«Коловращение»

В чащогах-лесотах обгорных, куда финтюги-человеки безлетьями не взбирались, жил Круня Протопович со женой Шаней Юльвинишной. Медведи заместо собак подворье четы дозорили, косули бурьяшечник в огороде выкусывали, а зайцы приходили в перинах супружьих ойкаться.

В близине избы речулька журкала, а подале — озеро Лад. Травы в том месте такие пахли веяли, что зайдёт из-за далья зверун кое-гда непривыкший и вздыхнумши на земь крюпнется.

Нельзя сказать, что там волки кролей не кушали или лисы мышей не щёлкали, но всё при взаимном согласьи деялось, по всевышнему законодательству.

Выбрел как-то спросонку Круня на озеро Лад, обмакнул пятки в студёнышку и от утренней зги поёжился. Освежил мурло и давай на весь облесок песнопень горлопашить.

Небо вдруг над ним взъерепенилось — то железная птаховица огнеточила. Крылетальники по разлеску бросила, хорошо лешие пожарище вовремя утушили.

Брюхом же птица жар в толщу воды фиаскнулась, аж русалок на берег выбило.

И послышался Круне рявк человеческий. Укропился Протопович в озеро Лад, и из самого дна мужлан-катастровича вынес. Человек-то был бессознаночный, но дышала в нём жизнь некрепкая. На руках спасальник его в избу к себе вытащил к чрезвычайному обдивлению суженой.

Положили его в горнице и прикутали одеялами. Долго хворый валял-вирулентился, но откачала его Юльвинична знахорь-ягодой волчьей тыковкой.

Как остужился бусурманович — поднесли к нему рыбий суп. А он по-своему себе лякает — «Сенксь да сенксь». За то и прозвали его Сенькой.

Швякнуло Круне лесовика Юху на ковриги медовые вызвать. Юха ведь волховник, человечью мыслю чает, небось лепетунь бусурманыча на язык лесной перекласть сможет.

К ветходубу прибёг Крунюшка, пока сумеречь не настигла — и давай округ дупла топать.

Долго ли, коротко — из дупла Юхина рыль выпхнулась: «Чё те, гангрена неуёмная, от меня требно?» — разлюзился Юха — «Я вжо храпеть выстлался, а ты всё округ ёжкаешь».

— Гадал, уважаемый Юха, к вечере вас припарижить. Шаня коврижек с цикорием накухарила, а в печи ягодный морс спеет — нас хлебосольничать дожидается.

Лесовик языком щёлкнул, да так и быть, из дупла вылез. Уховки у него волосастые, борода моходобная, вся башка муравой обтыкана, а в бровях цветуны пижонятся.

— Коль хлебов в узелок завяжешь — пойду, а склевещешь — обимжусь навечно, — запендрюкался волохатый.