«Постсоветский детектив»

НИНА ГОРЛАНОВА, ВЯЧЕСЛАВ БУКУР

Постсоветский детектив

рассказ

В мире тишины мы засыпали, и во сне нас настигла антитишина. Проснувшись, мы поняли, что это грохот снизу: что-то большое упало, подскочило и окончательно рухнуло. Мы лежали в поту пробуждения - никаких предчувствий не было, одна досада. Под нашей комнатой жил в коммуналке Петя, Петр Семиумных. Мы с ним знакомы. Когда Петя не пьет, то очень хорошо всем ремонтирует двери - год назад и нам отремонтировал. Вот, наверное, получив очередные "дверные", он выпил и... Ну так он ведь каждый день выпивает, а грохот мы впервые слышим. Но, может, друг у него заночевал и его куда-то понесло: этакий полуночный ходун. Мы и друга этого знали, от него запах, как будто... Вы представляете себе хороший дезодорант - так вот от него несло каким-то "наоборотом". Когда Петя нам доделывал дверь, уже последние элегичные движения производил рубанком, друг его пришел и с изнеможением стал держаться за ребро двери, символизируя братскую помощь, а потом мягко осел на корточки и закурил с видом: "Ну что ты тут хреновиной занимаешься, когда нужно бежать за напитком..."

- Сколько времени? Включи свет, милый!

- Да ведь у нас, дорогая, плюрализм: одни часы показывают три ночи, другие - без пяти три.

- Смотри: с той стороны стекла - божья коровка! Как ее занесло на четвертый этаж?.. А вряд ли бы Яна пустила ночевать друга Пети! - (Яна Ошева - соседка Пети по коммуналке.) - Она самого-то Петю, если он ключ от общей двери потеряет, оставляет на лестнице. Не раз было, я иду, а он сидит, унылый...

- На лестничной клетке - это хорошо! По сравнению с бабой Лизой, которую Ошевы вообще выжили - сдали в дом престарелых. Баба Лиза мне лично говорила: Ошевы угрожали убить ее, если не согласится в дом престарелых.

У соседей внизу война шла все время, в частности из-за кошек. Баба Лиза говорила: все у них несуразно, у Ошевых, даже кошку у них звали Мышь. Представляете: кошка - и Мышь! А теперь кот у них по кличке Чиж. А Мышь куда дели? Никита ее убил - надоела, мяукала, кота себе просила. И Муську бабы Лизину грозятся убить...

Надобно сказать, что наша старушка - крепкое приземистое существо в бронебойных на вид очках, и глаза такие, как будто через них какой-то осьминог смотрел усталый, а не сама баба Лиза. Ошевы звали ее Уши. Если мы обсуждали что-нибудь на их кухне, а баба Лиза выходила с чайником, Яна сразу нам сообщала: "Уши пришли", а бабе Лизе - со злобой: "Ты чего вышла подслушивать, мокрица старая!" Хотя было видно, что старушка и в уме не держала ничего, просто ей нужно было сварить что-то свое, старушечье. Потом баба Лиза нам говорила: с ней, с Яной, можно, что ли, разговаривать! И глаза ее - глаза печального осьминога - говорили через очки: "Жизни просто нет никакой из-за Яны".

Тут пора описать Ошевых. Нельзя сказать, что был у них всегда злобный вид, нет, не всегда. Не будем их оговаривать. Просто они для себя решили, что живут среди каких-то обносков жизни. Кругом алкаши, пенсионеры, калеки, которых перехитрило государство, а они, Ошевы, не дадут себя износить. Яна говорила: мол, мешает баба Лиза ужасно, а ведь она, Яна, не виновата, что эта старушка в изношенную деталь превратилась. На самом деле баба Лиза еще без одышки поднималась на третий этаж, заботилась о своем здоровье: полоскала рот подсолнечным маслом и очищала суставы рисом. Яна говорила в компании соседей на скамейке:

- Другие по экстремалке не могут попасть в дом престарелых, а мы ей все пробили! У нее же ни одного родственника, она из детдома! И мы устроили ее - такую здоровую. Все равно ведь она заболеет, это неизбежно.

"Конечно, если вы каждую минуту ждете, так я заболею, кто тут не заболеет", - говорили через очки глаза печального осьминога. И начинала рассказывать про свою бывшую работу в заводской охране, про то, как начальник выговаривал: на стрельбах, мол, в цель попадать надо!

- А я ему: "Если бы ты всего раз в год из своего пистолета стрелял, ты бы жене тоже не попадал, а ты, наверное, каждую ночь прицеливаешься. У меня ж нет такой тренировки".

Утром, во время пробежки, мы Яну встретили: она шла за хлебом, еще не запечатанная на все свои косметические замки.

- Что там, - спрашиваем, - у вас ночью загрохотало, в квартире?

- А, это у Петьки пластмассовая девка упала. Натуральных-то у него нет, кто к нему пойдет!

Петя нам про эту пластмассовую Венеру тоже рассказывал. Строгая дверь, он подробно поведал историю крушения своей работы. Хорошая была сторожевая служба в магазине одежды. Для рекламы там использовали эту пластмассовую Венеру. Были еще в большом количестве ноги пластмассовые, как бы обрубленные по верхушке бедра, они, как кегли, стояли рядами вверх носками - все в разных чулках. Луноликая директриса не раз спрашивала у Пети: "Ночью эти ноги не сводят тебя с ума?" И Петя бодро отвечал: "О, эти задранные ноги! Вы, наверное, это специально наставили, чтобы сторож не спал... Но куда деваться-то? Вы ведь меня на ночь снаружи закрываете!" И он жадно пожирал взглядом плотные телеса директрисы.

Потом магазин лопнул. Вместо выходного пособия Пете дали разную нераскупленную одежду и вдобавок - эту пластмассовую Венеру на петельке да две ноги. "Пользуйся!" К шее Венеры была приделана петелька; она, наверное, и оборвалась. Так подумали мы. И даже сказали об этом Пете. Петя расстроился и крепко выпил... Потом вдруг пропал.

Месяца нет, два. Три, четыре... И вот - минуло полгода. Он не появился...

В общем, Ошевы остались в четырех комнатах. И какую бешеную деятельность развили. До нас все время доносились созидательные звуки: Никита то пилил, то строгал, то что-то долбил. Близнецы Трофим и Эдуард (Трофян и Эдюша) хвастались во дворе, что у них теперь не двухэтажная кровать, а по дивану у каждого, причем в разных комнатах.

- А у меня диван, ц-ц-ц, в отдельной комнате диван, ц-ц-ц, а у Эдюши ц-ц-ц - через стенку с мамой и папой! - говорил нам Трофим, когда нас пригласили через полгода в понятые.

Позвали, точнее. Петр Семиумных пропал окончательно, и мы могли лишь подтвердить, что вещи его видели и были они такие-то... Акт подписали о наличии имущества. Но какое там имущество - просто пластмассовая расчлененка. Тут-то мы и вспомнили, что эта самая пластмассовая Венера якобы упала полгода назад. А может, не Венера упала? Может, это другое тело упало? И мы вдруг переглянулись за спиной участкового - такого здоровенного, в кожаной куртке. Из всех признаков участковости на нем была только форменная фуражка.

Дома мы все это подробно обсудили.

- Неужели Ошевы куда-то дели Петю? В те же дни, когда бабу Лизу выжили...

Баба Лиза, кстати, регулярно приезжала в гости и ко всем в подъезде заходила, чтобы поговорить, запастись разговорами на месяц вперед. "Все перетерпеть надо, - сказала она нам. - Будем вместе с праведниками". И положила в стакан восемь ложек сахара, при этом покраснев вся.

После ее ухода мы продолжали обсуждать исчезновение Пети.

- Почему же упало что-то и подпрыгнуло? Может, в самом деле это пластмассовая Венера? Она же пустотелая.

- Тогда где сам Петя?

- Но как бы они могли его убить - дети дома!

- Детей димедролом усыпить могли, под видом лечения от аллергии или чего-то еще... По телику-то видят, что убивают направо и налево, и вот результат. Вон Черных пришел в больницу сына навестить, а нашел его под лестницей, всего избитого. Его, десятилетку, в палате четырнадцатилетние подростки учили, как салагу в армии. Разве раньше такое было? А трое друзей на рыбалке изнасиловали четвертого! В Ленинском районе... Всем по двенадцать лет только.

Тем не менее с Ошевыми у нас были самые соседские отношения. Потому что презумпция невиновности в самом деле существует. Не было у нас никаких реальных доказательств. Когда Яна попросила картину "Полет лебедя", мы дали, конечно; Никита приходил спросить, что такое "фероньера, фероньерка", и ему ответили:

- Это украшение женское, на лоб - из драгоценных камней обычно.

Однажды в святки Никита явился к нам в виде крутого: майку надел черную, на которой белыми буквами было написано "Блэк болз", очки тоже черные - казалось, будто он весь за очками спрятался. Не узнали мы его даже голос стал хриплым: "Ну, можно тут у вас оттянуться?!" Он слышал, конечно, снизу, что топот, гости у нас.

- Западная цивилизация чем плоха: там уважают, но не любят, - говорил он в этот вечер. - А у нас любят, любя-ат! Но опять же - не уважают. Но ведь что важнее: любят! - И он с пророческим видом почему-то тыкал пальцем в сторону холодильника.

Кто-то из гостей ему сказал, из наших: мол, сейчас заявлю тебе, что люблю тебя, и в морду дам. Понравится?

Никита скривился и ушел.

Ночью мы опять проснулись от грохота. Это, наверное, снова пустотелая девка упала, пустогрудая, подумали мы спокойно. Включили свет и посмотрели на часы. Было полпятого. Уже хорошо виднелся дом, что напротив, - дом, похожий на Россию образца 1998 года: крыша новая, а стены все в красных язвах обнаженного кирпича.

Утром мы узнали, что упал сам Никита. Грохнулся с недоделанных антресолей. И сломал себе все, что можно: руки, ноги, шейку бедра. Он долго лежал в гипсе в больнице, а после того, как вылупился из гипса, еще полгода волочил ногу и опирался на палочку. Сильно растолстел - стал каким-то шарообразным грибом наподобие тех, которые растут, пока не высыхают и не взрываются. В детстве их у нас называли "медвежьи папиросы".

Да, мы забыли упомянуть, что Яна, между прочим, очень яркая особь. Всегда так сильно раскрашена, что словно краска отдельно, а Яна - отдельно. Сначала из-за угла покажется раскраска, а потом - сама Яна. Один раз мы видели ее с каким-то незнакомым мужчиной под ручку, но она сделала вид, что нас не заметила. Вскоре Никита пришел с тарелкой клубники со своей дачи:

- Плохо у нас рекламируют семейную жизнь. Надо так, как это делают японцы! - выговорил он четким голосом.

- А как делают японцы?

- Не знаю.

Яна как-то сказала про мужа: "Он что думал - что я фригидесса какая-то, что ли?.. Не-ет, я - не она". Ей казалось, что эти четыре комнаты нечем заполнить - пустые они какие-то. Если бы было много мебели, ее бы никуда не потянуло. Может быть...

Вскоре Яна оставила семью: к любовнику ушла. А через неделю мы снова услышали грохот. Ну а теперь-то что упало? Уж не вновь ли Никита сломал ногу? Нет, он не сломал ногу, он скулу свернул - Яне, когда ее, пьяную, ударил. Она домой вернулась, а для Никиты это было еще внове, и он неделю бегал по дому в раскаянии; только к нам дважды приходил и стучал себя в грудь, стучал. И еще стучал по разным гвоздям в своей квартире - с еще большей скоростью и силой. Каждый квадратный сантиметр квартиры был им ухожен, это была уже не квартира, а какая-то фероньера. И вдруг Никита ушел из дома!

Ничто не предвещало тех событий, которые произошли в доме князяН., так бы написали в девятнадцатом веке. Яна ведь была отзывчивая! Ну да, бабу Лизу она выжила, но иногда нам позволяла давать их, Ошевых, номер телефона, чтобы дети наши могли предупреждать, если где-то задержались. И своих детей кормила, обстирывала. А тут синяки, как заразная болезнь, стали распространяться по телу семьи. Только они сошли у Яны, как проступили у одного сына (мать поддала ему за то, что застала курящим), после мы видели синяки и у другого сына, но уже не выясняли, откуда. То ли один брат другому посадил, то ли еще что... В общем, Ошевы расширились, а потом распались (их история похожа на историю России). Дети Ошевы резко изменились. Сплевывать начали, дабы убедить себя, что жизнь - это помойка. И снизу к нам стала ломиться музыка в стиле техно - наркотическая такая. Родители по очереди уходили из дому, а после взяли привычку исчезать на пару.

Один раз Яна прибежала к нам поздно вечером: дайте что-то от живота, от поноса, Эдику. Ну что дать - бесалол, конечно, на его вес нужно по одной таблетке или по полторы, бормотали мы.

- Вы что - не маленькому Эдику, а большому!

Так мы узнали, что в доме появился новый мужчина - какой-то Эдик. Вскоре мы его увидели: он курил на лестничной площадке, широко и криво распахивая рот между затяжками. Никита Ошев по сравнению с ним был принц Уэлльский да плюс Ален Делон.

Музыка техно между тем становилась все громче и молотила круглые сутки. Яна, говорили мы на следующее утро, скажи своим домашним, чтобы по вечерам убавляли звук. Ну, тут она нам показала, насколько она от нас социально дальше и выше:

- Да вы сами стучите на своей машинке, так что дом сотрясается! Надоели всем! Ясно? Нет?! Если хотите знать, то у меня дед-кузнец ведра с водой на мизинчиках носил, поняли?! Если я захочу, то вы!.. Узнаете, что я могу!..

И дети выглянули из-за спины Яны с таким счастливым видом, словно поняли: есть что-то незыблемое в этой жизни! Это мать с ее твердым характером! Гранит не плавится.

Все имущество, которое Ошевы накопили за эти годы, стало потихоньку шевелиться и определяться. Дача встала на сторону Яны, а машина увязалась за Никитой.

Как-то так получилось, что дня через три вода у нас перелилась через край раковины и просочилась к соседям. Честно, мы не хотели. То есть подсознательно, может, мы чего-то там затаили, психологические вирусы блуждали, может, по нашим нервам... В общем, пришел Никита и - как это бывает между соседями - замогильными интонациями стал звать:

- Ну, пойдемте, посмотрите, что вы у нас наделали!

Мы подумали: он наконец-то вернулся в семью! И техно не будет нас мучить ночами напролет! Взяв банку шпакрила в качестве трубки мира, мы зашли отдать ее как компенсацию и проверить, хватит ли ее одной, не нужно ли еще прикупить. Никита красил белой эмалью уже и без того белейшую стену кухни. Вытравливает феромоны от предыдущего самца, подумали мы. Как человек основательный, Никита вытравливал все враждебно мужские молекулы. Он выкрасил пол, сменил плитку на кухне, потом посадил еще один синяк Яне и внезапно снова пропал.

Один раз, подвыпивши, Яна рассуждала, сидя на скамейке у подъезда:

- В деревне у нас был гвоздь, вбитый криво, и все налетали на него. Мы воспринимали бабу Лизу как гвоздь, который всем мешает. И казалось, что стоит выдернуть этот гвоздь, и тогда будет хорошо всю оставшуюся жизнь. А потом оказалось: неплохой ведь это был гвоздь-то! Мы на него могли сбрасывать все раздражение... Не друг на друга кричать, а на бабу Лизу...

И Никиту мы встретили на рынке, он сказал: за грехи все, за грехи! "За грехи мои" - вот как он выразился! И после этого покаяния без раскаяния (и в церковь не сходили, и бабу Лизу обратно не взяли, конечно) у Ошевых случился какой-то всплеск попытки наладить все. Никита еще раз вернулся, Яна нашла новую работу. Людмила Болотничева, соседка из квартиры на той же площадке, сказала Яне:

- Жизнь-то налаживается у вас! Ты передок на ключ закрой, не бегай! Бабу Лизу навести.

- Ну, Болото, забулькало, - в ответ закричала Яна. - В шестьдесят-то лет все порядочные в инструктора метят. А у самой сыновья по лагерям раскиданы.

С белыми глазами Яна прибежала к нам занять денег: Болотничева сорвала ей жизнь, нельзя ничего наладить - все лезут, учат! Яна напилась и неделю не ходила на работу. Ушла из дому потом. А когда вернулась - Никиты нет давно, а сыновья пекут что-то на сковородке.

- Работы лишилась, муж сволочь, а дети безрукие - сожгли все!

Яна разжала руки и полетела в пропасть. Но что значит - полетела! По пути она много раз цеплялась за вбитые кем-то костыли. Взяла вот квартиранта. Помните, изнемогающий мужик, друг Пети - Петра Семиумных, пропавшего давно? Друг этот продал свою комнату, заплатил Яне за год вперед, а остатки они вместе стали пропивать.

И тут случилось чудо: вернулся Петр! Пришел такой свежий, словно час назад вышел отдохнуть, покурить на воздухе. Он рассказал такую историю: был гололед, он поскользнулся и прямо под машину - головой боднул бампер, ну, понятно, кто победил в этой корриде. А очнулся аж через три месяца в реанимации как неизвестный, без документов.

- Я вам не какой-нибудь религиозный махер рассказываю - воскрес, мол, неожиданно. На самом деле так случилось! А санитарка, что за нами мыла, все говорила: "Как похож на Васю! На Васю!" А я ни бе ни ме три месяца. Потом встал, быстро поправился и уехал с ней в деревню, потому что им зарплату платить перестали! Ну а там Вася из тюрьмы вернулся: привет! Я понял, что снова реанимация дышит мне в затылок. И вот я здесь...

Вдруг мы поняли, что Яна - просто несчастный человек. И Петю никто не обижал...

Здесь нужно честно сказать о нас самих. Вместо того чтобы помочь Яне или хотя бы не мешать, мы подозревали ее. Она-то нас ни в чем не подозревала, а мы... чуть ли не в убийстве мысленно обвинили! А если наши мысли как-то просачивались в мир? Почему и осуждается в Евангелии помышление злое, что мысли суть та же сила, энергия, и если б Шерлок Холмс расследовал астральный детективный сюжет... столкновение тьмы и света, то нас бы он и обвинил, передал бы в руки правосудия.