«Сквозь переборки»

Александр Покровский Сквозь переборки

Он шел по коридору. Это был узкий, темный, длинный коридор с множеством поворотов и ответвлений. Ему навстречу попадались люди. Они сидели, стояли, лежали в проходах. Он их обходил, огибал. Чем дальше он продвигался, тем теснее сужались проходы, становилось душно и пахло чем-то вязким, липким.

Это была кровь. Это был запах крови. Как же он раньше не догадывался? Пахло кровью, сердце стучало в висках.

Кто-то его о чем-то спрашивал, он отвечал невпопад. Мысли путались. Он знал только одно: он должен идти вперед.

Это был госпиталь. Наверное, это был госпиталь. Он все время входил куда-то, открывал какие-то двери. Из-за одной двери на него обрушился поток воды, его сбило с ног, а потом рядом с ним шлепнулся человек. Он был мертв. У него были розовые волосы.

Он встал и побежал. По дороге попался лифт. От волнения он еле нашел какую-то кнопку.

Лифт привез и остановился. Когда двери открылись, он вышел в помещение. Там было тускло. Свет шел сверху. В помещении не было дверей. Он ощупал все стены – нет дверей. И дверь лифта пропала.

Нет, нет, нет, она не могла пропасть. Она только что была рядом. Пока он ощупывал стены, ему показалось, что помещение медленно сжимается. Сначала незаметно – миллиметр за миллиметром, а потом все быстрей и быстрей.

Он закричал, но крика не получилось. Рот его раскрывался и беззвучно закрывался, а потом его кто-то схватил за руку, ощупал грудь…

– Тащ-ка!

– А?!!

– Тащ-ка! Пора вставать!

Господи, это был сон. Он зажег свет – прикроватная лампочка над головой. Вахтенный его разбудил. Пора на вахту.

– Да, да, уже встаю.

Он лежал на своем обычном месте – второй ярус в четырехместной каюте. Подволок прямо над головой и койка вмурована в стену – со всех сторон потолок и стены, словно лежишь в ящике.

Но почему словно? Ящик и есть. Каюта на подводной лодке. Где я?

Ты только что сказал: на подводной лодке. Семидесятые сутки похода. Автономка. Автономное плавание. Автономное плавание одинокой подводной лодки в океане на глубине сто метров.

А под нами – пять тысяч метров. Черт, надо вставать. До заступления на вахту еще целый час. Так что успеем привести себя в чувство.

В умывальнике он подставил лицо струям холодной воды. Никак не прийти в себя. «Где я?» Хороший вопрос. Хорошо, что не «Кто я?». Надо сходить к доктору за таблеткой.

– Док! – он ввалился в амбулаторию. – Женя! Дай таблетку.

Доктор Женя. Женька хороший врач. Настоящий. Сейчас он что-нибудь придумает.

Женя сидел за столом и писал. Он оторвался от своей писанины.

– Опять голова болит?

– Черт ее знает. Ватная какая-то, сердце колотится, а пот просто градом льет. Снилась какая-то чушь.

– Садись, давление померим.

Когда док оборачивал ему руку, ему вдруг показалось, что трубки в руках дока извиваются, как живые змеи. Он на них глядел как зачарованный. Трубки пошевелились и улеглись, успокоились, а он все никак не мог оторвать от них взгляд.

– Нормально! – сказал Женя через некоторое время.

– Что?

– Нормально.

– Что нормально?

– Давление, конечно.

– Ах да. Сколько?

– Сто двадцать пять на восемьдесят пять.

– Это нормально?

– Нормально. Нижнее немножко повышено, а так– ничего.

– А пульс?

– Пульс? Замерим и пульс.

Женя взял его за запястье и уставился в секундомер.

– Шестьдесят шесть твой пульс.

– Только что колотилось так, что я думал, выпрыгнет из груди.

– Всякое бывает, – вяло улыбнулся Женя.

– Ты считаешь, что я вру?

– Почему? Бывает. Ну приснилось что-то.

– Не что-то. Я все помню: коридор, люди, двери и этот, с розовыми волосами.

– Ну и что?

– Женя, это мне каждый день снится. Всегда одно и то же, и ты говоришь, что все нормально?

– Ну что тебе снится каждый день?

– Всегда один и тот же сон!

– Ну и сколько он тебе снится? Не семьдесят же суток подряд?

– Не семьдесят.

– Ну вот видишь.

– Что «видишь»?

– Будет сниться семьдесят суток, вот тогда и будем искать причину Ну приснилось пару раз.

– Не пару.

– Пустырника попьешь?

И тут его осенило:

– Женя! Ты мне не веришь?

– Ну почему?

– Я же тебе говорю: мне снится.

– А я тебе говорю: выпей пустырника.

От Женьки он ушел, проглотив эту гадость.

Заступив на вахту, он налил себе чай, чтоб запить эту дрянь, и упал в кресло. Фу! Глаза закрылись сами, и он сейчас же ощутил, что руки его увеличиваются, растут, а пальцы раздуваются, заполняют все пространство поста.

Он проснулся за мгновения до доклада в центральный пост: «Замечаний нет!» – встал и подошел к зеркалу.

В зеркале он увидел не себя. Там был глаз. Огромный. На все зеркало. Немигающий такой. А потом глаз отодвинулся. Вглубь. И стало видно старика. Там стоял старик. Иссушенное лицо, под глазами мешки. Он протянул руку к зеркалу старик потянулся навстречу Он только на мгновение задумался: касаться зеркала или нет, а потом коснулся.

Он не ощутил твердой поверхности. Это было так, как будто ты опускаешь руку в воду: рука вошла бесшумно – ни холода ни тепла. Глаза вылезли из орбит, волосы вздыбились, пот заструился по вискам.

Рука вошла в зеркало уже очень глубоко. «Так! Главное не пугаться, – почему-то сказал он сам себе, – и тогда мы медленно выйдем из него. Испугаешься, и оно затвердеет. Осторожно вынимаем руку», – и он вынул руку.

Поверхность зеркала разгладилась – совсем как вода. Теперь там было его отражение.

Он отступил, медленно сел в кресло.

Ну и что это было? И вообще, было ли это? А может, это ему все привиделось? Конечно привиделось! Конечно!

Он вскочил, подошел к зеркалу и приложил к нему руку – зеркало было твердое и холодное.

Привиделось! Конечно! Фу!

Чушь. Этого не бывает. Не может быть. Он в своем уме, в уме, все хорошо. Он рассмеялся. Смех получился деревянным, но это был смех. Он давно не смеялся.

И тотчас же наступило расслабление, он добрался до кресла, тело растеклось по нему, глаза закрылись, под веками забегали солнечные зайчики, потом стало темно и сыро. Он вглядывался в темноту пытаясь разглядеть в ней хоть что-нибудь, потом он увидел человека. Тот сидел напротив. Он был странно одет. В какие-то одежды, что ли. Старинные. И еще этот человек говорил. Голос был слабым, ничего не слышно, но тут звук его усилился. Человек говорил на непонятном языке, но через какое-то время он вдруг осознал, что понимает его речь.

– Бог дает нам эту землю. Мой народ будет владеть ею по праву. Всем будет править закон. Закон будет править миром. И его миру даст мой народ – мен гу!

– Да, великий хан!

Последнюю фразу произнес он. На том же самом языке.

Он не успел удивиться, потому что тут же попал в бой. Летели кони, стрелы, копья, сшибались, падали, сцепившись, люди – шла резня. Дикая резня. И он был в самой ее гуще. Зрение его будто бы раздвинулось, время текло медленно. Он успевал увидеть все, все, что делается перед ним, сбоку и за спиной. Он уворачивался от ударов и наносил их сам.

А потом ему нанесли удар наискось, через все тело, с правого плеча и до пояса. Рассекли.

И он упал.

В этот момент он очнулся. Болело плечо и все тело. Правая рука висела плетью. Он со стоном дотащился до зеркала, там он стянул с себя курточку и уставился в свое отражение.

От правого плеча наискось до пояса шел безобразный шрам.

– Женя, что это?

Он немедленно был у Женьки.

– Что произошло? – спрашивал Женя. – Где ты так? Ударился?

– Я у тебя спрашиваю, что это, а ты у меня? Я не знаю, где это! Не знаю! А если бы и знал, то ты мне все равно не поверил бы! Ты же мне не веришь?

– Погоди! Не ори! Дай пощупать!

– А-а-а!!! Больно же!

Женя отдернул руку.

– Нож? Ты сам себя порезал?

– Я? Сам себя? Я что, похож не сумасшедшего?

– Подожди, но рана-то старая! Шрам же совсем старый!

– А болит!

– Сильно?

– Так, что я сейчас сдохну! Дышать трудно! Я стоять не могу!

Он свалился на стул. Женя смотрел на него во все глаза. Он сидел, сморщившись.

– Ну что ты на меня смотришь так? Мне даже говорить тяжело.

– Погоди, сейчас обезболим.

Женя сделал укол. Что он вколол, неизвестно, но боль утихла, стало даже смешно. Он рассмеялся. А потом он начал говорить, но как-то глупо. Глупость какую-то. И язык заплетался:

– Великий хан сказал, что мы пойдем через степь, и весь мир будет нашим, потому что мы дадим этому миру закон. Закон будет править миром. Это очень важно. Очень. Миру нужен закон. Этот мир забыл закон. Это очень важно. Все должно быть законно. – Мысль начала путаться. И вдруг он перешел на другой язык. Слова сыпались и сыпались. Он говорил скороговоркой. Женя вслушивался в эту речь. И это было не бессвязное бормотанье. Речь. Вполне осмысленная.

Женя уложил его на кушетку. Он закрыл глаза, но продолжал бубнить. Потом он опять заговорил на русском:

– Сеча! Рубились! Я убил его. Вместе с конем. Рассек до седла. А этот напал сзади. Я успел повернуться, успел.

А теперь он спал. Дыхание успокоилось. Женя держал его за руку и измерял пульс. Сначала он никак не мог его сосчитать – неужели двести? Потом получилось сто, потом девяносто, восемьдесят, шестьдесят, сорок.

Сердце почти не прослушивалось, а потом – пятьдесят, шестьдесят, семьдесят – чудеса.

Шрам исчезал на глазах. Он сначала побледнел, потом медленно начал сжиматься, а после и вовсе исчез. Женя ничего не понимал – шрам был только что. Он ощупал – ничего, ни малейшего намека.

Наш герой спал. Его звали Димой – мы вам его еще не представили.

Дима спал. Женя накрыл его одеялом и сел рядом – черт знает, что это!

Такого не бывает. Не должно быть. Он нес какую-то тарабарщину. Нет, там все было осмысленно. Это не бред. И шрам. Шрам может появиться и исчезнуть на глазах? На семидесятые сутки похода?

Дима очнулся.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил его Женя.

– Где я?

– В амбулатории.

– Давно я здесь?

– Часа три.

– А вахта? Я же стоял на вахте!

– Подменили тебя. Ты больше не стоишь на вахте.

– Почему?

– Потому что у тебя давление скачет и сердце шалит.

– Ты думаешь, что это сердце?

– А ты думаешь, это что?

– Я ничего не думаю. Я не знаю.

– Сердце. А может быть, нарушение мозговой деятельности. Может, что-то с сосудами. Нарушение кровоснабжения.

– Нарушение…

– Только не бойся.

– Я не боюсь… Так ты думаешь, что все это из-за нарушения…

– Кровоснабжения мозга. Может быть. Что-то ему – твоему мозгу – не понравилось, и он выдает видения. А может, ты отравился. От этого тоже могут быть глюки.

– Отравился…

– Ну да. Розовые сны.

– Розовые…

– Цветные.

– Нуда…

– Ты что-нибудь помнишь?

– Все как в тумане…

– Вот видишь!

– А шрам?

– Какой шрам?

– Мой шрам!

– У тебя был шрам?

Дима глядел на Женю во все глаза:

– Слушай… ты чего? Ты мне опять не веришь?

– Во что не веришь? Ты про что?

– Я про удар мечом.

– Мечом? Это был меч?

– А-а-а! Так все-таки был? – Дима обрадовался. – Был меч!

– Хорошо, – усмехнулся Женя, – допустим, был!

Дима немедленно нахмурился:

– Ты со мной разговариваешь как с больным.

– А я должен с тобой разговаривать как со здоровым?

– Я не сумасшедший!

– Да? А как ты объяснишь то, что только что говорил на древнемонгольском языке?

– А я говорил?

– Да!

– Ты знаешь монгольский?

– Я знаю слово «Чингисхан»!

– И я говорил, что я – Чингисхан?

– Не знаю, – Женя смотрел на него внимательно, – но ты долго говорил. И это был не бред. То есть бред, конечно, но уж очень осмысленный.

– Ты считаешь, что я болен?

– А ты как считаешь? Мечи? Что там еще? Копья? Стрелы? Исчезающие шрамы? Что еще? Действительно, у тебя колоссальное здоровье! Дай я послушаю сердце.

От Жени он ушел через несколько минут. Ночь. В отсеках только вахтенные, и потому все вокруг так пустынно. Кажется, корабль сам идет под водой. Такое космическое чудище. Он шел и шел по бесконечным проходам, перебирался через переборки, люки – его будто несло потоком, совсем как клетку крови внутри организма, и отсеки то увеличивались до небес, то стремительно сжимались. Фу! Надо прийти в себя. Вот сейчас вроде получше.

Мир вокруг точно обрел дополнительный, неведомый ранее объем, стал многослойным.

Многослойный мир. Вот оно: мир стал большим. Тут много реальностей. И все они живут рядом. Просто они не сталкиваются. Вернее, они сталкиваются, но не для всех.

Он зачем-то пошел не в нос корабля, где была его каюта, а в корму. Он открыл дверь в шестой отсек. Как только он отрыл переборочную дверь и боком нырнул в шестой, он тут же застыл на небольшой площадке рядом с дверью. Дальше отсека не было. Был огромный огненный мир. Он стоял над ним на высокой площадке, а внизу – метров пятьсот, не меньше, и вперед, на сколько хватает глаз, простиралась долина, охваченная потоками лавы. Горело все: и земля и воздух. Где-то там, внизу, угадывалась шевелящаяся масса. Это были люди. Они копошились в лаве, вскидывали руки, извивались и почему-то не сгорали. А над всем этим миром летали огромные хвостатые твари. И все это покрывал гул. Это был гул топки.

Он медленно отступил обратно в пятый отсек, закрыл дверь, постоял, а потом опять ее открыл – за дверью был шестой отсек. Все исчезло – огненный мир исчез.

Сердце уже не колотилось как бешеное. Оно просто учащенно билось – он начал ко всему привыкать.

Ну? И что теперь? Опять идти к Жене?

Он пошел к штурманенку. Штурманенок – младший штурман, или командир группы, Сашка Тушин – был другом. Сашка – жизнелюб и балаболка. Он его заболтает. Ему надо сейчас, чтобы кто-нибудь его заболтал. Каюта штурманов помещалась в том же втором отсеке, что и его каюта, и Сашка должен был быть на месте – он недавно сменился с вахты и, конечно же, еще не спит, лежит и читает книжку.

– Привет! – обрадовал он приходу Димы. – Что там с тобой стряслось?

– Ничего не стряслось. А что?

– А доктор прискакал в центральный пост как ужаленный и попросил тебя с вахты подменить.

– Доктор?

– Ну да! Говорит: головные боли. Что с головой-то?

– С головой? Пока на месте.

– Ну и ладно! У меня вчера тоже разламывалась. Тут Гумилева читаю. Не читал?

– Нет.

– Он вообще считает, что ига не было.

– Чего?

– Ига.

– Какого ига?

– Как какого? Монголо-татарского!

– Ига? При чем здесь оно?

– Ну как же! Он думает, что все это вранье, и монголы, наоборот, сохранили Русь!

– Русь? Ах да, Русь. Да. Они дали закон. До этого была резня. А монголы приучили Русь уважать закон.

– Ты тоже читал?

– Я? Нет. Я не читал.

– Откуда знаешь?

– Откуда? Так ведь… откуда… читал, наверное. Просто не помню. Вернее, помню что-то…

– Там еще про то, что Великая Степь жила с Русью в таком состоянии симбиоза.

– Да. Руссы слово нарушили. Им веры нет. Коварство есть. А когда коварство за спиной, жечь надо. В том коварстве все виновны – и стар и млад. Огонь очищает.

– Врешь, читал ты Гумилева.

– Может, и читал. Не помню. Слушай, Саня, – Дима смотрел как-то странно, отрешенно, что ли, – а тебе никогда не казалось, что действительность у нас не одна? Что их несколько? И они могут существовать параллельно друг другу? Как возможные варианты? А потом все накладывается, и остается только один путь.

– Когда накладывается?

– В самом конце, когда уже не может быть по-другому.

– Это ты у Стругацких читал?

– У Стругацких?

– У Стругацких.

– Кажется, да…

Когда он вышел от штурманенка, то столкнулся со старпомом в проходном коридоре второго отсека.

– Осеев! – окликнул его старпом.

– Я, Владимир Алексеевич!

– Как здоровье?

– Нормально!

– Вахту стоять можешь?

– Конечно.

– А доктор сказал…

– Да ерунда это, Владимир Алексеевич! – заторопился Дима.

– Ерунда, говоришь?

– Точно.

– Ну гляди… – протянул старпом с сомнением.

Дима повернулся и пошел к переборке. Перед тем как перейти в соседний отсек, он оглянулся на старпома. Там стоял не старпом. Там стоял старик с розовыми волосами. Все лицо его было сморщено, глаза закрыты.

– Женя! – Он вошел в амбулаторию. Женя был на месте.

– Что опять?

– Только не подумай…

– Я и не думаю. Что у тебя снова?

– Ты меня выслушай.

– Ну?

– Я все время хочу понять.

– Что ты хочешь понять?

– Ты мне дашь сказать?

– Ну?

– Понимаешь, тут есть какая-то логика.

– У тебя бред наяву и в этом ты ищешь логику?

Дима обмяк на кресле. Помолчали, потом он начал говорить:

– Пойми, мне пойти не к кому и поговорить об этом не с кем.

– Так.

– Тут есть логика, есть!

– Хорошо, расскажи какая.

– Я все это вижу, переживаю.

– Ты это видишь, переживаешь, хорошо.

– Да нет, не так! Я сейчас сформулирую все. Я будто нахожусь здесь, а потом сразу не здесь, понимаешь?

– Так, дальше.

– Этот мир не линейный, понимаешь?

– Что это означает?

– Еще раз: я не сошел с ума.

– Хорошо, не сошел.

– И все, что я вижу, это реальность, Женя.

– Допустим. Что мы считаем реальностью? Твою речь на монгольском? Исчезающий шрам?

– И речь и шрам!

– То есть ты хочешь сказать, что все это было?

– Было.

– Хорошо. Видишь ли, существует такая штука, как шизофрения, и все, что там видят больные, им представляется абсолютной, совершенной реальностью.

– Хорошо, но шрам же исчез.

– Дима, все, что мы знаем о мозге человека, – это три процента. Он, твой мозг, способен на такое, что не снилось ни одному фантасту. А если я скажу тебе, что человек силой одной только мысли может переноситься и в прошлое и в будущее, ты поверишь?

– Конечно! Все так и было!

– Что было?

– Я переносился. Вот именно!

– Дима! Хорошо. Допустим, ты переносился. Ну и что? В чем ты тут увидел логику?

– А ты знаешь, что я подошел к зеркалу и увидел там, в зеркале, не себя, а совершенно другого человека!

– Один ноль в пользу шизофрении.

– Уверен?

– Нет. Но похоже. Что еще?

– Я рукой по локоть ушел в зеркало.

– Хорошо, ушел, и что потом?

– Потом я вышел, пятясь назад.

– Вышел, здорово. Ну и где здесь логика? Пока все это в пользу ненормальности.

– Но может, логика состоит в том, чтоб обратить мое внимание?

– На что хочется обратить твое внимание?

– Я не знаю.

– Вот видишь? Ты не знаешь, а говоришь, что это логика.

– Разрешите? – в проеме командирской каюты стоял корабельный врач.

– Да! – командир взглянул на него удивленно, а потом пригласил: – Заходите.

– Товарищ командир, у нас проблема с Осеевым.

Через какое-то время.

– Так вы считаете, что это шизофрения?

– Я и сам не знаю, товарищ командир, у нас же на корабле ничего нет. Никакого оборудования. Тут анализы надо делать. У него навязчивые идеи… это похоже на шизофрению. Что-то вроде мании преследования.

– Давайте с самого начала. Он может стоять вахту?

– И может и не может.

– То есть?

– Сами знаете, по кораблю все распространяется очень быстро. Мне бы не хотелось, чтоб об Осееве говорили как о шизофренике. Он командир подразделения, он им руководит, и тут такое. Его видения не опасны, и я всегда рядом. Но…

– Но?

– Конечно, лучше бы поместить его в стационар.

– То есть всплываем в конце боевой службы, даем радио, мол, на борту больной, и идем в базу? И за боевую службу нам ставят два балла. А в базе выяснится, что он просто устал и все это от головной боли. Так?

– Товарищ командир, давайте не будем спешить.

– Хорошо, не будем. Что предлагается?

– Давайте освобождать его от вахты при малейшем подозрении на якобы головную боль. Я начну давать ему успокоительное. Пройдем небольшой курс, а там и до базы недалеко.

– Хорошо. Держите меня в курсе. Нам надо продержаться девять суток.

– Я понял, товарищ командир.

Через сутки командир решил поговорить с Димой. Он из каюты вызвал на связь центральный пост:

– Есть центральный!

– Осеева ко мне.

– Есть!

Через минуту к нему в каюту постучался Дима:

– Разрешите, товарищ командир?

– Да, заходите. Как вы себя чувствуете, Осеев?

– Нормально.

– А головные боли больше не беспокоят?

– Побаливает иногда.

– Врач уверен, что вам нужно пройти курс лечения. Попринимать успокоительного.

– Он вам докладывал обо мне?

– Конечно. Это же его обязанность. Все должны быть здоровы и на своих местах.

Для этого у нас на корабле и имеется врач. Так что, Осеев, продержимся или нам всплывать по вашему поводу?

– Из-за головной боли?

Дима ворвался к доктору:

– Что ты обо мне сказал командиру?

– Я? Ничего. Доложил, что периодически тебя надо подменять с вахты, чтоб ты прошел у меня небольшой лечебный курс.

– Курс? Он же только что говорил со мной. Спрашивал, продержусь ли я до конца похода. Что ты ему рассказал?

– Дим, ты успокойся и сядь.

– Какое там успокойся! Он же меня шизофреником считает. Что ты ему рассказал?

– Так! А теперь спокойно, ладно? Сядь!

Дима наконец сел.

– Ну! Говори!

– Поставь себя на мое место. Я о тебе ничего не рассказываю командиру, а потом у тебя случается очередное видение, во время которого ты входишь в зеркало и остаешься там навсегда. Так? И что тогда? Первый вопрос ко мне: «Где вы были, товарищ военврач? Мне надо было доложить».

Дима обмяк. Он понимал, что Женька прав, и еще он понимал, что никто ему здесь не верит.

– Командир спрашивал меня, дотяну ли я до берега.

Женя положил ему руку на плечо:

– Он и меня об этом спрашивал. Я сказал, что ничего не ясно и никакой паники в этом деле быть не должно. Давай попробуем всякие травки, может быть, снотворное слабенькое.

После приема снотворного Женька уложил Диму на койку.

– А если мне опять что-нибудь привидится?

– Боишься спать?

– Ну, если честно…

– Если честно, то боишься. И не спишь, чтоб сны не снились. Так?

– Так.

– А они от этого еще больше снятся. Правильно?

– Правильно.

– Не бойся. Это хорошее снотворное. Спи. Ничего не привидится. Я рядом посижу.

– Только ты…

– Я же сказал: я рядом.

Дима проваливался в сон медленно. Он закрыл глаза, дыхание стало ровным, тихим, и вдруг он открыл глаза – в них стояло безумие.

Степь. То была степь до горизонта. Лава всадников. Она неслась и неслась. Он открыл рот, но воздух был такой плотный, что он стал задыхаться. Всадники неслись на что-то черное вдали. Оно было похоже на море. Потом это черное море начало увеличиваться, вырисовываться – это были ратники. Очень много копий. Копья враз опустились и стали ждать лаву. Лучники справа и слева от него приготовили луки. Они будут стрелять на скаку. Он тоже натянул тетиву. Она тугая, упругая. Раз – и стрела отправилась в черную массу, он мгновенно приладил следующую. Лава на всем скаку начала обходить, обтекать это черное море тел и копий.

Женя уставился в Димино лицо. Пот струился по нему Пульс. Надо пощупать пульс. Он взялся за руку – сто пятьдесят. Ну что тут делать? Ждать? А если сердце не выдержит? Женя схватился за шприц.

Меч очень тяжелый. Просто не удержать в руках. Он как живой, того и гляди вырвется. Он сжал его сильней, еще сильней. И все-таки хватку надо ослабить, иначе в руке не будет того удара – от плеча. Бить надо от плеча и всем телом. Все тело участвует в ударе, а он – удар – стекает на самый кончик лезвия. Все должно сойтись – сила удара, сам меч и его цель – чье-то верткое тело. Лезвие входит в него – и во все стороны летят брызги. Будто и не тело это вовсе, а вода. Вода. Словно ударяешь кнутом по водной глади.

Он ударял и ударял по водной глади. Гладкая такая поверхность, а брызги во все стороны. Плохо он бьет – не должно быть брызг. Лезвие должно входить в тело так, что ничего не заметно, и какое-то время оно – тело – все еще скачет, а потом оно медленно распадается на части.

Медленно. Но теперь это его тело. Странно. Его меч поразил собственное тело. Он так стремился к тому, чтобы удар был правильным, а потом оказалось, что это его собственное тело, и он распадается на полном скаку. И до земли. Он долетает до земли и падает мягко – никакой боли, страданий – вообще ничего. Очень тихо. Не слышно ни хрипа, ни стука, ни звона, ни криков. Пыль. В пыли что-то крутится, крутится. Тела какие-то. Много тел. Эта пыль живая. Она состоит из тел.

Это на первый взгляд пыль, а так – это множество тел. Они живут, вырастают, множатся, а потом умирают. Это все пыль. Пыль.

Женя сделал укол. Пульс сделался не таким частым. Дима успокаивался. Теперь он тихо лежал. Очень спокойно. Зазвонил звонок. Женя вздрогнул. Звонок громкий, требовательный. Он взял трубку. Звонил командир:

– Он у вас?

– Так точно.

– Что там?

– Спит. Я сделал укол.

– Ваше мнение?

– Пока все хорошо, товарищ командир.

– Дотянем?

– Пока нет сомнений.

– Хорошо. Держите меня в курсе.

– Есть!

Пустыня. Пыль улеглась. Она куда-то делась, пропала. Очень твердая поверхность. Ровная как стол. Солнце встает. Огромное солнце выглянуло, а потом стало вырастать. Он стоял и смотрел на этот диск.

– Нравится? – За спиной раздался низкий голос.

Он обернулся. Там была женщина. Она была закутана в белую материю. Ей было лет сорок-сорок пять. Красивые черты лица. Она смотрела вдаль и говорила:

– Это я его погубила. Не надо было его отпускать.

– Кого? – спросил он.

Женщина словно не услышала его вопрос:

– Не надо было его отпускать. Но разве они слушаются. Никто никого не слышит. Я все говорю и говорю. Все попусту.

– О ком вы говорите?

– О нем. О ком же еще? Он был послушным мальчиком. Когда же это случилось? Когда он перестал меня слушаться?

Он вдруг понял, что она его то слышит, то не слышит, а может быть, и не видит. Она погружена в свои мысли. В мысли. Их много.

– Они вырастают, а потом им больше никто не нужен. Как же с этим смириться? Мне никак не справиться с одиночеством. Пустота. Как солнце в пустыне. А ведь все так хорошо начиналось: он – офицер.

Женя вглядывался в лицо Димы. Оно было бледным. Пульс– сорок. Температура – тридцать пять. Надо что-то делать.

Вода. Сначала капало где-то. Он не мог найти где. Где это капает? Он искал, искал. Потом вода начала прибывать. Он слышал шум падающей воды, но ее нигде не было. Должна же быть вода. Он искал. А потом – удар, и вода появилась отовсюду. Она начала стремительно заполнять отсек. Он метался, старался сказать, предупредить. Некого было предупреждать – в отсеке он был один. Вода заполнила его всего. Только маленькая воздушная подушка еще оставалась. Сильно, резко заболели уши – это давление возросло. А вода соленая, значит, из-за борта. А потом он начал задыхаться: пошел газ – едкий, удушливый. Он нырнул, чтобы только не вдыхать этот газ. Все вокруг поплыло и стало ненужным.

Женя сидел, откинувшись на спинку стула. Он ничего не мог сделать. Пульс опять сто пятьдесят, и пот течет. Это был конец. Сейчас он умрет.

– Пойдемте, я покажу вам его комнату, – женщина повела его в дом.

Это был одноэтажный дом. Он стоял в пустыне, весь залитый солнцем. Они прошли долгим узким коридором и вошли в комнату. Эта комната была ему знакома. Он знал в ней каждый уголок.

– А вот его кровать, – сказала женщина.

Он узнал кровать.

– Он очень любил читать книжки. От этого портится зрение. Сколько раз я ему говорила: не читай на ночь. А еще я покажу вам его фотографии. Он очень красивый мальчик, правда?

С фотографий на него смотрел он сам. Это были его фотографии, и комната была его. Вот только женщина была ему совершенно незнакома.

– Почему вы говорите о нем в прошедшем времени? – спросил он.

– Он умер, – просто сказала она.

Женя просто сидел и смотрел. Он был бессилен что-либо сделать. Дима был бледен, дыхание едва прослушивалось.

– Как все это произошло?

– Он никак не мог запомнить одно стихотворение, – женщина его словно бы не услышала. – Он учил его целую неделю. У него всегда было плохо с тем, что он не понимал. Если не понимал, то и не запоминал.

– Как это случилось? – повторил он вопрос.

– Что случилось?

– Как он умер?

– Он утонул.

– Где?

– В воде, конечно, – она совсем не удивилась его несообразительности. – Он захлебнулся.

– Он купался?

– Купался?

– В том смысле, что он пошел плавать? На речку?

– На речку? Вы видели здесь речку?

– А он утонул здесь?

– Да нет же, конечно! Слушайте, а вы действительно его друг?

– Я?

– Да. Вы сказали, что вы его друг и приехали повидать его мать.

– Я так сказал?

– Вы еще говорили, что вместе с ним служили.

– Я служил?

– Да. Он же на лодке утонул.

– Он утонул на лодке?

– Конечно. Была авария. Я это не очень хорошо понимаю, но он задохнулся в отсеке. На подводной лодке. Там пошла вода.

– Вода… конечно, – он будто что-то припоминал, – конечно… пошла вода, да, да, это была вода…

– Пошла вода, и он утонул.

– В отсеке был только он?

– Да, он помог всем выйти, а сам не успел. Он всегда всем помогал. Еще с детства. Такой добрый был мальчик. Его все любили. А у вас там его тоже любили?

– У нас?

– Ну да. На подводной лодке.

– На лодке…

Она посмотрела на него очень внимательно.

В этот момент он открыл глаза. Женя сидел рядом.

– Женя, – он не узнал свой голос.

Женя выглядел так, будто с ним разговаривал мертвец.

– Женя, я умру от воды.

– Если я не пойму что с тобой, ты умрешь гораздо раньше.

– В отсек пойдет вода, и я задохнусь.

– Ты еще кому-нибудь об этом говорил?

– Нет. Я узнал это только что.

– Ты только что в обмороке валялся. Как ты мог что-то узнать?

– Мне сказал мать.

– Чья мать?

– Моя. Я там был, Женя.

– Где ты был?

– В пустыне. Это было в пустыне. Понимаешь, там есть дом и в нем комната. Это моя комната, Женя.

– Ты мне сейчас свои видения пересказываешь?

– Я умер, Женя. А потом я пришел к себе в дом.

– В пустыне?

– Да. Ты мне не веришь?

Женя помолчал, опустив голову, потом он ответил, только смотрел он не в глаза:

– Я тебе верю. Что там еще было?

– Ничего. Она показывала мне фотографии.

– Твои?

– Мои.

– Давай-ка еще раз измерим температуру, пульс, давление.

– Не надо. Я чувствую себя нормально.

– Надо.

С давлением и пульсом все было действительно нормально.

Температура – 36.

– Еще поспишь?

– Нет. Не хочу спать.

– Надо поспать. Сон лечит.

– А если я опять что-нибудь увижу?

– Не увидишь. Это очень хорошее снотворное. Просто провалишься и все.

После снотворного на глаза навалилась тяжесть.

В амбулатории раздался телефонный звонок.

– Ну, как он? – спросил командир.

– Дал еще снотворного. Спит.

– Хорошо. Держите меня в курсе.

На остановке кроме него стояло несколько человек. Долго не было автобуса, он начал замерзать. Холодно пальцам ног. А потом холод начал подниматься вверх по ногам. Они сделались деревянными. Будто стоишь на ходулях. Холодно, очень холодно.

А вот и автобус подошел. Он вошел в автобус, но в автобусе не было дна. Там шли жердочки, металлические трубы, за которые все и держались и на которых все стояли.

– Как же тут стоять? – спросил он у какой-то старушки.

– А так и стоять. Цепляйтесь руками, а ноги поставьте вот тут, – старушка показала, куда надо поставить ноги. – Он потому и приехал, что без дна. А так бы не приехал. Далеко ехать. Целиком не доедет.

Встряхивало на каждой ухабине. Он хватался за поручни и совсем не чувствовал ног.

– Пойдем, – дети взяли его за руки и отвели в комнату. Там они уселись на полу. – Мы будем играть в кораблики. Ты возьмешь вот этот кораблик, а мы – этот, и мы будем их сталкивать. Бум! Видишь, твой кораблик упал. Он ранен. Он сейчас утонет.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Это неважно, – ответили ему, – сейчас будет катастрофа. И тебе надо будет их спасать.

– Кого?

– Свои кораблики.

И сейчас же все увеличилось, выросло в размерах, и вот он уже стоит на корабле, в море. Корабль качает. Сильная качка. И тут он наталкивается на что-то, на что-то твердое, и все летят вверх тормашками и падают в воду.

– Надо идти, – он услышал голос за спиной и обернулся. Там стоял мужчина. Он подошел сзади.

– Куда? – спросил он.

– Надо что-то делать. Люди не слушаются. Им говоришь очевидные вещи, а они все ровно делают то, что считают нужным. Они не понимают. Ты должен им все объяснить.

– А что я должен объяснить?

– Ты должен им объяснить то, что с ними произойдет.

– Как же я все это объясню?

– Ты почувствуешь.

– А можно все объяснить словами?

– Нет. Словами не всегда можно все объяснить. У нас с вами разные слова, вот поэтому и надо почувствовать. Ты почувствуешь. Вот смотри.

Говорящий вдруг начал расползаться, разваливаться на части. Потом все части опять сползлись, соединились в аморфное нечто, и из него уже выросла голая мордочка животного – острая, оскал редких зубов. Сначала она была безжизненной, а потом обросла шерстью и открыла глаза.

И сейчас же он начал задыхаться. Едкий, удушливый дым. Газ. Это был газ. Он все разъедал. От горла остались одни лохмотья. Сырое мясо. Жуткая боль пронзила все тело. Тело выгнулось дугой, ударилось обо что-то острое, опять выгнулось. Дикая, раздирающая все боль.

Женя метался по амбулатории. Дима выгибался, его подбрасывало на кушетке. Эпилепсия. Это эпилепсия – никаких сомнений.

И вдруг он затих. Пульс! Пульс не прощупывался.

Но вот появилась ниточка, потом пульс стал ровнее, потом – хорошее наполнение… Дима открыл глаза.

– Ну, – спросил Женя, – что теперь?

Дима смотрел на него, не узнавая, а потом он узнал – Женя.

– Женя, они не люди.

– Кто не люди?

– Те, что все это со мной проделывают.

– А ты думаешь, что кто-то с тобой это проделывает?

Дима кивнул:

– Да.

– Хорошо. Давай по порядку.

– Давай.

– Ты считаешь, что над тобой, только над тобой одним, на этой лодке, в походе, проводят эксперимент?

Дима опять закивал. Глаза у него при этом были совершенно безумные.

Женя смотрел на него в некотором замешательстве.

Говорить или не говорить, что, скорее всего, мы имеем дело с эпилепсией? Он решил не говорить – суток семь надо еще продержаться, а там и берег. Надо просто выслушать Диму, успокоить.

– Хорошо, – сказал он, – расскажи все, что запомнил.

– Понимаешь, – заговорил Дима, – им что-то надо мне сообщить.

– Ну и чего ж они не сообщают?

– Они сообщают, но только не словами.

– Не понял. Самое простое – это сказать. На все есть слова.

– Все так, но это не люди. Они могут принимать облик людей, но слова они не могут найти.

– То есть, если я правильно понял, мы имеем дело с высшими существами, которые приходят к тебе во сне, но сказать они ничего не могут, и потому они выворачивают тебя наизнанку, чтоб, значит, ты почувствовал, как они о тебе пекутся. Так, что ли?

– Не совсем. Они пытаются.

– Погоди. Но ведь это же Солярис! Ты начитался Лема.

– Никакой это не Солярис.

– Ну как же! Высшие существа подбирают способ общения.

– Они не подбирают.

– А что ж они делают?

– Они так общаются.

– Ну правильно. А потом мы подберем им ответ, ответим, они поймут и перестанут тебя мучить – Солярис.

– Да нет же! Как ты не поймешь! Они нас о чем-то предупредить хотят.

– Он хотят предупредить, но через тебя, а ты настолько туп, что не понимаешь, о чем они хотят предупредить, а они настолько высшие существа, что придумать что-то – например, словами все объяснить нам, низшим, – ну никак у них не получается. Так? Я все правильно рассказал? Бред какой-то! Чушь. Это все лишено логики.

– Женя, я не могу объяснить.

– Я понимаю.

– Ты все время хочешь все упростить.

– А почему бы все не упростить? Объясни мне. Да, я не понимаю. Что в этом такого ужасно сложного? Ведь если оно высшее существо, как ты говоришь, то почему бы ему не использовать что-то простое?

– Женя, ну ты же не используешь язык шимпанзе для общения с шимпанзе. У них свой язык. «Что может быть проще, используй мой язык», – скажет нам шимпанзе.

– Хорошо. Согласен. Мы для них шимпанзе. Хорошо. И поступают они с нами как с шимпанзе. Вместо того чтобы сказать: не ходите туда, там опасно, они просто к забору подводят ток. Все правильно. А ты – шимпанзе – все никак не поймешь, куда тебя ведут и что от тебя хотят. Ты то и дело хватаешься за ограду, и тебя бьет током. Так?

– И так и не так.

– Хорошо, объясни, что не так.

– Их мир говорит образами. Видениями.

– Это они между собой так общаются или только с тобой?

– Я не знаю.

– Ты не знаешь, но утверждаешь, что они общаются видениями?

Дима видел, что Женю он ни в чем не убедил. Да и говорил он так, что все это выглядело… черт его знает, как это выглядело.

– Ну хорошо! – Женя вздохнул. – Хорошо! Допустим, ты общаешься.

Дима кивнул:

– Допустим.

– Хорошо. Что тебе нужно для этого общения? Если тебе нужно снотворное, то вот оно. – Женя выложил таблетку на стол перед Димой.

Дима поднял на Женю глаза, а потом взял и проглотил таблетку, запил ее водой и медленно лег на кушетку. Потом он закрыл глаза. Через минуту он спал.

Дверь амбулатории открылась, вошел командир. Он знаком показал Жене, чтоб тот не вставал.

– Как он? – спросил командир.

– Спит.

– Снотворное?

Женя кивнул.

– Хорошо. Есть что-то новое?

– Трудно сказать, товарищ командир.

Был припадок, очень похожий на эпилептический.

– Вы считаете, эпилепсия?

– Непонятно. Тут целый набор – эпилепсия, шизофрения, черт знает что. Стационар нужен.

– Нам неделю продержаться.

– Это может быть аневризма.

– В головном мозгу?

– Да. Местное расширение артерии. Хотя я не уверен.

– Если это аневризма, то тогда чем это нам грозит?

Женя посмотрел командиру прямо в глаза.

– Тогда он может умереть в любую секунду.

– Пойдемте, я вас проведу.

Было темно, они двигались по какому-то коридору. Впереди него шла закутанная в шаль фигура. Это была женщина, он догадался.

Он шел за ней.

– Вот и дошли, – сказала она и толкнула дверь, та заскрипела, и они вошли.

В глаза ударил свет. Много света. Комната была полна людей.

Он вошел, с ним начали здороваться. Казалось, они были с ним знакомы, он же не помнил никого. Все лица были чужие. И одежда. Какие-то туники, что ли, покрывала…

– Здравствуй!

Он то и дело отвечал: «Здравствуй».

– Как хорошо, что ты пришел. Мир тебе!

Я пришел? Куда пришел? Мир мне? Какой мир?

– Мы теперь тебя не отпустим!

Как не отпустим? Куда не отпустим?

Круг людей вокруг него становился все теснее и теснее, его то и дело хватали за руки, их улыбки теперь не казались ему доброжелательными. И вот уже вокруг него встали несколько человек, в него вцепилось не меньше десятка рук…

Дима метался на кушетке в поту, Женя сидел рядом, он ничего не мог сделать, а потом Дима вдруг успокоился и затих.

– Герцогиня!

Он был на балу. Всюду мелькали шали, танцующие пары.

– Вам повезло, – к нему обращалась молодая женщина. – Герцогиня вас просит пройти к ней. Она имеет к вам одно дело. Это очень важно.

Женщина увлекла его в сад. Из окон лилась музыка, бал продолжался. Они прошли мимо окон.

– Это в часовне, недалеко.

– В часовне?

– Да. Герцогиня всегда принимает в часовне. Прошу вас.

Они подошли к небольшому зданию, увитому плющом. Внутри горели свечи.

В самой середине стояла женщина. Его довели до нее и оставили. Он оглянулся – никого сзади не было.

Женщина, похоже, молилась. Он старался ступать неслышно. Он подошел и остановился в нескольких шагах рядом.

– Прошу вас подойти ближе, – у герцогини был низкий приятный голос.

Он подошел. Лицо ее было покрыто вуалью, ему показалось, что он ее уже где-то видел.

– Я рада, что вы пришли.

Он ответил легким поклоном.

– Вы, кажется, хотели бы знать, чем вы могли бы мне помочь?

– Я к вашим услугам, герцогиня.

– Благодарю. Вы мне нужны как судья. Хотя правильнее было бы назвать вас арбитром.

– Сделаю все, что в моих силах.

– Я расскажу вам историю моей семьи.

– Буду рад ее услышать.

– Я происхожу из древнего рода, главным достоянием которого всегда почиталась родовая честь.

Женщина взглянула на него, он поклонился.

– Мы всегда были богаты, и мы всегда жили в мире со своими соседями. Но вот однажды двое соседских мальчиков были найдены мертвыми. Подозрение пало на нас. Результатом была вендетта, которая уничтожила оба рода. Даже если и случалось кому-то избежать ножа или пули, то все равно он умирал от болезни, разорялся, кончал с собой. Оба наших рода словно преследовало проклятие. И вот сегодня, сейчас, настал час. Я хочу знать – кто. Кто это сделал. Кто убил тех детей.

– Но, герцогиня, что же могу сказать я?

– Это очень просто. Есть то, что дано вам, и я это знаю. Настал час. Он дается нечасто. Только вы найдете убийцу. По одному только его лицу. Я должна знать того, кто всех нас погубил. Я призову всех, вы же только заглянете в их лица. – Герцогиня смотрела на него с мольбой и надеждой.

– Хорошо, – сказал он, – я согласен, но прошу вас не судить меня слишком строго, если мне не удастся этот эксперимент.

– Отлично! – Глаза герцогини засверкали. – Я ждала очень долго. Пригласите всех! – последняя фраза была обращена к мажордому, неизвестно откуда тут взявшемуся. Тот поклонился и ударил жезлом, что держал в руке, в пол.

И сейчас же стены часовни состарились, с них облетела штукатурка, а сами стены пронзили корни деревьев, потом обвалилась часть стены, из проема на землю упал гроб. Крышка его отлетела, и из него встал человек. Он поклонился герцогине и почтительно занял свое место у стены.

Сейчас же раздался грохот, и можно было не сомневаться, что это еще один гроб упал на землю, и из него тоже вышел человек. А потом они начали падать, как спелые яблоки, и вскоре все вокруг заполнили люди. Они приближались к нему отовсюду. Они смотрели на него с надеждой.

– Смотрите на них. Смотрите внимательно, – сказала герцогиня. – Он должен быть здесь.

Было очень холодно. Особенно спине. Он вглядывался и вглядывался в окружающие лица. Все вертелось, кружилось. В лица. Он вглядывался в лица. Они ничем не отличались друг от друга, но потом…. потом он заметил одно лицо. Оно с ужасом ждало его приближения. Губы его дрожали, глаза вылезли из орбит, лицо почернело.

Он подошел к нему и остановился, пораженный всеми этими превращениями. Человек не выдержал. Он подбежал к герцогине и рухнул перед ней на колени. Герцогиня наклонилась к нему:

– Он нашел тебя.

– Да, герцогиня, да! Но умоляю, выслушайте меня, – завопил несчастный. – Я был самым преданным вашим слугой. Любое ваше желание я исполнял сейчас же. В то утро дети играли. Они играли за оградой. Они очень шумели, и вы сказали, что хорошо бы, чтоб они замолчали… навсегда… Я же…

– Ты погубил оба наших рода.

– Я никогда…

– Все из-за усердия одного слуги?

– Госпожа…

– Все рухнуло из-за преданности?

Герцогиня выпрямилась.

– Уйдите все! – произнесла она, и все в тот же миг пропали. Герцогиня сделала ему знак следовать за ней. Страха не было, он повиновался. Герцогиня, казалось, скользила по земле, совершенно ее не касаясь.

– Я благодарю вас, – сказала она у входа. – Теперь я знаю, что мне сказать на суде.

В тот же миг она исчезла.

Дима открыл глаза. Он не понимал, где он. Еще больше он не понимал, кто он. Женя был рядом.

– Ну, – спросил он, – говорить можешь?

Дима кивнул.

– Что теперь?

– Там была герцогиня.

– Час от часу не легче. Где была герцогиня?

– В часовне. Там была часовня.

– И что произошло на этот раз?

– Я нашел убийцу детей.

– Дима, ты хоть сам понимаешь, что ты говоришь?

– Да.

– Давай так. Давай вместе попытаемся выстроить логику. Ты сейчас выглядишь так, будто явился с того света, а минуту назад у тебя тут только что пена изо рта не шла, и я уже не думал, что ты в себя придешь. А потом все стихло, ты лежал, как мертвец, белый, пульс почти не прощупывался, но вот ты начал розоветь, появилось дыхание, ты очнулся, и как только это произошло, ты начал говорить мне о герцогине. Теперь что было до этого. До этого у тебя болела голова, я дал тебе таблетку, потом – снотворное, потом ты начал говорить на древнемонгольском, потом исчезающие шрамы, потом припадки, потом пошли видения, которыми, как ты думаешь, тебе пытаются что-то сказать. Я ничего не упустил?

– Пока все так.

– И тут ты вдруг заговорил о герцогине.

– Она была.

– Хорошо. Была. Но при чем здесь герцогиня? Как герцогиня соотносится с тем твоим утверждением, что они хотят тебе что-то сообщить? Идем, идем, идем, все вроде складывается и вдруг – бах! – герцогиня.

– Понимаешь, Женя…

– Пока не понимаю.

– Не перебивай, дай сказать.

– Хорошо, молчу, говори.

– Этот мир многослойный. Это как дебри, джунгли. Есть то, что указывает тебе дорогу, но временами ты блуждаешь. Ты прав, я не могу всего объяснить. Я не понимаю. Но я стараюсь. Я всякий раз оказываюсь там, где я меньше всего предполагаю оказаться. Это странно, но таков, по-видимому, наш мир. Ты же не можешь сказать, что будет с тобой через минуту.

– Почему не могу Могу. Я дам тебе очередную таблетку, и ты опять уснешь.

– Я не об этом. Я о том, что возможно все что угодно. Мы можем провалиться на глубину, где нас раздавит. Мы можем сгореть от объемного возгорания в отсеке. Это только ты предполагаешь, что сейчас ты дашь мне таблетку, но множество всяких обстоятельств должны сложиться так, чтобы равновесие нашей системы: лодка, море, люди – ничем не было нарушено, и вот тогда ты действительно дашь мне таблетку Этот мир балансирует. И он балансирует все время. У меня же были видения не только во сне, но и наяву. Со мной все это было. И в то же время – ты совершенно прав – где доказательство того, что со мной это было? И где доказательства того, что было именно то, что мне виделось? Кто такая герцогиня? Почему она мне явилась? Тут может быть намек. Во фразе, во взгляде! Тут все связано. Ничего лишнего. И если мы не видим намек, то это еще не означает, что его нет. Послушай, может быть так, я сейчас только предполагаю, герцогиня мучалась долгое время. Она хотела знать, кто же виновен, а оказалось, что всему виной собачья преданность одного человека, погубившая целых два рода. Множество людей погибли только оттого, что кто-то просто дословно выполнил то, что ему сказали. Слово повлекло за собой поступок– убийство. Но ведь слово-то сказала она сама. То есть, по сути, убийца она. Тут есть мне подсказка. Я уверен. Есть. Какое-то обстоятельство, глупость, чушь, ерунда. Должна произойти какая-то ерунда, мелочь, кто-то что-то не выполнит или выполнит, поняв все буквально. Результат – гибель людей. Многих людей. Вот в этом, мне кажется, и состоит подсказка.

– Ну, знаешь, так можно объяснить все на свете.

– Хорошо. Проверим? – С этими словами Дима взял со стола таблетку.

– Разрешите, товарищ командир? – Женя постучал в каюту командира.

– Да! – Командир сидел за столом и что-то писал.

– Я насчет Осеева, товарищ командир!

– Да? – Командир отложил свою тетрадь и откинулся на стуле. – Что там?

– Пока спит, но…

– Но?

– Возможно привыкание к снотворному.

– Нам еще пять суток продержаться. Только пять, потом всплытие, конец автономки, идем в базу, и вы получите свой стационар.

– Понял, товарищ командир. Но обстановка все равно тяжелая. Видения…

– Какие видения?

– Его посещают видения.

– Вы же сказали, что он спит.

– Вот он и видит сны.

– Пускай видит. Осталось пять суток.

– Но во время этих снов его колотит, пот, только что пена изо рта не идет.

– Это вы называете шизофренией?

– Пока это трудно как-то называть, но каждый раз я боюсь, что это будет его последнее видение.

Командир устало вздохнул:

– Что ж, нам всплывать и получать два балла за службу? Пять суток!

– Я понял, товарищ командир.

– Вы должны быть все время рядом с ним. Поселите его в своей амбулатории. Чтоб все время под наблюдением. Надо продержаться.

– Есть. Будем держаться.

– Надо.

Раз, раз, раз – капли капают в стакан с водой. Капли чего-то густого. Они попадают в стакан и повисают в воде. Эти капли красного цвета.

– Это кровь? – спросил он.

– Кровь, – ответила ему женщина. Он был уверен, что отвечает женщина. Тот, кто ему ответил, был небольшого роста, закутан с головы до ног в белую ткань. Он никак не мог разглядеть лица. Руки тоже прятались в складках одеяния. Но этот голос он уже слышал. Кажется, слышал. Это был женский голос.

– Зачем это?

– Кровь нужна. Всем нужна кровь. Даже тебе нужна кровь.

– Мне не нужна кровь.

– Да? Сейчас увидим.

Его руку взяли и по ней легко провели чем-то. Боли не было, показалась кровь. Теперь она капала в стакан с водой.

– Видишь, как красиво. Кровь всегда так красиво капает. Можно загадывать желание. Под капающую кровь.

– Желание?

– Да. И оно сбудется. Кровь все делает конечным, смертным. Смертные имеют право на исполнение желаний. Надо только правильно пожелать. Все должно быть сделано правильно. Желай.

– Я?

– Ты. У тебя нет желаний? У людей всегда есть что пожелать.

– А вы не люди?

– Звучит печально. Это от одиночества. Ты боишься одиночества. И жизни. Ты боишься жизни. Тебе страшно.

– Нет.

– Тогда желай, пока не вытекла вся кровь. Надо успеть. Жизнь уходит. Та жизнь, которую ты боишься, от тебя уходит. С ней уходит страх. А если дать тебе другую жизнь, ты и ее будешь бояться. И ничего не успеешь.

– А что я должен успеть?

– То, что ты должен успеть, зависит только от твоего желания. А ты его не высказал. Желание надо всегда иметь при себе. Готовым.

– Что это означает?

– Его надо проговорить про себя множество раз, и тогда оно отделится от чепухи. Чепуха не может быть желанием.

– Как понять, что чепуха, а что нет?

– Видишь? Кровь капает. Что бы тебе хотелось больше всего? Твои желания будут возникать и пропадать. Они будут отменяться тобой же. Одно за другим, пока не останется одно желание. А все потому что ты видишь, как уходит из тебя жизнь. Тут нельзя промахнуться. Одно желание.

– Я…

– Ты не успел…

Женщина исчезла. Дима очнулся.

Первым делом он проверил руку – пореза не было, но рука болела. Наверное, отлежал, затекла.

– Ну? – спросил Женя. – Что на этот раз?

Женя сидел рядом, но он про него совершенно забыл и очень удивился, остановив на нем взгляд.

– Я…

– Ты. Что теперь тебе сказали?

– Мне?

– Ну не мне же! Что с тобой? Ты меня слышишь?

– Я?

– Господи! Ты что? Поглупел?

– Я? Нет.

– Помнишь хоть что-нибудь?

– Конечно. Конечно. Я все помню.

– Мы с тобой говорили о твоих видениях, снах. Помнишь?

– Помню.

– Ну и что? Что на этот раз?

– Кровь.

– Какая кровь?

– Они порезали мне руку, и стала вытекать кровь. А потом она сказала, чтоб я желал.

– Кто сказала?

– Там была женщина. Мне кажется. Мне кажется, что это была женщина. У нас с ней был разговор.

– О чем?

– О жизни. О том, что она коротка.

– Ну что ж, это свежая мысль.

– Ты б ее слышал. Там все было мыслью. Мне очень страшно, Женя.

Дима потянулся за таблеткой.

– Ты куда?

– Это успокоительное?

– Это снотворное. Отдышись, а то ведь опять чего-нибудь приснится.

– Что ты предлагаешь?

– Я предлагаю успокоиться и не так часто глотать снотворное.

– Я тебя не понимаю. То ты предлагаешь глотать, то не глотать.

– Глотай, но нельзя же глотать через каждые пять минут.

– Ая спал пять минут?

– Ты спал пять часов. Ты выспался. Побудь немного здесь. На этом свете. И расскажи про свою кровь. Подумай. Какой здесь может быть намек?

– Намек? Не знаю. Пока никакого намека, кроме того, что я должен поторопиться.

– Может, это и есть намек? Может быть, событие уже приближается? То, от чего тебя хотели предупредить?

– Может быть. Не знаю. Я уже ничего не знаю. Так можно с ума сойти.

– Можно. Может, мы все сошли с ума. Давно. И совершенно этого не ощущаем. Может, нас вернуть хотят. В разум. Кроме вытекающей крови там больше ничего не было?

– Она хотела, чтоб я высказал свое желание.

– И ты высказал?

– Нет.

– Почему?

– Потому что сбывается любое желание. Самое что ни на есть глупое. Понимаешь? Причем если оно высказано неточно, то сбываются все варианты желания.

– Это они тебе сказали?

– Это я сам догадался.

– Когда ты догадался?

– Только что.

– Хорошо. Сбываются все желания. Пусть сбываются, и что с того?

– А надо, чтоб сбывалось самое главное, сокровенное желание.

– И как узнать, что оно главное?

– Его надо выносить.

– Выносить. Отлично. Ты выносил? Высказал желание?

– Нет. Я не успел.

– Молодец. Ну и чего ж ты не пожелал, чтоб тебе все прояснили? Чтоб сказали, почему они тебя всем этим мучают? А?

– Я не успел.

– Понятно. Не успел. – Женя помолчал, потом он улыбнулся. – Ну чего ты раскис? Ну не успел, ну и что? Успеешь.

– Ты думаешь?

– Я думаю. Я думаю, что они от тебя так просто не отстанут. Если уж взялись непонятно почему.

– Ты мне веришь? А? Жень?

– Я тебе верю. Тебе от этого легче?

– Конечно.

– Тогда отдохни.

Дима потянулся к таблетке.

– Без снотворного. Просто закрой глаза и полежи. Я сейчас приду.

Дима закрыл глаза. Женя вышел из амбулатории. Он кругами ходил по отсеку.

В отсеке сработал вызов «каштана»:

– Вахтенный пятого!

– Есть вахтенный!

– Врач в отсеке есть?

– Есть!

– Врачу позвонить командиру!

– Есть, передано!

Женя отправился к ближайшему телефону Командир ответил:

– Командир!

– Товарищ командир…

– Да, я понял. Что там с Осеевым?

– Спит.

– Опять снотворное?

– Пока нет. Так спит.

– Понятно. Боитесь привыкания. Как он? Как его видения?

– Постоянно разговариваем об этом.

– Заговариваете?

– Конечно, товарищ командир.

– Хорошо. Если что – сразу ко мне.

– Есть!

Это была его бабушка. Он это точно знал. Он узнал ее сразу.

– Бабушка!

– Да.

– Как же так?

– Что тебя удивляет?

– Почему ты здесь?

– Я хочу помочь тебе вспомнить.

– Вспомнить? Что я должен вспомнить?

– Ты сильно болел в детстве. Помнишь?

– Болел. Да. И что из того? Все болели.

– Нет. Так болели не все. Тебя с трудом спасли.

– Меня спасли?

– Теперь ты должен спасти.

– Кого я должен спасти?

– Их больше некому спасти.

– Но кого, бабушка, кого?

– А разве мы спасаем того, кого не знаем? Посмотри, что у меня есть.

Это была гравюра – множество людей в старинной военной форме. Среди этих людей он нашел и себя.

– Но ведь это было давно, – сказал он и поднял глаза.

Как только он поднял глаза, то увидел, что бабушка исчезла. И сейчас же кто-то толкнул его в плечо.

– Бежим!

– Куда?

– Сейчас будет налет. Они прилетят.

– Кто?

И вот он уже бежал. Рядом с ним бежали какие-то люди, и он бежал вместе с ними по бескрайнему пустому полю. Людей было много, кто-то кричал, потерялся.

– Сейчас! Они уже летят!

По небу летели огромные хищные птицы. Множество птиц. Целая стая. Все небо стало черным от птиц.

А потом они превратились в самолеты и сейчас же началась бомбежка. К земле устремились тысячи бомб. Они поднимали землю на воздух. Он почему-то вспомнил, что надо упасть в воронку и переждать, потому что бомбы редко падают в одно и то же место. Когда он упал в воронку, то перевернулся и посмотрел на небо. Оттуда на него медленно опускалась огромная бомба.

Она будто не падала, а именно медленно опускалась, и он начал карабкаться из воронки, скользя и скатываясь назад. Он несколько раз обрывался вниз и сейчас же карабкался снова. Он удивлялся тому, как медленно падала бомба. Когда она упала, его в воронке уже не было. Он лежал на самом краю, и его засыпало землей. Он ничего не слышал. Мир вокруг него оглох.

– Мы будет тебя лечить, – сказали дети.

Он лежал на кровати, и кровать окружили дети.

– Скажи «А-а-а!».

Ему было трудно говорить. Он хотел сказать «А-а-а!», но он только мычал. У него не было лица. Только глаза и марлевая повязка, прикрывавшая кровавое месиво. Ему не было больно, и еще у него не было рук. Ниже груди все представляло собой один большой кокон.

– Оставьте его! – сказала строгая женщина, и дети, галдя по дороге, покинули комнату.

– Сейчас мы все исправим, – сказала женщина и провела рукой по его лицу, и сейчас же у него появилось лицо – все кости встали на свои места, а потом появились руки и ноги. Она стерла кровь ладонями. Там, где она проводила рукой, кровь исчезала.

– Вставай, – сказала женщина, и он встал.

– Идем, – позвала она, и он пошел за ней по бесконечным коридорам.

– Сегодня прием у королевы, – говорила она на ходу. – Это такая редкость. Это большая редкость. Будут все. И ты приглашен. Вот только на обед тебя не пригласили.

«Ну и ладно, – подумал он, – зачем мне их обед, и королева мне не нужна!»

– Ну как же! – Она словно читала его мысли. – Королева очень нужна. Она нужна всем.

– Зачем? – спросил он.

– Она может изменить Судьбу. Все хотят изменить Судьбу. Разве ты не хочешь?

– А ее можно изменить?

– Конечно. Надо только пожелать. Ты желаешь?

– Я?

– Смотри, – она протянула ему пробирку. – Вот твоя Судьба.

В пробирке было что-то похожее на яичный белок.

– Вот это моя судьба?

– Да. Видишь, сколько тут лишних узелков и линий?

– Не вижу.

– Сначала никто не видит, но если как следует приглядеться, то можно убрать это, это и это. Я бы убрала и это, как ты считаешь?

– Как я считаю?

– Ну да! У всех спрашивают. И каждый решает сам.

– А что я должен решить сам?

– Ты должен решить, для чего тебе жить.

– Это решаю я?

– Да.

– А как же судьба?

– Сначала решаешь ты, а потом – Судьба.

– А если мы сейчас разобьем эту пробирку, грохнем об пол, то и судьба закончится, и я умру?

– Нет. Пробирку разбить можно, но Судьбу можно потом собрать с пола – ничего с ней не сделается. Запачкается немного, замарается – мало ли у нас замаранных судеб? – но потом очистится. Все очищается. Да, и вот еще что: ничего просто так разбить нельзя. Для этого надо иметь собственную Судьбу, в которой можно будет разбить чужую Судьбу. Я же говорила про узелки. Там много узелков, к которым должны подойти узелки другой Судьбы. Если слить все это в одну большую пробирку, то судьбы перемешаются, и тогда…

– Королева, королева! – раздалось впереди, и его собеседница смолкла. Она присела в почтительном реверансе.

По проходу шла женщина в черном. За ней двигалась свита. На вид ей было лет шестьдесят. На груди у нее висел огромный бриллиант. Женщина остановилась рядом с ним и внимательно на него посмотрела.

– Это он? – спросила она. Голос у нее был тих и зловещ.

– Да, ваше величество! – ответила за него его спутница.

– А его Судьба?

– В ней много лишнего, ваше величество.

– Кто может знать. Только ум-недомерок сразу и во всем видит лишнее. Покажите.

Ей почтительно протянули пробирку. Она взяла ее в руки, взболтала, посмотрела на свет. Она смотрела и смотрела.

Ему стало не по себе. Это было разглядывание хирурга. Наконец она скупо улыбнулась:

– Ничего необычного. Несколько ненужных узелков. Он немного побродит. Иные блуждают годами. Если б все было просто, кому нужен был бы человечий ум. До всего надо дойти самому.

– Но у нас пять дней, ваше величество.

– И пять ночей. Он справится. Немного мучений и боли.

– Так все перемешалось, ваше величество.

– Я знаю. Все будет так, как начертано. Надо только помочь ему вспомнить. Он вспомнит.

Потом она обратилась к нему:

– Я не приглашаю вас на обед.

– Да, ваше величество, – сказал он, склонившись.

– Это пока не для вас. Он должен вспомнить, – бросила она женщине и пошла прочь. Свита двинулась за ней.

– Да, ваше величество! – присела та низко.

– Что я должен вспомнить? Что? – спросил он у женщины, когда они остались одни.

– Не надо так горячиться, – ответила она. – У нас есть Время.

– Время? Какое время?

– Время. Внутри каждого из нас есть Время. Чем сложнее человек, тем больше в нем накоплено Времени.

– И что потом?

– А потом человек умирает и отдает свое Время.

– Для чего тогда все?

– Для чего?

– Для чего накапливать с таким трудом, чтоб потом отдать!

– Это закон Времени. Все накапливают Время. Иначе ты не человек, а камень, листва – в них мало Времени. Интересно только то, в чем много Времени.

– Кому интересно?

– Судьбе.

– Но судьба в пробирке.

– В пробирке путь. А Судьба… ты только что ее видел.

– Королева?

– Не будем отвлекаться.

– Как же не отвлекаться? Я же должен понять!

– Судьба дает тебе все для этого, но есть путь, который ты выбираешь сам. Это и есть твоя Судьба.

– И я могу выбрать все что угодно?

– Все, что угодно Судьбе. Надо только вспомнить.

– Как я могу вспомнить то, чего не было?

– Все уже было. Ты всего лишь добавляешь нить. Остальное уже соткано. Это похоже на ковер. У каждого своя нить.

Дима открыл глаза – рядом был Женя.

– Ну, как ты?

– Женя, мне надо вспомнить.

– Что вспомнить?

– Они не сказали. Но я должен. Осталось пять дней.

– Правильно. Осталось пять суток. Придем в базу, и там я тобой займусь по-настоящему.

– И пять ночей. Так сказала королева.

– Теперь там была королева?

– Женя, понимаешь, у всего есть судьба.

– Я об этом тоже догадывался.

– Да нет же! Все не так.

– Что не так?

– Понимаешь, все в пробирке…

– Боже! Началось…

– Но послушай!..

– Я слушаю.

– И твоя судьба и моя – они в пробирке…

Женя демонстрировал безграничное терпение.

– А потом их сливают…

– Содержимое этих пробирок. Вместе. В одну лохань.

Дима смотрел на него с недоумением. Он никак не мог понять, как же Женя догадался.

– Да…

– Слушай, Дим, ну что ты несешь!

– Это все из-за Времени.

– Какого времени?

– Которое внутри нас. Им нужно Время.

– Им нужно время?

– Они его скапливают.

– Кто скапливает?

– Судьба.

– Которая в пробирке? Дим, ну ты сам себя послушай. Ты себя-то слышишь? Я так не могу. Я должен пройтись. Я погуляю в отсеке. Ты лежи, я сейчас приду.

Уходя, Женя обернулся:

– Дима!

– Да.

– Ты говорил, что некоторые видения у тебя повторяются.

– Да.

– А тот человек, с розовыми волосами, к тебе больше не приходил?

– Тот человек?

– Да.

– Не приходил.

– Хорошо. Лежи. Я скоро.

Женя повернулся и стал выходить из амбулатории. Он очень медленно открывал дверь в отсек. В этот момент его волосы стали розовыми.

– Я схожу с ума, я схожу с ума, – Дима это твердил и твердил. – Надо же! Розовые. Я уже думать про них забыл.

– Ну как?

Дима так это все твердил, что пропустил возвращение Жени, – тот уже зашел в амбулаторию и прикрыл дверь:

– Как ты?

– Я?

– Ну не я же!

Никаких розовых волос. Неужели все это опять привиделось?

– Я? Нормально.

– Ну да, нормально. Ты будто привидение только что увидел. Рассказывай.

Теперь можно. Я погулял по отсеку, привел в порядок ум и готов тебя слушать хоть до утра: судьба, время, пробирки – давай. Теперь обо всем этом по порядку – так, глядишь, мы и поймем чего-нибудь. Ну! Что там тебе про судьбу наговорили?

– Жень, но ты же не веришь ни одному моему слову.

– А ты бы себя послушал. Человек очнулся, а потом и говорит: «Я видел королеву». А потом эта королева оказывается судьбой. И все это в пробирке. Ну где здесь норма? Как это все я должен воспринимать? Вот я и пошел погулять. Но теперь я пришел, и ты мне теперь расскажи все, что, на твой взгляд, во всем этом бреде было особенно странно.

– Странно?

– Да.

– Я только что столько всего наговорил – спятить можно, а ты говоришь: что в этом было особенно странно.

– Да. Именно так.

– Странно то, что все они говорят о том, что я должен что-то вспомнить.

– Вспомнить?

– Да.

– Что вспомнить?

– Вот это-то и не говорят.

– То есть им надо, чтобы ты что-то вспомнил, но что – это они не говорят. Правильно?

– Да.

– А как они это не говорят? Они уходят от ответа?

– Да.

– То есть прямых подсказок нет. Но возможно, ты действительно должен что-то вспомнить.

– Ты все это воспринимаешь всерьез?

– Я воспринимаю всерьез твое состояние. Вот твое состояние – это всерьез. И все, что поможет мне улучшить твое состояние, хотя бы и видения царицы Савской, – я это все буду воспринимать всерьез. Тут же дело не в словах, ты же сам говорил.

– Я-то говорил, но иногда они так со мной разговаривают, что…

– Что это не кажется тебе верным.

– Да.

– То есть, если я правильно понял, иногда – заметим – только иногда, не всегда, они дают очень точное описание. Описание чего?

– Описание?

– Ну да, о чем они говорят и судят очень здраво.

– Иногда они очень здорово говорят об устройстве мира, что ли. Понимаешь, иногда я улавливаю смысл в том, что они говорят, а то никак не могу его удержать – все рассыпается.

– Но что-то повторяется?

– Повторяется. Они все время говорят, что я знаю, что должно произойти, и я должен вспомнить и спасти.

– Кого?

– Понимаешь, там была моя бабушка.

– Твоя бабушка.

– Во сне.

– Я понимаю.

– Или мне только казалось, что это была моя бабушка. Но она показала мне старинную гравюру и просила спасти.

– Кого?

– В том-то все и дело. – Дима посмотрел на Женю внимательно и сказал: – Меня.

– Как это?

– На гравюре изображен я.

– И больше никого?

– Нет. Там есть люди, но я никого из них не знаю.

– А речь шла о спасении именно тебя.

– Может быть. Во всяком случае, я так их понял. И еще они говорили, что у меня пять суток.

– Ну, это легко. Мы об этом уже говорили. Мы приходим в базу через пять суток. Вот это и засело у тебя в голове. Что-то еще. Что-то поразило тебя еще. Что?

– Они сказали, что судьбу нельзя поменять, а потом сказали, что можно и что я должен что-то изменить, отсечь…

– Отсечь?

– Они считают, что там что-то лишнее.

– И это все? Это все, что тебя поразило? Там еще что-то было. Вспомни. Что-то необычное.

– Женя, но это же был сон.

– Это не сон. Сам говорил, что это другая реальность, что все, даже боль, настоящее.

– Больно, да, это так.

– Вот видишь! Что еще? Тут что-то есть. Приходит к тебе женщина, вроде твоя мать, потом бабушка, которая не совсем на твою бабушку похожа. Родственники? Родственники – это механизм. Родственники уводят нас в сторону. Есть что-то еще. Вспоминай. Ты говорил что-то о времени.

– Так они говорили.

– Хорошо, они. Что там со временем?

– Они считают, что весь этот мир существует для сохранения Времени внутри себя. Это такой механизм. Все совершенствуется потому, что с этим совершенством оно может удержать в себе Время.

– Хорошо, удержали, и что это нам дает?

– Я не знаю.

– Хорошо. Оставим эти дебри со временем пока в покое. Что еще?

– Там была бомбежка.

– Бомбежка?

– Да, нас бомбили.

– Нас? Ты был не один?

– Сначала были птицы.

– Так! Теперь птицы. Где были птицы?

– Они летели в небе.

– Как я не догадался! А потом?

– А потом они превратились в самолеты.

– И?

– И из них бомбы стали сыпаться.

– На кого?

– На нас.

– И сколько было вас?

– Целое поле.

– Целое поле вас. Ты хоть кого-нибудь узнал?

– Нет.

– И что потом?

– Меня изрешетило осколками.

– И дальше?

– Они меня восстановили.

– Восстановили?

– Да. Одним движением руки.

– Фу! Ничего. Никаких зацепок. Пустота. Бред. Таких сновидений у любого с тысячу за ночь наберется. Что-то должно быть еще. Что-то тебя поразило. На тебе лица не было, когда я вошел. Что? Может быть, ты боишься? Боишься мне сказать?

Дима смотрел Жене прямо в глаза. В глазах был страх. Женя угадал – боится.

– Что? Говори. Ну?

– Хорошо, я скажу – Дима проглотил слюну – Когда ты выходил за дверь, ты спросил, не видел ли я опять розовые волосы.

– Ну? Видел? Где?

– У тебя на голове. Ты выходил и задал этот вопрос, а потом повернулся, и вся голова у тебя была розовая.

– У меня? А потом?

– А потом ты пришел, и цвет волос был обычным.

– Стоп. Это важно. Все снова. Я спросил: не приходил ли к тебе опять человек с розовыми волосами. Ты ответил, что нет. Потом я повернулся, и тут ты увидел у меня розовые волосы?

– Да.

Женя откинулся на стуле и внимательно посмотрел на Диму.

– Это подсказка.

– Думаешь?

– Уверен. Только о чем она говорит? Розовые – это как что? Не понимаю. Пока. Пока я не понимаю.

– Отчего у человека могут быть розовые волосы?

– Покрасил. Отчего же еще. Или не покрасил? А? Или ему покрасили? Как ему могли покрасить? А? Дима? Как?

– Не знаю.

– Когда ты узнаешь, уже может быть поздно. Хорошо. Прервались. На сегодня хватит. Надо все это переварить. Спи давай.

– Дай таблетку. Я узнаю, что им нужно.

– Таблетку? – Черты лица Жени исказились, он сам на себя перестал быть похож. – Тебе нужна таблетка от безумия. Ты всякий раз возвращаешься оттуда еще более безумным, Дима. Не замечаешь? Конечно, надо дать тебе таблетку. И ты все узнаешь.

– Чего это ты, Жень?

Женя выглядел опустошенным, усталым. Наконец он вздохнул:

– Ничего мы не узнаем. Ничего. Ты хочешь таблетку? На, бери.

Кухонный нож по доске. Лезвие опускается на поверхность доски медленно. Нож режет какие-то кусочки, на первый взгляд теста.

– Вот так! – говорит женщина. – Вот и хорошо. А теперь нарежем эти железки.

Она берет небольшие круглые железные болванки и легко их режет на части.

– Как легко ваш нож режет железо, – говорит он.

– Да. Железо вообще легко режется. Особенно в воде.

– В воде?

– Да. Если железо плавает.

– Железо плавает?

– Конечно. Подводная лодка, например.

– Подводная лодка?

– Ну да.

– Считаете, что подводную лодку можно легко разрезать?

– Конечно. Я же режу.

– Вот эти штучки?

– Это не штучки. Смотри, как легко.

– Но… зачем?

– Их очень много.

– Вы их режете, а там внутри люди?

– Люди? Там нет никого. Смотри.

Она приблизила к его лицу кусочек болванки. Эта штука имела очень сложное устройство – внутри шли какие-то микроскопические трубы, кабели. Но внутри никого не было.

– Видишь? Это мертвое железо.

– Мертвое.

– Конечно. Пойдем, я тебе еще что-то покажу.

Они шли по коридору, множество ответвлений, поворотов, а потом – выход на открытую веранду – и перед ним открывается широкая зеленая долина, вдалеке угадываются горы, покрытые лесом, звенят ручьи.

– Что это? – спросил он.

– Нравится?

– Очень.

– Это ваш мир.

– Какая связь между этим миром и миром подводной лодки?

– Все связано.

– То есть миры…

– Разрушаются, цепляясь друг за друга.

– Как домино.

– Как домино.

– То есть если где-то гибнет подводная лодка…

– То рядом разрушается еще один мир.

– Но ведь корабли гибнут тысячами.

– Это только если Судьбе угодно.

– А если не угодно?

– Не гибнут.

– А есть ли свобода?

– От Судьбы?

– От судьбы.

– Чем больше тебе дано, тем больше и спросится. Те, кому дано очень много, сами по себе могут только пальцами шевелить.

– А все остальное?

– А все остальное – Судьба.

– Но ведь…

– Т-с-с! Тише. Ты вспомнил?

– Я? Почему я?

– Так распорядилась она.

– Но что я должен вспомнить? Я не понимаю.

– Ты пытался?

– Я пытался.

– Не получилось?

– Я же сказал, что нет.

– Значит, не судьба. – Вы мне голову морочите!

– Голову? Ты гневаешься?

– Я?

– Ты. Причина и следствие. Это же так просто. Одно переходит в другое. Маленький такой переход. Одно становится иным. Так просто все устроено, а ты этого не понимаешь. Одно перетекает в другое, проходя точку небытия. В этом ему помогает Время. Время есть в каждом атоме, в каждом искривлении траектории, в каждом несоответствии, в каждой необычности. Необычность, непохожесть, неправильность, отклонение от нормы – оно везде. А если это очень заметно – это подарок Времени. Неправильность ведет Судьбу В этом ее интерес, ее существование. Судьбу не остановить. Ей можно только помочь. Оказать небольшую услугу. Ниточка развязалась. Хочется поправить. Ты должен вспомнить.

– Но что?

– Ты поймешь. Еще немного.

– Еще немного и я сойду с ума!

– Ум. Еще одно отклонение. Случилось отклонение – появился ум там, где он не должен был появиться. Он должен созреть. С некоторых пор он только этим и занят. Иногда для этого надо сойти с ума. Раньше ничего не получится. Он созреет.

– Кто?

– Ум.

– Когда?

– Все будет вовремя. Ты наполнишься Временем. Тысячи нитей свяжутся в чудесный орнамент. Ты все сразу увидишь.

– И ради этого вы меня мучаете?

– Мучаем? Всё мучается. Мучителен каждый вздох, каждый удар сердца, течение крови.

– Но вы требуете, чтобы я вспомнил.

– Это важно. Ты видел свой мир. Нельзя все время водить за ручку. За ручку – это не ум.

– А как же эти заявления о том, что те, кому многое дано, должны только пальцами шевелить, а все остальное за них сделает судьба?

– Они должны, но они не шевелят. Они влезают, вмешиваются, меняют все.

– И тогда?

– И вот тогда, когда они вдоволь наломают дров, и вмешивается Судьба. Они могут рушить свой мир, но страдает тот мир, что рядом.

– То есть?

– То есть надо научиться держать в руках земной шарик. Ты никогда не держал его в руках?

– Не приходилось.

– На, подержи, – с этими словами она протянула ему голубой шарик размером с небольшой мячик.

– Это земной шар?

– Не появилось желания забросить его куда-нибудь?

– Нет.

– Вот видишь? Какое простое упражнение для ума. Его границы сейчас раздвинулись – ты научился держать в руках шарик.

– А потом?

– А потом – Вселенную.

– И там еще меньше свободы?

– Конечно.

– И вы считаете, что я вспомню?

– Обязательно. Ты же держал шарик.

Дима открыл глаза. Женя был рядом.

– Сколько я спал? – спросил Дима, глядя в потолок.

– Часа три.

– Ты все время был здесь?

– Отходил ненадолго, даже дремал. Ты спал очень спокойно.

– Спокойно?

– Ну, что там на этот раз?

– На этот раз? На этот раз я учился держать в руках земной шарик.

– Шарик?

– А что тебя удивляет? Ты имеешь дело с чокнутым представителем иной цивилизации. Они там держат в руках шарики.

– Что? Трудно думать обезьяне?

– Шимпанзе.

– Прости, шимпанзе.

– Прощаю. Я с ними до ручки дойду. Наполнюсь Временем, все пойму и… сойду с ума. Так обычно и происходит. Как только кто-нибудь понимает, как все устроено, он немедленно сходит с ума.

– Хорошо. Стариками понятно. Что там еще было?

– Говорили о Времени.

– О времени уже было. Еще что?

– О том, что ум – это отклонение от нормы.

– Я это давно подозревал. И все?

– Кажется.

– Кажется или все?

– Кажется.

– Это хорошо, когда кажется.

– Они говорили, что мир нашей лодки разрушает другой мир.

– А вот это интересно. Как разрушает? При каких обстоятельствах?

– Получается так, что если гибнет лодка, то она тянет за собой еще один мир. Это как…

– Как с домино?

– Откуда ты…

– Вы там в твоем сне говорили, что это эффект домино?

– Да! Все связано.

– Понимаю.

– Жень, что ты понимаешь?

– Пока очень мало. Они связывают гибель нашей лодки с гибелью какого-то мира, нам неизвестного. Получается так. Они уверены, что наша лодка погибнет?

– Нет. Впрямую об этом не говорили.

– А они и не говорят впрямую. Забыл? Они мыслят образами, видениями. Ну? Какие по этому поводу были видения?

– Она резала лодку ножом.

– Лодку?

– Да.

– Хорошо. По порядку. Она – это кто?

– Там была женщина.

– Хорошо, была. И она резала лодку ножом?

– Да.

– И что в этот момент было больше – она или лодка?

– Ты зря смеешься.

– Я абсолютно серьезен.

– Она была больше.

– То есть это была не наша лодка?

– Не наша. Это был муляж.

– Она резала муляж.

– Железный муляж.

– Ножом?

– Он ее как масло резал.

– Хорошо. Резал. Что мы из этого можем извлечь? Она режет лодку ножом. Железную, но это муляж. И неизвестно, нашей ли лодки это муляж. Так?

– Так.

– Пока не очень все складывается. Вернее, совсем ничего не складывается. Что мы имеем? Мы имеем дату– через пять суток. Теперь, наверное, уже через четыре, и еще мы имеем то, что лодку, похожую на нашу, разрежут ножом. С сутками все понятно – это день нашего возвращения. С лодкой тоже – похоже, что речь идет все же о нашей лодке.

– С чего ты взял?

– С того, дорогой мой ум, что ты находишься на этой лодке, и я не очень представляю, как, находясь на ней, в подводном положении, ты отправишься спасать какую-то другую лодку.

– Хорошо. Понятно.

– Ничего не понятно. Мы же в базу идем. При чем здесь нож?

– Может быть, нож как раз и ни при чем.

– Как это? Ты же сам говорил, что она резала муляж ножом!

– Это, может быть, аллегория!

– Ну, и как нам все это понимать?

– Понимать так, что лодку разрежут.

– Когда?

– В конце похода.

– Дима, мы в базу идем.

– Ну и что?

– В подводном положении. Глубина сто метров. Как на такой глубине можно разрезать лодку?

– Ну…

– Безо всяких «ну». Только что все складывалось – и опять ничего не понятно. Никакой логики.

– Они заговорили – уже хорошо.

– Да, заговорили, но толку пока мало. Они ничего не объясняют. Бросили фразу – и до следующего сеанса.

– Айсберг!

– Что?

– Айсберг может разрезать на глубине сто метров.

– Айсберг может встретиться на глубине сто метров. Он сомнет нам нос, сорвет резиновое покрытие, искорежит легкий корпус, срежет обтекатели – и все. Он не разрежет лодку.

– Но он может срезать обтекатели.

– А при чем здесь люди, которых ты должен спасти? Дима, она же при тебе резала лодку на части.

– Резала.

– Ну и при чем же здесь обтекатели? Обтекатели снаружи.

– Обтекатели снаружи. Это верно. А рули?

– Хорошо, повредили рули, ну и где же здесь пополам?

– Она сказала, что внутри лодки никого нет.

– Ну и кого же ты должен спасать?

– Не знаю.

– Разрешите, товарищ командир?

– Да.

Женя втиснулся в командирскую каюту.

– Ну, как там ваш подопечный? – Командир устроился в кресле поудобней.

– Вы знаете, товарищ командир, тут у Осеева бред, конечно, но уж больно осознанный.

– Что сие означает?

– Он все время говорит о том, что с нашей лодкой что-то случится.

– Доктор, вы же сами мне говорили о шизофрении. О навязчивой идее, о мании преследования.

– Да, но…

– А теперь получается, что у меня на борту Кассандра? Сивилла? Ванга? Кто там еще? Не занимайтесь ерундой. Он у вас спит? Даете снотворное?

– Так точно.

– Вот и давайте. Пускай спит. Я еще только не вслушивался в то, что человек несет во сне! Дайте ему еще снотворного.

– Товарищ командир…

– И думать тут нечего. У меня в лейтенантской юности был командир отсека, который запирался в отсеке и говорил, что за матросами надо следить, а то они нас утопят. Человек неадекватен. Не в себе. Вы мне сами это говорили. Паника у него. Бред. Устал. Это усталость. Вы же говорили, что он боится спать. Теперь не боится?

– Теперь нет.

– Вот видите, какой прогресс! Он теперь у вас хоть спит нормально. Попробуйте не поспать с неделю, вы и не такое станете нести. Это у него глюки. Видения. Сон наяву. Ему отдохнуть надо.

– Но у него появляются и исчезают шрамы.

– Вы мне еще про стигматы расскажите. У вас там что? Это все заразное? Теперь и вы заразились? Нам осталось пять суток до базы, а сегодня, вообще-то, уже четыре. И что мне теперь делать? Чем ближе к базе, тем вы больше нервничаете. Я понимаю, чужое сумасшествие действует, и вам вдруг начинает казаться, что во всем этом есть рациональное зерно.

– Товарищ командир…

– Нет там рационального зерна! Вы мне сами говорили. Эти больные могут быть очень убедительны.

– Но есть подтверждения…

– Нет у вас подтверждений! Какие там еще подтверждения? Чего подтверждения?

– Товарищ командир, его трясет…

– Правильно. Правильно, его трясет. И вы с этим справились. Представлю к награде. Вы справились с ситуацией. Его трясло, а теперь не трясет. Теперь спит человек. А как он спит, где он спит и каким образом – это вы мне все время должны докладывать.

– Я и докладываю.

– Вот и молодец!

– Вы же просили обо всем докладывать.

– Я не просил. Я приказывал. Правильно. Обо всем. Но в чушь меня прошу не посвящать.

– Но это же…

– Важно. Я понимаю. Доложил – я выслушал. Я понял. Все же понятно, доктор! Неужели вам все это непонятно?

– Товарищ командир, он утверждает, что нашу лодку разрежут.

– Доктор! Мы в отрытом море. На глубине сто метров. Как тут можно разрезать?

– Через пять суток.

– Через пять суток мы будем в базе. У пирса мы будем через пять суток! Стоять! А в море мы еще четверо суток. Доктор! Ну что вам неясно?

– Товарищ командир, будет удар…

– Какой удар? Какой под водой может быть удар? В скалу? Нет тут скал. Есть карты, есть маршрут, но скал нет. И айсбергов нет. Есть ледовая обстановка.

– Как ножом разрежет.

– Каким ножом? Вы с ума сходите, доктор. Вам не кажется?

– Мне…

– А мне кажется! Понабрались от него заразы. Это заразное все. Как оказалось. Не выпускайте его! Снотворное, я сказал! Вы поняли, что я сказал?

– Так точно! Товарищ командир…

– И слушать больше ничего не желаю.

– Очень реалистично…

– Очень. Я понял. И вам тоже нужен отдых. Чтоб путевку. В санаторий. На обоих. По приходе. И чтоб духу вашего с ним на корабле не было через пять минут после того как ошвартуемся! Вместе в санаторий поедете. И там будете слушать его откровения! Если так нравится. Придите в себя, доктор! Одного уже изолировали, слава богу! И что теперь? Вас мне надо изолировать? Господи! Дотянуть бы до берега! Экипаж сходит с ума. Ни ногой его из амбулатории! Не выпускать, я сказал! Вы поняли, что я сказал?

– Так точно!

– Повторите!

– Не выпускать!

– Вот именно. Снотворное и еще раз снотворное! А то мы тут услышим. Глюки.

– Ему всюду мерещится человек с розовыми волосами.

– Вот! Вот это правильно! Вы только что сказали, что ему мерещится.

– Но…

– Никаких «но»! Именно мерещится. С розовыми! А мне всюду мерещатся зеленые волосы. К чему бы это? Вы все поняли? Снотворное!

– Есть.

– Идите.

Женя вышел от командира.

Через несколько минут он уже был в амбулатории. Там его ждал Дима.

– Проснулся? – спросил его Женя.

– Давно.

– Как самочувствие?

– Могу нести вахту.

– Командир хочет, чтобы ты отдохнул.

– Ты был у него?

Женя молча кивнул и сел на стул, устало привалившись к спинке.

– Жень, что-то случилось?

– Ничего не случилось. Просто он хочет, чтобы я подержал тебя на снотворном до самого прихода.

– Ты ему рассказал?

– Что рассказал?

– О том, что мне показали, что лодку разрежут.

– Я только заикнулся об этом, как тут же разговор зашел о том, что я тоже шизофреник.

– Не-е-ет.

– Да-а-а-а. Именно. Так что оставьте, товарищ офицер, свои фантазии.

– Он тебя переубедил, Женя?

– Дима, в чем? В том, что с тобой что-то происходит? Или в том, что я не могу понять что? Отклонение в психике. Вот как это следует трактовать.

– Ты сходил к нему, и теперь все, что я говорил, тебе снова кажется бредом?

– Когда кажется, крестятся. Кажется! Хотел бы я, чтоб мне ничего не казалось. В твоем бреде есть логика.

– А вдруг это действительно бред, Женя? Ты же сам говорил, что бред может выглядеть очень логично. Особенно у шизофреников.

– Не знаю. Я. НЕ знаю. Он назвал тебя сивиллой.

– Ей, кстати, тоже не верили.

– Пока не верят тебе. И мне заодно. Так что спи. Я устал.

Женя высыпал на стол кучу таблеток:

– Прошу маэстро, пользуйтесь.

В ту же ночь командиру приснился старик с розовыми волосами. Он просто стоял и смотрел. Пустыми глазами.

Командир проснулся в поту.

– Бред! – сказал он. – Бред! – и повернулся на другой бок.

– Сейчас мы нарежем кальмаров!

Молодая женщина стояла на кухне. Перед ней была доска, на ней кальмары, и она все это резала ножом.

– Кальмары? – произнес он.

– Да. Щупальца отделим. Вот так. А ты знаешь, что они пищат, когда их режешь? – Она звонко рассмеялась. – Я же пошутила, а ты и испугался.

– Я испугался?

– Ну чего ты надулся? – она говорила с ним так, будто он был совсем маленький мальчик. – Посмотри, какой у тебя прыщик на носу.

Он шагнул к зеркалу. Из зеркала на него глядел маленький худенький мальчик. Он стал маленьким мальчиком.

– Будешь макароны?

– Макароны?

– Жареные, хрустящие. Будешь? Сейчас положу. Садись на табуретку. Ближе к столу а то все на полу будет. Ты говорил с Женей?

– С Женей?

– Ну да. Ты поедешь на дачу? Вот и хорошо. Только не купаться. Вода еще холодная. А ты знаешь, что кальмары очень умные?

– Зачем же их едят?

– Умных тоже едят. Всех едят. Тебе положить? Я уже пожарила. Умный или не умный – все равно съедят. На этой планете всех едят.

– А нас?

– И нас едят. Вот только на сливочном масле мы вкуснее. Едят-то по-разному. Например, съедят твой мозг. Мозговую оболочку. – Женщина рассмеялась. – Какой ты еще маленький. Пошутила я. Поел? Вот и хорошо. Иди одевайся, скоро же Женя придет.

Он открыл дверь и оказался в отсеке.

Было очень жарко. Господи, где же воздухоохладители? Он полез проверять воздухоохладители. Он полез в выгородку а она вдруг заходила ходуном, трубы пришли в движение.

– Ты где? Господи, невозможно ничего поручить этому мальчишке. Вечно он заблудится.

Он повернулся с трудом и оказался в шкафу. Там было тесно и пыльно.

– Ну что? Выбрал себе кофточку?

– Кофточку?

– А зачем ты полез в этот шкаф? Господи, что за ребенок! Встанет и стоит! Окликнешь, и словно на другой планете!

– Какой сейчас год?

– Год? Тысяча девятьсот сороковой, конечно! Что удумал! Какой теперь год!

– Я сказал «сейчас».

– Что?

– Я сказал не «теперь», а «сейчас». Какой сейчас год?

– А какая разница? Господи, все время что-то придумывает.

– Между «теперь» и «сейчас» есть разница.

– В чем?

– «Сейчас» после произнесения всегда оказывается в прошлом, «теперь» – это то, что перед тобой, оно в будущем.

– Ну, в прошлом мы, в прошлом!

– В прошлом. Я так и думал.

– Я заверну вам бутерброды. А то пока доедете, проголодаетесь. Найди корзинку. Она в чулане.

Он вошел в чулан и немедленно оказался на ходовом мостике. Это был сейнер или траулер.

– Видимость ноль!

– Что?

– Видимость, говорю, ноль!

– И как только мы выйдем в море?!

– А хрен его знает!

Шторм разыгрался нешуточный, им приходилось орать друг другу, иначе ничего не было слышно из-за рева моря.

– Почему не дают «добро» на выход?

– Что?

– «Добро», говорю, почему не дают?

– Лодка должна войти!

– Лодка?

– Да!

– Так как же она войдет по такой погоде?

– Так и войдет!

– Да нет же ее пока, может, проскочим?

– Где тут проскочишь? По ушам надают!

– А мы под шумок! Вишь, как расходилось-то, чистый ураган! Не выбросило бы на скалы!

– Потому и уходим!

– Чего?

– Уходим, говорю, поэтому!

– Понятное дело! Мы уходим, а лодка заходит! А может, и она где-то схоронится?

– Может! Пошли вроде?

– Пошли!

Он стоял и слушал эти разговоры на мостике.

– Яшка! – обращались к нему – А ты-то чего здесь? Марш в машину!

Когда он выбирался с мостика, и произошел удар. Он вылетел за борт и погрузился в воду. Чья-то рука нашарила его в воде и выудила на свет.

– Ну что, нашел?

– Что?

– Нашел корзинку?

– Корзинку?

– Господи, тебя только за смертью посылать!

Она сама нашла корзинку и положила в нее бутерброды.

– На. И ешьте аккуратно. Молоком запивайте.

– Женя! – Дима очнулся в полной темноте. – Женя!

Свет немедленно включился.

– А? Что? Фу ты, только задремал. – Женя, кряхтя, уселся рядом с Димой. – Ну как ты?

– Я тебя разбудил?

– Разбудил. Ничего. Я тут тоже задремал. Надоело смотреть, как ты сопишь, ну я и вырубил свет и сам сомлел. Давно так не спал. Ну, что там? Рассказывай.

– Там?

– Ну конечно!

– Там речь шла о нас с тобой.

– Вот и я появился в твоих снах!

– Но мы были детьми.

– Детьми. Это хорошо. Дети у тебя уже появлялись, как мне кажется.

– Были дети.

– Не напомнишь, что там с ними происходило? Дети – это может быть важно.

– Они играли в кораблики.

– В кораблики. А теперь они во что играли?

– Это мы с тобой были, и мы собирались на дачу.

– И что?

– Понимаешь, меня вроде как мать собирала. Она меня кормила.

– Чем?

– Макаронами. С поджаристой корочкой.

– И потом?

– И потом я пошел за кофточкой, открыл шкаф и…

– И?

– И оказался в отсеке. Там было тесно. И жарко. Воздухоохладители не работали.

– А может быть, в отсеке был пожар?

– Пожара не было.

– Хорошо. И что потом?

– Потом я спросил про год.

– Про какой год?

– Про то, какой сегодня год.

– У той женщины?

– У той женщины.

– Которая была твоей матерью?

– Да.

– Тебе что, не о чем было спрашивать?

– Но это же сон, Женя.

– Хорошо. Что было потом?

– Потом я пошел в чулан и…

– И опять оказался на подводной лодке.

– Нет. Это был ходовой мостик надводного корабля.

– И что там происходило?

– Они должны были в море выйти, но их не выпускали, а потом выпустили. Они лодку пропускали. Она в базу шла.

– И что потом произошло?

– Не знаю. Я почему-то в воде оказался, и меня из нее мать достала.

– Почему ты оказался в воде?

– Я не помню!

– Как только что-то важное, так ты это не помнишь. Вспомни.

– Что ты от меня хочешь?

– Хочу, чтобы ты вспомнил!

– Все только этого от меня и хотят.

– Ну хорошо! Хорошо. Спокойно посиди и вспомни. Ты был на ходовом мостике. Так?

– Так.

– О чем там говорили?

– Об урагане.

– О каком урагане?

– Надвигался ураган.

– И что?

– Все корабли должны были покинуть…

– Покинуть. Хорошо, покинули. А лодка должна была войти?

– Да.

– Ну а ее что, ураган не касается? Если все покидают базу, то все это делается только потому, что ураган имеет обыкновение выбрасывать корабли на берег. В море безопасней во время урагана. Хотя черт его знает, где безопасней. Хорошо, отвлеклись. Поговорили об урагане. И как ты оказался в воде?

– Я не знаю. Меня послали в машинное отделение. И я ушел с мостика.

– Что произошло, когда ты ушел с мостика?

– Я не успел сообразить. Меня ударило, и я оказался в воде.

– Волна, что ли?

– Волна…

– Нет зацепки. Опять все вокруг да около.

– А может…

– Что «может»? Лодка есть, потом появляется надводный корабль, потом ураган, и ты в воде. Ну и кого ты должен спасти и от чего? Тебя самого из воды за шкирку достали, и сделала это женщина, не очень, как я понимаю, похожая на твою мать. Так?

– Так.

– Вот видишь. Все вокруг да около. Осталось трое суток, и все, что мы знаем, так это то, что с лодкой нашей что-то произойдет и ты кого-то спасешь. Должен, по крайней мере. Но тут все время тебя, похоже, спасают. Вот и все видения.

– И что теперь?

– Не знаю, спи. Таблетку дать?

Через минуту Дима опять спал.

– Через трое суток, – пробормотал Женя, на него глядя. – Через трое суток придем в базу. Может, командир и прав, что отправляет его в сон. Может быть. Черт бы это все побрал! Если ничего не случится и я Диму в госпиталь свезу, то сразу после этого напьюсь. Хорошо бы.

– Осторожно!

Его вела за собой девушка в белом халате медсестры. Они шли по каким-то жутким развалинам.

– Тут нельзя ни к чему прикасаться.

– А что будет, если я коснусь?

– Вы нарушите правила.

– И к чему это приведет?

– К несовпадению.

Девушка вела его какой-то тропой. Она ловко огибала все препятствия.

– Ничего нельзя трогать.

По сторонам стояли чаны, в них кипела грязь.

– Это не грязь, – угадала она его мысли. – Это варево. Им залечат раны. Будет много ран. Кровь. Много работы.

– Вы тут работаете?

– Я должна вам кое-что показать.

– Что именно?

По стене текла черная жидкость.

– И это не надо трогать.

– Я и не хотел.

– Вам надо понять.

– Что именно?

– Трогать кого-либо или что-либо можно только тогда, когда настанет время.

– А как узнать, что оно настанет?

– Вы почувствуете.

Они подошли к двери.

– Вы должны войти.

– Что там?

– Увидите.

Он толкнул дверь, она открылась, он вошел. И оказался на корабле. Это был пиратский корабль. Парусник: ванты, мачты, пираты в старинных одеждах. Такая же одежда была и на нем. Пираты стояли на палубе. В середине был капитан. Они делили награбленное. Толпа пиратов ворчала, они были недовольны дележом добычи.

– Не так!

– Карамба!

– Капитан забирает себе лучшую долю!

– Будто он сам все добыл!

– Мы не попрошайки!

– За справедливый дележ!

– За дележ!

– За справедливость!

Больше всех возмущался высокий старик.

Ему вдруг показалось, что он раньше его видел – седые космы, развевающиеся на ветру, потрепанная треуголка, изможденное лицо, горящие глаза. Он определенно его видел.

И тут его осенило – старпом.

– Владимир Алексеевич! – сорвалось у него.

Все смолкли и удивленно на него уставились. Старик смотрел на него во все глаза. Старик то узнавал его, то, казалось, не узнавал.

– Что, Родригес? Предупредить его хочешь? – спросил его капитан. Он поднял на Диму тяжелый взгляд. Этим взглядом можно было гвозди вколачивать. С одного удара.

И тут он понял, что сейчас что-то произойдет, и он действительно захотел предупредить старпома, уже открыл рот, чтоб сказать, но воздуха не хватило.

В это момент капитан выстрелил.

Он видел, как летит пуля. Она летела слишком медленно, разгоняя вокруг себя воздух, точно лодочка, рассекающая водную гладь. А потом он видел, как она рвет одежду и тело. Словно тело – это тоже вода – брызги во все стороны.

Старпом упал. Капитан убил его – и наступила тишина. Пираты вдруг превратились в кучу оборванцев. Капитан в одно мгновение прекратил бунт.

– Вот теперь, – сказал капитан усталым голосом, – должно хватить на всех. Все получат свою долю.

– На, – он протянул ему горсть каких-то монет, – тебе первому!

Он взял монеты машинально, продолжая смотреть в лицо старика.

Тот умирал, но не отрывал свой взгляд от Димы. Потом глаза его потухли. Никто больше не вспоминал о старике, пираты получили свою долю, и теперь поспешно ее прятали на груди, в кошельки. Они подозрительно оглядывались друг на друга.

– Отойдем! – сказал ему капитан и взял его рукой за локоть. Его локоть точно в тиски попал.

Обернувшись к пиратам, капитан мимоходом произнес:

– За борт!

И сейчас же несколько человек суетливо подхватили старика, раскачали и бросили его за борт. Вокруг сейчас же возникло даже некоторое веселье, кто-то смеялся, кто-то кричал что-то мертвецу вдогонку.

– Отойдем! – повторил капитан, увлекая его за собой.

– Ты неплохой моряк, Родригес! – сказал капитан, раскуривая трубку. – Старик свое пожил. Ты хотел его спасти. Я понимаю. Я и не думал его убивать. Все решил твой окрик. Рука сама все сделала. Пистолет не подвел. Значит, фортуна. Или ты, или тебя. Вот наш закон. Ты еще молод. Береги спину. Тебя никто не предупредит. Я не промахнусь.

Он посмотрел на капитана, и внутри у него все похолодело. Ему в глаза смотрела сама смерть.

Лицо капитана стало терять свои очертания, палуба ушла из-под ног, и Дима проснулся.

Женя был рядом.

– Женя!

– Что?

– Я знаю, кто погибнет.

– Кто?

– Старпом. Я только что это видел.

– И как это было?

– В него выстрелил капитан.

– Выстрелил?

– Мы были на пиратском корабле. Делили добычу. Старпом что-то сказал капитану, и тот его застрелил. Потом тело выбросили за борт.

– И что теперь?

– Его надо предупредить! Я должен предупредить его! – Дима сделал попытку встать. Женя его удержал.

– Стой! Ты куда?

– Так ведь…

– Кого ты будешь предупреждать?

– Старпома. Понимаешь, я понял. Я его должен спасти.

– Ничего ты не должен.

– Как это?

– До прихода в базу осталось двое суток.

– Ну и что?

– Если что-то и произойдет, как мы выяснили, то только в последние сутки. Так?

– Так, и что?

– Ну и что ты скажешь старпому? «Владимир Алексеевич, вас на пиратском корабле застрелил капитан. Вы уж там поаккуратнее». Так?

– Но это же аллегория!

– Какая аллегория?

– Такая! Мне просто показали его смерть.

– И что?

– Она не обязательно от пули будет.

– А от чего она будет?

– От воды.

– Почему?

– Потому что его мертвым отправили за борт. В воду.

– Вот именно! Его уже мертвым отправили за борт! Мертвым! Какая ж здесь аллегория?

– А такая, что он умрет раньше, чем в воде окажется.

– И от чего он умрет раньше? От пиратской пули?

– Ну почему? – Дима выглядел неуверенно. – Я не знаю. Понимаешь, я понял, что капитан стрелять будет в последний момент.

– Вот видишь. Тебе же сказали.

– Что мне сказали?

– Тебе сказали, что ты поймешь, как умрет тот человек, только в последний момент. И ты ему не поможешь. Ты же его не спас.

– Я крикнул.

– Ты крикнул, а он не понял. Так и будет, видимо. Ты будешь кричать, а старпом не поймет и погибнет до того, как окажется в воде.

– А лодку разрежет.

– Как ножом.

– В самом конце похода.

– В самом конце похода. Как тебе такая логика?

– Черт его знает.

– Вот видишь. Ты не уверен.

– А ты?

– А что я? Выбрали-то не меня.

– А если б выбрали тебя, Женя, ты бы сказал старпому?

– Сказал, не сказал. Тебя все сумасшедшим считают. Тронутым. Чокнутым. Шизофреником.

– А ты меня кем считаешь?

– А ты сам себя кем считаешь?

– Не знаю…

– И я не знаю. Господи, и чего эта автономка так тянется!

Женя говорил и говорил, но Дима уже не слышал что. Мир вокруг него словно бы разошелся, раздвинулся, и Женя был уже очень далеко, и он видел, что Женя что-то говорит, по движению губ. Рядом с Женей стояла женщина в хитоне. Волосы ее были уложены вокруг головы, в руках она держала зеленую ветвь. Она что-то шептала, а потом вдруг придвинулась и встала рядом с Димой, и он услышал это ее торопливое, напевное бормотание:

– Устами бесноватыми несмеянное, неприкрашенное, неумащенное! Бог, бог, бог!

Голос тот не голос мой. Что мой голос – звук пустой. Вечность звуки создает, кто услышит, тот умрет. Мертвым надо ли страдать? Все отдать, все отдать! Как однажды у царя деньги кончились, и он на друзей пошел – закон. То закон – война, война. Кровь та льется по сей день. Плещется в ней дребедень. Ты узнаешь все опять. Страшно будет все узнать. Меч то тело рассечет. Тот, кто должен, тот умрет. Не остановить его. Не утянешь за собой. Отлетела голова. Губы шепчут нам слова. Не понять их, не понять! – Голос ее зазвенел, она тряхнула головой, волосы распустились, разметались по плечам. – Бог наш, бог ваш, бог мой! Бог мой – наша ты Судьба! Снизойди ты до раба! Хочет знать он – дай ему – по безумью твоему! Загляни в глаза Судьбы – там колючки да гробы! Сталь наткнулася на сталь! Скрежет, скрежет и вода! Та вода заполнит все! Не найдется уголка, где вместилась бы рука! Рот же ищет хоть глоток, а во рту – песок, песок! Рвет песок тот всю гортань, выворачивает рань. – Грудь ее ходила ходуном, глаза – безумные, а голос – в каждую клетку тела, до дрожи. – Ты не знаешь, что Судьба приготовит для раба. А с Судьбою спорить – дрянь. Ты скорей безумным стань! Станешь – и увидишь мир. Он совсем не то, что клир! Дурковать – не убивать! Говорю тебе опять. Кровь невинных льется зря! Дай слепым поводыря! На десяточек – один! Сам себе он господин! Не поверят все ему!

Женщина исчезла.

– Не поверят все ему, – пробормотал Дима.

– Что? – спросил Женя.

– Тут только что была женщина.

– Где была женщина?

– Здесь, рядом с тобой.

– Опять женщина?

– Опять.

– Дима…

– Что я должен тебе сказать? Что это был мужчина? Да какая разница! Мне никто не верит.

– Дима, ты временами бываешь очень логичен.

– Временами да. Так значит, это шизофрения.

– По всем признакам.

– Мне казалось, что ты мне веришь.

– Иногда…

– Иногда. Что я должен сделать, Жень? – Дима говорил медленно, смотрел в сторону.

– Скушать таблетку и опять уснуть.

Дима посмотрел на Женю очень внимательно:

– Значит, все это время ты притворялся. И все это ради того, чтоб командир мог доложить, что автономка прошла успешно, задача выполнена. А из-за одного шизофреника всплывать не стали. И радио давать не стали. Просто дали этому шизанутому таблеточку, он и уснул. До самого всплытия. Так, Жень?

– Ну, если хочешь…

– Конечно хочу, давай свою таблетку. Сейчас съем. – Дима зажал таблетку в кулаке. – Вот она. Съем, и все будут спокойны. Я для всех просто обуза. Понятно. Конечно. Что только я не вижу! Можно увидеть прошлое, можно – будущее. Все можно. На выбор. Или целое представление можно затеять. С пиратами. Можно поучаствовать в нем. И все будут довольны. Женя меня выслушает, покивает. У нас с ним даже диспут может получиться. Он мне поможет логику выстроить. Выстроим логику, а потом – чего-то не хватит. И он меня опять в сон отправит. За новыми впечатлениями. Я засну а он побежит командиру докладывать. Мол, спит, бедолага, не беспокойтесь. Придем с моря – и в госпиталь. Главное – с рук его сбыть. Как же! Нужен стационар. Чокнутым место в стационаре. Все правильно. Осталось почти двое суток, Женя. И я тут могу хоть по полу кататься, но меня никто нее услышит. Они мне говорили: нельзя поменять судьбу. Интересно, не правда ли? Но если ее нельзя поменять, то почему мне все это показывают? Зачем? Какого черта? К чему все это? Если нельзя ничего изменить! Человек, как бык, идет по длинному коридору. Он может только рогами ударяться то вправо, то влево! Раз – два! Раз – два! Но там все равно забор будет. Там забор, Женя! А ты все равно идешь по тому пути, что тебе наметили. Бессилен ты. И я тут могу хоть в голос орать, но никто… никто, Жень. Вот в чем нет логики. Зачем меня во все это посвящать, если все уже было? Будущее уже было. Понимаешь? И я должен только вспомнить. Я должен вспомнить? Будущее? Но зачем? Я спасти кого-то должен?

К чему? Все, что я понял, так это то, что должен погибнуть старпом. Вот и все! Я это видел. Может быть, я видел не то и не так, но он умрет, Женя. Ровно через двое суток. И мне никто не верит. Никто! Я не могу даже предупредить его. Что я ему скажу? Что? «Владимир Алексеевич, вы скоро помрете?» А если выпить пять таблеток сразу? А если десять? Все равно же ничего не изменишь! Десять таблеток, и через двое суток ты меня откачаешь. Как тебе это? Лодку разрежет, как ножом, понимаешь? Как ножом! Пойдет в отсек вода, и старпом умрет. Захлебнется он. Сколько еще с ним людей погибнет? Нисколько. Погибнет один старпом. Почему? Потому что судьба. А я-то что могу сделать? Я-то для чего? Как ты не понимаешь, Женя, они же мне всё дали почувствовать. Я задыхался, я попадал в воду, меня доставали оттуда, как куклу. И все это ради чего? Я не понимаю. Чем дольше все это длится, тем больше я не понимаю. Вот ты сейчас молчишь, и мне хорошо. Я могу высказаться. Я высказываюсь. Все ради этого? Сталь наткнулась на сталь. Что-то стальное разрежет лодку, как нож масло. Легко. Поэтому и показали, как ножом режут маленькую лодку. Они все время показывают, что произойдет. Вот только переводчик подкачал. Переводчик из меня никудышный.

– Дима…

– Ты устал меня слушать. Я понимаю.

– Да нет же!

– Шизофрения – штука заразная. Я тебя заражаю, и ты между двух огней. И со мной надо поладить, и командира ублажить. И вам дела нет до людей.

– А то, что я с тобой ночами не сплю, это как?

– А-а-а… да-да-да… как же… ночами. Так за это вам орден дадут. Орденок. Представят. Обязательно. Ты меня сбагрить хочешь. Думал же, хоть бы эта автономка поскорей закончилась?

– Думал.

– Молодец. Хоть сейчас не соврал. Я тут один, Женя. Совсем один. В этой железной штуке. Не с кем поговорить. Я даже рассказать ничего не могу. Все слова подбираю, чтоб тебя не спугнуть. Чтоб ты, Женя, от меня не сбежал. Боюсь я, что ты сбежишь. Бросишь меня. Таблетки в меня загрузишь – и все. А на пирсе сдашь меня, как старого, ненужного кота. На усыпление. Сивиллой быть очень страшно, Женя.

Очень. Никому не пожелаю. А этим, верхним, высшим то есть, мой мозг нужен. Мой ум. Мои впечатления. Они ими питаются. Обжаривают в сухарях. Перчиком только сдабривают. Вкус чтоб, значит, лучше был. А если что-то идет не так, то они подправляют. С помощью таких, как я. Забор ставят. Чтоб бык рогами ударился. Я для них забор. Это они мной других в нужную сторону направляют. Вот такая коррекция. Вот только плохой из меня забор. Совсем никуда. Ничего не могу. Не получается. Даже тебя не убедил. И запрут меня в сумасшедший дом. Друг Женя меня туда отправит. И мне там ежедневно будут личность мою поправлять. Менять будут мне личность. С цветной на серую. Чтоб, значит, я как все был. И чтоб – ни-ни! Не летал. Между мирами. И страхи все пройдут. И сознание свое по всей Вселенной не придется размазывать. Уснет сознание. Счастливым сном. Все должны быть одинаковыми, Женя. Тупыми и пресными. И чтоб никто не говорил. На древнемонгольском. Все должны английский учить. Вот это правильно. По учебнику. И чтоб никто не подумал о том, что учить-то ничего не надо. Человек все это давно уже знает. Все языки. Они у него в голове. В мозгу. Он просто не может их оттуда достать. Нельзя ему. Нельзя. Не разрешено. Команды не было. Поэтому у всех в голове опилки. И больше ничего. Время не настало. Дашь людям ум, а они глотку друг дружке станут рвать. Почему? Потому что они и так ее рвут, а уж с умом… с умом они это будут делать очень качественно. Ты, Жень, очень хороший человек. Ты ближнего своего не ешь. На завтрак. Это важно. Люди людьми должны быть. Сейчас проглочу твою таблетку. Извини, разболтался.

Дима, положил в рот таблетку, запил ее водой, вытянулся на кушетке и закрыл глаза.

Через минуту он уже спал.

– Товарищ командир! – Женя постучал в каюту к командиру.

– Да!

Увидев Женю, командир уставился на него:

– Ну, что опять?

– Ничего особенного.

– Тогда зачем вы пришли? Что-то есть? Необычное?

– Мне кажется, что там есть рациональное зерно.

– Мы договорились, что нам не кажется.

– Извините, товарищ командир.

– Ничего. Так что там нового?

– Даже если это шизофрения, товарищ командир, я бы прислушался к его видениям.

– Доктор! А нельзя ли с помощью снотворного, как мы с вами и договаривались, сделать так, чтоб я спокойно дотянул безо всех этих проблем до самого берега?

– Можно, товарищ командир.

– Так чего ж вы его не накачаете снотворным?

– Товарищ командир, я дал ему снотворное.

– Ну, и какая же у нас теперь проблема?

– Он все время говорит о том, что лодка получит повреждение в последний день похода. И под основной удар попадает старпом.

– Старпом?

– Да. Вы мне говорили, чтоб я докладывал обо всем, вот я и докладываю.

– И правильно делаете. Доложили. Хорошо. Это все?

– Товарищ командир, извините, но вам эта информация не кажется важной?

– Доктор! Я как-то уже останавливался на этом случае истерии, и мы с вами все обсудили.

– Я понял, товарищ командир, прошу прощения за беспокойство.

– Ничего. Хотя… впрочем, задержитесь.

Женя, уже повернувшийся, чтоб выходить из каюты, вернулся.

– Хорошо, доктор. Давайте еще раз. Изложите еще раз мне все его видения.

– Там все странно, товарищ командир. Такое впечатление, что ему дают пережить то, что должно произойти не с ним. И он переживает.

– Но вы говорили, что до этого были какие-то совершенно фантастические вещи.

– Было и такое, но это, как он уверен, было сделано только для того, чтоб привлечь его внимание.

– И все это во сне?

– Бывают видения и наяву.

– Какие видения были наяву?

– Он видел старпома с розовыми волосами.

Командир недовольно заерзал на стуле.

– Кажется, я об этом уже слышал. Розовые.

– Да.

– И о чем это, по-вашему, говорит?

– Пока непонятно, но он уверен, что старпом погибнет в отсеке, когда в отсек пойдет вода.

– Вода.

– Да. Он уверен, что лодка получит повреждение. Он говорит, что ее, как ножом, разрежет, но погибнет при этом только один старпом.

– И какой отсек, по его мнению, получит повреждение?

– Это он не сказал. Но повреждение будет получено в последние сутки.

– В последние сутки мы идем в базу. Хорошо. Допустим, но в отсеке кроме старпома есть еще люди. Что с ними?

– Он уверен, что им ничего не грозит.

– То есть только старпом?

– Только старпом.

– Странно. А розовые волосы? Это, по-вашему мнению, с чем-то связано?

– Непонятно.

– Отчего у человека могут быть розовые волосы?

– Я думаю, от отравления.

– От отравления? Так старпом в его варианте погибает от чего? От отравления или все-таки от воды?

– Он говорит о воде.

– Хорошо. Я понял. Идите.

Командир задумался.

– Если что-то еще будет, мне докладывать, товарищ командир?

– Да, да, конечно.

– Есть.

Женя вышел.

– Дима! – Кто-то назвал его имя.

– Дима! – Позвали еще раз.

Он знал, что он спит и все это ему снится, и все-таки он открыл глаза.

Перед ним стояла Лена.

– Я сплю, – сказал он.

– Ты не спишь, – ответила ему Лена.

Лена была очень красива, и платье воздушное. Она стояла в проеме двери, и за ней был солнечный день.

– Вставай, уже солнце встало. Пойдем купаться. Лето, а мы еще не купались.

– Не купались. Но я ведь еще в автономке.

– Ты давно уже не в автономке. Ты дома. Это наш дом. Нравится?

– Нравится. Но как же? Я же спал. Женя дал мне снотворное.

И тут его осенило: Лена ничего не знает. Как же ей сказать, что он болен и, возможно, неизлечимо? Но это же сон. Значит, все можно.

– Это не сон. Все, что было до этого, – вот это сон.

– Да нет же! Я на корабле в море. Нам двое суток осталось. И я заболел. Я должен тебе сказать, что я очень серьезно болен.

– Ну хватит! – Лена начала сердиться. – Твои автономки мне уже надоели. Какие автономки? Это было десять лет тому назад. Все уже прошло, забыто. Ты обещал. Но всякий раз все повторяется. Просыпаешься, и все начинается с автономки. Очнись, приди в себя. Уже десять лет нет никаких автономок. Твоему сыну уже девять лет. Денис! Иди разбуди папу.

И сейчас же в комнату ворвался мальчишка, который влетел к нему на кровать и бросился его обнимать.

– Денис? У нас же нет детей!

– Дима! Это не смешно. Диня, оставь папу и иди собирай свои вещи. Сейчас идем на пляж.

– На пляж? Лена, мы же на севере… за Полярным кругом…

– Я тебя сейчас убью! – Лена шутливо набрасывается на него, смеется, мутузит кулаками, и он тоже смеется, уворачивается от ее ударов, подставляет спину.

– Больно же!

– Ну вот! Наконец-то проснулся.

Она убегает в длинный темный коридор. Он бросается за ней, догоняет, хватает ее в темноте, прижимается к ее телу. Он слышит, как бьется ее сердце, потом он находит губы.

– Дима, не надо.

– Но я хочу! – И он целует, целует, целует взахлеб. – Я жив? Жив?

– Кажется, да.

– Кажется или да? Расскажи. Ты должна мне рассказать.

– Что тебе рассказать?

– Все. Этого не может быть. Нет. Не верю. Такого не бывает.

– Все бывает, Дима, – Лена вдруг стала серьезной. – На свете есть только любовь. Все остальное – от любви.

– Дети, например.

– Да. Дети, например. Очень хорошие дети от любви.

– Но я же был болен.

– Когда?

– Неужели ты не помнишь? Моя последняя автономка. Мы шли, а потом мне начало казаться. Мне казалось. Видения. Ничего этого не было? Быть не может. Все же было. И все есть.

– Все, что было, все есть.

– Вот именно. Я не сразу это понял. Все, что было, никуда не делось. Оно есть. И есть всегда.

– Дима, ну хватит.

– Почему? Не хватит, – он стал ее целовать, потом…

– Дима, только не здесь.

– А если здесь?

Она впилась в него губами, сладкая мука прошла по телу, потом бросило в жар, она начала задыхаться.

– Дима…

– А где Денис?

– Он в своей комнате, собирает вещи. Мы идем на пляж.

– Папа, – донеслось откуда-то из глубины дома, – я беру ласты?

– Ласты? – спросил Дима.

– Ласты, – ответила Лена– и маски с трубками. Вы с ним ныряете.

– Ныряем?

Они неторопливо спускались с горы к морю, увешанные ластами, масками, трубками, полотенцами. Они шли и болтали – так, ни о чем – вокруг тропики, пальмы.

Было раннее утро. Солнце только что встало, еще не было жарко, было просто хорошо.

Вода – теплая, ласковая, а на дне – камни, раковины, рыбки.

Они выбежали из воды и бросились на песок. Дима повернулся и лег на спину. Солнце немедленно разогрело грудь, веки закрылись сами собой, тело расслабилось, все вокруг поплыло.

Когда Дима открыл глаза, то обнаружил себя в амбулатории. Он только что проснулся. Рядом был Женя.

– Проснулся? – Женя что-то наливал в стаканчик.

– Я на лодке?

– На лодке. А где ж еще?

– Как же так?

– А что такого? И я на лодке, как видишь.

– Какое сегодня число?

– Сутки до прихода в базу.

– Сутки?

– Да. Ровно через сутки в это же самое время в надводном положении, как и положено, мы войдем в нашу губу.

– В надводном положении?

– Дима, ты чего? Мы всегда входим в надводном положении.

– Вот оно что.

– Что?

– Как же я не подумал?

– О чем?

– Женя, мы же входим в базу в надводном положении.

– Конечно. Мы всегда так входим. Выпей это.

Дима выпил совершенно машинально.

– Женя!

– Ну, что еще?

– Что ты мне дал?

– Снотворное, конечно.

– Женя, с прошлого снотворного я проспал почти сутки.

– Вот и хорошо. Только не сутки, а шестнадцать часов. Ты в туалет вставал.

– В туалет? Я совсем не помню. Я вставал в туалет. Женя! Это будет в надводном положении!

– Дима! Конечно! Это всегда так бывает.

– Ты меня не понял. Авария будет в надводном положении, а мы с тобой думали, что в подводном! Как же я не сообразил… раньше…

– Хорошо, сообразил, молодец. Теперь спи!

– Подожди, Женя! Надо же предупредить.

– Кого?

– Всех. Всех надо предупредить!

Снотворное уже начало действовать.

– Верни меня, Женя! Дай что-нибудь. Не надо! Я не должен спать. Надо предупредить! В надводном! Разрежет в надводном! Ножом! Люди, Женя, погибнут. Я должен…

Тяжесть навалилась на все тело, голова упала на подушку, через секунду Дима уже спал.

– Пусть поспит. Все образуется. Завтра будем дома.

– Все будут дома, – сказала ему Лена.

Они сидели на веранде, пили чай.

– Все будут дома? – переспросил он.

– Да, – ответила она.

– К чему это ты сказала?

– Просто так. Вдруг подумалось. Это здорово, когда есть дом. Дом на песке.

– Почему на песке?

– Так говорят, когда все очень зыбко.

– Зыбко.

– Ненадежно. Зависит от случайности.

– От случайности зависит судьба.

– Да.

– Она и выбирает случайности.

– Она.

– Кто ты, Лена? – он внимательно на нее глядел.

– Я? Твоя жена, дурачок.

– Дурачок. Действительно. Ничего не понимаю. С глаз не спала пелена.

– А она спадет?

– Спадет. Иначе зачем это все? Все теряет смысл.

Легкий ветерок. Он только теперь ощутил легкий, мягкий, теплый ветерок.

– Хорошо, когда ветер, – сказал он после паузы.

– Ты все это заслужил.

– Ты полагаешь?

– Конечно.

– Лена, а ты из какого времени?

– Я из того, что случайно из прошлого попало в будущее.

– То есть все это я еще должен заслужить? Я правильно понял?

– Ты уже заслужил.

– Нет. Нужны повороты.

– Какие повороты?

– Ума. Он должен ворочаться, как сом в подсыхающем русле реки. Сом должен успеть. Успеет – покроется слизью и выживет. Не успеет – не выживет. Ум. Им нужен ум. Ум должен все время спасать тело. Не спасет– не нужен. Ему дадут умереть. Он уйдет, потому что не нужен. Потому что другому уму дается шанс. А этот умрет. Не хочешь умирать – предложи что-то новое. Новый поворот. Неожиданный.

– Для чего поворот?

– Для всего. Ум продлевает жизнь. Старовата мысль. Им нужен ум.

– Кому, Дима?

Он посмотрел на нее странно:

– А ты их не знаешь, Лена?

– Нет.

– Быть не может. Ты меня дурачишь.

Ты – одна из них. И я не зря тебя вижу. Все не зря. Мне все время хочется тебя потрогать.

– Ну и потрогай.

– Конечно. И это предусмотрено. Я понимаю. И ты такой же человек, как и я. И я могу трогать тебя сколько угодно. Все будет натуральным, а потом я проснусь.

– А ты хочешь проснуться?

Дима посмотрел на нее очень внимательно и ответил:

– Нет.

Все утонуло в тумане. Откуда только взялся этот туман – белый, густой. Он шел в тумане один. Лены нигде не было. Шаги его были слышны. Гулкие. Земли не было видно, но каждый шаг словно вколачивался в него.

Внезапно туман расступился, и он увидел море. Из полосы тумана показался нос судна. Это был сейнер. Он шел сквозь туман. Он услышал голоса:

– Есть «добро» на выход?

– Нет. Туман. Он скоро рассеется. Пойдем потихоньку, а там и «добро» получим.

«Где ж это „потихоньку“? Узлов пятнадцать идут!» – успел он подумать.

– Из-за чего не дают «добро»?

– А кто их знает! Они ж не объясняют. Нам выходить, а тут – стоп. Ничего не говорят. Стоп и все! Но мы же тоже не беременные. Сейчас подберемся к выходу.

«Они идут, но не знают, почему выход перекрыли», – что-то просилось на ум, беспокойство какое-то. И тут его осенило. В этот момент он увидел, как из тумана выдвинулся нос лодки. Лодка заходила в базу. На сейнере ее пока не заметили. Скорость, похоже, прибавили.

«Но как же! Они же сейчас столкнутся! Они же… – И тут он понял. – Как ножом! Ножом разрежет! Не нож это! Сейнер. Его нос. Таран! Это же таран. Они сейчас столкнутся! У него нос острый как бритва!»

Он закричал – крика не получилось. Воздух входил в легкие, но крика не было. Никаких звуков.

На сейнере заметили наконец лодку.

– Стоп! Стоп-машина! Стоп! Назад! Полный назад! Право на борт! Право на борт!

Жуткий, ужасный удар, скрежет. Лодка просела.

«Второй отсек! Удар во второй отсек! При входе в базу. В последние сутки похода. Все верно. И вода пойдет. В отсек пойдет вода. Если задраить переборочные двери, то лодка останется на плаву. Надо задраить переборочные двери! Надо… людей из отсека! Надо убрать людей!»

«Я не успел! Почему? Почему я не успел? Это все Женя! Не надо было снотворного! Я должен был предупредить! Они должны были поверить!»

– Женя! Женя!

Дима открыл глаза и увидел перед собой Женю.

– Женя! Сейнер!

– Какой сейнер?

– На нас пойдет сейнер! При входе в базу! Женя, сейнер!

– Лежи. Нет никакого сейнера. Мы в базу идем. Всем же запрещен выход из базы, пока мы не войдем.

– Правильно. Запрещен! Но они пойдут!

– Кто «они»?

– Те, на сейнере. Им выйти надо!

– Да как они могут пойти? Запрещено же, Дима! Оперативный не даст «добро».

– «Добро»! Именно! Они говорили, что им не дали «добро» на выход, а они все равно пошли, Женя! Пошли! Туман! Там наверху туман! Ты мне не веришь?

– Верю. Передали, что видимость очень плохая!

– Где командир?

– На мостике, где ж еще! Мы же в базу входим! Скоро проход узкости, буксиры должны подойти.

– Не подойдут буксиры, Женя! Не успеют! Сейнер на нас идет! Где командир? Я должен предупредить!

Дима рванулся с кушетки, но Женя его удержал:

– Да погоди ты!

– Как ты не понимаешь!

– Вылетишь на мостик и что ты скажешь?

– Удар будет. По второму отсеку придется! Лодка просядет. Вода. В отсек пойдет забортная вода! Люди! Надо предупредить!

И тут Дима опять увидел туман, и из тумана вдруг высунулся нос сейнера. Он услышал голоса людей.

– Есть «добро» на выход?

– Нет. Туман. Он скоро рассеется. Сейчас пойдем потихоньку, а там и «добро» получим.

– Из-за чего не дают «добро»?

– А кто их знает! Они ж не объясняют. Нам выходить, а тут – стоп. Ничего не говорят. Стоп и все! Но мы же тоже не беременные. Сейчас подберемся к выходу.

Дима замер, он все это уже слышал. Слово в слово. Удар. Сейчас будет удар. И если он промедлит хотя бы мгновение…

Он оттолкнул Женю и одним прыжком вылетел из амбулатории. Женя бросился за ним. Он пытался ухватить Диму, но тот увернулся.

В центральный! Они должны поверить! Должны! Сейчас! Он все сделает! Он поможет! Предупредит! Есть время! Мало, но есть! Минуты остались!

Дима помчался в центральный пост. Там он увидел старпома. Тот недоуменно на него уставился.

– Владимир Алексеевич! Спасайте людей во втором! Сейчас удар будет! Сейнер! Нас разрежет! Удар! По второму отсеку! Надо людей! Убрать! Владимир Алексеевич!

Старпом бросился к нему, но Дима уже лез на мостик. На мостике он вступил в туман.

– Ни черта не видно! – говорил командир. – Сигналы подаем? – обратился он к кому-то.

– Сигналы? – ответил кто-то.

– Очнитесь! Мы уже не под водой! Туманные сигналы!

– Есть, так точно, сейчас! – кто-то побежал…

– Товарищ командир! – Дима не замечал уже ни холода ни тумана. – Товарищ командир! Сейнер! Сейчас будет сейнер!

– Осеев! Вы как здесь оказались? Где врач?!!

– Сейнер на нас идет! Удар! Как ножом! Он нас ударит! Второй отсек! Люди! Надо людей спасать!

– Это что такое?

За спиной у Димы вырос Женя.

– Врач! – Командир был в ярости. – Что это такое? Почему он не в амбулатории? Почему он вот так просто разгуливает по кораблю?

– Товарищ командир!

– Убрать! Немедленно убрать его с мостика!

– Минута, товарищ командир!

– Убрать!

Дима бросился вниз. Он знал, куда надо бежать. Надо бежать во второй отсек. Надо убрать оттуда всех людей, а потом задраить переборочные двери.

Обе.

Наглухо.

Женя бросился за ним, но он не успевал за Димой. Командир вызвал центральный:

– Центральный!

– Есть!

– Где старпом?

– Здесь!

– Там Осеев сейчас к вам спустится, не упустите его. Он не в себе. Срочно в амбулаторию! Срочно!

– Есть! – сказал старпом, и тут мимо него проскользнул Дима.

– Осеев! Куда!

– Во второй отсек! Владимир Алексеевич! Людей надо убрать! Удар! Сейчас сейнер разрежет!

– Куда! Назад! Осеев! Назад!

Но Димы уже и след простыл. Старпом бросился за ним во второй.

Дима ворвался во второй отсек.

– Всем срочно покинуть отсек!

В отсеке в это время был только вахтенный да штурманенок выглянул из своей каюты:

– Дима! Что случилось!

– Быстро из отсека!

– Куда? Чего произошло?

– Сейчас произойдет! Сейчас!

Он силой вытолкал из отсека штурманенка и вахтенного.

И в этот момент его настиг старпом:

– Осеев!

Дима обернулся, увидел старпома и вытолкал людей в первый отсек.

– Владимир Алексеевич! – сказал он срывающимся голосом. – Ну очень вас прошу! Пойдемте со мной! Ну очень!

– Осеев! В амбулаторию, живо!

– Ну, Владимир Алексеевич! Ну очень…

– Живо, я сказал!

В этот момент на мостике командир увидел, как из тумана вдруг показался нос корабля. Это был сейнер. Он несся прямо на лодку.

– Обе турбины полный назад! – крикнул командир в центральный пост. – Старпом! Назад! Лево на борт! Лево на борт!

До удара оставались метры. Командир обернулся ко всем на мостике и сказал:

– Держитесь крепче за что попало! Сейчас будет удар!

Удар – и упали все, покатились кувырком, а сверху на них ящики, сорвавшиеся со своих мест ящики с запчастями.

Дима свалился, переборочная дверь осталась открытой, и тут вдруг он увидел через эту раскрытую дверь, как со страшным звуком раскроился подволок во втором отсеке, и в отсек хлынула вода, потоки воды. Старпом пытался встать, но не мог – он, видно, сильно ударился. Сознание он не потерял, он только посмотрел на Диму и слабо кивнул ему головой, чтоб Дима задраил переборочную дверь в первый отсек. Все было медленно, медленно. Дима никак не мог оторвать глаза от лица старпома – оно менялось на глазах, через мгновение то уже было не лицо старпома, то было лицо глубокого старика.

Дима задраил переборку из первого во второй отсек. Все это заняло полсекунды. В следующий миг раздался удар воды в переборку. И тотчас же кто-то закричал, что переборка негерметична, что вода проходит там-то и там-то.

Дима слушал все это как во сне. В том же сне кто-то побежал с грохотом и все загерметизировал.

«Так значит, вот как все должно было быть? Значит, он должен был в последний момент вытолкать из отсека вахтенного и штурманенка, а вот старпом остался в отсеке. Старпома он не должен был спасти. У него бы не получилось», – эти мысли приходили к Диме на ум и уходили. Соображал он плохо.

Он совсем не удивился, увидев Лену рядом с собой. Она причитала, что-то бормотала, а сама все гладила и гладила его по лицу.

Потом он очнулся. Его пытались привести в чувство, тормошили. Он отмахнулся, встал и пошел, сам не зная куда.

После удара командир и сигнальщик выпали за борт, и их подобрали подошедшие буксиры. Они же и дотолкали лодку до мелководья. Там она села на мель.

Когда все закончилось, Диму отвезли в госпиталь.

Лодка в конце концов оказалась у пирса.

Второй отсек вскрыли – он был затоплен водой полностью. В небольшой воздушной подушке плавало тело старпома. Его достали, но его никто не узнал. Это был старик с розовыми волосами.

– Почему у него волосы розовые? – спросил кто-то на пирсе.

– Хлор. Забортная вода попала в аккумуляторную яму. Залило батарею. При попадании забортной воды на батарею выделяется хлор. Хлор и окрасил волосы в розовый цвет.

– Понятно. Он задохнулся?

– Ему хватило одного вдоха. Хлор – жуткая отрава.

А через много лет Дима проснулся в ужасе:

– Старпом! Надо спасать старпома! Спасать…

– Дима! – Это говорила Лена. Она была рядом.

– А? Лена, надо спасать!

– Никого не надо спасать.

– Но море же. Я слышал…

– Правильно. Мы на море. И вы сейчас позавтракаете и пойдете с Дениской купаться.

– С Дениской?

– Да. Ты обещал.

– Я обещал. Значит, я не в автономке?

– Ты уже десять лет как не служишь. Ты уволен. В запасе. Ты на берегу.

– А Женя? Где все?

– Все на берегу. Давно. Тебе приснилось, дурачок.

– Но все же было!

– Десять лет тому назад. Авария. Вас сейнер разрезал. Как ножом. А старпом погиб. Владимир Алексеевич. Хороший был мужик. Я с его женой потом познакомилась.

А ваш командир говорил, что это он виноват и что ты хотел спасти старпома. Вот и сейчас ты хотел его спасти. Все прошло, глупенький.

Он еще долго сидел, а Лена ворошила ему волосы, что-то нашептывала, смеялась и гладила по его голове, как маленького.

Сердце сначала билось как бешеное, а потом потихоньку, не сразу, не вдруг, оно успокоилось, утихло, и внутри его все улеглось, и он даже рассмеялся, правда, плохо это у него получилось…

Реклама на сайте