«Мир сотворенный»

Опечалил господь Адама и Еву, но люди в утешение дали им тот день, что предшествует рождеству. И коли уж он принадлежал им, не тужили они в этот день ни о каких своих бедах, а прижимались, бедные, теснее друг к дружке и в любви своей так продлевали ночь, что она и на заре не кончалась. Они еще сладко дремали, когда хозяин из-под жениного бока буркнул в дверь мастерской:

— Лёринц, встал, что ли?

Как два пестрых мотылька от дальнего грома, вспорхнули веки Лёринца.

— Встал, встал! — поспешно ответил он.

В доме снова широко и по-хозяйски простерлась тишина, только слышно было, как мерно дышат где-то Адам и Ева, и хозяйка, мягко поворачиваясь на другой бок, говорит:

— Поспим еще немножечко, Шаму…

Раз, другой вздрогнули веки Лёринца, потом он весело сел на мешке с соломой, постланном на полу столярной мастерской. Тихонько огляделся: кругом еще властвовали сумерки. Лишь снежинки струили в два окошка мерцающий свет. Где-то в комнате, словно сорочий король, тикали часы, и вдруг затрещала свежесклеенная мебель, будто хотела их испугать.

Лёринц прислушался.

— Работают…

Потом он зажег лампу, в два счета оделся и затопил железную печку. Вспыхивая, загорелись стружки, занялись, потрескивая, еловые поленья, и пламя, извиваясь, скользнуло вверх по печной трубе.

Рассветало.

Лёринц подошел к окну, выходившему на дорогу, и распахнул обе створки. Он выглянул в зимний мир, что сам с собою весело играл в рассвет, такой был игривый. Летели, кружились снежные хлопья, толстые и бархатистые, летели, куда им вздумается, и все же в великом порядке. Они мягко усаживались на проводах и в саду, на тротуарах и кровлях и увядали лишь в причудливых выбоинах дороги. Иногда, как сама тайна, проходил мимо кто-то из деревенских, а один раз проехала телега, да с таким скрипом, словно колеса ее давно стосковались по человеческому уху.

Таким было утро сотворенного мира.

Задумался Лёринц о вечном Мастере, который вращает день и ночь и смазывает этот скрипящий мир, потом старательно прибрал в мастерской и накинул на плечи куртку, собираясь, как обычно, идти за хлебом. В другие дни он просто, не говоря ни слова, шел к булочнику и приносил хлеб на весь день, всегда одинаково. Но сегодня так хорошо было, что его распирало от радости и больше всего на свете хотелось сейчас войти к спящей хозяйке и пощекотать ее, пусть и она порадуется этому чудесному утру!