«Тринадцатая редакция. Найти и исполнить»

Ольга Лукас Тринадцатая редакция Найти и исполнить

За день до

Зима – это такое время года, когда природа подкрадывается к человеку совсем близко. Можно выйти на улицу – и сразу, без подготовки, вдохнуть слишком много свежего воздуха. Тихий, заснеженный двор – это уже природа. Можно заблудиться в снегах. Там, где летом детишки ковыряют поверхность земли в поисках взрослого опыта, где весной и осенью в вечной луже валяются обломки цивилизаций, сейчас вырос сугроб – чужой, холодный и хрупкий. В этом углу давно уже ничего не растёт, даже репейник, а тут – надо же – целый сугроб. Может быть, по весне из этого сугроба вылупится какой-нибудь добродушный дракончик, который дунет, плюнет, прищурится – и превратит самый обычный земной двор в инопланетный оазис. А может быть, весна не наступит никогда.

Труднее всего поверить в весёлые ручейки, проворно бегущие по асфальту, когда и асфальта никакого нет, нет вообще ничего, белый снег – как белый лист, и только диковинные, загадочные, ювелирные снежинки всё падают и падают с неба. Их можно ловить ртом, а можно, раскинув руки в стороны, танцевать и вертеться волчком среди этой метели, совсем без смысла и пользы. Пускай потом голова закружится – просто с непривычки ты сделал слишком большой глоток Зимы.

Наташа не смогла удержаться от соблазна и пригласила метель на белый танец, прошлась с ней вместе в туре вальса до покосившегося особнячка Тринадцатой редакции и ловко открыла своим ключом входную дверь.

Это некоторые, не будем указывать пальцами на Шурика и Виталика, вечно опаздывают на работу, а опоздав, барственно тычут пальчиком в кнопку домофона, так что дверь открывается перед ними как бы сама собой. Дай им в руки ключ, так они полчаса перед дверью простоят, соображая, где тут замочная скважина и какое волшебное слово надо произнести, чтобы попасть внутрь. Ну, может быть, Шурик будет честно стоять, а Виталик плюнет, воровато оглядится по сторонам, да и полезет в свой кабинет через окно – всё равно он его никогда не закрывает, растяпа.

Наташа аккуратно вытерла ноги и взбежала по лестнице на второй этаж. Несмотря на не вполне рабочий, и, если уж начистоту, более чем воскресный день, в приёмной обнаружились Лёва с Гумиром. Ну, Гумиру можно – он тут живёт. А вот Лёва, интересно, что здесь забыл?

– Привет, ребята, я не помешаю? Или у вас секреты? – помахала рукой Наташа и, не дожидаясь ответа, направилась к гардеробу, чтобы повесить пальто.

– Не помешаешь. У нас так – общая трепология в ожидании трудовых подвигов, ничего секретного, так что присоединяйся, – вполне приветливо кивнул Лёва.

– Слушайте, вот вам же платят-то небось – мало! – обличительно сказал Гумир, видимо продолжая мысль, прерванную появлением Наташи.

– Ну и?… – потянулся за пепельницей Лёва. На стенах упреждающе затрепыхались плакаты, строго воспрещающие курение в приёмной, но Разведчик на них даже не взглянул.

– А вы на работу по воскресеньям ходите! – Гумир выложил на стол главный козырь, вытащил из-за уха папиросу, примял её и принялся нетерпеливо оглядываться в поисках зажигалки.

– Чья бы корова мычала! – покачал головой Лёва, протягивая ему огонь. – Тебе-то вовсе за работу не платят, а ты тут только что не живёшь. Вернее, живёшь. И работаешь день и ночь.

– Так это же такая работа?! Какая же это работа? Это песня! – блаженно улыбнулся Гумир и запыхтел своей папироской. Но тут же посерьёзнел, вскочил с места и двинулся к выходу. – Ладно, я с вами лясы точу, а у меня там уже всё, наверное, протестировалось. Придумал одну примочку, второй день об неё убиваюсь.

Гумир – компьютерный гений, мечтающий создать операционную систему будущего, которая затмит все прочие (особенно Windows), будет распространяться бесплатно, почти не занимать места на диске и иметь абсолютный иммунитет к компьютерным вирусам, даже к тем, которых ещё не изобрели. Вообще-то заветная мечта Гумира, как выяснилось при близком знакомстве, формулировалась следующим образом: не мешайте работать и дайте поесть. Поскольку его желание почти полностью совпало с требованием заместителя начальника Тринадцатой редакции, Константина Петровича Рублёва, – найти кого-нибудь, кто соображает в компьютерах, и чтобы ему можно было совсем ничего не платить, – то Гумир был аккуратно извлечён из ненавистного видеопроката, в котором он не работал, а только служил за весьма скромное жалованье, и препровождён в подвал, где из бывшей комнаты отдыха и релаксации соорудил себе весьма уютное логово. По служебной инструкции Гумир подчиняется Виталику – или, если называть вещи своими именами, относится к нему с особой симпатией и время от времени демонстрирует «начальнику» своё детище. Виталик трепещет от сознания того, что его, единственного в мире, подпускают так близко к этому чуду, поэтому требовать, чтобы Гумир выполнял свои должностные обязанности, ему уже потом как-то неловко. Зато самого Виталика в последнее время просто загоняли. Вот и Наташа с Лёвой тоже – нарочно приехали в воскресенье, чтобы лишний раз помучить несчастного Техника.

– У тебя тоже, что ли, носитель? – спросила Наташа у Лёвы, старательно ударяя пальцем о палец и устанавливая защиту. – Кофе будешь?

– Два раза угу, – отозвался тот.

– Что это на них нашло? До весны ещё жить и жить, а они разжелались тут. Я вообще к Катьке шла стричься, она же теперь мастер в дорогом салоне. Но не видать мне новой стрижки, потому что… ну, ты можешь представить.

– Могу, – кивнул Лёва. – Я всю ночь с однокурсниками пил – случайно встретились, ну и вот, решили накатить, вспомнить былое. Проснулся – муторно, холодно, хочется уснуть и проснуться заново лет этак через сто. А лучше даже родиться кем-нибудь другим – скажем, бабочкой. Но вместо того, чтобы уснуть и переродиться, я зачем-то решил стать всеобщим похмельным ангелом и сбегать в магазинчик за пивком. Ну, как ты догадываешься, там-то меня мой носитель и поджидал. Пиво я ребятам закинуть успел, а сам с ними сидеть уже не стал – помчался сюда, по дороге вызванивая Виталика.

– Ой, здорово, что ты его позвал. Я как-то не подумала, что он дома, а не здесь.

– Ну, сейчас-то он уже не дома, – злорадно потёр руки Лёва.

– Что он тебе сказал? – засмеялась Наташа.

– «Прости, дорогая, но эту звезду я подарю тебе в другой раз».

– Почему он называет тебя «дорогая»? И что это за звезда?

– Это он не мне сказал, а в сторону, мимо трубки. А мне сказал какое-то ругательство. Но потом одумался и пообещал скоро быть на месте.

– Пообещал – выполняю! – В дверях возник запорошенный снегом Виталик. Снял запотевшие в тепле очки – и на какое-то мгновение стал трогательным и беззащитным, как ребёнок, читающий в кругу родственников стихотворения собственного сочинения. Затем протёр очки рукавом куртки, нацепил их на нос – и снова стал собой. Бесцеремонно выхватил у Лёвы чашку кофе, не снимая верхней одежды, уселся на диван и поинтересовался, какого чёрта им двоим от него надо, и если им за каким-то дьяволом понадобился третий, то пусть сходят в подвал и выковыряют оттуда Гумира, а личную жизнь любимому коллеге портить перестанут.

– Да ты радуйся, чувак, что я тебе позвонил! – перебил его Лёва. – А то пришлось бы дарить какую-то звезду.

– Сказочный наивняк! Учу тебя, учу – никакого толку, – с жалостью протянул Техник. – Ладно, давай сюда датчик и не мешай профессионалу.

При слове «датчик» Наташа и Лёва, как по команде, вытащили из правого кармана джинсов (каждый из своего) по небольшому медному квадратику.

– Что, и ты тоже с уловом? Это меняет дело. Леди вперёд. Пройдёмте в мой кабинет, милочка, а Лёва пусть сообразит нам ещё кофейку. Чтобы лучше думалось.

– Я вот кому-то сейчас соображу кофейку за шиворот! – начал свирепеть Лёва, но Наташа успокоила его, сказав, что кофейку сейчас сообразит кофейный автомат, потому что, во-первых, он вполне сообразительный, а во-вторых, она его уже запустила, а в кабинет к Виталику они пойдут все вместе, чтобы никому не было обидно.

– Вам-то, может быть, и не обидно, а видели бы вы, какое сокровище я вынужден был покинуть ради того, чтобы расшифровать эти чёртовы показания! – простонал Виталик, принимаясь за дело. На самом деле не так-то уж сильно он был расстроен, а перспектива подарить звезду в какой-нибудь другой раз оставляла надежду на то, что сегодняшняя встреча с «сокровищем» не была последней. Ну а если всё же была, то не беда. Мало ли в Петербурге симпатичных девушек? А такая работа, как у Виталика, – одна, и они с нею идеально подходят друг другу.

Все сотрудники питерского филиала крупнейшего издательства «Мегабук» (кроме Гумира, который целыми днями отлаживает в подвале свою операционную систему) помимо основных профессиональных обязанностей выполняют ещё полезную общественную нагрузку. Хотя мало кто может с уверенностью сказать, какие обязанности у них основные, а какие – дополнительные: те, что связаны с книгоизданием, или те, что оторвали двух Разведчиков и одного Техника в воскресенье от самых приятных и любимых занятий.

В кабинете Виталика было холодно из-за открытой настежь форточки, но крепкий запах специй и ароматических палочек, который всех, кроме хозяина, настраивал на умиротворённо-лирический лад, не выветрился даже за выходные. Так что Лёва с Наташей примолкли, осторожно сняли с первых попавшихся стульев вороха неутверждённых (и утверждённых тоже) макетов, залитых кофе, запылившихся, захватанных жирными пальцами, аккуратно сложили их на пол и уселись в ожидании чуда. Которое очень скоро им и было продемонстрировано.

– Поздравляю тебя, красавица. – Виталик выдернул из принтера только что распечатанный листок и повернулся к Наташе: – Желание выполнимое, безопасное, носитель чистый – в смысле, никто его ещё не находил и хвоста на нём нет.

– И рогов на нём нет, и клыков на нём нет, – добавил Лёва. – Знаешь, тебе уже можно не на принтере, а на ксероксе данные распечатывать. По всем последним носителям – одно и то же. Как будто штампует их кто.

– Вы тоже заметили, как их в последнее время много стало? – обрадовался Виталик, приступая к обработке Лёвиного датчика. – А я думал, мне кажется. Ну, типа, перетрудился. Я даже со всеми вредными привычками решил распрощаться, потому что ну не бывает же такого! Просто по закону случайных чисел хотя бы. Должны попадаться и невыполнимые желания, и порченые носители. Знаете, я даже подумал – если никто, кроме меня, этого не замечает, то, может быть, я попал в параллельный мир, а у вас тут так и положено? Я даже к Цианиду присматриваться стал – и вроде показалось, что он тени не отбрасывает. А когда Гумир говорит – эхо образуется. Никто не слышал?

– Надо же, какой у нас мальчик впечатлительный, – повернувшись к Наташе, ухмыльнулся Лёва. – Но вообще мне дико повезло, что теперь нас двое. А то бы я один бегал по городу за всей этой бандой носителей.

– Ага, и мне повезло, – сказала Наташа. – Я думала, ты мне ещё долго не позволишь самой работать, будешь экзамены мне всякие устраивать, а тут получается, что я учусь прямо на настоящих делах!

– Ему только дай волю, – отозвался Виталик (он уже успел выпрыгнуть из-за компьютера и вновь переместиться к принтеру). – Только дай ему волю, и он на твои плечи взвалит всю свою работу, а сам будет сидеть, покуривать.

– Хочешь, я сейчас на твои плечи вот этот стол взвалю? С размаху? – вскочил с места Лёва, но Виталик вовремя почувствовал, что дело пахнет жареным, и примирительно помахал распечаткой у него перед носом:

– Смотри-ка, тебе сегодня повезло. У этого парня желание, не выполнимое ни при каких условиях. Считай, что зря сюда приехал. С другой стороны – порвал цепь совпадений, за что тебе от меня лично большой респект. Пожалуй, от некоторых вредных привычек я всё же не стану отказываться.

– Да ты обращайся, если что, – самодовольно улыбнулся падкий на лесть Лёва, – я кого хочешь порву.

День первый

Для шефа Тринадцатой редакции, Даниила Юрьевича Пантелеймонова, неделя началась с сюрприза. Обычно он приходит в понедельник в офис – и застаёт там только Наташу и Константина Петровича, да ещё частенько Дениса, если тому внезапно не пришло в голову разнообразить утреннюю гимнастику лёгкой пробежкой по району, превращающейся в итоге в марафонский забег по городу. Но на сей раз не только дисциплинированные сотрудники и примкнувший к ним Денис, но даже неорганизованные шалопаи Шурик и Виталик были на своих местах ровно в десять утра, рыли копытом землю и рвались в бой.

– Нам их подменили, что ли? – опасливо спросил шеф у Константина Петровича, явившегося к нему в кабинет с докладом. – Может быть, они ещё и план перевыполнили?

– Наоборот, – скорбно поджал губы заместитель, – мы нынче в таком глубоком минусе, что я бы даже заменил слово «минус» на что-нибудь более грубое.

– Ну, тогда я спокоен за наших ребят. Это они, ошибки быть не может, – расслабился Даниил Юрьевич, снял трубку внутреннего телефона и попросил Наташу поскорее гнать всех к нему, потому что грядёт летучка.

– Итак, мои дорогие, чему я обязан столь резвой и своевременной явкой? Видите, как меня просто удивить – достаточно просто всем сговориться и вовремя прийти на работу, и я уже не могу сердиться по всяким мелочам, вроде упущенной прибыли и несвоевременных отгрузок.

– А вы не помните, что сказали в пятницу? – осторожно поинтересовалась Марина Гусева.

– В пятницу? Я много чего сказал. Не упомню уже, – встревожился шеф. – А что, я говорил какие-то ужасные вещи?

– Не ужасные, а мудрые и своевременные, – не удержался Константин Петрович. – Когда явился третий опоздавший, вы заявили, что терпение ваше лопнуло, и тот, кто придёт в понедельник самым последним, сам будет вести летучку. И пусть только попробует ошибиться. Узнает тогда, как страшен ваш гнев.

– Надо же, как интересно. Совсем забыл. И кто же должен познать мой гнев? Кто сегодня пришел самым последним? – заинтересовался шеф.

– Вы, Даниил Юрьевич, – невозмутимо сообщил Константин Петрович.

– Ну и поделом мне. Тогда начинаем. Во первых строках своего письма хочу сообщить, что завтра привезут новую партию свежих бестселлеров. Сделайте так, чтобы на этот раз их разгружали специально нанятые грузчики, а не окрестные алкоголики. Я-то, конечно, не против того, чтобы наши соседи время от времени отвлекались от изучения глубокого внутреннего содержимого очередной бутылки и занимались полезным делом, но потом вы как-то умудряетесь с ними сдружиться и перепутаться.

– Подумаешь, один раз выпили с хорошими людьми, зато они так ловко пачки с книгами перетаскали – всего за три бутылки! – ревниво встрял Виталик. Это была его идея – привлечь к работе местных жителей.

– Ловко, ага, – мрачно кивнула Галина Гусева. – Мы до сих пор не можем понять, куда они засунули тысячу экземпляров «Лечения пиявками икоты и зевоты». А на них сейчас такой спрос – даром что не сезон.

– Если бы один раз, – не удержался от комментария Константин Петрович. – Ты просто остальные разы не помнишь, такой был хороший.

– А вот и клевета! – радостно завопил Виталик. – Я до прошлого раза вообще в разгрузках не участвовал – отлынивал.

– Это хорошо, что ты сам признался в этом, – подытожил Даниил Юрьевич. – Надеюсь, ты осознал, как нехорошо уклоняться от общего дела, и больше так поступать не будешь.

Виталик насупился и замолчал – крыть ему было нечем.

– Ну а пока ты размышляешь над своим недостойным поведением, – примирительно подмигнул шеф, – я продолжу. Грядут, как вы, должно быть, помните, все эти милые нелепые праздники – 14 и 23 февраля, 8-е Марта…

– А что, у кого-то день рождения? – проснулся Шурик. Он сегодня так старался не опоздать, что всю ночь ворочался с боку на бок, просыпался, смотрел на часы, в итоге вскочил за полчаса до звонка будильника (впрочем, будильник так и не прозвенел, потому что в нём батарейки сели), как следствие – не выспался и задремал прямо на летучке.

– Доброе утро, Сашенька, – помахал рукой шеф. – Нет, конфеты пока что не раздают, но если мы к надвигающимся событиям не повысим продажи тематических изданий – раздадут кое-что другое. Задачу ставлю для Марины с Галиной, ну и для Лёвы, конечно.

– Ещё и праздники? Три тысячи шемоборов мне в печень! – взвыл Лёва.

– Вот это вряд ли, – покачал головой Даниил Юрьевич. – Проходя сегодня по двору, я слышал разговор двух местных кумушек. Одна из них решила по секрету сообщить другой, что, дескать, «Мёртвый Хозяин вернулся». Поскольку обе кумушки слегка глуховаты и шептались так, что распугали на окрестных крышах всех кошек, секрет стал достоянием широкой общественности в моём лице. Я даже хотел сказать, что никуда я не исчезал, но зачем зря пугать мирных женщин? С тех пор как у нас во дворе учредили институт пенсионерской лавочки, я чувствую себя более уверенно – никакие подозрительные личности долго здесь шастать не смогут: наши бдительные соседки их вмиг обезвредят.

Все, кроме Наташи с Денисом, довольно заулыбались – они уже совершенно освоились с тем, что руководит ими давно умерший человек, которого местные жители почтительно прозвали Мёртвым Хозяином – ещё в те времена, когда он был самым обычным призраком в маленьком заброшенном особнячке, ставшем впоследствии штаб-квартирой питерского филиала издательства «Мегабук». Новенькие же хоть и были посвящены в удивительные подробности биографии своего начальника, но всё никак не желали с этим свыкнуться.

– Всё-таки это антинаучно, – пробормотал себе под нос Денис, – вы всегда такой живой и естественный, что мне трудно поверить в то, что вы – это он. Ну, то есть – тот самый Мёртвый Хозяин.

– Ключевое слово – «всегда», – важно сказал Виталик. – Ни один живой человек не может всегда выглядеть живым и естественным.

– А каким же ему быть? Мёртвым и противоестественным? – удивилась Марина Гусева.

– Зря смеётесь, – вполне серьёзно сказал Даниил Юрьевич. – Живые люди – пленники и рабы своего тела. А телу свойственно болеть, мёрзнуть, потеть, уставать и так далее. Невозможно не прислушиваться к его желаниям, если я правильно помню. И хватит об этом. Всем интересующимся могу после работы рассказать о невыносимой лёгкости внебелкового существования отдельно, а теперь – да, Лёва, я вижу, как ты выразительно подмигиваешь. На днях наш город посетит выдающийся современный писатель Йозеф Бржижковский. Он сначала собирался остановиться в Москве, но потом решил и к нам заглянуть. Если кто вдруг забыл, то права на издание всех его книг принадлежат нашему издательству до скончания века. Виталик, что ты там ёрзаешь? Не знаешь, о ком я говорю? Выйди вон из класса!

– Это я-то – не знаю? Да он мой кумир ещё с тех времён, когда я здесь не работал! Я вообще почетный модератор сообщества его имени, к тому же…

– Это же великолепно! – хищно улыбнулся Лёва. – Вот ты-то и набросаешь информационно насыщенный пресс-релиз, который мы раскидаем по всем СМИ. Вернее, ты набросаешь заготовку, а я уже потом пройдусь по ней рукой мастера. Своей то есть рукою.

– На тебя как-то непохоже, – повернулась к Виталику Марина Гусева, – чтобы ты так долго увлекался чем-то одним.

– Ну, я всё же не только господином Бржижковским в этой жизни интересуюсь. И потом, он так редко теперь пишет книги, и каждая новая так не похожа на всё, что он делал до этого, что можно считать, что каждый раз я увлекаюсь им заново! Я даже представить не мог, что мне доведётся пообщаться с этим матёрым человечищем!

– Я зато уже с ним наобщался выше крыши, – хмуро прервал его Лёва. – И он не матёрый, а матерный. То он не будет давать индивидуальные интервью журналистам, все вопросы – на пресс-конференции. То будет, но только тем, которые не работают в ежедневных газетах. То не будет совсем. То согласен на первых пятерых записавшихся. То хочет вопросы заранее видеть. То – результаты теста на IQ. То ему…

– Ему можно всё, он гений, – с придыханием сказал Виталик. – Если нужно будет защитить его от твоих бестолковых журналистов – ты только скажи.

– Это ещё вопрос, кого придётся защищать, – вмешался Даниил Юрьевич. – Нас ждёт незабываемая встреча с прекрасным – считаю своим долгом предупредить всех заранее. Йозеф Бржижковский – человек исключительно одарённый по части умения работать со словом, а вот с настроением своим он справляется крайне посредственно. Если говорить точнее – оно у него чаще всего плохое.

– Ой, к нам едет печальный поэт, рыдающий при луне? – сладко заулыбалась Галина Гусева. – При нём нельзя будет говорить про грустное, а заодно ругаться матом?

– Поэты – хорошие поэты – прекрасно управляют своим настроением, – покачал головой Даниил Юрьевич, – и заодно нашим. А старина Йозеф – это скорее сумасшедший, вооружённый пистолетом. Сумасшедший, который отлично умеет стрелять, и палит во все стороны, чуть только выходит не по его хотению.

– Ах, злые языки страшнее пистолета, – закатив глаза к потолку, процитировал Виталик. – Знаем, читали.

– Я тоже узнал эту фразу довольно давно. Пожалуй, гораздо раньше, чем ты, – спокойно ответил шеф, – но понимать её стал значительно позже. Не так уж плохо, если вы поймёте её значение благодаря нашему прекрасному гостю. Который, предупреждаю, способен убить даже не словом, а одним лишь знаком препинания.

– А, да, к слову о знаках, – спохватился Лёва. – В смысле, денежных. Константин Петрович, как насчёт того, чтобы красиво обставить пресс-конференцию?

– Лишних денег на показуху нет, не было и не будет, – отчеканил этот железный человек.

– Но ведь Бржижковский же! – воскликнул Виталик.

– Да по мне – хоть Белинский с Маяковским! Расходной ведомости всё равно, на что ушли незапланированные деньги. Если вы такие фанаты – можете сами скинуться.

Виталик аж задохнулся, а Лёва вскочил с места и кошачьей походкой двинулся к коммерческому директору, чтобы взять его за грудки и как следует встряхнуть.

– Драки не будет, – тихо сказал Даниил Юрьевич. – Деньги на показуху даёт Москва, бюджет уже подписан, всем спасибо за представление. Теперь скажите, что у нас происходит с нашими носителями?

Лёва неторопливо вернулся на своё место. Виталик снова вспомнил, как дышать. Константин Петрович дал знак, что защита выставлена, и только после этого мунги, перебивая друг друга, начал и делиться впечатлениями о последних событиях на фронтах исполнения желаний.

На аномальное количество носителей обратили внимание все, но никто не придал этому особого значения. Ведь если Даниил Юрьевич спокоен – значит, всё происходит правильно. Зато теперь всех словно прорвало: каждый пытался предложить своё объяснение произошедшему.

– Насколько я понимаю, – задумчиво произнёс Константин Петрович, выслушав все версии, – мы имеем дело с аномалией. Я заметил, что процент носителей желаний всегда одинаков. Значит, просто так он не может увеличиваться или уменьшаться. Даниил Юрьевич, я прав?

– Он всегда одинаков на планете, – уточнил шеф. – Вполне может статься, что этих ребят сюда притягивает какая-то сила. Такое в истории уже бывало, впрочем, ничем хорошим не заканчивалось.

– Да? – озабоченно почесал в затылке Виталик. – Вы тогда скажите – куда нам бежать? За ними или от них? Чтоб не попасть под раздачу?

– Пока что всем оставаться на своих местах и делать вид, что всё в порядке. Я выясню, в чём дело, и, в случае чего, побежим все вместе. Кстати, Наташа, как тебе этот марафон желаний? У Лёвы не спрашиваю – чем больше работы, тем ему лучше; не корчи рожи, ты сам знаешь, что это так. А вот как справляется наш новый Разведчик?

Наташа глубоко задумалась, прежде чем ответить. Она уже привыкла, что сигналом к тому, что где-то рядом притаился носитель желания, лично для неё является раздражение, переходящее в грубость, но никак не могла себе этого простить. Ей почему-то казалось, что так получается от неопытности, и любой другой на её месте – ну вот Лёва, к примеру, – не стал бы принимать неприятные эмоции близко к сердцу, нашел бы способ от них уклониться.

– Новый Разведчик справляется плохо, – призналась Наташа. – Я становлюсь такой змеищей и гадиной, когда рядом появляется какой-нибудь носитель… Терпеть таких не могу, и себя в эти моменты – тоже.

– Никогда бы не подумала, что ты можешь кого-то не терпеть, – ввернула Марина Гусева.

– Ну, когда другие так себя ведут – это ещё ладно. Отойди и не смотри. А вот когда я сама распускаюсь – то отходить уже некуда. И стою я такая, совсем никакая: носитель злит, я себя злю, и вообще жизнь не удалась.

– А вот это не дело, – прервал её шеф. – К носителю ты можешь относиться как угодно – делу это не повредит, ты всё равно найдёшь способ прилепить к нему датчик. А вот себя в этот момент надо поддержать и понять. Пусть тебе и не нравится недовольная, капризная девица, в которую ты превращаешься, но ты подумай – ей и без того плохо, а ты ещё и ругаешь её, вместо того чтобы дружески обнять и погладить по голове.

– Ты, главное, пойми, что это – не насовсем, – вмешался Лёва. – Сейчас ты временно злая, а через десять минут – добрая и всё забыла. Когда у меня ухо пульсирует так, что уже непонятно, кто здесь главный – я или оно, – только такие мысли и спасают.

– Да сейчас я понимаю. Но когда доходит до дела – то снова не понимаю. И ведь обидно – вокруг столько хороших, даже отличных людей, а я вынуждена помогать самым гадким и неприятным. Это так несправедливо – выполнять желания тех, кто этого ни капли не достоин.

– Ну что же делать, если это единственный способ лишить их возможности тебя раздражать? – развёл руками Лёва. – Вспомни Машу Белогорскую – как она тебе вначале не понравилась!

– Вот уж да, не повезло ей, – смущённо улыбнулась Наташа. – Константин Петрович, а она сегодня вечером придёт?

– Ну… Кхм… – засуетился Цианид, зачем-то схватился за папку с бумагами и спешно принялся искать в ней несуществующий документ. – Сегодня у нас будет практическое занятие. Так что не мешайте, ей надо сосредоточиться.

– Да я просто соскучилась. И мне каждый раз так нравится убеждаться в том, что она меня больше не раздражает. Ведь гораздо легче знать, что неприятное ощущение проходит, как только желание носителя исполняется, и даже не просто знать, – а чувствовать, и возвращаться к этому ощущению снова и снова.

Лёва с гордостью взглянул на свою ученицу; его наставницы, Галина с Мариной, в своё время уверяли, что он, обучаясь мастерству Разведчика, умнеет просто на глазах, но он-то прекрасно понимал, какой он на самом деле бестолковый. Теперь, наблюдая за Наташей, он в этом окончательно убедился. Сам Лёва очень долго не мог понять, что боль ему причиняют не люди как таковые, а их пока ещё не исполнившиеся желания.

– Тебя же предупреждали, что у тебя талант, – мягко сказал Даниил Юрьевич, – и что если ты начнёшь его развивать, может произойти всё что угодно, поскольку ощущение Разведчика – непредсказуемая вещь.

– Лучше бы я не развивала этот дурацкий талант! – капризно сказала Наташа.

– А что, если бы талант у тебя открылся сам собой, как у меня? – напомнил Лёва. – И ты просто бесилась бы, не понимая, в чём дело, и не умея найти этому объяснение и извлечь пользу?

– Как же хорошо быть простым, непродвинутым Техником, – удовлетворённо констатировал Виталик. – Единственное, что тебе грозит, – так это звонок от одного из этих тонко чувствующих людей в самый неподходящий момент. Но телефон в крайнем случае можно и отключить. А вот в том, что можно отключить ощущение, я что-то не уверен.

– Жалко, что ты у нас такой непродвинутый, – покачал головой шеф. – Я-то надеялся, что вы начнёте сейчас доказывать друг другу, чья участь тяжелее и кто в нашем славном коллективе самый главный страдалец, а ты взял и всё испортил. За это я всех строго накажу – отправлю по рабочим местам. Несмотря на то что у нас в городе начался несанкционированный слёт носителей, работу мы прекращать не будем – и не с таким справлялись. А я тем временем с Кастором пошушукаюсь. Наташа, меня не будет какое-то время, не переключай звонки на мой аппарат. Константин Петрович, поставьте защитный колпак на мой кабинет, я всё здесь оставлю, как обычно.

Когда Даниил Юрьевич говорит, что он «всё оставит», он имеет в виду действительно всё: автомобиль, припаркованный в соседнем дворике, дипломат, мобильный телефон, костюм, галстук и физическую оболочку. А сам налегке отправляется к своему верховному начальству – ему, в отличие от живых, не надо записываться на приём и ждать визита несколько дней: он сам в состоянии найти Кастора и спросить его совета. Если, Кастор, конечно, ничем серьёзным в данный момент не занят и позволяет себя найти.

Наташа давно заметила, что в Тринадцатой редакции всё делается как-то удивительно слаженно: если кто-то один выскочил ненадолго в приёмную, чтобы отвлечься от работы и глотнуть кофе, то жди всех остальных, а с ними – и интересной беседы. Если носители целой толпой нагрянули в город – значит, этим дело не кончится: приедет какой-нибудь особо вредный писатель, да ещё вдобавок сверху спустят такой план продаж на месяц, что сестры Гусевы схватятся за все свои ножи и пистолеты разом. Если на этажерке с посудой стоят не все чашки, какие только есть в офисе: чистые, блестящие, одна к одной, – то значит, их нет там совсем. Вот как, например, сейчас.

Небольшим домашним смерчем в приёмную ворвался Виталик, с жалостью поглядел на пустые полки, заприметил на самом верху чашку, вполне вместительную и не слишком запылившуюся, подпрыгнул, настиг её, протёр рукавом и, прижимая к груди драгоценную добычу, рыскнул в сторону кофейного автомата.

– Давненько ты за собой посуду не мыл, – ласково-угрожающе сказала Наташа.

– Я как раз собирался, сейчас разберусь только с корреспонденцией! – с готовностью откликнулся из-за журнального столика Цианид.

– Да-да-да, сейчас помою! – выглянул из закутка, носящего гордое наименование «кухня», Лёва. Он жевал бутерброд с колбасой и держал наготове бутерброд с сыром, чтобы заранее запугать свой голод.

– Как приятно работать с такими ответственными людьми, – заявил Виталик, приплясывая рядом с кофейным автоматом в ожидании своей порции бодрящего напитка. – И почему, хотелось бы мне знать, у нас так мало посуды на этажерочке? Бьёте вы её, что ли?

– А на этажерочке у нас мало посуды потому, милый Виталечка, что вся она у тебя в комнатке распихана по самым недоступным уголочкам и присыпана пачечками черновичков! – неожиданно ехидным тоном сказала Наташа. – И вообще, ребята, не смейте сегодня ничего мыть – его сегодня очередь!

– Так, всё под контролем, – строго произнёс Цианид, и все присутствующие почувствовали, как комнату накрыло мягким непроницаемым колпаком. Это было последнее достижение Константина Петровича, которым он страшно гордился. Трюк с «осязаемой защитой» пока что не всегда ему удавался, но он упорно совершенствовался и обещал через пару недель окончательно закрепить результат.

– Наташа, только честно – кто тут из нас носитель? – кинулся к ней Лёва. – Кто тебя больше всех бесит? Виталька? Я ему морду набью! В смысле, – сначала мы по-быстрому исполним его желание, а потом уже морду.

– Вы серьёзно или опять дурака валяете? – удивлённо похлопала глазами Наташа. – Нет тут никого. Могу же я иногда просто так вредничать. Потому что, знаете, очень как-то надоело приходить утром на работу и обнаруживать, что посуда вся убежала. Виталик, ты сказку «Федорино горе» помнишь? Если не вернёшь всё, что у тебя в гнезде завалялось, я сама тебя побью!

– Ой! – сказал Техник и испуганно заозирался. Помощи и защиты ждать было неоткуда.

– Кстати, Виталик, – угрожающе произнёс Лёва, поигрывая, как метательным ножом, недоеденным бутербродом. – Ты мне когда пришлёшь информацию о дедушке Йозефе?

– Да я тебе её сразу же после летучки скинул, почту надо проверять, а не жрать, как не в себя!

– Тот бред, который ты мне прислал, – это и есть информационно насыщенная справка об авторе? Я ничего не путаю?

– Вот только не надо меня пугать, – испугался Виталик. – Не надо. Я тебе написал то, что думаю, – из самой глубины моего пылкого сердца!

– А мне не надо то, что ты думаешь. Подумать наши журналисты пока ещё и сами в состоянии, только этим и занимаются. А вот информацию искать им лень. Это нетворческий процесс. Поэтому они такое иногда выдумывают, что в Москве все под столами от смеха валяются, а виноват, как всегда, я. Так что ты это, давай помоешь посуду – и подготовь мне нормальную справку: кто он, когда родился, что написал, чем известен. Премии там всякие, если есть.

– Конечно, есть, куда же без них. Это каждый дурак знает, – опешил Виталик. – Серьёзно, это можно везде найти, в три клика, максимум – четыре. Да хотя бы в Википедии. Я думал – тебе действительно интересно мнение разбирающегося человека.

– Мнение мне интересно, но не требуется. А требуются – факты. Их нет в том сочинении, которое ты мне скинул.

– Меня здесь не ценят. И это факт, – пожаловался кофейному автомату Техник и сделал большой утешительный глоток эспрессо.

– Ну-ка не капризничай, ты знаешь, что все мы тебя очень ценим, – примирительно сказала Наташа, – Но ты – давний поклонник Бржижковского, и тебя интересует совсем уж высшая математика: ты всё читал и всё знаешь наизусть. Это – хобби, ты уделяешь ему столько времени, сколько не жалко. А журналистам, о которых говорит Лёва, по несколько раз на дню приходится писать о самых разных людях.

– Это их проблемы! – строптиво повёл плечом Виталик. – Они сами выбрали эту профессию, раньше надо было думать.

– Да, но мы сейчас говорим не об их проблемах, – вмешался Константин Петрович, – а о наших. Лёва – поправь меня, если я ошибаюсь, – хочет, чтобы они не допустили нелепых фактических ошибок.

– Ага. А то в прошлый раз, когда мы презентовали «Мою жизнь на сцене», какой-то гад прибавил примадонне десять лет. Она даже хотела киллера нанять – вовремя отговорили, а мне потом от начальства досталось, – поёжился Разведчик.

– Не думаю, что господин Бржижковский станет читать то, что о нём напишут, – продолжал ерепениться Виталик, – но если этим вашим журналистам в самом деле важнее всем известные факты, а не мои удивительные открытия, то и не жалко. У меня на компе на диске Цэ в папке Не рабочее/Личное/Хобби/Пока интересное/Книги/Это пятъ/Бржижковский/Архив/ Всякое/Факты как раз лежат нужные тебе файлы, они так, по-моему, и называются: биография, библиография и что-то там ещё такое, как раз как ты любишь. Возьми их сам, и вопрос закрыт.

– Ага, – с уважением кивнул пиарщик, у которого на диске Цэ было всего две рабочие папки: «Надо сделать вчера» и «Можно сделать сегодня»; прочие файлы валялись бесформенной кучей в «Архиве», куда Лёва уже год боялся заглянуть. – А путь на бумажке слабо записать? А то я запомнить не успел.

– Мне кажется, что запоминать необязательно. На удивление логичная конструкция, – заметил Константин Петрович. – Что ж у тебя в остальном-то такой беспорядок?

– Эх, Цианидушка, – задушевным тоном произнёс Виталик, – если бы можно было сесть за стол, кликнуть двадцать раз по углам комнаты, извлечь из них все грязные чашки, сложить в одну папку, нажать кнопку «вымыть», перенести при помощи мышки из моего кабинета на этажерку, а потом то же самое проделать с остальным добром, которое у меня в кабинете скопилось, то я был бы самым образцовым чистоплюем в мире.

– Раз можешь навести порядок в компьютере – значит, везде можешь! – отрезал Константин Петрович. – Всё лишнее долой с рабочего стола! Какой порядок будет у тебя на столе – такой порядок будет у тебя в голове!

– Ты хочешь, чтобы в голове у меня было пусто? – удивился Виталик. – Я на это пойти не могу.

– Надо себя заставлять! Жизнь состоит не только из удовольствий!

– Да, я это заметил, спасибо, – насмешливо кивнул Виталик. – Она ещё состоит из радости, блаженства, неги, счастья и предвкушения всей этой благодати в оставшиеся скромные мгновения бытия. Так, хозяюшка, а где тут у нас текстовыделителей подрезать можно?

– Для этого тебе придётся забраться на табуретку и два раза кликнуть по левой дверце вон того шкафа, – тут же ответила Наташа.

– А почему два раза? – насторожился Виталик.

– Потому что она иначе не открывается. Константин Петрович не хочет давать денег на ремонт, говорит: вот когда само отвалится, тогда просто всё заменим.

– Эй, когда это я такое говорил? – изумлённо спросил Цианид, наблюдая за тем, как Виталик пододвигает к нужному шкафу табурет, взбирается на него, дважды щёлкает по неисправной дверце и с интересом глядит на неё, когда она всё-таки отваливается и оказывается у него в руках. – Впрочем, неважно. Теперь-то уж точно придётся вызывать мастера.

Худощавый молодой человек ростом чуть выше среднего вышел из кофейни, попрощавшись со своей улыбающейся румяной сменщицей Тарьей, и неспешно побрел домой, машинально приглаживая длинные пряди волос, выбившиеся из-под банданы. Вообще-то супервайзер строго следил за тем, чтобы «все патлы были убраны, а не летели клиентам в тарелку», но сегодня супервайзер злобствовал где-то на другом конце города, так что Джордж вполне мог позволить себе не думать о подобных унизительных мелочах. Домом он уже пару месяцев называл квартиру, которую они с друзьями сняли в Хельсинки, а настоящий его дом остался в Санкт-Петербурге – и, кстати, большой вопрос, его ли это был дом или папин, равно как и всё прочее добро, которым он некогда владел, а потом безрассудно продал первому встречному.

Перед тем как вернуться в ещё не вполне обжитое, но уже любимое жильё, можно было погулять, отключиться от забот дня и отдохнуть от людей. Потому что в компании Анны-Лизы и Дмитрия Олеговича всегда надо быть настороже, чтобы в очередной раз не нарваться на насмешки.

Обычно он пешком добирался до паромного терминала, некоторое время глядел на воду, воображая себя в Новой Голландии, затем, поймав знакомое ощущение, углублялся в переплетение дворов и представлял, что он снова в Питере и каждая трещина в асфальте, каждый кирпич в стене, каждая чайка в небе – знакомые, привычные, свои. Потом сказка заканчивалась вместе с чередой таких родных дворов и зданий, и он снова оказывался мальчиком, заблудившимся в джунглях: все вокруг – одной с ним крови, но ни слова не понимают по-нашему.

Прихватив в магазине упаковку пива и рыбных полуфабрикатов, он возвращался в настоящее. Всё вышло не так уж плохо. Да ладно, пока двух этих насмешников нет поблизости: всё вышло, прямо скажем, отлично!

– Как же я люблю свою работу! – заявил Джордж ещё с порога и начал степенно и неторопливо, как и подобает честному пролетарию, снимать верхнюю одежду и аккуратно развешивать её в гардеробе.

Услышав шум, Дмитрий Олегович покинул гамак, который он повесил в своей комнате и усиленно обживал в редкие спокойные послеобеденные часы, когда у него не была запланирована очередная встреча с носителем. Гамак был неудобный, резал спину, в нём укачивало, но Дмитрий Олегович с детства мечтал о собственном гамаке, и только здесь сумел эту мечту реализовать, поэтому не жаловался. Выглянув в коридор, он убедился в том, что ничего сверхъестественного не произошло – просто один новоиспечённый герой труда опять оттрубил две смены в ближайшей кофейне, потоптался возле паромного терминала, покружил по дворам и теперь счастлив по уши.

Джорджу не удалось сохранить в тайне свои ностальгические прогулки. Анна-Лиза ещё три недели назад выследила его – ей показалось, что их приятель слишком поздно возвращается с работы. «Мне кажется, что он тут кому-то крутит шашки!» – по секрету сообщила она Дмитрию Олеговичу. Тот чуть из гамака не вывалился от неожиданности, но постарался сохранить достоинство и лениво поинтересовался, кому это может помешать. «Нам лишние свидетели не нужны!» – отрезала валькирия, загримировалась так, что сама себя потом не узнала, и отправилась шпионить.

«Какое у него большое и чистое сердце! – шмыгая носом, докладывала она на следующий день. – Я бы не смогла мёрзнуть на берегу, чтобы переносить мысли в родной город!» – «Может быть, он переносит мысли на ту, с которой крутит шашни?» – предположил Дмитрий Олегович. «Про людей так не бывает, – очень серьёзно ответила Анна-Лиза. – Он смотрит насквозь тебя – ив его глазах отражается шпиль Петропавловской крепости». – «Браво, – из гамака раздались жидкие аплодисменты, – ещё немного, и ты вполне сможешь встать рядом с ним, и в твоих глазах тоже будут отражаться шпили и ангелы. Кстати, раз наш клиент немного оттаял – то можно продолжить. Сколько в прошлый раз на кону было? Пять тысяч? Округлим до десяти, если не боишься – и полный вперёд». – «Зачем мне бояться? Всё равно я надорву тебя сзади!»

Если бы Джордж узнал, что за его душой вновь начали охотиться два высококлассных шемобора, он бы отговорил их от этой глупой затеи: желания и эмоции были у него по-прежнему под контролем, не подкопаешься. Но он так и не понял, кто живёт рядом с ним, несмотря на то что Анна-Лиза и Дмитрий Олегович вели разговоры о работе прямо при нём, зачастую даже пуская его под защитный колпак. Но какое ему было дело до бизнеса этих двоих, какое ему было вообще дело до бизнеса – у него теперь была настоящая самостоятельная работа, настоящая самостоятельная жизнь и настоящая самостоятельная тоска по родному городу.

Дмитрий Олегович поджидал друга за круглым столом в гостиной: Анна-Лиза отлучилась по своим делам, и надо было воспользоваться этим шансом, чтобы выведать, выспросить, вызнать, а может быть, сразу и договор заключить, чтобы два раза из гамака не вставать.

– Тебе ещё не надоело быть обслугой? – кинул он пробный камень. И попал. Вернее, попался.

– О чём ты говоришь! – энергично воскликнул Джордж. – Самому работать – это совсем не то же самое, что руководить!

– Да что ты говоришь? Просто потрясающее открытие.

– Серьёзно. Это гораздо-гораздо интереснее!

– Кто бы мог подумать! Отчего же тогда тысячи тысяч мальчиков и девочек только и мечтают о том, чтобы руководить, а не работать?

– Когда я ещё ничем не руководил, я тоже мечтал командовать, ты же помнишь, – усмехнулся Джордж и сел напротив. – И эти твои тысячи тысяч тоже наверняка просто не знают, как горек хлеб топ-менеджера.

– Бедненькие топ-менеджеры, вынужденные есть горький хлебушек по две тысячи рублей за буханку. Едят и давятся, давятся и едят – а то как же. Вопрос престижа. Впрочем, постой, топ-менеджером всё же был твой папа. А ты просто присматривал за доверенным тебе рестораном, который ты так хорошо, надо признаться, оформил.

– Не спорю, – легко согласился Джордж. Освободившись от папиного подарка и став свободным человеком, он теперь спокойно воспринимал все упоминания о прежней своей несамостоятельной жизни. Эта история уже закончилась, она осталась там, далеко, в Петербурге, а Джордж теперь стал героем нового фильма, сценарий которого написал сам.

– Ты хоть знаешь, что стал кумиром местных школьниц? – лениво поинтересовался Дмитрий Олегович, отметив, что старые методы на друга больше не действуют, значит, надо срочно придумывать новые способы его растормошить. – У тебя целый сонм поклонниц, и некоторые из них даже имеют наглость звонить в дверь нашей квартиры. Кажется, мои скудные познания в финском языке приводят их в восторг.

– А чего ты хотел, если до сих пор не можешь выучить никаких слов, кроме «спасибо» и «вот дерьмо», – пожал плечами Джордж. Сам он оказался куда более способным.

– Ты знаешь, вот как-то мне до сих пор хватало моего скромного словарного запаса, – огрызнулся господин Маркин, не заметив, что роли поменялись: теперь не он поддразнивал своего старого школьного друга, а ровно наоборот. – Если ты у нас такой полиглот, – объясни бедным девочкам, что ты законопослушный обыватель и им нечего с тобой ловить…

– Завидуешь, что ли? – прищурился Джордж. – Нечему тут завидовать. Во-первых, я в этом городе, кажется, действительно стал законопослушным, как заяц из «Ну, погоди!». А во-вторых, крошки понятия не имеют, какой я есть. Они видят молчаливого иностранца, который приехал неизвестно откуда, варит им кофе, улыбается, говорит с очаровательным акцентом и вообще является неким таинственным лирическим героем, на девяносто процентов выдуманным ими самими!

– С какой любовью ты себя описываешь, – даже заслушался Дмитрий Олегович. – Я, кажется, начинаю понимать, что они в тебе находят. Неплохо устроился. А мы-то ещё думаем, почему ты вечно так поздно возвращаешься с работы. Теперь будем радоваться, что ты вообще удостаиваешь нас своего драгоценного внимания, о молчаливый иностранец с очаровательным акцентом!

– Где я устроился, где? – разозлился Джордж. – А тебе кто мешает устроиться так же? Что, я уже не имею права по городу погулять? Должен перед вами за каждый чит отчихиваться? Тьфу, за каждый чих отчитываться?

Дмитрий Олегович ненадолго задумался – заставить Джорджа отчитываться за каждый чих было бы забавно, хотя и утомительно: он ведь старательный, начнёт и вправду километровые отчеты писать.

«Не нужны нам твои отчёты. У тебя всё и так на лбу написано», – подумал он чуть погодя.

«Тогда читай по буквам: О.Т.В.А.Л.И.»

«Какое-то незнакомое финское слово. Лень идти за словарём».

Хлопнула входная дверь, затем послышалась затейливая ругань на всех языках мира. А вскоре в гостиную, на ходу скидывая шубку, шляпку и ботфорты, ворвалась Анна-Лиза. Не обращая внимания на своих соседей, она потянулась к бару.

– Всё в порядке? За тобой не гонятся? – спросил Дмитрий Олегович, вклиниваясь между «мёрде» и «доннерветтером».

– Чёрт бы побрал этих чёртовых суеверующих крестьян! Строящих из себя чёртову богему!

– Так за тобой никто не гонится? – повторил Дмитрий Олегович чуть настойчивее.

Анна-Лиза наконец-то нашла то, что искала, налила в стакан виски, одним глотком опустошила его и потянулась за следующей порцией, бросив через плечо:

– Не писай в кипяток. Никто за мной не гонится.

В полном молчании она выпила ещё два стакана, потом подобрала брошенную на пол одежду и унесла её в гардероб. Вернулась она совершенно в другом настроении – о недавней буре напоминали только бутылка виски и пустой стакан на полке бара.

– Теперь представляйте себе, что было, – весело сказала Анна-Лиза, усаживаясь за стол между Джорджем и Дмитрием Олеговичем. – Ты, Йоран, подвинься. А ты, Димсу, не сутулься. Слушайте, как я поехала по делу. Клиент захотел встречаться на бензоколонке в Западной Пакиле. И знаете, зачем ему это понадобилось? Чтобы накапать на меня святой воды. Так нет, он не накапал, как приличный человек, он плеснул в меня из трёхлитровой банки! Макияж на свалку, причёска на свалку! Спасибо, хорошо подписали договор.

– То есть не подписали, – уточнил Дмитрий Олегович.

– Да, Димсу, браво-бинго! ты угадал, не подписали. Целая банка воды зимой – это вместо договора!

– Святой воды? Ты сказала – святой воды? О, это крайне серьёзно! – Дмитрий Олегович с притворным волнением вскочил с места. – Я должен немедленно тебя осмотреть.

– Что ещё такое?

– Ах, что за безответственность, дружочек? Нам с тобой очень опасно подвергаться воздействию так называемой «святой воды». Учёные доказали, что она содержит в себе изотопы водорода, плохо влияющие на людей нашей профессии. Причём, в зависимости от стажа работы усиливается и опасность. Ну вот, что я говорил – у тебя на руке ожог!

– Это было в насмешку? – оттолкнула его Анна-Лиза. – Отстань, я обожглась ещё утром!

– У меня где-то был отличный крем от ожогов, – поднялся с места Джордж. – Надо только найти, я сейчас принесу.

– Тебя облили святой водой, это понятно, – уже серьёзным тоном произнёс Дмитрий Олегович, как только за Джорджем закрылась дверь его комнаты. – Что было дальше? Что ещё творил этот беспредельщик?

– Крестное знамение творил. Молитвы читал. С тобой не бывало ещё? У меня уже это не впервые. Один стрелял серебряной пулей, но пуля застряла в стволе. Ведь она была самодеятельная, из чайной ложки. Но сегодняшний просто бешено меня довёл! Он был борцом против мирового зла, а знаешь, кто был злом? Я! Возмущён?

– До глубины души!

– Он сказал, что выманил меня нарочно. В незаселённое место, где адское пламя без вреда меня может поглотить.

– На бензоколонке в Западной Пакиле, – кивнул Дмитрий Олегович. – Самое место для адского пламени. Он уже раскаивается?

– Если к нему пришло сознание. Я применила к нему запрещённый удар, потому что у него за спиной стояло ещё две канистры. Не хотелось знакомиться, что там внутри – святая вода или адский бензин. Прощаясь, я сказала: «Ты купил фальшивую святую воду у китайцев, и от неё я стала ещё злее! Ты ещё приплатишь мне за это шапито! Я ухожу невредимая, а до тебя доберусь во сне!»

– Браво! Прекрасно сказано! Он же теперь несколько дней спать не будет! А потом сам к тебе приползёт и договор принесёт в кожаной папке с золотым тиснением. Подписанный, в трёх экземплярах.

– В этом сомневаюсь. Он сказал, что перетерпит любые искушения. В этом городе становится всё труднее работать. Я устал и хочу на пенсион!

– Вот не знал, что ты думаешь о себе в мужском роде.

– Это думаю не я, а мой автопилот, – отрезала Анна-Лиза. – Он устал и хочет на пенсию, а я хочу дать ему отдых или найти интересное делишко. Нам скучно и тесно в этом одинаковом мире. Люди думают, что купят за деньги всё, что захотят. И поэтому не хотят то, чего они ни за какие деньги не купят.

– Милый автопилот и славная Анна-Лиза! У меня для вас есть потрясающая, сногсшибательная новость. Как видно, у меня на родине снова грянул какой-нибудь финансовый кризис, и люди вновь научились хотеть того, чего за деньги не купишь. Сегодня я связывался с куратором, и он порекомендовал нам прогуляться в Санкт-Петербург, потому что там по улицам бродят несметные толпы носителей и некому с ними работать.

– Ты говоришь – нам?

– Тебе и мне. Ведь вы же теперь работаете в группе, сказал мой куратор.

– А про Йорана говорил?

Когда шемоборское начальство – не самое главное, но и не простые менеджеры-кураторы – прознало о том, что Анна-Лиза и Дмитрий Олегович работают не вдвоём (что уже странно для представителей этой профессии, но не возбраняется, особенно если идёт на пользу общему делу), а втроём, причём третий их коллега – простой человек, непосвященный и слабый, нарушители были по очереди вызваны на невидимый ковёр и почувствовали на себе, как страшен может быть гнев начальства, пусть и не самого главного. Прочувствовать-то прочувствовали, но Джорджа в обиду не дали.

– Да ничего они с ним не сделают, это было так – шутка боссов. Мы же подписали отказ от претензий в случае, если по его вине с нами произойдёт несчастный случай, так что расслабься. Тем более, его автопилот умнее наших двоих, вместе взятых: почуял, что лучше ему не знать о некоторых подробностях нашей работы, и начал включать защиту наоборот.

– Это ты опять в ироническом смысле?

– Да нет, теперь я серьёзно. Защита наоборот действует так же, как и обычная защита. Только спасает не секретную информацию от случайного свидетеля, а самого свидетеля от опасной секретной информации. Во многом знании – многие печали. Ну ты, наверное, всегда это знала, вон какая ты бодрая и весёлая, не то что я – сижу, бывало, раздумываю об отвлечённых материях, печалюсь почём зря.

– Как можно вывернуть защиту наизнанку?

– Ну если представить, что наши разговоры – музыка, свободно льющаяся из радиоприёмника, то защита – это что?

– Сам радиоприёмник?

– Наушники. Выставляя защиту, мы с тобой надеваем наушники и продолжаем слышать музыку, а все остальные – нет. А когда мы не выставляем защиту в компании Джорджа, то получается так, будто мы можем пользоваться наушниками, но ленимся или, что ещё хуже, выдаём третий комплект нашему другу. А он в гробу видал всю эту музыку. Ему больше нравятся политические дискуссии, к примеру. Или он просто спать хочет, а мы тут врубили своё «буц-буц-буц». Поэтому он затыкает уши и спокойно ложится. Вернее, если уж быть совсем точным, сам Джордж ничего не делает. Приходит его автопилот – послушный камердинер, – заглушает наши разговоры, поправляет подушку, выключает свет – и всё, тайна защищена от постороннего человека. Вернее сказать, сам человек защищен от опасной тайны.

– Значит, ничего не стоит на пути у нас и у этого защищенного со всех сторон человека? И надо ехать в Петербург, где все уже отбиваются от носителей, которые знают, что договор подписывать – это хорошо, а святой водой обливаться – плохо?

– Ничего не стоит на пути. Почти. Только у Джорджа работа, в которой он души не чает. Впервые вижу эту снулую рыбу в таком приподнятом расположении духа.

– Приподнялся здесь – приподнимется везде, – отчеканила Анна-Лиза и снова потянулась к бутылке виски. На этот раз Дмитрий Олегович решил составить ей компанию. Очень скоро из своей комнаты вернулся Джордж с тюбиком крема от ожогов. Передавая крем Анне-Лизе, он многозначительно оглядел стол и сообщил, что, пока аристократы дуют вискарь натощак, пролетарии планируют попивать пивко под хорошую закуску, и неспешно двинулся в сторону кухни. Аристократам ничего не оставалось, как отправиться за ним следом.

Спустя пару часов этой троицей было принято целых два разумных решения. В Питер – ехать. За пивом больше – не ходить.

Большую часть некогда первого этажа особнячка Тринадцатой редакции, постепенно ставшего этажом подземным, именуемым для удобства подвалом, занимает книгохранилище. Благодаря отвратительной репутации Мёртвого Хозяина Дома, издательство «Мега-бук» арендовало его у последнего владельца за такую смехотворную сумму, что не было даже и речи об аренде дополнительного складского помещения где-то на окраине. Поэтому с самого первого дня офис и склад прекрасно сосуществуют под одной крышей, на радость экономным владельцам компании и бережливому Константину Петровичу.

Заблудиться на складе проще простого: все промежуточные владельцы здания начинали перепланировку именно с первого этажа. Но стоило им только приступить к строительным работам, как из-под земли доносился гул, или из стены выходила бледная фигура в чёрном сюртуке, или с потолка начинала капать кровь, или происходило ещё что-нибудь в высшей степени неординарное – Мёртвый Хозяин не любил повторяться, – и строительство заканчивалось.

Завернув под лестницу и спустившись по скрипучим деревянным ступеням, Виталик поставил на пол коробку со снедью и задумался: ничего не забыл? С тех пор как Гумир поселился у них в подвале, к обязанностям Техника добавилась ещё одна: следить за тем, чтобы у компьютерного гения всегда была еда и чтобы никто не мешал ему трудиться. Пока желание носителя – «оставьте в покое и дайте работать» – исполняется, чутким разведчикам Лёве с Наташей ничего не грозит. И всем остальным тоже ничего не грозит. Потому что даже привычный ко всему Кастор заметил, что держать в подвале носителя – это почти так же увлекательно, как жить на вулкане. Чуть только дела пойдут не так – его желание вновь активизируется, привлекая к себе (а значит, и к тайному убежищу мунгов!) толпы шемоборов.

«Ну, сейчас бояться нечего. Даже если Цианид свихнётся и попытается припахать Гумира к работе, смертоносный шемоборский отряд доберётся до нас не сразу. Вокруг столько желающих что-то желать, проще заняться ими, чем бродить по нашему лабиринту!» – легкомысленно подумал Виталик, подхватил коробку и, размышляя о странном нашествии носителей, углубился в складские закоулки.

Всякий раз он спускается в подвал практически как в царство мёртвых: здесь очень легко, всего один раз свернув не в ту сторону, попасть в ловушку, выбраться из которой простому смертному не под силу. В этом лабиринте ориентируются только сестры Гусевы, да ещё Гумир, пристрастившийся бродить по складу в моменты острого творческого кризиса, когда ему кажется, что его гениальное детище не заработает никогда.

Пройдя мимо душевой, Виталик вновь задумался о странном нашествии носителей, миновал точку невозвращения – и пришел в себя только после того, как окончательно заблудился и уткнулся носом в тупик.

– Поздравляю, – мрачно сказал он себе, – здесь ты и сдохнешь, и только через сто лет бригада грузчиков найдёт твои истлевшие косточки.

Виталик очень живо представил себе, как будут истлевать его косточки, как треснут под каблуком проводящей на складе инвентаризацию Галины Гусевой его очки… Он поставил коробку с провизией на пол и уткнулся лбом в стену, сложенную, как из бетонных блоков, из пачек с книгами.

– В следующий раз… Если следующий раз будет, конечно, а я не издохну тут, доев последний бутерброд… буду рисовать на этих пачках указующие знаки. Типа стрелок.

Виталик оглядел глухую стену, доходящую до самого потолка, – разобрать её не получится: десятки, а то и сотни килограммов разумного, доброго, вечного, заключённого в пачки, упадут ему на голову и в два счёта раздавят. Ну или хотя бы покалечат. «И не факт, что удастся дотянуться до телефона, чтобы позвонить 01, 02 и 03».

– Тук-тук – кто там? – Пленник лабиринта постучал себя пальцем по лбу.

Для экстренной связи с Гумиром сотрудники Тринадцатой редакции используют секретный номер ICQ. Достаточно было отправить ему сообщение с описанием компьютерной проблемы – и проблема через некоторое время решалась как бы сама собой. Виталик достал из кармана телефон, запустил ICQ и, молясь о том, чтобы Гумир не был занят чем-то очень важным, написал: «Я заблудился у тебя в подвале. Стою у стены из „Лечения пиявками икоты и зевоты". SOS!»

Через пару секунд пришел ответ:

«Дебил. Стой, где стоишь».

Это означало, что помощь уже близко.

– Не знаю, как и благодарить-то тебя! – восклицал Техник, шагая вслед за Гумиром. Коробку с едой компьютерный гений решил донести до своей берлоги сам – а то мало ли, вдруг «дебил» опять заблудится?

– Пустяки, – бросил он через плечо, – позвонил бы кому-нибудь, тебя бы нашли. Слушай, а что, это «Лечения пиявками икоты и зевоты» кто-то покупает? Совсем, что ли, ума нет?

– Покупают, покупают. Галина с Мариной как раз сегодня говорили, что на них большой спрос… И что в прошлый раз мы потеряли… потеряли… Бинго! Мы их снова нашли. Сможешь показать тёткам Гусевым это гиблое место с пиявками?

– Да не вопрос.

От стены с пиявками до логова Гумира было не так далеко – Виталик мог бы выйти и сам, если бы не впадал в панику. Чтобы как-то отблагодарить своего спасителя, Техник обмахнул маленький столик сравнительно чистой тряпицей и проворно начал раскладывать на нём провизию.

– Это тебе от меня, это от Наташи. Это от Лёвы – зацени, какие он пироги печь умеет. Эту хрень консервированную я бы тебе не советовал – мне кажется, она у Цианида дома год в холодильнике провалялась. Вот каша быстрорастворимая. Меня когда на хавчик один раз пробило – только ей и насытился. На, на, покушай.

– Ты со мной как с собакой, – покачал головой Гумир, осторожно принюхиваясь. – Я, кстати, куда лучше собаки. Собака просто лает на воров, гав-гав, а я слова им говорю.

– Какие слова? – заинтересовался Виталик.

– Ругательные.

– А к тебе что, воры проникли?

– Представляешь – взяли и проникли, – с ласковой угрозой кивнул Гумир, – сами собой. Потому что кое-кто не закрыл окно в своём кабинете. Проморозил всё помещение насквозь, да ещё и дегенерат этот умственный сюда прилез.

– Так мой кабинет на втором этаже, а ты – тут, – растерялся Виталик.

– А я как раз пошел искать, откуда это так холодом тянет. Зима наступила, если ты не заметил.

– Да нет, я как раз заметил, – признался Виталик. – А вор чего?

– Чего? Залез в твой кабинет и завис. Там же у тебя как: бери, что хочешь, да я ничего из этого не хочу. Как на помойке, только мусору больше.

– Я бы на твоём месте не осуждал ближнего. – Виталик многозначительно оглядел Гумирову берлогу.

– Ладно, твой кабинет – твоё дело. А тот анацефал меня как увидел – так и попятился. Очень испугался. Говорит: «Хозяин, ты вернулся?»

– А ты что?

– А я ему так грозно: «Кто пришел мне мешать? Убью!» Ну и выругался. Чтоб страшнее было. Он – в окно, и тикать. А ещё говорят – незваный гость хуже татарина. Да хуже меня никого и быть не может, вон как незваный гость быстро драпанул!

– Он тебя за Мёртвого Хозяина принял! – заржал Виталик. – Вот почему бабки сегодня шептались. Ай да молодец ты!

– Какого ещё такого Мёртвого?

– Это местная легенда такая, – не стал вдаваться в подробности Виталик. – Якобы в этом доме раньше обитал злой дух, типа привидения. И всем вредил. Местные его прозвали Мёртвый Хозяин.

– Ха, так этот идиот меня за привидение принял? А если кто в следующий раз полезет, чего делать?

– В следующий раз я всё-таки постараюсь окна закрывать. Ну а если не постараюсь… Тогда смело говори: «Кто пришел тревожить мой покой?» Можешь повыть ещё, я разрешаю.

– Вот я и говорю – как собака у тебя. Хорошо хоть меня родители Мухтаром не назвали, а то могли ведь такую подляну подкатить. Ладно, давай-ка я поем, в самом деле. Со вчерашнего дня, не отрываясь, за компьютером сижу.

– Я чайник поставлю? – преданно заглядывая в глаза и. о. Мёртвого Хозяина спросил Виталик.

– Ты поставишь. Сейчас за водой пойдёшь, заблудишься, мне тебя опять из пасти у лечебных пиявок вырывать? – проворчал Гумир. – Сам схожу!

После того как продуктов на столе значительно поубавилось, а чай был заварен и неторопливо разлит по щербатым чашкам, Виталик решил задать Гумиру вопрос, мучивший его со вчерашнего вечера:

– Скажи, а может такое быть, что некое явление вдруг начинает повторяться чаще, чем ему положено, да ещё и совпадает по нескольким параметрам, чего вообще быть не может.

– По нескольким – это по скольким?

– По трём.

– Мало. Добавь хотя бы два, лучше больше. И потом, смотря что это за явление.

– Я тебе лучше на схеме покажу, вот, я схему набросал. – Виталик достал из кармана сложенный вчетверо листок, аккуратно его развернул и положил на стол перед Гумиром. – Смотри, это – желания. Все эти линии. Они – выполнимые, причём выполнимые без ущерба для кого бы то ни было, а ещё – носители желаний раньше не были никем замечены.

– А в среднем эти факторы – выполнимость, незамеченность и что ты там ещё сказал – в общей выборке с какой периодичностью повторяются?

– Ну в целом так. Каждый из рассматриваемых по отдельности – всегда оказывается более вероятным.

– То есть в этом нет ничего удивительного. Удивительно то, что само явление, которое мы для удобства называем желанием, повторяется чаще, чем обычно, поэтому кажется, что совпадений слишком много. Так что надо либо попытаться дать объяснение этому, либо найти ещё несколько параметров и тогда уже делать вывод.

– Параметров? А какие ещё могут быть параметры?

– Какие угодно. Время возникновения процесса, место, спонтанность…

– Спонтанность – это как?

– Ну, например, растут на яблоне яблоки – сами по себе. Спонтанно. От природы. А потом приходит садовод-селекционер и говорит: пусть половина яблок будет грушами. А ты, если не знаешь, что приходил этот селекционер-чудила, потом ломаешь голову: откуда это на яблоне половина яблок – груши?

– То есть ты думаешь, что пришел кто-то и начудил что-то? И если время и место совпадают, то останется только найти этого селекционера?

– Я этого не говорил. Я вообще понятия не имею, о чём ты и какой процесс обозначаешь словом «желание». Так, просто высказал предположение. Стоп, ты сказал – время и место?

– Ну да! – с надеждой повторил Виталик. – Ты догадался, в чём дело?

– Так, уходи, мне некогда. – Гумир уже сидел за компьютером. – Ну точно, время и место, время и место, и тогда – да.

Виталик молча убрал со стола, прихватил пустую коробку и незаметно удалился. На этот раз он не заблудился, хотя мысли его опять были далеко-далеко. Дойдя до своего кабинета, он уже почти придумал, как можно считать с датчика время возникновения желания.

Иногда, когда с человеком вдруг начинает происходить всё правильно – с его точки зрения правильно, так, как он сам для себя придумал и долго-долго мечтал, и это «правильно» становится настолько очевидным, что глупо скрывать, – окружающие перешептываются: продал душу дьяволу, не иначе! А человек и не думал ничего продавать, он наоборот – снял свою душу с торгов, каких бы то ни было, и она, перестав быть товаром, наконец-то обрела желанную свободу и с лёгкостью получила всё, что ей причитается.

Маша Белогорская не задумывалась о том, что из врождённой грамотности можно извлечь материальную выгоду, наивно полагая, что ничего особенного в этом умении нет. Оказалось – можно, и ещё как. Столько вокруг неграмотных людей. Особенно среди писателей. Если за ними не вычитывать книжки – получится позор и стыд.

– Всегда любила перечитывать книги, а тут – такая удача! С первого раза пропускаешь столько интересных подробностей. Ведь гонишься-то за сюжетом, скорее-скорее, а подробности как будто нарочно отвлекают. Хотя при втором и третьем прочтении расцветают именно они. Ради них-то как раз и стоит перечитывать книги. Так что теперь я буду сначала знакомиться с сюжетом, вычитывая текст, а затем, уютно устроившись в кресле, смаковать подробности.

– Это поначалу! – предостерёг её Шурик. – А потом привыкнешь, и будешь вычитывать, не обращая внимания на сюжет, и подробности тебе эти будут даром не нужны.

– Посмотрим, – загадочно улыбнулась Маша и забрала первую корректуру на дом.

Единым махом сбылись сразу все её желания – чтобы компания интересных людей, творящих самые настоящие чудеса, приняла её к себе, чтобы можно было читать столько, сколько душе угодно, чтобы работать по ночам, когда все спят, внимательно вчитываясь в безграмотные и не очень строки, чтобы каждый день узнавать что-то новое и чтобы… да нет, ей показалось.

Просто Константин Петрович старается развить её талант, вот и всё, и к остальным он так же добр и заботлив. Знала бы девушка, каким нечеловечески «добрым» и феноменально «заботливым» может быть коммерческий директор Тринадцатой редакции!

Даже здоровье любимой мамочки пошло на поправку. Едва только Маша сообщила ей о том, что она вновь устроилась на работу, Елена Васильевна охнула, схватилась за сердце и заболела смертельной, неизлечимой, неизвестной науке (и участковому врачу) болезнью.

– Ты должна взять больничный по уходу за больной немощной старухой! – простонала она. – Чувствую, что на этот раз недолго мне осталось мучиться!

Но когда выяснилось, что Маша может совмещать заботу о немощной старухе со своей новой работой, болезнь как рукой сняло. Ну не чудо ли?

Впрочем, в остальном всё было без изменений: каждое утро мать распахивала дверь в Машину комнату и голосом старшей пионервожатой из лагеря для особо ленивых детей кричала:

– Вставай, бездельница! Солнце уже высоко, а ты всё ещё дрыхнешь, лахудра! Кто рано встаёт – тому Бог даёт! А кто поздно встаёт – тому поддаёт! Чем ты всю ночь занималась? Книжки до утра читала? Ночью спать надо, а не заниматься незнамо чем! Чем дурью маяться, мужика бы себе нашла. Замуж тебе пора, а то не возьмёт никто скоро, даже если мы приплатим!

Елена Васильевна словно не понимала, что её дочь по ночам читает не для удовольствия, а потому, что в этом заключается её работа. И делает это не из духа противоречия, заставляющего её работать тогда, когда все прочие люди спят и видят сны, а потому, что днём ей не удаётся сосредоточиться: матери всегда есть чем её отвлечь.

– Ну что, меня никто не слышит? Не притворяйся спящей, я вижу, что ты моргнула! Долго я ещё ждать буду? Завтрак давно на столе, хочешь, чтобы всё остыло?

Маше казалось, что месяц назад мать начала готовить завтрак на две персоны только для того, чтобы у неё был ещё один повод разбудить её пораньше, осудить и отругать.

– Кудрявая, что ж ты не рада весёлому пенью гудка? – пропела Елена Васильевна и уселась за стол, давая понять, что из этой комнаты она не уйдёт, пока своего не добьётся.

– Я не кудрявая! – обиженно сказала Маша.

– Вот лентяйка, а! Я так и подумала, что ты давно уже проснулась и лежишь в кровати, лодырничаешь! Давай-давай, подъём. Я сегодня оладушки испекла. Как ты любишь.

Маша села в кровати и удивлённо уставилась на мать.

«Оладушки как ты любишь» – с яблочным вареньем и сметаной – в последний раз она ела лет в пять. Тогда у матери было необъяснимо хорошее настроение, вот она и расстаралась. Окна были вымыты и распахнуты настежь, на подоконниках можно было сидеть, свесив ноги на улицу, и никто не посмел бы окрикнуть: «А ну быстро слезай, а то сверзишься – костей не соберёшь!», двор был чисто умыт недавно прошедшим дождём, у кого-то из соседей была свадьба, очень деликатная и радостная, никто не дрался, не швырял в окно пустые бутылки – потанцевали под песни Аллы Пугачевой, покричали несколько раз «Горько!» и разошлись. Вечер был светло-синий, он плыл над городом невесомой тенью, и казалось, что от соседней крыши вот-вот отделится маленькая круглая фигурка с пропеллером за спиной и, опустившись на подоконник, представится: «Я – лучший в мире Карлсон, давай пошалим!» Маша уснула, точно зная, что в её жизни вот-вот случится чудо, но на следующий день у матери было обычное, уныло-мрачное настроение, и чудо отступило, растаяло без следа.

На этот раз вынырнуть из сказки пришлось гораздо раньше.

– Ты только посуду помой, я за тобой убирать не собираюсь! Вчера всю ночь бегала на кухню, чай заваривала, мало того что мне спать не давала, так ещё оставила потом всё на столе – барыня нашлась, убирайте за ней.

– Не вопрос, – подражая Виталику, бодро кивнула Маша, пытаясь удержать ускользающее весенне-детское воспоминание.

– Не вопрос? Ты как с матерью разговариваешь? Не вопрос, видите ли.

– Ну хорошо. Вопрос. Вопрос такой: чем мыть посуду? Хозяйственным мылом, порошком, шампунем, гелем для мытья посуды или просто ополоснуть холодной водой и, не протирая, поставить в шкаф?

– Ой, да ну тебя, делай как знаешь, – махнула рукой мадам Белогорская и гордо удалилась в свою комнату. Это была какая-то неправильная игра, не по её правилам. Дочь не должна соглашаться с ней во всём, не должна улыбаться и кивать. В этом нет никакого смысла. Её задача – обидеться, огрызнуться, топнуть ногой, заявить, что она сама знает, что делать со своей жизнью, как это много раз случалось раньше. Кому нужна её дурацкая лицемерная улыбка? Эмоции, негативные, сочные, с пылу с жару, – вот то, что старательно пытается выбить из своей жертвы каждый домашний тиран с перегоревшим желанием внутри.

Человек, не сумевший вовремя реализовать своё заветное желание, упустивший его, спаливший зазря, чаще всего приходит к выводу, что не надо мечтать, не надо на что-то особенное надеяться: живи, как живётся, потому что могло быть и хуже. Это бесценное знание, полученное путём неправильного осмысления пережитого, вернее – не пережитого, люди с перегоревшим желанием с готовностью несут другим, даже если другие их об этом не просят.

С самого детства Маша подвергалась воспитанию унынием и безнадёжностью, мать – для её же пользы – рассказывала и показывала дочери, что мир жесток и несправедлив, но учение пошло не впрок, причём не только благодаря счастливой встрече с мунгами, но и в результате собственных усилий жертвы. Потому что мунги – они не волшебники, их дело – заветные желания выполнять, а наводить порядок в своей душе каждый человек должен самостоятельно. И даже не то чтобы должен. Может. Если захочет. Маша захотела – и с тех пор уже не останавливается, отрезает от пирога жизни всё более и более сочные куски.

В головном офисе издательства «Мегабук» давно уже подумывали о том, чтобы сократить часть так называемых творческих расходов за счёт передачи некоторых задач более сговорчивым питерским фрилансерам. Дело было за малым – Тринадцатой редакции следовало обзавестись ещё одним (вдобавок к Константину Петровичу) штатным занудой, который смог бы координировать работу многочисленных переводчиков, корректоров, дизайнеров и художников. И вот, с появлением Дениса, этот вопрос решился наилучшим образом. Он не только приглядывал за Шуриком и Виталиком, периодически выполняющими разные работы по заказу Москвы, но и раздавал задания Маше Белогорской и прочим замечательным людям, даже не имеющим представления о мунгах и их тайной деятельности.

Помимо этого, Денис, едва только попав в подмастерья к Шурику, добровольно взвалил на свои плечи самый каторжный и неблагодарный труд.

– Как ты думаешь, количество рукописей будет уменьшаться, если мы просто сделаем вид, что их не существует? – спросил Денис у своего старшего товарища, окончательно уверившись в том, что его никто не обманывает и он теперь – полноправный сотрудник Тринадцатой редакции.

– Нет, конечно. Может, Даниил Юрьевич знает такой фокус, только вряд ли поделится с нами этим умением в ближайшие лет двадцать.

– То есть получается, что у нас есть только один выход – читать их все, подряд, ни одной не пропуская?

– Читать их все? – с дрожью в голосе повторил Шурик и вполне живо представил, как ему на голову, кирпичик за кирпичиком, обрушивается Великая Китайская стена. Но когда Денис заверил его, что готов выделять по два часа в день на разбор этой самой стены, Шурику сразу стало хорошо и спокойно: кирпичики один за другим улетели обратно в Китай. Оказалось, что до сих пор все они висели у бедного редактора на шее, время от времени напоминая о себе: «Ну, когда ты меня прочитаешь?», «Не тебя, а меня – меня первым прислали!», «А меня зато первым написали!», «А мой автор старше твоего – старшим надо уступать!», «А мой автор зато гений!», «А вот это уже не тебе решать, а редактору!». И уже хором: «Редактор, ну прочти уже нас, реши, кто прав!»

Маша пришла как раз в тот момент, когда Денис, следуя указаниям своего ежедневника, разбирал «Великую Китайскую стену».

– Привет, я тебе корректуру принесла, – сказала девушка и шлёпнула на край стола папку с рукописью.

Денис вежливо кивнул, посмотрел на часы и заметил, что кое-кто пришел значительно раньше назначенного времени, и поскольку заранее его об этом не предупредили, то он считает, что вправе продолжить заниматься тем делом, которое запланировано у него на сейчас.

– Слушай, ну тебе трудно, что ли, оторваться и с человеком поговорить? – возмущённо воскликнул Шурик.

– Нет-нет, Саша, он прав, я пришла не вовремя, это моя вина, – тут же стушевалась Маша.

– Да при чём тут какая-то вина, вовсе это не вина, а наоборот здорово – взять да прийти раньше, чем надо. Я вот всегда опаздываю, уже прямо не знаю, что с собой делать. Сегодня вот вовремя пришёл – но скольких усилий мне это стоило!

– Нет никакой разницы, опаздываешь ты или приходишь слишком рано. Если бы все люди относились к своему и чужому времени с одинаковым уважением, мы бы жили почти что в раю. У меня есть определённый список дел, которые я должен сделать сегодня, – гнул свою линию Денис, – и я предпочту делать их в строго определённом порядке, чередуя работу за компьютером с беседами и физической нагрузкой. Александр, ты просил напомнить – напоминаю: Наташа вчера опять кого-то нашла, ты собирался заняться этим делом.

– Ой, точно, а ещё Даниил Юрьевич вернулся и вызывал меня к себе! Погибаю! Разрывают! – схватился за голову Шурик.

– Я вижу, ты уже на пути к тому, чтобы наконец-то завести ежедневник! – с интонациями строгого, но справедливого наставника произнёс Денис.

– Я уже на пути к шефу! – вскочил с места Шурик.

Вслед за ним, прихватив со стола папку с результатами своих ночных бдений, на цыпочках ушла и Маша. Ей даже понравилось, что Денис выставил её за дверь – можно было на совершенно законных основаниях засесть в приёмной и понаблюдать за экосистемой Тринадцатой редакции в естественных условиях.

Но на сей раз этому юному натуралисту не удалось спрятаться в засаде – из-за кофейного автомата на неё выскочил Лёва. В левой руке у него был сотовый телефон, в правой руке – трубка от стационарного, и при этом он ещё озирался по сторонам в поисках факса или хотя бы Наташи, которая умеет с этим факсом управляться.

– Подержать что-нибудь? – спросила Маша, которая всегда была рада помочь. Благодаря этому она чувствовала себя частью команды и даже мысленно могла произнести что-нибудь вроде «Мы с ребятами…».

– Ничего держать не надо, это всё нужное. Очень хорошо, что ты пришла! – обрадовался совершенно замотанный пиарщик и начал постепенно разматываться. – Как раз поступил заказ из одного московского журнала – хотят о тебе немного написать.

То есть о «Романе с вампиром», ну и о тебе как об авторе. С этим проблем не будет, книжку они видели, но им нужны фотографии. Скажи, когда тебе будет удобно встретиться с их местным фотокорреспондентом, – и я его на тебя живо натравлю.

– Ну вот, начинается, – расстроилась Маша. – Я-то надеялась, что книжка пройдёт незамеченной и мне не надо будет корчить из себя невесть что.

– Если она пройдёт незамеченной – меня накажут! – сурово сказал Лёва. – Так что не надейся.

– Ой, ну тогда я согласна на корреспондента… в любое время, – потупилась Маша. – Я же не подумала о том, что вам-то как раз надо это продавать. Извините, ребята, мне следовало сразу отказаться от этой глупой затеи.

– Та-ак. – Уверенной походкой большого начальника маленького коллектива в приёмную вошел Цианид и понял, что упустил что-то очень важное. – А что это за глупая затея тут затевается? И почему ты, Лёва, всё ещё здесь, а не поехал договариваться с телевизионщиками?

– Кое-кто вообще должен сейчас решать проблему с разваливающимися шкафами, а не командовать, когда его не спрашивают, – огрызнулся Лёва и сделал вид, что ищет что-то важное в записной книжке своего телефона.

– Ничего ужасного мы пока ещё не затеваем, – разрушила всю интригу Маша. – Просто какой-то фотограф хочет пощёлкать меня для журнала. Слушайте, а может быть, пусть он Наташу сфотографирует?

– Чего? – не понял Лёва и тут же перестал притворяться, что мобильный телефон на данном этапе представляет для него больший интерес, чем собеседники.

– Ну вместо меня. Никто же меня в лицо не знает, а статья в журнале нужна для рекламы, верно? Ну а Наташа такая хорошенькая, что только самый бессердечный гад не купит написанную ею книгу.

– Да, Наташа хорошенькая, – расплылся в улыбке Лёва.

– Ну это кому как, – буркнул Цианид. – На мой вкус, вы, Маша, гораздо эффектнее.

– Bay! – В приёмной очень некстати возник Виталик. – Самое интересное-то я и не пропустил!

– Да тише вы! – погрозила ему пальцем Маша. – Не заставляйте человека брать свои слова обратно. Мой строгий учитель только что сделал мне комплимент, а тут вбегаете вы и пытаетесь всё испортить.

– А чего, сегодня по календарю ЮНЕСКО день образцовой вежливости? Все со всеми выкать должны? Ну надо же, а меня и не предупредили! – пожал плечами Техник, метнулся к кофейному автомату, по пути сцапал с этажерки самую последнюю чистую чашку, нацедил себе двойную порцию эспрессо – и выскочил из приёмной.

– А я и не собираюсь брать свои слова обратно, – твёрдо сказал Константин Петрович. – Что сказал – то сказал. А выкать и правда давайте перестанем.

– Давайте! – передразнил его Лёва. – Но с фотографией пусть будет всё же по-честному.

Шурик вышел из метро и беспомощно огляделся по сторонам: когда-то давно, ещё в прошлой жизни, вернее даже будет сказать – в странном сне, приснившемся в прошлой жизни, причём не ему самому, а его соседу по квартире, Шурик каждую неделю приезжал сюда, на станцию метро «Площадь Александра Невского», где его ждали друзья, приключения и целые охапки новых впечатлений и удивительных открытий. Потом друзья выросли и поскучнели, восприятие притупилось – но только на время, потому что так было надо. Гусеница спряталась в кокон, ещё раз всё основательно обдумала – и вылетела в мир большой пёстрой бабочкой, радующей глаз. Ощущения стали ярче, чем в подростковом возрасте, – может быть, оттого, что к ним не примешивались больше надуманная тоска, высосанная из пальца горечь тринадцати прожитых лет, неумело имитируемый цинизм и прочие, в целом безопасные, детские болезни.

«Куда всё подевалось-то, тут же ларьки стояли вроде», – почесал в затылке Шурик. Всё-таки он давно здесь не был – случайно или нарочно, но он обходил этот заповедник воспоминаний стороной, и теперь растерялся. По всему выходило, что носителя надо искать где-то здесь. Сейчас, из-за этого водопада желаний, Разведчики не всегда могут запомнить приметы носителя, что крайне усложняет дело. Но на этот раз Наташа пошла ещё дальше – она даже не помнила, мужчина это был или женщина и чем именно он её так достал, что она даже датчик к нему прилепила. Людской водоворот, вытекающий из метро, грозил смыть задумавшегося мунга и унести его в сторону остановок общественного транспорта, куда Шурик совсем не собирался. А собирался он – дайте сообразить – куда? Неужели Наташа ошиблась? Но если Разведчик ещё может ошибиться, то датчик не способен на столь человеческий поступок. Значит, надо сосредоточиться и понять, кто же из окружающих людей именно здесь и именно в это время суток бывает чаще, чем где бы то ни было ещё. Толпа движется и движется мимо – сколько же людей на этом свете, кто бы мог подумать? Может быть, это не носителей стало слишком много, а население города внезапно увеличилось?

Шурик мотнул головой и вернулся к наблюдениям. Вот торгует неудобными спортивными штанами какой-то неспортивный человек, вот стоит уличный музыкант и поёт жалостливые народные песни. Один или другой? Или кто-то третий?

После краткого разговора с высшим начальством Даниил Юрьевич немедленно вызвал к себе Шурика.

– Дело, как водится, непонятное, но серьёзное, – вкрадчиво начал он. – Кастор меня выслушал, на некоторое время пропал из зоны ощущений, вернулся, заявил, что ничего не понимает, и вообще ему не хватает данных. Пока что ему припоминается единственный случай стихийного сборища носителей на небольшой территории. Именуемый для простоты строительством Вавилонской башни.

– Не слабо! – не удержался Шурик.

– Были и другие, конечно. Но, повторяю, данных не хватает, выводы делать рано. Кастор сказал, что лучше не доводить дело до угрозы вмешательства пятой ступени и выше.

Шурик вздрогнул. Пятая ступень – это же, наверное, очень серьёзно?

– Не вздрагивай, это я самый страшный пример привёл. Может быть, у Виталика техника сбоит – я его сейчас тоже вызову, пусть перепроверит всё, может быть, магнитные поля смещаются и датчики наши барахлят. Может быть, комета к нам летит или представители иной цивилизации высадили дружественный десант. Твоя задача – добыть информацию. А для этого придётся взять за жабры очередного носителя.

А дальше – делай что хочешь, но мне нужно знать, что толкнуло его на этот тернистый и извилистый путь желаний. Из всей нашей банды я выбрал именно тебя. Потому что только ты обладаешь редким сочетанием талантов – и сам разговариваешь, и других слушаешь, и как-то умудряешься не переборщить ни с тем, ни с этим. Всё, считай, что это был аванс. Остальные похвалы получишь, когда вернёшься ко мне с победой.

– А если… – начал было Шурик, но шеф так выразительно посмотрел на него, что бедняга проглотил и продолжение этой фразы «Я не справлюсь», и следующую за этим самонадеянно-жалобную реплику: «И из-за меня случится конец света».

Теперь он стоял неподалёку от метро, зорко глядел по сторонам и бочком-бочком приближался к торговцу спортивными штанами. С другой стороны площади куда более бодрой походкой к этому гражданину шествовал милиционер Петрушин, сразу же после инцидента в видеопрокате поменявший прежний участок на более спокойный. Впрочем, манеры он сменить забыл, поэтому, едва подойдя к намеченной жертве, будничным тоном потребовал предъявить паспорт и разрешение на торговлю. Шурик ещё никогда не видел, чтобы такой неспортивный с виду человек так шустро дал дёру.

– Я его здесь вижу первый раз, но рожу эту наглую запомнил! – назидательно сказал милиционер Петрушин слегка прибалдевшему Шурику и двинулся прочь.

«Не носитель, – с облегчением подумал Шурик. – Раз его тут видят впервые, значит… Значит, – певец?»

При ближайшем рассмотрении певец оказался певицей, просто предыдущую песню полагалось петь низким голосом, а сами песни народными были только по форме, тексты же у них были вполне современные – впрочем, понятно это становилось не сразу. Заслушавшись (голос у исполнительницы был чистый и сильный) плачем по некой невесте, Шурик с удивлением узнал в этой истории краткое содержание двух серий фильма «Убить Билла». Благообразные гражданки, спешившие в Александро-Невскую лавру, одобрительно шмыгали носами и складывали к ногам исполнительницы мелкие купюры. Следующая песня была чуть повеселее и посвящалась уже «Пиратам Карибского моря».

– Ай, здорово как! – зааплодировал Шурик и полез в карман за кошельком. Потом полез в другой карман. Потом за пазуху. Наконец обнаружил деньги в декоративном кармашке, расположенном чуть ниже левого колена. Как туда попал кошелёк, а также мобильный телефон, ключи от квартиры и маленькая бутылочка газированной воды, он уже не помнил.

– Дошло? – красивым голосом спросила певица, сгребла с земли чемоданчик с деньгами и сделала рукой приглашающий жест.

– Пойте-пойте, что вы! – испугался Шурик. – Так красиво же! А я никому не скажу.

– Пошли, я угощаю. Я всегда угощаю тех, до кого доходит. Сообразительных людей надо поощрять. И вообще – интересно с ними. С вами. С нами.

Очень скоро Шурик и его новая знакомая, велевшая называть себя Амнезиной, потому что своё имя она не любит, фамилию ненавидит, а отчество забыла, уже отогревались в небольшой замызганной рюмочной и заказывали первые двести грамм. Оказалось, что Амнезина поёт на улице исключительно для удовольствия, а ещё потому, что дома тонкие стены, а ограничивать себя и петь вполсилы она не желает. Она и так ограничивает себя на работе! Раньше она пробовала петь на крыше, но какие-то паникёры из дома напротив вызвали пожарный вертолёт. А здесь даже забавно – стоишь, поёшь, мимо проходят люди, и думают, что ты таким образом на жизнь себе зарабатываешь.

– А чем ты зарабатываешь? – поинтересовался Шурик.

– Да в турфирме я работаю, – сквозь зубы процедила Амнезина, – не о чем тут говорить.

– Что, так всё плохо?

– Хуже некуда. Отправляешь за границу всяких уродов, которым всё равно, где пить пиво и делать шопинг, а сама сидишь и на этот двухнедельный отпуск полгода копишь. Ну вот на фига ты эту тему поднял? Только настроение испортил. Сам-то кем служишь?

– Я – редактор, в издательстве.

– Тоже, значит, офисный планктон? – сразу подобрела Амнезина.

– Ну почему же сразу– планктон?

– А кем ты себя возомнил? В офисе сидишь с девяти до шести, штаны протираешь? С понедельника по пятницу, как все? А я вот не как все. У меня в субботу рабочий день, чтобы всем этим туристикам было удобнее, всё же для них в этом мире. Зато в понедельник я балду пинаю. Смешно так – все похмельные, несчастные, тащатся на работу, а я гуляю с самого утра с фотоаппаратом и кручу в карманах фиги. А вот ты гуляешь с фотоаппаратом?

– Я не умею фотографировать. Но фотографии люблю – покажешь свои?

– Как пойдёт. Мы с тобой пока что условно на «ты». А что, ты небось сидишь, редактируешь книги о дальних странах и думаешь – вот бы мне туда! Бывает такое?

– Ну бывает, – артистично соврал Шурик.

– А жизнь твоя тем временем проходит зря?

– Ммм…

– И мечты твои сбываются у кого-то другого?

– Э…

– А ты даже боишься себе в этом признаться. А ты не бойся, а признайся. Если ты посмотришь в глаза своей мечте, хуже тебе не станет. Веришь в такую бай-ду? И я не верю. А он говорил – надо поверить и посмотреть. Только вот сомнения у меня: я всю жизнь мечтаю одно и то же, и толку что-то нет.

– Кто говорил? Психоаналитик? – выдержав необходимую паузу, переспросил Шурик.

– Какой психоаналитик? Я что, на психа похожа?

– А кто же ещё в наше время говорит о мечтах?

– Это ты точно, – вздохнула Амнезина и опустошила свою рюмку залпом, не поморщившись. – Не знаю, кто он там по образованию, он корочки мне не показывал. Но как минимум – хороший психолог. Этот дядя, который ведёт семинар.

Даниил Юрьевич не зря отправил на это задание не Читателя, способного ощутить и прочитать любое достаточно сильное желание, а Попутчика, которому люди, как правило, сами рассказывают о своих желаниях и иногда даже подсказывают способы их выполнения. Если Читателем надо родиться – это талант, вроде абсолютного музыкального слуха, то способность стать Попутчиком в себе может развить каждый. Возникают эти способности из-за одной очень распространённой ошибки. Стараясь лучше понять другого человека, молодые мунги пытаются копировать собеседника – его манеры, жесты, мимику, интонации, полагая, что со временем сроднятся с ним и таким образом даже поймут, что у него на уме. Разумеется, этот зеркальный эффект не помогает проникнуть в мысли другого человека, зато пробуждает в нём доверие к кому-то такому похожему, почти родному. Со временем Попутчик так оттачивает свои способности, что, глядя на него, носитель начинает говорить о себе во втором лице. Так проще – глядеть на почти себя и учить его жизни: мол, в этом ты не прав, да и в этом тоже, и желание твоё наверняка невыполнимо, а ты, дурилка, размечтался? В подобных ситуациях главное – не обижаться и кивать, соглашаясь со всеми выпадами собеседника, потому что это он не едва знакомого человека по стенке размазывает, это он себя самого хлопает по щекам, чтобы пробудить от опасной и вредной спячки.

Амнезина тоже воспользовалась возможностью взглянуть на себя со стороны и довольно быстро призналась, что хотела бы путешествовать по свету, зная, что о деньгах беспокоиться не надо, и, желательно, заниматься при этом любимым и интересным делом. Если дело это будет приносить доход – тем лучше, но не обязательно. Лишь бы он был, этот доход, хоть какой-нибудь. Любимых дел у Амнезины было три – петь во весь голос, сочинять «народные» песни по мотивам популярных фильмов и фотографировать неподвижные объекты. Нелюбимых дел у неё было всего два – работать с девяти до шести в офисе туристической фирмы и сидеть по вечерам в дешевой рюмочной, – но почему-то именно этим делам она посвящала большую часть своей жизни. Впрочем, до встречи с загадочным «дядей, который ведёт семинар», Амнезина даже не задумывалась о том, что всё у неё настолько плохо. «Многие так живут!» – успокаивала она себя. Но семинар, на который затащили её коллеги, заставил её усомниться в этом спасительном утверждении.

– Кажется, ну что плохого случится, если всем рассказать о своей мечте? – вздохнула она.

– Ничего не случится, – уверенно кивнул Шурик. – Если мечта есть, то она есть, признаёшь ты её или нет, а если ты её начнёшь на ходу выдумывать, чтобы быть не хуже других, то она не обретёт силу, ведь ты же в неё на самом деле не веришь.

– Ну вот примерно где-то так, – кивнула Амнезина. – Поэтому я бодро вылезла вперёд, пока остальные трусили, и начала рассказывать о том, как здорово было бы путешествовать с фотоаппаратом по всему миру. Но чем дальше я говорила, тем хуже мне становилось. Должно же быть наоборот, верно?

– Не знаю, как должно быть, – честно признался Шурик. – Но я уже очень хочу на этот семинар.

– Да фуфло это. Знаешь, я думала, что в конце, когда все выговорятся, ведущий поделится с нами каким-нибудь простым рецептом счастья. А он такой напустил на себя таинственный вид и говорит: вот, вы все знаете, чего хотите, так фигли этого не добиваетесь?

– Так и сказал – фигли? – обрадовался Шурик.

– Ну что-то такое, я уже не помню. Шарлатан.

– Думаешь? А если бы он сказал: крибле-крабле-бумс, сейчас вы все придёте домой и ваши желания исполнятся, обещаю? Тогда бы он был не шарлатаном, а исключительно честным обманщиком?

– Да, ты прав, пожалуй, – засмеялась Амнезина. – Может, в этом что-то есть, просто я не догоняю, потому что дура. Хочешь, отведу тебя туда?

Шурик кивнул.

– Тогда ничего не планируй на следующую субботу и запиши мне куда-нибудь свой телефон. Вот ручка, дарю. С телефоном и адресом нашей турфирмы, соберёшься в отпуск – обращайся только к нам. Тьфу ты, чёрт, на работу мне идти завтра, а я уже сегодня только о ней и думаю. Найди тут, что ли, салфетку какую-нибудь чистую или вот на обратной стороне бумажной тарелки напиши, так будет нагляднее, а я её на стенку повешу в качестве украшения.

– Слушай, а всё же ты здорово придумала – петь у метро, да ещё и такие песни, которые на самом деле совсем не то, чем кажутся, – решил подбодрить Амне-зину Шурик, старательно записывая на тарелке номер своего мобильного и адрес электронной почты.

– Об этом здорово рассказывать. Здорово написать в свой блог, чтобы собрать кучу комментариев. Потому что это же так странно и необычно – я, офисный планктон, время от времени выхожу к метро и пою там – вы обалдеете! – про разные модные фильмы на мотив народных песен. А потом тех, кто понял, о чём я пою, угощаю в ближайшей рюмочной всякой общепитовской отравой. Другой офисный планктон завидует и пытается придумать что-нибудь хоть вполовину оригинальнее.

– Не так уж и плохо.

– Неплохо. По сравнению с тупыми клиентами и вечным авралом с горящими путёвками. Но теперь я точно знаю, что хочу путешествовать. Петь можно в любой точке земного шара, а угощать новых знакомых можно чем угодно и где угодно. Я бы на самом деле с куда большим удовольствием попила кофе с пирожными. Но кофе имеет смысл пить с уже знакомым, интересным человеком, с которым точно знаешь, о чём говорить. А у меня таких нет. Все знакомые – разовые: попьём вместе водки, пожалуемся друг другу на жизнь – и разбежимся. Совсем как психоанализ, только дешевле и вреднее.

– Слушай, вот это мысль! – сразу оживился Шурик. – Я тебя просто обязан отвести в «Восточный эспрессо». По сравнению с тем, что умудрялись готовить в «Квартире самурая», он, конечно, проигрывает, но вообще – лучшая кофейня района, а то и двух. Можешь мне поверить, я их все изучил!

– Глядя на тебя, – улыбнулась Амнезина, – я начинаю верить в то, что дружба между мальчиком и девочкой возможна.

– Практика показывает, что в нашем мире возможны абсолютно любые чудеса! – серьёзно кивнул Шурик. – Даже дружба мальчика с девочкой. Ну что, пойдём завтра пирожные лопать, а? Я угощаю.

– А вот фиг тебе! Каждый платит сам за себя, а то какая же это дружба?

– Самая натуральная дружба! Сегодня ты за меня, завтра – я за тебя. А потом наберёмся наглости и пообедаем за счёт заведения.

– Ты гений, Шурпан! – засмеялась Амнезина. – Если бы у нас на работе был хотя бы один такой правильный чел, как ты, там вполне можно было бы существовать.

Шурик нашел в своём бездонном декоративном кармане блокнот и тщательно записал подаренной ручкой все координаты Амнезины, включая ссылку на её блог, адрес турфирмы и номер рабочего факса. Договорившись списаться в ближайшие же часы, чтобы назначить завтрашний поход в «Восточный эспрессо», они расстались. Амнезина твёрдо решила больше ничего не заказывать, а пойти домой и сочинить новую песню по мотивам фильма «Аватар». А Шурик бодро побежал обратно в офис, где его ждала вполне заслуженная награда – щедрая похвала от шефа.

С желанием Амнезины всё было настолько ясно и прозрачно, так идеально вырисовывался простой и единственно верный способ его выполнения, что хотелось немедленно, забыв о поручении шефа, кинуться его исполнять. Но тогда она, не дожидаясь субботы, умчится на белом лайнере в какую-нибудь экзотическую страну и вряд ли отведёт его за ручку на загадочный «семинар», после которого у носителей активизируются желания.

Шурик чувствовал себя скромным участковым врачом, столкнувшимся с неизвестной науке болезнью. Вот он осмотрел пациента, обследовал его и понял, как следует бороться с этой напастью, но если он вылечит больного прямо сейчас, то так и не узнает, как развивается загадочная хвороба, не опишет её для потомков – и ей не присвоят его имени. Он метался между немедленным причинением счастья данной конкретной славной девушке и ответственным заданием, которое он был обязан выполнить. Любовь к людям вступила в неравный бой с ответственностью и вынуждена была капитулировать. «Я ещё вернусь и сделаю её счастливой!» – заявила она на прощание.

Константин Петрович и Маша Белогорская сидели в кабинете коммерческого директора по обе стороны его идеально прибранного рабочего стола и молча смотрели друг другу в глаза, как два дворовых кота, изготовившихся к битве за территорию. На самом деле ни драться, ни ссориться они не собирались – это было обычное практическое занятие по работе с защитой. В своё время точно так же сидели друг напротив друга Константин Петрович и Виталик. Впрочем, Виталик довольно быстро – ещё до того, как ему наскучила роль «наставника и педагога», – понял, что больше этого вундеркинда ничему учить не надо, скоро он сам кого хочешь научит. У Маши, дошедший до идеи защиты своим умом, дела продвигались не так гладко. Поначалу она резко пошла вверх, но после нескольких ошеломительных прорывов и удач первых месяцев наступил полный ступор.

Если Шурику вечно не хватало внимания и концентрации на то, чтобы удерживать защиту достаточно долго, и он упускал её при первом же удобном случае, то у Маши получалось всё наоборот. Удерживать – да сколько угодно, но вот мгновенно расслабиться настолько, чтобы снять защиту в нужный момент – то есть тогда, когда необходимость в ней отпадает, – ей пока что не удавалось. Нужно было, чтобы учитель скомандовал «вольно», причём максимально дружелюбным и ласковым тоном.

– И – внимание – раз! – крайне облегчённым приказным тоном произнёс Константин Петрович и, продолжая глядеть в глаза своей ученице, ударил пальцем о палец. Девушка послушно повторила его жест, и только. Защита осталась на месте, ничего не изменилось.

– Простите меня, – со слезами на глазах прошептала Маша, – я не верю в этот жест. Ведь это просто формальность, от него ничего не зависит, и я это знаю.

– Всё в порядке. Это действительно формальность. Но даже я не сразу догадался, что установить защиту можно и не постукивая пальцами. Виталик такой концерт устроил, когда я ему это продемонстрировал. Только что на карниз не взобрался – на столе скакал, плясал вприсядку, размахивал руками, кричал: «О, великий шаман, ты пришел в наш мир», – до сих пор помню эту бредятину, ну и прочие глупости. Но тебе для начала обязательно надо как-то обозначать начало и окончание сессии, чтобы довести процесс до автоматизма. Может быть, ты будешь в ладоши хлопать? С меня пример не бери. У меня внутри головы метроном. Он начинает тикать, когда я ставлю защиту, и замолкает, когда снимаю. Ну-ка давай ещё раз, и без моей команды.

Маша закрыла глаза, попыталась подумать о чём-нибудь приятном – например, об утренних маминых оладьях, а ещё о том, как Денис похвалил её за замечательно и своевременно сделанную работу – и хлопнула в ладоши. Опять ничего.

– А может быть, всё дело во мне? – потеребил дужку очков Константин Петрович. – Ты мне не доверяешь и не можешь расслабиться. Наверное, я наговорил сегодня всякой ерунды. Ты не подумай ничего плохого…

– Как же я могу подумать плохое, если вы говорили мне только хорошее? Нет, дело только во мне, исключительно во мне. Я же привыкла жить, скукожившись, вот и не отвыкну никак. Давайте немного помолчим. Я сосредоточусь – и отпущу защиту.

– Потрясающе! Впервые вижу человека, которому надо сосредоточиться для того, чтобы отпустить.

– А вы?

– Не понял?

– Вы, наверное, даже во сне о работе думаете, верно? Проще постоянно быть ответственным за всё, что здесь происходит, чем отпускать это состояние хотя бы на время, а потом вновь взваливать на плечи этот груз?

– Да, мне так удобнее. Я вот сейчас с тобой разговариваю, а сам думаю – удалось Лёве договориться о бесплатной презентации или он придёт клянчить деньги?

– Ну, даже если и придёт, что с того? У вас же богатая компания, она легко всё оплатит.

– Тут дело в принципе. Она-то в любом случае оплатит. Но, как показывает наша форс-мажорная жизнь, эти деньги, будучи сэкономленными, непременно пригодятся для того, чтобы заткнуть какую-нибудь неожиданную дыру, о которой непонятно, как отчитываться перед московской бухгалтерией. Там же очень строго проверяются все счета, не смухлюешь. Приходится мухлевать про запас.

Маша изобразила немой восторг перед хитроумием и изобретательностью своего великого учителя – и наконец-то отодрала от себя накрепко прилипшую защиту. Стоило ей проделать этот немыслимо сложный трюк, как сотрудники Тринадцатой редакции, на время как бы забывшие о том, что у них существует такой полезный и ценный коллега, как Константин Петрович, немедленно о нём вспомнили и решили наведаться в его кабинет.

Первой прибежала Наташа, чтобы доложить – поручение выполнено, в завтрашней разгрузке книг будут принимать участие добровольцы, а значит, никому платить не придётся и даже ни одна бутылка горячительного из запасов сестёр Гусевых не пострадает.

– Отлично! – просиял Константин Петрович и на некоторое время стал похож на обычного человека, а не на атланта, держащего на своих плечах весь этот балаган, в народе именуемый Мёртвого Хозяина Домом. Восхищённая метаморфозой, постигшей коммерческого директора, Наташа решила похвастаться ещё одним своим достижением, старательно ударила пальцем о палец и выпалила:

– А ещё, когда у нас сахар кончился и я побежала в гастроном, чтобы его поскорее купить, там, прямо в очереди, стоял носитель, и я его сразу приметила, и встала в очередь за ним, хотя мне не надо было в винный отдел, но это же для конспирации важно. Я прикрепила к нему датчик, а когда подошла моя очередь, пришлось, тоже для конспирации, купить бутылочку ликёра…

По-пионерски выпалив это, Разведчица облегчённо вздохнула и отпустила защиту. Ей этот фокус удавался по-прежнему с большим трудом, но она старалась, потому что вообще привыкла стараться во всём, чему училась.

– Ликёра? – грозно сдвинул брови Константин Петрович. – Ты не могла портвейна купить? Или бормотухи какой-нибудь?

– Я хотела купить бормотухи, – призналась Наташа, – но там такого напитка не было. А остальные названия я забыла. Так что я тебе потом чек отдам, вместе с чеком за сахар…

– Ну и какого чёрта? Что мы будем делать с этим ликёром? Наверняка дорогим!

– Виталик сказал, что, – тут Наташе снова потребовалась защита, и она её, старательно сопя, установила, – что носитель чистый, свободный… Ну, короче, его можно пускать в разработку. Так что я сказала Денису…

– Можно подумать, нам разрабатывать некого. У меня лично уже двое на шее висят, и когда мне ими заняться, спрашивается? У остальных, как я понимаю, та же ситуация, если не хуже. Ты, Наташа, может быть, думаешь, что так и надо, а я тебе скажу, так – не надо, у нас никогда ничего подобного не было, это невозможно чисто физически. Не может разом появиться столько людей, способных выдержать силу настоящего желания.

– Может быть, я что-то не так делаю? – задумалась Наташа и тут же упустила защиту.

Маша представила себя на её месте – нет, она никогда бы не задумалась, не расслабилась настолько, чтобы упустить самое важное, потому что самое важное всегда сидело у неё на шее и било по голове маленьким молоточком, не больно, а только чтобы напоминать о себе каждую секунду: мол, не забывай меня, я тут.

– Знаешь, ты об этом лучше с Лёвой посоветуйся. Только не сегодня, а когда у него писатель уже приедет и всё пойдёт по заранее намеченному плану. Впрочем, когда это у Лёвы всё шло по плану? – задумчиво сказал Константин Петрович, как бы давая понять, что пора и честь знать, потому что тут вообще-то занятия идут.

Понятливая Наташа закивала и попятилась было к выходу, но тут в кабинет коммерческого директора с тысячей улыбок, извинений и расшаркиваний проник Шурик.

– Сколько и на что? – мрачно спросил Цианид, с которого моментально слетела вся задумчивость. Его не могла обмануть растерянная Шурикова улыбочка и его ласковый, почти ленинский, прищур.

– Я тут выполняю одно задание шефа, – жалобно сказал тот, – и надо будет кое с кем повстречаться, кое-кого угостить…

– Кое-что и самому сожрать, – свирепо продолжил Константин Петрович. – Нельзя, что ли, в парке встретиться, погулять? Пока ещё воздух бесплатный, и мороз уже не такой, как был в январе, – дыши – не хочу; нет, всех почему-то в кабак на деловые переговоры тянет! Ну есть же у тебя свой кабинет – хочешь переговариваться, так переговаривайся в нём!

– У нас кабинет на двоих с Денисом, – осторожно напомнил Шурик.

– Выстави его за дверь… Найди время… Способ… Ладно, чёрт с тобой. Не забудь только принести все чеки, и не пытайся, как в прошлый раз, морочить мне голову!

– Неужели Александр способен на такое коварство? – не удержалась Маша.

– Ещё как способен! Недавно он приобрёл в магазине двенадцать компакт-дисков с разнообразной музыкой. И притащил мне товарный чек, на котором даже названия групп были указаны! И ещё пытался внушить мне, что «Lady Gaga» и «Tokyo Hotel» – это названия коктейлей, которыми он угощал важную персону!

– А-а-а, он слушает «Tokyo Hotel»! – захихикала Наташа. – Ну всё, теперь я знаю, как тебя дразнить.

– Ну вот что ты… – Шурик с укором взглянул на Константина Петровича и шмыгнул носом. – Я же сказал, что перепутал, и потом нашел и принёс правильные чеки. А ты при всех. Я же просил никому не рассказывать.

– Кхм! – откашлялся не любящий признавать своих ошибок коммерческий директор. – Мы тут вообще-то занимаемся, а вы нам мешаете. А ну, кыш отсюда!

Но «кыш» не получился, потому что следующим в этот временный филиал приёмной влетел искрящийся от переполняющей его гордости Виталик.

– Тебе удалось сэкономить для нашего филиала какую-нибудь крупную сумму? – строго спросил у него Константин Петрович.

– Куда круче! Я только что перемыл всю посуду, которая плесневела и пылилась в моём кабинете! Теперь нам не придётся покупать новую, ага. И вообще, поглядите при случае на этажерку, она красиво заставлена чистыми чашками и тарелками, отмытыми вот этими самыми трудовыми руками!

– Ты не по адресу обратился. – Цианид попытался сохранить на лице серьёзное выражение. – С такими важными донесениями надо идти прямиком к шефу!

– А я уже у него был! – Безумный Техник начал подпрыгивать на месте.

– Да ну? И что же он сказал? – иронически улыбнулся Константин Петрович.

Менее сдержанные Шурик, Маша и Наташа уже вовсю давились смехом и тайком показывали друг другу кулаки – мол, не испорти всё веселье.

– Шеф сказал, – старательно повторил Виталик, – «ты ещё похвастайся тем, что утром просыпаешься и завтракаешь, а вечером ужинаешь и ложишься спать».

– Вот-вот, – кивнул Константин Петрович. Он был полностью согласен с Даниилом Юрьевичем.

– Поэтому хвастаюсь. – Виталик продолжал ликовать и гордиться своим нечеловеческим подвигом, не замечая, что окружающие уже не таясь над ним смеются. – Я помыл всю – подчёркиваю: ваще всю посуду! А утром я ещё просыпаюсь и завтракаю, вечером же, напротив, ужинаю и ложусь спать, и именно в таком порядке, а не как-то иначе.

– Потрясающе, – неодобрительно покачала головой Маша.

Этот персонаж её несколько утомлял своей непредсказуемостью и фамильярностью, но она старалась не подавать виду. Впрочем, «персонаж» отлично расшифровал всю охватившую её гамму чувств и с разбегу кинулся в ноги неподготовленной к таким акробатическим трюкам ученице коммерческого директора. Поскольку пол в кабинете Константина Петровича всегда был тщательно натёрт мастикой, рухнувший на колени Техник по инерции проехал какое-то время, восторженно гомоня, и остановился, только когда увидел прямо перед собой весьма острый каблук Машиной туфельки, угрожающе направленный ему прямо в лоб.

– Богиня, сжальтесь, – не поднимаясь с колен, воскликнул он, – пощадите скромного труженика! Не убивайте меня одним только взглядом своих прекрасных холодных глаз! Позвольте быть пылью возле ваших ног, дабы искупить пока ещё неизвестную мне вину!

– Ты замолкаешь хотя бы, когда спишь? – устало спросил Константин Петрович.

Наташа с Шуриком уже хохотали во весь голос, и даже Маша не удержалась и несколько раз весьма безответственно фыркнула. Виталик, не поднимаясь с колен, изящным жестом вытащил из кармана жилетки мобильный телефон, выбрал из списка нужный номер и ласково замурлыкал в трубку:

– Алё, хорошая моя! Скажи мне, я во сне сегодня разговаривал? Серьёзно? Это мне кошмар, наверное, приснился. Да, мою учительницу алгебры как раз звали Марина. Марина Порфирьевна. «Марина, любимая»? А… так это другой сон! У моей бабушки была любимая кошка, её как раз звали Марина, потому что сначала бабушка думала, что это котик, и назвала его Маринад, а потом… Нет, нет, послушай, дай мне сказать…

Виталик растерянно замолчал, потом поднялся с пола, убрал телефон обратно в карман и отряхнул джинсы.

– Тебя опять отшили? – злорадно ухмыльнулся Цианид.

– Что значит – опять? И никто меня не отшивал. Да, я не замолкаю даже во сне. Теперь мы это знаем точно. И почему у них всегда такие разные имена, хотел бы я знать! Подумаешь, Мариной её случайно назвали, ну не изругали же!

– А ты знакомься только с Маринами, – предложила Наташа.

– Так на них же не написано. Я бы и рад, – совершенно серьёзно ответил Виталик.

– Если хочешь узнать, как знакомиться с Маринами – посоветовал Шурик, – спроси об этом у Марины Гусевой! Она тебе всё расскажет! И покажет!

– Спасибо, – позеленел Виталик. – Знаю я, как она покажет. Для начала пырнёт ножиком – раза два, как минимум. Потом достанет паяльник и…

В этот момент дверь в кабинет коммерческого директора снова распахнулась, и Виталик отпрянул в сторону, представив, что это в самом деле Марина Гусева пришла его убивать и мучить за то, что он так безответственно ведёт себя с девушками. Но нет, это был всего лишь трудяга Лёва Разумный.

– О, вы тут все сидите, а я вас ищу, – хмуро бросил пиарщик. «Вы тут бездельничаете, а я – работаю!» – читалось в его глазах.

– Тебе удалось? – кинулся ему навстречу Цианид.

– Всё мне удалось. И даже больше. Они за свой счёт предоставят фуршет, если я вставлю в пресс-релиз всего один абзац о клубе.

– Блеск! Вот это отличная новость! Лёва, ты понимаешь, какой ты молодец? – страстно пожал ему руку Константин Петрович. – А вы видели, какой молодец? Быстро все учитесь у него!

– Я молодец, но у нас, похоже, проблемы. – Лёва не позволил сбить себя с мысли. – Шеф уехал переговариваться насчёт визита нашего писателя, я совсем немного не успел, а подпись его просто позарез нужна!

– Так подделай, я разрешаю, – пожал плечами Цианид. – Тебе образец дать?

– Ага, дай. И покажи, как это делается, у меня у самого руки трясутся – я там такое нарисую!

– У меня плохой почерк – я не смогу, – покачал головой Цианид и выразительно посмотрел на Шурика.

– Что, я? – испугался тот. – У меня почерк ещё хуже! Я только всё испорчу.

– А у меня вообще нет почерка! – поспешно вставил Виталик.

Наташа ничего не сказала, но на всякий случай отступила в тень. Наблюдавшая за этим великовозрастным детским садом Маша забрала у Константина Петровича образец, изъяла у трясущегося от трудового энтузиазма Лёвы необходимые документы и аккуратно скопировала подпись так, что сам Даниил Юрьевич не сделал бы лучше.

Когда вся банда удалилась – Наташа вспомнила, что ей неплохо было бы хоть изредка появиться в институте, остальные разбежались по делам, – Маша тоже собралась уходить, потому что урок вроде бы закончен, а значит, хватит отвлекать очень занятого Константина Петровича от важных дел, но тот остановил её:

– Погоди. Если ты сейчас уйдёшь, сюда снова кто-нибудь ворвётся. А так у нас вроде как занятие, может быть, постесняются. Попробуй ещё раз установить защиту. А завтра будем опять учиться расслабляться, напомни мне, если я забуду.

– Забудете вы, как же! – скептически отвечала Маша. – Вот Виталик во сне разговаривает, а вы, наверное, во сне составляете развёрнутый план действий на день?

– Клевета! План на день у меня всегда готов за неделю!

– Ну почему вы все здесь такие? На вас – колоссальная ответственность за людские желания, а вам как будто мало. Ведь можно, наверное, не так сильно напрягаться хотя бы на работе?

– Можно, наверное. Но трудно. Если уж кто настроен работать хорошо, то он больше усилий потратит на то, чтобы схалтурить. Да и потом, никто на самом деле не знает, какие дела в его жизни являются действительно важными. Почти все величайшие открытия были сделаны случайно или непреднамеренно, поэтому уж лучше стараться во всём. Кстати, я забыл тебе сказать – для того, чтобы вовремя снять защиту, надо постараться не меньше, чем для того, чтобы её удержать. Когда вцепляешься во что-нибудь слишком крепко – потом нужно приложить определённые усилия для того, чтобы разжать пальцы.

– Правда? А я-то думала, что надо просто расслабиться.

– Это правило распространяется только на тех, кому расслабиться действительно просто. Они и защиту толком удержать не в состоянии.

Маша, полагавшая до сих пор, что ей всего-то и надо – как следует отвлечься, чтобы защита улетела сама, как шляпа, которую сорвал с головы сильный ветер, только теперь поняла, что если шляпу предусмотрительно примотать к голове бечевкой, то она никуда не денется – пока бечевка будет оставаться на месте.

– Так значит, надо не ждать сильного порыва ветра, а взять и самой развязать узел! – Последние слова девушка произнесла, уже распрощавшись со «шляпой». Стоило ей снять с кабинета коммерческого директора эту метафизическую табличку «Не входить – убьёт», как в дверь тут же постучали, а затем, не дожидаясь приглашения, вошли сестры Гусевы, вооруженные, против обыкновения, не бензопилами и финскими ножами, а калькулятором и огромной конторской книгой.

– Тут это, – мотнула головой Галина, стараясь не слишком посвящать нештатную сотрудницу в дела, которые её не касаются, – нашлись книжки, которые потерялись. Ну помнишь, ты их – того? А они вроде как – этого?

– Как не помнить! Я их ещё так виртуозно «того» – сам горжусь, – выпятил грудь Константин Петрович.

– Вот и мы думаем – может, это… ну, как в тот раз? – Марина выразительно скосила глаза на Машу, как бы давая понять, что этот вопрос лучше обсуждать без свидетелей.

Константин Петрович, наслаждавшийся в этот момент воспоминанием о своём триумфе, ничего не заметил, зато чувствительная барышня сразу поняла, что она тут лишняя, и, вежливо попрощавшись со своим наставником и опасными бабульками, покинула кабинет.

Она шла по коридору, собираясь заплакать от огорчения. Просто по привычке, ведь её снова выставили за дверь, потому что она… «Эй, подруга! – легонечко щёлкнул Марию по лбу то ли внутренний голос, то ли ангел-хранитель, то ли какой-нибудь маленький летучий волшебник. – Ты меня, конечно, извини за откровенность, но какая-то у тебя выходит обида – притянутая за уши! И вообще, чего ты так боишься быть выставленной за дверь? Тебя же за дверь раньше никогда не выставляли, ты и не знаешь, как это может быть здорово: сидишь в тесной каморке, и думаешь, что эта каморка и есть мир. А потом тебя выставляют за дверь, и тут-то мир перед тобой и открывается, во всём своём великолепии!»

Маша на цыпочках прошла мимо кабинета Лёвы – телефон был включен на громкую связь, дверь открыта, так что все могли наблюдать за рабочим процессом.

– Нужен информационный повод, просто так я об этом писать не буду, – вредным голосом произнёс невидимый собеседник.

– Если я дам тебе в лоб – это будет достаточный повод? – яростно завопил Лёва.

Маша улыбнулась и пошла дальше: всё в порядке, это просто бизнес, ничего личного. Пока она надевала пальто, из-за кофейного автомата почти бесшумно выбрался Гумир с чашкой капучино, выразительно приложил палец к губам, прихватил с Наташиной конторки недоеденную шоколадку и скрылся за дверью, ведущей на лестницу.

На улице начинался дежурный февральский снегопад, сырой и неуютный, втайне мечтающий быть майским ливнем. «Вот уж действительно февраль, достать чернил – и плакать», – автоматически подумала Маша и снова попыталась опечалиться, но вспомнила, как среагировал на эту фразу совершенно чуждый поэзии Константин Петрович: «Никаких плакать! Достала чернила – садись работай!», – и снова улыбнулась.

День второй

Когда руководство компании «Мегабук» подписывало долгосрочный договор аренды на Мёртвого Хозяина Дом, владельцы честно предупредили, что этот симпатичный обшарпанный особнячок если подо что и сгодится – так разве под склад, и то не всякий, а такой только, который придётся по вкусу местному привидению. «Да-да-да», – с понимающим видом покивали москвичи, приятно обрадованные смехотворной платой, за которую им досталось просторное и, в целом, удобное помещение. «Ни черта в коммерции не смыслят эти питерцы, – рассказывали они потом своим московским друзьям, – надо было наценку за приведение сделать, а они, видишь ты, скидку дали!»

Поскольку особнячок Тринадцатой редакции располагается аккурат в центре жилого двора, то каждый визит грузовой машины с книгами превращается в целое приключение: её надо довольно оперативно разгрузить и отправить обратно, покуда особо нервные жильцы не начали вызывать милицию. Милиции, конечно, нечего предъявить Даниилу Юрьевичу и его команде, тем более что почти все местные милиционеры выросли на страшилках про Мёртвого Хозяина Дом и связываться с его обитателями не собираются, но мунги стараются без необходимости не возмущать эмоциональный фон вокруг себя, потому что работа у них и без того нервная.

Разгрузка книг в Тринадцатой редакции – это всегда немного праздник и немного карнавал, и участвуют в ней самые разные люди: от сотрудников до соседей по двору, от практикантов до случайно танцевавших рядом кришнаитов. В план бюджета на год Константин Петрович исправно вносит такую статью расходов, как «работа грузчиков». Однако профессиональных грузчиков приглашают потрудиться лишь в редких случаях. В этих самых случаях Цианид, бранясь, как одесская хозяйка на Привозе, торгуется с ними во дворе, пытаясь отделаться словами благодарности и совсем-совсем незначительными суммами. К счастью, профессиональные грузчики – парни серьёзные, спокойные, и, поглядев минуты две на этот шоу-балет, они медленно и плавно засучивают рукава – после чего моментально получают оговорённую заранее сумму.

На этот раз к разгрузке книг решено было приставить Наташиных поклонников. Всё равно у неё их много – чуть ли не половина института, – и все эти парни вечно поджидают её вечером после лекций и предлагают понести сумку с книгами. «Если уж вам так не терпится книги потаскать, – заявила она сгоряча, – то приходите как-нибудь к нам на разгрузку! Всем найдётся дело!» Разумеется, когда до парней дошло, что Наташа и не думает шутить, от целой армии поклонников осталась только небольшая группа самых преданных и верных фанатов, но и этого вполне хватило.

Наташа стояла неподалёку от чёрного хода и зорко приглядывала за тем, чтобы её войско работало, а не пялилось на своего главнокомандующего.

– Ну вот, теперь-то вы больше не будете предлагать мне свою помощь! – насмешливо заявила она, когда дело подошло к концу и всё содержимое грузовика, предварительно описанное и пересчитанное сестрами Гусевыми, переместилось на склад.

– Да ты что! Зови нас всегда! – невпопад завопили парни так громко, что самые впечатлительные жильцы из соседних домов в едином порыве распахнули форточки и дружно метнули в нарушителей тишины тяжелые и малопригодные в хозяйстве предметы (ни один не достиг цели). Впрочем, это только жильцам они сгоряча показались малопригодными.

– Потом всё это надо будет собрать, описать и отнести в кладовку! – распорядился Константин Петрович, указывая Наташиным поклонникам на выпавшие из окон вещи, и побежал дальше. Всякий раз перед началом разгрузки он переодевается в рабочий комбинезон, припасённый специально для подобных целей, но физического труда как-то умудряется избегать: носится туда-сюда от кабины водителя до самого отдалённого складского закоулка и раздаёт ценные указания, а чаще просто мешается под ногами у тех, кто действительно работает.

– Вот – отличные работники, все бы так, – заявил он, в очередной раз пробегая мимо Наташиной армии. – Поработали хорошо, уважаю.

– Сами знаем, – неприязненно отозвались те. Этот потенциальный конкурент мозолил им глаза с самого утра, и парни даже решили подкараулить его после того, как всё закончится, и отлупить, чтоб неповадно было.

– Не обращайте внимания, Константин Петрович вечно хочет, чтобы всё получилось очень хорошо, и поэтому ведёт себя очень плохо, – пояснила Наташа. – Это у него вроде шаманских плясок с бубном, понимаете?

– Понимаем, – сразу успокоились поклонники. Вряд ли шаман с бубном может составить им конкуренцию, даже если вместо бубна у него – прозрачная пластиковая папка с документами.

Когда машина опустела и сестры Гусевы подписали все накладные, а Константин Петрович перепроверил их и тоже подписал, хотя его подпись совсем не требовалась, все участники регаты, сроднившиеся за полчаса совместного труда на свежем воздухе, пожали друг другу руки и даже обнялись на прощание, так что особо впечатлительные жильцы из окрестных домов умилились и решили, что звонить в милицию они сегодня не станут.

– Никогда не видел такого, а уж сколько лет работаю, – всхлипнул даже водитель.

Его автомобиль сентиментально бибикнул на прощание. Вороны снялись с мест и, растроганно каркая, стали выписывать над крышами мёртвые петли. После чего из некоторых форточек вновь вылетели ненужные в хозяйстве предметы.

– Вы посмотрите, что делается! Ценный же антиквариат выбрасывается! Так, мне нужно три человека, чтобы всё это собрать! Три человека! – высунулся из недр складского помещения Константин Петрович.

Его коллеги, молча переглянувшись, припустили к парадному входу, чтобы избежать позора. Если Цианиду так приспичило стать счастливым владельцем старой кастрюли, треснувших конторских счётов и какой-то расписной жестяной банки, то пусть сам всё это и подбирает.

– Хорошо бы, чтобы такая разгрузка была каждый день! – произнёс Денис, пока они с Виталиком и Шуриком поднимались по лестнице на второй этаж. – Вам совершенно необходимы физические упражнения!

– Да-да, – с притворным энтузиазмом заявил Виталик, – совершенно необходимы! Жаль только, что, пока мы там разгружаемся, здесь работа сама за нас не делается. А мне Петрович с утра дел накидал так, что будь здоров.

– Закаляйся, если хочешь быть здоров! – невпопад брякнул Шурик, как всегда задумавшийся о чём-то своём.

К слову сказать, закаляться мунгам совершенно не обязательно, потому что они не простужаются. Есть у них такое замечательное преимущество перед прочими людьми. Легенда гласит, что когда-то, очень-очень давно, некому мунгу то ли третьей, то ли даже четвёртой ступени захотелось поглядеть, как там работают на Земле младшие сотрудники. Прикинулся он обычным человеком и с удивлением обнаружил, что работать-то ребята работают, изо всех сил, можно сказать, стараются, только вот силы их на исходе по причине простудных заболеваний, подкосивших весь коллектив. Старший товарищ, давно уже позабывший о таких мелочах жизни, как насморк, кашель и температура, как, впрочем, и о самой жизни, сначала разгневался, а потом потребовал от мунгов второй ступени, чтобы они придумали способ избавить младшеньких от этой напасти. Слишком уж на них большая ответственность лежит, некогда им болеть. Впрочем, Денис считает, что закаляться всё равно следует – для того, чтобы быть выносливее, например.

– Я следил за тобой, – попенял он Виталику. – Ты запыхался через пятнадцать минут! Что же с тобой будет лет через двадцать?

«Надеюсь, что через двадцать лет я буду миллионером и отцом семейства, и книги будут разгружать мои малые детушки, желая таким образом выслужиться перед папенькой и получить побольше наследства», – подумал Виталик, но вслух ничего не сказал. Чтоб не сглазили. Или чтоб не засмеяли.

Не услышав возражений, Денис гордо прошествовал через приёмную и исчез в коридоре, чтобы вернуться к рабочим делам. Шурик с Виталиком переглянулись и дружно шагнули в сторону кофейного автомата.

– А вот кому конфет? – весело спросила Наташа, заходя в приёмную. – Представляете, ребятам так понравилось книги разгружать, что они вот целую коробку мне притащили. Даже неудобно как-то.

– Только Цианиду об этом не говори, – не отрываясь от панели кофейного управления, предупредил её Виталик, – а то он решит, что разгрузка книг – это такой офигенно увлекательный аттракцион, и начнёт продавать на него билеты. А ответственной назначит тебя.

Нацедив себе самую большую чашку кофе, Техник скинул обувь и развалился на диване, всем своим видом показывая, что он уже практически в раю. Шурик тяжело вздохнул и поглядел на коробку, которую Наташа поставила на край своей конторки. Было в этом что-то неправильное: поклонники подарили конфеты его бывшей девушке, а он собирается их бесцеремонно слопать.

– Кушай-кушай, – ободряюще улыбнулась Наташа. – А тебе что, правда нравится «Tokyo Hotel»?!

– Угу, – ответил Шурик, набивая рот конфетами.

– Но это же позор! – возмутилась Наташа.

– Пошему?

– Потому что такой музон нравится только малолетним придуркам.

– Но я же не малолетний придурок, – пожал плечами Шурик и на всякий случай засунул в карман ещё пару конфет.

– Вот и тем более странно, – со значением произнесла Наташа.

– Странно – да. Будто я мало странных вещей делаю. Но не позор же.

– О, смотрите-ка, дезертир трудового фронта к нам пожаловал! – громко объявил Виталик.

Из коридора в приёмную мрачно глядел Лёва, заросший щетиной, хмурый и весь какой-то помятый, будто всю ночь он провёл на своём рабочем месте.

– Ты сейчас что-то сказал? – рыкнул он так, что Виталик тут же вернулся из райских кущ на грешную нашу землю и моментально вжался в самый дальний угол дивана.

– Я говорю, – льстиво улыбнулся Техник, быстро натягивая кеды, – что вон сколько парней пришлось нагнать, чтобы заменить одного тебя. Это хорошо ещё, что у Наташки поклонники такие сговорчивые.

– Не понимаю, как можно всё бросить и по первому свистку явиться разгружать книги на морозе, совершенно задаром, – поскрёб подбородок Лёва. – Гордости у них, что ли, нет? Или вот когда ты на презентации девиц своих подтягиваешь – я не понимаю, зачем им-то это надо?

– Во-первых, не девиц, а девушек, – поправил его Виталик, – во-вторых, не только своих, но и вместе с подругами, сестрами и так далее. Девочки же никуда поодиночке не ходят. А в-главных, есть всё же некоторая разница. Этим милым девушкам достаются от меня не только слова благодарности.

– Но и слова неблагодарности! – мрачно подытожил Лёва.

– Ты совершенно не умеешь общаться с женским полом, – покачал головой Виталик. – Я тебя как-нибудь научу. Потом. Когда настанет твоя очередь. Но ты уже можешь записаться на приём. Твой номер третий – за Константином Петровичем будешь!

– Я вот сейчас кому-то внеочередной урок борьбы без правил устрою! – взревел Лёва и, засучивая рукава, пружинящим шагом двинулся в сторону дивана.

– Ой, совсем забыл, – хлопнул себя по лбу Виталик. – Меня же Гумир просил к нему зайти, там у него срочное что-то. Ну, берегите себя.

И сбежал от возмездия. Впрочем, сбегая, он чуть не сбил с ног Константина Петровича, бережно прижимающего к груди какую-то непонятную штуковину.

– Вы посмотрите только, какую вещь выбросили! – воскликнул тот, легко увернувшись от Техника. – А, это ж надо! Пепельница! Старинная, хрустальная! Антиквариат! Винтаж! Хорошо хоть она в сугроб упала, не разбилась. Ну чего ротозейничаете? Вон видите, Виталик побежал, он всегда делом занят, а вы трое что?

– Мы что? – рассвирепел Лёва, проверил, ладно ли засучены его рукава, сжал покрепче кулаки и сделал один только широкий и уверенный шаг вперёд.

Константин Петрович малодушно прикрылся хрустальной пепельницей в надежде если не откупиться от противника, то хотя бы стукнуть его этим винтажным антиквариатом как можно больнее и подлее.

– Отставить драку, – спокойно произнёс Даниил Юрьевич, материализуясь между противниками как раз в тот момент, когда, казалось, ничто уже не могло спасти коммерческого директора от расправы. – Неужели я пропустил что-то интересное?

– Он говорит, что я бездельничаю, – наябедничал Лёва и указал пальцем на Константина Петровича.

– Пальцами показывать – нехорошо, – покачал головой шеф. – Ты мне лучше скажи, где у нас Йозеф Бржижковский?

– Йозеф… Бржижковский? – Лёва с ужасом понял, что пару минут назад вышел в приёмную вовсе не для того, чтобы славно подраться, а затем только, чтобы накинуть куртку и бежать на вокзал, искать своевольного писателя, вздумавшего самостоятельно, без провожатых, добраться до Тринадцатой редакции. Добираться тут, понятное дело, недолго, самое большое минут за двадцать пешком можно дойти, но вдруг он заблудился во дворах и переходах? А у него через час – прямой эфир!

– Кстати, а где этот симпатичный дедуля, который помогал разгружать книги? – поинтересовался Константин Петрович, поглаживая дважды спасённую пепельницу.

– Какой ещё дедуля? – отмахнулась Наташа. – Нет у нас в институте дедуль, даже сторож – и тот бабуля!

– Нет, там ещё был дедуля! – упрямо гнул своё Цианид. – Подошел, спрашивает – это у вас тут издательство, мне сказали утром подойти. Ну я его и погнал на разгрузку.

– Дедуля – такой невысокий мужичок с испитым лицом, с эспаньолкой и седыми кудрями до плеч? – вкрадчивым тоном уточнил шеф.

– Он самый, – кивнул Константин Петрович. – Нормальный такой, интеллигентный дед. Даже с некоторой претензией на богемность.

– Где он сейчас? – завопил Лёва. – Куда ты его дел, гадина?

– Никуда не девал. Велел собрать то, что жильцы из окон повыкидывали, и сложить в кладовку.

– Я тебя самого сейчас в кладовку сложу! Только сперва на куски порву! – снова кинулся в драку Лёва, и теперь даже Даниил Юрьевич не смог бы спасти своего бестолкового заместителя, если бы в этот момент в приёмной не возник вышеупомянутый «дедуля».

– А вот и я! – важно заявил он. – Ваше поручение выполнил – что мог, пригрёб и отнёс в чуланчик. Дальше у нас что по плану?

– Здра… здравствуйте! – поперхнулся приветствием Лёва и сделал неуверенный шаг навстречу писателю. – Вас что же, заставили книги разгружать?

– Ну кто ж меня заставит, сам подумай, – усмехнулся дедок. – Прихожу – а тут все работают. Мне, что ли, помочь трудно?

– Костя, ты обратил внимание на то, что отправил нашего дорогого гостя разгружать книги? – уточнил Даниил Юрьевич. То, что шеф обратился к своему заместителю по имени, не предвещало ничего хорошего, но были ещё шансы спастись.

– А… мм… Так вы и есть господин Бржижковский? – Цианид решил прикинуться на редкость простодушным, но милым парнем. – А я думал, иностранец приедет. Который по-нашему не понимает.

– Я по-нашему понимаю такое, чего ты пока что даже представить себе не можешь. Но ты мне всё равно нравишься. Приятно, когда в лицо не узнают, почти так же приятно, как лет двадцать назад, когда узнавали. Но ещё приятнее, когда узнают, а продолжают вести себя по-человечески. Мне вообще у вас уже нравится. Знаете, когда я приехал в ваше московское представительство, там вокруг меня начали бегать целые толпы бестолковых каких-то девочек и мальчиков. Буквально на части рвали. Одна говорит – пойдёмте, я вас чаем угощу. А я вообще-то чай не очень, но из вежливости согласился, к тому же у меня бутылёк заветный всегда в кармане. С чаем то есть пойдёт. Едем мы, стало быть, на скоростном лифте, через три этажа на четвёртый – чай пить. Девочка бедная не знает, как меня развлечь, того гляди заплачет. Я её выручать не собираюсь – сама придумала чай пить, сама и расхлёбывай. По дороге нас, впрочем, перехватывают – нет, говорят, вам срочно надо ехать на телевидение. А как же, говорю, чай? А чай – потом. Когда вам пять отборных жёлтых журналистов перекрёстный допрос устроят. Ну положим, это я им устроил, надолго они запомнили, но мне быстро наскучила эта Москва. Главное, никто не знает точно, что же именно от меня надо. А тут – пришел, получил задание, покидал книжки на свежем воздухе.

– Он вас ещё и на улицу отправил? – схватился за голову Шурик.

– Я сам себя на улицу отправил, – отрезал писатель. – Там какие-то парни бестолковые топтались – кто ж так машину разгружает? Я-то, например, грузчиком работал, знаю, как надо.

– Ну если что не так, извините, – подмигнул автору Константин Петрович. – У меня уж такое правило. Если все работают – то работают все.

– Вот и у меня тоже, – подмигнул автор в ответ. – Если уж я наливаю, то все пьют. Для начала – за знакомство. У меня с собой пара бутылочек припасена, а до эфира ещё как раз время остаётся, правильно я понял?

– Но… – встревоженно взглянул на часы Лёва.

– Успеем, – спокойно кивнул ему шеф, поворачиваясь к писателю. – Давайте только переберёмся в мой кабинет, а все желающие – с нами.

– Вот я запомню, кто с нами сейчас пойдёт, и стану их любить и называть по имени-отчеству, а остальных буду игнорировать! – капризно заявил Йозеф Бржижковский, скрываясь в кабинете Даниила Юрьевича. – К барышне это не относится. Её я уже люблю.

– А ты что же не пошел со всеми? – спросила Наташа у Константина Петровича, когда «желающие» дружной толпой покинули приёмную. – Он же теперь тебя будет игнорировать.

– Тем лучше для меня. Судя по первому впечатлению, дядя не из приятных. Вот пусть Лёва и отдувается. Виталика только жалко. Старикан же и его теперь из вредности замечать не будет.

– А может, Виталику, наоборот, – повезло. Так и не узнает, каков его кумир на самом деле.

– Добрые мы с тобой какие-то, это неправильно. От нашей доброты финансовое благосостояние компании не улучшится, – покачал головой Константин Петрович. – Ну ладно, ты тут работай, улучшай благосостояние, а мне надо сходить ненадолго в кладовку. Посмотрю, что нам на этот раз принесло прибоем. Может, удастся чего в антикварный магазин пристроить, сейчас люди вообще стали падки на всякую старую дрянь. А нет – так подарю кому-нибудь. А пепельницу я так и так Даниилу Юрьевичу отдам.

– Действительно, очень разумно, – серьёзно кивнула Наташа. – Он же как раз не курит. Так что можно будет при случае ещё кому-то передарить.

– А я о чём! – обрадовался Цианид. – Со временем из тебя выйдет толк!

Последнюю фразу коммерческий директор произнёс, уже выбегая на лестницу, – его ждали сокровища!

С самого детства Костя любил разбирать случайные находки и придумывать им применение. Началось это давным-давно, когда родители впервые вывезли его летом на юг. Так получилось, что берег неподалёку от дачи, на которой семейство Рублёвых снимало комнату, каким-то особенным образом то ли вдавался в море, то ли, наоборот, выдавался из него, так что шторм именно туда предпочитал выбрасывать добрую половину потерянных отдыхающими вьетнамок, купальных шапочек, ласт и очков для подводного плаванья. После каждого шторма маленький Костя вприпрыжку бежал на берег, чтобы первым собрать, рассортировать и каталогизировать дары моря. И даже сейчас, став взрослым, солидным и обеспеченным человеком, он не может отказать себе в детском удовольствии перебрать находки сразу же после того, как их прибило к его берегу. Сомнительная честь выпить по рюмашке с известным писателем (пусть даже за его счет) не идёт ни в какое сравнение с этим детским счастьем.

Ещё в конце осени, спасаясь от приближающегося зимнего авитаминоза, Анна-Лиза велела выкрасить свой джип в ярко-алый цвет, а затем украсить его ослепительно-белыми черепами со скрещенными косточками. Ей казалось, что так автомобиль выглядит гораздо живее и радует глаз другим людям. А что может быть лучше, чем радостные люди? Радостный носитель всегда подпишет договор с большим энтузиазмом, чем грустный, потому что радость делает людей доверчивыми и простодушными. Во всяком случае, так думает Анна-Лиза.

Джордж называл столь дивно преобразившийся джип не иначе как «адова божья коровка» и старался проходить мимо этого весёленького, в черепушках, автомобильчика, отвернувшись или зажмурив глаза, не подозревая, что своей популярностью среди местных школьниц он обязан именно этой машине!

Заметив сие чудо современного промдизайна, умненькие девочки сложили два и два – и решили, что загадочный красавец бармен из ближайшей кофейни – никакой не бармен, а самый обыкновенный бог смерти. По ночам он разъезжает на этом расписном катафалке по городу, режет людей катаной и отбирает у них души, чтобы утащить их прямо в ад. А в кофейне он работает для конспирации. О том, что души у людей отбирают яркая, шумная и живая Анна-Лиза или неприметный Дмитрий Олегович, они, конечно, не подозревали.

«Адова божья коровка» въехал в Санкт-Петербург ровно в 12.00, как раз в тот момент, когда на Петропавловской крепости выстрелила традиционная полуденная пушка. Вот только экипаж чудо-автомобиля этого выстрела конечно же не услышал. Во-первых, стреляли в центре; во-вторых, в салоне играло радио; в-третьих, Анна-Лиза вновь прервала молчание, воцарившееся с последнего привала.

– Егорушка, сынок, передай-ка маме прикуривалку! – проворковала она. Нет, ну правда же, очень смешная шутка! Она повторила её уже раз тридцать, и каждый раз смеялась.

Дмитрий Олегович, велевший положить его на заднее сиденье и не кантовать до приезда в город, недовольно заворочался, но промолчал. Всю дорогу эти двое мешали ему грамотно страдать от похмелья. Тяжелейшее похмелье с господином Маркиным приключилось впервые в жизни, и он хотел пережить этот опыт на все сто процентов, чтобы хоть немного понять людей, охотно испытывающих это сомнительное удовольствие чуть ли не каждое утро.

– Следи за дорогой, мы в населённый пункт въехали! – сквозь зубы процедил Джордж и уставился в окно. Он впервые возвращался в родной город из пусть непродолжительной, но эмиграции, и тоже хотел пережить этот опыт на все сто процентов. Но Анне-Лизе плевать было на духовные поиски компаньонов, тем более что прямо по курсу маячила внушительных размеров пробка, и надо было как-то развлечь себя, чтобы не разозлиться и не поехать по тротуарам, давя пешеходов и сбивая автобусные и троллейбусные остановки. Будет ещё повод покуролесить, а пока что Димсу велел вести себя прилично. Для разнообразия.

После вчерашней выдающейся попойки шемоборы, приговорившие на голодный желудок бутылочку виски, прикончили Джорджевы запасы пива и решили, что ехать в славный город Питер, где развелось много непуганых носителей, надо не просто «срочно», а прямо-таки «сейчас».

– Я хочу с вами, но у меня работа! – вмешался Джордж.

– Ты благородно жертвуешь себя в нашу пользу, – похлопала его мимо плеча Анна-Лиза. – Собирайся, мы тебя уволим и поедем.

– Вы не имеете права меня увольнять! Я должен пойти к хозяину, написать заявление на отпуск, через неделю его рассмотрят, ещё через неделю…

– Не будь рабом, будь мужчиной! – возмутилась Анна-Лиза. – Они не имеют права лишать тебя свободного передвижения!

– Да пусть остаётся, проблем-то, – пробормотал из своего угла Дмитрий Олегович. – Нам без него только спокойнее будет. А то, представляешь, придётся ещё отчитываться перед его родителями за то, что мы увезли ребёночка неизвестно куда. Как бы нас в киднепинге не обвинили.

– Обожаю киднепинг! – с чувством воскликнула Анна-Лиза. – Давай его снова похитим!

– Я уже что, не имею права голоса? – возмутился Джордж.

– Имеешь, имеешь, – успокоила его Анна-Лиза. – Ну, говори свободно: «Я еду с вами!»

– Я еду с вами, но надо же хотя бы… ну, не знаю… уволиться, чтобы не подводить этих милых людей.

– Я зря поверила, что ты мой романтический герой, – с сожалением произнесла Анна-Лиза. – Неужели тебе не хочется напоследок немного развлечься?

– Кстати, почему бы и не развлечься? – снова подал голос Дмитрий Олегович. – Мы – родители этого чуда природы и имеем право забрать нашего ребёнка с работы, поскольку он не успевает в учебе.

– Так, этому не наливать! – распорядился Джордж, но тщетны были его слова. Во-первых, наливать было уже нечего; во-вторых, шемоборы его даже не услышали – у них созрел план! Дмитрий Олегович, глядя несколько в сторону и вбок, неторопливо и обстоятельно объяснял Анне-Лизе суть интриги.

– И вот этот сын-негодник сбежал в Финляндию, к матери, наврал ей с три короба, только чтобы не учиться. Пил, курил, гулял, торговал наркотиками. Соблазнил школьниц всего района. Но вот из России приехал строгий отец и сейчас же заберёт паршивца с собою.

– Мать полна солидарности с решением отца, – с чувством воскликнула Анна-Лиза, – мальчик должен получить родное образование! Мать даже поедет за вами сама в глубокие рудники Сибири, чтобы проследить за этим недоростком!

– Какой я вам мальчик, вы что, рехнулись оба? – затрепыхался Джордж, но шемоборов уже ничто не могло остановить. «Сынулю» запихали в такси, выведав у бедняги (с применением самых бесчестных шемоборских приёмчиков), где в это время можно застать его супервайзера, и с песнями промчались по Хельсинки, побуждая редких прохожих плюнуть на завтрашние скучные планы и поскорее бежать в ближайший бар, пока тот ещё не закрылся. Излишне будет говорить, что Джорджа немедленно уволили, выплатили ему остатки жалованья и даже внесли беднягу в чёрный список, чтобы больше никто не взял на работу этого симпатичного, исполнительного, но склонного к безудержному пьянству типа. Безудержный пьяница безмолвно наблюдал за тем, как рушится его блестящая карьера, потому что поделать уже ничего не мог и хотел сохранить хотя бы некое подобие лица. Анна-Лиза и Дмитрий Олегович, безобразно кривляясь, поблагодарили супервайзера за помощь, подхватили Джорджа под руки и умчались прочь – продолжать веселье.

Ранним утром Анна-Лиза, успевшая выспаться, плотно позавтракать и принять контрастный душ, жестоко разбудила своих соседей и напомнила им, что вчера они, в довершение безобразия, позвонили в агентство, предоставившее им квартиру, и сообщили, что съезжают сегодня утром. Она не стала уточнять, кто сделал столь смелое заявление, хотя Дмитрию Олеговичу стало почему-то неуютно: даже его трезвый словарный запас не позволял сделать такое заявление вежливо или хотя бы просто грамотно.

Таким образом, этот маленький дружный дурдом, ещё вчера утром и не помышлявший о том, чтобы покинуть Финляндию, мчался навстречу новым приключениям, потому что все мосты, которые по первоначальному замыслу следовало всего лишь временно развести, были безжалостно сожжены.

По пути из Хельсинки в Санкт-Петербург Джордж молчал, Дмитрий Олегович дремал, и лишь Анна-Лиза была бодра и полна оптимизма. Ей очень хотелось, чтобы милый Йоран улыбнулся её шутке, ну или хоть как-то на неё среагировал. Наконец, цель была достигнута: Джордж сорвался и ответил что-то грубое. Ну вот и славно – значит, он не так уж и сердится.

– Хами матери сколько угодно, но прикуривалку-то дай! – продолжала развлекаться Анна-Лиза.

– Может, хватит уже? – резко спросил Джордж. – Во всякой шутке должно быть чувство меры.

– Чувство – меры? – задумчиво повторила Анна-Лиза. – Кто только придумал использовать чувство вместо измерительного прибора?

– Сынуля! – жалобно простонал Дмитрий Олегович. – Там влажных салфеток в бардачке не осталось?

– Да пошли вы к чёрту оба! – рассердился Джордж. – Ещё одна шутка на эту тему, и я выхожу.

– Если мы прямо сейчас оба пойдём к чёрту, – задумчиво произнесла Анна-Лиза, – то ты пойдёшь вместе с нами, потому что это будет означать, что мы попали в автомобильную катастрофу и все умерли.

– Он выживет, его сошьют по кусочкам, – раздался слабый голос с заднего сиденья. – Кусочек от тебя пришьют, кусочек от меня. И будет он жить, чувствуя свою вину перед погибшими товарищами, слыша, как мы зовём его по ночам тихими призрачными голосами.

– Мы тоже будем жить, – постановила Анна-Лиза. – Кстати, ты говорил, что здесь мы будем жить безвозмездно. Я хочу знать – где?

– Как где. Как обычно, у Джо… Что??? – Дмитрий Олегович моментально перестал притворяться нездоровым, вскочил с места, ударился макушкой о потолок и снова со стоном повалился на заднее сиденье.

– Если вы думаете, что мы поселимся у Соколовых, то извините, господа, ошибочка вышла, – мстительно сказал Джордж. – Вряд ли папа примет нас с распростёртыми объятиями. И вообще я не хочу, чтобы он знал о моём возвращении.

– Боишься, что тебя в угол поставят? – тут же уцепился за любимую тему Дмитрий Олегович. – Погулял, сынок, и хватит – пора за дело приниматься? И ты, конечно, побежишь на задних лапках туда, куда укажет папенька!

– Очень может быть, – спокойно кивнул Джордж. – Сам понимаешь, это не в моих интересах. Надо поднакопить силы.

– К слову о накоплениях, – вкрадчиво промурлыкал его добрый друг, – как ты понимаешь, нас с коллегой ждёт в Петербурге неплохая прибыль. Но пока что мы почти на мели. У тебя, дружище, я помню, есть целых две волшебные карточки с нетрудовыми накоплениями. Было бы здорово, если бы ты внёс всю сумму за аренду нашего будущего жилья, а мы бы потом постепенно вернули тебе нашу долю.

– Его ещё найти надо, жильё это, – покачал головой Джордж.

– Верхние этажи отменить, туалет в ванне не предлагать, хрущёвый район отказать! – капризно сказала Анна-Лиза.

– Каждому отдельная комната, и кухня побольше. В центре, но не у всех на виду. Предпочтителен дом дореволюционной постройки. И чтобы там был уже проведён Интернет, и телефон-автомат поблизости, – добавил Дмитрий Олегович.

– Чувство меры, друзья, это такое полезное чувство… – деликатно начал Джордж, но понял, что вежливостью этих двоих не проймёшь. – Ну допустим, мне удастся найти и снять нам такое жильё. Но первый, кто назовёт меня «сынуля» или «сынок», вылетит за порог без разговоров.

– Сынуля, обещаю, если, сын мой, ты найдёшь для папы и мамы подходящий флэт, то, сыночка, мы, как твои любящие родители, обретём чувство меры и навсегда забудем о наших, сыночек, родственных отношениях! – пообещал Дмитрий Олегович.

«Боже мой, какой я ловкий, удивительно ловкий, а ещё – хитрый и изворотливый, – самодовольно думал Виталик, вприпрыжку поднимаясь по лестнице на второй этаж. – Нет во всём мире такого хитроумного парня, как я, и такого милого, и умного тоже – да, я ведь к тому же чертовски умён, и ещё не будем забывать про обаяние, которое мне тоже свойственно!» Только что этот образец скромности вытянул из Гумира теоретическое решение задачи «Где зарождаются желания, обрушившиеся на нас в последнее время?». Самому Технику оставалось теперь додумать самую малость – понять, как использовать эту парадоксальную идею на практике.

Вбежав в приёмную, которую он планировал проскочить на полном ходу, даже не делая остановку около кофейного автомата (тренировка силы воли!), Виталик, тем не менее, затормозил возле дверей, прирос к полу, уронил челюсть на грудь и даже, кажется, вытаращил глаза так, что стал похож на слабоумного школьника-переростка, почётного второгодника в седьмом поколении.

На диване сидели Даниил Юрьевич и – совершенно очевидно, сомнений быть не могло – Йозеф Бржижковский, такой же, как на фотографии, разве что живой, настоящий. Он небрежно перебирал какие-то бумажки, в которых Виталик довольно скоро признал Лёвино досье на журналистов, и выслушивал шефа, который пояснял, каких вопросов следует ожидать от того или иного кадра.

Оказалось, что господин писатель терпеть не может, когда с ним пытаются нянчиться – встречать на вокзале, заселять в гостиницу, водить его за ручку на телевидение, устраивать ему встречи с журналистами и так далее. «Вы договорились обо всём? Отлично. Нисколько не сомневаюсь в вашей компетентности. Ну и вы не сомневайтесь в том, что я смогу приехать куда надо и сказать то, что посчитаю нужным. Давайте сюда список дел, и я пошёл. В случае чего – созвонимся!» Лёва чуть в драку с автором не полез, доказывая, что без него всё немедленно рухнет; к счастью, рядом сидели Марина с Галиной, которые по едва заметному знаку шефа мгновенно обездвижили парня и оттранспортировали в свой кабинет – немного поостыть и успокоиться. Писатель даже ничего не заметил.

– Ну и как закончишь с этим – приезжай сюда, сходим в «Петушки» – это тут такая рюмочная есть рядом, ты оценишь, – панибратски улыбнулся Даниил Юрьевич. Виталик даже представить не мог, что тот так умеет. Сам шеф тоже, если честно. Но чего не сделаешь ради того, чтобы обеспечить настоящему живому гению комфортную и удобную обстановку. По лицу гения было видно, что он очень доволен приёмом.

Даниил Юрьевич, в отличие от своих московских коллег, которые были младше его лет этак на сто, давно уже уяснил, что каждый человек по-своему представляет уют, и не нужно ни в коем случае судить по себе, иначе получится чепуха какая-то, а то и конфуз. Так что он взял на себя ответственность за происходящее, отобрал у Лёвы все пароли и явки и позволил событиям происходить так, как им удобнее. Пусть бегут неуклюже, но всё же бегут, а не завалятся в первую попавшуюся лужу и вопят оттуда нестройным хором: «Вытащите нас, мы больше не будем бегать!»

– Данила, слушай, а вы прямо кого попало с улицы к себе пускаете? – тем временем небрежно спросил господин писатель у своего собеседника – отличного, мирового парня, хоть и начальника.

– В смысле? – не сразу понял шеф. – Кто «мы», куда «к себе» и что ты подразумеваешь под словом «улица»?

– Ай, хорошо! – восхитился формулировкой вопроса Йозеф Бржижковский. – Вон, смотри: у двери какой-то дурачок стоит. На фаната похож. Точно, фанат – видишь, краснеет, бледнеет, сказать ничего не может. Ты знаешь, они меня поражают. Сначала прибегают к неслыханным хитростям и уловкам только ради того, чтобы с тобой пообщаться, так что даже кажется, что они неглупые ребята. Но потом стоят столбом, вот примерно как этот, и молчат.

– Если вы обо мне, то я, конечно, ваш фанат, не без этого. Только я не с улицы, я здесь работаю, – сиплым голосом сказал Виталик – и тут же почувствовал наигранность, неестественность этой фразы. Он совсем по-другому представлял себе первую встречу с любимым писателем.

– Работаешь, значит? – внимательно посмотрел на него любимый писатель, так, что Техник чуть не бухнулся на колени, вопия: «Простите меня за то, что три года назад я на форзац вашей книги переписал расписание пригородных автобусов, я не со зла, честное слово, просто больше некуда было!»

– Да наш это, наш, Виталик, – подтвердил шеф.

– Тот ещё работничек, как я посмотрю. Во время разгрузки я его не видел, и пить он с нами отказался. Наверное, бережешь свои силёнки и своё здоровьечко? Потому что гниловат изнутри, а?

Виталик только руками развёл и головой помотал, и ещё рожу скорчил смешную, чтобы как-то разрядить обстановку, но получилось ещё хуже. Йозеф Бржижковский окончательно решил, что этот парень будет назначен официальным болваном, на котором можно срывать зло – даже хорошо, что он здешний, не надо будет за ним постоянно посылать, сам придёт.

– Воздух ртом хватаешь, а сказать-то и нечего! – постановил он, посмотрел на часы, объявил, что теперь-то ему точно пора в телевизор, пообещал Даниилу Юрьевичу, что постарается вернуться пораньше, и удалился, даже не удостоив Виталика взглядом.

– За что он меня так? – жалобно спросил бедняга у любимого шефа, тут же вновь принявшего привычный облик: лицо бесстрастное, взгляд чуть задумчивый, ни тебе панибратской улыбочки, ни тебе циничного прищура.

– За то, что ты, как и многие, не желаешь видеть в нём живого человека, а видишь только талант, славу, популярность.

– Ну вот, увидел я живого человека, мне не понравилось, – признался Виталик. – Он этого добивался, да?

– Он ничего не добивался. Просто сцеживал яд, а ты как раз под руку подвернулся. Будешь в другой раз думать, прежде чем творить себе кумира.

– Понял, больше не творю! – козырнул Виталик. – И всё-таки обидно-то как, а! Он же меня впервые в жизни видит.

– Ты тоже довольно часто делаешь вывод о человеке по первому впечатлению, – пожал плечами Даниил Юрьевич, критически осмотрел шкаф, к которому так никто и не удосужился привинтить отвалившуюся ещё вчера дверцу, кивнул своим мыслям, как бы говоря: «Нуда, примерно так я и предполагал», – и, почти не скрываясь, прошел в свой кабинет напрямик, сквозь стену.

Вернувшиеся через десять минут Шурик с Наташей – довольные, весёлые, по уши в шоколаде – обнаружили потрясающее, почти что цирковое зрелище. Виталик стоял на стремянке возле получившего производственную травму шкафа и методично вправлял ему дверцу.

– …договорились встретиться после работы. После её работы, разумеется, – пояснил Шурик. Разговор, видимо, начался ещё на лестнице, а то и в ближайшем гастрономе, в котором совсем недавно отгородили под кондитерскую небольшой уголок, где продавались булочки со взбитыми сливками и горячий шоколад. Булочки Наташа с Шуриком авторитетно отвергли, а вот шоколад признали условно годным, хотя и не дотягивающим до среднерайонного эталона.

– Амнезина – красивый ник, – сказала Наташа, изящно роняя пальто Шурику на руки. – Кстати, как её на самом деле зовут, не знаешь?

– Не стал выяснять. Она своё имя не любит, а для дела это в данном случае не принципиально.

– А она в тебя уже влюбилась? – вмешался в разговор Виталик. Наташа хихикнула.

Это была вечная Шурикова проблема. Все носители женского пола (и некоторые – мужского) знать не знали о мунговском уставе, твёрдо запрещающем даже лёгкий флирт, если только это напрямую не связано с исполнением желания, и напропалую влюблялись в красивого и доброго юношу, готового к тому же часами разговаривать о том, что они считают своей главной жизненной целью. Естественно, Шурику всякий раз приходилось применять один из полусотни трюков, превращающих влюблённость в едва уловимую симпатию, но одного трюка часто бывало маловато, а двух – слишком много, и симпатия сменялась равнодушием, а то и чем похуже.

– Вроде нет. Мы с ней пока что дружим, – осторожно произнёс Шурик и из суеверия легонечко постучал по стремянке.

– Эй, осторожно, я свалюсь сейчас! – завопил сверху Виталик.

– Слушай, раз ты всё равно там, наверху, протри-ка пыль, – по-хозяйски распорядилась Наташа, извлекая из какой-то неприметной щели в стене специальную щётку.

До её появления в команде эта огромная зала и приёмной-то никакой не была, а просто значилась как «место, где мы не работаем, а пьём кофе, что-нибудь едим, болтаем и совершенно случайно совершаем разные удивительные открытия». Порядка тут не было совсем. Уборщица пылесосила и вытирала пыль, но не решалась выбросить ни одной, даже самой грязной и мятой бумажки, поскольку однажды Константин Петрович чуть не свёл счёты с жизнью, обнаружив, что черновик какого-то неимоверно важного отчёта, случайно позабытый им возле кофейного автомата, отправился на свалку.

Особенно живописно выглядел журнальный столик, похожий на небольшой холмик, поросший газетами, бумагами и пылью, с редкими вкраплениями жирных пятен (там, где уронили котлету или бутерброд) и коричневых клякс (в местах непроизвольного разлива кофе). Наташа истребила этот уголок хаоса и тщательно следила за тем, чтобы он не саморазрастался вновь. Она обладала удивительным умением отделять нужное от ненужного и с холодным сердцем выбрасывать ненужное на помойку.

Воодушевлённый всеобщим трудовым порывом, Шурик направился к гардеробу, аккуратно повесил Наташино пальто, уронил свою куртку где-то рядом (он уже три дня забывал пришить оторвавшуюся вешалку, и вообще забыл о том, что она оторвалась), уверенно шагнул в сторону коридора и чуть не споткнулся о Лёву.

– Прости, – отпрыгнул в сторону Шурик, – задумался.

– Ты живой хоть? – кинулась к Лёве Наташа.

– Да что мне сделается? – хмуро спросил он, ударяя пальцем о палец. – Приказано дожить до вечера. Писатель меня задвинул и сказал, что всё будет делать сам, потому что только выглядит как старый, беспомощный придурок, а на деле совсем даже не таков. Ну и ладно, подумал я, заодно отдохну. Хренушки. Душа просит разгула, драки и свистопляски, так что вы никуда не уходите, потому что чует моё сердце: сегодня я очередного носителя подцеплю, и хорошо ещё, если одного. Вот реально – мне уже не смешно.

– Да никто ведь и не смеётся, – удивлённо произнесла Наташа. – А Шурик как раз рассказывает про девушку, которую я нашла в выходные.

– Вот, кстати, раз уж вы оба тут и разговор об этом зашел! – обрадовался Шурик. – Теперь этих носителей так много, что всех и не упомнишь. Ну вы хоть ориентировку к каждому датчику прилагайте, с описанием особых примет, а то я вчера чуть не обалдел. Столько народу – и где искать? Потом нашел, конечно: стоит, поёт, все ходят мимо и не удивляются – значит, привыкли. И сначала мне показалось, что это певец. Ну, в смысле, мальчик. А потом он запел следующую песню. Таким хорошим грудным голосом. Женским. И оказалось, что это она.

– И оказалось, что у неё есть грудь… – Виталик отбросил щётку и ловко спрыгнул со стремянки вниз. – Ну не томи, мы все ждём подробностей.

– Мы никаких подробностей не ждём, – с нажимом сказала Наташа. – А тебе, Виталичка, чтоб не томиться, давно пора жениться, детишек завести.

– Если таких, как он, будет много – весь мир повесится, – громким шепотом сказал Лёва.

– Ещё раз, что ты сказал? – Виталик потряс головой так, словно в ухо ему попала вода.

– Что размножаться тебе пока рано. Даже почкованием.

– Нет, ты другое сказал. Ты сказал: много – таких, как он. Много – но таких. Вот о чём Гумир говорил!!! Надо просто объединить ячейки, и тогда можно вычислить, где все эти желания зарождаются. – Виталик по стеночке двинулся к выходу, а глаза его при этом стали совсем стеклянными, нездешними.

– Ну теперь-то он точно никуда не уйдёт, – удовлетворённо кивнул Лёва, снял защиту, машинально подобрал с пола Шурикову куртку, обнаружил, что в плечах малость узковато, да и длинная какая-то одежда попалась, махнул рукой, швырнул куртку обратно на пол и помчался навстречу новым носителям в джинсах и тонкой льняной рубашке.

При выполнении желаний мироздание идёт по самому простому пути – оно не мучается этическими и нравственными проблемами: у него их просто нет. Поэтому-то люди иной раз недоумевают и разводят руками: вроде бы желание исполнилось, но какой ценой, или вроде бы я хотел достичь именно этой цели, но не такими же, чёрт возьми, средствами! Так что спасибо мунгам и шемоборам за то, что они очень по-человечески подходят к вопросу. Да-да, и шемоборы тоже – при всём своём цинизме они просто физически неспособны мыслить масштаб но и действовать напрямик – для этого нужно быть старше лет этак на миллион, мудрее и главное – полностью забыть о том, каково это – быть двуногим, бесхвостым белковым существом.

Кстати, именно человеческий, а не вселенский подход к делу, а также способность пойти на компромисс, уточнить детали, выспросить подробности помогли Анне-Лизе с Дмитрием Олеговичем произвести оптовую закупку душ семейства Корхонен, практически не прикладывая к этому дополнительных усилий. Эта славная победа несколько ослабила бдительность и цепкость наших героев – лёгкая добыча развращает хищников и воинов, вот и эти двое так расслабились, что в последующие месяцы не заключили ни одного договора, хотя носители им в Хельсинки попадались нередко, и не сказать, чтобы их желания были слишком уж невыполнимыми. Просто это было мелко. Несерьёзно. Недостойно великих мастеров.

Впрочем, одно желание они напоследок всё же исполнили – случайно, даже не подозревая, что вполне могли заработать на этом деле, – оставив в недоумении местных мунгов, уже месяц пытавшихся решить проблему так, чтобы в итоге всем было хорошо.

Всё дело было, конечно, в Джордже. Вернее, в одной школьнице, влюблённой (как ей казалось) в загадочного молчаливого бармена. А ещё вернее, в её однокласснике, влюблённом (как ему казалось) в эту школьницу. Больше всего на свете парню хотелось, чтобы проклятый «бог смерти» исчез навсегда из этого мира или хотя бы из этого города. И вот его желание исполнилось!

«Отлично, ребята, – сказал во вторник утром шеф хельсинских мунгов, он же – преподаватель высшей математики в колледже, пригревшем в своих стенах эту дружную команду. – По моим данным, наш роковой бармен напился, устроил хозяину скандал и был выслан в Россию, потому что у него давно просрочено разрешение на работу. При этом никаких шемоборов рядом с ним замечено не было. Иногда так бывает, жаль, что возможность самопроизвольного исполнения желаний ничтожно мала, так что не расслабляйтесь и беритесь за следующее дело!»

Тем временем шемоборы, которые почему-то не были замечены рядом с Джорджем, хотя очень старались обратить на себя побольше внимания и ничуть не скрывались, решили немного поругаться. Дело происходило в гостинице, в которой, по совету Джорджа, они разбили временный лагерь. Приведя себя в порядок и пообедав, эта троица оккупировала лобби-бар, дабы уже на трезвую голову сформулировать дальнейшие планы кампании и решить жилищный вопрос. Но что-то не заладилось с самого начала.

– Здесь мы жить не будем! – сверкала очами Анна-Лиза, тыкая пальцем в распечатку с предложениями от квартирных хозяев. – Здесь, здесь и здесь! Ты тут везде нарисовал тайный знак!

– Это не тайный знак, это я ручку расписывал! – устало отвечал Дмитрий Олегович.

– А зачем тебе понадобилась ручка? Смотри в глаза и тут же отвечай!

– Я записал на отдельном листке номера, которые меня устраивают.

– Та-ак, давай мне этот лист. Здесь мы жить не будем, здесь не будем, и здесь. Признавайся в предательстве. Ты слишком заманчиво рассказывал нам о том, что в этом городе нас поджидают шаловливые банкноты. Мы с Йораном поверили тебе, а ты…

– Меня не приплетайте. Я не верю в шаловливые банкноты. Я уже большой мальчик! – отмахнулся Джордж.

– Джорджа не приплетай, он не в доле, он инвестор. А ты, милая, совсем потеряла хватку? Ты поверила мне на слово, скажи, поверила? Ты не связалась с куратором и не спросила, что происходит в Петербурге и почему по улицам бегают толпы непуганых носителей? А вдруг я нарочно заманил тебя в ловушку? Может быть, мы с Джорджем обо всём договорились ещё на хуторе твоих родственничков?

– Йорана не приплетай! Он… он…

– Он с ума с вами сейчас сойдёт, – мрачно закончил Джордж. – Вы, кажется, приехали сюда не для того, чтобы ругаться, как дачники в пригородной электричке. Соберитесь с силами и назовите любой адрес. Любой из этих шестидесяти, кажется, трёх. Ведь смогли же вы совсем недавно вместе разрешить юридические проблемы с наследством и не поссориться при этом!

Анна-Лиза и Дмитрий Олегович молча переглянулись.

«Юридические проблемы с наследством» – вот так их простодушный компаньон интерпретировал историю закабаления семейства Корхонен. А вернее всего, даже не он, а его фантастическая «защита наоборот», оберегавшая хозяина от опасной или просто лишней информации.

В тот раз чутьё на выгодные дела снова не подвело Анну-Лизу: едва услышав по телефону голос ненавистного братца Тимо, она поняла, что имеет дело с носителем, рядом с которым, всего вероятнее, ошивается по меньшей мере ещё один носитель. Но когда выяснилось, сколько носителей собралось в доме покойника Корхонена, даже старый циник Димсу начал приплясывать, как шемобор-неофит, успешно подписавший свой первый тестовый договор с подставным лицом. Видимо, щедрая сельская почва, свежий воздух, простор и спокойствие помогли вызреть этим роскошным плодам.

Вернувшись на родной хутор после долгого отсутствия, Анна-Лиза была несколько разочарована: в её детских воспоминаниях и дом, и хозяйство, не говоря уже об окрестностях, населённых многочисленными духами-покровителями, выглядели более величественно и солидно. Лес, начинавшийся прямо за домиком для сезонных рабочих, поредел, а сами деревья словно бы стали ниже. Среди облетевших берёз там и тут торчали мрачные пирамиды ёлок. Огромный дом превратился в приземистую нелепую конструкцию, словно собранную из бракованных деталей детского конструктора. За время отсутствия младшей сестры братья пристроили к старому жилищу Корхоненов два гаража и несколько новых комнат. В середине лета весь дом решили обить вагонкой, но не успели до наступления первых холодов, да так, видно, и отложили до следующего года.

В углу, возле сарая, там, где раньше была её, Анны-Лизы, личная грядка, теперь стояли под навесом синие пластмассовые бочки с неизвестным содержимым.

Да и родственники с годами не помолодели, а тут ещё этот траур, который они носили, стараясь для создания эффекта сиротской безутешности корчить особенно унылые, постные и просто противные физиономии. Только старушка приживалка Майя-Кайза горевала по усопшему искренне, потому что помнила его ещё младенцем, но именно из-за отсутствия необходимости притворяться скорбящей она единственная не производила отталкивающего впечатления.

– Надо же, какая богатырша выросла из нашей крошки! – обрадовалась она, разглядывая Анну-Лизу. – А я-то ведь, когда ты только-только родилась, так боялась, что ты не доживёшь даже до пяти лет!

– Вот дожила, – гаркнула в ответ Анна-Лиза. Пока старуха лезла к ней со своими глупыми воспоминаниями, Димсу уже куда-то пропал: то ли заблудился, то ли вздумал вести свою игру. – Ты не видела моего адвоката?

– А вон, вокруг летней кухни ходит, вместе со своим лакеем. Думает, так его туда и пустили осенью!

Джорджу повезло, что он этого не услышал, а даже если бы и услышал – то всё равно бы не понял, потому что уж кем-кем, а лакеем, тем более Димкиным лакеем, он не пожелал бы казаться ни одной минуты: добрёл бы до шоссе, поймал там попутку, да и вернулся в Хельсинки от такого позора. И упустил бы свой самый верный шанс.

Дмитрий Олегович был представлен Корхоненам как личный стокгольмский адвокат Анны-Лизы, чем произвёл на её родственников неизгладимое впечатление. Мало того что хилая младшая сестра умудрилась найти себе высокооплачиваемую работу в Стокгольме, этом городе греха, так ведь она ещё и обзавелась личным юристом. Джордж попросил, чтобы его представили как консультанта по особо сложным вопросам и не тревожили понапрасну – он будет гулять по окрестностям и любоваться поздней осенью и северной природой. Но наличие у адвоката собственного консультанта никак не усилило произведённого впечатления – просто некуда уже было больше округляться глазам и отпадать челюстям.

Консультанту, как существу практически не от мира сего, было позволено проявлять всевозможные странности: должен же человек хоть как-то расслабляться. Джордж, привыкший расслабляться в тире, пуская в воображаемых врагов пулю за пулей, сначала приуныл и избрал лучшим местом для уныния просторную кухню, расположенную на первом этаже. На кухне почти всегда хозяйничала Майя-Кайза, старушка глуховатая, но при этом удивительно зоркая и проворная. Джордж не говорил по-фински, а она этого почти не слышала, поэтому довольно быстро они научились понимать друг друга. Майя-Кайза продолжала пребывать в заблуждении, что Джордж – лакей стокгольмского адвоката, а где ещё лакею и торчать, как не на кухне. Старушка почти ничего не ела, очень мало курила, и единственной её страстью был кофе. Нескольких сортов, на молоке с сахаром, с корицей, имбирём и кардамоном, с непременными заклинаниями, произносимыми на каком-то тарабарском наречии. Обнаружив, что «худосочный шведский обалдуй» даже кофе толком сварить не может, Майя-Кайза в который уже раз убедилась в том, что «в нынешние-то времена совсем не то, что было раньше», и взялась за обучение бестолкового лакея.

– Тебе, бедняжке, верно, достаётся от хозяина за то, что ты такой неумеха. И где он только такое счастье себе на голову откопал? – сетовала она, когда очередное творение её ученика отправлялось в канализацию. – Будь я на его месте, я бы тебя порола!

– Вы не волнуйтесь, я оплачу всё, что испортил! – невпопад отвечал Джордж, и учение начиналось заново. К тому моменту, как его друзья-шемоборы решили все «юридические проблемы с наследством», «бестолковый лакей» уже не представлял, как раньше доверял такой важный, почти алхимический процесс, как изготовление утреннего – а также дневного, вечернего, полуночного, послеполуночного, предобеденного, послепрогулочного, пятичасового, и просто-так-а-поче-му-бы-и-не-выпить – кофе посторонним людям. Даже таким мастерам своего дела, какие водились в «Квартире самурая».

Теперь прежняя жизнь казалась Джорджу чем-то вроде длинного, причудливого сновидения, о котором сохранились весьма отчётливые воспоминания, но не осталось никаких ощущений, удостоверяющих, что всё это было на самом деле. Кем был этот Георгий Александрович, снисходительно похлопывавший по плечу людей, годящихся ему в отцы, профессионалов своего дела? О чём он думал? Ради чего жил?

Зато каждый день, проведённый в тихом семейном террариуме Корхоненов, казался куда более реальным, чем всё предыдущее существование. Теперь Джордж жил свою жизнь сам и для себя, не пытаясь вписаться в выдуманную родителями биографию, чтобы не расстраивать их и не опозорить честь семьи. Надо сказать, что стоило только «сынку господина Соколова» отойти от дела, к которому у него не было ни склонности, ни таланта, как он тут же перестал позорить честь семьи. А мог бы и вовсе этого не начинать, будь он в своё время менее послушным мальчиком.

Другой мальчик, его школьный друг, непослушный Дима Маркин, вынужден был хотя бы в присутствии Корхоненов и их домочадцев (а домочадцы постоянно так и норовили поприсутствовать: то из шкафа посыпятся, то в окно заглянут, то из-под кровати вылезут – якобы пыль там вытирали) слушаться Анну-Лизу и обращаться к ней почтительно и учтиво, что его изрядно раздражало. К счастью, «сестрёнка» не злоупотребляла подвернувшимся ей шансом покомандовать, понимая, что можно и перегнуть, и тогда эта пружина распрямится, вылетит из коробочки и сметёт на своём пути половину Финляндии.

Со своим адвокатом Анна-Лиза разговаривала на смеси русского и шведского: господин Маркин постарался выудить из закромов памяти всё, что он когда-либо слышал и произносил на этом языке, но Корхонена так просто не проведёшь.

– А что это твой адвокат говорит на каком-то странном шведском? Ничего не понятно! – попенял сестре зловредный Тимо, самый образованный из братьев.

– Не понятно – потому что языки надо было учить! – отвечала Анна-Лиза.

– Так я учил. И кое-что из того, что он говорит, понимаю. А кое-что – нет.

– Это потому, что он использует много юридических терминов, ты их не знаешь, – отрезала сестра.

Дмитрий Олегович вошел в комнату и скорее почувствовал, чем понял, что речь идёт о нём.

– Что им всем от меня надо? – неприязненно спросил он у Анны-Лизы.

С того момента, как они приехали на хутор Корхоненов, его не оставляла мысль, что любезная подруга его кинет: ей-то хорошо, она в родной языковой среде и вообще среди родственников, знает, чего от них можно ожидать и как ими следует манипулировать, а он беззащитен и слаб, несмотря на все свои неоспоримые достоинства. Анна-Лиза не спешила его успокаивать: пусть слегка поволнуется, пусть поймёт, с кем дело имеет.

– Тимо любознательно интересуется, действительно ли все шведы – мужеложцы? – не моргнув глазом, «перевела» она.

– А я почём знаю?

– Для их глаз ты у нас швед!

– А, нуда. Скажи ему тогда, что не все. Некоторые просто некрофилы.

Анна-Лиза, нехорошо улыбаясь, что-то сказала своему брату. Тот захохотал и сделал приглашающий жест рукой – мол, пойдём, пойдём – и направился в сторону кухни.

– У них там что, трупы для дорогих гостей припрятаны? – поразился Дмитрий Олегович. – Сказочное гостеприимство. Или подожди… Ты ему что перевела?

– Что все шведы – такие же мужеложцы, как все финны – пьянчуги. А Тимо сказал, что ты умеешь понимать, и пригласил тебя выпить на брудершафт, чтобы поспеть до обеда.

– А я обязательно должен пить с ним на брудершафт?

– Можешь забыть, Тимо найдёт, с кем выпить.

– Надо же, все пьянчуги. А я что-то не замечал.

– Это выдуманная обидная неправда. Мне её для примера сказал Эрикссон. – Анна-Лиза улыбнулась своим воспоминаниям. – Я приехала и жила в его квартире, для обучения. В какой-то день он спросил, не страшно ли мне с ним ночью под одной крышей. Я сказала, что не боюсь никаких страхов и смогу его защитить. Он сказал, что молодая девушка и мужчина под одной крышей – это опасно. Я сказала, что в мо-ём доме было чертовски много мужчин и молодых девушек – и опасности отходили от нас в сторону. Он сказал, что попробует попытку, и скоро я поняла, о чём он тревожился. Нет, ответила я, все знают, как шведские мужчины любят только друг друга и женщинам в их обществе жить безопасно. У нас дома говорили об этом: шведский грех. Тогда учитель сказал: «Никогда не суди весь народ, как одного человека. Все шведы такие же мужеложцы, как все финны – пьянчуги, а все русские – обманщики».

– Мы не обманщики, нет, что ты! – прижал руки к груди Дмитрий Олегович.

– Ну ты, предположительно, обманщик. А вот Йоран – честный парень. Уже погрешная арифметика.

Анна-Лиза преувеличенно бодро засмеялась, чтобы не заплакать в присутствии насмешника Димсу – так живо ей вспомнился сварливый старик Эрикссон, лучший в мире учитель, самый настоящий на свете человек. Он ведь говорил, что даже после смерти найдёт способ повидаться с ней, – и где он? Даже весточки о себе не прислал – как он устроился на том свете, кем работает? Наверное, у него страшно секретная должность и он не может ни с кем общаться, чтобы не выдать тайну.

«Только у парней почему-то все мысли сразу об этом», – вспомнил Дмитрий Олегович. При первой встрече с учителем он тоже почему-то подумал про шведский грех. Значит, не только у парней об этом все мысли, раз Анна-Лиза подумала о том же. Интересно, о чём ещё недоговаривал Эрикссон? Уже неважно. Главное, чтобы он не нашел способ послать любимому ученику весточку или иной какой-нибудь сюрприз.

Окончательный список претендентов на наследство, превратившийся в заклинание, которое каждое утро повторяли Анна-Лиза и Дмитрий Олегович, выглядел так: «Тимо хочет, чтобы всё наследство досталось ему; Ярри – чтобы оно досталось кому угодно, только не Анне-Лизе; дядя Пекка требует, чтобы не смели перестраивать дом для сезонных рабочих; Иону нужны только деньги, неважно, откуда они возьмутся, так что он готов продать причитающуюся ему долю хозяйства, только побыстрее, а то у него будут серьёзные проблемы; племянница Лина хочет, чтобы всё наследство досталось ей, но это её не самое заветное желание, а просто так – каприз, на самом деле Лина мечтает стать художницей, но в детстве ей сказали, что это глупо и непрактично».

В конечном итоге отцовское завещание было слегка исправлено (спасибо каллиграфам и фальсификаторам, всегда готовым оказать услуги шемоборам, попавшим в затруднительное юридическое положение) в соответствии с общими пожеланиями. Дальше следовало самое трудное: пользуясь своими скудными познаниями в шведском языке, Дмитрий Олегович должен был убедить Тимо и Иона, знающих этот язык не намного лучше, чем он сам, в том, что он готов – за совершенно смешную мзду – подмухлевать в их пользу. Нет, денег ему не надо, вполне достаточно задокументированного волеизъявления по одному деликатному вопросу. «Не знаю, как сказать это по-фински, вот подпишите, тут вроде бы всё разборчиво» – любезным тоном произнёс господин Маркин заученную фразу и протянул собеседникам по три экземпляра хорошо известного нам договора. «А, так тебе ещё и денег не надо? Подпишем хоть свидетельство о собственной смерти! Да, неважно обстоят дела у сестрицы Анны-Лизы, если у неё такой придурковатый адвокат-двурушник!» – развеселились будущие наследники и, не особо вдумываясь в то, что они творят, подписали всё, что от них требовалось.

Тем временем сестрица Анна-Лиза, даже и не подозревавшая о том, насколько понизились её акции в глазах некоторых родственников, обхаживала мечтательницу Лину, консерватора дядю Пекку и своего тайного недоброжелателя Ярри. Последнего, кстати, удалось поймать на слове, совсем как ребёнка.

– Что, приехала из своего Стокгольма, думаешь захапать половину наследства и прокутить со своими любовниками? Нешто я поверил, что этот шустрый проходимец – твой адвокат, а тот смазливый тихоня – его помощник? Да я душу готов заложить, лишь бы наш дом не достался такой твари, как ты!

– Отлично, братишка, так и договоримся. Ты закладываешь душу, а я не получаю в наследство ни единой половицы! – тут же согласилась Анна-Лиза и, к некоторому ужасу старшего брата, выложила перед ним на стол три экземпляра договора. – Или что, слово держать нынче не в моде?

Труднее всего было с Линой – она так уверенно говорила о том, что тоже хочет получить свою часть наследства, и совершенно не реагировала на разбросанные по дому художественные приманки, что Анна-Лиза даже засомневалась. Но всё же решила довести партию до конца – ив итоге была вознаграждена: трёхдневная агрессивная бомбардировка распечатками самых бездарных картин, какие только удалось скачать в Сети, вынудила племянницу раскрыть карты и воскликнуть:

– Господи, неужели весь этот ужас кто-то покупает? Что же я, дура, не рисую? У меня и то лучше получается. – И наверное, гораздо лучше? – с наигранным сомнением произнесла Анна-Лиза. – Так все говорят, а стоит попросить их предъявить доказательства – и где они, где доказательства?

– Доказательства будут завтра! – выкрикнула Лина и отправилась к себе – рисовать доказательства, благо теперь это было не пустой тратой времени, а практически делом чести. Ещё через два дня девушка уже паковала чемоданы – в Хельсинки её ждал заказ на оформление молодёжного клуба. В принципе, этого она вполне могла добиться и сама, если бы не доверяла так слепо мнению старших родственников, но что сделано, то сделано, и последний договор купли-продажи отправился в главный шемоборский архив вместе со всеми остальными. Пора было оглашать завещание и сматываться.

Когда Дмитрий Олегович с самым серьёзным видом сообщил, что наследниками всего движимого и недвижимого имущества следует считать Тимо и Иона, Анна-Лиза принялась так правдоподобно и виртуозно браниться, что остальные родственники ей не только поверили, но даже в некотором смысле посочувствовали.

– Я уволю этого мерзавца! Он получает от меня деньги и делает так, чтобы я осталась без наследства!

– Уверяю вас, такова была воля покойного! – смиренно лепетал Дмитрий Олегович, повторяя тщательно заученные фразы. – Давайте не будем ругаться при свидетелях!

– Хорошо, разберёмся потом. А теперь мы уезжаем. Ни минуты не хочу находиться в этом доме! – выкрикнула Анна-Лиза.

– Эй, полегче! К чему эта спешка? – запротестовал Джордж, которого друзья подхватили чуть ли не под руки. – Я с таким удовольствием наблюдал за облаками; вон то, посмотрите, очень похоже на барашка, которого какой-то небесный художник нарисовал для Маленького Принца.

– Мы тебе нарисуем целую сотню таких барашков, – засмеялся Дмитрий Олегович. – А теперь пора сматываться, пока эти ребята не поговорили друг с другом и не выяснили кое-каких подробностей. А то из нас, как из твоих барашков, сделают шашлык – знаю я этих здоровых деревенских жителей, абсолютно лишенных чувства юмора.

– Мне казалось, вы всё очень справедливо поделили, – заметил Джордж. – Нет, я не прав? Опять твои добродушные милые шутки?

– Что ты, что ты. Мы действительно всё поделили очень справедливо. Но наши представления о справедливости несколько отличаются от тех, которые ещё в детстве были привиты этим Корхоненам. Поэтому возможно недопонимание, вплоть до рукоприкладства.

– Эти Корхонены – моим лицом – окажут рукоприкладство, если через минуту вы оба не будете в машине. Начинаю считать назад! Шестьдесят! Йоран, возьми ноги руками и бегом! Пятьдесят девять! Дим-су, больше живости! Пятьдесят восемь! Ближний телефонный автомат в сорока километрах на автозаправке. Пятьдесят семь! Начинаю жестоко сердиться!

Помахать рукой вслед неудачливой сестрице вышли почти все родственники. Они не скрывали насмешливых улыбок, а некоторые даже, позабыв о трауре, откровенно ржали в голос – так нелепо и смешно выглядела эта гордячка, не получившая в итоге ни кусочка, ни травинки, ни пылинки, причём именно благодаря пижонистому адвокату, которого сама же и привезла.

– Не обидно, что они над тобой смеются? – поинтересовался Дмитрий Олегович. – Ведь они над тобой смеются, только над тобой, не над нами.

– Люблю, когда смеются обманутые люди. Не люблю, когда они рано догадываются, мажут сопли по щекам и дают обратный ход. Но то, что они смеются по моей причине, достаточный повод дать мне не пятьдесят процентов общей выгоды, а шестьдесят. За компенсацию морали.

– Не люблю, когда компаньоны дают обратный ход, – передразнил её Дмитрий Олегович. – Ты уж определись. Либо тебе обидно, что над тобой смеются, потому что ты неудачница, либо – радостно, что никто не бежит вслед за нами с воплями и проклятиями.

– Я не неудачница. И мне радостно! – отрезала Анна-Лиза.

– Ну а раз тебе не обидно, то я, как твой адвокат, не усматриваю в сложившейся ситуации никакого повода для моральной компенсации. Иск отклоняется.

Обычно Шурик заходит в кабинет к Виталику так: сначала заглядывает одним глазком в неизменно приоткрытую дверь, находит хозяина, наблюдает за ним несколько секунд и только потом уже стучит в дверь и входит по-настоящему. На этот раз ему не удалось проделать этот ритуал – Техник ждал его, нетерпеливо щёлкая пальцами.

– Давай сюда контакт, и свободен.

– А чего, нельзя было полчасика подождать? – удивился Шурик и принялся исследовать свои многочисленные карманы. – Ты как с цепи сорвался.

– Полчасика? Можно было. Я тебя сорок минут ждал, между прочим! А у меня тут открытие века простаивает, – буркнул Виталик, устанавливая защиту. – Давай уже свой датчик, гений тайм-менеджмента, тем более что он тебе вообще не нужен.

– Я его, наверное… – неуверенно начал Шурик, припоминая, нет ли у него на одежде ещё каких-нибудь карманов, но тут Техник фыркнул так, что ему бы любой огнедышащий дракон позавидовал, – и Шурик моментально вспомнил о потайном внутреннем клапане в левом заднем кармане джинсов. Под этим клапаном он и хранил ключ к желанию Амнезины. На случай, если распечатка потеряется (кстати, она как раз потерялась, так что Виталик очень вовремя предложил заново считать всю информацию и даже добавить пару новых фактов).

– А ты что, правда понял, как можно узнать и место, и время? – восторженно спросил Шурик, когда Виталик принялся колдовать над клавиатурой.

– Там особо понимать нечего, я мог бы и раньше сообразить, – самокритично отозвался тот. – Просто кому, на хрен, это надо знать? А то давно бы уже без меня всё открыли. Ну, время – допустим, хотя тоже бессмысленно: у кого-то желание перегорает за месяц, у кого-то – всю жизнь теплится, – а место – вообще бред. Вот реально – тебе понятнее станет, что делать с носителем, если ты узнаешь, к примеру, что его желание зародилось на улице Подковырова?

– Ну, я буду знать, что с ним можно об этой улице поговорить. А что, прямо так и написано – с названием улицы? Может, и номер дома там есть?

– Ага, и квартиры. И паспортные данные вместе с персональным IP. Нет, конечно, просто координаты местности, которые при помощи карты легко вычисляются. То есть, я думаю, Денис какой-нибудь или вот Цианид очень просто приложат к карте добытые мною по крупицам знания… Что ты на меня так смотришь? Да, я не ориентируюсь в городе, не разбираюсь в картах, и вообще – со мной пропадёшь. Это такое великое открытие?

– А ты много датчиков уже проверил? – Шурик быстро перевёл разговор на нейтральную тему.

– Да как бы с десяток. По инструкции их у вас надо отбирать и счищать информацию, чтобы вновь в дело пускать, но тут такой бум носителей был, и вообще мне некогда этой ерундой заниматься. А помощнику моему– тем более. Нашел же я себе помощничка. Что ты на меня опять уставился, как Касперскии на «Доктор Веб»? Да, мне, представь себе, есть чем заняться помимо того, чтобы тупо датчики форматировать. Всё, отвернись вообще и смотри вон на стену! Там список моих долгов, очень горестное и поучительное зрелище.

– Да как я на тебя смотрю? – удивился Шурик. – Обыкновенно. С интересом и участием. Ты же говоришь такие увлекательные вещи, ну я и участвую.

– Вот не участвуй, а? Просто слушай. Мне, знаешь ли, стыдно. Иногда бывает. Ну за то, что я в городе постоянно плутаю, как деревенский дурачок, и что у меня в делах вечно бардак. Вообще-то это не очень круто, но я как-то приноровился с этим жить. А тут ещё кумир моего детства, величайший писатель современности, несравненный Йозеф Бржижковский изволил узреть во мне тупого фаната, каким я, видимо, и являюсь. Ты ещё с участием смотришь.

– Балда ты, Виталик. Ты же только что открытие совершил, да ещё какое! – Какое?

– Такое! Сам понимаешь, не прибедняйся. А до этого – шкаф починил, который я, между прочим, сломал.

– Вот и я говорю. Перед тобой сидит гений, который шкаф починил, а ты его взглядом сверлишь, вместо того чтобы… опа!

– Что я должен сделать? – переспросил Шурик.

– Ничего. Прикинь, этот твой носитель – не из той сказки!

– Как это? Не из какой сказки?

– Ну все эти, которых я не отформатировал, кроме одного, дружно и массово ощутили в своих сердцах нестерпимое желание, именуемое также заветным, в одной точке пространства и в промежуток времени от середины декабря прошлого года до настоящего времени, то есть девять человек в одном месте за два месяца – это уже система. Та самая, про которую мы говорили. Один – который среди них затесался – желает уже лет десять, желание его зародилось где-то далеко, видимо, он приезжий какой-нибудь, ну не суть. И этот твой носитель – тоже. Желает давно, следовательно, никакой полезной информации нам не даст, что печально. Всё, свободен, можешь идти и выполнять его желание.

– Ты в этом точно уверен? – серьёзно переспросил Шурик. – Я, видишь ли, уже провёл первую беседу, и носитель… ну, Амнезина то есть, я вам про неё сегодня рассказывал…

– А, женщина с грудью и голосом? – оживился Виталик. – Убедительно прошу – исполни её желание! Я её уже заочно полюбил!

– Она хорошая, ага, – кивнул Шурик. – Так вот, совсем недавно она ходила с подругами на какой-то там семинар. Где люди – обрати внимание – вслух говорили о своих желаниях, после чего она окончательно поняла, что не хочет сидеть в своей турфирме, а хочет сама путешествовать.

– Думается мне, – важно поправил очки Виталик, – что о путешествиях она мечтает с самого детства, как тут и написано, – желанию, знаешь ли, уже почти двадцать лет. И в турфирму пошла именно по этой причине. А призналась себе в том, что ей действительно хочется путешествовать, только на семинаре. Ну что, здорово, когда человек перестаёт прятаться сам от себя, ведь могло быть и хуже – пришлось бы к ней Дениса отправлять, чтобы он её просканировал. Так что кыш отсюда – богиня заждалась.

– Почему богиня? – удивился Шурик. – Ты её даже не видел.

– Ну а кто? Богиня и есть! Я вот здесь, в нашем дворе, вчера вечером заблудился – темно, страшно, чуть о помойку не ударился и долго не мог найти дорогу назад, к людям, – а она по всему миру путешествовать хочет, и не боится пропасть!

Виталик задумчиво уставился в потолок, видимо пытаясь вообразить себе весь мир.

– Послушай, но зимой же очень просто во дворах не заплутать, – осторожно произнёс Шурик. – Надо спокойненько себе идти по чужим следам, лучше даже по следам автомобильных шин, и рано или поздно окажешься на какой-нибудь улице. А уж там…

– Отличная идея, ты не поверишь, именно так подумал и я. Но первая же тропинка привела меня к парадной, снабженной на удивление неласковым кодовым замком. А вторая… Нет, вторую я просто потерял, потому что засмотрелся в какое-то окно, зато третью протоптали местные школьники, и я попал как раз к финалу чемпионата по одновременной игре в бутылочку. Хотел присоединиться, но чужих они, видимо, не жалуют. Еле ноги унёс! Не помню, как вышел к людям.

Виталик уставился в пространство. В глазах его плескался пережитый ужас от блуждания по тёмным холодным лабиринтам дворов, полных недружелюбных школьников и внезапных помоек. Шурик собирался что-то сказать в ответ, но передумал. Он осторожно поднялся с места и на цыпочках вышел за дверь.

Из мира грёз Техника вытащил Лёва, с грохотом ворвавшийся в его кабинет получасом позже.

– Работаем! – рявкнул он так, что Виталик от неожиданности отъехал на стуле к противоположной стене, прикрыл голову руками и дрожащим голосом перечислил семь сравнительно весомых причин не возвращать текущие долги прямо сейчас.

– Можешь зря не бить на жалость, я не об этом сейчас, – чуть менее грозно произнёс Лёва, подбрасывая на ладони датчик.

– А… Ну да, – с облегчением выдохнул Виталик и, быстро-быстро перебирая ногами, подъехал на стуле обратно к рабочему столу, а затем попытался выставить защиту, вовлекая в этот процесс всю доступную ему мимику и жестикуляцию.

– Не паясничай, защита тут уже есть, – снова разозлился Лёва. – Сам поставил и забыл снять, умник.

– Я открытие открыл! – с пафосом заявил Виталик, приступая к расшифровке информации. – А ты, кстати, помнишь, что Шурик просил? К каждому датчику – описание носителя. Особые приметы, ну всё такое. Садись пиши. Ручку и бумагу попробуй найти сам. Где-нибудь тут.

– Написал уже! – буркнул Лёва. – Наташка меня усадила за это дело, она же ответственная, ну.

– Ну? – повторил Виталик. – Ответственная – и?…

– А сама тем временем стала разговаривать по телефону со своими поклонниками. Звонила и благодарила каждого за помощь – представляешь?

– Конечно, представляю. Вот молодец! Теперь они к нам на разгрузку книг будут ходить, как на праздник! – обрадовался Виталик. – И мне не надо будет местную алкашню привлекать, а то потом от вас благодарности никакой! Одни упрёки! А меня, между прочим, любимый писатель сегодня с говном смешал!

– Он всех смешал, не парься, – успокоил его Лёва. – Мне уже мои телевизионные друзья позвонили и сказали – большое тебе, Лёвушка, человеческое спасибо за то, что ты этого старого хрыча нам сосватал! Давненько нам никто не открывал глаза на нашу истинную сущность, а этот не поскупился на слова – открыл.

– Ему можно, он гений, – быстро сказал Виталик, пробегая глазами распечатку. – А твой носитель зато чистый, годный, новый. Из нашей сказки.

– Из какой сказки?

– Из нашей. Это я термин новый обкатываю. У нас тут основная масса носителей подозрительно похожими характеристиками обладает. Я сейчас обобщу данные, да и к шефу с докладом побегу, потому что это уже даже не подозрительно, а всерьёз непонятно. Пусть старшие товарищи вмешаются, что ли, а то мало ли, какая у нас тут аномалия открылась!

– Всё же я не понимаю, откуда такая жестокость! – воскликнул Лёва, прикуривая сигарету и усаживаясь в углу, прямо на пачку черновиков.

– Какая жестокость? Нам что, сидеть и ждать, пока носители нас со света сживут? Соберутся на Дворцовой, начнут хороводы водить, и из-под земли вырвется фонтан лавы, который собьёт с неба луну, а луна, в свою очередь…

– При чём тут луна и носители? – перебил его Лёва. – Я о Наташе. У неё, натурально, нет сердца.

– Забей, эти ребята счастливы, что могут хоть чем-то помочь девушке, которая им нравится. Она же не обманом их завлекла!

– Никакого обмана. Но почему, почему она такая? Когда кто-то ею восхищается, она никак не реагирует и воспринимает это как должное. А когда кто-то не восхищается – тоже не реагирует и воспринимает как должное.

– Потому что она уникальная, редкая, единственная в своём роде нормальная человеческая девушка, – пояснил Виталик. – Восхищаться ею я могу, не вопрос. Но вот насчёт того, чтобы увлечься, – это вряд ли. Обычно меня, к сожалению, привлекают недостатки. Особенно недостаток воспитания.

– Я тебе увлекусь! – погрозил кулаком Лёва.

– Ты решил немедленно продемонстрировать мне недостаток воспитания? Нет-нет, даже не пытайся. Меня интересуют только девушки.

– Меня тоже, – буркнул Лёва.

– Конкретнее?

– Что – конкретнее? – рассвирепел Разведчик.

– Мы в прятки пришли играть или за советом?

– Я вообще контакт принёс, если ты забыл!

– Точно, совсем забыл. Ну поговорим тогда о контакте, – откинувшись на спинку стула, начал вещать Виталик. – Магическая формула «Чем меньше женщину мы любим…», завещанная нам предками, работает далеко не со всеми. Демонстрируя незаинтересованность, ты не во всяком сердце сможешь пробудить нежные чувства. И потом, все вечно забывают правильный результат формулы: «Тем легче нравимся мы ей». Легче – но не дольше, честнее и качественнее. Легко пришло – легко ушло. Одноразовую посуду в лучшем случае отправляют на переработку. Иными словами, ты можешь быстро заинтересовать на вечернике какую-нибудь красотку, если не будешь прыгать вокруг неё на задних лапках, как прочие самцы, а станешь вести себя – ну, вот как ты пытаешься вести себя с Наташей. Но если твои интересы простираются чуть дальше и ты планируешь как-то поддерживать и развивать отношения – используй совсем другое заклинание, иначе не достигнешь результата.

– Какое заклинание? – навострил уши Лёва.

– Ты что, веришь в любовную магию? – противно захихикал Виталик. – Это я образно выражаюсь.

– Дам в бубен сейчас. И я в данный момент не образно выражаюсь! – пообещал Разведчик.

– Лучше дай мне вон ту коробку, которая рядом с тобой стоит. Там вроде должны пряники с прошлой недели остаться. Что-то жрать так захотелось.

Лёва огляделся по сторонам, обнаружил искомое и метнул коробку в Техника. Виталик еле-еле успел её поймать.

– Н-да, мне казалось, что их больше будет, – покачал он головой. – Ладно, ладно, так и быть, скажу. Фанфары и барабаны. Трубы и флейты. Открываю главный секрет Галактики. Если человек тебе интересен как человек, надолго и с удовольствием, а не на пару вечеров – пусть даже с не меньшим удовольствием, – то забудь о каких бы то ни было манипуляциях. Нельзя колдовать, ворожить, гипнотизировать, обманывать, за нос водить, запугивать – только всё испортишь. Перед тобой – целый мир, целый космос, и если этот мир примет самостоятельное решение допустить тебя к себе – считай, что тебе сказочно повезло.

– А если не примет?

– Тогда – не повезло, – пожал плечами Виталик, окуная засохший пряник в остывший чай.

– Это что же, лотерея?

– Куда серьёзнее. Не корову же проигрываешь, а целый мир.

– И всё так мрачно? – насупился Лёва. Виталик не без содрогания отправил в рот то, что когда-то было пряником, храбро прожевал, мужественно проглотил и снова потянулся к коробке.

– Ну почему же? Обычно космос бывает благосклонен к разведчикам, которые искренне им интересуются, а не примчались на подержанном звездолёте, чтобы вычислить все месторождения полезных ископаемых, продать результаты исследования какой-нибудь корпорации и умчаться покорять другой космос.

– Так что же мне делать? – жалобно спросил Разведчик. – Если я не чувствую никакой особой благосклонности с её стороны?

– Жить. Наслаждаться каждым мгновением. Ты ведь, надеюсь, осознаешь, что каждый человек, в том числе и ты, – это целый мир, целый космос. У тебя уже есть целый мир, Лёва. Зачем тебе ещё один?

– А тебе-то самому зачем столько миров?

– Мне? – Виталик принялся за следующий пряник. – Ой, совершенно незачем. Так я же и не хочу стать их чёрным властелином, как некоторые. Просто наношу на свою карту звёздного неба новые галактики и звёздные системы. Расширяю кругозор.

– Звёздочки на фюзеляже рисуешь! – мстительно уточнил Лёва, затушил сигарету и направился к выходу. – В своём космосе сначала разберись, а потом уже другим советы давай.

– Поразительно! – пробормотал ему вслед Виталик. – Ворвался, отвлёк от работы, Гагарин недовинченный. Решил, что в глубокий космос попал. Я бы ему сказал, как это глубокое место по-русски называется. И в следующий раз обязательно скажу! Только бы он драться опять не полез.

Константин Петрович больше всего на свете любит подсчитывать сэкономленные для любимой организации деньги. Раньше он с не меньшим удовольствием подбивал и свой собственный бюджет, но в последние несколько лет так навострился обходиться в повседневной жизни без лишних трат, что это удовольствие превратилось в обычную констатацию факта: мол, да, я, Костя Рублёв, большой молодец, снова не потратил за месяц ничего лишнего, и мой личный банковский счёт пополнился очередной круглой суммой, которую я когда-нибудь – вероятно, на пенсии – потрачу на множество приятных вещей.

При этом Константин Петрович отлично осознаёт, что пенсии ему не видать – не такая у него работа, чтобы отправляться с неё «на заслуженный отдых», и не такой он работник, который трудится для того, чтобы его в один прекрасный момент уволили, расчищая место молодым. Просто надо же как-то оправдываться перед собой за излишнюю скупость. Зато экономить для Тринадцатой редакции можно безо всяких оправданий – ведь сэкономленное так или иначе приходится тратить на разные срочные и необходимые дела, а не будь этих неожиданных и крайне уместных денег – то что бы тогда делали они, все эти креативные разгильдяи?

После сладостных подсчётов, завершившихся лихой пляской неизвестных народностей прямо в центре кабинета, Константин Петрович стал совсем ручным и покладистым и, в ожидании Маши Белогорской, решил перечитать отчёты сотрудников за прошлый месяц. Но делал это невнимательно, и даже не заметил верную возможность увеличить сестрам Гусевым еженедельную норму выработки.

Вскоре пришла Маша – как всегда, вовремя, как всегда, готовая восторженно впитывать новые знания.

В присутствии своей ученицы Константин Петрович сам себя не узнавал: откуда столько подросткового выпендрёжа в столь серьёзном и ответственном человеке?

– Жалко, что за вами записывать нельзя, – заметила Маша, выслушав очередную лекцию с элементами эксцентрической клоунады. – Желательно, конечно, на видеокамеру. Я бы потом смотрела и улыбалась.

– Ты меня осуждаешь, я правильно понимаю? – поправил очки Константин Петрович.

– Наоборот. Вы очень здорово говорите. Но эти искры вспыхивают только для меня. И тут же гаснут. Жалко, что нельзя ими ни с кем поделиться.

– Не надо мною ни с кем делиться! – воскликнул жадный коммерческий директор. – В смысле, это всё действительно только для тебя, не жалей, остальные тоже получат своё. По заслугам. Итак, мы остановились на работе с носителями. Попробуй угадать, какую главную ошибку допускает большинство новичков?

– Может быть, они сразу подходят к человеку и начинают разговор о его желании? Он пугается – и уходит от темы вообще. Так?

– Нет, ну что ты. Идиотов мы просто не берём на работу, – ухмыльнулся Константин Петрович. – Подумай: ты знаешь, что можешь помочь этому парню, а он не знает. Твои действия?

– Открыть карты, чтобы он не мешал мне исполнять его желание, а помогал и даже участвовал в этом?

– Нет. Это не ошибка, а высокий класс. Существуют даже чёткие предписания – после какого количества успешно проведённых дел можно использовать этот приём. У нас пока что никто не достиг этой планки, даже Шурик. Совместная работа с носителем иногда в самом деле – беспроигрышный вариант, мы об этом ещё будем говорить. А начинающие чаще всего просто зачем-то воображают себя всемогущими – и слишком много думают о том, какие они великие и благородные, забывая о деле. Когда часть внимания занята самолюбованием – человек упускает важные детали, которые могли бы ему помочь. Понимаешь?

– Нет, не понимаю. Кажется, сейчас я тоже упускаю важные детали, – пробормотала Маша и принялась массировать виски. – Иногда дурацкая мысль поселяется в голове и бегает туда-сюда вдоль извилины, благо, она одна. Извилина, то есть.

– Напрасно на себя наговариваешь. Я человек доверчивый, могу понять всё буквально и впредь разговаривать с тобой как с девочкой-дауном, – прервал её Константин Петрович. – Моё дело – научить тебя чему положено, а не развивать твой интеллект, так что поосторожнее с формулировками. И что же за мысль у тебя по извилине бегает?

– Не по извилине, а вдоль извилины. Мне тут Шурик подсунул одну рукопись. Попросил прочитать и высказать своё авторитетнейшее мнение. Как будто оно у меня…

– Не продолжай! – взмолился Константин Петрович. – А то у меня по извилинам мурашки побегут. Кстати, а с какой стати ты выполняешь Шурикову работу? У вас взаимозачёт? Он что-то за тебя вычитывает?

– Нет, но мне разве сложно прочитать?

– Знаешь, – томно прошептал Цианид, – у меня дома целая гора неглаженых рубашек. Тебе не сложно…

– Сложно. Я вообще гладить не умею. Хотя, если бы я заранее знала, что это за рукопись – выбрала бы рубашки.

– Так-так. Шурик, стало быть, сбагрил тебе какую-то мерзость? – Константин Петрович принялся нервно барабанить пальцами по столу. – Я правильно понимаю?

– Только не нужно его за это наказывать, а? В самом деле, ему бы ещё противнее было. Мне кажется. Он тихонечко отозвал меня в сторону и говорит: «Ручаюсь, эта вещь станет бестселлером, и всё такое прочее. Но издавать её надо в Москве. А для этого надо бы написать подробное письмо, с изложением содержания и разными соображениями, а мне так некогда это читать». Словом, я купилась на то, что судьба бестселлера у меня в руках.

– Вот же манипулятор! Ну и что там у нас с бестселлером?

– Не знаю. Двойственное впечатление. Написано, конечно, так, что не оторваться – а потом хочется пойти и выблевать из себя букву за буквой весь этот текст.

– Ты, должно быть, слишком впечатлительна. О чём там хоть речь?

– Молодой отец очень радуется появлению дочери. Любит ребёнка, балует, задаривает подарками, а мать задвигает в сторону. Ну, в начале всё обыденно, реалистично, даже немного слащаво. Но после того как мать прекращает кормить ребёнка, отец просто вышвыривает её из дома – мол, иди к своей мамаше, ты мне больше не нужна, у меня есть Люлечка.

– Люлька? Люлька вместо родной матери?

– Да нет, так он называет свою дочь. Люлечка. Потому что она Юля, Юлечка, но знаете, как дети коверкают имена? Потом, значит, идёт описание взросления этой несчастной Люлечки, которую воспитывает отец. Вроде очень здорово – они вместе играют, ходят в походы, совершают открытия. Вот этот фрагмент я читала с огромным удовольствием. Но потом Люлечкой стали интересоваться мальчики, а папа вообразил, что все они недостойны его чада. Ну и вот. Когда Люлечке исполнилось двадцать пять лет – а у неё так никого и не было, потому что папа всех отверг, – она твёрдо решила завести собственного ребёнка. Конечно же, путём искусственного оплодотворения. И тут начинается полный паноптикум. Папаша, съехавший с катушек, заявляет, что ребёнок должен быть только от него. Ну, и ты понимаешь, да? И в конце у них рождается дочка. И Люлечка кормит её и думает: интересно, папа выгонит меня прочь, как выгнал мою мать, или лучше мне не дожидаться этого и выгнать его первой?

Константин Петрович поморщился. Потом задумчиво произнёс:

– Если всё так, как ты говоришь, то вполне может быть, что это очередной скандальный бестселлер, и Шурику даже выпишут премию. Которую я непременно перепишу на тебя.

– Премию? За такую гадость? Это же запредельный цинизм! Люди прочитают и решат, что им всё позволено!

– Если люди научились читать, но не научились при этом думать, виноват не автор книги. Наверное, этому должны учить в школе, но меня никто не учил, однако же я знаю, что одно дело – в сказке сказать и пером описать, а другое – в жизни прожить.

– Но должно же быть что-то святое у людей. Нельзя такие книги печатать! – воскликнула Маша.

– У каждого из нас, безусловно, обязательно есть что-то святое. И если оно по-настоящему святое, то человека не собьёт с пути никакая книга, никакой проповедник. А если собьёт – то снова скажу, не книга виновата. Виноват сам человек, которому для того, чтобы усомниться в самом святом, достаточно просто хорошей провокации. Кстати, о святом. Ты не собираешься переезжать от своей матери? Снять комнату и жить свободно? У меня есть кое-что на примете. Одна знакомая моих родителей, не вполне шизанутая, по сравнению с остальной их компашкой, хочет сдать комнату в своей квартире, на Звёздной. Не так далеко от моего дома, кстати. Меня просили провентилировать вопрос. Вот, вентилирую.

– Я думала о том, чтобы переехать тогда, раньше. Когда ещё не была знакома со всеми вами и когда у меня не было ни денег на переезд, ни идей, где эти деньги взять. Но теперь, когда я в любой момент могу сделать маме ручкой, переезжать совсем не хочется. Во-первых, я теперь знаю, что она стала такой не по своей вине, а из-за перегоревшего желания. Ведь я тоже со временем могла в такую превратиться.

– А во-вторых?

– А во-вторых, я не верю, что нет никакого способа ей помочь.

– Не понимаю. Она – взрослый человек и сама отвечает за свои поступки. Не можешь же ты нянчиться с ней, как папа с этой Люлечкой! Видишь, чем у них всё закончилось?

– Я не буду нянчиться. Потому что не умею. Но по-моему, это просто нечестно. Мне повезло встретить всех вас, а ей нет. Вы объясняете мне самые важные и простые вещи, а ей никто их не объяснял.

– В данный момент я тоже ничего не объясняю, а самым бессовестным образом болтаю ни о чём, а время идёт.

– А давайте посвятим сегодняшний урок болтовне? Когда учителю и ученику интересно друг с другом, знания усваиваются куда лучше.

– Вообще-то я сторонник строгости и дисциплины, – напомнил Цианид, – а знания усваиваются лучше, когда ученик готов учиться, а учитель – учить. Всё остальное – отговорки. Но поскольку сегодня вдоль наших извилин бегают разнообразные мысли, отвлекающие от учебного процесса, предлагаю, так и быть, расслабиться и продолжать в том же духе.

Когда урок, превратившийся просто в беседу, подошел к концу, Маша попрощалась и выпорхнула из кабинета коммерческого директора. А он всё сидел за столом и улыбался каким-то своим мыслям. Потом одёрнул себя: «Поскольку разговоры с приятной девушкой работой считаться не могут, назначаю себе дополнительных два часа отработки. И приказываю немедленно съесть лимон, а то рожа слишком довольная! Собственно, а чего это она у нас довольная такая? Никто же никому ничего ещё не обещал!»

В приёмной было сумрачно: уходя, Наташа выключила верхний свет, оставив только лампочку на своей конторке да гирлянду над входной дверью.

Маша остановилась и огляделась по сторонам. В самом тёмном углу, на диване рядом с журнальным столиком, сидел Даниил Юрьевич, терпеливо дожидавшийся Йозефа Бржижковского.

– Здравствуйте! – робко сказала Маша. Хотела сделать книксен, но не решилась.

– Привет. Вот бы никогда не подумал, что тебе нравится красивая поза «Страдаю во имя несчастной матери», – тихо сказал шеф.

– Кто страдает? Во имя кого?

– Ты всё время называешь её «мать» – а имя-то у неё есть?

– Елена Васильевна, – сиплым шепотом ответила Маша.

– Надо же, у вас обеих есть человеческие имена. А вы ведёте себя как два куска пластилина на одном ринге. Которые, зажмурившись, пытаются вылепить что-то друг из друга.

– Почему зажмурившись?

– Потому что если кто-то из вас откроет глаза – то он сразу поймёт, что напротив – живой человек, а не кусок пластилина.

– Нет, я не зажмурилась. Почему я зажмурилась? Это она.

– Это вы обе. Она хочет слепить из тебя идеальную дочь из своих фантазий. А ты хочешь слепить из неё идеальную мать из своих фантазий. Вы так похожи. Ведь вы сделаны из одного пластилина.

– Я не хочу быть из пластилина. Скажите, что это неправда.

– Скажи это сама, если ты не из пластилина. Пластилин не умеет говорить. А если ничего не выйдет – знаешь, всякое бывает. Тогда, – Даниил Юрьевич карикатурно нахмурился и даже, копируя манеру Кастора, выпустил из ноздрей аккуратные струйки пламени, – тогда дневник на стол! И с родителями к директору! То есть ко мне.

– А может быть – сразу к вам? – зацепилась за спасительную мысль Маша.

– Ты хотя бы попробуй. Ставлю восемьдесят против двадцати – ты справишься.

– А почему не девяносто против десяти? – обиженно спросила Маша.

– Посмотрите, она уже торгуется! Ты, значит, тоже уверена в том, что справишься сама, но пытаешься привлечь к этому делу совершенно замордованного старика? Что оглядываешься? Замордованный старик – это я. Сейчас ко мне приедет мой новый друг Йозеф и продолжит меня мордовать. Но пускай уж лучше меня, чем ребят, а то Виталик, бедненький, даже шкаф починил от огорчения, а ведь ему от этого дяди досталось совсем чуть-чуть.

Если человек создан для своей работы так, что кажется, будто её специально по его мерке шили, то у него даже поражения оборачиваются победами. Когда Шурик забежал за Амнезиной в офис, оказалось, что он перестарался и явился на час раньше. «Слушай, неудобно вышло – посиди, что ли, в курилке. Больше у нас сесть сегодня некуда – смотри, сколько клиентов, всем куда-то надо, гадам!» – устало шепнула она, и тут же сменила маску – заулыбалась очередному балбесу, силящемуся отличить Швецию от Швейцарии и прокумекать, почему слова такие одинаковые, а цены на туристические путёвки – разные.

Некурящий Шурик покорно поплёлся туда, куда ему указали, жутко стыдясь за доставленное новой знакомой неудобство. Когда-то раньше, в школе, он курил. И готов был и сейчас закурить, для конспирации, только стрелять сигареты было очень уж стыдно. И как только его это не смущало в школьные годы?

Сначала в курилке было пусто, и конспирация не требовалась. Но вскоре дверь открылась, и в тесное помещение протиснулись два неимоверно важных типа. Шурик так их заробел, что даже выставил защиту.

Серьёзные господа, осчастливившие своим визитом курилку, были увлечены важным разговором, который начали, по-видимому, уже давно. Из первых же их слов Шурик понял, что Амнезина работает не в безродном каком-нибудь филиале, а в головном офисе одной из самых крутых в городе турфирм. А дяденьки, заглянувшие в курилку, оказались, ни больше ни меньше, заместителем директора и руководителем отдела маркетинга.

– Не вопрос, хочешь освоить бюджет – осваивай, но тогда не спрашивай меня на совещании, как эффективнее распорядиться бабками! – сорвался на крик главный по маркетингу.

– Тихо, тихо, – спокойно сказал заместитель директора. – Без эмоций.

– Да я устал тебе потому что объяснять, что это не работает. Сплясать, что ли?

– Не надо плясать. Допустим, мы приняли твою идею. Тогда нам нужен журнал – раз. И не журнал путешествий, а такой, большой, серьёзный журнал, где про путешествия будет писать только наш человек. Знаешь, сколько это стоит? Знаешь. Ну и главное – этот самый наш человек. У тебя есть кто на примете? Так, чтобы и писать умел, и фотографировать нормально, и поехал, куда ему скажешь с нашим туром?

– Ну, в принципе… Если задача поставлена, можно поискать…

– Задача поставлена ещё полгода назад! Давай ищи. Когда у тебя будет договорённость с журналом и с человеком – тогда мы обсудим твоё предложение. Напишем бюджет. Созовём совещание. Проработаем детали…

– Если у меня будет эта договорённость – надо будет решать срочно! Я не могу договариваться с серьёзным журналом, не имея гарантий!

– Ну видишь, мы вернулись к тому, с чего начали. Ты мне не можешь дать гарантий. Я тебе не могу дать гарантий. А если работать по накатанной колее, то у всех гарантии есть.

– Да не работает она, эта твоя колея!!! Лучше эти деньги на премии сотрудникам раздать, будет хоть польза.

– Зачем им раздавать премии, если они и так работают? Странные у тебя идеи всё-таки. Ты бы на эти курсы повышения квалификации больше не ходил – как-то они на тебя нехорошо влияют. Кроме того…

Шурику не удалось услышать что именно «кроме того», потому что собеседники покинули курительную комнату так же поспешно, как и вошли в неё. Но, в принципе, самое главное они сказали. Шурик даже защиту выпустил, когда сообразил, что волей случая в его в руках оказались все козыри.

Он не мог больше сидеть на месте и выскочил в коридор, чтобы схватить Амнезину под руку, едва только она освободится, и поскорее утащить её отсюда в «Восточный эспрессо».

Как назло, день выдался урожайным на туристов, а после того, как последний из них покинул пределы офиса, Амнезине срочно понадобилось узнать мнение Шурика по поводу некоторых фотографий, сделанных ею собственноручно.

– Видишь вот эту свалку? Моя гордость! – сказала она, тыкая мышкой в экран. – Заценил, как тени легли?

– Заценил… – потерянно озираясь по сторонам, промямлил Шурик. – Ты сама соорудила эту свалку? А зачем?

– Балда. Я только фотографировала. А вот смотри – видишь, тень на стене дома? Сечёшь, как она с граффити сочетается?

– Красиво, – вымученно выдохнул Шурик.

Он чувствовал, что взгляды всех сотрудников (и главным образом – сотрудниц) фирмы прикованы к нему, и взгляды эти шарили, оценивали, прикидывали – словом, вели себя крайне бесцеремонно и нагло. Даже не будучи Читателем, можно было понять коллективное желание этих людей: «Вот бы узнать, где наша ненормальная такого мужика отхватила?» Но желание это, хоть и было общим для всех и при этом довольно мощным, на заветное никак не тянуло, поэтому Шурик и не подумал его исполнять. Превозмогая душевную щекотку, он старательно наслаждался видами свалок и заброшенных домов, нетуристических пригородов Петербурга и разных диковинных, почти музейных предметов, обнаруженных на блошином рынке возле платформы Удельная, пока наконец Амнезина не сжалилась и не постановила, что можно теперь и уединиться. Наблюдатели разочарованно вздохнули и поспешно сделали вид, что задержались на работе по каким-то вполне объективным причинам, а не исключительно из пустого любопытства.

На улице было морозно и сказочно: снег медленно падал крупными хлопьями, он как будто возникал из ниоткуда прямо над головой и затем исчезал в то же самое никуда, почти достигнув земли. Шурик так засмотрелся на эту красоту, что чуть не попал под машину, хорошо хоть Амнезина, крепко схватив его за воротник, вернула своего спутника обратно на тротуар, где они благополучно дождались зелёного сигнала.

В «Восточном эспрессо» было шумно и многолюдно. Шурик никогда не приходил сюда в такое время и даже слегка растерялся, не понимая, где можно сесть, чтобы спокойно поговорить, но тут снова вмешалась Амнезина и силком утащила его в зал для некурящих, где было ещё достаточно мест.

– А ты разве не куришь? – удивился Шурик.

– Когда как. Сегодня могу не курить. Мы же пить вроде не собираемся. А ты понравился нашим курицам. Надо придумать тебе героическую биографию, чтобы завтра им рассказать.

Шурик даже сначала не понял, о чём это она. А когда понял, искренне удивился:

– А почему нельзя сказать как есть?

– Тогда придётся говорить всю правду. Что ты мой друг, а не то, что они подумали. Нет, если уж врать – то целиком, полностью переворачивая действительность с ног на голову.

– Забавно. Ты так не любишь правду?

– Люблю. Но правда хороша, когда рассказываешь о чём-то далёком, неизвестном – затерянных городах, оазисах в пустыне, высокогорных селениях и тропических лесах. А кому интересны отношения, которые ничем не выделяются среди прочих? Нет уж. Я им скажу, что ты тайный сотрудник какой-нибудь организации, работающий под прикрытием.

– Не надо, – твёрдо сказал Шурик. – У меня внешность не героическая. Тебя сразу раскусят. Скажи лучше, что я… Танцую за деньги с богатыми старухами в закрытом ночном клубе «У Марины и Галины».

– Это ещё кто такие?

– Хозяйки клуба, – уверенно сказал Шурик. – Серьёзные такие дамы глубоко за восемьдесят. Для развлечения иногда подменяют вышибал на входе. Тогда в заведении царит особый порядок.

– Качественный гон, – одобрительно кивнула Амнезина. – Только что в этом клубе забыла я?

– Ты там вообще ни разу не была! Наоборот, это я тебя случайно встретил и так обрадовался тому, что ты поёшь, а не танцуешь, что сразу упал к твоим ногам!

– Упал? По-моему, это лишнее.

– Это – пикантная деталь, добавляющая всей истории достоверности. Я устал, ноги не держали меня, честно заработанные миллионы оттягивали карман. Сильный ветер пригибал к земле моё измождённое тело – и тут я увидел тебя.

– Смешно, – кисло сказала Амнезина и отвлеклась от беседы, чтобы сделать заказ – чашку кофе и пару самых экзотических пирожных из всех, какие можно было отыскать в меню.

Шурик остался верен себе и, как будто рассказывая старую детскую считалку, перечислил на память привычные сладости в привычном же количестве – так, что его спутница лишь уважительно присвистнула, а официант понимающе кивнул: он уже не первый раз видел здесь этого клиента и знал, что тот запросто съест всё, что заказал.

– Тебе, значит, не понравились мои фотографии, – немного помолчав, произнесла Амнезина.

– Почему, понравились, – сказал Шурик, – просто я в этом ничего не понимаю.

– Значит, не понравились. Люди всегда говорят «я в этом ничего не понимаю», когда считают что-то скучным и неинтересным. А если тебе что-то кажется скучным и неинтересным, то найди в себе смелость сказать, что оно тебе не понравилось.

– Если мне что-то неинтересно, – задумчиво сказал Шурик, – то мне просто лень думать, понравилось оно мне или нет. Кстати, я тебя вчера зафрендил и почитал. Ты так смешно и здорово написала о том, как ездила в Индию.

– Покажи мне человека, который об этом будет писать грустно и скучно. Ну только если тот, кто подцепит в первый же день какую-нибудь желудочную заразу.

– Навалом таких людей, по-моему. Скажу как редактор: тебе надо больше писать про путешествия.

– Чтобы больше писать про путешествия, надо больше путешествовать. А у меня работа. Тьфу ты, чёрт, опять настроение испортил. Зачем дразниться-то? Зачем манить человека несбыточным? Видишь, я и так стараюсь полюбить свою уродскую работу и фиговую судьбу – не можешь помочь, так хоть не мешай.

«Я могу помочь, – подумал Шурик. – Даже если ты до последнего не захочешь в это поверить и будешь отпихивать от себя несбыточное руками и ногами». Но вслух он сказал совсем другое. Мол, что пытаться полюбить что-то или кого-то – это всё равно, что, созерцая глухую стену дома напротив, пытаться увидеть на её месте роскошный парк с прудами и тихими аллеями. Со временем можно достичь успеха в искусстве мысленной подмены образов, кто же спорит, но куда проще перестать пялиться на эту самую стену, выйти из дома и отправиться на поиски вожделенного парка. Может быть, такой же точно и не встретится, но похожий – найдётся наверняка.

– Афигеть, какой ты умный, много книжек читаешь, да? – хмыкнула Амнезина и уставилась в свою чашку. – Я их тоже читаю, можешь мне поверить. А толку? Никакого.

После этого разговор как-то сам собой сошел на нет, к тому же на столике наконец появились долгожданные шедевры кондитерского искусства, которым нужно было отдать должное. Когда тарелки опустели, собеседники с облегчением расплатились – каждый за свой набор сладостей – и довольно сухо попрощались. Шурик, как хороший Попутчик, вновь принялся копировать манеру поведения и интонации своей собеседницы, а мыслями он был уже далеко от «Восточного эспрессо» – в редакции самого авторитетного городского ежемесячного журнала «Невские перспективы». Не сказать, чтобы с этим журналом его связывали особо приятные воспоминания, но сейчас это почти не имело значения.

Многие люди, подобно Амнезине, страшно гордятся своей недоверчивостью, более того, считают её одной из главных людских добродетелей. «Меня не проведёшь, я стреляный воробей. Чудес в природе не бывает!» – подмигивают они мирозданию, и мироздание, пожав плечами, отступает – зачем человека разочаровывать? На самом деле недоверчивость – это всего лишь инстинкт, обычный такой, развивающийся в процессе жизнедеятельности. Любая подопытная зверюшка это вам подтвердит: три удара током навсегда отучают от желания свернуть в левый тоннель во время экспериментальной прогулки по лабиринту.

Обжегшись на молоке, можно дуть на мороженое и сдувать его на пол, чтобы уж наверняка не попасться, а можно, прекрасно осознавая, что жизнь человеческая полна сюрпризов, причём не всегда приятных, всё равно доверять.

Именно так поступает Шурик, которого часто обвиняют в излишней наивности. «Какой же ты, Саня, всё-таки дятел! – не переставая, твердит его старший брат, Николай. – Когда же тебя жизнь-то уму-разуму научит!» Сам Николай – владелец небольшой оптово-закупочной фирмы; «звёзд, конечно, не хватаю с неба, но и не бедствую, на хлеб с маслом и икоркой всегда хватает», как любит говорить он сам. Николай принадлежит к тому типу людей, которые, получив от жизни первый, вводный урок, решили, что это был выпускной экзамен и что они его якобы успешно сдали. Шурик не хочет разочаровывать брата, да тот и не станет слушать «дятла», но он точно знает: если бы Николай был чуть менее подозрительным, его фирма была бы уже в пять раз крупнее. А то и в шесть – всё-таки братья Курманаевы очень способные ребята.

На самом деле Шурик не такой уж наивный простак, каким кажется с первого, второго, а то и десятого взгляда. Он прекрасно осведомлён о том, что не все люди придерживаются его благородных правил игры, некоторые тайком жульничают, а кое-кто даже вполне открыто мошенничает. Но это же не повод для того, чтобы отказаться от своих правил – справедливых и удобных – и попытаться играть на чужом поле? Во-первых, ничего не выйдет, а во-вторых, это будет куда большим жульничеством.

Когда Шурик появился на свет, его старший брат уже заканчивал первый класс. Младенец Николаю сразу понравился. Соседям по дому – тоже. И даже сварливая старуха общественница Цветкова, жившая на первом этаже, признала младшего Курманаева условно милым ребёнком, что в переводе с её языка означало «ангелочек, каких свет не видывал».

Родителям, конечно, было приятно, что их сын пробуждает добрые чувства даже в самых черствых сердцах, но они слишком рано начали беспокоиться о том, что мальчик вырастет несамостоятельным и избалованным созданием. Шурика начали готовить к взрослой жизни раньше, чем к школе. В доме строго запрещалось: валять дурака, играть, когда есть дела поважнее, тратить время впустую.

«А вот теперь детство кончилось совсем! – строго сказал отец, отправляя сына в первый класс. – Твоя задача – учиться как можно лучше и думать своей головой». «А если моя голова думает, что мне можно не слишком хорошо учиться, то что тогда?» – хитро поинтересовался Шурик, выглядывая из-за огромного букета гладиолусов. «Подумай об этом сам. Но ход твоих мыслей мне нравится», – улыбнулся отец.

В шестнадцать лет Шурику выделили из семейного бюджета деньги на съём комнаты в коммунальной квартире, и он стал жить самостоятельно. Отец, настоявший на этом переезде, был страшно доволен своей воспитательной методикой – под его волевым нажимом младший сынок буквально на глазах становился взрослым человеком. Во всяком случае, он покорно собрал вещички и, не смея перечить старшим, послушно переехал – это ли не главный признак самостоятельности?

Одногруппники, вынужденные ютиться под одной крышей с родителями, ему страшно завидовали, а Шурик, с детства мечтавший о воскресных семейных обедах за общим столом, о которых он вычитал в какой-то прогрессивной иностранной книжке, завидовал им – на этой почве лёгкой взаимной зависти они и сдружились. Их сумасшедшая компания, созданная на базе третьей группы первого курса факультета журналистики, очень быстро стала известна всем – так вышло, что именно эти ребята не только умудрились угодить на практику в престижные газеты, но и смогли там остаться после её окончания. Особенную известность приобрёл Александр Курманаев – впрочем, нельзя сказать, что она шла ему на пользу. Из-за своего максимализма и правдоискательства Шурик вечно попадал в сложные ситуации – то рекламодателю нахамит, потому что свободный журналист не будет прогибаться под бизнесменов, то ввяжется в историю, в которую ввязываться бы не следовало. Всё это время парень упорно и честно пытался быть самостоятельным – таким, каким хотели его видеть родители, так что в итоге уже никто не желал брать на работу этого «молодого независимого журналиста с большим приветом», как охарактеризовали его в редакции «Невских перспектив», где в итоге осела почти вся легендарная третья группа. Вся – за исключением знаменитого Курманаева.

Последний шанс дал своему непутёвому братцу, как ни странно, Николай. Один из его старых приятелей, относящийся к миру с чуть большим доверием, а потому владеющий более крупной фирмой, вздумал по последней моде завести у себя корпоративную газету, которой занимался бы «кто-нибудь свой». Младший братишка Коляна, «с которым столько выпито, столько пережито», на роль «кого-нибудь своего» вполне годился.

– Только не говори старикам, что я тебе помог: им это не понравится. Ты типа должен сам преодолевать жизненные трудности. А я так считаю – если подвернулся шанс, то не надо его упускать. Ты уж давай, не упускай его, понял? И чтобы без никаких вот этих твоих… Ну, как ты в последний раз отмочил. Тебе что, больше всех надо?

– Но должен же быть кто-то, кому больше всех надо? Если звёзды зажигают… – Если звёзды зажигают – значит, кто-то за это хорошо платит! – отрезал брат. – Смотри не опозорь меня перед пацанами. Вперёд, приступай.

Так Шурик «приступил» к работе в офисе и честно постарался не подвести брата, не разочаровать родителей и быть как все. Приходил по утрам в офис с опозданием всего лишь на 15 минут (за что его, разумеется, регулярно штрафовали), по вечерам сидел в своей комнатушке, смотрел телевизор и пил пиво, потому что именно так советовали расслабляться коллеги по службе. Расслабиться не получалось, и день ото дня парень всё глубже и глубже уходил в тоску зелёную и депрессию беспросветную. В один прекрасный момент он понял, что больше не может. Самостоятельная взрослая жизнь офисного зомби была ему в тягость, хотелось работать с настоящими, живыми людьми – только где их взять? На работе, в телевизоре и в магазине, где он по вечерам покупал пиво, их почему-то не было.

«Кажется, я так и не смогу стать нормальным человеком – ну, как все, – подумал однажды Шурик. – Вот просто я такой уродился. Рано или поздно выпрут меня и отсюда – кому нужен неудобный и нефункциональный дурачок? И вот тогда я сильно подставлю брата и окончательно разобью родителям сердце. А если я внезапно умру, наверное, они тоже расстроятся, но меньше. Значит, всем будет лучше, если я умру».

Приняв такое исключительно взрослое решение, Шурик стал обдумывать несчастные случаи со смертельным исходом. К сожалению, эти раздумья совпали по времени со сдачей в печать очередного номера газеты и весьма негативно отразились на этом процессе: иными словами, в нужный срок в печать газета не ушла, и это означало, что напечатать её к началу месяца уже не удастся, и вот когда это раскроется – Шурику несдобровать!

Так и не выбрав, что лучше: случайно упасть с крыши, любуясь панорамой вечернего города, или, совершая заплыв через Большую Невку в том месте, где как раз висит знак «купаться запрещено», столкнуться с моторным катером и героически пойти ко дну, – Шурик позволил ногам самим привести его к нужному решению. Ноги выбрали один уютный спуск к воде на набережной реки Карповки. Почему-то вспомнился школьный урок краеведения, на котором рассказывали о том, что карпы в этой реке никогда не водились, а речка получила название в честь расположенного на ней острова, некогда носившего название Карписаари, Вороний остров. Где-то неподалёку каркнула ворона, как бы подтверждая: мол, да, всё так и есть, мои и речка, и остров, проваливай отсюда, человечишко, – и Шурик, отбросив нахлынувшие было школьные воспоминания, решительно уселся на одну из ступенек с таким расчетом, чтобы ноги по колено оказались в воде.

– Буду привыкать, – нерешительно сказал себе он. – Если сразу начать тонуть в холодной воде, это же… это же холодно.

– Блестящая мысль! – раздался за спиной насмешливый голос. – Это ты сам придумал или в «Титанике» увидел?

Шурик испуганно обернулся – на верхней ступеньке, едва держась на ногах, стоял какой-то невысокий, крайне агрессивного вида парень, сильно подвыпивший и явно присматривающий, с кем тут можно подраться.

– Ты не знаешь, с кем тут можно подраться? – с надеждой спросил он у Шурика, видя, что тот и не думает как-то объяснять, почему он оказался в столь нелепой ситуации.

– Может быть… А во-он с ним? – Шурик указал пальцем на противоположный берег, где прогуливался какой-то ничего не подозревающий о готовящемся против него заговоре пенсионер.

– Ну уж фиг. Давай я лучше с тобой подерусь. Во-первых, ты вот он, рядом. Во-вторых, ты всё равно собрался тонуть, так что в милицию жаловаться не пойдёшь. В-третьих, ты мне что-то не нравишься. Слушай, а ты купаться прямо в обуви будешь, да?

– Ой! – спохватился Шурик. – Кроссовки промокли. Какой я всё-таки рассеянный.

– Да плевать, ты же всё равно вот-вот утонешь.

– Но это как-то неаккуратно – в кроссовках. Ну почему ты раньше не подошел, что тебе стоило? Интересно, такие рассеянные люди, как я, кому-нибудь вообще нужны? Есть работа, на которой их ценят и не штрафуют за каждые десять минут опоздания?

Я вот рассеянный очень. Всегда просыпаюсь на полчаса раньше, чем надо, и всегда везде опаздываю минимум на пятнадцать минут. Хорошо, что у меня часы спешат на десять минут, получается, что я опаздываю только на пять минут, а если часы спешить перестанут? Или остановятся? Тогда все поймут, как глубока пропасть, в которую я пал.

При этом я жутко совестливый. «Я пью, потому что мне стыдно». Нет, даже так: «Он крал, и ему было стыдно». Я не краду, но мне все равно стыдно, как будто я краду. Лучше бы уж крал, а то все равно же стыжусь, совсем задаром. Я мечтаю, чтобы хоть раз мои друзья пришли на место встречи на пятнадцать минут позже: они бы пришли, а я уже их жду. У них был бы приятный сюрприз, а у меня – повод гордиться своей расторопностью.

Но друзья, способные опоздать, опаздывают всегда не меньше чем на час. Обычно больше. На самом деле я очень трудолюбивый, и если бы умел сконцентрироваться на чем-то одном, то был бы уже пресс-секретарём президента. А то и самим президентом. Но как тут сконцентрируешься на чём-то одном, когда у меня «драмкружок, кружок по фото, мне еще и пить охота», и мысли какие-то в голове клубятся, которые пока не запишешь, будут преследовать и долбиться клювиками в темечко, только изнутри. Не по работе мысли, а так. Выпускаю внутричерепных дятлов, а тут как раз вспоминаю, что надо срочно сделать то-то и то-то. Срочно – это значит, надо было сделать в ближайшие полгода, через час уже нельзя будет сделать, и я бегу. И мне стыдно, что я могу кого-то подвести. А подвожу я только себя, всякий раз. Еще у меня много хороших качеств, но я столько раз писал резюме при поступлении на новую работу, что хорошие качества истрепались под тяжелыми взглядами менеджеров по кадрам. Так что ты мне лучше на слово поверь – я хороший. Правда.

– Правда? – с сомнением переспросил невысокий и протрезвел буквально на глазах. – Пресс-секретарь у нас – я. А также пиар-менеджер, ивент-менеджер и другие неприличные англо-русские ругательства. Лёва меня зовут. Приветики. А ты правда трудолюбивый? И кем работаешь?

– Журналистом. Только с завтрашнего дня меня, видимо, уволят.

– За трудолюбие, видимо? Или за другие хорошие качества?

– За то, что я дурацкий дурак и дико всех подвёл. Но мне просто уже осточертела эта корпоративная ботва. Я хотел бы помогать людям, чтобы благодаря моим статьям что-то в городе менялось – понемногу, но менялось. Но никому нет дела до чужой беды. Если мне и заказывали сделать материал про какую-то беду, то только для того, чтобы читатели порадовались: уф, хорошо, это происходит не со мной. Но лучше писать не про беды, а про обеды. Званые обеды, которые одна знаменитость даёт, а другая на них устраивает пьяный дебош. Поменяешь имена этих знаменитостей – и никто ничего не заметит. А рядом кому-то по-настоящему плохо, но кому охота об этом читать?

– Ну так помогай тем, кому плохо! Стань санитаром! Или сотрудником службы спасения. Да мало ли вариантов? Не надо рассказывать о том, что кому-то плохо, надо заткнуться, стиснуть зубы и помогать людям, если ты такой офигенно чувствительный! Завязывай с журналистикой и дуй в хоспис! Пойди волонтёром в фонд помощи неизлечимо больным! Добровольцы нужны везде, или ты типа запачкаться боишься?

– Не боюсь я. Просто надо же уметь что-то делать, чтобы помогать больным, верно? А я не умею, и поздно уже переучиваться. Я же взрослый – надо работать, раз выбрал такую профессию. Надо быть самостоятельным, брат в моём возрасте, например, уже стал отцом! И родители хотят, чтобы…

– Брат, родители, жена брата – всё понятно. Ты-то сам чего хочешь от этой жизни? Ключевое слово – сам, усёк? – Помогать людям. Работать. Но так, чтобы не надо было в девять утра приходить в офис, – а так же не бывает на серьёзной работе, да?

– А серьёзная работа – это как?

– Ну, не знаю. Когда ты что-то делаешь – и можешь увидеть результат. А не бумажки из папки в папку перекладываешь, не новости из Интернета переписываешь, ну и вообще.

– Наш человек. Вылезай, что ли, Ихтиандр, пошли к нам в редакцию.

– В редакцию? Ты тоже работаешь в газете?

– В издательстве. Я работаю в издательстве. Пусть на тебя шеф посмотрит, я уже совсем запутался – кто ты такое и откуда на мою голову свалилось, – и почему бы просто не набить тебе морду, как всем нормальным людям?

– Это не я свалился, – поправил его Шурик, по очереди вытаскивая закоченевшие ноги на берег, – ты сам сюда припёрся.

– Давай-давай, ругай своего спасителя, – рыкнул на него Лёва, с сожалением разматывая широкий тёплый сине-бело-голубой шарф. – Разувайся и вот этой штукой ноги вытри. Это прямо кощунство, но иначе ты простудишься и кони двинешь, а вдруг ты ценный? Ага, а потом замотайся в него и сиди, не дёргайся, я пойду тачку ловить.

– Точно, на машине поедем! Не могу же я так ходить, можно же простудиться, заболеть, – одобрительно кивнул Шурик. – Ты молодец, Лёва.

– Ты, блин… – резко повернулся на пятках обалдевший от такой наглости пиарщик. – Ладно, русалочка, суши ласты и помалкивай, целее будешь. В те времена Лёва осваивал азы работы Разведчика – команда Даниила Юрьевича ещё только подбиралась, поэтому периодически к ним в гости наведывался Кастор или приезжали по обмену опытом мунги из других городов. К сестрам Гусевым они относились с плохо скрываемым недоверием – всё-таки Бойцов, не сумевших спасти своих, да при этом ещё и уцелевших, многие до сих пор воспринимают как некую редкую и самую гадкую разновидность шемоборов. Зато уж Лёва, талантливый новичок, самородок, пользовался всеобщей любовью и симпатией. Каждый считал своим долгом рассказать ему о работе Разведчика всё, что ему известно, – особенно старались те, кто Разведчиками никогда не были и талантов в этой области не имели. В итоге знания у Лёвы были обширными, но хаотическими, и он по-прежнему больше всего доверял своему чувствительному уху. Впрочем, кое-что он уже сообразил: будучи сам от природы носителем довольно мощного заряда энергии, Лёва интуитивно чувствовал людей, превосходящих его по этому показателю. Интуиция, впрочем, говорила ему вот что: «Лёвыч, этот чувак, похоже, круче тебя будет. Давай-ка проверим, а? Пойди навешай ему, что ли?»; но именно благодаря этой трогательной привычке мериться силами со всем, что кажется сильнее и мощнее, он и нашел Шурика – прирождённого мунга, самой природой созданного для того, чтобы помогать исполняться самым заветным желаниям. Быстро сообразив, что эту бледную офисную немочь он отделает одним мизинцем левой руки, Лёва притормозил, прислушался к своему уху, в надежде, что просто набрёл на очередного носителя, потом снова «пощупал» энергию собеседника и решительно поволок его на допрос к шефу.

– Ну вот, теперь у вас есть хотя бы минимальный комплект! – радостно объявил Кастор после того, как были закончены все формальности, связанные с приёмом на работу нового мунга. – А раз так – то я смогу наконец-то заняться другими командами, и мы с вами немного отдохнём друг от друга.

– Ага, примерно так я и представлял себе того, кто взвалит на свои плечи самую ответственную работу, – удовлетворённо кивнул Даниил Юрьевич. – Даже страшно становится – насколько он близок к выдуманному мной идеалу.

– Может быть, я и есть идеал? – бесцеремонно вмешался Шурик. – Только вы зря хотите доверить мне самое ответственное – вдруг я не справлюсь?

– Не волнуйся, если с чем-то не справишься, то от стыда не помрёшь: не успеешь. Мы тебя раньше прирежем, – успокоила его Галина Гусева.

– Бабуля, вот вы шутите – а парень уже в штаны наложил от страха. Не парься, у профессиональных убийц – профессиональный юмор, привыкнешь ещё, – покровительственно похлопал Шурика по плечу Лёва.

– Она не шутит. Ну то есть не в этот раз. И меня такая постановка вопроса вполне устраивает, – вполне серьёзно сообщил Шурик. – Зато, кажется, ответственность меня больше не пугает. Потому что, в случае чего, вы меня и вправду прикончите, и я от стыда помереть не успею.

Нечего говорить о том, что и родители, и старший брат, узнав о том, что младшенький устроился работать в крупное московское издательство, наконец-то успокоились и позволили себе выплеснуть на него всю нежность, которую он недополучил в детстве. Так что воскресные семейные обеды, часто переходящие в ужины, стали для них нормой.

Что же касается бывшего работодателя, то он, будучи человеком философского склада, решил, что корпоративная газета ему не так уж и нужна – можно вполне обойтись сайтом, а на сэкономленные деньги время от времени вывозить всех сотрудников за город, на пикник. Тем более что это был шанс исполнить свою давнюю мечту: заглавные статьи на сайт он писал сам: это вам не газета, захотел – повесил текст, захотел – снял, а если кто ошибки найдёт – их можно легко и просто исправить.

Совсем не таким человеком был нынешний главный редактор «Невских перспектив» Миша Ёжик – старинный знакомый Шурика, один из лидеров знаменитой третьей группы. С Ёжиком (это, кстати, фамилия, а вовсе не прозвище, как многим тогда казалось) было невозможно просто разговаривать – он мог либо спорить, либо дискутировать, в противном случае ему делалось скучно. Свои ошибки он не признавал, наоборот, старался их приукрасить и выдать за невероятно смелый новаторский жест. При этом он ещё отличался пуленепробиваемыми недоверчивостью и подозрительностью – словом, Шурика ожидал исключительно приятный вечер.

Журнал «Невские перспективы» находился, по удивительному стечению обстоятельств, на станции метро «Площадь Александра Невского», неподалёку от тех мест, где регулярно зависали Шурик и его друзья, а впоследствии и однокурсники, предаваясь юношескому нигилизму и остро критикуя всё, что попадалось на глаза. Особенными талантами в этой области обладали, как ни удивительно, сам Шурик (он не со зла, а просто, чтобы компанию поддержать) и, разумеется, Миша Ёжик. В последний раз Шурик встретился с ним на нейтральной территории на каком-то банкете, а сейчас, оказавшись в роскошном кабинете бывшего приятеля, залюбовался и очень за него порадовался – человек получил то, о чём мечтал, причём добился этого сам, не прибегая к помощи шемоборов, мунгов, таинственных покровителей или богатых родственников.

– Догадываюсь, зачем пожаловал! – поприветствовал нежданного посетителя Ёжик, откидываясь на спинку кресла. – Садись, плесни себе чего хочешь.

– А ты что будешь?

– А я буду на тебя смотреть и думать, что я буду. Не знаю, не знаю. В обед заказал себе какой-то индийский плов с труднопроизносимым названием, чёрт его знает, острый, как сволочь. Тебе не трудно, дойди вон до кулера и водички мне холодной нацеди. Только не надейся, что мы о вашем… Брррр… Бжжж… о вашем писателе напишем. Мне твой Лёва уже вторую неделю мозг долбит. Сделай, пожалуйста, так, чтобы он отвалился, а? Желательно – навсегда!

– Да не могу я Лёве приказывать – он вообще из другого отдела, – ввернул Шурик. – Так-таки не хочешь писать о нашем великом гении? Но почему? Он же такая знаменитость!

– А если знаменитость – так чего вы так за него волнуетесь? Раз знаменитость – то его и так покупать будут, ну что, логично? Логично?

Шурик сделал вид, что ему нечего возразить, и Миша довольно захихикал – этот Курманаев совсем уже его держит за дурачка, но провести главного редактора «Невских перспектив» не удастся никому, так-то вот.

– А ты так и не поумнел, – произнёс Ёжик сквозь смех.

– Если для того, чтобы поумнеть, надо стать послушным подхалимом – то да, не поумнел, – не стал отпираться Шурик.

– Надо же, всё-таки поумнел. Теперь понимаешь, чего тебе не хватает, а раньше и этого не понимал. Ладно, ладно, не дуйся, рассказывай лучше, что у тебя творится, как там наши, кого видишь.

Для вида Шурик пару раз снова попробовал намекнуть на то, что Йозеф Бржижковский, как ни крути, величина ого-го, и глупо было бы не воспользоваться его визитом в Санкт-Петербург, но Ёжик всякий раз со смехом перебивал его – мол, даже и не пытайся меня провести, я-то тебя насквозь вижу. Настоящий разговор начался после того, как бывший однокурсник окончательно потерял бдительность, убедившись в том, что Шурик явился к нему только чтобы писателя своего продвинуть, будь он неладен, старый хрен, кто его только читает?

– Слушай, ну хорошо, что ты зашел. Хоть и для пиара-шмиара своего старался, но всё равно хорошо, тем более что втюхать ты мне так ничего и не смог, – потёр руки Ёжик. – Я наших, которые не в «Перспективах», вообще уже сто лет не видел, а ведь ещё в том году планировали собраться; ну и кто организовывать это должен – я, что ли? Я? Девицы наши – что они, совсем теперь семейные?

– Кстати, я на днях Анну встретил, – вроде как вспомнил Шурик. – Они у себя забавную штуку мутят.

– Ну-ка, ну-ка, что же мы такого мутим? – плотоядно облизнулся Ёжик. – Давненько в луже не сидели, конкурентики?

– Ну, зачем ты так? Они стараются…

– Они, значит, стараются, да? Они стараются? А я не стараюсь? Так, рассказывай давай, что они там опять против меня задумали.

– Да почему же сразу – против тебя?

– Ну, а против кого им ещё? Я – главный конкурент их жёлтой бульварной газетёнки, против меня они и мутят.

– Уверен, что к тебе это не имеет никакого отношения. И вообще, мне кажется, это скучный и унылый рекламный проект.

– Много ты понимаешь в проектах! Ну, к делу, к делу, рассказывай уже, не топчись вокруг да около.

– Да ты сам меня перебиваешь постоянно! – вполне искренне вскипел Шурик. – А суть в том, что они – всего-то делов – заводят у себя в журнале постоянную рубрику о путешествиях. Какой-то дурак с мороза будет ездить по разным странам и писать наивные отчёты, ну и там внизу, наверное, реклама всяких агентств, которые туры предлагают…

– Да подожди ты со своими агентствами! – подпрыгнул на месте Ёжик. – У тебя от этого Лёвы и его рекламы разжиж мозга полный. Свой трэвелог – это же такая фишка. Я сам давно хотел это сделать, но всё забывал. Считай, я это первым и придумал. Потом собираем все материалы за два года, публикуем у вас, мы вам за это рекламу по бартеру, книга идёт в вип-рассылку… У нас как раз пятнадцатилетний юбилей будет, всё одно к одному. Ещё через год… А мы потом вот так – и… А ты не подслушивай и не запоминай даже, а то знаю тебя: Аньку встретишь – и растреплешь ей всё. Всё растреплешь!

– Но это же она и придумала! – неуверенно пискнул Шурик, а сам подумал, что хоть письмо бывшей однокурснице написать бы надо, сто лет не общались, а он рассказывает о ней всякие небылицы, уже сам в них поверил, а как Ежище-то оживился!

– Ну, тема, тема, спасибо, Шурик. С меня по такому случаю– интервью вашего этого… Бжжж… Бррр… как там его? – устало прикрыл глаза Миша. – Может, правда, это только я его не читал, наши вроде хвалили. Скажи своему Лёве, что я разрешил. Я сейчас оставлю записку Марине, завтра с утра можно уже звонить в приёмную, она переключит на кого надо. И вот пусть с ним дальше работает, а ко мне не лезет. Не лезет пусть ко мне! Ну, Анюта, держись!

– Но может быть, у них вообще про другое? Может быть, у них правда такая реклама туристического агентства?

– Слушай, я неправ был сегодня. Ты не просто поумнел, а поумнел, потом помудрел, а потом на этой почве отупел. Ты что, в рекламу веришь больше, чем в журналистику? Так, что ли? Плесни-ка мне всё же виски, вон там, в левом… нет, в правом нижнем ящике, да. Ладно, сиди, я сам себе налью.

– Я… нет, я не верю в рекламу. Может, Анна верит?

– А что это она так в неё верит? Может, это в самом деле работает? – задумчиво сказал Ёжик, откупоривая бутылку. – Вдруг ты и прав насчёт турагентств… Тоже можно, наверное, подтянуть. Ты вот какое с ходу вспоминаешь?

Шурик с ходу вспомнил то, в котором работала Амнезина. Ёжик деловито кивнул и сказал, что вспомнил его же, следовательно, с этим тоже всё понятно, опрокинул в себя виски и быстро-быстро зашелестел клавиатурой ноутбука.

Оставив Мишу в самом приподнятом и воинственном настроении, Шурик медленно побрёл к метро. Снег продолжал красиво возникать где-то в паре метров от земли и исчезать, не долетая до асфальта; будущее Амнезины вырисовывалось и оформлялось вполне отчётливо. Главное, на что Шурик искренне надеялся – так это на то, что бывшая однокурсница Анна, заместитель главного редактора в журнале, конкурирующем с «Невскими перспективами», никогда не узнает о том, какую интригу он провернул с этим «дневником путешественника», а если узнает – то простит его. Ведь на самом-то деле он никаких тайн не выдавал, наоборот, придумал, чего нет, – ну так что делать, если по-другому с Ёжиком не договориться? И с интервью Бржижковского хорошо получилось – вот уж об этом Шурик даже и не думал, оно само. Честно. Надо будет сказать Лёве, чтобы прекращал воображать, будто сможет повлиять на Мишу Ёжика своими привычными силовыми методами. Тут нужен совсем другой подход.

Пока его друзья-шемоборы отвергали квартиры одну за другой, шушукались, ссорились и мирились, Джордж окончательно понял, что волевое решение придётся принимать ему. Дело непривычное, но увлекательное.

Чтобы не смущать обитателей отеля, он предложил своему небольшому неорганизованному отряду временно разойтись по номерам и отдохнуть, сам же взял в руки телефон и, вспомнив старые связи, начал подыскивать жильё, отвечающее всем требованиям Димки и Анны-Лизы. И к тому моменту, как изнеженные шемоборы выспались, приняли душ и поужинали, он уже готов был познакомить их с новым обиталищем.

Для окончательного выбора будущего жилья собрались в номере Анны-Лизы – к величайшему неудовольствию последней. Она полагала, что одноместный номер, даже если это двухкомнатный люкс с застеклённым балконом и видом на Неву, – это такой номер, в котором места хватает только на одного человека. Джордж был с ней полностью согласен, да и Дмитрий Олегович особо не спорил – но не в лобби-бар же было снова идти? Джордж специально спустился туда на разведку и свободных мест почти не увидел.

– Я думала, что в прошлый раз я плохо приехала, – заявила Анна-Лиза, возвращаясь с балкона и усаживаясь в широкое уютное кресло. – Что была неудачная неделя и в городе случились беспорядки. А они тут всегда!

– Беспорядки? Подумаешь, один погром, один пожар, тем более что я сам напросился, – философски заметил Джордж.

– Это-то? Лёгкий шухер, – согласилась Анна-Лиза. – Я одна, если мне как следует нарушить настроение, могу причинить гораздо больше разрухи!

– Мы будем хорошими мальчиками! – тут же сказал Дмитрий Олегович и нацедил себе в рюмку немного коньяка. – Эй, камрады, надеюсь, всё включено в стоимость и здешний мини-бар не нужно будет оплачивать отдельно?

– Надейся, надейся, – неопределённо покрутил пальцами слегка уязвленный Джордж и повернулся к Анне-Лизе: – Тебя, значит, не впечатлили масштабы разрушений в моём бывшем ресторане?

– Не-а. Гораздо больше отвращения причиняют мне разрушения, которые лежат на улицах. У нас, в Финляндии, к такому не имеют никакого терпения! Никогда! С бандитами бороться сложно – они бывают чертовски умные. Но разве есть мозг у беспорядков, чтобы убежать от дворника и его верной метлы? Беспорядки с улиц нужно убирать! Я безоблачно излагаю?

– Безоблачно, но предвзято, – вступился за родную страну патриотичный Джордж. – Вот смотри, у тебя есть, например, большая квартира…

– Было бы очень по случаю. Я задыхаюсь в этом цыплячьем курятнике!

– …а есть маленькая, – спокойно продолжал Джордж. – Какую будет легче содержать в чистоте, ну-ка угадай!

– Какую легче – такую я и сниму! Но, конечно, лучше большую.

– Отлично. Я как раз нашел для нас просторное жильё в самом центре. Кстати, Дим, там, кажется, тоже имеется мини-бар.

– Насколько мини? – заинтересованно произнёс Дмитрий Олегович.

– Примерно от балкона и до ванной комнаты. Словом, тебе понравится, – загадочно посулил Джордж.

Обиталище, которое Джордж умудрился найти за столь короткое время, вовсе не было жильём в привычном смысле этого слова. То есть, говоря начистоту, прежде там никто не жил. Ещё совсем недавно здесь было вполне уютное кафе. Но как только выяснилось, что всё здание в ближайшее – хотя и вполне неопределённое – время отправится под снос, хозяин (шапочный знакомый Джорджа по прежним временам), махнув рукой на арендную плату, внесённую на полгода вперёд, принял решение переехать в другое место, тем более что место это как-то удивительно быстро нашлось. Словом, за сущие копейки Джорджу удалось снять нечто совершенно невообразимое – владелец кафе даже сам привёз три новеньких раскладных дивана, укомплектованных постельным бельём, лишь бы только этот сумасшедший Соколов не передумал и не отправился на поиски какого-нибудь более жилого помещения.

Кафе состояло из четырёх небольших зальчиков, так что каждому досталась отдельная комната, а самый крупный зал, находившийся в центре, немедленно был переименован в гостиную.

– Это что же, я буду жить в квартире с барной стойкой? – восхищённо протянул Дмитрий Олегович. – Это успех, я считаю. Кровать к окну поставьте, ага. Нет, ребята, правда, все эти бутылки остались тут, потому что хозяину они больше не нужны? Прекрасные новости! А что, у вас тут раньше был WiFi и вы его тоже оставляете? Дивно!

– Вы что, мухоморами сыты, вы оба? – рассвирепела Анна-Лиза. – Вы думаете, что я смогу здесь жить, да? Люстры, обои, лепные потолки – это богатство. Но из люстры нельзя принять душ! Обоями не сушат голову! И на лепном потолке не зажаришь бифштекс! Я требую благоустройства!

– С благоустройством проблем не будет, – заявил бывший хозяин, – тут раньше часто готовили, как вы догадываетесь, так что кухня к вашим услугам. И душ имеется. Не такой шикарный, как туалетные комнаты, но исправный и удобный.

– Ты, кажется, очень любишь жить в центре и в роскоши, – вмешался Дмитрий Олегович. – Бери себе вип-зал – более пошлого ампира я в жизни своей не видел, тебе должно там очень понравиться. На кровать бросишь какую-нибудь там парчу, а потом войдёшь во вкус и впредь станешь жить только в заброшенных кафе.

– Оно не заброшенное, – грустно сказал хозяин. – Последние вещички только сегодня вывезли. Кто же знал, что весь дом под снос пойдёт? И да, во дворе можно смело оставлять автомобиль – чужие там не ходят. А скоро вообще никто ходить не будет.

И тут Анна-Лиза посмотрела на ситуацию шире: в конце концов, какая разница, чем это помещение было раньше, главное – что оно действительно огромное, в меру роскошное и – никуда не денешься – располагается в самом центре, как она и хотела.

Дмитрий Олегович, привыкший поселяться где попало и проводить большую часть времени в кофейнях и ресторанах, очень быстро освоился на новом месте. И получаса не прошло, а он уже сидел, вооружившись ноутбуком, за барной стойкой в «гостиной» и что-то сосредоточенно высчитывал.

– Заранее хочу предложить тебе разделить город на сферы влияния, – не оборачиваясь, произнёс он, услышав за спиной тихие шаги.

– А чем ты почуял, что это я, а не Йоран? – подозрительно спросила Анна-Лиза.

– Почуял я носом, – пояснил Дмитрий Олегович, поворачиваясь на барном табурете лицом к собеседнице. – Душа моя, он не пользуется такими приторными духами, а если бы и пользовался, то не выливал бы на себя половину флакона за раз. К твоему сведению, наш милый Джордж, или, как ты его называешь, Йоран, довольно сдержанный человек, и это проявляется во всём. А город мы всё же поделим. Вот начиная от… ну, скажем, этого псевдокамина, и далее полевую сторону – моя территория. Направо – твоя. Кто нарушит конвенцию – будет наказан в соответствии с классикой. Впрочем, да, вряд ли ты это читала. Но тем не менее с завтрашнего утра наши пути расходятся. И не сойдутся они до тех пор, пока кто-нибудь из нас не поймёт, какого черта в этом городе объявилось так много носителей. Я чувствую их избыточное присутствие почти так же хорошо, как твои чудовищные духи – прости, ничего личного, – но мне, кажется, надо принять что-нибудь от мигрени. С этими словами Дмитрий Олегович вновь повернулся к барной стойке, добыл бутылку с коньяком, открутил ей голову и сделал щедрый, добротный глоток.

Анна-Лиза многозначительно хмыкнула и присела рядом с ним.

– Ну что ж, я вижу, что все довольны. – В зал неторопливо, по-хозяйски оглядываясь, вошел Джордж.

– Как тебе чёрный ход? Не слишком ли чёрный? – светски спросил у него Дмитрий Олегович.

– Вполне зелёный. Любят у нас почему-то красить лестницы в зелёный цвет. Но зато тут есть замечательный выход на крышу. По случаю скорого расселения дома чердак открыт, и вид с крыши – обалденный. Сейчас оденусь потеплее и пойду любоваться родным городом. Кто со мной?

– Боже, как это мило! – гадким голосом сказал Дмитрий Олегович. – Ты по-прежнему ностальгируешь по старым добрым школьным временам, когда два этих давно канувших в вечность парня – умненький, но трудный подросток Дима и его друг Жора, мальчик из хорошей семьи, – лазили по крышам, попивали тайком портвешок и воображали себя самыми крутыми хулиганами в округе. Настоящие хулиганы тем временем так над ними угорали, что даже не всегда находили силы навешать им как следует, чтобы знали своё место.

– Я помню: да, ты не упускаешь момента поглумиться над теми временами – и стараюсь, на правах доброго друга, периодически предоставлять тебе такую возможность, но сейчас, извини, другой случай, – любезно улыбнулся Джордж. – Так уж вышло, что мне понравилось глядеть на звёзды. Там, на севере, очень крупные, красивые звёзды. Здесь они тоже красивые, с крыши это отлично видно. Впрочем, неважно. Вряд ли вы поймёте.

– Йоран, ты сочиняешь стихи? Почитай нам немного! Обещаю, буду стучать в ладоши как неистовая! – воскликнула Анна-Лиза.

– Стихов я не пишу. Хотя, когда я смотрел на звёзды, у меня как раз придумалась одна сказка. Рассказать?

– Валяй, – милостиво кивнул Дмитрий Олегович и снова приложился к своей фляжке. – Вдруг у меня голова пройдёт?

– Наверняка вы видели фотографии нашей планеты из космоса. И может быть, обратили внимание на те снимки, которые были сделаны ночью, – откашлявшись, начал Джордж.

– Какая документальная сказка, – хихикнула Анна-Лиза, – доказанная фотографическими подтверждениями! А где же слайды?

– Это была присказка, – пояснил Джордж, – а вот и сказка. Ночная Земля, освещенная огнями, очень напоминает звёздное небо. Крупные города похожи на яркие светила; столицы, окруженные пригородами-спутниками, – это целые созвездия. Никто этого не проверял, но что, если после смерти люди отправляются в те города, которые они при жизни больше всего любили? Эти города расположены как раз на звёздах – огромные, вмещающие в себя всю историю, сохранившие все постройки – от основания до наших времён. Звёздные города постоянно разрастаются – чтобы вместить всех желающих. Ну и, конечно, время от времени на небе загораются новые звёзды – ведь на нашей планете возникают новые города. Ещё нельзя забывать о тех, что придумали писатели и кинорежиссёры: иногда у них выходит так достоверно, что хочется навсегда уехать жить в эту выдумку.

– Я помню, ты тайно мечтал попасть в Минас-Тирит, чтобы оттуда сразиться с Тёмным Властелином. – Дмитрий Олегович притворно смахнул непрошеную слезу умиления. – При этом боялся без разрешения родителей поехать со мной в увлекательный круиз на собаках до Москвы. Конечно, одно дело – Тёмный Властелин, а другое дело – папа, который может лишить непослушного сына карманных денег.

– Браво, у тебя великолепная память, – несколько раз хлопнул в ладоши Джордж. – Когда засяду за мемуары, буду с тобой консультироваться.

– И озаглавишь эти мемуары «Мой друг – Дмитрий Маркин». Так всегда поступают прихлебатели, живущие в лучах славы истинных звёзд.

– Эй вы! Хватит измерять друг другу извилины! Я хочу сказку про настоящие звёзды, на которых стоят города! – воскликнула Анна-Лиза. – Скажи скорее, Йоран, что делать, если звезда упала? Куда пропадают те, кто на ней живёт?

– А они уезжают на другие звёзды, – невозмутимо ответил Джордж. – Невозможно же целую вечность прожить в одном и том же городе. Ведь если он давным-давно разрушен, если о нём не сохранилось никаких воспоминаний, то никто в него уже не приедет, никто не расскажет новостей с Земли. Тысяча лет изоляции – от такого завоет даже самый консервативный консерватор. И вот однажды жители забытого города собираются на самой древней, самой первой городской площади, сговариваются и уезжают. Звезду сковыривают с небосвода, чтобы освободить место другим, новым.

– А если кто-то хочет остаться? – встревоженно переспросила Анна-Лиза, – Нельзя швырять в преисподнюю целый город!

– Тому, кто хочет остаться, выделяют астероид. Музей-астероид, память о легендарном городе таком-то. Думаешь, для чего Млечный Путь существует? Как раз для этого. Представляешь: на маленьком-маленьком астероиде, затерявшемся среди сотен тысяч таких же точно астероидов, стоит, может быть, только один дом, в нём живёт один-единственный житель и сохраняет хотя бы тот кусок истории, который сам может удержать в руках.

– А можно мне сразу на отдельный астероид? – поднял руку Дмитрий Олегович.

– Ты не сможешь жить вдали от людей, – покачал головой Джордж. – Над кем же ты будешь ощущать своё превосходство? Над камнями?

– Я буду смотреть в большой телескоп на ближайшее созвездие и думать: «Надо же, какие идиоты! Даже после смерти продолжают играть в города!»

– Жить на месте – скучная игра, – фыркнула Анна-Лиза. – У меня будет большой золотой звёздный корабль. Чтобы плавать в нём из города в город. А ты, Йоран? Где пристанешь ты?

– В Питере, конечно, – не задумываясь, ответил Джордж.

– Ничего не выйдет, – ухмыльнулся Дмитрий Олегович, снова прикладываясь к своей бутылке. – Звёздный город Петербург давно покинули все жители, а звезду сковырнули с неба. На её месте теперь – чёрная дыра. Которая, как болото, засасывает каждого, кто упорствует в своём блажном петербурголюбии.

– Да любит он тебя, любит, – тихо сказал Джордж.

– Кто? – резко повернулся на барном табурете его Друг.

– Город. Петербург. Ты думаешь, что он тебя не любит, и боишься признаться в своих чувствах. И даже всячески подчёркиваешь, как он тебе безразличен. А город плевать хотел на это: он тебя просто любит – и всё.

– Верно, Димсу. Ты всегда так несправедливо судишь про этот город, – добавила Анна-Лиза. – Как будто он девушка, которая отказалась от твоих чувств. Но город не может отказаться от тебя из-за того, что у него уже есть любимый житель. Город – это большое сердце, его хватит для всех. Да и девушки бывают разные.

– Знаете, что! – Дмитрий Олегович захлопнул ноутбук и порывисто вскочил на ноги. – Пойду-ка я на крышу. На звёзды посмотрю. Выберу себе астероид для посмертного существования. Что-то мне подсказывает, что сегодня ночью я сдохну от головной боли. А если не сдохну, не забудьте утром принести мне кофе в постель. Он схватил с вешалки пальто, накинул его на плечи и, не оглядываясь, зашагал в сторону подсобных помещений, туда, где находился выход на зелёную лестницу чёрного хода.

Джордж неторопливо подошел к барной стойке, по-хозяйски провёл по ней пальцем и покачал головой: его работодатель из Хельсинки такой грязюки бы не потерпел и лишил всю смену премии.

– Я поеду с тобой в небесный город Санкт-Петербург, – неожиданно прервала молчание Анна-Лиза, – и он тоже поедет. Ох, и встряхнём городишко!

День третий

Даниил Юрьевич Пантелеймонов, шеф Тринадцатой редакции, умер так давно, что, казалось бы, должен был позабыть обо всех человеческих чувствах. Он сначала и позабыл, пока призраком Мёртвого Хозяина метался по этому дому, не в силах отпустить его, а заодно и себя. Он бы так до сих пор и пугал по ночам случайных путников, решивших срезать дорогу и пройти насквозь этот симпатичный дворик, но тут в городе случилась катастрофа – шемоборские агенты выследили и перебили целую команду мунгов. Только Бойцы остались, да и те почти помешались от горя и чувства вины.

Команду набрать – это ещё ладно, трудно, но выполнимо. Хороший шеф легко найдёт подходящих людей, а коль скоро в команде будут двое опытных мунгов, то им вполне по силам обучить новеньких всем главным премудростям. Но вот как раз хорошего шефа у Кастора на примете и не было. Все возможные кандидаты уже руководили своими командами, и покидать их не собирались.

– А назначь руководителем мёртвого. Только не того, свежего. А какого-нибудь, который давно уже торчит в мире живых, – посоветовал Трофим Парфёнович, «верховный экзекутор», как его прозвали какие-то шутники из Архангельска. – Когда у тебя опять целую команду перебьют, хотя бы шеф на расплод останется.

Даже при жизни нельзя было понять, шутит этот человек или говорит всерьёз. Кастор и тут не стал разбираться, а просто ухватился за хорошую идею и вспомнил одного знакомого призрака, за которым числился должок. Этим призраком и был Даниил Юрьевич.

Поработав немного со своей командой, бывший Мёртвый Хозяин довольно быстро вспомнил, каково это – быть живым. Нет, разумеется, все ощущения были даны ему в виде отголосков и теней, но даже этого порой было довольно. К примеру, вчера, выгуливая по кабакам Достоевской стороны на редкость строптивого автора, руководитель питерских мунгов в какой-то момент с удивлением осознал, что он, оказывается, мертвецки пьян. Мертвецки – именно так. А железобетонный Йозеф Бржижковский, помнится, требовал продолжения и был ещё полон сил…

– Даниил Юрьевич, что с вами? – испуганно спросила Наташа, увидев, как любимый шеф, покачиваясь, входит в приёмную.

– Сам не знаю, откуда взялось это томление духа, – элегически отвечал тот. – Очень напоминает то, что Лёва называет похмельем. Но так же не бывает, поэтому спишем на колебание магнитных полей.

– Знаете, очень хорошо, что вы пришли, несмотря на магнитные поля. Потому что вот тут у меня лежат документы. Их Лёва должен был у вас подписать, а вас не было, поэтому он попросил кого-то подделать вашу подпись – вот, взгляните, как похоже вышло, – но вот тут и вот здесь подпись тоже должна быть, а её подделать забыли. Так что документы нам вернули, а тут как раз вы, очень вовремя.

– Милый друг, как, по-твоему, я буду подделывать собственную подпись, предварительно подделанную неизвестно кем? Это уже какое-то концептуальное искусство получается, а вовсе не мелкое жульничество, как было задумано.

– Ой, – сказала Наташа, никогда не слыхавшая от шефа таких мудрёных фраз, – наверное, всё-таки похмелье. Хотите кофе, чай?

– Тишины и покоя хочу. Но здесь так не бывает, – усмехнулся Даниил Юрьевич, на ходу оставляя на документе два виртуозных росчерка. Никакого похмелья у него конечно же не было, да и быть не могло. Но для конспирации время от времени следует притворяться, а изобразить томную задумчивость шефу хотелось уже давно, да всё как-то не подворачивалось подходящего повода. Впрочем, оказавшись в своём кабинете, он довольно быстро погрузился в текущие дела и вернулся к привычной маске.

В дверь слегка поскреблись, потом попытались её распахнуть; Даниил Юрьевич, отлично знавший своих бесцеремонных сотрудников, наложил на неё небольшое воспитательное заклятие – совсем безобидное и простое: достаточно было постучать и спросить: «Можно?», или «Можно войти?», или что-нибудь в этом роде, как дверь сама собой открывалась.

– Э, чёрт… Вроде же он тут должен быть. Сим-сим, откройся, – раздался за дверью голос Виталика. Техник явно пытался подобрать пароль к строптивому пропускному устройству, но пока безуспешно. Наконец до него дошло, и он с вызовом спросил:

– А войти-то можно?

И тут же кубарем влетел в помещение – дверь уже отчаялась дождаться от него верного вопроса.

– Даниил Юрьевич, ну что мне сделать, чтобы ему понравиться? – жалобно спросил Виталик, поднимаясь на ноги и отряхивая джинсы.

– Нашему другу Йозефу? – уточнил шеф. – Да ничего. Он абсолютно неподкупен и сам принимает решения в зависимости от того, что ему привиделось в первой утренней рюмке.

– Значит, надо подкупить рюмку! – обрадовался Виталик.

– Ничего не выйдет. Радуйся хотя бы тому, что любимый писатель находится с тобой под одной крышей. Кстати, ты что, хочешь сказать, что он опять тут?

– Нет, что вы. Он уже поехал куда-то… Лёва его хотел на радио отвести, а он сказал – спасибо, я сыт и телевизором; потом явился Шурик, они о чём-то пошептались – Лёва, Шурик и наш писатель, Лёва Шурику подзатыльника отвесил, а господин Бржижковский на это сказал: «Да не убивайтесь так, оба же вы – полные болваны, и будете такими до конца своих дней» – и пошел прочь, посвистывая.

– Ну вот видишь, не только тебе от него достаётся.

– Достаётся? Если бы хоть доставалось! Он меня в упор не видит! Не замечает! С Лёвкой хоть ругается, человеком считает, Шурика вон вообще по плечу похлопал, а я – как пустое место для него. Как бы мне втереться к нему в доверие?

– Ну откуда же мне знать? Это ты у нас любитель раздавать советы в данной области. Попробуй для разнообразия дать какой-нибудь совет самому себе. Заодно хоть узнаешь цену всем этим своим патентованным средствам по охмурению ближнего – на словах-то у тебя всё очень ловко выходит.

– Пробовал. Не получается. Тут надо быть по-настоящему обаятельным, искренним, – как Шурик, что ли. А я притворяюсь. И обаятельным, и интересным.

– Да ну. Вот так неожиданные новости! И что будет, если ты вдруг прекратишь тратить силы на такую ерунду?

– Сами знаете что, – угрюмо отозвался Виталик. – Я засяду где-нибудь на чердаке, чтобы не убить кого ненароком, дом снова взбесится и начнёт пожирать сам себя, а когда всё закончится, этот крохобор Константин Петрович попытается вычесть из моей зарплаты расходы на ремонт.

– А сейчас ты притворяешься обаятельным или интересным? – неожиданно спросил шеф.

– Да ни тем, ни другим. С вами бесполезно притворяться – всё равно расколете. И потом, я же за советом пришел, а не за прибавкой к зарплате.

– Иными словами, ты сейчас не притворяешься, а дом при этом ведёт себя спокойно: вон, смотри-ка, даже трещина на потолке затянулась, помнишь, она ещё на той неделе появилась, здоровенная такая была?

– Ага. Была.

– Так что попробуй при случае подойти к нашему дорогому гостю, как ко мне, – за советом. Результат не гарантирую, но почему не попытаться? Вообще, конечно, старик Йозеф – большой мастер выводить людей из себя, – усмехнулся Даниил Юрьевич. – Пользуйтесь, что ли, такой возможностью, а то живёте в тепличных условиях, пылинки друг с друга сдуваете, скоро вообще забудете, каково это – в обычной жизни с обычными людьми взаимодействовать. – Для этого мне вполне хватает метро и магазинов, – покачал головой Виталик. – Вчера вот в очереди…

– Да разве ж там тебя так качественно отбреют? – перебил его шеф. – Нет, только настоящий гений способен на то, на что он способен. Ты помнишь ведь, какая у нас публика в «Петушках»?

– Ну, какая публика? Пьяная в мясо. А что?

– То есть доброжелательная, в целом, да? К тому же никто не обращает друг на друга внимания. Так вот, они вчера написали коллективную петицию бармену, которую подписали все без исключения. В петиции значилось: «Во избежание дальнейшей эскалации конфликта выведите, пожалуйста, за пределы помещения этого старого скандалиста, который сидит в купе номер шесть!» Угадай, кого они имели в виду?

– Круто! – с завистью протянул Виталик. – Несмотря на то, что там вечная защита висит?

Шеф кивнул, так, словно Техник подбросил ему удачную идею, ударил пальцем о палец и, усмехнувшись, ответил:

– Несмотря на то, да. Я сам, если честно, оставил там на какое-то время свою физическую оболочку, всё равно Йозефу нашему собеседник толком не нужен – так, надо время от времени обращаться к некой роже, чтобы не с самим собой разговаривать о том, какие все вокруг уроды и недоумки. Оставил, значит, а сам метнулся в угол зала – там, как мне показалось, носитель засел. Но именно что показалось – у него желание перегорело уже, причём недавно, мы с этим нашествием носителей ничего не успеваем. Кстати, ты действительно выяснил причину этого столпотворения или мне показалось? Виталик ущипнул себя за ногу – вот балда, совсем забыл, зачем к шефу ломился!

– Причину ещё нет, но уже вычислил место, где вся эта каша заваривается. Я перепроверил все наши свежие контакты. Так вот, девяносто процентов носителей – девяносто, вы представляете! – в первый раз ощутили желание в одной и той же точке пространства. Совпадение? Непохоже. Стремянная магнитная аномалия – вот как я назвал это явление. Сам по карте вычислил… С небольшой помощью Гугл-мэпс.

– На Стремянной, что ли, это происходит? – уточнил шеф. – Так рядом же с нами совсем.

– Вот и я о чём. Сейчас слеплю Лёве плакат, и на разведку поскачу!

– И бесстрашно отряд поскакал на врага… – критически оглядев его, произнёс шеф. – Техник на разведке – отлично придумано. Даже и не думай. Все координаты передай Марине с Галиной. И пусть держат меня в курсе.

– Слушаюсь, – кивнул головой Виталик. – Просто мало ли, вдруг там ничего особого нет, а они только зря потратят время.

– А может быть, есть, и не особое, а вполне опасное, и мы только зря потратим тебя. Искренне не рекомендую обсуждать данный приказ. Вопросы есть? Вопросов нет. Выполняй.

– Выполню! – с готовностью воскликнул Виталик. – Я вообще со вчерашнего вечера стараюсь быть хорошим. Понадеялся, что судьба меня за это наградит и господин писатель хотя бы обратит на меня внимание. Нет, не обратил. Зря я только старался.

– Конечно зря, – вполне серьёзно сказал шеф. – Если стараешься быть хорошим не для того, чтобы стать хорошим, а ради каких-то посторонних благ, то и хорошим не станешь, и не получишь никакой награды, так что в итоге окажешься в двойном проигрыше.

– Это почему же?

– Потому что быть хорошим имеет смысл только для того, чтобы достичь очередной ступени внутреннего совершенства, ну, или, если угодно, гармонии с собой. И награда тут – не мимолётное благосклонное внимание знаменитости, о котором ты мечтаешь, а качественное изменение внутри тебя самого. Ты стараешься быть лучше, стараешься – оп! – становишься лучше и понимаешь, что тебе абсолютно по барабану, замечает тебя Йозеф Бржижковский или нет.

– Как-то это грустно очень.

– Это тебе сейчас так кажется, а вот вырастешь над собой – и всё поймёшь. В идеале ты должен быть счастлив уже от того, что ты – это ты. А общение с писателями, книжки и фильмы, чай-кофе, друзья, девушки и прочие так называемые радости жизни могут быть, а могут и не быть. Но они ничего принципиально не изменят на твоём персональном небосклоне.

– Ну, это в идеале! – весело сказал Виталик, бодро пятясь к двери. – А пока я такой, какой есть, не идеальный и не совершенный, мне можно?

Услышав кодовое слово, дверь приветливо распахнулась, слегка наподдав под зад несовершенному и неидеальному Технику. Чтоб не зазнавался.

Давным-давно, когда ещё Тринадцатой редакции, как таковой, на свете не было, и контуры этой организации только намечались, Даниил Юрьевич заявил, что ему лично наплевать на то, сколько времени сотрудники проводят на работе – могут вообще не приходить, – лишь бы дело делалось. С тех пор так и повелось; и как бы пунктуальный Константин Петрович ни пытался изменить ситуацию, ничего у него не получается – никто, кроме Наташи, не желает приходить на работу к 10.00 и уходить ровно в 19.00. То слишком рано прибегут – и давай вкалывать, без перерывов, до глубокой ночи, то заявляются после обеда и – опять-таки сразу принимаются за дело.

Поэтому Шурик, примчавшийся в офис просто неприлично рано – в половине десятого, – не особенно удивился тому, что в приёмной уже вовсю бурлит жизнь. Собственно, бурлила она исключительно потому, что бедному Лёве на этот раз достался ужасно вредный автор. Автор – то есть уже порядком насоливший всем, до кого он успел дотянуться, Йозеф Бржижковский – стоял посреди приёмной, уперев руки в боки, и насмешливо объяснял бедному подневольному пиарщику, почему он не хочет идти на радио и что при этом думает о местном телевидении. Лёва, уже выслушавший от своих друзей с телевидения, что они думают о господине Бржижковском, мечтал сейчас только об одном – чтобы пришел какой-нибудь болван, которого не жалко, и этому болвану можно было спокойно и не торопясь открутить голову. Но вместо болвана ему достался Шурик, который, едва скинув шапку, шарф и куртку (и, как обычно, уронив всё это – жутко модное, между прочим, – добро на пол, рядом с вешалкой), изо всех сил постарался выполнить невысказанное желание дорогого коллеги. То есть непроизвольно прикинулся болваном, которого не жалко.

Вот уж чего Шурик точно не умеет – так это выбрать наилучший момент для того, чтобы выложить карты на стол. Более того, это умение кажется ему бесполезным – всю добытую информацию, полагает он, необходимо максимально оперативно доносить до тех, кому она предназначена, а сокрытие важных новостей хотя бы на минуту он приравнивает к вранью. Сегодня ты, допустим, полчаса держал ближнего в неведении, завтра тебя хватит на час, а через месяц вообще решишь ничего ему не рассказывать. Как ни пытается Даниил Юрьевич втолковать парню, что информация – товар ценный и демонстрировать его лучше в самом выгодном свете, ничего не помогает. «Информация – не товар! Я ведь не торгую ею, а бескорыстно делюсь!» – гордо заявляет Шурик.

Вот и сейчас, едва только вбежав в приёмную и обнаружив там Лёву, он бескорыстно поделился с ним радостной вестью о том, что Миша Ёжик всё же согласился на интервью писателя Бржижковского.

– Всё же согласился? – ехидно переспросил писатель. – Долго то есть отказывался, но ты его уговорил? Ай да молодец! А я-то думаю – чем мне заняться сегодня, может, с Ёжиком поговорить? И точно! Ёжик согласен.

– Да он не в этом смысле, – попытался спасти ситуацию Лёва. – Этот Ёжик вообще мелкий злобный гад, который ни черта не смыслит в литературе, хоть и начальник. А его сотрудники, напротив того, сами меня умоляли, чтобы я свёл их с вами.

– Ты, стало быть, сводней ещё подрабатываешь? – погрозил ему пальцем вредный старик. – И сколько берёшь за одно свидание со знаменитостью? На мне, например, сколько уже наварил?

– Чтоб тебе не спалось сегодня, – в сердцах воскликнул Лёва, отвешивая Шурику подзатыльник. – Пришел и всё испортил. Мы уже почти договорились!

– Размечтался. – Зловредный писатель достал из кармана папироску и закурил, не обращая внимания на развешанные всюду (Цианид постарался) метровые таблички, воспрещающие курить в данном конкретном помещении, потому что это вредит здоровью и трудоспособности некурящих. – Ни о чём мы не договаривались, а я, напротив того, сказал тебе, что никуда не пойду. Но с Ёжиком вашим я, так и быть, повидаюсь – ещё точно не знаю когда, но когда узнаю – непременно об этом сообщу.

– А у вас какие-то планы уже на сегодня, да? – угодливо поинтересовался Лёва.

– Да, есть кое-какие. Свалить отсюда поскорее, чтоб рожи ваши унылые не видеть.

– Ох же и получишь ты у меня сейчас, – хрустнул костяшками пальцев Лёва и повернулся к Шурику.

– Ну я же как лучше хотел! – испуганно попятился тот и чуть не наступил на уютно устроившегося на диване Виталика, мирно пробуждающего себя для трудов и забот нового дня посредством уже третьей чашки кофе.

– Да не убивайтесь так, оба вы – полные болваны, и будете такими до конца своих дней! – насмешливо заявил Йозеф Бржижковский, пыхнул на прощание папироской, сверкнул глазами и гордо вышел на лестницу, даже не прикрыв за собою дверь.

– Ну спасибо тебе, блин, Саша. Очень вовремя высунулся, молодец. Круто, конечно, что ты с Ёжиком корешишься, но мог бы и раньше об этом сказать, да? Меня теперь этот старый говнюк за человека считать не будет, раз я не мог договориться о том, о чём ты смог!

– Подумаешь, проблема, – наконец проснулся Виталик, – меня он с самой первой встречи за человека не считает – и ничего. Как видите, в жабу я ещё не превратился.

– Ой, кто здесь? – испуганно отскочил от него Шурик.

– О, нормально. Доктор, меня все игнорируют. Следующий! – Виталик весело отставил в сторону пустую чашку и приготовился к плодотворной дискуссии. Но ничего не вышло.

– Странное явление природы, коллега, – обращаясь к Шурику, сказал Лёва, указывая пальцем в сторону Техника. – Вроде там нет никого, а грязная посуда сама собой откуда-то возникла.

– Ну, бежим тогда отсюда, а то, раз там нет никого, могут и на нас подумать! – рассудил Шурик. – Заставят ещё чашки мыть неизвестно за кем, а вдруг там окажутся посторонние микробы или даже инопланетная плесень?

– Здравая мысль, – кивнул Лёва. – На сегодня – первая.

И эти двое бодрой рысью покинули приёмную, на прощание послав прилежно сортирующей почту Наташе парочку воздушных поцелуев.

– Не расстраивайся, Виталик, – ненадолго отвлекаясь от работы, произнесла она, – я тебя прекрасно вижу. Помой за собой посудку, сделай милость.

– Вот как не попёрло с самого утра – так и не прёт. Пойду сейчас шефу пожалуюсь! Он вас в покемонов превратит! – пообещал всему белому свету Виталик. – Чем это закончилось, вы уже знаете.

Тем временем Шурик, оказавший Лёве совершенно неоценимую медвежью услугу, мужественно отрешился от всех посторонних дел и всерьёз взялся за желание Амнезины. Для того чтобы всё произошло как бы само собой, как бы по стечению обстоятельств (Шурик обожал подобные комбинации), следовало сделать так, чтобы три взрослых человека случайным образом познакомились и поняли, что они могут оказаться полезны друг другу. Причём главная и самая непростая часть этой интриги уже была запущена – Миша Ёжик всерьёз увлёкся идеей трэвелога. Впрочем, хорошо зная Мишу, Шурик понимал, что это – ненадолго. И если сегодня у этого безумно энергичного и крайне подозрительного человека возникнет другая идея, а предыдущая не сделает ничего для того, чтобы удержать на себе его внимание, то всё придётся начинать заново. И – уже с другим журналом, потому что Миша вторсырьем не питается, нет, и однажды отвергнутые идеи не реанимирует.

Поэтому-то Шурик и пришел сегодня на работу так рано и принялся звонить по телефону, прикидываясь то сотрудником отдела рекламы журнала «Невские перспективы», то старшим братом, решившим сделать сюрприз своей сестрёнке, то разгневанным читателем, то сотрудником курьерской службы, развозящей корреспонденцию вип-персонам. Денис, не отрываясь от утренних дел, молча наблюдал за этими перевоплощениями.

На столе перед Шуриком лежал листок, исчирканный стрелочками, галочками и прочими тайными знаками.

– Значит так, – в очередной раз анализировал он расстановку фигур. – Этот звонит Мише, Миша ничего не понимает, потом понимает, и – ура! – тогда наш приятель идёт сюда, а мы в этот момент уже его поджидаем и наносим шах и мат в два хода.

Следующий звонок Шурик адресовал своей королевской пешке. Амнезина, которой вчера показалось, что больше ей не видать этого смешного инопланетного мальчика, очень обрадовалась его звонку (тем более что телефонный разговор позволял ей на совершенно законных основаниях временно оставить очередного неприятного туриста наедине с каталогом).

– Представляешь, я сегодня утром фотографировался в одном ателье на пропуск, ну, потому что у нас тут новую пропускную систему ввели, – уверенно выдумывал на ходу Шурик, – и выиграл возможность бесплатно распечатать у них пять фотографий форматом А4. А4 – это знаешь, как много? Ни в один альбом не влезет.

– Знаю, – не скрывая досады, ответила Амнезина. – И как это только некоторым людям всегда так везёт? Сколько я на пропуск ни фотографировалась, ничего подобного не встречала.

– Да, повезло мне, – согласился Шурик. – Теперь не знаю даже, чего печатать. Просто не представляю. Постер с Lady Gaga у меня уже есть. А заказ надо сделать сегодня, такое у них дурацкое правило. Ну вот, я подумал – вдруг ты мне посоветуешь, что напечатать? Ты же всё-таки фотограф.

– Ага, – фыркнула Амнезина, – я тебе посоветую передарить свой выигрыш мне. Только ты же этим советом не воспользуешься, правда?

– Почему? Давай я им воспользуюсь. А ты мне потом подаришь какую-нибудь фотографию, идёт?

– Тебе же ничего не понравилось, кажется.

– Тебе жалко, да? А ведь я тебе свой выигрыш отдаю, между прочим. – Да мне не жалко, что ты, – обиженно произнесла Амнезина, – бери хоть всё, я только рада буду. Просто мне, правда, показалось, что тебе они не очень…

– Мне они очень-очень! Просто я слов подходящих не нашел. Потому что я не красноречивый. Ой, слушай, у меня тут звонок на другой линии, от шефа, похоже. Сейчас будет моловогойка… Головомойка… Я тебе в почту кидаю логин и пароль, вот, уже кидаю, перешли по-быстрому свои фотографии, и через час уже всё будет готово. Созвонимся ещё.

– Береги себя, – прошептала в трубку Амнезина.

Шурик утёр пот со лба, отодвинул в сторону телефонный аппарат и нанёс на исчирканный листок последнюю, самую важную галочку. Затем отправил заранее заготовленное письмо и вскочил с места, на ходу перевоплощаясь в гитариста некой абстрактной металлической команды, выдающего своё коронное соло. Пропрыгав с воображаемой гитарой по всему кабинету, он вернулся на место, кое-как пригладил волосы и принялся шарить по ящикам стола в поисках съестного, но нашел почему-то только подзарядку от мобильного телефона, которую потерял в прошлом году. Сам телефон, кстати, он потерял ещё раньше.

– Я и не знал, что у нас ввели пропускную систему, – отрываясь от работы, произнёс Денис.

– Да ничего у нас не вводили, это я так, – неопределённо ответил Шурик. – Слушай, ты мне через час не можешь стукнуть чем-нибудь тяжёлым по голове, чтобы я не забыл одно важное дело?

– Если надо, я могу помочь тебе настроить таймер в твоём телефоне. С тех пор, как человечество изобрело это прекрасное… – Ага, давай. С тех пор, как человечество изобрело этого прекрасного тебя, я стал успевать гораздо больше!

Денис легко поднялся с места, подошел к своему безалаберному начальнику, взял со стола мобильный телефон (купленный две недели назад – после того, как его предшественник предательски нырнул в унитаз и навсегда отказался работать) и настроил таймер.

– Если верить твоему телефону, всё это время ты жил вчерашним днём. Но в будущем году, – выставляя правильную дату, произнёс он. – Вот, за пять минут до нужного времени раздастся виброзвонок, за три минуты – звуковой сигнал, который будет повторяться каждые тридцать секунд, – сказал он. – Всё предельно просто. А что случится через час?

– Через час Амнезине принесут её фотографии, но по заранее запланированной мною ошибке доставят их директору по продвижению. Который, как я понимаю, в данный момент разговаривает с Мишей Ёжиком. Во всяком случае, когда я представлялся сотрудником отдела рекламы, я оставил ему прямой Мишкин номер. Поговорив с Мишей, директор крепко задумается о том, что своего человека, умеющего фотографировать и готового почти даром хоть завтра уехать в Арабские Эмираты или куда ему скажут, у него нет. Дальше – дело техники. Я звоню Амнезине, Амнезина идёт на А4, то есть прибегает к директору по продвижению, он узнаёт, что она прекрасный фотограф, – и все довольны, все смеются.

– А что будет в это время делать Миша Ёжик? – с интересом спросил Денис. – Вдруг он начнёт выяснять, откуда у этого директора его прямой номер? – Это вряд ли. Ежик продолжит заниматься пятью делами сразу, отметив для себя, что задача, запланированная на первую половину дня, вроде бы решается сама собой. За него я совершенно спокоен – он всегда с готовностью перекладывает ответственность на деловых партнёров, если, конечно, у этих партнёров хватает глупости так подставиться.

– Ловко, – сказал Денис, возвращаясь на своё место. – А если что-то пойдёт не так?

– На этот случай я подготовил пару путей к отступлению, – беспечно ответил Шурик, – но думаю, что всё выйдет по-моему. Кстати, у тебя ничего пожевать нету? Так разволновался, а тут ещё Лёва этот, псих ненормальный, чуть в морду не засветил, но потом всё же одумался.

– Я не понимаю, почему вы все его так боитесь, – удивлённо спросил Денис, вытаскивая из ящика стола специально припасённую пачку печенья «Шесть злаков с витаминным комплексом на каждый день» и ловко перебрасывая её своему вечно голодному начальнику. – Мы с Лёвой частенько занимаемся армрестлингом. К сожалению, он совершенно не умеет выделять время на отдых, что не самым лучшим образом сказывается на его здоровье. Но противник он достойный, честный, поражение всегда признаёт легко.

– Армрестлинг, – поморщился Шурик. – Помню, Лёва меня один раз втянул в этот кошмарный ужас – больше я в такие игры не играю. Когда я в детстве упал с велика и сломал руку – и то было не так больно. А тебя он, конечно, не тронет, раз ты можешь дать ему достойный отпор.

– Отпор? – удивлённо произнёс Денис. – Этого не требуется. Он признаёт, что я сильнее. Но постой…

Тогда получается, что остальные у нас ещё слабее Лёвы? Я бы настоятельно рекомендовал всем без исключения записаться в спортзал, пока ещё не поздно.

Денис впервые произнёс это волшебное «у нас» – и не почувствовал при этом никакой фальши. До сих пор ему казалось, что он ещё немного наособицу, не вполне со всеми вместе, что вот-вот настанет некий момент «посвящения», когда его, предположим, усадят на специальный старинный стул посреди приёмной, вручат сертификат о том, что он теперь окончательно принят в компанию, трижды споют какой-нибудь приличествующий случаю гимн – и вот тогда-то волшебным образом произойдёт его долгожданное воссоединение с коллегами. Но всё это случилось совершенно неожиданно, без гимнов и речей, и даже не по расписанию. Как будто кто-то протёр экран телевизора, и изображение моментально стало ярче, сочнее и естественнее.

Шурик, не уловивший перемен в общественном положении Дениса (ему-то с первого дня казалось, что этот парень вполне себе свой), запальчиво заявил, что лично у него всегда была по физкультуре пятёрка и он даже бегал кросс на первенство района. На что можно было ехидно ответить: мол, тогда тебе незачем бояться Лёвы – ты всё равно от него убежишь. Но Денису было не до такой ерунды – сам того не ожидая, он перешагнул на очередную ступеньку и теперь с интересом изучал открывающийся с неё вид.

Он остался собой, не отказался от каких-то основополагающих личных принципов и убеждений, и при этом почувствовал, что теперь он – вместе со всеми. Это удивительное ощущение тепла, уверенности в своих силах и уюта казалось давно утерянным – когда-то в детстве, ещё до того, как мальчик впервые ясно прочитал чьё-то довольно жестокое и эгоистичное желание и начал закукливаться, стараясь скрыться от этого неправильного мира где угодно, хоть в библиотеке, лишь бы вокруг было поменьше людей.

– Ладно, я уже заткнулся, – по-своему истолковал его молчание Шурик. – Распорядок дня велит тебе вновь взяться за нашу Великую Китайскую стену.

– Нет, – очнулся от своих мыслей Денис. – Теперь у меня другая задача.

Задача, над которой парень уже две недели ломал голову, выглядела так: одна бодрая пенсионерка решила вырваться из цепких объятий своих многочисленных почтительных детей и внуков, свято убеждённых в том, что бабушка – старая, ей нельзя волноваться, напрягаться, работать, нервничать, а можно только смотреть телевизор и гулять. А бабушке за два года так осточертели и телевизор, и родной район, по которому она прилежно гуляла, чтобы не расстраивать близких, что она уже была готова на любую авантюру. Больше всего ей хотелось оказаться в окружении какой-нибудь посторонней бойкой молодёжи. И чтобы к ней относились не как к старинной потрескавшейся вазе – ценной, но бесполезной, – а как к обыкновенному человеку, способному ещё очень на многое.

На первый взгляд эта задача показалась Денису лёгкой и привлекательной. Что может быть проще – найти в этом городе подходящую работу и пристроить на неё подходящую бабку? Но оказалось, что носительница желания, прожившая на этом свете гораздо дольше, чем молодой самоуверенный мунг, уже успела – тайком от бдительной родни, разумеется, опробовать все подходящие варианты. Увы и ещё раз увы! Бойкая молодёжь вешала на свои офисы табличку «Людям старше пятидесяти – вход воспрещён!», видимо полагая, что лет этак через тридцать их собственная жизнь закончится. Фирмы по трудоустройству в лучшем случае предлагали пенсионерам надомную работу, в худшем – отмахивались всё той же обидной табличкой про возраст.

Ну в самом деле – не брать же славную бабулю в Тринадцатую редакцию, в помощь сестрам Гусевым? После того как Константин Петрович привёл сюда Машу, а Виталик – Гумира, прибавив, что, мол, спокойно, товарищи, этот мальчик теперь будет жить у нас, верховное начальство твёрдо дало понять, что такого произвола и самоуправства оно больше не потерпит. И хотя это не противоречит правилам, но надо и честь знать. Да и не стал бы Денис поступать настолько неспортивно: если уж взялся за дело, думал он, сделай его безупречно, чтобы никто не смог придраться.

Он уже проверил и отверг пару сомнительных вариантов и теперь находился в некотором тупике, а желание так и продолжало числиться неисполненным. Денис, конечно, не мог знать, что вчера его бабулю заприметил конкурент-шемобор, но даже если бы и знал, то ничего не смог бы изменить в своём отношении к делу.

– Не понимаю, – раздраженнно сказал Денис, отбрасывая ещё один вариант трудоустройства бабушки. – Нет, правда, не понимаю.

И отодвинул ежедневник. И встал из-за рабочего стола. И подошёл к окну, чего с ним до этого вообще никогда не случалось, – за окном ничего выдающегося не происходило, двор себе и двор.

– Чего не понимаешь-то? Тебе помочь? – с готовностью откликнулся Шурик.

Помогать «практиканту» ему нравилось гораздо больше, чем работать самому. Поэтому большую часть обязанностей он сваливал на младшего товарища, а потом сам же и делал за него чуть ли не треть работы. Таким образом осуществлялось справедливое распределение труда внутри этой группы.

Денис внимательно посмотрел на Шурика, как бы прикидывая, а стоит ли вообще на эту тему разговаривать, но раз уж сам начал, то продолжай, будь добр. Энергично ударив пальцем о палец, парень повернулся спиной к окну, присел на подоконник и решительно начал:

– Я не понимаю, почему у тебя всегда так ловко получается управляться с желаниями? Как будто у вас договорённость со случайностями, неожиданностями и прочими обстоятельствами и они все пляшут под твою дудку! Я вот уже вторую неделю не могу разобраться с одной простой бабусей, а сколько в прошлый раз возился?

– Так это нормально. Один раз Костя полгода пытался решить, что же ему делать с парнем, который хотел работать в офисе, но при этом не быть ни начальником, ни подчинённым.

– Бред, – пожал плечами Денис, – пойди туда, не знаю куда. Я бы за такое и не взялся.

– Никто и не взялся. А Костя прорабатывал его – и в итоге оказалось, что наш красавец не в офисе хочет работать, а в большом офисном здании. Так что он открыл небольшой магазинчик в одном бизнес-центре и работает там один. Доволен так, что даже ночует на работе.

– По-моему, это называется не «доволен», а «один не справляется», – уточнил Денис. – Да неважно! Главное – он получил своё! Так что не расстраивайся.

– С чего ты взял, что я расстраиваюсь? Мне просто хочется более целесообразно использовать свои ресурсы, вот и всё. И я надеюсь, что ты поделишься со мной каким-то секретом.

– Секретом? – задумался Шурик. – Я тебе вроде все свои секреты уже выболтал. Да у меня и секретов-то нет – спрашивай, если что. Хотя, знаешь, я заметил, что ты… Только не обижайся на то, что я скажу, ладно?

– На обоснованную критику, предназначенную для того, чтобы принести пользу, обижаются разве что идиоты, – сухо ответил Денис. – Я не из таких.

– А я – из таких, – беспомощно отозвался Шурик. – Я идиот, и я обижаюсь. Ну, так вот. Я наблюдал за тобой и заметил, что ты не позволяешь ситуации развиваться самостоятельно. Получив носителя, считываешь его желание и чуть ли не математические формулы начинаешь выписывать, чтобы просчитать все возможные способы решения задачи.

– А ты разве не так поступаешь? – удивлённо спросил Денис, указывая на план операции «Амнезина». – Всё просчитать, отсечь лишнее, вычленить суть – и работать.

– То, что ты называешь лишним, – тихо сказал Шурик, – может быть весьма полезно. Ты слишком многое хочешь контролировать – ив итоге контролируешь, ты ведь упорный. Так что получается – несёшь на плечах осла, дедушку и внука, который несёт твой рюкзак, а на самом деле дедушка должен ехать на осле, внук – бежать за ним вприпрыжку, а рюкзак уж ты неси сам. – А мораль сей басни в чём? – не понял Денис.

– А мораль такая. Если ты дашь ситуации больше свободы, кое-что сделается само. Есть такая штука – порядок вещей. Настоящие выполнимые желания – они ведь тоже на пустом месте не возникают. Да и носители делают всё, чтобы они исполнились. Часто вообще бывает так – не мешай человеку, и он сам всего добьётся, взять хотя бы нашего Гумира. Виталик, конечно, рисковал ужасно, но как ловко всё вышло.

– Это читерство! То, что он привёл сюда Гумира – нечестно по отношению и к нему, и к нам! Я не желаю следовать такому примеру.

– И не надо никому следовать. Стань примером сам себе. Найди для начала то, что находится в точке пересечения твоих возможностей и желания носителя – и сделай. Если, скажем, человек мечтает о куске хлеба, достаточно сбегать в булочную, купить хлеба, отрезать нужный кусок и протянуть ему на блюдечке. Даже можно на бумажной тарелочке. Не надо самому растить зерно, собирать его, молоть в муку и печь румяный каравай…

– Ты, случайно, никаких стадий процесса производства хлеба не упустил? – перебил его Денис.

– Вот видишь – ты опять выбираешь самый сложный способ, а ты забудь об этом, он тебе, скорее всего, и не понадобится. Можно вообще купить хлеба, дать человеку буханку и нож, пусть сам режет. Главное – хлеб! Если в условиях желания не оговаривались дополнительные характеристики.

– А если оговаривались? Если носителю нужно, чтобы этот хлеб взрастил и испёк ему именно я?

– Тогда расти и пеки. Но не кидайся вспахивать поле, чуть только заслышав о том, что кому-то нужен хлеб. Так, знаешь, и накладнее, и дольше. Пока ты свой шедевр печешь, человек либо с голоду помрёт, либо отвыкнет от хлеба и перестанет его есть вообще, либо его какой-нибудь ловкий шемобор за простой бублик купит!

– Но это же неспортивно! – выложил Денис свой последний козырь.

– Так и у нас ведь не олимпиада, – растерянно сказал Шурик. – Наша цель – не шемоборов обогнать, а самим побольше желаний выполнить.

– А разве это не одно и то же?

– Нет. В первом случае ты думаешь о шемоборах. Во втором – о желаниях. А думать о желаниях гораздо продуктивнее – в голову могут прийти неожиданные, но крайне полезные идеи! А если ты только и делаешь, что размышляешь о противнике, он может и прибежать на твой зов. Зачем нам такое счастье, а?

После очередной психотерапевтической беседы с Даниилом Юрьевичем Виталик побегал немного по своему кабинету, пытаясь свыкнуться с тем, что любимый писатель не снизойдёт до общения с таким славным парнем, как он. Затем опомнился, встряхнулся и, строго следуя указаниям шефа, отправился на поиски сестёр Гусевых, чтобы передать им координаты Стремянной магнитной аномалии.

Марина с Галиной обнаружились в приёмной: вместе с Наташей и Константином Петровичем они занимались чертовски важным делом – гипнотизировали факсовый аппарат, из которого вот-вот должен был вылезти заказ на умопомрачительную сумму. Или – не вылезти. Обстановка накалилась, и не хватало только… да вот как раз Виталика и не хватало для того, чтобы разгорелся небольшой локальный пожар.

– В шесть утра уже на месте были, нормально, да? – уже, кажется, не в первый раз повторила Марина, на этот раз – для нового слушателя. – По морозцу в темноте, шух-шух, как пионерки.

– Ого! – с уважением протянул Виталик, ожидая подробностей.

– Вот ему упёрлась эта премия, – проворчала Галина. – Ему упёрлась, а мы – вкалывай!

– Упёрлась, упёрлась, – нетерпеливо потирая руки, приговаривал Константин Петрович. – Если нам этот заказ сделают, мы с вами перевыполним план по предпраздничным отгрузкам и получим премию! Мы просто возьмём и сделаем их всех. Вот так мы их сделаем, а потом ещё вот так и вот так!

– Кто-кто получит премию? – навострил уши Виталик, на этот раз снова умудрившийся задолжать всем своим коллегам (некоторым – не по одному разу), включая практически безденежного Гумира.

– Да мы все, – весело ответила Наташа. – Если, конечно, будет заказ.

– Будет, будет, как не быть, – не вполне уверенно произнёс Константин Петрович.

– А вдруг не закажут? – поинтересовался Виталик. – И тогда всё, плакали наши денежки. Да? А могут, кстати, не заказать?

– Могут, – коротко ответила Галина. – Всё как раз сейчас решается.

– Ужас, какой напряженный момент! – покачал головой Виталик и бочком, бочком направился к кофейному автомату. – Но мы сделали всё, что могли, значит… – хрустя костяшками пальцев, пробормотал Константин Петрович.

– Значит, мы победим! – ободряюще улыбнулась Наташа.

– А вдруг они передумают? – Виталик остановился на полдороге и повернулся к коллегам. – Это же, наверное, огромные деньги! Так просто с ними никто не расстанется.

– Уберите его отсюда, – задыхаясь от ярости, прошептал Константин Петрович, слегка распуская узел галстука. – Можете даже убить. Я готов взять на себя всю ответственность.

– Как я волнуюсь! – воскликнул ничего не подозревающий Техник. – Это ж надо, мы можем получить премию! А можем и не получить!

Окончание этой фразы он договаривал уже в коридоре, куда его выволокли Марина с Галиной, профессионально подхватив клиента под локотки.

– Я что-то не так сделал? – кротко спросил Виталик.

– Прекрати его дразнить! – процедила сквозь зубы Марина. – Костик иногда перегибает, но не надо сейчас за это отыгрываться, это жестоко.

– Да я не дразню, я же помочь ему пытаюсь! Вижу, что человек нервничает. Ну вот и я нервничаю ему в тон, чтобы он знал – я на его стороне. Помогаю. Чем могу.

– Ты ему очень поможешь, и всем нам тоже, если заткнёшься и не будешь отсвечивать, – рявкнула Галина.

– Ну и пожалуйста! Вот обижусь и вообще не буду ни с кем разговаривать! – Неужто на нас снизойдёт такая благодать? – воздела руки к небу Марина. – Мы уж и не чаяли.

– Послушайте, но я же должен был как-то поучаствовать в ситуации. Поддержать вас. Не делом, так словом. Ведь правда – если мы не получим этот заказ, то и премии никому не видать?

– Всё. Доигрался, – устало вздохнула Галина и медленно извлекла из потайного кармана свой знаменитый финский нож.

На счастье бестолкового Техника, в этот же самый момент в приёмной раздался душераздирающий вопль Константина Петровича – вопль, достойный пещерного человека, одержавшего победу над другим пещерным человеком, но никак не культурного, интеллигентного менеджера, да ещё и в очках.

– Шемоборы? – беззвучно произнесла Галина, резко распахивая дверь и мгновенно оценивая обстановку.

Вожделенный счёт на превосходную круглую сумму, который Наташа держала над головой, чтобы не случилось какой беды, не оставлял никаких сомнений в том, что вопль, недавно огласивший эту пещеру, был криком счастья, а не ужаса и страха.

– Мы получили его! – рыдал и смеялся Константин Петрович, и вид у него был счастливый и придурковатый одновременно. – Какие же вы молодцы, как же я вас люблю, обожаю!

После этого началась полная вакханалия – и Наташа, и полностью реабилитированный Виталик, но особенно, конечно, виновницы события получили от Цианида столько любви и ласки, сколько им не доставалось за всё время общения с этим обычно сдержанным человеком. – Ты когда-нибудь до этого видела, чтобы мужчина, с которым я не планирую вступать в интимную близость, так долго целовал мне руки и при этом оставался на ногах? – через некоторое время поинтересовалась Марина у Галины.

– Пускай его, мальчик заслужил передышку, он же постоянно только о работе и думает! – отвечала сестра.

– И всё-таки не зря я нервничал! – отойдя на почтительное расстояние от весьма довольных собой, но всё равно чертовски опасных бабулек, заявил Виталик. – Настоящая дружеская поддержка нужна не меньше, чем профессионализм!

– О, смотри-ка, начальник, он к нашему успеху пытается примазаться. – Марина деликатно попыталась привести в чувства совершенно раскоординированного Константина Петровича.

– Пусть идёт, я потом подпишу, – царственно махнул рукой Цианид и плюхнулся на пол.

– О, да он опьянён победой, – покачала головой Галина. – Совсем молодёжь побеждать разучилась. Одной порции достаточно, чтобы клиента развезло.

– Давайте его на диван перенесём! У меня где-то нашатырный спирт был! – захлопотала Наташа.

– А у нас – питьевой есть! – похвалилась Галина.

Пока дамы колдовали над разомлевшим коммерческим директором, Даниил Юрьевич, как всегда незаметно просочившийся в приёмную в самый разгар веселья, решил наконец вмешаться.

– Поздравляю тебя – ты освоил ещё один способ изображать кипучую деятельность, вместо того чтобы заниматься делом, – похлопал он Виталика по плечу.

– А… спасибо, – не сразу понял Техник. А когда сообразил, что его отнюдь не хвалят, с недоумением и даже некоторой обидой уставился на шефа: – Я что, по-вашему, лодыря гоняю?

– Именно. Или ты всерьёз полагаешь, будто паровоз нужен только для того, чтобы время от времени давать гудок?

– Ы? – по-неандертальски прищурился Виталик.

– Тогда как на самом деле задача паровоза – перевозить вагоны. А без гудка он и вовсе может обойтись. Ну и, конечно, если продолжать эту железнодорожную аналогию – один паровоз для того, чтобы помочь другим паровозам, может взять на себя перевозку части их грузов. А если он будет ехать сзади и истошно гудеть – может случиться авария. Буквально на ровном месте.

– Неплохо, – поцокал языком Виталик, как бы пробуя эту аналогию на вкус. – Вас понял, гудеть больше не буду.

– Умница. А если всё-таки в следующий раз не сдержишься – отгоним тебя на запасной путь.

Тем временем Константин Петрович, несколько свыкшийся с тем, что на этот раз Тринадцатая редакция обставила все прочие подразделения издательства «Мегабук» и перевыполнила план настолько, насколько и представить себе невозможно, постепенно вернулся к своему привычному образу: только что лежал на диване, блаженно улыбаясь и поигрывая дужками очков, – и вот уже он снова на ногах, внимательно изучает счёт на предмет наличия ошибок.

Отвлечь его от этого серьёзного и приятного дела не смог даже Гумир, без стука ворвавшийся в приёмную и широким шагом направившийся к общественному холодильнику. – А Гумира у нас сегодня кто-нибудь кормил? А? – резко поинтересовался он.

– А ты… То есть., разве ты – не он? – опешил Виталик. Вообще-то он с раннего утра подумывал о том, что этого затворника неплохо бы снабдить продовольствием, но потом Стремянная магнитная аномалия полностью захватила его мысли.

– Нет, блин, я – Мёртвый Хозяин! – огрызнулся Гумир, резво шаря по полкам.

– Кто-кто? – тихо переспросил Даниил Юрьевич.

– А… ну это есть такая легенда, что, типа, в этом доме живёт Мёртвый Хозяин. Вы, наверное, слышали.

– Слышал, – кивнул Даниил Юрьевич. – И?…

– Но конечно, не верите в это? Правильно, и я не верю. Антинаучная хрень, но местные поклоняются этому идолу как подорванные. Вот вчера мне вечером тоже еды никто не принёс, пришлось самому ночью в ларёк бегать. Возвращаюсь, хочу уже дверь открыть – а мне в ноги два каких-то забулдыги падают и воют: пощади нас, Мёртвый Хозяин. Что было делать? Отдал им буханку хлеба, а то никак отвязываться не хотели… Да есть, блин, здесь хоть что-нибудь съедобное, кроме кетчупа? – взревел Гумир, распахивая настежь полупустой холодильник. Картина была впечатляющая: на дверце выстроились в ряд бутылочки с соусами всех времён и народов, а внутри холодильник был девственно пуст и вдобавок к этому довольно-таки грязен.

– Ой, я как раз собралась его размораживать, а эту гадость вообще выбросить надо, там везде на донышке пара капель осталась, и всё, – спохватилась Наташа. – Нормальную-то еду я временно в кухню отнесла.

Кухней в этом сумасшедшем доме семейного типа называли закуток, специально отгороженный от остальной приёмной несколькими стеллажами – считалось, что сотрудникам удобнее и приятнее питаться там, а не на рабочих местах. Но сотрудники питались там, где заставал их голод, – изредка, впрочем, это случалось и на кухне. Гумир, которого голод выгнал из-за компьютера (где, конечно, питаться было бы сподручнее), не заставил себя упрашивать: рыскнул в кухню и через секунду уже вернулся, груженный всевозможными припасами.

– На первое время сойдёт, – буркнул он, исчезая за дверью, – но завтра всё равно придётся апгрэйдить.

– Эй ты, послушай! – бросился было за ним следом Константин Петрович, но тут же остановился. – Не было такого уговора – чужой обед воровать! Ничего без меня не могут, ну об элементарных вещах же забывают! Я иногда чувствую себя кариатидой! Которая держит на плечах балкон, а на балконе все вы тусуетесь!

– А ты представь, – миролюбиво предложил Даниил Юрьевич, – что мы ушли и балкон с собой унесли. А ты остался стоять без пользы и толку. Лучше тебе будет, что ли?

– Я подумаю, – серьёзно ответил Цианид. – Но сначала надо в Москву позвонить, доложить о наших успехах.

– О наших успехах, – уточнила Галина Гусева, и выразительно похлопала себя по внутреннему карману жилетки, где, как всем было известно, хранился небольшой боевой тесак. Виталик с уважением поглядел на неё, и неожиданно вспомнил всё. Листок с координатами Стремянной магнитной аномалии, которые нужно было как можно быстрее передать Бойцам, по-прежнему лежал у него в кармане, а он тратил время на глупую и даже вредную суету и болтовню.

– Кажется, я сегодня работаю самым бесполезным и ужасно тяжёлым лепным украшением на балконе, который держит на своих плечах наша уважаемая кариатида, – самокритично пробормотал он.

– Украшение не может быть бесполезным, – покачал головой Даниил Юрьевич, – ведь его проще совсем не делать. Наверное, оно привлекает внимание? Со всего мира съезжаются туристы, чтобы полюбоваться. От этого городская казна пополняется, и в какой-то момент мэр даже издаёт указ об охране всего здания, особенно балкона. При этом все окрестные дома, лишенные таких украшений, он велит снести, чтобы построить подземную автостоянку. А теперь брысь отсюда и займись наконец делом.

– Есть брысь отсюда! – снова повеселел Виталик и повернулся к сестрам Гусевым. – Дамы, мне бы пошептаться с вами.

– Сегодня на нас прямо повышенный спрос, к чему бы это? – кокетливо хихикнула Марина.

– Ты чё, забыла, вчера по Fashion TV сказали, что ретро снова в моде, – напомнила Галина, – и этот ещё… как его… винтаж.

Всякий раз, когда Дмитрий Олегович приезжает в родной город, носители желаний будто нарочно сбегаются к нему со всех сторон, знай только выбирай самых интересных. Вот, к примеру, вспомнить вчерашний вечер: устав от безумных сказок Джорджа и лишающего воли аромата духов Анны-Лизы, он сбежал на крышу и некоторое время усердно делал вид, что любуется звёздами. «Прекрасные результаты, – сказал он сам себе чуть погодя. – На корабле намечается бунт, но капитан держит всё под контролем. Ребятишек надо почаще оставлять наедине, иначе они так и не дойдут до главного. Анна-Лиза, надо полагать, демонстрирует фирменную национальную неторопливость – должна же она хоть в чём-то проявляться. А Джордж трусит, как всегда, – вдруг родители не одобрят его выбор? Хотя, казалось бы, когда он последний раз с ними о чём-либо советовался, а вот на тебе».

Минут через пятнадцать Дмитрий Олегович слегка замёрз и решил спуститься обратно, дабы прервать идиллию, воцарившуюся, по его прогнозам, в помещении бывшего кафе. Но стоило ему сделать всего один только шаг в сторону чердачного лаза, как в соседнем доме со звоном распахнулось окошко, находившееся аккурат напротив его крыши: хочешь – не хочешь, а всё услышишь. Впрочем, нельзя сказать, что господин Маркин так уж прямо не хотел становиться случайным свидетелем семейного конфликта – из сильных эмоций всегда можно извлечь пользу, полагал он.

– Мне нужен свежий воздух – вот почему! – раздался со стороны окна сварливый старушечий голос.

Стены двора-колодца отразили и усилили этот возглас так, что эхо, прокатившееся по крыше, спугнуло двух молодых котов, собиравшихся мирно выцарапать друг другу глаза.

Видимо, бабуле что-то ответили из глубины комнаты, потому что она немедленно взорвалась:

– Да много вы понимаете в бабушках! Станете бабушками сами – тогда и выступайте! Я вам уже сто раз сказала: мне ещё рано на свалку, на мне пахать надо! Другие бы ой как обрадовались – идите, Зинаида Фёдоровна, работайте, ещё и денег в дом принесёте, и нам глаза мозолить целыми днями не будете.

Невидимые (и неслышимые) собеседники попытались что-то возразить, но тщетно.

– Любите? Тогда не мешайтесь под ногами! Нечего меня за мебель держать. А работа мне сыщется, не все же кругом такие болваны, как вы, а если все, то им же хуже – я, ей-богу, петрушкой лучше буду в переходе торговать, всё при деле и среди людей!

«Будете, Зинаида Фёдоровна, будете, – хищно улыбнулся своим мыслям Дмитрий Олегович, спускаясь по крутой лестнице чёрного хода. – Завтра с утра я этим займусь».

Внизу тем временем всё было по-старому: соловей заливался, роза пахла.

– Где тебя чёртом носило? – подозрительно спросила Анна-Лиза. – Что ты делал так долго зимой и на крыше?

– Звёзды с неба хватал, – миролюбиво ответил господин Маркин, скрываясь в своих «апартаментах». Нужно было как следует выспаться, чтобы на следующий день с раннего утра отправиться выслеживать носителя: в том, что Зинаида Фёдоровна – не просто вздорная старушенция, а человек, твёрдо знающий, чего он хочет, и готовый запродать за это душу, не было никаких сомнений.

На следующее утро Джордж, как всегда, проснулся раньше всех, принял душ и отправился на поиски кухни. Помещение, обнаруженное им через некоторое время, мало походило на кухню в привычном смысле этого слова: оно было слишком просторным и пустым и больше напоминало заброшенную операционную, но всё, что требовалось для изготовления первой утренней чашки кофе, здесь было.

«Сейчас накину что-нибудь и выйду во двор», – улыбнулся своим мыслям Джордж. На хуторе семейства Корхонен он привык попивать кофе, прогуливаясь вдоль домика для сезонных рабочих. Но мечтам его не суждено было сбыться: в кухню ворвался его Друг.

– Ключ от входной двери у тебя, что ли? – недовольно спросил он и бесцеремонно схватил чашку со столика.

– Доброе утро, Дима. Да, я как раз хотел сходить к слесарю и сделать для всех копии, но ты удивительно рано проснулся, – со вздохом произнёс Джордж и принялся варить вторую порцию.

– Кстати, да, доброе утро, – сбавил обороты Дмитрий Олегович и присел на табурет.

– Та-ак, Димсу здесь, хорошо. А я думала, вы ушли и оставили меня в светлице под всеми засовами! – На кухне появилась Анна-Лиза и, заметив колдующего над туркой Джорджа, ласково произнесла: – О, на твоей стороне сплошная любезность – сварить мне кофе на утро.

Джордж ещё раз вздохнул, но ничего не сказал.

– Помни о том, что вчера мы поделили город! – шепнул господин Маркин.

Анна-Лиза не удостоила его даже взглядом.

– Ты не хочешь пожелать, чтобы у меня было доброе утро? – спросила она у Джорджа. Тот снова ничего не ответил. Когда кофе был готов, он поставил перед ней чашку и произнёс:

– Доброе утро. Извини, что не сразу среагировал. Когда варишь кофе, нельзя отвлекаться. Иначе чужие проблемы и неприятности прилетят на запах, нырнут в джезву и растворятся в ней. И тем испортят вкус. Ведь для того, чтобы растворить какую-нибудь неприятность, нужно не меньше глотка хорошего кофе. А плохой кофе проблему не растворит.

– Ты это сейчас выдумал? – хмыкнул Дмитрий Олегович.

– Нет, мне Майя-Кайза рассказала. Кстати, когда пьёшь кофе, тоже не надо отвлекаться. Сосредоточься на нём.

– Народная финская медитация! – с уважением произнёс шемобор, отставляя чашку в сторону. – Ну, мне пора. Моя половина города уже заждалась.

Понимая, к чему он клонит, Джордж достал из кармана ключи и проводил друга к выходу.

Вскоре упорхнула и Анна-Лиза.

И только оставшись один, этот невольник джезвы смог выйти во двор и насладиться кофе, морозным воздухом и солнечным утром. И наконец проснуться.

Он, чёрт возьми, только что вернулся в родной город, о котором так мечтал, по которому так скучал, – и что, в честь этого события надо торчать на заброшенной кухне заброшенного кафе и перебирать в памяти кофейные рецепты, которым его научила Майя-Кайза? Может быть, друзья полагают, что он будет сидеть здесь с ключами и ждать их, как верный пёс? Дудки. Сейчас отнесёт ключи слесарю и пойдёт по своим делам, а если Димка или Анна-Лиза вернутся слишком рано – ничего, подождут у двери. Вот только по каким делам он пойдёт? О встрече с отцом пока что не могло быть и речи – Джорджу совсем не улыбалась перспектива вновь попасть под его влияние. А наведаться в бывшее своё владение, пожалуй, стоило. Интересно, во что оно превратилось после пожара и смены хозяина?

Надо сказать, что Александр Анатольевич Огибин порядком растерялся, когда Мутный дом, которым он некогда так мечтал владеть, стал его собственностью. В его жизни образовалась какая-то пустота: раньше был замечательный повод покричать и потопать ногами, раньше был враг, а теперь что же? Этот негодяй Соколов и не подумал оспаривать результаты сделки, осуществлённой его на голову больным сынулей Жорой, сказал: «Отлично, я давно хотел избавиться от этой рухляди, мальчик просто выполнил моё поручение». И вроде понятно было, что он врёт, дабы сохранить лицо, только делал он это так изящно и уверенно, что Александр Анатольевич поверил ему. И вожделенная собственность в одно мгновение превратилась в его глазах в никчёмную «рухлядь».

После памятного пожара в «Квартире самурая» от внутреннего убранства остались только воспоминания, так что новый хозяин решил сделать заведение более демократичным и интернациональным. Этому способствовало и название «ОГИ-бин», в котором остроумный владелец соединил два московских заведения, не забыв при этом увековечить и себя, любимого. Впрочем, некоторые необразованные менеджеры младшего звена, повадившиеся ходить в этот некогда закрытый клуб для тех, кто в курсе, всё равно полагают, что «ОГИ-бин» – это что-то японское. Ну и пусть их. После выхода книги господина Огибина все сотрудники Тринадцатой редакции получили карту почётного гостя с какой-то совершенно космической скидкой, но едят они тут только в последнюю неделю перед зарплатой, – то есть когда выбирать особенно не приходится. Даже экономный Константин Петрович не может заставить себя ходить сюда чаще, чем раз в три дня – а это уже о многом говорит.

В самом деле, сменились не только название, владелец и ценовая политика – изменилось всё, от атмосферы до кухни. Никаких подарков от шеф-повара, никаких фантастических блюд, некогда поражавших воображение посетителей – всё поставлено на конвейер, причём конвейер довольно заурядный. Шурик с Наташей, в своё время мечтавшие о возможности почаще лакомиться здешними сладостями, теперь и вовсе забыли дорогу в «ОГИ-бин». Совсем не это они имели в виду!

«Вот так, наверное, бывает и с носителями: хотят одного, а получают совсем другое, – критически разглядывая скидочную карточку, сделала глубокомысленный вывод Наташа. – Но желанию по фигу – оно сбылось так, как сбылось». Шурик в ответ только кивнул. Подобными озарениями в разное время с ним уже делились Виталик, Константин Петрович и даже Денис, пришедший к такому выводу где-то на вторую неделю после зачисления в Тринадцатую редакцию. «Самое досадное заключается в том, что людям, похоже, нужно увидеть результат неправильно сформулированного желания – а может, и не раз, – прежде чем до них дойдёт, чего же они на самом деле хотят», – сказал тогда этот мудрый мальчик.

Так или иначе, а Джорджа ждало серьёзное испытание. Почему-то он был уверен в том, что новый владелец изменит только внутреннее убранство, ну, может быть, название ресторана, оставив прежним самое главное – содержание и ту неповторимую атмосферу клубности, избранности, которая так льстила посетителям. Но увы, даже вход в заведение через мрачноватое здание, ранее известное в народе под прозванием Мутный дом, теперь уже не был единственным. Его и оставили только для того, чтобы сотрудники многочисленных офисов, разместившихся в этом некогда полузапущенном, а ныне весьма востребованном бизнес-центре, ходили обедать по самому короткому маршруту. Все прочие посетители могли зайти в «ОГИ-бин» с улицы: там, где прежде располагался чёрный ход, теперь висела вывеска, приглашающая «прийти, увидеть, пообедать». Собственно, на эту вывеску и наткнулся Джордж, не решившийся сразу войти внутрь и несколько часов просто бродивший по району. Если в Хельсинки он частенько играл с собой в «Как будто бы я в Петербурге», то теперь он попытался освоить следующий этап этого развлечения – «Как будто бы я по-прежнему владелец ресторана». Но реальность быстро поставила всё на свои места. Для того чтобы лишить его иллюзий окончательно, два студента разыграли на пороге небольшую сценку.

– Да не пойду я туда, у меня в кармане стольник до вечера, – отмахивался один. – В макдачку сейчас двину, да и всё.

– Тут цены как в макдачке, а еда поприличнее всё же, – уговаривал его другой. Уговорил-таки.

Нет, ещё была слабая надежда на то, что хваткий господин Огибин открыл при ресторане кафе для бедных студентов, но стоило Джорджу обойти здание и зайти в холл Мутного дома с парадного входа, как стало понятно, что дальше идти не надо. Теперь это было просто ещё одно место, где деньги делаются ради денег. Раньше деньги здесь делались ради ощущения чуда. Даже нелегальные и незаконные операции, в которые Джордж постоянно ввязывался, чтобы доказать себе, что и без отца он кое-чего стоит, затевались, в конечном итоге, ради того, чтобы ещё больше поразить посетителей, удовлетворив их самые смелые запросы.

Столиков стало значительно больше, а обслуги – меньше. При этом персонал был почти весь незнакомый, только один из прежних официантов – самый никудышный и бестолковый – стал менеджером зала и усиленно делал вид, что следит за тем, чтобы посетители были довольны. Джорджа, который и не думал скрываться – всё-таки он не какой-нибудь бродяга вне закона, – этот парень конечно же узнал. Но сделал вид, что не узнал, – просто потому, что ему было лень думать, как следует обращаться к бывшему боссу: пал он уже настолько, чтобы ему можно было невозбранно тыкать, или по-прежнему достаточно крут, просто занимается другим делом и фамильярностей не потерпит.

«А ты чего хотел? – усмехнулся Джордж, медленно шагая прочь. – Чтобы всё стало, как раньше? Так это легко можно устроить: топаем к папе, падаем ему в ноги, пожираем лучшего тельца – и через пару месяцев получаем полную амнистию и какой-нибудь очередной ресторанчик „на поиграться". И что, оно тебе правда надо?»

Как это заманчиво: уже пройдя кое-какую жизненную школу, принять из папиных рук новое заведение и обустроить там всё по-своему. Теперь-то уже старший менеджер и начальник охраны не смогут под видом заботливой опеки захватить власть над заведением и делать всё по-своему. Так, может быть, рвануть прямо сейчас на поклон к родителям? Но нет. На сей раз Джордж не попадётся на эту удочку: раз уж решил всё делать сам, так и делай, иначе опять придётся убегать прочь, сжигая за собой мосты.

Уже возле самого выхода он обратил внимание на забавную парочку, показавшуюся ему смутно знакомой, – вот только кого-то третьего не хватало. Видимо, постоянные посетители из бывших, которым аура места, пусть и покалеченная новым владельцем, важнее всего прочего. Впрочем, это уже не имело никакого значения, прошлое навсегда осталось в прошлом.

– Слушай, мы этого парня тут уже видели? – толкнула Лёву Марина Гусева, взглядом указывая на удаляющегося Джорджа.

– Понятия не имею. От него не фонит – вот пусть и катится, пока цел! – грубо ответил Лёва. Ему отчаянно хотелось слегка выпить и самую малость подраться – верный признак того, что где-то неподалёку затаился носитель, а то и не один.

Посовещавшись, сестры Гусевы решили, что Стремянная магнитная аномалия особой опасности не представляет и отправлять туда сразу двух Бойцов – довольно расточительно. Особенно если одному Бойцу надо бы проследить за тем, чтобы огромный заказ был своевременно отгружен и доставлен куда следует. Зато Разведчику очень неплохо бы, решили они, оценить обстановку, ведь только он может сразу отличить носителя желания от обычного городского сумасшедшего. Разведчик попытался было уклониться от этого поручения – ему и так было чем заняться, – но спор был заранее проигран: у Галины с Мариной в потайных карманах всегда хранятся такие неоспоримые, остро отточенные аргументы, что кто угодно согласится на всё, лишь бы живым уйти.

Следуя полученной от Виталика инструкции, мунги, поплутав немного по коридорам первого этажа, оказались в просторном полупустом помещении, откуда их вежливо попросили уйти.

– Вы не могли бы не заходить сюда в верхней одежде и в обуви? – мягко поинтересовалась стройная загорелая девушка в спортивном костюме.

– А если нам сюда надо? – напрямик спросила Марина.

– Тогда переодевайтесь и поспешите – занятия уже начинаются.

– Занятия – слышал? – спросила у Лёвы Марина, когда они отступили на заранее заготовленные позиции – за угол. – Сейчас тут людей будут зомбировать.

– Точняк, это секта! – кивнул Лёва. – Подождём, пока всё закончится, и возьмём языка?

– Нет! – решительно сказала Марина. – Предпримем разведку боем.

Разведка показала, что две соседних с залом двери ведут в раздевалки – мужскую и женскую. И если Марина, помимо прочих полезных приспособлений носившая в своей старомодной лакированной сумочке почти невесомый спортивный костюм, не сковывающий движений, запросто смогла слиться с окружающей действительностью, то Лёва вломился в зал в джинсах и рубашке, хорошо хоть снял верхнюю одежду и обувь, и на том спасибо. – Вы первый раз с нами? – улыбаясь, спросила у него давешняя загорелая девушка.

– Ага, – хмуро ответил Лёва, недоверчиво оглядываясь. Очень ему всё это не нравилось, но носителей желаний среди здешней публики он пока что не чувствовал.

– А удобно ли в такой одежде?

Лёва уставился в пол. Все уставились на Лёву. Ещё никогда Разведчик не был так близок к провалу.

– Он не будет заниматься, – быстро пришла ему на помощь Марина, уже успевшая поотираться среди толпы. – Это внук мой. Пришел последить, чтобы я коньки тут у вас не откинула. Заботливый парень, всем бы таких!

– Ну тогда садитесь где-нибудь в углу, чтобы не мешать практике, – пожала плечами девушка и, потеряв к Лёве всякий интерес, повернулась к остальной публике: – А мы начинаем. Расстилайте коврики, берите кирпичи, садитесь, настраивайтесь на занятие.

Лёва отполз в тень и с интересом стал ждать, когда здешние сектанты начнут крошить кирпичи ребром ладони и показывать другие, не менее увлекательные фокусы и как Марина всех их обставит. Но «кирпичами» здесь называли небольшие пенопластовые бруски, а сектанты, хоть и уселись сперва на пол в позу лотоса, ничего сверхъестественного не вытворяли: растягивались и гнулись, повинуясь командам тренера, – и, как видно, старались вовсю. Ярость и тревога отступили, а затем Лёва и вовсе почувствовал такое облегчение, будто бы все носители временно покинули этот мир и у людей – ну, по крайней мере, присутствующих в этом зале – не осталось совсем никаких желаний, даже скромных, бестолковых и сиюминутных. Кажется, Разведчик даже задремал, воспользовавшись подходящей возможностью.

– Откройте глаза, – привёл его в чувства голос девушки-тренера. – Спасибо всем за практику, приходите ещё.

А через некоторое время она уже стояла рядом с Лёвой и приветливо ему улыбалась.

– Думаю, вашей бабушке стоит посещать наши занятия. Она просто создана для йоги! Да и вам я бы тоже рекомендовала попробовать. Можем остаться после занятий, если вы стесняетесь при всех.

– Для чего создана моя бабушка? – помотал головой сбитый с толку Разведчик. – Так, подождите, что я должен делать?

– Не забудьте на выходе заплатить за урок, – холодно ответила красавица, – и купите ей полугодовой абонемент, так дешевле будет.

От Мутного дома до Тринадцатой редакции Лёва, неожиданно для себя лишившийся пятисот рублей (столько стоило разовое посещение йоги), и Марина, слегка размявшаяся и вполне довольная, домчались за каких-то семь минут.

– Держите меня четверо, а то я сейчас из этого Виталика буду кровяную колбасу делать! – предупредил Разведчик, врываясь в приёмную и наскоро устанавливая защиту. – Потратили целый час бесценного рабочего времени и целую кучу моих денег на то, чтобы уяснить: даже если на эту самую йогу забредёт какой-нибудь случайный носитель, то он перестанет думать о своём чёртовом желании, а вовсе не наоборот!

Но, к сожалению, в приёмной не было никого, кто стал бы его удерживать или хотя бы слушать. Наташа пораньше отпросилась в институт: ей надо было уговорить одного преподавателя повторно принять экзамен у какого-то бестолкового и стеснительного однокурсника, – остальные сидели в своих кабинетах и работали.

Через полчаса после того, как все сотрудники были оповещены (при помощи громкого крика с применением нецензурной брани) о провале операции, когда Виталик благоразумно спрятался у Гумира в подвале, а Константин Петрович расщедрился и вернул Лёве деньги, записав их в счёт представительских расходов, Марина, прихлёбывая рябиновку, делилась со старшей сестрой своими впечатлениями:

– Помнишь, к нам на профсоюзную сходку из Индии какой-то Ринпоче приезжал, учил отключаться от болевых ощущений? Так вот прикинь – то, что сейчас нам показывала эта девочка, не идёт ни в какое сравнение с его йогой! А она ещё пыталась Лёвку на деньги развести – купи, мол, бабушке абонемент на полгода. Ищи дурака!

– Эх, молодёжь, даже продавать толком не умеют, какая уж им йога! Да у меня бы он на всю жизнь абонемент купил, – усмехнулась Галина, подшивая в папку второй экземпляр сегодняшнего фантастического заказа.

Время от времени Шурик мечтал сделаться руководителем. Для начала – заполучить личного помощника, затем – организовать целый отдел, а потом, глядишь… Это же так здорово, размышлял он, ходишь, покрикиваешь на всех (как Константин Петрович), а они, хочешь – не хочешь, трудятся. Но с того самого момента, как к Шурику прикомандировали Дениса, парень понял, что не так уж это и здорово – быть руководителем. Он и Цианида сразу зауважал – кто бы мог подумать, этот человек тащит на своих плечах команду редкостных раздолбаев и ругается не так часто, как следовало бы, тогда как Шурик не может справиться с одним крайне пунктуальным и сознательным. Вернее, справиться-то он как раз может – просто потому, что с Денисом не надо каким-то специальным образом «справляться»: он даже задания сам себе находит, – но в присутствии этого вундеркинда «руководитель» чувствует себя не в своей тарелке. Очень хочется просто по-человечески задружиться с этим парнем, а надо – вишь ты – руководить.

После того, как этот «старший товарищ» рассказал младшему о некоторых профессиональных хитростях, ему почему-то вдруг показалось, что он ужасно обидел Дениса.

– Ты чего замолчал? Обиделся? – тревожно спросил Шурик и забарабанил пальцами по столу в ожидании утвердительного ответа.

– Я запоминаю, – неторопливо отозвался Денис. Барабанная дробь споткнулась об это величественное спокойствие и рассыпалась. – Я проигрываю в уме разные ситуации, чтобы лучше усвоить материал.

Шурик улыбнулся: он, всех меривший по себе, вообразил, будто Денис загрустил, почувствовал себя совсем ещё зелёным новичком… Словом, в результате уже ученик просвещал своего педагога, рассказывая ему о том, как много полезных сил тратится на обиды и огорчения, тогда как эти же самые силы могут быть использованы для… – Тут Денис не выдержал и начал рисовать в своём блокноте для записей схемы и таблицы, из которых следовало, что обида отбирает столько же сил, сколько подъём на двенадцатый этаж пяти рюкзаков с картошкой, каждый из которых имеет вес, равный одной трети веса того, кто их таскает. Шурик сознался, что он никогда не жил на двенадцатом этаже и столько картошки ему даром не надо, а Денис сказал на это, что теперь всякий раз, как только он заметит, что его дорогой начальник обижается по пустякам, он будет организовывать ему воспитательное перетаскивание картофеля. И если для этого понадобится отправиться в Весёлый Посёлок, дабы найти подходящее здание о двенадцати этажах, – что ж, значит, так тому и быть.

К счастью, на этот раз рюкзаки таскать не понадобилось: сверившись с ежедневником, пунктуальный Денис умчался выслеживать своего носителя, а Шурик решил немного расслабиться: он и так уже немало сделал, можно и дурака повалять! Посмотреть, чего там в Интернете понаписали, догрызть печенье, попялиться в окно – да мало ли развлечений на свете!

Резкий телефонный звонок выдернул ответственного редактора из крайне эмоциональной дискуссии в одном популярном блоге. «Чёрт, это наверняка Цианид! – чуть не сполз под стол Шурик. – Опять придётся оправдываться!» У Константина Петровича была крайне неприятная привычка – звонить, а то и заходить к сотруднику как раз в тот момент, когда он вздумал ненадолго отвлечься от дел, и читать всякие нудные нотации о том, что команда, дескать, должна работать на результат, – а какого результата лично ты добился за последние десять минут? Скука, словом. Но звонил, по счастью, не этот кровопийца, а – вот неожиданность – Амнезина.

– Ты, Шурик, сейчас упадёшь, обалдеешь и офонареешь! – решительно заявила она.

– Я уже упал, если что, – с облегчением вздохнул тот. – Упал, и сижу под столом, но слушаю тебя внимательно. Я думал, что это наш надсмотрщик звонит. Он вечно следит за мной.

«За надсмотрщика ответишь!» – внезапно возникла на экране компьютера лаконичная надпись. Видимо, Константин Петрович наконец-то освоил внутренний чат, который Виталик установил ещё в конце прошлого года – очень вовремя, о да!

– А ты покажи своему надсмотрщику какие-нибудь фотографии – может, подействует? – хихикнула Амнезина.

– Фотографии? Уже напечатали? – обрадовался Шурик. – Не забудь, одна – моя! Ты обещала!

– Да хоть все, Шурилло, хоть все! – весело крикнула Амнезина. – И компьютер, и квартиру, чего хочешь желай!

– Желаю знать, что приключилось, – капризно сказал Шурик, а сам принялся выстукивать пальцами очередную чечётку.

– А приключилось то, что я больше – тадам! – не работаю в нашей турфирме!

– Тебя уволили?

– А вот ни фига! Я – слушай внимательно! – фототрэвелоггер журнала «Невские перспективы». Ну если Зайчик одобрит мою кандидатуру.

– Зайчик? – переспросил Шурик.

– Ну, редактор. Миша Зайчик.

– Ёжик, – решительно поправил Шурик. – У главного редактора журнала «Невские перспективы» фамилия Ёжик. Надо знать фамилии таких людей.

– Это тебе надо знать, а я и так умная. Ой, что будет! Если всё срастётся – я буду фотографом– путешественником! С ума сойти! Ты чего молчишь? Думаешь, ничего не выйдет, да?

– Я не думаю, я слушаю!

– Может, и не выйдет, – перебила его Амнезина. – Может, они решили надо мной посмеяться. Или это какая-то ошибка. Но я себе сказала так: Амнезина, если ты поверишь в хорошее и порадуешься, а потом его не случится, ты будешь дурой. Но если ты поверишь в плохое, загрустишь, а его не случится, ты тоже будешь дурой. При любом раскладе ты дурой выходишь, ну так хоть порадуйся!

– Прикольно.

– Прикольно? Я думала, ты скажешь: гениально, такого даже ни в одной умной книжке не писали! Ты молодец, Амнезина!

– Ты молодец, Амнезина. Ну да, я это и имел в виду, когда сказал «Прикольно». Нет, я правда офигенски за тебя рад.

– Рано радуешься! Вот когда я буду улетать в жаркую Африку и приглашу тебя отметить это дело в лучшем ресторане города – кстати, хорошо бы выяснить, где он у нас есть, – тогда будешь радоваться в полный рост. Короче, пока, я побежала, подробности завтра! Сиди под своим столом и держи за меня кулаки!

Шурик немного помедитировал на гудки, потом положил трубку на рычаг. И резко обернулся – потому что хоть входная дверь на протяжении всего разговора и была у него на виду, но в кабинете явно находился кто-то посторонний.

– Здравствуй, Александр. – Возле противоположной стены стоял легендарный Трофим Парфёнович, мунг второй ступени, вольный по своему усмотрению казнить или миловать сотрудников Тринадцатой редакции, а также их коллег, работающих в Северо-Западном квадрате. Он стоял, небрежно и как-то совершенно неестественно прислонившись спиной к стене, закинув ногу на ногу, пытаясь при этом придать своему лицу подобие дружелюбного выражения. Получалась, правда, довольно-таки устрашающая гримаса, но это с непривычки.

– Здравствуйте, Трофим Парфёнович. Шурик вытянулся по струнке: этого босса он больше уважал, чем боялся. При этом боялся он его, если честно, прямо-таки до смерти.

– Притормози пока с этим делом, – лаконично сказал Трофим и удобно, как в кресле, разместился на подоконнике. Этим он явно давал понять, что беседа намечается вполне дружеская и распылять на мелкие молекулы прямо сейчас и прямо здесь никого не станут.

Но Шурик всё равно перетрусил и сиплым голосом спросил:

– С каким делом? С Амнезиной? С ней что-то не так?

– С ней всё замечательно. Просто лучше не бывает. Дальше она справится сама, и – убеждён – впоследствии это только прибавит ей радости. И этого, как его… Ну, ты знаешь… Собой довольства.

– Уверенности в себе? – подсказал Шурик.

– Почти, но не совсем. Она будет знать, что сама всего добилась, без чьей-то посторонней помощи, и что благодарить надо только себя. Ну а если ей что-то не понравится – то и спрашивать не с кого, кроме как с самой себя. Очень удобно, ты так не думаешь?

– Да, наверное, – растерянно кивнул Шурик, соображая, какая скука должна была одолеть «верховного экзекутора», чтобы он заявился в мир людей, да ещё и принялся вмешиваться в самые распростецкие дела питерской команды.

– Нет, я по другому вопросу. – На этот раз Трофим Парфёнович попытался изобразить на лице улыбку, но из-за полного отсутствия практики у него вновь вышел злодейский оскал. – Дело очень важное, и мы пришли к выводу, что справишься с ним только ты. Слушай внимательно. Записывать нельзя.

– А если я не запомню?

– Переспросишь, и я повторю. Но не перебивай меня.

– Слушаюсь.

– Итак, существует одна гражданка. Гражданка полагает, что мир её не любит. Причём не просто полагает, а думает об этом так часто, как только может. Да, это у живых случается, я знаю, не нужно на меня так растерянно смотреть. Вся пикантность ситуации заключается в том, что она-то как раз является одной из любимиц нашего мира и он ей это непрерывно демонстрирует. Но деликатно и не напрямую, так что она продолжает верить в свою… эээ… антиизбранность и ведёт себя крайне неблагодарно. Играет, между прочим, с огнём, потому что мир может и рассердиться. И тогда ваша нынешняя заварушка с носителями покажется тебе доброй рождественской историей.

– То есть от рассерженного мира влетит не только этой… неблагодарной? – на всякий случай уточнил Шурик.

– Точно так. Ей, конечно, больше всех, но заденет многих, уверяю тебя. И для того, чтобы этого не случилось, ты должен сделать очень простую вещь…

– Дать ей в лоб, чтобы не дурила! – не удержался Шурик. – Мысль хорошая, – вполне серьёзно кивнул Трофим, – но с этим заданием лучше справится Лев. А для начала попробуем тебя.

Шурик вжался в спинку стула. Он так и представил, как Трофим Парфёнович достаёт из воздуха нож и вилку и начинает его, бедного маленького мунга первой ступени, «пробовать».

«Верховный экзекутор» закрыл лицо руками и издал какой-то хриплый звук, не то кашель, не то клёкот, видимо полагая, что смеётся.

– Ты должен будешь, – откашлявшись (или отсмеявшись), продолжал он, – попасться навстречу нашей неблагодарной гражданке, попросить разрешения дружески её обнять, получить это разрешение и, обнимая, шепнуть на ухо, что мир её любит.

– И только? А если она не разрешит? Если милицию позовёт? Если… ну, не знаю, у неё баллончик газовый в рукаве? Последнее, кстати, очень возможно – миру-то она не доверяет, должна быть вооружена до зубов!

– Александр, я обращаюсь именно к тебе не просто так. Не к Виталию, не к Константину. Понимаешь почему? Я сейчас дам тебе ориентировку и скажу, где ты сможешь с ней встретиться. Ещё вопросы?

– А она поверит?

– Скорее всего. Она, безусловно, ждёт, что мир признается ей в любви так, чтобы сомнений уже точно не возникало. Но сейчас, разговаривая с тобой, я даже как-то растерялся – достаточно ли однозначно мы поступаем? Может быть, для верности растяжку рекламную у неё под окнами разместить? Впрочем, неважно. Ты сделаешь то, что я сказал, остальное сделают другие. И мир снова спасён. – А если я её с кем-то перепутаю? – Шурик чуть не рухнул на пол под грузом ответственности за весь мир.

– Не перепутаешь. Ты получишь – от меня – предельно чёткие инструкции. – Трофим даже не попытался скрыть тот факт, что он в состоянии достать любой предмет прямо из воздуха, и протянул Шурику плотный запечатанный конверт без каких-либо опознавательных знаков. – Изучишь их, и приступай.

– А ведь вы сказали, что записывать нельзя. – Шурик с опаской поглядел на конверт, борясь с искушением понюхать его и, возможно, даже попробовать на зуб.

– Ты и не записываешь. Как только ознакомишься с инструкциями, они самоустранятся из этого мира.

– А меня они не самоустранят за компанию? – опасливо поинтересовался Шурик.

– Скорее всего, нет, – беспечно ответил Трофим Парфёнович, – особенно если не будешь об этом болтать. Кстати, это важно. Даниил, безусловно, осведомлён о нашем деле. Без подробностей – просто знает, что я тебя у него ненадолго заберу. Но остального юношества это, ну, скажем так, не касается. Проблемой занимается совсем другой департамент, просто у них нет таких прекрасных сотрудников, как у нас. Александр, сконцентрируйся, пожалуйста. Повторяю, этим делом занимается совсем другой департамент. Но таких отличных сотрудников, как ты, у них нет.

– Ой, так вы меня хвалите? – обрадовался Шурик. Но тут же поник. – Зря хвалите. Цианид догадается, и я всё провалю. Он ведь даже телефонные переговоры мои прослушивает и сообщает об этом по внутреннему чату. Сами посмотрите!

– Это я пошутил… – С третьей попытки Трофим Парфёнович смог полноценно и вполне дружески улыбнуться. – Видишь ли, в тот момент, когда тебе позвонила эээ… Амнезина, я уже находился в комнате и мог услышать что-то, что мне не предназначается. Узнав о том, что тебя контролируют, ты стал сдержаннее.

– Разве есть что-то, что можно от вас скрыть? – удивлённо спросил Шурик.

– В принципе, наверное, есть. Существует масса личных тайн, которыми вы смело можете владеть. Потому что, если мне будет интересно, я, как ты понимаешь, сам всё узнаю. А роскоши хранить неинтересную и ненужную информацию я не могу себе позволить. Кажется, всё. Приступай. – Последняя фраза прозвучала уже после того, как Трофим Парфёнович исчез. А следом за ним исчезла и защита, автоматически накрывающая любое помещение, в котором он находился. Сестры Гусевы считали, что её устанавливают невидимые сотрудники службы безопасности, без которых, по их мнению, Трофим Парфёнович даже и не является в мир людей, а Виталик уверял, что это не защита, а аура. Но сейчас Шурику было некогда думать о том, что же это такое было-то. У него в руках была инструкция к действию, а от результатов этого действия зависела судьба всего мира.

После того как Дмитрий Олегович предложил поделить Санкт-Петербург пополам, чтобы не мешать друг другу и не переругаться из-за носителей, Анна-Лиза мучилась неразрешимым вопросом: как определить, в чьём ведении находится человек, свободно разъезжающий по городу и знать ничего не знающий о шемоборской конвенции? Это было слабое место договора, такая хитрая лазейка, нарочно оставленная прозорливым господином Маркиным на тот случай, если ему потребуется увести уже почти обработанного носителя у коллеги: уж что-что, а переманить человека на свою территорию он всегда сможет.

Но он рано радовался. Не стоило ему вчера демонстрировать, как именно действуют на него чудесные (и очень дорогие!) духи Анны-Лизы. Теперь она знает: стоит только слегка побрызгать на «своего» клиента из пузырька, как Димсу уже не сможет подойти к нему. Головная боль скрутит его так, что вся его хвалёная сообразительность будет нейтрализована. О том, что аллергия на резкий и сладкий парфюм может обнаружиться и у самого носителя, она даже не подумала, а реакцию Дмитрия Олеговича объяснила редчайшим, можно сказать, индивидуальным нарушением психики.

Анну-Лизу очень веселил тот факт, что в русском языке слова «духи» и «духи» пишутся одинаково. Придуманная ещё в детстве сказка о том, что добрые духи родных мест непременно придут на помощь в трудный момент, теперь была отредактирована в соответствии с действительностью. Добрые (и, как уже говорилось, очень дорогие!) духи, купленные на родине, помогут победить вероломного Димсу, вообразившего, что он сможет её обдурить.

Уже при первичном осмотре города из окошка джипа Анна-Лиза отметила, что ей будет где разгуляться. Причём даже при самом худшем раскладе – если у Димсу внезапно пройдёт его уникальная аллергия и он начнёт цинично подворовывать её клиентов. В облике горожан ощущалась какая-то нервозность, да и сам город вроде бы немного перекосило – верный признак переизбытка желаний на один квадратный сантиметр площади.

В детстве ей часто снилось, что она оказалась ночью в магазине игрушек в соседнем городе. Никого нет, и можно взять всё что пожелаешь. И она набивала карманы, корзины и тележки, потом замечала в дальнем углу более роскошные игрушки, выбрасывала те, что поскромнее, и снова набивала карманы, корзины и тележки…

Сейчас ей казалось, что весь город стал магазином игрушек, а то, что где-то в стороне рыщет Димсу, её не заботило. «Остановись! Остановись! Пора за дело!» – твердила себе Анна-Лиза на каждом перекрёстке, но какое-то странное предчувствие гнало и гнало её вперёд.

Сначала она решила, что всё дело в «общем начале» – такой особой незримой нити, связывающей двух шемоборов, воспитанных одним учителем, и помогающей им находить друг друга, например, в незнакомом городе. Считается, что свои могут при случае и помочь – особенно рассчитывать на это не стоит, но в некоторых причудливых и странных ситуациях возможны всякие чудеса, вплоть до проявления шемоборской солидарности. И вот сейчас это «общее начало» порядком сбивало с толку Анну-Лизу, впрочем, она надеялась на то, что и Димсу оно доставляет немало хлопот. А раз так – то их соревнование становится ещё более увлекательным, ведь препятствия только добавляют остроты ощущениям!

Через некоторое время Анну-Лизу посетила более чем здравая идея: а что, если по «общему началу» выследить Димсу и проверить, не нарушает ли он правила игры? По всему выходило, что нарушает. Вот уже час этот проходимец торчал на её территории и, вероятно, успел захомутать какого-то беднягу. Ну что ж, прекрасно. Скорый и справедливый суд на скором и справедливом джипе уже близок!

Когда история изволила повториться – «общее начало» привело неистовую амазонку к дверям того самого ресторана, в котором она обнаружила Дмитрия Олеговича в свой прошлый приезд, – Анне-Лизе потребовалось мобилизовать всё своё природное здравомыслие, чтобы счесть это всего лишь совпадением, а не каким-то там знаком. Тем более что ресторан прежде принадлежал Йорану и Димсу часто здесь бывал – весьма вероятно, что он просто решил предаться воспоминаниям и ничего крамольного в данный момент не вытворяет.

Уже в холле стало понятно, что никаким воспоминаниям, а уж тем более – приятным – предаваться здесь не станет никто. А ещё – что таинственная путеводная нить ведёт отнюдь не во дворик, где раньше располагался тот самый ресторан Йорана, а налево и наверх, к офисам. Поднявшись на второй этаж, Анна-Лиза отметила, что на близком расстоянии «общее начало», прямо скажем, ощущается несколько по-другому: оно было разом и сильнее, и слабее. «Если бы у Эрикссона были какие-то ученики, кроме нас, он бы об этом сказал – хотя бы мне? Сказал бы ведь? Или нет? Но тогда бы я не смогла почувствовать его присутствие. Кажется, кто-то говорил, что „общее начало" надо активизировать при встрече. Или это что-то другое надо активизировать? Дерьмово то, что и спросить не у кого, и непонятно, что спрашивать!»

С каждым лестничным пролётом ощущение чего-то непоправимо-запредельного усиливалось, каждый этаж добавлял новый тон и новый штрих к портрету незнакомого знакомца, поэтому, оказавшись на самом последнем этаже – то есть почти что у цели, – Анна-Лиза уже знала, кого увидит, но попыток к бегству не предпринимала: нечего рыпаться, если ты на крючке. И всё же, и всё же – когда она вошла в просторное светлое помещение, немного напоминающее церковь в небольшом соседнем городке, который Корхонены жаловали своим присутствием по воскресеньям и праздникам, когда увидела невысокого, хрупкого, ссутуленного человека, примостившегося в углу за ослепительно-белым письменным столом, силы её не то чтобы покинули, но дали понять, что в случае чего на них рассчитывать не следует.

– Ин… Ингвар… – окликнула этого человека Анна-Лиза, – вы пришли сказать мне… это… Про повышение по службе…

Ну откуда бы учителю Эрикссону понимать по-русски? Пришлось повторить всё то же самое снова, уже на шведском.

– Да понял я, понял, – вполне по-русски, хоть и с некоторым акцентом, ответил тот. – А что, жизнь земная поднадоела, да? А учеников ты после себя оставила ли? А много ли?

Дело в том, что «повышением по службе» циничные шемоборы (а следом за ними и мунги) называют смерть и переход на следующую ступеньку карьерной лестницы – в той же организации, но уже в загробном мире. Никто толком об этом ничего не знает, такие, как Эрикссон – возвращенцы, – не проясняют ситуацию, поэтому легенд и слухов существует достаточно.

– Учеников нет. Не оставила никого. Какое у меня есть время? – осторожно начала наводить справки Анна-Лиза.

– И не оставляй, не советую. Плохая это идея и никудышная традиция.

– Когда это со мной настанет? – повторила Анна-Лиза. Если уж пришла ей пора протянуть лыжи – так пусть говорит сразу.

– Да не знаю я, есть у тебя время или нет, – продолжал томить старик. – Скорее всего, есть, и немало. Я же вообще не для этого тебя позвал.

– Вы меня позвали?

– Ну не сама же ты своим умом придумала сюда забраться? Не говоря уже о том, чтобы вернуться в этот город – вполне, кстати, занятный.

– Занятный, – повторила Анна-Лиза. – А почему в него?

– Свой как-то жалко стало, а твои соотечественники такие твердолобые и жадные…

– Вы думали сказать вместо этого – экономные и нелегкодоверчивые?

– Эк тебе на пользу пошло общение с нашим младшеньким. – Эрикссон впервые поднял глаза от бумаг, лежавших на его столе, и посмотрел на Анну-Лизу: – Многому он тебя научил. Да?

– Димсу? Меня? Нужна мне его наука как рыба, фаршированная зонтиком!

– Зачем же тогда ты с ним сотрудничаешь?

– Я больше не буду.

– Нет-нет, продолжайте. Наслышан о ваших успехах. А тот смешной мальчик, которого вы таскаете с собой повсюду, он у вас вместо подопытной морской свинки?

Анна-Лиза даже не сразу поняла, о ком идёт речь.

– Йоран не свинка и не смешной! – сказала она, глядя в глаза учителю. – Он совмещает нас с Димсу!

– А так ли необходимо, чтобы вас кто-то совмещал? Интерес Димсу мне понятен. Взять тебя, взять этого, тот, что у вас не свинка. И посмотреть, что будет. И может быть, подписать договор – и с ним, и с тобой. Смешно ведь? Шутка как раз в его духе.

– Мы с Йораном разберём наши отношения сами! – запальчиво воскликнула Анна-Лиза и покраснела. Вот она и проговорилась. Да ещё и голос на учителя повысила!

– То, что не изменился наш Димсу, – это очень скверно. Но то, что совсем не изменилась ты, – меня, признаюсь, радует! Тебя сейчас же надо обнять! – ничуть не рассердился учитель и, поднявшись на ноги, медленно двинулся к ней. Руки у Эрикссона всегда были лёгкие, почти невесомые – но живые и тёплые. Сейчас же Анне-Лизе показалось, что её обнял специальный обнимательный робот, изобретённый, как рассказывал Йоран, где-то в Японии. Она невольно отшатнулась.

– Ой, это пол неровный, я не на ту половицу шагнула, не подумайте на себя! – тут же воскликнула она.

– Не оправдывайся. Мне самому было бы не по себе в такой ситуации. Увы, в том, что я не могу обнять тебя по-настоящему, винить нужно прежде всего меня. А уж потом того, кто привёл меня к такому состоянию.

– Был кто-то, кто порвал вашу жизнь? – спросила Анна-Лиза.

– Не только был. Но и есть. Я рад, что моя умная девочка понимает меня, как прежде, – улыбнулся Эрикссон.

В отличие от Трофима Парфёновича, покинувшего этот мир значительно раньше, улыбаться он ещё не разучился, и Анна-Лиза – в который уже раз, и опять по собственной воле – поддалась обаянию учителя и приготовилась его слушать.

Гумир терпеть не мог, когда к нему в каморку врывались без уважительной причины. Уважительной причиной могло считаться почтительное подношение пищи этому капризному божеству, но и тут не всякий жрец мог ему угодить: еду, жестянки с чаем и блоки сигарет надлежало с благоговением выложить на тумбочку (а излишки спрятать в её недра) и затем молча удалиться.

С молчаливым благоговением у Виталика всегда возникали трудности. А на этот раз он даже еды с собой не принёс, зато с грохотом захлопнул дверь, подпер её пустой тумбочкой и завертелся волчком в центре комнаты, голося:

– Спрячь меня! Там погоня! Приближается уже! Если этот псих до меня доберётся, то прям на месте и уроет!

– Сегодня не твой день, – свирепо ответил Гумир и притоптал в блюдце очередной окурок. – Стой, где стоишь, я сам тебя урою. Я просил меня не отвлекать от работы? Да или нет? А ещё ты жратву мне носить перестал.

– Я исправлюсь, – тут же пообещал Виталик, – просто у меня вышел колоссальный прокол в расчётах, и наши ребята зря прогулялись в одно дивное местечко. И за это обещают меня изничтожить.

– Мысль хорошая, – потянулся Гумир.

Техник дёрнулся было к выходу, но потом замер и медленно, будто покорившись своей участи, снял очки и положил их на тумбочку.

– Ну бей, если тебе легче станет, – тихо сказал он.

Гумир смерил его презрительным взглядом. Бить ещё этого, силы тратить. Когда и без того кормят плохо.

– Ладно, поживи пока, – смилостивился он. – А ты что, и вправду готов был сдаться без боя?

– А смысл рыпаться? Ты всё равно физически сильнее, а убегать опасно – там Лёва рыщет. Он ещё хуже.

– Ну, твоё дело, конечно, – пожал плечами Гумир и заозирался в поисках курева. – Я бы всё равно дрался, пусть их хоть десять человек. Рассказывай давай, чего натворил.

Дальнейший разговор приводить не имеет смысла, потому что собеседники перешли на такую техническую тарабарщину, что в некоторых особо заковыристых моментах они даже сами себя не сразу понимали. Зато когда Гумир сообразил, в чём именно Виталик допустил просчёт, радости его не было предела. Перестав смеяться, он от неожиданности перешел на вполне человеческий язык.

– Всё правильно, только если ты говоришь, что это абсолютные величины, то высота должна быть над уровнем моря? – утирая слёзы подолом футболки, спросил он.

– Ну? А я под водой ищу, что ли? – нахохлился Виталик.

– У тебя – высота над уровнем асфальта, – доброжелательно пояснил Гумир.

– И чего? – И ничего. Море – существенно ниже. Андерстенд?

– Море – ниже, ага. Если бы оно было выше, мы бы все утонули. Всё понятно, а при чём тут я?

– Вот это! – гаркнул Гумир и положил на стол коробку от компакт-диска. – Уровень моря.

– Ну допустим, – не сдавался стремительно поглупевший Виталик.

– А вот это – уровень, мать его, города Петербурга! – На столе оказалась плоская жестянка из-под чая.

– Ну?

– Вот это вот – дом, который нам нужен. – Гумир поставил на коробку с компакт-диском коробок с солью. – И вот он у тебя стоит на море, а крыша этого дома находится как раз на одном уровне с асфальтом нашего Петербурга. Дошло уже?

– То есть, надо было не на первом, а на последнем этаже искать? – заискивающе улыбнулся Виталик. – В смысле – на том этаже, который… Ну я понял, понял.

– Бинго! – взревел Гумир. – У вас призовая игра! Десять отжиманий и перемыть всю посуду, быстро!

Виталик с обожанием поглядел на Гумира и заботливо поинтересовался:

– Может быть, ты хочешь чего? Ну, в смысле, поесть. Чего-нибудь… вкусного?

– Вкусного? Пожалуй, – мечтательно зажмурился Гумир, – хочу. Пирожок! С капустой!

– С капустой пирожок? – оторопел Виталик.

– Или подожди, знаешь. – Гумир даже дышать перестал – столь потрясающая гастрономическая фантазия его посетила. – Два пирожка! И оба – с капустой!

– Ага! Бегу! – сорвался было с места Виталик.

– Но сначала – упал-отжался! И посуда!!! – рявкнул Гумир.

Редкие периоды заботливого отношения к ближнему неизменно сменяются у Виталика привычным пренебрежением к нуждам и потребностям окружающих. Не из вредности или эгоизма, просто по рассеянности. Впрочем, на этот раз безалаберному Технику, честно вымывшему всю посуду в берлоге у Гумира, удалось спихнуть свои прямые обязанности – на кого бы вы думали? На ответственного Константина Петровича. Тот мчался со второго этажа, великолепный, могучий, подобный снежной лавине, перепрыгивал через две ступеньки и на ходу застёгивал пальто. На Виталика, застывшего на месте при виде такого дивного зрелища, он посмотрел с надеждой и плохо скрываемым доверием:

– Купить тебе что-нибудь в продуктовом? Сейчас там, должно быть, хор-рошая такая очередь стоит!

– Мне бы пирожков с капустой. Два. Для Гумира, – застенчиво произнёс Виталик.

– Отличный выбор прекрасного работника! – пропел Цианид. – А у меня к тебе будет ответная просьба. Любезность, как ты понимаешь, за любезность. Там в приёмной сейчас сидит Йозеф Бржижковский. С прессой он общаться не желает, зато оскорбляет всех сотрудников издательства самым вызывающим образом и требует к себе Даниила Юрьевича. А у него, видишь ли, важная встреча, с которой, как ты догадываешься, он не может вот прямо сейчас сорваться. Короче, ты поклонник, тебе и карты в руки. Сделай так, чтобы дедушка покинул территорию издательства ещё до того, как я вернусь.

– Только ты не забудь…

– Ну вот это уже хамство! – нахмурил брови Константин Петрович. – Кормить Гумира – твоя должностная, можно сказать, обязанность, которой ты вечно пренебрегаешь, я благородно берусь её исполнить, а ты ещё чем-то недоволен.

– Ну вот это уже хамство, – передразнил его Виталик. – Следить за тем, чтобы в коллективе была нормальная, рабочая обстановка, – это твоя должностная обязанность, а ты даже с одним разбушевавшимся писателем справиться не можешь.

– Словом, давай не будем пререкаться и поскорее поможем друг другу, – подытожил Константин Петрович, страстно пожал руку оторопевшему Технику и умчался за провизией.

В приёмной было неуютно и против обыкновения холодно. Обычно одного только присутствия Наташи в этой огромной, бестолково заставленной мебелью зале было достаточно для того, чтобы любой человек, даже хронический трудоголик с солидным стажем, захотел остаться здесь на некоторое время и просто посидеть, отдохнуть от суеты и нервотрепки. Сейчас же всё помещение являло собой голографическую подвижную картину «Суета и нервотрепка», а источник этого безобразия – величайший писатель Бржижковский собственной персоной – сидел на диване и курил сигару. От сигары пахло скверно. По этому случаю все окна были раскрыты настежь, и приёмная порядком уже промёрзла. Жалобно подмигивал красным глазом факсовый аппарат – у него закончилась бумага.

– Только тебя и ждём, – со сварливым драматизмом в голосе поведал Виталику писатель, – жданики все съели, теперь вот нервно курим. Где ваша дура– секретарша, она должна мне сварить кофе; Данила говорил, что она всем варит кофе, ну и?

– Давайте дурой-секретаршей буду я, – миролюбиво предложил Виталик, снимая с вешалки ближайшую (чужую, неизвестно чью!) куртку и без зазрения совести накидывая её на плечи, – тем более что выпить кофе с хорошим человеком мне завсегда приятнее, чем отправиться на своё рабочее место и вкалывать там вовсю, на радость Константину нашему Петровичу.

– Складно врёшь, – шмыгнул носом писатель, – только я тебе не верю. И знаешь почему?

– Потому что я – тупой фоннат, – с готовностью признался Виталик, скрываясь за кофейным автоматом. – Вам с сахаром или…

– Или. И сделай так, чтобы не с горкой было, а в чашку можно было нацедить другого напитка.

– Одобряю ваш выбор! – угодливо сообщил Виталик.

– Твои попытки произвести на меня хорошее впечатление смешны и неубедительны! – перебил его писатель.

– Может быть, это подношение как-то изменит ваш взгляд на действительность? – Виталик машинально скопировал его манеру выражаться.

Писатель нахмурился было, но тут исполняющий обязанности «дуры-секретарши» водрузил в центр журнального столика довольно-таки солидную чашку, до половины наполненную превосходным кофе. Склочный старец одобрительно хмыкнул, достал из внутреннего кармана пиджака, расположенного где-то на уровне печени, заслуженную фляжку и доверху долил чашку коньяком.

– Спасибо, свободен, – пробулькал он, дегустируя напиток.

– Послушайте, господин Бржижковский, сэр! Ну что мне сделать, чтобы вам понравиться? – взмолился Виталик.

– С таким подходом ты мне никогда не понравишься! – заявил писатель. Он пришел в благостное расположение духа и готов был немного подурачиться и даже отчески подразнить своего несмышлёного, но забавного поклонника.

– А как быть? Что поменять? – почувствовав слабину, Виталик живо взгромоздился на ручку дивана и принял непринуждённую позу. Принимая её он, впрочем, чуть не смёл со столика хрустальную пепельницу, недавно свалившуюся на Константина Петровича буквально с небес.

– Да ничего не меняй, просто не пытайся мне специально понравиться. Меня это только злит, знаешь ли, – признался писатель и наконец-то затушил свою отвратительную сигару. Атмосфера в приёмной сразу же начала меняться в лучшую сторону.

– Ну а что мне сделать, что? Посмотрите, как я унижен и раздавлен! – жалобно произнёс Виталик.

– Это ты-то унижен? – усмехнулся писатель, но тут же усилием воли нацепил на себя брюзгливую маску. – Послушай-ка, ты от меня слишком много хочешь. Может быть, я ошибся и сделал в самом начале неверные выводы на твой счёт, но ты не настолько хорош, чтобы я всерьёз пересмотрел своё отношение к тебе и признал, что ты неплохой парень.

– Но вы же уже почти сделали это! – умоляюще произнёс Виталик.

– Ну уж хрен тебе. Я только предположил, что могу ошибаться. Вот если бы я это признал – тогда ты мог бы праздновать победу. А пока что ты по-прежнему унижен и раздавлен. Ну, может быть, раздавлен чуть меньше, чем помидор, по которому проехалось двенадцать составов, груженных древесиной.

– Правда? Вы меня так утешили!

– Шесть составов – это будет тебе в самый раз. Утешайся, мой мальчик, – кивнул автор.

– Здорово! – мечтательно протянул Виталик.

– Так-так, а ну-ка не пытайся меня очаровать! Я так старательно в тебе разочаровывался, а ты тут хочешь разрушить такую совершенную постройку.

– Вы, выходит, нарочно разочаровались во мне? А я думал, что просто с первого взгляда вызвал в вас неприязнь, – пробормотал Техник и старательно взъерошил волосы. – Тогда я ничего не понимаю.

– Не люблю своих фанатов. Вам только и надо, что втереться в доверие, чтобы потом рассказывать другим таким же фанатам, которым повезло чуть меньше, как вы разговаривали с Самим. И Сам благосклонно отвечал. Это что-то вроде коллекционирования автографов, пивных пробок и футбольных мячей. Тебе ведь наплевать на то, что я тебе скажу. Важен сам факт общения, а не смысл сказанных слов. А я так не умею. Если уж разговаривать с кем-то, то ради результата, потому что я и сам с собой знаешь как разговаривать могу?

– Не сомневаюсь, – хихикнул Виталик и неожиданно стал совсем серьёзным. – Но посмотрите, если бы мне не был важен смысл, стал бы я ваши книги читать и перечитывать, так, что наизусть уже всё выучил? Только вы, похоже, так дрожите над каждым своим высказыванием, что доверяете их исключительно бумаге, а при фанатах вроде меня ими не очень-то разбрасываетесь. Спасибо, всё понял. Буду читать книги, и больше к вам не стану приставать.

– Ай молодец! – покачал головой писатель. – Верно, если мне в голову приходит стоящая мысль, я её приберегаю для какого-нибудь подходящего романа и стараюсь не израсходовать в обычном разговоре. Знаю, бывают такие ребята, которым нравится заниматься самоцитированием – они на все лады повторяют одну и ту же фразу, мне же кажется, что слово – как воробей. Один раз вылетело – и всё, в следующий раз надо высиживать и выкармливать нового. Неважно же, какова аудитория, при которой ты произнесешь удачную фразу или расскажешь историю. Рассказал – израсходовал. Придумывай новую.

– Какое горе! Какое несчастье! – схватился за голову Виталик. – Вы сейчас сказали так много ценных фраз – и что, все они теперь пропадут? Не войдут ни в одну из ваших книг?

– Ни в одну из книг конечно же уже не войдут. Но не пропадут – это точно. Ты оказался каким-то неправильным фанатом. Придётся признать, что я был к тебе несправедлив. Слышишь? Я ошибся в тебе, прошу меня простить. Поверь, я и не думал, что среди моих фанатов может попасться хотя бы один настолько толковый.

– Куда уж им! – самодовольно улыбнулся Виталик, принял ещё более непринуждённую позу и смахнул на пол чашку – на своё счастье, уже пустую. – Тогда я тоже признаю, что мне не понравился ваш самый первый роман. По сравнению со всем остальным он какой-то… слишком обыкновенный. Так, мне кажется, может кто угодно написать, и для этого не надо обладать вашим образом мысли. Вот.

– Что же ты мне об этом раньше не сказал?

– Бить будете?

– Бить? Я не бью людей. Моё оружие – слово. А мой первый роман вообще не может понравиться ни одному нормальному человеку. Это я, знаешь ли, ради публикации позволил его заредактировать так, что сам потом не узнал. Зато эту чушь больше всего обожают мои фанаты. Те самые, которых я так не люблю. Видишь, как хорошо, что ты сварил мне кофе – мы хоть поговорили по-людски. А теперь я отдохнул, ну и пойду себе. Пускай Данила совещается, сколько влезет, а ты всё же делом займись, нехорошо, когда такой умный парень вместо секретарши кофе варит.

– Рад стараться! – воскликнул Виталик и шустро спрыгнул на пол – осколки чашки всё-таки следовало собрать, пока никто не заметил. – И главное – как удобно! Не надо посуду мыть!

– Очень удобно, – не стал спорить писатель, – ты только куртку мою отдай. Она сейчас на тебе почему-то, а мы об этом, кажется, не договаривались.

После разговора с Даниилом Юрьевичем Маша Белогорская решила доказать – в первую очередь себе, – что она сама в состоянии помочь матери. Доказывать что-нибудь самому себе всегда ужасно удобно: в случае, если доказательство удалось на славу, можно похвалить себя, погладить по голове и наградить какой-нибудь приятной ерундой, типа заколки для волос; ну а если ничего не вышло – можно забыть о неудаче: никто же ничего не узнает! Значит, ничего и не было.

Как именно следует помогать людям, особенно близким, Маша толком не знала, но очень уж ей не хотелось «дневник на стол и с родителями к директору». «Для начала я попадусь маме на глаза и начну нарываться на критику, – решила она. – И как только первый удар будет нанесён, не стану переводить разговор на другую тему, а поговорю о том, что её волнует, даже если это опять будет моя манера одеваться в стиле „я у мамы дурочка". Хотя нет. Об этом мы с ней, кажется, уже говорили и пришли к выводу, что дурочка я всё-таки сама у себя».

Маша натянула розовые лосины в фиолетовый горошек, короткую юбку из золотых кисточек, бабушкины валенки, самую линялую и вытянутую футболку и шелковые черные перчатки выше локтя, а мать всё не возвращалась из своей поликлиники. Более того, даже стрелки на кухонных часах как будто бы совсем остановились.

Но стоило Маше отбежать ненадолго в ванную комнату, чтобы, в довершение образа, подвести брови синим карандашом и накрасить губы серебристой помадой, как в замке дважды повернулся ключ, дверь распахнулась, и на пороге появилась Елена Васильевна Белогорская собственной персоной. Видно, по дороге из поликлиники она заскочила в косметический салон, и там ей сделали какую-то сложную и дорогую маску, так что она помолодела разом лет на пять: морщинки на лбу разгладились, и с лица почти совсем исчезло недовольное, брюзгливое, такое привычное выражение, которое, казалось, не могла исправить даже пластическая операция.

– Какие хорошенькие штанишки, что же ты их раньше не носила? – А ты сказала, что горошки похожи на трупные пятна, – от неожиданности брякнула Маша.

– Очень миленькие трупные пятна. И тебе они к лицу, – кивнула мать и направилась на кухню.

Маша побежала за ней следом.

– А ну-ка брысь с кухни! – приказала Елена Васильевна и начала выкладывать на стол разные замечательные съедобные вещи, которые она очень давно, если не сказать – никогда, не покупала и не приносила домой.

– К нам гости придут? – догадалась Маша.

– Нет. Мы сами всё это слопаем и ни с кем не будем делиться. Что стоишь? Помогай, доставай сковородки, кастрюли. Как думаешь, мир меня и вправду любит?

– Кто тебя любит? – переспросила дочь. Она явно была не готова к такому повороту событий.

– Мир. Который вокруг нас. Всё-таки ты у меня бестолковая уродилась. Как тебя только с работы ещё не уволили? Понимаешь, мир любит всех. И тебя любит, и меня тоже. И даже эту кикимору сверху, которая нас заливает вечно. Всех, всех. А меня – больше всех.

Давным-давно, ещё в детстве, к девочке Леночке во дворе подошла старая цыганка и сказала, что мир её, Леночку, очень-очень сильно любит и исполнит все-все её желания. Может быть, это и не цыганка была. Просто кто же ещё будет такие обещания просто так раздавать, – подумала Леночка – и поверила, потому что цыганкам, особенно старым, надо верить. Не то украдут, научат карточным фокусам и будут показывать на Кузнечном рынке – за деньги.

Старуха Кузьминична цыганкой конечно же не была, а была она простым рядовым шемобором, привыкшим творчески подходить к своей работе (большинству шемоборов и мунгов это свойственно). «Не я, так ученики мои полакомятся этими сочными плодами», – думала она, расхаживая по дворам и раздавая ребятишкам обещания, которые, при счастливом стечении обстоятельств, могли довольно рано пробудить в их сердцах заветные желания. Старуху эту давно уже повысили в должности, ученики её частично разъехались по другим городам, опасаясь встречи с сестрами Гусевыми, частично не успели этой встречи избежать, так что урожай собирали уже совсем другие люди – и мунгов среди них было больше, чем шемоборов.

Леночка же, которую мир и вправду полюбил неизвестно за что, росла и росла, и мысль о том, что она – особенная, её не покидала. Леночке всегда и во всём везло, но ей этого было мало. Когда мир тебя любит и тебе это прекрасно известно, всегда хочется чего-то особенного, уникального – обычные человеческие удачи обесцениваются. Леночка закончила школу, поучилась в институте, познакомилась с интересными людьми, поработала на радио, встретила принца на белом коне, пережила бурный и прекрасный роман, который закончился, как только она начала от него уставать, у неё родилась отличная дочка, бездетная тётушка оставила ей наследство, родители переехали жить за город, на здоровье не жаловались, и вообще не жаловались, жили в своё удовольствие, растили тыквы и розы, и всегда были рады приезду дочери и внучки. Всё это Елена Васильевна считала само собой разумеющимся порядком вещей, а вовсе не признаком необыкновенной своей удачливости. Зато каждую мелкую неурядицу она переживала очень тяжело. Например, в прошлом году ей в десятом троллейбусе наступили на ногу и даже не извинились – так она потом две недели в депрессии была. Если уж грустишь, думала Елена Васильевна, то надо грустить так, чтобы ничто не мешало этому увлекательному занятию. Никакие шутки и весёлые мысли не должны маячить на твоём небосклоне – они всё опошлят, превратят серьёзную, качественную грусть черти во что: здесь грущу, здесь – не грущу, что это вообще такое? И не думай даже улыбаться, так-то вот!

Избавиться от депрессии Елена Васильевна могла только на кухне: стоило ей приготовить что-нибудь вкусненькое, и настроение сразу улучшалось. Мир настолько любил эту женщину, что миновали её и очереди, и дефицит: всё, что было необходимо для очередного кулинарного шедевра, она спокойно находила в ближайшем же магазине. Но, конечно, не осознавала своего счастья, ведь всё это было так заурядно, так естественно. Вот если бы волшебные невесомые феи с прозрачными крыльями принесли ей под утро парной вырезки и корзину свежих овощей, тогда ещё можно было поверить в чудо, но поскольку чудеса ничего не делали для того, чтобы привлечь к себе её внимание, не подмигивали из-за угла и не вопили на всю квартиру: «Так, внимание, я – чудо!», – она их чудесами не считала.

Ещё больше, чем готовить, Елене Васильевне нравилось потчевать своих друзей. Однажды – в мае, что ли, в тёплый, но ещё не жаркий субботний день, когда все соседи ринулись на природу и только в распахнутых настежь окнах напротив бушевала неожиданная свадьба, – к Елене Васильевне в гости забыли прийти старые друзья. Все разом. Взяли – и перепутали дату, решили, что их только через неделю ждут, ну и остались себе кто дома сидеть, кто поехал в ЦПКО на катамаранах кататься или в Пушкин-Павловск – культурно гулять за городом. А вся вкусная еда, приготовленная к их приходу, так и осталась в холодильнике или на столе. Маша в тот день съела очень много оладий с яблочным вареньем и сметаной, но живот у неё не заболел. Она вообще редко болела, потому что мир ведь любил её маму и старался не огорчать. Вот и на этот раз: для того, чтобы избавить Елену Васильевну от серьёзных неприятностей (один из гостей, вздумавший сплясать на подоконнике твист, вполне мог бы вывалиться на улицу), мир собственной волей отменил опасную вечеринку. Но для человека, не привыкшего к неприятностям, это был чудовищный удар, просто непереносимый. Елена Васильевна решила, что друзья таким образом дали ей понять, что кулинар она так себе, и незачем заниматься всякими глупостями, если тебе всё равно не дано готовить. И забивать себе голову предсказаниями выжившей из ума старой цыганки тоже давно пора прекращать. Ну не любит тебя, Лена, этот мир, не любит. Расслабься. И не надейся ни на что, так проще и понятнее.

Если человек предпочитает ни на что не надеяться, то миру очень нелегко продемонстрировать ему свою любовь. Он уже и так извернётся, и этак, а человек – ни в какую. А любящий мир, обиженный в лучших чувствах, – это страшно. Как-то раз один чувствительный птерозавр вбил себе в голову, что его, мол, не любят здесь – и что из этого вышло? Хорошо, что мир нам попался терпеливый, а Елена Васильевна оказалась всё же посообразительнее своего ископаемого предшественника. А может быть, ей снова, в очередной раз крупно повезло, как везло всегда. Когда мадам Белогорская возвращалась из поликлиники (где эти шарлатаны опять не нашли у неё ни одной серьёзной болезни, хотя она чувствует, что деньки её сочтены!), к ней подошел симпатичный юноша, признался, что сегодня ему, как никогда, холодно и одиноко, и попросил просто обнять его и погладить по голове. Юноша был очень вежливый, очень симпатичный и выглядел так, будто только что прибыл с далёкого астероида, пустого, холодного и безжизненного. Шурик (а это был именно он), как и положено идеальному Попутчику, моментально перенял настроение своей собеседницы и продемонстрировал ей его более чем убедительно. Обняв и погладив по голове свою тоску, мадам Белогорская с удивлением обнаружила, что тоска её тоже обнимает, да ещё и шепчет на ухо: «Мир вас любит! Честное слово! Только признаться стесняется, вот, меня попросил передать».

– Что ты сейчас сказал? – нахмурилась Елена Васильевна, быстро проверяя, не пропало ли что из сумочки или, скажем, из карманов дублёнки – а то много их таких обниматься лезет, а потом можно недосчитаться или кошелька, или проездного, или мобильного телефона, если не всего разом.

– Кто, я? – шмыгнул носом Шурик. – Сказал – спасибо большое. Кажется, всё так и есть, как вы сказали.

– И как же я сказала?

– Вы сказали, что расстраиваться не надо, потому что мир меня любит. И это прозвучало очень убедительно.

– Знаешь, что…

– Ну да, любит, конечно же любит. Иначе стал бы он меня у себя заводить? Нет, наш мир – не из таковских. Не будет он держать у себя то, что ему не по вкусу.

– Ты, мальчик, видно, заболел, – нежно погладила его по щеке Елена Васильевна (и сама удивилась этому неуместному жесту). – Сходил бы ты лучше к Анне Ивановне, пока у неё ещё приём не закончился. Это лучший в городе невропатолог, я как раз от неё. Сейчас только визитку найду, погоди минутку.

– Не надо визитку, – лучезарно улыбнулся Шурик и тут же бессовестно соврал: – Я как раз сам иду к Анне Ивановне. На приём. Так что, может, в следующий раз в очереди в кабинет встретимся.

– В очереди? – удивилась Елена Васильевна. – Зачем в очереди?

Она очень редко – только тогда, когда сама этого хотела, – стояла в очередях. Потому что мир её не просто любил, а прямо-таки беспощадно баловал.

Казалось бы, ну что может сделать одна смешная встреча с милым мальчиком против застарелой обиды на друзей (с которыми мадам Белогорская до сих пор продолжает «видеться», но доверять им с того самого момента перестала). А вот поди ж ты! Елена Васильевна забежала по дороге в гастроном, чтобы купить на ужин каких-нибудь пельменей, но неожиданно обнаружила, что складывает в тележку то, что давно уже не покупала, потому что незачем баловать себя и эту недотёпу Машку. Расплачиваясь за покупки, она совершенно неожиданно рассмеялась, разглядывая очень серьёзного молодого человека в строгих очках и элегантном пальто, покупающего самые дешевые пирожки с капустой и торгующегося так, будто у него последние десять рублей до зарплаты остались, а зарплата не скоро ещё – в следующем году. Если бы она знала, что Константин Петрович (естественно, собственной персоной!) так радеет даже не за свои, а за общественные деньги, она бы ещё больше развеселилась. Но и так тоже было ничего. Когда мир тебя любит, кажется, что он нарочно выдумает разные смешные ситуации, чтобы немного тебя развлечь.

– Вот так я провела сегодняшний день. А теперь – исчезни! И чтобы до ужина я тебя здесь не видела! – неожиданно подвела итог Елена Васильевна.

– Хорошо, – привычно поднялась со своего места Маша и хотела уже было покорно-понуро выйти в коридор, но вовремя спохватилась. – А почему, собственно, ты меня гонишь? Что я опять не так сделала?

– Ты всё так сделала, просто не мешай мне сейчас, – отозвалась мать, перебирая пакетики со специями. – А я буду готовить на ужин сюрприз. Смотри только не денься никуда вечером, и чтобы никаких мне гулянок сегодня, понятно?

Маша попыталась вспомнить, когда она последний раз была на «гулянке». Ну если не считать вечерних прогулок с Дмитрием Олеговичем, которые, может быть, ей и вовсе приснились, то ничего подобного в её жизни вообще не было.

«Завтра же или в выходные надо срочно устроить гулянку! – подумала она. – Но сначала – понять, как это делается. Вдруг я лишаю себя самого прекрасного, что только есть на свете? А то один раз не погуляешь, другой раз не погуляешь, это войдёт в привычку, хоп – и уже заветное желание образовалось, а у ребят в редакции сейчас и так много дел, меня им только не хватало».

Денис старался расходовать энергию – в том числе и умственную – предельно рационально. Понаблюдав за носителем желания в условиях дикой природы (а вернее, двора, в котором Зинаида Фёдоровна прогуливалась после обеда, чтобы не расстраивать родных), он отправился в обратный путь, на ходу размышляя о том, как можно реализовать желание носителя. Хорошо, что после разговора с Шуриком многое прояснилось: не нужно, как Денис сперва планировал, с нуля обустраивать организацию, которая примет Зинаиду Фёдоровну с распростёртыми объятьями. Скорее всего, подходящая фирма уже есть, надо только найти её.

Задумавшись, Денис на автопилоте дошел до офиса, поднялся на второй этаж и, открыв дверь приёмной, даже растерялся, обнаружив, что в помещении совсем темно, холодно, а в живот ему упирается некий колюще-режущий предмет.

– Это Дениска, не видишь, что ли, старая, отбой, – раздался откуда-то из темноты голос Марины.

– От старой слышу, – отвечала Галина, но колюще-режущий предмет всё же убрала. – Хорошо, что ты пришёл, постоишь на шухере.

– Что случилось? Сгорело что-то? – принюхался Денис. – Свет-то можно включить? Или это проводка? И на чём я должен постоять?

– Значит так, стой, где стоишь, – распорядилась Галина. – Слишком много вопросов задаёшь. Тут кто-то сигару курил, ну и мы подумали – чем мы хуже, тем более что после этой сигары никто ничего уже не учует.

– Вы сигары курите? А почему в темноте? – продолжал Денис. – Кстати, если я правильно помню, курение сигар причиняет организму куда больший вред, чем курение сигарет. – Курение того, что мы тут курим, – хихикнула Марина, – гораздо полезнее. Вырастешь – поймёшь. Постой, говорят тебе, на шухере, помоги бабушкам!

– Хорошо, постою, если вам это поможет. А что я должен делать?

– Увидишь кого – кричи «шухер», – пояснила Галина.

Денис аккуратно повесил куртку на крючок и послушно встал около двери. Он сразу сообразил, что именно курят его соседки, но от лекции о вреде каннабиоидов решил воздержаться: к слабостям пожилых людей надо относиться снисходительно.

– Та-ак, а что это у нас тут так темно? Лампочка перегорела? – В приёмную, как всегда неожиданно и стремительно, ворвался Константин Петрович.

– Шухер! – сказал ему Денис и прижал палец к губам.

– Налоговая? – побледнел коммерческий директор и постарался слиться с окружающей средой. Так бы совсем и исчез, если бы из темноты не раздался спокойный голос Галины:

– Никакой налоговой. Это мы тут плёнку в фотоаппарате меняли. Всё, Денис, включай свет.

– Фотоаппарат? Какой ещё фотоаппарат? – с недоумением, маскирующим раздражение, спросил Константин Петрович и сам потянулся к выключателю. – Чего только не придумают, лишь бы не работать.

– Так, стоп, а кто сегодня план перевыполнил, не напомнишь ли? – захлопнула окно Марина. При этом упреждающее удар слово «стоп», скорее всего, было адресовано старшей сестре, способной без лишних разговоров нанести руководящему сотруднику серьёзные увечья.

– План перевыполнили мы все. То есть наш самый лучший в издательстве филиал. Вы, конечно, постарались на славу, но что вам сейчас мешает продолжать увеличивать разрыв между нами и всеми этими жалкими неудачниками? И чем это, извините за бытовую подробность, у нас тут так воняет?

– Сигарой! – хором ответили Денис и сестры Гусевы.

– Сигары свои могли бы курить и на рабочем месте! Здесь курить нельзя, неужели не для вас русским языком написано?

– На рабочем месте тоже нельзя, – напомнила Галина, – пожарный инспектор не велел.

– Нельзя? Разве? А ведь точно, приходил в том году какой-то хмырь с огнетушителем. Надо бы Гумира предупредить, а я-то его, наоборот, – похвалил. Представляете, какой отличный работник – и ест, и курит, и чай пьёт за компьютером, только бы не отвлекаться от главного! А главное для него – это работа! Вот бы у кого всем нам поучиться.

– Ты не забыл, – фыркнула Марина, – что работает этот чудо-труженик на себя? Его операционка к нашему бизнесу ну совсем никакого отношения не имеет.

– Теперь имеет. Когда он её допишет, ему же надо будет как-то её распространять. Он хотел совсем бесплатно, но я убедил его, что это не дело. Надо хотя бы символическую плату назначить, иначе его никто не будет воспринимать всерьёз. Мы договор о намерении уже сейчас подписали, а потом, когда всё будет готово, присовокупим к нему остальные документы и озолотимся, не прилагая к этому никаких специальных усилий. – Но ведь Гумир хотел, чтобы все желающие могли скачать и установить эту систему совершенно даром, – напомнил Денис.

– А мы в рекламных целях её немножко попродаём, а потом, конечно, будем распространять даром, – важно заявил Константин Петрович. – Но тем, кто непременно захочет заплатить деньги за труд нашего бескорыстного гения – а таких людей, я уверен, найдётся немало, – будет предоставлена возможность сделать это несколькими самыми разными способами.

– Вот это номер. Вот это реклама! Брать деньги в рекламных целях за продукт, который будет распространяться бесплатно, – на такое только ты способен! – восхитилась Марина.

– Уже, главное, и договор подписал, – покачала головой Галина. – Ну ты у нас прямо шельмовор!

Когда сестрам Гусевым лень выставлять защиту только для того, чтобы помянуть в разговоре представителей конкурирующей организации, они прибегают к такому нехитрому эвфемизму. Константин Петрович нервно сглотнул, пробормотал, что «это ещё когда будет», спрятался за кофейным автоматом.

– Вот, Денисушка, смотри и завидуй, как мы с начальством обращаемся, – назидательно сказала Галина. – Тебе бы он уже выговор вкатил, а нам всё с рук сходит. Знаешь почему?

– Потому что вы перевыполнили план? – осторожно предположил Денис.

– Ой, держите меня, да кто ж тут у нас его не перевыполняет, по десять раз на дню. Ты хоть при посторонних такое не ляпни – засмеют. А теперь внимание: правильный ответ! – глумливо произнесла Галина и сделала приглашающий жест в сторону Марины. – Потому что мы – старые! – произнесла та с интонациями опытного конферансье, объявляющего самый звёздный номер.

Галина ожесточённо зааплодировала.

– Вот именно. Мы старые, – подтвердила она. – Старикам всё прощается, и вообще, в старости многое хорошо, если правильно этим многим распоряжаться. Например, можно время от времени притворяться выжившей из ума бабкой, на самом деле таковой не являясь.

– И что же в этом хорошего? – искренне удивился Денис.

– Ну, во-первых, можно издеваться над молодыми и говорить им всю правду в глаза, наплевав на приличия и прочую вежливую муть. Старикам спускают многое из того, за что молодым приходится отвечать. Кроме того, к старости люди испытывают либо уважение, либо брезгливость, что, в сущности, одно и то же.

– Одно и то же? Уважение и брезгливость? – ещё больше удивился Денис.

– Нуда. Не замечал, что ли? И до шибко уважаемого человека, и до существа, вызывающего чувство брезгливости, люди лишний раз дотронуться боятся и смотрят на него не в упор, а как бы искоса, стесняются пялиться во все глаза. И уважение, и брезгливость меняют градус восприятия, так что потом и не вспомнишь, каково было твоё истинное впечатление. Очень, знаешь ли, удобно, особенно при нашей профессии.

– Кстати, Марина, чтоб вы не думали, будто я над каждой копейкой трясусь, – наконец перестал дуться Константин Петрович и уселся на диван, поставив перед собой чашку кофе, – я вам кое-что сейчас скажу. Радуйтесь – я-таки вам проспорил тыщу. Тот красавец, который хотел работать всегда один – помните, он ещё магазинчик в бизнес-центре открыл, – расширяет дело и ищет помощника, чтоб торговать посменно. Вот позвонил мне, спросил, нет ли кого на примете.

– Даже как-то стыдно обирать такого лопушка, как ты, – призналась Галина. – Тебе же все говорили, что стоит ему войти во вкус и он уже не остановится, а ты суетился, спорить вздумал с мудрыми людьми. Запомни – в азартные игры с нами только Лёва может играть, есть у него малюсенькие такие шансы на успех, особенно когда он буйный – ему в такие моменты удача по максимуму прёт, – остальным и соваться нечего.

– А возраст помощника имеет значение? – неожиданно подал голос Денис.

– А ты что, решил от нас уйти? – удивилась Марина. – Погоди, не спеши, мы тебя ещё плохому не научили.

– У меня на примете есть один человек, – не обращая внимания на буйное веселье слегка расслабившихся старушек, продолжал гнуть свою линию Денис, – но он пожилой. Вернее, она. Как бы узнать, подходит ли?

– Это он от кого-то из нас решил избавиться, – догадалась Галина. – Вот мы сейчас узнаем от кого! Я думаю, что от тебя, Маринка, меня он должен всё же больше бояться.

– Так от тебя тогда и надо и избавляться – чтоб меньше бояться, – философски заметила её сестра.

Денис подождал, пока старушки обмусолят эту потрясающе остроумную шутку, и, лишь окончательно убедившись в том, что веселье закончено, ударил пальцем о палец и веско произнёс:

– Мне нужно устроить на работу носителя. Носительницу. Никому она не нужна, потому что уже старенькая, а она хочет работать. Вернее так, она хочет каждый день выходить из дома, отправляться на службу и там общаться с людьми и приносить пользу. На дому работать не согласна, хоть ей уже и предлагали коврики вязать.

– Сами пусть коврики вяжут, – возмутилась Галина. – Что ж ты нам раньше не сказал, мы бы её к себе третьей взяли.

– Нельзя, – подал голос Константин Петрович. – Хватит с нас Гумира. Пока он находится в этом здании, никаких носителей сюда притаскивать нельзя.

– Да выгоним этого Гумира к чёртовой матери – подумаешь, проблема, а втроём мы тебе хоть каждую неделю планы перевыполнять будем, – посулила Марина. – И на троих оно вообще как-то лучше соображается.

– Не надо каждую неделю. Иначе нам норму выработки увеличат, и вы надорвётесь. Мы всё правильно делаем, я держу ситуацию под контролем, – важно сказал Константин Петрович. – Денис, не слушай их. У меня в рабочей папке в «Архиве успешных дел» есть каталог «Свечной заводик». Там все материалы по магазинчику и по его владельцу, включая контакты. Свяжись с ним, скажи, что от меня, и если всё устроится – буду рад.

Любой сотрудник Тринадцатой редакции имеет доступ ко всем документам своих коллег, но не заглядывает туда без специального приглашения. Таким образом, никому не приходится держать в голове хитроумные пароли доступа, и уж тем более восстанавливать их в случае частичной потери памяти.

– «Свечной заводик», – прыснула Галина.

– «Архив успешных дел», – вторила ей Марина. Старушек наконец-то накрыло с головой.

– Какая отличная идея! – оживился Денис. – А есть ли где-нибудь общий каталог успешных дел? Мне было бы полезно ознакомиться с ним – я такой неизобретательный. Но зачем изобретать то, что уже есть? Это такая колоссальная экономия времени!

– К сожалению, – немного помолчав, признался Константин Петрович, – такого каталога у нас нет. Никому и в голову не приходило, что такое может когда-нибудь пригодиться – а попробуй нагрузи кого-то из наших дополнительной канцелярской работой! Так что мы работаем так: сдаём отчёт Кастору – и моментально забываем о сделанном.

– Делаем добро и бросаем его в воду, – сказала Марина и снова зашлась смехом. – Слышь, мы добро в воду бросаем! А потом сливаем! Ой, я не могу, этот Денис такой остроумный парень, почему мы раньше с ним в кино не ходили?

– Это у них надолго, – сочувственно произнёс Константин Петрович. – Ас каталогом, извини, не смогу тебе помочь.

– Его вполне мог бы вести я. Для этого мне нужно получить у Даниила Юрьевича разрешение и опросить всех наших. С трудом верю, что кто-то в состоянии забыть о хорошо проделанной работе. А неудачи меня не интересуют.

– Придётся поверить, – покачал головой Цианид. – Тот же Шурик считает свои удачи делом совершенно естественным, зато над каждой неудачей думает, наверное, целую неделю, если его раньше не отвлечь чем-нибудь более стоящим.

– Не знал об этом, – по-своему понял его Денис, лаконично ударяя пальцем и палец и этим жестом как бы подытоживая разговор. – Хорошо, в случае чего буду отвлекать его как можно раньше.

Сказавши это, чудесный ребёнок отправился изучать «Архив успешных дел» – в конце концов, у Константина Петровича тоже есть чему поучиться. К его величайшему сожалению, архив содержал не сценарии, ведущие к победе, а какие-то телефоны, адреса, имена и почему-то списки покупок, сделанных за время работы с носителем, и калькуляцию всех личных расходов с комментариями, вроде «без этого вполне можно было обойтись» и «осторожно, жлобы: скидка не больше тридцати процентов».

Тем временем хозяин архива, убедившись в том, что сестры Гусевы уже почти вернулись в норму – сидят на подоконнике, взявшись за руки, болтают ногами и тихонько напевают какую-то старинную песенку, – решительно встал с дивана, чтобы вернуться в свой кабинет и как следует поработать. По-хозяйски прихватил со стола пепельницу, чтобы вернуть на место, в кабинет Даниила Юрьевича, но почему-то сунул её в карман вместе с пеплом от многострадальной сигары Йозефа Бржижковского, расправил на стене плакатик с грозной надписью «Не курить», молниеносно сменил бумагу в факсовом аппарате и напоследок чуть не прошел сквозь шефа, неожиданно материализовавшегося у него на пути.

– Простите, я задумался, – пробормотал Цианид, машинально выставляя защиту: не потому, что это было необходимо, а для того, чтобы скрыть смущение. Он всегда чувствовал себя неуютно, когда сталкивался с нематериальной природой начальства.

– Это я задумался, – похлопал его по руке шеф. Как ему удавалось за считаные секунды стать не только видимым, но и абсолютно осязаемым – загадка!

– О, – громко сказала Галина, тыкая в него пальцем. – А мы тут как раз добро в воду бросаем, и камень ему на шею привязываем. Хотите с нами?

– Вы бы, барышни, сменили дилера, что ли, – поморщился Даниил Юрьевич. – Я сейчас в коридоре на какую-то совершеннейшую мерзость наткнулся. Сидит в углу, испускает страх, хочет обратно – и не знает как.

Даниил Юрьевич обладает свойством не только видеть чужие галлюцинации, но зачастую даже умудряется отправлять их туда, откуда они явились.

– Это не наше, – сразу посерьёзнела Марина. – Тут писатель сидел, а у него запой ещё с Москвы, так что неизвестно, сколько оно за ним волочилось, пока не отпустило.

– А дилеров мы не заводим, – подхватила Галина. – Была охота деньги на всякую дрянь тратить. У нас, знаешь, подростки повадились курить – в парадной, в подворотне, – ну, мы их шугаем, а товар конфискуем, им же во благо.

– Защитить подростков от беды – наша общая задача! – плакатным тоном пояснила Марина. И добавила уже нормально, от себя: – А мы люди взрослые, понимаем, что делаем, так что не боись – ничего потустороннего не притащим.

– Хотелось бы верить, – скептически ухмыльнулся шеф.

– А вы с магазинщиками сейчас встречались, так ведь? – перевёл разговор в деловое русло практичный Константин Петрович. – Удалось промять их?

– Нет, с ними у меня на завтра назначено, сейчас я просто от Дениса прятался. Он, кажется, вступил в сговор с моей дверью – она не только открывается перед ним по первому требованию, но и, похоже, докладывает, на месте я или нет, даже если мне приспичило исчезнуть и обмозговать кое-какие вопросы наедине с собой. Парень совершенно потрясающий, но иногда может быть крайне утомительным – когда вопросы заканчиваются, он заводит шарманку по второму кругу, лишь бы не отпускать собеседника, если он ещё дышит и в состоянии отвечать.

– Если бы в его годы у меня были такие возможности, я бы уже столького добился! – мечтательно произнёс Константин Петрович.

– Ну, теперь-то у тебя есть и не такие возможности, так что добивайся, кто тебе мешает! – сварливо отозвалась Марина и спрыгнула с подоконника.

– Но годы, годы безвозвратно упущены! Когда ему будет столько же, сколько мне сейчас – чёрт, даже не хочу об этом думать, слишком мрачно всё. Я навсегда и безнадёжно отстал от него в этой гонке.

– Ой, милок, и мы такими же дурами были, – мечтательно произнесла Галина, вслед за сестрой решившая покинуть уютный насест. – Помнится, попали мы в нашу первую команду – молодую и очень перспективную. Какие у этих ребят были возможности – особенно по тем временам, – ты и не представишь!

– Ну, ну, и что с ними стало? – воодушевился Константин Петрович.

– Да как обычно. Реализовали свои возможности, да и померли все постепенно. Работают теперь там где-то. – Галина неопределённо повертела пальцами. – А мы не спешим, нет. Нам спешить некуда.

– Получается, что если нет никаких специальных возможностей – человека спасает мудрость, так? – задумчиво произнёс Константин Петрович. – А у меня, значит, ни того, ни другого. Хороший расклад.

– Мудрость придёт со временем, – утешила его Марина. – А пока радуйся тому знанию, которое мы тебе, балбесу, с душевным трепетом вручили. Если бы нам кто-нибудь сказал, кем мы станем и сколько проживём и что времени у нас хватит на всё, даже на полную ерунду, мы бы столько нервов сэкономили! А ты, начальник, что скажешь? Завидуешь нашему Дениске?

– Я не умею завидовать, а учиться поздно уже, – ответил шеф. – А если серьёзно… Ну, будь у меня в его годы такие возможности – я бы, может, прожил чуток подольше, но точно бы не очутился в нашем очаровательном дурдоме.

– Это вы о чём? – напрягся Константин Петрович. Разговор снова коснулся скользкой темы посмертного существования шефа, но любопытство оказалось сильнее деликатности.

– Ну, если бы я внимательно глядел по сторонам и анализировал ситуацию в стране, я бы не стал дожидаться, пока у меня придут конфисковывать этот дом, и сбежал за границу вместе со всем семейством. Там бы умер, конечно, – сердце-то у меня от рождения было слабое, – и служил бы сейчас в какой-нибудь Канцелярии Добрых Дел – скука-то какая для того, кто знает и другое. Кстати, Константин Петрович, а что вам не нравится в нынешнем положении дел? Чего добиться-то хотите?

– Да в нынешнем положении меня всё устраивает, – признался тот. – Но если бы я попал сюда раньше, если бы оказался в нашем… очаровательном дурдоме… в том же возрасте, что и Денис. Узнал бы то, что он узнаёт…

– Когда ты был в его возрасте – нашего очаровательного дурдома ещё не было. Ты хотел бы сменить команду? – удивился шеф.

– Нет, нет, что вы! – замахал руками Цианид.

– Вот и отлично. Потому что мы тебя всё равно не отпустим. На этом вечер прогнозов и предсказаний предлагаю считать закрытым, а на досуге каждому рекомендую возблагодарить жизнь за то, что она дала нам всем возможность оказаться в нужное время в нужном месте. Несмотря на то что некоторые из нас родились на сто лет раньше остальных. А другие некоторые – на десять лет позже. А теперь – внимание! – я снимаю защиту и отправляюсь к себе. Денис, кажется, нашел себе занятие поинтереснее, чем плясать чечётку на моей старой голове.

Больше всего на свете Виталик не любит перепроверять собственные расчеты в поисках ошибки. Даже осознание того факта, что он, такой сообразительный и толковый парень, взял и допустил маленькую идиотскую ошибку, из-за которой ничего не работает, доканывает его меньше, чем утомительные перерасчеты.

Погрешность, вкравшаяся в изящное решение задачи, породила цепную реакцию – чтобы исправить несуществующую «высоту над уровнем асфальта» на абсолютную «высоту над уровнем моря», пришлось всё пересчитывать вручную, хотя с самого начала Виталику было понятно, что здание вычислено верно и бойцам и надо-то только пройтись по этажам, дабы найти нужный. Ага, вы это сестрам Гусевым попробуйте сказать: пройдитесь, мол, бабушки, по этажам, найдите то – не знаю что.

Подумаешь – высота над уровнем моря. Экая важность, над чем там она высота и почему только из-за неё надо всё перелопачивать! Техник с удовольствием бы доверил эту нудятину кому-нибудь другому, но вот беда: поблизости не было никого, кто бы понял, о чём вообще речь, кроме разве что Гумира. Но просить Гумира сделать перерасчёт – это как предложить величайшему живописцу покрасить стены, всё равно ведь кистью возюкать (стены в кабинете Виталика, кстати, тоже уже пора было красить – но подходящих живописцев поблизости не наблюдалось).

Электрический чайник в углу щёлкнул рычажком и отключился, Виталик вынырнул из-за стола и, не переставая считать в уме, походкой утомлённого зомби добрался до шкафчика, в котором у него хранились стеклянные банки с разными сортами чая. Только чай может спасти Техника от смертельной скуки, тут даже кофе не помогает, проверено.

Ну подумаешь – отвлёкся на две минуты. Или пять. Может быть, десять – когда пьёшь чай маленькими глоточками, поглядываешь в окно, смотришь по сторонам, позволяя мыслям самим себя думать, время незаметно пробегает мимо на цыпочках, чтобы не мешать.

Как только Техник отставил в сторону пустую чашку – он уже знал, как оптимизировать процесс и всё пересчитать с наименьшими потерями для собственного настроения. И тут в его кабинет без стука ввалился Йозеф Бржижковский.

– О, а здесь есть кто живой! – удовлетворённо отметил он. – А то я прошелся туда-сюда, нигде никого нет, все разбежались, а мне срочно надо одну историю рассказать, хоть кому. Я бы её записал, но она так завязана на здесь-и-сейчас, что уже к завтрашнему утру протухнет, надо рассказывать.

– Совсем-совсем никого нет? – удивился Виталик. – А кто вас впустил?

– Что значит – кто меня впустил? Ты то есть считаешь, что мне здесь не место? А ещё фанат!

– Что вы, что вы, вам здесь самое место, – засуетился Виталик. – Вот, садитесь пожалуйста, это самый чистый стул, я на него даже ногами ни разу не вставал… Кажется… Ну или, может быть, вставал пару раз, но кеды снимал всегда, это точно. По крайней мере, тщательно вытирал. Просто… Я чего хотел спросить-то? А… нуда, если никого нет и дверь закрыта, а звонка я не слышал, то как вы сюда проникли? Сквозь стену, что ли?

Всё дело в том, что по вечерам, когда Наташа уходит в институт, домофон переключается на режим «всеобщего бдения». Немузыкальное дребезжание, не раздражающее, впрочем, ничей слух, транслируется на весь офис, так что любой более-менее свободный сотрудник может заглянуть в электронный глазок или даже просто подойти к двери с традиционным русским вопросом «Кто там?».

Для того чтобы к двери не сбегалась половина офиса, аппарат снабжен кнопкой-глушителем. Стоит нажать на такую кнопку – и всем сразу становится ясно, что доброволец отправился открывать. На этот раз Виталик не отметил никакого дребезжания – ну не мог же он настолько погрузиться в работу? В конце концов, услышал же, как отключился чайник? – А… ты про дверь. Так меня у входа Лёвушка караулил. Я ещё подойти толком не успел, а он уже на крылечко выскочил. Стоит, весь такой мрачный, бледный, в рубашке белой тож, руки на груди скрестил – был бы ростом чуть повыше, сошел бы за сельского Гамлета. Паузу выдерживает, значит, глазищами меня сверлит, ждёт, когда я ему скажу что-нибудь.

– И что же вы ему сказали? – ухмыльнулся Виталик. – Про рост или про Гамлета? Обе темы он терпеть не может.

– Я так и подумал. Поэтому ничего ему не сказал, взялся за паузу с другой стороны и тоже стал её держать. Ну, мы этак постояли какое-то время, держась за эту паузу обеими руками, он понял, что не на того напал, и с ходу так ухнул: «Не губите мою жизнь и карьеру, позвольте журналисту из „Невских перспектив" взять у вас интервью». Художественное преувеличение – но какое! «Жизнь и карьеру», – не кот чихнул… Я решил не губить ни того, ни другого, взял у него все координаты, ну и… Кстати, я тут у вас где-то опьянение своё потерял. Не встречалось тебе оно?

– Я не брал, – ответил Виталик, не отрываясь от компьютера. – Может, бабки Гусевы выпили? До конца коридора и направо.

– Дикий вы народ – ленинградцы. Я же не бутылку потерял, а если бы и потерял, то стал бы, что ли, из этого проблему делать? Ну выпили – и на здоровье. Если во благо. Я, понимаешь, пришел сюда днём приятно опьянённый, а ушел какой-то муторно трезвый. Ну ладно, сейчас исправим. По пивку? Я пива с собой прихватил, вашего, кстати, местного.

– Буквально через десять минут, ага? – заискивающе улыбнулся Виталик. И по выражению лица собеседника понял, что не «ага». «Силы небесные, дайте мне силы, – горестно подумал Техник. – Ну нельзя же так издеваться над маленьким слабым мною! Конечно же мне хочется выпить пива с любимым писателем – это, не вопрос, куда интереснее, чем считать эти бесконечные циферки, но дело должно быть доведено до конца. Точка».

– Смотрите-ка, а у меня совершенно случайно вобла в столе завалялась, – нашел выход из положения Виталик. Специалисты предпочитают чистить воблу медленно, степенно, а главное – молча. Именно на это и рассчитывал Техник. Сколько времени эта вобла «валялась» в его столе, он благоразумно предпочёл не уточнять. – Отличная вобла, прямо от производителя!

– От какого производителя? От другой воблы, что ли? – начал заводиться писатель. – Я вот не понял, это ты мой поклонник или наоборот? Вот просто взгляни на ситуацию со стороны: живёт рабочий какой-нибудь парень где-то на Оклахомщине, чинит в отцовском авторемонте чужие тачки, и тут к нему Элвис Пресли приезжает, на розовом «кадиллаке». Говорит: «Хэллоу парень, я тут сочинил песню, думаю, кому бы её пропеть. А ещё у меня в багажнике три ящика пива, а пить не с кем. Может, тяпнем маленько?» А парень ему такой: «Нет, знаете, дяденька Элвис, мне тут надо карбюратор поменять и дворники почистить, а когда я всё это сделаю, можете петь мне свою песню сколько хотите». Как думаешь, что ему Элвис на это ответил?

– Думаю, что я сдаюсь, – устало протёр глаза Виталик, отключил монитор, чтобы тот тоже отдохнул немного, и протянул руку за заботливо откупоренной бутылкой светлого прохладного пива. – Рассказывайте, я весь ваш. – Так-то лучше, парень. Так-то лучше. Можешь пока заняться воблой, а я тебе за это сказку расскажу.

– Я весь превратился в слух. Ну то есть почти что весь. Незначительная часть меня превратилась в руки, и эти руки уже чистят воблу!

Йозеф Бржижковский одобрительно хмыкнул, двумя пальцами открыл пивную бутылку, отхлебнул чуть не половину, поставил на пол, устроился на стуле поудобнее и начал рассказывать.

– Ну, ты и без меня знаешь, что шарлатаны, зарабатывающие на людской доверчивости, – это явление сравнительно не новое. Да чего там – это близкие родственники сочинителей историй вроде меня. Только писатель заключает с читателем честный договор: расскажу я тебе, брат, историю, хочешь – верь, хочешь – не верь, но тебе будет интересно. Однако сперва заплати деньги. Нет, это я не тебе, ты слушай даром, потому что ты избранный. Не надо по сторонам оглядываться, ты мной, а не кем-то ещё избранный. Что у тебя глаза всё время бегают, я не понимаю? Спёр что-нибудь? Имей силы жить с этим дальше и больше не воруй, если такой совестливый. А пока прямо смотри. Вот так. И про воблу не забывай. Я тебе рассказываю историю, и ничего мне за это не надо, даже веры в мои слова. А шарлатаны тоже вроде как истории рассказывают, и привирают не меньше моего – но требуют, чтобы им платили не за сказки как таковые, а за веру в их подлинность. Чуешь разницу? А по-моему, история хороша своей затейливостью, а стряслась она на самом деле или нет – со временем уже не имеет значения.

– Пока что я вам верю. Ну то есть мне кажется, что вы ни единого слова сейчас не выдумали. – А это неважно, выдумал или нет. Важно, что у тебя глаза бегать перестали – значит, интересно рассказываю. Ну слушай тогда дальше. Забрёл я сегодня на заседание какой-то секты. То есть сначала я зашёл в ресторан, но там кормили отравой и долго не несли выпивку, так что я разругался со всеми и пошёл себе прочь, хотел было в следующий кабак идти, потом смотрю – объявление у выхода: «Узнай всё о своих желаниях», на таком-то этаже, в таком-то офисе. Написано вроде даже с ошибками. Ну, словом, нормальное такое, житейское объявление. Я грешным делом подумал, что это бордель, – и пошел узнавать всё о своих желаниях. Смотрю – и народ туда чешет. Поднялся, значит, на последний этаж, захожу в коридор – и чувствую запах. Я его ни с чем не спутаю. «Барац-Палинка», венгерская то есть абрикосовая водка.

– Паленка? – скривился Виталик.

– Сам ты паленка! Лучшая водка в Европе, я тебе отвечаю. Летел я когда-то в Югославию… А прилетел почему-то в Венгрию. Кажется, меня ссадили по дороге, или я перепутал чего. И провёл я в этой Венгрии неделю, которая целого года стоит. И водка эта, водонька, «Барац-Палинка», рекой текла, и девчонки были весёлые, и мужики сообразительные, хоть мы ни слова не понимали из того, что говорили друг другу. И вот я слышу запах этого божественного нектара. Иду, конечно, вперёд, как атомный ледокол. Там люди суетятся, за вход денег просят. Но меня уже не остановить. За ради «Барац-Палинки» ничего не жалко. Ты видишь – у меня даже сейчас руки трясутся!

Йозеф Бржижковский утёр глаза рукавом и залпом допил оставшееся пиво.

– Заплатил, зашел. Запах милой моей «Барац-Палинки» ещё сильнее, но примешивается к нему дрянь какая-то, наркота мажорская и ещё что-то несусветное, с оттенком дурки. А внутри зальчик такой, всё чистенько, беленько, как в свежеотстроенной церкви у протестантов. Все сели, и я тоже сел. На трибуну полез какой-то хлипкий тощий червь системы «докладчик докладов». Я-то ещё думаю – ну, должно быть, скучная презентация, а потом – весёлый фуршет. Так вот не тут-то было. Влез, значит, на трибуну докладчик докладов – и ну корчить из себя специалиста по всеобщему счастью.

– И как же он видит себе это всеобщее счастье? – поёжился Виталик. Ему представились многомиллионные колонны насильно осчастливленных людей, марширующие по длинным проспектам, протянувшимся от Москвы до самых до окраин.

– Ну, говорил-то он сущую чепуху. Но харизмы ему не занимать.

– Так что он говорил?

– Ну что может говорить докладчик докладов, сам подумай! – даже рассердился писатель. Ему не хотелось пересказывать чужую байку. – Взял, как это бывает, здравую идею и на разные лады начал её повторять, чтобы всех уже этой идеей стошнило. Но никого не тошнило почему-то, даже я держался. Потому что похмелье своё где-то потерял, а без этого не тошнится совсем, даже когда при мне полную чушь мелят.

– А идея-то какая? – не отставал Виталик.

– Слушай, я и не знал, что ты такой зануда, – покачал головой Йозеф Бржижковский и решительно откупорил новую бутылку. – Ты рыбку чисти, чисти, и слушай меня. Я смотрю, там икра появилась – ну-ка, давай её сюда.

– Ешьте на здоровье, – пододвинул к нему Виталик лакомый кусочек. – Всё для вас. Вы остановились на том, что докладчик докладов задвигал какую-то телегу и вас от неё даже не тошнило…

– Тошнило! – Видно было, что писатель вернулся к своей любимой теме. – Но я сдерживался! А он всё трепался и трепался. А «Барац-Палинки» всё не было и не было. А этот соловей заливался, что надо, дескать, выбрать из того, что тебе вообще по жизни хочется, самое главное желание, сосредоточить на нём все усилия, даже технику какую-то показал – как именно усилия сосредотачивать. Шарлатан и есть шарлатан. Добавил – если всё делать правильно, то тогда придут какие-то там люди и это желание исполнят. То есть он ни за что не отвечает, если ничего не получится – значит, ты всё делал неправильно, сам виноват, дурачок. А если правильно – то люди придут. В белых халатах, не иначе. Каково, а? Сами придут и всё дадут.

– Да-а-а… – уронил челюсть Виталик. – А что это за люди?

– Просто люди. Делать им нечего, как исполнять желания разных лоботрясов. Вот скажи, ты бы стал исполнять чьи-то там желания?

– Даром? – уточнил Виталик.

– Это лучший вопрос дня! Всё-таки не зря я тебя добавил в избранные! Потому что тут начинается самое интересное! – хитро улыбнулся писатель и снова влил в себя добрую порцию пива. – Я, вот вроде как ты сейчас, тоже спрашиваю: что ж, эти ваши люди даром, что ли, мое желание исполнят?

А он так обрадовался, будто я ему удачную реплику подсказал, и говорит: а уж тут как повезёт, молодой человек. Это он мне, старику, «молодой человек» говорит – якобы он ещё старше.

– А он старше вас?

– Да вряд ли. Лет сорок ему, форсу просто много. Ну я-то только обрадовался, что он меня молодым человеком кличет, и киваю, мол, да-да, а что сделать, чтобы мне, молодому человеку, так крупно повезло, да ещё и даром? Он говорит – от вас ничего не зависит. Может быть, даром. А может быть, у вас взамен потребуют самое дорогое, что у вас есть.

– Душу, что ли? – не выдержал Виталик.

– Экий ты впечатлительный юнец, – досадливо сплюнул писатель. – Я ему говорю: самое дорогое, что у меня есть, – это мои золотые зубы, и я их на счастье не променяю, иначе мне кушать будет нечем. Вот ты, кстати, на его шарлатанскую байку даже в пересказе купился, а со мной этот номер не прошёл, нет. После того как я про золотые-то зубы сказал, народ засмеялся, а этот, докладчик, сказал своей пастве, что самое дорогое всегда нематериально. Ну и так намекнул, что и вправду душу надо в залог отдавать. Потом свирепо зыркнул на меня из-за кафедры и говорит – да что вы мне голову морочите, ваше заветное желание уже лет двадцать назад как исполнилось и продолжает исполняться, деньги вам вернут, извините за беспокойство. Я говорю – извиню, уйду, умру даже, ты мне только венгерской водки моей милой нацеди двадцать капель хотя бы, сил больше нету терпеть. А он даже отшатнулся от меня так и говорит: «Идите, идите, никаких капель у меня нет!» Хорошо рядом добрый человек сидел, видел моё состояние – достал молча флягу из кармана, дал приложиться. Коньяк, нормальный такой. Жажду утолил, но боли сердца моего не унял. Но я ушёл, раз просят, я всегда ухожу, а не то потом бить станут. Я учёный уже.

– Деньги-то вернули? – поинтересовался Виталик.

– Ты знаешь – вернули. Там у входа ассистент сидит – ну чисто робот. Отдал деньги беспрекословно, я и пошёл от них прочь.

– А что он имел в виду, когда говорил про ваше заветное желание? Как думаете?

– Да чего тут думать – узнал он меня. Лёвушка же плакаты с моей физиономией развесил везде, докуда смог дотянуться. Слушай, вот поразительно – такой шкет, а дотянулся кой-где аж до третьего этажа.

– Узнал – и что дальше? – слегка охамев от любопытства, спросил Виталик.

– Что-что? Я же, если меня спрашивают, отчего я пошёл в писатели, всегда честно отвечаю: надоело на завод ходить. Возжелал работать дома. А в мои-то годы ничего подобного не делал никто, ну вот и свезло мне писателем стать. Пришлось пахать поболее, чем на заводе, зато дома, как и мечтал. Исполнилось то есть моё желание самым причудливым образом.

– Это вам помог кто-то? – затаив дыхание и даже слегка отодвинувшись в сторону, произнёс Виталик.

– Помог! Скажешь тоже ещё! Сам я, всё сам. Вот этими самыми трудовыми руками, мозолистыми.

Виталик сделал вид, что этот разговор его уже совсем не занимает, и, сосредоточенно сгребая в газетный кулёк всё, что осталось от воблы, высказался в том духе, что занесло, видно, господина Бржижковского сегодня куда-нибудь на самую далёкую окраину, потому что где ещё в наше время в столь культурной столице может обнаружиться кружок носителей ереси? Но писатель манёвр его расколол и мрачно заявил, что за дурака его держать не надо, а самого себя дурить – и подавно: хочешь послушать доклад о всеобщем счастье – так и скажи, нет в этом ничего постыдного, только времени жалко, ну так твоё время, ты ему и хозяин. Виталик вздохнул и признался, что очень хочет послушать доклад про счастье.

Несмотря на страстную любовь к горячительным напиткам, Йозеф Бржижковский обладал отменной памятью и внимательным отношением к деталям, так что вскоре Виталик получил точный адрес, с указанием времени начала заседания секты и ценой входного билета. Потом из вежливости выслушал ещё одну душещипательную историю про венгерскую абрикосовую водку.

Как и следовало ожидать, в своих расчетах Техник перепутал только этаж, но, по сути, выбрал правильное направление. После этого он уже не стал возвращаться к утомительной перепроверке – в том, что Йозеф Бржижковский, сам того не подозревая, обнаружил Стремянную магнитную аномалию, можно было не сомневаться.

Ещё четыре бутылки пива, приправленные интересным разговором о разновидностях фруктовых водок и способах их употребления, закончились удивительно быстро, и Йозеф Бржижковский заторопился за добавкой, хотя Виталик и уговаривал его посидеть и поговорить ещё немного, просто даже из практических соображений – туалет буквально рядом, а на улице холод, темнота и неизвестность.

– Я тебя в неизвестность не тяну. Мне надо подготовиться к встрече с журналистами, – заявил писатель и сделал попытку покинуть помещение. Виталику ничего не оставалось, как выключить всё, что полагается выключать перед уходом из офиса, и вырулить в коридор вслед за своим кумиром.

В приёмной было пусто, темно и тихо. Пахло при этом какой-то горелой дрянью.

– Нашёл, – облегчённо вздохнул Йозеф Бржижковский, стягивая с вешалки куртку.

– Вы её разве теряли? – удивился Виталик.

– Не её. А его! Опьянение я потерял – а теперь нашёл. Всё в порядке, значит, а я думал, это на меня докладчик докладов порчу навёл. Пользы от шарлатанов никакой, а вред местами имеется.

Маленькое испуганное опьянение, которое так не понравилось Даниилу Юрьевичу, тоже было счастливо найти своего хозяина, а уж как был рад Виталик – тому, что всё так отлично уладилось!

По лестнице спускались молча, наслаждаясь каждым мгновением жизни.

– Ну-ка, а это у нас кто такие? – грозно спросил Йозеф Бржижковский, выходя на крыльцо.

Виталик выскочил следом за ним и, в ужасе оглядевшись по сторонам, обнаружил, что ни отряда шемоборов, ни толпы обманутых девушек на улице не наблюдается. А всего лишь стоят там, прислонившись к стене, два дворовых забулдыги, хорошо знакомых всем сотрудникам Тринадцатой редакции. Однажды они даже помогали разгружать шаланду с книгами. Что случилось после – Виталик помнил плохо, но на следующее утро коллеги долго искали его по всему складу, а найдя, очень сильно ругали.

– Это он! – сказал первый забулдыга и указал пальцем на писателя.

– Да ну! – схватил его за руку второй. – Да не! Не показывай пальцем. Укусит. С собой утащит.

– Точно! – убеждённо заявил первый. – Я его сразу узнал!

– Терпеть не могу тупых поклонников, – повернулся к Виталику Йозеф Бржижковский. – Хорошо, что хоть у тебя голова варит, а то так и в самом себе засомневаться недолго – не зря же их тянет ко мне, а как ты считаешь? Значит, есть у нас что-то общее? Ну что вам нужно? Говорите сейчас – или немедленно освободите проход!

– А это правда вы? – дрожащим голосом спросил первый забулдыга. Второй только голову руками закрыл – так ему было страшно, стыдно и неловко.

– Ну правда, правда, я. Счастливы? – стараясь скрыть недовольство, кивнул Йозеф Бржижковский.

– Да, ваша светлость, – чуть ли не в пояс поклонился ему смельчак – едва не упал, но на ногах всё же удержался. Отойдя чуть подальше, Виталик с писателем услышали, как этот герой важничает перед своим приятелем:

– А я что тебе говорил! Это и есть Мёртвый Хозяин! Сам подтвердил! Так-то вот! А галлюцинации не разговаривают, так что можно ещё накатить.

День четвертый

Иногда Наташа приходит на работу на час, а то и на два раньше – чтобы в спокойной и дружелюбной обстановке подготовиться к зачёту или, скажем, к контрольной. Дома у неё тоже вполне спокойно и дружелюбно – с тех пор, как она снимает квартиру отдельно от своей шумной и несносной семейки, – но атмосфера совершенно не рабочая. В этом домашнем уюте хочется отдыхать и наслаждаться бездельем, а вот на работе особо не побездельничаешь – кажется, что в отсутствие Константина Петровича сами стены следят за тем, чтобы никто не отлынивал от дела. К тому же нет в Тринадцатой редакции других маньяков, кроме Наташи, способных заявиться на работу в восемь утра – так что и мешать никто не будет. Ну а если кто-то засиделся с прошлого вечера – то он тоже, скорее всего, уже не в состоянии мешать, его только надо напоить кофе, ил и отправить домой спать, или разбудить, напоить кофе, а потом отправить домой спать. А лучше Наташи это, опять-таки, никто не сделает.

За ночь опять намело снегу, и во дворе размеренно, как небольшие деликатные волны, накатывающиеся на песчаный берег, шелестели лопатами дворники. Ровно в девять утра Наташа дисциплинированно отложила учебник и приготовилась работать. После того как в городе активизировались носители, Даниил Юрьевич издал внутреннее распоряжение – не выдёргивать Виталика из постели (не важно – из чьей) из-за каждой новой находки, а складывать все контакты в специальный контейнер. Придёт – расшифрует всё разом. Вчера у Наташи был средней паршивости улов – всего-то два носителя, но она же только учится, верно?

Если бы кому-то из Разведчиков, работающих в других командах, рассказали о юной специалистке из Питера, притаскивающей в клювике два контакта за день и при этом полагающей, что это – «средней паршивости улов», к ней бы на мастер-классы на двадцать лет вперёд очередь стояла. Но коллеги из других городов ничего не знали о нашествии носителей, а Наташе было невдомёк, что вокруг творится чёрт-те что, а не обычная рабочая неразбериха. Поэтому она решила спокойно дождаться Виталика, чтобы он посмотрел и авторитетно сказал, хорошие желания ей удалось нащупать или, может быть, бракованные.

Иногда Наташа делает ставки – кто из коллег придёт самым первым, и тайком от всех (чтобы не подумали, будто она шпионит) составляет графики по итогам каждого месяца. На вертикальной оси отмечает время появления на работе, на горизонтальной – день недели. Получаются причудливые зигзаги – любая пчела позавидовала бы такому танцу.

Самый непредсказуемый из всех – разумеется, Даниил Юрьевич: его график напоминает траекторию полёта буревестника, почуявшего приближение цунами, тогда как график Константина Петровича, к примеру, до скучного предсказуем, его можно и вовсе не вычерчивать – и так понятно, что в итоге выйдет прямая линия. Самый красивый график неизменно выходит у Дениса: он придерживается строгого, но своеобразного режима и не отступает от него ни на шаг. Его утренняя гимнастика может продолжаться от десяти минут до двух часов – в зависимости от того, какой именно комплекс упражнений полагается выполнять в тот или иной день лунного календаря, с поправкой на ветер, время года, атмосферное давление и общий тонус организма.

Впрочем, на этот раз Денис пришёл на работу самым первым – видимо, снег внёс свои коррективы в его расписание. Следом за ним финишировали Константин Петрович, сестры Гусевы и Даниил Юрьевич, однако последний довольно быстро подписал какие-то бумаги и уехал на деловую встречу.

Всё шло своим чередом до тех пор, пока не нарисовался Лёва. То есть появился-то он в положенный ему отрезок времени: чуть позже Марины с Галиной и раньше Виталика. Но через некоторое время зачем-то выбежал в приёмную и строго спросил у Наташи:

– Ты тут не видела?

– Это? – вопросительно взглянула на него та, указывая пальцем на контейнер с контактами. Но Лёва уже выскочил на лестницу и с грохотом и проклятиями помчался вниз. Вскоре он вернулся в компании взъерошенного и очень недовольного Гумира. Оба тащили в руках здоровенные картонные коробки без опознавательных знаков.

– Я вам тут должен, что ли? – пыхтел гениальный программист, которого в очередной раз предательски оторвали от дела всей его жизни. – Нет, я не должен! Мы о чём договаривались? О чём договаривались – то я и делаю. Грузчиков найми, я это носить не должен!

Лёва ничего ему не отвечал, лишь глаза его наливались кровью.

– Я же не должен? Да или нет? – строго спросил у Наташи Гумир, швыряя на пол последнюю коробку.

– Да! – испуганно подтвердила та.

– Вот! – Гумир удовлетворённо погрозил кулаком кому-то невидимому и слинял.

– Или нет? – задумчиво произнесла ему в след Наташа. – Слушай, а о чём это он вообще? Что он тебе не должен? – наконец обратилась она к Разведчику.

Лёва вскрыл перочинным ножиком последнюю коробку, бегло изучил её содержимое, кратко выругался и повернулся к Наташе:

– Он реально ничего не должен, просто под руку попался. Я ему блок нормальных папирос, пожалуй, куплю, чтоб не смолил эту отраву копеечную.

– То есть это ты ему должен, – резюмировала Наташа. – Кажется, я запуталась.

– Да он вообще не при делах. Это Цианидушка наш, крохобор скупердяйский, должен. Ох, он и должен же мне теперь! Три литра крови! Вагон нервов! И убытки возместить!

Лёва сжал кулаки, подпрыгнул от ярости и пнул ногой одну из злосчастных коробок. Оказалось, что в конце прошлого года Константин Петрович провёл очередной перерасчет убытков – и выяснил, что питерский филиал слишком много денег тратит на мелкую рекламную полиграфию – закладки там, буклеты, плакаты. Тогда как те же самые материалы централизованно изготавливаются в Москве – и всегда с запасом. Вот этот-то запас Цианид и попросил присылать в Тринадцатую редакцию. Всё равно ведь выбрасывать!

– Он так решил: бюджет нам на полиграфию выписывают, а мы его не будем тратить. Экономить, чтоб его, будем! И питаться московскими объедками!!! – сжал кулаки Лёва.

– А Москва о нас забыла и объедочки свои не присылает? – понимающе покачала головой Наташа.

– Ну прям. У них всё чётко там. Не то что у нас, – сокрушённо признал Разведчик. – И даже больше, чем надо, присылают. Всё, что остаётся ненужного, – всё привозят!

– Так это же хорошо, – задумчиво сказала Наташа. – Больше рекламы – больше толку. Разве нет?

– Нет! То есть да, но не так, не так! Они нам знаешь, что прислали? Старьё! Ну, смотри, смотри, зачем рекламировать осеннюю коллекцию, когда все готовятся к весне и только о ней и думают? Это всё, – на этот раз Лёва ударил коробку кулаком, – уже неактуально! Макулатура! Вчерашний день!

– Ой, – сказала Наташа. – Кажется, я поняла. Это, значит, их два дня назад привезли, вместе с книгами, да?

– Ну да. А сегодня я получаю письмо от директора по маркетингу – мол, ну как, пригодятся ли вам эти материалы? Мы ещё позапрошлогодних вам прислать можем, если вы им найдёте применение. Причём никакого глума, сплошное доброжелательное любопытство. Ну мало ли, может, мы тут дикие все. Ходим в шкурах белых медведей, сидим на поребриках на кортках, грызём семки, пьём водку вёдрами под звуки балалайки, сырой корюшкой закусываем, книги начинаем рекламировать через полгода после того, как они попали на прилавки магазинов. Всякое бывает. Одно ведь дело – столица, Москва, а другое – мы.

Наташа смотрела на разъярённого Лёву и даже немножко им любовалась. Тем более что от этого маленького смертоносного торнадо её отделяла прочная и надёжная конторка, а ещё шеф, уходя, не запер дверь в свой кабинет – если очень попросить, она защитит. Но Лёва уже почти успокоился. Со стороны это, конечно, не было заметно – когда человек громко ругается, размахивает кулаками, подпрыгивает на месте и пинает ногами коробки, сложно догадаться, что он почти успокоился, но Наташа знала его не первый день. Единственное, что могло снова вывести его из себя, – это неожиданное появление на поле боя Константина Петровича. Наташа попыталась вспомнить всё, чему её учили, закрыла глаза и представила себе коммерческого директора. Потом – дверь в приёмную. Потом попыталась совместить две эти картинки так, чтобы коммерческому директору очень не хотелось открывать дверь в приёмную и пытаться выяснить, что там происходит.

Разумеется, уже через секунду Цианид был на месте трагедии. Когда у делового человека в голове настойчиво пульсирует мысль: «Не ходи в приёмную! Не ходи в приёмную!» – а ему туда, собственно, и не надо, – он нарочно отрывается от работы, встаёт с места и идёт в эту самую приёмную – проверить, что же стряслось.

– Так, а что тут такое происходит? – поинтересовался деловой человек, широко распахивая дверь из коридора. Поразившись широте жеста (несвойственной скупому коммерческому директору): дверь так и осталась стоять раскрытой настежь. Где-то за углом нервно мигнула несколько раз и погасла самая восприимчивая лампочка. Ну ничего, Виталик заявится – и она опять оживёт, сто раз уже такое бывало.

– Вот кто мне нужен! – зарычал Лёва и сделал несколько кошачьих прыжков по направлению к Константину Петровичу.

– По какому поводу танцы народностей? А что это тут за коробки такие? – брюзгливо спросил он. Бедняга ещё ничего не понял. Зато Наташа поняла всё и на всякий случай спряталась за свой конторкой, прикрыла голову учебником и постаралась не дышать.

– А это – твоя… экономия, вот что это такое! – заорал Лёва. От ярости он даже не мог толком выругаться, прыгал на месте и размахивал кулаками. – Остатки! Старьё! Которое в прошлом веке напечатали!!!

– Думаю, ты преувеличиваешь насчёт прошлого века, – сразу сориентировался в ситуации Константин Петрович. – А задержки с доставкой – это неизбежность, с которой, увы, надо считаться. Зато экономия, которая…

– Офигенная экономия! – Лёва совершил ещё несколько прыжков и оказался совсем близко от противника. – Пойди об этом Гусевым скажи! Скажи, скажи им, что рекламных материалов мы не имеем из соображений экономии!

– Да-да, что-то они мне об этом говорили, я даже посчитал, что мы не дополучаем в месяц… Но это же катастрофа! – Константин Петрович посмотрел на растерзанные коробки, потом на Лёву, месящего кулаками воздух, что-то прикинул в уме, потом решительно снял очки и коротко сказал:

– Чего? – ещё выше подпрыгнул Лёва.

– Ну, ты же хочешь меня побить, правильно я понимаю? Я бы и сам себе врезал. Такие убытки, такие убытки, и всё из-за меня! А к Галине с Мариной я не пойду, будет хуже. Так что давай мы с тобой разберёмся окончательно и всё забудем. Тебе достаточно будет ударить меня один раз или надо больше? Если надо – то бей, только не переусердствуй. Я на выходных к родителям собираюсь. Возникнут вопросы.

– Какая ты, Костя, всё-таки сволочь, – уныло пробормотал Лёва. – Избиение младенцев – это такой отстой! Ты бы хоть защищался, что ли!

– Не вопрос, – легко согласился Цианид и выставил защиту.

– Да пошёл ты знаешь куда??? – снова разозлился Лёва. – Всё, считай, что мы разобрались и забыли! Только доверяй мне всё же, хоть иногда. И деньги будут целее, и рожа твоя мерзкая самодовольная – тоже.

– Вот насчёт внешности я бы попросил поаккуратнее! – строго предупредил Константин Петрович, водворяя очки на место. – Это уже грубое нарушение корпоративной этики!

– А если бы я тебе нос сломал или челюсть свернул – было бы нежное, что ли? – удивился Лёва.

– Это было бы вообще за её пределами. Так можно, если ситуация того требует. Ну что ж, а если она не требует… скажем, моего здесь присутствия… то я, пожалуй, пойду. Со следующей недели будем печатать всё, что скажешь, на месте. Идёт?

– Идёт, – мрачно ответил Лёва и присел на ближайшую коробку. Коробка, которую перед этим долго пинали, естественно, треснула по шву и развалилась, и Лёва упал на пол, на кучу календариков, закладок и скидочных купонов. «Вот так и буду здесь лежать, пока не умру!» – мстительно подумал он и тут же снова в ярости вскочил на ноги: он, значит, умрёт тут из-за них, лёжа на грязном полу, а они даже пальцем не пошевелят для того, чтобы спасти столь ценного сотрудника?

– Лёвушка, милый, а не сходишь ли ты за водой? – ласково окликнула его Наташа.

Когда в кулере заканчивается вода, Наташа всегда просит Лёву принести из подвала очередной баллон. Однажды он спросил – за какие, дескать, заслуги, ты привлекаешь к этому безумно интеллектуальному занятию именно меня? Очень сурово спросил. «Разве ты не знаешь, что на сердитых воду возят?» – не моргнув глазом, спросила Наташа. С тех пор Лёва дисциплинированно таскает воду по первому её требованию и вопросов больше не задаёт. Вот и на этот раз он покорно поплёлся вниз по лестнице.

Стоило этому деструктивному элементу покинуть поле боя, как Наташа, выглянув на всякий случай в коридор и убедившись в том, что никто вот прямо сейчас в приёмную не завалится, сконцентрировалась, произнесла нужное словосочетание (очень заковыристое), и все коробки с листовками тут же исчезли. Превратились в небольшой садик в соседнем квартале. Летом Наташа обязательно сходит на него посмотреть: интересно же, какие кусты получаются из устаревшей рекламы!

Едва только попав в обучение к Ингвару Эрикссону, Анна-Лиза начала мечтать о том, как она вырвется из-под его опеки на волю и станет самостоятельным шемобором. Но стоило получить ту самую вожделенную свободу, как ей немедленно захотелось обратно. Эх, если бы можно было всё повторить с начала – она бы уже так не сглупила. Притворилась бы, что недопоняла, не до конца изучила шемоборские приёмчики, и вообще – боится одна оказаться в большом страшном городе, полном незнакомых людей. Не прогнал бы он её, верно? Так годика три, глядишь, можно было накинуть. А то и все шесть. Могла бы она до сих пор у него учиться? Да запросто. Ведь если бы она всегда была рядом с ним, то учитель до сих пор был бы жив. Торчал бы, наплевав на правила, гласящие, что шемобору не следует долго находиться на одном месте, в своей тщательно законспирированной квартире в Стокгольме, сбегал бы на пару недель на север отдохнуть от людей и половить рыбу, а потом непременно возвращался бы обратно и рассказывал ей о том, что он увидел и что придумал.

Димсу, который несколько раз мотался на какие-то там профсоюзные шемоборские слёты (и зачем бы они были нужны?), рассказывал, что далеко не всем так повезло с учителями. Некоторые новички практически в рабство к своим наставникам попадают: одежду им стирают, обувь чистят, готовят – да мало ли, что можно придумать. А если учитель привык путешествовать и не собирается менять привычку ради какого-то там несмышлёныша, свалившегося ему на голову, то ученик – коли он не накопил достаточно денег на то, чтобы платить за себя в пути, – и вовсе лишается права голоса, и всех остальных прав тоже. Нет, Эрикссон был совсем не такой – кормил Анну-Лизу, не давал ей ходить в обносках, всегда был готов приютить Димсу в одной из пустующих комнат, и вообще заботился о них, как о родных детях, тем более что своих детей у него не было. Впрочем, с шемоборами это часто случается.

А может быть, размышляла Анна-Лиза, Эрикссон и вовсе был самым лучшим учителем, какого только знал этот мир. Вот он и попал после смерти туда, куда мечтал – в таинственную организацию «Зелёные хвосты», предотвращающую должностные преступления шемоборов всех ступеней. Откуда взялись эти самые хвосты, и почему они позеленели – история умалчивает. Специалисты сошлись на том, что первые зеленохвостцы во время командировок на землю цепляли к одежде хвостик какого-нибудь животного, выкрашенный в зелёный цвет. Ну чтобы, допустим, припугнуть набедокуривших сотрудников или предупредить их о том, что возмездие близко. Но со временем эта практика, видимо, была признана неудачной, и хвосты исчезли, а название – осталось.

В Санкт-Петербург Эрикссон приехал с исследовательскими целями. Некоторое время назад один молодой шемобор из Венгрии подумал и решил, что искать носителей по всему миру – дело довольно хлопотное и трудоёмкое. Не проще ли создавать их самому? У каждого человека есть какое-нибудь желание, надо его только усилить, довести до состояния заветного – и дело в шляпе.

До того как стать шемобором, этот умник изучал фармакологию, поэтому пошел к своей цели тропой алхимика. Пара ингредиентов, доступных любому новичку первой ступени, один лёгкий стимулятор, известный всем модным тусовщикам, маленькая доля антидепрессанта, запрещённого во многих странах, смешанные в равных пропорциях и соединённые свенгерской абрикосовой водкой дали нужный эффект. Своё изобретение пытливый юноша назвал «Хунгарикум спрей». Эксперимент на соседкиной кошке показал, что спрей, определённо, удался. Только было юноша собрался испытать чудодейственное зелье на самой соседке, как в дело вмешались «Зелёные хвосты». И аптекарь-недоучка в наказание за дерзость отправился на повторное обучение шемоборской науке к самому свирепому учителю из всех, живущих в этом мире. А Эрикссону поручили испробовать «Хунгарикум спрей» на живых людях, чтобы понять, возможно ли с его помощью искусственное создание носителей. Потому что если молодёжь вновь повадится химичить в этом направлении – придётся опять придумывать что-то вроде Святой Инквизиции, что нежелательно – неоправданно много, даже по шемоборским меркам, случайных жертв.

Для того чтобы эксперимент получился массовым и всеобъемлющим, Эрикссон взялся за дело всерьёз. Он снял офис – оказалось, что это под силу даже мертвецу, были бы деньги, а деньги у «Зелёных хвостов», разумеется, были. Чтобы не расходовать зазря казённые средства (ну, и чтобы дельце выглядело правдоподобнее), старый хитрец объявил свои «занятия» платными. Нанял пару помощников, разместил с их помощью несколько объявлений в Интернете, повесил на первом этаже здания афишу-приглашение и стал ждать клиентов, готовых узнать всё о своих желаниях.

Первые клиенты пришли из любопытства – и тут же пали жертвами «Хунгарикум спрея». Когда какое-нибудь мимолётное желание разрастается до масштабов единственного заветного, бывший клиент сам становится ходячей рекламой, уже ничего больше не надо делать. Жертвы эксперимента тормошили окружающих, уговаривали их немедленно, вот-прямо-сейчас бросить всё, снять с банковской карточки последние деньги и бежать узнавать из первых рук всю правду о своих желаниях. Здравомыслящие люди крутили пальцем у виска, но многие соглашались посмотреть ради интереса и в свою очередь сами попадали под влияние спрея. Свой эксперимент в отчётах начальству Эрик-ссон цинично называл «Социальная Хунгарикум сеть».

Несколько месяцев он опрыскивал ничего не подозревающих людей «Хунгарикум спреем» и изучал симптомы с холодным интересом учёного, расчленяющего под микроскопом блошек. «Спрей» для него был веществом, и попавший под его влияние человек тоже был веществом. Вещество воздействовало на вещество, в результате чего происходила некая реакция. К счастью, чисто венгерский спрей, так же как и многие предшествовавшие ему эликсиры, напитки, порошки, таблетки, взвары и заклинания, оказался бессилен сделать из обычного человека носителя желания. Да, он создавал иллюзию, достоверную настолько, что даже куратор, шемобор второй ступени, мог поверить в неё. Но через два месяца после опрыскивания (у кого-то раньше, у кого-то – позже) желание само собой рассасывалось, и носитель вновь превращался в обыкновенного человека. Однако этих двух месяцев хитроумному изобретателю вполне бы хватило на то, чтобы подписать договор, получить деньги и расслабиться – вплоть до следующего раза.

Эрикссон завершил эксперимент и аккуратно отчитался перед начальством, а экспериментальный материал всё ещё бродил по улицам Санкт-Петербурга, сводя с ума и мунгов, и шемоборов.

До тех пор, пока «Зелёные хвосты» не завершат расследование, простых сотрудников решено было в дело не посвящать. Вот почему ничего не подозревающий куратор посоветовал Дмитрию Олеговичу нагрянуть в Питер, потому что там, по всем признакам, организовался стихийный съезд носителей, и глупо не побывать на нём в качестве приглашённой звезды.

Анна-Лиза, которой Эрикссон доверял так же, как самому себе, стала единственным живым человеком, посвященным в тайну «Хунгарикум спрея» (после его изобретателя, томящегося под железной пятой нового учителя, посланного ему в назидание). Эта история не произвела на грозную воительницу особого впечатления. Её вообще мало интересовали чужие тайны – поэтому она прекрасно умела их хранить, не осознавая, какую ценность представляет эта информация для любознательных людей, вроде того же Димсу. Зато Анна-Лиза пришла в абсолютный восторг, осознав, что всю эту заварушку с фальшивыми носителями устроил её учитель. Сам, один, единственный. И сам же очень скоро прекратит.

Эксперимент был проведён, «Хунгарикум спрей» израсходован, проштрафившиеся ингредиенты объявлены вне шемоборского закона, срок аренды офиса истекал. К тому же в Санкт-Петербург наконец-то приехал бывший любимый ученик, относительно которого Эрикссон имел особые планы.

У Димы Маркина было одно отличительное свойство – в детстве и в ранние школьные годы у него не было друзей. Совсем. И он от этого ни капельки не страдал. В детском саду, в который его нарочно определили для того, чтобы поощрять общение со сверстниками, Дима, не скрывая скуки, играл с другими детьми, как бы давая воспитателям понять, что делает это не ради удовольствия, а потому, что так положено. В коллективных играх он усвоил одно – побеждает тот, кто затаился, а не тот, кто быстрее, выше, сильнее. Если тебя осалили – не суетись и не пытайся поскорее осалить кого-то в ответ, лучше подожди, пока другие дети перестанут ждать от тебя подвоха, расслабятся, разбредутся по площадке, полагая, что игра окончена, – вот тут и поспеши запятнать самого лучшего игрока, а потом живо кричи «Чур, не игра!».

Таким образом, в глазах окружающих ты всегда будешь победителем – правда, никто тебе не предложит дружбы, но Диме никогда и не нужна была эта самая дружба. Если бы, очутившись в новой школе, он волею случая не оказался за одной партой с Джорджем, то и по сю пору вполне обходился бы без друзей.

Однако дружба – дружбой, а спор, который они давным-давно затеяли с Анной-Лизой, кажется, пора вспоминать – покуда игроки расслабились и бродят по площадке, думая, что уже «чур, не игра». Джордж наверняка спит и видит себя в объятиях этой несравненной валькирии. Надо только дать ему понять, что это очень даже возможно, а как только желание достигнет нужной кондиции, подсунуть на подпись договор. В трёх экземплярах, как и положено. И пусть потом будет счастлив. Да чего мелочиться – пусть все будут счастливы. Джордж – по-своему. Анна-Лиза – по-своему. А Дмитрий Олегович – по-своему.

Скорее всего, эта идея не дожила бы и до завтрака – всё-таки более интересной целью была бойкая соседская старушенция, мечтающая о работе. Но Анна-Лиза, как по заказу, сидела в общем зале, который нарекли гостиной, и невозмутимо орудовала ножом и вилкой. Но самое главное – терпкий, сладкий, отвратительно-навязчивый запах её духов, наполнявший казалось, уже всё пространство бывшего кафе, исчез. Ему на смену пришло что-то умиротворяюще-весеннее, нежное и необыкновенно приятное.

– Ты сменила духи, дорогая?

– Разумеется, дорогой. Ты такой бедный, когда твоя рожа корчится, чтобы показать ужасное страдание. Смотреть некрасиво!

– Богиня! Спасительница, – тут же подсел к ней за стол Дмитрий Олегович, – если бы ты знала, как я завидую твоему умению от души наслаждаться жизнью. Подозреваю, что на завтрак у тебя – подлинный деликатес, который, несомненно, принесли из какого-то ближайшего ресторана. Я угадал?

– Делиться не буду! – свирепо зыркнула на него Анна-Лиза, прикрывая руками тарелку. – Тут мне самой одним зубом укусить.

– Нет-нет-нет, ты меня не так поняла. Я просто хотел сказать, что…

– Димсу, тебе что-то от меня надо? Начинай говорить сразу с этого.

– Мне хочется сделать тебе приятное. Тебе ведь приятно, когда окружающим хватает мозгов оценить твоё умение жить красиво?

– Я верю в окружающих, у них достаточно мозгов. Для того, чтобы ценить, и для того, чтобы молчать. Где ты обнаружил мысль о том, что меня интересует их мнение? Хочешь сделать мне хорошо – сделай хорошо. Например, дай мне много денег. А почему это ты с раннего восхода пришёл говорить мне о хорошем? Опять убил невинного и думаешь на этом что-нибудь выгадать?

– Да, ты явно преуспела в искусстве говорить комплименты больше, чем я. Особенно мне понравилось это твоё «опять». Сдаюсь. Где наш бесценный Джордж?

– Безумствует на кухне. Решил довести её до хрустальной чистоты.

– Действительно, безумствует. На кой чёрт ему это, мы же съедем отсюда буквально на днях!

– Конечно, надо навести порядок, если так легла душа, – неожиданно вступилась за Джорджа Анна-Лиза. – А ещё Йоран думает, что мы заживём тут надолго. Я его понимаю. Мы с ним сделаны из одного мяса.

– Из одного теста.

– Это ты – из теста, а мы с Йораном – из мяса! – огрызнулась Анна-Лиза.

– Вот не понял. Я, по-твоему, рыхлый, что ли? – прищурился Дмитрий Олегович и даже пощупал сквозь тонкую ткань рубашки свои бицепсы. Ну не атлет, конечно, даже не спортсмен, но в форме себя держит!

– Нет, ты вполне гладкий, – успокоила его Анна-Лиза. – Просто ты искусственный. Не из мяса и не из рыбы. А мы – настоящие, мы родились такими.

– Настоящие, настоящие, – передразнил её собеседник. – Наверное, даже любить умеете?

Анна-Лиза сделала вид, что наслаждается лежащим на тарелке деликатесом, чтобы собраться с мыслями. А Ингвар, выходит, снова оказался прав! Она глупо доверяла Димсу, работала с ним плечом в плечо, а он только и ждал момента, чтобы подписать с нею договор? Негодяй! И почему только она не додумалась до этого первой?

– Да, представь себе, мы умеем любить, – ответила Анна-Лиза. Когда хочешь выудить из этого типа какую-нибудь информацию, главное – дать ему на закуску немного чистой правды и не скрывать своих чувств, тогда он вполне может сказать больше, чем собирался. – Но я научилась пресекать свою любовь. Запомни себе это на носу!

– А мне-то что. Я так, из теста. Это пусть Джордж на носу запоминает. Хотя он тоже быстро всё пресечёт, и будете такие оба – пресечённые, зато свободные. Ну с ним понятно, он у нас трус, хоть храбрый и самоотверженный, а ты что? Ты же бесстрашная! Неужели ты обжигалась, прыгая через костёр любви?

– Какой костёр? Какой любви? Останови свой бред, он отвлекает меня от пищеварения.

– То есть не обжигалась. Славно. А что же тогда? Может быть, у тебя просто никогда не было длинных красивых романов? Вообще в жизни?

– Это разве твоё дело?

– Нет, не моё, но мне так интересно! – когда Дмитрию Олеговичу что-то интересно, он становится похож на покладистое ручное домашнее животное, такое белое и пушистое очарование, виляющее хвостом. Все покупаются на эту уловку. – Ну скажи мне как своему братику. Скажи как своему доктору!

– Хорошо, и ты отвалишься. Не было.

– У-у-у… как всё запущено. А у Джорджа ведь их тоже не было, представляешь? Потому что он трус! Но он, конечно, имеет представление, как обращаться с девушками. Ну то есть я хочу сказать, что у него есть немалый опыт отношений без любви. Я даже слышал о нём массу лестных отзывов.

– У меня тоже есть такой опыт. К тебе я применять его не спешу. Дальше у тебя всё?

– Ах, как прекрасно всё устраивается. Ты узнала, как это работает, Джордж узнал, как это работает, но вы при этом абсолютно без понятия, – зачем это надо. Совсем как дикари, которые думают, что совершают определённый обряд потому, что так завещали им предки, тогда как при определённом стечении обстоятельств этот самый обряд может быть очень полезным и даже способен подарить им успех во всех их начинаниях, от охоты на белых туристов до развития культуры и ремёсел.

– А ты сам это откуда знаешь? У тебя же роман только с твоим эго!

– Совершенно верно. Поэтому мне нечего «пресекать». Нет у меня в организме такого нервного окончания, которое способно среагировать на другого человека так, чтобы внутри взошло солнце, всё осветило и согрело своими живительными лучами, и костёр эгоизма, который я тщательно подкармливаю, оказался бы попросту не нужен.

– Димсу, ты замёрз. Закутайся в мою кофту, я уронила её вон на тот стул. Может быть, у тебя озноб?

– Спасибо за заботу, но мне не холодно и я здоров. Просто я человек прямой, как удилище, и ассоциации мои понятны и младенцу. Любовь – это огонь, пламя, костёр, я хочу поговорить с тобой о любви, но ты отмахиваешься, вот мне и приходится переводить разговор на смежную тему.

– Чего же в этом смешного? Это наоборот – грустная тема. Во всём и всегда инициатива должна быть моей. Но в любви это ведёт к проигрышному финалу.

– Эй, подруга, только не говори, что у тебя по этому поводу развились комплексы! Как твой лечащий друг и добрый врач…

– Комплексы – не моя стихия. А любовь – это глупый расход времени и сил. Я пробовала: раз, другой, десятый – и слышала отказ!

– Десять отказов подряд?

– Не подряд. Их было шесть, и их больше нет. Остальные без раздумий отвечали «да», но…

– Слушай, детка, даже мне отказывают чаще, но я считаю, что со мной всё в порядке. Те шесть жмуриков, которые тебе отказали…

– Их было больше, – призналась Анна-Лиза.

– Хорошо, те двенадцать испуганных мужчин, решивших, что ты пришла их убивать, а не любить, отказали тебе не потому, что ты брала на себя инициативу.

– Да ну что ты!

– Я гарантирую это. Сейчас – фанфары и барабаны – я открою тебе самую страшную мужскую тайну! Are you ready?

– I m always lady.

– Итак, моя прекрасная леди, вот правда, неприкрытая и горькая…

– Прекрати пожирать моё время, блуждая в словах, и говори только вперёд!

– Я всегда говорю прямо, моя нетерпеливая львица! Итак, они отказали тебе… потому, что ты им не понравилась.

– Обалдеть мне совсем на этом месте! Неужели это такая горькая правда? А я думала – может быть, я им не понравилась? Или я им не понравилась? А оказывается, я им просто не понравилась! – Прекрасно, а теперь попробуй меня дослушать, – невозмутимо продолжал Дмитрий Олегович. – Так вот, ты не понравилась им. Вообще вся. Включая твои сильные и слабые стороны. Достоинства и недостатки. Понимаешь? Вся, а не частями. Есть мужчины, которых инициатива пугает, есть другие, ну вроде нашего друга Джорджа. И тех, и других в мире примерно поровну. Внутри у него может пылать огонь, бушевать пожар, но снаружи этого не будет заметно… Знаешь, всё-таки ты права, я, кажется, замёрз. Давай сюда свою кофту, уговорила.

– Возьмёшь сам, – указала пальцем Анна-Лиза. – А теперь, когда ты все свои слова сказал, я скажу тебе свои. Ты знаешь, почему приходит отказ. Зато я знаю, откуда приходят носители.

Дмитрий Олегович чуть не уронил на пол кофту, но совладал с собой и насмешливо спросил:

– И их там ещё много? Или все уже ушли и разбрелись по городу?

– Много. Не сосчитаешь двумя руками!

– И ты думаешь, что четырьмя руками мы сможем их сосчитать?

– Мы будем это пробовать очень сильно! А теперь сиди тут, а мне надо переодеться.

Стоило только шемоборам прекратить разговор на профессиональные темы, как в импровизированную гостиную ввалился Джордж. В руках он держал средство для бережной очистки деревянных поверхностей, а сам сиял так, будто его только что протёрли средством для бережной очистки особо деликатных людей.

– Как я и говорил, здесь всё поддаётся отмыванию, оттиранию и отскоблению… – бодро доложил он Анне-Лизе, затем окинул критическим взглядом своего друга. – Что это на тебе, такое интенсивно малиновое? Только не говори, что пойдёшь в этом вульгарном балахоне на улицу. Соседи перестанут нас уважать и не будут здороваться со мной возле помойных бачков.

– Это коллекционный кардиган. За много, очень много денег! – с достоинством парировала Анна-Лиза.

– Божественный кардиган, – подобострастно вставил Дмитрий Олегович, – выпросил бы и сам носил, да недостоин я такого великолепия.

– Во-первых, это женский кардиган. Во-вторых, он тебе велик. В-третьих, это непереносимо вульгарно.

– Я верю, Йоран, ты это перенесёшь! – с издевательской заботой в голосе произнесла Анна-Лиза, поднимаясь с места. – Димсу. Ты сиди и жди.

– А что, ты считаешь, что это не ужасно? – не унимался Джордж, когда в его распоряжении остался только один собеседник. – По-твоему, это нормальный цвет, фасон, да?

– Ну, страшновато, конечно. Но видишь – он коллекционный.

– Откуда ты знаешь, как называлась коллекция? Может быть, это был концептуальный модный показ «Что такое хорошо, и что такое плохо», и наша подруга стала счастливой обладательницей кардигана категории «плохо». Она должна об этом знать. Анна-Лиза – роскошная женщина, и ей будет только лучше, если она перестанет одеваться вульгарно и вызывающе.

– Я не задумывался о том, как будет лучше ей, – пожал плечами Дмитрий Олегович, как бы случайно роняя злополучную кофту на ближайший стул. – Вопрос даже так не стоял. Важно то, что мне будет лучше, если я буду отвечать на подобные вопросы так, как ей хочется.

– Как её друзья, мы не должны играть в эту игру! Пусть она на меня обижается, но я не стану поддерживать её вредные иллюзии!

– Иллюзии Анны-Лизы не нуждаются в твоей поддержке – справится сама, будь уверен. Она хотела удостовериться в нашей лояльности, а вовсе не узнать наше мнение, – зевнул шемобор.

Джордж явно придумал не лучший способ добиться расположения Анны-Лизы, а спорить с ним было бесполезно – нарочно ведь возьмёт и сделает ещё хуже, хотя куда уж хуже-то?

Таким образом, господин Маркин в очередной раз решил отложить на потом план по захвату душ своих друзей, Анна-Лиза убедилась в бесчестной коварности его замыслов, а Джордж, по своему обыкновению, так ничего и не понял.

Как только в приёмную ввалился Виталик, Наташе стало понятно, что работа на какое-то время отменяется, потому что начинаются необъявленные гастроли любительского шапито одного клоуна. Покуда Техник с загадочным видом стаскивал с себя куртку и переобувался в рабочие кеды, как бы собираясь с мыслями, Наташе только и оставалось, что отодвинуть в сторону контейнер с контактами, усесться поудобнее и ждать парада-алле. Ждать пришлось недолго.

– У меня травма, несовместимая с основной трудовой деятельностью, – доверительным шепотом поведал Виталик и продемонстрировал единственному своему зрителю указательный палец правой руки. Палец был похож на безглазую инопланетную рыбёшку, опоясанную тройными жабрами.

– Порезался? – ахнула Наташа и кинулась к аптечке.

– Оставь, – драматически покачал головой Виталик. – Я уже воспользовался спиртом… Остатками то есть. Всегда полезно иметь дома бутылочку-другую…

– Чем ты так, горе моё?

– Безопасной бритвой! – гордо сообщил травмированный. – Страшно представить, что со мной было бы, если бы бритва оказалась опасной. Я, значит, взял её в руки, – Виталик стал последовательно и очень реалистично изображать свои действия, – и решил проверить, достаточно ли она острая. Провёл пальцем по всем лезвиям, проверил. Идеальное бритьё, как и обещали. Зато колесико мышки я теперь вертеть ну никак не могу. Требую освободить меня от работы!

– Слушай, как же так, – задумалась Наташа. – Бритву ты держал в левой руке, а колесико собираешься вертеть правой? Нестыковочка какая-то. Ты левша у нас или правша, что-то я запуталась?

– Я – левша! – Виталик утвердительно помахал левой рукой. – Но левша, зверски умученный родной бабушкой. Она как увидела, что ребёнок неправильной рукой на заборе неприличное слово пишет, так сразу и всполошилась. И не из-за слова – потому что слову она меня сама научила, и другим разным – тоже, – а из-за того, что соседи решат, будто я дефективный. Поймала, заперла в доме, стала переучивать. Так что я вынужденно праворук. Но некоторые глубоко интимные действия – вроде бритья, ну и так далее – непокорно осуществляю при помощи левой руки! Потому что тут мне бабушка не указ, много они, женщины, в этом понимают.

– Куда уж им, женщинам, – сочувственно покивала Наташа. – Болтун ты, а не левша!

– Одно другого не исключает, – не стал спорить Виталик и резво двинулся в сторону двери, ведущей в коридор – не успокоится ведь, пока все коллеги не услышат историю о его героическом ранении, но тут в приёмную стремительной лёгкой походкой вошел Константин Петрович, жестоко переживающий из-за серьёзной выгоды, упущенной по причине несерьёзной экономии.

– Отправь в московскую бухгалтерию, – сквозь зубы процедил он и метнул в сторону Наташи увесистую папку с документами, а затем повернулся на каблуках и уставился на Виталика: – Ну, а ты у нас чем занимался в последнее время?

– У меня травма… – начал было Техник, баюкая порезанный палец, но тирану и деспоту было на это начхать.

– Расслабься, защиту я уже выставил. Вернее, не расслабляйся, а, наоборот, соберись. У тебя сейчас кто-нибудь есть в разработке?

– Кто-нибудь – в смысле носитель? – на всякий случай уточнил Техник, хотя это и так было понятно.

– В смысле – носитель, совершенно верно. Ты же знаешь, какая у нас с ними ситуация.

– Конечно знаю! – с жаром воскликнул Виталик. – И более того, теперь я твёрдо знаю, где у нас эта аномалия зародилась. Спасибо Гумиру, нашему господину писателю и удачному стечению обстоятельств. Ну и моим несравненным способностям, разумеется.

– Ты понимаешь, что в такой ситуации все должны работать на полную катушку? – будто не слыша его, гнул свою линию Цианид. – Понимаешь или не понимаешь? Ты осознаёшь, что подводишь сейчас всех нас – тем, что занимаешься чем угодно, только не работой с носителями, которых – не мне тебе об этом говорить – у нас нынче катастрофически много? Видимо, не осознаёшь, иначе бы не тратил своё рабочее время на болтовню с Гумиром, с господином Бржижковским, не отвлекал бы Наташу…

– Там сейчас занято, но я обязательно дозвонюсь! – испуганно пискнула та, высовываясь из-за факса.

– Я знаю, – доброжелательно кивнул в её сторону Константин Петрович. – Ты ответственный человек.

– Ты понимаешь, что моё открытие может принести нам неоценимую пользу? – язвительно поинтересовался Виталик. – Понимаешь или нет? Вместо того чтобы впрягаться в бесконечный марафон исполнения желаний, я обнаруживаю причину, по которой все эти желания неожиданно, как поганки на пне, выросли именно в нашем городе! Устранив причину, мы сможем вернуться к обычному режиму работы, а то ребята уже на последнем издыхании, как я погляжу.

– Да! – с жаром воскликнул Константин Петрович, решивший услышать только последнюю фразу. – Они – на последнем издыхании, а ты – балду пинаешь, пальцы режешь чем попало.

– Не чем попало, а безопасной бритвой! – вскинулся Виталик. – Прихожу сегодня утром в ванную…

– Достаточно! – оборвал его Константин Петрович. – Уйди отсюда немедленно и займись делом, иначе я тебя так отбрею – за квартиру будет нечем заплатить.

– Дорогая, кажется, мне угрожают финансовыми санкциями. На это я никак не могу согласиться, особенно после того, как ты, моя несравненная, согласилась перенести выплаты по моим чудовищным долгам на следующий месяц. – И, прихватив контейнер с контактами, а затем послав хихикающей в кулачок Наташе воздушный поцелуй, Техник выпорхнул в коридор, оставив Константина Петровича в компании следующей жертвы.

Жертва была что надо. Жертву звали Шурик.

– Ну а ты чем нас порадуешь, Сашенька? – нежно спросил у него Константин Петрович. – Отчего ты вчера так рано ушел с работы, наверное, тебя призвали важные дела?

– Я… да, я вчера, – с жаром начал Шурик – и примолк. Вчера он выполнял поручение Трофима Парфёновича, и выполнил его на пять с плюсом. Но поручение было таким тайным, таким важным, что никому из коллег – кроме Даниила Юрьевича – знать об этом не полагалось.

– И?… – приветливо улыбнулся Константин Петрович. – Ты вчера – что?

– Ну, в общем…

Шурику было очень обидно: он же ведь не бездельничал, а мир спасал! Но попробуй, скажи об этом Константину Петровичу – и всё, пожалуй, умрёшь на месте от внезапной молнии, вылетевшей откуда-нибудь из книжного шкафа, а после смерти попадёшь в мальчики для битья к Трофиму Парфёновичу, и будет он каждое утро, лет сто или двести подряд, ругать тебя за излишнюю болтливость. Лучше уж покорно принять несправедливые упрёки.

– Сказать тебе, стало быть, нечего? – радостно уточнил Цианид.

– Нечего, – не дрогнувшим голосом ответил Шурик.

– И ты бездельничал вчера весь вечер, вместо того, чтобы…

– Я бездельничал весь вечер, вместо того чтобы…

– И ты это так спокойно говоришь? Может быть, тебе даже не стыдно?

– Мне очень стыдно, – будто бы декламируя заученный до автоматизма текст на иностранном языке, признался Шурик. – Я очень виноват.

– Мне не надо, чтобы ты чувствовал себя виноватым, мне вообще виноватые не нужны. Мне нужно, чтобы дело делалось. Понятно излагаю?

– Понятно, – с покорностью марионетки кивнул Шурик. – Сейчас же пойду и буду делать дело.

– Всё, свободен, марш на своё место, – успокоился Константин Петрович. Если Лёву излишняя покладистость жертвы только ещё больше выводит из себя, то господину коммерческому директору такое поведение как раз кажется единственно верным и возможным. Ну что ж, бывает, расслабился сотрудник. Но осознал же и устыдился! Значит, он ещё не совсем пропащий.

Не совсем пропащий сотрудник рысью, как будто ему для ускорения дали дружеского пинка под зад, промчался по коридору и с разбегу плюхнулся за свой рабочий стол. Денис с любопытством уставился на него: каждое утро Шурик пытался наверстать упущенное по причине опоздания время за счёт молниеносного выполнения нескольких дел сразу. Его руки мелькали, манипулируя телефоном, клавиатурой, рукописями, какими-то документами, пока наконец он не позволял им (а заодно и себе) немного расслабиться.

– Можно вопрос? – подал голос Денис, энергично ударяя пальцем о палец. Он нарочно дожидался этого момента, зная, что надолго Шурикова энтузиазма никогда не хватает и что после такого яростного штурма ему непременно понадобится отдых.

– Давай. – Тот будто бы только этого и ждал: тут же повернулся вокруг своей оси вместе со стулом и во все глаза уставился на практиканта.

Денис собрался с мыслями и признался, что снова зашел в тупик, и, кажется, этот тупик ему хорошо знаком – он тупит в нём уже не первый день. Старушка Зинаида Фёдоровна, которая по-прежнему пытается устроиться хоть на какую-нибудь осмысленную работу, дабы вырваться из удушающих объятий своей любящей родни, уже почти что трудоустроена – телефонный номер, которым щедро поделился с Денисом Константин Петрович, очень пригодился, и хозяин «свечного заводика» подтвердил, что с удовольствием возьмёт на работу какую-нибудь бойкую старушенцию. Но вот беда – Денис совершенно не представляет, как бы потоньше намекнуть этой самой старушенции, что есть для неё подходящее место. Не набрасываться же на бабку на улице с потрясающим деловым предложением? То есть, конечно, это не самый худший вариант: если носитель спит и видит себя при деле, то он не заметит в этой ситуации ничего подозрительного и бегом побежит устраиваться на работу, но Денису просто-напросто неловко поступать подобным образом. Разве можно – подойти к женщине, которая к тому же намного старше тебя и вы друг другу даже не представлены, и завести с ней непринуждённый разговор?

– Тоже мне, проблему нашёл! – ухмыльнулся Шурик и хотел было рассказать о том, как он вчера совершенно запросто подошёл к женщине, которая была старше его, не представлена ему прежде, да ещё к тому же вооружена неким гипотетическим газовым баллончиком – и ничего, все остались живы, здоровы, довольны, и даже мир спасён. Но ненулевая возможность умереть на месте и встретиться затем с неумолимым Трофимом Парфёновичем, изобретательным по части наказаний для не оправдавших его высокое доверие мунгов, остановила его.

– Я понимаю, – печально потупился Денис, – для тебя это и не проблема никакая. Может быть, подскажешь, что тут можно сделать? Я, ей-богу, не смогу с ней заговорить. Сегодня утром я встал пораньше, дошел до её дома – и позорно повернул назад.

– А… Э… – Шурик собрался с мыслями, прокручивая в голове с десяток возможностей. – А зачем тебе вообще к ней подходить?

– То есть как это – зачем? Не могу же я разговаривать с ней через улицу, перекрикивая шум автомобилей?

– Так не надо перекрикивать. И разговаривать вообще не нужно. Это лишнее, к тому же, это – не твоё. Можно же ведь написать письмо.

– Письмо? – недоверчиво переспросил Денис. – И с какой, интересно, стати?

– Да ни с какой! Ты её адрес знаешь?

– Ну да… На всякий случай я её выследил. В первый же день. – Прекрасно! Садись сочиняй объявление. Ну знаешь, стандартное: требуются работники, чтобы работать работу, обращаться по такому-то телефону, в такое-то время; гражданам, не достигшим пенсионного возраста, просьба не беспокоиться. Как напишешь – распечатывай, и вперёд. А чтобы уж тебя точно не заподозрили ни в чём – сделай таких объявлений побольше и раскидай по всем почтовым ящикам в бабулькином подъезде. Только знаешь – одну цифру в номере телефона перепутай. Чтоб никто не опередил нашу протеже. Ну а в её почтовый ящик опусти счастливый билет, с нужной комбинацией цифр. Возможно, придётся повторить операцию несколько раз – мало ли, кто у них там в квартире почту забирает? Но я уверен – не пройдёт и недели, как желание нашей бабушки будет исполнено.

– Ты… ты просто гений, правда! – восхищённо произнёс Денис.

– Издеваешься? – подозрительно спросил Шурик. Пока его помощник собирался с силами, чтобы спокойно и в порядке убывания важности изложить причины, по которым он никогда не станет над ним издеваться, раздался телефонный звонок, и Шурик сразу вспомнил о том, что вообще-то рабочий день вовсю идёт и расслабляться нет причин.

Звонила Амнезина. С первых же слов (а первые её слова были такие – «Шурпан, ты щас будешь ржать и валяться!») было понятно, что всё у неё в порядке – лучше и не придумаешь.

– Привет, привет. Всё хорошо, да? – на всякий случай уточнил он.

– Ну, прикинь! Тут все на ушах стоят! Бабы из нашего отдела пьют в сортире валерьянку и убивают себя об стену!

– Это серьёзный повод для радости, – засмеялся Шурик. – Надеюсь, тебя не обвинят в доведении до самоубийства?

– Вот и я надеюсь. Но ты же, в случае чего, предоставишь мне алиби, ага? Что в этот момент я разговаривала с тобой по телефону и доводить никого не могла. Тебе поверят – у тебя такая располагающая внешность. Кстати, знаешь, почему они так взбесились? Я ведь теперь буду работать не покладая рук, просто из сил выбиваться, на благо нашей компании! Мне, вообрази себе на секундочку, придётся в поте лица своего ездить во все туры и отдыхать там, не жалея здоровья, как подорванной, и фотографировать, не щадя объектива своего, всё, что мне понравится, а потом писать для журнала об этом так, как моей левой пятке заблагорассудится. Этот Ёжик Медвежонков мне прямо заявил – и не смей писать так, как якобы положено, всё равно не умеешь, получится полный отстой, и я тебя сразу же уволю. Пиши, как заблагорассудится, это сейчас самое то, что надо.

По голосу Амнезины Шурик понял, что она вовсе не желает зла своим бывшим коллегам, ей просто очень хорошо и весело, так весело, что она готова смеяться над чем попало, просто потому, что у неё скопилось очень много неизрасходованного смеха. Тащить его с собой в дальние страны – та ещё морока, в дальних странах найдётся свой смех.

– Главного редактора зовут Миша Ёжик. Запиши, пожалуйста, это важно, он горд своим именем и фамилией.

– Он горд. Он тот ещё горд! – снова засмеялась Амнезина. – По-моему, я ввязалась в адскую авантюру, ну и наплевать. И ещё… В общем, спасибо тебе.

– За что спасибо-то? – несколько встревожился Шурик. – Разве я сделал для тебя хоть что-то?

– Ещё как сделал! – Амнезина постаралась призвать себя к порядку и заговорила серьёзно: – Ты – мой счастливый талисман. Так вышло, что стоило тебе, вообще случайному человеку, появиться в моей жизни, как у меня сразу всё заладилось. И ты, конечно, очень хороший. Вот. Поэтому я тебе и позвонила. Ты ведь не будешь, как наши тётки, убиваться об стену из-за того, что мне так повезло?

– Не буду, конечно. Я за тебя очень рад. Правда.

– И это просто зашибенски. Что есть люди, которые радуются за других. Что я уеду, а в городе останется кто-то, кто будет радоваться за меня. Слушай, а можно я иногда буду тебе писать? Ну, такие, типа, задушевные электронные письма, нормально? Ты скажи, если я тебя достала уже.

– Конечно пиши. Давай докажем всем, что дружба между мальчиком и девочкой – это не такая уж антинаучная фантастика, как уверяют те, кому с этим не повезло.

– Клёво. Только ты не простой мальчик. Ты – Питер Пэн. Вот. Ну ладно, мне пора за документами. Спасибо, что ты есть. Я обязательно привезу тебе в подарок заморский поцелуй.

Шурик повесил трубку и задумался. Носители его ещё никогда не благодарили – всё-таки он хорошо маскировался, да и сейчас неплохо спрятался. Амнезина и не вздумала бы ему звонить, будь у неё хотя бы один близкий друг. Но друзей у неё не было, а похвастаться кому-то своему ну очень хотелось.

Вообще-то Шурик ещё на самом первом собеседовании с Даниилом Юрьевичем уяснил, что никакой благодарности за свою работу он не дождётся. Это было главным условием – сразу согласиться на полную анонимность, на абсолютную безвестность, чтобы потом не обижаться и не требовать невозможного. Но оказалось, что благодарности получать всё равно приятно. Хоть это и не по правилам. Пожалуй, теперь Шурик окончательно убедился в том, что в его вчерашнем полубезумном поступке был какой-то смысл. Можно ведь знать о том, что мир тебя любит, но поверить в это окончательно, только получив от него такую вот своеобразную «телеграмму».

Его раздумья прервал Денис – не со зла, просто он настолько углубился в создание убедительного объявления, приглашающего на работу пенсионеров, что перестал замечать всё, что творится вокруг.

– Мне кажется, что я не должен записывать это дело на себя, – задумчиво сказал он, отодвигаясь от монитора и внимательно рассматривая результаты своего труда. – И ты, и Константин Петрович сделали слишком много для того, чтобы всё случилось так, как хотела эта бабуся.

– Что-то опять не выходит? – Шурик вынырнул из состояния счастливой задумчивости и обнаружил, что он по-прежнему сидит за своим столом и рабочий день вроде как в самом разгаре.

– Пока вроде бы всё получается. Но будет справедливо, если в графе «исполнитель» я укажу тебя. Ведь я только ломал голову и задавал глупые вопросы, тогда как ты…

– Тогда как я давал на них глупые ответы, окончательно доламывавшие твою голову. Да какая разница, кого мы укажем, это вообще не имеет никакого значения. Всё равно дело запишут на нашу команду. А «исполнитель» – это просто тот человек, который всё обобщил, запротоколировал и отправил наверх. А кто из нас двоих лучше составляет отчёты?

Шурик нисколько не лукавил и не преувеличивал – длиннющие отчёты о проделанной работе, форма которых от столетия к столетию всё ускучнялась и усложнялась, были самой неприятной частью работы практически для всех мунгов. Естественно, в каждой команде были исключения вроде Константина Петровича, которого заполнение этих чудовищно тоскливых бумажек нисколько не утомляло, но даже он не соглашался брать на себя ответственность за отчёты остальных коллег – во-первых, эта работа всё-таки отнимает массу времени, а во-вторых, каждый должен заниматься своим делом и не отлынивать от него, и тогда будет порядок, процветание, ну и так далее, со всеми вытекающими.

– Всё так, – не стал спорить Денис. – Но свои дела ты почему-то отписываешь сам, хотя, если исходить из этой логики, вполне мог бы перепоручать их мне.

– Ну, знаешь ли, это уже произвол и дедовщина – заставлять тебя писать эти бумажки ещё и за меня! С моей стороны это было бы просто бессовестно!

– С твоей стороны это было бы вполне рационально. К тому же всё, что ты делаешь, наверняка безумно интересно и поучительно.

– Вот-вот. Безумно. Интересно. А уже только потом – поучительно. Нет, серьёзно, ты готов за это взяться?

– Естественно. Только недалёкие люди предлагают свою помощь, не обдумав всех возможных последствий.

– Я ещё и недалёкий у нас, дожили! Ну всё, держись, салага! Значит так, садись понеудобнее, записывай… – И Шурик вальяжно развалился на стуле, закинув ноги на стол, чтобы окончательно соответствовать своим представлениям о начальнике-самодуре, тиранящем своего единственного подчинённого – аккуратного, дисциплинированного и исполнительного.

Пару месяцев назад районная управа решила перекрыть для свободного доступа двор, в котором находился особнячок Тринадцатой редакции. У входа и выхода были сооружены массивные металлические ворота. В воротах проделаны калитки, которые реагировали на особо секретный шифр, известный лишь посвященным. Таким образом предполагалось напомнить посторонним пешеходам, что для них в городе специально устроены улицы и проспекты, и со временем вовсе отучить их от вредной привычки срезать дорогу, пользуясь проходными дворами. А уж автомобилистам для того, чтобы преодолеть эти зловредные ворота, требовалось всякий раз сдавать если не тест на IQ, то, по крайней мере, некоторое его подобие.

Пешеходы подумали-подумали и решили, что улицы с проспектами – это, конечно, дело хорошее, но и от проходных дворов отказываться не стоит. Через два дня народные умельцы что-то подкрутили, подвертели – и обе калитки стали волшебным образом подчиняться абсолютно любой комбинации цифр. С тех пор они приветливо открываются навстречу каждому, кто хотя бы раз дотрагивается до кодового замка. Да что калитки – через некоторое время и сами ворота стали распахиваться перед любыми средствами транспорта, стоило водителю нажать на первую попавшуюся кнопку. А перед автомобилем Даниила Юрьевича они открываются и вовсе без всяких условий. Попробовали бы они ему условия выставлять.

Обсуждая эту историю, сотрудники Тринадцатой редакции стараются не смотреть в сторону Виталика, который в первый же день перепутал код доступа, так что Наташе пришлось бежать через весь двор, чтобы открыть ему калитку, во второй – где-то посеял ключ-таблетку, перепутав его с испорченным контактом, зато на третий день как-то преувеличенно бодро сообщил, что городская управа одумалась, калитки уже сейчас открываются по первому требованию трудящихся, а это значит, что скоро двор снова станет проходным.

Константин Петрович вспомнил об этом вопиющем нарушении общественного порядка, поглядывая на улицу в широкое окно приёмной. Даниил Юрьевич недавно вернулся с переговоров и немедленно затребовал всю банду к себе. Пока банда, подгоняемая Наташей, медленно собиралась, выкарабкивалась из удобных кресел и заканчивала срочные дела, коммерческий директор, не привыкший просто так разбазаривать рабочее время, решил оценить порядок в приёмной по выдуманной им лично пятнадцатибалльной шкале. Он решительно подошел к подоконнику, чтобы провести по нему пальцем и проверить, насколько давно этой поверхности не касалась влажная тряпка, но до подоконника даже не дотронулся, а задумался, глядя на крупные снежные хлопья, медленно опускающиеся с неба, и на одинокого пешехода, топающего через двор куда-то в белую неизвестность.

– Дяденька зам самого главного, – отвлёк его Виталик, тоже явившийся пораньше, потому что его так и распирало желание поделиться с коллегами своим вчерашним открытием, – а я научился вертеть колесико мышки третьим пальцем! Вот этим! Так что производительность моего труда нисколько не пострадает.

– Хорошо-то как, – не слушая его, потянулся Константин Петрович, нехотя отходя от окна. – Снег идёт, калитка где-то вдалеке хлопает, разговоры какие-то слышны. И не скажешь, что центр города.

– А что скажешь? – заинтересовался Виталик.

– Скажешь, что это какой-то замок в горах… Ну или, скажем, коттеджик на холме. И воздух такой чистый.

– И это говоришь ты – пригородный житель!

– Во-первых, не пригородный, а самый что ни на есть городской. Если уж где город и есть – так это у нас, в спальных районах. Во всём своём урбанистическом ужасе. Идёшь вечером с работы, задумаешься о делах, потом очнёшься – ау, где я? Явно же в каком-то городе, вот только в каком? Кажется, в очень противном. То ли дело здесь. Хоть прямо бери и живи!

– Так бери – и живи! Кто тебе не даёт?

– Кто не даёт? Нет, и не уговаривай даже. Это будет слишком. Только конченые трудоголики ночуют на рабочем месте. А я не хочу быть похожим на конченого трудоголика.

– Ты и есть конченый трудоголик – где бы ты ни ночевал. Но если тебе здесь уютнее, то, может быть, попробуешь ради интереса?

Константин Петрович задумался над этим предложением – безусловно, заманчивым, – но тут как раз в приёмную начали один за другим вваливаться остальные, и приятные размышления пришлось отложить до лучших времён.

Когда это неорганизованное стадо, по какому-то недоразумению считающееся одной из лучших мунговских команд, ввинтилось в кабинет Даниила Юрьевича, тот кивком пригласил всех рассаживаться.

Московское начальство настаивало на том, чтобы на все серьёзные переговоры в Петербурге, даже на более чем далёкие от нужд питерского филиала темы, отправлялся Даниил Юрьевич. Потому что он всякий раз выходил победителем и приносил компании внеочередные прибыли. Там, где разговор касается материальных тем, мертвецы всегда побеждают даже самых искушенных живых дипломатов, их аргументы проще и весомее. Мёртвому не за что держаться, нечего желать в осязаемом мире, так уж он устроен. Конечно же руководство издательства «Мегабук» было не в курсе некоторых особенностей существования одного из своих лучших сотрудников, но умения его оценило по достоинству в первые же дни.

– Ну как прошли переговоры? – деликатно поинтересовался Константин Петрович, когда все расселись по местам.

– Отлично. Я думал, такое только в анекдотах бывает, но нет. К счастью, это уже не наше дело, я напишу подробный отчёт в соответствующий отдел, отправлю в Москву, и нас это больше не касается.

– А раз не касается – то расскажете? Для нас это будет как анекдот, – подал голос Шурик. Возвращаясь с какой-нибудь встречи в верхах, шеф всегда приносил любимым подчинённым несколько весёлых или даже полезных историй.

– Что ж, извольте. – И на этот раз не стал жадничать Даниил Юрьевич. – В некотором цветочном царстве, карамельном государстве живут феи.

– Это сказка какая-то, а не анекдот, – пробормотал себе под нос Виталик, но достаточно громко для того, чтобы все это услышали.

– А ну тихо там, а то в угол поставлю, – погрозил ему пальцем Даниил Юрьевич. – Так вот, феи эти только-только рождаются на свет – и тут же начинают источать аромат какого-нибудь парфюма. Если это дорогой парфюм, то фея сразу попадает в высшее общество. А если простой одеколон или, того хуже, очиститель воздуха, то и роль нашей фее отводится соответствующая.

– А в конце приходит принц с хроническим насморком и выбирает из фей самую лучшую, невзирая на то что она пахнет каким-нибудь там ландышем майским? – поинтересовалась Марина Гусева.

– Нет. В конце приходит владелец парфюмерной компании, заказывающей книгу, и платит за упоминание каждой марки духов хорошую сумму.

– Кому, феям? – удивилась Наташа.

– Да нет, издательству. Причём, если я вам назову эти суммы… Так, ладно, всё лишнее в сторону, я потом всем желающим расскажу об этом отдельно, Константин Петрович, мы начинаем. Итак, новость первая, плохая. В город начали стягиваться шемоборы. Это неудивительно. Удивительно, что они так долго медлили. Одну девочку, совсем наглую и неопытную, я сегодня с утра лично припугнул так, что она уехала, оставив в гостинице все вещи. Но её-то как раз можно было не бояться.

– Зря вы так. Давить их надо, пока они маленькие, – сквозь зубы процедила Галина Гусева.

– Может быть, так. А может быть, и нет. Иногда они исправляются и живут потом как честные люди. Но история, конечно, знает примеры, когда один начинающий шемобор уничтожал целую команду мунгов. Но это явно не тот случай.

– К слову о начинающих, – перебила его Галина. – Мы тут получили информацию. Такую, средней достоверности. О том, что наш Студент якобы заявился в Питер.

Неизвестный тип, которого сестры Гусевы прозвали Студентом, четыре года назад обнаружил их прежнюю команду и навёл на неё шемоборский отряд уничтожения, а сам ушел от возмездия. После этого старухи поклялись найти и прикончить гада. Они ни разу не видели его в лицо (иначе бы Студент не уцелел) и даже не знали его приметы, но это не мешало им искать и ненавидеть своего главного врага.

– Очень может быть, что и он тоже здесь, – покивал Даниил Юрьевич. – Поэтому давайте будем все соблюдать осторожность. Ну так, шутки ради.

– А если без шуток, то нам бы пару дней за свой счёт взять, – почти умоляющим тоном произнесла Марина, – с целью кровавой мести.

– Хорошая идея, только можете в служебной записке заменить «кровавую месть» на «личные обстоятельства»? – уточнил Константин Петрович. – А то в Москве не поймут.

– Почему это за свой счёт? – удивился Даниил Юрьевич. – Кажется, вам по должностным инструкциям положено устранять опасных противников, так что идите и устраняйте своего Студента. Вот прямо сейчас, если это необходимо. А если встретите его коллег – то тоже не церемоньтесь с ними особо.

– Особо не будем, – кровожадно оскалилась Галина. – Так, слегка поистязаем, а потом прирежем.

– Если можно без этого обойтись – то будет здорово, если вы обойдётесь, – твёрдо произнёс шеф. – Кастор уже однажды намекал мне, что в общей системе координат мы с вами вроде как представляем собой условное добро.

– А условное добро должно быть с безусловными кулаками! – тут же ввернула Марина. – Иначе как окружающие догадаются, что это добро?

– Во-первых, окружающим вовсе не обязательно об этом догадываться, – отрезал Даниил Юрьевич, – а во-вторых, если добро сжимает в своих безмерно добрых кулаках ножи, кастеты и битые бутылки, то самих кулаков за этим арсеналом уже не видно.

– Понятно, шеф, – козырнула Галина. – Прибережём арсенал для Студента. Хорошие кулаки тоже на многое годятся. Можно идти?

– Нужно, – ответил Даниил Юрьевич и посмотрел на Бойцов так, словно их уже не было в его кабинете.

Сестры Гусевы поняли намёк и молниеносно исчезли. Стоило им удалиться, как со своего места вскочил Виталик. Сил его больше не было терпеть – так хотелось похвастаться своим открытием. А если сейчас все начнут разбегаться по чертовски важным делам, то останутся они наедине с шефом, который, конечно, работу его оценит и, возможно, даже скажет что-нибудь доброе, но это же совсем не то.

Коротко пересказав оставшимся свой вчерашний разговор с Йозефом Бржижковским, Техник гордо подбоченился и принял картинную позу: мол, аплодируйте мне все, я молодец. Но публика отчего-то аплодировать не думала, и восторгаться вроде бы тоже не спешила. Виталик озадаченно покрутил головой и сел на своё место. Все молчали, ожидая, видимо, продолжения истории или, может быть, какого-нибудь знака от шефа, но шеф тоже безмолвствовал.

– Здорово, что вы помирились с нашим писателем. Я так за тебя переживала! – наконец нашлась Наташа.

Всё тут же пришло в движение: Денис подвинул поближе блокнот для записей, Шурик откинулся на спинку стула, Константин Петрович поправил на переносице идеально сидящие очки, Лёва протёр глаза и потянулся.

– Да, действительно здорово, – кивнул Даниил Юрьевич. – А теперь давайте перейдём…

– Подождите, не надо переходить! – запротестовал Виталик. – Послушайте, ну неужели я так плохо объяснил? В Мутном доме, на последнем этаже сидит главный паук.

– Мы там вчера уже были, ага, – отозвался Лёва. – Там просто дофигища пауков!

– Виталик, извини, но это правда как-то несерьёзно, – нанёс следующий удар Шурик. – Обыкновенные сектанты – знаешь, сколько их собирается в разных уголках города?

– Не знаю, я же не сектант, – неприязненно ответил Виталик. – А ты знаешь, стало быть? Ты перепись сектантского населения проводил? Слушайте, люди, ну вы совсем слепые, что ли? Ведь всё совпало – и место, которое я вычислил, и то, что видел господин Бржижковский!

– То, что данные, полученные с помощью какого-то там алгоритма, тобой же и выдуманного, совпадают с пьяным бредом нашего уважаемого гения, ещё ни о чём не говорит, – отрезал Константин Петрович. – Можно повежливее об отсутствующих, а? – снова вскочил с места Виталик. И тут же плюхнулся обратно – он же всё-таки не Лёва, чтобы доказывать свою правоту кулаками. Тем более что сам Лёва сидит неподалёку, и в случае спонтанной драки правда будет на его стороне. А Лёва уже чётко высказался.

– Ну хорошо, – несколько сбавил обороты Цианид. – Не пьяный бред, а трезвое пророчество. Наш удивительный автор отрабатывал на тебе очередной роман. Радуйся – ты первым услышал завязку, потом сможешь мемуары писать.

– А ничего, что этот роман подозрительно напоминает наши суровые рабочие будни? Может быть, он под защиту твою подкопался? – Виталик попробовал подойти с другой стороны.

Но Константин Петрович как будто заранее подготовился к этому каверзному вопросу, потому что, не задумываясь ни на секунду, отчеканил:

– Спешу тебя разочаровать. Во-первых, историй о купле-продаже душ, в том или ином виде, рассказано и написано вполне достаточно для того, чтобы обыватели насытились, а умники перестали воспринимать это явление всерьёз. Во-вторых – и это, пожалуй, главное, – ты уверен, что наш писатель рассказал тебе именно то, что ты услышал? Может быть, ты подсказывал ему правильные ответы, задавал наводящие вопросы для того, чтобы твой результат приблизительно совпал с тем, что он увидел?

Виталик затравленно огляделся – кажется, его словам никто не придал особого значения, все решили, что Техник опять болтает для того, чтобы разрядить атмосферу, а тут ещё Денис встал со своего места и как будто демонстративно отошел от него подальше, на противоположный край стола.

– Что, и ты против меня, да? – с укором посмотрел на него Техник. – Ты тоже мне не веришь?

– Напротив. Просто у меня уши рядом с тобой закладывает – ты так громко хочешь, чтобы все перестали тупить и врубились в очевидное…

Эта фраза, почерпнутая из лексикона Виталика, в устах Дениса прозвучала крайне неожиданно.

– Испортили мальчика, – констатировал Лёва. – Научили плохому!

– Да нет, это я так думаю, – успокоил его Виталик. – Послушайте, ну даже Читатель вам говорит – не тупите, почему вы уверены, что я вас обманываю?

– Ты-то нас не обманываешь. Но ты мог сам обмануться, – устало сказал Константин Петрович. – Просто потому, что тебе слишком хотелось найти ответ на вопрос, который всех волнует. Вчера тебе дали шанс – и что же? И ничего. А сегодня, как ты заметил, Бойцам и так есть, чем заняться.

– Хорошо. Тогда я пойду туда один и сам всё разведаю! – не сдавался Виталик.

– И заблудишься, – подсказал Лёва, – в лестничный пролёт свалишься! Познакомишься с привлекательной людоедкой и забудешь обо всём.

– То, чем ты сейчас занимаешься, называется отрицательным программированием, – заявил Виталик. – Надеюсь, это было сделано не преднамеренно.

– То, чем ты второй день уже занимаешься, тоже называется отрицательным программированием! – немедленно завёлся Лёва. – И из-за того, что ты отрицательно что-то напрограммировал, мы с Мариной вчера зря потратили два часа! Надеюсь, это тоже был сделано непреднамеренно!

Виталик почувствовал, что сейчас сдастся. Величайшее открытие, казавшееся ему ещё с утра таким значительным и неоспоримым, превратилось в глупую выдумку ленивого ума.

– Если ни у моего непосредственного начальника, ни у вас, Даниил Юрьевич, не возникнет возражений, я бы пошел вместе с ним, – неожиданно сказал Денис. – Мне кажется, что надо проверить это место. Пусть даже мы ошибаемся.

Виталик немедленно приободрился – Денис был не тем человеком, который станет заниматься бессмысленной ерундой только ради того, чтобы поддержать кого-то в трудную минуту. Значит, открытие всё-таки величайшее?

– У меня, конечно, не возникнет возражений, – растерянно пробормотал Шурик. – Но зачем?

Даниил Юрьевич, по своему обыкновению наблюдавший за этой беседой несколько со стороны, наконец решил вмешаться:

– Очень хорошо, Денис, что ты сам вызвался. Собственно, я уже было хотел вспомнить о полномочиях, которыми наделён, и назначить кого-нибудь добровольцем. Теперь в этом нет необходимости.

– Но ведь это всё настолько несерьёзно! – не удержался Константин Петрович. – Какие-то расчеты на основании непонятной программы, какой-то шарлатан, пудрящий людям мозги, – слишком всё это похоже на случайное совпадение!

– Видишь ли, в чём дело, Костя. Если бы таких случайных совпадений у нас было двадцать штук в каждом районе города – тогда, конечно, их бы не стоило проверять, они действительно были бы просто случайными совпадениями. Но коль скоро совпадение у нас одно и других не предвидится, как-то неразумно будет не поглядеть на него вблизи, ты не находишь?

Всякий раз, когда шеф называл Константина Петровича Костей, тот умолкал – если, конечно, победа в споре не была для него делом чести. На этот раз – не была. Так что в итоге Денис с Виталиком были отправлены в Мутный дом на разведку с предписанием не ввязываться в драку, не лезть на рожон, не искушать судьбу и вообще – вести себя тихо и незаметно. Сектантам – если это всё-таки сектанты – не мешать и рожи в открытую дверь их аудитории не корчить, ну а если там обнаружится кто посерьёзнее, то спокойно оценить обстановку и молча удалиться.

Анна-Лиза решила оставить свою «адову божью коровку» на платной парковке и объявила, что дальше они пойдут пешком. Дмитрий Олегович послушно выпрыгнул из тёплого салона на снег, потоптался на месте, пока «старшая сестрёнка» что-то объясняла парковщику.

Он отошел в сторону, обхватил себя руками за плечи, чтобы не так мёрзнуть, но холод пробирал до костей. Пришлось расслабиться и принять мороз, как данность. Стало чуточку легче. С неба падал снег, чёрно-белые силуэты деревьев выделялись на желтовато-сером фоне городских зданий. «Я недостоин снега, – неожиданно подумал шемобор, – снег такой чистый, белый, Дед Мороз приносит его в подарок хорошим детям. Хорошие дети умирают зимой, когда падает снег. Плохие дети вырастают и становятся плохими взрослыми». – Снег – это волшебство, верно? – воскликнула у него за спиной Анна-Лиза. – Зимой люди вслепую доверяют чудесам, их так легко заставить водить хороводы вокруг пальца!

– Пойдём скорее туда, где нас ждут эти люди. Кажется, я заболеваю. Заболеваю от этого города. Я всегда в нём болен, когда я жил здесь, мне казалось, что это – нормально. Нормально быть больным.

Анна-Лиза ободряюще похлопала его по плечу, и зашагала вперёд, не оборачиваясь. Они углубились в лабиринт проходных дворов, как спелеологи, исследующие недавно открытую пещеру. Снег скрыл следы шедших впереди, и они чувствовали себя первопроходцами. Дома и подворотни казались совершенными творениями природы, а не человека. Сосульки, как сталактиты, свисали с крыш. Где-то впереди ждал то ли дракон, то ли сокровище, то ли и то, и другое разом.

Неожиданно они вышли на Стремянную улицу и вскоре оказались перед входом в злополучный Мутный дом.

– Здесь, потом наверх, – указала на вход Анна-Лиза.

– Ты точно в этом уверена? – с сомнением в голосе переспросил её спутник. – «Квартира самурая» сгорела интенсивным синим пламенем, вряд ли новый владелец соорудил на её месте что-нибудь стоящее, вспомни этого буйвола. Будет лучше, если мы отобедаем в другом месте.

– Отобедаем в другом. А отработаем – в этом. Дмитрий Олегович скептически относился к шемоборским поверьям и приметам – ну, кроме одного, гласившего, что вся сила учителя после его смерти переходит к младшему ученику. Поэтому он до самого последнего момента не замечал «общее начало» – то самое чувство, которое позволяет шемоборам найти в огромном городе своего учителя и прочих его учеников, если таковые имеются.

– Мы почти на месте, – сказала Анна-Лиза, когда они вышли из лифта. – Скоро будет памятная встреча.

– Там что, нелегальная фабрика по производству носителей? – нервно усмехнулся Дмитрий Олегович.

– Увидишь, – посулила «старшая сестрёнка», распахнула дверь и втолкнула его в светлое и просторное помещение, в котором не было ни старинной алхимической лаборатории, ни современного медицинского оборудования, да что там – в нём и людей-то не было, если, конечно, не считать какого-то неприметного человечка в углу.

– У них перерыв на обед? Нам зайти попозже? – поинтересовался Дмитрий Олегович, и его голос гулко отразился от стен. Словно среагировав на условный сигнал, неприметный человечек, сидевший в углу, поднял голову, повернулся к посетителям лицом – и тут уже стало поздно признавать, что «общее начало» существует и что к себе всё же следует чаще прислушиваться.

– Ну здравствуй, Дима, – улыбнулся человечек, оказавшийся Ингваром Эрикссоном собственной персоной. – Ты рад нашей встрече?

– Здравствуйте, учитель, – крайне любезно улыбнулся Дмитрий Олегович. – Вы, как я понимаю, у нас в командировке? Надеюсь, вы не принесли мне печальное известие о том, что мне следует готовиться к повышению по службе? Или, может быть, вы изобрели средство, привлекающее носителей, и теперь хотите поделиться им с нами? Второй вариант был бы более предпочтительным.

– Может быть, и поделюсь, – кивнул Эрикссон и сделал Анне-Лизе знак закрыть дверь. Та повиновалась без слов.

– И какова результативность этого средства? – продолжал Дмитрий Олегович.

– Результативность такова, что можно мир перевернуть.

– Просто волшебно! И вы решили отдать своё изобретение нам, вашим ученикам?

– Нет, я поступлю гораздо лучше, – ухмыльнулся учитель и стал как будто выше ростом. А может, показалось.

Дмитрий Олегович обернулся и посмотрел на Анну-Лизу. Та стояла у стены, скрестив на груди руки, словно ждала какого-то сигнала. На «младшего братишку» она даже не глядела. Повеяло космическим холодом.

– Не бойся, Дима, не надо меня бояться. Ты же знаешь, что мёртвые не могут причинить живым никакого вреда. Смотри сюда – я абсолютно безоружен, у меня в кармане даже пузырька с таблетками нет – теми самыми, Дима, таблетками, которыми ты подменил мои любимые конфеты. Кто бы мог подумать! Как виртуозно! Даже наверху решили, что я уже хочу на повышение. А я не хотел – мне нравилось быть свободным, живым, безмятежным.

Когда штатный шемоборский доктор после очередного профилактического осмотра велел Эрикссону отказаться от курения, тот с проклятиями подчинился и перешел на лакричные конфеты. Вреда они не причиняли никакого, хотя Ингвар всё же несколько злоупотреблял ими, как раньше злоупотреблял табаком. Жестянки и пластмассовые банки с леденцами валялись в его доме везде, и учитель предлагал всем отведать этого лакомства. Но ученики, угостившись однажды чёрными солёными кругляшками, приходили к выводу, что такой деликатес не для них.

– Я же говорил вам, что если вы будете есть слишком много своих сальмияков, то у вас могут быть проблемы с сердцем, – напомнил Дмитрий Олегович и сделал маленький шаг назад.

– И при этом забыл уточнить, что подменил мои конфеты.

– А зачем уточнять? Я вас предупредил, а ваше дело было послушаться ученика или гордо поступить по-своему. Кроме того, можно было не разбрасывать банки с лакрицами по всему дому. Тут даже святой бы не удержался! Каков соблазн!

– А также можно было запирать дверь в свою комнату на ночь, а то вдруг святой не удержится и зарежет меня во сне? И наличные деньги у святого отобрать, а то он киллера наймёт. Если бы я не доверял тебе, я бы просто не взял тебя в ученики.

Дмитрий Олегович попытался сделать ещё пару шагов назад, но почему-то увяз в густом липком воздухе, дёрнулся вперёд – и тут же оказался на свободе, снова попытался отступить – и опять попал в ловушку. Эрикссон размышлял вслух, не обращая внимания на эти вялые гимнастические упражнения:

– Я слышал, что так всегда случается – если человеку не нравится его работа, то он влачит её до глубокой старости, а если нравится, то его из простых работников очень быстро переводят в начальники, а начальник должен следить за тем, чтобы другие занимались его любимой работой хотя бы вполовину так же хорошо, как занимался в своё время он. Это, говорят, очень обидно – не имея возможности сделать самому так, как надо, смотреть, как другие, не имея желания, портят материал и ломают инструмент. Но мне повезло, я и после смерти работаю, а не присматриваю за другими. Но это не твоя заслуга. Твоя заслуга – в том, что я уже умер.

– Надо же, – немного помолчав и собравшись с мыслями, произнёс Дмитрий Олегович, – я думал, ваши рассказы о том, что после смерти каждый может получить ответы на все вопросы и узнать всё, что пожелает, – это просто легенды. Выходит, не просто?

– Я же предупреждал – никакой гарантии нет. Все легенды, которыми я вас потчевал, могли с одинаковым успехом оказаться просто легендами или чистой правдой. Я их услышал от своего учителя, он – от своего, а начало этой цепочки теряется в веках. К примеру, сказка о том, что последнему ученику достаются все силы умершего учителя, – это байка, обычная воспитательная история, которую рассказывают для того, чтобы поддержать младшего, поднять его авторитет в глазах других учеников. А ты поверил, и ради того, чтобы поскорее заполучить всю мою силу, поменял мои конфеты на чертовскую отраву, которую сам же и намешал! И где – в общей лаборатории, у всех на глазах! Скоро ты умрёшь, потом получишь всё, что тебе причитается от меня, а потом встретишься с хранителем лаборатории. Он тоже имеет к тебе претензии.

– Говорите, сказка? – старательно отфильтровав угрозы, переспросил Дмитрий Олегович. – Но я же после вашей смерти стал отличным специалистом, и этому есть подтверждения. – Ты с самого начала подавал надежды, иначе я не стал бы с тобой связываться. Зачем мне был нужен хитрый иностранец, когда я уже воспитал одного отличного шемобора?

– Так зачем же?

– Чтобы поскорее реализовать твои удивительные возможности. Кто знал, когда ты в следующий раз наткнёшься на кого-нибудь из наших и захочет ли он с тобой связываться? А я вот связался. Тебе не нужно было убивать меня, идиот, – всё могущество, весь талант и все умения с самого начала были при тебе, надо было только немного подождать.

– Ну что же вы мне сразу-то не сказали? Неужели по мне было не видно, что я плохой парень и способен на всё? Для шемобора со стажем вы были слишком доверчивы, за что и поплатились.

– Сразу… Сразу бы у тебя голова закружилась, или… погоди, как бы это получше сказать… Есть такое очень правильное выражение – что-то насчёт испорченной кровли…

– Крыша поехала, – мрачно подсказал ученик.

– Именно так. У тебя бы поехала крыша, узнай ты сразу о своих способностях. А тренировки-то никакой – вот бы и прикончили тебя первые же встречные Бойцы. Ты ведь сразу полез бы проверять, насколько ты велик и гениален, – и, не умея скрывать свои возможности и не понимая, что с ними делать, попался бы.

– Вы меня недооцениваете. То, что я по ошибке отправил вас на тот свет, ещё не повод сомневаться в моих интеллектуальных способностях. Разумеется, на рожон бы я не полез. Вспомнить хотя бы ту историю с мунгами из этого питерского НИИ… как там его, запамятовал… Ну, когда нашим удалось ликвидировать практически всю команду, а мне – уйти от Бойцов и вернуться к вам. Я знал, что я ещё неопытный шемобор…

– Вот именно. Я старательно внушал тебе эту мысль, она не раз спасла тебе жизнь. А скажи я тебе, что ты и без всякой моей науки – практически гений и всё, что тебе надо освоить, – способы маскировки и методику оформления документации? Это же скучно, подумал бы ты, освою в процессе работы.

– Возможно, так подумала бы она, – Дмитрий Олегович кивнул в сторону Анны-Лизы. – Не исключено, что так подумали бы вы. Но не я. Вы совершенно зря скрывали от меня правду – и вот результат. Кстати, раз уж зашел об этом разговор. Неужели вся эта байка про силу учителя, которая якобы достаётся младшенькому, – просто воспитательная история, призванная повысить самооценку юных шемоборских недотыкомок? Из чего-то же она выросла?

– Я тоже – не поверишь – почти теми же словами спросил об этом у куратора сразу после того, как узнал всю правду о своей смерти. В критических случаях умерший учитель всё-таки может помочь любимому ученику. Не всегда и без гарантии, но всё же. То есть когда ты попытался отправить меня под лёд – учитель сумел меня выручить.

– А я уже и забыл, что сначала хотел инсценировать несчастный случай, прежде чем решился подменить эти ваши проклятые леденцы.

– А вот я не забыл. И у нас будет много времени для того, чтобы обсудить мельчайшие подробности твоего грехопадения.

– Ну что мне теперь, пойти и сброситься с крыши этого здания? Или, может быть, побиться о стену головой от осознания собственной подлой сущности? Да, я вас ухайдакал. И сделал это зря, как выясняется. Теперь буду в курсе и, может быть, даже заведу ученика.

– А не боишься, что с тобой рано или поздно поступят так же, как ты поступил со мной?

– Не боюсь. Я не стану поступать со своим гипотетическим учеником так же, как вы поступили со мной, и не буду кормить его сказками. Если, конечно, на этом наш разговор закончится. Я что-то не понял, чего вы добиваетесь. Чтобы я на глазах у изумлённой Анны-Лизы признался в том, что спихнул вас в могилу? Да, спихнул. Сожалею. Думал, что мне это сойдёт с рук. Есть какие-то шансы, что сойдёт? Ну, к примеру, вам настолько уже наплевать на всё земное, что вы просто хотите показать своей любимой ученице, – эти слова Дмитрий Олегович будто нарочно выделил интонационно, – какое я ничтожное насекомое и как со мной не нужно иметь дела?

– Нет, никаких шансов у тебя нет, – безмятежно улыбнулся Эрикссон, – за всё надо платить.

– Вы что же, нагородили эту пирамиду Хеопса с носителями только ради того, чтобы примерно наказать подлого иудушку-меня? – не менее безмятежно поинтересовался Дмитрий Олегович. Со стороны выглядело так, будто бы два старых друга вспоминают славные дела давно минувших дней.

– О, Дима, ты как всегда во власти своего солипсизма. Мне, видишь ли, выпала редкая возможность поработать с живыми людьми. И за особые заслуги мне позволили самому выбрать город для эксперимента. И разумеется, я выбрал его! Твой город, Дима, чтобы хоть немного его понять.

– Поняли? – насмешливо спросил ученик. – Больше, чем ты можешь вообразить. Ну а потом на огонёк прилетели вы, мои мотыльки.

– Белый мотылёк Аня и чёрный мотылёк Дима, да?

– Неужели так приятно чувствовать себя предателем? – не выдержала Анна-Лиза.

– А ты попробуй! – огрызнулся Дмитрий Олегович. – Впрочем, попробовала уже. Приволокла меня сюда, обманом заманила.

– Я не манила!!!

– Не слушай его, – повернулся к ней учитель, и Анна-Лиза тут же успокоилась, разжала кулаки и приказала своим духам-покровителям вернуться на место.

– Я ведь не предавала его! – как-то по-детски прошептала она, умоляюще посмотрев на Эрикссона – мол, скажите, что не предавала, пожалуйста, мне это очень важно!

– Ты поступила правильно, – дипломатично ответил учитель, – а теперь покинь нас. Будет здорово, если ты подождёшь меня в каком-нибудь людном месте – скажем, в здешнем ресторане. Или там, где, по-твоему, будет наиболее безопасно. Я сам тебя найду и защищу от всех Бойцов этого мира.

И тогда Анна-Лиза – большая, сильная, самостоятельная и волевая – трогательно улыбнулась, кивнула головой и побрела в сторону выхода. А затем ушла, даже не взглянув на своего «младшего братика». Ну раз она всё сделала правильно – то понятно же, кто всё сделал неправильно, да? А раз он поступил неправильно – то пусть и отвечает.

– Гипноз? Манипуляция на расстоянии? Код доступа к волевым центрам? – воодушевился Дмитрий Олегович. – Ловко вы с ней обращаетесь.

– Я не обращаюсь с ней. Это просто доверие. Обычное. Человеческое. Тебе не понять, – ответил учитель. – Ты только не волнуйся, вечно ты моим должником не будешь, я уже придумал, как ты расплатишься со мной после смерти.

– Я теперь, вероятно, с ужасом должен буду встречать каждый новый день своей жизни? Так вы думаете? Это очередная воспитательная история для маленьких шемоборов, которые плохо кашу кушали и учителя не слушали? А вот не буду. Поживём – увидим, а раньше времени я к вам в лапы попадать не планирую.

– И правильно делаешь, что не планируешь, ты ведь уже в них. В моих, стало быть, лапах.

– Насколько я помню, мёртвые не могут причинять зла живым, не так ли? Даже в серые смертоносные отряды набирают живых людей, пусть и накачивают их какой-то дрянью, чтобы они могли постоянно балансировать на грани между двумя мирами, между чёрным и белым. Но своих они убирать не станут. А вы – не сможете. Так что приятно было познакомиться с вашим новым обличьем, извините, что так получилось, и до встречи когда-нибудь не скоро.

Дмитрий Олегович, любуясь собой, повернулся на каблуках и спокойно направился к выходу. Воздух перестал прикидываться странной клейкой массой и не пытался его задержать. Видимо, Эрикссон исчерпал свои силы, а новых не накопил, истратил всё на бессмысленный спор с предателем и теперь бессильно наблюдает за тем, как он уходит, уплывает из его лап.

Даже дверь гостеприимно распахнулась навстречу Дмитрию Олеговичу, не стала удерживать его, гордого и невозмутимого победителя. Только… подождите, а зачем тут эти старухи и отчего они застыли в дверях? Они что, пришли узнать, каковы их истинные желания?

– Насколько я помню, у нашей организации существуют конкуренты, – насмешливо произнёс Эрикссон, – которым по служебной инструкции положено убивать шемоборов, вне зависимости от их талантов. Передаю тебя в их заботливые руки.

– Здравствуй, Студент, – улыбнулась Галина Гусева. – Хорошо-то как… А сейчас будет ещё лучше.

– Тут уже дохлый шемобор, наверное, телеграмму о повышении ему принёс, – быстро определила Марина, потянув носом воздух и мельком взглянув на Эрикссона.

– Ты не торопись, мертвятина, мы его несколько дней будем терзать, – сказала Галина. – Можешь пока по делам прошвырнуться.

Дмитрий Олегович недоверчиво посмотрел на Бойцов. Вот это и есть те самые старухи, которые творят такой разбой и произвол, что о них уже даже в Австралии легенды сочиняют? И этих-то злодеек он в своё время обскакал и умыл так, что любо-дорого? Сомнительно что-то. Бабки какие-то ветхие, ткни пальцем – рассыплются. Однако тыкать пальцем он не спешил.

– Рекомендую его связать, – подал голос Эрикссон.

– Помалкивай, падаль шемоборская, – зашипела на него Галина. – Решил дождаться, пока мы его приготовим, – и жди. Под руку не мяукай.

– Как вам будет угодно, – вежливо произнёс тот и плавно переместился в зрительный зал – так, чтобы не пропустить ни одного жеста, ни одной реплики.

– Ничего не выйдет. У вас ничего не выйдет, – держался из последних сил Дмитрий Олегович. – Я ещё не получил извещения о повышении по службе. Следовательно, вы не сможете меня убить. По крайней мере, сегодня.

– Какое повышение, Димсу? – пропел Эрикссон. – Понижение. Забыл, что после смерти ты попадёшь в мои лапы? А я уж постараюсь, чтобы повышение случилось с тобой не слишком скоро. Успеешь ещё получить извещение. Продолжайте, барышни.

– Так, я не поняла, – повернулась к нему Марина, – что это за хрень? Ты с чего раскомандовался? Давай ему телеграмму и вали отсюда.

– Да всё нормально, дамы. Просто мальчик успел насолить не только вам, но и мне.

– Шустрый какой. Попытался всё успеть, как будто чувствовал, что недолгим будет его век, – кивнула Галина, извлекая из-за пазухи какое-то весьма неприятное на вид шило.

– Ой, неужели же вы – те самые горе-Бойцы, которые позволили убить всю свою команду, а сами посмели выжить? – Дмитрий Олегович сделал вид, будто он только что догадался, с кем свела его судьба. – Я-то думал, по вашим средневековым законам за такое положена публичная казнь! Как это вы уцелели? Вас, что ли, просто уволили с позором? Да? И вы всё это время рыскали по свету в надежде найти меня? Но сами оказались ни на что не годными ищейками – кабы не милый мой учитель Эрикссон, не нашли бы вы меня. А как вы думаете, зачем вас сюда заманил мой милый учитель Эрикссон?

– Эй, ты что, его учитель? – строго спросила Марина.

– Да. Представьте себе, он и меня отправил вслед за вашей командой, – не стал отпираться Эрикссон. – Какого человека убил! Эх… Если бы мы встретились при жизни, вы бы, ручаюсь, забыли о том, что таких, как я, вам положено убивать.

– Лирику– вырубил. Отвалил – замолчал, – скомандовала Галина.

– Слушайте, а на какие средства вы существуете? Побираетесь, да? – продолжал глумиться Дмитрий Олегович. – На работу вас никто не возьмёт, мунги на вас давно крест поставили, пенсия, наверное, таким, как вы, тоже не положена…

– К твоему сведению, мы работаем в другой команде, – не выдержала Марина.

– Да что вы? Как интересно! Так и поверил! И где же располагается, извиняюсь за выражение, штаб-квартира этой команды?

– Ага, так мы тебе и сказали, – ухмыльнулась Галина и сделала резкий обманный выпад вперёд, так что Дмитрий Олегович рухнул на пол, прикрывая голову руками, лишь бы страшное шило не вонзилось ему в глаз.

– Вот так и лежи, – скомандовала старуха. – Реакция у тебя плохая, учтём. К тому же ты трус.

– Эй, учитель, а может, ещё не поздно кликнуть сереньких, а? – поднимаясь с пола, невозмутимо продолжал Дмитрий Олегович. – У нас тут двое мунговских бойцов, которые собираются убить вашего младшего ученика. Но на этом они, боюсь, не остановятся и доберутся до вашей старшей ученицы Анны-Лизы, которая сидит сейчас тут рядышком, в ресторане, и ждёт, чем дело кончится.

– До ресторана тоже доберёмся, – посулила Галина. – Но начнём с тебя, идиотик.

– Глупые старухи! Как только вы меня прикончите, за вашу жизнь уже никто не даст и ломаного гроша! Он же моментально позовёт серый отряд, лишь бы только вы не тронули его любимую ученицу, а пока я жив, он бездействует, как видите. Так что я даю вам неплохой шанс смыться, а за мной наведаться как-нибудь потом.

– Да плевать мы хотели на то, что с нами будет после того, как мы тебя прикончим, – устало сказала Галина и достала из рукава тонкий и узкий скальпель.

– Слабонервным просьба закрыть глаза, – повернулась к Эрикссону Марина. – Сейчас будет очень много крови и жестокости.

– Я бы и рад, – развёл руками тот, – но мы, мёртвые, видим даже сквозь закрытые веки.

– Готовься, Студент, скоро и ты сможешь видеть сквозь закрытые веки! – пообещала Галина, поигрывая своими страшными блестящими инструментами.

Дмитрий Олегович, не отрываясь, смотрел на неё, понимая, что спасения ждать неоткуда и что сначала его до смерти замучают эти сумасшедшие старухи, а потом перехватит Эрикссон – и добавит наказание по своему вкусу. Но, если честно, абстрактные адовы муки по сравнению с картинами кровавой расправы, которые рисовало его воображение, меркли и терялись.

Поэтому, когда в помещении погас свет, он не сразу понял, что произошло.

– Кто свет-то вырубил? – прорычала Галина Гусева.

– Я сзади, осторожно, у меня топор, – предупредила её сестра.

«Отлично, – подумал Дмитрий Олегович, моментально приходя в себя, – свет погас сам собою, выход – чуть левее, старухи уже немного отошли от него, у второй в руках топор».

– Он уходит, вы что, не видите? Бойцы, вашу мать, ловите его скорее! – закричал Эрикссон. Он-то всё прекрасно видел: и как старухи аккуратно зачехляют оружие, чтобы не поранить друг друга в темноте, и как его вероломный ученик крадётся вдоль стенки к спасительному выходу. Вот сейчас бы поймать его на «липкий воздух», эх, но этот трюк можно использовать не чаще, чем раз в три часа.

– Левее, старухи, и быстро! Коридор узкий, не дайте ему уйти! – азартно подпрыгивал на трибуне Эрикссон – а что ему ещё оставалось делать? Присоединиться к преследовательницам, чтобы указывать им путь, он не мог – возникло бы слишком много вопросов со стороны начальства. Кое-какие вопросы и так, разумеется, возникнут, но ответы на них уже готовы.

В коридоре, так же как и в зале, который мёртвый шемобор арендовал для своих бесчеловечных опытов, окон не было совсем, он освещался электричеством, а электричество, судя по всему, погасло во всём здании. Что было на руку Дмитрию Олеговичу, в своё время неплохо изучившему все ходы и переходы: сколько раз он назначал носителям встречи в пустующих офисах Мутного дома и как часто пользовался оргтехникой здешних организаций в личных целях!

Вместо того чтобы убегать от Бойцов, которые, без сомнения, рано или поздно настигли бы его, пусть даже и в темноте, которая, кстати, неизвестно, сколько продержится, он юркнул в приоткрытую дверь приёмной первого встречного офиса и смешался с перепуганными посетителями, беспорядочно освещающими всё вокруг при помощи зажигалок и мобильных телефонов.

– Зажигалки уберите, здание недавно горело! – строго сказал Дмитрий Олегович. Теперь можно было спокойно присесть в уголочке и расслабиться: недавний пожар, да ещё и внезапное затемнение были прекрасной темой для разговоров. Даже если свет неожиданно загорится, этим людям будет не до выяснения его личности, а Бойцы тем временем успеют убежать далеко – им же и в голову не придёт, что у жертвы хватило самообладания остановиться, подумать и спрятаться под самым их носом.

В тот момент, когда Денис предложил Виталику свою помощь, Техник думал только об одном: ура, мне поверили, нашёлся человек, который не стал надо мной насмехаться, не стал подвергать сомнению дважды притянутую за уши теорию, а встал и сказал: я тебе верю и я тебе помогу. А уж что это за человек – дело десятое. Теперь же этот самый человек, этот Денис, шагал рядом с Виталиком уверенно, спокойно, независимо, вдыхал холодный зимний воздух через нос, выдыхал через рот – словом, являл собой скучное и безгрешное совершенство, к которому как-то неловко приставать с дурацкими разговорами. Он ведь, наверное, не любит разговаривать просто так, ради удовольствия складывая слова в разные фразы? Он во всём ищет смысл или, скажем, цель. Так что лучше идти молча, всё ускоряя и ускоряя шаг, и надеяться на то, что на месте их ждёт ответ на все вопросы – иначе как-то совсем стыдно будет.

Да и что вообще за человек такой – этот Денис? Он работает в Тринадцатой редакции с осени, а Виталик с ним так ни разу толком не общался. «А почему, а, Виталик? Ты что, избегаешь этого человека?» – неожиданно проснулся Внутренний Голос. Голос всегда говорил с бабушкиными интонациями, и скрыть от него ничего было нельзя, и оправдываться перед ним было бесполезно, поэтому Виталик честно признался, что да, избегает. А как, скажите, пожалуйста, его не избегать? Денис – он же хуже инопланетянина. В смысле – наверное, даже инопланетянина понять проще, чем своего коллегу, живого человека Дениса. Мало того, что он вундеркинд, каких никто не видел, мало того, что в деньгах он, кажется, не нуждается настолько, насколько это вообще возможно – во-первых, аскет, а во-вторых, родители в любой момент перешлют ему столько, сколько потребуется. Так при всём при этом он ещё и безупречно себя ведёт. Просто омерзительно безупречно. А когда Виталик в его присутствии откалывает очередной трюк – улыбается вежливо-вежливо, чтобы его не обидеть, но никогда искренне не смеётся. И вот теперь этот робот вызвался ему помочь – опять-таки исключительно из-за собственной безупречности, а не потому, что Виталик – отличный парень, чего бы не прогуляться с ним, тем более что тут недалеко. Так бы они, пожалуй, и прошли в молчании весь путь, если бы в Дениса не врезался спешащий куда-то, к одной ему ведомой цели, суровый небритый мужчина. Вместо того чтобы извиниться, мужчина мрачно сплюнул, толкнул Дениса в плечо, а когда тот ответил ему аналогичным по силе тычком, прорычал:

– Чтоб ты ногу свернул, падлюка! – И, считая свой долг выполненным, ломанулся дальше.

– Говоришь на меня – переводишь на себя, – неожиданно произнёс ему вслед Денис и сделал какое-то хитрое движение пальцами правой руки, будто бы переворачивая в воздухе песочные часы.

– Опа! – обалдел Виталик. – Мы так в детстве говорили. А ты откуда знаешь?

– Ты знаком с этим фокусом с детства? – уточнил Денис.

– Насчёт фокуса не уверен. Но знаю, что так надо сказать, если тебя незаслуженно обозвали. Даже если заслуженно обозвали – всё равно надо… Ох, ни фига ж себе фокус!

Суровый мужчина, не успевший ещё скрыться из вида, видимо, как-то особенно неудачно шагнул и подвернул ногу – видно было, как он с трудом, держась за стену дома, поднимается, встаёт на здоровую конечность и скачет к обочине – ловить автомобиль, чтобы, видимо, всё-таки успеть туда, куда он так стремится.

– Нет, такого у нас в детстве не было. Или это случайно? – начал допытываться Виталик.

– Разумеется, не случайно, иначе бы какой во всём этом был смысл? Для того чтобы уберечь себя от таких пожеланий, надо возвращать их обратно. Если человек ничего плохого на самом деле не имел в виду, а просто так ругался, по несдержанности, то с ним ничего и не случится. А если желал тебе, случайному прохожему, зла, то сам же пускай его и расхлёбывает. Меня этому Марина с Галиной научили, я думал, у нас все это умеют.

– Может, и все, – покачал головой Виталик, – но только не я. То есть, если бы ты ему не вернул это… ну, типа, его проклятие – то сам бы сейчас растянулся?

– Весьма вероятно, – кивнул Денис. – Мне кажется, нам бы это могло помешать. Отняло бы у нас время, потому что…

– Да не надо объяснять, понятно почему, – съёжился Виталик. Во-первых, он представил, как Денис падает и подворачивает ногу – настолько живо представил, что даже почувствовал его боль, а во-вторых, Денис начал разговор на самую страшную тему – тему потерянного времени. В питерском филиале все знали, что Денис никогда не станет транжирить время, потому что он ведёт ежедневник и чётко планирует свои действия. Даже Константин Петрович ему в этом уступает – он может так увлечься каким-нибудь интересным и сложным делом, что теряет представление обо всём на свете, а у Дениса как будто хронометр вместо сердца – тик-так, ни одной минуты врагу! И все так же точно знали, что у Виталика время утекает сквозь пальцы. Из его собственных слов знали, потому что вроде бы он никогда не числился в отстающих, но человеку самому виднее, на что он время тратит. Любому, но только не Виталику. «Вот и спроси у него, что ты делаешь не так», – снова проснулся Внутренний Голос. Что-то он больно разговорчивый стал. Ну ещё бы – хозяин молчит, выдалась редкая возможность поговорить с ним, грех такой не воспользоваться.

– Слушай, а ты не знаешь такой фокус – чтобы взять и отследить, куда уходит время? – спросил у Дениса Виталик. Спросил и сразу пожалел. Потому что вопрос получился не дружески-непринуждённым, а каким-то жалким, просительским, как будто бы Виталик – беспомощный идиот, а Денис – величайший гений. Но Денис ничего подобного не заметил – он услышал интересный вопрос, на который мог дать исчерпывающий ответ.

– Надо завести ежедневник и записывать туда все дела, даже самые маленькие.

– Да я пробовал. Ежедневник – это полезная штука, чтобы не забыть, что ты должен сделать. Но понимаешь, дела имеют свойство возникать за секунду до того, как ты их должен сделать. Тут уж ежедневник не нужен – и захочешь, а не забудешь о них. И таких дел – несчитаные тысячи. А потом кажется, что время проходит мимо.

– Ты не понял. Надо записывать в ежедневник все дела. Записывать – и вычёркивать. Сделал дело – запиши его и вычеркни. Или можешь не вычёркивать, главное – запиши. Потом посчитаешь, на что время уходит.

– Да чего считать, если оно всё равно на что-то уходит, – пригорюнился Виталик. Нет, всё-таки Денис – инопланетянин. Ничего он не понимает, и даже не пытается понять, знай только записывает разные дела в свой ежедневник и вычёркивает их по мере исполнения.

По счастью, вожделенный бизнес-центр, в котором творилась какая-то мистическая неразбериха с носителями, был уже недалеко, а там, глядишь, найдётся чем заняться, так что не жалко будет потраченного на расследование времени.

Проходя мимо билборда, на котором сияла и переливалась блёстками и стразами реклама женского журнала, а вернее – обложка этого самого журнала, украшенная фотографией какой-то светской красавицы, Виталик не удержался и присвистнул, а затем произнёс как бы про себя:

– Классная чувиха. Я бы взял её на абордаж!

– Она бы на тебя даже не посмотрела, можешь мне поверить, – неожиданно ответил Денис.

– А я бы подкрался сзади – и всё-таки взял!

– Она пять лет карате занималась. Сильно не советую. И характер у неё очень… неровный.

– Кто бы мог подумать, что ты так много знаешь о разных там знаменитостях и вообще интересуешься их жизнью, – ехидно поддел Виталик.

– Эта знаменитость – моя старшая сестра Алиса. Хотел бы я знать, что она опять натворила, раз её фото напечатали на обложке журнала.

– Что натворила? Родилась на свет писаной красавицей! Немедленно познакомь меня с нею!

– За что? Ты не сделал мне ничего плохого, – удивился Денис. – Ты мне лучше скажи, при входе в это здание нужно предъявлять какие-то документы?

– А шут его знает, – неопределённо пожал плечами Виталик. – Вроде нет. Наши же вчера сюда ходили, значит, нет. Точно нет! Тут куча всяких офисов, да ещё и ресторан – запаришься пропуска выписывать.

– То есть ты даже не счёл необходимым это уточнить? – поразился Денис.

– Не-а… – беспечно ответил Виталик, распахивая входную дверь и уверенно входя под своды Мутного дома. На первом этаже было сумрачно, но не то, чтобы совсем темно – сквозь узкие длинные окна и стеклянные двери пробивался какой-никакой свет. А вскоре и электричество зажглось – Виталик толком даже не успел опросить общественность, чтобы выяснить, отчего это она, общественность, так суетится и нервничает. Но кое-что узнать он всё-таки смог, а по меркам Дениса – и вовсе совершил невозможное: ввинтился в толпу ничего не понимающих офисных служащих, спустившихся на первый этаж за разъяснениями, задал несколько наводящих вопросов, поддакнул одному, кивнул другому – и вот уже картина бедствия налицо.

– Какой-то гад вырубил свет во всём здании. И заодно отключил резервный генератор… или как там это называется. Бардак, а нам это очень на руку– пропуска точно никто не потребует. Нам, стало быть, надо на самый верх, как господин Бржижковский завещал. Но на лифте мне что-то боязно ехать. Вдруг злодей не унялся и снова сделает нам темно? Предлагаю совершить мужественное восхождение по лестнице.

– Совершим, – не стал спорить Денис.

К концу мужественного восхождения Виталик дал себе клятву завтра же отправиться в любой ближайший спортзал, чтобы не выглядеть таким уж позорным слабаком рядом с тренированным Денисом, но, конечно, тут же забыл о своём решении, потому что в конце коридора их ждала отгадка, ради которой они проделали весь этот путь.

– Наверняка нам в эту дверь, ну, рядом с которой объявление. Давай живо туда! – азартно воскликнул Виталик.

– А не будет ли разумно прочитать сначала объявление? – осторожно спросил Денис.

– Да потом прочитаешь, на работе не начитался, некогда, мы уже на месте, понимаешь? Нам не верили, а мы припёрлися! – произнёс Виталик, дёрнул ручку, распахнул дверь, влетел в пустое просторное помещение, оббежал его несколько раз по периметру, прошёлся по всем рядам, заглянул за кафедру, зашёл в небольшой закуток в углу. Так, интересно. Никаких документов – только пачка штампованных незаполненных квитанций об оплате. В углу – кулер. Рядом с ним – белый пластиковый столик. На столике – электрический чайник, несколько банок растворимого кофе, сливки, сахар, одноразовые стаканы. Ни одной мало-мальски убедительной улики!

Ещё раз пробежавшись по залу, на этот раз – против часовой стрелки, он вернулся к Денису, который так и остался стоять у входа.

– Не понимаю ни шиша! – признался Техник. – Там никого нет, и спросить не у кого.

– А не надо спрашивать. Тут всё написано, – спокойно ответил Денис, указывая на объявление возле двери.

– Ну, чего там… Бу-бу-бу, занятия в группе пробуждения собственных желаний – ну, а я что говорил…

– Дальше.

– … отменяются… Как отменяются?

– Дальше.

– Сегодня и всегда. Спасибо за то, что были с нами. Непонятно всё равно…

– Дальше.

– Пээс для коллег, работающих без договора… Не понял… Без договора…

– Вспомни, кто работает с договором.

– Э-э-э… Да мало ли, кто. Шемоборов вот хлебом не корми – дай договор с живым человеком заключить. Но тут же без договора? Да ещё и коллеги.

– Ну…

– Ой, понял, это про нас, похоже… Приношу извинения за причинённые неудобства. Это был эксперимент, он закончен. Всё равно непонятно. Давай-ка сорвём эту объяву и отнесём нашим, может, Даниил Юрьевич поймёт, что тут к чему. – Мы не можем сорвать объявление. Оно адресовано не нам одним, – заметил Денис.

– До чего же ты правильный! – рассердился Виталик, аккуратно снял объявление, метнулся куда-то влево по коридору и вскоре вернулся с ксерокопией злосчастной бумаги, возвещающей об окончании эксперимента. Прикрепил объявление на место, а копию сунул в карман.

Денис достал из кармана смартфон и сфотографировал объявление.

– Если бы ты не убежал так быстро, мы смогли бы сэкономить четыре минуты. И я, кажется, понял, о чём ты говорил, когда жаловался на то, что время утекает сквозь пальцы.

– Да ну брось. Мы неплохо прошвырнулись, и даже кое-что узнали! Сейчас отнесём бумагу шефу, он наверняка поймёт, что это за послание такое. А вот если бы мы вместо этого сидели и писали для Кости какой-нибудь омерзительный отчёт – тогда это, конечно, была бы сказка о потерянном времени в полный рост. Эй, стой, погоди, не надо лифт вызывать, вдруг опять стемнеет? Вниз тоже пешком пойдём!

Ни с того ни с сего Джорджу приснилось, что продажа Мутного дома, путешествие в Финляндию в компании Димки и Анны-Лизы и всё, что случилось потом, ему только приснилось. Во сне его снова звали Георгий Александрович, а он воображал себя большим боссом, которого все слушаются, но при этом прекрасно осознавал, как дела обстоят на самом деле. «Брошу всё, уеду!» – мстительно подумал Джордж и открыл глаза. Проснулся он даже раньше обычного, с облегчением оглядел своё нынешнее временное обиталище, ещё раз возблагодарил судьбу за то, что дала ему такой чудесный шанс, а потом зачем-то вспомнил жалкую забегаловку, в которую превратилась «Квартира самурая», и приуныл. Ему, положим, повезло: он отшвырнул первую, вторую и третью ступени – и умчался в космос. А что стало с этими несчастными ступенями? Сам ресторан – ладно, забудем, было в городе приятное местечко, теперь его не стало, ну так в городе можно найти много других приятных мест, это как раз дело поправимое, а горожанам время от времени полезно менять привычки. Но люди-то, люди, работавшие там? У них же наверняка были семьи, планы на будущее, и вдруг их в одночасье продали какому-то самодуру, и кто продал – милый мальчик Жора, от которого никто не ожидал такой подлости, потому что предполагалось, что с этой игрушкой он будет возиться ещё лет десять – двенадцать. Джордж, безусловно, обрёл свободу, счастье и даже вроде бы нашёл себя. Но какой ценой? Интересно, и какова будет расплата?

Размышляя обо всём этом, он ожесточённо драил, чистил и скоблил всё, до чего мог дотянуться. Помещения бывшего кафе сияли так, что даже строгий финский супервайзер остался бы вполне доволен и, может быть, выписал бы небольшую поощрительную премию за чистоту и порядок. Убирая, отчищая, выбрасывая всё ненужное, Джордж прежде всего наводил порядок в собственной голове.

Выпроводив Димку и Анну-Лизу, он собрался с духом и снова отправился в свой бывший ресторан. Он знал, что прежние сотрудники рано или поздно подойдут к нему, чтобы засвидетельствовать своё почтение, – кто-то один не вытерпит, захочет выложить все последние новости, и тогда останется только задавать правильные вопросы и запоминать ответы. Да, они, скорее всего, будут жаловаться на нынешнее начальство, превратившее ресторан, некогда имевший своё лицо и свой неподражаемый стиль, в заурядную забегаловку. И он, вероятно, будет испытывать чувство вины за то, что бросил всё это, оставил на разграбление. Но это достойная плата за то, чтобы узнать правду. Джордж к этому готов.

Сначала всё шло по плану: прикинувшись обычным посетителем, он сел за свободный столик, сделал заказ и стал ждать разговорчивого смельчака. Вероятнее всего, тот назначит ему встречу за пределами заведения, это будет правильно. А может быть, пригласит в служебное помещение – это будет не вполне правильно, но тоже ничего себе.

Когда Джордж уже слегка притомился – по его подсчётам, бывшие работники давно должны были наброситься на него с жалобами на нового хозяина, – за его столик неожиданно приземлилась Анна-Лиза. Она была сильно не в духе – это успел понять даже официант, которому она сделала заказ – много выпивки и чуток закуски.

– Ничего, что тут я сижу? – сквозь зубы спросил Джордж.

– Ты, Йоран, тут как раз очень для чего. Потому что за рулём мне быть нельзя, а я захочу.

– Может быть, со стороны это не заметно, но я сейчас очень даже при деле.

– Значит, выложи все дела, – приказала Анна-Лиза, опрокидывая в себя первую порцию. – Я не каждый день сиротею. Ты тоже. Поэтому – не чокаясь.

Джордж решительно отодвинул свою рюмку.

– Можно по порядку? Кто умер? – участливо спросил он. – Неужели Майя-Кайза?

– Майя-Кайза будет живая ещё тыщу лет. А вот Димсу скоро выбросит коньки. – Очередная рюмка вспорхнула со стола и сделала в воздухе сальто.

– Что с ним? – по-настоящему встревожился Джордж. – Серьёзное что-то?

– Эрикссон сказал, что я сделала правильно.

– Что ты сделала? Какой ещё Эрикссон?

– Он должен отдать учителю долг своей кровью.

– Аня, Аня, ты давно пьёшь? Где Маркин? Что с ним???

– Там… – Анна-Лиза воздела палец к потолку. – Скоро будет там. – Палец указал в пол.

– Он здесь? Где? Что мы можем сделать?

– Ничего. Это Эрикссон. Не хочу осиротеть ещё и на тебя. – Анна-Лиза отодвинула рюмку и погладила его по руке. Джордж непроизвольно потянулся к ней, потом отпрянул и стиснул зубы – вот сейчас бы плюнуть на этого Димку, пусть сам выпутывается! Задолжал кучу денег какому-то Эрикссону, долги отдавать не хочет или не может, и тот его за это собирается порешить. Причём драма разыгрывается где-то здесь, в этом здании, а Анна-Лиза хоть и жалеет Димку, но почему-то приняла сторону неведомого злодея Эрикссона. А может быть, просто понимает, что и она, и Джордж бессильны против этого негодяя.

Поёжившись, он вспомнил бывших товарищей по партии, собиравшихся порезать его на кусочки в этих же самых стенах. Тогда его спасло только то, что лидеры Народного Покоя стали выяснять отношения друг с другом и совсем забыли о нём. А если бы не забыли?

Тогда бы Джорджу оставалось надеяться на какую-нибудь глобальную катастрофу – потоп или, скажем, солнечное затмение.

– Так, я отойду ненадолго, ты смотри не потеряй за это время человеческий облик, – строго сказал Джордж и встал из-за стола.

– Сам не потеряйся! – как-то дежурно, без привычного задора огрызнулась Анна-Лиза.

Но Джордж не отреагировал на эту реплику. Он лениво поднялся с места, кошачьей походкой прошел в сторону служебных помещений, затаился за дверью и, дождавшись момента, когда никого не будет поблизости, спустился в подвал. Подземные галереи, соединявшие бывшую «Квартиру самурая» с Мутным домом, он изучил великолепно. Ориентируясь на звук – в здании был автономный дизельный генератор, гудевший, как улей с довольными, сытыми пчёлами, – Джордж быстро нашел то, что ему было нужно. Ключ от пульта управления висел у входа. Вспомнив правила техники безопасности, бывший хозяин открыл застеклённую дверцу, глубоко вдохнул, а потом решительно опустил вниз все тумблеры и вдавил красную кнопку. Пчёлы загудели в другой, более тревожной тональности. Потом стихли, словно все разом уснули. В подвале, так же, как и во всём Мутном доме, наступила ночь. «Вроде получилось, – подумал Джордж. – Пока сообразят, что к чему, Димка наверняка спасётся от этого своего Эрикссона. Он скользкий, не то, что я. А мне надо как-то выбираться наружу».

Идти к выходу в полной темноте было труднее – какие-то ящики так и норовили поставить подножку, путь на волю несколько раз оканчивался тупиком, один раз Джордж даже чуть не столкнулся с вооруженным фонарём охранником.

Добравшись до спасительной лестницы, ведущей вон из подвала, он запоздало подумал, что какой-нибудь любитель порядка вполне мог закрыть тяжёлую металлическую дверь, и тогда он застрянет здесь надолго, а потом будет давать объяснения сотрудникам милиции, но любители порядка, вероятно, работали в другую смену или вообще в других местах. Перед тем как вернуться обратно в обеденный зал, он решил немного успокоиться и прислонился спиной к холодной стене.

Мимо, не заметив его, проскользнули двое.

– Я же говорил, мы найдём время для перекура. Слушай всегда меня. Кстати, я тебе бывшего хозяина показать забыл. Он там, в зале сидит, что-то высиживает.

– А чего он припёрся?

– Не знаю. Соскучился, наверное. Главное, чтобы не вздумал нас обратно покупать.

– Почему?

– Потому что при нём всё было не как у людей. Он напрягал всех постоянно своими идеями. А при нынешнем хоть понятно, что от тебя требуется. Так спокойнее.

– А… ну да. А свет вот погас – это так и надо? Раньше такое бывало?

– Не знаю. Вроде не было такого. Да ладно, не потей, сейчас починят. Ремонтники уже в пути.

– А это не прежний хозяин устроил?

– Сейчас выяснят всё. Если он – спасибо ему большое. Хоть передохнём. А при нём даже покурить было некогда – туда беги, то неси, нет, не то несёшь, как смотришь, куда смотришь. Ну ты понимаешь, чуваку делать было не фиг, вот он и придирался. Хорошо, нынешний в Москве живёт, приезжает редко.

Слышно было, как эти двое накидывают куртки поверх шуршащей форменной одежды и удаляются по направлению к выходу.

Джордж продолжал стоять у стенки, почти что вжавшись в неё всем телом, и не понимал, что же он делал не так. Ясно было одно – эти люди вряд ли станут жаловаться ему на нынешнего хозяина, они абсолютно счастливы, ну а раз так, то здесь ему, пожалуй, и нечего больше делать.

Он прошел сквозь обеденный зал, в котором уже раздвигали шторы и зажигали свечи, мельком глянул на Анну-Лизу (к ней успел кто-то подсесть), оделся и вышел на улицу. Если Димка вырвался из лап злодея, то рано или поздно он покинет здание, причём воспользуется выходом из забегаловки – бывшим ресторанным чёрным ходом – просто по привычке. Поэтому, вместо того чтобы носиться по этажам, отчаянно аукая и выкрикивая имя своего друга, Джордж поймал машину и приготовился ждать – но ждать ему особенно не пришлось.

Посидев некоторое время в приёмной неизвестной организации и убедившись в том, что Бойцы убежали далеко и теперь, вероятно, прочёсывают этаж за этажом, Дмитрий Олегович прихватил с вешалки чью-то розовую шубу с капюшоном (капюшон, естественно, накинул на голову – для пущей маскировки) и в таком виде спокойно спустился на первый этаж. Шубу он оставил в ресторане и двинулся к чёрному ходу – теперь нужно было быстро найти хоть какое-нибудь транспортное средство и, желательно, не мчаться за ним в сторону Невского, потому что эти престарелые мунговские Бойцы – ой какие серьёзные люди, да и Эрикссон явно не вполне доволен окончанием разговора.

Едва только Дмитрий Олегович выскочил на улицу, даже не успев удивиться тому, что чёрный ход претерпел некоторые существенные изменения, как к нему лихо подкатил арендованный Джорджем экипаж. Сам Джордж при этом с невозмутимым видом устроился на сиденье.

– Куда едем, начальник? – спросил он, выглядывая в окошко.

– К нам на квартиру, и очень быстро по возможности, – ответил «начальник», буквально запрыгивая в автомобиль.

Джордж быстро назвал адрес, заранее отсчитал оговорённую сумму и повернулся к другу. Водитель критически осмотрел пассажиров и на всякий случай погромче врубил радио «Шансон». Чтобы не услышать что-нибудь лишнее. У каждого своя форма защиты от опасной информации.

– Как ты здесь оказался? – спросил Дмитрий Олегович, убедившись в том, что Джордж – это самый настоящий Джордж, а водитель – самый настоящий водитель, а не какие-нибудь переодетые мунги.

– Я сидел в ресторане, предавался ностальгии, – честно признался самый настоящий Джордж. – Вдруг заявилась Анна-Лиза, стала пить за упокой твоей души и рассказывать мне про какого-то страшного Эрикссона, которому ты должен гигантскую сумму денег. Что, правда, так много должен?

– Есть такое дело, – не стал вдаваться в подробности Дмитрий Олегович. – А ты, значит, наплевал ей в глаза, пошёл и выключил свет? Знаешь, теперь, похоже, я и тебе должен.

– Ничего ты мне не должен. Да и в глаза я никому не плевал, – устало ответил Джордж. – Сколько бы ты ни задолжал, а убивать за это нельзя. В милицию будешь обращаться? У меня кой-какие связи вроде остались. Или с этим надо в Интерпол? Кто он вообще такой – этот Эрикссон?

– Никуда я обращаться не буду, – покачал головой Дмитрий Олегович. – Мне неплохо бы скрыться. Только вопрос – где? Хороший такой вопрос. Не знаешь, где можно скрыться от Эрикссона?

Когда друзья добрались до своей крепости, оказалось, что от Эрикссона скрыться невозможно. Потому что он, собственной персоной, сидел за барной стойкой и ждал вероломного ученичка.

– А где ваши цепные старухи, учитель? – светски поинтересовался Дмитрий Олегович.

– Уже скучаешь по ним? Знаешь, я как-то упустил их из виду. Нужно было срочно рассчитаться за аренду зала и оставить прощальное письмо тем несчастным, которые не успели побывать на моих восхитительных выступлениях. Кстати, зачем тебе старухи? Мне показалось, что вы не слишком поладили. Но я, наверное, смогу их позвать, если хорошенько постараюсь.

– Не стоит, – покачал головой Дмитрий Олегович. – Это лишнее.

Они с Джорджем стояли посреди зала, именуемого для удобства «наша гостиная», и, пожалуй, могли развернуться и убежать отсюда, поймать следующую машину, назвать какой-нибудь адрес и поехать туда, но по этому адресу – можно быть абсолютно уверенными – их бы тоже поджидал Эрикссон.

– Сколько он вам должен? – вступил в разговор Джордж.

– Много, у тебя столько нет, – перебил его Дмитрий Олегович.

– Неужели нет способов как-то выплатить этот долг – ну, скажем, частями? – не унимался тот.

– Частями тела если только, – хмыкнул Эрикссон, – по пальчику в день. Ты сможешь ежедневно отрезать от него по кусочку плоти, размером, предположим, с фалангу большого пальца? И присылать мне отрезанное DHL-ем? Я даже разрешаю использовать местный наркоз.

– Он шутит, это такой шведский юмор, – пояснил Дмитрий Олегович. – Будет здорово, если ты оставишь нас с ним наедине, я тебе всё потом объясню.

– Если будет, чем объяснять, – добавил Эрикссон.

– Послушайте, если вы маньяк или, скажем, людоед, то давайте найдём вам кого-нибудь поздоровее. – Джордж, кажется, был в ударе. – Я с этим человеком знаком со школы, он болен всеми неизлечимыми хроническими болезнями, какие только существуют на свете. Это может навредить вашему здоровью!

– Уже не может, – зловеще усмехнулся Эрикссон. – Но ты продолжай накидывать версии. У тебя довольно забавно выходит.

– Джордж, уйди отсюда, – максимально презрительным, холодным и чужим голосом произнёс Дмитрий Олегович.

– Сам пошёл! – огрызнулся тот. – Дяденька просил накидывать версии – я накидываю. Скажите, а что, если он отработает свой долг?

– Каким образом? – прищурился Эрикссон.

– Ну, каким. Вы его, например, на год, берёте в рабство…

– На год? Ещё чего. С него не меньше двух сотен лет причитается!

– Ну это вы уже загнули! – встрял потенциальный, но непокорный раб. – Думаю, существует стандартный срок.

– Ну допустим, существует, и что? – соединил кончики пальцев Эрикссон. – Да, да, действительно, существует, попадёшь ко мне в руки – узнаешь.

– Слушайте, а если я при жизни искуплю свою вину? – неожиданно предложил недостойный ученик.

– В смысле? – насторожился учитель. Джордж на всякий случай принялся считать находящиеся в помещении стулья, складывать их с находящимися там же столами, умножать на окна и делить на двери.

– В смысле – очень просто, – оживился Дмитрий Олегович. – Вы придумали мне наказание и ждёте моей смерти, чтобы можно было привести наказание в исполнение. А если не ждать? Если я при жизни расплачусь с вами, ну а когда уж умру – тогда умру? Вам это будет даже выгоднее – никуда я от вас не денусь, буду всё, что вы скажете, исполнять.

– Ничего так, смешно пошутил. Только ты знаешь, я ведь тебя всерьёз возьму в оборот. Ты и работать не сможешь, и вся та роскошь, к которой ты привык, будет тебе недоступна. С голоду, конечно, не помрёшь… Но будешь постоянно балансировать на грани голодного обморока. Чего улыбаешься?

– Меня всё устраивает. Я никогда не слышал о том, чтобы мертвецы испытывали чувство голода. А мне, не поверите, отчего-то вдруг очень собственная жизнь стала дорога. Должен ли я что-нибудь подписать или моего слова достаточно?

– Вполне достаточно, – мрачно кивнул Эрикссон. – Эй, парень, всё, хватит, остановись, сколько насчитал?

– Четыре тысячи шестьсот восемь, – очнулся от своих математических штудий Джордж.

– Четыре тысячи чего? – удивился его друг.

– Четыре тысячи всего, – развёл руками Джордж, – всего, что нас окружает.

– Отлично. Постарайся не растерять это всё к нашему возвращению, – распорядился Эрикссон.

– Вы всё-таки решили забрать его в рабство вместо того, чтобы убивать? – обрадовался Джордж.

– Какие у меня потрясающе заботливые друзья, – покачал головой Дмитрий Олегович. – В рабство спровадил – и стоит довольный. Хозяин, будет ли позволено мне, ничтожному рабу, собрать по-быстрому свои шмотки или…

– Собирай, – смилостивился хозяин. – Вряд ли они помогут тебе там, куда мы отправляемся, но ты всё равно собирай их, собирай. А ты, парень, сделай одолжение, найди Анну-Лизу и выпроводи её из этой страны.

– Пусть её иммиграционная служба выпроваживает, – надменно ответил Джордж.

– Ты слушайся лучше его, – крикнул из соседнего зала его друг, – не хами и делай всё, как он говорит. А то тоже в рабство угодишь.

– Не-а, не угодит, – пробормотал себе под нос Эрикссон, разглядывая Джорджа. – Надо же, Хозяина Места повидать довелось, маленького совсем, несмышлёного, но настоящего.

– Что-что, простите? – переспросил его Джордж.

– Анне-Лизе не надо здесь оставаться, – сказал шемобор. – Только не говори ей об этом, пожалуйста, иначе её и поганой метлой отсюда не выгонишь.

Джордж задумчиво поскрёб переносицу и пообещал выгнать Анну-Лизу из этого города, пусть даже для этого понадобится найти и использовать поганую метлу.

– Она, значит, на вашей стороне? – спросил он.

– Она на нужной стороне, – уклончиво ответил Эрикссон, – Анна-Лиза – хорошая, правильная девочка. Вот приятель у тебя – тот ещё подарок. Угораздило же тебя. Или всё же его? Думаю, что лет через десять или чуть больше – я ещё не решил, – когда я его до полусмерти измочалю и выпущу на волю, вам будет чем удивить друг друга.

Денис и Виталик вышли из Мутного дома на свежий воздух и бодро зашагали в сторону родного офиса (причём Денис шагал гораздо бодрее, так что Виталик снова пообещал себе завтра же – ну крайний срок послезавтра – записаться в какой-нибудь спортзал).

– Ой, опять она! – воскликнул Техник, указывая пальцем на давешний рекламный плакат с изображением красавицы Алисы.

– Тебя в самом деле так зацепило? – сочувственно спросил Денис и достал из внутреннего кармана куртки смартфон. Он коротко и учтиво сообщил невидимому собеседнику (Виталик предположил, что маме) о том, что дела у него идут хорошо, поинтересовался, зачем Алису опять печатают на обложках журналов, ей же уже не пятнадцать лет, пора за ум браться, попросил передавать поклон папеньке и дал отбой.

– Ну, ну, она скоро приедет к нам, с гастролями? – преданно посмотрел на Дениса Виталик.

– Не уверен. И у тебя, похоже, никаких шансов. У неё роман с какой-то восходящей звездой футбола.

– Футбола? – испуганно переспросил Техник. – Нет, так не пойдёт. Хватит с меня и футбольных болельщиков, такие они, гады, ревнивые. Воображаю себе, каковы должны быть футболисты! Нет, нет, и не проси, я тебя безмерно уважаю, но с сестрой твоей, прости, знакомиться отказываюсь.

– Разве я предлагал тебе познакомиться с моей сестрой? – с удивлением произнёс Денис. – Мне показалось, что ты сам был заинтересован в этом.

– Ну, то когда было, – махнул рукой Виталик. – Пять минут назад. До судьбоносного разговора с твоей уважаемой маман. А сейчас я решительно и бесповоротно собираюсь хранить верность Лизхен.

– Кто это – Лизхен?

– Одна хорошая девушка. Мы с ней на прошлой неделе познакомились, когда я настраивал сетку другой хорошей девушке. Ей я, кстати, тоже собираюсь хранить верность.

– Ну-ну… – скептически покачал головой Денис. Он пообещал себе, что ни в жизнь не подпустит этого человека к Алисе, даже если придётся применить силу. К обоим.

Вбежав в приёмную, Виталик потянул носом воздух и сразу определил, что без них произошло что-то очень интересное. И даже Наташи на месте не было, чтобы спросить, что именно они пропустили.

Быстро скинув верхнюю одежду, горе-разведчики поплелись в кабинет шефа. Дверь гостеприимно распахнулась перед ними. Все остальные уже были здесь – не хватало только сестёр Гусевых, которые гонялись по городу за шемоборами, прибывшими на зов многочисленных носителей.

Даниил Юрьевич сидел вместе со всеми за столом для переговоров, а вот его место занимал Кастор – ещё более круглый и румяный, чем обычно. Судя по всему, он отвечал на чей-то вопрос:

– …не касается. Зелёные хвосты – о, привет опоздавшим, – так вот, Зелёные хвосты, которые устроили нам эту подлянку, занимаются предотвращением преступлений своих сотрудников. Кто знает, не организуй они сейчас этот показательный паноптикум, что могли бы натворить шемоборы потом?

– То есть они как бы за нас? – переспросила Наташа.

– Шемоборам второй ступени вообще неведомо такое понятие – быть «за кого-то». Они и при жизни-то были каждый сам за себя, а теперь у них и себя-то не осталось. Только дела, которыми они заполняют весь эквивалент времени.

Виталик огляделся по сторонам и решительно положил на стол ксерокопию объявления.

– А мы вам депешу принесли, – заявил он. Кастор, не глядя, провёл по листку ладонью и удовлетворённо констатировал:

– Спешу вас обрадовать – свистопляска закончилась. По этому случаю я буду добрый и щедрый и повторю для гонцов, что принесли нам эту радостную весть, всё, что рассказывал вам тут… – Он подмигнул Виталику левым глазом, Денису – правым, и невозмутимо продолжал: – Наши ребята поймали кое-какую информацию на шемоборской волне, и с нашествием носителей стало всё понятно. Они не настоящие, это просто хорошая имитация. Своего рода эксперимент на живых людях, который, как следует из вот этого послания, уже закончен. Эффект продержится не больше двух месяцев, последствий никаких от этого не будет – словом, всё бы хорошо, только мы, к сожалению, не знаем, как отделить настоящих носителей от поддельных. На глаз вряд ли получится. Вы, подозреваю, тоже не знаете, что делать. Так что придётся вам как-то продержаться. Мы постараемся подогнать вам помощников из других городов, но на это тоже потребуется какое-то время.

– Столько работы придётся делать впустую! И сколько уже сделано, – поморщился Лёва и со злости саданул кулаком о ладонь. В кабинете шефа он опасался лупить со всей дури по стенам или по столешнице – кто знает, как тут у него всё устроено, вдруг можно сдачи получить?

– Да ладно. Зато осчастливим каких-то людей просто так. Ну, и им же хорошо от этого будет, правда? – вмешался Шурик. – Кстати, а куда потом через два месяца денутся их желания? Те, что мы не успеем исполнить?

– А вот это вы можете увидеть и оценить сами. Надо полагать, отпустят. Однажды человек проснётся, и поймёт, что мысль, сверлившая ему мозг последние два месяца, исчезла.

– И тут же у него высвободится куча сил и энергии на жизнь как таковую! – радостно подхватил Шурик.

– Абсолютно точно, – кивнул Кастор. – Кто знает, может быть от этой истории пользы будет гораздо больше, чем вреда. Посмотрим.

– Не надо нам помощников из других городов, – вдруг сообразил Виталик. – Я же могу теперь вычислять время и место зарождения желания. Так что хоть через полчаса притащу вам список этих иллюзорных носителей.

– Список мне не нужен, он нужен вам, – покачал головой Кастор. – Если удастся отсортировать этих ребят и не вмешиваться в их жизнь, это будет крайне полезно. Ты в самом деле это сможешь?

– Смогу! – бодро кивнул Виталик. – Это совсем простое дополнение к обычному модулю, только бесполезное практически. Ну, время зарождения желания ещё как-то может быть интересно, чтобы знать, как долго человек мучается и страдает, но вот место – вообще никого не волнует. Хотя и время у каждого своё. Кому-то, наверное, эти два месяца адом покажутся.

– А кому-то, напротив, пойдут на пользу, – заметил Константин Петрович. – Никто же не отнимает у этих людей возможность самостоятельно добиваться исполнения собственного желания.

– О как! – неожиданно хлопнул себя по лбу Виталик. – Значит, если меня теперь обуяет какое-нибудь желание, надо его на пару месяцев отложить и посмотреть, что с ним будет. Вдруг само рассосётся, а я надрываюсь, исполнять его лезу?

– Всё так, – рассеянно кивнул Кастор. – Только не советую вам очень уж расслабляться. Аврал закончен, но обязанностей ваших никто с вас не снимал, продолжайте работать, как будто ничего не произошло, а ты, Виталик, проследи за тем, чтобы ребятам не пришлось делать ничего лишнего.

– Отлично придумано. Разведчики рвут задницу на британский флаг, бегают по городу с высунутым языком, притаскивают контакты, а великий Техник им и говорит: это у вас не настоящий носитель, а иллюзорный. Выкиньте его в помойку и проваливайте с глаз моих! – свирепо произнёс Лёва.

– Понимаю твою печаль, – наконец вмешался Даниил Юрьевич. – Хочется, чтобы задолбались все, а выходит так, что задолбаешься только ты. Обидно, слов нет, но ты уверен, что Виталику стоит удалить его программу ради того, чтобы задолбались все и тебе не было так мучительно больно?

– Не надо ничего удалять, – буркнул Лёва, – но могу я хотя бы сказать, что мне обидно? Наташка, кстати, тоже работает на износ, если вы не заметили.

– Да нет, да я могу… – испуганно глядя на Кастора, произнесла Наташа.

– А для Наташи вся эта история – отличная школа! – заявил тот. – Не придумать ничего лучше для начинающего, чем абсолютный, стопроцентный аврал вроде этого.

– К тому же, – добавил Даниил Юрьевич, – наш начинающий пока не знает другого режима работы.

– Да я справлюсь, я справлюсь! – пообещала Наташа.

– Ну что ж, детали вы, я думаю, сможете обговорить и без меня, – широко улыбнулся Кастор, – а мне пора. Кстати, Шурик, который скромно сидит там в углу и молчит, наверняка ничего вам не сказал.

– Что он ещё натворил? – строго посмотрел на Шурика Константин Петрович.

– Почему же сразу– натворил? – с вызовом спросил у него Денис. Коммерческий директор вызова не принял, слегка ссутулился и осторожно поглядел на Кастора.

– Ничего особенного, – пожал плечами Кастор. – Вчера вечером Шурик спас мир. Только и всего.

– Как это – спас? – удивился Лёва. – Как супермен?

– В детали мы вдаваться не будем, мне и так влетит от Троши за излишнюю, скажем так, разговорчивость. Но не мог же я утаить от вас такое.

– Извините за наглость! – поднял руку Виталик, и затараторил, чтобы его не успели остановить. – Вы вот так запросто Трофима Парфёновича уменьшительным именем называете, что у меня мурашки по коже, и, наверное, не у меня одного. Кажется, что за то, что мы слышим столь непочтительное обращение, он всех нас испепелит. Пожалейте бедных детей, пожалуйста!

– Это вы-то – дети? Это мы с Тро… с Трофимом Парфёновичем – дети. А вы вообще ещё зародыши. По зародышам мурашки не бегают.

– Кто-кто мы? – удивился Шурик.

– Зародыши. Заготовки для мунгов. Это мы с… ну, словом, наше поколение – дети малые. По сравнению с теми, кто шёл перед нами, разумеется. Они – то есть, наши могучие предшественники – ну, наверное, подготовишки. А те, кто перед ними, ой, вот тут уже я сам боюсь сфамильярничать, сами додумывайте.

– Ничего себе иерархия, – восхитился Константин Петрович. – Это сколько же нам расти до этой великой и ужасной четвёртой ступени?

– Почему только до четвёртой? Ступеней бесконечное множество, значит, и расти можно тоже бесконечно.

– Это да, – немного помедлив, кивнул Константин Петрович, – но есть же какой-нибудь потолок? На чём-то все останавливаются же, достигают какого-то запредельно-космического уровня мудрости, ну и, я не знаю, самосознания, что ли, – и останавливаются?

Кастор крайне скептически взглянул наверх:

– Это здесь у вас – потолок. А ты на улицу попробуй выйти и взгляни на небо. Оно не заканчивается никогда.

Даниил Юрьевич улыбнулся каким-то своим мыслям, видимо вспоминая тот миг, когда он вырвался из ловушки собственного дома, в которую сам же себя и загнал, и почувствовал всю безграничность мира так, как может почувствовать только бестелесный и абсолютно свободный призрак. Остальные сотрудники Тринадцатой редакции, ещё не знакомые с этими ощущениями, попытались представить бесконечную лестницу взросления, которую им предстоит преодолеть. Лица у них сразу стали такими умными-умными, серьёзными-серьёзными – любо-дорого посмотреть.

Чтобы лишний раз не шокировать публику, Кастор попрощался с зародышами, вышел в приёмную, а исчез, уже только оказавшись на лестнице, без свидетелей.

Запродав в рабство лучшего друга, Джордж вызвал такси и вновь отправился в сторону Мутного дома. Нужно было вызволять Анну-Лизу – по его прикидкам, она уже выпила смертельную порцию спиртного, и это следовало прекратить, а то как бы международного скандала не вышло.

Он нашел её там же, где оставил, – за столиком в заурядной забегаловке, расположившейся в помещении некогда знаменитого на весь город ресторана «Квартира самурая». Нет, пожалуй, хватит уже об этом вспоминать, хватит травить душу, что было – то прошло. Точка. – О, Йоран вернулся! – воскликнула Анна-Лиза. – Ты слишком долго искал дорогу в туалет. Тут уже была ночь, и теперь тут снова день, а ты всё пропустил. Сядь и отдай всё должное, которое у тебя есть, этим напиткам.

– У меня есть идея получше, – жестом подзывая официанта, сказал Джордж. – Мы сейчас поедем домой. Там ты поспишь немного. Или много. А потом мы найдём твой джип, и ты спокойно поедешь к себе в Финляндию или куда захочешь.

– Я не хочу ехать! Я хочу ронять слёзы по невинно усопшему Димсу! Ты тоже мог бы заплакать о нём, ведь он был твоим другом!

– Не волнуйся за Маркина, с ним всё в порядке.

– Как это? – моментально протрезвела Анна-Лиза. – И где он сейчас?

– Они с Эрикссоном уехали куда-то, – не вдаваясь в подробности, махнул рукой Джордж. – Он жив-здоров, на куски его никто не резал и не собирается. Я тебе потом всё расскажу.

Анна-Лиза сжала кулаки. Хмель полностью выветрился из её головы. Димсу и Эрикссон уехали куда-то вдвоём. Похоже, это был экзамен, и она его не выдержала.

Димсу часто повторял, что он видит ситуацию на четыре хода вперёд – и подтверждал свои слова делом. Она же, Анна-Лиза Корхонен, дальше одного хода видеть не способна – никак у неё не получается сложить в голове несколько возможных способов развития ситуации так, чтобы вышла связная картина.

А вдруг вся эта история была проверкой на доверие, или на внимание, или на сообразительность? И учитель Эрикссон не умер – он просто договорился с Димсу и этим вот Йораном испытать её, а она попалась – глупо, как алчный носитель на ловко составленный договор.

Как она могла поверить в то, что учитель умер? Ведь он же подавал знаки. Какие? Ну какие-то, должно быть, подавал, только она их не разглядела, растяпа. А Димсу – тот всё увидел сразу. И вот он снова – лучший и любимый ученик, и они с учителем уехали куда-то далеко, в поля, где на шелковистой зелёной траве пасутся покладистые жирные носители, где круглый год светит солнце, где реки текут молоком и мёдом… Поэтому купаться в них невозможно.

– Куда они уехали, куда? Я сейчас же должна быть сними!

– Я правда не знаю куда. Господин Эрикссон был очень недоволен. Но я всё-таки уговорил его не убивать Димку. И он был столь любезен, что разрешил ему отработать свой долг. У меня даже создалось впечатление, что наш беспределыцик Маркин убил кого-то из родни этого Эрикссона и тот хочет кровью отомстить за кровь.

– Был очень недоволен? Разрешил отработать? – загадочно улыбнулась Анна-Лиза: видимо, Димсу всё-таки уже не любимый ученик.

– Ну, ты ведь расскажешь мне, сколько Маркин задолжал этому старому мафиозо. Или?… – Джордж на мгновение замер. А что, если это была проверка? Димка всегда говорил, что он видит ситуацию на четыре хода вперёд – и, чёрт побери, он в самом деле её видел! Не мог он по уши влезть в долги, тем более к такому опасному человеку. Вдруг друзья решили выяснить, можно ли ему доверять? И для этого даже наняли артиста – какой он, к чёрту, Эрикссон, он по-русски говорит не хуже самого Джорджа!

И теперь Маркин с этим артистом, должно быть, сидят в каком-то кабаке поблизости, и с хохотом вспоминают, как Джордж с наивной самоуверенностью «разруливал проблемы» и сдавал друга в рабство. Вскоре к ним присоединится Анна-Лиза, и они уедут куда-то далеко, в поля, где на шелковистой зелёной траве пасутся счастливые аборигены, где солнце светит круглый год, где реки текут молоком и мёдом… Поэтому там вечно ошиваются толпы противных туристов, приехавших поправить здоровье с помощью молочно-медовых спа-процедур.

– Он ему не задолжал, – ещё загадочнее улыбнулась Анна-Лиза. – Он его убил.

– Это он может, – поднимаясь с места, сказал Джордж: видимо, Димка всё же крепко влетел. – Он меня самого своими выходками убивал уже раз десять.

После визита Кастора, закончившегося коллективной попыткой объять необъятное, все сотрудники Тринадцатой редакции, за исключением шефа, разумеется, почувствовали, как на них буквально наваливается усталость. Казалось, что кто-то погрузил её в здоровенные мешки из-под картошки и сбрасывает на головы ни в чём не повинным мунгам.

– Поздравьте меня, я начинаю понимать суть выражения «пыльным мешком из-за угла стукнутый»! – выразил общие ощущения Виталик. – Извините, Даниил Юрьевич, можно выйти? Мне очень срочно нужно испить чашечку кофе.

– Да все, в принципе, могут идти. Жизнь продолжается, рабочий день – тоже, и мне, знаете ли, есть чем заняться, – ответил тот. Его обычно резвая команда отреагировала на это заявление с умеренным энтузиазмом: переложив поудобнее на спинах мешки с усталостью, чтоб сподручнее их было влачить, ребята встали со своих мест и медленно побрели в приёмную.

– Отдых! Свобода! – диким голосом простуженного металлиста-трэшевика заорал Лёва и плюхнулся в самый центр дивана. Достал откуда-то из-под журнального столика пепельницу, показал средний палец всем плакатам Константина Петровича, строго запрещающим курить в приёмной, и с наслаждением затянулся.

– Как же я задолбался! – вторил ему Виталик, колдуя над кофейным автоматом в надежде в очередной раз получить на выходе что-то, что не предусмотрено программой.

– Слушай, дай-ка мне тоже курнуть, – сдался Константин Петрович, усаживаясь рядом с Лёвой.

– Опа, ты же не куришь? – удивился тот, но пачку из кармана достал и зажигалку на стол выложил.

– Я вообще-то бросил, – смущённо пробормотал Константин Петрович, стараясь не смотреть в лицо запретительным плакатам. – Ну просто это же вредно для здоровья. Но иногда очень хочется, вот как сейчас, когда такая гора с плеч валится.

– Так кури, кто тебе не даёт, это смолить по две пачки в день вредно, – подал голос Виталик. – Я бы и сам с удовольствием курил время от времени, но мой организм решительно против – стоит одну тяжку сделать, и всё, привет, голова кружиться начинает, и меня прямо выворачивает.

– Вот повезло-то. Я же говорю, курить – вредно, – продолжал убеждать себя Константин Петрович, медленно и с наслаждением затягиваясь.

– Если тебе лучше от того, что ты куришь, чем от того, что ты не куришь, – наставительно сказал Виталик, выбираясь из-за кофейного автомата и уступая место Шурику, – то лучше кури. Я серьёзно.

– Но когда я курю, мне сначала хорошо-хорошо, а потом так стыдно-стыдно, – разоткровенничался Константин Петрович.

– Тогда не кури, – постановил Лёва, и отобрал у него зажигалку. – Хорошо тебе небось пять минут, а стыдно потом недели две. Да, таким, как ты, определённо вредно курить. Слушайте, а это только я так устал, что прямо хоть ложись сейчас поперёк дивана и спи, или вы просто бодритесь?

– Может, тебе правда поспать? – заботливая фея Наташа уже была рядом с ним, вооружённая какой-то думочкой и покрывалом.

– О, а ты мне колыбельную споёшь? – оживился он. – А голову мою квадратную на колени себе положишь? А…

– Надо же, а говорил, что устал, – удивлённо пробормотала Наташа и незаметно переместилась обратно за свою конторку. А Лёва так и остался сидеть, как дурак, с думкой и пледом в обнимку.

– Я тоже начал ощущать некоторую усталость, – признался даже железный Денис, чем порядком спас ситуацию. – Но не хотел об этом говорить, думая, что во всём виноват мой более чем скромный опыт работы в этой организации.

– Всегда говори о таких вещах, хотя бы Шурику, – покачал головой Константин Петрович. – Как раз именно потому, что ты новичок. Ну или мне. Или Даниилу Юрьевичу. Мы найдём тысячу способов упростить тебе задачу.

– Спасибо, – вежливо кивнул этот чудесный мальчик. – Я не знал, что так можно, правда. Полагал, что сам должен справляться со всеми проблемами обратимого характера. Теперь я с чистой совестью отправлюсь разбрасывать листовки по почтовым ящикам.

– Подработку нашёл? – удивилась Наташа. – Но зачем?

– Это не подработка. Это Шурик придумал способ упросить мне задачу, – пояснил Денис, ощупал внутренний карман куртки, чтобы убедиться, что листовки по-прежнему там, и в самом деле бодро покинул приёмную – так, будто последние недели две только и делал, что предавался счастливому безделью. Усталость его никуда не делась, она просто согласилась подождать до вечера, когда можно будет заняться клиентом вплотную.

– Ну что ж, – глядя ему вслед, решительно произнёс Константин Петрович и сунул окурок в пепельницу, – отравился немного, теперь пора писать отчёт.

– Какой отчёт? – удивился Шурик. – Отдохнул бы от своих отчётов хоть сегодня!

– Отчёт о выполненном желании, – с неподражаемой самодовольной гримасой ответил Цианид – и решительно накрыл всю приёмную защитным колпаком. – Просто я не имею привычки болтать о том, что ещё не сделано.

Константин Петрович потратил две недели на выполнение заветного желания одной маленькой девочки. Девочка родилась в самом замечательном, по её мнению, доме, который стоял в самом славном дворе, а двор, в свою очередь, находился в особенно симпатичной части города Санкт-Петербурга. Но вдруг до девочки начали доходить слухи о том, что их дом скоро снесут и вся семья будет вынуждена уехать в какие-то Озерки. Мама сказала, что новая квартира будет больше и просторнее, что у девочки там будет не только собственная комната, но даже собственный балкон. Балкон – это хорошо, но почему нельзя построить балкон прямо тут, никуда не уезжая? А как же пышечная? Разве будет в Озерках такая замечательная пышечная, где у них с мамой есть свой любимый стол?

Девочка кричала и рыдала, не переставая, целые сутки напролёт, так что её пришлось отвести к психологу, но даже психолог не смог ничего сделать с людьми, собирающимися разрушить самый лучший в мире дом.

Психолог не смог, а Константин Петрович смог. Благодаря его умению работать с документами, именно сегодня выяснилось, что где-то произошла колоссальная бумажная путаница и лучший в мире дом никто не собирается сносить. Наоборот, его будут ремонтировать, реставрировать и беречь, потому что он оказался памятником архитектуры. Но не слишком значительным памятником. Поэтому простые люди смогут жить в нём, как жили прежде.

– Повезло чувакам, – завистливо покачал головой Виталик. – А вот мой старый добрый домик – ну тот, где я два года назад каморку снимал, – стёрли с лица земли. И никакой добрый дядя Цианид не утёр мои слёзы, не подмухлевал с документами.

– Я не подмухлевал, – с достоинством произнёс Константин Петрович, – я внёс некоторые коррективы.

– Да по барабану мне, как это называется, – вздохнул Виталик и поставил на случайную полку опустевшую чашку, – просто ну где, спрашивается, справедливость?

– А справедливости нет, – неожиданно вмешался Лёва. – Есть закон случайных чисел. Кому-то всегда случайно везёт.

– Я решительно против случайных чисел, – строго сказал Константин Петрович. – Все числа должны стоять на своём месте. И место это указываю им я. А теперь – волшебный ларец закрывается, а я быстро иду писать отчёт и топаю в гости. Потому что я не конченый трудоголик, как кому-то кажется, у меня тоже могут быть развлечения помимо работы.

Произнеся эту прочувствованную речь, Цианид элегантно убрал защиту и горделиво оглядел слушателей – достаточное ли впечатление он на них произвёл или стоит добить аудиторию какими-нибудь шокирующими подробностями?

– Мы поражены! – закатил глаза Виталик. – В гости, надеюсь, к даме?

– Даже к двум! – с интонациями прожжённого ловеласа ответил Константин Петрович. – Да не дёргайтесь вы так. Я иду в гости к Маше Белогорской, на тихий семейный ужин. Представляете, она как-то умудрилась найти общий язык со своей чокнутой маман. Вот я у неё буду учиться этому самому. Человеческому взаимопониманию то есть.

– Не самый прямой путь. Почему бы тебе не поучиться у Шурика? – спросил Лёва. – Не выйдет, я пробовал уже. Учиться надо не у того, кто умеет, потому что таким родился, а у того, кто умеет, потому что научился. Только тот, кто накачал бицепсы путём упорных тренировок, может объяснить другому, как ему достичь таких же результатов.

– А спортивным аналогиям ты у Дениса научился? – радостно поинтересовался Шурик.

– Отнюдь, мой друг. Данную конкретную мудрость я постиг собственным умом! – наставительно сказал Константин Петрович. – А вы тоже не рассиживайтесь тут, ребята. Что-то мне подсказывает, что вам всем сегодня ещё есть чем заняться. Особенно тебе, Виталик.

– Умеешь ты отравить атмосферу, – тяжело вздохнул Техник. – Вроде высмолил только одну сигарету, а такое ощущение, что я попал в курилку какой-нибудь креативной студии за час до сдачи многомиллионного проекта. Пойду я отсюда. Вот кофе ещё хлебну напоследок – и пойду. В свою уютную, превосходно проветриваемую каморку.

– К слову о проветривании, – невозмутимо добавил Константин Петрович. – Ещё раз забудешь на ночь окно закрыть – подвергну тебя суровому штрафу.

И, не дожидаясь достойного ответа, который конечно же был у Виталика всегда наготове, коммерческий директор решительно покинул приёмную, плотно прикрыв за собой дверь в коридор: мол, отвечай что хочешь, а я-то уже в домике.

В отличие от Разведчиков, умеющих распознавать носителей в толпе, Бойцы к носителям равнодушны и даже, как правило, работают с ними довольно посредственно. Зато чутьё на шемоборов у них знатное – и если Разведчик при контакте с носителем испытывает какие-то неприятные по большей части ощущения, которые не всегда можно объяснить, то Бойцы просто видят, что перед ними – враг. Вернее будет сказать, что Бойцы различают невидимое прочим живым свечение, исходящее от противника. Впрочем, иногда они могут перепутать незнакомого мунга, случайно оказавшегося на территории чужой команды, с настоящим врагом. Поэтому, покидая свой район, мунги всегда первым делом оповещают об этом Бойцов, которые, теоретически, могут встретиться им на пути. Теперь-то, благодаря развитию науки и техники, проделать такое – проще простого, а вот раньше приходилось по-разному исхитряться. Как раз для этих целей была изобретена и внедрена повсеместно голубиная почта: дабы предупреждать Бойцов о визите незнакомых коллег, но при этом не наводить на свой след противника. Шемоборы, к слову сказать, тогда вообще не поняли, в чём дело, и стали пользоваться голубиной почтой наравне со всем человечеством, даже и не подозревая, кого следует за это благодарить.

Разумеется, Бойцы – это не какие-нибудь безумные берсерки, без разбора кидающиеся на первого встречного, стоит тому только подозрительно засиять. Сестры Гусевы, к примеру, ошиблись всего раз – когда приняли за шемобора Дениса.

Выбравшись из Мутного дома, в последние годы всё больше и больше оправдывающего своё название – у всех, кто попадал под его своды, слегка мутилось в голове и притуплялось восприятие, – сестры Гусевы постарались отключить все рефлексы и довериться своему фирменному умению видеть то, что скрыто от остальных.

Знакомая серебристая корона мелькнула у входа в бутик. Гастролирующий шемобор из Минска был очень, очень удивлён: стоило ему взяться за дверную ручку, как перед глазами его пронеслась витрина, свежеоштукатуренная стена, кирпичная стена, ещё какие-то подробности, пока наконец он не очутился в заснеженном тупике, прижатый спиной к глухой грязной стенке, да ещё и в компании двух незнакомых старух.

– Не Студент, – констатировала Марина.

– Тогда незачем ему мучиться, – постановила Галина, и это были последние слова, которые шемобор из Минска услышал в этой жизни.

Бойцы пошли дальше, не останавливаясь. Не доходя до следующего перекрёстка, они вновь увидели знакомое свечение. Да, шеф, кажется, говорил, что шемоборы слетелись в город, прознав о том, что в нём бродят целые стаи непуганых и неухоженных носителей, но сестры Гусевы надеялись, что их-то чутьё выведет именно на Студента. Не вывело и на этот раз. Аня была одним из самых робких шемоборов, какие когда-либо встречались на пути боевитым старухам. Обычно она работала в посёлках и деревнях – там, где возможность встретить Бойца-мунга была минимальной. Носители, к сожалению, там тоже почти не попадались: как-то так выходило, что заветное желание, едва зародившись, гнало человека в ближайший город ну или хотя бы райцентр. Аня бы ни за что не поехала в Петербург, если бы куратор, в принципе уже махнувший на неё рукой, не заверил её в том, что шемоборов там нынче – почти столько же, сколько и носителей, а Бойцов, говорят, всего двое или четверо – не о чем волноваться.

– Тьфу, девка, – сплюнула Галина, в упор разглядывая оробевшую Аню.

– Я больше не буду, – на всякий случай пискнула та.

– Ты вообще из этих или случайно приблудилась? – брезгливо поинтересовалась Марина.

– Я случайно! – заверила её Аня. – Больше сюда не приеду, обещаю вам, только отпустите. Я и не хотела… Ну пожалуйста, хотите, я вам денег дам, у меня немного есть, я в прошлом году один договор заключила, с тех пор осталось ещё маленько.

– Прибьём – на её место кого-нибудь посообразительнее поставят, – заметила Марина. – Ты, деточка, вот что. Деньгами тут своими не размахивай, это и не деньги совсем – так, мелочевка. Извини, если огорчили мы тебя. Иди лучше на фиг и найди себе учеников. Да нескольких сразу. И воспитай их так, чтобы они во всём на тебя были похожи. А они, в свою очередь, тоже нехай учеников побольше заведут.

– А не послушаешься – найдём и на кусочки порежем, – посулила Галина. – Всё, бегом, чтоб мы тебя больше не видели, иначе…

Что «иначе» – Аня уже не услышала. Побежала, что есть мочи, в сторону метро, чтобы поскорее добраться до Финляндского вокзала, а там уж – сесть на электричку и ехать, пока окончательно не стемнело, аж до Лемболово, где она, кажется, неплохого ученика в прошлый раз присмотрела.

…Шемобор Андрей из Пскова, замерший на тротуаре в ожидании носителя, который вот-вот должен был выйти из дома напротив, не заметил бойцов и вообще не понял, что повышение по службе случилось с ним несколько раньше, чем он предполагал…

…Григорий Сергеевич попытался оказать сопротивление…

…Гузель почему-то даже обрадовалась…

…Витя из Мурманска сказал: «Мне о вас рассказывал учитель, я думал, вы померли давно»…

…Лёня-практикант откупился обещанием немедленно уйти из шемоборов, а также шикарными гриндерсами, которые сестры уговорились носить по очереди. Как смешно он бежал по снегу в одних носках, но сестры Гусевы не смеялись…

…Кто-то что-то доказывал, размахивая документами и брызжа слюной…

…Ещё трое ничем особенно не отличились…

…Потом сестры Гусевы почувствовали, что шемоборы начали покидать город. И среди них, вне всякого сомнения, был неуловимый Студент.

– Три дня пьём – и камень на шею? – устало спросила Марина. – В прошлый раз ещё надо было.

– Пить-то до весны придётся, – заметила Галина. – Погода для купания нынче неподходящая. Пока лунку во льду пробьёшь, уже и хмель весь выветрится. Хорошо ведь поработали, если так посмотреть.

– Нуда, пожалуй, – оттаяла лицом Марина. – Надо будет вечером обязательно криминальную хронику включить.

Но криминальная хроника нашла их сама, буквально за следующим углом. Возле мерзкого вида забегаловки целая группа принявших на грудь граждан избивала кого-то, кого и видно не было в мельтешении рук, ног и тел. Ни от одного из дерущихся не исходило не только знакомого свечения, по которому легко определить шемобора, но даже и простого человеческого света. Казалось, что это людские оболочки, или манекены, или роботы набросились на кого-то живого. Пока ещё живого, хоть и основательно помятого.

– Поспешим для разнообразия творить добро? – повернулась к сестре Марина. Та согласно кивнула, отшвырнула в сторону авоську (набитую всякой бутафорской ерундой), следом полетела шаль из серого пуха, а за ним и пальто, то же самое проделала Марина, – и вот уже манекены отступают, грязно ругаясь, и скрываются в забегаловке, оставив свою жертву лежать на грязном асфальте.

– Опять ты их напугала, надо было поиграть немного с ребятами, – покачала головой Галина, проворно наклоняясь за авоськой, шалью и пальто. Они с сестрой не то что не запыхались, а даже не успели толком согреться.

– Разлепите мне веки, – капризным тоном потребовало тело, распростёртое на асфальте.

– Обойдёшься, – ответила Марина. – Интонацию смени для начала, и мы, может быть, ещё подумаем над твоим предложением.

– Слушай, а это не наш ли приятель Йозеф? – пригляделась к телу Галина. – Эй, потерпевший, скажи ещё что-нибудь.

– Это кто здесь потерпевший? Я и не думал терпеть! – пробормотал тот, поднимаясь на локтях и сплёвывая кровь.

Бойцы устало переглянулись, подхватили бедолагу писателя под руки – аккуратно, чтобы не причинить ему боль, – и переместили в ближайший платный туалет. Женский. Заплатив тамошней смотрительнице, своей старинной знакомой, кругленькую сумму за то, чтобы она на некоторое время повесила на дверь табличку «закрыто».

На счастье Йозефа Бржижковского, Бойцы подоспели как раз вовремя: синяков он получил немало, лишился одного зуба (впрочем, по его словам, этот зуб гораздо сильнее болел, когда находился на своём месте во рту), но и только-то.

– Хлопотуньи! – умилился он, наблюдая за тем, как сестры Гусевы отмывают его одежду. Сам он слегка поплескался в соседней раковине, заявил, что чувствует себя вполне чистым, завернулся в тёплые шали своих спасительниц и уселся в позаимствованное у смотрительницы кресло.

– За что это тебя так отделали? – ожесточённо оттирая грязь с рукавов писательской куртки, поинтересовалась Галина.

– За правду. Как это ни глупо, но чаще всего меня бьют именно за правду, – заявил Йозеф, поудобнее устраиваясь в кресле.

– А… то есть это для тебя обычное дело, – разочарованно протянула Марина. – Ну ступай к людям, неси им правду. Сейчас вот высушим твоё тряпьё – и отпустим.

– Вы что, решили, что я по кабакам проповедую? Вот тоже была охота. Я, если хотите знать, вообще на такие темы бесплатно стараюсь не разговаривать. Накладно очень. Но люди же так хотят знать правду, и они, падлы, чувствуют, кто им её может сказать.

– И ты говоришь? – ухмыльнулась Галина. – Небось только того и ждёшь.

– Может быть, и не жду. Но говорю. Отвечаю, если меня спрашивают. Только людям такая правда отчего-то совсем не нравится. Им интересно, чтобы ты им и правду сказал, и не обидел при этом.

– Понятное желание, – протянула Марина. – Так говори им правду, не обижая.

– А мне так неинтересно. Хотите правды легко и задаром – получите. Либо ищите её сами, и тогда она не будет такой горькой.

– А они тебе в ответ – ну и вы получите, – расхохоталась Галина.

– Примерно. А мне это, как вы понимаете, совсем неинтересно!

– Не очень-то ты ценишь свою правду, – заметила Марина, – если не готов за неё ответить.

– Ответить – готов! – тут же вскинулся Йозеф. – Только словами ответить, а не так, чтобы все на одного и с кулаками. Могут же и вовсе убить, возможно даже насмерть.

– Слабовата твоя правда, – припечатала Галина. – За настоящую правду и умереть не жалко.

– Ну всё, начинается унылая патетика, не люблю я этого, – нахмурился Йозеф. – Вы когда-нибудь пробовали умирать за свою правду, чтобы говорить такое?

– Вот, сегодня как раз пытались, да не удалось, – честно призналась Галина.

– И хорошо, что не удалось, – серьёзно сказал Йозеф, – успеете ещё умереть, недолго вам оста…

МММ…

Писатель вынужденно умолк, пережевывая уцелевшими зубами мокрый носовой платок.

– А кляп ему к лицу, – заметила Марина, окидывая взглядом притихшего скандалиста. – Может быть, так и оставим?

– Ещё чего выдумали! – с негодованием выплёвывая платок, прошамкал тот. – У меня сильно развито чувство противоречия. Если меня не желают слышать – уж я тогда точно не буду молчать. Ведь люди, как правило, не хотят слышать самое важное. То, на что они давно уже махнули рукой. Рукой, значит, махнули, а из сердца отпустить не смогли.

– А тебе-то до этого какое дело? – удивилась Марина.

– Интересно. Когда человека тюкнешь туда, где у него болит, он может повести себя нетипично. Иногда меня это развлекает.

– А ты всегда был таким говнюком? – неожиданно спросила Галина.

– Что ты, милая, не всегда. Я первые тридцать лет своей жизни был очень обаятельным. Старался всем понравиться, да. Ненавидел за это себя, а также всех, перед кем я приплясываю на задних лапках, – но продолжал быть хорошим парнем. Помню, ехал я в Ленинград, просыпался утром в поезде с перекошенной от злобы физиономией, вспоминал, что на перроне меня будут друзья поджидать, будь они неладны, и сразу же улыбочку включал, становился таким энергичным, славным, весёлым человеком. Один раз меня даже не узнали и в купе не хотели пускать: мол, бриться ушел вполне нормальный, хоть и хмурый, дядя, а явился ты, чучело счастливое.

– Как же ты так изменился? – недоверчиво поинтересовалась Галина, внимательно рассматривая отстиранную куртку на предмет наличия неучтённых пятен. Судя по всему, писательский мундир был теперь значительно чище, чем сегодня утром. – Один раз забыл натянуть маску. Вру. Просто не стал, ради эксперимента. Пришел на какой-то новогодний маскарад без маски, и мне очень понравилось.

– И как?

– Ну как. Теперь я всегда без маски. Но при галстуке, да. Друзей, конечно, стало меньше. Но и больше в то же время. Те, кто остался, – а их мало, а теперь ещё меньше, потому что все выпить не дураки. Ну так вот, с теми, кто остался, можно говорить долго, вдумчиво, по делу. И не вьются вокруг прихлебатели, которым сказать нечего, просто хочется разговор поддержать, потому что разговоры поддерживать, видите ли, положено. Ненавижу эти липкие социальные обязательства – когда люди разговаривают не потому, что им есть что сказать, а потому, что в данной ситуации положено молоть языком. Но самое главное, что со мной случилось после того, как я выбросил свою никчёмную добренькую маску, – это то, что я стал гораздо меньше ненавидеть людей. Парадокс? Когда я притворялся таким милым и славным парнем, мне на самом деле хотелось придушить всех-всех, и наподдать им ещё под зад ногой, некоторым ещё глаза выдавить, а кое-кому просто перегрызть горло. А стоило перестать прикидываться добряком – и всё. Не помню, когда мне в последний раз хотелось кого-то ударить. Гадости говорить – это да, это святое, но чтобы бить людей? Зачем? Словом, в душе у меня с тех пор царит абсолютная гармония.

– Да, мы заметили, – кивнула Марина. – Тебя бьют, а ты лежишь и ждёшь, когда убьют окончательно. А в душе у тебя тем временем, оказывается, гармония царит. – Окончательно не убьют. Я ещё пока не поймал свою серебряную рыбку.

– Серебряную рыбку? – переспросила Марина. – Корюшку, что ли?

– Может быть, и корюшку. А вы разве не знаете эту сказку? Впрочем, конечно не знаете, я её сам только сегодня сочинил. Для вас, выходит, сочинил. Слушайте внимательно, повторять не буду. Я никогда не повторяю свои истории. Поймал, стало быть, старик рыбку. «Прости чего хочешь, – говорит она, – только помни. Я рыбка не золотая, я – серебряная». – «А какая разница? Желание-то ты выполняешь?» – удивился дед. «Выполняю, дедуля. Только это будет твоё последнее желание», – отвечает рыбка. Ну, старик подумал-подумал, загадал такое желание, ради которого и умереть не жалко. Рыбка его исполнила – и тут до него дошло, что оно было пустячным, а зато теперь у него появилось настоящее желание, и вот ради него-то как раз ему будет не жалко умереть. Подумать – подумал, и тут же умер ради предыдущего, пустячного.

– Значит Студент… – повернулась Галина к Марине.

– Никуда от нас не уйдёт, – отвечала ей сестра.

– Куда ж я от вас уйду? – по-своему понял их писатель. – Вы у меня всю одежду отобрали, связали меня тут своими колючими шерстяными платками и заперли в женской уборной. Просите, чего хотите! Всё исполню, если смогу, конечно!

– За утюгом бы сходить, – мечтательно произнесла Галина, разглядывая мокрую писательскую одежду, развешанную по открытым дверцам трёх ближайших кабинок.

– Не нужно меня утюгом! – испуганно съёжился в кресле Йозеф. – Я и так всё расскажу, вы спрашивайте, спрашивайте.

– Да чего у тебя спрашивать-то, ты и так уже всё выболтал, – презрительно отвечала Марина. – Я слышала, ты вроде никакой не иностранец, живёшь всю жизнь в Новгороде. Ну вот, например, скажи: Йозеф Бржижковский – это твоё настоящее имя? Нам, конечно, неинтересно, но…

– Не настоящее, – смущённо потупился писатель. – Меня вообще-то на самом деле зовут Родион Хвастунов. Но я буду вам очень признателен, если это останется между нами.

Ближе к вечеру, когда за окнами уже совсем стемнело и в коридоре Тринадцатой редакции стало тихо и пусто, почти как в открытом космосе, Шурик оторвался от очередной рукописи, устало прикрыл глаза – но тут же немедленно их открыл. Ему показалось, что все его бросили. Ушли, разбежались по своим делам, а он тут остался совсем один, как Робинзон на необитаемом острове. Или даже как Маленький Принц на своей планете. Маленький Принц, который сам не заметил, как вырос.

Где-то в подвале, конечно, корпит над своей операционной системой неутомимый Гумир, но он наверняка опять ушел в работу с головой, так что можно считать, что и его тут нет.

Шурик очень не любит оставаться один на один с Домом Мёртвого Хозяина. В такие моменты сразу же все нелепые слухи и городские легенды приобретают объём, цвет и запах, и становятся уже не легендами и слухами, а самой что ни на есть правдой жизни. Скрипнула где-то в коридоре дверь. Шурик вздрогнул, поспешно выключил компьютер и настольную лампу, мельком взглянул на идеально чистый стол Дениса, на всякий случай проверил, закрыто ли окно (чтобы не нарваться на штрафные санкции), затолкал рукопись в сумку и, опасливо оглядываясь, вышел в коридор. Во всех кабинетах было тихо и, скорее всего, безлюдно: сестры Гусевы так и не появлялись, Наташа убежала учиться, Цианид отправился на свидание, даже шеф куда-то ускользнул. Шурик мрачно шагал вперёд, в красках представляя, как он запутается в рукавах куртки в полутёмной приёмной, как несколько раз будет проверять, закрыто ли то, выключено ли сё, всё равно упустит самое главное, и завтра ему за это влетит по первое число.

Заметив, что из-под двери кабинета Виталика просачивается тонкая полосочка света, Шурик решительно прибавил шагу: следовало навести порядок и там, раз уж он против своей воли остался за старшего.

Знаете, как может мгновенно преобразиться тёмный, таинственный, пустой дом, когда выясняется, что не такой уж он и пустой? В кабинете Виталика жизнь била ключом: Техник завершал сортировку контактов, а Лёва сидел рядом, курил сигарету за сигаретой и свирепо наблюдал за его деятельностью.

– Вот за этим гадом мне пришлось, как сейчас помню, спускаться в метро. А у меня карточка закончилась, так я прыгал через турникет, а потом удирал от контролёрши. И ради чего, спрашивается? Ради того, чтобы ты мою работу в утиль отправил?

– А представляешь, вдруг этот тип мечтает, чтобы запретили курить в общественных местах? – попытался утешить его Виталик. – Может быть, нам всем очень повезло, что мы его в утиль отправили.

– Ну хорошо, допустим, а этот вот хотя бы… О, есть справедливость! Настоящий? Ну я в него с самого начала верил. Всё? Закончил вредительствовать?

– Закончил. Погоди, дай я ещё раз на них позырю, чтобы чего не напутать.

Виталик внимательно поглядел на контакты, рассортированные по двум неодинаковым кучкам. Большую их часть можно было смело отформатировать и заново пустить в дело, а с меньшей ещё предстояло работать. Но всё это, наверное, уже завтра.

Шурик стоял на пороге и улыбался: его не замечали, ну и пусть. Зато он был не один в этом таинственном полутёмном здании. И ответственность за невыключенные электроприборы и незакрытые окна можно будет разделить на троих!

– О, спаситель мира к нам пожаловал, – наконец, поднял голову Виталик, и предостерегающе ударил пальцем о палец, снимая защиту. – Вон, полюбуйся, от какого количества бесполезной работы я тебя избавил.

– Мощно! – одобрительно покачал головой Шурик, осторожно приближаясь к столу, засыпанному контактами, как подсолнечной лузгой.

– По такому случаю мы идём в боулинг, – заявил Лёва, – заливать зенки, знакомиться с плохими девчонками и вообще проводить время с пользой. Ты как, мимо? Опять свою Алину выгуливаешь?

– Всё. Мы расстались, – мотнул головой Шурик.

– Тю-уу? Давно ли? И почему мы ничего не знаем? – оживился Виталик и подъехал к нему поближе на своём стуле.

– Ну а что мне, плакат в приёмной повесить? Я свободен, налетай?

– Отличная креативная идея, я считаю, – почесал в затылке Виталик, вскочил со стула и начал оглядываться по сторонам в поисках какого-нибудь крупного листа бумаги, а также красок, кисточки, туши, ну или хотя бы маркера. – А ты рассказывай давай, не томи.

– Ну как обычно, – скорчил рожу Шурик. – Она хочет контролировать каждый мой шаг, а ей, ну правда же, не всё можно говорить. А она требует отчёта. Ах, почему мы в субботу вечером, как все нормальные пары, не гуляем по Невскому?

– Это кто это гуляет по Невскому в такое время? – удивился Лёва. – Я обычно пьяный уже в бревно где-нибудь лежу.

– Чё-то да, она загоняется у тебя. Не время для гуляний, когда целая ночь впереди, – поддакнул Виталик. Маркер и краски он нашел, и теперь пытался вспомнить, зачем он их искал.

– Ну вот у неё все подруги гуляют по Невскому и своих парней друг другу показывают, – развёл руками Шурик. Мол, я бы с радостью лежал где-нибудь, пьяный в бревно, в предвкушении целой ночи, но она хочет гулять!

– Попал ты, чувак, – зевнул Виталик. – Быть бы тебе самую малость поуродливее. Может, давай Лёвыч тебе нос сейчас по-бырому сломает, а?

– Давай я тебе лучше сейчас в челюсть по-бырому двину, чтоб ты язык прикусил, – миролюбиво отозвался Лёва. – Я спокоен и отдыхаю, что, не заметно?

– Заметно-заметно! А то ведь мог бы без предупреждения в челюсть двинуть, ага.

– Нет, ну если надо… – Шурик в ужасе стал ощупывать свой нос. – А может быть, можно пластическую операцию сделать? Ну под наркозом…

– Нет таких пластических операций, от которых люди становятся некрасивее, чем были. Вернее, есть, но это не твой случай. Ты на себя в зеркало часто смотришь? – строго спросил Виталик.

– Ну… Каждый день, – потупился Шурик. – Вроде не такой уж я и урод.

– Вот-вот! И это ещё очень мягко сказано! Ты слишком какой-то отфотошопленный, понимаешь?

– Да нет, ты что, я не… – начал было оправдываться Шурик.

– Верю, верю, – остановил его Виталик. – Верю, что ты не пользуешься фотошопом. А также тональным кремом, губной помадой и триммером для бровей. Тебе просто не повезло. Родился слишком красивым. Бывает, да. Это дело можно исправить плохим характером, но тебе и в этом не повезло. Характер у тебя отличный, а это настораживает. Все девчонки ищут в тебе подвох. Потому что такое совершенство – и одинокое. Нонсенс! Понимаешь, да? А все эти Алины-Малины и остальные твои предыдущие девицы – попросту дуры. Потому что маленькие, вероятно. В этом их счастье и твоя беда.

– Какое же это для них счастье? – встрял Лёва. – Они же вечно его пасут и ревнуют.

– А, ну да, – кивнул Виталик, – точно, Шурик, эврика! У тебя есть отличный подвох… Если ты с порога будешь заявлять, что твоё время принадлежит только тебе и ты не собираешься ни за что отчитываться, то адекватные девы потянутся к тебе нескончаемым потоком, только успевай отсеивать. Это же более чем нормальная ситуация – красивый, обходительный, но непостоянный.

– Я постоянный! – возмутился Шурик.

– Ещё какой постоянный! В постоянном поиске, – ввернул Лёва.

– Ты им только это не скажи, а то всё испортишь, – погрозил Шурику Виталик. – Всё путём, дорогой товарищ, ты очень скоро обретёшь своё счастье. Женщина, у которой в жизни есть какие-то интересы, кроме того, чтобы выслеживать тебя с утра до вечера и требовать поминутный отчёт, будет счастлива разделить с тобой всё, вплоть до прогулок по Невскому. В то время, которое вы оба сочтёте удобным для себя.

– Всё-таки я тебе сейчас в челюсть дам, – лениво произнёс Лёва, но с места не сдвинулся. – У тебя всё так ловко, всё так по уму. Ты что, типа, связал все свои страсти в узел и закинул на гору Фудзи?

– Чего-чего я связал в узел? – опасливо переспросил Виталик и в ужасе начал себя ощупывать.

– Ну страсти. Просто у меня так: захотел – действую. Часто поэтому вляпываюсь. Вот и Шурик тоже такой.

– Да я не такой… Ну, то есть да, по большому счёту – такой же, – приуныл Шурик.

– Такой же, такой же, – заверил его Лёва. – Ты нормальный потому что пацан. А этот, значит, обдумывает всё аккуратненько, просчитывает, а только потом уже идёт и получает всё готовенькое.

– Не надо меня бить, ребята, – как-то вдруг сразу погрустнел Виталик. – Я боюсь.

– Вот и правильно боишься, – по-кошачьи потянулся Лёва. – Сейчас мы тебя слегка отделаем. Как говорит Галина, больно, мучительно, но без серьёзных травм.

– Да оставь его, он же не виноват, что мы такие, а он – другой, – вступился за Техника Шурик.

– Да не вас я боюсь, – отмахнулся Виталик. – Ну бейте, если думаете, что после этого мегагероического поступка вам отдадутся лучшие женщины планеты. Я боюсь увязнуть в отношениях. По уши увязнуть и потерять при этом себя. Поэтому всё заранее просчитываю и оттуда, где есть шанс капитально втюриться, бегу бодрым маршем… Да. Ну и вот, значит, зачем у меня в руках этот дурацкий маркер, может мне кто-нибудь сказать? А, и хрен бы с ним. В боулинг мы, стало быть, втроём идём, да? Я тогда сейчас Лизхен позвоню, чтоб она ещё пару подруг прихватила, ну мало ли там что?

– А не надо ещё одну дорожку заказать? – забеспокоился Шурик. – То есть давай я сам её закажу. Но если я всех обременю, то и ладно, могу обойтись…

– Какую тебе дорожку, приятель, ты играть идёшь или знакомиться? – удивился Виталик, выуживая из кармана мобильный телефон. – Садишься за столик, заказываешь пиво, можешь его даже не пить. Мест за столиком хватит на всех, гарантирую. А до боулинга дело, может быть, и вовсе не дойдёт.

– И всё-таки в одном я тебе завидую, – не унимался Лёва. – Ты сразу видишь, что за человек перед тобой, и понимаешь, чего от него ожидать.

– Ничего подобного, – помахал телефоном в воздухе Виталик. – Я вижу только всё плохое, что есть в человеке. А вот Шурик, например, наоборот – видит в нём всё хорошее.

– Да одинаково мы видим, что ты придумываешь, – смущённо отмахнулся Шурик.

– А всё в целом кто-нибудь видит вообще? – заинтересованно спросил Лёва. – Такое, наверное, только Даниилу Юрьевичу по силам.

– Да нет, зачем ему? – удивился Виталик. – Он видит самое главное. А хорошее оно или плохое – ему до лампочки. Всё в целом, наверное, только Кастор видит. Замечали, как он глядит на нас? Как на актёров, только что отыгравших пьесу, которую он сотню раз уже смотрел.

– А мне кажется, что он глядит на нас с таким добрым, что ли, умилением, – вмешался Шурик.

– Отчего бы ему не умиляться по-доброму? – не стал спорить Виталик. – Мы же, зайчики такие, отыграли пьесу как надо, не налажали, отсебятины не добавили. К тому же глядит-то он всегда по-доброму, а про себя, может быть, думает: «И как я только умудрился взять на работу такое сборище дятлов?» И ещё ласковее на нас смотрит, а мы только клювами пощёлкиваем.

– Да уж, ты прав. Шурик видит в людях всё хорошее, а ты – всё плохое, – ухмыльнулся Лёва. – Давай уже звони своей Лизхен, а мы пока, как сказано в инструкции, закроем окна и обесточим помещение, чтобы не доставить Цианидушке удовольствия нас штрафануть.

– Фиг ему, а не наши кровные денежки! – поддержал его Шурик. – Кстати, я уже половину помещения закрыл и обесточил!

Собственно, на подобный здоровый протест Константин Петрович и рассчитывал, когда, отчаявшись приглядывать за своими безалаберными коллегами, пообещал с особой жестокостью штрафовать их за несоблюдение изобретённых им правил техники безопасности.

Константина Петровича так давно не приглашали в гости, что он даже немного растерялся: как следует себя вести с Машей и её матушкой? Что принести с собой? Цветы? Бутылку вина? Цветы и бутылку? Коробку конфет? Или ничего не приносить, а заказать доставку цветов с курьером? А деньги? Сколько это всё может стоить? Да ладно деньги, но вдруг так никто уже давно не поступает?

В последний раз Константин Петрович был в гостях ещё в институтские годы. Всей компанией они загрузились в автомобили и поехали на дачу к очень богатому и популярному старшекурснику. Тот легкомысленно пригласил человек сорок, а те, в свою очередь, позвали с собой ещё столько же. Приехали, расположились, выпили слишком много, потому что не все ещё научились рассчитывать свою дозу, парочка автомобилистов, трезвых и злых, разобиделась и уехала, остальные разбежались по комнатам и продолжали веселье. И только Костя Рублёв всю ночь ходил из комнаты в комнату с калькулятором, высчитывая алгоритм, по которому всех гостей можно разместить по оставшимся автомобилям и вывезти с дачи в один заезд. Гости почему-то очень негодовали и выступали решительно против такой заботы. Самое обидное, что Костя высчитал-таки. Вернее, самое обидное – в том, что, высчитав, немедленно улёгся на веранде и уснул. И всё забыл. Под утро его увезли с дачи на первом же автомобиле и больше никогда не приглашали на такие сборища. И вообще никуда не приглашали.

В конечном итоге он остановился на букете и бутылке вина. Выбрал что-то умопомрачительно дорогое, расплатился, стиснув зубы, и решительно зашагал в сторону дома Белогорских.

– Ну вот, я же знала, что он придёт! – радостно возвестила Елена Васильевна, впуская гостя. Она всегда «знала» обо всём. «Я знала, что тебя уволят (обругают в очереди, обманут на рынке, не позовут на свадьбу соседки)» или «Я знала, что ты сдашь этот экзамен на пять (найдёшь затерявшуюся сберкнижку, успеешь на поезд, избежишь неприятностей)». Что бы ни случилось в Машиной жизни, мать знала это заранее. Знала, но почему-то не предупреждала, потому что «Свою голову уже надо на плечах иметь, пора бы в твоём возрасте!».

Нет, она не лукавила – она и в самом деле всегда предвидела и такой вариант развития событий тоже. Просто потому, что очень много думала о дочери и её жизни, прикидывала и так, и этак, и ещё вот то и то, в итоге была готова к любому исходу событий и честно могла сказать: «Я знала». От этого бедная Маша иногда чувствовала, что жизнь её предопределена и предрешена и любой, даже самый широкий шаг в сторону, вперёд или назад ничего не изменит.

– Здравствуйте, – вежливо кивнул Константин Петрович, выставляя вперёд букет и бутылку вина, как бы обороняясь и извиняясь одновременно.

Оказалось, что с непривычки он слишком долго выбирал подарки и немного опоздал. В других семьях этому не придали бы значения, но Маша и её мать уже несколько раз успели обсудить причины, по которым приличные люди не желают приходить в их дом. «Может быть, он недостаточно хорош для тебя и вовремя это сообразил?» – допытывалась Елена Васильевна. Но Маша уверяла, что нет же, нет, он хорош, очень хорош, и вообще он непременно придёт, потому что надёжный, серьёзный, мудрый и взрослый человек.

Если бы этот «надёжный, серьёзный и мудрый» знал, как именно характеризует его любимая ученица, он бы, вероятно, пришел к её дому на час раньше и тихонечко топтался на лестничной площадке пролётом ниже в ожидании назначенного времени. Впрочем, он пообещал себе в следующий раз именно так и поступить – если его, конечно, пригласят опять.

Елена Васильевна оценила букет, оценила вино (идеально, по её словам, оттенявшее вкус горячего) и пригласила всех пройти в столовую. Столовая в обычные дни была просто комнатой, в которой смотрели телевизор, хранили разную роскошную, но нефункциональную мебель и захламляли круглый стол всем, что было жалко выбрасывать и лень приспосабливать к делу. Но перед приходом гостя Елена Васильевна расстаралась. Ей было очень важно, чтобы ужин получился идеальным. Ведь мир любит её, верно? А она любит готовить. Значит, мир должен любить и её стряпню.

Когда Константин Петрович и Маша (которую не допускали в кухню с середины дня) увидели первую перемену блюд, им стало стыдно и немного страшно.

– Извините, я прямо с работы, не успел переодеться в смокинг.

– Мама, но это же произведение искусства, как это можно есть?

– Садитесь, садитесь, – небрежно махнула рукой Елена Васильевна. Эта показная небрежность стоила ей немалых усилий: а вдруг еда покажется ребятам не такой уж и вкусной?

Но ребята, вкусив и разлакомившись, почти не поднимали головы от тарелок.

Константин Петрович смутно подозревал, что он недостоин такой королевской трапезы. Его родители относились к еде просто, считая, что нет ничего вкуснее, чем картошка, испечённая в костре, если, конечно, вокруг этого костра сидят все самые лучшие друзья (числом не менее шестидесяти), кто-то вот-вот запоёт песню про перевал, и поход только-только начался, так что таких вечеров, с картошкой и гитарой, будет ещё не меньше десятка. Маша прикрывала глаза и вспоминала детство. Другие обои в столовой, потолок ещё не растрескался, мамины коллеги – молодые, весёлые, остроумные, кто-то рассказывает ей сказку, окна распахнуты настежь…

– Как ты только успела всё это приготовить? – восхищённо пробормотала Маша между переменами блюд.

– Талант, дорогая моя, не ржавеет! – гордо отозвалась Елена Васильевна. Теперь уже можно было задирать нос: эти двое влюбились в её ужин, а ведь их ещё ждёт горячее!

Вино, сопровождавшее горячее, тоже было что надо, так, что Константин Петрович расслабился и выпил не один бокал, как предполагал вначале, а целых два. И расслабился ещё больше.

– Спасибо, очень вкусно, – сказал он, вытирая губы салфеткой. – Сколько с меня… Ой, то есть… Простите, задумался. Извините меня, пожалуйста, я совсем уже чокнулся на этой работе…

Он так смешно и трогательно смутился, что Елена Васильевна ничуть не рассердилась.

– Выходит, ты и не дурак, и не проходимец, – заметила она.

– Ну да, кажется. А как вы это поняли? – встрепенулся Константин Петрович (он был рад тому, что разговор уходит от неприятной темы и ещё тому, что за столь дивный ужин платить не надо совсем).

– Задумался за столом – думать привык, значит.

– Да, дело в том, что…

– Да неважно, в чём дело. Задумался – значит, не дурак. Заплатить хотел – значит, честный. Тогда чего тебе от моей дочери надо?

– Ну мама! – воскликнула Маша. И зачем только она привела его домой, сейчас всё будет непоправимо испорчено…

– Тсс! Дай поговорить с умным человеком. Машенька у меня простодушная, неземная, с ней только дураки и проходимцы связываются. А ты не тот и не другой вроде бы. Тогда в чём тут подвох?

– А подвох, – скорчил загадочную физиономию Цианид, – в самом отсутствии подвоха!

– Это в смысле как? – встревожилась Елена Васильевна.

– В смысле так. Дурак или проходимец – он же рано или поздно себя выдаёт. И тогда вы понимаете, кто перед вами, и разрываете с ним всякие отношения.

– Это ты отношения разрываешь, я выгоняю просто из дома, чтоб неповадно было дочери моей мозги компостировать.

– Ну мама! – снова попыталась вмешаться Маша.

– Тсс! Рассказывай, Костя, рассказывай, очень интересно. Они, значит, выдают себя, а ты…

– А я, поскольку я не дурак и не проходимец, а таланту актёрского мне при рождении не досталось, выдать себя за этих парней ну никак не могу. А вы ждёте. Год ждёте, другой, третий. Нервное напряжение накапливается, подозрительность растёт, а я по-прежнему – и не дурак, и не проходимец. Тут вы уже придумываете себе невесть что, конспирологические теории какие-то выводите. И рано или поздно сходите с ума. Примерно в этом и заключается подвох.

– Ну Костя! – схватилась за голову Маша. Вот уж от него она такого не ожидала!

– Тсс! – хором сказали Елена Васильевна и Константин Петрович. – У нас очень интересный разговор!

– Ну знаете что! – встала с места Маша. – Если я вам неинтересна, то я пойду отсюда! На кухню! Посуду мыть!

– Очень хорошо, ступай, – кивнула мать, даже не взглянув на неё. – Видишь, Костя, какая она толковая. Слушай, а к чему тебе надо, чтобы я с ума сошла? Хочешь моё добро к рукам прибрать, да? Тогда выходит, что ты – проходимец. Но зачем было во всём признаваться? Я же теперь буду начеку.

– Да нет же. Мне это вовсе незачем, у меня своё добро есть. Это вам важно убедиться в том, что вы не напрасно меня подозреваете. Нельзя же доверять первому встречному, тут я вас очень хорошо понимаю. Знаете, вот так иной раз поверишь человеку – а он, уходя с работы, окна не закроет да ещё и свет в коридоре не выключит. Приходишь – всё помещение выстужено, на счётчике прорва лишних киловатт, а юр-лицам нынче знаете, сколько платить за свет приходится?

– Да ты просто зануда, мой милый, – совсем успокоилась Елена Васильевна. – Сходи, что ли, на кухню, пока девушка не решила, что ты пришел ко мне, а не к ней.

– А можно разве? – оживился Константин Петрович. – Я бы тогда ещё бокалы туда отнёс и вот это грязное блюдо, если вы позволите…

– Конечно, позволю, даже и не сомневайся. Привыкай, чтобы в следующий раз знать, что и куда нести.

– А вы позовёте меня в следующий раз? – с искренним восторгом спросил Константин Петрович и на радостях чуть не уронил на пол огромное фарфоровое блюдо.

– А ты в следующий раз придёшь? – с не меньшим восторгом спросила Елена Васильевна.

«Повезло мне, – обрадовалась подслушивавшая под дверью Маша, – дорогая мамочка на этот раз ничего не испортила! Теперь самое время бежать на кухню и изображать из себя самую покладистую в мире Золушку, чтобы этим двоим стало стыдно».

«А если меня спросят, что я тут делаю, – то я отвечу, что разношу листовки», – в который уже раз повторил про себя Денис, и снова не решился войти в нужный подъезд, – и всё понеслось по кругу: обойти два соседних дома, чтобы не привлекать к себе внимания, прорепетировать ответы на все возможные вопросы – и вновь отступить. Если бы за этой дверью его ждали голодные драконы, сытые хулиганы или даже смертоносный серый отряд, способный оставить от любого, даже самого спортивного мунга мокрое или даже вовсе пустое место, он, не раздумывая, вошел бы. Но там могли – вот ведь какое дело – усомниться в его добрых намерениях. Мало ли, с какой целью мальчишка расшвыривает по почтовым ящикам листовки. А ну-ка покажи листовки, мальчик? А почему это везде указан один номер телефона, а вот в этой одной бумажке – другой? Уж не жулик ли ты, приятель? А если позвонить по этому номеру, то что будет? Денис, как вы можете догадаться, никогда в жизни не занимался подлогом, и теперь ужасно страдал и сомневался. Наконец он взял себя в руки, решительно распахнул дверь, поднялся на один лестничный пролёт вверх, туда, где висели почтовые ящики, и первым делом опустил «краплёную» листовку в почтовый ящик № 56. Вернее, попытался опустить, но его поймали за руку. Произошло то, чего он больше всего опасался: его застукали на месте преступления, причём застукала сама Зинаида Фёдоровна, со скуки решившая хотя бы за почтой сходить, что ли. Денис мягко высвободил руку повернулся к ней лицом, сгруппировался и приготовился проглотить проклятую бумажку, почти не жуя.

– Ты на кого работаешь, парень? – строго спросила старушка. Таким тоном спрашивают только те, кто имеет на это право. Например, шемоборы.

Денис затрепыхался, как попавшая в силок птица, но вместо того, чтобы буркнуть что-нибудь типа «Отвали, бабка, работать не мешай, а то врежу», засмущался и не нашелся что ответить.

– На кого работаешь, спрашиваю? – повторила Зинаида Фёдоровна. – Можешь мне ответить, я тебя не съем. Ну скажи, где ваша организация находится, кто там главный, с кем надо разговаривать?

Денис продолжал молчать. Никого выдавать он не собирался, а выкручиваться считал ниже своего достоинства. Попался – сам виноват. Не хотел ведь сюда идти с самого начала!

– Ты воды в рот набрал или как? Жалко тебе, что старуха тоже бумажки по ящикам будет раскидывать? У вас там небось берут на работу всех, без ограничений?

– О какой работе вы говорите? – нарушил молчание Денис.

– О любой работе, милый. О любой, где мне не будут указывать на мой возраст.

– Вот так совпадение! – очень ненатурально воскликнул Денис, протягивая старухе многострадальную листовку. – Именно о такой работе идёт речь в этом объявлении. Позвоните, если там ещё не нашли кого-то другого.

– А вот сейчас и позвоню, – цепко схватив бумажку, произнесла Зинаида Фёдоровна. – Я им дам – кого-то другого. Только ты это, остальные бумажки мне тоже отдай.

– Я не имею права!

– Отдавай, а не то я дворника позову! И зятя!

– Зовите кого хотите, но правда будет на моей стороне! – воскликнул Денис.

– А провались ты со своей правдой. Я вот сейчас, пока ты тут топчешься, пойду и позвоню им, – злорадно заявила Зинаида Фёдоровна. – И скажу, что нашла пачку листовок в урне. Вот тебя и уволят.

– Пусть увольняют, пусть! – пылко воскликнул Денис. – Но совесть моя будет чиста.

– Всё-таки зря пионерию-то у нас отменили, – пробормотала себе под нос старушка, повернулась к нему спиной и резво припустила вверх по лестнице. – Таких вот ретивых там хоть к делу пристраивали…

Денис улыбнулся ей вслед: можно было не сомневаться, что остальное носитель сделает сам. Прав был Шурик – незачем выдумывать сложные многоходовки, если задача этого не требует.

После того как мунг или шемобор не ниже второй ступени называет человека Хозяином Места, процесс можно считать запущенным. Сам бедолага иной раз не может даже уследить за событиями, он и оглянуться не успевает, как обнаруживает, что вокруг него раскинулось какое-то славное заведение, которым он вроде как с огромным удовольствием руководит. Поэтому стоило Джорджу слегка отогреться (при помощи кофе с коньяком) и даже немного отдохнуть от Анны-Лизы (которая изъявила желание вздремнуть и приказала не вмешиваться в её спокойный сон, даже если всё здание загорится и рухнет), как ему позвонил бывший владелец кафе.

– Как живёте, хиппи-дриппи? Съезжать не собираетесь?

– М-м-м… э-э-э…

– Ты не мычи, Соколов, а слушай. Дом сносить передумали.

– Какой дом?

– Вас приветствует передача «С добрым утром!». Дом, в котором у вас сквот. Сносить его не будут. Мне позвонили и предложили вернуть кафе обратно, представляешь?

– Представляю. В смысле, поздравляю. У нас есть ещё день в запасе?

– У вас до фига дней в запасе. Мы на новом месте уже обжились. Тут уже выручка почти в два раза больше, а это мы ещё лицензию на крепкий алкоголь не получили. Но съезжать тебе по-любому придётся: хозяин будет показывать помещение.

– Показывать? Зачем показывать? А я думал, вы вернётесь.

– Мы бы вернулись, не вопрос. Только вторую точку ещё год, а то и два не потянем, хотя жаль – арендную плату обещали оставить старую.

– Да мы съедем. Мы уже частично съехали.

– Вот за это я тебя, Соколов, и уважаю. Ты слово ещё не дал – а уже его держишь. А что, не хочешь замутить там чего-нибудь сам? Папа тебе денег на новый бизнес даст всегда. Поиграешься годик, потом тебе это надоест, а тут как раз и мы подоспеем. Ты же любишь хороший бизнес за копейки продавать. Шучу, шучу. В общем, думай. Если есть у тебя кто на примете – сдам координаты хозяина. А так – пакуйте вещички, а то придут люди помещение смотреть, а там табор ваш.

Джордж отодвинул чашку на край стола, рядом положил телефонную трубку и подпер кулаком щёку: задумался. Итак, чего же он хочет? Вот сейчас Анна-Лиза проснётся и решительно заявит, что пора ей собираться на родину. И он останется один: Димка уехал отрабатывать долги, с родителями встречаться рановато, а не то они опять захотят наставить его на путь истинный, а вместо этого возьмут за ручку и поведут по собственным следам, а зима нынче удалась на славу, так что следы получатся глубокие. Может быть, упасть на хвост Анне-Лизе? Строгий дядя Эрикссон просил выдворить её из города, но не запрещал же уезжать вместе с нею, верно?

А вот взять и в самом деле уехать. Открыть собственное кафе с собственными правилами, на радость местным школьницам, и платить за эту свободу тоской по родному городу. Джордж задумчиво опустил телефон в карман и побрёл на кухню. Початая бутылка коньяка, примостившаяся на полке, отвлекла его от воображаемой ностальгии, один маленький глоток – и вот уже готово правильное решение. Зачем платить за свободу тоской по родному городу, если можно не платить за свободу тоской по родному городу? Зачем ехать в Хельсинки, чтобы открыть там кафе, если здесь уже есть готовое помещение?

Для того чтобы стать Хозяином Места, не нужно обладать какими– то особыми талантами. Достаточно просто не иметь определённых недостатков и не быть при этом мунгом или шемобором. Самый серьёзный недостаток, ставящий крест на такой карьере, – это излишняя привязанность к чему-либо или кому-либо. Например, Даниил Юрьевич, вцепившийся в свой дом даже после смерти, не имел никаких шансов на то, чтобы стать Хозяином Места, зато Амнезина, с лёгкостью покинувшая родной город и обустроенную, хоть и скучную жизнь ради дальних странствий, была для этого идеальной кандидатурой.

Если бы все, кто имеет соответствующие способности, могли легко и просто стать Хозяевами Места, жизнь на Земле изменилась бы, и очень возможно, что в лучшую сторону. Люди стремились бы проводить время в кафе, клубах, гостиницах, спортзалах и луна-парках, принадлежащих этим милейшим господам, причём каждое заведение обладало бы одинаковой притягательностью для посетителя, везде он чувствовал бы себя легко и свободно, как в кругу самых близких друзей, какие не у всякого и есть. Прогресс, скорее всего, прекратился бы: зачем стремиться к чему-то, всё и так хорошо! Войны – тоже. Ведь в каждой стране было бы достаточно заведений, способных создать ощущение уюта и защищённости, а другие ресурсы резко упали бы в цене. Поскольку Хозяин Места – должность не вечная, посмертного существования на Земле не предполагает и по наследству не передаётся, то отсутствовала бы даже малейшая возможность того, что эти самые Хозяева станут порабощать своих постоянных посетителей, интриговать против других Хозяев и сколачивать кланы.

К сожалению (или к счастью), далеко не каждый из тех, кто может стать Хозяином Места, действительно им становится. Так уж постановили в древние времена шемоборы и мунги, создавшие «Конвенцию борьбы и сотрудничества», в соответствии с которой и по сей день решаются все споры между двумя этими организациями. В частности, утвердить Хозяина Места (попросту назвав его таковым) может только сотрудник не ниже второй ступени (то есть, пользуясь терминологией сотрудников первой ступени, уже умерший). А вторая ступень, не говоря уже обо всех прочих, на Землю наведывается только по делу и вряд ли станет выискивать в толпе подходящего человека, чтобы сделать ему неожиданный подарок.

Считается, что в каждом городе должен быть свой Хозяин Места, поэтому стоит одному покинуть сцену, как ему тут же находят замену. По правде сказать, в Санкт-Петербурге есть уже один такой персонаж, владелец легендарной рюмочной «Петушки», держащей защиту не хуже самого Константина Петровича. Но поскольку не существует правила, по которому Хозяев Места в городе должно быть какое-то строго определенное количество, то прощальный привет Эрикссона никак не отразился на здоровье, благосостоянии или хотя бы настроении хозяина «Петушков».

Любое заведение, которым владеет Хозяин Места, становится нейтральной территорией, на которой защита – в том смысле, в котором это слово используют мунги и шемоборы, – автоматически распространяется на каждого, кто переступил порог и оказался внутри. Помимо защиты, присутствие которой обычный человек даже почувствовать не может, посетитель испытывает здесь целую гамму приятных ощущений. А мунг с шемобором в таких местах могут, к примеру, сидеть за соседними столиками, понимать, с кем имеют дело, и не пытаться причинить врагу никакого вреда. А если даже соберутся с силами и попытаются – то цели всё равно не достигнут. Никаких драк, выяснений отношений, не говоря уже о перестрелке или поножовщине, в таких местах не бывает. При этом посетителей не накрывает блаженная благость, это было бы уж слишком хорошо (и, увы, слишком подозрительно): плохое настроение никуда не исчезает, просто слегка отступает в тень, случаются мелкие ссоры и выяснения отношений, но без травматизма. Именно в таких местах делегации мунгов и шемоборов встречаются для того, чтобы решить какие-то принципиальные вопросы или внести в «Конвенцию борьбы и сотрудничества» новые пункты, подсказанные временем. Ну и конечно, здесь можно проводить тайные собрания и сходки любых организаций: хоть кричи о своём намерении завтра же свергнуть существующий строй, а услышат это только те, к кому ты обращаешься.

О том, кто он такой есть, Хозяин Места может и вовсе не узнать, а может и узнать, если умудрится расположить к доверию своих гостей – от второй ступени и выше. Первоступенцам ведь и самим невдомёк, что это за «место» такое и зачем ему нужен «хозяин». Кастор, к примеру, очень легко убедил питерскую команду в том, что «Петушки» сами поставили защиту, сами её удерживают и могут отпустить в любой момент. Скажи им это кто другой – и его тут же подняли бы на смех: ага, жила была рюмочная, и вдруг обрела сознание, сначала защиту выставила, а скоро и разговаривать станет, привет тебе, белая горячка. Но Кастор – он же знает то, что от смертных сокрыто, так что все его слова принимаются на веру. И он иногда пользуется этим в самых разных, не всегда гуманных, целях. А что в этом такого? Не силой же он их верить заставляет, сами решили довериться – сами расплачивайтесь.

Анна-Лиза обнаружила Джорджа на кухне: встав коленками на барный табурет и плюхнувшись животом на высокий разделочный стол, он набрасывал черновик бизнес-плана на обрывках обёрточной бумаги.

– Я тут же уезжаю из города! – выдержав театральную паузу, объявила она. – Только напомни, где оставался мой джип.

– Угу, – кивнул Хозяин Места, увеличивая сумму на непредвиденные расходы.

– Я сказала – уговоры прочь! Я уезжаю!

– А, ну хорошо, – оторвался от своих расчетов Джордж.

Анна-Лиза посмотрела на него, как на тяжелобольного. Почему он до сих пор не упал к её ногам и не молит остаться? Может быть, она опять что-то напутала в грамматике русского языка?

– Я уезжаю, еду, покидаю, прощаюсь…

– Да, да, я понял. Жалко.

– Так хорошо тебе или жалко?

– А тебе?

– Не знаю…

Джордж решительно подвёл жирную черту под своим бизнес-планом: денег, по всему видать, ему на первое время хватит, даже если какие-то связи из прошлого окажутся утерянными. Главное теперь – не сорваться и не уехать вместе с ней. Потому что прав был бывший владелец этого кафе: он ещё не дал слово – но уже его держит.

– Поднимемся на крышу, похватаем с неба звёзды, – немного помолчав, предложила Анна-Лиза, – а потом я уеду.

– Точно, отлично! Скорее наверх! – вскочил на ноги Джордж. Только не молчать, только не стоять на месте. Говорить, двигаться, забивать голову мыслями – и тогда можно будет расстаться совсем легко, будто играючи.

Забираться на крышу зимой, вдвоём, да ещё и в темноте, – занятие в высшей степени безрассудное. Они вылезли наружу через чердачное окошко, поддерживая друг друга и хватаясь за обледеневшие выступы. К счастью, выход был огорожен неким подобием балконных перил: получилась небольшая смотровая площадка.

– Давай постоим тут, – предложил Джордж. – Темнотища такая, надо было хоть фонарик захватить.

– Фонарей не надо. Сегодня как раз такая ночь, когда по Невскому проспекту во всю прыткость скачет Бедный всадник.

– Кто скачет? – переспросил Джордж.

– Бедный всадник. Который носится по городу в ночи, выкрикивая имя своей возлюбленной утопленницы.

– Какая оригинальная версия. И как зовут возлюбленную Бедного всадника? Какое имя он выкрикивает?

– Её зовут Лиза. В бухте, где она затонула, поставили красивый памятник, похожий на Русалочку. Называется – Медная Лиза. В полнолуние Медная Лиза идёт по городу и ищет Бедного всадника.

– А всадник?

– А он в полнолуние не силён двинуться с места. Когда тонула его Лиза, было так же полнолунно. Но он не спасал её, наоборот, играл в карты со старухой. И выложил на кон свою душу, а потом потерял всё, кроме коня. Конь стоял на улице и видел, как вода скрывает город.

– А конь тогда почему не утонул? – удивился Джордж.

– Я дальше не дослушала, перевернула эту станцию на музыку. Но меня тоже гложет любопытством.

– Я думаю – потому, что он был деревянный. Деревянный шахматный конь – другого-то коня у Бедного всадника быть не может. Он и в карты сел играть только потому, что старуха обещала ему потом устроить партию одновременной игры в шахматы, чтобы он показал высший класс.

– А я думаю, конь не утонул потому, что они умеют плавать. А помнишь, ты говорил, что звёзды отрывают от неба, когда люди стирают из памяти свой город? Вон чей-то город полетел. Видишь падающую звезду – толкни её!

– Зачем толкать, её уже до тебя толкнули. Когда видишь падающую звезду, надо поскорее загадать своё самое главное желание. И оно исполнится.

– Самое главное желание? – оживилась Анна-Лиза. – И какое у тебя?

– А у тебя? – спросил Джордж. – Только не произноси его вслух, а то не исполнится ни за что.

Оба молчали, пока звезда не скрылась за домами.

Снова пошёл снег. Снежинки падали медленнее, чем звёзды, и, глядя на них, можно было загадать сколько угодно желаний. Наверное, Джордж с Анной-Лизой так и остались бы стоять на крыше, превратившись в двух снеговиков, и о них со временем тоже сложили бы красивую городскую легенду, но тут в доме напротив с треском и скрежетом распахнулось окно, и возле него замаячила бойкая старушенция – уже известная нам Зинаида Фёдоровна.

– Я не простыну! Мне нужен свежий воздух! – строптиво крикнула она кому-то, кто скрывался от сквозняка в недрах увешанной коврами комнаты.

Её теплолюбивый собеседник пробурчал в ответ что-то неразборчивое.

– Это вы рано меня со счетов списали. Я же говорила, что найду себе работёнку!

«Вя-вя-вя… бу-бу-бу…» – отозвались ковры.

– Да потому что каждый должен заниматься делом. Своим, по возможности. Всё, брысь отсюда, мне надо подготовиться к первому рабочему дню!

«Мю-мю-мю…» – захныкало в комнате, но старуха включила телевизор на полную громкость и отошла от окна, так что окончание разговора Джордж и Анна-Лиза уже не слышали.

– Понял, что говорит бабуля? – прервала молчание Анна-Лиза. – Каждого ждёт своё дело. А мы стоим на крыше и пускаем время по ветру!

– Ты прямо сейчас поедешь? – спросил Джордж, когда они, держась за руки, чтобы не упасть, спускались вниз по крутой неосвещённой лестнице. – Ночь, снег, гололёд, а на границе, наверное, ещё придётся в очереди стоять. И надо ещё вспомнить, где ты оставила свою адову божью коровку. Я тебя одну без машины в ночь не пущу, так и знай! Искать пойдём вместе.

Они вошли в кафе через чёрный ход, и Джордж замер возле двери, не решаясь включить верхний свет.

– А то, может, подождёшь с отъездом до завтра? – произнёс он и дважды повернул ключ в замке.

Анна-Лиза протянула руку во тьму и уверенно щёлкнула выключателем.

– Завтра будет уже завтра. Чем быстрее уеду – тем быстрее ты станешь без меня совсем скучным! – совершенно неожиданно ответила она. И прежде, чем Джордж успел брякнуть, что он, кажется, уже скучает, скрылась у себя.

Даниил Юрьевич давно забыл, что такое усталость: он может работать целыми неделями напролёт, без сна и почти без перерыва, и это его нисколько не утомляет. Но последние несколько часов пребывания Йозефа Бржижковского на территории Санкт-Петербурга вымотали руководителя местной ячейки мунгов так, что даже и сравнить было не с чем.

Стоило только сестрам Гусевым привести писателя в порядок, как он снова ввязался в неприятности. Казалось, он шагу не может ступить без того, чтобы не сообщить какому-нибудь ни о чём не подозревающему незнакомцу о его несовершенствах. Утомлённые бесплодными поисками Студента, а также ликвидацией большей части активных шемоборов, оказавшихся на свою беду на вверенной им территории, старухи мечтали только о паре тёплых пледов, бутылке рябины на коньяке, коробке шоколадных конфет и самом тупом телесериале из всех, какие только можно будет найти в телевизоре. Вместо этого им снова пришлось спасать непутёвого писателя, свалившегося им на головы. В конце концов Галина не удержалась и точным ударом вырубила скандалиста на сорок минут. Этого времени Даниилу Юрьевичу хватило как раз на то, чтобы закончить срочные дела, метнуться в гостиницу за вещами господина Бржижковского (ну да, пришлось для удобства принять его облик, а что ещё оставалось делать?) и только после этого отпустить Бойцов отдыхать.

Ударная доза спиртного и небольшой сеанс гипноза на некоторое время утихомирили вредного дядьку, а вскоре наступил благословенный миг избавления, когда пришло время загружать полубесчувственное тело знаменитости в отдельное купе.

После того как провожающих попросили выйти из вагонов, Даниил Юрьевич малодушно затерялся в толпе и почти сразу исчез, стал невидимым, чтобы хоть несколько часов спокойно полетать в ночном небе, наслаждаясь свободой и тишиной. Постепенно снежные тучи сгустились над городом, закрывая обзор, и шеф мунгов, обернувшись падающей звездой, спикировал на крышу дома, в котором он имел счастье обитать. Увы, именно в этот день из Лондона прилетел праправнук Коля, полгода мечтавший выпить с прапрадедом и рассказать ему о том, какие все люди дураки и мерзавцы. Это, кажется, было уже слишком. «У меня сегодня много дел, я зашёл, чтобы предупредить тебя, что вернусь только завтра», – устало соврал Даниил Юрьевич и медленно побрёл в сторону офиса. Вот уж там его точно никто не посмеет беспокоить!

– Опа! Мёртвый Хозяин вернулся, – неожиданно поприветствовал его Гумир, обнаружившийся в приёмной в столь поздний час.

– Что ты здесь ищешь, отрок? – строго спросил шеф.

– Нашёл уже. Кто-то электричество вырубил совсем. Я просыпаюсь – темно. И монитор погас. И ночник не горит. А знаете, как страшно оказаться спросонок в полной темноте?

– Нет, не знаю. А что, страшно? – заинтересовался Даниил Юрьевич.

– Очень. Сначала я решил, что ослеп. Чиркнул жигой – не, нормально, это просто темнота. И вот я ползу к выходу, боюсь и думаю: только бы комп не гикнулся, я же последние исправления не успел сохранить на резервный диск, так и заснул, ну вот…

– Не гикнулся?

– Не-а. Я первым делом сбегал – проверил. Ну после того, как нашел щит. Теперь бы ещё съесть что-нибудь, да эти гады в холодильнике ничего не оставили.

– Хорошо. Тогда следующий вопрос. Как ты узнал…

– Что вы этот хозяин? Ну, высчитал. А нельзя было?

– Можно. У нас почти все высчитали – кроме тех, кто просто догадался.

– У вас, наверное, времени свободного – куча, да? Вам ведь спать совсем не надо. Мне бы так. Половину жизни на сон трачу!

– Спать не надо, ты прав. Но хотя бы пять часов в сутки мне следует… не подобрать подходящего слова… ну, допустим, мечтать. Вроде как видеть сны наяву.

– А, типа медитации?

– Нет, вряд ли, хотя можно и так сказать, если тебе будет понятнее. Не менее пяти часов. Лучше больше. Иначе чувства перестают меня слушаться: пропадает и искажается слух, осязание, зрение…

– Слушайте, а вы… вы хорошо видите?

– Вполне. Дело в том, что в моём, хм… состоянии это всё – условности. Если не пренебрегать пятичасовым отдыхом, разумеется. И как бы тебе объяснить…

– Не надо мне объяснять… То есть не в смысле, что я знать не хочу. Просто я уже сам понял.

– Надо же, не надо объяснять, – улыбнулся Даниил Юрьевич, привстал на цыпочки и достал с верхней полки пирожок. Самый обыкновенный, свежий такой пирожок с капустой. – На вот тебе. Приз за сообразительность.

– О, мегаспасибо! – вцепился в еду Гумир. – Так вот, я и подумал, что можно не особо париться, верно? У меня же при таких раскладах времени – неограниченное количество. Я там смогу работать над своей системой столько, сколько потребуется. Да ещё и зрение ко мне вернётся. То есть можно хоть завтра помирать.

– Не-а, – цокнул языком Даниил Юрьевич, легко подпрыгнул и уселся на конторку референта. – Видеть-то ты будешь, но действовать не сможешь. Станешь бесконечно усовершенствовать свою систему, пока не возненавидишь её.

– Зачем ненавидеть? Я её людям отдам.

– Не сможешь. Вас замкнёт друг на друга. Со временем ты станешь её частью, а она – частью тебя, и отпустить друг друга вам будет не так-то просто. Уж я-то знаю.

– Ой, простите, я не хотел. – Гумир сделал шаг назад и даже жевать перестал.

– Пустяки, это всё уже в прошлом. И даже когда вы разожмёте губительные объятия, ты не сможешь отдать людям то, что ты сделаешь после смерти. Даже если захочешь. Этого просто никто из живых не увидит.

– Ик! – Гумир от неожиданности подавился пирожком, услыхав о такой перспективе. – И чего теперь делать?

– Сколько лет потребуется на доработку твоей системы?

– Лет? Не знаю даже. Но можно её уже в тестовом режиме запускать, прямо сейчас. И доделывать уже в процессе.

– Тогда запускай. Или ты боишься выпустить эту игрушку из своих рук? Думаешь, что, придут мальчишки из соседнего двора и поломают её?

– Там невозможно ничего серьёзно поломать, система от этого только сильнее станет.

– Тогда почему ты всё ещё стоишь здесь, а не бежишь к своему компьютеру? – строго спросил Даниил Юрьевич и как будто бы немного подрос и стал шире в плечах. – Думаешь, что, когда твоё желание исполнится, жизнь потеряет смысл?

– Да какой там потеряет, я же говорю – доделывать всё равно придётся, – пробормотал Гумир, непроизвольно делая ещё один шаг назад.

– Тогда в чём дело? – Даниил Юрьевич, казалось, ещё немного вырос, голос его обрёл металлические нотки, тон стал резким и неприятным. – Тебе на самом деле неважно, принесёт твоя работа пользу людям или нет, тебе просто хочется работать? Так? Нет в этом ничего страшного и постыдного. Куда страшнее неправильно выбрать цель. Ну что, понял, чего ты боишься? Почему не позволяешь исполниться своему желанию?

– Подождите-подождите! – Гумир даже рукой от него заслонился, как от слишком яркого солнечного света. – Не убивайте меня! Не боюсь я выпустить игрушку из рук. Просто хочу сделать это в самый подходящий момент.

– Этот момент наступил, – раздался чуть левее сонный голос Константина Петровича. А потом из кучи тряпья, валявшегося на диване, высунулась его рука, пошарила по журнальному столику, обнаружила очки, вернулась обратно в кучу тряпья, и вскоре оттуда вынырнул уже целый Цианид собственной персоной, облачённый в неопределённые обноски повышенной затёртости.

– Вот кто свет-то везде выключил, – мстительно потёр руки Гумир, запихивая в рот остатки пирожка. – Ох и полушишь ты у меня шейшас!

– Мало мне Лёвы, можно подумать, – невозмутимо отвечал Константин Петрович, поправляя очки. – Кстати, именно Лёве ты можешь предъявить свои вполне справедливые претензии. Олухи! Бездельники! Вырубили электричество вместо того, чтобы выключить свет во всех кабинетах! Они у меня вызубрят правила техники безопасности! Я им экзамен устрою! Но сначала, драгоценный Гумир, мы запустим твоё гениальное изобретение в свет. Я уже выяснил, что нам для этого понадобится. И если успеть до конца этой недели – а мы как раз успеваем, – то мы будем иметь вполне солидный бонус… Словом, я тебе потом всё подробно объясню.

Гумир посмотрел на него, как на инопланетянина. Ему предлагали какой-то непонятный бонус – надо, понимать, денежный – за дело всей его жизни. Оставалось ещё немного подождать: вдруг коммерческий директор настолько спятил, что сейчас предложит ему денег за то, что он не забывает регулярно делать вдохи и выдохи, пить, есть, ходить в туалет и так далее? Но коммерческий директор если и спятил, то не настолько, и больше никаких заманчивых предложений делать не стал.

– Ну? – с нажимом спросил Даниил Юрьевич. – А теперь ты какую отговорку придумаешь?

– Всё, больше никакую, – честно сказал Гумир и немного потоптался на месте. – У меня только один вопрос. Дурацкий. Можно?

Шеф спрыгнул на пол и кивнул головой: валяй, дескать, сегодня тебе всё можно.

– Вобщем, это… Я подумал, что раз вы не совсем живой, то вам еда должна быть за ненадобностью. Так?

– Так.

– Но вы при этом, я слышал, бываете на деловых обедах… То есть едите всё же, так?

– Так.

– А куда это всё потом девается?

– Вопрос по существу, – широко улыбнулся Даниил Юрьевич. – Всё это, как ты выразился, девается туда, где оно в данный момент необходимо. Вот хотя бы в наш холодильник.

Константина Петровича слегка передёрнуло, но он смолчал.

– Или, – продолжал шеф, – чего далеко за примером ходить – ты только что съел пирожок. Хороший пирожок, из привокзальной забегаловки. Мы там с моим другом Йозефом на посошок приняли и закусили чуток.

– Есс! Так я и думал! – воскликнул Гумир таким тоном, будто ему сообщили, что он взял самый сложный вопрос в «Что? Где? Когда?». – Всё, отваливаю. Если сейчас сбоев не будет, то завтра с утра можно будет запускать мою деточку.

– Надеюсь, вы это не всерьёз – про пирожок и так далее? – брезгливо морщась, спросил коммерческий директор, как только за Гумиром захлопнулась дверь приёмной.

– Надейся, надейся, – загадочно ответил шеф. – А ты, значит, освоил новый трюк – во сне защиту держать. Я сразу почувствовал твоё присутствие, чуть только вошел, просто решил, что ты скрываешься у себя в кабинете.

– Что же я, конченый трудоголик, чтобы торчать на работе даже ночью? – обиженно произнёс Константин Петрович.

– Нет, конечно. Поэтому ты сейчас находишься за много километров отсюда, у себя дома, а я разговариваю вон с тем шкафом. Защиту, кстати, можно уже снять.

– Ах, ну да. А я, вы не подумайте, что работаю тут внеурочно. Просто был в гостях, засиделся там до закрытия метро. Ну и вот, решил переночевать тут. Открываю входную дверь – мне навстречу Гумир с выпученными глазами несётся, я его даже останавливать побоялся.

– И правильно сделал.

– Я теперь вижу уже, а тогда не знал. Пошел прямо в логово к Виталику, набрал там тряпья, переоделся, костюм у себя в кабинете повесил, пришел сюда и лёг спать. А засыпая, подумал – вот будет позор, если меня в таком виде кто-нибудь застукает. И видимо, впадая в забытьё, поставил защиту.

– Гений, – восхищённо покачал головой шеф. – Спи дальше спокойно, я буду неподалёку. А завтра обязательно проследи за тем, чтобы другой наш гений обнародовал свою систему.

– Прослежу, – кивнул Константин Петрович, перемещаясь обратно на диван и вновь закапываясь в ворох чужой одежды.

– Кстати, ничего позорного в твоём виде я не нахожу, – заметил шеф и растаял в воздухе.

Следующим, кто прервал крепкий, но, к сожалению, не слишком долгий сон Константина Петровича, был Виталик.

– Спешу сообщить, что ты окружен моими вещами! – предупредил он. – За час до рассвета они становятся агрессивными, так что не двигайся и назови своё имя, о похититель старых штанов!

– Кто здесь? – ошалело произнёс Цианид, высовываясь из своего кокона.

– Фига ж себе номер, – от неожиданности Техник так и сел на журнальный стол. – Сказать, что мне нечего сказать, – значит не сказать ничего!

– Иногда лучше не сказать ничего, чем сказать «Сказать, что мне нечего сказать, – значит не сказать ничего!» – назидательно произнёс Константин Петрович, шаря рукой по полу в поисках очков.

– Иногда из вежливости лучше вообще промолчать, чем сказать то, что ты только что сказал, – парировал Виталик. – Твоё свидание, надо понимать, прошло успешно?

– Угу, – довольно проурчал Цианид, водружая очки на нос.

– Ну тогда я совсем не понимаю современных женщин!

– Ты-то – не понимаешь?

– Ну ладно, о'кей, понимаю. Понимаю, почему мне предпочли Шурика. Допустим, я даже понимаю, почему мне предпочли также и Лёву: ещё бы я не понимал, ведь я сам уступил ему место, иначе быть беде. Тут прихожу в родные пенаты, весь опечаленный, а оказывается, что ты тоже нашел своё счастье, и лишь я, лишь я один, один как перст, как ангел на шпиле, как чёрный кот на трубе, как крейсер «Аврора» на приколе, как Чижик-Пыжик на Фонтанке, как…

– Ну хватит кривляться-то! – перебил его Константин Петрович. – Ничего удивительного не случила лось. Если бы я был девушкой, я бы с тобой ни за что не связался.

– Если бы я был девушкой, я бы тоже с собой не связался, – неожиданно согласился Виталик. – Но если бы ты был девушкой – то лучшей пары, чем я, для тебя… ну то есть для этой девушки не сыскать!

– Кхм?…

– Ну смотри… она была бы такой унылой тёткой трудоголичкой, у которой одна радость в жизни – перевыполнить какой-нибудь план. Или наказать какого-нибудь провинившегося бедолагу. Короче, скучная у неё была бы жизнь, признаем это, мой друг. И тут такой я появляюсь – ни планов, ни обещаний, – и она с головой ныряет в этот водоворот страстей.

– Ну, знаешь ли. Не такой я и трудоголик.

– Конечно, ты не трудоголик! Ты ведь даже на работе не ночуешь!

– Сговорились вы все, что ли? Ну ладно, допустим. А если бы ты был девушкой?

– О, это была бы настоящая трагедия. Она бы, эта девушка, уж постаралась выбрать кого-нибудь понедоступнее. В Трофима Парфёновича бы, к примеру, влюбилась, чтобы никаких шансов.

– А почему именно в Парфёновича?

– Ну а зачем размениваться-то? На кого тут смотреть? На зародышей, вроде нас с тобой, что ли? Нет уж. Ей подавай самое лучшее. Э-э-э, погоди, у меня, кажется, телефон завибрировал где-то в чувствительном месте. Алло, вас слушают. – Голос Виталика поразительным образом изменился, превратившись из стрекотания ошалевшей сороки в журчание лесного ручейка. – Да, я где-то поблизости. Нет, ещё никаких планов. Верю. Да, верю. Да, куплю, да, да, хорошо. Еду, милая.

– Не хочешь размениваться, значит, – с сомнением произнёс Константин Петрович. – Стало быть, это – самое лучшее?

– Да, наверное, – легкомысленно кивнул Виталик и потянулся за курткой. – Из того, что может предложить сегодняшний вечер, плавно переходящий в ночь, – несомненно.

Оглавление

За день до

День первый

День второй

День третий

День четвертый X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?