«Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь»

В феврале сорок третьего наши подошли к городу и три дня из-за реки били по нему из пушек и минометов.

Когда в твою сторону летит снаряд — это очень страшно. Все! Конец… Но снаряд пролетает высоко и порядочно в стороне. Второй снаряд — это намного страшней первого. Невозможно остаться в живых! И ничего другого ждать нельзя было… Второй тоже летит мимо. После второго страстно молишься: «Господи! Будь милостив, спаси меня, грешного. Ты спасал меня раньше, спаси еще раз. Меня и маму. И Машу. И Митю. И Зиночку… Спаси нас, Господи!» Молитва прерывается оттого, что летит третий снаряд. Он летит точно к ним. Теперь уже все. Будь ты проклята, война ненасытная!.. Снаряд рвется где-то близко, дом их подпрыгивает и трещит, в комнатах делается темно от обвалившейся глины, которой обмазаны стены и потолок. Пока они приходят в себя, с изумлением убеждаясь, что целы и невредимы, а в доме даже окна не вылетели, потому что снаряд разорвался у глухой стены, над крышей пролетает еще несколько снарядов. Летят они теперь высоко, и каждый последующий повторяет путь предыдущего — наши пристрелялись. Значит, справедливость есть. Нашим надо было пристреляться, бить по своим кому хочется.

Слушая, как рвутся попадающие в цель снаряды, Юрка злорадно приговаривает: «Так им! Еще… еще…» Однако опять начинает рваться поблизости — в бой вступили новые калибры. Страшно. Очень страшно! Попадут. По ошибке попадут. В войну люди гибнут в основном из-за своих или чужих ошибок…

Румыны-постояльцы сделались злыми. Мать собрала в узел одежду и одеяла, чтобы с детьми бежать в котельную школы. Старший румын Адриан вырвал у нее узел, бросил назад в спальню. Под свист снарядов он кричал на своем румынском, и было понятно: «Это же ваши бьют! Чего вам бояться?»

Однажды притихло. Юрка выскочил на порог. Горел сарай в соседнем дворе, горело, кажется, много кой-где.

Над городом ползли густые дымные тучи. Устоявшееся житье вновь было бесповоротно нарушено.

Обстрел скоро возобновился. И Юрка уже не молился. Он только вжимался в пол, лежа в спальне рядом со своими близкими, да гадал: попадает — не попадает, суждено — не суждено… В войну свои вынуждены бить по своим. И ничего здесь не поделаешь. А Бога нет.

* * *