«О любви»

Роман Казак-Барский

О любви

От автора

Говорят, к началу конца Великой Державы в стране было... порядка десяти тысяч членов Союза писателей. Целая дивизия!.. Рядовые, унтера, офицеры и Генерал... На идеологическом фронте такое соединение можно бы приравнять к армии, а то и группе армий. Нигде кроме, как...бойцов этих готовили высокопрофессионально, им предоставляли работу, обеспечивали заказами, и за их выполнение жаловали... "Партизаны", которые норовили не как все, наказывались. Дабы не "возникали". Как только рухнула Держава, дивизия особого идеологического назначения распалась, и бойцам бывшей гвардии пришлось выходить из "окружения" группами и поодиночке в полном соответствии со своими талантами.

Поскольку ваш покорный слуга не кормился пером, "партизанил" для себя лично и близких друзей, памятуя слова классика: "... нечего сказать нового людям, - не берись за перо...", то и собралась в моем столе толика упражнений. Кое-что из своей коллекции представляю вам для прочтения и размышления, зачисляя вас в список своих друзей. Но предупреждаю: расистам, нацистам, коммунистам, евангелистам, дарвинистам и детям моложе 16 лет читать сии упражнения небезопасно, ибо чтение и, особливо, размышление чреваты побочными явлениями: несварением, запором, обильным выделением желез внутренней секреции и обострением сексуальной патологии.

Итак, с Богом!

И В СОЧЕЛЬНИК В САМЫЙ, В НОЧЬ

Глубокая чернь ночи медленно просветлялась. Вверху воздушные струи раздвинули тяжелые снежные тучи, и яркие звёзды рассыпались в бездне Вселенной. Здесь внизу, у самой земли, в неподвижном воздухе застыли в пушистой пене молодого снега стройные пирамиды громадных старых елей, кустарник, покатые крутые кровли изб и домов. Был тот час ночи, когда прекращалась людская суета в окрестностях громадного мегаполиса, и земля вокруг на короткое предрассветное время успокаивалась, приобщаясь к тишине Космоса.

Он стоял на крыльце добротной рубленой избы в расстёгнутом хорошо выделанном нагольном полушубке. Широкоплечий, с мощным торсом, большими руками, привыкшими к тяжёлой физической работе, скорее среднего роста, чем высокий. Его череп, украшенный обильным волнистым волосом, сидел на шее античного атлета. Коротко остриженная борода ассирийского царя, рассеченная густыми седыми прядями, идущими от углов рта, обрамляла большой сочный рот. Волосы на голове, заснеженные у висков, густые и черные, с редкими седыми нитями, едва прикрывали крупные уши с вислыми, как петушиная борода, мочками. Мочку левого уха отягощала тусклая, величиной с горошину речная жемчужина. Большой покатый лоб, крупный прямой нос и глубоко сидящие глаза под густыми бровями выдавали в нем человека, рождённого под обильным южным солнцем. Под полушубком у него не было ничего, кроме льняной домотканной нательной рубахи с расстёгнутым воротом, открывающим широкую грудь, где среди редкого курчавого волоса, начинающего уже седеть, покоился крупный, сантиметров в пять, равносторонний кипарисовый нательный крест на грубом шерстяном шнуре. Он жадно вдыхал воздух, и казалось, что его грудь вздымается, как мех в старой кузнице. Он был мужественен и красив той мужской красотой, какая испокон веков влечет женщин. Он смотрел вдаль поверх вершин елей, и его губы медленно шевелились...

- ... Господи, Господи, - шептали его губы, - благодарю Тебя, что Ты меня отправил в эту страну не в очередь... Хоть мог Ты послать моего брата... Тем более, что под его опекой находятся сии необозримые просторы, засыпанные снегом...

По-прежнему червь сомнения не оставляет меня, Господи... Не пришло ли время очистить род людской от дьявольской скверны, выкорчевать Зло вместе с его носителем? Вразуми, Господи...

Позволил себе в неурочный час выйти на связь... Не сочти за лесть, но счёл нужным поздравить Тебя с юбилеем...

- Спасибо, Симон. Я знал, что ты выйдешь на связь. Ты всегда был внимателен, и Я это ценю. Ведь ты с братом Андреем были первыми моими учениками... А твои сомнения... Ну что ж, это даже лучше, чем слепая вера и фанатизм. Кому как не тебе знать, к чему это приводило за два последних тысячелетия?

Ты прав. Андреева это епархия... Он старателен и чадолюбив. В общем, пристрастен. Ты же увидишь всё, что нужно. Критично отнесётся к человечьему действу. Как это было всегда. Нынче в этой земле глубочайший разброд. То рушили храмы и плевали на Мои образа, истребляли друг друга, забыв заповеди Моисея, а теперь стадом ринулись к священникам, не очистив души и не покаявшись в содеянном. Ты мне там нужен. Ты - мой собственный Посол и корреспондент.

Я знаю, хоть и поставил тебя главным ключником при вратах Царства Моего, втайне ты до сих пор не можешь простить Мне, отчего столь важную миссию - предать Меня и отдать в руки врагов Моих Я поручил Иуде бар-Симону из Кариота, а не тебе. Чтобы искупить грехи людские, Создатель предназначил Мне, сыну Своему и людскому, принять мученическую смерть. Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию... Помнишь ли ты эти мои слова? Кто-то из вас, Моих учеников, должен был взять на себя этот великий грех предательства, пожертвовать своим добрым именем. Помнишь, в нашу последнюю вечерю Я объявил вам, что предаст меня тот, кому передам кусок хлеба, омоченный в чаше? И хлеб этот получил из рук Моих Иуда. Сие было условным сигналом к действу. И Моё напутствие сделать это было желанием Создателя, Отца Моего. Но вы этого не поняли. Ибо в глубине души у вас ещё теплилось сомнение... Разве не так? Кто как не ты махал мечом, когда пришли люди Каиафы брать меня?.. Молчишь... То-то. Я сделал вас Своими Апостолами, когда уверовали в Меня - Бога, Духа и Сына Божьего, в Мою Миссию, что учение Моё есть продолжение и развитие учения Моисеева.

Иуда пошел на предательство сознательно. Ибо Фанатично верил. Но не выдержал до конца. Слаб оказался. Вернул награду и наложил на себя руки. Усомнился он в последний момент. Показалось ему, что предал на муки невинного человека, не Бога. За что и был наказан. Ты бы не смог Меня предать. Ты - сомневающийся. Чем и ценен для Меня. Я ведь тоже подвержен ошибкам. И ты это знаешь. Кто же, как не ты можешь Мне посетовать? Уж сколько мы ошибок наделали... И всё же - не сделали главной - не вмешались. Мы защищаем и отстаиваем Добро, не уничтожая Зло. Ведь если его не будет, кто же укажет на Добро? Прав был Мастер. Помнишь, у него в романе обо Мне Князь Тьмы поучает Моего Посла мытника Левия? Почти всё угадал Мастер. Кроме роли Иуды... Впрочем, не его в том вина... Евангелисты ведь тоже не поняли. От них всё пошло.

Спасибо тебе за поздравление. Более оно уместно Моей Матушке Марии. Нынче Она внимает осанну, звучащую по всему христианскому миру. Ты ведь знаешь, как Она любит Шуберта. Она всегда плачет, когда слушает его вышнюю музыку. И опекает душу его.

Кстати, почему ты, Симон, говоришь о юбилее? Ты же знаешь, у Меня нет и не может быть юбилея. Для смертных это важно. Действительно, нынче исполняется 2000 лет со дня Моего рождения. Ошибся ученый монах Дионисий в вычислениях. Выпил лишнего. Не наказывать же его за это? Почти полторы тысячи лет человеки жили с этим заблуждением - и ничего. Пусть считают, как им хочется. Так нет же. Всегда тебе нужно по делу и без оного усомниться... Однако спасибо и на том... Впрочем, раз ты уж на связи, расскажи о своих впечатлениях.

- Худо, Учитель. Народ хоть и пошел в храм, но, извини, ни хрена не понимает. Ни в службе, ни в молитве. На древнем забытом языке она. В Твоей молитве, Господи, которой Ты нас учил, понятно им только первых два слова "Отче наш...". Спросил у десятка прихожан разного века - что есть "Даждь нам днесь?" - Никто не знал. Нынче здесь многие службы делают так. Называется - опрос общественного мнения. А человецы есть ни что иное, как респонденты. Явно - рука рогатого...

- Ну, ну, не отвлекайся. Пускай зовутся, как хотят. А вот что не понимают... Это худо... Что же, у пастырей голова только для ношения митры?

- Есть грех, Учитель. Всех отличных пастырей постреляли ещё крупняки.

- Какие крупняки?

- Ну эти, как их, большаки. О! Большевики! Прости, Господи. Потом охранники отбирали... В общем, еретики, лжепророки, увлёкшие народ на путь к земному раю. Попирали сомневающихся и Твоих служителей огнем и мечом. А теперь опять - служить Тебе, ежели не отбирают всем Собором, то вырубают топором неугодных. Как отца Александра. Слух пустили - враг де он. Наймит сионизма. Потому как иудейского происхождения. Как мы с Тобой. Надобно бы его к чину Святых угодников представить, Учитель. Ходатайствую. Внуши им.

- Што ж, упорство невежд убьёт их, и беспечность глупцов погубит их... Прав был Соломон. Продолжай, Симон.

- Намедни, Господи, взяли меня на Пушкинской площади. Милицейские. Сунули в воронок. - ""Кажи документ", - говорят. - "А што я нарушил?" спрашиваю. - "Ты похож на лицо кавказской национальности, ибо черен, и, может быть, даже чечен, и собираешься сделать какой-либо терракт", отвечают. Подаю паспорт. Открыл. Харя безграмотная. Лимитчик, что ли. Читает по слогам: "Имя - Симон, отчество - Ионович, фамилия - Камень, национальность - евр., год рождения - первый, пятого тишри, место рождения - гор. Вифсаида, Тверийской обл. О-о! Земеля! Я тоже тверской! А што это у тебя не написано, какой ты есть нации, а только "евр"? Это што, европеец значит?" - "Ага, - говорю, - Только Кавказ - тоже Европа. А вот ты - Азия". - "Но-но! Осторожнее, черножопый! Кто ты есть?" - "Так написано же - евр., значит - еврей!" - "Жид, что ли?" - "Нет, - говорю, - был иудеем, а нынче, уж почти две тысячи лет - христианин. Но - еврей. Вот и крест на мне. Нательный".

Показываю. А он: "Знаем мы вас! И в коммуняки, и в христиане записались, штоб нам, славянам, вред нанести! Где отметка о регистрации?" Вот тут мы с Тобой, Учитель, дали маху. Правда, отправлялся я ещё до указа о регистрации, но всё одно... Прокол. - "Сколь, - спрашиваю, - с меня штрафу?" Знаю ведь, мздоимцы они. И лучшего прикорму, нежели этот указ, не придумаешь. Пасутся на голом месте, сукины дети... Смотрят друг на друга. Боятся продешевить. Потом на меня. Вроде как оценивают мой кожух и шапку. "Сто", - говорит старший" - "Чего?" - "Тысяч!". Я аж свистнул. Работник нынче тут не получает столько в месяц, а этот разбойник за пять минут огребает. Вот, Учитель, тут точно заговор. Что там Ирод со своими мытарями и прокуратор со своими легионами! Вот это размах! Тут я понял - истинно, скоро грядет Твоё второе пришествие!

Выдал, однако, им две бумажки с флагами. Отпустили.

Всё же, Учитель, не удержался я. Грешен. Наказал своей властью проходимцев.

- Ну что Мне с тобою делать, Симон? Опять самовольничаешь, инструкцию нарушаешь. Ты же сам в своих Посланиях призывал во имя Моё не отвечать злом на зло!

- Но, Учитель, призывая к смирению, я утверждал, чтобы, делая Добро, заграждать уста невежеству безумных людей! И это утверждение Ты приветствовал, ибо оно в русле и свете Твоего Учения!

- Гм... Хитрец ты, Симон. Но прав. Что же ты с ними сделал?

- Энурез...

- Это ещё что такое?

- Ну... Сцат они...

- Чего?

- Пи-пи делают... Всё время... В госпитале уж... Редкий случай. Без передыху. Как только примут влагу, так сразу...

- Хи-хи... Всё же жестокий ты, Симон. Всех-то так не исправишь. Да и не поняли они, за что наказаны. Не покаялись.

- Вот пусть и обращаются к экстрасенсам.

- А это ещё кто такие?

- Так. Мелкие фокусники. Усыпление под музыку, якобы исцеляющее от всех болезней. Всё Тебе хотят уподобиться. Прохиндеи, в общем. Но инициативные. Бо-ольшие деньги на фокусах огребают. Жируют оне нынче. Пусть себе. Всё ж народ хоть как-то отвлекается от дурных дел.

- Как же, отвлекают! Вон опять затеяли разборку на Кавказе!

- Так, Учитель, што ж с ими сделаешь? Погляди - главный - опух от злоупотреблений, как Нерон; центурион, тьфу, как его, генерал с треугольной мордой разбирается в основном в шикарных авто и женских коленках, а эти охламоны - один косноязычный околоточный, другой с лукавой мордой. Про Жилина-Костылина - кавказских пленников, не читали, в академиях, видно, двоешниками были, а Хаджи-Мурата почитают за марку коньяку. Вот и сунулись, не зная броду. Мошенники, в общем... Много крови будет. Ведь што страшно война развращает человека, опускается он до скотского состояния, преступает законы и заповеди... Полагает, што всё ему позволено, ибо в руках у него оружие... Ожесточается он... Превращается в насильника, хуже зверя дикого. А всё, вишь, идея Соньки Палеолог им на мозги давит. Предупреждал я Тебя... Третий Рим, третий Рим! Вот те и Рим!..

- Помню, помню твои сомнения. Ошибся Я... И на старуху бывает проруха. Чего уж.

Но ничего. Переболеют. Воистину, нынче они едят хлеб беззакония и пьют вино хищения. Прав был Соломон.

- Тяжело болеют, Господи.

- Кто ж когда болел не тяжело? Вон иудеи рассыпаны по свету до сих пор. Только начали собираться в землю обетованную. Всё идет на пользу. Главное - не вмешиваться. Кого любит Создатель - того наказывает, и благоволит к тому, как отец к сыну. Правильно поучал Соломон. А то выйдут одни иждивенцы, уповающие на Моё чудо. Ты только подумай, об чём молитвы перед Моими образами возносят?! - Умножь богатство, покарай соседа, помоги сделать карьеру. Ну, ещё здоровья просят себе да близким. Это ещё куда ни шло. Хоть и здоровье своё держат в руках своих. Никто ведь, как царь Соломон, не попросил себе мудрости. Срам! Нет заботы о Душе и любви к ближнему... Забыли Бога в шуме машин. А какая же любовь без Бога в Душе? Ну, что там ещё у тебя?

- Так. Мелочи, Учитель. Побывал в городе моем на Неве.

- Вижу. Доволен, что вернули ему имя твоё. Честолюбив ты. А сие грех. Ну да отпускаю его тебе. Епитимья тебе будет - воздержишься сегодня от общения с женщиной, что нынче спит в избе в твоей постели, не войдёшь к ней.

- Помилуй мя, Господи, за што ж ты караешь меня так жестоко?

- Однако, Симон, опять ты пререкаешься. Ну што есть день? Мгновение! Не зря ж тебе прозвище - Пётр, то есть - камень. Перетерпишь. Да и её естество требует отдыха... Нечиста она будет... А Моисеевы законы нужно соблюдать. Ибо - от Создателя они. Так што невелико моё наказание. Мой грех - люблю и ценю Я тебя.

Так што там в Питере?

- Прибрали маленько. В самом центре. Подкрасили домы и дворцы. Вернули памятник Твоему помазаннику Алексашке-ханыге. Уж очень он удался князю Трубецкому. Люблю я его. Одно слово - символ. Прост и понятен, как крест. А так... всё клеймят врагов нации, ищут ненаших. Тяжело народу жить. Озабочен добычей хлеба насущного. Отсюда - разбой и воровство. Впрочем, как и здесь, в столице. Торговцы всюду. Однако покупателей мало. Ведь большинство-то народу не при ходком товаре крутилось, а хлеб свой зарабатывало своими руками и мозгами. На мели нынче.

Пошел по Невскому. Подле Гостиного - торг. И книги, и газеты. Нашел я там, Учитель, писание Адольфа.

- Которого?

- Который в преисподней в одной камере с Сосо сидит. Переписывают труды друг дружки и из одной миски баланду из крови жертв своих хлебают.

- А-а.... Продолжай.

- Видать, не обойдется здесь без крови, помяни мое слово. Продавец оного труда весь в черном, затянутый ремнями. - "Кто ж ты есть, братец?" спрашиваю. "Я, - говорит, - патриот!" - "А отчего ж ты, коль патриот, в иноземный мундир старых времен обрядился, как, извини, в театре?" - Выпучил глаза, не понимает. А потом заголосил, как юродивый на паперти, что де подстрекает народ к измене черножопый интеллигент, из-за коих и вся смута, и развал на святой Руси. Народ стал собираться. Уж и молодцы, откормленные анаболиками, появились.

- Чем откормленные?

- Анаболиками, Учитель.

- Это ещё что такое?

- Ну как Тебе сказать? Вот, нахимичили человеки, штоб быстро петушки росли. В корм цыплятам кидают, а они растут не по дням, а по часам. То есть мясо и кости быстро растут. Как князь Гвидон в твоей любимой сказке.

- Ага, понятно. Однако ж мозги-то у них цыплячьи?

- Само собой. А зачем мозги для куриных окорочков?

- Логично, Симон.

- Именно, Учитель. Истинно рука рогатого!

- Тут, пожалуй, ты прав. Помнишь притчу о сеятеле?

- Как же, Господи, как же! Это - зерно, што упало при дороге.

- Верно, Симон. Так чем там кончилось твоя беседа у Гостиного?

- Да какая уж там беседа! Не до слов. Тут уж надо было срочно чудо творить. Вот я возьми да и вознесись, штоб руками не достали. Подвис меж фонарями, как вертолет, прости Господи, и краткую речь сказал. "Опомнитесь, - говорю, - люди! Вам што, крови мало? Используют вас в который раз ваши властолюбивые вожди, как навоз, и забудут. Не рушьте все до основания, было это! Не меч в руках ваших, но кнопка ракетная! Подумайте, оглянитесь. Пойдите в храмы и покайтесь! Да простит вас Господь!"

- И што?

- Затихли, Учитель. Даже крикуны. Однако скорее от недоумения. Как так. Вот висит подле троллейбуса человек без всяких приспособлений и вещает. Ну, штоб не искушать, я растаял, как туман. А то ведь собьют, чего доброго. Да не камнем, а стингером. Обидно будет. Хорошее тело поломают.

А тем временем толпа все густеет. И по проспекту движение стало. Как в табачный бунт. Уж большинство и не видело меня меж фонарями, и смеются в глаза тем, кто рассказывает о чуде. Пить, мол, меньше надо. ОМОН приехал в своих машинах-клетках, пожарная объявилась и скорая помощь от медицины.

- Што это ещё за ОМОН, Симон?

- Это, Учитель, как преторианская гвардия у кесаря.

- Ага, понятно. Ну и дальше что?

- Как обычно. Кого побили палками, кого в клети свои на машинах сунули. Взяли и зачинщика чернорубашечного. Потоптали его товар - газетки, книжки, матрёшки с мордами вождей.

Ввечеру спустился откушать в гостиничную ресторацию. Тело-то питать нужно. Присел у стойки выпить пива. Всё чин чином. Не зря заведение "Европейским" зовётся. Люблю я эту гостиницу. Рядом храмы искусства и на Невском малая копия храма в мою честь. Только здесь он зовётся Казанским собором. Хорошо. Только энти большаки опаскудили его. Заместо храма Богоматери превратили его в хранилище антирелигиозного блуда. Какая-то сука спилила на двери центрального входа с бронзового барельефа моё изображение. Хорошо ещё, што не рванули храмину динамитом, как в Москве храм в Твою честь, Спаситель.

Так вот. Сижу у стойки. Ставит буфетчик передо мной банку железную с пивом. - "Ты што, милый, мне поставил?" - спрашиваю. - "Как что, отвечает, - пиво. Как заказывали. Немецкое". - "Да нет, отчего в железке, как собаке, сунул пойло? Вон у тебя ведь стаканы есть. Подай в стакане". Удивился он. - "Нынче все требуют в банке, чтоб запечатано было". - "Не доверяют тебе?" - "Не доверяют. А боле шику ради. Чтоб как за границей было. А вам, если хотите, вот стакан, пожалуйста". - И подает стакан. Сижу, пью. Неплохое пиво. Но Жигулёвское лучше.

Вижу - женщина молодая рядом сидит, эдак с любопытством меня рассматривает. Сама потягивает из стакана через трубочку какое-то цветное пойло с вишенкой и кусочком льда на донышке. На хрустальной пепельнице слабо исходит дымом длинная сигарета с золотым ободком. Очень хороша собою, грудь, и плечи, и руки. Видимо, слышала наш разговор. И я стал её рассматривать. Екнуло што-то у меня внутри и опустилось вниз. Улыбнулся ей. Всё ж тело у меня зрелого мужика, и не могу я не реагировать на женские прелести, Господи.

- Вот видишь, Симон, сам ведь учил, - не прелюбодействуй, не отдавайся телесной похоти.

- Так, Господи, я имел в виду, как, впрочем, и ты учил, - не злоупотребляй. Ведь и сам Ты в земной жизни не отказывался от женской ласки даже блудницы.

- Гм... Ты прав. Если в меру, то можно. И даже нужно. Но - с любовью. Продолжай.

- И она мне улыбнулась. Придвинулась поближе. - "Я вижу, вы не здешний, - говорит, - и скушно вам одному. Я бы, если пожелаете, могла скрасить ваше одиночество". - "Ты права, я не здешний". И от твоего общества не откажусь. Никак блудом кормишься?" - спрашиваю. - "Верно, отвечает. - Эксплуатирую прелести своего тела. Но не хожу с каждым. Сама выбираю, кто мне по вкусу". - "Стало быть, я тебе по вкусу?" - "Вы интересный мужчина. Похожи на арабского шейха в европейском костюме". - "А я и есть из тех мест". - "Откуда же?" - "Из земли Израиля". - "А-а, говорит, - понимаю. Вы - бывший наш эмигрант. То-то так хорошо по-русски говорите. Даже лучше чем наши родные". - "Да нет, - говорю - я не эмигрант. Просто выучил хорошо язык. Ещё лет триста тому назад. А здесь я в командировке. По делу, то есть". - "Понимаю, - улыбается, - я тоже люблю шутить. От какой же вы фирмы и чем занимаетесь?". - "От Господа нашего. Создателя и Учителя Иисуса Христа". - "Раз от Христа, значит мне повезло. Может, поможете спасти мне мою душу", - смеётся. - "Спасти Душу можешь только сама, покаявшись и уверовав. Тебя как зовут, милая?". - "Анна. А вас как?" - "Симон, - говорю, - по прозвищу Пётр". - "Кто же дал вам такое прозвище?" - спрашивает. - "Господь наш - Иисус Христос. А последняя должность, в коей я работал - первосвященник в Риме, Папой, то есть, "римским", - отвечаю.. - "Это как же?" - смеется. - "Да так. Я есть тот самый Апостольский Советник при Господе нашем Иисусе Христе и держатель ключей от врат Царства Божия. Иногда отправляюсь, как Посол для специальных поручений, на землю. Вот как нынче. При этом воплощаюсь в своё тело тех самых времён, когда Учитель позвал нас с братом Андреем от трудов наших земных за Собою, и снизошел на меня Дух Святой, и учил я людей по воскресении Спасителя Именем Его. А так - я рыбак... Обыкновенный рыбак из Галилеи, с озера Кинарет". Посмотрела она эдак на меня насмешливо, а потом говорит: "Вроде как на сумасшедшего вы не походите, а, впрочем, если и того, всё равно очень милы. Я как раз работала в дурдоме. Медсестрой. Так что у меня глаз намётан". "0-о! - говорю, - помощь страждущим - благое дело. Отчего же ты промышляешь нынче блудом?". - "Во-первых, мне нравится утешать. Не только морально, но и физически. Во-вторых, на деньги, что мне платили в клинике, нынче и колготок не купишь. Все подрабатывают, или воруют, или торгуют. Так что то, чем я занимаюсь, не самый большой грех. По крайней мере, никого не обираю и не обманываю. Вот я вся перед вами. Может быть, и я хотела бы иметь около себя любимого мужчину, родить от него дитя... Но не вовремя я родилась. Сейчас себе такую роскошь могут позволить лишь очень богатые люди. Вот так-то, Симон. Как вас по отчеству?". "Ионович, - отвечаю. - Говори мне "ты", Анна. Не привык я во множественном числе". - "Хорошо, Симон Ионович. Интересно с вами было познакомиться. А нынче - мне работать надо. Пойду, коль не желаете меня "снять". - "Постой, - говорю, - Анна. Я же не оттолкнул тебя. Ты мне нравишься. Не уходи". - "А вы знаете, сколько это стоит?" - "Ты мне скажешь". - "Как на долго?" - "Что значит - как на долго, - спрашиваю. - Может, навсегда", - говорю. Смеётся. - "Сто за час и двести за ночь". - "Чего?" - спрашиваю. - "Баксов, естественно. Обычная цена. Половину-то отдавать приходится", - говорит. - Я вообще предпочитаю иностранцев". - "Отчего?" - спрашиваю. - "Они ухоженные, чистые. - И пахнет от них туалетной водой. Правда, и наши богатенькие стали выходить на международный уровень. Даже запахи от них куда как дороже. Дурные деньги развращают". - "Ты ещё и не глупая женщина, Анна", - говорю. Тебе цена не двести за ночь, а царство на всю жизнь". Смеётся. - "Не откажусь от царства, Симон. Можно мне тебя так называть, котик?". "Называй, Анюта. Поужинаешь со мной для начала?" - "Поужинаю".

Не пользовался я своими возможностями, Учитель, но мое великое желание приголубить эту женщину вызвало у неё ответное чувство. Со мною была не блудница, но любящая женщина. Господи, тело её, как еллинский сосуд, благоухало миррой, и она в любви была умела и прекрасна, как язычница, воистину, еллинская Афродита.

Наутро стала она собираться. Вижу - не хочется ей уходить. Не безразличен уж я ей. Да и в ласке её ощутил я это. Не бывает так у блудницы, но у любящей только. - "Куда ты собралась, Анюта?" - спрашиваю. "Куда же. Домой. Отдыхать. Я ведь только два дня в неделю тружусь на ниве секса", - и грустно так улыбается. - "Вот что, - говорю, - я тебя беру к себе на работу. Пойдешь?". - "Только-то? - улыбается. - Это в качестве кого?" - "Секретарём-референтом будешь... И потом, - говорю, - ты мне люба. Говорил я тебе..." - "Мало ли что мне говорят мужики в постели. Ты говорил то же, что и иные... Но не так... И ласки твои были не такие... От души шли... От любви... Может, и вправду ты от Бога... Кто тебя знает... Впервые вот так не могу уйти от мужика... Прости, если что...". - "Ты не ответила, пойдешь ко мне в секретари?" - спрашиваю. - "Я бы с тобой на край света пошла, коли не шутишь. Только ведь шлюха я, блядь... От слова блудница...". - "Што ж, - говорю, - што было, то было. Быльём порастет. Своей любовью ты покаялась. Любовь покрывает все грехи, как говаривал мудрый Соломон. А потому и прощение за былые грехи заслужила. Ведь и Господа нашего, Иисуса Христа, любила блудница, и Он её любил. Не ты первая, не я последний. Так што, согласна?" - Кивнула головой: "Да!". - "Сколь тебе нужно времени, штобы рассчитаться со всеми делами?", - спрашиваю. - "День". - Подал ей пачку баксов. - "Вот. На расходы. Жду тебя через три часа. Если будут какие трения с кем - только подумай. Я мигом буду рядом". Обняла она меня так нежно, поцеловала и говорит: "Ты правда будешь рядом?" - "Правда", отвечаю.

С парнями, што опекали её на блудной работе, объявились осложнения. Пришлось, Господи, мне вмешаться.

Оне взяли с Анюты откуп и ещё потребовали, штоб она им устроила "отходную"... В общем, штоб всем троим дала... Ну, Анюта - ни в какую... Тут оне ей стали грозить. "Порежем, - говорят, - тебе сиськи и морду"... Тут она и подумала...

Вся эта разборка случилась на углу Невского и Лиговки... Вот я и выхожу как раз из аптеки на углу и к ним. Говорю: "Раз получили откуп, отвалите и не нагличайте". Оне же нагрубили мне, козлом старым обозвали и обещали поначалу меня употребить по содомски, попортить тело и, извини, яйца оторвать. Поглядел я на них - здоровые мужики, лет по двадцатипяти, холки распухли, мышцами играют, и баба ещё с ними повизгивает от предвкушения драки... Н-ну, стали оне на глазах пухнуть. То есть мышцы стали расти, будто их изнутри надувают. Одёжка трещит по швам и опадает, как старая кожа у гада. Сами замерли от удивления. Руки крыльями растопырились, ноги едва держат эту громаду мышц, двинуться не могут. Как опали последние одежки - открылись их, извини, органы. Как у египетского быка Аписа, прости, Господи. А у девки, што хихикала, сиськи порвали маечку и стали, как коровье вымя... И сосцы четырьмя бананами растопырились в стороны. Толпа вмиг набежала, забыла про свои хлопоты, а оне с места двинуться не могут. Баба только дурно голосит, как на похоронах... Тут в середку ввалился мужичонка, чернявенький такой, с усиками. Оглядел их, потрогал за органы, хлопнул ручками и говорит: "Эй, ребятки, я беру вас всех на работу. И бабу. Моя жратва, питьё и все такое прочее. Плюс 10 % от сборов! Завтра сыму Октябрьский дворец, будете показываться трудящимся. Очередь через весь Невский до Зимнего будет! Телевидение во главе с Невзоровым, реклама МММ, книга Гиннесса, зарубежные гастроли даже в Австралию и ЮАР! Согласны? Это ж надо, такие пипки! А яйцы?! Как у страуса! Да не реви, дура! К тебе ж охотников будет - море. "Плейбой" же удавится от зависти!".

Опять затор случился. Уж на двух проспектах - Невском и Лиговском. Опять приехал ОМОН, скорая с пожарной, а народ с тележками всё подваливает с Московского вокзала. Шум, гам, задние спрашивают: "Чей митинг? Не коммунистов ли?". - "Не, - отвечают, - мужиков раздели, то ли сами разделись средь бела дня. И баба с ими. То ли правда, то ли нет, отсюда не видать, но, сказывают, што мужеское начало у их, как у жеребца. А у бабы титьки, как у коровы. Может, фокусники... Совсем срам потеряли... Скоро перед окнами Собчака будут устраивать свои блядские демонстрации".

Тут Анюта ко мне наклоняется и шепчет на ухо: "Сёмушка, отпусти ты их, Христа ради. Хрен с ними... Куда ж с такой пипкой... Разве што кобыла выдержит". - "Отпустить?" - спрашиваю". - "Ага! - отвечает, - и пошли скорей отсюда". - "Хорошо", - говорю. Подошел к ним и спрашиваю - "Ну так што, как по части старого козла? И в какую щель всунешь ты свой орган? А? Верну всё на место, только пойдёте в храм, покаетесь и Господу помолитесь, ибо сделаю я Его именем. Не пойдете - снова будете такими". Кивают в знак согласия, ибо сказать ничего не могут - в шоке. А усатенький: "Ты што мне мильярдное дело срываешь, папашка? Зарэжу!". Я посмотрел на него и крестом осенил. Он как-то вдруг скукожился, сник и задом, задом - растворился в толпе. Не иначе - его посол.

Дотронулся я до них, и стали оне худеть. Пришли в норму. Только голыми остались. А у девки по четыре соска осталось на каждой сиське. Милицейские их похватали - и в машину. За нарушение общественного порядка. Потом отпустили. Пошли оне в храм и свечки перед Твоим образом поставили. А девка эта нынче бо-ольшие деньги зарабатывает. Ейная аномалия привлекает.

Пока этих альфонсов совали в машину, удалились мы с Анютой, можно сказать, с места происшествия.

- Пошли, - говорит Анюта, - ко мне. Я тут недалеко живу. На Рубинштейна". - Пойдем, - отвечаю, - погляжу, как ты живёшь". - "А как, скудно. - говорит. - Не твой номер в "Европейской". Две комнаты у меня в коммуналке. От покойных родителей остались. Блокадники они были. Детьми их летом 42-го вывезли через Ладогу. Когда в 44-м вернулся отец, только бабушка была жива, его мать. А у матери - никого. Она только в 53-м, как 18 ей исполнилось, вернулась. Так в общаге и кантовалась лимитой, пока отца не встретила. Комнату-то по смерти её родителей заселили после войны. И ни фига ей не давали - ни жилья, ни прописки. Помер сначала батя, а в 91-м мама. Кто был в блокаду детьми и пережил её, долго не живут. У меня ещё соседка старушка. Тоже из блокадниц. Ей в 41-м было 14 лет. Потому работать пошла на Кировский. Танки они ремонтировали. Так и выжила на рабочей карточке. Как показывают по телеку блокадную кинохронику - плюется. Всё не так было. Куда как страшней. И ещё семья в соседях у нас. Музыканты. Нынче оне в загранке. Работают в Финляндии в музыкальной школе. Комнаты ихние как бы забронированы. Опечатаны. Щас, кто может, - рвут за бугор. Знала б я язык, тоже подалась бы куда-нибудь. Всё ж медсестра я. А там хорошо платят медсестрам. Так что блядством занялась я не от хорошей жизни. Вот гляжу на бабульку - отработала она более сорока лет, а нынче не может прокормиться на свою пенсию. Подкармливаю её помаленьку. Куплю чего-нибудь вкусненького - угощу её. Она же всё плачет, власти да бандитов этих, которые из комсомольских секретарей скакнули в юные бизнесмены, костерит почем зря. Кем, ты думаешь, были эти мои сутенёры раньше? Члены бюро райкома комсомола. Один отвечал за спортивную работу, другой за культуру. А третий и вовсе был вторым секретарём.

Я б могла уж купить себе однокомнатную квартиру где-нибудь на Охте или в Новой Деревне. Не хочу уезжать отсюда. Питер - здесь. Да и бабульку жалко. Помрёт с голоду без меня. Некому ведь ей и стакан воды подать. А там - одно слово деревня... Только что дома большие. Все на одно лицо".

Пришли к Анюте на квартиру. Дом старый, грязный. Во дворе на лестнице гнилью и котами воняет. Поднялись в третий этаж. Открыла она дверь, зашли. Хорошие, прибранные комнаты. Видно следит за ними хозяйка. "Счас я тебя покормлю, - говорит. - Вот купила тут кое-что. Да в холодильнике есть запасец". - Достает из сумки мясо, овощи - раскладывает на столе. - "Ну-ка, што за мясо ты принесла?" - спрашиваю. - "Свиные отбивные, лучшие взяла на рынке". - отвечает. - "Да што ж ты, милая, нельзя же есть это грязное животное, не жвачное оно!" - говорю. Расстроилась она. - "Извини, говорит, - я ведь не знала. Мы-то едим. Сладкое мясо". - "Потому и сладкое, што питается всякой гадостью. Создатель запретил есть живность, которая непарнокопытная, не жвачная и всяких хищников, грызунов, гадов". - "Отчего же?" - спрашивает. - "Ну как же, свинья ест даже падаль, хоть и парнокопытная, но не жвачная. А через падаль передаётся всякая зараза. Ты ж медицину учила? Так?". - "Так", - говорит. - "Опять же, представь, штоб наши древние предки поели непарнокопытный свой скот - ослов, лошадей и верблюдов, - остались бы без тягловой силы. Также запрещено есть убоину с неспущенной кровью. Потому как кровь есть жизнь. И через неё все передаётся. И хищников потому же нельзя употреблять в пищу, што режут и питаются преимущественно больными животными, ибо здоровых им не догнать. Санитары оне. Вот через них и может зараза передаться. Также грызуны. Ведь почему мои предки не вымерли от чумы - не прикасались к грызунам. Оне же переносчики всех этих страшных болезней. Так што самое здоровое мясо есть говядина и баранина. Да и то, если убита не позже вчерашнего дня и кровь из неё спущена. То же и с птицей - есть можно ту, што зёрнышки клюёт, но не хищную, не ворон, упаси Бог. И с рыбой тож. Вот как отловим с братом сома, так его обратно в воду. Нельзя его есть. Без чешуи. Падаль ест, как свинья. В Писании всё это сказано. Весь санитарный кодекс. Не читала?" - "Нет", отвечает. А у самой глаза широкие и удивлённые, рот приоткрыла и оттуда глядят жемчужинки. Обнял я её, приголубил, зарылся лицом в её чудные густые палевые волосы и ощутил на своей груди налитые холмы её персей. Господи, я совсем ошалел и вместо проповеди Писания утонул в её прелестях, и мы долго ласкали друг друга, разбросав по комнате одёжки.

- Знаю, Симон, знаю. Я даже немного тебе завидую. Так что же было дальше?

- Господи, как только мы насытились друг другом, я и говорю: - "Вот тебе, Анюта, Писание. Прочтёшь в моисеевом пятикнижии для начала книгу Исход. Там все законы и правила изложены, кои Создатель через Моисея, своего пророка, передал народу своему.

По поводу же свинины не тужи. Нынче санинспекция проверяет мясо. Так што можно есть. Да и христиане отменили позже правила о кошерной пище, так как жили уж в Европе, где климат помягче и воды побольше. Готовь отбивные, зови свою бабульку к ужину, будем знакомиться.

Вечеря получилась наславу. Анюта приготовила сочные отбивные с зелёным болгарским горошком и жареной польской картошечкой. Запивали мы мясо красной болгарской Гымзой.

- Это что, вино?

- Вино, Учитель. На Фалернское похоже, но лучше.

- Понятно. Дальше.

- Соседка Анютина, старушка, была очень довольна ужином. - "Последний раз такие отбивные ела, - говорит, - ещё при советской власти. При Брежневе. На своём пятидесятилетнем юбилее. А теперь што ж? Ограбили, последыши, пенсией не прокормишься. Все воры и бандиты.

Очень уж она, Господи, выработанная. В наше время даже рабы никогда так не вырабатывались. Што-то не так в этом государстве, Господи. Где ж это видно, штоб держава так обращалась со своими гражданами? А всё последствия идеи Соньки Палеолог! И эти, прости, Господи, дерьмократы вернули ведь себе в герб сонькиного орла! Мутант двуголовый...

- Кто, Симон?

- Мутант.

- Это что?

- Уродец. Помнишь, я Тебе докладывал, што под Житомиром народился телёночек о двух головах после катастрофы на атомной станции в Чернобыле?

- Как же, помню, Симон. Этот академик, што визировал безопасность, повесился тогда. За што и был наказан.

- Поторопился Ты, Господи. Не он ведь главный-то виновник.

- Правильно, Симон. Народ виновник, што позволяет с собою так обращаться своим вождям. Но и он не без вины. Пока народ не осознает, не покается, будет и далее страдать.

- Долго ли, Учитель?

- Два поколения. Минимум. Ты же знаешь, Симон. Умереть должны рабы. Как сказал Создатель Моисею? - "В землю обетованную никто из тех, кто вышел из Египта, не войдёт. Кроме Иисуса Навина". Так и здесь. Не ты ли докладывал Мне в прошлый раз, што все кто был при власти, при власти же и остались?

- Я, Учитель.

- То-то... Продолжай, Симон.

- Да-а... Так вот поужинали, старушка-то глядит на меня, глазки у ней блестят. Вроде как оценивает. Потом спрашивает: "Ионыч, а где ж ты живёшь? Есть ли у тебя жена и детки? - "Ну, я и отвечаю. што живу, где понравится, а жены и деток не имею. Мол, на работе у Господа и при моей должности не положено мне иметь семейство, окромя братьев, Божьих Апостолов. Улыбается старушка. Вроде как принимает мою шутку, потому как с детства ей внушили, што Бога нет, а его служители, то есть попы, само собой, шарлатаны и обманщики трудового народа. Ведь даже некрещёная она, Господи" - "Раз так, Ионыч, оставайся с нами жить. Погляди, какая Нюша видная женщина. Чем тебе плоха? Вот сколько было у ей хахалей - никого не приветила, а тебя выделила. Мужик ты што надо. В соку. Не пьёшь, обходительный. Самостоятельный. А што? Запишешься с ей, пропишем тебя. А то, неровен час, продадут наш дом бизнесменам Собчак с депутатами, и поминай как звали. Выгонят на улицу нас. Вить не плачу я за квартиру уж боле года. Пенсии-то не хватает. А так, глядишь, мужик в доме, заступится. Хоть Нюше-то пусть повезёт. Моя-то жизнь уже кончилась.

Вишь, в 41-м, как война началась, батю забрали на фронт. Сразу же под Ораниенбаумом и поранило его. Помер в госпитале от ран. Мать устроила меня к себе на Кировский. Сама-то дожила до весны 42-го. Шла на работу в ночную смену, да попала на Московском под машину. Организм был у неё истощенный, вот и померла, не выжила. А был обыкновенный перелом. А я выжила. Только долго была одна. Моих-то женихов отстреляли на войне... За Родину... За Сталина... Потом долго я ещё не была женщиной. Видно слабый организм был, голод, работали по шестнадцать часов, на тяжёлой работе, где и не всяк мужик выдюжит. А мы все были зелёные девчушки да мальчишки. У них от голода да истощения и пипки-то болтались промеж ног, как пожеванные. Все потом после войны спились да рано поумирали - не верили, што смогут стать мужиками... Замуж вышла поздно. За скобаря псковского... Тоже маненько был порченый войной. Пил почём зря. Бил меня... Однако дочку родила. Было мне уж под сорок. Не от него. Морячок один попался... Как раз из плавания пришел... Хороший такой, молоденький, голубоглазенький. Дочка на ево похожа получилась. Мой-то догадался, што не его дитя... Бил меня ещё пуще и пил... Я уж ево прощала. Хотела себе немножко счастья в этой жизни. Пять лет дочке было, как мой мужик помер. Перепили они с приятелями. Забрали их в вытрезвитель, кинули в машину, вот он в ей в собственной, блевотине и захлебнулся... Жуткая смерть. Жалко его было. Тоже ведь не от хорошей жизни пил. Женился-то на мне, нелюбимой, штоб только сбежать из своего псковского колхоза в город... Там ведь после войны ещё хуже было... У нас-то в Питере хоть жрать было что. А там - грязь, хлеб да квас. Всегда пьяный председатель да дюжина замученных полупьяных солдаток.

Дочка вышла вся в того матросика. Веришь ли, имени его даже не спросила... Тоже пошла по морскому делу. Устроилась официанткой на "Лермонтов". Большой, красивый пароход. Всегда мне с плавания гостинцев привозила. А потом утонул их пароход возле Австралии. В газетах писали... Так я осталась одна... Вот спасибо Нюше, душевная она девушка. Даром што соседка, а как за родной смотрит. А нынче - не она б, давно, как собаку, как в блокаду, кинули б в общую яму. Было у меня на книжке припасено на похороны 500 рублей, дак нынче оне ничего не стоят. На метро разве што прокатиться разок". - "Значит, и в Бога ты, Ермолаевна, не веруешь?" спрашиваю. - "Конешно, Ионыч. Некрещёная, - не приучена советской властью. А так думаю, што есть всё же Бог. И наказал он нас за то, што сделали наши отцы в 17-м. Много погубили безвинных людей. Очень много. Щас многие пошли в церковь. Свечи ставят, крестятся. Но не веруют по-настоящему. Вот знамение бы какое... Што есть Он действительно". - "Хорошо, Ермолаевна, будет те знамение. Поселюсь у вас, если Анюта не возражает". "Правда, Сёмушка?" - "Правда", - говорю. - "Так забирай свои вещи из гостиницы щас же!". И ну меня целовать, не стесняясь бабки. Так я и поселился у Анюты.

А на другой день приходит вечером с прогулки Ермолаевна и рассказывает, што с утра обнаружились неимоверные события, происшедшие с некоторыми памятниками в городе. Приехав утром в Совет, Собчак к удивлению своему обнаружил, что каска у Императора Николая на памятнике вычищена до блеска и горит, как золотая. Потом доложили ему, што на Невском у Екатерины на памятнике кисти рук как бы в золотых перчатках. И местные остряки объяснили, што вроде потому, как всех своих фаворитов, што у ея ног, за их мужские прелести трогала. А у памятника Петру, што возле Инженерного замка, глаза горят медным блеском, как у одержимого. У Пушкина - волосы порыжели. И стал он глядеться натуральным арапом. Но очень симпатичным. Самое же непонятное сталось с памятником вождю, што у Финляндского вокзала. Там, где он на броневике. Рука-то у ево вытянута была, и он как бы восклицал: "Да здравствует социалистическая революция!" А нынче согнул он её в локте и с помощью другой руки сделал непотребный жест как раз в сторону Зимнего. Да ещё с ехидной улыбкой. Будто говорит: "Накося, выкуси!" И ещё сказывают, на "Авроре" в шесть утра пушка сама стрельнула. Так вахтенного уже отправили на губу. Народ волнуется, у памятников толпы стоят, митинги открылись. Черные обвиняют демократов, што де оне начистили асидолом глаза первому Императору и руки Кате, а коммунисты во главе с Ниной Андреевой и Тюлькиным обвиняют социал-предателей во главе с Собчаком и Ельциным-Гайдаром, што подменили памятник Ильичу и надругались над святыней всего прогрессивного человечества. И ещё настоятель Адександро-Невской лавры потребовал, штоб убрали от западного входа в собор мраморный памятник на могиле солдата революции товарища Фельдмана. Пока он, мраморный, стоял с винтовкой у ноги, то куда ни шло, а как с нынешнего утра взял винтовку наперевес, то это уж вызов всему российскому Православию. Сказывают, Собчак пообещал Фельдмана сменить на Иванова. И винтовку поставить обратно к ноге. К 12-ти пришёл в Лавру камнерез с товарищами и, срубив на памятнике слово "Фельдман", выбил "Иванов". Распили бутылку "Распутина" и удалились восвояси. Настоятель погнался за ними, стыдил, што де надобно было бы вовсе убрать памятник этому революционному изуверу-инородцу, гонителю Веры и убийце священнослужителей и, што де мэр обещал убрать. Однако камнерез обозвал настоятеля старым мудаком и сказал, што меньше, чем за пять миллионов он к этому мрамору даже близко не подойдёт. Настоятель стал его срамить, уговаривать, што де Божье это дело, а в конце вопросил: "Аль не русский ты?". На што каменщик послал его... - "Ну вот, Ермолаевна, хотела ты знамение - вот оно и есть", - поясняю. Задумалась старушка. - "Может ты и прав, Ионыч, да вот неудобно на старости-то лет идти креститься в церковь. Да и денег нет на обряд". - "Ничего, - говорю, - к Иоанну-крестителю приходили креститься всякие люди разного возраста. Самого Спасителя крестил он в зрелом возрасте. И ко Спасителю, нашему Господу Иисусу Христу, приходили также различные люди. Коль желаешь - я тебя могу окрестить. Бесплатно. - "А разве ты можешь, Ионыч? Ты ж не поп". - "Могу, - отвечаю, я более, нежели поп. Апостол я, святой Пётр. Первый и высший иерарх христианской Церкви. Именем моим сей чудный город назван - Санкт-Петербург - Город Святого Петра, то есть. Ибо испил я ту же чашу, што и Спаситель наш, Иисус Христос, который пришел к нам и стал человеком, штобы мы стали Богами. Он сказал, што познав Истину, человеки станут Свободными и отдал Душу Свою как выкуп за многих. У меня Его мандат, ибо Сказал: "Паси агнцев Моих, Пётр".

Окрестил я старушку. Надел ей нательный крестик из кипариса с Елеонской горы... Растрогалась бабка. Подарил иконку Твою, Спаситель. Хорошая иконка. Кисти Нестерова. Ты его приветил, Господи, водил его рукой, как писал он в храме Святого Владимира-крестителя в Киеве. Нет на ней вины, Господи, ибо считай - вновь обращённая она язычница, потому как поклонялась с самого младенчества идолам. Мертвым и живым.

- Ох-хох, Симон. Доколе же невежды будут любить невежество? Доколе буйные будут услаждаться буйством? - как говорил царь Соломон. Ведь не внемлют опыту мудрых своих предков. Горько мне всё это слушать. Почитай, тысячелетние труды наши дали мизерный результат. Хотя и осталось равновесие меж Добром и Злом. Однако возможности Зла умножились самонадеянностью человеков... Оставили Меня, глупцы... "Упорство Невежд убьёт их, а беспечность глупцов - погубит их..." - как верно поучал мудрый Соломон же. Притчи Соломоновы оне хоть читают?

- Не читают, Господи. Больше увлекаются детективами.

- Это ещё што такое?

- Повести про стражников и воров. Ещё "Марию" глядят по телевизору.

- Про матушку Мою?

- Нет, Учитель. Сериал мексиканский.

- И што же там?

- В общем, душеспасительная история. Добро побеждает Зло.

- Это хорошо. Пришли мне телевизор, Симон. Хочу поглядеть.

- Пришлю, Господи. Сегодня же. Подарок от меня к Твоему Рождеству.

- Спасибо, Симон. Што ж там у тебя далее было? Рассказывай.

- После, как я окрестил Ермолаевну, зачастила она в храм, в Лавру. Сказывает, што у входа в собор на мраморе Иванову, бывшему Фельдману, который верный солдат революции, отбили усердные прихожане ружьё и на буденовской шапке поверх пятиконечной звезды намалевали Моген Довид, и ещё на пьедестале свастику изобразили. Надругались над грешником, хоть и мертвым. Большой грех.

К сентябрю собрался я посетить первый христианский город на Руси. Оставил денег в твёрдой валюте Ермолаевне, научил, где их менять, и отбыл с Анютой в город Киев. Ехали мы с ей в спальном вагоне. В соседнем купе перекупщики торговцы везли образа Твои и Святых угодников на продажу. Тайно. Ибо уворованы были из храмов и хранилищ. А в другом купе - тайно же, везли дурман, што делают из маку. Наркотик - героин называется. Дуреет от ево человек, как от водки, развращается и не может остановиться, как пьяница.

- Што ж ты сделал, Симон?

- Как Ты учил, Господи. Прогнал торговцев из храма... Взяли их на границе. Только откупятся они. Не взыщут с них. Больно продажными стали мытари и стражники. Нет на них управы. Невежды оне, грешники.

- Тяжёлые времена наступили, Симон. Содом и Гоморра. Што ж, придётся, и через эти тернии продираться человекам... Верю, вернутся оне к Добродетели... Ибо разумом наделил их Создатель. Не должна низменная похоть одолеть Разум... Земля дадена человекам во владение, дабы умножать её богатства, а не истощать их... Не мотовства для... Отвлёкся Я, Симон. Продолжай.

- Да... Так вот, Господи, прибыли мы поутру в город Киев. Очень я люблю этот град, предвиденный братом моим первозванным Тобою, Андреем. Святое место. Благодать Создателя над сим местом. Лоно, рождающее таланты и вдохновляющее человеков. Восходящее солнце играло в куполах храмов, по пояс стоящих в спелой зелени высокого берега. И только изумруды, опаленные золотом глав храма брата Андрея, висели в прозрачном воздухе гимном Тебе, над плоской равниной у ног холмов и зеркалом реки. В душе пели трубы восторга. Глаза у Анюты наполнились слезой благоговения...

Поселились мы в гостинице, возведенной на месте пожарной каланчи, на высокой круче у парка. Любят в этом городе иностранцев, вот и подал я им канадский паспорт. Сразу зауважали. И стали нас называть мистер и миссис Стоун. Саймон Джи Стоун. Неделю разбирался с бардаком, который устроили здесь священнослужители. Подумать только - Русская Православная Церковь имеет свою иерархию, Украинская - свою, Автокефальная - свою, Греко-Римская - свою. Господи, как Ты с ними разбираешься? Суета сует. За власть и кормление бодаются служители Церкви. Святотатство! Книжники! Помню, как Ты, Учитель, поучал нас: "Слушайте, што говорят книжники, все верно говорят, но не делайте так, как они делают".

Еще объявилась здесь лжепророчица. Себя рядом с Тобою поставила. Взяли её. Как Тебя тогда каиафовы служители. Портреты ейные развешаны по городу в недоступных местах. Изображена она в тиаре папской с пастырским посохом и с воздетыми перстами для благословения. Думаю, происки это рогатого. Однако ни проповедь её, ни задержание не вызвали смуты, к коей стремились возжелатели власти. Не вцепились друг другу в грудки человеки, ибо большинство ни во что не верует, тем паче в неё.

Анюта уж сокрушаться стала, не заболел ли я. Заботится обо мне, смотрит, как за дитятей. Ласковая она и добрая, Господи. Полюбило ея не токмо моё тело, но и Душа. Слава Тебе, Господи, што послал Ты мне её. Спасибо, Учитель.

Как-то лежим мы вечером, все думами полна голова - как тут разобраться с этими чернорясыми. Одного послушаешь - оне правы, другого - те должны бы владеть храмом, третьих - и те жаждут справедливости. Анюта же гладит моё лицо ласково так и спрашивает: "Семушка, помнишь ли, ты в Питере бабульке сказывал, што испил чашу, аки Христос?" - "Помню", - говорю. - "Так што ж это значит?" - "Как што, - отвечаю, - знаешь ли, што это за чаша?" - "Не знаю". - "Смерть через распятие на кресте ради искупления грехов человеков". Поглядела на меня своими широкими глазами - ужасом наполнились ея очи и волос пушистый рассыпался по плечам. - "Што ж, и твоё тело также пытали?" - спрашивает. - "И моё. В Риме то было, где священствовал я. И брата моего Андрея так же распяли. Только на косом кресте. Также, как и Спаситель, приняли мы смерть. Испили, как и Он, чашу. И стал я по смерти одесную Его". - "Господи, Господи, бедненький ты мой, - приговаривает, гладит и целует мои руки, нашла старые шрамы на запястьях. - Изверги какие! Отчего ж люди такие жестокие? За што измываются друг над другом?" "Человеки, Анюта, есть стадо, которое и не осознаёт, што ему надобно. Потому - внемлет вождю, идёт за ним, как стадо агнцев за черным козлом. А вожди-то бывают разные. Вот как пророк Моисей, цари Израиля Давид и Соломон, или как Ленин, Гитлер, Муссолини... А помельче - не счесть. Власть над человеком слаже даже секса, и ради неё властолюбцы готовы на любое злодейство. Вот и дерутся оне за власть, вовлекая в драку народ. Попросту, как нынче говорят, конкуренты устраивают разборку. Такие же властолюбцы-книжники именем Создателя сколько людей погубили в средние века. Ведь всех красивых женщин и девиц в Европе на кострах сожгли! Как ведьм якобы. Ужас! Вот и остались красивые женщины только в России и в Украине. Так што всё это суета сует и томление духа властолюбцев. Вот и тут, в Киеве, лет десять тому, из зависти честолюбцы-художники оболгали перед властью своих товарищей, што ваяли стену жизни Человеческой у крематория на кладбище. Испугались, што чрезмерно прославит их это художество и затмит сих художественных чиновников. Вот и казнили почти готовую стену. Залили бетоном. Чем не Ауто-дафэ?". Задумалась Анюта, а потом спрашивает: "И што ж с твоими мучителями стало?" - "Да што ж с ними, простил я их, также, как Христос. Не ведали оне, што творили. Язычники ведь оне были". - "Так што ж это такое, Сёмушка? Выходит, если я сделаю Зло по неведению, то и простится мне, как покаюсь? Несправедливо это. Вот внушат, што враг мой буржуй-империалист, сионист, мусульманин или ещё кто. Понесу к этому своему якобы врагу ненависть и даже сделаю ему урон или смерть - и што же, невинна буду? Не-е, Сёмушка, што-то вы там с Учителем недоработали. Неправильно это. Делающий Зло пусть отвечает вместе с внушителем. Но в меру своей вины. Вот участковый наш, капитан Смирнов, правильно говорит, што незнание Закона не освобождает от наказания". - "Верно, Анюта, - отвечаю. Но то Законы, установленные человеками. Пусть человеки нарушителей судят и наказывают. На то ими правит Судебная Власть. А Господь и врагов своих прощает - ибо Зло порождает только Зло". - "Вот потому и Зла столько в мире. И никак оно не уменьшается. Наш человек, окромя пряника, должен предполагать и кнут", - говорит. - "Вот видишь, Анюта, - отвечаю, - истинно ты язычница. Человек должен понять, што не след ему делать другому того, чего не желает себе, как поучал пророк Гилель. Истинно это так. Вот усвоив истину эту, человеки и не станут творить Зла. Сие - главная Заповедь Создателя, даденная человекам через Моисея и наших Пророков. Не говори: "Я отплачу за Зло, предоставь Господу и Он сохранит тебя". Так поучал мудрый Соломон.

Простил я её, Господи, за кощунственные слова, ибо душа у ней язычницы. И тело..., и чувства, Господи... Люблю я её... И каждый день моё естество жаждет ея, как в первый раз... Н никак не насытится... Ибо ответную любовь и ласку встречает... И воспламеняется каждый час... Не похоть сие, Господи, но любовь... Хоть и язычница, но праведница она... Ибо несет в сердце своём любовь... "Любовь покрывает все грехи", - учил мудрый Соломон. Помнишь, Учитель?

- Помню, Симон, помню. Оттого с приязнью отношусь к Анне и поощряю вашу любовь. Богоугодное сие дело. Не кручинься. Продолжай.

- Тяжко живут и здесь горожане, Господи. Торговцы стоят по всем рынкам и предлагают разный иноземный товар, лавки полны, однако некому покупать. Обуяла начальников корысть и легче им взять себе то, што принадлежит всем по праву, нежели дать работу человекам и достойно за неё платить. Скудость ума и корысть правит бал нынче. Ограбят ведь и доведут до нищеты сей цветущий край, пока вырастет новое поколение и окоротит бандитов. Вымирать народ стал. Не допусти, Господи.

А ещё блуд языческий проповедовать стали некие скоморохи. Спустились мы как-то в субботу с Анютой от златоглавой Святой Софии к площади, зовущейся ныне Независимой. Гляжу - толпа у большого фонтана, по серёдке рыжий щербатый клоун речет форменный блуд, што де Святое Писание есть не святое, а просто история иудеев, сочиненная жрецами и попами для совращения иных народов и завоевания оными иудеями всего мира. И што у украинцев есть свои языческие боги - Перун да Даждь-Бог, и своя история, и свои герои, и не гоже ходить в божьи храмы и молиться чужому богу, то есть Создателю Христу, ибо сие есть жиды хитрые, как и все большевистские начальники от Ленина и до Сталина и Калинина, подсунувшие всем свои законы. А штоб лучше усвоили, выписал всех на асфальте, и вышло, што все они есть евреи. Потом клоун этот сымает шапку и восклицает: "Коль патриоты вы, то записывайтесь в партию Тараса Шевченко и скиньтесь, кто сколько может на эту самую партию". - "Ах ты ж, - думаю, - спекулянт. Што ж ты, сукин сын, треплешь имя страдальца и праведника, страстотерпца и христианина, мудрого песнопевца и художника, любимца народного". Прости уж меня. Господи, наказал я...

- Прослышал Я о твоих проделках, Симон. Митрополит молил наказать этого словоблуда и богохульника... Вот ты и наказал... Мой промысел.

- Я так и внял, Учитель. Как открыл он рот, так стали из уст его поганых выскакивать жабы бородавчатые. И народ стал потешаться. И кому было невдомёк, поняли то, как Твоё наказание. Што есть он орудие в руке рогатого. И извергали его уста сих тварей, пока не позеленел он от усердия и страха. Милиция вызвала скорую помощь и увезли его в монастырь Святого Кирилла, в приют для душевнобольных.

Посетили мы с Анютой, Господи, святые места сего древнего христианского города. В Твоём храме на Берестове указал ей фрески, где мы с братом Андреем изображены. Однако более всего Анюте понравились храмы Святой Софии и Святого Кирилла. А также Святого Владимира-крестителя. Я наставлял ея в Святом Писании каждодневно и привел к Тебе, Спаситель, окрестив в водах Славутича...

А в годовщину избиения киевских иудеев в Бабьем Яру, учинённого людьми Адольфа, посетили мы то место скорби. Много людей, но больше наших с Тобою соплеменников пришло помянуть мучеников. Как Ты помнишь, сие случилось в конце старого иудейского кладбища. Нынче поставили на том месте большую менору-светильник. А на старом кладбище, совсем разорённом, те самые большевики поставили большую школу для изучения своей лженауки. Ещё поставили рядом с кладбищем громадный телевизионный, дом. Нынче в той самой школе те же профессоры-книжники выясняют, кто более громил иудеев петлюровцы, деникинцы или будёновцы. Одни полагают, што деникинцы и будёновцы, иные - што нет, петлюровцы и деникинцы, а третьи - што только петлюровцы.

- Ох, Симон, видать придётся этих книжников отправить в компанию к погромщикам в преисподнюю. Нынче они участвуют в гладиаторских ристалищах перед своими жертвами и каждодневно убивают друг друга.

- А ещё. Учитель, будучи на горе Святого Владимира, на Перевесище, увидела Анюта крест каменный, внутри которого распята женщина. Поинтересовалась - што сие? - "Это, - говорю, - памятник уморенным голодом селянам в 33-м году". - "За што ж их так? - спрашивает. - Чтоб поломать хребет собственнику-селянину, штоб пошел он в колхоз. Это злодейство, содеянное властью во имя ложной идеи, никогда не простится". - "А как же этих злодеев покарали?" - спрашивает. - "Затейники этого голодомора в преисподней сидят в амфитеатре цирка, а на сцене всякие твари поедают яства, приносимые начальниками пониже, и дух аппетитный исходит от тех яств. Вот и захлебываются оне слюной, ибо могут только видеть и обонять вареники со сметаной и колбасы с бужениной.

А на том месте, где крест стоит, был златоглавый храм имени Архангела Михаила. Поставили его ещё до того, как Москву основали". - "Што ж с ним стало?" - спрашивает Анюта. "Взорвали большевики. Как и другие храмы. И памятник посерёдке площади первой киевской христианке княгине Ольге и просветителям Кириллу и Мефодию разобрали. Мешали де созданию самой большой площади в мире. Вот видишь, - показываю, - домина с колонами слоновыми ногами?" - "Вижу". - "Вот такой же хотел зодчий поставить вместо храма Архангела Михаила. Вместо подъемника - лестницу к реке, а на верху ея водрузить истукана". - "Какого истукана?" - спрашивает. - "Вождя, понятно. С вытянутой рукой. Как в Питере у Финляндского вокзала". - "А што ж теперь с тем зодчим, который разрушил чужое творение?" - "Да ничего. Храмы строит под горой, на которую язычник Сизиф катит камень. Каждый раз, как камень скатывается вниз, так рушит храм, возведенный зодчим". Задумалась Анюта. "Хорошее наказание ему Господь определил". - "Вот-вот, - говорю, - А ты не суди да не судима будешь". - "Однако же и тебя, и брата твоего Андрея, и Иисуса, и иных судили же люди". - "Судили, - отвечаю, - Потому што не понимали. Однажды выучившись, не воспринимали новых идей. Потому и считали нас святотатцами". - "Как это? Растолкуй, Сёмушка", - говорит. - "Ну вот, к примеру, христианские же богословы, выучивши, што Вселенная устроена так, как представлял ея язычник Птоломей, то есть, што центром мироздания есть Земля, не восприняли учения Коперника, не приняли доказательств Галилея или там Бруно. Ибо превратились оне в тех же книжников-догматиков, што и нас судили. Отчего же народ стал отходить от Бога? Потому как догматики Церкви осуждать стали науку и усомнились, в свою очередь, книжники от науки в роли Создателя. Самонадеянно посчитали, што всё на Земле есть результат эволюции. Даже теорию зарождения жизни на Земле сочинил один академик, будто в первобытном бульоне зацепились случайно атомы друг за дружу и создали молекулу белка, то есть жизнь, не просчитав - возможно ли сие? Ведь каждая тварь на Земле совершенна. И превратиться одна в другую не может, как полагал то мичуринец Лысенко. Ни одно творение рук человеческих не сравнится с Божьим промыслом. Нынешние ученые не нашли доказательств отсутствия Творца. А посему, человек разумный всё же вернётся к Богу. Верю я в это". - "Когда же, Сёмушка?" - спрашивает. - "Нескоро, Анюта. Каждый народ должен пройти свой путь в истории своими собственными ногами, извлечь урок из хотя бы своих ошибок, ежели не может почерпнуть истину из чужих. Ведь Писание - есть урок для человеков, для иных народов. А коль не желаешь учиться на чужих ошибках, учись на собственных. Ходи по кругу. Возвращайся к своим языческим идолам. Беспечность - главный враг человеков. Отчего и взорвалась атомная станция в Чернобыле".

Понял я, Учитель, што надобно нам отправиться в Москву. Ибо што случится там, вскорости случится и здесь. Хоть и вернул древний Киев себе власть над Украиной, всё же обескровлена сия земля. Многие года была она провинцией, поставлявшей всё лучшее в столицы. И правили сим народом под рукой Москвы холопы корыстолюбивые. И холопье нутро не скоро выветрится. Земля родит новых вождей своих и воспрянет в новой своей славе. Но не скоро, Господи. Вот и иудеи почти все покинули страну. Однако не осознала она до конца, в чаду вековой ненависти к оным, разжигавшейся корыстолюбивыми и завистливыми честолюбцами, урона, наносимого сим исходом.

- Верно ты рассудил, Симон. Все человеки на Земле - суть братья. Я призывал всех придти ко Мне, ибо несть для Меня ни еллина, ни иудея. Однако, штоб так стало, человеки должны осознать это, научиться любви и уважению друг к дружке и народ к народу. Разъединившись и познав друг друга не по принуждению, народы объединятся. "И будут они вкушать от плодов путей своих и насыщаться от помыслов их", - как верно заметил Соломон. "Массовый энтузиазм вспыхивает легко и легко делает своей добычей тех, кто жаждет подчинения и ищет кумиров". Мысль зарубленного мученика отца Александра Меня, поясняющая нынешнее плачевное состояние и суету в сей горемычной земле.

- Спасибо, Учитель, што оценил Ты мои труды на земле, в сей стране. Просьба у меня, Учитель, к Тебе. Позволь мне побыть здесь, пока не придёт час предстать пред Тобою Анюте. Коль Ты мне её послал, не отбирай же её. Вот прибыли мы в Москву и поселились на даче средь подмосковного леса. Снял её у знаменитого некогда писателя. Трудно ему нынче выжить. Книг его не издают, кормиться нечем. Здесь думается хорошо и чистый воздух, Поближе к событиям, которые потрясают мир в сем столетии. Я обещаю Тебе более не вмешиваться в человечьи дрязги, но буду только внушать им взаимную любовь. Завтра поедем с Анютой на Волхонку. Закладывать иерархи Церкви и правители будут камень в основание воссоздаваемого храма в Твою честь, што рванули некогда святотатцы.

- Хорошо, Симон. Исполню Я твою просьбу. Поживи в сей земле, пока не придет срок, указанный в Книге Судеб.

А храм... Што ж, дело богоугодное, однако возводиться он должен чистыми руками, добрыми сердцами без лукавства. Лучшим храмом к моему юбилею было бы окончание кровопролития братоубийственного. Штож это за пастыри народные, если не умеют предупредить сие? О своей корысти заботятся. Не уразумеют - не те нынче времена... Думаю, дали промашку. Рано позволили человекам овладеть такими колоссальными энергиями... Не созрели ещё... По-прежнему многие думают решать свои маленькие проблемы большой силою... Одно слово - книжники... Однако ж не отрекусь Я от них. И через эти испытания и соблазны должны пройти человеки... Аминь...

- Слава Тебе, Создатель! Спасибо Тебе... В следующий раз выйду на связь как условились... Прости, если што... Грешен я. Аминь.

Он запахнул дублёнку, зябко повел плечами и посмотрел вокруг. Небо на восходе слегка посветлело. За лесом прогрохотала первая электричка. Старый ворон на ели прочистил глотку и разбудил своих сородичей. Пора было собираться к завтраку на городскую свалку. Он потоптался на крыльце, вздохнул и вошел в избу.

Заступало двухтысячное Рождество Сына Творца и еврейской женщины Марии - Иешуа бар-Иосифа из Назарета, что в Галилее. Спасителя человеков, распятого человеками...

1995, Киев

CAMEL

Я родился недоношенным. На целую неделю. У моей матушки из-за старости и невроза, по-видимому, это была последняя беременность. К тому же яркий всполох, как полуденное солнце в июле, ужасный грохот тысяч громов её испугали, и у неё начались схватки. Старый Бабай (так звали его солдаты) не знал, что на этот день был назначен пуск последнего макетного образца самого большого носителя, и, тем более, не предполагал, что при пуске он рванет на старте, как маленькая атомная бомба.

Если бы Бабай предвидел, что такое может случиться, он ни за что не взял бы Гюльсен (так звали мою мать) с собой в Зону. Он-то точно знал, когда я должен был родиться. Сам отгонял её в дальний киргизский аул, где пасся на вольных хлебах мой папаша.

Наш род пресекался. Мы были ни молочным, ни мясным скотом. Потому и комбикормов колхозам и совхозам на наши "головы" не отпускали. Кому было дело до одиноких кочевников, которым верблюды были и поильцами, и кормильцами, и транспортом в этих пустынных - зимой промерзлых, летом раскаленных - степях?

У Бабая Гюльсен была одной из двух верблюдиц, и в округе на сотню километров ни у кого не было и в помине нашего брата. Всех вырубили под корень. Как класс дармоедов.

Я был слабым и хилым. Никаких шансов выжить. Вот и оставил меня старый Бабай умирать в снежной промерзлой степи. Да и чего можно ожидать от выкидыша, долженствовавшего пребывать во чреве матери ещё целую неделю. Уж на что новорожденные несимпатичны, что же говорить о выкидышах! Сплошь уроды. Да и сам я не собирался долго задерживаться на этом неприветливом холодном и голодном свете. Однако судьба распорядилась иначе. Рядовой хозвзвода Варфоломеев Иоанн Денисович отер меня мягкой ветошью, сунул в рот старый презерватив с дыркой, надетый на бутылку с молоком и отнес в теплый хлев, уложив на кучу соломы. Мне понравилось и я решил немного пожить. Молоко, хоть и коровье, было вполне сносным. Да и общество приличное: две коровы - Принцесса Анна и Принцесса Диана, старая ослица Маргарет Тэтчер, жеребчик ахал-текинец Миттеран, коза Раиска, козел Мефодий, два десятка безымянных овец и баранов, громадный хряк по имени Хрущ и мохнатый кобель с длинной мордой и острыми ушами. Его уважительно называли Вас-Вас, то есть Василий Васильевич. Вся эта живность должна была поддерживать высокую боеготовность мозгов комсостава части и находилась под опекой упомянутого хозвзвода.

Вас-Вас подошел ко мне, обнюхал, восторженно взвизгнул и лизнул в нос. Навострив уши, помахивая мохнатым хвостом, он склонил голову набок и, ласково глядя на меня своими желтыми глазами, сказал, чтобы я не боялся, ибо впредь нахожусь под его охраной и покровительством. И вообще, я ему нравлюсь, и выйдет из меня хороший парень, помощник Миттерану и Маргарет. Это меня взбодрило.

Заботы рядового Варфоломеева Иоанна Денисовича и пса Вас-Вас, теплое молоко Принцесс и жгучее любопытство поддержали мои жизненные силы, и через две недели я уже мог становиться на собственные ноги.

Вероятно, я за эти две недели похорошел, так как Раиска стала ревниво коситься на рядового Варфоломеева Иоанна Денисовича, когда он меня поил молоком, и все норовила боднуть меня. Вас-Вас рычал на Раиску и загонял в угол к овцам.

Здесь нужно сказать несколько слов о рядовом Варфоломееве Иоанне Денисовиче. Все же он мне был как бы отец родной. Впрочем, даже скорее мать. Во всем хозвзводе, а может быть, и в части, он был переросток. Его призвали в армию, когда его сверстники уже год, как отпраздновали дембель. Варфоломеев успел закончить духовную семинарию. И загремел в армию, поскольку его отец-инвалид, настоятель храма Богородицы где-то под Малоярославцем, отдал Богу душу, что и лишило Иоанна Денисовича права на отсрочку.

Замполиты даже не пытались перевоспитывать его в атеиста. Имели опыт. Но определять его в боевые расчеты или стартовые команды категорически запретили, дабы своей возможной религиозной пропагандой он не подорвал боеспособность советских ракетных войск стратегического назначения. В свою очередь, Варфоломеев был доволен своим положением. Во-первых, ему не нужно было насиловать себя посещениями богопротивных занятий по боевой и политической подготовке; во-вторых, подсобное хозяйство находилось в десятке километров от технической и пусковой площадки, где находились квартиры части, то бишь, подальше от начальства, а, следовательно, и от всевозможных неприятностей, связанных с близким присутствием уймы начальников; в-третьих, он как бы находился на альтернативной службе, так как работа скотника более соответствовала его пацифистским убеждениям, нежели участие в подготовке и пуске этих смертоносных ракетных монстров. К тому же в хозвзводе были либо блатные придурки, либо вовсе безграмотные ребята из такой немыслимой глубинки, где могли их отыскать только зажатые вечно невыполнимым мобпланом райвоенкоматы. И те, и другие уважали Иоанна Денисовича, поскольку был он по их понятиям на уровне профессора, да и по возрасту неудобно было к нему относиться, как к салаге. Единственным начальником у Иоанна Денисовича был помкомвзвода сержант Курбанбердыев. Взводный прапор Харченко, почитай одна из самых влиятельных личностей в части, если не считать командира, замполита и писаря, появлялся в хозяйстве раз в неделю по пятницам со своей шалавой Зинаидой, официанткой из спецстоловой военнотехнической правительственной Комиссии и уходил в загул до понедельника. Исключения составляли дни, когда командир устраивал выездные рыбалки для инспектировавших часть комиссаров, случавшиеся исключительно во время нерестового хода белорыбицы из почти пересохшего Арала в гирла мутных желтоводных Дарий.

Я забыл упомянуть, что это самое мое родное хозяйство располагалось невдалеке от устья Сырдарьи. Рядом с границей Зоны, которая была как бы на условном замке, потому как территорию внутри страны, величиной с добрую Бельгию, среди пустыни не было никакой возможности да и надобности обносить сплошной колючкой. Потому-то Бабай, знавший свою степь, как собственную варежку, иногда наведывался в хозяйство совершенно беспрепятственно. Нынче его назвали бы челноком и к тому же контрабандистом. Обычно он привозил на вьках пару ящиков водки и увозил столько же мешков комбикормов. Эти бартерные операции, как я узнал потом - сугубо рыночного характера проводились регулярно и взаимное доверие сторон было на самом высоком уровне, как между Ллойдом и Лионским Кредитом.

Иоанн Денисович если и потреблял водку, то в небольших количествах, преимущественно чтобы согреться, и никогда не был не то чтобы пьян, но хорошо выпившим.

Большую часть причитавшейся взводу водки распивали в течение недели всем взводом под жареную рыбу, тут же вылавливаемую, и мятые прошлогодние соленые огурцы - один из немногих видов довольствия, доходившего до взвода. К тому времени, должен заметить, солдатский рацион существенно оскудел ввиду надвинувшихся крупных экономических трудностей. Из Европы и Монголии выводили войска, а из магазинов продукты. Армия переходила на подножный корм.

Главным инициатором бартерных операций был сержант Аслан Курбанбердыев и командир отделения младший сержант Псюхин Руслан Георгиевич. Свою долю получал и прапор Харченко - ящик водки, так как без его содействия вряд ли бы смогли состояться эти сделки.

Когда я уже достаточно твердо стал стоять на ногах, я смело переступил порог хлева. К своему удивлению, я обнаружил, что грязно-белое покрывало снега кое-где прохудилось, и сквозь него проступили желто-серые проплешины, парившие под теплыми солнечными лучами. С каждым днем солнце поднималось все выше, и когда ветер не дул с восхода и полночи, проплешины быстро увеличивались, а мутная вода с журчанием заливала старые норы сусликов и тушканчиков. Однажды утром я обнаружил, что снег исчез совсем, а ещё через несколько дней вся степь покрылась нежно-розовыми тюльпанами. Мне они так понравились, что я попробовал их пожевать. Сладковатые мясистые листья мне пришлись по вкусу. Вас-Вас сказал, чтобы я не увлекался, так как меня может пронести от непривычки.

Я быстро креп под весенними солнечными лучами и с удовольствием носился с Вас-Вас вокруг пасущихся овец. Пастухом в наряд чаще всего ходил Иоанн Денисович, но иногда его заменял рядовой Давид Аронович Гутман. Ему оставалось дослужить меньше года, и на правах "деда" он уединялся со стадом овец, как его предки в библейские времена, устраивал навес из плащпалатки и в его тени листал какие-то книжки. Давид Аронович полностью полагался на Вас-Вас и меня.

Накануне призыва Давид Аронович со своей семьей подал бумаги на выезд на постоянное место жительства в свою историческую родину Израиль. Однако вместо разрешения на выезд его срочно призвали в армию и отправили на Космодром, где определили в хозвзвод скотником. А чтобы служба не казалась медом, в его обязанности вменили содержать в образцовом порядке сортиры при так называемых охотничьих домиках для гостей.

Я предполагаю, что те, кто решал судьбу Иоанна Денисовича и Давида Ароновича, объединив их в одном хлеву, надеялись, что их антагонизм обломает идеологические рога и тому, и другому. К их великому разочарованию, рядовые Варфоломеев и Гутман не только поладили, но даже подружились. И, поскольку пользовались уважением у личного состава, хозвзвод считался одним из самых дисциплинированных подразделений не только в части, но и на Космодроме, так как в самоволку ходить было некуда, в пьяном виде в общественных местах за неимением оных не появлялись, стрельбы не учиняли в виду полного отсутствия оружия.

Я быстро набирал в весе и к лету вымахал в хорошего подростка. И выглядел вполне привлекательно.

В очередное свое посещение вверенного ему подразделения прапор Харченко, проснувшись к воскресному вечеру после всяческих злоупотреблений с Зинаидой, наконец, обнаружил меня. Он долго смотрел, не понимая, откуда взялась эта животина, вроде бы совсем бесполезная, а только потребляющая фураж.

"Дневальный! Ко мне!" - просипел прапор Харченко, обдавая меня зловонным духом перегоревшего у него в желудке спирта. Должен признаться, я не переношу до сих пор этого дурного запаха. Понятное дело, я задрал голову и отвернулся, хватая ноздрями свежий норд-ост.

Рядовой Варфоломеев представился по уставу, что де он и есть дневальный.

"Это что за уродина еще?" - пытаясь быть строгим, спросил прапор. "Это верблюд, товарищ прапорщик". - "Я и так вижу, что не жираф. Где взяли? Никак спиздили у населения?" - "Никак нет, товарищ прапорщик. Бабаева верблюдица от страха сбросила, когда рвануло изделие. Вот он его и бросил. А я подобрал. Теперь вот подрос". - "Ну и чем ты его собираешься кормить, Варфоломеев?" - "Да сколько он съест, товарищ прапорщик? А когда подрастет, будет хорошей тягловой силой. И ещё шерсть от него будет".

Прапорщик Харченко задумался. Доводы рядового Варфоломеева были вполне убедительными. К тому же он вспомнил теплые пушистые одеяла в госпитале, где ему вырезали аппендицит. И Зинаида просила купить ей в военторге на "десятке" пушистую шерстяную кофту. Мохеровую. Может, она тоже верблюжья? Хрен его знает...

"Ладно. Под твою личную ответственность. Но штоб не в ущерб молочно-мясному скоту. Сами изыскивайте резервы. На дополнительный фураж не надейтесь".

Прапорщик Харченко обошел вокруг меня, похлопал своей тяжелой ладонью по крупу. Ну, я, понятно, все время отворачивался, чтобы не дышать этой гадостью, что лезла из его дыхала.

"Ты посмотри, какие мы гордые! - просипел прапор, приняв мое нежелание с ним общаться за высокомерие. - Ишь ты, прямо, как Гутман. Кстати, где это жидяра запропастился?" - "Отдыхает после наряда, товарищ прапорщик". - "Я вижу, у него тут сплошной отдых, т-твою мать, - незлобливо, а так, для порядка, заметил прапорщик. - Ну и как же зовут твою вельблядь?" - "Это "он", товарищ прапорщик. А имени у него пока ещё нет". - "Ну вот и назовем его ... - задумался прапорщик. - Как ихнего премьера кличут?" - "А хрен его знает. Я ж на политзанятия не хожу", - уклонился от ответа Иоанн Денисович. - "Хитришь, Варфоломеев, а ведь со мной нечего хитрить. Я ж вам зла не делаю. И сквозь пальцы смотрю на все ваши шалости. Хоть давно обо всех вас трибунал плачет". - "Так мы ж тоже, товарищ прапорщик..." - "Чего тоже?" "Сквозь пальцы..." - "Вижу, Варфоломеев. Не пальцем деланный. Впрочем, я и сам забыл, кто там у них кто..." - "Где?" - "Ну в Израиле... Так, ну поскольку у нас худая память, дадим ему кликуху..., скажем, Исак. Не возражаешь?" - "Отчего же. Жеребец Миттераном может быть. Вот и верблюд пусть будет Исаком". - "Вот и хорошо. Принеси рассольчику, Варфоломеев, а то во рту, как в казарме перед подъемом. Не в службу, а в дружбу".

Вот так меня окрестили. Впрочем, имя мне даже очень понравилось. И с тех пор я стал Исаком.

Уже к концу мая белое громадное солнце повисло прямо над головой, а его испепеляющие лучи выжгли вокруг всю степь. Ящерицы и змеи, оттаявшие от зимней спячки, балдели на солнцепеке и резво гоняли всякую мелкую насекомую. Скорпионы гуляли свадьбы и были особо опасны для тех, кто им мешал. Овцы сжевывали вместе с высохшей травой трупики незадачливых скорпионьих молодых супругов, выполнивших свой долг, и не брезговали ещё живыми. Мне-то вся эта канитель была по барабану. Жара меня не мучает. Лежу себе спокойно, жую ароматный хлопковый жмых и мечтаю. Благодать.

Солдатики с самого раннего утра, разморенные жарой, слоняются по хозяйству в одних синих сатиновых трусах с карманом на жопе и зеленых выцветших панамах. Нехитрая работа, привычная для деревенских парней, собранных согласно какой-то неведомой инструкции из северных и сибирских областей, не особо утруждает. Как только солнце поднимается, жизнь в хозяйстве замирает. Все заполняет тень. Привычные к этому душному климату аборигены начинают свою "сиесту" не позже одиннадцати. Даже скарабеи прекращают свой сизифов труд - перекатывание говенных шаров вдвое больших их самих к норам.

"Какой мудак придумал строить тут Космодром?" - ворчал младший сержант Псюхин. - "Бог терпел и нам велел, - замечает Иоанн Денисович. - "Да пошел ты со своим Богом...", - огрызается Псюхин. - "Не богохульствуй. Грех это", - опять же воспитывает командира Иоанн Денисович. - "Варфоломеев, будешь возникать - накажу. Тут тебе не храм, а армия. Запрягай Миттерана, поедем по воду. Вон хлопцы все уже выплескали. А ещё обед варить нужно, заканчивал лениво спор Руслан Георгиевич. - Давид, поедешь с нами. Черпаком поработаешь. А то тут некоторые стали намекать, что разводим дедовщину". В общем, это была, конечно, не работа, а скорее купание, и брал Псюхин с собой Давида скорее по причине старых приятельских отношений и чувства землячества, так как оба были из Одессы, а не потому, что решил показать салагам свою высокую справедливость командира. Ни для кого не было секретом их приятельство и совместные самоволки на "двойку" в общежития связисток и гостинки представительниц промышленности.

Должен заметить, что Миттеран каждый раз, как его запрягали в водовозку, ворчал, что он-де потомок породистых верховых лошадей, можно сказать, голубых кровей, вместо того, чтобы ходить под седлом, вынужден, как какая-то беспородная дворняга, телепаться в оглоблях. На что Маргарет замечала, что эти ребята и не таких аристократов обламывали. Своих постреляли, ну а с такими, как он, и вовсе церемониться не станут. Пустят на колбасу - и точка. На что Миттеран обзывал её старой кошелкой и шлюхой. - "Сам блядун", - обиженно возражала Маргарет и отворачивалась к яслям, помахивая кисточкой на кончике хвоста.

В словах обоих была доля правды. Старая Маргарет втайне надеялась, что, застоявшись, жеребец покроет её, и она хоть в последний раз в жизни ощутит в себе настоящего самца и взорвется оргазмом. Но этот хулиган и охальник нашел себе другую забаву и не обращал на неё никакого внимания. Вот тогда-то она и снизошла к ласкам сержанта Аслана Курбанбердыева. К тому же он всегда приносил ей кусок хлеба с солью и кусок сахару, а вот любовница Миттерана - никогда ничего ему не приносила.

"Тем более, - замечал Миттеран, - ты - потаскуха, а я это делаю из любви к жизни. У тебя же нет рук, как у нее. И она хорошо ими пользуется. А как она кричит и трепыхается в экстазе! При этом я извергаюсь, как вулкан. Так что молчи, дубина". - "Извращенец!" - отвечала Маргарет. - "От такой слышу. Я не виноват, что Аслан только и может, что пощекотать тебя своим прыщиком".

Оскорбленная в своих чувствах и отвергнутая Маргарет опускала морду в ясли и хрумкала овсом.

А все началось с шалости Миттерана.

Как-то ранним утром, в субботу, когда было ещё не так жарко, Миттеран привез воду и стоял у кухни в ожидании, когда повар рядовой Гасанов и его напарник рядовой Шубодеров, числящийся рабочим по кухне по причине своей полной безграмотности, вычерпают воду в бачки. Миттеран в это утро проснулся на рассвете, разбуженный грохотом вздымающейся ракеты со сменным экипажем орбитальной станции. Настроение у него было приподнятое, как у всякого причастного к этому выдающемуся действу цивилизации. Накануне прапор Харченко приехал в хозяйство с Зинаидой. Его пыльный газик, уткнувшись носом в стенку канцелярии, стоял с откинутым дверцами, как расхристанный пьяный солдат. После обильных вечерних возлияний под шашлык прапор храпел в комнате отдыха при канцелярии, если этот чулан со старой деревянной кроватью, которую Харченко выменял на "десятке" в гостинице за пудового сома, можно было назвать комнатой. Зинаида же, озабоченная совершенно иными страстями, заспанная и неудовлетворенная в который раз, вышла поутру до ветра. Чтобы едкий тяжелый дух отхожего места поскорее выветрился, она неспеша направилась к кухне, где на врытом столбике голубело алюминиевое полуведро умывальника с примитивным подвижным клапаном. Умывшись и ополоснув рот, она отряхнула с рук капли воды и вытерлась полотенцем. Миттеран, завидев Зинаиду, как натуральный эксгибиционист, вывалил свой розово-черный шланг чуть ли не до земли и косил игриво своим каштановым глазом. Зинаида же не то чтобы не видела так близко лошадей, но не представляла, что жеребцы имеют такой совершенно потрясающий детородный орган.

Она, конечно, не подала вида на людях, что крайне заинтересовалась этой частью конского тела. Ее же внимание к его особе не ускользнуло от Миттерана. Будучи жительницей небольшого ткацкого городка нечерноземной полосы России с превалирующим женским населением, Зинаида росла в далеко не целомудренной среде. Она была девушкой "в теле", и, опасаясь упустить свой шанс из-за дефицита парней, рано отведала запретный плод. Ей не было и шестнадцати. Заезжий художник пригласил её позировать ему для картины "Русская мадонна" и уже на втором сеансе лишил её девственности. Ни тот, ни другие разы не принесли Зинаиде ни приятных ощущений, ни возвышенных чувств. И стала она сомневаться в своей полноценности, пока знакомый доктор, пытавшийся по-научному разуверить её в этом сомнении, не пришел к выводу, что хорошо бы ей податься туда, где много молодых мужиков, чтобы, не стесняясь, подыскать себе подходящего партнера.

Зинаида завербовалась на Космодром в официантки военторговской столовой. Очень скоро заведующая столовой, прикинув на глазок Зинкины прелести, перевела её в спецзал, где кормились члены Госкомиссий. Обрядив её в коротенькую юбку и глубоко декольтированную безрукавную блузку, завстоловой полагала, что способствует поднятию творческой энергии государственных комиссаров для ещё лучшего решения задач укрепления боеспособности ракетных войск и советской космонавтики. Комиссары же, в основном люди не молодые, более заглядывали ей под юбку и меж рвущихся на волю высоких грудей, не отваживаясь на более решительные действия. Те немногие эпизоды, случавшиеся в приличных номерах гостиницы на "десятке", куда её иногда приглашали, лишний раз убеждали, что контингент комиссаров, истощенный нервным перенапряжением своей мысли, совершенно ей не подходит. Вот тогда-то в кафе и закадрил её прапор Харченко. Мужик он, правда, был женатый, имел двоих детей, но это для Зинаиды не имело никакого значения. Из рассказов товарок и из фильмов, которые нынче крутили на видиках, Зинаида представляла, как э т о должно быть. И потому настойчиво искала свой шанс. Я вовсе не осуждаю её за это, как это делают некоторые человеки, обремененные разными условностями. В конце концов, всякая тварь живет на свете, чтобы испытать восторг жизни. Надеюсь, и меня со временем не минет чаша сия, как любит выражаться Варфоломеев Иоанн Денисович.

Так вот, прапор Харченко тоже оказался, по выражению Зинаиды, дубль-пусто. Мало того, что у него инструмент был никудышный, так он ещё быстро кончал, тут же засыпал, да ещё и водку жрал не в меру. Конечно, это было её личное мнение. Например, своей собственной жене он вполне подходил. Во всех отношениях. Тем не менее, Зинаида никогда не отказывалась от приглашений Харченко съездить в хозяйство особого назначения для очередного расслабления и укрепления здоровья.

Следующую субботу Зинаида ждала с нетерпением школьницы, которую обещали повести в цирк, и, как только представился момент, она юркнула в хлев, чтобы поближе познакомиться с Миттераном. Ничего не подозревавшая Маргарет удивленно таращилась на нее, забыв про свой овес. Лукавый Миттеран, посмотрев многозначительно на гостью, фыркнул и стал вываливать свой шланг, давая понять, что он вполне к ней расположен. Зинаида, не отрываясь, глядела на это чудо. Кровь прилила к её щекам, зрачки глаз расширились, руки подрагивали и в её миленькой головке роились совершенно потрясающие сексуальные фантазии. Она медленно расстегнула блузку и, не отрывая завороженного взгляда от жеребца, приблизилась к нему. Миттеран повернул морду к ней и ткнулся своими мягкими губами между двух холмов, отчего, выпрыгнув из последней оболочки, они насторожились яркокрасными сосками. Конечно, не такими, как у Принцесс, но достаточно крупными. Так что мне захотелось их пососать. Но сделал это Миттеран. Зинаида охнула и нежно погладила коня по щеке. Он благодарно кивнул и разрешил ей дотронуться до своего грандиозного инструмента, который на глазах набухал, приобретая свои изящные формы. Зинаиду особо заинтересовал самый конец, заканчивавшийся черной, как у пожилого белого гриба, шляпкой. Ее руки нежно, едва касаясь, ощупывали конскую плоть, пока не добрались до черного мешка с яйцами величиной с её кулак. Конь напрягся, задрожал и выплеснул ей на грудь белую густую пахучую струю. Она опрокинулась на спину и стала рвать на себе остатки одежды, содрогаясь всем телом. Рука, увлажненная конской спермой, опустилась между ног и погрузилась вовнутрь...

Отлежавшись и придя в себя, Зинаида поняла, что задуманный ею эксперимент непременно должен удаться. Не сегодня... Но на следующей неделе обязательно.

Потрясенная Маргарет молча смотрела на свою соперницу.

Я так внимательно наблюдал за этим праздником жизни, что даже забыл дожевать мой любимый хлопковый жмых.

Чтобы не отвлекаться в дальнейшем к истории недолгой взаимной любви Миттерана и крутобедрой Зинаиды, я доскажу во всех подробностях о том, что произошло на следующей неделе. Все повторилось точь-в-точь, как в предыдущий раз до того момента, когда Зинаида подошла к жеребцу. Она предварительно разделась донага, дала себя облобызать Миттерану и, возбудив его как и давеча, нагнулась у него под брюхом, чуть разведя ноги. Я увидел, как она раскрылась, наполненная влагой, и высунула в предвкушении язычок. Осторожно, придерживая рукой Миттерана-младшего, она стала вводить его в себя... Едва Миттеран на ладонь вошел в нее, Зинаида судорожно затрепыхалась и с криком, изгибаясь все телом, рухнула на землю... Возмущенная Маргарет все норовила её лягнуть, но Миттеран укусил её за шею и отогнал прочь.

Так Зинаида приходила ещё и еще, с каждым разом совершенствуя свои эксперименты. Жеребец уже почти наполовину входил в нее, прежде чем Зинаида валилась в беспамятстве с криком восторга.

"Идиот, ты же её покалечишь, тебя сведут на бойню и сделают колбасу", - шипела Маргарет. - "Ни в коем случае, - возражал Миттеран, - я думал сначала, что она действительно может лопнуть или ещё чего, но потом вспомнил - кто же произвел на свет кентавров, как не человеческая самка. И потом, человеки зафиксировали такие случаи ещё в древности. И не только с жеребцами, но и с ослами. И ничего в этом предосудительного нет. Ты же вот даешь Аслану, и я тебя не осуждаю". - "Это другое дело. Аслан молодой и здоровый самец, а самок здесь нет. Что ему прикажешь делать? Государственная служба - не наказание. Лишение возможности организма нормально функционировать - есть пытка - голодом ли, жаждой, воздержанием. Это - преступление. Против Природы. Вот я по доброте своей и даю ему. Мне-то лично никакого проку. Это у тебя с этой шлюхой обоюдное наслаждение, а я...", - и она фыркнула. - "Ладно, ладно, - пожалел её Миттеран, - я тебя покрою на той неделе. Обещаю".

Так они помирились. Миттеран действительно её полновесно удовлетворил на пастбище так, чтобы не видел Аслан... Я думаю, не в ущерб своей возлюбленной Зинаиде.

Армия, как я заметил, самая консервативная часть общества. В ней до сих пор руководствуются доктриной, по которой она есть ударная сила пролетариата. А у пролетариата никакой другой заботы нет, как освобождение своих классовых братьев от гнета капитала по всему свету. И пока это самое освобождение не завершится, энергия пролетариата не должна попусту расходоваться, тем более утекать в половые щели. Правда, освобождение пролетариата затянулось надолго, и с проблемами гормонального давления на мозги молодых бойцов революции в течение нескольких поколений приходилось считаться и решать их окольными путями. Так что сердобольная Маргарет была тысячу раз права.

Как-то в середине июля, среди недели, в хозяйство заявился прапор Харченко. Собрав младших командиров, то есть сержанта Кубранбердыева и младшего сержанта Псюхина, объявил, что в субботу в охотничьи домики прибудет делегация НАСА для отдыха и ознакомления с местной природой после напряженной работы по подготовке к старту своего астронавта в составе нашего экипажа. И потому задача подразделения - обеспечить полноценный отдых делегатам. Для чего: 1) забить кабана. Ответственный он сам. Срок сегодня. 2) подготовить к закланию двух баранов под шашлык и плов. Ответственный - сержант Курбанбердыев. Срок - пятница. 3) доставить необходимые продукты и напитки для ежедневных трехразовых дружеских трапез, рассчитанных ориентировочно на 20-25 человек в течение трех-пяти дней. Ответственный он сам. Срок - завтра. 4) привести в образцовый порядок домики и санитарные узлы при них. Ответственный он сам и сержант Курбанбердыев. Срок - завтра. Для обеспечения работ доставить в хозяйство две горничные из гостиницы на "десятке". Потирая руки, Курбанбердыев заметил, что на взвод двоих будет маловато. - "У тебя, Курбанбердыев, голова занята исключительно еблей, - заметил прапор. - Хватит. Не будете жлобами - всем хватит. Но сначала навести порядок. За порядок строго спрошу. Лично проверю. А потом проверит ещё и командир. Штоб комар носу не подточил. В казарме, на кухне - все должно быть в ажуре. Ни одной мухи штоб не слышал. Вот еще. 5) подготовить снасти для рыбалки и причиндалы для приготовления в полевых условиях ухи. Ответственные - Псюхин и Гасанов. Долбоеба Шубодерова спрятать. Штоб никто не видел. А то ещё вопросы станут задавать, а он и букв-то не знает. От лампочки лезет прикуривать. Бугай холмогорский. Вопросы есть? Все ясно?" - заключил свое выступление Харченко.

Забивание кабанов Харченко обычно проводил лично. Кабан выводился в загородку к корыту с вареной сухой картошкой, сдобренной бутылкой "Экстры" кызылординского разлива. Хряк немедля сжевывал картошку и блаженно млел от алкоголя. Харченко подходил к нему, чесал за ухом, вынимал из кармана Макарова и всаживал в ухо девятимиллиметровую плюху. Хряк, не раздумывая, ложился на бок и был готов.

В этот раз что-то получилось не совсем ладно. То ли Хрущ был упитаннее предыдущих своих собратьев и его не пробрал алкоголь, то ли вместо водяры прапору подсунули "липу". Такие неприятности уже встречались на "десятке". Во всяком случае, Хрущ сожрал картоху с "Экстрой" - и ни в одном глазу. Может быть, просто учуял что-то неладное. Такое бывает. Только когда прапор подошел почесать ему за ухом, он дернулся и пуля лишь зацепила ему холку. И где только взялась прыть у этого тяжеловеса! С воем, разбрызгивая кровь, Хрущ понесся вдоль изгороди. Харченко, проклиная кабанью душу мать, стал палить в него из Макарова, как на стрельбище. Однако попасть куда нужно в движущуюся мишень не так-то просто. Иногда пули попадали в кабана, не причиняя ему особого вреда. Он орал ещё пуще и носился по загородке, как танк, сокрушая все на своем пути. Наконец, Хрущ прошиб лбом забор и понесся в степь. Харченко вскочил в свой газик и погнал за ним. Это убиение Хруща длилось добрый час. Харченко завалил его в конце концов гранатой, которую всегда возил с собой в бардачке ещё со времен Афгана. Оглушенный и контуженный, кабан рухнул, и подоспевший прапор всадил ему в ухо полобоймы.

Так наш друг и товарищ пал смертью храбрых, до последней капли крови и последнего вздоха борясь за эту прекрасную жизнь.

Давид отметил, что мясо этого несчастного животного, казненного таким варварским образом, к пище без предварительной обработки не годится. Теперь его нужно будет вымачивать в уксусе и специях, как дичь, так как, борясь за свою жизнь, Хрущ чего-то там выделил в кровь. Чего - я не понял. Правда, из всей туши прапор приказал оставить в хозяйстве для пиршества один окорок и кусок биточной вырезки. Все остальное - погрузить в газик.

Подготовка к приезду иностранных делегатов шла полным ходом ещё два дня. Даже без перерыва на полуденную "сиесту". Гасанов и Шубодеров выдраили, наконец, до металлического блеска все бачки и кастрюли, облили хлорофосом все углы в столовой и на кухне, после чего вымели полведра тараканьих трупов, дюжину скорпионов и даже одну фалангу. При виде последней Шубодерова стошнило. Вообще-то он страшно боялся пауков и не подозревал, что могут быть такие огромные с желтыми мохнатыми ногами. Сержант Курбанбердыев потом пугал несчастного помора этими пауками с целью укрепления воинской дисциплины.

Давид Гутман целый день драил командирский сортир на четыре очка. Закончив работу, он присыпал, как требовала инструкция, вокруг хлоркой. Аслан Курбанбердыев же решил, что едкий дух хлорки не будет способствовать разрядке напряженности и укреплению доверия и дружеских связей между великими державами и приказал хлорку смыть, а чтобы забить остатки резкого запаха, окропить сортиры одеколоном "Шипр", опорожнив четыре больших флакона из НЗ прапора Харченко. Приказ начальника закон для подчиненного. Потому рядовой Гутман исполнил его немедля без пререканий. Коктейль получился отменный. Притом стойкий. Делегаты НАСА впоследствии отметили любовь русских к необычным парфюмам как одну из загадок русской души, так же как любовь хорошо и много поесть и очень много выпить самых крепких спиртных напитков.

Миттерану было не до шалостей. Эти два дня он провел между оглоблями и перевез, наверно, месячную норму воды. Даже чтобы поесть, его не распрягали, а вешали мешок с овсом на шею. Маргарет тоже трудилась в поте своей ослиной морды, таская на тележке корма, мусор и прочие мелкие грузы. Этот апофеоз труда мне не очень нравился и напоминал аврал, случившийся по поводу весеннего субботника, когда рядовой Еремеев, бывший машинист мотовоза с "двойки", переехал упавший с подвесок на рельсы силовой кабель, чем сорвал плановые испытания очередного пилотируемого корабля. В наказание его перевели в хозвзвод, а генерал Шумилов, командир Космодрома, выбил у Правительственной комиссии ещё один стройбат, чтобы выкопать траншею под новых кабель и заодно чего-то там построить.

Делегаты приехали на микроавтобусе. И было их всего-то четверо. Три мужика средних лет приятной наружности и одна женщина. Сухая и поджарая. Как мне показалось - с голодным блеском в глазах. Ее звали мисс Стравберри, доктор медицины. Благодаря ей я впервые увидел её. В рост. Рядом с пирамидой. На сигаретной пачке. Безукоризненные линии тела, стройные ноги и лебединая шея меня сразу сразили наповал. Я влюбился с первого взгляда. С тех пор я не знал ни минуты покоя. А случилось все вот как.

Для обслуги этих самых специалистов из НАСА привезли две горничные и две официантки. Самых лучших. Понятно, среди них была и Зинаида. После своего регулярного общения с Миттераном она похорошела. Кожа у неё стала как бы полупрозрачной, гладкой и нежной. На лице - легкий румянец, про который говорят - кровь с молоком. Блестящие серые огромные глаза, тонкий нос с раздувающимися, как у кобылицы ноздрями, пухлые мягкие губы, и все это богатство обрамляла пышная копна волос цвета выжженой степи. Она стала ходить с высоко поднятой головой, с достоинством, легко покачивая бедрами, а мускулистые ноги как бы постройнели. Белые полушария её грудей, нежных, как спелый персик (уж я-то знаю), грозили сиюминутно вывалиться в вырез батистовой блузки. А сосцы, крупные, как сливы, обласканные Миттераном, готовы были протаранить тонкую ткань. Она вся излучала жизнь и желание. Ее товарки не могли понять причин столь благотворного преображения и подозревали, что Зинаида добыла какое-то хитрое снадобье. Зинаида, понятно, не открывала своего секрета и только загадочно улыбалась, глядя свысока на своих подруг.

Понятно, все четыре барышни во главе с Зинаидой произвели большое впечатление на мужскую часть делегации. А мистер Мэрдок, специалист по системам связи земля - орбита из Центральной Лаборатории НАСА в Хьюстоне, так просто был сражен наповал прелестями Зинаиды и не отрывал от неё глаз. Уже после первого завтрака он приступил к активной осаде крепости. Зинаида сразу "отшила" этого длинного лысоватого американца в золотых очках. Естественно, такой ход событий его только раззадорил.

Тем временем мисс Стравберри, оценив обстановку, сразу поняла, что конкурировать с русскими жрицами сервиса ей не по плечу. Пока дружественные делегации (мужские их части) состязались друг с другом за обильным столом, на рыбалке и опять за столом, мисс Стравберри отправилась исследовать ближние окрестности охотничьих домиков, прихватив с собой бутылку Московской, бутылку шампанского и кусок окорока килограмма на два.

Исследования неизбежно привели её к хлеву.

Я в это время дышал свежим воздухом, прогуливаясь с теневой стороны с Вас-Вас. Когда мисс Стравберри приблизилась к хлеву, Вас-Вас для порядку зарычал, но получив кусок сочной свинины с косточкой улыбнулся и заискивающе завилял хвостом. Мне сначала даже стало неудобно за него, но, вспомнив, что такую вкуснятину Вас-Вас ещё ни разу не едал (по крайней мере, на моей памяти), я простил его. Мисс Стравберри показала в улыбке свои зубы, как у Маргарет, и потрепала Вас-Вас по загривку. Потом она подошла ко мне и попросила, чтобы я ей попозировал для фото. Я презрительно отвернулся. Она понимающе кивнула головой и угостила меня соленой соломкой. Должен признать, это восхитительно... Даже вкуснее, чем хлопковый жмых. Я разрешил ей щелкнуть фотоаппаратом. Потом она зашла внутрь хлева, где нашла спрятанного там рядового Шубодерова. Как они там поладили друг с другом, я не знаю, но когда я всунул голову в дверь, то увидел, как голая задница Шубодерова колыхалась меж острых коленок мисс Стравберри, лежавшей спиной на сене. Рядом стояли порожние бутылки из-под Московской и шампанского. Принцессы хрустели сеном. А Миттеран дремал, положив голову на шею Маргарет. Я убрал голову, чтобы не мешать углублению их взаимоотношений.

Через полчаса мисс Стравберри и рядовой Шубодеров выползли из хлева взлохмаченные, взмокшие, но довольные друг другом, как мне показалось. Развалившись на тюках сена, к обоюдному удовольствию они обменялись сувенирами. Мисс Стравберри получила в подарок на память любимый ножик Шубодерова с наборной ручкой, а Шубодеров - фотокамеру. Конечно, мисс Стравберри посчитала, что ей очень повезло, потому что ножик был прекрасной ручной работы.

"Нет, что бы там ни говорили, жизнь на этой планете не угаснет", подумал я, глядя на их лица.

Потом мисс Стравберри раскрыла сумочку, достала оттуда пачку сигарет и зажигалку. И ту т-то я увидел ... мою Кэмэл! У меня даже ноги задрожали от возбуждения! Я потянулся к пачке... Мисс Стравберри удивленно посмотрела на меня и протянула пачку. Может быть, она подумала, что я хочу закурить. Я, не раздумывая, взял её и рысью пустился в степь. Вслед она мне что-то кричала, но я, конечно, не понял. Это был явный грабеж, но я ничего не мог поделать с собой. В утешение рядовой Шубодеров свернул самокрутку из кременьчугской махорки и предложил мисс Стравберри разделить её с ним по-братски.

После первой же затяжки мисс Стравберри посинела и чуть не задохнулась от кашля. Я же припрятал пачку в укромном месте и каждый день ходил любоваться своей Кэмэл.

Сигареты я потом отдал рядовому Варфоломееву Иоанну Денисовичу и рядовому Гутману Давиду Ароновичу, а коробочку оставил себе. Варфоломеев и Гутман, развалясь на сене, задымили благородным виргинским табаком, обсуждая проблемы становления иудео-христианской цивилизации и роль масонов, в частности, тамплиеров и розенкрейцеров в истории средневековой Европы.

"Я её, Кэмэл, должен найти. Обязательно!" - сказал я Иоанну Денисовичу, извиняясь, что вмешался в их научный диалог. На что он заметил, что, во-первых, не уверен - на пачке нарисована "она" или "он"; во-вторых, что живет "она" так далеко, совсем даже на другом континенте; и в третьих, "оно" относится к другому виду - одногорбых, а я - двугорбый. Я ответил: "Мне наплевать, что у неё не хватает одного горба. И я её непременно отыщу".

Рядовой Давид Аронович Гутман с интересом посмотрел на меня и отметил, что я начисто лишен расовых предрассудков, и это похвально. А рядовой Иоанн Денисович Варфоломеев сказал, что не допустит содомского греха. Хорошо, что он не знал о визитах в хлев сержанта Курбанбердыева и пышногрудой Зинаиды. Впрочем, я лично не видел никакой разницы между Маргарет, Зинаидой и мисс Стравберри. Правда, об этом не сказал вслух.

"Поживем - увидим, - сказал рядовой Гутман. - Может быть, Исак, тебе повезет. И ты найдешь свою Кэмэл".

На утро следующего дня гости собрались уезжать, нагрузившись богатыми впечатлениями и сувенирами. Мистеру Мэрдоку удалось только один раз дотронуться до руки несравненной Зинаиды, и, несмотря на языковой барьер, получить её адрес и обещание ответить ему на письма. Совершенно ошалелый, мистер Мэрдок предложил Зинаиде свою руку, сердце и банковский счет, но... так и уехал ни с чем.

Никто из его коллег не заметил недолгого отсутствия мисс Стравберри. Этот факт ускользнул даже от внимания особняка, старшего лейтенанта Гаврикова, а житейски мудрый помор Шубодеров спрятал подальше "Полароид", опасаясь, что младший сержант Псюхин реквизирует камеру.

Ночью же приключилось ЧП.

Видимо, заранее сговорившись, рядовой Шубодеров проник в домик, обыкновенный хилый деревянный домик, где в одиночестве ночевала мисс Ставберри. Через некоторое время из него послышались охи, ахи и ритмичные скрипы. Эти звуки привлекли внимание бдительного особняка старшего лейтенанта Гаврикова, и он "ушел в секрет" под окно домика. Как только частота скрипов и охов возросла до критической и мисс Стравберри, теряя контроль над собой, заорала, раздался грохот, и старший лейтенант Гавриков влетел через окно внутрь домика с пистолетом в руке. В комнате он обнаружил два барахтающихся тела. Совершенно голых, как потом в отчете отметил старлей Гавриков, среди обломков деревянной кровати. Одно из тел принадлежало мисс Стравберри, другое - рядовому Шубодерову. Вместо слов благодарности, возмущенная вторжением в её частную жизнь, мисс Стравберри набросилась с кулаками на старшего лейтенанта Гаврикова. Сам же старший лейтенант Гавриков посчитал, что пресек вылазку мирового империализма и сионизма с целью проникнуть к секретам державы через рядового Шубодерова. Тем более, что у него при обыске была обнаружена фотокамера американского производства. На допросе рядовой Шубодеров во всем признался, рассказав в подробностях, как было дело.

Начальство старшего лейтенанта нашло, что нужно было быть очень голодным, чтобы полезть на эту "вешалку", и не узрело не только вины рядового Шубодерова, учитывая его полную безграмотность, но совсем наоборот, - его действия стимулировали смягчение политического климата между двумя великими державами. Рядовому Шубодерову была даже возвращена фотокамера. Командованию предложено его поощрить. Поощрение за бдительность получил и старший лейтенант Гавриков.

За отличное проведение операции "отдых" прапор Харченко был награжден Почетной Грамотой и Дипломом имени Юрия Гагарина федерации Космонавтики. В свою очередь, Харченко своей властью поощрил сержанта Курбанбердыева, младшего сержанта Псюхина, рядовых Варфоломеева, Гасанова, Шубодерова и Гутмана. С последнего было снято взыскание - выговор, остальным объявлена благодарность и разрешено увольнение с правом выезда на "десятку" для посещения спектакля "Кремлевские куранты", который давал коллектив художественной самодеятельности при Доме офицеров гарнизона.

На днях приходил Бабай. Моя мама Гюльсен плохо выглядит. Шерсть с её боков свивает клочьями, глаза потускнели и гноятся. Я подошел к ней поздороваться. Она обнюхала меня и ласково куснула. Я рассказал ей про мою Кэмэл. Она вздохнула и заметила: "Хорошо быть молодым, когда у тебя все ещё впереди... И ты ещё не знаешь разочарований... Дай Бог, чтобы твои мечты сбылись...".

Я угостил её хлопковым жмыхом.

"Я вижу, тебе здесь хорошо, - сказала Гюльсен. - Надеюсь, тебе не придется так тяжело работать, как мне, за клочок гнилой соломы. У тебя здесь есть много хорошей и вкусной пищи, и тебе не нужно ночевать под открытым небом в зимнюю стужу и летний зной. Твои друзья тебя любят и уважают. Я рада за тебя".

Бабай долго ходил вокруг меня, а потом предъявил свои права на меня, на что рядовой Варфоломеев Иоанн Денисович что-то ему сказал на ухо и показал кукиш. А младший сержант Псюхин и рядовой Гутман Давид Аронович вежливо разъяснили Бабаю, что поскольку он бросил меня новорожденного в мороз на верную смерть, то его надо бы отдать под суд за нанесение ущерба виду фауны, занесенному в Красную Книгу, - это, во-первых. И во-вторых, его якобы собственность, то есть я, - не может находиться в Зоне, поскольку он, Бабай, не проживает, не прописан в Зоне и не имеет права в ней находиться. Нелегальное же проникновение его, Бабая, в Зону, чревато его арестом и конфискацией имущества. Подумав и найдя доводы младшего сержанта Псюхина и рядового Гутмана убедительными, Бабай отказался от своих притязаний, но попросил, чтобы ему добавили с десяток килограммов жмыха. Обе договаривающиеся стороны сошлись на том, что в компенсацию за мою особу Бабай получает добавочно восемь килограммов жмыха и канистру керосина, сам же добавит к двум ящикам "Экстры" ещё две бутылки "Портвейна 777".

Младший сержант Псюхин и рядовой Гутман готовятся к дембелю. В понедельник смотались в самоволку на "двойку". Договорились с тамошним прапором, начальником склада вещевого довольствия, о бартерной сделке: живой баран на два комплекта новенького обмундирования. Сделка обоюдовыгодная. Начались трудности с продовольствием. На "десятке" полки в магазинах опустели, и даже вермишель выдают по талонам. Повар рядовой Гасанов вынужден заменять мясо в своем рационе горохом. Он правоверный мусульманин, а мясной рацион уже почти месяц состоит из очень жирной свинины. Говяжья и баранья тушенка куда-то исчезли. Хорошо, что хозвзвод в свой рацион добавляет рыбу. Еще говорят, что в Зону переводят некоторые части, которые вывели из Афганистана и Монголии. Не знаю, как части, но некоторое войсковое имущество, склады и вооружение переводят. На этой неделе прапор Харченко привез целую машину каких-то зеленых ящиков и велел заскладировать в старом глинобитном сарае. Вас-Вас, покрутившись у ящиков, сказал, что это боеприпасы к стрелковому оружию. Зачем нам боеприпасы, если нет оружия? Рядовой Варфоломеев Иоанн Денисович тоже задал такой вопрос, беседуя с рядовым Гутманом Давидом Ароновичем. Давид высказал предположение, что наш прапор участвует в какой-то трансакции по торговле оружием. Все может быть. Если сейчас нет покупателей, но вполне вероятно, они могут вскорости появиться. Вооружение и боеприпасы обычно находятся на специальных складах, а не в расположении хозвзвода. Это знает даже козел Мефодий, вожак нашего овечьего стада.

В пятницу опять приехала с Харченко Зинаида. На прошлой неделе Миттеран никак на её ласки не отреагировал. Она тогда полдня ревела и поругалась с прапором. На этот раз она скормила Миттерану коробку "Сникерсов", а он опять ни в одном глазу. Стоит, фыркает и машет хвостом, вроде бы как мух отгоняет. Маргарет же на радостях запела так, что переполошила овец. Мефодий с Раиской пытались её боднуть, но Маргарет, задрав хвост, стала брыкаться и отогнала их обратно в овечий угол.

Каждый день я смотрю на портрет моей дорогой Кэмэл и с благодарностью вспоминаю мисс Стравберри. Ведь если бы не её любопытство, она не заглянула бы к нам в хлев, если бы не случился там рядовой Шубодеров, не стали бы они пить водку, заниматься любовью и перекуривать. Не увидел бы я никогда Кэмэл.

"Если ты будешь так грустить без верблюдицы, мы тебя вернем Бабаю. К тебе будут приводить верблюдиц со всей области, ты их будешь трахать, и Бабай будет зарабатывать на тебе большие деньги. Причем там будут разные и молодые, и старые, как твоя мать Гюльсен. Ты хочешь этого?" - сказал рядовой Варфоломеев Иоанн Денисович. Конечно, я этого не хотел. Мне не нужны никакие верблюдицы. Я хочу только её - Кэмэл.

"Ничего, перебесится. Это издержки роста", - заметил рядовой Гутман Давид Аронович.

Рядовой Варфоломеев сказал, что очень хотел бы посетить Святую Землю и помолиться в церкви Гроба Господня, побывать в Вифлееме и подняться на Голгофу по Виа Долороза.

"Послушай, Давид, - обратился к Гутману Иоанн Денисович. - Ты ведь после дембеля уедешь на родину твоих предков?" - "Попытаюсь". - "Ты мог бы мне прислать приглашение? А то ведь когда ещё у нас разрешат паломничество в Святую Землю, да и разрешат ли вообще. И потом, если даже и разрешат, то в компанию паломников вовек не пробьешься. Я ведь собираюсь получить приход где-нибудь в глубинке. Хочу укрепить свою веру. А для этого хотелось бы побывать в Ерусалиме. Буду тихо молиться за спасение душ православных христиан". - "Хорошо, Иоанн Денисович. Сделаю", - пообещал Давид Аронович.

К осени я уже совсем стал взрослым. С первыми заморозками прощались с нашими дембелями. Уезжали Гутман и Шубодеров, Курбанбердыев и Псюхин. Варфоломеева назначили командиром отделения скотников и присвоили звание младшего сержанта. Младшим сержантом стал и рядовой Гасанов. Под его опеку перешел наш продовольственный склад, где он, к своему удовольствию, нашел пять ящиков говяжей тушенки. Сегодня пришли прощаться в хлев рядовой Гутман и сержант Курбанбердыев. Последний угостил меня и Миттерана шоколадками "Пикник", а Маргарет даже поцеловал и скормил ей коробку голландского печенья. Старая ослица прослезилась от умиления, а Миттеран издевательски заржал. Он не может, чтобы не подначить Маргарет.

Рядовой Гутман обнял меня, и я прижался к нему. "Прощай, Исак, сказал Давид Аронович. - Теперь ты останешься здесь евреем вместо меня. Кто знает, может твоя мечта сбудется, и ты доберешься до своей Кэмэл. Я тебя люблю". - "И я тебя люблю, Давид. Пиши нам письма с Варфоломеевым. А он будет за тебя молиться. Правда, Иоанн Денисович?" - "Само собой, подтвердил Варфоломеев. - Ты ж, Давид, не забудь про гостевой вызов".

Потом был прощальный ужин. Гасанов с Шубодеровым расстарались. Были шашлыки и рыба. По этому случаю Бабай доставил ящик водки и ящик портвейна. Были арбузы и дыни. Так что мне, и Маргарет, и Миттерану досталась уйма сладких корок. Даже козел Мефодий и коза Раиска получили свою долю. Все обменялись адресами. Псюхин все подначивал Шубодерова, что он в темном хлеву не глядя трахнул эту американскую "стремянку" за "Полароид". Шубодеров возразил ему, что Псюхину, лучше бы не выступать. Хоть эта леди и не красавица, но она с ним такое вытворяла, что Псюхину и не снилось. И, по крайней мере, ему не пришлось, как Псюхину после посещения общаги связисток, потом выводить с помощью дегтя мандавошек.

Прапор с Зинаидой тоже были на ужине. Он пожелал всем успехов на гражданке и сказал на прощание, чтоб не таили на него зла, если кого обидел, и чтоб помнили товарищей и хранили армейскую дружбу, потому как кто знает, чем кончится этот несусветный бардак в стране.

Зинаида за последнее время погрустнела. После ужина она подошла к Гутману и уволокла его за казарму. Я даже испугался, как бы она чего не утворила. Зинаида вынула из кулька с нарисованными апельсинами три длинных конверта с улыбающимися летчиками на марках. Письма от мистера Мэрдока. Оказывается, она ещё на прошлой неделе договорилась с Давидом, что тот ей попытается в меру своих знаний перевести послания мистера Мэрдока, поскольку сам Гутман знал только немецкий. Письма были отпечатаны на принтере, что, вероятно облегчало их прочтение. Я уж не помню подробностей, но Зинаиду тронуло, что мистер Мэрдок в каждом письме называл её "Dear Zina", что означало "Дорогая Зина" и заканчивал письма непременным "I love you" и "I want you, my dear bird", то есть "Я люблю тебя" и "Я хочу тебя, моя дорогая птичка". Все остальное без словаря Давид не мог перевести. "Остальное и не нужно, - сказала Зинаида. - Такой же, как все мужики. Хочет, да не сможет". - "Это отчего же? - удивился Давид. - Я бы и сам не отказался," - раздухарился Давид, разгоряченный спиртным. - "Ну-ка, ну-ка, - захихикала Зинаида и сунула руку ему между ног. - Не с твоей шпилькой меня хотеть. Ты не обижайся, Давидушка, только мне нужен мужик с хером, как у Миттерана. Такое уж у меня устройство. Бог меня наказал за любопытство". - "Ну, коли так, то посмотри, может Шубодеров тебе подойдет". - "Шутишь?" "Нисколько. Пойди проверь. Зря што ли он кровать поломал с этой американской. А она чуть старлею Гаврикову очи не выцарапала за то, что помешал дело довести до конца". - "Ладно. Спасибо за наводку. Прощай. Не держи зла на ребят, если кто што болтал. Это так. Балаболки. Удачи тебе и счастья". - "Спасибо, Зинаида. И тебе удачи. И счастья от всей души. Добрая ты и не очень счастливая. Пусть тебе повезет. А может, поедешь в Штаты к этому мистеру Мэрдоку?" - "Не. Ни ему, ни мне никакого проку. Здесь отыщу".

Так они и распрощались.

Не знаю, опробовала ли Зинаида Шубодерова тогда, только к Новому Году уехала она с Космодрома вовсе. Может, кончился срок контракта. Не знаю.

А весной Варфоломеев Иоанн Денисович получил первое письмо от Гутмана Давида Ароновича с его исторической родины. Иоанн Денисович прочитал мне его, потому что кое-что в этом письме было и для меня. Я его запомнил почти на память.

"Здравствуй, Иоанн Денисович!

Вот уже месяц, как мы прибыли в историческую родину.

Не стану описывать наш длинный путь через Бухарест, откуда мы летели самолетом. На границе случился небольшой инцидент. Был у меня серебряный полтинник. 1924 года. Взял на память. Отняли щипачи-таможенники. Бог с ними. Держава от этого не разбогатела, а я не обеднел. Обидно за Родину, что у неё такие охранители.

Живем мы нынче в небольшом городке (по нашим понятим) Хадера, недалеко от исторической Кесарии, где была резиденция римских прокураторов Иудеи. Там живал и Понтий Пилат, всадник. Чудесное место. Римские руины на самом берегу Средиземного моря. Первым делом я там окунулся в море. Можно сказать, приобщился. Там, где Пилат ноги мыл. Пляж здесь даже лучше, чем в Одессе на Лузановке. Хотя ты ведь не был в Одессе. В общем, чистый белый тонкий песок. Учу язык и немного подрабатываю. Чищу здешние туалеты. Привычная работа. Наверное, мне придется и здесь отслужить в армии. Но меня это не пугает, а совсем наоборот, имея опыт службы в Советской армии, любопытно даже. Здесь служат в армии и девушки. Не такие, как в Союзе, контрактницы - на связи и прочих подсобных должностях при штабах, а в линейных частях. Я сделал такой вывод - потому что ходят они в форме такой же, как у ребят, и с оружием прямо по улицам и даже ездят в общественном транспорте. Ребята и девушки в большинстве своем рослые, красивые. Сиськи, как у Зинаиды, а ноги растут прямо от гланд. Хороший харч сказывается. Выпить и закусить тут в изобилии и фантастическом разнообразии. Кстати, как вы там? Мы уезжали - в Одессе на полках магазинов было, как зимой на пляже.

Я и не думал, что на земле предков происходит нынче смешение разных народов, как в Америке. И черненькие эфиопы, и беленькие, как скандинавы, индийцы, узбеки, кавказцы, марокканцы, йемениты, аргентинцы и прочие наши как бы славяне. И все они - евреи. Был я на экскурсии в Иерусалиме. Понял, наконец, почему ты хочешь здесь побывать. Это действительно святое место, вызывает благоговение вся эта древность. Свое обещание я выполню. Гостевое приглашение легитимно год, поэтому я стану его оформлять ближе к осени, к твоему дембелю.

Страна очень красивая, но земля хоть и родит в достатке все, что нужно для жизни, требует колоссального труда. Работают тут много. По 10-12 часов. И ещё нужно защищаться. Много строят. Этих людей уже не сковырнешь. Им есть, что терять. А чужого им не нужно. Не трогайте только, не мешайте. В Союзе нам хорошо вешали лапшу на уши об этой стране-агрессоре. И арабы, и евреи в массе доброжелательны друг к другу. Ездят в общественном транспорте, покупают друг у друга в лавках. По пятницам арабы в еврейских, а по субботам евреи в арабских. Даже очень удобно. Лечат и учат друг друга. Всем на пользу. Иронично называют друг друга двоюродными братьями. Ну, тебе-то это понятно из Библии. Дети одного отца, но от разных жен.

Я буду готовиться поступать в университет. Предстоит громадный труд учить язык, подрабатывать, ибо учеба не бесплатна. Немного проехал по стране с экскурсиями. Практикуется такой вид знакомства. Как крупный специалист по чистке отхожих мест, особое внимание обратил на этот предмет культуры. Даже в пустыне я не нашел туалета типа "сортир". Всюду ватерклозеты исключительной чистоты, как не во всех городах в Союзе. И водопровод. Даже на стоянке бедуинов проведен. В Иудейской пустыне, у колодца Доброго Самаритянина, познакомился с любимой верблюдицей Исака Кэмэл. Она работает у тамошнего бедуина фотомоделью. За три шекеля позволяет себя сфотографировать. Посылаю её фото. И ещё открытку. Она же в профиль. На фото на ней сидит хозяин в походном облачении. Хороший парень. Сзади на фото видна его палатка. А "тойоты" не видно. Она с другой стороны. Я с ним поболтал, больше с помощью жестов и немного на иврите. Он тоже служил в израильской армии. Но не так, как мы с тобой в хозвзводе, а в элитном спецподразделении "командо". Угощал меня настоящим кофе, сваренным на мангале. В палатке у него кроме матов, набитых шерстью, и мангала есть медный кофейник, которому наверно, тысячу лет. Здесь все тысячелетнее. Вот какие мои первые впечатления.

Большой привет ребятам. Харченко персонально передай привет. Спасибо ему, что не тормознул меня в Союзе ещё лет на пять. Жалко время терять. Обними за меня Исака. Может быть, ты на нем приедешь сюда в паломничество? Подумай. Пока. Обнимаю. Давид".

Я был в восторге. Моя Кэмэл прекрасна! Просто как кинозвезда! Какие у неё густые ресницы, какие маленькие ушки, гордая посадка головы! Ах! А утонченный профиль! А ноги! Господи, я был готов на крыльях мчаться к ней. Давидова идея о нашем совместном путешествии мне пришлась по душе. Теперь нужно было убедить в этом Иоанна Денисовича. Ну, естественно, пройти кое-какие формальности. В конце концов, я принадлежу Иоанну Денисовичу. Он меня вырастил. Официально я не числюсь в рядах Советской Армии. А как бы сын полка. И харч я свой вполне отработал. Я добросовестно пас овец вместе с Вас-Вас. Нужно будет, правда, поучиться, как ходить под седлом и с вьюками. Но это не проблема. Бабай научит. С мамой посоветуюсь.

Варфоломеев Иоанн Денисович передал привет прапору Харченко и дал ему прочитать письмо. Прапор поблагодарил, цокнул языком и заметил, что таможенники - суки, ещё хуже гаишников. Поимел с ними дело, когда служил в Венгрии и Афгане. Позорят только страну, крохоборы и взяточники. И ещё он вспомнил, как "отбил" старлея Гаврикова. Как раз в Новый год пришел запрос на Гутмана - не ознакомлен ли он с государственными тайнами и не пользовался ли секретной документацией на предмет разрешения ему выехать на постоянное место жительства за границу. Так Гавриков принес ему завизировать отказ, поскольку де Гутман служил в святая святых - на Космодроме, а, следовательно, хоть и не пользовался секретной документацией, но знает гостайну - дислокацию Космодрома. "Побойся Бога, Гавриков, - сказал Харченко. - Кто ж не знает дислокацию Космодрома? Разве что пигмеи в экваториальной Африке, потому что это им ни к чему. Ты ж сам привозил сюда американцев и прочих иностранцев. Что ж они не знали, где находятся? Они все здесь засняли давным-давно. Две недели под объективами ихних разведспутников торчал под открытым небом бурановский носитель. Это что думаешь, просто так? Там знают, что они знают г д е. Все выслужиться хочешь. У меня во взводе ты уже прошлым летом отловил шпиона. Парень читать не умел, всю службу при кухне провел посудомойкой, а ты его в шпионы хотел зачислить. Подумаешь, был в контакте с иностранкой. Вот сам бы для надежности её и трахнул. Все начальники контактировали с иностранцами. Они-то может кое-что и знают. По заграницам шастают. И - ничего. А ты за солдата ухватился. Все на чужом хую в рай хочешь попасть, Гавриков. Ты не прав. Этот Гутман все два года либо овец пас, либо воду возил, либо сортиры чистил. Так что я тебе такую бумагу не подпишу. Напиши правду. Бери бутылку - моя закусь, приходи, подпишу", - признался Харченко.

В общем, наладил он контакт с Гавриковым. Старлей быстро сообразил лучше ему с прапором не ссориться. Полки в военторге вымели, паек уж полгода не давали, а в хозвзводе всегда чем-нибудь можно разжиться - то ли бараньей ногой, то ли свежей рыбой.

"Ну что ж, Варфоломеев, ежели действительно захочешь прямо после дембеля махнуть в Ерусалим, скажи. Но не позже конца августа. Идея, высказанная Гутманом, стоит, чтобы над ней подумать. А чо? Поедешь на Исаке. Представляешь, идет Исак под седлом, с вьюками - и ты в рясе и клобуке меж горбами. В руках прутик для порядку. Красота! Сам бы пошел, да с Богом у меня плохие отношения", - заметил Харченко.

Всю весну и лето в свободное от работы время я учился ходить под седлом (спасибо Бабаю и маме Гюльсен), делал самостоятельные марш-броски. В общем, готовился.

В мае пришло новое пополнение. Попал к нам в скотники один переросток. Из самой столицы. Худой, нервный какой-то. Что-то он там натворил, так его сунули в армию отсидеться, чтобы был срок давности. Состоял в каких-то там бригадах, которые против жидомассонов. Все показывал картинку в журнале, где он на переднем плане на демонстрации в белой майке с надписью "Долой Тел-Авидение". Еще он рассказывал, что жиды споили русский народ и хотят его погубить, захватить его земли и власть над ним. Это он, де, прочитал в книжке, написанной одним профессором. Варфоломеев Иоанн Денисович, как командир, заметил ему, что в армии он должен служить Родине, а не заниматься пропагандой. Это дело замполита. Что же касается спаивания, то ему кажется, пьет рядовой Ерохин (так его звали) по собственному желанию и никто его к этому не принуждает, ибо кроме меня в подразделении евреев нет. На что Ерохин заметил, что Варфоломеев тупой деревенский валенок. Младший сержант Варфоломеев, хоть и христианин, долженствующий все прощать и даже подставлять другую щеку под удар, все же наказал Ерохина (за нарушение дисциплины), но не строго. Два наряда вне очереди - чистить хлев.

Когда младший сержант Варфоломеев вышел, обозленный Ерохин ударил меня и обозвал жидовской мордой. Я очень рассердился. Как раз я во второй раз пережевывал жмых. Во рту у меня была густая липкая желтая масса. И я плюнул. Прямо в лицо Ерохину. Он потом долго отмывался - все боялся, что у него глаза вытекут. Больше он меня не трогал. А вообще его все в нашем хлеве невзлюбили. Миттеран все норовил его куснуть, Маргарет - лягнуть, Мефодий - боднуть. Вас-Вас говорил, что от него дурно пахнет. Гнилой мочой. Наверно, он писает по ночам под себя. И потому рычал всегда на него. Его потом перевели исключительно на сортиры. Он всегда грозил, когда, мол, его товарищи придут к власти, всех нас сгноят в лагерях как злейших врагов русского народа, пособников ЦРУ и международного сионизма.

В начале августа Иоанн Денисович получил от Давида Ароновича приглашение посетить его в государстве Израиль, и, приняв окончательное решение отправиться в Святую Землю на мне, то есть как и положено, пешком, пошел к прапору Харченко.

Мое сердце ликовало в предвкушении путешествия и свидания с Кэмэл.

В конце августа в столице случилась какая-то заварушка, и к осени мы оказались как бы за границей России. Прапор Харченко сказал, что все это хуйня, и нашему предприятию не помеха, а, наоборот, благодаря генеральному бардаку, особо на границах, так даже лучше. В октябре, как стало холодать, прапор Харченко вызвал к себе Варфоломеева Иоанна Денисовича и сказал, что все в порядке с его бумагами, и на днях можно будет отправляться в путь, и что пойдем мы с караваном до места назначения. Там он выдаст документы и все прочее.

Действительно, через два дня появился Бабай ещё с пятью верблюдами. Ночью все пять верблюдов и меня, шестого, нагрузили вьюками, теми самыми зелеными ящиками, и на ночь глядя, мы тронулись в путь, то есть Варфоломеев и Бабай за проводника.

Путешествие к Каспию длилось почти месяц. Шли мы старыми караванными тропами. В степи уже гуляли холодные ветра, ночью даже бывали заморозки. Там, где мы вышли к Каспию, нас ждала самоходная баржа и прапорщик Харченко на новеньком джипе. Море мне очень понравилось. Я ещё никогда не видел столько воды. Жаль, что она была соленая.

Бабая с его верблюдами прапор отправил обратно, а мы погрузились на баржу со всеми ящиками и джипом.

Переход по морю мне не понравился. Когда под тобой качается пол - не очень приятно. Меня даже немного мутило. Прапор сказал, что нам ещё повезло - море не очень бурное, и это большая редкость в эту пору года.

Возле Баку на кавказском берегу высадились ночью. Там нас встречали пятеро кавказцев в папахах и с большим автомобилем. Они тщательно проверили качество упаковки каждого ящика, один вскрыли и вытащили оттуда цинковую коробку. Откупорили и её. В цинке ровными рядами лежали патроны. Ящики погрузили в автомобиль, отдали прапору чемоданчик и поехали. Только они удалились метров на двести, как этот самый автомобиль вместе с грузом и пассажирами взлетел на воздух в огне и дыму, разваливаясь на части. "Господи, что же это?! Спаси и помилуй", - прошептал Иоанн Денисович. "Это, Варфоломеев, значит - не рой другому яму, сам в ад попадешь. Так у тебя в Писании сказано?" - "Похоже". - "Вот поди сюда, - и прапор откинул крышку капота джипа. - Видишь этот пакет?" - "Вижу, - ответил Иоанн Денисович. - Это что?" - "Это - наша смерть. Пластиковая бомба с часовым механизмом, - и прапор вынул пакет из-под капота. - Думали, что, я складской прапор и меня можно запросто "заделать", штоб концы оборвать, падлы. Не на того напали. Все же я в Афгане в десантниках воевал. Предполагал, што они захотят нас убрать и принял меры. Заложил в ящик свой фугас. А как засек, что мне установили "подарок", я сам их и бабахнул". "Так убивец же ты, прапор, грех большой взял на себя", - "Нисколько, Варфоломеев. Только мера защиты. Так что совесть у меня чиста. А то что продал им патроны... Да, грешен. Но, как видишь, исправился. Теперь этими патронами никого не убьют. Как, зачтется мне это на том свете, Варфоломеев? Что молчишь?" - при этом прапор открыл чемоданчик. Внутри были ровно уложены пачки зеленых денег с овальными портретами какого-то мужика. Харченко достал несколько пачек и вручил Иоанну Денисовичу. - "Это твои. Ты их заработал, сопровождая караван. Вот твой паспорт, все чин-чинарем. Выдан в твоей Калужской губернии, настоящий, с визами - гостевой израильской и транзитной турецкой. Вот бумаги на Исака, что принадлежит тебе и со всеми необходимыми ветеринарными визами. Все подлинное. В твоей губернии чиновники недорого берут, но делают все, как надо. А это бумаги от Патриархата Московского, что ты есть паломник. Пойдешь с Исаком в Баку вот по этому адресу. Спросишь Абдуллу. Он мой сослуживец по Афгану. Проводит тебя до границы, поможет купить все, что нужно. Гражданскую одежду, припасы на дорогу и все такое прочее. Думаю, на границе ихней, то есть, азербайджанской, никакой охраны нету. Так что паспорт с визами предъявишь туркам. Дашь небольшой бакшиш. Одну бумажку. С них хватит. Абдулла же тебе укажет, к кому тебе нужно будет обратиться на той стороне. Тебя проводят до Измира. А там уж на пароход погрузитесь. И - до самой Хайфы. Пехом через Сирию и Ливан не ходи. И не думай даже. И Исака потеряешь, и тебе яйца оторвут, как узнают, куда ты направляешься. Денег тут тебе хватит. Еще и год-два сможешь без боюсь прожить в Святой Земле, если захочешь. Вот тебе ещё деньги, - достал пачку. - Передашь Гутману. Пусть спокойно учится. Хватит небось на учение. И нехай не думает, что тут одни только падлы и жлобы остались. Хороший он мужик, стойкий. С таким можно ходить в разведку. Ну вот и все." - "А ты куда же? Обратно в часть?" - "Не, Варфоломеев. Я уволился из этой нашей сраной армии. Поеду в Россию, займусь коммерцией. Льготы у меня как никак есть. Начальный капитал - вот он. Думаю, что это ещё и не вся моя доля из нашего общего всенародного капитала. Так что угрызений совести не чувствую. И ты также мысли, Варфоломеев. И Исак, и гроши эти - только малая толика того, што тебе положено. Будь здоров. Молись за меня и за нашу Россию".

И прапор Харченко обнял Иоанна Денисовича, подошел ко мне, похлопал своей тяжелой рукой по крупу, как тогда, в моем детстве, когда впервой меня увидел и сказал: "Прощай, Исак. Довези Иоанна Денисовича до места назначения в целости и сохранности".

Потом он сел в свой джип и уехал на север.

На востоке заалел горизонт. Море совсем упокоилось. Иоанн Денисович забрался ко мне меж горбов, я встал, и мы отправились в неблизкую дорогу, на юг, в Святую Землю, к моей милой Кэмэл.

1998, Киев