«Три рассказа»

— Умирать легко, — сказал Прохор Стафеев. — Легко и не горько. Нет в смерти вкуса, — ни горько, ни сладко…

Чужаки из летучих с недоуменьем повернули головы к старику. Юда даже пошутил вполслуха, но так, чтоб услышал Прохор:

— Это дедушка тинтиль-винтиль заговаривается!..

Прохор же тронул прямой ладонью белую свою, с прожелтью старости бороду и пояснил негромко и внятно:

— Человек — что цветок. Как родился — помирать начал. Он всю жизнь и помирает, отбавляет от себя цвет день за днем. Он затем и родится, чтоб помереть, — и Прохор тихо посмеялся на раскрытый рот одного из летучих, слушавшего с внимательным удивленьем. — Человек — что цветок! И когда притомятся евошние глаза светлый свет видеть, сами они, тинтиль-винтиль, немного света захотят. Это даже и любопытно, как это бывает! А прыгать тут ему, тинтиль-винтиль, не приходится…

— Ну, про это ты врешь, дядя Прохор, — сказал Юда, прикуривая от дымящейся головни, и губы его враз утончились. — У меня случай был, так что и совсем наоборот!

Ночь сулила длинною быть, а каша еще не закипала. Назначенный общим мнением в кухари первой ночи Ефим Супонев, чертыхаясь от жара, мешал веселком в котле. Уговаривать Юду не приходилось. Подергивая кавказский свой ремешок, сам начал он свой рассказ

Сибирное время было!..

Гнали нас поездами цельными от моря к морю. По прошлому году случилось. Приходит комиссар раз: «Кончай, говорит, расчеты с бабами, у кого есть. Завтра с вологодских хлебов долой!» Там, вишь, у моря еще какой-то пупырь завелся, его и кончать…

Наша батарея моментальная. С утра — орудья на передки, марш-марш на станцию, по морозцу. Нам теплушка досталась еще цельная: в передней половине — кони, в задней — мы, четыре человека ездовых. Народ — как на подбор, в отношении баб аль там выпивки — очень проникновенный. На станции всего двои суток и простояли, а там поплыли по снегам.