«Портреты»

Белкин Сергей Николаевич Портреты

ДЕТСТВО И ОТРОЧЕСТВО

ПОРТРЕТЫ

(фрагменты из книги воспоминаний)

Я всегда любил мемуарную литературу.

Читаешь, например, "Алмазный мой венец" Катаева и думаешь: "Ну надо же - мало того, что автор сам по себе талантлив, любим, почитаем. Мало того, что прожил долгую, счастливую жизнь, многое видел и пережил, так еще и круг друзей и знакомых такой, что по другому и не скажешь - алмазный венец!"

Мысль о там, что всем авторам мемуаров просто повезло жить в тех городах и в то время, когда там же жили и работали великие люди, да еще оказаться их знакомыми - эта мысль не раз приходила в мою молодую голову.

Постарев, голова стала думать об этом иначе.

"Не место красит человека, а человек место". Если под "местом" имеется в виду должность, то высказывание, в целом, наверное, правильное, а ежели иметь в виду среду обитания, то я не согласен.

Взаимовлияние человека и "места", я думаю, возможно в любых соотношениях.

Таким местом для меня был город моего детства, отрочества, юности и зрелости - Кишинев. Не в том смысле, что я его собой украсил - пока, к сожалению, нет. А вот то, что этот город "украсил" меня, то есть сформировал во мне много светлых и прекрасных воспоминаний - это точно.

По прошествии лет, утратив тот мир и ту жизнь, я стал ощущать великую ценность своего опыта, своих воспоминаний.

Мне "повезло": я был свидетелем и участником развития, расцвета и насильственной гибели маленького, самобытного цивилизационного островка под названием "Советская Молдавия".

Мне хочется об этом написать. Мне хочется сохранить память о людях, которые меня окружали. Среди них почти нет "великих" имен, но это были удивительные и неповторимые личности, составлявшие уникальное и не существующее ныне общество, со своими ценностями, со своей традицией, со своими отношениями.

Итак, здравствуйте, мои дорогие, мой, быть может, и не алмазный, а стеклянный, а иногда и просто котельцовый, но - всегда драгоценный! - венец.

НАШ ДОМ

Осенью 1958 года мы переехали в Кишинев из Ярославля и въехали в новую квартиру, которую получил отец, в четырехэтажном доме на углу улиц Болгарской и Киевской.

Дом строился хлебозаводом и, построив два подъезда из четырех, заселил их.

Вторая половина дома, расположенная вдоль улицы Киевской, продолжала строиться еще года два.

От стройки нас отделяла полоса, шириной метра четыре. За дощатым забором была стройка, стоял подъемный кран. Из окон квартиры вся стройка была как на ладони.

В детстве у меня всегда было много свободного времени, поэтому технологию строительства котельцового дома я, можно сказать, постиг с младых ногтей.

Неприятностей стройка не доставляла, если не считать падения огромной бадьи с раствором прямо перед входом во второй подъезд. Она сорвалась с крюка подъемного крана. Но, к счастью, никого не убило. Раствор от удара об землю расплескался так, что залепил окна двух первых этажей.

Вначале - в 1958 году - нашему только что построенному дому дали адрес "Киевская, 46". Поскольку такой дом на Киевской уже был - на том же углу - нам, в конце концов, дали другой адрес: "Болгарская, 35". Некоторое время - пожалуй, несколько лет - продолжалась путаница с письмами.

Мы поселились в кв. N 10.

Это была большая трехкомнатная квартира. Бабушка, когда увидела ее, произнесла: "Барская квартира".

Квартира и правда была неплохой. Но, как выяснилось впоследствии, и подтверждалось все тридцать четыре года, прожитых мною в этой квартире, главное ее достоинство не в размерах, а в соседях.

Мы стали действительно одной семьей.

Такого в моей жизни уже больше никогда не будет. Думаю - с сожалением - что и в жизни моих детей такого тоже не будет.

Но я им этого искренне желаю. Хорошие соседи - важнейший показатель "качества жизни".

Итак, унесемся в далекие пятидесятые-шестидесятые.

Войдем в первый подъезд. Войдем летом, когда вокруг стоит жара, а в подъезде прохладно. Ступени гладкие, холодные, приятные для моих босых ног.

Налево - лестница вниз, в подвал. Туда мы сходим потом. Сейчас пройдемся по этажам и посмотрим, кто там живет.

Сначала идут четыре первые ступеньки. Они ведут на площадку первого этажа. Лучше, конечно, говорить "лестничная клетка".

Первый этаж.

Здесь три первые квартиры, пронумерованные слева направо:

Кв.1: Трехкомнатная квартира, превращенная в коммунальную. На момент вселения там проживало три семьи: Сосман, Разумовские, Соколовы.

Впоследствии - года через два - там произошли изменения и остались Сосманы и вновь приехавшая бездетная пара Шварц-Шехтман. Потом Шварц-Шехтманы уехали в Израиль и их комнату дали спортсмену, тренеру по плаванию. Вместо него там подолгу жил его друг, тоже спортсмен. А потом тренер женился, у них родился ребенок. Молодая жена часто приходила к нашей маме за всякими советами. Потом они тоже получили квартиру и, наконец, все три комнаты достались оставшимся в живых и вновь за это время народившимся Сосманам. К началу 90-х все, кто не умер, покинули страну и в квартиру вселилась молдавская семья, фамилию которых я узнать не успел.

Кв.2: Семья Шафир. Дедушка - см. отдельную главу, бабушка - его жена, их дочь с мужем по имени Мордехай Шафир, их дети - Фима и Элла. Некоторое время с ними жила еще и домработница, которая потом работала - может, и сейчас работает - в кафе на территории ВДНХ. Эта квартира была двухкомнатной.

После их отъезда в Израиль в 1991 году в квартиру вселилась сестра жилицы из третьей квартиры - Марины Левицкой, - со свом мужем, полицейским новой молдавской полиции, и со своей матерью.

Кв.3: Двухкомнатная квартира, коммунальная.

В одной комнате - одинокая бабушка Штурман, и одинокий бухгалтер Рапопорт во второй.

Бабушка Штурман любила сидеть у подъезда на маленькой коричневой деревянной скамеечке. Она была полной и доброй. К ней иногда приходил сын - одноногий инвалид, с пластмассовой ногой-протезом. Часто он оставался ночевать. У бабушки Штурман был телевизор, поэтому я иногда заходил к ней "на телевизор", пил чай. Это было принято.

Раньше бабушка то ли была портнихой, то ли просто подрабатывала шитьем - не знаю, но, во всяком случае, однажды она сшила моему старшему брату Павлику на заказ рубашку из зеленой, точнее, салатовой, ткани. Павлик тогда играл в школьном джаз-оркестре, и всем оркестрантам надо было иметь одинаковые рубашки. В те времена, видимо, было трудно просто купить одинаковые и модные рубашки. Легче было купить одинаковую ткань и сшить рубашки на заказ.

Потом бабушка Штурман - а она, кстати, была родной бабушкой моей одноклассницы Клары Штурман, - умерла, и в ее комнату вселилась пара пожилых евреев: дед Михайло, как он себя называл, и его жена.

После смерти Рапопорта в его комнату вселилась девушка-инвалид Марина Левицкая. У нее были парализованные ноги и она могла передвигаться только на костылях - и то с трудом. Когда вторая комната освободилась в результате смерти деда Михайлы и его жены, Марина заняла всю квартиру, прописав к себе и свою мать из деревни. В это время Мариночка (дети во дворе называли ее довольно грубо - Хромоножка) уже работала нотариусом. Потом у нее появились дети - две дочки. Потом там же появилась ее сестра, впоследствии, после отъезда Шафиров в Израиль, въехавшая во вторую квартиру.

Говорят, что впоследствии Мариночка, будучи весьма энергичной особой баллотировалась в Президенты Молдовы, являясь лидером какого-то политического движения.

Второй этаж.

Кв.4 Трехкомнатная. Семья Куля. Глава семейства - Александр Иванович (?) Куля. Он был заместителем министра финансов МССР. Весьма достойный и уважаемый человек.

Мне запомнился один эпизод летом 1981 года, когда Андрюше было, наверное, месяцев шесть-семь. Я только уложил его в коляску, стоявшую возле подъезда, и собирался идти с ним гулять. В это время из подъезда вышел Александр Иванович. Ему тогда было 82 года. Он с интересом заглянул в коляску, что-то сказал, приличествующее случаю, и отправился по своим делам. А я в этот момент подумал - как невелики, в сущности, временные отрезки, воспринимающиеся, тем не менее, как целые эпохи. Вот человек, родившийся в прошлом веке, взглядом как бы передал эстафету моему сыну. Когда мой сын вырастет, для него людьми из далекого прошлого, почти мифическими существами будут люди, жившие, скажем, до революции. И не будет он помнить, что летом 1981 года с ним просто-напросто общался человек из XIX века. Александр Иванович умер, кажется, году в 1982.

Жена Александра Ивановича - Софья Петровна, домохозяйка, очень милая, скромная и приветливая женщина. Младший сын Юра, и старшая дочь. Она, впрочем, уже была замужем за военным летчиком, они жили где-то не в Кишиневе. Правда, часто приезжали со своими детьми - сыном Сашей и дочерью Наташей.

Юра отслужил четыре года во флоте, закончил филологический факультет, работал на киностудии Молдова-Фильм. Женился на девушке по имени Валя. У них родилась дочь Дана (Даниэлла), очень талантливая художница. Сейчас часть подъезда расписана ее пейзажами.

Кв.5. Двухкомнатная. Язловецкие.

Антонина Моисеевна Язловецкая, вдова главного редактора газеты "Советская Молдавия" с сыном Игорем. Насколько я помню, они сюда въехали уже после смерти их отца.

Антонина Моисеевна*) была женщиной яркой, веселой, жизнерадостной. Очень рано овдовев, она так и не вышла замуж, вырастила сына одна. Работала в редакции "Советской Молдавии", в отделе писем. Часто принимала гостей - она была очень гостеприимной и хлебосольной. Готовила прекрасно и уделяла этому очень серьезное внимание.

Игорь закончил химический факультет Кишиневского Госуниверситета, очень был увлечен наукой, стал кандидатом, а потом и доктором наук.

Увлекался спортом - хорошо играл в настольный теннис, катался на велосипеде. Женился он на Вере Говорковой, у них родился сын Гриша. Некоторое время они жили все вместе и им было нелегко.

Потом Игорь получил квартиру - в районе Аэропорта - и Антонина Моисеевна долгое время жила одна. Умерла она, кажется, году в 1997.

Кв.6. Двухкомнатная. Здесь жили Гершковичи. Симха Пейсахович и его жена Мария Марковна с дочерью Тамарой. Роль этой семьи в моей жизни столь велика, что я об этом надо писать отдельно. Если коротко, то Мария Марковна Гершкович была подлинным кошмаром моего детства. Отличаясь крайней степенью возможной человеческой злобности она беспричинно изводила всех, кто с ней соприкасался. Я был не единственной, но одной из постоянных мишеней для ее придирок, угроз, оскорблений и запугиваний.

Мир ее праху: когда она умерла, единственным человеком, оказавшемся рядом, чтобы вынести из квартиры гроб с телом, оказался я. Что я сделал - в одиночку, поставив гроб с покойницей на одно плечо!

Третий этаж.

Кв.7: Изначально и года, наверное, до 1967, здесь проживала семья Козленко.

Семья была большой - отец, мать, трое сыновей - Аркаша (?), Миша, Володя и дочь Роза. Старшего сына я помню плохо, видимо, он вскоре переехал.

Миша был столяр-краснодеревщик, некоторое время пытался в нашем подвале что-то мастерить, потом тоже переехал, наверное, в связи с женитьбой.

Роза вышла замуж за Яшу и они некоторое время жили здесь. Потом снимали квартиру в проходном дворе. Потом - после смерти отца - снова жили здесь.

Вовка - наиболее близкий мне по возрасту (1945 г.р.) стал токарем и долгое время работал на заводе, получил 6-й разряд, работал уже мастером, но потом переквалифицировался в сапожника. После женитьбы он жил в доме на Болгарской, 47. В начале 90-х он, как и вся их сапожная мастерская "Андриеш" на углу Армянской и Искры - уехал в Германию.

После 1967 года в результате обмена с Козленко в квартиру въехали Москаленко: Святослав Анатольевич, его жена Юлия Станиславовна, ее мать, их дочь Леночка и совсем маленький сынок Женя.

Святослав Анатольевич - доктор физико-математических наук, профессор, Член-корреспондент Академии наук МССР, основатель и бессменный заведующий Отделом квантовой электроники и нелинейной оптики.

Я учился у него в аспирантуре. Со Святославом Анатольевичем, его отделом и его семьей в моей жизни связано очень много. Его жена - Юлия Станиславовна Боярская тоже доктор физико-математических наук, ныне, к сожалению покойная.

Дочка Леночка также стала физиком, окончила КГУ, физический факультет, потом защитила кандидатскую диссертацию. Женя тоже стал физиком, сейчас живет и работает в Ленинграде. Женат, кажется, у него уже свои дети.

Кв.8: Двухкомнатная. Сначала в нее вселился какой-то строительный начальник Максимов. Отделал ванну и туалет белым кафелем и, не прожив и года, куда-то исчез. Туда въехали Катенсусы.

Этой семье, ставшей нам очень близкой, почти родственной, я посвящу, Бог даст, еще немало воспоминаний. Пока только перечислю: Илья Трофимович, Прасковья Максимовна и их сын - Алик. Впоследствии с ними некоторое время до своей смерти жила мама Ильи Трофимовича. Потом Алик женился на Свете и у них родился сын Эдик. Некоторое время жили все вместе, потом Алик со Светой и Эдиком переехали в новую квартиру.

Кв.9: Двухкомнатная. Ривилисы: Туба Пейсаховна, она же Татьяна Павловна, глава семейства бухгалтер Борис Исаевич и их сын Павлик, ставший впоследствии известным молдавским композитором,

Кв.10: Трехкомнатная. Белкины, то есть, мы: папа - Белкин Николай Иванович, мама, Белкина Людмила Павловна, моя бабушка - Христофорова Любовь Ивановна, пожившая совсем недолго, ну и мы, дети: Павличек, Сашенька и я - Сереженька. В 1967 году Павличек привез из Москвы свою жену Тамару, которая 25 июля 1967 года родила Сережу. Нас стало семеро. В 1969 году Сашенька женился и уехал жить к Алле Клейменовой. В 1970 году папа умер. В 1975 году Павлик, Тома и Сережа получили квартиру на Ботанике и переехали. Сашенька в это время жил в Москве, учась в аспирантуре. Мы с мамой жили вдвоем до конца 1979 года, когда я женился. Нас опять стало прибывать: с декабря 1979 - Лена, потом наши дети - Андрей с 1980 и Катя с 1985 года.

Все окончательно покинули это родовое гнездо в приснопамятном 1992 году.

Кв.11. Двухкомнатная. Иван Никитович Зубов с Региной Михайловной Сенкевич и их дочь Нина. Иван Никитич фронтовик, окончил после войны Пищевой институт в Киеве, где учился вместе с Региной Михайловной. Во второй половине пятидесятых они оба были направлены в Кишинев по распределению. Мне кажется, что дочь у них родилась почти одновременно с получением этой квартиры. Впоследствии Нина уехала учиться в Ленинград, там вышла замуж, там проживает и сейчас. Иван Никитович был директором проектного института пищевой промышленности. Он умер, кажется, году в 1988. Регина Михайловна проработав всю жизнь в Министерстве пищевой промышленности, сейчас на пенсии.

Кв.12: Двухкомнатная. Хромовы. Иван Николаевич, милиционер, его жена (Клавдия Петровна?) учительница русского языка и двое сыновей - Володя и Коля. Коля, мне кажется, родился уже в этой квартире. Их мама умерла в семидесятых, отец женился и переехал к новой жене. Володя окончил физический факультет КГУ, женился на прелестной девушке Марине, работал в школе учителем физики, получил новую квартиру и переехал туда где-то в конце восьмидесятых. Впоследствии уехал в Воронеж.

Коля тоже женился. Его жена - очень хорошая девушка из Комрата по имени Маша. У них родился сын Сережа - как он острил: "назван в честь соседа", то есть, меня. К несчастью, Маша умерла во время вторых родов, Коля стал пить. Сына Сережку, слава Богу, забрали Машины родители в Комрат.

На этом я должен закончить перепись первого подъезда - по состоянию на период 1958 -1992 год. Что происходило после этого я почти не пишу, поскольку толком и не знаю.

Второй подъезд.

Второй подъезд тоже состоял из трех квартир на каждом этаже. Я, наверное, не всех сейчас смогу вспомнить, но зачем-то мне это очень хочется сделать...

Что это? Попытка догнать давно прошедшее?

Первый этаж.

Кв.13. Трехкомнатная. Там сначала жила семья какого-то научного работника, переехавшего впоследствии в Одессу. По обмену въехала семья Либерман из Одессы с маленьким ребенком - Мишкой, отличавшемся совершенно неправдоподобной наглостью даже для нашего двора.

В начале 90-х все, разумеется, уехали в Израиль.

Кв.14. Трехкомнатная. Сначала это была коммунальная квартира. В одной комнате жила одинокая старушка, в двух других большая семья Крупник. Глава семейства - Яков Крупник - рабочий (слесарь-наладчик) хлебозавода, его жена - тетя Маня - кондуктор трамвая. Их дети - старший - экономист, средний - Наум Яковлевич - математик, младший сын - Миша, рабочий на обувной фабрике им. С.Лазо и дочь Лиза. Когда мы все вселились в этот дом старший брат уже, наверное, окончил институт и жил отдельно, Нюма был студентом, или, заканчивал школу, Миша, кажется, уже работал, а Лиза была еще школьницей - года на два старше меня. Постепенно все вырастали, женились и отселялись. Старший брат стал кандидатом экономических наук, работал в НИИ Госплана, Нюма стал кандидатом, а потом и доктором физико-математических наук, профессором университета. Миша женился и вскоре уехал в Израиль с семьей жены. Это очень тогда - в середине семидесятых - огорчило оставшихся. Лиза тоже закончила математический факультет и работала учительницей в школе. Потом Лиза тоже вышла замуж, родила дочь. Соседка умерла, вся квартира отошла Крупникам, потом родители умерли, братья разъехались по своим квартирам и Лиза осталась со своей семьей.

В начале 90-х все уехали в Израиль. Семья эта была очень дружной, талантливой и трудолюбивой. Все играли на каких-нибудь инструментах - мандолина. гитара, баян. Каждое воскресенье, или почти каждое, старшие братья с семьями приходили навещать родителей, вместе обедали, пели. Это была семья, с которой можно и должно брать пример. Пример трудолюбия. скромности и настоящей дружбы. Я думаю, что их уважали все соседи, а тетю Маню- добрую, полную, общительную, сидящую во дворе под грибком, штопающую носки и всегда все про всех знающую никогда не забудут все кто жил в то время во дворе.

Кв.15. Трехкомнатная коммуналка, в которой сменилось довольно много жильцов. Их лица я помню, а имена и прочее - уже нет.

Второй этаж.

Кв.16. Трехкомнатная. Тоже коммуналка. Воспоминания смутные. В одной из комнат жила Дуська, впоследствии переехавшая в кв.49 в четвертом подъезде.

Кв.17. Бурцевы. Квартира двухкомнатная. Здесь жил друг моего детства Коля Бурцев со своим отцом и матерью. Его мама умерла году в 60-м, отец вскоре женился и родил дочь. Коля был очень травмирован ранней смертью матери. Она была похоронена на Армянском кладбище, недалеко от дома, поэтому значительная часть моего детства прошла на этом кладбище, куда именно с Колей Бурцевым мы очень часто ходили. С ним связано много всяких воспоминаний и эпизодов. Постараюсь об этом написать отдельно. Окончив школу, Коля ушел в армию, служил в Германии, потом окончил пединститут в Тирасполе, впоследствии он жил в Измаиле и, кажется, работал там начальником райотдела милиции.

Кв.18. Квартира четырехкомнатная - одну комнату к трехкомнатной добавили за счет кв.17.

Здесь жили Ткаченковы, или "девятидетные" - до 1960 года, и - "десятидетные" - после. Отец семейства - капитан, впоследствии, майор Ткаченков. Мать, кажется, звали, Людмила Андреевна.

Дети: Вова, Лена, Тамара, Вася, Женя, Жорик, Саша, Алиса, Вера, Марина. Когда сердобольные люди их спрашивали - зачем же вам столько детей, они отвечали - да все думаем, а вдруг гений родится... Все как один на это отвечали - да хоть бы один у вас нормальный получился. Это, в общем, не лишено правдивых наблюдений... Динамика же проживающих была такая: Вова женился и привел в дом жену, которая вскоре родила. Такое перенаселение выдержать было трудновато, тем более, что молодым выделили отдельную комнату, и Вова, года два спустя переехал к родителям жены. Потом умер отец - майор Ткаченко - от рака желудка. Потом на заработки уехал Жорик и много лет практически не показывался. Женя женился и стал жить отдельно. Саша окончил медицинский институт, женился и тоже поселился у жены. Марина вышла замуж, но предпочитала - вместе с ребенком - жить здесь. Иногда и с мужем. Алиса вышла замуж за немолодого уже брата Комы Хагера, разбив трудовую еврейскую семью, и уехала с ним в Америку. Вскоре туда рванул и Женя, слегка разбогатевший на торговле пивом. Это происходило уже в начале 90-х годов. Кто там сейчас проживает - не знаю. Вася - мой одноклассник - надо полагать, на месте... Говорят, его можно застать на паперти возле Георгиевской церкви.

Третий этаж

Кв.19. Трехкомнатная. Авербухи - Мама Роза, дочь Раечка - Ребекка - и сын Аркадий. Их отца я не помню - наверное, он умер до того, как мы вселились в дом. Аркадий был очень необычным человеком - он держал великое множество птиц. Целая комната - одни клетки с птицами. Он же был первым во дворе, у кого появилась "Спидола" и карликовый пинчер. Потом он женился и уехал на другую квартиру. Аркадий умер довольно молодым. Мама Роза тоже умерла, Райка вышла замуж, а потом уехала в Израиль.

Кв.20. Трехкомнатная. Климовы. Как звали отца семейства я уже не помню, тем более. что он в начале шестидесятых развелся и уехал в другой город. Осталась его жена, три дочери и младший сын - Жора. Старшая сестра здесь практически не жила - он вышла замуж и жила отдельно, Люда тоже вышла замуж и ушла к мужу, Таня вышла замуж за Бориса Цуканова и они здесь и проживали до недавнего времени вместе с сыном. Жорик окончил строительный факультет и уехал куда-то на север, кажется, там и живет.

Кв.21. Трехкомнатная. Это тоже коммуналка, примечательная прежде всего тем, что там жил Жора Мадан со своей мамой и сестрой Тамарой.

Жора был калекой, у него были больные ноги. Он с трудом ходил, опираясь на палку, руки тоже были скрючены, рот перекошен и речь не вполне координированная. Я с ним дружил, приходил к нему домой, мы с ним пили чай и болтали о всяком разном. Потом он переехал в поселок Кодру, работал на мебельном комбинате, женился и завел кучу детей. Тамара вышла замуж раньше всех в нашем доме - это была первая свадьба. Хорошо помню как гости плясали в подъезде под гармошку. Потом у них родился сын, а потом ее муж повесился в подвале. Говорили, что он потратил какие-то профсоюзные взносы и не смог возместить. Приезжала милиция, что-то долго в подвале делали, а потом его вынесли, раскачали "за руки - за ноги" и забросили в кузов грузовика. Всегда мрачно настроенный Коля Бурцев подвел резюме: вот и цена всей жизни. Его, надо сказать, очень волновало как его похоронят, придет ли кто-нибудь на его могилку, или нет и т.д.

Четвертый этаж

Кв.22. Трехкомнатная. Левченко. Семья из четырех человек. Дочь и сын. Когда сын был маленький и лежал в коляске, я чуть не попал в него чем-то со своего балкона - случайно, разумеется. Целил, видимо, во что-то другое. Взволнованный - мягко говоря - папаша заметил меня, поднялся к нам на четвертый этаж и сказал следующее: "Я тебе, сволочь, выверну голову на обратную сторону вместе со скулами! Ты мне чуть сына калекой не сделал!" Он был прав, что и говорить. Работал он шофером на мотороллере с грузовым кузовом. Их дочь выросла, вышла замуж и родила.

Кв.23. Трехкомнатная. Скимбаторы. Папаша - пекарь на хлебозаводе, мамаша, кажется, тоже, сын и дочь: Шуня и Оля. К ним в гости регулярно приходил известный исполнитель молдавских народных песен Ион Басс. Тем, кто не знает, или забыл - у него был очень высокий, прямо скажем, тоненький голос. Зато фамилия - Басс. Шуня - товарищ по детским играм. Живет со своей семьей где-то в другом месте. Оля, кажется, там же и живет вместе с мужем - работником Армянского кладбища - и своими детьми. Квартира вначале была коммунальной, но кто там еще жил - уже не помню.

Кв.24. Трехкомнатная. Тоже коммуналка. Там жил дядя Степа - одинокий хромой калека, впоследствии женившийся. До того как он женился, про него сказала Феодосьева: "Зачем ему жена, когда у него "Спидола" есть?" Дело в том. что дядя Степа обзаведясь "Спидолой" (после Аркаши Авербуха) не расставался с ней ни на минуту: на работу, с работы, в выходные ли, в будние ли дни - "Спидола" всегда в руке. Также там жил некто Рыжий (первая кличка) по прозвищу "Пушкин" (вторая кличка) с женой и сыном Вовочкой. Когда он разводился с женой судья его спросил - почему вы разводитесь? - на что он простодушно ответил, указав на присутствовавшую жену: "Да вы на нее сами посмотрите. Кто же с такой жить будет?!" Как ни странно, аргумент подействовал на все сто процентов.

Там жили еще какие-то люди, чьи лица и некоторые эпизоды помню, а имена - нет.

~~~~~~~~~

ШАФИРЫ

Фима был первым, с кем я познакомился, переехав в Кишинев из Ярославля.

Первые несколько дней я считал, что его зовут Сима, так как он немного пришепетывал, а я удивлялся, думая, что у мальчика женское имя. Потом разобрались. Его полное имя Фишель, сокращенно Фима. Иногда, для разнообразия, мы называли его Фляма.

С Фимой и его семьей в моей жизни связано очень многое.

Фимкина мама работала в бухгалтерии на комбинате глухонемых. Отец Фимки - Мордехай Шафир - работал экспедитором на хлебозаводе. Экспедитор, это человек, сопровождающий хлебный фургон, который развозит хлеб по магазинам. Потом он работал на фабрике игрушек, поэтому у Фимки в этот период появлялись новые игрушки. Правда, только на несколько дней - потом их отец опять относил на фабрику. Потом Фимкин отец перешел работать на комбинат бытовой химии в Страшены. Потом снова куда-то на новое место. Фимка говорил, что отец больше, чем на полгода нигде не задерживается.

У них в семье - единственной в подъезде - была домработница, молдаванка из пригорода. Однажды Фимка обратился за советом. Ему понадобилось стащить у родителей 10 рублей. Деньги в доме были - в десяти сумочках по сто рублей в каждой. И он не знал, что лучше - из каждой взять по рублю, или из одной взять десять? Несмотря на достаток и нетрадиционные источники жизнеобеспечения. Фимка ежедневно приходил к нам за разными мелочами: Чистую тетрадку, перо. чернила. книгу и т.д. Лучший эпизод связан. однако не с этим.

Фимка обожал играть в футбол. Он мог часами - если никого нет, то в полном одиночестве - гонять мяч сам с собой, загоняя его в какую-нибудь мишень: водосточную трубу, ведро и т.д. Впрочем, второго Цинклера из него не вышло. Своего мяча, однако, у него никогда не было, поэтому он регулярно просил мяч у нас, приходя ежедневно. Как-то раз он предложил: "Зачем я буду вас все время беспокоить? Пусть лучше мячик будет у меня".

Фимкина речь была очаровательна:

- Я имел получить пять. (Это значит, что он чуть не получил в школе пятерку.)

- Я имел разбить голову. (Это значит, что мог разбить голову. но не разбил.)

Фимка закончил 37-ю школу, потом Институт пищевой промышленности в Одессе. В Одессе он прожил лет двадцать, работая в организации, которую он называл "Главпирожок". В конце восьмидесятых все они уехали в Израиль.

* * *

Ну, конечно, отдельно надо вспомнить Фимкиного деда.

Как его звали - ни для кого не имело значения. Он назывался всеми просто "деда". (В действительности его звали, кажется, Отто Бендерский - так сказал Фимка, но, похоже, что я снова не разобрал правильное имя...) Он был очень стар. Умер он в возрасте 96-97 лет. Произошло это где-то в первой половине семидесятых. Значит, в конце пятидесятых ему было под восемьдесят, а в шестидесятых - за восемьдесят.

Всю свою жизнь он проработал писарем в синагоге и был, естественно, весьма религиозен. В синагогу он ходил регулярно до тех пор, пока мог это делать самостоятельно. От нашего дома до синагоги было не очень далеко.

Мне кажется, что старая синагога на Измайловской уже была закрыта, центральную синагогу уже перестраивали в театр им. Чехова, так что деда в то время ходил в синагогу в Якимовском переулке.

Быстрым шагом от нас до синагоги можно дойти минут за пятнадцать, если по дороге срезать все углы: через проходной двор выйти на Армянскую угол Ленина, потом вниз по Армянской до Фрунзе, потом, пересекая Фрунзе, войти во двор хозяйственного магазина на углу и, свернув наискосок налево, входишь в Якимовский, где, не доходя до Котовского, с правой стороны переулка и находилась Кишиневская синагога.

Но деда не мог дойти до нее за двадцать минут. За это время он мог дойти только до ворот нашего двора. Передвигался он настолько медленно, что у случайных людей такая скорость всех телодвижений вызывала уже не жалость, а научное любопытство: неужели он может куда-нибудь дойти?

В основном, деда сидел у двери подъезда и что-нибудь читал.

Что мог читать религиозный еврей на склоне лет? Вы, наверное подумаете, Тору, Мишну, или еще какой-нибудь "религиозный дурман"?

Ничего подобного. Этого не было ни разу.

Я часто не ленился и заглядывал в то, что деда читает. В основном, это были периодические издания тех лет. Газеты - Известия, Правда, Труд, Советская Молдавия и т. д., журналы - самые неожиданные. Например, однажды, я лично видел, как он внимательно прочитал от корки до корки журнал "Старшина и сержант", в другой раз он читал "Вооруженные силы за рубежом". Я, собственно говоря, и узнал-то о существовании этих журналов от него.

Как они ему попали в руки - понятия не имею, тем не менее, он их читал. Надо также отметить, что по всему прочитанному вы могли устроить ему экзамен, и он его успешно сдал бы.

Голову он сохранил совершенно ясную до конца своих дней. Находясь почти целый день возле двери подъезда, он знал всех жильцов дома, помнил всех по именам и мог вас совершенно неожиданно спросить: "А как там ваш Серёженька? Что-то его давно не видно?"

Для многих это был шоком, ибо его трудно было принять не то что за полноценного, но даже за полностью живого, так он был, все-таки, стар.

У него была жена, умершая на несколько лет раньше, чем он. В последние годы она болела, лежала дома и конфликтовала с дедой в связи с его сексуальными домогательствами. Эта сторона жизни вообще его интересовала до конца жизни. Любимым его развлечением было добраться до ворот нашего дома, прислониться там к стене с палочкой в руках и поджидать свою жертву. Жертвой становилась женщина, проходившая мимо него на доступном для попытки задрать ей юбку палкой расстоянии. Если ему это удавалось, он был счастлив и от души смеялся. Прыть, которую он при этом проявлял, совершенно не соответствовала его общей двигательной активности.

В начале шестидесятых деда еще сам ходил на рынок. Уже произошла реформа 1961 года, но у деды имелось еще немалое количество не обменянных и уже не действующих старых рублей. На рынке он устраивал настоящую корриду.

Медленно-медленно перебрав весь товар, медленно-медленно выбрав три-четыре яблока, медленно-медленно взвесив их не менее пяти раз, не соглашаясь ни с каким предложенным вариантом их веса, потом медленно-медленно, по одному, загрузив их в свою кошелку, пытаясь придраться к качеству каждого из них и требуя все заменить и еще раз правильно взвесить, деда медленно-медленно поворачивался и с максимальной немощью начинал уходить. Кода уже почти истощенный борьбой торговец говорил: "А деньги?", деда значительно медленнее, чем до сих пор, начинал разворачиваться в сторону продавца и изображать полное непонимание сути происходящего. Когда же продавец доходил до крайней точки кипения и начинал хватать кошелку, чтоб забрать яблоки обратно, деда запускал предпоследний патрон: "Я уже заплатил". Иногда на этом продавец сдавался и отпускал его с миром, но иногда попадались и крепкие орешки.

На этот случай у деды был запасен последний патрон.

Медленно уступая натиску продавца, деда начинал искать деньги.

Если время шло к концу дня, финала дождаться было невозможно, но если это происходило утром, то настойчивый и терпеливый продавец мог дождаться, когда, наконец, их сотого кармана, из двухсотой складки на одежде, деда выуживал рубль старого образца и трясущимися руками вручал его торговцу.

Если тот еще не был в обмороке, он понимал, что с ним произошло, и почти не было случая, чтоб кто-то отважился пуститься в дальнейшее разбирательство на тему "это не настоящие деньги". Обычно продавцы к этому часу уже понимали, что означает народное выражение "себе дороже" и сдавались.

Деда с загадочной улыбкой на лице медленно-медленно, не теряя достоинства переходил к следующему торговцу - за овощами.

* * *

Вот еще несколько эпизодов, связанных с Фимкиным дедом.

Фимке купили магнитофон. Вещь по тем временам уже не диковинную, но, все-таки, редкую. Фимка втайне от деда записал его молитвы и дал потом деду послушать. Дед разволновался, кричал и махал руками, утверждая, что там - внутри магнитофона - дьявол!

Поскольку дед соблюдал субботу, мне приходилось не раз выручать его: включить свет, например, или зажечь газовую плиту.

Мы играем во дворе в футбол, а Фимкин дед отправляется в синагогу. Подзывает Фимку и долго его уговаривает. До нас доносятся истерические Фимкины выкрики: "Нет!. Уйди, деда, притырю! Нет, я сказал!!!" Потом выясняется, что деда звал его с собой в синагогу и сулил за это сперва 10 рублей, потом 50, а в конце сто рублей! (В те времена - первая половина шестидесятых - наиболее распространенная месячная зарплата была менее ста рублей.) Мы осуждаем Фимку - на эти деньги и нам бы что-нибудь перепало - но уже поздно, да и Фимка ни за что в синагогу идти не хочет.

* * *

ШКОЛА 17-я ЖД

ЗДАНИЕ ШКОЛЫ

Школа была построена сразу после войны - в 1946 году - на ул. Киевской, по середине квартала межу Болгарской и Армянской. Построена по проекту архитектора Палатника.

Стилистическое сходство нашей школы с железнодорожным вокзалом налицо. До недавнего времени я думал, что у этих зданий один автор.

Я до сих пор нахожу нашу школу очень красивой. Ничего подобного я нигде не встречал. Она не была типовым школьным зданием. Даже забор вокруг школы - входы, калитки, решетки, столбы - были спроектированы и построены по проекту того же архитектора одновременно с самим зданием.

Во дворе школы со стороны Киевской были клумбы, деревья, кустарники и обелиск, на котором было написано, что пионерская дружина школы носит имя Лизы Чайкиной. Долгое время мы думали, что это могила Лизы Чайкиной и обелиск является надгробием.

В начале шестидесятых годов возле главного входа в школу появился еще один памятник. На высоком постаменте была изображена шагающая в стремительном порыве девушка (как минимум, полторы натуры) в школьной форме. Одной рукой она прижимала к груди книги, другую руку отбросила назад. Именно в эту "заднюю" руку можно было что-нибудь вложить, например, шапку. Получалось очень достоверно и смешно.

В школе была легендарная двоечница по фамилии Тараева, поэтому на постаменте регулярно появлялась ее фамилия, написанная мелом.

Этот памятник любили использовать для групповых шуточных фотографий, облепляя фигуру со всех сторон.

Если войти в школу с центрального входа - что случалось крайне редко, ибо он был всегда закрыт и мы пользовались черным входом - вы попадали в просторное фойе с гардеробом справа и буфетом слева. Прями посередине была стена с именами золотых медалистов, начиная с 1949 года. В том году школу с золотой медалью окончил некто Маргулис. Потом я, конечно, всех не помню, но в 1966 году там была золотыми буквами вписана фамилия моего брата Александра.

Меня там, естественно не было.

Максимум моего общественного признания - Доска почета по окончании четвертого класса.

Список на стене велся долгие годы. Думаю, что до конца восьмидесятых. Сейчас он уже уничтожен - я проверял это в 1998 году.

Новых хозяев ( тоже школа, но молдавская) ничего положительного в истории советского периода не интересует.

На первом этаже находились: библиотека, учительская, медкабинет, туалеты и несколько классов. В том числе и тот, в котором мы учились до пятого класса. На втором - кабинет физики и химии, несколько классов, кладовка с географическими картами - переделанный туалет второго этажа, служивший также некоторое время лаборантской для биологии и живым уголком, радиоузел и, наконец, актовый зал. Он же и спортивный зал.

В начале шестидесятых к школе начали пристраивать дополнительный корпус. Длился этот процесс не один год, доставляя нам немалую радость.

Стройка - начиная с котлованов - была местом всех наших игр, поскольку мы жили в соседнем со школой дворе. Когда ее закончили, объем школы увеличился вдвое, появился настоящий спортивный зал, свои мастерские, хорошо оборудованные кабинеты физики и химии.

ДИРЕКТОРА ШКОЛЫ

В конце пятидесятых директором был Дубчак. Его имя и отчество я пока не вспомнил, но уже с шестидесятого, кажется, года в школе появился новый директор.

О нем мы узнали следующим образом.

Сашу Красильникова за какую-то провинность Зоя Константиновна отправила к директору школы - была такая форма наказания - идти к директору. Что в школе новый директор, мы уже знали, но вот каков он, пока нет.

Саня вернулся очень довольный. Он нам сказал, что новый директор очень хороший, добрый старенький дедушка. И - что самое главное и удивительное - курит трубку!

Это был Иван Степанович Малеев.

До этого он находился на какой-то партийной работе, был полковником в отставке, фронтовиком. В школе он преподавал географию и обществоведение. Это был настоящий политкомиссар - в лучшем смысле этого слова. Он хорошо знал свой предмет, достаточно интересно рассказывал нам о разных странах, их экономике, политике и т.д. Нельзя сказать, что он был академически сух, напротив. Бывало, что он начинал так орать на провинившихся, по его мнению, учеников, что, входя в раж, багровел, стучал по столу кулаком, а чаще - указкой, которая от этого ломалась. При этом он иногда вспоминал войну и то, как он кого-то "прямо в окопе проучил рукояткой нагана по голове".

"Ивасик" (так Ивана Степановича прозывали) подружился в школе с "Тимошей" (учитель по труду - Тимофей Николаевич)и они часто вдвоем после уроков поднимались вверх по Болгарской в сторону бани, возле которой был буфет. Там он выпивали, а потом могли перейти через дорогу в погребок на углу Болгарской и Щусева и там еще выпить. Потом их путь пролегал по Щусева до Комсомольской, где был еще один погребок, а там уж и до дома Ивана Степановича - на углу Пирогова и Комсомольской - было недалеко.

Иван Степанович впоследствии уступил место директора Нине Петровне Тыняной. Она оставалась директором до конца моего пребывания в школе и много лет после этого. У меня она ничего не преподавала, а в других классах вела русский и литературу.

УЧИТЕЛЯ

Нашей первой учительницей была Зоя Константиновна Тимофеева. Она вела все предметы, кроме труда, пения и физкультуры.

На уроки труда мы ходили в другую школу - 1-ю железнодорожную. Она находилась далеко - надо было пройти несколько кварталов вниз по Армянской, потом повернуть направо -кажется, на Стефана Великого, и войти в арку с надписью "Соль". Там был городской склад соли и мастерские 1-й ж-д школы. Уроки вел Тимофей Николаевич, по прозвищу Тимоша. Были и другие учителя по труду, но я их имен пока не вспомнил.

Пение преподавал Самуил Моисеевич Шахтман. Человек нервный, невыдержанный, малограмотный и несправедливый. Его никто не любил, да и он никого не любил. Над ним, когда могли, издевались. Он тоже в долгу не оставался.

Именно он бил затылком об стену Осю Бадинтера.

Именно он довел Владика Гольденберга до жуткого и несправедливого позора:

По какому-то пустячному поводу Самуил выставил Владика перед классом.

Это такая форма наказания - стоять перед классом возле доски.

Через некоторое время Владику захотелось в туалет. Он начал проситься, поднимая руку, как того требовали школьные правила. Самуил не обращал внимания. Владик начал хныкать и переминаться с ноги на ногу - Самуил ноль внимания. Владик заплакал - и это не помогло! Наконец, случилось то, что должно было случиться: из под брюк потекли лужицы. Но Самуил был такая сволочь, что его и это нимало не встревожило. А ведь нам было тогда лет по десять, не больше.

Потом в школу приходил отец Владика - известный и уважаемый в городе хирург-стоматолог, - что-то он Самуилу, конечно, сказал, до только ни на что это не повлияло. Так он и остался в нашей памяти, как гнусный тип, которого к детям нельзя было подпускать ни в каком качестве. Его уроки состояли в разучивании песен - примерно одного и того же набора, повторяющегося из года в год - под бездарный аккомпанемент на баяне.

Физкультуру нам некоторое время вела полная пожилая дама, имени которой я, увы, не помню, а потом - Ковтун Николай Иванович. Высокий, худой, мускулистый. Между прочим, он был рекордсменом СССР по прыжкам в высоту то ли до, то ли после войны!

Начиная с пятого класса появлялись учителя-предметники.

Нашей классной руководительницей стала Вера Георгиевна Душкина, учительница молдавского языка.

Русский язык и литературу преподавала .Елена Ефимовна Батрова.

Математику - (алгебру, геометрию и тригонометрию) Ольга Семеновна Пушкарь.

Английский язык - Циля Акимовна Кристал.

Ботанику - Павел Федорович Босляков.

Географию - Василий Иванович Разумов.

Историю - Аркадий Исакович Вемберг.

Рисование - Иван Васильевич Леподат.

В дальнейшем, когда появилась физика, нам ее преподавала Таисия Кирилловна Карташевская, ("Тиська").

Химию - сначала Глафира Виссарионовна Суворова, (жена П.Ф.Бослякова), потом - Галина Никифоровна Михайлова.

Физкультуру дольше других преподавал Рязанов Евгений Фатеевич ("Фатеич") и Цветкова Людмила Даниловна.

* * *

Некоторые из учителей умерли, пока мы еще учились в школе.

П.Ф.Босляков погиб: на рыбалке, выталкивая застрявший в грязи грузовик, он попал под колеса. Школа его помнила долго - во дворе школы его трудами был прекрасный сад. Даже, правильнее сказать, сады. В них были и фруктовые деревья, и цветы. Все это вместе называлось "пришкольный участок", на котором мы даже проходили практику во время летних каникул. После его смерти нам преподавала зоологию и анатомию Людмила Трофимовна (?), потом, уже когда ввели новый предмет - "Общая биология" - у нас появилась новая молодая дамочка - Даскал Е.В. ("Даскалючка")

А.И.Вемберг умер в троллейбусе: зажатый толпой, он не выдержал, у него пошла горлом кровь, поскольку у него было только одно легкое. Его вынесли на тротуар, где он и умер. К груди он прижимал тетрадки, которые брал домой на проверку. Эти тетради, залитые кровью, кто-то потом принес в школу. Он был одиноким человеком, у него не было семьи. Он был очень хорошим учителем. После него нам преподавала историю Оборотова Нелли Васильевна - испанка, вывезенная в тридцатые годы из Испании и удочеренная в России. Очень темпераментная, живая, искренне любившая детей.

* * *

В.И.Разумов ушел на пенсию, будучи уже весьма преклонных лет старцем. Начинал он преподавательскую деятельность еще до революции и успел немало лет преподавать в гимназии. Его сменил уже упомянутый Иван Степанович Малеев. Он же преподавал обществоведение.

Надо вспомнить и других учителей - Николай Степанович Ткаченко ("Никола"). У нас он преподавал черчение, а в других классах - математику.

В параллельных классах преподавали: физику - Ида Исаковна Гальперина, историю - Надежда Дмитриевна Бучко, математику - Семен Исакович Гельман,("Гусь") французский язык - Ида Израилевна Пильдиш, русский язык и литературу Римма Савельевна Либерзон. Они приходили и к нам - "на замену".

Был еще весьма памятный Григорий Львович Березницкий, по прозвищу "Головоногий". Он назывался "Звуч по труду". Он ничего не преподавал и вообще непонятно - что это такое - "завуч по труду". Но "в чем он истинный был гений" - любил и умел ловить казёнщиков. "Казёнщики" - это прогульщики уроков. Сей термин был кажется специфически Кишиневским и возник еще до революции, когда городской сад им. Пушкина назывался "казённым", то есть, государственным. Ну, а прогуливание уроков, вероятно, происходило в этом парке. Так, говорят, - нам об этом рассказала Циля Акимовна - этот термин и возник.

Поскольку Григорий Львович, по-видимому, ничем обременительным в школе занят не был, он перемещался по всему городу и мог любого из нас застукать где угодно - на базаре, на стадионе, на бассейне, ну и, главное - где-нибудь возле кинотеатров, а также в самих кинотеатрах во время сеанса. Его недолюбливали, но без злобы, поскольку он, искренне любя охоту за прогульщиками, этим, в основном, и ограничивался. Поймает, начнет допрашивать, вынудит придумать более или менее правдоподобное объяснение, пригрозит - но, как правило, ничего более дурного не сделает.

Но, вернемся, однако, к учителям.

Вера Георгиевна

Прежде чем о ней вспомнить, надо, наверное, рассказать о том, чем был для нас в то время молдавский язык.

Для меня, приехавшего из России, само существование такого языка и такого народа стало открытием. Вообще, в детстве я, пожалуй, знал, что на свете есть три народа: русские, немцы и грузины. Ну, может быть, еще китайцы. Молдавскую речь в Кишиневе я слышал только по радиоточке и на базаре. Ни во дворе, ни в школе - нигде молдавский язык не звучал. Что касается большинства моих одноклассников, коренных жителей города, чьи родители тоже прожили всю жизнь в Кишиневе и учились "при румынах", молдавский был для них, конечно, более знакомым, но не знал его в классе никто, кроме Вали Сандуцы, которая этот факт долгое время скрывала.

Сказанное, в какой-то степени, характеризует отношение к молдавскому языку со стороны той части населения города, о которой я сейчас пишу и к которой, несомненно, принадлежал я сам. Надобности в молдавском языке нами не ощущалось ровным счетом никакой. Все, видимо, интуитивно понимали, что его нам преподают из-за "ленинской национальной политики", а не потому, что он зачем-нибудь нужен. Следствием этого было и отношение к урокам и к учителям молдавского. *)

Думаю, что они это чувствовали и это их задевало. Внешне, впрочем, Вера Георгиевна ничем этого не проявляла. Она была хорошей учительницей и хорошим человеком. Конечно, очень часто урок молдавского превращался в классное собрание, но это всех устраивало. Тем не менее, кое-какие знания языка у меня после школы остались, общие представления о молдавской литературе и ее классиках тоже имелись.

И только много лет спустя, в мае 92 года, за месяц до моего бегства из Молдавии, я встретил Веру Георгиевну на улице, мы узнали друг друга, поговорили о том о сем, при этом я старался не касаться весьма болезненной тогда для меня темы раскола общества по национальному признаку, тем более ничего не собирался говорить о том, что я скоро уеду. Но Вера Георгиевна коснулась этого сама, сказав - довольно искренне, и даже, пожалуй, наивно, - что она всю жизнь , еще со своей бабушкой, а потом и со своей мамой, говорили - когда же, наконец, русские уйдут? Это было для меня если не шоком, то неожиданностью уж точно. От нее я этого не ожидал. Но, как говорится, ни из моей, ни из её песни слова не выкинешь.

Елена Ефимовна

Она преподавала русский язык и литературу. С формальной точки зрения она была достаточно квалифицированным педагогом, окончила Ленинградский университет. Называли же ее - за глаза, разумеется - Елена Ехидовна. Она не была объективна в своих оценках и мы это чувствовали. Вот пример ее типичного высказывания при оглашении результатов сочинения:

"- Магидман. Сочинение формальное, просто переписанное из учебника. Ошибок, правда, нет. Оценка - пять.

- Белкин. Самобытное сочинение, много своих мыслей, хорошее сочинение. Оценка - четыре". При воспоминании о ней у меня до сих пор возникает неприятный осадок сознательной и циничной несправедливости.

Впрочем, я вполне отдаю себе отчет в крайней субъективности моих оценок. И было бы странно, если бы я пытался давать чему-либо объективную оценку: во-первых, это невозможно, во-вторых, я думаю, это совершенно неинтересно.

Буду искренне рад, и не удивлюсь, если для кого-то та же Елена Ефимовна стала любимой учительницей.

Циля Акимовна

У нас она преподавала английский язык. До этого она преподавала немецкий и молдавский. Кажется, французский она тоже преподавала.

Такое замечательное языковое образование она получила в Кишиневской гимназии. Больше она нигде не училась. Впрочем, в гимназии она была вынуждена - поскольку была из бедной семьи - учиться "на отлично", чтобы не платить за учебу.

Все пять лет нашей учебы она носила одну и ту же бордовую кофту, одно и то же пальто... Ее возраст нам установить не удавалось. В 1962 году она нам казалась старушкой пенсионного возраста. Спустя двадцать лет она была точно такой же.

У нее был сын - Яша. Он работал в нашей же школе лаборантом при физическом кабинете. Яша выглядел немного недоразвитым физически, тем не менее впоследствии женился, имел детей. Яша трагически погиб. Он попал под машину, когда утром спешил со своими детьми в детский сад. Дети остались живы, а уже состарившаяся Циля Акимовна взялась вырастить и их.

Ольга Семеновна

У меня остались о ней вполне положительные воспоминания. Педагогом она была, что называется, крепким. К светилам математики не относилась, но и явных пробелов или недостатков не имела.

Речь у нее была странной - как будто бы во рту постоянно находится крупный посторонний предмет. При этом она, вроде бы, не картавила, не заикалась, не шепелявила, но речь воспринималась как дефектная.

Каждый ее урок начинался одинаково. Войдя в класс только наполовину, она вместо "Здравствуйте, садитесь" и т.п. на ходу говорила: "Классная работа!".

Это означало, что все должны не теряя времени раскрыть тетради и написать: "Классная работа".

Помню один неожиданный эпизод. Во время перемены мы во что-то играли в классе, шалили, гонялись друг за другом. При этом что-то - уже не помню что - мы помечали мелом на полу, на стене, друг на друге и т.д. Когда начался урок, в класс вошла Ольга Семеновна и почему-то среди всеобщего кавардака и пачкотни заметила только две линии, крест накрест проведенные мелом на полу между партами. Она отчего-то взбеленилась и стала орать: "Кто это сделал?!". Мне пришлось признаться. Я стоял, понурив голову, а она, брызгая слюной орала: "Да ты понимаешь что это такое?! Это крест! Это фашизм!! Это смерть!!!" Орала она довольно долго, что было для нее совсем нетипично.

Таисия Кирилловна

Было бы несправедливо не вспомнить ее добрым словом после того, что я избрал физику своей профессией. Хотя это было сделано, несомненно, не благодаря ей, а из-за подражания моему старшему брату, из-за того, что это была самая, пожалуй, престижная профессия в обществе.

Тем не менее, Тиська делала, что могла. Физику она преподавала неважно. Дисциплина у нее на уроках отсутствовала вообще. Класс делал, что хотел - входили, выходили, разговаривали, читали. Она или никак на это не реагировала, или пыталась поорать, но всегда безрезультатно.

Из запомнившихся эпизодов.

В конце урока, уже со звонком Тиська подвела итог: "А вот ты, Жарковский, ничего не взял от сегодняшнего урока!" Жарковский, прохулиганивший весь урок, отвечает: "Как? А эбонитовую палочку?"

Она обладала удивительной особенностью не слышать того, что ей говорят ученики.

Мы сидим за первым столом: Я, Изя Пеккер и Марик Левин. Рядом с Мариком стоит Тиська, что-то рассказывает, потом прерывается и делает замечание болтающим девочкам. Марик, обращаясь к ней меланхолично говорит: "Все они бляди, Таисия Кирилловна, правда?" На что она невозмутимо отвечает: "Левин, не отвлекайся!"

Кто-то перед началом урока на доске написал: "Тиська - сиська - писька!" Войдя в класс, Таисия Кирилловна посмотрела на доску и спрашивает: "Кто сегодня дежурный? Почему доска не подготовлена к занятиям?" И все.

* * *

После восьмого класса в школе было, так называемое, "производственное обучение". Мы должны были сделать выбор между следующими специальностями: для мальчиков - "чертежник-деталировщик" или "химик-аналитик", для девочек - помимо названных, можно было пройти углубленный курс домоводства и получить специальность "швея-мотористка". Я выбрал специальность "чертежник-деталировщик" и имел удовольствие в связи с этим ходить на практику в ПКТИ - Проектно-конструкторский технологический институт. Там, кажется, проектировали машины для легкой промышленности. Какие-то мотальные и вязальные станки. Мне это нравилось, и я не считаю эту затею с производственным обучением глупой. В ее реализации имелись, конечно, свои издержки.

Имя и отчество лысого, обзьяноподобного преподавателя машиностроительного черчения, инженера из ПКТИ, заросшего волосами настолько, что он летом, когда носил рубашку с коротким рукавом, стриг руки до середины плеча, память не сохранила, а вот фамилию к вашему и моему удовольствию я вам таки скажу: Мурахвер.

АКТИВНЫЕ РОДИТЕЛИ

ИЛИ

СТРЕМЛЕНИЕ К ОБРАЗОВАНИЮ

С восьмого класса начинаются массовые разговоры о том, кто куда будет поступать.

Говорим об этом не только мы, дети, но и - даже в большей степени - наши родители. Активно обсуждаются прецеденты - кто, когда, куда поступил в прошлом.

Наша семья дополнительно располагает информацией из 37-й школы - Павлик уже поступил. Да и не куда-нибудь, а на физический факультет МГУ! Это гордость такого качества и количества, что мне ее хватает до сих пор!

Анализируются способы подготовки в ВУЗ. Тема репетиторства имела место, но не была столь распространенной и откровенно обсуждаемой. Об этом говорили только с близкими. Все-таки, это был, наверное, незаконный заработок, да и для учеников занятия с репетитором были чем-то скорее стыдным, чем предметом гордости. Считалось, что умный сам способен подготовиться.

Вообще, общение наших родителей друг с другом всегда было очень интенсивным. Конечно, были более активные родители и менее активные. Определялось это, конечно, в первую очередь, характером, а также их занятостью.

Так, например, папа Саши Красильникова - Давид Маркович Гринберг - приходил в школу практически ежедневно. Он был очень занятым человеком - врачом психиатром в Костюженах, где они и жили всей семьей - но он настолько интересовался учебой своего сына, что находил время часто заходить в школу, поговорить об успехах Саши, пообщаться с его друзьями, среди которых одним из самых близких был я.

Успехи Саши в учебе достигали, иногда, нескольких двоек в четверти, поэтому, чтобы быть переведенным в следующий класс папе приходилось неустанно контролировать весь процесс.

Саша вовсе не был дураком. Лентяем он, конечно, был, но ведь Давид Маркович, казалось бы, преодолевал этот его недостаток тем, что все время заставлял его что-то учить и сам порой садился и диктовал ему диктанты, задавал и решал с ним задачи - все без толку. Загадку Сани Красильникова я так и не разгадал до сих пор. Я довольно часто ездил к ним в гости в Костюжены. Это было далеко за городом, восьмой автобус шел от Киевской до Костюжен около сорока минут, а иногда и дольше. Я много раз оставался у них ночевать и хорошо помню очень приятную, необычную обстановку в их доме. Сначала они занимали половину старого одноэтажного особняка, потом переехали в весьма тесную двухкомнатную квартирку.

Мы с Саней вместе учили уроки, играли, слонялись по Костюженам - и это было самое интересное. Костюжены были огорожены от остального мира высокой каменной стеной, за которой располагался целый городок, являвшийся психиатрической лечебницей и домами для ее сотрудников. Сумасшедшие там свободно ходили по дорогам, заходили в магазин, посещали местный клуб-кинотеатр. Буйных, конечно, держали взаперти, а тихие фланировали, как мне казалось, по всей территории. За ними было интересно - и страшно - наблюдать.

Среди психов были и весьма примечательные личности, как, например, Святополк-Мирский, разносивший по домам газеты. Он владел многими языками, как, кстати, и Давид Маркович, выписывавший всякие "Москоу ньюс", "Нувель де Моску" и так далее, поэтому, принося их домой, Мирский обязательно давал краткую характеристику номера на языке оригинала. Внешне же Святополк-Мирский был отвратителен, грязен и вонюч.

Среди активных родительниц была, конечно, Клара Моисеевна Хинкус. Хинкусы жили прямо напротив школы. Теперь эта часть Киевской занята огромным зданием первой городской поликлиники, а раньше там были одноэтажные домики, в которых проживало множество народу.

Особенность Кишиневских дворов в том, что с улицы вы видите только ворота и три-четыре окна одноэтажного домика. А вот войдя во двор, в обнаруживаете длинную вереницу, чаще всего, беспорядочно прилепленных друг к другу домишек, вереницей уходящих куда-то вглубь, перпендикулярно улице. В таком дворике насчитывалось по двадцать-тридцать номеров квартир, половина из которых были, вдобавок, коммуналками.

У Хинкусов, впрочем. квартира окнами выходила на Киевскую и считалась, по тем временам, неплохой. Папа Гали был частным зубным врачом. Его кабинет и приемная были здесь же. Стояла бормашина, стеклянный шкаф со всякими пузырьками и инструментами, какие-то муляжи зубов и челюстей.

Мы довольно часто бывали у Гали Хинкус дома - дни рождения, прочие праздники, просто так могли забежать. Клара Моисеевна не работала, жила рядом, поэтому могла проводить в школе довольно много времени, что она и делала.

К сожалению, это не спасло Галю от двух сотрясений мозга. Одно из них произошло следующим образом. Лева Никандров бросил в меня веник. Веник, в соответствии с законами аэродинамики, полетел твердой рукояткой вперед. Я успел нагнуться и веник просвистел над моей головой прямо в переносицу ничего не подозревавшей несчастной Гале, стоявшей за моей спиной. Она рухнула. как подкошенная. Как произошло другое сотрясение я не помню, но по сумме двух попыток Галю удалось освободить от выпускных экзаменов. Ей просто выставили годовые оценки в аттестат. Мы ей, конечно, очень завидовали.

Галя "с пятого класса мечтала стать микробиологом" - это точная цитата из Клары Моисеевны. Со второго класса Галя собиралась эмигрировать во Францию и нарожать там детей, потому что "французская нация вырождается, и за каждого ребенка там хорошо платят". Мысль о том. что Галя Хинкус собирается рожать французов очень веселила весь класс. На самом же деле, мы были чисты и наивны и просто - не всегда осознанно - повторяли что-то, услышанное от взрослых. Хотелось ведь казаться и поумнее, и попрактичнее, и поосведомленнее, и повзрослее.

СТОРОЖА И ТЕХНИЧКИ

Казалось бы, что этот контингент школьного персонала не играет сколько-нибудь значительной роли. А вот в моем случае это не так. Может быть, это потому, что я жил в соседнем со школой дворе и школьный двор был как бы продолжением нашего двора. Поэтому общение со сторожами было регулярным и носило характер вечной вражды.

Жили сторожа и технички во флигеле во дворе школы. Основа конфликтов состояла в следующем.

Во-первых, огромный школьный двор с оборудованными спортивными площадками пустовал во второй половине дня и в выходные, на каникулах и т.д. Нам хотелось там играть. Сторожа нас гоняли, ссылаясь на запрет директора школы. Во-вторых, предметом вожделений были абрикосы, вишни, черешни и прочее, что росло на пришкольном участке. Мы хотели своровать, сторожа хотели защитить, тем более, что это был их законный приработок.

Бадя Федя

Худой, со страшным лицом, очень злой и почти всегда пьяный. Мы его боялись. Он нас ненавидел: имел место случай, когда он гонялся за нами с топором в руках, пребывая при этом в явно невменяемом состоянии. Не догнав, он швырнул топор в Алика Катенсуса - топор просвистел над плечом, едва не коснувшись головы.

Илларион

Бадю Федю сменил Илларион. Он был огромного роста и тоже весьма агрессивный. Приехал он с Западной Украины вместе со взрослым сыном, которого выслали оттуда за какие-то правонарушения. Нам он рассказывал об одном - систематической краже удочек, донок и прочих рыболовных снастей. Формулировалось это так: "Пойдешь на рыбалку - считай минимум две донки есть". Накопив изрядное количество рыболовных принадлежностей, он открыл подпольный пункт проката. Кажется, за это его на какое-то время и выслали.

Мариора

Иллариона сменила Мариора. Ее называли Мариора-большая, чтобы отличить от другой Мариоры, бывшей безусловно гораздо меньшего размера. Мариора была действительно огромной, толстой бабой, бывшей до этого уборщицей.

Самая, пожалуй гнусная и лживая из всех. Одной из ее пикантных отличительных особенностей было то, что она, в отличие от предшественников ругалась не только по-русски и по-молдавски, но и по еврейски: "киш ман поц" и "киш ман тухес" не сходили с ее языка.

Да еще и произнесенные с молдавским акцентом.

С ней связан один весьма памятный эпизод. Во двор пригнали старый, списанный грузовик. Какие-то шефы*) школы его подарили. Он стоял во дворе все лето, никак не использовался и постепенно разворовывался. В конце концов он превратился в обглоданный остов. Валявшиеся в его кузове старые покрышки были разбросаны вокруг. Надо сказать, что ни я, ни мои друзья к этому не имели никакого отношения. Это делали люди постарше и поопытнее. Тем не менее в начале учебного года Мариора донесла директору школы, что машину разворовал именно я. По этому поводу директор потребовал вызвать в школу моего отца.

Я не был ангелом, и родителей в школу вызывали и раньше, но обычно об этом или забывали, или в школу приходила мама - а она и так была членом родительского комитета и часто бывала в школе, - ей на меня пожалуются, она меня поругает, - и все. А тут жестко требовали: давай сюда отца, и точка!

Пришел отец. А он был тогда Проректором Университета, доктором биологических наук, профессором. В школе он не был никогда - ни до, ни после этого.

Идет заседание в учительской. Я жду в коридоре. Наконец меня вызывают. За большим столом почти все учителя, завучи, директор и мой отец. Мариора докладывает, что вот это именно он разобрал грузовик и украл запчасти и разбросал все колеса.

Я отрицаю.

Бывшая в то время завучем некая Казарцева - по внешнему виду и по повадкам стопроцентная эсэсовка-надзиратель из какого-нибудь Маутхаузена - тут же обвиняет меня во лжи. Я ей резонно отвечаю, что мол, почему ей вы верите, а мне - нет. В ответ мне говорят, что она старше, а поэтому врать не может, да и как я смею обвинять старших во лжи! Дальнейшую полемику я не помню, помню только, что я огрызался, а они нападали. Папа сидел, повернувшись ко всему происходящему вполоборота и не произнес ни единого слова ни во время судилища. ни после него. Чем все это закончилось я не помню. Кажется. меня заставили сложить разбросанные покрышки в одну кучу, что я и сделал.

Тетя Паша

Тетя Паша работала в гардеробе. В ее обязанности входило также давать звонки и хранить чернильницы. Думаю, что последнюю функциональную обязанность надо пояснить.

В более ранние времена. когда я учился в младших классах, каждый носил с собой свою чернильницу-непроливайку. Потом, по мере роста благосостояния государства, школа обзавелась собственным набором чернильниц. Чернильницы были закреплены за каждым классом - по числу учеников - и складывались в прямоугольный деревянный поднос. По окончании уроков этот поднос - на бортах которого был написан номер класса: 8а, или 9б и т.д. - относился в гардероб на попечительство тети Паши. Перед началом урока дежурный должен был взять чернильницы своего класса. принести их в класс и расставить по партам. Естественно, что довольно часто возникала путаница - из гардероба забирались не свои чернильницы. Тогда тетя Паша ходила по классам и разыскивала пропажу. Делала она это так: неожиданно во время урока заглядывала в класс и, как бы ни на кого не глядя, произносила: " Чернилки сташшилы!"

Это всех очень веселило.

Тетя Паша была очень старой. Наверное, ей было много больше восьмидесяти лет. На вид ей было намного больше ста. Интересно то, что она курила. Делала это прямо на своем рабочем месте. Когда мы ее спрашивали почему она курит - тогда сей порок среди женщин не был так широко распространен, как ныне, - она охотно объясняла.

Когда она была еще молодой, она как-то заболела и муж повез ее в Тифлис на лечение. (Именно "Тифлис", а не Тбилиси, из чего можно предположить, что событие происходило до революции.) А там доктор сказал ей: "Вам надо покурить". Вот она с тех пор и курит.

Однажды я принес в школьный двор своего кота Дымку. Это был очень красивый сибирский кот, но совершенно дикий, в том смысле, что жил дома, никогда не выходил на улицу, никогда не общался с другими котами и кошками. Чем старше он становился, тем труднее с ним было жить. Я вынес его "погулять" и случайно его увидела тетя Паша. Он ей страшно понравился и она стала меня уговаривать: "Подари его мне. Я сибирячка, и кот у меня должен быть сибирский". Мы дома посоветовались, и решили ради кошачьего блага подарить его тете Паше. Она жила в одноэтажном доме, там ему было бы намного легче вести естественный образ жизни, нежели у нас на четвертом этаже без права свободного выхода во двор.

Я отнес Дымку тете Паше. Тетя Паша занимала комнату с отдельным входом в длинном одноэтажном доме на углу Армянской и Фонтанного переулка. С ней в комнате жила квартирантка - студентка Консерватории, которой Тетя Паша сдавала угол. Тетя Паша угостила меня чаем с вареньем и леденцами, мы чинно побеседовали, и я ушел, оставив Дымку в новом доме. На следующий день я его навестил, принес ему еды. Он был спокоен, кажется, ему там нравилось. Так продолжалось несколько дней, а потом Дымка исчез. Довольно долго я его ждал - думал, что он вернется к нам, но он исчез окончательно. Я его искал по соседним дворам, но не нашел. Еще долгое время я всматривался во всех похожих на него кошек, надеясь найти его снова, но он так и не обнаружился. Тетя Паша считала, что его украли.

От Дымки осталась хотя бы фотография и воспоминания, от тети же Паши - только последнее.

Мариора-маленькая

Эта веселая уборщица запомнилась тем, что охотно ходила по домам убирать. Поэтому ее часто можно было увидеть у нас во дворе. У нее была маленькая дочка, которая довольно часто прибегала к нам, чтобы одолжить у нашей мамы денег. Делала она это так. Позвонит в дверь, и как только ей откроют, выпаливала одним словом: "А-твоя-мама-сказала-моей-маме-что-твоя-мама-дадит-моей-маме-рубель!" "Рубель" она получала и, конечно, никогда не отдавала. На это, я думаю, никто и не рассчитывал.

* * *

МОЙ КЛАСС

Первый класс я закончил в Ярославле, в школе N44. Класс назывался 12 , читается: "первый-второй". Там были еще "первый-первый". "первый-третий" и т. д. Пошел там же во второй, но в октябре мы переехали в Кишинев, и я продолжил учебу в соседней с домом школе.

Ею оказалась Средняя железнодорожная школа N17 станции Кишинев Одесско-Кишиневской железной дороги.

Что сие означает - попробую объяснить, но до конца и сам не знаю. Короче говоря, в стране, помимо школ, относящихся к Министерству народного образования, были школы железнодорожные. В Управлениях железных дорог были свои отделы образования, они нам заменяли министерства.

Видимо и в этом, в частности, проявлялся известный тезис, что железные дороги - государство в государстве.

И действительно - вспомните - у железных дорог была своя система продовольственного и иного снабжения и торговли - ОРСы всякие и т.п. Программа во всех школах была одинаковой, а вот мероприятия - контрольные и т.д. - разные.

Трудно сейчас вспомнить, какие еще были отличия, разве что то, что мы все- кто занимался спортом - были членами спортивного общества "Локомотив".

В этой школе меня зачислили в класс 2б . Вот - по памяти - список учащихся*) :

1. Авербух Моисей.

- Мы были совсем маленькими - во втором классе - когда Мишка Авербух первый раз зашел ко мне домой. Дома была моя бабушка. Она спросила: "А тебя как зовут, мальчик?" На что сияющий маленький Мишка ответил: "У меня древнерусское имя - Моисей!".

Школу Миша-Моисей окончил с золотой медалью. И это была, что называется, безупречная медаль. Он отлично учился все годы, во всех четвертях и по всем предметам. После школы закончил мех-мат МГУ с отличием. Потом работал по распределению в Краснодаре, защитил кандидатскую диссертацию, женился на Элке Авербух и уехал в Израиль. Мне говорили, что он сейчас работает в Канаде, но точных сведений о нем у меня нет.

Мы с ним дружили, я часто бывал у него дома. Его двор так и называется в нашей семье - двор Миши Авербуха. У них во дворе была водоразборная колонка, из которой вода шла даже тогда, когда официально отключали воду повсюду. Нам часто приходилось таскать ведрами воду "со двора Миши Авербуха". Его отец работал экономистом на киностудии "Молдова-фильм", поэтом мы с ним иногда ходили к нему на работу в киностудию. Это было интересно, поэтому запомнилось.

2. Алой Маша.

После школы Маша закончила Киевский университет и стала журналисткой. Ее мама работала в нашей школе, преподавала русский язык и литературу. но не в нашем классе. Ее папа был врач-рентгенолог. Интеллегентный, пожилой инвалид - у него что-то было с ногой. Они жили на Измайловской. Я бывал у них дома, потому что классе в четвертом или пятом мы с Машей весьма симпатизировали друг другу. Да и позднее, мы праздновали Машины дни рождения у нее дома, о чем свидетельствуют сохранившиеся фотографии.

Потом Маша стала называть себя Мариной, вышла замуж за Семена Рыжего - это не кличка, а паспортная фамилия - потребовав, чтобы он до свадьбы поменял фамилию на Рыжов, что он и сделал. Так появилась корреспондент Советской Молдавии Марина Рыжова. Когда пришла пора семье Семена ехать в Израиль, Маша отказалась, они развелись и некто Семен Рыжов пополнил ряды олии*)) в одиночестве.

3. Ангелуца Юра. (*)

Пришел к нам в класс как второгодник в девятом классе. Отличался добрым нравом, огромным ростом и невероятной физической силой. Кличка - "Цула". После школы стал портным.

4. Бадинтер Ося.

Единственный в классе сын железнодорожника - его отец был проводником поезда Кишинев-Москва, в связи с чем имел возможность посетить концерт Бенни Гудмена в Москве. Ося жил на углу Киевской и Котовского, там где теперь пустырь и винный магазин-стекляшка. Среди разных его прозвищ запомнилось одно - Бензойтер.

После школы он учился в Ленинграде, но в каком институте, я уже не помню.

5. Белкин Сергей.

- Аз есьм.

6. Гольденберг Владик.

В младших классах я одно время сидел с ним за одной партой. Владик единственный в классе носил китель. Он был хорошим интеллигентным домашним ребенком. Его папа - хирург-стоматолог в Лечсанупре - вырвал мне не один зуб. В этом деле он был виртуоз.

В старших классах Владик с нами не учился. Перейдя в другую школу, он поменял фамилию на Златогоров и уже в таком качестве учился в Кишиневском Политехе на строительном факультете, стал архитектором, работал в Кишиневских проектных организациях, потом уехал в Канаду.

7. Гольденберг Ося.

Это было четвертом классе. Перед первым уроком взволнованный Марик Лапушнер вбежал в класс и радостно заорал: "Йоц, а что, правда, что твоего отца посадили?".

Это, увы, было правдой.

Папа Оси Гольденберга работал продавцом мяса в гастрономе на углу Котовской и Ленина. Его посадили по известному в то время "делу мясников". Его мама - тишайшая и скромнейшая женщина - работала приемщицей заказов в ателье.

Ося отличался необыкновенными способностями в математике и столь же необыкновенной скромностью, точнее, даже кротостью. Школу закончил с серебряной медалью. Потом учился - заочно - в нашем Политехе. Что было дальше - не знаю.

8. Гольденштейн Фредик.

Фредик пришел к нам в пятом или шестом классе. Очень общительный, легкого нрава и характера человек. После школы работал художником в рекламном агентстве, потом уехал в Израиль.

9. Гордеев Толя.

-Мы дружили со второго класса и дружим до сих пор. Толик после школы закончил Кишиневский политехнический институт, строительный факультет, специальность - архитектура. Потом работал в Молдгипрострое, стал Лауреатом государственной премии, был главным архитектором города Кишинева. Толик после школы женился на нашей же однокласснице - Наташе Молдован, у них есть дочь, сын, а теперь и внучка. Правда, они разошлись, потом Толик женился снова и теперь у него много дочерей.

10. Громов Витя.

Витя пришел к нам в пятом классе. В это время он был самым высоким. Впоследствии это преимущество в росте исчезло. Витя столь же близкий мой друг до сих пор, как и Толик. Так что и о нем мне хотелось бы рассказывать много и упоительно. Ограничусь пока, однако, короткой справкой.

После школы Витя поступил в Харьковское высшее военно-командное училище. Проучившись год, он подал рапорт об отчислении и был направлен в армию. Отслужив положенное. он поступил в Кишиневский университет на юридический факультет. При этом Виктор работал на разных работах - от грузчика на кондитерской фабрике, до судебного исполнителя и начальника отдела кадров.

Потом он много лет работал в юридическом отделе Молдсовпрофа, став начальником отдела. Сейчас работает юристом.

11. Гурвиц Зина.

-Зинка жила на Болгарской, напротив бани. В классе сидела у меня за спиной. Она была болтлива, неряшлива, толста и плохо училась вследствие недостаточного развития и отсутствия стремления к познанию. Школу она вместе с нами не закончила - чтобы получить аттестат, ее родители перевели в какую-то другую школу, где ее не знали. У нас ей могли просто не выдать аттестат.

Потом она стала кинорежиссером, живет и работает в Москве.

12. Гусев Игорь.

Почему-то не могу вспомнить, где жил Игорь. Не помню также, куда он поступил после школы, но то, что поступил в институт и окончил его - это точно.

13. Ермакова Рита.

Рита жила на Подольской, напротив стадиона. С Риточкой я сидел за одной партой очень много лет. мы с ней сроднились, как брат и сестра, она мне поверяла свои душевные тайны. Рита была гимнасткой, кажется, кандидатом в мастера спорта. После школы я ее почти не видел, о судьбе ее знаю мало. Знаю. что она живет в Кишиневе до сих пор.

14. Жарковский Юра.

Где он жил, я не помню. Юра пришел к нам в старших классах. Отличался повышенной проказливостью, поэтому учителя считали его чуть ли не хулиганом. К сожалению, о его дальнейшей судьбе я ничего не знаю.

15. Зиняк Ваня.

Ваня к нам пришел, кажется, классе в седьмом, или восьмом. Учился с огромным трудом и тройки были для него наградой. Был он маленьким и добрым. Что он делал после школы - так и не знаю.

16. Зуева Тамара.

Тамара жила на Подольской, между Болгарской и Армянской, в доме, где был ДОСААФ. Ее папа был военным, дома была настоящая радиостанция, а во дворе были стенды для тренировки парашютистов.

Тома была очень хорошенькой, настоящей блондинкой. Но, почему-то, пока мы учились в школе, она особым успехом не пользовалась.

Дети часто бывают слепы и "своих" красавиц не замечают.

17. Калика Илья.

Илюша жил на Армянской, на углу со Щусева. Учился он скверно, меня даже как-то прикрепляли к нему, чтобы вместе позаниматься и чтоб я его подтянул. Точно не помню, но, кажется, это не помогло.

После восьмого класса Илья ушел в другую школу. Потом он работал на киностудии "Молдова-фильм", но вот кем, я так и не знаю.

Если он ничему так и не научился, то, наверное, стал кинорежиссером.

Уехал в Израиль в семидесятых.

18. Красильников Саша.

С Сашей мы дружили, я часто ездил к нему домой в Костюжены, где его папа и мама работали в психиатрической лечебнице. Об их семье и о нем я постараюсь обязательно рассказать подробнее. (См. "Стремление к образованию".) Сейчас он живет в Торонто.

19. Кроленко Люда.

Люда жила на Болгарской, 41. Сидела за одной партой с Саней Красильниковым. У них был роман, завершившийся ничем: он уехал, а она осталась. Люда закончила Политехнический, кажется, экономический факультет. До недавнего времени она жила в Кишиневе.

20. Лапушнер Марик.

Толстый, неопрятный, добрый, плохо учившийся "Лапа". Его отец работал ломовым извозчиком на обувной фабрике им. С. Лазо. Папа был высоким, угрюмым здоровенным рыжим мужиком. В школу иногда приезжал на лошади с подводой. Выслушивал жалобы учителей на тупицу-сына, а после этого бил его дома.

Однажды Лапа пришел в школу просто переполненный гордости - ему наложили гипс на руку! Он показывал свою загипсованную и забинтованную руку на перевязи и с гордостью говорил: "А, какой у меня папаша?! - Одним ударом обе кости!!!"

Выяснилось, что вчера вечером его папаша, увидев в дневнике очередные двойки, по привычке замахнулся на сына, чтоб врезать ему по шее, но Лапа успел защититься, подставив свою руку под удар. Рука Лапы не выдержала удара руки биндюжника-отца и сломалась.

В конце шестидесятых Лапа уехал в Израиль.

21. Левин Марик.

Мой самый первый знакомый в этом классе. Когда меня, новичка, в начале второй четверти второго класса привели в класс и посадили за пустую парту, соседи сзади и спереди сочувственно предупредили, что мой сосед - Марик Левин - сейчас болеет, но когда он выздоровеет, мне не сдобровать. Имелась в виду степень раскованности Марика, оцениваемая как беспримерное нахальство даже в нашем классе.

Марик пришел, мы подружились, я стал бывать у него дома - на бульваре Негруцци, там, где сейчас стоит ресторан Интурист. Раньше там были старые одно- и двухэтажные домишки. Мы играли с его собакой. Его мама нас кормила. Папа был уже очень старым, носил белый чесучовый костюм, не выговаривал несколько букв, а фразы строил короче, чем в телеграмме. Он выбрасывал предлоги, приставки, связующие слова и прочее. Да и на падежи он тоже не обращал внимания. При этом он был героем: защитником Брестской крепости, полковником КГБ в отставке.

После восьмого класса Марик перешел в 34-ю школу в математический класс. Потом он окончил ВГИК, экономический факультет, жил и работал в Москве, потом в США. Сейчас он опять работает в Москве.

22. Лившан Жанна.

Жанна жила на Котовского, между Подольской и Щусева. Жанна была хорошенькой, но больше запомнилась ее мама - огромного роста, гренадер-дама.

23. Магидман Павлик.

Павлик всегда хорошо учился и играл на саксофоне. Он жил на Ленина угол Болгарской. Он был единственным у нас в классе, кто побывал в Артеке.

Однажды летом, после окончания восьмого класса, когда я отдыхал, как обычно, на Бугазе в пансионате Госуниверситета, а Павлик в Пионерском лагере железнодорожников, мы с ним прообщались целое лето. В лагере он состоял в музыкальном отряде, составлявшем большой лагерный оркестр. ОН уехал в лагерь с самого начала каникул, а я на месяц позже. Когда я к нему пришел, этот тихий домашний ребенок, отличник и маменькин сынок потряс меня неожиданным предложением: "Ну, что, пойдем выпьем?"

Я, чтоб не ударить лицом в грязь, согласился, и мы пошли. Павлик вел меня явно знакомой дорогой в какой-то частный дом. хозяева которого продавали и вино и подавали легкую закуску прямо у себя во дворе. Мы сели за столик.

Павлик спросил меня: "Ну, что, для начала возьмем по литру?"

Я чуть не поперхнулся, но сказал "Да".

Хозяин принес два литровых кувшина, мы их выпили. Закусили луковицей с куском серого хлеба. Потом, кажется, добавляли еще - дальнейшее не помню.

Не потому, что мы напились. Просто прошло много-много лет.

Закончил школу Павлик с золотой медалью, поступил на мех-мат МГУ, закончил МГУ, потом жил и работал в Москве. Павлик и сейчас в Москве.

24. Маранц Марик.

Воспоминания есть, но пока маловыразительные. Подожду реакции друзей. О судьбе после школы ничего не знаю.

25. Меймис Лиля.

После пятого класса она переехала с родителями на Украину, в г. Первомайск. Лиля училась плохо, зато ее мама была в Освенциме и приходила к нам в класс об этом рассказывать.

26. Молдаван Наташа.

Наташа пришла к нам в класс, кажется, классе в шестом. Она переехала в Кишинев из Флорешт, откуда ее отца - секретаря райкома партии - перевели в Кишинев. Он был назначен заведующим отделом ЦК Компартии Молдавии. Это была очень высокая должность. По такой должности полагалось жить в особом доме - для начальства. Наташа жила на углу Пирогова и 28 июня. Наташа была очень хорошей, воспитанной, умненькой девочкой. После школы она поступила в Кишиневский мединститут, закончила его и работает врачом - терапевтом. Она вышла замуж на нашего же одноклассника - Толика Гордеева. У них двое детей и одна внучка. К сожалению, они разошлись.

27. Молдавская Лариса

В наш класс пришла в пятом классе, вместе с Милой Фремдерман. Вместе они и сидели. Никакими сведениями о послешкольной судьбе на располагаю.

28. Никандров Лева.

Лева жил на углу Армянской и Подольской (Искры). Увлекался радиотехникой, занимался легкой атлетикой. После восьмого класса перешел в 34 школу в математический класс, потом поступил в МФТИ, закончил, стал кандидатом физико-математических наук, работал в г.Троицке под Москвой.

29. Охрименко Вера.

Очень болезненная девочка, крайне редко посещавшая школу. После четвертого класса ее перевели в другую школу и я о ней больше ничего не знаю.

30. Пеккер Изя.

Изя жил в проходном дворе. Это двор, через который можно было пройти с Болгарской на Армянскую и выйти рядом с хлебным магазином. Именно там, в доме рядом с хлебным жил Изя. Однажды Изя пришел в школу с глубоко рассеченным лбом. Всякие травмы были в порядке вещей, но эта была особенной: Изина мама, за что-то его наказывая, врезала ему по лбу, а, поскольку на ее пальце был перстень с бриллиантом, лоб не выдержал встречи с самым твердым веществом в мире. Согласитесь, не каждому резали алмазом лоб. В другой раз Изя пришел со сколотыми передними зубами. На этот раз он поддался на чью-то уловку в своем дворе - попробовать упасть со всего роста ничком на собственные руки с закрытыми глазами. Доверчивый Изя это честно, не открывая глаз и не подсматривая сделал - и поплатился. После восьмого класса он перешел в третью школу - на углу Армянской и Садовой, рядом с кладбищем.

Изя учился, кажется, в Кишиневском Сельхозинституте. В начале семидесятых он уехал в Израиль. Сейчас живет в Канаде.

31. Ройтман Боря.

Боря жил на Ленина между Бендерской и Измайловской, там, примерно, где теперь кафе "Кодру" в здании ВПТИ. Боря был не очень хорошим учеником - мягко говоря. В конце восьмого класса учителя поставили родителям условие: поставим ему тройки и выдадим свидетельство об окончании восьмого класса, но только при условии. что в девятом классе он будет учиться в другой школе. Так что Боря заканчивал уже не с нами, а в 19 школе. И, между прочим, нормально ее закончил, а потом, кажется, и в институт поступил. Уехал в Израиль в начале семидесятых.

32. Ройтман Марик.

Я не помню, где жил Марик. Марик был необыкновенно смешлив. Вспомнить его без улыбки на лице невозможно. Марик Ройтман после школы поступил в медицинский институт и стал стоматологом. После окончания мединститута уехал в Израиль.

33. Рубинштейн Давид.

Прозвище "Дудлы". Додик жил на Подольской (Искры), между Котовского и Армянской, напротив Вити Громова.

Додику принадлежит замечательное суждение: "Согласись, что еврейское лицо всегда выглядит интеллигентно".

С этим можно было соглашаться или спорить только в одном случае - если вы никогда не видели родителей Додика - да продлит Господь их дни, если они живы.

Если же вы хоть мельком видели маму Додика, весь день сидящую на стуле на тротуаре у входа в их квартиру, вы не станете ни спорить, ни соглашаться.

Вы просто задумаетесь над тем, что же он имеет в виду под словами "интеллигентное лицо"? Явно не то, что вы.

В школе Додик учился плохо, перебиваясь с двойки на тройку. Для получения сносного аттестата он был родителями переведен в какую-то другую школу. Но впоследствии он закончил институт и работал инженером в Академии наук. Из маленького, толстого, рыжего Дудлы он превратился в высокого интеллектуала в роговых очках. В конце восьмидесятых уехал в Израиль.

34. Сандуца Валя.

Валя жила на Болгарской напротив бани, рядом с Зиной Гурвиц. Валя в начале долгое время была у нас в классе единственной молдаванкой. Училась она плохо и, получая двойки, горько плакала, так как отец ее за это сурово наказывал, даже бил.

36. Скоропад Люда.

Людка жила на Армянской, там, где потом построили Дом моделей. У Людки был неукротимый темперамент, она была, что называется, егоза. Училась она хорошо, школу закончила с серебряной медалью. Потом окончила пединститут и в нашей же школе преподавала географию. Сейчас живет, кажется, в Нью-Йорке.

37. Тарасевич Вова.

Вова жил на Киевской, между Бендерской и Измайловской. Он был самым высоким в классе - по крайней мере. в начальных классах. Его папа был журналистом в "Советской Молдавии", а мама врач.

Вова сочинял басни, а с одной из них, где в виде зверей были выведены учителя и директор школы, был даже подвергнут некоторым репрессиям.

После восьмого класса он перешел в 34 школу в математический класс. Потом поступил в Ленинградский университет на математико-механический факультет, но после первого курса по состоянию здоровья перевелся в Кишиневский Политехнический институт на экономический факультет. Активно участвовал в самодеятельности, читал стихи А. Вознесенского.

Потом их семья переехала в Минск, где он и проживает в настоящее время.

38. Теппер Гриша.

Самый маленький - по росту - ученик. Гриша жил на базаре. В то время прямо на территории Центрального рынка было довольно много жилых домишек. В одном из них жил Гриша, а его папа был сапожником и чинил обувь прямо у входа на рынок - если заходить с Армянской.

Гриша рос, занимался борьбой и штангой, достиг роста в 150 см, поэтому был взят в армию. Если бы не достиг 150 см, его в армию было бы брать нельзя. В начале семидесятых уехал в Израиль.

39. Терехов Саша.

Саня жил на Ленина 64. Он был весьма избалованным и несдержанным ребенком. Часто те, кто его плохо знал, принимали за не вполне нормального.

Только он мог позволить себе прямо во время урока, глядя в глаза пожилому учителю Ивану Степановичу Малееву сказать: "Ванька - жирный идиот" и засмеяться своим характерным смехом придурка. На что Иван Степанович отвечал: "А я тебя, Терехов, давно за нормального ученика не считаю".

Был же он совершенно нормальным и, в сущности, неплохим парнем.

Учителя его терпели с трудом и, в немалой степени потому, что его отец был министром. Министром мебельной промышленности МССР.

Да и мама тоже не совсем простая. Ее звали Конкордия Михайловна и она работала в Отделе науки ЦК Компартии Молдавии.

У них дома было интересно, потому, что квартира была необычно большой и просторной, потому, что у Сани были такие игрушки, которых у других не было. Наконец, у него был настоящий метеорит и игрушечный телевизор.

После восьмого класса он был отправлен родителями в Ленинград, к бабушке. Там он учился, кажется, в мореходке. Потом он переехал к другой бабушке в Москву. Здесь он закончил, кажется, МГУ. Работал в институте США и Канады, стал кандидатом наук - что-то про особенности таможенного законодательства США.

В прошлом году я узнал, что он несколько лет назад умер от рака.

40. Ткаченков Вася.

Вася жил в одном доме со мною, о чем написано отдельно.

Вася был абсолютным рекордсменом по числу двоек в четверти - по всем предметам. Кое-как его некоторое время переводили из класса в класс, но потом передали в специнтернат.

41. Фельдер Алла.

Алла жила на Бендерской, напротив стадиона. После школы закончила экономический факультет Политеха, работала бухгалтером. До недавнего времени жила в Кишиневе.

42. Фурман Наташа.

Наташа жила на Привокзальной площади, а ее мама работала врачом в нашей школе. Наташа многими - и, пожалуй, по праву - считалась самой красивой девочкой в классе. А, может быть, и в школе. В десятом классе она несколько изменила фамилию, стала Фурмановой. После школы она училась в Ленинграде, потом вернулась в Кишинев.

43. Фремдерман Мила.

- Мила жила на бульваре Негруцци, на том месте, где сейчас кассы Аэрофлота. В наш класс пришла в пятом классе. Отличалась повышенным интересом к английскому языку. Недавно узнал, что она живет в Канаде.

44. Хинкус Галя.

Галя жила напротив школы на Киевской. Ее папа был зубным врачом, а о маме - да и о Гале - я ниже расскажу подробнее. (См. "Стремление к образованию".) Живет в Израиле.

45. Штурман Клара.

Клара жила на Бендерской угол Ленина, а ее бабушка жила в моем подъезде. С Кларой связаны две истории.

Кто-то положил ей в карман пальто живую жабу. Клара, одев пальто, сунула руки в карманы и, не издав ни звука, рухнула на пол без сознания. Ее на полном серьезе долго приводили в чувство.

Вторая история связана с единственным у нас в классе случаем открытого проявления антисемитизма. По крайней мере, Людку Скоропад обвиняли именно в этом за то, что она во время урока пыталась поджечь Клару спичками. Возможно, Людка при этом что-то и высказала по "национальному вопросу".

46. Шильцын Витя.

Витя жил в военном доме на углу Болгарской и Киевской. Его отец был военным. Витя в младших классах заикался, но потом его вылечили. Я не помню, какой институт он окончил после школы, но работал и жил он в Одессе, где я его случайно встретил в конце восьмидесятых на выставке то ли коллекции Хаммера, то ли Ильи Глазунова.

47. Шмуклер Фаня.

Она ушла из нашей школы классе в восьмом, если не раньше. Запомнилась тем, что слыла красавицей, а также тем, что обозвала мою соседку Марию Марковну Гершкович "жидовской мордой" во время неожиданного нападения Марии Марковны на пришедших ко мне в гости одноклассников.

* * *

Зачем я это сделал - переписал по памяти список одноклассников, да еще посмел снабдить их какими-то характеристиками?

Не знаю... С грустью понимаю, что кому-то это не понравится, кто-то сочтет это просто полной глупостью, графоманством. Но я ничего не смог с собой поделать: мне, почему-то, так важно зафиксировать эти имена и воспоминания, я так уверен, что это кому-то когда-то понадобится...

Наши дети, наши внуки, наши правнуки - кто-то из них когда-нибудь заглянет в прошлое своих предков и найдет там много неожиданного.

Я уверен.

А если о ком-то сказал неуклюже, или просто несправедливо - простите.

*) По национальности она была вовсе не той, о ком вы подумали. Она была осетинкой.

*) Сказанное, разумеется, не украшает ни меня, ни тех, кому я приписываю такую точку зрения. Тем не менее, мне хочется оставаться, по возможности, правдивым

*) "Шефами" назывались организации, чаще всего - промышленные предприятия, оказывающие школе материальную - "шефскую" - помощь.

*) В список включены и отмечены знаком (*) также и те, кто пришли в класс в последующие годы.

*)) Олия - это название вновь прибывших репатриантов в Израиле на иврите. (Для кого это я пишу?)

1

X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?