«Что вы скажете на прощанье?»

Карташева положили в отдельной палате, чтобы больные не видели, как он умирает. Он не приходил в сознание. Его лицо, отсиненное щетиной, было влажно, грудь едва приподнималась. Вадим смотрел на него с тоскливым любопытством. Он тоже подолгу задерживал дыхание, в легких жгло, и Вадим чувствовал, как трудно отцу. Ему еще не было жаль отца. Нужна привычка к умирающему, но отцу было сорок девять, он телесно крепок даже теперь, и сын думал о нем как о живом человеке. И еще у него была досада. Он ее стыдился; но она была — как же это ты, отец?

Четыре года назад мать Вадима оставила отца. Муж был старше ее тринадцатью годами, она не любила его. Сын не мог этого знать, с него было довольно угнетающего чувства вины, которое он испытывал с раннего детства, неверность матери и ревность отца породили это чувство.

Вадим был неуверен в себе, самолюбив.

Мать не позвала его с собой. Он был оскорблен, хотя знал, что не поехал бы, считая мать виновницей семейного несчастья. Она сказала Вадиму:

— Ты еще не понимаешь, как бывает в жизни. С ним тебе будет лучше, а ко мне ты будешь приезжать.

Все решилось в один день. Мать уехала и увезла с собой много вещей.

Внешне жизнь Вадима изменилась очень сильно: он нес все заботы по дому и распоряжался деньгами, он был свободен от всех проявлений родительской власти в материальном отношении; в нравственном он уже прежде освободился…

Отец захрипел. Вадим взял со стула стакан с водой и с чайной ложки напоил его. Вода стекала по щекам, на подушке расползалось пятно. Вадим нажал кнопку в стене — пришла медсестра, вздохнула и позвала врача.

Врач Маркова, седая розоволицая женщина, измерила давление. Вадим тупо глядел на мощную руку отца, перетянутую черным жгутом.

— Двести пятьдесят на сто семьдесят.

Страшные силы разрывали отца изнутри.

— Вадим, идите лучше домой. Уже поздно… Маша подежурит.