«Азбука жизни»

Абракадабра

Одно из самых звучных слов. Слово, звучание которого идеально соответствует его значению. При игре в слова, когда тебе выпадает слово на «А», большое удовольствие произнести: абракадабра.

Из географических названий ему соответствуют:

Гвадалквивир и Брахмапутра, а из имен собственных — Навуходоносор.

Бомба

Раньше так дразнили толстушек.

Характеристики бомбы следующие: тяжелая, округло-пузатая и потенциально опасная, то есть обладающая большой внутренней энергетикой, отлично подходит к определенному типу женщин. Причем, заметим, это весьма привлекательный образ.

Завораживающее сочетание слов: ковровое бомбометание.

У бомбы обязан быть прочный металлический корпус, лучше с шипами.

Взрывные устройства в виде невнятной путаницы проводков в коробочке совершенно не впечатляют.

Бумеранг

Это то, что известно нам об Австралии: там бегают кенгуру и аборигены с бумерангами. Вся Австралия поэтому представляется в виде детского мультика. Кенгуру — прелестная живая игрушка, плюшевая мадонна мира животных. Что же касается бумеранга, который всегда возвращается к тому, кто его бросил, бумеранг можно считать воплощением плюшевой метафоры. Всем доступно и всегда под рукой.

Воздух

В связи с воздухом возникает философическая проблема зависимости.

Ни к чему нельзя привыкать, ни от чего нельзя зависеть, ни к чему нельзя привязываться. Ни к чему и ни к кому. Ни к существам, ни к веществам.

Это обсуждают все, все, все. Тема для дискуссии номер раз.

По итогам этих обсуждений, не только конопля, но и ЛСД выходят лучше чая и кофе. Потому что не вызывают привыкания. А чай и кофе — вызывают, так же как водка и героин. Кофейные зерна и обманчиво легкие чайные листочки — бух! — чугунными гирьками брякаются на старомодные аптекарские весы, где балансирует энергетика организма. Попробуйте лишите организм утренней чашки чая или кофе — он просто не сможет функционировать.

Поэтому те, кто поставил себе целью как можно полнее освободиться от всех зависимостей, приучают себя пить простую теплую воду, маленькими глотками. Кипяточек. Как в годы военного коммунизма баловались кипяточком.

Это наверняка полезно для организма как для физического тела. Физическое тело приспосабливается жить без стимуляторов — и ничего, живет. Хуже с психическим телом. Потому что вдруг понимаешь, что попал в еще худшую зависимость — от этого самого кипяточка. От воды. Как Саид в пустыне — страшно же. Просто-напросто страшно.

Самая страшная, непреодолимая зависимость — от воздуха.

Все лучшее в жизни связано с воздухом. Вернее так: наличие воздуха отличает очень хорошие вещи в ряду однородных вещей.

Сравните.

Горький как правда эспрессо — и нежнейший капучино, на две трети состоящий из пены, то есть из структурированного воздуха.

Скучные прямые юбки канцелярских служащих — и воздушные юбочки танцовщиц и просто прелестниц.

Жирное кипяченое молоко, мерзость и ужас нашего детства — и упоительный молочный коктейль, того же детства отрада. Хоть за десять копеек, хоть за пять долларов, воздух, воздух.

То же самое со сливками. Опять-таки: склизкий яичный белок — и он же, но взбитый для омлета или безе.

(Знакомый рассказал по телефону анекдот. "Мужик приходит в магазин.

— Девушка, скажите, что это у вас такое на полке — белое, воздушное, такое все неземное?..

— Это? Да это безе.

— А-а. Ну, дайте, пожалуйста, две бутылки водки".

Дал понять, что это о нем анекдот. В смысле, что он — безе. В общем, да. Все мы безе в каком-то смысле. И все мы любим выбрать две бутылки водки.

Ну да ладно.)

Что дальше?

Плотная текстура академических полотен — и полные воздуха картины импрессионистов.

Резиновые кишочки — и летающие шары.

Тощее солдатское одеяло — и пушистый плед.

Краткий доклад — и неспешное повествование.

Просто шоколад — и пористый шоколад. Допустим, пористый шоколад «Слава».

Теснота — и простор.

Суетня «командировочных» или, того пуще, туристов-экскурсантов — и великолепная, ничем не регламентированная праздность свободных путешественников.

Переговоры или любой разговор с дальней и деловой целью — и беседа у камелька. Или просто обмен несколькими фразами, случайный, ни к чему не обязывающий, неповторимый… Какие-то из этих примеров покажутся претенциозными, какие-то — случайными, какие-то примитивными, но это совершенно не важно.

Легко вывести определение роскоши: роскошь — это то, что способно притягивать воздух и задерживать в себе воздух, пожалуй так. Элементы бесполезности, эфемерности. Все верно.

Сам по себе воздух бывает разным на вкус, и изощренные гурманы умеют им лакомиться.

Например, если в сауне дышать ртом — воздух сладкий и душистый, как ветерок со стороны пекарни.

Город-порт

Москва, как известно, порт пяти морей. Или даже семи. Разницы, увы, нет. Потому что горькая правда состоит в том, что моря в Москве нет вовсе.

Зимой об этом как-то не думаешь. Но летом — коротким, оглушительно жарким московским летом — эта недостаточность, обделенность великого города чувствуется необыкновенно остро.

Я не о купании говорю. Купаться-то и загорать в общем есть где: Серебряный бор, Коломенское, пляж в Строгино, Воронцовский парк, Царицыно, Останкино, Борисовские пруды… Можно еще долго перечислять. Кроме того, в каждом районе имеется водоем, известный только местным жителям, — обычно безымянный или именуемый аборигенами как-нибудь типа "пруд у прачечной". На три летних месяца эти лужи становятся настоящими центрами жизни. Здесь гуляют с колясочками, загорают на прихваченных из дома покрывалах, устраивают трогательные в своем убожестве пикники, сидят с удочками, купают собак, а некоторые и сами рискуют влезть в мутные глинистые воды, приговаривая, что микроб от грязи дохнет и зараза к заразе не пристает.

В моем детстве тоже был такой "пруд у прачечной". Мы предпочитали называть его озером. Улицы вокруг носили названия: Одесская, Перекопская, Керченская, Херсонская, Симферопольский проспект, Севастопольский бульвар, Крымский вал… Это волновало, потому что казались синонимами слова «Крым» и «юг», «юг» и «море», «лето» и «Крым», «лето» и «юг», «лето» и «море»… «Море» и «отдых», «море» и «праздник».

Душным коротким московским летом всем мучительно хочется праздника. Это настоятельное, упорное желание — как жажда. Жажда удовольствий, развлечений, приключений, всякого рода кайфа. Не случайно так называемая "индустрией развлечений" так бурно расцвела в этом городе. Но, увы, сама по себе Москва никак не праздник, который всегда с тобой, нет. Москва слишком — во всех отношениях — тяжелый город. Всякая пирушка здесь предполагает чуму. И будучи не силах утолить жажду праздника, Москва только раздражает желание, только разжигает этот зуд, эти танталовы муки.

Это особенно чувствуется на вечерней Тверской.

Вечерняя Тверская летом необыкновенно похожа на центральную улицу какого-нибудь курортного города, где люди по преимуществу заняты поиском удовольствий — одни — и торговлей удовольствиями — другие. Количество и качество ресторанов, казино, клубов и прочего не имеет большого значения. Главное — взгляды людей — ищущие, жадные, оценивающие. В них не праздное любопытство наблюдателя, в них — активный вопрос. "На что ты сгодишься? Что ты мне предложишь? Что мне с тебя взять?"

Все что-то жуют, пьют из бутылок и из банок, питаются из кульков и с бумажных тарелок. В толпе снуют пушеры; во дворах, освещенные фарами, выстроены на показ шеренги проституток. Девушки, которых сейчас так и хочется назвать портовыми, приезжают сюда на заработки из Краснодара, из Ставрополя. Они говорят нараспев, с фрикативным «г» — дополнительная черта «южности». Одеты во что-то офисно-провинциально-вечернее: душное, обтягивающее, черное, с высокими каблуками. Сутенеры, по контрасту, сплошь в шортах и в сандалиях на босу ногу, реже в спортивных костюмах. По-домашнему, по-дачному. По-курортному.

Вполне курортный вид и у тех, кто на Тверской "просто гуляет" (а не работает). Девушки через одну в ярких запахивающихся юбках — такие юбки предназначены для пляжа, но это никого не смущает. Спонтанная уличная мода — происхождением не с подиума, а с вещевого рынка в Стамбуле.

Рядом с макдональдсом за небольшую плату можно покататься на верблюде — совсем как в Анталии, на Кипре или в Тунисе.

Улицы, подобные вечерней Тверской, в курортных городах именуются эспланадами. Они ведут к сердцу курорта — к большому променаду на набережной, к морю… Тверская, как известно, ведет, к Кремлю. Но это — днем. Ночью же Кремль кажется призрачным, как огни больших кораблей. Он где-то далеко — там… А здесь — здесь, как и положено, идет гуляние. Эспланада — Тверская вливается в променад на Манежной площади, превращенной в крышу гигантского подземного пассажа. До двух часов ночи — душной летней ночи — толпы людей гуляют здесь, пьют пиво, жуют, обнимаются на скамейках, ищут прохлады у фонтанов и у речки Неглинки… Жалкая речка, служившая для стока нечистот, выведенная из-под земли, полуискусственная, обезображенная бронзовым бестиарием Церетели, — она, получается, и заменяет море в Москве. Которая, как известно, является портом пяти морей. Или, может быть, семи.

Горячая вода

Экзистенциальный смысл Великого Ежегодного Отключения Горячий Воды можно сформулировать великим армейским выражением: "Чтобы жизнь мёдом не казалась".

Это не происки жэка-шмэка, мэра-шмэра, нет. Отключение Горячей Воды — это проявление некой высшей силы, высшего разума, который просто предлагает столичным жителям маленькое традиционное испытание. Чтоб не коснели в неге и комфорте.

Тут каждый проявляет, на что он способен. Кто упорство — встает на час раньше и греет кастрюли; кто стоицизм — загодя, с февраля приучают себя к ледяному душу, а голову просто бреют наголо, чтоб не мыть, так проще…

Многие, во что бы то ни стало желая перебороть судьбу, заранее узнают сроки отключения и уезжают именно на это время в отпуск — хоть в деревню, где и вовсе колодец за два километра, но зато это не обидно!

Или вот: записываются в бассейны и спортивные клубы, где можно невзначай и помыться. Но только кто сказал, что и в клубах горячую воду не отключают? Астрономическая цена абонемента не влияет ни на что. Да и в парикмахерских салонах, столь изысканных, что избегают даже слова «парикмахерская» в своих названиях и томно именуются "эксклюзивными салонами красоты", где простая стрижка стоит от ста пятидесяти долларов, — и там норовят вымыть тебе голову, скудно поливая едва теплой влагой из утлого кувшинчика.

Но только народ не сдается. Отключение Горячей Воды является превосходным тестом на сообразительность.

В одном доме я видела гениальное изобретение: обыкновенный медный змеевик присоединяется к крану и кладется на зажженные конфорки. Вода, проходя по спирали, нагревается и в раковину льется уже теплой.

Еще вариант, несколько громоздкий, но по-своему красивый: одна энергичная девушка быстренько оформила себе статус невесты гражданина США и теперь регулярно посещает душевые при бассейне в американском посольстве.

У меня есть также знакомые, которые задешево снимают комнату в старой коммунальной квартире с газовой колонкой.

Бродит анекдот о персонаже, который от любовницы тайно бегает к жене — принять полноценную ванну.

На Тверском на скамейке два хмурых организма при мне обсуждали объявление: "Евросауна ВИП, привлекат. дев. для джент. Круглосуточ. 100проц. гарант. массаж расслаб. тайск. эротич. восстанав. Охрана. Незабыв. впеч.200 проц."

— А что, Витек, — не без волнения сказал один, — как думаешь, сауна у них действительно есть?!.

Из уст в уста переходит история о неких необычайно везучих пожилой матери и взрослой дочери, которые живут рядом, на одной улице, буквально окна в окна, но! По этой самой улице проходит трамвайная линия. Конечно, шуму-то ой-ой-ой, но! По этой самой линии идет граница двух административных округов, и горячую воду в них отключают не одновременно, а с разницей почти в две недели! И ощущение свежести, таким образом, не покидает счастливиц.

Многих вполне всерьез интересует вопрос, отключают ли летом горячую воду в президентской резиденции. Склоняются к тому, что нет. А вот у премьер-министра?..

Графомания

Эффектно было бы начать так: я связала свою жизнь с графоманом. Но это не так. Не совсем так.

Мы познакомились посредством факса. В течение недели я получила семь или восемь факсов с одинаковым текстом, таким — "Редактор «СОЛО» Михайлов Саша хочет, чтобы Катя Метелица пришла в ПЕН-Центр на презентацию нового, эротического номера его журнала".

На презентации, помнится, были: поэтесса-скульптор Лиза Лавинская в школьной форме с фартуком и галстуком, кожаном поясе девственности и в боксерских перчатках; поэт Бонифаций без левого уса, но зато с правым — и с сохраненной левой половиной бороды; писатель-порнограф Зуфар Гареев с ангельскими белокурыми кудрями и кроткой беременной женой; таинственный абхазский тяжелоатлет по имени, отчего-то, Пуся… Круг авторов журнала.

Михайлов Саша, как я поняла, отвечал в микрофон на вопрос об эстетическом кредо.

— Ну, — сказал он, — как видите, внешне «Соло» напоминает инструкцию для пылесоса. Это и можно считать выражением нашего эстетического кредо…

Сам Михайлов Саша внешне не был похож ни на инструкцию, ни на пылесос, ни — определенно — на представителя великой и могучей русской литературы. Скорее на футболиста. Вот на кого — на мальчика с романтическим прозвищем Шуруп, которого я любила в пионерском лагере… В общем, не успела я оглянуться, как, вся в радужной фате, уже стояла с редактором журнала «СОЛО» в Мещанском (это название) загсе перед отчаянно краснеющей девушкой-регистраторшей.

Жизнь моя изменилась. Изменилась счастливо и в то же время причудливо. Раньше, например, в почтовом ящике у меня водились только листовки с предложениями сдать квартиру под офис, съездить на отдых в Португалию, похудеть нетрадиционным путем и прочая такая же дрянь. Теперь что ни день там появляются разнообразные конверты с рукописями. Рукописи приходят также в виде бандеролей и заказных писем, которые почтальоны приносят в восемь утра.

Я не замечаю, чтобы Михайлов Саша как-то стимулировал всю эту активность. Его журнал выходит более чем скромным тиражом. Объявлений он никаких не дает. Общение с авторами сводит к минимуму. Ну откуда узнала его адрес Галина Владимировна Шутько, 48 лет, из города Мирный республики Саха, никогда нигде не печатавшаяся?

— Смотри, Сорокин только симулирует такой стиль, а у нее все подлинно. Это будет рубрика «Заповедник», открытие 21-го номера. Нежнейшие какие рассказы. "Анна шла по степи… Он ложил на нее свою тяжелую ногу…" Это настоящая народная литература.

"Настоящая народная литература" это, как я поняла, у него высшая похвала, которой мало кто удостоился — Михайлов Саша плакал над рассказами Галины Владимировны Шутько, 48, из города Мирного, буквально плакал, хоть типографская корректорша и заменила бриллиантовое слово «ложил» на невыразительное «положил».

Чаще всего его редакторское одобрение выражается так: "Ну, это настоящий монстр". Это, как я догадалась, и есть искомое эстетическое кредо редактора «СОЛО» — публиковать монстров. Тех, кого нормальные журналы не опубликуют никогда в жизни.

В «СОЛО» есть своя внутренняя классификация монстров. Это отражается в рубрикации, которая построена по принципу нарастания монструозности: «Дебюты» — «Монологи» — «Заповедник» — и, наконец, рубрика "Клуб им. полковника Васина", в которую попадают те, кого можно считать литературными супермонстрами. Самого полковника, автора трепетной фронтовой поэмы «Соня» я знаю лишь по легендам, но зато при мне появился Иван С., и я даже видела его вживе.

Собственно, он был и есть женщина, Иван С., - стареющая модель, репатриантка из Америки. Она настояла на псевдониме и вымышленной биографии ("Иван С. Живет в Москве. Окончил десять классов и курсы. Работает бульдозеристом."), поскольку ее рассказ "Катюсик и урод" ("СОЛО" № 20) носил вполне порнографический характер. Иван С. украсила наш и без того нескучный семейный обиход несравненной фразой: "Проворные пальцы идиота в считанные доли секунд достигли вожделенной цели…" Подумать только, в считанные доли секунд!

Еще мне запомнился Лев Дождев, автор огневой поэмы "Замурованный в Бетоне" — про каменный уголь. Его, действительно, тяжело забыть. Окрыленный успехом, автор поэмы (написанной маяковской лесенкой, и чуть ли не каждое слово с большой буквы) любил порадовать нас телефонным звонком. Голос вполне каменноугольный, интонации командно-составные, тоже, поди, полковник. "Александр Александрович. Я тут веночек написал. Понимаете — веночек сонетов. Так я что думаю — вещь-то стоящая. Вы уж выдвиньте меня на премию. Букеровскую. Она не за стихи? Жаль. Тогда Пушкинскую. На Нобелевскую нет, это опасно. Как бы не убили".

Думаю, он боялся ограбления, с Нобелевской-то премией в кармане. В общем, правильно.

Еще у нас в доме жила рукопись «Банан», о которой стоит упомянуть отдельно.

Человек, который ее написал, приходится Михайлову Саше другом детства, и Банан — его детское и пожизненное прозвище. Будучи по натуре человеком необычайно деятельным и предприимчивым, Банан стал одним из первых в СССР переводчиков видеофильмов. "Последнее танго в Париже" — это Банан. И "Дневник баскетболиста" — это Банан: в высшей степени адекватный перевод речи уличных нью-йоркских подростков — и романтические стихи Джима Кэри про белый жетон луны. Такое сочетание очень для него характерно.

Банан пишет лирические стихи в духе "Клуба им. полковника Васина" — совершенно, то есть, дикие стихи. Чудовищно искренние и оттого прекрасные. А его проза не уступает стихам по искренности и убойной энергетике. Это, собственно, не проза — а история его жизни, точнее куча разных безумных историй, с ним приключавшихся.

О себе он пишет в третьем лице, называя себя Мишей, что и является его настоящим именем, как у Лимонова — Эдичка. Но только Лимонов, прочитав эту книгу, умрет от зависти. Потому что Лимонов — писатель, со всей присущей этому клану пыльной книжной грустью, ремесленнической старательностью и жаждой славы. А Миша Банан — настоящий живой персонаж, который взялся за перо главным образом оттого, что на него от неумеренного потребления алкоголя стали накатывать маниакальные состояния, сопряженные с бессонницей и непреодолимой потребностью в самовыражении.

Добрая половина этой книги написана в Кащенко, в платном отделении для утонченных организмов. Это, собственно, дневник Миши Банана, который он настукивал на лэптопе день за днем, час за часом, начиная с пяти утра, когда ему свойственно просыпаться ("Миша проснулся в пять утра от чудовищной эрекции", — обычный зачин).

Как слушал крик ворон; пил кофе; как думал о Боге, об устройстве мироздания и своем в нем месте, и о том, можно ли любить женщину и дочь ее — тоже любить. И любовницу дочери — тоже. И о ревности к другим ее любовницам. И о прелюбодеянии…

Как пил таблетки, и лежал под капельницей, и как галлюцинировал; как беседовал в курилке с другими больными, ненавязчиво уча их жизни, потому что Мише дана мудрость; как тут же написал стихи и занес их в лэптоп; как вышел прогуляться в Нескучном саду и по дороге прихватил там пару хороших кирпичей для дачного хозяйства; как из реанимации к нему в палату перевели молодого человека мужественной и таинственной профессии, слезавшего с герыча, и как они решили вместе ехать прямо из больницы в Таиланд.

Потом дневник продолжается в уже в этом самом Таиланде. Час за часом, со всеми трогательными подробностями. Как пошли, допустим, есть лобстеров, как тщательно выбирали место с тем расчетом, чтобы объевшись, удобно было закинуть ноги на ограду и любоваться морским закатом, как лобстеров, наконец, принесли, перепутав заказ, но все же весьма приемлемых, и закат наступил, и был похож на усталого огненного дракона, а тут как раз подоспел и рис с креветками, хоть это было уже и лишнее, и они выпили по паре таблеток тизерцина, и колеса застучали по шпалам, и тут же некоторые соображения о Боге, о мироздании и Мишином в нем месте, о тайском национальном характере и досадной для Миши неспособности тайцев к европейским языкам, о массаже и массажном бизнесе, о белых слонах, о местных проститутках, о неизбывной любви, — и все это в одном абзаце и — по-настоящему, без дураков, прекрасно как литература.

Я люблю читать. У меня есть непреодолимая потребность в чтении, как у Банана — в письме. Его рукопись во всех ее вариантах — правленом, неправленом — я уже почти что выучила наизусть, потому что в ее, рукописи, присутствии совершенно невозможно читать что-либо другое. Она как живое существо, требующее к себе постоянного внимания, живущее своей активной жизнью.

Михайлов Саша говорит, что я с непривычки просто заболела Бананом. Его тревожит, что Банана в нашей жизни стало так много. Он все надеялся, что я избавлюсь от наваждения, как только рукопись под названием «Банан» будет напечатана.

— Что ты все о Банане и о Банане. Смотри, сколько их у меня еще, — говорит он и показывает на штабеля разноцветных папок с рукописями.

Я вздрагиваю.

Грибы

Удивительная подробность зарубежной жизни: оказывается, за границей, "на Западе", тоже растут грибы. Не только на родине, большой и малой, в тургеневских перелесках и на пришвинских опушках — но и в немецких лесах, в итальянских горах, на швейцарских склонах и даже в английских и французских парках. Причем какие грибы — отборные белые, в немереном количестве. Только редко кто их собирает, настолько далеки тамошние жители от природы и детства человечества.

И правильно делают, что не собирают. Ходить по грибы — последнее, может быть, что осталось нам от душистого дачного детства, пионерлагерного отрочества, доперестроечной, досупермаркетовой, прошлотысячелетней юности.

Гриб, как и береза, — это с чего начинается Родина, картинка в моем букваре. Г — гриб. Эксклюзивная русская буква Ё — ёлка, под ёлкой ёжик, на иголках у ёжика белый грибочек, бархатная шляпка. Белочка сушит грибки в своем дупле. Она делает запас на зиму. Гриша и Галя пошли в лес по грибы. У Алёны лукошко. Петя и Поля играют в песочнице. Над песочницей деревянный зонтик-мухомор. Вечные, одним словом, ценности.

Однажды темным дождливым вечером семья собралась на веранде и была занята чисткой грибов. Весь стол был застелен газетными листами. Посередине стола стояла масляная лампа, но углы веранды оставались в тени.

— Мю снова набрала волнушек, — объявил Мумми-папа.

— В прошлом году она собирала мухоморы, — откликнулась Мумми-мама. — Может быть, в будущем году она будет собирать лисички. Или хотя бы сыроежки…

— Хорошо жить, на что-то надеясь, — заметила на это крошка Мю, подавив сдержанный смешок.

(Туве Янссон. Рассказ о невидимом ребенке)

Крошка Мю утверждалась на самых красивых объектах: акт чистого искусства. Непритязательное Мумми-семейство скромно довольствовалось популярными съедобными грибами: в Мумми-долине приходилось вести натуральное хозяйство. Мы же ходим по грибы потому как раз, что хорошо жить, на что-то надеясь.

То есть приятно само это чувство — сладковатая дрожь надежды на удачу. Эту дрожь хорошо знакома завсегдатаям казино, ипподромов, любителям заключать фьючерсные сделки, загадывать на чет и нечет, раскладывать пасьянсы и играть в «очко» в интернете. Тихое маразматическое счастье искать грибы — того же рода. Сорвать в лесу на красавец гриб все равно что поднять копейку орлом. Принимаешь брошенный судьбой знак: любит она тебя, заигрывает, подмигивает. Подбадривает.

Вот, например, у меня — зрение минус восемь. Я тоже иногда нахожу грибы. Как правило, я о них спотыкаюсь. Или наклоняюсь завязать типа шнурок — а там сыроежка. Кто способен понять глубину и широту тихой моей радости? Да никто не способен. Нет больше в мире таких аналогов.

Успехи в тихой грибной охоте придают человеку гордости и уверенности в себе. Гордятся удачливостью, упорством, умением любить и понимать природу. Лично я, вспоминая полтора десятка найденных лично мною грибов, склонна — минус восемь — гордиться свой интуицией.

Грибными успехами принято хвастаться так же, как охотничьими трофеями и немереной величины рыбами, пойманными — не поверите — на обыкновенную удочку. Отборные грибы всегда выкладывают на самый верх, чтобы казалось, что вся корзина наполнена такими же. Выйти из леса с несколькими потрепанными сыроежками в целлофановом пакете — позорно. Лучше уж оставить такой улов под каким-нибудь деревом на съедение улиткам и сделать вид, что вы гуляли просто так. Любовались тем, как ветер золотит верхушки сосен.

Хотя грибы, по питательности своей, не уступают овощам и превосходят даже свёклу, но всё же нельзя рекомендовать их как полезную пищу, потому что безвредных грибов почти что не существует и вред их зависит от степени сырости и гнилости того места, где растут.

По наружному виду трудно отличить безвредные грибы от ядовитых.

(Елена Молоховец. Подарок молодым хозяйкам)

Грибы — парадоксальное явление. Парадоксальное со многих точек зрения: биологической, экономической, кулинарно-диетической.

В ботанике грибы официально числятся низшим классом. Наряду с мхами, лишайниками и прочими папоротниками их ставят на ступень ниже деревьев, трав и злаков. Это абсолютно несправедливо, поскольку подберезовик или сыроежка определенно более одушевлены, чем какая-нибудь капуста или лилия. Грибы способны: прятаться, дразнить, любить, притаиваться, предпочитать, притворяться и так далее. Не случайно в детских книжках грибы всегда с глазами, носами и руками; а головы и ноги у них и так есть. В собирании и поедании грибов есть даже нечто каннибалическое: "Когда срезаешь вереницу, вместе с крупными попадают под нож и малыши… Молоденькие хорошо мариновать или жарить, а взрослые идут исключительно в сушку…"

Интересное ботаническое определение грибов дали эмигрантские культурологи Вайль и Генис: "грибы, как и некоторые наши знакомые, занимают промежуточное положение между растениями и животными". Теренс Маккенна довольно убедительно описал явление гриба как радиоволны, но это относится не ко всем грибам, а только к психоактивным навозникам.

Чрезвычайно сложно говорить о денежном эквиваленте грибов. В местах, где занимаются грибным промыслом, они не стоят ничего или практически ничего. До сих пор достаточно отъехать от Москвы километров на сто и у дороги купить ведро лисичек рублей за пятнадцать-двадцать, вас еще и уговаривать будут. А зимой в ресторане вы радостно заплатите кучу у.е. за какой-нибудь блинчик с начинкой из морепродуктов и лисичек из замороженного польского пакета и будете благоговейно смаковать каждую оранжевую крапинку — по несколько у.е. за штуку. Легчайший намек на присутствие настоящих лесных грибов в соусе, как элемент ручной работы в платье haut couture, неизменно определяет цену совершенно астрономическую, и находчивые рестораторы этим пользуются. Их право. В конце концов никто не заставляет никого есть вне дома. Грибные деликатесы как раз и считаются признанным украшением домашней кухни. Но здесь тоже не без проблем.

Вредные или полезные? Как видим, даже Молоховец, автор кулинарной библии, считает грибы питательными, но вредными. Где еще, кроме как в справочнике, посвященном грибам, можно встретить такое определение: "очень вкусные, но условно съедобные". Тот же справочник горделиво сообщает, что соленые рыжики по калорийности превосходят куриное яйцо и говяжье мясо. Но заклинает: варите и безжалостно выливайте отвар! не собирайте ничего незнакомого! выбрасывайте все сомнительное! не покупайте у незнакомых людей! не занимайтесь самолечением вне лечебных учреждений! (Тут же, кстати, объясняют, что при соприкосновении с воздухом срезы и сломы елового рыжика зеленеют. А мы с подружкой как-то нарвали в парке этих рыжиков, они стали зеленеть, мы их в результате выкинули. Никто же не предупреждал, а я живых рыжиков до этого вообще не видела, только читала о них в художественной литературе. Лучше бы росли себе под ёлками, такие были красивые, оранжевые. Но вид грибов будит какие-то первобытные инстинкты: сорвать, схватить, набрать, притащить домой, возиться с ними три часа, портить руки, солить, приправлять, в конце концов засомневаться и выбросить. И так всегда.)

Рыжики маринованные.

На 1 1/2 стакана соли взять 1/8 лота, т. е. 1/2 драхмы селитры и 10 гран квасцов, развести 2 1/2 фунтами уксуса, вскипятить в хорошо вылуженной кастрюле и в этот кипяток опускать сухо вытертые молодые рыжики; когда раз вскипят, перелить их в глубокое фаянсовое блюдо; когда остынут, сложить в банку, шляпками вверх, и залить тем же уксусом, вскипячённым с корецею, гвоздикою, простым и английским перцем.

(Елена Молоховец. Подарок молодым хозяйкам)

Надо думать, селитра и квасцы способны как-то уравновесить вредную субстанцию грибов.

И ведь ели люди и ничего, жили до глубокой старости, отлично себя чувствовали. А если отравлялись, то поганками, да и то, наверное, не по неосторожности, а типа сноха испекла пирожок, как леди Макбет Мценского уезда.

Вот еще полезные сведения: распознать по вкусу смертельно ядовитую бледную поганку совершенно невозможно. То есть вкус у нее отличный: приятный, без всякого подозрительного оттенка, необыкновенно нежный. Первые признаки отравления проявляются нескоро, поганка дает еще пожить всласть — кому восемь часов, а кому и двое суток. Римский император Клавдий успел за отпущенное ему после первой дегустации время издать дворцовый указ, чтобы к его столу подавали отныне только эти, самые вкусные грибы, с нежным женским именем Amanita. История эта широко известна и очень любима микологами — популяризаторами знаний о грибах.

Говорила тебе я: ты не ешь грибов, Илья.

Ты не слушался, покушал, — что ж, теперь вина твоя.

(Русская народная припевка)

Разговор в тюрьме.

— Первая жена у меня умерла. Отчего? Отравилась, грибов поела. И вторая умерла. Тоже грибов поела. А третью я топором зарубил. За что? Да она грибы не захотела есть.

(Известный анекдот)

Большинство людей неравнодушны к грибам. Любят их. Гурманы так просто душу готовы заложить, выпаивают щенков молоком с отваром трюфелей — надеются, что те наблатыкаются искать им трюфели в рублевских и новорижских рощах. Тогда можно будет класть в карманы трюфели, как это делал Байрон, вдохновляться их сильным и неповторимым ароматом и писать о них же стихи, как это делал Пушкин. Трюфели чем еще хороши — не бывают ложных трюфелей, свежевыкопанным трюфелем не отравишься. А вообще-то слова «грибы» и «отравления» вечно стоят рядом.

Есть такой японский самурайский деликатес — рыба фугу. Очень вкусная, но какая-то ее часть — молоки, кажется, или печень — смертельно ядовита. Если ее неосторожно разделывают и задевают ядовитую часть, яд разносится по всей рыбе, причем она не теряет своего изумительного вкуса. Через некоторое время — смертные корчи. Каждый год в Японии от фугу умирает несколько человек. Но японцы все равно продолжают ловить и поедать фугу.

У нас вместо рыбы фугу есть бледная поганка. Все ее боятся. Но грибы все равно собирают и едят.

Грибы — сплошной опасюк. С ними приходится бояться кучи вещей. Бояться бледной поганки и ядовитых испарений. Бояться плохой стерилизации при домашнем консервировании. Бояться кислотных дождей, тяжелых металлов и радиации — поди знай!.. Лесной гриб растет бесконтрольно. Поэтому многие предпочитают окультуренные шампиньоны. За шампиньоном на грядке, как они полагают, налажен строгий экологический контроль, муха не пролетит. Хоть и растут на навозе, но выглядят чистенько, культурно. Интеллигентно.

Несколько поколений столичной творческой интеллигенции буквально выросло на жюльене из шампиньонов. Жюльен из шампиньонов давно следует признать великим блюдом национальной русской кухни, ибо настоящего — цэ-дэ-эловского, домжуровского, цэ-дэ-ховского — жюльена вы ни в каком Париже не получите ни за какие деньги. Французские повара обозначает термином «жюльен» определенный способ нарезки продукта — соломкой толщиной со спичку. Так режут что угодно — картошку, например. Для нас же жюльен, как известно, это нечто (шампиньоны или куриное мясо или то и другое вместе), мелко покрошенное, а затем обильно залитое сметанно-мучной заболткой, запеченное с сыром, маленькое такое, тепленькое, девушки любят его шампанским запивать. Богатый советский ресторанный заказ: салат «оливье», он же «столичный», котлета по-киевски, солянка сборная, из осетрины шашлык, кофе-пломбир, водка-селедка, огурчики-помидорчики, шампанское полусладкое, ну и жюльенчик, что ли.

В снобских ресторанных обзорах вы не встретите упоминаний о жюльене. Но это не значит, что его перестали готовить. Его можно отыскать в каждом заурядном меню, и любителям хорошо известно, в каком кафе жюльен недосаливают, в каком готовят с душой, а где халтурят, где добавляют лук, а где нет. Если судьба занесет вас куда-нибудь с Суздаль или Владимир, заказывайте жюльен обязательно. Скорее всего вам принесут обливной глиняный горшочек изрядных размеров, и в нем будут не шампиньоны, а как минимум подберезовики с подосиновиками. После такой горячей закуски дальнейший обед является уже излишеством.

Но идеальнейший из всех жюльенов готовила моя мама, когда мы с ней как-то жили на даче в Костромской, кажется, области. Дача была обкомовская, при ней был буфет, где продавали импортные деликатесы типа апельсинового сока в маленьких красивых пакетиках и джема в крошечных упаковочках, но в целом жрать было практически нечего. Мама оценила местность и сказала: главное — добывать сметану. Как-то мы ее добывали. Утром я выходила на газончик перед домом и срезала несколько десятков маслят покрасивее. Маслята росли там, как у нас одуванчики в мае. Мы их чистили, кромсали, чтобы не напрягаться, на довольно крупные куски, забрасывали в чугунок и потом ели всю эту красоту столовыми ложками на завтрак, обед и на ужин. Так продолжалось примерно неделю, и я что-то не припомню чтобы надоело.

Жюльен — или как там это блюдо не называй — приготовленный из маслят, вкуснее жюльена из шампиньонов раз так примерно в сто. Сама фактура масленка — рыхловатая, но не лишенная своеобразной упругости, его неповторимая скользкость и замечательный аромат в сочетании с густым сметанным соусом создают что-то совершенно дивное. Жалко только, что теперь есть маслят никак нельзя. Грибы, как известно, аккумулируют в себе тяжелые металлы, а после Чернобыля эти металлы, как, опять-таки, известно, бывают радиоактивны. Разные породы грибов в разной степени обладают способностью втягивать в себя из земли радиоактивный цезий и прочие подобные прелести; боровики и лисички, например, ими брезгуют. Но масленок как раз радиоактивностью теперь просто напичкан. А жаль.

Теми незабываемыми жюльенами из маслят мы, правда, баловались уже после Чернобыля. Но мы же не знали про цезий и его мучительно долгий полураспад. А кто не знает, тот не страдает.

Вот это грибки с чебрецом! это с гвоздиками и волошскими орехами! Солить их выучила меня туркеня, в то время, когда еще турки были у нас в плену. Такая была добрая туркеня, и незаметно совсем, чтобы турецкую веру исповедовала. Так совсем и ходит, почти как у нас; только свинины не ела: говорит, что у них как-то там в законе запрещено. Вот это грибки со смородинным листом и мушкатным орехом! А вот это большие травянки: я их еще в первый раз отваривала в уксусе; не знаю, каковы-то они; я узнала секрет от отца Ивана. В маленькой кадушке нужно прежде всего разостлать дубовые листья и потом посыпать перцем и селитрою и положить еще что бывает на нечуй-витерев цвет, так этот цвет взять и хвостиками разостлать вверх.

(Гоголь. Старосветские помещики)

Можно надеяться, что большие травянки — это тоже некие грибки: ярковыраженно пластинчатые, хрупконогие, с большими плосковатыми шляпками, колером серо-зеленоватые. Но вполне может и оказаться, что травянки эти являются, согласно ботанике, какими-нибудь луговыми лягушками или, к примеру, ящерицами, которыми старосветская помещица безусловно, побрезговала бы даже невзирая на сказочный нечуй-витеров цвет и селитру, столь почитаемою старой русской кухней — как великорусской, так и малороссийской.

Травянка — хорошее имя для гриба, внушает доверие. Вообще у грибов бывают чудесные, очень образные имена. Например такие.

Блюдцевик жилковатый.

Денежка корневая.

Гриб баран (съедобный, и даже славится как идеальная начинка для пельменей; впрочем, и все остальные тоже съедобные).

Гриб заячье ухо.

Гриб кольчатый колпак.

Гриб зонтик пестрый, гриб зонтик белый, гриб зонтик красный и гриб зонтик краснеющий.

Рогатик языковый.

Ежовик коралловидный (в самом деле, грибы чем-то похожи как раз на подводные существа, на всяких голожаберных моллюсков — такие же таинственные).

Паутинник браслетчатый.

Лопастники: курчавый, упругий и ямчатый.

Лаковица аметистовая, лаковица розовая, лаковица лиловая и (!) лаковица лаковая (вот еще на что похожи грибы — на сердолики и опалы, полудрагоценные камешки среди пляжной гальки).

А вот нечто и вовсе сказочное — вольвариелла красивая и, более того, вольвариелла шелковистая.

Невинные сестрички-сыроежки, среди них есть: красивая, невзрачная, родственная и цельная.

И — колокольчатый навозник, навозник мерцающий, колокольный засранец, ярь-медянковый тройшлинг, острая коническая лысина, навозная лысина и, наконец, какашкина лысина, — все эти романтические имена принадлежат славному семейству галлюциногенных грибов, растущих в наших широтах и весьма популярных среди поколения «П» как относительно здоровая альтернатива героину и кислоте.

Алиса терпеливо ждала, что будет дальше. Минуты через две Гусеница вытащила трубку изо рта, сладко зевнула и тряхнула головой. Потом она не спеша сползла на землю и двинулась к высокому одуванчику, небрежно заметив:

— С одной стороны вырастешь. С другой — наоборот.

— С одной стороны чего? — растерянно переспросила Алиса.

— Гриба, — процедила Гусеница и скрылась в траве.

(Льюис Кэррол. Алиса в стране чудес)

Грибы, как и жемчуг, можно разводить искусственно. У Молоховец есть рецепт: "Выбрать в усадьбе рощицы дубков, берез, осин, лип, орешника, сосен или елей. Осенью сгрести опавшие листья и сучья и на этих местах посажать разломанные на кусочки грибные шляпки. Под этими кучами и на этих местах вырастут месяцем ранее, нежели в лесу, цельными гнездами, прекрасные, крепкие белые грибочки".

Некоторые пытаются разводить рыжики, некоторые — воспетые Маккенной Stropharia cubensis — словоохотливые мексиканские magic mushrooms. Такое маленькое рукотворное индивидуальное счастье на грядке.

Вот что обещано. Сначала легкая эйфория. Краски становятся сильнее. Изменение оптического и акустического восприятия. Действие постепенно усиливается в течение примерно трех часов, затем приходят сильные слуховые и зрительные галлюцинации, особенно с закрытыми глазами. Изображение становится сетчатым, как при употреблении ЛСД. И — апофеоз: захватывающее религиозное ощущение слияния с абсолютом. В этом состоянии Дэннис Маккенна и узрел над своей головой НЛО.

Я, впрочем, думаю, что люди типа покойного писателя Солоухина (чудовищно бездарные повести с выдуманными персонажами и абсолютно гениальные трактаты о грибах, травах, домашнем вине, оливках, подледном лове рыбы и тому подобных вдохновляющих вещах), набрав на рассвете отборных боровых рыжиков или же закусив слабомаринованным грибком рюмку рябиновой настойки, способны испытывать не менее захватывающее религиозное ощущение слияния с абсолютом, чем поклонники new age, вкусившие десяток-другой правильных поганок.

Солоухин, кстати, весьма интересовался мухоморами. Он, кажется, и молодые навозники жарил из любознательности и хвалил за нежный вкус, только предупреждал, что они несовместимы с алкоголем. Пытающихся совместить выворачивает наизнанку.

Я, к сожалению, до сих пор не пробовала никаких псилобициновых грибов. Любопытно, конечно, но я сильно недолюбливаю галлюцинации и прения внутреннего прокурора с внутренним адвокатом тоже не люблю. Однако любопытно было бы очень. В общем, и хочется и колется. Самый интересный опыт с псилобициновыми грибами, который я знаю, был такой: совмещение их с похмельем и с посещением петербургской Кунтскамеры. Это проделал мой приятель О. в компании с невестой и подругой невесты. Подруга, вся зеленая, тихо боролась с тошнотой в коридоре, сам О., по его словам, мог только трясти головой и пучить глаза, а невесте страшно понравилось, с трудом ее оттащили от гроба богатого китайца и заспиртованного чего-то там. Как говорит мой папа, не к столу будет сказано.

— А вы убили медведя, мне говорили? — сказала Кити, тщетно стараясь поймать вилкой непокорный, отскальзывающий гриб и встряхивая кружевами, сквозь которые белела её рука. — Разве у вас есть медведи? — прибавила она, вполоборота повернув к нему свою прелестную головку и улыбаясь.

Ничего, казалось бы, не было необыкновенного в том, что она сказала, но какое невыразимое для него словами значение было в каждом звуке, в каждом движении её губ, глаз, руки, когда она говорила это! Тут была и просьба о прощении, и доверие к нему, и ласка, нежная, робкая ласка, и обещание, и надежда, и любовь к нему, в которую он не мог не верить и которая душила его счастьем.

(Лев Толстой. Анна Каренина)

Нечто невыразимое словами было в движении ее руки, тщетно пытающей поймать вилкой отскальзывающий гриб. В этом непокорном грибе (боровичке? рыжике? маринованном? соленом?) сосредоточилась вся энергетика сцены встречи Левина и Кити.

Выражение глаз, губ, — все это банальщина. Девичья рука с вилкой, охотящаяся за грибом, — подробность и бесспорная, и высоко художественная.

Мещаночка крошила бы хлеб или теребила уголок салфетки. Но княжна Щербацкая не такова. Девушка, которая в решительную для себя минуту выбирает среди закусок грибочки, — любит жизнь и понимает толк в жизни. Такая девушка не бесплотная декадентская фея — фря, только и щебечущая о каком-нибудь столоверчении, — это будущая жена, хозяйка дома. И — любовница. Вот это-то и чувствует на самом деле Константин Левин. Девушка, выбравшая среди аморфных мягких сыров и икорок полновесный крепкий грибок, невольно признается, что мысли ее — о мужчине. (Привет из солнечной Вены от господина Фрейда, Зигмунда Яковлевича). Она, в своих кружевах, не чужда телесности.

Все пока еще зыбко, непокорный гриб отскальзывает, но — это только игра, любовные прелиминарии. Гриб будет поддет на вилку тверденькой рукой, благополучно скушан (нежненькая слизь на язычке, пикантная мякоть хрустнет на зубках), и вот уже молодая m-me Левина под умиленным взглядом мужа передает старушке-ключнице баночку собственноручно (собственными белыми руками) посоленных грибков.

Да, чуть не забыла, здесь есть еще один чрезвычайно важный для автора (и зануды Левина) смысл.

Образцовая героиня, каковой является Кити, выбирает не французский продукт (сыр), не дорогую икру, а народную русскую еду, доступную любой сельской семье. Потому что она, Кити, русская душою не хуже Татьяны, хоть и носит англизированное инфантильное имя, не имя, прямо скажем, а какой-то nick. Ну да ничего.

Под небесным экватором, среди долин, где перемешиваются соленая и сладкая роса, растет огромный ядовитый гриб, а на его шляпке маленькие съедобные грибы, прекрасные на вкус, которые превращают его отравленную кровь в настоящее лакомство. Олени, живущие в этих краях, подкрепляют свою мужскую силу тем, что время от времени едят грибы с отравленной шляпки. Но тот из них, кто увлечется и вгрызется зубами слишком глубоко, откусит вместе с грибом кусок ядовитой шляпки и умрет, отравившись.

Каждый вечер, целуя тебя, я думаю: не будет ничего странного, если однажды я вгрызусь слишком глубоко…

(Милорад Павич. Хазарский словарь)

Решительно все эксперты по эротической кулинарии относят грибы к афродизиакам. См. ОГУРЦЫ. А это так ценно в наше нелегкое время.

Девственность

Видела по телевизору поразительный спектакль. То есть это был, собственно, не спектакль, а телевизионная игра в судебное заседание, в суд присяжных. Все как по правде, все очень серьезно. Было исковое заявление (поданное, к сожалению, весьма мало симпатичной теткой) — о легализации проституции. То есть чтобы вышел закон, разрешающий открывать публичные дома. Истица, мать четырнадцати-(кажется) — летней дочери, движима была довольно неоригинальной идей, что умеренное и аккуратное существование в обществе проституции оберегает порядочных девушек от насилия, дает выход избыткам мужского темперамента, — ведь двадцатипятилетним парням, убежденно заметила истица, жениться еще рано. Вот им и приходится… Ну и так далее. Уже захотелось выключить телевизор, но тут оказалось, что адвокатом этой кликуши с железными зубами выступает Валерия Новодворская.

Как она была прекрасна, боже мой. По-домашнему толстая, в кудряшках, в очках, с постоянной улыбочкой — она как бы говорит все время сквозь эту улыбочку, — с едва заметным пришепетыванием, смягчающим старорежимно идеальную дикцию, с небольшими, но точными жестами холеных ручек… Душат слезы восхищения. Ну, так вот, при всей этой своей женственнейшей уютности, она разрушала все доводы оппонентов стальным клинком своей логики. Она не допустила ни одного промаха, ни одного. Оппонент, то есть ответчик, депутат Думы Валерий Борщов в какой-то момент взмолился — Валерия Ильинична, помилуйте, мы оба с вами были в свое время на допросах в КГБ, зачем же вы сейчас так… так же… — но она не помиловала. Она чисто и честно вела свою партию в этой странной опере — кристальное меццо-сопрано среди участников хорового кружка при домоуправлении.

Адвокат ответчика, бойкий молодой человек с усиками, представил свидетеля — служащую полиции нравов. Та, на свою беду, произнесла слово «нравственность». Новодворская немедленно отреагировала (и это было ее верхним ля): "Вопрос стороны истца. Дайте, пожалуйста, определение нравственности". Пока бедная милиционерша лепетала что-то вроде: безнравственно, типа, то, что не понравилось бы ее маме, или ее дочери, на добродушном лице Валерии Ильиничны гуляла какая-то сытая улыбка, почти неприличная, — выражение безусловного интеллектуального превосходства. "Если у нас в ранг юридической нормы будет возводиться то, что не понравилось чьей-то маме или бабушке, у нас одна половина страны пересажает другую половину" — поди возрази.

А речь, меж тем, шла о количестве клиентов, принимаемых проституткой в среднем за сутки, о венерических болезнях, об изнасилованиях, и Новодворская смело формулировала: "услуги сексуального характера, предоставленные одной из сторон другой стороне по обоюдному согласию", — вроде бы резонно, но и довольно-таки комично. Смешно.

Все, что связано с публичным сексом, вообще, как известно, вызывает смех, именуемый в образованных кругах как раблезиански-бахтинский. Смешно, когда об "услугах сексуального характера" рассуждают старая дева (Новодворская — записная девственница, это явствует из ее автобиографической книги) и бывшее духовное лицо (отец Валерий Борщов). И, наконец, традиционным предметом насмешек является и сама девственность.

Но только все эти мысли пришли в голову зрителю этой комической оперы (то есть мне), как прозвучало:

— Да, есть такие люди, которые весьма озабочены проблемой секса. С этим нужно считаться. Мне лично, допустим, тяжело это понять, поскольку лично я знакома с таким понятием, как секс, лишь из книжек про похождения некой Анжелики. Да и господин Борщов, как я понимаю, в этом сходен со мной…

То есть она проартикулировала ситуацию как смешную, после чего ее уже надо было воспринимать не как комическую фигуру, но как комедиографа.

И как изящно все это было сделано.

Жанна Д'Арк, Джейн Остен, мисс Марпл, Валерия Новодворская — мои вам поклоны и рукоплескания.

P.S. Суд присяжных, естественно, высказался в пользу истца, то есть в пользу Новодворской. Уверена, что представляй она интересы ответчика (почему нет, в шахматы ведь можно играть и белыми, и черными) решение жюри было прямо противоположным.

О сексе она читала в "Приключениях Анжелики". Адвокатскому искусству научилась, вероятно, по книжкам о Перри Мэйсоне. Для блестящего интеллектуала этого вполне достаточно. Кстати, Иммануил Кант, как известно, был девственником тоже.

О ДЕВСТВЕННОСТИ см. также СЕЛЕДКА

Деньги

Сделаю признание, которого многие избегают: я люблю деньги.

Вы скажете, деньги любят все. Возможно. Но, во-первых, не все хотят в этом признаться. А во-вторых, я предполагаю, что все их любят по-разному.

Многие предпочитают безналичные деньги. Их возбуждает вид сберегательной книжки, выписки из счета с внушительными цифрами. Один мой знакомый, например, наметил себе едва ли не точный день, когда у него скопится на счету сто тысяч долларов. Он производил сложные подсчеты процентов, и процентов на проценты, жестоко экономил, отказывал себе во всем и, в конце концов, окончательно сбрендил еще до того, как достиг цифры, казавшейся ему ослепительной.

Есть, конечно, и масса других примеров. Примеров того, как люди добросовестно или даже прямо-таки блестяще работают и делают некое состояние.

Но я не такова. Я не понимаю безналичных денег. Такие понятия, как "сумма на счету", "величина банковского счета" просто не укладываются у меня в голове. Глубокая неприязнь к накоплению денег у меня появилась еще в начальной школе, когда нам показали диафильм про мальчика, который завел себе копилку и стал из-за этого очень жадным и злым. Этот диафильм произвел на неокрепшие детские умы неожиданный, обратный эффект: все мгновенно завели себе копилки и принялись манипулировать деньгами на завтрак и на проездные. А мой одноклассник и сосед толстяга Игорек придумал такую вещь. Он стоял у булочной, где рядом был автомат, и просил у прохожих двушку — позвонить. Итогом этой предприимчивости стало приобретение шоколадки и калорийной булки, и еще три копейки осталось. Вечером мальчик с гордостью поведал обо всем родителям. Те устроили ему грандиозный скандал, выдали мелочи и приказали раздавать ее прохожим, что он, обливаясь слезами и проделал. Прохожие шарахались. А Игорек, когда подрос, как напьется, так начинает раздавать все, что у него есть в карманах. Типа невроза. Очень поучительно.

Но я, все-таки, несмотря ни на что, хорошо отношусь к деньгам. К наличным. Самые приятные из них — монеты.

Монеты блестят и звенят.

Они незаменимы при игре в лото.

Маленькую монетку всегда можно использовать вместо отвертки.

И — они падают вверх орлом, и тогда, если найдешь такую монетку, можно загадывать желание. Можно также бросать, с помощью монет, жребий — орел или решка? — и гадать по "Книге перемен". У меня однажды при таком гадании монета замерла, став на ребро. Не вдаваясь в подробности, скажу, что этот случай практически перевернул мою жизнь.

Раньше на монеты можно было также что-нибудь купить. Причем хорошие вещи: мороженое, «калорийную» булку, газированную воду, молочный коктейль, лотерейный билет, право пользования аттракционом, а также право законного проезда в автобусе или метро на очень приличное расстояние. Звонок из автомата — совершенно судьбоносный, может быть, звонок — обходился в две копейки. Коробок спичек (100 штук!) — в одну копейку. Как это прекрасно, когда самые важные вещи — хлеб, огонь — стоят всего дешевле. А наиважнейшие — воздух, солнце — и вовсе бесплатны. Но это вовсе не отменяет роли денег. Деньги обозначают сложную прихотливость жизни, капризность излишеств, необходимость ненужного. В этом их кайф.

Еще деньги отличаются тем, что живут своей, отдельной жизнью. То есть глубоко не правы те, кто утверждает, что деньги — это средство платежа. Ерунда. Если б это было так, то десятидолларовая бумажка тысяча девятьсот девяносто, скажем, второго года выпуска имела бы такую же ценность, как бумажка того же номинала, но текущего года выпуска. Свежая. Какую бы выбрали вы? Вот именно. Я давно уже заметила: в Москве к долларам предъявляют ровно те же требования, что к огурцам. Хороший доллар, как и хороший огурец, зелен, свеж, в меру гладок, в меру шершав и, главное, хрусток. А вы говорите — средство платежа. Хрусткость — вот главное качество хороших денег.

Детство

Мой сын Митя долгое время говорил: "дети и люди" (например, "там на улице много детей и людей", "дети и люди редко едят траву и листья с деревьев", "все дети и некоторые люди любят карусели"). Я каждый раз слегка вздрагивала.

См. также КАРТЫ, КРЫЖОВНИК

Дефект зрения

Я стащила из детской поликлиники свою медицинскую карточку, трепетный человеческий документ. "Впервые обратились к окулисту с жалобами на то, что ребенок стал получать плохие оценки на контрольных работах. Вместо цифры 4 списывает с доски 7, вместо 7 списывает 1. Близорукость неуклонно прогрессирует…"

Прогрессирует. Неуклонно.

Зато я нюхаю и слышу хорошо.

Но этим не ограничиваются тайные преимущества близорукости. А их немало, этих преимуществ. Надо только уметь ими пользоваться. А главное — не носить ни очков, ни, тем более, контактных линз.

Очкарик — все равно что хромой на костылях. Дендистский монокль в родстве с тростью. Контактные линзы я бы сравнила с протезами, как у Настоящего Человека.

На ночь протезы отстегивают. А контактные линзы (как и вставные челюсти) вынимают и кладут в пузырек с водой или со специальным раствором. Утром этим раствором в горячке похмеляются соседи по купе, или же товарищи по вчерашней гулянке, или случайный любовник, а то и единокровный муж. (Это одна из популярнейших из новых народных сказок: "Как я нечаянно выпил ее контактные линзы". Так, к слову.)

Контактные линзы по сути своей унизительны. Стеклянный глаз. Чистая, откровенная близорукость трогательна и сексуальна.

Что отличает истинную красавицу от просто красивой женщины: у настоящей красавицы непременно должен быть какой-то дефект зрения. Взять хотя бы Натали Пушкину, Долорес Гейз или Мерилин Монро.

Принадлежащие к тайному ордену близоруких узнают друг друга по взгляду, о котором поется в песне: что ж ты, милая, смотришь искоса, тихо голову наклоня. Искоса — это потому, что так как бы лучше видно. Тихо наклоня — потому, что близорукость вообще располагает к тихости, к смирению. Подслеповатый человек уязвим, несколько комичен, и сам это понимает. Поэтому близорукость исключает пафосную подачу себя окружающим.

Она располагает к самоиронии. Если ты листаешь книгу и страницы постоянно задевают твой нос, — без хорошей, безотказной самоиронии не обойтись, вы мне поверьте.

Именно близорукость воспитала во мне терпимость к окружающим. Допустим, выбираешь книги на прилавке, или рассматриваешь компакт-диски, или колготки, — обязательно найдется кто-нибудь, кто спросит: что это вы, девушка, нюхаете? Нужно мило улыбаться и — в трехтысячный раз — объяснять, что у тебя минус восемь. И — на всякий случай со всеми здороваться. Со знакомыми, незнакомыми, с соседями, с прохожими, по пять раз на дню. Потому что если не будешь здороваться со всеми подряд, то обязательно пропустишь кого-нибудь такого, кто потом всю жизнь будет заявлять, что ты невежливая и высокомерная. Еще очень важно не называть никаких имен. Фраза: "Привет, Мишечка, как я рада тебя видеть!", обращенная к Сережечке, как правило не радует Сережечку, который считает Мишечку гнусным уродом.

Близорукость располагает к медитативнейшим тактильным занятиям вроде вышивания, низания бус, перебирания крупы. Привычка к перебиранию мелочей переходит в характер — академически педантичный. Стоит ли добавлять, что педантизм этот у слепошарых сочетается с фантастической безалаберностью. Если я, начав искать какую-нибудь вещь у себя дома (ручку, ключи, лак для ногтей), тут же ее и нахожу, то испытываю чувство сродни радости от случайной встречи с бывшим одноклассником где-нибудь в Нью-Йорке.

В жизни близорукого человека всегда есть место подвигу. Мой подвиг — просто-напросто прожить день своей жизни, никого нечаянно не угробив, не создав ни одной серьезной аварийной ситуации. Сейчас в центре Москвы, в переулках практически нет тротуаров. Они или заняты стройками, или на них паркуются машины. Другие машины молодецки несутся по узенькой проезжей части. И я, со своими минус восемь. На каблуках. Причем собственных ног — не вижу. Скорее угадываю, что они на месте, ноги.

Близорукость необычайно обостряет интуицию, чувственное ощущение пространства и даже времени. Что настало пять часов дня, я определяю по настоятельному желанию выпить чаю. Возраст человека угадываю не по морщинам, а по манере себя держать. Милого узнаю исключительно по походке. Неприятного человека — по застоявшемуся запаху сигаретного дыма и резкому голосу. Горжусь тем, что ощущения меня не обманывают: я, к примеру, постоянно езжу на частниках и ни разу не влипла в историю, тьфу-тьфу, не сглазить.

Лицом к лицу лица не увидать — это неправда. Лишь лицом к лицу и увидать лицо. Я знаю любимые лица в мельчайших, микроскопических подробностях. И счастлива, что не вижу подробностей многих иных лиц. Мир в целом для меня сродни живописи импрессионистов (которую я разглядываю почти в упор). Мой мир полон иллюзий. По озеру плывет что-то белое — чайка? лебедь? — в реальности всего лишь кусок омерзительного пенопласта. На голой майской земле проблеск зеленого — первая травка? — прошлогодний пакет из-под кефира.

Ужасны, говорят, ощущения человека, вдруг прозревшего. Рушится эмпирическое восприятие. Кроме того, в мире обнаруживается вдруг чудовищное количество грязи, мусора, каких-то пылинок. И — поры. На всех лицах — поры. Это может, наверное, свести с ума.

Но, с другой стороны, появляется столько интригующих подробностей. Травинки, былинки, пылинки, опять-таки, букашки, буковки. Мелкие буковки, а не то, что вижу я. Я замечаю буквы ростом с этаж. Нормальные люди, мне кажется, просто не замечают эти надписи, именно из-за их огромности. Меня же они просто сводят с ума. Например, на каком-то здании в районе Теплого Стана: ООО "Новь — 18". Тупо, завороженно пялюсь. ООО? «Новь»? "Новь — 18"? А люди тем временем спокойно заходят в стеклянные мутные двери. Они, люди, оказывается, видят совсем другие надписи, слишком для меня мелкие: «Продукты», «Хлеб», "Живая рыба". Никакой нови.

Им, людям, никогда, видно, не доводилось томно нюхать мочалку для мытья бутылок, приняв ее за махровую гвоздику. Или пытаться вытереть разлитый кофе обкусанной зефириной.

Жизнерадостная девушка Оля Мазаева рассказывала мне: "Знаешь, что вчера со мной было? Я надела очки, минус шесть, и прошла по Тверской. Так интересно! Как в кино. Лица! Понимаешь — лица. Костюмы. Гримасы. Как в кино. И это же все — бесплатно!"

В газете я обнаружила объявление: "Нормальное зрение — за 30 секунд!" Не бесплатно, за деньги. Не очень большие деньги — как несколько пар среднедорогих очков. За тридцать секунд. Зрение. Нормальное.

Я сдалась. Я захотела посмотреть на этот мир, где у прохожих есть лица, а у лиц — необщее выраженье, и пусть, пусть будут эти самые поры — не страшно. "Хочу, наконец, что-нибудь увидеть", — так я и написала в анкете, отвечая на вопрос: "Почему вы приняли решение делать у нас операцию?"

Все было стремительно. Аванс, договор, обследование на приборах. Пару часов мне капали капли, расширяющие зрачок, предлагали смотреть на красное, на зеленое, на таблицы с буквами, на картинку с дорогой, на картинку с воздушным шаром. Все было отлично. Глаза, мне сказали, совершенно здоровые, только близорукие, — откорректируем!

В последний момент вдруг выяснилось, что у меня аллергия на обезболивающее. Операция, сказали, отменяется. Не хотим, чтоб вы у нас тут, сказали, померли.

Как? Я не была к такому готова. То есть не помереть, а не оперироваться. Я уже настроилась прозреть. Я высказала ряд конструктивных предложений. Купить в ночном клубе пару линий кокаина, развести кипяченой водой и использовать как обезболивающее. По мемуарной литературе мне известен этот способ анестезии, изобретенный, кстати, дедушкой Фрейдом.

Но люди в белых халатах отвергли эту идею категорически, даже, как мне показалось, с некоторым ужасом.

Я поняла, что прозреть мне не судьба.

Судьба — по-прежнему буду узнавать людей лишь щека к щеке, совершать маленькие ежедневные подвиги, переходя через дорогу, жить в скорлупе своих минус восемь.

Может быть, так оно и лучше.

Я ведь к этому уже привыкла.

Директор

У этого слова есть магия начальственности. Почти такая же, как у слов «генерал», «президент». Не случайно все вокруг стали генеральными директорами или, на худой конец, заместителями генеральных директоров.

"Председатель" — слабое, вялое слово. В нем есть какая-то рыхлость седоватого человека, ведущего сидячий образ жизни.

Мощное слово — «кабинет». Слова песни"…и девочек наших ведут в кабинет" я не могу воспринимать иначе, чем: ведут в кабинет директора. Там отругают и вызовут родителей.

Дивно-интригующее сочетание слов: "министр без портфеля". Идет под ручку со старорежимным "товарищем прокурора".

Диета

Я постоянно думаю о еде. Потому что у меня, как всегда, грудной ребенок, а когда кормишь, все время хочется жрать. Особенно хочется, конечно, чего-нибудь-того-чего-нельзя. Шоколада вот — особенно нельзя. Ну и фиг с ним. Книжку лучше почитать.

Достоевский Ф. М. Почему-то считается, что в его книгах люди никогда не едят. Это совершенная неправда. В «Подростке» постоянно едят. В «Идиоте» есть дивное описание завтрака сестер Епанчиных. (Девицы эти отличались хорошим здоровьем, великолепными плечами и отменным аппетитом; у них повелось кушать на завтрак не только котлеты и прочее, но даже и крепкий бульон…) Вообще русская классическая литература очень съедобная. Шампанское и трюфли Пушкина, подробные меню Гавриила Романовича Державина, вишневое варенье Чехова, гастрономическая вакханалия Гоголя с его фантастическими рецептами. Если, например, кто вдруг встанет ночью и в темноте нечаянно стукнется об угол шкафа или стола и оттого сделается на лбу гугля (!!!) — надо, учит Пульхерия Ивановна, выпить рюмочку персиковой настойки, и все как рукой снимет.

У меня вот не случилось гугли, но я бы не отказалась от персиковой. Или просто от персиков. Или просто от водки любого качества. Или от кофе. А то чай с молоком, литрами, и все. Ну ладно.

Вот что меня долго интриговало: в книгах, переведенных с английского, доктора постоянно предписывают тяжело больным пациентам есть бисквиты. Слабый чай и бисквиты, больше ничего. Такой подход к диетологии удивляет, потому что бисквитами у нас называют пирожные из воздушного довольно жирного теста. Я провела серьезное расследование, и вот что выяснилось: у авторов речь идет, как правило, о сухом печенье — biscuits. Я выбрала для себя эти бисквиты как критерий качества перевода: если появляется циррозник с тарелкой бисквитов, значит мы имеем дело не с переводом, а с пересказом.

В этом роде шедевром может считаться такой пассаж, не помню, к сожалению, где я на него наткнулась: "Я стопроцентный американец. Спроси меня перед смертью о моем последнем желании — я попрошу гамбургер, кока-колу и французское жаркое". Методом дедукции (я очень умная; хотя во время беременности серое вещество уменьшается вдвое, а потом навряд ли восстанавливается) можно понять, что речь идет о картошке-фри, которую американцы бог весть отчего называют French fries.

Вообще американскую литературу читать противопоказано. От нее слишком уж заманчиво веет кофе и жареным беконом. Но еще худшие результаты дает знакомство со специальными трудами по диетике, раздельному питанию и так далее. После рекомендаций сочетать припущенный турнепс с обезжиренным творогом хочется немедленно украсть у мужа кусок его любимой колбасы, выжечь из сознания страшное слово «диатез» и в пятый раз перечитать колонку ресторанной критики, гори она синим огнем.

Дневники

Вот уже несколько лет я использую вместо громоздкого и дорогого органайзера школьный дневник. Очень удобно.

В нем четко и ясно напечатаны дни недели. И, что приятно, — по-русски, так что не приходится мучительно соображать: Thusday — это вторник или четверг? Мне нравится, как разграфлены листы: на каждый день с понедельника по субботу приходится по восемь линеек в добрый сантиметр шириной. А планы на воскресенье отлично умещаются на линейках, предназначенных для замечаний классного руководителя и подписи родителей.

Сначала я покупала самые обычные дневники, точно такие же, какие были, когда я училась в школе. Потом как-то попался дневник, где на обложке была изображена карта Страны Знаний: залив Алгебры и остров Геометрии в океане Математики, Иностранное течение у берегов Литературии… Я купила два: себе и сыну-третьекласснику. Но ему, как оказалось, требовался особый "Дневник московского школьника", посвященный 850-летию столицы.

В этом полиграфическом изделии не было уже ничего от старого доброго дневника. Зато было много-много лишнего. Приторные объяснения в любви любимому городу. Нахальная реклама игрушек и сладостей, производимых московскими предприятиями. Представляю ощущения ребенка, который записывает домашнее задание на пятницу, а перед глазами — изображение "Лимонных долек", так что приходится все время сглатывать слюни.

А спустя год все было уже по-другому. Обновленный "Дневник московского школьника" посвящен 200-летнему юбилею Пушкина. Вместо мармеладок и карамелек — виньеточки с царевнами, царевичами и зверушками а ля Билибин — не менее, впрочем, сладкие, чем мармеладки. На обложке портрет маленького Саши Пушкина (чрезвычайно напоминающий изображения кудрявого Володи Ульянова) в венке из дубовых листьев, которые — оценим фантазию художника! — меняют свой вид сообразно четырем временам года. Получается, таким образом, некий символ вечности, иллюстрирующий растиражированное высказывание Аполлона Григорьева "Пушкин — наше всё". Дубовый венок оплетен златой, натурально, цепью, меж листьев притаились русалка, ученый кот в очках и с книгой, белочка с золотыми орехами, тридцать три богатыря, баба Яга и, почему-то, мальчик с собачкой… Вся эта прелесть предназначалась для школьников 1–4 классов. Для более старших выпустили свой "Дневник московского школьника", в твердой обложке, по цене уже не 5, а 10 рублей.

Здесь все необычайно солидно. Портреты Пушкина во всех возрастах. Есть и знаменитые автопортреты. Свыше восьмидесяти популярных цитат. Тут и "здравствуй, племя младое, незнакомое!", и "учись, мой сын…", и "чтение — вот лучшее учение", и неловкое "над отечеством свободы просвещенной взойдет ли, наконец, прекрасная заря?". Подразумевается, конечно, что заря просвещенной свободы над отечеством уже взошла, тем более, что на странице, украшенной именно этой цитатой, помещено поздравление с окончанием учебного года. Далее учащимся предлагается краткая информация о Государственной Пушкинской премии в области поэзии, а также о Пушкинской премии, учрежденной А. Тёпфером, гамбургским миллионером. Перечислены лауреаты — за исключением, отчего-то — Саши Соколова. Возможно, упоминание автора романа "Школа для дураков" в данном контексте кому-то показалось бестактным.

Как выяснилось, есть еще и "Дневник школьника Подмосковья". Он несколько отличается от "Дневника московского школьника" фрагментами оформления и подбором познавательных текстов. Подмосковным школьникам, например, вовсе ничего не сообщается о Пушкинских премиях — ни о Государственной, ни о тёпферовской. Зато здесь есть специальное слово о Пушкине губернатора Московской области А.С. Тяжлова ("Пушкин, ребята, — наш земляк!") с его фотографическим портретом и факсимильной подписью. Помимо этого учащиеся Подмосковья в течение всего учебного года будут иметь под рукой обширные выдержки из Плана основных мероприятий Правительства России по подготовке и проведению празднования 200-летия со дня рождения А.С. Пушкина и из соответствующего Указа действующего Президента РФ (без факсимильной подписи). Впрочем, эти важные документы публикуются, конечно, и в "Дневнике московского школьника".

Но вот характерное различие: "Дневник московского школьника" открывался поэтическим призывом "Благослови Москву, Россия!", а в "Дневнике школьника Подмосковья" такой цитаты я не обнаружила. И — вместо "Москва! Как я любил тебя, святая родина моя" — ивантеевским, реутовским и нарофоминским учащимся на соответствующей странице их, подмосковного, дневника предлагается отрывок о том, что "в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань". Возможно, составители исходили из того, что люберецких и барыбинских детей может покоробить упоминание о Москве как о родине и, кроме того, они живее представляют себе телегу и лань, нежели дети таганские и арбатские.

Но самое интересное вот что: мне удалось приобрести "Дневник российского школьника", — так он и вовсе посвящен 200-летнему юбилею Альпийского похода А.В. Суворова, нигде ни словом не поминает Александра Сергеевича и вместо Указа Ельцина публикует таблицу перевода английских мер в метрическую систему, основные тригонометрические формулы, таблицу спряжения глаголов, а также телефоны службы анонимного обследования на СПИД и прочие небесполезные вещи. При этом в выходных данных значится некое ООО «Химера» (!), в то время как "Дневник московского школьника" и родственный ему "Дневник школьника Подмосковья" являются детищами НПО «Образование». Поистине, неисповедимы пути Твои, о Господи.

Но если подумать — все как раз на своих местах. В стране Литературии, — где поэт уже и не поэт вовсе, а наше всё, — именно указы о культуре, виньетки, бурные потоки цитат и прочие скирлы относятся к области «образования», а глаголы-исключения и анонимное обследование на СПИД — к области «химер». Так уж у нас повелось, ничего тут не попишешь.

Душа

Множество людей согласны с тем, что душа находится прямо под грудью, посередине, где желудок. Оттуда-то она и уходит в пятки, это абсолютно физиологическое ощущение.

Дым

Впервые попробовать его дала мне любовница первого мужа, девушка-полиглот сложного афробританского происхождения. Я пыталась сопротивляться:

— Может, не стоит… Ведь странно это как-то. Как-то непривычно.

— Ничего, Катя, ты очень скоро привыкнешь! — парировала настойчивая девушка-полиглот, лучезарно улыбаясь. — Тебе понравится! — жарко дыша, убеждала она. — Тебе это необходимо сейчас, понимаешь? Ты взвинчена — надо успокоить нервы. Ты подавлена — надо взбодриться. Не нужно бояться неизвестного, Катя. Не нужно любить только приятное, сладкое и красивое! Посмотри на меня — я люблю его уже давно! Я можно сказать жить без него не могу! И, между прочим, твой муж, — зрачки шоколадных глаз необыкновенно расширились и сразу же сузились в точку, — твой муж, он тоже пробовал. Несколько раз. Сначала он был насторожен — он ведь, ты знаешь, достаточно консервативный человек. Но потом, Катя, потом ему понравилось! Знаешь, он вошел во вкус…

Остатки интереса к пристрастиям отца моего ребенка шевельнулись в душе. И я попробовала. Немножко.

"Хочет отравить", — отчетливо сформулировалось подозрение.

— Хочешь отравить? — полувопросительно-полуутвердительно сказала я коварной сопернице (имя ее я никак не могла толком запомнить). Экзотичная девушка, спору нет. В таких-то и бурлят шекспировские страсти. Смесь Отелло и леди Макбет. Какая-то лишняя она в моей жизни. Навязывает свои варианты. А я, должно быть, лишняя как раз для нее. Отравит ведь. Легко!

— Катюшка, прекрати ты, правда! — вмешался тут же случившийся приятель, процветающий бизнесмен и одновременно наркоман с пятнадцатилетним стажем (и такое бывает). До этого он тихо сидел, уставившись в свою чашку и блаженно улыбаясь. — Отличная вещь, дурочка! Концентрирует волю и проясняет сознание. Повышает самооценку. Ты попробуй, очень вкусно!

— Точно лист жуешь капустный! — автоматически включился у меня рефлекс молодой матери.

— Какая капуста, что ты несешь! Отличный радикальный вкус. А запах! Запах какой! Как у хорошего гашиша. Даже приятней. Не такой сильный и не такой сладкий. Лучше, чем у гашиша. Поняла?

Я внюхалась. Что-то знакомое. Но далекое. Надо вспомнить. Как там они мне советовали — расширить сознание?

Расширяю. Зловещие афроанглийские улыбки исчезают вдали. Никаких подозрительных советчиков, никаких назойливых полиглоток. Никакого мужа и соответственно никаких с ним ссор. Мне легко… Черта с два мне легко! Оба плеча оттянуты ужасными тяжестями. Ноги то разъезжаются на льду, то вязнут в мерзкой снежной каше. Дурацкие лыжи с дурацкими палками невозможно удержать, не то что нести. На глаза лезет мерзкая красная шапка из шерсти под названием «ровница», а я хочу мохеровую, голубую. Еще я хочу такую сумку, с которыми ходят взрослые девушки, вместо этого дурацкого портфеля, набитого дурацкими толстыми, бессмысленными учебниками.

Особенно я ненавижу физику. "Это вам не Пёрышкин, Метелица, это Кикоин!" — потрясает передо мной учебником нервная и неопрятная физичка. Намекает на то, что класса до седьмого (или восьмого?) я еще как-то понимала ее предмет, и даже считалась способной, а затем впала в ступор. "Это не Дюма, это Кикоин и Кикоин!" — вижу, что не Дюма. — "Недостаточно просто решить задачу. Надо понимать ее физический смысл!" — господибожемой!

"В моей жизни нет физического смысла", — написала я ей на листке с контрольной (которую не решила и даже не стала списывать). Ответа не последовало.

По физкультуре учебника нет. Зато есть форма, которую нужно не забывать дома. Таскать туда-сюда. А в третьей четверти — лыжи. С одной стороны, это хорошо: можно прийти не в идиотском школьном платье, а в джинсах. Но сами лыжи! Как не дано мне постичь Кикоина и Кикоина, так не дано и пройти на лыжах кросс за какое-то время, установленное нормами ГТО. Или хотя бы — просто пройти этот расстояние, целиком. Я не готова ни к труду, ни к обороне. Ледяной ветер ужасно больно сечет лицо. Снег либо налипает на лыжи неподъемным грузом, либо проваливается под ними на полметра — третьего не дано. Правая лыжа слетает с ноги в пятый раз. Крепление, видимо, погнулось, присоединить ее к ботинку не получается. Я отцепляю тогда и левую лыжу, подхватываю эти проклятые палки и ухожу со всем этим хозяйством в школу. Где по крайней мере тепло.

— Нельзя любить только сладенькое и приятное, Катя, — внушает мне афроангличанка. Сознание у меня, видно, опять сузилось, и она сидит тут, улыбается. Да, ей хорошо так говорить. Имеет право. Она-то, в отличие от меня, ушла из родительского дома в шестнадцать лет. Выучила восемь языков. Ездила на войны. Военным корреспондентом. На пять войн. Вот сейчас — борется за свое право на счастливую семью. ("Мне уже пора родить", — доверительно сообщает она мне, объясняя, почему мой муж должен перейти теперь к ней.) А я…

Я делаю большой глоток чая. Чая, который она мне заварила. Я поняла, наконец, чем он пахнет. Гашиш не при чем. Он пахнет лыжной мазью. Именно так пахли мои ненадежные лыжные ботинки, в которых так ужасно замерзали ноги. Так пахла наша школа всю третью четверть, когда кучу лыж сваливали под лестницу и никакой не было гарантии, что удастся найти свою пару. А не найдешь — может, оно и лучше.

Этот запах… Какой приятный!

— Значит, ты мне его даришь! Спасибо, — я беру большую пачку чая, на которой написано «smoked». Это, значит, название сорта. «Подкопченный», или «задымленный». С запахом дыма, все верно. Я укладываю пачку в свою сумку. Спасибо! — она, кажется, не ожидала от меня такой быстрой реакции. Ее лицо уже не выражает победительной самоуверенности. Зато начинаю улыбаться я.

На следующий день люди доброй воли поминают о годовщине начала Первой мировой войны, а я — о годовщине своей первой и последней на тот момент свадьбы. В порядке празднования я шмякаю об пол коробку со свадебным сервизом из какого-то особого фарфора. Ни разу, кстати, никто не пил из этих беленьких чашек. Я совершаю еще несколько столь же ярких поступков, делающих развод неизбежным. Полиглотка, тем не менее, терпит крушение всех планов и уезжает на новую войну. Я же до конца лета получаю двадцать пять матримониальных предложений, в том числе несколько почти привлекательных и несколько — по-настоящему неожиданных. Когда я иду по улице, мне сигналят автомобили. Приятели бывшего мужа, до этого существовавшие лишь в телефонной трубке, вдруг материализуются и куда-то все время меня приглашают. Чай из заветной пачки я стараюсь расходовать очень экономно, его тяжело купить, даже в специальных магазинах. Я узнавала. Никого им не угощаю, никогда.

Я сложила костер из старых лыж, побросала туда учебников Кикоина и Кикоина и подожгла. Из пламени родилась Прекрасная Я. Этот пепел стучит теперь в мое сердце. Этим дымом пахнет мой утренний глоток свободы. Можно с молоком. Но без сахара. Сахар — ни в коем случае.

Зелёный цвет

Это цвет почти всех хороших вещей. Огурцы зеленые, крыжовник зеленый. Зелен чай (на кусте). Зелеными колготками увлекалась я с девяносто первого по девяносто третий годы включительно. Зеленая сеточка на рубашках игральных карт. Даже селедка, как известно, представляет собой не что иное, как ответ на вопрос армянского радио: "Что такое: зеленое, висит на стене и свистит?".

Мне очень нравится укроп и сельдерей, а также свежая мята и все вообще виды травы, за исключением, может быть, осоки, потому что она режет ноги. Мне нравится зеленка, которая напоминает мне детство, и детство как таковое. А также отрочество, юность и ранняя молодость. Я очень люблю свежие листья салата и сень дубров, и, натурально, отдаю должное прозе Бунина, пропитанной ароматом антоновских яблок.

Я люблю отшлифованные морем осколки бутылочного стекла, и сами волны, а еще фисташки. И, очень, квашеную капусту.

Ах, да! Я люблю деньги (см.) — бумажки с зелеными спинками.

Зоологический музей

Как утверждают ученые, земная жизнь зародилась в воде. Моя же персональная жизнь, как я представляю, зародилась на суше. А именно — в центре Москвы. А именно — в Зоологическом музее МГУ: дом шесть по улице Герцена (как она именовалась в момент события) или же по Большой Никитской (ранее и сейчас).

То есть не буквально зарождение, но важнейшие прелиминарии. В смысле ухаживания. В Большой Зоологической аудитории мой будущий папа ухаживал за моей будущей мамой. Он ухаживал за ней, впрочем, и в Ленинской аудитории, и в Коммунистической, и в 233-ей. И, конечно, на легендарном психодроме, как тогда называли тусовочный скверик перед журфаком, где они, собственно и учились. Но мне как-то приятнее думать, что главные ухаживания происходили в Большой Зоологической. В окружении крошечных колибри и громадных тропических бабочек. Райский сад, потерянный рай. Немного пошло, но сказочно.

Если продолжить лирическую тему, — а хочется продолжить: есть пометка 1931. Зоологический музей под стихотворением Мандельштама — самом его попсовом, но и самом неотразимом. Про то, как греки сбондили Елену по волнам, ну а мне соленой пеной по губам… Пей коктейли, ангел Мери, дуй вино. Все лишь бредни, шерри-бренди, все одно…

Наверное, было холодно, и одиноко. Дождь. Он купил билет, зашел в музей, и записал стихотворение, где? — на подоконнике? На банкетке? Напротив тигра? Напротив черепах в формалине?..

Что еще знаменательного происходило на Большой Никитской,6? Да много всего. Штирлиц, он же полковник Исаев назначал встречи своим агентам. Имел такое обыкновение. То есть как бы в Берлинском музее природоведения — но снимали-то кино здесь, в Зоологическом: знакомый слон, знакомая лестница. По ней спускались тихие благовоспитанные школьники с блондинкой-учительницей — человеком Мюллера. На стуле дремал служитель — тоже стукач. Штирлиц уже привык к нему, и он привык к Штирлицу… Странно, что не дремлет он на своем стуле и до сих пор. Но нет — в роли служителя здесь девушка в курточке милитари-стайл. Бойкие московские дети спрашивают у нее, где в Зоологическом находится зал монстров. Хотят видеть бэтманов, канализационных черепашек и человека-паука. Милые мои, жертвы коммерческой анимации.

Впрочем, не так уж они и неправы. Насчет монстров. Где как ни в Зоологическом разводил монстров известный профессор Персиков. Гигантские амебы и свирепые лягушки-ниндзя. Красный луч, роковые яйца. Прототипом Персикова считается работавший здесь профессор-паталогоанатом Алексей Иванович Абрикосов. Прославился тем, что анатомировал труп Ленина и извлек из черепной коробки мозг вождя (одно из полушарий в два раза меньше обыкновенного куриного яйца). Зоологическом помнят и еще одного профессора Абрикосова. Тот был Георгий Георгиевич, или, как звали его студенты, Гор Горыч, славившийся, в противоположность булгаковскому персонажу, необыкновенной мягкостью и кротостью… Вот не думала, а приходится признать: люди для меня все-таки интереснее препарированных животных.

Вообще, правду сказать, я не сильна в биологии. То есть я проходила эту прекрасную науку в школе, где ее преподавал весьма добрый учитель по прозвищу Беге (от гиппопотамуса). И позже пополняла свои знания прилежным чтением Пелевина и Метерлинка, но недалеко продвинулась от тех времен, когда крошила бабочкам-шоколадницам дареную плитку «Аленки» и писала в годовой контрольной, что у жука-плавунца глаза являются органом осязания. Но будучи невеждой, я все равно нежно люблю зоологию.

Правильно определил мой характер по образцу почерка графолог Грифон: логос для меня важнее эроса и важнее вообще всего. Я люблю зоологию за логос: за имена, за названия. Жаба обыкновенная на латыни зовется Bufo Bufo Bufo. Трижды, не скупясь. Разглядывая этикетки в витринах Зоологического, я обнаружила, что яйцо по-гречески будет oon, а наука, изучающая различные яйца — оология. О, oon! О, Зоо!

Я посетила Зоологический столько раз, что узнала кое-какие подробности, в которые не посвящают экскурсантов.

Индийского носорога вообще-то звали Семирамидой. Но в Московском зоопарке ее переименовали в Моньку, как попроще. Родилась Семирамида еще до отмены крепостного права, а пала (в архивной карточке так написано — "пала") в конце 1887 года. И, до того, как превратилась в чучело, жила, судя по всему, в довольстве. (Очень широкая попа.) Носорожицу привезли в Москву из Калькутты в дар Государю Императору и тот еженедельно справлялся о ее здоровье. И, как полагают, подкидывал деньжат на корм.

Сосед Семирамиды-Моньки, бегемот тоже проживал в Московском зоопарке и имел кличку Каспар.

У жирафа имени нет, но известно, что его чучело (прекрасного качества) передано в дар музею от Хедифа Египетского в 1872 году (в карточке жираф записан на старинный лад — "жираффа").

Львица на полвека моложе львенка.

Зубры гуляли по Беловежской пуще сто пятьдесят лет назад, с тех пор их шерсть изрядно пожелтела из-за парадихлорбензола, которым посыпают экспонаты, отпугивая моль.

Большинство сайгаков привезены из Калмыцкой степи, а один подарен музею уральским атаманом Иваном Лупповичем Марковым.

Лося-самца подстрелили в Костромской губернии. ("Одинокий лось очень силен и обладает совершенно непредсказуемым характером. Не случайно с одиноким лосем в печати часто сравнивают Ельцина", — слышу я голос экскурсовода. Теперь и школьники, и я имеем довольно отчетливое представление о характере одинокого лося.)Особенно трогательна история индийской слонихи (чучело по лестницей, визави со скелетом мамонта). Ее звали Молли и она погибла в возрасте сорока одного года из-за несчастных родов. Экскурсоводы говорят детям, что слоненок выжил, хотя на самом деле ничего об этом наверняка не знают.

Иностранцы

Один мой знакомый, человек Игорь Вережан, заслуживающий, безусловно, отдельного рассказа, или даже небольшого романа, учился в Инязе, не то саратовском, не то самарском. Комсорг курса спросила его, кем он хочет быть после окончания института — переводчиком или преподавателем. Он подумал, прикинул свое место в этой системе отношений и абсолютно искренне ответил: «Иностранцем».

Естественно, на каком-то этапе жизни это ему удалось. Он стал иностранцем, проживающим в Дании, а потом, кажется, в Англии. Только слово «иностранец» произносилось со стойким оттенком пренебрежения. Поэтому он вернулся в Россию и стал как бы пожизненным внутренним иностранцем.

Этот опыт кажется мне небезынтересным.

Капуста

Известно, что если есть много капусты, будет большая грудь. Действительно, в тугих грудях есть что-то от тугих капустных кочнов. Когда грудь воспаляется от избытка молока, к ней советуют прикладывать капустные листы — по известному принципу "лечить подобное подобным". Едва ли не… нет, не "едва ли" — просто единственное, что, помимо имен героев, я запомнила из романа "Тихий Дон", это капустный хруст или, кажется, капустный скрип, с которым остро наточенная коса вошла в грудь Натальи (Натальи?), решившей покончить с собой. Самоубийство оказалось неудачным, насколько это можно сказать именно о самоубийстве, то есть она выжила, потому что я помню свое беспокойство: в грудь-то, грудь — не осталась ли искалеченной? В этом "капустном скрипе" есть изумительная художественная правда и, однако, безусловная неправда: никакая женщина, даже убивая себя, не станет себя уродовать. Даже если косой — ниже бы резала.

Карты

Валет пик был похож на продавщицу из колбасно-сырного отдела: тугие смуглые щеки с румянцами, усики, синий берет. Да, продавщицам в нашем занюханном гастрономе полагалось носить не только белые халаты, но и синие береты. Впрочем, в ту пору гастроном вовсе не казался мне занюханным.

Червонный валет — чернявый крепыш. Валет бубен — добродушный и белобрысый, явно родной братец бубновой же дамы. А в валета крестей я была влюблена.

Тонкое лицо, томный взгляд, кружевное жабо. К тому же еще у него была алебарда. Боже мой, у него была алебарда! Конечно, я была влюблена. "Бабушка, подари мне хрустальные башмачки", — писала я первое в своей жизни письмо. Бабушка работала в дворце культуры. Она так и говорила про свою работу: "Во дворец мне сегодня к десяти", "А у нас во дворце сегодня выходной"… Это тебе не из пуза два арбуза покатились в дом союза. Бабушка представлялась мне феей, которая может превратить меня в существо, по красоте достойное юноши, у которого была алебарда.

Без хрустальных башмачков крестовый валет меня не замечал. Я подозревала, что он влюблен в червонную даму — русалковолосую блондинку. Никогда мне не быть такой, никогда. Оживленная, в темных кудрях дама крестей ничуть не казалась мне привлекательной. Ну, будут у меня такие же кудри — а толку-то?

Я раскладывала карты часами. Это было интересней, чем кино, и даже интересней, чем книжки. В книжках, кроме самых странных, все уже написано — не мной. Точка в конце. А карты, потрепанная колода — мои. Что хочу, то и придумываю.

Старшие девочки на даче в Лианозово пробовали гадать и меня учили. Толкования были записаны в специальных тетрадках. Очень сложные. Я запомнила, что черные шестерки к поздней дороге, а красненькие — к ранней. Правильно нагадать было нетрудно: почти у всех людей почти каждое утро бывает ранняя дорога куда-нибудь. У одной моей бабушки — в гастроном, у другой — во дворец. Но это не главное. Главное загадать, что ты — дама, а он — король. Любит или не любит. Гадаешь на короля.

Но вот этого я не понимала. Короли были толстыми бородатыми дядьками. При чем тут "любит — не любит". Так мне кажется и до сих пор. Королева играла в башне замка Шопена, и под звуки Шопена полюбил ее паж. Конечно, это паж, валет. Хотя, как оказалось, он вроде бы даже не паж, а всего-навсего лакей, слуга — valet. О, мой сероглазый валет!

Взрослые вечером на большой веранде играли в кинга. Нас прогоняли спать. Кузин-малявок им уложить удавалось, но я умру не уйду, когда все так интересно. Кинг — король червей, самая главная карта. Настоящий король: великолепный, грозный. Он непредсказуем, живет своей жизнью. Вдруг выходит на стол, и все сразу — "ах!". Кто-то радуется, а кто-то возмущен. Но возмущаться, конечно, бесполезно. Королевская воля — закон.

Марьяж, третья дама, четвертый валет, король с маленькой (пусть как будто одна из моих кузин — "маленькая"). Туз, он и в Африке туз. Длинная масть, девятка-взятка. О, звуки чудных песен! О, мой сероглазый валет!

Мама стала разрешать мне примазываться. А как-то меня взяли играть самой — мой первый бал. Я играю в карты, сколько помню себя. Я обожаю играть в карты. Но со времен своего лианозовского младенчества почему-то не стала играть лучше. Настоящим игрокам со мной неинтересно. Всю жизнь проблемы с партнерами.

Когда моему сыночку было года три, няня Надежда научила его играть в кункен, это что-то типа канасты. Считать до тридцати он, правда, не умел, но играть был готов часами. На радость нам с Надеждой.

В восемь лет он легко обыгрывает нас в кинга. Остается преферанс. Преферанс наводит на него тоску. Ленивое дитя не желает считать взятки. Приходится разными хитростями и посулами буквально вымаливать у него маленькую пулю в "гусарика с болваном".

— Рассказать тебе, — произносит мой мальчик после четвертой сдачи, — рассказать тебе, как ты меня мучаешь? Ужасно.

Сообщив это, он просто бросает карты на стол и возвращается к родному «Лего».

— Знаешь, — не меняя доброжелательного тона, добавляет он, — найди себе кого-нибудь на улице и его мучай.

Я обижаюсь и отворачиваюсь к окну.

Внизу суетливо пробегают человечки. Торопятся, видно, по своим делишкам. Только один, в синем берете, шагает не спеша, достойно. Красиво идет, ничего не скажешь. Подходит к помойке, начинает в ней ворошиться… Ясно, бомж.

Дел у него, я думаю, особых никаких нет.

Спуститься что ли, предложить расписать «гусарика»?

Комары

Пчелиными укусами лечат радикулит.

Некоторых хлебом не корми, дай поставить пиявок, чтоб отсосали дурную кровь.

В это тяжело поверить, но я лично знала двоих людей, которые просто любили — любили! — бросаться голыми в крапивные заросли. Все красные, в волдырях, они испытывали странное блаженство; горящая кожа как-то оттягивала огонь, бушующий внутри них, — один был музыкантом, другой скульптором, оба безумны. Им еще, конечно, нравилось, что как бы совершается подвиг: дети пищат, девушки ахают, ну и всякое такое. Но вот людей, которые хоть в какой-то степени одобряли бы комариные укусы, я не встречала.

Нужно быть ботхисатвой, чтобы любить этот неприличный зуд, эту сыпь, эти кровавые пятна, этот инфернальный тонкий звон, который не дает тебе уснуть. Вот его, кажется, не слышно — улетел? напился уж кровушки, насытился и успокоился? — но нет, опять звенит, и все громче, все громче, все нестерпимей измученному уху, вот он уже влетел к тебе в мозг и внутри черепа все звенит и звенит, звенит и звенит уж скоро утро а поспать не удалось и минуты а тут еще эта жара пытка китайская пытка и нет мне покоя нет покоя нет! Доколе?!

Показательная история о девочке, которая до четырех годиков все молчала, совсем, вроде бы, не умела говорить, но в ответ на вполне риторический вопрос: "Ну-ка, что это у тебя, Леночка, красненькое такое на шейке?" — вдруг вполне отчетливо пролепетала: "Комаик укусий, сукин сын".

История показательна — потому что даже ангелам, даже ботхисатвам не под силу сдержать злое слово, с ними, с комарами, в связи.

Но, меж тем, «Комарово» звучит вполне романтически — что-то дачное, дворянское, нежное. Вся русская поэзия проникнуты комариным звоном.

Прозвище «Комар» не обидно, это подтвердит любой Комаров или Комаровский — фамилии, кстати, хоть куда. Изображение комара на дворянском гербе не вызовет большого удивления. В образе комара в общем-то нет ничего отталкивающего. Более того, он даже вызывает уважение.

Комарье ужасно своим числом. И все же представляется, что по натуре своей комар — одиночка. Воин-одиночка. Мускулистый, вооруженный стальным клинком, но не защищенный ни бронежилетом, ни кольчугой. Ничем. Он надеется только на свою подвижность и чуткость — опередить занесенную длань, вовремя прервать пиршество, выскользнуть, улететь на невзрачных своих крылышках. Рыцарь плаща и кинжала — но все же рыцарь.

У комара есть свой рыцарский эпос. "Вдруг откуда не возьмись маленький комарик, и в руке его горит маленький фонарик. Где убийца, где злодей?.." — и женился на Мухе-Цокотухе, красавице-имениннице, обладательнице изумительного самовара.

На ком попало он бы не женился. Этот Дракула разборчив — любит сладких, с приятной кровью, с нежной теплой кожей. Он отважен. Да, он пьет кровь — но не из прихоти же. У него просто нет выбора. Среди людей тоже не так много вегетарианцев. И многие ни на секунду не задумываясь прихлопнут комарика — а ведь можно же просто сдуть, отогнать, чтоб было по-честному, а?

В Петербурге, городе умирающих домов и задумчивых людей, есть, в числе прочих нетривиальных памятников, и памятник Комару. Я его никогда не видела, но знаю, что Комар сидит там на чаше аптекарских весов. Получается, значит, что крохотный комариный вес, крохотная комариная сила как бы управляют неким метафорическим равновесием, по своей воле изменяя его так или эдак. То есть, от него нельзя просто отмахиваться, как от комара, смысл такой.

Красиво.

Но если вдуматься, Комару есть и еще за что поставить памятник.

За то, что мешает уснуть, — иногда это может оказаться полезно или даже приятно.

За то, что своими комариными укусами не дает расслабиться и — где-нибудь в душистом черничном лесу — блаженно забыться. Справедливо предостерегает: за все приходится платить, за все.

За напоминание об Иове, которого и вовсе покрыло язвами и струпьями, и так далее…

За то, что сама возможность неспешного и праздного размышления о таком предмете, как комары — это уже счастье…

Кататься

Есть что-то неотразимо притягательное в том, чтобы передвигаться не на своих двоих, а при помощи какого-нибудь технического приспособления. Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал! Кататься я с милым согласна… — здесь «кататься» означает прогулку на лодке, потому что они живут на море, или на Байкале, что ли. Для тургеневских и викторианских девушек «кататься» означало прогулку в конном экипаже: карете, тележке, колымаге, таратайке, шарабане, повозке, коляске… В коляске! Не иначе как подкорочное воспоминание о первом в жизни удовольствии (тюх-тюх-тюх-тюх) заставляет меня всю жизнь искать подобных ощущений.

Вслед за классической младенческой коляской следовала так называемая коляска прогулочная — то есть не лежачая, а сидячая. Я любила ее неизбывной любовью улитки к своему домику.

Велосипед. Остался робкой мечтой — причем более «робкой», нежели «мечтой». Кататься на велосипеде кажется мне абсолютно недосягаемым, невозможным. Он, по-моему, такой неустойчивый.

Моя кузина Маша, проживающая в Панаме, так же, как я велосипеда, боялась скатиться с горки на санках. С невысокой совсем горки.

Кататься на лошади можно было на ипподроме на Беговой. Билет для начинающих стоил рубль. Тренер-конюх с презрительным лицом показывал, как надо седлать. Трензеля и шенкеля. На некоторых денниках были таблички: "Лошадь строгая, седлает конюх" или "Осторожно, бьет задом!" Лошадей звали: Экспозиция, Бумага, Панель, Беседка, Гордая (в быту Мышка), Нежный… Больше не помню. Была Красавица, которая любила улечься в лужу посреди открытого манежа, бедная всадница увещевала ее, чуть не плача: "Красавица, милая, вставай! Ну, что же ты разлеглась, как свинья, Красавица!"

В первый же раз мне достался громадный, как шкаф, мерин по имени Учет. Почувствовав, должно быть, мою неуверенность, он понес. Кричали в мегафон: "Девушка на Учете! Отпустите поводья! Девушка на Учете, сохраняйте спокойствие!" Я испытала жуткий, сладчайший страх, сравнимый только со страхом на "американских горках", но как-то чище, чувственней. Душа ласково перекатывается из желудка к пяткам и обратно. Только один раз еще было почти так же — в троллейбусе, «зайцем» в ожидании контролеров. Не пришли.

Абсолютный восторг — катание на собаках. Снежная пыль в лицо, и чувствуешь себя эскимосом. Я пробовала, правда, только на одной. Это была мощная боксериха со слюнявой мордой и кротким нравом, как у какой-нибудь болонки, по имени Дуня. Запряженная в санки, она честно, истово, изо всех сил старалась их тащить, напрягая мускулы, раскорячивая и без того кривые ноги. Но только кто-нибудь должен бежать впереди, иначе она останавливается. Это все происходило на даче в Ватутинках, которые все почему-то называют Красной Пахрой. Там же катаются и на снежных мотоциклах, но на Дуне лучше.

Что еще? Колесо обозрения в лакомой Вене, в местном парке развлечений, именуемом Пратер. Колесо обозрения — старейшее то ли в Европе, то ли вообще в мире, во время войны оно было разрушено, но тут же восстановлено. Старинное колесо крутилось медленно-медленно. Кабины — большие, человек на двадцать. В одной из застекленных кабинок, я заметила, стояли стулья, стол с белой скатертью. Хотела бы я устроить такой день рожденья. В тот день, впрочем, желающих снять эту кабинку не нашлось. Нужно сойти с ума, чтобы тратить на это деньги, сказала мне Роза. Роза рассказывала о своей любви к одной латиноамериканке, в Латинской же Америке и проживающей. С учетом того, что заработки обеих были невысоки, любовь их приобретала головокружительный, голубиный платонизм. Я же мучалась сокрушительным кашлем, подавлявшим буквально все чувства.

Еще открытый лифт в Турции в соседнем отеле под названием «Престиж», а мой ребенок, тогда четырехлетний, слаще сладкого, называл его «Кристиж». Его тяжело забыть, этот «Кристиж», — ежедневно я вынуждена была сопровождать своего мальчика в катании на лифте, поразившем его воображение. Обслуга отеля поглядывала на нас с интересом. Я пыталась делать вид, что все нормально: обычная мол история, приходим покататься на лифте, что ж такого. У входа в отель стояло зеркало, и в него, не отрываясь, любовался собой павлин.

Скрипучие качели-лодки в городе авиаторов Домодедово, на которых я каталась со своим нынешним мужем в бытность его женихом. Дополнительный восторг от того, что на мне широкая короткая юбка и идиотические красные трусы. Причем восторг мой собственный; он вовсе не разделял его, размышляя о странном упорстве, побуждающей любимых женщин и детей тащить его на подвижные аттракционы именно тогда, когда он мучается похмельем.

Любовь моя к нему проснулась благодаря катанию на пони (см.), а свадебным подарком (мне) стала прогулка на речном трамвайчике, к которым у меня совершенно особая страсть. Медведи на велосипеде, комарики на воздушном шарике. Кролики на роликах, электрические скаты на балдёжных снегокатах. Зайчики в трамвайчиках. Свиристели на каруселях. На цепочных каруселях…

На цепочных каруселях, именуемых «цепочки», за сказочно низкую цену в пять копеек (тогда, впрочем она казалась не сказочно, а просто низкой) я совершила без счета упоительных кругов, болтая ногами, сладенько замирая от страха, что цепи не выдержат, сладенько утешая себя, что четыре сразу (каждая скамейка крепилась на четырех цепях) не выдержать не могут. Это было на даче в Лианозово, где сейчас нет ничего, что отличало бы эту местность от Бескудникова, или, скажем, Марьина, а тогда были деревенские дома, и коровы, и темные аллеи, и «цепочки» описывали свой круг над всегда оживленной пивной палаткой, затем, против часовой стрелки, но по ходу движения, над каруселями для самых маленьких детей, которые я рано научилась презирать, чтобы потом вновь почувствовать к ним нежность, но уже совсем другую, над вечно сухим фонтаном, округло выгнутыми скамейками, будкой кассы, щитами с наглядной противопожарной пропагандой — там были крупные буквы слов ОГОНЬ, ОПАСНОСТЬ, ОСТОРОЖНО, причем буквы «О» были выписаны не бубликами, а почти прямоугольными, с удлиненным овальчиком внутри, — и опять над палаткой… Кататься, кататься, кататься, согласна, согласна, согласна…

Кофе

В моей жизни появилась новая радость, новое развлечение. На Тверской установили несколько автоматов с горячими напитками. За очень короткое время эти автоматы стали моими лучшими друзьями.

Зовут их так: "Can & Coffee". Coffee — это, как я понимаю, кофе, никаких нет сомнений. Но вот что такое Can, я, честно говоря, даже не догадываюсь. Для себя я определила Can как «могу». I can — я могу. Могу получить кофе. Причем главное здесь не кофе, а именно Can — момент самоутверждения. Могу и всё тут. Могу, черт возьми!

Прежде всего, я могу больше не связываться с предприятиями общепита. На первый взгляд кажется, что это сомнительное преимущество. Вроде бы что за удовольствие глотать горячую жидкость стоя, на ветру, на бегу — как лошадь. Не лучше ли посидеть с чашечкой в тепле и уюте? На Тверской — не лучше. Увы, мне пришлось убедиться в этом множество раз, и каждый раз был болезнен.

В кафе гостиницы "Палас — Марко Поло", где у меня было назначено интервью на пять часов дня, меня не пропустили дальше порога, ссылаясь на распоряжение администрации "не пускать девушек одних". В "Мексиканском баре", когда я не заказала еды, а только кофе и минералку, потребовали, чтобы я освободила столик и пересела к стойке, хотя свободных столиков было штук двадцать. Во французской булочной «Делифранс» на Триумфальной подавальщица вылила мне на поднос горшок кипящего супа. Кроме того, вкус местного кофе таков, что он живо припомнился мне при просмотре художественного фильма «Годзилла», где герою-французу приносят некую бурду:

— Вы же сказали, что это французский кофе.

— Да, вы же видите, на банке так и написано: "French coffee".

У меня есть знакомая — Таня Щ. Поэтесса и очень такая вся столичная штучка. Несколько лет Щ. прожила в Париже. С тех пор в ее сознании как-то укоренилось представление о том, что Париж — это норма жизни. К хорошему, как известно, легко привыкаешь.

В Париже я никогда не была, а вне Парижа я много раз была свидетелем того, как Таня Щ. спрашивает официанта:

— А нету ли у вас кофе без кофеина?

Официанты реагируют по-разному. Некоторые сразу твердо говорят, что нет, без кофеина нет. Другие начинают интересоваться:

— Это как же так без кофеина? Что — бывает кофе без кофеина, правда? Нет, у нас нету. А у вас? Любопытно было бы попробовать…

На моих глазах ей не удалось получить кофе без кофеина ни разу. Но Щ. с удивительным упорством и оптимизмом продолжает пытать судьбу. Однажды при мне она даже порывалась заказать бескофеиновый кофе в придорожном кафе в Словакии, где официанты на каждое слово говорили "нех собаче" (так это звучало, — даже, признаться, еще хуже; а означало, как выяснилось всего-навсего "пожалуйста"), в меню фигурировали "рыхлые кислые окурки" (оказавшиеся солеными огурцами), водка, по словам бармена, "смердела цитроном", а какую-либо еду отказывались подавать вовсе, — по той причине, что у них закончился хлеб.

Так вот, не знаю, как в Словакии, а в Москве можно, можно теперь получить кофе без кофеина. Пожалуйста, нех собаче! Его выдают мои любимые автоматы "Can & Coffee", которые, я думаю, можно называть по-человечески Кеном, как жениха Барби. Бескофеиновый кофейный напиток в этих умных машинах обозначен словом light, то есть легкий, он стоит 4 рубля, и, в дословном переводе с языка соотечественников Кена, вы можете иметь его в целых четырех вариантах. А именно: со сливками и сахаром, или, иначе, milk coffee, — раз; со сливками, но без сахара, или, иначе, cream coffee, — два; с сахаром, но без сливок, или просто coffee, — три; и, наконец, черный кофе без сливок и без сахара, именуемый black coffee, — четыре. От этого упоительного разнообразия возможностей буквально кружится голова и разбегаются глаза. Но ведь и это еще не все. Вы можете получить кофе и с сахаром, и со сливками, и с кофеином — и всего за три рубля! И называться он будет уже не по-английски, а как бы даже по-французски — cafe au lait. И это еще не предел. Автоматы, установленные у гостиницы «Минск», предлагают три сорта кофе ("легкий", «люкс» и "экстра"), каждый в четырех комбинациях. Получается, таким образом, 12 вариантов! И каков выбор: между «люксом» и «экстрой», то есть отличным (по определению) и превосходным (по определению же). Во всем бы так.

Но даже не это самое привлекательное в Кене. Главное вот что — он молчит. Он не спрашивает, одна ли я пришла и "А кушать будете?". Не намекает на чаевые и обязан выдать сдачу ровно через восемь секунд после выдачи напитка (как написано в инструкции). Но он не так прост, как можно подумать. Например, в инструкции указано, что следует дождаться загорания на табло значка, изображающего вертикальную стрелку. А у него нет в арсенале такого значка. Загораются другие значки — изображающие чашечку, над которой вьется парок. Все это очень интересно. Беда только в том, что устройство Кена и текст инструкции настолько замысловаты, что мне ни разу пока не удалось выполнить все правильно и попробовать cream coffee или, например, milk tea — чай с молоком, обогащенный вдобавок кальцием (этот англоманский напиток тоже предлагается). Но когда-нибудь, верю, я справлюсь. I can it! Нех собаче.

Кстати — некстати? — в незабвенном отеле «Кристиж» я один раз для приличия попыталась заказать капуччино. Красавица-барменша долго звякала никелированными, стеклянными, хрустальными, медными штучками, а потом одарила меня такой благоуханной фразой: "Капуччино — но. Сори, мадам. Милк машинка капут".

Колготки

Первые мои были нежно-голубого цвета и произведены в какой-то из республик советской Прибалтики. Оттуда же и привезены с оказией. То есть явились, как достижение западной цивилизации, с запада — буквально. Я их возненавидела сразу же и люто, как российские поселяне екатерининскую картошку. И выбросила в дачный помойный пруд. Оттуда их, впрочем, извлекли, постирали и вновь надели на меня, отшлепанную. И после этого я их уже очень полюбила. Как, опять-таки, возлюбили картошку поротые крепостные.

А до этого колготок никто не видел, и даже не знал такого слова. Известно было слово колгота с ударением на а, примерно то же самое, что копуша, как меня называли, когда я не проявляла расторопности, собираясь в детский сад. В детском саду мои голубые колготки были сенсацией. Все носили коричневые простые чулки, которые пристегивались к специальному пояску, называемому отчего-то лифчиком. У мальчиков тоже, я помню. Следовательно, все мужчины — мои одногодки и старше носили в детстве лифчики. Это стоило бы обдумать, но мы же не грязные фрейдисты какие-нибудь.

Вслед за голубым в смысле колготок периодом был розовый. Чудесные колготочки с белыми и розовыми ромбами были самой большой радостью моих начальных школьных лет. Дальше было хуже.

Новая злобная директриса выпустила декрет о всеобщем цветовом однообразии. Политически корректным был признан оттенок, который она именовала бэжевым. В таких вот бэжевых колготках я ухитрилась выпасть из автобуса. Образовалась огромная дыра, и у меня на всю жизнь осталась привычка при каждой возможности скрещивать ноги так, чтобы правая нога закрывала левую, на которой тогда была штопка, а теперь остался только шрам. Что, конечно, не так страшно, как штопка на колготках.

Вообще многое пережито. Например, колготки были так называемые эластичные и так называемые простые. Эластичные считались вредными для детей — "химия на тугой резиночке". Они действительно были противноватыми по ощущениям, но зато не сползали. Простые (хлопковые) — сползали. Это была катастрофа.

Особенно если посреди урока вызывали к доске. Лучше всех с этой проблемой справлялась подруга моя Оля Балыкова, которая делала так: выходила к доске, поворачивалась лицом к классу, поднимала коричневую плиссированную юбку, не спеша подтягивала колготки, становилась в третью балетную позицию и затем уж достойно принималась отвечать что там ее спрашивали. Но не все были способны на такие радикальные жесты. Я вот — нет.

Зато я достигла артистизма в снимании рейтуз. Их заставляли надевать в морозы, запугивая будущими женскими болезнями. По пути с седьмого этажа на первый я успевала расстегнуть оба сапога, снять рейтузы, вновь надеть сапоги и спокойно выходила из лифта. Иногда даже успевала запихнуть рейтузы в ранец. В болезни от холода я не верила, поскольку видела, что здоровые с виду женщины в мороз надевали тонкий капрон и никаких рейтуз.

Капрон — это были настоящие взрослые колготки, мечта. Они были двух основных видов: по четыре пятьдесят и по семь семьдесят. Эти числительные произносились женщинами с той же неповторимой многозначительностью, что мужчинами — три шестьдесят две и четыре двенадцать. Разница между дешевым и дорогим была тоже вполне пропорциональна.

По четыре пятьдесят, носимые основной частью женского населения по будням, огорчали некоторой шероховатостью и мутноватым цветом. По семь семьдесят были прекрасны. Целыми они оставались примерно дня три. Зловещие слова затяжка и поехали. Средняя женская зарплата была сто шестьдесят рублей. Вопрос: что такое богатство? Ответ: надеть под джинсы незашитые колготки. Анекдот. Не смешно, зато по теме.

Потом все устоявшиеся реалии смешались, я решила, помимо всего прочего, стать феминисткой, сожгла свой лифчик и, будучи человеком литературным, стала носить синие чулки. Это было необычное ощущение, и я вошла во вкус. В универмаге Москворецкого рынка обнаружились синие колготки в красных розочках, и белые в синих розочках, и несколько пар, имитирующих шотландскую клетку разных кланов. Потом не помню уж где я нашла очень красивые темно-зеленые, которые порвал часами юноша-маоист из Сан-Франциско, и из этого вышла довольно увлекательная лав стори.

А бархатистые коричневые чулки из Англии? А черные, на широких металлических молниях вместо стрелки? Сейчас я последовательно наблюдаю свои ноги в табачном цвете, опять-таки в синем и в алом, когда чувствуешь себе капитаном Греем, Ассоль, гоночной яхтой и машиной «феррари» одновременно. Кто не пробовал, тому не понять, а не пробовал, возможно, никто, потому что я скупаю все ярко-красные колготки, которые вижу, и скупила, кажется, весь тираж.

Компьютер

Это слово я долго писала с ошибкой — «компьютор». Мне это казалось правильным, как в детстве казалось правильным говорить "овочной магазин" и "глинный дом" (в смысле длинный).

Почему-то научиться правильно писать слово «компьютер» оказалось так же сложно, как научиться на компьютере работать, а в технике я очень, очень тупая.

С особой нелюбовью я вспоминаю новенький лэптоп, выданный мне издательским домом «Коммерсантъ». У него была встроенная мышь, которая реагировала на косой взгляд и подавленный вздох. Ужасно. Хуже этого лэптопа были, пожалуй, только швейные машинки Подольского комбината, на которых долгие мои юные годы мне требовалось что-то шить: фартук, ночную рубашку, юбку-четырехклинку, трусы, для которых предварительно строился специальный сложный чертеж… Все неизменно оказывалось слишком узким, кургузым, а швы петлили. Величавая, похожая на Людмилу Зыкину, «трудяша» гневалась: "Медведей в цирке учат кататься на велосипеде, а я вас не могу научить правильно налаживать строчку!"… Впрочем, речь сейчас о другом.

Наконец мне достался экземпляр, с которым наладилось что-то вроде человеческих отношений. Он попал к нам в дом сложным путем, в качестве аванса за одну работу и средства производства для этой самой работы одновременно. Удивителен был человек, который его привез.

Как только он вошел, сразу пришлось открывать окна: необыкновенно вонючий человек, грязный также и на вид. Сочетание всех возможных видов вони, кошмар. Причем он огромный, рост больше двух метров, и фигура такая, что ясно: пиджаки парень еще может себе раздобыть, а вот со штанами серьезные проблемы. Определить возраст невозможно. Разговор — самый светский и интеллектуальный, весь пересыпанный программистским жаргоном и специальными хакерскими шуточками. Не преминул рассказать анекдот про коврик для мыши — от восторга брызгая слюной. Сделал двадцать пять файлов и одну директорию с номером своего телефона, причем предупредил, что телефон все время занят, потому что он сутками сидит в Интернете. Нагнувшись, чтобы проверить какую-то розетку у пола (задница шириной с двустворчатый шкаф), произнес: "Я лично отношу себя к поколению яппи — так называемым дигитальным воротничкам", — и тонко усмехнулся.

Крохоборство

На излете брежневской эпохи было запущено два государственных лозунга: "Экономика должна быть экономной" и "Каждую крошку в ладошку!".

По поводу этого, второго, лозунга моя подруга Марина Мацкявичене продекламировала стих Беранже:

Кто сказал, что у Жанетты Грудь немножечко пышна? Ерунда! В ладошку эту Вся уместится она! —

Каждую крошку — в ладошку! — приложив руку к собственной пышной груди.

Крыжовник

Едят ли гуси крыжовник? Не знаю. Английские гуси, должно быть, едят, раз там называют крыжовник гусиной ягодой — goosberry. А у нас на даче в Лианозово гусей не было, а если бы и были, навряд ли им стали бы откармливать столь изощренным образом.

Мы говорили, кстати, крУжовник — от слова «кружок». Кругленькие такие, кругловатые штучки.

Первыми поспевали мелкие красные кружовнички на двух кустах рядом с яблоней-китайкой. Ее, правда, у нас называли райкой — вроде бы райские яблочки. Но я думала, что это в честь моей тети Раи. Вернее, что тетю назвали в честь яблони. Кстати, думаю, они были ровесницами. Посажена ли была яблоня, когда тетя родилась? Не знаю, но лучше бы нет, ведь дерево спилено, и все залито гудроном… Яблони были слишком высоки для меня, и я, кажется, не ела яблок. Вкус моего детства — крыжовенный вкус, крыжовенная зелень.

Был отличнейший куст у забора, рядом с большой клумбой, обложенной кирпичом, зубчиками. На клумбе никаких цветов на моей памяти не сажали и она вся заросла тучным клевером. Вокруг кружились разные пчелы, шмели и бабочки-шоколадницы, которых я время от времени подкармливала — крошила дареные плитки «Аленки». Бабочка-красавица, кушайте варенье, или вам не нравится наше угощенье. Сок клевера тоже был очень сладкий, и крыжовник там рос сладкий, некрупный и пушистый. Под этим кустом я как-то нашла два подберезовика. Их срезали ножом, и дней через пять они выросли снова. Потом еще вырастали несколько раз.

А в орешнике у сарая, там еще рядом была высокая черемуха, — я все помню и постараюсь не забыть ни одной драгоценной подробности, никогда, — в орешнике, в густой тени, на черной бестравной земле росли белые грибы-молоканки, а может быть, это были грузди, точно никто не знал. На поганки они не были похожи, но нам не разрешали их трогать — вдруг ядовитые. Также считалась ядовитой бузина, которой я однажды наелась и еще накормила свою совсем мелкую кузину Ирку, тети раину дочку.

Ирка поедала бузину, дрожа от жадности и восторга, и еще попробовала волчьих ягод, и потом всерьез боялись, что она заболеет, и я чувствовала себя настоящей преступницей, отравительницей, убийцей. Но все обошлось, и Ирка тайком иногда подъедала бузину и отлично себя чувствовала. Она любила недозрелый крыжовник, недозрелые яблоки вырви-глаз и всем фруктам предпочитала луковицы, которые грызла, как яблоки, и чтобы ее кусала крапива. И срывала длинные листья желтых лилий и говорила, что это сабли, и дралась с кем придется до смерти боевой — услышала как-то по радио это выражение и все время пафосно повторяла. А теперь стала томная, тонная и занимается какой-то тухлой бронью авиабилетов.

Так вот, пушистый крыжовник у забора. Утром в этом пушочке запутывалась роса, и росинки сверкали, как алмазы. То есть, мы, конечно, никогда не видели алмазов, но представлялось, что росинки сверкают именно так. Еще эти алмазы водились в середине широких граненых листиков, общепринятого названия которых мы не знали, но очень ценили их за свойство собирать росу. Можно было пить из листиков, как из бокалов.

Другая ценная травка была с виду как укроп и поэтому годилась для игры в овощной магазин. У нас был отличнейший овощной магазин, в нем всегда были арбузы: тугие, с геометрически правильными полосками-секторами, с зеленым хвостиком на северном полюсе и сухой пупочкой на южном. Два сорта арбузов: одни совсем круглые, яркие, а другие вытянутые и с менее контрастными, бледноватыми полосками. Уменьшенные точные копии арбузов.

Идеально подходившие для игры, для еды эти два сорта крыжовника годились мало, были очень уж кислые, сводило рот. Но из них варили компот и очень вкусное темно-розовое варенье.

Казалось настоящей загадкой природы, откуда из сплошной крепкой зелени при нагревании возникает эта розовость.

Что касается варенья: было известно, что ягоды предварительно смачиваются водкой. В рецепте такое варенье именовалось царским. Вроде бы это было любимое варенье русских царей. И у царской семьи были огромнейшие крыжовенные сады — там, где Берсеневская набережная. И вроде бы берсень это и есть крыжовник — старое название.

Я слышала эти разговоры, но все перепутала, мне показалось: не берсень, а барсень. От барса — огромной и прекрасной хищной кошки.

Я ужасно, со сказки о Красной Шапочке, больше всего на свете боялась волков. Особенно отчего-то боялась сумчатого волка, о котором было известно, что он вымер в Австралии. Мне казалось: в Австралии вымер — к нам, в Лианозово, придет. Волк, да к тому же с сумкой. А затем список кошмаров пополнился еще и барсом. Но к счастью, этот страх не стал таким навязчивым, как страх волка. Даже хотелось, чтобы барс появился, выглянул из крыжовенных кустов. Царский зеленоглазый зверь.

В рецепте варенья, который в Лианозово передавался из рук в руки, предписывалось не только аккуратно отрезать хвостики крыжовника и остатки соцветий (те самые сухие пупочки), но даже и вынимать из ягод многочисленные косточки. Но на это, впрочем, не хватало терпения даже у наших терпеливейших бабушек.

На ночь мне это варенье никогда не давали: от мысли, что в нем содержится водка я становилась по-настоящему пьяной и буйствовала.

Сейчас бы так.

Зато от булочки с маком мгновенно засыпала. Считалось еще, что снотворным действием обладает выпитое на ночь теплое молоко, но оно было слишком уж противным. Пенки. Мне казалось величайшим несчастьем, если бы меня родители назвали Леной, ведь могли бы дразнить Ленка-пенка, кошмар.

Варианты типа Сашка-какашка казались значительно менее чудовищными. Все ведь какашки: Наташки, Пашки, Дашки.

Насколько отвратительно было молоко, настолько прекрасны коровы. В Лианозове многие жили не как на даче, а постоянно, и держали коров. Каждое утро по нашей Новгородской улице шло стадо, справа налево, если смотреть из-за нашего забора, по направлению к окружной дороге, к лугам. А вечером — соответственно слева направо, обратно. В девять часов.

Это было величавое, величественное зрелище. Немного пугающее — коровы были огромные, и у них были рога, которыми они могли забодать. Они плыли, как корабли. И в этом была еще и грусть, потому что по коровам ориентировались, как по часам или по звездам, и, после того, как пройдут коровы, детей загоняли спать. Мы и ждали коров, и томились: хоть бы сегодня попозже. Мы составляли сложные заговоры, пытаясь хитростью заманить взрослых в дом или в глубь участка, чтобы те не заметили коров и пропустили роковое время. Иногда это удавалось.

Когда я сейчас вспоминаю лианозовскую дачу, то понимаю, что она была очень небольшая. Но тогда все казалось огромным: и одноэтажный деревянный дом, и участок со своей географией — пруд, поляна, запущенный огород, луг с огромным (действительно огромным!) дубом. Мы говорили именно так: не «лужайка», каковой она являлась на самом деле, а луг. Густой орешник мы называли лесом, а про несколько елочек у калитки говорили — лесок. В этом леске я однажды увидела невероятных размеров оранжевую гусеницу и с тех пор вообще побаивалась туда заходить.

Гусениц таких мы называли четырехглазыми, хотя сколько там на самом деле у них было глаз, никто не считал. Они были действительно гигантскими. Какая именно бабочка превращается в такую гусеницу, нам было неизвестно. Но поскольку самыми яркими и крупными у нас были бабочки "павлиний глаз", подозрение падало на них. Помню, один раз я бежала через дорогу к своей калитке, зажав в руке "павлиньего глаза" и страшно боялась, что вот сейчас, сию секунду бабочка превратится в четырехглазую гусеницу, прямо у меня в руке. Боялась — но не выпускала. Я сама поймала эту бабочку и должна была ею похвастаться.

Бабочка была трофеем. Мы не говорили такого слова, но вся летняя дачная жизнь состояла именно из разных трофеев, от малины до удачно сорванной пушистой травинки. Наиболее ценными были трофеи «дикие», нечаянные, случайные, вроде грибов.

Не помню чтобы мы ходили за грибами в лес. Я имею в виду настоящий лес, за окружной. Я была там всего несколько раз. Зато меня часто брали в парк с цепочными каруселями и качелями-лодками. И еще чаще — к Вере Петровне и Розе Абрамовне.

Мы относили им гостинцы: опять таки стакан крыжовника, яблоки. Вере Петровне захватывали яичную скорлупу для ее кур. Скорлупа им была полезна. Скорлупа их собственных яиц, которые мы покупали у Веры Петровны. Что-то в этом было извращенное, неприятное. Но сама Вера Петровна была милая, седовласая и голубоглазая, похожая на мою бабушку Мамбелу (маму Беллу), и такая же тихая.

У нее в палисаднике росли синие цветы — как туфельки. Много-много синих туфелек на одном высоком стебле. Однажды обнаружилось, что если особым образом нажать на язычок такой туфельки, то цветок как бы наполовину выворачивается, из него высовываются две длинные тычинки, и туфелька превращается в карету, запряженную парой. Вера Петровна никогда мне не запрещала играть с ее цветами, и я очень полюбила к ней ходить. А к Розе Абрамовне — тоже любила, но побаивалась.

Немножко страшна была сама Роза Абрамовна — добродушная, даже просто добрая, но ужасно шумная женщина, с густыми черными бровями и даже усами. Пугало, что у нее было несколько мужей, про которых она постоянно что-то рассказывала, называя из по номерам: мой первый муж, мой второй муж, третий. Было таинственно и интересно.

Когда днем меня укладывали спать (я не спала, но они все равно укладывали), я слюнями делала пятнышки на обоях. Каждое пятнышко это было муж. Непонятно чей — не мой, не Розы Абрамовны, просто муж и все. Если бы меня тогда вдруг спросили, что такое муж, я бы сразу подумала о пятнышке на обоях.

Корм для психоаналитика.

Вокруг дома Розы Абрамовны было довольно грязно, а под крыльцом был устроен специальный ящик, в котором копились остатки хлеба, в большом количестве. Мы тоже приносили. Роза Абрамовна размачивала хлеб в воде, в ведрах, и это было корм для ее коз. Козье молоко считалось целебным и особенно полезным для детей. Было оно, конечно, ужасно невкусным, как всякое молоко, но — ходить за ним через всю Новгородскую улицу, кормить с руки коз, трогать их рожки, слушать про мужей Розы Абрамовны…

…Куда она подевалась со своими козами, когда нас всех выселили и поселок снесли? Лучше б мне больше никогда не бывать на Новгородской улице, но я как-то случайно оказалась там пару лет назад и, к особому несчастью, летом. Одинаковые белые уродливые дома. Да что их ругать, все и так понятно.

А что ожидала я там увидеть? Цепочные карусели с билетами по пятачку? Голубой штакетник? Заросшую клевером клумбу — круг из кирпичных зубчиков? Несрубленную старую яблоню? И куст крыжовника? И пятилетнюю себя?

Ленин

Ленину я обязана самым фантастическим подарком из всех, что мне доводилось получать в жизни (а мне дарили и танк почти в натуральную величину, и коврик из жетонов, дающих право разового проезда в московском метрополитене имени опять-таки Ленина, чудовищно уродливого Микки-Мауса толщиной с гору).

В десятом классе у нас была учительница истории и обществоведения Ольга Демьяновна Мудрак. Она была молодая, только что из университета, без особых ораторских способностей. И без особого обаяния. О том, как к ней относились ученики нашей английской спецшколы, я лучше умолчу. Умолчу и о том, как ее называли.

Меня она почти любила — уже за то, что я на ее уроках не участвовала в соревновании, кто громче крикнет неприличное слово. Играли ни на что, просто на интерес.

Мне не нравилась Ольга Демьяновна, но я сочувствовала ей, как изгою. Это сочувствие мне дорого обошлось: она заставила меня писать сочинение для какой-то районной олимпиады школьников.

Я бы отбоярилась, но одна из предложенных тем покорила своей абсолютнейшей, космической непонятностью. Что-то про современное рабочее движение в странах капитала, про критику оппортунизма и ревизионизма. Мудрак дала мне несколько политиздатовских брошюр, и я довольно ловко состряпала нужный объем связных слов. В смысл слов я даже не пыталась вдумываться, но все-таки отметила какого-то симпатичного старика Бронштейна, который утверждал, что цель — ничто, а движение — все. Бронштейна я представила себе похожим одновременно на Эйнштейна, Троцкого и Буравчика, который открыл в физике правило правой руки. Его идея перманентного движения как самоцели показалась мне более чем ценной. Впрочем, писать это в своей работе я благоразумно сочла совсем излишним.

Я написала все правильно. Мудрак была счастлива. Моя компиляция заняла какое-то место. Да, вспомнила: это была не районная, а городская олимпиада. Горжусь. Мне пообещали грамоту и памятный подарок. Для торжественного вручения пригласили в музей Ленина. Мама была очень заинтригована именно подарком: неужели, говорила она, тебе дадут бюст Владимира Ильича? Куда же мы его поставим?

Мне не дали бюста, а вручили грамоту и еще лист бумаги формата А4. Тогда, впрочем, принято было говорить так: "лист альбомного формата". Необычная бумага цвета асфальта, по фактуре напоминала промокашку, но гораздо жестче. Очень интригующая фактура.

Через пару дней, вертя этот таинственный листок в руках, я случайно обнаружила, что на просвет там виден до боли знакомый профиль с бородкой и даже, кажется, козырьком кепки.

В конце концов подарок куда-то затерялся — скорее всего, я его просто выкинула за полной ненадобностью. Сейчас мне его безумно жаль. Если найду, буду бережно хранить. Как память.

Я поняла, кажется, свое нынешнее отношение к Ленину: он мне дорог как память. Маленький, смешной, лысенький, с кудрявой головой.

А что теперь поделаешь.

Настольные игры

Долгими зимними вечерами, когда темнеет сразу после (а у кого и до) обеда, и вьюга мглою, и вихри снежные крутя, — человечество должно и обязано играть в настольные игры.

Стук-стук нарды.

Хлоп-хлоп карты.

Тук-тук лото.

Бряк-бряк пролетарское домино.

Шурум-бурум — сложносочиненные звуки элегантной «монополии». Здесь множество причиндалов: фишечки, карточки, штучечки. То и дело слышится убийственно-серьезное: "Продать что ли дом… Или заложить?.." И имена лондонских улиц, родные, как "Записки о Шерлоке Холмсе".

Скрабл. Набоков в романе «Ада» воспел мистические свойства этой игры. (Например, выпадает набор букв, которые маленькая Люсетта складывает в р-о-т-и-к плюс не приспособленная к делу «л», а ее неневинные сестра и кузен фавнически хохочут.) Не так уж много я играла в скрабл, но «рай» и «ад» складывались у меня многозначительным до безвкусия кроссвордиком раз так семнадцать. (Набоков употреблял слово крестословица. А в советском варианте скрабл именовался игрой "Эрудит".)

Случай, достойный именно «Эрудита». Человек, некто Костя Богомолов из Екатеринбурга, безнадежно проигрывал всем, включая детей и иностранцев. Потом составил слово «икт», значения которого не помнил. Из жалости к аутсайдеру посмотрели в словаре — и нашли там слово «икт». Оно обернулось неким термином, относящимся к стихосложению (точно не помню). Так вот, поскольку этот «икт» утроился, пройдя через красный квадратик, и прицепил еще по дороге какие-то более или менее очевидные слова вроде «ют», которые тоже удваивались и утраивались, Костя Богомолов набрал разом такую кучу очков, что всех нагнал и в итоге, кажется, выиграл.

Подробность достойная адского скрабла: практически в каждой игре у нас возникает слово «вонь». И тут же начинает слегка припахивать серой.

А еще моему сыну Мите раз так семь подряд выпадали буквы в-ы-м-я. И за всю игру ему так и не удалось пристроить это «вымя» к общему кроссворду. Причем значения этого слова он, как выяснилось, не знал. Но все равно кричал: "У меня вымя опять!".

Однажды с нами играла его учительница рисования, девушка томная, культурная. Получалось у нее плохо. "Что, опять пропускаете ход? Да вот же, Лена, хорошее слово, сказал Митя, заглядывая к ней через плечо, — г-о-в-н-о. Прямо по порядку у вас и лежат". Действительно, буквы лежали на зеленой пластмассовой жердочке строго в неприличном порядке, но ей просто не приходило в голову, что такое — может быть словом.

А ведь это тоже было послание. Хотя до креста, где рай пересекается с адом, конечно, не дотягивает. Просто маленькое шуточное послание.

Вот Кайоль, девушка совсем даже не-тонная, играет всегда превосходно, хотя русскому языку практически и не училась. Она даже составила как-то раз слово к-а-ч-е-н-к-о (то же самое, что дурдом). Еще пыталась впарить слово «зись», утверждая, что у них в школе-студии МХАТ был такой предмет, очень серьезная наука, старенький такой дяденька читал лекции, зачет потом сдавали, спросите Марьяшу Шульц или Олесю Поташинскую, они подтвердят.

Спросили. Оказалось, что предмет был — эстетика, а Зись — фамилия преподавателя.

Отдельное удовольствие — играть в слова с детьми, которые еще не умеют читать-писать.

Мой единоутробнейший сынок Митя, опять-таки, придумал игру "охота на зверей". Это нечто вроде "морского боя", но вместо абстрактных одноклеточных, двухклеточных, трехклеточных кораблей в квадраты вписываются конкретные звери. «Раненая» буква рассекречивается.

Постепенно выяснилось, что на Митином поле пасутся следующие звери: к-р-о-л-ь-и-к, л-ь-и-с, в-о-р-к, трогательно-избыточный з-а-й-е-т-с, лаконичный с-о-б-к, а также с-е-л-ь-о-т, объясненный как муж селедки. Еще — з-а-г. "-А это-то кто?" — "- Заг? Ты что, не знаешь? Такая птица. Высотой — сто метров. А длиной — два метра". Подумал и добавил: "Чистая, культурная птица".

Для этого, собственно, и стоит убивать долгие зимние вечера не занимаясь чем-то полезным (видео, секс, вязание, самообразование), а за бессмысленными и неазартными настольными играми. Чтобы узнать и полюбить его, — зага. Чистую, культурную птицу.

Огурцы

Точка, точка, два крючочка. Носик, ротик, оборотик. Палка, палка, огуречик… Так мама учила меня рисовать. Без огуречика не получился бы человечек. Я к этому отнеслась с пониманием, мне нравились огурчики. Помидоры считались более полезными (больше витаминов), и меня старались пичкать именно ими. Но я предпочитала огурцы. Особенно маленькие, с пупырышками.

Однажды я решила угостить свою любимую бабушку Мамбелу (маму Беллу) салатом. Оборвала с грядки все маленькие, только что образовавшиеся огурчики, разрезала, как смогла, на две, на три части, положила в тарелку и вылила туда же полбутылки масла. Вошла бабушка, вскрикнула от ужаса, я дернулась и разбила тарелку. А ведь хотела-то как лучше. Жалко, что никто этого не понял. Ругали меня как никогда долго. Говорили, что я загубила весь гипотетический дачный урожай. Беда.

Но я все равно не перестала любить огурцы.

А потом, когда я была уже взрослой, мой папа летал в Китай и привез оттуда местные соленые огурцы — не завязи даже, а просто цветочки. Желтенькие цветочки с крошечной зеленой пупочкой. Вкус их, признаться, не произвел на меня сильного впечатления, но, думаю, китайцы правильно оценили суть огурца. Огурец — это скорее цветок. А вовсе не грубый овощ, как склонен трактовать его русский фольклор.

Вообще в русской народной традиции отношение к огурцу странное какое-то. Двойственное. С одной стороны, его чуть ли не обожествляют, возносят на пьедестал как символ русской пьянки, русского застолья — да чего мелочиться! — русского духа. (А неплохая, кстати, идея: взять да и соорудить где-нибудь, хоть в Москве, хоть в Нежине, всамделишний памятник огурцу, — отчего бы нет? В бронзе. Со временем бронза позеленеет и это будет правильно.) "Огурец!" рифмуется с "молодец!" и означает, в принципе, то же самое.

И тут же, наряду с восхищением, — явно пренебрежительные выпады, ставящие соленый огурец буквально на одну доску с граненым стаканом. Хотя и в граненом стакане, в общем-то нет ничего особенно плохого (куда они подевались, интересно?), но можно ли вообще сравнивать кусок стекла и живое создание? Огуречик — живой. Живчик такой.

Огурцы — как люди. В том смысле, что плохих огурцов не бывает. Бывают разные. Хорошие и очень хорошие. Но даже совершенно желтый, переспевший, некондиционный огурец интригует тем, что вдруг он — бешеный? Потому что известно, что бывают и бешеные огурцы, извергающие свои семена, наподобие пулемета — в белый свет как в копеечку.

Огурцы, бесспорно, лучше мужчин. Это доказано в довольно известном коллективном произведении нескольких англо-саксонских феминисток, тех, что обычно носят имя Дебора. Доказательство состоит из ряда пунктов. Пункт первый гласит: познакомится с огурцом не стоит никакого труда (сложно спорить). Пункт завершающий: бросить огурец проще простого (поди нет!). Приводятся и другие, совершенно бесспорные и очевидные преимущества огурцов: они не грызут сухарей в постели, не курят в ванной, не донимают вас рассказами "А у нас в армии…" Не требуют, чтобы им родили побольше маленьких огурчиков, и не говорят "Давай будем пробовать, пока не получится мальчик…"

На мой вкус, эта штучка, про огурцы, — лучшее что есть в феминизме. Что нужно женщине для счастья? Своя комната, небольшой, но постоянный источник дохода и — чем-нибудь похрустеть в свое удовольствие. Но только чтоб это «что-то» не требовало, чтобы дома ты выглядела сексуально, а на людях прилично. И не задавало вопрос "А что у нас на ужин?" в тот момент, когда ты вернулась с работы.

А что, кстати, у нас на ужин? Винегрет? Оливье? Рассольник? Солянка? Все самое вкусное — с огурцами. Сколько сердец разорвалось в эмиграции от фатального отсутствия настоящих соленых, со смородиновым и вишневым листом, с укропом, из дубового бочонка… Не могу продолжать, душат слезы. Огуречик-огуречик, не ходи на тот конечик. А то только и останется тебе, что проливать горькие ностальгические слюни над "Книгой о вкусной и здоровой пище" и репринтным изданием поваренной книги Елены Молоховец.

Я тут, кстати, полистала знаменитую Молоховец. Что бы, вы думали, советует она добавлять в огуречный рассол? Помимо душистых листиков и струганных кореньев хрена? Что? Ну что? Навряд ли вы угадали. Ложку квасцов (не знаю, что это такое, но продается в магазине химических реактивов) и ложку селитры! Вот чем, значит, опохмелялись в утру наши легендарные богатыри-предки. Селитрочкой. И прекрасно себя ощущали. Такой вот — наш ответ "ответу Эндрю"! Не случайно, наверное, заокеанские умники зовутся яйцеголовыми, а наши — "головка огурцом". Наши огурцы главнее во всех отношениях. Впрочем я чрезмерно ударилась в квасной, то есть рассольный, патриотизм.

"— А доводилось ли вам, дети, пробовать морской огурец? — вопрошает младших школьников (я сама слышала) дореволюцьонного облика дама-экскурсовод в Зоологическом музее. — А вот он, — показывает. — Трепанг! Или, как еще его называют, морской огурец. Мой папа очень любил к пиву трепангов. Они, кстати, славятся как сильный афродизиак. Ну, благодаря чему пробуждается инстинкт продолжения рода".

Благодаря морским огурцам в мире, значит, становится больше людей.

Соленые (земные) огурцы — классический, наряду с квашеной капустой, предмет вожделения похмельных и беременных. К слову: если снится огурец, значит будет сын. Мне — снился. Дважды. Ручки-ножки, огуречик — получился человечек.

Питер

Город, опутанный сотней цепей, сотней сетей. Геометрическая сетка расчерченных по линейке улиц — проспектов. Авоська переименований, ни одно из которых не полноценно: Ленинбург Петроградской области, Невгород Великий. Колючая проволока истории. Частые сети массовых убийств. Ловушки бедности. Бредни культурных мифов.

Стоит ли удивляться, что сейчас полгорода переселилось в электронные сети. Как поминание Витгенштейна в чате, так, значит, питерец.

Из Питера — это знак происхождения. Как из дворян или из профессорской семьи. Этим можно тихо гордиться, но нельзя сделать профессией. Из Питера едут. Из него предпочитают происходить, а не в нём жить.

Город умирающих зданий, задумчивых бледных людей. Он похож на нежную галлюцинацию. Он восхищает. Его очень жалко.

Пиджак

Самая неудобная и, в общем-то ублюдочная, некрасивая одежда, одежда второй половины века, одежда бухгалтера. И женщины, и мужчины в пиджаках напоминают шифоньеры — в девяносто пяти случаях из ста.

Символический жест женского освобождения — "Сняла решительно пиджак наброшенный". Великолепнейшая строчка, ей-богу! Но дальше: "казаться гордою хватило сил" — только «казаться»! Опять эта пиджачная половинчатость.

Подлинность

Вечером на Тверской улице столицы нашей Родины города-героя Москвы я несколько раз повстречала причудливое некое создание. Настоящую живую лошадь, покрашенную под настоящую живую зебру. Черные полоски — косметика; животное от природы чисто белое. Хотя, впрочем, и эта белизна условна: согласно науке белых лошадей не бывает вовсе. Те, что кажутся белыми нашему непросвещенному взгляду, официально именуются серыми. Следовательно, крашеный под зебру скакун является как бы двойной обманкой.

Фальшивую лошадь сопровождает суровая девушка, которая приглашает желающих прокатиться на своей питомице верхом. Рублей за десять, а может пятьдесят, или сто. За показ амазонка денег не берет, это было бы уже слишком. Но за что стоило бы, по-настоящему, собирать плату, — за право наблюдать за реакцией зрителей.

— Что это? Зебра? Во дает, сбежала из зоопарка.

— Смотри, зебра. То есть лошадь. То есть зебра. Сколько мы уже приняли, а?

— О, зебра. Ненормальная какая-то. Худая. Ноги какие-то… длинные. Как у кузнечика.

При мне лично высказывались предположения, что скотина является:

первое — глюком,

второе — мутантом,

третье — зомби,

четвертое — крашеным верблюдом (!),

пятое — больным лошадиным ящером (именно так),

шестое, и самое "не в бровь, а в глаз", — трансвеститом,

не много не мало.

Надо, конечно, учесть, что на ночной Тверской граждане, способные к адекватному восприятию, встречаются не так уж часто. У многих перед глазами и без того скачут зеленые лошади, зеленые чертики и фиолетовые крокодилы, так что испытание оседланной зеброй оказывается непосильным для перегруженной психики. Но я ставила эксперимент: специально выходила смотреть на нее, предварительно отлично выспавшись, напившись крепкого чая со сливками, булкой и горьким шоколадом. И что же? Конечно, не крашеным верблюдом, и не трансвеститом, и не зомби (что тут вообще имеется в виду?), и не мутантом… Она казалась номер один — глюком. Фантомом, галлюцинацией. Особенно если смотреть через стекло какой-нибудь витрины — из «Пирамиды» или из "Канадских бубликов". Кажется, сморгнешь — и видение исчезнет. Две другие лошади, нормальные, некрашеные, останутся, а эта растворится в загазованности родного города навсегда. Потому что — не может такого быть. Неправильное животное. Долговязое какое-то, худое. Ноги какие-то… как у кузнечика.

То есть: заставить себя воспринимать это существо именно как крашеную лошадь совершенно невозможно. Она назвалась зеброй — и должна зеброй быть. Пониже ростом, потолще ляжками, помассивней попой, подлиннее мордой… Ну, какие они там, зебры бывают.

Еще вертится в голове слово симулякр, хотя оно тут, видимо, не вполне уместно во всех отношениях. Но неуместный термин не отвязывается, а сама лже-зебра намертво впечатывается в сетчатку глаза, — как вредоносная мушка, как осколок кривого зеркала. Оптико-волоконная система начинает сбоить, она ничему уже не верит, кругом обманки, кругом подставы.

В витрине жирного бутика мануфактура выдает себя за кожу питона. Крокодил, правда, никем не притворяется — еще бы ему притворяться, за такие-то деньги. А впрочем, кажется, это никакой и не крокодил, а самозванка-свинья, черт его знает.

В переходе бабуся продает помоечных котят, так умело начесанных, что они выглядят персидскими или по крайней мере сибирскими.

Пиратские диски, поддельные логотипы, паленые сертификаты, сомнительные драгметаллы, фальшивый антиквариат и все такое прочее.

Формальные приветствия, дежурные поцелуи, заученные позы, механические улыбки, неестественный смех.

Смывающиеся татуировки, крашеные волосы, вставные зубы, пластмассовые ногти, силиконовые груди, стеклянные глаза… Полностью пластмассовый манекен кажется необыкновенно честным созданием: по крайней мере ни за кого себя не выдает.

Очень мучительное место — ресторан «ПушкинЪ». Подлинники и имитации переплетены там тонко, путано и многообразно. То есть, щи как бы настоящие. А рецептура страсбургского пирога преступно искажена. Потажи, пате, мателоты, дефейены… Сама еда оказывается, как правило, более внятной и менее изощренной, чем ее наименование; и непонятно, радоваться этому или огорчаться. Например, таинственным немецким термином «гельфлюгели» в меню шифруются куриные локотки. Дискуссии о том, является ли курица в полном смысле слова птицей ("гельфлюгель" по-немецки просто "птица"), к концу обеда приводит господ едоков в полное изумление. Официант предлагает десерты: шоколадные слезы, клубничные вздохи, апельсиновый шелест…

"Десерт… — тяжело задумываются господа. — Да. Возьмем, пожалуй, еще 500 водки!" И в этом, наконец, — что-то безусловно подлинное. Испытание фальшивой лошадью уже не так страшно.

Пони

Пони вынашивают своих жеребят по полтора года.

Я узнала об этом когда у нас с моим теперешним мужем начиналась любовь.

Была, как положено, весна, первые теплые дни. "Вы, Катя, очень бледная, — он мне сказал. — Вам гулять надо, на воздухе". И повез в место с поэтическим названием Черная Грязь, на роскошный недостроенный ипподром. Лошадей нам не дали. Объяснили, что спортивные чистокровки неумелых всадников убивают сразу, не раздумывая. И предоставили понечку по имени Плюшка, радостно сообщив, что она и лучший производитель понской конюшни ожидают маленького незнакомца.

На толстенькой плюшкиной спинке сиделось, как на козетке, но управлять ею было сложно, потому что бить животненькое ногами в беременный живот я не решалась. Я ухитрилась с нее свалиться. Саша Михайлов меня поймал и, как сказал позже, именно в тот момент решил за меня бороться.

А случай ему попался довольно тяжелый. Я была действительно бледной, замороченной и проявляла явные признаки нервного истощения. Днем я ходила как в тумане, а ночи напролет разговаривала по телефону с гениальным писателем направления кибер-панк или типа того. Первой, когда-то, позвонила я и попросила у него интервью на тему про виртуальный секс. Он сказал, что интервью не дает, но может провести со мной сеанс виртуального секса, прямо сейчас. У меня не было компьютера. Он остроумно предложил, чтобы я приехала к нему, а он бы поставил у своего компьютера ширму. И мы бы по очереди туда заходили. Я признала идею неприемлемой, но мы продолжали ее обсуждать. На рассвете пришли к обоюдному выводу, что наш разговор можно считать полноценным эпизодом виртуальной любви. И началось.

Я свела к минимуму общение с невиртуальными знакомыми. Все стали казаться какими-то неинтересными. Главное — голоса. Меня не устраивали их голоса. Я стала отзываться только на один голос. Как хорошая собака. Беда.

"Беда", — произнес мой сердечный дружок Андрюша, бывший возлюбленный (на тот момент уже — бывший), когда я ему дала развернутый ответ на вопрос "Как поживаешь?". Рассказала о своих телефонных сессиях.

"Беда, — сказал он. — Ты загнешься от таких заморочек!" Мы душевно поговорили.

Мы так душевно поговорили, что стали видеться едва ли не ежевечерне. Позволяли себе какое-нибудь скромное развлечение, вроде ужина в кафе или поездки на бензозаправку (я отчего-то неравнодушна к бензозаправкам). Потом до часа ночи пили чай. Вяло разговаривали. О чем угодно, только не о том, какая у нас с ним когда-то была страсть. Как мы ехали (почему?) из Киева, и я дремала на верхней полке, а он всю ночь стоял рядом и гладил мое лицо и плечо. Я еще не понимала тогда, что это проявлялась не столько даже нежность, сколько его врожденный артистизм. И у нас играла музыка, и ни один человек в этом переполненном плацкартном вагоне не возмутился и нам не помешал.

Он тогда занимался каким-то таинственным черным маклерством, и ему едва исполнилось двадцать лет, и у него была потрясающая мимика и изящнейшая пластика. Но я в то время числилась замужем, и так и не собралась пойти разводиться. А потом страсть вдруг улеглась. И мы поплакали, и расстались. Даже, вот, стали по-дружески, как пенсионеры, пить вместе чаек.

Потом Андрюша уезжал, а я садилась к телефону и набирала номер, единственно возможный на тот момент. Писателя кибер-панка.

Беседа шла неизменно чинно, на вы. Но там было множество подводных камней. Изощренные пикировки. Обиды. Нечастые взаимные измены. Примирения. Философские навороты, за которыми мое восприятие вечно не успевало. Буксовало на поворотах. И странные обвинения. Обвинения в том, что я совершенство. А возлюбленная быть совершенством не может, это как бы понятно.

Непонятно только, почему я была зачислена в совершенство, именно я. Мы, кстати, пару раз все-таки виделись. У профессионалов виртуального общения это называется F2F (эф ту эф — face to face). Как он мог не заметить, помимо всего прочего, что я, например, невероятно близорука? Позже он дал мне рукопись романа, который тогда писал, и я поняла, что совершенством была его героиня, пулеметчица Анна, и автору, как я подозреваю, было удобнее воспринимать нас как единый образ. А жаль, что он не отдал Анне мою близорукость. Это весьма подошло бы именно пулеметчице. В белый свет тра-та-та. Из глиняного пулемета.

А вот Саша Михайлов сразу понял, что я за два метра от себя ничего не вижу. Его ужаснуло, что я постоянно наступаю в лужи. Он сказал, что мне следует носить ботинки на толстой подошве, чтобы не простужаться. А вскоре я уже послушно училась балансировать на чудовищно высоких каблуках, потому что ему нравятся высокие каблуки. Как Русалочка, ей Богу. Он сказал, что я похожа на его любимую собаку — колли Герду, которая умерла, родив от деревенской дворняги Свистуна щенка-полукровку (назвали Гермесом), и меня это отчего-то тронуло до глубины души.

Я практически перестала разговаривать по телефону с кем бы то ни было. С Сашей мы по телефону только договаривались о встречах, все. Как-то раз он позвонил мне из Праги и спросил, не знаю ли я случайно, во сколько сегодня будет матч чемпионата Европы по футболу. Я. Случайно. Во сколько — футбольный матч. Я. Не знаю ли.

Но едва ли не на следующий день единокровный папа вдруг обратился ко мне с вопросом: "Как ты думаешь, кто победит?" Я ответила честно, что думала: "Боюсь, что немцы". — "В смысле?" — папа как-то очень удивился. — "В смысле, я бы хотела, чтобы выиграли чехи, но немцы, конечно, сильнее".

Кажется, он сказал "Дура!", но как-то про себя сказал. Все-таки единственная дочь. "Я тебя о чем спрашиваю: кто победит — Ельцин или Зюганов, а ты мне о чем?"

Тут я поняла, что, видимо, пойду за Сашу замуж. Мне понравилось быть Душечкой.

Мне нравится, что футбол интересует его больше, чем литература, которой он профессионально занимается. И что талантливые графоманы интересуют его больше, чем профессиональные литераторы. Что он гордится исключительно мягкими пятками как едва ли не главным своим достоинством. Я тоже полюбила его пятки, волосы, губы и руки. Я полюбила мало разговаривать, много гулять и ложиться спать рано.

В сущности, выбрав его, я выбрала жизнь.

Плюшка благополучно родила. Пончика назвали Гермесом.

Мой не полностью еще двухлетний сынок Фёдор Михайлов сказал, что катался на пони — ма-а-алень, ма-а-алень. Сам он ей (а может ему, черт знает) примерно до колена. И вот ведь: ма-а-алень… Здесь см. ПОДЛИННОСТЬ.

Преферанс

Великое множество пословиц и поговорок, шуток и прибауток, баек и анекдотов, законов и заповедей, припевок и пританцовок, камланий и заклинаний, а также сентенций, штукенций и кунштюков составляют великий и могучий Ритуал, именуемый русским Преферансом. Так вот, из всех из этих ямбов и хореев, реверсов и реверансов этот — самый что ни на есть главный. Две бубны — не одна бубна! Запомните хорошенько.

Колода игральных карт — суть модель нашего мира. Четыре масти как 4 сезона, пятьдесят два листа — 52 недели в году, а Касьянов день, который то появляется, то исчезает, обозначен джокером.

В преферансе джокер не участвует, и карты младше семёрки тоже. Преферансная колода это трижды по десять карт на руках плюс две карты в прикупе. Слово прикуп известно даже тем, кто бежит от карт, как вы-сами-знаете-кто от ладана. Потому что:

Знал бы прикуп — жил бы в Сочи!

и

Знать, что в прикупе — можно не работать!

Эти две простые истины (по сути одна простая истина) известны решительно всем. Не случайно журнал «Форбс» опубликовал список первой сотни самых богатых людей планеты под заголовком "Они знали прикуп".

Итак, тридцать и две. Это определяющее для преферанса соотношение — 30:2. Рациональное и эмоциональное, шевеление мозгами и чистый азарт, математика и игроцкое везение соотносятся в этой игре именно как тридцать к двум. Примерно. (Игрок-"математик" подсчитал бы точнее, ну да это не про нас.) Хорошего игрока отличает искусство чувствовать эту пропорцию и следовать ей. Считаешь-считаешь-считаешь-считаешь-оп! рискнул. И опять: считаешь-считаешь-считаешь-считаешь… Занудно немного, не без того. Про преферанс говорят, что он любит задницу (эта часть тела у нас, как известно, отвечает за всяческую методичность и терпеливость).

Преферанс — игра некороткая. В качестве лёгкого допинга принято использовать алкоголь (водку, виски, коньяк), никотин и кофеин, а главное — присказку:

Карта не лошадь — к утру повезёт!

Идеально подходят для преферанса следующие обстоятельства:

долгие зимние вечера

тревожные и душистые майские ночи

душные комариные сумерки

осеннее тёмное ненастье.

Ленивые отпускные деньки идеальны для варианта «сочи» — слегка вяловатого, так называемого пляжного преферанса.

В любом случае преферансный вечер переходит в преферансную ночь, а затем нередко — в игру после обеда следующего дня, ну а дальше уж когда как. Я была свидетелем того, как четыре юные мамаши на даче играли подряд двое суток с лишним. Орущие дети, громадная пепельница… (Играли, причем, все очень плохо. На первых порах преферанс увлекает ужасно; потом обычно наступает охлаждение, у кого временное, у кого нет.)

Наидлиннейшие пули тянутся, конечно, в он-лайновых турнирах. Вот кто-то из партнеров отошёл буквально на секунду вымыть руки — и пропал на полчаса. Вот у другого вдруг вырубилось электричество. Капризы связи, то, сё… Единственное бесспорное преимущество — никто не дымит тебе в лицо. Сам тихо обкуриваешь собственный монитор, а ему хоть бы хны.

Преферансисты-виртуалы и сами, конечно, чувствуют, что в их времяпрепровождении чего-то не того, и по мере сил пытаются его очеловечить, одушевить, обуютить. Хором выпивают, например, после мизеров, как сыгранных, так и не сыгранных. Оп-ля! Один в Бирюлеве, другой в Барнауле, третий в Южной, извините, Дакоте. Очень все-таки много в мире одиноких людей. А кому сейчас легко.

Лучшее, что есть в виртуальном преферансе — чаты. Истинный пир духа.

Проигрываю по сумме трех скаков 1500, по общей пуле на 14 отстою от лидера, по текущей горе после кучи мизерей на 60 больше, чем у лидера. Пасы по 6, третья рука. Падаю куда-то, по раскладу мизер наконец-то чистый, записываю и беру текущую пулю. Падаю еще раз на совсем убийственный мизер, сношу от 710В одну, а бланкового валета оставляю, не угадывают, чистый. Пишу с горы. Теперь у меня с чужим ходом ТК87, ТКД8, ДВ9 и фоска в 4-ой масти. Козырь, конечно, слабый заказан, а снос лоховской, от разных мастей. Просюркупили на бланкового козыря, и ровно 6 взяток вышло. В итоге в этой пуле я выиграл 1007 вистов. Так что, тов. Сашун, надо быть гибче.

Ответ: Жаль, что на первой руке… а то там еще сюркуп светится:-)

Прекрасно! Это вам не "лаваж — интурбирую — тринитротолуол с глюкозой в вену — мы ее теряем". Это даже посильнее, посюркупистей (чувствую, что не к месту слово, но зато красиво, звучно). Вам что больше всего понравилось — куча мизерей или, может, снос лоховской? Мне — текущая гора. Гора, то есть, — текущая. Сильный образ. И еще хорошо — падаю куда-то.

Упасть вообще — значит заказать мизер (то есть обязаться не взять на своей игре ни одной взятки). Есть еще весьма образный термин упасть стремительным домкратом — то есть заказать мизер не открывая прикупа. А вот упасть куда-то — это, выходит, — как в пропасть головой — заказать мизер при таких картах, когда все зависит не только от прикупа, но и от расклада. А иногда еще и от того, угадают ли партнеры твой снос (но это уже, скорее, убийственный мизер — см. выше). Тонкие, нежные разницы. Нюансы, одно слово.

Слова — это, как я понимаю, и есть самое главное преферансе. Не случайно он стал любимой игрой русской и особенно советской интеллигенции. Причастность к преферансному жаргону это как сексуальная инициация.

"— Ну что, может ляжете, наконец? — Я бы не хотел. — А я бы легла. — Я бы на вашем месте стоял, я вообще стоя люблю. — А я лежа. И вообще, это лежа делают. — Ложитесь, а? Уже поздно. — Еще рано. — Договаривайтесь, девушка ждет, нехорошо. — Ладно, легли. — Ложимся. — Оп-па! — Ух ты… — А эту ты поближе к себе положи, запутаемся. — Так. — Да. — А вот так. — Да! — И вот так! — Да-да-да! — Ох… - Отдаемся… — Э, не торопись. — А ты положи его на это… — Ой! — Ффу… — Ух ты… — Ну вы даете… — (закуривая сигарету и довольно морщась) Ничего так получилось. — Мне тоже понравилось. — Да. Четыре в гору запиши. — И на меня шесть вистов. — А прорезать надо было бубной все-таки! — Ладно… тебе сдавать."

Подростки обычно в восторге от такого базара и просят родителей срочно научить их играть в эту прикольную игру, где всё время выясняют, стоя или лёжа пойдет дело, и вдобавок солидные люди вполне законно ругают друг друга болваном.

Итак — научиться. Научиться играть в преферанс очень просто и очень сложно. Сами по себе правила игры можно объяснить за полторы минуты. В системах записи, правда, есть много тонкостей, — «классика», "сочи", «ростов», "ленинград", который нужно не путать со сталинградом, именуемым также обязоном, или обязаловкой — шесть пик играются втёмную… Но здесь можно положиться на старшего товарища, который на первых порах выступит в роли играющего тренера. Он же по ходу даст основные рекомендации:

Клади колоду справа.

Хорошо прикупил — хорошо заложись!

Хода нет — ходи с бубей. Бубей нет — ходи с червей.

Нет хода — вистуй.

Валет не фигура — бей дамой.

Два паса — в прикупе чудеса.

Не думай больше часа.

На распасах бери свои, чужие тебе и так дадут.

Береги даму, особенно третью.

Первый снос — от сильной масти.

Сначала сдай, потом закуривай.

Взятку снесть — без взятки сесть.

Не сумел посадить играющего — посади вистующего

и всё такое прочее.

Можно изучать правила и распространённые варианты раскладов по разным пособиям (есть и такие; как бумажные, так и виртуальные). Но действительно научиться, а не просто получить представление об игре, можно только одним способом — садиться на рабочее место и играть. Причем по-взрослому, на деньги. На поцелуй в преферанс вообще не играют, даже с близкими родственниками. Опять-таки бабушкина заповедь не играть на деньги с незнакомыми здесь тоже не работает. То есть, конечно, не хочешь — не играй. Но если хочешь приобщиться, за учёбу придется платить. Опытные и при этом честные игроки сразу же и предупреждают об этом новичков.

Нет денег — не садись!

Играй, но не отыгрывайся!

Не стоит только никогда играть на а) занятые деньги б) вообще на деньги необходимые. Фортуна любит лёгкость во всём, в отношении к деньгам особенно; вспомните бедняжку Германна, — вот уж кто относился к деньгам без небрежности, и чем кончил: сидит в Обуховской больнице в семнадцатом нумере и бормочет необыкновенно скоро…

Германн и Пушкин играли в штосс, самую азартную из всех карточных игр, и самую примитивную (очко и то сложнее). В игру типа штосса можно играть, собственно, и вовсе без карт. Налево или направо, красное или черное, чет или нечет, — для диалога с Фортуной можно найти какой угодно материал. В штосс играют, собственно, не с противником (если противник, конечно, не шулер, тогда другой коленкор), а напрямую с Фортуной. Любит — не любит. В преферанс же и менее распространенный у нас бридж играют именно что с партнерами. Преферанс — это форма человеческого общения прежде и прежде всего. Поэтому большие ставки здесь не приняты. Я лично не слышала о том, чтобы сейчас кто-то играл крупнее, чем по доллару за вист. На крупные деньги (и вообще чисто ради денег) играют в другие игры, не в преф, который не случайно созвучен с проф. Профессорская игра. И — студенческая.

В конце восьмидесятых — начале девяностых, когда самым актуальным словом было «выживание», многие буквально кормились префом. Были сыгранные команды, часто — супружеские пары. Они отлично знали игровой почерк друг друга, а кроме того договаривались о некоторой системе тайных знаков. Потрогал ухо — сигнал вистовать, почесал нос — сигнал отдать ход, примерно так. Обыгрывали богатеньких кооператоров, которых тогда еще не называли новыми русскими. Те, впрочем, особенно не обижались: всё-таки неплохо время провели с приятными людьми.

Это не шулерство в прямом смысле слова. Для этого явления есть специальный термин лапушность, то есть игра на лапу. Грозит двумя вещами: побитием канделябрами и потерей партнеров. В большом преферансе, где свои играют со своими, лапушность исключается.

В большом преферансе как в большом спорте — всё очень серьёзно. Достаточно сказать, что существует Кодекс преферансиста и, как приложение, Этика преферанса. Это настоящие развернутые документы из многих пунктов и подпунктов. Есть, например, Этика Игрока и, отдельно, Этика Кибитцера, то есть наблюдающего за пулей и, иногда, вступившего с кем-то в долю, или же полностью финансирующего игру одного из участников.

Этика Кибитцера сводится, в целом, к одному: сторонний наблюдатель должен быть абсолютно нем, практически неподвижен, лишен как мимики, так и жеста, а по возможности также глух и слеп. Максимум, на что он имеет право, — это заглядывать в карты одного из игроков ("своего"), причем не только с его согласия, но и с согласия всех остальных играющих.

Кибитцеру следует помнить, что его вмешательство может нанести игроку прямой ущерб. Совет постороннего переменить масть козыря, повысить или понизить заказ игры (типа "Чего уж семь — закладывайся на восемь!") и т. д. лишает игрока права на это действие. Более того, совет постороннего, с чего ходить, даёт ближайшему противнику право назначить вход или снос по своему усмотрению. Могут придраться даже к дежурной присказке вроде

Под вистующего — с тузующего!

или

Под игрока — с семака!

Если наблюдение за игрой нежелательно хотя бы для одного из игроков, сторонний наблюдатель обязан удалиться и притом без малейших возражений и выражения неудовольствия.

Особенно меня поразило следующая этическая догма: "Наблюдатель не должен не только выражать, но и даже испытывать (!!! — К. М.) неудовольствия".

Суровый дух послушания. Розенкрейцеры отдыхают.

Относительно денежных расчётов действует основной постулат: "Карточный долг — это долг чести". Садиться за игру, не имея при себе денег, не принято; однако, если случится недочёт, то партнёры обязаны верить на слово лицу, не пользующемуся репутацией безнадёжного должника. Но кредит определен крайним сроком в 24 часа, и в удостоверение выдается визитная карточка, на которой написана сумма проигрыша. Это для порядочных людей тот же вексель, не уплатив которого игрок навсегда может лишиться доверия.

Этому правилу уже полторы сотни лет — со времён Некрасова Николая Алексеевича.

Множество пунктов Кодекса посвящены собственно правилам поведения за игрой, игроцкому этикету.

Игроцкий этикет — вещь своеобразная. Кое-что здесь совпадает с общепринятыми правилами хорошего тона, кое-что нет.

В преферансе не существует, например, понятия старших и младших (не карт, конечно, а игроков); советы, поучения и назидания в серьёзной игре совершенно недопустимы, в особенности советы непрошеные.

Бурные эмоции — хлопанье картами, стук по столу, топанье ногой совершенно допустимы — но только между сдачами. В то же время всяческие посторонние жесты, которые можно толковать как способы передачи нелегальной информации, недопустимы абсолютно. Отмечается, что даже способ, каким карта кладётся во взятку, может быть источником информации. Если игрок не хочет быть заподозренным в недобросовестном партнёрстве, ему нужно привыкнуть класть карту на стол всегда одним и тем же движением.

Рекомендуется следить за своими жестами и мимикой, чтобы не совершить мошенничества невольно.

Отвлекать партнёров, развлекать их посторонними разговорами абсолютно запрещено. А вот курить во время игры считается нормой, разрешения никто не спрашивает. Более того, есть заповедь (негласная, разумеется): "Дыми больше — партнёр дуреет!" С этой же целью рекомендуется больше играть втёмную, то есть стоя. Есть еще масса способов вывести из себя партнёров так, что не придерешься. Например, приходят противнику в прикупе две бубновые фоски, какие-нибудь семёрка и девятка, явно ему на фиг не нужные. И тут звучит глубокомысленнейшее:

Две бубны это вам не одна бубна!

Выводит из себя даже самых лощеных профессионалов. Именно потому, что придраться-то не к чему: две это действительно не одна, а одна не две. (Подобные сентенции, только очень развёрнутые, чрезвычайно любил Горбачёв; интересно, играет ли он в преферанс? Это так, к слову.)

Кто где сидит, какой именно из партнеров находится слева от вас, а какой справа, какой — напротив, имеет в преферансе особый смысл, в чем-то даже мистический. Суеверные игроки, а таких большинство, убеждены, что в каждом доме, вернее, за каждым столом есть счастливые и несчастливые места. Сядешь ты на счастливое место, и карты будут сдаваться исключительно удачным образом, проще говоря, возникнет ситуация, когда "карта прёт". Ну, и наоборот, не дай бог оказаться на месте, где игроку фатально не везет.

Но вообще-то о суевериях и приметах говорят здесь больше так, для отвода глаз. На самом деле в компаниях, часто собирающихся в одном составе, обычно уже известно и кто как играет (осторожничает, например, или склонен поблефовать), кто особенно отчаянно торгуется и особенно зло вистует, и кто как держит карты — чуть-чуть налево, чуть-чуть направо… Поэтому места перед игрой обычно разыгрывают.

Мистика преферанса в чем-то ином. Как настоящая мистика она не поддаётся точному описанию. Ясно лишь, что здесь есть прямые связи с любовью и со смертью. В самом слове пуля есть что-то фатальное. Многие рассказывают о старушке-баронессе (из бывших, то есть) испустившей за игрой последний вздох. Так и застыла с веером карт в руках. И неизменно говорят: "Боже, какая прекрасная смерть!"

Анекдот про преферанс:

Игрок пытался сыграть мизер, получил паровоз из шести взяток, от огорчения умер.

На похоронах позади толпы скорбящих родственников бредут два его давешних партнёра.

— А знаете, Сергей Сергеич, — вдруг говорит один, — если б вы тогда прорезали пичкой, мы бы все семь отдали.

— Да ладно вам, Петр Семёныч. И так неплохо получилось.

Анекдот чрезвычайно реалистичный. Преферансисты просто больны этим: все время прокручивают сыгранные ситуации, сокрушаются о неверных ходах, скорбят по утраченным возможностям. У Чехова есть рассказ на эту тему (преферансисты обычно весьма начитанны). "И зачем я с маленькой пошёл? Пойди я с туза треф, не был бы я без лапки…" Преферансисты необыкновенно крепки задним умом. По гороскопу они нередко Раки.

И, наконец, последнее.

В каждой игре есть какая-то высшая ситуация, знак высшего расположения судьбы — типа знаменитых пяти тузов в покере. Суперрасклад в преферансе так и называется — преферанс. Десять своих карт плюс две из прикупа: туз, король, дама в червях; туз, король дама в бубях; туз, король, дама в крестях; туз, король, дама в пикях. Получив данную комбинацию, игрок объявляет: «Преферанс». Игра в этом случае останавливается и считается оконченной. Сыгравший преферанс списывает с себя все висты, обнуляет свою гору, дописывает другим игрокам всё то, что они не успели доиграть, скомпенсировав всё это вистами. То есть это максимальный выигрыш.

Еще одна мощная вещь — тотус, то есть десять взяток. Некрасов даже клялся в стихах тотусом червей. Но вот спросить игрока, о чём вы, прелесть моя, мечтаете, чего вы, радость моя, вожделеете? Мизер, будет скупой ответ. Причём наибольшее счастье — сыграть мизер ловленый. Всех обмануть, всех обхитрить, и от бабушки уйти, и от дедушки, и от бланковой семёрки на левой руке; выпросить у Фортуны улыбку, проскочить между струек. Вот это жизнь, вот это счастье!

Изобретён преферанс был, как ни странно, не в России, а во Франции, на родине, опять-таки, экзистенциализма. Собственно, преферанс ни что иное, как французская разновидность виста. Но, вот, во Франции эта игра не очень-то привилась, а у нас стала более чем популярна. Должно быть, соответствует национальному характеру. Других объяснений у меня нет. Великое множество пословиц и поговорок, шуток и прибауток, баек и анекдотов, законов и заповедей, припевок и пританцовок, камланий и заклинаний, а также сентенций, штукенций и кунштюков составляют великий и могучий Ритуал, именуемый русским Преферансом. Так вот, из всех из этих ямбов и хореев, реверсов и реверансов этот — самый что ни на есть главный. Две бубны — не одна бубна! Запомните хорошенько.

Родина

См. КРЫЖОВНИК, СЕЛЕДКА

Розовое и голубое

Известно: каждое новое поколение мужчин слабее, изнеженней, апатичней предыдущего. С женщинами все наоборот: становятся все более упруги и активны вплоть до агрессивности. Объяснений этому явлению много, но недавно появилась новая теория, которая по многим причинам не могла меня не заинтересовать.

Теория такая. С младенчества для созданий разного пола есть свои традиционные цвета. Ленты, чепчики, пелёночки, ползуночки, распашонки и прочие причиндалы — у мальчиков голубенькие, у девочек розовенькие, так принято. Но дело в том, что у этих двух цветов совершенно разное воздействие на психику.

Голубой — самый спокойный цвет. Голубое полезно для глаз, оно ласкает зрительный нерв, умиротворяет душу. А розовый — суть инфантильный красный, — напротив, возбуждает, будоражит, раздражает. Тысячу раз доказано, что тряпка тореадора — обычно не красная, кстати, а именно ярко-розовая — сводит с ума не дальтоника-быка, а зрителей корриды.

А тут — пелёнки, ленты, обои в девичьей спаленке… Так и закалялась мадам де Сталь.

Розовый цвет — псевдонаивный, псевдоневинный — на поверку оказывается весьма опасным. Его принято считать глупым — stupid color, — а он несет в себе мощный заряд тревоги. Как кровавый закат.

Наиболее несчастен он для архитектуры.

Взять, к примеру, Большой театр. Его постоянно перекрашивают, и вот что я заметила. Когда здание выкрашено в желтое с белым, как этого и просит скромная стилистика московского классицизма, в театре дела идут худо-бедно ничего. Но как только его мажут в цвет бедра испуганной нимфы, все немедленно летит к чертям.

Другой пример. Рядом с нашей дачей на территории бывшего пионерского лагеря «Высота» построили четырехэтажный коттедж с гаражом на несколько шестидверных лимузинов, мраморным бассейном, зимним садом, спортивным залом и, по слухам, целыми тремя джакузи со встроенными телевизорами. Выкрасили в интенсивный розовый цвет. Никто туда не заселялся три года. Новёхонький дом стал постепенно осыпаться. Лишь недавно там вдруг зажглись окна, затеплилась жизнь. Нашей соседке случайно удалось познакомиться с обитателями. Помимо охраны и обслуги одна пожилая пара; она — болезненная и какая-то вечно испуганная, он — седой, немногословный, с тяжелым взглядом. После виски размяк. "Дачу-то, — признался, — я за долги взял, по счетчику. И прежний хозяин должен мне быть очень-очень благодарен. Только как же, дождешься от этих людишек благодарности. Разве что на том свете. Да, говорят, убили его. Я-то здесь не при чем, конечно".

Вы, понятно, можете возразить, что подобные истории случаются и вокруг краснокирпичных строений. Безусловно. Но в розовых стенах мне видится уже некая обречённость, предвестие злосчастной судьбы.

Напротив моего дома в Дегтярном переулке снесли дом восемнадцатого века, переживший наполеоновские пожары. Весьма быстро и аккуратно соорудили весьма приятное зданьице. Там был, и до сих пор есть, щит с эскизом, на эскизе строящийся дом был изображен голубым. Покрасили… ну, вы поняли. Это было позапрошлым летом. С тех пор работа все продолжается. Трижды рушилась нелепая башенка — без башенок нынче в Москве ничего не строят. Успела — к счастью — потемнеть медная крыша. Турки-рабочие, по-своему переругиваясь, давно и безуспешно поправляют перекошенные лица купидончиков — сомнительное украшение фасада. На этой неделе привезли отбойный молоток и принялись крушить недостроенную бетонную ограду. Что-то там, видно, не сошлось.

Я сижу на балконе, посматриваю на эту — бесплодную, я знаю, — борьбу с роком, пытаюсь загорать, пытаюсь читать — и вдруг в книге искусствоведа Виктора Тупицына нахожу историю про некоего советского генерала, которого в Париже (или, допустим, в Женеве) поселили в гостиничный номер, где на постели были розовые простыни, а рядом на столике букет розовых астр, — и он устроил по этому поводу грандиозный скандал.

Ни одной женщине не пришло бы в голову возмутиться фактом голубых простыней и голубых астр — принять их за оскорбительный намёк.

Мне кажется, все это стоит очень-очень серьезно обдумать. Особенно няням и градостроителям.

Селёдка

Когда я училась классе так в пятом-в шестом… Господи, отчего эти непременные воспоминания детства? Но все равно, начала уж, так доскажу. Классе в пятом-шестом моя подруга со сказочным именем Милена сказала важно и веско: "- Когда я выйду замуж, клянусь, я никогда, ни за что на свете не буду делать две вещи". Тут она выдержала торжественную паузу, а я приготовилась слушать и запоминать, потому что Милену неизменно ставили мне в пример как человека не по годам умного, в отличие от меня. И не по годам же целеустремленного, а я даже плохо понимала, что означает это понятие. Но главное, заинтриговал сам посыл: когда выйду замуж… клянусь… две вещи…

"— Не буду: потрошить курицу — раз. И чистить селедку — два. Вот так!"

А мне тогда уже несколько раз поручали почистить селедку. На газетке. И в тот момент я почувствовала, что как бы нарушила свою чистоту, потеряла девственную разборчивость. Трогала руками противную, пропитанную рассолом газету, разрезала селедкино брюшко. Анатомические подробности. Бр-р. А затем — затем сама же ее и ела. С удовольствием. Хвостик.

Потому что не есть селедку — нельзя.

Свой первый в жизни Новый год, как мне рассказали, я встречала на кухне в коммуналке на Писцовой улице. Одной рукой зажимала черную горбушку, другой — хвост селедки, и все было замечательно. Сжевала и то и другое и заснула одновременно со всем празднующим народом, после чего навсегда перепутала день с ночью.

Потом были воскресные семейные трапезы. Я спала до двенадцати и еще пыталась притворяться, что сплю. Наконец родители не выдерживали: картошка стынет. Ну а к ней, ясное дело, селедка. И, чтоб я не ныла, почему не дали толком выспаться, черный кофе, варенный в турке. Словом, праздник. Я, правда, норовила проявить девичью томность и жевать, давясь, замоченные с вечера овсяные хлопья, как бы воротила нос от общих радостей, но хвостик — хвостик просила мне оставить. На попозже. Ну и, так и быть, еще пару кусочков.

Бывала еще, конечно, селедка общепитовская: детсадовская, школьная, домотдыховая, столовская, грубо шваркнутая в холодное пюре, в коже, с торчащими устрашающими костями. Эту любить было тяжело. Она напоминала о миленкиной торжественной клятве.

"— Ну как, ты замужем не делаешь эти две вещи — помнишь?" — она ничего не помнила. Даже так и не смогла припомнить, о чем это я говорю. Неужели, говорит, клялась? Загрустила. Сморщилась. Потом подумала и сказала: вообще-то я селедку люблю.

Конечно. А как ее не любить? Селедка не оставляет выбора. Селедка — она как родина. Есть, и все тут.

Но только вот что: селедка должна быть не любая, а правильная. А правильная — это та, к которой мы привыкли сызмальства.

Известно, например, что есть сельдь голландская, в уксусе, также английская копченая селедка, скандинавские изысканно-розовые кусочки в винном соусе тоже именуются сельдью и соблазняют безусловно приятным вкусом, да. У осетрины, допустим, тоже по-своему неплохой вкус. А уж та рыба-меч, которой угощал когда-то знакомый таможенник в Севастополе, объясняя, что это браконьеры коптили для себя, — та, признаться, просто как-то ошеломила. Но сказать, что я ее, копченую рыбу-меч, люблю? Не могу я так сказать. Или вот эту, в винном соусе? Кушать люблю, а так не-а. Сказано народом, и сказано точно.

Потому что любовь — не вздохи на скамейке и не прогулки при луне, в винном соусе, с тщательно вынутыми умной машиной косточками. Любовь — это трудное, а главное комплексное чувство. Она невозможна без толики грубости, без чуточки брезгливости, без капельки горечи, без тени сожаления.

Селедка — идеальный любовный объект. Она брутальна и одновременно неотразима. Пресыщение ею вызывает жажду, а жажда — что? Вожделение.

А селедка под шубой? В этом сверхъестественно прекрасном блюде селедку сопровождают компоненты всенародно любимого винегрета (картошка, морковка, свекла) и, будто этого мало, — еще более любимого праздничного оливье (те же картошка, морковка плюс яйца и майонез). Украшено горошком и имеет форму пирога. И ощущение праздничного салюта. Каждый раз, когда в Москве салют, первое, что вспоминаю, — вкус селедки под шубой.

Можно бы еще добавить, что в этом блюде слились в экстазе русские, еврейские, французские (точнее псевдофранцузские) и советские (московские коммунальные) традиции. Лучшие ли это традиции? Гармонично ли это слияние? С точки зрения гурманов и пуристов, как я знаю, — нет, нет и еще раз категорическое нет. Гурманы и пуристы, чуть зайдет речь о селедке, начинают твердить о тонкостях пряного посола. Еще они любят закатить эдак глаза и пропеть: за-а-лом! За-а-лом! Ты слышала о заломе?!

Я слышала о заломе. Я читала о заломе в художественной и мемуарной литературе. О муаровых переливах кожицы, о несравненном вкусе. Люблю ли я залом? Читать о нем — люблю, а кушать — черт его знает.

Сердце

Орган тела, которому теплокровные существа склонны придавать преувеличенное, мистическое значение. Болит живот — фигня; болит голова — завяжи и лежи, или: голова не может болеть, это же кость; колет слева в груди — надо вызвать «скорую».

Сердце символизирует любовь. Каноническое изображение сердца соответствует перевернутому изображению попы.

Серебро и золото

Серебро считается всего лишь полублагородным металлом, вроде как кроличий мех — лишь полублагородной пушниной. Однако вне ювелирно-банковских сфер серебро зачастую воспринимается как нечто более ценное, нежели золото. Значительность седин — и глупые желтые кудри. В золоте всегда отчего-то подозревается лишь позолота. Серебро воспринимается как нечто истинное.

Смерть

См. СОН

Снобизм

"— Кожу пусть шОферы носят. Мы, Марь Иосифовна, будем носить замшу!"

Лучшее определение снобизма есть у Кортасара в "Игре в классики":

"— Если бы я ехала третьим классом, она бы не пришла меня провожать".

"Соки, воды"

Соки — в трех разноцветных, сужающихся книзу конусах. Бледно-янтарные яблочный и виноградный (можно было гадать, какой именно), подозрительно мутный сливовый — наименее популярный. Еще — томатный, для которого на прилавке специально стояла влажной, с розоватыми комками, соли и прилагалась алюминиевая ложка для размешивания. Считалось удачей, если продавщица при тебе открывала трехлитровую банку и атлетическим движением выливала сок в конус, — значит неразбавленный.

Солено-горькая минеральная вода почиталась чем-то чрезвычайно невкусным, что способны пить только отъявленные чудаки.

Зачем я все это вспоминаю? Просто так, чтобы помнить.

Сон

А такая важнейшая сфера человеческой деятельности, как сон, полностью пущена на самотек. То есть поспал — ладно.

Да только нет, не ладно. Неуклюжий, бездарный, невкусный сон ничего не дает ни душе, ни организму. Спать нужно уметь. Нужно научиться извлекать из сна максимальное наслаждение. И не одно, самое очевидное, наслаждение — наслаждение отдыхом, а много разных наслаждений, каждое из которых по-своему чудесно.

Ладно, так и быть. Сейчас настоящий профессионал покажет вам, как это делается.

Итак, начали, записывайте.

Спать нужно только с аппетитом. Сон по часам, через не хочу, по режиму — это как мертвый час в детском саду. Просто вычеркнутое время жизни. Такой сон не приносит никакого удовольствия и, более того, это прямой путь к хронической бессоннице, бессмысленному считанию овец, тазепаму и утренней умственной тупости. "Встать не с той ноги" или "встать с тяжелой головой" — состояние сродни алкогольному похмелью. Не уметь спать — это все равно, что не уметь пить.

К засыпанию нужно подводить себя постепенно, любовно, чутко прислушиваясь к состоянию любимого (своего, разумеется) тела, трепетного разума и нежной души. Возможны вспомогательные средства — вроде чесания пяток посредством специальной девки, как любил покойный муж помещицы Коробочки. (Литературоведы до сих пор спорят: эвфемизм ли это, или именно что имеется в виду чесание пяток? Зная Гоголя можно предположить, что именно чесание.) За неимением девки, готовой чесать пятки, приходится довольствоваться липовым чаем, тепленьким душем, праздной прогулкой по интернету. Лично я всему предпочитаю книжку. Но только не любую первую попавшуюся, упаси бог. Здесь важно все: от стиля и сюжета, до формата, шрифта и фактуры бумаги. Идеальны детские приключенческие романы, изданные лет пятьдесят-сорок назад, на бумаге припахивающей ванилью… Но они вообще идеальны. Вообще лучше не читать что-то новое, а перечитывать. Когда накатит первая волна предзабытья, не должно возникнуть соблазна прогнать ее, чтобы выяснить, женится ли Сан-Хосе на Марселине. Хотя… Иногда можно потрясти головой и проглотить еще пару-тройку главок, готовясь встретить новый накат сна, еще сладостней, еще приятней… Но это уже изыски, доступные лишь истинным мастерам, да и то только когда они в хорошей форме. Удовольствие небезопасное — экспериментируя подобным образом, можно спугнуть сон. И тогда Олле Лукойе… Ну, вы знаете.

Закрыть книжку, погасить свет, умоститься на подушке и уснуть за сто с чем-то секунд — вот он, высший пилотаж. Некоторые любят еще сон после секса — уснуть в объятиях любимого, как пишут в романах о Сан-Хосе и Марселине, (или же примем нескромную версию о покойном муже почтенной госпожи Коробочки). Что сказать об этом? Конечно, неплохо. Но как-то немного девальвирует и то и другое — и прелюдию, и следствие. Снижая одно — до прелюдии, другое — до следствия. А ведь это две самоценные вещи. Мне так кажется.

Ничто не должно отвлекать нас от наслаждения сном, ни чувства, ни мысли, ни — даже! — сновидения. Это не парадокс. Некоторые как будто засыпают единственно с целью увидеть что-нибудь цветное, многозначительное и интересненькое. Это ложный путь, поверьте. За интересненьким лучше ходить в кино или куда-то там еще. Спать нужно ради самого сна.

Итак, мы в постели. На правом или левом боку, подушка под щекой — но не под плечом! — ноги слегка согнуты. Постельное белье предельно гладкое и нежное, но не из шелка. Ночная одежда, разумеется, только по фасону Мерилин Монро — то есть капелька Chanel № 5 или там какой-нибудь body lotion. В комнате тепло (вечером), но не душно, а к утру желательно, чтобы стало несколько прохладнее. Некоторые любят, впрочем, во сне слегка запотеть, а некоторые — пустить на подушку струйку слюны. Это не возбраняется (вспомним, что истинные гурманы предпочитают в особых случаях есть руками). Удачный сон — это лакомство, равного которому нет в мире. Даже, если он, сон, — последний, — тем слаще, слаще…

Спеллер (Speller)

Говорят, Набоков, когда писал по-английски, то, желая создать некий эквивалент своему русскому стилю, листал словарь Вебстера и выбирал из синонимических рядов слова с пометкой «устаревшее», "редко употребимое" и так далее. С этой же целью можно использовать компьютерную функцию speller. Если в тексте совсем нет слов, подчеркнутых спеллером, значит это скорее всего какая-то дрянь или деловое письмо. Можно считать, что спеллер — это внутренний корректор писателя. Но при определенном душевном настрое он воспринимается как внутренний редактор или внутренний цензор. Между писателем и спеллером неизбежно устанавливаются отношения "ученик — учитель" (понятно кто есть кто). Ученик постоянно готов к бунту: а я, мол, все равно не сотру это слово, не сотру, не сотру!

Можно составить отдельный текст в тексте — из слов, которые подчёркнуты спеллером.

Интересно, что в данном написанном мною отрывке красная волнистая линия появилась лишь под одним малоинтересным словом «употребимое», да и то, я думаю, по какой-то ошибке, поскольку спеллер предлагает заменить его либо на весьма сомнительное «употребимте» либо на "употреби мое" (мое — что?).

Значит, следуя собственной логике, я должна выбросить эту заметку на помойку: наличие в ней слова «употребимое» многого не стоит, определенно.

Ну да ладно, не пропадать же добру.

Попробовала слова «потребное», "употребленное" — все нормально, никаких красных подчёркиваний. Зато сейчас спеллеру не понравилось слово «подчёркивания». Впрочем, нет, как оказалось, в именительном падеже оно его устраивает. Поди знай, что он хочет.

Видимо, после слов "поди знай…" я последний раз сохранилась, а потом отошла к телефону, свет мигнул, сейчас смотрю — пары абзацев как не бывало. О чем писала, не помню, хоть убей. По телефону говорила с Курицыным, а он говорил, что про некоего знатного боди-билдера по фамилии, кажется, Александр Невский, написали в спортивной газете, что он какой-то неправильный боди-билдер и настоящая фамилия его не Александр Невский, а просто Курицын. Кстати, вот интересно: что ему не нравится «боди».

Так. Пока я это набивала, то все думала, как приятно, кстати, пахнет едой из кухни. А потом чувствую: запах приятный, но какой-то навязчивый. Пошла посмотреть — поздно: вместе с долмой из магазина «Армения» сгорела любимая кастрюля. А она между, прочим, была чужая. Французская пароварка, приданное Камий Кайоль, осталась пожить на время. Камий Кайоль ему не нравится, понятно, но ведь и пароварка не нравится, и долма не нравится. Хотя в «Армении» на ценнике тоже, я вспомнила, писалось «толма», попробую так. Нет, и толма не нравится, и боди-билдер, само собой, а вот Курицын, я заметила, нравится. Нравится ему Курицын, он его не подчеркивает.

У него вообще странное отношение к фамилиям. Метелицу он не подчеркивает, но это понятно почему. Михайлов, Иванов, Петров, Орлов, Сирин, Воронов, Воробьев, Уткин, Лебедев, Гусев, Петухов — Петухова подчеркнул! Клянусь. Он меня удивляет сегодня. Он или феминистка (курица важнее петуха, это бесспорно), или он знает и уважает Славу Курицына, что не исключено, я думаю. Проверим на Пелевине. Не… Подумал и подчеркнул. Непонятно.

Иногда спеллер ужасно раздражает. Можно, наверное, — то есть наверняка! — просто отключить эту функцию, но я не умею. Да и ладно, прощу его навязчивость, с ним как-то уютнее. Вроде как ты не одна сидишь долбишь по клавишам, а рядом с кем-то тихим, но внимательным. Он, конечно, соглядатай, да. Но не доносчик, как я надеюсь. Надеюсь, что он никому не доложит, что слово «компьютер» я норовлю писать через два «о» и неизменно делаю ошибку в слове «москвоский», вот именно так, даже он не может меня отучить.

Я думаю, для праздного и неленивого человека это должно быть сильным соблазном — вступить со своим спеллером в отношения, вроде как некоторые любят звонить по телефону «100» или разговаривать с ведущими теленовостей. «Теленовостей» он подчеркивает, зануда. Получи: винтовое ружье, электрический поезд, открытое письмо, группа продленного дня.

Причем, если вдуматься, это общение было бы куда более виртуально (не по определению, а по экзистенциальной сути), нежели интернетовское общение. Ну, это уже проверено: Internet он приемлет только на языке оригинала, никаких варваризмов. А вот его собственное наименование, пожалуйста, пусть идет по-русски — спеллер спеллеру глаз не выклюет, как курицын курицыну. Тьфу, понятно, это же притяжательное местоимение. Как грустно быть ботаничкой, никаких не остается в жизни тайн. Ботаник, ботаником, быть ботаником. Все нормально. А я еще думала, он феминистка. Да он мужская шовинистическая свинья. Не подчеркивает, значит согласен, признает свою вину.

Вспомнила тот кусок, который стерся, это было вот о чем. О том, что так вот, слово за слово, можно написать целый роман. Роман об отношениях писателя со спеллером, который должен, по идее, кончится сумасшествием первого. Какой-нибудь дневниковой записью от тридцать крутретьего мартобря, не лейте мне на голову холодную воду, Мисюсь, где ты?.. Или, если это будет «розовая» литература, то пусть в финале случится помолвка романистки и автора программы — должен же быть автор программы. Или там коллектив авторов? Ну, ничего, даже интересней. Если чуть напрячься, можно построить и детективный сюжет. А уж в жанре ciber-punk — вообще раздолье, масса возможностей. Подчеркнул ciber. Опять подчеркнул. Требует поменять «Мисюсь» на «мирюсь» и еще предлагает cider и fiber. Не знаю, в самом деле. Может он и прав.

Сыр

О нем трудно говорить спокойно.

"Расскажем о сыре, о его замечательных достоинствах и разнообразнейшем ассортименте, о тончайшем его вкусовом и ароматическом букете", — когда речь заходит о сыре, сдержанный слог моей любимой "Книги о вкусной и здоровой пище" неожиданно обретает плавно-упругий ритм менуэта. Лютневые переливы. А интонация! Я слышу здесь нежное удивление менестреля, который сам не может до конца поверить, что объект его страсти столь несравненно прекрасен. Какая рифма: "ассортименте — ароматическом букете"! Что это — дольник? Амфибрахий? И эпический, сказовый зачин: "Расскажем о сыре…"

В молодых овечьих, козьих сырах есть что-то библейское, трогательно ангельское, авелево. Чувствуешь себя едва ли не пастушкой на горном лугу. Пейзанкой в деревянных сабо. Ах, сыграйте мне тирольскую песенку, а я потанцую, оборками кружа! И выпьем кружку красного вина, отчего бы не выпить. Мягкий белый сыр — с маслинами, с травами, с деревенским пеклеванным хлебом — самая веселая трапеза. Cheese — синоним улыбки. (Набросок сюжета рекламного ролика на три с минусом, почти что удовлетворительно.)

Но продолжим о сыре.

Твердые, зрелые сорта, напротив, солидны, даже, я рискнула бы сказать, буржуазны. Они незаменимы не только с кулинарной точки зрения — они, на мой, лично, взгляд, незаменимы для познания человеческой натуры.

Пуд соли все же тяжело съесть вместе в наше мобильное время. Пуд сыра — вполне, вполне.

Взять, например, бутерброд с сыром: что бы ни говорили жрецы культа раздельного питания, это прелестнейшая еда и, я уверена, нет ничего лучше, если нужно перекусить на ходу. Но некоторые, даже только что плотно пообедав, едят сыр исключительно на толстом, ровно отрезанном куске хлеба, со сливочным маслом, а то и какой-нибудь «рамой». Такие люди отличаются не только очевидной скупостью, но и неразборчивостью в средствах и — более того — даже в целях.

Те, кто предпочитают сыр с фруктами на десерт, в убеждениях своих обычно склоняются к либерализму и западничеству. Свободолюбивые натуры презирают разложенные на тарелочке вялые ломтики, предварительно нарезанные заботливой хозяйкой. Они предпочитают сами отрезать от большого куска и тут же поедать, смакуя, тончайшие кусочки. Но — тут проявляется весь человек, каков он в отношении к себе подобным.

Поясню. Один мой знакомый, к примеру, предпочитал корки, подсохшие края. Мы, допустим, корок не любим, но это, в конце концов, его право. Бесспорно. Беда в том, что он, отрезая корки со всех сторон, чудовищно замусоливал весь кусок. Конечно, вскоре не оставалось уже никаких сомнений: совместная жизнь с таким человеком невозможна.

Другой мой знакомый вовсе — не успеешь оглянуться, как проделывал в килограммовой головке ножом дыру наподобие мышиной норы, после чего остатки оставалось облить слезами и выбросить. Но блестящие личные качества этого человека (назовем его имя — Дмитрий Волчек), его прелесть и талантливость заставляли окружающих простить это вопиющее пренебрежение их удобствами. Простить — но не забыть. Но все же — простить.

А еще бывают взрослые люди, которые предпочитают нормальному сыру пресные плавленые брусочки. Сколько я ни сталкивалась с ними в жизни: всегда и во всем они выбирают самый очевидный и легкий путь. Любительницы плавленых сырков ценят в мужчинах рост и красят волосы перекисью водорода. Их идеал — нордическая красотка с коробки «Виолы». В любви такие люди, как представляется, напористы и незамысловаты.

Иное дело истомленные своей изысканностью интеллектуалы — томные ценители рокфора и декаданса, деликатесной плесени и камамбера, зеленых цветов зла, интимнейшего устричного аромата… А дырки, дырки!

Есть гениальный мультик англичанина Ника Парка про человека и собаку, у которых дома неожиданно вышел весь сыр. И вот они не ленятся построить космический корабль, чтобы слетать на Луну нормально закусить и немного пополнить запасы. (Луна сделана из сыра, это все знают).

Что интересно: этот их поступок воспринимается как высоко одухотворенный, исполненный большого смысла.

Вечер, домашнее тепло, размеренный быт. Кресло, камин, консервативный журнал, чай, галеты, — все на месте, но чего-то не хватает… Нет сыра! Как же так? Поздно, магазины закрыты. Нестабильность, дефицит, дефолт! Так вот: мы соорудим бумажный космический кораблик, мы преодолеем все ужасы турбулентности (с четвертого раза удалось угодить спеллеру), преодолеем все опасности, но сыр мы добудем, и все тут.

Если бы они летели на Луну за хлебом, это было бы недопустимо пафосно. За виски, водкой, травой, героином — карикатурно. А вот за сыром на Луну — это нормально. Очень даже нормально.

Что важно: никакой космической романтики, никакого голубого шарика Земли на ладони, никакого счастья полета. Полет это только вынужденная необходимость. Лунный пейзаж незамысловат, но приятен. Поверхность сырной головки, не более того. Но и не менее!

Уличная торговля

Сигареты, чай в пачках, сушеные грибы в связках и маринованные грибы в банках, кашпо из макраме, разнообразная детская одежда, меховые мышки, шерстяные и пуховые платки, щетки для волос, гуталин, живые котята, щенки и черепашки, чеснок, вобла, журналы с телепрограммой, сборники кроссвордов и сборники анекдотов, мыло, маленькие бутылочки коньяка, крем для всех типов кожи, ночные рубашки и халаты, спортивные костюмы, Уголовный кодекс Российской Федерации, корейский и турецкий трикотаж, плетеные лапти для вешания их на стену в качестве декоративного украшения и лапти для ношения их дома вместо тапочек, просто тапочки, детские и, реже, взрослые шапки, портвейн, букетики крашеных бессмертников зимой и живые цветочки летом, кухонные фартуки, ухватки и полотенца, а также полотенца махровые, шампунь, проездные и лотерейные билеты, елочные игрушки, колбаса, черные жакеты с золотыми пуговицами, мелкие технические новинки, шпроты, стеклянная и фаянсовая посуда, поддельный хрусталь, вязанные крючком салфеточки, копченые куры, постельное белье, брошюра "Как избежать службы в армии", квашеная капуста в целлофановых пакетах, сами пакеты, белые и черные семечки, чурчхела, мандарины, колготки, кастрюли, — вот далеко, далеко не полный перечень того, что предлагают в Москве уличные торговцы.

Они именно предлагают прохожим свой товар, и обычно делают это весьма деликатно, без излишней назойливости, вполголоса: "А вот рейтузы. Кофточки недорогие, не желаете? Водочка-чекушечка. А вот соленые огурчики, свои".

Особый род уличных торговцев — люди с объявлениями. Это большие картонки, которые висят у них на груди, а иногда также и на спине. Некоторые, впрочем, держат свои картонки обеими руками. Суть предложения сформулирована предельно лаконично: "Импортная электроника", «Ваучеры», "Гербалайф", «Дипломы», "Подключение к Интернету", — краткий курс истории отечества.

Есть и вечные темы: «Работа», "Золото, серебро", "Тараканы".

Ураган и кризис

Это законы восприятия. Когда произносятся слова "политические прогнозы", в головах граждан неизбежно (сужу по себе и своим знакомым, которых я специально об этом спрашивала) возникают конкретные смыслы, связанные с температурой воздуха, вероятностью осадков и атмосферным давлением. Мы так привыкли: поэт — Пушкин, плод — яблоко, консолидация — общества, эмансипация — женщин, подрастающее — поколение, прогноз — погоды. Ассоциация "политические прогнозы — прогнозы погоды" неизбежно тянет за собой ассоциацию "кризис — ураганом". Я имею в виду августовский кризис 1998 года и ураган, который случился в Москве тем же летом, но несколько ранее — в ночь на 21-е июня.

Ураган поломал большое количество деревьев. Кризис сделал рубль «деревянным».

Ураган уничтожил в городе изрядную часть наружной рекламы. Кризис разрушил рекламный рынок.

Ураган сломал несколько зубцов Кремлевской стены. Кризис поставил под вопрос пребывание в Кремле его обитателей.

И ураган, и кризис подчеркнули явное неравенство «москвичей» и «россиян». Судите сами. Московский ураган долгое время был топ-новостью: подумать только, на что он покусился, — снес крышу Большого театра! В доме известного коллекционера от порыва ветра упала на пол и разбилась фарфоровая леечка 18-го века, пережившая столько войн и революций! Между тем, жителям какого-нибудь Урюпинска надо не меньше месяца передвигаться по городу исключительно на лодках и жить на крышах своих домов, как Карлсон и Пятачок, чтобы сообщение об их, урюпинском, наводнении прозвучало в конце выпуска, между культурой и спортом, — как полукурьезная новость.

Так же и с кризисом. Пересохшие банкоматы, очереди жалающих сдать свои мобильные телефоны, уволенная операционистка ("Теперь мне придется менять свою норковую шубу на хлеб, а бриллианты на крупу!") — вот они, новейшие новости: сочные, свежие, яркие! Не то что всем надоевшие перебои с энергоснабжением в Приморском крае.

Еще один аспект, по которому сравнимы ураган и кризис, — их мнимая непредсказанность. В урагане, как известно, обвинили синоптиков: почему не предупредили? Оказалось, что синоптики, в общем-то, предупреждали. Только не говорили конкретно про крышу Большого театра. Что же касается кризиса, то упорные слухи о нем ходили давно, назывались и сроки (сентябрь — ноябрь). Случилось — в конце августа. И все ужасно обиделись.

Сразу стали судорожно искать самых надежных, самых проницательных предсказателей. Что делать, на что опираться: на рубль или на доллар? на Сбербанк или на коммерческие? на вэбовки или на мешки с крупой и мукой? Дипломированные гадалки Карина и Гэла, официально работающие на Тверской, в августе-октябре постоянно слышали от своих клиентов именно такого рода вопросы (об этом был специальный сюжет в теленовостях). Да что там Гэла: солидная газета «Коммерсантъ-Daily» тоже сочла остроумным публиковать политические прогнозы под видом астрологических ("Марс, дескать, вошел в созвездие Весов, что повышает шансы на премьерство Лужкова"). Но эти слова конкретным смыслом не наполнились.

Феминизм

"Все люди сестры". Удивительно, но эта фраза едва ли не всем кажется парадоксальной и провокационной. Утверждение, что все люди братья, сомнений не вызывает. Вроде как это правда и есть. В чем сила, брат? Думаешь, в деньгах? Нет. Сила женщины в ее слабости — если кого-нибудь еще не тошнит.

См. также ОГУРЦЫ, СПЕЛЛЕР

Хиромантия

Давайте, я расскажу вам притчу.

Нет, лучше так: утро этого дня не предвещало ничего особенного.

Итак, утро этого дня не предвещало ничего особенного. Шел теплый дождик, и дул нежный осенний ветер, и падали лиричные желтые листья. И мы отправились на Палашевский рынок купить рыбы, укропу и огурцов. И купили.

Все было бы ничего, но мой единоутробнейший, сладчайший сыночек Митя сказал, что ему ужасно скучно шкандыбать на роликах по горбатым переулкам и хотелось бы покататься вокруг памятника Пушкину и вокруг фонтана, где красное гудроновое покрытие гладкое, как на роликовом катке. Так вот и получилось, что мы прошли мимо макдональдса.

И, проходя мимо макдональдса, я, не знаю почему, скосила свои близорукие глаза налево и увидела — морду льва.

Круглая такая морда, сделанная вроде как из мрамора. Наверное, из гипса или просто из пластика. На месте рта — прямоугольная прорезь.

Что за притча, подумала я.

Дело в том, что я совершенно случайно знала, что именно так — львиная морда с прорезью — выглядели "уста истины". Такая средневековая итальянская штука. Представляет собой ни что иное, как ящик для доносов. Живешь ты, допустим, в Венеции, и умеешь при этом писать, и задолжал лавочнику, вот и строчишь донос: слышал я неоднократно, как лавочник отзывался о доже в непочтительном духе. А жена лавочника, по моим наблюдениям, ведьма. И опускаешь донос льву в пасть. Глядь — ни лавки, ни лавочника, ни долгов. Очень удобно.

В Москве есть, насколько мне известно, одни "уста истины", но не настоящие, в смысле не действующие по назначению, — скульптура Леонида Берлина на станции метро «Римская», там же, где его Ромул и Рем, и Мадонна, и что-то еще антично-ренессансное.

Но здесь львиная морда с щелью была установлена на какую-то электронную панель. А рядом стояла девушка в фартуке с кодовым числом 850 — явно служительница при этой штуке.

Юрь Михалыч, подумала я, уж не заигрался ли в венецианского дожа. Неужто?.. Или — налоговая полиция решила совмещать в своей работе исторические аналогии с современными технологиями? "Сообщаю вам нелицеприятно что мой сосед сверху сдает квартиру чеченцам на выборы не ходит налогов не плотит на меня протек трижды…"

Оказалось все, как говорила наша няня, не в кассу.

Это и впрямь были "уста истины": сверху написано La Bocca della Verita, явно по-итальянски, все правильно. А verita я знаю, и все знают — по стихотворению Блока, где ее, verita, или veritas, находят в вине. Но там (не у Блока, а у макдональдса) по-русски было написано «хиромантия» и изображена некая рука с линиями и буграми, и имелась маленькая щелка для жетона. Девушка с шифром 850 продавала жетоны — за десять тысяч рублей штука. "Положи руку ко мне в пасть", — провещала львиная морда голосом Великого и Ужасного Гудвина.

А почему бы аппарату не считывать линии? Поди знай. Я верю в технику и верю в хиромантию.

Руке было тепло, но немного страшно. Через несколько секунд аппарат, поурчав, выплюнул бумажку. Вроде как банкомат выплевывает выписку.

Предсказание было буквально следующим.

ьм — ьы 358 ьм — ды 345

ье — дв 180 ьь — ев 142

Ч — н 591

Уста правды говорят вамж. Кто этот вамж? Ах, вам — мне, то есть.

За столом Вы отдаете предпочтение количеству, а не качеству.

А я-то считала себя гурманкой и малоежкой. Ладно, читаем дальше.

У Вас имеются интроспективные наклонности.

Что бы это могло быть?

У Вас сильная страсть к гигиене и чистоте.

Да! Да! Я покажу эту золотую бумажку маме: не ругай же меня больше никогда, мама, за немытую посуду.

Следовал также малопонятный график, где моя работа была оценена в четыре звездочки, фортуна — в шесть звездочек, здоровье — тоже в шесть, секс — в три, а показатель «лбюовь» — в целых девять, что являлось максимальной отметкой. Я задумалась было о странностях «лбюови», или просто «льбюви», а также фортуны, но обнаружила, что не до конца дочитала собственно предсказание.

Имелось еще два пункта.

Вы постоянно склонны к измене в семейной жизни.

Имеются предпосылки для вступления в брак.

Очень трогательно. Особенно если учесть, что я последний (последний! клянусь, любимый! последний) раз вышла замуж два месяца назад, и муж мой стоял тут же рядом, и прекрасно умеет читать по-русски. Он посмотрел на меня, и в глазах его был вопрос.

Я постаралась представить все это дело шуткой. Таким ярмарочным развлечением, вроде взвешивания на весах и стрельбы по шарам. Я уговорила погадать и его.

— А ты меня не бросишь, когда я останусь одноруким инвалидом?

(На аппарате было написано, что, согласно римской легенде, человек с неискренними намерениями, гадающий без веры и надежды, рискует оставить левую руку в пасти льва навсегда.)

Я не успела как следует испугаться, как лев благополучно выплюнул новую бумажку. Уста правды сказали намж, то есть емуж, что он обладает мистическими способностями и хорошей интуицией, однако ему очень трудно применять конструктивность. Кроме того, "иногда Вы слишком с легкостью соглашаетесь со жгучей любовью и насилием в интимных отношениях".

Однако "Вы хорошо выносите физические нагрузки и сами можете вполне справляться с небольшими болезнями".

При всем при этом: показатель здоровья всего три звездочки. Показатель работы — шесть звездочек, фортуны — тоже шесть, секса — семь. Лбюовь — пять звездочек, как «Хилтон».

И — зловещее: "Вы будете вынуждены изменить вашу судьбу, что может привести вас к большим трудностям".

— Буду вынужден тебя убить. Оставить детей сиротами и сесть в тюрьму.

Вроде бы он пошутил.

Однако же — пошутил как-то невесело. А главное, потом, уже дома, стал как-то мрачен. Как-то по-нехорошему задумчив.

Он вдруг стал расспрашивать, с кем это я завтра собралась идти в бассейн. И сказал, что тоже пойдет, хотя раньше не собирался.

Я была не против — вместе так вместе. Наоборот, веселее. Но — он трижды спросил, кто мне звонил. Поинтересовался, откуда я знаю студента консерватории, который учит Митю на балалайке. И — не успела я раскрыть рта, обвинил меня в преувеличенной, якобы, нежности к нашему хомяку.

— "Ах, хомочка, ах, маленький зверек!" Прихожу домой, вижу: причесали его моей зубной щеткой. Никогда не прощу.

Я поняла, что еще минута и он спросит, молилась ли я на ночь.

Быстро-быстро я засунула полусонного ребенка опять в ролики и уговорила всех бежать обратно к макдональдсу. По дороге мы выпросили немножко денег у банкомата, я еще поразилась странному, роковому его сходству с электронной гадалкой — роковому сходству и роковому же отличию. Но было некогда.

Девушка с номером 850 была еще на месте.

Я быстро погадала и, не дочитывая бумажку, погадала опять. Потом еще. Меня то пугали нищей старостью, то сулили всяческое довольство, материальное благосостояние, а также, что меня даже тронуло, "личное удовлетворение". Уверяли в том, что я гармоническая личность, чтобы затем заявить: "нервная усталость и напряженность делают Вас мнительным, кажется, что Вы никогда не можете найти спокойствие". Меня объявили интровертом и объявили экстравертом. Показатель ье — дв скакал в пределах от 051 до 622. Показатель секса — от трех звездочек до девяти. Здоровья — от четырех до восьми. Лбюовь долго зависла на четырех, потом скакнула к максимуму. Тут, наконец, вышло: "Вы воздвигаете любимого человека на пьедестал и не замечаете остальных людей вокруг вас". Я подтвердила — как можно более горячо. К счастью, деньги все кончились.

— Ладно, — сказал он, — я все-таки такой отличный парень, что я тебе верю. Доверяю. А если что, — тут лицо его просветлело, как у человека, который вдруг нашел универсальный выход из ситуации, — если что, я тебя порешу, и дело с концом.

Я с радостью согласилась.

И мы скрестили руки, и сплели наши нежные, теплые пальцы, и отправились домой по нежной, осыпанной листьями улице писателя Пешкова, и теплый дождик лился на наши непокрытые головы, и нежный осенний ветерок развевал наши мягкие кудри. И прекрасная перспектива жизни развивалась перед нами.

Мы бросим к черту нашу малоуспешную (ни разу выше шести звездочек) работу. И журналистику бросим, и литературу, а мальчик, видимо, бросит школу.

Мы откроем, лучше, семейный бизнес. Накрутим бумажек с предсказаниями, бросим их в шляпу и научим нашего хомяка вытаскивать по одной. У макдональдса. По десять тысяч за предсказание.

А если кто-нибудь отнесется к нашему гаданию без искренности, без веры — тому наш хомяк откусит руку. По самый локоть.

Не со зла, просто так велит ему древнеитальянский горский обычай.

А кому сейчас легко.

Чужие шутки

В разговоре о том, в каком беспорядке бывают у некоторых людей записные книжки. Олеся Поташинская: "Дандурян, у тебя ни одного телефона нельзя найти. Ну скажи, почему у тебя Коля Пятаков записан на букву "м"?" Дандурян: "Да потому что он мудак".

По телевизору участник сидячей забастовки протеста говорит в микрофон: "У нас в области уже пять месяцев задерживают зарплату…" На нем бейсболка "Кельвин Кляйн".

В конце рабочего дня в учреждении. Тетенька собралась уходить, в дверях ее поймал начальник. Стоит, что-то дундит. Она переминается с ноги на ногу, поддакивает. Потом не выдерживает: "Извините, я не могу больше с вами разговаривать. У меня в сумке тесто подходит".

В редакции газеты "Вечерняя Москва", где я работала после школы курьером, как-то раз мне, хихикая, передали: "Сходи посмотри, что в холодильнике". Общий холодильник стоял в машбюро, там хранили заказы и полуфабрикаты из кулинарии; в функции машинисток входило следить, чтобы редакционные алкаши, те, что постоянно норовили занять и перезанять по семьдесят копеек, не уворовывали колбаску. В холодильнике я увидела внушительный сверток, из которого торчали желтые куриные лапы. На оберточной бумаге шариковой ручкой было начертано: «Будберг».

Моя свекровь Антонина Васильевна Михайлова, в девичестве Волынкина (о том, как пес весь день лаял на ежика, и она, стуча палкой, прогнала ежика на соседний участок): "…к забору, и туда его, к Холендрам!" Вошло в фольклор.

Шоколад

Он соединяет в себе несоединимое. Противоположное. Война и мир. Боксерский удар и старорусское мирное согласие. Оh, shock! O, лад! Шок О`Лад — красивое ирландское имя.

Шоколад по сути своей оксюморон. Живой мертвец, ледяной огонь. Сладкая горечь, горькая сладость.

По всем статьям — сласть. Королевская, причем, сласть. Славная сласть, король или же королева сластей. Но — чем больше в нем, в шоколаде, горечи, тем выше он чином. Горечи и — воздуха. Пористый горький шоколад «Слава» лучший из всех, что я пробовала. Возможно, официально лучшим считается какой-нибудь швейцарский. Не знаю. И знать не хочу. Пусть будет «Слава» — одно название чего стоит. Аромат ванили и фимиама, сладость мечты и сладость лести. И — горькое послевкусие. Слава.

Шоколад — обольстительнейшая снасть. Вернее, профессиональная снасть обольстителей. Вернейшее средство обольщения. Очень опасное. Шоколадками чикатилы заманивают в лес своих будущих жертв. Бойся незнакомых дядь, шоколад приносящих, — первая заповедь малыша. А также девицы, потому что первое грехопадение начинается не с яблок, и не с цветов. Нет, не с цветов. Шок — и ладушки. Это по-нашему.

Касаемо лада: шоколадом неизменно заедаются примирения. Или, если даже никакой ссоры не было, просто налаживается душевный контакт. Разделенные на долечки плитки идеально к этому приспособлены. Преломим же хлеб и преломим Alpen Gold, тебе дольку, мне дольку, ну же, не дуйся, давай поцелуемся, моя сладость. О-ля-ля!

В какой-то газете я вычитала, что белый хлеб, макароны и шоколад способствуют вырабатыванию в организме человека гормонов счастья. Я этому верю. Мне, впрочем, кажется, что шоколад не столько стимулятор счастья, сколько его симулятор. Заменитель. Потому что я, заметила, поедаю шоколад, когда чувствую себя не вполне счастливой. Незащищенной, обиженной или что-то в этом духе — то есть когда я как раз не в духе. Шоколад — верный спутник девичьих тревог.

— Ты ему все сказала?

— А он что?

— А ты плакала?

— А он?

Все это под неизбежный хруст фольги.

Мы знали, что от переживаний толстеют, и ужасно этого боялись. Мы постоянно думали о диете. По три не ели ничего, потом наедались шоколада до диатеза, до красных пятен, до детских дурацких прыщей. "Merde! Tухлый шоколад!"

Кстати, и правда, шоколад в чем-то сродни дерьму. Крайности сходятся. Я вот в младенчестве брезговала есть глазированные сырки, пока с них дочиста не счистят то, что я упорно называла грязью. А если дарили «Аленку», то тащила ее на улицу и крошила в палисаднике. По идее, это было кормление бабочек-шоколадниц. Но если взглянуть глубже: то, что сродни земле, в землю да и вернется. Аминь.

Шоколад — грязь в том же смысле, что и деньги — грязь. Потому что шоколад признан одним из ключевых символов шика. Меха, брильянты, шампанское, шоколад, театр, бархат ложи. И в лайке тонкая рука. "А что это? Конфекты? Шеколад? Как вы милы, князь".

Затем душистый полумрак кареты, глухое сопротивление, нежная борьба — и невозможность борьбы… "Видать, дело сладилось!" — вышколенный кучер прячет в усах усмешку. "Когда, выходя, он предложил ей руку, в его жесте было больше презрения, нежели почтения". Она — сама не своя. Подавлена, шокирована. Слезы. Катастрофа. Предательский шоколад — сильнейший афродизиак.

Зигмунд Яковлевич Фрейд был помолвлен со своей Мартой пять лет. Он был девствен, о ней и говорить нечего. Они жили в Вене, городе вальсов, воздушных сливок, сдобных булочек с корицей и бесчисленных кофеен, где пьют горячий шоколад. Результатом этого мучительнейшего жениховства стали двадцать восемь человек детей и теория о том, что телеграфный столб, дубовая роща и железная дорога не могут быть ни чем иным, как символами восставшей греховной плоти.

А веселые горняшки тем временем радостно грешили и рано утром, пока барыня спит, сами себе подавали в постель чашечку шоколада. О-ля-ля!

Все разговоры про шоколад должны быть сладкими до некоторой приторности.

Яблоки

Моя любимая загадка:

На что похожа половинка яблока?

Официальный ответ на нее неизменно разочаровывает.

Половинка яблока похожа на вторую половинку.

Оглавление

Абракадабра

Бомба

Бумеранг

Воздух

Город-порт

Горячая вода

Графомания

Грибы

Девственность

Деньги

Детство

Дефект зрения

Директор

Диета

Дневники

Душа

Дым

Зелёный цвет

Зоологический музей

Иностранцы

Капуста

Карты

Комары

Кататься

Кофе

Колготки

Компьютер

Крохоборство

Крыжовник

Ленин

Настольные игры

Огурцы

Питер

Пиджак

Подлинность

Пони

Преферанс

Родина

Розовое и голубое

Селёдка

Сердце

Серебро и золото

Смерть

Снобизм

"Соки, воды"

Сон

Спеллер (Speller)

Сыр

Уличная торговля

Ураган и кризис

Феминизм

Хиромантия

Чужие шутки

Шоколад

Яблоки

Реклама на сайте