«Двойное Зеро»

Рик Моуди Двойное Зеро

Мой отец вырос на Среднем Западе. Он ценил семейный уют, крепкое рукопожатие, обмен добродушными шуточками с официанткой в придорожном кафе. До тридцати четырех лет он работал на одной из ферм, принадлежащих большой международной корпорации, — тех, что создаются из хозяйств разорившихся мелких фермеров. С высоты птичьего полета она походила на шахматную доску. Было это под Бидуэллом, в Огайо. А называлась компания, кажется, «Арчер Дэниэлс Мидланд, Монсанто» или как-то вроде того. Позже ту землю, про которую я говорю, продали застройщикам. Наверно, выгоднее было избавиться от нее и купить где-нибудь в другом месте. Поселок, который появился на этой территории, назвали «Золотые Луга», хотя никаких лугов там не было. Туда мы и перебрались после того, как отца уволили с работы. Это известие застало его в баре у железной дороги.

Тогда он нанялся в универмаг «Сирс», в отдел электроинструментов. Примерно тогда же он познакомился с моей матерью — победительницей конкурса на титул самой красивой скандинавки в Бидуэлле. Они долго встречались, прежде чем пожениться. Может быть, маме не давала покоя ее корона, но она очень хотела, чтобы отцу (и мне заодно, поскольку я появился довольно скоро) побыстрее досталась солидная порция американской мечты. Она смотрела в будущее с надеждой и была твердо намерена не остаться в стороне от раздачи. В одноэтажной халупе в Золотых Лугах было, прямо скажем, тесновато, не говоря уж о том, что она потихоньку разваливалась. Вдобавок, рядом с нами жил торговец подержанными машинами, которого никто не любил. Ходили слухи, что у этого малого, Стабба, закопаны в подвале трупы подростков. Если учесть, что наш штат занимал первое место по серийным убийцам, удивляться тут особенно нечему. Мать убедила отца, что ему надо сменить свою профессию на другую, где будет больше шансов сделать карьеру. Неужели он собирается всю жизнь торговать инструментами? Она предложила разводить ангорских кроликов. Он согласился. Плодятся они и вправду без удержу, как вы наверняка знаете. А ухаживать за ними поручили мне. У нас было штук тридцать садков с этими кроликами, которые обгаживали все подряд, стоило им услышать рядом хотя бы шепот; кроме того, их шерсть нужно было прясть вручную на настоящем станке. Если, конечно, вы собирались хоть что-нибудь заработать. Прясть-то меня не заставляли: уж больно я тогда был мал. Но мысль вам понятна. Выяснилось, что у матери на все это не хватает терпения.

Дальше были тисовые деревья. В них якобы есть какое-то химическое вещество, которое входит в состав токсинов для борьбы с раком. Наверное, мать подумала о жителях нашего городка. Дело в том, что почти все в Золотых Лугах носили парики, и позже, когда обнаружилось, что наш поселок разбит на старой свалке хромовых отходов, откровением это ни для кого не стало. К тому времени мы уже успели засадить тисами участок в полакра, арендованный у одного производителя нейлона поблизости, но там тоже были тяжелые металлы, и наши деревья этого не вынесли. А главное, что к концу года вещество, которое раньше добывали из тисов, научились получать в лаборатории.

Мать сделала ставку на лам. Ездила в публичную библиотеку в Бидуэлле. Сидела в отделе бизнес-литературы, читала про этих лам. Но какой с них прок? Разве что свитер связать. Так мы остановились на страусах. Страус — создание поэтическое. Его жизнь — сплошная драма. На всей нашей планете нет птицы крупнее страуса. На ногах у страусов по два пальца. Они могут развивать скорость до восьмидесяти километров в час, и поверьте мне, я видел, как они это делают. К примеру, стоите вы в дальнем конце нашей страусовой фермы — мы назвали ее «Двойное Зеро», — держите в руках картонный стакан с попкорном и вдруг замечаете страуса, который несется на вас со скоростью автофургона на магистрали федерального значения. Так иногда пикируют голуби, только этот голубь размером с хороший джип. Невероятную тупость, написанную на физиономии страуса, тоже стоит отметить, на случай, если вам в последнее время не приходилось наблюдать этих птиц вблизи. Они дышат ртом — по крайней мере, клюв у них всегда слегка приоткрыт. Вот вроде и все, что достаточно знать о страусах. Свет горит, а дома никого нет. Они напоминали мне одного слабоумного парня, с которым я учился в школе, по имени Захария Данбар. Сейчас он уже помер. В общем, суть в том, что эти страусы вечно норовят усесться верхом на других страусов, чтобы поиметь этих самых других страусов, причем для них абсолютно неважно, самец под ними или самка. И, раз уж мы заговорили о сексе и страусах, я почти уверен, что люди, которые работали на отцовской ферме, пытались наладить непосредственный контакт с продукцией «Двойного Зеро». Очевидно, что при таком крошечном мозге ни один страус не сочтет телесную близость с каким-нибудь пылким трудягой за оскорбление действием. Да и вообще, поразительно, что этот мозг величиной с горошину в черепе страуса способен управлять другим его полюсом. Поразительно, что электрические импульсы способны преодолевать такое огромное расстояние, при том что объемистая средняя часть, которую они встречают по дороге, — это сплошное мясо, добрых сто килограммов мяса, как подтвердит вам любая брошюра, но с удивительно низким содержанием жира. На вкус оно ничуть не хуже курицы — так утверждала моя бабушка до того, как подавилась. Ну так вот, с научной точки зрения страус относится к птицам. Но выглядит он совсем не как птица, и когда три-четыре сотни наших страусов толпой носились вокруг со скоростью восемьдесят километров в час, расплющивая мелких грызунов и пытаясь на ходу овладеть друг другом (мы приобрели три или четыре сотни страусов на рискованный заем в Сберегательном банке Огайо), они больше всего напоминали делегацию на загородном съезде представителей вымерших зоологических видов. Вам казалось, что вы вот-вот увидите парочку сношающихся косматых мамонтов или стаю саблезубых тигров.

Но я что-то отвлекся. На самом деле я хотел рассказать о страусиных яйцах. Десять лет мои родители старались вывести ранчо «Двойное Зеро» на уровень окупаемости, но им все же пришлось продать его и объявить себя банкротами. Печально, но факт. И стыдиться тут было нечего: практически все наши знакомые уже обанкротились. Во всем Бидуэлле вы не нашли бы человека, чей счет в банке не был бы арестован за долги. Когда с «Двойным Зеро» было покончено, — раньше родители выкладывали их перед воротами фермы, под навесом, надеясь продать людям, проезжающим мимо. На дороге стояли три указателя, в четверти километра друг от друга: «Живые страусы! Убедитесь сами!» Потом: «Страусиные яйца! Пять долларов штука!» И наконец: «Покормите страусов! Если не страшно!»

Как-то раз я объяснял правила кормления страусов одной супружеской паре с Востока. Они были единственными нашими гостями за несколько месяцев. Я дал им картонные стаканы с попкорном. Одежда на них была шикарная, городская. Вы можете насыпать немного попкорна себе на ладонь и протянуть его страусам, но сам я ни за что не стал бы этого делать, потому что видел, как они схватили маленького ребенка и мотали его, как носовой платок, а потом вышвырнули за ограду, сломав ему шею. Или можете держать стакан перед собой и смотреть, как они пытаются затоптать друг друга насмерть, чтобы пробиться поближе к вам, а потом одна из этих крохотных головок устремится на вас с неимоверной силой и выхватит стакан целиком. А еще можно просто насыпать кучку попкорна перед оградой — она у нас под напряжением — и убраться подальше, что я и сделал бы, будь я на вашем месте. Кто поедет через Бидуэлл куда-то еще, думал я, если только этот кто-то не убегает от полиции, ищущей его по всем штатам? Наверное, эта парочка, которая смеется сейчас над бедными глупыми птицами, из тех людей, что могут надругаться над целым подготовительным классом, ограбить богатую старушку на Парк-авеню, спрятать ее тело, перемолоть на колбасу несколько подростков, а потом исчезнуть, чтобы позаботиться о своих банковских вкладах.

Как бы то ни было, ранчо ушло в прошлое, и вскоре мы очутились в подержанном «Эльдорадо» со ста двадцатью тысячами миль на счетчике. Меня устроили сзади вместе с пятью дюжинами страусиных яиц. Отцу было уже сорок восемь или около того; он был лыс, пузат, а из-за провала всех своих блестящих планов еще и обескуражен и зол на весь свет. Если он и открывал рот, то лишь для того, чтобы обложить политиков. В этом смысле он был независим — я имею в виду, по части ругани. Никого не поддерживал. А волос на его безобразной голове после всех треволнений осталось только два пучка над ушами, так что он сам смахивал на птенца страуса. Странная вещь, но эти птенцы, когда вылуплялись из яиц, были похожи на человеческие эмбрионы. Между прочим, я где-то слыхал, что ДНК у человека и страуса совпадают на 38 процентов — согласитесь, что это очень немало, если подумать. Итак, отец походил на страуса. А может, на одного из обитателей Золотых Лугов, переболевших раком, — тех, которые всегда говорят, что чувствуют себя на миллион долларов, хотя по их виду ясно, что они чувствуют себя примерно на доллар пятьдесят. Матушка же, наоборот, несмотря на все свои деловые промахи, только хорошела и хорошела. Она по-прежнему каждое утро проводила часа два перед зеркалом с карандашиками и кисточками, накладывая на лицо косметику своего любимого тона под названием белладонна полуночная.

С точки зрения объема одно страусиное яйцо соответствует двум дюжинам обыкновенных яиц. В нем содержится два литра полужидкой начинки. Это означает, что если вы повар в каком-нибудь пристанционном буфете, одного такого яйца хватит вам надолго. Возможно, даже на целый день. Размером страусиное яйцо с футбольный мяч, но форма у него как у обычного, куриного. Кстати, это мне велели повторять всем туристам: Страусиное яйцо настолько совершенно, что кажется фальшивым. Оно выглядит как пластмассовое. Может быть, тех, кто придумал пластмассу, осенило именно тогда, когда они разглядывали безупречное на вид страусиное яйцо. Что касается меня, то я с трудом мог заставить себя съесть такое яйцо, поскольку боялся увидеть внутри маленького, еще не оперившегося страусенка: уж очень они были похожи на человеческие эмбрионы, по крайней мере, в моем представлении, которое сложилось по картинкам из детской энциклопедии. А если случайно съешь такого птенца? Ой-ой-ой! Правда, гренки из этих яиц получались вполне приличные.

За годы работы на ферме отец собрал коллекцию страусят-уродов. У наших подопечных было множество генетических нарушений, из-за которых страус мог иметь четыре ноги, или две головы, или вовсе не иметь головы, только гигантское туловище. Может быть, такое количество генетических дефектов объяснялось соседством нашей фермы с целлюлозным заводом, выбрасывающим в атмосферу диоксин, а может быть, хромом, или полихлоринированным бифенилом, или чем-нибудь еще. Какая разница — важно то, что эти дефекты помогли отцу собрать на ранчо «Двойное Зеро» коллекцию, которая очень его радовала, ну и что в этом плохого? Одна беда: не так уж много для меня осталось места на заднем сиденье со всеми этими яйцами и уродами.

Ресторан, который мы открыли, находился не в Бидуэлле, потому что у нас были о нем плохие воспоминания после конфискации фермы за долги и всего прочего. Но деваться было особенно некуда — только ехать в еще менее населенные края, где жизнь подешевле. Мы остановились в Пиквилле, где все было по-настоящему дешево, тут уж не поспоришь, и где практически нечем было заняться. Жители Пиквилла имели привычку убивать диких кошек. За это полагались поощрительные выплаты. Дети с младых ногтей учились истреблять всю живую природу. Еще в Пиквилле была железнодорожная станция, где раз в день останавливался поезд, идущий в другой штат. Мама решила, что рядом со станцией самое место для семейного ресторанчика: люди, мол, будут рады посидеть в тепле и покое. Там мы и открыли свое заведение, «У Растопырки» — такое прозвище отец дал когда-то одному страусенку с двумя головами. Ресторан был оформлен в традиционном духе — ну знаете, в форме суппозитория, везде алюминий с хромом и музыкальные автоматы в каждой кабинке. А сами мы поселились в задней части того же дома. Я считал себя счастливчиком. Теперь мне можно было ходить в школу получше, и дети там были получше — правда, они звали меня деревней и обвиняли в интимных отношениях с домашним скотом.

Родители купили неоновую вывеску и повесили в зале полку, где отец разместил свою экспериментальную коллекцию, а потом принялись стряпать пирожки с индейкой, и рыбные котлеты, и рагу из индейки, и еще кучу блюд, в которые входило рубленое мясо. В нашем ресторане трудно было отыскать что-нибудь без рубленого мяса. Мама решила, что ресторан не надо закрывать на ночь (так она могла совсем не встречаться с отцом, который работал в другую смену), потому что время от времени в Пиквилле сходили пассажиры с товарных поездов. Это были бродяги затравленного вида, какой бывает у людей, напрочь лишенных имущества. Иногда они появлялись у нас и заказывали жареное яйцо, и тогда отец пытался убедить их взять страусиное. Он притаскивал одно из них, и бродяги получали порцию страусиного яйца, после чего звонкая монета (как правило, мелкая) переходила из рук в руки, и бродяги исчезали.

Отец всегда верил, что на Среднем Западе живут в основном дружелюбные, общительные люди, а потому решил, что, несмотря на все свои хронические неудачи и прогрессирующую меланхолию, непременно должен развлекать каждого посетителя легкой оптимистической болтовней. Он твердо вознамерился стать радушным хозяином. Это был его последний шанс. Он упорно улыбался клиентам и даже мне, он улыбался матери, и это оказалось заразным. Я начал улыбаться кошке, которая поселилась в нашем трейлере, и даже своим одноклассникам, которые звали меня деревней. Но потом все пошло прахом из-за тех же страусиных яиц.

Дело было так. В тот вечер Джо Кейн, владелец бидуэлльского стрип-клуба, ждал своего собственного отца, бидуэлльского окружного прокурора от республиканской партии, который должен был заглянуть к нему по пути в столицу штата: там проходил какой-то громкий процесс. Поезд с прокурором запаздывал, и Джо болтался в ресторане, попивая кофе и слушая на музыкальном автомате все подряд песни Мерля Хаггарда. Несколько часов он притворялся, будто не замечает моего отца, но потом решил все-таки перекинуться с ним словечком. Он подошел к стойке и выдал вежливое пояснение:

— Жду старика. Проездом. Застрял где-то.

Наверное, отец так много думал об этом клиенте, который возник сейчас прямо перед ним, об этом сыне нашего окружного прокурора, что его нервозность возросла до предела. В уголках его рта начала скапливаться белая пена. Бывают такие шахматные партии, в которых сразу загромождается фигурами чуть ли не вся доска, — вот и отец, наверное, пытался заранее просчитать все возможные разговоры с Джо Кейном и оттого почувствовал необходимость сказать что-нибудь исключительно остроумное, а в результате изрек безнадежную глупость.

Он произнес бессмертные слова:

— Ну как у нас делишки?

— «Как у нас делишки?» — повторил Джо Кейн. Разве на свете еще не перевелись люди, способные сказать такое? Неужели эти детсадовские приветствия до сих пор существуют в нашем мире массовых школьных убийств и религиозного фанатизма? Не хватало еще услышать что-нибудь вроде сделай пи-пи или за маму, за папу. Должно быть, отец отыскал в своем мысленном руководстве главу о разговорном гамбите с подзаголовком на лице вашего собеседника появляется испепеляющее презрение, а согласно этой главе, ему не оставалось ничего, кроме как продолжать добродушную болтовню, что он и сделал.

— Кстати, а слыхали вы, что Христофор Колумб, который открыл нашу с вами землю, был жулик, каких мало? Не верите? Говорил, что может поставить яйцо вертикально, хотя это ведь возможно только в равноденствие. А когда ему не удалось поставить яйцо, он взял и разбил ему верхушку. Может, оно было вареное, не знаю. Во всяком случае, ясно, что он был не такой уж великий, раз ему пришлось разбить яйцу верхушку, чтобы заставить его стоять. Знаете, я вообще удивляюсь, с чего это мы каждый год устраиваем праздники в его честь, раз он оказался таким вруном в этой истории с яйцом. Да и не только в ней, наверно. Уверял, что не разбил яйцу верхушку, а на самом деле разбил. Вы как хотите, а это нечестно.

Чтобы проиллюстрировать свой рассказ, отец снял страусиное яйцо с полки, где лежало с полдюжины этих яиц, предназначенных для посетителей. Стойка была измазана клейким веществом от старого бекона, и кукурузным сиропом, и молочным жиром, и медом, и патокой, и сальмонеллой. Он положил яйцо туда.

— Ничего себе яичко, — удивился Джо Кейн. — Оно что, радиоактивное? Вы их в реакторе делаете?

— Я знаю о яйцах больше всех живущих на земле, — пробормотал отец.

— Ни секунды не сомневаюсь, — сказал Джо Кейн.

— Это яйцо склонится перед моей волей. Оно подчинится моей магической силе.

— Как скажете.

Отец попытался уравновесить яйцо, поставив его вертикально, однако из этого ничего не вышло. Он пробовал снова и снова. Лично я не понимаю, откуда люди вообще взяли эту идею, что яйцо можно поставить стоймя. Вы же не видели, чтобы кто-нибудь пытался поставить так банан или огурец. Но с тех пор, как на свете появились яйца, люди, похоже, только тем и занимаются, что пробуют их поставить. Может быть, это потому, что мы все ведем свое происхождение от своего рода ovum, хотя это ovum выглядит совсем иначе, чем то, которое мой отец пытался уравновесить в вертикальном положении перед Джо Кейном, но, поскольку мы происходим от некоей разновидности ovum и поскольку ближе этого нам не удается подойти к своему истинному началу, может быть, мы все слегка туповаты в том, что касается ova, хотя, с другой стороны, эти ova наверняка должны были произойти от какой-то курицы, и наоборот. Ну хватит, а то запутаюсь. Раз пять или шесть Джо приходилось убирать свою чашку с кофе из-под вихляющегося на стойке яйца. Моему отцу никак не удавалось достичь желаемого результата в смысле уравновешивания яйца — так почему же он не бросал это занятие?

Затем отец снял с полки несколько банок с формальдегидом и принялся демонстрировать Джо Кейну своих уродцев.

Джо Кейн начал составлять в уме план побега. Сейчас он и сам стал похож на страуса: дышал ртом и дожидался удобного момента, как подсадная утка в цирке — человек, сделавший свое дело и готовый улизнуть, после чего истинные уроды, то есть хозяева заведения, пустятся во все тяжкие (допустим, приклеят кость ко лбу шотландского пони и назовут его единорогом) ради облегчения кошельков публики. Мог ли Джо найти другое убежище от ливня? Хоть сарай какой-нибудь, что ли. Поближе к железной дороге.

— А у этого вот птенца два набора мужских придатков, и я знаю многих парней, которые были бы счастливы иметь такое отличие. Только представьте, как это разнообразило бы отношения с дамами.

Вы когда-нибудь замечали, что на Среднем Западе не принято целоваться почем зря? На Востоке все сплошь да рядом клюют друг друга в щечку. Как мило, что вы пришли! А здесь, на Западе, подобное не часто увидишь. Вот почему рабочим на нашей ферме так не хватало тепла: не избалованные женами, они были рады и мимолетному романтическому приключению, пусть даже с существом, которое дышит ртом. Они приходили домой, уставшие после трудового дня, и их жены тут же принимались нудно перечислять все, что еще необходимо сделать, из-за чего они сразу же садились обратно в свои пикапы и отправлялись прямиком в ближайший бар. Там они жаловались бармену на жизнь. Однажды мой отец видел, как один мужчина добродушно хлопнул другого по плечу после дружеского обмена мнениями о бейсбольном матче. Это произошло в закусочной. Ему тогда чуть не стало плохо от зависти. И поэтому, показав Джо Кейну зародыш страуса с двумя пенисами, он решил потрепать Джо по подбородку, чтобы выразить ему таким образом свою искреннюю симпатию. Отец вышел из-за стойки — кажется, я уже упоминал, что он был человек крупный, весом больше ста килограммов и ростом под метр девяносто, — и, когда Джо Кейн попытался встать с табурета, отец потрепал его по подбородку.

— Расслабься-ка на минутку, приятель. Я хочу показать тебе, как засунуть страусиное яйцо в бутылку из-под коки. А когда я совершу это маленькое чудо, ты сможешь взять бутылку с собой в качестве сувенира. Бесплатно, конечно. Вот как я это сделаю. Я нагрею яйцо в обычном старом уксусе, какой продается на каждом углу, и от этого оболочка яйца размягчится, а потом я возьму и засуну его вот в эту литровую бутылку из-под коки, которую я тоже купил в соседнем магазинчике, а когда оно окажется внутри, то снова затвердеет, как раньше. Когда люди начнут спрашивать, как это тебе удалось, ты просто помалкивай. Ладно? Это будет наш секрет. По рукам?

Что Джо Кейн мог возразить? Когда она падала за стойку, отец доставал ее оттуда. Тем временем поезд уже приближался к станции — часы ожидания миновали. Вот он загудел на стрелке. Отец прижимал страусиное яйцо, которое с виду совсем не размягчилось, к крохотному горлышку бутылки из-под коки, но безуспешно. Может, тут нужна была бутылка с широким горлом.

— В последний раз все вышло отлично.

— Слушайте, мне пора идти. Поезд подходит. Мой отец…

— А ну сядь обратно. Черта с два у тебя получится просидеть тут два часа на одном только кофе по восемьдесят пять центов за чашку. Хочешь, чтобы это был весь мой заработок за целую неделю, сукин ты сын? Не выйдет. Я знаю, куда еще можно засунуть это яйцо, понял?

И тут страусиное яйцо лопнуло — как гейзер, как взрыв на фабрике отцовского самоуважения. Его неоплодотворенная жижа, добрых два литра, расплескалась по всему ресторану — по стойке, табуретам, тостеру, витрине с черствыми пончиками. Тогда Джо Кейн, уже у двери — он сумел отскочить туда в целости и сохранности, — горько рассмеялся. Мой отец, с лица которого свисали сосульки из яичного белка, дотянулся до полки, снял оттуда второе яйцо и запустил его в Джо Кейна, надеясь попасть. Но куда там — это было все равно что претендовать на чемпионство по толканию ядра. Он смог добросить его только до ближайшей кабинки, где оно и разбилось о музыкальный автомат, залив желтком весь перечень записей.

Именно тогда и раздался душераздирающий крик, о котором я уже говорил. Прошу прощения за то, что он появляется в моей истории дважды, но что поделаешь. Мой отец, один в ресторане, как тот пресловутый медведь, угодивший в капкан, испустил аварийный вой, напугав обитателей Пиквилла на целые мили вокруг, особенно маленьких детей. Люди, которых хлебом не корми — дай сунуть нос в чужие дела, наверное, с удовольствием выдвинули бы несколько догадок по поводу этого крика: скажем, отцу было стыдно из-за того, что фокус со страусиным яйцом не сработал, или у отца случился приступ угрызений совести, потому что он не смог использовать свой шанс. И эти люди были бы до какой-то степени правы, однако они упустили бы из виду одно важнейшее обстоятельство, о котором я намерен здесь сообщить. На самом деле мой отец закричал, потому что с ним случился постыдный желудочно-кишечный казус. Да-да. Знаете, вообще-то это не самая главная часть истории, но одна крупная продовольственная компания собиралась выбросить на рынок новые сырные чипсы, в состав которых входила синтезированная жирная кислота, и эта продовольственная компания проводила испытания этих сырных чипсов угадайте где? В штате Огайо. Там, где продовольственные компании всегда проводят испытания своих новых товаров, не считая обязательным информировать об этом местную публику. Что и говорить, эти сырные чипсы и правда были очень дешевые, особенно по сравнению с ведущими брендами, и имели привкус чеддера. Одна только беда: поскольку ваш толстый и тонкий кишечник не мог абсорбировать жирную кислоту, она попросту выбрасывалась из вашего организма, обычно в количестве двух-трех столовых ложек. Прямо в трусы — маслянистый осадок, который не смывался водой. Конечно, многое зависело от того, насколько нравились вам эти сырные чипсы. Если съесть целый большой пакет, все могло кончиться и хуже. Так вот что произошло в действительности: вдобавок к яичному белку на лице, мой отец испачкал себе белье. У него выдался по-настоящему тяжелый день.

Вам будет интересно, откуда я все это знаю — все эти подробности того, что случилось с моим отцом в ресторане, тем более что меня там не было, а сам отец никогда об этом не рассказывал. Особенно об анальном недержании. Коли на то пошло, после этого он вообще редко открывал рот, разве что иногда ругал штат Огайо во время футбольного сезона. Вам будет интересно, откуда я столько знаю о самой душе Огайо: ведь когда все это случилось, я еще не вышел из подросткового возраста и мне полагалось быть угрюмым и неконтактным. Но даже обитателям всеамериканской житницы не чужд таинственный дар воображения. Лежа в постели, моя мать строила планы: как выбраться из этих мест, как раздобыть для меня побольше книг. Однажды ей приснилось, что мы сбежали из промышленной зоны, из лабиринта железных дорог и типовых домиков. Сон о мальчике в форме птицы в форме истории, о мальчике, у которого родился мальчик, у которого родился мальчик; и у каждого нового поколения мечты еще более убогие, чем у предыдущего, как, например, все эти нынешние мечты, где фигурируют Chuck E. Cheese (Проведите у нас день рождения с Чаком Чизом и его друзьями!), и Wendy’s, и Arby’s, и Red Lobster, и Outback Steakhouse, и Boston Chicken, и Taco Bell, и Burger King, и Pizza Hut, и Baskin Robbins, и Friendly’s, и Hard Rock Cafe, и Frisch’s Big Boy, и TCBY, и KFC, и IHOP. Сверните направо у Sam’s Discount Warehouse, пройдите Midas Muffler, Target, Barnes and Noble, Home Depot, WalMart, Super KMart, Ninety-Nine Cent Store. Мой ларек в самом конце. Клянусь, что таких крупных яиц, как в нашем округе, не найти больше ни в одной забытой богом дыре на всем белом свете.

Перевод Владимира Бабкова.

Оглавление