«Возмездие»

Неонилла Самухина ВОЗМЕЗДИЕ

Памяти моей сестры

В мае Сергей Николаевич должен был отметить свой пятьдесят пятый день рождения. Но праздника не получилось – накануне его юбилея у жены случился удар, ее увезли в больницу, где она и скончалась, не приходя в сознание. Так, в одночасье, Сергей Николаевич овдовел, оставшись с дочерью-подростком и сыном-инвалидом, изувеченным во время несчастного случая на шахте, где тот проработал с отцом десять лет.

Дочь Сергея Николаевича, Настя, после смерти матери замкнулась и с каждым днем все больше отдалялась от отца и брата. Она, конечно, помогала Сергею Николаевичу по дому, но все как-то молча и отчужденно, словно винила отца в чем-то. А тому некогда было искать к ней подход – все силы и время отнимали работа и хлопоты по дому, ведь нужно было не только уголь рубить, зарабатывая тяжкий шахтерский хлеб, но и кормить и обихаживать себя и своих детей.

Сергей Николаевич надеялся, что когда дочь вырастет, то полностью возьмет на себя ведение хозяйства и заботу о брате, но та, едва окончив школу, неожиданно собралась и, заняв деньги у соседей, уехала, не оставив даже записки.

Для Сергея Николаевича это был удар. Долг ее он, конечно, соседям отдал, но, не получая от дочери никаких вестей, терзался и винил во всем себя.

Помыкавшись несколько лет по разным городам и весям, Настя вернулась домой, но не одна, а с маленьким сыном… Повзрослевшая, похорошевшая, но все такая же замкнутая, словно смерть матери навсегда убила в ней малейшие проявления жизнерадостности и оптимизма, обычно свойственные молодости.

Ее стройная фигура, гордая осанка, волосы, льняной волной накрывающие плечи и спину, привлекали внимание прохожих мужчин, но замкнутое выражение лица и отстраненный взгляд ее серых глаз не вдохновляли на знакомство.

Сергей Николаевич был очень рад возвращению дочери и обретению внука, глаза которого вызвали в нем какие-то смутные воспоминания – тот напоминал кого-то, но кого – Сергей Николаевич никак не мог припомнить. Однако дочь с внуком в отцовском доме долго не задержались: через два месяца Настя неожиданно вышла замуж за Степана, с которым училась когда-то в школе и который недавно вернулся в их городок с Севера, где проработал после армии два года на стройке.

Глядя на свадьбе на Степана, Сергей Николаевич вновь ощутил смутное беспокойство, но все встало на свои места, когда Степан взял Гришу на руки – они смотрели на мир одинаковыми синими глазами…

«Бедная моя доченька! – ахнул про себя Сергей Николаевич. – Так вот почему ты тогда так сорвалась и уехала…»

Он подошел к дочери и крепко обнял ее, вкладывая в свое объятие извинение, что проглядел случившееся, не поддержал дочь в трудную минуту, и, впервые за много лет увидел, как Настя скупо улыбнулась ему в ответ.

«Все будет хорошо! – подумал Сергей Николаевич, веря, что их отношения теперь улучшатся и они станут друг другу ближе. – Все у нас теперь будет хорошо!»

Но, переехав после свадьбы к мужу, Настя не баловала отца и брата своими визитами и лишь изредка забегала к ним помочь по дому. Да и зять тоже не проявлял особого гостеприимства, и вообще оказался со странностями. Поговаривали, что из-за тяжелой контузии, полученной в Чечне, где он проходил срочную службу, Степана порой «клинило» и тогда он впадал в беспричинную ярость, крушил все подряд, даже не будучи пьян, и никто не мог его утихомирить. Видимо, поэтому ему и пришлось уволиться с северной стройки. Правда, во время своих буйств он никогда не обижал жену и сына, но и те сами старались не попадаться ему под горячую руку, а уходили переждать его приступы к соседям. В остальное время жили они вроде неплохо, только Насте приходилось работать за двоих, когда у Степана случались срывы, после которых он лежал дома неделю, а то и две, совершенно обессиленный и вялый.

Конечно, совсем не такого мужа хотел Сергей Николаевич для своей дочери, но та его благословления и не спрашивала, к тому же у них было дитя, а это-то со счетов не сбросишь…

Да, единственное, что радовало Сергея Николаевича, был его внук. Он забирал маленького Гришу к себе на выходные, души не чая в мальчонке. Сердце Сергея Николаевича таяло, когда Гриша лукаво поглядывал на него синими глазищами, доставшимися ему от отца, или, обхватив шею деда ручонками, пыхтел ему на ухо, изображая паровоз.

Именно Сергей Николаевич научил Гришу читать, и тому так полюбилось это занятие, что он мог часами читать вслух, водя пальчиком по строчкам. Это стало еще одним после телевизора развлечением и для его искалеченного дяди, у постели которого Гриша провел немало времени, читая все подряд, что было под рукой: книга – так книгу, газета – так газету.

Когда Гриша пошел в первый класс, полученные у деда навыки чтения ему очень пригодились, не говоря уже о том, что букварь он к школе знал почти наизусть, и вхождение в учебу для него не было трудным.

Когда сын Сергея Николаевича неожиданно скончался от инсульта – добила-таки полученная в шахте травма – Сергей Николаевич погоревал месяц в одиночестве, а потом решил уговорить Настю, чтобы Гриша, которому к тому времени исполнилось восемь лет, переехал к нему насовсем.

Настя не стала возражать, зная, как ее отец прикипел к внуку, и даже обрадовалась в надежде, что так и ей будет полегче – в последнее время муж стал все чаще болеть и, будучи не в состоянии работать, начал попивать. После каждого возлияния ему становилось так худо, как не бывало даже после тех приступов ярости, которые беспричинно душили его уже чуть ли не каждый месяц. Настя пыталась увещевать мужа, но тот только виновато выслушивал ее сетования и продолжал пить.

Разрывавшейся между тремя работами и выхаживанием вечно хворого мужа, который словно намеренно загонял себя в гроб, Насте давно уже было не до сына, хотя она и понимала, что тот растет и ему нужна если не крепкая, то надежная мужская рука. А этого Степан, сам едва справлявшийся с собой, дать ему, конечно, не мог.

Отцу Настя ничего не рассказывала, но когда Сергей Николаевич пришел за вещами внука и взглянул на исхудавшее лицо зятя, он вдруг испуганно подумал, что тот, похоже, не жилец. Степан лежал на кровати, отходя после очередного приступа, и даже не смог встать, чтобы поприветствовать тестя, – только едва слышно поздоровался.

«Ох не дай Бог Насте вдовой-то остаться…» – сокрушенно подумал Сергей Николаевич, отводя взгляд от зятя и стараясь не встретиться глазами с дочерью. Но та, догадавшись по выражению его лица, о чем он думает, горестно кивнула и развела руками.

Однако беда пришла оттуда, откуда не ждали…

Когда Настя поняла, что забеременела, она пришла в отчаяние – у нее не было ни физических, ни душевных сил взваливать на себя еще одно бремя – и без того уже ноги от усталости и нагрузки расползлись чуть ли не на шпагат …

Проплакав несколько дней, она приняла горькое, но показавшееся ей единственно верным решение. Она попросила у Сергея Николаевича деньги взаймы и пошла на аборт, естественно, не обмолвившись об этом даже словом ни мужу, ни отцу.

Еще в больнице, где она промучилась после чистки несколько часов, ей стало вдруг тяжело дышать. Она пожаловалась на это врачу, но та отмахнулась, мол, обычное дело, ничего страшного, и вообще Настя может уже идти домой, у нее все в порядке, смысла оставаться дальше в больнице нет, а отлежаться можно и дома – там, как известно, и стены помогают.

Настя почти ползком добралась до дома, и, пожаловавшись пришедшему с работы опять под хмельком Степану, что ей плохо и все тяжелее дышать, легла. Он даже и не понял, что она не уснула, а потеряла сознание.

Потом уже, когда ему никак не удавалось ее разбудить, вмиг протрезвевший от паники Степан вызвал «скорую». Но когда та приехала, сделать что-либо было уже поздно. Диагноз оказался страшный – из-за прободения матки во время аборта у Насти открылось внутреннее кровотечение, потом – перитонит и, как следствие, сепсис – смертельное заражение крови с неотвратимым концом…

***

Три дня мужа Насти не могли оттащить с ее могилы: как только был насыпан песчаный холмик над ямой, поглотившей гроб его жены, Степан ничком упал на него сверху и так и лежал, отбрасывая от себя всех, кто пытался его поднять.

Сергей Николаевич несколько раз приходил с внуком к могиле с лежащим на ней зятем, приносил еду, но так и не смог уговорить того ни поесть, ни пойти домой.

Но на четвертый день зятя на могилке не оказалось…

Сергей Николаевич обрадовался, что тот, видимо, наконец, пришел в себя, и поспешил с внуком к Степану домой, надеясь найти его там.

Но еще на подходе к дому, где жили Настя с мужем, Сергей Николаевич увидел несколько милицейских уазиков и толпу, стоящую вдоль забора, отделявшего двор от улицы.

С недобрым предчувствием Сергей Николаевич поспешил к калитке, но милиционер его не пустил.

– Там мой зять, – объяснил старик.

– Тогда ребенка хотя бы с собой не берите, – почему-то отводя глаза, сказал милиционер.

– А куда ж я его дену? – растерялся Сергей Николаевич. – Да что случилось-то?!

Но тут стоящая рядом старушка-соседка, протянула руку к мальчику и предложила:

– Я с ним побуду. Иди к бабуле, Гришынька.

Мальчик нехотя подошел к ней, а Сергей Николаевич попытался утешить внука:

– Я быстро, ты постой тут с бабой Ганей, а я пойду узнаю, в чем там дело.

В доме за столом сидело несколько милиционеров, один из них что-то писал, но зятя среди них не было.

– Что надо, папаша? – сурово спросил Сергея Николаевича сидящий с краю милиционер.

– Да я вот зашел спросить, что случилось-то? – робко пояснил тот. – Я – тесть…

– А, ну раз тесть, то сходи в сарай да посмотри, что случилось. Проводи его, Санастин.

В сарай, куда его сопроводил молодой высокий милиционер, Сергей Николаевич вошел с опаской. Зайдя внутрь со света, он не сразу смог рассмотреть в полумраке, что там происходит, только заметил, что несколько человек суетились вокруг чего-то в углу. Один из них, видимо, милицейский фотограф, щелкал затвором фотоаппарата, озаряя окружающее вспышкой.

Подойдя поближе, в момент очередной вспышки, Сергей Николаевич и увидел своего зятя. Тот сидел на ящике, привалившись спиной к стене, глаза его безучастно смотрели перед собой, брюки были почему-то спущены, а весь его пах и голые худые ляжки были залиты чем-то черным. В одной руке у него был зажат серп, а другая была откинута в сторону, словно отбросила что-то да и упала обессиленно.

«Это же он в крови весь! – в ужасе догадался Сергей Николаевич и, вглядевшись в тень между ног зятя, отпрянул. – Он, что же, себя оскопил?! Матерь Божья!»

– Да что же это? Да что же это такое? – повторял Сергей Николаевич, пятясь к выходу.

– Санастин, выведи деда, чего ты его сюда притащил?! – раздался окрик одного из милиционеров.

Но Сергей Николаевич почти вслепую сам вышел из сарая и, опираясь на стену рукой, опустился на землю.

– Сынок, что же это? – жалобно спросил он вышедшего за ним следом Санастина.

– Убийца ваш зять, дедушка. Хирурга Шубину сначала убил, а потом себя кастрировал.

– Как же это?! – прошептал Сергей Николаевич, не в силах поверить в случившееся.

В отделении милиции, куда Сергея Николаевича позже привезли для дачи показаний, ему дали предсмертную записку зятя. Прочитав ее, он заплакал.

Записка была короткой: «Все, что вызвало смерть Насти, должно быть наказано. Руки, убившие ее, никого больше не убьют. Теперь мой черед. Пусть умрет то, что дав жизнь, отняло ее у моей жены».

– Наивный мужик ваш зять, – сказал начальник убойного отдела, забирая у Сергея Николаевича записку и сочувственно кладя руку ему на плечо. – Он что, полагал, что сможет наказать всех виновных в смерти вашей дочери? Ну казнил он и врачиху, и себя. А что толку? А кто казнит тех, кто довел страну до того, что женщины убивают своих детей еще в утробе, зная, что не смогут их прокормить? Кто накажет тех, кто в богатейшей стране отказывается создать приличное существование инвалидам, старикам и сиротам? Кто развалил все, разворовал, а теперь сидит на миллиардах, да еще и засовывает их в экономику других стран, выгребая из России все, что можно?

– Вы уже знаете, как это случилось? – тихо спросил Сергей Николаевич, не в силах думать сейчас о политике. Может быть, если мыслить широко и масштабно, его горе и было всего лишь незначительным эпизодом в цепи государственного устройства, но для него это было огромное горе, и он пытался осознать, как такое могло произойти в его семье, с близкими ему людьми. – Если знаете, скажите мне!

А случилось вот что…

***

Поднявшись в конце третьего дня с могилы жены, Степан пошел домой. Дома он пробыл недолго, только зашел на кухню, пошарил в ящике стола и, найдя маленький топорик для рубки мяса, вышел во двор, где, подключив точильный круг, наточил топорик до серебряного чистого блеска. После чего отправился в центр города.

Шел он туда пешком, распугивая по пути прохожих своим угрюмым видом. Наказание ждало всех виновных в смерти его Насти…

Городок был небольшой, и все знали, что Степан только что овдовел. Также как все знали и врачиху Шубину, которая делала операцию несчастной Насте и сначала проткнула ей матку, а потом не потрудилась даже осмотреть пациентку, когда та пожаловалась на ухудшение самочувствия. Все винили Шубину в смерти Насти, но, как известно, врачей очень сложно привлечь к ответу. Сколько жертв безнаказанных врачебных ошибок лежат на погостах под такими же холмиками, какой насыпали на могилке жены Степана!

Дождавшись у больницы, когда Шубина после работы направилась к себе домой, Степан пошел за ней следом.

Ничего не подозревавшая врачиха спокойно шла по улице, не обращая внимания на идущего сзади Степана, который, как потом вспоминали свидетели, и не пытался прятаться, а шел за Шубиной совершенно открыто.

Доведя ее до дома, он не стал заходить за ней в подъезд, а подождал во дворе, когда у той загорится свет в окнах квартиры. Знал ли Степан, что Шубина была одинока или шел на авось, уже вряд ли можно теперь установить, но он позвонил в дверь ее квартиры, видимо, будучи уверенным, что не встретит там никого больше, кроме нее.

Когда Шубина открыла дверь, Степан, молча, сильным ударом отбросил врачиху вглубь коридора, вошел сам, тихо прикрыл дверь за собой и повернул ключ в замке. Потом потащил не пришедшую еще в себя врачиху на кухню, усадил ее на стул и придвинул к ней стол так, что Шубина оказалась прижатой столом к стене. Затем сел напротив, вытащил из-за пазухи топорик и, положив его на колени, стал дожидаться, когда Шубина очнется.

Как только та зашевелилась и открыла глаза, он спросил ее:

– Какой рукой ты делаешь операции?

– Обеими, – пролепетала Шубина, испуганно глядя на Степана.

– Покажи свои руки, – приказал он.

Врачиха испуганно дернулась в попытке вытащить руки из-под стола, которым она была прижата к стене, но ей пришлось для этого широко развести их в стороны и протащить вверх вдоль стены, словно махнув крыльями. Потом она поспешно вытянула руки над столом и повернула их – сначала ладонями вверх, а потом вниз.

– Надо же, чистые, не в крови, – усмехнулся Степан. – А должны бы! Ты же этими руками убила мою жену. Нужно наказать их… – и он, молниеносным движением прижав обе ее руки своей широкой ладонью к столу, дважды рубанул топориком – сначала по одной руке, потом – по второй…

Удары были настолько сильными, а топорик таким острым, что части рук с легким хрустом отделились от локтевого сгиба и лежали теперь рядышком на столе, окропляемые сверху брызжущими струйками крови из судорожно дергающихся обрубков, несколько секунд назад бывших еще цельными и сильными руками хирурга.

– Больше они никого не убьют! – констатировал Степан с мрачным удовлетворением.

Шубина открыла рот, но из него вместо крика донесся лишь приглушенный сип, глаза ее широко раскрылись, а зрачки наоборот сузились до булавочной головки, лицо залила смертельная бледность. Потом глаза ее закатились под лоб, тело обмякло и, упав лицом на стол меж окровавленных останков своих рук, Шубина потеряла сознание.

Степан положил топорик на стол и откинулся на спинку стула, отрешенно наблюдая, как из ран врачихи пульсирующими толчками вытекает кровь. Он не желал смерти самой Шубиной, он хотел смерти только для ее рук, убивших его жену. То, что это было неотделимо одно от другого, он осознал только сейчас, но ничего менять не собирался, а просто молча смотрел и ждал…

Шубина умерла, не приходя в сознание. Случилось ли это от болевого шока или уже от потери крови – об этом мог бы сказать только патологоанатом, к которому Шубину впоследствии привезут на вскрытие.

Поняв, что врачиха умерла, Степан встал и вышел из квартиры, также абсолютно не таясь. Теперь ему нужно было идти домой. Наказание ждало всех виновных в смерти Насти…

Дома он вырвал из Гришиной тетрадки, лежащей на книжной полке, лист, сел за стол и принялся писать. Закончив, он быстро перечел написанное, кивнул. Потом, положив лист на стол, прижал его кружкой, встал и вышел из дома.

В сарае, в углу, где хранились его инструменты и огородный инвентарь, он снял с гвоздя серп, висящий там еще со времен его прабабушки и, отойдя к ящикам, присел на один из них. Посидев так несколько минут, он расстегнул брючный ремень…

Виновные в смерти Насти должны быть наказаны. Все, без исключения… А, значит, и он – тоже…

«Не себя убиваю, а ту лишь часть, что отняла жизнь жены…» – думал он, занося серп над своим оголившимся естеством и веруя, что его самонаказание является справедливым возмездием, а не грехом самоубийства.

***

– Четыре смерти… – прошептал Сергей Николаевич, дождавшись окончания рассказа начальника убойного отдела, и обхватил голову руками. – Господи, да за что же это?

– Почему четыре? А кто еще? – не понял милиционер. – Только трое ведь…

– А дитё, которое было убито, даже не родившись на свет… Или вы его за человека не считаете? А ведь это тоже был человек – моя будущая внучка или внук, – горестно сказал Сергей Николаевич и покачал головой: – Всю жизнь сами себя истребляем… Что же мы за люди такие?..

Санкт-Петербург,

7 октября 2007 г.

© 2007, Институт соитологии