели удержать их от того, чтобы они при первой же возможности не путали его с незначительным.

Прикладная словесность: есть "прикладные" науки, которые во многом отличаются от "чистых" наук, на которых они базируются, оставаясь при этом науками - как то прикладная математика, прикладная психология или технические науки. Отнюдь не на подобных правах существует и прикладная словесность. К ней относятся все писатели и поэты, ощущающие себя глашатаями и распространителями мировоззрения либо мироустройства, не ими самими созданного. Далее, многими ступенями ниже, располагаются все те, кто пишет ради публики, в поисках публики, силясь приноровиться к нуждам театра или иным нуждам и ссылаясь на то, что писать надо для своих современников, а посему на них и равняться. Таковые были всегда, и они в большинстве. К полному размежеванию их - сугубо на прикладные нужды направленных воззрений от воззрений "чистой" словесности стремиться не следует: его и не существовало никогда; однако когда подобные воззрения начинают задавать тон, а коренное отличие одного от другого не только не учитывается, но и демонстративно игнорируется, как это снова и уже давно имеет место в наши дни, литература впадает в неудержимое запустение.

В "Метафизике музыки" у Шопенгауэра сказано, что в музыке нам еще раз явлен целый мир. Все можно сказать через музыку, этот "...всеобщий язык, отчетливость которого превосходит даже отчетливость видимого мира". Только на этом языке возможно полное взаимопонимание между людьми. - Если бы этот великий, в данном - исключительном - случае к тому же оптимистический пессимист еще и до кино дожил! Вот бы интересно было послушать, как он объяснит, по какому такому недоразумению его аргументы с той же неопровержимой легкостью распространяются и на кино!

К мужскому и женскому вопросу. Конечно, отнюдь не бесспорно рассуждать о душе или о "психологии" мужчины и женщины так, словно это две разных души и две разных психологии. Однако в жизни и в самом деле нет более существенного, более принципиального различия, нежели различие между более грубым и более нежным типом конституции. В конце концов, мы произошли от животного вида, где самка, пусть и в ограниченной мере, господствует почти во всех видах деятельности самца-мужчины, - а душа созвучна деятельности. По этой же причине следует заключить, что вместе с характером деятельностей меняется и душа, а это значит, что душа женщины должна была измениться больше, чем душа мужчины; но поскольку душа никогда не меняется полностью и ни с чем не расстается всецело, нас не должно удивлять, что женщина сохранила в себе естественную, природно-исконную психологию наряду с той, что выпала на ее долю позднее, - чуть было не сказал: сохранила подлинную свою сущность наряду с мнимой. К примеру, вид женщины, изрыгающей проклятия, считается отталкивающим; но иногда он может быть и трогательно естественным - а именно, когда она думает, что за ней никто не наблюдает, что она наедине со своим создателем.

ВСЯЧЕСКИЕ НЕЯСНОСТИ

(31 мая 1936)

Народ переводчиков. Мы прославляли себя открытым народом, потому что мы так рьяно переводим, а переводы занимают столь важное место в нашей национальной литературе. Зачастую из этого факта выводили даже весьма причудливую психологему, которая выглядела примерно так: поскольку мы, немцы, географически проживаем в центре Европы, нам самой судьбой назначено быть носителями европейского духа. В связи с чем мы все ужасно гордились, как будто нет иного, куда более прозаического объяснения, которое сейчас снова подтверждается: немецкая литература никогда не знала недостатка в своих значительных писателях, но их снова и снова затирали и затаптывали всякие другие писатели, тоже свои, но другие. В последний раз - лет этак тридцать-сорок назад - немецкая литература оправилась уже с трудом, по необходимости опираясь на русскую, скандинавскую, французскую литературу, потому как сама напрочь была заполонена родными сорняками, которых ее естественная, невыкорчеванная почва неизменно производит в куда большем количестве, нежели культурных растений. Кого-то внуки наши будут переводить?

Что говорит Лихтенберг? "Мне кажется, немец особенно силен в тех оригинальных произведениях, где до него уже как следует поработал какой-нибудь другой чудак; или, иными словами, немец в совершенстве владеет искусством оказываться оригинальным в подражании." Почти полтора века прошло с тех пор, как это написано! Но ведь это означает: не раса, а судьба!

Никакой ошибки. В собрании автографов один из поэтов оставил такое вот изречение: "Высшее искусство: самые глубокие вещи говорить гладко". Но гладко - это ровно, плоско, то есть тут, очевидно, описка - или все же нечаянная правда? Ибо сочетание глубины замысла с гладкостью исполнения издавна считается у немцев критерием истинной поэзии. Об этом еще много всего можно было бы написать; но не трудись понапрасну: то, что "гладко" наряду с "ровно" и "плоско" имеет еще и второе, чреватое подобными вот двусмысленностями значение в смысле: "просто", "ясно", "понятно", "неухабисто", "близко к земле" - все это выражено в самом слове!

О несущественности в литературе, ее неплодотворности и о корнях этого недуга написано, хотя и по совсем другому поводу, еще у Томаса а Кемписа, в его "Imitatio Christi" {"Наследник Христа" (лат.).} в главе о том, как избегать лишних слов: "Но отчего мы так любим говорить и рассказывать друг другу, ежели, впадая в молчание, мы столь редко не тревожим нашу совесть? Мы оттого так любим поговорить, что уповаем взаимными речами утешить друг друга, желая облегчить наше сердце, утомленное всякими мыслями. А паче других любим мы говорить и думать о тех вещах, которые любим очень, к которым вожделеем, или о тех, которые противны нам. Но увы! Как же часто напрасны и тщетны наши речи. Ибо сие внешнее утешение есть немалый вред утешению внутреннему, божественному". Все это вполне приложимо и сегодня к литературе подлинной и литературе мнимой, хотя о них тут ни слова не сказано.

Об эклектике и исторической справедливости. То, что эклектика, эта вторичность вкуса, играет в искусстве столь заметную роль, кажется почти ребусом, если поставить вопрос следующим образом: "Отчего так получается, что плохие художники любой эпохи в качестве образцов для подражания из предыдущей эпохи неизменно избирают хороших художников, а не плохих?" Ребус этот, похоже, легко разгадывается, если подметить, что в этой формуле вместо слова "хороших" могло бы стоять и другое слово: "признанных". Ибо эклектик прежде всего зависим от всеобщего признания, больше того - он сам есть выражение этого признания. Однако основной вопрос тем самым отнюдь не решен, поскольку эклектика помимо этой зависимости безусловно содержит в себе еще и компонент избранности. Ибо то, чему подражает эклектик, должно быть не только признанным, но и хорошим искусством. Таким образом, вопрос об эклектике с неизбежностью приводит нас к другому. Как получается, что успех после жизни выпадает только на долю действительно значительных художников?

Как получается, что переоцененные липовые мастера с обновлением времени теряют свою притягательность, а естественный соблазн, которым одна посредственность привлекает другую, вдруг преодолевается чем-то иным? Все это прямо-таки вынуждает нас предположить, что дурной вкус изменяется раньше хорошего. Более того: вынуждает предположить, что он делает это сам по себе, примерно так же, как проступает на небе свет звезд после захода ослепительно яркого солнца, на чем так часто зиждились набожные упования человечества. Короче говоря: это так называемая историческая справедливость, которая должна установиться потом, в конечном счете.

Так значит, она есть? Отчасти, конечно, она всего лишь изобретение историков, которые пугали ею тиранов, выдавая всемирную историю за всемирный суд - по крайней мере во времена, когда тираны еще сами не становились писателями. В те добрые, древние времена политика и культура еще стояли друг к другу в оппозиции. С другой же стороны, не приходится сомневаться и в том, что некий постоянно действующий процесс прояснения во времени все же происходит - его-то в определенной мере и можно назвать исторической справедливостью и поумнением.

И на обычное истолкование этого процесса, - дескать, причину тут следует искать в "удаленности от событий", - тоже вроде бы возразить нечего. Всякий знает, что это такое - посмотреть на одно и то же дело с разных сторон, из разных времен, из разных настроений и жизненных ситуаций: суждения наши при этом утрачивают скоропалительность, обретают некоторую зрелость. По образцу этого опыта и образовано представление об удаленности, дистанции, с помощью которого мы предполагаем в наших потомках зрелость суждения. Однако здесь, при перенесении личного опыта в сферу всеобщего, следует помнить об одном маленьком различии. Ибо это вовсе не некий абстрактный дух, в котором зреет верность суждений, но люди духа, которые способствуют их формированию, а историческая дистанция означает лишь то, что им у нас обычно дозволяется сесть за стол только после того, как все живущие наелись. Следовательно, историческая справедливость устанавливается главным образом за счет того, что здоровых, живых людей не волнуют мертвецы и их прошлые дела. Именно этим мы и обязаны той свободной деловитости, с которой искусство вычленяет из времени свои шедевры; пожалуй, можно даже сказать, что в нетленных, вневременных творениях культуры выражено вовсе не их время, а то, до чего это время своими злободневными вожделениями не досягнуло, они несут в себе забывчивость своего времени, его рассеянность.

В таком случае эклектику следовало бы определить как нечто среднее и посредничающее между духом и вожделением.

Забывчивость жизни. Еще и сегодня есть немало людей, живших в одно время с Шопегауэром и все еще живущих в наши дни, рядом с нами. Шопенгауэр же обменивался письмами с Гете по поводу его учения о цвете. Многое вытерпел от Фихте. Вагнер посылал ему свое "Кольцо Нибелунгов". Ницше посвятил ему целый гимн - гимн Шопенгауэру как воспитателю. И родился он еще до Великой Французской революции. Все эти густые переплетения сегодня - как разорванная ткань. И парочка, выходящая из кино с вопросом: "Чему еще мы посвятим этот вечер?" - разве не достойна того же почитания, что и наши библейские прародители?

Успех мужчины у женщины начинается с того, что он, к ее восхищению, оказывается в состоянии съесть три куска торта, или рассмешить ее тем, что, когда другие мужчины с пеной у рта спорят, спокойно заявляет: "Мне по этому поводу сказать нечего".

Из жизни общества. Что можно ответить, когда женщина говорит: "Раньше я в Азию всегда хотела, а теперь мне Африка больше нравится!"?

ИЗ ЧЕРНОВОЙ ТЕТРАДИ

(1937)

Невинность твари

Где кончается невинность твари? Там, где врожденный для всего Данного животного вида способ действования начинает допускать и выказывать индивидуальные отклонения; то есть с первыми же проблесками свободы, ответственности и разумности!

Начало и конец

То, что с течением десятилетий умное начинание оборачивается глупостью, как это случается в любом народе, повредило немецкому духу куда меньше, чем то, что благодаря его трудолюбию иное глупое начинание со временем худо-бедно умнело. Слишком уж твердо мы убеждены, что так оно всегда и будет.

Литература

О несущественности в литературе, ее неплодотворности и о корнях этого недуга написано, хотя и по совсем другому поводу, еще у Томаса а Кемписа, в его "Imitatio Christi" в главе о том, как избегать лишних слов: "Но отчего мы так любим говорить и рассказывать друг другу, ежели, впадая в молчание, мы столь редко не тревожим нашу совесть? Мы оттого так любим поговорить, что уповаем взаимными речами утешить друг друга, желая облегчить наше сердце, утомленное всякими мыслями. А паче других любим мы говорить и думать о тех вещах, которые любим очень, к которым вожделеем, или о тех, которые противны нам. Но увы! Как же часто напрасны и тщетны наши речи. Ибо сие внешнее утешение есть немалый вред утешению внутреннему, божественному". Все это вполне приложимо и сегодня к литературе подлинной и литературе мнимой, хотя о них тут ни слова не сказано.

Жестокость

Не учит ли нас жизнь, что жестокость человечества возрастает в той же мере, в какой жестокость отдельного человека идет на убыль? Мы долгое время превратно истолковывали жестокость диких народов; теперь известно, что жестокость эта по большей части коренится в их религиозных представлениях или суевериях. Однако тем необъяснимей оказывается куда более свирепая жестокость на стадии цивилизации. Может, настоящая-то жестокость благодаря окультуриванию и цивилизации только и возникает? Дикий зверь не жесток, он действует целесообразно, он убивает, когда голоден или когда чувствует угрозу, а в своих боевых действиях заходит дальше необходимого лишь в той мере, которую можно объяснить возбуждением. И лишь когда инстинкт перестает служить нужде, он разворачивается во всей своей необузданности и возрастает неимоверно. Самая свирепая жестокость - у сытой кошки, самая свирепая злоба - у собаки за забором.

Солнечный писатель

Он восхваляет не сам себя, он прославляет доброту Господа, его сотворившую. Это его форма тщеславия.

Бывает ли глупая музыка?

Вопрос о том, бывает ли глупая музыка, всю свою щекотливость обнаруживает лишь в отрыве от того, что в этой музыке поддается изучению и заучиванию. Одному этот вопрос представляется вполне естественным: почему нет, ведь бывает же музыка глубокая, даже глубокомысленная; другому, однако, он кажется совершенно невозможным, поскольку бессмысленно прилагать определение "глупый" к форме и чувству. Обоим можно порекомендовать маленький и безобидный фокус - перевернуть вопрос и спросить себя: а может, сама глупость музыкальна? Бесконечные повторы, своенравное упрямство, с которым талдычится один и тот же мотив, раздувание собственных находок, движение по кругу, весьма ограниченные отклонения от однажды постигнутого, пафос и энергия вместо духовного озарения - глупость без ложной скромности могла бы заявить, что все это - излюбленные свойства и ее натуры! Однако, чтобы завершить дело миром, скажем так: вопрос о том, боится ли великая богиня щекотки под мышкой - это вопрос не для праздных любопытствующих, а только для пылкого поклонника.

Молодость

Молодость склонна переоценивать все самое новое, ибо чувствует себя с ним ровесницей. Вот почему несчастье вдвойне, ежели это новое оказывается еще и плохим.

Успех у публики

Принято думать, что гораздо труднее распознать истинно значительное, нежели, даже распознав его, суметь отличить от него незначительное. Опыт искусства, как, наверное, и всеобщий опыт, снова и снова учит нас обратному: гораздо легче убедить определенное число людей в значительности чего-то, нежели удержать их от того, чтобы они при первой же возможности не путали его с незначительным.

ИЗ ЧЕРНОВОЙ ТЕТРАДИ

(НАСЛЕДИЕ)

Желание - родитель мысли! (Линия развития)

Развитие психологических воззрений, происшедшее за последние пятьдесят, если не больше лет, вполне можно определить как развенчание разума и рассудка в их значении для душевной жизни (жизни человека) - за счет аффекта. Фрейд повлиял на это в наибольшей мере, тем не менее он в этой линии развития занимает лишь один отрезок, который до него начнется, а после него кончится. Сравнивая времена до и после открытия "подсознания", обнаруживаешь и там и тут, только с противоположными знаками, одну и ту же переоценку "сознательного". Сегодня оно кажется чем-то вроде слабенького язычка пламени, вырастающего из фитиля и масла ночного светильника, тогда как во времена психологии эмоций оно играло роль электрической лампы накаливания, что висит посреди пустой комнаты и ничего, кроме ее голых стен, не высвечивает. (Комната была пуста в плане психологии, но меблирована логически-морально).

Сходное развитие можно подметить, если сравнить нынешнего, полного сомнений и неуверенности в себе человека с чуть заплывшим жирком "частным лицом" недавнего прошлого, с бюргером, отцом семейства, который даже в этой ипостаси отца семейства уже есть начальство, чей облик так памятен нам по портретам, с коих он поглядывает на нас в обрамлении высокого стоячего воротника и гордого шейного платка. Это - когда-то, казалось бы, столь самодостаточное - частное лицо на самом деле есть результат буржуазной эмансипации, и представителей ее можно найти, среди прочего, в романах Гете.

Это человек в стоячем воротнике.

Связано с осознанием себя как личности. Очевидно, также, и с ношением оружия в прошлом.

Но это развитие от господства разума к самовопрошанию себя как существа, которому психология влечений представляется решением всех его проблем, имеет важную параллель также и к той утрате доверия, которую претерпело мышление в целом и которая выражается в самом характере его нынешнего осмысления. Достаточно указать на то обесценивание объективной реальности, над которым с крайним высокомерием на протяжении целого поколения трудились авторы бесчисленных книжек, предлагая взамен лишь более или менее смехотворные альтернативы; только тогда становится понятным, что в конечном счете пренебрежение объективной реальностью со стороны политики, догматические и аффективные эксцессы европейской политики - суть лишь внешние разрешения вполне зрелого, хотя и, возможно, тупикового развития.

и их объективная победа! Власть!

(Потом: вытеснение объективной реальности догматикой и - кровью)

Против этого, выглядящего почти непостижимо коллективно-всеобщим, искушения ложно толковать развитие есть одно чрезвычайно полезное и в то же время простейшее средство (как и против многого другого оно же чуть ли не всеобщая панацея), многое позволяющее понять, если припомнить скромную истину, которую кто-то когда-то выразил в одном предложении: желание родитель мысли. Это изречение вернее всех современных теорий (политических и философских построений)

Далее следует собственно: идея - аффект.

(или I)... : Начать с цитаты или с чего-нибудь такого. Античность? Поздняя античность? Классика французская? немецкая? Цитата или поговорка? А уж затем: в том, что современная психология по большей части

II) Равномерное развитие

Все - выдумки (Мелкая примета)

В народе нередко услышишь - как похвалу: "Этот умеет выдумывать", "он большой выдумщик", что почти равнозначно признанию дара изобретательства и особой смышлености. Еще, почти с гордостью, говорят: это всего лишь выдумки; и ребенок, рассказав какую-нибудь небылицу другому ребенку, сияя от радости, кричит: "Я тебе все наврал!" Насколько же ненародной, больше того, по сути и истокам своим противоестественно уничижающей мышление выглядит привычка видеть особую доблесть в том, что что-то "не просто там какая-то выдумка". Примеры (тому): Излюбленная присказка: "Все это только литература". Та всякий раз смешанная с обидой на литературу (презрением к литературе) гордость, с которой репортер судебной хроники, излагая очередной криминальный случай, заявляет: самые захватывающие и глубокие романы пишет жизнь. Куда более опасная подмена духовной, умственной работы ее предметом кроется в популярности биографических романов и беллетризованных биографий. (Заметка: в папке Герм., в разд. "Роман", записано: "Только образованный человек способен делать различие между мышлением и жизнью, дискриминация мышления порождена полуобразованностью".)

Основания эти утрачены: мы уже не помним, не знаем, для чего существует выдумка.

Переоценка действительности.

Об этом начали говорить относительно недавно, еще на моем веку. Мои воспоминания об этом связаны с реализмом. Искал в реальности защиты от пустопорожнего, трескуче-идеального в эклектике того времени. Натурализм в драме и прозе, импрессионизм в живописи. Иногда, впрочем, несколько преувеличенно.

Держаться реальности (однако) - всегда хороший принцип. Оправдывал себя от Антея и до экспериментальной науки. Хотя случались и преувеличения.

Но, как и всякий человеческий путь, этот тоже ведет к заблуждению. (Как и во всех человеческих истинах, в этой тоже заложен источник ошибок.) Действительность содержит в себе помимо того, что составляет в ней землю, еще и элементы человеческого духа. Она заполняет дух, но и сама в проявлениях своих сформирована духом. Это большой, незакрытый вопрос; философия. Идеально-эклектическое не соответствует не только действительности, но не соответствует и истине. Его даже натурализмом не излечить. Натурализм дал этой эклектике субстанцию, но отнял у нее дух. (Beau par la verite {Красота как истина (франц.)} более верный принцип, чем Beau par la nature {Красота как природа (франц.)}, так он и должен бы звучать.

Разумеется, сюда и многое другое подверстывается. А потом мы видим поздние звенья этого развития.

Изображать подлинных людей - это значит перехитрить выдумку. Но сама выдумка должна иметься, так, чтобы всею наличествующей выдумкой этого человека нельзя было постичь. Нужно уметь понимать очень многое, а биографию тем не менее писать ради того, что еще не понято. Вместо того, чтобы подавать людей под тем или иным соусом.

Но тогда - зачем вообще писать роман?

? Парадокс: писать роман, который писать не можешь. Слабые сочинители вместо сильных, осознающих все до единой свои слабости.

Идея - аффект... (Заголовок пока неясен)

Материал 88 - 2-4, с отсылками (черн. к корр. III).

I. Отношение идеи к действительности - и не только личной идеи, то есть не только вопрос об ее правильности, но постановка вопроса об идее вообще есть проблема, в которую всякий, задирающий нос, неизбежно будет ткнут носом, - рассказчик ли он, философствует ли или просто у него неспокойная совесть.

II. 1. О том, что идеи бессильны: - Распространение этого поверья есть один из признаков упадка идеала разума. Если угодно - признак реакции на определенные перегибы силами политического либерализма в середине прошлого столетия. Это весьма энергично выражено в облике молодого Бисмарка (?) и в его неприязни к профессиональному парламенту. Продолжение невозможно не усмотреть вплоть до самого недавнего прошлого.

Распространению этого поверья (или упадку идеала разума) весьма (если уж поговорить с духом по душам) благоприятствуют те трудности, в которых запуталась нынешняя свободная мысль: современная физика, кардинальные вопросы математики, развитие психологии, всего лишь прямолинейное, не больше и не меньше того. Недостаточное оплодотворение философии (точными или) естественными науками и ее, философии, применение больше посредством чувств, нежели разума. Скачкообразность искусств. Разлад между чувством и интеллектом.

Ср. по контрасту знаменитое изречение: если исходные условия даны etc.

Прочие видимые выражения того же: "марксистское" учение о том, что порождения духа якобы суть лишь проявление (поверхность) экономических и политических взаимосвязей.

Неприязнь к духу стара и могущественна. (Сюда же, возможно, относится

и наука фактов как таковая)

Несомненно и учение (или все, что позволяет себя как таковое

истолковать) о том, что идеи суть лишь кажимостные проявления

инстинктов (влечений).

II. 2. Сходное развитие, однако, могло бы способствовать вере во что-то вроде всемогущества идей.

"Склонность естественных наук, почти до парадоксальности ".

Ярко выраженная аффектная психология есть одновременно и самая

неподконтрольная, самая богатая озарениями

Политические идеологии кулака суть прибежища для всяческих

лиризмов. Сила духа отрицается здесь самым духовно-буйным образом.

Возрождение платонизма, гегельянства и сходные мелкие симптомы.

III. Черн. набр., стр. 33: Утверждение: жизнь сообразуется с аффектами, а не с идеями! см. о возникновении аффектных идей. Возражение: идеи есть не что иное, как упорядоченные аффекты. (В той мере и поскольку они не являются истинами).

Идеи есть продукт природы (жизни); природа (жизнь) есть продукт идей. (Можно также: природу называть идеями, жизнь - идеалами).

Или также: отношение высшей жизни к действительной.

Человек подчиняется как своим страстям, так и упорядочивающим их идеям - в различных степенях их сложного взаимоотношения.

Там же, справа ссылки на ограничения и двусторонность, 2 ветви и т. п. (Сообр. 3 - "Судьб. людск." 2 - прим. 1,4,7, см. переход к следующему тексту, а также "Судьб. людск.", напр. прим. 3.)

Ч.Ч. - 169 -> 155 - справа - прим. стр. 4: Мир зиждется на праве и неправе, вперед и назад

Ч.Ч. 181 упоминает: Безнадежная роль духовного человека.

Ч.Ч. 181 и 160 -> 43: Продуктивная и ограничивающая сфера. Любовь и разум. Сфера опыта, зла нужно вывести из противоречия со сферой любви и разума

Если любовь, т. е. разум - но тогда и красота.

Ср. II В. Ч. 29, стр. 1

Если так называемую действительную жизнь считать жизнью вожделений - я бы даже назвал ее жизнью аппетитов, если бы не было среди этих аппетитов некоторых весьма неаппетитных. Жизнь грубых потребностей: голод, секс, власть, зло, добро

Это все в роде заложенные влечения (инстинкты) Заложенные в личности стимулы (доминирующие...)

В идее _нужно_ (пред. страница), однако, _разделять значения_:

Представление. Максима (принцип). Обусловленные преобладающим аффектом родственные круги мысли, типичные мыслительные ходы: по сути, духовное поведение в целом, но внутри неких окказионально заданных границ. Имеется в виду не само поведение, а содержание его.

Человеком движут, управляют им аффекты и идеи.

Часто употребляемые значения: понятие, идея (?) в платоновском смысле. Мыслительное вообще. Мысль, ведущая и основная мысль, ведущее представление, понятие разума, содержание мысли, воззрение, взгляд, мыслительный образ, духовный образ

Исходный пункт: жизнь сообразуется с аффектами - а не с идеями!

Это неприязнь... начало психологии чувств

Это односторонность. Признак присутствия морали.

Можно было бы заключить: идеи суть упорядоченные аффекты. Этим, однако, самое главное, решающее не сказано: сущность этого порядка. Само по себе это правильно; идеи возникают из аффектов, аффекты подвержены влиянию идей.

Это отношение взаимодействия, в различных степенях и функциях.

- Мой интерес направлен не на его психологию. Это интерес содержательный. Порядок зависимых от чувств идей. (Тут как раз надо с чувством.) Если этого порядка нет: вперед, назад и т. д.

Бляй (правда, еще молодой Бляй) /"Жизнь", 294/ говорит: большой литературе для опоры нужна доктрина.

Вот почему сегодня писатели - только фрагментисты, а литература всего лишь дополнение.

Примеры самовредительства через занятия философией: Гельдерлин, Блейк.

Называет свое кредо: радикальный классицизм. Знаменательным образом в подтверждение цитирует, помимо Данте, еще и Шекспира.

Восхваляет в Суинберне - 270 - то, что у него за самим художественным выражением забываешь, почти не воспринимаешь то, что выражается. При этом само это художественное выражение описывается как немузыкальное, создающее непрочные, рассыпающиеся представления.

268: Гюго, Броунинг, Бодлер, Кардуччи - Верлен, Георге, Гофмансталь, Борхардт.

А что, если назвать всех этих "совершенных" поэтов явлениями периферийными и даже запериферийными?

Чистые патетики? Еще лучше: чистые жестикулянты?

Верно, что вся их сила свободно (и, что важнее - не раздробленно) направляется на созидание образов. Но разве только эта красота - красота? Тогда не было бы красоты во всех поколениях, а только на каждые 3 - 5 столетий.

Нет образа без содержания. Так и их образы - они изменяют содержание времени. На свой, особый, - возможно, уже чуть тронутый тленом? - лад.

Но этот принцип - Бляя и, возможно, Борхардта - со всею очевидностью противостоит моему, представленному в речи о Рильке, принципу содержания, способного к саморазвитию, самовозвышению.

Где у Борхардта готовое содержание? Только фиктивное, как у Георге.

Воспоминание: как я бросил лирику, потому что мне казалось, что я не могу найти личную, то есть отвечающую складу моего духа форму выражения. "Соединения" суть, вероятно, мыслительная лирика.

Но моя форма нашлась бы, вероятно, не в направлении классического, а в области аллитерационно-тонического и примитивного стиха. ("Уж солнце клонилось...", "Изида и Осирис"). Борхардт, Георге, Гофмансталь классицисты.

В гранках статьи вычеркнул - об отношении активиста к эстету. Можно было бы назвать это еще о писательстве поучительном и вымученном, потому как активист пишет поучительные стихи.

Неиспользованный пример: писатель знает, что он имел в виду, лишь когда он это уже написал. Все подступы к размышлениям о языке как форме выбросил.

Роман

1) Когда говорят о романе воспитания, романе образования, всякий раз неизменно и незримо присутствует "Мейстер". Процесс становления личности. См. формация.

Однако бывает ведь становление (воспитание, образование) и в более узком, но одновременно и в более объемном смысле: становление духовного человека свершается в каждом важном переживании. Это органичная пластичность человека. В этом смысле всякий известный, именитый роман есть роман воспитания.

Можно, однако, и размежевать: вхождение в уже имеющееся воспитание (как систему знаний) - и приключение воспитания. "Мейстер" был вторым и стал первым. Тут начало эклектики.

Особую роль в понятии воспитания и образования играет интеллектуальное. А Гете всегда и всюду подразумевает еще и - воспитание чувств. Сегодняшнее словоупотребление отдает энциклопедическим словарем. См. вопрос, почему я не так трактую психоанализ.

2) Роман воспитания, становления одной личности - это одна из разновидностей романа. Роман становления идеи - это роман как таковой.

(В "Терлесе" и то, и другое не распознали либо путали.)

Послушание, приятие партийного мировоззрения среди прочего есть еще и эрзац полностью отпущенного, инстинктивного образа действий. Имеет в себе целью: совместные автоматические реакции. Злополучная промежуточная стадия: действие по велениям разума или по собственному, личному решению.

Выдумка: "Все - выдумки..." ("На дне", стр. 88)

Выдумка, способность что-либо придумать означает на языке народа - быть смышленым, иметь фантазию, и высоко ценится. Лишь образованный человек начинает делать различия между мышлением и жизнью, а полуобразованный так и вовсе завел моду дискриминировать мышление.

В каких случаях людей ведут? 1) через насилие 2) лестью, заговаривая зубы или, по меньшей мере, стараясь никого не отпугнуть. Пример: большие писатели.

17-й и 18-й век верили: убеждениями.

Так как же оно на самом деле?

Как мне, писателю, быть? И еще: должно государство быть гуманным или и т. п.? Это все тот же самый вопрос. Является ли Томас Манн большим писателем? Это, как минимум, в большой мере часть другого вопроса: хороша ли демократия? (Вероятный ответ: демократия хороша, хотя он - писатель не большой.)

Современная история. Почему предыдущее поколение так любило Стриндберга, Ведекинда? Я утверждал: само это поколение слегка декадентское. Они сами нечто говорят о своем чувстве времени. Например, о совести. Они себе это растолковали, и это играет свою роль. Точно так же историк раскапывает нечто и кладет в основу. Это всегда работа со случайными гипотезами, и либо надо бы работать со всем их рядом и суммой, либо с их обобщением. Тут и вправду крочва еще сгодится.

Не являются ли Томас Манн и Р. Штраус оба маньеристами?

Психоанализ добился того, что о сексуальном (которое прежде было уделом романтики или низменного) стало можно говорить: это его невероятное цивилизаторское достижение. На фоне этого даже не слишком важно, какова его ценность с точки зрения психологии.

Всякая уверенность есть вещь лунатическая. (Лунатизм как первообраз всякой духовной уверенности.)

Вероятней всего, люди предпочитают, чтобы их заставляли чувствовать, нежели думать. Автор, напрямую апеллирующий к их мышлению, вызывает на себя шквал критики и сопротивления, отражающих систему личных убеждений читателя.

Политическая история и история искусств. В связи с некоторыми нынешними трудностями изящных искусств следующее рассуждение: на один серьезный поворот жизни приходится пять в искусстве - например, за последние сто лет: вся современность, как кажется, произошла из ровного, непрерывного движения прошлого, тогда как в литературе, например, мы имеем классическую, романтическую, эпигонскую, им- и экспрессионистскую (не считая: Бюхнера, Грильпарцера, Геббеля). Легче предсказать, каким будет мир через сто лет, чем то, как в этом мире через сто лет будут писать. Об этом даже задним числом - и то не получается пророчествовать.

К этому пометка: это иллюзия, что политическая и общая история проистекают более гладко. Но она понятнее. Ибо в ней больше рацио, больше однозначности (рацио и насилие, рацио и вожделение). История искусств находится под воздействием аффекта и определяется модой.

Политическая история содержит в себе больше бессмыслицы и состоит почти целиком из красивых случайностей и припадков жестокости.

Общая история более логична (последовательна), чем история искусств. Поскольку управляют ей расчет и вожделение, жажда власти (там, где расчет отказывает), ее образ несимпатично понятен, кажется даже (но только кажется) почти однозначно исчислимым. История искусств, напротив, в частностях исполненная высокого смысла (или, по меньшей мере, высоких помыслов) в целом становится бессмыслицей, поскольку предоставлена неуправляемой игре более высоких аффектов.

К теории запугивания. Невзирая на возвращение смертной казни и даже на чрезвычайное положение - два жутчайших разбойных убийства в один день! (одно, уже раскрытое, совершено двумя юношами 16-ти и 18 лет.) Как увязать друг с другом: а) чувство, владеющее каждым, что над ним висит угроза сурового уголовного наказания - это должно действовать запугивающе б) с тем, что угрозы эти не предотвращают преступлений? - Потому что преступления эти приходят из больших чисел. Среди стольких миллионов человек в любое время сыщутся несколько, на которых причинно-следственная связь угрозы не действует: например, необузданные подростки, а именно они такие преступления и совершают. Запугивание существует для нормы, но не для ненормальности (ненормальность в данном случае не означает патологию).

О тщеславии художника. Анекдот по известному образцу ("Таг"): знаменитый тенор замечает: "Настоящий гений всегда скромен. Бывают часы, когда я то и дело спрашиваю себя, действительно ли я величайший в мире певец".

Так вот: быть или по меньшей мере стать (в юности) величайшим певцом, поэтом и т. д. - это мысль, которая, наверно, затрагивает каждого. Когда кто-то говорит: я всего лишь маленький человек - если это не реакция, не обида на какую-то неудачу - то это скорее исключение, чем правило. Но мне при этом вот какая сторона вопроса бросилась в глаза: если ответ заведомо столь же бессмыслен, сколь и почти неизбежен, не следует ли из этого, что сам вопрос поставлен неверно?! То есть - что "величайший", "первейший" и т. п. суть всего лишь подтасовка вопроса о том, "велик" ли кто-нибудь или нет? Можно быть великим, но не величайшим (см. речь о Рильке, скаляр и пр.). Виной всему суета и прочие социальные взаимосвязи.

И у плохих художников бывают хорошие мотивы и намерения. См. т. 1, "Человек без свойств". Фюрст в качестве примера упоминал Земпера. Старые заметки о Шарлемоне и об антологии - где?

Аплодисменты. См. т. 2 "Человек без свойств" (Вальтер - Кларисса Ульрих). У меня с самого начала было чувство, что аплодисменты адресованы не мне, не имеют непосредственного отношения ко мне и тем, к кому я обращался, - чувство было такое, будто я нажимаю на кнопку и включаю аплодисменты. Во времена Гете, скорее всего, думали так: встреча с добром, или вот встреча с добром, и лишь дополняли это сетованиями на нерешительность и т. п. Сегодня же мы видим в этом явление социальное (правда, не все): и в этом тоже выражается переход к новым взаимоотношениям между индивидуумом и массой.

Форма для афоризмов: в иных случаях может быть и такой,

напр.: Я и общество

I. Художник и тщеславие

1....

2....

.

.

А уж дальше, в отдельных публикациях, пронумерированное (или нет) распределение по вопросам.

Группы афоризмов: Раса гениальности и глупости

Можно ли воспитать гениальность? Глупость можно.

Вопрос: Не кроется ли проблема в том, что плохие художники одной эпохи в качестве образцов для подражания из предыдущих эпох неизменно избирают хороших художников, а не плохих? Они же, впрочем, еще и знаменитые. Так что ученики...

Неприязнь современников к своеобразному отпала. Желание молодых людей прославиться - сильный двигатель. А формы и содержания тем временем уже изложены жизнью. Такими вот простыми причинами, видимо, это объясняется.

Так что, возможно, это не проблема, а своеобразный и неблагоприятный ход истории. Утрата гениальности, которая становится знамением времени.

Почему успех более всего привлекает слабые таланты.

"Поколение" (?) отвергает образцы для подражания

Великие благодаря законным последователям и толкователям обретают популярность.

Плохие привязаны к своему времени. Они используют все выгоды своего времени, которые потом отпадают.

Теряют (?) ли они свою славу как раз из-за того, - что прежде к ним притягивало?

Они величины-однодневки

Может, глупость и злободневность в родстве

Что должно в художнике утратиться, чтобы он стал всеобщим достоянием?

К двум речам: Все эти болтуны как из явления исходят из предпосылки, что у нас слишком много было культуры, т.е. что мы находимся уже в фазе сверхкультуры и ее распада, тогда как на самом деле культуры у нас было еще мало.

Вместо надругательства над женщинами можно также привести в качестве примера скверное обращение с животными, как в Италии. Трудно обосновать, почему это должно быть препятствием культуре. Надо попытаться исходить из "целого". - Есть в этом известная бездумная наивность, как у детей, как это действительно имеет место в Италии; и иногда, внутри всеобщего культурного состояния, это как симптом означает ведь сегодня нечто совсем иное, чем в средневековье. Нельзя огульно выносить приговор целому народу; и у изъянов бывают функциональные взаимосвязи; тут обнаружится аналогия моральной оценки отдельного человека, которая ведь по сути никогда не кончается, то есть никогда не может стать неопровержимой, аподиктической, а устанавливается по частотности и относительно самых разных вещей. В конце концов оценка "полагается" внутри целого. Как, в таком случае, обстоит с гением в частности и с плодотворной революцией в целом?

Историческая справедливость и ее спутница, которую следовало бы назвать исторической мудростью. Последняя кажется в высшей степени таинственной, но отчасти есть не что иное, как первая. Аффекты, которыми бурлила и окутывалась жизнь, теперь улеглись. Это-то как раз очень понятно, но тут еще кое-что стоило бы привнести: а именно то, что справедливость и мудрость отваживаются судить лишь о давнем прошлом. Кто, вроде, к примеру, как я, тщится приложить их к современникам, того тут же ославят упрямцем, бирюком и злостным нарушителем "мировоззрения".

Штера, Кольбенхейера недооценивают, жалуется "Фелькишер Беобахтер", все еще читают Томаса Манна. И правильно, что читают, комментирует "Таг". Обо мне никто и не вспоминает.

Ирреальность фильма сравнивают с ирреальностью сказки. Не считаться с наинасущнейшими вероятностями. Это логика чувства, логика желаний, но сегодня это желания людей среднего сословия.

Глубокий и задушевный - такую похвалу часто доводится слышать (по-немецки), при этом никто не замечает тавтологии. Никто не хочет замечать, что нельзя быть действительно глубоким, не будучи задушевным равно как и наоборот.

Дополнение: не замечая, что это по сути должно бы быть одно и то же.

Культур-политическая деятельность - так это раньше называлось, когда, например, Шляйермахер в качестве советника издавал в прусском министерстве памятные записки - по аналогии с церковно-политической деятельностью, с организацией церковной жизни.

Мы как народ переводчиков. Из этого выводят нашу открытость, а иногда даже и мистическую психологему. Но нет ли более наглядного и трезвого объяснения, подтверждение которому мы как раз наблюдаем? У немецкой литературы нет недостатка в значительных авторах, но их все время затирают и затаптывают другие. Моим ровесникам и их непосредственным предшественникам пришлось открывать себя в скандинавской, русской, французской литературе, потому что немецкая традиция была напрочь разрушена. И нашим последователям придется не легче.

Что говорит Лихтенберг? "Мне кажется, немец особенно силен в тех оригинальных произведениях, где до него уже как следует поработал какой-нибудь другой чудак; или, иными словами, немец в совершенстве владеет искусством оказываться оригинальным в подражании. В нем такая чувствительность, такая способность мгновенно перенимать формы, что враз подхватит любую мелодию, которую наиграет ему всякий заграничный оригинал". Почти полтора века прошло! А писалось словно специально про им- и экспрессионистов.

Выходит, это наследственное? Я думаю, это от недостатка умения строить с опорой на предыдущее, от абсолютно бездуховного, бестрадиционного развития нашей литературы. Мы значительны, но знать не знаем об этом!

Бессмертие произведений искусства - это и есть их неперевариваемость.

Исполни это! Точно так же и история - все еще на стадии иероглифического письма картинками (ср. сегодня все эти бесчисленные биографические романы и романизированные биографии) и сходн. из пап. Ульрих - Агата I в II ВЧ

Как проще всего стать пророком? (сделаться пророком?) Предсказывая будущее? Нет. Хотя бы указуя пути его? Тоже нет. Просто произнося глупости, которые другие будут исполнять.

Самое верное дело - говорить заведомый вздор: когда-нибудь обязательно исполнится! Достаточно просто выбросить глупость на рынок.

Только для гурманов (я себя имею в виду!) - сказала свинья другим свиньям, найдя буханку домашнего хлеба. (Или что-то подобное.)

Всякое сильное художественное движение характерно еще и тем, что те или иные произведения в нем слывут хорошими (или плохими) незаслуженно. То, что вызывает движение, вызывает и это. Но не есть ли это и начало конца, который прежде времени переживает всякое движение?

Интернационализм искусства. Так это или не так? Что искусство всегда возникало от соприкосновения благоприятных национальных обстоятельств с преданием, традицией другой национальности? Греция. Возрождение. Немецко-французская готика. "Модерн". Дух (прогресс, искусство по сути своей) только интернациональны; национально же лелеянье и ограничение (обосабливание).

Полноцветный антисемит - это совершенно параноидальное состояние духа. Во всем видит только подтверждения; возражать ему бесполезно... Нельзя до этого допускать! Корни антисемитизма суть: незнание понятия объективной реальности. Вера в то, что все высшее - только ерунда и порча (хамство невежественности). Отсутствие выдержанности культурного человека...

Все брошены на поиски идеала героического духа. Писать спокойно не дают ни себе, ни другим. И поистине безграничное бесстыдство, с которым писателей, которые пишут так же, как те, другие, есть, объявляются великими художниками слова (творцами).

Австрия как общество Вильдганса. Некто д-р И. Р. пишет 24.05.36 об умершем Науме Соколове (Президенте всемирной сионистской организации): "Одним из первых, кто письменно подтвердил свое согласие с образованием (австрийского пропалестинского комитета) был великий австрийский писатель, надворный советник Антон В., в ту пору директор Бургтеатра".

Я убежден, что гусиным пером писали по-немецки гораздо лучше, чем стальным, а стальным куда лучше, чем автоматическим. А уж если когда-нибудь и вправду изобретут парлофон, письменный литературный немецкий язык вообще исчезнет.

В дополнение к этому: о том, как в наши дни можно прослыть среди глупцов чуть ли не классиком, если пишешь на худо-бедно связном, постклассическом немецком языке. Примеров называть не хочу, но если бы пришлось, указал бы на Штесселя, Леонгарда Франка и... на Йозефа Рота.

Писатель опережает политическое развитие. (То, что составляет литературу, позднее становится политикой.) В Германии они еще только ищут писателя, который стал бы выразителем политических достижений, в Австрии таковой еще до всяких достижений к их услугам - А. Вильдганс! Псевдопоэт пришедшего к абсолютному регентству среднего человека. Обыватели всех мастей, мечтающие о героическом, нашли в нем себя.

При чтении Джорджа Мередита, "Эгоист" (немецкий перевод Ханса Райзигера, из-во Пауль Лист, Лейпциг) одно место (стр. 115): "...Как Верной говорит: "Некое Ничто, подхваченное стервятниками и выбеленное пустыней" бросилось мне в глаза как примета напыщенного стиля велеречивой эпохи: это фраза, которая на деле ничего выразить не хочет, то есть выражает именно "ничто" (возможно, так как подразумевается лицо совершенно никчемное, здесь еще и белое, светлое; скорее всего, однако, нет, поскольку изречение цитируется неточно); но фраза эта окутывает "ничто", драпирует его, пользуется им как предлогом, чтобы сказать нечто красивое, хотя и почти не имеющее отношения к сути дела. Невыносимая в своем пустозвонстве, эта манера тем не менее весьма красива, при условии, конечно, талантливого исполнения. - Роман вышел в 1877, не в то ли время были в моде пышные тюлевые платки под подбородком у женщин? Когда мои родители еще были молодой супружеской четой.

По поводу свирепостей уголовного кодекса допустимы две точки зрения: 1) Обыватель свиреп, потому что все иное, отличное от него, противно его представлению. Отсюда его жестокость. (Буркардус повествует, что злоумышленника, покусившегося на испанского короля, приговорили к такой казни, чтобы последовательно, один за другим, отрубать ему буквально каждый, включая даже фаланги пальцев, член его тела. По настоянию королевы его сперва оглушили ударом по голове). (Этот пример, впрочем, доказывает, возможно, и нечто иное). 2) Самоуверенное государство, его процветающий гражданин, вероятно, ощущают для себя непереносимым, когда вор или иной преступник порочит имя немца. - Как найти равновесие между 1) первым доводом и 2) вторым требованием?

Попутно: новый человек взыскует не права, но правого дела.

В лирике человек созревает раньше, чем в повествовательной прозе; это только кажется, что детские стишки ближе к взрослым, нежели истории, которые дети друг дружке рассказывают. Просто они рассказывают друг другу сказки, а в этом у меня слишком мало опыта.

Может, все дело в том, что форма - в случае со сказкой это безусловно так - запечатлевается легче, чем форма повествования истории, которая и взрослому-то редко ясна до конца. У детских историй даже своя особая форма. Все мои истории всегда были без конца.

Наивная всеядность мышления. Важное лицо (Франк II) пишет сегодня, что помимо Гитлера в наши дни есть только еще одна выдающаяся личность всемирно-исторического масштаба: маршал Пилсудский. Прежде это был Муссолини (в "Нойес Винер Тагблатт", 20.03.34). Доходит уже до самоопровержений.

В той же газете глава земли Райтер рассказывает, что социал-демократы в этом году постоянно искали подходов к Долльфусу с целью образования коалиции. Еще 12 февраля они, якобы, от него, Р., требовали, чтобы он обратился к крестьянам с прокламацией, призвав их вместе с рабочими защитить республику.

Новые формы выражения: старейшины кельнского студенчества упрекают главу медицинской студенческой корпорации в том, что среди слушателей опять имеют место нарушения дисциплинарных правил в духе старой системы. В связи с чем строго указывается, что студенты неарийского происхождения имеют право садиться лишь после студентов-арийцев. (Замечу попутно, что этот порядок, когда гости усаживаются после хозяев, есть древний, а в наши дни крестьянский и королевский обычай).

В Германии еще много лет придется снова и снова пояснять, что биология - это естественная наука, а не поприще для - ...

То, что биология специально занималась исследованием условий старения рас, вероятно, когда-нибудь даже будет поставлено в заслугу национал-социализму как инициатору постановки проблемы.

Век лицедея, как сказал Ницше. Божественный X и Г. С какой нужды?

В литературе большую роль играет конкуренция двух идеалов: писателя, дающего форму тому, что его современники хорошо чувствуют, и писателя, который опережает своих современников.

Но я тебя люблю:

- Слушай, что такое ? и ? (допустим, один ом или любое другое понятие из точных наук.)

- Ну, это слишком сложно...

- А все-таки?

- Не помню уже, забыл. Но я тебя люблю!

Простой этот диалог мгновенно снова приводит весь мир в порядок. И происходит каждый день он где угодно в бессчетном количестве экземпляров. Из чего можно сделать вывод, что людям для души, для довольства собой, для уверенности в себе и чувства завершенности мироздания вокруг них, - для всего этого вовсе не требуется знание.

Но еще из этого следует сделать тот вывод, что люди (не сразу, но спустя некоторое время) без особого сопротивления позволили бы вновь сделать яблоко с древа познания запретным плодом! Отсюда - возможность стремительной деградации по ступеням культуры.

(Позднейшее дополнение: Впрочем, долго жить одним этим "...я тебя люблю" тоже невыносимо. И тогда снова начинается познание.)

Об описаниях природы. Те, кто пишут про то, как уже пропел зяблик и, желая привести читателя в соответствующее настроение, умиленно перечисляют флору и фауну местности, действуют точно так же и с той же умильностью, как господин Мезеричер, когда он перечисляет, кто присутствовал и какие наряды были на дамах. Это асинтаксическое состояние духа, подразумевающее полное преуспеяние наблюдателя. Мол, здоровый человек, любитель природы.

Следующий шаг в ту же сторону - начать антропоморфизировать деревья и животных. Последний: ощущать, что к тебе обращается Бог (или боги).

Это все состояния с минимальным содержанием реальности.

Вообще-то состояние дань приводит к оптимальной пропорции упоения и трезвости. Возможно, что в конце нужно было чуть больше упоения, но это такое упоение, к которому - для следующего просветления - нельзя добавить трезвости, оно с трезвостью не совмещается.

Остается вопрос, не сгодится ли эта модель для воодушевления масс. Для военизированных сборов? Человек внутренне отмывается, как автомашины в большом гараже. Но почему нельзя достичь большего? Или это нежелательно?

О гениальном, или Могут ли враждовать (спорить друг с другом) боги?

Борхардт - Рильке, Гофмансталь - Штер - Музиль, может, я все-таки был несправедлив к Георге: обостренно личное находится в противоречии, а часто и в борьбе с тем, как его воплощения соотносятся друг с другом. Те, кому это нравится, кто выбирает это за образец для подражания, в итоге образуют эпохи, друг друга преодолевающие. Пра-народы заставляли враждовать своих богов.

Вековые однодневки. Стендаль довольно точно предсказал, что лет примерно через сто будет знаменит. Но сколько еще продлится эта его слава? Продлится ли вообще? Словом, жребий видится такой: лет через сто в течение нескольких лет быть знаменитым. С какой целью тогда люди вообще берутся за перо, и с какими видами? Вопрос, на который трудно ответить.

Возможно, ты только для того существуешь на свете, чтобы поддержать жизнь в некой функции.

А насладиться триумфальными временами всех и каждого из нас дано только сообществу.

При таком подходе Гомер, Данте и Шекспир характеризуются не столько их величием, сколько их "часом", исполненностью их конъюнктурного назначения.

Как относиться к тому, что все поклоняются Данте, хотя он местами уже совсем непонятен, Гомер, может, вообще не жил никогда, а Шекспира цитируют вместе со всеми ошибками его переписчиков. Да и феномен Иисуса, если не рассматривать его как божественный, тоже подпадает под это объяснение.

Привязка: (куда-нибудь kal.h. - al.b.)

Не знаменательно ли, что из всех социалистических партий в наши дни к власти пришла лишь одна-единственная, притом самая воинственная, тогда как преуспевающий и воинственный фашизм, напротив, на все лады твердит о мире? Это означает, что в проблеме миролюбие-воинственность есть еще скрытые моменты, пока не ставшие предметом обсуждения.

То, что в летних военно-спортивных лагерях 25-летние штурмовики из СА занимаются перековкой мировоззрения немецких приват-доцентов и профессоров, совсем ненамного отличается от положения дел в Австрии, где на пятерых работников народного образования приходится (не считая энного количества священников) лишь один представитель науки. _Победа мировых загадок и схожие общеобразовательные идеи_!

Непредумышленность истории человечества. После дождя солнце, после солнца - дождь: так, примерно, выглядит самое популярное восприятие нашей истории. Я в первом томе назвал это чем-то вроде непредумышленности истории. Я же наметил там идею генерального секретариата и частичного решения, но все это, скорее, не более, чем метафоры: каковы действительные причины и условия возникновения этой непредумышленности? Вероятно, все же, "аффектная психология" людей власти, эфемерность владеющих ими представлений и тому подобное.

К высшему литературоведению. Читая П. А.: большой ли он писатель? По ощущению: в основном нет, иногда да. Но такие книги зарисовок утомляют. Почему, собственно, они утомляют больше, нежели романы? Ведь, казалось бы, должно быть наоборот. Утомителен ли Бодлер, poemes en prose {Стихотворения в прозе (франц.).}? Да, стихотворения тоже нельзя читать подряд.

Психоанализ. "Во сне нередко видят люди, будто

Спят с матерью..."

Софокл, "Царь Эдип", нем. пер. И. Я. Доннера, изд. 8-е, Лейпц. и Гейдельберг, изд-во и книготорговля Винтера, 1875, строки 954, 955.

Предок Фрейда.

Этика. В моей этике, чего я предпочитаю не замечать, есть "высшее достояние", это дух. Но чем же это отличается от не столь симпатичного мне представления философов, согласно которому "высшее достояние" есть разум?

История. Состоит из непрестанных усилий сдержать столь же непрестанные тенденции упадка. Всякое историческое деяние во всей многократности своих усилий во времени сводится в итоге к нулю.

Этот закон, похоже, определяет исторические события в узких рамках. А в масштабах тысячелетий? Первое историческое состояние - относительно большие и упорядоченные государства. От средневековья до новейших времен все это, однако, создавалось заново. Спираль? Или сжатие и разрежение результата?

Сдается мне, что это есть выражение действия, подчиняющегося лишь аффектам.

Но аффект здесь - лишь особый случай неупорядоченного действия или действия, исчислимого лишь в категориях теории вероятности?

(Приложение естественнонаучного мышления главное отнюдь не в том, чтобы "вытеснить", "заместить" мышление "гуманитарное". И "дополнить" тоже неверное слово. Скорее так: всюду, где можно приложить естественнонаучное прикладывать; специфически же гуманитарное не-естественнонаучное связано с нерациоидным.)

Кризис романа. Нечистая совесть романа - это нечистая совесть любви (и героя. Отсюда более или менее червоточный герой.)

Если добавить сюда же еще и проблематику "героя" - вот вам и кризис романа.

Заголовок соображения. Всерьез принимаемое государство и литература.

Повод: идея апробированной истории литературы. - Прежде мы не принимали всего этого всерьез, однако теперь будьте любезны...

Католицизм. Тупики совести, в которые современного человека заводит церковь. Так он не в сможет верить, как она от него этого требует, ибо сие противно духовной природе и ее развитию.

Несвоевременность без вечности. Разве писатели не хотят писать для своего времени? Разве нет у них иллюзии, что они живут в этом времени как в чем-то восходящем, которое и их личное восхождение облегчит? Обыкновенно так оно и есть, и даже большие дарования разделяют иллюзии своего времени в том, что время это прекрасно. Быть относительно свободным от своего времени есть относительная надвременность (вечность). (Это и для вступления важно, в смысле оправдания значимости этой созерцательной работы в неспокойное время.)

Арабская история была бы наилучшим примером для изучения того, как деградирует великий культурный народ. Сегодня они всего лишь только хорошие торговцы.

Нарру end {Счастливый конец (англ.).} в высшем значении. Не люблю романы, в которых герой теряет все свои деньги и подвергается прочим ударам судьбы. Этот роман ("Тампико"), насколько позволительно судить о нем по переводу, есть самое дикое, неокультуренное произведение данного автора, но в то же время самое захватывающее. Герой его, отчаянный малый, в итоге проигрывает невзрачному и холодному негодяю. Если бы он его в конце разоблачил и уничтожил - вышел бы один из тех добрых старых газетных романов, где торжествует либо сила, либо добродетель. Но это было бы недостаточно тонко. Выходит, стоит все это обернуть - и уже достаточно тонко? Это даже не самая низшая ступень тонкости, а скорее высшая ступень грубости - на мой-то вкус. Почему? Если всерьез, если не ориентироваться на заданный плохой образец, то все в целом должно было проистекать иначе.

Я даже чуть было не сказал: победа и поражение вообще исчезли бы тогда с горизонта. Но это одностороннее соображение. Совсем нет, они, напротив, вступили бы в иное соотношение друг с другом. Отсюда, таким образом, следующий вопрос: как изображать успешных людей дела?

Отличаюсь в ответах претензиями философа, а в вопросах проницательностью поэта! Рецепт моей возможной идеализации.

"Миф XX ст.": Книгу с таким названием в прежние времена заведомо посчитали бы несерьезной. За тем, разве что, исключением, если бы речь в ней шла о мифе машины. Правильно бы это было - или неправильно?

Ни один человек не взял на себя труд даже усмотреть в этом вопрос.

Правосудие в прежние времена, безусловно, было механизировано, стало чем-то вроде выписки рецептов. Зато теперь вдруг в него вкладывают душу: исправительный лагерь, бойкот, порка...

Вопрос к музыке и психоанализу: Не отмечена ли символика музыки той же примитивностью, что и вскрытая психоанализом?

Милосердие. "На Вареньке она поняла, что стоило только забыть себя и любить других, и будешь спокойна, счастлива и прекрасна. И такою хотела быть Кити." ("Анна Каренина", I, 344.); см. также Линднер.: неродствен ли этот несомненно действенный рецепт с обычаем... секты: кастрируй себя, дабы избавиться от волнений пола?!

Линия развития. Сегодня дело зашло уже так далеко, что, за редким исключением, писатель становится театральным автором, не являясь собственно писателем. Они образуют собственную гильдию, и оттуда сюда, как и отсюда туда почти никакого сообщения. Этак, чего доброго, завтра заговорят уже о киноавторах. И к этому даже как-то постепенно привыкаешь. (Ср. государственная культура) (Культура культурной политики)

Георге. Снова обретает важность. (Но не забудь, что он почти единственный, кто в свое время на деле представлял автономию искусства.)

Поэт и писатель. Моя точка зрения: все равно, что гений и талант. Можно быть маленьким гением. Большой талант при некоторых обстоятельствах предпочтительней. Ср. однако, в связи с этим Томас Манн "Страдания и величие мастеров", стр. 54, место, где задана другая антитетика.

Открытки с фотографиями борцов были еще до кино. Тем паче - с оперными певцами и актерами. Пример потребности, которая при известных обстоятельствах неимоверно возросла.

В чем потребность? Быть рядом, прикасаться, хранить выпавший из букета цветок, музей жертв Маттерхорна и т. д.

Сверхлитератор. На этот предмет следовало бы привести и данные о росте тиражей в период между 1890 и 1930 годами. Благодаря чему он стал экономическим объектом. Видно, хорошему писателю нынче снова только одна дорога - в одиночество. Покамест это вместо некролога.

Совершенное государство и искусство. Актуально сейчас.

Любовь к искусству и вред искусству - государство.

Литература производится массово. В той же мере справедливо и обходиться с ней как с массой: Россия, Германия.

Герой и гений. В то время, как повсюду трубят просто о "гении Пилсудском", в одной из газет его обласкали титулом "герой нации". Может, просто герой все же правильней, поскольку "герой нации" несет в себе какое-то ограничение, так же о поклоннике какой-нибудь девушки говорят "ее герой"; а может, он и вправду был гений, я не знаю, но не худо бы все же между героем и гением различать. Если бы немцы это умели, многого бы не случилось.

Карл Краус и Гитлер. Когда К. К. входит в аудиторию на свою лекцию, публика стоит до тех пор, пока он не сядет. И это несмотря на то, что он напрочь оплошал. Они его любят "тем больше". Сходным образом и неудачи Г. только усиливают любовь к нему. Это и есть самое чудовищное во всем этом краусианстве. Поистине, все, что происходит, уже было предначертано.

Они хранят ему верность, хоть он этого и не заслуживает.

Это что - как эффект включения и выключения? Слепая потребность кого-то любить? Потребность в иллюзиях?

Что за люди писатели. В собрание автографов господина Блажека Пауль Франк записал вот что: "Высшее искусство: самые глубокие вещи говорить гладко. Вена, 3 декабря 1928."!

Путая с классиками. Прилагаю по этому поводу изречение Ауэрнхаймера о Манне. (Я его не приложил.) Члены семьи Манна, похоже, тоже считают его таковым. Отчасти все это из разряда высокопарных словесных пузырей, по манере исполнения a la драма "Выпускники", отчасти же на сей счет надо заметить следующее: и Вильдганс тоже выказывал задатки классика. Когда положительный средний человек чувствует, что его выразили, когда пишут в его духе, но повозвышенней, - вот это он и считает классикой. (То есть в лучшем случае одно свойство вместо всех, которые потребны.) Все брезгливо морщат носы по поводу нацистов, но с Кернштоком уже давным давно произошло нечто подобное. Он говорил как они, и был так же как они непоэтичен. Просто Томас Манн не выражает ничьей партии, он есть выражение аполитичной духовной заурядности. Потому и для всех. Потому и сам себе классик.

Странное общежитие. Вот все-таки одна из самых удивительных загадок: Гетц "почитает" Штесселя и меня, Шенвизе - Броха и меня, многие - Томаса Манна и меня; Томас Манн называет Ницше и Фонтане своими отцами. А что же делают издатели? и что идеальный читатель? Разве читатель, любящий только одного автора, не дает оснований заподозрить себя в том, что с его читательскими достоинствами не все в порядке? Вот тема, которой хорошо бы срочно заняться!

Корни романа. Томас а Кемпис в "Наследнике Христа" в главе о том, как избегать лишних слов:

"Но отчего мы так любим говорить и рассказывать друг другу, ежели мы столь редко не тревожим нашу совесть, впадая в молчание?

Мы оттого так любим поговорить, что уповаем взаимными речами утешить друг друга, желая облегчить наше сердце, утомленное всякими мыслями.

А паче других любим мы говорить и думать о тех вещах, которые любим очень, к которым вожделеем, или о тех, которые противны нам.

2. Но увы! Как же часто напрасны и тщетны наши речи. Ибо сие внешнее утешение есть немалый вред утешению внутреннему, божественному. А посему надобно посвящать себя бдению и молитве, дабы не проходило время в праздности". (стр. 18).

(Немецкий перевод Феликса Брауна. Изд-во Альфред Кренер, серия Кренеровские карманные издания, том 126.)

Это исток и критика повествовательной прозы!

Иногда нескромно говорить не о себе, а объективно судить о всевозможных объективных проблемах. К примеру, разглагольствовать о заблуждениях и упущениях времени, вместо того, чтобы сказать: время не понимает данного автора, а все остальное - просто словесная драпировка этого тезиса. Значит, пиши себя самого и свое дело на фоне своего времени, а не тщись изобразить, будто ты в силах дать картину эпохи.

Шопенгауэр в своем завещании распорядился отблагодарить солдат, что в 1848 подавили в Берлине революцию. Он, вне всяких сомнений, был реакционером. Но остается ли он им и сегодня, когда столь ненавистный ему новый дух служит подстилкой духу новейшему? Даже заблуждаясь, гений зрит в будущее. По крайней мере очень часто. Это - один из нагляднейших примеров его коллективистской функции.

Единственное, что его приближает

Как вдвигаются друг в друга эпохи. У меня с Шопенгауэром было еще много миллионов общих современников, поскольку я родился через двадцать лет после его смерти. Гете состоял с ним в интенсивной переписке по поводу своего учения о цвете. Он многое вытерпел от Фихте. Вагнер посылал ему свое "Кольцо Нибелунгов". Ницше во времена своей юности посвятил ему гимн - "Шопенгауэр как воспитатель". Сам же Шопенгауэр родился еще до Великой Французской революции.

Фривольность истории.

Как забывчива жизнь!

Чему мы посвятим сегодняшний вечер?

? Как в кино: не успел выйти, а о чем был фильм - уже не помнишь.

Или: Что мы делаем завтра?

Не лучше ли будет сыграть партию в бридж?

Лучше средства нет от демократов, чем позвать солдатов: Бюхман 148.

Сколь несвоевременно мое искусство - подумалось мне. Нация моя от мира перешла к войне, даже не от мира - от непредставимости, что для нас что-то иное, кроме мира, возможно, к непреходящему представлению, что мы живем только ради войны. От монархии к республике, а от республики - к тирании. От предателей отчизны к компромиссу с социализмом и т. д. И нацию все это крайне интересует, она все это сама себе делает, прежде всего принципы, поэтому вполне понятно, что до писателя, который твердит о том, как все могло бы сложиться помимо всех этих процессов, в состоянии, до которого это процессы не досягают, ей, нации, никакого дела нет. Чем оживленней события - тем больше власть развлекательной литературы. Россия обеспечивает стабильность этой конструкции.

Следует различать между гением, гениепоклонцами и обычными людьми. Гениепоклонцы, люди очень полезные, часто оказываются куда более опасными врагами гения, чем косные обыватели. Кто изобрел бы новое, точное слово для понятия гений, тот сослужил бы сегодня большую службу всему человечеству.

Госпожа Якоби и компания. Разнообразным опытом многих лет выявлено, что я превосходная лакмусовая бумажка для всего полуценного, хотя и не лишенного известной тонкости, - оно неизменно меня отвергает. Культурбунд, издательство "Зольнай", Конкордия, госпожа Малер, Академия, Стефан Цвейг и Герман Райхнер. Можно давать провоз всем подобным образованиям.

Кроме того, о госпоже Я.: может ли человек, не имеющий никакого отношения к искусству, кроме разве что превратного понимания, сделать для искусства что-то хорошее? В принципе, ответить можно было бы и утвердительно - при условии, что человек будет слушать советы. По сути же он будет приносить вред - но заметят это лишь очень немногие.

Жестокость возникает через окультуривание. Влечения уже не служат своим наивным целям.

Польгар. Образец умного журналиста. А поскольку почти ни один немецкий журналист умом не отличается - Польгар слывет писателем и даже чуть ли не философом.

Вот и Фонтана, когда пишет о нем статью по случаю 60-летия, хвалит его без меры и всякой критики. Это вообще для нашей критики типично. 1) В каком направлении должна бы выражать себя критика? 2) Почему при соблюдении этого направления будет возрастать лиризм. - Работа попросту грубая и неточная.

напр.: "П. видит мелкие детали, и под его взглядом они превращаются в масштабные картины внутреннего мира". "Его импровизации... с японской тонкостью оттенков в их остроумии". "Мы живем в разрушенной эпохе, и лириком этой эпохи является А. П.". "Его голос, в котором смешаны скепсис и боль, нежность и злость, познание земного несовершенства и любовь к жизни, - этот голос выражает нас, делая нас, людей межвременья, людей бесконечного перехода, своей песнью". "В нем мы обретаем почти все, что мы есть и что мы не есть" - какое свидетельство духовной бедности, особенно это последнее!

Культурная политика. Вздорно даже надеяться, что Пэхт за свою деятельность и в виду немецких утрат может получить профессорский титул. Шрайфогль и Нюхтерн будут против. Да государство и само, никого и не спросясь, всегда делало все наоборот. (К проблеме культуры, где оно вдруг становится авторитарным.)

Излюбленная мысль: "...(бедный и простой человек тоже хочет быть богатым и целостным) перетекать в свое творение, в котором он сам себя довершает. Вселенная его Я сообщает картине ту законченность, из которой уже нет путей обратно..." X. Ф. Краус об Анри Жюльене Руссо. Кособокое построение парадокса, который сам по себе не так уж и плох.

Различие. Не гений на столетие опережает свое время, а средний человек на столетие от него отстает.

Пример: Гюнтер - Линней, Фегелин - заметки, лист 2, справа

Брох. Компрометирует философский роман. Он не прав, но если я начну против него полемику, это будет либо философский спор, либо получится личный выпад. Могу ли я критиковать этот роман имманентно?

Плох ли мыслительный роман, если неправильны мысли? И начиная с какой степени? Плох ли он, ежели имеются изъяны в форме? Но почему бы их не извинить?

Национал-социализм. Одна из возможных форм критики: вы-то сами ни при чем, вы-то сами, конечно же, хотите как лучше, вы-то предчувствовали недоброе; но в этой Германии, где издатели столь же плохи, как авторы и публика, после всей этой демократии ничего другого и ждать не приходилось!

Я и мы. I. Суть исходные пункты всякого духовного человека в любого поколения. Где мы находимся? Что нам делать? Что делать при этом лично мне? - и т. д. Нельзя доверяться иллюзиям: мертвые всегда только инструменты живых.

Сюда же: как вдвигаются друг в друга эпохи.

Политика: должна считаться с "самым мелким индивидуальным сознанием"; у нее ровно столько же общего с "великим общим знаменателем", как и с "мельчайшим общим кратным числом". Духовный уровень ее идей должен так воздействовать на аффекты, чтобы увлечь за собой по меньшей мере большинство. Такие средства выражения и следует найти.

Можно ли делать политику только силами писательской академии? Определенное оправдание национал-социализма.

Самая большая из мыслей, способная уместиться в каждой голове.

Мельчайшая из всеобъемлющих идей

Политика захватывает аффекты. Искусство их воспитывает.

Из жизни общества. Уже и венские газеты с большей или меньшей помпой печатают подобные новости!

Что это - нехватка характера? Нет, это излишек (бывшего) характера и нехватка интеллекта. Прежде они это презирали, потешались над этим; ну и что из того - а теперь вот печатаем!

Судьбу книги не выражает ни ее отношение к народу, ни к лучшим его представителям, а лишь успех или неприятие ее или интерес к ней со стороны узкой прослойки более или менее посредственных дарований.

Я и мы. II. Для молодого человека в первую голову важно настоящее, все прошлое для него - одно большое кладбище. Чем заставлять его бездумно зубрить даты с этих могильных плит, лучше растолковать ему, что там покоится его истинная, живая и горячая жизнь, причем в бесконечно большей концентрации, чем в настоящем.

Новый дух. Не выставляйте себя на посмешище! Дух этот со времени ? один и тот же, хоть манера его проявления и меняется, в отдельных личностях его то больше, то меньше.

Начало и конец возвышения личности приходятся на эпоху тирании! До чего же знаменательно! Насколько исполнение, а не изначальность.

Но - личные и коллективные тираны?

Молодость склонна переоценивать все самое новое, ибо чувствует себя с ним ровесницей. Тем горше несчастье, ежели это ее самое новое оказывается еще и плохим.

Образцовым воплощением гуманизма был ионический оратор в сенате: Буркхард, Культура Ренессанса в Италии, т. I, р. 261 (III раздел, глава 7). В наше время это адвокат. Отдельные критерии речи тоже унаследовались. Это составная часть парламентаризма как идеал.

Чтение. О том, что его когда-нибудь надо описать. Важно в чтении романа: жить в ином мире. Мир для всех, мир для немногих - это подкатегории.

Политика есть воля, а не истина. Очень примитивная формулировка, но чреватая последствиями. Между политикой и духом существуют подобные же взаимосвязи, как между волей и истиной. Развитие одной эпохи рассматривать как единство; это просто взаимная зависимость, но функции следует разделять.

Политика. Основополагающее откровение нового времени состоит в том, что человеку, завладевшему средствами грубого насилия, бояться нечего.

Следующим шагом должен обрести голос неиндивидуальный героизм. Неподконтрольность войны и мира. Это, возможно, приведет к понятию: пассивность как современное оружие, (ср. проч.: Кто умеет терпеть - многого достигнет в жизни.)

Примечательным контрастом к этому - та романтика, в которую облекается развитие этих тенденций в Германии. Весь этот парадный марш богов и мейстерзингеровщина.

Героическое. После того, как героическое в искусстве почти вымерло (последний его представитель Р. М., до него Дузе), оно снизошло на Г.

К психологии сна. Первично здесь расслабление представлений, ускользание во все стороны, мышление, каким его воспринимаешь в полусне. Им-то при определенных обстоятельствах и завладевает аффективная тенденция и делает из этого материала историю.

Дурное общество. Нельзя ли развитие среднего человека подвести под такую категорию: попал в дурное общество, а именно - в общество других средних людей?! (к примеру, если бы я в свое время стал членом студенческой корпорации).

Таинственная геометрическая прогрессия изменений времени.

Томас Манн. То, что он способен хвалить стольких писателей, не довольствуясь просто тем, что они ему нравятся, связано с его успехом в наше время: ибо это время, наряду со многим прочим, любит и большинство из хвалимых им писателей.

И критикам, историкам литературы, издателям тоже приходится очень много всего любить.

Но ведь есть еще возможность любить литературу, даже если поминаешь ее недобрым словом.

Я, например, в своей критике полярно противостою почти всему. Отчасти это означает, что я несовременен, отчасти, возможно, что просто неучтив. Предлагаются также следующие истолкования: аутизм, негативизм, фанатизм со всеми его вариациями (система, ограниченность, шизоидный компонент и т. д.). Правда же в том, что я хотя и редко "оттаиваю", но оттаивать все же могу и тогда чувствую некоторую раскрепощенность; но и то правда, что я, к примеру, в случае с Т. М. своего суждения, собственно, никогда не менял, только декорировал по-разному. Опять же о начинающих и проч. я с легкостью сужу слишком хорошо, сам себя при этом чувствую необъективным, но насколько глубоко это у меня идет?

Политические вопросы, поелику они вписываются в раздел "Заметки и фрагменты", пока что имеют подразделы: "Власть" (и проч. состояния) и "Коллективизм-индивидуализм".

К последней альтернативе. 1. Что коллективному нужен индивидуум - это лежит на поверхности. В таком случае речь идет о различиях в использовании индивидуального. Что ликвидируется - так это эпоха гения. А точнее - гения культуры. Это вымирающая история со времен Возрождения. Как горы, где высочайшие пики приходятся иной раз на конец хребта: Кант, Гете...; истинный же апогей - Гегель, Фихте, создатели тотальных систем, конкурирующих с Богом.

Но Гегель: история есть путь Бога сквозь мироздание. Где? (Или у него сказано: государство есть путь Бога сквозь историю?)

К коллективизму относится, например, хотя бы практика производства завышенных тиражей, ульштайнизация. У гениального тем самым как бы отнято его законное место. Способен ли я его вернуть?

2). Однако ожидать от массы нового достижения - возможно, не такая уж мистика. См. философия истории в "Войне и мире". Масса создает своих вождей. Статистически это можно обосновать понятием шанса, возможности. Определенные типы людей в определенных ситуациях имеют повышенные шансы, и так из возможных вождей образуется действительный.

Гений был бы "не в духе времени".

Архитектура. Репрезентативное воплощение воли, направленной в будущее. - Плохая: воплощение воли, направленной в прошлое; хотя может быть и очень милой. Современное зодчество: современная воля, реализованная с учетом обстоятельств, вполне правильно определить как современный стиль. Воля к будущему, разумеется, не имеет иных средств выражения, кроме архитектурной мимики, то есть средства весьма ограниченного и такого, которое вечно переоценивают дилетанты.

Размышляя над профессиональной политикой (ремесленников и т. п.). Разумеется и мы, люди творческих профессий, абсолютно наивно требуем соблюдения наших сословных интересов, когда взыскуем от государства больше культуры. В точности как в утопии духовного государства. Тогда как же, черт возьми, должно все это выглядеть на самом деле?

Слава. По поводу замечаний обо мне О. Есть два принципиально различных вида знаменитых людей: 1) те, кого все знают и 2) те, кого все должны бы знать. Эти вторые приходят и исчезают вместе с культурой. (Вторые приходят и исчезают и сами по себе - см. примеры у Буркхарда: даже в эпоху Ренессанса были свои - и большие - дутые величины.)

Много бед от того, что люди пошли за развитием техники, делая вид, будто все умеют с ней управляться.

Слава. Есть два в корне различных вида знаменитостей: те, кого все знают, и те, кого все должны бы знать.

Слава одних вытекает из естественных склонностей, слава других - из требований культуры. И по сути это различие между пресловутостью и славой или, выражаясь менее старомодно, между дурной славой и славой просто.

Различие это следовало бы соблюдать, однако никто этого не делает, потому что пресловутые хотят поживиться славой, а прославленные совсем непрочь побыть и пресловутыми.

Одни - многопоминаемые; другие - многочтимые. И по сути это...

Сохранить же это...

То, что в наши дни эти вещи путают, что прославленные хотят быть пресловутыми, а пресловутые - прославлены, сопряжено с утратой понятия культуры. С этой же утратой сопряжено как поклонение мерзавцам, так и невероятные цифры тиражей и т. п.

При демократии прославленные хотели быть и пресловутыми, а пресловутые были прославлены.

Сейчас второе сохранилось, а прославленных просто не осталось.

Слава. Есть два в корне различных вида знаменитых людей: те, кого все знают, и те, кого все должны бы знать. Слава одних вытекает из естественных склонностей, слава других - из требований культуры. Одну славу разливают, как пиво в трактире, вторую выдают, как по рецепту в аптеке. Идеал, когда обе сольются в одну, лежит в бесконечности. А посему, чтобы и природе угодить, и от культуры взять что-то поучительное, завели обыкновение публично писать о знаменитостях второго вида так, как если бы они и вправду были людьми прославленными. Весьма любезная и эффективная метода. Однако зачастую она напоминает о тех несколько неловких оборотах речи, что приняты в обществе, когда надобно представить такую вот безвестную знаменитость: "Надеюсь, мне не надо рассказывать Вам, кто такой господин X." - примерно так они звучат, являя собой вернейшую примету, что тот, к кому так обратились, о незнакомце понятия не имеет. В обществе, однако, хотя бы задним числом и по секрету, все же сообщают, кто таков незнакомец в действительности; на пути к публичной славе обычно даже это забывают сделать.

Примечательно. Году этак в 1900 тиражи маленькие. После 1919 уже большие. Казалось бы, прогресс. Литература понадобилась коммерсанту, потом ВПК, и наконец вообще государству. Вполне последовательное развитие. Ироническая контр-параллель: кино поначалу было штукой сугубо индустриальной, но позднее стало "искусством".

Вечностный характер произведений литературы. Есть ли таковой, какой-то особый, который можно было бы более или менее без погрешностей выявить, отвлекаясь от сверхвысокой художественной ценности? Относительная простота изложения при сильной образности и т. п. могла бы способствовать длительному благоприятствованию. (Но самое главное - на старте.)

Бундескулътуррат. Новое понятие - бундескультура. Связано с культур-политикой.

Чтение. Многие люди имеют склонность обесценивать то, что им недостижимо (лиса - виноград - зелен!), в задатках эту склонность, пожалуй, имеют все. Сгинувшие в безвестность книги, или даже хотя бы просто отдаленные во времени, те, что он не увидит в домах своих друзей, для человека молодого мало- и труднодоступны. Начни их ему расхваливать - и он первым делом почувствует к ним неприязнь! (Почему книги, впавшие в забвение, там и остаются.)

Неизвестность и ожидание. Самые трепетные состояния. Как правило, мы заранее знаем, о чем тот или иной роман, а как, должно быть, это было прекрасно, когда "Анна Каренина" публиковалась в журнале: что там будет дальше? чем кончится? В этом художественном средстве что-то есть. И как оно нынче индустриализировалось в голое любопытство, на манер Уоллеса и Конан Доила. В истинно культурном государстве таких людей объявляли бы вне закона.

Многократно прочитанное. Как объяснить тот феномен, что "Ярмарка тщеславия" понравилась мне дважды, а в третий раз - и это при том, что я ее начисто позабыл - я не смог ее читать? Что я без всякого интереса принялся за Лихтенберга, а две недели спустя буквально проглотил? Что тут играют роль разные личные состояния - это понятно; но что есть объективного, в самой книге?

Вместе с: очень ловкая форма критики - меня это захватило и т. п.

Вождизм. Исходя из посягательств политики на словесность и установив автономию последней: тем не менее - как распознавать вождя в сфере литературы? В политике его легитимация - это его власть, но не в литературе же. Он выражением своего времени - и то уже перестал быть; эту свою поэтическую ипостась он давно уже преодолел.

Нет ли у Канта параллельного места по части политики?

Лерке. А что, если сей поэт глубоко немузыкален? Потому как музыку он воспринимает так же, как я.

Публика. Распознавать действительно значительное - еще не значит уметь отличить его от другого, см. комбинации по принципу "Штесль - я" и проч.

Без государства. Не живем ли мы - напр. Бляй в Испании - в странах, о законах которых мы напрочь ничего не знаем, то есть каждый как бы в своем государстве? Для отдельного человека достаточно соблюдать некую всеобщую европейскую мораль, чтобы не вступать в конфликты.

Джойс

В разрезе: спиритуалистический натурализм. - Шаг, который еще в 1900 назрел. У него даже пунктуация натуралистическая.

Сюда же относятся и "неприличности". Привлекательно: как живет человек "в среднем"? В сравнении с ним я исповедую поистине героическую концепцию искусства.

Вопрос: как происходит мышление? Его сокращения - суть краткие формулы языково ортодоксальных формулировок. Они копируют длящийся годами языковый процесс. Не мыслительный процесс.

Другой отличительный признак Джойса и всего этого направления развития: распадение. Он уступает сегодняшнему состоянию распада и воспроизводит его путем своеобразного свободного ассоциирования. В этом есть нечто поэтическое - или только видимость поэтического; нечто, чему нельзя обучиться, первобытная песнь на новый лад.

Тетушка Унсет рассказывает

Поскольку сексуальное просвещение затрагивает нынче даже детей, в наши дни, понятное дело, изменились и тетушки. Они могут позволить себе пить пиво, ругнуться, прибить мужчину, не побояться крепкого словца в делах, касающихся телесного низа, и при этом оставаться милыми добрыми тетушками, способными рассказывать свои истории часами, покуда за окошком становится все темней и темней.

Одна такая тетушка - особа невероятного, поистине нобелевского размаха и темперамента - дарована миру в лице Сигрид Унсет.

Эта женщина, появлению которой предшествовала молва, что ничего похожего - ни среди мужчин, ни среди женщин - просто на свете нет, и вправду рассказывает удивительно. В томах ее романа "Дочь Кристин Лавран" есть добрая... фрагментов и мест, которые поистине не знают себе равных и повествуют о рождении, смерти, гневе, нежности, опьянении, насилии, верности, предательстве, любви к женщине, мужчине, матери, отцу, ребенку, родне, к зверю и Богу - и повествуют так, что поневоле начинаешь взирать с некоторым почтительным страхом на человека, у которого все это живет буквально на кончике языка и с такой кажущейся легкостью соскакивает, сохраняя уже в самый миг произнесения интенсивную законченность совершенства. Полагаю, в таких случаях вполне уместно вспомнить о Шекспире и сказать, что с его времен не было в литературе такого людского компендиума. И вправду - с этой стороны своего дарования госпожа Унсет принадлежит к великим рассказчикам.

Не столь высок ее ранг в смысле человечности. Поскольку Нобелевская премия предполагает утверждение высоких нравственных ценностей, таковые могут быть обнаружены здесь лишь в плане укрепления нравов наших праотцев. Не тогда, когда религиозное переживание явлено как труднейшее испытание человечества, а только тогда, когда оно предстает испытанием уже пройденным, уложенным в рамки церковных законов, роман этот обретает духовное значение, выходящее за пределы авторского любования стойкостью патриархальных обычаев. Не знаю, является ли г-жа У. конфессионально верующим человеком, возможно, она только намеренно выставляет себя в ином свете, дабы оказаться на одном уровне с эпохой своего повествования; как бы там ни было, ее повествование благодаря этому хотя и сохраняет внутреннюю связность, но не перекидывает никакой связи к нам, детям своенравного столетия, которое скорее согласится учиться уму-разуму на собственных ошибках, нежели слушать увещевания предков.

По-моему, если за эту главную ниточку дальше потянуть, еще и много другого можно вытащить.

Я сопоставляю:

Бессмертие Нерона. Пистолетные выстрелы пописывающего стишки гимназиста, ученика Принципа, разожгли пожар мировой войны. Благонамеренный университетский профессор Вилсон стал невольной причиной того, что война эта все еще не кончилась. Жорж Клемансо, победоносный advocatus diaboli {Адвокат дьявола (лат.).} на процессах в Версале, Сен-Жермене, Трианоне и т. д., которые Вильсон в качестве advocatus dei {Адвокат Бога (лат.).} проиграл, был большим поклонником античности и на досуге занимался пописывал для души. Литературные творения Ленина и Троцкого обрели всемирную известность, Луначарский писал драмы, а Муссолини помимо драм еще и романы. Стоит ли удивляться, что и немецкая революция в качестве сопутствующего успеха уже вскоре после своей победы предъявила общественности драмы и романы, которых до этого никто знать не знал?!

Поскольку, однако, для всех летописцев всегда было естественным делом украшать героев истории различными доблестями, их редко удивляло, что герои политики также и в других областях, пользующихся вниманием общественности, тоже как бы невзначай кое-что свершали или, по меньшей мере, пытались свершить; они, летописцы, напротив, скорее находили, что это в порядке вещей, и проблема, которая за этим кроется, от них ускользала. Проблема же формулируется в вопросе: почему это людей, которые делают историю, в качестве побочных занятий привлекают только определенные виды деятельности-а другие нет.

Тень понимания. "Государством стрелочников и ночных сторожей" называет некто государственное устройство, которому военное и послевоенное поколение теперь готовит конец. Он имеет в виду свободную игру экономических сил, которую государство только придавливало, и сулит новое чувство всеобщей ответственности благодаря новым принципам организации труда. Верно, что всеобщая война была полностью дезавуирована тем, что после нее "торг между работодателями и работниками" продолжился как ни в чем не бывало. Понятно, что национал-социализм хочет это воззрение изменить; его и надо бы в корне переиначить. И как реакция "Фронта" против экономики он тоже есть воззрение. Вот почему и воинственность выдвигается на первый план, причем даже без особого желания войны. Расистское встречает понимание ввиду потребности в смычке, потребности сверхразборчивой. В трудное предприятие берут с собой только самых близких спутников.

Единое включение - гляйхшалътунг. Странные вещи, творящиеся нынче с немецким духом, распознаются, среди прочего, например, и в том, что слово, вошедшее в обиход для обозначения существенной части этих процессов, для человека, владеющего немецким языком, звучит ничуть не более вразумительно, чем для иностранца. Лежащий в его основе глагол деятельности "шальтен" восходит к древнейшим периодам истории немецкого языка и до недавних пор обладал лишь ограниченной жизненностью, в том смысле, что производных слов от него много, сам же он был глаголом несколько застышим и употреблялся только в определенных смысловых сочетаниях. Так, его, к примеру, можно использовать в смысле "орудовать" - свободно и по своему усмотрению что-то с чемто делать, но простая речевая конструкция с этим глаголом без дополнения уже лишена всякого смысла. Вообще же слово это чаще всего встречается в устойчивом сочетании на пару с другим глаголом - "вальтен", что по смыслу означает примерно "to manage and to have a free hand" {Делать что-то, имея полную свободу действий (англ.).}, но с поэтическим налетом мшистой архаики. Важно отметить, что в самой идее использования этого слова есть элемент романтики. Его же исконный, первичный смысл означает: толкать, двигать, приводить в движение, перемещать.

У этого романтического слова, имеются, однако, вполне современные отпрыски. "Шальтер" - это на железной дороге, а именно "ticket-office" {Окошко билетной кассы (англ.).}, но еще это и прибор домашнего электрического освещения, выключатель, есть однако и на электростанции панель включения - "шальтербретт".

После 24.12.35 газета "Национал-социалистише партайкорреспонденц" пишет: "Приговор суда в деле о поджоге рейхстага, согласно которому Торглер и трое болгар по сугубо формальным юридическим основаниям были оправданы, воспринят народным правосознанием как глубоко ошибочный. Если бы приговор этот выносился по истинному праву, которое неминуемо снова должно вступить в свои права в Германии, он бы прозвучал совсем иначе. Впрочем, тогда и подготовка к процессу, и сам процесс, за ходом которого с растущим неодобрением следил весь народ, тоже протекали бы по-иному".

Сугубо формальные юридические основания заключались в том, что государственный земельный суд не счел улики обвинения достаточно убедительными.

Всякое чувство, всякий несдержанный человек радикальны. Здесь проступает еще один необходимый компонент права: право обязано защищать и правонарушителя! В противном случае и по ложному обвинению возможна смертная казнь (см. напр, в "Таг", 24.12.35 заметку об оскоплении эксгибициониста) как результат правосудия.

Тогда как на самом деле: законное наказание есть по сути акт толерантности по отношению к преступлению - преступление получает свою цену. Преступление надо "преследовать" (в смысле "следить, надзирать за ним") именно этого требует всякое сильное государство; применять все средства, покуда оно не будет искоренено.

(Сюда же утверждение, что жестокость наказания не усиливает его профилактического действия?)

Писатель говорит: я никогда не был в партии. Я всегда был один. Я выполнял свой долг. Но сейчас мне хотят помешать его выполнять. Поэтому я сейчас здесь.

Страна без "нет".

Народ, не знающий слова "нет".

Вопрос: что должно получиться, если человек духовной профессии все, что "спускают" сверху, воспринимает положительно и передает дальше?

"Сверху" - это значит: случайные личные пристрастия и склонности вождей; министр пропаганды; дух партии, боевых союзов и проч.; вышестоящие инстанции.

Наблюдая за большим и толстым господином с папкой в электричке в шесть часов вечера:

Он возвращается из школы или из конторы. Он не хочет больше напрягаться. Национал-социализм дает ему уверенность, что все делается без него и делается правильно, Германия в надежных руках, а он может позволить себе заслуженный отдых.

Вообще-то это куда естественней, чем хвататься за газету, изучать борьбу мнений и тому подобное.

Парламентаризм вкупе с его журналистикой и проч. хотел выглядеть на афинский манер, но получилась только карикатура.

Неизъяснимое в слове литературное содержание живописи, я хотел свести к нему впечатление от картины, реабилитировать это впечатление в правах. Но не бывает ли чего-то несказуемо-литературного? Contradictio in adjecto {Противоречие между определением и определяемым (лат.).}? Это лирическое. Батальные полотна, жанровые сцены имеют в себе рациональное содержание. Умирающему фехтовальщику можно посвятить только стихотворение или словесные вычурности. Отсюда столь щекотливый удел стихотворений, положенных на музыку; тут два разных образа: стихотворения можно класть на музыку только, вполовину сводя их на нет.

Арифметическое уравнение. Человеческое единство и сотрудничество может иметь две формы: либо сводят всех к наименьшему общему кратному, либо ищут наибольший общий знаменатель. К первому стремлюсь я, второе издавна пытались осуществить демократические газеты, когда адресовали раздел романов с продолжением самому глупому читателю. Можно сказать и иначе: делать из нации (или человека) целое или дать ей (ему) чувство, идею.

Черными чернилами

=========================== Зачернения

========================== В черной тетради

========================== Всевозможные темные места

Черное

Зачернения

Неясности

==========================

====================================================================== Подзаголовок: заметки и фрагменты Авантитул: Потомку

=======================================================================

====================================================================== Афоризм наименьшее целое из возможных

=======================================================================

ПРИМЕЧАНИЯ

Раздел "Афоризмы" настоящего издания полностью воспроизводит одноименный раздел полного собрания сочинений писателя в 9-ти томах, Т. 7. Он состоит из трех (частично повторяющихся, хотя и с небольшими текстуальными разночтениями) собраний фрагментов, подготовленных в свое время автором для печати, и основного корпуса - "Из черновой тетради. Наследие" - куда, наряду с текстами более или менее отшлифованными, входят заметки и наброски, сделанные наспех, вчерне, явно для себя. Афоризмы Музиля создавались в тридцатые годы, когда в соседней Германии все большей влиятельностью пользовалась идеология национал-социализма, а с 1933 г. установился фашизм. Влияние этих событий и идеологических тенденций на внутриполитическую жизнь Австрии ощущалось постоянно, угроза тоталитарного "нажима" на культуру и искусство была вполне реальной. Поэтому многие из заметок Музиля неспроста, конечно же, носят зашифрованный характер - по большей части эти зашифровки касаются актуальных политических событий и политических деятелей той поры, частично же за ними скрываются деятели культуры, коллеги по писательскому ремеслу, в оценке творчества которых Музиль почти всегда был весьма строг и не всегда справедлив. Многие тексты снабжены к тому же авторскими пометками, определяющими их адрес - то есть к каким темам и собственным произведениям автора, к каким папкам его архива они относятся.

На русском языке "Афоризмы" публикуют впервые.

Заметки. - Это первое собрание афоризмов, подготовленное Р. Музилем для печати. Оно было опубликовано 17.11.1935 в газете "Националь Цайтунг" (Базель, Швейцария).

Всяческие неясности. - Второе собрание афоризмов, подготовленное автором для печати. Опубликовано в венской газете "Дер Винер Таг" 31.05.1936.

Из черновой тетради. - Это собрание афоризмом Р. Музиля, напечатанное в ежегоднике "Ди Раппен" ("Черновики", Вена, 1937), долгое время считалось вообще единственным, опубликованным при жизни.

Солнечный писатель. В дневнике Р. Музиля есть запись от 17.11.1930: "Штеф. Гроссман восхваляет не сам себя, он прославляет доброту Господа, его сотворившую. Впечатление от чтения его книги: "Я был восхищен".

Материал 88-2-4, с отсылками (черн. к корр. III) - зашифрованная запись Музиля, обозначающее место данного текста в черновиках романа "Человек без свойств".

Черн. набр., стр. 33 - см. предыдущее примечание.

(Сообр. 3 - "Судьб. людск." 2 - прим.) - зашифровка: соображение 3 к "Судьбам людским" 2, примечания.

Ч. Ч. - 169-155 - зашифровка: черновой лист к чистовику романа "Человек без свойств".

Ср. II В. Ч. 29, стр. 1 - зашифровка: сравни: Вопросы к чистовику "Человека без свойств", том II.

Бляй, Франц (1871-1942) - австрийский писатель, эссеист, переводчик. Вся эта заметка Музиля посвящена автобиографической книге Бляя "Рассказ об одной жизни" (1930)

Суинберн, Алджернон Чарлз (1837 - 1909) - английский поэт.

Браунинг, Роберт (1812-1889) - английский поэт.

Кардуччи, Джозуэ (1835-1907) - итальянский поэт.

Георге, Стефан (1868-1933) - немецкий поэт, один из самых последовательных адептов "чистого искусства".

Борхардт, Рудольф (1877-1945) - немецкий поэт.

...и незримо присутствует "Мейстер". - имеется в виду знаменитый "роман воспитания" Гете "Годы учения Вильгельма Мейстера" (1796).

"Все - выдумки..." ("На дне", стр. 88). В пьесе Максима. Горького "На дне" (акт третий) странник Лука сперва рассказывает про "праведную землю", а затем объявляет, что таковой нет. В ответ на это Бубнов угрюмо и произносит цитируемую Музилем реплику.

Тут и вправду *крочва" еще сгодится. - Крочва - зашифрованное сокращение слов "кровь и почва", которыми обозначалось исконно-национальное направление в немецкоязычной словесности (по-немецки: "Blut und Boden" "Blubo").

"Таг" - название венской ежедневной газеты.

Фюрст в качестве примера упоминал Земпера. - Фюрст, Бруно - друг Музиля, один из основателей венского "Общества друзей Роберта Музиля", которое вплоть до 1938 г. (когда Австрия была "присоединена" к гитлеровскому рейху) оказывало писателю материальную помощь, позволявшую тому продолжать работу над романом "Человек без свойств".

Старые заметки о Шарлемоне... - венский художник, отец Алисы (Клариссы из "Человека без свойств").

Штера, Кольбенхейера недооценивают... - Герман Штер и Эрвин Гвидо Кольбенхейер - обласканные официозом писатели в фашистской Германии. "Фелькишер Беобахтер" - партийная газета нацистов.

Австрия как общество Вильдганса. - в этой заметке находит выход досада Р. Музиля, который весьма критически относился к австрийскому поэту и драматургу Антону Вильдгансу (1881-1932).

При чтении Джорджа Мередита, - "Эгоиста... - цитируемый Музилем немецкий перевод вышел в 1925 году.

Франк II - Ганс Франк (1900-1946), один из видных функционеров национал-социализма, в 1939-1945 гг. был гитлеровским наместником в оккупированной Польше. В подоплеке этой заметки Музиля - раздраженная реакция гитлеровской внешней политики на очередную "блажь" Муссолини: в противовес гитлеровской идее присоединения Австрии к германскому рейху тот вдруг призвал к более тесному сотрудничеству Австрии и Венгрии.

...глава земли Райтер... - Иозеф Райтер, политический деятель христианско-социалистической крестьянской партии, до 1938 г. глава земли Нижняя Австрия. Долльфус Энгельбрехт, канцлер Австрии в 1932 - 34 гг., в феврале 1934 г. подавил восстание австрийских социал-демократов и коммунистов.

Век лицедея, как сказал Ницше. - Имеется в виду статья Ницше "Падение Вагнера", в которой автор утверждал, что "наступает золотой век для лицедея" (1902).

как господин Мезеричер... - см. "Человек без свойств", часть III, гл. 35, "Правительственный советник Мезеричер".

a l. h. - a l. b. - a la hausse - a la basse, см. "Человек без свойств", глава 91, "Игра a la hausse - a la basse на бирже духа".

...идею генерального секретариата... - "Человек без свойств", гл. 116, "Два древа жизни и требование учредить генеральный секретариат точности и души".

Читая П. А. - Петера Альтенберга (1859-1919), австрийского писателя, известного в первую очередь своими импрессионистскими миниатюрами.

"Во сне нередко видят люди будто / Спят с матерью..." - цитата из Софокла по-русски дается в переводе С. Шервинского (строки 956-957).

"Тампико" - роман американского писателя Джозефа Хергесхаймера (1880-1954), вышел в 1926 г., в немецком переводе - в 1927 г.

"Миф XX ст." - вышедшая в 1930 г. книга Альфреда Розенберга (1893 1946), одного из вождей национал-социализма, претендовала на программный документ этого движения по части культуры и искусства. Автор к тому же с 1925 по 1945 гг. был главным редактором официозной партийной газеты "Фелькишер Беобахтер".

"На Вареньке она поняла..." - Л. Толстой, "Анна Каренина", книга вторая, глава XXXIII.

Линднер - профессор Август Линднер, персонаж "Человека без свойств", часть II.

...с обычаем... секты... - в дневниках Музиля это же изречение встречается в заметках по поводу романа Флобера "Искушение святого Антония".

...в связи с этим Томас Манн "Страдания и величие мастеров"... сборник эссе Томаса Манна, вышедший в 1932 г. Имеется в виду место из статьи "Писательская карьера Гете", где Томас Манн переносит антитезу поэт-писатель в сферу внутреннего мира художника слова.

...музей жертв Маттерхорна... - Маттерхорн - трудновосходимый горный пик в Тессинских Альпах (4477 м.).

Сверхлитератор - ср. "Человек без свойств", часть II, гл. 95, 96. В дневниках Музиля 1930-1932 гг. определение "сверхлитератор" иногда прилагается к Томасу Манну, иногда - к Герману Гессе.

Краус, Карл (1874-1936) - видный австрийский писатель, сатирик, эссеист.

Ауэрнхаймер, Рауль А. (1876-1948) - австрийский литератор, редактор венской газеты "Нойе Фрайе Прессе". Керншток, Оттокар (1848-1928) австрийский поэт ура-патриотической ориентации, автор текста национального гимна Австрии в период 1934-1938 гг.

Гетц, Рихард (1896-1943) - редактор газеты "Таг"; Штессль, Отто (1875 1936) - шеф отдела культуры газеты "Винер Цайтунг", литератор. Шенвизе, Эрнст (род. 1905) - поэт. Брох, Герман (1886-1951) - австрийский писатель.

Бюхман 148 - Изданная Георгом Бюхманом антология "Крылатые слова". Музиль цитирует заключительные строки сатирических куплетов Вильгельма фон Мекеля времен революционных событий 1848 г. в Германии.

Якоби, Йоланда (1890-1973) - известный врач-психотерапевт, сотрудница Юнга, вице-президент Австрийского Культурбунда - добровольной общественной культурно-просветительной организации; "Зольной" (Paul Zsolnay) - известное австрийское издательство; Конкордия - венское объединение писателей и журналистов; госпожа Малер - Анна Малер-Верфель (1879-1964) - вдова композитора Густава Малера, затем жена писателя Франца Верфеля, хозяйка известного в Вене литературного салона; Академия - Немецкая Академия словесности (секция словесного искусства Прусской академии искусств); в январе 1932 г. предложение Теодора Дойблера принять туда Музиля было отклонено; Герман Райхнер - владелец одноименного венского издательства.

Польгар, Альфред, наст. имя - Альфред Полак (1873-1955) - австрийский писатель, эссеист, журналист. По случаю его 60-летия в газете "Дер Винер Таг" (17.10.1933) была опубликована статья Оскара Мауруса Фонтаны, которую Музиль здесь неодобрительно цитирует.

Пэхт, Отто - искусствовед, друг Музиля, основал вместе с Бруно Фюрстом венское "Общество друзей Роберта Музиля"; Шрайфогль, Фридрих (1899 - 1945) австрийский литератор, эссеист; Нюхтерн, Ганс (1896-1962) - литератор, в тридцатые годы - влиятельный австрийский радиожурналист.

Излюбленная мысль - заметка по поводу опубликованной в газете "Дер Винер Таг" (27.10.1935) подборки (три репродукции, фото и сопроводительная статья Ганса Ф. Крауса), посвященной жизни и творчеству французского живописца Анри Руссо (1844-1910).

Пример: Гюнтер - Линней, Фегелин - заметки... Гюнтер, Ганс Ф. К. (1881-1968) - один из создателей "теории рас", сильно повлиявшей на идеологию нацизма. Линней, Карл (1707-1778) - великий шведский ученый-естествоиспытатель, автор знаменитой системы классификации растительного и животного мира. Фегелин, Эрих (р. 1901) - социолог, политолог. Музиль конспектировал в ту пору его работу "Идея расы в духовной истории от Рая до Каруса".

Буркхард, Якоб (1818-1897) - швейцарский историк и философ культуры.

...последний его представитель Р. М... - Роберт Музиль, ...до него Дузе, Элеонора (1858-1924) - великая итальянская актриса. ...оно снизошло на Г. - на Гитлера.

ульштайнизация - имеется в виду практика немецкого издательства "Ульштайн" ("Ullstein"), известного своими дешевыми массовыми изданиями.

См. философия истории в "Войне и мире". - на 1934 г. приходятся особенно интенсивные занятия Музиля произведениями Л. Н. Толстого: "Войной и миром", "Анной Карениной", "Воскресеньем", автобиографической трилогией.

По поводу замечаний обо мне О. - кого имел в виду Музиль, не установлено.

...потом ВПК... - Военной пресс-квартире, что-то вроде отдела пропаганды в Австро-Венгерской армии, где во время Первой мировой войны в так называемой редакционной группе трудились мобилизованные писатели, в том числе, с марта 1918 г., и Музиль.

Уоллес, Эдгар (1875-1932), как и Конан Доил, один из признанных мастеров в жанре детектива.

Лерке, Оскар (1884-1941) - немецкий поэт, в 1917-1943 гг. работал редактором в известном немецком издательстве "Фишер".

Унсет, Сигрид (1882 - 1949) - норвежская писательница, лауреат Нобелевской премии по литературе 1928 г. Читая ее романы, Музиль признавался: "Я ненавижу эту женщину, но в ней есть нечто гомеровское".

Принцип, Гаврило (1895-1918), застрелил 28.06.1914 в Сараево австрийского престолонаследника принца Франца Фердинанда и его супругу эрцгерцогиню Софию. Это покушение стало поводом к началу первой мировой войны.

Вилсон, Томас Вудро (1856-1924) - президент США в 19131921 гг.

Клемансо, Жорж (1941-1929) - премьер-министр Франции в 1906-1909 и 1917-1920 гг.

Единое включение... - Нацистский лозунг времен первых месяцев пребывания НСДРП у власти, он означал тотальное и стремительное подчинение всей общественно-политической жизни нацистской идеологии.

После 24.12.35... - день пресловутого поджога рейхстага, использованного гитлеровцами в качестве предлога для преследований коммунистов.

Торглер, Эрнст - глава фракции коммунистов в германском бундестаге, наряду с Георгием Димитровым был одним из главных обвиняемых на этом процессе.

М. Рудницкий