«Не лучший день хирурга Панкратова»

Александр Корчак Не лучший день хирурга Панкратова

Посвящается хирургам, которые несмотря на собственные трудности последних лет смогли сохранить любовь и уважение к пациентам, нуждающимся в их помощи

Предисловие

Город засыпал от окраин к центру. Раньше всех погружались в сонную одурь дальние галактики спальных районов. Много позже затихала жизнь фешенебельного «бублика» между Садовым и Бульварным, уходя в подполье – в дымные недра ресторанов, казино, разнообразные по интересам (разнопрофильные) ночные клубы. И уж вовсе недремлющим оставался деловой центр. В солидно-таинственных офисах за непроницаемо-бронзовыми стеклами продолжали напрягать извилины высокооплачиваемые бойцы экономического фронта, на экранах компьютеров мелькали новейшие сводки с мировых бирж, улыбчивые красотки (круглосуточно на высоченных шпильках) подавали кофе и бутерброды с ощущением причастности к великим делам – здесь ворочали миллионами. В государственных учреждениях высшего ранга тоже светились затененные маркизами окна. Мужчины в безупречных костюмах, с ломотой и нервным зудом во всем теле строчили важнейшего рода бумаги, которым поутру предстояло лечь на стол самому высокому, самому требовательному начальству.

...Особняк в чистейшем и уютнейшем арбатском переулке скромно стоял в тени мокрых деревьев, а за изгородью вечно зеленого перуанского самшита, густо кустящегося у первого этажа, прятался человек. Поджарый, бесшумный и черный как ниндзя, он обладал зрением и слухом дикого зверя. Да и начинка его натренированного тела была дикой – этот человек жил для того, чтобы убивать.

Необъяснимым образом удерживаясь на фундаменте из необработанного камня, он смотрел в широкое венецианское окно, зашторенное изнутри облачными драпировками прозрачной вишневой ткани. В комнате с высоким, укрепленным темными балками потолком царила гаремная роскошь, словно заимствованная из сказок «1001 ночи»: причудливые арки, низкие столики, инкрустированные слоновой костью, с наполненными цветами и фруктами вазами, подушки в золотом шитье, золотые светильники, позолоченное кружево каменной колонны, на которой, вопреки историческому колориту помещения, мерцал экран мощного компьютера. Очаг в чугунном витом обрамлении тревожным светом освещал, как витринные манекены, четверых мужчин – двоих в светлых восточных одеяниях и двоих в европейских костюмах. Трое – с покрытыми головами – стояли задумчиво-сосредоточенно, молчаливо, а четвертый – рыжеватый блондин с признаками суетливости и заискивания – вел себя соответственно. Все неотрывно смотрели на монитор. Там мелькали таблицы с вереницами цифр. Когда их движение остановилось, присутствующие вздохнули с облегчением.

– Итак, господа, с соизволения Аллаха мы выходим к осуществлению нашей программы. И вы, господин Гаррисон, как представитель великой державы, отныне наш союзник и брат. Я правильно понимаю ситуацию? – обратился по-английски к рыжему самый молодой из черноволосых, одетый по-европейски.

– Но... есть маленькое условие, мистер Фарид... – Рыжий потупился. – Вы, несомненно, самый прогрессивный и гуманный правитель восточного мира, но...

– Но моя власть под угрозой – хотите сказать вы. – Фарид тряхнул длинными отливающими синевой волосами.

Ноздри тонкого, с породистой горбинкой носа затрепетали, в смоляных глазах под темными ресницами блеснул огонь. Подавив вспышку ярости, он заговорил спокойно и веско, словно с трибуны всемирной ассамблеи:

– Моя позиция до смешного проста. Мое государство слишком богато, и слишком много людей бедствует сегодня в этом мире...

– Так надо все поделить! – улыбаясь не без иронии, развел руками рыжий. – У нас в Америке прекрасное законодательство, обеспечивающее поддержку малоразвитым странам. Мы можем стать подлинными сотрудниками в деле укрепления инвестиционного блока в союзе экспортеров нефти.

– Кажется, вы заблуждаетесь, мистер Гаррисон, – вступил в разговор пожилой мужчина с лежащей на груди волнистой, густо посеребренной бородой. – Программа Его Величества далека от политических интриг и амбиций. В соответствии с выдвинутым Его Величеством законом, который вскоре будет подписан нашим парламентом, одна треть от нефтяных доходов страны через специально организованную комиссию будет целевым образом направляться в беднейшие, малоразвитые страны. Кроме того, через месяц на заседании экспортеров нефти Его Величество выступит с предложением поддержать его инициативу...

– Не слишком ли наивно рассчитывать на поддержку? -усмехнулся американец. – Нефть – кровь экономики. Кто захочет отдать кровь?

– Доноры! Во всем мире существует институт донорства, миллионы людей отдают свою кровь, чтобы спасти жизнь совершенно чужого человека. – Принц в задумчивости прошелся по комнате. – И не забудьте, мистер Гаррисон, в моих руках есть силы, способные уговорить несогласных.

– Вы сделаете им предложение, от которого они не смогут отказаться! – захохотал американец. – Именно так вы сегодня действовали с русскими?

– Мы поняли друг друга, – коротко ответил принц. – Президент подписал составленный нами договор о сотрудничестве.

– Договор с вами, мистер Фарид? – осторожно начал американец. – Но все люди смертны, короли не исключение. А ваш брат, как я понял, давно мечтает о престоле и не разделяет ваши гуманные взгляды на всемирную благотворительность.

– Господин Фарид учился в Европе, его брат по отцу – Муха-мет Шах – полностью дитя своей родины с ее тысячелетними традициями, покоящимися на шариате – своде незыблемых законов существования арабского государства. Шариат не поддерживает коммунистические идеи передела собственности. Ведь перераспределение национального дохода от добычи нефти – грабеж своего народа, – вступил в разговор третий мужчина.

Подняв брови, Фарид посмотрел в сумрачные глаза говорившего и отвернулся.

– Я рад, что пригласил на переговоры вас, представителя моего брата. Брата и противника, к сожалению. Надеюсь, Аллах в своей щедрости пошлет нам примирение. Когда будет готов мой самолет?

– Вас давно ждут, Ваше Величество, – поклонился седобородый.

– Тогда прошу простить мою торопливость, господа, я вынужден незамедлительно вернуться на родину. Ужин и угощения будут поданы в столовую. Благодарю всех за содействие моим начинаниям. Сегодня был отличный день – 14 ноября! По вашему календарю.

Через пять минут, перед тем как шагнуть к ожидавшему его автомобилю, он стоял на крыльце особняка, с наслаждением вдыхая влажный ноябрьский воздух. Он не надел пальто, а пиджак расстегнул и потянулся всем гибким тонким юношеским телом, подняв ладони к низкому московскому небу, словно состоящему из бисерной мороси.

– Инш Алла! – сказал он по-арабски, завершив этим неизбежным обращением к высшему покровителю мысленный свод своих надежд и чаяний. – Аллах поможет, он мудр и велик.

В ту же минуту человек, скрывавшийся под окном, явился в свете фонаря, качающегося над подъездом особняка, присел к ногам юноши и резко поднялся, ощущая, как глубоко вспарывает тело идеально отточенный нож.

– Инш Алла! – успел произнести незнакомец, прежде чем умер от пули охранника.

Часть первая Невидимые миру слезы: жизнь отверженных и медиков

К утру приморозило,

и он решил перебраться к теплу. Собрал и положил в пластиковый мешок обрывки грязного картона и целлофана, сунул в почти новую сумку с эмблемой «Олимпиада-80» куски хлеба, несколько капустных листов, баночку просроченного недоеденного йогурта, кусок колбасы, заплесневелый с конца, и мятую алюминиевую кружку. За действиями старика, свесив голову набок, наблюдал пес – среднеформатная дворняга, скроенная то ли под лайку, то ли под волка, с проплешиной на левом боку. Потомок незабвенного Шарикова, так же как и он ошпаренный злодеем-дворником, но не прошедший стадию преображения в человека, мечтал о колбасе, исчезнувшей в сумке хозяина. Этот грузный, пропитанный спиртным человек был центром его собачьего мироздания – кормильцем, защитником, да и просто – предметом горячей и преданной собачьей любви.

Старик понял молящий взгляд, достал колбасу и бросил псу.

– Кормись, Кузя, когда еще харч перепадет. А меня что-то... Прихватило меня...

Сдерживая рвотный спазм, старик повалился на бок, прямо в грязное месиво, не выпуская из рук сумку. Помираешь или нет, а добро свое сохрани – это первое. Второе – ищи укрытия. Старику повезло – вышибала корейского ресторанчика, преуспевающего в арбатском переулке, оказался знакомым еще по прежней, в небытие ушедшей жизни. Вопреки всем законам этих благочинных мест, не желающих ведать о чужой боли, он тайно подкармливал старика и в последнюю зиму даже пустил ночевать за ящиками в подсобке.

Туда б теперь и добраться, если встать... Старик попытался подняться, шаря руками в холодной жиже, но проклятая нога выстрелила такой болью прямо в сердце, что оно перестало стучать, и он грузно осел, думая о том, что умирать не страшно, но больно. Судорожно задышал открытым ртом, ловя последние крохи воздуха. Выходит, конец? Нет, завелось, затикало... Старик развернул лицо к небу, к моросящему с высот крошеву и с облегчением почувствовал, как снежок тает на пылающих щеках, струйками стекая на шею. Жар. Ногу тронуть нельзя. Что там? Лучше не смотреть. Лучше вообще ничего не знать, не помнить, не думать. Но дешевое самопальное винцо кончилось еще вчера, а без этого горючего больше не вытянуть. Стоп машина. Теперь уж точно.

– Вот и все наши дела, Кузя... – прошептал он растрескавшимися губами благодарно прильнувшей к нему собаке и запустил корявую руку в жесткую шерсть. – Прости, старик, бросаю тебя.

Мимо с воем пронеслись машины «Скорой помощи», и снова пришла тишина. В этой безразличной к нему тишине старик медленно погружался в огненную адскую печь боли и жара.

Очнулся он на чем-то мягком, раскачивающемся и непривычно чистом. Два санитара несли к машине носилки, в носилках лежал он – кусок никому не нужного смрадного мяса, а дворник из соседнего особняка вопил, рассчитывая разбудить весь переулок:

– Бомжи в таком районе – позор! Мэра, мэра надо вызывать. Лично! У нас здесь не отстойник, а вип-территория. Людям ответственным комфортно отдохнуть хочется, а не такую вонь глотать!

Кузя, обычно сторонившийся людей, тревожно зыркал на происходящее из-за кустов. Но когда хозяина засунули в машину, не выдержал. Пересилив страх, он попытался вспрыгнуть на носилки, но был отброшен ботинком санитара:

– Пшел вон, шелудивый! Отстреливать таких надо.

Отчалив куда-то в уютном, дивно пахнущем больницей салоне «Скорой помощи», бомж знал, что вслед за машиной бежит, молотя худыми лапами мокрый снег, высунув язык и задыхаясь, старик Кузя. Не успел, потерял «скорую» в потоке машин на Садовом кольце, сел на поджатый хвост и тихонько подвыл, дрожа потерявшимся телом. Тоска, неизбывная человеческая тоска скатывалась по собачьим щекам маленькими золотыми звездами...

Город спал

крепким и сладким предутренним сном. В ноябрьскую злую метельную смурь так блаженно мягка подушка, так охранительно тепло надышанного жилья. Темны окна блочных башен, дремлющих под вьюжным крошевом подобно сбившимся в кучу белым слонам. В окошке девятого этажа за синей занавеской зажегся свет. Там, в дремотной спальне, разбуженный телефонным звонком человек что-то слушал, морщась, с усилием продирая глаза. Потом отрывисто просипел в трубку: «Буду!» -и спустил на пол босые ступни. Опасливо покосился на розовое ухо жены, выглядывающее из спутанных пепельных прядей.

– Ты ж на диван в гостиную обещал перебраться, – напомнила она с демонстративным святым терпением и добавила: -Машина мне сегодня нужна.

Все через спину и даже не шелохнулась до тех пор, пока не захлопнулась в передней дверь за поспешно ушедшим в ночь мужем. Потом сладко потянулась, мельком глянула на светящийся циферблат часов – без четверти три – и зарылась в одеяло.

Город спал. Спали разбросанные в зарослях старого парка корпуса Чеховки – городской клинической больницы. Ярким неоном были залиты лишь комнаты приемного покоя, недремлющих операционных да окна ординаторской, приютившей тех, кто находился на трудовой вахте. Но и их сморил липкий, навязчивый сон.

В ординаторской хирургического отделения, несмотря на полный свет, спали двое мужчин в служебном хирургическом обмундировании. Один из них – с лицом сивеньким, неприметным, помятым возрастом и профессией, ритмично выдыхал воздух, фыркая влажными губами. Глянцевая лысина розово отсвечивала на спинке дивана, ноги в полосатых носках устроились на пододвинутом стуле. Операционная шапочка свалилась на плечо, маска покоилась на животе, жилистая рука в крупных веснушках крепко сжимала окурок погасшей папиросы.

Второй – человек молодой и крепкий, сладко посапывал, положив буйно-кудрявую голову на раскрытую историю болезни. На детски нежных, пухлых щеках играл румянец, грузное, но богатырски крепкое тело надежно припечатало к полу хлип-коватый стул. Ручка, которую румяный молодой человек не выпустил на волю, скользнув по странице, оставила на ней жирную изломанную кривую линию, как бы начертав график засыпания прямо на листе медицинского документа.

Лысый пошевелился, стащил через голову операционную маску, что-то проворчал и позвал своего коллегу:

– Петруччо! – не дождавшись ответа, вновь закрыл глаза. Тот, еще, очевидно, во сне, угрожающе произнес:

– Да я тебе сейчас... – Затем, с трудом оторвав голову от истории болезни, стал с излишним энтузиазмом тереть заспанную физиономию руками, отгоняя сон, в котором он только что с таким упоением колотил мастерской бутсой по упругому и звонкому мячу. Увидев испорченный лист в истории болезни, быстро взглянул на старшего коллегу. Но тот, похоже, ничего не заметил. После чего выругался себе под нос: – Вот черт! Страницу испортил, придется все переоформлять и все по-новому подписывать. Иначе Кефирыч завтра на конференции достанет своими приставаниями.

Петр Петрович Антошкин, второй год работавший в отделении на должности хирурга-ординатора, все еще мирно воспринимал институтское прозвище, несколько указывающее на его итальянистую внешность. Петруччо, Петролио, Петролино -всяк исхитрялся как мог, подчеркивая свою симпатию к этому крайне инициативному, юношески вспыльчивому, смешливому и бесконечно добродушному богатырю. И никто, совершенно никто, не звал его «жирдяем», потому что был Петя строен, легок и быстроног.

Пожилой хирург опять открыл глаза, тяжело вздохнув, вновь позвал помощника:

– Петруччо! Сгоняй-ка еще разочек, глянь больного. Проверь, все ли готово в операционной. – Он достал папиросу, помял ее, но курить передумал, сунул коробку в карман. Как бы нам с тобой не лажануться сегодня с этим парнем. Да и убери на столе. А то развел, понимаешь, гадюшник. Вот женишься, тогда будешь жену вызывать, чтобы убралась за тобой. А пока шуруй сам.

Тот, захлопнув испачканную чернилами историю болезни, живо протер марлевой маской стол, действительно хранивший следы чаепития, и с готовностью отозвался:

– Будет сделано, товарищ начальник! Живо смотаюсь. Да не волнуйтесь вы так, Виктор Евгеньевич!

«А как тут не волноваться? – подумал Виктор Евгеньевич. – Привезли парня с колотой раной часа два назад. Набежала целая толпа – все чернявые, носатые, одни мужики. Молчаливые и грозные – абреки прямо какие-то. И прут, как танк: – Вызывай доктора Панкратова! Он здесь лучший».

И как ни старался убедить их дежуривший в эту ночь Виктор Евгеньевич Кирюхин, что заведующий отделением Панкратов сегодня не дежурит, а промедление в данном случае равносильно смерти, подписать разрешение на операцию подозрительные лица отказалась. Погибнет парень! Виктор смотрел на почерневшие подглазья истекающего кровью раненого, на белый, словно костяной лоб, прикидывая, сколько крови осталось в его жилах. Похоже, совсем мало, чтобы удержать жизнь.

– Думайте быстрее, господа, – с неприязнью окинул взглядом Кирюхин черных мужиков. – Без операции больше получаса он не протянет. – И ушел, чувствуя, как сверлят его мрачные, жесткие от ненависти глаза.

Кирюхин стиснул зубы и решил: если через пятнадцать минут родственники не одумаются, придется брать ответственность на себя, что при неблагоприятном исходе операции повлечет за собой самые суровые последствия. Самоволие хирурга в таком случае уголовно наказуемо. Кому как не Виктору Кирюхину, проработавшему у операционного стола более четверти века, знать это. Ведь едва не погорел на таком вот почти случае – взял в срочном порядке на стол женщину с маточным кровотечением и не спас. Да и никто бы не спас – застарелый рак полностью съел брюшную аорту. А как объяснишь это ее мужу, ни о каком раке у жены не знавшему и разрешения на операцию не давшему? Выходило – зарезали жену хирурги! Не вмешайся тогда Андрей Викторович Панкратов, не прикрой он друга, не миновать бы Кирюхину уголовной ответственности. Да разве от себя уйдешь? Вот и сейчас он точно знал, что, подчиняясь отказу родственников, потеряет больного. И чем потом успокаивать себя – установкой непререкаемого закона, требующего согласия близких людей для находящегося без сознания пациента? Вот чушь собачья! Что они здесь – мясники какие-то?

– Вколи ему промедол с димедролом и без всяких разговоров бери в операционную, – крикнул Кирюхин задержавшемуся в дверях Петру и облегченно вздохнул. Решение принято. Теперь пяток минут соснуть и... в бой.

– Давно бы так, а то чикаемся с ним, как не знаю с кем. Два литра крови хватит, Виктор Евгеньевич?

– Думаю, да. Но на всякий случай закажи еще, мало ли чего. Сам знаешь, как у нас порой бывает – войдешь в брюхо живо, а потом не знаешь, как ноги из него унести. В общем, давай, педалируй, а я еще здесь немного... того.

Было слышно, как за дверью ворчит его молодой коллега:

– С такой скотской жизнью не только что никогда не женишься, а скоро вообще перестанешь обращать внимание на женщин. – Чуть помолчав, добавил: – Как на объект влечения.

Виктор Евгеньевич улыбнулся, поднял руку, защищаясь от света лампы и тихо себе под нос, на выдохе произнес:

– Куда тебе жениться, женилка, наверное, еще не выросла, мальчишка! – Он опять улыбнулся и, вновь пристроив свою глянцевую голову на спинку дивана, закрыл глаза. Но вздремнуть не удалось. Дверь ординаторской распахнулась, впустив коренастого, плечистого человека лет сорока, в мокрой от растаявшего снега куртке и довольно странном головном уборе в четырьмя цветными помпонами на макушке. Он чувствовал себя по-хозяйски и, несмотря на ночной час, не сдерживал громкость речи:

– Сам тут дрыхнет вовсю, а другим не дает! Только и думаете, как бы заведующему гадость подложить.

Вошедший – Андрей Викторович Панкратов сдернул с крупной головы свой карнавальный шлямпончик, удивленно уставился на неподходящее украшение и сунул его в карман.

– Черт! Спросонья Ларискину фигню натянул... Ну так что здесь у вас, Виктор Евгеньевич, стряслось? Докладывайте обстановку. По какому такому поводу из супружеской постели вытащили? После дежурства отоспаться не дали. Подайте им непременно Панкратова! И голос такой наглый, генеральский. Какая сволочь удружила?

Кирюхин развел руками:

– Клянусь, Андрюха, не звонил никто!

– Прямо тайны мадридского двора какие-то! Причем приказ поступил – срочно! Без всяких пояснений. Я и рванул во всю прыть. Ларка машину не велела брать, а из нашего Сукова-Лыкова сам знаешь, как сюда добираться. Да еще в такое мерзкое время суток. Выхожу один я на дорогу – никого! Мусоровозка сжалилась... Ё-мое! Я-то думаю, что водила на меня косится и хихикает, даже частушечкой развлек: «Мне сегодня хорошо, мне сегодня весело, моя милка мне на х... – ну, на плешь, допустим, – бубенцы привесила!» Я ж свет ночью в передней не зажигаю, мышкой выскальзываю, чтобы никого не будить. Хорошо еще в Ларкину шубу не вырядился.

Он сбросил промокшие ботинки, повесил в шкаф куртку, явив взгляду давно известный всем свитерок, подаренный коллективом отделения пять лет назад любимому заву на сорокалетний юбилей и весьма непрезентабельные брюки, давно не видавшие утюга.

– То-то супруга твоя, видать, другим туалеты моделирует, -не удержался Кирюхин, особенностями семейной жизни друга всегда сильно огорчавшийся.

– А она специалист по женскому платью, – отрубил Андрей, задиристо вскидывая подбородок, что придавало ему победный вид. Ловким ударом ноги, выдававшим спортивное прошлое, он отшвырнул в угол ботинки и нащупал ступнями растоптанные рабочие туфли.

– Айда работать! Понимаешь, старик, здесь не совсем обычная ситуация. – Кирюхин вышел в коридор вслед за начальником. – Я вообще-то не понимаю, когда они успели пронюхать, что ты ведущий хирург. Ладно бы днем, когда главные информаторы – нянечки, шастают, как по проспекту, а сейчас все-таки четыре утра. И прямо с ножом к горлу: «Зови Панкратова! Хотим, чтобы он оперировал. Доктор Панкратов у вас лучший хирург, мы знаем». – И, главное, никаких других разговоров, стоят на своем, – с возмущением произнес Кирюхин.

– А что, разве это не так? – улыбнулся Андрей. – Ты с этим не согласен?

– Так-то оно так, да только как бы нам его не потерять, больно уж тяжелый парнишка.

– А кто они: родственники, бандюки?

– Черт их знает. На бандюков как будто бы не похожи. Странные какие-то люди, секта, что ли, какая-то.

– А больной-то с чем поступил?

– Дело кислое, Андрюха. Проникающее ножевое ранение, похоже, с повреждением печени... Живот, как барабан, полагаю, полон крови. Ранение косое в области правого подреберья, раневой канал идет вверх, прямо к печенке. Давление, пульс на нижних показаниях.

– Не весело, – согласился Андрей Викторович, пряча густые каштановые пряди под хирургическую шапочку и подмигнув светлым голубым глазом: – А мы с ней повоюем, с бабулькой этой, что с косой здесь где-то бродит, охотится. Очень уж я злой с недосыпа. От самого бульвара, где меня мусоровозка выкинула, пешкодралом шлепал. А машины от меня так и шарахались – еще бы – какой-то серийный маньяк в дамской шапочке! – Он глянул на часы. – Ни фига себе – срочный вызов профессора! Американцы бы меня дисквалифицировали.

– Сравнил... Они там из собственной виллы, что рядом с госпиталем, прямо в шикарную тачку – скок! И через пять минут у стола.

– Когда поступил раненый?

– Часа два лежит. А они разрешения на операцию не подписывают. Тебя ждут.

– Бред какой-то! Ну, прямо, как в кабаке – подай это, принеси то... раньше уж если врачи решили, что операция необходима, больного прямо на стол везли, без всяких там дискуссий с идиотами.

Они вышли из ординаторской и двинулись по коридору.

– Так раньше ж доктор был – царь и Бог. А теперь – дешевая наемная сила. – Виктор оседлал свою любимую тему сравнения «вчера» и «сегодня».

– Перестали нам доверять, считают жуликами и холуями. Пресса, телевидение все время талдычат: врач нынче взяточник и халтурщик. А разве мы этого сами не видим? Новая формация лекарей пришла на смену – капиталистическая по сути и наглая по содержанию. Они не по одному. Они пачками прут, как тараканы из щелей. И все хватают, хватают, как только не подавятся! – разгорячился Андрей.

– Так ведь мы ж с тобой такими не стали! И не мы одни! -с чувством поддержал друга Виктор. – Что ж всех с дерьмом мешать!

– Да тише ты митингуй, больных разбудишь.

– Так обидно, Андрюша! – закусил удила Виктор. – Ведь мы же никогда не халтурили. И не плакались больным на малую зарплату. Взятки не тянули. Если давали, не отказывались, чего уж там скрывать – брали. Но заметь, брали только после операции, по результату, как говорится. От благодарных выздоравливающих, причем коньячок и шоколад.

– Можно сказать, золотой стандарт, – засмеялся Андрей.

– Да, своего рода спасение своей печенки от цирроза вследствие применения дешевых напитков, – согласился Виктор, незаметно щупая себя за правый бок.

– Да разве все таскали коньяк? За спасибо работали! От бедных да стариков не отбрыкивались. А сейчас их гоняют почем зря, да и гоняют-то кто? – все больше вдохновлялся Панкратов ночной коридорной дискуссией. – Гоняют их в основном безусые доктора. Чего не напридумывают, чтобы только к себе в отделение не положить. Но стоит только этим пузанам с башлями появиться на горизонте, все уже стоят во фронт, с навешанными улыбочками: «Чего изволите-с, господа?» И этак ручкой поведут и ножкой шаркнут. А ведь в хирургии в большинстве своем они ни бельмеса не смыслят. – Они вошли в лифт, который принял в себя вжатую кнопку и с недовольным вздохом двинулся вверх.

– Честно говоря, при такой зарплате, как у нас, коммерческий подход вроде как-то даже оправдан. – Скомкав шапочку, Виктор утер ею вспотевшую от волнующего разговора лысину. – И все прекрасно понимают, кто теперь заказывает музыку. А ты будь любезен, пляши под их дудку. Вот и этот больной, смотри – бандит, а ведь требует к себе повышенного внимания. Заведующего отделением ему подавай! А порядочный человек, даже заслуженный, разве стал бы выламываться...

– Бандит, кстати, Витя, тоже человек, имеет право, как и его родственники, за жизнь бороться.

– Но не тебя же вытягивать ночью из постели! У нашего брата, хирурга, смертность знаешь какая? Как у летчиков-испытателей. На износ нас употребляют, Андрюха!

– Операционная готова?

– Давно. Через пять минут и я бы сам к столу встал, без всякого ихнего разрешения! – махнул рукой Виктор. – Так что все уже на старте: сестры помыты, инструменты простерилизова-ны, стол накрыт.

– А хирурги? – притворно нахмурился Андрей, ожидая традиционной шутки.

– Хирурги пьяны и носы в табаке, товарищ начальник, -отрапортовал Виктор. Суеверные ритуалы, берущие начало невесть от каких времен, здесь неизменно выдерживали, задабривая провидение или какие-то высшие силы, оберегающие страждущих и врачующих.

Они подошли к предоперационной.

– Надеюсь, он сейчас там не наедине с родственниками?

– Как можно, Андрюша, – зевнул Виктор, – возле него сестра и реаниматолог. Хотя заметь, последняя была этим обстоятельством крайне недовольна, ворчала.

– Ничего, перебьется, курица.

– Эх, если бы сразу же взяли, – опять завел старую пластинку Виктор, – сейчас бы, наверное, я уже лежал на диване в твоем кабинете и хорошие сны смотрел.

– Это вряд ли, Витек, – поспешил его обрадовать Андрей. -Когда проходил через приемник, по ходу осмотрел двух больных. Острый аппендицит. Надо оперировать.

– Подождут, никуда не денутся. Аппендюки при них, так что, разберемся, – почему-то стал оправдываться Виктор. – Не разорваться же нам, в самом деле. Сейчас решим насчет операции, пошлю Петюху, пусть разбирается. Парень он толковый, как ты считаешь?

– А что здесь считать, ты же знаешь, я ему все грыжи и аппендициты доверяю делать. Со всем этим добром он прекрасно справляется. Рекомендую и тебе так же поступать.

Виктор в ответ что-то проворчал нечленораздельное. Андрей это расценил как возражение.

– Да ты вспомни, как мы с тобой начинали, когда такими же безусыми и наивными были, – он с улыбкой посмотрел на его голову, – и с густыми шевелюрами на этом месте, где теперь только блестит. Так и бегали, наверное, до сих пор, если б не Бармин. Он все-таки молодец, доверял все самостоятельно делать. А сам на подхвате был, всегда рядом.

– Да, – засмеялся Виктор, – тогда помню, он еще ворчал: «Доведете вы меня, мужики, до инфаркта, да еще и с миокардом в придачу».

– А что смеешься, так оно ведь и получилось. Хороший мужик был, надо бы проведать его, на кладбище сходить, пропустили его день рождения. Нехорошо, обижается, наверное, старик. Теперь-то я его хорошо понимаю. Иной раз помогаешь кому-нибудь и думаешь: «Я бы с этим за секунду управился, ведь он не так все делает». Но приходится молчать. А иначе, ведь выбить почву у него из-под ног можно. Будет он потом все на тебя поглядывать, прежде чем на что-нибудь решиться. Самостоятельность – великая вещь. Она из обычного человека хорошего специалиста делает.

На каталке в окружении темных фигур, как на какой-то старинной картине, изображавшей то ли анатомическое вскрытие, то ли снятие с креста, лежал пострадавший – неподвижное, накрытое простыней тело, запрокинутое лицо. Смуглые веки были опущены, и на мраморной коже застыли нереальной густоты и длины ресницы.

Увидев докторов, все сразу заговорили на непонятном языке.

– Подождите, – остановил их Панкратов, – я полностью в курсе событий. Позвольте, я осмотрю его, – отодвинул он родственников. Откинув простыню, ощупал живот, взял больного за руку, пощупал пульс.

– Давление? – спросил он у сестры.

– Восемьдесят на сорок, сознание спутанное, – доложила она.

Андрей обратил внимание, что в стороне стояла реаниматолог, всем своим видом показывая полную индифферентность к происходящему. Доктор Панкратов косо посмотрел на нее, но не стал выяснять, чем она недовольна в это прекрасное утро. А впрочем, это и так было понятно. Скорее всего, она думала: «Достали эти козлы-хирурги. И чего этот лысый болван придумал? Зачем мне стоять возле этого агонирующего больного? Сейчас бы лежала в тепленькой постельке или уж, по крайней мере, сидела у телевизора, кофе пила да сигареткой баловалась. А здесь...»

– Что вы ему сейчас вводите? – посмотрев на сестру, спросил Панкратов.

– Белок, – ответила она. – Вот последние анализы, – протянула она историю болезни. – До этого уже введено две дозы одногруппной крови. – Панкратов посмотрел анализы, сразу же распорядился:

– Ставьте ему еще кровь и налаживайте вторую капельницу. – Это он уже сказал докторше, продолжавшей невозмутимо стоять, скрестив руки на груди. «Ну и стерва, – взглянув на нее, подумал Панкратов. – Ну, ничего, получишь сейчас свое сполна». – Ольга Ивановна, – обратился он к ней спокойным голосом, – подойдите сюда, пожалуйста. – Она, как бы нехотя, развернулась в его сторону. – Давайте, давайте, живей разворачивайтесь. Тоже мне, крейсер «Аврора». А то мы сейчас с вашей помощью и с помощью этих упертых родственников больного потеряем. – Последнюю фразу он сказал тихо и только в ее сторону, но достаточно внятно. Это подействовало. Она тут же засуетилась, стала налаживать вторую капельницу в другую руку. – И где Наталья Петровна, куда она подевалась? Просите ее сейчас же сюда. А больного – в операционную сейчас же, черт всех подери! – уже совершенно не сдерживаясь, чуть ли не прокричал он.

– Да я здесь, давно уже вас жду, – услышал Панкратов из-за спины спокойный голос своего любимого анестезиолога, которую во время работы он называл просто Петровной:

– Вы им уже все объяснили? – тихо спросила она, кивнув в сторону родственников. – Ведь мы его того... можем потерять, он очень тяжелый.

– Да, конечно, я сейчас, – повернулся Панкратов к сопровождающим больного.

– Я что-то не очень понимаю, почему больной до сих пор не оперирован? Кто мать больного?

– Я! – шагнул к Панкратову высокий седой человек, плотно завернутый в черное. – Мать далеко, самый близкий больному человек – я, – сообщил он тихо, торжественно, на чистом русском языке и тронул Панкратова за локоть. Сам не понимая почему, он не вырвал руку и не произнес никаких обвинительных слов в адрес людей, тормозивших экстренную операцию.

– Я должен поговорить с вами, доктор, – сказал седой.

– Разговоры после операции, сейчас дорога каждая минута.

– Мне необходимо три минуты. Они очень важны для больного и вас, поверьте.

– Слушаю, – опять не понимая почему, подчинился тихому голосу строптивый Панкратов.

– Не здесь, идите за мой... – прошелестел голос и мужчина направился коридору в противоположную от операционной сторону.

Дверь кабинета заведующей хозчастью Марии Гавриловны, женщины чрезвычайно аккуратной, почему-то оказалась незапертой, и через пару секунд они сидели в креслах у письменного стола, заваленного папками. В окно ярко светил фонарь с улицы, окрашивая комнату лунной голубизной. Мысль зажечь свет у Панкратова не возникла, чему он позже немало удивлялся.

– Все, что я сейчас скажу, вы запомните на всю жизнь, да продлится она долгие годы. – Мужчина сложил на груди тонкие руки, в кистях которых тускло блеснули черные зерна четок. – Этот юноша – очень важный человек. От его жизни зависит судьба влиятельного государства, и не одного. Может быть, судьба мира. Враги пытались убрать его, они могли подкупить и вас. – Старик жестом остановил возмутившегося намеком Панкратова. – Они много могут. Мы тоже.

Черные широкие рукава метнулись над столом, что-то ярко вспыхнуло прямо перед лицом Панкратова, запахло резко и неприятно. Виски сжала резкая боль. Он зажмурился и на какое-то мгновение, видимо, отключился, потому что, когда открыл глаза – на столе никаких следов горения не было, боль совершенно ушла, а старик улыбался:

– Прошу прощения, но мне пришлось подстраховаться. Теперь вы не сможете причинить ему вред, какие бы враждебные силы ни принуждали вас к этому.

– Закодировали? – усмехнулся Панкратов и поднялся. – Мы теряем время.

– И последнее... – в руке бородатого что-то блеснуло, и даже в свете фонаря Андрей отчетливо рассмотрел предмет, лежавший на сухой ладони, – огромный перстень с радужно играющим овальным камнем.

– Увы, я подарков не беру, тем более перед операцией. Кто может поручиться за ее исход?

– Доверим судьбу моего подопечного Аллаху, а судьбу этого талисмана вот такому тайнику. – Приподняв круглую никелированную крышку давно пребывающей в ненужности чернильницы от подарочного настольного прибора стародавних времен, старик опустил в нее перстень. Он тяжело ударился о затянутое засохшим лиловым илом дно.

Потом началась операция, и Панкратов не вспоминал ни о чем, что случилось с ним в недрах темного кабинета.

В операционной уже вовсю орудовал Петя Антошкин. Он перетащил баллон с кислородом, настроил электрокардиограф. Помог переложить больного с каталки на операционный стол. Сейчас он настраивал операционную лампу, фокусируя свет на животе пациента. Панкратов присоединился к Виктору, который мыл руки.

– Ты Петру не забыл напомнить насчет приемного отделения? – кивнул в его сторону Андрей.

– Забыл, конечно. Петр! – позвал Виктор. – Когда все здесь закончишь, спустись в приемник, там двое больных тебя давно уже ждут. Если надо срочно оперировать, оперируй. Если что-нибудь неясно будет, притормози, дождись меня. Имей в виду, мы здесь не скоро освободимся. Так что командуй, главное, не зарывайся.

Виктор заметил, что глаза друга, обычно смешливые и обнадеживающие в любой критической ситуации, полны застоявшейся, привычной уже тоски. Не рабочей, личной.

– Ну что у тебя там дома, Андрюша?

– Да так, все без изменений. Мучаем мы друг друга, Витя. И похоже, никуда уже от этого не деться. Устал я. – Он тут же улыбнулся пожилой санитарке, подавшей стерильное полотенце. – Ну что, Зинаида Ивановна, по коням!

– Все б тебе шашкой махать, не надоело еще?

– Какие наши годы, еще лет пятьдесят помашем, а там можно будет и на покой, или, как ты, Иванна, в санитары пойду, дома скучно сидеть.

Санитарка пошлепала из предоперацонной в коридор, а он продолжил беседу с другом:

– А ты, Витя, зря беспокоишься, сейчас стало даже лучше. Давно уже не общаемся, только по официальным запросам. Да и ночует она дома лишь периодически. Так что действительно стало лучше. По крайней мере, не надоедаем друг другу.

– Ты все шутишь, Андрюха, – вздохнул Виктор, – сколько раз я уже тебе говорил, разбежаться вам нужно. Так жить, как ты живешь, нельзя. Зачем друг друга мучить, не понимаю.

– Да брось ты.

– Что брось? – завелся Виктор. – Разве я не вижу, как ты ходишь. Пальто мятое, рубашка неглаженая. Да что там говорить, к сожалению, не я один это замечаю. Неужели же ты до сих пор не понял, что деньги у нее на первом месте, а не ты. Ну и богатые мужички, которые дорогие подарки дарят. А ты у нее, мой друг, где-то на последнем месте, по крайней мере, после ее брюликов, ни одного из которых, заметь, ты ей не преподнес.

– Да я все понимаю, но она о разводе не говорит. И, кстати, знаю о ее изменах, но...

– Разводись, Андрюха, возьми себе в жены стоящую женщину, будешь жить спокойно, без проблем. У нас с тобой такая работа, врагу не пожелаешь. Ты пойми, нам по-другому никак нельзя. А если ждешь, что в нашей работе что-то изменится, то зря. Не заработаешь тут ничего путного, кроме лысины и склероза. Вон как на тебя Марина смотрит. Все говорят, влюблена в тебя медсестра безумно. Умница, через год врачом будет, готовит, говорят, пальчики оближешь.

– Ты что это, Витек, меня сватаешь? Чем это я тебе насолил? Сам-то сколько раз был женат?

– Ну, женат я был трижды, и ты это прекрасно знаешь, – как бы оправдываясь, произнес он.

– Вот видишь, – тут же ухватился за это Андрей, – и меня туда же пихаешь. А я уже человек немолодой, чтобы все начинать заново. – Он посмотрел через стекло в операционную. -Так, хватит полоскать руки и языки тоже, а то кожа слезет. Пора работой заняться. Вон смотри, Петровна уже трубку больному вставила.

Анестезиолог как раз закончила интубацию, ловко введя трубку в горло больного. Они вошли в операционную. Сестра помогла им надеть халаты, перчатки. Больного накрыли стерильными простынями. Андрей спросил:

– Можно начинать?

– Давно пора, – как обычно нелюбезно отреагировала его любимая анестезиолог. По традиции он негромко произнес: -Ну, с Богом, поехали.

Широким разрезом Панкратов вскрыл брюшную полость. На пол хлынула кровь, плюхнулся большой сгусток. Брюшная полость была переполнена кровью и сгустками.

– Отсос, зажим, – спокойно командовал Панкратов. – И поставьте тазик на пол, а то скоро по колено в крови будем стоять. Прямо какая-то Куликовская битва. Большие салфетки, быстро зажим. – Говорил он резко, но спокойно, суеты в работе не любил. – Дай большую иглу с кетгутом. Ну, – он тянул руку, но сестра что-то закопалась:

– Сейчас, Андрей Викторович, игла куда-то пропала.

– Давай другую, быстро, – спокойно скомандовал он.

– Вот, – протянула она иглу с кетгутом, сама сказала что-то резкое своей помощнице. Доктор Панкратов промолчал, лишь недовольно крякнул.

– Оттяни печень, так, еще больше, – попросил он Виктора. -Вот и хорошо, так и держи. – Наконец ему удалось прошить участок печени, откуда поступала кровь. – Вить, держи. Держи крепче... Лады! Сейчас я прихвачу ее, мамочку...

Все застыли, зная, каким непростым делом заняты руки Панкратова. Ткань печени легко расползается, и накладывать швы на нее не легче, чем вышивать гладью на лоскуте нежнейшего газа.

– Ну, вот и все дела, – облегченно вздохнул он. – А ты, дурочка, боялась, не так страшен черт, как его малютка, -посмотрел он на операционную сестру. Все иглы теряет, понимаешь ли. Какие-то Маши-растеряши собрались сегодня, а не операционные сестры. – Петровна! Кровотечение мы, кажись, остановили, что от нас и требовалось. Так что мы пойдем чай пить, а ты здесь заканчивай.

Все знали, что Панкратов шутил, и напряжение потихоньку стало спадать. Операционная шапочка и рубашка на его груди темнели от пота. А перед глазами вдруг появилось лицо черного старика. Да не так уж он и стар – густая волнистая борода пересыпана серебром, а глаза молодые, ясные. Они смотрели на Панкратова с напряжением, словно ожидая от него каких-то действий. «Чертовщина, да и только! Интересно, что дал мне нюхнуть этот хрыч? Дурь какую-то восточную. Запах незнакомый, но что-то свербит в мозгах, словно машинная сигнализация. Тревожно, муторно...»

– Кстати, какова общая кровопотеря? – спросил Панкратов у анестезиолога. – У меня такое впечатление, что у него в кровеносном русле болтается не более десяти-двенадцати эритроцитов, – продолжал шутить он. Не получив ответа, Панкратов опять поддел ее. – Так все-таки, какова кровопотеря? – повторил он свой вопрос. – Или эти данные вами засекречены?

– Не гони, Андрей Викторович, сейчас подсчитаем.

Панкратов подмигнул Виктору, тот, похоже, улыбнулся.

– А что вы стоите? – неожиданно раздался резкий голос Петровны. – Хотя бы из брюшной полости удалите кровь, там ее скопилось не менее пятисот миллилитров. Давайте, давайте, ребята, – как бы шутливо она стала подгонять их. Это Андрею почему-то не понравилось, он недовольно буркнул:

– Не нукай, Петровна, не запрягла. – А сам опять о чем-то задумался.

Она поняла, что ее замечание было некстати, Панкратова что-то беспокоило, поэтому анастезиолог сразу же попыталась исправить положение, сказав:

– Вообще-то кровопотеря, на первый взгляд, не менее трех литров будет.

Подошла сестра с влажной салфеткой и предложила:

– Андрей Викторович! Разрешите, я вас вытру?

– Разрешаю, – оторвался он от своих мыслей, поворачиваясь к ней и закрывая глаза. Сестра стала аккуратно вытирать пот с лица хирурга.

– Сильнее! Что ты гладишь, как своего любимого, – нетерпеливо произнес Панкратов. – А может, действительно так, ну что, угадал, а? – чуть рассмеялся он. Даже под маской было видно, как покраснела сестра. Но Панкратов этого не заметил, как вообще не замечал ничего вокруг, кроме того, что имело отношение к лежащему перед ним больному. Шутя, балагуря на автопилоте, как всегда при сложных операциях, он осматривал тонкие кишки, включив подвластный ему механизм сверхразвитой интуиции.

– Вить! – наклонился Панкратов к своему помощнику. -Не поранена ли еще кишка ко всем прочим нашим несчастьям? Ты не чувствуешь постороннего запаха?

– У меня с этим совсем плохо.

– С чем, с обонянием?

– Ну да.

– Так и говори, а то придет в голову еще что-нибудь не то, потом не оправдаешься.

Они стали внимательно осматривать кишечник.

– Андрей, пожалуйста, заканчивайте быстрее, – попросила Петровна. – Не нравится мне что-то наш больной – давление на пределе, мерцательная аритмия пошла. Не к добру все это, ребята.

– Вот теперь ты не гони, дорогая, – огрызнулся Андрей. -Чую, тут что-то еще есть. Стоп! Ранение кишки! Ага! Вовремя попалось. А то так бы и зашили. Сейчас быстренько заштопаем и сматываемся... Давай, Витя, живее. Шьем, шьем, быстренько, ребята, – подгонял он всех и себя, заметив тревогу анестезиологов.

– Внимание! Остановка сердца! Массаж, быстро массаж! -заметно волнуясь, выкрикнула Петровна.

– Спокойно, Виктор, качай, – распорядился Панкратов, продолжая дошивать поврежденную кишку. – Не было печали, -Виктор стал интенсивно нажимать на левую половину грудной клетки, считая вслух, чтобы анестезиолог могла синхронизировать его движения с работой дыхательного аппарата.

– Хорошо, так, очень хорошо, – комментировала в такт массажа Петровна. Через минуту облегченно перевела дух. – Кажется, запустили. Стучит, и неплохо стучит. Дошивайте свою поганую кишку и сматывайтесь. Только быстро, ребятки!

– Мы уже последний шовчик накладываем. Помоги нам Боже со всеми Аллахами вместе! – Панкратов насторожился. -Что там у тебя, Петровна? Пульса на кишечнике я не прощупываю...

– Остановка! – опять выкрикнула она. – Качайте, Андрей Викторович, Виктор, качайте и заканчивайте операцию, черт подери! – уже не сдерживая себя, прокричала анастезиолог.

– Потише, пожалуйста, не на рынке. – Виктор продолжал ритмично нажимать на ребра. – Дай-ка мне шприц с адреналином и хлористым кальцием, – протянул он руку хирургической сестре. – Попробую подогнать сердечко. – Он сделал укол в область сердца. – А ты продолжай. – Виктор опять налег на грудную клетку больного, повторяя, как и прежде, считать. -И раз, и два, и три...

Оба хирурга, мокрые по пояс, в крови и поту, забыли сейчас обо всем на свете. Они были готовы на все: рухнуть и сдохнуть прямо здесь, на залитом чужой кровью кафельном полу, лишь бы только добиться хотя бы слабенького биения сердечной мышцы, которое можно обозначить всего-навсего коротеньким словом «жизнь».

– Дай-ка я, отдохни маненько, – Панкратов сменил Виктора. – Петровна! Сколько уже качаем? – Андрей отфыркивался от заливавшего лицо пота.

– Две минуты. Еще минута, и начинаем делать прямой массаж. Маша, – позвал он старшую операционную сестру, – все готово для вскрытия грудной клетки?

– Давно готово, – на сей раз, с обидой в голосе ответила сестра. – Вот, – она протянула ему скальпель, потом дала ножницы.

– Петровна! Вскрыта грудная клетка, пневмоторакс, – доложил Андрей анестезиологу. Он ввел руку в межреберье, нащупал там притаившийся плотный комочек мышц, притихший и замерший. Сердце не сокращалось. Панкратов начал сжимать рукой отказавшийся работать еще теплый мышечный насос, громко считая: – Раз, два, три. Ну, давай, давай же, миленькое мое, заводись, солнышко! – умолял он. И вдруг Панкратов почувствовал, как сердце ответило на его просьбу. И вначале как птенец неуверенно затрепыхалось в его руке, а потом сокращения стали ритмичными и бодрыми.

– Пошло, пошло! – крикнула Петровна. – Молодцы ребята! Пульс ровный, хорошего наполнения, сто в минуту. Все, Витя, быстро зашиваем.

– Уфф... – на мгновение опустил руки Виктор. – А скажи, Андрюха, разве мы тут меньше футболиста какого-нибудь с миллионным доходом выматываемся? Со всеми своими умениями, со всеми потрохами меньше какого-то громилы баскета стоим?

– Так они ж кубки клубам добывают, – усмехнулась Петровна.

– Что?! Кубки? А жизнь, его вот, к примеру, ничего не стоит?

– Какая уж его жизнь, бедолаги! – огорчилась Петровна. -Пырнули, не добили. В следующий раз непременно добьют. Добьют, сколько вы здесь ни корячьтесь. Герои спасатели!

– Не права ты, мать... – Губы Панкратова растянула улыбка детской, глуповатой радости.

Он переживал момент полного, совершенно необъяснимого счастья. Момент победы, стоивший бессонных ночей, холодного пота риска, распухших от многочасового стояния вен, не сложившейся семьи. Теплое сердце, только что забившееся в его руке, придавало всему иной смысл. А какой? Это только на торжественных собраниях ораторы ловко могли формулировать мысли. У него же слова получались какие-то деревянные, а смысл ускользал. Как и радость победы – уж очень хрупкая птаха. Вот только что она заливалась райским щебетом, унося тебя на легких крыльях в другое, Самое главное измерение, где ты – обычный смертный малый, стоял рядом с Творцом. Был помощником, подвластным Его воле, причастным к Его чуду. Вспыхнула радость и померкла. Остались вполне понятные вещи: радость хорошо сделанного дела, суетливые будни, изматывающая работа. А еще поток мелочей, нелепых, обидных, с этой самой работой связанный. Но была вспышка прозрения, и в ее призрачном свете увидел Панкратов, что гарцует спасенный им парень на высоком тонконогом коне по зеленому лугу, где-то в вольных горах, под высоким небом необычайной синевы и прозрачности. Только какая там теперь воля – сплошные бандитские формирования...

Отпорхнув мыслями в лучезарные края под ласковым солнцем, Панкратов продолжал зашивать рану брюшной полости. Рядом штопал грудную клетку Виктор.

– И требуйте, обязательно требуйте за свою хорошую работу хотя бы небольшое вознаграждение, – облегченно вздохнув, сказала с улыбкой, отошедшая от волнений Петровна.

– Это от кого же, простите, не от вас ли, глубокоуважаемая Наталья Петровна? – хмуро спросил Виктор.

– От меня вряд ли чего получите. Если только, как там -от мертвого осла уши. Спасибо Остапу за идею, а президенту, за напоминание. А вот от пациента!

– Я единственно с тобой соглашусь только в том случае, если не в свой карман, – включился в разговор Андрей. – Вить, сейчас бы, после трудов праведных, чуть на грудь принять, -шепнул Панкратов в хрящеватое ухо, пытаясь продлить мгновение чудной власти над пустяками...

– Поищем, – отозвался друг.

– А мне кажется, вознаграждение за хорошую работу, -дело справедливое, – горячо продолжила свою мысль Петровна. – Пора бы понять, другие пришли времена.

– Кто бы спорил! – поддержал неожиданно Панкратов, несгибаемый борец с поборами и взятками. – Вот и я решил, с таких клиентов, кто бабки на мерсы и яхты швыряет, нужно непременно брать! Только, естественно, не в свой карман. Я ведь и команду докторам дал: не отказываться от денег, если больной дает. Только объяснить ему, что жертвует он на нужды отделения.

– По типу бандитского общака, – разъяснил Виктор. -У преступников есть такой котел, и они за счет этого совсем неплохо живут.

– А у нас сколачивается что-то вроде комитета по распределению дохода. В него войдет один доктор, одна медсестра и одна нянечка в отделении. Деньги пойдут на те проблемы, которые возникают не только в отделении, но и в подшефном детском доме. А ты что, Петровна, ничего об этом не знала?

– И что такого, интересно, здесь может произойти, чтобы я не знала? Шутник ты у нас, Андрюша! Я в госпитале знаю про каждого не только, сколько он держит в банке, но и сколько раз он делает в минуту вдохов и, естественно, выдохов. Гиппократик ты наш наивненький.

– Хм, – усмехнулся Андрей, – это, конечно, хорошо, что ты такая наблюдательная. Однако не понимаю, почему сказано это с такой иронией?

– А потому, что ты даже не представляешь, какую ловушку сам себе создал. Смущает меня твоя затея, Андрюша. Все это будет мило и симпатично, пока не поссоришься с начальством. Думаешь, они ничего не знают? Как бы не так. Знают и тебя на поводке держат. А ты надеешься, что они до бесконечности будут терпеть твои критические выступления, твое упрямство и несгибаемую, видите ли, принципиальность? Только до поры до времени. Помешаешь, сразу прихватят.

– Да я ж тоже не лопух! Во-первых, я себе не беру ничего. Все, что мне дают больные, кладу сразу в «общак». Причем при свидетелях. – Ух, – зашив рану, Панкратов снял перчатки, -подобные операции, да еще чуть свет, моему здоровью явно противопоказаны. Сейчас бы чашечку кофе, который так вкусно готовит Наталья Петровна, и по граммулечке коньячка – для тонуса. А то совсем засыпаю.

– Сдадим больного в реанимацию и осуществим, – не стала сопротивляться Петровна.

– И потом – покемарить минут этак тридцать! – Панкратов мечтательно потянулся, хрустнул костями.

– Андрюх, ты на часы глянь, через сорок пять минут конференция. Вот те на, провозились, – удивился Виктор.

– Эх, как всегда не вовремя! – переодевшись, Панкратов нацепил свои знаменитые часы. Механические, толстые, тяжелые, на истертом ремешке. Хотя и старые, зато на обратной стороне по отполированному до зеркального блеска металлу тянулась красивая гравировка: «Андрею Панкратову, студенту второго курса за спасение утопающего коллеги». А вытащил он тогда Вальку Андронова из подмосковного пруда, где грязи было больше, чем воды. В море, конечно, спасать благороднее, и тонуть, наверно, приятней. А кому нравится захлебываться в тине? Андрей отошел от стола, потянулся:

– Ух, – вздохнул он, – ну и баня у нас сегодня получилась.

– Андрей Викторович, – опять перешла на официальные отношения Наталья Петровна, – вы позвоните, пожалуйста, по селектору в реанимацию, скажите, что я его на трубке перевожу, и про остановку не забудьте напомнить. Пусть место в реанимационном зале приготовят. А то я от него не могу оторваться. Раз обманувший, а у нас: раз подведший. Одним словом, никакого больше доверия к нему нет. – Андрей нажал кнопку на селекторе, спросил:

– Реанимация?

– Да, – ответил голос, – она самая.

– Доктор Панкратов.

– Узнаем. Хотите нам больного на трубке, после прямого массажа перевести?

– Как догадались?

– Служба у нас такая. Все готово, везите.

– Я вам не завидую, мужики. Очень тяжелый парень, так что спаточки с ним вам не придется.

– Да, помилуй вас Боже, какой там спать, через двадцать минут конференция, – засмеялся врач.

– Действительно, я и забыл.

– Кстати, вас искали. Катерина записала, кто и откуда.

– Это же надо, всем все всегда известно, – проворчал он. -Не больница, какой-то КГБ.

– Не понял, что вы сказали? – раздалось на том конце.

– Гадюшник у нас, а не больница, – почти прокричал он, -что я сказал, – совсем рассвирепел Андрей Викторович.

– Я не понял, – опять повторил тот же доктор. – Подождите, Катя с бумажечкой бежит. А что вы все-таки сказали? -опять поинтересовался он.

– Да ничего хорошего. Это я так, все больше от чувства глубокого удовлетворения.

– А-а-а, – протянул доктор, – теперь понял. – Андрей Викторович на это только фыркнул, хотел что-то сказать, но здесь к селектору подошла сестра.

– Андрей Викторович, вам звонили из гинекологии, просили срочно прийти, – взволнованно передала она информацию. – Больная уже на столе.

– Вот как, спасибо, Катя, обрадовала, – озабочено произнес он. Вернулся в операционную, спросил: – Ну, как он?

– Пока все в порядке. До реанимации довезу уж точно, а там не знаю.

– А там, слава Богу, сегодня тоже толковый человек работает.

– Не подлизывайся. Федор, что ли?

– Да. Именно он. Так что по крайней мере за два часа я абсолютно спокоен. Виктор, меня срочно просят в гинекологию, больная на столе. Так что обрадуй начальство моим отсутствием, пусть отдохнут сегодня. И не забудь, пожалуйста, еще раз проверить историю болезни. Сам видишь, больной тяжелый.

– Не волнуйся, сейчас закончу и посмотрю.

– Всем спасибо. Мария Ивановна, спасибо тебе, дорогая, -поблагодарил он операционную сестру. – Не держишь на меня зла?

– Как можно. Господь с вами, Андрей Викторович.

– Иди, Андрюх, то есть Андрей Викторович, – поправилась Наталья Петровна, – идите, хотя бы попейте кофейку у меня из термоса.

– Петровна, ты же знаешь, такой кофе я не пью. Мне важен сам процесс его приготовления. Я мог совсем от него отказаться, если бы...

– Оказались на необитаемом острове?

– Именно. Целую твои ручки, Петровна.

– Иди, иди. Ждут тебя.

Панкратов улыбнулся, а затем сразу стал серьезным, опять подошел к столу, пощупал у больного пульс.

– Никак от вас не уйду, напугал меня этот парнишка. И откуда он только свалился на наши бедные головы?

– Все оттуда же, откуда все остальные. А тебе это явно подарок к твоей апробации, Андрюшенька. Ведь у тебя там тоже что-то о ранении печени. Так что принимай. И чего это ты все его пульс щупаешь, никак не пойму. Вон на кардиографе все выписано.

– Спасибо за совет, дорогая. Привычка такая, все самостоятельно пощупать да потрогать. Хорошо, я пошел.

В ординаторскую заглянул Виктор.

– О, кстати, Витек, чуть было не забыл, – попросил Панкратов. – Окажи любезность, попроси, пожалуйста, кого-нибудь из молодых по списку всем сообщить, что у меня апробация на следующей неделе, а то боюсь, замотаюсь. Пусть не забудет пригласить докторов из других отделений и с кафедр, чтобы обидок потом не возникало. Хороший банкет гарантирую. Естественно, в незабвенном кафе «Синичка».

– Не волнуйся, Андрюха, что тебе докторская – тьфу, да и только! Ты же в своем деле давно академик.

– Ладно, ты не мажь мне. Признайся лучше: ты меня ночью вызывал?

– Матерью клянусь! – искренне возмутился Виктор, давно похоронивший старушку на Никольском кладбище. – Ты уж меня извини, что втравил тебя в это дело. Но, видит бог, не по своей я воле, – еще раз извинился Виктор.

– Ну что ты, Витя, все в порядке. Это я так, больше по инерции.

– Тогда резюмируем: кофе отменяется, тем более с граммулечками, – вздохнул Виктор. – К дамам надо являться в кристально чистой форме. – Он хитро глянул на друга. – Особо к дамам, неравнодушным к вам.

Андрей только махнул рукой и набросил на плечи куртку. Шапку с помпонами сунул в портфель.

– Надеюсь, тему диссертации помнишь? – строго спросил Андрей.

– Уж как-нибудь... – виновато склонил голову Виктор.

История с диссертацией Панкратова нашумела на всю клинику. Дело в том, что Виктор, считавшийся непревзойденным стилистом, взялся отредактировать едва законченную работу Андрея. Когда прошла неделя, Панкратов поинтересовался ходом редакторской работы.

– Нет у тебя больше диссера, Андрюха. Я талмуд твой посеял. Прости идиота... – сознался Виктор.

– Смеешься... – бледнея, Андрей встряхнул друга. – Это же единственный экземпляр! А я-то, дебил! Доверил великое научное изыскание самому патологическому... пентюху в клинике! Да нет – в Москве! Ты ж истории болезни своих больных по всем отделениям ищешь! – он метался по комнате вокруг окаменевшего от непоправимой вины друга. – Где ты ее оставил, вражина! А может, американцам загнал?

– Найду, клянусь! Новую напишу! – колотил себя в куриную грудь Виктор. Все оказалось до безобразия просто. Он взял диссертацию с собой на пляж, надеясь там с ней хорошенько поработать в тиши и покое, и оставил где-то под кустиком. Поиски ни к чему не привели. То ли сама работа кому-то сильно понравилась, то ли сгодилась для каких-то пляжных потребностей дефицитная по тем временам бумага. Но надо отдать должное благородству Андрея, он абсолютно никак не донимал своего забывчивого друга, а даже наоборот, по-доброму посмеивался над его рассеянностью.

«Эх, надо бы Витьке про старика с четками рассказать! Обхохочется! И поделом, шизуха чистой воды! Белая горячка. Вонючая отрава для зомбирования великого хирурга, да еще и перстень в чернилке! А если серьезно, был ли он вообще? И было ли тайное сидение с бородатым стариком в темном кабинете сестры-хозяйки?»

Панкратов решил по пути заглянуть в кабинет, но там уже вовсю хозяйничала Марья Гавриловна, а чернильный прибор чуть заметно горбился под завалом бумаг. Извинившись, он прикрыл дверь и во всю прыть поскакал в гинекологию, располагавшуюся в другом корпусе.

– Черт бы подрал такую погоду!

Темно, гадко, мокро! А кто-то в теплых краях нежится, принимает от лакея запотевший бокал прямо в шезлонге под сенью пальм! – бормотал Панкратов, шагая по аллее к гинекологическом корпусу. – Куртец на рыбьем меху у меня совершенно не солидный, по лужам как пацан хлюпаю. А надо бы иметь солидное драповое пальто и шляпу. Нет, если в собственном «вольво» перемещаться, то лучше в дубленке и с непокрытой головой, благо, волосищ пока хватает для демонстрации. Права, права Лариска – «докторишка нищий» – вот вы кто, господин Панкратов!

Жена была художником-модельером, вроде даже преуспевающим. Всегда оказывалась в центре шумного бала – выставки, показы, презентации, на которых Андрей поначалу присутствовал, а потом прекратил ненужные для него хождения. Красота спасет мир? Да бросьте, господа, кого спасут тряпки и крои, унисексы и сексапилы? А вот докторские руки! Ну, не мир, так отдельно взятого человека спасут обязательно.

– Не понимаю, Андрюша! Ты таких важных людей спасаешь, а где гонорары? – приступая к своей излюбленной теме, Лариса делала страдальческое лицо.

– Я работаю не в коммерческой клинике. У меня зарплата, – упорно твердил он одно и тоже.

– Оскорбление это, а не зарплата. У других врачей и автомобили роскошные и особняки громадные.

– Не надо мне про других рассказывать! Да, кто-то, может быть, карманы за счет чужой беды набивает, выбирая платежеспособных больных! Не такой я! Не такой, извини.

Измученная финансовой слабостью мужа, Лариска сделала попытку улучшить его положение. Привела в дом своего мордатого приятеля, накормила по-барски. Потом вызвала из комнаты Андрея, к посиделкам жены по обыкновению не причастного.

– Он? – коротко осведомился мордатый, окинув оценивающим взглядом Андрея от растрепанной макушки до растоптанных тапок. – На восемьсот баксов пойдешь?

– А что нужно делать? – смиренно поинтересовался Андрей, уловив краем глаза радостно сиявшую физиономию жены.

– Да так, сидеть больше будешь, изображать, – ответил тот с явным пренебрежением, потому что названная сумма была для него пустяком, пособием по бедности.

Андрей знал новых хозяев жизни и ненавидел их.

– Не могу сидеть, геморрой замучил, извини, мужик. – Панкратов виновато развел руками. – За пять тысяч баксов лежа -еще куда ни шло. – Он ушел, хлопнув дверью, и долго еще слышал, как разорялась сквозь рыдания Лариса, оправдываясь перед боровом за поведение «этого дикаря»

И пошла семейная трещина от экономического базиса к лирической надстройке. Вначале тихонько, а потом и вовсе открыто, даже демонстративно, Лариса стала показывать мужу, что есть у нее другие интересы. Более соответствующие потребностям. А он ведь любил ее! Ох, как больно было, обидно, хоть вой! Но Панкратов не выл, а начал спасаться коньячком. Благо этого подарочного добра было хоть отбавляй. Вот и стал иногда пытаться задавить тоску, придушить ревность, злость, обиду! Делов-то – рюмашка! Разогнал кровь горючим – и вперед! Только чутье обостряет и поднимает кураж. Добавить, еще немного...

– Ты свои руки видел? – как-то наскочил на него осатаневший от жалости к другу Витя. – Так посмотри.

Панкратов вытянул перед собой растопыренные пятерни -пальцы дрожали.

– Я и такими лучше многих других прооперирую.

– А через месяц что будет? Через год? Да не хочу я наблюдать, как гибнет хирург Панкратов. Вот, подписывай. – Виктор Кирюхин положил перед начальником заявление об уходе. Потом были обещания завязать и какие-то хитрые американские таблетки, снимающие зависимость. Была упорная, ненарушае-мая трезвость. И выдержал бы, и справился, если бы опять не Ларка. И на кой ляд он присох к ней, мазохист?

В хирургическом мире, что бы ни праздновали, второй тост всегда поднимается «за наши тылы». Это стародавняя традиция, говорящая о том, что без покоя и лада в семье хирургу не выстоять. И от «граммулечек» не уберечься. Этим самым хирурги подтверждали незыблемость своих семейных традиций и устоев.

Панкратову было больно из-за постоянных обманов жены. А вот она особо не переживала и угрызения совести ее не мучили. Обманывала Лариса мужа как бы между прочим, особо не утруждая себя в объяснениях и придумывании каких-то оправданий.

Так они и продолжали жить во лжи и обмане. «А что делать?» – спрашивал себя Панкратов. Ведь он продолжал ее любить. А его попытки разговора с ней не приносили никакого толка. Она или отшучивалась, или переходила в нападение, если он в своих обвинениях был слишком настойчив. И, конечно же, главным аргументом в ее споре с ним оставались деньги.

Действительно, подумал он, особой радости и тем более гордости он не испытывал, когда приносил домой зарплату. «Будь они неладны – те, кто платит такую зарплату врачам», -в сердцах ругался он про себя.

До поры до времени острые углы в их отношениях удавалось как-то сглаживать. Но, особенно это стало заметно, когда начались всем известные перемены в стране. Сразу, в один момент врачи, так же, впрочем, как и учителя, ученые и другие представители уважаемых ранее профессий, стали получать то ли стипендии, то ли пособия по безработице. Кстати, далеко не те, которые получают безработные в Европе, например. А потом врачи вообще стали просто презираемой частью общества. Причем все это произошло очень быстро и совершенно незаметно для остальных людей. Вот здесь супруга и стала доставать Панкратова. И доставать с лихвой.

«Все могут зарабатывать, а ты ради своей семьи не хочешь даже задницу оторвать, чтобы найти нормальную работу. Кому нужна такая работа, которая не дает семье благосостояния. Ищи что-нибудь приличное». Это были последние слова Ларисы перед тем, как они прекратили общение. А потом, то ли в отместку за его упрямство и несогласие с ней, то ли просто в силу вредности характера, она стала отсутствовать дома по несколько дней. И к ним домой стали приходить какие-то мужики в барских шубах и, похоже, с большими деньгами. Разговаривали они покровительственным тоном, пренебрежительно оглядывая обстановку в квартире.

Панкратов старался ничего не замечать, все глубже уходил в себя и в работу. Стал просто пропадать в больнице, чаще оставался дежурить, хотя по статусу мог уже этого и не делать. Но на работе Андрей чувствовал себя на равных со своими коллегами, которые уважительно относились к нему.

«Вот они, тылы! – не без зависти взглянул Панкратов на дежуривших возле гинекологического корпуса мужичков. – Ждут, волнуются... тылы! А у меня словно рюкзак со взрывчаткой за спиной».

Но не только об этом вспоминал Панкратов, пока прыгал через лужи. Не мог он забыть и малоприятный разговор с родственниками только что оперированного больного. Эмоциональность разговора была подогрета еще и неумелыми действиями сестер и нянечек операционного блока. Они, очевидно, торопились, ведь многие были студентками и спешили на занятия. Так вот, медсестры протащили после операции тюк с окровавленными простынями сквозь ряд родственников, стоящих у дверей операционной. Наверняка не осталась в тайне и остановка сердца у больного на операционном столе. Поэтому на выходе из операционной Панкратова ожидала враждебно настроенная толпа. Конечно же, Андрей понимал, в каком состоянии родственники, и знал, как себя вести в подобной ситуации.

Обычно родственников к операционной не подпускают на пушечный выстрел, но сейчас все сложилось иначе. Порадовать их Панкратов ничем не мог, а успокаивать в таких случаях крайне опасно. Массивная кровопотеря, остановка сердечной деятельности, прямой массаж сердца... В общем, прогноз у этого паренька был крайне неблагоприятен. Но Панкратов оставил им надежду, объяснив, что кровотечение остановлено и больному проводится вся необходимая в таких случаях терапия.

Среди родственников Андрей не увидел старика, с которым он разговаривал до операции. «А может, мне привиделась вся эта чертовщина», – подумал он.

Родственники, конечно, его объяснениями не очень-то удовлетворились. Они в раздражении вдруг перешли на ты: «А ты куда направился, если он крайне тяжелый, сиди у него, коновал». Раздались угрозы, что если что не так... В общем, как могли, так и испортили ему настроение.

– Я в ваших деньгах не нуждаюсь и прошу никому из персонала их не совать. Если возникнут какие-то проблемы, реаниматологи меня сразу же вызовут. И вообще, не мешайте работать персоналу, – закончил он довольно резко свою разъяснительную речь. И похоже, он разобрался, что эти ребята из категории так называемых «новых русских». А они смотрят на докторов, как на свою собственную обслугу. Они считают, что дашь доктору на лапу стольник баксов – и должен он бегать, как мальчик, угождая ему на каждом шагу. А этого Андрей категорически не переносил, даже если это происходило с другими. Поэтому понятно, с каким настроением он сейчас добирался до соседнего корпуса.

Он сделал еще один рывок по мокрой аллее и уже через пять минут стоял у запасного входа, резко нажимая на звонок.

«Эх, сейчас бы чашечку кофе, – опять промелькнуло в голове, – да и поесть не мешало бы. – Андрей посмотрел на часы. – Час назад я должен был позавтракать. Взрослый мужик, а все как мальчишка бегаю. Гастрит, давление, нос хронически заложен, ничем не пробьешь. Вот и ноги насквозь промокли. Совсем как в детстве, черт подери, куда оно подевалась? Мокрые ноги, ангина, чай с лимоном и аспирин, да неделя внешкольного шалопайства – сплошной кайф! Теперь ни свободы, ни лимона. Одна головная боль... – Он довольно долго трезвонил изо всех сил в служебную дверь, но ему никто не ответил. – Ё-мое, видно, придется идти через центральный вестибюль». – Эта мысль заставила его с такой силой бухнуть ногой в дверь, что тут же раздался голос знакомой нянечки:

– Да что же ты колотишь, Андрюша, как бандит какой-то! Всех наших родильниц побудишь.

– Как же ты меня, Марфа Андреевна, через закрытую-то дверь узнаешь? – удивленно спросил он.

– По стуку, мил человек. – Она впустила его, глядя снизу вверх через толстые линзы очков.

– Значит, помнишь меня?

– А то как же! Всю жизнь помнить буду, чай немного осталось. Мой-то Федор все просит, чтобы я занесла тебе от него баночку грибов, а я все забываю. Да и неудобно как-то, ты теперь говорят, большим хирургом стал. А я ведь тебя еще студентом помню.

– Нет уж, на той неделе обязательно занеси баночку-то. Грибочки – моя слабость. Как сам хозяин?

– Спасибо, твоими молитвами. Нам много не надо, годик бы еще Бог дал пожить, и хорошо.

– Проси, Бог даст, он добрый. Привет Федору передай. Меня вызвали на операцию, кто там сейчас?

– Сама Альбина Григорьевна, ее тоже вызвали. «Альбинка! Про кофе, похоже, придется забыть», – мелькнула мысль, то ли радуя, то ли огорчая.

– Ты меня, Марфа Андреевна, не провожай, иди – досыпай. Да, держитесь там со стариком.

Панкратов быстро поднялся на третий этаж, вошел в ординаторскую. Сразу же увидел светлое пальто Альбины, небрежно брошенное на диван.

«Спешила, похоже. – Он бросил свою куртку, и она – толстая и грубая, аккурат легла на нежную дамскую одежку. – Все как надо, все как у людей», – подумал он.

Альбинка – звонкая, пышноволосая, крепко сбитая казачка – сильно увлекла его в институтские годы. Были они славной парочкой и даже к семейной жизни примеривались. Совсем не плохая перспектива – одни проблемы, одна головная боль, за ужином разборки операций, как на конференции, а ночью – тяжелая, горячая Альбинкина грудь, заслонявшая и разборки и тревогу. Так бы и вышло, если бы Панкратов не встретил на четвертом курсе Ларису в одной эстетской компании. Встретил и «врезался» в нее с лету, как альбатрос в скалу. Лариса была тоненькая, вся какая-то извилистая, нежная. Она пришла из другого мира, где благоухают шанели, а не трофические язвы, где спорят о пропорциях, оттенках, стилях, а не о непроходимости кишечника, гангренах, перитонитах. Только не соединялись их миры, как порхание мотыльков над цветочными венчиками и черноземная, кишащая червями жижа. Но уже тогда знал Панкратов, что его мир, его дело важнее. Знал, нутром чуял, что трудно им придется. Но защититься перед Ларкиным воздушным превосходством не умел.

Альбинка замуж не вышла, хотя ее звали. Да и с Андреем теплых отношений в виде профессиональной дружбы не разрывала. И находили они в этой связи отдохновение, вроде сообщества близких родственников. Она часто вызывала его на помощь, когда во время гинекологических операций сталкивались с какой-то неясной патологией. Иногда и он приглашал ее к себе, если дело касалось женских проблем. «Так что наша дружба стоит не на пустой лирике юношеских воспоминаний, а на крепком фундаменте производственной необходимости», -любила повторять Альбина, провоцируя его на вынужденные заверения, что, мол, какая уж там производственная необходимость без личной заинтересованности.

Панкратов быстро переоделся и уже через пять минут подошел к операционному столу. Спиной к нему стояли две крупные женские фигуры. В одной из них он сразу признал Альбину. Еще одна, тоже крупная тетка, стояла напротив. «Прямо три грации с картины Боттичелли», – мелькнуло у него в голове. Фальконе на них не хватает.

– Андрюша! – искренне обрадовалась Альбина, увидев его. – Спасибо, что пришел. Что-то не можем здесь разобраться, помоги, пожалуйста.

– При условии, если после операции будет кофе, приготовленное твоими руками, и хотя бы один бутерброд, – сразу же поставил условие Панкратов, шутливо, конечно, но вовсе не безосновательно. Голод и засевший со студенческих лет гастрит давали о себе знать самым настойчивым образом.

– Будут тебе бутерброды, взяточник! – звонко рассмеялась Альбина своим знаменитым заразительным смехом.

Он подошел к столу и чуть отодвинул Альбину:

– К больному не протиснешься. Раздобрели вы здесь.

– Я – женщина в теле. А все потому, что никто не гоняет. -Альбина скосила на него насмешливый серый глаз. – Мужа я так и не завела.

– Нужна тебе такая обуза! – Панкратов понял упрек. – Мы, мужики, существа грубые, неряшливые, ленивые. Зарабатываем плохо. А главное – носки по всему дому разбрасываем.

– Смотри, Андрюша, какая-то странная опухоль толстой кишки, – нахмурила лоб Альбина.

Панкратов присмотрелся, ощупал образование и поправил:

– Не толстой, а слепой. Да и не опухоль вовсе. Дайте-ка мне пинцет, ножницы. – И, получив инструмент, рассек брюшину вдоль кишки. – Теперь видишь? Это, моя дорогая Альбиночка, всего-навсего аппендикулярный инфильтрат. Не огорчайся, иногда и мы путаемся с этой гадостью, и не всегда правильно ее определяем. Штуковина, к счастью, безобидная, с чем и поздравляю. А то ведь я сегодня еле ноги унес с операции, да еще не знаю, чем дело закончится. Ну что, Анна, – обратился он к молодой докторше, которая вела операцию, – сами закончите, или как?

– Спасибо вам, Андрей Викторович, конечно сама. Вы уж, пожалуйста, извините меня, неумеху, всех побеспокоила. Альбину вызвала, вас.

– Да вы не извиняйтесь, Анечка, – остановил ее Андрей Викторович, – примерно в вашем возрасте я чуть было всю правую половину толстой кишки не удалил по этому же случаю. Да вовремя меня остановил старший товарищ. Все повторяется. Спасибо всем.

– Спасибо всем нам, – завершила благодарственный ритуал Альбина полагающейся у хирургов фразой.

– Ну а мы тогда с Альбиной Григорьевной отправимся в закрома, получать обещанное нам вознаграждение. Замерз я сегодня. Если бы не утро и не чертова конференция, – он покосился на часы, – которая уже идет полным ходом, выпил бы я сейчас грамм этак...

– И какая нынче доза? Ты про коньячок не договорил, -спросила Альбина, когда они оказались в ординаторской. И было в ее голосе столько чувств, что и слезы, и язвительные наскоки, и обвинения, и мольбы, и пылкие признания оказались бы вполне уместны.

Она приехала в Москву из Запорожья

с прицелом учиться на врача. Отличница, красавица, гарна дивчина, умевшая и без устали плясать на шумных праздниках родни в казацкой деревне, и поголосить на похоронах с необходимыми причитаниями и подвывом, а уж петь – всегда первая. Старые казацкие, новые эстрадные, даже оперные арии -все было в репертуаре Алевтины Звонаренко. Особенно удавались ей песни из репертуара модной тогда кантри-звезды Жанны Бичевской: «Ой, что ни вечер, что ни вечер, мне ма-лым-мало спалось...» или коронная запевка «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить! С нашим атаманом не приходится тужить!» И была в ее голосе такая отчаянная удаль, что, смахнув слезы, усатые мужики горланили от всей души про атамана, пережив уже и «первую пулю», попавшую в коня, и вторую – что «насмерть ранила меня». Влюблялись в Алевтину местные парубки до одурения, сохли по углам матерые запорожские казаки. А она, еще будучи девчонкой-школьницей, врачевала хворых, разбираясь и в травах, и в новомодных лекарствах, о которых читала в рецептурных справочниках. Главное же – умела нужное слово сказать, душу утешить. А когда поступила в московский медицинский институт и стала привозить с собой в станицу, где жили бабка и дед, тонометр, отбоя от желающих померить давление не было. Все дружно принимали адельфан и раунатин, а при грудной простуде ставили горчичники через газету на всю ночь. В Москве Алевтина, вполне уместно превратившаяся в Альбину, быстро примоднилась – джинсовый костюмчик вместо цветастой юбки, тесные маечки, обтягивающие грузный бюст, превратили ее в отменную городскую «чувиху». Но нрава строгого Альбина не изменила в угоду столичной сексуальной революции и косу не срезала. Укладывала ее кренделем на затылке, выпуская кудряшки у смуглого лба и в нежном изгибе затылка. Она была сильной натурой, которым благоволит жизнь. В морге в обморок не падала, в операционной во время учебных демонстраций стояла в первых рядах, а будучи студенткой третьего курса, приняла своими руками младенца у роженицы в сельской больнице, где проходила летнюю практику.

На курсе Альбина была заводилой, звездой КВНов и праздников. Речь проникновенную с трибуны о комсомоле толкнуть – Альбина Звонаренко! Высказать всю правду о нарушителях учебной дисциплины – она же! Надо представить городскому начальству цветущую молодежную смену в области здравоохранения – Альбина, грудь вперед! На нее заглядывались преподаватели, даже сам профессор Успенский, читавший блестящие лекции по гистологии, частенько задумчиво поглядывал в сторону усердной студентки. Ухаживали за ней многие, но пуще других старался многообещающий физик – аспирант института Курчатова и дерзкий поэт с гитарой, выгнанный из ВГИКа за профнепригодность. Потом он стал известным бардом и начал устраивать свои бесконечные юбилейные концерты на центральном ТВ. В зрительских рядах мелькала толстая блондинка в укладке – помесь Мэрилин Монро и Наталии Крачковской. Законная супруга. А Альбинка одиноко и жадно (с тоски) грызла орешки перед экраном, слезно упрекая злую судьбу: «Кто же вы, Альбина Григорьевна? Неудачница. Теперь это уже окончательно ясно. Все выламываетесь, пыжитесь, девочку из себя корчите – веселая, ухоженная, в модных шмотках, а домой придете – хоть вой». Она распахивала холодильник и со злым отчаянием самоубийцы поедала пышный торт, преподнесенный очередной пациенткой.

С ростом профессионального мастерства гинеколога в хорошем роддоме у Альбины появились солидные клиентки, дары приносящие. Кто ж не расщедрится, заполучив, наконец, желанного малыша или избавившись от страшенной опухоли? Жизнь, в общих чертах, сладилась: обставленная мебельным дефицитом двухкомнатная квартирка, полный холодильник дареных яств, шуба и не одна, билеты на премьеры в лучшие столичные театры, творческие вечера в ВТО и ЦДРИ... Вот только с мужичками по-прежнему было плоховато. Конечно же, составить Альбине компанию по ее добротному житию-бытию охотников имелось немало. Попадались даже люди вполне достойные. Но, увы! Вот ведь верно говорят: «полюбится сатана пуще ясного сокола». Подломил Альбинку, приворожил и бросил проклятущий Панкратов! Эх, эти синие глаза меня сгубили... Глаза у него были синие, уверенные – глаза победителя и того избранного, кто причастен к тайне.

Появившийся на свет в семье служащих Панкратов родился врачом, как другие рождаются военными, математиками или художниками. Живая плоть во всем ее таинственном и сложном бытии была интересна и понятна ему. По едва заметным признакам – мешковатости век, форме ногтей, оттенку губ, сухости волос он безошибочно определял причину внутренних неполадок в организме больного. Иногда хватало простого намека, поступавшего от интуиции, и Андрей настораживался, приглядывался и попадал своим диагнозом в самую точку! Учился жадно, перелопачивая горы учебников и анатомических атласов. Выражение лица за этим мало кого увлекающим занятием у него было удивленно-радостное, как у мальчишки, попавшего в пещеру Али-Бабы.

– Ага, вот оно что! – разворачивал Андрей перед Альбиной страницу книги, на которой был изображен человек, лишенный кожи и верхнего слоя мышц. – Я так и знал, что они пересекаются в этом месте!

– Профессор ты мой, оголодалый! – Она совала ему семикопеечную кулинарийную котлетку, поджаренную с таким шиком, что и в «Арагви» бы от нее не отказались.

Жили они тогда в комнате уехавшей в Пермь тетки Андрея – узкий пенал в длиннющей коммуналке, выходящий высоким окном в темный двор. И ведь неплохо жили! Будущее как колоду карт раскрывало перед ними ассортимент возможностей. И все – достижимые! Откуда только взялась эта писклявая лахудра с цыплячьими ножками! Столкнувшись с Ларисой нос к носу в метро, Альбинка просекла все. Тихая мышка, шлюха по-монастырски! Вон как повисла на руке Андрюшки, свесив ему на грудь соломенные патлы. Эскалаторы двигались в разные стороны, и за это мгновение Альбина успела заметить, как, стоя на ступеньку ниже, заглядывала эта мышка в склоненное, разомлевшее до идиотизма лицо Андрея, а его ладони лежали на ее плечах прочно, оберегающе! Позже оказалось, что узрела Альбина все верно: Лариска оказалась той еще штучкой. Вон какие нежности – от паучка в обморок падать, питаться шоколадом и фруктами, носить «фирму»! И еще плести своим мяукающим, полным беззащитной женственности, как считал Панкратов, голоском про какие-то недели высокой моды, коллекции, схватки ведущих кутюрье...

Альбина пыталась удержать Панкратова, но не из тех он был, чтобы усмирить страсть. А страсть там была, это точно. Ненормальная какая-то, вывихнутая. Чуть забеременела Ларочка, и состоялась свадьба – с помпой и ресторанным оркестром. Родители-то ее не простые сошки – техническая интеллигенция! Появился на свет сын Вадик, и примагнитило Панкратова к семье намертво. В те годы и карьера у него пошла в гору. Как хирург он показал себя еще в ординатуре, а уж на должности на Пироговке – и вовсе расцвел. Ему, сопляку, легко удавалось то, что другие – зрелые и опытные – считали неосуществимым. И крутило его мысли лишь вокруг работы и семейной благодати.

Альбина решила уйти в тень и явиться из нее перед взором Панкратова в новом качестве – удачливой жены и состоявшегося специалиста. Но пока она работала над осуществлением задуманного, поступил SOS – Виктор Кирюхин вызывал ее на секретную беседу и объявил: Андрюшку спасать надо. Дала его семья трещину, сорвался Андрюха и покатился. У Лариски своя жизнь, муж бесхозным ходит, в клинике ночует, от спиртного все больше зависит. Альбина аж губу закусила – и радостно, что не сложилась идиллия, и больно – вдруг и впрямь Андрюха не выберется? Дрогнуло ее казацкое сердце, сжались сильные кулаки. Вот он – главный бой в ее жизни.

Все продумала Альбина – и таблетки достала американские, и женские чары активизировала – даже к знахарке за приворотным зельем ходила. И получилось же! Взяла Панкратова Альбина в свои стальные объятия, под присмотр и контроль. А главное – в приворот страстного, пышного тела. Он тогда почти ушел из дома и жил у нее, всерьез планируя развод. Лара от ухода мужа не впала в депрессию лишь потому, что, как оказалось позже, с головой ушла в новый роман. А потом вдруг вызвала мужа на серьезный разговор. Сидела на не-прибранной кухне, с вспухшими от слез глазами и бубнила про свое одиночество, про зовущего папку сына. Потом вскинула тонкие руки ему на плечи, прильнула мокрой, нежной щекой к его колючей, мужественной и шептала, шептала: «Люблю! Люблю тебя, дурень!»

Выслушав сбивчивое сообщение Панкратова о возвращении в семью, Альбина помолчала. Сказала только:

– Ну что ж... Больше я тебя ждать не буду.

И в самом деле завела какого-то мужичка, Панкратову не досаждала. А Лара, натешившись недолгой семейной идиллией, вновь принялась за старое. Серьезное это, видать, дело -моделирование одежды. А соблазнов вокруг – не устоишь. Прощал ее Панкратов, но легче от этого ему не становилось. И все чаще приходила мысль подкрепить силы спасительными «граммулечками». Вон и теперь, улыбается, а на дне глаз жажда знакомая, уголек тлеющий.

– Значит, не развязал? – повторила вопрос Альбина, закрыв за ними двери ординаторской.

– Не бери в голову, Алька. Все под контролем. – Андрей вытянул перед ней руки. – Крепенькие, здоровенькие. Вот этими конечностями сегодня парню сердце завел.

– Прямой массаж! – ахнула Альбина. – Господи, чудотворец ты наш!

С приятностью отметив восхищенный Альбинкин взгляд, Панкратов подумал: «Как бы прореагировала на такое его сообщение Лариса? А никак: обыденное же рабочее дело – спасать больного. Или нет, спросила бы, сколько за это отвалит пациент, когда выкарабкается?»

– Живо переодевайся, кофе остынет, – поторопила Альбина задумавшегося Панкратова. – Расскажи, что там у вас в отделении? По-прежнему Кефиряк воду мутит?

– Он, чертяка! Осторожный, злопамятный зануда, и главное... – Панкратов замялся.

– Договаривай. И хирург он никудышний. И администратор без полета. Поэтому и главный.

Снимая операционное белье, они так увлеклись разговором, что не заметили, как остались в неглиже. В дверь постучали.

– Войдите! – крикнула, не задумываясь, Альбина. Вошла нянечка с подносом в руках и, увидев их, взвизгнув, пулей выскочила за дверь. Удивленно переглянувшись, они поняли, в чем дело, и принялись быстро одеваться, громко смеясь при этом.

– Ты что, Андрюша, совсем заболел, без портков светишься! – сквозь смех проговорила она. – У нас же здесь абсолютно женский коллектив и мужиков-то практически не бывает, не говоря уже о голых. Напугал ты ее, бедную.

– Извини, – смутился он, поспешно одеваясь. – У нас на подобные глупости не особенно обращают внимание, тем более, в суматохе. Кто мужик, кто баба рассмотреть не успеешь.

– А раньше успевал, – Альбина с грустью посмотрела на него. – Совсем старые мы стали, обидно, как это все быстро и незаметно прошло. Пароходик грузовой на Волге помнишь? Прямо на палубе, под ветерком и облаками... Дедок с мешками, что из люка вылез, чуть бороду от этого зрелища не проглотил! Здорово... А ведь больше хорошего и вспомнить нечего.

Он обнял ее за плечи, чмокнул в голову:

– Уж ты меня прости за все, Алька. Путаный я какой-то мужик. Ни себе радости, ни людям.

– Да уж, не простой. И вижу ведь – совсем бесхозный. -Она потянула за ниточку обтрепанного рукава. – Свитерок-то менять пора.

– Да хрен-то с ним! Пошли лучше к столу, неспетая песня моя, а то грохнусь сейчас в голодном обмороке, сама будешь откачивать. – Она прижалась к нему. – Пошли, пошли, – повел он ее под руку. – В отделении меня, наверное, уже с собаками ищут. Зови скорее свою дуру с подносом, по-моему, там что-то вкусненькое дымилось.

– Подожди, побудем еще чуть-чуть вместе, – она положила ему голову на грудь. – Жаль, что у нас все так получилось, а вернее, не получилось. – Альбина неожиданно оттолкнула Панкратова и завопила во весь голос: – Степанида! Где ты там есть? Мужика, что ли, не видела, совсем сбрендила баба.

Вошла опять с подносом испуганная нянечка. Робко произнесла:

– Можно, Альбина Георгиевна?

– Давно уже нужно, а то твой любимый доктор Андрей Викторович того и гляди скончается от голода. И ты будешь в этом виновата, имей в виду.

– Господи, да я-то что... честное слово, не виновата я, -засуетилась она.

– Да ладно, шучу. Ставь все на мой стол, в закутке. – Проходя мимо нее, Альбина посмотрела на поднос: – Ого! Наготовила никак не менее, чем на роту солдат.

– Здравствуйте, Андрей Викторович, – зарделась Степанида от счастья видеть своего любимого доктора.

– Доброе утро, Степанида Карловна. Все хорошеете на мою погибель. Смотрите, доберусь я когда-нибудь до вас, тогда уж держитесь, мало не покажется, как любит говорить наш президент.

– Да, что вы, Андрей Викторович, совсем смутили меня.

– Доберусь, доберусь, добрая и красивая вы женщина. Ныне эти качества в женщине – большой дефицит. Имейте это в виду, мой ангел-спаситель.

– Так, нечего мне моих девушек с пути истинного сбивать, -притворно возмутилась Альбина. – А ты поставь поднос на стол, я сама разберусь. Спасибо тебе. Иди. А то еще действительно уведешь его от меня. Тем более, он как раз сейчас некормленым ходит.

Вскоре они сидели за щедро накрытым столиком. Была здесь и яичница-глазунья, и сардельки, и бутерброды с красной и черной икоркой. Расположившись поудобнее в кресле, Панкратов принялся уничтожать все, что ему попадалось под руку. Чуть оторвавшись от еды, он посмотрел на подругу, проглотил кусок сардельки и произнес:

– Балуете вы меня, Альбина Гергиевна.

Альбина сидела напротив, подпирая руками голову и явно с удовольствием наблюдая, как он расправляется с угощением.

Когда первое чувство голода было утолено, Панкратов принялся тянуть малыми глотками ароматный кофе.

– Я у тебя еще немножко посижу, здесь так уютно, и ты, как ангел-хранитель с распростертыми крылышками, от всяческих бед прикрываешь. Словно я рядом с мамкой сижу на крылечке нашего дома – маленький, сопливый. И так хорошо мне от того, что все самое хорошее еще впереди. И хочется всего самого необычного, чего даже не знаешь. Всего-всего! – Панкратов вздохнул. – А теперь – ничего. Жизнь-то почти прошла, да как-то бездарно, в суете, мелких заботах. Обидно.

– Ну, уж это слишком! – Альбина толкнула его. – Ты, расклеившийся зануда! Моего любимого Андрюшку Панкратова нытьем не унижай! Он знаешь какой... – Альбина подняла глаза к потолку, чтобы не пролились слезы, и тихо обронила: – Он удивительный...

Андрей поднялся, подошел к окну, осыпанному мелкими, сливавшимися в скудные струйки каплями:

– Мрачный денек. Не то утро, не то вечер – не разберешь.

– Утро. – Альбина смахнула скатившиеся слезы.

– А мы уже столько напахали! Ну, веселее, доктор Звонаренко! Выше знамя российской медицины! Кстати, уважаемая Альбина Григорьевна, торжественно приглашаю вас на апробацию своей гениальной диссертации на звание кандидата медицинских наук! Состоится ровно через неделю. С гениальностью, правда, вопрос большой, а вот шикарный прием в знакомом нам кафе «Синичка» гарантирую.

– В том самом? – Альбина жалобно шмыгнула носом, вспомнив копеечные студенческие посиделки в популярном у медиков кафе. – Стоит еще?

– Цветет и здравствует.

– Приду. Если все будет хорошо. Сегодня нас зачем-то директриса собирает.

– Если даже плохо, тем более жду, и даже не пытайся меня огорчить, что не придешь. Все будет просто отлично! – раздельно, словно внушение, произнес он. – Поняла, красивая?

– Я толковая... – Альбина опустила глаза, чтобы не видеть у Панкратова мешки под глазами, замусоленные волосы и ску-коженные мокрые ботинки. Жалость, такая горячая, нежная жалость захлестнула ее, что хоть бросайся на грудь и рыдай. Сдержалась и лишь усмехнулась уголками губ. – Еще и день не начался, а уже заездили тебя не знаю как. Ладно бы платили хорошо. А то одна насмешка. Унизили нас, врачей, Андрюха, опустили. Теперь кто ни походя ноги о нас вытирает. Хоть бы деньги за труды брать научился.

– А брось! – отмахнулся он. – Слушай, Альбинка, ты в заговоры веришь?

– В политические?!

– Фу, скажешь еще! В магические.

– Натурально. Я ведь тебя еще двадцать лет назад приворожила. И никуда ты от меня не денешься. Даже если пока гуляешь на длинной веревке.

– Я не про себя. Сегодня к нам ночью парня привезли то ли кавказских, то ли арабских кровей, с ножевым... Короче, еле его выцарапали. Да еще пока неизвестно, как дело кончится

– Ты его сердце заводил?

– Его. Так ко мне его дед явился и такой ультиматум поставил...

– До операции?

Панкратов замялся, не зная, как рассказать о вспышке на столе и человеке, то ли грозившем ему, то ли заклинавшем его.

– В общем, оказался пациент непростой птицей.

– И сколько тебе за труды праведные отстегнули? Ну, разумеется, для «общака»?

– Ничего и не предлагали. Гипнозом, что ли, действовали... Постой, был, был же перстень в чернильнице! Может драгоценный он... Ай, бред какой-то.

Альбина тревожно присмотрелась к его лицу:

– В чернильнице, говоришь? Ты, правда, в порядке? Я ведь про твою Лариску все знаю. Сука она.

– Разведусь. Решил уже. Вот поднакоплю злости и враз разведусь! – Панкратов решительно поднялся. – Засиделся, а у меня еще сегодня по плану одна резекция и грыжа. Пока, не забывай, если опять кишки перепутаете. Отогрела ты меня. Еще часа на три как минимум хватит. Позволь мне еще сделать один звонок, и я пойду. – Альбина молча подвинула ему телефон. Он набрал номер ординаторской. – Это доктор Панкратов, с кем имею честь? О, привет, Дмитрич. Как там дела в наших пампасах?

– Все ничего, но вас с утра здесь все бегают, ищут.

– Но, как же. Разве Кирюхин ничего не сказал?

– Виктор? – Задумался доктор. – Нет ничего. Он там, в экстренной операционной кого-то оперирует.

– Вот чудила из Тагила, все на свете забывает, – незлобно проговорил Андрей.

– Да еще там что-то Кефирыч, то есть, – замялся он, – Владимир Никифорович чем-то недоволен по поводу вас.

– Обойдется. Еще чего хорошего скажешь?

– Больной ваш, которого вы сегодня оперировали, такой же тяжелый, но, говорят, стабильный. Здесь, возле вашего кабинета его родственники сидят, вас, наверное, ждут.

– Так, немедленно их вниз, скажи, что я распорядился. Все справки, как и для всех остальных смертных, – на справочной. Ты понял меня?

– Да.

– Тогда выполняй. Скажи там всем алчущим меня увидеть, что я скоро буду. – Панкратов положил трубку. Встал.

– С богом, Андрюшенька. – Они как всегда обнялись, ощущая невозможность расставания.

– Ты там не очень-то скачи козликом, не мальчик уже, пора остепениться. Да помни – сорок лет – самый опасный возраст для мужчины. – Она прижалась к нему. – С тобой всегда так спокойно и надежно, жалко... – И замолчала. – Скажи хотя бы, как твоя диссертация называется? А то умру, так и не узнаю.

– Как, как? Как обычно, влияние чего-то там на кого-то и опять же там, – рассмеялся Андрей. – А вообще-то это лучше знает Витька Кирюхин, к нему с этим вопросом и обращайся. Вы с ним дружите, я в курсе. Он, по крайней мере, на всех столбах города Москвы в свое время вешал объявления с ее названием, когда утерял ее. Должен хорошо запомнить.

Она засмеялась:

– Значит, пошел с ней купаться, вот молодец, ничего не скажешь. И потерял. – Теперь они захохотали уже вдвоем, да так громко, что дверь приоткрылась и заглянула встревоженная Степанида. Удивленно посмотрела на них, спросила:

– У вас все в порядке?

– У нас все просто великолепно, – ответила сквозь смех Альбина.

– Альбина Георгиевна, вас уже давно ждут доктора на обход. Простите, но меня просили напомнить вам об этом.

– Хорошо. Скажи, что сейчас иду. – Степанида стала закрывать дверь. – Подожди, – неожиданно остановила ее повелительным голосом Альбина. – Следующий раз, дорогуша, когда задумаешь войти, вначале постучи, и пока не услышишь «войдите», не входи. Поняла?

– Да я просто...– смутилась она, начала опять закрывать дверь.

– Стоп! – неожиданно остановил ее Андрей. – Спасибо вам, Степанида Карловна, за вкусный и плотный завтрак. Обед по этой причине сегодня придется пропустить. А особенно за кофе, вы его готовите бесподобно.

– Да ну, что вы, – опять зарделась Степанида и быстро исчезла за дверью, на сей раз окончательно.

– Уж больно вы строги, Альбина Георгиевна, нельзя так с верными вам людьми. – А в голове пронеслась мысль: «Меня бы она спеленала в один момент, да так, что не пошевелился бы».

– «Очевидно, Бог меня бережет», – улыбнулся он.

– Ты что веселишься? – подозрительно посмотрела на него Альбина.

– Да так, молодость вспомнил. Пока. – Панкратов покинул уютную комнату Альбины. Через минуту он уже мчался, шлепая по лужам, к своему корпусу.

На утренней врачебной конференции

в президиуме сидели главный врач госпиталя Дмитрий Дмитриевич Николаев, заместитель главного врача по хирургии Сергунов Владимир Никифорович. Дежурная бригада отчитывалась за прошедшее дежурство. На трибуне вместо ответственного хирурга Кирюхина, который в это время оперировал, докладывал доктор Линьков Михаил Феклистович. Он говорил тихим, утомленным голосом, часто вздыхал и разводил руками, если состояние больного после проведенного лечения не улучшилось. А уж тем более, если ухудшилось. Иногда казалось, что вот еще немного, и он прямо сейчас за кафедрой заснет. Долго и нудно он перечислял операции, состояние оперированных больных. Аудитория, за исключением, конечно, президиума, в такт его речи клевала носом, добирая отнятые у них конференцией минуты сладкого утреннего сна.

– Всего обратилось к нам шестьдесят пять больных, из них госпитализировано тридцать два, оперированы одиннадцать, – нудит он. Тяжело вздыхает. – Остается крайне тяжелым больной Н., сорока пяти лет. – Линьков опять тяжело вздохнул, развел руками. На минуту задумался. Аудитория даже шелохнулась, подумав, что он заснул. Но нет, он продолжил. – Это бомж, у него гангрена левой нижней конечности четвертой степени.

Дмитрий Дмитриевич прерывает его:

– Позвольте, а бомж – это что же, часть диагноза?

– Нет, это я так, чисто автоматически, – пояснил он. Далее, как бы оправдываясь, добавил: – Просто на его гангрену лекарств идет больше, чем на десятерых обычных больных.

По рядам в зале прошел легкий шум, хихиканье. Заместитель по хирургии заерзал на стуле, недовольно произнес:

– Что вы все подсчитываете, лучше скажите, какую терапию вы ему провели?

– Ну, как обычно... в таких случаях, – начал неуверенно Линьков.

– Пожалуйста, без «ну» и конкретнее. – При этом он склонился к главному врачу и что-то прошептал ему.

– Ну, – потянул было Линьков, но тут поспешно исправился, – то есть я хотел сказать без «ну», – что, естественно не могло не вызвать живейшей реакции зала. Перекрывая смех в зале, он быстро изложил схему лечения. – В общем, прокапали ему водички, немного антибиотиков...

Похоже, что терпение у Сергунова было полностью исчерпано. Он абсолютно гробовым голосом прервал его:

– Послушайте, доктор Линьков, вы что, теще за блинами сплетни рассказываете или врачебной конференции докладываете?

– Простите, – вздрогнул Линьков, – просто ночь была трудной.

– А ночка, может быть, к тому же и темная была? – сыронизировал главный хирург. Собравшиеся соответственно оценили его юмор легким шумом и улыбочками, благодаря чему, кажется, окончательно пробудилась.

– Еще одно замечание, и я попрошу кого-нибудь другого из дежурной бригады сделать вместо вас доклад, – резко заметил Сергунов. – Похоже, что вы действительно все силы отдали этому дежурству. – Аудитория довольно захихикала.

– Все, все, – бодрым голосом произнес доктор Линьков. Похоже, что и он окончательно проснулся. Задумался, как бы вспоминая, на чем он остановился.

– Так, мы внимательно слушаем вас, – подогнал его Сергунов.

– Этот больной, который с гангреной, – опять занудил Линьков, – он крайне тяжелый – анаэробная инфекция, гангрена.

– Вы нам уже об этом повествовали, скажите хотя бы хоть что-нибудь о лечении, – еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, прервал его Сергунов. При этом он посмотрел на него, как удав на кролика.

С обидой в голосе, как бы не понимая его, доктор Линьков продолжал:

– Я и говорю. Всего внутривенно введено около трех литров жидкости – глюкоза, физиологический раствор, белки. Сразу же начата антибактериальная терапия, витаминотерапия, введена разовая доза противогангренозной сыворотки. Да еще введен и иммуноглобулин. – Он, как и следовало по сюжету, развел руками. – Вот, в общем, и все. А вы говорите, не считать, – опять обиженно произнес он.

– По-моему, он действительно проснулся и на сей раз доложил более-менее четко, – шепнул Сергунов главному врачу. Тот кивнул.

– Сейчас больной находится в отстойнике, – бодренько продолжил доктор Линьков, ободренный поддерживающим киванием главного врача. При этом, к всеобщему удовольствию присутствующих, он схватился за нос, сообщив: – Туда сейчас не войдешь, запах на все приемное отделение. А в конце резюмировал: – Я думаю, его не надо оперировать, операцию он не перенесет. – И снова развел руками и тяжело вздохнул. Слышно было, как заведующий вторым хирургическим отделением, доктор Лившиц, иронически спросил с места:

– Это вы сами решили или вам кто-то подсказал? – Не услышав ответа, он заметил: – Такие вопросы, как правило, решаются коллегиально, консилиумом.

– Да и я об этом же, – моментально согласился Линьков. -Действительно, надо бы устроить консилиум, больной очень тяжелый.

Сергунов опять нагнулся к главному врачу, что-то прошептал ему и встал:

– Ну что ж, прислушаемся к вашему совету, не так часто от вас можно услышать что-то дельное.

За ним поднялся Дмитрий Дмитриевич:

– Я прошу прямо сейчас вас, – обратился он к доктору Сергунову, – вас, доктор Линьков, и лечащего врача спуститься с нами в приемное отделение. Необходимо, не откладывая, сейчас же решить, что с этим больным делать. Да, найдите, пожалуйста, Андрея Викторовича, скажите, что мы его ждем у больного. А вас, Марк Борисович, – он обратился к заведующему вторым хирургическим отделением, – прошу вас, продолжайте конференцию. Если у кого возникнут проблемы, жду у себя в кабинете сразу же после консилиума.

Снова alma mater и снова проблемы

Идя по слякоти и холоду, когда за воротник задувает ветром дождь, в ногах – холодно и влажно, а на душе кошки скребут, Панкратов задумался. И мысли, конечно же, лезли в голову такие же неприятные и скользкие, как и все, что теперь окружало его. Он поднял воротник, вначале стараясь тщательно обходить лужи и дефекты в асфальте. А когда понял, что все равно промок, пошел уже напрямик, без всякого разбора, дабы побыстрее добраться до пункта своего сегодняшнего окончательного назначения. Где будет тепло и можно наконец переобуться.

На его счастье слишком далеко уйти в своих неприятных мыслях ему не удалось. Его окликнул знакомый голос:

– Андрей Викторович, осторожно, лужа! Во даешь, никого и ничего не видишь вокруг, прешь, как танк. Ноженьки бы пожалел, промочишь. – Андрей по голосу узнал своего товарища патологоанатома Марка Владимировича.

– Уже промочил. – Панкратов поднял голову и увидел патологоанатома, стоящего под зонтиком, да еще под низким карнизом входа в отделение, где он служил заведующим. Марк был старше его лет на пятнадцать. Но, несмотря на разницу в возрасте, они были дружны.

– И откуда и куда ты изволишь двигать в столь ранний час?

– Да, – Панкратов неопределенно махнул, – нахожусь между небом и землей.

– Значит, порхаешь еще. Совсем не плохо для нашего не улыбчивого времени. Иди ко мне под зонт, чего уж зазря мокнуть.

– Спасибо, не буду задерживаться, слишком много дел ждет.

– Всех дел не переделаешь, хотя и нужно стремиться к этому. Так тебя в школе учили?

– Именно.

– Так, неправильно тебя учили.

– Это почему же? – нехотя выдавил из себя Андрей.

– Ты, Андрюша, все грязь месишь да по клиникам шастаешь, как почтальон какой-нибудь. А тебе замес уже нужно делать, сидючи в уютном кресле, да в теплом кабинетике. Ты же заведующий отделением, большой хирург. Гоняй своих подчиненных, чего ты их бережешь? Тебе командовать надо да ноги в тепле держать. А ты в мокрых ботинках бегаешь.

– Да ладно, скажи лучше, как ты сам?

– Я то? А что я? Мои жмурики-ханурики тихо лежат, не кричат, не стонут. Ничего не требуют. И жалоб, естественно, не пишут. Не то что твои пациенты. Живем мы тихо, мирно, никого не трогаем...

– И примус починяем? Так, что ли? – закончил Андрей.

– Точно. Откуда ты все знаешь? – Они оба улыбнулись.

Андрей иногда заходил в его унылое учреждение. Чаще свои визиты совершал по необходимости, когда Марк осуществлял вскрытие кого-то из его бывших больных, если диагноз был неясен. В таких случаях он уже никому не доверял из коллег, сам шел на вскрытие. Ну, а Марк всегда был рад ему. Он был дотошным патологоанатомом и любил отгадывать загадки, которые иногда ставили перед ним природа, а чаще врачи. И не было такого случая, когда бы он не дознавался, отчего и почему больной покинул этот мир. Тем самым подтверждая хорошо известную истину, что патологоанатом – лучший диагност. Вот почему Андрей иногда говорил ему; «Я даже не знаю, кому ты больше рад, мне или непонятно от чего умершему пациенту». Марк был человеком начитанным, много знал, и с ним всегда было интересно проводить время, даже в этом малоприятном заведении.

Нередко после очередного вскрытия он затягивал Андрея к себе в кабинет, где готовил кофе, причем действительно на примусе. А когда у Андрея не было напряженки на работе, они выпивали коньячку и вели долгие, весьма плодотворные беседы по различным философским проблемам – о Боге, религии и, естественно, о жизни и любви. И в маленьком полутемном кабинете Марка, заставленном скелетами и многочисленными заспиртованными препаратами, органами и даже целыми, еще не родившимися человечками, эти темы приобретали особый, как бы документированный смысл.

– Может, зайдешь ко мне? – пригласил его Марк. – Давно не виделись.

– Если давно, то в нашем случае хорошо. Это значит, что давно не умирали у меня больные с непонятным диагнозом, да и, кстати, с понятным, тоже. Слава тебе господи, – поблагодарил он Всевышнего. – Насчет того, что хорошо, что тебя давно не видел, я, конечно, Марк, шучу. А то обидишься и не нальешь больше коньяку. Лучше ты ко мне заходи через неделю, ровно в пять.

– Чего?

– Здравствуй, приехали. Я тебе две недели назад говорил об этом, апробация у меня, забыл уже. Aprobatio, напоминаю, с латыни обозначает: утверждать, признавать, то есть, в конце концов, одобрять мою работу. Приходи обязательно, одобришь. Выступать не принуждаю, хотя с удовольствием бы послушал эрудированного человека, каковым, свидетельствую, ты являешься. По крайней мере, одна глава моей диссертации написана под твоим чутким руководством. За это я тебя официально поблагодарю на официальной защите. Если по каким-то причинам не сможешь прийти к пяти, милости просим, будем апробировать чуть позже напитки в кафе «Синичка». Если и туда не придешь, тогда обижусь. Так что до встречи на любой выбранной тобой территории. Я поскакал.

Марк открыл дверь в свою покойницкую, как ее называл Андрей, и исчез среди своих молчаливых клиентов. Официально же это учреждение называлось: патологоанатомическое отделение и кафедра патологоанатомии медицинского института. Ну, а Андрей поплелся, а вовсе и не поскакал, как он изволил выразиться, навстречу своим нерешенным проблемам.

Как всегда, у входа в отделение Панкратова поджидала толпа из сотрудников, больных и их родственников. Все накинулись разом. Кто-то из сотрудников просил посмотреть маму, кто-то пытался быстро на ходу решить рабочие проблемы, один жаловался, другой благодарил. Многие интересовались предстоящей защитой. И он без разбора звал всех в «Синичку», где уже был заказан банкет.

Улыбки, рукопожатия. Тут Панкратов знал всех, да и его знали. Не работа – дом родной. Заодно – и соковыжималка. «Ведь уже более двадцати лет я здесь...» – думал Панкратов, подписывая сестре-хозяйке ведомость по дежурствам.

Он научился решать вопросы, не углубляясь в суть дела, продолжая думать о своем. Но лишь только возникало в неразберихе дел нечто серьезное, моментально настораживался. Андрей чувствовал себя китом, процеживающим тонны воды ради питательного планктона. Часть больных он сразу же отправил в приемное отделение, объяснив:

– Сейчас там принимает хирург из нашего отделения. Он вас посмотрит. Если потребуется мое личное участие, он меня вызовет, и через несколько минут я буду у вас, – успокаивал больных Панкратов.

Еще кто-то пытался выяснить у него на ходу какие-то вопросы, но Андрей уже развернулся и быстро пошел по коридору. Иначе, а он это хорошо знал, до намеченного пункта ему не добраться и за час. Не раз это было проверено и подтверждено за более чем двадцатилетнюю карьеру хирурга.

По пути следования Панкратов со всеми докторами и сестрами здоровался: с кем-то за руку, кого-то приветствовал словом, движением руки. Здесь тоже старался не тормозить, а быстро, на ходу решать вопросы, если таковые возникали. В госпитале он всех знал, и все знали его.

– Ну как, Андрюша, через неделю у тебя боевое крещение? – прервал его мысли встретившийся доктор.

– Да, – вильнув от него вправо, ответил Андрей, – надеюсь, посетишь?

– Обязательно, но только вторую, неофициальную ее часть, – засмеялся тот.

– Тогда фиксируй, – уже где-то за поворотом был слышен его голос, – кафе «Синичка» с восьми и до упора. – Андрей еще слышал, как тот что-то шутил по этому поводу, но он со своими мыслями был уже далеко.

– Андрей Викторович, простите, задержу вас на одну секунду, вижу, что вы спешите, – тормознула его за рукав терапевт.

– Это точно, если через пять минут не буду на месте, все, мне конец. Так что говорите быстро и – главное – внятно. -Врач стала что-то путано говорить о болезни, а потом махнула рукой. – В общем, можете посмотреть маму?

– Зачем спрашивать, родители – это святое. В любое удобное для твоей мамы время, но лучше приходите в среду ко мне на прием. Все поняли, Светлана Аркадьевна. Я вас жду с вашей мамой.

– Спасибо, – это он услышал где-то далеко сзади, когда поднимался по лестнице на второй этаж.

– Андрей Викторович, вас просили срочно зайти в реанимацию, – сообщил ему доктор на переходе между лестничными пролетами. Он тут же встал как вкопанный:

– Что там случилось?

– Я не в курсе, меня просили только это вам передать.

– Считай, что передал, – недовольно проворчал доктор Панкратов. – Привет.

Если дело было пустяковое, Панкратов обычно отвечал, не углубляясь в суть и продолжая думать о своем. Это ему помогало при бесчисленных контактах с людьми. Но если чувствовал серьезность дела, как в последнем случае, он моментально включался в разговор.

В эти минуты, пропуская через себя потоки информации, Панкратов думал о человеке, чье сердце он сегодня держал в руке и чья жизнь все еще висела на волоске. Ноги сами вынесли его к отделению реанимации.

В дверях его уже поджидала заведующая отделением Вика Николаевна – подтянутая, ухоженная с ног до головы, манерная, словно стояла по долгу профессии не на границе жизни и смерти пациентов, а руководила работой процветающего косметического салона.

– Привет, Андрюша. Ты не беспокойся, у нас все как будто бы более-менее терпимо, хотя... Впрочем, пойдем вместе посмотрим.

Они прямиком направились в реанимационный зал, где лежали наиболее тяжелые больные.

– Вот творенье твоих рук, – подвела Панкратова к больному Вика Николаевна. Глаз Панкратова разом ухватил все -трубки искусственной вентиляции легких, меловую бледность кожи, синюшность запекшихся губ.

– Вначале все было ничего... – начала Вика, сунув холеные руки в карманы нестандартного голубого халатика.

Андрей не сдержался.

– Любишь ты тянуть, Вика! Как только начнешь утешать, я уже дергаюсь. И что же потом?

– Нет, нет, все как будто бы ничего, – стала оправдываться она, – ты неправильно меня понял. Пока все терпимо, вполне терпимо. Сам видишь, больной на аппарате...

– Спасибо, не ослеп еще, – начал заводиться он. – Мать, дело говори.

– Так вот, дыхание с аппаратом синхронизовано. Так что с этой стороны все как будто ничего...

– А с какой плохо? Не тяни резину, Вика. Ты же знаешь, как я этого не люблю.

Разговаривая с докторшей, Панкратов щупал живот больного. Надавив на дренажи, заметил, что отделяемое интенсивно окрашено кровью. Насупясь, еще раз подавил на живот.

– Вот-вот, – заметила его беспокойство Вика. – Это меня и волнует. Цвет мне не нравится. Откуда кровь? – закончила она, как всегда, за упокой.

– Ну и что ты хочешь сказать, что у больного ДВС-синдром, что ли? – посмотрел он в ее бегающие голубые глазки.

– Ну, пока я его не вижу в классическом понимании, но... нам нужно быть настороже.

– Вот и будь, – сказал Панкратов зло. Если сказать по правде, Вика Николаевна всегда его раздражала. И не какими-то своими профессиональными или личностными качествами, нет. А исключительно тем, что всегда боялась брать на себя ответственность.

Хорошо работать в таких сложных областях медицины, как хирургия и реаниматология без этого качества просто невозможно. Тем более, что если ты заведующий отделением. Рядовой хирург или реаниматолог всегда может пригласить на консультацию заведующего или кого-то из старших коллег. И тогда уже они невольно становятся ответственными за этого пациента. А вот Вика старалась оградить себя от какой-либо ответственности, даже будучи заведующей. И делала это довольно просто.

Если она отмечала, что у больного развивалось не совсем обычное течение заболевания или возникало непонятное осложнение, вместо того чтобы попытаться разобраться с ним, она сразу же вызывала хирурга и высказывала все возможные в таких случаях предположения. Да и невозможные тоже. Заодно. И все. Хирург становится как бы заложником этой ситуации. А она тут же фиксировала все свои домыслы в историю болезни. Хирург начинал мучаться и размышлять. Она же чувствовала себя в общем неплохо – пила кофе и курила сигаретки. Если не возникло данного осложнения, хорошо. Хирург был счастлив, что его больного минула такая напасть.

Но если, упаси боже, все-таки какое-либо из предположений Вики сбывалось, то возникали жалобы или, еще хуже, судебные дела. Она тут же ссылалась на историю болезни: вот видите, моя запись от такого-то числа, я ему об этом говорила, предупреждала. Да, прав был его друг, заведующий вторым хирургическим отделением, Марк Борисович Лившиц, который как-то по поводу Вики Николаевны сказал:

– Эта тетка хочет жить долго и безбедно.

– Может быть, и грубо, но справедливо, – тогда согласился с ним Андрей.

«Ни хрена себе! Ему еще и ДВС не хватало!» – подумал про себя Панкратов. Несворачиваемость крови, грозящая неминуемой гибелью. А значит, впереди самое невыносимое для хирурга – абсолютно беспомощное, бездейственное ожидание конца! Его еще промеж себя хирурги называют предынфарктным – предынфарктным для хирурга, не в силах помочь умирающему.

– Ладно, я пошел, – как бы между прочим сказал он и тут же, без промедления, покинул владения Вики. И, еще не дойдя до двери, обернулся, увидев, что ее халат с голубыми оборочками мелькнул в дверях комнаты, где обычно отдыхали врачи.

«Пошла, наверное, кофе пить или курить свои сигаретки, -с неприязнью заключил он. – Черт, неужели у этого парнишки ДВС-синдром?» – Скрипнув зубами, он вышел из палаты, озлившись на провидение и хранящие свыше силы.

Возле дверей реаниматорской стояли четыре безмолвных фигуры в черном.

«Прямо торжественный караул у гроба! – с неприязнью подумал он, спеша удалиться от ненужных сейчас расспросов. Но никто за ним не последовал. Даже таинственный старик за поворотом не поджидал. – А ведь прирежут тебя, Панкратов, если парня потеряешь. Пикнуть не успеешь. Вон как ловко вонючку перед фейсом бородатый запалил! Опытный. А уж не померещились ли тебе все эти страсти-мордасти, старик? Давненько глюки не доставали».

Панкратов тряхнул головой, отгоняя воспоминания о непростом периоде его жизни. Все в прошлом. Есть воля, есть любимая работа, друзья, да и просто – хорошие люди!

У родного отделения

он вздохнул устало:

– Уф, наконец-то дополз до дома.

Он вошел в свой кабинет. Там шла конференция. При появлении заведующего отделением все встали, приветствуя хозяина кабинета. Приятный обычай.

– Доброе утро, коллеги. Прошу прощения, в гинекологию вызывали. Наконец-то до своего родного отделения добрался. – Панкратов опустился в председательское кресло за столом.

– У кого какие проблемы, прошу, доводите до сведения вашего родного начальника. Только предупреждаю... – с улыбкой произнес он.

Все присутствующие тоже с улыбкой, почти хором и в унисон произнесли:

– Жалобы на начальство и на зарплату не принимаются.

– Правильно, – согласился Андрей Викторович, поддерживая традицию.

И каждый раз при этом он удивленно спрашивал:

– И откуда вы это все знаете?

Все умиротворенно улыбались и так же хором отвечали:

– От верблюда.

Когда-то в госпитале работал один из заместителей главного врача, некто профессор Верблюжанский. И который точь-в-точь именно так отвечал всем приходящим к нему сотрудникам с просьбами. За что, естественно, был и прозван верблюдом.

С историями болезни в руках к нему подошел Виктор Кирюшин:

– Андрюш, ты в курсе, что у нас сегодня еще две операции?

– Да, как будто бы вы уже порадовали. Слушай, Витя, а что, перенести их никак нельзя? Я как-то притомился.

– Наверное, не получится. Тот, что с грыжей, уже оплатил нам в котел, естественно, при условии, что только ты будешь его оперировать.

– Пропади пропадом этот ваш котел, – неожиданно вырвалось у Панкратова.

– Он не наш, Андрей Викторович, а общественный, – напомнил ему доктор Антошкин.

– Вот прознает про него Кефирыч, придется мне подыскивать другую работу, – проворчал Панкратов, понимая, что главного врача Сергунова Владимира Никифоровича в разумности «котла» не убедишь. Такая уж особенность природного зрения этого человека – во всех видеть хапуг, хитрецов и интриганов.

– Не забудьте в таком случае и про меня, пожалуйста, -ввернул Петр.

– Не забуду, если, конечно, сам хорошо устроюсь. А что насчет второго?

– Второй, к оплате врачебных услуг не склонный, долдонит одно и тоже: он мне обещал оперировать, я лягу только под него.

Панкратов удивленно поднял брови:

– Именно так и сказал?

– Именно так, Андрей Викторович! – подтвердил Петр.

– Какая странная фантазия! И не девушка как будто бы вовсе... а к хорошему специалисту тянется.

– Может, у него нетрадиционная ориентация, – пытался пошутить Петр, но не был понят. Здесь пошлых шуток не любили.

– Ладно, если здесь все уже решено, пошли к нему, попробуем все-таки отговорить от таких коварных замыслов.

В коридоре Петр Петрович Антошкин притормозил Панкратова:

– Извините, Андрей Викторович, у меня личная просьба, -он поправил воротничок рубашки, за неряшливый вид которого был неоднократно браним, – посмотрите, пожалуйста, пациентку. Девушка-студентка, когда ее планировать на выписку? Я посмотрел, у нее шов как будто бы зажил. Вы же помните, Андрей Викторович, что у нее?

– Ну, а как же. Я ведь ее оперировал.

– Да, а я вам ассистировал. Неоперабельный рак желудка. В таком возрасте... Жуть какая-то. Но вот что меня особенно достало... – Петр посмотрел умоляюще на доктора Панкратова, – девчонка штудирует какую-то техническую литературу! Это при ее-то заболевании. Книжка толщенная и прямо нашпигована схемами, формулами вида самого жуткого. Спросил. Оказывается, готовится к экзамену. «Хочу сдать пораньше и уехать к бабушке. Там корова Надька и такой лес густющий!» – объяснила мне эта бедная девчонка, да с такой радостью, словно в Монте-Карло направилась... И вот как представлю, что она читает эту дурацкую книжку, а потом еще и на экзамен пойдет. А ей ведь осталось-то всего ничего.

– Как зовут? – коротко осведомился Панкратов, уже приняв решение.

– Алена.

– Семья состоятельная?

– Да где там! Одна бабушка. Живет на стипендию, чуть подрабатывала до больницы, да бабушка иногда присылала.

– Так, пошли! – Панкратов решительно открыл дверь в палату. Худенькая девушка с перышками светлых волос была похожа на воробья и одновременно на васнецовскую Аленушку. Подтянув колени, на которых лежала большая книга, она что-то выписывала в клетчатую тетрадку.

– Ну что, Аленушка, учимся? – Андрей Викторович взглянул на обложку учебника. – Сопромат – дело серьезное. Только он пока подождет. – Он убрал книгу в тумбочку.

Девушка удивленно смотрела на нежданно явившегося заведующего отделением совершенно круглыми желтыми глазами.

– В общем, так... Мы здесь подумали с Петром Петровичем и решили наградить тебя за примерное поведение путевкой в какой-нибудь хороший подмосковный санаторий. Сама понимаешь, тебе окрепнуть надо. Сейчас никаких занятий. Мы так и напишем в выписном эпикризе, что требуется долечивание в течение полугода как минимум. Ты все поняла?

– Да, все, – испуганно произнесла Алена и тут же попыталась что-то возразить, но Панкратов твердо с нажимом сказал:

– Возьмешь академический отпуск и год проведешь в деревне с бабулькой. Парное молоко – источник витаминов. Сосновый лес – кладезь фитонцидов...Тебе нужно силенок поднабраться, а потом уже идти в институт. Имей в виду, я проверю. Все. Завтра с Петром Петровичем выберете санаторий, и поезжай-ка, милая моя, прямо отсюда. Машину выделим. -Они вышли из палаты.

– Простите, Андрей Викторович, а деньги на путевку откуда? Теперь они таких бабок стоят, особенно санаторские, -удивился Петр.

– А наш родной общак? Ты, Петрочин, только что говорил, что он наш. А Аленка нам разве чужая? Молодец, что привел меня к ней. Теперь давай веди меня, милейший, к жаждущим со мною встретиться на операционном столе. Щас я их разметаю! – Панкратов изобразил бандитскую хватку – пальцы веером.

В мужской палате размещались двое пациентов явно разного имущественного статуса.

Мужичок, смахивающий на отставника, вскочил с кровати, живо заправив в застиранные треники майку. Другой – повальяжнее – не суетился.

– Доброе утро, господа, – поприветствовал Панкратов мужчин и перешел к делу:

– Так, дорогие мои, сегодняшний день я начал что-то уж очень рано, так что, похоже, выдохся. Может быть, мы отменим одну из ваших операций? Прошу, конечно, меня извинить, но... – он развел руками.

Больной с грыжей тут же сделал шал вперед и доложил по-военному:

– Нет проблем, Андрей Викторович, я готов.

Андрей Викторович улыбнулся и так же по-военному ответил:

– Вольно, спасибо за сочувствие. Но мне бы хотелось отложить операцию вашего соседа. Она сложнее и займет значительно большее время. Как вы? – Он шагнул к вальяжному.

Крепенький мужичок, экипированный в отличный спортивный костюм, аж вскочил с кровати:

– С какой такой стати, доктор? Вы сами на сегодня меня на операцию назначили, так что делайте. Никто вас за язык не тянул. Между прочим, каждый мой день сидения вот здесь стоит пять тысяч баксов! Да и нервы у меня от вашего персонала не выдерживают. Вторую жалобу пишу. Вот, – он достал из тумбочки листки. – На имя Сергунова Владимира Кефирыча.

– Ну что вы, Альберт Стальевич, зачем вы так? – Попытался вмешаться Петр, давя смех. Кто-то из обиженного персонала подсказал склочнику кличку Владимира Никифоровича и он использовал ее в своей жалобе. – Доктор вправе отказаться от операции, если он себя плохо чувствует или утомлен. У Андрея Викторовича уже была очень напряженная срочная операция, да не одна.

– Ты мне баки не затирай, Петрович, молод еще, – перебил пациент зардевшегося Антошкина. – Как я понимаю, дело заключается в том, что мы с доктором по бабкам не сошлись. Я ж говорил, что в долгу не останусь. Но по факту. При выписке. Я ж не возражаю! Скажи, сколько нужно, и вперед, на стол!

– Что же вы думаете, что за деньги мы сутками можем из операционной не выходить? Не люди живые? – вскипел Петр. – И не стыдно вам с врачом торговаться? Вам что здесь -рынок?!

– Погоди, Петя, – Панкратов подошел к мужику. Он совершенно не знал, что скажет в данный момент, но злость как инфекция разлилась по всему организму, отравляя его и требуя выхода.

– Пять миллионов. Меньше я не беру.

– Это что ж, в деревянных? – растерялся торгаш. Даже отвислые щеки пошли нервными пятнами, а в голове шуршали подсчеты.

– Нет, зачем же, я беру только в долларах, – заявил Панкратов, наслаждаясь местью. – И как исключение, – добавил он, -в евро.

– А вам, – обратился Панкратов к первому больному, – не пить, не есть. Сейчас к вам придет анестезиолог, будем брать в операционную.

Резко развернувшись, Панкратов пошел к двери. В такие минуты он казался огромным и властным, даже вроде просматривались под халатом генеральские погоны.

– Послушайте, доктор, – побежал вслед за ним больной. Я понял, насчет долларов шутка, конечно! Не можете же вы в самом деле... Но я хорошо заплачу! Когда вы будете меня оперировать?

– Никогда, – чуть обернулся от дверей Панкратов, – я хамов не оперирую.

И тут же вышел из палаты. Догнав его в коридоре, Петр стал объяснять:

– Он здесь уже всех достал – и больных, и сестер. И что мне с ним делать, не понимаю.

– Делай что хочешь, Петр. Я его оперировать не буду. Все, вопрос решен. Тебе надо было давно с ним разобраться. Пригрел хама, понимаешь ли. Боитесь самостоятельно что-либо решить, все на папу смотрите. Так, этого с грыжей бери, будешь сам оперировать, я тебе помогу.

В ординаторской он сразу схватился за телефон и соединился с реанимацией.

– Вика Николаевна, Панкратов беспокоит. Как там, подтвердился ДВС-синдром? – и внутренне замер, ощутив прошедший по спине холод.

– Вроде свертываемость нормальная, – ответила та всегдашним своим будничным тоном: мол, все чепуха, все по фене. Но Панкратов был готов расцеловать ее.

– Спасибо, красавица вы наша! – И на радостях зарядил кофеварку, наслаждаясь дивным кофейным духом.

Совершенно некстати заглянул доктор Линьков. Уже по его кислой физиономии было видно, что принес на хвосте пренеприятные известия.

– В приемное отделение поступил крайне тяжелый больной, – по обыкновению гундося, сообщил Линьков. – Данные по возрасту и фамилии не уточнены.

– Без сознания?

– Пьяный, кажется. Бомж, с гангреной левой нижней конечности четвертой степени.

– Уфф! Только этого сегодня недоставало. Кто его смотрел?

– Я и Антошкин. Петр Петрович малый горячий, рвется немедля оперировать. Я лично считаю, что операции больной не перенесет.

– Эх, Линьков, все на медикаментах экономите. И не расположены вы, как мне кажется, к бомжам. А зря, у нас, как говорится, от тюрьмы и от сумы не зарекайся.

– Было бы на кого дефицитные медикаменты тратить.

– Ладно, пошли-ка на него глянем. Тем более, нас там уже ждет начальство, совсем забыл. – Панкратов, с сожалением бросив взгляд на фырчавшую кофеварку, поднялся.

Линьков, собиравшийся попить кофейку, тоже состроил страдальческую мину, и здесь Панкратова осенила догадка. Он положил руку на плечо коллеги, тихо спросил:

– А не вы ли, мой дорогой, сегодня ночью вызвали меня к больному с ножевым ранением?

– Боже сохрани! – испугался Линьков. – Да как я могу...

– Действительно, – согласился Панкратов, – тайны мадридского двора. Не иначе как ФСБ помогла. – Он поморщился, отчетливо ощутив, что странная история с «абреком» еще очень не скоро придет к завершению.

В приемном отделении к Панкратову прямо у двери подскочил с историей болезни в руках Антошкин – взъерошенный, в запятнанном халате нараспашку. И сразу начал с горячностью тараторить:

– Андрей Викторович, этот больной... ну, который... без определенного места жительства... очень тяжелый, его нужно немедленно оперировать! Там вас уже целый консилиум дожидается. Начальство – Сергунов и Дмитрий Дмитриевич!

– А вы не могли бы застегнуть халат? – перешел на официальный тон Панкратов, зная болезненное отношение Сергунова к вопросам дисциплины и внешнего вида сотрудников. Да и главврач клиники Дмитрий Дмитриевич, в прошлом военврач в Афгане, разгильдяев не любил.

– Сейчас, сейчас, – засмущался Петр Петрович, жестом приглашая Панкратова присоединиться к коллегам, стоявшим у входа в палату.

– Однако и амбре у вас здесь... хоть стой, хоть падай. Прав был доктор Линьков, – приложив носовой платок к лицу, сказал главный врач Дмитрий Дмитриевич своему заместителю, когда к ним подошел Панкратов.

– Не фиалки, – так же тихо ответил главный врач Сергунов Владимир Никифорович, носивший легкомысленную кличку Кефирыч. – Показывайте больного, Петр Петрович.

Тот открыл дверь, приглашая их войти. В нос ударил резкий, неприятный запах. На койке лежал человек крайней степени запущенности. Не брит, не мыт давненько, да возраста неопределенного – опустившийся дедуля, какие стайками кочуют от помойки к помойке. Глаза его были приоткрыты, из груди вырывалось частое, хриплое дыхание.

– Здравствуйте, – обратился к нему Кефирыч, то есть доктор Сергунов. Больной абсолютно никак не отреагировал на его приветствие. – Очевидно, кома, – предположил Сергунов и стал проверять пульс на запястье.

Доктор Антошкин между тем докладывал состояние больного: пульс, давление, анализы, проведенную терапию.

– Обезвоживание, – нахмурился Панкратов. – Переливать ему жидкости как можно больше надо, не менее трех литров. Вот и весь фокус. Правильно сказал доктор Линьков, хоть к водопроводу подключай напрямую. Вот и вся терапия на первое время. – Отбросив простыню, покрывающую больного, Андрей увидел больную конечность и ахнул. – Ничего себе разнесло! Такой ножищи давно не видел. Ну-ка дай-ка мне перчатки, -повернулся он к сестре. И надев перчатки, стал ощупывать конечность, особенно тщательно в области паха. Затем повернул больного на бок, тот промычал что-то невнятное. – Чем недоволен, дружище? Раньше надо было приехать, и проблем бы было всем меньше, и прежде всего, для тебя. – В ответ раздалось лишь смутное бормотание. – Что? Что ты там говоришь? -нагнулся к нему Панкратов.

– Выпить дай, доктор, – с трудом выдавил из себя больной.

– Может быть, вам прямо на подносике подать? Чего изволите, коньяку или водочки? – ехидно осведомился Сергунов.

– Тебя вообще-то как зовут,? – спросил бомжа Андрей Викторович.

– Валька, – чуть слышно произнес больной.

– Валентин, значит... скажи-ка, друг, как ты, операцию выдюжишь? Или сдаваться будешь?

– А, – обреченно выдавил бомж и даже попытался махнуть рукой, – все равно помирать, делай, что хочешь... только водочки все-таки дай немного, нехорошо мне очень.

– Ладно, дам, только смотри, никому об этом. – Панкратов приложил палец к губам. – А то меня с работы выгонят. – Он повернулся к коллегам, улыбнулся. – Видишь, сколько начальников пришло тебя смотреть.

Дмитрий Дмитриевич просительно посмотрел на Панкратова:

– Пойдемте куда-нибудь в другое место, обсудим, что да как... – он помахал ладонью возле носа, – а то здесь как-то неуютно.

– Пойдемте ко мне в кабинет, – предложил Панкратов. Он подозвал медсестру, сказал ей:

– А ты, Машенька, дай ему немного спирта, грамм этак пятьдесят. Только разведи обязательно, чтобы не обжегся.

– Да что вы, Андрей Викторович, у этой категории господ-товарищей глотка, как известно, луженая, – хмыкнул Сергунов, – если захотят, и серную кислоту выпьют, не поморщатся.

– Бывают и такие ситуации... – глубокомысленно заметил Дмитрий Дмитриевич.

Они поднялись на второй этаж, вошли в кабинет. Панкратов настежь распахнул форточку:

– Фу, действительно, как-то нехорошо себя чувствуешь после таких консультаций. И не столько от запаха, сколько от увиденного. Сам бы сейчас с удовольствием пропустил грамм этак... – Он осекся, боясь затрагивать еще недавно столь больную для него тему. – Прошу, – показал он рукой, – садитесь, кому где удобнее.

Все разместились за столом, подчеркивая тем самым официальный и демократичный характер встречи.

– Я что-то вас, Андрей Викторович, не очень понял, вы что же, его действительно хотите оперировать? – со смешанной тревогой и любопытством в голосе спросил его доктор Сергунов. У Кифирыча, соответствуя прозвищу, было мучнисто-белое, мягкое, несколько бабье лицо. Воротничок и галстук, выглядывающие из-под халата, содержались в образцовом порядке, а бледные руки пахли приятным лавандовым одеколоном. Оперировал главный хирург не часто, зато в министерских кабинетах представительствовать умел. Это все знали и нередко обращались к нему с мудреными просьбами – незаконно получить квартиру, путевку в санаторий и пр. Но помогал он не всем, а только тем, кто верно служил ему. Естественно, что команда Панкратова и он сам не относились к этой категории.

– Есть другие предложения по этому поводу? – задиристым тоном, вопреки непреклонному решению вести с себя с начальством сдержанно, обратился к нему Панкратов. – С удовольствием выслушаю.

– Я? Ну, вы же понимаете, больной не перенесет даже наркоза.

– Хм, – улыбнулся Панкратов, – я эту публику знаю достаточно хорошо. Неблагоприятные условия жизни закаляют. Да и то, что им терять нечего, заставляет их меньше дрожать за свою шкуру и не впадать в истерику по пустякам.

– Прямо философия какого-то криминального маргинала, весьма интересная трактовка показаний к операции. Интересная тема для разговора. Стоит обсудить, – пошутил Дмитрий Дмитриевич.

– Если сказать честно, – вздохнул Панкратов, – его хотя и надо оперировать, но крайне не хочется этого делать. Гангрена захватила бедренный сустав и ягодичные мышцы. А это значит, надо делать вычленение всей конечности из тазобедренного сустава. Здесь обычной ампутацией не обойдешься. Петя! Вы, кстати, перелили ему кровь? – вдруг вспомнил он.

– Нет, пока еще не перелили. У него она резус-отрицательная. Кровь мы уже заказали, сейчас должны привезти.

– Давайте переливайте, да не менее чем семьсот пятьдесят за раз, только не спешно. И готовьте к операции.

– Погодите, Андрей Викторович! – от возмущения даже привстал доктор Сергунов. – У нас ведь, по-моему, все-таки консилиум, а не единоличное решение. – Петр, было рванувший выполнять приказ своего шефа по подготовке больного к операции, остановился возле дверей, вопросительно глядя на него.

– Так вот, коллеги, – продолжил медленно и веско Владимир Никифорович, – я категорически против операции! Во-первых, больной на все сто процентов не перенесет такого вмешательства, как вычленение конечности. А во-вторых... Вы меня простите, конечно, Андрей Викторович, но это же настоящее безумие оперировать такого больного! Мы и так перевыполнили уже все возможные и невозможные проценты по смертности на этот год. И во многом это было связано с нашей неразборчивостью, если хотите, поверхностным решением вопроса о показаниях к операции. Как вы считаете, Дмитрий Дмитриевич?

Тот повел рукой, как бы обдумывая ситуацию или отгоняя тяжелые мысли.

– Мм-да, вы, конечно, понимаете, что я не хирург, но мне абсолютно понятно беспокойство Владимира Никифоровича. Больной действительно крайне тяжелый. И операция по этой причине тоже крайне... сложная. Вы понимаете, Андрей Викторович, что есть пределы наших возможностей. Думаю, что торопиться с операцией не надо. Полечите его еще, перелейте кровь, антибиотики, ну, а там посмотрим, что и как. Станет получше, с Божьей помощью и соперируете. Риск уж больно высок. Я согласен с Владимиром Никифоровичем.

– Нет, тянуть здесь нельзя, – категорически заявил Панкратов, забыв все свои «домашние заготовки», касающиеся проблем взаимоотношения с начальством. – У нас совсем немного времени. А выбора... никакого. Сейчас будет нарастать интоксикация, сядут почки, разовьется сердечно-легочная недостаточность, и все...

– Но, простите меня за цинизм, может, так оно Богу угодно? – сказал Кефирыч. – Зачем затягивать страдания абсолютно деградировавшей личности?

– А Гиппократ? – вспыхнул Петя, покрываясь пунцовым пятнистым румянцем. – Мы же все клялись! Он ведь человек!

– И этого человека, продержав месяц после лечения, мы вынуждены будем выкинуть на улицу! Да, на улицу. Таковы факты, неоднократно появлявшиеся на экране телевидения. Таких ведь никуда не берут! Болен не он – больно общество. Его-то и надо оперировать. Но, увы, это не в нашей компетенции, – вздохнул Дмитрий Дмитриевич. – Да, еще, он должен для этого, по крайней мере, выжить после вашей операции. А это весьма сомнительно. Можно, в конце концов, попросить Масият Магомедовну полечить его гангрену каким-нибудь отварчиком. У нее это ловко получается. Сам пробовал у нее лечиться. Рекомендую, укрепляет здоровье

– Если только с целью побыстрее с ним распрощаться, – – раздраженно заметил Владимир Никифорович. Видно было, что он не особо жалует эту докторшу и ее методы лечения. В госпитале недавно появилась новый терапевт, которая очень любила лечить травами. Дмитрий Дмитриевич был ярым поклонником ее методов. Он ее, кстати, и пригласил в больницу. Остальные доктора, особенно хирурги, к ней относились, естественно, в лучшем случае с иронией.

– Так, если я правильно вас понял, коллеги, бомжа надо вернуть туда, где его подобрали, – в ноябрьскую грязь, – снова завелся Панкратов.

– Ну, можно же подлечить... – неуверенно пожал плечами Сергунов.

– Но не оперировать? Выходит, вы против операции?

– Против! – с раздражением буркнул Сергунов.

Доктор Антошкин между тем, пока спорили его начальники, тихо подошел к столу и чуть дрожащим голосом произнес:

– Я присоединяюсь к мнению Андрея Викторовича. Считаю, что операцию следует выполнить. Причем именно сейчас, пока не произошли необратимые изменения.

Дмитрий Дмитриевич и Владимир Никифорович посмотрели на него с удивлением.

– Так, я думаю, рассуждений нам сполна хватило, займемся лучше делом, – резко заключил Владимир Никифорович. – Садитесь, доктор Антошкин, пишите заключение консилиума. Итак, – он начал диктовать четко, сквозь зубы, с трудом сдерживая эмоции. – Состояние больного крайне тяжелое, что связано с распространенной гангреной левой нижней конечности. Операция представляет серьезный и малооправданный риск. Рекомендовано продолжить симптоматическое лечение: дезинтоксикационную терапию, переливание одногрупной крови, антибиотико-, витаминотерапию. При необходимости – повторный осмотр для возможного изменения тактики лечения. Написали?

– Да.

– Вот и хорошо, давайте сюда, – подвинул он к себе историю болезни, тщательно прочел написанное, подписался и передвинул лист по кругу. Дмитрий Дмитриевич долго вертел ручку, как бы взвешивая ответственность и возможные последствия, затем, тяжело вздохнув, все-таки подписал заключение.

– Прошу теперь вас, – он пододвинул историю болезни доктору Линькову.

– Подписывайте, подписывайте, – поторопил его Сергунов, – нужны вам лишние проблемы?

– Да я, в общем-то, – залепетал что-то невразумительное доктор Линьков и, бросив косой взгляд на Андрея Викторовича, все-таки подписал.

– Так что, Андрей Викторович, нас большинство, – взяв в руки историю болезни, с улыбкой заключил доктор Сергунов.

– А Петр Петрович еще не подписал, пусть и он, а я уже потом, – с непонятной подковыркой в голосе произнес Панкратов.

– Ну, это... формальность, – заранее предполагая результат, небрежно бросил Владимир Никифорович и поторопил Антошкина: – Подписывайте Петр Петрович!

Тот почему-то вскочил, потом опять сел. Снова встал.

– Нет, я не буду подписывать! – решительно отрезал он и с детской обидой вновь повторил: – Считаю, что больного надо оперировать, это его единственный шанс.

– Вот видите, оказывается, я не один, мы с Петром Петровичем вместе против решения консилиума, – удовлетворенно заключил Андрей Викторович. – И свое заключение мы оформим как особое мнение. Это допустимый ход при консилиуме. Кстати, кто он по профессии, этот криминальный маргинал? Узнайте, Петя.

– Я мигом сбегаю! – обрадовался Антошкин.

– Ну, что ж, как говорится, Бог в помощь, – твердо произнес Владимир Никифорович. – Однако не забывайте, что трое из консилиума были против операции. И, простите, если случится что-то, нам, к сожалению, не придется вас защищать.

– Владимир Никифорович, я бы не стал ставить так вопрос, это, по крайней мере, некорректно, – заметил Дмитрий Дмитриевич.

В кабинете повисла тягостная тишина, которую нарушил Антошкин. Он, как и всегда это делал, ворвался в кабинет еще более взлохмаченным, чем обычно, словно только что преодолел спринтерскую дистанцию.

– Господа! Знаете, кто он такой, бомж этот? – От волнения губы его дрожали.

– Ну, и кто? – вяло поинтересовался Сергунов.

– Вы не поверите! Он в прошлом был... хирургом! – И, глядя на недоуменные лица окружающих, Петр торжествующе закончил: – Вот такие-то дела!

– Какой еще хирург? Что вы придумываете? – почти в один голос произнесли Дмитрий Дмитриевич с Владимиром Никифоровичем.

– Почему придумываю, – явно обиделся Петр Петрович, -он мне сам сказал только что. Раньше работал в 68-й городской больнице, это что в Текстильщиках. Фамилия... вот я записал, – он глянул в историю болезни, разбирая написанное, -то ли Андрогин, то ли Андрогал... может... Андроген...

– А может, Диоген? – тут нашелся Сергунов. – И наверняка, в какой-нибудь бочке из-под селедки жил. – Да, да, и... -поддержал его Дмитрий Дмитриевич, – судя по источаемому им запаху. Начальство заулыбалось. Петр покраснел и уже взялся за дверную ручку, чтобы улизнуть от такого скопища в одном месте начальства.

– Стой! – остановил его Панкратов. – Ты что, за ночь не набегался, так и рвешь все время куда-то.

– Так, вы...

– Смотри, Антошкин, в следующий месяц в два раза увеличу тебе количество дежурств. Тебе, похоже, энергию девать некуда.

– А что, я согласен, давайте, Андрей Викторович, – заулыбался он, явно довольный, – денег побольше заработаю. -Воспользовавшись наступившей паузой, он моментально исчез из кабинета.

– Вы уж на Петра Петровича не держите зла, – улыбнулся Панкратов, – он парнишка старательный, главное – толковый. А максимализм – это больше от молодости, а не от наглости. Второй год только после института. Кроме того, сегодня выдалось у него тяжелое дежурство. Сами знаете, от недосыпа такая раскованность появляется – море по колено. Особенно в юные годы.

– Молодым был, а хамом – никогда! – отрезал Сергунов. -Кто бы мне в то время позволил подобным образом разговаривать с начальством?

– Обещаю, Владимир Никифорович, я с ним обязательно поговорю на эту тему, сделаем ему клизменное вливание. Да, кстати, я хотел посоветоваться с вами, – решил сгладить ситуацию Андрей Викторович, – анестезиологом я хочу взять Наталь Петровну, поскольку только она...

– Хотите под местной анестезией оперировать? – не дослушав, прервал его доктор Сергунов.

– Не совсем, под спинальной, – поправил его Андрей. -Сейчас большинство наркотизаторов используют только эндо-трахеальный наркоз. Когда вводят трубочку в горло, – посмотрел на главного врача он.

– Спасибо, как-нибудь еще помним из курса общей хирургии, – чуть не обиделся главный врач. Андрей понял, что допустил бестактность, попытался исправить положение. – Дело в том, что прежние методики стали забывать, а отдельные доктора вообще не владеют ими. А Наталья Петровна владеет ею в совершенстве.

– Вы сами будете оперировать его? – спросил Дмитрий Дмитриевич.

– А что, у вас есть какая-то другая кандидатура? С удовольствием уступлю.

– Ну, что вы, – изобразил смущение Дмитрий Дмитриевич, -никто не сомневается в ваших возможностях, просто... просто, – нашелся он, – мы конечно же очень беспокоимся за вас. Давно у нас такого толкового заведующего не было. – Кефирыч недовольно скривил физиономию. По каким-то своим причинам такая похвала ему была не по душе. Может быть, поэтому и возникла следующая его фраза: – Вы уже, пожалуйста, поосторожнее, Андрей Викторович, – ядовито заулыбался он.

Андрей коротко рассмеялся.

– Что это вы меня заранее хороните, чай не впервой такой гадостью занимаемся.

– Простите за назойливость, – не отставал от него Дмитрий Дмитриевич: – А кто вам будет помогать?

– Помогать?...

Он помедлил, взгляд его скользнул по доктору Линькову, продолжающему спокойно сидеть за столом. Глаза их встретились. Все тоже посмотрели на него. Тот, увидев интерес, проявляемый к его персоне, сделал вид, что не заметил этого, стал быстро что-то писать в истории болезни.

– Михаил Феклистович, – обратился Панкратов к своему сотруднику, – наверное, вы сегодня не очень притомились на дежурстве, хотя все говорят, что оно сегодня было непростым.

– Да, сегодня было, как на передовой, не присели за ночь ни на минуту, – виновато согласился Линьков.

– Ну, что ж, решено? – А про себя подумал: «Интересно, откуда он знает, как на передовой?»

Все поняли, что доктор Линьков не сильно стремится помочь на этой операции.

– Операционной сестрой будет Мария Ивановна, – продолжил Панкратов. – Она самая опытная в оперблоке, вы это знаете.

– Что ж, оперируйте, коль заварили эту кашу. Мы вас предупредили о возможном исходе операции. Вы не хотите нас слушать. Ну что ж, как говорится, флаг вам в руки. Но еще раз повторяю, если случится что-нибудь, вы сами понимаете, – с нажимом сказал он, – мы просто не сможем встать на вашу защиту. Под заключением консилиума – наши подписи. А это уже юридический факт.

Видно было, как Андрей Викторович заметно напрягся. Слова главного хирурга ему явно не понравились. Он твердо, без уловок, напрямую сказал:

– Мне всегда казалось, что вы, Владимир Никифорович, хорошо знаете меня. Я не привык скрываться за чьи-то спины и всегда ответственность беру на себя. Это мое, если хотите, жизненное кредо. Прошу извинить меня за резкие и громкие слова. Но тем не менее. От этого принципа я никогда не отступил.

– Господа, господа, не будем думать о худшем, – сразу же постарался потушить назревающий конфликт между хирургами Дмитрий Дмитриевич, – даст Бог, все и обойдется. Тем более, это ваш коллега – хирург. Вообще-то в таких случаях, как мне помнится, подход был несколько иной, чем в ситуации с обычным больным. Ведь ваш коллега знает, что его ждет, если не будет операции.

– Сейчас ему прокапают хотя бы полдозы крови, я еще раз осмотрю его и приму окончательное решение в отношении операции, – решил успокоить начальство Андрей.

Дмитрий Дмитриевич одобрительно кивнул и спросил:

– Что-нибудь нужно из лекарств?

– Вы только скажите, – присоединился к нему и доктор Сер-гунов, – что называется, чем можем, – уже более дружелюбно произнес он.

– Вообще-то, необходимы специальные перчатки. Я вам, Владимир Никифорович, давно об этом говорил. СПИД у нас стоит перед самой дверью. Скоро он, боюсь, доберется и до нас, и тогда уже не удастся от него скрыться даже за десятью дверями и усиленной охраной. А эта гангрена в плане заражения ничуть не лучше СПИДА. Одно отличие, от гангрены умрешь скорее, чем от СПИДа. С ним еще можно какое-то время пожить. С этой анаэробной инфекцией шутить нельзя.

– Так теперь где же я вам их достану, – слегка раздраженно повысил голос Сергунов. – Да и вообще, я сильно сомневаюсь, что в России они где-нибудь имеются. Если только в кремлевской больнице. Но у меня туда хода нет, пока не протоптал дорожку. – Врачи улыбнулись. – Единственное, что могу порекомендовать, надевать по две пары перчаток. Это хоть как-то уменьшит опасность инфицирования хирургов. Ну и, конечно, осторожность и еще раз осторожность. Большего я не могу ничего сделать, – развел он руками.

– А насчет его прошлой работы я обязательно поинтересуюсь. У меня однокурсник в 68-й больнице работает главным врачом. По-моему, Игорь... забыл отчество.

– Да вам, Андрей Викторович, еще можно друг друга Игорьками и Андрюшками называть, молоды вы еще, – улыбнулся главный врач. В дверь постучали.

– Войдите, – на правах хозяина кабинета пригласил Андрей Викторович.

Вошла медицинская сестра Марина – миниатюрная девушка с детскими веснушками на вздернутом носике и часто хмурившимися рыжеватыми бровями. Видимо, таким образом пыталась эта девчушка компенсировать недостаток солидности. А шапочку она надвигала до самых ушей, скрывая скандально пышные для медработника вьющиеся волосы.

– Простите, что явилась без вызова, подумала, может вам приготовить кофе?

– Какой пожелаете? – обратился Панкратов к коллегам. -Например, бразильский? Марина у нас его классно делает.

– Я сейчас живо сварю! – обрадовалась Марина. – И пирожки домашние принесу.

– Нет, нет, не соблазняйте нас посиделками. Слишком много дел, спасибо тебе, Марина, – поблагодарил ее доктор Сергунов.

– Жаль, придется и мне воздержаться, – присоединился к нему Дмитрий Дмитриевич. – Будем считать, что сегодняшний визит завершенным, но в самое ближайшее время обещаю обязательно посетить ваше отделение, Андрей Викторович, именно с этой целью. А откуда у вас чисто бразильский кофе, если не секрет?

– Это Андрей Викторович, все его заботы, – улыбнулась Марина. – Говорит, для того чтобы на работе сотрудники не спали и мысли у них всегда были свежи и чисты, хороший кофе – первейшее средство.

Владимир Никифорович переглянулся с Дмитрием Дмитриевичем, и оба подумали: «Девочка говорит словами Панкратова».

– Значит, жди, Марина, гостей, а вернее, визита начальства, – улыбнулся ей Панкратов. – А начальство, ты же знаешь, всегда приходит без приглашения и не вовремя. Так что придется тебе держать постоянную боевую готовность.

– Разве я когда-нибудь была не готова, Андрей Викторович?

– Вы, Марина, у нас совершенно безупречный сотрудник! -Он снова улыбнулся.

Сергунов опять переглянулся с главным и опять подумал: «Эта дружба, похоже, перерастает...»

На сей раз доктор Панкратов заметил их взгляды, смутился и официальным голосом строго обратился к Марине:

– Как там пациент с ногой, готовите к операции?

– Да, только что закончили обработку конечности дезинфицирующим раствором, – отрапортовала она.

– Надеюсь, ты в этом не принимала участия?

– Зачем же, это сделали сестры из гнойной хирургии, ведь анаэробная инфекция.

– Это ты правильно сделала, – похвалил ее Владимир Никифорович, – а то, упаси боже, разнесем заразу по всему госпиталю. Надо перед палатой установить санпропускник, халаты, бахилы и все, что полагается в таких случаях. Я как-то это упустил.

– Я дал уже по этому поводу соответствующие распоряжения, – пояснил Андрей Викторович. – Спасибо, Марина, иди к больным. – Марина вышла.

– Ну вот, а вы говорите, воспитывать нужно молодежь. Через три года она закончит институт и, думаю, к нам придет, в свое родное отделение. Так что мне практически не приходится заниматься воспитанием сотрудников. Думаю, это связано с тем, что прошлый руководитель Михаил Аркадьевич создал в отделении благоприятный климат.

Дмитрий Дмитриевич встал, видно было, что он взволнован.

– Приятно слышать, что вы не приняли на себя заслуги вашего предшественника. Действительно, Михаил Аркадьевич был человеком с большой буквы, порядочным и интеллигентным. – Он достал платок из кармана. – Простите, от волнения заговорил какими-то штампами. Вы же знаете, я дружил с ним. И приятно, Андрей Викторович, что вы так... Думаю, вы тоже немало сделали для отделения. Михаил Аркадьевич заслуженно гордился бы вами, если бы был с нами. Простите, что-то я растрогался, вспоминая его. – Он сел.

– Никто не спорит, что Марина у вас хорошая девушка, но не следует забывать о воспитании и других сотрудников. Кстати, Дмитрий Дмитриевич, вы же знаете, что Андрей Викторович всех хороших девчонок к себе в отделение берет. Жалуются на вас, Андрей Викторович, заведующие...

– Ну, знаете, Владимир Никифорович, я к себе на аркане никого не тащу. Хотят люди – идут. А мы хорошему человеку всегда рады. Да и к тому же у меня что – крокодилы должны работать? Мы любим работящих и не пошлых девушек. А если они еще и красивые, так...

– Однако пора закругляться, – поднялся, забирая со стола свою папку, Сергунов. – И помните: мы вас упреждали, доктор Панкратов. Теперь – пеняйте только на себя. – Неожиданно Сергунов замялся. – Простите, у меня еще к вам будет один, может быть, не совсем скромный вопрос. Хотелось бы задать при Дмитрии Дмитриевиче. Вы, Андрей Викторович, сегодня ночью в экстренном порядке примчались оперировать этого... этого рыночного барыгу...

– Я... он вообще-то не барыга... – растерялся ошеломленный его осведомленностью Панкратов.

– В общем, бандюгу. И видимо, весьма не бедного. Сколько его банда отстегнула вам в ваш так называемый общак?

– Ага... – наконец сообразил он. – Выходит, вы и про общак знаете?

– Наивно хранить секреты в большом коллективе. Издревле известно: если тайну знают больше двух лиц, она неизбежно становится всеобщим достоянием, – усмехнулся Сергунов.

– Идея, конечно, хорошая, но целиком утопическая, – как подготовившись к этому разговору, присоединился к нему Дмитрий Дмитриевич. – Томас Мор и Томмазо Компанелла в одном коктейле! Разве можно проконтролировать экономику? Даже на государственном уровне пока не удается. И вот наш вам совет, дорогой Андрей Викторович, прикрыть эту сомнительную инициативу, пока не поздно. Обдумаем устройство платного отделения сообща с главком. Тогда и взимайте... по таксе.

– Так ведь платные отделения только для имущих! А стариков, пенсионеров, да вот таких бедолаг – на общих нищих основаниях держать прикажите? Я ведь на их содержание дотацию из этого самого общего котла выплачиваю! – завелся Панкратов.

– Не горячитесь, доктор Панкратов, подумаем, обсудим. Удачи вам, – как бы издеваясь над ним, ласково произнес главный врач. – Ну что ж, господа, – он встал, – пора, похоже, мы с вами совсем прозаседались. Конференция, наверное, давно уже закончилась, и у меня полно народу у кабинета.

– Да и меня, похоже, тоже ждут в первом хирургическом отделении, обещал посмотреть тяжелого больного, – встал и Владимир Никифирович.

– Благодарю всех за консилиум, – несколько старомодно поклонился Дмитрий Дмитриевич.

– Присоединяюсь, – слегка склонив голову, поддержал его Кефирыч. – До новых встреч. – Он повернулся, чтобы уйти, но неожиданно остановился, повернулся: – Тьфу, тьфу, упаси и помилуй, чтобы только не по таким поводам, – произнес он фразу, как заклинание.

Панкратов в ярости заметался по кабинету,

закрыв за ними дверь, и, наконец, рухнул на мягкий диван. «Ну и разговорчики! – еле сдержался Андрей. – Сергунов весь из себя беленький и пушистый, а какие безобразия в отделении – знать не хочет! Тараканы на пищеблоке, драное белье, а из назначений – в основном активированный уголь и пурген! Дорогие лекарства – сам покупай! Как здесь без дополнительного субсидирования справиться? Так, Андрюха, снизь обороты! – притормозил он себя. – Ты все делаешь правильно, а за правду надо бороться! – Он водрузил ноги на чайный столик. Гудели родимые, а ведь никогда спортом не брезговал, тренировал конечности. – Врешь, врешь, старик, – сказал он себе. -Вспомни-ка хорошенько, когда последний раз мяч пинал, на лыжах бегал? А, позабыл уже. В прошлой какой-то жизни. – Он устало опустил веки. – Эх, пролетел на сегодня тот покладистый мужик с грыжей. Пошлю к нему Петьку, пусть все объяснит и перенесет операцию».

В кабинете было тихо. Лишь выстукивали дробью по жестяному подоконнику капли дождя, да по-весеннему попискивала какая-то смурная птаха...

– Простите, что потревожил. – В комнате стоял человек с бородой. – Дверь была открыта.

Панкратов быстро убрал ноги, нащупал под диваном туфли.

– Садитесь, господин...

– Зовите меня Амиром, так проще, хоть и не совсем верно. Правда, ложь в этом мире – все относительно.

– А я вот Панкратов, и это абсолютнейшая правда.

– Будет у тебя другое имя, – мягко улыбнулся старик. Панкратов лишь вздохнул, сил не было вдаваться в философские споры о реинкарнации, переселении душ. Да и не верил он в эту муть.

– В этой жизни, – уточнил, словно услышав его мысли, Амир. – И довольно скоро. Вы наверняка, как профессионал высшего ранга, догадываетесь о всеобщей взаимосвязи явлений? Что бы и где бы ни произошло, хотя бы малое событие -допустим, песчинка упала, – а последствия неизмеримы. Впрочем, не нам мерить.

– Состояние вашего больного тяжелое, но стабильное. -Панкратов решил закончить этот ненужный разговор, думая о предстоящей ампутации.

– Диагноз несвертываемости крови – ДВС-синдром – не подтвердился, – неожиданно проявил свои знания незнакомец.

– А вы отлично осведомлены.

– Профессия и ответственность огромная. Я должен кое-что вам рассказать.

– Простите, но у меня срочная операция. Мне сейчас крайне некогда вести даже умные разговоры. Давайте перенесем его на другое время. Человек может погибнуть.

– Бомж. Песчинка... Только и песчинка случайно не падает.

– Понимаю, на все воля Аллаха, – Панкратов поднялся, торопясь завершить разговор. – Побеседуем с вами об этом интереснейшем философском вопросе как-нибудь в другой раз, господин Амир.

– Непременно. Но и сейчас тоже. В операционной готовят больного и прекрасно справляются без вас. А ДВС отменили мы.

– Отменили?! Кто «мы»? – опешил Панкратов, соображая, кто же здесь сумасшедший – он или этот как будто бы все знающий тип.

– Помог как раз этот больной, который ждет сейчас операцию. Уверяю вас, доктор, он многое может. Не стоит пренебрегать тем, что отпускает Всевышний избранным. Вам, между прочим, тоже.

– Я хирург! И ничего большего... просто хирург, – возразил Панкратов без обычной своей задиристости. И вдруг подумал по-другому о собственной способности ставить диагноз больному. «Талант? А что это за штука такая?...»

– Сядьте поудобнее, расслабьтесь. Не беспокойтесь, нам никто не помешает, уверяю вас. Дверь заперта изнутри. -Панкратов в самом деле увидел поблескивающий в скважине ключ с клеенчатой биркой на обрывке бинта. Глядя на поблескивающий предмет, он внезапно ощутил, как сильно устали его глаза. Как ноет от усталости каждая мышца, каждая клеточка тела – ни глаза открыть, ни пальцем пошевелить.

– Хорошо, теперь отдыхайте, – распорядился незнакомец, -а я буду говорить. – Он произнес что-то на неизвестном языке. Теплая волна накрыла Панкратова, прогоняя тяжелую усталость и окутывая его легкостью и блаженством. В эту легкость, как в чащу с хрустально прозрачной водой, капали слова:

– Доктор, юноша, чье сердце вы сегодня держали в руках, наследник чрезвычайно древней и могущественной династии. Вы, доктор, сегодня стояли в королевской крови.

– Откуда вы? – силясь, открыть глаза, спросил его Андрей.

– Из мира тайного могущества и нераскрытых тайн.

– Это, по крайней мере, очень все странно, позвольте усомниться. Простите. Я не верю вам.

– Ну, хорошо, – абсолютно дружелюбно произнес незнакомец. – Попробую вас переубедить. Скажите честно, доктор, смогли бы вы противостоять синдрому ДВС, да еще на расстоянии?

– Это невозможно даже и не на расстоянии. Это – инфаркт для хирурга. Не просто ощущать свою беспомощность.

– Особенно тому, кто рожден для помощи. Я же сказал вам, что вы одарены свыше. Сегодня, когда произошла беда, нам удалось выяснить, кто в этом городе способен помочь Его Величеству. Поэтому мы обратились к вам.

– Ах вот кто мне сегодня звонил. Значит, это были вы? Но по каким каналам вам сообщили о моих выдающихся дарованиях? И кто это сделал? – Ему удалось даже усмехнуться.

– Могу вас успокоить, не по каналам спецслужб и ФСБ, как вы об этом думаете. У нас другие информационные системы.

– Ах, ну конечно, звезды.

– Звезды тоже. И люди, сопричастные звездам. Они указали на вас. Я хочу, чтобы вы поняли, что сегодня произошло, доктор. – Амир встал во весь свой рост. Он оказался высоким. Повернувшись к Панкратову, он торжественно произнес:

– Сегодня вы посвящены в главного хранителя принца. Отныне именно эта забота станет вашей главной потребностью. Вы будете охранять его на пределе своих сил и уменья. А они у вас безграничны. Может быть, не все еще раскрыты, но обещаю, мы вам поможем.

– Спасибо, но у меня вообще-то своих дел полно. – Андрей провалился в какую-то золотую голубизну, состоящую из моря, песка, пальм, ярких сладкоголосых птиц и груды драгоценных камней, осыпавшей неведомый обелиск...

– Отдохнули? Просыпайтесь. Я периодически буду наведываться к вам. И запомните – все в мире неспроста.

«Господи! Все-таки уснул! – вскочил Панкратов, глянул с недоверием на свои старательные часы. Тряхнув их, приложил к уху – тикают как обычно! Спал-то всего-навсего две минуты, а кажется... – Однако хорошо выспался. И главное, что-то весьма важное засело в бестолковке. Что это? А-а-а, вспомнил. Все неспроста в этом мире. Ведь верно, черт подери!»

Он вспомнил: едва живой бомж оказался коллегой, если, конечно, не соврал и не запутался в своих глюках. И главное, что-то знакомое померещилось Панкратову в этой заросшем серой шерстью одутловатом лице. Да и голос. Кто же он, черт возьми, этот отравивший все приемное отделение гнилостным запахом, всеми забытый, брошенный человек? И почему он должен как-то влиять на меня? «Все непонятно, но в этом что-то есть», – задумался он.

Панкратов вспомнил, что собирался позвонить насчет него в 68-ю больницу. Он схватил телефонную трубку, набрал номер приемного отделения больницы, представился, попросил соединить его с главным. Кажется, именно там работал Игорек с параллельного потока... «Как его бишь? Да, вспомнил, Иванов». Точно, Иванов! Через минуту раздался жизнерадостный голос:

– Здорово, Андрюха. Какие проблемы? Прости, забыл твое отчество.

– А я – твое, – засмеялся Панкратов. – Да мы ведь тогда про отчество ничего не знали. Другое дело – кликухи.

– Точно. Как сейчас помню, ты был Иванушкой, поскольку зачесывал светлые патлы до самых бровей.

– Молодец, помнишь, а ты под битлов косил.

– Так вот, у меня к тебе вопрос. Сегодня ночью к нам по скорой мужика привезли. Фамилия Андросимов, то ли Андрогин.

– Постой, постой! Андрогин... это же, Андронов. Прекрасно образованный парень, Платона читал, неплохим хирургом был, но... иногда любил, сам понимаешь, выпить. Да, впрочем, кто тогда этим не занимался.

– Похоже на то. Только он сейчас... увы, далек от прекрасного. Но вроде все соображает. У него тотальная гангрена правой нижней конечности, придется, очевидно, делать вычленение. Вот такие вот дела, Игорек. Я чего звоню. Может быть, необходимо кому-то сообщить о нем? Все-таки из нашей гильдии мужик. Хочется как-то помочь ему. Да и в таких случаях, всегда как бы примеряешь на себя. В общем, плохо. Упаси и помилуй Господи от такого конца.

– Все понял, попробую навести справки, да и сам с ребятами обязательно подъеду. От нас что-нибудь нужно?

– Да нет, как будто бы все есть или, по крайней мере, скоро будет.

– Андрюша! Ты уже сам его оперируй. Наслышан о твоих успехах. Рад за тебя.

– Да брось ты, какие там успехи, все более по мелочам работаем.

– Не скромничай.

– Подожди, а что же с ним все же стряслось?

– История самая банальная для того времени. Его горячо любимая жена сбежала с новым русским. Детей забрала, квартиру. Да еще какие-то гадости по инстанциям писала, что, мол, алкаш, хулиган. Красивая баба, соблазнительная. Валька, конечно, поддавал, но не больше, чем другие. А здесь взялся за пузырь крепко. Причем чем дальше, тем больше. Сам понимаешь, как это нередко бывает, когда рушатся наши тылы – пропадает мужик. Пытались его вытащить из болота, да не смогли. Слетел он с катушек, вроде как даже сознательно себя губил. Мы его прикрывали, пока не вляпались... Отхватил он, по этому поводу, пол мочевого пузыря больному – за опухоль принял. Слава Богу, что еще пациент выжил. Но из больницы ему пришлось все-таки уйти. Говорят, в провинцию подался. Потом уже каких-то вразумительных сведений о нем мы не имели, поскольку Валентин ни с кем из наших контакты поддерживать не хотел. Категорически отказался. Кто-то говорил, что он бомже-вал где-то в Подмосковье, ездили наши ребята, но нигде не нашли. А ведь здорово мужик начинал свою карьеру! Жаль.

Спешно простившись с Игорьком, Панкратов еще долго в шоке от полученной информации держал трубку в руке, не опуская ее на рычаг.

«Надо же, Валька Андронов! Спортсмен, отличник, он уже с первых курсов был на примете у преподавателей. Способный, вдумчивый, до чертиков везучий. Начал оперировать у самого Петровского и пошел в гору... Женился с помпой, да еще на какой-то министерской дочке. Да, точно! Помню, помню! Что-то случилось, какие-то неудачи... и пошла кривая вниз. Только и это не все. Было еще лето!»

Лето, то далекое лето, когда Панкратов с группой студентов проходил практику в подмосковной больнице под руководством аспиранта последнего года обучения Валентина Андронова, выдалось душным и сухим. Может быть, поэтому взбесился слюнявый боксер, живший у сторожа школы, где поселились практиканты. С неожиданной осатанелой прытью кинулся пес к горлу мирно лежавшего на раскладушке у открытого окна Вальки Андронова. И тот спасся от мертвой хватки лишь тем, что выскочил из школьного окна на спортплощадку и завис на перекладине футбольных ворот. Под его сжавшимся от ужаса телом бесновался, прыгал, брызжа слюной, пес. Все от страха разбежались.

Этого кошмара не видел разве что Панкратов, расположившийся с учебником на берегу сплошь затянутого осокой озера. Оторвало его от книги мимолетное видение: мимо пулей пронесся, как видение, человек и плюхнулся в темную воду. Раздалось бульканье и наступила тишина. Интересно, что за ним никто не гнался. Наступила тишина. Слышны были только стрекот кузнечиков, да зудели надоедливые комары. А человек, между прочим, не выныривал, а выбулькивали на поверхности совсем нехорошие прощальные пузыри. Недолго думая, Панкратов кинулся в озеро, проваливаясь в тине, вслепую нашарил обмякшее тело и выволок его на берег. Применил все положенные в таких случаях реанимационные мероприятия. Довольно ощутимо похлопал его по щекам.

– Ну, ты че? – едва шевеля языком, своеобразно поблагодарил его спасенный, оказавшийся Валькой Андроновым. От него нещадно несло спиртным. Потом выяснилось, что разбушевавшегося пса уняли, а перепуганный Андронов, не заметивший от стресса ни растяжения голеностопного сустава, ни перелома ключицы, случившегося при прыжке из довольно высокого окна, ахнул по случаю пережитого им полстакана медицинского спирта и свалился в сомлевшие от жары лопухи. Он лежал, тая от радости сохраненной жизни. Как вдруг, прямо над ухом, раздался заливистый лай. В невыразимом ужасе, последним рывком загнанного животного, ринулся куда глаза глядят, увяз в озере и захлебнулся бы там со всеми своими скрытыми еще травмами, если бы не подвернувшийся Андрей. Впоследствии герой получил от декана знаменитые часы, а собачка, гавкнувшая над ухом Вальки, оказалась безвредным, лохматым щенком по кличке Кузя.

Пока Андронов поправлялся в тамошней больнице, Кузя неотступно ходил за ним и даже ночью дежурил под окном его палаты. Может быть, осознал свою вину, а может, был прельщен лакомствами, которые в изобилии носили пострадавшему девушки. Все это сейчас вспомнилось Панкратову с необычайной ясностью. Сблизиться им так и не пришлось, слишком высоко взлетел после окончания аспирантуры Андронов. А Панкратов, наоборот, начал свою трудовую деятельность как раз с той самой сельской больницы.

«Видать, действительно все в этом мире неспроста», – опять подумал Андрей, направляясь к больному.

Панкратов быстро спустился в приемное отделение. Перед входом в палату переодел халат, надел маску, бахилы. В палате Петр Петрович вместе с перевязочной сестрой колдовали над ногой Андронова, обрабатывая ее дезинфицирующим раствором и оборачивая простыней. Увидев шефа, Петр снял перчатки, сказал:

– Я сейчас вам последние анализы покажу. – Он быстро вышел из палаты. Панкратов пощупал пульс больного.

– Ну, как дела, коллега?

– Кусок дерьма, а не коллега... Меня теперь и мама родная... – тяжело задышал он. – А я тебя сразу узнал... Значит, Андрей Викторович, говоришь, оперировать будешь? Вычленять? Ну, ты смелый малый. Хотя другого варианта у меня, я так понимаю, нет. Давай хотя бы я тебе бумажечку подпишу, что я настаиваю на операции, а то поимеешь ты неприятностей. Знаю я этих бумагомарателей, повидал их в своей жизни предостаточно.

– Не надо, напишешь, когда поправишься.

– А что, и такой вариант возможен?

– Вполне, а иначе зачем бы мне тебя было оперировать?

– Слушай, – он показал глазами, чтобы Панкратов нагнулся, – просьба есть...

– Излагай. Кому сообщить?

Видно было, как он напрягся, этот вопрос ему был не безразличен. Он закрыл глаза, помолчал, а затем с трудом произнес:

– Нет, не надо, все это было очень давно, в другой жизни. Да и было ли?

– Как угодно. Приедут твои коллеги из 68-й больницы, но уже, наверное, после операции.

– Прости, но просьба у меня будет, забота одна меня мучает: пес, что возле меня прикармливался, пропадет он. Дружбан он мой вроде последний.

– Говори, как он выглядит, разыщем мы твою псину. Мы этих несчастных нашим пищеблоком поддерживаем.

– Кузя его зовут, двормейстер, мордой, теперь, наверное, на мою похожий, – пытался он рассмеяться, но глухо закашлял. -На Ордынке, возле кафе, там должен быть.

– Лады, коллега. Тогда до встречи на месте. Места встречи, как говорится в известном фильме Говорухина, изменить, к сожалению, нельзя.

– Прости, и еще... – из-под темных век мольбой блеснули карие глаза: – Не надо мне, Андрюша, жить, сам понимаешь, Господь двух шансов не дает. А ты ведь меня уже раз спасал. В общем, я отмучился. Будь другом, сделай так, чтоб кончить всю эту кутерьму... невмоготу уже.

– Ты это брось. – Андрей положил руку на мелко поддергивающее плечо пациента:

– Как хочешь, так и понимай, а я тебя вытащу. Сейчас тебе еще покапают, а я обход совершу, и, благословясь, возьмемся за дело. – На выходе из палаты он столкнулся с Петром.

– Ну, как он вам?

Панкратов прикрыл дверь.

– Хуже не бывает.

– Андрей Викторович, вы же видите, он даже порозовел. Да и отек здоровой конечности уменьшился. А пульс, давление -сами смотрите, – он тыкал чуть ли не в нос ему лист наблюдения больного. «Этот неутомимый Петруша, похоже, подгоняет меня, вот засранец», – подумал про себя Панкратов. – Хватит меня уговаривать, я уже себя давно уговорил. Оформляй его на операцию. А где Наталья Петровна?

– Она уже выехала. У нее сегодня отгул, я ее от вашего имени попросил его отменить, объяснив ситуацию. Все правильно?

– Все правильно. Жалко только, женщине выходной испортили, могла бы поспать до двенадцати да по магазинам прошвырнуться. А то все клиника да клиника. Попробуем Кефирыча расколоть еще на один отгул, напомни, если забуду. Сама она не будет просить, ты же ее знаешь.

– Обязательно, а то бабушка Наталия возненавидит меня, -довольный своей шутке, заулыбался Петр.

– Ну, ты что это, услышит еще кто-нибудь, хулиган.

Но, похоже, этих слов он уже не слышал. «Понесся, наверное, историю болезни оформлять, вот пострел», – улыбнулся Панкратов.

Проходя мимо своего кабинета, он увидел, что Марина хлопочет возле стола, похоже, выкладывала пирожки из пакетика. Там же сидел спиной к нему доктор Линьков, продолжая оформлять историю болезни. Панкратов поманил пальцем ее к себе. Она вышла, закрыв дверь кабинета.

– Ты что там мне принесла? Никак пирожки? – Он погрозил пальцем. – Ты смотри, а то привыкну, придется тогда тебе всю жизнь мне их печь. – Панкратов почувствовал себя неловко, подумав, что получилось уж как-то совсем двусмысленно, с намеком, что ли.

Она же покраснела, быстро пошла в направлении первой палаты, откуда обычно начинался обход, произнесся на ходу:

– Мне это приятно делать.

Линькова он не стал звать, палаты его были в конце коридора. Да и после того, как он отказался от помощи на операции, по правде говоря, и не хотелось. В отделении не принято было отказывать, когда тебя просит кто-нибудь из коллег помочь на операции. В таких случаях откладывались все дела, в том числе и семейные.

У первой палаты роились врачи его отделения, рентгенологи, специалисты по ультразвуку, медицинские сестры. В коридоре стоял гул, приглушенный смех. Коллеги обменивались впечатлениями по разным поводам, в воздухе витала легкая напряженность. При его приближении шум стих. Дело в том, что во время обхода возникали проблемы, связанные с ведением и лечением больных, раздавались, как говорил доктор Бабич, «пампушки», если кто допускал какие-то ошибки в лечении и ведении больных. Андрей Викторович был строг, но справедлив. Особенно наказывались те врачи, которые допускали оплошности в результате нерадивости или лени. Здесь уж пощады от Панкратова не ждали, он наказывал по всей строгости.

Андрей подозвал старшую сестру, Прасковью Трофимовну:

– Ну-ка, покажи полотенце.

Одна его половина была смочена дезинфицирующим раствором. Панкратов потрогал и даже понюхал эту половину, похвалил:

– Вот, сегодня раствор, как надо, даже закусить захотелось, – пошутил он. Все улыбнулись. Коллеги любили нестандартный юмор. Да и была это скорее традиция, нежели юмор. И все старались не отступать от них.

– Ну что ж, начнем, кто не спрятался, я не виноват, – как всегда объявил Андрей Викторович.

Первой, как и полагалось, в палату врывалась старшая сестра, Марья Вановна, так и звали ее все. И сразу же, как и сказал шеф, начался шмон, обнаружение всего сокрытого незаконного и запрещенного. Вначале довольно активно изгонялись родственники, которым удалось, несмотря на драконовские запреты, все-таки проникнуть в отделение в неположенное время. Причем делалось это сестрой довольно активно, путем тычков в бока больных, с сопровождением своих действий оскорбительными словами в адрес охраны больницы. Начальство требовало порядка, наказывало заведующих за его нарушение. Андрей Викторович пытался с этим бороться, но боролся как-то вяло, без азарта, поскольку понимал чувства родственников.

Лечащий врач докладывал о больном, Панкратов осматривал. Рентгенологи и другие специалисты демонстрировали рентгенограммы, ультразвуковые картинки. Если была показана операция, сообщалось об этом больному, выслушивались просьбы и вопросы больных. Более сложные случаи обсуждались в ординаторской после обхода.

На подходе к следующей палате, докторов едва не размазала по стенке толпа новой группы родственников. Причем у Марьи Вановны, двигавшейся в авангарде, был сбит с головы неимоверного размера тщательно накрахмаленный и отглаженный колпак. Кто-то из коллег умудрился в суматохе наступить на него. Можете себе представить последствия этого происшествия? От огорчения последнего из визитеров она успела огреть мокрым полотенцем по спине, хотя он и не пытался увернуться. Доктора фыркнули, Андрей Викторович сжал зубы, чтобы не рассмеяться.

Здесь уже нельзя было не реагировать:

– Марья Вановна, – как бы во гневе взвинтился Панкратов, – что у вас делается в отделении? Распустили всех, понимаете ли. Толпы незаконных мигрантов неизвестно как проникают в палаты прямо с утра. – Он, конечно, знал, как проникают, и говорил это больше для порядка. Но Мария Вановна, утерявшая свое величие в результате потери колпака, похоже, молчать не собиралась.

– Да это же все вахта, Андрей Викторович, все они, ироды. Сколько раз им было говорено, а что толку. Вы же сами понимаете, в чем там дело. – Она закатила глаза, намекая на причину.

– Что там говорить, дело понятное. Золотой телец их полностью захватил, так что им наши увещевания. Пустое. А может, эти молодцы-здоровячки на дверях думают, что их специально там поставили, чтобы деньги собирать. Так вы им объясните, что не для этого. Пошли бы работать туда, где можно пользу принести, а они...

– Так они себе и приносят, – пытаясь водрузить слегка помятый колпак на голову, со злобой произнесла старшая сестра. Она, конечно, не заметила иронии, с которой говорил Андрей Викторович. Все это заметили. Ответ старшей сестры опять вызвал улыбки у сотрудников.

– А чтобы над нами не смеялись сотрудники, пишите, Марья Вановна, жалобу на молодцов-удальцов, а я подпишу. Хотя, -он махнул рукой, – сколько раз это уже было. Ладно, пошли далее, – уже более миролюбиво закончил бесполезную дискуссию Андрей Викторович.

Подошел Петр Петрович, доложил:

– Пришла Наталья Петровна, спрашивает, будут ли какие указания?

– Будут. – Он увидел ее в дверях. – Рад вас видеть, Наталья Петровна, вы что, как не родная, в дверях стоите, заходите.

– Я без халата, – замахала она руками, – сразу же к вам поднялась.

– Вы про больного все знаете?

– Да, мне о нем кое-что уже рассказали. Но я его еще не видела. Говорят – очень тяжелый.

– Вас не обманули. Действительно тяжелый, но надежды есть. Не все еще потеряно. А впрочем, я не хочу вас уговаривать насчет операции. О типе наркоза сами решите. Одно могу сказать, в легких у него не дыхание, а какофония звуков, похлеще, чем у Мравинского в его «Петрушке». Да к тому же он из наших, из хирургов. А вы сами знаете, как у своих порой получается. Не мне вам говорить. Так что, пожалуй, наоборот, я жду ваших указаний. Если решите прямо сейчас брать, я все бросаю и сразу же к вам. – Он посмотрел на окружающих. – Только извинюсь перед коллегами

– Хорошо, Андрей Викторович, я пошла, посмотрю, что к чему.

– Петр Петрович, сопроводите, пожалуйста, Наталью Петровну. Анализы, снимочки покажи. В общем, поактивнее веди себя, – подмигнул он ему.

Здесь, очевидно, надо дать пояснения. В части случаев анестезиологи могут отказать больному в операции или отложить ее из-за его тяжести или сопутствующих заболеваний. Тогда все, хана. Никто, даже премьер-министр не сможет заставить что-то делать.

– Высшая инстанция, – вслух проворчал он.

– Вы о чем это, Андрей Викторович? – спросил его рядом стоявший коллега.

– Да это я так, о наболевшем. Продолжим наши мучения, дорогие коллеги, – обратился он к окружающим. – Палаты Петра Петровича мы посмотрим вместе с ним позже. Хотя я его больных знаю, там нет тяжелых. Да и все больные у него ухожены и обследованы без задержки. Кстати, учитесь, коллеги, у молодых.

Часть вторая Будни хирурга: экстренные операции и «восточный эксцесс»

Жизнь шла своим чередом

Через сорок минут Андрей Викторович вместе с помощником мыли руки в предоперационной. Через стекло было видно, как Петр обрабатывает йодонатом операционное поле. Он был полностью экипирован для операции.

– Иди-ка сюда, Петролио! – махнул он ему рукою.

– Послушай, ну куда тебя несет? Я же сказал, что эта операция крайне опасна, и не только для пациента, но и для хирурга. Упаси боже, если поранишь руку. Пойми, с этой инфекцией не шутят. Лучше займись своими больными. У тебя там проблем полно, – придумал он. – Совсем запустил лечебное дело, все носишься, как угорелый, не остановить тебя. – Он это сказал намеренно в таком тоне, зная, что по-другому говорить бесполезно. Однако на Петра это не подействовало.

– Ничего подобного, нет у меня никаких проблем, не надо придумывать. А этим больным я занимался всю ночь, готовил его к операции, – абсолютно независимо заявил он. – Хорошо, согласен, тяжелый больной, оперировать его не претендую. Но хотя бы ассистировать на операции я могу? Вы же знаете, Андрей Викторович, за этот год я сделал самостоятельно две ампутации. Удачно, между прочим.

– Не в этом дело, Петя, не зли меня. Кто сомневается в твоем профессионализме? Намотался ты уже сегодня, отдыхать нужно. В общем, дуй отсюда, и баста, – разозлился Панкратов.

– Никуда не пойду, – набычился Антошкин, переступая с ноги на ногу.

– Дурачок, я же за тебя беспокоюсь, еще успеешь наоперироваться, все у тебя впереди.

– Не надо мне вашей милости. Я вел больного и должен хотя бы участвовать в операции. Ваши, кстати говоря, установки. Надо быть последовательным в своих заявлениях.

– Ну, ладно, – буркнул Панкратов и, посмотрев на своего помощника, засмеялся, – я таким же был в его возрасте. Ничего не поделаешь, Виктор, прости, что побеспокоил. Спасибо.

– Мне-то за что? – стал снимать маску Виктор.

– За поддержку.

– Да брось, Андрюша, мы с тобой и не такое видали.

– Это верно. Иди, попей кофейку, да попробуй у меня в кабинете пирожки, Марина нам принесла.

– Не нам, а тебе, Андрей, а? – хитро улыбнулся Виктор.

– Не важно, кому. А попробовать советую, дважды приглашать не буду.

Наблюдая краем глаза, как Петр продолжает обрабатывать конечность, Панкратов с симпатией подумал: «Антошкин если вцепится, так намертво». Он быстро вошел в операционную. Сестра надела ему халат и перчатки.

– Давай вторую пару, Кефирыч велел, – неожиданно для себя Панкратов назвал его подпольное прозвище. Сестра не удивилась.

– Он сегодня уже дважды об этом напоминал.

Вообще-то при сестрах не принято было подобным образом говорить, Панкратов не раз делал сотрудникам замечания. Ему стало неудобно, и он смутился. К счастью, под маской этого никто не увидел.

– И ты, – кивнул он в сторону Петра, – тоже надевай вторую пару и работай осторожно. Если что, потом не оправдаешься перед твоими родителями, – заявил Панкратов.

Антошкин, конечно же, не мог пропустить подобного унижения, как он считал, по возрастному признаку и моментально отреагировал:

– О чем это вы, Андрей Викторович? Я самостоятельный человек и давно отвечаю сам за себя.

– Ну ладно, ладно, – проворчал он. – Работаем быстро, но аккуратно. Можно начинать, Наталья Петровна?

– Давайте!

– Ну, вперед под фанфары, с Богом! Скальпель, зажим, сушить, – отдал Панкратов обычные для начала операции краткие команды. Все работали споро и четко. Через тридцать минут конечность была вынесена из операционной.

– Фу, дышать стало полегче, – вздохнул Петр.

– Ты, как всегда, прав, Петручио, – поддержал его Панкратов. – Жить стало лучше, жить стало веселее! Именно так провозглашал усатый генералиссимус, отправляя партию приличных людей на эшафот задолго до твоего рождения. Дыши полной грудью.

– А для этого надо было всего-навсего отчекрыжить одну ногу, шеф. Представляете, как все просто в этом мире?

– Ну, ты даешь, Петр, – удивленно произнес Панкратов, не зная, как ему реагировать на ремарку своего помощника. Как наш пациент, Наталья Петровна? – спросил он анестезиолога, продолжая быстро ушивать рану.

– Пока все показатели стабильны, будто бы и не было никакой операции.

– Сплюньте, дорогая.

– Тьфу, тьфу!

– Так-то лучше. Больной спит?

– Спит, как младенец.

– Это потому что он еще не успел понять, что с ним. Мы с Петром сегодня по-стахановски работаем. Раз-два! Сердце сюда, нога туда, – пошутил он. – Знаешь что, Петр, ты зашивай кожу, а я, пожалуй, пойду, дел еще невпроворот. Эх, быстрее бы на пенсию.

– Да разве вы когда-нибудь уйдете на пенсию, Андрей Викторович? Ни за что не поверю. А если и выйдете, то все равно будете бегать в операционную. Я-то вас хорошо знаю, – весело заметила анестезиолог.

– Точно! И так же не будете допускать меня к операционному столу, хотя тогда я уже наверняка буду заведовать отделением. А вы все равно будете повторять – рановато вам, батенька, идите лучше в приемное отделение, – съязвил Петр, повторяя интонации своего шефа.

– Молчи, Петро, убью! – искренне рассмеялся Андрей Викторович. Он снял перчатки, на ходу сбросил халат, шапочку и маску. В раздевалке растянулся в кресле и, забросив ноги на стул, задумался: «Надо же, сколько дел ни делаешь, а они никак не убавляются. – Он стал считать на пальцах, что ему еще на сегодня осталось. – Итак, консультация в терапии, прием больных, заседание в комиссии по внутрибольничной инфекции. И... забежать в урологию, посмотреть тяжелого больного. Вот, по-моему, и все. Хотя, стоп! – Он даже вскочил. – Забыл эту консультацию за городом. Машина обещана к четырем. Да еще о Вальке Андронове с его бездомным псом надо побеспокоиться. – Он поднялся. – Ничего, с Божьей помощью как-нибудь справимся. Так что, давай, Андрей Викторович, полный вперед. Нас ждут великие дела!»

Едва он начал стягивать рубашку, как из операционной донеслись какие-то странные, не свойственные этому месту, тревожные крики. Обнаженный по пояс, с рубашкой в руках, Панкратов бросился туда и оцепенел. Петр, в алом от крови халате, зажимал рану на месте ампутированной конечности. Сквозь его пальцы била упругими струями кровь, стекая со стола на пол. Еще не сообразив, как ему поступить, Панкратов в два прыжка достиг операционного стола, автоматически зажал рану, даже не надев перчатки. Кровотечение сразу же остановилось.

– Зажим, – сказал Панкратов абсолютно спокойным голосом. – Чего замер, как удав перед кроликом? – толкнул он локтем Петра в бок. – Лучше помоги, разведи рану. Так, потихонечку, отпускай. – Струя крови неожиданно вырвалась из-под его руки, ударила ему в грудь, полностью залив ему глаза. Он вслепую, на ощупь наложил зажим, продолжая прижимать сосуд рукой. Затем, медленно убрав руку, убедился, что кровотечение остановлено. Глубоко вздохнув и утвердительно, будто бы вбивая гвоздь, произнес: – Вот так, вот так, и не иначе, -продолжая сушить рану салфеткой.

– Давай иглу с шелком, прошьем покрепче эту вражину, -протянул он руку сестре. Дважды прошил и перевязал сосуд. -Вот так будет понадежнее. Наталья Петровна, какая общая кровопотеря?

– Вместе с последним эпизодом – полтора литра, – бесстрастным голосом сообщила она.

– Это для вас эпизод, – пробурчал Панкратов, – а для нас целая жизнь, правда, Петручио? – Он убрал салфетку с раны, удовлетворенно сказал: – Все в полном порядке, так и держать. А теперь, я думаю, ему вполне будет обоснованно перелить литр крови. Как, Наталья Петровна, вы не возражаете?

– А я что, по-вашему, делаю? – недовольно пробурчала она, нагнувшись над больным.

– Ну что, господа, мне кажется, я вам больше не нужен, позвольте откланяться. На сей раз, думаю, окончательно. А ты, Петр, зашивай дальше и давай без шуток, а то так недолго и инфаркт с миокардом схлопотать. А мне самое время прямиком в баню. – Панкратов стоял по пояс голый, весь в крови. Две сестры со всех сторон обтирали его марлей, смоченной в растворе. – Да подождите вы, вот напали, в самом деле, – отодвинул одну из них в сторону. – Все равно сейчас под душ.

– Андрей Викторович, – вдруг всполошилась сестра, – у вас из пальца левой руки кровь течет!

Панкратов посмотрел на руку. Действительно, из среднего пальца левой руки струйкой стекала кровь.

– Ну вот, всех предупреждал, чтобы работали осторожно, а сам как мальчишка порезался, – горестно заметил он. – Е-мое! Дайте йод хотя бы, – скомандовал он сестре. – Теперь оденьте мне перчатку на руку, чтобы не замочить. Пойду в душ. – Панкратов уже взялся за ручку двери, но остановился. – Да, прошу всех воздержаться от комментариев. Я сам доложу руководству. Дело не новое – лигатура соскочила. К сожалению, такое у нас случается. У каждого хирурга хотя бы раз в жизни подобное бывает.

Он открыл дверь и вышел из операционной, но после душа опять вернулся.

– Ну, как он? – спросил у Натальи Петровны.

– Да ничего. Давление держит, а это сейчас самое главное. Потихоньку льем кровь. Не переживайте, Андрей Викторович, все будет нормально. Да и Бог его не должен его оставить, ведь он обиженных и униженных любит и защищает.

– Только и остается, что на Бога да на наших доблестных реаниматологов надеться. А Кефирыча я попрошу, чтобы он перенес ваш отгул на какой-то другой, удобный для вас день.

Наталья Петровна кивнула.

– Марья Ивановна, – позвал Панкратов операционную сестру. Та вошла со стерильными инструментами в руках.

– Да у вас... руки стерильные. Попросите кого-нибудь из девочек еще раз меня перевязать.

– Сейчас скажу, – она пошла к двери.

– И пусть салфетку получше смочат йодом, будем инфекцию травить, – прокричал он ей вслед. Его так же аккуратно перевязали две юных девчонки, наверное, практиканты. Они прямо набросились на него вдвоем. Он для вида проворчал: – Во напали, только держись, – улыбнулся и вышел из операционной.

У дверей он увидел встревоженную Марину. Скрывая слезы на глазах, она бросилась к нему, но, сдержавшись, остановилась.

– Андрей Викторович! Как вы? – спросила она дрожащим голоском.

– Ничего. А что случилось? Ты чем так взволнована? – Панкратов удивленно поднял он брови.

– Нет, ничего. Я просто... – засмущалась она. – Что у вас с рукой?

– Да так, – улыбнулся он, – небольшая производственная травма. Пойдем, Мариша, попьем кофейку, а если получится, то и с твоими пирожками. Ты прости, утром, сама понимаешь, я не мог в одиночестве жевать их. Хотя, признаюсь, страшно хотелось... Запах у них совершенно особенный. Мама такие по праздникам пекла. – Они пошли по коридору. – А ты почему сегодня не в институте?

– Сегодня у нас исключительно лекции, а я их в два раза быстрее прочту дома на диване. Туда можно не тащиться. А здесь у вас прием вместе со студентами. Очень интересно... Мне очень интересно, – немного засмущалась она. – У нас в институте так не преподают. – Панкратов пытался ей что-то сказать, наверное, пожурить за пропущенные лекции, но она не дала ему этого сделать. – Нет, нет, не надо мне ничего говорить, прошу вас. Я совершенно самостоятельный человек.

– Так, я что-то подобное сегодня уже слышал от твоего друга Петюхи, он мне про свою самостоятельность все уши прожужжал. Кстати, парень он хороший. Правда, иногда слишком самостоятельный...

– Петя, действительно, хороший парень. Я, кстати, сегодня уже договорилась о том, чтобы поработать на приеме вместе со старшей сестрой приемного отделения. Вас послушаю, заодно и деньги заработаю. Если вы, конечно, не возражаете.

– Я? Да ты что! Буду только рад, по крайней мере, наведешь там порядок. Мне, правда, не нравится, что ты лекции прогуливаешь, плохой из тебя терапевт получится.

– Не получится. Вообще не получится.

– Это как же, позволь, тебя понимать?

– Дело в том, Андрей Викторович... – она на секунду замолчала, но потом посмотрела ему прямо ему в глаза и словно бросилась с обрыва. – Я хочу стать хирургом и...

– И что «и», договаривай.

– И работать вместе с вами, если, конечно, вы возьмете меня.

– Вот, что называется, приехали, – озадаченно почесал затылок Панкратов. – Вообще-то, Мариночка, хирургия – дело не женское. Грубое дело, жесткое. Ты же сама видишь, каково женщинам у операционного стола. Они, как бы это правильнее сказать... Становятся грубыми, что ли... Конечно, если ты не собираешься выходить замуж, а решила обручиться с хирургией, тогда тебя можно понять, а так... «Ну и хитрец ты, Андрей Викторович, – похвалил он сам себя, – знаешь, как переубедить девушку». – И добавил: – Я бы не хотел для тебя такой участи. Мы ведь вроде здесь Боги – все можем, а за каждую неудачу кусочком души расплачиваемся. Вот она и каменеет. Иначе не выдюжить. Вот так вот, моя дорогая Марина Андреевна.

Последний аргумент особенно озадачил Марину. Она надолго задумалась.

– А может быть тебе лучше в анестезиологи пойти? Хорошая профессия. Ты посмотри, без твоей любимой Натальи Петровны я как без рук. Она так же наравне с хирургами сражается за жизнь больного, только с другой стороны шторки, ограждающей нас от анестезиологов. Подумай об этом. Вот и будем работать вместе.

– Да, – заинтересованно произнесла Марина, – вы знаете, мне это в голову не приходило.

– Дарю тебе эту идею. Времени у тебя еще ой как много. Да и с папой посоветуйся, ведь он у тебя врач. И мама, может, что-то дельное скажет.

– Обязательно, – согласилась Марина.

– Кстати, – продолжал Панкратов, – Наталья Петровна в молодости была очень интересной женщиной. Весь мужской коллектив клиники в полном составе за нею увивался. Да только зря, она лишь одному всю жизнь была верна. Он, кстати, хирургом был. Так и прожили они вместе более тридцати лет, и хорошо прожили, в любви и взаимопонимании. И главное, всегда поддерживали друг друга, особенно в трудных ситуациях. А последнее, как ты сама понимаешь, важно в нашем деле. Да, а что касается хирургии, – он улыбнулся, – имей в виду, в качестве хирурга я тебя к себе не возьму. Больно мне надо лишнего конкурента у себя растить! К тому времени я уже стану старым, а ты человек напористый, умный, любишь добиваться своего в жизни. И попрешь меня на пенсию за будь здоров. Нет, нет, так дело не пойдет! – намеренно сурово закончил Панкратов. Марина только улыбнулась, по достоинству оценив шутку Андрея, но глаза ее смотрели на Панкратова как-то печально.

Он глянул на завитки, выбивающиеся из-под шапочки, упрямые рыжеватые бровки и ощутил прилив нежности и желание заботиться о ней.

– Не волнуйся, я постараюсь не очень состариться к тому времени, тебя подожду.

– Точно, обещаете? – обрадовалась Марина, заглядывая в его насмешливые глаза.

За разговором они незаметно подошли к кабинету. В нем всегда сидел кто-нибудь из коллег Панкратова. Здесь проходили самые горячие дискуссии и беспристрастные обсуждения. Поэтому дверь почти никогда не закрывалась. Такое демократическое отношение к кабинету перешло к Панкратову по наследству от прежнего заведующего, уважаемого всей клиникой человека. Андрей не стал ломать заведенную традицию и отваживать привыкших к уютному местечку докторов. Даже кофеварку он приобрел и поставил именно здесь для общего пользования. А вот курить категорически запрещал и держать форточки задраенными – тоже.

Когда Панкратов открыл дверь, то к своему удивлению увидел доктора Линькова. Он, как и прежде, сидел у стола, писал что-то в истории болезни, пил кофе и дожевывал, похоже, последний пирожок. По крайней мере, на тарелке не было больше видно ни одного из его сородичей. Доктор сидел к ним спиной и поэтому не мог видеть огорченных лиц Панкратова и Марины. Однако это продолжалось недолго, уже через секунду они переглянулись и улыбнулись друг другу.

– Скажи хоть, с чем были пирожки? – спросил Андрей шепотом.

– С капустой, – так же тихо ответила она. – Да вы не огорчайтесь, – очевидно, все-таки он не смог скрыть своего сожаления в связи с произошедшей потерей, – я вам еще напеку, но принесу только завтра.

– Да, ну что ты, Марина, переживем это несчастье. Не утруждай себя, как-нибудь обойдусь без пирожков. А если быть честным, то именно сейчас пирожок я бы съел. Тем более с капустой! – От досады Панкратов даже крякнул. Доктор Линьков обернулся и, увидев их, попытался встать, но Андрей Викторович жестом остановил его.

Линьков обратился к Марине и, сияя от счастья, произнес:

– Мариночка, – при этом он противно икнул, – у вас просто дивно получились пирожки. Андрей Викторович, – Линьков кивнул в его сторону, – почему-то не захотел их попробовать. А зря! Пришлось его выручать.

– Я рада, что вам они понравились, – вежливо произнесла Марина.

– Напишите мне рецепт их приготовления, – продолжал Линьков. – Я в приказном порядке обяжу супругу научиться их готовить. И вас угощу. Вот тогда вы, Андрей Викторович, уже не посмеете отказаться, обещаю вам.

«Вовсе я не отказывался, – подумал Андрей Викторович, -с чего это он взял?» Но вслух неожиданно для себя сказал:

– А вы, Михаил Феклистович, похоже, так и не оторвались от насиженного места?

Линьков тут же встал, стал что-то невразумительное говорить.

– Да сидите, чего уж там, до конца работы немного осталось, – ради приличия стал останавливать его хозяин кабинета.

– Нет, нет, прежде всего работа, – озабоченно засуетился Линьков. – Пойду все-таки больных посмотрю. Еще раз спасибо вам, Мариночка.

Андрей Викторович без теплых интонаций в голосе согласился с ним:

– Конечно, сходите, Михаил Феклистович, дело нужное и полезное.

Было видно, как Марина еле сдерживает улыбку.

После слов начальника Линьков наконец-то покинул их. Панкратов отдернул сине-полосатую штору и вопреки своим же распоряжениям форточку захлопнул.

– Ну и колотун здесь у нас, – он зябко передернул плечами. – Тебе, Марина, разве не холодно?

– По-моему, даже наоборот. – Она постелила на стол Панкратову чистую салфетку, поставила чашку кофе и вазу с печеньем.

– Ого! Вот попируем. А где твоя чашка?

– Нет, я не буду, спасибо. Пойду, у меня еще много дел. Надо все успеть до начала приема, – заторопилась Марина.

– Ладно, – Панкратов сунул печенье в рот. – Мне ведь тоже мчаться надо – труба зовет! Да не хмурься, Марина. Сама знаешь, что...

Он сделал паузу, и она сразу же подхватила любимую его присказку:

– ...завтра будет лучше, чем вчера! Обязательно будет, Андрей Викторович, надо только верить в это. А я верю.

Он как-то неуверенно кивнул, мысли его уже были в поликлинике, где предстояло провести прием больных со студентами.

– Подтягивайся, Марина, без тебя не начну.

Прием в поликлинике – дело особое

Войдя в коридор поликлинического отделения, Панкратов сразу же окунулся в толпу людей, большинство из которых еще не были его пациентами, но уже не относились к здоровой части населения. Здесь проходила грань между здоровыми, или лучше сказать, между людьми, у которых не было проблем со здоровьем, и теми, которым предстояло пройти через все круги ада. Кто-то подходил к нему, напоминая ему, что он обещал посмотреть его или его родственника. Кто-то просто здоровался, спрашивал, как дела. Тем самым напоминая, что они раньше были знакомы.

Как и оказалось, перед кабинетом, где шел прием, творилось нечто непонятное. Стулья вдоль стены, на которых должны были сидеть пациенты, ожидавшие вызова, были пусты. А все люди толпились перед дверью кабинета, где вел прием Виктор Антошкин. Порядка, естественно, никакого не было и в помине.

Больные спорили, в основном из-за очередности. Все стремились попасть на прием в первых рядах. Андрей Викторович извиняясь стал пробираться к кабинету. Его многие узнавали, здоровались, после чего, смущаясь, отходили от двери. Некоторых из них Панкратов ранее оперировал.

В кабинете, где он обычно проводил занятия со студентами, царил полнейший хаос.

Виктор Кирюхин – человек необычайной мягкости и застенчивости, сидел в окружении по крайней мере пяти больных, да еще и их родственников. А на свободных местах сидели еще человек пять больных, ожидающих консультации. Их тоже сопровождали родственники. Виктор что-то говорил, озабоченно почесывая розовую лысину.

Панкратова всегда удивляло умение его друга каким-то образом управляться с этой неорганизованной толпой. А что уж он там диагностировал и как осматривал больных, оставалось для Андрея полнейшей загадкой. Тем не менее сестра вносила записи в амбулаторную карту. Периодически доктор Кирюхин ее поправлял и даже объяснял что-то больным.

Не обнаруживая себя, Андрей заглянул за ширму. На топчане лежала полная женщина, голая по пояс. Кожа покрылась мурашками, ладони обхватили дрожащие плечи, пытаясь согреть их, а глаза тревожно бегали по сторонам в поисках доктора. Андрей Викторович прервал разговор Виктора с сестрой, что-то шепнул ей на ухо. Она моментально покрылась пятнами, вскочила и стала активно и настойчиво освобождать от больных кабинет. Виктор искренне обрадовался появлению друга:

– Они меня здесь прямо атаковали, Андрюша, держу оборону от превосходящих сил противника, – пожаловался он.

– Жаль, что заодно и не раздели. Холодно у вас здесь, -поежился он. А сам подумал: «Похоже, я подхватил где-то простуду. Знобит меня что-то сегодня. – Посмотрев на присутствующих, отметил, что все были одеты легко, и никто не испытывал холода. – Странно, – опять промелькнуло у него в голове, – чего это меня колотит? Прямо как моего больного с гангреной».

– Это ты, Андрюша, к чему насчет раздевания сказал? -очнувшись от спячки и не понимая ситуации, спросил его дружок.

– А к тому, – еле сдерживая себя, чтобы не взорваться, произнес Андрей, – иди, посмотри. – Он показал знаком на ширму. – Тебе, похоже, это будет интересно.

Виктор не без любопытства заглянул за нее.

– Это же надо, – искренне удивился он, – совсем про нее забыл. А она ведь была одной из первых на сегодняшнем приеме, а потом как налетели... – шепнул он другу.

Андрей ухмыльнулся, осуждающе покачал головой и произнес:

– Ну, ты даешь, Витя.

После чего он принялся разбирать амбулаторные карты. Он прервал свое занятие и с удивлением поднял голову, услышав радостный возглас женщины за ширмой:

– О, доктор, вы про меня, по-моему, совсем забыли. Наступила тишина. Затем последовал оправдывающийся

голос Виктора. Вначале он говорил совершеннейшую невнятицу. Слышались отрывистые фразы о невероятном наплыве больных, неразберихе в очереди. В общем, нес полнейшую белиберду. А затем, очевидно, поняв, что пациентка несмотря ни на что не обиделась на него, по-деловому спросил:

– И на что вы жалуетесь, что-то я совершенно забыл? -искренне признался он.

Андрей опять улыбнулся, затем попросил сестру выйти в коридор и успокоить больных.

– Объясните всем, что я и доктор Кирюхин будем вести прием в двух кабинетах. И чтобы люди не волновались, скажите, что тех больных, которых я ранее оперировал, обязательно приму сам. Никого не пропустим, всех посмотрим. Да, и не забудьте сказать, что у меня сегодня на приеме будут студенты.

Он подмигнул, а когда сестра вышла, объяснил:

– Таким образом, припугнув студентами, мы разделили с тобой поток больных по-братски – тебе легких, но их больше, мне – тяжелых, зато поменьше. Ну как, усек логику? Не каждому хочется рассказывать о своих болезнях, да и показываться перед толпой молодых, жизнерадостных людей. Те, кто не пожелает претерпеть муку публичного осмотра, пойдут, естественно, к тебе. Самые стойкие страдальцы явятся на обозрение Панкратова и молодняка. Здесь дела долгие и серьезные.

Между тем Виктор, осмотрев женщину за ширмой, попросил ее одеться. Сказал, что ей показана операция, и объяснил, как нужно оформить документы на госпитализацию. Причем дама не только не обиделась на него, но даже наоборот, была крайне довольна его вниманием. Без какой-либо обиды она покинула кабинет, предварительно поблагодарив Виктора Евгеньевича за проявленное, как ни странно, внимание к себе. Здесь Андрей не удержался, позволив себе заметить:

– Как ты, Виктор, ведешь прием, не понимаю? У тебя только на голове не сидели пациенты. И знаешь почему?

– Нет, – опять искренне ответил тот.

– А потому, что там бы они просто-напросто не удержались, а скатились на пол, – торжествующе засмеялся Андрей.

И в этот раз его друг только непонимающе пожал плечами. Андрей Викторович в который уже раз пытался повлиять на Виктора, но, похоже, и сейчас он потерпел фиаско.

– Что-то у вас здесь свежо, – поежился Панкратов и подумал: «Ага, докторишка поганый, опять свою любимую простуду прихватил! Вон как меня колотит, прямо как Вальку Андронова».

– Да все закрыто наглухо! Это ты к чему, Андрюша, температурой помещения интересуешься? – оживился Виктор.

– Что-то я замерз, сам не пойму... – сказал Панкратов. -Пожалуй, это на меня так вид твоей больной подействовал. Ладно, вот тебе десять больных, – протянул он Виктору амбулаторные карты, – иди во второй кабинет, там свой бордель разводи. А я уж здесь останусь. И еще, Витя, если возникнут какие-то вопросы в отношении госпитализации, зови меня. Как говорит Кефирыч – времена пришли другие, капитализм на дворе. Класть больных только обследованных и только на операцию. Койка дорого стоит, – похоже изобразил он Сергунова, и Виктор прыснул.

– Только заведующий отделением пока я. И сам решу, капитализм у нас или что.

– Можно мне присоединиться? – вошла Марина и зорким взглядом осмотрела кабинет.

– Весьма кстати. Здесь полный бардак, – подтвердил Андрей Викторович.

– Это я мигом ликвидирую! – Марина начала наводить порядок: повесила чистое полотенце, сменила простыни, смахнула пыль со стола и полок, открыла окно, проветрила кабинет. В заключение вытащила из горшка с чахлой геранью окурки, которые там втихаря прятал куривший Виктор. Уже через несколько минут в кабинете стало по-домашнему уютно.

«Как это у настоящих женщин получается все просто, – подумал Панкратов. – Просто и естественно», – его снова зазнобило.

– Бр-р! – сказал он виноватым голосом. – Ангинка, что ли? Марина тревожно взглянула на него и наглухо закрыла форточку.

– И давай, Марина, начнем работу. Пригласи, пожалуйста, Петушкова Г.И., я его в прошлом году оперировал.

Вместо больного Петушкова в кабинет, можно сказать, ворвалась заведующая терапевтическим отделением Белла Вячеславовна Гонополая.

Вид у нее был крайне взволнованный. По всему было видно, что ночь она провела в заботах. Белла Вячеславовна была хорошо известна широкой медицинской общественности тем, что вечно конфликтовала с начальством, причем как с отдельными представителями руководства, так и со всеми одновременно. Еще про нее было известно, что в молодости она была весьма привлекательной женщиной и нередко, как говорят англичане, если я правильно здесь привожу их выражение, fall down in love. То есть она как бы падала в любовь. И еще она это делала чисто по-русски – наотмашь. Нередко ее жертвами становились начальники, и даже отдельные светила этой самой медицинской общественности. Кстати, не по злобе, а исключительно из чувства исторической справедливости заметим, что у нее был бурный роман и с нашим Кефирычем, закончившийся его предынфарктным состоянием и последующим обсуждением их отношений всей больницей, включая нянечек и работниц пищеблока. Вы спросите, в чем причина ее вечно напряженных отношений с начальством? Да, в общем-то, особых причин не было. Ну, может быть, имело значение предвзятое отношение Беллы к бывшим своим возлюбленным, которые в свое время нередко стояли перед ней на коленях, целовали руки, умоляя о свидании. А теперь пытались ею командовать и даже иногда повышать голос.

Предвзятое отношение к начальству проявлялось у Беллы и тогда, когда не было причин для этого. Но если причина имелась, то все, тогда держись! Могла дойти до самого министра! А уж настроение она всем портила вообще элементарно и как бы между прочим. Начальство считало ее сквалыгой и невозможным человеком в общении, однако искренне побаивалось ее. По этой причине ее выбирали во все мыслимые и не мыслимые общественные организации и депутации. А врачи, сестры и нянечки в принципе любили и поддерживали ее. И тут же вставали грудью на защиту Беллы, если кто-то из неумных руководителей пытался ее приструнить. Оставалось только загадкой, когда она находила время, чтобы заниматься больными. Хотя в штате ее отделения были резвые лошадки-ординаторши в количестве четырех внешне симпатичных, но крайне склочных женщин, чем-то напоминавших их начальницу. Были еще субординаторы и студенты старших курсов, которые также помогали вести больных.

В конце концов сердце Беллы Вячеславовны успокоилось депутатской работой на районном уровне. Но и там она продолжала так же, как и прежде, вести активные нападки, но теперь уже на местное начальство, ко всеобщей радости руководства больницы. Сведущие люди уверяют, что без активного вмешательства Дмитрия Дмитриевича в проталкивании ее в депутаты дело не обошлось. Вот уж кто действительно был настоящим и тонким политиком, так это Дмитрий Дмитриевич! Он сразу понял, что такую эмоциональную даму победить в обычном понимании этого слова невозможно. И дабы устранить реальную угрозу своему существованию в качестве главы больницы, он занялся ее выдвижением в районную власть. Те же сведущие люди уверяют, что его заветной мечтой остается продвижение Беллы как минимум в депутаты Мосгордумы или даже еще выше. Но это задача стратегическая, так что придется еще какое-то время подождать.

Так вот, влетев в кабинет, Белла сразу же взяла, что называется, быка за рога. То есть сразу же вцепилась, причем мертвой хваткой, в Андрея Викторовича:

– Я вас умоляю, помогите нам с Гришей. Только вы это можете сделать, – буквально взмолилась она. Гриша – это ее последний супруг, тихий и добрый старичок, до ухода на пенсию работавший заведующим физиотерапевтическим отделением. Он был старше жены лет на двадцать.

– Гриша очень болен, – продолжала Белла с истерикой в голосе. – У него третьи сутки не проходят боли в животе. А вдруг аппендицит? Я вас прошу, посмотрите его. Он сейчас у меня в кабинете. Все надежды только на вас, Андрей Викторович! -заломила она в исступлении руки.

Конечно же, все старались увильнуть от лечения ее родственников и знакомых, поскольку Белла просто не давала этого делать. Она во все вмешивалась, постоянно отменяла и назначала препараты. Все доктора были едины во мнении, что с Беллой лучше не связываться, если не хочешь головной боли на длительное время. Андрей Викторович с тоской посмотрел на чашку с дымящимся чаем, приготовленным Мариной, устало кивнул в знак согласия и встал.

– Ну что ж, – сказал он как приговоренный к смерти. -О чем речь? Я сейчас быстро вернусь, – успокоил он Марину.

Панкратов опрометчиво вышел из кабинета первым, и его тут же блокировали повскакавшие со стульев пациенты и их родственники. Они хором загалдели:

– Вы уже уходите? А прием? Мы здесь с самого утра вас дожидались, – говорили со всех сторон.

– Вы будете принимать сегодня или нет? – напирал на Андрея мужчина с орденами на груди.

– Да я в общем-то и не начинал еще, – искренне признался Панкратов. – Мне необходимо экстренно посмотреть больного. Буду ровно через десять минут, – твердо сказал он, отодвигая грудь в орденах. Толпа неохотно расступилась. А после нескольких фраз, сказанных Беллой Вячеславовной, собравшиеся у кабинета ретировались довольно быстро. Позвольте не приводить здесь эти фразы. Больше помех не было, и уже через пять минут Панкратов осматривал Гришу. Пока он это делал, Белла рассказывала все перипетии вчерашних, как она сказала, мытарств.

– Сначала я вызвала скорую помощь, – начала она свое повествование. – Но кто там работает, вы сами понимаете. Одно слово, вымогатели, да и только. Я бы им и клизму не доверилась сделать, а они деньги из больных вытягивают.

– Подождите, Белла Вячеславовна, вы мне мешаете. – И что, после того, как вам поставили грелку, боли прошли? – спросил он пациента.

– Вы говорите ему громче, он уже лет пять ничего не слышит. Старость не радость.

Панкратов попросил мужа Беллы лечь на спину. Она моментально воспользовалась возникшей паузой и продолжила:

– Потом мы пригласили частного врача, профессора из Боткинской больницы. Его мне посоветовала моя подруга, чтоб ей никогда больше не выйти замуж.

– И что он вам сказал? – не поворачиваясь, продолжая исследовать живот пациента, спросил Панкратов.

– Да, послушайте, вам будет интересно, – обрадовалась она. – Пришел старичок, глубокий склеротик, долго откашливался, потом столько же времени протирал очки. На все это у него ушло не менее сорока минут. Пять минут он осматривал Гришу, в заключение промямлил что-то невразумительное и попросил чаю. Конечно же, я все организовала по высшему разряду – и шоколад и конфеты дефицитные, варенье. Тот шамкал, шамкал, чего уж, право, не разобрала. Наконец, допил чай и в заключение заявил. Нет, вы только послушайте, что он сказал. Привожу его слова почти дословно. Сейчас аппендицита нет, но имеются весьма серьезные подозрения. Больной требует динамического наблюдения. Ну, как вам это? – И не дожидаясь ответа, продолжила: – Уж не знаю, какой он там профессор и по каким делам, одно могу с уверенностью сказать, что только не по хирургическим. Что, я не видела хирургов? Вот вы, к примеру, так бы себя не повели и такой ерунды никогда бы не сказали.

Панкратов на это только улыбнулся. Уловив новую паузу, она тут же вновь продолжила:

– И потом, что это за наблюдение, которое он рекомендовал? Полагаю, что он собирался его наблюдать в стационаре с почасовой оплатой и чаевничанием. Да он и не скрывал этого. Старик похвалил мой чай, сказал, что он ему очень понравился. В общем, отдала я ему требуемую сумму и с удовольствием распрощалась с ним. Да и Григорию как будто бы полегчало, решили до утра подождать и к вам обратиться. Вы, наверное, помните, четыре года назад оперировали мою сестру. Так вот, по старой памяти, может, и Жору...

– Да подождите вы, Белла Вячеславовна, никто пока об операции не говорит, дайте разобраться. – Одевайтесь, – сказал он пациенту, показав руками, чтобы надевал штаны. – Как, кстати, она?

– Кто она? – не поняла Белла Вячеславовна.

– Ну, ваша сестра.

– Прекрасно! Мы вам очень благодарны с Аделиной.

– Кто это?

– Ну, как же! Сестра.

– А, ну да, – виновато улыбнулся Панкратов. – Вот какие дела, – задумался он, – не все так просто, как иной раз представляется нам, Белла Вячеславовна. – Он опять о чем-то задумался, а затем, как бы решившись, произнес: – Вы знаете, боюсь вам, право, говорить, как бы не поколотили вы меня. Ведь с вашим профессором я где-то согласен.

– Да что вы говорите, не может быть! – явно с огорчением в голосе воскликнула она.

– Да, да, именно согласен, – повторил Панкратов с улыбкой.

– Да что же такое делается, – уже чуть ли не с возмущением произнесла она. – Какой-то сумасшедший дом получается, где только нормальные я и Жорик.

– Как вам будет угодно. Но я думаю, его лучше соперировать. Исключить острый аппендицит я, действительно, не могу. У стариков он протекает нетипично, с особенностями. Вы об этом прекрасно знаете.

– Да какой же он старик, побойтесь Бога! – возмутилась Белла.

– О чем вы говорите? Простите, не понял.

– А зря, – с негодованием произнесла она. – Ведь ему еще только семьдесят пять.

– А, ну да, конечно, – согласился Панкратов. – Знаете, как мы с вами сделаем, – решил он подстраховаться.

– Не со мной, а с Жориком.

– Я это и имел в виду, – начал раздражаться Панкратов. -Учитывая особенность течения заболевания у этой возрастной группы, – с нажимом произнес он конец фразы. А про себя подумал: «Особенность характера супруги пациента». Я бы настоятельно просил вас показать его главному хирургу больницы, доктору Сергунову. Как говорится, одна голова хорошо, а две совсем плохо, – автоматически пошутил он, хотя совсем и не хотел этого делать.

– Шутник вы у нас, Андрей Викторович. Но от меня вы так просто не отшутитесь, даже и не мечтайте. Имейте в виду, если возникнет такая необходимость, то оперировать его будете только вы.

– Ну, что ж, если возникнет, то милости просим.

– А сейчас давайте чайку, – предложила Белла.

– Нет, нет, ни в коем случае, а то повторится сюжет с профессором. Спасибо. В следующий раз обязательно. Вы же видели, что у меня на приеме делается. – Он уже пошел к двери, как услышал, что его зовет пациент:

– Профессор!

– Ну вот, я вам говорил насчет профессора, так оно и получилось, – улыбнулся он. – Слушаю вас.

– Скажите, профессор, а сало есть можно?

– Фу, – выдохнул Панкратов. – Ни в коем случае, и вообще, вам ничего нельзя, – он замотал отрицательно головой. И тихо себе под нос добавил: – Мне сало лет как десять уже нельзя. А вслух Белле Вячеславовне сказал: – Вы ему пока насчет операции не говорите, а то он нервничать будет. Я пошел. До свидания.

Выйдя из кабинета, Панкратов почувствовал себя совсем нехорошо. Нещадно дергал палец, который он поранил на операции, появилась неприятная слабость, похоже поднялась температура, да к тому же навалилась ужасная апатия.

«Кажется, заболеваю, – подумал он. – Как это всегда некстати. Столько еще сегодня дел не сделано». Он заставил себя встряхнуться, отогнал невеселые думы и как молитву, тихо произнес:

– Ладно, прорвемся, где наша не пропадала. Вперед, за наградами!

Его проход в кабинет сопровождался теми же самыми перемещениями больных. Они, как и прежде, покинули свои места, также обступили его со всех сторон, задавая те же самые вопросы. Сейчас он даже немного пожалел, что его не сопровождала Белла. Используя ее тактику, исключая, конечно, словесные экзерсисы, а только лишь метод выдавливания, он буквально просочился сквозь толпу в кабинет и плотно закрыл за собой дверь.

Возле стола его ожидали: Марина, вызванный больной Петушков Г.И. и остывший чай. Он сразу же попросил Марину принести ему чай горячий, а больного – рассказать, когда была операция и как он себя чувствует. Петушков, полагая хотя бы частично компенсировать долгое ожидание встречи со своим спасителем, начал подробнейшее описание состояния своего здоровья. Андрей Викторович слушал не более одной минуты, а затем без стеснения перебил его.

– Это все, конечно, очень интересно, что и когда вы купили, но хотелось бы прежде всего знать, не похудели ли вы за последнее время, нет ли слабости и как аппетит? И пока вы говорите, давайте, мой друг, пройдемте с вами вот сюда, – показал он на ширму. – Мне нужно не только посмотреть, но и потрогать руками свою работу. Прошу вас. – Он тщательно ощупал живот, задал ему еще какие-то вопросы, а затем скомандовал: – Одевайтесь, прошу к столу. Все у вас благополучно, не вижу никаких проблем. Будете принимать таблеточки. Марина, выпиши, пожалуйста, лекарства.

Пациент попытался еще что-то сказать, но доктор был начеку:

– На этом все, – он посмотрел в карту, – Георгий Иванович. – И обняв его по-свойски, за плечи повел к выходу. – Желаю вам продолжать так же здравствовать. – Открыв дверь, Панкратов напутствовал: – Жду вас через полгода. А если что будет беспокоить, естественно, сразу ко мне.

– Заходите, следующий,

– скомандовал Панкратов. В этот момент дверь с шумом открыла ватага студентов из одиннадцати человек. Грубо задвинув Панкратова, а заодно и следующего пациента в кабинет, они тут же начали драться из-за мест.

– Так, в чем дело? – строго спросил Андрей Викторович, поправляя медицинскую шапочку, сдвинутую напором молодой поросли набок. – Сейчас с таким же шумом отправитесь туда, откуда пришли. Тишина, – потребовал он решительно. Все смолкли. По результатам толкучки все ребята сидели, а две девочки остались стоять.

– Ну, вы, мужики, даете, – удивился Доктор Панкратов, – по-моему, в вашем зрелом возрасте мы так не поступали с дамами. Не стыдно? Будьте любезны усадить на стулья всех врачей женского рода. Для этого двоим, условно называемым мужчинами, отправиться за дверь и там сыскать недостающие посадочные места. Предупреждаю, силой у больных стулья не отнимать.

Два здоровенных долдона понуро вышли на поиски недостающих стульев. Только теперь все обратили внимание на маленького, худенького человека. Он стоял возле шкафа с хирургическим инструментом, боязливо прижавшись к нему и вопросительно смотря на доктора.

– Андреев? Прошу, проходите сюда, – пригласил Панкратов больного к столу. – Садитесь и рассказывайте, на что жалуетесь и как вы докатились до такой жизни, что по хирургам стали ходить?

– Да понимаете, доктор, – начал больной. Но здесь опять открылась дверь и два студента, справедливо ранее названных «долдонами», уходившие на поиски сидячих мест, стали с грохотом заносить стулья.

– Подождем, когда наши бравые гвардейцы успокоятся. Вас Василием Ивановичем зовут? – улыбнулся Панкратов больному.

– Да, а как это вы догадались?

– Несложно, – Панкратов показал на амбулаторную карту, -здесь все о вас написано. А меня Андреем Викторовичем зовут. Вот и познакомились.

– Я это уже знаю, пока здесь сидел, многое про вас узнал.

– Надеюсь, ничего плохого?

– Нет, ничего.

– Ну, а это, – показал он больному на молодежь, – доблестная группа будущих эскулапов, а пока студенты четвертого курса. Как вы могли заметить, мальчишки еще не превратились в настоящих мужчин, а уж тем более в джентльменов. – Андрей вздохнул. – И ждать этого прекрасного превращения нам придется как минимум до шестого курса.

Панкратов обратил внимание на красивую брюнетку, сидящую за спинами товарищей. Она достала пудреницу, помаду и стала прихорашиваться по полной программе.

«И это на занятиях по хирургии, ну и наглая штучка!» – возмутился Панкратов, а еще через какое-то время заметил, что мадмуазель занялась ногтями – наносила лак, а потом, отодвинув руку с изящно вздернутым мизинцем, любовалась своей работой. Марина тоже увидела ее в деле. Она снисходительно улыбнулась, ничего не сказав. Панкратова такое демонстративное пренебрежение к работе взбесило.

Он вновь обратился к больному:

– Скажите, а вы намного похудели?

Больной ответил неопределенно:

– Да так.

– Ну, все-таки, – не отставал от него доктор.

– Может, на пять, семь килограмм, – опять ответ его был неопределенным.

– Да... дела, – только и сказал доктор. – Уж больно вы у нас разговорчивы, как я на вас погляжу, прямо заслушаться вами можно.

Тот лишь тяжело вздохнул и виновато улыбнулся. Андрей Викторович понял, что из него что-либо путного вытянуть не удастся. Поэтому сразу же предложил ему:

– Пройдите за ширму, мы с коллегами осмотрим вас. Подтягивайтесь, подтягивайтесь к нам, – поторопил он студентов. Последние нехотя стали подниматься с мест.

– Пригрелись, – показав в их сторону глазами, шепнул он Марине.

Панкратов отметил, что девица с накрашенными ноготками опять притаилась сзади всех. Сейчас она смотрела в окно и не очень стремилась к общению с больным. Как, впрочем, и большинство ее однокурсниц, поглядывавших по сторонам. В общем, практически все куда-то поглядывали, но только не на пациента.

– Марина, помогите больному раздеться, – попросил он свою помощницу и опять почувствовал боль в пальце. «Не хватало заражение получить», – с тоской подумал он.

– Марина, – позвал он сестру, – принеси, пожалуйста, еще горячего чайку. Она посмотрела на него с тревогой, спросила:

– Мне кажется, Андрей Викторович, у вас температура. Давайте я померю.

– Ничего не надо, прошу вас. Дайте только чаю, – раздраженно повторил он свою просьбу. Несмотря на его раздражение, она все-таки спросила его:

– Уж не заболели ли вы? Вид у вас нездоровый. Может, я схожу в отделение, попрошу кого-нибудь из ваших помощников заменить вас?

– Я уже вам все сказал, Марина. Делайте, как говорю. И еще, наберите телефон Владимира Никифоровича. Совершенно забыл, ведь оперировать я сегодня не могу. У меня порезан палец.

Марина набрала номер, протянула ему трубку.

– Держите, он на проводе.

– Владимир Никифорович, это Андрей Викторович. Скажите, вас не просила Белла Вячеславовна посмотреть ее супруга?

– Да, – тихо ответил тот. Похоже, она находилась у него в кабинете, поэтому он говорил соответственно.

– Если хотите знать мое мнение, то его лучше оперировать, – сразу высказал свою точку зрения Андрей Викторович, – что называется – от греха подальше.

Панкратов знал, что Кефирыч не был сторонником кардинальных мер и любил тянуть с операциями. А когда понимал, что дело пахнет керосином, передавал больного другому хирургу. Брать на себя ответственность он не любил.

– Я с вами абсолютно солидарен, – сразу же согласился Кефирыч. – Возможно, столь нечеткая клиническая картина связана с тем, что отросток располагается забрюшинно, то есть вне брюшной полости. Не мне вам говорить, как он тогда проявляется, тем более у пожилого человека. Короче говоря, оперируйте его, Андрей Викторович, благословляю.

– Так вот какая незадача, – начал как-то неуверенно доктор Панкратов, – оперировать-то я его не могу, хотя и обещал Белле Вячеславовне.

– Это еще что такое? – искренне удивился тот. – Я должен его оперировать, так, что ли, по-вашему? – уже не сдерживаясь, истошно прокричал он.

– Подождите, – устало проговорил Панкратов, – вы же не даете мне даже слово сказать.

Это вызвало еще большую бурю гнева на том конце провода. Панкратов отодвинул от уха трубку и огорченно сказал Марине:

– Мне сегодня определенно не везет, все получается не так, как мне хотелось бы, а наоборот. – Он вздохнул. – Что за день такой сегодня!

– Сегодня – понедельник.

– Ну, вот видишь, теперь понятно... черный понедельник. Надо было не приходить сегодня на работу, а сразу же идти в собес, пенсию хлопотать.

– Да вы, Андрей Викторович, еще такой молодой и..., -замялась она.

– Красивый, что ли? – улыбнулся он. Застенчиво улыбнулась и она, тихо произнеся:

– Не знаю, какой уж вы красавец, а вот что умный, это... И, опять он ей не дал закончить фразу:

– Но, но, без этих самых штучек, пожалуйста. А то получается, чистой воды подхалимаж, понимаете ли. – По всему было видно, что он почувствовал себя неловко, поэтому поспешил сменить тему разговора. – О! – воскликнул он. Совершенно забыл. Он схватил трубку, приложил ее к уху и, перебивая говорившего, громко произнес:

– Владимир Никифорович, на операции я повредил палец, и он меня сейчас беспокоит. Так что оперировать сегодня не могу. Собственно говоря, это все, что я хотел вам сказать.

– Вы с ума сошли, я же вас предупреждал!

И дальше стал возмущаться в том же духе, только уже с похоронным оттенком. Панкратов опять отложил трубку. За ширмой студенты продолжали мучить Василия Ивановича. Марина грустно смотрела на Андрея, подперев кулачком голову. Встретившись с ней глазами и увидев ее грустный взгляд, он захотел сказать девушке что-нибудь приятное.

– А ты, Марина, после дежурства, а выглядишь, словно только что после купания в Красном море, – наконец нашелся он. После чего Панкратов опять как бы ушел в себя, а Марина от неожиданности начала что-то говорить, что он, конечно же, не совсем понимал. Что-то о том, что, к сожалению, он сделал ей лишь только комплимент. А про Красное море он сказал совсем не случайно. В последнее время Панкратов все чаще и чаще думал о том, как бы хорошо было уехать куда-нибудь туда, где нет Кефирычей и ему подобных, и поработать там спокойно, да не за нищенскую зарплату, как это было сейчас. Может быть, этому способствовал недавний разговор с однокурсником, работавшим за границей и усиленно зазывавшим его уехать туда же. Андрей задумался.

Из трубки он вновь услышал гневный крик главного хирурга:

– Почему вы молчите, черт вас подери!

Панкратов встрепенулся. Да и как было не прийти в себя после таких слов. Он быстро взял трубку:

– Да, да, я вас внимательно слушаю.

В ответ услышал истошный крик:

– Да где вы там? Шуры-муры, понимаете, разводите на работе, а оперировать главного хирурга посылаете.

– Тссс, – отвел трубку Панкратов и, приложив палец к губам, прошептал Марине:

– Ты понимаешь, он слышал наши разговоры.

– Вот нахал! Как ему не стыдно подслушивать, – неожиданно отреагировала она. Это чуть не вызвало у Панкратова гомерический хохот, он еле сдержался. Сдержавшись и придав своему лицу серьезное выражение, он, не желая ссориться, спокойным голосом произнес:

– Вам это все показалось.

– Что показалось? – в том же духе продолжал доктор Сер-гунов.

– Ну... это, о чем вы говорите, – совсем уже нежно пояснил он.

– Что вы на работе занимаетесь черте чем? – не сказал, а уже просто взревел главный хирург.

– Вы меня не правильно поняли. Я вовсе не прошу вас оперировать, это может сделать любой из моих помощников. Вы только скажите, что не будете оперировать. А я продолжу...

– Что вы продолжите? – прямо взорвался тот.

– Прием, что же еще? – изобразил возмущение Андрей Викторович, – да еще студенты у меня здесь. – Увидев, что они все еще продолжают осмотр больного, он раздраженно проворчал: – Что вы там с больным делаете? Хватит ему мять живот, вы же уморите его. Садитесь, сейчас приступим к обсуждению, чего вы там нащупали.

– Владимир Никифорович, – вновь продолжил Андрей Викторович разговор по телефону, – вы, наверное, помните мою просьбу направить меня на работу в какую-нибудь арабскую страну. Он подмигнул Марине. – Где присутствует Красное море. У меня в этом отношении ничего не изменилось, поэтому еще раз напоминаю вам об этом. Вы мне обещали.

– Да что вы сегодня все мучаете меня, – неожиданно взмолился Сергунов. Похоже, что после этой фразы он прикрыл трубку ладонью, но, очевидно, неплотно. Поэтому Андрей Викторович, не желая того, услышал его объяснения:

– Подожди, Белла, все не так просто, как ты думаешь, – похоже, оправдывался он. – Андрей Викторович не может оперировать, он поранил руку на операции у больного с анаэробной инфекцией. Еще неизвестно, чем дело закончится. Это, понимаешь ли, совсем не шутка. А этот упрямый дурень еще просит меня направить его на работу в Африку. Совсем с ума сошел, честное слово. – Андрей Викторович улыбнулся. -Я так понимаю, оперировать твоего деда все-таки придется мне, – доносилось из трубки. – Во-первых, не деда, а мужа, -послышался злой голос Беллы, – привыкнуть все никак не можешь. А во-вторых, я тебе никогда не доверю здоровье Гриши. Нет уж, уволь, от тебя нам не надо никакой операции, -буквально прокричала она. Панкратов опять улыбнулся. -Ты уже сто лет никого не оперировал, одними бумажками занимаешься. Наверное, забыл, где аппендикс-то располагается, слева или справа. – Тсс, – неожиданно произнес он, – ты же видишь, я разговариваю по телефону. Прекрати сейчас же оскорблять меня. Подожди, я сейчас закончу разговор. -Да, Андрей Викторович, – продолжил он спокойным, деловым голосом, – я сейчас этот вопрос решу.

– Да что вы, – не скрывая радости, воскликнул Панкратов, -это вы о Красном море? – Эта фраза, как ни странно, просто вывела главного хирурга из себя.

– Вы сегодня все сговорились? Хотите меня до инфаркта довести? – Он просто взревел. – На Красное море, понимаете ли, ему захотелось. А здесь кто будет работать, я один? Забудьте об этом, как о дурном сне. Считайте, что вам это пожелание приснилось.

Пытался Панкратов еще что-то спросить об операции, да где там. «Видать, довела его Белла, пусть сами между собой разбираются», – подумал Андрей Викторович и положил трубку.

– Ну что, попало вам? Получили сполна за флирт с медицинской сестрой во время работы? – спросила Марина мягким, но ехидным голоском.

– Ради такой девушки – одно удовольствие, – неожиданно для себя выдал Панкратов, но тут же осекся. – Да что ты, Марина, такое говоришь? – Он повернулся к студентам. О них Андрей как-то забыл, увлекшись разговорами по телефону. К его удивлению, они сидели необычно тихо, вытянув шеи в их сторону, пытаясь хоть что-то услышать. Панкратов опять почувствовал сильную боль в пальце и, тяжело вздохнув, шепнул Марине: – Действительно, все как-то некстати сегодня, даже эти студенты.

Обычно Панкратов с удовольствием занимался с молодняком, старался научить тому, чем владел сам хорошо – наблюдательности, способности воспринимать признаки заболевания в совокупности и вычислять его причину. «Учитесь наблюдать! -любил повторять он. – Без наблюдательности вам как врачам далеко не уехать». А для подтверждения своей правоты он предлагал поиграть вот в такую игру.

Любому больному, который входил в кабинет, Панкратов ставил диагноз только на основании опроса и осмотра, не глядя в карточку и в другие документы. Андрей не скрывал того, что, кроме своей наблюдательности, он многим обязан клиническим разборам известного терапевта, который преподавал в пору его учебы в первом медицинском институте, профессору Василенко Владимиру Харитоновичу.

После нескольких, казалось бы, незначительных вопросов и беглого осмотра Панкратов писал на бумажке полный диагноз и скрывал ее на время под амбулаторную карту. Затем он предлагал сделать всем остальным. Ребята брались за дело с интересом. Приходили на такие «игры» даже преподаватели и особенно интересующиеся студенты с других курсов. И что же? Конечно, диагнозы доктора Панкратова практически не отличались от данных заболевания. Ну, а их диагнозы, как вы сами понимаете, пока были весьма далекими от истинных. Такая открытость и небоязнь попасть в неудобное положение снискали закономерное уважение и любовь студентов к Панкратову. И, естественно, стимулировали совершенствование в их будущей профессии. Таким образом, игра превратилась в хорошее и полезное обучение молодых докторов. К концу года Андрей замечал, что его студенты стали с легкостью расправляться с диагностикой даже не очень простых клинических случаев. Это, конечно, радовало его.

– Ну что, дорогие коллеги, какие будут мнения насчет нашего дорогого Василия Ивановича?

Все посмотрели на умненькую девочку в очках. Она встала. Андрей обратил внимание, что ухоженная студентка по-прежнему смотрится в зеркало.

Вообще-то Панкратов всегда относился настороженно к женщинам, которые знали, что они красивые и особенно когда показывали это. Их интересовала только своя внешность. Он не хотел признаваться себе в том, что эта красивая девчонка в чем-то похожа на его жену. И, как это ни странно, Андрею почему-то всегда хотелось показать им, что они его абсолютно не волнуют. Да и, более того, ему хотелось их даже наказать, если они выказывали свое пренебрежительное отношение к тому делу, которое он делал. Вот и сейчас он подумал об этом.

– Вы столь тщательно осмотрели, я бы даже сказал, просто замучили бедного Василия Ивановича. Я ничуть не сомневаюсь в правильности поставленного вами диагноза, – приободрил он умненькую девочку. – Итак, мы ждем вас. – Она нахмурила лобик, подняла глаза к потолку:

– Мы думаем, что у больного опухоль желудочно-кишечного тракта.

– Вот как? – с любопытством отреагировал он. – Пойду и я посмотрю. – Лежите, лежите, Василий Иванович, – остановил Панкратов начавшего уже подниматься пациента, – сейчас и я вас немного помучаю. – Действительно, в левой половине живота он обнаружил плотную, к счастью, подвижную опухоль.

– Молодцы, – похвалил он их. – Вы правы, но только это инфильтрат, а не опухоль. И что, по-вашему, надо делать?

– Надо делать операцию, – так же уверенно сказала умненькая девочка.

– И еще раз вы правы. Так что, вот так, Василий Иванович. Что вы насчет операции думаете?

Как и следовало ожидать, он не стал задавать лишних вопросов, как это обычно бывает с другими больными в подобной, непростой для них ситуации, а просто сказал:

– Раз надо, так надо, делайте.

– Мы еще вам проведем кое-какие обследования. Марина, дай, пожалуйста, направления. После того как сделаете, просим, на операцию.

Студентам он объяснил, какие обследования нужно сделать больному.

– Через две недели после операции вы уже будете дома в кругу семьи смотреть телевизор.

Марина выписала направления на исследования и на анализы. Больной, откланявшись, покинул кабинет.

Панкратов еще раз похвалил девушку:

– Вы абсолютно правильно поставили диагноз. У больного, действительно, опухоль. И по его внешнему виду и по данным осмотра живота можно сказать, что это злокачественная опухоль. Но при первом контакте с такой категорией больных говорите все-таки не опухоль, и уж тем более не рак, а образование или, как сказал я, инфильтрат. Я имею в виду первичных больных, которых мы видим первый раз в жизни. Люди обычно трагически относятся к таким определениям, как опухоль, саркома и тем более к диагнозу – рак. Надо щадить их психику. Потом они, конечно, все узнают, если захотят, но на первый раз этого для них будет более чем достаточно.

Тут же, как и следовало, последовал ожидаемый им вопрос:

– А как же в Америке? Там врачи не скрывают диагноза, больному так и говорят – рак.

– С этим никогда не соглашусь, какие бы вы мне убедительные доводы ни приводили. Я еще ни разу не видел больных, которые спокойно отнеслись бы к такому сообщению. Вы же понимаете, это звучит как приговор, который ломает всю их жизнь. Больной уходит в себя, впадает в меланхолию, возникают всевозможные психологические состояния, отнюдь не радостного характера. Нередко человек шарахается от докторов и ищет помощи в религии, иногда у знахарей, что часто задерживает операцию. А здесь время, как вы знаете, не ждет. Поэтому говорить всю правду не обязательно, но надо твердо и без обиняков дать понять человеку, что без операции ему не обойтись. Все будет зависеть от вас, как вы ему об этом скажете. Однако в том случае, когда больной категорически не соглашается на операцию, допустимо и, более того, просто необходимо сказать ему всю правду, как бы она ни была горька. Естественно, я говорю о тех случаях, когда мы можем этому больному еще помочь.

– А зачем больному вообще говорить правду, взять и наплести ему все от лампочки? – спросил парнишка, который особенно активно вытягивал стулья из-под девочек.

– В этом я с вами не могу согласиться. Приведу два недавних случая, произошедших в нашей клинике. В одном случае больной средних лет, прошедший две современные войны, довольно крепкий человек, я имею в виду психику, ночью пробрался в ординаторскую и познакомился с тем, что от него так тщательно скрывалось, – прочел в истории болезни свой диагноз. А потом взял и выбросился у нас же с девятого этажа. Знаете, такие случаи надолго выбивают из колеи и больных и врачей. Да и последним, мало того, еще и попало, особенно его лечащему врачу. Не смог он подобрать к больному ключик. А, может быть, просто не стремился этого сделать. Наверно, во время своего обучения все в окошко смотрел, да и у девушек стулья отнимал. Разве до того ему было, чтобы психику больного изучать?

Все осуждающе посмотрели на описанного Панкратовым студента.

– А что же во втором случае было? – заинтересованно спросил тот же самый парень.

– А во втором случае опухоль у больного оказалась неоперабельной. Я его оперировал. После операции постоянно видел его глаза, которые вопросительно смотрели на меня. Я знал, что серьезный разговор с ним еще состоится. Я понимал, что придется ему говорить правду, хотя и постоянно увиливал от этого разговора. И уже перед самой выпиской он в упор спросил меня: «Сколько мне осталось еще, доктор?» Прямо так в лоб и спросил. И вы знаете, пришлось ему все рассказать. Почему? А потому, что в таком случае он собирался повидать свою первую семью, в которой у него росли двое детей. По молодости он их очень обидел, бросил, затем завел другую семью. Теперь спешил повиниться.

Здесь Панкратову пришлось остановиться от дергающией боли в пальце и обрушившегося озноба. «Нет, что-то у меня все-таки не так, – с тоской подумал он, – пойти, что ли с Виктором посоветоваться».

Вошла, извинившись, доктор из терапевтического отделения и, наклонившись, зашептала:

– Я вас просила, Андрей Викторович, посмотреть мою родственницу из деревни. Живет она в глухом месте в ста километрах от Москвы. Сегодня без всякого предупреждения явилась. Вы уж не откажите, пожалуйста, посмотрите ее. Я вас очень прошу.

– Ну, что же, коль явилась не запылилась, надо осмотреть, – успокоил ее Андрей Викторович. – Приведите бабушку. Марина, извинитесь, пожалуйста, перед больными в очереди, а то они нас действительно поколотят.

От появившейся старушки исходил нестерпимый запах. Женщина едва передвигалась, опираясь на палку. Марина сразу же взяла ее под локоть, помогла дойти до кушетки. Причем она изо всех сил старалась не показать, что ей что-то неприятно. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, когда она провожала ее за ширму. Студенты же не стали скрывать своего впечатления и все, как один, скривили физиономии и схватились за носы. Исключение составила только умненькая девочка в очках. Брюнетка же, упоенно занимавшаяся в этот момент губной помадой, изумленно вытаращила глаза и изобразила рвотный спазм.

Вошедшая бабулька напомнила ему его те времена, когда он начинал работать врачом в Подмосковье. В деревнях в основном жили женщины, которые работали на ферме и целыми днями ходили по колено в навозе в резиновых сапогах. Самыми распространенными заболевания были, естественно, артриты и артрозы различной локализации. Местный фельдшер лечил просто – назначал анальгин, аспирин по схеме и рекомендовал компрессы на болезненные места из собственной мочи. В общем, та же уринотерапия в современном ее понимании, только для наружного применения. Такое лечение в большинстве случае помогало. Да впрочем, другого все равно не было. С тех пор этот специфический запах Панкратов научился распознавать с расстояния.

Он попросил бабушку показать ногу. Она запричитала и, тяжело вздыхая, стала откалывать булавки от намотанного на ногу платка. Под платком виднелся ворох едко пахнущего тряпья.

– Не мучайтесь, бабуля, сейчас вам поможет кто-нибудь из молодых докторов. – Панкратов вопросительно посмотрел на студентов. – Ну, так кто же поможет нам, доктора? – Все сразу же затихли, втянув голову в плечи, стараясь не встречаться с ним взглядом. Видно было, что девочка в очках готова помочь, она ждала только, когда ее пригласят.

– Вон, Анна хочет, – показала блондинка на нее рукой. Это еще больше разозлило Панкратова. Сделав вид, что поднятую ею руку он воспринял как желание помочь бабушке, Андрей радостно объявил:

– Молодец! Идите сюда, помогите бабушке. Когда вы будете такой же, вам обязательно кто-нибудь поможет из молодых людей, – чуть ли не с радостью пояснил он.

– Кто, я? – ткнула себя в грудь прихорошившаяся блондинка и растерянно огляделась, как бы ища помощи у окружающих. Все с интересом смотрели на нее.

– Ну, конечно же, вы. Идите, идите, помогите пожилому человеку.

Студентка встала, нерешительно двинулась в сторону ширмы, где находилась бабуля. В глазах ее проглядывало трудно скрываемое чувство отвращения и еще целый ряд других каких-то нехороших чувств и ощущений. В последний момент Панкратов все же сжалился над ней, попросив у Марины перчатки.

– Вот возьмите, – протянул он их студентке, – а то вам не очень приятно будет снимать тряпочки и бинтики с ноги больной.

Она взяла перчатки и пошла к ширме так, как, очевидно, идут на эшафот. Зайдя за нее, сразу же задернула ширму. Андрей Викторович продолжал рассказывать студентам какие-то байки из хирургической жизни, но, похоже, что они его совершенно не слушали. Их взгляды были направлены исключительно в сторону ширмы. За ширмой были слышны только вздохи и причитания бабули, и ни звука не было произнесено самой студенткой. Марина уже дважды порывалась встать и прийти на помощь девушке. Но Андрей Викторович всякий раз ее останавливал, положив свою широченную ладонь на ее детскую, но такую сильную ручку.

И только минут через двадцать студентка вышла бледная с плотно сжатыми губами, неся перед собой руки в перчатках, как это делают хирурги, подходящие к операционному столу. Тут же подошла к ней Марина, помогла снять ей перчатки и зашла за ширму. Было слышно, как она весело о чем-то переговаривалась с бабушкой. После чего вынесла ведро с тряпками и обработала конечность дезинфицирующим раствором. Все это она проделала быстро и незаметно для окружающих. А потом встала перед ширмой, вопросительно смотря на хирурга. Это означало, что больная готова для осмотра.

Студентка же плюхнулась на первое попавшееся место, которое ей предусмотрительно уступил кто-то из ребят в первом ряду, продолжая, как в каталепсии, держать руки перед собой.

«Ну, что же, этот урок она запомнит, похоже, надолго», – подумал Панкратов.

Он осмотрел бабушку, попросил Марину принести из отделения шприцы и ампулы с преднизолоном и кеналогом – препаратами, снимающими воспаление и боль суставов.

Марина принесла лекарства, заполнила ими шприцы. Андрей Викторович подозвал к себе студентов, все им подробно рассказал, какие дозы и куда надо вводить лекарства. После чего сделал инъекции. Попросил Марину забинтовать конечности эластичным бинтом.

– Через пятнадцать минут наша больная самостоятельно покинет нас, – объявил он студентам, и те с сомнением зашушукались. Вскоре Панкратов подошел к больной:

– Сейчас вы встанете и спокойно выйдете из кабинета. И не трогайте вашу палку!

Поколебавшись, старушка поднялась, шагнула к двери, вначале неуверенно, а потом свободней.

– Ну, как вы? – спросил ее Андрей Викторович.

– Ой, ты знаешь, сыночек, как в молодости, никаких болей. – Она даже притопнула ногой в доказательство того, что боли прошли.

– Вот рецепты, вам надо будет провести курс инъекций. Мочой лечить не надо, – успокоил он ее. – Будете смазывать вот этим кремом, – и протянул старушке рецепт.

– Ни фига себе, прямо Кашпировский! – крикнул кто-то из студентов.

– Хочу вас сразу же огорчить, – улыбнулся Панкратов. – Дело здесь совершенно простое...

И он стал подробно объяснять механизм воздействия лекарств на воспалительный процесс в суставах. Но студенты устали. Они с тоской поглядывали на окно, как птицы, находящиеся в неволе. Панкратов понял, что молодняк пора выпускать на свободу, и объявил амнистию.

– Господа студенты, вы свободны.

Через пару секунд аудитория опустела

– Давай, Марина, проведем прием сегодня побыстрее, что-то я неважно себя чувствую...

Она понимающе кивнула.

Через два часа коридор опустел. Панкратов тяжело осел на стуле, чувствуя, как все кругом поплыло.

– Да у вас сильный жар! – Марина померила температуру. Оказалось 38,5.

– Вам обязательно нужно лечь в постель, – категорически потребовала она. – Давайте я попрошу старшую сестру, чтобы она постелила вам в кабинете.

– Нет, нет, – начал отказываться Панкратов, – у меня еще сегодня комиссия по внутрибольничной инфекции, я там должен выступать.

– Никаких разговоров, – возмутилась Марина, – вы... – Она не успела выразить свое законное возмущение, раздался телефонный звонок. Звонил доктор Сергунов.

– Как ваш больной? – спросил он у Панкратова.

– Пока тяжелый, – ответил он, удивляясь такому вниманию начальства к бомжу.

– Почему вы мне не сообщили, что произошло во время операции? Вы были обязаны немедленно доложить мне об этом. Если позабыли о субординации, то я вам напоминаю: пока я здесь еще главный хирург, а вы – заведующий отделением.

– Увы, не забыл, – со странной отрешенностью заверил Сергунова Панкратов.

– И что же у вас случилось во время операции? – продолжал допрос Сергунов.

– Соскочила лигатура с артерии. Завтра я все подробно, как обычно, – подчеркнул он, – доложу на утренней конференции.

– Теперь – немедленно в свой кабинет! Там вас доктор Кирюхин дожидается.

Марина забрала у Панкратова телефон. Он улыбнулся:

– А ты, Марина, оказывается очень строгая хозяйка.

– Я не строгая, Андрей Викторович, я – справедливая. Входя в кабинет, он стукнулся о дверную притолоку.

– Ого! Штормит прилично! И что это пол здесь такой кривой? – потер он ушибленный лоб.

К другу бросился Виктор и осторожно усадил его в кресло. Подсел рядом, взял за руку:

– Что это ты, старик, задумал болеть? Мы с тобой так не договаривались. Ну-ка, ложись!

– Ага, лазарет мне тут устроили! – Панкратов осмотрелся. В кабинете было прибрано, как никогда. Кофеварка отсутствовала. Диван превратился в больничную кровать под двумя матрацами. Появились подушки и теплое одеяло. Все вокруг сияло чистотой. Сразу была видна рука Марины.

– Отличная вышла палата – литер «Б» для платных пациентов, – улыбнулся Панкратов, но тут его снова охватил озноб, даже зубы лязгнули.

– Давай, Андрюша, я тебя посмотрю, пока здесь все спокойненько, никаких делегаций.

– А что, должны прийти? – затосковал Андрей.

– Должны. А как же, все уже прознали, что ты занемог. Беспокоятся люди.

– Надо же, – удивился Андрей, – такое внимание моей персоне, не ожидал.

– Заслужил, Андрюша. Так, давай начнем с пальчика, – начал он разматывать марлевую повязку. – Вот так, вот, – произнес он нараспев, – раздуло нас, как надо.

Андрей только взглянул на палец, сразу же понял, в чем дело. Они встретились взглядом с Виктором.

– Да-а, дела-а, – протянул Виктор. – Плохо!

Андрей получше рассмотрел палец. Вздохнул:

– Кажется, доигрался. – Они помолчали. – Это анаэробная, Витя. И, похоже, далеко пошла.

– Посмотрим, посмотрим, – Виктор начал нежно нажимать на разные участки руки, спрашивая: – Здесь болит? А здесь? Ну что ж, – закончил он осмотр, – придется вскрывать.

– Да это я уже понял, – согласился Андрей. – Черт, как это меня угораздило!

Дверь приоткрылась, заглянул Петр:

– Как вы, Андрей Викторович?

– Заходи. Вот говорят, резать надо.

Петр вошел, постоял, виновато отводя глаза в сторону. Потом помялся, сказал:

– Это я во всем виноват, Андрей Викторович, простите меня.

– Здравствуй, приехали, – неожиданно взорвался Панкратов. – Ничего ты не виноват, прекрати. Больше чтобы я ничего подобного не слышал. Единственный, кто виноват в таких случаях, это хирург. А на операции, к твоему сведению, им был я. И больше никаких разговоров. Сам когда-то будешь начальником, тогда и поймешь, а сейчас лучше думай, как мне помочь. На, смотри, – он протянул руку. – Да без перчаток не хватайся. Все-таки зараза, как-никак.

– Андрей Викторович, надо вскрывать, делать несколько разрезов на пальце, – объяснил Петр, – а то... упаси Боже, -остановился он, не решаясь продолжить.

– Что споткнулся? Правильно говоришь, а то инфекция попрет выше. Тогда уже ампутацией пальца не обойтись, забирай больше. Умненький ты у нас парень, всегда я это говорил. Как, Витя, ты согласен со мной?

– Согласен. Петр Петрович у нас далеко пойдет.

– Если не остановят. А то он больно норовистый парень, все с начальством устраивает диспуты. И чего ты здесь вообще вторые сутки крутишься, Петриссимо? После дежурства домой бы пошел или с девушкой в кино отправился. Небось, от прекрасного пола отбоя нет, богатырь ты наш?

Виктор выразительно посмотрел на него, показывая знаками из-за спины Петра, чтобы он не поднимал эту тему. Петр насупился, опустил голову, но ничего не ответил.

– Давай так, Андрюха, – начал объяснять лечебную тактику Виктор, – сейчас мы тебе ставим капельницу, прокапаем жидкости, введем побольше антибиотиков, нам их, к счастью, выделили достаточно. А там посмотрим, как пойдут дела. Петруха, гони за лекарствами, ставь капельницу, – распорядился Виктор Евгеньевич. – Антибиотики в больших дозах. Ну, там витамины и прочую шелуху. Не возражаете, Андрей Михалыч?

– Теперь я ваш пациент. Так что решайте все сами, а наше дело подчиняться. Постой, Петр, – окликнул Антошкина Панкратов, – у меня к тебе будет просьба. Если придется вскрывать, сделай это, пожалуйста, ты.

Тот удивленно посмотрел на него.

– Да, да, именно. Я так решил.

– Да я... понимаете, – вспыхнул от неожиданности Петр.

– Давай дуй за лекарствами, ставь капельницу, сколько раз можно повторять, – взорвался Виктор.

Когда тот покинул кабинет, Панкратов тронул Виктора за рукав:

– Не обижайся, старина! Конечно же, это должен был бы сделать ты. Но ведь парень чувствует себя виноватым, и есть один выход – поручить ему спасать мой палец. В общем, ты меня понимаешь, Витя. Я, пожалуй, действительно прилягу, а то что-то мне не совсем...

– Давай, давай, – начал ему помогать снимать одежду Виктор. – А вот и бельишко больничное – полный набор – сплошной от кутюр или как оно там у них называется.

Зазвонил телефон, и Панкратов, ловя ногой штанину больничной пижамы, услышал тихий голос жены:

– Здравствуй, Андрей.

– Здравствуй, Лариса.

– Ты сегодня когда придешь?

– Я сегодня не приду.

– Вот как, – усмехнулась она. – Интересная наметилась встреча?

– Весьма... Приболел я немного, решил остаться здесь.

– Это даже хорошо.

– Что я заболел?

– Что ты под присмотром. Дело в том, что я сегодня ночью улетаю.

– Счастливого полета.

– Ты даже не спрашиваешь, куда?

– Мне это неинтересно.

– Ну, хорошо, тем не менее знай: на Домбай с друзьями.

– Отлично!

– Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

– Я тебе уже пожелал счастливого полета.

– Тогда все?

– Все, – ответил Андрей.

– Ну что ж – пока.

Андрей положил трубку.

– Твоя Лариса звонила? – спросил Виктор, помогая Андрею засунуть руки в больничную рубаху, расчерченную веселыми голубыми квадратиками со штампами «Министерство здравоохранения».

– Она.

– Собирается приехать?

– Наоборот, собирается уехать... на Домбай.

– Вот и хорошо, пусть валит, настроение не будет портить.

– Только ты не переживай, ладно?

– С чего бы? – Панкратов до макушки укутался в одеяло.

– Я тебе уже не раз говорил, да и сам все знаешь не хуже меня. Деньги у нее на первом месте, да богатые мужички, которые могут дорогие подарки дарить. А ты у нее, мой друг, запасной аэродром, если на стороне не склеится.

– При том еще отец – лицо за воспитание ответственное. Я Вадьку люблю. Он у меня всегда на первом месте.

– А ты у Лариски на каком? На последнем. Да что там говорить! – Виктор махнул рукой, взглянув на нырнувшего под одеяло Андрея.

– Я не слепой, – промычал Панкратов. – Пусть Вадька хоть школу закончит без семейных травм.

– Нечего тянуть кота за хвост! Разводись и женись на нормальной бабе. Держись за нее, как эти мужики на картине Айвазовского за бревнину какую-то! Над ними девятый вал навис, а они держатся. Держатся и наверняка выплывут! Потому что вцепились крепко и, главное, бревно попалось надежное! Без лишних запросов. У нас ведь иная жизнь, как ни крути. Ни брюликов, ни Домбаев даже в перспективе не предполагается. Впереди лысина, гастрит и склероз!

– Позади, – прогудел из-под одеяла Панкратов. – У тебя лысина, у меня гастрит. Впереди язва. И кому я такой нужен?

– Да прекрати ты на себя наговаривать, оглянись, пентюх! Ого. У тебя температура уже под сорок. И чего мы тянем? Пойду операционную готовить, а ты под присмотром полежи. Договорюсь с кем-нибудь из сестер, лады?

– Не надо, Витя, я уже договорился.

– Понял! Вот и молоток, – расплылся он в улыбке. – А говоришь – старый!

– Старый я. Да и Ларке скоро сорок пять стукнет...

Лариса бросала вещи

в стоящие на полу сумки. Лыжные костюмы – белый и ярко-красный с полосами. К обеим шапочки, шарфы, перчатки прочие причиндалы – все продумано на высшем художественном уровне. Вечернее платье для ресторана, уютные свитера ручной работы на случай посиделок и потрясающе соблазнительное ночное белье. Все это она сшила и связала сама, и выглядели вещи отменно – хоть на витрину самого престижного бутика выставляй.

Мастерить Лариса любила с детства. Играла не в лысых пупсов, а в принцесс, для чего стандартным совковым пластмассовым куклам клеились на лысую голову роскошные парики из распущенных веревок, малярных кистей, витых шерстяных ниток, полученных путем кропотливого распускания старой кофты. А потом всем куклам шился полный набор туалетов – для приемов, для верховой охоты, для путешествия, а главное – для бала. Проживать эти красавицы могли в тех местах, где есть замки, фрейлины, принцы, а отнюдь не пионерки или советские служащие. В некотором смысле Лариса в своих кукольных фантазиях предвосхитила те времена, когда ее и впрямь затейливые коллекции одежды пришлись кстати новым леди нового, потянувшегося к красотам государства. Но вот отвоевывать свое место под солнцем расцветающей отечественной моды высокого полета Ларисе пришлось не просто. К счастью, в ее характере проявились те качества, которые она – нежное дитя интеллигентной семьи – в себе и заподозрить не могла: умение толкаться, упрямо идти к своей цели, глотая обиды и пряча подальше угрызения совести.

Но главное все же состояло в том, что Лариса была совсем не бездарность. Лепить из повидла пули научила ее та скупая на радости действительность, в условиях которой формировалось ее творческое кредо «в человеке все должно быть красиво». Про тело и душу все знали, про одежду забыли, производя швейных монстров на конвейерах многочисленных швейных фабрик.

Как-то, отдыхая с родителями на Черноморском побережье, Лариса поспорила с прикинутым во все дефицитно-импортное ухажером, что сумеет выглядеть не менее элегантно, чем Софии Лорен на каннском фестивале во всем, что угодно, кроме продукции фабрики «Красная большевичка». Ухажер принес исходный материал – найденный на берегу, дырявый и пропахший морем мешок из какой-то колючей дратвы. Ларисе не понадобилось даже ночи на превращение «тыквы в карету». Уже вечером, тоненькая и загорела, она вышла на приморскую набережную в новом туалете. Конечно, это был не стиль великолепной гранд-дамы экрана Софии Лорен. Но многие королевы гранжа отдали бы за этот шедевр наскучившие туалеты Версаче и прочих Живанши.

Да, ей нравилось преображать отвратительное в прекрасное, жалкое в поражающее воображение. В общем – она чувствовала себя волшебницей, превращающей одежных золушек в принцесс.

В бедноватые совковые времена Ларису останавливали на улице дамы, просили продать то перешитый из дубленых тулупов жакетик, то невероятно стильный костюм из матрацного тика. А уж вязаные вещи под руками Ларисы обретали особый шик, что тоже было совсем не просто.

Вначале надо было купить несколько мотков дешевой тесьмы, потом долго ее распускать. Зато таких цветов и такого качества шерстяной пряжи в магазинах никто никогда не видел. Было кое-что и у «несунов». Но финансы молодой семьи «пели романсы». Андрюшка в ординатуре получал 90 рублей, а 40 давали на поддержание жизни родители. А сколько надо было? Вадьке на детсад – отстегивай, за кооперативную квартиру взносы вноси. А она сама – студентка, да еще с фантазиями. Бутылка с молоком стоила 30 копеек, без молока – 15. И надо было всегда точно рассчитывать, сколько сдать пустых, что бы хватило на полные, то есть и на кашу сыну, и на кефирчик Андрюше, который он бутылками выпивал на ночь прямо из горлышка, сорвав зеленочную крышку.

Одно было богатство – три книжных полки, заставленные коньячными бутылками, да какими! «Камю», «Наполеон», да все в фирменных коробках, не говоря уже об армянских пяти-звездных! Это зрелище наповал сразило вызванного прочистить раковину слесаря. Ему полагался трешник, но его не было, зато был предложен коньячный выбор. Крепкий и много повидавший мужчина так и сел на табурет, узрев в почти пустой молодежной хате такие сокровища. Ему хотелось попробовать и то и это. Так и просидел до утра с Андрюшей на кухне, дегустируя противные, но такие дорогие напитки. На всю жизнь запомнил мужик ту ночь.

Замужество Ларисы, конечно, многие считали мезальянсом. Отец – профессор-кибернетик, мать – экономист. Талантов у единственной дочери хватало, кроме одного – умения завоевывать поклонников. Длинноногая, тихая Лариса считала себя плохонькой, в компаниях отсиживалась по углам, случайных ухажеров с брезгливостью прогоняла. И тут явился он – на дачу к Татке Измайловой, празднующей двадцатилетие. Было уже поздно, и дым поднимался коромыслом к темным деревянным потолкам веранды, запотели цветные стекла, за которыми замерла снежная, голубая от полной луны ночь. Он вошел, на секунду задержался в дверях, наверно, присматриваясь в полутьме и дыму, и почему-то пошел прямо к Ларисе.

– Вы здесь всех знаете, леди, представьте меня. Я – Андрей Панкратов, хирург. – Лариса растерянно огляделась. Хозяйки дома – Татки, в самом деле, не было видно, наверно, целовалась с кем-то на втором этаже.

Лариса протянула Андрею похолодевшую вмиг руку, и он выдернул ее из трясины просиженного дивана. Они чуть не стукнулись лбами и долго смотрели друг другу в глаза с испугом и ожиданием. Ведь впереди у них была целая жизнь, и оба сразу это поняли.

Потом случилось незабываемое. Андрюша сел за старенькое расстроенное фортепьяно и заиграл щемящую мелодию из всенародно любимых «Шербурских зонтиков». Он никогда не учился играть, подбирал по слуху, но делал это с такой уверенностью и вдохновением, будто в прошлой жизни был, по крайней мере, Моцартом. Под эту мелодию и прошла их любовная история. Стала саундтреком лирической драмы под название «Доктор и модельерша». Спустя многие годы, стоило лишь Лариске услышать эту музыку, и где бы, с кем бы она ни была -являлся Андрюша – такой, как тогда – с волнистой каштановой прядью на лбу, глазами завоевателя и руками прирожденного музыканта. Этим рукам предстояло, однако, не извлекать гармонию звуков, им предстояло кроить, резать, пилить, зашивать. В сущности, супруги занимались почти одним и тем же – спасали и улучшали мир. Она имела дело с неживой материей, он – с живой. Но как далеко разнесло их течение!

Нет, Ларка вовсе не умела изменять, тем более не была корыстной стервой, как считала Альбина. Но уже мужняя жена и мать вдруг обнаружила, что умеет нравиться, даже когда совсем не хочет этого. Она демонстративно отталкивала мужчин, а Андрюша, оказавшийся свирепым ревнивцем, только сильнее вскипал. Появился стиль семейных отношений в жанре «бытовая драма» с определенными накрепко ролями: Ларка – шлендра, насквозь пропитанная капризными изысками своей профессии, он – лицо страдательное, обманутый муж. К тому же – доктор, фанат милосердия (по схеме известного рассказа А.П. Чехова «Попрыгунья»).

Долгое время вымышленная ситуация совершенно расходилась с правдой, но однажды Ларисе надоело в надрыве доказывать свою правоту мужу – шлендра так шлендра! Оказалось, что вокруг, если приглядеться, полно достойных мужчин, и вполне обоснованную зависть вызывала участь ее подруг, имеющих экономически продвинутых супругов, а вместе с ними причитающееся современной изысканной женщине оформление: особняки, поездки, тусовки, драгоценности, шмотки. Лариса стала все чаще задерживаться в гостях. А куда торопиться? Андрей же все время проводил на работе, домой зачастую приходил злой, от него пахло спиртным. Потом он и вовсе переселился к своей прежней любовнице Альбине.

Выслушав наставления подруг, Андрея недолюбливавших, Лариса вздохнула с облегчением и полностью отдалась едва завязавшемуся роману. Ее избранник Олег Крушинский был преуспевающим художником, выставлялся в галереях Европы и Америки. Он имел именитых любовниц, скандальные связи, полную экипировку преуспевающего плейбоя – особняк, автомобили, экзотические поездки, впечатляющие гонорары. Однажды он привез особо истомившуюся по мужской ласке Лариску в свой обставленный по последнему взлету дизайнерской мысли особняк и пал к ее ногам.

– Красивых женщин много. Умных тоже. Красивых и умных – завались. Ты – единственная и неповторимая. В бессонные ночи я написал пять твоих портретов!

Шедевры тут же были представлены ошеломленной избраннице гения. Изображенные на них существа могли быть кем угодно, но Лариса узнала себя – свою ломкую нежность и беззащитность, свою пронзительную жажду жизни, свой тихий свет, видимый лишь натурам утонченным и понимающим. Олег оказался одним из совсем немногих, умеющих ловить таинственные отсветы мироздания в предметах обыденных и запечатлевать их в текучих, неподвластных логике формах. Казалось, родственные души нашли друг друга, слились, чтобы никогда не разъединяться. Но их история, в которой были и травы Прованса, и замки Луары, и холмы Флоренции – все же завершилась. Причем, не лучшим образом – приехав как-то к Олегу без предварительной договоренности, Лариса попросту застала его с другой.

– Знакомься, это Даша, – представил Олег голое плечо и взлохмаченную голову лежащей рядом девчонки. – Я написал пять ее портретов. Хочешь взглянуть? – любезно предложил он, не поднимаясь с широкого ложа.

Лариса заперлась дома и стала стремительно опускаться -не причесанная, в застиранном махровом халатике она часами сидела на кухне, слушая радио «Маяк». Телевизора она избегала – боялась увидеть приятные сообщения о художнике Олеге Крушинском. Сидела голодная, забыв про питательные кремы и маски, про живущего на даче с бабушкой четырнадцатилетнего балбеса Вадьку. Однажды в раскрытое окно влетела музыка – нежно страдающая мелодия «Шербурских зонтиков». Пронзило так, что пришлось брать у соседки сердечные капли. Стало ясно: есть Андрей и никто, совершенно никто больше не нужен! А то, что было, – было испытанием, его надо замолить и забыть. Она позвонила Панкратову, и он примчался. Супруги обнялись и долго стояли посреди кухни, боясь разомкнуть объятия и потерять то самое главное, что наконец-то сумели понять.

И что? Держали, держали они свою жар-птицу, но все же упустили ее. Совершенно непонятно, когда и как это произошло. Медленно и мучительно уходило доверие друг к другу, испарялось, превращаясь в равнодушие, бережное сострадание, нежность. А взамен этих благородных, с таким трудом взлелеянных «растений» нагло прорывались сорняки раздражения, злости. Теперь уже вновь одинокой Ларе надо было показывать свое счастливое женское лицо сразу и Андрюше, и Олегу. Ради этого она вращалась в бомонде, брала подношения от богатых поклонников, афишировала свои наиболее одиозные связи. Даже Виктору Кирюхину – другу Андрея – на каком-то банкете наплела с три короба о своем женском счастье. Нет, не брошенная она жена, не забытая возлюбленная! Процветающая, благополучная, вполне самостоятельная дама.

Лариса засунула в пакет белоснежный длинный пеньюар -на всякий случай. В Домбае будет отличная компания и ожидается появление Олега. Наверняка с новой красоткой. Тем лучше, тем ярче и успешней должна выглядеть она – отвергнутая им женщина. Похвастать было чем – ее последнюю коллекцию отобрали для показа в Париже, с ней едет испытать в горах новейшую слаломную экипировку молодой и очень удачливый бизнесмен... Отлично! Все просто великолепно! Лариса уже хотела швырнуть пеньюар в сумку, но разложила на коленях и заплакала, роняя слезы на нежное, собственноручно сделанное шитье. Сегодня она позвонила Андрюше, и какая-то медсестра, определенно одна из его пассий, сказала, что он серьезно болен.

«Сговорились!» – решила Лариса, растравляя воображение картинами супружеской измены в начальственном кабинете мужа. И позвонила еще раз. Решила: если Панкратов ее позовет – она бросит все и помчится в эту треклятую клинику, будет менять компрессы, горшки выносить. Он говорил отрешенно, с полным безразличием к ее жизни. Он был так далек от нее.

«Ну и пусть!» – Лара швырнула пеньюар в сумку, быстро оделась, взглянула на стильные и очень дорогие часики на тонком запястье и спустилась к ожидавшей ее машине. Заехавший за ней Гарик – бизнесмен и заядлый лыжник – сидел в своем БМВ уже полчаса. Заметив вышедшую из подъезда Ларису, он выскочил на снег, чтобы распахнуть перед ней дверцу:

– Опаздываешь, красавица!...

Задрав голову, Лара посмотрела на темные окна своей квартиры, секунду поколебалась и юркнула в салон. Все кончено. Окончательно и бесповоротно.

В кабинет заведующего тихо постучали...

– Войдите! – пригласил Виктор.

Дмитрий Дмитриевич и Владимир Никифорович выглядели мрачно. За их спинами, как показалось Андрею, мелькнуло лицо Масият Магомедовны. Похоже, что ее заметил и доктор Сер-гунов и тут же, прямо перед ней, захлопнул дверь. Он что-то пробурчал себе под нос, похоже, недоброе. Дмитрий Дмитриевич же, широко улыбаясь, даже слишком широко, направился прямо к кровати и разразился страстной тирадой:

– Андрей Викторович, голубчик, это что вы задумали? Что случилось, мой дорогой? – Дмитрий Дмитриевич похлопал его по ноге. – Нет, нет, мы категорически против с Владимиром Никифоровичем. Нам, очевидно, придется издать приказ, запрещающий вам болеть. – Довольный своей шуткой, он еще более заулыбался. И начал рассказывать об охватившем коллектив волнении.

– Даже кровь предлагают сдавать прямым переливанием, а если надо – отдать кожу! Вот это народная любовь. Завидую.

Кефирыч же стоял молча, сурово поглядывая на Виктора. Как только наступила пауза в монологе Дмитрия Дмитриевича, он не сдерживаясь, неожиданно для всех, злобно произнес:

– Как вы могли доверить мальчишке такую операцию? Как вы, Виктор Евгеньевич, – опытный специалист, могли уступить свое место у стола этому юному авантюристу? Вот вам и результат вашего товарищеского отношения к своим сотрудникам, Андрей Викторович! Сколько я вам раз говорил, не распускайте их! Главное в хирургии, вы же знаете, была и есть дисциплина!

– Да что вы, батенька, аки зверь накинулись на Андрея Викторовича! Страдает человек. Не вовремя все это, совсем не вовремя, – огорчился Дмитрий Дмитриевич.

– При чем здесь мальчишка, – не сдержался Панкратов. -Произошла досадная ошибка. Не он же накладывал лигатуру, а я. А впрочем, именно сейчас я бы не хотел об этом говорить, прошу меня извинить. Дайте только поправиться, и на все ваши вопросы вы получите исчерпывающие ответы.

– Хорошо. Вы меня простите за агрессию. Этот инцидент абсолютно выбил меня из колеи.

– Ну, вот и чудненько, нам всем надо научиться беречь свои нервы, – тут же вступил в разговор Дмитрий Дмитриевич. -Больше положительных эмоций, господа, прошу вас. И тогда мы с вами сможем прожить до ста лет. Оказывается, все болезни идут от нервов и питания. Это установленный факт. Именно поэтому мы вам, Андрей Викторович, сок и печенье, заметьте, диетическое, принесли. – Он поставил пакеты на стол. – Питайтесь, поправляйтесь скорее. Вы нам очень нужны.

Здесь постучали в дверь.

– У тебя, Андрей Викторович, сегодня прямо день приемов, как у главного хирурга, – неожиданно и совсем некстати заговорил Виктор. Обычно при начальстве он молчал. А здесь, как черт его какой-то за язык дернул. Кефирыч соответственно посмотрел на него и, конечно же, без радости.

– Войдите, – с усилием проговорил Андрей. Открылась дверь, и ко всеобщему удивлению появилась Масият Магомедовна, специалист по лечению травами.

– Ой! Я, кажется, не вовремя, простите, – извинилась она, как будто бы только сейчас увидела начальство.

– Да что вы, Масият Магомедовна, заходите, рад вас видеть, – насколько это было возможно в его состоянии, произнес Андрей Викторович.

– Вы, говорят, заболели. Я очень за вас переживаю, -скорбно произнесла она.

– Спасибо за внимание, – продолжал оставаться галантным, Андрей.

Дмитрий Дмитриевич встал, пригласил ее сесть.

– Очень приятно видеть вас, Масият Магомедовна. Вы прекрасно выглядите.

– Ну что вы, – игриво отреагировала она, – просто в обществе таких элегантных мужчин приходится держать себя соответственно. – Я слышала, что вы заболели гангреной ноги, -на сей раз неожиданно выдала она. Это, конечно же, не могло не развеселить всех, а особенно Андрея Викторовича. Все переглянулись, сдерживая улыбки.

– Упаси вас боже, вас явно дезинформировали, – попридержал он ее прыть. – Всего-то навсего, флегмона, да и то пальца, – пояснил Панкратов.

– Это все равно, – безапелляционно заявила она. После чего, открыла большую хозяйственную сумку, начала там копаться, что-то искать. – Вот, – наконец она нашла, – держите, -протянула ему баночку из-под майонеза, наполненную темной, тягучей и совсем неаппетитной жидкостью. – Это спиртовая настойка на корнях дерева, которое у нас произрастает только высоко в горах, где не ступает нога человека.

– А кто же их вам принес... если не ступала? – съехидничал Кефирыч.

Она демонстративно не отреагировала на это и даже не посмотрела в его сторону, а передала баночку Андрею Викторовичу.

– Будете принимать по одной столовой ложке три раза в день. И я вас уверяю, гангрену как рукой снимет.

– Не гангрену, а флегмону, вам же сказали, – совсем разозлился Кефирыч.

Но и это ее никак не тронуло.

– Ну... – как ни в чем не бывало улыбнулась Масият Магомедовна. – Владимир Никифорович по-прежнему не верит в нашу медицину. А зря, мы получили грандиозные результаты у наших больных. – И тут же стала перечислять, кого и когда она спасла.

Кефирыч совсем озверел, это было видно по его физиономии.

– Глубокоуважаемая Масият Магомедовна, – приостановил ее Дмитрий Дмитриевич, – я думаю, что сейчас Андрею Викторовичу все это утомительно слушать, у него высокая температура. От себя лично могу засвидетельствовать высокую эффективность ваших методов лечения. Давайте лучше отложим этот разговор. Вот когда наш друг окончательно поправится...

– Да, конечно, – согласилась она, наконец-то поняв всю несвоевременность своего визита, – пожалуй, я пойду.

– Прошу вас, – тут же открыв дверь, любезно предложил Кефирыч, продолжая злобно поглядывать на нее.

– И не забудьте, по одной столовой ложке три раза в день, – уже где-то в коридоре слышался ее голос.

– Ну и выдумщица. Я ее даже на пушечный выстрел не подпускаю к хирургическим больным, – сказал Владимир Никифорович.

– А может, и зря, она уверяет, что кое-какие положительные результаты уже есть.

– Да что вы, в самом деле. Вот именно, что кое-какие. Халтура это самая настоящая, – возмутился Кефирыч.

– А почему бы и нет? – как бы размышляя, неуверенно произнес Андрей Викторович, бултыхая содержимое баночки. -Вдруг...

– Ни в коем случае, – прервал его Кефирыч. – Умоляю вас, выбросьте сейчас же эту отраву, а то до утра не доживете. -В доказательство своей правоты он сделал ужасную физиономию, и, забрав у Андрея Викторовичу баночку, поставил ее на подоконник. – Пусть здесь стоит, подальше от вас.

– Совершенно забыл, давайте я посмотрю вашу рану. Развяжите, – скомандовал он. Осмотрев рану, заключил: – Это, без сомнения, анаэробная инфекция, надо срочно делать операцию, по крайней мере, послабляющие разрезы. Посмотрел на капельницу, добавил: – С операцией не затягивайте.

– Мы ситуацию контролируем, – опять некстати ввернул свое Виктор.

– Контролируйте, кто же против. Но, лучше все-таки больше советуйтесь со знающими людьми, – он зло посмотрел теперь уже на Виктора.

«Достала его сегодня Беллочка, точно достала», – подумал Андрей. И чтобы защитить Виктора и хотя бы частично погасить нервозность главного, произнес:

– Признаюсь, мы прямо перед вашим приходом хотели вам звонить, попросить посмотреть меня. Но вы нас опередили.

– Вот видите, как все бывает, – тут же начал свою привычную песню Дмитрий Дмитриевич. – Хирург хирурга видит издалека, – засмеялся он тонким фальцетом, как обычно, довольный своей шутке.

– Если вам что-нибудь нужно, скажите. Может, индивидуальный пост выделить? – спросил Сергунов.

– Нет, нет, – поспешил отказаться Андрей Викторович. -Спасибо за заботу.

– Тогда разрешите откланяться. – Они покинули кабинет, а точнее, лазарет Андрея Викторовича.

– Начальство удалилось, и я поскачу гильотину готовить, -подмигнул Виктор. – Вот такущий нож наточу! Только уж, пожалуйста, лежите спокойно. Слышите, больной Панкратов? Не рыпайтесь. Строго соблюдайте постельный режим. Или пришлю Марину клизму ставить. Быстро успокоитесь.

– Иди уж, хватит юморить. И не волнуйся – куда я такой денусь? Лежу, как пласт. – Для убедительности Панкратов закрыл глаза и сложил руки на груди. Оставшись один, он тут же схватился за телефон и позвонил в реанимацию: – Панкратов беспокоит. Что там с моими больными?

– Спят. Состояние стабильное, – ответила с обычным непроницаемым спокойствием Вика Николаевна.

«Ну и слава Богу! Теперь могу и сам немного похворать». -Панкратов с облегчением уронил голову на подушки и мгновенно погрузился в сон.

Валентин Павлович Андронов,

лицо без постоянного места жительства, всего каких-нибудь двадцать лет назад занимал четырехкомнатную квартиру в чрезвычайно привилегированном доме на Калининском проспекте. Под боком проживало чуть не все правительство, и даже сам Михаил Сергеевич свой любимый борщ да гречневую кашу с котлетками почти что по соседству заглатывал. Занимал сорокалетний хирург-кардиолог видный пост в Четвертом главном управлении и даже вел лечебную практику в Кремлевке. Удачный брак – великое дело! Вроде «лимита» – провинциал, приехавший поступать в Московский мединститут из теплой республики, название которой никак не давалось ни генсекам, ни даже первому президенту. Вроде никаких, как говорили тогда, «волосатых рук» – то есть покровителя сверху – он не имел, а карьера заладилась с самого начала. Отменный рост, лихая цыганская красота и врожденная интеллигентность манер Андронова производили на окружающих самое приятное впечатление. Какой-то знаменитый аристократ сказал, что быть воспитанным человеком совсем не трудно, нужно только вежливо здороваться, уступать дамам место и регулярно мыть руки. Помимо всего перечисленного, Андронов еще был начитан, относился к людям с искренней доброжелательностью и отличался неброской скромностью.

В институте, несмотря на яркую фактуру лидера, он не лез в ряды активистов, сторонился шумных патриотических акций и слишком бурных общежитевских вечеринок. При этом в нем не было заносчивости, показного смирения или тайного инакомыслия, так опасно бродившего тогда в молодых умах. Валентин Андронов представлял именно тот тип студента, к которому приглядываются профессора, сравнивая с давними, оставшимися за чертой революций и войн, и думали: «а вот из этого юноши, пожалуй, получится толк».

Учился он легко, без натуги, и еще в бакинской школе с зачаточным английским сумел ухватить чужой язык, чтобы достойно «спикать» с ректором университета Минесоты во время встречи с группой американских студентов. И местный язык, на котором говорила его мать-азербайджанка с подругами на рынке, в кругу знакомых и родни, впитал рано, но без особой пользы, поскольку в московском институте дружбу свел не с южными земляками (да и был он по отцу отменный вологодский русак), а со столичными интеллектуалами. Что самое удивительное, у дамского пола, несмотря на свой замкнутый нрав, Андронов имел завидный успех. Оказывается, не только старых профессоров привлекала книжная задумчивость темноокого юноши, его вежливая внимательность.

О девушках Валентин думал мало, хотя и не отказывал себе в молодой потребности общения с противоположным полом. Он был нежен, но не привязчив. Попросту не знал, что такое истовая влюбленность, о которой изрядно читал в классических произведениях, слышал от приятелей и думал, что весь фокус этой величайшей проблемы под названием «Любовь», состоит во встрече с идеалом – единственной женщиной, предназначенной именно для него какими-то чрезвычайно опытными в таких делах силами. О выгодах брака Андронов не задумывался, хотя и знал, что без московской прописки далеко не уедешь. Но учебный процесс в «меде» долгий, и он не сомневался, что к его завершению (разумеется, после аспирантуры и защиты кандидатской диссертации) нужная партия подвернется.

Галя появилась значительно раньше и оказалась как на заказ – стопроцентное совпадение с идеалом! Самая красивая девушка на потоке, а, скорее всего, института вообще. Если бы в те времена рискнули устроить конкурс на какую-нибудь «мисс», Галина Потапенко стала бы королевой. Статная, гордо несущая голову с копной длинных, тяжелых медовых волос, она обладала точеными ногами и пугающе тонкой талией. В лице же все было устроено так мило и аккуратно, что с какой точки ни взгляни, будь Галка под макияжем или прямо из душа – залюбуешься. Валентин любовался, млея от счастья быть рядом, созерцать, быть ей необходимым. Но и этого мало. И зря клевещут на блондинок – в холодном темпераменте Галину никак нельзя было упрекнуть. Валентин, многое уже по этой части знавший, не предполагал, что именно в этой мало увлекавшей его сфере как раз «собака зарыта». Открыв для себя «страну чувственных наслаждений», он аж зашелся от ее неиссякаемого энтузиазма и даже сильно похудел на эротической ниве. С какой стороны ни посмотри, Галка была неподражаема. Ее родители – и вовсе ошеломляли. Мама Галочки Эльвира Васильевна была, правда, домохозяйкой, но со средним музыкальным образованием, что позволяло ей на высшем уровне вести с гостями беседы о новейших явлениях в мире высокой музыки. Отец – Савелий Кузьмич – мелковатый и неприметный, напротив, дома бывал редко. Он занимал столь ответственный пост в Министерстве иностранных дел, что на родину вообще попадал пересадкой между важнейшими визитами в зарубежье по урегулированию плодотворного политического и экономического сотрудничества. Свадьба прошла с помпой в банкетном зале «Метрополя», затем молодые улетели на медовый месяц в Югославию, в пятизвездочный отель на побережье Сплита, что по тем временам было очень круто. Они везде появлялись вместе – яркая, рекламная пара, сражая общество силой исходящих от них любовных флюидов.

Валентин любил жену истово и всецело, не находя в ней ни малейшего отступления от идеала, а те качества, которые на первый взгляд его удивляли, как, например, абсолютный барственный эгоизм и капризность, по уши влюбленный супруг в идеал вписывал. Все, что он теперь ни делал, посвящалось ей – удачные операции, ответственные консультации, переговоры в инстанциях.

Валентин даже перестал удивляться тому, как гладко складывалась его жизнь. Ведь все ее блага были лишь приложением к Галиному исключительному совершенству. Удобная квартира в доме на Калининском проспекте объявилась как раз к рождению дочери Кати, должность в Четвертом управлении подоспела к защите кандидатской. Ну, жить молодым и радоваться! Закончив институт, социально и сексуально активная Галка не захотела пойти по стопам матери – жиреть на диванах в окружении массажисток и парикмахерш, а устроилась на весьма ответственную работу. Рядовой физиотерапевт на «Грановке» – кто понимает, даже не зав. отделением в городской больнице. И не главврач – поднимай выше. Потому что была эта уютная больница на улице Грановского, смотрящая зашторенными окнами прямо на библиотеку им. Ленина, связана подземным ходом прямо с Кремлем и обслуживала по существу правительство. Сюда доставляли прямо из рабочих кабинетов членов политбюро в именные палаты. Особенно удобно было возить на «подлечивание» Брежнева. Только что провел генсек важнейшую встречу в Георгиевском зале, и нет его! Растворился. Глядишь, и снова за дверью шамкает. А сделать самому генсеку электрофорезик? Да такие ручки целовать мало!

Катя пошла сразу в две школы – английскую и музыкальную, Валентин Павлович Андронов делал уверенные шаги по служебной лестнице, и тут... Тут прочно и добросовестно выстроенное здание его жизни рухнуло в один момент, как картонный муляж. Эх, Галя, Галя! Валентин был уверен, что плачет впервые в жизни после того, как стал мужчиной. Плакать оказалось противно и очень больно. Совсем не так, как происходило в детстве.

Сейчас солидный мужчина, гроза кардиологического отделения, плакал тихо и без всякой надежды. Галя не просто изменила, она изменила ему с самым противным из их друзей -своим коллегой по Грановке – Ростиславом Генриховичем Раппопортом – напыщенным и выхоленным дураком, похожим на избалованного фанатками оперного тенора. На Валентина она сразу посмотрела как на чужого и предъявила деловые требования: квартира остается ей с дочерью и новым мужем, ему же хватит однокомнатной в Чертанове, принадлежавшей почившей двоюродной бабушке бывшей свекрови.

– Вы же знаете, Валентин, я всегда относилась к вам как к родному, – сказала Эльвира Васильевна бывшему зятю, аристократично, как ей казалось, растягивая слова. – Но ведь вы сами понимаете, перед Ростиком совершенно нельзя устоять! Да, он невропатолог, но как похож на Собинова! Эта квартирка в Чертаново, конечно, маловата для такого человека, как вы. Но зато какой воздух!

– Маловата? И то жирно будет! – крикнула Галя из спальни, расчесывая перед трельяжем тяжелые волосы и вглядываясь в свое отражение глазами ушедшей в лунный транс сомнамбулы. Обычно такой взгляд предвещал незамедлительную постельную баталию.

– Ну, ты с переездом не тяни. У нас с Ростиком в субботу помолвка, будут люди, – сказала она и, не дожидаясь, пока муж выйдет из комнаты, продолжала ворковать по телефону: – Ростик, роскошный мой! Тебя ждет твоя нежная крошка. Срочный вызов, умираю!

Непонятно, как женщины, близкие и любимые женщины могут быть такими жестокими? Что изменилось в Валентине, чем провинился он, чтобы с таким позором быть изгнанным из чертогов любви? Господи, он даже не изменял ей и все деньги приносил в дом! Да как он мог не заметить, что это и не женщина вовсе – ничтожная, сексуально озабоченная самка!

Валентин мог говорить все, что угодно. Аргументы и убеждения проскальзывали мимо совершенно неуязвимой в своем полном к нему равнодушии Галины. Она просто молчала.

– Может, ты мне объяснишь все же, в чем я провинился? -взмолился Валентин.

– Да надоел ты мне, неужели непонятно? – вздохнула она, сраженная его непонятливостью. – Неужели нельзя разойтись, как цивилизованные люди?

Весть о разводе нежнейшей из парочек разнеслась мгновенно. На работе Валентину сочувствовали, кто искренне, а кто – надеясь, что отношения с женой, а главное с тестем еще могут восстановиться. А вскоре до него стали доходить фантастические по своей нелепости сплетни. Кто-то развал идеального брака объяснял тайной принадлежностью Андронова к какой-то азербайджанской мафии, спекулировавшей антиквариатом (он и в самом деле всегда привозил жене из зарубежных командировок художественные альбомы или сувенирную бижутерию), кто-то его склонностью к азартным играм (о, эти невиннейшие гостевые преферансы на даче!), кто-то идейной невыдержанностью Андронова или даже гомосексуализмом! Все это наветы настолько ошарашивали своей нелепостью, что не пасть духом было трудно.

Однажды поздно вечером после завершения трудового дня главврач Леопольд Вениаминович Химичев, находившийся с Андроновым в приятельских отношениях, застал Валентина в его комфортабельном кабинете в состоянии, близком к самоубийству. Он не точил бритву и не наполнял шприц смертельной дозой снотворного. Однако по погасшим глазам Андронова, по отрешенности страдальца от всех проблем текущей реальности опытному человековеду Химичеву стало ясно -спекся человек, пропал. Химичев предложил Андронову «перехватить». Тот лишь кивнул на полированный шкаф, в котором обнаружился необходимый запас высококачественного горючего. Выпив же, и немало, Валентин Павлович размяк и с отчаянием воскликнул:

– Не понимаю! Что я делал не так? Объясни мне, Леопольд, не дай умереть дураком.

– Эх, Валя! Знал бы ты, сколько раз слышал я этот вопрос от людей самых-самых, – он ткнул пальцем в потолок. – А что ответишь? Планиды сошлись так. И летели! Какие люди летели, да еще как летели – с треском!

Много позже Андронов понял причину своего краха сам, рассматривая найденный гриб. Оказался он по жизни «ложным боровиком» – то есть обманчивым по форме экземпляром. Обманулась Галка, клюнувшая на его яркую внешнюю фактуру и хмурую сдержанность, обещавшие недюжинный скрытый темперамент. А его-то и не оказалось. Андронов – педант, чистюля, аккуратист и однолюб, не был человеком эроса. То есть в этой сфере если и обладал талантами, то настолько незначительными на фоне его прочих достоинств, что обманутая супруга просто сочла его ничтожеством. Ничего этого по ходу супружеской жизни Андронов не замечал, дойдя до печального финала в полном неведении о своей мужской бесталанности. Хуже того, тогдашнее отчаянное его предположение оправдалось: Андронов оказался однолюбом.

Дабы взбодрить упавшего духом специалиста, ему доверили оперировать чрезвычайно ответственного человека. После долгих обсуждений с коллегами на международном уровне было произведено шунтирование. Уже через неделю оказалось – неудачно. Пациент помчался на повторную операцию в Германию. Андронова понизили по службе, чему предшествовали долгие унизительные разборки на всех уровнях. Вину целиком вешали на него, замалчивая ошибки несовершенной диагностики.

Валентин подал заявление об уходе и уехал из Москвы -решил начать все заново. Больница Тулы мало напоминала Кремлевку, что было ясно изначально, но что Андронов не мог предположить, так это титаничность усилий, необходимых для вытаскивания ее на приемлемый уровень. Оказывается, он совершенно не привык к тому, что городское начальство увиливает от встреч и разговоров с ним. Закрывающаяся перед носом главврача дверь начальственного кабинета приводила в оторопь, а все без исключения секретарши стали наглыми и насмешливыми. И все же он боролся – ходил по инстанциям, бился головой о непрошибаемые стены, «выколачивал» для больницы кровати, диагностическое оборудование, медикаменты. Ему даже удалось провести ремонт двух этажей, что последние десять лет казалось совершенно гиблым делом. И вот однажды Андронова вызвали к высокому начальству и показали письмо. Бывшая жена Галина сообщала, что ее бывший муж – закоренелый взяточник, за что был исключен из членов партии еще в Четвертом управлении. И хотя никого уже эта партия не волновала, а гонорары за лечение считались делом почти узаконенным, к Андронову отношение изменилось. Много позже он узнал, что побудило Галю на такой шаг. Выросшая Катя, наконец, потребовала от матери отчета о своем загадочно исчезнувшем отце (мать говорила, что он нашел другую женщину и завербовался на Север) и сделала попытки его разыскать. Уж больно не по душе приходились ей последовавшие «заместители» папы, а фотография Валентина, хранимая среди книг, завораживала прямо-таки светившейся в добрых коровьих глазах любовью. И тогда Галя рассказала всю правду.

– В Туле он. Поезжай, посмотри. Пьянь, взяточник, бабник. Да, обаятелен, красив, стервец. На это я и клюнула.

Катя в Тулу не поехала, а Валентин и в самом деле запил. Примкнул к части коллектива, дружно совершавшей ежедневные возлияния. Когда встреченный Валентином Павловичем случайно на какой-то конференции Игорь Иванов, когда-то учившийся вместе с ним в аспирантуре, пригласил Андронова поработать по контракту в горячей точке, которых тогда было более чем достаточно, Андронов приглашение принял. А через полтора года вернулся, повидав многое, о чем хотел бы забыть.

Он был уже совсем не тем человеком.

– Да. Стареем... – сказал Игорь, отводя глаза от глубоких залысин в седеющих волосах, от обрюзгшего лица бывшего красавца и погасших глаз, в глубине которых таились вечная мольба и вечный страх привыкшего к побоям уличного пса.

Другим стал и характер Андронова. Огонек, так ярко вспыхнувший в толковом мальчонке, угас, щенячью жизнерадостность сменила постоянная раздраженность. Теперь он заранее знал, что все, за что ни возьмется, пойдет с трудом, со скрежетом и завершится, скорее всего, неудачей.

Даже пьянея, Валентин не веселел, а становился злым, мрачным, неприятным в общении. Поэтому и пить стал в одиночку. Случайно узнал, что Катя родила девочку, очень похожую на бабушку Галю. Только и это волновало уже не сильно -как вести из другого мира. Чужая жизнь...

Денег на выпивку категорически не хватало. Однажды Андронов подписал договор с приятными молодыми людьми, согласно которому они брались выплачивать ему по 100 долларов в месяц, получив завещание на его квартиру. Заплатили лопуху лишь раз, а потом с треском выгнали из уже не принадлежавшей ему жилплощади. Оказалось, что господин Андронов, находясь в полном уме и памяти, продал ее тем самым ребятам, что и было зафиксировано в законных документах, имевших подпись продавца. В каком состоянии он ставил эти подписи? Но в суде иск Андронова не приняли за неимением оснований для разбирательства.

Бездомного теперь Андронова взяли жить в больницу, оформив на должность сторожа. Разумеется, он уже не мог не только оперировать, но и вообще показываться пациентам. Однажды, колупая ломом лед у приемного отделения, дворник заметил тяжело идущую по дорожке между сугробами женщину. Сделав несколько шагов, она опиралась на палку и со свистом дышала открытым ртом. Женщина упала у самой ступеньки, потеряв сознание. Не раздумывая, бывший заслуженный доктор рухнул на колеи возле больной, пощупал нитевидный пульс, размотал теплый платок, отжал челюсть, вытащил язык... Даже во сне, даже умирая, он мог бы выполнить приемы искусственного дыхания. Кто мог знать это тогда? Кто-то визжал рядом, кто-то колотил по его спине... Дворника в грязном ватнике с трудом оттащили от женщины.

К счастью, ее откачали в приемном покое, а Андронов, не давший ей умереть прямо там, на снегу, ушел из больницы той же ночью, прихватив пакет с рваным бельишком и личным посудным набором, состоящим из тарелки и алюминиевой ложки.

Он стал бомжом-одиночкой. Когда доводилось пристать к стайке таких же бродяг, на расспросы отмалчивался, отвечал обтекаемо и всем понятно: «за взятки пострадал».

Была в его жизни взятка. Кроме, конечно, оплаты визитов на дом, подарков тех еще, управленческих пациентов. Был среди них генерал – совсем плохонький отставник, оставшийся прикрепленным к расчудесной больнице. Попал он к Андронову случайно. Жаловался на сердце, а у него оказался неоперабельный рак прямой кишки. О своем состоянии генерал просил сказать честно, поскольку считал, что 80 лет – возраст для человека вполне достойный и жадничать уже не стоит. Андронов не скрыл ничего:

– Максимум один-два месяца.

– Где?

– Переведем в хоспис, если никого нет, чтобы ухаживать дома.

– Никого. Дожил...

На следующий день пацан, сосед больного, принес некий предмет, который отыскал в комнате генерала по его просьбе. Папка из толстой, потертой, похожей на телячью кожи, а в ней черная резная шкатулка с ворохом тончайших, красными печатями усеянных бумаг. В них было завернуто что-то вроде портсигара из светлого металла с неизвестным гербом на крышке.

– Там бумаги. Давние. В 50-х довелось мне в Тегеране побывать... По делам ведомства внешней разведки. Темное было дело – все концы в воду ушли. А подбросили мне эту штуковину уже в Москве с письмом, заклинающим хранить полученное в тайне. Подпись была важная – друг мой тамошний подписал, убили вскоре его. И остался я с загадкой. Наследников нет, коллег своих я пуще чертей боюсь. Возьми, доктор, может сгодится?

Сгодилась в нищей жизни бомжа и папочка, и шкатулка сгодилась. Вещицы-то ценные были. Да вот улетели вырученные от продажи рубли в один миг. Чтобы не искушать себя, Андронов зарыл портсигар и документы на кладбище у могилы того самого генерала. И постарался о них забыть, как растворил в памяти воспоминания о прошлой жизни и человеческие мысли, жалея, что сразу не родился животным, как приблудившийся к нему пес Кузя. С животного и спрос иной, ему о душе думать не надо. Хотя, как знать, что у них там?

Лишь раз пригодились Андронову прошлые заслуги. В заднем дворике корейского ресторанчика рывшегося в баках с отходами бомжа шуганул по матушке здоровенный вышибала, да еще замахнулся стулом, ножкой которого собирался прижать дверь.

– Плешаков! – вырвалось у Андронова. Этого парня он, что и говорить, своими руками с того света вытащил. Еще там, в Туле. Пулевое ранение в области сердца.

– Доктор... – пригляделся верзила с нескрываемым ужасом. – Лихо вас опустили.

Они поговорили. В сильные холода стал Плешаков пускать своего спасителя в подсобку переночевать среди ящиков, а для этого разливал в коридоре целый флакон чего-то остро вонючего.

– Это соус корейский из тухлой рыбы. Нечего сюда нашим теткам шастать, а то тебя учуять могут, – заржал он.

И появилась благодаря этому пристанищу в бытие Андронова, хотя и маленькая, но радость. Ровно два раза в неделю, затаившись в кустах сквера, он мог видеть, как подкатывает к голосистому дому музучилища сверкающая иномарка и из нее выпархивает девочка с легонькой скрипкой. Машет рукой шоферу, взлетает по ступенькам и исчезает за тяжелой дверью, выпустив на мгновенье из поющего нутра дома клубок веселящихся звуков. Внучка, Алечка...

Андронов мирно спал,

когда над ним склонился Петр Петрович, проверяя капельницу.

А в своем кабинете лежал на диване больной Панкратов, но чувствовал себя куда хуже, чем его пациент. Он ощущал, как у него гангрена надувается, вроде резинового мячика. «Неужто газовая и почему нога?» – спрашивал он себя. Дуло ногу все больше и больше, а лежал он в луже, полной колотого льда, так, что нога леденела и постепенно отмирала, а верхняя часть, особенно голова и рука, горели огнем... Где Марина? Он звал ее, только она могла спасти, вытащить, вернуть его жизнь...

– Тьфу! – Панкратов резко приподнялся, озираясь. Увидел лишь тихо сидящего рядом Петра. – Похоже, что я бредил?

– Спали. Я вошел потихонечку, хотел доложить... был в реанимации...Там пока все стабильно.

– В общих чертах поработали мы сегодня славно. – Панкратов взял с тумбочки стакан морса и жадно осушил его. – Слушай, Петруха, мысли такие вдруг гадкие поперли...

– От жара, Андрей Викторович.

– А может, неспроста мне этот Андронов на дорожке попался... Может... – Панкратов развернулся к Петру. – Смотри на меня внимательно. Похож? Похож я на него, спрашиваю я тебя!

– Вот прооперируем, помоетесь, побреетесь, выспитесь, потом и смотрины можем устроить.

– Вижу, копаешь под меня! – улыбнулся Панкратов. – А что, юный, многообещающий.

– Угадали, почти... копаю. – У меня просьба... – Петр опустил глаза, помолчал и вдруг решился – распрямил богатырские плечи, выпалил: – Попросить хочу... Это не касается операции. А может быть, и касается. Да, это касается всего!

– Ну и заявочки! Мировые проблемы? Давай, выкладывай, парень.

Петр, вскочил, заходил по кабинету и, наконец, остановился прямо перед Панкратовым.

– Хорошо, я скажу. Хотя это сейчас совершенно некстати. Оставьте, пожалуйста, Марину, Андрей Викторович.

В наступившей тишине настойчиво падали в раковину капли, будто отсчитывая секунды. Обеим показалось, что прошла вечность. Панкратов лишь глухо откашлялся, не зная, что сказать. Петр тоже молчал. И вдруг его прорвало. Он заговорил быстро, срываясь на фальцет от волнения:

– Я вас очень прошу! Очень! Для вас это очередная игра, а для нее может стать трагедией. Вы пожилой человек, у вас есть семья. Если у вас в семье не совсем хорошо, ваше личное, чисто мужское дело, наладить эти отношения, а не ввергать порядочного человека в неразбериху...

«Вот засранец, чуть ли не в приказном порядке заставляет прекратить отношения, которые еще не начаты, мораль читает, понимаешь ли. Да еще пожилым человеком обозвал. Ты посмотри на него. Хорошего нахала пригрел у себя на груди», – крутилось в пылавшей от жара голове Панкратова.

– Я люблю ее! Да, да, люблю! Давно. Два года. Я хочу сделать Марине предложение, но сначала решил поговорить с вами.

– Нагородил ты сейчас, Петруха, восемь бочек арестантов. И с чего это ты взял, что я играю в какие-то игры? – начал слабым голосом Андрей Викторович. – И почему это я стал по твоей милости в один момент пожилым человеком? Потому что ты – мальчишка? Самоуверенный и наглый к тому же... -Отдышавшись, Андрей упал на подушки. – Почему это ты должен решать за кого-то, что и как надо делать? Да, Марина мне нравится. И возможно, я давно бы на ней женился, если бы у меня действительно не было семьи. А она у меня еще есть, а вернее, остались осколки от нее. И никто не имеет права мне говорить, как мне нужно поступать, ни директор, ни министр, ни даже наш президент. – Он остановился, отдышался. – А ты спросил у Марины, что ей хочется или не хочется в этой жизни? Или ты считаешь, что достаточно того, что ты сам по этому поводу думаешь? Запомни на всю жизнь: выбираем не мы. Выбирают они.

Панкратов остановился, стараясь справиться с одышкой. Откашлявшись, продолжил:

– И имей в виду, ничего не отменяется. Ты будешь оперировать... и я остаюсь по-прежнему твоим пациентом. И еще, последнее, может быть, тебе это и будет неприятно, но я должен сказать. Я попросил Марину помочь мне после операции, и она согласилась. Заметь, без всякого принуждения. Если Марина тебя полюбит, я только разведу руками и благословлю вас... У меня все. А теперь иди, отдохни. Похоже, надо скорее что-то предпринять с этой заразой, – он посмотрел на палец, – а то будет поздно.

Петр встал и, не глядя на Панкратова, медленно пошел к двери. Взявшись за ручку, он остановился:

– Извините меня... наверное, я был не прав. Я буду вас оперировать и... спасибо за доверие! – Петр вылетел из кабинета.

Оставшись вновь в одиночестве, Андрей Викторович, улыбнувшись, заметил:

«Как бы не прирезал, больно уж строго я его отсчитал. -А ведь он абсолютно прав, какой из меня юноша. Я самый настоящий дед. Если бы Вадька женился, то я уже вполне мог стать дедом. До чего почетное звание!».

Без стука вошел, а правильнее сказать, ввалился Виктор. И прямо с порога с несвойственным ему волнением затараторил:

– Только что заседание комиссии кончилось. Ты не представляешь, Андрюха, наш Кефирыч, похоже, совершенно свихнулся: и визжал, и кричал, и ногами стучал! И главное на нас бочку катил. Что он был против этой ампутации. Что хирурги абсолютно не прислушиваются к его советам и молодым все передоверяют. А в результате получаются вот такие результаты. Мол, Панкратов без сознания, в отделении разброд и шатание. И к этому знаешь что подвел – общак! Так прямо и сказал: в результате полного самовольства допускаются возмутительные финансовые махинации!

– Но не в свой же карман Панкратов деньги брал! – кричали наши.

– А вот это и предстоит проверить! – рявкнул Кефирыч и тут же ушел при полном возмущении зала. Все врачи были за тебя, старик.

– Верно говорила Петровна, что придет момент, и они прижмут меня... Ерунда все это! Хреновина. Забудем.

– Забудем, – согласился Виктор. – А как у нас здесь дела? Давай посмотрим температуру. Ого, 39,5. Ты что же, старичок, подводишь нас. Придется сделать жаропонижающий укол. Я сейчас позову сестричку.

В дверях Виктор столкнулся с Мариной. В руках она держала большой целлофановый пакет.

– Привет, Мариночка, – обрадовался он. – Что, вторая смена пришла?

– Здравствуйте, Виктор Евгеньевич. Вот обещала Андрею Викторовичу посидеть с ним. Как он?

Кирюхин прикрыл дверь, чтобы не слышал Андрей.

– Все так же, температура по-прежнему высока, да еще и озноб. Это особенно беспокоит. Полагаю, что сегодня его все-таки придется оперировать, до завтра опасно затягивать. Ну, да ладно... Ты, Марина, сейчас сделай ему жаропонижающее. А что капать, там все расписано в листе назначения. Вот такие пироги... пироги с капустой, – задумался он, пропуская ее в кабинет.

Услышав шаги, Панкратов открыл глаза и, увидев ее, улыбнулся.

– Марина, ты пришла, – услышала она его слабый голос, -я очень рад.

– Сейчас вам сделаю укольчик, как Виктор Евгеньевич распорядился. И пройдет ваша температура, – улыбнулась она. Марина тщательно помыла руки под краном, надела перчатки и, набрав в шприц лекарство, подошла к нему: – А теперь начинаются неприятности: повернитесь, укол ниже пояса. – Панкратов нехотя повернулся, чуть оголился. – Смелее, что за стеснения, больше и ниже, – скомандовала Марина.

– Вот так лучше, – она вколола ему лекарство. – Теперь я все вам припомню, все мои обиды! – с усмешкой говорила она, массажируя ваткой место укола.

– Марина, прости, больше не буду, обещаю тебе, – изобразил Панкратов бодрое оживление.

– Поздно, Андрей Викторович, раньше надо было думать. -Она поправила постель, взбила подушки:

– Может, мы поедим немножко, я принесла с собой много вкусностей.

– У меня же операция предстоит, мне нельзя. Да и не хочется, по правде говоря, ничего. Спасибо, Марина, за заботу.

– Тогда попьем морса, он из клюквы и морошки, сплошные витамины. И никаких споров! – Она подняла его за плечи, попоила из поильника. Вытерла салфеткой губы. – Устали, Андрей Викторович?

– Немного, что-то ослаб я. У меня к тебе будет просьба, Марина. Поскольку я теперь числюсь пациентом, называй меня тоже по имени и на ты.

– Нет, я... Я не могу.

– Прошу тебя...

– Хорошо. Постараюсь. А теперь, – она чуть замялась, -давай немножечко поспим, Андрюша, – Марина поправила одеяло, подтянув его до подбородка, нежно провела рукой по голове.

Андрей глубоко вздохнул и к ее удивлению сразу же забылся тяжелым сном. И снилось ему, что он маленький мальчик. Он идет по бревну, которое у них в деревне было перекинуто через небольшой овражек. А на той стороне овражка стоит мама и манит его рукой: – Давай, сынок, иди ко мне! – И он пошел к ней, боясь оступиться, упасть... Всего один шаг остался! Но голова пошла кругом, и он полетел в темную бездну, крича: -Мама, мамочка!

Панкратов сразу же проснулся, весь мокрый от пота. Над ним склонилась Марина. Он впервые видел так близко ее лицо – нос с россыпью веснушек, каре-зеленые крапчатые глаза, полные тревоги. Положив смоченное холодной водой полотенце на лоб, она погладила его по волосам, приговаривая:

– Не надо кричать, Андрюшенька, все у нас хорошо. Это просто дурной сон. Закрывай глазки, будем спать. Вот молодец, послушный мальчик.

Он еле слышно сказал:

– Мама, – и опять провалился в темноту. И снова ему снился тот же сон, и снова его звала мама. Он снова падал в бездну, крича: – Мама, помоги мне!

Марина, прижавшись к нему щекой, зашептала:

– Не надо кричать, все будет хорошо, милый мой Андрюша. Она не слышала, как сзади тихо подошел Виктор Евгеньевич, тихо спросил:

– Ну, что? Все бредит?

Марина вскочила, волосы у нее растрепались.

– Да, только заснет, тут же начинает кричать. – Она с мольбой посмотрела на Виктора Евгеньевича: – Сделайте же что-нибудь, он совсем стал плохой, Виктор Евгеньевич!

– Тихо, не надо паниковать. Я уже распорядился, чтобы его брали. Позови Петра Петровича, он в ординаторской.

– Да, я сейчас... я быстро, – сорвалась Марина с места.

Через минуту вошел Петр, спросил:

– Ну что, Виктор Евгеньевич, пора? Наталья Петровна в операционной, специально осталась.

– Поднимайтесь, сэр, вас ждут великие дела! – Виктор пошевелил Андрея за ногу.

– Будем тебя брать в операционную.

Тот кивнул и опять закрыл глаза, шепнув:

– Марина.

Когда Панкратова выводили из кабинета, она его перекрестила. В коридоре, несмотря на поздний час, кажется, собрались все врачи отделения, хотя и делали вид, что заняты каким-нибудь делом. Все уже знали, что Панкратова будет оперировать доктор Антошкин, и одобряли решение заведующего. Не каждый мог бы так поступить!

Операцию вел Петр,

ассистировал ему Виктор Евгеньевич. На месте анестезиолога стояла Наталья Петровна.

– Скальпель, – попросил Петр. Взяв его, он на секунду задумался, как бы повторяя в мыслях ход операции. Тихо произнес традиционную фразу: – Ну, с Богом, – сделав широкие разрезы по боковым поверхностям пальца. Сразу же из разрезов обильно отошел гной. При ревизии установил, что гной затекает в область сустава, основной фаланги пальца, а это означало, что палец необходимо ампутировать

– Как Андрей? – спросил Виктор у Петровны.

– Спит, как дитя.

– Ну и хорошо. Нам придется ампутировать палец.

– А по-другому нельзя? – на всякий случай спросила она.

– Если бы было можно, не говорил, – отрезал Виктор. Наталья Петровна ничего не сказала, только развела руками.

– Давайте, коллега, действуй, – скомандовал он Антошкину. – К счастью, левая рука, для хирурга – не большая потеря, – добавил он.

Петр лишь на секунду замер, а в следующую быстрым движением удалил палец.

– Зашивать рану не надо, – негромко сказал Виктор. – Проходил, наверное, по хирургии, что при обширном воспалении надо создать хороший отток инфицированной жидкости, чтобы эта зараза не пошла выше, – на правах старшего заметил он. Остановив незначительное кровотечение и наложил повязку, Петр поблагодарил всех и, сбросив перчатки, вышел вслед за Виктором Евгеньевичем.

Возле операционной у окна стояла Марина. Увидев Петра, она бросилась к нему.

– Как? Как он?

– Пришлось удалить палец.

Зарыдав, Марина бросилась к нему, повисла на шее, повторяя одно и то же:

– Петя, как же так? Как же?

Опустив руки, он стоял, молча пережидая истерику. Затем мягко снял ее руки с плеч и, резко повернувшись, быстро зашагал по коридору.

Пациента Панкратова отвезли на каталке в кабинет. Больные и врачи, которые до операции стояли в холле, сгруппировались, на сей раз им не надо было скрывать, что они здесь собрались из-за доктора Панкратова. Сейчас он спал. Марина тут же поставила ему капельницу, выключила основной свет, включила ночник. Села рядом с его кроватью у изголовья.

Андрей Викторович находился то ли в забытьи, то ли это был тяжелый послеоперационный сон. Периодически вскрикивая, произносил что-то непонятное. Иногда отчетливо слышалось: мама, мамочка, Марина.

Когда Панкратов начинал метаться, она шептала ему нежные слова, гладя его по щеке, по слипшимся от пота волосам. Температура 40,5 держалась упорно, несмотря на уколы и постоянно меняющиеся компрессы. Обеспокоенная Марина позвала Петра, оставшегося в ординаторской.

Доктор Антошкин долго считал пульс, хмурился, качал головой. Потом тихо сказал:

– Похоже на септический шок. Не надо пугаться, Мариночка. – И заглянув в ее полные отчаяния глаза, бодро добавил: -Выздоровеет он, как миленький! Куда он денется!

Оставшись с больным одна, Марина сжалась в комок от охватившей ее паники. Панкратова бил озноб. Вдруг он что-то закричал, схватил больной рукой одеяло и отбросил его в сторону.

– Андрюша, мой хороший, не надо шуметь, спи, мой маленький. – Марина поправила одеяло и положила голову ему на грудь, продолжая шептать нежные слова. Шапочка упала, и пышные шелковистые волосы рассыпались во всей красе. Когда в дверь заглянул Петр, Марина вскочила, вспыхнув от смущения.

– Не стесняйся, видишь ему так лучше, – успокоил он ее, показав знаком, чтобы она заняла прежнее положение. – Я подойду позже, гляну, как рука. А ты уж смотри внимательно.

Тяжко пришлось Марине в этот день. Андрей постоянно бредил. Начинал кричать, биться в постели, потом надолго затихал в страшном оцепенении. Лежал недвижимо, тупо уставившись в потолок, не отвечая на вопросы. Просил пить. И если ей удавалось влить ему воды ложечкой сквозь стиснутые зубы, он воду не глотал, она выливалась из уголка его рта, скатываясь по шее на простыню. Это было самым страшным.

Уже под утро Марина задремала, положив голову ему на грудь. И вдруг почувствовала, что он гладит ее волосы. Она замерла, не решаясь поверить в это, а он все гладил, превращая мгновение в вечность, полную неизъяснимого счастья.

– Давно хотел попросить тебя... – раздался слабый его голос. – Пожалуйста, никогда не крась волосы. – Он попытался засмеяться, но тут же закашлялся

Вторая его фраза привела Марину в полный восторг:

– А почему нет пирожков? Совсем ты меня запустила, не кормишь.

– Я сейчас, я быстро! Я принесла, их подогреть надо, – она вскочила с места, понеслась к двери, остановилась и, сияя, спросила:

– Тебе с чем, с капустой?

Он улыбнулся, кивнул, тихо произнес:

– И с капустой тоже.

Марина махнула рукой:

– Ой, да о каких пирожках мы говорим? – Схватив пакет со стола, она вновь направилась к двери. – Бульон нужен, а я забыла. – Марина остановилась. – Бульон нужен обязательно, Петр Петрович приказал давать, как только вы проснетесь.

– Ну, если Петр Петрович, – уважительно произнес он. -А ты, Марина, настоящая егоза, туда, сюда носишься, как метеор. Действительно егоза, да и только. – Последние слова она вряд ли уже слышала, выскочив с пакетом и банками за дверь.

Панкратов опять уставился в потолок, думая о чем-то и улыбаясь. Он попытался вспомнить операцию и все, что происходило с ним потом. Но вспомнил только глаза Марины.

– Странно. – Подняв оперированную руку, Андрей посмотрел на нее и сказал:

– Кажись, рука на месте, не отчекрыжил ее Петруша, пожалел.

Дверь тут же открылась, вошел Петр Петрович, словно услышав своего шефа. Вид у него был прямо сверхрадостный. Скорее всего, Марина уже порадовала его положительными изменениями в состоянии Андрея.

– Так, Андрей Викторович, говорят, поесть захотелось. Добрый знак. Как наши органоны сегодня себя чувствуют? – Он пощупал пульс, измерил артериальное давление, послушал его фонендоскопом. Похоже, что всем Петр остался довольным.

Марина прямо с порога объявила:

– К торжественному выносу пирожков... – увидев Петра, добавила: – Я и на вашу долю, Петр Петрович подогрела пирожки.

– Нет, нет, спасибо, – начал отказываться тот.

– Позавтракаем все вместе, а то Андрей Викторович обидится на вас, правда, Андрей... Викторович? – произнесла она.

– Точно, обижусь и обязательно уволю. Так что лучше завтракаем все вместе. Петр, помоги подняться своему шефу, загоняли вы меня вконец, мои дорогие помощнички, понимаешь ли, – с обидой в голосе произнес Панкратов.

Он сказал это настолько искренне, что Марина с Петром дружно рассмеялись. Глядя на них, не сдержался и Андрей Викторович. Что здесь смешного, было совсем непонятно. Но они дружно хохотали, и их смех разносился по всем отделениям больницы. Очевидно, им было просто хорошо и легко теперь, когда все плохое осталось позади.

Этот день промчался, как мчится скорый поезд, без остановок и ожиданий. Все было в радость и малейшая оплошность кого-нибудь из них, моментально вызывала радость и веселье. Марина занималась только Андреем. А он, чтобы не огорчать ее, старался есть за двоих и пить за всех присутствующих. Тем более, что по распоряжению его хирурга и лечащего врача Петра Петровича ему было рекомендовано ввести в рацион по 50 граммов коньяка перед приемом пищи. Ну, а докторов, сами понимаете, надо слушаться.

К нему в кабинет в основном заходили только Виктор и Петр. Остальные доктора могли у открытых дверей только помахать ему рукой, женская половина – послать ему воздушный поцелуй. Доктора Кирюхин распорядился не пускать никого, Андрей на это реагировал соответственно. Когда кто-то пытался прорваться к нему, а его не пускали, он виновато разводил руками, говоря:

– Это Кирюхин и Антошкин приказали меня от народа изолировать. Уж извините меня, а то выгонят за нарушение режима.

Однажды у кабинета даже появилась Масият Магомедовна с каким-то пузыречком в руках. Но на нее тут же накинулся лично Виктор, поэтому она моментально исчезла из проема двери.

Но и начальство не оставило Панкратова

Первым пришел Дмитрий Дмитриевич. Казалось бы, он не собирался долго задерживаться, о чем и заявил с самого начала. Спросил Андрея о здоровье, пожелал быстрейшего выздоровления. И уже перед самым уходом добавил:

– Вы уж поправляйтесь, голубчик, быстрее. Вас ждут большие дела, да, да, – он задержался, – впрочем, это весьма конфиденциальное сообщение. – Перешел на шепот, скосив глаза в сторону Марины. Она тут же встала и, ни слова не говоря, быстро вышла из кабинета. – Дорогой мой Андрей Викторович, мы все действительно ждем вас с нетерпением, здоровым, поверьте мне, старику. Он посмотрел на дверь. – В качестве главного хирурга госпиталя. Это, конечно же, только предварительное сообщение, но все же, понимаете, хотели бы знать ваше мнение. Ваше личное отношение к этому, – уточнил он.

Доктор Панкратов, в силу своего не самого лучшего состояния, никак не мог понять, к чему это он ведет. Поэтому молчал, тупо смотря на него. Наконец что-то замкнулось в его еще не здоровом мозгу, и он спросил:

– В качестве кого? Я что-то не совсем... простите, еще не отошел, то есть... – сбился он.

– В качестве главного хирурга, – невозмутимо повторил Дмитрий Дмитриевич. Но, увидев недоумение на его лице, быстро добавил: – Того же хотят и там, – показав пальцем вверх.

– Где, на небесах? – с ужасом произнес Панкратов. Видать, болезнь окончательно еще не отступила. Но, он тут же пришел в себя: – Простите, что-то того или, наоборот, не того, болезнь понимаете, – увидев странность на лице Дмитрия Дмитриевича, исправился Андрей. – Но, по-моему, это место занято? -с еще большим удивлением спросил он.

Главный врач порозовел, расслабился и жизнерадостным голосом произнес:

– Ну, знаете, мой дорогой, Андрей Викторович, это уже не наши с вами заботы. Это... – он хотел вновь указать пальцем вверх, но вовремя остановился, – их проблемы. – И опять заговорил быстро. – Однако это только проекты, батенька, только проекты. Можно сказать, стимулятор вашего быстрейшего выздоровления. – Он сладко улыбнулся: – Вот так вот, мой дорогой Андрей Викторович. Дай-то нам Боже всему свершиться, что мы задумали. – Он поднял руку, очевидно, собираясь похлопать его по больной руке, но вовремя остановился и улыбнулся. – Так что, поправляйтесь поскорее. -Дмитрий Дмитриевич встал: – Надеюсь, этот разговор останется между нами.

Андрей Викторович подтвердил его просьбу кивком. После чего визитер сразу же покинул его, даже не попрощавшись со стоявшей у двери Мариной.

Через некоторое время появился доктор Сергунов. После положенных приветствий и положенных для такого случая вопросов, он, в свойственной только ему манере говорить, неожиданно спросил Панкратова:

– Скажите честно, вы поможете мне?

Можно было только посочувствовать Андрею Викторовичу. Его состояние было далеко не идеальным для приема посетителей со столь странными вопросами и предложениями.

– В чем, Владимир Никифорович? – спросил Панкратов, искренне не понимая, к чему он клонит.

– Меня хотят оклеветать, мое доброе имя... – начал Сергунов, нервно щелкая пальцами. Но, вдруг он замер, уставился на собеседника, как удав на кролика, и неожиданно произнес:

– Вы могли бы подтвердить, что были тоже против операции у Григория Арсеньевича в первые дни его наблюдения?

Доктор Панкратов, по крайней мере, не меньше минуты соображал, о чем он его просит Сергунов.

– О ком идет речь? – спросил Панкратов.

– Ну, как же, – удивился Кефирыч, – это супруг Беллы Вячеславовны.

Когда, наконец, Андрей понял, кто такой Григорий Арсеньевич, то попытался объяснить, что он и доктор Кирюхин не только не были против, но, даже наоборот, рекомендовали операцию выполнить. В какой-то момент он замолчал, увидев, что лицо Сергунова сильно покраснело, а глаза сузились до размеров щелочек. Панкратов знал Кефирыча уже не первый год и сразу понял, что он в данный момент хотел услышать совсем не это. И, не ожидая от себя подобного, залепетал:

– Но вы же прекрасно помните, что диагностика была весьма затруднительной. Да я же вам об этом говорил. – Андрей вновь посмотрел на Сергунова и понял, что развивать эту мысль не стоит. – А что, собственно говоря, случилось? – не понимая озлобления своего собеседника, спросил Панкратов. И тут же закашлялся.

Доктор Сергунов раздраженно махнул рукой и резко проговорил:

– Да что вы, в самом деле, как маленький или, может... – Он побоялся все говорить начистоту, поскольку, посмотрев на Андрея, увидел искреннее непонимание на его лице. Вспомнив, что только вчера он был еще в бреду, Сергунов пробормотал: -Извините, поправляйтесь скорее. – После чего сразу же покинул его.

Андрей остался в полном непонимании. «Что, собственно, произошло»? – спрашивал он себя. Но ответа не находил. И, главное, что посоветоваться в тот момент было не с кем. Марина, обученная уже этикету приема, сразу же вышла из кабинета, когда пришел доктор Сергунов. Да и обсуждать эту тему он ни с кем не хотел, решив во всем разобраться самостоятельно, без суеты. Остаток дня и ночи прошли в заботах Марины, да и его тоже, в становлении здоровья.

Утром на каталке его отвезли в перевязочную. Приятно было видеть, что практически все доктора и сестры отделения и операционной, стоя в сторонке, улыбались ему, незаметно махали рукой, приветствуя его. Среди них стояла и Масият Магомедовна, по-прежнему держа в руках свою склянку. Но сопровождающий процессию Виктор был на месте. Он мягко оттер ее от каталки, спросив:

– Вы не видели Владимира Никифоровича? Он обещал прийти на перевязку.

Зная, как ценит главный хирург ее деятельность, Масият Магомедовна моментально исчезла. На перевязке Андрей узнал, что ему удалили палец. Петр с Виктором до последнего не хотели ему об этом говорить, боясь, что огорчение может повлиять на его выздоровление. Но к их обоюдному удивлению после снятия повязки Панкратов совершенно спокойно заметил:

– Я так и знал, что этим, в лучшем случае, дело и закончится. Спасибо, друзья, кажется, все сделали вовремя. Если бы задержались, все могло быть еще хуже.

– Ничего, Андрей Викторович, – отечески похлопал Петр его по плечу. – Вы же знаете, этот палец в основном используют молодые хулиганы на футболе, показывая неприличности. А вам-то он зачем? Совсем не нужен. Вы у нас человек в возрасте, солидный, заведующий отделением.

На слова своего молодого коллеги Панкратов отреагировал совсем мягко, явно с любовью к нему:

– Ну, ты, Петруха, смотри мне, уволю без выходного пособия. – И тут же улыбнулся ему.

Его неоднократные попытки выяснить, что же произошло в больнице за время его болезни, не увенчались успехом. Все или не понимали, о чем он спрашивает, или делали вид, что ничего не знают. Для него стало понятно, что здесь уже поработал его друг Виктор, и поэтому добиться чего-либо у окружающих было невозможно.

– Старый ты плут, великий конспиратор, – незлобно ругался Панкратов, когда на его вопрос тот изобразил удивление, переспросив:

– А что произошло?

– Тебе бы, Витя, с твоей наивностью и простотой надо рыбок в аквариуме разводить! – заключил свои выяснения Андрей, решив, что рано или поздно все равно все станет известно.

И действительно, к концу рабочего дня в его кабинет-палату, так же, как и в прошлый раз, ворвался Кефирыч. На сей раз он был менее взволнован и более собран, по крайней мере в мыслях, нежели в прошлый раз. Он же и прояснил обстановку. Поздравив его с улучшением в состоянии здоровья, он сразу же без всяких переходов вновь объявил, что против него плетут интриги. И виной всему стала смерть супруга Беллы Вячеславовны. Оказалось, что у него развился перитонит, после перфорации червеобразного отростка.

– Но кто мог это знать? – Доктор Сергунов неприязненно посмотрел на Панкратова. – Да и вы, Андрей Викторович, ведь тоже путались поначалу?

– Я не путался, простите, я затруднялся, – спокойно поправил его Андрей.

– Ну, хорошо, хорошо, – попытался он успокоить Панкратова. – Но теперь-то меня чуть ли не к уголовной ответственности хотят привлечь. Вы понимаете, к уголовной, – сделал он акцент на этом слове. – Благодаря этой... Вы же знаете, – зашептал он, – она мстит мне, да, да, мстит. И все потому, что у нас были, ну, так сказать, отношения в прошлом.

– Простите, Владимир Никифорович, я совершенно не хочу знать, что у вас было, тем более в прошлом. Я не люблю подобных разговоров. Вы лучше мне скажите, оперировали ли вы его или нет?

– Конечно же, оперировал, неужели не понятно, – ответил Сергунов раздраженно, очевидно, в отместку за то, что Андрей Викторович отказался быть посвященным в его любовные отношения. – Но оперировал, – он продолжил, – только вчера, как бы правильно сказать, с небольшой задержкой. Но и вы ведь тоже сомневались в его диагнозе, не правда ли?

– Все это так. Но почему вы так задержались с операцией, ведь мы с доктором Кирюхиным...

– Да оставьте в покое вашего Кирюхина, тоже мне еще нашли авторитет в хирургии.

– Но и я вам об этом говорил. Или я тоже не авторитет?

– Авторитет, авторитет, – заспешил Сергунов. – Разве вы не хотите мне помочь? Я ведь действительно попал в дурную ситуацию. – Она на меня пожаловалась, да не просто кому-то, а туда. – И он, как ранее Дмитрий Дмитриевич, показал пальцем вверх.

«Да что это они все? Сговорились что ли, в самом деле?» -подумал Андрей Викторович, и на сей раз оставив протянутый перст без комментариев.

– Вот теперь приходится, понимаете, отбрехиваться, как мальчишке. В моем-то возрасте, да и на виду у всех сотрудников.

– Но, почему же его не оперировал доктор Кирюхин, ведь мы с вами об этом говорили?

– Вы что же, думаете, что ваш доктор Кирюхин мне будет указывать, когда и кого мне надо оперировать. Спасибо!

– Да при чем здесь доктор Кирюхин? – еле сдерживаясь, чтобы не сорваться, воскликнул Панкратов. – Ведь в результате каких-то совершенно ненужных амбиций мы попросту потеряли больного. А у него ведь был шанс, а мы им не воспользовались.

Панкратов всегда старался поддерживать коллег, совершивших ошибку. Ведь он знал, как непросто себя чувствовать в одиночестве, когда дело приобретает крутой поворот. Поэтому, когда случалось что-либо подобное, он никогда не оставлял в беде коллег. Но ошибка ошибке рознь. Если она совершалась по лености, небрежности или, тем более, по его профессиональной неподготовленности, это одно. В таких случаях доктор Панкратов был беспощаден и никогда не вставал на защиту хирурга. А когда ошибка была результатом искреннего заблуждения или была связана с трудностями в диагностике заболевания, то Андрей всегда протягивал руку помощи. Он становился, что называется, грудью, на защиту коллеги, понимая, что вырастить хорошего хирурга совсем не простое дело. Да и лишая его защиты, получается, что мы просто выкидываем его на улицу, ломая его судьбу и карьеру.

Да не нужно было далеко ходить за примером. Подобное получилось и с его другом Виктором, которого Панкратов буквально вытянул из прокурорских объятий, в которые он попал не без активного участия доктора Сергунова. Это было лет пять назад. А сейчас Виктор – лучший хирург его отделения, на которого всегда можно положиться. А если бы Андрей не вступился тогда за него, да и не взял бы часть вины на себя, неизвестно еще, что произошло. И к тому же, люди, попадающие в подобные ситуации, как правило, сами себя казнят больше, чем это могут сделать карательные органы. Вот почему, зная характер Панкратова, врачи в его отделении работали спокойно, без боязни. А это в медицине совсем не маловажное дело. И что греха таить, коллеги любили и уважали Андрея. Но то, о чем рассказал доктор Сергунов, совершенно иное дело. «Он, видите ли, не захотел прислушаться к мнению младшего по рангу хирурга. Откуда такая фанаберия? – размышлял Андрей. -Ведь я никогда не стыдился прислушиваться к совету, хотя и молодого, но толкового врача. Нет, здесь все не так».

– Скажите, чем я могу помочь вам? – без желания его задать произнес Андрей Викторович. Видно было, что такого вопроса тот совсем не ожидал, поскольку прямо весь засветился и широко заулыбался.

– Все очень просто, – ласково произнес Сергунов. – Вы должны сказать комиссии, которую, как я слышал, собираются сформировать по этому поводу, что вы тоже рекомендовали его понаблюдать. Вот и вся история с географией. Не так все сложно, как можно себе представить.

– Но, подождите, – удивился Андрей Викторович, – а доктор Кирюхин?

– Ничего, у меня есть рычаги, чтобы на него воздействовать. Я его уломаю.

– Вряд ли! – возразил Андрей Викторович. – Я его хорошо знаю. Да и потом, вы же слышали, я сам лично сказал Белле Вячеславовне, что его надо оперировать, и...– пытался еще что-то сказать, но Сергунов его раздраженно перебил:

– Плюньте вы на нее, о чем вы говорите. Она могла этого и не слышать или поняла вас не так. Ну, мало ли чего еще.

– Нет, я этого делать не буду, – твердо заявил Андрей Викторович. – Единственное, что я могу для вас сделать, это подтвердить, что действительно диагностика у этого пациента была затруднена. И что я сам несколько задержался, тоже скажу. А остальное, простите...

Сергунов сразу напрягся, лицо его стало наливаться помидорным цветом. Просидев так с минуту, он поднял голову, лицо его исказила злобная гримаса. Он медленно встал и тихо сказал:

– Ну, хорошо, не надо. Вы об этом еще очень пожалеете, обещаю вам, Андрей Викторович. Еще не раз вспомните доктора Сергунова.

После чего, как и в прошлый свой визит, моментально покинул кабинет Панкратова. Таким Андрей еще ни разу не видел Кефирыча, хотя вместе они проработали в течение девяти последних лет. Теперь Андрею стало все понятно, что произошло за время его болезни. И от того, что он узнал об этом, ему не стало легче или лучше. А вот то, что прибавилось проблем, так уж точно. Надо сказать, что отношения между ними всегда были не очень хорошими, так что нового ничего не прибавилось. Хотя нет, прибавились угрозы. Это было действительно что-то новое в их взаимоотношениях и, естественно, насторожило Андрея.

Остаток дня прошел в размышлениях о случившемся и мелких заботах о своем здоровье. Панкратов уже начал вставать и мог полностью обслуживать себя самостоятельно. Марину он настойчиво попросил отдохнуть и заняться своими институтскими делами.

На следующий день, как и следовало ожидать, его навестил Дмитрий Дмитриевич. Он вновь возобновил вчерашний разговор о предполагаемом назначении Андрея Викторовича. Внимательно выслушав все его доводы в пользу этого, Панкратов неожиданно заявил:

– Простите, Дмитрий Дмитриевич, но это назначение больше похоже на подсидку. А вы знаете, я в подобные игры не играю.

– Хм, – улыбнулся Дмитрий Дмитриевич, – я действительно вас знаю неплохо. И, конечно же, не предложил бы вам подобного. Вы займете его место, а он – ваше. Как теперь говорят, совершим чейндж, что значит обмен. В общем, пустим свежей крови в руководство больницы.

Увидев, что Андрей Викторович погрузился в размышления, он продолжил более настойчиво убеждать его.

– Да вы и сами прекрасно понимаете, доктор Сергунов неправильно поставил себя в коллективе, он груб, если хотите, деспотичен с сотрудниками. А с вашим братом хирургом, я знаю, такие штучки не проходят. Да вот и недавний случай на комиссии по инфекции. Он говорил про вас много нехорошего, а сотрудники его чуть ли не освистали. В общем, сразу после выздоровления можете приступить к новым обязанностям.

– Простите, еще одна проблема, – чувствуя неловкость, Панкратов все-таки задал этот вопрос: – Получается, теперь мне уже не заниматься непосредственно хирургией, остаются только одни бумажки. Я правильно вас понял?

– Абсолютно нет. Я ждал этого вопроса, поэтому проконсультировался с начальством. Вам разрешено оперировать. Причем вы можете по своему усмотрению оперировать любого пациента из трех отделений: первой, второй и третьей хирургии. Естественно, только не в ущерб вашей основной работе главным хирургом. В общем, здесь есть над чем подумать. Я знаю, вас напрягать нельзя, поэтому у вас есть еще время. Но немного. А на этом, – он вздохнул, – мне пора. – Он встал. -Желаю вам здравствовать, и с нетерпением жду вашего решения.

Как обычно, оставшись в одиночестве, Андрей погрузился в размышления. В принципе его все устраивало в этом предложении. Ну, за исключением, пожалуй, только двух моментов. Первое и основное – это то, что в его родное отделение, которое он возглавлял более восьми лет и где работают его ставшие, уже почти родными люди, придет доктор Сергунов. Ему это представлялось прямым предательством своего коллектива. И второе. Какие бы ни были сложными отношения с доктором Сергуновым, его врожденное чувство справедливости не позволяло использовать несчастье, произошедшее с хирургом, в своих корыстных целях. «Так в общем-то и получается», – подумал он. А кодекс порядочного хирурга он чтил неукоснительно и никогда не нарушал его. Да и другим не позволял делать этого, по крайней мере, у себя в отделении. Об этом было всем хорошо известно.

Андрей еще долго пролежал в постели, пересчитывая квадраты на потолке и обдумывая ситуацию. А потом, что-то решив для себя, встал и набрал номер телефона.

– Дмитрий Дмитриевич, я все тщательно обдумал, – очень спокойно, без суеты, сказал он.

– Да, я вас слушаю, – встревоженно ответил тот.

– Очень сожалею, но я должен отказаться от вашего предложения. Спасибо вам... – он на секунду задержался, – и тем, кто наверху. – На том конце был слышен глубокий вздох и грустный голос Дмитрия Дмитриевича.

– Я так и думал, что вы придете именно к такому решению. Очень сожалею. – Возникла пауза, затем он спросил:

– Могу ли я для вас что-нибудь сделать?

– Да, – сразу же ответил Андрей, словно только и ждал этого вопроса. – В свое время я просил Владимира Никифоровича помочь мне с работой за рубежом. Но он, как мне кажется, отчего-то тянет с этим вопросом. Да, и вот еще, чтобы не забыть. Я хотел бы еще узнать, когда он уходит на пенсию? Может, вам этот вопрос покажется очень странным, но это...

– Ничего, ничего, не стесняйтесь, вполне обоснованный вопрос. До пенсии ему еще осталось три года.

– Вот и хорошо, – явно обрадовался Андрей Викторович, -именно на такой срок я и хотел бы уехать. Если все так получится, и если, конечно же, у вас не изменятся планы на мой счет, вот тогда и вернемся к этому разговору.

– Ну, что же. Несмотря на то что вы отказались от моего предложения, тем не менее я хочу остаться с вами в дружеских отношениях. В подтверждение чего открою вам некоторые тайны мадридского двора. У нашего Владимира Никифоровича действительно существуют весьма полезные связи в международном отделе Министерства здравоохранения. Я думаю, что теперь в свете ваших последних решений он не станет тянуть больше с этим вопросом. В его интересах решить дело быстро, – едко засмеялся он. – Я вам обещаю, сегодня же переговорю с ним. Желаю вам здоровья

– До свидания, спасибо.

Как и сказал Дмитрий Дмитриевич, уже через час к нему пришел доктор Сергунов. На сей раз это был совершенно другой человек. Он вежливо улыбался, несколько раз справился о здоровье и столько же раз, не меньше, отсыпал пожеланий скорейшего выздоровления. И сразу же передал координаты его друга, сказав:

– Я ему уже сегодня звонил, – сообщил Владимир Никифорович, – вы будете оформлены в самое кратчайшее время в любую арабскую страну, в которую только пожелаете.

И тут, что очень удивило Андрея, Кефирыч попросил у него прощения, объясняя свое несдержанное поведение тяжелым состоянием, до которого его довела Белла Вячеславовна.

«Вот это не удивительно, – подумал Андрей Викторович. -Она может».

Еще Сергунов почему-то добавил:

– Ваша горячо любимая.

Почему им любимая, да еще горячо, Андрей Викторович не стал выяснять, боясь нарушить состоявшееся перемирие.

Через несколько дней Кефирыч куда-то уехал. По шпионским данным, он как будто бы отправился в Троице-Сергиеву Лавру. Кто-то из его доброжелателей посоветовал ему сделать так, хотя он и не был в прошлом верующим человеком. Когда Андрей Викторович поделился этим сведениями с Дмитрием Дмитриевичем, тот на это только желчно рассмеялся. Но потом все же сказал:

– Горбатого, мой друг, только могила исправит, – тем самым давая понять, что дальнейшего обсуждения этой темы не будет.

Кстати говоря, когда доктор Сергунов узнал о намерении Андрея Викторовича уехать за рубеж, он в тот же день пришел к Дмитрию Дмитриевичу ходатайствовать за своего друга, хирурга с большим опытом, предлагая его на должность заведующего отделением. И в качестве подтверждения профессионализма своего протеже сообщил:

– Он мой лучший ученик.

Это было его ошибкой. Как сказал Дмитрий Дмитриевич в беседе с кем-то из коллег по этому поводу:

– Еще одного Кефирыча я не перенесу!

Со временем Панкратову все-таки удалось уговорить начальство на свою должность – после его отъезда, конечно же -назначить Виктора Евгеньевича. Это удалось сделать только потому, что его заклятый враг, доктор Сергунов, в те дни ходил какой-то смурной, потерянный, как раз после той самой процедуры «по замаливанию грехов». А так бы он никогда не допустил такого беспредела. С его, конечно же, точки зрения. Но, видать, все же Бог есть, если это все произошло.

Андрей с облегчением вздохнул

и откинулся на подушку, когда доктор Сергунов покинул его апартаменты. Почти блаженство, почти выздоровление. Приятная размягченность и головокружение от слабости и уколов... Что такое? Кто звонит? Странный звук привлек его внимание. Он быстро сел, прислушался. Тонкий, прерывистый сигнал раздавался снизу, явно призывая его. С трудом, нашарив тапки, он вышел в пустой коридор, спустился по лестнице и сообразил, что дотопал до реанимации. Здесь, у самых дверей, по-прежнему присутствовали четыре стража. Но присутствовали они, каким-то странным образом – сползли прямыми спинами по стене и застыли на корточках, как идолы.

«Спят, что ли, так или молятся?» – подумал мельком Панкратов, входя в палату. В зале реанимации, разделенном на отсеки занавесками, было тихо, мерно попискивали приборы. Прямо против двери лежал парень, подсоединенный к трубочке искусственного дыхания. У тумбочки, опустив голову на грудь, спала Вика, сохранив безупречность залаченной прически.

«Эх, как их всех сморило», – мелькнуло у него без удивления в голове и даже с симпатией товарища по несчастью. Не раз и у него было желание заснуть где угодно, хотя бы на операционном столе, лишь бы прийти в себя после нескольких бессонных ночей, проведенных в клинике. За занавеской лежал Андронов. Сиплое, но мерное дыхание исходило из его груди со свистом. Желая посмотреть на своего пациента, он шагнул за занавеску. Оттуда он увидел, как в комнату вошли два рослых санитара в марлевых масках. Они секунду постояли над спящим им оперированным молодым парнем, один из них показал что-то знаком. Второй достал блеснувшую под приглушенным светом ночника капсулу.

«Похоже, что хотят уколоть, – понял Панкратов, уже где-то видевший подобные „стреляющие“ иглой штуки.

– Везде достанут, гадюки! – прошипел хрипло за его спиной Андронов.

И тут же тишину разорвало резкое шипение. Панкратов обернулся. Андронов, припав на локоть, вырвал трубку из баллона с жидким азотом и направил шипящую струю белого пара на «санитара», который уже приготовился вводить своим убийственным прибором что-то в руку парня. Тот капсулу выронил и упал как подкошенный, за ним та же участь постигла и второго. Удивившись столь эффективному воздействию, казалось бы, безобидному газу, Панкратов перекрыл вентили баллона и забрал шланг у Андронова, шепнув явно с восторгом:

– Ну, ты и даешь, Валька. Молодец!

На этом дело не закончилось. Тут же появились еще двое высоких людей, на этот раз в черных балахонах и с закрытыми лицами.

– Отключите машину, – обратился один из них к Панкратову, указывая на аппарат искусственной вентиляции легких. -Больной может уже дышать самостоятельно.

Как ни странно, повинуясь властному голосу незнакомца, Панкратов достал трубку из дыхательного горла больного и, как полагается в таких ситуациях, похлопал его по щекам со словами:

– Дышите, дышите!

Его вежливо остановил третий человек, так же непонятно откуда явившийся в палату:

– Это лишнее. – И дал знак своим людям. – Несите, машина ждет. И его тоже.

Он кивнул в сторону Панкратова. Не успел сонный Андрей Викторович сообразить что-либо, сильная рука прижала ватный тампон к его лицу. Запах был незнакомым, но вполне приятным. Он мягко погрузился в сон.

...Автомобиль мчался по ночной Москве. Уютный, свободный салон. Впереди, за спинками сидений – две головы, покрытые черной тканью.

– Прошу нас извинить, доктор, это была вынужденная необходимость, – обратился к Панкратову тот, что сидел рядом с водителем. Голос, на удивление, оказался очень знакомым. -У нас много врагов, вы сами все видели и мужественно остановили убийц. За это вы будете вознаграждены вдвойне. Только доберемся до места.

– Не понимаю... как это, – совершенно потерял ориентацию в пространстве доктор Панкратов, – я же ведь... они упали...

– Они мертвы. И это справедливо. Пистолеты с глушителями. Да и ваш безногий коллега вовремя поднял шум. Так что все получилось кстати и своевременно.

– Куда меня везут?

– Следом за вашим пациентом. Впереди реанимобиль с Его Величеством, сзади кортеж. – Он позволил себе усмешку. -Самолет ждет нас.

– В Домбай? – почему-то поинтересовался Панкратов, тем самым проявив свое неполное просветление мысли.

– Почему же на Домбай? – с удивлением спросил сопровождающий. – Совсем нет. В нашу страну. Мы не могли оставить вас по двум причинам. Вас бы непременно убрали – это первое. Вы нужны Его Величеству – это второе и, пожалуй, главное.

– Но я не могу! У меня отделение... друзья... больные... консультация за городом, студенты, комиссия по инфекции! – стал перечислять Панкратов, стремительно возвращаясь к реальности. И гордо завершил: – И, вообще, у меня здесь родина!

– Ну, родина не жена, ее можно и подвинуть, – так, кажется, говорят у русских?

– Будь счастлив, что жена изменяет тебе, а не родине, – автоматически пробормотал Панкратов. – Я что-то не пойму, вы что, меня украли?

– И еще юного доктора. Из него получится хороший помощник.

Только сейчас Панкратов заметил сгорбившуюся у окна фигуру. Петька спал, едва не сваливаясь с сидения.

– Глубокий спокойный сон, – с улыбкой заметил человек. -А ведь мы подвергли его легкой обработке. Чрезвычайно гип-набельный тип.

– Бред! – рассвирепел Панкратов. – Просто какой-то абсолютно дичайший бред.

Машина между тем мчалась по пустым проспектам города, затем нырнула в плохо освещенный переулок. Панкратов опустил голову на спинку, пытаясь осмыслить происходящее. Но, процесс осмысления совершенно не складывался, путаясь с какими-то побочными темами о гипнозе, пирожках с капустой, золотистых волосах нежной девочки и угрозами Кефирыча.

– Шеф, а у меня бюст тяжелый, – проговорил тихо Петька и полез за пазуху.

– В каком смысле? – ничему уже не удивляясь, уточнил Панкратов.

– Ну, бронзовый, академика Павлова, в холле прихватил. И вентиль от баллона. Прямо кастет натуральный получается. Держите. По моей команде шарашим мужикам в затылочную область. Вы – своему, а я – шоферу. Лучше, чем местная анестезия, получится. Считаю: раз, два...

На счет три они дружно выполнили команду. Взвизгнули тормоза, машину перенесло через бордюр в какой-то сквер. Последнее, что видел Панкратов в ярком свете фар – разметанную взбесившимся автомобилем парочку. Только что обнимавшиеся в самозабвенной истоме, они шарахнулись в разные стороны.

Зазвенело и посыпалось стекло.

– Все, кранты. Я вырубаюсь, – четко, как на операции, доложил Панкратов и затих.

Вместо послесловия

Разборки странного инцидента на высшем следственном и медицинском уровне велись долго. Допросы, опросы, проверки. Панкратов уже бойко действовал беспалой рукой. К удивлению Виктора и Петра после снятия повязки он совершенно спокойно отнесся к отсутствию пальца, заметив лишь:

– Хорошо, что не правая, левая в наших делах менее важна. Что ж, спасибо, что без руки не оставили, друзья мои замечательные!

– Ничего, Андрей Викторович, – отечески похлопал его по плечу Петр Петрович.

– Вот как оперировать?

– Пока до операций дойдет, ты, Андрюха, асом следственного дела станешь! Вон, зачастили к тебе, как к кинозвезде, -кивнул Виктор в сторону шагавшего к ним по коридору человека с улыбкой и портфелем. – Сидели, как коршуны, у кровати, ждали, когда ты глаза откроешь.

– Скажи, пока они тебя не забрали в разработку, что будешь делать с твоими женщинами в свете открывшихся новых фактов твоей будущей жизни?

– С супругой мы договорились развестись в ближайшее время и уже подали заявление. Инициатором развода была Лариса. Полагаю, что до моего отъезда эта проблема будет обязательно решена. А насчет Марины...

– Как говорится, самое сладкое напоследок.

– Я бы попросил вас, доктор Кирюхин. Ты ж понимаешь, что бурному развитию наших отношений способствовала моя болезнь. Сейчас они как будто бы перешли в более спокойное русло. И это была, собственно говоря, моя инициатива. Может быть, от того, что я еще не решил свои семейные дела, по крайней мере на официальном уровне. А может быть, просто решил не форсировать события, памятуя о будущей поговорке: «Ожегшись на молоке, дуешь на воду». Да и ты, Витя, наверное, помнишь, тебе рассказывал, как однажды из окна своего кабинета я случайно увидел Марину, идущую вместе с Петром Петровичем к метро. Петр что-то оживленно ей рассказывал, а она, смеясь, в запальчивости хлопнула его по спине. Потом они долго хохотали, пока не скрылись за углом. Причем все это у них было искренне, без какого-то не нужного напряжения. В отношениях между нами так не получалось. Тогда ты, наверное, помнишь, я еще проворчал: Ну, этот Антошкин! Шустрый парень. И здесь спешит меня обойти.

Но вот когда Панкратов вернулся после последней краткосрочной прогулки на родной диван, он, открыв глаза, увидел Марину.

– Били? – спросила она участливо, прикладывая ко лбу Панкратова мокрую салфетку.

– Били. Мы их. Петруччо наш таким Джеймсом Бондом оказался! Прикинулся, что в отключке, и всю операцию спасения шефа, кажется, до мелочи просчитал. – Панкратов облизал пересохшие губы и с наслаждением выпил поданный Мариной морс.

– Лежи... лежите, лежите, – вновь перешла она на официальное обращение. – Потом все расскажете.

Он взял ее руку:

– Слушай, девочка, ты чудо, сказка. Ты умница, ты добрая, нежная, ты все поймешь... На «вы» мы с тобой никогда уж не перейдем – пройденный этап. И заметь, в бою пройден. Но и... – Панкратов отвернулся, скручивая волю в железный жгут и нагоняя во взгляд стальную твердость: – Но и ничего больше не будет. Не могу твою жизнь портить, пойми, не имею права!

– Понимаю, это вы ради Петьки. Он мне нравится, но...

– Но сейчас ты увлечена, напридумывала всякого. Это пройдет.

– Никогда, – нахмурилась Марина.

– Давай сделаем так. Вот раскрутится вся эта чехарда, отдохну я маленько, и вернемся к обсуждению вышеподнятого вопроса.

– Все шутишь, Андрюша... Смешно. – Слезы закапали на белый халатик.

Он погладил ее волосы, приблизил мокрое лицо к себе и заглянул в крапчатые глаза:

– По секрету скажу, никто пока не знает. Ехать я должен, далеко.

– Без меня?

– Без тебя. А ты здесь об Антошкине позаботься. Боюсь, совсем парень от рук отобьется – неряха, нервный какой-то, запушенный... но талант огромнейший и золотая душа. В общем, нужен женский глаз.

Почти месяц Панкратов переходил от одного заинтересованного и компетентного слушателя к другому. Беседы записывались. Никакой прибор не мог зафиксировать то, о чем молчал Андрей Викторович. А молчал он о многом, оставив возможность сыскарям формировать удобную для них версию.

В результате стараний вдумчивых профессионалов вырисовалась следующая картина. Заведующий отделением Панкратов, прельщенный, по-видимому, довольно крупным гонораром, предложенным ему родственниками или сообщниками кавказца из бандитской группы, взялся оперировать темную, в законодательном смысле, личность. Чем и спровоцировал бандитские разборки в самой клинике. Оперированный бандит бесследно исчез вместе с опекавшей его бандой. И черт бы с ним! Но что интересно – исчез столь же загадочно из реанимации полуживой бомж! Впрочем, и к лучшему.

Сам же Панкратов с доктором Антошкиным П.П. оказались заложниками бандитов, планировавших, по всей очевидности, серию террористических акций в больницах и нуждавшихся в медицинской помощи залегшим в подполье террористам. Как известно, зачастую бандитам с тяжкими ранениями удавалось скрыться от правоохранительных органов. Похищенные, действуя крайне отчаянно, но не осторожно, сумели обезвредить бандитов. Никого, кроме потерявшего сознание Панкратова и помогавшего ему Антошкина, обнаружить не удалось. Машина числилась в розыске, и никаких зацепок бесследно улизнувшие бандиты следствию не оставили.

– Я ж тоже в результате аварии немного отключился, – объяснял Петр Панкратову. – Пришел в себя – менты кругом мигалами светят, а этих черных как черт слизнул!

– Профессионалы, – буркнул Панкратов, все колебавшийся, рассказать ли Виктору и Петру подноготную этой истории. Но останавливала не боязнь прослыть слегка сдвинувшимся по фазе, а втянуть друзей в опасное дело. Чрезвычайно опасное, в этом он уже не сомневался.

...Едва придя в себя после жутких событий и потери пальца, Панкратов пробрался к комнате сестры хозяйки, в которой тогда ночью воздействовал на него какой-то гадостью бородатый старик. Связка ключей качалась в замке. Значит, вышла Мария Гавриловна, шумная хлопотунья, гроза санитарок и медсестер. Панкратов осторожно вошел, напоминая повадками не столько заведующего отделением, сколько мелкого воришку.

В комнате появились штабеля коробок с надписью: «Жидкость для мытья туалетов „Сапфир“, и запах от них шел такой, что у Панкратова стиснуло виски. Воровски подойдя к столу, он приоткрыл крышку чернильницы, ни минуты не веря в то, что найдет там перстень. Но перстень лежал в хлопьях засохших чернил, окрашивавших овальный камень в лиловый цвет.

Взяв кольцо, Панкратов уставился на него во все глаза, но заметил лишь, что камень бледно-голубой, а по темному металлу высечены какие-то знаки.

– Рада вас видеть, Андрей Викторович! На ловца и зверь бежит! – вошла в комнату, загрузив ее до отказа своим необъятным дрожащим телом, Мария Гавриловна. – Вот, взгляните квитанции! Аминазин в ампулах дали венгерский, а я запрашивала Германию! – она прихлопнула ладонью лежавшие на столе бумаги.

Глупо улыбаясь и пряча руки, как пятилетний шалун, Панкратов протиснулся между коробками с жидкостью «Сапфир» и туго стянутым несчастными пуговицами халатом Марьи Гавриловны.

– Не сапфир, а алмаз! – сообщил он ей доверительно и выскользнул за дверь.

– Бедный, похоже, и вправду слегка того... – проводила сестра-хозяйка взглядом Панкратова, предвкушая свой рассказ об этом происшествии за чаем в сестринской.

Он поднимался по служебной лестнице, когда зазвонил мобильный телефон, оказавшийся в кармане халата. Мобильника у Панкратова до той минуты не было, а размышлять, откуда он взялся – некогда.

– Слушаю, – Панкратов нажал нужную кнопку с третьего раза и услышал знакомый голос:

– Постарайтесь, чтобы нас никто не слышал...

Оглядевшись, Панкратов увидел дверь с торжественной надписью «Клизменная» и нырнул в крошечную без окна комнату.

– Слушаю... – повторил он еще раз, садясь на обитую клеенкой кушетку.

– Вы нашли свою вещь. Имейте ее всегда при себе.

– Но хирурги ничего не носят на руках... не полагается, -не нашел никаких более веских аргументов против насильственного вторжения в его жизнь Панкратов.

– Придумайте что-нибудь, но никогда, даже в ванной, не разлучайтесь с перстнем. Это в ваших интересах. Заметьте, мы ведем себя вполне лояльно после вашего... фокуса.

– Вы применили насилие. Я этого не терплю! И перстень ваш выкину в Москва-реку, сегодня же!

– Зачем горячиться. «Холодный ум и чистые руки» – так у вас говорят?

– Не у нас. У чекистов! – покосился Панкратов на висящие на стене кружки Эсмарха, напоминавшие ему всегда о подвалах Лубянки. – У нас руки грязные, а мысли чистые!

– Философский диспут перенесем до лучших времен и более подходящей обстановки. Твердо запомните одно – без перстня нам будет трудно спасти вас.

– Интересно, от кого же, если не от вас?

– У вас отвратительный характер, доктор, и вы вспыльчивы как мальчишка. Запомните – вы играете на нашей стороне, вы нужны нам. А те, кто играет против нас, могут пойти на многое, чтобы убрать вас из дела. Подумайте о жене, сыне. И поймите – идет серьезная игра, а не КВН. Это очень даже печально.

Связь прервалась, и Панкратов осторожно сунул телефон в нагрудный карман.

«Печально, – с этим трудно не согласиться. – А с остальным...»

Вот поэтому он решил не посвящать друзей в подробности «восточного эксцесса», как он окрестил эту историю про себя.

Он рассказал лишь Петру, что своими, правда, замутненными жаром глазами видел белых «санитаров», пытавшихся вколоть что-то, скорее всего, убийственное находящемуся в беспамятстве «бандиту». Понятно, что помощники успели бесшумно сразить их пулями. Но куда делись тела и все следы их пребывания в помещении?

– Восток дело тонкое, – повторил Петя популярную шутку. Они сидели в больничном скверике, приветствуя первый ясный, солнечный зимний день, и курили.

– Теперь и усиленного питания для бедных больных не будет, и премии санитаркам... – заскучал Панкратов.

– Да и перспективным молодым врачам тоже пособий на бедность не жди! – присвистнул Петр. – А что вообще-то будет, а, шеф?

– Шумят на высшем уровне. Мое место делят. Ну, куда я такой со всех сторон запятнанный теперь гожусь?

– Эх, зря мы с вашим клиентом в Эмираты не драпанули. Вызвали бы туда Маринку и Альбину Григорьевну... – он тревожно покосился на Панкратова, не сболтнул ли лишнего.

– В общих чертах идея не плохая. Но пришла поздно. Патриотизм заел. – Панкратов огляделся – окна корпусов горели на солнышке, парк, осеребренный инеем, сам был похож на Дворец Здравоохранения – стерильный, окутанный покоем и благолепием. – Люблю я эту хреновую клинику! Сердцем прирос.

– Но погулять по свету еще ведь не поздно?

– Поездить можно, тем более мужчине свободному, не обремененному семейством, – согласился Панкратов.

– Если вы приняли решение уехать в командировку, я вас поддерживаю. Пока здесь все уладится... Эх! – Петр отбросил окурок и потянулся во весь свой богатырский рост. – С каким свистом я бы последовал за вами, шеф! Кстати, в какую страну?

– Пока ничего не известно. Грезится мне Красное море. А не знаешь, совместные командировки не оформляют? Ну, со специалистом по профилю?

– Я... Я не могу, Андрей Викторович... – Петр опустил глаза и вдруг спохватился:

– Маринку хотите взять?

– Нет, не угадал. Опытного специалиста по женским болезням. Думаю, эта тема многородящих матерей Востока как раз волнует.

– Альбину? – Петр недоверчиво взглянул и вытащил из кармана пакет. – Что вы, шеф! В Тулу со своим самоваром! Там такие лани! Вспомните Сухова: Зульфия, Фарида, Гюльчатай... -он щелкнул кончиками пальцев и, озираясь по сторонам, посвистел. – Дружка на обед вызываю.

– Опять не догадался. Ей сулят большое повышение по работе.

– Вот, знакомьтесь, Кузьма.

У ног Петра сел, принюхиваясь к пакету, рыже-пегий дворняга с облезлым боком.

– Умный до невозможности! Я бинты Андронова прихватил и к корейскому ресторанчику отправился. Сказал мне там мужик, что подловили бесхозного пса.

– Где же разыскал?

– Ой, не спрашивайте, заплачу. Там как в тюряге десятки таких вот бедолаг решетки грызут и молящими глазами смотрят. Но не мог же я взять всех? Разложил перед клеткой андронов-ские бинты и вдруг вижу – лезет через головы братанов этот хиляк и от счастья даже повизгивает. Говорю мужикам тамошним: «Выпускайте этого!» Вывели мне его, прыгающего от радости. Решил, хозяин явился. Обнюхал меня, поджал хвост, посмотрел так презрительно за обман мой и побрел прочь. Думал, что кроме Андронова, он никому не нужен. А здесь девчонка одна из терапии, она на журналистку учится, написала всю его историю и у столовки вывесила. Многие плакали, честное слово. А теперь нас с тобой, Кузьма, здесь все любят.

– А меня? – присоединился к компании Виктор. – Вон как псина пирует. И глядите, я ему бок мазью обрабатываю, вроде шерсть пошла.

– Тебя, Витя, тоже любят. – Панкратов обнял друзей.

– С любимыми не расстаются... – философски заметил Виктор, глядя в сторону.

– Кто здесь расстается? Смотаюсь по-быстрому, одна нога здесь, другая там, – засмеялся он.

Никто не улыбнулся.

– Но я же вернусь, чертяки! Я непременно вернусь. Всего-то каких-то три года. А завтра у нас выход в свет, в кафе «Синичка». Как, мужики, гульнем напоследок?

– Почему бы нет? Гулять так гулять, – вздохнули оба.

Панкратов уехал работать в дальние края, но это совершенно другая история...

Оглавление

Предисловие

Часть первая Невидимые миру слезы: жизнь отверженных и медиков

Часть вторая Будни хирурга: экстренные операции и «восточный эксцесс»

Вместо послесловия X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?