«Свете тихий»

И исшед вон, плакася горько.

Поднимешь незапятнанное лицо твое, и будешь тверд, и не будешь бояться.

В купе их четверо – священник-монах отец Варсонофий и его подпорщицы певчие: регент Вера, первое сопрано Серафима и, самая молодая, двадцатитрехлетняя Ляля, месяца полтора-два как приглашенная Верою в их маленький церковный хор.

На откидном лоснящемся столике сложены в стопочку использованные пластмассовые судочки, по две, одна в другую, не помытые еще комплектные чашечки и полиэтиленовые мешочки с батюшкиными сухариками, орешками и тонко порезанным черным хлебом, – ужин, стало быть, позади, а впереди, часа через четыре дороги, станция Здеево, где в освященной в прошлом году церкви отец Варсонофий служит настоятелем.

– Внебрачная дочь Сталина, х-ха! – прерывает подробную нудноватую речь Серафимы Вера. – Скажи еще, сам он сын Пржевальского, потому что шибко умный! – И чтобы не распалять себя хуже, Вера усилием воли заставляет себя отвернуться к окну.

В холодноватом по осени купе делается по-нехорошему тихо, неловко, и Ляля, покосившись на Веру, помимо воли перестает шевелить спицами.

В безмолвии вызревается из неявленного до времени бытия стук-постук натруженных, привыкших ко всему вагонных колес. «Ту-тумк-т... Ту-тумк-т... Ту-тумк-т...»

– Ая ине говорила– дочь! – поджимает ибез того тоненькие бесплотные губы Серафима. – Я сказала: дочь, а может, другая какая родственница... – И тоже, зыркнув в свою очередь из-под круглых в черной оправе очков на батюшкину полку, кротко, по-сестрински учиняет Вере вразумляющий укор. – А ты не слушаешь, – говорит она, – а потом судишь.

Вера не видит ни взгляда, ни физиономии первого сопрано, но по тону и женским своим чутьем разгадывает Серафимину хитрость. Она, Вера, несправедлива, неправа, нетерпелива и злобна, однако же вот ей, тонущей в пучине греха гневления, состраждущая сестра Серафима некорыстно бросает с берега спасательный круг... У-уфф! Так бы и стуканула она, Вера, широконьким кулачком по столешнице под локтями, так бы, оборотившись, и рубанула напрямик: «Вижу, вижу тебя насквозь, миротворицу! Батюшку поблагодари, что здесь, несчастная ханжа!»

Однако ничего подобного Вера не делает и не произносит, а, близоруко щуря огромные стрекозиные глаза, следит, успокаиваясь потихоньку, за мерцающими вдалеке и уплывающими поблизости редкими припутейными огоньками...