«Мезенцефалон»

Александру Зоткину

Мертвых друзей не бывает

Юра Дикий по прозвищу Китаец лежал на лавочке ебалом вверх. В организме медленно рассасывались шестьсот граммов водки. Китаец спал, почти не нарушая тишины, спокойно и безмятежно. Душа болталась в нем, пушистая и белоснежная, как облака в небе. Они неслись над ним, приобретая причудливые, философские очертания, создавая корабли, замки, пивные кружки с чудовищной пеной, неведомых никому животных, женщин с невероятными сиськами и огромные стаи птиц. Душа Китайца трепетала, парила в нем и пару раз в шутку покидала тело, снова возвращаясь. Сердце, отравленное алкоголем, билось устало и ненадежно, но – с юмором, оттого и стучало еще, уже давно обреченное остановиться. Китаец улыбался во сне, как Будда. Солнце, пробиваясь через облака, рисовало на нем золотые, священные пятна тепла и света. Пятна множились, перетекали по телу, сливались в одно большое пятно, исчезали и снова появлялись. Яблони цвели над Китайцем, махровые, уже начинающие опадать. Лепестки падали на лицо, на живот, на ноги, листья шелестели над ним от легкого майского ветра. Ходили рядом дети, нарядные, с воздушными шарами, мамы их, в платьях весеннего цвета, голуби с металлическими крыльями, кошки с опаловыми глазами, черти с хвостами и другие галлюцинации, ждущие своей очереди. Но Китайцу было на все насрать – он спал, как ангел. Гармония цвела, пухла и беременела на глазах. Подбежал молодой, неопытный, весь играющий мышцами бульдожик, заглянул в хайло Китайцу, увидел вечность – и отпрянул весело, почуяв доброту вселенскую и покой. Маленькими своими, но мощными ножонками рванул на запах помойки – голубых же кровей, нет слаще для породистой собаки, чем затолкать морду свою в отбросы – и тут же получить пинка от фасонистой хозяйки. Взглянула она на Китайца, оттопырив мизинец, – фу, какой, однако, пассаж и все такое.