Анна Лупан Записки дурнушки
1. Перед экзаменами
Мы — первоклетка. Нас четверо: я, Лилиана, Алиса и Мариора. У нас все общее: питание, одежда, книги, тетради — все, вплоть до зубных щеток. Когда чья-нибудь щетка исчезает — берем ту, что лежит ближе. Скажете — негигиенично. Конечно… Зато в отношении зубов не жалуемся, камни в состоянии грызть. Ядро нашей клетки — Лилиана. Она и самая красивая. Мы, остальные, образуем протоплазму. Впрочем, я заметила, что с некоторых пор Алиса тоже стремится стать ядром. Возможна клетка с двумя ядрами?
Поживем, увидим. Но и я не обыкновенный кусочек протоплазмы, я — «комсомольский прожектор» нашего общежития: сигнализирую о беспорядках, изобличаю грязь, лень, неполадки. Попробуйте только захламить комнату пустыми бутылками или в ботинках завалиться на постель! Впрочем, вру, никто меня, конечно, не слушает, никто со мной не считается. Моя должность — миф, утопия.
Сегодня Алиса и Мариора поехали на озеро, хотят готовиться к экзаменам, что называется, на природе. А мы с Лилианой остались в общежитии.
На улице весна, обалдеть можно — теплынь, солнышко и так зелено, что аж голова кружится от такого буйства зелени. Со второго этажа тянет ароматом жареной картошки — ребята готовят обед. Удивительно, как это не пришли нам попросить чего-нибудь, ведь вечно то сковороды, то масла, то соли, то спичек у них нету.
Больше часа сижу на одном месте с книжкой на коленях и читаю одну и ту же строку. Потом смотрю, как Лилиана черным карандашом обводит глаза — покрасит черным веки, потом сотрет, потом опять покрасит. Мне и то надоело, а каково ей?!
— Будь у меня такие глаза, так я их не только не красила, но и в зеркало-то никогда не заглядывала бы. И так неотразимы.
— Да-а-а, — протянула Лилиана и хихикнула довольная.
Любит выслушивать комплименты даже и не от ребят. Правда, через минуту она добавила уже иным тоном:
— Так тебе кажется, Кубик. Зеркало — вторая душа, Можно ли в него не заглядывать? Сама посуди.
«Зеркало — вторая душа», — красиво сказано. Даже записать хочется в особую тетрадочку, как это делает Алиса, которая выписывает из книг афоризмы и вообще удачные обороты, чтобы потом, заучив, блеснуть перед мальчишками. Алиса старается создать вокруг себя ореол ума и эрудиции. А вот Лилиана никогда не задумывается над тем, как сказать, — в ее устах любая глупость кажется прекрасной мыслью. Вздыхаю про себя, молчу. Разговор о зеркале не в мою пользу. Изо всех обитателей нашей комнаты я самая уродливая. Рост — метр пятьдесят, талия чуть не метр, глаза цвета пепла, а брови белые. Откуда только я взялась! Вроде в нашем роду больше нету такого чудовища. Кто-то из ребят в шутку назвал меня кубом, а девочки переделали в ласкательное Кубик, и это прозвище постепенно превратилось в имя. Как ни странно, это прозвище мне нравится. Ведь его дали мне не со зла, а любя. И с ним мне трудно будет расстаться. Теперь, когда кто-нибудь позовет Лену, я даже забываю повернуть голову.
— Если заглянет Виктор, скажешь: приходила мама и забрала меня в город. — Лилиана наконец управилась с глазами, стоит в дверях нарядная и поправляет чулки. Я люблю ее и любуюсь ею. О, если бы я родилась такой красивой, то плюнула бы на учебу. С утра и до вечера только снималась бы в фильмах. А Лилиана еще ломается. Между прочим, на прошлой неделе в библиотеке к ней подошел молодой незнакомец в замшевой куртке, который оказался кинорежиссером, и предложил ей попробовать себя в какой-то картине.
Лилиана высокомерно пожала плечами, подняла удивленно брови и повернулась к нему спиной. Она, конечно, любит вот так показать свой норов. Однако тут речь шла о съемках в кино! Какое бы сердечко вынесло?! Увидев удивление на наших физиономиях, она объяснила:
— Все равно Виктор не позволил бы сниматься.
Вот так новость: Лилиана, оказывается, считается с Виктором! Ха-ха! Пусть расскажет это своей бабушке! Она и мать-то не очень слушает, а тут Виктор. И вот теперь говорит: «Если придет Виктор, скажи…» Значит, не с ним идет, значит, права я, не в Викторе дело. Куда же ты идешь, милая? Хотела спросить, да не в моих это правилах. Спрашиваю совсем другое:
— А если Игорь придет, что сказать?
Лилиана возвратилась с порога и поцеловала меня в лоб:
— Ну и глупая ты, Кубик. Придумай что-нибудь.
Из всех нас я у нее пользуюсь самым большим доверием. Я должна поэтому отчитываться перед всеми: где Лилиана, с кем Лилиана, когда придет Лилиана и так далее. В общем, что-то вроде управляющей по любовным делам Лилианы. Своих нет, занимаюсь чужими. Остальные девчата ругают меня:
— Дура. Нечего тебе делать. Пусть выпутывается сама.
А для меня это даже удовольствие — услужить Лилиане. Иногда из-за любви к ней могу даже соврать. Разумеется, если ложь не очень большая. Но как сегодня обману Виктора — не представляю. Его так просто не проведешь. У него такие пронзительные глазищи — не отведет, дока правду не вымотает из тебя. Я бы на месте Лилианы побаивалась бы его.
— На, учись, — Лилиана взяла с моих колен книгу и сунула мне в руки. — Ты должна учиться.
А сама повернулась и вышла — легкая, гибкая, неотразимая. Я отшвырнула книгу и подошла к зеркалу. Теперь, когда в комнате никого нету, могу глядеться в зеркало сколько угодно. И я смотрю в зеркало долго, пристально, придирчиво. Так глядит свекровь на нелюбимую невестку. Опять на носу появился угорь. Выдавливаю его, как ненавистного врага. И нос стал красным, как бурак. А ну его, это зеркало. Подхожу к окну. Пес по кличке Нерон греется на солнцепеке у нашего окошка. Окрестили его ребята так за властный и свирепый нрав. Живет на нашем попечении, но ни с кем не дружит. Тетушка Ликерия, которая работает тут уборщицей, исказила его императорское имя, называет Кероном.
У ребят, наверное, пригорела картошка — пахнет горелым. Не беда. Картошки у нас изобилие. Недавно ребята перебирали в каком-то овощехранилище картофель и лук, так нас в достатке снабдили этими продуктами. Принесли несколько корзин, негде держать. Был бы балкон — другое дело. А так засунули под кровать. Будет нахлобучка, если заглянет комендант. Весной у картошки не тот вкус, в комнате пахнет гнилью.
Мне видно из окна, как на главной аллее две девчонки играют в бадминтон. Воланчик летает туда-сюда, как белая бабочка. Некоторое время слежу за игрой и вдруг замечаю, что и у нас расцвела сирень. Во всем городе сирень давно уже осыпаться успела, а у нас только-только распускает лепестки. Поздний сорт, наверно.
Наконец закрываю окно и берусь за историю. Ну и скучно же одной. Знала бы, где занимаются Мариора и Алиса, пошла бы к ним. Втроем легче осилить науку. Поболтали бы немного, все веселей. Что надо, чтобы запомнить эти ненавистные страницы? Нет страшней казни, чем заставлять человека учить историю в такой вот весенний денек. Уж лучше бы роман какой-нибудь читать, ну стихи на худой конец. Бросаю учебник, беру конспект — понятней и короче. Чем дольше читаю, тем меньше понимаю. В голове мешанина событий и дат. Полнейший кавардак. Вавилонское столпотворение. Где-то я читала, что в Америке выпускают ткань, испещренную наиболее ходовыми формулами и датами. Сшила себе платье, так хоть ориентироваться можно. Все же поддержка студенту. Приличная идея, неплохой выход. Все-таки лучше, чем зубрить до одурения. Ложусь на кровать, закрываю лицо тетрадкой и стараюсь привести в систему все, что знаю. Это чтобы выяснить пробелы, откровенно зияющие бреши. Нелепая фраза из какого-то другого предмета, из другого мира овладевает сознанием и однообразно жужжит в голове, как майский жук вокруг расцветающего дерева. Отгоняю надоедливую фразу, а она не успокаивается, знай жужжит.
— Кубик, осторожно, не грызи обложку.
Посреди комнаты стоит Виктор, стоит и смеется. Как я не услышала, когда он вошел? Нарядный, как жених. Белоснежная рубашка, рукава засучены, брюки наглажены, складки острые, как бритва. Порезаться можно. Шевелюра прилизана. От него за версту разит тошнотворным запахом духов.
Виктор заканчивает четвертый курс и состоит в студенческом совете. Это благодаря ему Лилиана получила общежитие. Так говорят девочки. Лилиана, конечно же, отрицает. По ее словам, ее жилищные условия обследовала какая-то комиссия деканата и нашла необходимым поместить ее в общежитие. Возможно. Иначе чем объяснить, что она, местная жительница, занимает место в общежитии в то время, как иные приезжие мыкаются по углам. Не обошлось без помощи Виктора. Он отличник, с ним считаются в деканате. Вообще ему очень везет, его даже за глаза называют помазанником божьим.
В первое время я и слово-то молвить при нем боялась. Но с тех пор, как из-за Лилианы он стал завсегдатаем нашей комнаты, я к нему привыкла. Больше того, я уловила, что он, зная о моей дружбе с Лилианой, относится ко мне с долей подхалимажа. Я использую это маленькое преимущество. Вот и сейчас спрашиваю его не без издевки:
— Виктор, как ты думаешь, почему птицы летают?
— Потому что имеют крылья. Естественно.
— И курицы имеют крылья, а вот не летают.
— Ну тогда сама скажи, почему.
— Я не совсем так поставила вопрос. Хотела спросить, почему птицы научились летать?
— Должны же они были чему-нибудь научиться.
— Я серьезно.
— Серьезно, не знаю.
— Потому что им было тесно на земле. Кажется, так нам объясняла учительница в школе.
— Почему же тогда китайцы не научатся летать?
— А ты зубоскал.
— А ты зубрила.
— И все-таки, почему одни летают, а другие нет?
— Летают те, которые отважились оторваться от земли. Дерзнули увидеть мир, вот и полетели.
Все это он произнес с пафосом, но мрачновато. Говорит, а сам шныряет глазами по комнате. Будто не верит, то ее нет, что она не спряталась, чтобы разыграть его.
Наконец ему хочется услышать мое подтверждение, и он спрашивает:
— А Лилианы нету?
— Как видишь.
— Не сказала, когда вернется?
— Не сказала.
— А куда пошла, не сказала?
— Не сказала.
Хрупкая пауза, потом его сердитые глаза останавливаются на мне. Вопрос звучит прокурорски требовательно:
— Давно ушла?
— Час назад. А может, два.
— Час или два? Ты можешь точно выражаться?
— Час.
— Кубик, ты со мной не шути. Я тебе не Гица. Слышишь?
— Слышу.
Гица учится на нашем курсе и в нашей группе. Так он весь прошлый год пытался научить Лилиану играть в шахматы. И до такой степени надоел ей, что она заставила его играть с Алисой. А он, покорный, добрый, стал обучать Алису. В общем, он наш кавалер. Неужели Виктор ревнует Лилиану к Гице?! Говорят, ревность родная сестра эгоизма. Но Виктор не похож на эгоиста. Скорее всего, задета его гордость.
— Осторожно, Виктор, ревнивые люди — самые несчастные.
Виктору не до шуток. Поэтому он грубит:
— Это заключение ты вывела из собственного опыта?
Так мне и нужно. А я еще с ним разговариваю, развлекаю! Ударил по самому больному месту. Да, я ревнивая, ревную всех подруг к их ухажерам. Но это не значит, что я плохая. Ну и жестокое же сердце у Виктора! Так уколол, что я едва сдержала слезы. И вообще, может, не сдержалась бы, да из коридора донеслось:
— Эй, Кубик, к тебе гости!
За дверью слышится отцовское покашливание, шарканье нот о половик. Бедный отец, опять приехал. Скучает по мне. Каждое воскресенье навещает. Я — единственная наследница родителей. И пришла на свет поздно, когда они уже отчаялись иметь ребенка. Поэтому они души во мне не чают. Глупые, глупые. В куколку играются. Лучше бы я совсем не родилась — такая уродина. А для них я первая красавица, для них порядочней, умней и милей девушки на всем свете нету. Их безрассудная любовь меня только угнетает. Как неразумно распределено это чувство!..
Отец мой безграмотный, только расписываться умеет. Учился, но все позабыл за ненадобностью. Теперь он из шкуры лезет, чтобы я стала образованной. Будь спокоен, отец, стану. Сделаюсь такой шишкой, что до меня так просто не доберешься. Начало обещающее. Только боюсь, тогда тебе далековато будет ходить ко мне. Так что не очень усердствуй в своей родительской любви, будь благоразумней.
Мой старик приехал нагруженный, как Дед Мороз. Бедняга пыхтит под тяжестью кошелок и свертков. Еще и кувшин вина прихватил. Плохо иметь одного ребенка. То, что полагалось бы десятерым, достается одному. А разве это к добру?! Обжорство ни к чему хорошему не приведет. Отец немного смутился, когда, войдя, увидел у меня Виктора. Подумал, наверно, что помешал. Что иное может подумать родитель, который имеет дочку на выданье? Спрашивает он робко, будто сам не видит:
— Ты не одна?
— Одна.
— А где остальные девушки?
Даже перед отцом я должна отчитываться за остальных. Что делать, докладываю. Всех девчат, живущих в нашей комнате, он считает вроде бы родственницами. Постепенно он переходит к моей персоне:
— Наверное, теперь тяжело тебе? Много учиться приходится?
— Много.
— Да еще и я приехал мешать.
— Ничего, успею.
— Понимаешь, сломалась мотыга, надо новую, вот и приехал купить. Иначе сидел бы себе дома.
Отец каждый раз придумывает причину, чтобы я не подумала, что приехал из-за меня. Стесняется своей привязанности ко мне. Ну по делам приехал, так по делам. А ко мне завернул мимоходом. Пусть будет так. Историю о том, как сломалась мотыга, он рассказывает подробно и живописно, будто биографию:
— Окаянная, треснула посредине. И как раз в разгар работы. И так треснула, что заклепать нельзя. Правда, и срок ей уже вышел. Купил ее сразу после войны у одного цыгана. Теперь таких не делают. Перевелись мастера. Легкая, острая, как бритва. В землю входила со звоном. Конечно, за годы износилась, совсем узкая стала. А я надеялся, что послужит мне до самого конца. В последние годы даже соседям не одалживал, только в огороде с ней работал. И вот, окаянная, подвела, в самый разгар дела сломалась.
Мне жалко отца. Он же видит, что я все прекрасно понимаю, и все же говорит и говорит свое. Он умолкает внезапно, будто спохватившись. Быстро опорожняет кошелки и задает стереотипный вопрос:
— Магазины сегодня работают? Не знаешь? Кое-что купить надо.
Провожаю его до остановки и прошу, чтобы на следующее воскресенье не приезжал. У меня сессия, буду занята, да и у него, наверное, дел невпроворот.
На улице другой мир. Ликует солнце, щебечут птицы, бушует зелень. Сразу хочется жить.
Возвращаюсь и вижу двоих на подоконнике общежития. Это Игорь и Толя. Хочу пройти мимо незамеченной, но Толя засек меня за версту и кричит на всю улицу:
— Эй, Кубик! Ты целоваться умеешь?
И смеется, как дурак. Просто ржет, умирает со смеху. Сострил! Тоже ягодка, этот Толя! Нет такой девушки, чтоб он не задел, не окликнул. Толя длинный и черный, как ворона. И, как ворона, вечно каркает. Если бы не Игорь, обрезала б я ему язык-то, живо бы угомонился, в карман за словом не полезла бы. А так и Игоря можно ненароком задеть и обидеть. Нашел с кем заниматься! Наверно, поручили но комсомольской линии, иначе не представляю, что могло привести Игоря к Толе. Такого лодыря надо поискать. Еще ни одного экзамена не сдал с первого раза. Какая сила держит его в университете, не знаю. Да еще и стипендию получает — не станет же он бесплатно учиться! Ха! Вообще-то по закону стипендия принадлежит Мариоре, а не ему. Но получает Толя. Дело в том, что Мариора материально обеспечена. А этот балбес нуждается. Вот студенческий совет и решил… Отец Мариоры — председатель колхоза, и в его семье только трое детей. А Толин отец работает гармонистом в клубе, и детишек у него целая дюжина. То, что он зарабатывает на свадьбах да крестинах, — не в счет. Халтура не считается. Кроме того, он вечно жалуется на нехватки. Да тут хоть мешками деньги получай, все равно не хватит, если у тебя такие отпрыски, как Толя. Берет пройдоха за Мариору стипендию и не краснеет. Еще и зовет Мариору расписаться в ведомости, когда та забывает. Видите ли, его сиятельство материально не обеспечен. А чтобы тянуть на стипендию — трудолюбия не хватает, надеется на сознательность других. На месте Мариоры я ему такую сознательность показала бы, что забыл бы и свое имя. Все возмущаются в группе таким безобразием, а толку-то что? Если еще и Толя учится, то не знаю, кто неученым останется.
Притворяюсь, что не услышала его дурацкую реплику, и прохожу мимо с поднятой головой. Только эти черти не оставят тебя в покое — прыгнули вниз, загородили дорогу. Видно, им хочется учиться так же, как кошке лизать соль. Толя совсем обнаглел:
— Слушай, Кубик, грех не только в том, чтобы делать что-то недозволенное, но и в том, чтобы не делать. Это сказал великий философ!
— Бедный философ не подозревал, что ты тоже когда-то возьмешься за науку.
— Серьезно! Есть грех воздержания.
Хочется так его трахнуть в лоб, чтобы зеленые искры из глаз посыпались. Но я воздерживаюсь. Из всей философии заучил только этот софизм. И кривляется. Игорь покраснел и одернул сокурсника:
— Не будь ослом.
Игорь часто краснеет, как девушки бабушкиной поры. Сейчас редко кто краснеет от смущения. Не модно. Сейчас чем больше развязности, тем скорей обратишь на себя внимание ребят. Не вовремя я родилась.
Чтобы не дать Толе сморозить еще какую-нибудь нелепицу, Игорь направляет, разговор в проторенное русло:
— Подготовилась по истории?
— Немного.
Толю, как я уже сказала, не волнуют проблемы учебы, он сделал еще одну попытку повернуть по-своему:
— Мы видели, папаша к тебе приезжал. Не привез чего-нибудь такого?… Чтобы горло промочить?
С наслаждением отвечаю:
— Кое-что есть, да не про вашу честь.
Толя недовольно покрутил носом и обиженный ушел: нету спичек, прикурить надо.
— Рассердился, — определил Игорь.
Я пожала плечами:
— Не велика потеря.
Игорь другого мнения:
— Зря ощетинилась. Он неплохой парень. Язык, правда, скверный, но не всегда. Иногда мне кажется, он притворяется, бравирует.
Что мои уши слышат: Игорь защищает Толю! Поразительно. Неужели всерьез? Вои тебе и на. Но молчу. Недоставало поругаться с Игорем из-за такого жучка, как Толя.
Игорь мне нравится, несмотря на очки. Симпатичный парень. Он напоминает котенка с забавной мордочкой в очках, если вообразить, что котенок умеет писать стихи. Наши девушки подсмеиваются над ним, прозвали сыном муз. Как и все остальные парни, он влюблен в Лилиану, однако цену себе не знает и держится на почтительном расстоянии. Втайне вздыхает. Но мы-то все знаем. Для Лилианы Игорь — резерв. Она его держит возле себя на всякий случай. Он у нее на побегушках, готовит за нее задания, делает небольшие одолжения. Вообще Лилиана любит, чтобы перед ней все были на задних лапках. Водит парней вокруг пальца. А Игорь доволен своей ролью и не претендует на большее. Как я уже говорила, девчата беззлобно подсмеиваются над ним; так он выбрал своим духовником меня. Мне он читает стихи, посвященные Лилиане, со мной восхищается ее красотой. Часами иногда болтаем о Лилиане. Когда у тебя нет других перспектив, и эта хороша. А мне вдвойне приятно это — я и Лилиану люблю, говорить о ней — удовольствие, с другой стороны, все же общаюсь с парнем, причем симпатичным и не глупым. Не успел Толя отойти от нас, Игорь спросил:
— Почему одна? Где Лилиана?
Предъявляет претензии, будто я повенчана с Лилианой. Раздраженно отвечаю:
— Захотелось зеленого луку, пошла на базар.
Кажется, влипла, Игорю ничего не стоит разоблачить меня. Ведь мама Лилианы работает в студенческой столовой, где может не оказаться деликатесов, но лук-то есть всегда. Так что Лилиане нет нужды бежать на базар за луком. Но Игорь витает в иных сферах, он, может, даже не услышал моего ответа. Для него радость упомянуть слово «Лилиана». Он и повторяет это имя, как заклинание, как ворожбу.
— Лилиана не может сидеть на месте, бежит, как лань, Если же чего захочет Лилиана, непременно добьется. Какая она легкая и быстрая! Почему ты не сделаешь такую прическу, как у Лилианы?
Мне только такой стрижки не хватало. Я бы походила на воробья, которого вырвали из лап коршуна. Подожди, да это же намек! Что он этим хочет сказать? Дескать, я выглядела бы сносно, лишь обладая прической, напоминающей стрижку Лилианы? Ну, знаете! И этот начинает задирать нос. Ничего, я могу и щелкнуть по нему. Отвечаю с вызовом:
— Мне и так неплохо.
Игорь краснеет и что-то бормочет под нос, потом предлагает послушать его новое стихотворение. Надоело слушать стихи, посвященные другим. Я ему прямо так и сказала, откуда только храбрости взяла. Игорь совсем смешался. Нет, он и не думал мне читать собственные вирши, ему пришло в голову показать стихи другого автора. Просто эти строки ему нравятся. Чтобы совсем не поссориться, соглашаюсь выслушать. Стихи, разумеется, лучше воспринимаются, когда сидишь где-нибудь в тени деревьев на скамеечке. Чтобы никто не помешал, мы удалились подальше в заросли. Я присела на край ветхой скамейки, а он, растирая в пальцах лепесточки сирени, вполголоса начал:
Листва зеленая, неспелая Уже бушует по весне. Мечта моя лазурно-белая, Тебя я слышу в тишине…Чепуха. Туманная выспренняя меланхолическая галиматья. Губы у Игоря потрескались, как кожура спелой дыни. После каждой строфы он языком увлажняет их, однако спустя минуту они опять сухи. Надо намазать вазелином. Хотела подсказать, да неловко в такую минуту, ко гда человек декламирует стихи. Еще возомнит, что о нем забочусь. Мне-то его губы, как говорится, до лампочки. Пусть Лилиана печалится. Чистосердечно говорю ему, что стишок не нравится. Те, что читал в прошлый раз, были гораздо лучше.
— То я читал свои, а это известного поэта Баковия.
Лицо Игоря приняло цвет спелого бурака. Что это еще за Баковия? Неужели я ударила лицом в грязь — показала свое невежество? Учишься, учишься, а прорех в образовании не сосчитать. Счастье еще, что Игорь не из тех, кто любит позубоскалить по любому поводу. Он, не обратив внимания на мое невежество, перешел на другое стихотворение:
Я иду за милой следом В темной чаще, в глухомани. Чуть, приближусь к ненаглядной — Прерывается дыханье.Ну, это другое дело, это я понимаю, эти стихи как стихи. Эминеску, что вы хотите! Уж не настолько я темная, чтобы не отличить Эминеску от Игоря. Игорь обрадовался, что я угадала, чьи стихи, будто выиграл по лотерейному билету автомашину «Волга». За это в награду он читает еще, потом еще, потом еще — целый час стихов. Такой уж Игорь — когда на него находит дурман, то никого не щадит, ни себя, ни слушателей. Стихи, конечно, прекрасные, но сколько можно! Я сидела неподвижно, слушая его, и у меня онемели руки и ноги. Лучше бы погуляла по парку или сходила в кино. Осторожно намекаю:
— Не знаешь, что сегодня в кино?
Думаете, услышал? Как бы не так. Провел языком по высохшим губам, и вновь шпарит — Пушкин, Эминеску, Лермонтов… Как только в голове умещается такое количество стихов?! Вместительная голова, хоть и небольшая. Вот только очки — досада. Поэту в очках как-то не личит. Никак не идут очки поэту. Ученому — да. Ученого они даже облагораживают, делают более значительным. Любопытно, как целуется человек, который носит очки? Мешают, наверно. А ведь если Игоря не остановить, он до завтра будет тарахтеть. Чего лукавить, говорю прямо, что хочу погулять. Игорь сперва удивился, потом взглянул так, будто я его в чем-то обманула.
— Ну ладно, послушай еще одно, и все, — и, не дожидаясь моего согласия, начинает еще одно стихотворение.
Но тут я увидела: к нам направляются Алиса и Мариора, а с ними Мирча с иняза. Слава аллаху, повезло!
— Усовершенствуетесь?! — кричит Алиса издалека.
Они хохочут, у них прекрасное настроение. Все румяные, глаза сверкают, счастливые. Перебивая друг друга, мои подружки рассказывают, как они учились грести на лодке, а потом качались на качелях. За счет Мирчи, конечно. Мне завидно, отчего я, дура, не пошла с ними. Мирча — человек сдержанный, неразговорчивый, всегда согласно улыбается. Не хочет показаться развязным и легкомысленным. Президент что надо. В прошлом году его избрали президентом студенческого интернационального клуба. Впрочем, с этим клубом просто комедия — президент есть, а клуба нету, существует лишь на бумаге. Но Мирча относится к своему столь высокому званию с должным пиететом, всерьез. Даже усы для солидности отрастил. И волосы отпустил, как у девчонки. Как говорят, мамалыга покрывается коркой. Интересно, что он ищет у историков? Кажется, приглянулась ему наша Мариора. А может, хочет завлечь в свой несуществующий клуб? Мариора сделала бы честь любому учреждению такого типа. Она умна, смышлена, а сегодня еще возбуждена — на себя не похожа. Ведь обычно она молчалива, отличается лишь старательностью. Алиса отводит меня в сторонку и, умирая со смеху, многозначительно кивает в сторону новоявленного влюбленного. Я не ошиблась в своих догадках, однако делаю вид, что ничего не понимаю. Алиса поворачивает мою голову в сторону Мирчи с Мариорой, мол, неужели не ясно? Ладно, не буду мучить ее, ясно. Алиса усмехается. Она с коварной ухмылкой подходит к ним, нагибается к подолу Мариоры, снимает, может быть, и не существующую, нитку и небрежно говорит:
— У тебя к платью прилипла нитка, есть примета: скоро замуж выйдешь.
Ну и чертовка эта Алиса!
— Голодной курице просо снится, — парирует Мариора.
Ребята не обращают внимания на их пикировку, обсуждают что-то в сторонке. Кажется, толкуют о роли поэзии в интернациональном воспитании студенчества.
Вижу, что Мариора и Алиса прямо-таки умирают с голоду. Я, как бы между прочим, говорю, что приезжал ко мне отец… Через минуту все ринулись к нам в комнату, чтобы расправиться с отцовскими гостинцами. Свежая сладкая овечья брынза, зеленый чеснок, жареный молодой ягненок — все это испарилось в мгновение ока, словно и не бывало. В пиршестве, конечно, приняли участив Мирча и Игорь. Будь благословен, отец, что потрудился заехать сегодня ко мне!
Когда чуть насытились, вспомнили о Лилиане. Поздно спохватились, спасаю, что еще можно спасти, — надо хоть что-нибудь оставить ей. Алиса принялась доказывать, что Лилиана не переносит даже запаха баранины, а барашков и видеть не может.
— У Лилианы очень красивые глаза, — внезапно и совсем некстати говорит Игорь, а сам смотрит в мою сторону, и я чувствую, как по моей спине пробегают мурашки.
— Все относительно в этом мире, — глубокомысленно заявляет Мариора.
Она не ахти какая красавица, но разговор о глазах Лилианы задевает и ее. Однако Мирчу эта тема совершенно не интересует, он в который раз начинает развивать перед нами перспективы международного студенческого движения.
Из-под стола на нас с укором смотрит отцовский кувшин. Игорь вежливо поинтересовался:
— Что в нем? Керосин?
Намек понят, предлагаю продегустировать. Однако Алиса схватила кувшин и спрятала его подальше:
— Учитесь обуздывать свои желания.
— А что, — любопытствует Мирча, — вино отравлено?
— Дегустация состоится после экзаменов.
Идея хорошая. Голосуем. За? Против? Двое против троих. В это время в дверь заглянул Виктор. Конечно, ищет Лилиану. Предлагаем и ему принять участие в голосовании, но он чем-то недоволен, губы плотно сжаты, взгляд свиреп. Молча исчезает, даже не удостаивая нас словом. Голосование голосованием, но я все же предлагаю ребятам по рюмочке. Попробовали по стаканчику, хотя Игорь почему-то стал ломаться. Но вылил и он. Чтобы кувшин больше не соблазнял, стеариновой свечой заливаем пробку, сделанную из кочана кукурузы. Раз договорились вскрыть после экзаменов, значит, так и будет. Ребята уходят немного расстроенные, а мы опять за зубрежку. Имя Лилианы больше никто не упоминает, хотя, мне кажется, каждая из нас думает о ней.
Наконец, когда мы уже засыпаем, в комнату легко, как кошечка, проскользнула Лилиана. Туфли сняла у дверей, раздевается в темноте. Я все слышу. Может, она голодна, но боится включить свет. Алиса всегда делает ей замечания, вот она и не решается. Сейчас Алиса, как и Мариора, спит, я тоже притворяюсь спящей, хотя ужас как хочется обменяться парой слов с Лилианой. Когда она легла, раздался голос Алисы:
— Тебя Виктор искал.
— Что вы ему сказали?
— Что ушла на киносъемку.
Вот врет! Мы же ничего ему не сказали. Алиса сегодня злобная. Да и Лилиана какая-то недобрая. Хоть бы промолчала, а то огрызается:
— А ты что, завидуешь? Не тебя выбрали — досада.
— Бессовестная.
Мы так дружно жили, а тут вдруг взбесились. Я громко крикнула, чтобы они перестали, и они замолкли, готовая вспыхнуть ссора убита в зародыше. Чтобы разрядить атмосферу, предлагаю:
— Зажги свет и ешь.
— Девчонки, если бы вы знали, где я была!
Лилиана не голодна, она переполнена всякими впечатлениями, до еды ли ей! Она любит похвастаться, иначе не испытывает никакой радости от своего дикого успеха.
— Завтра расскажешь, — безжалостно обрывает ее Мариора.
Мариора говорит редко, но авторитетно. Мы действительно не расположены слушать, хотим спать.
Да, несмотря на все мои старания сохранить мир, в нашей ячейке начались разброд и шатание.
2. Экзамен
— Кубик, все знаешь?
— Ни фига.
— Я тоже.
— Ты всегда так только говоришь…
Самый тяжелый экзамен тот, который предстоит сдать. Сегодня у нас принимают историю. Никто ничего не знает, — и те, которые, усердно занимались, и те, которые спали себе, отсыпались. Столпились в конце коридора и дрожат, как перед закланием. Есть даже такие, что принимают успокоительные таблетки. Оптимисты, так те еще и сейчас зубрят, спешат надышаться перед смертью. Больше всех трусит Алиса. Как бы хорошо ни подготовилась, на экзаменах она теряется и несет всякую ахинею.
Ни жива ни мертва — жду своей очереди и я. В голове гуляет ветер. Вроде бы что-то знала, а вот теперь все улетучилось. Хоть бы историк был посолидней, а так чуть старше нас и еще не женат. Как посмотрит на тебя, так будто жаром обдаст с головы до ног. Будто у открытой печки сидишь. У него смешная фамилия: Кырлибаба. Студенты прозвали его «Каркай-баба». Он об этом знает и не обижается. Вообще он очень демократичен. Но экзамен есть экзамен. Боюсь, и все. Лилиана стоит около меня, она трепещет тоже. По лицу вижу. Она дважды намеревалась зайти, да в последнюю минуту меняла решение. Кроме всего прочего, она переживает еще и за Виктора. С ним случилась неприятность, он попал в больницу. Встрял в какую-то драку, и хулиганы его отдубасили так, что живого места нету. Хорошо, подоспела «скорая помощь», а так мог бы загнуться. В одном из хулиганов опознали якобы Лилианиного «режиссера». Знаем мы таких «режиссеров», слышали. Оказывается, он играет на тромбоне в ресторане. Бедный Виктор, нужно было ему ввязаться в потасовку, особенно теперь, когда экзамен! Ведь добрый и порядочный парень. Кто бы мог подумать! Все же корень зла в Лилиане, это его глаза помутились с тех пор, как стал ухлестывать за ней. День не увидит — ходит как бешеный. А ребята еще поддразнивали, наговаривали. Вот и споткнулся парень на ровном месте.
В углу коридора у окна стоит Игорь. Тихий, спокойный, как море в штиль. Ему хоть бы что, у ребят дух крепче. Почему я не родилась мальчиком?! Стоит и что-то пишет. Интересно, шпаргалку или очередной стишок? Время от времени он бросает взгляды в нашу сторону. Не меня же он разглядывает, — Лилиану, конечно. На меня ему что смотреть? А Лилиана, она сегодня героиня дня — лучший парень курса подрался из-за нее. Сегодня, несмотря на экзамен, ее имя не сходит с уст.
— Я — как герой, сколько ни пытали — молчал! — С этими словами из «комнаты пыток» вырвался Толя. Шутка старая, но все смеются.
Он даже не огорчился. Улыбается, погладил меня по плечу, будто это стряслось не с ним, а со мной:
— Провалиться — еще не значит исчезнуть совсем.
Вот уж кто никогда не печалится. Он будто бы хвастается тем, что ни черта не знает. А может быть, притворяется, кто его знает. Балагур. Как бы там ни было, я восхищаюсь его беззаботностью и завидую ему.
Наконец пришла и моя очередь тянуть билет. Все во мне замирает, кровь останавливается, сердце не бьется. Беру роковую бумажку и боюсь в нее заглянуть. А если там именно то, чего я не выучила? Ведь попадается всегда именно так, как говорят, по закону бутерброда. Я не Толя, я могу умереть от стыда и волнения.
— Номер билета? — интересуется Кырлибаба.
Строг, как судья. Минута колебания, открываю билет и чувствую, как вновь двинулась кровь, застучало сердце, расцвела душа. Благословенная судьба, всегда ты меня поддерживаешь, потакаешь мне. А я еще тебя же порочу. С сегодняшнего дня буду преклоняться перед тобой. На первый вопрос я ответила просто с блеском, второй прошел на отлично, третий знаю немного хуже, но, ничего, главное не молчать, действуй по принципу: мели Емеля, твоя неделя. И я вдохновенно «мелю». В этом спасение, что бы там ни было, троечка обеспечена. Один ухаб позади. Но Кырлибаба поставил четверку. Слава аллаху! Я бы поцеловала Кырлибабу прямо в макушку. Нет, нет, это хорошо, что он молодой и симпатичный. Какой-нибудь старый хрыч вряд ли бы поставил такую оценку за мой ответ. Старики скупы на оценки. Поэтому да здравствует молодость!
В течение нескольких минут я самое счастливое существо на земле.
На улице мой телячий восторг постепенно улетучивается, и я начинаю приходить в себя. Трезво поразмыслив над своим ответом, я прихожу к заключению, что Кырлибаба мог бы поставить и пятерку. Я ее вполне заслужила — ответила на все вопросы, причем без запинки. Но черт с ним, где мое не пропадало. Обойдется.
У нас есть такая свирепая примета: наешься перед экзаменом, значит, обязательно провалишься. Хоть уже далеко за полдень, я сегодня еще маковой росинки во рту не держала. Уже сосет под ложечкой. Пора бы и перекусить. Да нельзя — остальные девчата еще не прошли перед Кырлибабой, не могу же я их подводить. Лишь бы им помочь, готова еще потерпеть. Спустя полчаса со мной говеет уже и Мариора.
— Сдала?
— Пятерочка!
— Я так и знала.
Мариора — человек науки. У нее железный самоконтроль. Характер подвижника. На моей памяти она еще ни разу не получала двойки. Она немного меланхолична, мечтает о такой любви, как в старинных романах, — с верностью на всю жизнь, но без замужества. Замужество, по ее мнению, закабаляет человека, а любовь, утвержденная ЗАГСом, вянет. Интересно, разделяет ли ее взгляды президент интернационального клуба? Кто его разгадает. Ведь огонь зажигается не только от солнца. Мариора поглядывает по сторонам, я дипломатично успокаиваю:
— На инязе тоже экзамен.
Мы прошли через испытание, но еще живем им, обмениваемся впечатлениями, которые еще свежи. Сразу посветлела голова, теперь уже нет никаких сомнений, историю мы знаем превосходно. Вот сейчас бы меня спросили, уж теперь-то я бы ответила, на любой самый каверзный вопрос. Экзамен — это просто свинство, комедия. Ну разве с помощью билетика выяснить, кто что знает? Если Алиса и Лилиана отделаются от истории, вечером закатим банкет.
Не успели потолковать, как появился Игорь. Теперь Кырлибаба отпускает быстрее, видно, устал. И зачем я лезла первой, сейчас бы определенно на «пять» вытянула. Сейчас Кырлибаба опешит, ему уже не до мелких изъянов, он их просто не замечает.
«Сын муз» остается верен себе, не успел присесть рядом с нами, как предложил:
— Хотите, прочту стихи?
Пора бы парню говорить о чем-нибудь ином, а то угодит в сумасшедший дом. Любопытно, свои вирши хочет прочесть или чужие? Свои послушаем, куда ни шло. А чужие — лучше потеряться в тропическом лесу. По видимости, стихи — это для него предлог, а сам-то хочет узнать, сдала Лилиана или нет. И тут случается непредвиденное: Алиса вся в слезах бежит к нам. Провалилась, бедняга? Иначе чего лить слезы. Оказывается, нет, получила тройку. Но плачет именно из-за оценки: лучше совсем провалиться, чем такая несправедливость.
— Я этого не перенесу. Представляете, мне тройку и ей! Понимаете? Ей тоже тройку.
После долгих уговоров удалось выяснить, в чем дело: оказывается, вторую тройку захватила Лилиана, которая, как известно, занималась отнюдь не книгами, в то время как Алиса зубрила с утра до вечера. Игорь тактично поднимается и исчезает со своим непрочитанным стихотворением. Тут стихам делать нечего, раз такое горе. Мы успокаиваем Алису, предлагаем лечь, приносим воды, потом мороженое. Но Алиса неутешна. В сотый раз изливает нам свое горе:
— Я всегда путаю съезды. Мне надо было про Четырнадцатый, а я растерялась и начала про Пятнадцатый. И все было бы хорошо, когда Кырлибаба не встрял бы. А так спрашивает: «Вы о каком съезде, о Четырнадцатом?» А я возьми и спроси: «Четырнадцатый, это который связан с коллективизацией?» А он мне: «Это я вас спрашиваю, а не вы меня». Тут я совсем растерялась…
Бедная Алиса! Ее обида — это наша обида. Вся наша ячейка оскорблена. Как она старалась, как она учила! И вот награда. Мы ее утешаем, а сами выпытываем про Лилиану. Алисе будто соль на открытую рану насыпали. Будь Лилиана тут, она бы ее растерзала.
— Я осталась послушать, как она ответит. Не поверите, что расскажу. Берет Лилиана один билет, смотрит, кладет и с улыбочкой просит разрешения взять другой. Берет другой, смотрит и опять кладет на стол. И просит разрешения взять еще.
— Три не имеет права, — замечает педантичная Мариора.
— Три не имеет права, — подтверждаю и я как «комсомольский прожектор».
— Это мы не имеем права. — Алиса утирает слезы. — Мы не имеем права. А ей закон не писан.
Конечно, любая из нас на месте Алисы ревела бы. Она так штудировала учебники, ночей не спала, все отлично знает, но, бедняга, немного сбилась, а Лилиана, что называется, баклуши била, результат же один. Мы единодушно осуждаем, Лилиану. Мы ей устроим головомойку. Однако Алиса против: при чем тут Лилиана? По ее мнению, виноват Кырлибаба. Это он согрешил против правил. А Лилиана была бы дурой, если бы не воспользовалась отпущенными природой преимуществами. Поэтому в оборот надо взять Кырлибабу. Алиса оживилась, она будет добиваться правды. Она во имя правды пойдет на любые жертвы. Да, а мне-то каково? Моя роль, роль редактора «комсомольского прожектора», усложнилась.
Истина требует, чтобы я подняла руку против своего учителя. Между нами будь сказано, против одного из любимых учителей. Вот тебе и конфликт. И я колеблюсь. Сердце говорит одно, истина — другое. Я не совсем уверена, что мы должны немедленно поговорить с Кырлйбабой. Ведь он не обязан перед нами отчитываться. Кто мы такие, в конце концов? Но Алиса другого мнения: нельзя потакать беззаконию и произволу. Мариора может и не ходить к нему, а я обязана. Алиса от рева стала похожа на мокрую курицу. И я чувствую себя не в своей тарелке. Прощай наш домашний банкет.
А где поговорить с Кырлйбабой? Алиса настаивает: надо идти к нему домой. Он занимает комнату в нашем же общежитии, как раз под рукой. Я сопротивляюсь, боюсь порога, который окажется очень уж высоким, в случае если Кырлибаба попросит закрыть дверь снаружи. Можно споткнуться. Наконец пришли к общему знаменателю: решили подождать, когда он выйдет с экзаменов. Осталось совсем немного. Из солидарности Мариора остается с нами. Она настоящий друг и не бросит тебя в беде, особенно когда речь идет о справедливости, точней, о несправедливости. Мимо нас шумно проходят студенты, балагурят, смеются. Между ними прошла и Лилиана. Мы с презрением отворачиваемся, пусть ее терзают муки совести.
Уже поздно. Давно пора не только пообедать, но и поужинать. Изнемогаем от голода. Если он не выйдет в течение часа — не выдержим. Проходит час. С меня хватит. Не хочу правды, справедливости. Хочу есть. Жалко только напрасно потерянного времени. Алиса поддерживает в нас боевой дух:
— Чтобы закалиться, нужно преодолевать все трудности.
Это слова из книги. Значит, злость уже прошла. Может, оставим все и уйдем? Нет, надо добиться своего. Уйти легче всего. Только не мешало бы перекусить. А что, если послать Мариору за пирожками — тут на углу торгуют пирожками? Я видела, ребята несли, значит, есть. Вот недотепы, чего сразу не сообразили. Теперь ждем с нетерпением Мариору. Вот сейчас она встала в очередь, вот, наверное, продавщица заворачивает ей горячие ароматные пирожки в толстую серую бумагу, на которой проступают жирные пятна. Вот Мариора получает сдачу. Должна бы уже вернуться. У Алисы лопнуло терпение.
— Ты бы на ее месте уже вернулась бы.
— Может, сбегать за ней? — предлагаю я.
Алиса боится остаться одна: вдруг в это время выйдет Кырлибаба, что она станет делать?
Ну вот, вернулась с пирожками Мариора. В это время из аудитории вышел Кырлибаба. Мы преграждаем ему дорогу. Прелестное зрелище, три девушки с набитыми ртами не могут вымолвить слова! Кырлибабе не до нас, он на ходу бросает:
— В другой раз, в другой раз поговорим, девушки.
Нет, в другой раз у нас смелости не хватит. А сейчас самый раз, мы и просим-то всего две минуты. Пустяковый вопрос. У Кырлибабы не хватает сил отказаться.
— Ладно, что там у вас? Только быстро.
Я четко ставлю вопрос, скрывая эмоции:
— Почему Лилиане позволили трижды взять билет? Кырлибаба не обиделся, а улыбнулся, правда, довольно ядовито. Я готова провалиться.
— Что это, допрос?
— Ну, допустим, простое любопытство.
— И я позволил ей сменить билет из простого любопытства.
Я напомнила ему, что являюсь представителем общественности, но он не дал мне договорить:
— Что же удивительного в том, что я полюбопытствовал: что же все-таки Лилиана знает? Она нашла среди множества вопросов тот, который знала. Разве мне не любопытно, что же она выучила, что ее привлекает в истории? Вы довольны?
Еще и издевается, смеется нам в лицо и с улыбочкой уходит. Мы, как прибитые, остаемся на месте. Три гусыни с пирожками в руках. Проклятый Каркай-баба! Вот так получается, когда живешь чужой головой.
— Видели? Его охватило любопытство! — негодует Алиса. — Так я ему и поверила.
В Алисе проснулись все черти. Она вся кипит, вот-вот взорвется. Да и как не кипеть, когда ты знаешь предмет на пять, а тебя ставят на одну ступень с пустышкой Лилианой?! Алиса в ярости невыносима. Вот и теперь пристала к Кырлибабе, как репей: догнала его, требует выслушать еще раз, убеждает, что знает предмет отменно. Бедный Кырлибаба, мне его жалко. Чтобы избавиться от нас, он соглашается…
Откуда приходит грусть? Приносит ли ее ветер, рассеивается ли она с солнечными лучами, источают ли ее вместе с ароматом цветы? Должно быть, существует бацилла грусти. Иначе в чем причина печали, беспричинной кручины? Почему все перестает тебя радовать? В монастыре и то, наверное, веселее. Хоть бы уж Толя пришел со своими хохмами, что ли. Я полна всяческих угрызений. Кажется, сегодня натворила глупостей столько, как никогда. А случай с Кырлибабой — просто верх идиотизма. Он еще так снисходительно отнесся к нам. Чего было лезть к нему? В конце концов, какое право у нас допытываться, что да как? Нет, нет, надо накинуть узду на свои прихоти.
И тут некстати вспомнилось, что мне уже девятнадцать лет, что вот проходит моя девятнадцатая весна, а я нынче не слышала ни жаворонка, ни кукушки. И я затосковала по пыльной проселочной дороге, по полыни, по колодцу с журавлем. Подойти бы сейчас к такому колодцу, вытащить бадью свежей воды и освежить ноги. Неужели на свете есть что-нибудь приятнее такого ощущения? И еще мне хочется пройтись по лесной тропинке, облюбовать зеленую поляну и упасть в траву. Весной особенно раздражает гул машин и едкая вонь асфальта. Как мне надоело тут, я хочу домой, в деревню, к маме! Я чуть не плачу от тоски. Я больше не хочу заучивать даты рождения королей, причины и исходы минувших войн. Хочу дышать родной землей. Теперь, когда один экзамен позади, мы можем пойти в кино, можно гулять, можно потанцевать на танцплощадке. Но нас никуда не тянет, мы плетемся в свое общежитие, как старухи в богадельню. Только Лилиана опять где-то гуляет.
Нет, чудеса бывают: Лилиана, оказывается, нигде не скитается. Она просто-напросто спит. На столе в стакане — свежие ландыши. Интересно, сама купила или кто подарил? Солнце бьет прямо в окно, в комнате душно. Сразу начинает болеть голова. Только Лилиана спит, дрыхнет как убитая. Ее золотистые волосы рассыпались по подушке. В прошлом году она носила косы, я любила их заплетать. И это доставляло мне большое удовольствие. А когда она их обрезала, так я целую неделю ходила расстроенная.
Внезапный возглас Алисы прервал мои размышления. У нее очень гуманная идея: навестить Виктора в больнице. А в самом деле, почему бы не навестить? Ведь он у нас бывал почти ежедневно, мы подружились с ним, он обрадуется, когда мы нагрянем.
— Может, разбудить Лилиану? — спрашиваю я робко.
Алиса категорически против. Она лично ничего против Лилианы не имеет, но лучше Лилиана пусть сама сходит, одна. У них с Виктором иные отношения. Мы будем стеснять их. Все очень логично, Лилиана не должна обидеться. Проделав краткую ревизию своего бюджета, выясняем, что можем купить шоколадный торт или коробку мармелада. Ладно, купим мармелад; чтобы не выглядеть скупердяями, нальем ему бутылку вина из моих запасов — из отцова кувшина.
— Возьмите и ландыши со стола.
Лилиана смотрит на нас своими огромными небесно-голубыми глазами. Что в них написано, кто их прочтет? Почерк, во всяком случае, неразборчивый, мы прочитать не в силах.
— Цветы твои, ты и неси. — Голос Алисы неуверенный.
— Они такие же мои, как и ваши. Игорь принес и поставил на стол. А я в больницу не пойду — не выспалась.
Голос у Лилианы тоже невеселый. На нас она не смотрит, уставилась в одну точку на потолке и не пошевельнется. Мы выходим, как спутанные. Как-то неловко, и неизвестно отчего. В дверях нас окликнула Лилиана:
— Кубик, если Виктор спросит обо мне, скажи, что пошла домой, мол, надо помочь маме. Ну, стирка там или еще что.
— Я не смогу соврать.
— Тогда скажи, что я не выспалась, вот и осталась.
— Нет, не скажу.
— А что скажешь?
— Не знаю.
В больнице мы долго ждем халаты. Старая суровая санитарка показывает, куда надо идти, и наказывает не шуметь, потому что тут не стадион. По узким коридорам идем тихонько, из палат выглядывают лица больных. Боже, сколько страдающих людей! В нашем общежитии просто рай земной, царские палаты, которые мы не можем как следует оценить. С нашими краснощекими физиономиями мы здесь кажемся позорно легкомысленными, нам даже стыдно, что мы такие здоровые.
Виктор весь забинтован и напоминает мумию. Видны лишь нос да глаза. Одна рука в гипсе. Да, отделали его негодяи, не пожалели сил. Подумать только, какой парень был и во что превратился. Недаром говорят: лучшая шерсть на чертополохе остается. Мне хочется покаяться перед ним за те невольные обманы, на которые я шла по просьбе Лилианы.
Нам хочется узнать подробности, как это случилось, когда, где, но не решаемся спросить. Опасная зона. Подождем, когда сам отважится рассказать все. И мы болтаем о чем попало, мелем всякие небылицы, ворошим старые шуточки, стараясь развеселить его. Никогда не подозревала, что в нас столько остроумия. Виктор же слушает молча, равнодушно-снисходительно.
— Терпение — лекарство от всех болезней, — наставляет его Алиса.
Бинты на лице Виктора перекосились, он невольно улыбается — ему известна страсть Алисы к афоризмам.
Сосед Виктора советует припрятать бутылку с вином за тумбочку, иначе врач при обходе устроит головомойку. Когда разговор иссяк, Виктор поинтересовался как бы между прочим, сдала ли Лилиана экзамен по истории. Мы рады доложить ему — сдала. Насчет трех ее билетов умалчиваем. На том мы и попрощались.
Вечером в общежитие приходит мать Лилианы, это измученная женщина лет сорока, вдова. Похождения дочери встревожили ее. Сидит на краешке кровати, сложила на коленях руки и беззвучно плачет.
— Ты видишь эти руки, — вопрошает она внезапно, — ты видишь, Лилиана? Они не знают отдыха. И все ради тебя. Когда же ты возьмешься за ум?! Почему ты не учишься, как все? Вот говорят, заставляют тебя пересдать экзамен.
Лилиана выслушивает ее причитания с каменным лицом. Она сидит на табурете, как статуя. Вдруг черты ее лица пришли в движение, на виске вздулась синяя жилка. Я боюсь, когда у Лилианы начинает пульсировать эта жилка. И меня не обманывает чутье. В следующую минуту она вскакивает и с ненавистью кричит:
— Надоели мне ваши проповеди! Вот так надоели! — Она ребром ладони проводит по горлу.
Мы не успели и глазом моргнуть, как она бурей выскочила из комнаты. Все чувствуют себя неловко, всем стыдно за ее выходку. Ее мать вытирает глаза и уходит, на ходу бормоча:
— Вот и расти детей, если хочешь хлебнуть горя!
На нас никакого внимания, будто мы не существуем. Прошла, словно в пустоте.
3. После экзаменов
— Ты чего не спишь, Кубик?
В сумерках вижу Мариору, которая поднялась на кровати и нащупывает графин на столе. Она пьет прямо из горлышка, я слышу, как аппетитно булькает вода, мне тоже хочется пить. Поставив графин, она опять спрашивает:
— Слышишь? Почему не спишь?
— Не знаю. Просто переволновалась.
Это правда. Я такая: две ночи перед экзаменом и две после у меня проходят без сна. А ведь так хочется спать, думала, как сдам историю, завалюсь и не встану, пока, не опухну от сна. А вот ворочаюсь с боку на бок, и нету сна. Подушка кажется набитой камнями, матрас сбился комьями, кровать узка. Только бока отлеживаю зря. Сон имеет свои прихоти: когда ждешь его — убегает, когда гонишь — валит с ног. Мариора пошутила:
— Берегись, ночью не спят только те, у кого совесть нечиста.
— И влюбленные, — добавляет Алиса, которую разбудили наши голоса.
Неожиданно для себя заявляю:
— Если бы я влюбилась, так спала бы беспросыпно и без сновидений.
Боже мой, ведь я выдала себя! Выходит, я мечтаю о любви, и это я, с такой внешностью. Что подумают девочки? Моя участь — учеба и общественная работа. До сих пор я смеялась над увлечениями других, притворялась равнодушной. И вот язык меня подвел.
— Это так кажется тебе, — вздохнула Мариора.
— У вас совесть есть?! — Лилиана недовольна, мы разбудили ее.
— Доброе утро середь ночи! — это откликнулась Алиса, и все мы неожиданно разражаемся беспричинным смехом. Сперва Лилиана разъярилась, стала ругать нас, а потом незаметно присоединилась к нашему хохоту. Так мы помирились, сами не ведая того. Перебивая друг друга, мы принялись вспоминать события минувшего дня. Рассказали Лилиане, как остановили Кырлибабу и воздействовали на него. Сейчас все кажется смешным, мы вновь задушевные подруги. Задушевные — да, но не знаю, до конца ли откровенные. Лилиана хочет убедить нас во что бы то ни стало, что она отлично знала все, что требовалось и по первому, и по второму, и по третьему билетам. Ей, по ее словам, хотелось проверить Кырлибабу. Ей показалось, что он втрескался в нее: если позволит взять три билета, значит, предположения верны. Кто ее знает, похоже на правду, она могла отчебучить и такое. Сущий черт! Если же все это выдумала, то и выдумка неплохая, убедительная. Я не могу не восхищаться ею. Мое простодушие возмущает Алису. Между нами завязался спор. Кто-то стучит в стену, напоминая, что сейчас полночь и люди спят. Несколько минут молчим, как набрав в рот воды. Все притихло. Спустя немного опять начинаем болтать, уже шепотом. Мы ехидно издеваемся над Алисой, которая на экзаменах вместо того, чтобы отвечать, сама задает вопросы, над романом Лилианы, над моей общественной работой.
Наконец угомонились, почти уснули, когда Лилиана принялась за самобичевание. Всё! С кино покончено, к черту поклонников, она берется за ум, еще все увидят, как она станет примерно учиться!.. Мы в один голос приветствуем ее благородный порыв. В самом деле, от этих ее почти идеальных романов одни неприятности. Все эти ее поклонники, все вообще ребята просто шалопаи и бездельники, не достойные даже внимания. Засыпаем к рассвету, умиленные, просветленные…
— Эй, красавицы, спите?
В окне сияет физиономия Толи, бесстыжие его глаза шарят по комнате. Мы натягиваем одеяла на головы, молчим. Это можно истолковать так: мы тебя не слышали, проваливай своей дорогой. Но от Толи так просто не отделаешься. Он принялся бросать в нас камушками, веточками, комочками земли. Вот поросенок! Мы взялись его чистить на все корки. А ему что? Плюй в глаза — ему божья роса. Скалится, и все. Не прошибешь. Никакими оскорблениями мы не смогли добиться толку. Больше того, он втолкнул через окно в комнату Нерона, пес возбужденно залаял, запрыгал. Первой не выдержала Алиса, она вскочила, натянула халат, сейчас задаст чертей. А Толя знай себе ржет, доволен, что вывел хоть одну из себя. Добился своего.
— Тихо, драться не надо, — сквозь смех говорит он. — Я принес вам мир. А с миром — грандиозный проект. Не хотите войти в пай?
Нашел чем купить. Планов у нас изобилие, самому можем одолжить. Однако, выслушав его, мы задумались. Действительно, заманчивая идея. Дело в том, что в Ваду-луй-Водэ на Днестре живет Толин двоюродный брат, которому сегодня исполняется восемнадцать лет и который пригласил Толю с друзьями на именины. Специально приезжал в Кишинев, уговаривал Толю, чтобы он позвал своих товарищей и приехал с ними непременно. По словам Толи, брат готов принять даже десяток толиных товарищей. Дом у него просторный, усадьба большая, места хватит всем. Ну, а кушаний заготовлено на целый полк — ведь именины! Рядом красавец Днестр. Красота! Гуляй, танцуй, пей вино, загорай, плавай! От нас требуется совершенно ничтожный вклад — надо привезти магнитофон и бутылок десять минеральной воды. В Ваду-луй-Водэ минеральной воды не найдешь, а один из родственников именинника не пьет ничего, кроме минералки.
Ну как тут устоять?! В один миг мы встали, оделись, умылись, привели себя в порядок. Сложнее с магнитофоном. У нас на курсе ни у кого нету. Посылаем Мариору одолжить у инязовцев, которые в прошлом году сложились и купили магнитофон, якобы необходимый им для учебы. А у них в учебных кабинетах этого добра сколько хочешь. Так что свой магнитофон для изучения произношения им совершенно не нужен. Только голоса Сулака да Азнавура запечатлены на их пленках. Вместе с магнитофоном Мариора притащила и Мирчу. А разве могло быть иначе?!
В нашей комнате сборный пункт! Лилиана забыла о своих ночных суровых клятвах, развила бурную деятельность, всеми командует, подсказывает, что надо взять, кто и что должен нести, как лучше идти. Нужен еще один носильщик. Лилиана сожалеет, что Виктор попал в больницу, тут же предлагает несколько кандидатур, но мы безжалостно их отклоняем. Толя успокаивает: парней там будет сколько угодно, так что танцевать будет с кем, нечего отсюда с собой еще и напарников для танцев тащить. Наоборот, там, на праздновании, не хватает девчонок.
В последнюю минуту Алиса вдруг раздумала ехать. Ей захотелось позаниматься, чтобы пересдать историю. Ну конечно, это из-за Лилианы: Алиса не переносит Лилиану в роли заводилы. Ну что ж, поедем без Алисы. Но у меня такое чувство, будто мы совершили предательство.
Плохо, когда в коллективе начинаются такие штучки. Просто противно. Не переношу этого.
И с этого начались всяческие неудачи. Во-первых, долго ждали автобуса, около часу, пожалуй. А когда он подошел, то оказался таким набитым, что сесть в него не было никакой возможности. Спасибо, Толя выручил: схватился за поручни, поднажал плечом, пропустил нас и сзади опять поднажал, люди в автобусе как бы спрессовались, ехали стоя, не рискуя упасть — со всех сторон плотно подпирали.
Но это что по сравнению с дальнейшими неудачами?! Когда вышли на конечной остановке, оказалось, Толя ни разу не был в Ваду-луй-Водэ и не имеет представления о том, где живет его пресловутый двоюродный брат. Он нас успокоил: ориентиры имеются, так что найдем. Однако ориентиры оказались весьма шаткими, мы с ног сбились, бродя от дома к дому. Наши туфельки на каблучках-шпильках мало годились для путешествия по деревенским улицам. Мы их вскоре сняли и пошли босиком. Другая беда: наши крестьянские ноги уже отвыкли от земли, подошвы изнежились, и ходьба босиком по гравию и сухой земле, по свежей траве, в которой было немало еще прошлогодних колючек, не доставляла особого удовольствия. С одной стороны, оказаться в селе в такое время — великая радость, мы восторгались; с другой — мучение ходить босиком, и мы визжали от боли. Прохожие с недоумением оглядывались на нас. Редкое зрелище — босой человек.
Ребята еле двигаются, но держат фасон. Время уже к обеду, солнце шпарит вовсю, а они нагружены, как верблюды. Мирча несет магнитофон, Игорь минеральную воду, Толя сумку с магнитофонными лентами. После того, как мы множество раз поднялись в гору, спустились к реке, исходили добрую часть этого полу курортного местечка, Толя признался, что окончательно потерял ориентировку, надо спросить кого-нибудь. Сообразительный парень, нечего сказать. Да и мы хороши, кому доверились! Надо было сразу спросить. Однако кого бы мы ни спрашивали о Толином родственнике, все только недоуменно пожимают плечами. Игорь глубокомысленно, изрек:
— Дети, — вот кто нас выручит. Они всегда все знают.
Это верно, но где дети? Как нарочно, детишек на улице не видно. Оно и понятно, кто из них сменяет купание, игры в лесу на прогулки по надоевшим за зиму улицам.
Между тем со стороны Криулян поднимается темная туча, она мне совсем не нравится. Это даже не туча, а какая-то темная муть, затягивающая нижнюю часть неба. Вот-вот она подберется к солнцу. Уже погромыхивает гром. Не зря ночью было так душно. Вместе с первыми каплями дождя судьба посылает нам спасение: одна из встреченных женщин знает, где живет Толин родственник. А живет он совсем не близко, на самой горе у шоссе, ведущего в Старые Дубоссары. Мы почесываем затылки: далековато от Днестра место будущего пира. Но куда денешься, раз уж приехали? И мы идем. Дождь припустил. Мы прибавляем шагу, но и дождь берет разгон. Он прилежнее нас, капли сливаются в сплошной поток, по улице побежали ручьи. На лужах от дождя пузыри. Вода стекает по спине меж лопаток, бодрит и веселит. Наше городское пижонство исчезает вместе со смытой пылью. А ведь хорошо! И то, что мы босиком — великолепно. Как приятно ступать по лужам! Нет ничего лучше, чем идти босиком под теплым дождем. Эта радость напоминает мне детство. От внезапного прилива счастья мы начинаем резвиться и дурачиться, как маленькие ребятишки. Парни тоже разуваются, засучивают штанины и бегут взапуски. Мы забыли о цели своего приезда, — не беспокоимся о том, чтобы выглядеть по-праздничному. Платья намокли и прилипли к телу, прически сбились, пряди волос разметались но лицу, ноги до колен забрызганы грязью. Давно мне не было так вольготно, привольно, чисто и ясно.
Нужный дом мы нашли, когда дождь уже перестал. Во двор мы ворвались, как стая голодных волков, готовых грызть все, что попадется. Ведь нас пригласили на пиршество. Ах, тут я просто не в состоянии рассказывать. Новый сюрприз: дверь заперта, никого нету. Как там в песенке: «Лист зеленый, три галушки, как дела, мэй Дософей?», что соответствует русской частушке: «На углу стоит аптека, никто замуж не берет». Может, мы пожаловали слишком рано? Может, пир не начинался? Обошли вокруг хаты, заглянули в окна, попробовали прочность двери. Комедия, да и только. Никаких признаков жизни. Только рыжий песик, привязанный к конуре цепочкой, жалобно скулит и скребет землю лапами. Наверно, его никто не кормил сегодня, как, впрочем, и нас. Любопытная соседка, заинтересованная нашим появлением, сообщила, что хозяева ни свет ни заря уехали на базар в Григориополь и вернутся лишь поздно вечером. Что касается именин, то она не в курсе дела, но знает: Толин двоюродный брат родился осенью, это она точно знает, потому что ее сын его ровесник.
Самое удивительное, Толя, на которого мы яростно набросились, и ухом не ведет. Оказывается, виноват двоюродный брат, это он, мол, ввел его в заблуждение. В память о своем посещении оставляем на крыльце все бутылки с минеральной водой, как говорится, целуем пробой и возвращаемся домой. Неожиданно, когда мы уже отошли довольно далеко, Толя возвращается, собирает в кошелку оставленную воду, оставляет лишь одну бутылку.
— Слишком большая честь для такого жлоба, — ворчит он, догнав нас. — Не хватало, чтобы студенты таскали ему воду аж из Кишинева.
Слово «студенты» Толя произносит с таким значительным видом, что кажется, вокруг его головы засветилось сияние. Судя по тону, это слово должно вызывать благоговение у деревенских жителей.
Хорошее настроение ушло вместе с дождем, я теперь завидую Алисе, оставшейся дома. То-то посмеется она над нами, когда мы вернемся не солоно хлебавши. Ну и простаки — послушались Толю! У него в голове пусто, как в степи, одни кузнечики стрекочут. Умно сказано, что лучше с мудрецом тащить мельничные жернова, чем с баламутом идти порожняком. Но Толя клянет весь людской род, который, оказывается, повинен в нашей неудаче. А брата, хоть и двоюродного, он теперь и знать не желает. Если встретится когда-нибудь, так Толя обойдет его стороной. Вот как! Нам-то все равно, как теперь сложатся их отношения. Наверно, они стоят друг друга.
Однако как же нам теперь убить время до вечера? Не можем же мы вернуться сейчас, все общежитие знает, что мы поехали на именины, засмеют. Нет, мы не хотим стать посмешищем. После краткого совета поворачиваем напрямую к Днестру и идем, не выбирая дороги. Да и что нам именины? Подумаешь, можно и так повеселиться, еще и лучше, не надо оглядываться на других гостей. Вот только бы перекусить чего-нибудь. А уж устали мы, едва плетемся. Ребята жалуются, что магнитофон внезапно потяжелел, и они не прочь передать его нам. Как бы не так! Перебьетесь.
К ногам прилипают большие лепешки грязи, еле ноги тянем. Бедные наши прически, во что вы превратились?! А от ресниц по щекам тянутся черные ручейки. А на что стало похоже мое лучшее платье?! Бедная мама, если бы увидела, за голову схватилась бы. Смех и грех.
На Днестре пусто, пляж безлюден, вода холодная. Только ребятишки возятся у старой лодки. Толя из кожи лезет, чтобы рассмешить нас, кривляется, передразнивает всех, только рассмешить голодных людей — дело трудное. Мы вытряхиваем все из карманов и посылаем его купить что-нибудь, чтобы заморить червячка. Ему это не нравится, но он идет — уж очень мы злы на него, боится.
Мариора с Мирчей отошли в сторону, о чем-то толкуют. Наверное, Мирча уговаривает ее поехать с ним в Киев, куда его посылают по делам клуба. Откололись от нас, и пусть. С тех пор как Мирча стал главой этого клуба, вроде бы и учиться перестал, все больше ездит, путешествует.
Мы с Лилианой наслаждаемся видами Днестра. После дождя все умыто свежо, все сияет. А воздух такой, что пьянит, как доброе вино. Все-таки хорошо, что нас занесло сюда. Все беды — не беда, до того великолепны лес и река. С каждого листика, с каждой веточки свисают бусинки воды.
Потеплело, песок просыхает прямо на глазах, как промокашка. Лилиане захотелось музыки, она кричит Игорю, который уединился в стороне, чтобы включил магнитофон. Но «сын муз» так углубился в себя, в свои мысли, что не услышал ее. Наверное, вдохновение напало. Иначе он и не был бы стихотворцем, если бы такая красотища не завлекла его. Наверное, отдался своим стихам. Днестровская долина выслушивает его безмолвное признание в любви. С чем он сравнивает эти счастливые места? С люлькой, в которой его качала мать? С губами, которые он поцеловал впервые в жизни? Да, вот что значит обладать даром сочинительства. Когда он начал читать? Или это я сама думала вслух. Лилиане уже не до магнитофонных мелодий, ее сердце летит за строкой стиха. И мы кажемся маленькими рядом с Игорем. Не знаю, как Лилиана, но я повторяю в душе каждый звук его импровизации:
Ты долина любви, ты долина печали,
Ты долина высоких порывов души…
Игорь закончил, и глаза мне уколола острая, как заноза, слезинка. Сложное чувство умиления окружающим, жалости к самой себе, такой незадачливой и не умеющей выразить себя ни в чем, засветилось в душе. Что я могу сказать о той же днестровской долине — сама, своими словами? Ведь и я люблю ее так же, как и Игорь. Если он начнет еще одно стихотворение, я, пожалуй, зареву.
— Эй, цуценята, бубликов не хотите?!
Улыбающийся до ушей Толя несет связку бубликов и бутылку вина. Хорошо, что он прервал Игоря… бублики — не стихи, они враз вселяют в нас чудодейственную силу. Никогда не ела ничего вкуснее. Все набросились на них, вот когда пригодилась минеральная вода. Оказывается, Толя принес бублики только чтобы «заморить червячка», пока поджарятся мититеи. Тут неподалеку закусочная на открытом воздухе, и Толя разорился на мититеи. Нет, зря мы на него ворчали.
Таким образом, наши скитания завершились не так уж плохо. Мы вполне довольны. Я начинаю ковыряться в песке, покрытом еще не вполне просохшей корочкой. Вот тут сооружу крепость. От нее проделаю подземный ход. А вокруг поднимается вал, чтобы не прорвались враги. Постепенно рядом с крепостью поднимается наблюдательная вышка, в стене — ворота. Так, к башне проделаю подземный ход… Совсем забылась, играю, как ребенок. Ловко получается. Тоннель копаю со всем усердием, навстречу мне со стороны башни копает Игорь. Копает старательно, глубоко, чтоб не обвалилось. Толя с Мирчей не усидели — пошли посмотреть, что там с мититеями. Мариора и Лилиана загорают. Показалось солнце, и они боятся упустить хоть минуту — хотят скорей сделаться смуглыми. Я уже утомилась. Всё же работа, хоть и в песке. Но надо поспешать, иначе не успею завершить к тому времени, когда будет готово настоящее кушанье. Жалко же оставить неосуществленным такой великолепный фортификационный проект. Неожиданно моя рука наткнулась на что-то теплое, я вздрогнула, словно ударило электричеством. Сердце внезапно сорвалось с ритма. Фу-ты, да это же рука Игоря! Напугал. Тоннель готов, его рука встретилась с моей. Нашим рукам больше нечего делать под землей, но они задерживаются там. Как будто нету силы разорвать их. Я делаю большое усилие и поднимаю испуганные глаза на Игоря. Он залился краской. В следующее мгновение чувствую, как он слегка пожал мне ладонь. Нет, не пожал, а держит и не отпускает.
Днестровская долина легонько качнулась и поплыла, закружилась. Или это я парю над ней высоко-высоко? Что за чудо произошло?
Осторожно отряхиваю песок с руки, чтобы не потерять ни капли из той живой теплоты, которая её еще наполняет.
Очки Игоря светятся, в них играют две радуги.
В это время лежавшая без движения Лилиана внезапно вскочила, схватила бутылку с вином, оставленную для мититеев, и поднесла ее ко рту. Мы вылупили глаза. А она пьет без передышки, как заправский алкоголик. Что с ней? Нет, она не реагирует на наше возмущение. Пьет, будто внутри у нее горит и она хочет залить огонь. Ох, и любит фокусничать, рисоваться! Толя с Мирчей вернулись в то мгновение, когда бутылка оказалась опустошенной.
— Истина, в вине, — печально изрек Толя и многозначительно присвистнул.
Лилиана забросила пустую бутылку далеко в воду. Что это она задумала?! Купаться в такое время? Ведь еще холодно, в Карпатах тает снег, вода ледяная. Мы ругаемся, кричим, но куда там! Она уж в воде. Вот она уже плывет к противоположному берегу, по-мужски выбрасывая из воды руки. Не сговариваясь, ребята бросаются в Днестр, догоняют ее и силой вытаскивают на берег.
— Очумела, что ли?
Лилиана надулась на нас и молчит. Выпила все вино и еще дуется. Все в недоумении. Какая муха ее укусила? Молчит. Молчу и я. Молчу, хотя начинаю догадываться кое о чем. Она заметила, поняла все. Наши с Игорем руки, встретившиеся, вызвали не только обоюдный шок, но и чем-то хлестнули ее. Ревнует. Конечно, Игорь не в ее вкусе, он ей и не нравится, она к нему абсолютно равнодушна. Однако для Лилианы невыносимо, когда какой-нибудь парень в ее присутствии обращает внимание на другую девушку.
Лилиана, наша неотразимая Лилиана ревнует! Ревнует Игоря ко мне! Смешно, не правда ли? А почему бы ей я не ревновать, не видеть во мне соперницу? Где-то я читала, что некрасивая женщина может разбудить в мужичине огромную неповторимую любовь.
Сердце мое прыгает в груди. Я начинаю расти в своих собственных глазах. И то, что со мной происходит какое-то значительное изменение, не могут не заметить и Лилиана, и все остальные…
Кончаю свои записи. С сегодняшнего дня меня интересует только пара очков, в душе не тает тепло тайного рукопожатия. И еще стихи. Может, и не очень складные, может, и неуклюжие, может, даже глупые…
1970 год
Комментарии к книге «Записки дурнушки», Анна Павловна Лупан
Всего 0 комментариев