«Радуйся!»

Утро было хмурым, даже мрачным. Солнце еще не вынырнуло из озерного свинца, и ветер тоненько свистел за окошком в ветках рябины. Проснувшись, Фома услышал голос ветра, скуксился, наморщил лоб и снова смежил веки. Коли уж дует, как в медный манок, то и на озере волны с белышами. На лодочке выйти страшно. Октябрь, вода тяжелая. Хозяин воды не шутит осенью. Выгребешь из пролива между островками на открытую воду, а он толкнет серой волной в дощатый борт и развернет лодку обратно к берегу. Не послушаешь, заупрямишься, он ударит черной. Матовой и тяжкой, глубинной волной. Так ударит, что ребра у лодки затрещат, едва весла из рук не вырвет, да еще остудит, обдаст ледяными брызгами. А уж коли и тут заартачишься, хоть и в нужде, — пощады не жди. Раскроется под тобой кипящая пропасть, поднимется над тобой белый от пены вал, и схлопнутся вал с пропастью, могут и щепок не отдать. Видал Фома и такое. Озеро у нас — дна местами не нащупать и берегов кое-где не видать.

Надо, однако, вставать. Господи, помилуй… Фома перекрестился кулаком, сел и свесил с печи худые ноги. Пошевелил пальцами. Поднывают. Он вздохнул, зевнул и слез на пол. Половицы скрипнули, на столе вздрогнули глиняные свистульки, птички и козюли, которых он вчера слепил и обжег на поду. Раскрасить бы их сегодня…

Зажег свет. Между глиняными фигурками вяло ползла небольшая муха. Засыпает, что ли, подумал Фома и подставил ей палец. Муха забралась на палец, и Фома поднес ее к глазам. Интересно она устроена! Может, слепить ее тоже? Смешно будет, весело. Голову с огромными глазами сочинить нетрудно, брюшко тоже, а вот крылышки и лапки… Лапки тоненькие и мохнатые, так тонко глину не раскатаешь. И крылышки — как чешуйки хариуса, тускло прозрачны. Нет у Фомы такой краски. Подумать надо… Все же как так получается, что стόит только похолодать за окном, муха засыпает, словно умирает, и валяется в пыли на подоконнике, похожая на мусор, на пепел папиросы? А печь протопишь, она тут же сидит и умывается, лапками пыль с головы стирает так, что едва ее, голову эту, не откручивает. Луч же солнечный через стекло совсем ее оживляет, и она может умчаться по теплому воздуху, стартовав с места без прыжка, без разбега. «Откуда жизнь берется, ее эта сила?» — недоумевал Фома.