«Свобода»

Афаг Масуд

СВОБОДА

Перевод с азербайджанского Мирзы Гусейнзаде

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

После ночных событий погода в городе вдруг резко изменилась. Куда-то исчезло теплое дыхание весны, небо горестно посерело, завяли только начавшие набухать почки, ветер, уносящий в небо пыль тротуаров, неожиданно выдул куда-то весенний аромат земли.

Казалось, и люди забыли, что еще вчера в городе была весна. На улицах не было видно мужчин в пиджаках, в рубашках с расстегнутым воротом. Центр города, особенно улицы, где располагались силовые министерства и правительственный аппарат, почти вымерли. Лишь иногда с противным воем проносились по улице полицейские машины, сверкая мигалками на крышах.

А в домах, в учреждениях, магазинах, на рынках тихо, полушепотом говорили только об одном. Говорили, что этой ночью в отдаленной казарме должен был произойти государственный переворот, и этих людей, возомнивших себя правительством, наконец-то, прогнали бы.

Ведь мы и те, убитые в военном городке, шептались люди, один народ, в наших жилах течет одна кровь, мы - соотечественники. По слухам, власти ночью тайком направили во взбунтовавшуюся часть войска, чтобы разоружить непокорные казармы, и эти войска внезапно ворвались туда, и пролилась кровь братьев.

А еще люди говорили, что напуганные резней, которую они учинили, правители разбежались кто куда.

Говорили, будто создано нечто вроде комиссии, которой поручено разыскать пропавших членов правительства, чтобы отдать их под суд, и комиссия эта, якобы, уже выехала в непокорные казармы, чтобы разобраться во всем на месте.

И вроде бы в эту комиссию входят уважаемые писатели, ученые, юристы, отставные военные и группа тележурналистов.

В полдень парламент собрался на свое внеочередное чрезвычайное заседание, на котором был создан временный штаб по ликвидации кризиса в стране, и вошли в этот штаб наиболее достойные депутаты, военные и юристы.

Все так и должно было закончиться, возмущались люди. Никогда еще ни одна страна не перенесла стольких издевательств, нет в истории человечества народа, вынесшего столько испытаний.

- Это было что-то невероятное, - говорили люди. - Вроде неожиданно сорвавшейся откуда-то из глубин Вселенной пылающей разрушительной кометы, которая, рухнув на землю, взметнула вверх столб пепла, уничтожая вокруг все живое.

Может, надеялись люди. Их всех арестуют и посадят. А, может, даже и расстреляют. Так им и надо, скорбно говорили люди. Ведь столько лет эти "слуги народа", эти "влюбленные в свободу", вытворяли, что хотели, измываясь над народом!

- Однажды уже эти мерзавцы, заморочив людям головы лозунгами о свободе, кровавой ночью послали их под танки. Вот и вчера устроили братоубийственную бойню. Да еще война - И гибнут сыновья в ее мясорубке.

- Но самое странное, что с ними самими ничего не происходит, недоумевали люди. - Чуть ли не каждый день эти толстомордые представители новой власти появляются по телевидению в репортажах с фронта, с залитых кровью укреплений, где они в окружении солдат дают интервью, через полчаса враг уничтожает это укрепление, все погибают, а они невредимы.

И только сообщается, что нет никого из них ни в числе раненных, ни в списках убитых.

- Они видно и Богу не нужны, - злорадствовал народ. - Впрочем, они так смогли заморочить всем головы своими речами, что все поверили, будто только эти вот и могут спасти страну, оказавшуюся в беде, вызволить из бездны отчаяния и убожества народ, чьи права были попраны, а достоинство оскорблено.

А все началось с того, что несколько придурков из числа наших неблагодарных соседей срубили десяток деревьев в этом проклятом лесу, волнуясь, вспоминали люди. - Ну и черт с ними, что вырубили. И из-за этих деревьев все полетело кувырком. И земля, и люди.

Знать бы, что так будет, так мы бы сами раньше вырубили бы весь лес, лишь бы избежать всего этого, - бурчали недовольные. Сколько таких лесов сгнило - ну и что, до сих пор никого не волновала судьба деревьев, а теперь вдруг все стали любителями природы?! Все это был только повод. Это дело рук мерзавцев, которые хотели обмануть простой народ, взбаламутить его, расшатать порядок, чтобы захватить власть. Вот вам и результат.

- Ни одному лидеру не давали работать. Не успевал он принести присягу, как они требовали отставки. То придумывали, что где-то безжалостно вырубают лес, а сами вырубили все деревья в округе и разводили костры, чтобы греться во время митингов. А еще придумали, будто в стране тайно увеличивают число иноязычных школ. Или же кричат, что в какой-то зарубежной газете появилась статья, унижающая достоинство нашего народа, а правительству это безразлично. И из-за какой-то дурацкой статьи страна на неделю словно вымирает, - повсюду в учреждениях, школах работа останавливается, пекарни выключают электричество, водители автобусов обиженно сидят дома.

Некоторые говорили. Что этот народ заслужил все, что с ним вытворяют мало еще нам. Так всегда кончается, когда люди идут на поводу кучки сопливых мальчишек, выходят на улицы с женами и детьми и, пялясь друг на друга, орут: "Свобода!"

Веселенькое нашли себе времяпрепровождение. В хорошую погоду они собирались на Площади и надрывались, то распевая гимн, то крича: "Единство! Единство!", до боли в ногах приседали. Как будто кто-то до сих пор кто-то разделял их.

- Многие приходили туда просто пожрать, - говорила худая женщина, торговавшая на Площади газетами. - В самый разгар митинга вдруг видишь, вот они, прибыли. Три четыре грузовика въезжают в толпу, переваливаясь с боку на бок, словно коровы, борта опускают и оттуда ящиками выгружают продукты, но оглянуться не успеешь, а еда уже исчезала, как вода в песок ушла.

- Каждый приходил туда со своими проблемами, - вспоминал полицейский, наблюдавший за порядком на митингах. - Кто недоволен своим директором, кто вот уже несколько лет не мог получить квартиру. Один искал управу на начальника ЖЭКа, который не дает в дом электричество, другой проклинал взяточников, из-за которых его сын и мечтать не может об институте. Да что там говорить, у каждого была своя беда, но здесь они, объединившись, кричали: "Свобода!"

- На митинги шли, в основном, недовольные всем на свете, а более всего - своей несчастной, безрадостной судьбой, - вздыхали старики, - гнев и озлобленность долгие годы откладывались, каменея в телах, в каждой мышце этих людей, и теперь, стискивая в кулаках, как булыжники, свою боль, они находили в этом отдушину.

- Здесь можно было найти кого угодно. Это в некотором роде напоминало народные торжества, всеобщее празднество. На Площади каждый демонстрировал, на что он способен. Молодые поэты читали с трибуны стихи, певцы - пели, философы рассуждали об отдельном народе или всем человечестве, синоптики сообщали прогноз погоды, полицейские рассказывали о подозрительных происшествиях в городе, врачи учили оказывать первую помощь, если с кем-то случится обморок, школьники, прогуливающие уроки, влезали на деревья, свисали с веток и с криками "Свобода!" швыряли в людей чем попало, а иногда и сами сваливались им на голову.

Сердце радовалось здесь даже в минуты массовой скорби и плача, даже когда поминали погибших.

За последнее время люди настолько привыкли собираться здесь, что если митинга не было, в их сердца закрадывалась смутная тревога. Они становились злыми, нервными, ругали государство, беспричинно ссорились, дома по вечерам строили разные планы и искали повод для очередного митинга, которые стали для них столь же насущной потребностью, как воздух вода.

Да и сколько можно было, стиснув зубы, работать в своих конторах, изо дня в день, перекладывая одни и те же бумажки, а по вечерам вяло жевать ужин, глядя пресные программы по телевизору?! Сколько можно было, изнывая под палящим солнцем или от пронизывающего ветра, часами простаивать на улицах, чтобы помахать рукой главам иностранных государств, неизвестно зачем приехавшим сюда. Сколько можно было со стороны наблюдать за тем, что происходит в городе, в стране, читать подстриженные на один лад газеты, напичканные разными законами и постановлениями?!.

Митинги положили конец этой однообразной жизни, от которой несло затхлостью болота. Здесь каждый почувствовал себя человеком, способным с чем-то не согласиться, за что-то бороться. Разве этого мало?.. На митингах народ ощутил свою силу. И ко всему, даже к семейным проблемам люди стали подходить с точки зрения общественной пользы. Народ вдруг пробудился ото сна. И это пробуждение всколыхнуло всю страну. Из городов и сел вознесся к небесам гул, подобный подземным толчкам.

Каждый по-своему вспоминал, как попал под влияние людей, шагающих с сияющими лицами и со знаменами в руках в первых рядах народного движения.

Одни утверждали, что этим людям удалось так быстро заслужить уважение и доверие народа, потому что, оказавшись на Площади, они смогли стряхнуть привычную для них личину солидной номенклатурной неприкосновенности, в первый раз заговорили с народом на простом человеческом языке.

Другие же говорили, что они играли на самых тонких струнах в душах людей. Использовали определенные, отработанные веками приемы для достижения власти; видно, людям нравилось ругать, освистывать на стотысячных митингах тех, кого они долгие годы тайно ненавидели - высокопоставленных чиновников, известных ученых, просто богатых людей. Этому горячему и страстному народу понравилось кричать хором, демонстрируя свое могущество, на что-то нападать, что-то захватывать, бить витрины и так далее.

- Это древняя черта, присущая многим народам, - говорили историки. Генетическая память народа, с древних времен воспитанного на зрелищах публичных казней и черпающего в подобных зрелищах своеобразную силу, безусловно не могла не привлечь его к этим массовым актам демонстрации собственного достоинства.

- Кто бы поверил, что в то время как бурная волна демократии всколыхнула почти все регионы бывшей империи, эти несостоявшиеся ученые с крестьянским сознанием, с трудом освоившие свою специальность, неожиданно для себя смогут всякими теориями подчинить себе бурные площади и создадут невиданное в истории, не влезающее в рамки никакого государственного устройства, политического режима "бандитское государство"! - говорили, поправляя очки на серьезных лицах некоторые интеллигенты.

- Сам Господь не разберется в их делах, - возмущались люди.

Да покарает их всевышний, как он уже покарал нас!.. Чего мы только за этот год не насмотрелись?! Хлеба, и того нас лишили. Что это были за времена, о Господи?!. Да уйдут те дни бесследно и никогда больше не вернутся. Из-за куска хлеба люди с ночи собирались всей улицей, бросали жребий, раздавали номера, задолго до рассвета толпами выходили на улицы, чтобы занять очередь в хлебных магазинах. Улицы напоминали дореволюционные рабочие поселки.

- А потом прошел слух, что новая власть где-то за границей купила много муки, и люди больше не будут мучиться без хлеба. Хлеб испекли, развезли по магазинам. Ну это был и хлеб! Только положишь в рот, а он тут же превращается в скользкий пластилин и липнет к челюсти. Потом выяснилось, что кто-то там, наверху, заключил за границей договор и закупил массу комбикорма, чтобы накормить людей.

- Что же дальше будет? - вздыхали люди. - Эти бессовестные уже и свиным кормом нас кормили.

Они планировали отдать здание Академии Наук под родильный дом, Союза писателей - иностранному посольству, театры - под биржи труда. Ликвидировав симфонический оркестр, они отправили хилых, плохо видящих музыкантов на фронт - сейчас, мол, не до симфоний. Кто из музыкантов погиб, кто вернулся контуженным. Министр культуры - бывший агроном-инженер - приказом отменил виолончель как инструмент. "Скрипка, тромбон, контрабас, будь они прокляты, еще на что-то похожи. Но кому нужна эта виолончель?! Какая-то большая скрипка, сунул между ног и играешь".

- Всего десять дней, как пришли, и вдруг слышим, рушится здание президентского дворца.

Здание и в самом деле рушилось. Словно черный всесжигающий, разрушительный смерч ворвался в это красивое пятнадцатиэтажное здание с дымчатыми окнами. По слухам, во дворце шла нешуточная война, стекла некоторых окон были выбиты летящими в пылу этой войны стульями. Позже стало известно, что таким образом лидеры партии "Свобода" делили должности.

Рассказывали, что не получившие желанных постов с помертвевшими лицами и походкой проигравших покидали в сопровождении своей свиты ставшее для них недоступным здание дворца.

- И вдруг видим, разрушают ступеньки подземного перехода. Люди-то одни ухом прислушиваются к грохоту вражеских пушек на фронте, а другим - к будильнику, чтобы не проспать утром очередь за хлебом, женщины до утра не смыкают глаз, думают о братьях, мужьях, сыновьях, которых проводили на фронт, а эти - рушат ступеньки переходов, асфальтируют их. Ну до того ли сейчас?! Да на кой сдались им эти подземные переходы, когда весь мир перевернулся?!. Много позже выяснилось, что делалось это по приказу министра внутренних дел, который любил в сопровождении охраны носиться по улицам на своей машине под завыванье сирены. Вот он и приказал срубить мешающие ему ступеньки. Еще говорили, что министр отдал этот странный приказ, желая избавить горожан, а особенно стариков и детей, от необходимости спускаться и подниматься по этим ступенькам, а также для обеспечения безопасности уличного движения.

Вот только люди не могли понять - хорошо это или плохо. Точнее, не успевали подумать об этом, потому что на другой день с домов вдруг стали снимать водосточные трубы. Говорили, чтобы не было слышно, если ночью вдруг пойдет дождь. Жизнь и без того, мол, нервная, люди спят плохо.

А потом вдруг весь город - дома, магазины, машины, разве что не людей - в знак патриотизма перекрасили в цвета национального флага. Для повышения же культуры быта населению раздали импортные красивые, с яркими этикетками пакеты ля мусора. Как будто было, что есть, чтобы стало что выбрасывать!.. - заворчали люди, но пестрые мешки аккуратно сложили и спрятали их подальше, авось пригодятся. Правда, позже выяснилось, что пакеты эти оказались отнюдь не для мусора, а для посылок солдатам, и взяты они из гуманитарной помощи, присланной откуда-то из-за границы. Поэтому пакеты отобрали обратно, после чего люди, в чьих сердцах эти красивые пакеты оставили неизгладимый след, стали недовольно ворчать.

- Вот она какая - их свобода. Если это и есть свобода, пусть они подавятся ею. Лучше подохнуть, чем такая свобода, - слышалось повсюду.

Но самым удивительной и непонятной странностью последних лет был человек, который, мучаясь, анализировал народ, человек с нежной душой, президент, избранный партией "Свобода". Его странность и непредсказуемость некоторые объясняли человеколюбием, романтичностью, безумной любовью к родине, готовностью отдать за свободу жизнь. Его даже сравнивали с отрекшимся ото всего земного сыном Божьим.

- В самом деле, странно, - удивлялся народ. - У этого пятидесятилетнего человека, всю жизнь проработавшего в Академии наук, отца четверых детей, Бог с ним - со всем остальным, но даже своей квартиры нет.

Говорили, что он никогда и не думал о квартире, и не старался даже получить ее. Что до прихода к власти его семья жила в одном из глухих сел, у его матери, а сам он скитался по чужим квартирам, а чаще по общежитиям, и не было у него ничего, кроме поношенного, давно выцветшего черного костюма с обтрепавшимися брюками и старинных книг по истории.

- Как научный работник он не состоялся, - утверждали ученые. - Если ты языковед, то зачем лезешь в историю? Да и там он ничего толкового не сделал. Вместо того чтобы изучать, анализировать выбранный исторический период, он выискивал в рукописях какие-то факты, события и, придав им художественную форму, раздувал, преувеличивал, усложнял их значение, словно старался опоэтизировать все. Наверное, это от большой любви к литературе. Это было странное, новаторский симбиоз - тяготеющий к литературе востоковед, изучающий историю. В результате возникало что-то совсем не понятное.

Если все, что происходит в стране за последние годы - результат программы "Свободы", придуманной для собственного успокоения этим болезненным, нищим ученым, то выходит - это очень сильный человек. Потому что так долго беречь и лелеять свои юношеские мечты, чтобы, дождавшись удобного момента, реализовать их, всколыхнуть всю страну, поднять многомиллионный народ, прогнать одного за другим трех правителей, чтобы самому сесть в президентское кресло - все это было бы не по силам слабому, жалкому, болезненному человеку.

А кое-кто утверждал, что он не имеет никакого отношения к набиравшему силу народному движению. Оно, это движение, подобно весеннему дню, когда вдруг неожиданно сверкнет молния, загрохочет гром и с неба хлынет дождь. Это было восстанием разъяренного народа, чьи права долгие годы попирались, земли тайком, по частям отдавались врагам. Восстание и стало питательной средой для идей этого мечтателя, они вдруг - в силу законов природы ли гроз, молний, унылых дождей, пронизывающих ветров - или еще чего-то там, вдруг обрели плоть и кровь.

- В первые дни митингов его на Площади не видели, - говорили студенты. - Он, кажется, вообще и понятия не имел о том, что происходит, у него, говорят, есть привычка на целые дни или даже месяцы куда-то исчезать. Вот он, по слухам, дни и ночи проводил в пыльных архивах. Иногда даже ночевал там. Рассказывают даже, что как-то охранник института накануне праздников запер архив, и только на третий день вспомнил вдруг, что три дня назад этот бедный научный сотрудник вошел в архив. Не помня себя, охранник бросился в институт, подбежал к дверям архива, открыл их и увидел этого беднягу на том же месте, склоненного над рукописями.

- Не начнись народное движение, захватившее всю страну, этот "мотылек науки" до конца жизни копался бы со своими теориями в заплесневелых архивах, среди пожелтевших от времени и пыли бумаг, собрал бы десяток человек и вел бы при свечах какой-нибудь подпольный кружок, а потом, состарившись в этих архивах один на один со своими мечтами и видениями, в один прекрасный день умер бы прямо на пыльных рукописях, - посмеивались сотрудники института.

- Ну, невозможно понять - правильно он делал или нет, - раздражались люди.

Стоило ему придти к власти, как он чуть ли не на следующий день заключил договор с соседней страной и купил для города новенькие двухэтажные автобусы со встроенными магнитофонами.

Вместо того чтобы платить компенсацию за продукты, подорожавшие в десять раз, он в пять раз снизил плату за проезд в городском транспорте. Как будто это единственное, чего нам не хватало для полного счастья, ворчал народ. - Если ты обалдел от дороговизны, не знаешь, как справиться с нищетой, если уже нервы твои на пределе, садись в эти дешевые и удобные автобусы, катайся по городу, глазей по сторонам, слушай музыку, и тебе полегчает.

Другие считали это очень гуманным шагом президента. Поговаривали, что к концу рабочего дня в этих дешевых, душных автобусах находили двух-трех человек, умерших от голода, духоты или просто от внезапно подскочившего давления. Для желающих умереть эти автобусы были своеобразными музыкальными, поэтичными залами прощания с жизнью.

- И для сотрудников Министерства оборона они были удобными. Как только число погибших на фронте превышало все мыслимые и немыслимые границы, безмерно занятым работникам министерства не надо было бросать все дела, обходить дома, раздавать призывные повестки, вылавливать уклоняющихся. Достаточно было заменить водителя и маршрут автобуса, отъехать подальше от центра, высадить всех женщин и детей и далее ехать под музыку прямо на фронт.

Впрочем, поговаривали, что президент, производящий на первый взгляд впечатление простодушного человека, поэта-романтика, на самом деле не так уж прост. Что у него своя, глубокая политика. Например, на правительственных совещаниях, конференциях по сельскому хозяйству на трибуне вдруг возникала худая, кажущаяся почти невесомой фигура президента. Он начинал говорить о недостатках в области разведения крупного рогатого скота, затем вдруг переходил к литературе, оттуда - прямиком к поэзии, затем часами читал печальные стихи средневековых поэтов, анализировал их. Обалдевшие от его "заскоков" работники аппарата, министры, районное начальство с пересохшим горлом часами внимательно слушали эти полые глубокого философского смысла стихи. Кто посообразительней и изворотливей находил в них какие-то намеки, запоминал, а после совещания уже в своих кабинетах ломал голову, стараясь понять, что же хотел сказать президент.

После таких совещаний в стране многое преображалось, менялась атмосфера, всюду царила поэтичность и нежность.

Приобретение этих удобных двухэтажных автобусов тоже было политикой. Это не просто так, говорили людям. Истинное значение этого будет понятно через много лет, когда восторжествует истина.

Одной из наиболее ярких политических акций президента была молниеносная перестройка государственных структур. Прежде всего, он объединил министерство экономики с министерствами леса, топлива, цветной и тяжелой металлургии и рядом других мелких министерств. Тогда же разделил министерство сельского хозяйства на министерства крупного рогатого скота, мелкого рогатого скота, птицеводства, шелководства, пчеловодства, рисоводства, зерноводства, кормоводства и другие.

Злые языки говорили, что он пошел на этот шаг, потому что, как только партия "Свобода" встала у власти, в президентский кабинет толпами стали приходить члены партии - крестьяне, которые, стуча кулаками по столу, требовали себе высоких постов.

Это не так, возражали им оптимисты. Все изменения - проявление дальновидной политики президента. Пройдет несколько лет, и всем все станет ясно. Так было и много лет назад, когда еще он работал переводчиком в одной восточной стране. Над ним посмеивались, потому что он любил выходить по ночам на улицы, раздавал нищим все до последней копеечки и просил их кричать, что есть мочи "Да здравствует свобода!" И только гораздо позже, когда страна уже была охвачена национально-освободительным движением, насмешники поняли - что такое свобода!..

Работавшие с будущим президентом за границей рассказывали, что странности его характера очень быстро привлекли внимание. Он и там, можно сказать, ни с кем не общался, проводил все свободное время в древних библиотеках, зато вечерами его можно было встретить в самых дорогих ресторанах.

В ресторане его принимали за иностранца-миллионера. Стоило этому человеку появиться в дверях, и официанты толпой окружали его, музыканты обрывали мелодию, встречая его любимой песней, рой танцовщиц провожал его к самому лучшему столику. А он в черных очках, пестром шарфике сидел за столом один, заказывал музыкантам свои любимые народные песни, щедро раздавал деньги музыкантам и танцовщицам, а потом, далеко за полночь вставал и с печальным лицом, бессильно повисшими по бокам руками покидал ресторан.

По ночам его видели и на роскошных лодках богатых гостей. Негр, чья кожа сливалась с мраком ночи, медленно двигал веслом, тихо струилась река, мигали огни на воде, а он, облокотившись на подушки, глядел на звезды...

А наутро с почерневшими, глубоко запавшими от голода глазами, небритый, с помятым лицом жадно хлебал прокисший борщ в дешевой столовой для обслуги посольства...

И еще говорили, что он с самой юности был влюблен в свободу. Что в бытность студентом университета, он, невзирая на давления, преследования, организовывал подпольные кружки, в которых разрабатывались программы минимум и максимум - как вывести к светлой жизни народ, долгие годы живший в рабстве, как дать своей бесконечно богатой стране независимость. За это он в годы империи и срок получил...

Насмешники злословили, что и в тюрьме президент извел всех заключенных своими светлыми идеями. Будто этот худой, высокий человек целыми днями расхаживал по камере с печальным лицом и болезненным взором, что-то бормотал о свободе, потом отлавливал кого-нибудь из заключенных, загонял беднягу в угол и с энтузиазмом принимался рассказывать то же, что говорил вчера, пробуждая в слушателе национальное самосознание...

Об этом мученике свободы говорили, что он и в тюрьме умудрился организовать себе хоть и небольшую, но аудиторию, что-то вроде кружка. Сначала он рассказывал разные интересные случаи из истории. Но это делалось только для того, чтобы привлечь внимание остальных сокамерников. Когда же слушателей становилось больше, он незаметно переходил к политике. Заключенные, не попавшие в его "политические сети", проклинали "посадившего к ним этого идиота". Потому что с его появлением все стали вдруг демагогами, стали толковать о правах человека, о независимости, о свободе. И никому уже и слова не скажи...

Передавали, что он после таких собраний долго не мог придти в себя, успокоиться. Страсть, с которой он проповедовал светлые идеи, не отпускала его, и он стоял, отвернувшись к стене, и плакал, а то и просил кого-нибудь залезть на нары и кричать: "Да здравствует свобода!"

Невозможно было понять, - вспоминали бывшие заключенные,

его идеи или он сам...

Подобного рода политзанятия обычно завершались пением песен, чтением чувствительных стихов. И уж попробуй, скажи кому-нибудь из его учеников слово поперек! Даже по ночам сквозь сон кто-то вскрикивал "Свобода!", и эти крики из спящих камер сотрясали полутемные, сырые коридоры тюрьмы. У надзирателей по ту сторону дверей от этих возгласов пересыхало в горле...

Потом после каждого занятия заключенные стали, стоя, петь гимн, и тогда его подхватывали и другие камеры. Им подпевали и надзиратели, и среди ночи из обветшавшей тюрьмы в темное небо возносилось величественное песнопение.

Тюремное начальство, испугавшееся этих массовых ночных пений и криков о свободе, долго пыталось выяснить, - какая-такая свобода пьянит заключенных и охранников, что они хором поют гимн. Однако ничего конкретного установить не удалось. Тайные осведомители доносили, что заключенные говорят о свободе народа, каких-то жестоких законах, о языке народа, долгое время унижаемого в рабстве и тому подобное. И еще говорили (но установить доподлинно - так это или нет, не удалось), что и начальник тюрьмы, совершенно обалдевший от торжественности, с которой происходили эти политзанятия, тоже стал тайком посещать их.

Как-то раз, когда по обыкновению возбужденный от своих речей будущий президент дрожащим голосом попросил одного из заключенных встать на нары и крикнуть "Да здравствует свобода!" кто-то из числа тех, кого не удалось заманить в "политические сети", набросился на президента, схватил его за шиворот и, бледнея от злобы, потребовал: "Скажи: "Да здравствует сытая жизнь!" Ты, - кричал он, - мечтая о сытой, благополучной жизни, заставляешь этих бедняг твердить: "Свобода!" Ты просто лживый лицемер. Ни одному народу никогда не нужна была политическая свобода. Люди всегда хотели покоя и благополучия, а если их не было, довольствовались тем. Что есть. Ты же и тебе подобные, болтая о свободе, сбиваете народ с пути, осложняете его и без того тяжелую жизнь, туманите людям мозги, сводите их с ума, а потом пихаете им лопату в руки. Прекрати эти авантюры!" Так, по рассказам свидетелей, сказал будущему президенту тот заключенный.

Никак не мог забыть этих слов президент. Он часто повторял их своим единомышленникам, и при этом каждый раз приходил в волнение, а потом, закурив, надолго погружался в задумчивость...

Президент рассказывал, что позже он подружился с этим заключенным-философом, и удивительные мысли высказывал тот. К примеру, он говорил: "Что же такое свобода, если вдуматься поглубже? Какой народ в истории боролся в полном смысле слова за свободу? Почему, чтобы добиться чего-то, это нечто именуют свободой?" И как это весь народ сразу может стать свободным, если каждый в отдельности по рождению, своей физической и духовной жизни, по физиологии - раб. Душой и телом он - раб Божий. Если речь идет об освобождении народа из-под власти другого государства, так это, родной ты мой, нас не касается. Мы за свою историю дали миру великих философов, поэтов, писателей военачальников, художников и композиторов, но во веки веков не смогли избавиться от въевшегося в нашу плоть и кровь рабства. Если государство, под владычеством которого мы живем, не приведи Господь, откажется от нас, мы в панике срочно постараемся найти себе другого хозяина. В этом наша суть, - с горечью говорил заключенный, показатель нашей группы крови, мы из этого созданы и сотканы. Рабство, как болезнь, заложена нас плодородием и богатством нашей земли. У нас никогда не было необходимости бороться за существование, бороться, чтобы выжить, защитить и утвердить себя. Всегда находились люди умней нас, пользовавшиеся нашими богатствами, которыми мы сами не смогли распорядиться. Они сами использовали наши богатства и нам давали. А сытому человеку ничего не надо. Нам и этого хватало. А эта твоя "свобода", всегда была ключом к воротам крепости, именуемой "властью".

...По словам президента, этот заключенный никогда не учился в школе, всю жизнь воровал и сидел по тюрьмам. Но при этом стал отцом семерых детей...

После того памятного разговора, рассказывали очевидцы, президент целыми днями задумчиво курил, и невозможно было вернуть его из туманной пропасти. Нельзя было понять, о чем же он думает, согласен ли с заключенным. А может, и сам президент не все понял из речи своего оппонента. Но и забыть ее тоже не мог.

Каждый раз, заканчивая рассказ об этом случае, президент вопросительно смотрел в глаза собеседнику, словно пытался угадать его реакцию.

Некоторые политики из народа придавали этому эпизоду в тюрьме серьезное значение и то, что каждый раз, вспоминая об этом, президент погружался в печаль, объясняли растерянностью, в которую теории заключенного ввергли его, долгое время плывущего в розовых мечтах и заставляющего и народ барахтаться в "болоте мечтаний". Истина, высказанная заключенным, состояла в том, что всю свою жизнь президент отдал созданной им в собственном воображении свободе народа, которая на поверку оказалась абсурдной и нелепой мечтой.

И как ни старался президент соединить два варианта, они, вместе и порознь, совпадали с мыслями того доморощенного философа: то ли народ, все время своего существования живущий беззаботно, так и не научился высказывать своих мыслей, и теперь избавление от больших и малых бытовых проблем увидел в слове "свобода", которое бунтарским голосом произнес человек, чье недовольное лицо казалось людям таким родным; или же президент - романтик, смотрящий на все сквозь туман мечтаний, в сиянии ярких идей не понял народа, среди которого были и сытые, и голодные, народа, возжаждавшего всех благ мира.

...И дошло, наконец, до президента, - сверкая глазами, шептали торговцы, - что народу нужна не политическая, духовная, правовая свобода, нет, ему нужна обычная свобода желудка...

А теперь, раз уж вопрос встал настолько серьезно, выходило, что президент по ошибке "сел не на своего осла", и больше ему уже не слезть с него, а потому - хотел он того или нет, но должен этот бедный раю Божий куда-то ехать. Вот только - куда?.. Это-то президента и смущает...судачили люди.

Он может часами, сутками напролет разглагольствовать о внутренних смутах в античных или средневековых государствах, о политической и классовой борьбе, о методах правления различных цезарей, о государственных переворотах и еще о многом другом, но дать народу благополучную жизнь он не в состоянии. Этому его не научили в университете, не нашел он руководства и в любовно и страстно изучаемых им толстых книгах и древних рукописях. Видно, в этих книгах, рассказывающих о революционных движениях, классовой борьбе и восстаниях, нет ни слова о том, как насытить вечно голодную утробу народа.

- Еще с молодости, работая научным сотрудником Академии, он в душных, полутемных архивах изучал пути смены государственного режима в период перехода от монархии к республике или, наоборот, - с какими идеями и под какими знаменами вести за собой народные массы, как направлять в нужную сторону народ во внутригосударственной классовой борьбе, - рассуждали ученые.

- Может быть, может быть, - говорил в телевизионном интервью директор Института рукописей. - Меня, честно говоря, всегда несколько смущал его болезненный интерес к древним историческим рукописям... Этот человек постоянно пропадал в архивах института или уносил пыльные рукописи домой. С каждым днем он становился все бледней, глаза западали все глубже, он худел прямо на глазах. Его соседи по общежитию рассказывали, что он ночи напролет жадно читал эти рукописи, а иногда будил их среди ночи и до утра, сверкая глазами, рассказывал о политических интригах какого-нибудь императора... Знаете, хоть он и был языковедом, но историю любил до безумия. Однако меня очень удивило, что эта его любовь вылилась вдруг в политическую деятельность... Я думаю, его участие в политическом движении вызвано огромной любовью к этим историческим личностям...

"...Это он заморочил народу голову, - картавил председатель либеральной партии. - Это он вывел народ на улицы, чтобы поставить живой заслон в ту ночь, когда иноземные оккупанты якобы для усмирения внутренней напряженности ввели в город тяжелые танки... Сотни людей погибли той ночью, а с ним ничего не случилось. В ту страшную зимнюю ночь этот слуга народа послал людей под танки, а сам спрятался в доме друга. И только три дня спустя, когда все трупы с улиц были убраны, когда все лужи крови были смыты, этот голубчик объявился снова. Уже тогда можно было понять, что представляет из себя этот человек. Но люди опять пошли за ним, как загипнотизированные. Казалось, кровь влечет их..."

- ...От этих разговоров волосы дыбом встают, - мучились люди. Господи, что же это был за человек?!. О нем говорят столько всякого, и самое странное, что все эти рассказы - правда. Пусть сотня людей говорит о нем совершенно противоположные вещи, но ни эти люди, ни весь народ не могут составить о нем полного представления.

Если послушать все разговоры, то выходило, что президент был человеком болезненным, честным, трусливым, безликим, патриотом, лгуном, принципиальным, дальновидным, глупым, скромным, двуличным, безумно любящим свой народ...

Жалевшие президента говорили: он должен был понять, что когда власть перешла к народу, его священная миссия дать свободу народу и независимость родине завершена.

- ... но странно, - удивлялись люди, - когда партия "Свобода" пришла к власти и страна разваливалась не по дням, а по часам, он, казалось, ничего не замечал. А может, и видел все, только притворялся?!.

Рассказывают, что в последний период пребывания у власти он часто вспоминал пережитые трудности, обиды и насмешки, голод и нужду как самые светлые дни своей жизни, словно втайне гордился ими, а теперь, когда дела не ладились, президент будто находил утешение в речах о светлой жизни, обретенной народом, а потом погружался в задумчивость, окутав себя сигаретным дымом...

- О чем думает президент? - изобразив страдание на лицах, спрашивали себя члены партии "Свобода". - Может, он наедине с собой пытается понять есть ли в его словах хоть капля правды?!. Или этот человек с чувствительным сердцем, живший вечной мечтой о счастливом будущем народа, еще на что-то надеется?!. Или глубокий кризис, поразивший страну, кажется ему закономерным этапом на пути к светлому завтра?!. А может быть, просто, вынашивая всю жизнь идеи борьбы, он уже устал от этой самой борьбы, от своих нереализуемых идей?!. И думает он не о судьбах человечества, а о своей странной, похожей на птичью, судьбе?!. И хочет он в эти минуты стать птицей, взмахнуть крыльями и улететь далеко от этой никак не желающей проснуться земли?!.

Одни злились, слыша подобные речи, другие, равнодушно позевывали:

- Зачем же надо было доводить все до того, чтобы теперь хотеть улететь?!.

...Одним словом, говорили люди, пытавшиеся в бесконечных дискуссиях придти к единому мнению, из всех этих противоречащих друг другу полуправд и полувымыслов вытекало, что президент, который, на первый взгляд, казался человеком наивным, не так уж прост, потому что никто не смог разобраться в сложной политической игре, которую он вел и в период своего президентства, и задолго до этого...

...Многие были в курсе его своеобразной, дальновидной политике в войне, идущей на северо-западе страны, его тайных планов, которыми он ни с кем не делился, вынашивал в себе и, подобно ювелиру, тщательно шлифовал. Весь народ ощутил это по его телевизионному интервью относительно положения на фронте...

Перед интервью показали репортаж с фронта: молодых солдат, растерянных от неожиданного обстрела, вздрагивающих от оглушительных взрывов, этих обутых в тонкие кроссовки почти детей, которые с полураскрытыми ртами и округлившимися глазами метались по заснеженным окопам; показали тяжелые артиллерийские установки, которые еле завелись с шестого раза и, захрипев, выстрелили, но мина улетела недалеко и упала, не разорвавшись. А потом на экране возник сам президент. Он был в черном костюме, его накрахмаленные манжеты казались на фоне смуглой кожи ослепительно белыми. Вертя длинными пальцами лежавшую на столе пепельницу, он говорил:

- Мы, значит, сделаем так - и спереди, и сзади...

...После передачи нашлись такие, кто говорил, что в интервью президента были кое-какие неясности. Его речь была столь коротка и сложна, что люди не успели даже разглядеть, где пепельница, а где - руки. Если пепельница изображала вражескую армию, то когда, как и каким образом попала она в окружение? Если же это была наша армия, значит, ее песенка спета. Но раз так, почему же тогда на лице президента было столько жизнерадостности и готовности к борьбе?.. И вообще, что означали эти "спереди - сзади"?!.

Не прошло после этого интервью и нескольких дней, как город переполошила очередная новость. Появились слухи, что во время интервью одной из зарубежных радиостанций, президент вдруг вышел из себя и что было сил стукнул кулаком по столу, на котором стоял микрофон, что в записи этот звук был очень похож на взрыв, а президент от имени правительства официально объявил, что скоро мы начнем наступление на территорию южного соседа, где наши соотечественники долгие годы живут на положении рабов, и освободим их. На следующий день правительство южного соседа запустило военную машину: к границам была стянута тяжелая артиллерия, морской и воздушный десант были приведены в боевую готовность и правительство направило ноту о своей готовности к войне...

Население, напуганное этой грозной нотой, ощущало себя пассажирами на судне, капитан которого сошел с ума, и приготовилось бежать из этого смертельно опасного гнезда. Информационные агентства мира в ряду других чрезвычайных сообщений распространили новость о том, что страна, потерявшая почти половину своих земель, известная безобразным состоянием своей армии и отсутствием военного потенциала, находящаяся в состоянии глубокого политического и экономического кризиса, объявила войну государству в десять раз превышающему ее и по территории, и по ресурсам, и по численности населения.

В числе готовых к эмиграции были и знаменитые деятели искусства, и деловые люди, старающиеся оживить экономику только обретшей независимость страны.

На вопросы журналистов, обеспокоенных тем, что многие оперные певцы, художники и писатели собираются уехать за границу, президент ответил: "Пусть уезжают. Народное движение воспитает новых деятелей искусства, которые создадут произведения, пронизанные национальным духом..."

- Это напоминает октябрьскую революцию, когда большевистские идеологи уничтожали деятелей искусства и воспитывали новых писателей из рабоче-крестьянской среды, проникнутых духом социалистического реализма и служащих коммунистической идеологии... - говорили писатели.

Другие предостерегали от поспешных выводов, говорили, что народ семьдесят лет прожил в рабстве прогнившей системы, утратил ясность мышления, живость восприятия, не обладает пока достаточным уровнем политической грамотности и поэтому пока плохо понимает своего президента. Для этого народу, в первую очередь необходимо развивать свой интеллект...

...И очень смущало народ, что его пятидесятишестилетний президент, отец четверых детей, не имел собственного дома и был гол как сокол. Наиболее пессимистично настроенные с презрительной миной говорили, что если человек дожил до этого возраста и не смог позаботиться ни о себе, ни о своей семье, если у него даже крыши над головой нет, как же он сможет позаботиться обо всем народе?!.

Говорят, его никогда не интересовали ни вещи, ни деньги - словом, ничто земное. И всю жизнь тратил он свою мизерную зарплату на книги, скудную пищу, дающую ему сил только читать эти книги. С детских лет он был беден, ходил босой по каменистым дорогам своей деревни, от чего потрескались его ступни, и в студенческие годы жил он в нужде, несколько раз перелицовывал свой пиджак, желудок его, привыкший к хлебу с сыром, иной пищи не принимал. Поэтому такой человек теперь чувствовал себя в президентском кресле очень неуютно.

- Да и по лицу его было видно, что он день ото дня худеет, глаза совсем провалились в глазницы, одежда болтается на нем, как флаг в ветреную погоду... - сочувственно говорили люди. - Ясно дело, любой человек будет переживать, худеть, если его соберутся увольнять. А вот теперь мы видим и как худеют на троне!..

- ...Его мучила необходимость вести себя по-президентски, согласно протоколу - рассказывали сотрудники охраны. - Бывало, в конце рабочего дня он сунет бумаги под мышку и пойдет себе пешком без машины, без сопровождения. Нам с трудом удавалось догнать его. Очень он быстро ходил, только выйдет на улицу, глядишь, уже исчез из виду. Прямо спортсмен какой-то. А как завидит нас, услышит сирены машин сопровождения, гул мотоциклов, нырнет в толпу и пойдет еще быстрее, словно убегает от нас. А ноги у него были длинные. С трудом нам удавалось догнать его посреди улицы в толпе, взять в окружение. И тогда он, как человек, застигнутый на месте преступления, с виноватой улыбкой садился в машину. Но бывало, что и сердился, кричал, размахивая руками, ругал нас, что не оставляем его в покое, посылал нас к черту, называл "прислужниками номенклатуры". А как бледнел при этом, губы дрожат, жалуется, что мы лишаем его воздуха, травы, птиц...

- ...Сложнее всего было вечером после принятия присяги. Мы чуть ли не насильно привезли его в президентские апартаменты. Мы под каким-то предлогом зазвали его туда, заперли двери вестибюля, в пять раз усилили охрану, перекрыли все выходы из здания. А он бил кулаками в стеклянные двери и требовал освободить его из этой "крепости империи".

По рассказам сотрудников охраны, президент в ту ночь так и не поднялся на второй этаж в приготовленную для него спальню, а, устав кричать, уснул в кресле прямо в вестибюле.

- ...И чтобы как-то заставить президента жить в этом доме, мы были вынуждены на следующий день срочно доставить его семью, которая жила в селе, расположенном довольно далеко от столицы. С этого дня и пошли гулять в народе анекдоты об этой резиденции.

Рассказывали, что уже через неделю редчайшие ковры, устилавшие роскошный вестибюль, были заставлены баллонами с солениями... В жаркие ночи их маринад начинал бродить, крышки баллонов выбрасывало под потолок, а маринованные баклажаны разлетались по залу и, как пиявки, прилипали к белым колоннам. Такие ночи доставляли охране дополнительные хлопоты - чуть ли не весь город поднимали на ноги, прежде чем выяснялось, что это никакая не перестрелка, а всего лишь операция "Брожение солений". Но к тому времени резиденция уже была надежно окружена вооруженными людьми, на улицах при выездах из города срочно выставлялись полицейские посты, оповещалось управление пограничных войск, на место происшествия прибывали министры-силовики. А однажды, по слухам, в одном из многочисленных углов вестибюля взорвался огромный, в человеческий рост баллон с уксусом и разнес полколонны.

- ...На этот взрыв мы вызвали военный вертолет, - рассказывал начальник управления охраны президента. - Вертолет, оснащенный специальным радаром, распознающим гранаты, сел на крышу. А мы окружили первый этаж, выбили окна и проникли в помещение...

Говорят, ворвавшиеся в резиденцию охранники, сначала чуть не задохнулись, у них начали слезиться глаза. Приняв резкий запах за слезоточивый газ, они хотели, было, отступить, но потом увидели работников обслуги, которые ползали на коленях с тряпками в руках и промокали уксус на полу. Охрана поспешила им на помощь.

- Это все оттого, что у президента слишком мягкое сердце, качали головой люди. Только поэтому и здание президентского дворца скоро пришло в плачевное состояние...

Люди, попавшие туда, долго не могли придти в себя от представшего перед ними зрелища. Они рассказывали, что во дворце и следа не осталось от прекрасных цветов, украшавших вестибюль, они сгнили от обилия окурков в вазах, окна закоптились, гранитные колонны были испещрены ругательствами, датами, именами и фамилиями, словами "Свобода", что больше напоминали надгробные плиты заброшенного кладбища.

Ковры, устилавшие лестницы и коридоры, были украдены, обломки стульев, с помощью которых разрешались бурные дискуссии, валялись по углам, бесследно исчезли со стен белые плафоны.

Говорили, что и теперь, когда страна обрела суверенитет, а народ встал на путь свободы и независимости, президент, как и много лет назад на своих подпольных кружках в университете, говорил о суверенитете суверенной страны, о свободе свободного народа, как о недостижимой мечте, а потом, окончательно расчувствовавшись, просил кого-нибудь взобраться на стул и кричать: "Да здравствует свобода!" и слушал это, закрыв лицо ладонями.

- Его никак нельзя было вырвать из этого "болота свободы", - говорили близкие друзья президента.

- Выходит, что президенту нужны были не свобода народа и независимость страны, а вечное состояние борьбы за свободу и независимость, - размышлял лидер одной из оппозиционных партий.

Некоторые утверждали, что ему не хватает той, недостижимой для страны бумажной независимости, фальшивой свободы. Сплетничали, что в последнее время президент, подвыпив, бил в сердцах кулаком по столу и кричал: "Это не она... Это не та свобода..."

- Так о какой же свободе говорил этот несчастный?.. - растерянно спрашивали друг друга люди. - Что он имеет в виду? Если свобода не это, что же тогда свобода?..

Говорят, в составе правительства был один - единственный человек, который больше всех любил президента, относился к нему с воистину материнской нежностью - это был улыбчивый, мягкий обходительный министр обороны. До занятия министерского кресла этот заботливый человек работал поваром в столовой, и люди сплетничали, что он и теперь не оставлял своими заботами президента даже в те дни, когда враг оккупировал очередные районы страны. В небольшой комнате позади кабинета он в обеденный час готовил на электрической плитке жаркое из грибов, укладывал его между двух половинок разрезанного вдоль хлеба, заворачивал в газету и мгновенно доставлял обожаемому президенту. И только после того, как президент съест грибы, до которых был большим охотником, и запьет их крепким чаем, заботливый министр напускал на себя деловой вид и, сметая крошки со стола, осторожными намеками сообщал главе государства о новых захваченных врагом районах, преподнося это в розовых тонах, чтобы и без того хилый президент не умер от горя...

А министр безопасности, который по слухам, еще в ту пору, когда президент не был президентом, своими сильными, мускулистыми руками оберегал его от всех бед и опасностей, был человеком крепким, с розовощеким, бодрым лицом. Просто невозможно было поверить, что этот весельчак, который целыми днями ел-пил, играл на гармони и тихо мурлыкал песни, мог ведать вопросами государственного значения, получать секретные документы, говорили люди.

Физически министр безопасности выглядел покрепче остальных членов кабинета. Говорили, будто до прихода к власти партии "Свобода" он работал учителем физкультуры в одной из сельских школ, был борцом-тяжеловесом. Рассказывают, что, едва заслышав шум в кабинете президента, жизни которого могла угрожать опасность, министр тут же вбегал в кабинет, или возникал вдруг, словно соткавшись из воздуха, и приговаривая: "Государство - это президент, а президент - это государство", одним ударом разрешал все разногласия.

Рассказывают, как однажды этот борец-тяжеловес так врезал премьер-министру, что тот, как раздавленная уха, прилип к стене. А потом все никак не могли ни отскрести, ни смыть со стены позорно впечатавшийся в стену след от тела премьера, так что в кабинете пришлось менять бархатную обивку.

-... А назавтра, - сплетничали люди, - в праздник Независимости они втроем, как ни в чем ни бывало сидели перед телекамерой за круглым столом, приветливо глядели друг на друга, говорили об исторических закономерностях, ведущих к освобождению народа, государственной независимости, поздравляли друг друга и весь народ с этим святым праздником...

- Одним словом, сумасшедший дом, - вздыхали люди, - ничего нельзя было понять. По утрам эти министр в прямом телевизионном эфире ругаются между собой на совещаниях, днем по-семейному обедают вместе, на вечерних заседаниях парламент оскорбляют друг друга, а по ночам играют на бильярде...

-... Слава Всевышнему, - говорили люди. ... Наконец-то Господь услышал мольбы несчастного народа.

Ходили слухи, что президент куда-то сбежал этой ночью... Но ведь если честно, то он ни в чем не виноват, недоумевали люди. Ведь он, как и мы, верил этим людям, у которых были такие простые лица, и которые потом превратились в жадных министров, алчных госсоветников?!

Утверждали, что президент бежал, в основном, из-за премьер-министра... И сам премьер, говорят, тоже сбежал, но в Африку. Почему именно в Африку никто не знал. Известно было лишь, что премьер-министр был раньше учителем географии в сельской школе, и когда рассказывал детям об Африке, на глаза его наворачивались слезы... Кое-кто пошучивал, что предки премьера были родом из Африки. Это подтверждали и его смуглая, почти негритянская кожа, курчавые волосы, толстые губы и большой, приплюснутый нос с широкими ноздрями. Все это придавало слухам о бегстве премьера черты реальности и даже налет некоей романтики. Впрочем, многие видели в этом не бегство, а зов родной знойной земли, говорили, что его позвала жгучая кровь братьев и сестер, наслаждающихся чистым теплом солнца между ароматными кокосовыми пальмами и манго на беззаботной, плодородной земле... Но все равно, говорили люди, будь хоть Африка, хоть Антарктида, но его найдут где угодно и свернут шею. Потому что за этот год премьер-министр распорядился многолетними запасами топлива страны, как своими собственными, продал их в другие страны по самым бросовым ценам, деньги прикарманил, а после вчерашних событий сунул деньги за пазуху или в портфель и был таков. И один Бог знает, может быть, сейчас, когда над страной нависли грозовые тучи, когда в самый разгар весны все вдруг стало пасмурным, вся страна оделась в траур по двадцати семи, погибшим в отдаленной от города казарме, премьер-министр прохлаждается в счастливой Африке под сенью сладких бананов и раскидистых баобабов и прикидывает, как бы ему потратить украденные деньги здесь, среди таких же, как и он, толстогубых людей, в этом родном ему своим зноем и беззаботностью крае.

- Чтоб ты подавился, - говорили люди, прекрасно понимая, что ничем этот "африканец" не подавится.

Ближе к полудню город всколыхнула очередная волна новостей. Пронесся слух, что час назад арестован министр внутренних дел, болезненно худой, нервный генерал в темных очках. Одни говорили, что министра взяли в аэропорту, при попытке провезти на взлетную полосу два контейнера с оружием, чтобы захватить аэродром. Нет, возражали им другие, его арестовали в центре города за то, что он дал кому-то пощечину. Видно, даже вчерашняя трагедия, заставившая руководителей государства разлететься, как бильярдные шары, попрятаться в свои норы, даже очевидное падение их власти не заставили этого кошмарного человека избавиться от своей любимой привычки. Очевидцы рассказывали, будто министр с охраной, под эскортом шести полицейских машин и четырех мотоциклистов, как обычно, пулей неся через город, какой-то автомобиль переехал дорогу машине сопровождения, что привело министра в сильнейшее возбуждение. Он велел двум машинам из эскорта догнать этого заносчивого и торопливого водителя, доставить его к себе, и когда это было сделано, ни слова не говоря, вышел из машины, вытягивая небольшое, тощее тело, подошел к великану-шоферу, который был вдвое выше него, плотней натянул на руку черную кожаную перчатку и неожиданно влепил позволившему себе наглую выходку водителю звонкую пощечину...

Эта привычка раздавать пощечины налево и направо водилась за министром еще со студенческих лет. Министр не раз сокрушался, что большие, мускулистые руки, совершенно не гармонирующие с его тщедушным телом, не слушаются его. Говорили, что он мог спокойно говорить с человеком, и вдруг руки сами по себе начинали сердиться и, словно подброшенные током, били собеседника по лицу. Потом министру не раз приходилось извиняться за свои непослушные руки, огорченно заверять, что он готов провалиться сквозь землю за нанесенные руками обиды, но никак не может усмирить эти непокорные конечности.

Впрочем, находились скептики, которые утверждали, что эта непокорность рук - просто басни. Ведь если это правда, и руки министру не подчиняются, почему же они ни разу не врезали их владельцу?!. Это ни что иное как своего рода способ устрашения окружающих - пресечь в корне опасные мысли, подчинить всех себе...

А еще ходили слухи, что министр еще в детстве свалился с крыши хлева, серьезно ушиб голову, и как следствие этой травмы его одолевали спазмы и обмороки. С тех пор у него и появилась привычка раздавать пощечины налево и направо. Поэтому, арестовав министра, ему по разговорам, в первую очередь связали руки.

Кстати, поговаривали, что этой болезнью министра заразились и остальные сотрудники министерства. В коридорах и кабинетах министерства все проблемы разрешались пощечинами. А иногда эта процедура обмена пощечинами переходила в драку или заканчивалась перестрелкой.

- Вдруг среди ночи, - рассказывали жившие неподалеку, - здание министерства оказывалось окруженным, оттуда, отстреливаясь, выбегали вооруженные люди и, залегая в кустах, отвечали огнем на выстрелы с верхних этажей. Сначала мы думали, что город захватили враги, но потом выяснялось, что перестрелку затеяли сотрудники различных отделов. Таким образом они решали проблемы своих начальников.

- ...И что странно: не было в этих перестрелках ни убитых, ни раненных... - поражались люди. - То ли стреляли в воздух, чтобы напугать кого-то, то ли патроны у них холостые.

Обычно конец подобным сражениям наступал, когда нервный генерал стрелял пулей крупного калибра в пол своего кабинета, расположенного в верхних этажах министерства. Правда это или нет, но говорили, что эта пуля пробивала перекрытия семи этажей и вонзалась в мраморный пол вестибюля, что и служило сигналом к окончанию боевых действий. Засевшие в кустах вылезали, отряхивались и уходили в здание, как ни в чем ни бывало расходились по своим кабинетам, возвращались к прерванным делам.

Говорили даже, что бедный президент согласился занять этот пост только из страха перед этим грозным генералом. Мол, утром того дня, когда они дорвались до власти, на совещании в только что захваченном Президентском дворце, нервный генерал сел напротив президента, заложил одну за другую не достающие до пола тощие ноги и молча так посмотрел на президента из-под черных очков, что тот не выдержал этого взгляда и дал согласие стать главой государства.

И на секретном совещании в резиденции, где разрабатывался план военной операции, завершившейся вчерашней трагедией в окраинной казарме, генерал снова пустил в ход свой взгляд, подчинивший ему президента, который как истинный гуманист никак не соглашался на проведение столь жестокой акции...

По словам солдат охраны, в ту ночь, ближе к концу совещания президент вдруг появился на веранде своей резиденции и печальным голосом прокричал: "Люди! Слушайте меня! Я этого не хотел!.." Но тут же, клялись солдаты, появились три-четыре человека, которые утащили в кабинет вцепившегося в перила и со слезами в голосе кричавшего президента. Было темно, поэтому солдаты не смогли узнать, кто именно были эти люди, но уверены, что это министры, которые во время совещания иногда выбегали во двор, прятались в кустах, и было слышно, как их там рвало...

- ...Видно, тошнило от принятого самими же решения... - говорили люди... - Тошнило от сознания, что они выносят себе смертный приговор...

Рассказывают, в ту ночь министры долго не могли успокоить разбушевавшегося президента. Он вырывался, лез на стены, прятался под стол, рвал занавеси и, крича во весь голос: "Убейте!.. Убейте меня!..", обматывал ими горло...

Те же свидетели рассказывают, что, не вынеся подобного зрелища, нервный министр внутренних дел отчего-то влепил пощечину министру обороны, а тот врезал случайно головой премьер-министру, поставив ему синяк под глазом. Пришлось вмешаться министру безопасности, который развел дерущихся, надавав им оплеух.

-... В ту ночь они чуть не разнесли всю резиденцию... - рассказывали солдаты. - В окна можно было видеть кривые, уродливые силуэты вцепившихся друг в друга, таскающих один другого по полу министров. Потом что-то, как из пушки, вылетело в окно, разбив стекло... Это были черные очки нервного генерала...

Когда министры, наконец, вышли во двор, переругиваясь, расселись по машинам и разъехались, когда в резиденции погас свет и все стихло, президент поехал в нагорную часть города, на кладбище, где покоились жертвы войны.

-... Это было похоже на кошмары "тысячи и одной ночи", - рассказывали солдаты охраны. - ...Все уже уснули, и мы вдруг видим, как кто-то вылезает из окна первого этажа. Сначала хотели открыть огонь, но пригляделись, видим, это сам президент. Он был в легкой куртке, надетой поверх спортивной формы. Вылез из окна и пропал за деревьями. Сначала мы подумали, может, его тошнит. Но потом, смотрим, он вышел на шоссе, ведущее в город... Тут же сообщили начальству, и нам приказали тихо, чтобы не испугать президента, следовать за ним. Так и сделали. Президент, воровато прижимаясь к стенам, пошел куда-то вверх по улице. Потом свернул в сторону кладбища. Мы выждали немного и тоже - за ним. Сначала не могли найти его там, потом постояли, прислушались, может, думаем, услышим плач. И точно, совсем рядом раздался стон. Видим, лежит президент ничком между могилами, украшенными декоративными пулями. Подошли, встали рядом. Он увидел нас, просит: "Убейте меня!.."

По словам солдат, президент не раз по ночам, когда все спали, и было тихо, приходил сюда, на кладбище...

...В такие ночи его часто можно было встретить в одиночестве прогуливающимся по улицам, в наброшенном на плечи пиджаке и что-то тихо напевающим.

А однажды охрана нашла его на одном из городских рынков: он сидел в тесной будке сторожа, пил с ним вино и о чем-то разговаривал.

Говорят, там, в будке сторожа, он опять говорил о свободе. Одет он был в просторный ватник, на голове - ушанка, и, слушая его, пьяный, провонявший луком сторож тоже плакал.

- Он, наверное, влюбился в кого-то, вот и не находит себе места, говорили некоторые.

- Если и есть красавица, в которую он влюблен так, - возражали им, что потерял от любви голову и никогда, видно, ему этой любимой не достичь так это свобода.

- Да что же это за такая свобода, недоумевали люди, если такой человек из-за нее бродит по улицам и поет, как Орфей?!

...Министры сдержали слово, данное президенту в ту бурную ночь, когда утверждался план военной операции, приведшей к трагедии в окраинной казарме.

А наутро, говорят, двор резиденции был заполнен журналистами со съемочными камерами и микрофонами. В кабинете президента были тоже установлены прожектора и микрофоны, стрекотали камеры. И говорят, все в тот день были неприятно поражены, увидев высокого и худого до невесомости президента, который вошел в кабинет и сел в кресло...

- Он выглядел так, будто его долго держали в камере пыток и не давали ни есть, ни пить... - рассказывал оператор.

Президент долго щурился под палящим светом прожекторов и, ежась, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоить сердцебиение, и мышцы лица его подрагивали, а глаза, под которыми обозначились черные тени, совсем запали, когда он начал свое выступление...

- Мой дорогой народ!.. Я не хочу, чтобы мои слова причинили тебе боль. Я... - говорят, в этом месте президент пожевал свои губы...- посвятил всю свою жизнь свободе народа, независимости страны. И... я не ошибся... Вы знаете, что во имя этого я и в тюрьме сидел. И только горжусь этим!.. Хочу, чтобы вы знали, когда меня вызывали на первые допросы в Комитет государственной безопасности, я мог бы избежать ареста. Мог бы спастись, если б на допросе официально дал слово отказаться от этого священного пути. Но я намеренно не сделал этого. Не сделал, чтобы люди, не боящиеся гнить в тюрьмах из-за воровства, мошенничества, насилия, убийств, не боялись бы стать и политическими заключенными!.. И пусть все, наконец, узнают, что в мире есть преступление, именуемое политической борьбой, и отличается оно от других тем, что осужденные за это преступление люди приносят себя в жертву во имя светлой идеи - свободы, освобождения народа из тисков рабства! Несмотря на тысячи мук и лишений, я считаю, что прожил счастливую жизнь. Хочу, чтобы вы знали это. Сегодня мы вступили на путь независимости, сами можем определять свою судьбу. Но я допустил ошибку в одном тонком вопросе. Когда я искал пути, которые выведут мой народ к свободе, не подумал о руководителе, которому можно доверить судьбу моего свободного народа, моей независимой родины...

И в этом месте, говорят, президент умолк, опустил голову, словно ему стало стыдно за сказанные слова.

- Я не тот президент... Поймите меня правильно. Я не испугался, но отступаю. Видно, я просто не рожден для высоких трибун и тронов. Может быть, это и хорошо... я возвращаюсь на свое прежнее место... на пост председателя партии "Свобода". Только там я смогу продолжать работу для своего народа, Родины. Простите меня... Простите, что не погиб ни в ту кровавую ночь, ни после нее, ни на фронте... Простите, что не смог построить государство, которое хотел... мне это не дано было... Простите, что...

... Говорят, это короткое, искреннее обращение растрогало всех - и журналистов, и стоящих позади со скрещенными на груди руками представителей оппозиции. За выступлением президента наблюдали и министры, а чувствительный министр обороны молча отвернулся к стене.

Впрочем, говорят, ни в тот день, ни позже народ не услышал этой трогательной речи президент. Потому что как только президент с потрясенным лицом и уже вовсе похожий на привидение, пройдя через толпу, ушел к себе, рядом с оператором, откуда ни возьмись, появились два сотрудника министерства безопасности. И, говорят, они попытались заполучить кассету с речью президента, но, испугавшись поднятого журналистами шума, ретировались. А съемочная группа, вернувшись на студию, попала в когти президента телекомпании.

Председатель, говорят, срочно вызвал группу в свой кабинет, потребовал кассету, но режиссер, поняв, что запись решающего выступления президента будет уничтожена, отказался отдать ее.

Очень рассердился тогда председатель, набросился на режиссера, вырвал у него кассету, сломал ее, а потом, не удовлетворившись этим, выхватил из нагрудного кармана режиссера его удостоверение, разорвал на мелкие кусочки и, сверкая глазами, сжевал его...

Говорят, до того, как стать председателем телекомпании, он во многих районах был известен как народный сказитель. И часто его можно было встретить на деревенских свадьбах, где он, прижав к груди скрипку, пританцовывая, пел сочиненные им песни о родине и партии. А когда он пел свою знаменитую песню "Октябрь", посвященную октябрьской революции, он, полузакрыв глаза, выговаривал "Окт... Окт...", выжидал и когда начинались аплодисменты, выделывая ногами замысловатые коленца, выкрикивал "...ябрь дорогой, ...ябрь дорогой! Ух-хей!" И никак он не мог обойтись без этого "Ух-хей!"

Говорили, что и на заседание парламента председатель приходил со скрипкой. И как только речь заходила о народе или родине, его никто не мог угомонить, отнять плотно прижатую к груди скрипку. Со словами: "Это мое оружие!" он величественно выходил на трибуну и закрывал глаза...

И тогда уже готовые роптать депутаты кто, плюнув, выходил, другие группами стекались в буфет, оставшиеся разворачивали газеты или дремали, откинув головы на спинки кресел, в ожидании пока не угаснет поэтический пыл председателя.

- Не меньше месяца потребуется, - шептались люди, чтобы очистить от вшей государственные дачи, где летом отдыхали руководители страны. Наконец-то этот город - центр древней культуры - избавится от кислого запаха носков и овечьего сыра!..

И эти злые пересуды о власти, которая вот-вот падет, росли, словно на дрожжах, и вместе с ними росла растерянность народа...

А по мере того как темнело, наступал вечер, это в людях разрасталось в необъяснимую массовую панику; как туман, в души людей вползала пугающая атмосфера горького одиночества страны, оставшейся без крова, без дверей, без хозяина...

Ночью, когда стихало движение на улицах, город погружался в кошмарную мертвую тишину. И каждый, лежа в своей темной комнате, в одинокой постели, отвернувшись к стене, перебирал в памяти все эти сплетни, от которых город закипал, как котел на медленном огне, мечты о будущем, на которое они надеялись, людей, которых на собственных плечах привели к власти, вспоминал до мельчайших подробностей все события последних лет - и по мере того, как множились воспоминания, все казалось еще сложней. Не так-то легко было людям разобраться во всем, что произошло в последние три - четыре года, выстроить все по порядку, понять истинную цену всему, переварить слухи, переполнявшие мозг в течение дня.

Все было очень сложно и непонятно.

Ясно было лишь одно - глубокий кризис, в котором оказалась страна, это - результат свободы, которой они требовали месяцами, годами, потрясая в воздухе кулаками, и в итоге добились.

И эту проклятую свободу наиболее выпукло олицетворяло самое острое идеологическое оружие партии "Свобода" - национальное телевидение. Телевидение, которое до сих пор, в общепринятых рамках - культурно, ярко и с достоинством - показывало им самих себя, вдруг отказалось от привычной приглаженности, проложило между собой и народом мост доверия и смогло все показать в истинном свете.

Все, казалось, происходит прямо здесь или в соседнем квартале. Всего за неделю до трагедии в казарме на окраине города люди видели на экранах премьер-министра, который, отвечая на вопросы журналистов, говорил удивительные вещи и поминутно дергал плечами. Он отвечал на сдержанно-вежливые вопросы, нервно задыхался, пытаясь объяснить причины дефицита хлеба, как вдруг неожиданно в студию ворвался нервный генерал в черных очках. Прервав премьера на полуслове, генерал схватил его за шиворот и стал что-то кричать, но так как он стоял спиной к камере, слова его разобрать было трудно. Журналист попробовал, было, спасти премьера, но неудачно, генерал пустил в ход свое коронное оружие - пощечины, и журналист на глазах зрителей растянулся на сияющем полу студии, но тут прямой эфир, к сожалению, догадались отключить.

Некоторые предположили, что генерал таким образом пытался на премьере выместить злобу за очередной захваченный врагами район, другие говорили, что премьер был всенародно избит за то, что не вернул проигранный в домино долг. Спустя несколько минут на экране появились девушки со скрипками, которые, подталкивая друг друга и посмеиваясь, заиграли и запели, а так как при этом они никак не могли сдержать смех, эта глупость окончательно вывела зрителей из себя. Но самым ужасным были дикторы. Они что говорили с самым искренним видом, иногда вдруг посреди передачи появлялись в студии, болтали что на ум взбредет, хлопая мухобойками садящихся на лицо мух. Одним словом, телевидение решительно все портило. Оказывается, поняли люди, эти приглаженные рамки, которые так их раздражали, прятали все грехи телевизионщиков. А во что их превратила свобода?..

А ранним утром город всколыхнула новая весть.

Прошел слух, что по всем сведениям и расчетам надо ожидать прибытия могущественного Отца Народа, который в свое время долго руководил страной. Эта вероятность наполнила живший в сером покое город необъяснимым страхом. А причиной его был строгий, таящий опасность взгляд серых глаз Отца, запомнившийся еще с тех пор, когда он был во главе страны. В народе шептались, что им не простится, что вместо Отца, который в скромном одиночестве жил в родном городе в нескольких сотнях километров от столицы и ждал, когда его призовет "благодарный народ", попавший в водоворот трагедий, они отдали власть каким-то молокососам.

- Отец такого не прощает, - говорили люди, испытующе глядя друг другу в глаза.

- В чем же виноват народ? - волновались другие. - Отец Народа прекрасно знает, что за всю историю человечества народ никогда ничего не решал.

Люди шептались, что Отец Народа прекрасно, до мельчайших деталей знает обо всем, особенно о "чудесах" последних лет, что он наблюдал за всеми этими спектаклями вдалеке от солнечной столицы, расположившись в удобном кресле в одном из городов на склонах заснеженных гор. И был он в курсе не только хода событий, но и знал тайные мысли каждого, его позицию. Те, кто видел его недавно, говорили, что его легендарная интуиция, умение анализировать, даже волшебная сила серых глаз возросли неизмеримо, и кто удостоился чести сидеть рядом с ним, как и в былые годы, оказывался во власти этого взгляда.

- Это и страшней всего... - делились друг с другом опасениями люди. Возвращение в страну Отца Народа нам так просто не пройдет...

Поэтому все, от мала до велика, стали вспоминать, взвешивать все свои дела, поступки, слова и еще сильней запутывались, отчего становилось еще страшней.

Одни, словно боясь, что Отец Народа их откуда-то тайком подслушивает, говорили о великих делах, совершенных им в свое время, о пего феноменальных способностях и, сравнивая его с шустрыми деятелями из партии "Свобода" или предыдущими президентами, казалось, что-то начинали понимать.

-... Раньше мы в книгах читали, что с нас содрали кожу, теперь же воочию убедились в этом. Пусть же он придет, сдерет с нас кожу, отрежет нам язык, кричавший: "Свобода!" Получается, что при нем мы прожили наши лучшие годы. Была спокойная жизнь, остальное - ерунда. Мы знали, что есть государство, есть законы, защищающие наш дом, нашу жизнь. Пусть он снова станет Отцом осиротевшему народу. Ведь уже все - и взрослые, и дети поняли, что только он может руководить этим беспомощным, ни на что не способным, несчастным народом. Один Бог на Земле, и для нас этот Бог - Он. Его дела налицо. Он построил целые города, дворцы, посадил сады, провел в города воду, проложил мосты, пустил в действие мощные заводы...

- ...Он первым объявил наш родной язык государственным... - вспоминали интеллигенты. - Именно при нем начала развиваться наша теория языкознания, и история наша стала изучаться по древним источникам...

- ...А что сделали другие?! - говорили в народе, вспоминая тех, кто был у власти после Отца Народа.

- ...Уж, слава Всевышнему, насмотрелись мы на президентов после него...

- ...Тот, что пришел после Отца, был похож на рыбу. Смотрел по сторонам своими желтыми выпученными глазами и, как рыба, с трудом открывал рот. И как будто не слова произносил, а пускал пузыри. При нем еще все шло по инерции, как у машины с выключенным мотором, все медленней, тише, слабее, страна походила на озеро, а народ - на пускающего пузыри карпа...

- ...А следующий так кокетничал, что противно было смотреть. Кроме ямочки на подбородке и грамотной речи, ему похвастать было нечем. А двигался так, будто в детстве учился в хореографическом училище... При нем страна вдруг из застоявшегося озера превратилась в оживленный базар...

Торговали все - от профессора до дворника. Каждый что-то продавал, надувал другого, наживал деньги, открывал магазины. Дома превратились в магазины, магазины - в склады, склады - в цеха, цеха - в рестораны, рестораны - в гостиницы. Везде, чуть ли не на кладбище пооткрывали ларьки...

- ...А следующий, после него. Ну, тот вообще был катастрофой. Прямо, как сумасшедший... Носился целыми днями, будто за ним гонятся, торопясь, подмигивая, чуть ли не кувыркаясь, говорил на смеси двух языков имперского и нашего, - глотал окончания слов, и сам, кажется с трудом понимал, что говорит. Только и болтал, что о банях, компьютерах и оливковом масле, при этом ни одной новой бани не построил, компьютерную революцию не совершил, сбора урожая с олив, растущих вдоль дорог, не организовал... Так и удрал в машине "Скорой помощи", не реализовав своих мечтаний.

- ...А этот, четвертый все твердил: "Народ, народ", вот довел народ до ручки.

По городу ползли слухи, что за последние два дня уже четыре делегации отправились из столицы в далекую провинцию, чтобы привезти Отца Народа. Одна часть посланцев отправилась самолетами, другая - на машинах. Были в этих делегациях известные деятели искусства, старейшие академики, военные. Но они, по слухам, никак не могли уговорить Отца Народа вернуться в столицу...

- Это значит, - огорченно вздыхали люди, - что он совсем отвернулся от народа.

По телевидению весь день зачитывали взволнованные телеграммы целых коллективов и отдельных граждан к Отцу Народа, в которых его умоляли вернуться в столицу, чтобы спасти страну, вывести ее из глубокого кризиса.

Люди слушали эти письма и говорили, что Отец Народа специально не возвращается, чтобы народ мог по достоинству оценить, что натворил, и теперь сам распутал этот тугой узел.

Им возражали, мол, Отец, почувствовав, что после его отставки народ охладел к нему, раз и навсегда отказался от неблагодарных соотечественников, и нет никакого смысла ждать его...

- Да и зачем надо Отцу Народа возвращаться в эту маленькую бурлящую страну, чтобы начинать все заново, - сомневался народ.

Эти беспокойные слухи о прибытии Отца все ширились, телевидение в выпусках новостей ежечасно сообщало об осложнившемся положении на фронте, о том, что исчерпаны последние запасы хлеба, о перебоях в работе морского, железнодорожного и воздушного транспорта из-за нехватки горючего. Политические обозреватели и юристы говорили о тупиковой ситуации, плачевных итогах деятельности прежней власти, чем усугубляли и без того стремительно растущую тревогу в народе...

- ...За последние годы в город прибыло много беженцев из оккупированных территорий. Они долго жили в антисанитарных условиях, и это привело к распространению в городе легочных заболеваний. Но ни больницы, ни министерство здравоохранения не располагают средствами, чтобы закупить лекарств для борьбы с эпидемией. Если так пойдет дальше, в самое ближайшее время все население страны окажется перед серьезной угрозой...

- ...Утрачена почти половина земель, природные ресурсы распроданы по бросовым ценам, сельское хозяйство пришло в упадок. Надвигается голод... В городе запасов муки на два дня...

- В некоторых регионах страны произошли вооруженные столкновения между отдельными группировками. Есть раненные и убитые...

- ...Страна перед угрозой раскола. Малочисленные народы, живущие в разных ее частях, поддавшись на провокации врагов, дестабилизируют политическую ситуацию...

- ...И если в этой ситуации, не приведи Бог, Отец Народа не приедет в столицу, откажется вызволить нас из кошмара, в котором она оказалась, что станет с этой страной, с этим несчастным народом?! - печально говорили люди.

...Лишь под вечер следующего дня республиканское телевидение сообщило, что после долгих переговоров Отец Народов наконец дал согласие приехать в столицу. По слухам его прибытия следует ждать завтра во второй половине дня...

Эта новость вроде бы немного успокоила город. Стихли разговоры, вот уже два дня будоражившие город. А может, люди просто устали...

ххх

...Назавтра в городе царил переполох - всюду готовились встречать Отца.

Срочно рисовались его портреты, увеличивались фотографии, расписывались транспаранты с лозунгами "Слава!", "Да здравствует!", на улицах, вдоль дорог развешивали национальные флаги и праздничные гирлянды...

...Ближе к полудню расположенный вдали от города аэропорт был, по слухам, переполнен людьми... В центр его согнали жертвенных баранов, которых должны были заколоть у ног Отца, в стороне, неподалеку от посадочной полосы, стояли люди с цветами и транспарантами, на которых было написано: "Да здравствует Отец Народа!", "Приди, спаситель!" "Да будем мы жертвами дорог, которыми ты идешь!"

А к вечеру, говорят, народу в аэропорту стало вдруг в десять раз больше, двухэтажное здание аэровокзала было переполнено, толпа тянулась от аэропорта вдоль дороги, ведущей в город.

И едва в воздухе появился самолет, в котором летел Отец Народа, толпа в один голос радостно закричала...

Самолет сделал круг над аэродромом и медленно пошел на посадку.

И все, говорят, кричали, аплодировали, пускали в воздух петарды. Развернувшись на посадочной полосе, самолет, наконец, остановился, дверь его открылась и появилась могучая фигура Отца, его полные гневом глаза, суровое лицо...

...И в тот же миг, по рассказам очевидцев, петарды в воздухе погасли, народ затих...

Отец немного постоял на трапе впереди встревожено выглядывающих из-за его спины телохранителей, а потом, не обращая внимания на стоящих внизу людей с цветами, его портретами и транспарантами, не улыбнулся, как это бывало раньше, не помахал рукой, а поднял голову и взглянул в небо...

...Наверное, он соскучился по небу над этим городом...

Рассказывают, что Отец с разгневанным лицом стоял, подняв серые глаза к небу, вот уже несколько дней затянутому серыми тучами... И от взгляда Отца в аэропорту воцарилась мертвая тишина...

И люди потом клялись, что тучи под гневными взглядами Отца расступились, как ворота легендарной крепости, и с угасающими лучами вечернего солнца на город снизошло умиротворяющее тепло...

А потом, говорят, Отец медленно сошел по трапу, поднялся на украшенную коврами трибуну, стоящую перед посадочной полосой, и оттуда некоторое время молча и строго смотрел на людей...

- Трудно было выдержать эти его взгляды, - делились потом впечатлениями очевидцы, - он смотрел на нас, и казалось, земля уплывает у нас из-под ног и ноги сами несут нас к нему... Будто сама земля толкала нас к нему...

И говорят, что Отец после долгого молчания наклонился к микрофону и спокойно произнес:

- Да здравствует свобода!..

И поначалу народ опешил, собравшиеся изумленно переглянулись, а потом, избавляясь наконец от долго сдерживаемого напряжения, в один голос закричали:

- Да здравствует!..

И зааплодировал народ, стал выкрикивать лозунги, а в небо полетели ракеты.

Часть II

ЗАПРЕТНЫЕ СНЫ

... Известный психиатр, Н. Вейсов проснулся, как обычно, еще затемно, чувствуя, как от духоты у него заложило уши.

Он не встал, а долго ворочался в постели, стараясь вспомнить увиденное во сне. Но восстановить удалось только отдельные обрывки... В эту ночь у него снова получилось проснуться в самый страшный миг ночного кошмара, когда, с трудом добравшись до дверей квартиры, он прислушивался к тихому шуму, доносящемуся из темноты блока...

... Эти сны снились профессору, можно сказать, каждую ночь и были сколь страшны, столь же и увлекательны. Он научился выныривать из своих снов, как из темных морских глубин, в самые отчаянные, смертельно удушающие мгновения.

А в последнее время профессор довел мастерство выкарабкиваться из снов до совершенства. Ему настолько просто стало просыпаться в самый опасный миг сновидений, что он уже не терялся в такие минуты, а нарочно не спешил, аккуратно отдирал налипших на тело, словно мокрые водоросли, каких-то змееподобных чудовищ и складывал их в портфель для исследования. Если же во сне он попадал в безжизненную, ветреную пустыню, то не кричал от ужаса, а спокойно садился, поджав ноги, неторопливо старался вспомнить, как, откуда, каким путем попал сюда, или же, вернувшись домой, заводил беседу с испуганно крадущимся за занавесками вором, уверяя того, что в доме нечего украсть, кроме старой мебели и пыльных книг, после чего вежливо выпроваживал огорченного вора...

Но бывало, что профессору не удавалось контролировать сюжет сновидений, и ледяные тиски страха сковывали его тело. Тогда профессору приходилось, затаив дыхание, терпеливо ждать, пока разрывающееся от ужаса сердце не успокоится, и тогда тело его, полное жажды жить, вырывалось из сновидения, как пуля, случайно выпущенная из пистолета... После таких сновидений долго приходилось ворочаться в постели, убеждая себя, что это всего лишь сон, и явившиеся ему кошмары лишены какой-либо физической силы... и, в конце концов, убаюканный не таящей никакой опасности тишиной своей маленькой, одинокой комнаты засыпал.

Эти сновидения вносили разнообразие в монотонную, полную будничных забот одинокую, серую жизнь профессора, наполняли ее новым смыслом... Если же ему долго ничего не снилось, профессор впадал в уныние, скучал по безлюдным пустыням и вызывавшим в теле трепет страшным теням...

Поэтому стал он по вечерам тщательно готовиться к погружению в этот бесконечный, не имеющий ни дверей, ни адресов таинственный мир. Закрываясь в комнате, чтобы снова и снова оказаться там, профессор копался в своей огромной библиотеке, где хранились собранные им когда-то старинные книги и рукописи о мистике, снах, духах, выискивал в них описания жутких, невероятных событий, когда-то происходивших в мире, потом, отряхнув с книг пыль, ложился в постель, включал настольную лампу и при ее слабом свете залпом, как жаждущий воду, проглатывал их и часто так же, в очках, с упавшей на грудь книгой, он неведомыми путями, извилистыми тропами медленно погружался в глубокий сон...

Но эта еженощная подготовка ко сну, когда он, чуть ли не задыхаясь от любопытства, ждал очередного сновидения, не всегда приносила желанный результат. К примеру, несколько месяцев назад профессор перед сном прочитал о Сахалинском людоеде по имени Губарь, который в тюрьме подговорив нескольких заключенных к побегу, завел их в глушь, где и съел всех под вой метели... профессор долго разглядывал портрет этого людоеда с наполовину остриженной головой и отвратительным, звероподобным лицом. Но в ту ночь ему приснилась умершая несколько лет назад жена...

Она сидела на кухне и молча, с упоением чесала обеими руками голову, а, выловив среди поредевших волос вошь, бросала ее на стол давила башмаком...

После той ночи профессор долго не мог придти в себя... По ночам он с ужасом прислушивался к шорохам в коридоре или темной кухне и до утра не мог сомкнуть глаз. Он ворочался в одинокой постели, понимая, что это уже не сон, и никакими уловками ему от этих кошмаров не избавиться.

Эти изнурительные ночи вынудили профессора на время отказаться от своих "подготовок".

Несколько вечеров не приближался к рукописям, сидел вечерами на увитом виноградом балконе, наблюдая за порхающими в воздухе пестрыми мотыльками. Но скоро мотыльки приелись ему, и он опять вернулся к своим ночным "операциям"...

А последнее время сны стали уводить профессора в еще более удивительные странствия...

Как-то раз он очутился на берегу свинцово-штормового моря, до него доносились стоны людей, перетаскивающих с берега на огромный корабль большие ящики... В тот раз профессор не решился приблизиться к исполинского роста человекоподобным существам, руководившим этой погрузкой, чтобы выяснить, что здесь происходит. Он затаился за скалами, где ветер срывал с него одежду, песок бил в лицо, и оттуда наблюдал эту странную сцену.

А недавно...

...Тошнота ужаса накатывала всякий раз, когда профессор вспоминал этот сон. Что с ним происходило до сна, профессор забыл напрочь, но сам сон помнил во всех деталях... Он кого-то преследовал... То, обливаясь потом, лазил по чердакам, выслеживая оттуда свою жертву, то прятался за машинами и, задыхаясь от волнения, караулил кого-то, а то, дрожа всем телом, расспрашивал о нем прохожих...

Самым странным было то, что человек, которого он так упорно преследовал, сам, казалось, следил за кем-то... Страшной тенью он крался по коридорам, прятался за дверями, выглядывал из-за углов...

Во сне профессору было ясно, почему он следит за этим незнакомцем и почему до смерти боится попасться ему на глаза...

В ту ночь профессору пришлось приложить все усилия, чтобы кое-как, с трудом выбраться из этого сна в его самый напряженный и опасный момент...

...Преследуемый, одетый в серую куртку, входя в здание Академии Наук по улице Истиглал, вдруг, неожиданно остановившись, внезапно обернулся и взглянул на профессора, наблюдавшего за ним с угла противоположной стороны улицы...

...Стремительно вырвавшись в ту ночь из этого сна, профессор никак не мог избавиться от непостижимого ужаса, в который ввергло его лицо человека в серой куртке... Помнится, тогда он по обыкновению долго ворочался в постели, потом, встав, включил все лампы своей маленькой квартиры, но ужас сна не оставлял его. В ту ночь, распахнув все окна, до самого рассвета старался заглушить шумом улицы мертвую тишину квартиры...

...С той памятной, кошмарной ночи события начали принимать совершенно иной оборот...

...Теперь во снах преследовали уже самого профессора... А преследователем был тот самый - в серой куртке...

...А начались эти сновидения с того, что профессор неожиданно столкнулся с этим человеком в одну из ночей во сне на трамвайной остановке у клиники. И хоть обмерло сердце профессора от этой нежелательной встречи, но, взяв себя в руки и стараясь ничем не выдать своего замешательства, он вошел в трамвай и сел на переднее сидение... И не позволяя себе ни разу оглянуться, хотя явственно ощущал, что человек в серой куртке стоит где-то позади и смотрит ему прямо в затылок, долго ехал как ни в чем ни бывало.

На последней остановке профессор сошел и двинулся по темным улицам, чувствуя, что за ним кто-то шагает... Тяжело дыша, он вбежал в темный двор и спрятался за густыми деревьями, растущими между домами... Там он долго стоял, вслушиваясь в темное безмолвие, но ни единый шорох не донесся до его напряженного слуха. И тогда, немного успокоившись, он прошмыгнул в свой блок и, перепрыгивая через несколько ступенек, добежал до своих дверей, дрожащими руками долго нащупывал ключи, но никак не мог найти их... Тогда он, чуть не онемев от ужаса, заставив себя собраться, сконцентрировался, задержав дыхание, и, уже задыхаясь, проснулся...

С этой ночи ровно две недели повторялось одно и то же... Буквально каждую ночь он спасался от своего неизвестного преследователя, и всегда просыпался в один и тот же момент - стоя у двери с разрывающимся сердцем... И каждую ночь, проснувшись, профессор занимался тем, что пытался успокоить свое больное сердце, до самого рассвета расхаживая между спальной и кухней.

Но самое странное, - подумал профессор, переворачиваясь на другой бок, - что сны последних ночей стали существенно отличаться от тех, что он видел до сих пор... В последние ночи он стал ощущать во сне температуру воздуха, аромат деревьев, запах своего тела, вспотевшего от быстрой ходьбы, упругость почвы под ногами - все самые мелкие, несущественные детали...

К примеру, во вчерашнем сне профессору удалось каким-то чудом разглядеть шрам на уродливом лице своего преследователя, почувствовать круглую, похожую на пуговицу, железку, на которой он поскользнулся, а, свернув во двор, он заметил две тени, воровато выскользнувшие из соседнего двора, и услышал доносившийся из чьей-то квартиры тошнотворный запах подгорающего жаркого...

Эти сны, - размышлял профессор, чувствуя, как страх пронизывает все его тело, - день ото дня меняются со странной закономерностью, словно совершенствуясь в какой-то четкой последовательности, и что-то такое же непонятное происходит и с ним самим...

Из ночи в ночь по мере того, как во снах проявлялось все больше подробностей, его здоровье стало ухудшаться, и без того слабое сердце начало терять последние силы...

С началом этих кошмаров профессор забросил свою ночную "подготовку". Пластинку Моцарта еще неделю назад он завернул в газету, чтобы не увидели соседи, и выбросил в мусорный ящик во дворе, проигрыватель подарил бедному русскому соседу, живущему этажом выше. Несколько наиболее любимых старинных рукописей и книг сложил в ящик и засунул подальше от глаз в дальний угол стенного шкафа в коридоре. Теперь, чтобы восстановить нормальный сон он стал прогуливаться по вечерам, к книгам и близко не подходил. По телевизору смотрел только развлекательные программы, пил перед сном всякие успокаивающие настои. Но ничего не помогало.

Сны безжалостно застигали его еще в кресле перед телевизором, до того, как он гасил свет. Теплым туманом они обволакивали его тело и невидимыми крючьями крались из яви...

... А этой ночью профессор проснулся уже после того, как его сердце, можно сказать, остановилось.

... Этот сон начался в его кабинете... Парень в серой куртке появился в тот момент, когда у профессора на приеме был больной... Профессор сразу узнал его темно-бордовые туфли на высоком каблуке и серую клетчатую куртку... Дверь кабинета была, как обычно, слегка приоткрыта, и профессор видел его со спины. Человек в серой куртке осторожно оглядывался и с кем-то тихо говорил о нем... Оставив больного, профессор быстро вышел в коридор, но преследователь уже исчез... Профессор опять увидел его уже после работы. Тот стоял на трамвайной остановке напротив клиники...

... Нервно постукивая зонтом, профессор дождался трамвая, а потом уголком нервно дергающегося глаза всю дорогу видел, как преследователь сел в трамвай с задней площадки, как мелькает в толпе пассажиров его серая куртка. Сойдя на своей остановке и следуя сюжету снов последних ночей, профессор долго прятался в темных переулках за деревьями, как тень, неизвестного, и уже у дверей квартиры надолго задержал дыхание и проснулся, судорожно хватая ртом воздух...

Перебирая в памяти эти сны, профессор обратил внимание на одну деталь. С каждым разом он все глубже увязал во сне, который, словно трясина, засасывал его, сковывал все тело, и оттого все тяжелей было пробуждение...

В отличие от предыдущих снов, теперь профессор не мог просыпаться, когда ему хотелось. Он во сне все дольше задерживался у двери, а потом, после пробуждения ему все трудней становилось успокаивать готовое разорваться сердце.

А в последнем сне, когда профессор дрожащими руками шарил по карманам в поисках ключей, на нижнем этаже он услышал шаги своего преследователя. До сих пор такого не было.

...Это значит, - подумал профессор, - что с каждой ночью сны с какой-то закономерностью меняются и опасность все ближе и ближе. Следовательно, однажды этот человек нагонит меня, зажмет рот и навсегда остановит и без того больное сердце... Надо решиться и во сне подойти к нему, использовать все свое профессиональное умение, попросить извинения за слежку за ним в предыдущих снах, убедить его, что это получилось случайно, беспричинно, необдуманно, и тем самым разорвать заколдованный круг этих снов...

Этой ночью во сне профессор собирался выполнить задуманное, но с самого начала сна ему не удалось стряхнуть с себя ужас, охвативший его, едва лишь в коридоре послышался тихий шепот человека в серой куртке. Он не нашел даже сил подняться с кресла. И снова был вынужден отправляться на остановку напротив клиники, и опять до самого утра прятался по переулкам, за деревьями.

... Поднявшись с постели, профессор набросил на плечи халат. Пульс слабел и исчезал, как перестук колес уходящего поезда... Закутавшись в одеяло, он вышел на балкон, долго расхаживал, вдыхая всей грудью прохладный предрассветный воздух. Потом, прижавшись лбом к дверному стеклу, оглядел свою укромную комнату, - одинокую постель, выстроившиеся вдоль стен книжные полки, покрытые пылью книги, место, где стоял проигрыватель, недавно подаренный соседу, настольную лампу, которую еще недавно включал, готовясь предаться своим ночным развлечениям.

Его неуютная, убогая маленькая комната больше напоминала исследовательскую лабораторию, чем жилье человека...

...Эксперимент окончен, - подумал профессор, оглядывая комнату, результат налицо...

...Светало, розовый свет зари постепенно заполнял комнату, изгоняя растворяющиеся в наступающем утре ночные кошмары профессора...

***

... Шумные, как всегда коридоры клиники, казалось, жили своей жизнью, отдельной от тихих улиц еще спящего города...

... Стараясь избежать лишних встреч, надоевших приветствий с противно-искусственной улыбкой, профессор торопливо прошел полутемным, натертым керосином коридором в самый угол, где находился его кабинет.

Последнее время бодрые лица коллег, их быстрая походка, громкие голоса почему-то вызывали у профессора раздражение.

Он с облегчением вошел в кабинет, повесил на вешалку пальто, надел белый, накрахмаленный халат и снова вспомнил умершую три года назад жену...

После ее смерти халат профессору стирали больничные нянечки, но, несмотря на это, он каждое утро, натягивая халат, вспоминал о жене.

... По укоренившейся за много лет привычке профессор тщательно вымыл руки, расчесал перед зеркалом, висящим над умывальником, седые усы и волосы и огляделся.

...К медицинским карточкам, оставленным вчера на столе, кажется, прибавились новые...

Он сел за стол и начал просматривать их.

Раздался тихий стук в дверь, и в проеме появилась голова девушки, работающей в регистратуре.

- Доброе утро, профессор...

- Доброе утро, - буркнул он, не поднимая головы.

- Кто-то звонил вам. Он назвался, но я не расслышала имени. Спрашивал, в какое время вы принимаете. Я сказала...

- Правильно сделала, - все так же, не поднимая головы, ответил профессор и с бьющимся от нетерпения сердцем стал ждать, когда же девушка уйдет.

... Она еще немного постояла в дверях, потом ушла. Из коридора донесся ее странный, непрекращающийся смех.

Последнее время у людей, даже известных, солидных специалистов, долгое время проработавших в этой центральной психиатрической клинике, появлялись некоторые странности в поведении, они вдруг совершали поступки, совершенно не вяжущиеся с их возрастом, характером.

... Профессору вспомнилось, как позавчера главврач вдруг заперся в своем кабинете, весь день никого к себе не впускал, на стуки в дверь и звонки по селектору не отзывался, а в конце рабочего дня он вдруг вышел из кабинета весь раскрасневшийся и, что-то мурлыча себе под нос, отправился домой, бросая вслед встречавшимся ему в коридоре всякие непристойные замечания.

... А не далее как вчера заведующий отделением психотерапии, пожилой профессор облачился в смирительную рубашку, да еще умудрился каким-то образом обвязать себя толстой веревкой.

... "Да, сотрудники клиники, кажется, постепенно становятся похожи на своих пациентов", - подумал профессор и, взяв одну из медицинских карточек, стал читать: "Возраст - двадцать семь лет, первичный диагноз: легкая форма психопатии, симптомы: разочарованность в жизни, злопамятность, тяга к одиночеству".

... Он взял другую карточку:

"Возраст: сорок три года, первичный диагноз: тяжелая форма психопатии, симптомы: разочарованность в жизни, мания преследования, общая агрессивность, тяга к одиночеству".

... В дверь тихо постучали.

- Прошу... - профессор как попало сложил карточки и взглянул на часы. Было десять минут десятого.

... В кабинет вошел невысокий пожилой мужчина. Молча просеменив к столу, он сел напротив, потом положил на колени громадный, не соответствующий его росту портфель и устремил на профессора взгляд маленьких глаз.

... Лицо этого человека определенно показалось профессору знакомым, но он никак не мог вспомнить, где видел посетителя.

- Слушаю вас, - сказал профессор, поправив очки.

- Разрешите представиться, академик Сираджов... - мужчина, не вставая, протянул профессору маленькую ладонь.

- Очень приятно, - ответил профессор, пожимая холодную, как лед, руку академика.

- Я... занимаюсь философией... так сказать, философ. Преподаю в университете... - заговорил Сираджов, волнуясь и прижимая к груди портфель.

Профессор, слушая его, перебирал на столе карточки, но карточки академика среди них не было.

Она оказалась у академика, он извлек ее из портфеля и положил на стол.

- Сказали, что без карточки вы не принимаете, вот я на всякий случай и взял ее.

... "Сираджов К.Н., возраст: семьдесят один год, - читал профессор, первичный диагноз: старческий психоз, симптомы: мания преследования и опасности, страх, склероз".

- Профессор, - снова заговорил академик, придвигая свой стул ближе к столу, - я прошу вас, не относитесь ко мне как к больному. Я не лечиться пришел к вам. Я пришел к умному человеку, единственному специалисту, который сможет понять меня, помочь мне...

... От этих слов профессора затошнило...

- поймите меня правильно... Мы оба ученые... - академик заговорил быстро. Словно боялся, что его остановят. Вы занимаетесь психикой людей, я - их самосознанием, мировоззрением... Наши специальности в чем-то родственны...

- Я слушаю вас, - проговорил профессор, раздражаясь этим длинным предисловием, - прошу вас, говорите.

...Эти слова словно успокоили академика, он провел рукой по редким волосам, зачесав их назад, молча в нерешительности посмотрел на профессора, а потом тихо сказал:

- Профессор, мне снятся кошмары...

- Странно... - с нервным смешком отозвался профессор, - вроде бы видеть кошмары - это наше дело.

- Вовсе нет, профессор, - заволновался вдруг академик. - Мне снятся какие-то ужасы... Просыпаюсь в холодном поту от собственных криков... А бывает, что и не могу проснуться... Задерживаю дыхание, задыхаюсь и так вытаскиваю себя из сна... А потом пью лекарства, но ничего не помогает. Сердце готово остановиться. А у меня ведь в прошлом году был инфаркт...

... Вот, к чему приводят кошмары, подумал профессор, слушая академика. Типичный психоз. Это ждет и меня. А может, я уже дождался. Какой же сумасшедший признается в своем безумии?!.

Последнее время, наверное, и он, как и все сотрудники клиники, постепенно начал походить на своих пациентов...

...Академик совсем разволновался... Говорил так, будто сейчас должно произойти что-то ужасное и он не успеет договорить...

-... Жена почти каждую ночь вызывает "скорую помощь". Врач приезжает, слушает мое сердце и смотрит так, будто видит меня в последний раз... Я боюсь, профессор, - проговорил Сираджов, и профессору показалось, что он вздрогнул.

Взглянув в маленькое лицо академика, затем, переведя взгляд на его щуплые, похожие на птичьи когти, руки, профессор сказал:

- Успокойтесь, дорогой, не спешите. Здесь, слава Богу, вам нечего бояться... Страх - это нормальное чувство, рожденное нервным перенапряжением, утомлением или глубокой депрессией. Не надо себя пугать, в этом нет Ничего опасного. Будет лучше, если вы постараетесь ответить на мои вопросы... Значит, вам снятся кошмары... Можете сказать, как давно это началось?..

Академик задумался, что-то подсчитал и ответил:

- Месяца три-четыре...

Он хотел еще что-то добавить, но промолчал, задумчиво посмотрев на профессора.

- А вы можете рассказать, что вам конкретно снится?..

...Казалось, академик давно ждал этого вопроса. Он приблизил лицо к профессору и тихо, словно боясь, что его подслушают, прошептал:

- За мной следят, профессор...

Профессору от этих слов стало не по себе, но, не подав вида, он переспросил:

- Следят?..

... Академик утвердительно кивнул головой...

- А кто следит? Вы его знаете?..

- Я не могу выяснить это... - все так же шепотом ответил академик.

- Значит, вы не знаете его... А кого-нибудь подозреваете?.. Скажем, может быть, когда-то, пусть даже в молодости вы кого-нибудь обидели или остались кому-то должны...

...Академик молча смотрел на профессора, словно не понимая или не слыша его слов.

- Может быть такое, коллега?.. - повторил профессор, жирно подчеркнув в карточке фамилию академика.

- Решительно, нет... - внезапно пробудившись, ответил Сираджов.

- Вы можете пересказать сон во всех подробностях?..

- Могу...- ответил академик и как будто испугался собственных слов.

- Расскажите, пожалуйста. И не спешите, нам никто не мешает. Чувствуйте себя спокойно. Мы ведь - коллеги, и к тому же ровесники. Представьте себе, что мы сидим на скамейке в маленьком сквере...

Профессор достал из ящика стола трубку, набил ее.

Весь страх, написанный на лице академика, в одно мгновение сконцентрировался в его потемневших глазах.

- Я всегда вижу его на трамвайной остановке... - начал он, - он стоит и притворяется, будто разговаривает с кем-то... но на самом деле наблюдает за мной... я же вижу... иногда он краем глаз посматривает в мою сторону...

При этих словах сердце профессора замерло, а потом забилось сильней. Он глубоко затянулся трубкой.

... Академик говорил отрывистыми фразами, иногда, вдруг споткнувшись, замолкал. Будто забывал или не решался говорить дальше. Его била дрожь, он съеживался. Не знал, куда деть руки, то прятал ладони под мышки, то сжимал их между худых коленей.

- ... Я вижу его в толпе...

Он замолчал и растерянно посмотрел на профессора.

- Рассказывайте, рассказывайте... - Профессор выбил пепел из погасшей трубки в пепельницу. - Значит, он исподтишка наблюдает за вами...

- Он всегда стоит на одном и том же месте и с кем-то тихо переговаривается... Причем, я знаю, что он говорит обо мне... Потом подходит трамвай, я сажусь... Он тоже... но всегда едет стоя и всегда позади. И всю дорогу не сводит с меня глаз...

- Вы всегда видите одно и то же?.. - профессор снова раскурил трубку, чувствуя, как дрожат его пальцы. Он спрятал руки в карманы халата.

- Одно и то же, одно и то же... Я не знаю, куда мне деваться... И всегда на последней остановке, когда все расходятся, он идет за мной... Ждет случая остаться со мной один на один...

Академик, рассказывая сон, окончательно расстроился. Он походил то на испуганного ребенка, то на психопата - глаза его то расширялись, то сужались, превращаясь в испуганные точки...

Профессору почудилось, что дрожание губ академика отчего-то передалось его векам. Он ощутил давно забытое мелкое подрагивание в левом глазу.

-... Короче, я схожу, и он тоже... А потом, умирая от страха, долго играю с ним в прятки на темных улицах.

- Простите, не понял, - хрипло проговорил профессор, а потом, смущенно откашлявшись, добавил: - я насчет пряток не понял...

- Я кружу вокруг дома, - дрожащим голосом ответил академик, - чтобы он не узнал, где живу, прячусь то за деревьями, то в переулках... И очень боюсь, профессор. Этот страх, словно пробку вбили мне в горло... и я задыхаюсь, бегая по темным переулкам...

... Профессор вспомнил свой сегодняшний сон... как, ускользнув из когтей своего преследователя, он бросился в безлюдный блок, перепрыгивая через ступени, и, добежав до своей квартиры, дрожа от охватившего его ужаса, искал ключи.

- ... А этой ночью... - академик закашлялся, но продолжал говорить сквозь кашель, - ... он почти дошел до моих дверей... Я все нажимаю на звонок... он звенит, из квартиры слышен голос жены, а дверь все никак не открывается... а снизу уже доносятся его страшные шаги... я тогда обеими руками колочу в дверь, кричу, жена откликается: "Сейчас, дорогой... иду", однако двери не открывает... сердце уже готово разорваться, но все равно дверь остается закрытой... - академик взмахнул дрожащими руками, стараясь наглядней представить эту картину, - и тут я почувствовал, как кто-то сзади положил мне руку на плечо... Я чуть там же не умер... - при этих словах мертвенная бледность покрыла лицо академика. - ... Я хочу крикнуть... позвать на помощь, но не могу, воздуха не хватает...

Академик закрыл лицо ладонями и, кажется, беззвучно заплакал.

...Профессор почувствовал, как и ему комок подкатывает к горлу. Он сделал усилие, подавил его, кое-как взял себя в руки и со спокойным лицом продолжал слушать академика.

...На лице Сираджова было страдание... Глаза запали, кончик носа пожелтел...

- Помогите мне, профессор... Это никакая не усталость... Я совершенно здоров. Только вы можете мне помочь... Я знаю... Вы спасаете наркоманов, безо всяких лекарств замораживаете пораженные участки их мозга. Я знаю... Я все знаю... Знаю, скольких людей вы избавили от болезненного страха...

- У вас неверная информация, - с неожиданной резкостью ответил профессор, - я ничего не замораживаю...

- Профессор, если вы откажетесь мне помочь, то до конца жизни не простите себе этого! - вдруг возмущенно воскликнул академик, а потом, словно испугавшись своего крика, уронил голову на руки и закашлялся...

"Он кашляет от сердечной недостаточности", подумал профессор.

- Во-первых... - уже мягче проговорил он, чувствуя, как холодеет лицо, - я не говорил, что не хочу помочь вам. Просто, хочу, чтобы вы знали, невозможно отключить какие-нибудь участки мозга. Можно лишь с помощью психотерапии локализовать, ослабить их деятельность, вот и все...

- Спасите меня, профессор...

- Вы хотите сказать, что...

- Да, да... Избавьте меня от этих ужасных снов... Умоляю вас... они во сне могут увести меня...

- Кто - они?..

Академик придвинулся к самому краю стула, почти касаясь коленями пола...

- Я должен открыть вам одну тайну, профессор... - словно не слыша вопроса, академик почти вплотную наклонился к профессору и зашептал: - Я знаю точно, эти сны - на самом деле не сны...

- Не сны?.. - переспросил профессор, глядя в глаза Сираджову.

Тот в эту минуту походил на сумасшедшего...

***

- Все, что я вам рассказал, профессор, на самом деле не сны, - с этими словами, академик многозначительно покачал головой. - Как бы вам это объяснить. Все это, я, конечно, вижу после того, как засыпаю... но это не сон... Это... - академик на миг умолк, глаза его болезненно сверкнули, но тут же угасли. - Это... начало пути, ведущего туда... - академик ткнул пальцем куда-то за спину.

- Куда - туда?..

- Туда... - повторил академик, глаза его расширились от ужаса, он снова всхлипнул. - Я не смерти боюсь, профессор... я... - он снова перешел на шепот - боюсь заблудиться в тех снах... Время перехода в смерть во сне безгранично... я боюсь навечно остаться в тех темных переулках, где, умирая от страха, спасаюсь от своего палача... Вы меня понимаете, профессор?..

- Понимаю...

... Но профессор ничего не понимал, сны академика смешались с его собственными в странную, непостижимую картину...

...Трамвайная остановка, темные переулки, настойчивое преследование... все до ужаса было взаимосвязано... Оказывается, не только он хотел избавиться от кошмара черных страшных водоворотов...

- Я знаю, рано или поздно, мне не вырваться из этих снов... - с тоскливой задумчивостью сказал академик, - но не это меня пугает... Я боюсь навеки остаться на этом страшном перепутье...

Академик умолк, казалось, он выбился из сил, блеск в его глазах угас.

- Эти сны - сущий ад, профессор, - еле слышно проговорил он. - Там ад... - Он снова замолчал, поднял голову и взглянул на профессора погасшим взором.

... Попыхивая трубкой, профессор молча смотрел на него поверх съехавших на кончик носа очков...

- Вот уже несколько месяцев я работаю над одной темой... - академик говорил так слабо, что создавалось впечатление, будто говорит вовсе не он. - ... И вот с самого начала работы я в таком положении... словно попал в какие-то сети, капкан... В таинственный, опасный, невидимый капкан... Который месяц я не могу избавиться от этих кошмаров... Хотел даже сжечь все свои записи, но не решился... Да и разве можно сжечь свои мысли, профессор?!.

Он несколько мгновений растерянно смотрел на профессора, потом, устало вздохнув, продолжил:

- Я в этой работе затронул некоторые запретные темы... И, думаю, из-за этого и начались преследования...

- Запретные темы? - профессор с недоумением посмотрел на академика. Какие? - спросил он, чувствуя, что теряет голову в этой путанице. Для него уже не имело значения, нормален академик или болен. И от этого только сильней сжималось сердце...

... В глубине глаз академика мелькнул ужас. Взглянув на профессора, он ткнул пальцем вверх.

... Профессор отложил потухшую трубку... Потер холодными онемевшими руками лицо...

Кто-то тихо постучал, потом дверь скрипнула. В кабинет заглянула дежурная в белой шапочке.

- Профессор, здесь больные интересуются, будет ли прием?

Профессор непонимающе взглянул на нее, потом торопливо пробормотал:

- Нет, нет... Завтра, завтра...

А академик, казалось, выговорившись, с чувством исполненного долга молча сидел, уставившись в пол.

Профессору никак не удавалось привести в порядок мысли. Свои сны за прошедшую неделю, сны академика, этот разговор... Ад... запрет... страдания...

Одно только было ясно: академик совершенно здоров.

Его логика, страх, разговор, выражение глаз - все свидетельствовало о муках нормального человека.

И, кроме того, академик пересказывал его же собственные сны, которые довели самого профессора до сердечной болезни... Вселить сейчас в сознание академика сомнения - значило бы вселить эти же сомнения в собственном сознании...

Профессор мучительно размышлял, внимательно наблюдая за продолжавшим глядеть в пол академиком...

Странным было то, что академик чем-то походил на сумасшедшего...

Слушая его все это время, профессор одновременно перебирал в памяти сотни прочитанных книг, рукописей, информации - старую и свежую, большую и мелкую - по теории психиатрии, но не мог вспомнить, чтобы хоть где-то рассматривались сны, снящиеся двоим людям одновременно...

В памяти всплыла только маленькая заметка, прочитанная в прошлогодней "Науке и жизни" о двух сестрах, очутившихся во сне в одном и том же месте. Это можно было бы объяснить родством и обычным беспокойством. А чем объяснить этот случай?..

... Академик все так же молча смотрел в пол...

- Вы можете описать того человека?.. - профессор поднялся, сунул руки в карманы халата.

- Описать?.. - встрепенулся, словно пробудившись, академик.

- Ну, к примеру, как он выглядит, молод или стар?..

- Он молод... - сразу ответил академик, и в его глазах мелькнули искры надежды. - Лица его точно описать не смогу, но роста он высокого, широкоплечий... в такой сероватой клетчатой куртке...

При последних словах академика профессор почувствовал, как по телу разливается слабость...

... Может, он что-то путает?!. Может, академик что-то путает... Или по какой-то намеренной ошибке мешает одно с другим?!.

Он отвернулся к окну, пряча лицо от академика, и, ощущая гул в ушах, посмотрел на улицу.

Этого не может быть... Этого никак не может быть...

Гул заполнил весь мозг, стиснул уши...

Академик приблизился, встал за его спиной.

- Умоляю, профессор... Я вижу, вы можете что-то сделать... ничего от меня не скрывайте... Вы же обещали, сказали. Что будете говорить со мной как коллега...

Но он ничего не мог сказать академику... Разговор врача с больным, как с товарищем по несчастью, не влезал в рамки ни практики, ни теории психиатрии. Это не соответствовало и врачебной этике, достоинству, более всего ценимым профессором.

Он обернулся, взглянул на академика - в его светло-голубые при солнечном свете глаза, в лицо с мелко подрагивающими морщинами... Он ничего не мог сказать академику... Это могло вконец расстроить и без того слабые нервы Сираджова.

Он обнял по-детски хрупкие плечи академика, усадил его на стул:

- Садитесь, мой дорогой...

Сейчас он обычными приемами успокоит его, отправит домой, а сам останется один на один с этими кошмарными снами здесь, в больнице, окруженный психическими больными и немногим отличающимися от них врачами...

В голове опять все смешалось... Ясно было одно: он жил нормальной, спокойной жизнью, пока однажды в собственном доме, в собственной постели неожиданно не провалился в очень глубокий, темный колодец, и в этом колодце, пожиравшем его своей сложностью, мраком, оказался, кроме него, еще один человек - этот хрупкий голубоглазый академик...

- Я не отказываюсь от своих слов. Но с одним условием... - сказал профессор. - Обещайте, что больше никто не узнает о нашем разговоре.

- Обещаю, - ни секунды не задумываясь, ответил академик.

...На всякий случай профессор решил еще раз вглядеться в его лицо, отыскать признаки указанного в медицинской карточке старческого склероза, но почти тут же отказался от своего намерения.

- Мне снятся точно такие же сны... - проговорил он, утирая платком с висков пот.

В то же мгновение тоскливый страх на лице академика исчез.

- И вы?..

- Да, и я...

- Те же...

- Все, что вы рассказывали... Молодой парень, остановка трамвая, темные переулки...

- Вы хотите сказать, что вам снится то же самое?.. - словно сам себе проговорил академик.

- Именно то же самое...

- Это невозможно, - с бессмысленным выражением на лице пробормотал академик. - Нет... ведь это совершенно невозможно, профессор... - Вдруг на него напал нервный смех. - Это... вы так успокаиваете меня?!.

- Нисколько...

- Послушайте... - лицо академика резко помрачнело, - вы, кажется, продолжаете обследовать меня?!. Профессор, прошу вас...

- Нет, все не так... - ответил профессор, теряя терпение, чувствуя, как душит его узел галстука. - ... Выслушайте меня... - профессор глубоко вздохнул, - оставьте ваши подозрения, прошу вас. Сейчас не место... Я внимательно выслушал вас, пожалуйста, послушайте теперь меня вы...

... Профессору было трудно говорить, в горле пересохло, язык распух. Он налил из стоящего на столе графина воды и, не предлагая академику, крупными глотками выпил весь стакан. Зазвонил селектор, напоминающий пожарную сирену. Профессор снял трубку.

- Да?

- Коллега?! - послышался на другом конце голос главврача.

- Да...

- Почему вы не принимаете больных?.. Это еще что за новости? - голос главврача звучал так, словно он разговаривает лежа.

- У меня больной... Сложный случай...

- Насколько сложный?..

- Чрезвычайно сложный... - раздраженно ответил профессор.

- Ну что же... - и главврач повесил трубку.

Профессор тоже опустил трубку на рычаги и снова утер пот с лица.

- Мы с вами, кажется, и в самом деле коллеги... но в чем, вот это мы сейчас совместно и должны выяснить. Если этот сон, или, как вы его называете, ад показывают только нам двоим, в этом, действительно есть какая-то цель. Что пока нам об этом известно: мы оба - ученые, обоим нам за семьдесят. Вы связываете сны с научной работой, которую сейчас ведете... Говорите, что написали что-то о Нем... предположим, что это так. Но что же сделал я?..

Академик сидел растерянный и онемелый, как человек, получивший неожиданную пощечину...

- Послушайте, - продолжал профессор, опершись о стол, - я понимаю, ваши нервы и без того расстроены... поверьте, и у меня с нервами не в порядке. Но сейчас не время подчиняться капризу нервов. Вы сами говорите, что с трудом приходите в себя после этих снов. А мы с вами не в том возрасте, чтобы не обращать внимания на такие вещи. Конечно, смерть неизбежна, никто из нас не вечен. Не знаю, как вы, но я хочу выяснить все до конца. Поэтому не мучайте меня. Вы ждете от меня помощи, а я говорю вам: без вашей помощи я ничего сделать не смогу... По элементарной причине - все это уже за пределами психиатрии...

Профессор умолк и посмотрел на академика. Тот, казалось, не понял ни слова из сказанного...

Вейсов вышел из-за стола и продолжил, расхаживая по кабинету.

- Начнем с того, что сны, как и отпечатки пальцев, индивидуальны и присущи лишь конкретной личности. То, что один и тот же сон во всех деталях и подробностях снится одновременно двум людям, на мой взгляд, невозможно ни с какой стороны. Вы согласны со мной?

Сираджов спокойно смотрел на него.

-... В таком случае мы должны отыскать какой-то процесс или причину, а может быть, неизвестную нам закономерность, порождающую это явление, принимаемой нами за абсурд...

Академик, казалось, все никак не мог решить для себя - содержится ли в словах профессора горькая истина, или это продолжение обследования, поэтому он плохо прислушивался к его словам.

Тот, оборвав себя на полуслове, остановился перед академиком.

- Вы все еще не верите мне...

Академик молчал ...В его маленьких глазках мелькнуло презрение. Потом он вдруг странно заворочался на стуле.

- Я устал... - проговорил он и встал, - мне казалось, вы поймете... Он взял свой портфель и, сгорбившись, пошел к двери. Потом вдруг обернулся и спросил: - Профессор, вы знаете, какого цвета ад?.. На сером берегу серого моря людей загоняют на серый корабль...

Академик умолк, будто комок снова перехватил ему горло... Или так показалось профессору?!.

...Тщедушный, вконец расстроенный, он на мгновение застыл у двери, потом обернулся.

- До свидания, профессор, - сказал он, и тихо выйдя из кабинета, притворил за собой дверь.

...После его ухода профессор долго стоял посреди кабинета, стараясь обрести утраченное равновесие.

... Надо было все обдумать... не спеша, терпеливо пропустить, как сквозь сито, последние месяцы, может, даже годы, все детально исследовать, перечитать внимательно литературу о сновидениях...

...Когда профессор вышел из больницы, шел дождь... На трамвайно остановке толпились люди... Но эта толпа, казалось, обжигает ему кожу. Он отошел в сторону и встал у газетного киоска. По противоположной стороне прошла группа людей, с национальными флагами в руках, распевая песню "Свобода", они, очевидно, направлялись к площади Свободы. Это были в основном небритые юноши в куртках и девушки-студентки, которые шли, смеясь и держа дружку под руки...

Чего они хотят, думал профессор, глядя сквозь мокрые стекла очков на это шумное сборище...

И вдруг он с ужасом понял, что единственный, кого он хочет увидеть сейчас на этой грязной остановке напротив своей уродливой клиники, так это того неизвестного преследователя в серой куртке.

...Он расхаживал по лужам, подняв воротник пальто, и думал, что оба они - и академик, он сам, наверное, больны. Видно у обоих тот самый старческий склероз, указанный в медицинской карточке академика. Мания преследования и опасности, склонность к одиночеству, ощущение страха...

Страх - самое сильное и необходимое чувство, привязывающее человека к жизни, поддерживающее инстинкт самосохранения, очевидно, к старости достигает наивысшей черты... - думал профессор. - ...Чем старее становится человек, чем ближе он к смерти, тем крепче, может быть, именно страх связывает нас с жизнью.

... Ему вспомнился нездоровый блеск в глазах академика, его совсем не старческие рыдания, вспомнились слова, которые тот произносил, тыча пальцем то себе за спину, то в потолок...

... Его собственное положение было еще сложней. Ведь если академик хотел избавиться от своих снов, уничтожить канал сна и жить спокойно, сам профессор, выходит, жаждал этих мрачных снов, как бы кошмарны и самоубийственны они ни были... Это своего рода наркомания.

... Сномания... - подумал профессор и горько сам себе улыбнулся.

Получается, что в отличие от академика он не хочет жить спокойно... Не хочет или не может?..

Не могу, подумал профессор, потому что мне давно уже тяжело жить в этой серой грязи, среди этих людей с одинаковыми лицами. Он попытался вспомнить, с каких пор овладела им эта "сномания", и понял, что это пришло несколько лет назад после смерти единственного родного ему человека, любимой жены... Он помнил, как после похорон жены вернулся в свою опустевшую квартиру, долго не мог переступить порог дома, покинутый женой, а потом весь вечер никак не мог согреться в холоде опустевшего дома... Потом же, когда он, не раздеваясь, лег, укрылся одеялом и долго тихо плакал, и ему удалось, наконец, уснуть, вот с тех пор все и изменилось...

Ему приснилась жена, которую он только что похоронил на лежащем на горе кладбище... Как и в прежние счастливые времена, жена сидела с ним на балконе, пила чай, а профессор смотрел через окно их теплого балкона на метель, воющую на улице, и чувствовал себя спокойным и счастливым...

С той ночи жена стала сниться ему по ночам... тяжелая, длящаяся несколько лет болезнь иссушила жену, кода на ее исхудавших руках свисала, напоминая клубочки ниток. Но во снах жена виделась ему с каждым разом все бодрей. Как в здоровые годы, она готовила его любимые блюда или, напевая, легкими шагами расхаживала по дому...

Поэтому профессор, кое-как перетерпев убогие дни, пропитанные горьким ароматом сиротства, вечерами спешил домой. Он уже не ощущал ни холода, ни одиночества в доме. Едва дождавшись ночи, профессор устремлялся в полные покоя и тепла сны на свидание с женой...

...А потом, через какое-то время он стал во снах испытывать неведомое в реальной жизни наслаждение, он чувствовал, как замкнутое пространство его маленькой квартиры вдруг непостижимым, сумасшедшим образом расширялось... Помнится, как-то во сне профессор, оставив жену на балконе, вернулся в комнату и вдруг оказался в чудесных сорокакомнатных чудесных покоях... Потом, проснувшись, он долго и со странным удовольствием вспоминал этот чудесный дворец с волшебными дверями, мозаичными полами, зеркальными потолками. Он помнит, как с тех пор каждую ночь находил разные предлоги, чтобы оставить жену на балконе и уйти в этот сказочный дворец с сорока комнатами, а оттуда он попадал в еще более иные волшебные миры, где ему открывались картины беспредельных просторов, и птицы на огромных парусах крыльев уносили его в страны, полные тайн и загадок, и росли небывалой красоты цветы, которыми невозможно было налюбоваться, и текли, переливаясь тысячью красок волшебные реки, в которых он не мог накупаться...

... И теперь профессор не мог точно вспомнить, когда, на каком из поворотов этих чудесных снов потерял он жену... Ему помнится только, что с некоторых пор он стал спешить домой и торопил приближение ночи отнюдь не для встреч с женой, для того, чтобы скорее погрузиться в этот мир, который с каждым сном становился все ярче, сказочней, загадочней.

...Эти сны, думал профессор, незаметно стали частью, причем основной частью его жизни. Вот и итог, - подумал он, - это все дела его хитроумной жены. Это она обманом исподтишка, задурив ему голову любимыми блюдами, ласковыми песнями, заманила в эти сны, а сама теперь занялась Аллах знает кем. Может быть, сыном, которого они потеряли несколько лет назад. Может быть, сейчас она торопливо готовит что-нибудь для него.

Вспомнил, как перед самой смертью жена обернула к нему измученное болезнью лицо и прошептала: "... как же я буду там без тебя?! Я буду скучать по тебе... очень скучать..."

... Она там не скучает... - подумал профессор, - явно, не скучает. Это здесь до бесконечности скучно и неинтересно, а там интересно и опасно.

... Разгоняя скопившиеся на рельсах лужи, подъехал трамвай. Вместе с остальными профессор вошел в вагон и, ухватившись за поручень, посмотрел назад, где в его сновиденьях обычно стоял преследователь в клетчатой куртке. Там сейчас сидели студенты, они хитро переглядывались и смеялись.

... Почему это, подумал профессор, он вдруг решил, что есть какая-то странная тайна в том, что ему с академиком снится одно и то же?..

Вспомнил прочитанную как-то заметку о том, как два композитора независимо друг от друга одновременно написали одну и ту же песню на одни и те же стихи...

Что же в их случае удивительного? Что он так запаниковал, занервничал, чуть не довел себя до сердечного приступа?.. Это просто совпадение. Они ровесники, примерно, одинаково смотрят на мир, у них близкие специальности, каждый день они ездят на одном и том же транспорте, по одному городу, по похожим проспектам и переулкам. И, в конце концов, это их одолевает старческий психоз...

Профессору стало досадно за то, что он так неуместно расчувствовался, за глупую искренность с больным. Откуда эта идиотская эмоциональность, противная чувствительность?..

Дома он разделся и, вешая пальто, мельком взглянул в зеркало. Потом, приблизившись, внимательней вгляделся в выражение глаз. Вроде бы все нормально, обычные спокойствие и усталость...

... Переобувшись, профессор прошел на кухню, зажег плиту, поставил чайник. Потом вдруг поднялся на табурет, снял со стенного шкафа коробку, высыпал из нее на стол высохших, как зачерствевший хлеб, истлевших насекомых и стал перебирать их, как рис.

После смерти жены профессор стал собирать и высушивать насекомых, которым до сих пор брезговал притрагиваться. Он выискивал в винограднике, обвивавшем со всех сторон балкон, бабочек, стрекоз, саранчу с переломанными крыльями, лапками, усиками. Приносил их в комнату, заботливо ухаживал за ними, а когда они высыхали, складывал в коробку.

Видно, думал профессор, он слишком долго ухаживал за больной женой и теперь никак не может отвыкнуть, поэтому теперь стал помогать даже насекомым.

... Он вытащил из ящика стола лупу, уселся за стол, включил лампу и долго разглядывал эти истлевшие тельца, поблекшие узоры на крыльях, точки глаз...

Тут он вспомнил, как около месяца назад стащил у дежурной медсестры эту лупу. Ну, как такое могло быть?!. Профессора от возмущения даже пот прошиб. Он бросил лупу в коробку с насекомыми.

... Тогда, помнится, профессор унес домой эту вещицу, не имеющую никакой ценности, оправдывая свой поступок тем, что лупа нужна ему для удовлетворения своих духовных потребностей, она поможет ему в изучении самых мельчайших творений природы. А девушке той лупа вообще ни к чему. Он понял это по тому, как она постоянно заталкивала лупу в глубь стола, заваленного документами, по запыленной крышке, свидетельствовавшей о том, что лупой не пользуются...

... Профессор снял очки и потер лицо...

... Это была заурядная мелкая кража... - подумал он. - Как же он тогда не подумал, что ворует?! У него и в мыслях этого не было... Выходит... Профессор прошелся по кухне, чтобы размять затекшие ноги, погрел руки над плитой... - выходит он, вторгаясь в мозг, сознание, жизнь больных, выискивая там с дотошностью археолога полученные ими когда-то и почему-либо травмы, залечивая эти больные участки, ничего не подозревал о состоянии собственного мозга, памяти, психики?!. Получается, что единственный, кто больше всех сейчас нуждается в его серьезном обследовании - это он сам... Болезненное увлечение сновидениями, перерастание его в жизненную необходимость, стремление уединиться от людей... Что все это могло значить?..

Если любовь к сновидениям - нормальное явление, почему тогда он старательно скрывал его от людей? - начиная волноваться, думал профессор. Почему, когда надоедливая соседка стучала к нему то за заваркой для чая, то за солью, он торопливо зажигал свет, выключал проигрыватель, прятал под подушку разбросанные по постели рукописи и лишь, разогнав сонное волшебство комнаты, открывал дверь?!. Значит, знал, что это не нормальное состояние, но не находил сил отказаться от этой дурной привычки, изо дня в день сводившей его с ума.

И вот, результат налицо... Он оказался в одинаковом положении с человеком, чья психика была откровенно нарушена, и, позабыв, кто он и где находится, готов был обсуждать с ним свои болезненные сновидения. Хорошо, что больной академик не поверил ему.

Если б кто-нибудь из персонала клиники услышал их разговор, обоих немедленно отправили бы на второй этаж, в отделение, где находятся страдающие тяжелой формой шизофрении. И тут профессор вспомнил замеченные им в последнее время умиротворенное лицо старого доктора, ненормальный смех медсестры. Видно, и он, как остальные, постепенно превращается в один материал с больными.

Он погасил огонь под чайником и вышел из кухни. Полумрак комнаты, ее пустота, неприбранная постель, чернеющие вдоль стен ряды книжных полок все это походило на ночные кошмары профессора...

Но, не поддаваясь охватившему его ужасу, профессор разделся и лег в постель. Мозг его был утомлен. Ему нужен был отдых. Надо заснуть, но спокойно, без сновидений. В ящике письменного стола он отыскал снотворное, проглотил таблетку и, снова кутаясь в одеяло, удивленно подумал, как же до сих пор ему не приходило в голову принимать эти таблетки, несущие спасение от кошмаров, успокаивающие зуд в мозгу, расширяющие сонную артерию и растворяющие в крови все ночные кошмары?!.

... Профессор чувствовал, как тяжелеют веки, и вдруг почему-то в его памяти всплыло лицо больного академика, вспомнилось, как, выходя из кабинета, академик задержал шаг, оглянулся и с ужасом на лице произнес: "серый берег серого моря... люди, которых сажают на серый корабль..."

И показалось профессору, что где-то он читал или видел картину, которую печальным голосом описывал академик...

Он долго перебирал в памяти фильмы, которые смотрел, места, где бывал, книги, которые читал, но безуспешно...

Странно...- думал профессор... - Казалось, место, описанное академиком, ему хорошо знакомо... Так, будто он сам бывал там...

***

... Шел дождь... Профессор опять стоял на остановке напротив больницы... В самой гуще толпы, сунув руки в карманы, беседовал с кем-то человек в серой куртке. И хотя профессор сразу понял, что это сон, он никак не мог успокоить дрожь в коленях. Снова, будто по угольям, он перешел на другую сторону улицы и, подобно арестованному, приговоренному к этому зрелищу, встал среди людей. И едва на повороте показался трамвай, профессор, стиснув зубы, твердо решил, что должен во что бы то ни стало схватить этого парня, вцепиться ему в ворот и заставить признаться, чего тот хочет, почему так мучает его...

... Краем глаза он бросил взгляд в сторону своего преследователя. Оттуда, где стоял профессор, видна была только треть лица незнакомца. Тот стоял, повернувшись к профессору широкой спиной, что-то тихо говорил, время от времени бросая быстрый взгляд в сторону профессора, тут же снова отворачивался и продолжал разговор.

... Чтобы скрыть страх, пробиравший его до костей, профессор поднял воротник пальто, закрывая дрожащий подбородок и, как будто, чтобы согреться, стал прохаживаться взад-вперед. А потом вдруг замер, охваченный ужасом: ему представилась ужасная картина очередных блужданий по темным переулкам вокруг дома - страшный маршрут, который ему еще предстоял.

Он должен сделать это любой ценой: взять себя в руки, подойти к этому широкоплечему болтуну, извиниться и выяснить это недоразумение...

... В эту минуту какая-то женщина, стоявшая в толпе, изо всех сил ударила ребенка, который, капризно хныча, дергал ее за подол. Ребенок упал в грязь и, громко заревев, забил ногами по земле.

... И тут странное спокойствие охватило профессора, он опустил воротник и твердыми шагами приблизился к незнакомцу. Тот стоял спиной к нему и говорил что-то тихое, неразборчивое...

... Как обратиться к нему?.. Ведь профессор даже имени его не знал? Сказать ему "парень", или "гражданин", а может быть, "сынок"?!. Нет, ни одно не подходит. Первое звучит слишком грубо, второе - официально, третье...

... Лучше осторожно прикоснуться к его спине, решил профессор. Тогда парень обернется, посмотрит на него... Но он представил, как парень медленно поворачивает к нему и ужас от мысли, что он увидит это таинственное лицо, лишил профессора сил, и рука, дрогнув, его упала подстреленной птицей...

А незнакомец, не обратив на профессора никакого внимания, сел со своим сутулым собеседником в трамвай и затерялся среди пассажиров.

... Кажется, это вовсе не он... - с бьющимся сердцем подумал профессор, - ведь тот обязательно дождался бы, пока он сядет в трамвай, а потом, незаметно проскользнув в заднюю дверь, вонзил бы жало своего взгляда в спину профессора.

... Войдя в вагон, профессор тайком огляделся, но, сколько ни искал, не смог разглядеть среди пассажиров незнакомца в серой куртке: место, где этот тип обычно сидел, теперь занимала та самая женщина с ребенком. Ребенок уже успокоился и, шмыгая носом, что-то уплетал, держа его в грязных руках...

... Странно, отчего-то никто по дороге не сошел, все пассажиры доехали до конечной остановки, где на круге профессор сошел, а переполненный трамвай поехал обратно...

... Сунув руки в карманы пальто, профессор торопливо зашагал безлюдными улицами по направлению к дому...

... Все изменилось, думал он, в предыдущих снах не было этой женщины, ударившей ребенка. И к тому же раньше к конечной остановке трамвай совершенно пустел. А сейчас в нем битком народа...

Эта мысль принесла профессору облегчение. Он замедлил шаг, пошел. Вслушиваясь в вечерний покой улицы, любуясь светом фонарей, отражающихся на мокром асфальте, вздрагивая от шороха колеблемых ветром ветвей... и вдруг сердце его оборвалось...

За спиной он услышал знакомые торопливые шаги... Прибавив шагу, профессор осторожно оглянулся и чуть не упал... Это опять был он...

Широкоплечий человек, сутулясь, держа руки в карманах, шел за ним по мокрому асфальту полутемной улицы - это было самым ужасным, что доводилось видеть и слышать профессору за всю жизнь...

... Во дворе, как всегда, стоял непроглядный мрак. Нельзя входить в дом, нельзя, чтобы он узнал квартиру, - как обычно подумал профессор, надо, как всегда, спрятаться между деревьями, а потом быстро проскользнуть в дом...

...Он с трудом добежал до деревьев... От волнения ли, от спешки, ноги то и дело заплетались, отказывались его слушать... Поэтому он затаился в самой гуще деревьев и, стараясь успокоить дыхание, замер, стараясь не шуметь... Во дворе царила тишина, лишь изредка устрашающе шуршали ветки деревьев...

- ... Профессор, - хрипло прошептал кто-то рядом с ним...

...Сердце его оборвалось, судорога сжала на миг тело...

- ... Профессор, умоляю, помогите, профессор...

Это был голос академика, хриплый, будто простуженный...

- .. Он снова следит, профессор... на этот раз не отпустит меня... я задыхаюсь, профессор...

- Вы... - профессор вздрогнул от собственного голоса, громко прозвучавшего в тени деревьев, и полушепотом добавил: - где вы?.. Я не вижу вас...

Он не успел договорить, как кто-то выбежал из-за угла, бросился прямо к деревьям... Потом где-то совсем близко послышался шум свалки...

- Профессор!.. - снова послышался слабый, хриплый голос академика, который, казалось, с кем-то борется, - помоги... профес...

... С трудом волоча отяжелевшие от страха ноги, профессор выбежал из-за деревьев, бросился в дом, задыхаясь, в ужасе взбежал по лестнице, перешагивая через три ступеньки, дрожащими руками отыскал в кармане проклятые ключи... Те по обыкновению оказались за подкладкой пальто. Проклиная себя за то, что забывает зашить карманы, он вставил ключ в замочную скважину, дважды повернул и замер в ужасе...

... Кто-то за спиной коснулся его плеча...

... Профессор выпустил ключ из рук, хотел обернуться, но под тяжестью руки, лежавшей на его плече, не в силах был шевельнуться. Поэтому, не оглядываясь, спокойно, однако, чувствуя, как горло перехватывает спазм, спросил:

- Чего ты хочешь?..

... Сзади никто не отвечал...

Дрожа, как в ознобе, с трудом шевеля губами, он повторил:

- Ну, чего ты от меня хочешь?.. - и не сдерживаясь закричал так, что, казалось, собственное сердце замерло от ужаса...

Он бился под придавившей его тяжелой рукой, по-собачьи визжал, плакал, кричал что есть мочи и...

Сам проснулся от своего голоса... Несколько мгновений профессор, молча, неподвижно лежал, глядя в потолок полутемной комнаты... Он задыхался...

... Хотелось отбросить одеяло, подняться, но тело было, словно парализовано, он не мог шевельнуться...

В комнате стояла тишина. Слышно было, как внизу подметают двор. Наверное, скоро утро...

...Профессор сосредоточился, постарался определить свое состояние... Сердцебиение слабое, воздух, задерживаясь в легких, с трудом, толчками выходил наружу...

... Это все действие снотворного, - подумал профессор, - и реакция расслабленного от сна тела...

... Непослушными пальцами профессор взял лежавшие на столике рядом с кроватью очки, надел и посмотрел на часы, висящие на противоположной стене. Было десять минут пятого. Он проспал ровно десять часов.

Удивительно, неужели все десять часов он провел в этом кошмаре? Десять часов... А ведь его обычный маршрут из клиники домой занимает не более сорока минут...

Поразительно, как во сне меняются временные рамки, - подумал профессор. Или он просто забыл начало сна?..

... Он медленно пошевелил онемевшими руками, ногами, потом встал, набросил халат, шаркая тапочками, подошел к окну, выглянул в темный двор...

Как и во сне, деревья, густо растущие во дворе, издавали тревожный шорох...

Чувствуя легкий озноб то ли от этого шороха, то ли от утреннего холодка, профессор отошел от окна, укутавшись в одеяло, медленными шагами пошел на кухню, зажег там свет, и не обращая внимания на тараканов, черными запятыми усеявшими стены, нашел среди посуды сердечные капли, и, отсчитывая стекающие капли лекарства в чашку, подумал, что сегодня он обязательно, хоть из-под земли должен отыскать академика и подвергнуть больного серьезному обследованию. Кроме всего прочего, это его врачебный и человеческий долг... - решил профессор и выпил капли.

... Во всяком случае, академик не случайно возник в его сне, размышлял профессор, возвращаясь с накинутым на плечи одеялом в спальню, видно, состояние бедняги, действительно, тяжелое...

О том, что люди посредством снов сообщают другим о своих духовных или физических муках, о подстерегающей их опасности, профессор читал много лет назад в одной из работ, посвященной сновидениям.

Он вспомнил вчерашний разговор с академиком...

Этот разговор фактически был односторонним... - подумал профессор. Беспомощный, больной старик с расстроенной нервной системой, сидя перед врачом до изнеможения говорил сам с собой, а потом, полный безнадежности, покинул клинику...

Паспортные данные академика должны быть в приемном отделении клиники. Иначе ему просто не открыли бы медицинскую карточку, - решил профессор, чувствуя, как боль в сердце немного стихла.

... Больше профессор не думал об этом. Сбросив одеяло, он прошел в ванную, и, глядя в зеркало, стал умываться...

***

Паспортные данные академика и его адрес были аккуратным почерком занесены в книгу учета среди множества других имен и фамилий...

Переписав все на клочок бумаги, профессор прошел к себе в кабинет, не снимая пальто и шляпы, позвонил в справочное бюро, узнал по адресу номер телефона академика, записал его на тот же клочок и торопливо, дрожащими пальцами набрал номер.

Трубку долго никто не брал, потом молодой мужской голос сказал:

- Слушаю...

- Алло, здравствуйте... доброе утро... - запинаясь, проговорил профессор, - я хотел бы поговорить с академиком Сираджовым...

На том конце провода немного помолчали, потом тихо спросили:

- А кто его спрашивает?..

- Это... врач, его врач... профессор Вейсов... Знаете, вчера он приходил ко мне на прием...

- ... Да...

- Я хотел бы поговорить с ним... уточнить некоторые детали... бормотал профессор, сердясь на свой дрожащий голос. Откуда этот страх?.. Чего он сейчас боится?.. Ведь сейчас он не в своих ночных кошмарах...

На другом конце провода снова замолчали...

- Алло, - повторил профессор, - если его нет дома, дайте, пожалуйста, его рабочий телефон.

- Дело в том... - голос в трубке стал глуше, - этой ночью... он скончался...

- Скончался?.. Как это?.. - растерянно проговорил профессор и тут же понял всю неуместность вопроса. - Академик Сираджов?..

- Да...

... Перед глазами профессора мгновенно промелькнули обрывки вчерашнего сна, вновь послышался хриплый голос академика, борющегося с кем-то в гуще деревьев...

- Вынос тела сегодня в пять из здания Академии Наук, - на этот раз официальным голосом проговорил молодой человек на другом конце провода.

- До свидания... - сказал профессор и повесил трубку.

... Он некоторое время просидел, не отрывая глаз от трубки, которую только что повесил на рычаг... Потом потер вдруг ослабевшие колени. Слабость поползла ниже к щиколоткам.

Впервые в жизни профессор почувствовал себя обвинителем, который, жирной линией перечеркнув чью-то жизнь, приговорил человека к смерти. Он достал из кармана новой платок, утер пот с лица, потом снова снял трубку и набрал тот же номер. На этот раз трубку сняли после второго гудка. Голос принадлежал пожилой женщине.

- Алло... здравствуйте... - осторожно проговорил профессор.

- Здравствуйте...

- Я... прошу прощения, я хотел задать вам один вопрос... Это квартира академика Сираджова?.. Доктора философских наук, академика Сираджова?..

- Да, - печально ответила женщина.

- Я услышал трагическую новость...

- Да... все верно... Вынос тела сегодня в пять часов из здания Академии Наук...

- До свидания... ...э, простите, простите, - на профессора, словно вдруг нашло озарение. - Это... говорит профессор Вейсов... вчера он был у меня...

- Вейсов?!. - с легким удивлением переспросила женщина.

- Я... врач, психиатр...

- А-ах, - голос женщины опять сник - ... профессор Вейсов... Его последняя надежда... его давно мучили сновидения... поэтому он и пошел к вам... Он наделся только на вас...

- Я... - профессор почувствовал, как краснеет, покрывается потом - ... я...

- А после визита к вам, оборвалась последняя надежда... в конце концов, они захватили его...

Последние слова женщины из-за хрипов на линии прозвучали неясно.

- Вы говорите, захватили?.. - с дрожью в голосе переспросил профессор.

- ...все произошло, как он предсказывал... умер во сне... - между тремя и четырьмя...

- Во сне?..

- ... эти сны, в конце концов, погубили его...

... Женщина что-то еще сказала. Кажется, о научной работе, которую академик писал в последние месяцы, о его здоровье...

... В голове профессора царил какой-то туман...

Академик скончался этой ночью, между тремя и четырьмя... И этот коварный акт смерти в те же часы приснился профессору...

... Что это могло означать? - профессор почувствовал, как тело его постепенно холодеет...

- ...он все просил, чтобы я спала рядом с ним... боялся... Эти сны за несколько месяцев вконец извели его. Когда он умирал. Я проснулась на его голос. Он, бедный, и во сне звал вас. "Помогите"... - говорил, - "я задыхаюсь..." ...так, несчастный, страдал... - чувствовалось, что женщина еле сдерживает слезы, - ... как будто боролся с кем-то... Я схватила его за плечи, трясла, но разбудить не смогла. Так он и умер в мучениях...

Профессор почувствовал, что у него пропало желание говорить. Не было сил, к тому же на него подействовал печальный голос женщины. Поэтому он поспешно попрощался и повесил трубку.

...Академика убили в его сне... Это точно... Или он сам каким-то чудом попал в сон академика?..

... Он выдвинул ящик, поискал там трубку. Постарался вспомнить, с чего начался вчерашний сон. Во сне он ехал своим ежедневным маршрутом на трамвае №12, выйдя на своей улице, вошел во двор и там встретился с академиком... Может быть?.. - от этой резкой, как удар мысли профессор обмяк...

... А если все это, как и говорил академик, вовсе не сон?!. А если так, то куда же он попадает?.. Что же это за место такое, если академик, лежащий в своей постели на другом конце города, был убит у него на глазах в его собственном дворе?..

Профессор снова вспомнил растерянное лицо, болезненные глаза академика...

Может быть... - профессор поднялся, снял шляпу, - быть может, все очень просто?!. Академик - человек душевнобольной, да и сам он - несчастный человек, чью нервную систему окончательно расшатали эти болезненные сновидения?.. Но в таком случае, почему слова, которые во сне кричал ему академик, слышала и жена академика, спавшая рядом с ним?..

... Нет, нет, все непостижимым образом сложно и опасно... - подумал профессор. Он подошел к умывальнику и, не снимая пальто, смочил лицо водой, а потом вытер холодные капли с и без того мерзнущего лица... Было ли то от усталости или от бессонницы, но, до тошноты кружилась голова.

... Значит так, не надо делать поспешных выводов, впадать в панику... - профессор старался как-то упорядочить мысли, - все надо обдумать, взвесить не спеша, спокойно, надо найти ключ к этой опутавшей его сети путанных, не поддающихся пониманию, обрывков.

... Значит, академик не был болен. Значит, все, что он говорил вчера здесь, в этой комнате, сидя напротив него, все эти слова, похожие то ли на выдумку, то ли на бред - были серьезной и опасной истиной. Академик, действительно. Попал в западню. И попал он в эту невидимую смертельную сеть, по его словам, потому что в своей научной работе коснулся каких-то запретных проблем. А теперь выходит, что из-за своих смертельных, жестоких снов и рассказов академика в эту таинственную сеть попал и он сам. Тот неизвестный, вот уже несколько месяцев преследующий и, в конце концов, погубивший академика человек следит и за ним. А в эту ночь он уже подошел к дверям и положил руку ему на плечо. А это значит, что и ему осталось совсем немного времени...

... При этой мысли у профессора от ужаса зашевелились волосы. У него вдруг возникло непреодолимое желание открыть дверь, выбежать в коридор, закричать что есть сил, сотрясая стены клиники, позвать людей и спрятаться среди них... Но потом, охваченный все тем же ужасом, он подумал, что, если даже он сейчас, выбежав в коридор, закричит, соберет людей в коридоре, расскажет им эти не вмещающиеся в сознание кошмары, смешается с толпой, все равно ему не спастись от этого человека в серой куртке. К сожалению, все эти люди, которые могли бы защитить его, закрыв своей грудью, никак не могут проникнуть в его сны...

Да и кто ему поверит?! Никто не поверит, - понял профессор. - Как и он сам вчера в это самое время не поверил академику...

В лучшем случае его осторожно возьмут под руку, посадят в машину скорой помощи и отправят домой отдыхать.

Профессору казалось, что потолок кабинета медленно опускается, придавливая его...

Он сжал голову руками...

Но почему?.. В чем он виноват?.. Он ведь, наподобие академика не пишет научной работы, не касается запрещенных тем?..

Так он сидел, сжимая голову руками, и пытался последовательно, день за днем вспоминать события последних месяцев: где был, что говорил, что делал... и вдруг с удивлением понял, что не только в последние месяцы, но и вообще за три года, прошедшие со смерти жены, он нигде не был и никого, кроме больных, не видел.

... Тогда что же все это означает?.. Может быть, вина его в том, что во сне он случайно напал на след человека, преследующего академика?..

... Профессор напряженно старался вспомнить, как, где в ту ночь он вышел на этого неизвестного, почему он старательно, хоть и умирая от страха, шаг за шагом следил за ним. Однако это ему не удалось.

... В дверь постучали...

Профессор вздрогнул, посмотрел на карманные часы. Была половина одиннадцатого...

- Одну минутку... - громко сказал он, потом встал, путаясь в рукавах, снял пальто, надел халат и вернулся на свое место. Об этом он подумает позже...

... В кабинет вошел аккуратно одетый красивый мужчина средних лет.

- Разрешите?..

- Пожалуйста... - буркнул профессор и, приводя в порядок бумаги на столе, подумал, какой головой он согласился приять больного?!. Разве ему сейчас до обследований?!. Может ли он, сам балансирующий между небом и землей, помочь кому-то?..

... Больной прошел и сел в указанное профессором кресло.

- Вы взяли карточку для обследования?..

- Да, еще вчера. Она, наверное, где-то здесь у вас?..

- Пожалуйста, рассказывайте... на что жалуетесь?.. - привычно предложил профессор, делая вид, что просматривает карточку. Но сердце его все еще сжималось от давешнего кошмара...

- Мне кажется, у меня расстроена нервная система... - смущенно произнес больной.

- В чем это выражается?..

- Так, в основном, говорит моя супруга... - казалось больной смутился еще больше - ... ну, и друзья, знакомые... да и сам я чувствую. Честно говоря, это жена настояла, чтобы я пришел к вам...

- И что они, к примеру, говорят, и сами вы что ощущаете?.. - торопливо и нехотя задавал профессор свои обычные на подобных приемах вопросы.

- Например, жена говорит, что я в последнее время стал слишком брезгливым, нервничаю по любому поводу, язвлю...

... Проговорив это, больной умолк. Казалось, он чувствовал, что пришел не вовремя, смущался от этого еще больше и тайком бросал на профессора испытующие взгляды.

- Продолжайте, продолжайте... я вас слушаю... - поддержал его профессор и, достав из портфеля трубку, стал набивать ее табаком, глядя на своего собеседника.

- Знаете, в последнее время у меня появилась странная тяга к одиночеству. Постепенно я стал избегать знакомых, а теперь даже и самых близких друзей. На работе я даже запираю дверь, чтобы никто не входил. Понимаю, что так нельзя, что это плохо... но ничего поделать с собой не могу.

- А что вы испытываете к людям, почему сторонитесь их, вам самому понятны причины этого?..

Больной пожал плечами и замолчал.

- Может быть, люди сделали вам что-то плохое, и вы боитесь их, или вам с ними скучно, вы можете точнее объяснить?..

- Люди нервируют меня...

- Почему?..

- Почему?.. Я точно сказать не могу. Мне кажется, я не схожусь с ними.

- Говорите, всю жизнь не могли сойтись с людьми, но ведь, по вашим словам, у вас были друзья, а теперь вдруг не смогли сойтись. На то должны быть причины... - сказал профессор, думая, ну, зачем ему сейчас выяснять, с кем сходится этот вполне бодрый человек, с кем - нет...

- И жена говорит то же самое. Потому она и настояла, чтобы я пришел к вам.

... Вдруг профессор почувствовал, как огромная тоска навалилась на него, он глубоко вздохнул и спросил:

- А что вы делаете, когда остаетесь один, чем занимаетесь?

- В основном читаю книги. Религиозные.

- Вот как... А кто вы по профессии?

- Я работаю в Институте рукописей. По образованию я языковед. Перевел много древних рукописей. Есть очень интересная рукопись древнеегипетских кабалистов "Пространство сна", сейчас я работаю над ее переводом. И, честно говоря, наверное, мои нервы, в основном, из-за этого и расстроились...

... При слове "сон" сердце профессора оборвалось...

- Говорите, это расстроило вашу нервную систему? А можете объяснить почему?..

- Почему?.. - больной, казалось, растерялся от этого вопроса. - Нет, этого сказать не смогу...

- Вы эту рукопись прочитали от начала до конца?..

- Да, прочитал... Она не такая большая, страниц примерно двести. Некоторые страницы утеряны, некоторые испорчены, не читаются.

- Интересно... - пробормотал профессор, стараясь успокоить колотящееся от волнения сердце, и с прежним спокойствием продолжил. - Знаете, я тоже любитель древних рукописей. У меня хорошая библиотека, архив. О снах у меня есть десятки чисто медицинских материалов...

- Нет, профессор, я же говорю вам - Египет. Древний, легендарный Египет... - при этих словах щеки больного неожиданно залились румянцем. Это не оригинал, а только копия рукописи... Оригинал ее недостижим. Представьте себе, ее история восходит приблизительно к V - IV векам до нашей эры...

... Слушая больного, профессор подумал, что в появлении этого, на его взгляд, совершенно здорового человека именно сегодня, как и в его снах, заключен какой-то тайный знак...

- ... и эти сны исследуются не как физиологическое состояние человека, а как единственный мост, соединяющий человека с потусторонним миром...

... И вновь профессор ощутил болезненный озноб, он встал.

- Простите, - с учтивостью сказал он и, сняв с вешалки пальто, набросил его на плечи, поплотнее запахнул полы и сел, стараясь взять себя в руки. К черту все, но он же - врач, будь оно проклято! Человек, сидящий напротив, нуждается в его помощи. Сейчас он должен слушать только его, причем, быть по возможности сдержанным. Должен на время забыть о своих проклятых снах, хотя бы во имя клятвы Гиппократа, которую торжественно принес сорок пять лет назад в актовом зале медицинского института.

- Интересно, - бросил он, раскуривая погасшую трубку.

- Очень интересно... - больной оживился, - ... там говорится, что сон - связь души, временно покинувшей тело человека, с невидимым миром. И научно доказывается существование этого мира, точнее, этого пространства. Согласно этим доказательствам, сон - это невидимый слой, находящийся между нашим и потусторонним миром...

... Картины всех бесчисленных снов, полных тысячью и одним чудом и тайной, в мгновение ока пронеслись перед профессором, кружа ему голову...

Если прав этот больной переводчик - выходит все картины профессор видел, не лежа у себя дома в постели, а сам того не ведая, странствуя по тем местам...

- ... и потому запрещается людям...

- ... Простите, я отвлекся... Что, вы говорите, запрещается?..

- Хранить сны в памяти. В рукописи сказано, что если человек будет помнить сны, то он частично покинет этот мир.

- Как это - покинет?..

- Там написано, что человек, запомнивший сон, постоянно будет стремиться вернуться туда, то есть вечно будет рваться в то пространство. Потому что истинная свобода - там...

- Свобода?!. Какая свобода?.. - вздрогнул профессор.

- Там об этом ничего точно не сказано. Но мне кажется, что можно рваться в сон, в основном, чтобы избавиться от границ и законов повседневной жизни...

Мужчина сказал это и, казалось, задумался. Словно, пытаясь вспомнить, что он должен еще сказать...

- Да... Попавшие в то пространство, поначалу оказываются в райских местах, но иногда, заблудившись, забредают на очень опасные территории этого пространства. Там написано, что опасные места пространства сна полны кошмарных картин, темных переулков, дышащих зноем гор, серых, обдуваемых ветрами берегов...

... Сердце профессора замерло... Он, вдруг задыхаясь, вспомнил, почему ему казалась знакомой страшная серая картина, которую вчера, стоя здесь у дверей с безнадежностью на лице рисовал несчастный академик... Эта картина приснилась профессору примерно двадцать дней назад. Значит... - профессор почувствовал, как спазматически сжались все его мышцы - ... значит, он был в том месте, о котором говорил профессор... Значит, как и говорил академик, это, действительно, не было сном... Ведь иначе академик не мог бы так точно описать то место, и эти кошмарные серые берега не оказались бы в древнеегипетской рукописи... А в следующее мгновение он вспомнил такое, от чего сердце его чуть было вообще не остановилось...

... Академик эту страшную, нарисованную им картину назвал одним из кругов ада... Следовательно, запоминать сны - означает оказаться во власти того пространства.

- ... во власти пространства сна...

... Профессор и сам не понимал, что говорит, он лишь чувствовал, что вместо того. чтобы проясняться, все еще более запутывается, уходит во мрак...

- Именно, именно... - в голосе больного уже звучали интонации докладчика, - ...Пространства сна. А оказаться в его власти, значит переступить порог того света... В рукописи этому посвящена всего одна глава. И это самое таинственное в ней. Там говорится, что... - тут больной почему-то понизил голос, - оказаться во власти пространства сна, еще и означает попасть в зону, контролируемую Сатаной...

...Вдруг у профессора одновременно так невыносимо зачесались кончик носа, правое ухо и подбородок, что, не в силах сдержаться, он яростно стал расчесывать их.

- Пристрастие к снам, то есть увлечение снами равноценно отказу от этого мира. Это пристрастие там равноценно смертному греху - самоубийству. То есть стремиться во сны, жить во снах все равно, что отвернуться от этого бескрайнего, светлого мира, созданного Богом. Отвернуться от Бога...

- Интересно... - вновь с деланным равнодушием проговорил профессор и снова почувствовал, как кружится у него голова.

- Там написано, что в это опасное пространство попадают не только те, кто испытывает тягу ко снам... Туда во сне затягивают и людей, совершивших смертный грех в глазах Бога...

... И вновь профессору вспомнился несчастный академик... Он знал о своем грехе. Теперь и профессор знал, в чем грешен. Выходит, живя во сне, он, сам того не подозревая, отворачивался от Господа...

- ...Но это - мелочи... - больного уже нельзя было остановить, он говорил без умолка, словно давно уже с нетерпением ждал, когда можно будет поговорить с профессором об этой рукописи.

- ... Там написано, что самый страшный грех - оскорбить имя, существование, наличие Бога...

... Профессор решил, что он сегодня же во что бы то ни стало должен обязательно получить тот самый научный труд академика. Выход из этого запутанного лабиринта ему могут указать только и только та самая работа маленького академика...

- ... Оттуда обратной дороги нет... - проговорил больной и с печалью посмотрел на профессора.

- Оттуда, то есть...

- Из того пространства... В рукописи именно так и написано.

И тут профессора удивило, что этот человек, сидящий перед ним, читает его мысли, мгновенно дает ответы на вопросы, только возникшие в голове профессора...

А потом отчего-то вдруг лицо его показалось профессору подозрительным...

Тонкий нос, дугообразные брови, острые кончики ушей делали его похожим на маленького интригующего черта...

... Почему, с замиранием сердца подумал профессор, этот человек все время говорит только о снах?.. Может быть, он именно для этого пришел сюда?.. А может быть, его сюда подослали?!. - сердце профессора вновь тревожно забилось... Подослали, чтобы он смог распутать узел, над которым бьется столько времени, объяснить, за какие грехи он приговаривается к смертной казни, и почему он отправляется именно в преисподнюю...

- Да, такие вот дела, - путаясь в мыслях, подумал и произнес одновременно профессор. И опять подступило головокружение...

... Это все от усталости... умственного и нервного перенапряжения... и к тому же эти снотворные... - подумал профессор и, сняв очки, потер лицо.

... Это было концом, - подумал профессор. - Все - события и факты, сны и рукописи твердят ему только одно: он - на пороге...

- Если вам интересно, я могу принести вам эту рукопись... - предложил больной, сияющими глазами взглянув на профессора.

- Нет, нет, не стоит, благодарю... - ответил профессор, потирая глаза, но, сколько бы он ни открывал и закрывал их, головокружение не проходило. Наоборот, оно только усиливалось.

- Кажется, вам не хорошо, профессор? - спросил больной.

А профессору и в самом деле было не хорошо. Перед глазами все потемнело, в ушах стоял гул, к горлу подступала тошнота.

Больной налил из графина воды и дрожащей рукой протянул профессору.

Из-за этой дрожи в руке вода в стакане тихо колыхалась...

Видно, нервы у него совсем расшатались, - подумал профессор, глядя сквозь темную пелену перед глазами на этот стакан. Он протянул руку за стаканом, но никак не мог взять его, так и замер, чувствуя, как комната вращается вокруг него...

Мутнеющим взором он видел, как больной встал, подошел к нему, и, наклонившись, приблизил лицо с торчащими кончиками ушей, тонким, острым носом и красными глазами посмотрел на него, а потом, выпрямился и осторожными шагами на цыпочках направился к двери...

А затем, задыхаясь от ужаса, увидев на посетителе ярко сверкающие бордовые ботинки на высоких каблуках, и знакомую серую куртку, которую тот надевал на ходу, профессор почувствовал, что задыхается и мрак застилает ему глаза...

... Позже профессору показалось, что он связан и висит где-то вниз головой... Наверное, он давно так висит, и потому вся кровь прилила и бьется где-то у макушки... А потом, словно какая-то вена в голове, не выдержав напора, лопнула, и кровь тяжелыми каплями закапала куда-то вниз, в бездонную глубину...

Звук падающих капель доносился по прошествии долгого времени откуда-то издалека, казалось, с другого конца света...

К тому же он мерз... Челюсть нервно дрожала, и оттого зубы громко стучали друг о друга.

... А замерзал профессор потому, что вокруг его рук и щиколоток вместо веревок вились какие-то холодные, скользкие змееподобные ужасные животные... Эти змеи со странными узорами на коже прижимались своими слепыми головами к рукам профессора, и, кажется, высасывали его кровь...

Не было сил шевельнуться, закричать... От малейшего движения кровь, сочащаяся из макушки, капала быстрее, а обвившиеся вокруг рук безглазые змеи глубже вонзали в него свои беззубые пасти... Тогда, чтобы поскорее избавиться от этой омерзительной картины, профессор решил закрыть глаза и заснуть. Потеря крови - самый легкий путь смерти - путь, ведущий через сон...

Но потом его, все так же продолжающего висеть, вдруг стали трясти... Все тело ныло...

... Кто-то, положив ему на плечо тяжелую руку, грубо тряс, время от времени брызгая в лицо воду...

... Профессор с трудом открыл глаза...

... Он лежал на диване, а вокруг него столпились несколько врачей, молоденькие медсестры. На руках и обнаженных щиколотках он почувствовал мокрые присоски кардиографа...

... В толпе среди врачей стоял и давешний больной... Но теперь кончики ушей его были не такими острыми, а нос - круглым и плоским...

- Кажется, очнулся... - произнес кто-то над его головой.

А другой, склонившись совсем близко к его лицу, спросил:

- Профессор, как вы себя чувствуете?..

... Это был врач из их клиники, он внимательно глядел на профессора, снимая повязки с его рук...

И главврач был тут же, стоя у самой двери, он тихим, полным горечи голосом говорил кому-то:

- Все мы этим кончим...

... Профессор вдруг вспомнил все, что произошло перед тем, вспомнил эти правдоподобные, полный ужаса разговоры, опасные предостережения, подписывающие ему смертный приговор...

Пелена все еще стояла перед глазами... но голова уже не кружилась. Казалось, на грудь ему положили тяжелый камень.

... Потом врачи, попытались все вместе перенести его на тахту для обследований.

- Не надо... - слабым голосом простонал профессор и содрогнулся от резкого запаха лекарства, влитого ему между губ.

- Может быть, отвезти вас домой, профессор?.. - с виноватым лицом спросил тот самый больной. - Это же я вас так утомил...

- Не стоит, не беспокойтесь... - ответил профессор и вспомнил древнеегипетскую рукопись, которую переводил этот заботливый больной. - Я сейчас приду в себя...

... Профессору никак не мог идти домой, не мог сознательно отдаться во власть смертельно опасных снов, этого человека в серой куртке, этого посланца пространства сна, который, сложив руки на груди, нетерпеливо ждал его...

- Мне уже лучше... - сказал профессор, - не беспокойтесь, я попозже сам выйду и немного пройдусь по воздуху.

... Врачи разошлись, и в кабинете остался только тот самый больной, стоя у дверей и нервно пощипывая себе руки, он говорил:

- простите меня, профессор... конечно, это неправильно говорить такие вещи людям вашей специальности и вашего возраста. У вас и без того тяжелая работа...

... А профессор в эту минуту хотел только одного, чтобы этот амебоподобный человек с противным голосом убрался как можно скорее. Потому что чем он дольше оставался здесь, чем больше говорил, что-то анализируя, открывались новые сложности, опасные истины, и тогда и без того больному профессору становилось все хуже...

... Больной еще некоторое время постоял у дверей, и, глядя на профессора заботливым взглядом, тихо про себя что-то мямлил, а потом сам по себе повернулся и вышел из кабинета.

... После его ухода профессор долго сидел, подперев руками подбородок и уставившись на черный телефонный аппарат...

... Казалось, маленького академика похоронили именно в этом аппарате...

... Все до чрезвычайности сложно и запутано... - думал профессор, постепенно приходя в себя. - ... Этот человек, который, едва войдя в комнату, со своей древнеегипетской рукописью раскрыл, за что он приговорен к смерти, был послан, чтобы научно доказать и объяснить, за какие грехи вынесен ему этот жестокий, не подлежащий смягчению и обжалованию приговор... это несомненно.

В противном случае, почему он, позабыв, зачем пришел сюда, без умолка, не давая ставить слово, разглагольствовал о том, что туманит мысли профессора, доводит его до сердечного приступа, говорил о законах и границах той неумолимой западни, в которой оказался профессор?!.

... Он почувствовал, как холодная испарина опять покрыла его лоб...

Все совершенно точно: эти сны, которые он, обливаясь потом и кровью, видел каждую ночь, на самом деле, как и говорил академик, не были снами... это были странствия в существующее неведомо где таинственное пространство... И шел он в это пространство - а в этом и заключался, как выяснилось, его грех - с тех пор, как три года назад, после смерти жены, стал отдаваться чудесным картинам, которые приносили ему сны, и, сам того не замечая, постепенно утрачивал связь с реальным миром... Значит, именно это он делал по ночам, дрожащими от нетерпения руками, под чарующую музыку Моцарта, в тусклом свете настольной лампы...

... Следовательно... - профессор достал из кармана халата платок и промокнул пот на лбу... - следовательно, вот, куда завели его ночные странствия, он невольно стал свидетелем неведомого давления, тайного преступления... И его за одно только это могли поймать в опасные сети, в которых запутался академик. Просто так отпускать живого свидетеля тайного убийства, очевидно, не нужно ни тем, кто здесь, ни, точно так же, тем, кто там...

... И тут у профессора от ужаса волосы встали дыбом: он вспомнил, тот решивший его судьбу кошмарный миг, когда парень в серой куртке, на чей след он напал во сне, входя в здание Академии Наук на улице Истиглал, вдруг, задержавшись на мгновение, оглянулся и увидел его...

Очевидно, этот подозрительный, осторожный человек направлялся в Академию к академику Сираджову... Предположим, что в ту ночь, в то мгновение, в том сне академик находился в здании Академии на улице Истиглал... Значит, получается, что, нарушив какие-то границы, переступив какую-то черту, профессор, подчиняясь неизвестной, тайной закономерности, вошел в сон академика или, как говорится в рукописи, попал в то пространство, то есть и он, и академик, и человек в серой куртке в ту ночь, в то самое мгновение находились в месте, внешне похожем на здание Академии наук, но в действительности - в совершенно ином, том самом запретном, таинственном, опасном пространстве...

... Профессор почувствовал, как удушье снова подступает к груди... Он встал, открыл форточку и долго стоял у окна, вдыхая льющийся снаружи свежий воздух и глядя на улицу...

... Шел дождь...

... Господи, насколько все точно?.. Почему все совершается с такой точностью?!. Все мелочи, соединившись друг с другом, подобно симметричному узору, выполненному с гениальным мастерством, создали цельную странную и страшную картину?!.

Профессор, пытавшийся объяснить их с помощью ошибочных гипотез, или принимая за обычные случайности либо за непонятные совпадения, не мог найти даже самого микроскопического выхода, хоть узенького просвета. А теперь все ясно как на ладони. Во снах, куда он устремился за своей женой, и где чуть не поселился навечно, сам того не подозревая, он оказался замешан в следствии по делу приговоренного, невольно, не понимая сути происходящего, превратился в участника этого опасного, секретного дела...

... Лишь одно осталось неясным в этой совершенно четкой картине... Рукопись академика... Профессор должен обязательно найти ее. Он не может, молча, опустив голову, подобно жертвенному барану, вернуться домой, чтобы опять отдаться во власть снов. Приняв твердое решение, профессор вернулся на место, достал из ящика трубку, но, вспомнив о сердце, которое еле пришло в норму, бросил трубку в угол ящика.

... Он представил свою одинокую маленькую спальню, давно не прибиравшуюся постель.

Именно отсюда - из этой комнаты - начинался порог...

... Снова послышался осторожный стук в дверь...

Это опять была медсестра, помешивая чай в стакане, она поставила его перед профессором:

- Лимона не нашлось... выпейте, профессор, я только что заварила.

После ее ухода, помешивая ложечкой чай, профессор подумал, что все насколько ясно, настолько и сложно...

Выходит, он, никому не мешая, не навредив даже малюсенькому муравью, ни во что не вмешиваясь, приходя по утрам в свой кабинет в клинике и уходя по вечерам в свой одинокий дом, в своей постели, сам того не ведая, совершал смертный грех... Значит, и в своем внутреннем мире, даже в своих снах человек не может быть свободным... Самые опасные и жесткие запреты и законы, оказывается, таятся внутри самого человека...

Но сколько потом профессор ни перебирал в памяти прочитанные им книги по теории и практике психиатрии, он не смог припомнить ничьих мыслей или предположений по поводу этой горькой истины. В психиатрической науке об этом ничего не было...

***

... Тело академика покоилось в большом актовом зале Академии, на высоком, покрытом красным бархатом пьедестале, установленном на сцене, а потому снизу были отчетливо видны его бесцветное лицо и сложенные на животе мертвые руки...

... На бледном лице академика, словно со вчерашнего дня застыло знакомое выражение страха. Тонкие крылья ноздрей были широко раскрыты, подбородок сжат, словно в плаче.

Точно такое же выражение было на лице академика днем раньше, когда, сидя в кабинете напротив профессора, он впивался в него полным безнадежности взглядом, как утопающий хватается за соломинку. А профессор с холодностью безжалостного хирурга совершал над ним тысячу операций, причиняя страдания его и без того измученному страхом телу...

... От этой мысли странное тоскливое чувство охватило профессора... Он виноват в смерти академика. Это горькая, неопровержимая истина, - думал профессор, покусывая кончики усов, - и теперь всю оставшуюся жизнь, все свои дни, которые, может быть, и по пальцам пересчитать можно, он будет жить с этой мыслью...

... В зале не было никого, кроме сидящих в первом ряду семи - восьми женщин, человек пятнадцати мужчин и четверых стариков с орденами на груди, стоящих в почетном карауле, и уже клонящихся в разные стороны оттого, что сменить их было некем. От долгого стояния они, казалось, уже пропитались запахом формалина, смешанным со звуками траурной музыки, и уже сами стали походить на лежавшего в гробу академика...

... Запах формалина доходил и до севшего в середине зала профессора, и ему уже было все равно - исходит этот запах от спящего в гробу академика или от него самого. Печальная траурная музыка звучала, словно не на церемонии прощания с академиком, а оплакивала его самого последние дни...

Еще по дороге сюда профессор решил, что нет никакого смысла провожать академика до кладбища. Это безжизненное известково-белое тело, лежащее сейчас на сцене, на покрытом красным бархатом пьедестале на вершине горы цветов, по сути дела, не имеет никакого отношения к академику... - думал профессор, глядя на гроб.

Сам академик, может быть, сейчас уже был на снившемся ему берегу серого, бурного моря... Быть может, в это мгновение бедного ученого, смешав с остальными, укладывают в ящики...

... Он посмотрел на часы. Без пятнадцати четыре... Через четверть часа тело вынесут...

... Он поднялся, тихими шагами между рядов пробрался вперед, сел позади полной женщины в черном платке и долго смотрел на сцену - отсюда ему лучше было видно лицо академика.

... Академик с близкого расстояния вообще не был похож на себя. Лицо его выглядело полнее, да и вообще казалось, что лежащий в гробу гораздо дородней академика... Или это ему так казалось?.. Или тело академика так раздулось?!.

Сидящие впереди безмолвно смотрели на сцену, время от времени кто-нибудь из женщин тихо подносила платок к уголкам глаз.

... Наклонившись вперед, профессор прошептал полной женщине в черном платке:

- Да упокоит господь его душу... Да будет это вашим последним горем...

Женщина обернулась, взглянула на профессора заплаканными глазами так, словно он сказал что-то неприличное. А потом с обиженным лицом указала на сидящую рядом ухоженную женщину:

- Вот вдова покойного...

... Вдова академика - худощавая, красивая женщина средних лет с острыми чертами лица - обернулась и тихо сказала:

- Профессор!?.. Я узнала вас по голосу...

- Я... Да упокоит господь его душу... Да будет это вашим последним горем...

Но вдова академика, словно не расслышав его слов, продолжала все так же сидеть и смотреть на сцену.

- Я... - профессор заворочался в кресле и наклонился чуть ближе. Тысячу раз прошу простить меня... наверное, сейчас не место... - с деланным смущением говорил он, - но у меня к вам небольшой разговор... если можно, срочный...

- Ко мне?.. - не оборачиваясь, удивленно пожала плечами женщина.

- Да, да, к вам... - торопливо прошептал профессор, он посмотрел на часы, потом огляделся, - очень прошу... всего пять минут...

- Но сейчас...

Женщины в черном повернулись и с возмущением взглянули сначала на профессора, а потом - почему-то и на вдову.

- Послушайте, хотите, поговорим прямо здесь. Понимаете, дело в том, что...

... Взгляд профессора почему-то вдруг упал на сцену, и ему показалось, что академик вдруг приподняв руку, махнул ему и снова опустил руку на живот...

Взяв себя в руки, он оглядел людей, неподвижно уставившихся на сцену. Ничего, кроме холодной печали, на их лицах не было.

- ... Дело в том, что мне нужна последняя рукопись покойного. Причем очень срочно.

При этих словах вдова академика вздрогнула, обернулась и вонзила в глаза профессора взгляд черных, как уголь, зрачков.

- Он что-то говорил вам об этой рукописи?..

- Да... - профессор запнулся, - говорил, в смысле... можно сказать, что говорил...

Вдова наклонив голову к профессору, полушепотом сказала:

- Я не могу дать ее вам.

- Почему?.. Вы думаете, что...

- Я сожгла эту рукопись... вчера же... как только он скончался...

... На этих ее словах траурная музыка замолкла, зазвучал национальный гимн...

... Чувствуя, как снова нарастает гул в ушах, профессор уставился на сцену, где на горе цветов покоился академик.

Академик уже не давал ему знаков... Громадный желтоватый зал, вдруг сжался, посерел, женщины в черных платьях, сидевшие в первых рядах, словно в каком-то кошмаре, вдруг стали тоньше, и как черные, острые зубья выстроились по бокам, а гроб на сцене вдруг стал расти и уперся ему почти в горло...

...Профессор встал и, цепляясь полами пальто за стулья, вышел из зала...

С трудом добежав до мусорной урны в дальнем конце вестибюля, он, прячась от посторонних, сунул чуть ли не всю голову в ведро, его отчаянно выворачивало от рвотных спазмов...

... Но желудок был пуст. Он достал из кармана пальто платок, вытер губы, и вдруг вспомнил, что уже два дня у него ни крошки во рту не было.

... Вдову заставили сжечь рукопись академика... запретные мысли, о которых он говорил, бесследно исчезли с лица земли, - думал профессор.

... Вестибюль был пустынен. Топот собственных шагов раздражал и без того расстроенные нервы профессора.

... Что же теперь делать?.. - думал он, расхаживая, руки в карманах, по вестибюлю. - Идти и покупать себе саван, а потом вернуться домой, обернуться в него и ждать этого настойчивого, упорного посланца!?.

Профессор почувствовал, что ему хочется кричать что есть мочи, разбить равнодушную тишину этого огромного здания.

... Пара человек в пальто и шляпах, о чем-то тихо разговаривая и не обратив на него внимания, поднялись по лестнице и вошли в зал.

... Отвернувшись к стене, профессор прижался к мраморному подоконнику.

... Все это от нервного расстройства и переутомления... - подумал он и, аккуратно сложив вчетверо, спрятал в карман измятый им, пока сидел в зале, платок.

... Выходит, - думал профессор, - я еще не совсем обречен, у меня еще не оборвалась связь с этим миром, как говорил этот больной переводчик... Если мысль о смерти пугает меня, то значит...

И тут вдруг профессору вспомнилось, как всего лишь вчера маленький академик плакал, уронив голову на руки... Неизбежность ухода из жизни пугала и академика.

... Двери актового зала широко распахнулись. Показался сначала гроб с телом академика, затем несколько венков, за ними стали выходить люди...

... На миг профессору захотелось скрыться из вида, сойти по лестнице, смешаться с людьми, затеряться в толпе... Но тут глаза его встретились с презрительным и гневным взглядом той самой полной женщины в черном платке, сидевшей рядом с вдовой академика, он растерялся и отошел в сторону...

... Гроб проследовал мимо него вниз по лестнице...

- Профессор...

... Это была вдова... Она смотрела на него из толпы, идущей за гробом...

... Опустив голову, он смешался с процессией...

... На части улицы движение машин было остановлено, и над ней гордо и торжественно плыл гроб... Вдова замедлила шаги и пошла рядом с профессором...

- Вы простите меня, профессор... Я увидела, в каком состоянии вы вышли из зала...

... Профессору все еще было плохо. От вдовы академика пахло формалином... Наверное, всю ночь она провела рядом с покойным, которому ввели формалин, чтобы задержать разложение... - подумал профессор, и ему представилось, как в одну из ночей и его тело, напичканное формалином, тоже будет лежать в гробу...

В отличие от академика ту ночь до утра он, наформалиненный, проведет в одиночестве... И только из какого-то угла комнаты на него будет смотреть рябой парень в серой куртке.

- Профессор... - вдова академика мелко семенила, прижимая к груди маленькую сумочку... - Я должна знать, для чего нужна вам эта рукопись...

Проговорив это, вдова вдруг посмотрела прямо в глаза профессору.

- Я...

... Все снова смешалось в его голове... И в этом сумбуре мыслей затерялись слова вдовы. Он почувствовал, что сейчас у него нет сил торжественным шагом идти по этой перегороженной от машин улице...

- Рукопись мне нужна... - проговорил он.

- Профессор... - вдова академика взяла его под руку, - ... я никогда не могла читать его рукописей. Он писал старым, арабским алфавитом... А я хочу знать, чем он занимался в последние годы... Полагаю, я имею на это право.

- Конечно... безусловно... Дело в том, что и я по той же причине хотел прочитать эту рукопись...

- Мне кажется... - вдова поднесла влажный платок к носу, - ...мне кажется, вы от меня что-то скрываете... И он тоже последнее время что-то скрывал от меня...

... С трудом волоча ноги, профессор проклинал себя за то, что пришел сюда, ну, чего хочет от него эта встревоженная женщина, повисшая на его руке так, что, кажется, вот-вот рука оторвется?!. Ведь он не знает, что знает вдова и чего она не знает?!.

- Я теперь понимаю... - женщина, прищурившись, глядела куда-то вдаль. - Все из-за этой рукописи. Все несчастья начались с тех пор, как он начал работать над ней, у него расстроились нервы, ему начали сниться кошмары...

"Начали сниться кошмары..." - несколько раз повторил про себя профессор. Наверное, не только ему, но и бедняге академику снились кошмары. Об этом есть даже какая-то поговорка, думал профессор.

- Именно поэтому я и хочу прочитать эту рукопись... - повторил профессор и обнаружил в душе удивительное спокойствие. - Если бы вы не сожгли ее, я прочитал бы и избавил вас от беспокойства. Но, к сожалению... - профессор замедлил шаг, казалось, и его пальто постепенно пропитывается запахом формалина. - примите мои соболезнования. До свидания... - с этими словами он повернулся, вышел из толпы, поднялся на тротуар, и ни о чем не думая, спрятав руки в карманах, пошел рядом с гробом.

- Профессор...

Вдова снова шла рядом с ним...

- Выслушайте меня, профессор...

Она на ходу раскрыла сумочку и протянула профессору маленькую записную книжку:

- ... Возьмите... Может быть, вы здесь что-нибудь поймете... Это его записная книжка... что бы он ни писал, сначала, делал здесь заметки...

... Профессор полистал книжку... Она была небольшой, величиной с ладонь, красной, потрепанной, некоторые ее страницы пожелтели и выпадали. Почему-то она напоминала сны профессора. Ему казалось, что в тот страшный миг, когда академик боролся с человеком в серой куртке, она выпала из его кармана, точнее, выпала из его сна...

- Покойный последние дни говорил только о смерти... Завещал похоронить вместе с ним и рукопись... А я, дура, в ту ночь, когда он скончался... будто с ума сошла... бросила ее в печку и сожгла... - вдова снова всхлипнула. - А это взяла, чтобы вместо рукописи положить в гроб...

Отдать мне записную книжку это все равно, что положить ее в гроб, думал профессор, перелистывая страницы...

- Профессор, дайте слово, что, прочитав, вы все объясните мне...

- Обещаю... - сказал профессор, пряча книжку во внутренний карман, он ускорил шаг, обогнал и эту беспокойную женщину, и торжественно плывущий гроб с телом, свернул в сторону и пошел вниз по мощенной булыжниками улице...

... На ходу он несколько раз совал руку в карман и поглаживал пальцами ее обложку. Она была мягкой и теплой.

... Пройдя немного, профессор заметил небольшой безлюдный скверик... Выбрав место подальше от чужих глаз, он сел, достал заветную книжку и стал торопливо перелистывать ее, переворачивая оторванные листки.

... Некоторые страницы были исписаны мелкими, кривыми буквами, заполнены маленькими схемами и таблицами... Попадались и совершенно пустые страницы. Потом обрывки слов, цифры...

Он стал про себя по слогам читать эти слова:

"... Он не так не-поз-на-ва-ем, как счи-та-ют лю-ди... Е-го мож-но поз-нать..." Потом снова шли какие-то наспех и оттого неразборчиво написанные слова, обрывки фраз, какие-то дугообразные линии, кубы, ромбы, стрелки...

Он перевернул страницу и, снова разбирая по слогам, смог составить фразу: "... От него лишь душа человека, все ос-таль-ное лишь плод во-о-бра-же-ния. Это..."

... И снова неразборчивая запись, оборванные мысли, пустые страницы, мелкие, непонятные значки, похожие на цифры, отдельные буквы...

И далее опять: "...че-ло-век не-со-вер-ше-нен. Это не-у-дач-ный результат тысячелетнего эксперимента ученого". Рядом с этой записью стояли два восклицательных знака, а затем: "Душа и тело, душа и материя, любовь и каш... кат... киш..."

...Последнее слово профессор никак не мог разобрать. То ли кашемир, то ли категория, или кишечник... Так и есть: ки-шеч-ник... - прочитал профессор по слогам.

... Любовь и кишечник... любовь и кишечник... - что это могло значить?!.

Он продолжил чтение: "... Это единство превращает человека в вечного раба... Е-го ра-ба... Он ни-ког-да не даст че-ло-ве-ку с-во-бо-ду".

Не даст свободу... - несколько раз повторил про себя профессор, - кто не даст свободу?..

Профессор полистал книжку, потом снова перечитал последнее предложение, и ему, хоть и сквозь туман что-то стало проясняться...

А может быть, - думал профессор. - Нет, не может быть, а точно... Если человек зависим от всего - от воздуха, температуры, природы, даже от собственного тела, от отдельных глупых мышц, то, конечно же...

Насколько все смешно и бессмысленно?!. - думал он, глядя на густо растущие впереди деревья... - Но если человек, наподобие кошки, собаки или какого-нибудь жука, рожден только, чтобы умирать, зачем тогда ему даны чувства, духовность, логика и талант?..

Все совершенно точно... Любовь и кишечник, - думал профессор, глядя на темнеющие в сумерках деревья... Как еще, кроме горькой иронии, можно назвать это?..

... Трепещущие от любви сердца молодых людей, и рядом, подобно заводу, производящий что-то кишечник... Или свежее семя любви, проросшее в старом, изрытом морщинами человеке?!.

Конечно, конечно, - думал профессор с возбужденно бьющимся сердцем, это насмешка... Горькая насмешка... Но почему? За что?..

... Вдруг профессору показалось, что кто-то из-за темных кущ деревьев наблюдает за ним... Мороз пробежал по телу... Взгляд его упал на записную книжку академика, и он увидел спокойно сидящую на открытой странице розовую улитку. Улитка, подняв маленькую головку, снизу вверх смотрела на него своим слепым лицом...

... Профессор вздрогнул, сбросив книжку с колен, вскочил... Она упала на землю, и ветер подхватил ее оторванные страницы... Маленькие, желтые листки - последние следы уже мертвого мозга академика, заметки для сгоревшей, обратившейся в пепел рукописи разлетелись под порывами ветра в разные стороны...

... Он успел подхватить несколько листочков, но идти вглубь темных деревьев на поиски остальных не решился.

... Вдруг вокруг словно резко потемнело, стало холодно. Профессор поднял воротник и оглянулся...

Сквер по-прежнему был безлюден... Странно, что он до сих пор не подозревал о существовании такого места в самом центре города, - думал, дрожа от холода, профессор. - Кажется, об этом сквере вообще никто не знает. Потому что до сих пор ни один человек не прошел здесь.

... Темнота сгущалась, и вместе с этим, казалось, деревья стали шуршать громче... Это угрожающе нарастающий шорох напомнил профессору сон в эту ночь, смерть академика, задушенного под такой же шорох.

... Ежась от ужаса, сунув руки в карманы, профессор направился к выходу из сквера...

... Но вместо выхода попал в гущу огромных тополей... Долго, цепляясь за их острые сучья, задыхаясь от грозного шороха сада, искал он выход...

... Однако ничего, похожего на выход, и в помине не было... Небо темнело, и сад постепенно погружался в непроглядный мрак...

Кое-как выбравшись из этой чащи, профессор стремительно бросился в противоположную сторону, где белело что-то, напоминающее выход, но снова оказался у своей скамейки...

Чувствуя, как от ужаса у него шевелятся волосы, он внимательно огляделся, и только сейчас заметил, что в сквере нет ни одного фонарного столба...

... Ветер усиливался... Встав на середине сквера, профессор попытался вспомнить, с какой стороны он вошел, но тщетно... Сквер напоминал яблоко, аккуратно разделенное на четыре равные части...

Он чувствовал, как сердце бьется в груди все слабее, и вдруг, чуть не задохнулся от пришедшей ему ужасной мысли...

... Этот сквер, эти густые деревья, эти огромные тополя, угрожающий шорох и мрак - все это из его тесных, душных сновидений...

Может быть...

Профессор бросился в сторону, противоположную той, откуда вышел. Где-то совсем вблизи слышался шум улицы. Иногда доносились сигналы троллейбусов, гудки машин...

... Ускоряя шаг, профессор пошел на эти звуки, но на полпути застыл, пораженный ужасом...

Впереди опять была та же стена густых огромных тополей...

Он повернулся, и, чувствуя, как что-то сдавливает ему грудь, огляделся.

... Со всех четырех сторон его окружали одинаковые густые тополя...

... Обхватив голову руками, он опустился на землю, спрятал лицо в коленях, и, дрожа от страха, громко, по-детски рыдая, заплакал...

... Где-то за сквером послышался шум кортежа машин, пулей пронесшихся по улице... Чей-то густой голос в мегафон нервно кричал:

- Освободить дорогу!.. Дорогу!.. Дорогу!..

Часть III

"...сердце царей - неисследимо".

Книга притчей Соломоновых.

Глава 25, 3.

...- Ве Лиллахи хамд... Аллаху Акбар кабире...

...Опустившись на колени, под звуки молитвы, он коснулся лбом пола.

...При каждом поклоне, какая-то точка в мозгу вздрагивала, словно кто-то тонкими невидимыми нитями останавливал, тянул мозг назад.

...Оторвав голову от пола, он выпрямился, молитвенно сложив ладони1 и, произнося молитву, снова поклонился, прижимаясь лбом к постеленному на полу ковру.

... От ковра пахло овечьим сыром...

- Ве эззе юндеху ве хеземел ахзеба вахад...

...Он поднялся на ноги вместе со всеми и краем глаз взглянул на детски пухлое, гладкое лицо министра, справа от него. Министр бормотал слова молитвы, уставившись куда-то на стену. Лицо его было задумчиво, щеки напряжены. Казалось, он и впрямь установил контакт с Богом...

Удивительно, подумал он, годы идут, все стареют, покрываются морщинами, а его детское лицо как будто молодеет, глаза становятся все прозрачней, лицо проясняется, а бескорыстная улыбка делает его похожим на детское личико...

Все эти годы, храня ему безукоризненную верность, постоянно готовый исполнить любое, даже самое незначительное его поручение, министр тайком молодел. И казалось, что в этом тайном молодении таился какой-то заговор...

...Слева от него стоял Шейх, нарочно выдвинувшийся на шаг вперед, видимо, чтобы не видеть его молящимся.

...У другого министра, стоявшего чуть позади Шейха, голова казалась маленькой, слабой, а руки и ноги игрушечными. Они не гнулись при поклонах. Его непроницаемое лицо и густые волосы, больше похожие на папаху из черного мрамора, круговые движения головой никак не сочетались с молитвой.

Казалось, он не молился, а с деловитым лицом, старательно выполнял какую-то секретную военную операцию.

-...Ве субханаллахе букратан ве асела Лаиллахи Иллаллаху вахда...

...Вместе со всеми он еще раз опустился на колени и, прижав лоб к ковру, подумал: зачем Господу по пять раз в день напоминать своим рабам об их рабстве, заставляя их по пятьдесят раз в день склонять голову к земле?.. Быть может, это нужно Ему для ощущения своего могущества?.. Может быть, это придает Богу сил?..

...Снова выпрямился, раскрыл ладони, произнося слова молитвы.

... Все внимание так же коленопреклоненно молящихся позади было устремлено на него.

Впереди всех стоял премьер-министр, и, кажется, он снова уставился ему в затылок черными зрачками глаз, которые однажды от треволнений последних лет испуганно расширились и больше уже никак не уменьшались. Последнее время ему казалось, что куда бы ни посмотрел премьер, там ложилась тень.

- Ве ала али Сейидида Махаммад Ве ала Асхахи Сейидине Мухаммад

Ве ала Ансари Сейидине Мухаммад...

Безусловно, премьеру пока его смерть не нужна, - подумал он. - Ни премьеру, ни остальным окружающим его "преданным" министрам. Сейчас его смерть могла только все перепутать, смешать, эти министры, с сиротливым видом и восторженным волнением совершающие рядом с ним намаз, могли сгинуть в мгновение ока, как вьющиеся над озером насекомые под порывом ветра...

Да и само озеро вызывает тревогу... - подумал он, снова склоняясь к полу.

...Нет, его смерть в эту минуту никому не нужна... А его старение нужно... - подумал он, поднимаясь вместе со всеми, и провел рукой по лицу, совершая салават2.

...Его старение нужно как вода, как воздух. Поэтому они и стоят у него за спиной, читают молитву и жадно, как выброшенная на берег рыба ловит последние капли влаги, впитывают острыми взглядами слабение его мышц, предвестниц старости - замедленность движений или неловкость жестов. Наверное, только его старение заглушает страх в душах этих насекомых...

Поразительно, эти насекомые видели в нем смертельную опасность, но и без него были бессильны.

-...Ла Илахе Иллалаху ве Хазаман Ахде ба Вахдет

Ла Илахе Иллалаху ве ла набду

...Вместе со всеми он опустился на колени...

...Толстые ляжки Шейха не позволяли ему спокойно стоять на коленях, он поминутно смущенно соскальзывал.

Сердце его сжалось. Этим людям он нужен для обеспечения неприкосновенности их жизней и имущества. Они говорили это прямо и открыто: "Только вы можете спасти эту страну из пасти войны, спасти наших детей, победить нищету..."

...И снова лоб прижался к полу. "Хорошо, - подумал он, - что не надо каждый день молиться в этом душном, пропитанном множеством запахов месте рядом с этими насекомыми..."

...Почему мусульманские традиции так чужды ему, думал он?

Эта душная мечеть, однообразные полукруглые узоры, стонущий призыв азана3, путанные арабские молитвы, непонятные слова, звучание которых ему совершенно не нравится...

Позади кто-то трижды подряд чихнул, потом зафыркал, словно запирал нос на ключ.

От узких окон мечети, украшенного росписями потолка ему стало душно. Потолок к верху сужался...

...Выпрямившись, он молитвенно сложил ладони, и, произнося слова молитвы, подумал: "Что с того, что ему не приходится каждый день молиться с ними, все равно вынужден жить рядом с этими людьми, и похоронят его вместе с ними...

Рядом с ним, наверное, будут хоронить писателей, всю жизнь посвятивших узорам слов или же ни на что не способных, бездарных государственных деятелей.

При мысли об этом он ощутил запах, пропитавший каждый уголок Аллеи почетного захоронения, витающий вокруг могил аромат смерти, источаемый вянущими цветами, чьи корни питались соками мертвых костей...

...Намаз закончился...

Раскрасневшийся и вспотевший от частых поклонов Шейх медленно подошел к нему и, протянув свои пухлые ладони, мягко пожал ему руку, на миг нагнулся, было, чтобы поцеловать ее.

- Благое деяние с вашей стороны... помолиться за упокой шехидов великое благое дело... Вы смогли выделить для этого из своего драгоценного времени...

...Шейх долго держал в потных ладонях его руку и не только не собирался выпускать ее, но сжимал со все большей любовью, и глаза его отчего-то блестели все ярче и ярче.

...Он высвободил руку, приветственно маша людям, чуть ли не облепившим стены мечети, и сопровождаемый ярким светом камер, шустрыми телохранителями и министрами, вышел из мечети, постоял на ступеньках, приветствуя собравшихся во дворе, потом сошел вниз. На улице сел в машину, стоящую точно в центре кортежа.

...Машины, прорезая людей, толпящихся на узкой улице, повернули и, выехав на широкий проспект, набрали скорость.

- Освободить дорогу!.. Освободить дорогу!.. - доносилось из рупора откуда-то впереди.

- Никуда не заезжаем, господин Генерал?.. - не отрывая взгляда от дороги, спросил сидевший впереди вполоборота к нему помощник.

- Нет... - ответил он и взглянул на сидевшего рядом мощного телохранителя.

... От парня так же, как и вчера резким пахло одеколоном... Нажав кнопку, он опустил окно.

Парень побледнел:

- Я... простите меня...

...Почему после каждого посещения мечети его поташнивает, подумал он?.. От заплесневевших, годами не проветриваемых ковров мечети или от выражения на толстом лице Шейха?!.

...Он понюхал ладонь... Пахло пухлыми ладонями Шейха...

Почему в последнее время запахи так раздражают его?.. Может, идет отравление организма?..

Он похолодел от этой мысли. Вспомнил вкус блюд, которые ел в последние дни, и наглое с женской улыбкой лицо повара.

Нет, здесь какое-то другое отравление...

...Тротуары были полны прохожими. Несмотря на сильный ветер, промозглую погоду, люди с растерянными лицами что-то кричали и приветственно махали ему...

Они почему-то вдруг напомнили ему далекое прошлое, детские годы, игры на узких сельских улочках, и разрумянившиеся от криков и хлопков товарищей. А потом он вспомнил, как в один прекрасный день эти игры как-то в одночасье надоели ему...

Странно, - подумал он, - тогда остыв к сверстникам, он не почувствовал тяги и к взрослым...

- Вас не продует?.. - испуганно оглянувшись, спросил помощник и снова уставился на дорогу.

... Аккуратная прическа, белый накрахмаленный воротник делали помощника похожим предателей из детских игр в войну.

... Сидящего рядом телохранителя давно мучил кашель. Парень старался сдержать его, давился, краснел, но из воспитания лишь слегка покашливал, и полными слез глазами продолжал смотреть в окно.

Отчего, - подумал он, - в родном селе, в окружении близких он себя чувствовал заблудившимся волком-одиночкой, по ошибке забредшим в село и попавшим в западню людей?!. За что ему такое несчастье?.. Ведь вся родня, начиная еще с далеких предков, спокойно и счастливо жила в тех местах, среди тех людей и была довольна жизнью?!. Почему же он не мог жить?.. Под какой же звездой я явился на свет?!.

...Впрочем, об этом он кое-что знал... Знал, под какой звездой родился... И, казалось, знал даже цвет этой звезды... Как будто и побывал там...

...- и Садыхов... - сказал помощник и обернулся. На его лице было все то же встревоженное выражение.

- Садыхова отложи, сейчас это невозможно... И другого перенеси на будущую неделю. Скажи, еще не было возможности...

- А насчет выступающих...

- Пусть дадут слово нескольким родственникам погибших. Думаю, будет достаточно.

Посмотрел на часы. Начало одиннадцатого.

Телохранитель тоже почему-то посмотрел на часы.

Этот парень был словно связан с ним невидимыми нитями. Спал, когда спал и он, просыпался, вместе с ним, даже на часы смотрел в одно и то же время. И сколько раз было, что при чьем-то случайном движении, остром взгляде, подозрительной походке этот молодой телохранитель, чувствовал он, внутренне напрягается вместе с ним. В последнее время это внутреннее напряжение, кажется, ни на миг не оставляло телохранителя. Может быть, он уже привык к нему.

Он краем глаз взглянул на телохранителя. Молодой человек, взятый им на работу с первых дней своего прибытия в столицу, за эти несколько месяцев словно постарел. Под глазами его легли темные круги, исчез розоватый цвет щек...

...Это все результат напряжения последних месяцев, встреч, каждую минуту таящих опасность покушения или смерти, страха, испытываемого на бесконечных и все нарастающих числом пустых общественных мероприятиях, размышлял он.

...А, может быть, этому парню, - подумал Генерал, - снятся те же сны, что и мне?!.

Он еще раз бросил взгляд на телохранителя.

Тот усталым взглядом смотрел на улицу...

Нет, телохранителю снится другое. В противном случае, он сразу же почувствовал бы это. Как чувствовал все, что происходит или может произойти с ним...

Как, живя в своем одиноком доме в маленьком провинциальном городке, еще за несколько месяцев до событий в казарме на окраине столицы почувствовал, что должно произойти, и все трагические последствия этого...

...Вспомнил, как однажды, проснувшись на рассвете, еще не встав с постели, он в безмолвии утра какими-то тайными силами тела ощутил, как нечто, подобное огромному невидимому механизму, медленно двинулось, скрипя тяжелыми ржавыми цепями... Вспомнил, как внезапно изменился воздух, сочившийся сквозь рамы закрытых окон, как в тот удивительный день и государственный гимн, доносившийся из радио в соседнем доме, звучал еще более величественно, и он, ощущая, как сердце от волнения стучит в груди, словно колотится в дверь и рвется наружу, там же в постели понял все, что должно произойти...

...Что же это такое, - подумал он?.. Как, каким чутьем, какими струнами постигает он этот тайный, приводящий в движение или тормозящий, но неуклонно созидающий процесс?..

...Машины остановились. Помощник, проворно выскочив, распахнул перед ним дверцу.

...Он вышел из машины, глубоко вдохнул свежий воздух, поднеся ладонь к глазам, посмотрел на вершину горы. Затем снял туфли, надел поданные телохранителем ботинки.

- Здесь должна быть тропинка, - сказал он и пошел по склону горы, цепляясь ногами за кусты.

- Мы здесь давно не были, господин Генерал, тропинка, может быть, заросла травой...

...Голос помощника прозвучал сзади, он, задыхаясь, спешил за ним.

Откуда, подумал он, этот юноша может знать, что он давно сюда не приезжал?.. Он попытался вспомнить, когда был здесь в последний раз, но как ни странно, ему это не удалось. Всплывали лишь какие-то туманные воспоминания...

...Поднявшись до середины склона, он остановился и взглянул на своих неуклюжих спутников, пыхтя и обливаясь потом, спешивших за ним. Лишь он один не вспотел и дышал спокойно.

...Уже у самой вершины сердце его дрогнуло от доносившегося сверху визга камнерезных машин.

...Визжали станки, обтесывающие колонны мавзолея, строители возводили внутренние части, кто-то таскал на стройку песок, цемент...

...Он, наверное, чувствовал бы себя спокойней, если б строительство закончилось. Здесь, на этом небольшом, обдуваемом теплым ветром пространстве, он, быть может, смирился бы с необходимостью жить среди этих никчемных людей, громадных жуков и толстых улиток и утихла бы смертная тоска...

...Министры тоже толпились вокруг стройки и с серьезным видом тихо что-то обсуждали, глядя на лежащие на земле колонны.

...Он вошел в мавзолей и направился к бронзовому пьедесталу, на котором должен быть смонтирован стеклянный воздухонепроницаемый саркофаг.

Под лучами падающих откуда-то сверху солнечных лучей пьедестал сверкал, как огромная перламутровая пепельница.

... Рядом тут же возник глава городского муниципалитета и, показывая на выложенный мозаикой пол мавзолея, проговорил:

- ... Грунтовые воды просачивались, господин Генерал, в основном из-за этого работы задержались...

- Вода?.. Здесь?.. На этой высоте?.. Странно...

- Представьте себе... Видно где-то здесь на высоте проходит русло подземной реки. Или, может быть, где-то здесь бьет мощный родник...

- И что теперь?.. - нетерпеливо перебил он мэра.

- Передвинули... Фундамент углубили почти на двести метров, чтобы быть совершенно уверенными...

... Мэр говорил так увлеченно, словно речь шла не о мавзолее, где со временем будет покоиться его безжизненное тело, а о строительстве жилого дома, куда скоро вселятся счастливые новоселы.

- И что - теперь все надежно?..

- Так точно, господин Генерал... - со смущенной улыбкой ответил мэр и покраснел.

- Значит, все надежно?!. - он взглянул в глаза мэра.

...Радость, поблескивавшая в глазах того, тут же исчезла, глазки стремительно стали сужаться, вот-вот исчезнут.

- Я... - выдавил он из себя и умолк, словно остальные слова в миг вылетели из памяти.

...Рабочие, отложив инструменты, куда-то отошли. В мавзолее остались только они двое... И в пустых стенах их голоса отдавались гулким эхом...

...Мэр, нервно пощипывая спрятанные за спиной руки, молчал, ноздри его подрагивали, а взгляд был устремлен почему-то не на его лицо, а на кадык.

- Я с тобой разговариваю... Что ты уставился на меня?.. Говори же...

- Что говорить?.. - пожал плечами мэр и тут же опустил голову.

- Что говорил сейчас...

- Что мне сказать?.. - голос мэра дрожал.

- Скажи: "теперь мы твердо уверены в том, что вода не смоет ваш труп, можете спокойно умирать"... - тихо сказал он, чтобы стоящие снаружи не услышали.

- Я... - мэр сжимался прямо на глазах, лицо его сморщилось, глаза превратились в щелки, нос заострился...

- Или ты не уверен?..

- Да уверен я, уверен... - озабоченно сказал мэр.

- Тогда скажи...

...Мэр опустил голову, продолжая прятать руки за спиной, и, переминаясь с ноги на ногу, беззвучно заплакал, как наказанный ребенок...

...Терпение его лопнуло. Снаружи слышались звуки шагов.

- Ну... Прекрати...

...Мэр плакал... Его толстые, короткие ноги не стояли на месте, а с бессознательной скоростью дергались на месте...

- Говори...

- ...ваш труп... - запинаясь, проговорил мэр, глядя куда-то в сторону, потом лицо его по-детски сморщилось, он упал на колени, подполз к нему. Глаза на его побледневшем лице готовы были вылезти из орбит.

- Простите меня, Ваше превосходительство... - взмолился он, готовый упасть ему в ноги.

... Он отступил. От мэра несло глиной...

Мэр на коленях пополз за ним.

- Я вас люблю... помилуйте меня... помилуйте... - молил он, и, уронив голову на землю, заплакал.

- Встань... - тихо, чтобы не услышали остальные на улице сказал он. Встань, говорю тебе, кто-нибудь может войти.

...Но мэр снова подполз к нему на толстых коленях.

- Это они сбили меня с пути... похитили разум... я вас люблю... Ведь кого еще, кроме вас, я могу любить?!. Помилуйте!..

...Он ощутил во рту ядовитую горечь...

- А сам-то ты как думаешь, достоин прощения?..

...Мэр, не отрывая головы от земли, в отчаянии стонал...

...И тут толстая шея мэра каким-то образом оказалась в его посиневших от гнева руках... И по мере того, как он сжимал ее, круглое лицо мэра все опухало...

...С трудом ворочая вываливающимся изо рта языком, мэр шептал:

- Девяносто семь... девяносто семь...

...Он вздрогнул и проснулся... Сердце бешено колотилось в груди...

- Я говорю, от города не более девяносто семи километров... - говорил водитель телохранителю через окно.

...Значит, он заснул... И водитель там, во сне тоже был совсем рядом, все так же сидел за рулем и вел машину.

...Он посмотрел на часы. Всего восемь минут...

Удивительно, как за несколько минут сна успеваешь пережить несколько часов, а то и дней...

Он попытался вспомнить лицо человека, которого во сне с криком душил... Кто это был?.. За что он душил его?.. О чем шла речь?..

Твердо помнил только, кто бы ни был тот человек, душил он его не за задержку строительства...

- Далеко еще?..

- От силы тридцать - тридцать пять километров...

Водитель смотрел на дорогу. И лицо у него было такое, словно и он только что видел тот же сон, а теперь притворяется, будто ни о чем не знает...

...Снова этот мавзолей... - раздраженно подумал он. Одно время, помнится, он избавился от него. Там в маленьком провинциальном городке, по ночам, в тишине, нарушаемой только скрипом изъеденных жучками старых шкафов, он видел спокойные сны. Сейчас он не мог точно вспомнить те сны, но несомненным было одно - каждый раз пробуждение огорчало его, серовато-розовые, украшенные росписями стены спальни, казалось, надвигаются на него, и тогда хотелось - снова вернуться в сон.

Где-то он читал, что сны - это своеобразное отражение происходящих за день событий, внутреннего беспокойства, воспоминаний, различных положительных или отрицательных эмоций.

Если это так, то откуда в его сны пришел этот приобретающий из ночи в ночь все более законченные очертания мавзолей?.. Может быть, сам того не подозревая, он думает об этом мавзолее, а потом забывает об этих мыслях?!.

...Помощник повернулся к нему и протянул в ладони чашку с дымящимся чаем. Рука парня дрогнула, и немного чая пролилось на блюдце.

- Простите... - сказал помощник и тут же отвел руку, словно в наказание сам хотел выпить этот чай.

- Ничего, спасибо... - Он взял чашку из рук помощника и понюхал чай.

От напитка шел странный пряный аромат.

- С корицей... Вы любите...

Помощник что-то путал. Он вообще не любил чая с пряностями.

Сделав маленький глоток, он подумал, что вообще-то это плохой признак... Если каждую ночь будет сниться один и тот же процесс, то этот сон все больше будет походить на явь.

...Телохранитель все еще внимательно наблюдал за чашкой, которую он держал на коленях...

...Он снова понюхал чай и сделал еще один глоток.

Кажется, у телохранителя пошаливают нервы... - подумал он. Все его пугает, бросает в дрожь. Он перевел взгляд на чашку в руке - чай слишком медленно остывает. Кажется, что вместо того, чтобы стынуть, он наоборот нагревается. От поднимающегося из чашки пара запотели стекла окна машины. И вместе со стеклами покрывался потом и телохранитель. Чтобы успокоить парня, он протянул ему чашку:

- Выпей...

Охранник, кажется, сначала смутился, но потом взял чашку, медленными глотками выпил дымящийся чай, и ему показалось, что пар пошел из носа телохранителя. Или просто похолодало?!.

...За окном тянулась уныло-серая, пустая степь с покосившимися, ржавыми буровыми установками...

...И от этой серой картины за окном какая-то пелена закрывала ему глаза...

Он достал из кармана платок, протер правый глаз.

...Правый глаз в последнее время, как тайный враг, нашептывал, что силы его тела иссякают...

...Глаз начал слезиться в ту ночь, когда он ехал по окруженной русскими лесами замерзшей дороге, ведущей из столицы в аэропорт, а потом незаметно он стал видеть все хуже...

В ту ночь правый глаз, словно не вынеся того неожиданного, незаслуженного поворота судьбы, треснул, как холодное стекло, которое неожиданно ошпарили кипятком... Будто в ту ночь под величием огромных русских елей лопнула самая тонкая, самая незаметная жилка в глазу...

***

...В последние годы он перечитал много медицинской литературы, чтобы выяснить, что же происходит с его правым глазом, но, можно сказать, что ничего дельного не нашел. Только в каком-то из номеров журнала "Наука" попалась небольшая заметка о том, что ослабление зрения в левом глазе влияет и на правый. После этого, правый глаз, словно испугавшись, на какое-то время притих, не слезился, не мутился.

...Он закрыл глаза, вглядываясь в темноту. Слепота что-то вроде этого... - подумал он. - Во всяком случае, это еще не смерть. Смерть только там... В маленьком провинциальном городке, откуда он два месяца назад вырвался, как из брюха мертвой рыбы.

Сейчас он уже не мог точно вспомнить, где прочитал о том, что одно из проявлений ада - это вечно быть прикованным к чему-то так, чтобы люди, проходящие мимо, не видели и не вспоминали о тебе.

Он напряг память, стараясь вспомнить, где прочитал это. Вспомнил ...это были записки одного русского ученого о потустороннем мире... Далее автор, перечисляя все упоминания о потустороннем мире, приведенные в религиозных или научных трудах, размышлял о том, что все отображения и исследования наводят на мысль, что потусторонний мир есть ни что иное, как изнанка нашего. ...Вот, оно, значит, как... - подумал он и снова посмотрел в окно. Все эти картины - голые степи, серые горы с остроконечными вершинами казались по ту сторону какого-то невидимого стекла, а люди с тараканьими лицами, восхищенно глядящие на него, послушно готовые служить ему, в то же время будто не видели его...

...Но кто-то же видит его?!. - подумал он, почему-то холодея при этой мысли... Кто-то видит его... Все эти годы некто терпеливо наблюдает за его делами и поступками, радуется его достижениям, молча встречает неудачи...

...При этой мысли словно жало вонзилось в правый зрачок.

...Прижал платок к глазу. По щеке пробежала слеза. Стирая ее, он подумал, что этот глаз, как опасный враг, расшатывает версию его славной смерти, стараясь отменить предначертанное судьбой, стремясь изменить ее. Правый глаз в последнее время ведет себя подло, часто как нарочно в решающие минуты, на официальных мероприятиях коварно дает о себе знать, мутнеет, пускает слезу, привлекая внимание окружающих.

...Провел платком по лбу, делая вид, что вытирает пот...

...Сделал он это незаметно, стараясь скрыть слезы от телохранителя.

После чая телохранитель вроде пожелтел... В последнее время изменения в состоянии телохранителя почему-то так действовали на него, будто бы он отвечал за безопасность своего охранника. Или оба они, связанные одной нитью, ответственны за нечто неизвестное.

Что это означало?.. Его смерть?.. Нет, это нечто, более ужасное, по ту сторону смерти. Но что?..

Пульс его вдруг замедлился, и далее забился мелкими беспорядочными толчками...

...Нажал на кнопку, опуская ниже стекло...

- Вас не продует, господин Генерал? - не оборачиваясь, сказал водитель.

...Пульс постепенно успокаивался... Вообще от усталости, бессонных, напряженных ночей последних месяцев пульс его ослабел, стал терять ритмичность.

Интересно, что стали бы делать эти люди, с заботливыми лицами сидящие рядом, если бы сейчас, в эту же минуту, прямо здесь, в машине его пульс остановился?.. Навсегда... Он забился бы, испуская последний выдох, глаза его навеки закрылись, лицо побледнело?.. Ему вдруг представилась эта картина. Голова откинута на спинку сидения, остекленевшие глаза, полураскрытые губы... Встревоженные телохранитель, помощник, растерянные лица, выпученные глаза ехавших на задних машинах...

Наверное, подумал он, первым делом его безжизненное тело уложат на сидение машины. Так, мол, удобней.

... Проверил рукой надежность сидения. А потом с такими же растерянными лицами, трясясь от волнения, они понесутся обратно, посылая вперед себя в столицу срочные сообщения о его кончине...

... И он представил их долгий обратный путь... Свою безжизненную голову, всю дорогу бьющуюся о пепельницу на дверце машины...

Машину подбрасывает на ухабах... Его голова, тяжелая, словно налитая свинцом, медленно покачивается на гладком сидении, иногда сползает вниз, и тогда сидящий впереди, лицом к нему помощник с ужасом на лице пытается двумя руками уложить голову на место, однако ни у него, ни у телохранителя, еле втиснувшего на сидение свое огромное тело, не хватает сил поднять ее...

Помощник с телохранителем молча переглядываются, и ужас растет в их глазах...

...Кажется, телохранитель догадался, что у него слезится глаз, но сделал вид, что ничего не замечает, отвернувшись, притворяется, будто смотрит в окно.

Опустил спинку сидения и откинулся назад. Так мышцы спины расслаблялись и сладко ныли. К тому же так удобнее было думать. Нет ни телефонных звонков, ни мерзкого звука селектора, ни напряжения в приемной, ни постоянно поступающей, кажется, будто льющейся с потолка разного рода нужной и ненужной информации.

-... Вы не против, господин Генерал?.. - спросил, обернувшись, помощник.

- Неплохо. Но ты поспешил с проведением мероприятия. Избавься раз и навсегда от такой поспешности. А список оставь, потом разберемся, - ответил он, думая, почему помощник так много говорит?!. Что ему не сидится спокойно? Наверное, у него нет в памяти ничего такого, о чем можно было бы спокойно и молча вспоминать...

А его память, казалось, хранит все. Быть может, не каждому дано такое счастье до мельчайших подробностей помнить столько лет, дней и часов, столько людей и лиц, событий и чувств, целые фразы и отдельные слова, даже осколки каких-то звуков. А, может быть, это несчастье?..

...У людей память очень слабая... Помнится, в те душные годы жизни в далеком провинциальном городке он на расстоянии каждой клеточкой своего тела, каждой порой ощущал, как постепенно люди забывают его, как он постепенно стирается из их памяти...

И чувствуя, как он забывается, как его образ блекнет в памяти людей, превращаясь в туманные воспоминания, его маленький одинокий дом разрастался, заполняясь каким-то болезненным желтоватым светом... Шли годы, память людей все более слабела, и по мере того, как забывались возведенные им в самых видных, самых людных местах города самые высокие, самые величественные здания, проложенные им гладкие, как зеркало, дороги, построенные им мосты, и куда-то на дно их памяти, как осадок в мутной воде, уходили его лицо, облик, голос, этот режущий глаза желтоватый свет в его маленьком одиноком доме в провинциальном городе, казалось, набирал силу.

... Если бы не трагедия той ночью в казарме на окраине столицы, думал он, если бы перевернувшие все на свете бездарные молокососы, возомнившие себя правительством, от испуга не заставили бы народ стрелять друг в друга, если бы эти бедствия не привели народ в ярость и не заставили его поднять голову, то он так и растаял бы вдали от всех в желтоватом свете своего далекого одинокого дома...

Как бы ни была отвратительна эта истина, думал он, но, как ни странно, он был нужен народу так же, как народ был нужен ему...

... Он вновь поднимался в гору... Опустившиеся сумерки мешали ему видеть под ногами, острым клинком он прорубал себе дорогу среди кустов, цеплявшихся за его ботинки...

... С вершины разносились во все стороны звуки зурны, звучала танцевальная мелодия...

...Видно, из-за темноты гора казалась раз в пять выше обычного, он шел вверх, а она не кончалась и все росла...

... Скоро на вершине под темным небом таинственным блеском засверкали голубые с золотыми маковками купола мавзолея...

Мавзолей был окружен белыми, черными правительственными машинами, изнутри доносилась музыка... Он хотел войти в мавзолей, но потом, передумав, обошел его сзади и по витым узорным ступенькам поднялся на купол. Оттуда из маленького, похожего на форточку, окошка посмотрел вниз...

... В мавзолее были расставлены столы, пышно уставленные различными блюдами, закусками. Посередине кто-то танцевал на негнущихся ногах, остальные хлопали ему.

... Воздухонепроницаемое стекло на бронзовом пьедестале было завалено венками, поэтому нельзя было увидеть, что под ним. Потом музыка стихла, кто-то встал и воскликнул:

- А теперь в один голос позовем...

И все собравшиеся хором закричали:

- Оте-ец!.. Оте-ец! Оте-ец!

...Спустившись несколько ступенек, он стал в высоком, в человеческий рост проходе, ведущем в мавзолей. Нижние тотчас увидели его.

- Вот он!.. Он здесь!..

- Урра!..

Они закричали, зааплодировали.

- Ну, начинай... - прошептал кто-то, подтолкнув соседа локтем.

... В центр вышла маленькая худая девочка с тоненькими ножками, сложив руки за спиной, она громко стала читать какие-то стихи.

Все опять зааплодировали...

- Кто разрешил?.. - Он произнес это тихо, но голос его, казалось, сотряс стены мавзолея...

- Я к вам обращаюсь!..

- Это достояние народа... - обводя короткими руками мавзолей, встал президент Национальной академии, лицо его побледнело, голос дрожал от волнения.

- Что достояние народа?..

- Вот это... Этот мавзолей... - нестройным стадом заблеяли остальные.

- И вы...- робко добавил кто-то с другого конца стола.

- Что я?..

- И вы... достояние народа...

...Он прищурился и посмотрел говорившего. Это был странный, похожий на кенгуру, человек с песочно-серым лицом и одинаково серыми глазами и волосами. Будто негатив с чьей-то фотографии.

- Мы любим вас, господин Генерал... - прокричал кто-то с места.

И тут же эти слова подхватили остальные. Они вскочили с мест и закричали:

- Любим!.. Мы любим!.. Мы вас очень любим!..

... Его опять замутило... Тошнота подступила к самому голу. Сплюнув, он еле проговорил:

- Ненавижу вас всех. - А потом громко: - Слышите?!. - сказал, ненавижу!..

Но никто его не услышал...

...Он вздрогнул и проснулся... Лоб покрылся легкой испариной, сердце дрожало...

...Помощник, кажется, только и ждал его пробуждения, как только он открыл глаза, тут же обернулся и протянул ему газеты:

- Свежие газеты... - сказал он, как-то внимательно посмотрев ему в глаза, будто хотел ухватить нечто, промелькнувшее и ускользающее в его зрачках...

...Бросив газеты рядом на сидение, он долго пытался восстановить в памяти сон... Но ничего вспомнить не смог, кроме какого-то шумного места, полного людьми...

Надо как следует отдохнуть... - подумал он.

По крайней мере, это не старческая дремота. Когда человек стареет, наверное, в первую очередь стареют его сны... В первую очередь, наверное, сны дряхлеют и сереют. Вряд ли старческие сны заставили бы его так резко проснуться с колотящимся сердцем.

Он потер лицо, разгоняя остатки сна. Помощник, не оборачиваясь, что-то без умолка говорил...

Странно, - подумал он, - помощник всегда болтает больше обычного, зная, что он его не всегда слушает. Вообще, в последние годы, особенно за то время, когда он работал за пределами республики, люди очень изменились. То ли хитрее стали... то ли наглее?!.

...Все будет гораздо сложнее, чем прежде... Столько воды утекло за то время, пока его здесь не было, натворили столько больших и мелких гадостей, появилось столько маленьких царьков, один глупее другого политиков, теперь ему придется с аккуратностью хозяйки, убирающей свой дом от многолетней пыли, избавляющейся от вредных пауков и тараканов, наводить в стране порядок. Сложнее всего будет с народом, который вечно надоедавшим ему своими глупыми и необъятными мечтами и желаниями, возникшими в последние годы, народом, превращенным им десять лет назад в дисциплинированную армию, а теперь изменившимся до неузнаваемости, утратившим страх, покорность и преданность... Потребуется время и терпение, чтобы отучить их вмешиваться во все дела, совать нос куда попало, выйти из образа "пламенных борцов" и вновь научить быть усердными исполнителями. Это наподобие того, как набросить аркан на необъезженного, привыкшего к вольной жизни в бескрайней степи, лягающегося коня, и оседлать его...

... На телохранителя опять напал приступ кашля... Готовый от смущения провалиться сквозь землю, с побагровевшим лицом он задыхался, стараясь скрыть кашель.

Эти несчастные бывшие руководители страны, - подумал он, - видно... имели о власти вполне однозначное представление. Для нищих студентов, живших до последнего времени в общежитиях на одной яичнице, доведшей их до аллергической чесотки, сушивших носки на спинках стульев и гладящих брюки под матрасами, власть была только некоей сладкой, яркой княжеской жизнью, недостижимой для них даже во сне.

...Ему вспомнились некоторые из этих молодых людей... Они влажной расческой зачесывали на лоб свои чубы, а глаза их горели болезненной жаждой жизни. Так сверкают глаза волков, долго проживших в нищете, - подумал он, униженных нищетой и в этих унижениях окрепших так, что ничто уже не может их сломить. Дрожь брезгливости прошла по его телу...

К глубокому сожалению, подумал он, этих энергичных молодых людей, которые в другое время могли бы стать прекрасными учеными или инженерами, языковедами или учителями, после всех этих событий можно считать потерянным поколением. Вернуться к прежней жизни после года правления для них все равно, что оказаться в положении рыбы, выброшенной волной на берег. По слухам, только бывший президент чувствовал себя очень бодро и спокойно.

Этот пятидесятилетний экс-президент своим высоким, худощавым телом, жизнелюбивым бородатым, смуглым лицом, романтичной биографией всегда напоминал ему Дон Кихота...

Странно, - подумал он, - этот Дон Кихот отнюдь не похож на порождение ни трясины этого общества, ни того долгого смутного периода, пережитого народом... По последним сведениям, экс-президент, когда-то готовый отдать жизнь за его свободу и независимость и в последнюю минуту бросивший в беде народ и спрятавшийся в родном селе, казалось, не испытывал угрызений совести, а с каждым днем все более расцветал и оживлялся...

По доходящим сведениям, по утрам, набросив пиджак на плечи, он уходил в горы, собирая там цветы, любовался открывающимся с вершины ландшафтом, затем, вернувшись домой, уединялся в своей комнате, что-то писал, а по вечерам устраивал для местных жителей пресс-конференции.

Отсюда можно было сделать только один вывод: бывший президент, перед лицом мировой общественности наглядно убедившийся в том, что "великие идеи", которым он посвятил всю свою жизнь, так и остались идеями, что пути реализации его несбыточных мечтаний так и не найдены. Как ни странно, против всяких ожиданий он отнюдь не полез в петлю и не превратился в пьяницу, валяющегося под деревенскими заборами...

Очевидно, тот сказочный героический мир без окон, без дверей сделал этого чудака, живущего в одиноком доме вдали от города, неуязвимым от любых смертей, ран и болезней...

...Перед его глазами всплыло лицо экс-президента...

На этом худом, изрезанном морщинами лице, более похожем на лицо камнетеса, чем ученого, застыло странное выражение страха.

...Помощник включил радио и приглушил звук.

- ...состоится встреча с семьями жертв трагедии. Прямую телевизионную трансляцию этой встречи вы можете увидеть примерно в двенадцать часов... спокойно проговорил диктор.

...Говорят, что и бывший спикер, как ни в чем ни бывало, чувствует себя отлично. По сообщениям, он все так же жеманно поглядывая из-за очков, сидит в светлом кабинете штаба своей партии, со спокойной уверенностью, выдержанно, размеренным голосом проводит совещания, пресс-конференции, одним словом, занят тихой борьбой. Борьба бывшего спикера это долгий и утомительный процесс, наподобие того, как вода камень точит... - подумав, зевнул он. Веки снова слезились. Клонило в сон...

...И спикер, как остальные члены бывшего правительства, вкусил сладость царской жизни. Про всей вероятности, вкусил ее больше и основательней прочих. К тому же, судя по всему, бывший спикер в отличие от остальных, хотел еще чего-то, большего.

...Это тайное желание ощущалось еще в то время, когда перепуганные члены бывшего правительства, не успевшие сбежать за границу, выходили по одному на трибуну и что-то лепетали с мертвенно бледными от страха лицами, а он с равнодушным видом сидел в зале среди остальных, а потом с тем же равнодушным видом вышел к трибуне и, бросая в зал ядовитые слова, вызывая переполох среди собравшихся, и в жеманной походкой покинул зал - во всем ощущалось, что жаждет он более серьезного, чем просто сладкая жизнь властителя.

Несмотря на легкое раздражение, сонливость не отпускала. Откуда, подумал он, - в них появилась эта самоуверенность?!. Эта совершенно неуместная привычка охватила чуть ли не всю страну.

Он вспомнил возбужденные, взволнованные лица семнадцати восемнадцатилетних журналистов, собравшихся вчера на пресс-конференцию...

Положение этих молодых людей тоже отчаянное. Вывести детей из этой эйфории, вызванной инъекцией "демократической анархии" или "анархистской демократии", которая изменила чуть ли не все их генетические показатели, становится одной из насущнейших проблем. Видно было, что эта неопытная молодежь нуждалась в первую очередь, в непознаваемой и недостижимой внутренней свободе, обычной свободе поступков, в самостоятельности больше, чем в какой-то национальной свободе и независимости.

...Он вспомнил, как дрогнуло его сердце, когда на вчерашней пресс-конференции к микрофону вышла студентка лет шестнадцати-семнадцати, поправляя одной рукой очки, а другой, с зажатым в ней блокнотом, пытаясь прикрыть глаза от яркого света прожекторов, постоянно облизывая пересохшие, потрескавшиеся губы, задала ему вопрос, совершенно не вязавшийся с ее щуплой фигурой:

- Кто вы, господин Генерал?..

Для этой маленькой девочки, судя по всему, важен был не столько его ответ, как возможность задать этот вопрос. Это наподобие того, как после длительного пребывания в тесноте вдруг оказываешься на открытом просторе и, утратив равновесие, становишься просто неуклюжим.

Видно, люди восприняли независимость страны, освобождение народа из-под власти другого государства как личную свободу. Точнее, "певцы свободы" именно так преподнесли народу понятие "свобода". Теперь же ему предстоит нечто, подобное попытке развернуть тяжелый грузовик на узкой дороге. Надо будет объяснить народу, что означает понятие "свобода", что освобождение от власти другого государства означает подчинение законам своего государства, и эти законы вовсе не мягче "чужих" и т.д. и т.п.

- Господин Генерал, на который час перенести встречу с послом?

Ему вспомнилось четырехугольное, похожее на старое радио, лицо посла.

- На четыре...

...Как же теперь объяснить людям, - думал он, - что "свобода", "независимость" - вообще понятия относительные?!. Какое государство сейчас можно назвать полностью независимым, какой народ можно считать совершенно свободным, если все страны и народы зависят друг от друга, по меньшей мере, в политическом и экономическом отношении?..

- Предупредили семьи погибших?..

- Так точно, господин Генерал.

- Сколько их всего?..

- Приблизительно тридцать семь.

- Опять приблизительно...

Помощник побледнел:

- Если точно, то тридцать шесть. Один человек...

... А если взять глубже, что же такое свобода?.. Странно, но до сих пор он почему-то как-то серьезно никогда не думал об этом. Не хватало времени или не было необходимости разбираться в этом так детально, как он любил разбираться во всем?..

А может быть, вся эта жизнь, эта спешка, крупные и мелкие, кажущиеся сложными программы, все эти взлеты и падения, опасные ночи и напряженные дни - все это, сам того не подозревая, и совершает он во имя этого нечто, именуемого свободой?!. Может быть, с детских лет он и делал то, что лепил свою свободу?!.

В окно было видно серое озеро, с выступившим по кромке берега толстым слоем отложений соли...

... Кортеж въехал в небольшой поселок, от пасмурного неба кажущийся еще серее и больше похожий на неоконченную стройку, чем на городок...

... Нажав кнопку, опустил окно, посмотрел на выстроившихся вдоль дороги, кричащих и приветственно машущих ему людей.

- Да здравствует!.. Слава!.. Слава!..

- ...и еще... утром звонил поэт... - сказал помощник, и не обращая внимания на кричащих снаружи людей, нажимал кнопки телефона, - ... просил вашего разрешения тоже присутствовать на встрече...

- В этом нет необходимости... - ответил он, думая, что желания этого человека тоже темны. Этот поэт, получивший во все времена и эпохи все мыслимые и немыслимые почетные звания, ордена и премии, по-прежнему чего-то хотел... Эта тайная болезнь каких-то новых и новых недосягаемых желаний читалась в самой глубине его помутневших от старости зрачков. Сейчас его единственной заботой могло быть только место на Аллее почетного захоронения и памятник над могилой. Может, избавить поэта от этих страданий, и при жизни выделить ему самое видное место на Аллее?..

...Ему вспомнилось тонкое смуглое лицо поэта. Бронзовым цветом кожи, морщинами, обрамлявшими лицо, тот напоминал памятник...

...Кортеж остановился перед двухэтажным зданием, на котором крупными ржавыми буквами было написано "Дворец культуры".

... Двери открылись... Улыбающиеся, заслоняющие друг друга лица окружили его.

- Добро пожаловать... Пожалуйте сюда... Пожалуйте...

...Перед входом во дворец толпились люди, увидев его, они восторженно зааплодировали, закричали...

...Впереди, указывая ему дорогу шел глава исполнительной власти, двигался он из уважения вполоборота, а потом, вдруг споткнувшись обо что-то, чуть не потерял равновесие...

...В знак траура стены зала были убраны черным. Может, поэтому здесь никто не кричал.

Прошел между людей, поднявшись на сцену, направился к столу президиума. В первых рядах послышался тихий шепот: "Слава Аллаху... Слава тебе, Господи... Боже, возьми мою жизнь, продли ему..."

Сел за стол президиума.

...Поэт и другие деятели искусства, в его присутствии тоньше ощущая всю ничтожность своего творческого мира, прекрасно понимали, что не дождутся ни от прошлой, ни от будущей властей исполнения своих самых заветных мечтаний - почетных званий, юбилейных торжеств, похорон на государственном уровне на Аллее почетного захоронения, и не могли не "любить" его.

-... от имени всех жителей, от имени родственников, погибших в трагических событиях, случившихся в казарме, благодарю вас, уважаемый господин Генерал, за то, что при всей вашей занятости нашли время приехать сюда... - вещал с трибуны глава исполнительной власти, человек средних лет с грубым лицом.

Одной из причин его бессилия перед темными густыми русскими лесами, выстроившимися по заснеженным дорогам, как армия бесстрашных солдат, были эти люди...

...Ему снова вспомнились горькие минуты той снежной ночи... Пустынная безлюдная картина замерзшей дороги, ведущей в аэропорт...

- Слово предоставляется старейшине города, инвалиду Великой отечественной войны Гамиду киши...

Видно, суждено ему одиночество... Может, его сила в этом волчьем одиночестве?..

- ...Слава!.. Тысяча раз слава!.. О, Боже!.. О, Господи, пред разумом твоим склоняется весь народ... - говорил инвалид войны, брызжа слюной во все стороны...

... Почему, - думал он, - эти люди, эти деятели искусств, считающиеся "мозгом народа", люди, чья работа непосредственно связана с мыслью, словом, духовностью, так отвратительны?!. Может быть, эта мерзость - оборотная сторона духовности?!.

...Событие прошлой недели, трагической страницей навеки отпечатается в памяти всей интеллигенции - похороны старейшего народного писателя, скончавшегося после долгих месяцев тяжелой болезни, наверняка приведут в трепет нежные души "певцов" науки и культуры... Из этой поучительной церемонии каждый извлечет урок, каждый раз за разом бессонными ночами будет анализировать свою позицию гражданина и интеллигента в последние десять лет его отсутствия в стране, и ночами тайком адресовать ему страх, закрадывающийся им в души...

Этот старейший писатель, посвятивший жизнь литературе, издавший множество толстых томов, в те годы, годы его одиночества на склоне гор в провинциальном городе, неоднократно оскорблявший его по телевидению, а несколько месяцев назад, в день его возвращения, слег от болезни. А неделю назад умер смертью побежденного солдата в какой-то Богом забытой больнице, и похороны его прошли безо всяких почестей, похоронили его на обычном кладбище, без всякого некролога и сообщений по телевидению...

...Потер руками лицо. В последнее время кожа словно сохла...

Пройдет много времени, месяцы, а, может, и годы прежде, чем народ узнает о смерти этого старейшего писателя. А, может, и не узнает вообще ничего. Не слыша, люди позабудут его, как забыли о тысячах других умерших властителей дум.

Даже если бы этому писателю были организованы пышные похороны, подумал он, - все равно бы со временем он стерся из памяти людей вместе со всеми своими творениями. Эти похороны, по сути, были не похоронами тела, а хоронили его писательский имидж, который он годами пытался "создавал" своими бездарными писаниями...

- Большое спасибо... - инвалид войны сошел с трибуны, поклонившись на миг, словно хотел опуститься на колени... Его подхватили и кое-как увели со сцены.

...Встав на ноги, направился к трибуне. По залу прошло движение. Сработал инстинкт памяти. Люди встали, как десять-пятнадцать лет назад, и зааплодировали. Он поднял руку:

- Садитесь, не надо...

Сказав это, вдруг почувствовал какую-то тошноту. В этом маленьком, убранном черным зале, переполненном людьми, снова подступала к горлу знакомая тошнота...

Видимо, когда-то ему слишком опротивело это тысячеголовое, неуклюжее существо. Наверное, в какой-то тайной точке памяти отпечаталась трещинка или рана, связанная с этой бессознательной людской массой. Сейчас ему не вспоминалось, в связи с чем, в какой момент возникли эти трещинки... Но точно было одно - этому тысячеликому неуклюжему существу, достаточно малейшей искры ловко вознести его на руки, похожие на многотысячные лапки сороконожки, а затем, вспыхнув от другой искры, тут же бросить его наземь и затоптать...

-... Я здесь в первую очередь по гражданскому долгу. В этот тяжелый для всех нас день... - его голос, усиленный расставленными по всем углам зала колонками, сотрясал стены. Он сам поразился собственному голосу. Если и было что-то, способное в этом зале держать в руках это неуклюжее существо, то только его голос, его опора, надежный соратник...

-... те, кто в эти тяжелые для родины дни, когда враг топчет наши земли, устроил братоубийственную битву, понесут заслуженное наказание!.. Они ответят за свои поступки...

...И вдруг в зале, среди толпы, среди тысячи лиц и глаз послышался знакомый голос... Или это только показалось?!. Будто кто-то тихо и привычно, совсем рядом позвал его по имени...

...Продолжая говорить, он вгляделся в лица сидящих в передних рядах... Но это были все те же люди, часть тысячеглавого...

- ...в стране тяжелая ситуация. Война, смены власти лишь усугубили положение в республике с еще не окрепшей государственностью. Экономика, сельское хозяйство парализованы. О военном строительстве вообще говорить нечего. Страна охвачена инфляцией, голодом, анархией. Нужно время, чтобы ликвидировать все это. Время и беззаветная любовь к родине.

...Может быть, не стоит смотреть на все с такой безнадежностью. Может быть, в эту самую минуту в зале, ярко освещенном прожекторами, направленными на сцену, с бесчисленными лицами, уставившимися на него, есть близкие, верные люди...

И тут же в виске нервно забилась мысль - опять он ищет достойных и благородных... Зачем ему эти верные?.. Разве плохо было ему все эти одинокие месяцы, годы спокойного холода?!. Что же он теперь?!. Может, это старость?!.

... Лица в передних рядах виднелись отчетливо, поэтому он продолжал всматриваться в них. И тут среди женщин в черном, сидящих во втором ряду, мелькнуло что-то знакомое...

-... прекратить войну... С этой целью я получил официальные приглашения от нескольких государств...

... Это была женщина лет тридцати - тридцати пяти, с черными, коротко стрижеными волосами, с ясным, красивым лицом... Она смотрела на него из этой мутной толпы странным родным взглядом...

-... считаю, что если для начала удастся добиться прекращения огня, это можно будет считать важным шагом для решения судьбы утраченных земель...

... Он тормошил память, пытаясь вспомнить, откуда знает он эту красивую молодую женщину, где и когда встречался с ней, но это ему так и не удавалось... Однако странно, что это лицо казалось ему все более знакомым, и от этого не известного ему, никак не всплывающего в памяти знакомства, которое лишь обрывками мелодии звучало где-то вдалеке, сильней забилось сердце...

-... наша экономика. И в этой области проведена определенная работа. Укрепление экономических связей со многими развитыми странами, верное определение этих связей с точки зрения реализации дальнейших программ укрепления нашей государственности...

... И снова сердце забилось чаще... Когда же и где он мог видеть эту женщину?!. Ведь он давно уже не бывал здесь?!.

Да и зачем ему сейчас надо вспоминать, где и когда видел он ее?!. Зачем загружать мозг, и без того переполненный массой лиц и проблем, еще одним лицом и создавать еще что-то...

-... именно с точки зрения государственности. Я хочу, чтобы все это знали... Отныне придет конец этому беззаконию!..

...А взгляд его все не хотел отрываться от спокойного лица, глядящего на него из второго ряда, в окружении женщин в черных платках. И тут ему показалось, что он давно, очень давно знает эту женщину.

... Может быть, он видел ее во сне?!. - Сердце чуть не оборвалось. И что-то в самой глубине, какая-то уже покрывшаяся коркой точка вдруг лопнула, словно почка. Вдруг и этот убранный черным зал преобразился, стал светлее...

-... каждый из нас должен знать... Это память нашей крови!..

... Все зааплодировали. Аплодировала и эта женщина. Если б можно было, аплодировал бы и он сам. Аплодировал бы этому неожиданному маленькому празднику, миру в одно мгновение изменившему цвета, этой маленькой розовой, не толще иглы точке, неожиданно лопнувшей и распустившейся в его пресыщенной, постепенно остывающей душе...

- Спасибо... - подняв руки к верху, снова взглянул на Нее...

Она уже не аплодировала, а, встав вместе со всеми, смотрела ему прямо в глаза...

... Голова его закружилась... Сойдя с трибуны, он большими шагами прошел по сцене...

... Да, кажется, эту женщину он видел во сне... Но когда, в каком сне?..

... Телохранители, создав вокруг него непроходимый коридор, шли рядом.

... Чуть впереди, снова вполоборота, шел глава исполнительной власти.

- Вы хотите встретиться с родственниками погибших, господин Генерал?!.

... Люди уже были на ногах, поэтому ряды смешались...

- Мать покойного лейтенанта Юсифова...

... Седая женщина, припав к его груди, беззвучно зарыдала и беззубым ртом прошептала ему в самое ухо:

- Скажи мне правду... все это было ради тебя?..

Отстранился от женщины, волосы на голове зашевелились...

- Скажи мне правду, сынок... Во имя чего было все это?.. - хрипела женщина сквозь слезы. - Разве брат может поднять руку на брата?!.

По знаку главы исполнительной власти женщину взяли под руки и осторожно оттащили в сторону.

...Какое-то время, чувствуя зуд в волосах, смотрел, как двое полицейских, уводили женщину, махавшую ему рукой...

-... Бедная сошла с ума... - смущенно, сквозь зубы пробормотал глава и представил ждущего своей очереди высокого мужчину. - Его сын тоже служил здесь...

- Моя фамилия Салманов... - сказал мужчина, гордо выпятив грудь.

- Да упокоит Аллах душу твоего сына...

Краем глаз взглянул на Нее, ждущую своей очереди.

- Мать сержанта Маисова...

- Да упокоит Аллах его душу...

- Это был мой старший сын, товарищ Генерал... Теперь у меня остался всего один, и тот без работы. Жить очень трудно...

- Запишите... - сказал он тем, кто стоял сзади, и подумал: эти люди даже на покойниках делают выгоду.

- Вдова лейтенанта Алескерова...

- Да упокоит Аллах его душу.

- Вдова полковника Сеидова...

...Теперь Ее глаза были совсем близко... Знакомые и полные боли, как глаза близкого человека, глядящего из-за тюремной решетки...

"Кто ты?.." - подумал он, чувствуя, как рука женщины тает в его руке и разливается по всему его телу... - "Кто ты такая?.."

... Он продолжал держать ее руку и говорить слова соболезнования, как вдруг странная мысль, мелькнувшая в голове, потрясла его.

Быть может, все эти бурные годы, страдания, борьба были во имя этой красивой молодой женщины в черном платье, на чьем лице из-под печали прорывались любовь, боль и радость жизни?!.

В сопровождении телохранителей вышел из зала. Она оставалась где-то позади, исчезала в толпе...

...Жена - как когда-то в годы болезни, приподнялась в постели на локте, поправила дрожащей рукой волосы и, глядя ему в глаза, тем же голосом сказала:

- Дай мне хоть спокойно успокоюсь...

Сердце сжалось... Он опустил окно.

- Во сколько будем в городе?..

...Сидевший на переднем сидении спиной к окну помощни, вздрогнув, перелистал блокнот.

- Наверное, часам к восьми... Прием посла я перенес на завтра, на пять. Заседание коллегии назначено на половину шестого. Вы будете на вечернем заседании... - помощник взглянул на него и вдруг растерянно: - Вам нездоровится, господин Генерал?..

Посмотрел в боковое зеркало машины.

...Лицо было бледным, в глубине глаз появился какой-то странный блеск...

Это был тот самый блеск... Блеск, утраченный много лет назад на каком-то из жизненных поворотов.

...Надел очки, стал просматривать газеты. Заголовки мешались в глазах...

..Потер лицо, откинулся на спинку сидения.

...По мере того, как машина удалялась от городка, глаза почему-то горели... Снова клонило в сон...

А может, все эти переживания, сердечная боль всего лишь сон?.. Ибо если не сон, то великая победа...

Часть 4

...Помощник тут же подскочил подать повешенный на спинке кресла пиджак...

- Не надо, я сам... - сказал он, сунув руки в карманы, подошел к зеркалу.

...Растрепанные волосы, воротник расстегнут, ослабленный и оттого распустившийся узел галстука, посвежевшее после сна лицо - все это выглядело неплохо. Как в прежние времена. Зачесал рукой волосы назад.

- Кто там, внизу?..

- Все здесь, господин Генерал...

- Я спрашиваю о приглашенных...

- И они пришли...

Сердце его дрогнуло:

- Где они?..

- Внизу...

- Их проводили в банкетный зал или...

- Нет, господин Генерал, они пока в вестибюле...

...На мгновение представилась Она с печальным лицом в том же черном шелковом платье стоящая в вестибюле у белой мраморной колонны в числе остальных приглашенных... Тем же взглядом она смотрела на него и, слегка шевеля губами, казалось, что-то говорила...

...Затянул узел галстука.

- Проведите их в зал...

...После ухода помощника он сполоснул лицо, тщательно причесался, надел пиджак и долго стоял перед зеркалом, вглядываясь в себя.

Цвет зрачков изменился...

...Банкетный зал был слишком ярко освещен... Войдя, в первую минуту не мог разглядеть сидящих за длинным уставленным яствами столом. Он обошел стол, по одному здороваясь с каждым. Подав руку последнему, посмотрел на два пустующих стула.

...Ее не было...

...На сердце стало тоскливо, большими шагами прошел он к креслу с высокой спинкой и тихо сказав:

- Еще раз всем добро пожаловать, - сел.

Поглядывая на два пустых места за столом, спокойным голосом, не спеша, долго и размеренно говорил о невинной крови, пролитой в казарме на окраине, об объективных причинах, приведших к этой трагедии, о сегодняшнем положении в стране, о целом ряде проблем, мешающих ему в работе, о том, что делается для блага народа...

...Уже многие годы ему очень нравилось собственное умение говорить часами на любую тему, не споткнувшись ни на едином слове, не запнувшись ни в одной фразе, нанизывать жемчужины слов, и при этом думать совершенно о другом, что не относилось ни к теме выступления, ни к аудитории, перед которой выступал. В такие мгновения некие невидимые силы наполняли его душу и тело, и вместо усталости, он как бы наслаждался, безграничными возможностями проясненного мозга. Такие выступления не утомляли, а напротив, приносили бодрость. После таких выступлений, возвращаясь в свой кабинет, он с неимоверным энтузиазмом работал до рассвета.

...И сейчас, произнося речь, краем глаза он видел пустые мягкие кресла, обитые блестящей кожей цвета Ее платья, и ощущал, как удивительно сжимается от нежности и печали сердце...

...И тут же почувствовал отражение переживаний на лице... Говоря печальным голосом о причинах трагедии, однако понял, что от внимания сидящих за столом не ускользнуло, печальная улыбка выступившая неожиданно на краях губ.

...И правильно, что Она не пришла, - думал он, просчитывая новые варианты встречи с Ней. И во всех вариантах Она в своем черном платье, стройная, с шелковыми короткими волосами, со старинным, родным голосом была бесконечно красива...

...Переходя к пораженному в последнее время параличом военному строительству, он подумал об этом банкете, устроенном для нее, и без Нее превратившимся в бессмысленное, утомительное угощение... От этого вдруг почувствовал боль, коренящуюся где-то в глубинных тайниках души, пронзившую, заставившую содрогнуться все его тело... и умолк.

...В эту минуту ему необходимо было только одно - увидеть Ее, услышать хоть голос. И больше ничего... - подумал он, и, взглянув на людей, со спокойными лицами слушающих его, неожиданно для себя сказал:

- И это все... - и прервав выступление на полуслове, сел.

...Остальные некоторое время неподвижно, с теми же спокойными лицами смотрели на него. Словно не решались удивиться.

Теперь, - подумал он, - вот так будет заканчивать выступления, когда захочет, а при желании вообще не будет выступать, и ни этим людям, и никому вообще до этого нет никакого дела, ему надоело подчиняться черствому механизму, до сих пор с жесткой настойчивостью руководившему им.

- Прошу, приступим к ужину... - и дал знак официанту, в готовности стоящему за его креслом, наполнить его бокал, затем, не прикоснувшись к еде, сделал пару глотков и посмотрел на гостей, осторожно приступивших к трапезе.

- Что-то вас сегодня мало, кажется... - сказал он.

Гости растерянно переглянулись, потом стали взволнованно пересчитывать друг друга, кто-то с противоположного конца стола поднялся и, согнувшись чуть ли не вдвое, что-то пробормотал.

- Что?.. - он терял выдержку. - Говори громче, послушаем, что ты хочешь сказать...

С правой стороны стола, недалеко от него, поднялся седой мужчина и, как в школе, заложив руки за спину, доложил:

- Отсутствуют двое, господин Генерал... Один - отец лейтенанта Муслимова... Он тяжело болен... после гибели сына совсем сдал. И еще не явилась вдова полковника Сеидова...

Мужчина сел.

Он поморщился и потер зачесавшуюся щеку.

- И она больна?..

- Нет... она здорова... - ответил кто-то.

- А почему ее нет?.. - спросил он, чувствуя, что здесь он, кажется, переборщил...

Гости снова стали растерянно переглядываться, пожимать плечами, кто-то опустил голову, другие, испугано глядя на него, отвечали:

- Не знаем...

...Вернувшись к себе, почувствовал странное головокружение. Такого давно не бывало. Еще в коридоре он отпустил помощника, не оборачиваясь, бросил через плечо:

- Спокойной ночи...

- И вам спокойной ночи, господин Генерал, завтра...

- Ровно в десять...

- Слушаюсь... До свидания, господин генерал.

... Телохранители - дюжие парни с телами атлетов - все еще беззвучно шли за ним по мягкому ковру. Так же, не оглядываясь, он бросил им:

- Спокойной ночи... - Но шаги, как тени, сопровождающие его, не стихали.

Он остановился, обернулся, телохранители от неожиданности оказались прямо перед ним, и, глядя в их разрумянившиеся от жары лица, сказал:

- Спокойной ночи, ребята...

- И вам спокойной ночи, господин Генерал...

Прошел в свою комнату. Из-за двери сначала доносились голоса телохранителей, что-то тихо обсуждавших между собой, потом все стихло.

Он переоделся в удобный, мягкий халат, прошел в ванную комнату, открыл воду.

Чувствуя, остужающие лицо, шею холодные струи, он вспомнил времена, когда морозными утрами уплывал в ледяной воде чуть ли не к горизонту, пока не краснела кожа и не перехватывало дыхание...

И вдруг тело его омыла сладкая волна тех, полных страстей и неистовства, опасностей и риска лет...

Потом, долго глядя в зеркало, встроенное в стену ванной, и зачесывая назад влажные волосы, всмотрелся в свое лицо, кажущееся в халате неуклюжим тело...

...В глубине глаз виднелся темный путь, ведущий в неприкосновенные, глубинные, тайные уголки...

...Пройдя в комнату, сел перед телевизором, включил его и раскрыл одну из газет, лежащих рядом на столике.

На первой полосе была его фотография на фоне знамени, на развороте его выступление. В первый раз в жизни собственное лицо на фотографии показалось ему бессмысленным... Отбросил газету...

...По телевизору шли новости... Диктор говорила о жертвах трагедии в казарме, затем на экране пошли лица погибших. А потом вдруг на лице диктора появилась какая-то кротость, или это только показалось ему. С едва различимой улыбкой диктор говорила:

- Сейчас вы увидите краткий репортаж со встречи с семьями погибших...

...Репортаж начался с кадров, где он широкими шагами входит в здание... Вот он говорит, не опираясь на трибуну, держится ровно, как перед присягой, за кадром слышался голос диктора.

И тут он вспомнил, о чем думал в ту минуту, когда, еще не увидев Ее, начал говорить о причинах трагедии... Он думал о том, как накануне вынужден был принимать хирурга-академика.

Утомленно думал о выражении вины на лице академика, о его еще не известных ему грехах, о воздухе в зале, где он выступал, о необходимости расследовать эту ужасную трагедию...

... Вот крупным планом его лицо... Затем крупные планы людей, слушающих его. Но они не столько слушали, сколько смотрели на него. Словно разглядывали небывалый экспонат, что-то пытались понять.

... И вдруг ему стало жаль этого человека, который в поселке вдали от города, из полуразрушенного здания театра, растущего среди глины, смотрел на него ясными серыми глазами на ни кого не похожем лице и говорил какой-то частью своего голоса - самого себя... Чего хочет этот человек?..

... В другой части выступления лицо его изменилось...

... Он придвинул кресло поближе, надел очки.

... Лицо его явно изменилось. Глаза напряглись, кожа как будто туго натянулась...

"...Сложные узоры положительных реакций организма порождаются сложнейшими химическими элементами. Это чудодейственный эликсир молодости, продлевающий жизнь человека..."

...Эти слова, кажется, сказала диктор за кадром... Или ему послышалось?!. Может, когда-то где-то прочитанный текст, как и другие цитаты, всплывавшие в памяти, пришли на помощь?!.

... После его беззвучного выступления пошли кадры встречи с родными жертв трагедии. Затем эпизод внезапно оборвался, и пошли кадры, на которых он подходил к машинам, стоящим перед зданием, и репортаж на этом закончился. На экране появилось довольное лицо диктора.

...Он откинулся на спинку кресла и потер ладони. Одна была горячей, другая - холодной...

... Старый повелитель с холодными, ничего не выражающими глазами на утомленном лице, тяжелыми усталыми шагами входивший в здание театра, за каких-нибудь два часа преобразился в бодрого человека средних лет с сиявшей в глазах радостью жизни...

Сейчас он знал лишь одно - он хотел видеть Ее, надолго погрузиться в глубину ее родных, теплых глаз, снова услышать этот голос...

...На экране показывали виноградники, глотая окончания слов, диктор говорила:

- ...Из-за войны в этом году, как и в прошлом, вновь ожидается низкий процент производства продукции виноградарства и виноделия...

...Раздраженно стал перебирать в памяти все, что предстояло сделать на этой неделе: куда должен поехать, с кем говорить, о чем вступать... Зачем ему все это?!. Что это, усталость?.. Или что-то, долгие годы прочно укреплявшее его тело, дела, дух, ослабло и стало распускаться, как нитка на чулке?!. Ему хотелось покоя. Точнее, он только теперь ощутил, как нужен ему покой...

И вдруг возникло ощущение, что об этом он уже кому-то говорил...

...Раздался осторожный стук в дверь.

- Войдите... - сказал он и подумал. что если это опять телохранители...

- Простите... господин Генерал...

- Кто ты такой?

- Я... - Вошел военный и, застыв у дверей, не мигая, смотрел на него: - Ваш селектор не отвечал... я подумал... Я - начальник вечерней смены.

- Вечерней смены? Чего?..

- Караула, господин Генерал... Начальник смены вечернего караула.

- Что тебе надо?..

- Какая-то женщина... Хочет вас видеть...

- Женщина?.. Что за женщина?!. - переспросил и почувствовал, что смутился.

Словно приободренный вопросом, начальник караула шагнул вперед:

- Ее фамилия Сеидова, господин Генерал. У нее есть документы. Я проверил. Говорит, вы приглашали... она, говорит, опоздала... Говорит, на прием опоздала, просит простить ее...

... Волнение, зародившееся где-то в ступнях, холодной волной поползло к коленям.

- Где она?.. - спросил он, дернувшись, чтобы встать. но сдержался.

А начальник смены, видно, от растерянности все еще молча смотрел на него.

- Где она, я спрашиваю?..

- Внизу, господин Генерал...

- Пропустите...

- Прямо сюда?..

- Да, сюда...

- Прямо сейчас?..

Он обернулся, чтобы посмотреть на начальника смены, но тот уже испарился.

...Отшвырнув халат и торопливо одеваясь, он думал - может, Она из-за этого и не пришла на банкет?..

...В дверь опять осторожно постучали.

- Войдите... - Он уже тщательно одетый и аккуратно причесанный сидел в кресле.

...Дверь отворилась и вошла Она...

Опять в том же черном шелковом платье Она вошла и, остановившись у двери, тем же знакомым голосом сказала:

- Добрый вечер...

Он поднялся и тяжелыми шагами подошел к ней.

- Добрый вечер... Проходите, пожалуйста... Садитесь, где вам будет удобней... Прошу вас, чувствуйте себя свободно...

- Я...

...Женщина очень волновалась. Он это почувствовал, как только она появилась по ее побледневшему лицу, нервно сжатым рукам, дрожи в голосе...

- Простите меня за опоздание... - проговорила она и, умолкнув, опустила глаза.

- Так даже лучше... Можно познакомиться поближе... - ответил он и вдруг, замолчав. понял, что ему нечего сказать ей... и вообще, куда-то исчезли все слова...

... Он поспешно выключил телевизор, но, взглянув на Нее, тут же пожалел об этом. Наступившая в комнате тишина, словно усиливала напряжение...

- Расскажите, пожалуйста, о себе. Расскажите, как живете, какие у вас проблемы... - говорил он, думая, что говорит совсем не то... Почему он вдруг растерялся?.. Разве не он мог видеть самые тонкие, самые потаенные нити женской души, разве не он угадывал их настроение по одному блеску их глаз?..

Женщина продолжала, не отрываясь, смотреть в одну точку на ковре, казалось, она собирается что-то сказать...

- ...Для этого, собственно, и был устроен прием, на который вы опоздали...

"...Без тебя этот прием стал всего лишь болотом, смердящим гнилостью и сыростью..."

... Эти слова прозвучали где-то в самой его глубине... Может быть, именно эти слова, рвущиеся из тайных, неизвестных глубин, он и должен сказать Ей?..

-... проявить об этих людях, в том числе и о вас, заботу наш, лично мой и государства долг...

... Какие тайные пути привели Тебя сюда в эту ночь?.. Кто направил Тебя сюда?..

После долгой паузы женщина подняла голову и, как днем, взглянула ему прямо в глаза, проникая сквозь зрачки в самое сердце, в самые неприступные уголки...

- У меня нет никаких проблем, - сказала она - ... просто нехорошо вышло, что я не пришла... - она опять нервно затеребила маленькие белые ручки, - поэтому и решила... Пришла поблагодарить вас... - она поднялась и слегка покраснела... - благодарю вас за заботу...

...Он словно внутренне споткнулся... Тоже встал, подошел к женщине и, пожимая ее руку, сказал:

- Это наш долг...

... Рука женщины была мягкой и теплой, он ощутил шелковистую гладкость ее кожи...

Голова закружилась... рука обвила ее талию... щека коснулась ее щеки... губы скользнули по ее уху.

- Кто ты?.. - прошептал он.

Женщина не шевельнулась, спрятав лицо на его шее, она дышала тихо, как зайчик... Потом вдруг, прижав губы к его уху, зашептала:

- Уже все закончено... Оттуда виден весь город, вся страна... И море видно. И волны, и рыбы, и их внутренности...

... Ее горячие губы жгли ухо

- Что ты говоришь?.. - он с трудом ворочал онемевшим языком, - какое море, какие рыбы?..

И вдруг что-то молнией пронзило мозг... Или это за окном сверкнула молния?!. Он отстранил женщину от себя и с трепетом спросил:

- О чем ты?.. Что ты хочешь этим сказать?..

- Ты прекрасно знаешь сам... - лицо женщины преобразилось.

От прежнего выражения невинности не осталось и следа. Она была права... Он знал, о чем речь... О мавзолее...

За окном опять сверкнула молния... Казалось, она вырвалась и из черных. больших глаз женщины...

... Звук селектора разбудил его...

... Передачи закончились и по экрану телевизора мелькали черно-белые полосы. он посмотрел на часы...

... Скоро должно было наступить утро...

***

...Помощник опять сидел вполоборота на переднем сидении и, следя за дорогой, говорил:

- Послы просят о срочном приеме... Просят, чтобы вы сегодня непременно приняли их...

Ему представились бесстрастные лица послов. Опять эти иностранные чиновники, похожие на целлулоидные игрушки с электронной походкой, синтетическим запахом придут на прием, говоря о каких-то мелочах, по несколько раз повторяя переводчику одну и ту же фразу, будут мучить его...

- Пусть подойдут в одиннадцать...

- Военная коллегия...

- Туда я не пойду... что там еще?!.

... Эту военную коллегию - оставшееся от прежнего правительства сборище безграмотных, не имеющих военного опыта невежд - он в ближайшие дни распустит, состав новой коллегии и проект программы ее работы еще с прошлой недели у него на столе... Как же это он совершенно позабыл об этом?!.

- На двенадцать вызваны министерство сельского хозяйства и исполнительную власть. Вы приказали по вопросам табаководства и виноградарства...

- Табак и виноград... Табак и виноград... - пробормотал он про себя.

***

...Огромный актовый зал Кабинета министров был переполнен напуганными работниками министерства сельского хозяйства и исполнительной власти... С трибуны солидно говорил премьер-министр.

- ... эту проблему, если вы помните, мы обсуждали всего два месяца назад в этом же самом зале. Результаты налицо. Еще в прошлый раз было отмечено, что сегодня основную часть бюджета разоренной экономики страны составляют именно виноградарство и табаководство... И говорили, что несмотря бесхозяйственность, урожая было в два раза больше, чем в прошлые годы, но не был организован его сбор, и он сгнил, погиб под дождем и солнцем, и каждый, кто хотел, даже предприимчивые люди из соседних республик тоннами вывозили его...

...Премьер говорил с таким видом, будто его действительно заботила гибель табака и винограда.

...Он еще не оправился от сна прошлой ночью. Ладони хранили ощущение нежной женской талии, ее теплые губы еще щекотали ухо...

Он нервно почесал левую ладонь. Ночной кошмар полностью убил зародившуюся вчера почку. Теперь в душе было холодно и темно...

Вдруг ему почему-то вспомнилась недавно прочитанная в газете статья о профессоре, с помощью гипноза воздействующего на какие-то центры, управляющие снами.

Он должен избавиться от этих снов, из ночи в ночь снящегося ему мавзолея, который все строился и строился с некоей страшной последовательностью...

- ...Тогда мы оперативно сменили некоторых ведущих ответственных работников аппарата, поручив новым лицам обратить усилия именно в этом направлении, и вынесли решение о безотлагательном сборе урожая. Так во имя чего было все это?.. По сведениям, полученным в последние дни, в этой области ничего не сделано, все опять пущено на самотек...

Ему совершенно не хотелось выступать...

Премьер заканчивал выступление, заключительное слово будет предоставлено ему. А он говорить не хочет...

В ушах стоял какой-то гул. Словно где-то неподалеку мотором бурили землю.

- Что это за гул? - тихо спросил он сидящего рядом.

- Какой гул?.. - вздрогнул тот от неожиданного вопроса.

- Не слышишь гул?.. Здесь что, идет ремонт?.. Как будто бурят землю...

- Нет, по-моему... Впрочем... может быть... - ответил тот, на всякий случай повертел головой, замер, будто хотел уловить этот гул. Потом повернулся к нему и с виноватым видом: - Я... не слышу, - сказал. - Ничего не слышу, - и посмотрел ему прямо в глаза.

...Премьер закончил выступление...

...Поднявшись медленными шагами, направился к трибуне, поправив микрофон, взглянул на кажущийся с освещенной сцены полутемным зал и что-то дрогнуло внутри...

...Он напомнил ему навечно запечатлевшийся в памяти полуразрушенный зал поселкового Дворца культуры.

- ...Как все это можно назвать?.. - грозным голосом произнес он и почувствовал, что никак, никакими средствами не может поймать ускользнувшую нить гнева... - Вы можете сказать, чем занимались все это время?.. Если в это тяжелое для народа время вы не хотите протянуть руку помощи, если у вас нет для этого ни желания, ни внутренней потребности, то зачем тогда просиживаете в этих кабинетах и получаете зарплату?..

...Министры, сидящие в первом ряду, не мигая смотревшие на него, иногда нервно сглатывали слюну, и, казалось, думали совсем о другом.

- Прекратите все эти внутренние разборки!.. Это вам не партия "Свобода"!.. Прекратите эту анархию!..

...Где-то опять начали бурить землю. И не где-то, а прямо здесь, под трибуной...

...Он явственно ощущал под ногами вибрацию мотора...

...Лоб покрылся испариной холодного пота...

- До каких пор будет продолжаться это безразличие?.. Ведь сейчас мы уже не под властью другого государства, работаем не по его приказу, а во имя себя, своего народа, своей родины, своего будущего... Этого равнодушия не простим никому, так и знайте!..

...Но никто, казалось, не слышал слов, которые в другое время вызвали бы в зале переполох, внесли червей смятения в души тех, кому они адресованы... Или это ему так казалось?!.

Сидящие в первом ряду заместители премьера и чуть поодаль от них министр сельского хозяйства со спокойными лицами смотрели на него.

...Он попробовал жестикулировать, чтобы усилить воздействие слов, но взмахи рук никак не соответствовали настрою речи, они бессмысленно двигались в воздухе, свидетельствуя о том, что внутри него нет ни капли гнева или злобы, и он совершенно спокоен. Убрав руки подальше за спину, продолжил.

- В первую очередь это относится к ответственным работникам министерства сельского хозяйства, и, прежде всего, лично к министру, на которого я возлагал большие надежды...

...Но и после этих слов ни единый мускул не дрогнул на лице министра. Все так же, не мигая, министр продолжал смотреть на него... Словно ждал, что он еще скажет. Потом ему показалось, что министр, удобнее откинувшись на спинку кресла, взглянул на сидящих рядом. А потом и те тоже сели поудобнее. А потом министр, не сводя с него глаз, широко раскрыл рот и сладко зевнул...

...А гул бура все нарастал. Или это ему так казалось?!.

...Сердце нервно забилось в груди... Прервав речь, он взглянул в зал. В задних рядах люди так же удобно расположились в креслах и со скучающими лицами смотрели на него... Казалось, глядя на него, все на самом деле прислушивались к гулу, идущему из-под трибуны, и обо всем знали. Терпеливо сложив руки на груди, они ждали, чем закончится этот спектакль.

...Они понимали искусственность его "гневной" речи, понимали, что в какой-то миг, каким-то чудом он потерял ту внутреннюю нить - и теперь при отсутствии гнева и злобы, он искусственно пытается возродить их.

...На мгновение уши его заложило. Закончив говорить, он под бурные аплодисменты вернулся на место.

...Колени дрожали. Гул прекратился.

***

...Высокие, тяжелые двери мавзолея были плотно закрыты. Лицо атлетического роста часового в парадной форме вот уже сколько времени было неподвижно.

Очередь посетителей, как хвост дракона, вилась вокруг мавзолея. Промерзшие, усталые люди раздраженно ворчали.

- Можно подумать, там досыта накормят... - с нервным смешком сказал кто-то впереди.

- Да открывайте же... перерыв бывает в магазине, или, там, в гастрономе... А он что делает во время перерыва?!. Не обедает же?..

...Лицо часового было непроницаемо... он и глазом не моргнул. Казалось, солдат вытесан из эбонита.

...Еще через некоторое время кто-то вышел из очереди, подошел к часовому, встал прямо напротив него, упер руки в бока:

- Эй... ты что, глухой?!. Не видишь, сколько народа собралось?.. Не видишь, что бедняги уже посинели от холода?.. Есть в тебе хоть капля человечности?.. Слышишь, даже слова похожи: челове-к, челове-чность...

Потом вдруг почему-то люди подхватили эбонитового часового на руки и криками потащили куда-то вниз...

Вокруг мавзолея опустело...

... Подняв воротник пальто, он подошел к дверям мавзолея, ухватился двумя руками за бронзовую ручку и потянул на себя.

Двери были закрыты изнутри. Оттуда доносился чей-то шепот.

...Он прижал лицо к щели между створками и заглянул внутрь...

В мавзолее горели свечи, какие-то люди в долгополых белых одеяниях медленно прохаживались, о чем-то тихо переговариваясь... Слышался странный запах дыма...

А потом чей-то глаз приник к той же щели с другой стороны и посмотрел прямо на него, из-за двери послышался жаркий шепот:

- Пришел наконец-таки...

...Потом что-то заскрипело, звякнуло по ту сторону, и створки дверей тяжело приоткрылись...

...Человек с длинной, седой бородой в высокой накрахмаленной белой шапке - священник Иосиф, впустил его внутрь и, набросив тяжелый железный крюк, запер дверь.

Как этот оказался здесь, - мгновенно пронеслось в его голове, - ведь он там... у елок... в морозной Москве...

- Проходи, - сказал священник, свернув куда-то вправо.

...В огромном полутемном зале с мраморными колоннами толпились люди. Они, как в музее, прохаживались вдоль стен, что-то рассматривали, полушепотом переговаривались друг с другом...

Иосиф подвел его к прозрачной коробке, стоявшей на бронзовом пьедестале в самом центре, перекрестившись, сложил руки под животом.

...Полумрак не позволял ему разглядеть лицо лежащего в коробке. Не решаясь наклониться и посмотреть внимательней, он молча заложил руки за спину.

Иосиф, немного постояв, вновь осенил себя крестом и с легким поклоном отошел куда-то в сторону.

...Воровато оглядевшись по сторонам, убедившись, что рядом никого нет, он наклонился и, прищурясь вгляделся в лежащего в коробке и... сердце его замерло:

- Это же...

- Да, да, - повелительным голосом произнес кто-то сзади. - Так получилось... Ведь умер же он...

- Но... ведь...

...Отвечавший ему стоял подле колонны, и поэтому лица его в тени не было видно, а голос был незнаком. Впрочем, это не имело значения...

...В прозрачной коробке лежал седой поэт с привычным угодливым выражением на лице...

...Заболело сердце. Хотелось выйти из этого душного темного помещения, вдохнуть свежий воздух...

- Нет, нет... Люди уже давно ждут вас... - произнес тот же голос.

...Все столпились вокруг и смотрели на него.

Сказав:

-...Вспоминаются строки покойного... - он умолк.

Стихи, которые секунду назад вертелись в голове, куда-то исчезли. Память была серой, как пустой экран...

...Люди продолжали внимательно слушать его...

...Он же совершенно лишился речи. Гулко билось сердце, тело покрылось холодным потом, огромные телевизионные камеры вели прямую трансляцию на всю страну...

Земля качнулась под ногами... он споткнулся на ровном месте...

...Вздрогнул и сонными глазами повел вокруг...

...От толчка помощник, сидящий впереди, ударился головой о ветровое стекло и поранил лоб, струйка крови стекала по щеке на белую рубашку...

...Водителя в машине не было... Солдаты охраны со всех сторон окружили машину и расширившимися от испуга глазами на бледных лицах заглядывали в кабину из-за широких спин телохранителей...

Откуда-то издали слышался гул вертолета...

Кто-то по телефону связи из машины повторял:

- Шестьдесят второй!.. Ответьте... Шестьдесят второй! Ответьте...

- Как вы, господин Генерал?.. - телохранитель дрожащими руками ощупывал его ребра, колени, - С вами ничего не случилось?

...Он вышел из машины и посмотрел вперед кортежа.

...Там перевернулся один из двух мотоциклов сопровождения, водителя видно не было... Наверное, куда-то отбросило ударом... Ехавшую впереди полицейскую машину сильно помяло слева. Кажется, там были раненные... Он хотел подойти к машине, но телохранитель сзади обхватил его:

- Прошу вас, сядьте в машину...

- Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь случилось?!.

- Впереди откуда-то слева выехала грузовая машина...

- Но тут же нет дороги...

- Нет, справа... Как из-под земли появилась...

- Ничего не понимаю... Здесь же нет проезжей дороги?!.

Парень пожал плечами и, кажется, даже растерялся оттого, что тот чего-то не понял...

- ...Возвращаемся... Срочно возьмите под контроль все дороги, - кричал где-то снаружи в телефон помощник, стирая кровь, заливающую глаза. ...Темно-зеленый грузовик... последние цифры номера, кажется, пятьдесят шесть... Пятьдесят шесть!..

...Из-за гула вертолета ничего не было слышно...

...Водитель, сев за руль, включил зажигание и посиневшими губами проговорил:

- Наверное, снова они... Организовали пародию, как и они сами, на покушение... Клянусь Богом, пули на них не хватает... Ну что за мошенники...

...Значит, опять... - подумал он, словно только теперь очнувшись... Представил огромные колеса грузовика, всего пять минут назад вынырнувшего откуда-то из-за кустов, свою машину, смятую, как консервная банка, в лепешку, себя, окровавленного и искромсанного тяжелым потолком машины...

...Визжа колесами, машины развернулись прямо посреди дороги и помчались в обратном направлении, оставив позади разбитую машину полиции и перевернутый мотоцикл...

- Кто остался с ними? - спросил он, глядя в зеркало на людей, столпившихся вокруг полицейской машины.

- Мы оставили там людей. И в "скорую" позвонили, едут... На ближайшие пункты тоже сообщили... Они разберутся с машинами... - ответил помощник, стирая мокрым платком кровь с лица.

...Кто-то, судя по всему, залепил ему лоб пластырем. Крови уже не было.

...Холодный озноб прошел по телу, постепенно сбрасывающему онемение сна... Это смерть, еще недавно подстерегавшая его совсем вблизи, шурша невидимыми, черными крыльями, улетала, оставляя в теле этот мерзкий озноб...

Он увидел еще один лик смерти... Она опять была коварна, хитра, отвратительна...

...Откуда-то появился лекарственный запах наваленных в кучу погребальных венков...

...Туго затянул узел галстука, распустившийся то ли во время сна, то ли при аварии.

...Надо поскорее уехать отсюда, с этого опасного, пропитанного запахом смерти места, надо поскорее забыть, с корнем стереть из памяти этот воздух, напоенный трауром, этот запах смерти, идущий от венков...

- Вертолет остался там... Думаю, так будет лучше... Из-за раненных... - теперь помощник вытирался большой квадратной салфеткой...

- Тебе, кажется, здорово досталось...

- Ничего серьезного... - ответил помощник, взглянув на него. Видно было, что он гордится тем, что ранен из-за него... - я даже не спросил, как вы...

- Со мной все в порядке... - ответил он, отвернувшись к окну.

...Водитель молча с пожелтевшим лицом смотрел на дорогу, видимо, еще не пришел в себя от ужаса происшедшего...

...И телохранитель сидел молча, немного смущенный тем, что с ним самим ничего не случилось...

...Это уже второе покушение... - подумал он. Вновь в памяти всплыли имена тайных организаторов этих покушений...

И на первом месте среди них был Офицер, недавно с шумом и треском изгнавший партию "Свобода"... Он еще раз мысленно просмотрел карту, где корешки основных направлений экономики, взятых под контроль этим капризным Офицером, создавали густой узор... Нефть... хлопок... море... табак... Поспешно вспомнил краткие биографии владельцев этих важнейших пунктов. Все эти люди, как и капризный Офицер, которому они служили, были предприимчивы и трусливы. Не похоже, чтобы они затеяли такое непродуманное, игрушечное покушение...

...Авторами этого покушения, по всей вероятности, были совсем другие... - подумал он, - вечно борющиеся фанатики партии "Свобода", всего несколько месяцев назад сбежавшие из страны и до сих пор борющиеся за свои "высокие идеалы"...

Вдохновенные лица фанатиков "Свободы" всплыли в памяти...

Это были лица похожи не столько организаторов покушения, сколько напоминали шофера того грузовика. Разве что бывший министр внутренних дел, хилый, вспыльчивый, со следами от черных очков на лице, любитель пострелять в воздух...

...Ему послышался голос бывшего министра, уже около двух месяцев сидящего в подвале одного из самых больших зданий города, подземная часть которого была не меньше видимой, и, теряя сознание от темной духоты одиночки, продолжавшего кричать: "Мы победим!.. Мы все равно победим!.."

По сведениям, в первые дни он с дикими криками пинал дверь камеры, а в последние два дня напевал что-то странное, без слов печальным, нежным голосом... Сообщали, что страшный смех министра разносившийся на рассвете по этажам министерства, наводил ужас на охрану...

Дорогу перегородило бесконечное серое стадо баранов. Животные растянулись по всей ширине дороги и мелкими шагами двигались в их сторону.

...Помощник обернулся и с виноватым лицом сказал:

- Я не смог связаться с постом впереди... Дорогу не расчистили...

... Стадо, поглотив машину, шло мимо, стукаясь о дверцы, колеса машины, и стирая с нее пыль короткой свежеостриженной шерстью...

Подняв морды, бараны тупо смотрели на него, словно и они чего- то хотели...

***

...Въехав в город, кортеж помчался ярко освещенными широкими улицами к центру...

...Дыхание траура, смерти, принесенное недавней аварией, постепенно исчезало в ярком свете огней...

Его снова клонило в сон...

- Едем в резиденцию... - сказал он. - Все дела перенеси на завтра. Всю информацию о покушении ко мне...

...При входе в

комнату, от давешнего дыхания смерти в нем уже не осталось и следа. Растущие во дворе ароматные кусты акации, сосны с бархатными иглами в одно мгновение уничтожили в нем остатки страха.

...Закрыв дверь, разделся.

В коридоре висело большое, в рост человека зеркало. Вглядываясь в свои глаза с набрякшими под ними мешками усталости, почему-то вспомнил утреннее заседание в Министерстве, ряды слушателей - каменноликих чиновников, окровавленных в аварии полицейских...

... Неприятный холодок прошел по телу...

...Вошел в комнату, снял пиджак, сев в кресло, потер лицо. Сердце забилось быстрее.

...Оно не успокаивалось даже здесь, в недостижимой высоте, в атмосфере безопасности резиденции, окруженной со всех сторон охраной, закрытой от посторонних глаз густым лесом и высоким забором, в безмятежном покое комнаты.

Казалось, эта авария была продолжением снов последних дней...

...Глаза горели...

...Что это?!. - думал он, и перед глазами вставала мутная пелена... Что означают это сердцебиение, эти тяжким грузом ложащиеся на веки и засасывающие с цепкостью болота сны?!. Что-то нарушилось в нем... или уже начался совершенно иной процесс?!. Где-то произошел сбой, или это сдвиг в мозгу?!. Короче, что бы там ни было, но сейчас из каждого угла этой уютной комнаты смердело опасностью...

Чтобы взбодриться, прошел в ванную, долго плескал там в лицо холодную воду. Потом поднял мокрое лицо к зеркалу, подумал - наверняка, есть какой-то выход...

Прежде всего, надо победить эти ядовитые сны. Но как?..

Сон все растекался по невидимым капиллярам горящего от ледяной воды лица, растворялся, впитываясь в кожу, повисал на веках глаз...

Хотелось спать... Он чувствовал ядовитый, отдающий горьким миндалем аромат сна...

А советники - тараканы в своих кофейно-коричневых костюмах, расхаживают по мраморным лестницам аппарата, сбиваясь в кучки, перешептывались с пауками - министрами, составляя тайные планы, передают друг другу какие-то ненужные документы, что-то замышляя против него...

Ему же опять хотелось спать...

...Взгляд наткнулся на маленькую капельку крови, упавшую на рубашку на самой груди... Смочив палец в воде, потер пятно, но от воды оно расползлось еще больше, словно посвежело...

...Почувствовал отвратительный запах крови... Вспомнил... Это кровь помощника... Наверное, брызнула на него во время аварии.

Вернувшись в комнату, прошел за письменный стол, включил настольную лампу и всмотрелся в тонущий в полумраке коридор.

...Из-за двери доносился тихий шепот переговаривающейся в коридоре охраны. Они сидели за дверью в креслах и, кажется, говорили о нем.

- ...После вчерашнего приема... - сказал один - ... никто не знал. Даже наш...

- Нельзя знать. В его делах сам Господь Бог не разберется... - ответил другой.

Затаив дыхание, весь обратился в слух.

- ...посмотрим... - снова послышался голос из коридора.

- А еще говорит...

- Ясное дело... - говорящий хоть и зашептал потише, но голос слышался отчетливо, - он тоже человек. Все стареют...

...От этих слов, еле слышных из коридора, правый глаз опять помутился. Эта темнота растеклась и в левый глаз, сделав комнату темнее.

... От этих слов стало не по себе...

Сколько нерешенных важных дел оставил он в последние дни из-за этих глупых снов, положение, в котором оказался на утреннем совещании - лица министров, с тайной насмешкой наблюдавших за тем, как Генерал изображает гнев, и, в конце концов, эта непродуманная поездка, чуть не завершившаяся его смертью, эта бессмысленная встреча с родными погибших...

- ...врач сказал...

...Телохранители все еще тихо переговаривались...

- В это невозможно поверить...

- Во что?

- Ну, в то, что ты говоришь... Он, наверное, и сам знает...

- Знает, наверное, откуда мне знать?!. А может, и не знает...

Подошел к двери...

...Сердце колотилось так гулко, что временами заглушало голоса охранников. Вдруг странный гул заполнил уши, и он, можно сказать, вообще перестал слышать. Повернув беззвучную ручку двери, вышел в коридор...

...Ребята вскочили с кресел и, поспешно застегивая пиджаки, поправляя воротники, с побледневшими лицами виновато смотрели на него.

...Сердце одного из телохранителей билось особенно сильно... Он ощутил это по пульсации его виска.

- Идите, ребята, уже поздно... - сказал он, внимательно вглядываясь в их растерянные лица. Затем, вернувшись к себе, запер дверь и на несколько мгновений замер в прихожей.

Телохранители осторожно, чуть ли не на цыпочках отошли от дверей, но вниз, кажется, не спустились.

...Сел за письменный стол. Вынул из аккуратной стопки на краю стола одну из газет... Из сложенной газеты выпал конверт. "От полковника Сулейманова" - прочитал он надпись.

Не хватило терпения подумать, каким образом этот конверт мог попасть сюда...

...Серый полковник... Как же это он мог забыть еще одного, наиболее реального кандидата в организаторы покушения?!.

...Серый полковник... Командир разгромленной военной части легендарный Серый полковник, сколотивший себе армию из десяти-пятнадцати вооруженных групп и в роли "рыцаря-полководца" двинувшийся на столицу спасать народ, "стонущий" под игом глупого правительства...

...Вспомнились тонкое, нервное лицо, мелкие, самоуверенные глаза полковника...

Желание полковника было совершенно ясно. Этот безграмотный тридцатипятилетний болван, до недавних пор занимавшийся торговлей в захолустном, провинциальном городе добивался некоей компенсации за свои победы на фронте, авторитет среди военных, за разгром войск, посланных ночью бывшей властью...

...Распечатал письмо:

"Господин Генерал!

Считаю для себя оскорбительным Вашу безответную реакцию на мои письма, телеграммы и телефонные звонки.

Мои заслуги в прекращении междоусобицы, учиненной в стране прежней власти, в победе законности и справедливости, ознаменовавшейся Вашим приходом к власти - единственной и незаменимой в народе личности, неоспоримы.

Учитывая эти и другие мои заслуги, прошу Вас принять меня в связи со сложившейся на фронте ситуацией.

С уважением,

полковник Сулейманов С.Н."

...Загудел селектор...

- Господин Генерал, - послышался голос начальника охраны. - Здесь полковник Сулейманов.

...Все внутри похолодело.

- Кто пропустил его?..

- По вашему указанию, господин Генерал...

- Какому указанию?!. Я не давал такого указания!..

- Слушаюсь, господин Генерал!..

...Бросив трубку на рычаг, с бьющимся сердцем пытался вспомнить, давал или нет указание пропустить полковника в резиденцию...

...Скрипнула дверная ручка...

...Нажал кнопку селектора. Внизу никто не отвечал...

...Поспешно стал нажимать на другие кнопки... Все номера безмолвствовали...

...С нижних этажей слышался гул, напоминавший подземные толчки... Начали мелко подрагивать пол, стены, висящая на потолке хрустальная люстра, стекла окон...

...Нет, это не землетрясение, - подумал он и почувствовал, что дрожат и его плечи. Это он... Серый полковник... Тайный автор покушения...

... Мгновенно ему представилась картина окруженной резиденции, связанные солдаты охраны, выстроившиеся в вестибюле резиденции войска, текущие по лестнице вверх, почерневшее от гнева лицо полковника, нервно дергающего ручку двери...

...Рука метнулась к ящику стола... Вытащила оттуда пистолет... Тяжело дыша, беззвучным движением достал из прозрачной плоской коробки в углу ящика патроны, высыпал их на ладонь... Потом, не отрывая взгляда от полутемного входа, похолодевшими пальцами зарядил пистолет и тихо поднялся...

...Из коридора послышался тихий скрип осторожно открываемой двери. С нижних этажей доносились голоса солдат, тяжело стуча сапогами, они бегали по этажам...

...Прижимаясь спиной к стене, двинулся в сторону коридора, оказался совсем рядом с входом.

- Кто там?..

...Некто, тихими шагами осторожно расхаживающий по коридору, услышав его голос замер.

...Запечатленные в памяти мышц уроки специальной подготовки, полученные много лет назад, мягким прыжком пантеры выбросили его тело в коридор... Палец нажимал курок, стреляя во все стороны темного коридора, где мог затаиться пригнувшийся или в полный рост полковник...

...Слева в темноте что-то с грохотом упало... Потом кто-то, спотыкаясь, держась за стену, сделал несколько шагов и тяжелым кулем свалился на пол...

...Рукой нашарил кнопку включателя, зажег свет в коридоре и чуть не задохнулся от увиденного... Спазм схватил горло, онемевшие ноги подкосились, упал на колени...

...Застывшие глаза женщины были открыты... Закрыв лицо испачканными кровью руками, она смотрела на него...

...Подполз к ней на коленях, задыхаясь от ужаса, сблизи вгляделся в лицо, которого давно не видел, положив ее голову на колени, с болью, прижал к груди...

...В коридоре послышались шаги... Вздрогнув, обернулся... У дверей в военной долгополой серой шинели стоял полковник и спокойно смотрел на него. За его спиной были видны вооруженные люди...

- Я не хочу... Я ничего не хочу... - тихо сказал он. - Делайте, что хотите... Мне ничего не надо...

... Но серый полковник, казалось, не слышал его, стоял все с тем же непроницаемым лицом, сунув руки в карманы, и молча смотрел на него.

- Уходите отсюда... - голос его задрожал. - Уходите, говорю вам!..

И тогда с тем же непроницаемым лицом полковник, не повернув головы, сделал какой-то знак своим сопровождающим. Сзади, из толпы вооруженных солдат в коридор вышел и тут же скрылся человек в военной форме с очень знакомым лицом. Почти сразу же за ним появился священник Иосиф, помахивая кадилом, он низким голосом пел молитву, далее в коридоре откуда-то возникли звуки органа... перезвон церковных колоколов... Поднял голову, но увидел вместо потолка почерневшие узоры уходящих чуть ли не в самое небо островерхих куполов мавзолея, их открытые наружу круглые форточки... Человек со знакомым лицом быстрыми шагами направился к нему... остановился перед ним, приставил к его лбу пистолет и четыре раза подряд выстрелил...

...Очнулся от сна и, с трудом шевеля пересохшими губами, огляделся...

...В заливших комнату рассветных лучах солнца тускло светила настольная лампа...

... Нераспечатанное письмо все еще лежало среди газет...

***

...Будто шепот какой-то прошел по залу, когда он медленными шагами появился на сцене. Или это ему показалось?!. Занял свое место в президиуме. Оратор - министр обороны, на миг прервал свою речь, и, подобострастно изогнувшись, беспокойными глазами смотрел на него...

- Продолжай, продолжай... - сказал он, незаметно оглядывая зал.

...Министр обороны говорил о положении на фронте, о положении перемирия, о трудностях, стоящих перед военными...

- Как вы себя чувствуете, господин Генерал?.. - чуть наклонившись к нему, шепотом спросил премьер.

От премьера шел странный запах одеколона. Не мог разобрать одеколон ли это или трава. Наверное, вчера, пока он носился по серым запыленным дорогам, премьер наслаждался где-то среди зеленых ароматных трав...

Видно, его состояние в последние дни немного запутало премьера, подумал он, и, глядя тому в глаза, спросил:

- А как по-твоему?..

...Премьер выглядел очень бодрым. Чуть растерявшись от его вопроса, он странно усмехнулся:

- По-моему, отлично...

- И мне так кажется... - ответил и снова взглянул в зал.

Все как обычно смотрели только на него. И чем дольше они смотрели на него, тем радостней становились их лица... То ли розовели, то ли белели?!.

...Немного выждав, обернулся и посмотрел на премьера.

...Низко склонив голову, шевеля бледными губами, тот что-то писал. Премьер явно почувствовал его взгляд, но не решался поднять голову, посмотреть на него.

Премьер дальновиден и предприимчив... - подумал он, - иначе не стал бы посылать ему полные искренней любви письма в далекую провинцию, в его одиночество.

Снова взглянул в зал.

- ...недостаток обычного горючего, боеприпасов мешает переброске на линию фронта новых соединений... - министр обороны перевернул страницу.

- ...А вас интересовали причины отсутствия горючего? - прервал он вдруг речь министра.

...Министр запнулся, снял очки, обернулся и посмотрел на него вытаращенными глазами. Видно, не понял ему или кому-то другому адресован этот вопрос...

- Я к вам обращаюсь... говорите, говорите...

- Конечно, интересовался, Ваше превосходительство... - министр обороны выпрямил спину и придал лицу выражение старательного ученика. - Мы неоднократно обращались по этому вопросу в Комитет по топливу, однако...

...Министр замолчал. Словно взвешивал то, что собирался сказать.

...Сидевший в третьем ряду слева министр по топливу беспокойно заерзал.

- Говорите, говорите, вы обращались и...

- Говорили, что не могут выделить нам топлива в достаточном количестве...

- А вы поинтересовались, почему?!. Может, просто Комитет по топливу плохо к вам относится?!.

Растерянный министр испуганно смотрел то на него, то в левый угол третьего ряда...

...И это наш храбрый военачальник... С отвагой льва, орлиным взором... - подумал он...

- Это я так, к примеру сказал... Я хочу, чтобы вы знали, что министерство по топливу располагает необходимыми вам пятьюдесятью тысячами тонн горючего. Однако председатель комитета по старой привычке ждет от вышестоящих инстанций указания кому, куда и сколько выделить, но поскольку эти инстанции пока не имеют возможности для таких указаний, он и отказывает вам таким образом...

Правая сторона президиума нервно заерзала на местах. Началось шевеление, шепот, зал стал переглядываться...

- Хочу, чтобы вы знали и то, что ваши заявления по поводу горючего создают лично о вас очень плохое мнение. Выходит, что отказ Комитета по топливу, то есть невозможность обеспечить фронт необходимыми ресурсами беспокоит вас не больше, чем председателя комитета по топливу.

...Министр хотел что-то возразить, но промолчал.

- Пожалуйста, хотите что-то сказать?

- Я?!. - на лице министра мелькнуло выражение страха, смешанного с ужасом, - я слушаю вас, господин Генерал...

- Знать о чем-то и молчать, не сообщив куда следует об этих отвратительных явлениях, недостойно человека, которому в такое трудное время доверена оборона страны. В военное время подобное поведение, особенно для военных не простительно. Можете сесть.

...Дрожащими руками министр с трудом привел в порядок бумаги, поправил очки и с мрачным лицом сошел с трибуны.

...Из третьего ряда был виден виноватый взгляд председателя Комитета по топливу...

...Премьер, словно ничего не слышал, все так же низко склонившись, продолжал писать. Потом, не вынеся наступившей в зале тишины, поднял голову, и, не глядя в его сторону, мелко постукивая по столу карандашом, обратил в зал печальный взгляд.

- В это трудное, критическое время подобные поступки недопустимы. Пора положить конец этим двойным играм, к которым вы настолько привыкли за эти годы, что они превратились в стиль работы. Очнитесь, пока не поздно...

От этих слов сидящие в зале словно съежились, слились в единое, напряженно-испуганное бледное лицо...

- ...Я и без того прекрасно знаю, кто чем занимается... Знаю, кто чем дышит...

...При этих словах премьер нервно потер левый глаз...

Это была его давняя привычка в трудных ситуациях, пребывая в растерянности - премьер всегда потирал левый глаз. А может, премьера беспокоил зрачок, клетка за клеткой растущий и закрывающий почти весь глаз?..

- В странах, находящихся в состоянии войны, судьба лиц, совершающих подобные деяния, должна решаться немедленно по приговору военного трибунала. К сожалению, бедственное положение нашего военного трибунала, как и других органов, не позволяет нам в подобных ситуациях обращаться к высшему военному органу... Продолжайте... - бросил он, не глядя вправо.

...Премьер наклонился к стоящему на столе микрофону и хрипло сказал:

- Для оглашения результатов расследования трагических событий, происшедших в военной части, слово предоставляется председателю следственной комиссии... - поперхнувшись, зажал микрофон ладонью, долго кашлял и утирал слезы, и, наконец, выпив воды, докончил:

- ...Ахмеду Меликову...

Председатель следственной комиссии, оставшийся еще от прежней власти тощий, длинноносый человек в большом, не по размеру костюме, который пусто колыхался при ходьбе, неуклюже поднялся на сцену, прошел на трибуну и встал перед микрофоном.

- Комиссия по расследованию трагических событий, происшедших в N-ской военной части...

...И снова почувствовал, что сердце то обрывается, как в самолете при воздушных ямах, то стихает вообще, то начинает беспорядочно биться...

...Это все от нервов и усталости... - подумал и, слушая, как выступающий описывает места событий, в частности "Дворец культуры" в центре того городка, вдруг вспомнил, как сегодня во сне крался вдоль стены с пистолетом в руке, стрельбу в темном коридоре, женщину, глядящую на него погасшими глазами...

Тщетно мучил мозг, пытаясь из глубин памяти извлечь облик жены, умершей несколько лет назад, но с ужасом и растерянностью понял, что это ему не удастся...

...А та женщина, которую он застрелил во сне, - та ли это, кого он разглядел из сотен лиц во "Дворце культуры", или это была потерянная им пятнадцать лет назад жена?!.

...Она, та женщина из сна, была обеими одновременно.

...Тогда кого он оплакивал, упав на колени, думал он?.. - Ту или похороненную пятнадцать лет назад?..

Снова в голове все перемешалось... И теперь все - и этот душный зал, и опротивевшее заседание, и то, о чем с серьезным видом говорил с трибуны оратор, и беспокоившие его в последнее время незавершенные дела, и закулисные организаторы покушений, и премьер, сидящий справа и все еще сжимающий карандаш в руке с отчаянием утопающего, вцепившегося в соломинку, - одним словом все поблекло и потеряло смысл, растаяв, как льдина...

...Вновь появилась резь в глазах, веки стали устало тяжелеть... Хотелось вернуться в резиденцию, запереться, никого не видя и не слыша, не раздеваясь, упасть ничком на кровать, и, обняв подушку, уснуть...

- ...не так ли, господин Генерал?.. - председатель следственной комиссии неожиданно прервал речь и вопросительно смотрел на него...

А вслед за председателем на него посмотрели и все присутствующие...

- Возможно и так, - сдержанно ответил он, - но нельзя делать поспешных выводов. Собранные материалы еще не дают полного представления о случившемся. Эта трагедия требует серьезного изучения, всестороннего сбора фактов, тонкого, ювелирного анализа... - говорил он, чувствуя, как лоб покрывается холодным потом... Такое - чтобы не слышать слов выступающего с ним происходило в первый раз... Как это получилось?.. - подумал он, оглядывая зал. Значит опять...

...Председатель комиссии, удовлетворенный ответом, продолжил речь.

Внимательно вгляделся в лица сидящих в первых рядах. Бросил взгляд по сторонам. Все, как и прежде, со спокойными лицами слушали говорящего.

...Это конец... Это тот самый конец... Так когда-то говорила старая гадалка: "...как поворачивают портрет оборотной стороной, так и уходят, обернув лицо к тому свету"...

...Собравшись, сконцентрировал внимание на выступающем и поймал себя на том, что опять пропустил его слова...

...Стало тоскливо... Руки похолодели. Такое с ним в последнее время случалось часто. Кажется, это из-за нарушения кровообращения...

...Потер руки и сложил ладони. Казалось, это чужие руки. Пальцы скрючились, как горбуны, кожа высохла.

Вспомнил, как однажды ему приснились эти руки...

...Это было еще в далеком провинциальном городе. В одну из снежных ночей ему приснилось, будто руки его, как две крысы, бегают по полу, иногда проваливаются в какую-то щель и стоят там, готовые с ужасным криком броситься на него... В ту ночь он долго играл в страшные прятки с руками, но им ни разу не удалось поймать его...

...Зевнул... По мере зевка лица сидящих в зале менялись на глазах...

...Его поглотит это цепкое болото сна... или он просто куда-то исчезнет...

...Армия "сусликов" снова, пощелкивая острыми, мелкими зубками, глядела на него круглыми глазками... Словно готовились всей стаей наброситься и загрызть его своими мелкими острыми зубками...

...Это катастрофа... Он нигде не читал о поглощении человека собственными снами... Что это, болезнь или старость?!. А может, простая усталость?.. - думал он, потирая руки. - А если усталость, то причем здесь мавзолей?..

Немного погодя, слушая выступающего, вдруг вспомнил письмо, недавно опубликованное в газете...

Какая-то женщина с неизвестной фамилией рассказывала о каком-то знаменитом психиатре, и благодарила за несколько коротких сеансов гипноза и аутотренинга, которые излечили ее сына-наркомана...

...Он напрягся, стараясь вспомнить фамилию того психиатра... В редакционном постскриптуме сообщалось, что в отличие от алкоголизма лечение от наркомании осуществляется лишь с помощью лазерной хирургии уничтожением в организме человека пораженных точек - и то лишь в некоторых развитых европейских странах. И воздействие на эти точки без хирургического вмешательства, без применения медикаментов лишь с помощью гипноза можно считать мировым достижением. В том же постскриптуме была еще и фраза о снах, но сейчас он никак не мог ее вспомнить.

Значит, и память начинает слабеть...

Ему вспомнилось равнодушное, усталое лицо профессора на фотографии, помещенной рядом с письмом... и тут же, обращаясь к выступающему, он сказал:

- А я скажу вам, что упомянутые вами артиллерийские установки покупаются не из указанных вами источников, а из соседних республик. А часть вооружения, по последним данным, доставляется самолетами. Продолжайте...

Он проговорил это, а слух обжигал жаркий голос старой гадалки из прошлого:

- ...Это и смертью нельзя назвать, сынок... Как переворачивают портрет, так и твое лицо повернут к тому свету...

Часть 5

- Профессор!.. Профессор!.. Профессор!..

...Проснувшись, вскочил, огляделся... Свет в комнате так с ночи и остался не выключенным... Солнце уже стояло высоко... Часы на противоположной стене показывали половину девятого...

...Перевернувшись на бок, профессор по привычке попробовал припомнить, что снившееся, но ничего, можно сказать, не вспомнилось. Разве что белые облака, мягко касавшиеся рук и ног, странные тюлеподобные туманные покрывала...

Но удивительны были поразительная легкость, бодрость... Словно за эту ночь он помолодел лет на десять. К тому же в эту ночь... - тут им овладела легкая тревога - ...в эту же ночь профессор, казалось, заново прожил всю свою жизнь...

Само содержание сна никак не шло на память. Ясно было одно - этот сон означал, что жизнь его пришла к концу, и больше его с этим миром ничто не связывает... Причем ощущал он это, как свою руку, ногу, и несло оно небывалое спокойствие... Из смутных обрывков сна выходило, что пресыщенные до последней клеточки его тело и душа отказывались воспринимать что-то новое, они пресытились этим, изученным им, насколько возможно, таинственным миром, и никакие чудеса и открытия их больше не интересуют...

...С кухни послышался звонок телефона...

Поднялся, закутавшись в одеяло, и босиком зашлепал на кухню, чувствуя, как холод пола пробирает все тело.

- Профессор?!. Доброе утро, профессор!.. - услышал он взволнованный голос секретарши главврача. - Что это с вами?..

- Со мной?.. - профессор уже привык к бесцеремонному тону девушки. Со мной ничего...

- Я имею в виду, не болеете?.. - девушка говорила быстро. - ...Тут вся клиника переполошилась... Вас ищут. Как вы себя чувствуете?..

- Спасибо, хорошо. А с чего это меня ищут?..

- Не знаю... Бейдадаш (так в клинике называли главврача) с утра только и твердит "Вейсов, Вейсов". Приехал на работу впопыхах... спрашиваю, что случилось, не говорит. Замучил меня "Найди его" и все... Так вы дома или нет?..

...Перед глазами захлопали по-коровьему бессмысленные глаза главврача...

Совершенно не хотелось видеть его.

- Скажи, телефон не отвечает. Через двадцать минут буду... - ответил он и повесил трубку.

...Несколько минут профессор так и стоял посреди кухни с одеялом на плечах...

Взгляд его упал на оставшуюся на столе с позавчерашнего вечера пыль истлевших насекомых... Все вспомнилось...

...Академик... древняя рукопись... записная книжка... страницы... любовь и кишки... соглядатай в серой куртке...

...Ему стало не по себе...

Сейчас спросонья невозможно было определить - что из этого ему приснилось, а что было на самом деле...

...Сколько странностей произошло в последние два дня, какие всплыли, страшные истины?!.

Что все это было?!. - думал профессор, чертя пальцем по пыли на столе.

...И без того мешающиеся мысли, путались еще больше, рождая еще более зловещие картины...

...Профессор открыл кран. Потекла кофейно-ржавая струя.

...Он умылся водой из чайника.

...Очень может быть... - продолжал размышлять профессор, снова сев на табуретку и потирая лицо, - очень может быть, что больной переводчик и был прав. Из этой древнеегипетской рукописи выходило, что они с академиком были в одном и том же месте, в той опасной зоне, которая в рукописи именовалась "Порогом". Академик мертв... Он пока еще жив. Временно, под огромной тенью простершегося к нему Нечто...

...Профессор опять явственно ощутил на себе - в этой полусырой кухне, маленькой комнатке, забитой хорошо знакомыми вещами покойной жены. В углу, где сидел профессор, словно вдруг наступил вечер...

Стало холодно...

...Однажды ночью, когда он будет ждать первых лучей солнца, а, скорее всего, когда он будет спать, эта же таинственная тень ястребом налетит на него, вонзив острые когти в спину, вырвет из постели и унесет с собой Туда... в тысячеслойное неведомое пространство...

...От этой мысли профессора словно резко подбросило... Закутавшись в одеяло, он на миг замер посреди кухни, размышляя о своей безвыходности, и снова опустился на табуретку, чувствуя, как холод пронизывает все тело.

...Дрожа от холода, вернулся в комнату, сев на край кровати и, натягивая холодные с ночи носки, вспомнил вчерашнюю ночь, и сад, где все стороны были одинаково и ужасающе симметричны...

...И вспомнил, как после долгих мучений обнаружил в углу сада странный выход, и ведущую оттуда узкую темную извилистую дорожку, полную голосов неведомых птиц, и поразительного вислоухого пятнистого пса, указавшего ему дорогу... Вспомнил неслышный в завывании ветра мягкий бег пса, его медленные, словно полусонные повороты головы, вспомнил, как с мудрым спокойствием, будто исполняя долг, вел он его за собой...

Казалось, - думал профессор, - это пес привык вот так вот выводить людей, заблудившихся в этом страшном саду...

И еще вспомнил мучительный вчерашний вечер, и как далеко за полночь до боли в глазах смотрел телевизор, пока не закончились передачи по всем каналам, и, боясь попасть в плен снов, теплым воздухом опутывающих его тело, до утра пил чай, кофе и лишь на рассвете при робких лучах солнца, нарушивших загадочность ночного неба, в час, когда, по словам больного переводчика, заканчивалось время неведомого пространства, на онемевших ногах донес свое свинцовое от усталости тело до постели, и раздевался уже под одеялом, не в силах поднять веки...

Кое-как проведя эту ночь и лишь под утро сдавшись сну, он избежал соглядатая в серой куртке...

Эта мысль породила в душе профессора удивительное спокойствие.

...Час восхода солнца профессор определил по данным на обороте странички настольного календаря, и, судя по всему, не ошибся.

...Профессор оделся, причесался и снова вышел на кухню, сварил из набранной еще позавчера воды кофе, сел у окна и, глядя на женщину, развешивающую во дворе белье, думал о том, что, может, этой ночью он был там, у самого этого "порога"... и снова, умирая от страха, прятался и убегал от парня в серой куртке, и каким-то чудом сейчас забыл об этом?!.

Значит, его вернули... - думал он, чувствуя, что сердце его бьется совершенно спокойно.

...Действительно, если он проспал целых пять часов, почему же не может вспомнить то, что ему в эти часы приснилось?!. Или ему вообще ничего не снилось?!.

...Профессор глубоко вздохнул и еще раз отметил замечательную легкость в теле, отсутствие привычного уже ощущения тяжести на сердце и даже то, что исчезли обычные горечь во рту и сухость языка.

Так он блаженно попивал кофе, пока новая неожиданная мысль не заставила его поперхнуться...

...Они намеренно стерли из его памяти сегодняшний сон... Может быть, в эту ночь они с ним что-нибудь и сделали...

...Да, да, точно, что-то сделали... Заменили мозг... или похитили душу?..

...Сердце снова встревожено заколотилось...

...Этот урод в серой куртке стало быть настиг его... Догнал у двери и Бог знает, что сделал с ним... Может, даже убил?!.

...При этой мысли профессор отложил недопитую чашку, взглянул на свое отражение в окне и испугался еще больше...

...Широкий, плоский нос, густые, седые усы, круглые очки... Со стекла окна на него смотрела старая серая сова...

***

...Звук селектора главврача, как сигнал тревоги, заполнил центральный коридор клиники...

Сунув чуть ли не локоть руки в карманы, главврач стоял перед ним, глядя на него коровьими глазами.

- Вас ищут, профессор... С утра уже три раза звонили.

В зависимости от ситуации главврач обращался к нему то на "вы", то на "ты".

- Кто меня ищет?

- Министр...

- Министр?..

- Да, он сам... - с трудом сдерживая раздражение, ответил главврач.

От волнения или бессонницы лицо главврача было опухшим больше обычного.

- Вы не узнали - зачем?.. - у профессора сжалось сердце. Вспомнился министр здравоохранения - высокий средних лет, болтливый человек, все время без умолка что-то говоривший, его бессвязные слова очередью вылетали из широких, постоянно, как жвачка, меняющих форму губ, с вечно застывшей на них слюной.

Главврач нервно пожал плечами:

- Даже машину прислал... Она ждет вас.

- Куда надо ехать, к нему домой? - профессор пошарил в карманах в поисках ключа от кабинета.

- Нет, в министерство...

- А в министерство зачем? - удивился профессор.

...Ключ, словно испарился из кармана.

- Не знаю... - плечи главврача опять нервно взлетели вверх.

- Ничего не понимаю... - проговорил профессор, вспоминая, где же он мог потерять ключ?!.

- Вот и я о том же... - растерянно сказал главврач, в очередной раз пожимая плечами.

Его плечи, казалось, дергались сами по себе.

- Может, что-нибудь там случилось?.. - многозначительно прошептал он, подойдя ближе к профессору, и кивая куда-то у себя за спиной.

- Где там?..

Главврач сделал выразительные глаза, потом раздраженно сказал:

- Там, наверху... Кажется, и сам министр ничего не понимает...

Эта мимика главврача напомнила профессору маленького академика, говорившего "там", показывая пальцем и глазами куда-то назад, а потом - в потолок...

- А что тут понимать?..

Впрочем, сам профессор тоже ничего не понимал. Видно, мозг его еще долго будет в таком состоянии... А тут еще приходится кого-то лечить.

Но хуже всего было то, что ключ никак не находился, и это исчезновение выводило его из себя, сжимало в нервной тоске сердце...

То, что он, приехав в клинику, вынужден, не заходя в свой кабинет, куда-то ехать, меняло весь облик дня...

...Слушая главврача, профессор пытался привести в порядок мысли... Он вспомнил, что, выходя из дома, проверил - взял ли с собой этот ключ, и потом всю дорогу, в кармане сжимал его в ладони, поигрывал им... Профессор на всякий случай ощупал шелковую подкладку кармана пальто, убедился, что там нет никаких дырок, и затем подумал: эта пропажа имеет одно-единственное объяснение, - где-то по дороге в клинику он бессознательно сам своими руками вытащил ключ из кармана и куда-то выбросил...

...Но почему? - все более раздражаясь, думал профессор. - Почему впервые за двадцать лет на этой дороге, где им изучена каждая пядь, он именно сегодня выбросил куда-то этот маленький ключик?.. Что это может означать?.. Чему он в тот миг повиновался: неосознанной потребности тела или чьему-то неизвестному приказу?!.

- ...Он сто раз переспросил меня, это тот самый Вейсов?.. Я и сам уже запутался... Какой, спрашиваю, тот самый?.. А он и сам не знает, какой... Пусть, говорит, срочно приезжает... Машина уже час ждет здесь...

- Не понимаю, кто меня вызывает?.. - раздражился профессор. - Министр или...

- Клянусь Богом, этого я не смог понять.

...Выпученные глаза главврача налились кровью, и, казалось, вот-вот выскочат из орбит...

Глядя на него, профессор подумал, что надо было сказать секретарше, что тяжело болен и на работу не выйдет... Было совершенно невыносимо куда-то ехать и слушать чьи-то стоны и жалобы...

- ...Я в первый раз видел его таким... - задумчиво сказал главврач.

- Каким?..

- Ну, таким... возбужденным... как будто речь шла о его увольнении...

Профессор понял, что уже поздно отказываться и никакими увертками этого вызова не избежать. Поэтому, чтобы успокоить главврача, сказал:

- Наверное, хочет обследоваться...

- Кто?..

- Он...

- Да нет же... речь шла не о нем... Я спросил... Говорит, совсем другое дело... И очень нервничал... Никогда его таким не видел...

***

...Главврач был прав, и министр с нетерпением ждал его...

Едва профессор появился в просторной, устеленной коврами приемной, помощник министра - худощавый улыбчивый парень лет двадцати пяти, тут же сняв трубку селектора, коротко, неразборчиво доложил об этом министру, а затем, тут же опустив трубку, бодрым шагом провел его в кабинет...

...Министр ожидал его в дальнем конце длинного светлого кабинета у огромного письменного стола, увидев его, быстрыми шагами подошел и пожал ему руку.

Сказав "Очень рад видеть вас...", изящным жестом предложил сесть.

...В первый раз он лично встречался с министром - средних лет мужчиной с густыми бровями... За исключением его предшественника, за сорок пять лет врачебной практики ему не приходилось иметь дела с руководством...

- Как вы себя чувствуете, профессор?.. - густым басом спросил министр и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Вы меня, наверное, не помните... - Он умолк, беспокойно глядя на профессора. - Ясное дело. Разве можно запомнить всех своих студентов.

...Министр не испытывал особых трудностей в преодолении смущения первых минут встречи, кажется, он хорошо подготовился к этому разговору или, может быть, был большим мастером по заполнению подобных пауз... ерзая в кресле, думал профессор, затем, глядя в настороженные глаза министра, его слегка запотевший лоб, пробовал угадать чрезвычайные обстоятельства так испугавшие и встревожившие его...

- ..Вы были моим самым любимым преподавателем.. - явно было видно, что министр никак не решается перейти к главному. - Вспоминаю ваши лекции и как будто снова переношусь в те годы...

...Разглядывая широкое узколобое лицо министра, профессор безуспешно старался вспомнить, когда, в каком году он видел его...

Лицо министра вливалось в море других забытых лиц студентов, преподавателей, больных, врачей... Среди них выделялось лишь одно маленькое, бледное лицо академика.

- Профессор... - министр, кажется, решил перейти к делу, - вас главврач уже, наверное, немного осведомил... - министр умолк, заглянув в глаза профессору, затем его лицо вдруг стало очень серьезным, густые брови нервно задергались. - Я вынужден был пригласить вас сюда... Эта беседа, знаете ли, носит несколько конфиденциальный характер... Дело в том, что... - министр чуть наклонился вперед и понизил голос... - сегодня в 18.30 вас во дворе будет ждать машина под номером 10-11... - казалось, министр задыхается от волнения, - ... эта машина доставит вас туда. К сожалению, я сам не знаю, куда вас отвезут...

Заметив удивление профессора, министр добавил:

- Вы должны знать один очень важный момент - это Его личная просьба...

Слово "Его" министр произнес с особой интонацией, далее, умолкнув, испытующе посмотрел на него.

- Чья - его?..

- Господина Генерала... - министр снова умолк и посмотрел на профессора. - Наверное, речь идет о ком-то из его близких... может быть, родственнике, - добавил он. - ... Мне, честно говоря, звонил его помощник...

...Перед глазами профессора тут же встало грозное лицо Генерала, его серые, усталые глаза... И профессору показалось, как что-то вспыхнуло и угасло в правом глазу Генерала...

- Куда, вы сказали, подъедет машина?..

- В ваш двор... скоро... - министр посмотрел на часы. На браслете часов, казалось, тоже что-то завертелось и сверкнуло, - ...в 18.30. Сейчас только начало второго...

- Но наш двор... - начал профессор, однако, умолк, подумав, как же машина без его указаний найдет маленький дворик, затерянный в узких, полных смрада улочках?!.

- Что - двор? - чтобы лучше расслышать профессора, министр, кажется, даже выдвинул челюсть.

- Как же, говорю, машина найдет мой двор? Адрес...

- Они все знают сами... - сквозь зубы проговорил министр и нажал кнопку. - Профессор, я понимаю... я все понимаю... учитываю и ваш возраст, и состояние здоровья... Действительно, в вашем возрасте груз такой ответственности очень тяжел... Утомлять после рабочего дня такому врачу, как вы, по меньшей мере, преступление... - в голосе министра появились странные интонации. - Если что-нибудь потребуется... специальный аппарат, лекарства, кровь или что-то там еще, обращайтесь прямо ко мне, - с этими словами министр почтительно протянул профессору свою визитку.

...Когда профессор вышел из министерства, снова накрапывал дождь.

Подняв воротник пальто, он сел в просторный салон министерской машины и подумал, что сны, кажется, начинают сбываться...

...Что все это могло означать?.. Кто его вызывает?.. Почему именно его?.. Куда его отвезут?.. Почему за ним приедут не в клинику, а именно домой?.. И почему не сейчас, а вечером?.. Что так взволновало министра?.. Откуда они знают, где он живет?..

Перебирая это в уме, профессор глядел в окно на посеревшие под пасмурным небом улицы, и думал об академике. Где он сейчас?!.

...Хоть и смутно, пробовал представить это пространство...

Расположенный между Землей и бесконечностью порог... Туманный желтоватый слой, окруживший землю прозрачной скорлупой...

...И самое главное, после академика нашелся способ спасения от этого пространства: достаточно было засыпать под утро, когда слабые лучи солнца разрушают все колдовство ночи... когда исчезают непроходимые дьявольские заросли...

Эта мысль еще с утра несла небольшой покой душе...

Еще раз мысленно перелистав трехтомник "Основ психиатрии", восстановил в памяти нужный абзац: "...мания преследования наблюдается в основном в связи с возрастным переутомлением и ослаблением деятельности мозга. В этих случаях комплекс преследования наиболее ярко проявляется в сновидениях больного. Это один из основных показателей старческого психоза..."

...Дома он несколько минут, не зажигая света, вглядывался в свое отражение в зеркале.

Вчерашняя усталость на лице сменилась странной бодростью... Не было мешков, нависавших под бровями и почти закрывавших глаза, разгладились обвисшие складками морщины на щеках...

...Надо найти на верхней полке шкафа новую белую сорочку, когда-то подаренную женой на день рождения, как следует прогладить ее, потому что воротники всех остальных сорочек уже обтрепались от частых стирок. Надо еще почистить обувь, побриться.

...Разорвав пакет упаковки, профессор вытащил все тонкие иголочки, которыми сорочка была напичкана, как шипами, потом долго гладил ее на кухне. От нагретого под утюгом белого хлопка шел какой-то знакомый родной запах. Он наклонился, понюхал сорочку...

...Это был запах савана...

***

...Спустя несколько минут профессор был уже перед величественным зданием с белыми мраморными колоннами, окруженным елями, чинарами, кустами акаций...

Все произошло почти мгновенно, как во сне. Он помнил только, как сел в черную с затемненными стеклами длинную машину, беззвучно въехавшую и стоящую в углу двора, куда она совершенно не вписывалась - убогого двора, пропитанного запахами помойки, кишащего уличными кошками, старухами, целыми днями просиживающими на ржавых, поломанных скамейках, клонясь каждая в одну сторону... В салоне машины пахло чем-то странным, наподобие анаши, и этот запах, и непроницаемое, казалось, безжизненное лицо шофера, его пластилиновые руки, какие-то улицы, которые толком не удавалось рассмотреть - так быстро они ехали - все это тревожило и без того измученный в последнее время мозг профессора, и он, как во время кошмарных сновидений, хотел лишь одного - вовремя проснуться...

...Едва он вышел в украшенном цветными клумбами и фонтанами дворе резиденции, машина мгновенно исчезла. Уехала ли, вознеслась ли в небо или скрылась в каком-то подземном гараже - осталось для профессора загадкой...

...Любуясь резиденцией, он продолжал стоять во дворе, тишину которого нарушали лишь легкий шорох деревьев и редкие голоса птиц.

...Вот оно, это таинственное место, которое так страстно мечтали угадать и главврач, и министр... Теперь ясно, почему в таком строгом секрете держали это место и человека, живущего здесь... - думал профессор.

Обводя взглядом таинственный двор - ажурные скамейки, устланные мрамором дорожки, фонари по краям дорожек - профессор подумал о возможных болезнях обитателей этого дома.

Да, среди этой сказочной красоты, в окружении странных, похожих на восковые, цветов, фонтанов с мраморными статуями, с огромной, короноподобной верандой не трудно и заболеть.

...Нервно перебирая пуговицы пальто, профессор чувствовал, как фонари, светящие в надвигающихся сумерках янтарным светом, зеленые кусты акации, утратившие при освещении свою естественность и казавшиеся из какого-то сна, таинственные дорожки, исчезающие в чаще деревьев, одиночество, пропитавшее эту неземную красоту, медленно вселяют в его душу ужас...

Профессор поднял глаза к небу... Этот загадочный двор с мраморными фонтанами, восковыми елями, казалось, отражался и в небесах... Или это ему так казалось?!.

Опустив голову, снова запрокинул ее и вгляделся внимательней... Поднимающийся ветер стремительно нагонял огромные клочья туч, скрывших картину, только что увиденную или померещившуюся профессору.

Потом долго пытался вспомнить небо над своим двором, но не смог. Как будто над ним никогда и не было неба. А здесь и небо было странным. Тут в памяти профессора невесть откуда всплыла строчка из Конституции: "...воздушное пространство, принадлежащее стране, также является ее достоянием и принадлежит только ей..."

Помнится, он прочитал эту забавную статью Конституции покойной жене. Как это небо может принадлежать стране?..

А облака, проплывающие по этому пространству и через несколько часов оказывающиеся уже совсем далеко?!. Кому принадлежат они?.. Какое отношение может иметь небо к территории, а территория - к небу?.. И как можно делить его?!..

Но теперь профессору стало стыдно за свои глупые сомнения. Воистину, небо очень тесно связано с территорией... - решил он. - Просто неточно, несколько туманно сформулирована та статья в Конституции: наверное, не небо принадлежит территории, а территория - небу...

...Однако самым странным - рассуждал профессор так, словно пересказывал кому-то увиденное, - были двое вооруженных часовых в черных беретах, стоящие у дверей с затемненными окнами. Ни разу даже не взглянув на него, они неподвижно, как статуи, стояли, глядя друг на друга. И вокруг не было ни души. Так перед кем же эти солдаты стоят в таких напряженных позах?.. Может быть, это из-за него?.. Создавалось впечатление, что ни в доме, ни вокруг нет ни души. Как будто его обитатели, получив какое-то срочное сообщение, поспешно собрались и навсегда покинули эти места.

Снова вспомнив черную машину и ее безмолвного шофера, профессор медленно поднялся по мраморным ступенькам.

Белый мраморный пол вестибюля ярко блестел в лучах множества ламп. Это профессор увидел из-за огромных стеклянных дверей, ведущих на первый этаж.

Не входя в резиденцию, он посмотрел на розовощеких часовых, уставившихся друг на друга, хотел им что-то сказать...

Но те его словно не замечали, глаза их какими-то прозрачными невидимыми нитями были привязаны друг к другу.

...В вестибюле, гулко стуча стоптанными ботинками по мрамору пола, он осторожно прошел к середине, поправив на носу очки, рассмотрел белые колонны, с четырех сторон поддерживающие потолок, такие же белые мраморные ступеньки, с двух сторон вестибюля ведущие на второй этаж, огромную стеклянную веранду, поблескивающие сквозь ее стекло огни города и далее, за городом - бездонную, бескрайнюю темноту моря...

- Профессор Вейсов?!.

...Откуда-то справа открылась дверь, из нее вышел молодой полный мужчина и бодрым шагом направился к нему.

- Да... - почему-то виноватым голосом ответил профессор.

Молодой человек подошел к профессору, обратив к нему розовое лицо, показал на бесчисленные обитые бархатом кресла, выстроившиеся вдоль стен вестибюля:

- Прошу...

На лице его было неприятное выражение презрения, смешанного с иронией.

...Осторожно, чтобы не поскользнуться на блестящем полу, профессор прошагав, сел в одно из кресел.

Молодой человек скрылся в той же двери, из которой появился. Оттуда иногда доносились разные звонки, звуки переговоров по селектору.

Профессор оглядев вестибюль, с его места казавшийся еще величественней, понял одно... ...Этот безлюдный, холодный дворец, этот прозрачный вестибюль чем-то напоминали его сны...

Если бы сейчас из-за этой белой колонны появился человек в серой клетчатой куртке, темно-вишневых ботинках на высоким каблуке, навсегда бы разрушились чары таинственного дворца и кошмарных снов... - подумал профессор и, представив себе эту картину, поежился.

И опять надолго задумался о маленьком академике... Кажется, даже ненадолго задремал. Потому что откуда-то вдруг ему послышалось, как, скрежеща колесами о рельсы, поворачивает трамвай... Профессор вздрогнул и огляделся.

...Стемнело... Дверь, за которой скрылся юноша с бодрой походкой, по-прежнему была закрыта...

Профессор посмотрел на часы. Он уже сорок минут находился в резиденции. Что же теперь делать?!. - с внезапно нахлынувшей тоской подумал он. Чего ждать, сидя как глупый жертвенный баран в этом огромном вестибюле, ощущая невыносимую боль в глазах от острых лучей яркого света, вонзающихся в и без того утомленный мозг?!. Ждать, пока о нем вспомнят?!. Кто?!.

...Надо было, - подумал он, - спросить об этом у того парня. Встревожено забилось сердце, вспомнился звук трамвая, услышанный сквозь дремоту...

Опять этот трамвай... он настигал профессора, где бы тот ни находился...

Что это за проклятье?!. - думал профессор. - В чем он провинился?!. Почему ему не дают спокойно дожить бесцветный остаток жалкой жизни?.. То сны, а то теперь этот странный вызов...

...Поставив на пол тяжелый портфель, набитый инструментами, поднялся, заложил руки за спину и стал прохаживаться по залу. Массируя грудь, скованную тисками нервного напряжения, раздумывал, кому понадобилось в такой секретности, словно преступника, срочно привозить его сюда, а потом посреди огромного зала, залитого слепящим светом, позабыть о нем, как о чем-то не важном?!.

Или... от внезапно пришедшей мысли профессор в ужасе замер...

...Может, Генерал вообще не в курсе этого секретного вызова?!. Может, все это нужно кому-то... для каких-то темных целей...

...Холодный пот прошиб профессора... Ему представился Генерал, лежащий в крови в одной из ярко освещенных, завешанных коврами комнат на втором этаже...

...Вытерев платком вспотевший лоб, опять припомнил текст о старческом психозе... ...Все от усталости и слабости... - подумал он. Завтра же надо будет на несколько дней отпросится у главврача и остаться дома, сходить на рынок, купить там успокоительных трав, заваривать и пить их днем и вечером.

Профессор вытащил из жилетного кармана часы, нажал на кнопку. Было без пятнадцати восемь...

...Нет, ну это уже слишком... - подумал профессор и, взяв портфель, решительно направился к выходу...

Но потом на миг задержался, подойдя к давешней двери, несколько раз подергал ручку, но дверь не открылась... Тогда он кончиками пальцев осторожно постучал. Снова никто не отозвался...

...После этого профессор, поправив очки, решительно зашагал к выходу, открыл дверь и вышел во двор... Часовые все также стояли, не шелохнувшись...

...Профессор хотел у них о чем-то спросить, но, тут же передумав, спустился по мраморным ступенькам.

...Погода вдруг изменилась... казалось, и двор уже не тот, что прежде... Деревья, до этого тихо шелестевшие листьями, сейчас раскачивались из стороны в сторону, голодным волком выл ветер, двор резиденции был охвачен угнетающим гулом, струи фонтанов, подхваченные ветром, страшным водоворотом возносились куда-то ввысь...

...Профессор долго стоял в задумчивости на этой границе между мраморными ступеньками резиденции и воющим, ветреным, темным двором... И вдруг ему показалось, что кто-то откуда-то тайком наблюдает за ним...

Стало не по себе... Расстегнув пальто, достал из жилетного кармана серебряные часы, открыл крышку...

...Уже восемь.

...Довольно... Быстрыми шагами спустился он во двор, прошел мимо извивающихся под порывами ветра струй фонтанов, кустов акации, утративших былую царственность и беспорядочно переплетавшихся ветвями, мимо деревьев, напоминающих сборище уродливых ведьм, и направился к дороге...

...Дорога, ведущая к выходу, была в некотором отдалении. По краям в ряд стояли фонари в человеческий рост со странными, похожими на шапки, плафонами.

Профессор шел, придерживая рукой улетавшую под порывами ветра шляпу.

...Сыпал мелкий снег...

...Дорога все более сужалась... Впереди уже не было видно никаких фонарей, и отсюда казалось, что где-то у края чащи дорога оканчивается черной пропастью...

...Профессор остановился, обернулся назад.

Он прошел уже порядочно. На втором этаже резиденции в нескольких комнатах горел свет...

Вдруг вспомнились испуганное, бледное лицо главврача, беспокойные глазки министра...

Завтра с самого утра телефон опять затрезвонит. Главврач и министр, перебивая друг друга, будут допрашивать его. А он сможет только сказать: "... знаете, господин министр, я полтора часа прождал там, на первом этаже. Но никто меня не вызвал, я и ушел..."

И в ушах его загудел бас министра:

- Вы должны были ждать. Хоть до самой ночи. Ведь речь шла о Самом... Вы хоть представляете, где и кого ждали?!. Да и что значат полтора часа?!.

- Оставьте меня в покое! - ответит им он. - Вы сказали - езжай, я и поехал. Проторчал там полтора часа. И не знаю, что я мог еще сделать. Если вы так беспокоитесь, езжайте сами или пошлите кого-нибудь другого...

И тогда гримаса беспомощности исказит лицо министра. Он растерянно произнесет:

- Ведь... - и, не сказав больше ни слова, с уважением проводит его.

Зато потом это скажется на клинике. Начнется дефицит лекарств, инструментов, по каким-то "объективным" причинам будут месяцами задерживать зарплату.

...Перед глазами встали полубольные лица старых врачей клиники...

Так думал профессор, шагая по темной, неосвещенной части дороги...

...Где-то над самым ухом закричала сова... Профессор шел, слушая ее крики, и перед глазами предстала его маленькая квартира, тень неведомого Нечто, блуждающая по стенам, и мягкой могилой ожидающая его постель...

Куда же он торопится?! В то страшное место - частью уже оторванное от земли, в свой шаткий, как разбитый мостик, дом - в камеру смертников, где сны, кошмарным туманом унесут его душу черт знает куда...

От этой мысли профессор замер и долго стоял посреди темной дороги...

На одном ее конце сияла огнями величественная резиденция, другой - вел к томительно тесным снам...

Вчерашний сон - когда догнавший его у самых дверей квартиры Соглядатай опустил на его плечо свою тяжелую руку- вновь вызвал в теле знакомый отвратительный озноб...

После недолгих раздумий, решив, что чем позже вернется он домой, тем будет лучше, профессор поднял воротник пальто, повернул и быстрыми шагами направился к резиденции. Не такое уж простое дело - каждую ночь дожидаться рассвета.

...За освещенным окном на втором этаже он увидел чью-то тень. Подойдя ближе, уловил движение занавески на этом окне. Или это ему показалось?.. Но почему ему должно мерещиться такое?.. Должен же быть хоть один человек в этом огромном, залитом светом дворце, в этой крепости с широко открытыми дверями?..

Значит, теперь он должен дойти до резиденции, войти в вестибюль, сесть в одно из обитых бархатом кресел и дожидаться приглашения Генерала или еще кого-то - вот этого профессор не знал.

И неважно, сколько придется ждать этого приглашения. Здесь все таинственно и страшно, там - туманно и опасно...

Уже у самого входа в резиденцию профессор подумал, а может, все именно так и должно быть?!. Может, эта грозная тишина - привычная картина для резиденции?..

Все возможно... - профессор, нервно подумав, , ускоряя шаг.

...В вестибюле половина ламп на потолке уже была погашена...

Интересно, их погасили после его ухода или это последствия урагана, бушующего за окном?!.

...Как бы там ни было, это не предвещает ничего хорошего... - решил профессор. - ...Безлюдная резиденция, задержка приема у Генерала, погашенные лампы - все это что-то напоминало...

А напоминало все это начало очень плохого, опасного конца... - думал профессор, садясь в кресло с розовой обивкой, стоящее у самого входа. Он достал из портфеля трубку и, набивая ее табаком, почувствовал непонятную дрожь у него руки...

...Предположим, Генерал занят... Может, говорит по телефону с главой какого-то государства... - думал профессор, оглядывая вестибюль. - В резиденции, как и в самом Генерале, есть нечто непостижимое, потаенное...

Ему почему-то вспомнился странный случай, который произошел лет десять-пятнадцать назад на похоронах одного известного композитора...

...Генерал в окружении своей свиты стоял несколько впереди, спиной к остальным, и вдруг, не оглядываясь, из тысяч людей каким-то образом прочел именно его мысли... Прикоснувшись к затылку, внезапно обернулся и острым волчьим взглядом взглянул ему прямо в глаза...

...При воспоминании об этом неожиданном повороте головы, грозном, таящем опасность взгляде по телу профессора прошел легкий трепет...

...Тогда, помнится, на похоронах ему вдруг почему-то вспомнился прочитанный несколько месяцев назад рассказ, где на подобной церемонии выстрелом сзади был убит человек... Помнится, в тот раз профессор удивился этим мыслям, почему, глядя на возвышающегося над своим окружением Генерала, его аккуратно расчесанный затылок, оттененный белым накрахмаленным воротничком, выглядывающим из-под пиджака, почему в этот миг он подумал, что кто-то из присутствующих, а, может, и он сам представляют этот аккуратно выбритый затылок раздробленным пулей...

В тот миг Генерал какими-то неведомыми волнами, как волосы, взметнувшиеся на затылке от порыва ветра, поймал эту его мысль и, неожиданно оглянувшись, несколько мгновений глядел прямо в лицо профессору своими серыми глазами, в глубине которых таилась опасность... Профессор помнил, как внезапная слабость парализовала его ноги, тело покрылось холодным потом, и он постарался спрятаться в толпе...

Очевидно, и Генерал почувствовал, что эта внезапная опасность - ни что иное, как глупая шальная мысль. Увидев лицо профессора, он отвернулся, и принял прежнюю спокойную позу, опустив руки. Но, произнося надгробное слово о покойном, не забыл упомянуть и о ней...

Профессор и сейчас в мельчайших подробностях помнил эти слова...

"...Некоторые политически безграмотные люди... - говорил Генерал, глядя прямо в лицо профессору... - или просто бездельники позволяют себе рассуждать о моей дальнейшей судьбе. И хотя они ни на что не способны, но думают об этом. Они есть и здесь, среди вас. Так пусть же они знают: меня пулей не убить!.."

И профессор отчетливо увидел, как, произнося последние слова с возвышения, где был установлен микрофон, Генерал погрозил пальцем именно ему...

"Меня пулей не убить!.." - профессор снова услышал голос Генерала, несколько лет назад произнесшего эти слова...

Они до сих пор звучат в его ушах... Помнится, он потом долго искал в книгах хоть что-нибудь о способности человека затылком или просто спиной прочитать чью-то мысль в тысячной толпе, но так и не смог найти объяснения этому поразительному явлению...

...От порывов ветра стеклянная стена вестибюля, выходящая на балкон, дрожала и гудела... Где-то наверху, на втором этаже, кажется, скрипнула дверь... и от новой мысли, вдруг пришедшей в голову, у профессора пересохло во рту...

...А подумалось ему, что, по слухам, Генерал, отличающийся потрясающим чутьем и памятью, после ряда неудавшихся покушений на него, стал подозревать всех и вся, и устраивал массу проверок даже самым близким людям... Так разве мог Генерал забыть то опасное мгновение?..

...Нет, это уже слишком... - раздраженно подумал профессор.

На часах была уже половина девятого...

А может, думал профессор, попыхивая трубкой, Генерал заснул, и никто не решается его разбудить?!.

Ему представился Генерал, спокойно спящий на белой атласной постели. А он, как чиновник-лизоблюд сидит с портфелем на коленях и ждет высочайшего приглашения...

...Наконец тяжелая медная ручка на двери в правом конце вестибюля скрипнула, дверь открылась. Тот же бодрый молодой человек быстрым шагом направился к нему.

Отложив портфель, профессор поднялся.

- Профессор, тысячу извинений, у господина Генерала вдруг возникло незапланированное на сегодня неотложное дело, и вас заставили столько прождать... - говорил молодой человек, ведя профессора к лестнице в левой части вестибюля - ...и предупредить вас не было возможности...

Поднявшись по лестнице, они пошли по длинному, выложенному мрамором коридору...

Это было угрюмое полутемное место без единой двери, напоминающее туннель. Лишь падающий из полуоткрытой двери в самом конце коридора свет несколько смягчал ощущение этого мрачного колдовства...

Онемевшие от напряжения ноги дрожали, профессор еле передвигал их. По мере приближения к двери оттуда вся явственней слышался звук работающего телевизора...

- Будь решительней, дорогой... - слышал профессор, - ... было бы лучше, если б ты тогда поднялся ко мне, чем так мучить себя сомнениями. Ведь ты умный... ты мудрый... Ведь рано или поздно ты бы все равно пришел...

...Профессор приближался за бодрым молодым человеком к комнате, откуда доносились эти слова. Не было никакой возможности остановиться, повернуть обратно, спуститься по лестнице и прочь бежать из этой заколдованной резиденции... Ноги не слушались профессора, они стремительно тащили его, как важный груз, вперед, к этой полуоткрытой двери...

- ...да и куда ты от меня убежишь?.. Где ты затаишься?.. Подойди ближе... ближе...

...Дошли до конца коридора.

Профессор, приостановил шаг, и, увидев в приоткрытую дверь край телевизора, перевел дыхание. За дверью виднелась узкая полоска освещенного входа... Ореховый паркет на полу напомнил профессору годы молодости, восхитительные залы Эрмитажа...

...Сопровождающий его молодой человек почему-то не решился сразу. На мгновение замер, как пантера в засаде, словно изучая комнату, затем осторожно постучал в дверь.

- Пожалуйста, входите... - послышался голос изнутри.

Сначала профессору показалось, что это опять говорят по телевизору, но когда тот же голос произнес: "Входите, профессор...", сердце его забилось сильней, он шагнул вперед, тихонько приоткрыл дверь и обмер...

...По середине ярко освещенного просторного кабинета лицом к двери в кресле с высокой спинкой сидел сам Генерал...

...Одетый в длинный шелковый халат в черную полоску, Генерал сидел, закинув ногу на ногу, и грозно глядел на него...

- Добрый вечер... - сказал профессор и замолк.

- Добрый вечер... - Генерал поднялся, большими шагами подошел к профессору, пожал руку и указал на диван напротив кресла.

Ладонь Генерала была теплой и сухой.

...От напряжения или от вконец измотанных нервов профессору почудилось, что теплая ладонь сжала ему не руку, а все тело.

Бодрый вид Генерала, ясный взгляд, спокойное, здоровое выражение лица жирной чертой перечеркивали предположение, что он чем-то болен.

Тот проворный юноша, проводив его, исчез. В комнате были только они.

Глядя на полосатый халат Генерала, профессор вдруг почему-то подумал, а что он мог делать здесь до его прихода?..

- Я... - начал профессор и почувствовал, что язык пересох и не двигается во рту, - если можно, воды...

Генерал понимающе улыбнулся и встал довольный состоянием профессора подошел к письменному столу, нажал какую-то кнопку, и ясный голос отчетливо произнес:

- Слушаю, господин Генерал...

- Принесите воды.

Потом выключил телевизор, снова сел в кресло и все с той же улыбкой молча смотрел на профессора.

То ли от ощущения, что Генерал разглядывает его, как новую забавную игрушку, то от сознания, что он вблизи видит этого загадочного легендарного человека, но профессору показалось, что процесс доставки воды занял целый день.

...Воду принес молодой человек, очень похожий на того, пластилинового водителя. С подносом в руках он остановился перед профессором, подал ему стакан и с бесстрастным лицом ждал, пока профессор пил.

Когда профессор напился, Генерал еще долго смотрел на него, но теперь уже не улыбался. Словно, глядя на профессора, прикидывал, что из него можно слепить.

- Я... господин Генерал, давно пришел... - хриплым голосом проговорил профессор, чтобы нарушить тишину и заерзал на месте.

- Знаю, знаю.

Было ли это под влиянием серого взгляда Генерала или еще почему профессор не понял - но в памяти вдруг стали всплывать все ошибки и провинности, допущенные им за долгие годы, и от этого совершено неуместного раскаяния профессор вдруг почувствовал отвращение к себе. Затем вдруг откуда-то возникли угрызения совести и сжали в тоске сердце. Профессор чувствовал, что не знает, куда девать беспокойно двигающиеся руки.

- Вы, наверное, были заняты...

- Да, занят... - с улыбкой ответил Генерал.

И улыбка эта была странной. Улыбался лишь один уголок рта. Словно пускать в действие другую часть губ Генерал считал излишним.

- Вы раздевайтесь. Чувствуйте себя свободно.

...Профессор снял пальто, шляпу, сложил их в уголке дивана, поправил рукой растрепавшиеся волосы, сел и оказался прямо напротив серых глаз.

Видно, эти глаза его не забыли... - профессор снова с бьющимся сердцем вспомнил те похороны и грозящий ему палец.

- То, что вы делаете, поистине можно назвать чудом... - сказал Генерал и почему-то замолчал.

- ...Я обычный врач... - от напряжения опять начали дрожать руки. Профессор сложил их и зажал между коленями. - И пока не сделал ничего необычного, - пробормотал он, сердясь на себя за эту студенчески неуклюжую позу.

- Излишняя скромность тоже ни к чему, профессор...

Кажется, Генералу не понравилось, что он отказывается от совершаемых чудес... - мелькнуло в голове профессора.

- Речь не о ваших солидных научных трудах. Я не их называю чудесами. Лицо Генерала словно изменилось. - Я имею в виду огромную ежедневную работу, которую вы ведете в клинике...

Профессору снова вспомнился академик... Если и было в его жизни какое-то чудо - это смерть академика...

И вдруг ему стало совсем не по себе... А что если Генерал имеет в виду смерть академика?.. Может быть, таким же чудесным образом, как на похоронах, Генерал прочитал его мысли и теперь знает обо всем, что происходило с ним в последние дни?!.

- ...Вы совершаете невероятное, профессор. Найти какие-то невидимые, тайные клетки в мозгу человека, воздействовать на них в нужном направлении - это воистину волшебство...

...Очевидно, Генерал говорит о наркоманах, которых он излечивал в последние годы. Об этом много писали в газетах.

Популярность имеет свои неудобства, - подумал профессор, - надо было гнать в шею этих журналистов, которые, как мухи, облепили клинику...

Как это он дался в руки этих охотников за сенсациями?..

Но с другой стороны, и академик обратился к нему благодаря этим его способностям. Видно, и он начитался статей.

...Перед его глазами всплыло взволнованное лицо академика, его маленькие глазки...

"- Профессор, я знаю... Я все знаю, - торопливо говорил он..."

Но откуда же ему, нашедшему пути к самым потаенным клеткам мозга, умевшему блокировать, отключать больные участки, знать, что это открытие повернется для него таким боком, приведет его к таким опасным поворотам?!.

- ...Более всего меня поразила ваша последняя операция, когда вы в течение одного сеанса смогли излечить девушку, у которой от испуга парализовало ноги, как вы смогли отключить эти пораженные страхом участки мозга... - говорил Генерал.

...Профессор слушал мягкий голос Генерала, и безуспешно пытался представить себе, куда может повернуть это опасное предисловие.

...Генерал уже не смотрел на профессора, умолк, погрузившись в задумчивость.

Выглядел он гораздо моложе и бодрей, чем на массе портретов, фотографиях в газетах, на календарях.

Или он, действительно, помолодел?!. - думал профессор, внимательно вглядываясь в розовые щеки Генерала, его серые глаза, в которых мелькало странное тепло...

- Я очень рад нашему знакомству. Если не ошибаюсь, мы с вами ровесники. Не так ли?..

- Может быть... - растерянно пожал плечами профессор, и подумал, какое это имеет значение?!. Но тут же посмотрел на Генерала, чтобы проверить реакцию на свой, прозвучавший излишне грубо ответ.

Но Генерал никак не отреагировал. Ему, судя по всему, было совершенно все равно, что какой-то там профессор не знает, сколько ему лет, более того ему это даже понравилось.

Генерал бросил на профессора долгий взгляд и неожиданно спросил:

- Профессор, вы играете в нарды?

- В нарды?.. - профессору показалось, что он ослышался. - Нет, не играю, - ответил он и испугался. Причем он и сам не понял причины этого испуга...

- Значит, в нарды вы не играете... - задумчиво проговорил Генерал, постукивая кончиками пальцев по подлокотнику кресла.

...Сердце профессора в который раз тоскливо сжалось.

...Что все это значит?.. Чего хочет от него этот человек с бодрым лицом, здоровыми глазами? Может быть, он... - тут мысли профессора опять смешались. Может быть, он, сам того не зная, куплен этим величественным, загадочным дворцом, и стал придворным врачом, личным врачом Генерала, в чьи обязанности входит развлекать Генерала, слушать его рассуждения?!.

- А как насчет шахмат? - снова спросил Генерал, ласково глядя на профессора.

- И в шахматы не играю... - ответил профессор, чувствуя, как дрожь охватывает его.

- Это не так уж и важно, профессор... - медленно проговорил Генерал. Просто я хотел что-нибудь сделать вместе с вами, посмотреть, что из этого получится...

Генерал с улыбкой взглянул на профессора, потом вдруг подошел к окну, чуть отодвинул занавеску, посмотрел во двор.

...Гул двора тут же ворвался в светлый, роскошный кабинет Генерала, подняв там бурю...

- Как резко изменилась погода... - проговорил Генерал, а потом, обернувшись, спросил: - Профессор, а с какими еще участками мозга вам доводилось работать?.. Речь, разумеется, идет о больных участках. Страх, наркомания, а какие еще?!.

- Еще?!. - задумчиво переспросил профессор. - Комплекс неполноценности... различного рода маниакальные состояния, тяжелые депрессии, мания преследования...

...И тут же вспомнил о своем преследователе в серой куртке... Он с большим удовольствием прожил бы до конца жизни со своим комплексом преследования, если б этот парень в серой куртке не был бы ничем иным, кроме сновидений и проявления психического расстройства...

- А если человек каждую ночь во сне оказывается в одном и том же месте, и никак не может избавиться от этого сна...

...Сердце профессора оборвалось. Лицо Генерала было по-прежнему спокойным и добрым.

- Какой сон вы имеете в виду?

- Я сейчас говорю о себе... - Генерал облокотился на спинку кресла, кажется, от него не укрылось замешательство профессора. - Речь идет обо мне, о моих снах...

- Да, я понимаю... - заплетающимся языком проговорил профессор.

- Знаете, последние месяцы, можно сказать, я вижу один и тот же сон. И самое странное, что я, человек, который обычно не спал больше шести часов, сейчас постоянно хочу спать...

Слушая Генерала, профессор подумал, что, если тот сейчас заговорит о трамвайной остановке, он сойдет с ума...

- А что вам снится?..

- Что снится?.. - Вопрос несколько смутил Генерала. - А вам чем-то может помочь, если я расскажу про свой сон?..

- Конечно...

- Скажу вам, что я не вижу ничего необычного. Постоянно снится нечто, похожее на мавзолей...

Профессор почувствовал себя спокойней.

- Во всяком случае, это не так уж и безосновательно...

- Что?..

- Мавзолей, о котором вы говорите, постоянное желание спать... Но почему именно мавзолей?.. Было бы неплохо, если мы постарались уточнить это... - уверенней заговорил, не находя никакой связи между мавзолеем и собственными снами.

...Странная тень промелькнула на лице Генерала... Он обогнул кресло, сел, упершись локтями в колени, посмотрел прямо в глаза профессору.

В его взгляде от прежней доброты не осталось и следа. Сейчас в глубине глаз сверкали грозные молнии.

У профессора закружилась голова... навалилась сонливость...

- А вы можете вспомнить что-нибудь, связанное с этим мавзолеем?.. спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Такое бывает с людьми страстными, чрезвычайно эмоциональными. В отдельных случаях это может быть вызвано стрессом, расстройством нервной системы от сильного перенапряжения... - профессор откинулся на спинку дивана, чтобы быть подальше от глаз Генерала.

- А как быть, если подобное состояние возникло без стресса и перенапряжения?..

- Тогда... - профессор пожевал кончики усов, - ...тогда это состояние, я имею в виду беспокоящий вас сон, может быть, скорее всего, результатом работы подсознательной памяти или ее пробуждением... Вам, несомненно, известно, что человек совершенно не знает, что хранит его подсознание. Иногда случайное слово или происшествие могут возбудить самые дальние участки подсознательной памяти.

- Например...

- Например?!. - профессор задумался. - Например, какая-то мелодия или даже аромат, который вы слышали в тяжелую минуту в глубоком детстве, может через много лет пробудить в вас эту боль. Как скажем... Боль, испытанная вами когда-то... речь, конечно, идет о душевной боли, затаилась в вашем подсознании, и вы о ней совершенно забыли. Боли нет. Но вдруг услышанная мелодия или аромат могут вновь пробудить ее.

...Генерал отвел взгляд от профессора и погрузился в глубокую задумчивость, затем вдруг серые глаза снова вонзились в него. Генерал смотрел молча, и оттого казалось, что глубина глаз становится все темней... Затем, скользнув по лицу, взгляд сконцентрировался и устремился куда-то в самую болезненную глубину глаз профессора.

...Профессору казалось, что лицо Генерала стремительно приближается к нему... Или его, вот так вот, прижимающего к груди тяжелый портфель с инструментами, как магнит железо, притягивают к себе эти глаза?!.

...И в их серой бездонности профессор в одно мгновение забыл обо всем... ему привиделись когда-то, где-то, может быть, во снах, увиденные краски...

- ...Никому об этом не говори, никому... умоляю, никому... о том, что был здесь, о том, что я говорил и еще скажу... не рассказывай... иначе... иначе ты труп...

- О...бе...щаю... - пробормотал профессор, еле ворочая онемевшим языком.

...Генерал по-прежнему сидел, закинув ногу за ногу, и спокойно смотрел на профессора:

- Профессор... - начал он и замолчал, кажется, тщательно взвешивая то, что собирался сказать. - Дело в том, что я много думал об этом... Но абсолютно ничего, связанного с мавзолеем, вспомнить не смог. Я был во многих странах. Но нигде не видел такого мавзолея... Да и предположим, что где-то я видел его, так что же мне теперь до конца жизни мучится с ним во сне?!.

Профессор чувствовал, что по мере разговора, Генерал старается вызвать в себе раздражение.

- В последние несколько дней мне не дает покоя совершенно вздорная, глупая мысль, мне кажется, что я... - Генерал снова на миг замолчал. Одним словом, я чувствую себя очень плохо... - закончил он, выдохнув.

Казалось, ему трудно было говорить.

- Но внешне вы выглядите вполне здоровым... - сказал профессор.

- То есть?..

- То есть гораздо бодрее, чем раньше...

Что-то в этих словах профессора насторожило Генерала.

- Что вы имеете в виду, говоря - раньше?..

И снова профессор почувствовал озноб. И что потянуло его за язык ляпнуть эту глупость?..

- Я имею в виду первые дни вашего возвращения в город. Тогда, казалось, что-то гнетет вас, или на вас так подействовали те события?!.

- Возможно... - проговорил Генерал, и видно было, что он старается поскорее уйти от этой темы. - Но зря вы, профессор, внешний вид стараетесь связать с внутренним состоянием...

- Возможно... - согласился профессор. Действительно, какое отношение внешний вид имеет к душевному состоянию?!.

- ...И я почувствовал, что сам не смогу избавиться от этого. Может быть, и смог бы, но для этого требуется много времени. А у меня, вы знаете, нет столько времени...

Генерал говорил о себе так, словно речь шла о совершенно постороннем человеке.

- Господин Генерал, прежде всего я должен знать содержание сна, о котором вы упоминали, - профессор взглянул в глаза Генералу, в которых начали сверкать искры гнева, смешанного с подозрением и, пожав плечами, закончил: - Другого пути просто-напросто нет.

...Генерал молчал, мерно дыша, и смотрел на профессора, так словно впервые увидел его, встал, вышел в соседнюю комнату, очень скоро вернулся оттуда с небольшим хрустальным графинчиком и парой серебряных рюмок, расставил принесенное на столе и, разлив золотистую жидкость по рюмкам, взял одну из них, другую - протянул профессору:

- А как насчет виски, пьете?.. - спросил он и, не дожидаясь ответа, медленными глотками, отпил сам.

Профессор поднес рюмку ко рту, вдохнул аромат, и с трудом сделал два глотка.

- Содержание сна... - произнес Генерал и погрузился в задумчивость, затем вдруг, будто вспомнив что-то, спросил: - Профессор, а вам удается во всех деталях запомнить содержание своих снов?..

- Конечно, не полностью, но что-то удается сохранить в памяти.

- Странно... А я не могу запомнить ни одного сна. Помню только, что каждый раз оказываюсь в одном и том же месте, в том самом мавзолее. Бывает с группой людей, бывает - сам... Но дело не в этом, профессор... С тех пор, как мне стал сниться этот мавзолей, я постоянно хочу спать. Но вы же понимаете, я не имею права находиться в таком состоянии. Что-то во мне с каждым днем меняется... я будто слабею...

- Но почему это состояние вас так пугает?.. - в профессоре вдруг откуда-то проснулась смелость. - Предположим, вас мучает желание спать. Но ведь это может быть результатом обычного переутомления.

- Пусть это переутомление, но что тогда означает этот мавзолей, который строится из ночи в ночь?..

- Гм... - задумался профессор.

Вот она и появилась удивительная связь между их снами... Что она означает?.. - думал профессор, поглаживая усы.

- Так... - проговорил он и внимательно посмотрел на Генерала.

Генерал вовсе не был похож на слабеющего человека.

- Вы сказали, что слабеете? А в чем это проявляется?..

Лицо Генерала помрачнело. Профессору даже показалось, что Генерал на мгновение пожалел, что затеял все это.

- Думаю, это не имеет большого значения. Или проявления моей слабости играют важную роль?.. - медленно спросил Генерал, явно раздражаясь настойчивыми вопросами профессора...

...Действительно, это, может быть и не обязательно, - подумал профессор, глядя на руки генерала, мирно покоящиеся на подлокотниках кресла.

...А буря за окном разыгрывалась все сильней. Слыша, как гудят стекла окон, профессор подумал, как же он среди ночи пойдет домой в такую погоду?!.

От воя ветра горло перехватывал спазм. Он ощутил себя запертым в узком коридоре, на обоих концах которого ожидали смерть, страх, ужас...

- Профессор, мне, кажется, пора перейти к реальному разговору, сказал Генерал, сложив руки на груди. - Я объяснил вам ситуацию. Чем конкретно вы можете мне помочь?..

- Чтобы я мог оказать вам конкретную помощь, вы должны быть со мной совершенно откровенны, господин Генерал. Если вы не можете вспомнить снов, то хотя бы расскажите о своих ощущениях...

При этих словах профессору снова вспомнился министр здравоохранения, его круглое лицо, горящее жаждой помочь и услужить...

- Но что я вам должен рассказать?.. - Генерал, не меняя позы, смотрел на профессора.

- Вы напрасно нервничаете. Если вы ждете от меня помощи, то и сами должны что-нибудь сделать.

- Что я должен сделать?..

Генерал уже не скрывал своего раздражения.

- Вы должны рассказать мне о своем душевном состоянии, о своих чувствах...

- О чем, например?.. О ком я думаю, какие собираюсь принять решения, да?.. Вы это хотите узнать?..

- Господин Генерал, боюсь, я ничем не смогу вам быть полезным...

И снова сердце профессора отчаянно забилось... Он, прищурив глаза, смотрел на Генерала, который, кажется, и сам точно не знал, чего хочет. "Если вы не хотите говорить об этом, зачем тогда вызвали меня", - хотел сказать он, но промолчал. Глубоко вздохнув, снял очки, потер глаза. Сердце вроде бы успокоилось...

...Остается только одно - каким-нибудь образом выбраться из этой невообразимой ситуации...

От нервного напряжения и многодневной усталости у него начало темнеть в глазах. Кажется, поднималось давление...

...Профессор надел очки, снова посмотрел на Генерала, который, откинувшись в кресле, со спокойствием властителя наблюдал за ним, и подумал, что Генерала, наверное, вывела из себя собственная давешняя грустная искренность...

- Господин Генерал, возможно, для вас это трудно, но поймите, я должен все знать о вас...

...Брови Генерала взлетели. Он, видно, не предполагал такого поворота в разговоре.

- В противном случае я бессилен... - закончил профессор.

...К прежнему выражению холодности на лице Генерала примешалась еще и странная, растерянная ирония.

...Профессор почувствовал, что терпение его лопнуло.

- Позвольте мне уйти... - сказал он поднимаясь.

Генерал молчал, спокойные глаза наблюдали за профессором. И невозможно было понять - нервничает он или спокоен.

Согласен Генерал на его уход или нет, безуспешно пытался понять профессор, переминаясь с ноги на ногу. Он медленно надел пальто, шапку, взял портфель.

- До свидания, господин Генерал... - сказал он и, не дожидаясь ответа, под холодными взглядами Генерала направился к двери, открыл ее, вышел в коридор, сделал несколько шагов, но тут его остановил властный голос Генерала:

- Профессор!..

***

...Из кухни доносились звонки телефона.

...Профессор проснулся, хотел поднять голову, но не смог шевельнуть шеей... Казалось, голова набита тяжелыми булыжниками...

Лежа он долго слушал звонки не унимающегося телефона.

Наверное, это главврач... - раздраженно подумал он. Телефон так же беспрерывно звонил и вчера, когда глубокой ночью он, с гудящими от усталости ногами с трудом поднявшись по ступенькам, открывал дверь...

...Звякнув еще несколько раз, телефон, наконец, умолк.

Профессор провел сухим языком по пересохшему нёбу, потер затекшую шею... Наверняка, подумал он, я простудился вчера, когда блуждал по ветреному двору резиденции... Потом попытался вспомнить, что же ему снилось, когда уже на рассвете лег в постель и заснул, но вместо снов видел глядящие на него из угла серые глаза...

Дрожа от озноба, он вспомнил вчерашний вечер, невероятные кусты акации, застывшие, как во сне, сосны, грандиозную величественность резиденции, грозные глаза Генерала, в которых играли тысячи красок... Беспомощный его голос, не соответствовавший его холодным глазам, говоривший:

- Хочу свободы... быть свободным...

...Почему сны так мешают ему, думал профессор, укутываясь в одеяло... Только ли потому, что отрывают его от важных государственных дел?!. Его же во сне не преследуют, как преследовали академика?!.

А если Генерал рассказал о своих снах не всю правду?!. Может, он боится этого мавзолея?..

...Во дворе послышался гул мусоровоза. Через несколько минут комнату заполнил отвратительный запах гнили.

- Подавай назад! Назад! - кричал кто-то внизу так громко, словно хотел докричаться до следующего квартала.

Профессор пошарил под подушкой, нашел затычки, которыми по ночам затыкал уши, аккуратно вставил их в уши и натянул одеяло на голову.

Да... мавзолей беспокоит Генерала...

От чего же он хочет освободиться?.. От единственного состояния, в котором человек свободен - от сна?.. Почему?.. Не потому ли, что сны не совместны с государственными заботами?.. Видно власть, государственные дела слишком далеки от снов...

Все запутано и сложно... - размышлял профессор, потирая лицо руками.

...Надо подняться на антресоли, поискать там, в коробках среди спрятанных несколько дней назад старых статей что-нибудь о подсознательной памяти. Этот мавзолей каким-то образом давно отпечатался в самом дальнем уголке памяти Генерала, и сейчас почему-то начал беспокоить его...

Но почему именно сейчас? Вот, что самое главное...

Трудно будет раскрыть секрет мавзолея, вторгшегося в сны Генерала. Профессор вспомнил свои вчерашние безуспешные попытки проникнуть по ту сторону его серых глаз... Может, это ему и вовсе не удастся. Эти глаза покрыты каким-то защитным слоем... - с отчаянием думал профессор. - Или существует не описанная ни в одном труде по психиатрии некая таинственная сила, не позволяющая заглянуть по ту сторону этих глаз?!.

...Как бы там ни было, проникнуть в эти глаза невозможно, - пришел к окончательному выводу профессор и тут же вспомнил, как вчера Генерал со спокойным презрением произнес:

- Должно стать возможным...

Профессор долго еще ворочался в постели, стараясь вспомнить все до мелочей, проанализировать - что когда и как началось, почему его спокойная, одинокая жизнь сделала вдруг резкий скачок в очень опасном направлении, но так и не смог понять странную таинственную логику событий последних дней, их непостижимую закономерность...

Странным было и то, что в этих запутанных событиях, черт бы их побрал, словно ощущалась какая-то удивительная непонятная последовательность. Его преследовали во сне, а теперь выясняется, что и наяву за ним следили, проверяли всю жизнь, день за днем...

Как все это взаимосвязано? - мучился профессор, растирая горящие глаза.

...И еще, каким-то тайным чутьем он ощущал, что сквозь все эти события протекает какой-то тончайший, подобный лунному лучу, совершенно иной процесс, движение которого профессор улавливал, но постичь суть был не в силах...

Было ли это процессом, или неразличимым звуком, волной, неизвестной стороной Времени - чем бы оно ни было, но в последние дни профессор ощущал его где-то совсем рядом, в глазах людей, их голосах, в окружающих его красках. Оно было очень тонким, таинственным, теплым, подобным туману и, казалось, постепенно, медленно приближается к нему... А по мере этого приближения в профессора вселялось поразительное спокойствие, уверенность...

Снова затрезвонил телефон, отрывая профессора от размышлений.

Половина одиннадцатого. Встав, спокойно оделся под несмолкающие звонки, прошел на кухню, постоял там, с безразличием глядя на разрывающийся аппарат.

...Наверное, это главврач сходит с ума от беспокойства. Стоит только снять трубку, и посыплются сразу пятьдесят вопросов.

...Но ни главврачу, ни министру профессор не мог сказать, где он был. Это он понял еще вчера во время разговора с Генералом и твердо решил не отвечать на телефонные звонки. К тому же ему просто не хотелось ни с кем говорить.

...Звонки умолкли.

...В этот вечер в то же время, в половине седьмого, во дворе появится та же машина, чтобы отвезти его в резиденцию Генерала. И до половины седьмого он, как сказал Генерал, должен что-нибудь сделать.

...Профессору вспомнились светло-серые глаза Генерала, в которых время от времени появлялась теплая волна боли, его рассказ о полной взлетов и утрат жизни...

Поразительно, этот сильный, властный человек, на которого со всех сторон сыпались хвала и поклонение, одинок, как и он... В окружении красоты и роскоши тоскует, как и профессор. Разница лишь в том, что профессор увлекался снами, а он - политикой...

...Снова затрезвонил телефон. Профессор с корнем выдернул торчащий из стены шнур и аппарат, наконец, умолк окончательно.

...Надо было вывести Генерала из этого состояния. Для этого надо будет просмотреть кое-какие записи о подсознательной памяти. Профессор с трудом притащил с балкона стремянку, осторожно поднялся по ступенькам и открыл дверцу антресолей. Там отыскал завернутые в газету несколько рукописей, прижимая их к груди, осторожно спустился вниз.

Шаркая тапочками, вернулся в комнату, бережно неся рукописи подмышкой. Уложил старые, сморщившиеся папки на письменный стол, включил настольную лампу, уселся в кресло и задумчиво облокотился о стол. Потом раскрыл первую папку. На первой странице было написано:

"Жизнь - лишь краткий перерыв в вечной смерти"...

Часть 6

...Едва профессор переступил порог кабинета, Генерал ощутил знакомую боль в левой части сердца. Словно какой-то участок его сердца реагировал на психиатра...

Седые усы, круглые очки, чистые, тщательно ухоженные руки, темно-синяя фетровая шляпа - все это делало профессора похожим на дореволюционных врачей.

- Простите, не понял... - профессор застыл у дверей и растерянно смотрел на него.

В глубине его глаз было что-то подозрительное, похожее на хитрость, смешанную со страхом. Не смотрит в глаза и вечно выглядит рассеянным, чтобы скрыть этот блеск, - подумал Генерал. - Но он мастер... Замечательный профессионал, умеющий творить чудеса с мозгом, излечивать души.

- Рад вас видеть... - он жестом пригласил профессора садиться.

Мысли профессора снова разбежались, не сняв пальто, он бессмысленными движениями копался в своем портфеле.

- Не думал, что так быстро можно будет что-то сделать.

...Но профессор, казалось, не слышал его, изредка поднимая голову, он с искусственной улыбкой смотрел на него, а руки торопливо шарили в стареньком портфеле...

- Что вы там делаете?..

...Что-то близкое и родное было для него в лице профессора. Встречались ли они когда-то или эту близость вызвала вчерашняя беседа, откровения до самых тайных переживаний, самых заветных истин?!.

Однако, провожая профессора чуть ли не до гудящего от ветра двора резиденции, как ни странно, совершенно ни о чем не жалел. Ночью спал спокойно.

Может, этот старый волшебник своими якобы неудавшимися сеансами загипнотизировал его?.. Иначе как можно было настолько расслабиться, и выложить этому маленькому, коварному человечку всю свою жизнь?

- Значит, вы утверждаете, что сон - это единственное состояние, когда человек свободен...

- Да, да, так оно и есть... - пробормотал профессор, продолжая копаться среди разложенных на коленях бумаг.

...Профессор казался совершенно откровенным, хотя на самом деле вчера отчаянно скучал.

Удивительно, что, и накануне, и сегодня, ему казалось, что профессор мыслями находится в совершенно ином месте. Но куда же можно еще стремиться, находясь в этой резиденции, перед ним?!.

Профессор, словно забыл, кто перед ним, вел себя совершенно свободно, не обращал внимания на то, что говорит, и, казалось, не воспринимал всерьез услышанное...

...Потом, наконец, профессор решил снять пальто. Отложив рукопись в сторону, снял пальто, повесил на вешалку у двери и сел в плетенное кожаное кресло.

- После вчерашнего разговора мне показалось, что и сам как будто ничего не знал о себе...

- В этом нет ничего необычного. В конце концов, никто о себе не знает всего... - отозвался профессор, продолжая ворошить рукописи. - Вчера вы убедились в том, что загипнотизировать вас невозможно. Путь к вашей подсознательной памяти, можно сказать, закрыт, и одними гипнотическими сеансами его не откроешь. Откровенно говоря, за сорок пять лет работы это первый случай в моей практике.

При этих словах профессор вдруг смутился, бросил из-под густых бровей на собеседника быстрый взгляд и снова склонился над рукописью.

...Гипноз получился... - Тревожно забилось сердце Генерала... - Ты обманываешь... Но ошибаешься, путая меня с больными, в душах и мозгах которых копаешься многие годы, как в собственном платяном шкафу.

Кому и зачем могут оказаться выгодными вчерашние расспросы во время гипноза?..

...Движения профессора, тонкие, морщинистые пальцы, перебирающие бумаги, выражение лица, безразличие в голосе - все было полно коварством и хитростью...

Смущало лишь одно: профессор находился здесь по его приглашению...

- ...Во всяком случае, в ваших словах вчера я не нашел чего-либо серьезного. И это наводит на размышления. Откуда в вас эти недоверие к людям, отстраненность?.. Мне кажется... - профессор замолчал, погрузившись в задумчивость, затем повернулся, взглянул на портфель, лежащий у ног. ...Существуют иные, более глубокие причины вашей неприязни к людям...

...По поведению профессора было явно, что он хочет только одного - как можно скорее все закончить и исчезнуть со своим портфелем.

...Сердце нервно забилось... По сведениям, профессор жил один. Ни в клинике, ни за ее пределами ни с кем не общался, ни над каким научным трудом не работал, занимался только медицинской практикой.

Профессор умолк и уставился на свои ладони, затем потер их друг о друга, помассировал пальцы. Потом поднял голову:

- ...Что же касается мавзолея... здесь кое-что проясняется... профессор проговорил это, глядя долгим взглядом куда-то мимо него, в какое-то пространство. - Мавзолей притягивает вас как прибежище вечной власти... Точнее, вы, сами того не подозревая, стремитесь туда - в место вечного покоя, в вечность власти... Возможно, неведомо от вас ваши клетки устали в этой суровой атмосфере... устали от рабства...

- Рабства?..

- Рабства, рабства... Повелители могут существовать только в одной атмосфере. Атмосфере власти. Это тоже своего рода рабство.

...Профессор был прав... За те несколько лет, которые по непонятному капризу судьбы пришлось прожить, как в ссылке, вдали от столицы, он настолько исхудал, что встревоженные соседи и знакомые по вечерам заходили проведать...

...Профессор прав... Без власти ему было плохо... Как без ног или без рук... Это он четко помнил...

Но откуда профессор узнал это?..

- Вчера... - начал профессор, глядя в пол и стараясь привести в порядок мысли, - я долго думал, просмотрел некоторые книги... Проникнуть в ваши мысли, господин Генерал, очень сложно. Причину этого вчера не знали ни вы, ни я. В вас некая энергетика... Это совершенно точно...

- По-вашему выходит, что я какое-то чудовище...

Профессор в первое мгновение не понял его, потом как бы собрался:

- Вы не поняли меня...

- Короче, ничего сделать невозможно...

- Так я ничего сказать не смогу. - Профессор умолк.

Во всяком случае, профессор - единственный человек, который знает о нем чуть больше, чем он сам. Будет глупым допустить, чтобы он когда-нибудь где-то что-либо ляпнул, - подумал он.

- Я жду вас... - профессор с портфелем в руке смотрел на него.

- Меня?..

- Вы меня не слушаете... - словно сам себе проговорил профессор и, кажется, слегка смутился.

- Слушаю... вы хотите войти в мою память, это я понял...

- Вы должны помочь мне... на несколько мгновений, ни о чем не думая, выполнять то, что я скажу...

- Как вчера?..

- Да, точно так же, как вчера...

Профессор открыл портфель, достал черноватый кривой нож, рукопись с пожелтевшими страницами, разложил все это на коленях.

- Это медный нож. Вы должны держать его в ладонях...

Беря нож, почувствовал, как дрожит рука профессора.

Темный нож со стершейся от частого употребления ручкой...

- Прямо какое-то орудие убийства... - сказал он, вертя его в руке, и от этой мысли тревожно забилась жилка на виске.

...Профессора можно было бы зарезать и этим ножом. Прямо здесь, прямо сейчас.

- Закройте глаза и внимательно слушайте меня. Расслабьтесь...

...Как и вчера, закрыл глаза, но жилка в виске не успокаивалась.

...Разве можно будет спокойно жить после всех этих сеансов, зная, что где-то совершенно свободно живет маленький умный человечек, посвященный в твои тайны, знающий всю твою жизнь?.. Это все равно, что жить головой в доме, оставив тело на улице...

- Забудьте обо всем... Вы ничего не помните... Вас ничто не беспокоит... Вы абсолютно спокойны... Ваши ладони теплые... Вы абсолютно спокойны...

Профессор повторял вчерашние слова, ему же, как и вчера, не хотелось спать.

- ...Ваши ступни смягчаются, пятки теплые... горячие...

Он проверил ладонью остроту ножа...

...Лезвие было тупым и кривым...

Голос профессора звучал тихо, утомительно, однако ни ступни не смягчились, ни в пятках не появилось тепло...

Вместо этого нагревался увеличивающийся и тяжелеющий в ладонях нож...

Профессор, растягивая слова, терпеливо и монотонно продолжал сеанс...

- ...Вокруг все спокойно... Пусто... нас ничто не беспокоит...

Но вдруг под мерно звучащий голос перед глазами встали родные картины - село, где родился, постоянно спорящие и дерущиеся ровесники, лысый учитель географии, который на переменах стриг баранов...

...Лицо совсем молодой мамы...

...Обвязав пояс клетчатой шалью, наклонясь, мама работала на огороде... Она снова была беременна. Услышал плач еще не родившегося младенца, и от этого голоса сжалось тело...

...Затем появилась бабушка. Она курила трубку и хриплым голосом, почерневшими от табака губами говорила:

- Ты не такой, как они, внучек... Ты явился в мир под совсем другой звездой... Могучей звездой!.. Ты родился с чубчиком на голове, похожим на корону, в прозрачной царской рубашке, поджав ноги... Сидя на троне...

***

...Ступни зудели... горели... Хотелось опустить руку... Но и в руке тот же зуд...

- Зажгите свет! Включите лампы!..

...Было душно... и жарко.

Наверное, это от жаркого дыхания стоящих за спиной? От них словно пышет жаром...

Или сказывается напряжение прошедшей недели?.. Тело опять, перегревается...

...Зажгли лампы... По запотевшим от жары стенам сочилась влага... Или шел дождь?..

- Сырость от фундамента, ваше превосходительство... - почтительно сказал кто-то совсем рядом за спиной.

...Это место выбрано нарочно... Специально, чтобы если не землетрясение, так сырость уничтожила все. Развалила... сровняла с землей... Чтобы, проникнув в камни, разрушила и стерла с лица земли это здание, как жар растапливает ледяной дворец...

- Чем вы думали, когда выбирали это место?..

...Сырые стены поглотили звук. Даже голос исчезал здесь...

- Я вас спрашиваю!..

Те, за спиной, топтались на месте, как поворачивающее в пути стадо баранов.

- Я говорил, но меня никто не слушал... - проблеял кто-то тонким голосом.

...Сырость, как пар, выплывала откуда-то сзади, из-за колонн, плыла по полу, ядовито и безмолвно медленно заполняла воздух...

...Вспомнилось почерневшее, залитое потом лицо слуги, которому два дня назад, по какому-то наитию дал выпить налитый для него напиток, и как тот, не дойдя до двери, с полным подносом в руках согнулся пополам, и умер...

Это все не просто так...

...Краем глаз оглядел людей, затаившихся с испуганными лицами, предательским блеском в глазах...

Может быть, именно в эту минуту, в это мгновение, опять тайно готовятся к его убийству, строят коварные планы. Может, эти планы бродят в головах людей, с преданными лицами стоящих за спиной... И потому их дыхание так горячо... Потому от них пышет жаром... Потому и запотевают стены...

...Сердце сжалось. Вспомнил приснившийся на прошлой неделе сон...

...Узкий, темный коридор... в руке серебряная уздечка, оборвав которую уносится от него конь... мертвый ребенок...

...За колонной напротив, кажется, кто-то стоит. Или это мерещится?..

Потом откуда-то издали послышались приближающиеся звуки... Похоже на копыта кавалерии...

- Что это за звуки?..

- Какие звуки, ваше превосходительство?.. - снова проблеял кто-то сбоку.

Затаив дыхание, вслушался в тишину. Точно, стук копыт кавалерии... Не спеша, приближаются сюда...

Сердце встревожено забилось...

- Вы что, не слышите?..

- Нет, ничего не слышим...

Все стоят с пожелтевшими лицами. Или так ему кажется?!.

А потом словно увидел это войско... Прямо отсюда, сквозь звуконепроницаемые стены, увидел ушами...

В островерхих касках, с пиками с серебряными наконечниками, в серебряных кольчугах подобно величественной серебряной волне, приближалась кавалерия, поднимая за собой грозное облако пыли...

- Значит, ничего не слышите?!.

- Нет, ваше превосходительство, ничего не слышим...

- Почему тогда так пожелтели?..

И тут, словно по приказу, все отпрянули... из-за колонны напротив выскочили двое в масках, с оружием в руках и бросились на него... Один из них мгновенно скрутил руки за спину, заставил встать на колени, а другой рукой приставил к горлу плоское, широкое лезвие кинжала...

... Почувствовав острую сталь, обмяк... Кровь, прихлынув, закрыла дыхание...

...Потом из-за соседней колонны, словно отколовшаяся ее часть, возникло медленно приближающееся к нему полное ненависти и торжества молодое лицо Тысячника...

Тысячник приближался и в то же время, казалось, поднимался и плыл в воздухе... Или это он сам опускался вниз, уходил в глубь намокшего в крови шелкового воротника...

...Опустившись на колени, Тысячник, тяжело дыша, долго смотрел на него, потом осторожным движением взял за руку, снял с пальца перстень с государственной печатью, сжал в ладони и наклонился еще ближе.

...На лице его блестели капли пота...

***

- ...Господин Генерал... Господин Генерал... - пересохшими губами шептал профессор...

...Пульс Генерала не прощупывался... лицо побледнело, руки были холодными...

...Что же это такое?!. - в ужасе думал профессор. - Как это могло случиться?..

Дрожащими руками поднял веки Генерала, посмотрел в зрачки... Зрачки погасли, ни малейшего проблеска жизни...

...Задыхаясь от ужаса, расстегнул пуговицы на рубашке Генерала, прижал ухо к груди...

Грудь Генерала, была крепкой и безмолвной, как стена...

Взгляд профессора упал на темнеющий на столике в углу телефонный аппарат без диска... Он снял трубку, по ту сторону трубки послышался низкий вежливый голос:

- Слушаю, господин Генерал...

- Э... э, я... Вейсов... профессор Вейсов... - профессор чувствовал, что язык не слушается его - ...господин Генерал...

...Не прошло и минуты, как откуда-то послышался топот ног... Вооруженные охранники ворвались в кабинет... Один тут же отстранил профессора к стене, другие поспешно старались привести бездыханного Генерала в чувство. Отяжелевшее тело подняли с кресла и перенесли на ближайший диван, и там, спиной к профессору, засуетились...

Почти тут же в комнате появилась бригада врачей с кардиологической аппаратурой, множеством портфелей и коробок...

...Проверив пульс и зрачки Генерала, врачи побледнели, беспомощно переглянулись...

Молодые люди были, кажется, из личной охраны Генерала. Один подошел к профессору, стал прямо перед ним и с посиневшим от волнения лицом, бросил долгий, полный ненависти взгляд, а потом вдруг огромной ладонью, как ненужный клочок бумаги, сжал лицо профессора, ломая очки.

Осколки стекол вонзились в крепкую ладонь охранника и порезали профессору бровь...

То ли оттого, что ему смяли нос, то ли от ладони телохранителя профессор ощутил странный химический запах...

...Охранника оттолкнули в сторону...

...Кровь с рассеченной брови стекала в глаза и полутемный кабинет, как в кошмарном сне, стал красным.

...Потом вошли четверо одинаково одетых, похожих друг на друга людей. О чем-то вполголоса поговорили с охранниками, поглядывая в сторону профессора. Потом один подошел к нему.

- Прошу вас, господин Авиценна... - сказал, с насмешливой вежливостью указывая на дверь...

***

...Машина мчала по безлюдным темным улицам, а перед глазами, мучая и без того больное сердце, все еще стояла страшная картина - Генерал внезапно издает протяжный, полный боли стон, и, словно от удара в шею, откидывается назад, голова падает на плечо...

...Еле дыша, профессор терзался, стараясь вспомнить, откуда и когда попала к нему эта старинная рукопись с описанием проведенного им энергетического сеанса, и вспомнил...

Ее подарил несколько лет назад один русский ученый, многие годы проработавший в Тибете, потом он переехал в Россию, жил в каком-то областном городке, где и скончался...

...Пожелтевшие страницы рукописи содержали тексты ворожбы и заклинаний, правила их произнесения, различные таблицы точек соприкосновения человека с потусторонним миром и собственной душой, коэффициенты деления энергетических полюсов... Все это были давно и многократно проверенные методы... Сколько раз профессор с их помощью находил пути к тайным участкам мозга больных, замораживал или, наоборот, возбуждал...

Профессор вспомнил вчерашний вечер - свои безуспешные сеансы, серые глаза, словно защищенные от постороннего проникновения некоей невидимой оболочкой...

Он был вынужден прибегнуть к самой опасной, последней главе рукописи, -оправдывался перед собой профессор...

- Приложите к ране... - обернулся с переднего сидения парень и что-то протянул ему...

...Без очков профессор не мог разобрать, что ему дали... Похоже на сложенный кусочек бинта... Он приложил бинт к брови, и кровь тут же перестала течь.

Профессор достал из кармана носовой платок вытереть кровь с лица и вспомнил, что его портфель, рукопись - все осталось в резиденции Генерала, в той страшной, полутемной комнате...

- Мой портфель...

Парень на переднем сидении обернулся и спросил:

- Что вы сказали, профессор?..

- Мой портфель остался там... - ответил профессор.

...Парень поглядел на него с полуироничной улыбкой, потом, ничего не сказав, отвернулся...

- Не беспокойтесь, профессор, ничего с вашим портфелем не случится... - произнес кто-то совсем рядом.

...Только теперь профессор обнаружил, что рядом сидит еще один, совершенно похожий на того, вежливого, и от этого... сердце тревожно сжалось...

Несколько раз повторил про себя эти, сказанные с особым выражением слова, от которых несло смертью, и отвратительный холодок пополз от ног вверх. "С вашим портфелем ничего не случится... а с вами случится..." словно хотел сказать парень.

Значит, его везут не домой...

От новой страшной мысли колени свело судорогой...

Естественно, что не домой. Как же они могут везти домой врача, убившего Генерала?!. Его...

...Тело вздрогнуло, как от удара тока...

...Они везут его убивать...

...Машина свернула во двор семиэтажного здания, сделала круг и остановилась у задних дверей.

Профессор узнал это здание еще, когда машина только повернула в его сторону. По утрам по дороге в клинику, он проходил мимо него и, глядя в его зимой и летом, днем и ночью темные, затененные окна, не мог не вспоминать страшные годы прошлого, трагические события, связанные с этим зданием...

...Профессора вывели из машины и провели внутрь. Миновав полутемный коридор, вошли в просторную, светлую комнату.

- Профессор Вейсов?!. - По середине стоял человек средних лет в военной форме, с погонами полковника на плечах. Он скрестил руки на груди, так словно давно уже ждал профессора.

Потом, даже не взглянув, приказал:

- В 44-ю...

- А оформление... - начал было один из конвоиров.

- Потом, - прервал его полковник.

...Профессора завели в узкий лифт, пахнущий перегоревшей электропроводкой. Около кнопок номеров этажей не было. Конвоир нажал кнопку, и лифт поехал не вверх, как ожидал профессор, а вниз.

...На одном из этажей у двери лифта уже ожидали двое вооруженных солдат.

...Приняв его у предыдущих, долго вели куда-то по полутемным коридорам. Остановившись перед одной из комнат, открыли низкую дверь, включили бледную лампу, ввели его туда и заперли дверь, трижды повернув ключ. Потом он долго слышал их удаляющиеся по коридору шаги...

...Это было тесное помещение с низким потолком, где не было ничего, кроме постели с серым одеялом и стоящей на полу какой-то миски, напоминающей рукомойник...

...Еле волоча онемевшие ноги, профессор прошел на середину камеры, постоял, потом сел на постель, перевести дух. Сердце совсем ослабело, иногда воздух застывал в легких, и тогда глаза заливала чернота...

...Снова вспомнилась недавняя картина - Генерал, с закрытыми глазами сжимающий в ладонях медный нож... плечи его опадают, руки, ослабев, роняют нож на колени... а через несколько минут...

...Профессор даже засек время. Ровно семь минут...

...Через семь минут Генерал, словно задыхаясь, вдруг хватается рукой за горло и хрипит, будто его полоснули ножом...

Что все это могло значить?.. Что могла означать смерть человека, погруженного в собственное подсознание?.. Может, это подсознательная смерть?!.

...Сердце его готово было остановиться... Встал, на дрожащих ногах прошелся по камере...

А может, это простое совпадение?.. Как он во сне случайно стал свидетелем убийства академика, так и сегодня оказался при предначертанной судьбой смерти Генерала?..

...Сунул руку в жилетный карман. Часов не было... Где мог оставить часы? Потерять их он не мог, потому что они цепочкой были прикреплены к поясу брюк.

...Ощупал рукой пояс, сердце оборвалось...

...Цепочка на месте, свисала с петли на поясе, а часы исчезли...

Может, оборвались по дороге или когда на него набросился охранник... Таинственные странности продолжаются, - подумал профессор, садясь на край постели...

...Значит, выходит, он - убийца. Убийца Генерала... Если бы его даже выпустили из этой тесной душной камеры на свободу, все равно спокойно жить не дали бы.

...Почему-то вспомнились страшные кадры из фильма "Ленин в 1918 году", когда Каплан стреляла в Ленина, и разъяренная толпа готова была растерзать ее. Профессор затрепетал от страха...

Видно, случайно промелькнувшие несколько лет назад на похоронах мысли об убийстве Генерала были не просто глупой игрой воображения...

Ведь, по сути, тайные участки подсознания заинтересовали профессора после похорон, когда Генерал затылком уловил чьи-то случайные мысли.

Следовательно... - от новой мысли у профессора потемнело в глазах... следовательно, выходит, что в тот миг, когда, глядя в спину Генерала, он вспомнил сцену убийства из детективного романа, внезапный поворот головы Генерала внедрил этот акт в его подсознательную память... Получается, он всю жизнь прожил во имя этого мгновения - убийства Генерала?!.

- "Меня физически уничтожить невозможно!.." Снова встали излучающие опасность серые глаза Генерала...

...Как же все сложно... - думал профессор с горящими от бессонницы глазами. Не разобрав постели, закутался в пальто, и прямо так, сидя, не вытянув ног, прилег боком на постель...

...Опять смерть... снова тайные силы... Все с ювелирной точностью, подчиняясь неведомым, но выверенным законам, с логической, аккуратной последовательностью вело к одному - его казни...

Перед глазами явственно предстало... по узкой дороге, плотно сжав с двух сторон, его ведут на казнь...

...У кровати кто-то тихо поскреб по стене... Или показалось?!.

...Профессор вскочил, вслушиваясь в тишину...

...Кто-то осторожно постукивал в кривую, закопченную стену с облупившейся побелкой...

...Профессор встал на колени, прижал ухо к двери. По ту сторону все было тихо...

Несколько минут просидел, прижав ухо к холодной стене, потом осторожно стукнул в ответ.

- ...Профессор... - послышался из-за стены тихий голос, - профессор, это вы?!.

...Сердце чуть не разорвалось...

...Голос академика, тело которого, укрытое в гробу красным бархатом, хоронили несколько дней назад...

...Он хотел ответить, но не было сил произнести ни слова... Голос съежился где-то под желудком и вызывал тошноту...

- Профессор, это я... академик Сираджов... помните?!.

- Да... - слабым голосом ответил профессор...

...Снова послышался требовательный стук в стену...

- Профессор?!. Вы слышите меня?..

- Слышу, слышу... - собрав все силы, громче ответил профессор.

...Как же такое может быть?.. Как мог попасть сюда академик?.. Если он здесь, тогда кто же лежал под траурные звуки музыки на сцене в Академии наук, обложенный цветами, орденами и медалями?..

Попробовал вспомнить утонувшее в цветах восковое лицо академика в день похорон...

Однако, как ни странно, лица вспомнить не мог... Оно каким-то чудом, стерлось из памяти. Словно кто-то в один миг бесследно уничтожил в памяти облик академика, который он еще несколько минут назад помнил до мельчайших черточек.

- Теперь вы верите мне, профессор?.. - полушепотом, знакомой взволнованной скороговоркой произнес академик... - Хотя бы теперь поверили, что я не душевнобольной?!. Ведь я говорил вам... я говорил... говорил, что...

...Голос вдруг куда-то пропал, и профессор с ужасом услышал с той стороны странный жалобный шепот, тяжелое дыхание нескольких людей. В страхе отпрянул от стены...

...Но скоро в стену опять так же осторожно постучали, и снова послышался тихий голос академика:

- Профессор?!. Куда вы ушли?..

...Голос звучал странно, отчетливей прежнего. Как будто из толщи стены.

- Профессор, вы слышите меня?..

- Слышу, слышу... - нервно ответил профессор.

- Я говорил... но вы не верили... говорил, что меня заберут?.. Говорил?..

...У профессора волосы на голове встали дыбом:

- Я... я думал, что вы... имеете в виду какие-то иные силы...

- Силы?!. -академик вроде бы растерялся. - Какие силы?..

- Высшие силы... - ответил профессор, чувствуя, что говорит глупости.

- Ну да, высшие силы... Я о них и говорил, профессор... Потому что я писал о нем... А они тут же узнали...

- О ком вы писали?.. - мысли профессора опять смешались...

- О нем...

- Да о ком же - о нем?..

...В это мгновение профессор почувствовал у самого уха жаркое дыхание академика... Будто академик шептал прямо в стынущее ухо.

- О человеке, которого вы убили пять минут назад... - обожгли слова академика.

...Словно пронзили холодным электрическим током...

- Я никого не убивал...

- Убили, убили... - настаивал академик, - вы ведь всю жизнь ждали этого мгновения, профессор...

Академик говорил еще что-то, но профессор не разобрал. Голос отдалился, смешался с каким-то чужим шепотом, за стеной злорадно хихикнули.

- Вы там не один?.. - испуганный и изумленный профессор снова растерянно прижался ухом к стене.

Почему он так покраснел от слов академика?!. - взволнованно подумал профессор. - Разве академик не прав?!. Разве не ждал он всю жизнь этого мгновения?!.

Мысли снова смешались - страшный взгляд серых глаз, стрелой вонзившийся в него много лет назад, рука, грозящая с трибуны... сотни сеансов гипноза, которые проводил над людьми, лица, когда пациенты во сне вздрагивали, плакали, кричали.

- Профессор, вас завтра же отведут на нижний этаж и там, в комнате с круглыми стенами, расстреляют из отверстий в стенах... - произнес голос по ту сторону стены.

- За что?..

- За то, что вы - убийца, профессор... вы - убийца Генерала... академик проговорил это и, кажется, прыснул от смеха.

- Вы... вы там смеетесь?.. - заплетающимся от ужаса языком пробормотал профессор.

- Кто, я?.. В моем положении остается только плакать... Чему я должен радоваться?!. Через несколько дней и меня расстреляют в той же комнате...

Академик будто всхлипнул... голос задрожал от слез... Но почти тут же из-за стены опять послышался тихий смех...

...Чувствуя, как слабеет сердце, профессор представил завтрашний день, круглую комнату, о которой говорил академик...

За стеной стихло. Как будто там уже никого не было.

Профессор прижал ухо к стене и постучал...

- Вы там?..

- Здесь... - опять совсем близко прошептал академик...

- Я боюсь... - проговорил профессор, чувствуя, как спазм сжимает горло...

- Я тоже... - снова зашептал академик... - Есть только одна возможность спастись... Бежать отсюда...

- Бежать?.. Отсюда?..

- Мы все продумали...

- Мы?!.

- Да, здесь двое моих людей... они нам помогут... я давно должен был бежать, ждал вас. Знал, рано или поздно появитесь...

- Вы...

- Слушайте, сейчас вашу камеру с той стороны тихо откроют. Подождите, досчитайте до сорока, потом выходите в коридор и идите налево. Там вас встретят...

- Но вы же ничего не сказали... - начал профессор, однако не договорил...

...Послышались шаги. Кто-то тихо, крадучись приближался к камере профессора...

...Обхватив руками колени, профессор сидел, прижавшись к стене... и, чувствуя, как бьется жилка в виске, впитывал эти звуки.

...В замок камеры, действительно, вставили ключ... Он трижды заскрежетал, потом все опять стихло... Человек за дверью, кажется, не ушел, или профессор сквозь гул в ушах не расслышал его мягких шагов?!.

...Дрожа от бьющего тело озноба, досчитал до сорока... Осторожно соскользнул с постели, встал и с трудом направился к двери.

...Постоял, вслушиваясь в тишину коридора. Там все было тихо... Осторожно приоткрыв дверь, выглянул в коридор...

В коридоре ни души... Направо и налево тянутся полутемные проходы...

...Как и велел академик, пошел по коридору налево. Он шел по пустому коридору и думал о вопросах, которые не успел задать академику.

А вопросов была сотня, и все важные и мучили профессора - как академик попал сюда, о чем он писал в своей работе, как узнал о смерти Генерала, откуда заранее знал, что профессора посадят именно в эту камеру, кто были люди, хихикающие рядом с ним...

...В конце коридора профессор остановился. Здесь возник еще один коридор, ведущий налево к ступенькам на нижний этаж...

Ступеньки сравнительно широкие. В конце коридора с трудом различались две тени. Увидев его, замахали руками... Или померещилось?!.

...Задыхаясь, еле волоча ноги, поплелся в ту сторону... Там ждали двое в военной форме, лица профессор разглядеть не смог... Как только он приблизился, они огромным ключом открыли тяжелые тюремные двери и без слов выпустили его...

...Профессор попал в пустое пространство, залитое желтым светом...

- Сюда... - профессор хотел что-то спросить, но в ту же минуту позабыл, что же собирался спрашивать... Когда он повернулся, чтобы поблагодарить выпустивших его солдат, лицо одного из них показалось ему знакомым. В желтом свете оно становилось все отчетливей, и профессор с ужасом разглядел серую клетчатую куртку.

...Парень в серой куртке, с прежней пугающей ухмылкой, смотрел на профессора и, что-то бормоча про себя, медленно закрывал высокие двери...

Профессор долго стоял и объятый страхом смотрел, как запирается дверь... На двери стояло число 21, а на белой табличке серебряными буквами написано "Профессор Вейсов Н.А."

Узнал собственную дверь, но подумать, что это может означать, не успел... Кто-то сзади положил руку ему на плечо...

Как ни странно, теперь профессор совершенно не испугался, а, оглянувшись, застыл в замешательстве...

...На него полными печали глазами смотрела жена... из ее левого глаза по щеке сбегала слеза...

...Профессор обнаружил, что его окружают люди... В ярко-желтом свете они касались его плечами, волосами, щеками и, мелькнув, растворялись...

- Наконец-то, ты пришел... - сказала жена и тихо замурлыкала песню, которую пела в его снах...

- Я не знаю никого из этих людей... сердце совсем уже измучилось... Наконец-то, ты пришел... пришел...

Жена прижалась головой к его груди.

...Профессор чувствовал себя совершенно спокойным и бодрым...

- Профессор!.. Профессор!.. Профессор!.. - снова послышался откуда-то вблизи беспокойный голос академика. Он не обратил на него внимания.

***

- Господин Генерал... Ваше превосходительство...

- Не так громко, я сам, - тихо сказал кто-то и, наклонившись над ним, проговорил:

- Господин Генерал...

...Это был его личный врач, словно, во время опыта, он, близко наклонясь, внимательно вглядывается в него...

- Как вы себя чувствуете, господин Генерал?

Он хотел ответить, но язык, казалось, распух и не двигался во рту.

- Вы нас так напугали. - Врач сидел рядом с кроватью.

- Что со мной было?.. - спросил он, оглядываясь вокруг.

...Это не резиденция.

- Ничего опасного. Легкая сердечная недостаточность.

...Какая-то тупая боль давила в висках.

- Голова болит.

- Это от лекарств. Вам необходим полный отдых. Все от переутомления, господин Генерал. Я вас предупреждал, но вы и слушать не хотели. И вот результат.

Захотел подняться, но руки и ноги отяжелели.

- Руки как будто распухли... - вытащил руку из-под одеяла и повертел ею.

- Это так кажется. Действие лекарств. Так будет некоторое время. Не шутка, мы вырвали вас у смерти.

При слове "смерть" его отчего-то затошнило.

- Двое суток бились...

- Двое суток?!.

- Двое суток...

- Ты хочешь сказать, что я двое суток спал?..

- Точнее, мы усыпили вас. Вы были в таком состоянии, что... - глаза врача прищурились.

- В каком это состоянии?!.

Врач помялся в нерешительности и печальным голосом проговорил:

- Ваше сердце остановилось ровно на восемь минут...

- Восемь минут?..

Врач кивнул с такой печалью, будто хотел сказать, что через те самые восемь минут он умер...

- Значит, восемь минут...

...Врач на этот раз почему-то отвернулся, то ли на глаза навернулись слезы, то ли - хотел произвести такое впечатление?!.

Попытался вспомнить свои ощущения в те восемь минут, но не смог.

- Ничего не помню... - произнес он.

Напряг память, чтобы вспомнить хотя бы, где и с кем был перед этим, но и это безуспешно... Вспоминались какие-то ярко освещенные сцены - большие и маленькие, - много лиц...

...Осторожный стук в дверь, врача вызвали в коридор. Он, извинившись, вышел, но тут же вернулся.

- К вам кто-то пришел, но я не разрешил впускать...

...После ухода врача две медсестры принесли тазик с теплой водой, мыло, полотенце и мягкими движениями умыли его.

...Этот серебряный тазик, тонкие фигурки девушек что-то напоминали... Одна из медсестер принесла на серебряном подносе легкий обед и два стакана с соками.

- Приятного аппетита... - сказала и бесшумными шагами вышла.

...Присев на кровати, он ел суп, скорее похожий на кипяченую воду, и, не переставая, думал о тех таинственных восьми минутах. Вспомнил...

Профессор...

Медленно опустил ложку, вспомнил вечер того дня, свою резиденцию, полумрак в комнате, неуверенный голос профессора, медный нож...

...Ладони тут же ощутили тупую боль...

На ладонях, виднелись следы от лезвия... Видно, во время сеанса сжимал его изо всех сил...

В памяти всплыли отрывочные картины...

...Полутемный, душный дворец... он в окружении людей... с кем-то говорит... задыхаясь в спертом, горячем воздухе...

Все это, кажется, происходило после профессора!.. В голове снова все перемешалось...

Что же произошло?!. Это продолжение беспокойных снов, которые мучили его в последнее время, или?!.

Без профессора не обойтись. Эта восьмиминутная остановка сердца, этот сумрачный, душный дворец... Что все это могло значить?..

...Отставив поднос на стол, осторожно встал... Голова кружилась. Двинувшись к двери, остановился... Схватился рукой за горло и снова вспомнил...

...Вновь ощутил, как в том душном дворце кто-то полоснул его по горлу плоским кинжалом. Вздрогнув, провел рукой по горлу...

Попытался вспомнить лицо человека, перерезавшего ему горло, но не смог. Что это?.. Кошмарный сон или?..

Вернувшись к кровати, нажал на краснеющую у изголовья кнопку.

Дверь почти сразу же отворилась. Вошла медсестра, за ней спешил врач.

- Срочно найдите профессора Вейсова...

- Господин Генерал, вам...

- Я сказал - найдите Вейсова... - требовательно, резко повторил он.

- Слушаюсь, сейчас же займусь этим... - покорно ответил врач. Только, прошу вас, ложитесь. Вам нельзя быть на ногах...

...Когда врач вышел, поискал башмаки, но не нашел.

Нарочно спрятали, чтобы не вставал... - подумал раздраженно.

Осторожно ступая по суконному ковру, подошел к окну, выглянул во двор...

Погода была спокойной... Приближался вечер...

...И тут снова вспомнил... Вспомнил все, до мельчайших деталей...

...Полутемное помещение, похожее на дворец... Проклятые колонны, сырые стены мучающего во сне мавзолея... убийцы, выскочившие из-за колонн, один устремился к нему, выхватив из-за голенища короткий, плоский кинжал... Лезвие вошло в горло, скользнуло по жилам... кровь, заливая дыхательные пути, забурлила в легких...

...Все это произошло во время того сеанса... Тогда же остановилось сердце... Значит, он умер, как только кинжал вонзился в горло....

Это мог знать только профессор...

...Долго напрягал память, вспоминая имя того толстошеего, склонившегося над ним, не вышло...

...Вот, значит, что имел в виду профессор, когда после первого сеанса, сказал ему: "Отступить на шаг назад - вглубь себя..." Так вот, что таится в нем...

Значит, все это было, - подумал с замирающим сердцем. - Значит, когда-то его предали, убили...

Когда-то... - загудело в ушах... Снова вспомнились черные светильники на мраморных колоннах, кинжал в руке убийцы, конница в кольчуге, серебряным морем окружившая мавзолей... Когда же все это было?!. Где?!.

Теперь знал точно, все это было... и в этом заключена тайна мавзолея, который тайным убийцей каждую ночь крадется в его сны...

Наверное, эту величественную картину смерти невозможно стереть из памяти.

А если - возможно... А если эта полутемная, кошмарная, полная угрозы смерти картина уже стерта из подсознания и он, наконец-то, свободен?!.

...От слабости или лекарств чувствовал дрожь в коленях. Сел на кровати прямо на подушку, потер лицо. И на лице кожа словно онемела... Ясно одно все это творилось не здесь... Все это происходило не в этой маленькой теплой стране...

А если даже и эта?.. Это те же люди... Они снова здесь, и с той же преданностью готовы служить ему...

...В дверь постучали, потом осторожно приоткрыли.

...Министр безопасности. Сначала просунул голову в полурастворенную дверь, посмотрел полным сочувствия взглядом, потом вошел в палату, подошел к кровати и сел на стул.

- Рад видеть вас на ногах, господин Генерал...

- Я еще лежу... - процедил сквозь зубы.

- Бог даст, скоро встанете... - сказал, садясь на стул.

...В глубине глаз министра блестела трусливая радость. Он, кажется, был очень рад, что Генерал жив...

- ...Я велел вызвать Вейсова...

...Врач сзади показал взглядом на министра и, пробормотав:

- Он пришел по этому вопросу, господин Генерал, - торопливо вышел из палаты и мягко прикрыл за собой дверь.

- Не понял, по какому вопросу...

...Министр побледнел:

- Ваше состояние в ту ночь... э...э... Мы ведь тогда задержали профессора, господин Генерал...

- Где?..

- Там...

- Где там?.. - воскликнул нетерпеливо.

- В подвале...

- В подвале?.. - хотел встать, но не получилось, ноги слишклм ослабели. - Кто разрешил?..

- Я... - проговорил министр умирающим голосом и посмотрел, быстро моргая глазками.

- Ты?..

- Так точно, я...

- Да ведь... - хотел что-то сказать, но в горле перехватило, взгляд упал на врача, неизвестно когда оказавшегося в палате. - Что вы мне кололи, не могу дышать нормально?!.

Теперь бледность залила и лицо врача.

- Вы только не нервничайте, господин Генерал... - запинаясь, бормотал министр, - выслушайте меня. Значит, в ту ночь, когда ваше сердце... э... когда вы почувствовали себя нехорошо, в кабинете, рядом с креслом, был обнаружен нож, а, кроме профессора, никто в резиденцию допущен не был. Вы сами подумайте...

Никак не удавалось восстановить дыхание.

- Где профессор?..

...Лицо министра слегка порозовело, нервно щипля свои руки, ответил:

- Господин Генерал, я очень прошу... я ...умоляю...

- Срочно доставьте сюда Вейсова...

Министр молчал, опустив голову.

- Что ты сидишь?..

- Господин Генерал...

- Ну, говори же...

Губы министра дрогнули.

- ...Профессор Вейсов в ту же ночь в камере... скончался... проговорил он, почему-то не отрывая глаз от пола.

- Как - скончался?..

- По заключению медицинской экспертизы, ночью, примерно в четыре часа умер во сне от остановки сердца...

...Потемнело в глазах.

Вспомнилось спокойное, мудрое лицо профессора...

...Министр говорил, так же царапая себе руки, то молча смотрел в пол, а иногда бормотал что-то отрывистое...

...Открылась дверь, вошли телохранители со стульями, поставили их перед кроватью и вышли. В дверях показался премьер-министр. Просеменив мелкими быстрыми шажками, с легким поклоном пожал руку и сел.

Палату заполнили министры, госсоветники... Осторожными шагами входили в комнату, некоторое время глядели на него тараканьими глазками, затем усаживались на стул и, не отрывая от него глаз, с искусственными улыбками на лицах, о чем-то перешептывались.

При мысли о том, что профессор умер во сне, становилось тоскливо...

...Министры встали. Произнося какие-то слова, по очереди целовали его в руку... От них несло бумагой...

...Потом пришли врач с медсестрой, засучили рукав и сделали какой-то укол. Потом захотелось спать, веки отяжелели...

...Потом...

...Потом он шел среди людей... Над головами плыл гроб, укрытый национальным флагом... В этой огромной, без конца и края черной процессии шли женщины и дети, старики и инвалиды, хромые и паралитики... Мужчины кричали, женщины рвали на себе одежду, дети плакали...

Гроб внесли в мавзолей, водрузили на пьедестал, под прозрачную воздухонепроницаемую коробку... Огромные двери открыли нараспашку... У входа, на возвышении, откуда видна вся страна, разводили костер.

Люди несли охапки дров, пламя костра поднималось уже до мавзолея... Они срывали с себя одежды, раздевали своих детей, бросали тряпки в огонь...

А потом и сами, выстроившись в очередь, бросались в костер и в абсолютном молчании превращались в пепел...

Все вокруг оглашено криками...

- Господин Генерал!!!... Ваше превосходительство!!!..

...Врач, осторожно взяв за руку, разбудил его и, беспокойно глядя в лицо, сказал:

- Мы решили прекратить уколы. Сердце ваше в норме, с завтрашнего дня отменим постельный режим. Надо как можно больше двигаться и обязательно на свежем воздухе. Обязательно...

...Сел в постели. Подвигал во рту языком. Язык был прохладным...

***

...Люди в последние дни радовались - цены больше не растут... Инфляции положен конец.

Мы избавились от толкотни и перебранок в хлебных очередях. И хлеб, слава Аллаху, пекут, как раньше, из нормальной пшеницы, и люди уже не пухнут, не страдают от изжоги...

Город обрел привычный вид. По улицам, как во всех нормальных городах, снова ездят машины, троллейбусы.

Вечерами народ не боится выходить из дома. И на лицах написано спокойствие.

Войне пришел конец, говорили люди. Больше не придется переживать за детей. Мудрые аксакалы молились за здоровье Отца.

Правда, некоторые с испуганными лицами шептали, что у Отца есть двойник... Бывает, говорили они, что Отец одновременно оказывается сразу в нескольких местах...

Например, вчера часов в пять он был на заводе кондиционеров и два часа выступал перед рабочими. А в то же самое время его видели в филармонии на похоронах старейшего архитектора, с красной повязкой на рукаве он с печальным лицом стоял в почетном карауле...

А газеты вообще пишут, что его в стране нет, что еще два дня назад он уехал с официальным десятидневным визитом в другую страну...

Правда или нет, но болтали, что туда, где не надо выступать, едет его двойник. Причем, уверяли, что это не совсем даже человек... А робот. Стоит только посмотреть, как он садится или встает, как часами стоит, деревяшками опустив руки, по лицу, движениям - по всему видно, что это не живой человек. Этого робота, сплетничали люди, сделали специально, чтобы запутать его врагов. Поэтому с ним никто не может справиться... Три моста, четыре здания, семь улиц взорвали, а с его головы даже волосок не упал. Аллах на небе хранит его.

...Это потрясающий человек... - поражались люди, - в истории еще такого не было...

Люди шептались, что на собраниях, стоило вскрыться малейшей ошибке, он так смотрел на виновного своими серыми глазами, что после этого взгляда никто не выживал. У одних падало давление, на других нападала страшная головная боль, третьи еле успевали выбежать из зала, с сумасшедшими приступами тошноты...

Один госсоветник, болтали люди, под этим взглядом упал в обморок...

Сплетники уверяли, что в последнее время среди ближайшего окружения Отца стали таинственным образом исчезать люди, проработавшие с ним много лет...

...И еще ходили слухи, что его личный врач - знаменитый профессор Вейсов несколько дней назад, вечером сел в черную машину, бесшумно въехавшую во двор, уехал в неизвестном направлении и больше не вернулся...

Перевод М. Гусейнзаде

1 Мусульмане при молитве держат руки перед собой ладонями вверх.

2 Ритуальный жест при намазе.

3 У мусульман призыв к молитве, возвещаемый с минарета мечети муэдзином.