«Трость»

1354


Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Марсель Эме Трость

Супруги Сорбье решили воспользоваться погожим воскресным днем и совершить небольшую прогулку. Мадам Сорбье крикнула в окно своих сыновей, Виктора и Фелисьена: они играли на улице и швыряли друг другу в лицо комья грязи и всякие очистки. Они любили буйные игры, которые приводят в отчаяние матерей.

— Наденьте костюмы, — сказала она, — мы идем гулять. Сегодня такой солнечный воскресный денек.

Вся семья нарядилась по-праздничному. Виктор и Фелисьен с нескрываемым отвращением влезли в матросские костюмчики. Они мечтали о длинных брюках, которые им предстояло надеть только в день конфирмации, вместе с настоящими серебряными часами.

Отец нацепил крахмальный воротничок и бабочку. Прежде чем надеть пиджак, он озабоченно посмотрел на левый рукав и сказал жене:

— Матильда, послушай, что если мне снять креповую повязку? В Париже ведь не принято носить траур.

— Делай как знаешь, — сухо отрезала Матильда. — Не прошло еще двух месяцев, как умер дядя Эмиль; правда, он был моим дядей… а ты быстро забываешь людей.

— Матильда, ты же знаешь, твой дядя Эмиль говорил: «Дорогие дети, когда я умру…»

— Ну, конечно, ты не обязан уважать моих покойников, но вспомни, я носила траур по всей твоей родне. За восемь лет, что мы женаты, я почти не вылезала из черного платья.

Сорбье с недовольным видом покачал головой и не нашелся, что ответить. Отказавшись от своего намерения, он натянул пиджак. Однако он не испытывал той добродетельной радости, которая обычно сопутствует самопожертвованию. Стоя перед зеркальным шкафом и уныло разглядывая свое отражение, он сказал со вздохом:

— Видишь ли, очень уж она бросается в глаза… Будь пиджак потемнее, тогда еще куда ни шло…

Сорбье отнюдь не был франтом. В будни он преспокойно ходил на службу в поношенном, даже заплатанном костюме, но он вполне резонно считал, что в воскресенье надо быть одетым элегантно. В самом деле, если знаешь, что дома у тебя есть выходной костюм, как-то легче переносить грубое обращение начальства. Это вопрос человеческого достоинства. А никто не станет отрицать, что креповая повязка нарушает изящество костюма. С другой стороны, траур есть траур, возражать не приходится, особенно человеку семейному.

Тем временем Виктор и Фелисьен играли в прятки под обеденным столом, хотя им не раз объясняли, что это игра не для комнат. Случилось так, что компотница упала на паркет и разбилась. На шум прибежала мать, наградила пощечиной первого, кто попался ей под руку, а другого заперла в уборной. Теперь, когда они были в разных местах, можно было одеваться спокойно, не опасаясь катастрофы. Возвращаясь в свою комнату, она увидела, что ее муж сидит в кресле, поглаживая жесткую щетину усов, и смотрит в потолок с блаженной улыбкой.

— Что ты уставился в потолок, чему ты улыбаешься? Опять что-нибудь придумал?

— Мне захотелось… Представь себе, Матильда, у меня явилась мысль, вот здесь, сию минуту. Мне захотелось…

Он бормотал, словно во сне. Жена нетерпеливо ждала ответа, безошибочным чутьем угадывая новую глупость.

— Мне захотелось, — продолжал он, — взять трость дяди Эмиля. Я об этой трости совсем забыл. Ты не думаешь, что вместо того чтобы держать ее в ящике зеркального шкафа, лучше бы…

Матильда поджала губы, а муж слегка покраснел. Пожалуй, он и вправду слишком рано позарился на эту трость, ведь могила дядя Эмиля еще совсем свежа: жена не преминула ему об этом напомнить тоном, полным сдержанной ярости, и со слезами возмущения на глазах:

— Двух месяцев не прошло. Человек работал всю жизнь. Он никогда и не пользовался этой тростью.

— Тем более.

— Что тем более? Почему ты сказал тем более? Что ты имел в виду? Отвечай.

— Я говорю: тем более. — И на лице его появилось непроницаемое выражение, как будто он вкладывал в свой ответ некий таинственный смысл.

Матильда потребовала объяснений. Он стал насвистывать. Застегивая резинки, она размышляла, как бы ему отплатить. В половине третьего все собрались на лестничной площадке. Казалось, это будет обычная воскресная прогулка, как и все другие: два часа томительной скуки с молчаливой остановкой в маленьком кафе, за бутылкой пива. Отец сказал, как всегда: «Вперед, в поход, вояки». Он уже собирался запереть дверь, как вдруг одумался и заявил невинным тоном, не вызвавшим у Матильды никаких подозрений:

— Я забыл часы. Спускайтесь, я вас мигом догоню. Одна нога здесь, другая там.

Он кинулся к зеркальному шкафу, открыл ящик и вытащил трость дяди Эмиля. Полированная палка заканчивалась пожелтевшим набалдашником слоновой кости, сидевшим на золотом ободке и изображавшим морду бульдога. Сорбье и не подозревал, что трость в правой руке до такой степени повышает чувство мужского достоинства. Подойдя к семейству, ожидавшему его возле дома, он стойко выдержал гневные нападки супруги. С твердостью свободного человека и главы семьи, решившего отстаивать привилегии, на которые ему дают право возложенные на него серьезные мужские обязанности, он сказал:

— Ну да, я взял трость твоего дяди. Не вижу в этом ничего плохого. Мне тридцать семь лет, в этом возрасте человек, на котором лежит некоторая ответственность, имеет право носить трость. Если тебе так уж хочется, чтобы трость старика лежала в шкафу, я куплю себе новую, и смею тебя уверить, что это не будет какая-нибудь дешевка.

Матильда напряженно молчала, опасаясь новой причуды. Вот так сперва покупают трость, потом, войдя во вкус, швыряют деньги направо и налево, заводят любовниц… Впервые за несколько лет она посмотрела на мужа с восхищением и страхом. Хотя она и продолжала на него сердиться за неуважение к покойному, она не могла не заметить, с какой фатоватой непринужденностью он размахивал тростью. У нее вырвался почти нежный вздох, который Сорбье истолковал как выражение неприязни.

— Если у тебя болят ноги, — сказал он, — возвращайся домой. Я пойду дальше с детьми; они от этого не пострадают.

— Дело не в моих ногах… но почему ты говоришь, что дети…

— Ты думаешь, я не сумею погулять со своими детьми? Не хочешь ли ты сказать, что я плохой отец?

Он произнес это с горделивой и горькой усмешкой. Виктор   на   несколько   шагов   опередил   родителей,   а Фелисьена мать крепко держала за руку. Сорбье это заметил и, чувствуя, что ему необходимо утвердить свой авторитет каким-нибудь смелым поступком, сухо заявил:

— Не понимаю, зачем запрещать мальчишкам резвиться. Фелисьен, отпусти-ка мамину руку.

— Ты же знаешь, — возразила Матильда, — когда они вместе, с ними сладу нет. Они обязательно порвут костюмы, если не попадут под колеса. Когда несчастье случится, будет поздно.

Сорбье не ответил и ласково похлопал тростью по икрам Фелисьена.

— Беги к брату, — сказал он. — Это куда веселее, чем путаться под ногами у матери.

Фелисьен выпустил руку матери и с размаху дал Виктору пинка в зад. Тот не остался в долгу; чей-то берет покатился на середину мостовой. Матильда следила за результатами отцовского своеволия с деланным безразличием, не лишенным иронии. Сорбье рассмеялся и добродушно сказал:

— Забавные ребята. Не стоит им мешать. Пусть себе развлекаются, как знают.

Однако он понял, что без родительского надзора все же не обойтись.

— Не отходите далеко, чтобы я мог достать вас тростью, и играйте спокойно. Мы сегодня вышли пораньше, так что вы у меня хорошенько погуляете, а заодно узнаете всякие полезные вещи.

Семейство прошло около километра по бульварам и улицам. Отец указывал тростью на достопримечательности и давал многословные объяснения; его красноречие и хорошее настроение действовали супруге на нервы.

— Здесь полно исторических памятников. Вон там магазины Лувра… тут министерство финансов. А вот памятник Гамбетте… Запомните: это он спас нашу честь в семидесятом году.

Немного подальше Виктор заметил обнаженную женщину, стоящую на пьедестале, и показал на нее пальцем.

— А эта, папа? Она что? Тоже спасала честь? Отец досадливо поморщился и ответил сердито:

— Это женщина… Что ты остановился как вкопанный?

И он ткнул Виктора кончиком трости. Он был шокирован, что его сын в таком юном возрасте интересуется голой женщиной. Но он тут же забыл об этом и, подтолкнув локтем жену, сказал тоном, в котором чуть проскальзывал игривый упрек:

— Эта женщина чертовски хорошо сложена. Видна рука настоящего художника. Взгляни-ка!

Матильда думала о своих далеко не безупречных формах, которые она с трудом втискивала в корсет, и на лице ее появилось страдальческое и укоризненное выражение. Сорбье подлил масла в огонь, сладострастно причмокнув языком.

— Чертовски хорошо сложена! Неужели ты станешь спорить? Лучшей фигуры и представить себе нельзя.

Матильда отвечала невнятным бормотанием, выражавшим не столько несогласие, сколько целомудренный протест. Сорбье возмутился, как будто его обвиняли во лжи. В неодобрительных замечаниях жены ему чудилось скрытое желание подорвать тот неоспоримый авторитет, который придавала ему трость дяди Эмиля. Схватив Матильду за руку, он стремительно подтащил ее к подножию статуи.

— Посмотри на линию бедра, посмотри на живот. Ну, как? Чуть выпуклый, вот таким и должен быть живот. А грудь? Что ты скажешь про грудь? Ты видела что-нибудь подобное?

У Матильды в глазах стояли слезы. Виктор и Фелисьен с большим интересом следили за отцовскими разглагольствованиями, а при упоминании округлостей, по которым он водил кончиком трости, братья толкали друг друга в бок, с трудом удерживаясь от смеха. Несколько раз Матильда тщетно пыталась отвлечь внимание мужа и даже выражала беспокойство, что дети так детально изучают эту академическую наготу. Сорбье, увлеченный игрой, не щадил ее, не пропускал ничего; обойдя статую сзади, он упоенно зарычал:

— И с этой стороны тоже! Ровно столько, сколько нужно для того, чтобы сесть, ничуть не больше!

Его трость очертила два полушария, словно выделяя объект его восхищения. Виктор и Фелисьен, красные как раки, давно уже делали   неимоверные   усилия,  чтобы подавить душивший их смех. Но тут они не выдержали и разразились каким-то булькающим хохотом, который вырывался у них из носа и от которого судорожно вздрагивали их плечи. Испугавшись этого приступа веселости, который мог открыть глаза родителям на их порочные наклонности, они поспешили убежать. Только тогда отец решился покинуть статую. Матильда выслушала его до конца, даже не подумав повернуться к нему спиной. Она автоматически шла за ним, подавленная видом обнаженного тела, подробности которого ее удручали. Она ловила себя на том, что краснеет, стесняясь своего пышного бюста, мешавшего ей видеть кончики ботинок. Поддавшись приступу самоунижения, она решила, что она смешна, недостойна мужа, которого недооценивала. Сорбье представился ей в новом, сказочном свете; он сразу стал обольстительным, как демон, окруженный ореолом порока. Она почувствовала, как в ее душе растет преданная нежность, стремление к покорности и полному подчинению капризной воле своего супруга. Однако она постаралась ничем не выдать этот душевный переворот. Она гордо выступала с мрачным лицом, не нарушая благоразумного молчания и предоставив мужу отчитывать детей. Щеки ее покраснели от натуги, ибо она старалась не дышать и втягивала свой обширный живот, не замечая, что от этого еще сильнее выпячивается грудь. Впрочем, Сорбье не обращал на нее ни малейшего внимания. Разгоряченный страстными похвалами, которые он только что расточал каменной наготе, он повторял некоторые фразы, на его взгляд особенно удачные, и с удовольствием вспоминал отдельные детали статуи. Несколько раз Матильда слышала, как он произносил отрывистым голосом: «Бедро, плечо, живот, лодыжки». Ей на минуту показалось, что он сочиняет какой-то особенный рецепт мясного бульона, но после небольшого молчания он добавил, нервно расхохотавшись: «А груди! Черт возьми, что за груди!» Ясно было, что волнение Сорбье перестало быть чисто эстетическим. В глазах его появился особый блеск, в голосе зазвучали возбужденные нотки: эти признаки не могли не насторожить супругу. Не в силах дольше притворяться равнодушной, она сказала ему с горечью, хотя тихо и без всякой злобы:

— Не знаю, может быть, ты раньше притворялся, но ты никогда не позволял  себе говорить со мной о таких гадостях. С тех пор как ты взял в руку тросточку дяди Эмиля, ты уж очень зазнался. Будь бедный дядя еще с нами, он бы тебе объяснил, в чем обязанности мужа и отца. Он сказал бы тебе, что нечестно и неразумно говорить жене про груди какой-то твари, пусть даже каменной. Ты должен бы знать, хотя бы на примере Корвизонов, что распутство мужа разрушает семью. И потом скажи, к чему это? Да, к чему мечтать о грудях чужой женщины? Вспомни, милый, наши вечера, хотя бы вчерашний вечер: тогда для тебя была только одна грудь на свете… вспомни, не забыл же ты, это невозможно.

Матильда тут же поняла свою ошибку. Охваченная чувством ревнивой нежности, она неосторожно привлекла внимание мужа к своему бюсту. Не довольствуясь тем, что он вкусил прелести разврата, Сорбье упивался своей жестокостью и равнодушием. Он смерил Матильду сострадательно-ироническим взглядом и кончиком трости очертил в воздухе нечто вроде опухоли оскорбительных размеров. Он покачал головой, как бы говоря: «Да нет, дорогая моя, где уж тебе… Посмотри на себя, сравни…»

Это было так ясно без слов, что щеки Матильды побагровели от обиды. Она решила отплатить той же монетой.

— В конце концов, мне наплевать. Говорю я это больше ради детей и ради тебя самого, потому что ты, может быть, не отдаешь себе отчета, как ты смешон; ты не первой свежести, и красавцем тебя не назовешь. Мне это еще вчера утром говорила консьержка, когда я возвращалась из аптеки с бандажом для твоих вен.

— Ну, конечно! Эта гнусная старуха дважды пыталась меня поцеловать на лестнице. Но я ей сказал: уж если мне вздумается изменять жене, в Париже, слава богу, нет недостатка в красивых девках. При некотором опыте, — Сорбье многозначительно усмехнулся, — за выбором дело не станет.

В эту минуту мимо них проходила красивая женщина, и Сорбье встретился с ней глазами. Неожиданно для самого себя он с галантной улыбкой приподнял шляпу. Изумленная молодая женщина наклонила голову и даже чуть-чуть улыбнулась. У Матильды помутилось в голове. Ее рука вцепилась в плечо Сорбье.

— Эта женщина… Кто эта женщина? Я никогда ее не видела у нас, и вообще нигде не видела. Я хочу знать, где ты с ней познакомился.

Сорбье ответил не сразу; похоже было, что он силится придумать отговорку. Матильда настаивала, не помня себя от злости.

— Не знаю, — промямлил он смущенно. — Я был с ней знаком… когда-то. Точно не помню.

Воспользовавшись выражением панического ужаса на лице Матильды, он отошел от нее, чтобы прогнать Фелисьена с клумбы. Семейство покинуло Тюильрийский сад и направилось к бульварам по улице Руаяль.

Когда они проходили мимо кондитерской, Фелисьен стал жаловаться на голод, а Виктор заявил, что он еще голоднее брата.

— Мама, я хочу есть. Я самый голодный.

У нее лопнуло терпение, и на детей посыпались пощечины. Они еще громче захныкали и заскулили. У самой Матильды глаза были красные и опухшие. Прохожие с жалостливым любопытством смотрели на скорбную мать, которая тащила за собой двух заплаканных детей. Сорбье не желал ничего замечать. Он шел упругим шагом, с порозовевшими щеками, оборачиваясь лишь для того, чтобы проводить быстрым внимательным взглядом промелькнувший женский силуэт. У террасы одного кафе, каких много на парижских бульварах, он остановился, поджидая семейство.

— Зайдем, выпьем чего-нибудь, — сказал он, — у меня в горле пересохло. И потом, людей посмотрим, женщин.

Матильда заглянула на террасу: шикарные плетеные кресла, все одинаковые, зеркала, строгая форма официантов и важная осанка метрдотеля внушали ей беспокойство. Обычно послеобеденные воскресные прогулки завершались в каком-нибудь захудалом кафе, пропахшем опилками и кислым вином, в маленькой уютной забегаловке, как ласково говорил Сорбье, где хозяин собственноручно подавал бутылку пива. Матильду пугали цены этого шикарного кафе; она подумала, что муж ее вступил на скользкий и опасный путь. А Сорбье уже подталкивал ее, изо всех сил стараясь казаться развязным. Она сопротивлялась.

— Послушай, — сказала она, — это большое кафе. Мы в такие никогда не ходим. Ты ведь знаешь.

— Кафе как кафе. Можно подумать, что ты никогда ничего не видела. Я это кафе знаю как свои пять пальцев.

Матильда прошептала со смиренной и робкой улыбкой:

— Будь мы одни, без детей, тогда понятно… Такую прихоть можно бы себе позволить. Давай лучше в другой раз.

Сорбье нервничал: ему казалось, что посетители кафе потешаются над колебаниями его жены.

— Если ты не хочешь зайти, возвращайся с детьми домой. А я хочу пить. Делай как знаешь.

Не дожидаясь решения Матильды, он протиснулся между двумя рядами столов, и семейство последовало за ним. В последнем ряду двое встали из-за столика, и Сорбье тут же им завладел. Он заказал аперитив для себя и пива для детей. Матильда от всего отказалась, ссылаясь на головную боль. Погрузившись в плетеные кресла, супруги хранили неловкое молчание. Самому Сорбье было явно не по себе: он старался угадать, какое впечатление производит его семейство на эту праздную толпу. Несколько раз ему казалось, что официант строго поглядывает на него. Он сказал Матильде:

— Закажи же что-нибудь. На что это похоже! В кафе ходят не затем, чтобы ничего не пить, это нелепо.

Она наконец уступила и спросила кружку пива. Сорбье почувствовал огромное облегчение и снова повеселел; вспомнив, что у него есть трость, он стал рассматривать набалдашник с любовным вниманием и сказал дружелюбным тоном:

— Что ни говори, а тросточка дополняет мужской костюм. Не понимаю, как это я без нее обходился.

— Ты прав, — согласилась Матильда в порыве благодарности и любви. — Я никогда не думала, что тросточка так тебе идет. Как хорошо, что ты догадался ее взять.

В эту минуту на террасе появилась женщина. Ее наряд, накрашенное лицо и оценивающие взгляды, которые она бросала на мужчин, недвусмысленно указывали на   ее   профессию.   Она остановилась   в   нерешимости перед рядами кресел и, заметив свободный столик в нескольких шагах от семейства Сорбье, направилась к нему. С той самой минуты, как она вошла, Сорбье с интересом следил за ней. Когда она села, ему без труда удалось поймать ее взгляд. Они обменялись улыбками и даже стали перемигиваться. Незнакомка охотно отвечала на заигрывания. Видя, что Сорбье совершенно беззастенчиво на нее заглядывается, она, очевидно, решила, что Матильда ему не жена. Наклонившись над аперитивом, чтобы лучше ее видеть, Сорбье не переставал расточать ей улыбки и умильные взгляды. Матильда не могла не заметить его маневры, горло ее сжималось от гнева и стыда, но она молчала, не решаясь устроить неуместный семейный скандал на глазах у всей публики. Но когда Виктор и Фелисьен обернулись к этой пролазе, чтобы проследить направление отцовских улыбок, она не удержалась от злобного возмущения:

— Просто возмутительно. Так себя вести при детях! Да еще с какой-то потаскухой, у которой, наверное, ни гроша за душой.

Терраса была заполнена посетителями, и официанты не успевали их обслуживать. Девица безуспешно пыталась привлечь внимание метрдотеля, чтобы сделать заказ. Сорбье демонстративно покачивал головой, желая показать, как он возмущен бесцеремонностью отношения персонала кафе к такой хорошенькой женщине. Наконец он не выдержал и произнес, намеренно повышая голос, пока Матильда тщетно толкала его коленом, чтобы заставить замолчать:

— Невозможно добиться, чтобы тебя обслужили. Честное слово, это кафе превращается в какой-то кабак. Как вспомнишь, каким оно было прежде!

Прелестница наградила его долгой признательной улыбкой, от которой он совсем растаял. Чтобы заранее оправдать в глазах жены свое будущее вмешательство, Сорбье добавил, сам испугавшись своего фатовства, которое привело Матильду в ужас:

— Вот уже четверть часа не могу дождаться официанта, чтобы заказать коктейль.

Слово «коктейль», связанное в воображении Матильды с целой вереницей непристойностей, голых женщин, дорогих вин и прочих мерзостей, совсем доконало ее. Ей отчетливо представилась картина, как ее муж проматывает семейные сбережения на такси, цилиндры и изысканные обеды, тогда как она несет в ломбард последнюю брошку, чтобы накормить голодных детей.

— Официант, вас зовут! Просто невероятно, что никого нельзя дозваться.

Голос Сорбье потонул в общем гуле. Молодая женщина покачала головой с благодарностью и досадой. Поддавшись чувству галантного нетерпения, Сорбье схватил свою трость за середину, намереваясь постучать концом по столу. Он размахнулся, подняв ее над плечом быстрым и широким движением…

За его спиной стенное зеркало разлетелось вдребезги, разбитое бульдогом дяди Эмиля. Сорбье, побагровев, вскочил с кресла. Вокруг него поднялся гвалт: люди смеялись, возмущались, обменивались мнениями. Мужчина за соседним столиком сердито жаловался, что осколки стекла попали ему в аперитив. Посетители забавлялись отчаянием виновного, который держал свою трость, как ружье, обеими руками, словно отдавая честь.

Матильда, которая только что сидела, съежившись от отчаяния, почувствовала, что жизнь не так уж плоха. Испуг Сорбье, его оторопелый вид вливали в нее новые силы; ее поникший бюст величаво расправился. Она слегка привстала и с жестоким смешком прошипела на ухо мужу, не обращая внимания на свидетелей драмы, которых рассмешило ее вмешательство:

— Пятьсот франков! Вот во что нам обходятся твои сумасбродства! Ради подлой твари, которая зарилась только на твои деньги!

Управляющий прибежал на место происшествия. Вызвали полицейского. Сорбье назвал свое имя, профессию, предъявил документы. Он стоял постаревший, осунувшийся и беспомощно лепетал:

— Господин полицейский, я не нарочно… это трость дяди Эмиля… я хотел позвать официанта.

Матильда злорадно следила за переговорами, осыпая мужа саркастическими замечаниями. Сорбье попросил робким голосом, в котором сквозила покорность судьбе:

— Погоди, Матильда, потом!

Полицейский сжалился над его смятением и сократил формальности. Со своей стороны управляющий проявил некоторое сочувствие, уверяя, что ущерб не так уж велик и что ему будет нетрудно   договориться со страховым обществом. Терзаемый беспокойством, Сорбье снова сел на свое место рядом с Матильдой. Она спросила:

— Ты не хочешь выпить коктейль, чтобы прийти в себя? Тебе не мешает подкрепиться.

Он выглядел таким измученным, таким жалким, что она почувствовала, что теперь в ее власти подвергнуть его самым жестоким пыткам. Она настаивала:

— Уж раз ты начал сорить деньгами, не стесняйся, закажи себе коктейль! Ты и мне дашь попробовать.

Сорбье страдальчески вздохнул; он пытался встретиться глазами с молодой женщиной, которая втянула его в эту роковую авантюру, ища у нее утешения и нежного сочувствия. Но особа, понимая, что это происшествие разрушило чары, повернулась спиной и улыбалась зябкому старичку, который пожирал ее глазами.

— Полюбуйся на свою потаскуху, — сказала Матильда. — Она нашла себе другого, с двумя палками.

Виктор и Фелисьен стали шаг за шагом восстанавливать весь эпизод, проявляя при этом жестокость, вряд ли вполне бессознательную. Мать с удовольствием следила за их игрой и иногда напоминала им какую-нибудь пикантную подробность. Сорбье уныло подозвал официанта и уплатил по счету. Когда он смог наконец встать из-за стола, Матильда, лениво развалившись в кресле, остановила его и сказала нестерпимо кротким голосом:

— Милый, ты забыл свою трость.

Он вернулся, схватил трость неловким движением и последовал за женой, которая проталкивала детей между двумя рядами посетителей. Трость ему мешала; обходя столик, он задел пустой стакан; официант ловко подхватил его на лету. Матильда ехидно усмехнулась через плечо.

— Ты сегодня в ударе. Ты больше ничего не собираешься ломать?

Сорбье подумал, что он с удовольствием сломал бы палку о спину супруги, но то была мимолетная мысль, и он не решился высказать ее вслух. Покидая террасу, он успел с горечью заметить, что потаскуха встала и пересела к старику. Матильда, от которой ничего не ускользало, язвительно отметила комизм ситуации, но жажда мести, бурлившая в ее душе, заставила ее отбросить иронический тон. Она впилась взглядом в глаза мужа и сварливым голосом, столь привычным для слуха Сорбье, приступила к допросу.

— Ты мне скажешь наконец, почему ты позволил себе взять эту трость? Трость, которая тебе даже не принадлежит.

Сорбье сделал неопределенный жест: он сам не знает…   Матильде   захотелось   ударить   его   по   щеке.

— Трость не берут просто так, без причины. Я требую, чтобы ты мне объяснил, зачем ты взял трость дяди Эмиля.

Она стояла, ухватившись за борт его пиджака. Сорбье понял, что она не отстанет, пока не добьется ответа. Он стал честно копаться в самых тайных закоулках своей души и, ничего там не найдя, отдался поэтическому вдохновению в надежде утихомирить гнев супруги.

— Ну, что я могу сказать? Солнце… вот именно, солнце… понимаешь, когда я увидел, какая прекрасная погода, на меня нашло какое-то весеннее настроение… Трудно сказать, откуда берутся весенние настроения.

Матильда деланно расхохоталась, а он жалобно повторял:

— Ну да, весеннее настроение… Если бы ты могла понять…

Она подтолкнула его, чтобы заставить идти дальше, как будто он стал простым автоматом, и процедила сквозь зубы:

— Дай срок, голубчик, я тебе покажу весеннее настроение. Не воображай, что я забыла твое давешнее поведение.

Пока шел этот допрос, Виктор и Фелисьен не преминули воспользоваться предоставленной им свободой. Родителям пришлось ускорить шаг, чтобы догнать их в толпе гуляющих. Матильда сказала одному из мальчиков:

— Иди сюда, дай руку отцу и смотри, чтобы он держал тебя крепко.

Сорбье послушно взял сына за руку и пошел быстрее. Матильда окликнула его голосом фельдфебеля:

— Возьми его за левую руку, эта у него болит… Ты что, не понимаешь? Или тебе мешает трость? Ничего, понесешь ее в левой руке, вот и все. Смешнее ты от этого не станешь, не бойся.

Сорбье поменял местами сына и тросточку. Она все больше стесняла его, и он зажал ее под мышкой; Матильда наслаждалась его пришибленным видом. Он собирался свернуть вправо, но она приказала мирным тоном, который вызвал в нем тревогу:

— Нет, не туда. Идем прямо. Я решила пойти другим путем.

— Не поздно ли будет?.. Ты знаешь, что уже около пяти?

— Совсем недавно ты не торопился. Мне еще хочется погулять. Мы пойдем обратно по улице Руаяль и через Тюильри. В такое время года это самая приятная прогулка.

С того момента, как они вышли из кафе, она вынашивала план мести: провести своего сломленного, униженного мужа по тем самым улицам, где он победоносно шагал еще так недавно.

Сорбье шел, волоча ноги, понурив голову и ссутулившись. Он уже не думал смотреть на женщин. Это был смирный человек, стремившийся к своим домашним туфлям и газете. Матильда шла за ним по пятам. Она изощрялась в обидных сравнениях между его прежней гордой уверенностью и теперешней скромной походкой.

— Ты видел красивую девушку, которая только что прошла мимо? Да обернись же… Давеча у тебя глаза быстрее бегали…

В Тюильрийском парке Виктору и Фелисьену вернули свободу, но Сорбье не воспользовался этим, чтобы переложить палку в правую руку. Он старался о ней забыть. Матильда точно запомнила все места, где ее супруг афишировал свою независимость и легкомысленное настроение. Она припоминала его речи, пересыпая их свирепыми комментариями. Когда они подошли к голой женщине, грудь Матильды горделиво всколыхнулась, и она сказала, смерив статую взглядом:

— Ну, вот она, твоя гладильная доска! Ты так восхищался ею… Теперь молчишь?

Сорбье смотрел на статую тоскливым взглядом, в котором Матильде почудился оттенок сожаления. Она взяла трость дяди Эмиля и стала водить ее концом по каменным контурам, не скупясь на враждебные замечания.

— На что это похоже? Она совсем тощая… плечи как у бутылки, живот словно год не ела. Надо надеть две пары очков, чтобы догадаться, где у нее желудок…

Сорбье смотрел на статую мутными глазами, словно погруженный в безрадостный сон. Матильда нахмурила брови, положила трость к подножию статуи и сказала резко, высоко скрестив руки на груди:

— Ну?

Сорбье поглядел на жену взглядом затравленного зверя. Он секунду колебался, потом из горла его вырвался подленький смешок, и он пробормотал:

— Конечно, она слишком похожа на девушку… Красивая женщина должна быть полной.

При этом лестном признании, которое она у него вырвала, щеки Матильды вспыхнули от прилива гордости. Она взяла мужа под руку медленным и размеренным жестом, как бы окончательно водворяясь в своих законных владениях, и повела семью по направлению к дому. Виктор и Фелисьен завладели тростью, лежавшей на постаменте. Они держали ее за оба конца и бежали впереди. Отец смотрел на них с облегчением, радуясь, что его избавили от груза, который казался ему теперь невыносимым. Догадавшись о его чувствах, мадам Сорбье крикнула сыновьям:

— Отдайте трость отцу. Это вам не игрушка! Потом она обратилась к мужу:

— Уж раз ты ее вынул из шкафа, теперь ты будешь брать ее с собой каждое воскресенье.

Оглавление

  • Марсель Эме Трость X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня
  • Регистрация
  • Забыли пароль?

    Комментарии к книге «Трость», Марсель Эме

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства