«Мертвым не понять»

Юлия Андреева Мертвым не понять

– Госпожа, немного яда?

– Что вы, яда мне не надо.

– Ничего, по вкусу меда

Мы добавим вам в угоду.

Я решила собраться с силами и описать произошедшие со мной и моими близкими события, так как если это не сделаю я – представляю, сколько отыщется «друзей» и любителей покопаться в чужих жизнях и душах, додумывая полные кровавой жути события. Или засахаривая мое и без того потрепанное имя до такой степени, что большинство нормальных людей потянет блевать. Писать придется быстро, так что на вранье попросту не останется сил.

Я молюсь, чтобы отпущенных мне дней хватило на изложение необходимых подробностей, описаний и снов, без которых невозможно достаточно глубоко вникнуть в суть дела. Да, помимо моей воли сны и видения сыграли в этой истории настолько значимую роль, что обойти их не представляется возможным.

Что еще?.. Глупо и поздно уже вверять себя в руки провидения, которое и без того властвует надо мной. Надеюсь только, что тот, в чьих руках в данный момент моя судьба… надеюсь, что он знает, что делать и как я его люблю. Во всяком случае, я не осуждаю его и никому уже не позволю! Хотя – интересно конечно, как это у меня получится?..

Но не буду более вилять, испытывая ваше терпение и тратя свое драгоценное время.

Итак – как же все начиналось?..

1 АДСКИЙ СУЖЕНЫЙ

Я умерла и тут же ощутила за своей спиной мягкий шорох бело-оперенных крыльев. Ангела я еще не видела, но точно знала, что такой звук могли издавать только белые перья.

– Тебе дано право попрощаться с кем-нибудь на твой выбор, – мелодично прозвучал во мне голос небесного посланника.

Любить я тогда никого не любила, но за неделю до собственной смерти познакомилась с продавцом из магазина «Логос», единственным, но грандиознейшим достоинством которого было то, что он читал мои первые книги! Господи! Наконец-то я нашла своего читателя! Аллилуйя!!!

Потом вечно алчущее чужих мыслей и чувств море поглотило меня свыше меры, так что я по сей день сияю на витринах и лотках алыми от крови своих героев глянцевыми парусами.

Но тогда – тогда я писала коротенькие ужастики, и потому полетела именно туда. Продавца не было, вместо него я увидела белый ватман, на котором неуверенным детским почерком были записаны все мои дела. Как же невероятно мало их оказалось! Я стояла, а краски блекли и исчезали.

– Вот видишь – прошло каких-нибудь три дня, а о тебе уже забыли.

Мы помолчали. В нагрудном кармане ангела, а одет он был в тройку из перьев, что-то противно затренькало. Нетерпеливым движением он вытащил белую глянцевую трубу, вокруг которой чистым светом горела радужная аура, и несколько раз сказал «да», кивая, отчего нимб ангела и его трубы соприкасались, создавая из преломляемых лучей странно-прекрасные лилии.

– …С тобою хочет поговорить князь Дракула, – сообщил он, задвигая невидимую антенну и укладывая трубку между складок перьев на груди. Теперь они смотрелись как жабо.

– Князь?! Господи! Да кто такая я, и кто такой он?! – засмущалась я.

– Не говори так. Даже в том мире, где ты жила, нельзя было так говорить, не то, что здесь: ты сама по себе – величайшая ценность, и с твоей смертью мир понес невосполнимую утрату. Впрочем, как и со смертью любого человека.

В этот момент прозвучал гонг, пол магазина раскололся, и оттуда вылетел… Но я не видела его лица…

Клубы дыма, грохот и объятия, объятия, объятия… Я не видела его лица!..

– Диана! Любимая! Сколько я ждал тебя! Сколько перенес! Я люблю только тебя, и никого никогда не любил прежде! Дорогая!

Я прижалась к нему, вжалась, вросла…

«Господи – меня любят! Любят! Любят! Пусть даже в аду!» Я плакала, его горячие губы жгли мою кожу, испепеляя слезы. Кожа на шее зазудела от желания причаститься к древнему таинству, я рывком откинула назад мешавшие ему волосы.

– Нет! Любимая, я не могу сделать этого… Не сейчас. Ты слишком мало еще жила, в тебе столько силы! Такой силы! – Он сжал меня так, что все затрещало и пошло ходуном. – Ты должна жить, любимая. Для меня, для нас – жить!

Я не видела его лица, но догадывалась какое оно – лицо принца с портрета в моей комнате – почему его?..

– …Живи, но знай, что когда тебе станет совсем невмоготу – в любой момент я подхвачу тебя на руки, и мы будем вместе.

Все исчезло, и я проснулась. Проснулась самой счастливой на свете женщиной – ведь, а теперь я это знала точнее некуда, в конце концов, меня ждет любовь – пусть даже ради нее мне придется попасть в ад!

Вот как бывает – ночью увидела судьбоносный сон, а наутро пошла к человеку, который изменил всю мою жизнь. Но не стану забегать вперед.

Я, как вы уже должно быть догадались, писательница. И, смею заверить, довольно известная. Но как?! Ни за что не догадаетесь, ну да я и не стану впредь играть в прятки… Всё. Шутки в сторону, карты на стол а маски, маски в огонь, потому что в той ситуации, в которой я из-за всех этих дел оказалась, мне уже не до мистификаций.

Итак, я женщина, и не просто баба, а подлинная красавица. Об этом, скоро десять лет как, пишут все гламурные дамские журналы, кричат бульварные газетенки, сообщает Интернет. Дай бог им еще столько же не менять этого мнения. У меня от природы светлые длинные волосы и голубые глаза, великолепная кожа и небольшой акцент, выработанный годами тренировок.

Я не стану называть своего имени – оно слишком известно, потому что глядит на вас с дорогущих витрин и переносных прилавков, подобно баррикадам перегораживающих улицы и станции метро. Узнать меня не составляет труда – и одновременно с тем это невозможно… Вы спросите почему? До этой проклятой истории я под пыткой не призналась бы… Но теперь, когда я в тупике и сама жизнь моя поставлена на кон… я решилась.

Дело в том, что я, известная писательница, прозванная Венерой Пенорожденной (на самом деле меня зовут Дианой), не создала ни одной из приписанных мне книг! Хотя именно писательский труд и приносит мне кусок хлеба. Как же так?

Когда-то, много лет назад, я познакомилась с остроумнейшим и талантливейшим человеком, имени которого также не буду называть. Для удобства буду называть его учителем. Ему я поверяла плоды своих первых вдохновений, и именно он придумал странную комбинацию, в результате которой я чуть было не погибла и теперь стою перед выбором – продолжать ли свое существование, являясь по сути единственной обладательницей страшной тайны, а мой бедный друг… Но не буду забегать вперед.

Просмотрев целый ворох исписанных мною листов, мастер произнес свой приговор: «Для того, чтобы добиться успеха в писательском деле, тебе следует надеть маску!»

Я не поняла и переспросила учителя – ни тогда, ни сейчас меня не считали уродом, но он был неумолим и тут же растолковал мне, что к чему.

– Во-первых, – сказал он, покусывая уже и так изрядно изглоданную трубочку и непрерывно пуская дым мне в лицо, из-за чего создавалось впечатление, что я консультируюсь с паровозом, появившимся в России в начале прошлого века. – Во-первых, вы, моя милая, избрали нетипичный для своего пола жанр. И, как я вижу, немало уже преуспели в нем. Меж тем, с вашей внешностью… – Мастер разогнал руками плотную дымовую завесу, вероятно, чтобы убедиться, что я – это действительно я. Теперь и мне можно было, наконец, удовлетворить свое любопытство, разглядев мэтра. (Рукопись я отдала секретарю, а в этот визит лицезрела лишь серое облако, собравшееся вокруг великого гуру.).

Передо мною в донельзя скрипучем кресле-качалке (О боже, наконец-то я узрела причину убийственных звуков, услышанных мною, едва только я перешагнула порог комнаты!) сидел седовласый мужчина, больше всего напоминающий куль с неизвестно чем: вместо правой кисти у него был черный, как мне показалось, плохо сделанный протез (теперь я понимаю, что мое неприятие этой штуки заключалось всего лишь в том, что искусственная кисть была намного меньше, чем здоровая), ноги прикрывал старенький, выцветший плед, так что в первый визит мне не удалось проверить их наличие. На лице выделялись пушистые бакенбарды и черный кожаный кружок вместо правого глаза. Но тут мой собеседник выпустил очередной клуб дыма и снова исчез за полупрозрачной завесой.

– Ваша внешность наталкивает на романтические мысли… мда… – он чмокнул губами и не спеша продолжил. – С таким лицом следовало бы родиться поэтессе или автору женских романов… а никак не детективов с, прости господи, обилием подробнейших сцен с расчленением трупов, откусыванием пальцев и…

Меня затошнило при одном только упоминании о женских романах, а мой палач продолжал.

–.. Я мог бы создать вам недурную рекламу, думаю, что элитные дамские клубы и Центры женского творчества будут счастливы поддержать молодую писательницу с тем, чтобы в дальнейшем видеть ее своей представительницей…

Я поднялась, намереваясь немедленно уйти, но мастер оказался менее беспомощен, чем я предполагала, и, зажав трубку в зубах, здоровой рукой удержал меня за локоть.

– …Сидеть! Я знаю, что делать! Обещайте, что будете во всем мне послушны, и я помогу вам. – Он насильно усадил меня на прежнее место. Я с трудом сдерживала набежавшие слезы. – Не реви. Идея проста как все гениальное. Ты… – На «ты» он перешел, едва только я кивнула головой в знак согласия, – ты пиши что нравится. Это пойдет! Но если хочешь признания и успеха, то писать ты будешь…

– Под другим именем? – всхлипывая, спросила я.

– Не только. Псевдоним не скроет тебя от глаз, а раз ты хочешь показываться перед читателем – значит это надо использовать на полную катушку. Но по-умному. Здесь нужно более мощное прикрытие, чем другое имя… мда… – Он оглядел меня сквозь ядовитый дым. – Я познакомлю тебя с одним парнем. Его отец известный в наших кругах человек. Мало того, он главный редактор одного серьезного издательства, сделавшего себе имя еще при совке… издательство в основном издает триллеры с мочиловом, вроде того, что пишешь ты. – Он махнул рукой. – Так вот, все что ты напишешь, он будет издавать под своим именем. Отец с удовольствием возьмется раскручивать сынка, тем более что и тематика подходит, да и пишешь ты уже сейчас намного лучше, чем его писюки. Что же до Владислава, это его имя, так для криминальной литературы его внешность вполне подойдет – такой скромный маньячок, подсознательный вандал и насильник. Сейчас такое время, киска, что писатель, мирно творивший в своей каморочке, менее интересен публике, чем писатель – личность, дающая интервью, перерезающая ленточки, устраивающая скандалы. Менее интересен – значит менее раскручен, менее раскручен – значит менее продаваем. А кому нужен непродаваемый писатель, будь он хоть третьим Дюма? То-то… О лидере хочется поговорить, посплетничать, на этом живет масса газет – целая отрасль… мда. Итак – ты будешь писать свои любимые кошмарчики и получать за это денежки. За то, что это издадут, можешь даже не беспокоиться. Все будет в лучшем виде. – Он пошуршал моими рукописями. – Но это еще не все. Одновременно, под твоим именем, будут выходить полные страсти и слез… произведения… ну…

Я замахала руками, умоляя садиста не произносить ненавистного термина.

– Привыкай – женского чтива, – распял он меня. – Его будет писать другой молодой человек, как бы это поточнее… лучше других, я бы даже сказал, на своей шкуре испытавший, что такое женская доля. – Он крякнул, отчего его кресло заскрипело, соглашаясь с оценкой хозяина. – За качество не беспокойся. Отвечаю. Он и сейчас уже доведет до слез даже налогового инспектора. Так вот – он несет рукопись тебе, а ты, разодевшись во все эти ваши штучки, звонишь в один из своих излюбленных клубов, как их там? «Чайная роза», «Синий чулок», «Женщины против…», «Женщины за…». В общем, разберешься. Поднимаешь на уши своего коммерческого директоpa, он насилует издательство, те платят тебе – ты передаешь моему голубому протеже. Но и это еще не все. Павел, я вас скоро познакомлю, в свою очередь, не просто отдает тебе свои тексты, чтобы ты издавала их под своим именем. Павла мы тоже постепенно сделаем великим писателем – он будет издавать под своим именем фантастику, которую вот уже лет двадцать зазря кропает Владислав. Круг замкнулся: Владислав пишет фантастику, но будет известным детективщиком, ты, моя дорогая, пишешь дюдики и ужастики, но мы тебя сделаем автором гламурных романов, что же до Павла, то, отдавая в твои нежные ручки женское чтиво, он превращается в писателя-фантаста. Все счастливы и довольны, никто не занимается тем, от чего его воротит, и главное – все при деле. Каково?! Мне же вы будете отстегивать проценты вплоть до моей смерти. Это ненадолго…

Я согласилась и десять лет не жалела о содеянном, до этой самой истории не жалела…

На первый гонорар, по совету учителя, я сделала ремонт в квартире и вскоре уже покупала мебель в духе будуара Молль Флендерс, героини Дефо, для приема журналистов.

Моими партнерами оказались Владислав Шоршона – внешне совершенно непримечательный человек лет тридцати, склонный к полноте, в круглых очках и с чуть оттопыренной нижней губой, как выяснилось, необщительный и совершенно одинокий, он проводил время за… а я даже и сейчас в точности не знаю, за чем. Помню только, что все стены его комнаты обросли старыми шкафами и повсюду лежали как попало еще непрочитанные, но уже покрытые слоем пыли журналы и только что изданные книги. Казалось, что он вознамерился поглотить все это, истратив на чтение как минимум одну жизнь. На столе в особой коробке, плотно прижавшись друг к дружке, лежали книги по алхимии, черной магии и астрологии камней и растений. Рядом ждали своего часа несколько колб, спиртовка, допотопная ступка и прочие вещи, назначения которых я не понимала.

Зная болезни, как мне кажется, на личном опыте, Слава великолепно разбирался в разных лекарствах и всегда мог присоветовать что-нибудь стоящее.

Я никогда не замечала, чтобы к Шоршоне заходили дамы. В доме не было абсолютно ничего женского – ни красивых белых скатертей, ни причудливо свисающих из своих узорчатых кашпо цветов, ни женских шампуней и кондиционеров в ванной комнате или хорошеньких, пусть недорогих, сервизов. Ни-че-го…

Между кроватью и дверью на трехногой табуретке стоял дешевый магнитофон. Из музыки у него была только классика, да и ту он слушал нечасто. В общем, как подумаю, что кто-то посмел поднять руку на такого вот безобиднейшего агнца – просто хочется взять автомат и…

Вторым моим соавтором, как он сам себя называл, был Пава – Павел Зерцалов – милое, хотя и слегка коварное, но очень красивое существо – настоящий принц из сказки – длинные черные волосы, густые брови, прямой нос, глаза… Жаль. Хороша Маша – да не наша. Про него я потом расскажу.

Тогда зимой я ждала, что Владислав подкинет мне малость деньжат, тем более что для работы над повестушкой мне было просто необходимо навещать анатомический театр и поднимать в архиве дореволюционные газеты – что стоит недешево, да и время отнимает ужас сколько.

Моя квартира выходит почти всеми своими окнами на Фонтанку. Потолки высокие, и я люблю наблюдать, как в белых шторах гуляет ветер. Фонтанка подо льдом, но мне кажется, что льдом скоро покроется экран компьютера и кровать с головками амуров, стулья в стиле кого-то из Людовиков (в этом лучше разбирается Пава – он их и покупал) и даже маленький переносной каминчик, искусственный огонь в котором нервно подрагивает, готовый застыть на морозе. Обледеневший огонь – бред!.. Но звучит красиво. Хорошо было бы использовать где-нибудь как название…

Нет! Пора учиться как-то утеплять свое жилище и главное – эти окна!.. Окна с неизбывной красотой за ними… Окна!..

Гостиная вообще расположена в угловом варианте, так что окон там, как в оранжерее, где замерзает в ожидании вожделенных баксиков богиня любви. Денег, без которых не то что не утеплиться, а только и остается что «сосать лапу», что делает процесс работы на компьютере абсолютно невозможным, даже для такой прославленной птицы, как я. А Славы все нету.

Он явился через неделю после того как обещался, весь какой-то неприкаянный, злой, растрепанный. Я только потом догадалась, что у него это состояние должно было означать счастье. Так уж оно в нем проявлялось, в бедном, что в крещенские морозы без шарфа и нараспашку… Это душа пела. А я, дура, не поняла и еще обругала блаженного.

Шоршона прошел в комнату, обувь снял, хоть он и один живет – вечный холостяк – зато труд женский уважает. Тапки я за ним понесла – надо же, забыл, рассеянный. А в квартире дубак, на полу каминчик переносной – светит да не греет. И окна, окна, окна!.. Владислав первым делом деньги стопочкой на трельяж положил, флакончиком сверху придавил, даже не улыбнулся. Я думала, жадничает, а он даже чая пить не стал – так, посидел чуть-чуть для порядка.

– У меня, – говорит, – заказ новый, важный, – и кашляет в кулачок, краснеет. Все гениальные люди стесняются и, чуть что, в краску. – Я один его сделаю. Решил.

И вскочил сразу же, засуетился, понял, что я от таких его решений в восторг не приду, и опять смутился. Я так думаю – меня обижать лишний раз у него в голове-то не было. Десять лет работали…

Ушел. Все из рук валится. Делать ничего не могу. А что – откажется от меня, папа-то по-прежнему в своем кресле главным редактором сидит. Это, конечно, правда, что писателем за один день не становятся, но кто его знает – сорок лет мужику – а может, он все это время учился? Откуда мне знать? И главное, что мне-то теперь делать?! Когда стиль, манера, подача – все до мельчайшей черточки выверено?! Серии заказаны! Материал собран…

Напишет он – как же, видели! Да у меня одних только архивов столько набрано, что он закопается в них вместе с очками, а все равно без толку…

Разнервничалась, ночь из угла в угол ходила. Курить и пить при моем имидже нельзя! А в фитнес клуб гламурно тоску разгонять – желания не было.

В общем, добра я ему не желала, но и разубеждать тоже не стала. Пока есть заказы, поработаю, а там Славка сам приползет. Быть такого не может, чтобы не приполз.

И точно: через месяц – звонок, потом и сам наведался, весь как побитый, даже жалко стало. Сначала все вокруг да около ходил, потом сознался. Перед Новым годом позвонила ему старая подруга – будто бы еще в школе вместе учились. И, судя по всему, его первая и единственная любовь. Ну, тогда понятно, ради такого дела и литература побоку.

Помню, как сейчас, сидит передо мной мой бедный друг, чай у него в чашке давно остыл, а он и не замечает.

– Она совсем не изменилась, – говорит Владислав, – все та же, только еще нежнее, еще красивее… Я ее сразу же узнал, но не подошел, не решился…

«Ясное дело, с такими как он женщине всегда приходится первой делать шаг…»

– …Она тоже меня узнала. Мы погуляли, а потом обменялись телефонами. Она давно замужем… актриса…

Слава замялся, испуганно подняв на меня близорукие глаза, ведь знает, что я считай что всех мало-мальски проявившихся служителей Терпсихоры и Мельпомены, по крайней мере в этом городе, знаю.

– …Потом она сама мне позвонила… – Опять молчание. Слушаю его, а в голове одни покойники. Повествуху я еще вчера закончила, осталось вывести на бумагу и проверить, с орфографией беда. Одну кончила – а надо три. И тут он, сам того не подозревая, погнал мне сюжетец, да так, что я чуть за диктофоном в спальню не побежала.

Оказывается, дама явилась не просто так. И то правда, я бы тоже без особой надобности не сунулась, хоть и знаю Славку с незапамятных времен. Не любят таких женщины и все тут. Вот я – вроде в жизни с ним не ругалась – молиться на него могу, а замуж ни за что на свете. Разве что по приговору народного суда. За таких не выходят. И подружка его школьная неспроста заявилась, что-то у нее в семье не ладится.

– …Там такое деликатное дело, постороннему человеку нипочем нельзя довериться, – говоря это, Владислав потеет, хотя в комнате дубак, снимает и протирает клетчатым платком круглые очки. Жалко его. Я выношу на кухню остывший чай и наливаю свеженького, горяченького, но теперь добавляю туда немного отвара мяты и мелиссы – рецепт моего двоюродного братца, нервы лечит.

– Я, может, не вовремя… – Он пытается улизнуть, но я чуть ли не силой удерживаю его на месте. Этого еще не хватало, кто-кто, а я-то прекрасно понимаю, когда в воздухе только-только потянет жареным.

«Говори же ты, придурок, что я, зря на тебя столько времени убухала?! Колись!»

– …Понимаешь…

Слова из него надо клещами драть, рот аж перекосило с непривычки, но да я с живого с него все равно не слезу, не на ту напал.

– …Рита училась со мною в одной школе… в седьмом мы даже сидели за одной партой… вот…

«Ну что вот? Да не молчи ты, окаянный!»

– …Поэтому она и обратилась ко мне за помощью. В общем, один… один… тип преследует ее. Звонит, когда ему заблагорассудится, письма пишет с угрозами… вот…

– А от тебя-то она чего хочет? Ты ведь не частный детектив, не самбист какой-нибудь, чтобы рожу паразиту начистить, и вообще…

– Я… – Слава поднимает на меня удивленные и полные смущения глаза. – Я – писатель Владислав Шоршона. То есть, она думает, что все эти детективы написал я… Все так думают. – Он опять краснеет и начинает изучать плетеный коврик на полу, что я никак не могу ему позволить.

– Ну и что же из этого? Правильно – все думают – потому что мы так хотели, – ободрила я его. Странное дело, стоит Славе понять, что все идет по правилам, и он – вновь человек, если, конечно, эта рабская осанка чем-то напоминает человеческую. Я смотрю на Шоршону и думаю, что учитель был прав – при столь незначительной внешности волей-неволей начинаешь искать в этом неказистом мужчине какую-то внутреннюю суть, свернутую по форме впалой груди и согнутых плеч пружину, которая раскроется однажды и потопит все в крови. Замечательный персонаж для психологического триллера с серией убийств. И все-таки в наших ледовитых условиях мужчины должны быть поактивнее…

– Ну, так что же? – не выдерживаю я. – Один мужик преследует ее. Что дальше?

– И она… она боится, что об этом узнает ее муж и вообще… родня, пресса, ты же в курсе, каково людям с ее профессией.

– Значит, к властям она обратится не может?

– Да. Дело очень деликатное: этот парень… – он делает большие глаза, – ее бывший любовник!..

«Боже. Я знала это с того самого момента, как он вошел. Вот морока-то со старыми интеллигентами!»

– … Она напугана и теперь уже ей нужна поддержка специалиста и…

– Друга, – заканчиваю за него фразу.

– Да. Да. Дело в том, что она всего боится, поминутно ей кажется, что он вот-вот вылезет из-под кровати, или что в комнату влетит через окно труп ее любимой собачки…

«Труп!» – Я с облегчением вздохнула.

– Конечно, до этого дело еще не дошло, слава богу, но жить в постоянном страхе, каждый день ожидать, что все станет известно мужу. Они так что-то подозревает…

– А что тут такого особенного? Ну, был у нее этот тип сто лет назад… подумаешь, большое дело. Может, муж и не среагирует.

– Если бы она давно уже сама призналась… объяснила что да как… А то, как же вот так сразу… Мол, извини – до тебя у меня был еще кто-то, но это не важно, – он начинает тараторить, раскачиваясь всем корпусом и махая руками. Невыносимый человек. – Но если это не бог весть что – как объяснить, что она все это время скрывала его угрозы?

– Ну, мало ли… Не поверила, не придала значения… – Я прошлась по комнате, все тело словно затекло и болело.

– Да, но это длится уже шесть месяцев.

– Полгода?! Тогда совершенно ясно, что этот подонок ничего не сделает. Шутить изволишь? Это же психология.

– Я тоже понимаю, что он не посмеет. Кстати, из твоих романов почерпнул. Но вопрос уже в другом, она живет в постоянном напряжении, что заметно всем вокруг. Муж строит самые нелепые предположения…

– Пуганая ворона куста боится.

– Не говори так, а то я уйду.

– Хорошо, не буду. Только объясни, чем же ты можешь ей помочь?

«Все-таки, я люблю Славку – шутка ли, только в его присутствии, да еще, может быть, с Павой я и могу оставаться самой собой. Вот горюшко-то. Все остальное время изображаю из себя «женщину-приз», хотя знаю, что я – скорее уложенная в прекрасную подарочную коробку бомба. Десять лет не жить своей нормальной жизнью, десять лет не надеть драные джинсы и безразмерные джемпера, которые я так люблю, десять лет постоянных пыток в спортзалах и бассейнах, общения с массажистами, сладкими куколками и обхаживающими тебя бандитами, десять лет находиться в маске!»

– Она читала мои… твои… детективы и пришла посоветоваться, что ей делать дальше.

– А если поговорить с этим паразитом? Нормально поговорить, и, если не отвянет, заплатить кому нужно, чтобы начистили рыльце. – Я подсаживаюсь к каминчику.

– Невозможно. Никто не знает, где он живет.

– А выследить? Есть же специалисты. Поймают гада и объяснят, что такое хорошо, а что такое плохо?

– Она уже пробовала. Никакого результата.

– Тогда я посоветовала бы больше времени отдавать творчеству, говоришь, она актриса?

– Именно это я ей и предложил! Но она, бедняжка, ни о чем другом и не думает. Случись ему позвонить ночью, она не может уснуть до утра, не в силах заставить себя выйти на улицу, и главное, она уже не может нормально контролировать себя. Забывает текст, вздрагивает при каждом звуке. И все замечают. Строят предположения одно нелепее другого. – Он пригнулся к камину и, пользуясь своим джемпером как прихваткой, потянул источник тепла себе под ноги. – Она боится того, что преследователь расскажет об их отношениях мужу.

– Ну так уехала бы куда-нибудь за границу, и благоверного с собой прихватила. Может, в их отсутствие он переметнется доводить кого-нибудь другого.

– Надолго уехать она не может. В театре быстро найдут замену, знаешь, как там, чуть женщина начинает стареть, становится уже не такой красивой или не справляется со своей ролью. Только поймут, что даешь слабину, как на твое место сразу же очередь выстроится, причем все молодые, красивые и ноги от ушей. А ОНА – она не такая. Она душевная и талантливая от бога…

– Да. Это уже серьезно.

– Вот именно! Но тут я вспомнил, что для того, чтобы снять стресс, иногда бывает достаточно выговориться или даже говорить об этом постоянно, выплескивая всю внутреннюю темноту, покатам – внутри – уже совсем ничего не останется. Проигрывать эпизод за эпизодом… Я читал, что в Африке шаманы практикуют нечто подобное. Например, когда у одной женщины умерли или погибли дети, ее заставили протанцовывать всю историю от рождения малышей до их смерти, заново испытывая радость и горе. И через год… Время лечит.

– Понятно. Но что конкретно ты ей посоветовал? – Я терпеть не могу, когда люди отвлекаются от основной темы, и начала уже уставать.

– Что?! Я посоветовал ей найти пьесу, где бы у героини были схожие проблемы. Я даже предложил ей несколько вариантов, но она сказала, что ей сейчас сложно перевоплощаться в кого-либо. Она хочет сыграть себя. К тому же – это очень умно – так, оставаясь по-прежнему наедине со своими страхами и предчувствиями, она сможет говорить всем и вся, что работает над ролью, и подозрения снимутся сами собой. Но только текст должен быть максимально приближен к окружающей ее действительности.

Я затаила дыхание.

– …В общем, она попросила меня написать для нее пьесу. То есть, не то чтобы пьесу – она же знает, что я не драматург. Рита хочет, чтобы я написал болванку – основной сюжет: любовь – расставание – угрозы – помешательство – смерть. И сделал бы несколько сцен… для моноспектакля… Ей сейчас сложно общаться с кем-либо…

– Ну и?.. – не выдержала я.

– Я написал четыре варианта… но пока все не то. Марго хочет, чтобы материал был острее, даже грубее и невыносимее, к тому же, попросила принести ей с десяток самых гнусных и оскорбительных писем…

«Ах, вот в чем дело. Значит, ты не способен оскорбить женщину, даже по ее настоятельным просьбам, а я могу?! Вот зачем я тебе нужна!»

– …Чтобы она лучше могла почувствовать весь ужас… происходящего…

– Извини, – я посмотрела в глаза Владиславу, – ей что, своего страха не хватает? Да она у тебя мазохистка! Или, может, писем не существует на самом деле, а дама только желает их получить? Зачем?

– Не в том дело. Вот еще придумала! – Он встал и подвинул камин так, что тот оказался у него между ног.

Настоящие письма хранятся у нее в столе. Только… немилосердно заставлять актрису играть на сцене самоубийство, пользуясь при этом канистрой бензина и свечой, как у тебя в «Агонии», или проливать всамделишную кровь. Потом, подлинные письма – это реальность, от которой ей впору бежать. А мои – это игра! К тому же, если они не хуже, а даже лучше тех других! И тут загвоздка. Дело в том, что я не могу создать что-то действительно страшное или мерзкое. То, что может довести такую женщину, как Маргарита, до сердечного приступа.

«Ага. Вот оно! Заказ! Мне!»

– Может, ты могла бы написать по дружбе…

«По дружбе – значит бесплатно, а у меня из трилогии сделана только одна повесть, да и та…»

– Ну, не знаю. – Я закуталась в шаль. – Для того чтобы обидеть или уколоть человека, нужно общаться, а то и быть с ним в достаточно близких отношениях… Кто она? Мы знакомы?

– Нет, нет и нет. Я и так слишком много уже рассказал. А ведь она даже не в курсе, что я советуюсь с тобой!

– Ну, это уже судьба. Я ведь тоже бегу к Паве, едва только какому-нибудь журнальчику требуется новая женская история. В смысле новая история, произошедшая со знаменитой Дианой Венерой. Что-нибудь пикантное. Например, я продала свои трусики за три тысячи евро, или меня хотели продать в гарем к султану. Последняя история провисела в Интернете месяца четыре, пока ее не вытеснили прогнозы нового денежного кризиса. А тут – что я могу сказать?.. Принеси хотя бы те письма. Я ведь понятия не имею, что именно способно вывести твою приятельницу из состояния равновесия. Меня, скажем, добивает, когда мне говорят «детка», или «малышка»… а ты…

– Про себя я сам знаю. – Он подвинул камин к моим ногам. – Хорошо. Я попрошу письма. Только я перепишу их вначале и отдам тебе копии. Я итак сказал лишнее…

– Хорошо, – сдалась я. Человек хочет делать лишнюю работу. Да будет так.

Мы расстались. Тогда я даже не предполагала, что невиннейшее мое согласие написать несколько писем с липовыми угрозами повлечет за собою всю эту историю.

Проводив Славку, я засела за комп, работая до вечера и, время от времени, гнусавя в телефонную трубку написанную мне заранее Павлом сладкую муть для двух не в меру назойливых журналистов и который раз отказываясь от ресторанов с горячим вином и одним из южных красавцев, что особенно допекают меня в последнее время. Хотя это и против правил, ведь блондинка должна «светиться», только при этом условии писательница сможет карябать в своем ледяном доме детективчики, в то время, как под ее именем будут выходить всё новые любовные истории, каких она сама никогда не изведает – прекрасная, как раковина, в которой нет моллюска, но живет эхо…

Я не спешила сочинять письма актрисе, надеясь до прихода Павы напечатать как можно больше. Ведь, когда он явится, мне останется только слушать наиболее интересные, с его точки зрения, места «моего» нового романа. Дело в том, что имя именем, но о чем-то ведь нужно говорить с журналистами, с редактором, и это верх неприличия, когда писатель не знает имен своих главных героев. Поэтому талантливый Павел Зерцалов часами начитывает мне страницу за страницей истории своих… да, думаю в какой-то степени своих похождений. А потом несколько интервью… Вся наша троица не любит разговаривать с журналистами лично – куда лучше отдавать в редакции заранее заготовленные ответы на вопросы. Когда же речь заходит о литературе, мы стараемся не критиковать друг дружку. Самокритика же у нас приравнивается к подкопу под равноправного партнера. А это смертный грех! Наверное, мы с Павой могли бы выступать с дифирамбами в честь друг друга, снискав тем самым славу людей, ратующих за развитие и процветание литературы и сердечно радующихся успеху друг друга. Но я мало что смыслю в фантастике, приписываемой Зерцалову, а воспевать хвалу криминальному чтиву мне, в частности, не позволяет мой имидж. Такой кисейной барышне скорее пристало бухаться в обморок или брезгливо отворачиваться при одном упоминании о подобном жанре. И это от своего-то детища! Достойный повод сойти с ума.

2 ПРИНЦЫ И ПРИНЦЕССЫ

«– Милая, милая моя Генриетта. Делай со мной все что захочешь, но я больше не могу без тебя. Много лет я искал по всему свету такую как ты, и, когда нашел, не поверил… ты слишком прекрасна, ты божественна, в то время как я… кто я такой?! Я не достоин тебя! Твои родные никогда не согласятся обвенчать нас, никогда!

В порыве страсти молодой человек схватил меня за руку, голос его прерывался, словно он говорил сквозь мешающий ему огненный ветер.

– Любовь моя, я сдаюсь, я сопротивлялся своему чувству, я бежал от тебя, но я проиграл. Когда взойдет солнце, меня уже не будет. Дай же посмотреть на тебя в последний раз! Нам нету места вдвоем на этой земле – земле наших предков. Поэтому утреннее солнце застанет мой одинокий труп.

– О нет! – воскликнула плачущая Генриетта. – Не оставляй меня, Орлан! Я умру вместе с тобой! Каждый день без тебя был для меня пыткой! Я не хочу жить в мире, где не будет тебя! Возьми меня, люби меня в эту ночь, под черно-бархатными небесами, и пусть утреннее солнце озарит наши безжизненные тела, раз не хотело повенчать любовь!..»

Павел опустил голову и тут же поднял на меня полные слез и восторга глаза.

«– Я люблю тебя, звезда моя! Душа моя! Я люблю тебя, как еще ни одна женщина не любила мужчину…»

– Стоп! – Наваждение как рукой сняло. – Мне показалось, сейчас была реплика юноши?

– Ну да… – Пава огляделся по сторонам, как человек, не понимающий до конца, кто он такой и где собственно находится.

– Так почему же у тебя герой говорит героине, что любит ее как женщина?

– Что?! В самом деле, – он уставился на листок. – Ну надо же! Как это получилось? Я, видимо, так увлекся, что…

Я обняла его и чмокнула в щеку. Он слегка прижался ко мне.

– …Тебе понравилось? – спросил он с надеждой.

– Не все. Сцена изнасилования в первой части, например, выглядит ненатурально: обстановку, которую застает герой, ты описываешь как место ожесточенного сражения, а меж тем у тебя действуют четыре человека, и времени у них не так чтобы и много. Понимаешь, с одним насильником можно и должно побороться, но четверо – да один возьмет тебя за руки, второй за ноги, третий будет придерживать голову – меж тем как четвертый… – Я расположилась на подлокотнике кресла, играя с его прекрасными волосами. С тех пор, как до меня дошло, что Пава отнюдь не ненавидит женщин, наши отношения с ним складываются, как если бы он был моей подругой, с которой можно и пошалить. Единственной подругой…

– Да… да… если четверо… – мечтательно произнес он и стянул с меня шаль.

– А в общем, неплохо. Когда я смогу отнести текст в «Розу»?

– Недели через две. Я выписал тут для тебя имена героев и основные сюжетные ходы.

Я пошла заваривать кофе.

– Ты не забудешь, что вечером мы идем на презентацию нового поэтического журнала? – кинул он вдогонку, укладывая в папку листы рукописи.

– Да, – К моим светским обязанностям присовокупились и эти. В прошлый раз, когда Зерцалов наведывался ко мне, с хорошеньким шоколадным тортиком и бутылкой крем-ликера, я заметила на шее этого близкого и недоступного принца синяк. Опять не повезло с любовником. К тому же и слухи поползли – кому это приятно? А тут еще и совпало, мои поклонники начали изводить предложениями руки и сердца, что уже совсем ни к чему, с моим-то имиджем. Вот и пришлось теперь играть для всех роль сладкой парочки, оставаясь каждый при своем.

Мое лицо – лицо женщины, неиспорченной интеллектом, – неизменно привлекает мужчин, так что когда удерживаешь их на порядочном расстоянии – все великолепно, а чуть дашь слабины – пиши пропало, сразу же приходится искать что-нибудь для прикрытия, как шпионка, ей-богу!

А с Пашей мы смотримся великолепно, я бы вообще вышла за него, но думаю, что у красавца-принца другие планы. Когда-то давно, еще в детстве, у меня в комнате висел старинный портрет молодого человека, как две капли воды похожего на Зерцалова. Я была влюблена в него и как-то даже шепотом поклялась ждать его, искать и любить всю жизнь. И вот нашла…

В любом случае, наша троица не имеет права на серьезные отношения с кем-либо на стороне, потому что тайна превыше всего.

Последние год-полтора Пава под своим именем начал издавать фантастические рассказы. То, что он их не пишет, – факт. На это у него просто нет времени. Кто тогда? Конечно, Слава. Нечего сказать – наляпал учитель комбинаций – сколько еще таких? Не подкопаешься – все концы с собой унес.

Уже в дверях нас остановил телефонный звонок – Людмила из Тендерного центра сообщила, что в феврале у них съезд где-то в Германии, я так и не поняла где. Не люблю, но приходится соответствовать – книги Пашки и моя популярность напрямую зависят как раз от таких путешествий, но в этот раз откажусь – невозможно ведь в такие поездки брать с собой черновик трилогии «Плоть», «Похоть» и «Ярость». Нельзя даже книгу из подобной серии захватить с собой почитать, не то что самой писать. Ничего, пропущу – один раз прощается, к тому же зима в Германии… Ничего, летом наши «сестры» в Турцию собрались, вот там-то у них будут все шансы меня запарить.

Пава пробыл у меня с неделю. Очень было нужно оказаться слегка скомпрометированной, ну самую малость. Вообще присутствие в доме смазливого, неженатого молодца действует на мужиков, атакующих меня, как запах кота на крыс.

Хотя, защитить скорее я его смогу – раз в неделю тренировка, смешно, ей-богу, книги издаю от женского общества, а в тренеры выбрала Никиту-афганца, все равно без мужиков не обойтись. Слава богу, мой имидж к этому располагает. Можно было, конечно, остановить свой выбор на Тамаре, тем более что она и серьезнее, и куда опытнее, но… перспектива связаться с бешеного нрава лесбиянкой под два метра ростом, с черными длинными волосами, текущими по обе стороны головы от ослепительно белого пробора и заплетенными в тугие косы, которыми она при необходимости пользуется как своеобразным оружием, привязывая на концах по небольшому, но тяжеленькому грузику… нет. Всему на свете есть свой предел.

Пава, как я уже сказала, прожил у меня неделю, в течение которой мы ели шоколадные конфеты, читали роман о любви и ходили вместе в бассейн и в секцию верховой езды, что уже год как организована в ближайшем пригороде, всего в часе езды от дома.

В кой-то век я чувствовала себя отдохнувшей и вполне счастливой. Генриетте все-таки удалось выйти за своего Орлана, чему я даже была рада.

Тем временем мой друг уехал, оставив огромный букет алых роз; я уже хотела с новыми силами взяться за «Ярость», как вдруг без всяких предупреждений заявился Слава.

Сейчас я шаг за шагом вспоминаю те последние месяцы, когда я еще была в силах все изменить… и упрекаю себя за ту черствость и непонимание, которые невольно выплескивала в лицо этого нескладного, но бесконечно дорогого мне человека.

Вообще-то я существо вполне мирное, и при всей своей необщительности и любви к одиночеству легко могу найти общий язык с кем угодно. Я не обращаю внимания на расовую принадлежность, религиозные воззрения или сексуальную ориентацию. А специфика избранного жанра неоднократно заставляла меня становиться на позицию и преступника, и жертвы – поэтому вам должно быть понятно, насколько сильно меня нужно было довести, прежде чем я страстно буду желать убийства. Так сильно и пламенно, как ничего и никогда еще не хотела!

3 ПРЕДЧУВСТВИЯ

– У меня ничего не получается. – Владислав развел руками и отвернулся, словно мое присутствие доставляло ему боль. – Я не понимаю Риту, я все испробовал… – он засуетился и достал из портфельчика с застежкой изрядно измятые листки.

– Что такое – ты даже не перепечатал? И хочешь, чтобы я теперь разбирала все эти каракули?

(Меж нами был заключен договор о порядке оформления литературных трудов – и даже черновики, несмотря на то, собирался ли автор читать их вслух или нет, отпечатывались через два интервала, и никак не далее, чем второй экземпляр. Я лично даже подумать про себя не могла – притащить кому-нибудь из моих ребят что-то подобное.)

– Сожалею, но она просила меня как раз не печатать… Она говорит, что для того, чтобы лучше войти в роль, ей не подходят ровные машинописные строки. Тут нужен индивидуальный почерк, передающий волнение, напряжение, жестокость и…

– Ясно. Но я не Маргарита, и если ты хочешь, чтобы я работала с твоими текстами, изволь раздобыть что-нибудь читабельное. Потом, для оскорбительных писем мне нужно больше знать о… о нашей жертве – например, описание домашней обстановки, привычки, распорядок дня… словом то, что составляет личное, мало или совсем недосягаемое для посторонних глаз… Знаешь, как страшно, когда чужой человек знает то, что не мог видеть никто? Скажем, как ты пьешь у себя дома чай и грызешь ногти, проглядывая кроссворд в журнале за 1969 год, время от времени косясь на дверь и прислушиваясь к стуку лифта. Людей нервирует, когда о них известно чуть больше, чем они сами этого хотят…

– Да. Но…

Я знала, что эта тема актуальна для нас обоих, но до сих пор гадала, кто же была эта актриса и что могло взвинтить ее.

– Ты переписал для меня эти пасквили?

– Да… Но… видишь ли… – Он придвинул свой стул и погладил клавиатуру компьютера. Этот жест на языке нашей тройки считался особо доверительным, чуть ли не интимным, никому другому я в жизни бы не позволила даже стоять рядом с моим письменным столом, не говоря уже…

– Я прочел их все. Но, Диана, я, конечно, не могу показать их тебе, чтобы еще больше не скомпрометировать мою знакомую, тем более, что почерк… Видишь ли – это сразу же бросилось мне в глаза – почерк женский.

Я вспомнила о Паве его каллиграфическую шедеврятину вполне можно было принять за женский почерк, да и стиль, и манера…

– Я промучился над ними ночь, снова и снова натыкаясь на подтверждение догадки. Утром я был уже у нее.

– Ну и?..

– Речь шла о преследовавшей ее женщине! Это-то, по ее признанию, делало совершенно невозможным рассказать обо всем мужу! – Слава посмотрел на меня, лихорадочно кусая губы, но услышанное не произвело на меня ровным счетом никакого впечатления. Он несколько разочарованно продолжил. – Эта женщина опасна. Рита познакомилась с нею лет двадцать назад, и давно забыла о ее существовании, а теперь просто напугана и сбита с толку. Мы не знаем, как ее найти, она не дает возможности объясниться.

«Ага. Вот наш скромник и сказал «мы». То-то еще будет».

– …Короче, сделать ничего нельзя, и не будем об этом. Собака, которая долго лает, как правило, не кусает. Я хочу только помочь Марго вернуть душевный покой, возобновить работу в театре и, главное, хранить все в тайне. Я надеюсь на тебя.

Я медленно взяла со стола исписанные листки и начала читать их один за другим, ежеминутно натыкаясь на неразборчивые слова. Владислав считал, что не мешает мне, молча хрустя пальцами с обглоданными ногтями. Уже с первых строк я знала столь тщательно скрываемое имя актрисы. Это была не кто иная, как Маргарита Белкина – без сомнения, талантливая и очень красивая шатенка. На моей памяти она сменила пять-шесть театров, переходя от режиссера к режиссеру по зову сердца, и бросала сцену всякий раз, расставаясь с очередной «вечной» любовью, тут же выныривая где-нибудь недалече с новым обручальным кольцом на пальце. Года три назад у нас был один любовник, и неизвестно чем бы закончились наши с нею так и не начавшиеся отношения, если бы не договор – нерушимое соглашение троих – не допускать в свою жизнь никого. Так, я могу иметь сколько захочу любовников, не связывая себя с ними никакими обязательствами.

Имя мерзавки, затеявшей эпистолярные сношения с нашей нынешней клиенткой, мне тоже оказалось знакомым (до чего же тесен мир!). Немного подумав, я вспомнила малоизвестный театрик в модном тогда восточном стиле, сочетавшем в себе элементы Ци-гун, Кун-фу, маски, стилизованные под театр Но, и, кажется, отдельную программу ритуальных индийских танцев. Все это наводило на неприятные мысли – не столько из-за моего отношения к Востоку, сколько из-за физической подготовки преследовательницы. Помню, что театр уже и тогда имел весьма ограниченное число поклонников, потому что представления были редки, хотя и очень профессиональны. Поговаривали, что актеры поглощены самосовершенствованием и весьма активно посещают тренинги. Мне тоже случилось побывать на двух-трех занятиях, и могу засвидетельствовать, что преподавание на них велось на очень серьезном уровне. А это в корне меняло дело. И из образа обыкновенной скандалистки постепенно начала вырисовываться хорошо подготовленная, накачанная и чуть ли не вооруженная фигура хищницы.

Однако я не стала пугать Славу, хотя и пообещала попробовать навести справки о бывшей танцовщице. Вообще странное дело – я заметила это, еще когда косила под лесбиянку. Стоит только сообщить малоинтересному для себя мужчине эту свою особенность, как он тут же начинает вспоминать, что есть, мол, у него знакомая, с которой ему срочно нужно тебя свести. Маразм. Как будто если невооруженным взглядом видно, что я нормальная женщина, то мне сразу же подавай мужика! Бред! Я не верила, что стерву эту – Танечку Светлиц– кую, – тем более если она гадость задумала, удастся скоро вычислить. В письмах же были только угрозы, ни единого условия – ни одного шанса. Проклятие. Я представила себя на месте Риты – жизнь в ожидании удара, и еще какого… Да, она богата: муж – известный коллекционер, но если не можешь признаться в этих преследованиях, значит уже не получится открыто нанять охрану, а в театре… это же проходной двор – туда можно войска ввести – живи не хочу. У них однажды осветитель запил – искали, найти не могли, оказалось он днем спал, а ночью пил и в декорациях путался…

Но ради покоя примадонны нам с Владиславом следовало написать пьесу, что ни он, ни я делать не умели. И в любом случае – если Белкина обратилась к Славке не просто как к своему школьному другу, а еще и как к известному автору – значит, она знает, чего хочет, и напиши он хоть шедевр из шедевров – она охотно отдаст его за пару страниц моего творчества, будь это хоть бред напополам с халтурой.

Я подумала, что можно будет где-нибудь использовать эту историю двух амазонок с эффектной дракой в конце, и сходу набрала на компьютере пару-тройку основных ходов, в духе нашего общего учителя, и окончательно придя от этого в восторг, неожиданно для себя выдала крошечный текстик: «Твой П.». Вот он:

«Народ достает – сил никаких нет. Пришлось назваться лесбиянкой (активной, агрессивной, мол, годмише в сумке – выньте-нате!).

Испугались, смутились. Сдержанный кивок – мол, «понимаем, как же, лесбиянка – тоже человек». А уже на следующий день начали требовать членские взносы.

Я ору, сопротивляюсь, доказываю, что, мол, нет такого налога на годмише! Не догадались еще придумать. А этого… ну, чего нет, того нет. И денег у меня нет, и вообще ничего нет! Можно проверить!

Теперь говорю, что мужчина у меня все-таки есть, зовут Павел. Он нежный и красивый, добрый очень, чудный такой, в общем, мне подходит. Да что там – лучше не надо. На самом деле – лучше и нет!

Я про него здорово научилась истории разные рассказывать, стихов напосвящала – обрыдаться. Брелок или перчатку какую найду – всегда могу отличить – его это или нет. Еды вкусной, бывает, наготовлю, как он любит. Одеваться тоже стала по-другому – сексуальнее – для него. Вещей всяких мужских накупила, в шкафу повесила и поверила. По-настоящему уверовалась. Все поверили.

Сегодня пришла вечером домой, а в постели темная роза лежит и записка.

«Буду в полночь.

Твой П.»

Жду!..»

Уверенный в том, что я занялась делом, Славка шарился в прихожей, борясь с непослушной обувью.

Пока он ходил в магазин (терпеть не могу покупать картошку и прочую тяжесть), я набросала несколько страниц, вложив туда все свое недовольство по поводу прерванной работы. От имени ревнивого и взбешенного невниманием молодого человека я проклинала на чем свет стоит Марго, подхлестывая себя тем, что, не отвлеки меня Славка неожиданным и неприятным заказом, я уже давно бы расследовала убийство в… Ну вот – я даже не знаю где! Дожили!

Итак: звонки и письма повлекли за собой нервные срывы – ясно. Муж подозревает… А почему? Что, вспоминает прежних дружков жены? Очень даже может быть. Ходят сплетни? Пожалуй. А может, он тоже получает послания и не показывает их Рите, не желая выглядеть в ее глазах идиотом, или хочет проверить?! Тогда у него есть все основания следить за ней!

Я чувствовала вдохновение. Что же он видит – жена ведет себя странно, то и дело получает письма и отмалчивается или делает вид, что их и не было. Звонки в любое время дня и ночи – это-то он не может не заметить…

Мои мысли прервал Шоршона, и я, накинувшись на него в прихожей, выложила все. После чего он с полчаса висел на телефоне и наконец заявился ко мне на кухню красный как помидор и попросил написать еще и письма для мужа, но с тем, чтобы прочитавший легко смог распознать, что анонимщик никогда не допускался в квартиру дальше порога, а значит, легко можно будет поставить под сомнение и все остальное.

Но это уже полный бред! Ревнивец хватается за любую мелочь. Зачем писать ему? К тому же лениво. Но делать нечего. Слава вымолил в издательстве отца отсрочку, и я занялась ненавистными письмами.

Желая слегка перенаправить беспокойную головку Шоршоны, я присоветовала ему обратиться за помощью – нет, не к психиатру. На это он в жизни бы не решился, а в «Гадальный салон Линды».

Линда – моя ровесница – была сестрой Яна Касареса, который время от времени помогал в моих архивных поисках. Наверное, на самом деле я всегда чуть-чуть побаивалась слепой ясновидицы. Точнее, слепой она была большую часть своей жизни, но даже после операции сохранила некоторые старые привычки типа ощупывания всего и вся, встречающегося ей на пути. В музей ходить с такой спутницей, наверное, последнее дело! Кроме того, она была сама не своя до красивых молодых людей, которые и вились вокруг нее в невероятном количестве. Но одно можно было сказать наверняка – искусство медиума она познала в совершенстве. Видела будущее, мало того – время от времени, как настоящая шаманка, помогала чьей-нибудь заплутавшейся душе найти дорогу назад, спасая наркоманов, шизофреников и не в меру перетрудившихся и заплутавших в собственных построениях писателей.

О Линде, как о человеке, не желающем считаться с мнением окружающих, ползли самые нелицеприятные слухи – лично я старалась держаться от нее подальше. А то – черт их, экстрасенсов, знает – чуть что не по них – враз нашлют порчу. А порча не парча, ее так просто не снимешь. Да и кому приятно, когда тебя читают, как книгу.

Чуть вытянутое прибалтийское лицо со светло-серыми прозрачными глазами казалось древним и прекрасным, длинные почти белые волосы были абсолютно прямыми, и медиум никогда не укладывала их в прическу, даже косу не заплетала. Стиль ее одежды оставался неизменно хиповатым – что злило меня как человека, ввиду множества причин не способного расслабиться.

Да. Я не любила Линду – но именно к ней была вынуждена отправить своего несчастного друга, абсолютно не подозревая, что скоро и сама изведаю мощь ее обволакивающей силы.

Маргарита по-прежнему не имела понятия о моем участии в этом деле и просила у Шоршоны все новые и новые образцы моего стиля и его почерка. В конце концов я написала ее мужу, что застрелю его на восьмое марта, потому что мне… (имеется в виду отверженному) не доставляет удовольствия лицезреть их счастье. В общем, полный бред, но звучит убедительно. А то… кому же это приятно?!

Меж тем Пава начал приходить уже не просто с синяками, а с настоящими кровоподтеками и длинными, багровыми следами от хлыста на спине. Наконец он сознался, что нарвался на настоящего садиста и теперь не знает, куда от него деваться. Я поселила принца у себя, и вскоре он уже знал о истории со школьной подружкой Владислава чуть ли не больше меня. Работа над пьесой совсем заглохла, в то время как писем я написала массу. Время от времени Шоршона подсовывал мне собственные воспоминания о школе, в которой они учились и где по легенде Рита познакомилась с преследователем. Я никогда не любила легко узнаваемые подробности и писала от себя, но, как это выяснилось позже, переписывая, Славка неизменно добавлял их. Глупо! Ах, как глупо!

Одновременно, чтобы окончательно не деградировать, я начала сочинять рассказ о женщине, обратившейся к любящему ее мужчине из-за того, что ее избивает любовник – совершенно мерзкий псих, от которого она, ко всему прочему, еще и не может никуда скрыться. В итоге верный рыцарь убивает надоевшего ей дружка, на самом деле оказавшегося ни при чем, и садится за решетку.

Пава убедил меня не показывать пока текст Шоршоне, потому что он никогда не пропустит его, а сделать из него совместное произведение о любви и коварстве.

Так мы и развлекались, поджидая нашего психа– рыцаря.

Вечером отправились на концерт цыганской песни, где в антракте недурно конкурировали с самими актерами по обращенному на нас вниманию зрителей.

В этот раз я позволила себе расслабиться; надо сказать, что мне ужасно понравился тонкий как стебелек молодой гитарист с длинными, легкими волосами, похожий на одного моего знакомого художника, застреленного накурившимися молокососами, когда он возвращался с выставки. Все первое отделение я смотрела только на него. Почти только, точнее сказать, потому что внимание мое плавало от трепетного юноши до седобородого красавца с манерами дикого барса и со свернутым в виде шарфа женским платком на шее, который пожирал меня глазами и пел, обволакивая и тут же стегая своим голосом. Отчего мое внимание летало как пинг-понговый мяч, и в антракте я совсем было уже потеряла голову от нахлынувших на меня противоречии, когда дикий красавец подошел ко мне со спины и дотронулся до моего плеча. Играла музыка, и я танцевала с ним, ощущая, как мне передается его трепет и тепло.

Мы занимались любовью где-то в гримерной, и повсюду валялись накиданные шали и пачки из завтрашнего спектакля. Стены были затянуты грубой холстиной, и мысли появлялись и исчезали… А со сцены звучали песни и топот. Уже уходя, я урывком увидела симпатичного гитариста и заметила, что его замшевые сапоги были мокры от снега, и это меня почему-то опечалило.

Пава отвез меня домой, в машине мы выпили бутылку шампанского и я хотела любить всех. Да, всех! Тем более, что по всем приметам у Зерцалова тоже что-то налаживалось. Последние дня три кто-то звонит и вешает трубку, едва я подойду. А Пава вздрагивает, краснеет и тут же напускает на себя безразличие. Поэтому в присутствии Зерцалова я стараюсь не обращать внимания на телефон, предоставив его в полное распоряжение влюбленного создания.

Выходя из «мерса», я заметила, как Павел наклонился над рулем и, ласково поглаживая бардачок, сиденье, на котором я только что сидела, зеркальце, спидометр, быстро и нервно, точно опасаясь, что я все вижу, попрощался с машиной, как с живым человеком, мало того, наверное, так можно прощаться только с дорогим и любимым существом. Чуть было не сказала – с женщиной…

Не желая смущать его, я заспешила вперед.

А дома нас поджидал уже сюрпризец – оказывается, наш шизанутый дружок (у него был ключ – вся наша троица давным-давно торжественно обменялась ключами от квартир), продолжая работать над пьесой (как она мне надоела), решил поглубже войти в роль – то есть, ощутить себя тем самым маньяком, пишущим письма с угрозами. Для чего Рита дала ему, или он сам выпросил, что уже установить вряд ли когда-нибудь удастся, пистолет.

Нас с Павой чуть не перекосило! Вот только перестрелки тут еще и не доставало! И какой надо быть идиоткой, чтобы такому психу дать в руки оружие?!

Мы насилу уговорили Славу хотя бы не изображать супермена при нас. Я пошла принять ванну. Вскоре туда заявился Пава и предложил установить у Шоршоны в доме видеокамеру и посмотреть, как он будет встречаться со своей дамой. Я согласилась – не столько ради привнесения подробностей в наш с ним рассказ, сколько из-за смутного предчувствия чего-то нехорошего.

Раньше я никак не могла понять, отчего, объединяя тройки, наш учитель свел в одной из них такие разные типы. Теперь я догадываюсь, тем более что образ разворачивающейся пружины, относящийся изначально к Владиславу, теперь уже можно с успехом переадресовать на меня. Конечно, если бы моя жизнь сложилась по-друго– му, внешность, образ мыслей и манеры более соответствовали специфике избранного жанра, а не замыкали меня, как джинна в сосуде, под табличкой с надписью «Прекрасная незнакомка»… Может быть, тогда внутреннее и внешнее могло бы развиться в более гармоничную личность. Если бы я хотя бы могла отвечать оскорблением на оскорбление или чуть что бить в наглую усмешку, но нет… Я терпела, все эти годы терпела. Хотя, что я говорю – да, случалось, что меня доставали или даже обижали, но никогда удар не приходился так точно в цель. Никогда острие людского коварства или подлости не ранило меня так глубоко, я бы даже сказала, смертельно.

И теперь, отбросив всю внешнюю мишуру, я оставила наповеркулишь самое главное, что было когда-либо во мне, – честь человека. Обиду и ярость…

4 НЕ ИСЧЕЗАЙ!.

Мы с Павой не видели Славу несколько дней. За это время я продолжала встречаться с обоими понравившимися мне в тот цыганский вечерок актерами и совсем уже забыла о письмах и пьесе, когда заявился Шоршона и, не раздеваясь, хлопнулся прямо на пороге, закрыв лицо руками так, словно боялся закричать. Его мокрое старомодное пальто оставило на стене, по которой он съехал на пол, темный след. Из комнаты вышел Зерцалов в японском халате (мы активно исполняли роли супружеской пары). Но одного взгляда на этого словно свернувшегося в точку у двери человека было достаточно, чтобы мы, позабыв обо всем, чуть ли не силой втащили его в комнату и, усадив в кресло, еще какое-то время бросали друг на дружку тревожные взгляды, не зная, что предпринять.

– Я погиб, – наконец произнес он, непрерывно дуя на ладони, точно они у него дико замерзли. На его лице не было очков, но Слава, не замечая этого, смотрел перед собой, явно не отдавая до конца себе отчет в том, где он и что делает. – …Это ужасно! Она не могла так поступить со мною, но все говорит о том, что это именно Рита, больше некому! – Он посмотрел на меня и улыбнулся своей, как мне показалось тогда, детской улыбкой. – Она метила в автора «Прокаженных» и «Града смердящего», а попала в меня. Представляешь, какая незадача… Марго искала стоящего противника и нашла… но я слишком слаб и не выдержу. Мне это не по силам, я погиб! Совсем погиб. А теперь надо идти, а то я и вас утяну за собой в омут. – Талый снег, согревшись, стекал с его пальто, и вокруг сапог собралась противная лужица.

Надо ли говорить, что в тот вечер мы никуда его не отпустили. Пава заварил великолепный чай (он вообще прекрасно вел хозяйство, чувствуя в этом свое призвание), я сняла с Владислава пальто и сапоги с треснутой подошвой, куда набился снег. Казалось, он не видит и не воспринимает ничего вокруг, полыхая изнутри сжигающим его пламенем. Суетясь на кухне, мой принц то дело заглядывал к нам, опасаясь пропустить самое интересное. Наконец все было готово, и Владислав заговорил. От первых же слов меня обдало холодом и страхом – тогда я еще умела бояться.

Шоршона порылся во внутреннем кармане пиджака и вытащил красноватую коробочку, вроде той, в которой раньше держали фотопленку, и, открутив крышку, высыпал на ладонь пару голубоватых пилюль, после чего тщательно закрутил крышку и вернул коробочку обратно.

Года два назад мы втроем отмечали его день рождения, а Слава родился под Девой, на чем всегда делал акцент, намекая на, по его словам, сильно выраженные в гороскопе Нептун и Прозерпину, что давало ему право заниматься алхимией. Я уже упоминала, что дома у него были все условия для подобной деятельности. В тот день он чуть было не довел нас с Павой до слез, гордо демонстрируя подарок, который он впервые за много лет позволил себе сделать. Это были красные завинчивающиеся коробочки, в которых он предполагал держать разные яды, но пока там хранилось снотворное и немного успокоительного.

Боже мой! Подарок за много лет!.. Куда он, к чертовой матери, деньги девает? Неужели только на книги? Я давно знала, что Слава не возвращает мне всех денег, выплачиваемых ему «Гомункулом». Да и отец исправно подбрасывал ему переводную халтуру. По всей видимости, их отношения вообще были настолько хорошими, что можно позавидовать. Во всяком случае, не бывало, чтобы он не добился для меня отсрочки или аванса. Складывалось впечатление, что издательство вообще принадлежит Шоршоне-младшему, так вольготно и легко сыпались на него дары и привилегии, о которых другой человек мог только мечтать.

– Помните пьесу?..

Мы кивнули, не желая прерывать.

– …Пистолет… Смешно… – он отыскал в кармане пиджака очки. – Она же говорила, что он ей для самообороны… Коллекционера-то ее пристрелили к чертям. А все думали, что уехал, он и собирался уехать… недалече… Выходит, ночью убили, а днем Маргарита принесла мне это… а я, как последний дурак…

– Постой. А что, тебе известно, из какого пистолета он был убит? Кто тебе сказал?

– Не надо говорить. Вот увидите, когда еще письма найдут!.. Ведь там всё… и школа, и… – он отвернулся.

– К тебе уже приходили? Вызывали? Кто-нибудь о тебе знает?

Мы с Павой переглянулись, думая о нашем рассказе о любви и коварстве.

– Потом, у тебя же есть свидетели – мы с Зерцаловым! Да, письма с угрозами написаны твоей рукой. Допустим. Но я же знаю, что это я их писала! По заказу! Вот сколько черновиков! Подтверди! – Я перешла на крик. Пава закивал головой. – Вот пьеса! Рассказ! – Я вырывала из стола ящики и высыпала их содержимое перед ошарашенными мужчинами. – Потом…. Когда, говоришь, его кокнули?! Может у тебя и алиби есть! А нет – так что же, мы, трое пишущих людей, ничего не придумаем! Эта стерва у меня еще попляшет! Да я ее живо на свет божий вытяну! Припомнить только половину ее любовников… да еще кому эта смерть была выгодна – надо разобраться?! – Я кричала и чувствовала, что сама уже не могу остановиться, меня словно несло, подкидывая и захлестывая с головой. – Надо же что-то делать! Я позвоню… у меня есть в издательстве… бывший майор! Ну к чему такая паника! Конец света! Ты же ничего не делал! Я… – Павел схватил меня за руки, и я повалилась на стол, слыша под собой хруст фарфора и удивляясь какой, оказывается, он сильный.

К вечеру все мы пришли в более-менее нормальное состояние. Я в очередной раз поставила чайник, вынула из настенного шкафчика банку сливового варенья и уже ринулась в гостиную за вазочкой, как вдруг голоса моих друзей, а вернее то, что я услышала, заставили меня притормозить у порога, не входя в комнату и оставаясь таким образом вне зоны их внимания.

– Ты бы не мучался, а к Линде пошел, все лучше, чем так пропадать, – наставительно гудел Слава. – Скажи, пожалуйста, откуда окружающие могут понять, что ты представляешь из себя на самом деле, если ты ничего для этого не делаешь?

«Ага. Значит, у медиума он все-таки был».

– Почему же ничего? Я стараюсь… намекаю… потом, в последнем рассказе я почти что открылся, – Пава говорил неуверенным шепотом, поминутно ерзая на стуле, отчего по комнате разносились нервное поскрипывание и шелест одежды.

– Дурак. С твоей-то внешностью не можешь смандить себе…

– Не надо! Это слово сюда не подходит. А Линда приворотом не занимается, она только ясновидящая.

– Вот пусть и посмотрит – есть у вас совместное будущее или нет.

«Смандить», – ничего себе Славочка, ничего себе скромняга! Жалко, что я не видела его лица.

– Ты думаешь сходить? А если она скажет, что мы не пара и все такое? А если будет издеваться? Если спросит, зачем тебе, такому…

– Ну и сиди, рохля!

Я невольно попятилась, столь не вязался в моем представлении этот резкий тон с Шоршониной недоделанностью. Да и Павочка… Я все-таки надеялась, что у него с этим названивающим взаимная симпатия.

– А ты-то спрашивал про свою актрису? Как же ты тогда влип в такую историю?!

– Может и спрашивал, не твое дело! Может и нет! Играть нужно до последнего. А судьбу узнавать – чтобы иметь представление о том, есть у тебя козыри или нет.

– А если нет?

– Играть без козырей или создать их из воздуха.

Последняя фраза была лихо выдрана Славой из его же фантастического рассказа и в тот момент не заинтересовала меня.

– …А ты продолжай ровно сидеть на заднице – много высидишь! – вновь принялся за поучения Слава. – Последний раз предлагаю – бери порошок – и вперед.

– Подсыпать?! Нет… Какая гадость! – брезгливо загнусавил Павел. – За кого ты меня принимаешь – чтобы я…

– Бери, идиот, – ни запаха, ни вкуса… Бери, и фак тебе в руки…

– Нет!

– Ну и черт с тобой! Только учти – она агнцев невинных не любит, ей дьявол нужен!

«Она» – вот это новость! Он у меня что – активный?»

В этот момент засвистел чайник, и я была вынуждена убраться на кухню.

Мы решили, что Слава тоже поживет пока у меня. Собиралась назавтра навестить знакомого майора. Разбирая разлетевшиеся в момент моей истерики рукописи, я обнаружила, что второй экземпляр написанного с Зерцаловым рассказа исчез (первый он уже снес в какой-то журнал от моего имени), но раздумывать над этим не было ни сил, ни времени. Слишком уж много всего сразу. К тому же я боялась, как бы Шоршона не натворил глупостей, и всю ночь прокараулила его, уснув лишь под утро. Тут-то он и исчез.

Мы не знали, что и предпринять – общих знакомых у нас мало – на людях мы никогда не были вместе, да и бывал ли он вообще где-нибудь? Есть ли у него друзья или женщины? Ну хотя бы самые что ни на есть случайные? Сделалось как-то не по себе от мысли, что мы совсем ничего о нем не знаем. Даже о Маргарите Белкиной нам стало известно лишь потому, что он сам нам о ней рассказал, причем только то, что счел нужным поведать. В сущности, при такой постановке дел я бы не дивилась, окажись, что он и был тем самым преследователем, доводившим до помешательства женщину, которую любил всю жизнь и которую ненавидел за ее холодность с ним и счастье с другими. Его отца на работе не было. Хотя мы не были знакомы и вряд ли он стал бы распространяться о своем великовозрастном сыне. Издательство «Гомункул», в котором выходили мои детективы, процветало, я исправно отдавала Славе рукописи и дискеты, получая взамен деньги и три-четыре книги – вот и всё. Учитель – этот жрец мистификации – взял с меня слово никогда не наведываться туда лично и не искать контактов. Поскрипывая креслом, он производил серые облака и вещал голосом оракула. Его волосы, помню, были совершенно седыми и представляли собой нечто вроде белого ореола над головой. Во всем же остальном это был натуральный сатана.

Я знала, что, кроме фабрикования троек вроде нашей, он серьезно занимался политикой, образовывая вокруг себя новые и новые отряды бойцов известных только ему одному фронтов. Особое внимание в подготовке кадров уделялось выработке дипломатических качеств, искусству взлома и иностранным языкам. Позже ученики рассылались в разные части света, формируя там похожие ячейки, и так до бесконечности. Об этом я узнала частично от Тамарки, преподававшей там искусство какого-то боя, частично от Ленки, с мужем которой у меня сто лет назад случилась история, но об этом позже, и который, работая на великого мистификатора, в конце концов уехал со всей семьей в Америку.

Ну да что мне сейчас от всего этого. У меня был Слава – проблема номер один.

Я пожалела вслух, что не могу видеть через стены.

Первым нашелся Пава.

– Если бы Владислав был героем любовного романа, – протянул он, поигрывая моими бусами, – я бы сначала написал для него обличительный монолог и послал объясниться с дамой сердца… а потом… – его слова были вязкими, как плохо проваренная сгущенка, – …я бы заставил его нервно смеяться в лицо этой твари и между делом намекнуть о своих свидетелях и доказательствах против нее… А потом, если, конечно, ему удастся выскочить от насмерть перепуганной примадонны, мимо охраны и всякого такого… я бы послал его домой… ну, за зубочисткой, машинкой и…

– Его не задержат. Если все, как он расписал, то она уверена, что о нем позаботятся где следует. Ты думаешь, надо ехать к нему домой? – Я взяла со стула смятую белую шаль и, завернувшись в нее, села напротив зеркала. – Мне страшно.

– Ехать?

– Да. Вдруг там ждут?

– А кто сказал, что обязательно надо ехать? – Принц хитро подмигнул, и голос его приобрел интонации чеширского кота. – Для тебя, королева, я и луну с неба достану и сквозь стены видеть научу.

– Видеокамера?! – вспомнила я. – Только ты ее когда поставил, там же уже и пленка-то закончилась.

– Спокойно. Дело мастера боится. Камера снимает, когда ее включат, чтоб ты знала. А не когда ей это самой на ум взбредет. А увидим мы все прямо здесь, на твоем телевизоре. Что я, зря шесть лет учился?!

Мы тотчас запустили всю эту систему, но, как и следовало ожидать, в квартире никого не было. На экране слабо просматривались часть потолка и зеркало, в котором отражался уличный фонарь.

– Будем врубать каждый час, – деловито пояснил Зерцалов. – А пока нам и о себе следует подумать. Позвони товарищу офицеру и… поспи немного, а то…

Я не стала дослушивать и пошла искать записную книжку.

Теперь, когда я пишу эти строки, никак не могу понять, почему не помчалась прямо тогда сквозь снег, почему… откуда снизошло вдруг трусливое оцепенение, сковавшее разом все тело.

На экране вспыхнули три огня люстры (камера неудачно находилась где-то на верхней полке среди книг), я услышала шорох бумаги, и вдруг загремел марш Берлиоза. На экране появился Слава, вернее, его макушка с лысиной, напоминающей что-то монашеское, но я не поняла что именно. В руках Владислав держал пачку бумаги, которой махал перед невидимым для нас противником, потом я увидела, как часть листков полетели на пол, а Шоршона вдруг как-то сразу успокоился, словно принял решение. Он поправил очки и шагнул ближе к камере под люстру, мне показалось, что он улыбнулся; I расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

Я вскрикнула от ужаса, и тут же его лицо потерялось в трех огнях. Мы услышали звук падающего тела, и светлый паркетный пол в зеркале заняла сорвавшаяся со стен книжная лавина.

Мой друг был мертв.

5 ПЕРЕД БОЕМ

Я уже говорила, что я – мирное существо и в жизни не желала никому зла, но тут весь с таким трудом созданный свод обвалился в одночасье мне на голову, погребая под собой бедного Славочку, унося прочь надежды и мечты, ломая и разрушая всю жизнь.

Итак, теперь я осталась у разбитого корыта – писать я не могу; вернее, не так, конечно, продолжить можно, но сразу же, как только тело знаменитого писателя, под чьим именем я десять лет печатала свои романы, будет обнаружено, я автоматически выключаюсь из этой книжной гонки. То есть, я буду существовать как имя, как вывеска для Зерцалова, и годы напролет Паша будет издавать под ним свои слезливые произведения, в то время как я не смогу выдать больше ничего, а лишь переполняться клокочущим во мне ядом, пока он не вырвется наружу, истребляя все живое на своем пути.

Можно, конечно, поискать другую ширму, другое лицо, но мой стиль слишком узнаваем, что, в лучшем случае, будет расценено за искусную подделку под романы Шоршоны, и при этом нечего и думать скоро завоевать прежнее положение.

Менять придется все, начиная свое обучение заново. Ведь все мои книги написаны простым и ясным языком, почти без прилагательных. Да что там!..

А если новый человек окажется не тем, за кого я его приняла, и начнет качать права?! Что тогда?! У меня же нет интуиции нашего общего учителя. Боже! Ну неужели мы так уж многого и просили в этой жизни?! Мы всего лишь делали то, что умеем и любим, хотели будить фантазию, чувства и мысли других. И вот, Славка умирает, с улыбкой обнажая перед своим убийцей горло, точно агнец на заклании. Потом выяснилось, что Пава был абсолютно прав, предполагая, что Шоршона прикарманил экземпляр нашего совместного рассказа, решившись воспользоваться им как уже сформулированным доказательством своей правоты и нашей доверчивости, новым сюжетным ходом…

Я мерила шагами комнату, разрабатывая план мести – может быть, последний в своей жизни сюжет, в котором мне предстояло выступить не просто как автору, но и в качестве актрисы. Хотя надо отдать должное моему имиджу и уяснить наконец, что голубоглазые, томные блондинки не превращаются в одночасье в супергероев, но куда мне торопиться? Сидячая работа ничуть не испортила мою фигуру и только усилила характер, добавив к естественной страстности волю и усидчивость.

Я ничего не видела перед собой. Безудержный амок гнал, гнал и гнал меня, только разжигая сильней пылающий мозг. Очнулась от того, что кто-то обхватил руками мои колени, ткнувшись мокрым лицом в ладони, и страстно зашептал:

– Не надо! Не рискуй собой, я этого не вынесу! Я же не смогу не писать! Живи! Хотя бы ради меня живи! Я все тебе отдам! Только не предавай меня! Не отрекайся! Ну что мне для тебя сделать?! Я днем и ночью буду работать, все что хочешь! Но если ты погибнешь, я не смогу… – Он захлебывался слезами, – не смогу публиковаться под другим именем! Мой стиль слишком своеобразен! Понимаешь ты это или нет?!

О… я понимала это! Как никто другой в целом мире понимала, что такое лишиться вдруг самого дорогого – возможности творить, потеряв ощущение присутствия бога в своей душе. И разумеется, что я не могла нанести такого удара даже врагу. Не говоря уже о единственном друге – о последнем в этой жизни друге…

Через месяц я вышла замуж за Паву, переписав на него квартиру, машину и оставив письмо и завещание на случай моей смерти, в которых называла мужа своим соавтором и упоминала о целой библиотеке якобы начатых вместе с ним книг, которые ему и предстояло в самом крайнем случае заканчивать без меня. Второе письмо предназначалось также для издательства, но на случаи моего спешного отъезда. Я поручала Зерцалову сдавать новые рукописи, подписывая их его и моей фамилиями, и разрешала ему производить в мое отсутствие все финансовые операции, в том числе и заключение договоров на издание и переиздание ранее написанного.

Так я давала возможность ему продолжать любимое дело, вне зависимости от того, как сложится в дальнейшем моя судьба. С тем, чтобы когда-нибудь он смог бы подписываться уже только своим именем, не завися ни от кого.

На себя же я наложила обязательства максимально усилить тренировки с Никитой, а также упражняться в тире.

Неожиданно быстро нашлась и бывшая любовница Белкиной. Воистину «чем дальше в лес – тем больше лесби!» Мир становился вокруг меня не просто тесен, а неприятно жесток и груб. Мы сошлись, и вскоре я знала о прошлом Маргариты едва ли не больше, чем она сама. Час мести близился, но я еще не была уверена в прочности положения моего мужа, соавтора и душеприказчика.

Я мучалась от мысли, что он – мой Павочка – останется совсем один. Ненавижу гомофобию. Каждый вечер, когда милый принц, не предупредив, задерживается где-то, я с ума схожу от страха. Черт знает, что взбредет в голову какому-нибудь низколобому идиоту, возомнившему себя судьей чужой нравственности и образа жизни. Мальчики, с которыми я знакомилась в «Маяке», «Шесть и девять» или «Тишине», как правило были на целую голову ниже Павы, и не в пример ему тонки и хрупки. Зерцалова никак нельзя назвать неженкой или размазней – он просто прекрасен и тонок, как мечта богини любви, а те мальчики – нежные цветы… (Я не имею ввиду, конечно, когда они хабалят и напиваются. У всех свои недостатки.) Но как подумаю, что кто-то может ударить такое дитя?! Садизм! Попадись такой подонок мне или Тамарке-кунфуистке, да чтобы на ней были увесистые гирьки на косах, а при мне дружественная бензопила…

Ведь мы, женщины, – существа по природе своей слабые, а значит взять да и припечатать в харю, чтоб разом вырубить, не можем. А бить – только дразнить. Причем, среди уличных мерзавцев по большей части встречаются мазохисты. Вот и получается, что если и придется бить – то скорее всего убьем, да еще и с особой жестокостью.

Нас с двоюродным братом родители с детства вышколили выбирать противника сильнее себя: «В случае поражения не так обидно, а победите – вдвойне почетно! Бить ребенка или женщину – последнее дело».

А у Павы душа нежная, женская…

Душа… Его душа, наверное, разрывается сейчас даже сильнее, чем моя, ведь я рискую только жизнью, а он теряет последнего друга.

Хотя, судя по подслушанному мною его разговору со Славой, кажется, он серьезно влюблен в кого-то.

Я продолжала работать над трилогией. Последняя повесть моего несчастного друга пощекочет еще кому– то нервишки. Какое-то время я склонна была подозревать, что письма с угрозами действительно существовали, раз уж лесбиянка не была плодом воображения. Но какая теперь разница – раз я доподлинно знаю, откуда исходила инициатива написания пьесы и писем, кто всучил Шоршоне злополучный пистолет сразу же после убийства коллекционера. Потом Рита могла просто воспользоваться именем своей давней знакомой, подозревая, что Слава, как талантливый писатель, возымеет желание найти ее, что на самом деле оказалось впоследствии не особенно сложным, а отыскав автора писем, не усомнится и в подлинности произведения.

Я продолжала наводить справки о Белкиной и несколько раз побывала в театре, время от времени проникая за кулисы. Но самой идти по следу актрисы для меня представлялось делом почти что невозможным, так как моя внешность широко известна и легко запоминается. Поэтому я оставила всякие надежды превратиться в невидимку и воспользовалась старым проверенным способом: если хочешь хорошо спрятать вещь – положи ее на самое видное место. Так, я договорилась с режиссером театра «Фата Моргана» Александром Баруздиным, у которого работала Маргарита, о проведении у них презентации моей новой книги. Александр Альбертович – мой давнишний поклонник, я частенько заходила к нему за кулисы выпить чашечку кофе и поболтать о пустяках.

В это-то время я и послала Белкиной свое первое письмо. Надо сказать, что поначалу я терялась в догадках, от чьего имени должны исходить настоящие угрозы. Узнавая все больше и больше о прошлом актрисульки, я поняла, что претендентов на подобную роль было как минимум восемь. Нашей даме явно нравилось дразнить свою судьбу, связываясь всякий раз с неуравновешенными мерзавцами. Но, поразмыслив хорошенько, я решила, что не в силах собрать достаточно сведений о них, в то время как здесь нужны тонкие и безошибочно узнаваемые жертвой подробности. Конечно, можно было почерпнуть их из предоставленных моему другу фальшивок, но я боялась перегнуть палку и написала наконец от лица человека, которому Владислав поручил тайно охранять Маргариту от возможного нападения. Я даже подумала, что странно, что такого типа в действительности не было. Итак, теперь я прикрывалась личиной опытного, искусно маскирующегося детектива, все это время незаметно следующего по пятам и обладающего всей или почти всей доступной самой Белкиной информацией.

Приглашенная тем же вечером в «Фата Моргану», я посмотрела спектакль «Сцены французской жизни» (сколько шансов совершить убийство в театре!). Белкина играла одну из главных ролей, держа зал нервной, страстной игрой, демонстрируя трагический темперамент, временами доходящий до истерики. Значит, проклятая бестия заказала пьесу и письма, в надежде под– накрутить свои нервишки, а заодно и обвинить замкнутого, нелюдимого, но готового на все для нее человека в том, что он ради создания своего произведения и устроил всю эту катавасию, затравливая и до смерти пугая несчастное существо.

«Ну, что ж, – решила я, – ты хотела, чтобы твоими делами занялся известный писатель, – ты его получила. Как в сказке. Только теперь вступает в силу реальность, которая, уж будь уверена, опалит твои стрекозьи крылышки, даже если после этого мне предстоит сгореть и самой».

Приблизительно через неделю после получения Маргаритой моего первого послания состоялась презентация «Любовников Фортуны». Войдя в уже переполненный зал, где народ со скучающими гримасами взирал на выступление полуголых танцовщиц и шарил глазами по проходам, откуда в конце концов должны были выкатиться фуршетные столики и подносы с коньяком, я увидела ее. Выглядела она, надо признаться, великолепно, я бы даже сказала, что над своей внешностью она трудилась часа три, как человек, не желающий демонстрировать свое подлинное состояние.

«Ну, штукатурка с тебя еще послетает, дай срок». Я заготовила уже новое послание, припрятав его среди фантов для гостей.

Неожиданно я почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд и в следующее мгновение увидела Линду. Ее белый льняной балахон с обилием хипарских ца– цек выглядел настолько в точку, что нарядные вечерние платья окружающих ее дам поблекли и выглядели какими-то кукольными.

С минуту мы пристально смотрели друг на друга.

«Она знает!» Я сжалась, воспринимая всем телом невыносимое давление, в висках заклокотало, комок подскочил к горлу, словно притаившейся в моей собственной утробе предатель пропихнул через трахею и гортань кулак. Я смотрела в ее глаза!..

И тут все прошло. На какое-то мгновение я потеряла Линду из виду и тут же заметила, что стоящая в шаге от меня Маргарита ловит ртом воздух. Руки ее испуганно вздрагивали, а глаза уставились в одну точку. Я проследила за остекленевшим взглядом, вновь обжегшись о серые глаза медиума.

«Ага. Сестры», – пронеслось у меня в голове. Странное обозначение по отношению к врагу.

Я проклинала дурацкую систему пригласительных, при которой невозможно добиться какого-либо фейс-контроля. Но да что было делать? Линда знает – и черт с ней. А я буду делать свое дело – и баста.

Как хозяйка я постоянно находилась в центре внимания, перепархивая от одного гостя к другому, иными словами мелькала, мелькала, мелькала…

В половине восьмого, то есть через час после официального начала, когда все уже крепко выпили и те, кому было положено вещать, отговорили все, что собирались, ведущий объявил фанты. И естественно я, как героиня дня, взялась обносить ими гостей. Подойдя к Марго, я слегка присела, протягивая шляпу со жребиями, но тут к нам подошла мерзкая журналистка, внешне напоминающая вездесущую крыску. И слава богу, не то я чуть было не наделала глупостей! Ну надо же, придумала – самой вручать конверт – пусть даже в виде фанта.

Теперь у меня оставалась еще одна попытка. После дурацких конкурсов в духе «Оживших картин» участники обменивались шуточными любовными письмами. Они опускали их в большую корзину с цветами, как у пастушек из пасторальных сцен. Туда-то я и положила свое очередное письмо. Естественно, что внутри находилось послание прекрасной блондинки, продиктованное гением Павой. Я предполагала, что, едва только Белкина обнаружит почерк своего преследователя, она немедленно постарается уединиться и прочесть его подальше от общества. Что никак не входило в мои планы – ведь театр, где проходил праздник – ее родной дом.

Куда она пойдет – в гримерную или туалет? Я должна была опередить ее. Поэтому еще днем наняла парня, который взялся красить ужасно узкий коридорчик, по которому ей бы пришлось теперь пробираться с риском для собственного платья, реши она спрятаться в своей клетушке. Мне везло. Этот чертов ремонт хоть и вызвал понятные жалобы, но зато не был встречен удивлением, в это время как раз подновляли правое крыло здания. И ничего странного, что кто-то решился покрасить актерский отсек. Маляра я наняла там же. Таким образом этот путь оказался отрезанным. Оставалось надеяться, что у нее хватит ума не приниматься за чтение, примостившись на лестнице или прямо в людном зале. Пока все шло по плану. Я успела спрятаться в туалете за несколько секунд до того, как туда вошла Белкина.

Марго медлила, видимо все-таки опасаясь зайти в кабинку, оказавшись таким образом зажатой в четырех стенах. «Что ж, очень предусмотрительно», – похвалила ее я. Спрятавшись за огромной выставленной сюда вплоть до окончания ремонта фанерой, я имела возможность видеть все, не опасаясь, что буду замечена сама. Во всяком случае, не женщиной в вечернем платье. Искусно нанесенные мною же налепки в виде растекшейся краски отгоняли разодетых в пух и прах гостей не слабее, чем серебро и чеснок нечистую силу. Я была так уверена в своей находке, что даже не удосужилась разлить хотя бы несколько капель бензина, дополняя таким образом произведенный эффект.

Актриса робко заглянула во все четыре кабинки и, убедившись, что осталась совсем одна, развернула сложенный вчетверо листок. Я заметила, какое напряжение сковывало ее плечи; рука, сначала спокойно опущенная вдоль тела, вдруг, подчиняясь какому-то судорожному порыву, рванулась вверх, как будто внизу ее мог кто-то укусить, схватив зубами за длинный ноготь.

Да, она боялась! Боялась безумно – потому что ее сценарий как-то сам собой начал воплощаться в жизнь. Разумеется, я не знала, о чем именно подумала Марго. Мне даже на какое-то мгновение вдруг стало жалко ее, но тут же перед глазами возникло лицо Славы и то, как он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, точно подготавливая для своего убийцы место, куда должен был прийтись удар. При мысли о том, что он даже не пытался защитить себя, я начала звереть. Вскоре Белкина свернула листок, положила его в изящную сумочку с жемчужной застежкой, висевшую у нее на боку, и вышла.

В добавление к дикой злобе, так или иначе питавшей меня все это время, подключилось другое, противненькое чувство – будто я затравливаю кого-то во много раз слабее и меньше меня.

На лестнице с другой стороны зала я чуть было лицом к лицу не столкнулась с Маргаритой, почему-то выбравшей обходной маршрут.

Первым, что неприятно поразило или скорее удивило меня вслед за этим, был Зерцалов, что-то нервно пытающийся втолковать отрешенно скользящей по нему руками Линде. Ощутив на себе мой пристальный взгляд, он отскочил от своей собеседницы и, подлетев ко мне, предложил руку. Словно не заметив его отсутствия, медиум продолжала свой безумно-гипнотический танец, отрешенно поглаживая воздух.

«Черт знает что, а не муж, – ругалась я про себя, стараясь не обращать внимания на блаженную, – мало мне его мужиков, так от баб уже прохода нету! И где – на собственном празднике, при всем честном народе!»

– Представляешь, она сказала, что от смерти меня спасет вот это, – заметил он вдруг ни к селу ни к городу, показывая на черную ручку с алой розой и моими инициалами, полученную за сборник «Сладкое томление», с которой он никогда не расставался. – Правда странно?.. – произнес он это почти что скороговоркой, точно оправдываясь в чем-то и отводя глаза.

Я пожала плечами и вернулась к своему беззаботному порханию, перемещаясь от одного гостя к другому и старательно обходя нервно притаившуюся в толпе приглашенных Линду.

Я считала, что моя миссия на этот день вполне завершена, но актриса точно специально начала попадаться мне на глаза. Ее упорство уже выходило из всех рамок приличия, казалось, что она попросту дразнит меня, разглядывая толпу гостей сквозь свою пузатую рюмку или подходя за новой порцией к фуршетному столику. В отличие от нее я, можно сказать, не пила. Во-первых, это слишком большое искушение для человека следящего за своей внешностью и, во-вторых, при нынешних обстоятельствах я просто не могла позволить себе расслабиться.

В конце концов мы отправились в ближайший ресторанчик, уже небольшой группкой (только близкие); естественно, что моя жертва оказалась в числе приглашенных, хотя и была уже в солидном подпитии, я же обычно разгуливала по залу с одним-единственным бокалом шампанского (еще одна дарованная мне случаем привилегия – не дотрагиваться до общего пойла), время от времени касаясь им губ с несмываемой помадой.

Весь вечер Рита бросала на меня полупьяные взоры и наконец, воспользовавшись тем, что Зерцалов пошел за сигаретами, шлепнулась на его место и, обняв меня за плечи одной рукой, прошептала чуть ли не плача:

– Я погибла, милая, милая моя богиня любви Венера. Меня убьют, вот увидишь.

От такого пассажа я не сразу нашлась что сказать и знаком попросила подошедшего Паву налить немного каберне. Наши бокалы покраснели, и Марго продолжила:

– Помоги мне, Диана, мы ведь давно знаем друг друга, пусть даже заочно, какая собственно разница.

Она смотрела на меня глазами, ставшими вдруг еще зеленее от выпитого вина. Я по-прежнему молчала, что нисколько не смущало мою собеседницу.

– …Вот ты писательница, тебе про чувства и вообще про людей известно все…

– Ну так уж и все, – я терпеливо сняла ее руку со своего плеча.

– Да все… все… – ответила она тоном, не терпящим возражений. – Все знают. Помоги мне в конкретной ситуации. Вот я… – она снова кивнула Паве и, не дождавшись, налила себе сама. – Вот я… можно сказать, женщина тихая…

– Тихая? – Я посмотрела на нее сверху вниз.

– Ну, ладно, не тихая, и любовники были, и замужем я не в первый раз, а теперь еще и вдова… Помоги мне, ты ведь и вправду все знаешь. Ну с чего кому-то мне зла желать? За что мучать?!

– Может и есть за что, – Я отставила подальше пепельницу, опасаясь, как бы разгулявшаяся примадонна не опрокинула ее на меня.

– Письма… письма пишут, по телефону тоже… а кто? За что? Был человек один, который меня во что-то ставил. Были нету! Ой, плохо мне! Плохо. Владик Шоршон– чик, он один на меня как на человека смотрел, не то что все остальные. Они меня в грош не ставят! Для них я баба. Красивая, и ладно. А что у меня в душе… про то никому дела нет!..

Я слушала Маргариту, не зная, чему и верить-то, неужели лахудра каким-то образом узнала о моей причастности к этой истории и теперь бросала наглый вызов?

Женщины обычно меня не любят, во всяком случае уж душу-то передо мной в жизни никто не открывал. Почему же я должна верить этой? Которую мне больше всего хотелось задушить капроновым чулком?

– Я не вру, – всхлипывала Белкина, пытаясь утереться о мое платье, – поедем со мной… я все тебе покажу.

Остаться с нею наедине – вот настоящий соблазн. Но я не спешила соглашаться, наблюдая за тем, как волосы моего мужа заливает то красный, то синий свет мигающих над баром лампочек.

Наконец я поддалась искушению и отправилась вместе с Марго к ней домой.

Что же, интересно, задумала эта дрянь? Убить меня? Но останутся свидетели, которые с готовностью подтвердят, что она уговаривала меня весь вечер ехать с нею. Тогда, может… Белкина располагает необходимыми документами, подтверждающими, что я была на самом деле коротко знакома с Шоршоной и пришла мстить… Ну сама– то она со мной вряд ли управится… Значит, в доме или в парадняке нас ждет, дождаться не может убийца. Или, что более вероятно, мадам взялась по новой изображать жертву – в таком случае, я приглашена в качестве свидетеля. Значит, кто-то сидит сейчас в ее конуре, и когда мы переступим порог полутемной передней, на фоне незашторенного окна промелькнет чей-то зловещий силуэт, или даже я стану свидетелем покушения.

Мы взяли такси – я вовсе не собиралась пускать шпионку в свой «мерс». Ко всему прочему, мне был нужен еще один свидетель, видевший, по крайней мере, что до подъезда мы добрались без приключений.

Минут через десять машина остановилась, я не без удовольствия для себя отметила, что мы подъехали чуть ли не к самым дверям. Я рассчиталась с водителем, который никак не хотел брать деньги, уверяя, что в жизни не возил более красивой женщины, и клянчил телефончик.

Теперь я была более чем уверена в том, что он не только запомнит меня на всю жизнь, а еще и недели три будет рассказывать байки в пивной.

Удачно, что стоящая рядом Марго принуждена была слышать каждое мое слово. Да, жизнь я ей усложнила, то ли еще будет.

Я осмотрелась, собирая в памяти наиболее интересные детали, которые в дальнейшем можно будет использовать в последней и самой страшной повестушке Владислава Шоршоны «Ярость».

На улице было довольно-таки темно, хотя кое-где светились окна. Ага. Мы на Моховой – узнала я черную, возвышающуюся как скала церковь, мимо которой мы проехали. Сразу же вспомнилось что-то о Пушкине… Тревожные предчувствия сжимали горло. Урча и ластясь к ногам, неведомо откуда вынырнул черный пушистый кот. Я проводила взглядом машину, больше всего на свете не желая входить в проклятый дом, и тут же как ни в чем не бывало потянулась и, громко стуча каблуками, устремилась за Маргаритой.

Шикарные, не в меру тяжелые двери подъезда были украшены когда-то, наверное, очень красивыми черными гирляндами цветов. Света в парадном оказалось немного, но откуда-то сверху, наверное, этажа с третьего, он лился в изобилии. Я напряглась, ожидая, что вот-вот к горлу прикоснется холодное и острое лезвие и мужской голос скажет…

Нет, ничего он не скажет. Потому что насколько хватает взгляда – спрятаться некуда. Справа белел крошечный, давно неиспользованный по назначению каминчик. По широкой, барской лестнице, где ступеньки располагались искусными веерочками, мы поднялись на второй этаж. Что ж, коллекционер знал толк в выборе квартиры – не ниже второго, не выше третьего. Тютелька в тютельку. Маргарита завозилась с ключами, и я подумала, что много раз по этой самой лестнице поднимался мой друг, возможно, что иногда, приходя слишком рано, он дожидался вот тут, облокотясь обеими руками на массивные перила или изучая облупившийся рисунок на стене. И почему, интересно, строители не расписывают сейчас лестницы и парадные цветными гирляндами и маленькими ангелочками?..

Дверь открылась, и, глубоко вздохнув, мы устремились в темную переднюю. Я хотела пройти сразу за нею, почти что вплотную, прекрасно сознавая, что наш двухголовый силуэт на фоне открытой двери представляет собой весьма замысловатую мишень для притаившегося в квартире убийцы.

До моего лица дотронулось что-то мягкое, и я отшатнулась, запоздало сообразив, что это бархатные шторы, которые встречаются еще иногда в старых петербуржских домах.

Щелкнул выключатель, и я обнаружила, что стою в роскошно обставленной темной мебелью начала прошлого века прихожей – просторной и очень приветливой. На полу перед самой дверью лежал коврик, но дальше, расходясь сразу в два рукава, растекался золотистый, блестящий паркет. На стене напротив меня, но чуть в стороне от двери, чтобы не испугать вошедшего, блистало огромное овальное и, судя по искусной кромке по краям, явно ручной работы зеркало. Под ним – изящная тумбочка или маленький столик с ящичками, не знаю, как правильно назвать. А дальше – застекленный шкаф с книгами, на стекле ни единого пятнышка, так, словно к нему и не прикасались-то никогда, впрочем, пыли тоже не наблюдалось. Я сняла шубку и повесила ее на полупустую вешалку, по числу рожков предназначенную как минимум для небольшого класса.

Дотронулась до молнии сапог и вопросительно посмотрела на хозяйку.

– Нет, нет, не надо, послезавтра придут убираться… – ответила она, правильно прочтя мои мысли.

Я обтерла ноги о коврик (так, для проформы, – в машине они вряд ли могли чем-нибудь измазаться) и последовала за Маргаритой. Коридор, по которому мы шли, имел на своей левой стене три совершенно одинаковые двери. Я отметила, что свет здесь включился одновременно с люстрой в прихожей, а значит тот, кто, быть может, притаился справа (в кухне), теперь мог в любой момент оставить нас в темноте.

– Это гостиная, – Марго открыла дверь, как мне показалось, всем телом; качнувшись на нее и не удержав равновесия, она нажала выключатель, и я увидела роскошную комнату с королевской хрустальной люстрой в центре над большим столом, вокруг которого примостилось множество стульев, как детишки перед матерью. Опять зеркало, даже два, зеленые бархатные гардины, зажатые на уровне подоконника шнурами, пара шкафов и зеленый ковер на полу. Коричнево-зеленая гамма гостиной создавала впечатление респектабельности и одновременно чистоты и следования эталону.

Все это промелькнуло перед глазами за какие-то секунды, потому что Белкина потащила меня дальше.

– Спальня, – представила она следующую комнату и, толкнув дверь, удержалась на ногах, обхватив руками косяк. Над кроватью горел голубоватый ночник.

Я напряглась, ожидая нападения и одновременно косясь на коридор (что-то еще выскочит из него).

Но ничего не произошло. Я скользнула взглядом по убранству спальни и нашла ее безупречной.

– И, наконец, кабинет! – Хозяйка вошла первая, я последовала за ней, одновременно отмечая для себя существование еще одной двери с цепочками, двумя замками и настоящим засовом. Наверное, черный ход.

– Мы вошли в небольшой кабинет, доверху уставленный книжными полками, так, словно комнатку окружал своеобразный ковчег знаний; огромный, надежный стол – из тех, что от любой взорвавшейся бомбы легко защитят; слева от стола – зеркало в раме – достаточно большое для такого сравнительно компактного помещения. Оно стояло прямо на полу и было приблизительно два метра в высоту. Справа от двери стоял крошечный диванчик, куда хозяйка тут же усадила меня, прикрыв дверь.

– Я сварю кофе, а вы… может, лучше – ты?

Я кивнула.

– …А ты посмотри пока на эти произведения, тебе как красивой женщине никогда не приходилось получать что-нибудь подобное? Ну, от мужчины… которому ты отказала во взаимности, или… – Она распахнула дверцу, прикрывающую ящики стола, и вытащила оттуда хорошо мне знакомые письма.

– Или от женщины, у которой ты увела этого самого мужчину, – добавила я. Мне не хотелось перечитывать свои же произведения, но как объяснить, зачем я тогда припожаловала? – Хочешь, я сама сварю кофе?

– Нет, нет. Для меня более важно, чтобы ты посмотрела это.

Я с неохотой потянулась за пачкой. Первое письмо… помню, как я писала его прямо на кухне, дожидаясь, когда же свершится чудо и мой новенький, страшно дорогой чайник наконец-то изволит закипеть.

Я лениво пробежала добрые полстраницы, когда неожиданно для себя наткнулась на строки, которые никогда не писала. «Ты умрешь, потому что тебя сожрет леденящий душу ужас. Потому что где бы ты ни была, что бы ни делала, я – тень твоя – вижу и слышу все…»

Далее следовало детальное описание того, как Маргарита сидела в этом самом кабинете у стола, читая предыдущее его послание. Даже я почувствовала легкую дрожь.

Вошедшая актриса подала мне чашечку и вздохнула.

– Да, все так и было. Я заперлась в кабинете мужа, потому что боялась, что в спальне за мной подглядывают.

Я встала и выглянула из окна.

– Бесполезно. Эта стена во двор – она абсолютно гладкая…

– Но всего лишь второй этаж.

– Под окном вечная канава, как мы ее называем, здесь хронически чинят трубы. То есть, ее иногда все-таки закапывают…

– А в тот момент?

– Была. Точно помню. – Она развела руками.

– Можно? – Я кивнула в сторону стола.

– Да, конечно. – Рита помогла мне перенести письма.

Я отпила немного кофе и, не обращая уже внимания на хозяйку, принялась задело. Почерк принадлежал, вне всякого сомнения, Славке, он же и присочинял вставленные фразы. В точно такой манере были написаны фантастические рассказы, вышедшие под именем Павы. Но откуда он мог знать, как именно она сидела, читая наше (как теперь выяснилось) совместное творчество. Допустим, что она всегда низко наклоняется над бумагой и подкладывает под себя одну ногу, но с чего он взял, что она устроится именно в кабинете?

– Скажи, а в квартире еще кто-то был в это время? – задала я наводящий вопрос.

– Да. Прислуга убирала гостиную.

«Значит, версия о том, что он стоял под окнами и ждал, где зажжется свет, отпадает». Я просмотрела еще несколько писем, и во всех оказывалось какое-нибудь любопытное дополнение. Создавалось устойчивое впечатление, что он находился где-то совсем рядом. Хотя, что я мелю. Белкина сама просила Владислава написать эти злополучные письма, которые теперь с таким усердием выдавала за подлинные, значит, и подробности они могли придумать вместе. Я незаметно пропустила сразу несколько, понимая, что ничего интересного уже не будет, как вдруг глаза мои сами собой остановились на дате – день смерти Шоршоны. Я залпом допила кофе и продолжила чтение. Письмо было написано той же рукой, тем же стилем, что и предыдущие! Но как это могло быть?! Текст изобиловал восклицательными знаками, как речь на митинге. Писавший проклинал Маргариту и сообщал, что уже привел приговор в отношении ее мужа в исполнение, уведомляя, что если только ей еще хоть раз придет в голову вздорная мысль обратиться к кому-нибудь за помощью, добровольных защитников ждет та же участь.

– Эти письма нужно прямиком нести в милицию, – подытожила я, – здесь требуется экспертиза…

– Нет, что ты?! – Ее глаза округлились. – Тогда он точно убьет меня. – Она кивнула на весьма солидную пачку листков, лежащих за посмертным посланием Славки. – Я советуюсь с тобой только потому, что ты женщина и ему не придет в голову, что я прошу защиты у женщины! Я с ними вообще не могу общаться.

– Я тоже.

Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись.

– Знаешь что, я возьму пару писем для экспертизы… Не беспокойся, – остановила я ее резкое движение, – сделаем все втихую. Ты знаешь, кто это пишет?

– Нет. А то бы…

– Тогда попробуем выяснить. – Я отложила листки в сторону. – И еще – мне нужно по изучать их поподробнее, пока я не могу сказать ничего определенного.

– Спасибо, Диана. Но когда? Завтра у меня репетиция… послезавтра… Я дам тебе ключ от черного хода. Решено. Кофе и вообще все, что нужно – на кухне. Послезавтра придет Люда убираться, я ее предупрежу.

Я улыбнулась: «Святая простота – отдавать ключ от черного хода своему палачу».

Мы обменялись телефонами, и Марго пошла вызывать такси, а я осталась в кабинете. Нужно было все как следует обдумать, я вольготно расположилась на диванчике, крутя в руках совсем еще свеженькое письмецо, полученное три дня назад.

Тот же почерк, тот же стиль! Что за чертовщина?! Допустим, что Слава написал эти письма заранее и попросил какого-нибудь приятеля пересылать их, с определенным промежутком времени, но… откуда тогда в этих посмертных виршах столько подробностей? Как, к чертовой матери, он мог знать все это?

Я молилась, чтобы экспертиза показала, что почерк искусственно подделан, и заранее знала, что это не так. Значит, Шоршона жив! Обнаружить замаскированную Павой камеру было не сложно, он мог оставить следы пальцев на пыльных полках или в неправильном порядке поставить книги. Да мало ли… Итак, Славка писал Белкиной письма с угрозами, потом убил ее мужа – поэтому пистолет и остался у него… что дальше? Обнаружил камеру и разыграл перед ней свою смерть. (Правильно – там ведь еще огонечек зажигался, как маячок.) Тело его так и не нашли!

Хотя об этом мы могли и не узнать – не бог весть какая родня. А газеты молчат – что, собственно, такого, ну, не стало одного хорошего писателя – большое дело… в иной год…

Раздался мелодичный звонок, и я вышла из комнаты навстречу шоферу, которым оказался мальчик, недавно поступивший в «Фата Моргану» после театрального института.

«Как мило – Рита помогает своим…» – пронеслось у меня в голове, и на душе от этого стало теплее. В сущности, почему я не могу относиться с симпатией к человеку, которого собираюсь убить?

Пообещав прийти завтра, я взяла с вешалки шубку и сунула во внутренний карман два письма.

Однако вся эта история сделала меня невнимательной – водитель мог бы в два счета прибить меня, да и Рита, окажись у нее автомат или лучше граната… Бред.

Вернувшись домой, я первым делом забрала с полки Павы книжку Шоршоны и, поменяв вечернее платье на мягкий халат, забралась в постель и занялась чтением. Теперь я была более чем уверена в том, что письма и книгу писала одна и та же рука. Некоторые образы, лишь слабо сверкавшие в пространных посланиях, раскрывались пещерой Аладдина на страницах книги. Если это подделка – то ничего более искусного я в жизни не видела! Конечно, потренировавшись, можно освоить любой стиль, но сначала надо выяснить, что автор детективных книг Владислав Шоршона на самом деле пишет фантастические рассказы под именем Павла Зерцалова, с которым внешне его абсолютно ничего не связывает! Да в конце концов еще и разыскать меня?! Это же полная бессмыслица. Чужому человеку такой наворот не разгрести, а значит это под силу только ему… только Шоршоне.

Но почему Слава так поступил со мной?! Его смерть лишила меня возможности писать и сделала зверем! В то время как я на него дышать боялась, опасаясь, как бы он не послал всю нашу троицу куда подальше. Как плакал Пава, поняв, что я могу погибнуть – лишив его возможности творить! И тут я поймала саму себя. Ведь Шоршона пользовался моими текстами и слыл достаточно известным мастером, по-настоящему никогда не любя славу, а значит, ни в коей мере и не зависел от меня… Скорее наоборот – это я отвлекала его от работы, начитывая очередное произведение, под которым он должен был поставить свою подпись.

Я подумала о том, что если бы эта история от начала до конца была бы написана в жанре детектива, то слежку за Маргаритой могла бы осуществлять прислуга или человек, преспокойно наблюдающий в подзорную трубу из окон соседнего дома (из кабинета был виден двор), но куда мог спрятать своего преследователя писатель-фантаст?

6 ЛАБИРИНТЫ

Пава явился только к утру, замученный, но вполне счастливый. Я занялась разогреванием каши, сваренной еще накануне.

– Послушай, – как бы между делом обратилась я к нему. – Вот если бы Слава был жив и попытался от нас спрятаться, где бы он, по-твоему, находился?

– У себя в норе, – усмехнулся Павел, принимая у меня тарелку.

– Но мы же с тобой первым делом стали бы искать его там.

– Тогда в другой норе, – глубокомысленно добавил он, положив себе здоровенный ломоть оледеневшего масла. – Хотя мы же его не искали.

– В какой еще другой? У него что, была другая квартира?

– Может и была. Сегодня на обед я приготовлю устрицы по-парижски с белым вином…

– Была или не было?

– Ты всегда плохо разбиралась в людях, тем более в мужчинах… – Он завалил изрядно уже расплывшееся масло кашей и теперь наблюдал, как оно высвобождалось из-под этого рыхлого кургана.

– Что ты хочешь сказать? Ты знаешь что-то такое, чего не знаю я? Ну, Павочка, миленький…

– Знаю… и намного, намного больше, – Зерцалов окинул меня томным взглядом, – мне, например, известно, что ты, Венера, – богиня любви – сама любви-то и не знаешь. Мало этого – ничего-то и никого– то вокруг себя не замечаешь, за то и воздастся по заслугам…

– Ты, можно подумать, много знаешь! – Я возмутилась оттого, что он попал в точку. – Специалист нашелся!

– Увы мне, увы мне, милая, я и сам приговорен вечно странствовать по дорогам с фонарем и зеленой веткой омелы, которая распустится… – он не договорил и вдруг сжался весь, уткнувшись в свою тарелку. – Тебе приходило хоть раз в голову, что Владислав пишет совсем недурственные рассказы? Скажи, ты когда-нибудь интересовалась им?

Я помахала перед его носом книжкой.

– Просвещаюсь…

– Ты вообще сосредоточена только на себе, на своем творчестве и не видишь и не слышишь ничего вокруг.

– Тебя я слушала сутки напролет.

– Потому что это было нужно для твоего имиджа, – парировал он. – Потому что это скандал, если писательница не в курсе, в какой стране происходит действие в ее произведении! Халявщица! На самом деле тебе нет никакого дела до меня и того, чем я дышу, чего жду от этой жизни. Нет. Ты видишь во мне только слабака, не замечая, что на самом деле я мужчина! И тоже могу любить и ненавидеть.

– Можно подумать, все это время ты зачитывался фантастикой Шоршоны, а не кропал истории влюбленных дам! Ну, один раз, я думаю, прочел! Все-таки первая книга, а было бы их больше?! Что-то слабо верится! – На первых же моих словах Павел словно поперхнулся и замолчал, закрыв лицо руками с тонкими, длинными пальцами.

– Да, вообще-то ты права, – неожиданно смягчился Зерцалов. – Я сейчас чуть было не назвал тебя чернушницей. Прости меня. А насчет Шоршоны – ты понимаешь, бывает, что человек одержим какой-то идеей, которая для окружающих никакого значения не имеет. Раньше тебя это не интересовало. Ты хотела лишь, чтобы он вовремя приносил тебе деньги. Наверное, я тоже должен исчезнуть, вот ведь парадокс, чтобы ты, наконец, обратила на меня внимание и поняла, что я не такой, как большинство твоих дружков, я не могу любить кого попало, мне нужны особые отношения…

– Понятно, понятно, но как же все-таки Шоршона? – перебила его я.

– Шоршона?! Причем здесь Шоршона? – Он глядел на меня какое-то время, словно не понимая значения слов. – Ах, да… у Славы была страсть к цифре два. – Он выждал паузу. – Ну, понимаешь, двойственность, проблема внутреннего и внешнего, человек и его двойник.

«Буду ходить за вами, как ваша тень». Вспомнила я строчку из письма.

– …Душа и тело, небо и земля, жара и лед, вода и огонь…

– Ясно. Мы ведь тоже построили свою жизнь как нечто двойственное. Я правильно поняла?

– В нашем случае все куда сложнее. Хотя… Помнишь, учитель заметил, что при беглом взгляде на Шоршону создается впечатление, что что-то тут неспроста?

– Да. Он еще говорил, что из Владислава словно выползает на волю что-то темное…

– Еще бы. Ты – острый, цепкий ум под личиной Венеры – богини любви, я…

– Но какое это имеет отношение к его берлоге?

– Самое непосредственное, крошка, я был там… в его второй квартирке… насмотрелся… На трезвую голову туда и думать не моги заходить. Скопытишься… Там он сам!..

– Что ты имеешь ввиду?

– Представь: трехкомнатная квартира. Длинный коридор, обыкновенные одинаковые двери… Открываешь первую… – его голос сделался таинственным, – кровать, полированный шкаф платяной, в углу этажерка с книгами… Не страшно?

– Пока все нормально.

– Заходишь во вторую, – он понизил голос, – и что же?.. Кровать, полированный платяной шкаф, этажерка, книги! Я опрометью выскочил оттуда. Третья комната – та же картина! Я метался… хотел выбраться из этого ада, я умирал, я читал названия книг и находил их в следующих комнатах! Я открывал шкаф и передвигал вещи – во всех трех помещениях было то же самое! Это сведет с ума кого угодно. В довершение всего я перестал верить в реальность происходящего! Мне почему-то казалось, что я не могу выйти из заколдованной комнаты, кружась в дверях! Я стал крушить все, что только ни встречалось на моем пути, чтобы убедиться, что в других помещениях нет подобных разрушений, и наконец создал их сам! Я чуть не умер! Веришь ли?! И тут я вспомнил, что можно попробовать вообще убраться из этой квартиры! Ха-ха, смешно, правда?

– А где все это время был он?

– А бес его знает. Я думал занять у него денег, у меня же нет твоих богатых бабушек, регулярно помирающих, оставляя любимой внученьке горы злата! Дома его не оказалось, вот я и заглянул в издательство «Гомункул», узнать адресок его отца. Там шустрый такой уродец сразу раскололся.

– Так это была квартира его отца? Слава богу, я-то уже подумала…

– Никакого не отца, а его самого! Я же тебе объяснял про отражения, двойственность…

– Здесь целая тройственность… Из его рассказов я поняла, что Славу интересуют проблемы несоответствия внутреннего и внешнего и проблема потери какой– то части своей личности. Например, солдат, лишенный ноги, помнишь?

– А как же. Когда я читал «Историю одного похода», я даже подумал, что, разбрызгай он половину мозгов, огорчение было бы куда меньше, маршировал бы себе и маршировал… Ать-два, ать-два… Но Владислав всегда отнимал самое ценное! Надо же, чтобы судьба в конце концов так и распорядилась! И он своей смертью лишил тебя самого дорогого, что только у тебя и было! Ведь умри я…

– Не надо, – Я обняла Паву.

– Судьба! Ничего тут, сестренка, не попишешь – судьба!

– Может быть и не судьба!

К обеду я поехала на квартиру к Белкиной; конечно, из одной только вежливости следовало подгадать, когда хозяйка будет дома. Она тоже, ясное дело, ждала меня после спектакля, но мне почему-то всегда становилось как-то не по себе, когда лучший друг начинает вдруг выделывать такие фортели. Я даже не знала, чего в этот момент мне на самом деле хотелось больше – чтобы Слава оказался жив, но был бы повинен во всех этих гадостях, а главное, в предательстве, или чтобы он умер и предоставил таким образом мне сделаться убийцей. Так или иначе, а я не позволю кому бы то ни было вытирать об меня ноги!

Я вооружилась газовым пистолетом, к сожалению, совсем не похожим на настоящий, и, уже уходя, обнаружила подаренный в самый первый день моего праведного гнева Павой кастет, который прикрывал когтистой пластиной не только основание пальцев, но и обхватывал черными кожаными ремешками руку до самого запястья, где замыкался браслетом на пружинке. Я быстро надела его на правую руку, но тут что-то противно лязгнуло и поломавшаяся пружина впилась мне в кожу. На крик прибежал из кухни Пава и довольно-таки быстро вызволил меня, но рука продолжала болеть, а на запястье отпечаталась красная вмятина и там, где кожа оказалась защемлена, виднелся кровоподтек.

– Говорят, что бог карает людей, шлепая их по тому месту, которым они грешат, – глубокомысленно заметил он. – Должно быть, ты, куколка, написала немало в своей жизни такого, в чем еще захочется раскаяться.

– Не больше, чем ты? – огрызнулась я и потащилась на кухню за льдом.

– Как сказать, как сказать… фальшивомонетчиков, например, на Руси казнили так – расплавляли найденные у них непотребные деньги и в глотки им и вливали! Вот. А я – будь я королем – повелел бы писателю, который своим творчеством привлек беду или использует страдание других себе на пользу – руки отрубать.

– О чем это ты?! Что я такого написала?! Тоже мне – святая инквизиция! И потом, если…

– Да я так… к слову… – Зерцалов отошел к окну, мне показалось, что он дрожит. Я приблизилась и, заглянув Паве в лицо, увидела, что он сосредоточенно обкусывает ногти на правой руке.

– Что это на тебя нашло такое?

Он повернулся. Можно было поклясться, что в глазах этого непостижимого человека (да, еще одного непостижимого) стоят слезы. Я обняла его за плечи, и тут он громко, заливисто расхохотался. Тело Павла раскачивалось при этом из стороны в сторону, так словно он размашисто разбрызгивал себя по всей комнате. Меня отшатнуло, и тут же я, не помня уже ничего, бросилась к Паве и обняла его крепко-крепко… я думаю, что вскоре он почувствовал боль, во всяком случае, я хотела хотя бы таким образом вернуть его к реальности, потому что смех вдруг прекратился и мой принц осел на пол с каким-то долгим, жалобным стоном и затих наконец, положив свою красивую голову мне на плечо.

– Ты будешь убивать? – спросил он куда-то в пустоту прихожей так, словно меня уже и не было. А может, как раз в этот момент для него, для Павы, я переставала существовать. Тогда я могла отказаться от чего угодно, Павел – принц из сказки – из чужой, не из моей сказки, смотрел сквозь меня… – А ты думаешь, легко убивать? Не книжных героев, не в мечтах? Никакое айкидо тебе не поможет! Потому что ты Диана-Венера и не убийца! Так же, как и я! Ты не можешь! Вот в чем дело! Ты другая… и я другой… Тебя просто обидели больно, но ведь не в первый же раз…

От этих слов я вдруг почувствовала себя маленькой и беспомощной… пол был холоден, и по спине побежали мурашки.

– …И потом… может, ты думаешь, что от этого приключения с пистолетами у тебя поднаберется материала для следующей книги?.. Да ничего ты не наберешь – только душу свою испоганишь. Слышишь, богиня любви? Ничего ты после этого уже не напишешь! Я же тебя знаю. – Он обнял меня за плечи и, притянув за длинные кисти шаль со стола, накрыл ею мне лицо, как мертвой. – Обидели – плюнь! В тебе же столько силы! Ух! Знаешь, как в Китае или Японии… я их всегда путаю – живет себе художник – рисует цветы сливы и небольшие облака, сделается мастером, а потом… исчезнет.

– Умрет? – из-под шали спросила я.

– Умрет. А в другой провинции появится другой художник. Живет себе… хижины и реки рисует, дворцы, гейш и самураев… Да, это в Японии было… становится известным на всю поднебесную. А потом исчезает. А потомки спустя века криком исходят, пять-шесть известнейших мастеров, основателей школ жили в одно время – а на поверку это все один наработал. Мой совет тебе, красавица: обидели – утрись и занимайся своим делом, опять обидели…

– Так и захлебнуться можно! – Я встала и пошла одеваться.

– Ну, а если эта актрисуля как раз и ни при чем?! – крикнул он мне уже вдогонку.

– Посмотрим. – Я пожала плечами. Можно было, конечно, рассказать о том, что Шоршона жив… но зачем? Да и какое это теперь имеет значение? Так и не повернувшись к Зерцалову, я открыла дверь и, спрятав руки в карманы, юркнула на лестницу. За спиной раздались торопливые шаги. Пава, видимо, хотел что-то крикнуть вдогонку, но передумал и, остановившись, провожал меня глазами до низа.

– …Иди домой. Простудишься, – сказала я как только могла мягко. К горлу подкатили слезы. Еще одно слово, только одно слово… Пусть он окликнет меня, пусть… И я брошу все это и никуда уже не пойду! Пава прав – никакая я не убийца, не мстительница, не героиня. Я просто женщина… Мысли роились дикими пчелами, грозя искусать, изорвать непокорную… «И честно ли я поступаю с ним, не рассказывая, что мне известно о Владиславе – ведь если я сейчас не вернусь – сам Павел рискует оказаться следующей жертвой». Я представила себе нежного, немного мнительного мальчика, подобно мне сейчас загнанного в угол, и решила раз и навсегда – нет, этому не бывать! И я сделаю сегодня все, что только будет от меня зависеть, все. Но больше никто и никогда уже не станет вытирать об меня ноги!

Наверное, за год до смерти учитель в тайне от ребят сделал мне подарок (пока не буду говорить, какой), потому что я всегда ходила в любимицах, и еще потому что вещь эта была не только сумасшедше дорогой, но и являлась неким символом, тайным талисманом, олицетворяющим всю ту власть и судьбоносность Великого Гуру, которые он имел над нами.

Сама я никогда не рвалась ни в учителя, ни в пастыри, но в трудные времена исправно носила его с собой, прося у судьбы сил и защиты. С момента исчезновения Шоршоны талисман был неотлучно на дне моей сумки.

Слова! Слова! Море разливанное из одних только слов. Сколько их на свете белом? И не счесть… По улице летел мелкий, противный снежок, а навстречу мне шла моя давным-давно умершая бабушка. Ее бордовое пальто и светло-коричневая шапка были вопреки моде теми же, что и пятнадцать лет назад. Я зажмурилась, давая дорогу призраку. Слева потянуло холодом, я закуталась в шубку и тут же увидела бабушку – раскачиваясь из стороны в сторону, как утка, она призывно махала мне рукой. Я обернулась и чуть не закричала – первый призрак спокойно шествовал мимо кооперативного ларька. И тут началось – из парадных, низких окошечек подвалов, из детских песочниц и канализационных люков… отовсюду шли, ковыляя и приветливо махая руками, десятки мертвых бабушек. «Уходи плохая Диана, приходи хорошая…» – заворошилось в голове. Да, именно так мне говорили в детстве, когда я делала что-то недостойное. Обычно бывало достаточно просто выйти из комнаты и через минуту вернуться со словами «плохая Диана ушла, а я хорошая Диана». Но я не любила эту игру и, наверное, однажды моя бабушка прождала меня зря. Хорошая Диана никогда бы не могла желать кому-то зла.

И еще я боялась, что на самом деле не смогу отвести удар, позволив себя уничтожить. А в голове как-то сам собой сложился небольшой рассказик:

Лежу на рельсах – медитирую. О жизни, о любви, о подснежниках. Холодно, а мне даже жарко. Впереди, как звезда из черной чащи, – два огня.

Лежу, с боку на бок не перевертываюсь, лениво. И рассуждаю о мирах и странах, о бесполезности жизни… Перстень с медленным ядом, похожим на поцелуй майской ночи, на руке моей. Тонкое лезвие грузинского кинжала у пояса моего.

Выбираю не выберу – каким путем уйти? Сегодня или завтра? После Рождества или на Пасху? Лежу на рельсах и мечтаю, рассуждаю, медитирую. Захочу – уйду, не захочу – останусь.

И почему это бабка на станции говорила, что каждому свой час уготован?..

Я записала текст, примостившись на бардачке; в окне – неподвижный, словно прекрасное, античное изваяние Адониса – возлюбленного Афродиты, стоял Павел. Я высунулась из машины и, помахав ему исписанным листком, уже с легким сердцем поехала дальше. Теперь, если со мной что-нибудь случится, во всяком случае он будет знать, что бестолковая война не лишила меня разума и в последний момент… Но полно – какой последний. Я еще жива, и история эта сама собой не разрешится.

7 ВОЗДАЯНИЕ

Без труда нашла черную лестницу и поднялась наверх. Не знаю почему, но меня не покидала уверенность, что все разрешится именно здесь, в этой старой петербуржской квартире, и может быть даже сегодня. Сегодня – а я была одна, совсем одна. Хотя, может, так оно и лучше? Лучше, что больше никто не втянут, не запачкан.

Я остановилась перед дверью, переводя дух и инстинктивно прислушиваясь. Думаю, что в этот момент заскребись хоть мышь в углу – все мое дутое мужество враз разлетелось бы на куски. Это хорошо еще, что я отправилась на квартиру моей новой истерической приятельницы днем. Ночью у меня точно все отнялось бы еще раньше, чем я оказалась бы на втором этаже.

Во дворе играли дети, в маленькое, грязненькое окошечко были видны их яркие пальтишки, где-то наверху хлопнула дверь, и я поспешно вытащила ключ и, вставив его в замочную скважину, провернула пару раз. Я оказалась в неосвещенном коридорчике. Выключатель находился у парадной двери, но переть к нему через весь коридор ни сил, ни желания уже не было. Я сделала над собой усилие и, толкнув дверь кабинета, тотчас скользнула внутрь и зажгла свет.

«Ну что я такая трусиха? – выругала сама себя. – Ведь не воровка же я на самом деле! Хозяйка мне сама вчера ключ дала. А зачем? Может, как раз для того, чтобы выставить меня перед всеми как воровку?»

Не снимая шубки, я села на диван. И тут же зазвонил телефон. Я никогда не снимаю трубку в чужих квартирах. Никогда… Обычно, находясь в гостях у знакомых мужчин, – из опасения, что звонит жена или постоянная подруга.

Этот звонок, казалось, вынимал душу. Ну ладно. Решила наконец я. Может, Рита проверяет, не обманула ли я ее… Или уточняет, не пора ли выпускать из припрятанного гроба вампира-убийцу, который вылакает всю мою кровь. А в этом случае – даже если я не возьму трубку – у меня горит свет, кто-нибудь видел, как я подъехала на своей машине.

Меж тем телефон все надрывался, сотрясая квартиру7 трубным гласом. Я открыла дверь. Аппарат стоял на тумбочке рядом (странно, почему не в кабинете). Трясущимися руками я подняла трубку и прислонила ее к уху, запоздало вспоминая об отравленной игле, которую можно было упрятать там, где пластмасса прижимается к лицу. Сначала ничего не было слышно. Я не могла заставить себя произнести «алло», язык сделался каменным, во рту все высохло и похолодело. Я не хотела оставаться в темной прихожей и, подняв телефон (проводу него оказался что надо), вернулась в кабинет, прикрыв за собой дверь.

– Алло! Долго еще собираешься молчать? – спросил незнакомый мужской голос. – Я же знаю, что ты пришла. Что – дар речи потеряла? Ну так послушай, красавица, я поболтать люблю. Во-первых – я тебе вчера уже говорил – на черта ты душу изливаешь перед этой крашеной куклой?

«Это я-то крашеная! – внутренне взорвалась я. – Истинная, натуральная блондинка! Чтоб ты знал, бандит проклятый!»

– …Она тебе все равно не поможет и от справедливой кары не спасет. Потом… ты ушла с репетиции. Хочешь, расскажу, как ты обнаружила мою записку в кармане своей кофточки – прямо перед всеми? Как не смогла скрыть охвативших тебя чувств. Ты когда-нибудь видела себя в зеркало в такой момент? Молчишь… Ну молчи, молчи. Скажешь, когда довольно будет. У тебя перекосился рот, а нижняя челюсть при этом затряслась и заходила ходуном, глаза выкатились из орбит, как будто я уже держал тебя за горло… Сказать, куда ты пошла дальше? Сказать? Ты побежала в гримерку, сдергивая по дороге с себя платье, ты порвала все крючки и избавилась от него в своем уголке, воя и матерясь на весь театр… Ты еще жива, Ритулькин? Я не хочу, чтобы ты сдохла раньше времени. Ничего. Я тебе еще позвоню, любимая. И скоро, очень скоро мы встретимся.

Странный гипноз окончился, лишь только в трубке раздались короткие гудки.

«Подонок». – Я поставила на пол телефон и наконец сняла шубку. Около сапог образовались мокрые пятна, но разуваться не хотелось. Кто же это – кто-то из театра? Или… Голос казался незнакомым, но кто в таком деле не будет стараться изменить свои приметы и интонации?

Точно ясно только одно: в том месте, где я стояла, – то есть у самых дверей у диванчика – находишься пока в полной недосягаемости для глаз преследователя. В письме описывалось, как Белкина читала за столом. Значит, камера или действительно труба из окна противоположного дома охватывает в лучшем случае полкомнаты. Уже неплохо. Я попыталась со своего места поискать глазами то, что хоть сколько-нибудь напоминало бы записывающее устройство, но безрезультатно. Ко всему прочему, время-то шло и, если верить этому звонку, то Маргарита убежала из театра и с минуты на минуту должна была подъехать сюда.

«Ну черт с вами со всеми!» Я набрала в рот побольше воздуха и подошла к столу, только теперь замечая, что толстые зеленые шторы были плотно закрыты. Именно поэтому в комнате, несмотря на довольно-таки раннее время, оказалось темно и пришлось зажечь свет, что я, разумеется, только теперь обнаружила. Мысленно поздравив себя с редкой наблюдательностью, я вытащила из ящика стола пачку писем и, устроившись в уже знакомом кресле, положила расстегнутую сумочку с пистолетом справа от себя на стол и углубилась в чтение. Хотелось наметить к приходу Белкиной зоны досягаемости и недосягаемости вражеского ока по всему дому.

Через полчаса я различила звук вонзающегося в замок ключа и услышала, что парадная дверь открылась. Я затихла, слушая шаги… «Торопливые… кажется, женские… во всяком случае, сапожки на каблучках, а не ласты сорок пятого размера, которые пришли тебя топтать». Женщина шмыгнула на кухню, я услышала звук льющейся воды… «Вот это конкретно – первым делом поставить чайник. Или нет – так долго сливают воду, когда хотят, чтобы она была холодненькой. Но сейчас и так не жарко. Зачем…»

Вода прекратила проливаться, но теперь зазвучали шкафчики, дребезжа всеми своими стеклышками. «Порядок у нее с головой… сначала кран на несколько минут включила, потом выключила, а теперь можно и кастрюльку поискать. – Я встала и положила поаккуратнее шубу. – И что она не идет сюда?.. Раз ключ дала чужому человеку, не последнее дело – проверить, чем я тут занимаюсь… А может, это прислуга? И тогда я рискую до смерти напугать своим внезапным появлением бедную женщину, но и сидеть здесь, как дура, и ждать, когда она на меня, к своему ужасу, наткнется – сквернее не придумаешь».

Теперь в квартире сделалось совсем тихо. «Пьет чай или… или я прослушала и она улеглась спать. Вот еще морока». Я подождала еще минут семь и решила все-таки выйти из своего убежища. Люда, или как там ее, должна придти только завтра, а Маргарита… больше всего на свете сейчас я не хотела пугать ее, смутно сознавая, что случись только ей неожиданно войти в эту дверь – я и сама-то рехнусь. Выглянула – коридор был темен и пуст, неприятный холодок побежал вверх по спине. Представилось лезвие гильотины, летящее на меня сверху. Я зашла обратно в комнату и села за стол. В конце-то концов она сама мне ключи дала – пусть видит, что я работаю и ничего вокруг не замечаю. В зеркале слева на меня смотрела взвинченная особа с не в меру увеличенными зрачками и совершенно запуганным, замученным выражением лица. Нет. Надо что-то делать, иначе я сдохну тут по причине того, что кто-то громче положенного хлопнет дверью туалета. Я вымученно улыбнулась своему двойнику, и тут новый приступ ужаса сковал все тело. «Что же я делаю?! В квартире кто-то есть, а я как ни в чем не бывало сижу спиной к выходу. Добро бы еще в зеркало он просматривался – так нет же!» Жуть холодными мурашками побежала по позвоночнику, сковывая тело, заставляя прислушиваться к собственному дыханию.

В квартире тоже было тихо, как в склепе. Сквозь частые удары сердца пробралась мысль – а что я вообще тут делаю? Седею помаленьку. В доме, в котором недавно убили человека, а я даже не знаю, где именно – может, на этом самом месте, где я сейчас сижу, боясь пошевелиться. Может, это пальцы покойника – неотмщенного покойника – теребят мои поджилки из-под стола… Нет… Пора завязывать с ужастиками на ночь. Я поднялась и пошла на кухню. Капал плохо закрытый кран, на улице начинало смеркаться, и мне вдруг катастрофически стало недоставать света, тепла, захотелось попросту с кем-то поговорить, попить горяченького чайку, и непременно с вареньем. Дома Пава, наверное, гадает, что такое могло меня задержать. А может, и не заметил – я ведь часто ухожу на целый день, иногда даже на ночь.

Подумалось вдруг, что нечего мне тут делать – в чужой квартире, с чужими письмами, с газовым пистолетом… То ли дело болтать с Пашенькой или проснуться в объятиях цыганского барона… или… Ведь Зерцалов прав, и я на этой земле для созидания, а не для разрушения, и в этом моя сила и мое счастье. Я уже совсем было решилась отступить, но нельзя же уйти, не попрощавшись с хозяйкой. У дверей нашла выключатель и, врубив свет во всем жутком коридоре, громко позвала Маргариту, но никакого ответа не последовало.

«Не приснилось же мне в самом деле, или… или… что, если все это время в квартире находится убийца?! А я только и делаю, что попусту успокаиваю себя. Но тогда где же он сейчас? Может, уже переставил камеру, перевесил микрофон и ушел?.. Но тогда я слышала бы, как он открывает дверь. Еще один тайник? Очень даже может быть – дом старый, и коллекционер здесь жил долго, может быть даже это квартира его родителей…»

Я дошла до гостиной и толкнула дверь, но так и не нашла в себе силы войти. Около спальни постояла какое-то время, слушая тишину. Потом постучала (нет ничего хуже, когда посторонний человек вламывается как к себе домой). Ответом мне был слабый шорох. Я открыла дверь, но какое-то время еще оставалась на пороге. Плотно завешенные шторы почти что не пропускали света. На широкой кровати напротив дверей, свернувшись калачиком, лежала женщина. Я позвала ее, Марго пошевелилась, сонно промямлив что-то в ответ, заслоняясь безвольной рукой от света, льющегося на нее из прихожей.

– Рита… – я хотела уже пожелать приятных сновидений, но тут только разглядела на подушке, рядом с головой женщины маленькую, красненькую коробочку – точно такую, в какой Шоршона обычно держал сильное снотворное. На тумбочке рядом стояла пустая чашка. Должно быть, Белкина принесла воду из кухни, и тут…

Я подлетела к кровати. Так и есть – коробка оказалась пустой. «Ну, сколько тут было этой дряни? Может, только пара пилюль, а я поднимаю бучу». Актриса завозилась во сне. Я рывком подняла ее и встряхнула как следует за плечи.

– Отстань. – Марго повалилась назад, увлекая меня за собой.

– Проснись! Ну что ты такое выдумала?! – Я включила общий свет, и Белкина скорчилась, пряча лицо.

– …Ага… не нравится?! Проснись! Много выпила?! Говори?! – На полу рядом с постелью стоял телефон, и я набрала по памяти номер знакомого врача. Слава богу, Владимир Глебович оказался на месте и, пообещав тотчас приехать, бросил трубку, едва я успела прокричать адрес истерички, оставив меня без своих ЦУ.

Я сбегала на кухню и принесла целый чайник воды. Первым делом окатила Риту с ног до головы, чтобы жизнь ей сном ласковым не казалась, а потом начала отпаивать водой. Следовало, конечно, подогреть молока или вызвать рвоту, но я боялась оставить ее одну, решив, что все, что я могу сделать, – это не дать ей заснуть. Что-что, а по части вредности я спец! Хотя и накачивать актрисулю водицей тоже оказалось делом не из легких.

Вскоре приехал Владимир Глебович и увез Белкину с собой в больницу, оставив меня в насквозь вымокшем платье и с трясущимися от возбуждения руками.

И надо же, что именно в этот момент меня охватила жажда деятельности. Тем более, что понятно: преследователь – кем бы он ни был – уже достиг с Маргаритой своей цели, пусть даже на первом этапе. А это значит, что никаких пуль, ножей, гранат и ядов (ну, разве что простеньких галлюциногенов) не предвидится.

Подобно мне, убийца строил план своего мщения на том, что это Рита заварила кровавую кашу с пьесой и письмами. А значит, кому-то, кто захочет наказать ее, останется только воплотить готовый сценарий в жизнь. Минимум внешних усилий – впечатлительная женщина медленно и верно сходит с ума. Да. Все так. Если только самоубийство – не хорошо разыгранный фарс. Вольно же травиться, когда у тебя в доме ходит, бродит гостья…

Я вернулась в кабинет, сумка с пистолетом по-прежнему лежала на столе справа. Снова зазвонил телефон. Я подняла трубку и какое-то время слушала пустоту, на душе было спокойно и тоже пусто, так, словно напряжение и страх отошли от меня, став самостоятельными личностями.

Подтянула провод и села за стол.

– Алло, – донесся из трубки знакомый голос. – Куда делась Ритулькин? Я тебя спрашиваю, Диана-охотница. Что, она уже начала делать глупости? А ты до завтра здесь собираешься отсиживаться, или надоело возвращаться в свой необитаемый дом?..

«Необитаемый дом! Он не знает, что Пава уже давно и плотно живет у меня?! Надо его раскрутить на откровения», – пронеслось в голове.

– …Странно, такая с виду красивая женщина, а замуж никто не берет… – продолжал он. – Это потому, что у тебя платье мокрое?

«Удар достиг цели. Он видит меня, но откуда?»

– Вам хочется поболтать? – Я налегла на стол, одновременно запуская пальцы в груду писем. – Я-то думала, что вы лучше реализуете себя в эпистолярном жанре.

– Хотите, чтобы я и вам написал?

– А что такое вы можетё мне написать? Вы хорошо меня знаете?

– О-о-о, не говорите «гоп», моя дорогая, вы даже не представляете, насколько хорошо. Так хорошо, как сами себя не знаете.

– Потому что вы – тень?

– О, вы и это прочли! Прекрасно. Право, милочка, с вами мне гораздо больше нравится разговаривать, чем с этой глупой бабой.

– И все-таки вернемся к теме. Что вы такого особенного можете сообщить обо мне?

– Уж не желает ли моя прелесть высчитать, кто я?

«Именно так». Я не шевелилась, прислушиваясь к бою часов в гостиной.

– …Я могу рассказать… ну, например… вы одеты в длинное, светло-серое трикотажное платье. Оно мокрое и налипает на плечи, доставляя вам неприятные ощущения. Еще? Вы сидите у стола, можно сказать, что вы полулежите на нем, уткнувшись в мои труды…

Я не изменила позы, но забралась правой рукой в сумочку на столе.

– …Ну как, впечатляет?

– Для тени вы знаете не много. Столько же может передать небольшая видеокамера.

Я вынула из сумочки пистолет, ожидая в любой момент взрыва насмешек.

– Но я могу сказать, что вы приехали на собственной машине…

– Ее видно из окна. Вы меня разочаровываете. – Я сделала вид, что хочу положить трубку.

– Постойте! Не хочется прерывать такой чудный разговорчик. Вы мне понравились.

– Хорошо. Тогда давайте что-нибудь посвежее. Или… подождите, я, кажется, догадываюсь – вы не импровизатор… вам нужно время? – . «Если ты Владислав – то все именно так».

– Ну, для того, чтобы описать обстановку у вас дома, мне не нужна дополнительная подготовка.

«Валяй, – мысленно подгоняла его я. – Ты не знаешь, что я замужем, хотя мы тайны из этого не делали. Павел продал уже свою хибару и теперь обставляет комнаты в собственном вкусе, которого у него в изобилии. Теперь по тому, как ты опишешь нашу квартиру, я без труда определю, когда именно ты там был – последнее время мебель у нас двигается чаще, чем заходят гости».

К моему немалому удовольствию, описание, выданное неизвестным, говорило о том, что он бывал у меня задолго до того, как мы с Павлом поженились.

– Так? – с плохо скрываемым волнением в голосе переспросил собеседник.

– Не совсем. Можно я буду называть вас Мистер Икс?

– Почему Мистер Икс?

– Ну… я ведь ничего о вас не знаю – для меня вы персонаж в маске, вроде циркача из оперетты.

– Мне не нравится оперетта.

– А мне не нравится «тень», сразу хочется задать вопрос – чья? Не моя же?

– Тень не обязательно рассматривать в контексте тень отчего-то… Существует же теневая сторона – мир теней, мир духов…

– Нет, господин Клейн, здесь нужен образ помощнее…

– Двойник?

– Еще скажите бинарная пара… грубо – сиамский близнец, карточное двуличие…

– Ого! Как вы начали разговаривать, так еще немного, и назовете меня…

– Ну, как я вас назову? Начитались Кэрролла напополам со Шварцем и придумываете теперь бог знает что.

– Отчего же… Кстати, у вас усталый вид.

Я посмотрела в зеркало и поправила волосы. «Почему же он ничего не говорит о моем пистолете? Может, потому что не видит? Значит, справа от меня… справа неохваченная зона или… или я попросту заслоняю собой. Где же эта чертова камера?»

Делая вид, что смотрюсь в зеркало, я продолжала искать глазами то, что давало возможность кому-то пока что безнаказанно шпионить за мною.

– А что, ваша фирма может удивить меня и приготовить чашечку кофе?

– Только объяснить, где этот самый кофе можно найти.

– Не густо. – Я развалилась в кресле. И тут собеседник наконец разглядел пистолет и напустился на него, а заодно и на меня, кляня на чем свет стоит подозрительных, пугливых барышень. Но зато теперь я знала, что наблюдают за мной слева, причем камера или глазок не охватывают всей комнаты. Это уже что-то, вот только где он? Излишне объяснять, что я боялась даже как следует поискать глазами шпиона. Очень хотелось кофе, но я опасалась, что мой собеседник откажется ждать меня. Если это Слава, то сейчас он также теряется в догадках по поводу того, знаю я или не знаю, что он жив, а значит, надо продолжать игру, пока один из нас не проколется. Я положила пистолет в центр стола и достала из сумки начатую шоколадку, без которой с моим низким давлением в такую погоду не прожить; но о том, что горький шоколад с орехами помогает мне думать, подхлестывая фантазию, знали только двое – Пава и Слава. На том конце провода молчали, и я, положив трубку на стол, развернула любимое лакомство и разломала плитку на ровные дольки. Шоколад оказался на удивление хорошим, я блаженно потянулась и, вновь подняв трубку, извинилась за вынужденное отмалчивание.

– Не понимаю, что вас вообще связывает с этой женщиной? – спросил он.

– Это долгая история… – Я пошарила глазами по полкам слева: где-то там, между книг, может быть, притаился предательский глаз.

– Вы не знаете, здесь нет чего-нибудь выпить?

– В столе слева в нижнем ящике…

– Благодарю.

«Великолепно, он поверил, будто я ищу на полках выпивку. Слава знал, что я держу за книгами бутылочку рома для добавки в кофе. О чем это говорит? Пока ни о чем». Я порылась в указанном месте и вскоре нашла фляжку с «Амаретто» и маленькую черненькую рюмочку.

– Расскажите, вы, как я погляжу, не собираетесь пока что домой, и я не каждый день… – он запнулся, и у меня сжалось сердце.

«Славка, милый Славка, ты скучаешь… ты хочешь видеть меня подольше и не можешь раскрыться…»

– Собственно говоря, ничего интересного. – Я налила себе чуть-чуть и попробовала на язык. – Я не особенно люблю откровенничать с кем-то… тем более, с человеком, которого я не вижу.

– Да, извините, что перебиваю, а почему вы меня не боитесь? Я же ясно дал понять, что бывал у вас дома и могу возобновить визиты… Что вы на это скажете? Не настолько же вы глупы, чтобы не признать очевидного – я вездесущ…

– Не смешите. То, что вы знаете обо мне и о Маргарите, свидетельствует только о том, что вы неплохо знакомы с нашей средой, возможно, вы даже один из тех журналистов, что вечно шпионят за нами в поисках скандала. Что же касается моей квартиры – то там бывает слишком много народа… «Это заведомая ложь – он в курсе»… К тому же, недавно я потратила несколько часов, давая интервью для одного докучного журнала, для чего позволила снимать меня во всех комнатах. «Такой информации у него нет, даже обидно, мог бы и просматривать время от времени светские хроники. Как это похоже на Владислава».

– Когда-то у меня был друг… – Я замолчала, будто бы собираясь с мыслями.

– Ах, вот как – думаю, что и не один.

«Удар пришелся прямо в цель, он понял, что разговор пойдет о нем самом, и теперь просчитывает, как далеко я зашла в этом расследовании».

– Допустим, – смирилась я. – Он любил Белкину…

– Вы говорите так, будто с ним что-то случилось?

– Да. Он исчез.

– Что значит исчез – самоубийство?

– Можно и так сказать. – «Действительно, как же иначе назвать историю, в которой писатель бросает творчество ради анонимных писем и друзей ради мести бывшей подружке?» – Рита просила защитить ее от человека, пишущего ей письма с угрозами. Сначала я думала, что она сама выдумала все это, и даже поклялась отомстить… – «Это правда. Он знает о моих догадках из того рассказа, что мы написали вместе с Павой». – Но теперь-то я понимаю: она всего лишь жертва.

– Вы поняли это сегодня, после того, как услышали меня?

– Нет. Я увидела Белкину на сцене. Мало найдется сейчас таких актрис. Я считаю ее гениальной. А, как известно, «гений и злодейство – две вещи не совместимые».

– Слова. Мало ли случаев, когда человек, испытывающий недостаток в игре, в перевоплощении, в любви, вдруг начинает убивать и насиловать всех и вся… когда художник в поисках единственной подходящей модели распинает четырнадцатилетнюю девочку…

– Инстинкты. А человек, который создан созидать, разрушениями не занимается. К тому же Марго напряжения и в жизни, и на сцене хватает. Так что максимум, что она и могла бы себе вообразить, это большую мечту о теплом, красном диване, холодильнике, забитом водкой, – и ни-ко-го вокруг. Посмотрите на нее! Она же заезжена до предела! Куда ей еще?!

– Может, вы и правы, тут нужна настоящая потребность. Но зачем она вас-то во все эти дела в пугала?

– Ее дело. – Я переложила трубку к другому уху. – Мне просто хочется в память о своем друге помочь ей, чем смогу. – «Такого поворота ты не ждал! Если я правильно поняла, убрать Маргариту следовало именно мне».

– А что, если все-таки ваша догадка была верна, и она подстроила все это? Вот вы – известная писательница – создаете мир, напускаете туда разных человечков и хотите, чтобы они любили или ненавидели друг друга… Так? Режиссер заставляет актеров добровольно войти в выбранный им мир, нарекает их другими именами и…

– А над всем этим Господь бог, который создал и писательницу, и режиссера… Бог, написавший и песню, и Песню Песней, великий драматург. Шекспира цитировать? Значит, покушаетесь на лавры творца?

– Неужели вам самой ни разу не хотелось попробовать ощутить себя не тварью бессловесной, но чем-то большим?

– Именно это большее я находила в литературе… нахожу.

– «Находила»? – захватил он наживку. – Не значит ли это, что кто-то, кто все это время незримо дышал вам в затылок, независимо от вашего на то желания изменил сценарий?

– Предположим.

– И исчезновение вашего друга как-то связано с этим?

– Да. – Я опустила голову с видом крайнего измождения. – Но я не думаю, что он умер… Мне все кажется – вот он войдет и скажет, что был где-нибудь на югах и…

«Славка, миленький, да повесь ты трубку, а дня через три возвращайся как ни в чем не бывало». Я представила, что должно было происходить в душе моего друга: ну, во-первых, он до сих пор теряется в догадках относительно того, знаю я или нет… По идее, что любой нормальный человек должен был бы сделать, узнав, что его близкий, которого он сам считал мертвым, вдруг оказывается живым? Ну, как минимум, наведался бы на квартиру, потом к отцу, в мир двойников, тем более что Пава об этой норе знал. А я… Нормальному человеку не понять – но у меня попросту ни сил, ни времени, ни желания на это не осталось.

Я приняла независимо-кошачий вид, какой обычно напускаю на себя в присутствии прессы. Для Славы это был сигнал, что я защищаюсь, и он немедленно пошел в наступление.

– Вероятно, вы чувствуете свою ответственность за смерть вашего знакомого? Признайтесь, его вам не хватает? Он был как-то связан с вашим писательством, и теперь вы понимаете, что никто другой не мог бы его заменить – ведь так?!

– Да. Мне, правда, очень плохо без него, – признала я. Плечо, которым придерживала трубку, немилосердно болело. – Знаете, теперь я понимаю, что Слава, так звали моего друга, был очень хорошим писателем. Мне так жаль, что все это я поняла настолько поздно… Но, может быть, я все-таки не ошибаюсь и он еще вернется… – Последние слова я произнесла в таком волнении, что могла бы, наверное, растормошить камень. На том конце провода какое-то время молчали. Я заплакала.

– Навряд ли, – брякнул в трубку мой собеседник.

– С чего вы взяли?! Вы же не знаете Владислава… он… он не станет долго скрываться… он не сможет обойтись без своей фантастики, без нас… то есть без меня!

– Он уже обходится.

– Вы хотите сказать, что он мертв?! Откуда у вас такая уверенность? Когда никто?.. – Я чувствовала, что проиграла. – Не вешайте трубку… вы что… вы убили его?!

«Господи, но что я делаю? Он же этого и добивается!» Я лихорадочно соображала, как же мне найти его, нельзя же в самом деле встать и начать обыскивать книжные полки или простукивать раму зеркала. Куда еще может спрятаться писатель, всю жизнь домысливающий за других? А фантаст? Тут тремя измерениями не обойтись.

– Я так хорошо знаю, что ваш друг умер, потому что…

«Только не говори, что убил его! – взмолилась я про себя. – Ведь тогда уже не получится просто взять и вернуться как ни в чем не бывало и ничего не объяснять!»

– Потому что я его… – он засмеялся.

«Нет! Только не это! – Я с надеждой посмотрела на полки. – Как просто – писатель-фантаст уходит в свои книги!..» Встала и не скрываясь подошла к стеллажу. За всю жизнь Слава издал только одну книгу, и именно ее я искала теперь на полках, подгоняя себя, пока мучитель не произнес еще слова, которым будет суждено навсегда лишить Шоршону возможности отступить и вернуться к нам.

– …Потому что я его убил.

Я села. «Ничего. Это же не Слава мне сказал. Не он, а совершенно посторонний мужик. Да я его не знаю! Почему же должна верить?! Ничего я ему не должна!»

– Докажи.

– Что еще доказывать, ты вообще-то соображаешь, что говоришь, или…

– Я его мертвым не видела.

– А то, что уже столько времени ни слуху ни духу?

Я сглотнула. Конечно, он знал про камеру, потому и устроил себе видео-уход, но показал ли мне пленку Пава? Сомневаюсь, что у него есть и такая информация.

– Почему ты его убил? Если убил, конечно.

– Потому что так было предопределено. Понятно?

– Кем предопределено? Вы же, как я поняла, сами в творцы метите.

– Куда мне в творцы. Я всего лишь корректирую движения сих малых и слабых духом.

– Один мой знакомый считает, что писателю, который грешит в своих произведениях, следует калечить руку. Жестоко, конечно, но… – «Нет, найти эту книгу невозможно. Куда же он еще мог спрятаться?»

– Ваш знакомый явно не рожден быть господином. А вот вы – совсем другое дело. Я поражаюсь – не каждая женщина вот так станет разговаривать с таким как я, да еще и после всех сделанных сегодня признаний. Но время позднее, думаю, нам следует сказать друг другу «спокойной ночи» – и баиньки.

– Постойте! – выкрикнула я. – Так же нечестно. Приходите сюда прямо сейчас! Я хочу продолжить начатый разговор! Меня интересуют предопределения и вообще… – Я посмотрела на себя в зеркало. Видок не ахти – волосы растрепались, глаза заплаканы, на правом тушь потекла…

– Вы соображаете, что предлагаете мне? – он то говорил низким нечеловеческим голосом, наверное, через специальное устройство, то забывался и тогда становился самим собой.

«Двойственность – опять эта двойственность…»

– Я понимаю – но чего мне бояться? Вы охотитесь не на меня, а на Риту Белкину. Она в больнице.

– Но если вы узнаете, кто я, мне придется и вас убить. В то время как я хотел бы, чтобы вы поняли всю прелесть положения человека, решающего за других их судьбы.

– Убить меня?! – «Да Слава это или нет?»

– А что в этом такого? Я не стремлюсь к афишированию своей личности.

– Я хотела спросить – вот вы говорите: один человек создает сценарий и заставляет в него поверить и затем играть по нему других. Правильно? А как же тогда я? Вы же не ждали моего появления в квартире Маргариты?

– Что вы споетесь с Ритулькиным, не знал, но все остальное… Я не могу пока рассказать вам. Это часть плана – скажу только, что я нашел вас и теперь вам предстоит найти меня. Как вам такая игра, прекрасная Диана?

– Что значит нашли меня? Вы же сами признаете, что не знали, что я приду сюда?

– Зато я знал нечто другое. Вы думаете, что вся эта история началась, когда вы взялись написать пьесу, навеянную переживаниями печально известной актрисы?

– Я не говорила вам о пьесе! – «Вот ты и попался, Славка». Я, уже не скрываясь, рыскала по полкам – книги с надписью «Павел Зерцалов» на корешке не было. Писатель-фантаст может спрятаться в собственной книге, но станет ли он с таким же успехом скрываться за переплетом любой другой? Ведь что такое книги, как не мир слов, расставленных в соответствии с принятой автором в этом мире гармонией. Слова распадаются на слоги, те, в свою очередь, на буквы – буквы – строительный материал… Нет, не то… Это не похоже на Владислава.

– Молчите и слушайте! – вдруг взорвался мой собеседник. – Она ведь попросила помощи, потому что я преследовал ее! Как же я мог не знать? Вы думаете, что это и есть начало истории? Что за глупость! Но это вам предстоит домыслить самостоятельно, потому что теперь вы станете моей жертвой!

«Боже! Только не это! – Я почувствовала, что мокрое платье вдруг похолодело и противно прилипло к телу, я сжалась, ощущая себя как под колпаком. – Вот что значит выражение «За что боролись, на то и напоролись!»

…Да, теперь вы замените Марго. Мне надоело гоняться за этой полудохлой бабой. Пусть ею занимаются врачи. Вы – совсем другое дело, хотя тоже вещь, роскошная, дорогая вещь. Кто-то однажды поставил перед вами некрасивого молодого человека и сказал, что отныне он будет вашим другом. И вы согласились, не задумываясь, не удосужившись даже рассмотреть свое приобретение! И вот в один прекрасный день кто-то отбирает у вас вашего «друга», ломая при этом всю вашу жизнь. И вы снова смиряетесь. Все, на что вас, Диана, хватает – это скулить по поводу разлуки и строить нелепые предположения о том, что потерянное можно будет когда-нибудь вернуть! Так я вам скажу – ни-ког-да! Я разуверился в вас – какое-то мгновение я еще думал, что вы человек, но на поверку вы оказались обыкновенной тряпкой! Дешевкой! Вы… вы не годитесь для того, чтобы править… вы обречены на вечное униженное состояние рабыни! Прощайте!.. Я проклинаю вас, вы никогда не сможете броситься в пропасть с пустыми руками!

Какое-то время я сидела оглушенная, потрясенная, в трубке слышались короткие гудки.

Итак, я проиграла! Я потеряла Славу, но это еще ничего – милый, кроткий человек почти что на моих глазах обращался в жаждущее крови чудовище, а я ничего не могла поделать.

В полном изнеможении я повалилась на стол, не заботясь уже, как это выглядит. «Я не могу броситься в пропасть с пустыми руками? Господи, а что же я делаю сейчас?! Только что Слава почти раскрылся мне. Столько знать могли только трое – Пава, Владислав и учитель. Предположение, что мистификация – его рук дело, я отмела сразу. Во всей этой истории с двойниками никто не говорил напрямую, а сейчас мой собеседник ни много ни мало признался в том, что он – автор нашего тройственного союза и развала… Он же и пешка в этой игре – первая фигура, которой пришлось пожертвовать… Но могу ли я с уверенностью сказать, что именно учителю принадлежит оригинальный замысел объединить трех литературно одаренных людей, спаяв их в более совершенный и, следовательно, живучий механизм? По сути, он мог лишь повторять заранее внушенную ему идею. И тогда все встает на свои места: Слава придумывает историю, затем при помощи известного мэтра набирает актеров, которым и предстоит сыграть означенное произведение. Двое – больше не надо. Не надо и по жизни – двое вполне могут писать друг для друга, и никто им больше не нужен – но тогда нет никакой возможности прослеживать всю цепь событий, а тем более влиять на них. Через десять лет – когда связи установлены и положение более чем устойчивое – он сам вносит дисгармонию, для того чтобы вскоре выбыть окончательно и бесповоротно, поломав таким образом свой же собственный замок вместе с судьбами обитающих там людей. Да, он и вправду выкинул меня как тряпку! Но нет – этому не бывать! Я никому не позволю вытирать об меня ноги, даже если мне придется наступить при этом на собственное сердце.

Я посмотрела на молчащий телефон.

«Не дал договорить, не дал увидеть себя. Просто повесил трубку, ушел, выплюнув мне в лицо свои оскорбления, а я не могу теперь даже оправдаться! И эта боль – она теперь уже навсегда!

Но куда же все-таки может деться писатель-фантаст – человек, для которого обыденность и трехмерность катастрофически малы, который исчезает сейчас в мире двойников и теней, который… Но позвольте – двойственность?! – Я посмотрела на зеркало. – Что за бред! Не хочет же он, чтобы я бросилась на собственное отражение, почувствовав в нем врага?.. С пустыми руками в неизвестность?..»

Я закрыла глаза, собираясь с силами, потом отошла немного вправо к стеллажам и оттуда ринулась на зеркало.

От удара с полок посыпались тонкие брошюры, я увидела свой огромный голубой глаз, и тут же зеркальная дверь повернулась. Передо мною стоял Владислав.

– Ты… ты сделала это?! – Он выронил кассету, которую, наверное, только перед этим вынул из магнитофона. – Вот уж не ожидал. – Шоршона отступил на полшажка и уперся в стену. Небольшая кладовочка не располагала к широким жестам. Кроме магнитофона, здесь находилось уродливое кресло и чудом вмонтированная в стенку слева полка, при необходимости заменяющая стол. Заметив, что я рассматриваю помещение, Слава на секунду отвернулся, и в руках его оказался по виду довольно-таки острый нож.

– Я же предупреждал, что ты не должна видеть моего лица!

– Как в дурном вестерне! – Я покосилась на лезвие. – Ты это серьезно? Подумай! Все еще можно изменить…

– Никогда!

– Ты придумал интересную историю, думаю, что многие захотят прочесть ее… почему бы тебе…

– Не говори глупостей. – Он переложил нож в правую руку.

«Я знаю, что ладони у него сейчас горячие и потные».

– …Ты всего лишь пешка. Пешка – и ничего больше. Я уберу тебя…

– Слава! Давай, ты лучше сейчас отпустишь меня… ладно? – Я выставила вперед руку, надеясь остановить удар. – Ты ведь вовсе не убийца! Я никому никогда не расскажу, что здесь произошло… Ну… положи нож… ты и так меня уже напугал… Слава…

– Нет. – Он сделал шаг ко мне навстречу, глаза его сияли сумасшедшим блеском.

– Подожди, ну давай разберемся: если ты убьешь меня – значит, ты сделаешься пленником своего собственного сценария.

– Нет. Это ты попалась! Я предопределил это заранее!

– Ты предопределил себе роль убийцы?! Не смеши – ведь именно то, что ты следуешь букве плана, и показывает, что ты всего лишь раб идеи. Пересиль себя! Сохрани мне жизнь вопреки сценарию – и это будет поступок человека, а не пешки!

Я видела, что он почти что поверил мне, но в этот момент я, отступая, натолкнулась на стол и это вывело его из оцепенения.

– Ты – жертва! И я покажу тебе, как умирают жертвы… – Он шагнул ко мне навстречу, над его головой вспыхнула лампочка, и перед моими глазами вдруг предстала картинка: люстра расположена слишком близко к камере, так что почти ничего не видно… лицо Славы… бледное, взволнованное, даже какое-то одухотворенное… он что-то говорит, потом расстегивает верхнюю пуговицу рубашки – и все заливает светом…

Блеск ножа парализовал меня, я смотрела на Славку и думала, что вот он – живой… и чем бы я только не пожертвовала еще месяц назад, чтобы увидеть его снова. Лампочка ослепила меня, я отерла лицо тыльной стороной ладони. Владислав продвинулся еще на один шаг, я почувствовала, как мое тело качнулось в сторону и на противника, пальцы сомкнулись на правом запястье врага в жестоком захвате и уверенно повернули кисть с ножом вовнутрь. Раздался хруст, Слава закричал и разжал пальцы. Я вынула нож и толкнула его в позорное кресло, в чуланчике.

Удивительно, но уроки Никиты действительно не прошли даром.

Слава стонал, раскачиваясь, словно исполняя какой– то невиданный ритуал поклонов, потирая сломанную руку.

Не было больше ни страха, ни боли – одна пустота, и еще мысль, которую я проговаривала внутри себя как бесконечную мантру: «Никто и никогда, никогда не будет вытирать об меня ноги! Никто, даже самый лучший на этой земле человек».

8 ФИГАРО

Не помню, как я оказалась на улице, возможно, просто выскочила из квартиры и, почти не касаясь ступенек, пролетела их, сломав каблук и чудом не упав лицом на серый пол парадной. «Бежать! Бежать!..» – стонало внутри. Врезавшись всем телом в черную неровную поверхность двери, я вырвалась, наконец, на улицу, хватая ртом воздух.

Моя машина осталась у черного хода, но я не рискнула бы сесть за руль теперь уже чужого «мерса».

«Зачем мне враги, когда есть друзья, как ты?» – вертелось навязчивой считалкой в голове; сирена пролетевшей мимо «скорой» напомнила о Белкиной, сковав тело леденящим ужасом. А ведь еще немного – и я могла сделаться убийцей, а потом что?.. А потом все – как сказал Пава – все – дальше уже не получится ничего и никогда. «Гений и злодейство – две вещи несовместимые».

Фонтанка все бежала и бежала куда-то. Тревожно, одиноко стучал по гранитной набережной уцелевший каблук.

А ну ее к чертовой матери, эту жизнь! На хрен мне это надо!

Черно-блестящие воды манили, ласково подставляя обманные твердыни еще не растаявшего льда. Я облокотилась о решетку, свесив длинные распущенные волосы, которыми тут же принялся играть ветерок. Справа от меня в реке образовался крошечный водоворотик; извиваясь и по-птичьи разевая рот, он пил и пил воздух и водяной блеск, отраженные огни Невского и чужие мысли. Вдруг подумалось, что вот он вырастет, всласть навампирившись питерскими образами, да и стащит за зеленые хвосты с Аничкова моста четверку коней вместе с голыми каменными юношами, потом сглодает набережную, дом Белосельских-Белозерских, Аничков дворец, примется за низкое питерское небо.

Однажды, когда я и Ленка ездили отдыхать в Харьков, одна хохлушка в поезде заметила, что у них на украинских просторах небо высокое да синее, не то что в Питере, на что я нашлась и ответила, что, мол, им всем попросту далеко до небес, в то время как нам до них рукой подать.

Но той злополучной ночью я смотрела не на небо, а в черный омут Фонтанки, откуда навстречу мне призывно тянулись руки черного ангела любви, пообещавшего десять лет назад подхватить меня, едва лишь жизнь сделается настолько невыносимой, что…

Но в этот момент чья-то рука из этого мира легла мне на плечо, и одновременно я почувствовала, как чугунная ограда врезается мне в солнечное сплетение, а воды тянут и тянут невидимой сетью на дно.

В это время вторая рука моего внезапного спасителя уверенно обвила талию… Рывок. Туда, в Питер, в жизнь, в боль… Призрачные руки Дракулы остались на дне Фонтанки, я вздохнула и закрыла глаза.

– Диана! Что такое? Тебе плохо? Диана…

Передо мною стоял молодой человек, никак не напоминающий атлета. Одному богу известно, как это он сумел практически вытащить меня (пятьдесят два килограмма пока еще живого веса, медленно и целенаправленно ползущего в тихий ад Фонтанки).

Светлые, тщательно зачесанные назад волосы поблескивали от геля, а глаза – большие, светлые… Нет. Разумеется я не могла разглядеть цвет этих волшебных глаз. Не могла сейчас. Но ведь я знала и любила их настолько, что даже самые гнусные, трусливые мыслишки о самоубийстве сконфуженно отошли в сторону, позволив мне расцеловать эти добрые, прекрасные глаза. Молодого человека звали Фигаро, я познакомилась с ним в клубе «Шесть и девять», и с тех пор мы довольно-таки часто встречались к радости обоих и зависти окружающих. Мы гуляли иногда в обществе Павы или его друзей, иногда просто вдвоем. И все время нашего знакомства этот питерский ангел носился по городу с тяжелыми, полными продуктов и сигарет для безденежных друзей сумками, или утешал кого-нибудь, терпеливо выслушивая очередную слезливую и вряд ли более болезненную, чем переживал в этот момент он сам, историю, чтобы потом по-доброму погладить, ободрить, посочувствовать, утешить…

Естественно, что на помощь мне судьба должна была послать именно его.

– А я-то сперва принял тебя за Линду – знаешь, медиум?

Я кивнула.

– …Она последнее время предпочитает ходить в белом… А кстати, тебе не холодно?

Только сейчас я заметила, что выскочила из Маргаритиной квартиры без шубы.

– Ты что – заболеешь! – Он стащил с себя куртку «Пилот» и накинул мне на плечи. – Ну… пойдем, я провожу тебя. Пава-то где? Что он за тобой не смотрит? Ой, выскажу я сегодня ему все, что следует, олуху недоделанному… Надо же – так человека довести!

– Это не он.

Добредя до Невского, Фигаро купил по голубой в полосочку банке джин-тоника. Как смеялся кто-то из общих знакомых, «просто голубых Диане-Венере мало, непременно нужно, чтобы были еще и в полосочку».

– Знаешь, не провожай меня дальше. Хорошо? – сказала я, едва только мы перешли дорогу и остановились возле дворца Белосельских-Белозерских. Сняла курточку и подала ее Фигаро. Оттого что он знал Паву, сделалось еще невыносимее, но я сохранила внешнее спокойствие. – Дальше сама – мне просто нужно немножко побыть одной. Хорошо?.. – «Интересно, понимает ли он сам, что только что спас мне жизнь? Похоже, что нет – дело привычки».

– Нет. Так не пойдет. Я должен довести тебя до дома и сдать с рук на руки Павлу… – Я почувствовала в его голосе гранулы неуверенности и уступчивости, в этот момент он и сам не был до конца уверен, не следует ли оставить меня в покое, позволив выплакаться в гордом одиночестве, тем более что до дома оставались считанные метры, – Я, в принципе, не тороплюсь… – попытался он остаться. – Говорят, сегодня какой-то особенный магический день, в древности люди выходили на реки и ждали богиню любви. Она появлялась либо обнаженной, либо в длинном светлом платье, и жаждущие найти свое счастье касались ее и говорили о своих мечтах… Представляешь, как я обалдел, когда мало того, что увидел женщину в светлом, да еще и подумал, что это может оказаться Линда?! – Он нервно засмеялся и, отчего-то смутившись, коснулся моей талии.

– Нет, голой в такую погоду?! Благодарю покорно.

Мы рассмеялись.

– А о чем или о ком мечтаешь ты? – спросила я, все еще держа его куртку в руках. Он был одет в темные облегающие джинсы и белый бадлон. Должно быть, смотрелись мы отпадно.

– Я мечтаю, что вот однажды придет совершенный, прекрасный, сильный мужчина… только не старый – лет двадцать шесть, тридцать. Знаешь, такой, за которым как за каменной стеной, и заберет меня… – Фигаро вдруг стал серьезным, его глаза горели каким-то древним неистовым пламенем. – Богиня любви, – сказал бы я ей, – богиня, сделай так, чтобы пришел ко мне такой человек и чтобы любил меня, любил!.. И больше мне, правда, ничего не нужно! Лишь бы только спать, ощущая рядом с собой чье-то доверчивое тепло, и просыпаться, зная, что он рядом. Я хочу… – Фигаро так резко и порывисто схватил другой рукой меня за локоть, что я чуть было не выпустила банку. – Я представляю, что, когда он придет, – я его сразу же узнаю, – перешел он на взволнованный шепот. – Он просто подойдет со спины и положит мне руку на плечо, потом заглянет в глаза и…

В этот момент я почти что увидела, как из вод Фонтанки, с низкого, наклонного питерского неба, из гранита и бронзы сходят прекрасные, как боги, паладины любви. И вот они идут на зов одинокого сердца, по приказу провозглашенной на этот магический праздник богини любви Венеры, идут, плавно отражаясь в витринах домов, переливаясь огнями реклам и сводя с ума провожающих их долгими жадными взглядами прохожих. Идут! Ближе, ближе, и сходятся, переплетаясь, изменяясь… Спешат, спешат, спешат!.. Смущенно улыбаясь от предчувствия счастья, пока их слабо материальные субстанции не сольются в один искомый образ.

А над всем этим где-то в дебрях антенн витает дух Линды и горят потрясающие глаза Фигаро!..

Всё!!!

Водопад золотых искр осыпал резко остановившийся троллейбус. Я автоматически посмотрела на мост и застыла, увидя воочию, как бронзовый юноша, отряхнувшись, сошел с пьедестала и направился в нашу сторону.

«Только галлюцинаций мне еще и не хватало».

В этот момент, как по повелению чьей-то могучей силы, на всей Фонтанке от Публички вырубился свет и тут же чья-то могучая и вместе с тем нежная рука мягко легла на плечо Фигаро…

Не знаю точно, сколько времени я еще проторчала на улице совсем одна – помню только, что, добравшись до своего дома и уже поднявшись на этаж, я вдруг явственно представила, как Пава быть может именно в этот момент разговаривает по телефону с любимым человеком или, может быть, они сидят за столом при свечах и держатся за руки…

– Это уже не мой дом, – сказала я сама себе, – у таких, как я, не может быть никакого дома.

Я шла по улице. Лишенная каблука нога болела из-за того, что приходилось неудобно ставить ступню, холод пронизывал все тело. Я долго брела сквозь дворы и проходные подъезды, словно нанизывая на себя дом за домом город.

На Достоевской в колодезном дворике дома номер двадцать шесть стояла особенно долго, впитывая свет знакомого окна – окна, где перед отъездом в Америку жила Ленка с семьей. Неужели они приехали? Но потревожить людей в такой час, тем более зная, что в квартире спит сладким сном ребенок школьного возраста… И все такое…

Неопрятная бомжиха с двумя набитыми авоськами шарахнулась от меня, чуть не покалечившись при этом о мусорный бак.

Я вернулась домой.

9 ВОЗВРАЩЕНИЕ

Увидя меня в одном платье, холодную и безумную, Пава пришел в ужас. Он бегал кругами, готовя ванну, ставя чайник, вываливая на стол аптечку… Наверное, не будь я настолько уставшей, мне стало бы совестно за то, что доставляю ему хлопоты.

Ночью меня бил озноб, я падала в холодные черные воды Фонтанки, из последних сил удерживаясь за перила решетки. Кони сталкивали меня своими чугунными копытами, разбегаясь на безмашинном просторе Невского и с громким ржанием налетая, налетая, налетая…

А в воде копошились медузы и русалки, глотали сырые яйца сладкогласые сирены и братья атланты кидали меж собой жребий – кому я достанусь.

С ударами колокола на Казанском соборе я разжала пальцы и, кувыркаясь, полетела в воду. И туг произошло чудо… быть может, в эту магическую ночь фартило не одному только Фигаро.

Вдруг из пустоты показались руки, и они обняли меня, обдавая теплом и всепроникающей нежностью…

Я открыла глаза и увидела рядом с собой Павла.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, как мне показалось, слегка смутившись. – Ты стонала, по-моему тебе было очень холодно… Может, я побуду тут до утра?.. – Последние слова он произнес почти умоляюще.

– Спасибо. – Я потянулась было к Паве. Господи – чего бы только я ни отдала в этот момент за капельку человеческого тепла, за полчаса близости. Он обнял меня под одеялом, прижимаясь всем телом. Мы оба были обнажены. Его длинные, мягкие волосы, должно быть, переплелись с моими, я потянулась к нему, ища губами его губ, и тут…

Господи! Что же я делаю?! Ну да – он пришел ко мне, согрел, а я?.. Но, предположим, сейчас он поддастся минутному порыву и переспит со мной. А завтра? Где гарантия, что завтра он не раскается в содеянном и не сбежит, не будет рыскать в темноте в поисках тепла или могилы, как несколько часов назад бестолково бродила по спящему городу я? И что тогда? Я потеряю, потеряю его навсегда?! Последнего, единственного!.. За одну ночь и навсегда!

В ужасе я отстранилась, с трудом сдерживая дыхание, и, еще раз поблагодарив Паву за помощь и пожелав ему спокойной ночи, отвернулась к стенке.

За моей спиной, тяжело дыша или плача, до утра не спал Павел.

10 БОЛЕЗНЬ

Я болела около месяца – срок для меня лично огромный. Должно быть, первым признаком простуды было видение ожившей скульптуры Клодта на Аничковом мосту, хотя у меня есть одна очень странная особенность – я не могу вообразить что-то принципиально новое, чего я не видела никогда прежде. Хотя, тут если разобраться, и не было ничего из ряда вон выходящего – мимо скульптур я хожу много лет и знаю их досконально. А оживление неодушевленных предметов можно подглядеть во множестве фильмов. Что же действительно в этой истории достойно внимания – так это то, что Фигаро действительно нашел свою любовь. По словам Павы, очаровательного молодого спортсмена, занимающегося бодибилдингом и имеющего свой конно-спортивный комплекс где-то в районе Вероны, куда они вскоре и отправились.

Однажды, когда я уже думала, что не выкарабкаюсь, Зерцалов пересказал мне один свой разговор с нашим учителем, состоявшийся несколько лет назад.

В тот день Павел пребывал в наипротивнейшем по отношению ко всему миру настроении, считая себя то ли непризнанным гением, то ли экс-королем.

– Ты считаешь, что тебе позволено жалеть себя? – Учитель выпустил клуб ядовитого дыма, похожий на первый выхлоп вулкана, и вдруг отложил трубку и, дождавшись, когда облако поднялось достаточно высоко, чтобы молодой человек мог видеть его разжиревшее туловище целиком, с сомнением в голосе повторил: – Себя? Да?..

– Ну… – Пава покраснел, не зная, можно ли вслух пожалеть сидящего напротив инвалида, когда тот громоподобно захохотал.

– Ты – слабак, цыпленок, дармоед. Привык, что тебе все на тарелочке с голубой каемочкой подносят?! Не выйдет. Жалеть себя – это нормально, – сказал он, отсмеявшись вволю, – это все оттого, что ты привык общаться с красивыми людьми и вещами. А в твою жизнь никогда никто не въезжал на инвалидном кресле. Меня ты из самозащиты в упор не видишь. А хочешь, расскажу, почему я такой? – Его единственный глаз засверкал, точно он собирался поведать об увлекательных приключениях, играх или любовных интрижках.

– Когда мне было двадцать лет, я, не в пример тебе… – учитель ткнул в грудь до крайности смущенному Паве указательным пальцем, окольцованным гигантским перстнем с бриллиантом такой чистоты, что Зерцалов смотрел на него как загипнотизированный. И было от чего, позже это кольцо попало ко мне, и я выяснила его стоимость.

– …Мне было двадцать лет, я занимался спортом – участвовал в гонках на всевозможные призы… – Он вздохнул. – …Сначала я лишился руки, стопы левой ноги, правую же мне отрезали по колено. С гоночными машинами пришлось завязать. Но я хотел ходить – жаль, что у моей судьбы были другие планы относительно меня. Я освоил протезы, но боль практически не оставляла, и вскоре мне сообщили, что резня продолжается. Теперь обе мои ноги были моими только до колена. Я продолжал упорствовать…

В конце концов… если не стошнит, я готов продемонстрировать что осталось… Но ног там и вовсе нет. – Он выждал паузу, оценивая самочувствие слушателя. – Я сидел в специальном приспособлении, что, скажу сразу, дико неудобно. Тогда я вспомнил Ваньку-встаньку. Видел, наверное? Меня заинтересовала его безного-устойчивая фигура. – Учитель обрисовал в воздухе силуэт. – Срочно пришлось полнеть. Вот так. – Рассказчик жалостливо покосился на Паву, готового, казалось, грохнуться в обморок, и, кряхтя, снова разжег трубочку, отгораживаясь от молодого человека привычной стеной дыма. – … Потом я подумал, – начал он после солидной паузы, когда очертания предметов в комнате попросту начали исчезать в едком тумане, а Зерцалов не на шутку раскашлялся, – … я подумал, что если провидению не угодно, чтобы я мог самостоятельно ходить к людям, то это может означать только одно – люди теперь будут сами ходить ко мне, и не как-нибудь, а с величайшим почтением и душевным трепетом, потому что я становился пауком, плетущим паутину, попасть в которую… хе-хе…

Я хотел сказать, что судьба неоднократно уже поворачивалась ко мне задом, и если это произойдет еще раз, поверь мне – я не растеряюсь… – Кресло истошно заскрипело, и Пава в ужасе вскочил на ноги и опрометью вылетел вон. Вдогонку ему несся и несся дьявольский хохот великого человека.

11 МАРГАРИТА

Шли дни, и увядшие цветы в моей комнате сменялись живыми. Все это время Павочка, забросив собственные дела и друзей, ухаживал за мной, безропотно снося рокочущий во мне гнев и обиды на все, всё и вся. Несколько раз прибегала приехавшая из Вашингтона Ленка, к которой в ту злополучную ночь я так и не посмела зайти. Никто кроме Павла не знал о подлинной причине моей болезни, да и к чему – вспыльчивая и скорая на расправу Лена могла скорее все испортить, а Слава… Слава и так получил свое.

Когда температура понемногу начала отступать, явился Ян Касарес – брат Линды, притащив с собой целую сумку книг. Я читала, впитывая, вампиря, наслаждаясь. Борис Виан, Октав Мирбо, Эдгар По, Маркиз де Сад… Искала себя новую, собирая по золотым пылинкам слова и образы…

А однажды несколько рассеянный Пава, в розовом кружевном фартуке и с тряпкой, которую он мял в руках, впустил в комнату красивую зеленоглазую шатенку в чернобурке.

Маргарита придирчиво оглядела спальню, ну совсем как я тогда в ее доме после презентации, и тоже, кажется, осталась довольной.

– Я хотела поблагодарить тебя… – Она помолчала, присаживаясь на стульчик, предусмотрительно поставленный Павлом для гостей. – Знаешь, а я решила уехать. Слишком много грустного связывает меня с этим городом…

– И куда? Хотя, наверное, из тех сбережений, что оставил тебе муж… – Только сейчас я подумала, что на самом деле не знаю ровным счетом ничего об этом мертвеце.

– Нет… – Она печально улыбнулась и, жеманно поводив плечами, вылезла из темной лисьей шубы. – У меня ничего нет, кроме квартиры, разумеется. Ее я продам, хотя жалко.

– Ничего? – Я удивленно уставилась на нее. – Но коллекционер… кстати, а что именно он собирал?..

– Что? А я-то думала, ты все знаешь, неужели Шор… – Она потупилась, сомкнув красивые пальцы на горле. – Когда-то у Эдуарда, моего мужа, была недурная коллекция драгоценных камней… но…

Я смотрела на нее во все глаза.

– Неужели ты и вправду ничего не знаешь?..

Вошедший Зерцалов принес подносик с чашками, я жестом пригласила его остаться. Поняв это, Маргарита ждала, меряя моего ненаглядного оценивающим взглядом. Пава пробежался на кухню еще пару раз, чтобы не отвлекаться, и после того как влил в меня отвратительного вида и вкуса отвар и отрезал гостье кусок торта, она наконец продолжила.

– До Эдуарда я уже пережила пять разводов, и у меня был друг, с которым мы время от времени встречались у него дома. Все как у всех – надеюсь, вы не осуждаете подобный образ жизни?..

Мы единодушно выказали свое одобрение, Маргарита отпила немного чая.

– …Когда я познакомилась со своим будущим мужем, я, естественно, оставила Альберта. Но он появился снова.

«История шантажа, рассказанная Шоршоной, только по второму кругу», – устало подумала я, удрученно глянув на Зерцалова.

– …Мы возобновили отношения. А надо сказать, что у Эдуарда была настоящая страсть рассматривать свои камни, гладить, разговаривать с ними, складывать вензеля и гербы… Он мог часами, не поднимаясь от стола, двигать тонким пинцетом то один, то другой экземпляр.

Кстати, когда Эд решился наконец признаться мне в любви – знаете, что он вытворил? Он сложил из всего, что у него было, мой портрет в полную величину. Представляете?!

Мы восторженно закивали.

– …Какие же вы оба хорошенькие! – Рита облизала темно-вишневые губы. – И вот роковое стечение обстоятельств – мой любовник Альберт был фотографом. И именно его фотографию Эдуард взял за образец для создания своего шедевра.

– Прости, – не выдержала я, – а какого размера была эта драгоценная женщина? И из каких камней было выложено тело? – Внутреннее чутье подсказывало мне, что это было ню.

– Я же сказала уже – в натуральную величину! – гордо сообщила она. – А материал для тела… ему, естественно, пришлось воспользоваться просто золотом.

– Естественно – не безобразно, – лукаво заметил Зерцалов, подливая мне кипятку.

– Да. – Она не заметила его настроения и восторженно продолжила: – Глаза были из чистого изумруда, губы – рубины, волосы… – В этот момент Рита вдруг перестала быть красивой женщиной и, к крайнему моему разочарованию, превратилась в дорогую, но глупую куклу. – …На запястьях и лодыжках сияли бриллианты, в ушах… Хотя, какое это теперь имеет значение?..

Однажды в субботу я, как обычно, навестила Альберта. То есть, я не видела его. Я сидела и ждала.

– У вас, должно быть, был ключ? – спросил Павел, отставляя пустую чашку и удобно облокачиваясь о спинку стула.

– Естественно. – Дама попыталась уничтожить Зерцалова взглядом, но принц и не такое видывал. – Я ждала, смотрела фотографии, слушала музыку, пила кофе, злилась… Прошел час, а Альберта все не было. – Рита посмотрела на нас сделавшимися вдруг затравленными глазами. – Его комната, – продолжила она менее амбициозно и тихо, – его комнатка была маленькая, узкая – одна кровать и тумбочка. На стене полки с проигрывателем, книгами и пластинками, зеркало и всякое такое… Перед комнатой предбанничек со столом и табуретками, в кухне вообще негде повернуться, ванна – кошмар! – сидячая, туалет… Но что это я?.. – Ее руки задрожали и самопроизвольно задвигались, как два белых краба, на безымянном левой руки поблескивал перстенек с александритом.

– …Я сидела на кровати… Там еще был такой длинный белый подзорник, как раньше делали… Я ему еще говорила, мол, мало того, что ё конце двадцатого века он спит на железной кровати с шишечками, да еще и этот подзорник… А он все смеялся! Смеялся! Смеялся! – Плечи Риты затряслись. – Вот под этим подзорникомон и лежал… то есть, за ним… а я на кровати… – Она заплакала, утирая слезы пальцами. – Я хотела уже уходить – тут шум, гам, влетают трое в милицейской форме, хватают меня. Я испугалась и помню все, как если бы это был сон. Поднимают подзорник – точно знали, где искать. А там… сначала я увидела руку…

Мы застыли, ловя каждое слово.

– …Протоколы, отпечатки… О, господи!..

Пава поднялся и подал Рите носовой платок, та поблагодарила взглядом и отпила немного остывшего чая.

– А потом они взяли ту самую фотографию, с которой Эдуард меня из камней и золота выкладывал, и при нас с мужем, это было уже на Моховой, разрезали ее на части – мол, со мною будет то же самое.

Но он от меня не отказался – я даже не поверила. Вот так и пошла коллекция – они ему присылают коробочку из-под торта, а в ней, скажем, глаза с фотографии. Он им обратно изумруды, они бумажную руку – он им руку из золота с брильянтовым браслетом и рубиновыми ногтями. – Она вздохнула и улыбнулась. – Так коллекция и уплыла… а за нею и Эдуард. Я, когда выходила замуж, еще не знала, что он такое сокровище!

Только я ведь понимаю, что они просто так теперь не отстанут. И потом, боюсь, они ведь не просто так милицию изображали – думаю сейчас, когда Эдика нет, меня арестуют за убийство Альберта. Так что я в бега… – Рита вновь улыбнулась и слабо развела руками. – Против этого, извиняюсь, не попрешь.

Мы молчали, зная, что она права. И еще – что новое расследование нам как «не по рылу каравай».

Какими мы были наивными.

12 «Я ЖИВА!..»

День шел за днем, неделя за неделей. Пришла и исчезла, растворяясь в летней истоме, весна. Я училась жить заново. Писать как раньше я не могла, хотя продолжала по инерции проглядывать криминальные хроники и напарываться во сне на очередной, в каждом случае по-разному разложившийся труп. Должно быть, этим трупом была та часть моей души, что однажды зимней ночью не выдержала вида гримасы боли на лице Шоршоны и рухнула тут же замертво.

Однажды, в очередной раз перечитывая Маркиза де Сада, я подумала: а почему бы и нет?! Застоявшаяся за время болезни и вынужденного бездействия кровь точно сорвалась с места, весело побежав по сосудам, а пальцы задвигались в пляске святого Витта.

Включив на полную громкость магнитофон, я плясала, как умалишенная, и тут же бросалась за компьютер, выстукивая азартную чечетку слов. В голове радостно мелькали образы, темы, сюжетные ходы, оставалось только ловить их за хвосты, припечатывая с мягким стрекотом магической машины, чтобы спрятать затем, как разноцветных бабочек, под стекло монитора.

Умирая от нетерпения и счастья, я быстро накидывала одни темы, чтобы тут же броситься на другие, которые я кодировала несколькими понятными только мне знаками, и уже летела вперед, чтобы изменить им с третьими…

Увенчала мою победную гонку лента Мёбиуса с бесконечными: «Я ЖИВА! Я ЖИВА!! Я ЖИВА!!!»

Постепенно неудачи начали отступать на второй план, а сказки для взрослых типа творений Маркиза де Сада входить в моду. Уже осень! Я отдала в издательство «Тритон», естественно под псевдонимом, первый роман типа «Кровь– любовь» под жутковатым названием «Разверзнись!» Раскрутка шла довольно-таки быстро, так как за годы блистания на презентациях мое имя, а значит и мое лицо сделались известными всем мало-мальски связанным с литературой или театром, где я особенно любила бывать; потому предложение начать новую серию, пусть даже с не раскрученным пока именем, но ведь все-таки мою, вызвало настоящий ажиотаж. Тем более, что Зерцалов охотно проставлял рядом с моим традиционным для жанра «женского романа» именем свое, и я надеялась, что не за горами уже то время, когда оно вытеснит мое навсегда.

Теперь я вылезала из дома разве что на очередные презентации Павла или кого-нибудь из знакомых, просиживая дни и ночи за компьютером. Прошла зима – не такая холодная, как предыдущая – как-никак, со мною был Пава, наступила весна.

Некоторое время назад я начала замечать, что Пава ходит какой-то задумчивый, мечтает…

Наконец признался – познакомился с потрясающим парнем – высокий, стройный, плечи, глаза… в общем, все при нем. И нежный, потому что когда мужчина большой и сильный, он слишком боится причинить боль, а значит просто обязан быть нежным.

Глаза Павы сияли, мы обнялись и стояли так необычно долго.

В воскресенье устроили смотрины, что греха таить, у Павочки воображение финтихлирует, как ни у одной самой взбалмошной писательницы, а на безрыбье, как известно, разворачивается мир фантазии, и выдумать мужчину своей мечты для него просто нечего делать.

Какая-то часть меня страстно хотела, чтобы это было именно так, но я взяла себя в руки – вот еще новости – не жалеть себя надо, а из дерьма продолжать выбираться и уж никак не держаться за милого принца, вися на нем, как налоговый инспектор. Ведь он – драгоценный мой друг – не виноват, что душа моя так хочет жить, да не как-нибудь, не просто так жить, а чтобы ее любили! И не кто-нибудь, а прекрасный принц! Самый редкостный и недоступный для меня!

Хотя – почему недоступный? Мало что ли в тех же гей-клубах би? У многих по сей день семьи, у кого-то дети… Почему же?! Почему?! Почему?!.

Злая на себя, а значит и на весь мир в целом, я металась по комнате, представляя себе этого рокового красавца, готового в любой момент вторгнуться в нашу с Павлом жизнь.

В тот же вечер в припадке мазохизма позвонила в издательство и ядовито-вкрадчивым голоском попросила нарисовать на корешке моей новой книги меня с огромной двустволкой. Вот так! Получи, фашист, гранату! Смотри теперь и мучайся!

Хотя, что толку – все равно таким примитивным методом Паву не приворожить и себя не унять – нарисуй художник хоть ограду из двустволок – мне-то теперь в этом какая корысть? Когда единственный человек, за которого я на самом деле могла бы выйти замуж!..

Алекс явился в воскресенье. Признаться, я побаивалась этой встречи, всегда трудно найти контакт, так сказать, с ярко выраженными мужчинами (а именно так описал своего друга Пава). Во всяком случае, я решила быть милой и внимательной. Обычно в общении я стараюсь сама раскручивать нового знакомого, позволяя ему вести себя естественно, располагая к откровенности или к неприкрытому бахвальству. В общем – делай, что душа велит, а я как-нибудь подстроюсь. Но тут с первых минут общения я поняла, что Алекс ведет себя в точности как я. Зная, что мы с Павлом муж и жена, он жаждал понравиться, прийтись ко двору. Не представляю, что наболтал Зерцалов, но в манере Алекса говорить, подбирать слова и обороты, в нежелании обидеть или как-то поставить в неловкое положение сквозил острейший страх потерять Павла навсегда. Боже мой – как благородно-неуклюж был в этот момент появившийся в нашем доме верзила.

Вопреки ожиданию Павы, мы тотчас подружились, и если бы не мои собственные тоска и боль…

Одно хорошо – за Паву я была теперь почти что спокойна: этот добрый, вечно смущающийся медведушка будет его на руках носить.

13 КРОВЬ

Несколько месяцев мы не слышали о Маргарите, что было странно – во время моей болезни она наведывалась довольно-таки часто.

Бандиты, расправившиеся с Альбертом и Эдуардом (последнюю смерть я не решалась еще отнести на счет Шоршоны), то появлялись в ее жизни, подобно черным акулам, урывающим очередной кровавый кусок, то исчезали, затаиваясь до поры до времени где-то, где мрак и опасность.

Судя по тому, что преследование с разными перерывами продолжалось несколько лет, Пава считал, что подобно тому, как нормальные люди время от времени посещают зубного или ездят отдыхать в санаторий, так и бандиты профилактики ради садятся в тюрьму.

Из разговора с режиссером «Фата Морганы» я узнала, что Рита ухитрилась оформить дарственную на жилище коллекционера. То есть, разумеется, «подарком» эта сделка была только на бумаге. Продать трехкомнатную квартиру в центре Питера на глазах у дышащих в затылок бандитов – дело почти что невозможное.

Мы считали, что Белкина забрала деньги и укатила куда-нибудь в жаркие страны искать вдохновения и любви черных королей изнемогающих от жары островов. Но как выяснилось позже – ошиблись.

В начале июня неожиданно афиши «Балтийского дома» засверкали обещаниями огненной «Феерии», главную роль в которой играла Маргарита Белкина.

Рита отзвонилась перед премьерой и, не спрашивая, как дела, потребовала, чтобы мы оба пожаловали перед спектаклем к ней в гримерку на третьем этаже. Мол, срочно надо поговорить о Шоршоне. Каждый в своей комнате, мы с Павлом подняли трубки одновременно и, узнав голос Белкиной, поддакивали, рассчитывая выяснить – что происходило с нею все это время. Услышав имя Славы, мы единодушно сказали: «Нет!» И на следующий день были в театре.

– Так, значит, ты не собираешься разбираться в Mapгаритиных дрязгах? – ехидно спросил он, обнимая меня за талию и привлекая к себе.

– Так же, как и ты, дорогой.

Мы поднялись по белой мраморной лестнице на второй этаж, народ уже начал собираться, хотя времени, по моим понятиям, было вагон, На втором этаже разворачивалась выставка восковых фигур, около которой собралась гудящая толпа.

– Все ясно – они дают два спектакля одновременно, на малой и большой сценах, поэтому и народищу столько, – догадался Зерцалов, уворачиваясь от очередного локтя и прячась для большей безопасности за моей спиной.

– А ну, прокладывай дорогу и не путайся под ногами! – ободрила я его, толкая в сторону служебного хода.

Наконец мы оказались на маленькой лестнице и, пробежав через ступеньку положенные два пролета, выскочили около гримерной Маргариты.

– Что за черт?! – Зерцалов огорченно подергал ручку двери. – Где это она шляется, спектакль через тридцать минут, а ей еще краситься!

– Бардак, – поддакнула я, облокотившись на стену. Расклеенные по городу афиши пестрели фотографиями сцен «Феерии» с раскрашенными в стиле боди-арта актерами.

– Думаю, она уже на сцене, – догадался, наконец, Павел, – если бы их красили прямо здесь – театру потребовался бы ремонт после каждого представления. Пойдем лучше по сто грамм шампанского?..

Делать все равно было нечего, и мы отправились в буфет на первом этаже. Спускаясь по лестнице, я невольно опустила глаза и увидела Линду, белый силуэт которой трудно спутать с чем-нибудь другим. Скользнув по направлению к сцене, она исчезла в лабиринтах служебных помещений.

«Черт ее приносит – не иначе», – подумала я, тут же припомнив, как на злополучной презентации медиум просто-напросто лезла на глаза, раздражая меня этим сверх всякой меры. А ведь тогда я чуть было не убила Риту. Кто знает – может быть, и сейчас?.. Возможно, в воздухе витает запах смерти, притягивающий блаженную Линду. Ой, не приведи господи!..

Я поделилась соображениями с Зерцаловым, на всякий случай поглаживая свой амулет счастья в нагрудном кармане. Меньше всего на свете в эту минуту я желала бы видеть принца замешанным в бандитско-шоршонские дрязги. При одном упоминании о Славе я чувствовала острую боль в сердце и кисти, словно, ломая его руку той роковой ночью, я крушила и уничтожала собственную плоть. Интересно – а мучается ли он? И о чем таком хотела поговорить с нами Маргарита? Теперь-то что может связывать ее с Великим тираном из расы господ? Кто будет его следующей жертвой? – Я посмотрела на несущегося ко мне с бокалом шампанского и торчащими из нагрудного кармана рубашки конфетами Паву, черт знает когда оставившего меня, чтобы слетать в буфет, и сердце болезненно сжалось: нет – только не его! Только не милого принца. Только не Зерцалова. Не дожидаясь тоста, я отхлебнула немножко холодного, ароматного напитка – шампанское оказалось полусладким и пахнущим яблоком – и, не говоря ни слова, бросилась ему на шею, чуть было не расплескав содержимое наших бокалов, утверждая таким образом пред ликом судьбы, смерти и чего угодно еще свои права на прекрасного принца. В кармане Зерцалова хрустнула конфета, и что-то острое вдавилось мне в грудь справа.

– Да что это на тебя нашло?! – Он вытащил из кармана брюк носовой платок и, всучив мне свой бокал, начал выворачивать содержимое кармана. По растекшемуся пятну я поняла, что конфеты были с ликером.

– …В следующий раз, когда пойдем куда-нибудь вместе, надену ватник и телогрейку, – ворчал он. – И кстати, что у тебя там такое в кармане – орех?

Я шлепнула себя по груди и…

– …Какая гадость. – Пава уже отделался от сладких фантиков и теперь вытирал липкие от ликера руки.

– Пава! – Я оглядела принца – то, что он был весь в черном с шелковой рубашкой навыпуск, казалось глубоко символичным и одновременно с тем смешным и трогательным.

– Если ты намерена наброситься на меня еще раз, я облапаю тебя сладкими руками по самое не хочу, – пригрозил он. – Будешь приманкой для мух.

– В это время года мух не бывает! – Я вытащила содержимое кармана и теперь держала его зажатым в кулаке.

– Ничего. Мне теперь по твоей милости одна дорога – мыться! – Он попытался было сорваться с места, но я резко остановила его, откровенно окатив шампанским.

– Идиотка! Крызушница! Уничтожительница хороших вещей!!! Теперь я еще и вонять буду на весь зал! Спасибо, дорогая, удружила! – Он забрал у меня свой бокал от греха подальше и надул губы.

Я снова обняла уже не сопротивляющегося и готового на все Павла (обожаю, когда он сердится и визжит) и, схватив его за липкие, сладкие пальцы, с размаху надела здоровенный перстень, некогда принадлежащий нашему учителю, который в тяжелые моменты жизни я таскала собой в качестве талисмана.

– Господи! Диана, любовь моя!.. – только и сумел выдавить из себя он, зачарованно разглядывая камень. – Это же… это как символ власти, могущества – во всяком случае, я всегда воспринимал его именно так!..

«Да, да, могущества и права – только моего на тебя». Я улыбнулась, и тут же Зерцалов сделал попытку приобщить меня к орошению игристыми винами, но я сделала шаг в сторону, и предательская жидкость угодила в стену.

– Фу! Пропасть! А я надеялся, что теперь мне не одному тащиться домой, удрученно улыбнулся он, посверкивая гигантским камнем.

– Ну что поделаешь? – Я проводила его до дверей. Расчет был точен: красавец принц скорее позволил бы прибить себя на месте, чем вышел бы в свет в неглаженой, а тем более сладкой и воняющей винищем рубашке. И слава богу – уж если тут вмешивается Линда, ясно, что дело не чисто. И нежным красавцам здесь ловить уже нечего.

Я вновь поднялась на второй этаж и тут же напоролась на саму Линду. Она стояла около Петра Первого, но, казалось, вовсе не интересовалась им, а слепо глядела куда-то вдаль. «Ну вот – вспомни черта – рожки появятся», – вздохнула я и, вымучив на лице подобие улыбки, поплелась общаться.

– Здравствуй, Линда! – кивнула я головой, желая привлечь внимание медиума, и тут же услышала за спиной ядовитое хихиканье. Ничего себе: здравие было пропето восковой кукле.

Раздался первый звонок. Не испытывая мук совести за то, что лишила Павла обещавшего быть феерическим зрелища и демонстративно пожав руку восковому идолу (должна же была я разобраться – не фальшивая ли передо мною кукла), пошла в зал.

«Живой Линды пока не было, и это не радовало – либо я видела кого-то очень похожего на нее, – размышляла я, ища свое место во втором блатном ряду, – либо медиум уже с Маргаритой, а значит, за последнюю можно быть спокойной, либо дурацкая восковая кукла имеет отвратительную склонность разгуливать по театру средь бела дня и надо надрать жирную задницу поставленному надзирать за нею экскурсоводу или охранникам, ежели таковые имеются».

Спектакль начался долгой увертюрой, и вскоре я увидела на сцене словно разделенную краской на черное и белое Маргариту – она была ангелом этого мира, раздираемого вселенскими противоречиями. На сцене мелькали молодые люди, некоторых из которых я знала по Мюзик-холлу и «Маяку». Маловыразительные внешне, они сплетались в роскошные гирлянды, составляя узоры, время от времени делая синхронные движения. Медленно и помпезно разворачивалась небесная история, боги и богини, одетые в длинные одежды, шествовали на котурнах и ходулях, сияя страшными фосфоресцирующими масками. Согласно выданному в дверях либретто, за облаками решался вопрос о даровании людям божественной помощи в лице двухцветного ангела этого мира – Маргариты.

И вот, наконец небесный дворник разогнал позорно раздетый (знак дурной кармы по сценарию) кордебалет, оставив на сцене Маргариту. На мой вкус, давно пора – вообще таких цыплят не раздевать, а прятать надо.

Сверху полез бумажный экран, отгородив ангела этого мира от зрителей. Тут же в глубине сцены загорелась голубая лампа и то увеличивающийся, то тут же уменьшающийся силуэт Маргариты начал новую главу из жизни ангелов-эмигрантов.

Перед экраном появился темный мужской силуэт. Должно быть, человек этого мира, встречающийся с божественным посланником.

Маргарита побесновалась еще немного, то взлетая, то падая сраженным Икаром, чтобы, наконец, застыть, прижавшись к голубому экрану. Я поняла это по тому, что силуэт сделался маленьким и четким. Теперь наконец-то зашевелился до этого неподвижно стоящий партнер. В руках его явно обозначился длинный кухонный нож, которым он пробил бумагу около уха актрисы. По залу пробежала волна удовольствия. Фигурка Маргариты дернулась, чуть расплываясь, и тут же актер разрезал бумагу до пола и ударил вновь – теперь в месте, где пробился экран, обозначилось темное пятно.

– Жаль, кровь не выглядит кровью – синий прожектор съедает весь кайф, – поделился своими соображениями лысый сосед, сидящий на месте Павы.

– Что? – не поняла я.

– Ну, он же ранил ангела – видите, актриса брызнула красную краску, а невидно. – Он вздохнул и передал мне бинокль. Сидя во втором ряду, мне в жизни не пришло бы в голову взять его в гардеробе.

Актер с ножом сделал, наконец, удобную для себя прореху и под оглушительный марш Шестаковича ворвался на сцену и начал гоняться за ангелом.

– Странное дело – если божественное происхождение показано тем, что тело танцовщицы то увеличивается, то уменьшается, что же они хотят сказать тем, что и земной мужик способен на то же? – Показала я на жутко увеличившийся силуэт актера. Крошечная Маргарита оказалась как раз с той стороны экрана, где бумага была прорвана не так сильно, и теперь, непластично отмахиваясь от преследователя, пыталась вылезти из-под экрана.

Взорвавшиеся духовые отметили жуткую бойню, учиненную представителем этого мира над божественным парламентером. Озверевший мужик снова и снова вонзал свой смертоносный нож в тело уже не сопротивляющегося ангела, отчего экран со стороны жертвы сделался совершенно черным.

Когда музыка достигла максимального накала, садист поднялся и, шатаясь и увеличиваясь так, что его голова перестала вмещаться в пространство сцены, на секунду загородил прожектор и тут же исчез.

Музыка стихла, свет померк, изодранный экран с шелестом поднимался вверх, я перевела дух, и тут раздался истошный женский визг, которому вторил еще один из зала.

По сцене забегали боги, сатиры и люди в джемперах и джинсах. Неожиданно и больно врубился общий свет. На первом ряду, вся в красных каплях, стояла очумевшая от крика и ужаса толстая дама. Она махала кровавыми руками, точно надеясь, что они смогут таким образом очиститься. Распихивая толпу, я летела на сцену, и тут же с другой стороны бежала, крича что-то, Линда.

Лесенка противно скрипнула под ногами, я покачнулась, но удержала равновесие. Оказавшаяся около Маргариты раньше меня, Линда брякнулась на колени, припав щекой к груди актрисы. И тут же отпрянула, делая мне знаки приблизиться; ее белый балахон и правая сторона лица были покрыты красными пятнами.

Озверевший от вида крови и воплей народ валил на сцену, плечистый пожарник оборонял подходы, возвышаясь, как Рембо, истерические дамы давили друг дружку на выходе. Я споткнулась, чуть не свалившись в оркестровую, где также творилось столпотворение, усиленное тем, что нескольких наиболее жадных до зрелищ зрителей перекинули через бортик, и теперь они копошились в яме, как черви в банке.

Около Маргариты уже начали собираться актеры, и один из них в костюме эльфа, рыдая и что-то бормоча, целовал ее в лицо и губы. Со стороны это смотрелось как оргия вампиров.

– Диана! Быстрей, она хочет поговорить с тобой! – изо всех сил закричала Линда, отпихивая причитавшего на груди Белкиной юношу. Подлетевший к месту побоища раньше меня лысый блевал теперь прямо на занавес.

Маргарита представляла из себя какое-то мистическое существо: черно-бело-красное тело с пульсирующими родниками крови.

– Быстрей! – Линда обеими руками зажимала кровоточащие раны на запястье и шее.

Подавляя рвотные спазмы, я присела возле Маргариты.

– …Она здесь, Марго. Диана пришла. Говори, что ты хотела сказать ей? Говори! Чертова кукла, говори!

– Диана, – Белкина застонала, смотря мимо меня казалось бы незрячими глазами.

– Да, да, я здесь, Рита. Скажи, кто это сделал? Кто? – Конечно, мне приходилось описывать подобные сцены в литературе. По плану тут должны быть слезоточивые признания, клятвы отомстить, последняя воля, обещания скорейшего выздоровления и всего-всего самого лучшего. Словом, обычная жизнеутверждающая чушь. Мол, все будет хорошо и мы повесимся!

Но тут… Я молчала, как последняя идиотка; от вида, а главное, запаха крови рот уже был полон противной слюной и тянуло блевать.

Странно – еще совсем недавно я могла часами не вылезать из морга, хотя там все чистенькие, благородненькие – почти как живые, а это дрожащее месиво…

И главное – сумасшедше-радостная мысль: какое счастье, что я догадалась облить Паву шампанским! Какое счастье, что его здесь нет! Наверное, скорее уж я сама бросилась бы на Маргариту, плескаясь в ее теплой крови, как это уже сделала Линда и юный эльф, чем позволила бы Зерцалову хоть одним глазом лицезреть все это.

Из столбняка меня вывел булькающий голос Маргариты:

– Шоршона… квартира. – Она закатила обведенные красным гримом глаза.

– Что Шоршона? Это сделал он? Он напал на тебя? – затараторила Линда.

– …Дом… наш дом… я продала квартиру и… – Усилившееся хлюпанье перешло в кровавую рвоту. В тот же момент кто-то грубо оттолкнул меня в сторону. Я увидела склонившиеся над Ритой белые халаты.

– Да отцепитесь вы! – прикрикнул на меня санитар. Оказывается, я все это время сжимала в руке черно– красную кисть Маргариты.

– Пойдем, Дианочка. Ты не можешь помочь. Пойдем.

– Я – да. А ты? Ты разве не спасешь ее?

Линда обняла меня за плечи и увела со сцены.

Меня трясло, казалось, что запахом крови дышат сами стены театра. Примостившись у ног Цезаря, я тупо смотрела на Линду-куклу в белом и Линду-человека, с ног до головы обезображенную пятнами Ритиной крови. Хотя и сама я выглядела не намного лучше.

Сотрудничая время от времени с милицией в поисках разных маньяков и убийц, Линда знала там многих в лицо. Исключение не составила и приехавшая на место преступления группа. Потому мы дали показания первыми и вскоре уже ехали домой.

Несмотря на то, что мы умылись, я чувствовала себя невероятно грязной, и молила бога, чтобы Павочки не оказалось дома.

– Ты что-нибудь поняла? – прервала мои размышления Линда. – Ну, я имею ввиду последние слова о квартире, доме и писателе Владиславе Шоршоне?

– Только то, что она продала квартиру на Моховой и должна была купить дом. – Одновременно хотелось, чтобы она сделала такое благое дело и растаяла в воздухе, но в то же время я чувствовала, что Линда должна остаться и выложить все, что известно ей об этом деле. Машина остановилась в хвосте небольшой пробки.

– Ты везешь меня домой? – с нелепым вызовом осведомилась я. Было очевидно, что так или иначе Линда знает не только, где я живу, а с кем и как. Мало того, выведывает и вынюхивает всю подноготную… Мерзость!

– А куда еще? – Она казалась невероятно спокойной. – Хорошо бы выяснить, где этот дом, и…

– Кстати, я видела тебя перед спектаклем, – перешла я на более интересную для меня тему. – Ты шла на сцену.

– Что же с того? Меня вызвала Маргарита, потому что ей грозила опасность, она предупредила, что ты и Зерцалов тоже в курсе. Жаль, что я не заметила тогда тебя.

– А что бы было – ты, судя по всему, не разговаривала с Белкиной, или все же?.. – Я затаила дыхание.

– Нет. Но не потому, что не нашла ее. Просто в последний момент куда-то делся актер, играющий в сцене встречи духа этого мира с человеком. Ну – когда ее убили… – Она посмотрела на скучающую вереницу машин, и пробка начала рассасываться. – Рита попросила меня срочно найти его, потому что мы знакомы. Вот я и облазала полтеатра.

– И как? – торопила я.

– Его оглушили и замотали скотчем. Большое такое помещение на черной лестнице напротив малой сцены.

– Значит, убийца вошел в спектакль как профи и никто ничего не заметил?! – Подобное предположение казалось невероятным. – Хотя кому замечать? Источник света на сцене – значит, находящиеся за кулисами актеры видят только Риту и экран. Понятно. Но как же тогда они не вмешались, когда он проник вовнутрь?

Пробка наконец рассосалась, и мы поехали дальше.

– Я думаю – он был на репетициях, – чуть поразмыслив, предположила Линда. – Потом, темный силуэт в длинном пальто… можно и ошибиться. К тому же, по замыслу ангела действительно должны были убить. И наконец, расчет шел на внезапность.

– Да, наглость – второе счастье. – Мне уже не хотелось так быстро расставаться с Линдой. – Послушай! – неожиданно осенило меня, – Столько крови – он же должен был измараться по самое не хочу!

– Я тоже вся в крови, и ты, и тетка в первом ряду, которая и устроила панику.

– Но это же другое. Может, убийца – тот эльф, что рыдал на груди Маргариты? Эльфы – они такие… У него еще вся рожа была красная. А? Кровь легче всего спрятать под кровью.

– Ага. Только отмывать замучаешься. А если это чужак, то как он милиции показания давал? Они там тоже не дураки. Нет. Он как раз улизнул, пальто где-нибудь сбросил, руки и лицо в служебном туалете вымыл, а потом, я думаю, вышел через служебный вход. – Она вздохнула. – Что ты думаешь, я бы убийцу рядом с собой не почувствовала?

Последний довод показался мне самым убедительным.

– Единственное уточнение – всё так – только ушел он не через служебный вход, там людей мало и каждого в лицо знают, а, умывшись, проник на выставку, где и смешался с толпой.

Довольные, мы пожали друг другу руки.

– …Ты не попытаешься выйти на контакт с Ритой? – спросила я, смущаясь оттого, что много раз слышала, каких сил это может стоить медиуму.

– Конечно. Только это будет нелегко – уж слишком близко я оказалась на этот раз. Так вляпаться… – Она провела руками по изуродованному балахону. – Я только чувствую, что эта смерть не последняя, но вот кто следующий? Вот если бы найти этот дом…

Машина затормозила около моей парадной.

– …Извини, я, должно быть, плохо объясняю, но… Я позвоню тебе вечером, ладно? Может, все и уляжется, во всяком случае, попробую помедитировать, а ты отдохни – с непривычки это тяжело.

Мне совсем не хотелось прощаться, адреналин подскочил до предела от дурацкой беготни и делания глупостей, но я чувствовала, что, задерживая медиума, могу только навредить и ей и вообще всем. Я вытащила кошелек, но Линда резко остановила меня, замотав головой. Через несколько секунд я уже стояла около квартиры.

Дверь пришлось открывать самой. В прихожей было тихо. Бесшумно я проскользнула в ванную, в последний момент заметив, как дверь Зерцаловской комнаты открывается. Не дожидаясь появления принца, я закрылась на задвижку. Из коридора до меня доносился заливистый хохот Павы:

– Неужели ты тоже решилась приобщиться к одиноким вино-купальщикам?! Только не задерживайся, у меня тут курица с шампиньонами. И – ха-ха! – шампанское, так что либо ты откроешь дверь, либо я оболью тебя через щель из туалета!

С отвращением я содрала с себя уже присохшую местами одежду. «А здорово все-таки пачкает кровь!» И, набрав в ванну воды, вылила туда же целую бутылку самого пахнущего Зерцаловского шампуня. И мылась, мылась, мылась…

14 ПРЕДСКАЗАНИЕ

Скрыть убийство Маргариты не представлялось возможным – назавтра все равно предстояли: а) отмена спектакля; б) оповещение в газетах и по телеку.

Поэтому мне пришлось выложить почти все, разумеется, кроме разговора с Линдой и того, что она собиралась общаться с духом покойницы и отзвонить потом мне. Во всяком случае, я постаралась убедить прекрасного принца в том, что не собираюсь ввязываться в это дело, уговорив его ехать, как он и планировал, к Алексу на Дачу. Моя бы воля – я отправила бы его тут же, причем посылкой. Как-никак, неспроста Маргарита перед смертью произнесла имя Владислава. То, что он способен на убийство, я знала по нашей с ним последней встрече, но он ли расправился с Ритой, или?.. Во всяком случае, мысль о том, что Пава жив, здоров и находится в безопасности, во многом развязывала мне руки.

За окном потемнело, и тут же без предупреждения хлынул ливень. Послышался радостный детский визг и топот ног… Говорят, что летом жизнь в городе затихает – я бы так не сказала.

Часа в три ночи позвонила Линда (и это у нее называется вечером!).

Хорошо еще, что Зерцалов в это время обычно видит десятый сон, и не вмешивался в разговор.

– Диана, слушай… – Ее голос был голосом человека, пережившего тяжелую болезнь или только что вернувшегося с того света. Хотя в чем-то так оно и было. – Вышла на Маргариту… Но это тяжело… ой, как тяжело, дорогая…

– Кто убил ее – Шоршона, да? – Я боялась, что Линда вот-вот вырубится, так и не раскрыв мне тайны.

– Я знаю только, что опасность витает в воздухе и ты как бы в эпицентре этого… понимаешь? Я видела молодого человека, полностью залитого кровью. Это ужасно… Сколько работаю – не могу привыкнуть. – Она всхлипнула.

– Молодой человек – кто?! – Я прикрыла рот ладонью, но слишком поздно и мой крик уже мог быть услышан в соседней комнате.

– Не знаю – длинные темные волосы, сложение… как сказать, скорее подростковое…

Я застонала.

– …Лица не видела. Точнее, оно тоже было красным.

– Когда это должно произойти? Где? – неистовствовала в своем бессилии я.

– В течение трех дней, в городе, помещение показалось мне незнакомым. Но это не квартира. Какая-то контора, кабинет… Там почти что нету мебели… Он знает имя убийцы, думаю, много с ним общался…

Я села на пол, чувствуя инстинктивную потребность свернуться в эмбрион.

– …И еще у тебя… именно у тебя и еще кого-то в помощь, я не видела кого, есть шанс обезвредить этого маньяка.

– И тогда убийства молодого человека не произойдет? – перебилая.

– Не думаю. Но что ты торгуешься в самом деле – мы не на рынке. Я знаю только одно: ему не свойственно убивать собственными руками, он скорее организатор, крестный отец…

– Сценарист, режиссер, – дополнила я список образами, мучившими некогда Шоршону.

– Да, он убьет еще раз-другой сам и дальше будет действовать уже чужими руками. И только ты сможешь его остановить.

– Ну почему я?! Как что – так сразу я! Мало мне уже досталось из-за него? Ты не знаешь!

– Да все я знаю, только здесь никто другой уж точно не справится. Только ты и твой друг.

– Друг? Кого, интересно, ты имеешь в виду? – «Если скажет Зерцалова – положу трубку. Я не знаю, как на него дышать, не то что посылать уничтожать матерого маньяка с повадками мясника!»

– Я не знаю, – тяжело выдохнула Линда. – Ты убиваешь меня.

– А ты посылаешь меня ловить и обезвреживать нелюдя! Да если завтра ты повторишь это на публике – тебя же на смех поднимут. Линда, посмотри сперва на меня…

– Беда в том, что в Питере сейчас очень мало людей, способных энергетически воздействовать на силы зла.

– Ну, пошла звезда по кочкам – ты ошиблась, дорогая: я фэнтези не пишу!..

– А после того, как уехал Фигаро… – продолжала она как в бреду, но я ее уже больше не перебивала. – …В день любви мне было видение, будто он ускакал на бронзовом коне вместе с красивым молодым человеком; в свете золотого дождя они смотрелись как герб тамплиеров. Если бы на то была моя воля… – Линда замолчала, задумавшись или заснув.

«Интересно. Я-то всегда знала, что Фигаро – ангел, но чтобы Линда…»

– …Прости, у меня нет сил. Молодой человек, которому угрожает опасность, скоро выйдет с тобой на связь.

– Да не хочу я! Боюсь! Я же не ты! У меня есть свое дело, и вообще!..

– Маргарита выбрала тебя – неужели не ясно. Могу обещать только, что, когда тебе будет совсем невмоготу, попытайся мысленно связаться со мною. Я буду ждать. Но чтобы победить убийцу, тебе придется пройти через настоящий ад.

«Странное дело: все хотят упечь меня в ад – и Дракула, и Линда. Просто эпидемия какая-то!»

– Но я не хочу! Не хочу! Понимаешь ты это или нет?!

– Жди молодого человека. Это все.

Послышались гудки.

– Сволочь! – Я грохнула трубку на рычаг, так что чуть было не оторвались ангелы у циферблата. И тут же испуганно зажала себе рот рукой – передо мною, разбуженный моими криками и руганью, стоял Павел.

15 РАССТАНОВКА СИЛ

С утра пораньше я отзвонила Алексу, попросив его сегодня же под любым предлогом заехать за Павой. С такой охраной, наверное, можно было уже не беспокоиться за принца, но я не находила себе места. Следовало внести необходимую корректуру в текст нового романа, отсканировать бездну ранее написанного и вывести это все на бумагу, но я не могла заставить себя сесть за работу. Кроме всего прочего, смущал тон, которым Алекс разговаривал со мною по телефону; казалось, что согласился он с некоторой перхотой, мало того, дружеское отношение ушло, уступив место холодности и, мне показалось, даже некоторой ревности – если такое возможно. Я вспомнила, как неоднократно в присутствии друга Павел особо подчеркивал, что я его жена, и как при этом мрачнел Алекс.

Но слишком долго думать об этом – можно голову сломать, в конце-то концов что я могу знать об их отношениях? Бред!

Раздавшийся телефонный звонок оторвал меня от мрачных мыслей. Я автоматически подняла трубку, когда Зерцалов уже поздоровался со звонившим, голос которого показался мне знакомым, но я не могла вспомнить, кто это, и продолжала слушать.

– Ты получил мою посылку?

– Да. Но мне этого не надо. – Пава почему-то разволновался, и я посчитала обязанной выяснить, в чем тут дело.

– Ничего-ничего. Ты же не дурак – видишь, чем больше утекает времени, тем хуже для тебя – через годик-другой ты и вовсе не сможешь объяснить, почему столько лет медлил. А тебя спросят. Другое дело так – сначала показать все, на что ты способен, а потом и объяснения никакие не понадобятся. Понял? – Голос говорившего гудел, как труба, создавалось впечатление, что его телефон неисправен.

– Но это же подло! Я не посмею, лучше все оставить на своих местах, чем такое!

– Дурак! Тебя же пинком под зад толкают в счастливое будущее, а ты упираешься руками и ногами. Знаешь пословицу: «Глаза боятся, а руки делают». Неужели ты сам-то не видишь, что тебя любят! Меня бы так кто-нибудь любил!

Мне надоело слушать, и я положила трубку. Вдруг сделалось безразлично, любит кого-то Павел или не любит, – пусть только будет жив и здоров, пусть всю жизнь сидит где-то рядом – и ничего не надо от него. Ни-че-го.

16 КРАСНОЕ…

Распрощавшись наконец с Павой, я засела над второй частью «Любовницы вампира». Счастливая и потерянная для всего остального мира, я творила, позабыв о времени и обо всем на свете, когда телефонный звонок оторвал меня от любимого дела. И вовремя – в этой гонке я, как всегда, забыла о режиме, и если бы не он – могла бы не есть целый день, а к вечеру остаться без сил, и не в состоянии не то что подогреть заранее приготовленное заботливым Павой, а даже думать о еде. Как странно – еще совсем недавно я была совершенно самостоятельной женщиной, и вот стоит только кому-то взять на себя часть забот – как я уже не в состоянии обслуживать себя.

Голос в трубке показался мне незнакомым. Звонивший представился близким другом Риты Белкиной и почти что скороговоркой сообщил, что знает имя убийцы, назначив мне и Линде встретиться в «Фата Моргане» в восемнадцать часов. Он наотрез отказался общаться по телефону, сообщив только, что мы должны подойти в шестнадцатую гримерку. И повесил трубку.

Не долго думая, я отзвонила Линде, назначив ей встретиться в пять в «Кукараче» – все-таки нужно было пообедать, а то в следующий раз уже не удастся выпроводить Зерцалова за порог. Я так и видела, как он мечется по всей квартире, то и дело хватаясь за голову и ругая безрукую жену за то, что она в его отсутствие сама даже пожрать не может.

За окном летела белая тополиная пурга; недолго думая, я достала из шкафа малиновую длинную юбку и красный топик (помню, спартанцы одевались в красное, чтобы не была заметна кровь). Дурные предчувствия – это тоже своего рода недуг, а одно только воспоминание об истекающей кровью Маргарите навевало самые что ни на есть мерзкие ассоциации. Наверное, надо будет использовать это состояние брезгливости и ужаса в следующем романе. Можно даже усилить эффект демонстрацией отъявленнейшего цинизма и предложить герою прозрачный плащ, которыми торгуют старухи у Сенной, или…

Снова зазвонил телефон, и я, злая на то, что не успеваю записать только что возникший образ, схватила трубку. Все тот же молодой человек извинялся зато, что сразу не сообразил представиться (лучше поздно, чем никогда) и попросил не опаздывать… Правда, представление почему-то не включало с его стороны ни имени, ни фамилии. Вместо этого он погрузился в долгое и абсолютно несвоевременное размышление.

– Как вы хоть выглядите? – торопила я собеседника. Его манера бросать трубку действовала мне на нервы.

– Нормально, – ответил он после минутной паузы, за которую я успела набросать на бумаге основную мысль «плаща как средства индивидуальной защиты».

– …То есть я хотел сказать, мне двадцать пять, рост метр восемьдесят, волосы длинные, темные, то есть мелированные… и…

– Ясно. Узнаю, – пообещала я, думая только о том, как доберусь, наконец, до компьютера.

– Я… может, вы помните, подрабатывал шофером, и Маргарита… – Он вздохнул, наверное, собираясь с силами. – Вызывала меня… это было за день до того, как она пыталась покончить с собой…

– Да, прекрасно помню. – Соврала я, на самом деле в голове сохранилась лишь мысль о том, что водитель – пособник Белкиной и что угробят они меня как нечего делать.

– Так вот – это я…

– Очень приятно. Может, вы не откладывая и сообщите мне все, что хотели? – поинтересовалась я, инстинктивно чувствуя продление паузы.

– Нет… Тут нужны документы, доказательства… – забубнил он, уже готовый ретироваться. – Я знал Риту близко, очень близко, поэтому думаю, что меня тоже убьют. Ведь я присутствовал при покупке земли и строительстве дома. Она вложила где-то треть суммы, а ее друг – все остальное.

– Можете назвать место, адрес, описать, как найти? – Трудно думать одновременно об убийстве в романе и отпихиваться от убийц в жизни. Причем натуральные злоумышленники и бандиты блекнут перед силой фантазии и, значит, менее интересны.

– Я дам вам карту плюс ксерокопии купчей и прочих документов, думаю, что этот мужик все еще там, на месте. Только вы, главное, не задерживайтесь, я очень боюсь…

– Хорошо. Скажите хотя бы имя Ритиного друга! – крикнула я уже в гудящую трубку.

Трудно сказать, откуда именно снизошло вдруг какое-то странное спокойствие. Пава с Алексом на даче, а значит, вне опасности, Линда со своими медиумическими способностями на моей стороне, а значит, в лепешку разобьется, а добудет нужные сведения, думаю, что милиция ее тоже без информации не оставит, раз уж они повязаны. А дальше – дальше этот метр восемьдесят передаст мне документы – и всё.

Я вернулась за стол и работала до половины пятого. В результате чего опоздала, и Линде пришлось гадать, что же такое со мною приключилось, следя за тем, как на тихие воды Фонтанки ложится пух.

«Кукарача» – это небольшой ресторанчик, где работают ни слова не знающие по-русски молодые люди и девушки. Их спасает то, что меню написано с одной стороны по-русски, а с другой… да я никогда и не интересовалась – на каком. Но понимают они вас все равно через пень колоду и нередко приносят вовсе не, то что вы у них заказывали, нежно улыбаясь при этом и упрашивая жестами съесть что дают. И еще там есть текила, пить которую нужно только особым способом. Рецепт висит посреди зала на всеобщее и обязательное обозрение: «ЛИЗНУТЬ – НАДКУСИТЬ – ЗАПИТЬ».

Мы с Зерцаловым всегда выполняли этот ритуал досконально, словно подозревая, что в случае нарушения обряда нас ожидает неминуемая расправа.

И еще там пели латинцы, и обалдевшие от текилы и дыма официанты время от времени роняли на ничего не подозревающих клиентов подносы с острыми мексиканскими соусами.

«Кукарачу» мы выбрали из-за того, что ресторанчик располагался рядом с домом и потому что я любила креветочный салат с авокадо и слушать песни. Те же музыканты, мне говорили, играли в подземном переходе на Гостинке, но с машиной туда не пустят, а без нее я уже не умею…

Линда оторвалась от созерцания пуха на воде и без всякого выражения посмотрела на меня. Ее ненакрашенное, бледное лицо дышало каким-то почти что вселенским спокойствием, красотой и одновременно усталостью. За время, что мы не виделись, она невероятно изменилась. Во-первых, осунулась, из-за чего резко, как у покойницы (почему я так подумала?), выделился нос, и появились носогубные морщинки. Увидев их, я чуть вслух не пожалела о том, что просила ее провести сеанс с убитой Маргаритой. И только глаза – серые, прозрачные глаза горели каким-то неистовым блеском. Несмотря на крайнюю изнуренность, Линда со своей печальной византийской красотой могла бы, наверное, затмить модных фотомоделей.

– Я попросила тебя прийти сюда, потому что не хотела есть одна, – извинилась я. Вдруг такая простая и искренняя вещь, как приглашение в недорогой ресторанчик, которое с радостью воспринималось бы в любой компании, здесь показалось мне чуть ли не кощунственным. По правде сказать, Линда на ногах не держалась – немилосердно было вообще предлагать ей ехать на встречу с человеком, собиравшимся всего-навсего передать бумаги, которые можно было, не просматривая, сдать в милицию и забыть, как о дурном сне. Чуть ли не курьерская задача, а я, в довершение этой несуразицы, еще и тащу ее пить текилу и ждать, когда какой-нибудь зазевавшийся официант опрокинет на нее горшочек с перцем! И главное – я настолько привыкла, что мои бедные друзья, за которых я регулярно плачу, заранее согласны и благодарны мне за все, что даже не догадалась выяснить, любит ли она вообще мексиканскую кухню или питается одними травами. Наверное, я продолжила бы заниматься самоуничижением, если бы не припомнила, что Линда, даже будучи слепой, всегда легко меняла мужчин, правда, выбирая только редкостных красавцев. Как она делала это не видя, одному богу известно. Да и прозрение ее не было таким уж чистым – поговаривали, что она связалась с одним известным историком исключительно ради операции, заплатить за которую самостоятельно у нее не было средств, и бросила облагодетельствовавшего ее мужика, едва только начала видеть.

На Пушкинской, куда я наведывалась к ее брату за интересующими меня архивными справками, ее попросту называли шлюхой и боялись, как боятся всего непонятного.

Мы вошли в помещение ресторанчика и устроились за столом у огромного аквариума. Я все еще не могла побороть охватившего меня смущения и, как дура, покашливала и улыбалась, предлагая Линде то или иное блюдо.

В середине обеда, когда мы разделались с креветками и смуглый мальчик в бейсболке и фартуке принес нам по стопочке серебряной текилы с надетым на краешек ломтиком лимона, и я хотела уже загладить свою неловкость оптимистическим тостом, Линда вдруг поднялась, уставившись невидящими глазами на тоже таращившуюся на нее черную рыбу. Я затаила дыхание, понимая, что медиум вошла в контакт с… К сожалению, я не владею терминологией, но знаю, что это происходило. На всякий случай я обвела глазами зал, готовая, если понадобится, оборонять ее до последнего ногтя.

За столиком около кухни сидела пожилая пара, скучающие официанты мирно трещали на своем языке.

– Ужасно! Он… Он сделал следующий шаг! – Линда села, оглоушив целую рюмку текилы и чуть было не угодив рукавом в салат, который я успела отодвинуть.

– Кто? Где? – Тормошила я ее уже без всякой жалости.

– Да не знаю я! – наконец разрыдалась Линда, – ничего не знаю! Думаешь, мне легко? А мне хуже всех – я, например, уверена, что наш маньяк живет за городом. И что же? Могу я его поймать? Нет. Даже если я детально опишу, как выглядят занавески в его комнате, и кровать в форме лебедя, и стена с зеркалами – что с того?!

Я обняла ее за плечи. Линда прижалась ко мне мокрой щекой и вздрагивала, как маленькая девочка.

– Ничего. Сегодня мы как раз встречаемся с другом Риты, а он принесет и карту, на которой указано место с этим чертовым домом, и документы…

– Пойдем сейчас! – Вскочила Линда. – Немедленно!

– Да, конечно. – Я расплатилась с официантом. Нам и вправду уже следовало двигаться. – Он сам сказал, что появится в «Фата Моргане» только в шесть, раньше я все равно не знала бы, где его искать.

Мы вышли на улицу. Я предполагала поймать тачку где-нибудь в районе Невского, но Линда в плане захвата машины могла бы дать мне традиционные сто очков вперед. Она просто вставала посреди дороги, и первая же затормозившая машина распахивалась для нее, как собственная. Мало того – платить она, наверное, никогда ни за что не платила, непостижимым образом договариваясь с водилами. Думаю, что, реши она путешествовать хоть в Париж, – любой из них с превеликой радостью отвез бы ее туда, чувствуя себя при этом счастливейшим на земле человеком.

На Гороховой мы угодили в пробку, но что волноваться – Великий Штопр в лице медиума Линды быстро разобрался в ситуации и с проворством уличного регулировщика раскидал путавшиеся под колесами машины.

Линда мне нравилась все больше и больше. Наверное, в юности с нею на пару было бы классно покататься автостопом, и со слесарем она быстрее договорится, и прогноз погоды без всякого радио знает. Не женщина – золото.

И надо же было, чтобы именно в этот момент наша везучая тачка начала постыдно покачиваться и как будто даже дребезжать.

– Прокол. Второй на этой неделе, – печально объяснил шофер. – Я его по звуку слышу.

Мы вылезли из машины, я посмотрела на часы и ужаснулась. Сеанс Линды, разбор пробки на дороге, и теперь вот это…

– Линда, опаздываем!

– На сколько? – равнодушно осведомилась она. Я сунула ей под нос руку с часами, но моя спутница не удостоила циферблат и взглядом. – Быстрее, он же может уйти. Ну, пожалуйста!..

Она тяжело дышала, вероятно, разбор пробки отнял у нее массу сил.

– …Соберись. Мы же опаздываем! – снова повторила я.

– На сколько? – Медиум посмотрела мне в глаза так, будто медлили мы из-за меня.

– На двадцать минут. – Я снова показала часы.

– Теперь понятно. – Линда махнула рукой, и белая «волга» остановилась ровнехонько у наших ног.

– Глупая, не понимаю я ваших часов, хоть тресни, – пояснила она, садясь на переднее сиденье рядом с водителем.

– Как это?.. А как же тогда наша встреча в пять?

– А секретарь на что? – Она улыбнулась и кивнула мне на заднее сиденье, где уже сидел… О, ужас! Мне захотелось бросить все и срочно вернуться в «Кукарачу» за добавкой текилы.

На заднем сиденьи, улыбаясь во весь рот, сидел Зерцалов. Обреченно я открыла дверцу и плюхнулась рядом с ним. Машина послушно тронулась с места.

– Линда, мы никуда не едем, – безнадежно проскулила я, заранее зная, что изменить уже ничего нельзя.

– Что? – Медиум посмотрела сначала на меня, потом кивнула Павлу и, пожав плечами, вернулась к обычному созерцанию дороги. Конечно, она попросту шла, летела пущенной стрелой к своей цели, и что такое для нее был в этот момент Зерцалов? В лучшем случае, мой муж, волей судьбы оказавшейся рядом. С точки зрения Линды ничего не менялось, и мир тупенько продолжал стоять на своем месте.

Я не слышала, называла ли она адрес «Фата Морганы», или машина двигалась, влекомая овладевшей ею магической силой, но довольно-таки быстро мы оказались на месте.

– Сиди здесь. – Зыркнулаяна Паву и побежала по ступенькам за летящей впереди Линдой.

Без приключений мы добрались до указанной комнаты, дверь в которую оказалась запертой.

Я подергала за ручку и посмотрела на Линду. Запланированное на сегодня окончание истории отодвигалось в далекое будущее.

– Полчаса. Если у него есть машина… Остается либо обшаривать театр, либо подойти к кому-нибудь из труппы и спросить, кто из актеров двадцати пяти лет, один метр восемьдесят сантиметров с мелированными волосами занимается извозом. И где его можно найти. Ерунда.

– Ну, долго вы еще или нет?.. – вальяжно-капризный голосок Зерцалова создал эффект грома среди ясного неба.

– Я же сказала!.. Я же просила тебя!.. – Желание прибить лихо сочеталось во мне с порывом обнять его.

– Нам назначили встречу, а мы опоздали. Нужно теперь искать человека, – лаконично пояснила Линда.

– Ну и я с вами.

– Нельзя! – Я посмотрела на Линду, ища поддержки.

– Ладно, посидите оба в кафе внизу, а я попробую разыскать нашего информатора своими методами, – обреченно согласилась она. Мне было совестно за то, что все приходится делать ей. Но не нанималась же я, в конце-то концов, рыскать по театрам, в поисках до смерти запуганных мужчин. Да тут еще и Пава как из– под земли…

– А что? Что такое? Это как-то связано с Белкиной? – трещал Зерцалов, пока я тащила его вниз по лестнице. Так что когда мы доползли наконец-то до кафе, Павел знал уже практически все. Как ни странно, перспектива встретиться не только с Ритиным дружком, но, может быть, даже с теми, кто убил саму Белкину, – а я понятия не имела, связано ли это убийство с преследовавшими ее бандитами или носит личный характер, – не вызвала у нежного принца ровно никакой реакции.

– Бандиты, подумаешь – что я, по-твоему, бандитов не видел? – Он посмотрел на меня, лукаво приподнимая одну бровь и щуря глаза. Картинка из серии – клейма некуда ставить.

– Ты не знаешь, что они сделали с Белкиной. – «Да… уж лучше бы Линда не нашла этого парня. Мы бы спокойно вернулись домой и через пару дней забыли обо всем на свете. Точнее, забыл бы Пава. А я… одной легче – твоя жизнь – это только твоя жизнь, душа ни за кого не болит. Забавно, что когда я шла укокошивать Риту – подарила Паве квартиру и машину, потом, выпроваживая его из «Балтийского дома» перед действительным убийством – надела на его палец перстень с бриллиантом (можно считать, последнее, что у меня осталось). И что же теперь? Передо мною сидит все тот же Зерцалов и с видом прибандиченной шалавы продолжает клянчить хлеба и зрелищ…»

– Бандиты… бандиты… – мечтательно протянул он. – Неужели женщина вроде тебя сохранила еще способность бояться?

В ответ я заскрипела зубами. А он, делая вид, что его этот жест вообще не касается, продолжал играть у меня на нервах, раскачиваясь на плетеном стуле и мурлыкая что-то себе поднос.

Маленькое и довольно уютное кафе было темным и заросшим искусственными цветами, с которых – это было заметно несмотря на скудность освещения – давно уже не стирали пыль. Три белых столика со стульями, бар, незажженные театральные фонари бебки. Вот и вся обстановка.

– Мне было тогда тринадцать лет, – поддаваясь неизвестно откуда взявшемуся ностальгическому настроению, протянул он. – Большой компанией – человек пятнадцать ~ мы поехали с ночевкой на залив. Помню, в тот день я, должно быть, хотел произвести впечатление и, с непривычки нажравшись, уснул в стороне ото всех. А когда проснулся, вокруг меня никого не оказалось. Они ушли, и я плакал от обиды и бессильной злобы. Сейчас я понимаю, что ребята были не трезвее меня и в общем веселье просто не заметили моего отсутствия. Но тогда! Тогда я чувствовал себя отверженным. Я бродил по пляжу, слушая море, не имея возможности ни пойти к кому-нибудь, ни попросту развести костер. Оставалось только как-то дождаться утра и первой электрички.

Наверное, если бы эта прогулка была заранее спланирована, она показалась бы мне романтичной – море, песок, и ни одной живой души, только ветер, небо и звезды… Но в ту ночь все было очень плохо, с непривычки кружилась и болела голова, раза два меня вырвало, и когда я встал на прибрежный камень, чтобы вымыть рот, мир качнулся и я полетел в воду.

Идиотизм – теперь мне предстояло провести весь остаток ночи в мокрой одежде. Кажется, я заплакал. Захотелось попросту лечь здесь, свернувшись клубочком, и умереть. Пусть волосами моими играет ветер, а морские чудовища целуют мои безжизненные ноги. Назавтра неверные друзья вернутся на пляж искать меня, но найдут лишь хладный труп. Пусть тогда рыдают, разрывая на себе фирменные футболки и протертые джинсы. Их стоны не воскресят бедное, измученное сердце…

Я смахнула несуществующую слезу, а Зерцалов продолжал таинственным голосом:

– …Холод прошибал меня насквозь, мокрая рубашка противно липла к телу. Свернувшись в комочек, я сидел минуту или час, помню только, что мои слезы были куда горячее, чем лицо и руки, на которые я беспрерывно дышал, пытаясь согреться.

Когда я поднял глаза, то увидел, что рядом со мною стоят два здоровенных типа.

– Ну как – подойдет? – спросил тот, что был пониже, ткнув носком ботинка меня в спину, так что я чуть было не полетел носом в песок.

– Сколько тебе лет? – задал вопрос второй.

– Три… тринадцать… – От холода я почти что утратил способность говорить, и только глупо таращился на окруживших меня мужиков, стуча зубами.

– Сойдет при нашей бедности, – спокойно одобрил первый, выплюнув жевачку. – Пошли.

– Куда?! Я не хочу! – В тот же момент мои ноги оторвались от земли и я повис в воздухе, удерживаемый, как в тисках, железными ручищами силача. – Не надо!.. Пустите! – слабо отбивался я, прекрасно понимая тщетность сопротивления. Верзила дал мне возможность поизвиваться, нахально лыбясь и рассматривая меня, как только что пойманную рыбину. Натешившись моим бессилием, он разжал руки, так что я потерял равновесие и упал бы, не поддержи меня в этот момент второй.

– Смотри, полегче, Серега, дух вышибешь. А нам потом до утра второго искать. Будешь послушным – даже денежки заработаешь, – пообещал он мне. – Иди. Братки заждались.

Не видя дороги, я плелся, увязая в песке и то и дело падая. За моей спиной всего в одном шаге шли бандиты. Возможно, я мог попытаться удрать – во всяком случае, когда закончился песок и началось нормальное асфальтовое покрытие. Но я шел. Шел и проклинал себя за это.

Вскоре перед нами показались несколько небольших домиков – должно быть, поселок. На фоне общей темноты и неприглядности двухэтажный особняк, куда вели меня ночные стражи, светился всеми своими окнами.

Я почти порадовался, когда тот, кого назвали Сергеем, втолкнул меня в теплую прихожую, до такой степени я был замерзшим.

– Ну что, привели, наконец, мальчика?! Давайте его скорее – людям заняться нечем.

Меня втолкнули в комнату, где я тут же потерял сознание.

– Угадай, как они приводили меня в чувства? – спросил он с лукавой улыбкой. Я развела руками, ожидая каких-нибудь мерзких подробностей и заранее собираясь с силами, чтобы не выдать охватившего меня смятения и боли – при мысли что его – замерзшего, тринадцатилетнего пацана могли оскорбить и обидеть… Руки скучали по бензопиле… – Они шлепали меня по щекам и вливали в глотку самогон. Правда, забавно? Вообще-то они мало что уже могли соображать. Но это средство немедленно вернуло меня к жизни. В противном случае я попросту рисковал захлебнуться.

– Где вы только берете подобных заморышей? – укоризненно пробасил волосатый мужик с золотым поповским крестом на груди, в котором я немедленно признал хозяина.

– Если хотели получить свеженьких – надо было выбираться еще вечером, а теперь все детки давно уже видят десятый сон. – Сергей плюхнулся на заскрежетавший под ним табурет.

– Ты девственник? – спросил волосатый, глянув исподлобья так, что меня бросило в жар и лицо залила краска.

Раздалось троекратное «Ура!!!».

Я снова попытался грохнуться в обморок. Хотя вряд ли кого-то из них могло разжалобить мое плачевное состояние.

– Не бойся и садись. – Он показал на место рядом с собой. Сильнейший запах пота, перемешанный с перегаром, ударил мне в нос, ноя не посмел ослушаться, робко устроившись на краешке стула по левую руку хозяина.

– Да не так, а всей жопой.

Я подвинулся, но тут же натолкнулся на что-то твердое и вскочил.

– Девственник… – Хозяин положил мне на плечи волосатую лапищу. – Девственник… Будь другом – посиди на картах, раз уж нецелованный. А-то братки погадать не могут.

Зерцалов заливисто рассмеялся.

– Представляешь – я думал, что всё! А они… Детский сад!..

– Надеюсь, они хотя бы не вымещали на тебе дурные предсказания карт?

– Куда там – им фартило, причем всем сразу. Я поел и согрелся. Мало этого – за каждое хорошее предсказание мне бросали доллар или больше, как будто я уже принес им их лихое бандитское счастье. Один, которому особенно повезло, даже порывался усыновить меня или удочерить. Не знаю, как правильно. Но я едва дождался света и был таков.

Он замолчал.

– А почему ты, собственно, не остался с ними, раз уж все так хорошо складывалось? – Насколько я помню, ни у Павы, ни у его родителей никогда не было денег, а тут такое… К тому же для мальчика быть обласканным такими людьми… Это более чем просто много.

– Дорогая, – Пава сокрушенно развел руками. – Всё их обожание базировалось на прекрасно сошедшихся пасьянсах. И на счастье, принесенном нецелованным. Но я-то знал, кто есть кто. И в ту ночь их карты бессовестно врали!..

Некоторое время мы молчали, думая каждый о своем.

– Так что опыт у меня в плане общения с бандитами – шестнадцать лет с гаком и, девочка моя, не бойся. Я защищу тебя.

«Только этого мне и не доставало».

Зерцалов приподнялся и помахал рукой спешащей к нам Линде. Уже по тому, как она двигалась, было ясно, что произошло нечто ужасное. Несколько секунд она молчала, тяжело и как-то по-звериному переводя дыхание, то и дело вздрагивая и мотая головой. Пава услужливо взял ее за плечи, порываясь усадить на свободный стул. Я заметила, что он будто бы опасался или брезговал дотронуться до медиума всей ладонью, действуя исключительно пальцами. Линду качнуло, я взяла ее за руку – кожа была неестественно холодна.

– Пошли, – наконец выдохнула она, ее ненакрашенное лицо казалось теперь почти безобразным. – Мы опоздали – он мертв.

– Мертв?! – почти завизжал Павел.

– Мертв, – эхом отозвалась я. – А бумаги, документы?

– Не знаю. Не могу больше… не могу!.. – завыла Линда. – Что я, неживая?..

«Так… бумаг нет – история не закончилась, – рассуждала про себя я. – Линда сказала, что маньяк совершит еще одно-два убийства своими руками, что же – это первое. Теперь остается только взглянуть на труп – потому что если видение Линды и картинка реальной жизни совпадают, значит, Паве опасность не грозит, и хотя бы на его счет можно быть спокойной». К тому же я надеялась, что, может быть, перед смертью дружок Маргариты успел-таки черкнуть мне пару строчек.

– Возьми себя в руки, и пойдем наверх, – как только могла спокойно обратилась я ко все еще плачущей Линде.

– Куда?! – не поняла она.

– Осмотреть место и… все такое.

– Да. И я с тобой. – Вздохнул побледневший Павел. – Мало ли что, вдруг этот Джек Потрошитель все еще там.

«Только тебя мне и не доставало», – подумала я, но выбора не оставалась.

Зажатая с обеих сторон, Линда плелась, еле переставляя ноги, и только ее глаза – глаза волшебницы и фанатика – давали понять, что сопровождаемая нами женщина жива и находится в сознании.

Мы миновали гримерные – та, что раньше занимала Белкина, была украшена крошечным траурным венком – и оказались у комнаты, предназначенной для хранения декораций и прочего реквизита спектакля. Несмотря на то, что в «Фата Моргане» я была довольно– таки частым гостем, эту часть здания я практически никогда не посещала, и о расположении комнат и отсеков знала постольку, поскольку планировала убийство (официально – презентацию), для чего мне был просто необходим план всего здания. Вот тут, например, в самом узком месте красил стену нанятый мною маляр. Новых ремонтных работ было не заметно, но в воздухе стояла жуткая вонь.

– Это тут. – Линда протянула перед собой руку, но не открыла дверь, а только стояла с видом Кассандры, тяжело дыша и глядя перед собой. Запах краски здесь становился абсолютно невыносимым. Я набрала в рот побольше воздуха и, взглянув еще раз на Зерцалова, готов ли он, открыла дверь.

Ярко-красная жирная капля, словно выжидавшая на потолке своего часа, бухнулась об пол, чудом не изгадив мои туфли.

– Господи! – Зерцалов прикрыл рот ладонью, ноне попятился, а остался стоять на месте.

Комната была выкрашена в ярко-красный цвет. Кое– где с потолка еще стекали противные жирные червяки краски. Все было красным, липким, вонючим… Казалось, что даже воздух здесь имел свой безобразно яркий, въедливый цвет.

Линда легонько толкнула меня в спину. Под ногами захлюпало, и подошвы начали прилипать к полу. Я огляделась. Кто-то не пожалел ни сил, ни времени, ни краски, плюхая ее на стены, возможно, даже из брандспойта.

Все: перевернутая мебель, коробки, тряпки – было щедро полито краской.

Я посмотрела направо и обмерла. В шаге от меня лежал совершенно голый красный мужчина. Вокруг него образовалось целое вязкое озерцо. Я вспомнила, что в спектакле использовались элементы боди-арта, но увиденное мною сегодня переходило все возможные границы. Лицо молодого человека, – а теперь я уже видела, что он был не старше, а скорее всего даже младше Павы, – его лицо и, главное, раскрытый рот указывали на то, что умер он от удушья. Руки трупа сжались в кулаки, а ноги были согнуты в коленях, живот запал и ясно выделились ребра.

«Фигурка почти мальчиковая…» – вспомнила я предсказание Линды и вдруг почувствовала необыкновенную легкость, как будто в удушливый красный мир прорвался свежий ветерок и я напилась им допьяна.

Пава схватил меня в охапку и, не говоря ни слова, выволок в коридор. Вместе с нами из комнаты вылетела и Линда. Вся наша троица оставляла на паркете красные следы.

«Стоп! А почему нет следов убийцы?!» Я остановилась и, вырвавшись из объятий Зерцалова, вернулась обратно.

– Ну, так и есть! – В комнате у порога преспокойно стояла пара изрядно загаженных ботинок. – Каков модник! – взорвалась я. – Чистюля, гаденыш! Ну, как вам это нравится? Мужик таскает с собой гардеробчик, и после каждого убийства благополучно переодевается и исчезает как ни в чем не бывало! В то время как мы в дерьме по самое…

– Уходите и не будете в дерьме, – устало возразила Линда. – Я позабочусь о следах и милиции… раз уж сама настояла на твоем участии. – Она слабо улыбнулась. – Жаль только, что теперь потеряна последняя ниточка… Но… я еще позвоню, и ты, – она посмотрела на меня, – помни, что я предсказала. – А это… – Линда кивнула на ботинки, – поставь, где взяла – неужели не понятно, что это вещи того парня? Свои убийца положил в мешок и вынес как ни в чем не бывало.

Я медлила.

– …Иди. Я все улажу, – еще раз пообещала Линда.

Пока мы дышали краской в «Фата Моргане», прошел ливень. И теперь сверкало какое-то по-особому умытое и яркое солнышко, воздух очистился и прибитый к асфальту пух походил на клочья овечьей шерсти. Непроизвольно подставляя лицо свежему ветерку, мы радовались дарованной судьбой передышке, мечтая только об одном: как можно скорее забыть красный ад.

Поэтому, добравшись до дома, мы недолго совещались, а, собравшись на скорую руку, двинули в одно полудикое местечко Карельского перешейка, где солнце, деревья и свежий воздух должны были наконец-то изничтожить, казалось, преследовавший нас по пятам запах краски.

17 УСТАЛОСТЬ

Линда не являлась, не звонила и вообще перестала попадаться на глаза, нуда без нее только спокойнее. Еще один раз меня вызывали к следователю по делу Белкиной, где я добросовестно повторила ранее данные показания. Что касается гибели дуга Риты – об этом речь вообще не заходила, так как будто наши с Зерцаловым следы являлись ничем иным как коллективной галлюцинацией, а люди, видевшие, как мы втроем подъезжали к театру, шлялись по этажам, базарили в кафе, – эти люди резко утратили память и только таращились на исходивших злобой следователей и разводили руками. Во всем этом чувствовалась непрошибаемая воля Линды.

Позже знакомый майор, с которым я иногда виделась в издательстве «Роза», доверительно поведал мне, что Линда, привлеченная к расследованию убийства Белкиной как медиум, в компании двоих телохранителей обнаружила залитый краской труп молодого человека, буквально в минутах разминувшись с убийцей.

Насчет минут – это был треп, рассчитанный на дураков; я слышала, что человек, чье тело закрашено краской полностью, умирает тридцать-сорок минут, иногда больше. Актеры, занимающиеся боди-артом, специально не закрашивают волосы или оставляют полоску кожи на спине и в промежности. Поначалу пробовали не закрашивать стопы – но как уследишь, чтобы актер не ступил ни разу в лужу краски, которые в боди-арте – обычное дело. Еще опаснее обливание краской. Эффект, конечно, поразительный, народ подобные перфомансы любит. Одно плохо – проходит действие, как правило, на улице, а отмываться негде. Воздуха не хватает, страшно, и сердце тук-тук, тук-тук…

С тем же успехом проходят пиротехнические ночные мистерии. Вообще чем представление опаснее, тем больше народу привлекает.

В этом году лето, обещавшее быть таким теплым и солнечным, вдруг раскапризничалось и, окончательно скиснув в непрерывных дождях к августу, плавно и незаметно перешло в осень.

Пава бросил Алекса. В тот злополучный день, когда я просила богатыря заехать за моим ненаглядным, они поссорились окончательно. Хорошо еще, что Зерцалов не впал по этому случаю в очередную депрессию, вместо этого очень бодро проводит все выходные на даче у какого-то старого друга.

Зимой в радостно-бушующем темпе наведывался Фигаро, мы не расставались дня три, болтая и лазая по городу. На Новый год он поехал домой, прихватив с собой целый цветник счастливых от внезапной халявы мальчиков.

– Набрал гостей всех мастей! – радостно пояснил он, хлопоча как квочка. – Людей в салон, блядей в фургон! Аж запыхался!.. Кстати, надень рождения пригласил несколько человек из «Мариинки». Как ты думаешь – явятся?

– Явятся, если не удавятся, – ободрила я его. Мы с Зерцаловым тоже собирались проведать Верону, но тут неожиданно пошла работа, потом заболел Павел, так что мы остались дома.

Мир летел теперь по какому-то сверхсрочному расписанию со всевозможными остановками, но без малейшей жалости к тем, кто хотел удержаться в нем. Кроме обычной серии «женского романа» Пава подвизался в нескольких журналах, печатая там время от времени небольшие рассказы. Волны моего очарования действовали уже как оружие массового поражения, так как, рассчитывая удовлетворить аппетиты преследовавшей нас прессы, мы были вынуждены дать несколько пресс-конференций, после чего травля немного поутихла, и я смогла заняться делом, отрываясь от компьютера, чтобы встретиться с очередной жертвой Павла и между бокальчиком французского вина и персиком довести его до состояния готовности на все, чтобы наконец-то всучить что-нибудь из раннего Зерцалова и оставить затем всего в мечтаниях и фантазиях о прекрасной Диане-Венере, о любви, литературе и пригрезившемся счастье.

Отдыхать я век вечный не отдыхала, откладывая поездки за город, походы в ночные клубы и просмотр новых спектаклей на то время, когда я развяжусь наконец с очередным романом и смогу немного вздохнуть. Это радостное событие произошло в середине февраля, когда я уже почти что перестала чувствовать себя человеком. Павы не было дома, но вместо того, чтобы расслабиться, я поехала через весь город, перечитывая по дороге выданный мне неделю назад рассказик «Грот Дианы», подписанный только моим именем. Понятия не имею, зачем Зерцалову была нужна эта чехарда с именами, по мне так давно уже мог бы подписываться сам. Моя задача заключалась в том, чтобы пересказать сюжет «Грота» так, как будто это только задумка. Причем Марина – редактор «Акве» – должна была заинтересоваться и предложить написать его для журнала. Мы неоднократно уже пользовались подобными способами продажи рассказов, так что назавтра мне оставалось только отдать текст знакомому, чтобы тот набрал его на компьютере. Наверное, Пава написал его где-нибудь по дороге или вообще на краю географии, где о пишущей машинке и слыхом не слыхивали.

Поэтому я надела свое синее королевского бархата вечернее платье и, устроившись за столиком черного стекла в «Космосе», болтала без умолку час или даже больше. Все шло как нельзя лучше – сюжет рассказа на удивление подходил к теме следующего номера. Я обещала написать «Грот Дианы» за три дня и отдать его Маринке третьего.

Вернулась домой, просто физически ощущая, что ступени вдруг сделались невероятно высокими, а широкая барская лестница – узкой и крутой, стены дрожали, словно были сделаны из бумаги и стекла, дребезжа всею своею хрупкой натурой под напором зимнего ветра.

– Господи, да что же это? – Удивлялась я, еле переставляя ноги и чувствуя, как по телу разливаются волны сна. – Ну, бывала я уставшей, но не до такой же степени. – Хотелось попросту усесться прямо перед дверью и спать, спать, спать…

– …Фигушки! – сказала я самой себе и невероятным волевым усилием вставила ключ в замок, чуть не упав, когда дверь мягко открылась и я влетела в темную переднюю.

Еле живая, доползла до кровати и стащила с себя платье, колготки, белье…Уже засыпая на ходу, смыла с лица косметику, причем запах молочка сквозь дрему показался мне особенно фантастическим и напомнил крем Азазелло у Булгакова. Возможно, следовало записать это переживание, но я без сил упала в постель, как в омут, влетая в прекрасный и, как выяснилось позже, коварный мир сна.

18 КОРОЛЕВСТВО МЕЧТЫ

Нежный аромат духов невидимой пеленой стелется по комнате, затопляя ее всю, с ласковой настойчивостью касается он меня, привораживая, подчиняя, порабощая… Шелковые простыни приятно дотрагиваются до тела, они чуть-чуть прохладны. Но именно капельку, как раз на грани легкой дрожи. Я растягиваюсь, блаженно улыбаясь, терпкое вино словно покачивает меня на волнах сна. И тут откуда-то сверху раздается шелест и ах… какой восторг!., то лепестки – мириады ароматных розовых лепестков падают на мое изнеженное поцелуями тело, катятся по груди и бедрам, покрывают меня всю, словно стремясь вырасти курганом… Нет! Я чувствую, что еще не все изведала… мне еще рано умирать, хотя… лучше уж так, в море лепестков, задохнуться, попав на бал цветов, в царство бабочек…

Я переворачиваюсь на живот, и тут же горячие губы касаются шеи, плеч, сползают по позвоночнику… дрожь, любопытно заниматься любовью с завязанными глазами. С завязанными – почему?

Я хочу снять повязку, но кто-то тут же останавливает мою руку, покрывая ее бесчисленными поцелуями, ни что не может сравниться с запахом розы, когда она чувствует свою смерть.

Музыка… опять музыка… сильные руки помогают мне перевернуться, и тут же неистовые ласки обрушиваются на мою грудь… нежность… забвение… я приподнимаюсь, пытаясь на ощупь узнать моего мистического любовника… Пока мне известно лишь, что у него длинные волосы, которыми он постоянно касается меня… Его лицо ускользает от моих пальцев, чтобы впиться в губы долгим, пленительным поцелуем, от которого я просто схожу с ума. И тут же боль, так, словно кольнули иглой в бедро, я дернулась и забыла об этом, погружаясь с головой в омут ласк…

Я проснулась, во рту сохранялся приятный вкус вина из сна о тысяче и одной ночи. Кайф! Почаще бы снилось такое – тогда и просыпаться не надо. Не хочется подниматься, в комнате, должно быть, прохладно. Я натягиваю ватное одеяло до самого подбородка и хочу уже заснуть снова, но не тут-то было – звонит телефон. Проклятье! Приходится высвобождать одну руку и подтаскивать скандальный аппарат с не в меру шаловливыми ангелочками по обеим сторонам циферблата поближе.

– Алло! Диана! Что происходит?! Куда ты пропала?! Я три дня не могу до тебя дозвониться! Что ты себе такое позволяешь?! Мы же не успеем сдать материал в номер!

– Марина? Ты, что ли? – Я приподнимаюсь на локтях, прижимая к уху трубку.

– Ну я! А ты кого рассчитывала услышать?! Прекрати шутить – где твой рассказ?

– Свят, свят, свят. Нельзя так с утра пораньше. Мы же с тобой вчера все обсудили. Я отдам тебе через два дня!

– Два дня! – вскрикнула в трубке редакторша. – Да ты понимаешь, что говоришь?! Мне надо сегодня, сейчас!

– Но мы же вчера…

– Я не знаю, с кем ты говорила вчера и о чем! Вспомни, три дня назад ты клятвенно заверяла, что я получу «Грот Дианы» еще…

«Какие, к чертовой матери, три дня? Она что, рехнулась?!» Я положила рядом булькающую трубку и, зачесав пальцами назад волосы, заглянула в верхний ящик тумбочки, где лежали исписанные Зерцаловым листки.

– Подожди. Давай поговорим спокойно. Материал готов, только не отпечатан, но я понятия не имею, о каких сроках ты говоришь. Я ясно помню, вчера вечером мы…

– Каким вечером?! Ты что, издеваешься?! И потом, как ты объяснишь, что, когда мы с тобой разговаривали в понедельник, никакой рукописи еще не было, а сейчас, если не врешь, она готова, только не перепечатана?

«Вот это называется – попала. Не могу же я объяснить редактору «Акве», что рассказ вовсе не мой, а Павла, и когда за ужином в «Космосе» я только пересказывала ей якобы запланированный сюжет, он уже был написан, и кстати, когда это я успела положить его в тумбочку?»

– Ну, теперь хоть вспомнила? В понедельник…

«Что за черт – я и сама помню, что вчера был понедельник».

– Стоп. Ты права, мы ужинали вечером первого – это был понедельник. Так?

– Ну, слава богу, к тебе постепенно возвращается сознание. Вчера «Грот» должен был быть у меня на столе.

– Вчера? – «Что она хочет этим сказать? В чем тут, интересно, розыгрыш?» – А какое сегодня число?

– Включи телевизор, спящая красавица – сегодня четверг, четвертое.

– Что?!

– Ты должна была сдать материал еще в среду. Теперь вспомнила? Ну ладно. Он у тебя и вправду готов?

– Да, – все еще не понимая, что же произошло, промямлила я.

– Тогда сама привезешь или мальчика послать?

Я взяла с тумбочки пульт и включила телевизор. «Мать твою – «С легким паром» по первой – точно, программа четверга. Ну все, кранты!»

– Ты что там развлекаешься? Мне некогда. Говори – сама явишься?..

– Давай лучше мальчика. – Я вырубила телевизор.

– Тебе блондина или брюнета? – захихикала в трубку Маринка.

– Пришли несколько образцов на выбор. – «Ума не приложу, как это получилось, что я проспала с понедельника до четверга, пусть даже с такими снами?»

– Ты что там замолчала? Ди… Ты серьезно не заметила, как три дня прошли? Ну, ты же писательница, наверное, все это время работала? Да? Я Андрюшу пришлю, ладно? А ты, знаешь что – поешь как следует, а потом в сауну и на массаж – очень помогает.

– Хорошо. Так и сделаю. – «Что я – с ума сошла? Ну, бог с ним, когда бы и вправду писала – ладно, если бы рассказ моим был. Я, может, и поверила бы. Так нет ведь – Зерцалова. Может, это летаргический сон? Или я умираю? Или?..»

– Эй… не пропадай, красавица! Он хоть разборчиво написан?

– Да. – «Боже! Пава мне в жизни не простит, что кто-то увидит его почерк…» – Я только надиктовывала… секретарь писал.

– Ах, секретарь? Понятно, понятно… роскошествуешь…

– Знакомый…

– Это когда мужа нету дома?

– То есть муж.

– Кому ты это рассказываешь? Все же знают, что Зерцалов на семинаре «Фантастики». Завралась!

– Ну, ладно. Не важно, – сдалась я. – У меня с головой не все в порядке.

– А ты позвони этому секретарю, знакомому, или мужу, да спроси, как это ты ему три дня кряду диктовала, и чем вы занимались при этом? Все сразу и вспомнишь. Ну ладно, мне и вправду некогда, пока. Андрей будет через пятнадцать минут. Чао.

Я послушала еще с полминуты короткие гудки и положила трубку на рычажок. Легко сказать спроси – рассказ же давно написан. Значит, я три дня спала? Немудрено после такой гонки, когда ни сна, ни роздыха. Что же это выходит – роман закончен, а я умираю? И как раз, когда Пава в отъезде! Ужас!

Я обвела глазами свои, как говорил Павел, королевские апартаменты и, насколько это только было возможно, вдавила тело обратно в постель. Вот оно – база, оплот, твердыня – там, под кроватью, в недоступных для посторонних глаз тайниках лежат мои книги – мои подлинные, настоящие, кровные дети.

Однажды Зерцалов произнес очень красивую фразу, общий смысл которой сводится к следующему: «Любовные романы или стихи – это не жанр, это способ жить. Верить в любовь, в то, что где-то тебя ждет прекрасная принцесса, и только от тебя зависит, сумеешь ли ты найти ее, будешь ли достоин назвать своей… Это когда нет ничего суетного, случайного, ты просто знаешь, что есть мечта, твоя песня песней, и если не будет ее, то ничего другого и не надо…»

Милый мой Пава, где-то еще скачет мой сказочный принц…

«И вот теперь я умираю? Это непостижимо! Несправедливо! Я же здорова! О боже! – Я поднялась, быстро напялив халат. – Но если я проспала три дня, я же, наверное, должна была похудеть? – Приблизилась к зеркалу. – Вроде, все нормально, но, может, это только с первого взгляда? – Я пошла в ванную и, включив воду, вернулась обратно в комнату. – Бардак. Сегодня четверг – значит, приедет Павел, а я тут умираю или с ума схожу… гадостно. – Вытащила из-под кровати напольные весы и, скинув с себя халат и рубашку, встала на холодную пластинку. – Все в норме! Тютелька в тютельку, я не осунулась, только под глазами тени и цвет… – Я опять подошла к зеркалу, уже не обращая внимания на холод. – Что-то не так. Во мне что-то не так… Ах, вот оно – губы! Да так припухают губы только после… уж не сама лия… и еще… вот эти пятна на груди… но это может быть все что угодно, например, складка на подушке…»

В ванной звякнул колокольчик – значит, сюда подошла к установленной Павой отметке. Я повернулась перед зеркалом, ища на своем теле… сама не знаю чего. Когда я худею, это обычно начинается с груди, но… Повернулась в профиль и погладила себя по талии и бедру, и тут рука неожиданно задела торчащую занозу, кожа вокруг нее чуть припухла и покраснела. Я зацепила ее ногтями и вытащила. О боже! Шип! Розовый шип – как во сне! Из ванны доносилось настойчивое звяканье, я оглядела комнату – напрасное усилие – в голубой, округлой вазе на полу белые лилии, на столе орхидеи – и все, естественно, без шипов.

В дверь позвонили. Я заткнула уши руками, инстинктивно сжимая голову так, словно моих сил могло хватить, решись я расплющить кости.

Итак – что же это? Шип… не мог ли он остаться от прошлого букета, подаренного мне месяц назад? Вряд ли. Попал в постель… но все белье новое! У Зерцалова мания покупать тонкое постельное белье с ручной вышивкой, и не только постельное… Предположим, что шип зацепился за матрас раньше, но он же не иголка, розовый шип имеет естественное утолщение там, где он крепится к стеблю. Чтобы такая бяка пролезла сквозь простыню и осталась в теле, нужно как минимум разрезать ткань. Находясь на матрасе он мог лишь колоться, просовывая через простынь кусочек острия. Может, Павел в мое отсутствие устраивал оргию – но почему на моей постели?

Звонки стали еще интенсивнее. «Ах, боже мой! Андрей!» Я выбежала в прихожую и распахнула дверь. По тому, как округлились глаза гостя, я поняла, что поторопилась впускать его в дом. Юноша привлек меня к себе и, поцеловав в губы, прижал к моему лицу озябшую розовую розу в полиэтилене, которую наверное купил у метро. Его холодные, красные от мороза руки обожгли мою талию. Тут же я сообразила, что совершенно голая, боже, что же подумал обо мне этот мальчишка?! Я попыталась отстраниться, но он подхватил меня на руки и понес обратно в спальню. «Ну вот – сон начал сбываться, – только и успела подумать я, – жаль, не с тем, с кем надо».

Звонки сделались настойчивее и, кажется, ритмичнее. Ну и везет же мне на этих двадцатилетних молокососов, хотела же кого-нибудь посолиднее…

Оставив смятую розу, Андрюша ушел, точнее, я почти что выпроводила его, всучив Зерцаловскую шедеврятину. На пороге он попробовал начать все по новой, но мне уже надоело, тем более что я еще час назад думала о смерти. Ноги приятно погрузились в теплую воду… «Может быть, меня изнасиловали во сне? Нет. Любая женщина почувствовала бы… нет».

Звонок охрип и мог теперь лишь стонать. На лестнице раздались шаги, и вскоре я услышала голос Зерцалова:

– О боже! Христос! Мухаммед! Нептун! Что здесь происходит?!

Ключ как нож вошел в скважину и смертельно провернулся там раза два. Я почувствовала дурноту и опустилась на корточки, прижимаясь спиной к стене.

– …Диана?! О господи! Что с тобой?!

В лицо мне полетело несколько брызг, и вскоре я ощутила, как Павел схватил меня за плечи и слегка встряхнул.

– …Что с тобой?! – повторил он и, не дожидаясь ответа, бросился в ванну и закрыл кран. Новая теплая волна чуть было не лишила меня опоры, но Зерцалов уже подхватил меня и поволок в комнату. Ковер под ногами противно чавкал. – …Ты наводнение хотела устроить? Что ты пила?!

– Ничего… я… – Язык весил, наверное, тонну.

Он положил меня на кровать, прикрыв шалью, и побежал бороться со стихийным бедствием.

– Для чего существуют женщины?! – Услышала я его полный оскорбленного достоинства крик. – Чтобы портить то, что делают мужчины! Ты знаешь, откуда я пер на себе этот коврик? А этажерка, а пуфик – все намокло, погибло! И зачем я только женился на тебе?

– Ясно, зачем – чтобы продолжать издавать романы под моим именем, плюс право называться женатым мужчиной, а в случае моей смерти забрать себе квартиру и машину.

– Да. Это, конечно, так. И я до некоторой степени даже благодарен тебе, но этот потоп… – Он стоял на пороге, выжимая тряпку в маленький тазик. – Тебя не зря называют Венерой, – подумав с минуту, изрек он. – Только они ошибочно считают тебя Венерой, в смысле Афродитой Боттичелли, когда ты на самом деле Венера Таврическая, ну та – безрукая. Я еще понимаю, что ты готовить не умеешь, собственный бардак убрать не в силах, но то что ты ванну принять без катастроф не можешь… – Он развел руками. – Почему цветок не в вазе?

Я посмотрела на розу.

– Ах, это…

– Ну? Воды не было? Воды тебе мало?!

– Да ладно, один-то раз…

– Одного вполне достаточно. – Павел подошел ко мне и поправил сбившуюся шаль. – На бис не попрошу, слушай, а кем это от тебя пахнет?! Мы же договаривались не водить сюда никого из издательства! Ты что?! Они же вмиг обо всем прознают!

– Ничего не прознают, ему вообще не до того было. – Я поднялась, но Зерцалов тотчас удержал меня за руку.

– Это был Андрей?! Говори?! Какого черта?! Ты что, назло?! Узнала, что он мне нравится, и специально?! – В гневе он походил на грозного котенка.

– Отстань. – Мой халат намок, а шаль – что рыбачья сеть – тепла от нее не дождаться.

– Куда? – всхлипывая, осведомился Пава.

– Мне ванну принять нужно.

– Ну уж нет! В ванне ты теперь будешь плескаться под моим строгим контролем.

– Как скажете. – Я поклонилась и, сняв с себя шаль, накинула ее на лицо этот красавца.

Павел пошел на кухню, и вскоре я услышала истошные проклятия напополам с причитаниями и закрыла дверь.

Через полчасика, когда я зашла в гостиную, Зерцалов уже хлопотал у стола.

Я принесла из комнаты одеяло и, закутавшись, уселась в кресло в ожидании трапезы. Обычно он старался не подпускать меня к готовке, чему я была вполне довольна.

– Я не понимаю, Ди… Ты и вправду такая сволочь, или я тебе чем-то не угодил? – не поворачиваясь, осведомился наконец Павел. – Кручусь ведь как белка в колесе – и никакой благодарности. Если ты не хотела, чтобы я уезжал, так что тебе было прямо не сказать, чем устраивать такое? – Он достал великолепные тарелки кузнецовской работы, какие обычно использовал в особо торжественных случаях.

«Мамочки! Не собирается ли он со мною разводиться?! – Мелькнуло у меня в голове. – И в правду, какая я ему жена? На что?» Я посмотрела на Зерцалова, он уже налил суп, дымящаяся поварешка в его руке смотрелась как кадило.

– …Надо мною еще никто так не измывался, Диана, – сквозь слезы прошептал Пава. – Ну ладно, я понимаю – у тебя было вдохновение – ты писала, в таком состоянии не до еды. Допустим. Не убрала в холодильник, все сгнило. Хорошо. Но почему было не выбросить? Зачем такая вот демонстрация презрения? Что я тебе такое сделал? Ведь ты даже не попробовала. И потом, ты что, уморить себя решила? Хочешь, чтобы люди сказали, что тебя муж не кормит и под замком держит?

Я увидела, как слеза сорвалась с его щеки и, сверкнув в воздухе, разбилась о стол.

– …Я понимаю, что я не кажусь тебе мужчиной, но я ведь люблю тебя. Конечно, у нас нет никакого шанса стать нормальной, с обывательской точки зрения, семьей. Даже решись это попробовать я – ты меня вовек к себе не допустишь. Но это ладно – зачем же издеваться? Не понимаю, казалось бы, женщина с внешностью богини любви могла бы иметь хотя бы каплю снисхождения…

– Постой. Ты говоришь, еда испортилась?

– Прокисла. – Павел сокрушенно вздохнул и принялся резать хлеб. – А ты что, действительно на кухню не заходила, что не знаешь, или притворяешься?

– Послушай. Я тебе сейчас все как есть расскажу, а ты уж сам решай, верить мне или нет. Только я в жизни бы тебя не обидела, ты же знаешь. В общем, так получилось, что я не помню, что со мной происходило с вечера понедельника до сегодняшнего утра.

– Как не помнишь? – Нож в его руках задрожал.

– А вот так. Проснулась сегодня как ни в чем не бывало, звонит Мариша и говорит, что я твою рукопись еще вчера должна была сдать. А я знаю, что мы с нею только вчера ужинали вместе, где я ей говорила о «Гроте Дианы» как о задумке.

– И ты не отнесла?!

– Андрей приходил и забрал. Не суть.

– Все-таки Андрей!

– Да погоди ты. Может, это летаргический сон! Может, я умираю! Может, у меня амнезия? Где я была? Если была, конечно, и почему, будучи дома, до еды не дотронулась? Кстати, ты говоришь, она не была в холодильнике?

– На столе. – Пава подвинул столик и поставил передо мной тарелку с супом, явно намереваясь впредь кормить из ложечки.

– Вот видишь! В понедельник я ужинала в ресторане – зачем мне было все доставать?

– Действительно. Но… Это ведь еще не признаки того, что ты должна умереть? Ведь нет? Скажи – нет? Ты напряженно работала, когда я уезжал. Твой роман – ты его закончила. О боже! Я чудовище! – Он испуганно прикрыл ладонью рот. – Прости меня, Диана, я уехал, когда ты только закончила работу, то есть когда я был тебе по-настоящему нужен! Ты оставалась здесь без помощи, без пищи, тебе даже воды подать было некому, врача вызвать… А если бы ты умерла? Или не проснулась… никогда не проснулась больше!? Я же убийца…

– Ну, перестань. Ничего ведь не произошло. – Странно, но в этот момент я была готова поклясться что реплика «Я чудовище!» и последующий текст не имеют ничего общего друг с другом. – Не переживай. Я просто хорошо выспалась.

– Да? Правда?.. Ты ведь еще так молода… не может быть, чтобы ты умерла или была тяжело больна – тебе ведь… Нуда…

– Мне тридцать. Я на два года старше тебя.

– Надо же, а я-то привык думать, что мне двадцать.

– Восемь лет иллюзий. Вкусно. – Я без всякого аппетита принялась за суп. Пава продолжал сидеть рядом, словно ожидая, что я того и гляди упаду, из-за чего мне кусок в горло не шел. Наконец он, видимо, уверился, что я не намерена переноситься в лучший мир, и, пересев к столу, принялся за обед, время от времени бросая на меня жалостливые взгляды.

– Одно непонятно, – наконец решилась я, – мне снились розы, много роз.

– Красные, белые?..

– Не знаю, у меня были завязаны глаза. – Я положила ложку. Есть определенно не хотелось.

– Что же ты видела? Если видела, конечно?

– Ничего… Но я слышала музыку и шелест лепестков, чувствовала запахи и ощущала прикосновения.

– Это очень эротично… – Пава отставил тарелку и, томно посмотрев на меня, закурил длинную сигарету. – Что же тут удивительного? Сон без изображения… странно конечно, но… всякое бывает.

– Не в том дело… – Я подбирала слова. – Видишь ли, во сне было полно розовых лепестков, а когда я проснулась, то обнаружила вот тут огромный шип.

– Где?

Я выставила ногу так, чтобы красноватое, припухшее пятнышко оказалось почти что перед ним. Павел присел на корточки.

– Ты слышала что-нибудь об опытах самовнушения? – спросил он. – Ну, когда человеку кажется, что ночью по комнате летает комар, а наутро он находит прыщик?

– И шип. Огромный шип. Вроде тех, что бывают у дорогущих красных роз на длинных лапах.

– Но этому можно найти разумное объяснение…

– Какое? Ты привез мне немецкое белье с аукциона в Цюрихе, я положила его в первый раз, в комнате из цветов только лилии и орхидеи…

– И роза, валяющаяся у тебя в постели, когда я приехал.

– Розу принес Андрей – твой любовник. Шип я нашла раньше.

– Подлец. Теперь, кстати, он и твой любовник. Дрянь какая – еще друг называется – с моей женой!..

– Не думаешь ли ты, что такой здоровый шип просочился через простыню?

– Нет, это совершенно исключено! Они же новые и крепкие. Хотя – если шип лежал на матрасе, ты могла постелить простынь, а потом переложить ее на другую сторону, шип зацепился…

– Ты что, считаешь меня полной дурой? Простыни вышиты только с лицевой стороны – причем блестящим шелком! Как я могла этого не заметить?!

– Да, ты права… разве что… нет.

– Разве что ты устраивал оргии с цветами в моей постели?

– Как это возбуждает! Так вот какие сны видит моя женушка. Он был красив?

– Не знаю. – Я пошла к себе в комнату и оделась. – Действовал он очень даже здорово.

– Но постой. – Пава уже стоял на пороге моей комнаты. – Если шип настоящий – тогда и все остальное… тебя не изнасиловали?

– Нет. Неужели ты думаешь, что это можно не почувствовать?

Мы вместе вынесли на лестницу мокрый, зеленый ковер и выжали его там в четыре руки, вода звенела по ступенькам, стекая вниз. Слава богу, под нами никто не живет – только склад.

– Все равно я бы на твоем месте проверился у врача.

– Теперь-то зачем?

Павел покраснел.

– Но, дорогая, – тогда в твоем деле вообще не разобраться – розы в постели, юноши с утра пораньше… день– ночь – сутки прочь… – Он ушел, чуть повиливая бедрами, и я осталась наедине со своими переживаниями.

19 НАВАЖДЕНИЕ

Неделя прошла спокойно, если конечно не считать звонков Андрея, которого мы из принципа оба игнорировали. Я печатала роман, ругая себя за медлительность и ошибки. В пятницу Зерцалов получил от давних знакомых приглашение провести несколько дней где-то под Нарвой. Мы договорились, что я свяжусь с ним, если опять произойдет неладное.

Я посадила Павла в такси и работала до вечера, отвечая время от времени на телефонные звонки и лишний раз давая понять Андрюше, что ему в этом доме никто не рад, вешая трубку, едва заслышав его чуть заискивающий голос. По правде сказать, я испытывала чувство некоторой неловкости, прекрасно отдавая себе отчет в том, что в издательстве мальчику больше не работать. Мой принц не спускал обид.

К вечеру возникло легкое беспокойство. Нельзя сказать, что не привыкла жить одна, но прошлый раз я отключилась, когда Павы не было дома. Что, если снова? Все в моей комнате напоминало о том пробуждении в четверг, когда я узнала, что из моей жизни украдены пара суток, даже белые лилии занимали привычную для себя голубую вазу.

Совсем было уже решилась позвонить какому-нибудь знакомому и отправиться вместе на ночное шоу, приглашение на которое вот уже неделю лежало у меня на столе, но я вдруг словно лишилась сил и желаний. В полном изнеможении доплелась до Пашиной двери и вошла в комнату.

Первое, что бросалось в глаза в этом милом жилище принца, или, скорее всего, какого-то странного, мистического существа, каким был Зерцалов, – безупречная, сияющая чистота и свет. Да, свет струился из нескольких бра на стенах, отражаясь в бесчисленных гранях застывших хрустальных фонтанчиков и пронизывая вазы и стеклянные предметы, выстроенные как раз под таким углом, чтобы неотвратимые лучики настигали их, преломляясь и весело сияя. Тот же свет разливался по книжной полке (всего одной), сверкая на глянце и позолоте. Я вспомнила о Шоршоне и опустилась на краешек кровати. Вдруг подумалось, что ведь это мог быть и не сон. Что, если кто-то, попотчевав меня наркотиками, проник затем в дом? Сказать проще, похитил?.. А почему бы и нет – мог же Слава, под чьим именем я издавала десять лет свои детективчики, направить на меня нож? Так почему же автор «Похищения Европы»… почему Зерцалов не может сделать то же? Может, прозвище Венера показалось ему слишком уж узнаваемым, а имя Диана не подходящим, но, во всяком случае, приметы героини вполне сходятся с моими. Хотя ему-то зачем? Бред.

Я встала и подошла к входной двери. Всего один замок, нет цепочки, – вспомнилась дверь коллекционера. И почему Павел не сделал засов или задвижку, ну, неужели у нас нечего воровать? А мебель, а видео, а я?! Когда мы поженились, Зерцалов продал свою квартиру, чтобы полностью обставить эту.

Становилось зябко, на лестнице спорили о чем-то голоса. Я вернулась в комнату мужа и, забравшись в постель, начала читать. Помню, в прошлый раз я именно таким образом сумела распознать тень Шоршоны. Бедного моего запутавшегося друга. Как хрустнули кости!.. Брр… Я этого до конца дней своих не забуду и не прощу себе. Жить хотелось! Жить! Неужели я и Паву могу так же?.. Больно, унизительно? Нет. К черту! Скорее уж я сама себя переломаю, чем такое!

Но, с другой стороны, человек, прокравшийся в дом (если он, конечно, не был лишь плодом моего воображения), не обязательно должен быть Зерцаловым или Шоршоной. А если так, то и сопротивляться я могу в полную силу. В конце-то концов он нападает, когда я сплю, а значит… Черт!

Я встала и, подойдя к письменному столу в вольтеровском стиле, поискала в ящиках клей; однажды я видела это в шпионских фильмах – надо прикрепить волосок одним концом к двери, а другим к косяку или полу, так, чтобы нельзя было войти в квартиру, не потревожив тонкого стража.

Прямо передо мной лежал знакомый, черный футлярчик из-под великолепной наградной ручки с золотым пером, полученной Павой за сборник «Сладостное томление» в Берлине лет пять назад, и потому на ней сиял вензель из моих инициалов и чуть изгибала свой длинный стебель роза, которой, на мой взгляд, катастрофически не хватало меча или креста, но Зерцалов был в восторге от подарка и никогда не расставался с нею, придумывая разные приспособления, чтобы держать ее всегда на сердце.

В столе клея не оказалось, но я вспомнила, что маленький оранжевый тюбик должен лежать за книгами, где он и оказался, потянула за свои длинные волосы – и на ладони осталась парочка светлых блестящих ниточек. Я приклеила их и, вернувшись в свою комнату, уже хотела ложиться, но противное предчувствие сжало горло.

«Что, если человек, проникший сюда в прошлый раз, явится вновь, но чтобы убить меня. Ведь нет никаких гарантий. – Я взяла со стола приглашение. – Еще можно успеть, а завтра с утра попросить кого-нибудь посидеть со мной. Кого? Кроме Павы у меня же никого нет. – Я повертела в руках бесполезную открытку и, бросив ее на кровать и погасив свет, отправилась в комнату Зерцалова. – А будь что будет! В конце концов умереть, задохнувшись в розовых лепестках, – не такой уж плохой конец».

Я юркнула в постель, не зажигая света, и, как ни странно, сразу же успокоилась – мягкие подушки с хорошо знакомым запахом волос прекрасного принца вернули душевный покой и очень скоро я задремала.

Очнувшись, я подумала, что это очень славно, оказывается, – жить. Ночные страхи исчезли, я блаженно потянулась и какое-то время еще лежала, вспоминая сон. А виделись мне бесконечные лабиринты из навороченных один на другой домов, и я бегала по ним, а какой-то злой волшебник, потирая руки, приговаривал, что никуда я не денусь – погуляю, погуляю и сама притащусь, а потом я увидела – не помню… Но сон кончился и наваждение лабиринтов тоже. Хорошо, что у Павы нет аллергии на женщин, и я могла воспользоваться его кроватью. Я встала и, накинув на плечи халат, отправилась на кухню; не потому, что очень хотелось кофе – просто утром нужно завтракать, хотя бы для того, чтобы окончательно проснуться, а потом бассейн, массаж и… хорошо бы, конечно, прогулка за город, но нет – первым делом работа.

Проходя мимо входной двери, я вспомнила свою вчерашнюю выходку и, щелкнув выключателем, опустилась на корточки. Холодный озноб пробежал вверх по позвоночнику, я отстранилась от двери, зажав рот рукой. Оба волоска оказались разорванными посередине. Зверский клей намертво удерживал их кончики на двери и полу, сами же они безвольно болтались, чуть-чуть шевелясь от сквозняка. Одна половинка (та, что была приклеена к полу) оказалась придавленной капелькой засохшей грязи.

– О боже! Кто-то ночью шлялся по моей квартире, а я сплю как сурок!

Мозг лихорадочно искал разумных объяснений. Ну ладно – шип попал в постель с розы, которую подарили немецкой вышивальщице, и нелегально переправился через границу в простынях. Ладно. Ветер порвал контрольные волоски. Допустим, хотя трудно себе представить такой силы сквозняк. Каплю грязи я могла не заметить еще вчера, скажем даже, порванный волосок опустился в нее как «Титаник», пока она еще не засохла. Но все это вместе! Остается одно: я цела – со мной ничего не произошло. Да. Пожалуй, это едва ли не единственное противоречие.

Я зашла к себе в комнату, и тут все встало на свои места. Прямо на моей кровати, среди вышитых цветов, красовалось приглашение на шоу, которое я вчера швырнула туда перед тем, как отправиться спать. Предположение, конечно, не ахти, но хоть что-то, возможно, человек, проникший ночью в дом, напрямик отправился сюда. У него ключ или что-то, при помощи чего замок открывается совершенно бесшумно – иначе бы я проснулась, он идет в мою комнату – потому что если бы он искал, то непременно зашел бы сперва к Зерцалову. Нет. Он был здесь – не обнаружил меня, но нашел на постели приглашение на шоу, из которого следует, что я буду отсутствовать всю ночь. Правда, если бы я уехала, его я должна была бы взять с собой. Вот что не сходится. Хотя нет – он знает меня, этот визитер. Поэтому и поверил в то, что я по рассеянности забыла открытку или что пройду и без пропуска. А в комнате Павы не догадался поискать, предполагая, что он не жалует женщин.

Я сделала себе кофе, раздумывая, как поступить дальше. Поставить другой замок? Но если Зерцалов вернется, когда меня не будет дома? Не оставлять же новый ключ под дверью, в полное распоряжение бандитов?.. Уйти? К кому? У меня нет и не было друзей, кроме Шоршоны и мужа. Господи! Что же делать? Наконец я вспомнила про двоюродного брата, живущего в Колтушах, с которым порвала всяческие отношения сразу же после замужества. На самый худой случай можно было бы попробовать восстановить отношения, или… Санаторий? Сиделка? Телохранитель? Главное, чтобы это были совершенно чужие люди, и лучше уж никак не связанные с моей деятельностью – ведь если кто-то узнает, что у меня появились болезненные фантазии и я боюсь оставаться дома одна, мне уже никто не поверит, не станет доверять. У нас больных не любят, только пеленают, пока вокруг них не исчезают последние миллиметры света и воздуха. Нет! Не хочу! Не позволю! Надо собраться, надо взять себя в руки, все равно я не смогу доказать, что по моей квартире ночью гуляют посторонние, а значит нечего и давать повод.

– Встань! – приказала я себе. – Быстро в сауну, на массаж или душ Шарко. Наконец к брату. Пусть удивляется.

Телефонный звонок вывел меня из задумчивости. Павел сообщал, что приедет сегодня вечером, может ночью.

Слава богу. Я не стала рассказывать о своих опасениях и пообещала приготовить что-нибудь вкусненькое.

Вот все и решилось. Я сняла постельное белье с кровати Зерцалова – еще не хватало, чтобы он узнал, что я тут валялась, и, забросив все в стиральную машину, вы тащила из ящика новый комплект. Вместе с простыней из шкафа выпала моя голубая грация с серо-розовыми цветами, которую я вот уже месяца два как потеряла. Я понюхала материал и убедилась, что вещь, по странной причуде моего мужа, не стиралась. Более того, я различила легкий аромат «Сигнатюра», закончившегося у меня приблизительно в то же время.

«Извращенец», – подумала я и уже хотела было бросить грацию в стирку, но передумала. В конце концов я не должна была рыться в его вещах. Стащил он или нет, не опущусь же я до того, что начну воровать нижнее белье – пусть даже свое собственное. Я застелила постель и вернулась к запретным ящичкам. Любопытство не порок, но большое свинство! К величайшему своему удивлению, среди чистого, преимущественно светлого белья Павы я обнаружила еще несколько предметов, вне всякого сомнения принадлежащих мне. Там лежал шелковый, черный чулок, перчатка до локтя (ее я долго искала и была вынуждена выбросить другую, не найдя к ней пары), а также флакончик из-под «Софи Лоран» и красненькие почти совсем новые трусики.

Черт знает что. Зачем ему? Я представила, как, встречаясь со своими приятелями, Павел надевает на себя все это или, скорее всего, заставляет кого-то надевать… мужчина любит глазами. Мужчина? Я еще раз понюхала белье и не ощутила чужого запаха. Странно все это. Но сейчас я не стану забивать себе голову, потом, когда все станет на свои места и призраки из сна перестанут затягивать меня в свои сказочные лабиринты. Я вернула содержимое ящичков на место, после чего, прополоскав и развесив белье, оделась и выскочила из дома. На улице мне нечего бояться, ясно же, что оборотни настигают лишь в момент сна. Холодный воздух освежал, но хилые его порывы не проникали дальше кожи, не остужали мечущийся мозг и уж никак не пытались развеять скопившийся в душе мрак.

День прошел спокойно, вечером я вернулась домой, нагруженная всякими вкусностями из коммерческого магазина. Зерцалова еще не было. За окном начинало смеркаться, я попечатала и на всякий случай проверила телефон. Он ответил непрерывной лентой звука. Павла все еще не было. Я бесцельно бродила по квартире, от долгого всматривания в свои каракули болели глаза. На часах тонкий, изящный французик (минутная стрелка) догнал толстую, грудастую франтиху и покрыл ее собой на цифре один. Пять минут второго. Где же он, в самом деле? Меня знобило, я ощущала новый прилив беспокойства и не знала, что делать? С одной стороны, ехать за город к брату, который, может быть, там уже и не живет, глупо. С другой, Зерцалов может приехать в любой момент. Хотелось пить, и я вытащила из холодильника начатый пакетик апельсинового сока и налила себе в бокал. Напиток оказался холодным и мало концентрированным. Внезапно пол ушел из-под ног, я схватилась за холодную поверхность стола и повалилась на колени, меня бросило в жар и лоб покрылся противной испариной.

– Все, приплыли, – я опустилась на линолеум, в метре от меня лежала смятая салфетка, по которой бежал черный паучок. – К известию, – подумала я и потеряла сознание.

Меня разбудила знакомая музыка, хотя я так и не вспомнила ни автора, ни названия произведения. Темно, либо я ослепла, либо кто-то выключил свет. Хотя… Я помню, что вырубилась на кухне, а сейчас я лежу в постели, значит, все хорошо и Пава, приехавший чуть позже, застал меня… стыдно. Не люблю, когда люди видят меня слабой. Голова кружится, как от вина, но это ничего, пока лежу. Шаги…

– Пава! – Я приподнимаюсь и тут же оказываюсь в объятиях. – Прости, я напугала тебя, милый.

Он отстраняет меня, держа за плечи, и затем дотрагивается прохладным пальцем до моих губ, приказывая замолчать, и тут же целует, целует, целует… Сладкие, ах какие сладкие и горячие у него губы. Я все еще не понимаю, что к чему, мужчина обнимает меня, его ловкие пальцы скользят по спине, как по грифу гитары. Откуда-то льется музыка. Я прижимаюсь к нему, ощущая обнаженной кожей нежный шелк его одежды. И опрокидываюсь на спину, увлекая за собой ночного принца, его волосы нежно касаются моего живота, когда он ласкает языком соски, и гут же словно взлетает к губам, кажется, что он не знает, что же гладить в первую очередь, покрывая меня с ног до головы влажными поцелуями и тут же яростно атакуя, чтобы вновь отступить, растворяя меня всю в волнах нежности…

Волосы упали на лицо, и я поднимаю руку, отводя прядь, и вдруг – что это?! Бархатная маска? О боже – сон! Тот самый, в котором я провела двое суток и теперь могу не проснуться вовсе! Нет! Пава, не надо! Я не хочу умирать! Пава…

Я начала колотить руками и ногами по шелковому ложу, как когда-то в детстве, когда мне удавалось разглядеть в затянувшемся ночном кошмаре чуть различимый проблеск ясности – понимание того, что все это лишь сон и потому, чтобы рухнули стены, навороченные чьими-то злыми чарами, следует просто проснуться. А для этого надо орать насколько хватит глотки, биться до ощущения настоящей боли, какой не бывает во сне. Бежать, задыхаясь горячим ветром, пока не забрезжит белый свет утра. А-а-а… Меня тряхнуло и резко подбросило вверх.

– Диана! Диана! Открой глаза! Немедленно проснись – это всего лишь сон! Кошмарный сон! Диана!

Я открыла глаза. Склоняясь так, что прекрасные, длинные волосы упали ему на лицо, передо мной сидел Павел. Его жесты выражали явную обеспокоенность. Я лежала в своей постели. За окном белел день.

– …Что ты принимала?! – набросился на меня Зерцалов, – я уже минут десять не могу тебя добудиться!

«Его руки… это его руки?!» – подумала я и, чтобы скрыть возникшие предположения, ткнулась лицом ему в грудь.

– Диана! Не засыпай! – Он тряхнул меня еще раз и тут же обнял уже сам.

«Его запах! Но этого не может быть?! Он же… Или нет?!» Только сейчас я начинала понимать, что ничего, ровным счетом ничего не знаю об этом таинственном принце, за которым я была официально замужем, да, перед тем как нас познакомить, учитель – или актер, нанятый Шоршоной, говорил, что Зерцалов – гомосексуалист, само имя Пава, нежность… все как будто доказывало… Но нет! Что-то не так… А может, он и с мужчинами и с женщинами? Своими глазами я не видела, а Андрей?.. Да мало ли, у меня тоже была любовница, еще в школе, и потом в клубе Айкидо, так это же не исключает, что кроме них у меня полно мужиков.

– …Диана… – молил его голос.

– Все хорошо. Все нормально… – Я посмотрела Павлу в глаза и погладила по его роскошным волосам. Пожалуй, даже слишком роскошным.

«Подумать страшно, уже год такая киска живет в моем доме – и ни разу… Так ведь и с ума сойти можно!..»

– Я испугался. Позвал, а ты не отвечаешь, точно…

– Ты давно приехал?

– С полчасика.

«Врет – тридцать минут дома и решил зайти ко мне – с чего бы это? Я понимаю, если бы он часа два ходил из угла в угол и от нечего делать решил меня помучить, а так… чтобы с порога да к любимой женушке. Любимой?..»

– Ты же еще вчера обещал быть.

– Я обещал?! – Зерцалов вытаращил на меня свои красивые глаза с мягкими, как у девушки, ресницами.

– Я же ясно сказал – буду к часу.

– Ты сказал вечером, может, ночью, ни о каком часе речи не было. – Я подсела к трельяжу и начала расчесывать волосы.

– Не понимаю, почему ты злишься, я же звонил сегодня перед выездом и ясно сказал – к часу. – Пава непонимающе уставился на меня. – Я что, как-то нарушил твои планы?

– Да ничего ты не нарушил, просто не люблю, когда мне врут. – На щетке остался волосок, и это окончательно вывело меня из равновесия.

– Думай что хочешь, но зачем мне врать?

– Кто тебя знает зачем? – Я отвернулась, боясь выдать свои чувства. «Итак, Павел играет в рыцаря из сна – славно. Я лично этой перемене рада, но зачем же из меня дуру делать? Так он скоро начнет говорить, что мне это все привиделось. А может, и вправду? Ну, нет – я же узнала его прикосновения… Но он и раньше обнимал меня. Решил свести с ума какой-то отравой, оставаясь принцем мечты? Стоп! Меня же вчера опоили!» – Пава!!!

Он вздрогнул, возможно, я выкрикнула это слишком громко, но сдержанность никогда не была моей основной чертой.

– … Почему ты не говоришь, что нашел меня в кухне на полу?! Почему?!

– Что?! – Он поднялся, словно опасаясь, как бы я не набросилась на него. – Тебе снился дурной сон, Дианочка. Я застал тебя спящей. Но это не удивительно, ведь, судя по всему, ты всю неделю перепечатывала текст.

– Какую еще неделю?! Тебя не было дома всего сутки, а до этого я большей частью отходила после того кошмара!

– Но я отсутствовал семь дней. – Зерцалов подошел ко мне. – Вспомни…

– Что тут вспоминать? – Я чувствовала, как подступившие слезы не дают говорить, сжимая горло. – Или ты хочешь сказать, что я теперь уже проспала целую неделю?!

– Зачем мне говорить такую чушь – я ведь звонил тебе каждый день. Ты что, совсем ничего не помнишь? – Он привлек меня к себе и ласково обнял.

«О боже! Он врет, нагло врет прямо в лицо… за что?.. Так нельзя…»

– Хорошо! – Я высвободилась из его отнюдь не невинных объятий. – Ты не говорил мне, что приедешь вчера вечером?! Ты отсутствовал неделю, да еще и звонил мне, и я не Диана! И это не моя ночнушка! – Я с силой рванула на себе тонкую ткань, отделанную поверху гагачьим пухом и, вскрикнув от ужаса, уставилась на себя в зеркало – тем вечером на кухне на мне было платье, да, именно синее платье с жемчугом. Я ждала Павла, накупив гору вкусненького… я не могла…

Внезапно перед глазами забегали прозрачные змейки, в голове что-то ухнуло и белый свет затянулся кровавым пузырем, еще секунда – и жаркий ужас пожрал меня всю, я рухнула в эту клокочущую массу и растворилась в ней.

– Диана! Милая! Не оставляй меня! – Паша сжимал меня и жутко тряс. Заметив, что я очнулась, он рывком поднял меня с пола и усадил на кровать. Пух с моей рубашки летел, как внезапно начавшийся снег. – …Ты напугала меня! – Он действительно выглядел порядком струхнувшим.

«Либо я была с тобой эту ночь и все предыдущие ночи, а значит, понятно, кто снял с меня платье и надел это, либо, черт меня возьми, я схожу с ума, причем на сексуальной почве! Этого еще не хватало!»

– Извини. Я не хотела тебя пугать. – Я сказала это насколько могла мягко. – Но, боюсь, что мне еще многое нужно понять. Начнем с того… какой сегодня день?

– Ну конечно, Диана! Я задержался, признаю это, но я же звонил тебе чуть ли не каждый вечер!

– Зачем так часто?.. раньше… то есть я не хочу сказать, что это было мне неприятно, просто я ничего не помню.

«Нельзя сейчас отпугнуть его, иначе сказочный принц никогда не перейдет границу сновидения и останется лишь мечтой», – я вспомнила, как когда-то Зерца– лов говорил о принцессе, которую нужно искать всю жизнь и верить, и любить, и ждать…

– Ты сказала, что это не было тебе неприятно? Значит, ты помнишь?

– Нет. Не помню. Просто мне нравится разговаривать с тобой. А о чем мы говорили?

– Да много о чем… ну, например, об этом, – Паша кивнул в сторону письменного стола. – Ого! Ты не хвасталась, что закончила работу! Это потрясающе! Ей-богу, Ди! Я всегда знал, что ты сильная, но никогда не предполагал, что настолько! Так нельзя, дорогая! Тебя ведь никто не гнал! Зачем так мучать себя?! Здоровье…

Я подскочила к столу и замерла, не зная, что предпринять. Передо мной лежала распечатка, последняя страница была помечена цифрой пятьсот и заканчивалась небольшим текстом, который я написала лет пять назад, и, убей бог, не собиралась вставлять в роман.

НЕ УВИДЕННЫЙ КИНЖАЛ

Мой клинок уже родился, осталось только кому-нибудь увидеть его во сне. Хорошо бы, конечно, окажись он человеком Слова. В чести и славе, в доспехах предков да с именованным, по обычаю, кинжалом продолжу путь свой.

Но если только врагу в один из сатанинских дней пригрезится мое оружие – лежать мне под небом грозовым, а сердце мое станет алыми ножнами для того кинжала.

Не дай бог увидеть мой сон дураку или ленивцу. Посмотрит такой, подивится и забудет, в мир не пустит. И будет сон носиться неисполненным желанием, птицей, потерявшей гнездо, да не воплощенным в плод объятием, пока кто– то не встретится с ним снова.

– Этого не может быть! – Я посмотрела на Павла и вдруг разрыдалась. Он взял меня за руку и, все время гладя по волосам, усадил обратно на кровать.

– …Это не мое, – слабо возражала я, все крепче прижимаясь к черной шелковой рубашке мужа.

– Ты слишком много работала. Но ничего страшного – главное, мы установили, что эти провалы в памяти никак не связаны с летаргическим сном. Тебе просто нужно отдохнуть. – Его голос странно обволакивал, и когда Зерцалов попытался высвободиться из моих дрожащих объятий, чтобы приготовить нам обед, я почувствовала такую тоску, словно он сейчас уйдет и больше никогда, совсем никогда не вернется.

В довершение всего мы отправились вместе. Я чувствовала такое оцепенение, что, когда он нагнулся поднять с пола халат, мне показалось, что я буквально не могу самостоятельно стоять на ногах, а потом еще мне никак не удавалось попасть в рукава, отчего только усилилась внутренняя скованность. На кухне я не обнаружила никакого пакетика из-под сока. Но, может, он мне и вправду привиделся. В холодильнике осталась непочатая бутылка вина, купленная в тот злополучный вечер, и икра, остальные продукты частично исчезли и частично явно кем-то потреблялись по мере надобности.

– Кроме того, что ты занята перепечаткой, ты сообщила о том, что говорила с Мариной насчет моей новеллы и она сочла ее слегка затянутой. Мы еще исправляли некоторые места прямо по телефону, – продолжал он, разбивая яйца в миксер. – Ты и этого не помнишь?

Я отрицательно помотала головой.

– …Ну, позвони хоть в «Акве», спроси, как там дела. А Андрей – ты виделась с ним?

– Нет.

– Значит, что-то ты все-таки помнишь?

Я дотащилась до комнаты и несколько раз набрала номер редакции, одеревеневшие пальцы срывались с циферблата. Ненавижу свою беспомощность! Наконец у меня получилось, и запыхавшаяся Марина закричала в трубку, что меня ждут на следующем семинаре и что новеллой зачитываются все, начиная с компьютерщиков и макетчиков и кончая директором центра. Я поблагодарила за добрые слова и, пообещав зайти, бросила трубку.

Меня трясло… и потребовалось как следует собраться, чтобы дойти до стола и просмотреть отпечатанные листки.

Это мой принтер. Тут и сомнений нет, я отлично знаю эту полосу, чтоб она пропала и… да, что касается дефектов, то все в норме. А вот почему я не набрала эпиграфы, которых у меня коллекция? Обычно я не заморачиваюсь подбирать их по ходу написания романа, а проставляю в уже набранном тексте – это как если бы я занималась посвящением каждой следующей главы в рыцари. Создается впечатление, что кто-то, кто хорошо знает меня, слегка отредактировал текст, добавляя помеченные мною же куски, которые я писала от руки на бумаге.

Возможно, если покопаться, можно будет найти еще что-нибудь… но… что, если я работала в отключке, как биоробот – тогда вполне возможно…

Подошедший Павел аккуратно разжал мои пальцы и, вынув из них листок, положил его на стол.

– Можешь ты хоть на несколько минут позабыть о своей работе? Я приготовил нам великолепную молочную яичницу. И вот еще что. Один мой знакомый бизнесмен приглашал меня отдохнуть как-нибудь у него на даче.

Я вздрогнула.

– …Нет, что ты? Вместе с тобой. То есть, только я и ты. Поедем? – Говоря это, он стал словно выше ростом, таким сильным и надежным, каким я его никогда не видела.

– Да, – немедленно согласилась я. Одна мысль остаться в этом аду с бродящими по ночам бандитами, отравленными пакетиками сока, с обмороками, с синдромами зомби – приводила меня в ужас. С другой стороны, я чувствовала, что Пава ведет свою жестокую игру, мое место в которой мне же самой не кажется простым и понятным. Эта история до странности напоминала ту с Шоршоной пять лет назад, с той лишь разницей, что Владислав наметил мои мельчайшие движения и самое незначительное отклонение от заданной формы грозило смертью. Но тут – милый, нежный принц… Теперь я вспомнила, как он говорил: «Я не такой, как большинство твоих дружков, я не могу любить кого попало, мне нужны особые отношения».

Надо понять, хочет ли он, чтобы я расколдовала зачарованного суженого или же мне уготовлена роль полуночной возлюбленной, с тем чтобы когда-нибудь ради сладких иллюзий я отказалась от этого суетного мира, навсегда уйдя в сны. Надо быть очень осторожной, когда имеешь дело с хрустальными замками чужой души, а то не оберешься осколков…

После обеда я почувствовала себя лучше и согласилась завтра же ехать.

Однако перед отъездом у меня оставалось еще несколько дел, и первое – нельзя допустить, чтобы по моей квартире разгуливали в грязных сапогах. Перед такой массой доказательств в пользу моего безумия два порванных волоска не имели никакой силы, и, пока Зерцалов бегал в ближайший супермаркет, я оделась, как если бы собиралась на улицу и, вставив в замок похожий по цвету ключик, повернула его клещами в сторону, где он тут же накрепко застрял. После чего я с наивным видом дождалась Павла и поведала о своем горе. Дверь открыл сосед-слесарь, взяв за работу пятерку, а Паша помчался покупать другой замок, удивляясь на ходу, что сломанный прослужил всего ничего.

Весь день я провела в расстроенных чувствах, то и дело натыкаясь на следы «своей» бурной деятельности за то время, которое законно считала проведенным в восточном дворце моего принца, мало этого – теперь я в точности вспомнила тот зальчик, в котором меня все это время держали. Тускло освещенньй, он как бы опускался на три ступеньки вниз и по форме напоминал полукруг – так, одна стена его, с четырьмя плотно прилегающими друг к другу арками, откуда и лился свет, была вогнутой, как внутренняя поверхность шара, а другая, рядом с которой располагалось мое ложе, казалась прямой. Словом, весь зальчик сильно напоминал изящно оформленный бассейн, где вместо золотых рыбок жила я.

20 ЛЮБОВЬ

Не помню, под каким именно предлогом мне удалось улизнуть из дома в поликлинику, сдать кровь. И, разумеется, не на машине (не хотелось лишний раз беспокоить мужа). Уже на улице меня охватило вдруг странное чувство, подумалось: что, если и правда никакого похищения не было, а все это лишь сон ума, в то время как мое тело устанавливало новый рекорд печатания на компьютере и демонстрировало навыки идеального секретаря, занимаясь корректурой незнакомого текста по телефону. А может быть… может быть, я вот так же выходила на улицу, водила к себе мужиков, подписывала кабальные обязательства, выгребала из сберкассы остатки денег и засеивала ими Невский, словом, делала все те непотребства, за которые теперь-то придется расплачиваться. Бедный Павел – я сошла с ума, а посыплется-то все на него.

Я добрела до поликлиники и, заплатив в регистратуре, пошла на экзекуцию. Любопытные все-таки эти барышни с ангельскими личиками и острыми иголочками. И куда девают они эти бесчисленные трубочки со свеженькой человечьей кровушкой? Ну, хотя бы и после анализа?

Лаборатория с ними вряд ли делится, поэтому плутовки приспособились собирать с одного пальца до семи урожаев, деловито подсовывая к сему слабому источнику все новые и новые скляночки. Интересно, знает ли администрация, что в любом штате больницы или поликлиники всегда служит с десяток вампиров? Да, думаю это не в новинку, потому что на вооружении у них всегда есть готовая печать «На повторный анализ». Что на человеческом языке должно означать: «Извините, был маленький банкет, словом, все выжрали».

От таких мыслей на душе повеселело, и я уже решила, что часа полтора в бассейне да излюбленная доза ужастиков перед сном поставят меня на ноги. Но тут, я как раз распрощалась с детьми тьмы в ослепительно– белых халатах и собиралась в гардероб, где оставила пальто, как оттуда навстречу мне вынырнула рыжая стервочка по прозвищу Леди Заразушка, одна из тех мымр, что вечно отсиживаются в кафе на Ленфильме и называют всех на «ты».

– Дианочка! Какой сюрпризик! – заверещала она, едва только мы поравнялись. – А я тебя вчера видела! – Она погрозила пальцем. – Все хорошеешь…

– Где? – «Этого только недоставало – сбываются самые худшие мои прогнозы».

– Как где? Скромняга! По телевизору! В прямом, можно сказать, эфирчике. Там еще этот пшибзик все бегал вокруг да около: «Диана, а как вы относитесь к тому? Диана, а как вам понравилось это?..» Мы были в гостях, ну, в гостях не в гостях, так, видимость одна. И тут по телеку тебя дают! Я кричу: Диана, Диана, а этот шизик, ну, с которым я была, ну, ты не знаешь, – он глядит и не видит! – Елейный тон липучки наводил на мысль о жевательном пластилине, если такой имеется в природе, но из достаточно сумбурных описаний мне все-таки удалось сложить кой-какую картинку. Запись, о которой трещала моя знакомая, была сделана около месяца назад. Кто окрестил ее прямым эфиром, остается неразгаданной загадкой, причем неразгаданной именно потому, что решать ее никому не интересно.

Я немного успокоилась от сознания того, что, во всяком случае, за прошедшую неделю не выступала перед публикой. Хотя ведь никто пока не доказал мне обратного. Нет, так нельзя. Что бы это ни было, а Павел прав – бежать, бежать отсюда. Туда, где меня никто не знает и не догадывается о провалах в памяти, где есть только верный Зерцалов, который спрячет меня от всех или же утянет, утопит, схоронит на дне сладкого, мертвого сна.

Я решила самым тщательным образом просмотреть распечатку, и если есть написанные за время отключки черновики, кто знает, может это и приведет меня к какому-нибудь решению?

Руки у меня чистые и белые – не руки машинистки, неделю напролет стучащей по клавиатуре, света белого не видя. Но я всегда умела следить за своей кожей, а печатать на компьютере – все равно что играть. Так что не знаю.

Я перепрыгнула через небольшую лужицу, и тут услышала шаги за спиной. Обернувшись, я увидела бежавшего ко мне от поликлиники Владимира Глебовича – самого симпатичного и неболтливого доктора из всех мне известных.

– Диана! А я смотрю, вы это или не вы! Зову, зову, а вы будто бы и не слышите. Какими судьбами в наших краях, уж не по лекарской ли части? Так только прикажите – я знаю, чем таких прекрасных женщин следует лечить.

– Чем же? – Я улыбнулась и поправила ему сбившийся шарф.

– Спасибо, дорогая, как вы внимательны! Хорошим винцом, красной и черной икорочкой, да?..

– Не соблазняйте.

– Я все хочу поговорить с вами по тому вопросу, по поводу которого мы посылали запрос с результатами анализов профессору Ладову. Так вот, дня три назад я получил ответ и никак не могу до вас дозвониться.

Я покраснела и, быстро стащив с правой руки перчатку, поправила бархатный воротник пальто. Дело в том, что всего месяц назад я обратилась к Владимиру Глебовичу с просьбой разъяснить мне наконец, могу ли я стать матерью. Не то чтобы этот ребенок был мне настолько нужен, или я испытывала комплекс, просто странно иногда наблюдать, как бывшие одноклассники разводят по школам и садам свои чада.

Вообще жизнью я вполне довольна, и ни в коем случае менять ее на карьеру домохозяйки не собираюсь, но все же хочется уже знать наверняка – мне тридцать, и года через три может быть и поздно. Бог и так чрезмерно наградил меня, а я, признаться, далека от мысли, что талантливый человек должен быть талантливым во всем. Чего-то всегда недостает…

– Вы задумались? Может, не стоило вот так, посреди улицы? Хотите – пойдемте в кафе – тут поблизости. – Он кивнул куда-то в сторону набережной со сфинксами.

– Ничего, давайте здесь. – Рядом с нами мелодично капали и вдребезги бились мелкие сосульки.

– Дело в том, – он запнулся, переступая с ноги на ногу. – Диана, мы с вами нормальные люди. – Он, видимо, взял себя в руки. – Хотя вы так божественно прекрасны. Но… лично я считаю, что далеко не каждая женщина непременно должна быть матерью.

– Продолжайте. – Мимо нас пробежала веселая ватага школьников.

– Но профессор Ладов считает, что шанс все-таки есть… Хотя… – Он красноречиво махнул рукой.

– Сколько, если положить на проценты?

– Ну, один из тысячи… может, из миллиона… я не оперирую такими цифрами. Словом, может помочь только чудо. – Он помедлил, разглядывая мокрый снег у себя под ногами. – Это все равно что ждать волшебного принца… Вы, например, верите в чудеса?

– Конечно верю!

– Ну, тогда я рад за тебя. Хотя ты и сама Венера Пенорожденная – женщина-мечта, принцесса из сказки… – Я заметила, что он словно вздохнул с облегчением и перешел на «ты», едва только я призналась в своей вере, точно нашел вдруг во мне родственную душу.

Я подала Владимиру Глебовичу свою чуть озябшую руку, и он галантно припал к ней губами.

– …Я еще хотел спросить, а что, принц в алой мантии уже прискакал на своем белом коне, или еще в пути?

Я подумала о Павле.

– Прискакал.

– Счастливый он, и вы, Диана, счастливая!

Было что-то странное и радостное в том, что я призналась в этой своей любви – ведь Пава… все в любой момент может оказаться сном, и тогда…

Вдруг мне мучительно захотелось снова увидеть его – моего принца, и я, наскоро попрощавшись, заторопилась домой.

Под ногами, насколько хватало глаз, не было и клочка земли или асфальта, лишь вода, вода с вечными облаками в ней и предательским льдом.

«Как это странно и одновременно прекрасно, – думала я дорогой, балансируя на обледенелом парапете, – вот и свершилось наконец заветное, вот и меня настигла настоящая любовь. А раз так, то можно и в неизвестность с пустыми руками…

А если я обманулась, и Пава никогда не любил меня… О боже! Но я-то люблю и всегда буду любить только его! И пусть он все же любит меня, даже скрываясь под маской принца сновидения, в котором мне предстоит остаться навсегда, но пусть только любит, пусть любит! Мы заслужили это!»

Когда до дома оставалось каких-нибудь сто метров, я бросилась бежать. Скорее к нему, повиснуть на шее, поцеловать, сказать про мои чувства! Я взлетела по лестнице и тут учуяла запах гари. Не помня себя от ужаса, нажала кнопку звонка и держала ее так, пока взлохмаченный Павел не открыл дверь. По квартире растекалась почти что равномерная дымовая завеса. Зерцалов пропустил меня вперед, оставив тонкую щелку для вентиляции. «Можно подумать, что этого нельзя было сделать раньше». И зло глянул на меня.

– У тебя голова на плечах или где? – буркнул он и помог снять пальто. Я чувствовала, как что-то зловещее сжимает мне горло, не давая вырваться наружу тем словам, что расцвели сейчас в моей душе. – …Ушла и про молоко забыла?!

– Про какое еще молоко? – не поняла я.

Павел отвел глаза, длинная, черная прядь непокорно перечеркнула его лицо.

– Ты поставила на плиту молоко и как ни в чем не бывало ушла гулять.

– Я не делала этого! – «Боже! Он хочет сказать, что я не контролирую свои действия».

– А кто – святой дух? О, Диана… – Он опустился на одно колено, расшнуровывая мне ботинки.

– Не знаю – но не я! – Я задыхалась от возмущения и обиды…

– Да, да… молоко не ты? И роман не ты печатала, а домовые и эльфы, и…

– Но в доме не было молока?!

– Я привез, и утром делал молочную яичницу, – он стянул с меня сапоги и, поставив их в сторонку, поплелся на кухню.

– Вот ты и поставил! – крикнула я ему вдогонку и заплакала. Мне совсем не нравилось, что он врал, а он именно врал. Наверное, это такой способ говорить о любви, жестокий способ – делать себя незаменимым за счет создания искусственной беспомощности другого человека. Моя душа раздвоилась – одна половинка думала, что Пашка увозит меня, чтобы, сковав по рукам и ногам, напялив на лицо бархатную маску, любить там, потому что по– другому он еще не умеет, только так, в полубреду… другая… другая половинка говорила, что это я сошла с ума.

Я решила, что даже если всё мираж и Павел никогда не будет моим, так что же, я-то все равно буду любить его, тихо, в душе, где всякому чувству, кроме ненависти, место найдется.

В тайне, как в мире теней, пройдет вся жизнь, никогда не поднимется на поверхность водяной глади лилия любви, а только осветит собой и осчастливит внутренний мрак.

Вспомнилась история, рассказанная одним моим знакомым, много лет работающим с разными архивами и помогающим мне в сборе материалов.

Подумалось, что, может быть, ради спокойствия любимого, мне придется оставить его навсегда. Сердце словно разрывалось от боли, но я тут же поклялась себе в том, что сделаю это, откажусь от него, от своего счастья, если только это сможет как-то помочь Паше.

Вдруг события рассказа Яна Касареса (так звали моего знакомого) начали разворачиваться перед моими глазами, с такой яркостью и правдоподобием, словно это я находилась в маленьком офисе на Пушкинской, где и произошли эти события. С удивлением я увидела пушистого кота и высокого альбиноса с неприятным словно восковым лицом и пустыми, водянистыми глазами – именно так Ян описывал внешность своего друга Семена. Я сделала шаг по направлению к этому нечаянно возникшему чуду, в воздухе запахло кофе, и тут-то другая реальность давно минувших событий подхватила и затянула меня в историю той ночи. Неожиданно я обнаружила себя, сначала незаметно для всех присутствующую в комнате, а затем моя душа словно переместилась в оболочку Яна и зажила в ней как безмолвный свидетель, подчиняясь течению его мыслей. «Это был самый обыкновенный вечер…» – услышала я голос Касареса, когда он рассказывал мне четыре года назад эту историю, и тут же все чувства и переживания этого скрытного человека буквально обрушились на меня, сокрушая все на своем пути. Больше всего на свете в первую минуту я боялась потерять себя, но время шло, мне не удавалось проснуться, высвободившись из этого странного плена прошлого, чужого прошлого. Одновременно я чувствовала, что, должно быть, так надо, чтобы я, не пережив до конца собственную боль, окунулась в холодный омут чужих страданий. Надо так надо, хорошо, я разрешаю тебе течь через меня. Итак.

История одной подставы

Это был самый обыкновенный вечер, ничем не отличающийся от сотен, тысяч таких же вечеров. Я перемолол кофе в на удивление шумной и капризной кофемолке (моя обязанность), и Оленька колдовала теперь сразу с четырьмя кофеварками на горячем песке, подталкивая их то в одну, то в другую сторону, сообразно только ей одной известному рисунку. Семен курил, откинувшись в видавшем виды кресле, и просматривал рекламную газету, скорее всего полученную им у ближайшего метро совершенно бесплатно, как все ненужные советы. Мой друг знает об этом, но, тем не менее, с неизменно серьезным выражением лица просматривает всю ату дармовую чушь, считая, что на свете не существует случайности, и ждет, столько лет уже ждет какого-то мистического послания, разгадать которое дано ему одному. По правде сказать, я думаю, что, в основном, он просматривает рубрику знакомств. Но все тщетно, В жизни еще не видел, чтобы какой-нибудь женщине нравились высоченные и страшные как смерть альбиносы. Разве что моей сестре, она любит Семена, возможно потому, что сама Линда от рождения слепа, а может быть… но что там загадывать. Все бы хорошо было, только Сема упрямится, ему, видишь, не хочется жениться на слепой, а то какая бы пара… С моей способностью зарабатывать деньги у него, пожалуй, еще останется шанс заполучить мою сестренку, такой какая она есть. Иногда я ловлю себя на мысли, что подсознательно так сильно хочу этого брака, что не даю себе найти нормальную работу, кинув к чертовой матери весь этот исторический поиск. И то. Заказы надо искать, бегать, суетиться, пить со всеми пиво, а я прилип к этому лентяю, предпочитаю подождать, взяв, так сказать, от времени.

Мимо меня с самодовольной улыбкой прошел огромный рыже-белый кот. Никем не задержанный, он прошествовал через всю комнату и, запрыгнув на спинку кресла Семена, принялся с упоением точить когти, щурясь и крутя задом.

– Всем привет. – На пороге стояли Иван и Алла – самая красивая и общительная из наших дам.

– Ну, что новенького? – произнес Иван свой обычный вопрос. – Он будет?

– Будет, – подтвердила Оля, она отставила в сторону ароматные кофеварки и, подбоченившись, глядела теперь на нас.

– То есть как будет?

– Кто сказал?

– Когда? – загалдели мы сразу все.

– Я днем одна в офисе была, ну и…

– Что – ну и? – невыдержаля.

– Позвонили и сказали, что будет лично.

– Кто? – Семен даже встал, весь вид его выражал крайнюю растерянность и непонимание, чего от него хотят.

– Заказчик.

– Когда? И зачем, собственно? – Иван терял терпение, его лысина побагровела.

– Не знаю, думаю, что к утру.

– Что за глупости, такие люди по ночам не ходят, – пискнула Аллочка.

– Еще как ходят, когда приспичит.

– Но отчего такая спешка, мы же всегда все делали вовремя, и ни разу… – Надо позвонить Максу.

Макс – наш администратор, директор и к тому же агент. Человек знающий все и каким-то образом ухитряющийся ни за что не отвечать.

– Макс приедет только завтра. Ничего страшного, ну, посмотрим на Гения, какие они бывают, что – в первый раз?.. – Криво улыбнулась Оля.

– В том-то и дело, что не видели. – Семен обреченно опустился в кресло. – Скажу больше – это еще не смертельно, что мы Его увидим, а вот, что Он скажет, когда на нас посмотрит? Банда оборванцев? Дешовка подпольная! И сколько он пожелает нам заплатить? Вот вопрос!

За окнами становилось темно, но никто не трогался с места, чтобы принести, как обычно, еще пару ламп. Женщины испуганно переглядывались, поправляя прически.

– Ну ладно, может еще и пронесет? а? – неуверенно промямлила Алла, смущенно уставившись на свой джемпер. – В конце-то концов не такие уж большие деньги Он нам платит – так, концы с концами свести.

– Это потому что нас много, на всех делится, – прошипел Иван.

– Нет, это потому что Макс половину съедает. – Оля вытащила поднос с чашками, и они зазвенели в ее трясущихся от возмущения руках.

– Макса хоть не трогайте, а?.. – вступился я, принимая посудную эстафету из вздрагивающих в беззвучной истерике Олиных рук. – Если бы не он, мы все давно уже…

– Ладно. Давайте по существу. Вот Он придет – и что мы Ему покажем? – Взял инициативу Семен. – Кто-нибудь сделал выписки?

Чего-чего, а черновиков хватало.

– Хорошо бы еще народу собрать, – немного смущаясь, предложил я. – Для солидности… скажем. Кстати, куда делся Артем?

– Волынский увяз в жизнеописании Тутанхамона, – подала голос Оленька. Алла уже наливала всем подостывший кофе.

– Зачем? Почему Тутанхамон? Мы же закончили эту тему полтора месяца назад? – Семен взял свою чашку и сразу же отпил половину.

– Ну, ему это нравится, – неуверенно продолжала Оля.

– Но он нам нужен как архивариус! – Сема даже позеленел от злости. – При чем тут Тутанхамон, когда у нас сегодня «Заговор Мировича»? Он это понимает? Или Волынский решил выделываться под писателя? Ты его видела? Что он говорит?

– Оставь ты его. – Оля положила руку на колено Семену. – Сами справимся.

– А Линда? Мы хотя бы медиума можем пригласить? Классно. Устроим спиритический сеанс.

При имени Линды я почувствовал словно разряд тока.

– …Правда, Ян, езжай за сестрой.

– Зачем? – В этот момент я ненавидел Семена. – Она еще с прошлого раза не окрепла. Вообще эти штучки отнимают у нее всю жизненную силу.

– Но она нам необходима, – Сема уставился на меня своими рыбьими глазами. Как только я мог думать, что этот садист и моя сестра…

– Все равно уже поздно, и я нужен здесь, в конце концов Россия – это моя тема.

– Ничего, за ней сходит Оля. Линдочка все равно ничего не делает, вот и развлечется.

– Она много всего делает! И вообще не смей о ней так. Она не глупее тебя, и если разобраться, то все твои знания сводятся к набору файлов, так что легче воспользоваться компьютером. А в ней все подлинное! Она вообще, в отличие от нас, черпающих сведения от таких же как мы интерпретаторов, получает свои непосредственно от источника. – Говоря это, я рассчитывал взбесить Семена, чтобы он послал меня куда подальше вместе с моей распрекрасной сестрой, но он учуял это и спокойно произнес:

– Ты прав, Ян, Линда – чудо, без нее нам кранты. Поэтому я готов оплатить ей такси. Вот что, сделай милость и предупреди сестру, что она нам нужна.

– Такси! – попытался я завестись, хотя подобная щедрость сама по себе говорила о многом. – Он оплатит! Видали! Помог бы лучше на операцию денег скопить… – выпалил я уж точно ни к селу, ни к городу.

– А зачем? – Семен посмотрел на меня с сожалением. – Мы же не знаем, насколько ее способности «видеть» связаны со слепотой. А что, если…

– Ты только и думаешь, как бы ее добить.

– Нет, он думает, что когда Линдочка прозреет, то первым делом увидит его физиономию, – захихикала Алла.

Я с благодарностью улыбнулся ей.

– Дурачье! Да без медиума мы все дерьмо. Потом, кто тебе сказал, что она будет счастлива, если прозреет?

Этот спор все равно бы ничем не закончился, как это случалось уже не раз, и Ольга позвала нас обменяться мыслями.

«Линда слепа? Но она же года три назад сделала операцию!» – возмутилась про себя я и тут же очнулась. Странно. Должно быть, я и сама грезила наяву, попав в прошлое. Колоссально! Может быть, я тоже стану медиумом и буду без зазрения совести щупать на презентациях чужих мужей? Какая гадость!

Павел шуровал на кухне. А ведь у меня есть шанс наконец-то выяснить, что же на самом деле произошло с Линдой. Я уже говорила, что по этому вопросу мнения расходились, я сама слышала, что она спала с кем-то за операцию, но… всякое может быть. В подлинности увиденного я и на ноготь не сомневалась.

Потому, закрыв глаза, я попыталась воссоздать недавнее состояние полета и, воплотившись вновь в брата Линды, уже думала и чувствовала все, как думал и чувствовал Ян Касарес, растворяясь целиком и полностью в нем.

Когда стало ясно, что борьба бесполезна, я быстренько отзвонил домой и предупредил сестренку, что она нужна Семочке.

Кошмар, быть старшим в семье, мужчиной… И видеть, как день за днем угасает твоя младшая сестренка, о которой поклялся заботиться. Но ты не можешь – ничего не можешь, хотя и рад был бы отдать за нее жизнь. Я сделал бы это с радостью, но что это изменит? А пока я обречен видеть мельчайшие движения смерти, принужден слышать ее повелительный голос, ее резкий смех…

– Итак. Все мы просмотрели материалы и теперь давайте попробуем разобраться, что же на самом деле произошло с четвертого на пятое июля тысяча семьсот шестьдесят третьего года в Шлиссельбургской крепости, – четко произнес Семен, после чего все мы, как по команде, продвинули стулья, а Иван принес из соседней комнатушки пару настольных ламп.

– …Линда в пути? – Семен вопросительно посмотрел на меня и, дождавшись моего кивка, продолжил. – Если явится Он… – тут Сема сделал паузу, указуя пальцем в желтое пятно на потолке, – пусть видит, что мы работаем. В любом случае имеет смысл найти некоторые точки соприкосновения, я бы даже сказал, общие места. – По тому, как он покосился на Аллу, я понял, что магнитофон, а может быть даже небольшая камера, уже включены и работают.

– …Итак, с чего же начнем? – Семен картинно привстал, принимая традиционную позу Наполеона. – Нужно ли вкратце изложить означенные события заговора?

– Зачем? – Аллочка пожала своими красивыми плечами и, отставив чашку с гущей, закурила. – Мы же сами материалы собирали.

– Хорошо. – Сема сделал широкий жест, могущий означать все что угодно. – Хочу напомнить только, что мы уже не одиночки, без куска хлеба в кармане, а группа. Это значит, что мы всё должны делать сообща, и если вы… – он ткнул острым пальцем воздух в метре от лица Ольги, но по тому, как она вздрогнула, я понял, что укол достиг цели. – …Вы разрабатывали образ Мировича, как человека посланного богом?

– Можно и так сказать. – Она выдержала его испепеляющий взгляд, Семен был вынужден на этот раз отступить.

– А Ян, если не ошибаюсь…

– Не ошибаешься, список прямо перед тобой. Мой рассказ называется «История одной подставы», а у Ивана «Классный парень – во дает!»

– Благодарю. – Семен был явно недоволен. – Позвольте же перед тем, как вы начнете излагать собственные версии происшествия, напомнить сухие факты.

– Это чтобы нас не заносило? – буркнула Ольга.

Лектор болезненно улыбнулся, из всей нашей группы безоговорочно поддерживала его только Линда, чей голос (как медиума) учитывался за два.

Семен сделал ошибку, не дождавшись ее приезда.

– Итак, – прервал он ход моих мыслей. Рыжий кот устроился на ксероксе под лампой. – …Итак. В ночь с четвертого на пятое июля в Шлиссельбурге офицер Василий Яковлевич Мирович пытался освободить принца Ивана Антоновича, для чего поднял солдат «К ружью» и арестовал коменданта, после чего прочитал команде имеющиеся у него письма, написанные им же от имени принца. А затем потребовал от команды гарнизона, где непосредственно содержался узник, чтобы те не стреляли, угрожая что в противном случае прикажет палить по ним из пушек. После чего офицеры Власьев и Чекин, по приказу императрицы, полученному ими за два года до происшествия, и будучи, по их словам, не в состоянии после таких угроз усмирить команду и заставить отстаивать принца, были вынуждены умертвить Ивана Антоновича. Мировичу было предъявлено заколотое, мертвое тело. Далее известно, что на вопрос: «А вы от кого пришли?» он сказал: «Я пришел сам собою». – Семен прочитал это по бумажке и, оглядев нас, продолжил. – Офицеры, совершившие столь страшное злодеяние, не были убиты солдатами Мировича, мало этого, они не были даже заключены под стражу. Потом Василий Яковлевич принародно попрощался с принцем, сказав… – он снова потянулся к шпаргалке: – «Вот, господа, наш государь Иван Антонович! И теперь мы не столь счастливы, как бессчастны, и всех больше зато я претерплю, а вы не виноваты, и не ведали, что я хотел делать, и я уже за всех вас буду ответствовать и все мучения на себе сносить!»

На последних словах Семена Ольга одобрительно кивнула головой: мол, вот же, черным по белому писано – мученик, как я и думала.

– …Мирович был взят под стражу и с первых же допросов утверждал, что все сделал и задумал он один, да еще некто Ушаков, который вообще утонул за несколько месяцев до этих событий. Пятнадцатого сентября Мирович был казнен, его сторонников ждали наказания и ссылки, меж тем как команда Власьева и Чекина получила значительные поощрения. Я должен перечислять какие?

– Сами знаем, – кинул до этого угрюмо молчащий Иван. – Надо бы на лестнице посветить, а то там мрак еще тот, ноги поломать можно.

– Зачем, Линда ведь слепая, – удивился Семен.

– Линда – да, а шофер, а Он!?

При слове «Он» все сразу засуетились, отыскивая по ящикам свечи.

– Думаю, что этого достаточно. – Сема снова попытался восстановить порядок. – Мы будем пользоваться одними и теми же документами, но каждый попытается подать проблему со своей стороны. Хочу напомнить, что Заказчик ждет от нас не сухие факты – их навалом, а собственные, оригинальные версии случившегося, основанные на психологическом портрете героя…

– Да ясно давно! До чего же ты нудный. – Алла поправила волосы. – Кому еще кофе?

Выяснилось, что всем. Оля обнесла присутствующих шляпой со жребиями. Проходя мимо Семена, она шутя повалилась на него, при этом чуть сдвинув кресло с места. Иван быстро помог ей подняться и… я заметил, что на полу осталась для чего-то прочерченная полоса, отмечающая край кресла. Семен наклонился и, обнаружив искомую пометку, осторожно подвинул к ней свой излюбленный трон.

Этим временем судьбоносная шляпа коснулась моего носа, и я был вынужден тянуть бумажку. Мне досталась цифра три.

– Ура! Первый! – Аж подпрыгнул на месте Иван. – Ну, держитесь, после моей истории вам, дорогуши, делать нечего, так что рекомендую сложить оружие.

– Ага, только не облажайся, как в прошлый раз, – усмехнулась Оленька и, поджав под себя ноги, приготовилась слушать.

– Я позволю себе занять вас чем-то веселеньким. – Иван хитро обежал глазами присутствующих.

Никто не порывался мешать. Алла сидела в расслабленной позе, со сложенными на коленях руками, Семен смотрел в пол, изучая игру теней.

– …Моя история называется, как вы уже слышали, «Классный парень – во дает!», хотя так же можно было определить тему и «Эй, ухнем!», и «Русская рулетка». «Почему?» – спросите вы. Да потому, что в России стяжать славу, свергнуть одного монарха и возвести на престол другого затруднительно, действуя во главе солидной организации. Нет, доложу я вам, слишком глубоко внедрена традиция доносительства, выверена, как огромный, четкий и слаженный механизм, работа соответствующих органов. Мирович был одиночкой. Вот, смотрите, земля, которой владела некогда его семья, была отнята еще при Петре I за приверженность деда Василия Яковлевича Мазепе.

И вот он как истинный верноподданный просит Екатерину по добру, вернуть ему прежние владения. А дурная баба отказывает. Что же делать? Прозябать в нищете, кляня себя за бездействие? Или рискнуть всем? Выбрал второе: не хочет милость свою государыня являть – ей же хуже, поищем государя.

Кто-то засмеялся, и приободренный Иван продолжил:

…И во всем остальном он такой же. Ух, как он мне нравится! Богу усердно молился и в случае удачи кучу обещаний разным святым надавал, широко, красиво и всегда почему-то за казенный счет. Простой народ, опять же, понимал – в письмах, что от имени Ивана Антоновича написал, так смачно да забористо о государыне своей высказывался – сразу видно, душу отвел, Я думаю, он так решил – «или пан или пропал». Потому и когда в последний момент удача от него отвернулась, и вместо желанной «Виктории», взору предстало окровавленное, мертвое тело принца, руки и опустил. Мог бы бежать – теоретически, – Иван картинно пожал плечами, – но куда? Да и не такой он был человек, чтобы, поджав хвост, тихориться где-нибудь в погребах. Нет уж. На народе, как говорится, и смерть красна. Оптимизм его меня восхищает – с пол оборота, можно сказать, народ завел. По идее, только на своей лихости да азарте всю стратегию и строил. Ведь если вчитаться в то, что он понаписал, налицо же полная безграмотность и невежество; так, он намеревался, дословно: «Как скоро волею божией Иоанн престол получит, Миних, Остерман и Бирон в отставку!» – и, как видно, не догадывался, что на самом деле Миних и Остерман были главные действующие лица при возведении на престол Ивана Антоновича и его матери правительницей. В общем, нахалюга наш герой и парень рисковый. Народ таких любит. Вот, пожалуй, и все. – Он постоял секунду и сел, довольно потирая руки.

– Ну что ж, спасибо за краткость. – По лицу Семена было невозможно догадаться о его истинных чувствах. – Я предлагаю заслушать сначала все версии, а потом перейти к обсуждению и выработке…

– Добрый всем вечер! – Вошедшая Линда проскользнула к креслу Семена и чмокнула его в лоб. Я отметил, что посторонний человек ни за что на свете не определил бы в ней слепую, так уверенно она держалась в знакомой обстановке. Неожиданно пришло на ум, что Семочка специально следит за расположением вещей, и эти контуры на полу не случайны.

– Дорогая, я приготовлю тебе чашечку кофе? – спросила Алла, в то время как Оленька нервно зашевелила исписанными страницами.

– Благодарю, не надо. – Линда примостилась на подлокотнике кресла Семена, прижавшись локтем к его руке.

Со стороны они казались красавицей и чудовищем, и я невольно начал пересчитывать ее дружков – почему-то всегда достаточно красивых парней, и вдруг такое. Захотелось вдруг отомстить Семену за его высокомерный гон, и я в очередной раз поклялся себе во что бы то ни стало найти средства на операцию, и если все пройдет хорошо, поставить самую грандиозную свечу, такую, чтобы ни в один храм не поместилась, черт ее дери, желательно за государственный счет.

– Как сложно бывает подчас проследить за кажущимися самостоятельными движениями человека руку его сильного покровителя, чуть уловимый след тени от нити кукловода, – начала свою версию Ольга. – Что же говорить об откровении свыше? Как распознать одухотворяющее крыло гения? Видел ли кто-то воочию подписанную кровью купчую на душу? Как же отличить язык бога от множества наречий суеверий, переплетенных линий судеб, фрагментов прошлого и будущего? Только через происходящие события, и исследуя характер поведения отмеченного, избранного. Не берусь утверждать, что мне известно доподлинно, когда состоялось это знаменательное событие в жизни нашего героя. Возможно, что, проснувшись однажды утром, он почувствовал вдруг в себе возрастающие силы и понял, что именно он – тот герой-освободитель, призванный восстановить справедливость и вернуть на российский престол истинного государя. В то время ходили упорные слухи о скором освобождении Ивана Антоновича из Шлиссельбургской крепости, были и письма, но отважился на это именно он – никому неизвестный офицер, без копейки в кармане. Мог ли он рассчитывать завлечь своих будущих сторонников деньгами? А солдат, как известно, нужно кормить. Конечно, нет. Разве что посулы, составленные им же от имени принца. Надо сказать, что этот человек обладал каким-то особым воодушевлением и верой в себя.

Линда задрожала, и руки Семена как по команде сомкнулись на ее тонкой талии, не давая ей упасть.

– …Ну вот хоть, смотрите – Василий Яковлевич признается в замысленном своему другу Ушакову. Пишутся письма, шьется штабс-офицерский костюм, в котором тот должен был явиться в Шлиссельбург. И тут Ушакова – этого единственного подручного – неожиданно отзывают по делам службы, где он и погибает. Любой на месте нашего героя если не принял бы это за дурное предзнаменование, то хотя бы как следует повременил, пока не найдется кто-то другой, равный по силе и значимости покойному. Любой, но только не Мирович.

Далее, двадцатого июня того же года императрица отправляется в Лифляндию, третьего Мирович встал на караул в крепости, и уже четверного вечером он подзывает к себе простого солдата и открывает ему задуманное. Тот соглашается участвовать и подбивает, по словам самого Василия Яковлевича, еще двух человек. Что же это такое? Не верится! Все шито белыми нитками! Потом Мирович идет к капитану Власьеву и повторяет почти то же, но тут его встречает совсем другой прием. А надо сказать, что еще утром в крепость припожаловала лодка с четырьмя гребцами. Комиссия, – решил Власьев и, сопоставив речи Мировича с прибытием нежданных гостей, решил, что они имеют между собой какую-то связь, и потому был тотчас составлен рапорт Панину.

Во втором часу ночи Василия Яковлевича вдруг вызывают к коменданту, он понимает, что Власьев его выдал, и, не откладывая, начинает действовать. Я не стану повторять предыдущий рассказ, ограничусь, наверное, тем, что если Иван считает, что Мирович – отчаянная головушка, то я бы сказала – вдохновенная. Потому что кто-то должен сиять, а кто-то делать всю черную работу. А в этом случае провидению было угодно качнуть чаши весов в сторону зла. Что же делает Мирович? Он творит свой, простой и понятный ритуал. Ему было суждено проводить в последний путь всеми забытого принца, отдав ему королевские почести и публично назвав государем. После чего он целует солдат. Поцелуй Христа, добровольно приносящего себя в жертву. Да, жертву. Убивал-то не он, но именно его, именно Мировича уж точно не помилуют. Наш герой с кротостью принимает свою судьбу. И он не ропщет. Нет. Потому что он уверен, что сделал все как надо и выполнил свой долг – то есть, во первых, остался человеком, а не рабом презренным, вымаливающим у сильных мира жалкое подаяние, а, набравшись смелости, попытавшимся взлететь и тем сравниться с ними.

Закончив, ораторша неожиданно завизжала, подпрыгнув в кресле, и задрала ноги. Из комнаты пулей вылетел котище – виновник этого безобразия. Как видно, он незаметно для нас устроился на полу и в самый напряженный момент царапнул Ольгу за ногу.

Трясясь всем телом, Линда прижалась к Семену, а Иван смеялся, согнувшись чуть ли не напополам и прижимая руку к сердцу. Я поцеловал Оленьку, и вскоре мы уже весело болтали. Я посмотрел на сестру, она и Семен шушукались между собой, то и дело как бы ненароком касаясь губами лиц друг друга.

– Нам повезло, доложу я вам, – все еще трясясь от смеха, проговорил Иван, – я и не представлял, что у нашей Оленьки такой пронзительный голос – если вдруг нам опять понадобится демонстрировать медиума какому-нибудь толстосуму-заказчику, а Линда окажется занята, ты, старушка, – обратился он к раскрасневшейся Ольге, – с успехом могла бы заменить ее.

– Линда?! Неужели та самая?! – На пороге стоял маленький толстячок, в котором я без труда узнал популярного телеисторика Григория Астельмана, пользовавшегося время от времени нашими скромными услугами. Надо сказать, что на экране он выглядел внушительнее. Его длинные рыжеватые волосы напоминали парик петровских времен, а малюсенькие пальчики поблескивали перстнями. – Линда – медиум Линда! – заверещал толстячок. – Макс рассказывал мне о вас, но я не мог даже мечтать… боже мой… – С глазами, какие бывают только у зомби да, может быть, у одуревших от марта котов, он ринулся к ней. Сестра не успела еще понять, что же происходит, когда нарушенный коротышка схватил ее за правую руку и с разгона припал к ней поцелуем, так что поднявшаяся было Линда тут же потеряла равновесие и полетела на пол. Все это произошло так быстро, что никто из нас не успел ничего предпринять, и только испуганный кот соскочил с ксерокса (куда только что забрался, подальше от крика и смеха) и с трубным «мяу» начал гоняться по всей комнате.

– Ах! Как же я неловок! Простите меня, дорогая! – Засмущался историк, все еще не догадываясь о недуге своего кумира и безрезультатно протягивая девушке свою руку.

– Позвольте, я помогу. – Семен вежливо оттолкнул гостя и, обняв Линду, усадил ее, теперь уже одну, в свое кресло.

– Простите еще раз! Извините мне мою пылкость, так неловко… Позвольте представиться…

– Не стоит. Я узнала вас по голосу. – Сестра нащупала наконец-то тяжелую от обилия перстней руку. – Я сама виновата…

– Никто не виноват, – поправил я ее. – Дело в том, что моя сестра слепа.

– О боже! Линда! Сокровище мое! Как же это получилось?! – Всплеснул ручонками Астельман. – Какой ужас! А я-то хотел пригласить вас, как прославленного медиума, посетить мое новое приобретение – старую усадьбу, почти что замок, со склепом и настоящими привидениями… но…

– Не беспокойтесь, – встрял в разговор Семен, – наша Линда, конечно, слепа, но некоторые вещи она видит лучше зрячих. – Он снова чувствовал себя главным.

– И потом, у меня есть шанс увидеть ваш дом своими глазами, лишь только братик скопит деньги на операцию. Профессор Щеглов, у которого я консультировалась, полон самых светлых прогнозов.

– А на какое число запланирована операция?

– Ну… – я замялся. Удар пришелся ниже пояса. – Дело в том, что…

– Мы еще не накопили достаточно денег, – выручила меня сестра.

Я чувствовал, что мои щеки залила краска, а рубашка разогрелась и противно прилипла к телу.

– Ну а когда? Когда вы соберете нужную сумму?! – не унимался мой палач.

– Право же… я не знаю. Ситуация настолько нестабильна… – Я чувствовал, как погружаюсь в вязкое ничтожество.

– Линда – прекрасный медиум, и она могла бы…

– Я действительно не решусь сейчас называть даты… – я обтер платком лоб. – То есть, мы думали об операции… но… боюсь, что придется еще немного подождать.

– Сколько?!

– Не знаю… – Земля начала уходить из-под ног, в комнате вдруг воцарилась гнетущая тишина, и все, даже проклятый кот уставились на меня. Глаза сестры непостижимым образом смотрели прямо мне в глаза. – …Ну, может, через год… через два…

– Год?! Два?! Да вы думаете, что говорите, любезнейший?! – взорвался толстячок. – Год!!! Ишь, чего придумали… год… вы попробовали бы сами наперед посидеть в темной комнате хоть час. А потом и говорите глупости! Год! Не отчаивайтесь, дорогая… я дам вам денег на операцию, я договорюсь в лучшей клинике, за вами будет там такой уход, какой сама королева Англии себе пожелать бы не могла! Я не позволю над вами издеваться…

– Но надо мной никто не издевается. – Линда безуспешно искала руку Семена, который отступил, едва только заказчик начал вешать на меня всех собак, и теперь сидел, покусывая карандаш, на подоконнике.

– Согласитесь, умоляю вас… – Мне показалось, что наш гость того и гляди упадет на колени и начнет плакать и рвать на себе волосы. – Поверьте, мне же это только в радость, вы нисколько не обремените меня, и я буду думать, что вы осчастливили меня. – Его тон доходил до самого сердца, перехватывал дыхание, вибрировал в районе переносицы, грозя вызвать слезы. Но нельзя же было и в самом деле допустить, чтобы он шлепнулся на этот годами не метенный пол и испортил свои шикарные брюки. Наверное, та же мысль пришла в голову и Семену, потому что он взял нашего гостя под руку и, усадив его, как маленького, на свободный стул, примиряюще зашептал:

– Не надо расстраивать медиума во время работы, вы сможете обсудить с ней все это после, а пока мы прослушиваем версии. «Дело Мировича». До вашего прихода мы узнали уже мнения наших коллег, – он кивнул в нашу сторону. – Оба доклада записаны на магнитофон, и вы сможете прослушать их, когда только захотите, а сейчас дадим же возможность Яну Касаресу рассказать свою версию случившегося.

Я поклонился.

При упоминании о неудавшемся заговоре наш рыцарь заметно присмирел и, сложив лапки на коленях, приготовился слушать.

– Тема, которую я хотел бы развить перед вами, называется «История одной подставы». – Я посмотрел на магнитофон, поставленный теперь на стол, и, убедившись, что он включен, а в комнате наконец-то воцарилась тишина, продолжил. – Позвольте, я начну с конца. Итак, после убийства принца Василий Яковлевич позволяет арестовать себя, не пытается бежать, на допросах валит все себе на голову, так, словно он не боится никого и ничего. Да, так может вести себя человек (по первой версии), жизнь которого рухнула и ждать нечего. Заметьте, Мирович совершает страшное, с точки зрения христианина, – а именно отслуживает в церкви по себе заупокойную. То есть, в дальнейшем можно считать, что он уже умер, а раз так, то чего же ему еще бояться. Согласен я и с тем, что человек, которому какой-то глас внушает, что за содеянное он прямиком в рай попадет, на смерть идет с радостью, ибо мучениям его пришел конец. Но только ли небо может организовать хорошую страховку? Разве мало случаев, когда сильные мира сего нанимали смертников, обеспечивая до конца жизни их родственников? А может, он и не собирался умирать, а напротив, ждал за свои действия награды? Потому и настаивал на том, чтобы все было проделано им одним, да покойным Ушаковым. Меж тем ведущий следствие Панин, несмотря на давление на него, не приказывает пытать Мировича, возможно, как раз опасаясь, что под пытками он выдаст истинных виновников заговора, которыми могли быть как Дашкова (которую в том немало подозревали), так и сама Екатерина. Надо сказать, что при дворе ходили упорные слухи о том, что Иван должен умереть.

Но вернемся к теме. Итак, четвертого июля в десять утра в Шлиссельбург прибывает лодка, в которой был, по словам самого Мировича, человек от Теплова. И тем же вечером наш герой начинает действовать.

Тот факт, что он попросту не знал, кто ему в этом деле друг, а кто враг, предполагая в случае удачи отстранить от дел ближайших сторонников опального принца, – такое поведение явно указывает на полное его неведение и слепоту! – Я посмотрел на ерзавшего на стуле историка и, перехватив выразительный взгляд Семена, кивнул ему. – Мог ли быть настолько слеп организатор заговора? – спрошу я вас. Иными словами, Мирович не верил, что его попросту подставили, оттого и не приказал казнить на месте убийц Ивана Антоновича, как сделал бы на его месте, наверное, любой. Шутка ли – королевская кровь! А он не подумал даже арестовать их. Почему? Да потому что он не должен был освобождать принца, а всего лишь устроить заварушку, в результате которой и приключилась трагедия.

– История одной подставы?.. – Астельман посмотрел мне в глаза и, прищелкнув языком, перевел взгляд на Линду. – Подставы, значит, высчитаете?

– Это только мое мнение. Я устала… – сестра предприняла последнюю попытку самостоятельно найти Семена, но он упорно избегал своих обычных мест и с появлением заказчика, казалось, вообще опасался приближаться к Линде, отчего она, по всей видимости, чувствовала себя крайне неловко. Я подошел и погладил ее по голове, стараясь хоть сколько-нибудь успокоить.

– Мы можем начать обсуждение прямо сейчас, – предложил Семен. – Или воспользуемся услугами столь почитаемого нашим гостем медиума?

Все как по команде уставились на нас.

– Я ус-та-ла… – медленно и по слогам выдавила из себя Линда, ткнувшись лицом мне в живот.

– Но это необходимо! Линда! Кто-нибудь, сварите кофе. – Он подошел и присел перед нею на корточки. – Ну, я очень тебя прошу, соберись, сейчас все от тебя зависит, – последнюю фразу он прошептал, но мы все ее услышали.

– Нет! Не вижу! – выпалила Линда и сжала кулаки. – Я ничего не вижу!

– Не смейте доводить ее! Слышите?! Я вам приказываю! – Коротышка схватил Семена за плечо и с неожиданной силой развернул его на себя. – Отстаньте, вы не понимаете, что медиумические практики требуют предельной концентрации, вы что, не видели, как она слушала Яна? Хватит! Хватит на сегодня! Дорогая моя, позвольте, я отвезу вас домой… прямо сейчас.

– Но наш договор, консультация, материалы, мы же еще не закончили, – пытался остановить его Иван.

– Да. Не надо… Потом меня проводит… – Она пошарила перед собой рукой и наконец дотронулась до свитера Семена. – Правда? Ты ведь отвезешь меня…

– После. Сначала мы должны закончить с нашими делами.

– Да что вы за люди?! – Астельман схватился за голову. – Позвольте все-таки я сам… Вы разрешите мне отвезти вашу сестру? – обратился он ко мне.

– Да… – Его тон подкупал. – Но, материалы?

– Отдадите моему секретарю. А деньги – позвольте, я переведу их в клинику профессора Щеглова и добавлю, конечно, поверьте…

– Эти деньги делятся на весь коллектив! – неожиданно громко гаркнул Семен.

Оленька смущенно начала копаться в тумбочке, Иван поторопился и вовсе выйти в соседнюю комнату.

– Тогда я заплачу сам. А Линда отдаст их мне впоследствии, работая непосредственно со мной. Поверьте, – обратился он снова ко мне. – Я порядочный человек. Если хотите, вы тоже можете работать на меня и быть постоянно подле сестры.

– Нет. Я не могу так. Спасибо. Вы очень добры. – Линда встала и подошла к окну, сев на подоконник.

– А вы не думаете, что после операции она утратит столь привлекающие вас аспекты своей личности? – прошипел Семен.

– История одной подставы? – процедил сквозь зубы историк. – У вас нет сердца!

– Ты правда не хочешь, чтобы я прозрела? – Она подошла к Семену, ориентируясь по голосу, и коснулась его своей тонкой, чуть ли не прозрачной рукой.

– Нет, я хочу. Но не так. Не чьими-то милостями! Я, может, сам…

– А когда?

– Не знаю, но… ты же не пойдешь с совершенно не– знакомым Мужчиной, только из-за того…

– Итак, ты не хочешь мне помочь?! – Линда тряслась от обиды, ее губы посинели, а лицо сделалось совершенно бледным. Семен молчал, уставившись в пол.

– Я не могу… – наконец выдавил он из себя.

– А ты, Ян? Ты тысячу раз обещал, что накопишь деньги?! Или тебе я тоже нужна лишь как медиум? Когда, спрашиваю я? Когда?!

– Никогда!

Линда закрыла лицо руками.

– Ни-ког-да…

– Позвольте, я помогу вам. Доверьтесь мне, и очень скоро вы будете видеть, а потом я повезу вас в Париж, Берлин, куда вы только пожелаете.

– Хорошо. Я пойду с вами, – она прошептала это одними губами. – Раз уж никто здесь меня не любит. Слышишь, Ян? Я ухожу!

– Ну и иди, ты, шлюха! Катись! Кому ты нужна! Думаешь, это так приятно семнадцать лет возиться с увечной! Может, ты мне руки наконец развяжешь…

– Пока. – Рыдая, она оперлась о заботливую руку Астельмана, и вместе они вышли за дверь, последний метнул на меня полный оскорбленного достоинства взгляд и скрылся в темноте лестницы.

– Прощай.

– Надо же им хоть посветить, – спохватилась Алла и, прихватив спички и небольшой огарок, вылетела за дверь.

Мы сидели какое-то время не говоря ни слова, за окном стучали капли дождя.

– Я знаю. Ты специально это сделал. – Оля взяла меня за руку, от этого прикосновения и, главное, оттого, как она это сказала, я почувствовал, как защемило горло и слезы сами собой полились из глаз. – …Не надо было называть ее шлюхой. Это может плохо отразиться на отношении к ней…

Иван взял сумку и молча вышел за дверь.

– …Теперь она спасена. – Я с благодарностью посмотрел на Семена.

Он сидел на полу, смотря прямо перед собой, так, что я на секунду подумал, а не ослеп ли теперь он?

– Да. Надеюсь. У тебя есть сигареты?

– У меня есть, – Оля протянула Семену пачку. – А вы не думаете, что он, наслушавшись ваших уверений насчет связи слепоты и ясновидения, возьмет и откажется платить за операцию?

– Не откажется… – Сема затянулся и прислонился к стене. – Он благородный, добрый и недалекий – в общем, Мирович.

Мы улыбнулись.

– …Послушай, Ян, я хочу, чтобы ты знал… это важно… я всегда хотел, чтобы она прозрела… правда…

– Да, да, и увидела твою рожу? Даже я смотрю на тебя уже лет десять и все привыкнуть не могу.

– Хотел. Хотел, чтобы увидела и все равно предпочла всем этим раскрасавцам молодым, меня. А теперь все. Точка. Конец еще одной никчемной жизни.

– Да брось ты…

– А правда. Зачем мы теперь Максу без медиума-то нужны? – Оленька устало прижалась к моему плечу. – Можно я сегодня к тебе пойду?

– Конечно. – Я снял со стула свой пиджак.

– Все кончено. – Семен запрокинул голову и сидел так какое-то время.

Мы не трогались с места, не решаясь бросить его здесь одного.

– …Как ты думаешь, Ян, мы больше никогда не увидим ее? А?

– Обязательно увидим.

– А она нас?

– И она нас увидит, и тебя, пугало ты огородное, увидит.

– И полюбит?

– Не-а… не полюбит, я же ее старший брат и знаю – не полюбит. Она тебя уже любит. А что внешность… так она знает все, Линда-то… она же ясновидица!

Я резко открыла глаза и села, какое-то время особое состояние сна или видения владело мною. Наконец я получила возможность увидеть предметы, населяющие мою комнату, и даже смогла признать некоторые из них своими. Так вот что на самом деле произошло между Яном и его сестрой. Кто знает, может быть это Линда поймала мой блуждающий дух и вернула его, потерянного и одинокого, домой? Почему бы иначе эта полузабытая история вдруг всплыла в моей голове? Неужели Линда знала, что происходит со мною, и таким образом пыталась объяснить мне, что иногда ради того, чтобы кто-то прозрел, любящему его человеку необходимо сделаться негодяям и предателем. Что же мне готовит Павел? Каких жертв потребует эта любовь?

Перед глазами запрыгали непонятные буквы и знаки, я попыталась расслабиться, но тело трясло, в комнате было уже достаточно темно. Зарылась лицом в подушку, отмечая про себя, что не помню, когда легла на кровать. В голове кружились непонятные, расплывающиеся и тут же возникающие заново образы, кричали сразу несколько человек, однако я никак не могла сосредоточиться ни на одном из них. Мысленно я призвала на помощь Линду, и это неожиданно сделало меня спокойнее, мало этого, я вдруг явственно различила, что два голоса принадлежат мужчинам и один – женщине, которая, казалось, выбивалась из сил, тщетно пытаясь дозваться до меня. Знать бы что делать. На всякий случай для начала я мысленно наорала на каждого из своих собеседников по отдельности и на всех вместе взятых, приказывая заткнуться и говорить по очереди, после чего они заметно присмирели. Такой опыт ободрил меня, что-что, а командовать мужиками я умею. Однако эти скоро нашлись и попытались было приняться за старое, но я уже запихнула им в глотки кляп вопроса «Что происходит?» и на всякий случай добавила «Линда».

Сначала я оказалась в полной пустоте, вокруг меня простиралось какое-то бесконечное ничто, лишенное запаха и цвета и потому неприятное. Потом я увидела свой парадняк, в том доме, где я жила с семьей, и себя, несущуюся по лестнице вниз; по тому, как я была одета, да еще по черной, огромной сумке я догадалась, что из памяти всплыло, как я бегу к Ленке, даже не к подруге, так мы друг друга никогда не называли, просто жили в пятнадцати минутах ходьбы друг от друга, и все. Однажды, мне тогда было лет двадцать, она позвонила мне уже довольно поздно, я не сразу узнала ее голос и очень удивилась тому, что она вообще вспомнила обо мне. В сущности, ей была нужна даже не я, а те лекарства, что накануне забыл у меня Шоршона. Слава богу, что это оказалось здесь, в доме родителей, а не в моей новой, тогда как раз реставрируемой квартире. Шоршончик, как алхимик какой-то, снабжал народ всякой всячиной. Я пообещала, что буду через несколько минут. Надо сказать, что Лена недавно родила, в ее-то сорок лет, как мне казалось тогда – полное безумие, и теперь не прекращающиеся боли в спине и ногах не отступали от нее ни на минуту.

Я вылетела в коридор, лифт, как обычно в таких случаях, был сломан, и я побежала по плохо освещенной лестнице вниз.

Я увидела его, когда было уже поздно поворачивать назад или прорываться вперед к квартирам. Мало этого, со всего разгона я чуть не налетела на возникшего неведомо откуда мужика и, получив удар в живот, упала на ступеньки, пребольно стукнувшись копчиком и проехавшись чуть-чуть вниз. В то же мгновение чья-то потная ладонь зажала мне рот, притиснув голову к ступенькам, так, словно незнакомец решил впечатать меня в холодный и грязный камень.

– Молчи, убью, – коротко пообещал он и поднес к моим глазам кухонный нож. Я моргнула, демонстрируя свою полную покорность судьбе. – Давай деньги, быстро. – Рука с ножом бешено тряслась.

«Псих ненормальный», – подумала я, меж тем он покопался в моей сумище и высыпал ее содержимое на пол.

– …Деньги, я сказал.

– У меня нет денег. Я вышла на минуту, к знакомой, вот лекарство передать… – В этот момент я была бы готова отдать ему все, все, что я когда-либо имела, но в моей сумке было пусто!

– Баллончик есть? – запоздало вспомнил он.

– Дома… – «Проклятье, будь это нормальный бандит, увидел бы, что взять нечего, и отпустил по добру по здорову, ночь еще впереди, можно кого другого поймать, а этот? Не дай бог, где и живет поблизости, да он из одного только страха, что я его узнаю, прирежет как минимум. Во вляпалась!»

– Деньги! – отчаянно зашипел полуношник и одним рывком поднял меня на ноги и припер к стене.

– Ну, нет у меня, обыщите, только не убивайте, пожалуйста. – Страх словно поработил все остальные чувства.

Мужчина упер в меня руку с ножом, нервно орудуя другой. Я услышала звук рвавшейся ткани, к горлу подступила тошнота от резкого запаха пота.

– Ничего! – Он толкнул меня в угол и выскочил на улицу.

Странное дело, но я принялась собирать завернутые в белую кальку порошки, слава богу, ничего не рассыпалось, слезы безостановочно текли по лицу, но я решила, что плакать я буду потом, дома, а сейчас Лена ждет меня и еще неизвестно, кому из нас хуже.

Шарахаясь от каждой тени и видя в любом встречном-поперечном сегодняшнего бандюгу, я с горем пополам добралась до нужного мне дома и, поглубже вздохнув, нырнула в черноту подъезда.

Лекарство действовало поистине мгновенно, но я посидела еще минут двадцать, качая ребенка или скорее убаюкивая свои страхи.

– Странно, куда Алексей запропастился, – почти что прошептала Лена, внезапно исчезнувшая боль немало измотала ее за эти несколько дней.

– Алексей?

– Мой муж. Ах да, вы же не знакомы. С утра ушел наниматься в какую-то фирму и до сих пор нету. Это правда, что хорошие инженеры сейчас никому не нужны, или он так, чтобы на пособии сидеть выдумывает?

– Что? – Я покосилась на нее с недоверием, можно подумать, что она годы отсутствовала, не знает, что тут такое творится. Но Лена не услышала моего вопроса; откинувшись на подушки, она приучалась жить без боли.

Я услышала, как ключ провернулся в замке, и обернулась поздороваться с хозяином.

Слава богу, что в этот момент больная не видела моего лица. Передо мною стоял сегодняшний бандит. Не помню, как именно я выкрутилась, что говорила его жене. Мое наскоро придуманное объяснение, откуда я знаю Алексея, могло бы только повредить и мне и ему, внушив черт знает какие подозрения.

Мы оба были рассеянны, подавлены, сбиты с толку. Я наскоро распрощалась с Леной, обещая зайти к ней через неделю.

– Уже поздно, Леша, проводи Дианочку. – Этих слет я боялась больше всего на свете. Лена уставилась в по толок, как кажется, мечтая наконец-то остаться наедине сама с собой.

– Спасибо, не надо! – взвизгнула я и попыталась протиснуться к двери, упорно избегая встречаться глазами с мужем.

– Как это не надо! Ты хоть знаешь сколько сейчас маньяков, бандитов, психов бродит?..

О, я знала. Но что же, интересно, опаснее в этой ситуации – встретиться с новым Джеком Потрошителе? или прогуляться с этим?

– Да, да, дорогая я провожу нашу гостью и мигом вернусь. – Он энергично подталкивал меня к двери я бросила последний взгляд на Лену, ее лицо казалось круглым, как маска красавицы театра Но, и каким-то н. редкость удовлетворенным и светлым.

Алексей выбросил меня на лестничную площадку и захлопнул дверь. Какое-то время я ничего не видела, борясь с сердцебиением, заглушающим естественные звуки жилого дома. Постепенно ко мне возвращались чувства и ощущения, откуда-то снизу потянуло холодом и гни лью – это подвал, во всех пятиэтажках такой, за небольшой железной решеткой, и разумеется не запертой. О, не! Неужели именно туда? А куда еще? Лекарства я принесла, Лене лучше. А меня он второй раз в жизни видит, откуда ему знать, проболтаюсь я или нет? Жена никогда не узнает, что я до дому не добралась, труп можно и тут закопать, далеко ходить не надо. А ему нужно как-то да жить, не оглядываясь, не опасаясь, что вдруг какая-то девчонка начнет его на чистую воду выводить.

Ноги не слушались, и Алексей практически вывел меня на свежий воздух. Мяукала кошка, веселая компания возвращалась к себе домой. Вот бы сейчас вырваться из цепких лап, побежать к ним, к людям… рассказать. Один из пьяниц качнулся в мою сторону, и я инстинктивно отстранилась, чуть ли не прижавшись к груди мс его провожатого.

Эта прогулка была на удивление долгой, я чувствовала растерянность и замешательство, тяготившее мужа моей знакомой; к слову, он вовсе и не собирался меня убивать, а, оказавшись на улице, и сам не знал, куда деваться от стыда. Шутка ли – чуть было не убил человека, выползшего на ночь глядя отнести лекарства его же жене.

Мы почти не говорили, помню, он держал меня под локоть, слишком сильно сжимая при этом пальцы, я чувствовала, как что-то твердое, как выяснилось потом, железный портсигар, впивалось мне в бок.

Потом, добравшись, наконец, до дома, я долго сидела в ванной и плакала в голос, затыкая себе рот вафельным полотенцем. Потом мне захотелось утопиться, но вода оказалась слишком горячей, и я вскоре сдалась. Было жалко Алексея и Лену, и стыдно, безумно стыдно зато, что такое вообще могло произойти, чтобы нормальный мужик в сорок с небольшим не мог найти себе работу, содержать семью, да что там, купить лекарство, чтобы уменьшить боль близкого человека. Ничего не мог! Так и с ума сойти можно. В глубине души я знала, что сегодняшнего происшествия ему хватит за глаза и за уши, и больше никогда… Но… все равно боль не унималась… и я чувствовала, что как-то виновата в том, что такое вообще возможно.

Я легла на спину и еще какое-то время думала, что же это все может значить? К чему? Может, Линда хотела сказать, что и я обречена, подобно Алексею, достичь последнего предала, обнаружив полную свою беспомощность и ужас?

22 КРАЕУГОЛЬНОСТЬ

Мы собрались уезжать на следующее утро. Уже перед выходом позвонил Владимир Глебович, и очень серьезно попросил незамедлительно заехать к нему. Я ощущала нарастающую слабость, колени дрожали, и мне пришлось опуститься на голубой пуфик, голова немилосердно кружилась, перед глазами плясали огоньки.

– Диана! – Доктор словно уловил мое состояние и пытался теперь вернуть меня к жизни. – Диана, дорогая моя, только не пугайтесь, но в вашей крови обнаружено… – в трубке зашуршало и защелкало, где-то по линии прорывалась междугородка. – Это серьезно! – Внушал мне голос. – Что вы принимали? Диана, не молчите, пожалуйста. Нужно срочно найти противоядие. Приезжайте, и будет лучше, если вы захватите с собой это… лекарство. Или я сам заеду.

– Не надо, я сама. – Теперь меня бил озноб.

– Вы помните, что вы принимали? – не унимался Владимир Глебович.

– Я должна найти бутылочку, – соврала я. – Возможно, я напутала с дозировкой. Это опасно?

– А как вы думали?! Обязательно привозите это лекарство, и тогда мы найдем противоядие.

– А если я не найду?

– Не шутите так!

– Ну, чисто теоретически – не найду и не обращусь за помощью? – В желудке накапливался жар, для того чтобы тотчас расходиться невидимыми кругами по всему телу.

– Теоретически то, что вы приняли, можно отнести к особому, достаточно редкому разряду галлюциногенов растительного происхождения. В больших дозах действующего как медленный яд.

– Медленный?.. Сколько же у меня осталось времени? – Пава показался из кухни с рюкзаком в руках.

– Не надо так, Дианочка… думаю, около недели, но тут нужны более серьезные исследования. Вы в состоянии приехать, или я пошлю за вами машину?

– Не надо. Я сама.

Я повесила трубку. Пава отнес рюкзак в машину и, поднявшись за мной, помог спуститься по лестнице.

«В неизвестность с пустыми руками…» – припомнила я фразу, оброненную как-то Шоршоной. Теперь моя судьба наконец решится. Травил меня Зерцалов, каждая клеточка моего тела знала об этом так же верно, как ждала его прикосновений, и значит, от него зависит, решится ли он вырвать жертву из лап смерти, или предпочтет в тайне от всех владеть мной, пока в этом теле не иссякнет последняя капля жизни. Но впервые мне было все равно.

Я свернулась калачиком на заднем сидении, то погружаясь в тяжелый сон, где были кошмары, но не было кому меня защитить, то резко просыпалась, в который раз давая себе обещание держаться.

За окном мелькали деревья в снегу и белые поля, за городом снег не торопится таять. Пава то и дело бросал на меня тревожные взгляды, так что пришлось-таки перебраться к нему от греха подальше. Я опять заснула, но в этот раз Зерцалов был там вместе со мной.

В полутьме будуара в стиле рококо каким-то фосфоресцирующим светом поблескивало зеркало и шкатулочки с полированными крышками, я лежала на постели, сделанной в виде белого лебедя, все еще не придя в себя после бешеной гонки. Перевернулась на живот и дотронулась до влажной спины юноши.

В комнату вошли служанки, в руках первой – немки Анны – сверкали два канделябра о трех свечах каждый, вторая – полная и неповоротливая Роза – внесла поднос с вином и закусками. Косясь на нас, девушки обменялись понимающими взглядами и начали молча расставлять угощения. Один из канделябров занял свое привычное место около зеркала, осветив сразу полкомнаты, второй был водружен посередине стола, куда мой гость положил свою табакерку с картинкой, изображающей гейш, занимающихся любовью на качелях.

Неловкая Роза задела ее рукавом, и безделушка со звоном шлепнулась об пол. Маркиз пошевелился во сне, в то время как мерзавка опустилась на колени с явным намерением не столько найти дорогую табакерку, сколько прикоснуться к бедру мужчины. Я бросила на нахалку гневный взгляд, а он улыбнулся и, пряча глаза от резкого света, ткнулся лицом мне в грудь. Девчонки захихикали и поспешили покинуть комнату.

Я посмотрела на молодого человека, не понимая почему изящный серо-серебряный парик так и не исчез с его головы.

– Позвольте представиться, прекраснейшая из прекрасных. Маркиз де Сад, и с этого момента – ваш самый пылкий обожатель.

– О-о-о, божественный маркиз! Какое чудо! – завизжали за дверью.

– Я узнала вас, сударь.

– Когда же? Неужели моя маска оказалась недостаточно непроницаемой? – Он откинулся навзничь и, подхватив веточку винограда, начал отщипывать от нее ягодку за ягодкой.

– Я узнала бы вас под любой маской, милый маркиз. Но уверенность появилась только здесь. – Я провела стопой по его ноге.

– Я рад, что мой дружок, – он кивнул на вновь напрягшийся член, – сумел должным образом отрекомендоваться, пока уста мои были заняты более интересным делом, чем произнесение праздных слов. Жаль, но уже сегодня я должен покинуть вас. – Он отыскивал разбросанные вещи.

– Но к чему такая поспешность? Скажите, я не понравилась вам? Неужели мне не удастся удержать вас хотя бы на…

– Ни на минуту… а то вы погибнете.

– Скажите просто, что я не сумела удовлетворить ваш изысканный вкус. Не знаю, быть может, вы ждали чего-то другого, скажем, чего-нибудь из восточной любви, или старые как мир новшества французского двора пришлись бы вам по вкусу? Во всяком случае, я вижу, что вы стремитесь от меня одной только своей глупой головой, в то время как ваш член выдает вас и готов уже к новой атаке. – Я приняла самую соблазнительную позу, на которую только была способна, запрокинув назад голову и полуоткрыв рот.

– Я ухожу не потому, что не хочу вас, лукавое вы создание, а лишь потому, что не желаю причинить вред.

– Вред мне? – Я повела бедрами, извиваясь всем телом.

Между нами дрожал воздух. Он покачнулся, но устоял на ногах.

– Любовь со мной не может быть игрой – это лобзание дьявола, сжигающее все, к чему я только ни прикоснусь.

– Ну, убей же меня! Убей! Только иди ко мне! Люби меня!

– Это не слова! – Он подался вперед и заскользил языком по моим икрам, пробираясь все выше и выше. – Мои поцелуи высасывают жизнь по капле, мои прикосновения – прикосновения пламени к нежным лепесткам лилии. Это правда. – Его руки нащупали мои ягодицы. Я застонала. И тут же маркиз одним рывком перевернул меня на спину, его лицо оказалось против моего лица, а грудь словно сжали в горячих тисках.

– …Я буду любить тебя, но до последнего! Две недели – потом ты умрешь. – Все еще смотря мне в глаза, он резко вошел в меня, причинив мгновенную боль.

– Да… Только люби меня… Мне больше ничего и не надо, – сказала я, – две недели – это целая жизнь. – А про себя подумала: «Дней семь, не больше, как и предсказывал Владимир Глебович, – но лучшего любовника все равно уже не будет. Так что и жалеть не о чем».

– Я открыла глаза, когда мы подъехали к небольшому красно-кирпичному домику в готическом стиле, какие уже года три как вошли в моду среди депутатов и их ближайшего окружения.

«Ага, маркиз все-таки расстался со своим париком», – подумала я, и тут же Павел выскочил из машины и одним прыжком взлетел на крыльцо. Я разглядывала его спину и торс. Наконец дверь поддалась, и он вернулся за мной.

«Последнее пристанище… – Я чувствовала себя разбитой. – Доктор сказал – неделя…».

Небольшой холл блистал чистотой, прямо на полу (списанном явно с какого-то дворца) стояла парочка пузатых ваз, из мебели здесь были лишь длиннущий диван для собаки или сторожа, телевизор на стеклянной тумбочке и шкафчик для обуви.

– Дом еще плохо обставлен. – Зерцалов перехватил мой взгляд. – Но наши комнаты в полном порядке, и еще тут по соседству живут муж и жена – очаровательные старички, они присматривают за порядком, но, думаю, что до магазина я и сам доберусь. Не будем перегружать их лишний раз. Насколько я понял, им и так несладко живется. Мой приятель сказал, что когда он утром заводит двигатель, у них в доме создается такой шум, какой обычно можно услышать только у водопада.

– Ты же сказал, что мы будем одни? – Мы прошли холл и оказались в зеркальном, похожем на полумесяц зале с искусственными цветами в горшках и огромным витражным окном во всю стену.

– Одни не одни… они же в постель к нам лезть не станут.

Я вопросительно посмотрела на него.

– А ты как думала, зачем я тебя сюда привез?! – Он зловеще захохотал и резко привлек меня к себе, от чего у меня подкосились ноги. – У-у-у! Страшно?!

– Аж жуть. – Подыграла я, и мы отправились в мою комнату.

Хотелось спать, точнее, упасть и больше уже никогда не подниматься. Налитые тяжестью веки закрывались сами собой. Я повисла на плече у Зерцалова, ничего не видя и автоматически переставляя ноги.

«Если он хочет меня убить – пусть делает это прямо здесь, – лениво шевельнулось в мозгу. – Все. Баста. Больше я не сделаю ни шагу».

Казалось, что всю дорогу мы поднимались по какой– то бесконечной лестнице. Скрипнула дверь. Я прижалась лицом к волосам Павла, вдыхая их запах, и тут он резко скинул мою руку и, повалив меня на что-то мягкое, начал расшнуровывать сапоги. Я открыла один глаз, лежать мне определенно нравилось куда больше, нежели стоять или, тем паче, передвигаться. Прямо напротив моей постели на туалетном столике светилось овальное зеркало, в котором отражалась спина Зерцалова. Пава уже управился с моей обувью и теперь тревожно смотрел на меня, утирая пот.

Я впала в состояние мрачного безразличия, не отвечая и никак не помогая ему расправиться с одеждой. Начни он сейчас отрезать от меня куски мяса для буженины, я максимум закрыла бы глаза. Наконец, совершенно выбившись из сил, Пава вынул из кармана куртки красноватую с завертывающейся крышкой коробочку и, положив ее на кровать рядом со мной, быстро вышел. Я проводила его взглядом и посмотрела на Шоршонскую упаковку лекарства.

Теперь понятно – таблетки, и скорее всего нестерпимо горькие. Владислав всегда сетовал на то, что на них отсутствует сладкая облицовка, а значит нет никакой возможности принимать их без воды. Я вспомнила свернувшуюся на огромной пустой постели Маргариту Белкину – женщину, которую я хотела убить – за что? Мысли остановились и затвердели, отчего голова сделалась необыкновенно тяжелой. Павел приподнял меня и, разжав пальцами запекшиеся губы, вложил в рот пару гладеньких таблеток, фарфор чашки чуть стукнулся о передние зубы. Я начала пить, длинные волосы принца касались моего лица. Потом все прекратилось, я снова ощутила под головой подушку, поискала глазами Павла. Наваждение спало, я лежала обнаженная, в мягкой, чуть закругленной постели, края которой представляли собой сложенные по бокам лебединые крылья. Я протерла ладонью лицо и оказалась в турецком гареме, среди запахов редкостных яств и любовных напитков.

«Не туда». Потрясла головой, и картинка сменилась.

23 ПРИНЦ ИЗ МЕЧТЫ

Я потянулась, оглаживая шелк ложа; откуда-то издалека лилась тихая восточная мелодия. Полукруглый аквариум с такими знакомыми арочками и ступеньками словно весь переполнялся бликами и неясным мерцанием.

Где-то в клубке переплетающихся ходов замка звенели, отдаваясь мелодичным эхом, шаги. Это мог быть только он. Мое сердце забилось так, словно легкие, уверенные удары отражались в груди, подгоняя медлительную кровь. И чем ближе раздавались шаги, тем невыносимее становилась сама пытка ожиданием. Я вскрикнула, увидя во внезапно открывшемся проходе между колонн темную фигуру и с глухим стоном повалилась обратно на постель, все еще не отрывая горячего взгляда от возникшего видения. Мужчина сделал шаг в полосу света, его костюм напоминал одежду жителей пустынь из «Тысяча и одной ночи», на голове красовалась белая чалма, один край которой прикрывал нижнюю часть лица, словно подчеркивая сверкающие, темные и необыкновенно красивые глаза.

Я снова попыталась встать, но ночной принц опередил меня, – быстрым как разжавшаяся пружина прыжком оказавшись на ложе, одной рукой он обнял меня за талию и привлек к себе, другой откинул с лица плотную ткань и, скинув чалму, тряхнул черной гривой волос и тут же жадно припал к моим губам. Кружилась голова, дьявольское снадобье почти не оставляло мне сил.

Мы лежали усталые, но до невероятности, до какой-то первозданности счастливые.

Я приподнялась первая, чтобы ласкать губами его нежную грудь. Радуясь, когда он вдруг вздрагивал, сдерживая готовый уже вырваться стон, чтобы в следующее мгновение проникнуть языком в мой полуоткрытый рот или впиться долгим поцелуем в шею.

– Я люблю тебя, люблю, как никого и никогда не любил, – прошептал он. – Я так давно не мог решиться сказать тебе это. Так непоправимо долго!..

– Но почему?

– По-че-му… – Он сел и пристально посмотрел мне в глаза. – Да потому, что ты никогда не воспринимала меня как мужчину, вот почему.

– Но я же не знала… – Сейчас я смертельно боялась как-то обидеть, ранить моего принца, спугнуть его, чтобы он не улетел, подобный райской птице. – Прости, я поверила учителю, Шоршоне… я никогда раньше не видела тебя с женщинами…

– И не могла видеть… – Он помолчал, слушая бесконечную мелодию. – Других женщин нет. Ты единственная – богиня любви, принцесса из сказки. Я люблю тебя, и больше мне никто не нужен. – В его голосе слышалась печаль, и я невольно начала поддаваться панике и взяла его руку. На какой-то момент показалось, что прекрасный принц вот-вот покинет меня.

– Я безумно люблю тебя! Прости, что я была так слепа. Но я считала тебя все это время таким недоступным… таким… Я не задавала вопросов, потому что боялась, что ты сочтешь оскорбительным для себя, если я начну лезть в твои дела. Но я люблю тебя и, наверное, всегда любила. – Я вновь ощутила слабость и утомленно опустилась на смятое покрывало.

– Скоро ты заснешь, любимая, – равнодушно прошептал Зерцалов, опускаясь рядом и гладя меня по волосам.

– Засну? Почему? Откуда ты знаешь?..

– Потому что я дал тебе лекарство, и когда в гостиной, – он неопределенно махнул рукой, – пробьют часы, ты уснешь.

– Навсегда?! – Я резко села, горло сдавили слезы.

– Нет, дорогая, конечно нет, только до следующей нашей встречи.

– Но почему? За что? Я что-нибудь не так сделала? – Меня трясло.

– Нет, что ты? Просто иначе у тебя не хватит сил. Сейчас ты уснешь, а когда проснешься, мы снова будем вместе.

– Вместе?! И ты думал, что со мной можно так?! Как с надувной куклой?

Павел отстранился, кусая губу.

– Но ты же сама сказала, что любишь меня?

– Я люблю! Люблю тебя, глупый! – Слезы мешали мне говорить, снадобье брало свое. – И это прекрасно, что ради того, чтобы рассказать мне о своем чувстве, ты создал все это! Но теперь мы должны иметь смелость проснуться вместе и уже не расставаться!

– Нет. Я не могу. – Он отвернулся. Я чувствовала, что проигрываю.

– Почему, Паша? Ты что боишься, что в том мире я изменю тебе?! Но это же невозможно! Других мужчин нет!

– Нет? – Он резко повернулся и, поскольку я уже не могла приподняться, присел на корточки. – А как же Андрей, цыганский барон и остальные?

– Они и раньше не имели для меня значения, а теперь и подавно, ведь люблю-то я тебя. Поверь мне, пожалуйста.

– Я верю, но я не могу. Здесь сон, исполнение мечты, там реальность, там мы тут же потеряем друг друга, там все и вся станет угрожать нашей любви, а здесь…

– Здесь только смерть разлучит нас…

– Да. Но это произойдет еще не скоро.

– Я умру через неделю. – Язык отказывался повиноваться. Внезапно отключилась музыка и где-то начали бить часы.

– Почему через неделю?! С какой стати? – Он встряхнул меня, повернув мою голову так, чтобы я смотрела ему в глаза.

– То, что ты даешь мне… оно убивает меня… – Я сделала над собой титаническое усилие. – Перед тем как ехать сюда, я сдала кровь на анализ, в ней обнаружена значительная доза неизвестного яда… Если не ввести противоядие, я умру через неделю. Теперь уже меньше.

– Но это неправда?! Диана! Скажи, что это неправда! Я прошу… Я приказываю!.. – Он поднял меня. – Зачем же ты тогда поехала со мной?

– Потому что я узнала тебя, мой принц, потому что я люблю тебя.

– Но ты узнала лишь мое тело! Хорошо! Но я же мог быть и не один! Что, если бы я хотел только воспользоваться тобой?! А потом продал бы какому-нибудь… Да не спи ты! Я не давал тебе яд! Диана! Только безобидную травку. Я сам ею пользовался и знаю… Не смей засыпать! В квартиру мог проникнуть посторонний, он и дал тебе яд, а не я – я бы в жизни не смог причинить тебе боль, правда!

– Посторонний – Шоршона? – Я потерла глаза, отгоняя сонливость. – Нет. У него были ключи, но еще до нашей свадьбы. Так что не сходится. Может только, ты попросил его достать нужные тебе колеса, а он дал…

– Это неправда! Ты нарочно путаешь меня?! – Его голос доносился, как из глухой бочки.

– Правда. Я видела упаковку у Славки в доме, потом у этой актрисульки, которая с их помощью пыталась… Позвони Владимиру Глебовичу. Я сказала ему, что принимала их для работы… чтобы лучше… я сама… он знает…

24 ЭКИВОКИ

Я проснулась на другое утро в лебяжьей постели, хотя можно ли было с уверенностью сказать, сколько на самом деле я провела в черном, тупом безмолвии, которое теперь, должно быть, следует именовать сном? Слабость отступила, и голова казалась вполне ясной. Наверное, это теперь будет наваливаться припадками, настигая в самых неподходящих для того местах.

Тут я вспомнила про Пашу, про все, что у нас с ним произошло и что разговор так и не окончен.

«О боже! Я же умираю!» – плеснулось в голове. Я резко села и огляделась по сторонам – вчера, когда Зерцалов только притащил меня сюда, я, кажется, успела разглядеть лишь кровать и туалетный столик, но теперь, к своему удивлению, обнаружила, что знаю о комнате куда больше. Например, эта табакерка у зеркала – я точно помнила рисунок – японская миниатюра, как из книги «Искусство любви». И еще – это кресло и бархатный черный камзол на нем.

Стоп! Это же мое пальто, почему же тогда я вспомнила о каком-то камзоле?

Я встала и прошлась – справа в углу на тумбочке стоял массивный трехрожковый канделябр. И это мне знакомо. И тут я явственно вспомнила картину из сна, где Пава исполнял роль божественного маркиза. Но вот что странно – сон я видела в машине, когда мы подъезжали к этой даче. Что это? Медиумических способностей у меня нет ни капли, предвидением не обладаю, зато увиденное один раз врезается мне в память с такой силой, что вырвать его оттуда практически невозможно. Я подошла к столику, ожидая с минуты на минуту появления Павла, и тут только заметила сложенный вчетверо листок. Сверху он был придавлен флакончиком с розовой водой, рядом лежала ручка с моими инициалами красной розой, как на рыцарском гербе, та самая, которую я получила в качестве особого поощрения за сборник новелл «Сладкое томление» и передала по назначению автору. Сам факт, что Зерцалов выпустил из своих цепких лапок это сокровище, не предвещал ничего хорошего. Я покачала головой и, все еще косясь на ручку, развернула письмо.

«Диана!» – прочла я, уже догадываясь, что будет дальше, и не сдерживая слез.

«Диана! После того, что произошло между нами, я не могу и не хочу оставлять все как есть, в то время как изменить положение дел не в нашей власти. Поэтому я ухожу навсегда и прошу не искать меня впредь. Благодаря тебе я нашел в себе силы подписывать свои произведения, выступая, правда, как твой соавтор, но именно этот шаг позволит мне в дальнейшем, не ломая свою жизнь, продолжить любимое и единственно возможное для меня дело в другом городе, а может и другой стране.

Прощай, моя дорогая, думаю, что ты найдешь еще свое счастье. Прости, если сможешь, за обман, к которому я прибег для того, чтобы разобраться наконец в себе самом. Я освобождаю тебя от данных мне вчера обещаний, равно как и от той доли яда, которую был вьшужден подсыпать тебе, дабы во сне ты видела чудесные дворцы и гаремы султана. Я использовал технику внушения, подкрепляя ее действие наркотиком. Противоядие всегда было при мне, и я все равно бы не дал тебе умереть, так что теперь ты можешь вздохнуть спокойно – еще один странный сон твоей жизни подошел к концу. Прими противоядие и начинай жить заново.

Прощай, дорогая, ты не столь хороша, чтобы я бросил все и остался с тобой в твоей уютненькой квартирке, подле твоих жутких книг. Вспоминай хоть иногда о своем старом друге, сохранившем на все эти годы сладкое томление молодого, трепетного сердца.

Вечно твой П. 3.»

– Дрянь! – Я с негодованием отбросила листок. – Трус проклятый! Это я-то не хороша?! Подлец!

Рядом с дорогущими флаконами у зеркала скромно примостилась Шоршонская красненькая коробочка с противоядием, я не сразу приметила ее на общем пестром фоне. Повертела в руках и с отвращением поставила на место. Вспомнилась Рита Белкина, и то, как вчера Пава кормил меня этой самой гадостью. Было противно от того, что и яд и противоядие лежали в одной коробке – русская рулетка, да и только. Я оделась, ожидая с минуты на минуту нового приступа слабости, и вскоре была уже на улице.

Во дворе соседского домика симпатичная старушка в линялой безрукавке колола дрова. Вокруг нее талый снег устроил что-то вроде моря разливанного, отчего бабкино отражение боролось с непокорными полешками вверх ногами.

Заметив меня, старушка подобострастно улыбнулась и, не выпуская топора, зашлепала сквозь отраженные в воде тучи.

При виде такого радушия я было отступила, но тотчас вспомнила слова Павла о престарелой супружеской паре, которая следит за домом и при случае может помочь по хозяйству. Немного смущало, что я не знакома с хозяином дома, но что же теперь поделать. На мой вопрос, как можно уехать отсюда, бабка посоветовала пройти до главной дороги, где любой водитель с радостью подвезет до электрички или даже до самого Питера. Летом машины еще наезжают сюда, сокращая себе путь, но весной их почти нет.

Я поблагодарила соседку и обещала перед уходом занести ей ключи от дома (если, конечно, их найду).

– А что же, никак ваша-то машина поломалась? Может, помощь какая требуется? А то я кликну деда… он у меня на все руки.

– Машина? – Я тупо повернулась и вправду увидела наш старенький «мерс», тот самый, что я подарила Зерцалову вместе с квартирой и который стоял теперь посреди сверкающих луж.

– Сломана? Простите, мой муж ушел или уехал сегодня утром, когда я спала, вы не видели? – «Звучит по– идиотски».

– Не-ет. Только если бы он машину трогал, мы бы точно знали, тут такая слышимость, что стоит лишь дверью хлопнуть, как у меня в кухне полки обваливаются. Видать, голосовать почапал.

Поблагодарив старушку, я пошла к дому, злость на Зерцалова внезапно сменилась странным беспокойством: почему он бросил машину, которую мы не меняли столько лет именно из-за его к ней трогательной любви? Он еще говорил, что это не машина вообще, а кто-то одушевленный, понимающий, вроде собаки. Оставил мне? Зачем? Чтобы я с его таблетками разбилась у первого поворота? Странно, если не сказать больше.

Я прошлась по дому – все вещи, привезенные Павлом, исчезли, только на кухне он оставил хлеб и йогурт. Черт знает что: поверить, будто Пава вдруг возлюбил таскать на себе неподъемные тяжести – предположение столь же нелепое, насколько по-идиотски будет звучать то же касательно меня самой.

Я позавтракала тем, что бог послал, все еще силясь понять, что же произошло.

Итак: Павел кормит меня дрянью и затем внушает, что я будто бы нахожусь в полутемном зале с арками. Хорошо. Но тогда зачем ему было нужно тащить меня сюда? Когда муж подсыпает жене отраву, он это делает тихо, не вызывая раздражения соседей. Вот, если бы он бегал за мной с окровавленной саблей и, подобно сбесившемуся скульптору, отсекал ненужные с его точки зрения детали, тогда другое дело. И без выездов на пленэр не обойтись. Я представила Паву с топором или саблей и засмеялась. Потом, как быть с этой лебяжьей кроватью наверху? Ее– то я видела во сне до того, как Зерцалов привез меня сюда. А почему, собственно, не наоборот? Быть может, я уже была здесь как раз в то время, что теперь оказалось бездарно вычеркнутым из моей жизни. А значит, зал, похожий на бассейн или аквариум, тоже существует, и не где-нибудь в тридевятом царстве, а именно здесь! Теперь понятно: Павел создал страну сновидения и хотел, чтобы я осталась с ним здесь. Не в городской квартире под вечным кайфом, а здесь, где и де Садовская комната, и зал принца существуют в реальности!

Голова начинала предательски кружиться, и на какие-то мгновения стены подернулись мелкой рябью.

– Нет! – Сказала я обмороку, и он смущенно отступил. – Не сейчас, не время.

Я поднялась в свою комнату и еще раз перечитала письмо. Как тогда после предательства Славы, за каждым словом Зерцалова я готова была видеть притаившегося врага. Врага – монстра, с фатальной обреченностью уносившего из моей жизни все, что я когда-либо любила. Я больше не могла ненавидеть Пашу. Я любила его и хотела понять. В конце концов, мне же от него ничего такого не надо. Знать бы только, что он жив и здоров, что с ним все в порядке, а я… я останусь одна со своей любовью уже навсегда. Да что, в первый раз, что ли?!

Перечитала письмо сквозь слезы, и еще раз спокойно. Все так. Все – да не все. Он пишет, например, «твоей квартиры» – но это его квартира. По закону его и еще потому, что когда мы поженились, он продал свою. Это первое. Потом – «среди твоих жутких книг» – но в его комнате только одна полка, и вся в любовных романах. Мои же «жуткие» живут у меня под кроватью, в длинном, узком ящике, похожем на гроб, подальше от любопытных глаз. Наконец, самое главное, он бросил на столе свою заветную ручку, подарок за сборник «Сладкое томление», с которой уже несколько лет не расставался, а написал, написал мне: «Вспоминай хоть иногда о своем старом друге, сохранившем на все эти годы сладкое томление молодого, трепетного сердца».

Новый приступ слабости свалил меня с ног, но я уже поняла, что произошло что-то ужасное. Красноватая коробочка Шоршоны на столе взывала к жизни, но я предпочла бы ей смерть. Стены неритмично покачивались.

Павел здесь. Нужно только еще раз броситься в неизвестность с пустыми руками, пройти через зеркало, возможно огонь, воду да медные трубы. Только-то?!

25 БИТВА С МОНСТРОМ

Надо спешить, пока не поднялся, не захлестнул меня новой волной гуляющий по кровеносным сосудам яд. Первым делом я нарисовала по памяти зальчик, в котором навещал меня ночной принц, – полукруглое и не самое маленькое, судя по форме дома, помещение, обычно бывает сложно спрятать от глаз, если только оно не находится глубоко под землей или не окружено дополнительными стенами, сравнивающими выпуклость поверхности. Но в этом случае я чувствовала, что все было не так. Та часть зала с арками, откуда последний раз появлялся Па вел, судя по форме должна была прилегать к узкой, зеркальной зале – слишком узкой – и с витражным окном, что делало ее совершенно непригодной для занятий танцами, но, с другой стороны, она могла быть и просто коридором, соединяющим холл с лестницей, ведущей наверх. К тому же, зеркала… сама идея создания постоянного и доступного входа в зазеркалье слишком сильно отдавала умонастроениями Шоршоны. Почти что скатившись с лестницы, я добралась до зеркального недоразумения, но как попасть вовнутрь? Нужно ли броситься на стекло или достаточно правильно надавить? Я подошла вплотную, пытаясь разглядеть хотя бы слабый отпечаток руки. Находясь в зале, я могла слышать шаги, а значит, не пропустила бы, решись Зерцалов биться о стены. Нет, тут должно быть что-то совсем простое. Я поводила ладонью в том месте, где зеркала соединялись, и ощутила слабый сквознячок. Блестящая поверхность запотела. Я оглядела пол в поисках какой-нибудь кнопки, но половицы казались абсолютно одинаковыми. Остаются хрупкие витражные стекла – быть может, следует обратить внимание на совпадение каких-нибудь линий в зеркале… или…. или секрет «входа» в одном из цветочных горшков?

Голова немилосердно кружилась, я представила, как начну терять сознание, обреченно цепляясь за тонкие, словно сделанные руками маленьких эльфов рамки, и вот уже мое тело в длинном, светлом платье летит вниз, в самый низ… в жидкую ранневесеннюю грязь. Нет!

Я отстранилась от окна, и тут же, слабо скрипнув, зеркала поползли в сторону. Возможно, я нечаянно все же коснулась рукой рамы или прошлась по нужной половице. Раздумывать было некогда, и я, превозмогая слабость, пошла в открытую щель. Возможно, следовало подпихнуть что-нибудь под эту дверь, не дав ей захлопнуться, едва только я окажусь внутри, но на это не было уже ни сил, ни времени.

Передо мной был тот самый зал из сна. Я встряхнула головой, отгоняя приступ слабости, и нащупала ногой ступеньку, глаза медленно привыкали к полутьме. В не скольких шагах от себя я различила темный силуэт и чуть не упала от страха. Хотелось одного – бежать, бежать из этого проклятого места что есть духу и никогда не возвращаться. Но повернуться спиной к призраку казалось еще ужаснее, я позвала, но никто не ответил.

Бесконечно текли секунды. Наконец я не выдержала и приблизилась к неизвестному. Подхлестываемое страхом и ядом сердце стучало так, словно хотело разбить грудную клетку и сбежать в одиночку.

Я сделала еще пару шагов, готовая в любой момент отскочить в сторону, как вдруг где-то наверху вспыхнули сразу несколько зеленоватых лампочек, и я остолбенела, не в силах выдавить из себя ни звука. Передо мной на железной решетке, больше похожей на раму для картины или приспособление для садовых растений, по которому они поднимаются к солнцу, цепляясь тонкими стеблями, висел Пава. Его тонкие, безжизненные кисти охватывали черные цепи и голова безвольно свисала на плечо. Я бросилась к нему, не зная, чем тут можно помочь. Его лицо закрывали слипшиеся, спутанные волосы. Я пальцами зачесала их назад, только теперь заметив длинную резаную рану, тянувшуюся от брови до виска. По всей видимости, она не была глубока и кровь уже потемнела и запеклась, но, боже, я не знала, как давно он был ранен, правая сторона белой рубашки потемнела от крови и прилипла к телу, на полу тоже были страшные пятна. Я пощупала пульс – Павел был жив! Сердце мое разрывалась от жалости и сознания полной своей беспомощности. На какое-то время собственные страдания отошли на второй план, я поискала на себе что-нибудь вроде шпильки, чтобы открыть замок (как это обычно делают в кино), и тут до моей шеи дотронулось что-то острое.

– Привет, Диана, – произнес спокойный, хорошо знакомый голос. – А я ждал тебя.

Лезвие исчезло, и я обернулась, загораживая собой любимого.

– Ты, вероятно, хотел, чтобы я клюнула на письмо, что написал по приказу Зерцалов, и уехала отсюда?

– Ну что ты, дорогая? – Шоршона отступил на шаг, разглядывая меня. – Я прекрасно знаю все, на что ты способна, мне известно, как движутся мысли в твоей черепной коробке и что ты правильно прочтешь мое приглашение и явишься сюда. – Он усмехнулся и одной рукой поправил очки. Я заметила, что его волосы были совершенно седыми…

– Сначала отпусти Павла, он тебе не нужен. А потом делай со мной все, что хочешь! – выдохнула я.

– Да уж точно не нужен. Одного не пойму, как ты могла связаться с таким ничтожеством, как Зерцалов?

– Отпусти его! Не видишь – он нуждается в помощи!

– Отпустить? Чтобы вы сбежали вместе?

– Я не сбегу… скорее, Слава!

Паша застонал, и я обняла его, в то время как Шоршона забежал за решетку с другой стороны.

– Ты должна дать слово, что будешь покорна мне во всем.

– Прежде всего ты отпустишь Павла и позволишь мне вызвать врача.

– Вот еще! Ты думаешь, что говоришь?!

– Я позвоню своему врачу и скажу, что произошел несчастный…

– Не глупи! Я раскую его и, когда все будет сделано, обещаю довести до первой попавшейся больницы, если ты так этого хочешь.

– Но помощь ему нужна сейчас! Или ты боишься Павы? – не унималась я, непроизвольно гладя длинные волосы моего принца.

– Вот еще! Но мне надоело спорить. – Он взял ключ и отомкнул замочек на правой кисти, отчего Зерцалов застонал и всем телом повис на левой руке. – До пяти считать умеешь? – Шоршона помахал перед моим лицом тонкой кистью Павла и, потянув за указательный палец, приставил нож, намереваясь сходу перерезать сухожилие.

– Нет! Не надо! Я все сделаю!

– Хорошо. – Он протянул руку, и я не без колебаний подошла ближе. – Но только сначала освободи Пашу, а то я боюсь, как бы ты не приковал нас рядышком.

Слава пожал плечами и расстегнул второй браслет. Пленник повалился на пол, и Шоршона, не глядя перешагнув через него, направился ко мне.

– Но ты… ты обещал вызвать врача. – Я отступила, косясь на нож.

– Когда все будет закончено. Но не думай, что я буду теперь гоняться за тобой. – Он одним движением повернулся к Зерцалову и, потянув за волосы, приподнял его голову на несколько сантиметров над полом, после чего вопросительно посмотрел на меня.

– Хорошо.

Сверкнул нож, и Слава отсек длинную черную прядь волос, за которую только что держал. Я услышала стук и хотела вновь броситься к Павлу, но Шоршона не дал мне сделать этого.

– За тобой остался должок, Дианочка, и я намерен получить его с процентами. Пятясь, я наткнулась на неизвестно откуда взявшийся верстак, оказавшийся на месте нашего с принцем ложа. До этого момента я почти что была уверена, что он хочет получить меня, но сейчас… Я оглянулась и тут же моя рука угодила в немедленно захлопнувшийся капкан. Острые зубья пронзили кожу на запястье, я закричала, пытаясь избавиться от проклятой штуки, но Владислав уже подскочили, схватив меня за другую кисть, быстро зашептал, брызгая слюной.

– В тот последний вечерок пять лет назад ты сломала мне руку. Поэтому сегодня я намерен поломать тебе обе.

– Нет! – я кричала, забыв обо всем и содрогаясь всем телом, предчувствуя новую боль. – Не надо, Слава! Я же и так умираю! Уже скоро! Ну, не надо! Я же не хотела… Я спасала себе жизнь, я сопротивлялась!..

– А не должна была. Я придумал тебя, сделал такой, какая ты сегодня, а ты предала меня! Ты решила, что можешь жить, когда я велел тебе умереть, что можешь пересилить судьбу. Ты – взбесившаяся марионетка – чудовище, которое я вызвал к жизни и теперь должен уничтожить! Ты и только ты расстраивала все мои блестящие планы, ты смогла даже изменить Паву, внушив ему, что он не то, что есть на самом деле. Что он, смешно сказать, мужчина. Нет, нет и нет! Мне нравилось играть с тобой, ты была сильнее и лучше Маргариты, ее любовницы Татьяны, глупого коллекционера, комнатного ничтожества Зерцалова. Но теперь ты перешла уже все дозволенные пределы. Поэтому я сломаю свою марионетку и выброшу, как старый хлам. А твой муженек, он тоже получит свое, когда мы докажем, что это он убил свою собственную жену и…

Он вдруг резко замолчал и навалился на меня, ткнувшись потным лицом мне в щеку. Я закричала и тут же увидела Павла, сжимавшего в руках трехрожковый канделябр, один из тех, что так нравились божественному маркизу.

Шатаясь, он подошел к нам почти что вплотную и, взяв Шоршону за шкирку, стянул его на пол. Я услышала глухой звук упавшего тела, и тут же ко мне вернулась боль.

Как во сне, Зерцалов опустился перед Славой на корточки и, чуть-чуть повозившись, показал мне ключ.

Я подумала, что наивно предполагать, будто все приспособления для пыток в этом доме открывались одним способом, но Паша не знал этого и чудо свершилось.

Я хотела только одного – чтобы боль прошла любой ценой, только бы прошла.

Вместе мы сковали бесчувственного Шоршону, воспользовавшись цепями, на которых всю ночь висел раненый Пава.

Мысль отправить Владислава в милицию или психушку казалась отвратительной, но единственно верной. Перспектива жизни в вечном ожидании нападения или яда, мягко говоря, не была привлекательной. Потому, наверное, я застегивала браслеты на его руках и ногах с каким-то просто физическим наслаждением.

«Надо бы вызвать Линду, – вяло от предчувствия очередного приступа слабости соображала я. – Ведь предсказание сбылось – мы с Зерцаловым задержали убийцу, в какой-то степени Павла спасло именно то, что около письма он оставил заветную ручку… И еще, еще Линде непременно надо теперь посмотреть на дом, который она видела в медитации, загородный дом Белкиной и Шоршоны!

Ведь именно его она описала: лебяжье ложе и зеркальный зальчик. Слава богу, что я вспомнила об этом сейчас, а не когда разбиралась в своих эротических видениях».

В этот раз слабость накатила на меня, едва только я справилась с путами Шоршоны. Мир качнулся, в последнюю минуту я инстинктивно отстранилась от Владислава, по-рачьи пятясь назад и ища в пустоте заботливые руки Зерцалова.

Принц выволок меня из зала. У зеркальной стены мы лишились последних сил. Яд совершал очередную атаку, я прижалась лицом к холодному паркету пола, борясь с наползающим кошмаром, как вдруг Зерцалов резко вскочил на ноги и подошел почти что вплотную к зеркалу. От неожиданности я приподнялась на локтях, ища, что же так взволновало моего принца.

– Черт возьми! Диана! Он же меня изуродовал! Этот псих! Ты только посмотри! – Павел с возмущением ткнул в свой рассеченный лоб, и тут же скривился от боли и заплакал. – Подлец! Кто меня теперь полюбит? Кому я нужен?!

– Мне нужен, я люблю.

Реальность ускользала, множась и тут же теряясь в лабиринтах зеркал. Зерцалов приподнял меня с пола.

– И главное, ты не знаешь, зачем этот извращенец мне прическу попортил?

– Ничего… вырастут.

– Слушай, Диана… а мы ведь все правильно сделали… гм… в этом сне.

– Во сне? Почему во…

Принц остановил мой вопрос поцелуем.

– Потому что это был сон. И теперь мы проснемся в своих постелях и…

– Но если ничего не изменилось, то я не хочу просыпаться!

– Все зависит от нас одних. Поверь, мы нашли и полюбили друг друга во сне. А теперь нужно сделать над собой еще одно усилие и остаться верными этому чувству в жизни.

Внезапно стены заплясали с удвоенной силой, и я почувствовала, как кровавый туман, захлестнув меня с головой, потащил за собой в разверстую бездну ужаса.

Возможно, мой обморок не был бесконечно долгим, несколько раз я словно вырывалась на поверхность, чтобы отыскать в нарастающем отчаянии руку любимого.

Сквозь сон я слышала, что явился старик-сторож и Пава велел ему разогревать мотор, а сам отзвонил Линде, попросив ее опять прикрыть наши задницы перед милицией и деть куда-нибудь скованного по рукам и ногам Шоршону.

А затем, должно быть, вытащил меня из дома. На наше счастье, сосед оказался не только великолепным механиком, но и шофером от бога.

Потом я провалилась в сон, беспокойный и полный ожиданий, как сама жизнь. По какому-то состоянию, посетившему меня в первые же моменты видения и не покидающего до самого пробуждения, я догадалась, что это один из тех снов, которые призваны изменять жизнь, мало этого, вдруг мне стало ясно, что он и последний мой сон, потому что я уже не могу жить по-прежнему, в вечном ожидании любви. Не могу также, как нежелаю проводить время, убивая его с нелюбимыми, имя которым легион! Не хочу!

Когда я проснулась, ощущения откровения не прошло, а только сделалось еще рельефнее, словно впечаталось за ночь в мою грудь, вросло в каждую клеточку тела. Не открывая глаз я, картинка за картинкой, восстановила весь сон. Вот он.

МОЙ ПРИНЦ – ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

– А мужик-то качается, – подумала я, и тут же мощный толчок отправил меня в межвагонное пространство летящего поезда метро. Не пытаясь разглядеть его лицо, я лихорадочно творила заклинание времени, грязно и смачно ругаясь.

Одну секунду я видела зеленые, металлические стены, вскрикнула женщина, в блеске стекла отразился ее зрачок с моим силуэтом посередине, и в следующее мгновение я оказалась в странном мире. Кто-то держал меня за плечи, кто– то простирал руки, не давая упасть.

– Ну, вот и ты.

– Ну, вот и я. – Звучит по-идиотски. – А кто вы и как я здесь оказалась?

– Мы – стражи, вроде пограничников.

– Значит, вы спасли меня?

– Нет.

– А кто?

– Никто.

– Но я же жива.

– Пока.

– Но позвольте, это же абсурд, если меня не разрезал поезд, а за то время, что мы мило беседуем, это могло бы произойти раз пять…

– Здесь нет времени. И вообще ничего нет.

Я попыталась оглянуться на спасителей и от страха закричала: их тоже не было.

– Не бойся, ты не можешь нас видеть.

– Что вы хотите, и как долго вообще я буду в таком положении? – Я прямо чувствовала, как раскаленный металл впивается мне в тело. Вжжик…

– Мы надеемся, что кто-нибудь успеет спасти тебя.

– А меня никто не спас?

– Пока нет. Мы просто остановили время, чтобы тот, кто спешит к тебе, мог успеть.

– И когда же это произойдет?

– Не знаем.

– Почему вы думаете, что такой человек вообще есть?

– Мы не думаем. Просто дали тебе шанс, но если ты против…

– Ни в коем случае! – Привкус металла во рту напомнил, как я хочу жить. – Ну почему до сих пор меня никто не спас?

– Это должен быть кто-то определенный, и ты можешь помочь, если поймешь, кто это, и мысленно призовешь его на помощь.

– Как? – Вспоминай просто по порядку всех, с кем доводилось встречаться в прошлой жизни.

Я перевернулась и попыталась поудобнее устроиться в Ничто, в глубине души возмущаясь на «в прошлой жизни»; мысли путались и скакали, бросая меня из крайности в крайность. Вскоре я устала. Яростно надоело Ничто, и богатая фантазия тряхнула перед глазами своим цветным скарбом.

«Жила-была одна бедная принцесса, бедней не бывает, и жила она не во дворце, а в комнатке, похожей на шкатулочку, в высокой башне, под самой крышей. И все думали, какая она оригинальная, и тоже переселились в комнатки и флигельки.

Однажды подул сильный ветер и унес единственное платье принцессы Анны, и она сделала себе одежду из занавески с цветами. И все вновь изумились и обрадовались, и комната-шкатулочка с того дня не переставала наполняться свежими розами. Как-то проснувшись в качающейся от ветра башне, принцесса захотела чая, но он, она это знала, кончился неделю назад, и Анне не оставалось ничего иного, как заварить осыпавшиеся лепестки. Она сидела у огня, а комната качалась, как желтый фонарик на елке. И надо же, чтобы именно в этот момент в гости к принцессе Анне пожаловал принц.

Много лет он искал свою принцессу и не мог найти, ведь все они были похожи друг на дружку, как куклы в магазине. Все одевались по последней моде, стриглись или укладывали прически по картинкам журналов.

И принц не мог представить, что одна из них вдруг станет его женой, ведь это все равно что жениться на целом поколении, – печалился он. Когда на стук, музыкальным эхом рассыпавшийся во всей башне, вышла Анна, принц сразу не мог понять, женщина перед ним или ночной призрак, каких в Оно давно уже не видели. Волосы принцессы рассыпались по плечам, она никогда не прибирала их, желая чувствовать себя свободной, а занавеска с цветами была просто по ней сшита. Принц обомлел, смутилась и Анна. Качался дом, а им казалось, что это ходит ходуном весь мир и вот-вот сорвется, как нераскрытый бутон тюльпана. Комната, уставленная розами, была как будто вылеплена из грез, и чай… никогда еще принц не пил такого ароматного, вкусного чая…»

Подавилась лепестком, очнулась. Картина не изменилась. Хотела бы сказать, что Ничто серое, но это не так – оно именно никакое, и если сорваться с невидимого стебелька, то падение займет вечность…

Как-то по особенному больно, на часах половина первого, и если я лягу до двух, ни за что уже не усну. Хочется выть – не плакать, а именно выть, стонать, вопить истошно, высвобождая из легких оставшийся воздух. Я забираюсь с ногами в кровать и пишу тебе.

Милый мой друг… нет, не так. Милый мой… Милый. А ведь ничего не выйдет у нас снова, и я это знаю, и ты, похоже, догадываешься. Хотя я и извелась и измаялась своим одиночеством, но не могу, хоть убей, придти к тебе. Женщины в моем состоянии, за три минуты до бури, говорят о первом встречном. Вот и я сейчас могу влюбиться без памяти, в того, кто подойдет и протянет руку, и пожалеет, и скажет заветное слово. Но не за тобою пойду я, нет. Не за тобою, милый. Мы слишком давно знаем друг друга и слишком хорошо, чтобы посмотреть друг другу в лицо, обняться и заснуть вместе. И друзья твои, хоть и приятны, хоть и навевают бредовые мечты, а не для меня. Как посмеют они подойти, как заглянут в глаза, когда думают, что я твоя. Пока они все благородные и прекрасные – я гибну, отдавая последние силы бумаге. А душа болит, а сердце полнится печалью, полнится, разрастаясь в груди, заполняя последние сантиметры, отведенные легким, как узник в темнице охватывает прутья-ребра, и вот уже…

И цветы, белые лилии. Когда я упаду и прижму собой целую охапку лилий, целую поляну лилий, целый мир лилий…

Больно. И почему ты не полюбил меня тогда, когда был первым встречным. Когда я роковым образом влюблялась во все, что двигается, и ждала, ждала, что кто-то вынесет меня из водоворота душевной смуты. Но ты не подошел, не позвал, не закрыл собой и не дал прикрыть тебя. Я тогда носила короткую, пышную прическу и была внутри и снаружи одуванчиком. Я знакомилась в метро и разгуливала по крышам. Тогда я говорила: дайте мне поесть, потому что я голодна, или дайте что-нибудь почитать. Что-либо на ваше усмотрение, ибо я ничего не знаю. Меня можно было приручить. Сейчас мы бы уже развелись, ты проклинал бы меня на чем свет стоит, а я изображала из себя домашнюю хозяйку или разочарованную даму со знанием жизни и вытекающими из нее последствиями… посмертиями…

У меня бронзовые волосы, как перья птиц из Илиады – или Одиссеи? У меня тонкие каблучки, и я в двух секундах от смерти.

…Открывай, закрывай глаза – все едино. Так чувствует себя слепой, но он может видеть пальцами. Мне не жарко и не холодно, я не хочу пить, не хочу есть. Наверное, стражи обманули меня и я уже умерла.

Если я не найду тебя, мой принц, я сойду с ума, завяну как роза. Не смогу жить, умру, не дождавшись тебя, мой лунный принц, мой суженный. Пью полную печали чашу одиночества с кривым зеркалом луны, дребезжащим внутри. Ах, если бы ты мог подать весточку, в полусне я вдруг услышала бы звуки твоего имени, или на небе запылал знак, под которым ты родился. Я ищу твои приметы на старинных портретах, в глазах всех мужчин, когда-либо смотревших на меня. Позавчера на веранде кто-то оставил белые лилии, и мне снова захотелось жить.

Ну вот, я вспомнила свою самую большую печаль – своего принца. Во сне я никогда не видела его лица, но и не переставала искать. Теперь я воистину стала принцессой, заключенной в замке Ничто. Я уже не могу как– либо повлиять на события, остается только ждать…

Господи, неужели это только сон?

Утро по окончанию сна. Почти сексуальная возня с плитой, ради достижения взаимности. Я жму на розовые и голубые ручки, напрягаюсь и все же проворачиваю, с каким-то внутренним скрипом, в спине что-то треснуло, но это скоро пройдет. Электрическая зажигалка трещит как пулемет, по-первости я пугалась, отшвыривала ее к черту, теперь привыкла. Ну вот, конфорки загорелись. С утра в пижаме я чувствую себя Прометеем.

Подбирая прозрачные юбки, шуршат по стенам запоздалые сны, ночь, растратив серебряные звезды, объявляет о своем банкротстве. Собираю разрозненные видения, точно хочу сделать гербарий. Шляпки и рыцарские замки, амулет волшебника, стрела, вынутая из сердца святого Себастьяна, несколько искр костра Жанны д'Арк. Этот сон был на удивление гармоничен, обычно события и эпохи накладываются друг на друга китайской тканью, образовывая свой неповторимый колорит.

В этом сне я стояла на горе в окружении лукавых друзей или великодушных врагов и говорила что-то невнятное, словно переплетая речь с туманом, которого становилось все больше и больше, пока он не обратился в Ничто…

И все-таки я верна тебе, принц мой. Конечно. Я могу заставить себя переспать с тем или иным, влюбившись от безысходности и одиночества, даже на какое-то время быть счастливой, представляя твое тепло. Но только зачем все это, если нет тебя? Бессмыслица…

Зеленая металлическая стена с белой полосой, блеск стекла с увеличенным зрачком, крепкие руки на моей талии, визг, небыль. Зажмуриваю глаза. Как, неужели? Позвольте вам не поверить… Сжимаю знакомую-незнакомую руку, страстно желая не обмануться, когда глаза наши встретятся. Все-таки я верна тебе, мой принц, потому что если меня спас не ты, покончу со всем уже сама.

Каменная скамейка в метро холодит спину, жутко болит ушибленное правое плечо, горячая ладонь в моих руках.

Что? Это, по-вашему, и есть реальность? Отнюдь…

Ветер сбивает с ног, он думает, что так я скорее обваляюсь в снегу и стану похожа на мяч. И тогда со мной можно будет весело поиграть в баскетбол и лапту, прикрепив, когда надоест, на крышу «Дома Книги», как раз над земным шаром с горящими лампочками. Но это еще не самое худшее, что может сделать ветер. Это зимой у него много игрушек: снежинки, старушки на ледничках, сквозняки, морозец, да мало ли что еще…

Эпилог

Я очнулась на другой день, как и предсказывал Зерцалов, в своей постели. Рука ныла, но яд делал меня почти что равнодушной к боли. Быстро приняв душ и облачившись в легкий золотой халатик, я вернулась к себе и с полчаса еще возилась с макияжем да приводила в порядок волосы. Пришлось размотать намокший и оттого совершенно несексуальный бинт. Вместо него приспособила массивный позолоченный браслет с украшением из тигрового глаза. Заколка с таким же камнем красовалась у меня на голове. То и дело из комнаты Павла раздавались шуршание и сокрушенные вздохи. Я воспользовалась самыми соблазнительными своими духами, до сих пор трепетно охраняемыми от безупречного вкуса Зерцалова, тянущего к себе все, что только с его точки зрения могло сделать его внешность неотразимой. В довершение всего я посыпала золотой пудрой на гребенку и еще раз прошлась ею по волосам. В соседней комнате скрипнула дверь, отчего мое сердце екнуло и застучало так, что я испугалась, что оно будет услышано далеко за пределами квартиры.

Я села на кровать, приняв самую восхитительную позу, на которую только была способна, мой халатик ждал беззвучного сигнала – поворота плеча, после чего он должен был немедленно упасть на расшитые цветами простыни, образовав золотой сияющий круг.

Звук шагов. Я прислушалась, запоздало соображая, что следовало включить музыку. Как-никак любимый должен прийти ко мне сам, и не во сне, под удобной личиной принца, а таким, каков он и есть.

В прихожей завозились, щелкнул замок, и незнакомый мужской голос сказал:

– Всего хорошего, Пава. Мой телефон у вас есть, так что звоните, когда только будет нужда, или покорно прошу – гостиница «Палас», там вам любой покажет…

Дверь снова хлопнула. Вскочившая, едва заслышав щелкнувший замок, я застыла, слушая и не веря своим ушам.

«Ну как он мог, после всего, что с нами произошло, после своих слов о том, что мы должны найти друг друга, и вдруг…» Я села, кляня себя на чем свет стоит за глупую доверчивость, в который раз давая зарок, хотя бы в последние часы жизни не верить больше уже никому. Стыд и отчаяние переполняли меня сверх человеческой меры, я сорвала с головы заколку, похожую на диадему султанши, и с силой швырнула ее об дверь, которая тут же открылась. На пороге стоял Павел.

Синий шелк его халата изящно облегал тело, волосы были подстрижены и уложены так, как обычно это делают дорогие парикмахеры, стремясь показать некую небрежность и одновременно скрыть досадный дефект. Лоб был повязан пестрым платком до самых бровей. Он нервно оглядел меня, тщетно скрывая неловкость.

– Я ждала тебя, – прошептала я, чувствуя, что его смелости хватило лишь на то, чтобы войти в комнату.

– Вот я и пришел. – Он смущенно улыбнулся и опустил глаза, качнув длинными черными ресницами.

Я попыталась что-то сказать, но Зерцалов знаком остановил меня.

– Погоди, я должен это сделать сам. – Он вздохнул, собираясь с мыслями. – Я люблю тебя, Диана, но… я не такой, как другие… я думал, что никогда не смогу делать это с женщиной… то есть… вот глупость – написать столько любовных монологов и вдруг, в самый ответственный момент остаться без слов. Хорошо хоть мастера успел вызвать, чтобы подстриг, а то совсем чудовище. Я хотел сказать, что я буду верен тебе, потому что для меня других женщин вообще не существует. Понимаешь, их нет. Никого… и Дианы… все это другая, чуждая мне реальность. Ведь я знаком лишь с языком своего сердца… я могу только любить и еще говорить и писать о любви. И никого, никого нет…

– Ты прав, холодной и порочной Дианы больше нет. Есть только Венера – богиня любви, и она любит тебя. – Халатик стек по плечам золотым дождем, все мое существо жаждало его прикосновений, в этот момент мое сердце забилось совершенно иначе, словно сковавшее его ледяное заклятье вдруг исчезло под ласковым натиском другого сердца.

На моей руке, прикрывая следы железных зубов, поблескивал тяжелый браслет, который Павел то и дело задевал, лаская мою кожу. Его лоб стягивала узорчатая повязка. Во всем остальном мы были новые, точно только что созданные люди.

А впереди прекрасного принца уже ждало новое испытание – неделя, отпущенная мне добрым доктором, подходила к концу, и только от него одного, от моего любимого и единственного зависело, буду ли я жить дальше.

Оглавление

1 АДСКИЙ СУЖЕНЫЙ

2 ПРИНЦЫ И ПРИНЦЕССЫ

3 ПРЕДЧУВСТВИЯ

4 НЕ ИСЧЕЗАЙ!.

5 ПЕРЕД БОЕМ

6 ЛАБИРИНТЫ

7 ВОЗДАЯНИЕ

8 ФИГАРО

9 ВОЗВРАЩЕНИЕ

10 БОЛЕЗНЬ

11 МАРГАРИТА

12 «Я ЖИВА!..»

13 КРОВЬ

14 ПРЕДСКАЗАНИЕ

15 РАССТАНОВКА СИЛ

16 КРАСНОЕ…

17 УСТАЛОСТЬ

18 КОРОЛЕВСТВО МЕЧТЫ

19 НАВАЖДЕНИЕ

20 ЛЮБОВЬ

22 КРАЕУГОЛЬНОСТЬ

23 ПРИНЦ ИЗ МЕЧТЫ

24 ЭКИВОКИ

25 БИТВА С МОНСТРОМ

Эпилог X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?