Лернер Анатолий Колодец света
1
На деревянном с золотом троне восседал старец. Старец, не старец Один. Можно было бы сказать — Бог, но он сам ссылался на своего Бога.
Можно было бы сказать — Колдун, но, по чести сказать, — язык не повернется. Никому и никогда от него не то, чтобы плохо, неприятно не было.
Ум его был огромен и велик, и представлял собою несметное воинство. Но даже воинство это склонялось пред силою, именуемою любовью…
Пещера, в которой восседал на деревянном троне Один, напомнила писателю Элевсинские театры. Те самые места массовых посвящений, что некогда получили название Мистерий.
«Театр под открытым небом. Театр Под Луной! — Вдохновлялся писатель. Красиво!»…
Кто-то из его приятелей предположил, что театр мистерий находился рядом с тем самым местом в Капернауме, где была древнейшая синагога. Та самая синагога, где в свое время проповедовал Иисус.
Теперь же писатель был уверен, а точнее — он знал, что такой театр испокон веков существовал и здесь, на Завитане[1].
Писатель прижался спиной к скользкой стене грота. Он услышал, как гулкие капли сочащейся воды отмеряли доли, мгновения… Кап… Кап…. И как-то сами собой… кап… стали исчезать… кап, кап, кап… страхи… неудобства… волнения…
Кап… Писатель знал о них лишь то, что они приходили, и, непонятно куда, после исчезали. Это все, что он знал об эмоциях…
Не понимая, что с ним, где он, и что теперь происходит, он закрыл глаза и погрузился в пустоту. Кап… Он поймал сам звук, само нечто, что воплощало собою капли, сочащейся — Бог — весть — откуда- воды.
Кап…. Какой-то вирус, пойманный им на компьютер, разрушил всю операционную систему… Кап…. Некий вирус разрушал его изнутри… Вирус…. А что если это…
2
…Солнце быстро садилось.
Это — совершенно потрясающее зрелище, застало писателя врасплох. На какой-то миг, у него даже мелькнула уверенность, что пойди он теперь вон по той тропинке, он и не заметит, как окажется в иных мирах. В тех самых мирах, что были отмечены Солнцем. Вернее — его Закатом.
Он испытывал неутолимую жажду. Он готов был поминутно пить. Вода, влага — стали навязчивой идеей. Он не просто хотел пить. Он страдал от невозможности стать губкой, впитывающей влагу. Он готов был принять ее всем своим естеством, принять тотально… отдаться влаге…
В груди писателя отозвалось нечто.
Отозвалось непонятным ему ощущением.
— Мысли. — Произнес он вслух и удивился своему, такому неуместному здесь, голосу…
А мысли уже рассказывали ему о том, как здорово пить закат! Пить его огромными глотками! Пить под звуки водопада…
— Быть может, в писателе взыграли фантазии? — Вопрошали его мысли.
— Быть может, ты представил себя участником некой мистерии? Доверительным тоном мурлыкали они.
— А может быть, ты уснул, и видел сон?..
Впрочем, сам писатель был уверен, что он присутствовал при неких странных событиях… Возможно, при инициации некой души…
Единственное, что несколько смущало писателя, так это то, сколь уместно было его собственное присутствие.
Ведь для того, чтобы понять это, чтобы это почувствовать, осознать, ему необходимо было еще время. Впрочем, человеку всегда бывает нужно время, чтобы осознать нечто.
Время было помощником писателя.
Время было врагом этого человека…
Словом, не будь времени, писатель создал бы его сам, себе же во вред. Как, собственно, уже и случилось.
Для писателя выйти за пределы такого привычного, и такого неумолимого времени, означало не просто изменить свое сознание.
То, к чему он стремился, можно было назвать метаморфозой или трансмутацией. Роли это не играло ровно никакой, ибо суть выражалась лишь понятием…
Все его старания ухватить суть, приводили лишь к нескончаемым путешествиям по времени. Впрочем, он знал, что все это было невозможно без вмешательства магии. Той самой, что однажды его предки сами отдали в чужие руки…
Но он знал, за какой дверью искать те руки. Руки Мистерий. Он вызывал их в себе, и когда они откликались, указывали ему путь туда, где находился мир, который трудно себе представить без волшебства.
Он любил этот мир. Любил его с детства.
И мир, этот сказочный мир, принимал его безоговорочно. Они играли, шалили, менялись не только одеждой, но и сами перетекали один в другого… Так, Магия, насладившись его любовью, вдруг становилась им самим, а он иного не могло и быть- вдруг становился олицетворением Магии.
Трудно теперь сказать, Магия ли переносила его в те миры, где времени уже не существовало, или он, обладая арсеналом ее техник, просто становился иным. Только его манили те места, привлекали те ситуации, где проявлялось сознание его сущности. Где обнаруживались некие качества, что тщательно и, довольно-таки умело, скрывал в себе писатель…
3
Он стоял в небольшом гроте.
Сквозь грохот воды до него донесся громовый голос, принадлежавший тому, кого он почему-то назвал Одином.
— Ну что, что еще? — Обеспокоенным тоном спросил кого-то Один. — Чего тебе еще не хватает?
Один был взволнован. Он соскочил с трона и поднял с колен Сущность. Та была прекрасна в своей наготе. Писатель не мог не отметить это свое наблюдение. Не осталось незамеченным и то, как легкая дрожь пробежала по ее мраморным плечам.
Одним рывком Один сорвал с себя плащ и ловко укутал им озябшее тело возлюбленной.
— Что? Тепло? — Заворковал он. — И чего тебе не хватает сейчас? Спрашивал он у той, кто была его лучшим воином. Снова отпускать ее в новые приключения ему не очень-то и хотелось. Один любил эту Сущность. Любил как-то по-особому, стараясь не выделять ее и не приближать. А вот душа его была с ней неразлучна.
Сущность молчала, потупив голову.
— Сейчас, когда за твоею спиной череда испытаний, имя которым Множество, — говорил Один, — неужели снова откажешься остаться?
За его словами слышалась заинтересованность. Ее слышали все. Слышало войско Разума, слышала гвардия Любви. Слышал писатель Той Бренер, и только одна Сущность, казалось, не захотела услышать его…
Все напряженно ждали ее выбора. Но она, упрямо потупив голову, молчала. Один тяжело вздохнул и вновь единым жестом сорвал с нее свой плащ.
— Ты прошла через боль и страдания, — громогласно произнес он. — Через ужас прошла, через стыд…
Она смотрела на него в ужасе и глаза, слезящиеся страданием, источали к нему чувства, очень напоминающие ненависть. Она видела, как пламя свечи хищно осветило его алый рот.
— Кто не прошел через осуждение и досужие сплетни толпы, — произносил Один слова, которые раздирали ее на сотни миллионов атомов…
— Через ад самоистязания, — услышал писатель и отнес эти слова на свой счет…
— …Через непонимание и страх собственных детей, — слышала Сущность.
— Ты прошла через отрицание своего права на счастье, — продолжал Один, — через эгоизм и мольбу о помощи…
Это походило на обвинительную речь…
Сущность не знала, куда себя девать… Не знала, куда прятать свою наготу… Чем успокоить боль… Она металась, страдала, задыхалась и ненавидела…
Она ненавидела его за то, что он не сочувствовал ей в эту минуту. Он не чувствовал ее сейчас. Ни тогда не чувствовал, когда она была изгнана им в тот мир, откуда ей предстояло выкарабкиваться самой, ни сейчас, в эту минуту, когда любое напоминание рвало ее на части. Она ненавидела его за то, что эту боль ей приходится терпеть одной…
«Неужели они не слышат стенаний моей души? — С тоской подумала она. Да куда им! Они заняты разговорами.
Нет, не услышат. Вплоть до того мгновения не услышат, пока не почувствуют, не ощутят вдруг тишину. Ту самую тишину бездны, в которую рухнули их высокие души»…
Один почувствовал что-то неладное. Он склонил свою голову, поклонясь Сущности. Он обнял ее голову руками и Сущность, с трудом возвращаясь из мира мыслей в мир, где правил Один, подняла на него свой затуманенный взор.
— Тот не в силах пройти испытания любовью… — Один закончил нескончаемую фразу, смысл которой был утрачен Сущностью задолго до того, как она оказалась в объятьях возлюбленного.
— Да? — Улыбнулся он, возвращаясь на трон. А она стояла в растерянности и не понимала что происходит.
Двое ангелов, помогли ей, обессилевшей, приподняться. Тихо и вкрадчиво лились их сахарные наставления.
— Душа умолкает однажды, — говорил ангел слева, — и умолкает она навсегда.
Он был хорошо сложен, этот Ангел. Его ангельская одежда всячески выделяла мужские формы, как бы подчеркивая то, что воинство Одина состояло из сущностей, уже спустившихся в материю до состояния различия полов…
Сущность, вдруг осознала, что теряет связь с этой реальностью. Что она становится маленькой, пугливой девочкой…
Когда она повернула голову, Ангел справа стал нашептывать ей что-то на ухо.
4
…Лучшими воинами повсеместно были признаны воины любви. Эти быстрокрылые амазонки воздуха, царицы неба и земли, названные простыми смертными богинями, эти записные красотки, и были теми самыми Ангелами, что в совершенстве владели Магией. Да и то, переход из одного мира в другой, был бы не возможен, не применяй они законы, несуществующие в тех мирах, куда устремлен был носимый ими дух…
К тому же, эти колдуньи любви превосходно обращались со всеми видами оружия. В том числе и тем оружием, что еще не попало в материальный мир в своем законченном виде.
К собственному сожалению, эти воительницы, эти Серафимы, не всегда помнили, что они — женщины. И когда это происходило, Гвардия Любви задавала приличную трепку мужикам из воинства Херувимов.
Херувимы стояли по правую руку от Одина.
Все они были в грубых плащах: желтое с синим; все они познали Бога и теперь служили Ему.
Им было присвоено звание Божественной Мудрости, в чем воины из команды Серафимов, очень сомневались.
Красотки, смеясь, повторяли, что их мужикам уже не поможет не только Книга, которую было предписано носить мужской части воинства, но и то, что у них болтается и так, без всякого на то предписания.
Херувимы привычно выслушивали язвительных Серафим и снова, собравшись в мужской компании, то и дело, превозносили свои подвиги.
А как же! Ведь они получили свою «Славу»
из рук Одина! И, кто знает, быть может, наступит то время, когда они, убеленные сединой ветераны, передадут свою «Славу» тем, кто теперь пока еще пребывает во втором эшелоне. Во Второй иерархии. Тем, кому предстоит проявить здесь, где они находились сейчас, Господство, Силу и Власть.
Пока же они только учатся. Учатся управлять звездами и элементами. Учатся властвовать, учатся господствовать. Учатся прибирать свои планеты, учатся преобразовывать сор неудачных опытов в потоки общей энергии.
Пусть учатся. Это попроще — помыть за собой посуду, после небольшой пирушки, или вылизать перед праздниками дом, чем вот так, напрямую, вторгаться в мир Человека. Вторгаться в мир, состоящий из совершеннейших механизмов, заключенных в тела, которые содержали в заточении все души планеты…
— Молодым нужны масштабы, — неторопливо рассуждали будущие ветераны.
— Пусть лучше учатся там, — говорили они, сидя на пиршестве, устроенном Одином в честь Сущности, — на небесах… В Космических Лабораториях Механика.
— Все же лучше, чем заново постигать все на месте… Прямо по живому…
Херувимы вспоминали свои годы учебы и откровенно вздыхали. Ведь они были тогда все гении! Каждый из них был коронованным, каждый держал скипетр, и мысленно управлял державою.
Это было так просто, так естественно. Ведь всех их только этому и учили.
Учили их и тому, как просвещать Третью иерархию. Ту самую, к которой относятся Начала. Куда и сами они, вместе с женами, были все приписаны.
— Вот тут-то и начинается настоящая работа! — Кто-то из воинов, хлопнул широкой, размашистой пятерней, по дубовому столу.
С этого момента, все разговоры Херувимов были устремлены в гущу боевых действий. Объекты их повышенного внимания находились там, внизу, на Земле. Их называли телами. За них сражались по зову душ, захваченных теми телами в заложники. И сражения эти были не на жизнь, а на смерть…
Только что они собрались праздновать, а праздник встречи уже превратился в проводы. И едва Один провозгласил вердикт Престолов, как Сущность уже готовилась к новым испытаниям.
С тех самых пор, как Воинство Любви, объявив себя богами, обратилось к жителям Земли с воззванием сделать выбор в пользу Триады[2], многие сущности вернулись к родным пенатам.
Ей же недостаточно было только вернуться. Проходя испытания за испытаниями, она вела Воинство Любви в самые немыслимые уголки Вселенной. И там всегда находилась «настоящая работа».
5
… И когда казалось, отчаянью не было границ, когда мир упрямо рушился, а земля расступалась у нее под ногами, когда языки пламени лизали подол ее рубища, и чаша страданий была переполнена до самых кровоточащих краев, — каждый раз происходило чудо.
Приходило осмысление того, что любовь и была той силой, которая выводила ее из ада.
Сущность посмотрела в сторону Гвардии, и глаза ее были влажны от счастья… Это были свои, те, кто творили для нее чудеса… И любое ее позднейшее осмысление каждого из чудес, вновь и вновь озаряло душу восходом откровения.
— Господи, — говорила она, — так ведь это… Это Она. Любовь…
Любовь, с лицом Одина, собрала и назначила всех участников ее удивительного спасения.
И тогда она поняла. Поняла, что в разыгранной мистерии не было, и не могло быть ни одной второстепенной роли…
6
— Да, улыбался в бороду Один. — Все были при деле. Каждый прочувствовал и пережил свою роль.
И в тот день, и в тот час, в тот миг были все на своих местах. И все были, как никогда, искренни и талантливы! И не было ролей плохих, а поступков дурных! — Словно режиссер, восхищенный игрою своих актеров, и не скрывающий этого, Один, в который раз покинул свой трон.
— Был план, — пояснил Ангел справа, в желтом хитоне с голубым подбоем. — Был План Верховного. Было Действо.
— Он набросил на Сущность такой же хитон, который казался плотным, но был не тяжелее мысли.
— И была душа, — алый газовый хитон Ангела слева, что держал в тонких пальцах зажженную свечу, трепетал перед сполохом ее внутреннего огня.
— Были души. — Уточнил Ангел Небесного воинства. — Были: боль, страдание, ужас. Были стыд и отчаянье, страсть и ненависть…
— Была жизнь, — сказал Ангел справа. И взмахнул желто-голубыми крыльями хитона. И на синем безоблачном небе засияло золотом солнце.
— И была любовь. — Сказал Ангел слева.
Он тоже поднял свои крылья, и алый свет хитона явил восход того самого солнца, что золотой монеткой висело в рекламном небе. И когда монетка превратилась в алую капельку крови, Ангел в красном сказал:
— И была смерть…
7
Внезапно, где-то высоко, на хорах, там, где Престолы[3] вершили Высшую справедливость, перебив рассказ Ангела в красном, чей-то голос произнес вердикт:
— Прошла.
— Прошла? — Переспрашивали всюду.
— Прошла, прошла! — Подтверждали с хоров судьи, в чьи руки Один передал атрибуты своей неограниченной власти…
— Прошла! — Неслось на иные планы.
— Ты прошла! — Ликовал Один. Он поднялся с ложа и вышел в эвкалиптовый сад, где его многоликое войско уже пировало возвращение Сущности. Он поднял руку и пир притих.
— Прошла, — Один повторил для всех вердикт Престолов. — Прошла. Не сломалась. Отстояла себя, любовь моя…
Он снова зашел в шатер и, глядя в глаза Сущности, мягко произнес:
— Ты отстояла свое право на счастье. — Сказал он. — Право — быть счастливой. Его сияющий взгляд был направлен в сторону воинства, сплошь состоящего из таких Сущностей…
8
Ей казалось, что все только и говорят о ее жизни. «Но почему тогда они рассказывают о смерти?», — мелькала в ее голове одна из тех земных мыслей, что не слишком-то спешат на закате.
Вечерело. Она шла по небесным чертогам, дивясь тому, как они были похожи на ее город. И уже земными тропками шла она по Древнему Кацрину.
Она направлялась к пожарной вышке.
Вышке, на которую они залезали гурьбой, где раздвигали горизонты, откуда иногда провожали Солнце…
Рядом появилась дружная компания. Широко раскрыв глаза, Серафима что-то рассказывала.
— Теряя ее, — она тыкала горящим факелом куда-то в сторону, — он обрушил свою душу в такие бездны миров нисходящих, впал во власть такого эмоционального хаоса, что вырваться оттуда сам уже не сумел!
Силы были и впрямь неравными, и его разум, его энергия, и он сам, стали добычей демонических сил.
Кто-то рассказал, что, будучи в плену, он истязался отрицательными эмоциями, и уже не живя, не находясь в материальном мире, он искромсал свою душу, скормив ее своре ненасытных демонов.
— А затем они возжелали и его крови. Так говорили все очевидцы. Обессиленный и изможденный, но искренний в своей непримиримости, он не смог более противиться желанию демонов, порожденных его собственным умом…
— «Суицид», — мелькнуло в голове Сущности.
— Не тебе судить, — немного подобострастно сказал Ангел справа, поглядывая на хоры, где ревниво оберегали свое право Престолы. — Это случилось. Случилось согласно божественному плану. Следовательно, не могло не случиться. Ведь так?
— Как жить?! — Вопрошала потерянная в пространстве Сущность. — Как можно жить с такою виной?!
9
— Ты что, то и дело задаешь себе этот вопрос? — Новоявленный режиссер был худ, неопрятен и серьезен.
Их праздничный ужин на двоих обернулся размолвкой. Фрукты, шампанское, игра хрусталя в свете свечей, не смогли остановить неизбежное. А любящее сердце всегда готово откликнуться. И сердце новоявленного режиссера Одина, давно уже не принадлежало ему.
— Ты ищешь ответ на этот вопрос?.. — Растерянно повторил он.
Склонив голову, она едва кивнула, и еле слышно произнесла:
— Да.
— И ты его не находишь? — Один перекатывал в пальцах виноградинку, глядя на прекрасную актрису, на молодую и сумасбродную девчонку… И чем больше он всматривался в нее, тем явственней в ней проступало нечто от той, которую он называл Сущностью. А сидящая напротив него Сущность ссутулилась, подняла плечи, и, словно маленькая улитка, спрятала в них голову.
Он смотрел на нее, как смотрят впервые.
Нет, это повторялось и раньше… но вот теперь… Теперь — так впервые за много дней.
Он смотрел на нее влюблено. Смотрел заворожено. Он смотрел в ее, слегка испуганные глаза, и не скрывал ни своих чувств, ни желаний. И она почувствовала его. Она прочла его мысли. Она прочитала его желания. И она впервые улыбнулась ему…
Он держал ее за руку и вдруг поймал себя на мысли о том, как тяжело ему самому сдержать натиск атакующих режиссера мыслей. И тут же попытался запомнить мизансцену…
Он отогнал от себя режиссера, и ее улыбка вновь ослепила его. А как он любил ее улыбку! Впрочем, ему нравилось в ней все. Нравилось, как она одевалась, играла, нравилось, когда она заигрывалась и переносила свою роль в планы житейские.
— А ответ на все, — режиссер разлил вино в бокалы, — заключается в тебе самой. Ведь такой опыт переживания, которым ты владеешь с таким искусством, уже никогда не забудется, не так ли? Суть в том, чтобы не столько постараться все поскорее забыть… — Режиссер изменил свои вибрации. — Такое не забывается…
Ответ в том, чтобы отважиться на новый, безумный, невыносимый, но такой необходимый путь… Путь в саму себя. Путь к Солнцу.
10
— Я согласна. — Решительно отвечала Сущность, стоя пред троном Властителя. — И воинство любви снова приходило в невероятное волнение от ее отваги.
— А путь этот лежит через себя, — говорил сквозь нарастающий гул падающей звезды Один. — Путь этот — в себя!
И едва она осознала это, едва она действительно осознала, что путь ее ведет вглубь того бездонного колодца, именуемого ее памятью, как откровения озарили ее. Эти откровения звучали из уст Одина. Ее мужа, ее любовника, ее Бога…
— И если этот сырой и темный колодец, — говорил ей муж, — покажется тебе мрачным и ужасающим, если сама мысль о необходимости спуститься туда вызовет в тебе страх и нежелание, — пусть тебя поддержит осознание того, что только ты способна проделать это над собою, любовь моя.
— Только ты можешь указать моим Силам путь к себе. — В Одине заговорил соратник по сражениям.
— Ничего. — Успокаивал он возбуждение Воина. — И не такое бывало! Однажды уже выхватывали тебя из лап бездны.
— Помоги им. Помоги тем, которые выхватили тебя из еще более глубокого вместилища ужасов и страданий.
— Это была последняя просьба Одина, перед тем, как он покинул пиршество.
Вскоре, его примеру последовало и все Воинство. И только Херувим справа и Ангел слева, по-прежнему сопровождали Сущность.
— Помощь твоя нашим силам, — говорил Ангел справа, — состоит в том, что ты, только ты можешь ввести их в свой Колодец памяти.
— Вооружись Светом Божественной Любви и Добра. — Говорил Ангел слева. И в руках Сущности оказался факел, который ярко вспыхнул голубым, желтым и алым пламенем.
Пламя отделилось, превращаясь в зеленоватое облако, напоминающее по форме глаз. Лучи света, ресницами перелистывали невидимые поля невидимого кристалла, и фокусировались у ее лба. И тогда писатель увидел, как во лбу Сущности засияла звезда.
Той Бренер почувствовал сильную головную боль. Но его внимание к происходящему нисколько не ослабло. Напротив, он отождествился с происходящим…
11
Передавая факел, Ангел тихо произнес:
— Эта штука поможет тебе осветить темные своды твоего колодца. Это пламя Божественно.
— Если использовать его как оружие, — Херувим принял факел в руки, радиус поражения неограничен.
Приводится в действие при помощи техники медитации. Погружение мгновенное. Выход в Астрал. В Четвертое тело. Как только услышишь АУМ знай, это последнее, что ты можешь услышать. Отбейся от мыслей, и ты пройдешь порог звука. Эта скорость принесет тебя туда, где начинается беспредельное.
Ей сперва показалось, что этот красавчик несколько бравирует, но она почувствовала и то, как истинно мужское смущено в нем нежданным воспоминанием.
— Опасность заключается в том, — продолжал инструктировать Воин, что здесь, в четвертом теле, многие останавливаются. Они считают, что достигли предела. Это не так. Слово АУМ, которым творились миры, слышится вплоть до четвертого тела, тогда как само то, что породило Слово, пребывает в Седьмом. Тебе — туда. Помни об этом.
— Но впереди еще будет немота Пятого и озарение Шестого тела. Достигающий Седьмого тела, способен рассеять Тьму.
Архангел, прикрыв глаза, перебил близнеца Серафиму:
— Это не так просто, — сказал он знакомым ей голосом. — Тьму следует победить. Сама туда не суйся.
Твоя задача только достичь ее пределов. Впрочем, что я говорю?! Разве у нее есть пределы?
— Чтобы достичь ближайшей границы Тьмы, — давала наставления воительница Серафима, — необходимо извлечь из чрева бездны все сокровища, которые когда-либо принадлежали тебе…
— Что это за сокровища? — Робко спросила у нее Сущность.
— Это все твои чувства, все эмоции…
Ангел справа воинственно перебил близнеца:
— Тьма, конечно же, будет побеждена. — Он лязгнул коротким римским мечом о зеркало щита. Потом посмотрел в зеркало и добавил: — Прошу тебя, будь как незамутненное зеркало.
Небо раскололось от невиданного удара, и его осколки посыпались на землю. Небо просыпалось каменным дождем. На Земле засияли кусочки тверди небесной, на Земле загорелись самоцветы.
В зияющем голубом отверстии, горящем изумрудным и рубиновым огнем, появилось грозное лицо, знакомое писателю.
— Лика! — Не сдержал он возгласа.
— Возьми их, — сказал Херувим, едва лик растаял. И он протянул Сущности кристаллы. — Бери. Эти кристаллы содержат всю информацию о том, что сейчас там произошло. — Ангел глазами показал на небо.
— Это совершеннейшие знания о тебе самой, — качала головой Серафима, удивляясь легкомыслию близнеца, — и они знают, что с тобой сейчас произошло. Что случилось с тобой в тех недосягаемых мирах, где ты являешься Богом.
Серафима снимала с себя браслеты и обереги, надевая их на Сущность. Серафима вооружала сестру Знаниями.
Она снабжала ее оружием, которое работало само по себе, без чьего бы то ни было вмешательства.
— Эти камушки сами знают, кто друг, а кто враг. — Говорила Серафима. И они сами становятся то защитой, то средством нападения. Береги их. На Земле их значение недооценивают, потому и цены им не сложат.
— А как можно оценить собственную слабость и дурь? — Слегка паясничал Архангел, делая вид, что внимательно всматривается в магический кристалл:
— Что это я, богиня, вдруг так саданула по небу?
Серафима отобрала у брата камень и повесила его на шею Сущности.
— Вот так, — сказала она, — на чакру сердца. Теперь ты не голая Сущность. Теперь ты одета, обута, предупреждена и вооружена. — Серафима поцеловала Лику. — С Богом, сестренка.
— С Богом, Танка. — Произнесла Сущность, обретая обличие Лики.
Лика расчувствовалась и даже шмыгнула носом. Она подошла к Архангелу, но он растерялся и начал вдруг говорить высокопарно:
— В огненном свете той силы, врученной тебе, как в награду, в зареве света, ты увидишь, ты поймешь, ты заново переживешь все свои прежние жизни. — Говорил Херувим, поигрывая пылающим мечом. Он немного потоптался на месте, но все же, обнял Сущность, и зачем-то добавил:
— Когда-то я вот этой штукой гнал сюда человечество Адама и Евы. Гнал в сторону Земли. Они избрали Землю для передышки. А оказалось, что навсегда. Знаешь, это и был их ад.
Лика провела ладонью по его небритой щеке и улыбнулась ему.
— Ты добрее, сестренка. Ты вселяешь в древние души Атлантов надежду на возвращение. Надежду — обрести свой Рай. Тот самый небесный Эдем, откуда я их изгонял. И я готов тебе в этом помочь. Ты многое пережила. Но многое тебе предстоит. Ибо кому многое дано, с того много и спросится. И переживешь ты все немедленно, сейчас.
— Переживешь здесь и сейчас. — Долго звучало прощальное эхо.
Исчезли Ангелы. Откуда-то сверху звучала Музыка.
— Музыка Сфер. — Произнесла одинокая Сущность. Она узнала фуги Баха. Дыхание органа было чистым. По его трубам, словно по каналам, неслись потоки невероятной энергии. Теперь Одинокая Сущность ощущала их почти физически.
Эти энергетические потоки преобразовывались в звуки. А звуки вновь поглощались ею, и так продолжалось до тех пор, пока внутри не возникла Речь.
— Это будет иная жизнь. — Выдыхал орган голосом Одина. — Эта жизнь будет осознанной.
— Страдание это будет осознанным. — Сущность произносила слова, принадлежащие Одину. Она не удивлялась этому и, прислушиваясь к себе, не ощущала внутреннего несогласия с тем, что она осознавала.
— Ты не только поймешь, а, поняв, простишь всех, — самой себе говорила Одинокая Сущность, — ты воспылаешь чувством благодарности и нежной любви к тем, кто казался тебе недостойным.
Перед взором Сущности пронеслись галереи образов и каждое слово, выкристаллизованное из нее самой, казалось, обретало грани кристалла. Все осколки тверди, однажды рухнувшей, едва небо стало ей тесным, были вместе.
Меж тем портретная галерея наполнялась все новыми и новыми персонажами, чьи лица не только не были благородны, но скорее, они были мерзки и гадки. Сущность уже чисто физически ощущала их вибрации, которые те несли в окружающие их миры.
От них расползались по миру иные силы. Силы, несущие в себе страдания и боль…
12
— Да, — выдохнула дым Лика.
— Это будет путешествие, полное приключений. Со счастливым концом и радостью возвращения.
Она знала, что об этом ее походе, восхищенный Той пишет книги, и кто-то уже ставит фильм, нарушая авторские права, но она знала и другое. Она знала, что никто из актеров, даже весьма отдаленно не сможет ощутить того, что перечувствовала и пережила она.
И она ни за какие коврижки не отдаст своей роли. Ведь, по сути, это даже и не роль вовсе. Это ее жизнь, без которой пьеса не была бы столь полной, а развязка и сам финал не были бы столь трагичны, что ли. Впрочем, это как посмотреть. Ведь, там где любовь, там, как сами понимаете, всегда проливается кровь…
Но люди обожают истории о любви. И это, не смотря на кровь. А, быть может, даже, и благодаря ей. Кто не хотели бы сам жить, и любить, так же красиво, как в кино? Только вот получается совсем другое кино. Страшное кино получается.
Лика посмотрела куда-то вверх, туда, где по ее мнению произрастали корни всех событий.
В действительности, думала она, жизнь совершалась там. Здесь же только ее смутные отголоски.
Вызвав музыку в душе, она подумала о том, что жизнь ее одновременно проистекает во множестве измерений.
…В бездне миров пребывала она.
…И одним из таких миров, был мир, созданный на Земле Атлантами.
…А потом были иные мистерии, без которых мистерия, разыгранная две тысячи лет назад в Палестине, оказалась бы несостоятельной.
А потом…
Потом она не только поняла, что двигало этими сущностями, но она почувствовала и то страдание человеческих душ, которое соседствует с проникновенным пониманием своей миссии.
Миссии, что изначально была определена каждому из тех, кто называет себя жителем Земли. Миссии, определенной свыше. Из ближайшего к Земле мира. Мира Осознанности.
…А миры Осознанности приводили к мирам Знания. И эти миры включали в себя Знания, частицу которых иногда успевают зачерпнуть поэты.
«Большинству народонаселения планеты Земля выйти в те сферы пока недоступно, — подумала она и вздохнула. — В плену мы все».
И тогда Сущность преодолела последний барьер и материализовалась в мире, где Лика нехотя выходила из состояния медитации. Она погасила пламя третьего глаза, обвязав голову бусами из материнской коллекции Тоя. Она помнила эти камни.
Еще свежи были ощущения, которые она испытывала, принимая их из рук воительницы Серафимы.
Лика посмотрела с любовью на Тоя. Он тут же улыбнулся ей и продолжил:
— И ты… — Говорил Той — Ты полюбишь их. И любовь твоя, и огонь ее, осветят все темные уголки твоей души; и коснется он всего живого. И счастье, и восторг, и понимание обрушатся на вас, и вы направите свой благодарный взор к небу, и сорвется с уст ваших неумелая молитва. Но слова в ней будут искренни, чувства чисты, помыслы светлы. И ты осознаешь, что все это уже было.
И было во имя твое. Теперь тебе предстоит уже здесь, в мире материальном, утверждать своим примером истины, постигнутые тобою.
13
… Она всегда мечтала о свободе. Рожденные в мире, где со времен Атлантов правили силы материи, всегда мечтали о духе. Они стремились к его свободе. Только так они постигали значение духовности. Только в битве с Противодействующими силами.
Противодействующим силам, обладавшим мощью высочайших энергий, заключенных в чувство собственной вины, Лика противостояла совместно с Воинством Одина. Только Воины Любви, ее братья и сестры, призванные Серафимой, воплощающейся на Земле в облике Танки, — смогли утихомирить разрушительные вибрации этого оружия.
Вот тогда-то Лика и освободилась. И от чувства собственной вины, и собственной никчемности освободилась Лика. Тогда-то ей пришел ответ на ее вопрос: «А по какому праву?»…
Сегодня Лика звала Сущность дальше.
Звала туда, где было жарковато и неуютно даже ей. Там было просто страшно. Там, откуда она пришла освободить их…
Ты освободишь их… — Слышала Лика голос Одина.
— Ты освободишь их. — Говорил ей Той. — Именно ты освободишь души всех тех, кто еще сегодня внушал тебе чувство страха, чувство боли и сожаления.
Ты освободишь их от невыносимых страданий. Страданий за свои поступки, продиктованные их ролями… — В руке Лики загорелся тот волшебный огненный меч, которым вооружил Сущность ее брат Херувим.
Той смотрел на Лику, облачившую на себя доспехи.
— Да это же меч Архангела! — Восклицал он. — Огненный меч, которым он сражался с Атлантами. Уф! Это был меч победы, Лика. Но злоупотреблять этим оружием в настоящем мире, побаивались и никогда особо не спешили…
Лика продолжала снаряжаться.
— Тем более что твоя миссия, Лика, изначально была иная. Ведь тебя же предупреждали ребята из Воинства Любви. Предупреждали? Разве тебе не говорили, что ты, доходя до ближайших границ Тьмы, освещаешь ее тем светом, что дарован тебе Одином?
— Говорили. — Неохотно подтвердила Лика.
— Если ты считаешь, что дошла до границ, где Тьма побуждает тебя взяться за оружие, лучше укажи туда лучом Одина. — Той суетно стал снаряжаться, осознавая, что его слова только подзадоривают Лику.
— Твой сигнал засекут наверху. — Говорил Той. — Да за тобой, в конце-то концов, наблюдает целое Небесное Воинство! Они ждут этой команды! Ждут сигнала этим лучом!
Лика закрыла глаза, и Той понял, что снова упускает ее. Он склонился над нею и тихо, вкрадчиво стал шептать:
— Только так ты покажешь им координаты той точки во вселенной, где ты ожидаешь их помощи.
Миссия Лики — нести Мир. Она познала гармонию миров, и теперь старалась привносить знания о них в свои миры. Остальное она должна была передоверить Воинам Любви. Но Лика всегда была в первых рядах. Она и впрямь была первоклассным воином.
Впрочем, в войске Одина иных не водилось.
И сейчас она, нащупав в себе сомнение, кинулась в его пределы, зная наверняка, что это была ловушка, устроенная воинами Противодействующих Сил. Ловля на живца.
Но Лика знала и то, что это не просто капкан. Она чувствовала засаду, она ощущала пределы, за которыми начиналась ближайшая граница Тьмы. И она неслась теперь навстречу воинам Противодействующих Сил. Только победив собственный страх пред силою, от которой немеют все без исключения, она могла познать гармонию в освобожденном мире.
— Ты поймешь свое место в мире. — Доносился откуда-то знакомый голос Тоя.
— Ты поймешь, что ты и есть гармония. — Вторил ему голос Танки.
— Ты и есть Бог, ты, Человек. — Произнесла она сама.
И тогда настало ее Постижение. Это напоминало кристаллизацию. Первым кристаллом, засветившимся во мгле, стало ее Я. И Я спросило у нее:
— Послушай, а что такое человек?
И тело отозвалось первым! Оно стало рассказывать о себе. Ангел поднял крыло и, спрятав в него голову, тихо произнес:
— Сейчас тело расскажет о человеке такое…
— Но что оно такое, твое тело? — Ангел слева потеснил близнеца. Неужели это всего лишь повозка, колесница — машина?.. Но тогда это сложнейшая машина.
— Машина, работающая на божественной энергии, которую аккумулирует то, что многие называют душой. Поверь мне, — сказал Херувим, — поверь, как одному из тех, на кого была возложена эта задача.
— Человек, созданный по образу и подобию Бога, был создан с одним единственным скрытым и совсем неприметным дефектом. Во всем остальном он безупречен. Дефект же обнаруживается в самой настройке машины и выявляется в нарушении функций. С фиксированной точкой сборки человеческая машина из многофункционального сложнейшего агрегата превращается в не менее сложную машину, на которую установлены ограничители.
Вот таким образом, человек был привязан к единственному из миров материальному. И любой выход в иные миры для него не проходит без деформаций.
— И, тем не менее, тебе следует знать и помнить, что человеческая машина это аппарат совершенный. Это аппарат, который знает и умеет все. В него вложили все то, что необходимо человеку для достижения тех пределов во вселенной, где он вправе стать самим собой.
— И это действительно так. Только вот тот, кто собирал… — Серафима выразительно посмотрела на брата.
— Да, — невозмутимо произнес тот, — я взял, да и поставил фиксатор. Я его поставил в точке сборки. Об этом писал Кастанеда… А для чего я это сделал? Ну, наверное, чтобы человек сперва осознал себя. Узнал свои возможности в мире материальном. Чтобы…
— Чтобы основательно забыть кто он и откуда. — Серафима немного иронично, слегка снисходительно, но переходила в наступление. — Этот механик туго знает свое дело. Он сделал все для того, чтобы ты возлюбила его творение, восхитилась им и назвала машину своим телом.
Назвала тело собой, назвала его человеком. А затем настолько полюбила свое тело, чтобы не мыслила своего существования вне этой машины…
— Да и как не полюбить себя? — Удивлялся Херувим. Теперь он принимал формы героев, излюбленные Джулией Белл.
Казалось, он листает портфолио, где на каждой странице изображены великолепные машины в женском и мужском исполнении.
— Так будет немножко веселей, — сказал Архангел, выбирая себе образ героя, сражающегося с гневным Идолом.
— Ну, а вы чего ждете? — Подмигнул он сестрам-сущностям. Смотрите, какие формы. Он передал им альбом.
Танка примерила себе стальные крылья, а Лика — шипы[4].
— Послушай, Оседлавшая ветер, — обратился к Лике Архангел, облачившийся в костюм Железного человека.
— Похоже, ты готовишь свою сестру к Пиршеству. — Он ткнул железной перчаткой в изображение двух сестер, вытягивающих жилы из почти доеденного ими монстра.
— Это и есть та самая хваленая любовь? — Спросил Железный человек.
— А можно любить как-нибудь по-иному?
Сестры обыгрывали свои костюмы:
— Полюбить творчески? — Спросила Лика.
— Полюбить не себя, а каждый свой орган?
— Спросила Танка. — Полюбить каждый свой член, каждую клетку, каждый свой атом. Эта творческая любовь зовет меня к изучению самой себя.
Своей машины.
— Ведь только начав изучать себя, человек сможет обнаружить и понять, что его точка сборки, — улыбнулась сестра, — зафиксирована в одном положении. А что происходит в иных положениях?
И тут начинается Танра.
Здесь голос поэта бессмыслен.
14
Писатель, тот самый писатель, что неустанно присутствовал рядом, счел возможным оставить Сущности наедине…
За окном его кабинета, находящегося в доме отца, какой-то горожанин громко и фальшиво твердил в телефонную трубку свою роль.
Писатель едва понимал его иврит и это непонимание, именно здесь и сейчас, ограждало его от мира фальши, в котором он пребывал, пока с ним снова не выходил на связь медиум. Он стал поводырем писателя, его прозревшими глазами, его пытливым слухом.
Когда писатель вернулся, тантрический Танец Дракона был уже исполнен, и воин, разомлевший от восхитительного зрелища, возлежал на коврах, о чем-то говоря сестрам:
— Когда вы свободно и безбоязненно научитесь управлять своей машиной, воин света оценил их формы, — так же, как она научилась управлять вами, вот тогда-то вы и сумеете убрать этот фиксатор…
Он встал и направился к выходу:
— Там простой ограничитель…
— Сексуальная энергия меняет направление? — Догадалась Лика.
— Она трансформируется в самом человеке.
Она направляется на него самого. Вглубь. — Подсказывала серафима Танка. — И тогда он, погружаясь в себя, все выше поднимается к Богу.
Я уже вижу в тебе Богиню.
— Что значит: вижу? — Проявила недовольство Лика, сметая все сомнения Танки. — Я и есть та самая.
Единственная и неповторимая. Ха-ха-ха. Вечная невеста! Вечная невеста Бога. — Лика кинула взор на Тоя. — Шехина, Бат Коль, провидица, голубушка, Исида[5]! — Лика передразнивала Тоя, повторяя те имена, которыми он называл ее, постигая.
— А, уподобившись Богу, человек будет вправе продолжить Его творение. Невозмутимо завершил Той.
— Творение — это знание Всего. — Лика превратилась в воительницу, какими они изображались в этом мире. Это был прекрасный, по-своему, мир. Но это был все же мир Джулии Белл.
Чужой мир, куда по ошибке занесло Лику.
Ее мир был еще прекрасней. И она настаивала на том, и даже готова была сразиться с каждым, кто усомнится в этом.
— Творение — это любовь, — глядя на них, улыбалась Танка. — Это осознание и полная гармония с окружающим тебя миром. Это ощущение всего спектра, всей гаммы цветов в целом, и — каждой отдельной ноты, каждого его тона и всех оттенков полутонов. Но и это еще не все.
— Ты открываешь для себя то, что называется мистическим состоянием. — В тон Танке произнес Той. — Ты обнаруживаешь в себе ранее неизвестные тебе способности. Это способность иного видения. На Руси это звалось некогда Очами сердечными…
15
Той и сам не так давно обнаружил в своей машине наличие неизвестного ему доселе агрегата. Он нащупал то место, где была выставлена усиленная охрана. Там, по его мнению, и была заточена его душа.
Приблизиться в этот сектор вселенной было не так-то просто.
Ночами Той пытался придти к пониманию той хитрости, на которую пустился Механик, заточивший его душу в тело, словно в острог.
И пока тело — эта машина — оставалась им неизученной, любая попытка души дать о себе знать была обречена на поражение.
Она болела, стенала, но человек-писатель изощрялся гасить эту боль, успокаивая себя ложью.
И тогда Той ему поведал, что, только понимание; только знание самого себя, выявление недоступных в обычном понимании функций собственного организма, дает человеку состояние душевного равновесия…
— Да, — улыбнулся Херувим, кинув взор на близнеца. — Вот так утверждается в мире Любовь. И в таком благостном, высоком состоянии, порождающем любовь ко всему и всем, человек, уподобившись всему, становится творцом. Творцом в полном смысле того Слова, коим и были сотворены множества миров…
Бог, так же, как и ты порождает свои миры внутри себя. Он, как и ты порождает их своей мыслью. И эти миры прекрасны… А твои?
— Но понять это еще недостаточно. — Танка обняла Лику. — Понять недостаточно. Человеку даны эти знания.
Их нужно взять. Но они под охраной. И знаешь, кто их охраняет от тебя? Записывай их имена!
— Не нужно! — Остановила Танку Лика. — Я сама знаю их.
Произошла корректировка, и она уже знала, что другой, инакий, отличный мир Джулии Белл, остался где-то позади.
Должно быть, Джулия тогда посмеялась от души. Как бы то ни было, тот самый момент изображен ею в картине «Взгляд».
А эмоции продолжали швырять Лику из мира в мир, и не было этому конца. Ну, и куда это, спрашивается, забросили ее эмоции сейчас? На каком она свете? На Том или на Этом? По каким законам живут здесь? И нужно ли ей жить по этим законам? И чем эти законы отличаются от тех, которые она признает как Законы?
Ах, как Лика хотела Жить! Жить по Закону. По Высшему Закону.
— Но человек ленив, — Вяло произнес Херувим, — ленив и темен. Человек не любопытен и боязлив. Человек в плену иллюзий. Он невежествен. Он во сне. И сон заменяет ему жизнь в реальном мире. Сон подменяет ему высший Закон. Сон подменяет ему знания.
Лика увидела себя забившейся в угол кровати. Она стояла над собою, свернувшейся калачиком и прячущей голову в подушках.
Она увидела на своей щеке рубец от сна.
Почему-то ей стало тепло и уютно. Она ощутила полное доверие к этому теплому ложу, и потому потянулась к нему. Но чем ближе она приближалась к подушкам, тем ярче горел кровавый рубец на щеке той, о ком Лика понимала, как о себе.
И тогда Лика увидела, как неутомимый воин Морфей, усыпляет ее спутников.
Снималось старое кино.
16
Повозка Воина скрипела на поворотах всеми рессорами кровати, а рассохшийся фургон содрогался на каждой кочке. Некто, облаченный в доспехи римского воина, шел по Иудейской долине и вел коня под уздцы. Размытая дождями глина прилипала к его котурнам, и он скользил вместе с конем, утерявшим в пути подкову.
— Кому-то, воистину, на счастье. — Промолвил Воин, поглядывая на преградившее дорогу дерево.
— Римляне борются с болотами, высаживая магические эвкалипты, вполголоса произнес он, — а тут, видно, потрудились разбойники.
Укрывшись плащом от декабрьского дождя, воин уверенно подошел к дереву, намереваясь освободить себе путь.
Раздвигая кусты, стараясь быть незамеченной, скользнула вдоль повозки женщина. Она заглянула в щель фургона и тут же отпрянула. Ей было довольно и этого мимолетного взгляда, чтобы понять, что на соломе из скорбных и строгих колючек, вповалку лежали поверженные демоны.
Сделав над собою усилие, женщина снова заглянула внутрь повозки. Она с мистическим ужасом всматривалась в лица жертв.
Все они были близнецы. Ни единого различия. Только шрамы, только рубцы, только раны на них разнились.
Женщина сняла капюшон. Ее лицо отличалось от тех, что застыли в повозке, лишь едва уловимым румянцем, да живым блеском измученных глаз.
Потупив взгляд, она смотрела себе под ноги, где в липкой жиже застряла одним углом карта. Скорее механично, чем от любопытства, она подняла карту. И опять, в который раз за сегодняшний день, она была поражена. Это была карта из уже известной ей колоды. Той самой колоды Карт Таро, которую просыпал на ее пути некий бесполый субъект, с замашками Сорбонского жлоба. Видно, подумала она, он временно состоял в попутчиках воина.
Карта отозвалась ей немедленно. Она смыла прежнее изображение, и явила на своих полях маленькую девочку, стоящую у притворенных ворот. Карта не только отозвалась, она впустила Лику в себя. И Лика смогла убедиться, что ворота эти были не заперты. Но самой девочке предстояло еще увидеть это. А, увидев, что вход не на запоре, толкнуть от себя ворота. Толкнуть ворота и выйти в тот мир, что страшил эту маленькую девочку.
Лика робко надавила на створки ворот, края которых уходили за пределы карты, — туда, где продолжалось действие в Иудейской долине; где воин Морфий склонился над спиленным кем-то деревом.
Створки ворот, заскрипев давно несмазанными петлями, поддались ее воле. И карта обернулась зеркальной своей рубашкой к Лике.
Из поля карты на нее смотрела усталая женщина, знающая о своем мире все. Это была одна из тех беспокойных близнецов, кто теперь безмятежно почивали в повозке Морфия. И снова Лика отпрянула назад. И, как оказалось, на сей раз вовремя.
Кровать с поверженными близнецами охватило пламя, и едкий дым обволок и уволок близнецов куда-то в Гадес. Туда, где миллионы нереализованных душ, отправляются на консервацию.
Это была огромная фабрика по консервации энергии. Фабрика Мэй-Эден[6]. Лика увидела знакомое лицо Тоя, и она потянулась к нему, но ее уже отнесло куда-то потоком. Она стала терять ориентиры, все стало рушиться.
17
Едва подземные толчки приутихли, она взглянула на небо. Закат нисколько не удивил ее, хотя она впервые наблюдала за тем, как солнце рисовало бутылочную наклейку. Это и впрямь было очень похоже на этикетку «Мэй Эден». И все же, это был иной, не торговый Знак.
Лика подняла камни. Это были все те же самоцветы. Кристаллы, содержащие знания не только о ней самой, но и об иных стихиях, воплощенных в других сущностях.
Его стихией была Земля.
Ей захотелось узнать о нем все. И она прильнула к кристаллам. Она прислушивалась к себе, пока окончательно не поняла, не почувствовала, что не ошиблась. Нет, не ошиблась.
Сейчас она попала именно в свой мир. Мир, где все в ней отозвалось при имени Тоя.
«Но стоит человеку однажды прислушаться к своей душе, — повторяла Лика некогда затверженный урок, — стоит человеку вспомнить, кто он такой, как он свободно овладевает мирами и Вселенными. Вначале же, человек должен выйти из состояния сна».
Лика оглянулась туда, назад, где еще не должна была осесть сажа от тел, сгоревших в повозке воинов. И она поняла, что вся ее предыдущая жизнь была сном. «А вдруг и это сон?» — спрашивала она себя, но тут же сама и отвечала: «Нет, это уже не сон».
Она и впрямь вышла из-под гипноза.
Теперь предстояло снять ограничитель с «точки сборки».
И Лика сделала это! И она не только вернула мимолетный образ милого ее сердцу Тоя, она вернула себя туда, где они были всегда неразлучны и счастливы!
Но и это было еще не все! Овладев мирами, постигнув их, Лика, неожиданно для себя, стала ужасаться.
А ужасалась она тому, насколько теперь показались уродливыми ей самой, эти ее миры. Она глядела на себя другими глазами. Глазами самой мудрости она исследовала собственные деформации, и обнаружила в себе те причины, которые, как ей казалось, уводили ее в сторону от неуловимого совершенства!
Вот тогда-то на нее свалилось еще одно испытание. Все к чему она ни прикасалась — получалось, спорилось, удавалось. Но она ощущала катастрофическую нехватку знаний. Тех практических руководств, коими изобилуют все религии без исключения.
К ней пришло понимание того, что нет у нее техник, нет у нее тех практических, прикладных и потому обязательных знаний, которые содержат, в которые вводят эти техники.
Лика теперь сражалась с искушением знаниями. Она наблюдала за собой тогда, когда желание ускорить процесс обучения становилось все необоримее.
Нет, она не стремилась переплюнуть Танку в интеллекте, она жаждала сравняться духовно. Когда это стало происходить, Танка все чаще стала представать пред ней в виде Серафимы, подсказывающей и предупреждающей.
Не взирая на свое кажущееся несовершенство и неумение, (ведь любая твоя мысль материальна), — Лика торопливо строила и так же торопливо разрушала один мир за другим. Ее духовный Учитель дал ей формулу, и Лика знала, что все происходит непосредственно здесь. Следовательно, и начинать необходимо было Здесь и Сейчас.
И Лика, прежде всего, кинулась исправлять саму себя. Что нужно женщине, чтобы очиститься от бремени неблаговидных помыслов, очистить свою душу от чужой, прилипчивой скверны, и привести свой мир в порядок, как приводят в соответствие с душою свое тело?
Лика пол дня просидела в ванной. Она постриглась, перекрасила волосы и сделала макияж.
Силы Любви были поблизости и помогали подруге советами. И Той не выдержал ее колдовства. Той с радостью уступил чувствам, нахлынувшим на него запахами благовоний и дорогих духов.
Той и не подозревал, что его Лике помогают некие Силы. Те самые, что представляют собою непобедимую Мощь Разума. Теперь он видел это весьма явственно. Духи, которые были призваны отвечать за безопасность на Земле, теперь были ответственны и за безопасность Лики. Да, это и были те Силы Любви, к которым она была обращена навечно Одином.
Эти силы стали защищать Лику. Они не только протягивали ей свою дружескую руку, но и предлагали ей свои знания о ней самой. Кто-то предлагал ей свою любовь… К примеру — Атлант Джози.
Лика знала, что только все осознав, только осознав в себе все, человек становится истинным Человеком.
О таком человеке будущего не мечтал ее муж… О таком человеке будущего писал Той. А до него об этом писал Ницше. И называли они это мостом.
Мостом между Богом и Человеком. Душа Ницше мечтала о таком человеке будущего. Можно сказать и так: душа уже знала такого Человека. Знала и помнила. И называла Сверхчеловеком.
18
Итак, мост. Той и Лика вышли к мосту. К тому самому мосту, по которому проходила осуществленная ими связь. Связь между небом и землей. И если Лика была Небом, Той олицетворял собой Землю. Между ними стоял этот мост.
Мост, который соединял их. Мост, который их разделял.
Это была волшебная Радуга. По ее семи каналам, по этим божественным струнам, которые она умело трогала, неслась к небесам ее благая весть.
И хотя Той писал о Сверхчеловеке, она всегда оказывалась рядом, но по другую сторону радуги.
А Той писал, что Сверхчеловек — это мост божественного тепла, нежности, любви, что в мире сущего — это проявление духа Закона. Единственного Закона, который следует изучать, знать и которому надлежит подчиняться.
Но подчиняться не так, как делают это рабы, нет. Подчиниться этому закону следует только тогда, когда придет осознание того, что этот закон закон, утверждающий жизнь.
Тогда придет осознание того, что это закон не ограничения, что это закон — предупреждения. Закон предостережения о том, что может случиться, если пренебречь им.
Эта формула призвана напомнить людям о тех изменениях, о тех метафизических превращениях, которые следуют вслед за любым выбором.
«Собственно, — писал Той Бренер, — современное человечество и представляет собой тот неприглядный продукт вырождения и полной бездуховности, вызванный непониманием, нежеланием и неприятием Законов, данных свыше; подменой этих Законов иными, своими законами; законами государства, общества, толпы, закона зверей»…
Однажды, когда Той доверил ей редактировать свои записи, она вычеркнула этот отрезок, но, подумав, вернула на место.
— Этот закон нельзя определить понятиями «нравится», «не нравится», говорила она подруге. — Той пишет о выборе. Он его сделал. Его страсть к исследованиям предполагает наличие множества точек зрения. Возможно, когда-нибудь и мне посчастливится увидеть его полную, законченную картину мироощущений.
19.
В ужасающей зависимости души и тела, тела и души, состоял тот невероятный парадокс, бросавший в сражения за душу даже самого Сатану.
О! Это было сражение Противодействующих армий. Армий, пущенных в ход, на подмогу Лике. Армий самого Одина…
Но это были великие битвы. Битвы Демиурга за энергию, оживляющую его творение, каковым и является наше тело.
А поскольку Демиург представлял Все в созданном им мире, — ведь имя ему — Форма, — то нужно понимать, что наше тело — это и есть та самая форма, являющая собой не кого иного, как самого Демиурга, скрывающего в тенетах тел, усыпленную им душу…
— Тело — вот самый большой враг человека. — Говорят мудрецы.
— Тело — самый большой его друг. — Соглашаются с ними другие мудрецы.
И она сражалась. Сражалась со своим Эго, тем самым изворотливым Нафсом, от которого предостерегали ее волхвы.
Лика сражалась и с ней побеждала Любовь.
И если центр уже был освобожден для Воинства Любви, то на периферии еще шли отчаянные сражения.
Ей предстояло полюбить того, с кем она постоянно сражалась. Ей предстояло полюбить себя. И полюбить не только на словах, но полюбить себя всю. Полюбить свою форму, полюбить свое тело.
Кто может себе представить женщину, осознавшую себя именно таковой?! Если найдется наглец, утверждающий, что он познал такую, я готов сразиться с ним, ибо он лжец!
Иногда Лика вспоминала себя. А когда вспоминала, то помнила себя ни много ни мало, а Богиней!
И Богиня уже подсказывала простой смертной Лике все свои женские секреты. Богиня научила Лику любить свое тело. Ведь Богом стать невозможно, покуда не полюбишь свое тело настолько, что осознаешь необходимость заботы о нем. Заботы, полной любви и терпения.
У Лики это называлось просто — «полюбить дьявола». А, полюбив, Лика делала его покорным себе. Дьявол был покорен Богом. И здесь не было ни какого насилия. Одна любовь…
Теперь Лика использовала свое тело не только в качестве телеги, волокущей из супермаркета пакеты со жратвой. Теперь Лика владела ракетой. Стремительным снарядом, способным переносить ее душу в еще неведомые, но такие прекрасные, и столь желанные миры.
Лике ничего не стоило добиться того, чтобы эта ракета, этот сложнейший механизм с уникальным бортовым компьютером, способным сделать все, прекратил сопротивление, и начал подчиняться ее и только ее собственным командам. Так было однажды на «Гермесе»[7].
Лика порой не могла понять природу собственных желаний и, уступая им, начинала осознавать, что навязаны они скорее компьютером. И тут она не могла простить ему этой уловки.
Она была не против него, но она была против того, чтобы он беззастенчиво предлагал, навязывал человеку то, чего ему хотелось самому.
Она была против того, чтобы компьютер, почем зря, использовал энергию на себя.
— Ничего лишнего. — Говорила она и в мгновение ока попадала в такие миры, настолько отдаленные, о которых самой и помыслить было боязно.
И Лика знала. И знала, как никто другой, что не следует засорять вселенную космическим оружием. Она знала, что единственно достойное усилие человека — это изучение самого себя.
Ведь все миры, в которые она летала, находились в ней самой.
Но прежде это было необходимо понять.
20
Были времена, когда люди знали себя слишком хорошо. Это было время, когда Атланты, это человечество Адама и Евы, были низвергнуты из Эдема и отправлены на Землю. Их грехом было сомнение.
Но с тех пор, как Атланты утвердили в человечестве ритуал поедать трупы, сомнение в истинности их божественного происхождения, приводило к Истине и Вере. И каждый раз, едва человечество, идущее за искаженной истиной, падало в материю, — как тут же появлялись силы, отрывающие его от земли и устремляющие дух к небу.
И пока человек не понимал необходимости самопознания, пока в нем не возникала такая необходимость, он продолжал оставаться пленником.
Паутинка сна плотно оплела лицо Лики. Но даже во сне различала она чей-то голос, обращенный к ней.
— Человек — дьявол, — говорил этот голос, — страдающий от самого себя. И будет он пребывать таковым до тех пор, пока не очнется. Пока не выйдет из состояния гипнотического сна. Пока, проснувшись, не изучит, а, изучив, не полюбит, а, полюбив, не исправит себя.
И она разорвала оковы сна, эти липкие, противные волокна паутины. И, очистив свое жилище огнем, проветрив его воздухом, отогрев лучами солнца и зарядив энергией своей души, то и дело принимающей дары из высших сфер, где, затаив дыхание, воинство любви наблюдало за тем, как на Земле разворачиваются события, в которых принимает участие их Сущность, приступила к мытью полов.
— Исправляя себя, — говорила Лика, — человек, прежде всего, сталкивается с необходимостью убрать среду своего обитания. Ненавижу грязь во всем!
Она латала свои миры. Она изо всех сил стремилась починить ту самую крышу над головой, которую разрушила когда-то. Давно. Когда еще она не только помнила себя, но и была тем, кого потом долго вспоминала. Когда она была Богиней.
Она латала ту самую крышу, которая являла собой небесную твердь в ее мире. Лика строила Абсолютную защиту над уже созданным ею, но еще недостаточно совершенным, миром.
И она устремилась к своим детям. К огромной части своего мира. Она хотела оградить их от их собственного невежества; заимствованной глупости; залетной злобы; пришлой зависти; и ничейного равнодушия.
Лика приставила к детям Ангелов, несущих знание, любовь и мир. Ангелов-хранителей.
21
Ведро Луны шлепнулось в колодец его памяти. Там, глубоко, где-то на самом дне, в самой душе, образовался невообразимый хаос, именуемый тоху боху.
Хаос, который и дал толчок мысли Всего.
Хаос, из которого зародилась жизнь, был погружен в сосредоточенное молчание.
Ужас пришел потом. Когда выяснилось, что Путь не только указан, но и заказан. Мало того, он был мало кем изучен. И Той попросил о помощи. Он обращался к Лике. Он говорил ей те же слова, что некогда Один повторял своей возлюбленной:
— Я прошу твоей помощи, моя любовь. — Говорил Той. — Я взываю к тебе с мольбой! Вот все, что я прошу у Бога: не знаний я прошу у Него, не сил и не умения. Я молю его о вере! Прошу тебя, помоги мне, любовь моя. Поверь. Поверь в меня.
Ведь все, что теперь происходит с нами, все, что случилось с тобой и со мной, — ведь это все равно — впервые…
Я — малое дитя, только что появившееся на свет.
Я учусь в свои сорок лет всему заново.
Учусь все видеть, слышать, чувствовать, понимать.
Я учусь ходить.
Радоваться и нести добро.
И падать учусь тоже.
В памяти моей остался опыт иных жизней, отличных от той, которая вырисовывается сейчас. Но я сам выбрал эту жизнь однажды.
Я выбрал ее осознанно, и сам привел себя к тому ужасу, который врезался рубцами вечного возвращения в душе моей.
А в памяти переживания было чувство несвободы, вызванное заточением души. И было это заточение не на острове, и не в крепости, не в одиночной камере. Нет. Все намного было проще. Все намного было сложней.
Ужас скрывался во мне самом. Он заключался не в том, что осознание все же пришло. Ужас был в том, как пришло осознание.
А пришло оно через бездну времени, а точнее — безвременья. Когда времени еще не было и быть не могло.
Его осознание приходило через тот ад, воплощением которого для многих являлась Луна. Он видел ее из глубин своего колодца, где пребывал песчинкой, мнящей о себе, как о части вселенной.
…Луна была тем самым организмом, что питался органической жизнью Земли. Организм, который только еще создавался во Вселенной. Организм, который интенсивно рос, приобретая и объем, и массу.
Луна росла за счет энергии поглощенных ею душ… Правда, это была иная Луна. Но и он тогда был не Тоем.
Он полз из глубин своей памяти к свету.
Он карабкался изо всех сил вверх, и он не желал больше никому такой участи.
Он не хотел никому такой тюрьмы, прежде всего, он не хотел ее снова для себя.
Однажды испытав подобное, душа Тоя больше не в силах была стать кристаллом лунного грунта.
— Сколько миллионов лет понадобится этому чудовищу, — говорил он, глядя в небо, — чтобы, пресытившись нашей энергией, человеческой кровью и душами, стать тем, чем является теперь Земля? И сколько миллионов лет эволюции необходимо будет этой новой Земле, чтобы при благополучном стечении обстоятельств, при условии правильного выбора, стать новым Солнцем?..
Ему было достаточно той вечности, которая должна была пройти, чтобы, подчиняясь Великому закону Творящего луча, неорганический мир отпустил наконец-то из заточения то, что некогда было душами. Чтобы расплавил их в едином плавильном котле, лишив индивидуальности.
— А что потом? — спрашивал он себя.
— А потом эти оттаявшие кусочки нужно будет вынянчить. Отогреть, выпестовать, залечить им раны, дать отдохнуть и только потом — шаг за шагом — учить. Учить передвигаться.
Учить ходить.
— Всему придется нас учить заново. — Грустно улыбалась Лика. — Потому что были мы расплющены. Были мы слепы и неподвижны. И это продолжалось ВЕЧНОСТЬ.
— А теперь нам с тобой предстоит научиться летать…
Кацрин, декабрь 1999 г.
6 Фабрика Мэй Эден. — О том, как израильский писатель Той Бренер бежал в будущее, будучи заточен в нескончаемый день адского производства, читай первую книгу трилогии «Последняя Мистерия Луны», — «Мэй-Эден или Седьмой Цвет Радуги».
7 «Гермес» — Орбитальная станция, захваченная космическими террористами, которые, объявив себя богами, вручили от имени Совета Триады землянам ноту, в которой говорилось о тех беспокойствах в высших мирах, ощущаемых из глубин вселенной. На время, пока Совет Земли не сможет удовлетворить требованиям ноты, «Гермес» выступал в роли ковчега, куда попадали индивидуальные представители Земли, сделавшие выбор в пользу Триады. Об этих событиях см. вторую книгу трилогии Анатолия Лернера «Последняя Мистерия Луны», — «Изумрудная Скрижаль Гермеса»
Примечания
1
Водопад Завитан — это семнадцати метровый прыжок талой воды, несущейся по дну ущелья к озеру Кинерет. Завитан — это слияние мелких ручьев, стекающих с заснеженных хребтов горы Хермон.
(обратно)2
Об этих и других событиях см. вторую книгу трилогии «Последняя Мистерия Луны», А. Лернера, «Изумрудная скрижаль Гермеса».
(обратно)3
Престолы. В ангелической иерархии первыми (по приближенности к человеку), являются Серафимы и Херувимы.
Престолы же значительно отдалены от человека, в силу своей приближенности к Богу. Являя собою Божественную справедливость, Престолы получают свою славу непосредственно от Бога и передают ее второй иерархии — Господствам, Силам и Властям. Эти несметные легионы управляют звездами и элементами. Они коронованы в тех мирах, где они являются носителями света. Просветители миров Третьей иерархии, представителями которой являются Начала, Архангелы и Ангелы, осуществляют связь Божественной Воли с универсумом и человеком.
Начала управляют судьбами наций, Архангелы являются небесными воинами и Ангелы — хранители невинных и праведных.
(обратно)4
«Стальные крылья» и «Шипы», «Оседлавшая ветер», «Железный человек» и «Пиршество» — так называются картины Д. Белл, изображающие тот мир, куда увела Сущность Лики наших героев, вынужденных принимать формы миров, в которых они пребывали.
(обратно)5
Об этом ангеле-женщине, называемой Шехина, достаточно уже было сказано в раввинистической и оккультной литературе. В еврейской традиции ее зовут Бат Коль — Дочь Голоса.
Провидица, часто изображавшаяся в виде голубя, была персонификацией богини Исиды, пришедшей из Атлантиды править Египтом. Прим. авт.
(обратно)6
Фабрика Мэй Эден. — О том, как израильский писатель Той Бренер бежал в будущее, будучи заточен в нескончаемый день адского производства, читай первую книгу трилогии «Последняя Мистерия Луны», — «Мэй-Эден или Седьмой Цвет Радуги».
(обратно)7
«Гермес» — Орбитальная станция, захваченная космическими террористами, которые, объявив себя богами, вручили от имени Совета Триады землянам ноту, в которой говорилось о тех беспокойствах в высших мирах, ощущаемых из глубин вселенной. На время, пока Совет Земли не сможет удовлетворить требованиям ноты, «Гермес» выступал в роли ковчега, куда попадали индивидуальные представители Земли, сделавшие выбор в пользу Триады. Об этих событиях см. вторую книгу трилогии Анатолия Лернера «Последняя Мистерия Луны», — «Изумрудная Скрижаль Гермеса»
(обратно)
Комментарии к книге «Колодец света», Анатолий Игоревич Лернер
Всего 0 комментариев