«Я буду ездить на Форде»

Александр Григорьевич Воронин Я буду ездить на Форде

Какой русский не любит быстрой езды! (народное)

Все совпадения с реальными лицами случайны, и даже я – не я.

1

То, что климат в Мурманске не как в Сочи, я догадывался. И потому меня не удивили ни низкое серое небо, ни холодный ветер, ни моросящий дождь со снегом в середине июля. Таким и должен быть Крайний Север. Но встретить здесь чумазых цыганят я не ожидал. Они весело бегали босиком по ледяному асфальту мурманского аэропорта, не замечая ни плохой погоды, ни приезжающих-уезжающих пассажиров. Мне и в голову не приходило, что цыгане – народ теплолюбивый, свободолюбивый, хоть и жуликоватый – добредут до самого крайнего Севера. Видимо, миф о быстрых и легких северных деньгах зацепил и их тоже. Впрочем, я приехал сюда не ради денег.

Вторая неожиданность – воздух. Пустой и жидкий, с пониженным содержанием кислорода – его никак не хватало надышаться досыта. О том, что за полярным кругом атмосфера более разрежена, чем в средней полосе, не написано ни в одном учебнике географии.

Я прошел через зал ожидания. Гнусавые динамики, знакомый 'вокзальный' запах. Кажется, все вокзалы и аэропорты мира гнусавят и воняют одинаково. Конечно, должны быть исключения, но мне они пока не попадались.

До города тридцать километров, а на автобусной остановке – единственный автобус, 'Лиаз'. Позже, после фильма Георгия Данелия, на эти лиазы у меня возникла устойчивая ассоциация – 'Киндзадза'. Гремит, дребезжит, трясется, но едет.

Я дрожал в холодном автобусе, и было непонятно – то ли от резкой перемены климата, то ли от конструктивных особенностей чуда советской техники, то ли просто от усталости.

2

В двухстах метрах от площади Советской Конституции, незаслуженно прозванной 'площадью советской проституции' (опасаясь названия, проститутки на ней почти не появлялись), в тихой улочке, оканчивающейся шведским консульством, стояло обшарпанное темно-зеленое здание с белыми пластиковыми буквами на карнизе 'Гостиница Шахтер'. Там я и поселился, в самом дешевом четырехместном номере. Сначала 'Ту-154', а потом 'ЛиАЗ' утомили меня настолько, что, даже не познакомившись с двумя сидевшими за столом подвыпившими мужиками, я лег на указанную мне свободную кровать и уснул.

Пока я сплю, послушайте, откуда в портовом городе без каких-либо шахт в окрестностях появилась гостиница 'Шахтер'.

Не знаю, когда Советский Союз заинтересовался Шпицбергеном как важным стратегическим пунктом. Неизвестно также, какими мотивами руководствовалось правительство Норвегии – экономическими, политическими или военными, но Шпицберген был сдан Советскому Союзу в аренду якобы для добычи имеющегося там угля. Уголь на Шпицбергене советские шахтеры, действительно, добывали. Во-первых, для конспирации, а во-вторых – чтобы обеспечить энергией расположенную на одном из островов секретную военную базу. О наличии базы Норвегия, конечно, знала, но официально делала вид, что понятия не имеет. Видимо, пункт о базе стоял в каком-то секретном приложении к договору об аренде. Уголь же добывался такого низкого качества, что транспортировать его было невыгодно, и излишки, остававшиеся от внутреннего потребления, сваливали тут же в море. Раз в полгода из Донецка или другого шахтерского города привозили новую партию рабочих взамен возвращавшихся домой. А гостиница 'Шахтер' была перевалочным пунктом для тех, кто уже приехал и еще не уехал. В паузах между заездами рабочих в гостинице всегда были свободные номера, и в них селились искатели приключений разного калибра. Поселяли с условием: перед заездом шахтеров место освободить. Под такой заезд я тоже попал, и пришлось десять дней жить нелегально на лыжной базе. Вернувшись в гостиницу, я с удивлением увидел многих из прежних жильцов, неизвестно где и как промотавшихся эти десять дней.

За достоверность истории со Шпицбергеном не ручаюсь. Во-первых, как узнать, где правда во всех этих секретных договорах и несекретных слухах, а во-вторых, я спал, пока вы историю слушали.

Через двенадцать часов я проснулся, посмотрел на вновь сидящих за столом все тех же мужиков, сказал им как старым знакомым:

– Жрать-то как охота! – и, не предпринимая никаких попыток к выполнению своего желания, уснул снова. На этот раз на тринадцать часов.

Когда я проснулся, мужиков было уже трое.

– Смотри-ка, – сказал один из них и показал на меня, – живой!

– Мы уж беспокоиться стали, подходили проверять, дышишь ты или нет, – добавил другой.

Проснулся я не оттого, что выспался, а от того, что около тридцати часов не был в туалете. Но выйдя оттуда понял, что проснулся все-таки от голода. Есть хотелось так, что нормы приличия для меня уже не существовали.

– Угостите чем-нибудь, никогда еще таким голодным не был, – сказал я, обращаясь сразу ко всем.

– Ты вот палтуса возьми, – дружелюбно ответил мне жуткого вида мужик с мясистым рябым лицом и красным носом-картошкой. – Палтус, он как арбуз – досыта никогда не наешься.

– А что такое 'палтус'? – наивно спросил я.

Палтусом оказалась крупная, похожая на камбалу, рыбина холодного копчения и необыкновенной вкусноты. Я обсасывал сладкий жир с плавниковых костей, и от наслаждения у меня кружилась голова.

Форд Гранада

– Слушай, давай возьмем машину в подарок, – сказал Андрей.

– Как это 'в подарок'? – не понял Сашка. В отличие от многоопытного Андрея он всего месяц назад сбежал из туристической группы в Германии и попросил политического убежища. Как здесь говорят: 'Сел на азиль'.

– Очень просто, – пояснил Андрей, – каждый четверг выходит бесплатная газета с объявлениями, 'Экстра'. Там есть рубрика 'Цу фершенкен', что значит, отдается просто так, в подарок.

– Что, там и машины есть? – не поверил Сашка.

– Сколько угодно. Иногда сломанные, но чаще на ходу. Если подошло время нового техосмотра, но по каким-то причинам машина техосмотр не проходит, то владельцу проще отдать ее кому-то бесплатно, чем вкладывать в ремонт полторы тыщи, а после ремонта она все равно больше тысячи не стоит. На свалку сдать – тоже двести марок платить надо.

– Здорово! – обрадовался Сашка, но тут же добавил – А как же мы будем без техосмотра ездить?

– Сядем и поедем. Ты что, думаешь, мы будем на учет ее ставить? Во-первых, азилянтам машина не положена – лишают социала. А во-вторых, налоги и страховки здесь такие, что никаких денег не хватит. Мы что, сюда приехали их дурацкие законы соблюдать? Пошли они подальше! Автомобилей здесь столько, что ни один полицай не заметит, наш на учете, или нет. Бензин, правда, дорогой. Полторы марки литр. Но мы ночью с других машин сольем. Шланг с канистрой у меня уже есть. А в крайнем случае, пополам скинемся и разок-другой заправимся на танкштелле. Ну что, согласен?

– Согласен, – ответил Сашка и, хихикнув, потер ладони.

Жили Сашка с Андреем на хуторе в километре от поселка и в десяти километрах от города. Дом был небольшой, двухэтажный, на четыре квартиры. Первый этаж делили хозяин, которого Андрей почему-то звал хаусмайстером, и многодетная семья косовских албанцев. На втором этаже в одной квартире жили три индуса, в другой – Андрей с Сашкой. Третья кровать у них пока была свободной, но хаусмайстер обещал при первой возможности найти среди поступающих беженцев русского парня и к ним подселить.

Как вскоре выяснилось, индусами были только двое, а третий – непалец. То ли из-за каких-то национальных различий, то ли просто из принципа 'третий – лишний', но непалец с индусами не особенно дружил и часто приходил к русским поболтать на малопонятном английском или просто посидеть, молча улыбаясь, и наблюдать, как русские разглядывают принесенные им порнографические журналы. Журналы эти покупал не он, а индусы, после чего дома аккуратно лезвием вырезали у всех фотографий изображение мужского члена. Сашка ругался, листая страницы, сплошь в прямоугольных дырах, а Андрея забавлял вопрос – что они делают с десятками, а то и сотнями вырезанных членов. Имя у непальца было такое, что нормальному человеку ни запомнить, ни выговорить. Поэтому, по предложению Андрея, он откликался на кличку 'Непали'. Была еще одна причина, почему Непали охотно ходил в гости к русским. В первую же неделю Андрей с Сашкой придумали простой, но безотказный способ 'уводить пузыри' из винных отделов супермаркетов, а к концу второй недели они уже собрали большую коллекцию бутылок самых разнообразных форм и очень интересного содержания. Надираться по-свински оба любителями не были и по вечерам, к ужину, экспериментировали с коктейлями, смешивая различные компоненты в разных пропорциях и добавляя колу или швеппес. Непали приходил испытывать результаты экспериментов и всегда давал одинаковую оценку 'гут-гут'. Впрочем, точно такую же оценку он давал и простой рюмке шнапса, когда Сашка не выдерживал и говорил:

– Непали, не стой над душой, возьми сто грамм.

В четверг утром друзья привычно автостопом доехали до города и пошли на вокзал. Во-первых, там по четвергам лежала пачка бесплатных 'Экстр', а во-вторых, вокзал – одно из последних мест в городе, где еще сохранились старые телефон-автоматы, и можно было позвонить за три десятипфенижковые монетки. Для современных автоматов приходится покупать специальную карту сразу за шесть марок.

В рубрике 'Цу фершенкен' автомобилей оказалось целых четыре. Позвонили по первому номеру. Краткий ответ:

– Шон вег.

– Что он сказал? – спросил Сашка.

– Уже ушел, – перевел Андрей.

На следующем номере никто не поднял телефонную трубку. На третьем – удача. Андрей торопливо записал адрес – Шиллерштрассе 17а – и сказал, что подойдем через десять минут.

Где находится эта улица, они не знали, но на вокзале стоял стенд с планом города, и через десять минут друзья, в самом деле, уже шли быстрым шагом по Шиллерштрассе, выглядывая нужный номер дома.

Дом оказался старый, одноэтажный, и стоял позади многоэтажки, во дворе. Вплотную к дому был прилеплен такой же старый гараж, а около него грелся на солнце огромный серебристый 'Форд Гранада'. Кстати, в объявлении указывалось, что отдается именно 'Форд Гранада'.

– Неужели этот, – ахнул Сашка.

– Ты что, – возразил Андрей. – Этот они, наверно, купили, а старый отдают.

На звонок вышли сразу двое – старушка и немолодой мужчина, скорее всего, сын. Андрей, как знающий немецкий, взял официальную часть на себя. К его удивлению отдавался тот самый, стоящий около дома, 'Форд', но дотошный немец сначала захотел увидеть паспорт будущего владельца. Опытный Андрей при сдаче на азиль паспорт 'скроил' и сейчас с гордым видом предъявил его немцу. Бабушка тем временем взялась Сашке что-то рассказывать.

– Чего бабуля-то хочет? – спросил он у Андрея.

– Неважно, – отмахнулся Андрей, занятый бумажными делами, – самое главное, улыбайся ей и головой кивай.

– Чем же мне еще кивать, – обиделся Сашка на неоказание помощи, но совету последовал.

Андрей написал расписку, получил документы с ключами на машину и, заметив, что немец хочет снять номера, попросил их оставить.

– Мы сделаем ТЮФ и зарегистрируем под тем же номером.

Немец без энтузиазма ответил 'окей' и спросил, когда они собираются забирать машину.

– Сегодня вечером или завтра утром мы приедем с транзитными номерами, – ответил Андрей, – а пока, если можно, пусть она постоит у Вас.

– Гут, – сказал немец. Улыбчивый Александр и деловой Андрей произвели на него хорошее впечатление.

– Пойдем, – дернул Андрей Сашку за рукав, и тот, последний раз невпопад кивнув старушке, побежал догонять быстро уходящего Андрея.

– Ну что, Форд теперь наш? – спросил Сашка уже на улице. – Почему мы его даже не посмотрели?

– Наш, – ответил Андрей. – А дареного коня нечего рассматривать. Тем более, смотри, какой конь – красавец. Мы его вечером заберем, когда будет не заметно, что у него с номеров эмблема постановки на учет сковыряна. Тогда и рассмотрим. Сейчас нельзя, немец уже интересовался, как мы его забирать будем. В случае чего, он сразу в полицию стуканет. Я таких знаю.

И друзья, теперь уже гордые владельцы большого 'Форда', зашагали к своим знакомым, живущим в городском общежитии для беженцев, который здесь все, независимо от языка и национальности, называют 'азилянтенхайм'. Поиграть в карты, обсудить последние азилянтские новости и, самое главное, поговорить на тему 'какие немцы дураки'. Короче, приятно провести время до вечера.

Как опытный автомобилист (у него в Союзе была 'восьмерка') машину решил вести Андрей. Сашка сел справа от водителя в удобное велюровое кресло и восторженно осмотрел шикарную переднюю панель.

– Смотри как, 'под дерево' и с хромом.

– Это мелочь, – важно ответил Андрей. – Бензин на нуле, до дома не хватит. Придется заправляться.

Он повернул ключ, и мотор, фыркнув, мягко заработал. Затем осторожно, привыкая к новому автомобилю, выехал на улицу, включил свет и аккуратно, соблюдая все правила, поехал в сторону бензозаправки.

– Даже радио не сняли, вот немцы! – сказал Сашка. Через минуту он нашел какую-то музыкальную программу. 'Пет шоп бойз' пели новую, популярную этим летом, песню. Сашка сделал чуть погромче, откинулся в кресле и посмотрел на Андрея.

– А мы нехреновые ребята!

– Не хреновые, – подтвердил Андрей и переключил на четвертую скорость.

Из динамиков бодро звучало 'Гоу вест'.

Позади дома, в котором жили друзья, была площадка для парковки четырех автомобилей. Как всегда, там стояла новенькая 'Субару Джасти' хаусмайстера. Остальные места – свободны. Андрей запарковал 'Форд' в противоположный от 'Субару' угол. Хаусмайстер встретил их в дверях.

– Я к вам еще одного подселил, – сказал он Андрею. – Русский. Зовут Маркдебург.

– Как зовут? – переспросил Андрей.

– Маркдебург, – повторил хаусмайстер.

Маркдебургом оказался восемнадцатилетний парнишка с острым носом, испуганно хлопающий белесыми ресницами.

– Я – Стас, – представился он ребятам.

– А мы – Александр и Андрей, – ответил Сашка, показывая пальцем, кто есть кто.

Андрей вначале молча пожал Стасу руку, но потом все-таки не утерпел и сказал:

– Редкая у тебя фамилия.

– Это я, когда на азиль сдавался, придумал. Свою говорить не хотелось, какая немцам разница. Меня осенью в армию должны были забрать, а я купил турпоездку в Германию и в Мюнхене в полицию пришел. Попросил политического убежища. Сказал, что не хочу в Чечне воевать.

– Про убежище забудь, – махнул рукой Сашка. – Его немцы сейчас никому не дают. Особенно здесь, в Баварии. Думаешь, почему Гитлер свой пивной путч в Мюнхене сделал?

– Пойду курочку с риском поставлю, будем тачку обмывать, – сменил тему Андрей. Ругать немцев сегодня ему не хотелось.

'Курочка с риском' была у Андрея фирменным блюдом. После нее и нескольких экспериментальных коктейлей с тостами 'За знакомство', 'Чтобы тачка ходила' и даже 'За Менделеева!' друзья забыли сначала немцев, а потом и вообще всё.

На следующий день Сашка занялся автомобильными номерами. Попросил на часок у албанцев набор цветных фломастеров, аккуратно нарисовал ими эмблему, точно такую, как на номерах 'Субару', заклеил сверху рисунок прозрачным скотчем и лезвием бритвы вырезал скотч по кругу. Примерно с четырех метров уже нельзя было различить, подлинная эмблема или подделка.

Затем полдня Сашка со Стасом машину 'приводили в порядок', вымывая последнюю пылинку из всех возможных закоулков.

– Сразу видно, что у вас никогда своей тачки не было, – заметил Андрей, глядя на их старания.

– У меня батя три года назад 'горбатый' купил, – возразил ему Сашка. – Но он его больше ремонтировал, чем ездил. Как в анекдоте: 'Знаешь, почему у нас водителей-частников 'автолюбителями' называют? Потому что наши автомобили нужно 'любить' как жену.'

Вечером ребята сварили ужин позже обычного, потом несколько часов играли в карты. Стас оказался сильным игроком в 'дурака'. Профессионал Андрей, утверждавший, что свою 'восьмерку'он тоже в карты выиграл, терпел одно поражение за другим, удивлялся и предлагал еще и еще 'последнюю партию'. Стас смущался, не отказывался, но поддаваться не хотел и снова выигрывал. Сашка, глядя, как Андрей тасует карты, заметил:

– Мой батя, когда выигрывал у меня в 'дурака', всегда говорил: 'Сдавай. Не можешь работать головой, работай руками.' Я раньше думал, что это только к картам относится, но недавно сообразил, что он мне универсальный жизненный принцип объяснял.

Около двух часов ночи Андрей решил, что пора идти за бензином. Достал из-под кровати жестяную двадцатилитровую канистру, резиновый шланг и дал команду:

– Идем!

– Идем, – ответил Сашка, – я фонарик возьму и нож.

– Нож не надо, – сказал Андрей. – Машину поцарапаешь – убытка на тысячу. Тогда будет всё – и полиция, и суд.

Друзья пожелали Стасу спокойной ночи и ушли.

Вернулись часа через полтора.

– Ну как? – спросил проснувшийся Стас.

– Никак, – сказал Андрей. – Половину машин в поселке проверили – у всех бензобаки заперты. Канистру я в багажник 'Форда' бросил, может, в другой раз пригодится. Чего с ней по лестнице греметь. А сейчас спим, хватит на сегодня приключений.

Утром ребята проснулись поздно. Позавтракали, выкурили сигаретку на двоих, еще немного полежали, и стало скучно.

– Такой конь у нас во дворе стоит, а мы здесь на спине сидим, в потолок глядим, – сказал Сашка.

– У меня в Нюрнберге знакомый аусзидлер есть – поехали к нему, – сказал Андрей. – Он давно уже в Германии. Хорошую коллекцию видеофильмов набрал. 'Джентельмены удачи', 'Бриллиантовая рука', 'Полосатый рейс' и так далее. Всего штук двадцать.

– 'Полосатый рейс' – полная дурь, – возразил Сашка, – а таких фильмов, как 'Джентельмены удачи' в советском кино двадцать штук не наберется. Но съездить можно, посмотрим, что у него есть. Как ты думаешь, сколько нам на бензин надо?

– Тридцать марок хватит, – сказал Андрей. – Скинемся по десятке – и мы в Нюрнберге.

– Я не поеду, – испугался Стас. Он очень тяжело переживал 'синдром чужой страны', и ему страшно было представить, как это можно куда-то поехать.

– Значит, по пятнадцать сложимся, – сказал Андрей Сашке. – У аусзидлера спросим, может, кому 'Форд' нужен. Загоним его марок за сто, а вернемся автостопом.

– Идет, – согласился Сашка. – Собираемся?

– Собираемся, – сказал Андрей.

Через десять минут друзья уже выходили, пообещав Стасу вернуться в понедельник.

Но вернулись они только в четверг. Их привез из города хаусмайстер на своей новенькой 'Джасти'.

– В полиции мы были, – с порога начал рассказывать Стасу Андрей.

– Из-за тебя туда попали, – добавил Сашка. – В Нюрнберге выехали на улицу, где чего-то строили. Тут же полицейский стоял, движение регулировал. Ну, Андрей и подвалил к нему: 'Заген зи битте, как нам на Зальцштрассе проехать'. А он нашими документами поинтересовался, и мы 'проехали'. Только не туда, куда хотели.

– Они мне всё кражу бензина пытались повесить, – сказал Андрей. – Говорят: 'У тебя шланг с канистрой в багажнике был, рассказывай, где бензин воровал'. А если я его нигде не воровал. Пытался, но не получилось. Им сказал, что даже и не пытался.

– Что вам теперь будет? – спросил Стас. Последние два дня болезнь у него прогрессировала.

– Ничего не будет, – ответил Андрей. – Преступлений мы не совершали, а за то, что машина не на учете, какой-нибудь штраф выпишут. Но и его не получат, потому что мы на социале, и нам выдают тот минимум, без которого нельзя. Жалко, 'Форд' отобрали. Такая тачка была! По автобану двести шел без напряга.

– Больше никаких машин 'в подарок' не берем, – перебил его Сашка. – Как найдем работу – купим какую-нибудь подешевле, но чтобы с ТЮФом. А пока автостопом поездим – дёшево и спокойно.

Андрей возражать не стал, выдержал паузу, а потом оскалившись, почти сквозь зубы, произнес:

– Вчера другу звонил, в Казань. Он там 'Форд Эксплорер' купил. А я тут за немцами шрот собираю.

Два года спустя, воскресным солнечным утром, я предложил жене прокатиться сегодня по ленинским местам.

– Это по каким? – спросила она.

– По тем, где я жил, когда ты ко мне еще не приехала.

– Поехали. Я фотоаппарат возьму, – все-таки, часть нашей истории. И потом, может, там пейзажи красивые будут.

– Конечно, будут, – сказал я. И мы поехали.

Хутор, в котором жили Андрей и Сашка, был одним из главных пунктов нашего путешествия. Знакомая 'Субару' стояла всё на том же месте. Я припарковался рядом и с некоторым волнением вошел в открытую дверь. Два года назад она запиралась.

По коридору бегали неумытые дети неясной национальности. Я нажал кнопку звонка хаусмайстера. До того он видел меня всего один раз, предупредив Андрея, что чужим у них ночевать запрещено, и, конечно, сейчас не узнал. Но Андрея с Сашкой помнил хорошо.

– Они уже больше года здесь не живут, – сказал он мне. – Александр добровольно вернулся в Россию, а у Андрея были неприятности с полицией (по-немецки это звучало 'Он имел много проблем с полицией'), и его депортировали.

Про Стаса Маркдебурга я не спрашивал. Он еще тогда, в период обострения болезни отчуждения, сказал, что уж лучше в Чечне воевать, чем в чужой стране всю жизнь маяться, и попросился назад. Но кто этого не испытал, его не поймет.

3

Гостиница 'Шахтер' мне казалась похожей на Ноев ковчег. Каждой твари по паре. Две еврейки-учительницы, мама с дочкой. Возраст – примерно двадцать пять и пятьдесят. Похожие на лягушек – лица в бородавках, глаза выпученные. Приехали в Мурманск на поиски счастья, которое описывалось двумя словами: квартира, мужик.

Почему жизнь устроена так, что даже таких мелочей на всех не достается, и бесхитростные естественные желания становятся недоступной мечтой?

Еще две женщины. Обоим около тридцати, эффектные. Их мечту можно описать одним словом – деньги. Бросили в мою сторону быстрый опытный взгляд и равнодушно отвернулись – молод и беден. В то время у меня было всё, кроме денег и страха, но это интересно только девушкам моложе двадцати.

Два парня. Матросы. Володька с выбитым передним зубом. Охотно рассказывает о своих любовных похождениях. Серега. Я ему чем-то симпатичен. Говорит, что имел неосторожность получить в тещи доктора каких-то наук и профессора Харьковского университета. Не выдержал интеллектуального напора и бежал. Надеется заработать денег и устроить жизнь без постороннего вмешательства.

– Она, хоть и умная, – говорит он мне про тещу, – но дура. Не может понять простой вещи – ее дочь любит меня, я отвечаю взаимностью, и нечего в нашу жизнь лезть.

Мне нравится слушать 'про взаимность', и Серега рассказывает всё. О первом свидании, о первом поцелуе, о том, как он ночью пробирался к своей будущей жене в комнату. Серега смуглый, симпатичный и добрый. Фамилия у него Черный, и когда он ее назвал, я не поверил. Думал, что шутит. В доказательство он показал свой паспорт. Да, действительно, Чёрный Сергей Иванович, пятьдесят пятого года рождения, украинец. Привет, Сергей, сто лет тебя не видал. Ну как, помирился с тещей? Я думаю, ты давно уже понял, что она просто завидовала своей дочери. Ее лысый хрыч даже в лучшие годы таким орлом, как ты, не был.

Несколько одиночных персонажей. Девушка. Свеженькая, но не очень симпатичная. Зовут Таня. Окончила с красным дипломом экономический факультет ЛГУ. Пригнали по распределению в какую-то контору. Контора платит за койку в двухместном номере 'Шахтера' и обещает через месяц дать комнату в общаге. Улыбается Таня часто, а зря. Зубы кривые. Через пару недель рядом с ней появился коренастый парнишка с лихо закрывающей правый глаз челкой. Белая ночь. Они сидят в парке на скамейке, целуются и смотрят на меня – вижу ли, как они счастливы? Вижу и рад за вас.

Инженер Юра. Матрос Володька сказал про него – 'Тощёй, как жертва Бухенвальда'. Я думал, может, больной, язва там или рак. Да нет, жрет всё, и помногу. Смотрит на нас недружелюбно. Специалист в командировке. Одет, как последний нищий – темно-серые холщевые штаны и помазелевая рубашка. Куда он деньги девает? К нему приходят коллеги, разговаривают с уважением. Хороший специалист.

Пал-Палыч. Нос картошкой, губы толстые, лицо рябое. Добрейший человек. Тот самый, кто меня палтусом угощал. Отработал контракт в Антарктиде, на какой-то станции. Приехал за новым назначением. Профессия более редкая, чем космонавт – завхоз полярной станции и по совместительству повар. Но тоже не ресторанный, а с учетом специфики полярных зимовок.

Были еще: проводник винного вагона из Молдавии, пожилой учитель музыки (зачем он приехал?), искатели приключений обоих полов в возрасте от двадцати пяти до сорока, командировочные. Но я, пожалуй, на этом остановлюсь, а то можно и до меня дойти.

4

Привыкнуть к спокойной, бездельной жизни в 'Шахтере' усилий не требовалось. Через неделю установился определенный ритм, и день проходил легко и нескучно. В обед я слушал по радио 'литературные чтения'. Читали Кэндзабуро Оэ 'Объяли меня воды…'. Вечером, около семи, большинство жильцов этажа собиралось в холле, у телевизора. Я больше смотрел на людей, чем на телевизор. Мурманский канал, в основном, нажимал на подготовку к мойвенной путине, а центральный гнал такую коммунистическую муть, что было неловко за дикторов и актеров, вынужденных произносить невыговариваемое. Один раз, правда, случилась маленькая сенсация. Ведущий (нет, это был лондонский корреспондент 'Международной панорамы'), отвечая на просьбы телезрителей (?!) включил в программу песню группы 'Смоки', добавив, что сам он, в отличие от своей дочери, об этой группе мало что знает. Кажется, это был первый случай, когда советское телевидение показало выступление западной рокгруппы. До того, да и несколько лет после, по категории 'зарубежной музыки' проходили исключительно Карел Готт и балет телевидения ГДР. Кстати, 'пражский соловей' при первой возможности перелетел от восточной кормушки к западной, специализировался на 'дойчер шлягер' и радует своим божественным голосом немецких старушек, регулярно появляясь на TV-каналах 'АРД' и 'ЦДФ'. Судьба же балета ГДР печальна. Талии у балерин со временем увеличились, колготки порвались, и публика их больше видеть не пожелала.

После вечера с телевизором начиналась белая ночь с солнцем точно на севере.

– Мало того, что солнце всю ночь светит, так оно еще север с югом перепутало, – шутил Серега.

Я улыбался ему и шел гулять.

Первым пунктом ночного обхода были автомобили около шведского консульства. Сверкающие глянцем 'Вольво' с выпяченными, как нижняя челюсть, бамперами, 'Сааб'с красиво изогнутой передней панелью, аккуратный – как коробочка – 'Гольф'. Три последних года я каждый месяц ждал новый 'За рулем' и рубрику 'В мире моторов' к следующему месяцу знал уже наизусть. В тех, дальних от Мурманска, краях, где я родился, западные автомобили не водились. И теперь, впервые увидев их 'живьем', я не мог досыта наглядеться. На каждый, проезжающий мимо, старенький 'Опель' моя голова поворачивалась, как стрелка компаса на магнит, и в уме лихорадочно пробегали таблицы технических характеристик. Через несколько дней милиционеры, дежурившие у дверей шведского консульства, обратили внимание на подозрительного парня, каждую ночь отирающегося около автомобилей, и сделали вялую попытку его задержать. Я от этой попытки удачно уклонился и больше к консульству не подходил.

Следующим пунктом ночной прогулки был скверик у Площади Советской Конституции. Помимо целующихся парочек там отирались разного рода бичи и бездельники, с которыми интересно было поговорить, а точнее, послушать их разговоры. Главная тема – раньше всё было лучше и дешевле. 'Палтусом мы раньше за углом закусывали, а теперь он – шесть рублей кило'. 'Помните, 'Солнцедар'? Хорошее вино было, крепкое и недорого, рупь семнадцать. Но, говорят, от него негры помирали, вот и запретили наверху его делать'.

Часам к двум ночи публика от разговоров утомлялась и разбредалась по домам и норам. А я шел дальше, гулять по ночным улицам Мурманска, освещенным низким северным солнцем, которое по ошибке светило не в то время и не с той стороны.

Форд Сьерра

Николай сидел на прохладном мраморном подоконнике в одном из мюнхенских отделений связи и скучал. Позвонить напрямую в Уфу почему-то не получалось. Почему – он так и не понял, хотя девушка в окошке терпеливо объяснила ему два раза: по-немецки и по-английски. Зато он понял, что разговор можно заказать и через час позвонить, наконец, домой и сказать жене, где он в настоящее время находится и что делает.

Отойти от заветной кабины более, чем на три метра было страшно – вдруг, позвонят из Уфы, а он не услышит или не поймет. Единственно, что оставалось – охлаждать чувства подоконником и разглядывать входяще-выходящую публику.

В целом, немецкие типажи раздражали. Мужские лица, в большинстве усатые, бородатые или просто небритые, казались тупыми и агрессивными. Женщины с крупными носами, притворными улыбками и резкими уверенными жестами вызывали почти такой же страх.

' До чего несимпатичная нация!' – подумал Николай, глядя на толстую немку в застиранной футболке, леггинсах и шлепках на босу ногу. Немка купила несколько почтовых марок и, аккуратно убирая их в кошелек, на выходе столкнулась с парнем, легко и быстро вбегавшим по ступенькам.

Парень этот заметно отличался от остальных посетителей почты. Золотистые локоны до плеч, дорогие светлые брюки, уверенный быстрый взгляд.

'Такие вот здесь хозяева жизни, – вздохнул Николай. – 'Порше' за углом, вилла с бассейном и что-нибудь еще, о чем я понятия не имею.' У Николая вновь обострилось появившееся здесь, в Германии, ощущение собственной ничтожности. Он еще раз печально вздохнул, передвинулся на подоконнике вправо, где мрамор еще не нагрелся, и просидел, как Сфинкс, следующий час, дожидаясь приглашения в кабину для переговоров.

Пятиэтажное грязное здание, в одной из комнат которого вместе с двумя поляками жил Николай, было не общежитием для иностранцев, а распределительным центром, куда ежедневно поступали десятки беженцев со всего мира. Так же ежедневно вывешивались списки распределения – как здесь говорили, 'трансфера' – около них постоянно толпилась разношерстная, в самом прямом смысле, публика, выглядывая свою судьбу.

Через неделю дошла очередь и до Николая. В списке напротив его фамилии стояло: Южная Бавария, Штайг.

Обрадовавшись, что, наконец, он уедет от вечно галдящих и через слово повторяющих 'курва' поляков, Николай навел справки. Штайг – альпийское предгорье, население 30 тысяч, около австрийской границы. Конечно, в Мюнхене остаться было бы лучше, но выбирать не приходилось.

В распределении беженцев немцы руководствовались простым правилом – евреев с арабами не объединять. Небольшой трехэтажный отель на окраине Штайга, где Николаю предстоит прожить следующие полтора года, наполовину был заселен казахстанскими аусзидлерами. Вторая половина состояла из беженцев-славян. Два чеха, трое болгар, семья с Украины, пара пустых комнат. Николая поселили к одному из болгар, в маленькую комнату с душевой кабиной в углу. Болгарин со смешным именем Цецу, к счастью, очень хорошо говорил по-русски.

– Ты знаешь, я семь лет работал на баггере, хотел 'Москвича' купить. А тут реформы – деньги обесценились, цены стали большие. Когда я теперь машину куплю? Как старый буду, да? – рассказал он Николаю в первый же вечер.

– А что такое 'баггер'?

– Как, ты не знаешь? – удивился Цецу. – Машина такая, землю роет, – для демонстрации он сложил ладонь ковшиком.

– По-русски это экскаватор, – сказал Николай. – Да ты не переживай. У нас в Союзе тоже всех обманули. Люди по двадцать лет и больше копили. На машину, на дом, на черный день. Всё улетело.

– У кого-то улетело, к кому-то прилетело, – добавил Цецу

Николай не возразил.

На следующий день с утра зарядил нудный мелкий дождь, какой часто бывает в альпийских предгорьях. Жители отеля разошлись или разъехались по своим делам. Никто не изъявил желания познакомиться с Николаем, а сам навязываться он считал неудобным. После обеда стало совсем скучно. Николай сидел у окна и смотрел на улицу. Пешеходов не было вообще, только автомобили разных марок шуршали шинами по мокрому асфальту, иногда мигая поворотниками. Неожиданно от общего потока отделился желтый 'Мерседес' с табличкой 'Таxi' на крыше и, ловко подрулил к отелю. Из такси вышел тот самый 'хозяин жизни', которого Николай неделю назад видел на почтамте, и принялся выгружать из багажника и ставить под навес многочисленные сумки и чемоданы.

– Ты постой здесь, за вещами посмотри, а я пойду узнаю, какую комнату нам дают, – сказал он совершенно неожиданно для Николая на чистейшем русском высокой флегматичного вида девушке, которая успела к тому времени выбраться из такси и встать в один ряд с чемоданами.

'Вот это да!' – ахнул Николай и побежал на правах старожила встречать новеньких.

Новеньких звали Валера и Татьяна, а просьбой о политическом убежище в Германии они завершили свое свадебное путешествие. В отличие от Николая, практичный Валерка готовился к этому несколько лет. Основная часть подготовки состояла из попыток выучить немецкий и приобрести дойче марки. Скопив около пяти тысяч и выучив полтора десятка слов и выражений, Валерка решил, что для начала хватит. Последний штрих – женитьба. Понимая, что среди немок хорошей жены не найдешь, он выбрал из имеющихся вариантов характером поспокойней и сделал ей предложение, разукрасив его обещаниями красивой жизни на Западе. Ну какая тут устоит! Короче, отгремели свадьбу, неспеша собрали чемоданы и отчалили. Одну ошибку Валерка, все-таки, допустил: в Мюнхене, вместо того, чтобы сразу 'сесть на азиль', он снял в гостинице двухместный номер и пожил там несколько дней, наслаждаясь комфортом.

Туман восторга рассеялся, когда выяснилось, что на один день проживания здесь в Союзе он работал полгода. Из отеля пришлось быстро съехать, но стартовый капитал уже успел уменьшиться почти наполовину. Валера потом целый год переживал.

Разрешение на работу выдается через три месяца, и Николай с Валеркой за это время стали неразлучными друзьями. Лучший способ убить время – карты. Николай вспомнил студенческий годы, друзей в общаге, преферанс до утра и взялся обучать Валерку всем тонкостям этой королевской игры. По правде сказать, 'всех тонкостей' Николай и сам не знал, но какой уважающий себя преферансист в этом сознается. Третьим, за неимением партнеров мужского пола, пришлось взять Татьяну. Играть она научилась быстро, играла хорошо и азартно, чем весьма удивляла законного супруга. Валерка же играл без энтузиазма, его деятельная натура требовала приложения сил в направлении зарабатывания денег.

– Мы тут дурака валяем, а за этот день можно было бы 80 марок заработать. Пять дней в неделю будет четыреста. Представляешь, я теряю четыреста марок каждую неделю.

– Не дурака, а преферанс, – возражал ему Николай. – Дурак тоже серьезная игра. Плохо играть в него умеют все, а хорошо – почти никто. Кстати, ты немецкий немного понимаешь, чего это там в телевизоре мужики галдят?

– Да там кто-то кого-то на шесть миллионов кинул. Не бери в голову, нас с тобой на шесть миллионов не обманешь, – ответил Валерка.

Действительно, тех восьмидесяти семи марок, которые выдавал на месяц социал, катастрофически не хватало. Основная статья расхода – еда. Кормили в отеле бесплатно, но дневной рацион был рассчитан на среднестатистического немца, то есть примерно в два раза меньше, чем привык потреблять столь же статистический русский желудок.

Чтобы сэкономить деньги, в город ходили не каждый день. Николай вообще не очень любил ходить с Валеркой из-за его склонности посещать дорогие магазины и примерять там чуть ли не все подряд. Как можно полчаса трясти шестисотмарочными кожаными куртками, если в кармане двадцать марок, а до следующего социала почти две недели? О резервном запасе Николай, конечно же, знал, но был уверен – ни на эту куртку, ни на трехсотмарочные пневмокроссовки Валерка его не истратит.

За две недели до получения разрешения на работу Валерка начал активно заниматься собственным трудоустройством, попутно приглядывая и работу для жены. Николай стеснялся искать работу, имея возможность предъявлять единственный документ – собственную наглую рожу. А, в общем-то, напрасно. К тому времени, когда им выдали разрешение, Валерка уже договорился, что с первого числа начинает работать на сырзаводе, а жена – посудомойкой в ресторане.

В четверг утром Валерка с женой сразу после завтрака ушли в город, не позвав с собой Николая, а на обед вообще не пришли. После обеда, часов около трех, к отелю подъехал ярко-красный 'Форд-Сьерра'. За рулем сидел Валерка, который, казалось, сиял еще ярче. Николай автомобилистом никогда не был и даже прав не имел. Но, все равно, у него от зависти слегка защемило сердце.

– Смотри, – начал показывать ему Валерка, – вот этот рычажок двигаешь вправо-влево, вперед-назад, – он регулирует баланс колонок. Их здесь четыре штуки. А звук какой!

– В перед, в зад… – сказал Николай.

– Ты сядь, почувствуй, какие кресла, комфорт! – не унимался Валерка. – А багажник! Огромный! Задние сиденья складываются, и тогда что хочешь – холодильник, телевизор – всё увезешь!

– За сколько взял? – спросил Николай.

– За две с половиной. На нем цена была – четыре тысячи, а мне еще раньше говорили, будешь брать за наличку – можно торговаться и скидку получить. Я полторы тысячи выторговал, сам не ожидал.

– Не слабо, – согласился Николай.

– Помнишь, на площадке, позади 'Альди', штук десять машин стояло на продажу и вывеска 'Авто Гюльбахар'? Я у него купил, там всех дешевле.

– Обманет турок, – с сомнением сказал Николай. Лицам с восточными фамилиями он не доверял.

– Не обманет, я в машинах разбираюсь. Не первую беру, – возразил Валерка.

Как позже выяснилось, все-таки обманул. Через две недели капот и крыша 'Форда' побледнели и стали седыми. Видимо, перед продажей турок натер машину специальным полиролем с цветным пигментом, но на южном альпийском солнце пигмент выгорел. Впрочем, этот чисто косметический дефект был у 'Форда' единственным недостатком.

Через месяц Валерка с Татьяной сняли небольшую двухкомнатную квартиру в городе, и Николай помог им переехать – затащил на второй этаж старый холодильник, который Валерка получил бесплатно от какого-то немца.

После этого Валерка с Николаем встречались примерно раз в месяц, и причиной всегда служила Валеркина новая большая покупка. Он купил: телевизор 'Сони' с экраном 72 см, видеокамеру 'Панасоник', видеомагнитофон 'JVC', в который подходили не только большие кассеты, но и маленькие, от видеокамеры, мини-стереокомплекс (снова JVC, нефирменных вещей, какими переполнены немецкие магазины, Валерка не признавал) и, наконец, подержанное пианино для жены. Затаскивать пианино Валерка Николая не позвал. Бегать с пианино по этажам – удовольствие небольшое, но Николай немного расстроился – дружба их потихоньку заканчивалась.

Следующий Валеркин визит с покупками связан не был. Начальник его цеха отмечал пятидесятилетие и, видимо для экзотики, пригласил и Валерку. Впечатления от немецкой гулянки переполняли его и требовали выхода.

– Знаешь, – рассказывал он Николаю, – там был баллон с каким-то газом. Если его вдохнуть, а потом что-нибудь говорить, голос становится тонким и дрожащим, как в мультфильме! – Валерка засмеялся и попытался изобразить, как это было.

– Форд продавать не хочешь? – сменил тему Николай.

– Пытался уже, но больше тысячи за него никто не дает. У меня, оказывается, старый вариант. У нового передние поворотники на крылья заходят, а у моего – нет. Такая мелочь, а как увидят – носы воротят. Я и в газету объявление давал, и в Мюнхен на базар ездил – кайн шанс. Заходил в автохаус – там у меня его за три тысячи берут, если я у них новый куплю. Но столько налички у меня нет, а кредит ни один банк не дает из-за азилянтских документов. Я решил – пока поезжу на старом, а как дадут вид на жительство, тут же пойду в автохаус и куплю новый. Представляешь – купил за две с половиной, год ездил и за три продал! Здорово!

Николай подумал, что так быстро немцы еще никому вида на жительство не давали, но вслух сказал:

– Здорово.

После этого Валерка не появлялся около полугода. Николай звонил ему пару раз, но Валерка разговаривал неохотно, отвечал односложно, в гости не приглашал, и Николай решил не навязываться.

Появился Валерка внезапно, без предупреждающего телефонного звонка. Взгляд колючий, на губах – кривая злая усмешка.

– Привет, – удивленно сказал Николай, – а я про тебя и думать забыл. Где пропадал? Что новенького?

– Выгоняют нас. Адвоката нанимал – не помогло. Два суда проиграл. Дали четырнадцать дней, чтобы покинуть Германию. А я никуда не поеду. В аэропорт привезут – паспорт порву. Без паспорта они не имеют права меня высылать. – Валерка перевел дух. – Слушай, а поехали вместе. Коммунисты теперь не у власти. Развернемся! У меня старший брат – главный инженер в колхозе. Он нас поддержит. Чего ты здесь забыл? Ну их к черту, всех этих немцев! Поехали.

– Да знаешь, я уж как-нибудь здесь… – разговор стал Николаю неприятен. Валерка это заметил.

– Не хочешь? Ну, как хочешь. Я пойду. Будь здоров, не кашляй.

Это была их последняя встреча.

С Николаем я случайно столкнулся на вокзале. Выглядел он странно: длинные сальные волосы, месяца два назад выкрашенные в желтый цвет, кожаная куртка с бахромой на рукавах – в таких обычно ездят на 'Харлеях', старые штаны советского покроя и кроссовки, давно забывшие свои цвет и форму.

– Здорово! – обрадовался я. – Сто лет тебя не видал. Рассказывай, как живешь, где работаешь.

– Работаю все там же, на монтаже. Мотаемся – то в Австрию, то в Гамбург. Но это не важно, – он оживился. – Я тут новый исторический роман заканчиваю…

Пару лет назад я имел неосторожность заглянуть в один из Николаевых романов и сразу вспомнил фразу Войновича: 'Чтобы узнать, что щи протухли не обязательно съесть всю кастрюлю'. Дело даже не в том, что он любил использовать слова вроде 'кафтан' или 'картуз', но при этом путал 'подрясник' с 'подгузником'. Самым ужасным было то, что эти романы – убогое подражание старой коммунистической тухлятине в стиле Георгия Маркова. Я поспешил сменить тему.

– Что новенького у Валерки?

– Так его уж года полтора, как депортировали. Полиция приехала в девять вечера, дала десять минут на сборы, и увезли. Он успел только позвонить знакомому аусзидлеру и отдать ему ключи от квартиры и машины. Аусзидлер запихал Валеркино добро в 'Форд', уместилось всё, кроме пианино. Хороший был 'Форд', вместительный. Он потом долго стоял во дворе аусзидлеровского хайма. Где-то через полгода приезжал Валеркин брат и уехал на нем в Россию. Доехал или нет – не знаю. Говорят, опасно сейчас. Бандиты и в Польше, и в Белоруссии, и у нас.

Русский человек Николай – проживет еще двадцать лет в Германии, но все равно про Россию будет говорить: 'у нас'.

– А ты что здесь делаешь? – спросил Николай, заметив, что я его уже почти не слушаю.

– Да у меня сегодня с утра жена с дочкой в Мюнхен уехали, по магазинам. Купили что-то тяжелое, позвонили, чтобы я их встретил

Николай внезапно напрягся, в глазах появилась неуверенность. Ну вот, вечно я со своим языком, ляпну и не подумаю. Знал же прекрасно, что жена Николая не захотела приехать в Германию, а он по каким-то причинам отказался вернуться. Мне стало неловко.

– Извини, мне пора, – сказал я ему и побежал на шестой путь, встречать своих родных.

5

Единственная неприятная мысль омрачала мою безмятежную жизнь в 'Шахтере' – деньги. Сашка Иванов любил поговорки на эту тему. Например: ' Кошелек – не мешок с картошкой – чем тяжелее, тем приятней его носить' или 'Самая лучшая рыба – это колбаса, а самая лучшая колбаса – это чулок с деньгами'. Но прошу не судить поспешно о нем только по его поговоркам. Как говорил тот же Сашка, 'человек как граненый стакан – мы видим те грани, которые повернуты к нам, и понятия не имеем, что внутри'.

Когда кошелек у меня отощал настолько, что его стало неприятно брать в руки (позже я узнал, что такая болезнь потери веса, кажется, называется булимией), я оплатил гостиницу на 10 дней вперед, купил буханку хлеба, огромного морского окуня горячего копчения и задумался – как жить дальше.

Среди вновь приобретенных знакомых был у меня сотрудник областной мурманской газеты, зарабатывающий на жизнь статьями о социалистическом соревновании и очерками о штурманах дальнего плавания. Мне он пытался вдолбить два важных понятия. Первое: траулер – не корабль, а судно. Кораблями имеют право называться только военные суда. Я с ним соглашался, но, как человек сухопутный и гражданский, продолжал (и продолжаю) называть кораблем любую плоскодонку.

– Если плавает, значит, корабль, – объяснял я своё упрямо.

– Плавает говно, корабль ходит! – возмущался сотрудник.

Второе его фундаментальное утверждение: Лион Фейхтвангер – великий писатель. С этим я не мог согласиться тогда и ничего не могу добавить сейчас. Разных там генрихов маннов, ремарков и прочая читать невозможно было уже двадцать лет назад, а сейчас время изменилось еще больше не в их пользу. Впрочем, возможно, я и здесь неправ, поскольку за прошедшие годы так и не попытался еще раз перечитать Фейхтвангера и освежить впечатления.

Мой план поправит материальное положение был предельно прост – я передаю сотруднику газеты свои 'стихи последних лет', их публикуют, я получаю гонорар. К сожалению, в плане удалась только самая первая часть – тетрадочку со стихами он у меня взял и обещал передать человеку, отвечающему за поэзию. Три дня я с нетерпением ждал ответа. Буханку и окуня незаметно съел и потихоньку начал голодать. К моменту очередного появления сотрудника в 'Шахтере' я не ел уже около суток. Видимо, подготавливая меня к неприятной новости, он предложил мне прогуляться.

– Может, лучше в кафе зайдем, ты мне пожрать купишь? Со вчерашнего дня ничего не ел, – признался я.

Мы зашли, и он купил себе салат микроскопического размера, а мне – треску по-польски, пирожное и компот. Я начал есть и вдруг заметил, что в благодарность за еду, я смотрю на него, как на меня смотрели мои собаки. В смущении я упер взгляд в тарелку.

– Знаешь, – говорил сотрудник, – тот, кто твои стихи прочитал, просил передать, что неплохо, но не оригинально, нет изюминки. Сказал, чтобы ты не бросал писать, со временем будет намного лучше.

– Неважно, – ответил я. – Спасибо за еду. Завтра пойду вагоны разгружать и расплачусь с тобой.

– Не обязательно, – великодушно ответил он.

Сейчас, более двадцати пяти лет спустя, я ужасно рад, что весь тот позор не был опубликован, а тогда, конечно, расстроился. Это был удар не только по моим надеждам, но и по самолюбию. Впрочем, совет знающего человека я тогда понял правильно – попытки писать стихи прекратил раз навсегда и окончательно. Чтобы вы могли представить, что там было, в тетрадке, приведу один пример – фрагмент сатирического антиалкогольного стихотворения:

Мурманские жители

Выпить все любители.

…

Будут в вытрезвителе

Наши представители.

Кстати, стихотворение это я в тетрадку не включил, считая, что оно – 'непроходняк'. А теперь представьте лирические стихи 'под Есенина' на таком же художественном уровне.

6

Итак, поэтом быть не получилось, пришлось переквалифицироваться в грузчики.

На следующий день, в семь утра, я уже стоял в толпе 'бичей', ждущих 'разнарядки' на товарном вокзале. Полчаса спустя, пережив несколько весьма бурных моментов, мне удалось прибиться к компании из трех опытных грузчиков и получить вагон с помидорами. В общем-то, это была удача: во-первых, помидорами можно немного заглушить голод, а во-вторых, ящики с помидорами легче мешков с мукой. Последний пункт через десять минут пришлось скоррегировать – от мешков с мукой заноз меньше.

Часов в двенадцать один из мужиков набрал сумку отборных помидор и незаметно исчез. Двое других продолжали, не спеша, равнодушно таскать колющие занозами ящики. Минут через двадцать исчезнувший появился. Без помидор, но с четырьмя бутылками портвейна. Мы объявили обеденный перерыв и портвейн тут же выпили. На закуску были помидоры. Однообразно, зато полвагона. К концу дня у меня болели руки от ящиков, желудок – от помидор и голова – от портвейна.

Наградой за всё были шесть рублей, дававшие возможность следующие два дня прожить относительно сытно.

Шлепать пешком до 'Шахтера' сил не осталось. Я запрыгнул в подошедший троллейбус и встал на заднюю площадку, в уголок. Завтра нужно будет начинать искать постоянную работу. Разгрузкой вагонов не проживешь. Отчалить матросом в загранку тоже не получается – сначала нужно два года в прибрежных водах плавать, доверие зарабатывать. А чистить все это время рыбу на траулере – похуже вагонов. Кроме того, чтобы устроиться на траулер, нужна 'справка от дурака' с места постоянного проживания. Меня от этого места в настоящий момент отделяло около двух тысяч километров. Я устало прислонился лбом к заднему стеклу. За окном шикарный длинноносый 'Форд-Капри' с иностранными номерами делал неудачные попытки обогнать наш троллейбус. Парень в светлом клетчатом пиджаке с широкими лацканами и с прической, как у Роберта Планта, вытягивал шею, пытаясь поймать момент, когда не будет встречных машин. Наконец, решился, дал газ, и Форд, слегка присев на задние колеса, быстро ушел вперед.

'Живут же люди! – подумал я. – Красивый автомобиль, модная одежда. Месяц на Востоке, неделя на Западе. Ноу проблем! А у меня? В ладонях занозы, в голове опилки…

Чего это я вдруг так расплакался? В кармане лежат шесть рублей. Сейчас приеду и куплю поесть. Сначала салат из редиски, про который матрос Володька говорит, 'от него рык похож на пук', затем – бифштекс с яйцом и картошкой на гарнир, на сладкое – заварное пирожное, политое сахарной глазурью, и с масляным кремом внутри… Нет, два заварных пирожных и два стакана чаю. А завтра найду постоянную работу. Мы не в странах капитала, безработицы у нас нет.

– Ваш билетик, – передо мной стояла женщина в потертом синем плаще. 'Контролеры, контролеры', – писал классик. У меня задрожали колени – билета не было. В голове за долю секунды проигрался сценарий катастрофы: последние деньги уходят на штраф за безбилетный проезд, мне не на что купить еду – завтра не будет сил на разгрузку вагонов. Как жить дальше?

Я прикинул пути отступления. Контролерша ниже меня на голову, но в плечах даже пошире, и стояла она точно между мной и выходом из троллейбуса. Буду дергаться, ещё за хулиганство притянут. В отчаянии, не зная, что предпринять, я начал медленно шарить по карманам. Неожиданно пальцы наткнулись на скатанную в трубочку бумажку. Я достал ее и аккуратно расправил – это был старый, неизвестно, где купленный и пробитый троллейбусный абонемент.

– Вот, – я протянул абонемент контролерше.

Она недоверчиво взяла зашмыганную бумажку и внимательно проверила конфигурацию дырок от компостера. Дырки совпали, талон признан билетом. Мистика. Сейчас, четверть века спустя, я знаю, что иногда, когда зигзаги судьбы заведут меня в тупик, и кажется, что выхода уже нет, вдруг неизвестно откуда всплывет какая-нибудь мелочь, вроде этой бумажки в кармане. Проблема решена не будет, но появится возможность двигаться дальше. Словно неведомая сила покажет мне свет в конце туннеля и скажет: ' Никто тебя туда не понесет и даже не поведет. Иди сам.' И я иду.

Форд 'Эскорт'

Впервые Алексей почувствовал себя бизнесменом в седьмом классе – загнал однокласснику за десять рублей самодельный средневолновый 'радиохулиганский' передатчик на лампе 6ПЗС. Повторить успех не удалось – милиция 'усилила меры по борьбе…', троих заловила и оштрафовала, а остальных напугала. Но вирус частного предпринимательства уже успел поразить бедного Лёшу прямо в сердце. Добавив немного к имеющейся десятке, он купил восемь динамиков (четыре овальных 1ГД4ОР и четыре круглых 3ГД28), сколотил из тонкостенных дощечек четыре ящика, покрасил их морилкой и вмонтировал динамики. Получились четыре неплохих колонки, которые легко ушли по пятнадцать рублей пара. На сей раз успех не радовал – делать корпуса колонок неожиданно оказалось намного сложнее, чем он ожидал (спасибо, отец помог), а мозоль от ножовки на правой руке заставила вспомнить подпись к картине, висевшей в фойе кинотеатра 'Комсомолец' – 'Мы пойдем другим путем'.

Пара недель размышлений привела Лешку к замечательному результату: не делать и продавать, а покупать и перепродавать. В восьмом классе Алексей успешно работал по двум направлениям – жевательная резинка для малышей и книги для взрослых. В девятом ассортимент расширился блоками импортных сигарет и дисками рок-музыки, а в десятом – джинсами 'Ли' и недавно появившимися престижными двухкассетниками 'Шарп'.

Лешкины родители отлично понимали значение слова 'фарцовщик'. Но у Леши были свои аргументы – он хорошо учится, не курит, не имеет приводов в милицию. А то, что он иногда помогает знакомым 'достать' дефицит – так в этом ничего ужасного нет.

Зарождавшееся за океаном движение яппи каким-то фантастическим образом проникло в Советский Союз и зацепило российский областной центр. Алексей был не первым, но одним из немногих, кто не желал мотать сальными волосами над гитарой и гнусаво тянуть 'Ай лав ю'. Он хотел иметь деньги, жить красиво и согласен был для этого немного подсуетиться. У родителей, привыкших думать, что работать – хорошо, а торговать – плохо, потому, что торговля – не работа, а сплошной обман, Лешкины наклонности вызывали законную тревогу.

– Уж лучше бы ты пил! – вырвалось однажды у матери. – 'Пьяниц кругом – пруд пруди, и ничего, живут. А таких деятелей посылают далеко и надолго', – очевидно, думала она в этот момент.

В конце концов, после долгих раздумий и сомнений, на семейном совете был разработан план спасения. Состоял он из единственного пункта – уговорить Лешу поступить в военное училище. Убеждать нужно было крайне осторожно и незаметно, чтобы не вызвать обратной реакции. К чести родителей, план удался полностью, и через полгода Лешка примерил новенькую форму курсанта военного училища.

Примерно тогда же я случайно познакомился и на короткое время подружился с молодым офицером, разъезжающим на только что купленной 'Пятерке' красивого темно-синего цвета 'Наташа'. От остальных моих знакомых, в основном, студентов, его выгодно отличало стабильное материальное положение. Причем, денег было так много, что через полгода вместо 'Жигулей' появилась черная 'Волга Газ 24'.

Родину защищал он на военном аэродроме в должности, которую по-граждански можно назвать начальником бензозаправки. На его удачу, в истребители МиГ-25 заливалось не только горючее, но и чистейший этиловый спирт, 'чтобы МиГ в полете не замерз'. И не двести грамм, а несколько сот литров. Так что, недолив литров в пять при заправке оставался незамеченным. Дальше всё просто: небольшая сеть по реализации 'остающегося' спирта – и 'Волгу' можно покупать каждый год.

К сожалению, я потерял его из виду еще до перестройки и не знаю, как отразились на судьбе предприимчивого 'спиртового миллионера' исторические повороты страны.

Алексей оттоптал пять лет военного училища, на следующий год, молоденьким лейтенантом, женился, еще через два его перевели в Восточную Германию, на интендантскую службу. Каким образом он добился этого, горячо желаемого, назначения – история умалчивает. Но должность и место давали возможность, наконец-то, применить уже много лет дремавший талант бизнесмена. Спокойно и неспеша, Алексей нашел немцев, желающих покупать с армейского склада, установил цены, возможные объемы поставок, ассортимент, – и система заработала. Через шесть лет он стал не просто капитаном Советских Войск, но и вполне состоятельным, по западным меркам, человеком. Около двухсот тысяч марок лежали в банке как резерв и, примерно, в десять раз большая сумма 'работала'. Идиллия закончилась не по его вине. Союз начал разваливаться, а Германия, наоборот, объединяться. В образовавшемся хаосе воровать взялись даже глупые и ленивые. Стройная, несколько лет создаваемая Алексеем система, рухнула. Старшие офицеры, получившие замечательную возможность украсть один раз, но очень много, своего шанса, конечно, не упустили. Я не знаю, правда, почему, но при этом они еще захотели Алексея под трибунал отдать. В последний момент Алексей успел-таки бежать в Западную Германию и попросил там политического убежища. Из денег остались полторы тысячи в кошельке и двести тысяч в банке, которые он рискнет перевести в другой банк лишь год спустя. Жена и сын в тот момент отдыхали в Союзе.

Три месяца до 'арбайтсэрлаубниса' Алексей решил тоже отдохнуть, присмотреться к новой ситуации и, не спеша, подумать о том, как жить дальше и как вытащить к себе семью. Через неделю к нему, как к человеку опытному и знающему немецкий, прибился саратовский парнишка Санёк. Вдвоем – так повеселее и посмелее – они занялись освоением окружающего пространства. Впрочем, цели исследований у них были разные: Санёк смотрел, где, как и что можно украсть, а Алексей – в каком направлении можно приложить силы и организовать своё дело.

– Знаешь, начинать лучше всего в пищевой отрасли, – втолковывал он Саньку. – Смотри, что жрут немцы на улице в обед – сосиску с булкой или турецкий дёнер. А если организовать производство пирожков? Они же вкуснее, чем дурацкие хот-доги. Как у вас, в Саратове, – стоит баба посреди пешеходной зоны и орёт 'Пирожки горячие! Пирожки горячие!' – И конкуренции не будет никакой.

– Как по-немецки 'пирожки горячие'? – спросил Санек.

– Хайсе пироген, – ответил Алексей.

Санёк представил, как Алексей посреди Мариен-Платц в Мюнхене кричит 'Хайсе пироген!', ухмыльнулся, но промолчал.

– Немцев надо приучить к пирожкам, – воодушевленно продолжал Алексей. – Первый раз они купят из любопытства, но чтобы второй и третий раз пришли – нужно работать, приучать, что вот здесь, на углу, всегда можно купить горячий, вкусный и, самое главное, дешевый пирожок.

Идея организовать сеть по производству пирожков, способную конкурировать с турецкими дёнерами, увлекла Алексея всерьез. Он узнавал цены на муку, масло, фарш. Разговаривал с турками, арендовавшими забегаловки, относительно цен за аренду и электричество. По вечерам считал на калькуляторе себестоимость пирожка и прикидывал возможную розничную цену. Несколько раз звонил старым знакомым в Россию, обговаривая их участие в деле.

Санёк относился ко всему этому скептически. Он, как на картине, 'шел другим путем'. Для начала научился воровать сигареты в супермаркте. Через неделю ежедневную золотистую пачку 'Ронхила' брал уже без малейшего напряжения, спокойно и обыденно. Следующими на очереди были аудиокассеты и СД. Но, утащив пяток кассет и один диск, он это занятие бросил – риску много, толку мало. Продать не получается, а послушать самому – не на чем. Долго прицеливался, наконец, увёл кроссовки 'Адидас'. Через несколько дней стащил из лотка перед магазином трикотажных товаров две красивые вязаные шапочки. Одну подарил Алексею, другую на следующее утро одел сам и пошел с Алексеем в город.

Приятели шли по улице, не спеша разглядывая витрины и обсуждая возможные варианты продажи пирожков. Неожиданно Санёк без каких-либо видимых причин втянул голову в плечи, как-то неуверенно заметался и быстро перешел на другую сторону дороги.

– Что это с тобой? – Алексей догнал его метров через двести.

– Да мы, как раз, мимо магазина шли, где я вчера шапки взял.

– Наглядный пример поговорки 'На воре и шапка горит', – засмеялся Алексей. – Я же говорил тебе – не воруй по мелочам. Ничего, кроме неприятностей, не получишь.

Но у Санька были свои представления о жизни. С ними он прожил двадцать пять лет и следующие двадцать пять менять их не собирался.

На следующий день Санек попался на краже дорогих женских сапог, а когда через две недели его выпустили из тюрьмы, Алексей про пирожки не вспоминал, ходил задумчивый и чуть ли не каждый день покупал шестимарочную телефонную карту, которую тут же целиком проговаривал. И в город не пешком ходил, а ездил на стареньком, невзрачном, купленным всего за пятьсот марок 'Форде-Эскорт'.

Саньку было немного обидно, что за две недели Алексей ни разу не навестил его, но, все равно, первое, что он сделал, выйдя из тюрьмы – купил бутылку 'Шантрэ'. Отметить свободу.

Алексей пришел около семи вечера. К тому времени Санёк успел уже шикарный ужин соорудить – пожарил картошку, отварил сосиски и немного сам поужинал, пока всё горячее. Но бутылку не открыл. Получился сюрприз для обоих – Алексей не ожидал, что Санька так быстро выпустят, а Санёк – что Алексей купит машину.

– Так у нас две причины сегодня 'отметить' – твой 'Форд' и моя свобода, – сказал Санёк.

– Иногда можно и без причины, – возразил Алексей. Он устал за день, проголодался, и горячий ужин с коньячком был очень кстати.

После двух рюмок и плотной закуски настроение у Алексея заметно улучшилось. Он благодушно улыбнулся и спросил Санька:

– Ну, скажи честно, зачем ты эти сапоги воровал?

– Я подумал – что мне терять? – все равно скоро выгонят. А так, хоть сапоги из Германии привезу. Продам – деньги будут.

– Во-первых, это не деньги, а мелочь, во-вторых, – даже ее ты не получил.

– Ну ты тоже на пирожках много не наторговал, – обиделся Санёк. – Машину зачем-то купил. Лишат социала, разрешения на работу нет – с голоду подыхать будешь!

– Я и без их нищенского социала проживу. Подумаешь – четыреста марок! Дают – отказываться глупо. Не будут давать – обойдемся. А насчет работы – ну ты подумай – какую работу мы сможем найти? Или по-другому – на какую работу нас возьмут? В ресторан – объедки с тарелок убирать? Или в городское хозяйство – контейнеры с мусором собирать. Другими словами – чтобы я, советский офицер, говно за немцами чистил? Не для того мы их в Великую Отечественную победили!

– Короче, кончай базар и поднимай еще сто, – сменил тему Санёк.

Приятели опрокинули по стопке. Закусили.

– Про пирожки забудь, – сказал Алексей после паузы. – Я разговаривал с ребятами в Союзе, они мне другое дело предлагают – автомобили им поставлять. Это тебе не пирожки! Представь, какая в Союзе потребность в автомобилях? – Миллионы! А у немцев, наоборот, – не знают, что со старыми делать.

– Круто! – кивнул Санек. – За машины и выпить не грех.

– Не грех, – согласился Алексей.

Еще раз выпили и закусили. В образовавшейся тишине стало слышно, как за окном взвывает на полных оборотах автомобильный мотор.

– Вот дурной, как газует. Пойдем, посмотрим, что там случилось. – В Саньке забурлило любопытство.

– Нет! – ответил Алексей. – На улице дождь, холод, а я устал, я пьяный. Я хочу по последней – и спать.

Так и сделали.

Причина странных звуков выяснилась утром. Так как все места на паркплаце были заняты, кто-то попытался припарковать свою машину рядом, на лужайке. И забуксовал. Завывание мотора, услышанное вчера Саньком, – не что иное, как звуковое сопровождение попыток выехать на чистый асфальт. К сожалению, быстро вращавшиеся в мокрой траве и грязи колеса не просто потянули машину назад, но и повели немного вбок. Удар пришелся на автомобиль, стоявший крайним справа – Алексеев 'Форд'. Найти 'преступника' оказалось совсем просто – рядом, на обочине, стоял ржавый 'Форд Таунус' с намотанной на задние колеса грязной травой и оторванным бампером. Через пять минут картина преступления прояснилась окончательно: вчера вечером странноватый, вечно улыбающийся албанец, живший с Алексеем на одном этаже, взял 'В подарок' старый 'Форд' без ТЮФа и въехал на нем в машину Алексея. Про такое изобретение цивилизации, как страховка, албанец, конечно, не слышал, а на предложение Алексея вызвать полицию ответил:

– Нихт полицай. Их пари бецален, – что означало признание вины и компенсацию ущерба без вмешательства официальных лиц.

Алексей посадил албанца в помятый 'Эскорт' и поехал к ближайшей авторемонтной мастерской – благо, она была через три дома от хайма.

– За сколько, примерно, можно всё это поправить?

Механик бросил на 'Эскорт' презрительный взгляд:

– С покраской – всё вместе за тысячу. Но я бы вам не советовал инвестировать такие деньги в старый автомобиль. Он и после ремонта будет меньше тысячи стоить.

– Слышал? – повернулся Алексей к албанцу, – Тысяча, – и добавил по-югославски, – Една ляда.

– Тысяча… – повторил албанец. Судя по его реакции, сумма превышала ожидаемую на два порядка.

– Окей, – сказал Алексей, – тысячу я с тебя не прошу. Платишь пятьсот, и полицию не вызываем. Гут?

– Гут, – подавленно согласился албанец. Впрочем, через минуту он снова безмятежно улыбался.

В хайме албанец сделал Алексею успокаивающий жест и исчез в своей комнате. Алексей остался ждать в коридоре – 'Кто знает, что на уме у этого придурка. Исчезнет – ни денег, ни чего'. Ждать пришлось долго. Наконец, албанец вышел – с деньгами в одной руке и с какими-то тряпками в другой. Алексей взял деньги, пересчитал – сто семьдесят пять марок.

– Мы договорились на пятьсот. Где остальные?

– Больше нет. Не маю. Бери это, – албанец протянул тряпки. – Новые, не одевал.

Алексей присмотрелся к предлагаемым вещам. Брюки с неоторванной этикеткой, две цветные шелковые рубашки, в каких уже лет десять никто не ходит, еще пара каких-то мелочей.

– Что я с этим буду делать? – Алексей начал нервничать. – Возьми свои тряпки, возьми деньги, я звоню в полицию.

– Никс полицай, – испугался албанец. Кажется, с полицией он имел дело уже не один раз.

– Тогда иди у друзей займи, фройнде гельд фраген.

– Гут, – закивал головой албанец и вновь надолго исчез. На этот раз в соседней комнате, где жили двое его друзей.

Алексей слушал через дверь галдёж на непонятном языке и ждал. Наконец, албанец вышел с полусоткой и отдал ее Алексею.

– Битте нихт полицай. Другой социал – ещё гельд.

– Не обманешь? – с демонстративной подозрительностью сказал Алексей.

– Найн-найн! – уверил его албанец.

Может быть, он и отдал бы долг, но на следующей неделе его задержали за попытку украсть в магазине швейцарский складной ножик (красный, с белым крестиком), и это была капля, переполнившая терпение полиции. Албанца депортировали на родину, в Косово.

Я переехал в соседний большой город еще до того, как Алексей организовал автомобильный бизнес. Контакты прервались, и наша следующая встреча произошла случайно, семь лет спустя.

В тот вечер мы ждали гостей, и после работы я забежал в 'Альди', купить большую, трехкилограмовую, пачку мороженого. Очень хорошо для приема гостей – недорого, достаточно вкусно и досыта. Алексей катил по проходу между стеллажами закупочную тележку, а незнакомая мне женщина в очках складывала в нее продовольствие.

– Сколько лет, сколько зим! – я почему-то начал разыгрывать рубаху-парня.

– Здравствуй. – Алексей солидно подобрал губы. Выглядел он превосходно – дорогой костюм, галстук, свежая прическа. Вообще-то, так в театр ходят, а не в 'Альди' за картошкой. – Знакомься, моя жена Оля.

– Здравствуйте, – сразу на 'ты' было как-то неловко. Я на секунду замялся, но любопытство, как всегда, взяло верх. – У тебя преуспевающий вид – сразу видно, в новой жизни неплохо устроился. Может, вы найдете как-нибудь время, придете к нам в гости? Посидим, поговорим, былое вспомним, расскажем друг другу, как последние годы прожили. Держи визитную карточку, здесь мой адрес и телефон. Скучно будет – сразу звоните.

– Ну, скучно нам не бывает, – Алексей взял карточку, – а приехать можем завтра. Сегодня я занят, а послезавтра уезжаю на неделю по делам. Я тебя коктейлем угощу, рецепт один хороший знаю. Помнишь, как мы на Новый год экспериментировали?

– Такое разве забудешь! – ответил я. – Что нужно купить для коктейля?

– Ничего, я с собой всё принесу. Лёд у тебя есть?

– Льда – полон холодильник. Кстати, о холодильнике. У меня мороженое тает, побегу. До встречи.

Мне почему-то казалось, что Алексей к нам не придет, но он пришел. С гигантской, литра на два, не меньше, бутылкой джина – главного компонента коктейля. Жена несла полиэтиленовый пакет с остальными составляющими. Бутылка была уже почата и на треть пуста. Еще никто не ходил ко мне в гости с початыми бутылками, пусть и огромного размера. Я сбегал за льдом, Алексей соорудил коктейль, и мы сделали по глотку – за встречу.

– Автомобильный гешефт у меня хорошо пошел, – начал рассказывать Алексей. – Продавал от четырех до десяти автомобилей в месяц. В среднем, по пятьсот марок за машину имел. Главное, что мешало – нестабильная ситуация в России. Законы меняли каждые полгода. Как придет новая группировка к власти – меняет таможенные порядки в свою пользу. Не успеешь к ним приспособиться – опять сменили.

– А местные что говорили?

– Местные посылали посудомойкой работать. Я, конечно, отказался, а они меня за это социала лишили. Пытался с ними разговаривать по-человечески. Дайте, говорю, разрешение работать не по найму. Я зарегистрирую фирму, буду налоги вам платить. Нет, говорят, не положено. – Обычно сдержанный, Алексей нервно жестикулировал. – Ну, раз 'не положено' – нет вам ничего. Так и жил пять лет: ни им, ни от них. Два года назад указ вышел – всем военным, оставшимся в Германии, дать политическое убежище, и я, наконец-то, паспорт нормальный получил. Тут же в ратхаусе фирму свою на учет поставил, чтобы всё легально было. Но машин продавал всё меньше и меньше. Главный конкурент – прибалты. Они приезжают на грузовиках, собирают весь шрот – битые, сломанные, без ТЮФа, потом у себя ремонтируют и в Россию продают. Выходит дешевле, чем мои. Пришлось другие варианты искать. Сейчас текстилем торгую. Примерно раз в месяц из России товар получаю, и здесь реализую. Мотаюсь по всей Южной Германии. Недавно вот машину новую купил – пошли покажу.

Мы вышли на балкон. Внизу стоял пучеглазый 'Форд Скорпио-комби'.

– Раньше у меня 'Форд Транзит' был, знаешь, такой микробус. Большой, пустой, как барабан. По автобану идешь, – стены резонируют, гудят. К вечеру – голова раскалывается и тоже гудит. 'Скорпио' – красота. Комфорт, как в 'Мерседесе', а задние сиденья сложишь – грузовик. Почему их с производства сняли – не понимаю.

– Может, из-за дизайна? Скорее прикольный, чем шикарный.

– А мне нравится. В американском стиле.

– Миллионером еще не стал? – я попытался шуткой уйти от скользкой темы критики нового автомобиля.

– Сейчас полегче стало, – серьезно ответил Алексей. – Одно время совсем туго было: почти год зарабатывал по пятьсот марок в месяц, а тратил по четыре-пять тысяч. Дошло до того, что стали думать – или в дешевую квартиру переезжать, или Ольге на работу устраиваться. Потом, начальные капиталовложения для нового дела и так далее. Ну, а ты, бизнесом не занялся?

– Да нет. Но пытался. – Я вспомнил забавный случай. – Год назад дал объявление о коммерческих контактах в русский интернет. Единственный отклик – предложили вертолеты продавать. Тебе, случайно, не нужен один? По знакомству почти даром уступлю.

– Вертолеты – это анекдот, – сказал Алексей. – На жизнь-то как зарабатываешь?

Я начал было рассказывать про свою работу, но через пару минут заметил в глазах Алексея скуку и поспешил сменить тему.

– Да это неважно. Послушай лучше, как по-разному звучат межблочные кабеля фирм 'Кимбер' и 'Монстер'. Мое новое хобби. Хай-энд называется.

Алексей послушал, иронически улыбаясь.

– Вроде бы, какое-то различие есть. Но платить за метр кабеля несколько сот марок… – Он пожал плечами.

Мне стало даже неловко. Секунду поколебавшись, я решил вытянуть козырного туза развлекательной программы.

– Смотри, какой аппарат я недавно сконструировал. Помнится, в юности ты тоже любил мастрячить.

– Ну, это было давно и, как говорится, неправда. – Алексей с удивлением посмотрел на мое изобретение – странную смесь пылесоса со скворечником. – Что это за хитроумная конструкция?

– Моя машина для помывки старых грампластинок. Помоешь – ни скрипов, ни щелчков. Звук чистейший.

– Пластинок? – переспросил Алексей. – Кто же их сейчас слушает! У меня и проигрывателя дома нет, СД удобнее, звучат лучше, пыли и грязи не боятся. Твоя машина вот для них не нужна.

– Машина не нужна, для них другие методы существуют. А вот насчет того, что лучше звучат – не соглашусь и могу доказать.

– Пойдем лучше еще по стаканчику коктейля, – ответил Алексей. Ему, явно, не хотелось ни спорить, ни слушать, ни сравнивать.

– Спасибо, но я, пожалуй, воздержусь. У меня от лимонов аллергия, а без них, сам понимаешь, коктейль уже не тот. – Мне, действительно, не хотелось пить горький, отдающий смолой, джин. Говорят, мужики делятся на два вида – кто любит горькую, а кто – сладкое. Я из последних. – Может, лучше чайку или кофе?

– Нет, мы домой собираться будем. Завтра выезжаю рано. Бутылку с джином, если не возражаешь, с собой заберем. Ещё кого-нибудь коктейлем угостим.

– Конечно-конечно, – я торопливо закивал головой. Мало того, что с початой пришли, так еще и недопитое забирают.

Алексей с женой уже были в дверях, когда я, наконец, вспомнил, о чем давно хотел спросить:

– Чуть не забыл, что случилось с тем 'Эскортом', который тебе албанец помял?

– Ничего не случилось, хорошая была машина. Полгода на ней без проблем ездил. А то, что один бок мятый, мне даже выгодно было. Когда искал автомобили для России, подъезжал к какому-нибудь частнику по объявлению, показывал 'Форд' и объяснял, что вот, после аварии хочу менять, но денег много нет. Удавалось неплохо цену сбить. Летом один прапорщик у меня этот 'Форд' за сто марок купил. Покрасил его валиком, я сам видел, не шучу, и поехал в ГэДээРию – русским продавать. Не знаю, за сколько он его там продал. Вернулся мрачный, мне ничего не рассказал. Но намного богаче не выглядел.

– Дык на то он и прапорщик, – в тон ответил я, и на сей веселой ноте мы расстались.

– Алексей нам больше не позвонит, – сказал я жене на следующий день. – Он приезжал узнать, какая от меня для него польза. Выяснил – никакой. И слава Богу!

Но я снова ошибся. Алексей позвонил, месяца через полтора, в воскресенье вечером:

– У меня сын просит новую график-карту к компьютеру. Не мог бы ты подсобить? Я в этом деле не разбираюсь. В молодости радиотехникой интересовался, а сейчас всё изменилось. Да и времени нет.

– У меня другой вариант. – Быть на побегушках мне не хотелось. – Завтра после работы я завезу тебе журнал 'Компьютер Бильд'. Там тесты последних моделей график-карт и подробное описание, как их в компьютер инсталлировать. Убьешь двух зайцев – с сыном позанимаешься и в компьютере разберешься. Честное слово, это совсем просто.

После таких аргументов сказать 'нет' Алексей уже не мог.

В понедельник, после работы, минут десять покружив в незнакомом районе, я увидел Алексея, стоящего около красивой чугунной калитки. В хорошем доме живет. У Лимонова, кажется: 'Он честно работал и жил в доме с мраморными ступенями'.

– Я так и подумал, – сказал Алексей, – заблудишься в наших закоулках, встретить надо. У нас тут ни названий, ни номеров на домах. Кому надо – найдут.

– Мне кажется, кому не надо – тоже находят. Богатый район. Держи.

– Не зайдешь? – Алексей взял свернутый в рулон журнал.

– Нет, спасибо.

Мне, в самом деле, заходить не хотелось. В понедельник на работе, как всегда, суета и хаос. Закружился. Кроме того, в субботу на фломаркте я купил совершенно замечательную пластинку – 'Победители конкурса Чайковского тысяча девятьсот шестьдесят шестого года играют музыку Чайковского.' Первый диск – Григорий Соколов, второй – Виктор Третьяков. Успел ее помыть и два раза послушать, но хотелось ещё. Алексей тоже не настаивал. Мы пожали друг другу руки, сказали 'Пока!' и разошлись.

'Компьютер Бильд' я обнаружил в своем почтовом ящике пару недель спустя и следующие три года, по сей день, ни разу Алексею не звонил. Он мне тоже. Но вот недавно мы с женой возвращались из Штуттгарта в так называемом региональном экспрессе (это что-то вроде советской электрички), отдыхали от суеты большого города, вполголоса обменивались впечатлениями. Сидящая напротив немецкая старушка некоторое время с любопытством сверкала глазами в нашу сторону, наконец, набралась смелости и заговорила. После первых стандартных вопросов – Из какой страны? Сколько лет в Германии? – она неожиданно сказала:

– У меня сосед тоже русский. Может знаете – Алексей… Зер анштендигер юнгер ман. Рассказывал, что в Советском Союзе он в КГБ служил, а как Ельцин к власти пришел, Алексею в Дойчланде политическое убежище дали.

Ну и дела! Проворовавшийся завхоз добровольно выдает себя за беглого кагэбэшника. А говорят еще, у КГБ репутация плохая!

7

На следующее утро я в первый и последний раз купил газету 'Мурманская правда'. Внезапно появившийся интерес к органу местных коммунистов объяснялся совсем просто – там были объявления о трудоустройстве. Кстати, откуда у коммунистов загадочная любовь к ёмкому слову 'орган'? Газета – 'орган', КГБ – 'Органы'. 'Органы внутренних дел'. 'У меня имеется орган внутренних дел'.

Из просмотренных объявлений самым заманчивым показалось 'Спецотделению требуется на постоянную работу водитель автомобиля и мотороллера'. Что такое 'спецотделение'? Может, как-то с органами связано? Тогда шансов мало. С другой стороны, шофером бензовоза я работал – в трудовой книжке записано, а права на мотоцикл еще в девятом классе получил, через год после того, как мне М-106 'Минский' подарили. Должны взять.

'Спецотделением' оказалось похоронное бюро. Ивлин Во 'Угодья лучшего мира'. В этих краях я еще не бывал. Посмотрим.

Заведующая спецотделения – пожилая полная женщина – говорила низким хриплым голосом, вполшепота и с трагическими интонациями. Сколько лет надо проработать в этом печальном заведении, чтобы даже при разговоре с девятнадцатилетним длинноволосым парнишкой, спрашивающим работу, не сбиться с тона. Интересно, а дома она тоже так разговаривает?

– Автомобиль у нас – 'Москвич', – сказала заведущая печально. – Он, правда, около года сломанный стоит, но ты посмотришь, что там неисправно. Мы закажем детали, чтобы к зиме его отремонтировать. Мотороллер – новенький, 'Муравей' с кузовом. Тебе нужно будет на него номера получить. Прислали его нам для работы на кладбище – ну там песочек к могилкам подвезти и так далее.

– А на 'Москвиче' что возить? – спросил я.

– Ничего, – грустно улыбнулась заведующая. – Это мой персональный автомобиль. Но я им мало пользуюсь. У нас в штате стоит: 'Водитель автомобиля', – поэтому мы ищем шофера, понимающего в мотороллере.

'Чего там понимать, заливай, да едь!' Позже стали говорить 'наливай, да пей'.

– Как у вас насчет жилья? – несмотря на явную благосклонность заведующей, я продолжал стесняться. – Я сейчас в 'Шахтере' живу.

– Нам выделяют места в общежитии коммунального хозяйства. Думаю, к понедельнику ты уже сможешь переехать.

– Спасибо, – смущенно сказал я. – На работу когда выходить?

– Завтра и приступай. Утром, полвосьмого сюда приходит наш автобус. Он везет рабочих на кладбище. Ты тоже можешь с ним ездить. Гараж у нас – на кладбище, там и 'Москвич', и мотороллер.

– Хорошо, спасибо, – еще раз поблагодарил я, потом набрался смелости и спросил, – скажите, какая у меня будет зарплата?

– Зарплата? – заведующая посмотрела на меня с удивлением, – По тарифу – оклад сто рублей в месяц плюс сорок процентов полярных.

Неожиданно зазвонил телефон, и я, чтобы не мешать, смущенно улыбнулся и осторожно закрыл за собой дверь.

Уф-ф! Говорил же – нет у нас безработицы. Первая попытка – и я водитель сломанного кладбищенского 'Москвича'. Но, все-таки, нервное это занятие – устраиваться на работу. Нервное и унизительное.

Незнакомые лица в большинстве случаев выглядят несимпатичными. Бригада могилокопателей, с которой я теперь каждое утро ездил на 'похоронном' ПАЗике на работу, первое время казалась совершенно карикатурной. Но через пару дней серая, воняющая потом и перегаром, масса разделилась на отдельных персонажей.

Бригадир – хромой на обе ноги, хитрый, все замечает, а при случае – скажет. Татарин Раис – отличный биллиардист и харизматическая личность с авторитетом, большим, чем у бригадира. Бывший детдомовец эпилептик Саша – редкие зубы, жалкая улыбка и неосуществленная мечта о спокойной семейной жизни. Пара хануриков с единственным перманентным желанием 'похмелиться'. И так далее, и тому подобное.

Отношения внутри бригады были очень непростые. Двоевластие бригадира и Раиса, конечно, тоже играло какую-то роль, но главная причина описывалась одним словом – 'стопарик'.

Ежедневно городское кладбище посещали десятки жителей Мурманска. После таких визитов на могилках остаются букетики цветов, конфеты и (самое главное!) стопки водки. Твердой очереди по снятию стопарика не существовало, но было негласное джентльменское соглашение, регулярно всеми нарушаемое, что давало повод бесконечным конфликтам. Число снятых стопариков колебалось от четырех до десяти на человека за смену. Подсчет, уличение коллег в незаконном снятии и вытекающие отсюда повороты сюжета составляли основу внутренней жизни бригады.

В сплоченный коллектив бригаду объединяли камни. Обычно могилу копали вдвоем, но в каменистой мурманской земле нередко попадались такие валуны, что вытащить их, обвязав вожжами, можно было только всей командой. Иногда и командой не получалось, и тогда недокопанную могилу приходилось бросать и рядом начинать новую.

Я не вписался в бригаду по многим причинам – не копал могил, не снимал стопарики, не участвовал в разборках, и, наконец, – не занял какое-либо место в иерархии группы. Отсутствие на кладбище непосредственной начальницы давало мне полную свободу деятельности. Неспешный ремонт 'Москвича' я чередовал при хорошей погоде с прогулками на 'Муравье', а при плохой – интересной беседой в столярке с гробовых дел мастером Виталей, отличным рассказчиком и бывшим водолазом. Я с удовольствием смотрел, как он работал – быстро, одним движением отрезая на циркулярке доску и двумя ударами вбивая гвоздь. Если гвоздь почему-то гнулся, Виталя удивлялся вслух: 'Ветра нет, а ты загнулся', ловко его выдергивал и вбивал другой. Буквально за несколько минут стопка досок превращалась в новенький, ароматно пахнущий свежим деревом, гроб.

Говорил Виталя так же складно, как и сколачивал гробы, без разных косноязычных 'э-э', 'ну вот значит', 'так сказать'. Причем работал и рассказывал одновременно, вставляя слова между ударами молотка и делая вдох под визг циркулярки.

Основная тема рассказов – воспоминания водолаза.

– Чем ты, вообще, там занимался? – спросил я его вначале.

– Как чем, – удивился Виталя, – жмуров доставал.

– Кого? – не понял я.

– Жмуров, утопленников. Если свежий – день или два, как утонул – всё просто. Неприятно, когда из глазниц крабы вылезают, или четыре руки.

– Как это – 'четыре руки'? – опять переспросил я.

– Когда труп долго в воде лежит, то кожа на руках у него отслаивается и на течении колышется. Такое впечатление, что две руки у покойника неподвижны, а еще двумя он шевелит.

Рассказывая это, Виталя успевал сколотить крышку от гроба, между делом поглядывая на меня и наблюдая за произведенным эффектом.

Около двух недель я ахал от Виталиных ужастиков и с удовольствием слушал бы их дальше. Но в бригаде появился человек, ставший мне близким другом на весь мурманский период, и в столярку я почти перестал ходить. Моего нового друга звали Александр Иванов, и от него я впервые услышал многозначную, романтичную и немного грустную фразу: ' Когда-нибудь я буду ездить на 'Фордеґ'.

8

В первый же день он едва не подрался с Раисом. Начала конфликта я не видел, но когда в обеденный перерыв,когда пришел в бильярдную, в воздухе пахло озоном. Незнакомый мужик лет около тридцати, внешне невероятно похожий на актера Валентина Гафта, нервно сверкал глазами. Заметив мою безмятежную улыбку, он подошел ко мне:

– Извини, ты не из бригады?

– Не-а. Я – местный шофер мёртвого 'Москвича', – в ответе были сразу две шутки, но ему было не до них.

– Можно с тобой поговорить?

Я немного напрягся, но с тона решил не сбиваться:

– Можно. Грешным делом, люблю говорить. Даже больше, чем слушать.

– Тогда отойдем.

Я напрягся еще больше и молча вышел вместе с ним из бильярдной.

– Для начала – познакомимся. Я – Александр Иванов. Знаешь такого пародиста? Так мы тёзки.

– Ты меня что-то спросить хотел? – я улыбнулся на его попытку сбросить напряжение.

– Слушай, кто такой Раис?

– Никто, простой рабочий. Но остальные его боятся, а значит, уважают.

– А-а, понятно. Тогда мне с ним еще раз поговорить нужно. Я пойду, хорошо? – и, не дожидаясь моего ответа, он вернулся в бильярдную.

На следующий день Александр подошел ко мне как к старому знакомому и заговорил безо всяких приветственных ритуалов.

– Раис – нормальный мужик, мы всё уладили. В Якутске пять лет я бригадиром плотницкой бригады был, своих архавцев вот так держал – он потряс кулаком, – а тут подходит ко мне неизвестно кто и главного корчит.

Как я понял, Сашка, человек на кладбище временный, решил авторитет Раиса не перебивать, но и собой командовать не позволил. В результате тоже оказался вне коллектива. Меня это устраивало, тем более, последовавшая беседа выявила поразившие нас обоих совпадения. Например, мы оба перед отъездом записали диск 'Nobodyґs Fools' группы 'Slade', а последняя, прочитанная им и мной, книга – 'Царь- рыба' Астафьева. Даже стереоаппаратура была одинаковая – 'Вега 003', печально известного бердского радиозавода.

– Я для дочки ее купил, – объяснил Сашка, – пусть растет с хорошей музыкой.

Моя дочь родится через пять лет, а 'Вега' до того времени не доживет – успешно отыграв свадьбу,она уйдет в небытие, став жертвой постоянных улучшений и модификаций.

С этого дня мы ежедневно (с перерывом на выходные и праздничные дни) проводили вместе полтора-два часа. Он говорил, а я его слушал, что для меня было совсем необычно. Насколько я раньше замечал, окружающие всегда страдали от моей избыточной разговорчивости. Вот фрагменты некоторых его монологов.

'… она работала в универмаге, в парфюмерном отделе. Я неделю, как из Якутска приехал, денег – полны карманы. Смотрю – красивая, ничего себе. Дай, думаю, попробую подъехать. С женой у меня всё нормально было, а здесь какой-то охотничий инстинкт сработал. Подхожу и говорю:

– Мне нужны хорошие духи, желательно, подороже, в подарок очень симпатичной девушке.

Она протянула мне какую-то коробочку. Я заплатил, поставил эту коробочку на прилавок и выдал заранее подготовленную фразу:

– Духи для Вас, а познакомимся мы завтра, сегодня, к сожалению, я не могу.

Женщины любопытны, и на этом их всегда можно поймать. Я исчез, не дожидаясь ее реакции, а на следующий день пришел знакомиться. Через две недели мы решили пожениться.'

'… расстались без скандала. Я всё оставил – квартиру, мебель, стереоаппаратуру, все вещи. Себе взял японский кассетник 'Панасоник' и машину. Машина, так и так, была на друга зарегистрирована, я ездил по доверенности. Если бы до суда дошло, она там никак не всплывала. Но не дошло, слава Богу. Не люблю сцен.

Мы с Наташкой расписались, а жить нам негде. Я у друга ночевал, она – в женской общаге. Стали думать, что дальше делать, я говорю – поехали в Якутск, квартиру там снимем. Здесь, в Донецке, за деньги ничего не найдешь. Она – нет, лучше в Мурманск, там у меня старшая сестра замужем за моряком. У них двухкомнатная квартира, а детей нет. Первое время у них можно пожить. Вот так и приехали мы сюда. Сестра ее к нам нормально относится, а свояк нервничает, ждет, когда уедем. Я понимаю, что стесняем, но пока ничего найти не можем. С квартирами здесь ещё та напряженка. Через месяц ему в плавание, сказал мне, чтобы к тому времени съехали. Боится…'

'… как говорится, 'в соку'. Мне баба ежедневно два раза нужна. Другие женятся и через год раз в неделю не осиляют. С первой женой мы семь лет жили, и два раза в день, а точнее, за ночь, было стабильно. И жена – всегда рада, всегда согласна, ни разу 'нет' не сказала. А с Наташкой почему-то никак не наладится. То ли она в чужом доме расслабиться не может, то ли удовольствия не получает, но уклониться пытается всеми правдами и неправдами. Мы месяц, как поженились, а до сих пор не могу к ней ключа подобрать. Даже когда уступит, согласится, чувствую – терпит, а не наслаждается. И мне такое в тягость – не муж, а, вроде, насильник. Опять же, нравится она мне, и организм требует. К воздержанию я не привык. В Якутске никаких проблем не было. Там местные бабы русских всегда якутам предпочитали. Может, потому, что дети-метисы очень красивые получаются, особенно, девочки. Скуластенькие, кожа матовая, как куклы. Лежу раз с одной якуткой, отдыхаю после бурных минут. Она посмотрела на мой член, отмерила две трети и говорит: 'У моего мужа вот такой, а мне побольше – приятнее'. Я от гордости…'

'…Бригаду архавцев подчинить нетрудно. В ней всегда кто-то лишнего выпендривается. Но, в глубине души, он понимает, что этого делать не стоит. Подходишь к такому и спокойно, без разговоров – прямой правой меж глаз. Тут же успокаивается. Работяги драться не умеют и не любят. Всё больше на разборки напирают: базар – вокзал. А получит в лоб, начинает соображать, что хорошо, а что – плохо. После такого урока несколько дней на меня волком смотрит, но потом успокоится, может даже предложить 'на мировую' выпить. И другим в бригаде – наука: они всё видели, всё поняли.

Вообще-то, кулаками лучше не драться, от них нервы расходятся. В драке побеждает не сильный, а спокойный и злой. Ребром ладони по шее или торцом под кадык – просто, эффективно и…'

'…Деньги я всегда умел зарабатывать. Конечно, не в Донецке, на шахте – там смертность жуткая. В газетах об этом не пишут, но у нас все знают – аварии чуть ли не каждый месяц. Да и так, от шахты – то с легкими проблемы, то рак, то еще какая гадость привяжется. Крупные деньги коммуняки мешают зарабатывать. Бизнес у нас запрещен, а лопатой и топором миллион не заработаешь. Поэтому нужно крутиться, какие-то варианты искать. У меня этих вариантов набралось не меньше, чем у Остапа Бендера. Ну, хотя бы, такой: покупаешь семена, точнее, луковицы тюльпанов, сажаешь дома, примерно, в феврале, я сроки еще точно не узнавал. Можно в любой квартире – стеллажи, ящики с землей – и к Восьмому Марта у тебя – море цветов. Луковица стоит совсем копейки, а тюльпан на Восьмое Марта – до трех рублей. С вычетом затрат около двух тысяч можно заработать. Представляешь, годовая зарплата среднего инженера – меньше чем за месяц. Оставшиеся одиннадцать месяцев – другие планы…'

'…Автомобиль – не роскошь, а средство передвижения. Это я опять Остапа Бендера цитирую, а от себя добавлю – и средство самоуважения. Знаешь, когда сидишь за рулем собственной машины, появляется ощущение хозяина жизни. Особенно, зимой – на улице холод, ветер, люди идут, кто боком, кто спиной вперед. А ты в теплых 'Жигулях' мимо неспеша катишь. Как говорится, кайф не в том, что у тебя в холодильнике осетрина, а в том, что у соседа ее нет. Зимой я обычно попутчиков не беру – если только кто знакомый попадется. А так – даст рубль, а снегу и грязи на трешницу натащит. Летом – другое дело, если голосуют – останавливаюсь. Один раз случай был – не поверишь. Ехали мы с другом на двух машинах ко мне. До Донецка еще больше ста километров оставалось. Смотрю, стоит на обочине бабёнка, лет так тридцати, приятная на вид – голосует. Друг проехал, а я – затормозил. Говорит – ей тоже в Донецк. Ну, едем, разговариваем, чувствую – она всё как-то к одной теме сводит. Не выдержал и говорю: 'Что мы всё теорию обсуждаем, может, практикой займемся?'. В ответ я какую-нибудь шутку ожидал, но она посмотрела не меня, улыбнулась и сказала такое, что я чуть в кювет не уехал:

– Можно, – говорит, – только ты мне сначала свой покажи.

– Как, сейчас? – растерялся я.

– А когда же еще? – отвечает.

Пока я ширинку расстегивал, доставал, он как каменный стал, аж звенит. От напряжения на кончике капелька выступила. Аккуратно так, двумя пальцами, сняла она эту капельку, посмотрела на нее:

– Вот теперь вижу, что ты не больной…'

– Знаешь, – сказал я Сашке, дослушав его очередную историю, – я, пожалуй, домой поеду. Назад, в теплые края. На улице ноябрь, полярная ночь начинается. Всё, что хотел здесь узнать, я узнал, всё, что хотел увидеть – увидел. Или почти всё. Со спиннингом на семужий ручей – не получилось. Лицензия шесть рублей стоит. Когда сезон был, я вагон с помидорами разгружал, чтобы с голоду не помереть. Какая тут рыбалка. А сейчас уже поздно.

Я, как увижу в кино среднерусскую природу, так сердце щемит. Зеленые поля, синее небо, высокие, прямые деревья. Сидишь и думаешь: живут же люди! А здесь? Серое небо, серая земля, деревьев совсем нет, какие-то скрюченные уродцы стоят. Воздух пустой, как пахта. Не могу больше. Беру расчет и уезжаю.

– Уезжай, – сказал Сашка, – но если писать мне не будешь, я к тебе приеду, и ты получишь один раз в лоб и один – по шее. А я здесь останусь. Попробую свою нишу найти. Самое трудное – квартирный вопрос решить. Дальше будет легче. Голова и руки у меня есть, деньги зарабатывать умею, остальное приложится. Обживусь, разбогатею, 'Форд' себе куплю.

– Почему 'Форд'? – удивился я. – Смотри, какие 'Вольво' у шведского консульства стоят. Передние бамперы, как нижние челюсти выпятили, – мрачные, серьезные.

– Да разве 'Вольво' – это фирма. – возразил Сашка. – Сколько они автомобилей выпускают? По сравнению с 'Фордом' – десятую часть. А конвейер кто изобрел? Заводы 'Форда' и в Европе, и в Америке, и в Австралии. 'Вольво' – это несерьезно.

Забегая на четверть века вперед, хочу некоторым образом подтвердить Сашкины слова. Сороковая серия у 'Вольво' – не что иное, как слегка 'переодетые' 'Мицубиси Харизма', а сменят их новые, на платформе 'Форда Фокус'. Различаться они будут, главным образом, по фирменной эмблеме и решетке радиатора. Как говорят 'новые русские': 'Это не критично'.

– Я слышал, – продолжал Сашка, – в каждом мужике сидит комплекс 'приехать в свою деревню на 'Мерседесе''. Не знаю, почему, но у меня не 'Мерседес', а 'Форд'. И в свою деревню ехать не хочется. В жизни у меня всякое было и неизвестно еще, что будет, но в одном я абсолютно уверен – когда-нибудь я буду ездить на 'Форде'!

Тогда я еще не понимал, что не о машине Сашка мечтает, а о счастливой, свободной и независимой жизни, какой никогда ни у кого и нигде не бывает.

Форд 'Фиеста'

Это я езжу на 'Фиесте'. Но всё По-порядку.

Первое, что делает аусзидлер, приехав в Германию – покупает автомобиль. Еще на 'шпрахи' (так они называют курсы по изучению немецкого) не оттоптал, еще ни пфенига не заработал, а уже стоит около хайма ржавый 'Пассат' или мятая 'Ауди'. И каждый вечер, очумев на 'шпрахах', проветривает аусзидлер мозги, дышит свежим никотином и, отставив ногу, гордо смотрит на воплотившуюся мечту.

Второй этап наступает, когда 'шпрахи' заканчиваются, и настоящий аусзидлер (о других и говорить не стоит) идет работать. По статистике в Германии четыре миллиона безработных, но из них миллион – с прежней работы уволившихся, а на новом месте приступающих с первого числа. Еще миллион – не желающих работать ниже своей квалификации. Оставшиеся два миллиона не хотят работать вообще, потому что на пособие по безработице можно вполне неплохо жить. Так что, неквалифицированная работа имеется всегда. Литейный цех, стройка, старенький грузовик – обычные места работы аусзидлера. Три месяца испытательного срока пролетают без проблем, и, закрепившись на рабочем месте, аусзидлер цапает с разбега 'крутую тачку', самое малое, тысяч за тридцать. Еще живет в хайме и будет следующие полтора года ютиться в одной комнате с женой и двумя детьми. Конечно, в любой момент можно обратиться к маклеру и, покопавшись неделю-другую в предлагаемом изобилии, выбрать квартиру по цене и вкусу. Но аусзидлер этого не сделает, а терпеливо будет ждать очереди на дешевое социальное жилье, чтобы жить там среди таких, как он сам, в районе, где его дети станут наркоманами быстрее, чем совершеннолетними. Еще спит он с женой на двухэтажной кровати и казенных простынях, но уже рулит в шикарном 'Форде Гэлакси', гордо поглядывая на прохожих – все ли видят, на какой машине он едет. К сожалению, никому нет до него дела, у других – свои заботы. Разве что, иногда такой же брат-аусзидлер, возвращаясь со 'шпрахов', случайно, по золотым зубам, по подержанной роже или, просто, по кожаной фуражке, опознает своего и завистливо подумает: 'Богатым стал, давно в Германии живет!'.

Занятый работой, машиной, квартирой, пьянками, скандалами, отбившимися от рук детьми, несчастный аусзидлер не замечает, что его ломает и может совсем сломать другая, более важная, проблема. Выражение 'национально-культурная идентификация' звучит на его слух мудрёно, но, как говорят в нарсуде, незнание закона не освобождает от ответственности за него. Чтобы проблему хоть как-то решить, аусзидлеры придумали для себя новую национальность – 'русак'.

Однажды в незнакомой кучке аусзидлеров я, неожиданно для них, заговорил по русски.

– Смотри-ка, наш, русак! – удивилась тетка в куртке с капюшоном (кстати, почему аусзидлерши покупают куртки непременно с капюшоном?).

Я возразил, что ни к русакам, лесостепным зайцам, ни к белякам, зайцам лесным, не принадлежу и принадлежать не хочу. Вот, если к волкам…

Напрасно я бедную женщину обидел, да чего же теперь. Проехали.

Примерно за месяц до того, как мы решили покупать машину, автомобилем года был признан 'Форд Мондео'. На него и загорелись мои завидущие глаза. 'Что говорить, дороговато, но возьмем кредит на пять лет, потихоньку выплатим,' – убеждал я жену. Она соглашалась, что на современной красивой машине ездить, конечно, приятно. Но платить нужно будет столько, что многие другие желания на следующие пять лет из списка придется вычеркнуть. Прикинув все 'за' и 'против' (а какие могут быть 'против'!), мы пошли в фирменный центр 'Форд'. За 'Мондео'.

Вежливый продавец усадил нас за огромный шикарный стеклянный стол, обложил всевозможными проспектами, и мы занялись наиприятнейшим делом – подбирать автомобиль по вкусу. Цвет – черный металлик, отделка салона – велюр, мотор – тысяча восемьсот кубов достаточно, вариант комплектации – не 'Ghia', но и не самая простая, дополнительное оснащение – радио, коврики и т.д.

Уточнив все детали, подсчитав общую стоимость автомобиля и размер ежемесячного взноса, продавец спросил наши удостоверения личности и справки о доходах. Судя по его реакции, азилянтский аусвайс он видел в первый раз, а разглядев штамп, разрешающий следующие полгода жить и работать в Германии, совсем смутился:

– Извините, я такие решения принимать не могу, мне нужно шефа позвать.

Шефом оказалась пятидесятилетняя, элегантно одетая женщина. Быстро глянув на наши аусвайсы, она более внимательно рассмотрела справки о доходах и сочувственно улыбнулась.

– С этими документами вам не дадут кредит ни в одном банке.

– Слышишь, – сказал я жене по-русски, – мы не аусзидлеры, нам кредитов не полагается. – И добавил по-немецки: – Entschuldigen fьr die Stцrung. До свидания.

– Подождите, – хозяйка автоцентра сделала успокаивающий жест, – может быть, я смогу вам помочь.

– Как? – от пережитого унижения у меня дрожали губы.

– Я могу на свой страх и риск сама, без банка, дать вам кредит, но только на год и на сумму, в пять раз меньшую, чем стоит 'Мондео'. За эти деньги вы купите у меня отличный автомобиль. Пойдемте, я покажу.

– Может, пойдем посмотрим? – спросила жена.

– Пойдем, – убитым голосом согласился я.

Хозяйка провела нас к стоянке позади магазина и показала сияющую на солнце вишневым металликом 'Фиесту'.

– Посмотрите – ни вмятинки, ни царапины, безаварийный автомобиль с очень небольшим пробегом. Я даю не него год гарантии без дополнительной платы. Очень хорошо оснащен – радио какое!

Я заглянул вовнутрь – даже запах был, как у нового автомобиля. Радио, действительно, отличное – 'Блаупункт' дорогой модели.

– А мотор! – неожиданно для немолодой элегантной женщины хозяйка ловко открыла капот.

Несколько обескураженный ее напором, я посмотрел на мотор. Чего там увидишь?

– Лучше всего, если Вы пробную поездку сделаете, – она протянула мне ключ.

Я сел в 'Фиесту', осмотрелся. Чуть повыше, чем в 'Жигулях', но удобно, всё на своих местах, как и должно быть.

Мотор завелся с полоборота, легко и упруго включилась первая скорость. Поехали! Мягкая подвеска, легкий руль – превосходно. Я сделал круг по площадке и подъехал к хозяйке.

– Можно, еще раз?

– Если хотите, мы Вам красные номера дадим, и Вы по городу прокатитесь.

– Нет, спасибо, просто, я хочу проехать вместе с женой. Нам и здесь достаточно.

Жена села справа от меня, пристегнулась ремнем безопасности, и мы сделали еще один круг.

– Знаешь, а мне машинка нравится, – сказал я.

– Покупаем ее, и думать нечего, – ответила жена. – Перед кем хвалиться-то, перед аусзидлерами что-ли? И зачем? За год расплатимся, не надо пять лет в кабале сидеть. Берем!

Я не стал возражать и правильно сделал. Уже десять лет служит нам 'Фиеста' 'верой и правдой'. Ни разу не подводила, ни разу не ломалась. За это время один раз заменил глушитель и два раза – аккумулятор. Всё! Когда через несколько лет после покупки 'Фиесты' возникла необходимость во втором автомобиле, мы купили для жены изящный спортивный 'Форд Пума'. Машина для женщины – как одежда – ни в коем случае не должна быть дешевой или старой. А я продолжаю ездить на 'Фиесте'. Конечно, она изрядно потрепалась за эти годы, на крыльях, над колесами, проступила ржавчина, лак немного потускнел, а обшивка сидений потерлась. Так мы все стареем, куда от этого денешься. К сожалению, жизнь здесь устроена так, что купить другой автомобиль выгоднее, чем ремонтировать старый. Грустного момента, когда 'Фиесту' придется сдать на свалку, никак не избежать. Но я об этом не думаю. Сейчас зима, летом пройдем техосмотр на следующие два года, а там видно будет.

Эпилог

Три письма написал я Сашке Иванову. На первое он ответил быстро. Писал, что семейная жизнь у него налаживается, помогла моя теория разумного воздержания ( не знаю я такой теории, и не говорил, вроде бы, ему ничего). На второе ответа не было больше трех месяцев. А когда письмо, наконец, пришло… Могу только сказать, что, к счастью, ни после, ни, тем более, до того я таких писем не получал. Сашка написал, что у него рак лимфатической системы, и назначена химотерапия. Полгода я ему не отвечал. А что писать? Слова поддержки – глупо, сочувствия – еще глупее. Наконец, собрался с духом и написал: надеюсь, мол, что критическая фаза позади, и всё будет хорошо. Но ответа не получил. И не знаю, какие мечты он сумел осуществить, а какие улетели, так и не успев материализоваться.

А 'Форд' или что-то другое – особого значения не имеет.

Я лежу и слушаю музыку. Слушаю, как мелодия убегает от бесстрастного голоса Дэвиса к эмоциональному Ходжсону и дальше, через саксофон, – в никуда. В неизвестность, в бесконечность, в вечность. Когда-нибудь и я умру. Вот здесь, на диване, под скрипку Менухина, под вальс Шопена или под мощный финальный аккорд Джимми Пейджа.

Неизбежно. Печально. Иногда страшно.

Почему так важно, чтобы нас не забыли?

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

Форд 'Фиеста'

Эпилог

Реклама на сайте