«Совесть вне памяти»

Совесть вне памяти Александр Прозоров

– А-а! – заорала девушка, вскинув ко рту скрюченные пальцы. Толпа, набившаяся в вагон метро, заинтересованно качнулась, придвинув Сашу к девушке, и та перешла на визг. – Помогите! Убивают!

Глаза ее, впившиеся в Сашино лицо, округлились от ужаса, расширились зрачки, она вжалась в плотно закрытую дверь и не переставая орала:

– Не-ет! Нет! Не надо! Помогите! Убивают!

Чьи-то сильные руки цепко сжали Сашины локти и свели их вместе. Еще кто-то схватил за правую кисть.

– Я держу мерзавца! – решительно гаркнул густой бас, – Никуда не денется!

– Куда его?

– В милицию бы меня надо, – логично предложил Саша, – там разберутся.

Его спокойствие не означало безмерной храбрости и хладнокровия. Просто для того, чтобы вывести Борисова Александра из себя, нужно было затратить намного больше времени и энергии – флегматичность его вошла на Адмиралтейском заводе в поговорку. Из уст в уста передавалась история о том, как при окраске стапеля рядом с ним рухнула сорвавшаяся с крана полутонная двутавровая балка. Подняв голову, и убедившись, что больше сверху ничего не висит, Борисов молча встал на балку и продолжил работу. Внезапное и беспочвенное обвинение в убийстве произвело на него не больше впечатления, чем упавшая почти на голову стальная чушка. Доказывать невиновность криком Саша счел занятием бесполезным, долгим и нудным. Гораздо проще дойти до поста правопорядка, где во всем быстро разберутся. В тупость и жестокость милиционеров Саша Борисов предпочитал не верить.

– Тут на платформе комната милиции должна быть, – сообщил «группе захвата» Саша. – Жертву желательно прихватить тоже. И сумку мою не очень давите, там пакеты с молоком.

Поезд затормозил.

«Садовая, – безразлично сообщил динамик, – следующая станция Невский проспект…»

– Пошли, чего ждем-то? – потянулся к выходу Борисов.

– Смотри, не дай бог деру дать захочешь… – предупредил мужчина, и отпустил Сашины локти.

– Только «жертву» не забудьте, – попросил Борисов и повел всех вдоль платформы.

Пункт охраны правопорядка в начале платформы представлял из себя комнату метров двадцати, оборудованную столом и двумя книжными шкафами. Там, отгородившись от любопытных глаз светло-зелеными занавесками, несла службу затянутая в форму сержанта женщина лет тридцати, с гладко зачесанными и собранными на затылке в хвостик волосами.

– Вот, убийцу поймали! – гордо сообщил выступивший вперед толстячок с отчаянно-рыжими усами.

– Девицу грохнуть хотел, – густой бас принадлежал высокому, лысому, небритому мужику в потертых джинсах и легкой куртке.

Сержантиха растерянно переводила взгляд с одного на другого, то ли не понимая кто убийца, то ли не представляя, что теперь с убийцей делать.

– Вы забыли сказать, чем, – заметил Саша.

– Что чем? – посмотрела на него сержант.

– Ну, зарезать я ее хотел, застрелить, подорвать гранатой, забить цепью от бензопилы «Дружба»? – Борисов подошел к столу и принялся выворачивать карманы. Самым страшным предметом оказался ключ от ригельного замка, но и тот был тупым до безнадежности. – Еще есть два пакета молока, – сообщил Саша, – На работе выдали. За вредность.

«Жертва» бухнулась на стул, спрятала лицо в ладони и разревелась.

– Эй, ты чего? – удивленно забеспокоился Борисов. Женских слез он не выносил. – Перестань! Что случилось? – он секунду помедлил, ожидая ответа, а потом предложил. – Хочешь молока? Я его один черт не пью, а на работе выдают. За вредность. – Он поднял голову на сержанта. – Стакан есть?

Женщина полезла в стол. Лысый мужик выразительно сплюнул, развернулся и вышел прочь.

– А может, молоко отравлено? – задумчиво предположил рыжеусый.

– А чего его травить? – не оборачиваясь, ответил Борисов. – Оно и так приводит к ожирению и диабету. Готовый яд.

Толстяк потоптался и вышел вслед за лысым.

Девушка громко стучала зубами по краю стакана, пытаясь сделать хоть глоток.

– Вы будете? – протянул Саша сержанту початый пакет.

– Ты мне лучше документы покажи.

– У меня только заводской пропуск, – Борисов взял со стола синие «корочки» и отдал милиционерше. Та достала из стола слепой бланк и стала его заполнять.

– Фамилияимяотчествоадрес… – заученно отбарабанила она.

– Борисов Александр Евгеньевич, Светлановский проспект, дом сорок пять…

Женщина быстро, мелким убористым почерком заполнила бумажку, потом, по телефону, сверила данные.

– Вроде все правильно.

– Естественно. Можно идти?

– Слушай, гражданин Борисов, а вдруг ты ее действительно убить хотел?

– Чем? Смертельным взглядом вурдалака?

– Я, между прочим, серьезно говорю.

– После всего, что случилось, я с нее пылинки сдувать должен. Я ведь теперь буду главный подозреваемый!

– Ну, спрячешь тело, никто про убийство не узнает, – дала явный совет сержант.

– Она может у вас по телефону отмечаться, – парировал Саша. – Завтра позвонит, послезавтра. Нет звонка – сразу меня хватайте. Телефон свой вы можете дать?

Сержант подумала, глядя, как переставшая хлюпать носом «жертва» пьет молоко, набросала на полях газеты номер, имя, оторвала бумажку и протянула ее Саше. Тот сунул записку в карман, потом вылил остатки молока в стакан, протянул девушке.

– Спасибо, я больше не хочу… – скромно отказалась та.

– Пей, не пропадать же добру. – После такого предложения девушка покорно взяла стакан и осушила в несколько глотков. Несмотря на заплаканное лицо она казалась довольно привлекательной. Темные густые кудри, большие бирюзовые глаза, остренький носик, тонкие губы, чуть смугловатая кожа. – Вот видишь, все хорошо. Ты успокоилась?

Она кивнула.

– Послушай, – вмешалась сержант, – а почему ты решила, что этот гражданин хочет тебя убить?

– Ну… Понимаете… Там тени были… Падали… У него лицо так изменилось… Такое страшное стало… – она опять всхлипнула, – Я подумала, что он меня сейчас… Что он…

– О боже, сказка о страшном Бармалее. Меньше ужастиков и боевиков смотреть надо. – Милиционерша спрятала заполненный бланк в верхний ящик стола и устало сказала. – Идите вы к чертовой матери.

Из комнаты милиции они вышли вместе.

– Вы меня извините, неловко так получилось… – начала извиняться девушка.

– Да уж… – согласился Саша, оглядывая ее тщедушную фигурку. Черные туфли, плотные колготки, коричневая, тщательно отпаренная юбка немного ниже колен, темно-серая болониевая куртка из-под которой видна ослепительно белая блузка. Под внимательным взглядом она смущенно огладила юбку, расправляя воображаемые складки. Лет шестнадцать, наверное. – Зовут-то тебя как, Жертва?

– Тамара…

– Царское имя, – улыбнулся Борисов. – А теперь признавайся как на духу, царица; строго между нами. Ты чего испугалась?

– Я? – она потупила взор, теребя пальцами ткань по швам, словно провинившаяся школьница. – Я совсем не имела в виду, что вы страшный. Но только вы похожи… То есть вы очень симпатичный, но мне показалось… Со мной было однажды. И мне вдруг показалось, что это вы, и все вернулось, и меня сейчас убьют. То есть я испугалась сперва… Нет, я наоборот, понять не успела и испугалась… Поняла, что кричу и еще больше испугалась. – Она всхлипнула. – Мне показалось, что вернулось все… снова…

Глаза ее увлажнились, и Борисов, поддавшись порыву жалости, обнял ее, прижал к себе.

– Не надо. Все хорошо, все спокойно. Ты ведь меня больше не боишься? – Она кивнула, уткнувшись носом в его плечо. – Тогда все хорошо. Я провожу тебя домой, и ничего страшного с тобой не произойдет. Ты где живешь?

– Я? – она задумалась, видимо решая, стоит ли выдавать свой адрес. – Я на улице Большая Конюшенная живу.

– Это Желябова, что ли? Ну, тут недалеко, – он обнял ее за плечо и повел к эскалатору.

– Но, может быть, вам неудобно?

– Не надо называть меня на вы, у меня от этого развивается мания величия. Я еще не такой старый и гордый. Всего год как из армии.

Она ощутимо дрогнула в его руках.

– Вы воевали?

Борисов с удовольствием ощутил испуг в ее голосе. Хотя непонятно, чего пугаться за людей, если все уже позади? К тому же, увы…

– Увы, армия наша слишком велика, что бы все могли пройти через горячие точки… Так что не воевал я. Даже близко не был. Год в учебке под Новгородом, полгода под Волгоградом. Потом в госпитале тут валялся – руку довольно здорово разодрал. Врачи боялись, что нерв поврежден. Ну, а как вылечили – сразу домой.

– А я испугалась… – она с облегчением вздохнула и, как показалось Саше, прижалась плотнее.

– Не стоит за меня бояться, я живучий. К тому же, при моей работе армия – отдых.

– Как это?

– Маляр я. Корабельщик…

Наверху Борисов купил им по «сахарной трубочке». Потом уговорил завернуть на переулок Гривцова, сводил в кафе. Девушка больше отмалчивалась, предпочитая слушать, но ее случайные оговорки, когда она уважительно называла его на «вы», ее смущение перед оказанным вниманием, ее послушность, даже покорность, вызывали у него чувство нежности к новой знакомой, словно к маленькому пушистому беззащитному котенку, оказавшемуся вдруг посреди ревущего центрального проспекта. Скрывать свои мысли Тамара совершенно не умела, и когда она, пряча глаза, стала прощаться, стоя посреди аллеи на Большой Конюшенной, Саша сразу учуял неладное.

– А дом твой где? – Тамара неопределенно махнула вдоль улицы. – Какой?

– Около нотного магазина…

– Так давай я тебя провожу?

– Да я тут уже сама…

– Столько прошли, уж провожу до дверей.

– Нет… – она потупила глаза.

– Что «нет»?

– Нет дверей… Я обманула…

– Стоп. Носом хлюпать не надо. Объясни толком.

– Мы… Мы беженцы… То есть я… То есть мы… То есть бабушка с братом в Вологодской области, а я поступать приехала… – она опять захлюпала носом.

– Провалила? – Тамара кивнула. – Так где же ты теперь?

– Не знаю… Я школу четыре года назад окончила… Забыла уже много… а учебники дома сгорели.

– Так тебе уже двадцать один получается? А выглядишь от силы на семнадцать…

– Двадцать, – поправила девушка.

– Так где же ты теперь? Раз провалилась, значит из общежития тебя должны были выселить.

– Я тут… Я посуду мою в кафе. Потом задерживаюсь и ночую… Они не замечали.

– А по выходным?

– Я только неделю отработала…

– Ага. Все ясно. С общежития поперли, на работе сегодня-завтра ловить нечего… – Борисов помедлил. Умом он понимал, что связываться с почти совершенно незнакомой девчонкой глупо, и он должен просто развернуться и уйти. Но бросить так просто этого «котенка» рука не поднялась… – Ладно, поехали.

– Я никуда не поеду, – с неожиданной твердостью заявила девушка. Пожалуй, это было ее первое самостоятельное решение за вечер.

– Как это? – опешил Борисов.

– Не поеду, – пусть не так твердо, но решительно повторила Тамара.

– О, господи, Тома, – наконец дошло до Саши, – не бойся, у меня мамочка дома, ничего с тобой не случится.

Открывать дверь ключом Борисов не стал, а нажал на кнопку звонка.

– Кто там?

– Это я, мам.

– Где тебя носило весь вечер? – звонко защелкали замки, отворилась дверь.

– Так мам, как метро у «Лесной» прорвало, не добраться уже. Через «Пионерскую» ехать надо, народу толпа, транспорт совсем не ходит… – он замялся под ехидным взглядом, вздохнул, и пропустил девушку вперед. – Знакомься, мама, это Тамара.

– Ага… – мамочка оценивающе оглядела девушку, – Метро, транспорт… Будто не ясно, где застрял. Ну, вы проходите, раздевайтесь. Меня зовут Надежда Федоровна.

– Очень приятно, – девушка, скромно потупя взор, скользнула в прихожую. Мамочка, поверх ее головы, бросила на сына короткий ехидный взгляд.

– Есть-то хотите, гуляки?

– Не то слово! – Саша метнул ботинки под вешалку, отдал пакет молока матери, – я сейчас, только переоденусь.

Переодевание заняло заметно больше времени, нежели обычно – свой домашний тренировочный костюм Борисов счел неприличным, а к приличным брюкам не нашлось ни единой глаженой рубашки. В конце концов он выкопал в дебрях шкафа достаточно опрятную футболку и натянул ее. Как раз в этот момент в комнату и вошла Надежда Федоровна.

– Здравствуй, конспиратор. И где ты выкопал такую красотку?

– Мам, ты мне все равно не поверишь.

– А как мне понравиться, ты ее специально учил?

– Нет. А что? Что-нибудь не так?

– Так, так. Она там картошку чистит. Лук уже нарезала. Хозяйственная. Хорошая девушка, сразу видно. Не то, что твоя грымза.

– Ну ма-ам! – обиделся Борисов за свою Наташку.

– Ладно, ладно. Не грымза. Шмара. Курит, как паровоз, прическа – словно бомба на нее упала, на кухню носа ни разу не казала.

– А ты в наше время некурящих девушек видела? Сейчас только у мужиков ума хватает легкие не засмаливать.

– Видела. Сейчас, на кухне. Эту шмарой не назовешь.

– Боже, где ты таких слов набралась?

– Иду в ногу со временем. Так где ты ее взял?

– Мама. Сядь.

– Что такое? – Надежда Федоровна присела на краешек дивана.

– Мама, меня сегодня повязали за попытку ее убить.

– Такую хозяйку, если не притворяется? Ну, ты, братец, псих.

– Тебе смешно. А меня почти час в отделении продержали.

– А почему выпустили?

– Я пообещал, что она им завтра позвонит, целая и невредимая.

– Ну, прямо детектив. Агата Кристи.

– Она приезжая. Если потеряется в городе, то как я докажу, что она цела и здорова?

– И что ты предлагаешь?

– Можно она у нас сегодня переночует?

– Что-то в таком духе я и ожидала, – вздохнула Надежда Федоровна. – Но имей в виду, она будет спать в маленькой комнате, а мы с тобой в большой!

– Никаких вопросов!

– Ладно, тогда ступай на кухню и помоги девушке.

* * *

Он сидел на броне, левой рукой придерживаясь за скобу, а правой сжимая автомат. Из-под тяжелого шлема пот едкими струйками сочился под бронежилет, под х/б и покрывал тело зудящей коркой. Немилосердно жгло солнце, накаляя железо, воздух, пыльную дорогу. Колеса БТР вздымали серые облака, сливающиеся в бесконечный шлейф позади и покрывающие блеклой пеленой все вокруг. Страшно чесались ноги, руки, голова, жутко щипало глаза, но он продолжал настороженно вглядываться в бескрайние поля вокруг. Впереди показалась густо-зеленая роща. По мере приближения она стала распадаться на отдельные деревья, кусты, сквозь листву проступили крыши домов, и через несколько минут бронемашины въехали в поселок.

– Здесь, здесь!

Наперерез, чуть ли не под колеса, кинулась бабка в рваном цветастом платье. Тяжелая машина, шарахнувшись в сторону, остановилась. Он вскинул автомат, ожидая, как проявит себя засада. Но стрельба не начиналась, лишь плач бабульки резал по нервам.

– Приехали родненькие, соколики ясные. Теперь не помрем. Дождались, милые. Сладкие вы наши. Выжили. Кровинушка наша… Не будут нас как собак теперь… Внучка не увидит…

БТР тронулась и, покачиваясь на колдобинах, помчалась вперед. Оставшаяся позади бабка, упав на колени и глотая редкие старческие слезы, крестила их вслед, шепча благодарственные молитвы.

Бронемашины въехали на центральную площадь перед широким двухэтажным домом с бордовыми полутораметровыми буквами на крыше: «Слава П С». То ли осыпались так, то ли инициалы чьи-то. Старлей с двумя автоматчиками направился в здание, а вокруг машин быстро выросла толпа.

– Прочь отсюда! Оккупанты! Убийцы!

Не меньше трех десятков дородных теток в темных платках и полсотни детишек старательно драли глотки, размахивая стандартными зелеными флагами.

– Прочь с нашей земли! Кровью умоетесь!

Шестым чувством, нутром, задницей, сбитой до синяков, он ощутил шевеление в чердачном окне высокого дома за пирамидальным тополем и, еще не успев понять в чем дело, рванул затвор автомата. Длинная, щедрая очередь загрохотала по броне у самых ног, фонтанируя веселым рикошетом. Шустро, как тараканы на свету, сгинули по щелям демонстранты. Он вскинул АКМ, дал несколько коротких очередей, упорно возвращая убегающий в сторону ствол к чердачному окну. Внезапно, опалив щеку, над самым ухом заколотил крупнокалиберный пулемет башни. Черепица крыши разлетелась рыжим маревом.

Он спрыгнул на землю, пробежал десяток метров в сторону дома, но толпа теток уже сползалась из щелей обратно.

– В кого стреляете! В женщин, в детей! Варвары! Дикари! Убийцы!

Он понял, что к дому его не пропустят, развернулся к машинам и низ живота скрутило холодом – в считанных метрах от БТР, пригнувшись, сжимая в руках гранаты, бежали бородатые мужчины в полевой форме и тюбетейках. Первым очнулся «Калашников», затрещал, содрогаясь в руках. Ближний из мужчин ткнулся головой в землю, другой вскинулся вверх, крутанулся вокруг своей оси, рухнул рядом. Остальные залегли, лихорадочно выдергивая оружие из-за спины. И в этот миг автомат затих, обвиснув безмолвным молчанием. Он выдернул магазин, швырнул в сторону, потянул из «лифчика» свежий, но мужчины уже окрасились красными огоньками.

Тяжелая кувалда жестоко и беспощадно ударила в грудь, ломая ребра, сминая внутренности, вырывая сердце. Удар. Удар. Удар.

Розовый туман.

Ты должна выдержать, скорлупка, ты должна, я ношу тебя уже почти всю жизнь, я свыкся с тобой, как с кожей, я пропитался с тобой одним потом, одной пылью, спаси меня, родная… милая… выдержи… я жить хочу… жить… Мама!..

– Нет! – он шарахнулся в сторону, отшвырнул тряпки, сел, схватился за грудь, мокрую от холодного пота. – Он выдержал!

– Кто?

– Бронежилет…

– Что?

Тяжело дыша, он держал мать за руки, сжимая пальцы до хруста суставов.

– Что с тобой, сынок?

Ошалелым взглядом он обвел комнату.

Телевизор. Магнитофон. Полированная стенка. Заправленная мамина кровать. Дома. Он дома, дома. Дома!

Борисов встал, подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу. Внизу шумел густой, сочной, почти сырой на вид зеленью Сосновский лесопарк.

– Дурной сон, мама. Все хорошо. Все хорошо…

– Спать надо меньше, кошмаров не будет, – съехидничала Надежда Федоровна, – Полдень на дворе. Красотка-то твоя давно на ногах. Плов делает.

– Правда?

– Она еще и постирать хотела, да я не дала. Кстати, предложи ей ванну принять, а то она, по-моему, спросить стесняется.

– Готовить не стесняется, а спросить боится?

– Балбес ты великовозрастный. А ну, вставай!

Борисов, мокрый от пота, потрусил в ванную, ловя носом соблазнительные запахи. Ай да царица Тамара!

Вымывшись и одевшись, Саша нашел в кармане рубашки сержантский телефон и пошел на кухню.

– Привет, Жертва! – улыбнулся он режущей хлеб девушке.

– Здравствуйте.

– Я один, – строго погрозил он ей пальцем и протянул записку с телефоном. – Иди, звони. Скажи, что жива и здорова, а то как бы группу захвата не выслали.

– Хорошо, – она отложила нож, вытерла о передник руки, взяла бумажку и пошла в комнату. Саша, вытащив из ящика стола ложку, подкрался к аппетитно пахнущей латке на плите, приподнял крышку, черпнул бульона и отправил его в рот. Тамара несколько перестаралась с перцем, но все равно было невероятно вкусно.

– Нет там таких, говорят, – послышался за спиной голос девушки.

– Как нет! – чуть не подпрыгнув на месте, повернулся к ней Борисов. – Как это нет? Ты правильно номер набирала?

– Два раза звонила.

– Вот так да-а… – потянул Саша, сев на стул и рассеянно почесывая ложкой затылок. – Шутки шутками, но надо туда съездить от греха. Подумают еще чего… Поехали?

– Хорошо.

– Тогда так. Сейчас перекусим, потом ты примешь ванну, а потом поедем искать сержантиху. Ты согласна?

Она кивнула и застенчиво улыбнулась. Сердце опять кольнуло нежданной нежностью. Если бы в этот момент в кухню не вошла мамочка, он бы наверняка попытался поцеловать эту улыбку.

Пожилой младший лейтенант на вопрос о дежурившей вчера милиционерше только пожал плечами.

– Ольга, что ли? Она через два дня будет, и ничего мне не передавала.

– Что ж, извините. – Борисов аккуратно прикрыл дверь и повернулся к Тамаре. – Раз так, Царица, пошли тогда в кино? Хочешь мороженого?.. Ты кивнула мороженому или кино?

Девушка засмеялась.

– Вот и я так думаю. Пошли.

Питаясь исключительно кофе и мороженым, они ухитрились прогулять по городу до девяти вечера, посетив два кинотеатра. И на этот раз Тамара улыбалась, слушая его болтовню и сама держала его под руку.

Вечером, сидя в туалете, он услышал, как женщины на кухне вели, бряцая посудой, тихий разговор и навострил уши учуяв кое-что интересное.

– Надежда Федоровна, вы меня извините за такой вопрос, но не могла бы я снять у вас недели на две комнату? Мне буквально вот-вот. Я с девушкой одной познакомилась, армянкой. Она обещала помочь мне с работой. Мне только пару недель перекантоваться, не больше. Вы как считаете? Мне сейчас вообще податься некуда…

– Неужели повару так трудно найти работу?

– Вы не понимаете… Я хотела в один банк устроиться. Там человек двадцать работает, для них нужно было готовить. Директор говорит: «Сто двадцать долларов. Но иногда нужно задерживаться по торжественным случаям, или со мной в кабинете оставаться». Да, да. Так прямо и говорят. В ресторан хотела пойти работать, Возле Светлановской площади: в первый же день приехало несколько машин, вылезает такой… Большой мужчина. «Ты, – говорит – со мной будешь спать, а подруга твоя с другим парнем, он в машине»…

– Боже мой…

– Так везде, Надежда Федоровна. Ни в один банк, ни в один ресторан без этого не устроиться. А я мужчин вообще не могу рядом терпеть… Наире, это армянка которая, повезло. У них директор сразу сказал «Кто к женщинам приставать станет, в момент уволю», Но это, наверно, один такой на весь город.

– А в обычных столовых?

– Там оклады такие, что невозможно выжить. Я понимаю, вы боитесь, что родственники приедут… Только нет никого. Бабушка с братом под Вологдой, он там учится. И ходить ко мне никто не будет… Я наверно вообще никогда к мужчине и близко не подойду… Нет, я заплачу. Это мне сейчас мало платят, а на новом месте… Поваром, то есть…

– Перестань, девочка. Что мы, не люди, что ль, все понимаем. Я через три дня к сестре в Тихвин уеду. На две недели, можешь пожить в маленькой комнате. А там посмотрим… Только не надо плакать, не нужно…

Больше он ничего не расслышал, но мимолетная Тамарина фраза крепко засела в голове… Что значит – «никогда к мужчине и близко не подойду»?

Маляра в столовой Адмиралтейского завода угадать совсем не трудно – если видите покрытого суриком человека с тремя светлыми пятнами на лице, (два вокруг глаз, от очков, а третий вокруг рта и носа, от респиратора) – стало быть, перед вами маляр. Работа эта не сахар – красить тесные шахты, воздуховоды; сидеть в узкой как гроб щели двойного дна, и поливать все вокруг краской, не видя света и получая, как водолаз, воздух по шлангу – удовольствие ниже среднего. Настолько ниже, что в блаженные времена застоя желающим работать маляром завод предоставлял не койку в общежитии, а отдельную комнату. И, естественно, хорошую зарплату. В наше время отдельные комнаты стали роскошью, а забота о малярах выражается в том, что за ними начали приглядывать психологи. Борисова, например, постоянно курировал некий Сергей Сергеевич, плотно сбитый и коротко стриженый мужчина лет тридцати. Примерно раз в неделю он отлавливал Сашу в столовой и заводил свои однообразные разговоры:

– Здравствуй, Александр. Как настроение?

– О, боже, – взяв поднос с комплексным обедом, Саша пошел к свободному столу. – И не надоедает вам все это? Каждый раз одно и тоже!

– Забота о трудящихся. Менеджмент, по-новому.

– А почему все время я? – Борисов откусил большой кусок хлеба и принялся быстро черпать ложкой огненно-красный, чуть теплый борщ.

– Ты работаешь в замкнутом пространстве, дышишь одной химией. Группа риска, так сказать. А маляры ныне на вес золота. Беречь надо, заботиться, холить и лелеять. Так как настроение?

Борисов, сидя с набитым ртом, показал большой палец.

– Куришь много? А извини… Ты же не куришь. Правильно, и так легким тяжело приходится. А выпить не тянет? Что означает твое пожатие плечами, Александр?

– Бывает грех иногда.

– Часто?

– Сергей Сергеевич, сотый раз спрашиваете! Раза два в месяц, по праздникам.

– Получка и аванс? Понятно. А резких перепадов настроения, дурных снов не бывает?

– В принципе нет, – Саша перешел к овощному пюре с котлетой.

– Что значит «В принципе»?

– Вчерась кошмар приснился. Поднялся в поту и с воплями. Почище голливудского боевика будет.

– А что снилось?

– Это не по вашей части. Воевал я где-то. Под утро убили.

– Как? – удивился психолог.

– Как-как. Во сне, естественно. А с работой проблем нет. Между шпангоутами хорошо, уютно. Начальства никакого, никто с глупыми вопросами не пристает. – Он одним большим глотком опустошил стакан с компотом и поднялся из-за стола.

– Ты ничего не понимаешь в психологии, Александр, – остановил его Сергей Сергеевич, – твой сон может как раз оказаться стрессовой компенсацией. Вот тебе моя визитка, если сны будут повторяться, обязательно звони. И не бойся, психушкой тут не пахнет. Скорее даже путевку в дом отдыха можешь получить. Пока их еще не все продали.

– Если дом отдыха, – усмехнулся Борисов, – тогда обязательно приснится. Путевка на двоих?

– А ты сны вдвоем видишь?

– Это как удача повернется, – он сунул визитку в карман спецовки, помахал психологу рукой и отправился на стапель.

Дома, сидя на диване перед телевизором, Надежда Федоровна неторопливо вязала шерстяные носки.

– Привет мам, тебе эта «Санта-Мария» еще не надоела?

– Это «Элен и ребята».

– А что, есть разница?

– Тебе не понять. Есть хочешь?

– Риторический вопрос.

– Там плов еще остался.

– Здорово. Кстати, мам. Я слышал, ты квартирантку пустила?

– Нет.

– А-а, – настроение у Борисова, как сказал бы Сергей Сергеевич, «резко перепало», он махнул на телевизор рукой и оправился на кухню. Греть плов поленился, просто вывалил на тарелку пару ложек розового рассыпчатого риса из латки, достал из холодильника помидор.

– Сынок, ты не будешь против, если у нас немного поживет одна моя знакомая? – заглянула на кухню Надежда Федоровна.

– Наверное нет, – осторожно ответил Саша. – А где она сейчас?

– У нее рабочий день до девяти вечера. Разве ты не знаешь?

– С десяти утра до девяти вечера?

– Она в две смены работает.

– С ума сошла. Сквозь нее газеты читать можно, а она еще и работает как портовый грузчик!

– Хорошая девушка. Трудолюбивая, симпатичная. Вот только запуганная какая-то.

– Это что, реклама?

– Еще чего. Тебя все равно только телки-метелки интересуют. А она и без тебя не пропадет.

– «Телки-метелки»… – это явно был очередной камешек в огород Наташки. – Мама, сериалы на тебя вредно действуют. Развращают, можно сказать.

– Мал ты пока, родную мать учить, – погрозила пальцем Наталья Федоровна. – Мой жизненный опыт подсказывает, что одна такая Тамара целого гарема твоих просмоленных девиц стоит.

– Вот и женись на ней, раз она тебе так нравится, – съехидничал в ответ на явный намек Борисов.

– Опять поучать начинаешь?

– Да нет, поздно уже. Лучше в Апраксин двор съезжу, новые кроссовки посмотрю. Да невесту твою после работы встречу. А то время после девяти темное, добираться далеко. Мало ли что.

* * *

Он тихо кемарил, опершись на автомат, и слова доносились как бы сквозь дымовую завесу.

– Да, можно отсюда уйти. Поставить каменный глухой забор и оставить их тухнуть в собственном соку. Можно. Но не забывайте про сотни тысяч наших соотечественников, которые живут на этой земле, которые построили здесь заводы и дома, которые жали здесь хлеб и растили детей, и которые оказались на положении рабов. К ним теперь относятся хуже чем к животным. И у них надежда только на вас. Мы не воюем с народом, мы уничтожаем бандитов, выродков, не имеющих национальности…

В следующий раз он увидел капитана только мертвым. Перебитые ноги, связанные за спиной руки, выпученные глаза, забитый черным влажным дерном рот. Лейтенант стоял рядом на коленях и бесконечно повторял:

– Танечке-то сказать, Танечке…

«Они все же заткнули ему рот…» – мелькнула мысль, и вдруг внезапно сухая и плотная как бетон пыльная земля вздыбилась огненно-серым столбом. Его сбило с ног, а вокруг вырастали и вырастали упругие фонтаны разрывов, приближались и удалялись, играя, как кошка с мышью, а в голове билась пойманной рыбкой только одно: «Когда же мой…»

Борисов открыл глаза и долго смотрел в белый потолок, переминая в душе ужас от танцующей рядом смерти. Откуда этот сон заполз в его сознание? Из вечерних новостей? Из американских боевиков? Хорошо хоть его самого миновала чаша сия, и свои два года он мирно валял дурака сперва в учебке, а потом в роте охраны. Вообще-то, конечно, валять дурака при двух тревогах в неделю и ежедневной игре в войну – это он загнул, но тренировки и тревоги все-таки не ставят на грань жизни и смерти.

– Саша, ты уже встал? – постучала Тамара в дверь комнаты.

– Иду! – Борисов вскочил, быстро застелил постель и побежал умываться.

Надежда Федоровна, похоже, твердо решила сына женить. Во всяком случае, ее отъезд в Тихвин выглядел весьма двусмысленным. Оставить на полмесяца молодых людей в одной квартире… Чем это еще может кончиться? За ту неделю, что мамочка отсутствовала, Саша в полной мере осознал, каким сокровищем может быть восточная женщина: Тамара каждый день мыла пол и убирала пыль во всей квартире, постирала и выгладила все белье. Мамочка считала, что гладить рубашки – мужской занятие, и поэтому только теперь, впервые в Сашиной жизни, его рубашки, глаженные и чистые, опрятно висели в шкафу на вешалке. При этом Тома по прежнему работала в своей столовке в две смены, однако каждый день вставала первой и готовила Борисову завтрак.

Живя как султан, Саша изо всех сил старался в свою очередь делать для квартирантки все возможное: встречал девушку после работы, дарил цветы и мелкие подарки, свозил ее на выходные в Петродворец. Саше приятно было видеть на ней подаренные им сережки, наблюдать, как она расчесывается подаренной им массажной щеткой, пользуется подаренным им полотенцем. Ему нравилось просто видеть ее, ее застенчивую улыбку, ловкие движения хрупких рук, упругие, упрямые черные волосы. Смущало его только одно – за все время тихая и послушная Тома ни разу не позволила себя даже поцеловать. Вторым неудобством была необходимость бодро вскакивать по утрам. Не мог же он выглядеть перед Тамарой лежебокой?!

Наташа, которую мамочка брезгливо величала шмарой, позвонила только один раз. Трубку сняла Тамара, позвала Борисова. Всегда ласковая Наталья вылила на него ушат ругани и, ничего не слушая, прервала разговор.

Борисов после этого, как ни странно, испытал только облегчение.

Подошла к концу вторая неделя, и Александр, привычно севший к накрытому столу, вдруг с опаской подумал о том, что нечаянная квартирантка рано или поздно съедет, и ему опять придется самому готовить завтрак, гладить рубашки и есть пресные супы не уважающей всякие пряности мамочки – неприятная перспектива для успевшего привыкнуть к удобствам человека. Пожалуй впервые он ощутил полноту коварства родной матери.

– Саша, – спросила Тамара, разливая чай, – ты что вечером делаешь?

– Я? Ничего. Домой, вообще-то, собирался.

– Вы знаете, у меня подруга есть… Армянка. Хорошая девушка. Милая, добрая. Она родилась здесь, выросла. У нее хорошие родители. Правда, строгие.

– Тома, у меня такое ощущение, что ты хотела спросить что-то другое.

– Нет, я… – девушка мгновенно смутилась, и замолчала.

Саша мысленно влепил себе подзатыльник за то, что не дал ей договорить, и попытался исправить осторожно положение:

– У тебя просто золотые руки, Томочка, – сменил он тему разговора, – никогда не думал, что обыкновенный чай может быть таким вкусным.

– Я туда разные травы добавляю, – еще больше смутилась девушка. – Только это неправильно, не по рецепту.

– И леший с ним, с рецептом, – отмахнулся Саша, – лишь бы вкусно получилось. Так что ты там про подругу говорила?

– Я хотела сказать, у нее есть друг. Тоже армянин. Арсен его зовут. Можно им у вас встретиться?

– Ага, – сразу понял суть молодой человек, – родители у девочки строгие, а у мальчика крыши нет над головой? Грех не помочь влюбленным. Надеюсь им одной комнаты хватит?

Тамара смущенно собрала пальцами в комок салфетку, ойкнула, расправила, подняла на Борисова испуганные глаза.

– Что? – спросил он.

– То есть я скажу Наире, что они могут придти?

– Тамара, – вздохнул Саша, – чего ты все время нервничаешь?

– Не знаю. Честное слово. Я понимаю, что вы хороший, добрый. Вы мне даже нравитесь… – она запнулась, комкая салфетку, потом справилась с собой и закончила. – Но я иногда… боюсь…

– Один я, – устало поправил ее Борисов, – пожалуй, даже ни одного: на работу пора.

Сергей Сергеевича он увидел еще не доходя до проходной, приветливо помахал рукой.

– Привет психологам! Готовьте путевку, опять сон видел.

– Про войну? – не принял шутливого тона Сергей Сергеевич.

– В лучшем виде, как договаривались.

– Нынешнюю или Отечественную?

– Самую что ни на есть современную, прямо выпуск последних известий. Проснулся в холодном поту, ночью кричал. В общем, на путевку тянет. Двухместную.

– Я к тебе потом зайду, – так и не улыбнулся психолог.

– Только не в столовую! Могу я хоть раз поесть спокойно?

Гостей своих Борисов признал сразу – по обилию сумок, пакетов и авосек в руках парочки с умильными физиономиями. Если до этого момента у него и было какое-либо предубеждение к незнакомым визитерам, то тут же рассеялось – ну не ходят преступники на «дело» навьючившись, как караванный верблюд! А уж потом подругу заметила Тома и повела Сашу к ним.

– Очень приятно, Арсен, – протянул руку смуглый парень в кожаной куртке. Он был хорошо выбрит, но намеченные природой усы и борода все равно выделялись на лице темным цветом.

– Саша, – пожал руку Борисов.

– А это Наира, – представила подругу Тамара. Красавицей девушку назвать было нельзя, но обтянутые джинсами широкие бедра, тонкая талия, высокая грудь… Ее фигурка могла сразить наповал любого мужика.

Для влюбленных каждая встреча явно была праздником – они принесли с собой две курицы «гриль», копченого судака, торт, сливочное полено, литровую бутылку «Столичной», бутылку ликера и немеренно колбасы, огурцов, помидоров, сока и лимонада.

Стол накрыли в большой комнате. «Столичную» обе девушки наотрез отказались даже пригубить, но на ликер изволили дать согласие. Рюмки мужчин запотели от холодной водки.

– Я хочу выпить, – поднял стопку Арсен, – за знакомство, за нового друга, за то, чтобы дружба была долгой, как наша жизнь!

Ледяная жидкость незаметно проскочила в горло и только в желудке ощутилось ее скрытое тепло. Разодрав пополам с Арсеном одну из куриц, Саша положил свою часть в тарелку, добавил салат.

– Хорошая водка, – заметил Арсен, – настоящая взялась.

– Так бутылка винтовая, – удивился его сомнению Борисов.

– Ну и что? Знаешь как винтовые пробки катать? – гость взял со стола бутылку и прокатил горлышком по ребру столешницы, – Р-раз, и готово. И станок не надо.

– Так пробку еще взять где-то надо.

– Это нет проблема. В Польше можно любые пробки и этикетки заказать. Прямо заводские.

Арсен, не ставя бутылку на стол, наполнил рюмки.

– Давай лучше выпьем за то, чтобы не пришлось нам брать оружия в руки. Весь мир сошел с ума, все стрелят друг в друга. Зачем? Почему? Разве мне нужно тебя убивать? А тебе меня?

– Никогда, – согласился Борисов. Они выпили.

– Бред какой-то – продолжил Арсен, поставив свой бокал, – Кто дерется, за что, почему? Кто кричит русских выгнать, кто нас гнать хочет. Почему? Вот смотри, вы, русские, торговцев свысока смотрите: «Ффу-у, тунеядец, работать иди». А помидорку купить куда ходит? Я не обижаюсь – человек разный. Я товар везу, ты пароход делаешь. Не то, что брезгуешь. Есть русский, рядом ларек стоит. Есть земляк мой, у которого живу. Он пятнадцать лет здесь сантехник. Ну и что? Мешает? У нас вы завод построили, работаете там. Я сюда десять лет мандарин и цветы вожу. Убери нас, убери вас. Завод не работает, мандарин нет. Хорошо?

– Ты прав, – согласился Борисов. – Одно слово.

В голове приятно кружилось. Саша с интересом отметил, что ни Тамара, ни Наира в мужской разговор не вмешиваются – вот оно, воспитание Востока. Потом поймал за хвост мысль и заговорил.

– Был у меня в армии друг. Казах. Рамазанов Канат. Друг, в общем. Иногда начинал говорить – «Всех русских стрелять надо!» Я его спрашиваю: «Канат, неужели ты хочешь меня убить?». «Ты – говорит, – единственный русский, которого можно оставить в живых». Так вот, можно абстрактно говорить все, что угодно. Но конкретный человек всегда чей-то друг, брат, муж. Давай выпьем за то, чтобы все мы, русские, армяне, татары, чеченцы… все! Чтобы все мы были конкретными людьми… И видели в других только живых, конкретных людей, которых нельзя убивать…

– Я выпью за это, – решительно сказал Арсен и налил им обоим водки. Выпили. Женщины поднялись, унесли со стола пустую салатницу и грязные тарелки. Встал и гость, достал пачку сигарет. – Закуришь?

– Я не курю.

– Тогда я туда выйду, – он кивнул на коридор.

– Да ладно, Арсен.

– Нет, ты правильно делаешь. Курить плохо. От еды отказаться нельзя, от подарка отказаться нельзя, от водки и сигареты – можно. Так мой отец говорил. Я выйду.

Оставшись в одиночестве, он налил себе сока, включил телевизор, сел на диван. Показывали какой-то английский детектив, где главным сыщиком была тощая, как килька, старуха. Посмотрев на ее похождения минут пятнадцать, Борисов забеспокоился по поводу всеобщего отсутствия и пошел на разведку.

Дверь в маленькую комнату оказалась заперта, оттуда доносились тихие голоса: с влюбленными все ясно. А Тамара уныло сидела на кухне, глядя в темное окно.

– Ты чего тут скучаешь, царица? Пойдем в комнату. – С пьяной решительность он попытался ее обнять…

– Не-ет! Нет. Нет, не надо… – она вжалась в стену рядом с плитой, глаза округлились от страха.

– Боже мой, – отпрянул назад Саша, – что с тобой? Что случилось?

– Н-не надо… – она побелела как мел, губы ее тряслись, пальцы судорожно скребли стену.

– Господи, Томочка, ну что с тобой? Сядь, я сейчас попить принесу.

Он сбегал в комнату, налил фужер апельсинового сока, примчался обратно. Девушка сидела на стуле, сжавшись в комок и молча плакала, впившись зубами в плотно сжатые кулачки.

– Тома, на, выпей. Попей немного, милая. Легче будет. Не плачь, пожалуйста, не надо. – Хмель за эти минуты выветрился из его головы, и остался только испуг за милую, очаровательную, заботливую девчонку. – Что случилось? Что с тобой?

– Я б-боюсь. – выдавила она.

– Господи, да чего?

– Т-тебя.

– Вот это да… – опешил Саша, – как это?

– Н-не с-сердись, – она, стуча зубами по стеклу, сделала несколько глотков, перевела дыхание. – Н-не сердись… Меня б-били. Уб-бивали.

– Что?

– М-мы… В гости… Колхоз был. «Путь в коммунизм». Отец к другу. Семьей. Потом русские пришли. Стрельбы много было… взрывалось все. Всех убили… Местных, отца, мать. Бабушку избили. Брату ногу сломали. Меня раздели и били, били. Убить хотели… Я… я сознание потеряла… Не могу… Как мужчина смотрит, сразу того вспоминаю… Страшный весь, в пятнах… И бил, бил… Кто приближается – не могу… В метро глаза закрываю, чтоб не видеть никого. Н-не сердись… Ты хороший… Но как руки протянешь… Не могу… – она снова разрыдалась.

– Томочка, милая, хорошая, – Саша опустился перед ней на колени, – я клянусь тебе, я обещаю… Ты для меня самая лучшая, желанная, но никогда, никогда я не прикоснусь к тебе без твоего желания. Тебе больше не придется бояться. Никогда в жизни. Не плач, все позади, все кончилось.

Он поднялся на ноги, обнял девушку. На этот раз она не отпрянула. Может, просто не видела сквозь заплаканные глаза? Саша осторожно поднял ее со стула и повел в комнату. Когда они сели на диван, его правая рука так и осталась у нее на плече, а девушка доверчиво прижалась к нему, уткнувшись носом в шею и тихонько всхлипывая. Скоро она притихла, но продолжала сидеть совершенно неподвижно. Рука затекла, но Борисов не хотел тревожить Тамару и терпел, следя как мудрая британская бабуля лихо раскусывает одного отпетого бандюгу за другим.

Скоро в Англии преступности не осталось. Фильм, соответственно, кончился, холодную чопорность сменила визгливая реклама. Тамара вздрогнула, подняла голову.

– Ой, я кажется заснула… – застенчиво улыбнулась она.

На этот раз Саша не утерпел, наклонился и впился в ее розовый соленый ротик губами. Она ответила на поцелуй, жарко задышала, Борисов попытался ее обнять, но ощутил как напряглось ее тело и немедленно разжал объятия. У Тамары опять задрожали губы.

– Н-ну неужели… – всхлипнула она, – я всегда… буду бояться мужских рук?..

Борисов молча стал целовать ее влажные ресницы, волосы, носик, щеки, губы. Тома вскинула руку и уже сама обняла его, стала отвечать на его поцелуи своими. Сашины ладони скользнули по ее телу. Внезапно девушка опять его оттолкнула. Саша хотел было вновь прижать ее к себе, но, скрипнув зубами и сжав кулаки, сумел взять себя в руки.

– Выключи свет, – сказала она, – Что б я не видела, что б я ничего не видела и не могла испугаться… Пожалуйста…

Он вскочил, ударил кулаком по выключателю, потом выключил телевизор.

– Отвернись, пожалуйста… Я стесняюсь…

Борисов повернулся к окну. За спиной послышался шелест одежды, скрип кровати. Он быстро разделся, нырнул под одеяло. Девушка лежала на спине, втянув руки по швам, мелко дрожа и зажмурив глаза, словно принося себя в жертву. Саша стал целовать ее милое лицо, ее плечи, ее грудь, осторожно лаская желанное тело, до тех пор, пока дрожь не отпустила Тамару, пока дыхание ее не стало прерываться, а руки не обхватили его спину, прижимая к себе, и тело не рванулось навстречу любви.

* * *

Он прижался к колесу бронемашины и с тоской смотрел, как за кронами двух огромных старых шелковиц на излучине дороги поднимается к небу длинный пыльный шлейф. Правая рука, туго перетянутая жгутом из аптечки, онемела и совершенно не слушалась. С локтя свисал длинный шмат живой кожи. Он не мог даже нажать на спусковой крючок.

Пыльное облако нырнуло под шелковицы, и из-под крон вынырнули две БТР. И он с удивительной ясностью понял, что пришла смерть.

– Суки! Ну давайте, идите сюда! – левой, здоровой рукой он достал оставшиеся гранаты, положил перед собой. Чеку можно вырвать и зубами. – Ну давайте сволочи, идите сюда! Я вас научу Родину любить!..

– Сашенька, что с тобой, милый? – разбудил его нежный поцелуй. Тамара прижималась к его похолодевшему от ночного страха телу и гладила теплой ладонью по лицу. – Ты так кричал во сне…

– Мне приснилось, что тебя нет рядом, – нахально соврал он, незаметно бросил взгляд на будильник – времени вагон – и стал покрывать горячую кожу девушки поцелуями. Ее худенькому исстрадавшемуся телу не нужно было много ласки, и уже через минуту она сама сжала молодого человека в объятиях.

Сергей Сергеевич ждал его перед раздевалкой.

– Здравствуй, Александр. Как настроение?

– Отличное настроение! Еще бы путевку к нему добавить, и вообще изумительно станет!

– Подожди, не переодевайся. Как сны?

– Исправно вижу. Каждую ночь убивают. Пришлось самому лекарство найти, раз вы мышей не ловите.

– Это какое?

– Не скажу, – ехидно и довольно усмехнулся Борисов.

– Понятно… – улыбнулся в ответ психолог. – Ладно, пошли со мной. Я договорился, тебе до обеда наряд по среднему закроют.

Сергей Сергеевич привел его в заводской медпункт, представил низенькому упитанному пожилому человеку в белом халате.

– Можете называть меня Николай Иванович, – сообщил доктор, показывая рукой на стул. – Значит, говорят, сны вы дурные видите?

– Да сны как сны, – забеспокоился Борисов: одно дело, когда путевку обещают, и совсем другое, когда явно нацелились в мозгах ковыряться.

– Разберемся, юноша, разберемся. – Николай Иванович опустил на лоб круглое зеркало окулиста, приподнял Саше веко на глазу, стал его с интересом рассматривать и внезапно скомандовал – Спать!

Проснулся Борисов посвежевшем и отдохнувшим. Доктор дописывал что-то в учетной карточке больного ручкой с золотым пером.

– Как себя чувствуете, юноша? – спросил Николай Иванович, не отрываясь от писанины. Саша молча поднял большой палец. – Вот и хорошо. – Доктор захлопнул карточку, опустил ее в свой дипломат и откинулся в кресле. – Вы не волнуйтесь, юноша, с мозгами у вас все в порядке. А из нервов вообще канаты вить можно. Вот только работа досталась вам тяжелая. Завтра проведете здесь еще один день отдыха, и никаких ночных кошмаров больше не будет. Гарантирую!

– Да и это, в общем-то, не кошмары, – возразил Борисов. – Просто сны о войне. Наверняка любой рано или поздно такое видит…

– Но не постоянно. Сергей Сергеевич правильно обратил на них внимания. Это было только начало процесса, и мы остановим его до того, как проявятся серьезные последствия. Вы, юноша, избавитесь от расстройства психики прежде, чем оно станет заметно. И избавитесь от угрозы психотропных препаратов и лечебных процедур. Советую бутылку личному психологу поставить. Он заслужил.

Николай Иванович поднялся, пожал Саше руку и вышел. Посидев немного в одиночестве, Борисов посмотрел на часы, пожал плечами и отправился обедать.

– Это мне? – ахнула Тамара, выбежав из дверей столовой. Саша ждал ее с целой охапкой роз. В девять вечера ему удалось купить их по дешевке, но выдавать этот секрет он не собирался. Девушка приняла букет, прижала к груди. Ткнулась лбом ему в плечо. – Спасибо, – она подняла голову. – Саша, я тебе так благодарна… Ты такой нежный, ласковый… Если бы не ты… Я даже не знаю, как пришлось бы жить… Я так рада, что встретила тебя…

– Я тоже очень рад, что тебя встретил, – он положил ей руку на плечо и попытался поцеловать.

– Не надо, – увернулась она, – люди же кругом.

– Ну и что? – улыбнулся он. – Пусть смотрят и завидуют.

– Пусть смотрят! – после короткого колебания решилась она, зажмурилась и подставила губы.

Дома они включили свет только на несколько минут – чтобы поставить розы в вазу.

* * *

Перед длинным кирпичным домом стоял старый, низкий, глубоко вросший в землю, сложенный из больших, поросших мхом валунов, амбар. Именно из него, из маленького окошка почти над самой травой бил крупнокалиберный пулемет. Умело бил, сволочь, профессионально. Не давал даже носа поднять, не то что отстреливаться.

Он вжимался в пыль за крохотной, незаметной нормальному человеку кочкой, стараясь стать маленьким, незаметным и плоским как фольга.

– Лейтенант, вертушку вызывать надо, не то хана нам всем! – Грохнул пулемет, донесся вскрик. Он представил себе, что может сделать с человеком пуля крупнокалиберного пулемета и на душе стало муторно. Надо заткнуть глотку этому гаду, но как? Он попытался поднять голову – кочка тут же дрогнула от вошедших в нее нескольких пуль.

Земля русская, мать наша, кормилица и заступница, спаси меня и защити…

Но должны же патроны у этого гада кончиться!

Пули зашлепали где-то в стороне, стрельба на миг смолкла, и он, вырываясь из смертельной безнадежности, вскочил, метнулся вперед, давя на спусковой крючок автомата, а глазами выискивая кочку, ямку, деревцо, хоть травинку, за которой можно залечь, спрятаться, скрыться, чтобы потом подобраться еще ближе к этой сволочи… Ничего…

А хищный черный ствол уже повернулся к нему, уже начал выплескивать смерть… Никакой бронежилет не спасет. Он упал, пули просвистели над головой. Ствол немного опустился, фонтанчики от попаданий крупнокалиберных пуль, извиваясь змейкой, побежали к нему. Ровная, как блин, земля и он, беззащитный, как карась на сковородке.

– А-а-а… – вырвался из глотки предсмертный крик…

– Сашенька, что с тобой? – разбудили его нежные руки девушки. – Ты опять кричал… – Томочка, хорошая моя, милая, – он стал целовать ее лицо, ее плечи, грудь, ее руки, ласковые, теплые, родные, прогоняющие усталость и страх, – Тома, счастье мое, радость моя, желанная, любимая моя…

* * *

Борисова усадили посреди кабинета в кресло, наподобие зубоврачебного, а Сергей Сергеевич и Николай Иванович, взяв себе стулья, расположились перед ним.

– Александр, – начал разговор Сергей Сергеевич, – ты знаешь, что такое вьетнамский синдром, афганский синдром, посттравматическое психическое расстройство?

– Вообще-то, знаю. Но при чем тут я? Меня бог миловал.

– Все это означает алкоголизм, юноша, наркоманию, невозможность вписаться в жизнь. Разрушенные семьи, искалеченные жизни. Суицид, наконец. Очень частые самоубийства.

– После мясорубки уцелеть невозможно, Александр, добавил Николай Иванович. – Война, это не то место, где может находиться человек. Но нас постоянно суют в это пекло, не спрашивая желания. То, что солдату приходится пережить в бою уже невозможно компенсировать и искупить никакими орденами и медалями…

– Но при чем тут я? – не выдержал их напора Борисов, – Я никогда не участвовал в боевых действиях!

– Александр, – мягко спросил Сергей Сергеевич, – а откуда у тебя длинный шрам на локте правой руки?

– Не помню. Ободрал где-то… В армии…

Врачи ничего не ответили.

– У нас в Военно-Медицинской академии лежал… – добавил Саша, заполняя возникшую тяжелую паузу. – Четыре остановки на метро от дома… А меня потом обратно в Волгоград отправляли… И только оттуда – на дембель…

Психологи молчали. Борисов тоже умолк. А в памяти его всплыл недавний сон: перетянутая жгутом рука… Свисающий с локтя шмат живой плоти…

– Вы хотите сказать, – внезапно осенило его, – что я тоже… участвовал?..

– Мы хотели попытаться избавить людей от послевоенного синдрома. Ты вошел в опытную группу. – Сергей Сергеевич встал со стула, прошелся из угла в угол. – Год вы тренировались в учебке, набирали хорошую физическую форму, получали первичные навыки. Под Волгоградом была проведена психологическая программа. Не только на амнезию: были мобилизованы внутренние ресурсы организма, добавлены некоторые дополнительные навыки поведения. А потом вашу группу направили в одну из «горячих точек». На полгода. А потом все, что произошло, вместе с личностью, прошедшей бои, было заперто у вас в памяти. Отрезано от сознания.

– Эффект оказался потрясающий, юноша, – опять добавил Николай Иванович как бы со стороны. Никто из тех, кто вернулся, не имеет ни малейших отклонений. Вы, например, психически здоровее многих тех, кто отсиделся под мамочкиной юбкой. Новая программа психологической защиты вводится теперь в широкую практику.

Ошеломленный Борисов только крутил головой, переводя взгляд с одного врача на другого.

– Но твои сны, Александр, заставили нас понервничать. Что-то стало разрушать блокировку памяти. Запертые участки лезут наружу. Мы считаем, что старую блокировку нужно снять, и поставить новую.

– Мы не хотим, юноша, чтобы после стольких усилий многих специалистов, спасавших ваше здоровье, вы превратились в неврастеника.

– Но подобные процедуры, Александр, не совершаются без согласия пациента. Даже не по моральным соображениям. Преодоление сопротивления сознания делает всю работу неэффективной.

– Вы можете отказаться, юноша. Или дать согласие. Мы не будем вас торопить. Подумайте, решите. А мы подождем вашего решения в коридоре. У вас есть время. И полная свобода выбора.

Николай Иванович поднялся со стула и оба медика скрылись за дверью.

Первым порывом Борисова было желание сохранить все, что пряталось в закоулках памяти. Но уже в следующее мгновение он вспомнил Тамару, вечный страх в ее глазах, судорогу, пробегающую по ее телу при каждом его резком движении. И тьма, без которой она не способна ни на какие чувства. А что ждет его? Вечный холодный пот, в котором он просыпался в последние дни? Шараханье от каждого шороха? Каким он станет? Примет ли его Тамара, узнает ли мать? Не придется ли ему потом топить свои воспоминания в стакане? Или, может быть, в Неве?

Внезапно у Александра появилось острое желание закурить, хотя он и не держал сигарету в зубах ни разу в жизни. Как изменят его вырвавшиеся на волю воспоминания? И снова вспомнилась Тома.

Они вместе почти месяц, и только сейчас Тамара научилась улыбаться. Сколько времени уйдет на первую улыбку у него? Перед глазами Борисова до сих пор стояли расширенные от ужаса зрачки девушки – там, в метро. Именно они, наполненные ужасом глаза и решили вопрос: хватит с них двоих ее воспоминаний.

Он открыл дверь, вышел в коридор. Психологи курили, усевшись на подоконник. Саша направился к ним.

– Так как, Александр? – погасил сигарету Сергей Сергеевич.

– Доставайте свои скальпели, – вымученно усмехнулся Борисов, – Я согласен.

* * *

–…штабные крысы уверены, что война кончилась. Раз они отрапортовали, то боевых действий уже быть не может. И санитарная машина просто заблудилась. Скоты безмозглые. – Лейтенант не устроил построения, он просто пришел в курилку, засмолил сигарету, стряхивая пепел на бетонный пол, глядя на ослепительно-голубое, жаркое небо и негромко ругая привыкших к очковтирательству генералов: – По их мнению, нам достаточно прогуляться туда, и показать пальцем водителю, куда ехать надо. – Он кинул окурок в закопченное ведро посреди курилки и перешел на серьезный тон. – Слушай меня, ребята. Госпитальный Газ-66 заметили с вертолета в поселке «Путь к коммунизму». Я так полагаю, что сквозняком его туда задуть не могло. А потому – оружие проверить, морды лица раскрасить, боекомплект получить; каски, бронежилеты, аптечки, – все по полной программе. Вылет через час.

Ми-8 высадил их на узкой полоске между виноградником и редкими посадками плодовых деревьев – саженцы еще до плеча не доросли. С этой стороны поселка был виден только длинный одноэтажный кирпичный дом и глубоко вросший в землю каменный амбар перед ним. Санитарный фургон стоял немного левее амбара: колеса накачены, двери закрыты, с виду – целый и невредимый.

Они рассыпались в цепь. Трое – слева от лейтенанта, четверо справа. Борисов, как всегда, оказался правофланговым.

В поселке не заметно было ни малейшего движения, ни радости, ни проклятий, и Саше это страшно не нравилось.

Отделение двинулось вперед – глаза настороженно шарили вокруг, ноги бесшумно касались земли. Только приглушенное дыхание слышалось в знойном воздухе. Все ребята, даром что мальчишки девятнадцати лет, были уже опытными воинами, и легко могли заметить мину или засечь снайпера. Все они давно чуяли засаду, и когда с легким стуком упала прикрывавшая окно амбара дощечка, все успели залечь еще до того, как прозвучал первый выстрел.

Но легче от этого не стало. Пули свистели над самой травой, чиркали по спине, обжигали близким дуновением. Крупнокалиберный пулемет бил непрерывно. Умело бил, сволочь, профессионально. Не давал даже носа поднять, не то что отстреливаться.

Борисов вжимался в пыль за крохотной, незаметной нормальному человеку кочкой, стараясь стать маленьким, незаметным и плоским как фольга.

– Лейтенант, вертушку вызывать надо, не то хана нам всем! – Грохнул пулемет, донесся вскрик. Саша представил себе, что может сделать с человеком пуля крупнокалиберного пулемета и на душе стало муторно. Надо заткнуть глотку этому гаду, но как? Он попытался поднять голову – кочка тут же дрогнула от вошедших в нее нескольких пуль.

Земля русская, мать наша, кормилица и заступница, спаси меня и защити…

Но должны же патроны у этого гада кончиться!

Пули зашлепали где-то в стороне, стрельба на миг смолкла, и он, вырываясь из смертельной безнадежности, вскочил, метнулся вперед, давя на спусковой крючок автомата, а глазами выискивая кочку, ямку, деревцо, хоть травинку, за которой можно залечь, спрятаться, скрыться, чтобы потом подобраться еще ближе к этой сволочи… Ничего…

А хищный черный ствол уже повернулся к нему, уже начал выплескивать смерть… Никакой бронежилет не спасет. Он упал, пули просвистели над головой. Ствол немного опустился, фонтанчики от попаданий крупнокалиберных пуль, извиваясь змейкой, побежали к нему. Ровная, как блин земля, и он, беззащитный, как карась на сковородке.

– А-а-а… – вырвался из глотки предсмертный крик…

Но в этот миг он, холодея от восторга и надежды, заметил краем глаза, как лейтенант поднялся на колено, хладнокровно прицелился… Какие у него были шансы? Один выстрел метров со ста в цель размером с тарелку… Гулко рявкнул подствольный гранатомет, почти сразу ухнуло эхо разрыва… И смертоносная змейка остановилась, не добежав до Борисова считанные сантиметры. С юркостью ящерицы он дополз до амбара, встал на ноги, заглянул в окошко. Оттуда едко пахнуло порохом и кровью.

Но отделению не дали подняться – из-под санитарного грузовика нестройно затрещали два автомата. Лейтенант опять ткнулся носом в траву, ребята стали огрызаться короткими очередями.

Только Борисова старый прочный амбар надежно закрывал от огня. Лезть под пули Саша не стал. Он лег и быстро пополз к дому. Метров десять. Ерунда. В окне мелькнула тень. Не дожидаясь смертоносных выстрелов, он кинул туда гранату. Обиженно звякнуло, рассыпаясь, стекло, и оглушительный взрыв вынес наружу осколки вместе с рамами. Саша рыбкой нырнул туда, в густой дым, ощутил под собой дергающееся в судорогах тело, вскочил на ноги. Дым быстро развеивался. Дверь в комнату снесло с петель, за ней виднелся проем входной двери, в котором невероятно четко светилась мирная картинка – голубое небо с одиноким снежно-белым облаком, зеленые кроны усеянных персиками деревьев, оранжевый штакетник, оплетенный горохом, приоткрытая калитка, усыпанная желтым песком дорожка к ней. За тонкой стенкой послышались торопливые шаги – Борисов наугад выпустил туда длинную очередь, метнулся в дверь, точным одиночным выстрелом снес бородатую голову в зеленой тюбетейке, мелькнувшую сбоку и выскочил на улицу.

Бревенчатый некрашеный сарай в конце штакетника, кипа сена. Никого.

Он пробежал вдоль дома и осторожно выглянул из-за угла. Санитарный фургон уже стоял на ободах – ни одного целого колеса. Зато оба бандита были как на ладони; лежали всего метрах в пяти, прячась за изрешеченными колесами. Один, бородатый, в полевой форме, другой в белой рубашке, но оба в зеленых тюбетейках. Спины мокрые от пота – устали, сволочи, от убийств. Легкий ветерок доносил от них липкий запах сырого мяса и мочи.

Борисов поднял «Калашникова» и аккуратно выстрелил в затылок бородатого. Тот ткнулся лбом в черную ребристую резину и быстро-быстро засучил ногами. Второй рывком повернулся на спину, глаза его округлились от ужаса. Щенок еще, а туда же лезет – стрелять. Щенок вскинул автомат, Саша нажал на спусковой крючок и превратил грудь бандита в кровавое месиво.

Настала тишина. Неправдоподобная звенящая тишина.

Из травы под саженцами поднялись ребята. Семеро. Коля Харитонов остался лежать, над телом его уже хозяйственно вились толстые темные мухи. Нет больше земляка. Скрючившись, стонал Серега Белов, над ним хлопотал Гернович.

Борисов подошел к фургону, открыл дверь. Густо пахнуло тухлятиной. По полу растекалась липкая черная лужа. Четверо раненых лежали на своих койках. Головы их отделяли от тел темно-бордовые раны. Саша резко, с хрустом позвонков, отвернул лицо. В душе билась бешеная ярость. Как же так? Раненых?

– Лейтенант… – позвал Лебедев из сада. Саша побежал следом за офицером.

– Срочной службы… – мрачно заметил Лебедев. Обнаженное тело лежало на компостной куче. Гениталии были отрезаны и засунуты в рот. – Где-то еще врач должен быть.

Врач нашелся в том же усыпанном персиками саду. Он был привязан к столбу посреди кострища, ноги обуглены, тело закоптилась…

– Подонки… Какие же сволочи, – бешенство жгло Сашу кипятком, он готов был кидаться с голыми руками на танки и рвать их на части, уничтожать, стирать с лица земли… От дома донеслись крики, и они побежали туда.

Шорох.

Борисов остановился. Вскинул автомат. Холодная ярость заплясала в груди. Сейчас они получат… Борисов рванул дверь сарая, метнулся внутрь. За мешками у стены мелькнула тень. Он шагнул туда и выволок за волосы из сарая чернявую девчонку. Рывком поставил на ноги.

– Что прячешься, с-сука? Паленым запахло?

Девушка испуганно закрывалась руками. «Тамара!» – ахнуло где-то в глубинах сознания, но сильные руки сорвали с нее легкое летнее платье, трусы.

– Нравится? А ребятам нашим как было? – и мощный удар кулака отбросил легкое тело к стене сарая. «Нет! Не трогай!» – рвалось изнутри, но невыносимое бешенство захлестнуло малейшие огоньки сознания, – Кто это сделал? Кто?

– Я только приехала… – пролепетали разбитые губы, но очередной удар заглушил шепот.

– Где эти ублюдки?! Говори!

«Нет! Не трогай! Не надо! Это же она!..» – но руки наносили и наносили удары: за зарезанных раненых, за сожженного доктора, за убитого Колю Харитонова, за Серегу Белова, за бабулек на коленях, за слезы матерей, за огонь из крупнокалиберного пулемета, за вечный страх смерти, за вечный недосып, усталость, боль. Он выплескивал на это обнаженное тело всю ярость, скопившуюся в душе, он стремился не обезвредить, а заставить страдать, он бил ее в грудь, в живот, в лицо, вопя от злости, и далекое воспоминание из будущего было бессильно хоть что-то изменить.

– Борисов, прекратить! – бежал от дома лейтенант. – Идиот! Смирно! Прекратить!

– Хорошо. Как скажешь, начальник, – он отступил на два шага, вскинул автомат. – Как прекращать? В грудь или в утробу?

Но девушка не дождалась его решения. Она тихо сползла вниз, оставив на стене кровавую полосу.

– Под трибунал захотел?

– Им можно, а нам нет?

– Ты русский… – но договорить лейтенанту не удалось. Прямое попадание сложило его пополам и кинуло в сторону. Покатился по утрамбованной земле рядом с фургоном Сашка Лебедев, схватившись за ногу. Длинная, щедрая очередь выбила крошку из кирпичной стены, рассыпала стекла торцевого окна. Саша моментально залег, стараясь разглядеть сквозь оплетенный горохом штакетник, откуда ведется огонь.

Из окна с глупой отчаянностью затрещал автомат. Снова прилетела очередь крупнокалиберного пулемета, тяжелые пули с треском били в стену вокруг окна. Автомат захлебнулся. В тишине Борисов услышал рокот двигателя бронемашины, быстро отполз к сараю и укрылся за бесчувственным телом девушки.

БТР выкатилось откуда-то из-за сада, наехало передними колесами на пытавшегося отползти Лебедева и остановилось, почти уткнувшись носом в санитарную машину.

Борисов осторожно поднял «Калашникова». Пузатая дверь на заднице машины дрогнула, открылась. Выпрыгнул парень в пятнистой форме, шагнул к дому. Саша задержал дыхание, прицелился и нажал спусковой крючок. Подствольная граната разорвалась внутри, у самой двери, и бронированная створка ударила парня в спину с такой силой, что автомат его улетел на несколько метров в сторону, а сам бандит рухнул как подкошенный. Саша бросился вперед, метнул внутрь бронемашины «лимонку». Из открытой двери коротко и жарко ухнуло огнем.

Белобрысый парень, ползающий на четвереньках, совершенно не походил на мусульманина. «Прибалт, что ли?» – удивился Саша и направил ствол ему в голову. Хлопнул одинокий выстрел.

«Магазин пустой», – сообразил Борисов, подошел к Лебедеву, присел, опершись левой рукой на автомат. Из Сашки Лебедева сделали месиво. Не поступить ему теперь на исторический факультет, не прогуляться по Эрмитажу. Поедет в Балашиху цинковый гроб.

– Гадина!!! – Саша поднял глаза. Перед ним стоял мальчишка лет двенадцати, весь заплаканный, в шортах и белой футболке с надписью «Адидас».

– Что? – спросил Борисов, поднимаясь на ноги, и внезапно понял, что не успеет перехватить автомат двумя руками – мальчишка выхватил из-за спины длинный кавказский кинжал, взмахнул.

«Это же колющее оружие, а не режущее…» – мелькнуло легкое удивление, Борисов вскинул правую руку, закрывая горло и буквально почувствовал костью локтя, как ее процарапала сталь. Саша, не глядя, толкнул левой рукой автомат в сторону неожиданного противника. Приклад ударил мальчишку в колено. Нога на удивление легко сложилась в обратную сторону. Пацан закричал, покатился. Борисов подскочил к нему и несколько раз со всей силы удалил тяжелым армейским сапогом по голове. Тот хрюкнул кровью и затих.

С правого локтя свисал шмат живой плоти, сочилась кровь. Саша расстегнул аптечку, достал резиновый жгут, захватил конец зубами и сделал левой рукой несколько тугих витков немного выше локтя. Затянул узел. Пальцы быстро немели. Он еще сумел выдернуть пустой магазин, вставить на его место свежий. Смог передернуть левой рукой затвор, но стрелять был уже явно не способен.

Он огляделся по сторонам и из груди невольно вырвался стон: за садом, там, куда заворачивала уходящая из поселка дорога, над зеленью деревьев поднималось серое облако. Кто-то торопился сюда, на шум боя. Но своих здесь не было на много километров вокруг.

Борисов прижался к колесу бронемашины и с тоской смотрел, как за кронами двух огромных старых шелковиц на излучине дороги поднимается к небу длинный пыльный шлейф. Правая рука, туго перетянутая жгутом из аптечки, онемела и совершенно не слушалась. С локтя свисал длинный шмат кожи. Он не мог даже нажать на спусковой крючок.

Пыльное облако нырнуло под шелковицы, и из-под крон выплыли две БТР. И он с удивительной ясностью понял, что пришла смерть.

– Суки! Ну давайте, идите сюда! – левой, здоровой рукой Саша достал оставшиеся гранаты, положил перед собой. Чеку можно вырвать и зубами. – Ну давайте, сволочи, идите сюда! Я вас научу Родину любить!

Бронемашины подняли к небу тростинки стволов, застрекотали, и внезапно сгинули в огненном смерче. Саша с удивлением посмотрел на свои гранаты, на дорогу. Одна БТРшка валялась вверх колесами, вторая стояла без башни, уткнувшись носом в кювет и начинала сочиться сизым дымком.

– Ты как? Остальные где?

Он увидел над собой незнакомого капитана, слабо улыбнулся и внезапно ощутил жуткую вялость. Голова закружилась. Остальные? Сашка Лебедев из Москвы и Коля Харитонов из соседнего дома. Лейтенант, имя которого он так и не узнал, Толя Евдокимов…

– Да, полили мы кровушкой «Путь к коммунизму»…

– Бредит. – Он увидел, как в запястье воткнули толстый шприц. Но укола совершенно не почувствовал. Все вокруг стало белоснежным и несущественным…

– Где я? Что я? – дернулся в кресле Саша и открыл глаза. – Как я сюда попал?

– Сам пришел, Александр, не помнишь, что ли?

– Я же вам, юноша, вчера обещал, что сегодня проведу сеанс снятия нервного напряжения. Помните?

– Вчера? Помню.

– Сеанс окончен, все в порядке.

– А как я сюда попал?

– Похоже, Александр, ты слишком расслабился. Не помнишь, как пришел?

– Н-не знаю… – Борисов сосредоточенно рылся в памяти.

– Ну это, юноша, уже ваша проблема, – похлопал его по плечу Николай Иванович, – а я свое дело сделал. И готов дать гарантию на вашу психику еще лет на пятьсот. Как на римские акведуки. Живите на здоровье!

– Да? Спасибо, – рассеянно ответил Борисов, потирая лоб. – Крыша, что ли поехала?

– Обижаете, юноша. Я же гарантию вам дал!

– Ты просто не обратил внимание на свой приход сюда, Александр, – с умным видом высказался Сергей Сергеевич. – Проснувшись, сознание не знает, за какой момент в памяти зацепиться. Это же было полное расслабление. Подумай лучше о дополнительном отпуске. Я обещал отдых? Вот и выцарапал. Через месяц пойдешь на две недельки отдохнуть. Бабье лето, бархатный сезон. Хорошо!

– А времени сейчас сколько?

– Уже четыре. Можешь смело топать домой. Да и нам пора.

Саша рассеянно посмотрел на часы, встал, подошел к двери, оглянулся.

– Спасибо вам.

– Не за что. Всего тебе хорошего.

Психологи некоторое время смотрели на закрывшуюся дверь, потом Николай Иванович достал из-под кресла свой дипломат и негромко заметил.

– Видел, как его колотило, когда блокировку сняли? Что же он там делал, что творил? И каково же было бы с этим на всю жизнь остаться, а?

– Да, совести не докажешь, что ошибка или случайность на войне оправдана. Что это сделано для защиты Родины, родных, своей матери, своей жены, детей…

– Нелегко бы ему было, помни он свою службу…

– Повезло парню, – согласился Сергей Сергеевич. – Если б не наша программа, туго бы ему пришлось.

– Повезло. Кстати, он – наш единственный сбой. У остальных все чисто. Стоит поднимать вопрос о повсеместном применении метода психоблокировки для тех, кто участвовал в боях.

И они пошли следом за Борисовым, продолжая обсуждать свои врачебные дела.

* * *

– Саша, это ты? – окликнула мать, когда он открыл дверь.

– Я, кто ж еще?

– Тебе Тамара звонила.

– Она у Наиры?

– Не знаю. Наверное… – Надежда Федоровна вышла из кухни, вытирая руки. – Слушай, а давай ее обратно в квартирантки возьмем? Так хорошо было. Все убрано, постирано, обед сготовлен, посуда вымыта. Сказка.

– Мам, ты меня что, сватаешь? – поинтересовался Саша, берясь за телефон.

– Очень надо. Просто покоя захотелось.

Трубку сняла сама Тамара.

– Тома? Привет, это я.

– Саша, ты знаешь, Арсен сегодня улетает.

– С чего бы это?

– Насовсем уезжает. Самолет в девять.

– Вот это да… – Он посмотрел на часы. – Сейчас пять. Давай встретимся в семь, на «Московской»? У автобуса в аэропорт. Договорились?

– Хорошо. Жду.

Тамара заметила его первая и запрыгала на месте, махая ладошкой. Борисов подбежал к ней, обнял, чмокнул в носик, оберегая ее накрашенные губы, и почти сразу к остановке подкатил автобус.

За прошедший месяц страх постепенно покинул ее глаза, она научилась доброй, счастливой улыбке, обрела летящую походку и выглядела уже не на шестнадцать заморенных лет, а на свой полнокровный двадцатник, отчего только похорошела. И цепко, уверено брала его под руку при каждой встрече.

– Представляешь, сегодня позвонил, и уже билет на самолет в кармане. На Наиру смотреть страшно.

Влюбленная парочка стояла в вестибюле аэропорта, прислонившись к стене, взявшись за руки и глядя прямо перед собой. Наверное, они действительно обрадовались его приходу, разорвавшему тоскливую тишину.

– Здравствуй, Арсен. Чего это ты удумал?

– Не могу больше. Ехать надо.

– Чего не можешь?

– А, Саша. Тебя каждый мент не становит. Без паспорта ходить нельзя, – он махнул рукой. – Вчера друга ждал. На «Пионерской». Полчаса постоял, шесть раз проверили. Не разные, нет. Одни. Омон и два дружинника. Раз проверили, вокруг станции обошли, опять проверили. Потом опять. Я говорю: «Раз дело ваше такое, то проверяй, пожалуйста. Но ведь третий раз смотрите. Разве не запомнили?» Пять минут прошло, опять паспорт просит. Прописка в этом месяце кончается. Я как приехал, купил цветов, конфет большую коробку, денег взял немного. Пошел в паспортный стол, попросил девушку: «поставь штампик». Она меня в общежитие вписала. Я ведь все равно там не бываю. И не знал никто. Сейчас пошел – нельзя, говорят. И никак нельзя. А без прописки совсем конец. Ты милицию знаешь? Там ты не свидетель, жена твоя не свидетель, друг не свидетель. Милиция свидетель. Был человек, стал труп. Такой пришел, говорят. Так что, поехал я.

Он еще раз пожал Борисову руку.

– Ты знай, Саша, ты друг. Будешь у нас, гостем будь. Дом у нас хороший, большой… Хотя не знаю сейчас, всякое там идет. Но все равно, дом большой или маленький, дружба важнее.

В этот момент Наира не выдержала характера, и уткнулась Арсену лицом в грудь, повиснув на шее. Плечи вздрагивали. Арсен наклонил голову к ней и негромко заговорил что-то успокаивающее. Саша потянул Тамару за собой, в сторону, чтобы оставить влюбленных одних. Они вышли на улицу, прошлись по эстакаде и остановились у перил на площадке перед «международным» залом.

– Жалко, хороший парень Арсен. – вздохнул Борисов и подставил лицо небу. Сверху сыпал мельчайший дождик, не столько мокрый, сколько освежающий. – Слушай, Тома. Бросай ты эту идиотскую работу. Мне отпуск отстегнули дополнительный. За вредность. Съездим куда-нибудь на пару недель.

– Ты тоже хороший, – сказала Тамара. – Ты даже не представляешь, как много для меня сделал. Я ведь думала, совсем жить не смогу… А теперь чувствую себя почти счастливой… Так легко, спокойно… Саша, я хочу, что бы ты знал, даже если между нами что-то произойдет… Я хочу сказать, изменится… Я все равно буду тебе благодарна… За все…

– Стоп, – он повернул девушку лицом к себе и обхватил за талию. – Томочка, я знаю тебя, как облупленную. Хватит ходить кругами, признавайся честно и откровенно – что случилось?

– Сашенька, я не встречала никого лучше тебя…

– Честно и прямо, – перебил ее Борисов.

– Ты знаешь, кажется, у меня будет ребенок, – и она отчаянно закрутила пуговицу на его куртке.

– У тебя или у нас?

– Как ты можешь! – ахнула она и легонько ударила его кулаком в грудь. – Конечно у нас! Чего ты улыбаешься?

– Ничего. Теперь-то я уж точно решусь на тебе жениться.

– Ты сперва предложение сделай! Может я еще и откажусь.

– Я тебе откажусь! Я умру от горя, а потом стану являться тебе в кошмарных снах и душить подушкой!

– Я тебя никогда бояться не буду, – неожиданно всерьез восприняла шутливую угрозу Тамара. – Но сперва нужно познакомиться с родственниками. Не могу же я сама? Попросишь меня у них. Не бойся, бабушка милая. И Яша хороший. Отдадут.

– А если не отдадут?

– Тогда ты меня украдешь, – засмеялась она, и опять смущенно закрутила пуговицу.

– Что? – Борисов сразу понял, что она опять скрывает какую-то мысль.

– Саша, ты не будешь плохо про меня думать?

– С чего бы это вдруг?

– Саш… – она на несколько секунд прикусила губу, а потом прошептала. – Я хочу, чтобы мы… сделали… это… не в темноте… – и вдруг, ойкнув, смолкла: к ним понуро двигалась Наира.

– Улетел? – осторожно спросил Борисов.

Наира кивнула.

– Он обещал вернуться, – тихо добавила она. – Если получится.

Натужно взвыв турбинами, по взлетной полосе промчался лайнер и поднялся в пасмурное небо. Возможно, это был самолет Арсена.

– Будет жаль, если мы с ним больше не увидимся, – честно признал Борисов.

Несколько минут они провожали самолет глазами, а потом они пошли на автобус.

* * *

До Бабаево от Московского вокзала они доехали всего за шесть часов, а вот от Бабаево до Григорьевской добирались почти сутки. Автобусы по лесным грунтовкам ходили всего два раза в день, а ехать пришлось с пересадкой.

– Когда погибли родители, – рассказывала Тамара, – мы вернулись домой, а там уже пепелище. Помыкались по соседям, а куда деваться? Никому не сладко. Вот и решили в мирные края поехать. Беженцев только в городах не любят, а в деревнях рабочим рукам всегда рады. Мы ведь не в захребетники набивались. Когда сюда приехали, нам даже полдома дали. Не жилого, правда. Но у Яши руки золотые, он его быстро до ума довел. Брата учиться определили. На сварщика. А я к вам поступать поехала. На экономиста. Повар ведь там ни к чему, все к домашнему привыкли. А экономист нужен. Время такое.

Последние пять верст пришлось идти пешком, и в Подберезье они добрались, когда уже завечерело. Деревенька выглянула из леса розоватыми квадратами окон, уличного освещения не было и в помине – не добралось еще сюда электричество. Нужный дом отличался опрятным двором и забором – большего в темноте не разглядеть. Под звонкий лай Тамара, забыв о Саше, забежала на крыльцо, распахнула дверь и скрылась внутри. Борисов, усмехнувшись, решил подождать на улице. Минут через пять Тома снова появилась на крыльце вместе с объемистой бабкой в длинной широкой юбке, черной кофте и темном платке.

– Саша, знакомься. Это бабушка Алина.

– Очень приятно, – вежливо улыбнулся Саша.

– Что ж вы на дворе стоите? Проходите в дом, – пригласила бабка.

Сашу женщины оставили в комнате, а сами засуетились на кухне, готовя стол.

Изба оказалась жарко натопленной. Борисов снял куртку, засучил на рубашке рукава, прошелся по комнате. Снял с полки книгу, полистал. «Типы шин и их эксплуатация» – явно на любителя.

Заглянул Тамарин брат – высокий хромой парень со сломанным носом выглядел намного старше своих лет. Увидев Сашу он вздрогнул, будто его ударили, замер на несколько секунд, потом молча развернулся и ушел.

«Кажется, родственникам я не нравлюсь, – подумал про себя Саша. – Придется невесту воровать».

– Яшы здесь нет? – заглянула в комнату Тома, воровато оглянулась, и тихо, бесшумно, коснулась его губ губами. – Сейчас, пойду его поищу. Он, наверное, курит здесь поблизости.

– Давай я схожу. У вас и так хлопот много.

Борисов вышел из дома, огляделся во дворе, шагнул за калитку. В небе висела полная луна, но разглядеть что-либо было трудно. В звенящей ночной тишине доносилось поскрипывание высоченных сосен из недалекого леса. Под высоким густым кустарником, немного дальше по тропинке, алел огонек. Саша направился туда.

Послышалось поплевывание, огонек погас. Парень выступил навстречу.

– Ты меня помнишь? – хрипло спросил он.

– Да. Ты Тамарин брат.

– И все? – Яша вышел из тени кустов. В лунном свете блеснуло лезвие длинного кавказского кинжала.

Липкий холод забился внизу живота.

– Яша, ты чего?

– Ты помнишь, русак, как убил мою мать, моего отца? Как над сестрой изгалялся, помнишь?

– Я? – Борисов ощутил в спокойном голосе дыхание смерти, и сознание его заметалось в закоулках памяти, пытаясь найти способ спасения, тело обдало жаром. – Ты меня с кем-то путаешь…

– Нет, и твоя чистенькая на этот раз физиономия с толку меня не собьет. – Парень медленно наступал, держа кинжал перед собой.

– Этого не было… – Борисов отступил на пару шагов, а сознание кольнуло нечто знакомое, ужасающе привычное. Надежно спрятанный путь к спасению. Мысль ударилась в глухую стену памяти, за которой таилось… Что?

– Не было? А шрам у тебя на руке откуда?

– Не помню…

Тонкие струйки потекли сквозь стену… Учебка. Госпиталь… Жаркое солнце…

– А я помню, откуда, – сказал парень и ударил его кинжалом в грудь. Неведомо откуда вырвавшийся рефлекс перехватил руку у кисти, пронес над головой, опустил и лезвие вошло парню в живот… Сгибаясь от боли, тот распахнул полные изумления глаза, но губы его с ненавистью прошептали. – Гадина…

И стена рухнула. Он увидел жаркое небо, ощутил свист пуль, увидел мальчишку с кинжалом и Тамару… Обнаженное тело, сползающее по кровавой стене…

– Тома! – он повернулся к дому. Как же теперь быть? Что делать? Разве она простит его? Разве можно такое простить?

Парень, скрипнув зубами от боли, собрав воедино все силы и волю для последнего, самого важного в его жизни движения, выпрямился и всадил Борисову в спину длинный кавказский кинжал.

Notes

Оглавление

Совесть вне памяти Александр Прозоров

Реклама на сайте