«День директора»

Анатолий Павлович Злобин

День директора

Очерк из цикла "Портреты мастеров"

Старая записная книжка

С аэродрома в гостиницу. Впереди долгий вечер. Можно пройтись по городу, постоять на берегу водохранилища, но и тогда останется уйма времени. Поэтому в первую голову раскрываю записную книжку с камазовскими адресами и телефонами. Где мои герои?

Сажусь за телефон. В трубке ни малейших признаков жизни. Отправляюсь к дежурной по этажу в надежде докричаться до телефонного мастера.

А мне в ответ:

- Вы клеммы проверили?

Вот в чем суть - современная техника требует почтительного к себе отношения. Я проверил клеммы, подвернул винтики - задышало. Так я оказался включенным в систему города Набережные Челны, более того, сам себя в нее включил.

- Можно попросить Николая Васильевича?

- Папы нет.

- Где же он?

- Сейчас в ГДР. Потом поедет в Польшу.

- И что он там делает?

- Изобретает грузовики для КамАЗа.

- Изобретает или изобрел?

- Он уже изобрел.

- Какой же?

- Большой-пребольшой. На восьми колесах. Папа скоро к нам прилетит. А что ему передать?

Значит, Николай Васильевич Ядренцев остался верен конструкторскому поприщу. Сейчас бы сидели с ним, поговорили о современных конструкциях грузовиков, нагрузках на ось, тенденциях увеличения грузоподъемности и прочей грузовой премудрости, в которой я ничего не понимаю, однако телефон ожил, теперь не так-то просто заставить его замолчать. Когда я смотрю на современные постоянно звонящие телефоны, мне порой кажется, что они в состоянии разговаривать друг с другом без участия человека. Когда-нибудь, может быть, так и будет. К тому идем. Но лучше бы уж не надо.

- Попросите, пожалуйста, Сережу, - говорит телефон.

- Вы ошиблись номером, - но трубку не кладу, дабы не совершалось телефонных пауз. - Можно Льва Николаевича?

- Я слушаю.

- Как живете, Лев Николаевич, мы должны увидеться и как можно скорее.

- Сейчас у нас конец месяца, план горит. Давайте на послезавтра, прямо с утра, я пришлю за вами машину.

Записываю на послезавтра: литейный завод, главный инженер Лев Николаевич Шавлыгин, с которым мы встречались и путешествовали под сводами того же литейного завода.

Два следующих телефона пропускаются: Н.И.Рулевский и А.Б.Новолодский, их уже нет на КамАЗе. Рулевский уехал в Волгодонск и строит "Атоммаш", там он управляющий трестом. Алексей Новолодский по-прежнему остался бригадиром, он теперь на стройке в Якутии, чуть севернее БАМа. Зарабатывает себе пенсию, что-то давно не было от него писем.

Звоню в партийный комитет КамАЗа, прошу соединить меня с Родыгиным.

- Что вы! - отвечает женский голос. - Аркадий Андреевич теперь в Казани. Заведует отделом промышленности в областном комитете партии. Нас не забывает.

- Кто же теперь в парткоме?

- Евгений Яковлевич Андреев. Он сейчас на заводе двигателей. Приходите завтра.

Мои связи с КамАЗом завязались не вдруг и не по принуждению, я давно отвык от принудительных знакомств и, приехав на КамАЗ впервые десять лет назад, уже был знаком и с генеральным директором Львом Васильевым, и с начальником строительства Батенчуком. С первым - по Москве, с Батенчуком по Сибири, где мы встретились еще в 1957 году.

Но и КамАЗ одарил меня новыми знакомствами. С Николаем Васильевичем Ядренцевым встретились на берегу Камы за шахматной доской. С Таней Беляшкиной познакомились в городском музее и тут же начали диспут о камазофии - весьма важном направлении научной мысли, определяющем основные пути развития КамАЗа и других индустриальных центров. Случайные вроде бы встречи, не предусмотренные программой командировки, а след остался не единственно на бумаге. Кстати, где сейчас Таня?

- Беляшкина отсюда выехала.

- Куда? Не скажете?

- Этого не знаем.

Разлетаются мои герои - кто в дальние якутские края, кто в верхние сферы. Расползается сюжет, продиктованный жизнью. Но остается сам КамАЗ, остаются камазовцы. Они и поведут меня по новым сюжетным ходам.

Подключимся к другому источнику информации: городская газета "Знамя коммунизма". Печать несколько бледновата, но это, верно, оттого, что импортное оборудование до сих пор лежит в ящиках.

А вот и подпись: "Т.В.Беляшкина". И стоит не под какой-то одной заметкой, а подо всей газетой, на последней полосе, где сообщается: газета выходит ежедневно, кроме воскресенья и понедельника. Редактор Т.В.Беляшкина. Тут же номер телефона: 2-47-66.

- Таня, наконец-то я нашел вас. А то уж было отчаялся. Где вы?

- На Первомайской улице.

- Как к вам ехать?

- Садитесь на пятый трамвай. Остановка "Горвоенкомат". Тут и мы в отдельном домике. Приезжайте, я сейчас скажу, чтобы поставили чай.

Таня нисколько не изменилась. Нет, все-таки появилась в ней некоторая сосредоточенность, которая чаще всего рождается чувством ответственности. Еще бы, редактировать городскую газету, да тут каждая буковка на вес собственной головы.

А может, мне все это мерещится, про сосредоточенность? Татьяна Беляшкина осталась такой же улыбчивой, гостеприимной. Крепкий чай уже на столе.

- Таня, всего один вопрос, но основополагающий. Какую эпоху переживает сейчас КамАЗ?

Беляшкина непритворно вздохнула:

- Я теперь не думаю об эпохах. Раньше мы строили не только КамАЗ, но и самих себя. Собственно, КамАЗ вообще был фоном для наших судеб. А теперь мы осваиваем мощности. Мы даем план, измеряемый штуками и процентами.

- Но ведь мощности нельзя осваивать беспредельно. Когда-то они будут освоены на все сто процентов. Что тогда?

Татьяна засмеялась:

- Тогда будем пить чай у самовара в тени грузовика.

- Значит, настанет такое золотое время, когда перегрузки наконец-то закончатся?

- В таком случае возникнет необходимость срочно организовать строительную площадку нового КамАЗа.

- И вы туда поедете?

- Вряд ли. Слишком много накопилось проблем. Новый КамАЗ будет для нового поколения.

- Какие же у вас проблемы, Таня?

- Ну вот хотя бы - одна из первоочередных. Летом 1931 года в Набережных Челнах вышел первый номер нашей газеты. Тогда она называлась "Трактор". Начинаем готовиться к юбилею: 50 лет со дня выхода первого номера.

- Таня, это же страшно интересно! - воскликнул я.

- Разумеется, - отозвалась Татьяна. - Нестандартный подход. Но мы не смогли найти первого номера, даже в Казань обращались. Теперь направили запрос в Книжную палату. Наш район был тогда сельскохозяйственным, оттого и название - "Трактор", хотя тракторов было раз-два и обчелся. О чем писали в "Тракторе"? Будем давать серию сравнительных материалов.

- С историческими проблемами у вас, я смотрю, все в порядке. А современные?

Татьяна Беляшкина не успела ответить. В комнату вошла красивая девушка, видимо, литературный сотрудник газеты.

- Вот Нафиса нам и ответит, - сказала Татьяна. - Какая современная проблема у нас самая важная, Нафиса?

- Сто восемьдесят строк в номер, - ответила девушка не раздумывая. Утром просыпаюсь - и первая мысль: сто восемьдесят строк в номер. И завтра сто восемьдесят строк...

- Вот и все наши проблемы, - уточнила Татьяна Беляшкина. - А что касается основополагающего вопроса, я вам так отвечу: КамАЗ вступил в эпоху благоразумия.

День директора

- Внимание. Говорит радиоузел нашего завода. Московское время одиннадцать часов пятнадцать минут.

Дорогие друзья! Рады приветствовать вас в день рождения нашего предприятия - завода двигателей!

Приглашаем вас на выставку, где вы сможете узнать о нашем заводе много интересного.

Завод двигателей - один из крупнейших в Камском автомобильном комплексе. Руками наших рабочих создается сердце КамАЗа - двигатель. Рождение завода состоялось в 1971 году, когда была создана дирекция предприятия, и с первого дня бессменный директор его - Виктор Денисович Поташов.

Славный путь прошли дизелестроители. Не жалея сил, не считаясь с непогодой, бездорожьем, перевыполняли сменные задания, забивали первые сваи, монтировали перекрытия, собирали станки.

Растет и хорошеет наш завод. Гордость его - люди. Добро пожаловать к нам на завод... - говорила Светлана Фефилова. У нее мягкий, спокойный голос, на розыски которого я и двинулся во время обеденного перерыва, услышав передачу местного радиоузла.

Сидим в помещении радиоузла. Оказывается, Светлана вовсе не диктор, а экономист, окончила финансовый институт в Казани. С 1973 года - на КамАЗе. Диктором стала по совместительству.

Она кладет на стол объемистую папку, в которой подшиты все передачи за истекшие два года.

- Видите, сколько слов скопилось. Мы сразу взяли твердый курс: вещать каждый день в одно и то же время, чтобы люди ждали начала передачи. Что мы делаем? Тут все: информация, пропаганда передового опыта, успехи соревнования, положение на главном конвейере. Поздравляем юбиляров, рассказываем о лучших рационализаторах. И знаете, нас слушают. Я специально ходила по цехам. Я ведь на пленку записываюсь. Включила голос и пошла. Вижу: люди поднимают голову, слушают, обмениваются мнениями. У нас дружный завод, вы заметили?

Слушаю Светлану Фефилову, а сам пытаюсь свести воедино разрозненные впечатления.

Я устал от железного гуда, окружающего, обволакивающего, оглушающего меня со всех сторон. Железо словно с цепи сорвалось. Железо кипит, клокочет, рассыпается искрами, льется, твердеет. Железо крутится и катится, волочится, плывет, качается, падает и взлетает, бьет, выдавливает, тянет. Железо скребет по железу, стрижет и режет, сваривается с другим железом в поисках заданной формы, способной на взаимодействие. Эти нескончаемые превращения металла заворожили меня, как я ни стремился уйти от них.

А что там, внутри этого движения? Отправляюсь в очередное путешествие в зону грохота и лязга.

Малиново озаряются плавильные печи, навевая мысли о вселенском огне, в котором плавилось мироздание. Огнедышащая болванка, схваченная железной рукой манипулятора, ложится под пресс. Стиснуты его челюсти. На свет является высшее творение разума - коленчатый вал.

Движение не затихает ни на минуту. Еще мгновенье - и я поймаю его ритм. Долбеж, клекот, чечетка, дробь - все виды ритмов искусственного происхождения, которые когда-либо звучали в мире. Ритм коленчатого вала один могучий жим пресса в минуту, ибо на один грузовик потребен один коленчатый вал. В ритме пулеметной дроби вылетают поршневые кольца.

Но что такое ритм? В сущности, лишь внешнее проявление окружающего движения. А проникнуть глубже мне не дано: там начинаются технологические дебри.

Кто управляет этим железным движением? Кому оно не только понятно, но и подвластно?

Расставшись со Светланой, сижу в кабинете директора завода двигателей Виктора Денисовича Поташова. Знакомство наше никак не занести в разряд случайных, так как я слышал о Поташове еще в Москве и летел на КамАЗ с твердым намерением познакомиться с ним.

А напутствие я получил от генерального директора завода имени Лихачева Павла Дмитриевича Бородина, с которым встречался два года, работая над книгой о заводе.

- Непременно побывайте на заводе двигателей, - говорил Бородин, узнав, что я лечу на КамАЗ. - Там очень интересный директор - крепкий, своеобразный, перспективный. Я, когда был на КамАЗе, обратил на него внимание.

Рекомендации Павла Дмитриевича Бородина можно верить. И вот я у директора Поташова. Предпоследний день месяца, решается судьба плана. Для стороннего наблюдателя этот день самый интересный.

Договорились, что я буду лишь присутствовать, не вмешиваясь в течение дел даже попутным вопросом. Кабинет у Поташова просторный, с двумя стеклянными стенами, обращенными в сторону луга. Когда-то там чернела вывороченная земля. Теперь весь луг засеян травкой, сквозь которую пробиваются первые робкие цветы. Это тоже территория завода двигателей и, следовательно, имеет касательство к директору Поташову.

Директор разговаривает по селектору. Лицо его непроницаемо, однако ничуть не напряжено. Крупные черты просты и выразительны. В глазах спокойная готовность принять самое скорое и ответственное решение.

- Сколько? - спрашивает Поташов в селектор. - Сто семь коробок в застое? Выясните причины и доложите через три минуты. - Перевел рычажки на пульте. - Алло, говорит Поташов. Почему задерживаете на окраске? Вам бы выкрасить да выбросить. Съем - сорок девять. Накопление? Шестьдесят два. Не теряйте ритма. Алло, Дмитрий Константинович, опять режешь меня по штокам. Ответь честно, почему ты штоки не любишь? Чем они хуже поршней? Хоть четыреста штук дай. Вот это мужской разговор.

Поташов заметил, что я получаю одностороннюю информацию, и включает динамик. Теперь я слышу и того, с кем разговаривает директор.

- У меня проблема, Виктор Денисович, - сообщает невидимый голос. Придется пятьдесят штук перебирать, трескаются по шпонке, шестерня сто пятнадцать не держит.

- Спасибо за хорошую новость, - говорит Виктор Денисович, но в голосе его не слышно бодрости. - Разберись. Буду у вас в одиннадцать тридцать.

Я нарушаю наше условие:

- Что-то случилось? Перебирать пятьдесят штук? А чего?

- То, что мы делаем, то и будем перебирать. Сняли с конвейера пятьдесят двигателей по коленвалу, - без обиняков отвечает Поташов. - Могла бы быть новость похуже. Теперь уже не будет.

- Надо идти на сборку?

- Я сказал, что приду через час. Они тем временем выяснят причину, грамотные ведь. А мы пока завод посмотрим.

Удивительное дело. На сборке произошла серьезная неприятность, можно сказать ЧП: пятьдесят двигателей, немалая доля суточного плана, сняты с конвейера, а директор и бровью не повел. Что это: выдержка? опыт? терпение? Или он доверяет своим подчиненным и не хочет создавать излишней нервозности на сборке? Или ему самому нужны разрядка и время для того, чтобы сосредоточиться и понять причину?

Думаю, имелось достаточное количество причин, чтобы было принято именно такое решение, в результате чего мы оказались в цеховых пролетах.

Снова я окружен железным движением, сопровождаемым на этот раз словесным приложением.

- Ведущий принцип нашего движения, - говорит Виктор Денисович, состоит в том, что оно совершается по замкнутым кривым. Это позволяет нам создать систему накопителей. Транспортный конвейер, вращающийся по замкнутому кругу, является одновременно и складом деталей для данного участка. Вот почему ни одна деталь не лежит на полу. Они подплывают к станку именно в тот момент, когда необходимы.

Так вот в чем секрет этого вечного движения. Оно есть кружение! Мы кружимся в пролетах. Работают десятки станков и линий, и вроде бы вовсе не видно, откуда они берут заготовки и что производят. Но глянешь вверх - там в несколько рядов, во всех направлениях движутся детали и узлы двигателя. Движение организованное, разумное, лаконичное, ибо трата движения есть прежде всего бесцельное растрачивание энергии и времени.

А стружка и масло, наоборот, уходят вниз и двигаются там по особым тоннелям. Таким образом, мы как бы находимся в среднем производящем слое, а снизу и сверху приложены обслуживающие слои.

Проход огорожен деревянной ширмой непонятного назначения.

- Что за ней?

- Там наша вторая очередь, это строители отгородились, чтобы нам не мешать. Во время пуска станки закрывали целлофановыми мешками от строителей, теперь же, наоборот, строители себя отгораживают.

В просторной комнате во всю стену смонтирован светящийся пульт со вспыхивающими и перемежающимися лампочками. Это рабочий пульт, управляющий движением подвесных толкающих конвейеров. Две девушки следят за его работой.

- Какие у вас сведения? - Поташов взглянул на бумажную ленту, выходящую из печатающего устройства.

- Все в норме, - отвечала девушка. - Двести десятый - авария на приводе.

- Что предпринято?

- Перевела на запасной. Известила наладчика.

- Желаю успеха. - Поташов направился к выходу.

Я нагнал его у дверей:

- Виктор Денисович, а где на заводе ваше самое любимое место?

Поташов будто ждал вопроса:

- Следуйте за мной. Тут недалеко.

Проходим вдоль пролета. Поворачиваем вправо, поднимаемся на второй этаж, в обслуживающий слой. Тут тихо и пустынно. Лязгая на стыках, из-за угла выползает готовый двигатель, висящий в железных захватах.

Остановка. Двигатель завис над плоской крышей, составленной из двух створок. Слышится мерное гудение. Створки крыши медленно расходятся в стороны. Двигатель продолжает висеть, словно бы еще раздумывая, затем величественно опускается в нутро испытательного блока.

- Наша проектная мощность, - говорит Поташов, - двести пятьдесят тысяч двигателей в год, сто пятьдесят тысяч делаем для себя и сто тысяч на сторону. Чтобы испытать двигатель в работе, нужны часы. Тут в пятьдесят секунд не уложишься. Но технологическая цепочка не смеет прерываться. Где же выход? Рассчитали: если сделать двести сорок испытательных стендов, тогда сохранится ритмичность производства и каждые пятьдесят секунд будет заканчиваться испытание очередного двигателя. Их сделали. Вот эти боксы и тянутся в несколько рядов на десятки метров. Внизу под ними все гудит и содрогается - работают дизели. А мы ничего не слышим: прекрасная изоляция от шума. Все автоматизировано, манипулятор сам доставит двигатель в нужный бокс.

В раскрытые створки крыши было видно, как двигатель опустился на стенд. Оператор принял его. Выползли обратно захваты. Сошлись створки крыши.

- Как вы думаете, какова общая длина наших конвейеров? - спрашивает Поташов.

- Сорок пять километров, - отвечаю.

- Шестьдесят, - поправляет директор Поташов.

- На войне, случалось, мы делали марш-броски по тридцать километров в сутки. Значит, мне два дня ходить не переставая, чтобы обойти лишь конвейеры завода двигателей, одного из семи заводов КамАЗа?

- Ногами не находишься, - усмехается Поташов. - Иной день накручиваем с водителем десятки километров, не выезжая из-под крыши.

Виктор Денисович Поташов любит свой завод, а ведь не хотел сюда ехать, во всяком случае, не рвался. Двадцать три года проработал в Барнауле на заводе "Трансмаш", куда приехал в 1949 году после окончания института. Прошел весь путь по технологической лестнице - от сменного мастера до заместителя директора завода. Так уже и решил: проработаю в родном городе до конца жизни. Но вот в начале 1972 года поехал в московскую командировку, и Виктора Денисовича попросили зайти в Центральный Комитет партии.

- Как вы смотрите на то, чтобы поработать на Камском автомобильном заводе? - спросили его. - Вы дизельщик, а там как раз такой завод.

- Я домосед, - уверенно отвечал Поташов.

- Все же поезжайте туда, посмотрите. Может, и нам что-нибудь подскажете.

Поташов полетел в Набережные Челны и увидел там поле. Никакого завода не было и в помине. Крутились экскаваторы. Снег не успевал покрывать разодранную землю, поле было черным. И росли из поля опоры, по которым трудно было о чем-либо судить. Но когда Поташов познакомился с технологическим проектом завода двигателей, его поразила новизна и смелость, которые были в этот проект заложены.

И срок до первого двигателя был необычный - менее четырех лет. Значит, за дело взялись серьезно.

Словом, Поташов оказался на КамАЗе. И теперь с полным основанием считает себя коренным камазовцем.

- Про КамАЗ часто говорят, - замечает Поташов, - не завод, а выставка достижений. Слышали, наверное?

- Слышал, - отвечаю я.

- И что? Не согласны?

- На выставке тишь да гладь, - говорю, - сплошные восторги. На выставке какой план - количество посетителей. А у вас действующее предприятие. И план, измеряемый, как говорит одна моя приятельница, штуками и процентами.

- К плану мы приучены. Без плана жизнь была бы слишком легкой. У нас другое. Завод у нас новый - и проблемы новые. Идет отладка не только технологическая. Отлаживаются отношения между людьми, это - главное.

Мне вспоминается недавний разговор с мастером, который жаловался на молодого рабочего Петю, а в общем-то, как раз на те проблемы, о которых говорил Поташов. Образование у Пети хорошее, заканчивает техникум. И дали ему станок с программным управлением для обработки металла с наивысшей точностью. Поверхность металла получается такая гладкая, тронешь - словно атлас, а не железо. И начал Петя работать на станке. Стоит и семечки лузгает. Знай себе поплевывает. Ан нет, не дает станок обещанной точности. В чем дело? Долго копали, не могли раскопать. Тут Петя отпуск получил. Временно поставили Васю, и станок стал давать необходимую точность. "Что ты сделал, Вася?" - мастер спрашивает. "А ничего не сделал. Я семечек не грызу".

Мастер, рассказавший эту историю, заметил:

- Научно-техническая революция с семечками не уживается.

Продолжаем поход по заводу. Пришли на участок, где движение мало сказать разумное, но и централизованное. Это главный конвейер сборки, куда сходятся все узлы и детали двигателя, изготовленные на заводских линиях.

Двигатель начинается с картера. Дальше идет начинка: цилиндры, поршни, штоки и прочие технические детали.

Из полусобранного нутра двигателя торчит вызывающе сложенная записка: карта контроля. Разворачиваю ее. Пометка более чем лаконичная: "замена коленвала". И закорючка подписи, сделанной шариковой ручкой. Где-то в процессе сборки произошло смещение стыков - так показали замеры.

Технологическое разбирательство началось до нас. Главный инженер докладывает директору суть конфликта. Директор решительно шагает против течения конвейера, пока не добирается до злополучной детали, на которую пало подозрение в подрыве ритмичной работы завода, - шестеренку № 115.

Двухколенчатая Валя

Там работала Валя. Полгода назад мастер привел ее и сказал: "Будешь работать здесь. Операция называется "насадка шестерни". И за шпонкой следи". Мастер несколько раз показал, как и что надо делать. Валя сказала, что ей понятно. И в самом деле, не так уж сложно, всего две операции в минуту, правда, несколько монотонно, но к этому в конце концов можно привыкнуть.

Валя поправила цветную косыночку на голове, подогнала поудобнее ремень на джинсах и начала работать.

Технологическая сторона дела была такова. В этом месте от главного конвейера сборки отделялся отросток, где заканчивались последние манипуляции с коленчатым валом, который спускался с небес, как бог на машине. В частности, на ось коленчатого вала насаживалась роковая шестеренка сто пятнадцать. Для этой цели существовала сложная полуавтоматическая система, которая сама поворачивала шестерню, насаживала ее на вал, фиксировала и запрессовывала. Девушке Вале, следившей за этой операцией, оставалось навесить шестеренку на специальный штырек да вставить шпонку в паз, что Валя успешно и делала до сегодняшней смены.

Вот мы и добрались до двухколенчатой Вали, как ее прозвали в цехе с легкой руки сборщика Юры: длинноногая Валя ходила в джинсах.

Когда Валя идет по цеху, все парни моложе двадцати пяти лет не выдерживают и оборачиваются. Я вам доложу, такая походка вполне может привести к браку, потому что парень обернулся на двухколенчатую Валю именно в тот момент, когда ему надо было смотреть на собираемый узел. И походка у нее такая, что закачаешься, ну прямо-таки волнистая походка, словом, шарнирная конструкция высшего качества. Идет Валя, коленки вперед нее сами выкидываются.

Вот почему мастер запретил Вале ходить по цеху в рабочее время.

Валя работала добросовестно и четко. Ее даже ставили в пример. И вот теперь она виновата? Не так-то все просто. Валя не только занималась шестеренкой и шпонкой, она еще следила и за работой приборов, контролирующих все операции. Если бы Валя вдруг ошиблась, на пульте тут же вспыхнула бы красная лампочка. Тогда Валя должна остановить линию и позвать мастера. Два раза так уже случалось. Линию быстро налаживали и снова пускали.

Все четко запрограммировано, более того, исполнено в металле, а меж тем пятьдесят двигателей выбраковано.

Валя ничуть не оробела, когда вдруг собралась толпа технологических экспертов, цвет инженерной мысли завода двигателей. Размеренно делала свое дело и даже успевала отвечать на вопросы, поправлять косынку на голове.

Идет проработка версий.

Если Валя исполнила что-то не так, почему контрольные приборы не отреагировали должным образом?

На свет извлекается шпонка - этакая штучка-невеличка в полспички длиной. Шпонка виновата? Что я говорил!

Замеры говорят: шпонка в допуске. Она оправдана и освобождается из-под стражи.

Тогда виноват паз для шпонки, что я говорил! Паз не дотянули, шпонка выпячивает, шестеренка перекашивается.

Меряют паз - и тут вроде все в допуске. Из ранга обвиняемых паз переходит в свидетели.

Толпа около Вали поредела, устремившись к новой улике. Я протиснулся ближе, чтобы задать причитающиеся вопросы: довольна ли Валя своей работой?

- Между прочим, это не мой брак, - бойко отвечает Валя. - Это был брак ночной смены. Мои-то валы еще когда до сборки дойдут. Я думаю, прибор пошаливает.

В самом деле, что с прибором? Это же электроника, она не подведет. Шпонка может подвести, шестеренка - тем более, человек, в данном случае Валя, может подвести, ошибиться, прозевать, а электроника - нет, не может. У электроники нет права на ошибку.

Значит, сознательный брак? Валю просят не класть шпонку. И сразу загорается красная лампочка на пульте, я же говорил, электроника подвести не может.

Продолжая вести следствие, директор Поташов задает вопрос, с первого взгляда вполне невинный:

- А как брак идет? Все пятьдесят штук подряд или нет?

- Вразнобой, - отвечает начальник сборки.

- Тогда надо повторить без шпонки.

Второй раз коленчатый вал проходит по линии без шпонки. Третий раз. Красный свет. Крас... Нет, не горит. Вот в чем истинная причина, что я говорил!

- В чем? - спрашивает Поташов, оборачиваясь.

- Лампочка перегорела, - бойко отвечает молодой инженер с припевом: что я говорил, пять минут назад доказывающий, что паз виноват.

Но лампочка при следующем пропуске шпонки загорается снова. Кто виноват? Почему молчите, тов. Чтояговорилкин?

Наконец торжествующий механик извлекает на свет божий клемму с едким пятнышком ржавчины на месте контакта. Пятнышко виновато, из-за него и не контачит лампочка. Телефон в гостинице тоже из-за клеммы не работал.

Подумать только, из-за такого малого пятнышка пришлось снять с конвейера пятьдесят двигателей. Что теперь с ними делать? Начальник сборки говорит, что сможет устранить такой пустяковый дефект, не разбирая двигателя.

Хорошо. В порядке исключения дается разрешение. Но на будущее учтите.

- И заменить клемму!

А как же с двухколенчатой Валей? Ведь она первая подала мысль о неисправности прибора. Предъявленное обвинение снимается с Вали, можно объявить ей благодарность, если бы она при этом не ходила по проходу.

Кто же все-таки виноват? Конкретных виновников нет, электроника подвела, она и виновата. Клемма была рассчитана на миллион включений - и чтобы ни одной осечки. Но где-то по дороге осела капелька вредной жидкости.

Раньше во всем был виноват стрелочник. Теперь причина иная - клемма. Виноватых нет.

- Теперь вы видите наши сложности, - говорит Виктор Денисович, когда технологическое следствие было закончено и мы покинули сборку. - Если электроника отказывает, в этом виноваты люди. Мы часто говорим: новая техника облегчает труд. Это верно, но это еще не все. Новая техника предъявляет к современному рабочему новые требования. Труд никогда не сделается легким.

Эпоха благоразумия.

Что дальше?

- Едем в наши трущобы, - продолжал Виктор Денисович. - Не хотел вам их демонстрировать, но так уж случилось. Сегодня там назначено собрание, вернее, политчас. Мне выступать и отвечать на вопросы. Последнее для руководителя всегда неприятно.

Чтобы попасть на другой конец завода, пришлось вызвать машину. Едем по внешней дороге, проложенной вокруг всех заводов КамАЗа.

- Как же вам удалось создать трущобы на новом заводе?

Поташов смеется:

- По собственной инициативе. В проекте, разумеется, их не было. Это как у того строителя, который на вопрос, что он строит, отвечал: "Не знаю. Что получится".

В радиолетописи Светланы Фефиловой говорилось: первый двигатель изготовлен в 1975 году. Отметили выпуск десятитысячного, стотысячного и так далее. Выпущенные двигатели, естественно, не валяются на складе, у нас кризиса перепроизводства нет. Двигатели работают, крутят колесо. И скоро стал вопрос: где ремонтировать выпущенные двигатели?

Ответ: нужен завод по ремонту двигателей. Собственно, такой завод был заложен в проекте, но чертеж, увы, не всегда совпадает с натурой ремонтного завода в положенный срок в натуре не возникло.

А тут и вовсе тревога: первые двигатели отработали в автохозяйствах положенный срок, грузовики стали. Необходим срочный ремонт. Кому ремонтировать? И тогда кто-то сказал:

- У нас же есть завод двигателей.

Ну конечно, обувная фабрика обязана заниматься ремонтом собственной обуви. Пусть часовой завод ремонтирует свои часы. Но фраза о заводе двигателей была сказана в высоких сферах и, в сущности, была справедлива, завод двигателей действительно был.

- Мы согласны, - сказал Поташов. - Нам самим интересно посмотреть, что там в первую очередь выходит из строя. Ремонтный опыт пойдет нам на пользу. Усилим узлы. Улучшим конструкцию.

Так внутри завода двигателей возник заводик по ремонту оных же. Участки пришлось создавать наскоро. Оборудование - с бору по сосенке. Но существующий в чертежах завод по ремонту двигателей уже строится...

- Теперь получили твердый план на ремонт, - заключает Поташов свой рассказ. - А это, сами понимаете, много значит.

Автомобиль въезжает под своды корпуса. Здесь и правда несколько грязновато.

Разобранные, выпотрошенные, двигатели рядами выстроились на полу.

Вступили, что называется, в зону контрастов. Только что тянулись на конвейерах, стояли на стендах новые двигатели, еще не сделавшие ни одного оборота, белые, пахнущие металлом, немые. И вот они же, уже промчавшиеся сквозь рев и огонь, пережившие миллионы взрывов и столько же воскресений, рождавшие на свет мощь и стремительность, а теперь обессиленные, измочаленные, утратившие упругость, черные от нагара, пропахшие копотью и перегаром, умолкнувшие и разъятые.

А если при этом масло на полу, то это как почетный трудовой пот во время исполнения работы.

- Каковы трудяги! - замечает Поташов, видя, что я разглядываю двигатели. - Нам сюда.

Поднявшись по железной лесенке, попадаем в комнату со стеклянными стенами, как бы висящую над пролетом. На скамьях тесно сидят рабочие. Грузный мужчина с раскрытой брошюрой в руках расположился за председательским столом.

Так я попал на собрание, проводимое в цехах по определенному графику. На заводе десятки цехов, директору не разорваться, поэтому он выбирает для посещений наиболее ответственные участки.

Виктор Денисович говорил о съезде партии и обязательствах, взятых заводом, затем перешел к конкретным задачам цеха. Его речь свидетельствовала о том, что он прекрасно знает обстановку в цехе, хотя, по его словам, не был здесь больше месяца.

Все шло как по маслу. Я уже подумал было: а не запланированное ли это ради галочки мероприятие? Но тут Поташов объявил:

- Прошу задавать вопросы.

Привычная тишина, возникающая в таких случаях в зале, продолжалась недолго. Вторичного приглашения ждать не пришлось, в задних рядах поднялся высокий рабочий в серой спецовке:

- Хочу спросить: почему тоннель в столовую перекопали?

- Зачем вы в дальнюю ходите? - спрашивает в свою очередь Поташов. - У вас же своя есть. Или дальняя лучше?

Голоса: Конечно, там лучше. Никакого сравнения.

Директор. Хорошо. Ходите в дальнюю. Ремонт в тоннеле кончим на этой неделе.

Вопрос. У меня вопрос-пожелание: нельзя ли выездной буфет организовать к нам поближе?

Директор (обращается к начальнику цеха). Как, Иван Васильевич, можно это сделать? Вот и хорошо. Решайте вопрос сами, это ваша компетенция.

Вопрос. У нас салфеток нет. Когда они будут?

Директор. По плану мы должны получить девяносто тысяч. Получили ноль. Это мое упущение, буду добиваться. Если не салфеток, то хотя бы ветоши.

Вопрос. Самый скромный вопрос. Что слышно относительно пятидневки?

Директор. Пятидневка будет. Перейдем в этом году, как записано в нашем договоре. Но если реально, думаю, не раньше тридцать первого декабря. Причина та же. Я вам обстановку нарисовал - пускаем вторую очередь.

Вопрос. Умывальников в туалете мало.

Директор. Как, Иван Васильевич, поставим умывальники? Когда? После плана? Значит, завтра, ибо план мы с вами дадим сегодня. Я полагаю, что умывальники должны идти впереди плана.

Вопрос. Как быть с ботинками? У нас буквально горят.

Директор. Об этом знаю. Ботинки на вашем участке не положены по нормам, хотя, по существу, это неправильно. Я понимаю, это нужно. Дайте мне срок до вечера. Постараюсь что-либо придумать.

Вопросы продолжали сыпаться. Ни один не заставал директора врасплох. Директор тут же принимал решение или же назначал срок его исполнения. Такой стиль работы можно было бы назвать великолепным, если бы не было более точного эпитета - деловой.

Мы снова в кабинете директора. Я заметил, Поташов ничего не записывает, хотя деловая книжка лежит на его столе. Он без видимых усилий справлялся со скапливающейся информацией.

Наше условие в основном продолжало соблюдаться: я стараюсь отвлекать директора вопросами только в самых необходимых случаях. Технология тут такая: директор руководит вверенным заводом, я строчу в блокноте. Это называется "фотография рабочего дня современного руководителя". Правда, без хронометража.

Нет металла для клапанов. Директор советует обратиться на склад и впредь не допускать дело до критической ситуации.

Начал поступать некачественный инструмент. Что скажет Виктор Петрович? Вопрос надо не поднимать, а решать. Вы даете мне ответ на уровне не отвечающего за это дело.

Тут я услышал по селектору: "Салфетка". Директор Поташов начал заниматься салфетками.

- Петр Павлович, как у нас дела с салфетками?

- В июне получили двадцать пять тысяч - с огромным трудом. Предупредили: больше не будет.

- Хорошо, Петр Павлович, я больше на рабочее собрание без вас не пойду. Предоставлю вам возможность отвечать на все вопросы о чистоте. У вас хорошо получается.

- Виктор Денисович, я вас не до конца информировал. Мы получили ветошь. Сегодня роздали по цехам.

- Что же она плохая, Петр Павлович?

- Я бы не сказал.

- Покажите мне.

И вот уже мотокар везет на ремонтный участок мешки с ветошью. Директор переключился на башмаки, выискивая на складе сто пар спецобуви.

- Знаю, - говорит он в селектор. - Не положено им. А зря! Они же на масле стоят, у них подошвы сгорают. Так что возьму грех себе на душу. Подпишу сто пар. Не волнуйтесь, подпись моя, я и отвечать стану.

Предпоследний день месяца, решается план, а директор занимается ветошью, башмаками. В ответ на мой наводящий вопрос Поташов сдвинул брови:

- Что же, по-вашему, я должен гайки выколачивать? Или коленчатые валы выправлять? В цехах есть кому этим заниматься. И вообще, сегодняшний план не есть дело директора. Я обязан обеспечивать будущий план. В современном производстве нет мелочей. Все взаимосвязано. Будущий план зависит в том числе от ветоши и ботинок. Меня другое заинтересовало, не знаю, обратили ли вы внимание - активная позиция самих рабочих на собрании. Вот это меня радует.

Я ответил, что, конечно же, обратил внимание, но выжидал, пока Поташов сам заговорит об этом.

- Это новое, - убежденно говорил Виктор Денисович. - Раньше во время приема по личным делам или на собраниях задавали один вопрос: когда дадите квартиру? Теперь все вопросы стали личными: ветошь, инструмент, башмаки. Расширился круг интересов. Рабочий человек все более чувствует себя подлинным хозяином на производстве. Он отвечает за все. И это сознание ответственности, я думаю, есть самое ценное, что сформировалось за эти годы. Может быть, это даже важнее самого явления КамАЗа. Ну, подумаешь, построили завод, начиненный самой передовой техникой. А что там, по ту сторону начинки? Каковы отношения между людьми?

Директор Поташов прав. Он не ветошь нынче добывал, но складывал новые отношения между людьми. Можно выполнить и перевыполнить план по дизелям, но при этом что-то утратить в человеческих отношениях, ведь план все равно считается выполненным. Но это будет всего-навсего план по дизелям, не более того. А вот если сдвинулось хоть на миллиметр прежнее отношение к работе, это факт первостепенный, хотя, скорее всего, он остается не отмеченным в суточных сводках.

Тут в динамике раздался знакомый голос:

- Говорит радиоузел завода. Передаем итоги работы за первую смену. С конвейера сошло рекордное число двигателей за месяц. Хорошо потрудились бригады Фетисова из цеха алюминиевых деталей, Байкова и Депутатова из цеха блоков и гильз. Поздравляем лучшие бригады.

Досадный случай произошел на сборке, когда из-за неисправности прибора пришлось снять с конвейера пятьдесят двигателей. Сейчас эта неисправность устраняется.

Темп, взятый коллективом в последнее время, не должен снижаться.

- А это значит, - подхватил Поташов, - что настал час обеда второй смены. Между прочим, не мешало бы и нам подкрепиться.

Время, ответов

Столовая обширна. За все столы, вытянувшиеся тремя рядами по залу, могут одновременно сесть полторы тысячи человек. Я поежился, представив себя в центре этого жующего зала, но сейчас столовая была почти пуста. Вторая смена заканчивала обед, о чем свидетельствовали опорожненные судки.

Пристроились в углу зала с надписью "диетический стол". Тут события сбились с утвержденного графика. Едва Поташов доел щи из судка, как его позвали к телефону. Я остался один. Впрочем, не совсем. За соседним столом боком ко мне сидел мужчина в синем костюме. Лицо его показалось мне знакомым. Кажется, это Тихомиров, профессор социологии. Он часто ходит на собрания очеркистов, проявляя неподдельный интерес к нашему незатейливому жанру. Тихомиров перешел со своим судком к моему столу.

- Здравствуйте, - сказал он резко. - Признавайтесь, это вы писали "Камские встречи"?

Автор (польщенно). Виноват. Спасибо за внимание. Это я. Читатели нас не очень балуют.

Читатель. Давно собирался поговорить с вами. В течение десяти лет вы ведете наблюдение за объектом, это похвально. Метод длительного наблюдения весьма перспективен. Но у меня имеются серьезные претензии. Почему вы уходите от ответов? И вообще, зачем эти роковые вопросы? Что они дают?

Автор (обескураженно). Не совсем понимаю вас.

Читатель. Сейчас поймете. Вот вы в своих очерках о КамАЗе писали о какой-то камазофии. А между тем не ответили, что это такое. Хороша ли камазофия? Полезна ли она для нашего дела или нет? Вопрос поставлен, ответа нет.

Автор. Могу ответить. Постановка вопроса важна не менее ответа. Что же касается камазофии, то это нравственное направление этической мысли, если хотите, теория перегрузок. И вообще, хотел бы вас спросить: может ли один и тот же человек ставить вопросы и отвечать на них? Не значит ли это, что вопрос был некорректный, если я, задавая его, уже знал ответ? Ведь в этом случае вообще можно подогнать вопрос под заранее подготовленный ответ, не так ли? Если мне заранее вручен ответ: "КамАЗ - лучший завод", к чему задаваться вопросом: "Какой завод лучший?" Не зная ответа, я, может быть, и задумался бы, а так мне и думать нечего. Все отвечено наперед. Нет, уважаемый читатель, я предпочитаю вопросы, на которые нет заранее данных ответов.

Читатель. Вы упорствуете. Это опасно. Ваша любовь к так называемым вечным вопросам вредна вдвойне. Вы ставите общие проблемы и тем самым отвлекаете нас от решения конкретных задач. Поясню свою мысль примером. Директор завода двигателей В.Д.Поташов сидит в кресле, перед ним проблема: где достать металл для клапана? И Поташов мучается, преодолевает, но достает металл. Тут в кабинет входите вы с автоматическим пером в руках и раздается роковой вопрос: "А почему, товарищ директор, у вас вообще нет металла?" Уверяю вас, от такого вопроса металла не прибавится. Вы согласны?

Автор. Предположим, металла действительно не прибавится, и я своим вопросом отвлекаю директора Поташова от решения конкретной задачи по доставанию конкретного металла для столь же конкретного клапана. Директор всеми правдами и неправдами достал металл, но причина его нехватки осталась невыясненной. Значит, завтра история может повториться, опять нет металла, опять надо его доставать. Так будет каждый день. Если же мы зададимся вопросом "почему вообще нет металла?" и сумеем ответить на него объективно, то сможем впоследствии устранить причину, и перебои в доставке прекратятся вообще. Вечный вопрос помогает решить вечное явление, для того он и задается. Можно задать такой вечный вопрос, что на него пятьсот лет станут искать ответ всем человечеством.

Читатель. Не будем хлопотать обо всем человечестве, сузим наши рамки, так будет надежнее. Какой глобальный вопрос интересует вас в первую очередь на КамАЗе?

Автор. Вот видите, у вас ответ стоит впереди вопроса, готов спорить, что знаю ваш ответ.

Читатель. А я и не скрываю. Впереди человек. Что я могу еще ответить?

Автор. А вот мне не ясно.

Читатель. Это забавно. Если не трудно, объяснитесь.

Автор. Извольте. Вот я читаю городскую газету "Знамя коммунизма", выпускаемую под руководством моей героини Татьяны Беляшкиной, и там ясно сказано: впереди человек. Включаю заводское радио, Светлана Фефилова говорит нам о том же: впереди человек. Грузовик стоит на втором месте. Но вот я иду на завод, где эти грузовики производятся, и там передо мной другой лозунг: "Что ты сделал сегодня для грузовика?" Директор кричит "Давай грузовики!" Мастер кричит: "Где грузовики? Почему встали?" На первом месте стоит грузовик. О человеке, который только что декларировался, забыли. Люди работают без выходных, по растянутому графику, чтобы непременно дать план по грузовику. Человек затерт, раздавлен, оттиснут на второй план. Грузовик переехал человека. И вопрошающий палец указывает: "Что ты сегодня сделал для...?"

Читатель (порывисто перебивает). Что вы хотите? Чтобы люди не давали грузовиков? Ведь труд есть первая потребность.

Автор. Вот мы и перешли к другому вечному вопросу: потребность или понуждение? И снова я отвечаю себе: я не знаю. Потому и ставил свой вопрос. Я думаю, что ответ вообще качается.

Читатель. Как вы это конкретно видите?

Автор. Решили строить КамАЗ и при нем город на полмиллиона жителей. С чего начинать строительство? Первым делом выкопали котлован, вцепились в землю. Вот вам: впереди грузовик. Стройка идет, стало видно, что город отстал от завода. Прилетел министр со строжайшим указом: все силы бросить на город, срочно возводить соцкультбыт. Глядишь, теперь человек впереди. Однако же ему не дают оторваться слишком далеко. Стадион? Ничего, стадион мы вам срежем. Подождет. Бассейн? Одно к одному, режь и бассейн. Сначала построим склад для запасных частей. Снова впереди грузовик. В этом смысле я говорю: ответ качается.

Читатель. Вы защищаете принцип неопределенности, это пассивная позиция. Где ваше активное вторжение в жизнь? Где действенность вашего слова?

Автор. Я знаю одно. Мой ответ должен быть точным, но не мгновенным. Неточный ответ, даже самый радужный, принесет больше вреда, нежели пауза, взятая для раздумья.

- С кем это вы так жарко спорите? - спросил голос со стороны.

Я оглянулся. Мой оппонент в синем костюме куда-то исчез. Лишь рука с опорожненным судком торчала из окна для раздачи блюд. Передо мной стоял улыбающийся Виктор Денисович Поташов.

- Разве все это вслух было? - удивился я. - Извините.

- Поехали, - сказал Поташов.

- А как же план? - не удержался я.

- План мы дали. Не вечно же служить грузовику.

1979