«Под медвежьей шкурой»

Бросив последний взгляд на стенные часы – без десяти двенадцать – Рита в отчаянии выскочила на улицу.

Ночь стояла тихая. Мороз был несильным и, совсем не чувствуя его, Рита в распахнутом пальто спешила по темным улицам, без разбора сворачивая из одной в другую – пока не оказалась у чугунной ограды старинного городского сада. Здесь она, наконец, замедлила шаг.

Ее отчаянье не было беспричинным. После прошлогоднего развода Рита чувствовала всё более сгущающееся одиночество. И если первое время можно было по инерции продолжать «ходить на работу» – в свой ныне дышащий на ладан, а некогда мощный оборонный НИИ, и там, чуть ли не за ежечасным чаепитием и болтовней хоть как-то отвлечься, то теперь и эта последняя возможность была отнята. Около двух месяцев назад всех сотрудников, кроме начальства и бухгалтерии, отправили в бессрочный отпуск – разумеется, «без содержания». Найти подходящую новую работу было весьма непросто, деньги таяли, а вечернее сидение дома, в четырех стенах, подчас давило ее просто физически. Телефон безмолвствовал, за окном висела плотная тьма, и ни книги, ни телевизор уже не помогали. Именно сегодня всё опять подступило разом, и Рита, накинув пальто, бесцельно выскочила на январскую улицу.

В саду горели редкие фонари, похожие на светящиеся кукурузные початки на длинных стеблях. В их свете деревья, обмётанные инеем, казались искусственно красивыми, чем-то вроде рисованного задника декораций к «Снегурочке». А тут еще пошел медленный оперный снег.

Мысли ее были сумбурны и отрывочны. «Тридцать два… Мне уже тридцать два года!.. Боже мой, ни живой души кругом».

Дойдя до угла ограды, она увидела тускло светящиеся окна ночного ларька и по инерции подошла к нему. В ларьке восседал плотный бритоголовый парень со стеклянным выражением глаз – этакий китайский божок.

Рита посмотрела на витрину и вдруг приняла отчаянное решение, выхватив взглядом из ларёчной пестроты узкую темно-синюю баночку с надписью «Petroff». «Однофамилец» – внутренне усмехнулась она и протянула деньги. Продавец, не повернув головы и не сместив корпуса ни на сантиметр, принял бумажку и выдал требуемое и сдачу. Руки его двигались будто отдельно. Числить его «живой душой» можно было с большой натяжкой.