«Бизнес»

Анатолий Азольский. Бизнес

Сергей Петрович Иванов, крупный предприниматель, выехал по делам своей фирмы в Санкт-Петербург. Переговоры уже завершались, вымотанный ими партнер устно и письменно подтвердил условия намечаемой сделки, а затем, глянув обеспокоенно на часы, предложил:

— Поедем со мной, а?.. А то уже опоздал на день рождения одного деятеля, так сошлюсь, извиняясь, на дела, а тебя предъявлю как вещественное доказательство.

В Гостином купили галстук, запонки, рубашку, еще что-то и нагруженные подарками поднялись по широкой лестнице старинного дома, позвонили. Из-за бронированной двери слышался шум, какой бывает, когда много людей говорят вразнобой, комкая слова; все дружно заорали при виде опоздавших, хозяин полез целоваться, чуть потеснились, Иванов оказался перед тарелкой с диковинным салатом, а в фужер ему наливали многократную штрафную рюмку. Выпил, пожевал, начал осторожно присматриваться. Публика — вся своя, так называемый средний класс, одеты с достойной скромностью, в пятикомнатной квартире недавно произведен евроремонт, вилку-ложку все держать умеют, разговоры интересные, женщины хороши, можно отсидеть часа два и успеть на “Стрелу”. Приятным и полезным оказался визит в город на Неве.

Насытился, чуть захмелел и с некоторым удивлением обнаружил, что соседку слева вытеснили на другой край стола, а рядом уже сидит хозяйка, дама лет на десять моложе его, одетая и причесанная безо всяких современных прибамбасов. Очень хороша собою, очень даже — или в нем заговорили уже фужер и два бокала?

Он обрадовался соседству — и все же насторожился. Еще когда она открывала дверь, когда знакомились, он подумал, что женщину эту, хозяйку то есть, он видит не впервые, хотя мог и ошибаться: все красивые бабы на одно лицо, и, надо признаться, различаются и запоминаются только уродки.

— Асей зовут меня, если не забыли… Давно у нас? Я имею в виду Питер.

Минут пять назад какая-то женщина, сзади проходившая, положила руку на плечо его, будто в поисках опоры, и подержала ее недопустимо долго. Понятно теперь: той женщиной была хозяйка, Ася, особа с сексуально-озабоченными замашками.

— Третий день. Сегодня уезжаю. “Стрелой”. Так что, простите, времени у меня…

Простейшее бытовое обстоятельство — о времени — почему-то взволновало ее. Брошен взгляд на часы, голова опустилась в раздумье, тупой конец вилки водится по скатерти — хозяйка думала.

— А раньше бывали в Питере?

— Не приходилось. А вы в Москве не жили хотя бы некоторое время?

— В столице бывала только проездом… А вы там институт кончали?

— Да. Энергетический.

— Это значит — в году эдак… — Она остро глянула на него, определяя возраст. Высчитывала что-то, сменив вилку на нож, покачивая им. — В конце восьмидесятых, да?

Он подтвердил. Спросил, в свою очередь, где получала образование она.

— В Плехановском. Заочно, — уточнила она, и в глазах ее поигрывала

насмешка. — И все время после института работали в Москве?

Сказать, что в 1988 году его осудили на шесть лет, что он сбежал из лагеря и несколько лет мыкался по стране, пока не пошли другие времена, его оправдавшие? Да кто ж такое говорит в гостях у незнакомых людей, к тому же, догадывался он, ни разу у “хозяина” не побывавших? Во всесоюзном розыске числился, а житие в бегах прививает навыки скрытности да умение ускользать от вопросов.

— Да, работал. Там. В Москве. — Так было сказано. И понято: не очень-то верят ему. Совсем не верят.

— Так… — произнесла хозяйка с некоторым удовольствием. Выпрямилась и оглядела сидящих за столом. Она что-то нехорошее замыслила — это отчетливо понимал Иванов и был готов к любой неожиданности, к пакости даже.

А хозяйка, еще раз напомнившая, как зовут ее, обвела всех мужчин испытующим взором и со все более не нравящейся Иванову усмешкой.

— Мужики! Уж очень вы какие-то скучные!!! Танцульки не для вас, конечно. Так давайте организуем истинно мужскую игру. Армрестлинг. Недавно видела по телевизору — прелесть!

Кто-то выразил отказ, поскольку об игре этой слышит впервые. Хозяйка отмахнулась от его слов как от явной нелепости.

— Да слышали!!! И видели! И знаете! Двое мужчин садятся друг против друга за столик, обнажают правые руки, если правши, сцепляются ими, и кто чью руку положит на стол — тот и выиграл. Просто, наглядно, убедительно. Сразу видно, кто мужчина, а кто нет. И не надо спускать штанов.

Не дожидаясь согласия гостей, она очистила край стола от тарелок, но гости явно не торопились показывать бицепсы. Иванов молчал, ибо начинал догадываться, на кого вся эта бабская затея нацелена.

— Я поражена! — гневно оглядела гостей хозяйка. — По пути к первоначальному капиталу никто из вас не сиживал у параши, не полеживал на нарах, а на свободе не бахвалился наколками, разными там крестами, голыми бабами и прочей давно вышедшей из моды экзотикой… Ну а если у кого и будет на плече имя любимой пионервожатой, то прочту с пониманием… Молчите? — она оглядела стол. — Вот уж не ожидала! Никак смутились? Тогда я тоже буду участником соревнования, обнажу свою божественную руку… или длань? Ну?

Хотя в недавнем прошлом предприниматели не украшали свои тела рисунками, вокруг которых собираются на пляже толпы, идею армрестлинга они не поддержали — потому, возможно, что кроме рюмки уже ничего поднять сейчас не смогли бы. Угол стола вновь заставился тарелками, а Иванов ждал продолжения: это его обнаженные плечи хотела видеть красивая и не без сексуальных расстройств женщина, которую он — начинало казаться — некогда видел, мельком может быть, и очень давно. Но где, где?

Последующие слова хозяйки подтверждали догадку.

— Послушайте, Сергей Петрович, а почему вы сидите в пиджаке?.. Жарко ведь. Ну, ну, не стесняйтесь, снимайте, повесьте на спинку стула, здесь, учтите, не гардеробная в театре, здесь несут ответственность за пропажу дорогих вещей и документов… Ну, вот и хорошо.

Рука ее потянулась к бутылке, наполнила большие рюмки. Чокнулись, выпили, Иванов ждал дальнейшего.

А допрос продолжался.

— Женаты?

— Естественно.

— Сын? Дочь?

— Две дочери. Шесть и четыре.

Вновь подсчеты. И вывод:

— Значит, женились вы не раньше…

Итоги расчетов не были доведены до Иванова. А хозяйка думала, соображала. А за столом уже нет былой тесноты, молодежь потянулась в дальние комнаты на музыку и уединение.

Перехватывая инициативу, Иванов спросил:

— Что-то я ваших детей здесь не вижу… Или этот вопрос не к месту?

— Почему же?.. Очень даже. Сыну двенадцать, упрямый мальчик, в кого

пошел — сиди, гадай и вспоминай… Сейчас умчался к дружку в соседний подъезд, уроки вместе делают. А дочь у мужниной бабки, отвезла утром, подальше от этого шума, совсем она маленькая, поздновато я вышла замуж… Все чего-то ждала… С гостиницей рассчитались? Тогда нечего спешить, у вас часа полтора в запасе. Но кофе не помешает, как думаете? Я умею варить чудеснейший кофе! Не верите? Пойдемте на кухню, продемонстрирую, а заодно и мой вариант евроремонта.

Не кофе захотелось, а обмена опытом: он тоже делал ремонт, но кухню вместил в одну из комнат, а на место плиты вмонтировал душ.

Здесь было иначе, размеры квартиры позволяли и на этой кухне принимать гостей: длинный стол, обилие мебели. Запахло кофе, не арабика, не колумбийский, нечто смешанное. Пена дважды едва не переползала через края джезвы.

Он молчал. Потому что с каким-то потаенным умыслом хранила молчание и хозяйка.

— Вы знаете, как я познакомилась с мужем?.. Представьте себе: ночь, глухая станция, поезд Чита—Москва, у меня ни копейки, открываю своим трехгранником дверь, заглядываю в первое же купе и вижу мужчину, который отнесся ко мне поразительно галантно… Это было в 1989 году, представляете?

— Представляю, — сказал он, ничего не желая представлять. А хозяйка, еще раз напомнившая свое имя, разлила кофе.

— Слишком горячий, — сказала. — Пусть поостынет… Да будьте как дома, галстук снимите. Или приспустите. Вот так. И давайте все-таки поборемся… Ну?

Она села напротив него, локтем правой руки оперлась о столик, для разминки сжимала и разжимала кулачок.

То же сделал и он. Но она воспротивилась.

— Послушайте! Рубашку-то надо снять! Плечи оголить!

— Зачем?

— А затем! Что я женщина! Что надо уравнять шансы! Что при виде мужского тела я возбужусь, во мне прибавится энергии!

Руки их сошлись, она сдалась почти немедленно, но не торопилась отпускать руку Иванова. Привстала и вгляделась в левое плечо его.

— Наколка была. Вывели? Да? Вытравили?

— Да, — признался он. И приученный побегом лгать, пресекая дальнейшие вопросы, будто бы нехотя выдавил:

— Молодой был, глупый… Сделал себе татуировку, для самоидентификации, так сказать.

— А что накололи? Голую, извините, бабу?

— Скромный якоречек, — продолжал он уверенно врать. — На флотское всегда мода была…

Она высвободила свою руку, дунула на пальцы, разлила кофе. Отпила глоточек, другой. С легкой брезгливостью произнесла:

— А с чего это вы почти голый?… Рубашку-то — наденьте…

Иванов с радостью отметил, что ее интерес к нему угас. Какой-то сексуальный порок снедал все-таки эту женщину.

Нечто новое в шуме за дверью заставило ее прислушаться.

— Сын вернулся, пойду покормлю.

Кофе источал аромат необыкновенный, ради него можно еще полчасика, не больше, побыть в этом не совсем гостеприимном семействе. Опасность, кажется, миновала, секс-баба утихомирила страсти. Стоянка такси под окнами, до посадки на “Стрелу” еще чуть больше часа.

Мальчишка появился, сын этой Аси, с некоторым вызовом спросил, разбирается ли гость в компьютерах: у него и друга никак не получается одна штуковина…

Неприятный мальчик, весь в маму, тот же чуть вздернутый нос, та же манера давить на собеседника, настаивая на праве капризничать по-дурному. Таких юнцов Иванов не любил со студенчества, такие недоросли утверждали себя брейком и воинственными взорами будущих сверхчеловеков.

Однако, возможно, неприязнь к мальчугану из-за того, что мамаша его — баба склочная и со странностями. Поэтому — надо осадить мужскую гордыню и помочь пацану, нельзя поддаваться искушениям темных чувств.

— Пойдем. Покажешь.

Вдоль стола, по коридору направо — и крохотная комната, мальчишеский офис: музыкальный центр, “Пентиум” последней модели с хорошей памятью, спортивные причиндалы по углам и на стенах. На мониторе показалось наконец сбившее мальчишек с толку предупреждение, Иванов показал, что надо делать, а сам осторожно поглядывал на увеличенное фото странного двухкорпусного корабля.

— Катамаран, — пояснил мальчик, заметив интерес гостя. И продолжал: — Вспомогательное судно ВМФ СССР, ныне России. Называется “Волхов”. Спущен на воду в 1913 году, вступил в строй в 1915-м, на Балтике.

— Интересуешься флотом?

— Не столько я, сколько мамаша. Все об этом корабле знает. Три года назад летала с отцом в Лондон, нашла редакцию справочника Джейна, получила там фотографию этого катамарана, наши-то все секретничают.

Иванов оторвал глаза от фото, скрывая острое любопытство, нутром загнанного кролика понимая к тому же, что мальчик будто получил от матери эстафетную палочку, подбирается к нему, что-то выпытывает. Что — сам не знал, но жизнь научила его правильно уходить от погони. Надо, следовательно, самому проявить некоторую любознательность, чтоб потом удалиться, не неся на спине подозрительных взглядов.

— Мать-то — с чего этим… как его… катамараном увлеклась?

— Не знаю. Отец тоже не знает и посмеивается. А мать даже в Москву письмо отправила, морскому начальству. Просила дать список команды, наплела какую-то муть…

Какая такая муть, что “наплела” женщина по имени Ася — полезно бы узнать, но Иванов уже наполнился страхом: вновь его втягивали в очень опасную игру, и надо рвать, как говорится, когти, да поскорее. Не подавая, впрочем, вида.

— Корабль-то этот — большой?

— Водоизмещение две тысячи четыреста тонн, команда двадцать человек или тридцать, мать лучше знает. Одно время был переименован в “Коммуну”. В некотором роде — долгожитель. До сих пор в строю. Сами-то вы — на флоте служили?

Совершенно точно Иванов чуял уже опытом четырехлетних скитаний: пора!

— Нет, не служил… Спасибо за разъяснения… Как учишься?

Мальчишка — он везде мальчишка. Скривился.

— Вроде бы хорошо… Но родителям все мало.

— Как зовут?

— Сергеем.

— Рад, тезка, был познакомиться…

Обменялись рукопожатием. Иванов простился с новыми питерскими знакомыми, поблагодарил за гостеприимство, потрепал мальчишку по плечу, спустился, сел в такси, потом в вагон “Стрелы”, тая в себе смутную и дразнящую разгадку того, что случилось с ним в последние часы. Что-то брезжило, мелькая отдаленными всполохами давнего и тревожного времени. Исчезали и налетали огоньки за окном, поезд мчался в ночь, к Москве, приседая на рельсовых стыках… “Люба, чай разнесла?” — спросил бригадир проводницу, и в Иванове забренчала цепь ассоциаций: Люба — Любовь Орлова — кинофильм “Волга-Волга” — песенка “Удивительный вопрос: почему я водовоз?”…

Бочка с водой!

Вспомнил!

В 1988 году он, выпускник МЭИ, инженер московского завода, был схвачен с поличным: через забор обменивал мотор на мотор с таким же молодым и невезучим инженером соседнего завода. Не для того, конечно, чтоб моторы потащить на рынок, а выполнения плана ради. Вся экономика страны была глупой до безобразия, все было глупым, прокуратура вменяла Иванову хищение социалистического имущества (кражу) по предварительному сговору, в речи обвинителя промелькнули и “корыстные побуждения”, поскольку выполнение плана сулило подсудимому верную премию. Был показательный процесс в заводском клубе (кстати, на соседнем заводе дело замяли), дали ему шесть лет по статье 89, могли бы ограничиться смехотворным годом исправительных работ, но уже накатывалась свобода, газеты подняли вой, защищая безвинного инженера, и разозленная власть встала на дыбы. А с Иванова спали некоторые обязательства перед нею. Он решил бежать при первой же возможности. Отправили его на лесоповал, от лагпункта до ближайшей железнодорожной станции — сто пятьдесят километров, тайга непролазная, побегов не было и не предвиделось. Река мутная, грязная, из нее качали воду для мытья и питья. Лагерное начальство такой водой брезговало, пользовалось родниковой, а ездили за ней и привозили ее дедовским способом: трехсотлитровая деревянная бочка на телеге, лошадь да отмотавший уже все срока старик. Иванов, электриком по зоне бегавший, все нюансы транспортировки изучил и в нужное время залез, точнее — впрыгнул в бочку, задвинув над собой круглую крышку, съемный люк, говоря по-морскому. И разделся догола, смотав одежду узлом, потому что дорога к роднику просматривалась с вышек; старик же, наполнив бочку, вез воду еще к одной точке потребления, к лесной сторожке. Вот только по пути к ней и можно было выскакивать, бежать к речке, чтоб переплыть ее, держа одежду над головой, и на другом берегу, от холода ключевой воды отогревшись, углубиться в тайгу, уйти, как говорится, с концами. Все, кажется, учел, кроме одного: минуты через три в бочку втиснулся еще один скрючившийся человек, узревший его, сообразивший, отчего нежданный напарник без одежды, и начавший раздеваться, высвечиваться белизной тела, и оказалось — женщина! Крышка бочки не плотно закрывала круглое отверстие, солнечные лучи метровым серпом бегали по телу спутницы, которая могла стать подельницей, если обоих поймают. И откуда возникла баба эта, да еще юная совсем, непонятно. Ведь на лагпункте — сплошь мужчины, ни в санчасти, ни в пищеблоке женщинами и не пахнет, женской зоны вообще нет и не может быть. Правда, слух прошел, что два дня назад остатки ликвидированной женской колонии, что в полусотне километров по реке, разместили на ночь в пустовавшем бараке и одна из заключенных спряталась, на перекличке ее не оказалось.

Вот там-то, в бочке, он и воспользовался моментом, да и обстоятельства помогали, бабенка кричать остерегалась, сопротивляться не стала. Потом, залитые по шею водой, смотрели они в полутьме друг на друга; когда же телега тронулась и вода заплескалась, бабенка обозвала его насильником; в нужный миг он отодвинул крышку, помог бабенке вылезти из бочки. И оба упали в колючую траву. Так озябли, что иного выхода, как повторить совершенное в бочке, у них не было. Затем оба перебрались через набитую топляком реку, держа над головами одежды. Не заметить на его плече татуировку она не могла, но большего захотелось — имени. “Как зовут хоть? — спросила, натягивая платье. — Меня…”

Как ее зовут — он знать не желал. И вместе с ней пробираться через тайгу тоже не хотел. Судилище в заводском клубе избавило его не только от обязательств перед властью, оно заставило его остерегаться всех, себя даже, — там, в клубе, его поливали грязью друзья по отделу и цеху, подбитые на ложь дирекцией. Уроки извлек он из клубного чистилища, они помогли ему позднее, когда начинал делать деньги, хватая оказавшееся бесхозным государственное добро.

Так и разбежались в разные стороны. В августе 1989 года было это.

А наколку ему сделали в первый год службы, в Севастополе, по собственной дурости согласился. Во флотском экипаже, когда еще определялось, кого на какие корабли, а кому в учебный отряд, — в экипаже сосед по койке, уже отслуживший и ожидавший дембеля, свой родной корабль выколол, двухкорпусное судно (катамаран) “Волхов”. “Ну что тебе там крейсер или тральщик, — уговаривал он, — их полно на морях, а катамаран у нас — один на все военно-морские силы!” Потом уж, в бегах, он сообразил: выколотый катамаран занесен милицией в особые приметы, с крейсером или якорем еще можно кантоваться по Руси, а катамаран выдаст его немедленно. И вытравил его, не знал причем, для каких надобностей диковинный этот корабль построен.

На Ленинградском вокзале его встретила жена.

— Как там, в Питере?

— Нормально…

Но вечером потянуло к компьютеру, стал во всех поисковых системах находить катамаран “Волхов”, он же “Коммуна”. Вытянул приличную фотографию, прогнал ее через цветной принтер, повесил на стенке.

А потом вспомнил, чем малолетний тезка его, известно почему названный именно Сережей, украшал комнату свою, — и скотчем приклеил к стене диск CD. “На счастье, — объяснил он жене. — Вроде бы подкова…”

Еще что-то висело в конуре мальчика Сережи…

Что?

Да клюшка же!

И клюшку купил, принес ее домой, сидел перед компьютером, в руках клюшка, посматривал на катамаран и гадал: к чему эту хоккейную принадлежность приладить?

Жена застала его за этим глубокомысленным занятием.

— Хочешь записать дочерей в детскую хоккейную команду?.. Давно хочу спросить тебя: что за чудо-юдо изображено? — Она пальцем ткнула на стену.

О многом, конечно, догадалась еще раньше, при встрече. Но помалкивала и глухо молчать будет — для того она и выбрана в жены, найдена в дюжине претенденток, из грязи вытащена, из ларька, где торговала бананами, запахом которых и сейчас пропитана.

— Вспомогательное судно. Катамаран. Двухкорпусное. Почти боевая единица. Спасатель подводных лодок.

— Очень интересно, — согласилась жена.

— Славное прошлое, не одну лодку со дна моря поднял… В строю российского флота с 14 июля 1915 года, в этот день положено корабельный праздник справлять…

Банановая женщина глянула еще раз на катамаран.

— Праздник справлять будем в Питере?

Не в ней, жене, опасность: все стерпит. Другое грозит. Можно, конечно, объявиться отцом мальчугана Сережи, о чем душа просит, да ведь тогда весть о его судимости и побеге пойдет гулять по тому деловому миру, в котором фиктивный отец Сережи — полноправный и заслуженный человек, и неизвестно еще, как отнесется он к прежде судимому дельцу. Там, в Санкт-Петербурге, с недавних пор создалась бизнес-группа нового типа, отвергая и не допуская в свои ряды тех, кто был с законом не в ладах. Прослойка этих бизнесменов споры решает не толковищами, не стрелками, а исками, арбитражными судами, взаимными уступками, адвокатами. И как этим новоявленным пуританам объяснить уже никому не понятное дело о краже с целью сбыта электромоторов, которые не крались и не сбывались? Да никакой компьютер не осилит эту задачу неимоверной сложности, вся IT-индустрия собьется со счета! И для Сережи настоящий отец его навек останется бандитом.

Кроме того, дело пострадать может, его дело, его бизнес, на нажитое польстятся те, кто почует слабину в нем.

Так ехать или не ехать в Питер?