«Собиратель фактов»

Собиратель фактов

 Ю.Б. осмотрелся, примял кирзовым сапогом июльскую траву и, повиливая крепким задом, освободился от брезентового рюкзака. Прежде чем устроиться на теплом гранитном валуне, пошерудил палкой вокруг. Опасался змей. Жарко. Всякая тварь тянулась к воде. Стягивать пропотевшую куртку не спешил. Прилег, потянулся, закурил и прилип взглядом к солнечным зайчикам на стрекозиных крыльях. Ветер слегка шевелил верхушки сосен, высоко в небе готовился к обеду кто-то из рода ястребиных, изредка издавая пронзительные крики. Наслаждаться безлюдным покоем мешали изголодавшиеся по человеческой крови слепни. Ю.Б. безжалостно прихлопнул троих кровососок, быстро разделся донага, почесал под плоским животом и, раскинув сильные руки с локтевым загаром, осторожно окунулся в чистейшие воды лесного озера. Благостное состояние. Сорокапятилетнее жилистое тело, растревожив озерную гладь, утратило тяжесть, закрылись двери памяти, остались только ощущения и чувство покоя.

С удовольствием сжевал ломоть черного хлеба из поселковой пекарни, круто усыпанного крупной солью, пучок петрушки с сельдереем, яйцо вкрутую. Запил снедь родниковой водой. Уложил в рюкзак армейскую флягу, заполненную на треть, засунул в пакет продуктовые обертки. Покурил и отправился в обход озера к затерянным блиндажу и окопчику времен «зимней войны», чудом нетронутые молодыми копателями и сельскими пацанами. На эту точку промежуточной линии обороны финской армии, расположенную меж двух озер и защищенную с востока болотом, Ю.Б. набрел неделю назад, возвращаясь из лесного похода. Не будучи профессиональным копателем, Ю.Б. испытывал удовольствие от самого процесса поиска и предвкушения находок, от вспышек азарта при виде покрытых зеленоватым налетом пары гильз. Он исследовал вдоль и поперек разрушенные доты и теперь, бродя по карельским лесам и натыкаясь на приметные окопчики и гнезда стрелков, производил раскопки. За короткий срок летних походов накопал наудачу — без помощи спецсредств — пробитый крупным осколком шлем германского образца, «парабеллум» в приличном состоянии, железо пистолета-пулемета «суоми», штык к винтовке Мосина, солдатский прибор «вилка-ложка» из нержавейки, пряжку от поясного ремня. Особо ценной находкой был серебряный портсигар, сохранивший имя финского героя, убиенного бойцами РККА. Пробираясь сквозь валежник, обходя гранитные глыбы и замшелые валуны, Ю.Б. в который раз пытался представить скорбное течение жизни на оккупированных территориях в короткий отрезок времени — весна 1940-го— лето 1941-го. В марте 1940 года восьмидесятитысячное население Виипури спешно покинуло город. Финны оставили многочисленные поселки и деревеньки, раскиданные по всему Карельскому перешейку, загородные дома на берегах залива и многочисленных озер. А летом сорок первого советские самолеты побросали бомбы на города, заводы и аэродромы северного соседа, и финны вступили в войну-продолжение. Двинули на восток. Более года вся обширная местность была во власти НКВД? Не могли же коммунисты заселить переселенцами из вологодских и псковских весь Карельский перешеек? Или могли? Плевое дело. Приказали, загрузили в эшелоны и быстренько доставили колхозников осваивать чухонские земли. Разграбленные города, сожженные поселки, безлюдные леса? Трофейная зона. В эту зону Ю.Б. бежал при всяком удобном случае от суетности русского капитализма. С фанатичным упорством искал в сосновых лесах полного безлюдья. Наслаждался редкими часами уединения. Обострялся слух, пробуждалось охотничье чутье следопыта. Уловив запахи туристического костра, услышав треск сушняка или перекличку грибников, он по-собачьи замирал, прислушивался, поводил носом и тихо уходил в сторону от людей. Натыкаясь на пластиковую тару, пивные банки, коробки и упаковки, матерно поносил неискоренимое жлобство. Поначалу он собирал мусор в объемный клетчатый пакет турецкого производства. Что горело, то сжигал. Мятые пивные банки, стеклотару закапывал поближе к населенным пунктам, присыпая захоронения песком, закладывая камнями и сухими сосновыми ветками. Потом плюнул на бесполезную санитарию и только тяжело вздыхал при виде следов пребывания человеков в лесу. Увы, следов не убавлялось. Обходя стороной дачные поселки и вытоптанные зоны отдыха вокруг озер, Ю.Б. обнаруживал на лесных дорогах свалки битого стекла, тряпье, затертые диваны без ножек, разбитые кинескопы телевизоров, автомобильные аккумуляторы, бумажные мешки с разнокалиберными бутылками, горки строительного мусора. Тихие места, куда не доносился бы звук бензопилы, стали редкостью. Турист, грибник и дачник с автомобильной быстротой захватывают новые зоны культурного отдыха. Всеобщая автомобилизация. Кредитомания. Факт, с которым приходится мириться. Но уничтожение прозрачных сосновых лесов на каменистых возвышенностях, прорезанных сказочными извилистыми дорогами, заросшими травой и уводящие в грибные места, приводит в бессильную ярость. Повсеместно валят лес жадно, масштабно и безжалостно, в воровской спешке оставляя завалы сосновых бревен, мертвых веток, торчащих пней.

А в этом уголке карельского леса все было иначе. Турист с дровосеком еще не добрались сюда. Старых финских дорог в этой части болотистого леса нет. Нет клочков туалетной бумаги и прокладок, нет смятых сигаретных пачек и рваных пакетов. Глаза отдыхают. Вот и небольшая возвышенность, дугой протянувшаяся от озера к озеру. Невысокие тонкие сосны, гранитные выступы, можжевельник и сухой мох. Ю.Б. предчувствовал удачу. Ощущая нетерпение, ускорил шаг. Оберегая кустики брусники и толокнянки, мягко ступал на камень. Лес видит и ценит деликатность. В это он верил. Шляпка великолепного белого гриба с толстой ножкой прямо бросилась в глаза. Еще один гриб, и еще, и еще. Сказочный день.

Седьмой белый гриб красовался на самом крае финского окопа, слегка склонив тяжелую шляпку с прилипшими сосновыми иголками в сторону сникшего блиндажа, укрытого мхом, зеленью травы и березок. «Сегодня найду что-нибудь невероятное», — загадал Ю.Б., присев рядом с грибным указателем. Покурил, стряхивая пепел в бронзовую карманную пепельницу с тяжелой крышкой. Расчехлил саперную лопату, приготовил цифровой аппарат. Он всегда фотографировал место предстоящего раскопа. Любые находки снимал с обстоятельностью штатного фотографа археологической экспедиции или уголовного розыска. Копал аккуратно. Не оставлял ни ям, ни следов изыскательского труда. По завершению работы делал последний кадр цифровиком.

Над блиндажной ямой возвышалась гранитная глыба-раппакиви, служившая мощной защитой от пуль и осколков. Перепрыгнув через неглубокий окопчик, Ю.Б. вскарабкался на камень, осмотрел участок и сделал несколько снимков. «Да, здесь не копали, однозначно. Странно, но приятно», — удовлетворенно отметил. Спустился. Медленно прошел вдоль петляющего окопчика со стрелковыми гнездами, наклоняясь и прикладывая ладони к природной поверхности, тщательно изучая бугорки, впадинки, упруго поддающийся мох. Так, из чисто мистического энтузиазма. Как бы ожидая внутреннего сигнала: «Здесь копай». Нечто интересное должно храниться практически на поверхности. Камень и песок, прикрытые мхом и палыми сосновыми ветками-иголками. Снова посмотрел по сторонам, пытаясь представить картину февральского боя. И выбрал точку первого раскопа. Подобно знакомому врачу, аккуратно и уверенно снимающему марлевую повязку с поврежденной конечности пациента, Ю.Б. надрезал острым лезвием лопаты и осторожно отвернул моховую подстилку. Сразу же обнаружил гильзы. Перебрал пальцами нередкую находку. Сдул песок, обтер гильзу и посмотрел на четкое клеймо на донце: VPT[1], тридцать девятого года выпуска. Потянулся за второй гильзой и наткнулся пальцами на что-то узкое и гладкое. Осторожно дернул и извлек из-под мха полупрозрачный обруч с голубым отливом. С прилипшими хвоинками и в песочной пыли. В диаметре — сантиметров шестнадцать или восемнадцать, ширина чуть меньше сантиметра, толщина около миллиметра. Материал? Практически прозрачный. Сжал обруч большим и указательным пальцами, ощутив мягкую податливость. Слегка растянул — растягивается. Изделие определенно современное. Откинувшись к теплому стволу сосны, удивленно перебирал пальцами таинственный предмет. Протер тряпицей, поднял руки и посмотрел сквозь обруч на голубое небо. Внутри обруча плавали едва заметные палочки-червячки. Ю.Б. опустил руки, посмотрел на отстрелянные гильзы. «Обруч лежал рядом с гильзами. Все было укрыто мхом, — медленно соображал Ю.Б., — но предмет явно не из тридцатых–сороковых годов. Найди его в другом месте, не обратил бы внимания. Китайская штучка, ошейник тинейджера? Но такие штуковины даже янки с фрицами не выпускали. Чухонцы подавно. Как этот предмет оказался на глубине сороковых годов? Здесь не копано, не пахано. Факт». Ю.Б. вновь склонился над освобожденным от мха пятном, усыпанном гильзами. Потрогал средним пальцем несколько гильз, потом аккуратно вернул прямоугольник мха на прежнее место. Пригладил рукой. Дотошно осмотрел всю прилегающую поверхность, сфотографировал и опять отогнул рассыпающуюся мшистую заплату. Сфотографировал. Поднял голову, замер, прислушался. Где-то на шоссе нервно просигналил автомобиль, и раздался звук столкновения. Тихо шумели сосны. Привычно отмахнулся от назойливых комариных сучек и потянулся к неожиданной находке, оставленной на камне под кустиком брусники. Обруча практически не было видно на сером граните. Ю.Б. прилег рядом с камнем и стал рассматривать таинственный предмет, слегка дотрагиваясь кончиками пальцев к гладкой поверхности. Взял в руки, стянул вокруг запястья левой руки. Обруч слился с кожей, мягко вклеиваясь и теряя видимость. А если всмотреться, то можно было заметить хаотично двигающиеся черточки телесного цвета, исчезающие на глазах. Ю.Б. осторожно отклеил обруч. Находка озадачила и слегка напугала. Копать расхотелось. Ю.Б. лежал под сосной, вертел в руках обруч, растягивал его, мял пальцами. Поднес к поцарапанным стеклам старых очков. Стал рассматривать внутреннюю поверхность обруча и отдернул в сторону руку, закрыв свободной ладонью глаза. Снова осторожно приблизил к стеклам очков внутреннюю сторону обруча. Голова закружилась. Он увидел спешащий муравьиный отряд по длинной тропе, свои джинсовые колени, густой ельник за болотом, тонкие стволы берез и свернувшуюся в клубок гадюку, гранитную глыбу, летнюю голубизну над верхушками сосен и одинокое облако. Он видел все, что находилось в поле зрения глаз, и то, что в поле зрения не попадало. «Вот это да! Что за хреновина? Гибкие очки с круговым обзором? Откуда?» Удивление сменилось возбуждением. Восторг и сильное головокружение. Вот это находка! Ю.Б. опрокинулся на спину, зажмурил глаза, крепко сжимая кулак с чудесными гибкими очками. Сел. Придвинулся к стволу сосны, снял очки и натянул податливый обруч на затылок и на надбровья. Глубоко вдохнул, задержал дыхание и выдавил воздух брюшным прессом. Смотрел, не мигая, прямо перед собой. Сдвинуть обруч ниже, на глаза, все же не решался. Но привычный трехмерный цветной образ мира, видимый двумя близорукими глазами, дополнился четким изображением того, что было за спиной и над головой. Ю.Б., оставаясь неподвижным, стал переводить взгляд влево-вправо, вверх-вниз. Все, что попадало в поле зрения двух глаз, было привычно цветным, а то, что глаза не видели, отражалось в голове четкой черно-белой картинкой. Подобно движущемуся рисунку, выполненному углем на искривленной поверхности. Граница между объемной цветной и двухмерной черно-белой картинками была слегка размыта. Ю.Б. медленно сдвинул обруч на переносицу. Обруч чуть сжался и мягко вклеился в кожу на лице, над ушами, в короткие волосы на затылке. Ю.Б. плавно раздвинул руки и стал смотреть не дыша, как будто погрузился в прозрачную воду. Он испытывал ощущения, знакомые любому человеку, меняющему очки на контактные линзы. Только широта обзора стала значительно больше. Он видел все вокруг. Через какое-то время осознал, что глазные яблоки, как, впрочем, и сама голова, неподвижны, но каким-то образом он переводит взгляд с пучков травы на дальних болотных кочках на верхушку раздвоенной сосны позади себя и на трудягу дятла справа от себя просто и естественно. Удивительно было и то, что обод не мешал моргать. Обод мягко обволакивал глаза. Ю.Б. медленно приподнялся и сделал шаг вперед. Закружилась голова, и, зажмурившись, он упал. При этом Ю.Б. продолжал видеть или, может быть, зрительно ощущать окружающее в черно-бело-сером цвете. Будто смотрел черно-белое кино. Аккуратно сняв обруч с головы, подумал: «Постепенно надо привыкать к этой фантастической штуковине. Откуда она взялась? Не пришельцы же обронили».

Ю.Б. нацепил на крючковатый нос старые очки, быстро собрал инструмент и заспешил к месту своей скрытой стоянки. В расщелине меж двух валунов, на склоне гранитной гряды, оборудован был тайник, куда свободно помещались палатка, канистра с родниковой водой, съестные припасы. Поблизости не было ни лесных дорог, ни тропок. Заповедный уголок. Ему не терпелось вновь опробовать всевидящий обруч. Поужинал на скорую руку. Обжигая губы, выпил кружку крепчайшего чая, покурил и заспешил к озеру. Быстро забравшись на холм, огляделся настороженно по сторонам, прислушался и натянул обруч на затылок и глаза. Сильное ощущение. Он долго наслаждался панорамным зрением. Потом обнаружилось новое свойство обруча. Ю.Б. сосредоточил взгляд на свободном от деревьев мыске, где часто устраивались рыбаки. Острота зрения усилилась, и стали видны мельчайшие детали, как если бы он приблизил к глазам окуляры самого сильного морского бинокля. Ю.Б. судорожно забегал взглядом по самым дальним предметам, концентрируя на них внимание. И видел все, что хотел внимательно рассмотреть. Темно-вишневый корпус перочинного ножа, присыпанного песком, гвоздь, криво вбитый в сосновый ствол, обрывки лески на прибрежных кустах, сухие окурки вокруг черных головешек кострища, десятикопеечная монета на границе песка и воды, блестящие горлышки бутылок в зарослях осоки. «Дистанция огромного размера, однако»,— подумал Ю.Б. и помотал головой. Болезненно заныл затылок, правое надбровье пронзила острая боль. Казалось, правое полушарие мозга пришло в движение, ощущение было такое, как будто в работу включились спавшие участки мозга. Ночь провел без сна, мучаясь не испытанными ранее головными болями.

Боль рассосалась через сутки, искушение обладать новым зрением заставило вновь натянуть на глаза, быть может, опасный оптический прибор неизвестного происхождения. Забыв про осторожность, он стал практиковаться еже дневно. Постепенно привык к панорамному зрению. Научился фокусировать взгляд на мелких лесных обитателях, птицах, юрких ящерках, даже на тех, что были далеко за спиной. Тренировался в приближении или зрительном удалении от них. Обнаружил другие возможности обруча и научился пользоваться ими. Со дня находки прошло неполных две недели, и Ю.Б., спрятав затертые очки в футляр, больше не расставался с обручем. А в своих снах видел прошедшие дни. Оживало все, что промелькнуло, за что не зацепился взглядом и не закрепилось в сознании, но попало в поле зрения все видящего и все помнящего обруча. Пора было возвращаться в город. Ю.Б. наведался к финскому блиндажу под гранитной глыбой. Обследовал яму под трухлявыми бревнами и всю прилегающую территорию. Смутная надежда обнаружить хоть какое-нибудь свидетельство пребывания таинственного владельца обруча не оправдалась. Зато собрал двадцать семь штук белых.

Часам к четырем пополудни Ю.Б. подходил к дому Семеныча в поселке Комсомольское Озеро. У калитки, в тени черноплодки, спал Черный, мосластый пес Семеныча. Черный открыл глаза, приподнял заспанную морду, вытянул шею и, резко вскочив, завилял хвостом, жизнерадостно припрыгивая и стараясь дотянуться длинным языком до лица Ю.Б. Вместе вошли в дом. Невзирая на жару, самый востребованный плотник и печник был облачен в заношенный мичманский китель с орденской планкой и фуражку. Из просторных штанин обрезанных по колени темно-синих джинсов торчали загорелые ноги. Домашними тапочками Семеныч летом не пользовался. По дому и двору перемещался босяком. Сейчас Семеныч отдыхал в кресле-качалке и находился в состоянии умильного опьянения. Семеныч слушал «Goin’ so good». Он обожал «ZZ Top». А также Боба Марли, Маккартни и Джаггера. Любил рок-н-ролл, негритянский блюз и женщин. Навещала его вдовая продавщица местного магазина, а он частенько гостил у одиноких дачниц.

— Фенимор Купер из лесу вышел, — радостно приветствовал он пивной кружкой вспотевшего Ю.Б., — выпьем за это, а то удачи не будет, а она нам ой как нужна.

— Держи, Семеныч, беленьких на зиму. Кваском угостишь? — ответил, улыбаясь, Ю.Б. — День Военно-морского флота отмечаешь или удачную сдачу «под ключ» дачи дачникам?

— Каламбургер ты, а не следопыт. Очки, что ли, посеял или в линзах? — Семеныч прищурился и склонил набок голову. Вырубил магнитофон.

— В линзах, Семеныч, в линзах, — еще шире заулыбался Ю.Б.

— То-то я смотрю, харя лица твоего помолодевшей выглядит. Составь компанию ветерану топора и флота. А завтра, с утреца, отправим тебя в колыбель революций и криминало-культурную столицу республик свободных, — не унимался Семеныч, любивший поговорить по пьяному делу о житейском и космическом.

— Ехать надо, Семеныч, не обижайся, — отвечал Ю.Б., разглядывая ранее не замеченные мелкие детали холостяцкого жилища старого знакомца.

Кафельная плитка в верхней части печи, куда не доставала рука хозяина, запылилась. В плоской морской раковине на широкой полке, заставленной книгами, лежат недавно протертые акулий зуб, старинный ключ от неведомых дверей и серебряный якорь с надписью на латыни «Festina lente»[2]. Стоя посередине квадратной комнаты, сфокусировал взгляд на запыленном зеркале в ореховой модерновой раме, висевшем между раскрытыми окнами. Перевел взгляд за окно, из которого был виден стоящий около дровяного сарая старый «транспортер» Семеныча, закрывающий его зеленый «Хантер». С дверной ручки, растопырив лапки, спускался паучок на блестящей паутиновой нити. В нижнем углу ветрового стекла мохнатый шмель вытирал передними лапками черную голову, увенчанную двумя усиками, его желто-черная шубка была усыпана бледно-желтой пыльцой. Прикинул расстояние до насекомых: десять-двенадцать метров. Хорошо. Шагнул к зеркалу, посмотрел. На переносице — белый след от дужки уже ненужных очков, обруч не заметен. Обруч сравнялся с загорелой кожей и слился с глазами.

А Семеныч не спеша перемещался от огромного холодильника к сосновому столу собственной сборки, выставляя малосольные огурчики, зелень на алюминиевой тарелке, вареный молодой картофель, обсыпанный укропом, банку густой сметаны, пивные жестянки, отдающие прохладой, свежую бутыль финской водки. Черный в предвкушении угощений суетливо сопровождал хозяина.

— В гостях воля хозяйская, пан генерале. Посидим, вопросы обсудим, попьем по-тихому, — Семеныч осмотрел любовно стол, пригладил отсутствующую талию бутылки, удовлетворенно потер руки. — Алес. Как говорится, глаза боятся, а руки делают. Прошу, паньство, к столу.

— Ты, Семеныч, мертвого уговоришь. Умоюсь сначала, — сдался Ю.Б.

— Вот-вот. Дело говоришь. Чистый рушник возьми, ваше благородие.

— Ваше благородие, госпожа удача, для кого ты добрая, для меня иначе, —подхватил Ю.Б., на самом деле любивший раскатать бутылочку в компании веселого Семеныча. Впрочем, других компаний у него давно уже не было.

После первого тоста, за нас — хорошие мы люди, зрение Ю.Б. дало сильный сбой. Все замутилось, сдвоилось. Замелькала нарезка кадров из лесной жизни, произвольно мешаясь с разноплановыми картинками настоящего: неподвижный глаз гадюки, книжный корешок «Акутагава. Новеллы» на книжной полке, голые спины купальщиц на озере и крепенькие грудки симпатичной брюнетки, мокрый язык Черного, панорама вечернего озера, крупная капля водки на поверхности стола, разношенный верх собственных кроссовок на лесной тропе, взволнованное лицо Семеныча. Все завертелось перед глазами в калейдоскопическом многоцветии, и Ю.Б. потерял сознание. Очнулся на кожаном диване, ощущая ртом сильный запах пива с водкой и чеснока. Семеныч, наваливаясь всем телом, делал массаж грудной клетки и старательно вдувал ему в легкие свой алкогольный выхлоп, оставляя на щеках Ю.Б. капельки слюны. Черный, вообразив что это новая игра, топтался по ногам, бедрам, животу лежащего Ю.Б., сопровождая свою пляску радостным лаем.

— Все, Семеныч, успокойся. Не сердце это. Из-за линз новых в глазах помутнело. И убери ты пса, пожалуйста.

— Слава богу, отошел. Напугал ты меня, собутыльничек. Посидели. Весь первый кайф улетучился. На хрен тебе линзы, ежели выпить в них нельзя! — сильно переживал Семеныч, сгоняя раззадорившегося пса с дивана.

«А ведь прав Семеныч, мгновенная реакция на алкоголь в этом черто вомобруче, — подумал Ю.Б. — Снимать его надо, на хрен, перед тем, как водку пить».

— Извини. Ты давай продолжай, а я полежу малость, — Ю.Б. натянуто улыбнулся и попытался незаметно подковырнуть обруч за ухом. Ноготь царапал кожу, нащупать край обруча не удавалось. Его попросту не было. Короткие волосы на затылке распрямились и прошли сквозь невидимый, вросший в плоть новый орган зрения.

Матти Виртанен сидел на корточках, прижавшись к бетонной стене убежища, и раскачивался вперед-назад. Глаза его были закрыты, но он видел шевелящиеся силуэты боевых товарищей. Эрик отрешенно жевал ржаные сухари, Юрген лезвием лапландского ножа водил по прикладу своей М-28, беспрерывно бормоча: «Мои собачьи уши. Верные собачьи уши». Юхон Верса из Пикируукки, устроившись на деревянном ящике, старательно чистил походной щеточкой «маннергеймовку», которую он никак не хотел сменить на меховую шапку. Старый Юхон тихо напевал довоенную песенку про белые ночи, первый поцелуй на аллее в парке и запах сирени.

Матти приподнял голову, сжал виски застывшими пальцами и увидел Энни. Ее глаза весело посматривали, носик чуть-чуть сморщился, касаясь веточки белой сирени. Пухлые губки шевелились. Она провела рукой по тонкой шее, опустила белокурую головку и стала рассматривать белые туфли на довольно высоком каблуке. Что же она тогда сказала? А, да-да. Верно. Она сказала: «Посмотри, какие туфельки вчера купил мне папа в магазине Хамунена. Сначала мы зашли к Пулккинену на углу Эканкату, ну знаешь, но там мне ничего не подошло. Я даже расстроилась. А эти — очень, очень модные. Париж. Ой, я видела Эрика. Он на велосипеде уехал в Тианхару. Сказал, что по делу. Какое может быть у него дело? Вот глупый. Сегодня же будет замечательный спектакль в летнем театре. Меня уже пригласил Отто. Ты, надеюсь, не ревнуешь?»

Он ревновал. Еще как ревновал. Но не признался.

Матти сосредоточился и стал увеличивать изображение, хранящееся в общей памяти, его и обруча. Медленно провел взглядом по чуть-чуть тронутой загаром шее Энни с маленькой родинкой над левой ключицей и пульсирующей веной, опустил взгляд ниже, ниже белого воротничка летнего платья, и долго смотрел на ее грудь. Высокая грудь Энни поднималась и опускалась, поднималась и опускалась. Он еще увеличил изображение и видел, как переливается перламутр на пуговках между двумя грудями, видел, как колышется легкая ткань, скрывающая удивительно красивые белые грудки его возлюбленной.

Раздался невообразимый грохот, последовала цепь бесконечных взрывов, стены убежища содрогнулись. Заложило уши. Кошмар артобстрела длился час, полтора, два часа? Снова грохот, встряска, сыплющиеся куски бетона и засыпки и спокойное замечание старины Юхона: «Так, прямое попадание, чертовы русские. Поработаем — и по домам, парни». Через минуту Матти устраивался в каземате у амбразуры ближнего боя, читая молитву и водя большим пальцем правой руки по трем выжженным на прикладе буквам SKY[3]. Эту привычку он перенял у Юхона, который говорил: «Бог вам в помощь, парни, а мне помогут шюцкор[4] и мое ружье». Каземат тряхнуло, он услышал истошный крик лейтенанта: «Купол, купол разбит. Саперы, быстро». Потом все стихло на мгновение, иновые взрывы, и надрывный гул надвигающихся танков. Матти стал открывать броневую заслонку амбразуры. Заклинило. Попытался сбить прикладом. Не поддается. Ударил еще. Заслонка отошла, амбразура была засыпана кусками бетона, мерзлой земли и чем-то напоминающим ногу в пьексах[5].

«Что возишься, малец. Дай-ка я прочищу», — услышал голос Юхона и отодвинулся в сторону. Юхон, ловко орудуя тяжеленным ломом и саперной лопаткой, быстро освободил отверстие от мусора и пригласил: «Ваш выход, стрелок». В это мгновение шальная пуля, влетев сквозь только что открытую Юхоном амбразуру, вошла прямо в рот старика. Матти замер и, казалось, долго смотрел на захлебывающего кровью, умирающего старшего товарища. «Почему Юхон? Зачем? Как это случилось?» — стремительно пронеслось в голове Матти, и обруч услужливо прокрутил картинку смерти в замедленном режиме. Вот, рассекая стылый воздух, медленно летит русская пуля, вот бородатое лицо Юхона с крепким носом в красных прожилках и прищуренными глазами. Раскрытый рот с крупными прокуренными зубами. Вот выражение удивления и внезапного понимания на лице старика, разлетающиеся крошки зубов и кусочки плоти, темная жидкость, вырвавшаяся из разорванного языка. Окровавленные пальцы, вцепившиеся в нижнюю челюсть и смявшие бороду.

«Огонь, огонь!» — услышал он команду лейтенанта и прислонил щеку к холодному прикладу винтовки. Матти смотрел сквозь стрелковую щель бетонного укрепления на приближающиеся танки, волокущие бронированные сани с фигурками русских солдат, на умирающего у него за спиной земляка, на суетящихся слева и справа однополчан, на пулеметчика в конце туннеля, старательно устраивающего могучий зад на велосипедном седле перед массивным пулеметом. Обруч сделал его все видящим и все запоминающим. Обруч сделал Матти лучшим стрелком роты. Матти сосредоточил внимание на броне танка, развернувшегося для объезда гранитного валуна. Сани за танком тоже развернулись и накренились, полозья уперлись в сосновый пень. Пять фигурок в санях высунули свои остроконечные шапки из-за спасительных стальных листов и палили из винтовок по бетонным стенкам дота. «Кто-то из них убил Юхона»,— подумал Матти и стал методично стрелять, быстро передергивая затвор. Пять живых фигурок стали мертвыми. Из укрытия выскочили два бойца противотанкового отряда и метнули бутылки с зажигательной смесью. Танк запылал, из открытого люка высунулась голова, Матти выстрелил, и голова больше не показывалась. А русские надвигались и надвигались. Казалось, они не ведают страха смерти или не знают о ней вообще. И Матти стрелял без единого промаха. Когда атака была отбита, а вокруг позиции чернели десятки остановленных танков и кругом в смертельном беспорядке были разброшены сотни тел, Матти выбрался из дота и в составе группы добровольцев преследовал русских, стреляя в спины вязнущих в снегу, бегло отстреливающихся врагов. Ночью они подкрались к позициям русских и стреляли в светящиеся точки папиросок, отстреливали греющихся у костров красноармейцев. Русские отвечали шальным огнем. Возвращались в сереющем свете зимнего утра. Троих добровольцев убили.

— Скольких ты завалил? — спросил его Эрик, отхлебывая горячий кофе.

— Я больше не считаю, — ответил Матти.

— Как это у тебя получается? Вроде бы раньше ты не отличался меткостью глаз, — не отставал любопытный Эрик.

— Когда-нибудь я тебе расскажу. Спать буду. Не мешай, — ответил Матти и по-детски свернулся калачиком на деревянных нарах. Закрыл глаза и сквозь прицел винтовки ясно увидел обмороженное лицо русского. Широкие скулы, редкая щетина на впалых щеках, ямочка на подбородке, густые ресницы. Крылья тонкого носа с горбинкой раздуты. Раскрытый рот судорожно хватает холодный воздух. Белые ровные зубы. Губы обезображены морозом. Лицо красивого человека, бегущего на неизбежную встречу с Ужасом. Взгляд застывает, зрачки расширяются. Пуля входит в уголок левого глаза, мгновенно потерявшего свою голубизну и превратившегося в кровавый фонтан. Подбородок запрокидывается, рот продолжает раскрываться, впуская в легкие последнюю порцию живого воздуха, и человек погружается в февральский снег.

«Он враг, он враг, я не виноват», — пульсировала одна навязчивая мысль, и Матти пытался заменить образы смерти летними картинками довоенной жизни. И видел другое лицо молодого русского, сраженного метким выстрелом в шею.

«Я солдат, я привыкну, я должен к этому привыкнуть, — шевелил губами Матти и скреб ногтями кожу в уголках глаз. — Чертов обруч всевидящий!»

Новое зрение не внесло существенных изменений в образ жизни, которого придерживался Ю.Б. последние пять лет. Он построил свою жизнь таким образом, чтобы иметь возможность максимально свободно распоряжаться временем, обладая минимумом в материальном плане. Такой выбор он сделал. Ему не надо было ходить на службу каждый день. В неделю раз он переступал порог конторы, торопясь расстаться с обманчиво деловитыми представителями рекламного бизнеса. Довольствуясь малым в настоящей жизни, он был богат исключительно в своих фантазиях. Мечтание и фантазирование было для него как перелистывание глянцевых журналов и ночной просмотр боевиков и детективов по ТВ. Его можно было бы назвать аскетом или чань-буддистом, если не принимать во внимание его маниловские грезы. Грезы, вполне осуществимые в современный период потребительского азарта. Но зарабатывать деньги стало скучно. Суетно. Убийственно для здоровья. Он мог заниматься только тем, что было интересно. Любая работа, которая увлекала его на некоторое время, выполнялась с максимальным привлечением имеющегося в наличии творческого потенциала. Добившись результатов, он скучал, терял интерес к дальнейшему процессу, искал нечто новое. Непостоянство денег не приносило. Но избавляло от необходимости каждодневного общения с дураками и хитрецами, что неизбежно в процессе накопления и преумножения капитала. Как говорит Семеныч: «Богата дураками земля русская».

Ю.Б. был пассивным созерцателем и внеобщественным элементом, предпочитая одиночество в вынужденном труде и заслуженном отдыхе. Поэтому никогда не был женат. Влюблялся часто, исключительно в красивых, длинноногих и ухоженных. Почти всегда ему отвечали взаимностью и ждали серьезных предложений, невзирая на его бедность по нынешним стандартам. Напрасно ждали. К таинству брака Ю.Б. был по-прежнему не готов. Внебрачный статус компенсировал нежностью и умением предугадывать любовные предпочтения временных подруг, даря им стопроцентное удовлетворение. Чему способствовало и крепкое здоровье, доставшееся от казачьих предков и усиленное физкультурой. Короче, роль любовника в этой жизни удавалась ему лучше всего. Как ему казалось, лучшие годы жизни были связаны именно с периодами любви.

Ю.Б. любил красивые места, будь то городские улочки или далекие острова в заливе и затерянные лесные тропы. Любил бродить вдоль набережных каналов и речек, любил многолюдные проспекты и городские сады. В городе, среди тысячи прохожих, он чувствовал себя, как в лесу, умиротворенно одиноким, незаметным и независимым. Любил смотреть и наблюдать за людьми, общения с которыми избегал. Обруч дал ему новые возможности, одно временно лишив удовольствия неспешного потягивания пивца на террасе в летний вечер.

Но наслаждаться сверхъестественным зрением мешало беспокойство. Обруч врос в его плоть. Безболезненно и прочно. Сколько ни пытался Ю.Б. снять всемогущий глаз, вернувшись домой из лесного похода, ничего не получалось. Возникли вопросы. «Обруч одноразового использования одним носителем? Имеется ли секрет избавления от него? Типа ампутации внезапно выросших крыльев. Нетипично. Неэстетично с точки зрения бескрылого большинства, но как практично и поэтично! Вспорхнул и полетел. Стоит ли ломать голову из-за внезапного дара всевидения и подсматривания? Возможности прокручивать яркие зрительные образы волевым усилием или легким движением мысли? Обруч в тысячи раз усилил зрительную память. Обруч заменил фото и видео, оптику бинокля, монтажное оборудование режиссера документального кино. Правда, кино — только для одного зрителя. Но каково происхождение обруча? Возникнут ли побочные явления от нового органа зрения? Может быть, обруч— ретранслятор видеоинформации для обитателей Луны? Инструкция ведь к обручу не прилагалась», — раздумывал Ю.Б., всматриваясь в профиль юной художницы, сосредоточенно покусывающей кончик кисти на спуске к Фонтанке, под чугунной оградой дворца. Девчонка была вызывающе неопрятна и антигламурна. Вся в черном, мятом, мешковатом, в смазанных каплях красной краски. Смуглая щека покрыта белыми брызгами. Рыжие вьющиеся волосы стянуты полосатой георгиевской ленточкой. Пухлые губки, аккуратный носик, высокий лоб, большие глаза. Прикид творческой личности не скрывал, однако, идеальные формы женского тела, скорее подчеркивал там, где надо, прелестные выпуклости и изогнутости. Девочка искренне играла в богему. Ее подруга, прислонившись спиной к гранитной стенке, впитывала вечерний загар прыщеватой кожей миловидного лица юной искательницы смысла жизни, обхватывала губами зеленое горлышко пивной бутылки и перелистывала «Жизнь Ренуара» Анри Перрюшо. Под бронзовым хвостом клодтовского коня «синяки», уткнув носы в общий мобильник, о чем-то спорили, вяло жестикулировали, одновременно вытягивая руки в сторону цирка. Вспухшие загорелые лица сохраняли застывшее выражение безразличной злобы. Два курсантика, в мышиных мундирах на вырост, остановились подле непрезентабельной компании, пошевелили строгими губами, и ссутулившиеся «синяки» поволокли ноги в одинаковых зимних кроссовках на гранитную набережную. Освободившееся место заняла не озабоченная диетическим питанием группа туристов из штата Техас, если верить надписям на синих майках. «А в кино американцы красивы и стройны, а приезжают некрасивые и толстые, — подумал Ю.Б. — Иллюзия и реальность».

Чуть поодаль унылый менеджер, при пиджаке и ярком галстуке, старательно вдавливал отжеванный комок резинки в перила моста. Рядом фотографировались и обнимались. Запускали окурки и сплевывали в воду. Целовались взасос. Менялись лица девушек, юношей, мужчин и женщин. Иногда кто-нибудь, из чувствительных натур, ощущал на себе пристальное внимание, настораживался, оглядывался в поисках подсматривающих глаз, прикасался пальцами к щеке или к виску и устремлял взгляд в сторону Ю.Б. Взгляды встречались. Ю.Б. всматривался в увеличенное изображение глаза, пытаясь проникнуть в черноту расширенного зрачка посередине цветной радужки, рассматривал мелкую сетку кровеносных сосудов, огромные ресницы, розовые веки и тени под глазами. Человек на далеком мосту был во власти проникающего взгляда. На пару секунд человек превращался в городскую статую, потом оживал, встряхивал головой и что-то говорил своему попутчику. «Вот вам и гипноз на расстоянии, ах, эти глаза напротив», — не без удовольствия отмечал Ю.Б. и разом охватывал взглядом мосты, дворцы, прохожих и автомобили. Из Итальянской ловко вырулил и припарковался к поребрику, за спиной Ю.Б., ярко-красный купе. Тонированные стекла не скрывали от любопытных глаз Ю.Б. шестидесятилетнего водителя со слюнявой улыбочкой и разрумянившимися щечками и его спутницу, лет восемнадцати, с губами, сложенными в трубочку, и слегка зажатую неопределенностью складывающихся отношений. Временные изъяны тощеватой шеи старика скрывал белый шарфик с красными драконами, волосы из крупного носа с синими прожилками старательно удалены, ногти на чистых пальчиках отманикюрены до блеска, зубы неправдоподобно ровны и белы. Старичок накрыл левой ладонью тонкие ручки девушки, пассивно скрещенные на круглых коленках, морщинистыми пальцами правой руки стал нежно гладить голое плечо и что-то обещать. Девица сидела прямо, неподвижно, но вполне доступно. «Что-то она получит взамен? Клевые шмотки, богатый парфюм, карманные деньги на мелкие расходы? Титул „Мисс Подруга Важняка“ или съемную квартиру в спальном районе?» — подумал Ю.Б., повернулся лицом к автомобилю и стал смотреть пристально в тонированное стекло. Старый любитель девочек метнул взгляд на любопытствующего нахала и облизал толстую губу. «Старичка понять можно», — усмехнулся Ю.Б., рассматривая практически раскрытую грудь старательно загорелой девицы. Помахал рукой автомобилю, бросил взгляд на запыленные животы кучерявых младенцев на фризе дворца и пошел вверх по Фонтанке. Густые брови сладострастника приняли вопросительное положение, он настороженно огляделся и отстранился от сладенького.

Прогулка по любимому маршруту. Раньше его взгляд скользил, перебегал, цеплялся, задерживался на фасадах, портиках, треугольных фронтонах, пилястрах, круглых попках и загорелых животиках, прогулочных катерах и на крутых «байках», на ограждениях мостов и набережных, на лицах, вывесках, пролетах мостов, на ножках, спинах и затылках, на облаках и воде. Он примечал забавные персонажи и уличные сценки, выхватывал в толпе знакомые лица публичных людей, сохраняя в памяти события всероссийского масштаба. И, конечно же, многое забывал. Хождение и смотрение было неотъемлемой частью его городской жизни. Теперь он наслаждался высматриванием и дотошным рассматриванием приглянувшихся объектов и вечерним просмотром качественного материала, отснятого своими глазами и обручем.

Гранитный изгиб набережной от Мало-Конюшенного моста к Певческому завораживает пастельными фасадами строений, блеском воды и летней безмятежностью лиц плывущих экскурсантов. Раскрытое окно на третьем этаже. Царапина под коленкой загорелой ножки, складочка на животике, серебряные колечки в бровях, круглые наушники, сигаретка в детских пальцах. Девчонка устроилась на широком подоконнике и ритмично подергивает черной челкой. Сквозь запыленное стекло верхнего окна смотрит пушистый котяра с белой манишкой и здоровенными усищами. Почувствовав подсматривающий взгляд, кот повернул голову, тронул носом стекло и заулыбался. На подоконнике соседнего окна стоят, возможно, с осени семнадцатого года, граммофон и штоф с засохшей розой. Юркий роллер обогнул громоздкий внедорожник и прыгнул на тро туар, чуть не сбив коренастого японца. Блондинка за рулем коротко шевельнула сиреневыми губами и перламутровой ладошкой хлопнула по коже руля. Японец улыбнулся, как кот в окне. На правую руку ангела мира сел и косо расправил крылья серый ворон. «Забавно», — подумал Ю.Б. и направился к ко лонне.

Пересекая площадь, Ю.Б. рассматривал жизнерадостные лица молодых китайцев, загорелых и подтянутых пенсионеров из Германии, неутомимых скейт бордистов, утомленного впечатлениями папашу, с уверенностью очевидца, объясняющего семейству, откуда и куда бежали революционные матросы. Ю.Б. привычно скользнул взглядом по барельефам, посмотрел на орлов с лавровыми ветвями в когтях и впервые увидел в венке из дубовых листьев «Всевидящее Око» и надпись «1812». Посмотрел вверх. Сложив черные крылья и раскрыв черный клюв, ворон смотрел вниз, крепко вцепившись лапками в палец ангела.

«Что бы это значило? » — подумал Ю.Б., охватывая панорамным зрением скопление автобусов, брусчатку площади, колесницу с шестеркой коней и воинами-копьеносцами, лица сотен людей, громаду собора, деревья, шпиль и мальчика с сонным удавом на плече, смотрящего в объектив маминого фотоап парата.

— Слепому вернули зрение. Как он станет жить? Ну, сначала будет на все смотреть широко раскрытыми глазами, побежит в Эрмитаж и Дом кино, скупит в киосках глянцевые журналы. Потом пообвыкнется, присмотрится, приглядит себе жену и зрячую профессию. И будет просто жить. Смотреть телевизор и пялиться на девок. А если ты одноглазый? Двумя глазами лучше видно. А если у тебя три глаза? Что бы ты делала, если бы вдруг твои глаза стали видеокамерой? — Ю.Б. затер окурок, провел кончиком пальца от уголка правого глаза к ушной раковине и повернул голову в сторону Анны, лежащей голышом на широченной кровати с довольной улыбкой.

— Я сняла бы тебя во время акта, и одинокими ночами просматривала бы самопальную порнуху, и мастурбировала бы до полной остановки пульса, — Анна потянулась, вытянула загорелые руки и требовательно прошептала: — Иди сюда. Хочу еще разочек. Once more time, please.

— А передохнуть? Не юноша, чай, — Ю.Б. склонил голову и стал рассматривать красивую линию груди, шеи, растрепанные густые волосы, приоткрытые пухлые губы ненасытной Анны, изгибы бедер и длинных ног.

— Вечно ты так. Выпей кофе, съешь шоколадку — и в койку, — скомандовала Анна, изобразив каприз на привлекательном лице умной, самостоятельной женщины, охваченной желанием и ждущей очередного удовлетворения. — Не то уволю без права на прощальный поцелуй.

Ю.Б. стоял спиной к раскрытому по случаю жары окну и затылочным зрением заметил страдания красномордого с биноклем на пятом этаже двенадцатиэтажки, выискивающего эротику за стеклами соседних домов. Вот он наткнулся на что-то интересное. Движение бинокля прекратилось. Красномордый замер, облизал мясистые губы, сглотнул слюну, раскрыл рот и застыл. Ю.Б. усмехнулся и задернул шторы. Потом шагнул к рыжеволосому соблазну, лег рядом на темно-вишневые простыни и стал ласкать красивое тело в загаре без белых полосок на спине и попке.

— В пятницу у нас корпоративка на теплоходике. Хочу, чтобы ты присутствовал, — Анна выгнула ладошку и продемонстрировала идеальный маникюр:— Посмотри-ка, нравится?

— Нравится. Кор-пора-штифт-ка. А что там делать непьющему человеку? Тоска зеленая.

— Я буду там. Этого недостаточно? Будешь развлекать меня. И с каких пор ты непьющий? Не смеши меня.

— С тех самых пор. Да и не люблю я этих твоих деловых мальчиков и девочек. — Ю.Б. недовольно поморщился. — Скучно слушать про крутые «тачки», убойные вечеринки, про кредиты и проценты. Сиди и кивай трезвой головой.

— Во-первых, эти мальчики и девочки пашут на меня и приносят мне хорошие деньги. Во-вторых, не хочешь — не слушай. Будем танцевать всю ночь и где-нибудь в закутке совокупляться. Как тебе такая перспектива?

— Заманчиво. Любовь в машинном отделении. Полный вперед, полный назад. Полный вперед, полный назад. Стоп машина. Отдать конец.

— Фу, как по2шло. Испоганишь мечту одинокой женщины и доволен. А еще интеллигент.

— Не преувеличивай. Какой я интеллигент? Так, погулять вышел.

— Это не твоя фраза. Украл, паршивец. Где-то я слышала про «погулять».

— Образованная, красивая, богатая. Женщина-мечта.

— Ну, хватит издеваться. Пошли в ванную. Мне на работу пора. Зарабатывать надо на домик в Финляндии. У озера, среди камней и сосен. И чтоб ни одной скифской рожи поблизости. Устала я, знаешь, от откатов, чиновников, пожарников. От всей этой сволочи. А эти выборы-перевыборы! Единые, неединые, на все согласные. И лживые все — до тошнотворности. На-до-ело! — Анна села и подтянула ноги к груди. — Извини, некому мне больше пожаловаться.

— Аполитично и непатриотично. И, главное, концентрация русских в стране Суоми колоссальна до неприличия.

— Молчи уж, патриот махровый. Дождешься от тебя слова утешения,—Анна резко опустила на пол длиннющие ноги и потянула Ю.Б. за руку.

После совместного купания, закономерно приведшего к взаимным ласкам, поцелуям, стихийно возникшей эрекции и интроэкции на скользкой поверхности эмалированной ванны, Анна первым делом схватилась за мобильник и стала давать указания секретарше, ссылаясь на то, что задерживается на неопределенное время в офисе нового партнера.

— Вот опаздываю из-за тебя, самец. Останешься или домой поедешь? — Анна быстро облачалась в черное белье, тончайшие чулочки, летний деловой костюмчик. Быстро подкрасила губы и взмахнула щеткой над рыжеватыми вьющимися волосами.

— Поеду. Обмозговать кое-что надо. Типа поработать.

— Тогда поторапливайся, работничек. В машине покуришь. Ключи возьми. Поведешь. А я расслаблюсь. Затрахал, изверг, слабую женщину.

Сидя за обтянутым дорогой кожей рулем новенького кабриолета Анны, Ю.Б. в полной мере ощутил преимущества панорамного зрения. Он следил за дорогой, рассматривал обновленные фасады, всматривался в меняющиеся лица водителей и их пассажиров, наблюдал за Анной. Смотрел, как на ее лице по мере приближения к рабочему станку смывается выражение беззаботного счастья удовлетворенной женщины. Кончики губ едва заметно раздвигались в блудливой полуулыбке, крылья прямого носика вздрагивали. А заботы хозяйки крупной фирмы медленно сгоняли эмоции с нежной кожи. Настойчиво проступали черты расчетливой стервозности, свойственной некоторым бизнес-вуманшам. При этом лицо не теряло привлекательности и манящей сексуальности. Глаза по-прежнему лучились дурманящим светом, превращающим серьезных мужчин в покорных или теряющих самоконтроль гормонозависимых самцов.

— Как Семеныч поживает? Не женился, старый кобель? — вдруг спросила Анна, отбросив размышления о предстоящих офисных делах.

— Живет, дай бог ему здоровья, строит дачи, философствует и попивает.

— Хороший мужик, — задумчиво отметила Анна и ткнула кулачком в плечо Ю.Б. — Как хороший мужик, так пьяница или бездельник.

— Осторожно, тачку разобью.

— Только попробуй. Заставлю жениться в двадцать четыре часа.

— Нет, приживальщиком быть не согласен. Вот закончу сценарий, напишу роман, гонорарий получу, — тяжело вздохнул Ю.Б. — Прославлюсь. Тогда сватов зашлю.

— Фи, дружок. План на пятилетку. Мы знакомы полтора года. Ты даже не желаешь скинуть в Интернет малюсенький рассказик. Пусть бы народ почитал и дал оценку, справедливую и бескомпромиссную. Неужто не интересно? А то пишешь все для себя. Писатель и читатель в одном флаконе.

— Может быть, может быть. Не готово еще. Отшлифовать надо. Доработать. Доскоблить. Дочистить. Добавить красок.

— Вам ви-и-днее, господин До-о-о-влатов, — изобразила заикание Анна.

— До Довлатова мне далеко. И вообще, я не писатель. Хоббист. Где нам, дуракам, чай пить.

— Обиделся, хоббист, — Анна потрепала короткие волосы с сединой на круглой голове Ю.Б. — Как-то непривычно видеть тебя без очков. Линзы не трут?

— Не трут, данке за заботу. А что Семеныча вспомнила? Никак ремонт затеяла на вилле?

— Затеяла, угадал. А вспомнила просто так. А может быть, попал в цепочку мыслей: работа, дом. Семеныч. Семья, наконец, — Анна скривила губы и усмехнулась.

— Однако в цепочке твоей нет звена: верный друг и любовник.

— Размечтался. Мужчина — кузнец семейного счастья. А ты, к сожалению, вольный стрелок. Или ронин? Как по-вашему, по-японски?

— Люмпен. По-вашему, по-немецки, — Ю.Б. склонил голову и погладил двумя пальцами круглую коленку Анны. — Вокруг тебя кружатся достаточно мордатых кузнецов с молотами счастья. Перебираешь? Выбираешь и отсеиваешь?

— А я уже отсеяла мусор и выбрала придурка. Сам знаешь, симпатичные, деловые и умные все переженились. Обзавелись киндерсюрпризами. Когда такой подкатывает, то только с одной целью: потрахаться — и с глаз долой. А напальцованные беззадые хамы с курдюками от подбородка до колен меня не возбуждают. К тому же я люблю поразмышлять. Поговорить, послушать. Ты хороший собеседник и благодарный слушатель. С плоским животом и круглой попкой, что немаловажно для тесного общения людей интеллигентных. Так что будем ждать букера. Я не слишком откровенна, милый?

— Букер? Не льсти, красавица, при мне. И не затягивай сеть, пожалуйста.

— Хам! Попользовался телом наивной девушки — и в бега? Не на ту напал, писатель сан-ный.— Анна резко ударила Ю.Б. по ребрам. Загорелся желтый.

— Ладно, ладно, уговорила. Фрахтуй пароходик. Будем заниматься любовью на верхней палубе.

Анна церемонно протянула тонкую кисть для поцелуя и сказала:

— Заметано, фрайерок.

Вечером Ю.Б. в раздумье ходил по просторной комнате, задерживаясь у окна и разглядывая прохожих и вереницу медленных автомобилей. Раздолбанная «семерка» дернулась и поддала под зад черный «Ранглер». Мятый капот «семерки» распахнулся, как крышка шкатулки с сюрпризом. Из «Ранглера» вышел мужчина. Внешние данные джиппера вполне соответствовали имиджу автомобиля: красивый тяжелоатлет с умными глазами и с вытатуированным иероглифом ри-«аргумент» на правом плече. Салон отечественного авто набит обдолбанной шпаной в заношенных футболках. «Как это еще гаишники не додумались ввести правило эстетического соответствия внешних данных автовладельца и его автомобиля? — подумал Ю.Б. — В данном случае правило соответствия не нарушено. Вот хозяин „трехсотки“ никак не вписывается в дизайн американца. Он смотрелся бы вполне гармонично в заезженном „Кадетте“ или в „десятке“. Правило нарушено, плати. Получи направление к модельеру, пластическому хирургу и в спортзал отдела ГИБДД. Срок исполнения — сутки. Впротивном случае автомобиль изымается и выставляется на торги. Вырученные деньги поступают в Фонд выпрямления дорог, ведущих к дачам ментовского начальства». Ю.Б. повернулся спиной к окну, постоял какое-то время с опущенной головой, потом подошел к письменному столу. Открыл иероглифический словарь, разгладил страницы и стал загонять в память обруча раздел словаря, включающий иероглифы со сто сорок седьмым ключом «видеть». Потом в верхнем правом углу чистого листа бумаги быстро написал иероглиф мэ-глаза и стал старательно выводить дзасисуру-пассивно наблюдать, миру-смотреть, обоэру-запоминать, какутисуру-осознавать, сатору-понимать. Исписал один лист, взял другой. Включил компьютер, долго смотрел на плоский монитор и наконец напечатал: «Обруч и Стрелок».

чень холодно и хочется спать. Закрываешь глаза. И мозг будоражат мелькающие лица убитых. Открываешь. И видишь измученные бессонницей, холодом и непрерывными боями неподвижные серые лица. Сколько дней прошло с начала русского наступления? Трудно сказать. Может, десять, а может, больше. Грохот не смолкает. Темно. Сквозь отверстие в потолке разрушенного укрепления видны холодные далекие звезды. Промелькнул силуэт русского самолета. Холодно. Лейтенант запретил разводить огонь. Сколько еще это будет продолжаться? Говорят, их батальон должны сменить. Скорее бы. Юрген совсем спятил. Молчит третий день. Лицо закаменело. Только произносит перед каждым боем заклинание: «За дом, веру и Отечество». В глазах страх, отчаянная решимость, полная отрешенность от далекого прошлого и сумрачного будущего. Эрик держится молодцом. Но и он начал сдавать. Матти посмотрел на спящего товарища. Эрик беспокойно зашевелился.

— Не спишь? — прошептал Матти, толкнув его в толстое плечо.

— Мне страшно, Матти, — не сразу ответил Эрик, слегка покашливая. — Знаешь, я боюсь умереть во сне. Холодно. Давай поговорим.

— О чем? — спросил Матти и глубоко вздохнул.

— Помнишь, мы ездили на соревнования в Перкъярви, а потом попали на съемки «Невесты егеря»?

— В тридцать седьмом? Помню. Ты тогда пялился, как безумный, на Тууликки Паананен, а попросить автограф струсил.

— Да, а сейчас там русские танки. И фильм про войну снимали. Беженцы на станции, солдаты, военный эшелон. Странно. Мистика какая-то.

— Сильные ребята были в «Алку»[6]. А мы все же заняли первое место.

— У них сильной была команда гимнастов, легкоатлеты слабее.

— Еще бы, Хейкки Саволайнен, Эйнари Терясвирта — олимпийские чемпионы. Это тебе не за девчонками из «Лотта Свярд» [7]подсматривать.

— В начале лета, на Муолаанъярви, — с воодушевлением вспомнил Эрик и тихо добавил: — Там тоже русские.

— Нет, Хотокка пока наша, — ответил Матти и подумал: «Хорошо, что Эрик такой болтун». И сразу увидел ясную красочную картинку озера. Остров, общественный пляж в устье реки Хотойоки, дачные домики по берегу, воскресные лица купальщиков и купальщиц. Солнечные блики на теплой воде. Он тогда только свыкся с возможностями обруча и впитывал глазами все вокруг. Особенно девушек, вытесняющих временами образ Энни. Он изучал каждое лицо, плечи, груди, коленки. Пристально и ненасытно. Никто не мог заподо зрить Матти в подсматривании. Эрик с Юргеном раскрывали рты и усиленно косили глаза в сторону девушек в красивых и мокрых купальных костюмах. Эрик наклонялся к оттопыренному уху Юргена и, захлебываясь от возбужденного смеха, делился впечатлениями и комментариями. Юрген отбивался локтем и закрывал уши. Тогда Эрик толкал Матти и чуть не кричал: «Смотри, смотри же, какая богиня из пены выплывает».

«Отстань, дурень», — говорил Матти, прикрывая глаза ладонью. Фокусировал изображение и пристально рассматривал группку девушек, выходящих из воды. Сейчас, внимательно всматриваясь в счастливые лица молоденьких купальщиц, Матти узнал одну из них. Маленькая неугомонная плескальщица с непослушными волосами и круглыми грудками, стянутыми мокрой тканью. Стройная, подвижная, веселая. Маленькая санитарка с серьезным лицом, накладывающая повязку на развороченное осколком плечо капрала в промерзшем блиндаже перевязочного пункта батальона. Из-под меховой шапки выбивается белокурая прядка. На правой щеке, на потрескавшейся коже рук засохшая чужая кровь. Воспаленные глаза. Стиснутая зубами нижняя посиневшая губа с капелькой собственной крови. Отработанные каждодневной практикой движения. Матти попытался отогнать образ санитарки и вернуться в прошлое. А в памяти, усиленной силой обруча, возникали цветные картинки торчащих из грязного снега замороженных рук с растопыренными пальцами, продырявленных осколками и прошитых пулями серых шинелей, остекленевших глаз, окровавленных маскировочных халатов.

— Хорошо было летом. Жарко. Как нас гонял Окорок на сборах! — вновь заговорил Эрик. — Потом купались. Ели горячую кашу. Спали.

— От тебя козлиной воняло после занятий, — хмыкнул Матти, — хуже, чем от Окорока.

— А какие девки были на озере, — перешел на любимую тему Эрик, — жалко, далеко. Сисек не видно. Голенькие, и так далеко. И никак не подкрасться. И бинокль утопил по пьяному делу.

— Ты про каких девок говоришь? На Суулаярви или на Каукъярви? — спросил Матти и увидел серию картинок с обнаженными купальщицами. В предвоенное лето, в свободное время от работ на оборонительных сооружениях и сборов в окружном шюцкоровском лагере, они объездили на велосипедах многие волости губернии. И друзьям везло: никогда раньше они не видели столько девушек и женщин без одежд. Особенно везло Матти с его всевидящем обручем. И Эрику с его новой «лейкой» и армейским биноклем.

— На Муолаанъярви, конечно, — возмутился Эрик. — А славно напились мы тогда с Юргеном!

— Как два кабана, — снова хмыкнул Матти, — отмачивал я вас, отмачивал. Отошли только, когда проспались в лодочном сарае.

— Да, вот было время! Эх, сейчас бы стакан самогонки старика Сунинена!

— Выпьешь еще, не переживай. И на девок голых поглазеешь.

— А ты не будешь пить с нами, трезвенник?

— Лучше быть трезвенником, чем девственником.

— Так ты совратил все-таки красавицу Энни, Казанова? — оживился Эрик.

— Не твое дело. У тебя от любопытства член отсохнет.

— Отмерзнет раньше, черт! Яйца звенят, как пасхальные колокола на русской церкви.

— Потише звони, русские же и услышат. Скорректируют огонь по твоим яйцам, и будешь в опере петь.

— Такой грохот стоит, что ни черта они не услышат.

— Скоро в атаку пойдут, давай поспим маленько, — Матти помолчал и добавил: — Странно, я вдруг вспомнил строчку из Лермонтова. Послушай, как это звучит на русском : «Не спи, казак, во тьме ночной чеченец бродит за рекой».

— Не понял. Переведи-ка, полиглот.

— Не спи, финн, во тьме ночной русский бродит за рекой, — пошутил Матти.

— Вот-вот. Русские всегда не любили нас. Враги. А ты выучил русский, дружил с русским и читаешь русские книжки, — Эрик не уловил юмора това рища.

— Не все русские плохие. А учитель был у меня хороший. Царство ему небесное, как в России говорили. Он меня многому научил, покойный Георгий Константинович.

— Да, помню, как ты отделал мужиков с мельницы. Раз, два, и все лежат. Китайский бокс, кажется, и где твой русский старик научился таким приемчикам? — пробормотал Эрик и засопел, глубоко втянув голову в серый воротник тулупа.

А Матти прикрыл глаза и стал перелистывать страницы книг русских поэтов, хранившихся в мощной памяти обруча. Пушкин, Тютчев, Лермонтов. Остановился на стихотворении Валерия Брюсова, прочитал: «Тощий мох, кустарник чахлый, искривленная сосна, камень сумрачный и дряхлый, белой пыли пелена…» Посмотрел на обложки прижизненных изданий Федора Михайловича Достоевского, «Идиот» и «Преступление и наказание», лежащих на его письменном столе под лампой с зеленым абажуром, в далеком доме на берегу залива, в далеком довоенном времени. Подарок Георгия Константиновича. Задержал взгляд на фотографии отца, снятой на борту пассажирского судна «Нуйамаа» в 1911 году, сразу после окончания мореходной школы. Перевел взгляд на старый книжный шкаф с томиками Рунеберга, Эйно Лейно, Франса Эмиля Силланпяя, Лехтонена, Алексиса Киви. В их семье все были книголюбами. У изголовья кровати, на столике из карельской березы, лежали его любимые «Степной волк» и «Нарцисс и Гольдмунд» Германа Гессе на немецком языке.

Перенесся взглядом в столовую и долго смотрел, как суетится его мама вокруг стола, нарядная и красивая, весело напевая песенку из кинофильма «Swing Time» с Роджерс Джинжер. Вот-вот должен был прибыть отец из рейса.

Потом вспомнил последнюю встречу с Энни в начале декабря. Ясный солнечный день. Морозно. Они прошли по аллеям Торккела и остановились напротив дома Энни. Желтый вагон трамвайчика стоял на повороте с Карьяланкату. Энни сказала: «Вообще-то здесь нет остановки. Ужас. Неужели будут еще бомбежки? Страшно».

По Торккелинкату, со стороны Торговой площади, медленно двигалась колонна армейских грузовиков: трехосные шеститонки «Сису», двухосные «Шевроле» и «Вольво». Матти взял ее за руку. Они молча стояли. Смотрели друг на друга и молчали.

«У меня, наверное, носище красный?» — спросила Энни и потрогала кончиками пальцев свой красненький носик. Матти снял перчатку и дотронулся до ее щеки. «Ты замерзла, — сказал Матти. — Тебе нужно согреться. Может, пойдем в «Коломбию?»

«Пойдем лучше к нам пить чай. Марту мама отпустила, сама вчера утром уехала к тете в Лаппеенранту, а папа на службе, — предложила Энни, дернув за рукав Маттиного пальто и посмотрев на верхушки голых лип в парке. — Никто нам не будет мешать, и у нас есть замечательный ликер. Да, ты ведь не пьешь крепких напитков. А я выпью. Вот так».

Потом Энни подложила правую ладошку под щеку, глубоко примяв огромную белоснежную подушку. Она смотрела на профиль Матти и указательным пальцем левой руки медленно проводила по его лбу, носу, губам, подбородку. Кончики покусанных губ слегка раздвигаются в теплой полуулыбке.

«Почему ты на меня не смотришь? — спросила она. — Я не красива?»

«Смотрю», — ответил Матти, повернулся и стал гладить ее растрепанные волосы, разрумянившуюся щеку, нежную мочку маленького уха, тонкую шею, голое плечо.

«Теперь как джентльмен ты обязан на мне жениться», — прошептала она и поцеловала его руку.

«А твои родители не будут возражать?»

«Вернешься с войны c наградами и богатыми трофеями — не будут».

«А если не вернусь, что станешь делать?»

«Не смей так говорить, дурак», — Энни резко легла на спину, подтянула одеяло к подбородку и вытянула руки вдоль тела. — Тогда я брошусь с башни замка и разобьюсь об гранитные плиты».

Матти потянулся губами к лицу Энни и стал нежно прикасаться к ее глазам, щекам, мягким губам, круглому подбородку. Она обняла Матти, прижала его голову к груди, и он сжал ее грудь, обхватил губами набухший сосок, и его рука скользнула по нежной коже к бедрам и втянутому животу Энни.

«Постой, постой, милый, — зашептала Энни с придыханием, — остановись. Надо одеваться. Мама вот-вот должна вернуться». А Матти ласкал ее грудь, целовал упругий живот, мял выпуклые бедра. Энни все-таки вытянула Мат тииз-под одеяла, приникла к его телу, провела ладошкой по его спине, поцеловала, отстранилась и сказала: «Отвернись. Я еще стесняюсь тебя. Мне надо одеться».

Матти повернул голову и подумал, что, может быть, это нехорошо, нечестно, неблагородно подсматривать за Энни, которая доверяет ему. Но ничего не мог поделать. Он хотел смотреть на Энни, хотел видеть, как одевается любимая девушка. Матти отвернулся. И смотрел на Энни глазами обруча. Энни откинула одеяло, опустила ноги на ковер, обернулась и протянула руку к коротким волосам на затылке Матти. Лицо светилось нежной теплотой. Потом встала, прикрыла правой рукой соски, левой — треугольник светлых волос и медленно подошла к окну, обернулась, раздвинула шторы, прикоснулась ладошками к холодному стеклу, посмотрела на просигналивший внизу автомобиль, снова оглянулась, поднесла ладони к лицу, сложив их лодочкой и согревая дыханием, повернулась и шагнула к креслу, мимоходом бросив взгляд в зеркало и небрежно пригладив волосы. Взяла тяжелый халат темно-вишневого цвета, накинула на плечи, снова подошла к зеркалу. Долго смотрела, склонив набок голову. Показала отражению язык и быстренько направилась к двери.

«Сейчас вернусь. Я в ванную. Смотри не засни», — сказала она, резко обернувшись, и помахала рукой.

Вернулась Энни уже одетая в форменное серое платье с кармашками на груди, со значком медсестры на левом нагрудном кармане и синей свастикой «Лотта Свярд» под воротничком.

Летнее время отстраненного умиротворяющего созерцания быстро прошло. Мокрый декабрь не располагал к длительным прогулкам. Феноменальное зрение стало привычным, а обруч — дополнительным органом зрительной системы. В голове скопилось много необработанной зрительной информации, а Ю.Б. отдался литературному творчеству. С написанием забойного сценария, однако, он зашел в тупик. Хотел создать нечто нетривиальное, но коммерческое, чтобы корифеи заценили. И не получалось. Как-то уходила мысль от чернухи и порнухи в сторону никому не интересного бытописания и скучного реализма.

Размолвка с Анной, опять же. Ее он понимал. Хотелось ей, как большинству женщин, замуж, хотелось стать матерью. Но лишиться свободы перемещения в пространстве комнаты, свободы выбора между деланием чего-то конструктивного или лежанием до утра перед экраном ТВ, свободы говорить или молчать, свободы быть одному… Тяжелая утрата. Ответственность перед семьей. Воспитание ребенка. Еще бо2льшая ответственность. В юности был порыв у Ю.Б. жениться, но, слава всем богам человеческим, пронесло. Быть моногамным до преклонного возраста, когда от созерцания женских форм испытываешь исключительно эстетическое возбуждение? Ю.Б. был не согласен. А как иначе? Между двумя близкими людьми обмана быть не должно. Либо женишься и соблюдаешь верность, либо наслаждаешься свободой выбора и безграничными возможностями города, свободного от предрассудков. Впрочем, что такое предрассудки? Слово, вышедшее из употребления в сфере бизнеса и секса. А одиночные лесные походы? Бесконечное смотрение на языки пламени костра. Без слов и песен. Только в одиночестве ощущаешь себя таким, каков есть. Одиночество — дар, отказаться от которого Ю.Б. не мог. А Анну он жалел. Она ему очень нравилась. Красивая, умная, импульсивная. Но свое Ю.Б. отлюбил давно и безвозвратно, как ему казалось тогда.

«Что с тобой будет через пять-десять лет? В кого ты превратишься? В старого развратного старикашку! Никому ты будешь не нужен. Бобыль и бомж», — в сердцах провозгласила Анна, и после этого они не виделись.

Анна могла пошуметь и быстро отойти. В этот раз она не звонила. Не звонил и Ю.Б., осознавая, что подруга ждет конкретного ответа. Ответ для Ю.Б. был очевиден.

«Ей всего-то тридцать четыре года. Глядишь, и встретит человека положительного, родит, и будет семья, — уговаривал себя Ю.Б. — А мне хорошо одному. Натура у меня такая».

Ю.Б. вздохнул, и перед глазами замелькали картинки с Анной: веселой, ироничной, задумчивой, печальной. Разгневанной. Всегда красивой.

«Может быть, жениться. Лучше Анны никого больше не будет», — подумал Ю.Б. и посмотрел, не поворачивая головы, на телефон.

Раздался звонок в дверь. «Пришла мириться все-таки», — вспыхнуло радостно в голове, и Ю.Б., резко развернувшись в кресле, вскочил и быстро направился в прихожую. Открыл дверь.

— Что же вы не спрашиваете, кто звонит? А если мы грабить вас пришли?— спросил высокий серьезный мужчина, боксер или штангист. Спастись от удара такого мэна можно было только увернувшись и быстро убежав. Второй, маленький и чернявый, молча переминался и заглядывал в глубь квартиры. Вот он, наверное, бегает хорошо.

— А что у меня грабить? Богатых грабят и старушек-пенсионерок, — ответил Ю.Б., внимательно изучая голливудскую пару.

— Грабят и убивают всех без разбора, — пошутил вертлявый.

— Ну не всех. Это ты, Григорий, преувеличиваешь. Но каждого, кто попадется под руку, — подхватил шутку мэн, извлек из кармана красную корочку, раскрыл и строго произнес: — Вам повезло на сей раз. Капитан Глыба.

— Старший лейтенант Хваталов, — нехотя проговорил в сторону напарник.

— Да, это вам не хухры-мухры, а уголовный розыск, — в свою очередь пошутил Ю.Б., вспомнив старый отечественный детектив с молодыми Табаковым и Олегом Ефремовым.

— Здесь шутить будем, или пригласите войти уставшую от трудовых трупов милицию? — строго пошутил капитан Глыба.

«Сатана-перкеле, — пронеслось в голове. — Парабеллум на книжной полке лежит, в диване — автомат ржавый. Влип опять. Но мент сказал про трупы. Пронесет. Уж с трупами я дел не имею».

— Проходите на кухню. Угощу чаем с кофе, раз устали, — радушно пригласил ментов Ю.Б.

— Вот за это спасибо. Сразу видно культурного человека, который с пониманием относится к нелегкому труду защитников спокойствия сограждан, — сказал капитан, на ходу снимая черную куртку с многочисленными карманами.

— Мертвых граждан, — снова пошутил лейтенант, быстро выскальзывая из куртки армейского образца.

— Григорий — неисправимый шутник. Не берите в голову, — сказал капитан.— А как вас величать, кстати? Неловко как-то. Ведь могли и не впускать в квартирку ментов позорных.

Ю.Б. представился, включил электрочайник и сказал:

— А отчего же и не впустить? Любопытство, опять же. Да и менты вы какие-то нестандартные. Пардон, симпатичные.

— Спасибо, спасибо. Но давайте к нашему маленькому делу перейдем.

— Да, пора уже, — продолжил лейтенант, бросив взгляд на часы и отбив дробь сухими ладонями о собственные колени.

— К нашему или к вашему делу? — уточнил Ю.Б.

— Конечно же, к нашему, уважаемый, — капитан Глыба кивнул на старшего лейтенанта.

— Вы меня мгновенно успокоили, уважаемый господин капитан, — парировал Ю.Б.

— Можно просто Антон Денисович. В участке меня зовут Адэгейцем. Улавливаете? Антон Денисович Глыба, сокращенно АДГ, — в умных глазах капитана вспыхнула насмешка, веселые морщинки проявились в уголках.

— Метко, — ответил Ю.Б., покачивая головой, — звучит серьезно: Адэгеец. Это вам не Француз какой-нибудь мягкотелый, а Адэгеец. Хотя Глыба — сама по себе фамилия серьезная. И звучит убедительно.

Подумал и добавил:

— Есть еще вариант более устрашающий — АДов Гость.

— Ну, это слишком витиевато как-то, мифологией отдает. Монстр, а не милиционер, — сконфузился капитан.

— Он на Кавказе порядок наводил, — проговорился лейтенант, — там его кликухой и наградили. АДов Гость — прикольно.

— Было дело. Но об этом в другой раз. А ты, Григорий, в первую очередь— милиционер, а потом уж — болтун с языком без тормозов.

Григорий только фыркнул и опустил голову.

— Итак, уважаемый, насколько мне известно, не буду скрывать, известно от ваших опрошенных уже соседей, вы не обременены каждодневным хождением на работу. Дело ваше, разумеется. Но в силу вашего образа жизни вы можете наблюдать округу в любое время, когда вам заблагорассудится, скажем, свершить моцион, или сходить в гастроном, или засмотреться из окна на улицу. Так ведь? Не видели вы в последние дни, а особенно нас интересует вчерашний день и поздний вечер, чего-нибудь необычного, непривычного? Не заметили ли вы подозрительных людей? Незнакомые автомобили, которые обычно не паркуются на вашей улице? В общем, нас интересуют любые детали.

— А в чем, собственно, дело? Что я должен был заприметить необычного?

— Как же! Вы не в курсе? Убили вашего соседа с третьего этажа, квартира двадцать семь. Вы что, не выходили из дому сегодня?

— Понятен теперь ваш трупный юмор. Нет, сегодня я был весь день дома. И вчера дома сидел. Погода не располагает к прогулкам. Убили. Страшное дело. И где убили?

— В собственной же квартире, за железной дверью, и произошла трагедия. Так что? Помните что-нибудь примечательное? Может быть, кто-то терся незнакомый на лестничной площадке? Или, может быть, вы видели, кто посещал его? Женщины, мужчины? — капитан встал из-за стола и подошел к окну, посмотрел вниз и на окна соседнего здания. — Убиенный проживал как раз под вашей квартиркой.

— Да, и все окна квартиры выходят на улицу, — не хотелось Ю.Б. приглашать симпатичных милиционеров в комнату, — А что касается «видел — не видел», скорее, не видел. Нет. Не припомню ничего странного.

— Жаль. А в каких отношениях вы состояли с ныне покойным соседом, а по-простому — жмуриком? — снова спросил капитан.

— Исключительно в соседских. Даже не здоровались. Даже не знаю его имени-отчества. Да и сталкивался я с ним на лестнице всего-то пару раз. Да и то давно это было. Когда — не помню.

— Во времена! Живут люди рядом и не хотят знать ничего про соседа, — подал голос лейтенант, допивая кофе, — а сосед то — пидор.

— Каждый сам за себя, на остальных накакать,— со вздохом провозгласил капитан и вернулся к столу.

— Да я пытался поздороваться с ним. Он проигнорировал. Ну и хрен с ним, подумал я, — оправдался Ю.Б., — а что он пидор, я не знал.

— Это шутка такая. Юморит Григорий. Как нас проинформировали ваши словоохотливые соседи, вы холостяк? — задал неожиданный вопрос капитан и добавил: — Достойно зависти. Ну, ладно. Спасибо за угощения. Наследили мы тут вам, извините. Если припомните что-нибудь интересное, звоните.

— Обязательно, — уверил милиционеров Ю.Б., беря протянутые визитки,— приятно было познакомиться с настоящими детективами.

Закрыв за милицией дверь, Ю.Б. быстро направился в комнату, служившую ему кабинетом и спальней, схватил с книжной полки «парабеллум» и засунул глубоко в ящик письменного стола. Имел он опыт общения с органами МВД, опыт, весьма печальный. Повтора не хотел, потому что знал: стоит попасться пальцу в милицейскую машинку, затянет и не выпустит. Как сказал следователь в тот раз: «А мы вас пропустим по полной программе, чтоб страшно было».

Знал Ю.Б. и убийцу неприятного соседа по подъезду или, по крайней мере, того, кто был непосредственно связан с преступлением.

Жмурик, а прежде живой сосед с третьего этажа, был действительно одиозной фигурой. Высоченный, несоразмерного сложения. Бегающие глазки, зажатые мясистым носом, распухшими щеками и набухшими веками. Надменный и, похоже, очень глупый. Но очень довольный собой. Напоминал он райкомовского работника средней руки из дореформенной эпохи. И, судя по возрасту и нездоровому цвету бугристой кожи, с чувством зажигал на комсомольских застольях в красные дни календаря. А Ю.Б. с юных лет испытывал стойкую неприязнь к активистам и функционерам.

Где-то около года назад Ирина Сергеевна, дама с крикливой собачонкой из двадцать шестой квартиры, сообщила Ю.Б., что, мол, квартиру двадцать семь купил чиновник, большой человек с огромными связями. Но странность заключалась в том, что квартира-то небольшая. А как же семья государственного человека? Уж, наверное, домочадцы чиновника не привыкли ютиться в столь маленьких метражах.

Как потом выяснилось, чиновник и вправду не намеревался селить семью в уютной квартире после основательного ремонта. Ю.Б. сталкивался с ним всего-то раз пять, преимущественно по пятницам и субботам. Довольный жизнью бывший сосед и чиновник, как правило, нес продуктовые пакеты и ласково подпихивал пузом худое создание неопределенных лет с легкой косоглазинкой, про которую Семеныч непременно бы сказал: «В голодный год за ведро сметаны не соглашусь».

Последняя встреча произошла в начале этого месяца. Было еще не поздно, когда Ю.Б. возвращался с прогулки. Он как раз продвигался к дверям подъезда, а такси уже стояло. Раскрылась дверь автомобиля и вывалился сосед, абсолютно невменяемый. За ним выкатилась женщина, ну вылитая «мокрота» из рекламы средств от кашля, низенькая, толстенькая, грудастая. Вдетской куртке и короткой юбке. Слегка трезвая и веселая. Лежа на мокром асфальте, любвеобильный сосед вытянул длинную руку, схватил толстенными пальцами хохотушку за ногу в ботфортах и прокричал: «Я так хочу тебя, любимая». Та ему ответила со смехом: «Хочет он, мама дорогая, да у тебя невстанет». Истала дергать ногой в целях освобождения, но упала. Чи новникпришел в восторг, но ненадолго. Настроение быстро переменилось, он встал начетвереньки и стал яростно орать, что, мол, всех уроет, козлов вонючих.

Ю.Б. поспешил миновать скандальную сцену. «Не купи дом, а купи соседа»,— ах, если бы можно было последовать мудрому совету пословицы.

Так что факт насильственного лишения жизни подобного персонажа не огорчил. Наверняка развел серьезного клиента на «бабки» по жадности и глупости. Пагубность поступка очевидна: «жадность губит человека» или «глупец стремится к богатству, как бабочка на огонь». Японская народная мудрость. Наша народная мудрость четко определяет причину подобного смертоубийства: «Жадность фрайера сгубила». Гипотеза непрофессионала, разумеется. Но в основе подобного мочилова лежат неправедно нажитые деньги. Есть преступление, есть наказание. Без правосудия. Потому что есть деньги. Жестокий хищник съел слабого и глупого мелкого грызуна. Закон борьбы за деньги. Ю.Б. не был поклонником этого вида единоборств, так стоит ли вмешиваться? Есть капитан Глыба. Он, наверное, уж осознанно выбрал ремесло идущего по следу. Свое назначение или предназначение он выполняет. Найти и покарать. Есть придавленный грызун-чиновник. Есть человек-хищник с холодным немигающем взглядом, с гибким телом тренированного бойца, с цепкими пальцами на ухоженных руках, с кольцом-печаткой на безымянном пальце левой руки и серповидным шрамом у основания большого пальца. «У каждого свое предназначение, своя роль в этой игре на деньги, — размышлял Ю.Б., стоя спиной к окну и внимательно осматривая улицу внизу, — меня устраивает принцип невмешательства, роль наблюдателя и собирателя фактов и курьезов. Разве мне скучно? Нисколько. Будь у меня еще и шапка-невидимка, я был бы счастлив. Глыба-Адэгеец? Похоже, он утомлен своей ролью следока. Действительно симпатичный человек, хоть и милиционер. Исключения бывают в любых профессиях. Может, подкинуть ему фактик? Подумать надо, без суеты. Инте ресно, Хищник ходит еще в то кафе, или эти две встречи были случайны? Вряд ли. Судя по тому, как он держал себя, он частый гость этого дорогого места любителей блюза».

А потом подумал: «Как бы сгодился мой обруч Глыбе или Хищнику, детективу и убийце, в их нелегком труде. Два неординарных человека, не ведающие, что есть подсматривающий глаз».

Взгляд Ю.Б. сразу остановился на Хищнике, сидевшем в одиночестве за столиком маленького кафе. Они с Анной только переступили порог кафе, как тот оторвался от решения шахматной задачи и пристально стал смотреть на них. Тогда Ю.Б. был поражен этим немигающим взглядом холодных глаз. Он излучал силу и безграничную уверенность в свои возможности. Мускулисто-худощавый, в дорогом летнем костюме, без плебейского вызова, в белоснежной сорочке. Кожаные мокасины ручной работы. Перстень с инталией. От него веяло властью и деньгами. Удовлетворив свое любопытство, он вернулся к шахматам и кофе.

Когда они сели за столик и сделали заказ, Анна наклонилась к Ю.Б. и прошептала:

— Заметил, какой серьезный господин играет в шахматы сам с собой? Ужас. Мороз по коже от его взгляда. Чуть не уписалась.

Это было в начале теплого сентября. Где-то через неделю или полторы, прогуливаясь, Ю.Б. свернул с набережной на тихую улочку и хотел было, миновав блюзовое кафе, направиться в сторону Сенной. На террасе сидели Хищник, спиной к стене здания, и взволнованный господин стандартной наружности. Господин что-то сбивчиво говорил, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие. Но безуспешно. Перед господином стоял пивной стакан, за который он хватался и быстро подносил к подвижным губам. Хищник пристально смотрел на господина, перебирая левой рукой черные бусинки четок, изредка склоняя голову или произнося несколько слов. После чего господин сильно наклонялся над краем стола и продолжал свой отчет или рассказ. Скорее всего, он о чем-то просил. Несколько раз Хищник качал головой в знак отрицания.

Ю.Б. наблюдал эту сцену, не спеша приближаясь к террасе кафе. Когда же он поравнялся с ведущей переговоры парой, он почувствовал, что находится в опасной зоне, но не прибавил шагу, а внезапно развернулся и занял один из свободных столиков. Сел спиной к Хищнику. Хищник, не меняя положения головы, скосил глаза и стал изучать затылок нового посетителя. Казалось, он старался что-то вспомнить или понять. Потом усмехнулся и два раза ударил по краю стола указательным пальцем правой руки. После чего поднял палец вверх, и сразу же появилась официантка. Ю.Б. зачарованно следил затылочным зрением за столь интересным человеком. Сильная и опасная личность его притягивала и пугала. Кто он, этот человек с немигающим взглядом? Хищник расплатился и сделал распоряжение, официантка засияла и быстро удалилась, покачивая красивыми бедрами. А Хищник встал, одернул спортивную куртку и произнес неожиданно мягким голосом потомственного дворянина: «Я подумаю, уважаемый. К великому моему сожалению, должен ехать. Дела. О своем решении сообщу. А вы не грустите. Наслаждайтесь теплыми погодами. Танечка вам коньячку сейчас принесет». Хищник пересек улицу, подошел к черному «Лексусу» и легко нырнул в глубь кожаного салона. Принцип соответствия водителя автомобилю выполнялся на сто процентов.

А в прошлый понедельник Ю.Б. неожиданно увидел Хищника в роли пассажира черной подержанной «бээмвэшки», припаркованной недалеко от его дома, рядом с магазином канцтоваров и сувениров. Сначала Ю.Б. увидел левую руку Хищника: часы, шрам и перстень. Рука была поднята и обращена в сторону окна передней двери, до которой был всего один шаг. Ю.Б. от неожиданности вздрогнул. Прошел вперед шагов на пятнадцать. Остановился, достал мобильник, приложил трубку к уху и стал имитировать разговор, естественно, не оборачиваясь и наблюдая за автомобилем. Водитель автомобиля, совершенно обычный парень под тридцатник, с правильными чертами лица, в общем, симпатичный парень с серьезным лицом, говорил спокойно, изредка кивая в сторону подъезда, в котором проживал Ю.Б. Один раз парень склонил голову и посмотрел на окна родной квартиры Ю.Б. В тот момент Ю.Б., без всякого к тому основания, принял интерес Хищника к этому дому и окнам его квартиры на свой счет. Внутри похолодело. Уже потом, дома, спокойно поразмыслив, Ю.Б. успокоился и списал эту третью встречу на совпадение. Еще он подумал, что Хищник, наверное, занимается недвижимостью и присматривает квартирки в центре города для скупки. Правда, одет он был как-то затрапезно. Заношенная шоферская кожанка, надвинутая на глаза кепочка, серый свитер. А тогда Ю.Б. смотрел на Хищника, стоя к тому спиной, столь пристально, что Хищник, почувствовав слежку, как-то насторожился и посмотрел внимательно вперед. Ничего опасного для себя не заметив, он что-то сказал парню. Парень кивнул, и автомобиль мягко тронулся. Хищник внимательно всматривался в прохожих.

В момент, когда лейтенант Григорий обмолвился о «мертвых гражданах», Ю.Б. почему-то вспомнил Хищника и сразу же стал прокручивать по ходу дела всю видеоинформацию, связанную с ним. Разговаривая с капитаном, Ю.Б. просмотрел и необработанную информацию за прошедшую неделю, зафиксированную обручем и хранящуюся в кладовых памяти. Непосредственные и кратковременные следы памяти консолидировались и были готовы к извлечению по первому требованию. Обруч демонстрировал яркий видеоматериал того, за что не зацепился взгляд, когда Ю.Б. стоял у окна и думал об Анне, о затее со сценарием, о новых возможностях заработать с помощью обруча или когда он выходил из подъезда на прогулку, рассеянно бросив взгляд налево-направо. Память зафиксировала еще два факта присутствия того обычного парня из «бээмвэшки» на их улице, вблизи дома. Один раз парень сидел в отечественном авто темно-красного цвета, наблюдая за подъездом в зеркало заднего вида, другой раз он неспешным шагом проследовал в направлении их подъезда. Были у Ю.Б. детальные описания внешности, номера автомобилей и полная уверенность в том, что Хищник связан с убийством гниды чиновника. Появление Хищника, с его холодным проникающим взглядом, на месте преступления не могло быть случайностью. Ю.Б. это чувствовал и знал. Что делать? Сотрудничать с Глыбой или оставить информацию при себе? Не испытывая доверия к органам милиции в целом, Ю.Б. симпатизировал Глыбе в частности. Но стучать на Хищника, как, впрочем, и стучать вообще, Ю.Б. никак не хотел. Хищник был редким зверем, внушающим на расстоянии смешанное чувство почтения и страха. «В конце концов, это не моя война, — думал Ю.Б., усаживаясь в привычную позу „лотоса“. — У каждого свой путь».

Когда спустились по крутой и прохладной Линнанкату и подошли к Замковому мосту, Эрик предложил не идти в парк, а отправиться на мыс Терва ниеми. Понятно почему. На пляже в Терваниеми были девчонки. Пока ждали, когда пролет моста встанет на место, спорили, куда все-таки идти. Энни с Матти настроились на пикник в парке, Юргену было все равно, Эрик упорст вовал.

«Мальчики, немедленно прекратите спор», — прервала перепалку Энни и твердо сказала, что их путь лежит в Монрепо, поскольку там романтика и тишина. И решение, принятое совместно накануне, нарушать не следует из-за эротических страданий одного члена их дружной группы.

В парк прошли не через готические ворота, а, как обычно, со стороны Пикируукки, преодолев препятствие в виде невысокой каменной ограды. Устроились на мыске, на теплых камнях у самой воды. В эту часть парка редко забредали отдыхающие и смотрители. Сразу разделись и полезли в воду. Потом все, кроме Матти, пили пиво.

«Удивляюсь тебе, Матти. Как можно отказаться от этого замечательного напитка настоящих мужчин? — Эрик повернул голову и с деланным укором посмотрел на Энни. — Дурное женское влияние».

«Какой же ты глупый, Эрик! И выводы твои глупые. Я же пью пиво. По-твоему, мне можно пить, а ему запрещено. Как я могу запретить Матти делать что-то? Дурак», — сказала Энни, не отворачивая лица от солнца.

Матти тогда сказал, что, мол, Эрик сделал правильный выбор и его место в кабине самолета, где невозможно будет слушать его трепотню из-за рева двигателей.

«Да, вот поступлю в летную школу, потом закончу Академию ВВС, стану капитаном и буду командовать истребительным подразделением „Фоккеров“,— расплылся в мечтательной улыбке Эрик, — стану знаменит, как Манфред фон Рихтгофен[8]. Все девушки мои будут».

«Эрик, твое место в театре. Язык у тебя подвешен, рожа не кривая. А если станешь киноактером, точно все девушки мира — твои», — Юрген-молчун наконец поддержал разговор.

«В актеры Матти надо идти, он у нас натура творческая, художественная. Красавец и танцор», — Эрик хлопнул Матти по спине, протрубил губами марш «Alte Kameraden»[9] и, прыгая с камня на камень, устремился к воде. С ходу нырнул в воду и быстро поплыл кролем к большому камню, выступающему из воды метра на полтора, взобрался на верхушку камня, раскинул в стороны руки, присел, сильно оттолкнулся и красиво вошел в воду. Юрген аккуратно поставил пивную бутылку в тень, медленно поднялся и пошел не спеша, обходя гладкие камни. Коснувшись воды кончиками пальцев, он обернулся, поскреб затылок и сказал: «А вы что? Идем купаться. Хорошо-то как!»

«Как говорит мой мудрый папа, вода и выпивка не совместимы», — Энни поправила волосы и приложила ладошку козырьком над прищуренными глазами.

«А что твой папа подразумевает под выпивкой?» — пошутил Юрген и сам расхохотался своей неожиданной шутке.

«А ты что сидишь мечтаешь? — Энни пристально посмотрела на Матти.— Иди купайся. Я не обижусь».

Пока они ныряли с камня, шумно плескались и плавали наперегонки, Энни постелила на плоском камне льняную салфетку с красными мордами львов по углам и красными крестиками по краю, достала из корзины хлеб, ветчину, сыр, стопку белоснежных салфеток и две бутылки пива для Эрика и Юргена, а для Матти — бутылочку содовой.

«О чем я подумал, друзья», — спешил поделиться осенившей его мыслью Юрген, проглатывая кусок ветчины и быстро запивая пивом.

«О чем же ты подумал?» — серьезно спросил Эрик.

«Нас четверо, как в фильме „Три товарища“, — с воодушевлением продолжил Юрген, не замечая насмешливой нотки в словах Эрика. — Помните? Отто, Готтфрид, Роберт и Пат. Здорово. Правда?»

Эрик с Матти расхохотались, а Энни спокойно спросила:

«Юрген, ты мне желаешь красивой смерти?»

«Не-ет, — удивленно протянул Юрген. — Нас четверо, и ты красивая, как Пат. И вы с Матти, это, дружите тоже».

«Ты болван, Юрген. — Эрик раскачивался от хохота. — А где наш „Карл“?»

«Какой Карл?» — растерялся Юрген.

«Автомобиль, болван. „Карл“ — гоночный автомобиль. „Карл“ — призрак шоссе».

«Да ну вас. Ничего вы не понимаете», — обиделся Юрген.

«Юрген, не обижайся на друзей. И спасибо за изящный комплимент. Только при чем здесь Матти, я не понимаю, — сказала Энни, кокетливо склонив голову. — Обожаю Роберта Тэйлора. Благородный красавчик».

«А ты действительно чем-то похожа на Маргарет Саллаван, — продолжил кинематографическую тему Эрик, вздохнул и серьезно произнес: — А я больше девушек люблю автомобили. Ну, или так же, как девушек. Видел в американском журнале за прошлый год „Buick Y-Job“. Самолет, а не автомобиль. Рядная восьмерка. Объем двигателя триста двадцать кубических дюймов. Мягкая крыша с сервоприводом. Автомобиль будущего».

«Будь у тебя такой автомобиль, все девушки были бы твои», — Юрген попытался взять реванш.

Но Эрика шутка не зацепила. Эрик развивал тему моторов и скоростей.

«Этот автомобиль способны оценить исключительно знатоки и ценители прекрасного. Не посвященным рекомендую „Cadillac-60 Special“. Отличная машина для свадебных путешествий. Просторный багажник. Проста в управлении. — Эрик поднял вверх указательный палец и посмотрел на Матти, потом на Энни. Повернулся к Юргену и продолжил: — Тебе, дружище, я настоятельно рекомендую приобрести „Plymouth-Westchester-Wagon“ или „Buick Century“, иначе этот роскошный автомобиль с деревянным кузовом называют „сарай“. Сгодится он в твоей будущей коммерческой деятельности для перевозки поросят из Саккола».

«Да что ты ко мне привязался», — Юрген вновь попытался обидеться, но вместо обиды неожиданно рассмеялся…

Август 39-го. Казалось, события на европейском континенте минуют их стороной. Они просто жили, слушали радио и читали газеты, наслаждались жаркими днями и теплыми вечерами, ходили на танцы в парке и в кинемато граф, упивались велосипедными гонками, поцелуями и прикосновениями. Строили планы. Как говорил Георгий Константинович: «Человек предполагает, правители располагают, путь Неба побеждает». Вот и посмертный подарок старика, обруч всевидящий, существенно изменил жизнь Матти и скорректировал его планы на будущее. Обруч, открывающий новые возможности. Почему Георгий Константинович выбрал именно его, по скромному мнению Матти, совершенно обыкновенного финского юношу, а не кого-нибудь из русских, из того же Союза трудовой интеллигенции Выборгской губернии, Матти так до конца не осознал. Был старик необыкновенно образован, говорил на многих европейских и азиатских языках, был физически крепок и спортивен. Был одинок, но не беден, как многие русские эмигранты. Любил карточную игру и всегда выигрывал по-крупному. Был приветлив, общителен, помогал соотечественникам, но предпочитал одиночество. Он говорил: «Деньги найти легко. Хорошего человека найти трудно». И стал для Матти учителем и другом.

Матти вспомнил, как на холодном лице мертвого друга выступила полоска с легким голубоватым свечением. Мертвая ткань отвергала обруч. Вспомнил свой страх и дрожь в пальцах, когда он по завещанию Георгия Константино вича снимал мягкий обруч с тяжелой головы покойного.

«Кто снимет обруч с моей головы и когда это случится?» — подумал Матти, когда его окликнул фенрик[10] Пекканнинен.

«Просыпайся, сынок. Пора, — сказал фенрик, бывалый солдат, воевавший на русско-германском фронте и участвовавший в боях гражданской войны. — Идем брать „языка“. Приказ комбата».

Новый год встретил один, а в начале февраля позвонила Анна и сказала, что собирается выходить замуж. Договорились встретиться для прощального ужина в ресторанчике у Пяти углов, куда они нередко заходили покушать вкусно, сытно и недорого. А «маргарита» там была, как утверждала Анна, самая вкусная в городе.

— Хорошо выглядишь. Кофточка красивая, — Ю.Б. старался скрыть волнение.

— А ты похудел. Кофе и сигареты тебя сгубят, — ответила Анна. — Сколько мы не виделись? Два месяца, кажется.

— Чуть больше. Тридцатого ноября, в годовщину начала «зимней войны» в тридцать девятом, ты меня бросила.

— Это я тебя бросила? — Анна повысила голос так, что маленькая официантка с нагруженным подносом споткнулась. — Это ты матросишь без штампа в паспорте. Устроился, трахарь безответственный. А я замуж хочу. Детей рожать хочу. Я его бросила. Свинья!

— Встретились и поговорили. — Ю.Б., сидевший спиной к залу, видел, какое впечатление производит на мужчин Анна. Было приятно. И грустно. Анна была хороша необыкновенно. Глаза сверкали, рыжеватые волосы отливали медью.

— Ладно. Все это в прошлом. Замуж выхожу, — сказала Анна, как на собрании в своем офисе. Коротко. Четко. Доступно для понимания.

— Ты меня осчастливила. Кто же избранник? — Ю.Б. опустил голову и стал изучать меню.

— Молодой, — Анна издевательски скорчила рожицу. — Иностранец. Не дурен собой. Богат, но не знаменит.

— Неужто француз? — оживленно спросил Ю.Б.

— Без сарказма, пожалуйста. Не француз, но финн.

— Вот счастье подвалило. Сбылась мечта, пардон, идиотки — домик вФинляндии. Рад. Искренне рад за тебя. Ты это заслужила, как часто говорят в американских мелодрамах.

— Ну, хватит издеваться. Давай не ссориться, пожалуйста. В конце концов, могла и не звонить.

Анна помолчала, в глазах сверкнули веселые огоньки, она повертела пальцами фирменный спичечный коробок, примяла его и сказала:

— Обещай, что не будешь смеяться.

— После расставания с тобой мне не до смеха. Может быть, может быть, лет этак через -дцать, я улыбнусь перед кончиной, вспоминая твои ласковые ручки, ножки и все остальные прелести.

— Не юродствуй, а то уйду. Обещаешь или нет?

— Обещать не могу, но постараюсь. — Ю.Б. приложил правую руку к груди.

— Тебе ведь нравится моя фамилия? — загадочно улыбнувшись, спро силаАнна.

— Ну да. Фамилия загадочная, но звучит красиво. И тебе подходит. Анна Тарттума. Благородно. Правда, меня всегда смущали две «т» в середине.

Анна неожиданно громко рассмеялась, прикрывая ротик ладошками и склоняясь к самому столу.

— Вот дурак, фамилия мне подходит, — сквозь смех пыталась говорить Анна. — А знаешь, что это значит по-фински?

— Нет, — искренне сознался Ю.Б.

Анна продолжала смеяться, привлекая всеобщее внимание. Бармен за стойкой даже приоткрыл рот. А приветливый метрдотель стал еще приветливее. Серьезный мужчина, сидящий за третьим столиком за спиной Ю.Б., отвлекся от вкусных ребрышек и с интересом уставился на Анну, забыв стереть салфеткой кусочек мяса над верхней губой. Его партнерша по еде обернулась и смерила Анну взглядом соперницы. Но все же улыбнулась ровными зубами.

— Тарттума по-фински, — смеялась Анна, — Тарттума по-фински значит «инфекция». Представляешь, Анна Инфекция.

Ю.Б. только хмыкнул и предложил:

— Так ты возьмешь фамилию мужа, как водится. В чем проблема?

— А проблема в том, — Анну продолжало трясти от смеха, — проблема в том… Боже мой, не могу. Проблема в том, что фамилия мужа Хуйвилайнен[11]. Представляешь, как я с такой фамилией в Россию приеду. Анна Хуйвиляйся. Ну прямо бля с кисточкой.

Теперь уже смеялись вдвоем.

— Представляешь, парочка, — не унималась Анна, — Анна Инфекция и Пекка Хуйвиляйся?

— Да, кожно-венерический диспансер какой-то. И что с детьми будет от такого сочетания?

— Ой, не знаю. Не знаю, — Анна при упоминании о детях начала успокаиваться. — Ты обещал не смеяться. Нарушил слово. Будешь наказан.

Будто и не расставались. Ю.Б. протянул руку и легонько сжал ладошку Анны, лаская ее запястье большим пальцем. Она не высвободила руку. Напротив, развернула свою ладонь и сильно сдавила ладонь Ю.Б., внимательно всматриваясь в его глаза.

Ю.Б. смотрел на радужную оболочку глаз Анны, пытаясь проникнуть внутрь черного пульсирующего отверстия, сужающегося и расширяющегося, как будто Анна держала в голове две цифры, большую и маленькую, и не могла выбрать. Красивые глаза. Решительность и грусть. Немного ожидания. Чуть-чуть смущения. А боковое зрение Ю.Б. фиксировало красные стринги над низко спущенными джинсами круглой попки молоденькой блондинки за соседним столом.

Анна вдруг скосила глаза в сторону красной попки и спросила:

— Нравится задок? Не легковат?

— Давай лучше поедим, — ответил Ю.Б. и обернулся к подоспевшей официантке, тактично выбравшей точное время подхода.

Ужин прошел за расспросами и рассказами. Где познакомились, как выглядит и сколько лет, как сильно любит и где будут жить, реакция подруг и близких родственников. Как с личной жизнью и творческим процессом. Ю.Б. смешил Анну короткими историями, насыщенными деталями и яркими подробностями, подмеченными глазом-обручем. Короткометражные фильмы, как называл их про себя Ю.Б., хранящий в памяти фильмотеку городских комедий.

Вечер закончился в кровати Анны. Потом Анна, откинув легкое одеяло с груди и бросив руки вдоль тела, сказала:

— Какие мы, бабы, дуры. Зарекалась, зарекалась и опять с тобой в постели кувыркаюсь. А у меня жених. Я, между прочим, с ним не спала. Так влюблен, что готов ждать до послесвадьбы. Вот так. Бедный мальчик.

— Ты же говорила, что он богат, — Ю.Б. повернулся на бок, прижавшись к разгоряченному телу Анны, подложил ладонь под голову, провел пальцами поее волосам, теплой щеке, прикоснулся губами к аккуратной мочке уха ишепнул:

— Ты не представляешь, как я скучал. Второй раз в жизни. Наверное, в последний.

Анна отстранилась и сказала с горечью в голосе:

— Не надо так. Жестоко. Что ты скажешь утром? Сбежишь в свою келью. А мне мучиться снова. Кака-а-а-я я ду-у-ра!

Ю.Б. крепко обнял Анну и неожиданно для себя решительно сказал:

— Давай поженимся.

Анна скептически улыбнулась и только произнесла:

— Театр драмы и комедии. Сколько вам лет, господин?— и после короткой паузы, повернув голову и заглядывая в глаза Ю.Б.: — По крайней мере, фамилия у тебя не позорная.

Утром Анна была предупредительна и непривычно молчалива. Наливала кофе, готовила бутерброды. Она вопросительно поглядывала на Ю.Б., но вопросов не задавала. Молча поставила на стол пепельницу. Ю.Б. же осознавал, что вступил в новую фазу жизни. Ведь такими предложениями — «давай поженимся» — в сорок пять лет, почти сорок шесть не бросаются. Тем более что подруга в предбрачном состоянии с иностранцем. Партия для нее хорошая. Финляндец, по всей видимости, человек надежный и основательный. Наследник капиталов и земель. Подходящий возраст для женитьбы — тридцать два года. Семьянином будет, что надо. Анна для него — мечта несбыточная. Красавица и умница. Не бесприданница. Пойди найди такую в Стране озер.

Ю.Б. взял Анну за руку, притянул к себе, посадил на колени и сказал:

— А ведь я серьезно.

Анна прижала круглую голову Ю.Б. к груди, прикоснулась губами к его макушке и чуткими кончиками пальцев провела по его седеющему затылку, шее, погладила под мочкой уха:

— Если бы ты сказал это месяц назад… я благодарна тебе, пожалуй, понимаю, о чем ты думаешь, но… Как ты сам говоришь, к прошлому не возвращаются.

— А мы все еще в настоящем.

— Я скучала и много думала о тебе, о нас с тобой. А тут — влюбленный Пекка. Он хороший человек.

— А я — плохой?

— Нет. Ты не плохой. Но для тебя же будет лучше остаться свободным, не связанным обязательствами. Сейчас в тебе говорят чувства, пройдет время — будешь сожалеть. Мне было хорошо с тобой, тебе — со мной до тех пор, пока я не захотела видеть в тебе не любовника, а мужа… Горбатого могила исправит.

— Зачем же ты позвонила?

— Не знаю. Хотелось тебя увидеть в последний раз. Уезжаю на следующей неделе.

Ю.Б. впервые в жизни почувствовал неотвратимость надвигающегося одиночества, не того спокойного и безмятежного одиночества, которое он ценил и берег, а одиночества тоскливого и безнадежного. Действительно новая фаза жизни. Анне же он сказал:

— Что ж, баба с возу — мужику легче. No woman, no cry.

— Шутник, — тихо сказала Анна и поцеловала его в губы в последний раз.

Опустив голову, Ю.Б. шел через февральское грязное месиво к своему зеленому, давно немытому «Хантеру» и смотрел затылочным зрением на окна Анны. Она стояла у окна, приложив ладошку к стеклу, как стоят пассажирки поездов дальнего следования. Он обернулся и помахал, Анна ответила.

Две недели прошли тяжело и скучно. Разрыв — не размолвка. Ю.Б. старался не заглядывать в файлы, где хранилась информация об Анне. Образы всплывали самопроизвольно. Анна была вирусом, от которого трудно избавиться. Чтобы блокировать тяжко-сладкие картинки, Ю.Б. стал ежедневно посещать отдел справочной литературы городской библиотеки. Вызывая изумление и любопытство библиотекарей и читателей, он методично перелистывал разнотолстые тома по психологии и физиологии, биологии и вирусологии, по кос мологии и архитектуре. Потом взялся за языковые словари. Вечерами сидел вИнтернете, восполняя пробелы в историческом образовании и краеведении. Взыграло любопытство: каков же предел зрительной памяти, усиленной обручем? Предела не было. Может быть, и был. Должен быть. Но ему наскучило наконец бездумно забивать голову фактической информацией. Требовалась эмоциональная подзарядка. Хотелось новых живых впечатлений. Суббота. Выходной день. Время безошибочных знакомств с незамужними, симпатичными и бездетными. Их много в городе. Они отличаются от замужних подруг. Глаза. Заинтересованные, изучающие и ожидающие теплые взгляды. Мягкие улыбки кончиками губ. Такие ему нравились. Не нравился обманчиво неприступный взгляд строго перед собой. Как говорила Анна: «Хороший ты мужик, но нет в тебе романтизма, один кобелизм». Но клин-то клином выбивают.

Кобелировать, однако, не стал. Не было запала. Сел в «Хантер», поехал по городу. Проехал по Владимирскому, Литейному, миновал мост и, оказавшись у Финляндского, повернул в сторону Выборгского шоссе. И сразу как-то успо коился. Образовалась цель поездки. В красивом городе Выборге был в послед ний раз прошлым летом. С Анной. Без обруча на голове и в мозгах. Сейчас, двигаясь в сторону Выборга и финской границы по мокрому шоссе, глядя на мокрые стволы сосен, пятнистый мох и гранитные каменья, на многочисленные придорожные венки с крестами, Ю.Б. испытывал какое-то сладковато-горькое чувство физического приближения к Анне. «Иллюзия. Слабость. Иблажь», — три раза вслух произнес Ю.Б. и бросил взгляд на дорожный указатель: Цвелодубово. И память сразу же отозвалась: поселок Кауко-Лемпееля. Справа— озеро Нахимовское, а прежде — Суулаярви. Потом, ближе к Выборгу, промелькнули указатели: Кирилловское — пристанционный поселок Перкъярви. Лейпясуо — «Хлебное болото». Гаврилово — станция Кямяря. И,наконец, Лебедевка — Хонканиеми, или «Сосновый мыс». Выборг — Вии пури — «Святой город».

Въехал в город по Ленинградскому шоссе, доехал до Красной площади и оставил свой «Хантер» на улочке, за мощной спиной вождя с кепкой, обгаженного голубями, но не утратившего монументальной решимости.

«В этом-то и заключена прелесть одиночества — не надо согласовывать со спутниками маршрут прогулки и пункты остановок, — подумал Ю.Б., разглядывая стеклянный фасад новостроя на месте деревянных трибун, мимо которых когда-то проходили праздничные демонстрации трудящихся и советской интеллигенции. — Богатый дом, однако, в центре города. Хорошо бы в нем поселиться». А затылочным зрением отметил длинноногого люмпена в красной куртке и пятнистых штанах, вынырнувшего из-за угла и совершившего резкий поворот тела в его сторону. Ю.Б. обернулся.

— Не надо печалиться, мужик, вся жизнь впереди, — веселый хмырь качнулся и по-индейски поднял руку в знак приветствия. — Хай. Дай в долг червонец на похмел. Бля буду, отдам.

— Как отдавать-то долг будешь? Мы даже не знакомы, — Ю.Б. смотрел прямо в глаза изобретательному попрошайке.

Тот часто заморгал и бодро ответил, растопырив пальцы грязной ладони:

— Ноу проблемс. Кюхельбекер. Честь при мне. Не сомневайсь.

Ю.Б. игнорировал предложенное рукопожатие, хмыкнул и ответил:

— Бенкендорф. Мой принцип — в долг не давать, особенно опальным пиитам.

Жизнерадостный алкаш изобразил почтительный испуг подвижными частями припухшего лица, прикусил нижнюю губу, прижал кулак к груди и с театральной фальшью произнес:

— Неужто, граф? Ваше сиятельство, полтинник-с с вас за титул.

— Ну, ты даешь. Ставки растут. Иди у буржуев проси, Кюхельбекер.

— Да разве ж они дадут? Удавятся за копейку. А не дадут. А ты, вижу, мужчина с понятием. Короче, Мишей меня зовут. Знакомы будем.

«Привязчивый, гад», — подумал Ю.Б. и полез в карман за десяткой.

Миша в волнении переминался и быстро говорил, разбрызгивая слюни, театрально жестикулируя и приглаживая немытые патлы с сильной сединой:

— Вот все бы так. Вот жизнь была бы, живи — не хочу. А, ваше сиятельство? А может, купишь пузырь? Выпьем за знакомство. А? Приглашаю к себе. Тут недалеко живу, в «генеральском». Все чин чинарем. Чисто и благородно. Имузыка имеется. Пардон, русского не держу. Хад рок, в лучшем виде-с. Со старых времен «винил» в комплекте.

Сквозь алкогольно-возрастную опухлость Мишиного лица проступали знакомые черты симпатичного студента филфака, фарцовщика и балагура, любимца модных девушек. Мишка Адмирал, наследник богатейшей библиотеки книжного дефицита, собранной его дедом-адмиралом и пополненной мамой, часто выезжающей за пределы крепко запертой границы.

Мишка, воодушевленный удачей, не узнал приятеля юности, подхватил десятку и нахально потребовал:

— Добавь еще. Воздастся за щедрость многократно, — и зачем-то продолжил, махнув рукой: — Все там будем. Аминь.

Тут он увидел группку финских пенсионеров, быстро пересекающих площадь, дернул головой и устремился вдогонку, семеня длинными ногами и размахивая ручищами. Миша пристроился рядом с финской дамой, взял ее под ручку, согнулся и стал что-то вежливо втолковывать перепуганным старушкам и старичкам, приложив свободную руку к сердцу. Университетское незаконченное образование, беглое знание иностранных языков и бесцеремонный натиск возымели свое действие. Пенсионеры капитулировали. Миша поклонился, поцеловал сопро­тивляющейся даме ручку в перчатке и заспешил в сторону гастронома.

«Вот, блин, метаморфоза», — подумал Ю.Б. и пошел по гранитной брусчатке к главной улице города. Повернул направо и медленно направился в сторону Рыночной площади, разглядывая постаревшие и неухоженные фасады финских зданий, облицованные гранитом и украшенные цветами, медведями и гербами.

«Какая красотища, — повторяла Анна, когда они летом кружили по улочкам старого города, заглядывая во дворики, и Анна без устали фотографировала обветшалые памятники архитектуры, — и какая запущенность. Представляешь, каким бы был этот город, останься он финским? Курорт, туристический центр. Северный Монте-Карло».

«Палка о двух концах, — ответил тогда Ю.Б., — будь город финским, я не провел бы здесь столько времени в детстве и юности. А так я рос в красивейшем городе, на берегу залива. Острова, сосновые леса, озера. Все рядом. Ижить среди таких красот было абсолютно привычно и естественно. Не представляю жизнь в панельном захолустье».

«Да ты, батенька, сноб и сталинист, — Анна навела на него объектив фотоаппарата. — Изобрази смайлик».

«Не понял. Почему сталинист?» — Ю.Б. был удивлен неожиданному заявлению.

«Тупите, товарищ. Кому ты обязан счастливому детству в сказочном городе? Верно, товарищу Сталину, вернувшему Родине карельские земли».

«Выходит, нынешние выборжане в знак благодарности должны переименовать улицы и проспекты, носящие имя Ленина, в Сталинградский проспект, в проспект имени Сталина, в Сталинградское шоссе?»

«Было бы логично. Ленин отдал. Сталин вернул. Выборжане счастливы и довольны. Не называть же улицы в честь Маннергейма или нынешнего губернатора области, — вполне серьезно продолжила рассуждения Анна. — Товарищ Сталин в некотором роде — собиратель Земель Русских. Империя великая и неделимая. Где сейчас Украина, Белая Русь, Крым с Севастополем? Прибалты и грузины? Разбежались. А Сталин был мужик с большой буквы».

«С большой буквы „М“. Суров, но справедлив, — сказал Ю.Б. — Да ты сама скрытая коммунистка и сталинистка».

«Я — умная женщина с красивой, запоминающейся внешностью, — гордо ответила Анна. — Я — редкий экземпляр двуединства ума и красоты. Цени и наслаждайся».

И она была права. Он наслаждался ее красотой, ее способностью никогда не быть скучной. Но не ценил, а принимал. И потерял.

Потом они сидели на лавочке в парке перед сухим фонтаном, позади городской библиотеки, пили пиво из одной бутылки, и Анна делилась историческими сведениями, уже знакомыми Ю.Б. Он ее не перебивал. Молча восхищался осведомленностью подруги.

«Вот на этом месте в 1893 году был построен кафедральный собор, в готическом стиле из красного кирпича. Перед собором был памятник Микаэлу Агриколе, финскому просветителю. А в том доме, дом имел название «Эдем», жила фрейлина императрицы Анна Вырубова. Ее навещал иногда Густав Маннергейм, когда был в Выборге. А еще в Выборге родился Тучков, ну, Тучков мост, улавливаешь? Что киваешь головой? Или ты это знал, мерзавец?»

«А еще в Выборге варили лучшее в стране пиво, — продолжил Ю.Б., — но про это в Интернете ничего не сказано, наверно. А премьер-министр Финляндии родом из Выборга».

«Знаю, умник, — ответила Анна, постучала ноготками по стеклу пустой бутылки и предложила в своей обычной требовательной манере: — Сгоняй за пивом. Дама пить хочет».

Ю.Б. отсутствовал не более десяти минут, благо киоск был рядом, а когда вернулся, то увидел Анну в компании двух молодых людей с хорошими фотоаппаратами. Анна хохотала и закрывала ладонями лицо, а молодые люди изо всех сил старались сфотографировать красивую женщину.

«Мальчики, позвольте представить моего мужа, — Анна с пафосом про тянула руки в сторону Ю.Б., — гражданского мужа, но постоянного и пока, надеюсь, верного. Разрешение на съемку спрашивайте у него, а гонорар гоните мне…»

Фотографы катали их на лодке по заливу с заездом в парк и на острова. Смеялись, пили пиво и фотографировались. Сидели у костра…

Внезапно Ю.Б. перестал видеть окружающее. Он видел Анну всем своим панорамным зрением. Споткнулся. Чуть не налетел на мамашу с ребенком. Остановился. Встряхнул головой, обхватил голову руками. Сделал глубокий вдох, выдох. Еще раз. И еще. И вновь пошел в сторону Крепостной улицы.

Ю.Б. шел по Замковому мосту. Моросил дождь, продувало. Он все же поднялся на смотровую площадку башни Олафа и повернулся лицом в сторону Финляндии. Вдали шевелились верхушки сосен. И над ними кружили черные вороны. Но даже сильный обруч не мог приблизить его к Анне. Он стал рассматривать людей внизу, заглядывал в близкие для него окна домов и гостиницы на берегу залива, смотрел на проезжающие по двум мостам автомобили и на поезд на железнодорожном мосту, любовался приближенными обручем безлюдными островами, смотрел на серую крышу старого дома, где он когда-то жил, и на черные деревья прозрачного парка.

Матти редко вспоминал детство и быстро пролетевшую юность. Его воспоминания чаще уходили в короткий период всевидения, насчитывающего двести сорок два дня, или пять тысяч восемьсот восемь часов, включая часы ярких сновидений. Он мог просмотреть события любого из этих дней. Мог вызвать в памяти сны. Мог задержать взгляд на заинтересовавшем его персонаже за столиком в ресторане «Эспила», на гирляндах алых пеларгоний над входом в вокзал, на каких-то мелких деталях на борту торгового судна в Салаккалахти, на гранитных фигурках зверей и птиц, украшающих фасады городских зданий, на колоннах и арках Художественного музея, на страницах «Суомен Кувалехти» или на фотографических карточках из семейного фотоальбома. Мог настроить движение памяти на любой эпизод мирной жизни. Остановиться, окинуть взглядом с обзором в триста шестьдесят градусов начало и конец Торккелинкату, площадь Красного Источника и палатки торговцев, сверкающие автомобили у входа в Объединенный банк, витрины, вывески и окна, лица и спины беспечных горожан, прогуливающихся в зеленом парке, белые стены Городской библиотеки Алвара Аалто, шпиль кафедрального собора. И долго смотреть цветное кино, выбирая самые интересные сюжеты. Но в последние дни непрерывных бомбардировок, артобстрелов и танковых атак память стала неуправляемой. Память собственных глаз, многократно усиленная силой обруча, жила только настоящим ужасом войны. Глаза видели мерзлую землю, осколки камней, бетона и куски арматуры, отстрелянные гильзы и пустые патронные ящики, заваливающийся бруствер и разлетающиеся щепки сосновых бревен, спины, ноги обезумевших резервистов, пытающихся врыться в неподдающуюся землю, вихри огня, извергаемого русскими огнеметами и неисчислимое количество черных воронок, черных танков и мертвых тел русских и финских солдат. Глаза видели, как взрывные волны бросают тело солдата туда-сюда, как русские пули впиваются рядом в землю, поднимая земляные фонтанчики, видели, как сползает на дно окопа парень из Хонканиеми с залитым кровью белым лицом, видели, как орудие танка разворачивается и сотрясается от выстрела, а русский солдат резко распрямляется, подпрыгивает и заносит далеко назад руку с зажатой гранатой. Падает на спину, высоко вскидывая левую ногу в сером валенке, сраженный точным выстрелом в грудную клетку, защищенную только тонкой шинелью и грязным маскхалатом. Граната взрывается, отрывая солдату руку по локоть. Убивает и калечит еще троих русских в белых накидках, так и не преодолевших проволочное заграждение. Глаза выбирали новую цель. Руки не поспевали за глазами. Глаза были главным органом в военном ремесле убийства и выживания. Он сидел на дне окопа, запрокинув голову с закрытыми глазами, и ждал, когда подойдут русские. Мороз не давал заснуть. Тело промерзло до позвоночника, живот закаменел. Казалось, что живут только глаза, кости и бухающее сердце. Справа, над блиндажом, возвышалась черная глыба гранита-раппакиви. «Гнилой камень». «Порфировый гранит, богатый ортоклазом», — мелькнуло в голове. Черные обрубки сосен уткнулись в белые точки звезд. Мерцающий белый свет на мгновения закрывали крылья русских бомбардировщиков, несущих груз для города, где он родился девятнадцать лет тому назад. Пахло Рождеством и костром. Матти снял меховые рукавицы, подул на пальцы и просунул руку под тулуп. Нащупал неподдающуюся пуговицу на нагрудном кармане, долго боролся с ней и наконец достал последнее письмо от Энни, датированное десятым числом этого месяца. Поднес письмо к лицу и вдохнул бумажный запах. Смотрел на мятый конверт и молил Бога, чтобы с ней все было хорошо.

Этой ночью они получили приказ оставить практически уничтоженные оборонительные сооружения и стали спешно отходить ко второй линии обороны, перебираясь в темноте через многочисленные воронки, заполненные болотной водой, покрытой тонкой ледяной корочкой, и завалы загубленных сосен. Где-то поблизости была станция Кямяря и железная дорога, которую непрерывно бомбили. Матти, Эрик и еще четверо измученных бессонницей и февральским морозом бойцов заняли точку боевого охранения на небольшой каменистой возвышенности между двумя озерами. За спиной были свои, впереди — болото и русские. Было страшно. До сегодняшней ночи Матти не сомневался в том, что его не убьют. Но когда на носилках пожилые санитары унесли неподвижное тело Юргена, которого Матти знал с детства, Матти осознал, что смерть может забрать и его жизнь. «Еще один день. Если ничего не случится, то все будет хорошо, — загадал Матти и стал подгонять застывшее время. — Быстрее, быстрее, быстрее». Матти оперся о винтовку, поднялся на ноги и стал всматриваться в черно-серые нагромождения заваленных стволов и торчащие обрубки сосен. Все, что осталось от леса после многодневных артиллерийских атак. Со стороны русских доносился непрерывный гул, но никакого движения не было. На дальнем крае болота, над гранитными валунами, возвышалась нетронутая смертью сосна. На верхней ветке Матти увидел ворона. Ворон тоже не спал. Казалось, ворон смотрел в глаза Матти. «Что тебе надо? Разве ты видишь меня? Я вот могу видеть так далеко, даже в темноте, — прошептал Матти. — А ты лучше лети отсюда, если жить хочешь. Я бы улетел». Ворон склонил голову, раскрыл клюв и приподнял крылья. Потом указал клювом в сторону русских, обернулся и стал с любопытством рассматривать Матти. Снова склонил голову, широко раскрыл клюв, оттолкнулся от ветки, нырнул вниз и низко полетел в сторону окопа, блиндажа и Матти. Пролетая над головой Матти, ворон спланировал, сделал круг и полетел на запад. А Матти медленно опустился на корточки, прижал сжатые кулаки к щекам и положил голову на край патронного ящика.

Внезапно он перестал видеть черно-серые очертания окружающих предметов и провалился в цветной сон.

Скрипели уключины. Он склонялся и распрямлялся, склонялся и распрямлялся, а весла скользили по гладкому льду залива. Солнце пекло неимоверно. Пот накапливался в бровях, заливал глаза, струился по вискам и шее, стекал струйками с голой груди на живот. На обнаженных руках выступали прозрачные капельки, набухали, отражая солнечный свет, а потом взрывались, оставляя кровавые воронки. Он слизывал языком соленую влагу над губой и проводил рукой по мокрому лбу. А зеленые деревья на острове, куда Матти направлял лодку, оставались недостижимы. Лодка кружилась на одном месте, переваливалась с борта на борт, а весла царапали лед. К лодке приближались сотни русских и финских солдат с окровавленными глазами, обмороженные, однорукие и безногие. У некоторых вывалившиеся из дырявых животов внутренности примерзали ко льду, и они со стонами отдирали кишки в ледяной корочке. Мерт вецы ползли, опираясь на замороженные культи, и волокли рваные обрубки ног, другие передвигались по-людски, то и дело падая на скользкий лед. Первым приблизился русский солдат в окровавленном маскхалате. Одной рукой он держался за горло, из которого хлестала кровь, другой пытался схватиться за весло. «Возьми нас, парень. Не оставляй. Холодно здесь», — хрипел солдат, сплевывая кровь на голубой лед.

«Убей его. Имеешь право. Он большевик, а значит, наш враг, — сказал ворон, вдруг оказавшийся на носу лодки, голосом Георгия Константиновича. — Пьяная солдатня перестреляла мою стаю, разграбила родовое гнездо, лишила родины. Думал, доживу спокойно в Выборгской губернии. Ан нет. И сюда добралась сволочь большевицкая».

«Так я уже убил его. Он мертвый. Да и вас, Георгий Константинович, похоронили в прошлом году», — ответил, не оборачиваясь, Матти.

«Похоронили, славненько так похоронили, в хорошем месте. В Сорвали. Скромно, но благородно, под стенами Успенской церкви. А я живу в глазах твоих, мой мальчик. Душа моя в обруче твоем, то есть в нашем обруче. Мы смотрим на мир одними глазами, у нас общее зрение, — хихикнул Георгий Константинович, — а значит, и точка зрения общая».

«Как-то странно вы говорите, не как живой», — ответил Матти, одновременно пытаясь вырвать весло из рук мертвеца.

«Да врежь ему хорошенько, без церемоний, — перешел на крик ворон, то есть Георгий Константинович, — врежь по-мужски, как солдат. Врежь, иначе пропадешь!»

Матти медленно приподнялся, освободил второе весло, занес весло над головой и вяло опустил на плечо русского парня. Весло погнулось, как резиновое. В правый борт лодки вцепились пальцы другого мертвеца, и показалась голова Юргена: «Матти, помоги, дай мне руку». Еще один мертвец, с красно-черной нашивкой шюцкора на рваном рукаве шинели, навалился грудью на борт, подтянулся и закинул обрубок ноги на дно лодки. Борт лодки сильно накренился, и Матти плавно и долго стал падать на лед. Холод проник в тело, и Матти заскользил куда-то вниз, пытаясь вцепиться ногтями в зеркальную поверхность холодного льда.

Над ним кружил ворон и кричал: «Береги глаза, парень».

Потом он услышал грустный голос настоящего Георгия Константиновича: «Боже мой, Боже мой, он обречен. Честный мальчик, талантливый юноша. Обречен».

Лед затрещал, по гладкой поверхности разбежались трещинки. Пальцы Матти зацепились за острый край трещины и переломились, как весенние сосульки. А Матти перестал скользить и увидел свое тело со стороны, в центре вращающегося рисунка на серой поверхности льда. Рисунок напоминал паутину или мишень. Маленький распластанный человечек в центре гигантской паутины или мишени превращался в ледяную скульптуру. Огромная черная тень накрыла рисунок и с воем приблизилась к ледяному человечку. Раздался взрыв.

Матти проснулся. Он сидел в оцепенелости в том же положении, положив голову на край ящика. Земля тряслась от взрывов. Началось. Волна взрывов надвигалась со стороны оставленной ночью оборонительной линии. Захлестнула их огневую точку, накрыв блиндаж и окоп, и пошла дальше на запад. Показалась русская пехота. Матти видел, как заняли позиции все бойцы их маленького отряда, но ничего не слышал. Уши крепко заложило. Начался бой. И длился не более часа. Перед первым выстрелом, согревая дыханием негнущиеся пальцы, Матти подумал: «Конец. И совсем не страшно».

Еды было много, но ворона заинтересовала покрытая инеем полоска, закрывающая самое вкусное. Ворон переминался на лапах, поднимал клюв и осматривался. И снова принимался за работу. Тянул изо всех сил эту несъедобную полоску, вонзая когти в замороженную человеческую плоть. Наконец ворон сорвал с человеческой головы инородное тело, победно огляделся. Но оценить его победу было некому. Ворон обронил предмет. И вернулся к застывшим глазам.

Примечания

1

Valtion Patruunatehdas (фин.) — Государственный патронный завод, Финляндия.

(обратно)

2

«Спеши медленно», или «Тише едешь — дальше будешь».

(обратно)

3

Suojeluskunta Yhdistys (фин.) - охранный корпус.

(обратно)

4

Skyddskar (швед.) - охранный корпус. Военно-патриотическая организация (1917-1944), задачей которой было повышение обороноспособности Финляндии.

(обратно)

5

Pieksu (фин.) - обувь для ходьбы на лыжах с загнутыми вверх носками.

(обратно)

6

Название спортивного общества.

(обратно)

7

Добровольная женская патриотическая организация (1919-1944).

(обратно)

8

Манфред фон Рихтгофен (1890-1918) - легендарный немецкий летчик, известен по прозвищу Красный Барон, сбивший восемьдесят самолетов противника.

(обратно)

9

Старые друзья (нем.).

(обратно)

10

Низший офицерский чин.

(обратно)

11

Финские фамилии образуются от значимых слов, huivi - платок.

(обратно)

Оглавление

Собиратель фактов . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте