«Зеленый шум»

Зеленый шум

P2

M 91

Рисунки И. Година

Оформление Н. Мунц

ЗЕЛЕНЫЙ ШУМ

«ШПИТОМЦЫ»

Метель бушевала целую неделю.

Колючая снежная карусель без передышки крутилась над крышами изб, над полями, над всем белым светом.

Снег замел все дороги и тропы, насыпал у плетней и заборов высокие острогранные сугробы, вплотную подступил к окнам изб и так завалил ворота у ферм и сараев, словно запер их на тяжелые замки.

Метель выла, посвистывала, пела на десятки голосов, белесая снежная мгла застилала горизонт, и Гошке Шарапову казалось, что теперь их Клинцы занесет снегом до самых коньков изб.

Ребятишки в эти дни в школу не ходили — кто знает, куда приведут ноги в такую непогоду. Взрослые тоже старались пореже показываться на улице. И только на колхозные фермы, где зимовали коровы, овцы и поросята, шли люди.

Чуть свет выходили на свиноферму и Гошкина мать, Александра Шарапова, и ее напарница Ульяна Краюхина.

Не отставали от матерей и их сыновья — Гошка с Никиткой.

Свинарки отгребали снег от ворот, расчищали дорожку, таскали воду, сено, силос: метель метелью, а поросят и свиней надо поить и кормить. К тому же вот-вот начнутся опоро́сы, и свинаркам надо быть начеку.

В один из таких дней, когда метель бушевала над Клинцами, Гошка Шарапов надумал соорудить на крыше свинарника маяк.

— Какой маяк? Зачем? — удивился его дружок Никитка.

Малорослый, большеголовый, медлительный, он не всегда сразу понимал быстрого на выдумку и спорого в деле приятеля.

— А чтоб светило всегда, — объяснил Гошка. — Чтоб огонек все видели и шли на него, кого метель в поле застанет. Вчера вон какой-то человек с дороги сбился. Плутал, плутал, чуть не замерз...

Никитка только пожал плечами, но спорить не стал. У Гошки всегда так: придумает что-нибудь неожиданное, загорится, и его не остановит никакая сила.

— Давай сделаем, — согласился Никитка. — А только из чего вот...

— Это мы сообразим.

Мальчишки разыскали в чулане у Краюхиных старый четырехгранный фонарь, промыли стекла, покрасили их красной краской и укрепили фонарь, как скворечник, на крыше свинарника.

Потом Гошка попросил в колхозной мастерской несколько метров провода, достал патрон, стосвечовую лампочку и, сделав нехитрую проводку, поместил лампочку в застекленном фонаре.

Два вечера работы, и самодельный маяк загорелся на крыше фермы. Ветер бил в флюгер, поворачивал фонарь из стороны в сторону, и стекла далеко отбрасывали красный свет.

Маяк на крыше заметила Гошкина мать.

— Да вы знаете, зачем красный свет зажигают? — растерявшись, спросила она. — Ну, там на стройке или на шахте. Это когда люди работают отменно, когда дело всех радует. А разве у нас так?

— Мы для людей сделали... Чтоб не заблудились, на свет шли, — принялся объяснять Гошка.

— А что люди у нас на ферме путного увидят? Одни непорядки. Нет-нет, и не конфузьте нас с Ульяной, погасите скорее...

Но маяк погас сам: ночью порыв ветра оборвал провод и опрокинул фонарь. На другой день Гошка с Никиткой принялись было чинить маяк, но проломили дряхлую крышу и свалились внутрь свинарника, насмерть перепугав супоросую матку.

Узнав об этом, завфермой Ефим Кузяев рассердился, накричал на ребят, что они занимаются баловством, игрушками, мешают взрослым, и запретил им показываться на ферме.

Но Гошка только хмыкнул. Чего-чего, а кричать дядя Ефим умеет! И на ребят, и на взрослых. Заявится небритый, невыспавшийся с похмелья, с мутными глазами, разнесет всех в пух и прах, отдаст десятки распоряжений и вновь исчезнет на целую неделю.

Матерям Гошки и Никитки на ферме помогали молодая свинарка Стеша Можаева и ночной сторож дед Афанасий Гвоздев.

Работы было по горло — поросят и свиней насчитывалось больше двухсот. Александра с Ульяной как уйдут из дому чуть свет, так и крутятся с ними до позднего вечера.

Как же тут не помочь мамкам! И Гошка с Никиткой после школы почти бессменно дежурили в свинарнике. Помогали подвозить корма, раскладывать их по кормушкам, выгонять поросят на прогулку, вычищать навоз из станков.

А еще они вели дневник наблюдений. В заветную тетрадочку, которую Гошка носил в своем портфеле вместе с учебниками, ребята записывали все, что видели на свиноферме: чем кормят поросят, как им готовят еду, как они прибавляют в весе.

В пионерском отряде пятого класса Гошку с Никиткой считали первыми шефами над поросятами и больше не загружали никакими поручениями.

Правда, вожатый звена Борька Покатилов был не очень доволен «поросятниками» и частенько упрекал их за то, что они не ведут со свинарками никакой культурной работы — не читают им газет, не приглашают их на школьные вечера и спектакли.

А какая ж тут культработа, если у мамок не находилось ни минуты свободного времени? Зато забот и тревог было полным-полно: то на ферму не завезли вовремя дров, чтобы согреть воду и приготовить болтушку для поросят, то на складе не хватило кормов, то заболела супоросая свинья и ее пришлось прирезать.

— Эх вы, Кузяевы, до чего ферму-то довели! — выговаривала Александре Ульяна Краюхина.

— Да нет, не Кузяева я, — возражала Гошкина мать. — Я — Шарапова...

— Все равно, не чужой он тебе, Ефим-то... братец единоутробный как-никак. Вот и скажи ему, ткни в нос — с такими порядками мы же в трубу вылетим...

— Да разве ж я не говорила, — с досадой поясняла Александра. — А он и в ус не дует.

— Где уж ему, — насмешливо говорила Ульяна. — У него, поди, головка болит, у твоего братца ненаглядного. Сидит, наверное, сейчас где-нибудь с приятелями, опохмеляется да яичницей с молодой свининкой закусывает. Не жизнь, а масленица...

— Это так... загуливать стал Ефим, — со вздохом соглашалась Александра и невольно задумывалась.

И почему так происходит? Работают они, свинарки, на совесть, стараются, не жалеют ни сил, ни времени и свиней на ферме вырастили не мало, а все вроде без толку: работу их никто не замечает, не ценит, колхоз по-прежнему считается отстающим и убыточным.

— А коли так, тогда и с нас взятки гладки, — решила Ульяна и стала работать на ферме спустя рукава.

Она частенько опаздывала на дежурство, раздражалась по каждому пустяку, чертыхалась на свиней, замахивалась на них вилами.

— И что ты лютуешь, Ульяна? — останавливала ее Александра. — Зачем же на свиньях злость срывать?.. Они-то в чем виноваты?

— А я по ним сохнуть да убиваться не собираюсь. Ни отрады от них, ни прибытка. Если угодно — могу и уйти с фермы. Мы с Василием теперь не пропадем, за артель цепляться не будем, — возьму и уеду к нему, — говорила Ульяна.

Ее муж вот уже с год как ушел из колхоза и работал в городе.

Не по душе пришлось Ульяне и Никиткино шефство над поросятами. Хватит и того, что она целыми днями крутится в свинарнике. А сыну здесь делать нечего, найдется ему работа и в своем хозяйстве.

Только Александра Шарапова безотказно работала на ферме. Но делала все как заведенная, ходила сутулясь, была молчалива, редко улыбалась, и Гошка с тревогой смотрел на мать.

Отгуляли метели, отыграли трескучие морозы, и зима повернула на весну. Дни стали длиннее, на солнцепеке вытаивали черные завалинки, с крыш зазвенела частая капель, а к вечеру под застрехами намерзали метровые сосульки, похожие на алмазные мечи и клинки.

На ферме начались опоросы свиней. В станках около розовых гороподобных маток захрюкали десятки сосунков-поросят.

— Ну, сынок, быть нашей ферме с богатым приплодом, — радовалась Александра и каждый день сообщала ему о новорожденных.

Гошке даже показалось, что мать в эти дни тоже оттаяла: стала оживленнее, разговорчивее, не давала покоя ни Ульяне, ни Стеше, то и дело посылала их разыскивать по колхозу Кузяева.

— Слушай, братец! Ты кто на ферме? Хозяин или так... сбоку припека? — в сердцах выговаривала она ему, когда Ефим появлялся на ферме. — Смотри, сколько живности прибавилось! Теперь только бы сберечь да вырастить...

Не было покоя в эти дни и Гошке с Никиткой. Они навещали ферму каждый день и записывали в дневник, сколько какая матка принесла детенышей.

Однажды, заглянув в свинарник, мальчишки застали своих матерей около клетки породистой свиньи Булки. Присев на корточки, Александра с Ульяной и Стешей что-то внимательно рассматривали.

Ребята подошли ближе, заглянули через плечи матерей и увидели на рогожной подстилке трех поросят. Они были синие, сморщенные, жалкие и почти не шевелились.

— Что это, мам? — спросил Гошка.

— Только что Булка опоросилась, — объяснила мать. — Пятнадцать штук принесла. А эти трое — последненькие. Не принимает их матка... покусала даже...

Гошка с Никиткой склонились над новорожденными.

— Ну чего вы глазеете? Чего? Не вашего ума здесь дело! — прикрикнула на них Ульяна. — Шли бы по домам...

Подошел Ефим Кузяев, густоусый, плотный мужчина, в брезентовом плаще поверх полушубка, в шапке-ушанке. Носком сапога небрежно пошевелил поросят:

— Дохляки... Не жильцы на белом свете... Этих можно выбраковывать. Да небось еще будут.

— А если обогреть да с соски попоить? — заметила Александра. — Вдруг и отойдут.

— Куда там!.. Одна морока с этими лядащими. Вы тут со здоровым-то приплодом еле управляетесь. Спишем по акту — и вся недолга.

— И что ты, Ефим, делаешь? — не выдержала Александра. — Зачем же добро губить?

Кузяев нахмурился и, покосившись на мальчишек, отвел Александру в сторону.

— Ты, сестрица, не ерунди, — вполголоса обратился он к Александре. — Кормов на весь приплод нам все равно не хватит. Уж лучше слабосильных да хилых сейчас списать, чтобы потом перед районом за каждого поросенка в ответе не быть. Подохли, мол, при рождении — и никто нас ни в чем обвинить не посмеет. Так председатель колхоза распорядился, Калугин...

Пораженная, Александра отступила назад:

— Быть этого не может!

— Неправильно!.. Нельзя так делать! — вспыхнув, подхватила Стеша Можаева, смуглая девушка в кирзовых сапогах и ватнике.

— Начальству, ему виднее, что делать, — вздохнув, сказал Кузяев. — А мы люди маленькие: приказано — исполняй. И ты, сестрица, особенно-то не усердствуй. Дохляков спишут, вам же, свинаркам, легче будет.

— Ни совести у нашего начальства, ни радения. — Александра горестно всплеснула руками. — И куда ж это несет нас?.. Люди обычно урожаям радуются, приплодам, а мы ж себя под корень рубим.

— Ты же знаешь нашего председателя: сказал — и баста! — оправдывался Кузяев.

— Да Калугин хоть бы нас спросил, что с приплодом-то делать! — не могла успокоиться Александра. — Ведь мы же свинарки все-таки... А то бац — и распоряжение!

— Тетя Шура, а вот пойдемте к Калугину... поговорим с ним, — предложила Стеша.

— И впрямь — сходим! — кивнула Александра и, подойдя к бочке с водой, принялась мыть руки.

— Вы что же — мне не доверяете? — настороженно спросил Кузяев.

— И верить не желаю, — отмахнулась Александра. — Нет, я себе не лиходейка, чтобы живых поросят хоронить... И как у Калугина язык повернулся, чтобы такое сказать... — Она вытерла руки и вместе со Стешей пошла к председателю.

— Распустились! Начальства не слушают... Черт те что! — выругался Кузяев и подозвал к себе Гошку с Никиткой.

— Ну вы, народец, на все руки от скуки. Опять вы здесь? Тащите тогда дохляков в овраг и закапывайте...

Мальчишки взглянули на Ульяну. Та еще раз осмотрела поросят, прикрыла их рогожкой и хмуро кивнула ребятам.

— Зря Александра расшумелась... не жильцы они на белом свете. Несите, коли так...

— Не понесу я... — буркнул Гошка, — пока мамка со Стешей из правления не придут...

— И ты самовольничаешь! — озлился Кузяев. — Тогда убирайся с фермы... и чтоб ноги твоей здесь не было.

— Ладно, Степаныч, не расстраивайся. Мой отнесет, — сказала Ульяна и, завернув поросят в рогожку, сунула их в руки Никитке. Потом еще вручила ему заступ.

Сжавшись и стараясь не глядеть на приятеля, Никитка поплелся к оврагу, хотя до смерти боялся дохлых мышей, кошек и птиц.

Но не прошло и минуты, как его догнал Гошка и отобрал у него рогожку с поросятами.

— Сам закопаешь? Да? — обрадовался Ники Гошка молчал.

Он шел и злился. И почему это Кузяев всегда зовет их «народец», помыкает ими и командует, словно они в долгу перед ним? Небось своего Митьку не пошлет закапывать дохлых поросят. Да если бы не мамки, может, они и на ферму никогда бы не заходили.

Дорога начала спускаться в овраг.

Поросята в рогожке еле слышно попискивали. Гошка сунул под рогожку руку и осторожно потрогал поросят. Они были еще тепленькие. Вот один из поросят слабо ухватил Гошкин палец и принялся сосать его.

«А мамка правильно шумела: нельзя их хоронить», — подумал Гошка и остановился.

— Слышь, — позвал он Никитку. — А они еще живые... палец сосут. Попробуй вот...

Никитка не без робости сунул руку под рогожку, и вскоре лицо его расплылось в улыбке.

— И впрямь живые... Наверное, есть хотят. Им бы сейчас молока теплого... Из соски. Помнишь, как мы кроликов отпаивали?

Мальчишки, словно по сговору, посмотрели на овраг, потом на заступ.

— Молоко-то у нас найдется, — задумчиво заметил Гошка. — А вот где соску взять?..

— Поискать надо, — сказал Никитка. — У нас где-то валялась.

— Тогда пошли к нам, — распорядился Гошка.

...Калугина в правлении колхоза Александра и Стеша не нашли. Бухгалтер сказал, что председатель еще позавчера уехал в город и до сих пор не вернулся.

— А что у вас за дело к нему?

— Самое неотложное. — Стеша подошла к столу бухгалтера и спросила, правда ли, что Калугин отдал приказ выбраковывать и списывать со свинофермы всех слабых поросят.

— Приказ не приказ, а разговор у него с Кузяевым был, — объяснил бухгалтер. — Со слабаками лучше не возжаться. Канительное дело. Хватит нам и здоровых поросят.

Словом, он сказал почти то же самое, что и Кузяев. Подавленные Александра и Стеша вышли из правления.

«Значит, Кузяев не с похмелья все это набрехал», — подумала Александра.

— Что ж делать-то будем? — с тревогой обратилась она к Стеше. — Теперь стыда не оберешься. По всей округе разговор пойдет: клинцовские свинарки живых поросят хоронят... — Она зябко поежилась и туже затянула под горлом платок. — Уйду я с этой фермы — и делу конец.

— Что вы, тетя Шура? — испугалась Стеша. — Как можно? Вы же лучшая свинарка у нас...

— «Лучшая, лучшая», а вся работа впустую идет... Словно воду решетом черпаем.

— А драться давайте... воевать! — блестя глазами, сказала Стеша. — Вот возьмем да и напишем письмо. В райком партии пошлем, в газету. Так, мол, и так, Калугин поросят губить заставляет. И все свинарки под письмом подпишутся.

— Наших начальников, похоже, ничем не проймешь, — вздохнула Александра. — Закусили удила и мчат нас под гору...

— Проймем, тетя Шура. Вот увидите, — решительно заявила Стеша. — Мы уже одно письмо в райком отправили. Большое письмо. О всех безобразиях Калугина и его прихлебателей написали... А вот сейчас насчет поросят сообщим...

— Кто это «мы»? — переспросила Александра.

— Колхозники... все, кто работает честно, за колхоз болеет. Вы, тетя Шура, после смерти дяди Григория не показываетесь нигде, кроме фермы, отошли от всего, а люди знаете как против Калугина накалились... — И Стеша принялась уговаривать Александру написать письмо о поросятах. Она разгорячилась, платок сполз с головы.

— Какая я писака, — махнула рукой Александра.

— Письмо-то почти уже готово, — настаивала Стеша. — Вспомните, что вы только что Кузяеву наговорили. Вот и надо записать все это на бумагу да подпись поставить...

Но Александра, подумав, сказала, что письмо письмом, а время не терпит, и приплод на ферме надо спасать немедля. И было бы совсем неплохо, если бы свинарки взяли домой по нескольку списанных поросят и вырастили бы их для колхоза. Сама она завтра же возьмет двух-трех поросят.

Стеша посмотрела на Александру. Вот она какая, тетя Александра! Трудно ей, но она не отступится, не шарахнется в сторону, не будет хныкать и жаловаться. Значит, не зря, она, Стеша, после школы пошла работать к ней на ферму, учиться у нее мастерству и даже назвала ее своей «крестной».

— И я трех возьму, — решила девушка. — А насчет письма, тетя Шура, все же подумайте...

— Да ты застегнись. — Александра показала на распахнутый ватник. — Горяча больно... А на улице еще не весна красна.

...В сумерки, когда Александра вернулась с фермы домой, она услышала в углу за печкой подозрительную возню. Заглянула туда и ахнула: поросята лежали на мягкой соломенной подстилке, а Гошка с Никиткой, сидя на корточках, по очереди поили их молоком из бутылки с резиновой соской. Им помогали младшие дети Александры — Клава и Мишка.

С простенка, из черной тарелки репродуктора, гремела музыка.

— Это что ж такое? — удивилась мать. — Свинарник в избе устроили?

Гошка подбежал к ней.

— Мам, ты же сама говорила, что поросят с соски можно выпоить, — торопливо заговорил он. — И они совсем не дохлые... молоко лопают, только давай. Уже третий раз кормим... И списывать поросят не надо. Мы их выходим... Помнишь, как с кроликами было? Ни один не подох...

— Тетя Шура, — вмешался Никитка, — а пусть поросята одну неделю у вас живут, другую — у нас. Только вот мамку уломать надо.

— А радио зачем гремит? — спросила Александра.

— А мы все по-научному будем делать, — оживился Никитка. — Электричеством поросят греть, витамины им давать. И пусть они музыку слушают... Лучше расти будут. Мы в книжке читали...

Подойдя к репродуктору, Александра приглушила музыку и невольно усмехнулась. Ладно, пусть ребятишки выпаивают поросят. Это, пожалуй, и лучше, что они взялись за это. Справились же они с кроликами, вылечили молодого грача с подбитым крылом. А Шалопут? Был жалкий щенок-подкидыш, а теперь вырос в здоровенного пса, и ребята подарили его колхозному сторожу.

— Тогда уж на трех поросятах не останавливайтесь, — сказала Александра. — Берите побольше, заводите свою ребячью ферму.

На другой день Александра принесла ребятам еще четырех поросят.

Гошка с Никиткой разыскали белый крученый провод, ввернули в патрон лампочку и принялись греть поросят электрическим светом.

— По науке им солнечные ванны положены, — важно заявил Никитка. — Кости укрепляет...

Потом мальчишки задумались о витаминах. До зеленой травы было еще далеко, и они решили выращивать ее в избе. Наполнили землей противни, тазы, засеяли овсом и заставили ими все лавки и подоконники.

От молока и хорошего ухода поросята вскоре ожили, окрепли, встали на ноги и весело захрюкали.

Как-то раз к Шараповым в избу заявился вожатый звена Борька Покатилов. Приземистый, круглолицый, с ямочками на щеках, он подозрительно оглядел поросят и набросился на мальчишек с упреками. И что они за пионеры? Напали на такую золотую жилу и молчат про нее, скрывают от остальных членов звена. Да если про спасенных поросят умеючи отрапортовать на совете отряда или написать в стенную газету, так о третьем звене заговорят по всей школе.

— А у тебя, Шарапов, всегда свои особые планы, — выговаривал Борька Гошке. — И Никитку за собой тянешь. Прячетесь вы, отделяетесь от всех. Вот и маяк какой-то придумали ни с того ни с сего...

— Мы не прячемся, — нахмурился Гошка. — Мы еще сами не знали, как с поросятами будет... А вот теперь вроде получается. Если хотите, можно всем вместе ухаживать... по очереди.

И Борька записал поросят в план пионерской работы третьего звена.

Через неделю ребята перевели поросят из избы во двор к Шараповым, в отдельный утепленный закуток.

В этот же день Александра привела в закуток Кузяева и показала ему поросят.

— Взгляни-ка, Ефим... Узнаешь списанных-то?..

Поросята с веселым хрюканьем подбежали к ногам Кузяева. Они были розовые, с золотистой щетинкой, с хвостиками-спиральками, с влажными пятачками. Недоверчиво покачав головой, Кузяев поймал одного из поросят, ощупал его, заглянул в рот. Потом осмотрел второго, третьего.

— А ведь неплохо ребятишки постарались, — сказала Александра. — Добрый подарок ферме будет.

Присев на корточки и почесывая поросятам шеи и спины, Гошка рассказал Кузяеву, как они с Никиткой отпаивали поросят молоком.

— Мы им и клички всем дали, — сообщил он. — Это вот Лебеденок, это — Вьюн, это — Черныш...

— Чудо прямо, воскресение из мертвых, — сказал Кузяев и, подозвав к себе ребят, похлопал их по плечу. — Ну и головастые же вы — до чего додумались. Быть вам с премией за таких шпитомцев.

— А какая премия, дядя Ефим? — спросил Борька.

— Каждому по свиному хрящику, не меньше, — отшутился Кузяев. — Ладно, народец, я вас не обижу, будут вам подарки, будут...

— Дядя Ефим, а еще на ферме дохляки найдутся? — разошелся Гошка. — Мы можем всех к себе забрать... Отпоим, вырастим...

— Чего-чего, а этого добра хватит, — ухмыльнулся Кузяев. — Вот это подмога будет, это выручка...

На другой день он передал пионерам еще двух поросят, потом еще и еще. Вскоре в закутке Шараповых их набралось четырнадцать штук.

— Только, чур, помалкивайте о своих шпитомцах, — предупредил Кузяев ребят. — Тихо работайте, без огласки... Потом к Первому мая вы колхозу подарок поднесете... В честь, так сказать, международного дня труда и весны...

Ребятам, особенно Борьке Покатилову, такая затея понравилась. Борька даже представил себе канун майского праздника. Сельский клуб, торжественное собрание. Доярки, полеводы, свинарки, птичницы рапортуют о своих успехах.

Потом на сцену выходит он, Борька Покатилов, и передает Кузяеву визжащих поросят: «А мы, пионеры, спасли четырнадцать списанных, забракованных поросят. Передаем их на пополнение колхозной свинофермы». А кругом музыка, аплодисменты...

— Так, значит, молчок? — еще раз спросил ребят Кузяев. — Всё в тайне держать будете? Договорились?

— Договорились, — кивнул за всех Гошка.

— Зачем же секретничать? — заспорила было Александра. — Дело общее, артельное.

— Ничего-ничего, — отмахнулся Кузяев. — Ребятня, она секреты, загадки любит. От этого только запала в работе больше.

РОДНОЙ ДЯДЯ

Утром, чуть свет, к Шараповым заглянул Ефим Кузяев. Он, по обыкновению, вошел не через сени, а через двор, без стука распахнул осевшую дверь избы и по-хозяйски переступил через порог.

Гошка, его младшая сестренка Клава и братишка Миша в ожидании завтрака сидели за столом. Мать поставила перед ними чугунок с дымящейся картошкой, запотевшую кринку с молоком.

— Завтракайте и марш в школу, — сказала она. — А мне на ферму пора.

— Заправляйтесь, едоки-хлебоеды. — Кузяев покосился на чугунок с картошкой, на ребят. — А негусто у вас на столе, не велики разносолы. — И он поставил на лавку небольшой кузовок, прикрытый тряпицей...

Потом прошелся по избе, потрогал печь, посмотрел на отсыревший угол, на заткнутое тряпкой окно, откуда тянуло холодом, и покачивал головой:

— Да-а, неказисто у вас, холодновато... Опять, значит, без дров сидите...

Гошка, забыв про завтрак, искоса наблюдал за Кузяевым. Дядя Ефим доводился его матери родным братом, и после смерти отца он помогал семье Шараповых: приносил хлеб, мясо, раздобывал дрова, сено для коровы, ссужал Александру деньгами.

Опекал он и ребятишек. Гошку то и дело наставлял уму-разуму, поучал, как надо жить, говоря, что главное в том, чтобы нигде не зевать, не упускать своего, быть оборотистым, смекалистым, не затеряться в хвосте, на задворках.

«Это как ваш Митька?» — переспрашивал Гошка.

«А что ж?.. Парень он смекалистый, держись за него... Такого не затрут, не затопчут».

За шумливый нрав, за горячность и вспыльчивость Кузяев нередко поругивал Гошку, а за озорство иногда пребольно драл за уши или щелкал по затылку.

«Это я по-родственному, для твоей же пользы, — говорил обычно Ефим. — Имею на то полное право».

Гошка злился, выходил из себя и заявлял матери, что он не позволит больше Кузяеву драть его за уши, но мать только грустно усмехалась:

«А ты потерпи, дурачок... ничего с твоими ушами не станется. Он ведь не чужой нам, дядя-то Ефим, печется о нас, заботится...»

После смерти мужа Александре и в самом деле казалось, что без помощи брата ей никак не обойтись. Особенно Ефим нужен был для сыновей — Гошки и Миши. Он и побеседует с ними по-мужски, и построжит, и делу поучит.

Но Гошке от всего этого было не легче. И, когда Кузяев приходил к ним с подарками, ему становилось не по себе, и он старался поскорее уйти из дома. Вот и сейчас он вылез из-за стола и принялся собираться в школу.

Книжки и тетради оказались придавленными кузовком. Гошка в сердцах отодвинул его и едва не опрокинул с лавки.

— Это чего? — недоумевая, спросил он у дяди.

Кузяев отвернул тряпицу, достал из кузовка увесистый кусок парной свинины и протянул Александре. Та замахала руками и отступила к печке:

— Опять ты, Ефим, за свое... Не приму я.

— Бери-бери, сгодится. — Кузяев положил свинину на лавку и кивнул на ребят за столом: — Вон у тебя орава какая. Щей им со свининой наваришь, картошки нажаришь со шкварками.

Кинув подозрительный взгляд на кусок мяса, Александра спросила, откуда же такая жирная, упитанная свинина.

— Да хряка пришлось прикончить... Ваську. Помнишь, что ногу на днях сломал? — пояснил Кузяев.

— Это племенного-то? — ахнула Александра. — Неужто и вылечить было нельзя?..

— Не удалось... начальство порешить приказало. Да ты не сумлевайся. Все по закону сделано. А свинина — это тебе вроде аванса на трудодни...

Гошка испытующе посмотрел на мать — возьмет или не возьмет?

Александра продолжала стоять у печки. Тогда Гошка достал свою заветную тетрадку и, присев к столу, принялся быстро писать.

— Ты чего это строчишь там? — полюбопытствовал Кузяев.

— Дневник веду, дядя, — ухмыльнулся Гошка. — Хотите, почитаю? «На ферме сломал ногу породистый хряк Васька. Начальство приказало его порешить». Правильно, дядя? Без вранья? Все ведь с ваших слов записано... А вот чего я позавчера записал. — Гошка прочел еще одно место из дневника: — «Сегодня заведующий свинофермой Кузяев словил поросенка, который покрупнее, сунул в мешок и отнес его председателю колхоза. А мамке сказал, что это по распоряжению начальства, к которому приехали какие-то гости из района и их надо было угостить».

— Погоди, племяш, погоди! Зачем же писать об этом? — опешил Ефим. — Дело это свое, хозяйское, никого не касается... — Он пристально посмотрел на Гошку и начал о чем-то догадываться. — Ты что же, родная душа? Я тебя на ферму допустил, а ты, значит, ходишь, высматриваешь да в тетрадочку все заносишь?.. Уж не ты ли в комсомольской стеннушке всякие пакости строчишь?

— А что? — вспыхнул Гошка. — Разве там неправда какая? Честно говоря, сам он в комсомольскую стенгазету ни о чем не писал, но свой дневник частенько показывал Стеше Можаевой, которая была членом редколлегии. Когда Стеша училась в школе, она была отрядной пионервожатой, и Гошка по старой привычке был к ней очень привязан.

Стеша всегда с интересом просматривала Гошкины записи.

«Отличные факты, — говорила она. — Прямо не в бровь, а в глаз. Надо будет обнародовать их».

И в стенгазете частенько появлялись острые заметки о непорядках на ферме.

— Вот оно как! — развел руками Кузяев. — В своей же семье и зловредничаешь... На родного дядю тень наводишь... А того не понимаешь, что я тоже не велик хозяин на ферме. Надо мной и повыше начальство есть. Как прикажут, так и делаю. Вот хоть с Васькой этим... Распорядился председатель, и пришлось хряка прикончить... Вот и вам на приварок перепало. Забирай, Александра! — обратился он к сестре.

— Ну, и бери свинину, бери! — взорвался Гошка. — Принимай подачки!.. — И, схватив портфель с книгами, он выскочил за дверь.

Вслед за ним ушли в школу Клава и Мишка.

— Взрывной он у тебя, — покачав головой, сказал Ефим. — Так и полыхает.

— Будешь тут полыхать, — вздохнула Александра. — Мальчишке хочется доброго да хорошего, а кругом что творится... Вот он и примечает. Кормов на ферме в обрез, поросята тощают, свинарки от работы отказываются. Сколько раз я тебя просила хоть бы навоз из свинарника вывезли да воду по трубам провели. Замучились мы ведрами-то воду таскать... Сил больше нету.

Кузяев пожал плечами.

— Докладывал я начальству, а оно ноль внимания. Говорят, доходов в колхозе мало, не до свинофермы пока...

— Уж ты доложишь, — усмехнулась Александра. — Все больше лебезишь да угодничаешь перед начальством... Ну, зачем вот слабых поросят списать согласился. Теперь свинаркам да ребятам дома их приходится выхаживать.

— Да, кстати, — понизив голос, заговорил Кузяев. — Это правда, что ты со Стешкой насчет списанных поросят в район письмо написала?

— Писать не писала — не сумела... А подпись поставила...

— Так вот, Александра... Калугин просил передать. Пока не поздно — подпись сними, не накликай на него беды. Он ведь щедрый к тебе, Калугин, — смотри, какой кусина свинины отвалил. И еще перепадет, если в согласии жить будешь...

Лицо Александры пошло пятнами.

— Вот оно что!.. Не за трудодни, значит, свинина, а за совесть... чтоб смолчала! — Она дрожащими руками завернула в тряпицу свинину и сунула ее в кузовок. — Забирай обратно... Не возьму.

— Да ты в себе?! — опешил Ефим. — Все равно мясо уже но начальству разошлось.

— Рук не хочу марать... Лучше я с ребятами постного похлебаю.

— Хорохоришься... гордость свою показываешь! Только знай — с нашим начальством не вяжись. Да и какой из тебя вояка! Сама знаешь, Калугин не таких сминал. Вспомни хоть бы Егора Краюхина. — Покряхтев, Кузяев поднялся и еще раз оглядел избу. — И еще я тебе скажу, сестрица, на нашу артель пока не надейся. И подумай, как дальше жить будешь. То ли в город подавайся с ребятами, то ли на свое хозяйство нажми, как вот Ульяна Краюхина. Поросят заведи, птицу, огород поднимай...

Александра, прислонившись к печке спиной, молча смотрела на щелястый пол. А может, и прав братец? Видно, уж ей не подняться в этих Клинцах, не стать, как при муже, прежней Александрой Шараповой.

Да и что ее держит здесь? Вот ушел же в город, не поладив с колхозным начальством, Ульянин муж, Василий. И, по всему судя, доволен новой жизнью. Но Василию хорошо — он в городе один, семья его осталась в колхозе. А куда с тремя детьми подастся она, Александра, где устроится, что будет делать?

МАЛАЯ ГРИВА

Широко распахнув дверь, Стеша Можаева вошла в избу Шараповых.

— Новость, тетя Шура, слышали? — заговорила она с порога. — Из города комиссия приехала. Второй день Калугина проверяют. И всё по нашему письму... Почти все факты подтверждаются. И новых хоть отбавляй. Вы знаете, как люди по работе стосковались, по порядку!

И Стеша принялась рассказывать, что сейчас происходит в правлении колхоза. Туда чередой, без всякого вызова, идут колхозники и требуют, чтоб члены комиссии выслушали их. Группа доярок притащила в правление охапку гнилой соломы — такой соломой им приходится кормить стельных коров. Конюх Савелий Покатилов подъехал к правлению на расписном возке, запряженном парой сытых коней, и пожаловался членам комиссии, что его, здорового человека, Калугин второй год держит кучером своей председательской выездной пары, тогда как остальные лошади на конюшне остаются без ухода.

Шофер Сема Пыжов, ругаясь на чем свет стоит, привел членов комиссии на хозяйственный двор, где под открытым небом ржавели три почти новеньких грузовика. «Стоят, запасных частей не хватает, а правление и в ус не дует. А я по ведомости шофером числюсь, бездельничаю, груши околачиваю!»

— Что ж теперь станет с нами? — вполголоса спросила Александра. — Неужто по-честному жить начнем?

— Обязательно перемены будут... По всему видно, люди больше Калугина не потерпят... — заверила Стеша и посоветовала Александре сходить в правление к членам комиссии и порассказать о непорядках на свиноферме.

— Так ты уж написала об этом, — заметила Александра.

— А вы не прячьтесь, лично расскажите. На ферму членов комиссии сводите. Это лучше всякого письма будет.

— Ладно, схожу, — согласилась Александра.

На другой день к Шараповым зашел Кузяев. Он ссутулился больше, чем обычно, был явно чем-то встревожен и торопливо сообщил Александре, что комиссия заканчивает свою работу.

— Большие грехи у Калугина обнаружили. А ваше со Стешкой письмо о списанных поросятах совсем его добило. Видать, загремит теперь Калугин с председательского стула. Да, пожалуй, и другим не удержаться. Говорят, на его место кого-то из города пришлют. Так что, сестрица, надо порядочек на ферме навести... чтоб блестело все, играло, чтоб все в полном ажуре было...

— Какой уж там ажур! — с раздражением сказала Александра.

— А ты постарайся, ребятишек кликни, девчат, — настаивал Ефим. — Да вот еще что. Надо тебе на отчетно-выборном собрании с критикой Калугина выступить. Так, мол, и так — запустили ферму руководители; поросят разбазарили. А я тебя поддержу, тоже словечко молвлю.

Александра усмехнулась:

— Ты что же, Ефим, хочешь сухим из воды выйти? Я, мол, не хозяин над фермой, знать ничего не знаю.

— Всем головы сносить все равно не будут. Кому-то и оставят. А нам с тобой с новым председателем еще работать придется — вот и надо с ним поладить. — И Ефим обратился к вошедшему Гошке: — Почитал бы я, какие у тебя там фактики записаны. А потом бы для пользы дела начальству все и высказал...

Гошка с недоумением покосился на мать: с чего это дядя так заговорил?

Александра молчала.

— Конечно, если секреты какие, тогда не настаиваю, — заметил Ефим.

— Никаких секретов, — сказал Гошка и, достав из портфеля дневник, протянул дяде. — Возьмите, если нужно...

Заметив, что брат собирается уходить, Александра вновь завела разговор о кормах.

— Да, задачка, — почесал в затылке Ефим. — Я уж председателю все уши прожужжал: поросята, мол, с голодухи скоро клетки грызть будут. А запасов в колхозе никаких, хоть у соседей побирайся...

— На Малой Гриве сено должно быть, — напомнила Александра. — Еще летом там стог сена сметали.

Ефим замялся:

— По-моему, его уже давно вывезли да коровам скормили.

— А все же посмотреть надо, Ефим, может, где забытое какое лежит...

— Ладно, поищем, — согласился Кузяев. — Я вот Митьке поручу. Пусть пошукает по округе.

— Зачем же Мите одному искать? — сказала Александра. — Пусть Гошку с Никиткой прихватит. Втроем-то они больше увидят...

Вернувшись домой, Ефим дал наказ сыну, рослому ушастому пареньку, отправляться искать сено.

— Да где ж я его найду? — удивился Митька.

— А ты постарайся, спроворь. Мало я тебя учил.

— Ладно, поищу, — пообещал Митька.

Он не очень был доволен таким поручением, но отказаться не мог — отец не любил, когда ему возражали. Правда, если постараться да сделать как надо, отец, конечно, не поскупится и щедро оделит деньгами на гостинцы.

На другой день Митька, Гошка и Никитка отправились разыскивать сено.

— Ну, команда хрю-хрю, поросячьи хвостики, чего мы втроем делать-то будем? — насмешливо спросил Митька, когда ребята выехали на лыжах за околицу.

— Мамка сказала, что по всей округе искать надо. По лугам, по лесным полянам.

— Только давайте не скопом ходить, а каждый сам по себе. Это вам не лыжная вылазка. Я вот с Поповой балки начну. — И Митька заскользил в сторону оврага.

Гошка с Никиткой посмотрели ему вслед.

Странный и непонятный был этот «дядя Митяй», так звали в деревне младшего Кузяева за его рост, широкие плечи и увесистые кулаки.

Насмешливый, упрямый, он смотрел на всех с недоверчивым прищуром, разговаривал с ухмылкой и почти никогда ни в чем не соглашался с ребятами.

Придумает Гошка с товарищами какую-нибудь хитроумную военную игру — бой за высоту Безымянную или форсирование реки с полной боевой выкладкой, как Митяй тут же высмеет его:

«Это песчаный-то бугор за фермой — высота? Да туда все, кому не лень, по нужде бегают. А реку, — чего ж ее вплавь форсировать, когда можно на плоту переехать!»

А то соберутся мальчишки поиграть в футбол за околицей, а Митяй твердит свое:

«В такую-то жару да мяч гонять! Лучше уж в тенечке полежать или в малинник к кому забраться».

В пионерском отряде Митяя считали бирюком, единоличником. На сборы звена он ходил редко, да и то всегда с какой-нибудь поделкой: то плел корзину из прутьев, то вырезал на палке какие-то замысловатые фигуры и так мусорил в классе, что потом сторожиха жаловалась учителям на все звено.

Не любил Митяй ни дальних экскурсий, ни коллективных походов в кино, ни лыжных вылазок, ни субботников по сбору металлолома и удобрений.

«Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет, — обычно отговаривался он. — А в кино я побольше вашего бываю. Я механику коробки с пленкой помогаю таскать, так меня без всякого билета пропускают».

Когда же Митяя начинали упрекать за отрыв от товарищей, он только усмехался, а на следующий день привозил на школьный двор полную тележку золы или прикатывал тяжелое чугунное колесо.

«Ну что, хватит или еще раздобыть?» — спрашивал он, а потом выяснялось, что золу Митяй отобрал у малышей, а чугунное колесо укатил из колхозной мастерской.

На сборах пионеры частенько заводили разговоры о помощи колхозникам на фермах, в саду, в поле.

«Вы тут решайте, а я пошел, — поднимаясь, говорил он. — У меня поважнее дела есть».

Что это за «дела поважнее», ребята узнавали, когда видели в лесу обломанные ветки черемухи, ободранные стволы лип и дубов, выкошенные участки травы на колхозном лугу.

...В этот день Гошка с Никиткой объехали на лыжах все заречные луга, осмотрели лесные поляны, побывали на Малой Гриве, но ни одного стога сена так и не обнаружили.

— Зря посылала нас мамка, — вздохнул Гошка. — Значит, вывезли все сено...

К сумеркам приунывшие мальчишки вернулись в Клинцы и столкнулись у правления колхоза с Митяем. Тот похвалился, что ему повезло: он нашел на Малой Гриве стог сена.

— И мы там были, — удивился Гошка.

— Были, да ничего не нашли, — усмехнулся Митяй. — Значит, искать не умеете. Глаза разувать нужно... — И он снисходительно похлопал ребят по плечу. — Ладно, не кисните. Завтра со мной сено возить будете — вот и отличитесь!

На другой день, получив на конюшне подводу, мальчишки поехали на Малую Гриву. Лошадь с трудом пробиралась заснеженным лесом и к стогу с сеном подойти не смогла: мешала глубокая канава. Пришлось мальчишкам таскать к саням сено охапками. Вернее сказать, увязая по колено в снегу, сено таскали Гошка с Никиткой, а Митяй укладывал его в сани, все к чему-то прислушивался, поглядывал по сторонам и поторапливал своих помощников:

— Жми, команда хрю-хрю, показывай свою прыть!..

Сена набралось три воза. Два из них мальчишки привезли и свалили около свинофермы еще засветло, а последний, третий воз навьючивали в сумерки.

В Клинцы они въехали, когда уже совсем стемнело.

— Ой, мне же домой надо! — вдруг спохватился Никитка. — Наверное, мамка ищет...

— Иди-иди, — кивнул ему Митяй. — Управимся и без тебя.

Пошатываясь от усталости, Никитка побрел к своему дому, а Митяй, проехав еще немного по улице, вдруг потянул за правую вожжу и повернул лошадь к избе Шараповых.

— Ты куда заворачиваешь? — удивился Гошка. — На ферму же прямо надо.

— Да к вам еду, к вам, — пояснил Митька. — Вам же сено для коровы нужно.

— Ну и что? — не понял Гошка.

— А то... Сейчас половину воза у вас во дворе свалим, остальное я к себе домой отвезу.

— Да ты в уме?! — вскрикнул пораженный Гошка и с силой потянул за левую вожжу. — Сено же для поросят!

— Вот недотепа, — фыркнул Митька, дергая за правую вожжу. — Этот же воз нам с тобой вроде как премия за усердие... Куда хотим, туда и везем.

— Поворачивай, говорю, к ферме!

— Голова с дыркой... вам же добра желают.

— Не надо нам такого «добра»!

Лошадь, не зная, какой вожжи ей слушаться, замотала головой, потом остановилась и затопталась на месте.

Мальчишки, привстав на колени, толкали друг друга плечами и продолжали дергать за вожжи — один за правую, другой за левую.

Митька, наконец, пересилил, и лошадь вновь побрела к дому Шараповых. Тогда Гошка спрыгнул с воза, взял лошадь под уздцы и завернул ее на дорогу, ведущую к ферме.

— Ах, ты вот как! — Разъяренный Митяй сполз с воза и бросился к Гошке.

— Не подходи! — предупредил его Гошка. — Кричать буду. Людей позову!

Митька оглянулся. По дороге от колодца с ведрами на коромыслах шли две колхозницы.

— Балда, лоб чугунный!.. — сплюнув, выругался Митька. — Ну и кормите корову соломой, сидите без молока. — И он зашагал к дому.

Гошка перевел дыхание и, держа лошадь под уздцы, повел ее к ферме.

ЧУЖОЕ СЕНО

Через два дня Митяй после школы позвал Гошку к себе домой.

— Сейчас заправимся, щец похлебаем и опять в разведку.

— Что, опять сено искать? — спросил Гошка.

— Ага... Батя очень доволен нами. Вы, говорит, настоящие ищейки, вам премия положена.

— Какие «ищейки»? — насторожился Гошка.

— Ну, значит, доискиваемся до всего. Из-под земли выроем, из ноги выломим, а чего надо — всегда найдем.

Гошка поежился и сослался было на то, что ему пора домой; время уже кормить поросят да и уроками надо заняться, но Митька почти силой потащил его к своему дому.

Большой, пятистенный, обитый тесом и крытый оцинкованным железом дом Кузяевых стоял на высоких кирпичных столбах. В окна с земли просто так не заглянешь, надо приставить лесенку или забраться к кому-нибудь на плечи.

В просторной комнате, разделенной перегородкой, было много вещей. Славянский шкаф с зеркалом, кровать с блестящими шарами, гнутые венские стулья, ламповый приемник, патефон — все, что Гошка видел в сельпо, казалось, перекочевало в дом Кузяевых.

За столом сидел незнакомый Гошке человек — плечистый, с крупным лицом, с густой шевелюрой.

— Это Казаринов, директор совхоза, — шепнул Митяй Гошке. — Дружок батькин. Они с ним на охоту вместе ходят.

Из-за перегородки вышла Митькина мачеха, еще молодая полная женщина с высоким пучком на голове, продавщица сельпо — «Полина из магазина», как звали ее в Клинцах.

Она поставила на стол откупоренную бутылку с красным вином, закуску и, сев рядом с гостем, с игривым смешком наполнила стаканы.

— За ваше здоровье, Петр Силыч! Что-то редко вы нас навещаете?

Митяй поздоровался с Казариновым и попросил у мачехи есть.

Полина, недовольная тем, что ее оторвали от беседы с гостем, молча поставила перед ребятами по тарелке щей и вновь села рядом с Казариновым.

— Угощайтесь, Петр Силыч... Доброе винцо, культурное, «Харданахи» прозывается. Это я по знакомству достала...

— Не ко времени, Полина, угощение. — Казаринов прикрыл стакан ладонью. — Я к Ефиму Степановичу по делу заехал. Не будет ли у него сена взаймы. Я ведь в прошлом году выручал его ферму...

— Не по-хозяйски живете, Петр Силыч, — усмехнулась Полина. — Без расчета.

— Шут его знает, как оно получилось. Все считал — есть сено в запасе, есть. Еще с прошлого лета стог сена в лесу оставил. А вчера поехал посмотреть — пусто, нет сена.

— Скажи на милость! — сочувственно покачала головой Полина. — Вот же народ пошел! А где у вас сено-то было?

— Да в лесу, за увалом. Как оно, это место, по-вашему называется — Малая Грива, что ли?

— Малая Грива? — воскликнул Гошка и, поперхнувшись щами, вдруг закашлялся.

— Да ты не жадничай, ешь по-людски. — Полина с досадой покосилась на мальчика и обратилась к Казаринову: — Не иначе как единоличник какой-нибудь вашим сенцом поживился. Есть еще у нас такие ловкачи. А вам урок, Петр Силыч, — не оставляйте добро без охраны.

— Урок что надо, — вздохнул Казаринов и поднялся из-за стола. — Пойду Ефима Степановича поищу... Где он сейчас?

— На ферме, пожалуй, — сказала Полина. — И я с вами пойду. Магазин пора открывать.

Они ушли.

Гошка, наконец, откашлялся и, отложив ложку, пристально поглядел на Митяя. Но тот как ни в чем не бывало продолжал хлебать щи.

— Слушай, — вполголоса заговорил Гошка, — а я теперь знаю, кто эти ловкачи.

— Какие ловкачи? — небрежно спросил Митька, облизывая ложку.

— А вот, кто чужое сено с Малой Гривы увез. Это ведь мы с тобой? И Никитка еще.

— Что ты, Шарапчик?

— Так ведь мы сено с Малой Гривы увезли. А оно же не наше, оказывается, а совхозное. — Гошка вылез из-за стола. — Ты знал и молчал. Ну, зачем ты это сделал, зачем?..

— Дурной ты, — ухмыльнулся Митяй. — Какой же грех в том? Мы не для себя сено-то увезли, на общую пользу. А за совхоз не болей. Ему ничто. Казна еще денег подвалит.

— Ах, вот как! Так ты сельпо не постыдишься обобрать и почту.

— Ну-ну, ты потише, — покраснел Митька. — А пусть они там в совхозе не ротозейничают!

— Ты хоть отцу-то сказал, чье сено мы увезли? — допытывался Гошка.

Митька замялся:

— А чего ему говорить... Достали сено, выручили ферму, и делу конец.

— Ну и хват ты! — Гошка покрутил головой и схватил Митяя за руку. — Пошли к дяде Ефиму, расскажем обо всем. Ему и Казаринову...

— Ладно тебе... — отмахнулся Митька. — Теперь уж поздно рассказывать. Сено-то на корм пошло.

— А вот и не поздно! — выкрикнул Гошка. — Не хочешь вместе, один скажу...

Он выскочил из дома Кузяевых и помчался к ферме. Дядю Ефима и Казаринова он на ферме не застал, зато под навесом у кучи сена встретил мать и Стешу Можаеву.

— Что с тобой? — спросила Александра, увидев запыхавшегося сына. — Дрожишь весь, словно жеребенок загнанный?

Гошка оглянулся по сторонам и вполголоса спросил мать и Стешу, знают ли они, чьим сеном кормят поросят.

— Как — чьим? — удивилась Александра. — Нашим, колхозным. Вы же с Митькой сами его разыскали.

Гошка торопливо сообщил о том, что он узнал от директора совхоза и от Митьки Кузяева.

Выпустив из рук корзину с сеном, Александра уставилась на сына.

— Что же вы наделали, головы садовые? — забормотала она. — Чужое прихватили, тайком увезли? Всему же колхозу позор!

— Надо будет в газету написать, — сказал Гошка, посмотрев на Стешу.

— Что ж там в газету? Давайте прямо Казаринову скажем, пока он здесь, — подумав, сказала Стеша и предложила сейчас же разыскать директора совхоза и Кузяева. — Ведь так, тетя Шура?

Александра кивнула головой. Втроем они отправились искать Кузяева и Казаринова.

Кто-то сказал, что Кузяев пошел домой.

Здесь Александра, Гошка и Стеша и нашли Ефима.

Нацепив на нос очки, тот сидел за столом, с озабоченным видом рылся в бумажках и щелкал на счетах. Митька под диктовку отца что-то старательно писал.

— Что, Александра, опять насчет кормов? — не поднимая головы; спросил Ефим. — Повременила бы, недосуг мне. Отчет подбиваю, правление срочно требует.

— Вот именно, насчет кормов, — усмехнулась Александра и спросила, видел ли Ефим директора совхоза.

— Был у меня с ним разговор. Сена просил взаймы. А откуда оно у нас? Сами еле перебиваемся.

— Что еле-еле — сущая правда, — согласилась Александра. — А сенцо-то совхозу придется отдать.

— Это с какой же стати? — насторожился Ефим.

— Да ведь чужое сено-то. Не нами кошено, не нами сложено. Вот хоть Митю спроси...

Митяй еще ниже склонился над столом и принялся часто клевать пером в чернильницу, хотя писать было нечего.

Сделав вид, что ничего не понимает, Ефим покосился на Александру:

— Загадки загадываешь?

— Могу и разгадать. — И Александра рассказала все, что слышала от Гошки.

Сняв очки, Ефим тяжелым взглядом уставился на сына. Потом, привстав, перегнулся через стол и отвесил ему увесистую затрещину.

Митька схватился за щеку и с ошалелым видом отскочил от стола.

— За что мордуешь-то?

— Я тебе как наказал? — процедил Ефим. — Походи по лесу, пошукай... А ты зачем чужое сено с Малой Гривы увез?

— Откуда мне знать, что оно чужое? — захныкал Митька. — Малая Грива, она только по званию малая, а по земле она большая. Там и колхоз сено косит и совхоз косит.

— А ты смотреть должен, где граница проходит. Там межевой столб есть.

— Не было никакого столба!

— Опозорил ты меня. Да за такое тебя убить мало! — погрозил Ефим, вылезая из-за стола.

Распахнув дверь, Митька выскочил из избы.

— Будет тебе, Ефим, — остановила брата Александра. — Может, он и впрямь по ошибке сено-то увез.

С трудом переводя дыхание, Кузяев тяжело опустился на лавку.

— Вот и посылай за чем-нибудь такого ротозея, — пожаловался он. — Потом сраму не оберешься. Сено совхозу придется, конечно, вернуть, а вот чем кормить свиней на ферме, ума не приложу.

— Ладно, Ефим, — подумав, сказала Александра. — Есть у меня дома небольшой запасец сена — так и быть, поделюсь.

— Я тоже немного привезу, — поддержала ее Стеша. — И надо других свинарок попросить. Не чужая ведь им ферма — отзовутся.

— Действуйте тогда, проворачивайте, — согласился Кузяев. — Только вы про Митьку в свой дневник ничего не записывайте... Я с ним по-своему поговорю.

— Бить будешь? — насторожилась Александра.

— Не тужи, сестрица, жив останется, а ума я ему прибавлю.

Александра, Гошка и Стеша вышли из комнаты. В сенях, втянув голову в плечи, сидел Митька. Увидев Гошку с матерью и Стешу, он зло стрельнул глазами и отвернулся. Но Александра заметила — глаза у Митьки были сухие, без единой слезинки.

«И до чего только парень докатился — чужое стал хапать!» — с сожалением подумала она.

Через несколько минут после ухода Александры, Гошки и Стеши Ефим позвал сына в дом.

— Ну что, дуешься на меня?

— Нет, песенки пою, — огрызнулся Митька. — Так звезданул, в ушах до сих пор звон стоит.

— Перехватил, понимаешь, чуток, — признался отец. — Рука сорвалась.

— А за что, спрашивается? — мстительно продолжал Митяй. — Помнишь, я пришел и говорю: «На Малой Гриве сено бесхозяйное нашлось. Воза три. Не переправить ли?» А ты отвечаешь: «Обязательно переправить. Совхозу, ему ничто. Казна еще денег даст». А на другой день сам же мне подводу запряг...

— Знаю, все знаю, — перебил его отец. — А что ж мне делать было? Колхозное-то сено я давно вывез да начальству роздал. Вот и пришлось чужим поживиться. А ты, шалопут, взял да и растрезвонил всем.

— Да не трезвонил я, — оправдывался Митька. — Кто же знал, что Казаринов к нам заявится? Вот Гошка и догадался...

— Ладно, сынок, не журись, — примирительно сказал отец. — Ты лучше за Гошкой поглядывай. Родня-родня, а хуже недруга стал. Следит тут, примечает все...

ВСТРЕЧА

В субботу Никитка отыскал Гошку и спросил, помнит ли он, какой сегодня день.

— Еще бы! — отозвался Гошка. — Твоего батьку встречать будем.

Никиткин отец, дядя Вася Краюхин, работал в городе на заводе сельскохозяйственных машин «Красный металлист» и раза два в месяц приезжал в родную деревню Клинцы к своей семье.

— Тогда за дело! — распорядился Никитка.

«За дело» — это значило: смазать лыжи, проверить крепления, приготовить силки, капканы, чтобы утром, чуть свет, без всякой задержки отправиться всей компанией на охоту. Ни с кем и никогда ребятам так хорошо не охотилось, как с дядей Васей. Он знал все заповедные места в округе, умел читать и разгадывать заячьи и лисьи следы, показывал ребятам, где и как надо ставить силки и ловушки. И хоть невелика была добыча — всего какая-нибудь пара зайчишек на всех, но ребята надолго запоминали такие выходы на охоту. А летом дядя Вася водил их на рыбалку, за грибами, за ягодами. Клинцовские мальчишки прямо-таки сгорали от зависти, но Никитка всем говорил, что ни зайцы, ни рыба, ни грибы больших артелей не любят, и никого к себе не принимал.

Приготовив все, что нужно, для охоты, Гошка с Никиткой на лыжах отправились встречать дядю Васю.

Ребята уже заранее знали, как все это произойдет.

Они побегут на лыжах по хрустящему насту вдоль обочины шоссейной дороги, ведущей к городу, и будут следить за встречными грузовиками. В кузове одного из них они, конечно, увидят дядю Васю. Тот постучит кулаком по крыше кабины, грузовик остановится, Гошка с Никиткой заберутся в кузов и вместе с дядей Васей доедут до Клинцов.

Встречать отца для Никитки всегда было большим праздником. Отец привезет подарки, дома, за чаем, будет много разговоров, а утром они пойдут на охоту.

Да и Гошка всегда с радостью встречал Никиткиного отца. Дядя Вася хотя и не родня ему, но, пожалуй, дороже родного. Он был большим другом умершего два года назад Гошкиного отца. С дядей Васей можно поговорить по душам, поделиться своими делами, затеями, бедами, и тот всегда внимательно выслушает, даст совет и, главное, никогда никому не выдаст.

Мальчишки пробежали на лыжах километра четыре. Мимо проехал уже не один грузовик. В кузовах машин сидели какие-то люди, Гошка с Никиткой размахивали руками, но грузовики, гремя и подпрыгивая на вытаявших крупных булыжинах шоссейки, пролетали мимо.

— А может, дядя Вася не заметил нас, — осторожно сказал Гошка.

— Нет... Он же знает, что мы его встречать будем, — отозвался Никитка и, увидев очередную машину, принялся еще энергичнее размахивать рукой.

— А у нас, наверное, ужинать сели, — вздохнул Гошка, поглядев в сторону деревни.

— И у нас, — согласился Никитка и с виноватым видом предложил: — Раз ужин — ты вертайся тогда. Я один встречу.

— Нет уж, вместе так вместе, — заявил Гошка.

Сумерки синели, сгущались, из низины поднимался молочный туман. Мимо проехало еще несколько грузовиков, а дяди Васи все не было.

— Наверное, работа срочная. В ночную смену остался, — вслух подумал Никитка, замедляя шаг. — Пошли по домам, пожалуй...

— А кто он там, на заводе-то, тятька твой? — спросил Гошка. — Слесарь? Токарь?

— Я ж тебе говорил: слесарь-сборщик, — пояснил Никитка. — Жатки там собирает, косилки, сеялки.

— А чего дядя Вася в город ушел? — допытывался Гошка. — Почему он в колхозе не живет?

— Ты же знаешь, что он с Калугиным не поладил. Вот и ушел.

— Так это когда было-то? А теперь мог бы домой попроситься, сейчас и с заводов людей в колхоз отпускают. Знаешь, как хорошо было бы! И ты всегда с ним вместе, и на охоту ходи хоть каждый день...

— Знамо дело, хорошо, — вздохнув, согласился Никитка, — Только его не отпустят. Без него там никак не могут, зараз все остановится.

Никитка неохотно завернул лыжи обратно, но тут один из грузовиков с зажженными фарами прижался к обочине дороги. Из кузова поднялся мужчина в стеганом ватнике и замахал мальчишкам рукой.

— Вот и тятька!.. Я ж говорил, что встретим! — вскрикнул Никитка и, взяв лыжи, перепрыгнул через дорожную канаву.

Гошка не отставал от него.

Дядя Вася помог мальчишкам забраться в кузов, постучал по крыше кабины, и машина тронулась.

Никитка с Гошкой уселись на дне кузова рядом с дядей Васей.

Высокий, сильный, в чесаных белых валенках, в шапке-кубанке с серым верхом, Никиткин отец показался Гошке совсем еще молодым. Усы у него были аккуратно подстрижены, щеки и подбородок выбриты до синевы.

— Ну, други мои, далеконько же вы забрались, — заговорил дядя Вася. — А я, признаться, задержался сегодня.

Он наклонился к сыну и привлек его к себе.

— Ой, тятька, — заартачился Никитка. — Парикмахерской от тебя пахнет.

— А как же? Обработали что надо, по высшей категории, — довольно сказал дядя Вася. — Ладно-ладно, не буду. Тоже мне, застеснялся. — Он надвинул шапку Никитке на нос и потрепал Гошку по плечу. — Ну, здоров, колхозный народ! Как жизнь молодая?

— А ничего, все по-старому, — ответил Никитка и поспешил сообщить отцу, что к завтрашней охоте у них с Гошкой все уже готово.

— Лады. Вот и поохотимся на славу, — кивнул дядя Вася и вдруг заметил, что Никитка то и дело поглядывает на тугой рюкзак у его ног.

— Ах да... Чуть не забыл, — спохватился он и, развязав рюкзак, достал из него городские подарки.

Сначала дядя Вася дал Никитке с Гошкой по бублику с маком. Бублики были крупные, как колеса с детской коляски, румяные, сладкие и рассыпчатые — таких в Клинцовском сельпо никогда не продавали.

Потом он вручил мальчишкам лакированные пугачи.

— А пробки? — напомнил Никитка.

— Потом выдам, потом. Еще палить начнете. А мы ведь не одни в машине-то, — шепнул дядя Вася и кивнул на сухощавого, средних лет мужчину в кепке и в легком бобриковом пальто, который сидел на большом рыжем чемодане в передней части кузова.

Рядом с мужчиной, закутанная, словно кукла, в клетчатый платок и старый дубленый полушубок, сидела не то девочка, не то мальчик. Сквозь щелочку в платке выглядывал только кончик розового носа да задорно поблескивали глаза.

Мужчина то и дело наклонялся к «кукле» и вполголоса спрашивал:

— Ну как, птица-синица, не замерзла еще? Оттаивать тебя не придется?

«Кукла» что-то пищала и начинала шевелиться, словно пыталась выбраться из-под кучи одежды, но мужчина в бобриковом пальто закутывал ее еще сильнее.

«И впрямь, синица заморская, мерзлячка, — подумал Гошка. — Куда ее только везут такую?» — И, жуя вкусный бублик, он сделал вид, что ему совсем не холодно, и перестал растирать ухо, хотя мороз заметно крепчал.

— А теперь рассказывайте, какие дела в колхозе, — вновь обратился к ребятам дядя Вася. — Как мамки на ферме работают?

Мальчишки приосанились. Хотя Никиткин отец после ухода в город считал себя вольным казаком, неподвластным колхозу человеком, но все же продолжал интересоваться артельными делами. И каждый свой приезд домой подолгу беседовал с людьми.

И Гошка с Никиткой всегда были первыми, кто встречал дядю Васю, и с удовольствием рассказывали ему о колхозных новостях.

— А что ж мамки? — заговорил Гошка. — Работают, ишачат.

— Это как то есть «ишачат»? — вдруг спросил мужчина в бобриковом пальто.

— А так вот... Крутятся целый день на ферме с поросятами и почти что задарма. Уже весна скоро, а мамки на трудные дни ни шиша еще не получили.

— «Трудные дни» — это, значит, трудодни? — переспросил мужчина. — А ничего не скажешь — метко. Это вы сами придумали?

— Зачем сами? — ответил Гошка. — У нас все их так называют.

— Ребятишки вам наговорят — только слушайте, — заметил дядя Вася и, желая переменить тему разговора, спросил ребят, как поживают их «шпитомцы».

— Ничего, растут... Уже четырнадцать штук, — сообщил Гошка.

— Скажи на милость, целое поголовье! — удивился дядя Вася. — И куда же вы их потом?

— На ферму передадим. В подарок от пионеров.

— Ну, а председатель-то колхоза знает об этом?

— Это Калугин-то? — фыркнул Гошка. — Так он уже не председатель больше. Сняли его на той неделе на собрании.

— Сняли?! — обрадовался дядя Вася. — Да что же вы молчите про такое дело!.. — И он, ближе придвинувшись к ребятам, попросил рассказать обо всем поподробнее.

Гошка замялся. На колхозное собрание их с Никиткой не пустили, но они все же кое-что знают.

В колхозе была ревизия. Оказалось, что Калугин развалил артельное хозяйство, растранжирил много колхозных денег, потому как часто пил-гулял с дружками да сладко закусывал. На собрании сняли также с работы заместителя Калугина, бухгалтера, кладовщика, кое-кого из бригадиров.

— Давно бы пора вымести эту теплую компанию, — кивнул дядя Вася. — Ну, а Кузяев как, тоже загремел?

— Нет, дядю Ефима не тронули. Мамка говорит, он на собрании первый против Калугина выступил. Все его проделки разоблачил. И как тот свиноферму без кормов оставил, и как поросят разбазаривал.

— Хитер бес лукавый! — Дядя Вася сокрушенно покачал головой. — Выкрутился... А кто же теперь за хозяина в колхозе будет?

— Нового будут выбирать, — сказал Никитка. — Говорят, из города кого-то пришлют.

— А что за человек — не знаете? — заинтересовался дядя Вася. — Как в Клинцах-то о нем судят?

— Да по-разному, — отозвался Гошка. — Одни говорят, он честный и дело понимает. А другие — что сердитый очень, все криком берет, приказом. И зашибать любит. Не хуже Калугина.

— Слыхали, мил человек. — Дядя Вася обернулся к мужчине в бобриковом пальто и, как видно, продолжая разговор, начатый еще до ребят, пожаловался: — Ну, что тут скажешь? Не везет нашим Клинцам. Никак колхоз на ноги встать не может. А все почему — головы самостоятельной нет, хозяина. Чтоб тот дело свое понимал, душой за него болел. Вот люди и уходят из артели...

— Председатель колхоза — дело, конечно, большое, — негромко ответил мужчина в бобриковом пальто, — но и с членов артели спрос тоже немалый. И бежать из колхоза на легкие хлеба, бросать свое кровное — честь невелика. Не так ли, Василий Егорыч?

— Погодите, мил человек, — удивился дядя Вася. — Да мы вроде и не знакомились. Откуда же вам знать меня?

— А как же мне не знать старшину Краюхина? Три года войны. Стрелковая рота. Курская дуга. Разве это забудешь?

Дядя Вася схватился за борт машины и подался вперед.

— Товарищ старший лейтенант! Николай Иваныч! — вскрикнул он. — Вы ли это? Вот уж не признал! Едем, болтаем себе. Ну и встреча!

— Я, Василий Егорыч, я...

Привстав на колени, они потянулись друг к другу и обнялись.

Приподнявшись, Гошка с Никиткой во все глаза смотрели, как два взрослых человека жали друг другу руки и хлопали по плечам. Еще бы — такие встречи случаются не каждый день!

Вскоре грузовик, затормозив, остановился около правления Клинцовского колхоза.

— Ну вот и приехали, — объявил Николай Иванович и первым спрыгнул на землю.

— А вы куда, собственно? К кому? — спросил озадаченный дядя Вася.

— Сюда... в Клинцы. — Николай Иванович кивнул на деревню. — Я ведь тот самый, кого ребята так расписали... Меня райком партии председателем колхоза к вам рекомендует. А это — моя дочка, Елькой зовут, — показал он на «куклу» под тулупом.

Потом достал из кузова узлы и чемоданы и поставил их на землю. В ту же минуту Гошка с Никиткой заметили, как из-под тулупа вынырнула «кукла» — это действительно была девочка в короткой заячьей шубке и лыжных штанах. Она поднялась на борт грузовика и, раскинув руки, прыгнула в объятия отцу.

— Очень приятно, — обескураженно забормотал дядя Вася, вылезая из грузовика. — Значит, в наши края приехали. На прочное, так сказать, жительство?

— Как видите...

— Так заходите, Николай Иваныч, гостем будете, — пригласил дядя Вася. — А на ребят не серчайте. Они по глупости чего не наболтают.

— Да нет. Ребята обстановочку в колхозе в основном правильно обрисовали, — засмеялся Николай Иванович. — Ну, а насчет меня что ж тут обижаться? Кстати, меня здесь еще никто не знает.

— А вот и неправильно все! — Девочка обернулась к Никитке и Гошке. — И совсем мой папа не зашибает. Вот ни столечко. И кричать он не любит. И нечего вам всякие сплетни собирать.

— Что ж ты так сразу напустилась на них? — остановил ее Николай Иванович. — Успеете еще, разберетесь. Давай-ка вещи таскать.

Подхватив узел, девочка пошла вслед за отцом. Дядя Вася с ребятами направился в другой конец деревни.

— Зря вы мне фронтового командира так оконфузили, — упрекнул он мальчишек. — Николай Иванович человек душевный, пристальный... Бойцы за него жизни не щадили.

— Так это же не мы, — буркнул Гошка. — Другие так говорят. Кузяев, к примеру.

— А нелегко будет командиру нашу артель поднимать, — вслух размышлял дядя Вася. — Тут такая позиция — в лоб ее не возьмешь. В обход надо, маневром да сноровкой.

НОВЕНЬКАЯ

В первые же дни, когда Николай Иванович с дочерью поселился в Клинцах, к ним зашел Митька Кузяев.

— Я знаю, ты в нашем классе будешь учиться. В пятом, — сказал он Ельке, вызвав ее за дверь. — Давай я тебя в школу провожу.

— Я и сама дорогу найду.

— А знаешь, какие у нас собаки на улице злые!

— Я хлеба возьму. Корочку им брошу.

— Потом, и мальчишки могут пристать. Они у нас такие.

— Я мальчишек не боюсь.

— Все равно, держись за меня, — упрямо твердил Митяй. — Со мной не пропадешь.

Елька окинула взглядом сбитую, рослую фигуру Митяя.

— Ты ничего... упитанный. Спортом занимаешься?

— Ага... — польщенно улыбнулся Митяй. — Бегаю, плаваю. Гирю могу выжимать.

Потом Елька принялась расспрашивать о пятом классе: кто из учеников самый сильный и слабый, смелый и трусливый, добрый и злой.

— Хвастать не буду, — Митяй погладил мускулы на руках, — но пока я всех перебарываю. Насчет слабого — это, наверно, Никитка Краюхин. Он всем уступает. Добрых ребят у нас мало. А вот кто злой — так это Гошка Шарапов. На всех кидается.

— Это какой Гошка? — оживилась Елька. — Александры Шараповой сын? Знатной свинарки?

— Он... А ты откуда знаешь про его мать? И какая же она знатная! — фыркнул Митька.

— А я в газетах читала, — не унималась Елька. — И про Гошку знаю. И что ребята подарок колхозу готовят.

— Забавляются «поросячьи хвостики», — отмахнулся Митяй. — Делать им нечего!

— Нет, это очень интересно, — заявила Елька и попросила познакомить ее с Гошкиной компанией.

— Еще чего! — буркнул было Митяй, но, вспомнив наказ отца подружиться с председателевой дочкой, повел ее к Шараповым.

Гошка, Никитка и Борька только что подогрели молоко для «шпитомцев», как в избу неожиданно ввалился Митяй. Вслед за ним вошла девочка в короткой заячьей шубке, в синих лыжных штанах и пушистой вязаной шапочке. Из-под шапочки торчали жесткие косички, похожие на закругленные рожки молодого баранчика.

— Вот, — кивнул Митяй на заячью шубку, — дочка нового председателя Карасева. В нашем классе будет учиться.

— Здравствуйте! — тряхнув косичками, сказала девочка. — Меня зовут Нелли, Нелька, а проще всего Елька. А вас как?

Помявшись, мальчишки назвали свои имена.

Елька улыбнулась и покосилась на бутылочки с молоком.

— Шпитомцев поить будете? Да? Где они у вас, покажите!

Гошка нахмурился:

— Каких шпитомцев?

— Ну-ну, не хитри... — Елька погрозила ему пальцем. — Помнишь, в машине вместе ехали. Я все слышала.

Гошка переглянулся с Никиткой и прикусил язык.

— Чего уж там, — махнул рукой Борька. — Показывайте, раз проболтались.

— Да вы не думайте, я никому не выдам. Раз тайна, это очень интересно.

И она принялась рассказывать, как работали пионеры из их городской школы. Они часто ходили в пригородный совхоз и помогали телятницам и свинаркам. Она, Елька, с подружками ухаживала за поросятами, кормила их, чистила, даже получила за хорошую упитанность молодняка благодарность от заведующего фермой. Так что поросят она совсем не боится, и ребята могут смело взять ее в свою компанию.

— Вот хоть сейчас проверьте. Давайте, я шпитомцев покормлю, — заявила Елька, выхватив у Гошки бутылочку с молоком.

Пришлось мальчишкам показать девочке своих поросят.

И верно, Елька довольно ловко управлялась с ними. Разговаривала с поросятами ласковым голосом, чесала им спины, шеи; у особенно нахальных вовремя отбирала соску, слабым и нерасторопным давала пить молоко подольше.

— Да они же у вас крепенькие, резвые, — похвалила Елька «шпитомцев». — Пора уж им кисели готовить, кашу. И минеральную подкормку надо давать.

— А ничего девчонка... дело понимает, — шепнул Борька ребятам. — Может, примем ее к себе?

— Примем, коли так, — кивнул Гошка.

— А знаете, чего я вам привезла, — сказала Елька мальчишкам, когда, покормив поросят, все вернулись в избу.

Она вытащила из кармана бумажный сверток, сорвала с него веревочку и принялась раскладывать на столе пожелтевшие газетные вырезки. Были тут и статьи, и очерки, и короткие заметки о делах и людях Клинцовского колхоза, и фотографии отдельных колхозников.

— Это все пионеры нашего звена собрали, когда узнали, что я с папой в деревню еду, — пояснила девочка. — Все газеты перерыли. Ты, говорят, Елька, должна знать, куда едешь. Какие там люди, в Клинцах, что они делают, чем славятся. — Елька подтолкнула ребят к столу. — А может, мы в школе уголок откроем — «Люди нашего колхоза»? Пусть ходят все, смотрят, учатся. Посмотрите, какой снимок. И подпись под ним: «Лучшая свинарка колхоза «Клинцы» Александра Степановна Шарапова». А вот и статья про нее. Гоша, это ведь мамка твоя?

Мальчишки долго рассматривали тусклую газетную фотографию.

— Только это когда было-то? — разочарованно заметил Борька. — Забылось все давно.

— А вот и еще снимок, — не унималась Елька. — Два дяденьки у трактора, а им знамя подносят. Руки жмут, поздравляют. — Она с трудом разобрала подпись под снимком: — «В районном соревновании первое место завоевали механизаторы колхоза «Клинцы» Павел Григорьевич Шарапов и Василий Егорович Краюхин».

Мальчишки, отведя глаза в сторону, молчали.

— Да вы что как воды в рот набрали? — удивилась Елька и обернулась к Гошке. — Шарапов — это твой отец, что ли?

— Да-да, отец, — поспешно кивнул Борька. — Только его уже в живых нет. Похоронили в позапрошлом году. А дядя Вася Краюхин в город ушел.

— Вот оно как, — в замешательстве забормотала Елька. — А я и не знала...

— Так вот знай! — в сердцах вырвалось у Гошки. — Нечего тут старину ворошить. И забирай свои бумажки! — Он торопливо собрал со стола газетные вырезки, сунул их в руки девочки.

— Ну, чего ты, Гоша? Чего? — попытался остановить его Никитка. — И никакой тут обиды нет. Все ж так и было.

Но, увидев глаза приятеля, он понял, что с Гошкой сейчас лучше не разговаривать.

Никитка кивнул Борьке с Елькой, и ребята поспешно вышли за дверь.

А Гошка остановился у комода, выдвинул средний, ящик и принялся вытаскивать из-под белья почетные грамоты отца и матери, газетные вырезки, дипломы сельскохозяйственных выставок, фотографии — весь семейный архив.

Вот отец с матерью, совсем еще молодые, сняты на агротехнических курсах, вот мать на Сельскохозяйственной выставке, в городке животноводства, вот отец мчится полевой дорогой на мотоцикле — тогда он работал бригадиром тракторной бригады. А рядом с ним в коляске сидит он, Гошка...

Мальчик невольно улыбнулся. Отец купил мотоцикл за полцены — разбитый, изношенный, — починил своими руками, покрасил в ядовито-зеленый цвет, и «конек-горбунок», как прозвали в колхозе шараповскую тарахтелку, с бешеной скоростью стал носиться по полевым дорогам.

Бывало, только отец соберется к своим трактористам, как Гошка тут как тут:

«Тятька, и я с тобой!»

«Так я ж до поздней ночи в бригаде пробуду».

«И я до поздней».

«А может, и заночую в поле...»

«И я заночую... В коляске могу спать».

«Так у меня ж запасных частей в коляске полно».

«А я маленький... умещусь».

Отец отмахивался, уезжал один, а Гошка с истошным воплем бросался вдогонку.

Мать отпускала ему шлепок и утаскивала домой, но Гошка продолжал так скандально орать, что соседи стали поговаривать, что Шараповы совсем не жалеют своего первенца.

«Возьми ты его, Паша, с собой. Протряси на своей тарахтелке», — как-то раз попросила мужа Александра.

И Павел уступил жене.

Первый раз он решил прокатить сына «с ветерком».

«Конек-горбунок» подпрыгивал на ухабистой дороге, тарахтел, чихал, стрелял то одиночными выстрелами, то длинными очередями.

«Ну как? — Отец лукаво посмотрел на сына. — Печенки еще целы?»

«Ага. Все на месте», — ответил Гошка, судорожно вцепившись в борта коляски. «Может, еще газануть?»

«Ага. Можно», — кивнул Гошка, стараясь держать язык за зубами, чтобы не прикусить его во время езды.

Испытание в конце концов было выдержано, и после этого Гошка частенько стал выезжать с отцом в поле.

И что это была за радость!

Мчишься на «коньке-горбунке» полевой дорогой, ветер бьет в лицо, придорожная трава хлещет по стенкам коляски, сизая пыль встает за мотоциклом плотной дымовой завесой. Мелькают деревни, полевые станы, тракторные будки, подводы, коровы на лугу, а Гошка сидит, словно в кино на самом лучшем месте. Попробуй кто-нибудь из мальчишек обойти все эти места своими ногами — никаких сил не хватит, мозоли набьешь да еще заблудишься.

Но самое интересное еще впереди — в тракторной бригаде.

Пока отец чинит разладившийся мотор или меняет какую-нибудь часть, можно потолкаться среди трактористов, послушать их разговоры, узнать, кто сегодня вышел на первое место, а кто застрял в борозде или допустил пережог горючего.

А бывали совсем счастливые дни, когда отец сам садился за руль трактора, брал с собой в кабину Гошку, и они до позднего вечера бороздили поле.

Каким же неописуемо вкусным казался после этого борщ в полевом стане — такого дома никогда почему-то не бывало. Гошка съедал полную алюминиевую миску, живот его становился тугим, как пионерский барабан, но он храбро просил добавки.

«Ешь, дитя полей, заправляйся», — смеялась стряпуха.

Проведя в тракторных бригадах вместе с отцом иногда несколько дней, Гошка возвращался домой пропеченный солнцем, пропахший керосином, с масляными пятнами на рубахе, с закопченной бурой шеей и черными руками.

«Вижу, вижу, мы тоже пахали, — качала головой мать. — Грязи и копоти на десятерых трактористов хватит». — И, сунув сыну в руки чистое белье, мочалку и мыло, она прогоняла его на речку мыться.

А по пути на речку Гошку обступали приятели, и он, не спеша расставаться с промасленной рубахой и грязью на лице, пространно рассказывал им о делах тракторной бригады. Не только ребятишки верили, что младший Шарапов знает все до капельки, но даже взрослые нередко обращались к бригадирову сыну:

«А ну, Павлыч, освети положение с полевыми работами, разъясни обстановочку».

Дома Гошка не раз слышал, как мать высказывала отцу свои обиды — тому, мол, хорошо в поле, у него машины, моторы, железные помощники, а каково им, свинаркам, на ферме, где все делается вручную — качай воду из колодца, носи ее тяжелыми ведрами, лопатой вычищай навоз, охапками разноси корма по кормушкам. Неужто ничего и придумать нельзя?

И отец стал частенько заглядывать на ферму. Он осматривал помещение, замерял его рулеткой, потом чертил что-то на большом листе бумаги, производил всякие расчеты.

«Сделаем, Саша, трактористы все могут, — сказал он как-то жене. — Моторы на ферме поставим, воду проведем по трубам, вагонетка корма будет развозить. Вот только наше правление надо раскачать».

Но сделать отец ничего не успел.

Осенью он простудился, заболел, и его отвезли в больницу. Оттуда он уже не вышел. А отцовские чертежи и планы так и остались лежать в правлении колхоза, в шкафу среди бумаг и конторских книг.

ПРИМУСНЫЕ ИГОЛКИ

Примус никак не хотел разгораться.

Елька изо всех сил накачивала его, словно велосипедное колесо, и подносила зажженную спичку.

С угрожающим шумом вспыхивал венчик огня, распускался пышным оранжево-голубым цветком, но потом вдруг сникал, начинал моргать, потухал, и комната наполнялась вонючим синеватым чадом.

С ужасом поглядев на сковородку с ломтиками сырой картошки, Елька вновь принялась накачивать примус: отец вот-вот придет завтракать, а картошка еще не поджарилась и чай не готов.

Когда Елька решила ехать с отцом в деревню, ей казалось, что все будет хорошо и необыкновенно.

Утром они вместе готовят завтрак, потом Елька уходит в школу, а отец отправляется в правление колхоза. Он наряжает бригадиров на работу, объезжает на машине все поля и фермы, проверяет, как идет работа.

В обед они встречаются снова, вечером ходят вместе в кино, слушают радио, вместе читают книги. А еще они с отцом часто будут выбираться в лес, в поле, на речку — Елька очень любит природу и хочет многое узнать о травах, о птицах, о деревьях.

А потом мама тоже приедет в колхоз, и они будут жить втроем.

Но в деревне все оказалось иначе.

Ельке надолго запомнилось первое колхозное собрание.

Уполномоченный райкома партии представил Николая Ивановича колхозникам и сказал, что райком рекомендует его в председатели Клинцовской артели.

Затем колхозники долго и придирчиво расспрашивали отца Ельки, кто он такой, чем занимался до сих пор, не погорячился ли, согласившись поехать в село.

Отец коротко рассказал о себе. Вырос он в деревне, работал в поле, пас скотину, потом воевал на фронте, там же перед боем вступил в партию, после войны заочно окончил сельскохозяйственный институт, стал работать в районном аппарате. Но он всегда тянулся в деревню, к земле...

Кто-то недоверчиво спросил, не останется ли жена нового председателя в городе и не будет ли он сам жить в колхозе только наездом, как дачник.

Отец ответил, что городскую квартиру он уже сдал, что жена его медик, сейчас находится в экспедиции, но она обязательно приедет в деревню и будет работать здесь на медпункте.

— Не беспокойтесь, — заверил отец. — Я к вам надолго приехал... и не на даровые хлеба. Меня партия сюда послала. Хочу вместе с вами хозяйство на ноги ставить, чтобы в колхозе продуктов было много, чтобы вы жили зажиточно, чтобы каждый из вас за свой честный труд получал хорошо. Ну, вот, как, скажем, рабочие на заводе...

Собрание зашумело — все, мол, это сказки для малолетних. Таких заработков у них в колхозе никогда не было и не будет.

— А может, для кого и будет, — усмехнувшись, подала голос Ульяна Краюхина. — Вот как только заголосуем товарища Карасева в председатели, он и станет, как Калугин, получать свою твердую зарплату. Денежками, да каждый месяц.

Ельке даже показалось, что после таких слов колхозники не захотят выбрать отца в председатели.

Но тут отец громко заявил, что, пока колхоз не окрепнет, он согласен работать на тех же условиях, как и все колхозники: будет получать по трудодням.

Собрание ахнуло: такого еще не было ни с одним из прежних председателей.

Потом, когда Николай Иванович ответил на все вопросы, заговорили колхозники. Выступило человек десять: свинарка Стеша Можаева, кучер Савелий Покатилов, шофер Пыжов, дед Афанасий...

Все они говорили по-разному, но почти об одном и том же: если новый председатель обещает все это не ради красного словца, то такой человек им по душе. Пусть только он наведет в хозяйстве порядок, а они уж покажут, как умеют работать.

После долгих споров собрание наконец проголосовало за Елькиного отца.

Начались нелегкие председательские будни.

Отец с утра до вечера пропадал в правлении, на фермах, в мастерской. Его будили даже ночью и просили срочно прийти на свиноферму или в коровник, где шли опоросы и отёлы.

На квартиру то и дело заходили бригадиры, животноводы, механизаторы. Они требовали кормов для скота, покрышки для грузовиков, запасные части к тракторам.

Отец писал письма, звонил по телефону, ездил в район, связывался с соседними колхозами, с шефами.

Он так уставал за день, что, возвращаясь поздно вечером домой, нередко засыпал прямо в одежде, и Ельке приходилось стаскивать с него сапоги.

Заниматься домашним хозяйством отцу, конечно, было некогда, и все заботы легли на плечи девочки.

Она ходила в магазин за хлебом, за керосином, покупала у колхозников молоко, картошку, сама готовила завтраки, обеды. Без привычки у нее все не ладилось: то что-нибудь пересолит, то пережарит или недожарит. Да вот еще этот проклятый примус...

Из соседней комнаты выглянула Таня Покатилова — приземистая, скуластая девочка с густым смуглым румянцем на щеках, дочка хозяйки дома, у которой Карасевы снимали квартиру.

— Ну и начадила ты! — Таня открыла форточку и кинула взгляд на сковородку на примусе. — И чего ты, Елька, изводишь себя? Пусть твой отец только распорядится — и все у вас будет: и продукты из колхозной кладовой, и завтрак с обедом вам приготовят. Калугин всегда так делал.

— Нет-нет, — поспешно сказала Елька. — Мы с папой сами все можем. И всего у нас хватает.

— Так уж и хватает, — усмехнулась Таня. — А ты знаешь, что в колхозе говорят? Не заживется у нас Николай Иваныч, раз по трудодням получать согласился.

— Почему это не заживется? — обиделась Елька. — Он же слово дал, что никуда не уедет, пока трудодень богатым не станет. А папа болтать не любит.

— Может, и не сбежит, — задумчиво сказала Таня. — Про Николая Иваныча в деревне еще и по-другому говорят. Видать, смелый он, шибко партийный, если за наш колхоз взялся.

Елька потупилась и, ничего не ответив, принялась вновь накачивать примус.

— Хватит тебе, еще взорвется, — предупредила Таня. — Надо иголкой прочистить.

Елька достала швейную иголку и попыталась прочистить отверстие в головке. Но иголка была слишком толста.

Таня сказала, что нужна особая иголка — примусная, из тонкой стальной проволоки.

— Не купили мы примусных, забыли, — призналась Елька. — Может, самим сделать?

Таня принесла из сеней кусок провода. Девочки отделили от него тонкую проволочку и с таким усердием принялись прочищать примус, что проволочка вскоре сломалась и застряла в отверстии.

— Смотри-ка, Николай Иваныч идет! — вскрикнула вдруг Таня, кивнув через окно на улицу. — Чем ты его кормить будешь? — Она схватила с примуса сковородку с недожаренной картошкой и убежала во вторую половину избы.

В комнату вошел Елькин отец. Сбросил пальто и потер зазябшие руки:

— А ну, молодая хозяйка, корми скорее. Я здорово проголодался, — обратился он к дочери. Потом покосился на примус. — Совсем, значит, техника отказала. Ну что ж, обойдемся без горячего.

— Сейчас, сейчас... все будет готово, — сконфуженно забормотала Елька, возясь с примусом.

Махнув рукой, Николай Иванович попил холодного молока с хлебом и сказал дочери, что обедать они пойдут в чайную.

Потом он оделся, забрал какие-то бумаги и, прежде чем выйти за дверь, пристально посмотрел на Ельку.

— Слушай, дочка. По всему видно, не получается у нас домашнее хозяйство. Может, тебе лучше в город вернуться, в школу-интернат поступить?

Елька прикусила губу. Как же так? Она ведь твердо решила, что едет с отцом в деревню, будет ему во всем помогать и ничего не испугается. А как хорошо проводили ее ребята из городской школы, сколько надавали всяких наказов. И вдруг — вернуться в город, оставить отца!

— А кто на собрании говорил, что в деревню надолго едет? И со всей семьей? — с обидой напомнила Елька.

— Говорил, не отказываюсь. Но, понимаешь, если такие затруднения... Поживешь в интернате до приезда матери, а потом видно будет.

— А зачем потом? Я лучше сейчас никуда не поеду, — дрогнув в лице, заявила Елька и вновь принялась за хозяйство. — Это все примус виноват. Надо иголок купить. А готовить я научусь, вот увидишь.

— Ну, если дело только в примусе — тогда сдаюсь, — невесело улыбнулся отец. — Эту технику мы уж как-нибудь одолеем.

В комнату вбежала Таня и передала Ельке несколько примусных иголок.

— В чулане нашла. Старые, но еще годятся. Теперь держись, примус!

Вслед за Таней вошла ее мать Катерина, держа в руках сковородку с жареной картошкой.

— Поешьте, Николай Иванович. Чего вы с дочкой всухомятку перебиваетесь — непорядок это. И чай у нас берите без стеснения и печкой можете пользоваться.

Поблагодарив, Николай Иванович снял пальто и, подмигнув Ельке, сел за стол.

— Позавтракаем еще раз, коли так. — И он попросил Танину мать взять его с дочкой на довольствие — готовить им обед и завтраки. При этом он сказал, что все это временно: придет срок — и у них в колхозе будет своя столовая.

— Возьмем, возьмем, — опередив мать, заявила Таня. — У нас печка большая. Все вам испечем и сварим. И примус не понадобится. Правда, мама?

— Это можно, — согласилась Катерина и обратилась к председателю: — Вас-то мы накормим и напоим, только и вы про людей не забудьте. Встряхните их, на ноги поставьте.

ПЕРВЫЕ ШАГИ

С этого дня Ельке стало немного легче: она больше не мучилась с завтраками и обедами, а в остальных делах ей частенько помогала Таня с подругами. Девочки вместе ходили в магазин, покупали продукты, топили в комнате печку.

Но забот у Ельки не убавилось. Отец то и дело посылал ее оповестить членов правления о заседании, отыскать в колхозе нужного человека, передать ему какое-нибудь поручение.

Елька ни от чего не отказывалась. В колхозе ее стали звать рассыльной, курьером председателя.

Не отставала от Ельки и Таня. Она тоже помогала председателю, который так был не похож на прежнего. Он ходил по бригадам, по фермам, знакомился с людьми, посещал колхозные избы. С двери правления сняли табличку: «Прием от и до...», как это было при старом председателе, и Николай Иванович принимал всех желающих в любое время.

А по вечерам он нередко сам приглашал к себе на квартиру колхозников. Советовался с ними, как жить колхозу дальше. Он интересовался, сколько прибыли или убытка приносит каждая ферма, каждая корова, свинья, курица, что выгодно или невыгодно сеять на артельных полях.

Колхозники шумели, горячились, ругали старых руководителей, спорили до хрипоты и давали бесчисленные советы, как поправить хозяйство, как избавиться от убытков, откуда для начала раздобыть денег.

В такие дни Елька с Таней прямо-таки сбивались с ног. Они то и дело подогревали ведерный покатиловский самовар и без конца угощали собравшихся чаем.

Выговорившись, колхозники обычно махали руками:

— Э-э, да что там! Нашими советами хоть пруд пруди. Мы и раньше об этом говорили, да толку ни на грош.

Но Николай Иванович не только внимательно выслушивал советы колхозников. Прошло несколько дней, и он, собрав молодежь на субботник, отремонтировал и утеплил скотные дворы. Горы навоза, накопившиеся около коровников, были вывезены на поля. На болоте Николай Иванович разыскал залежи торфа и тоже решил использовать его в качестве удобрений. По дворам начался сбор золы и куриного помета.

Колхозных лошадей, которые зимой стояли без дела, Николай Иванович предложил использовать на извозе.

У кучера Савелия Покатилова кончилась тихая, покойная жизнь: теперь он возглавлял бригаду возчиков, которая за плату доставляла для сельпо товары из города.

Шофер Сема Пыжов на отремонтированном грузовике совершал по нескольку рейсов в день, перевозя со станции грузы для совхоза.

В колхозную кассу стали поступать первые денежные доходы.

Видя, что к их советам прислушиваются, колхозники все чаще и чаще обращались к новому председателю.

По их подсказке Николай Иванович организовал в артели бондарную мастерскую, в которой делали на продажу кадки, ушаты, бочки. Потом председатель продал заржавевший инвентарь, купил испорченную пилораму, пустил ее в ход, и она за первые же недели работы принесла колхозу несколько тысяч рублей дохода.

Как-то раз Николай Иванович зашел на свинарник к Александре и Ульяне, осмотрел поросят и сказал, что правление будет выплачивать им дополнительную оплату за каждого поросенка, который перезимует.

— Были такие посулы и раньше, — заметила Ульяна. — А из каких доходов, спрашивается?

— Есть кое-какие доходы для начала, да и государство нам ссуду дает, — сообщил Николай Иванович. — А теперь все от вас самих зависит, от вашего старания. Главное, чтоб молока да мяса в колхозе побольше давать, животноводство вытянуть. — И Николай Иванович сообщил, что правление решило прикупить поросят в соседних колхозах, распродававших зимний приплод по дешевой цене.

Ульяна с недоумением переглянулась с Александрой.

— Понимаю, трудно будет, — сказал председатель. — Но без богатой свинофермы нам колхоз на ноги не поставить. И я к вам вот зачем пришел. Поедете завтра со мной по соседям. Вы свинарки опытные, толк в поросятах понимаете. Вот и поможете мне отобрать что получше.

— Совсем он рехнулся, — заявила в сердцах Ульяна, когда председатель ушел. — У нас свои-то поросята каждый год дохнут, а Карасев еще чужих покупать собрался.

— А может быть, все-таки поможем ему, — задумчиво заметила Александра. — Видала, как он рьяно за дело берется!

— Ну вот и поезжай, — отмахнулась Ульяна. — А я позориться не желаю.

И на другой день, когда председатель заехал на подводе за Ульяной, ее дома не оказалось. Никитка сказал, что мать ушла в больницу.

Пришлось ехать с Николаем Ивановичем одной Александре.

Они побывали в соседних колхозах, отобрали поросят и разместили их в старых свинарниках. Помещения были тесные, холодные, плохо ухоженные, и, начнись сильные морозы, поросята могли бы замерзнуть. Построить же новые свинарники колхоз сейчас не мог: не было ни леса, ни рабочих рук.

«Да он и впрямь рехнулся, — подумала Александра о новом председателе. — А вдруг морозы грянут? Долго ли до беды». Она сказала об этом Николаю Ивановичу.

— Знаю, на что иду, знаю, — ответил тот. — Но думаю, что выход мы найдем. Я вот давно на сараи колхозников поглядываю. Чем не помещения для поросят, если их утеплить. А ведь без дела стоят, пустуют. Вот хоть бы у вас на усадьбе, Александра Степановна.

Александра согласилась, что сарай действительно ей не очень нужен — небольшие запасы сена можно перенести во двор, а разную рухлядь давно пора выбросить.

— Вот тогда и подайте голос, поддержите меня, — попросил Николай Иванович.

На очередном собрании он обратился к колхозникам с просьбой отдать на время свои сараи для размещения поросят и тут же сообщил, что Александра Шарапова уже согласилась на это.

«Вот же скорый какой!» — с удивлением подумала Александра, но возражать не стала.

С легкой руки Александры отдали свои сараи и еще несколько колхозников. Сараи быстро переделали, утеплили и разместили в них поросят. Вскоре в колхозе их набралось несколько сот голов.

ОТСТРАНИЛИ

В сумерки, как обычно, Гошка с Никиткой вошли в закуток, чтобы накормить «шпитомцев». Едва за ними закрылась скрипучая дверь, как поросята дружной стайкой ринулись к ногам мальчишек. Не подбежал один лишь Лебеденок. Уткнувшись носом в угол закутка, он продолжал лежать на подстилке. Никитка почмокал губами и негромко позвал поросенка. Лебеденок не шевельнулся.

Никитка подошел к нему, потрогал руками и в тот же миг отпрянул назад.

— Гошка! Да он же...

Забыв про бутылки с молоком, Гошка кинулся в угол и склонился над Лебеденком. Мальчик погладил ему спину, потрогал скрюченные ноги, подышал на бледный, отвердевший пятачок.

— Да будет тебе, — взмолился Никитка, оттаскивая приятеля от Лебеденка. — Он же околел... не видишь разве?

Насупившись, Гошка принялся кормить остальных поросят. Но делал он это кое-как, поросята сердились, визжали, толкали друг друга, а нахальный Черныш все норовил утащить бутылку с молоком.

«Что же могло случиться? — раздумывал Гошка. Неужели они обкормили поросенка зеленым овсом или неправильно ухаживали за ним? А может быть, застудили? Вон ведь какие щели в углу закутка».

— А знаешь что? Давай закопаем Лебеденка в овраге, — посоветовал Никитка. — Никто ничего не узнает.

— Скажешь тоже, — с досадой отмахнулся Гошка. — У Кузяева каждый наш поросенок на учете. А Лебеденка он лучше всех знает.

— Это так, — согласился Никитка. — А все равно, какой же с нас спрос? Раз околел, значит, околел. Если бы не мы, поросята все равно давно бы подохли.

— Ну и придумал! — рассердился Гошка. — Зачем же мы тогда брались за них? Чтоб в овраг таскать да в землю закапывать?

В закуток заглянула Гошкина мать. Ребята рассказали ей, что случилось.

Александра осмотрела дохлого поросенка и встревожилась:

— Уж не эпидемия ли какая началась? У них это часто бывает. Надо будет Ефиму сказать, пусть он ветеринара вызовет.

Она ушла, а минут через десять явился Кузяев. Вместе с ним пришел и Борька Покатилов.

Кузяев долго осматривал дохлого поросенка, мял ему живот. Потом спросил Гошку:

— Опять зеленый овес давал?

— Давал, — признался Гошка. — Но я мамку спрашивал. Она сказала, понемножку можно. А вдруг у поросенка болезнь какая заразная... Ветеринара бы позвать.

— Тут дело и без ветеринара ясное — отравление, — заявил Кузяев. — Я кому говорил — зеленкой поросят не баловать. Рано еще.

— Что вы, дядя, — заспорил Гошка. — Мы и в книжке читали. Зеленый овес поросятам только на пользу. В нем витамины.

— Хороша польза, — вышел из себя Кузяев. — Какого поросенка загубили — породистого, племенного. Цены ему не было! — Он строго оглядел Гошку. — А ну-ка, где у тебя замок от хлева?

Гошка протянул Кузяеву замок с ключом.

— Зачем он вам?

— А вот затем. Не вашего ума дело поросят выхаживать. То недокорм у вас, то перекорм. Так дальше пойдет, всех шпитомцев прикончите. Придется к поросятам другого человека приставить.

Кузяев выбросил из закутка дохлого поросенка, повесил на дверь замок, запер его и ключ сунул себе в карман.

— Теперь поросят будут кормить Александра с Ульяной. А вы в закуток чтобы и носа больше не совали! Вот так-то, народец!

— Дядя Ефим, — растерянно забормотал Борька, — а как же наш подарок колхозу? К Первому-то мая!

— Уже поднесли подарочек, спасибо вам, — ухмыльнулся Кузяев, кивнув на дохлого поросенка, и вышел со двора.

Ребята остались одни.

— Вот это дядечка у тебя, — удивленно протянул Борька. — Родной, родной, а сурьезный. Вон как распетушился.

Гошка, прикусив губу, смотрел в сторону.

В самом деле: почему так расходился дядя Ефим? Ничего толком не объяснил, отобрал ключ, запретил ребятам ухаживать за поросятами.

— А может, и впрямь мы не так чего делали... — осторожно заметил Никитка. — Дядя Ефим, он бывалый свинарь, зараз все видит, все понимает.

— Знамо дело, не так, — хмуро сказал Борька, обернувшись к Гошке. — А все ты виноват. Отсебятину порешь. Все сам да сам, не посоветуешься ни с кем. Вот и завалил дело с первомайским подарком... И поделом тебя из свинарей выгнали.

— Меня?! Поделом?! — вспыхнув, забормотал Гошка. — А я вот докажу! Голову на отсечение даю! Я правильно ухаживал, правильно!

Он вдруг схватил пустой мешок и принялся засовывать в него дохлого Лебеденка.

— Закапывать потащишь? В овраг, да? — спросил Никитка.

Гошка покачал головой.

Нет, он снесет Лебеденка в городскую ветлечебницу. Пусть там врачи как следует осмотрят поросенка и точно скажут, почему он погиб.

— Так до города же восемнадцать километров, — удивился Никитка.

— Ну и что. А я напрямик, на лыжах.

— А лыжни уже нет. И проталины на пригорках появились.

— Тогда пешком пойду.

— Пустой разговор. — Борька пренебрежительно махнул рукой. — Да в лечебнице никто дохлого поросенка и смотреть не будет.

— Как это не будет? — взорвался Гошка. — А если у нас заболевание какое началось? Эпидемия? Если завтра все остальные погибнут?

Никитка понял — Гошку уже не отговоришь, и предложил Борьке пойти в ветлечебницу всем троим.

— Охота была зазря ноги бить, — фыркнул Борька. — Дядя же Ефим прямо сказал: отравление.

— И не надо. Один пойду! — выкрикнул Гошка и ринулся в избу.

В ЛЕЧЕБНИЦЕ

Поздно вечером, когда мать вернулась с фермы, Гошка попытался завести с ней разговор о поросятах, о дяде Ефиме.

Но мать была чем-то расстроена и только отмахнулась от сына.

— Вот вскружили тебе голову эти поросята. Да плюнь ты на них, забудь. Лучше о школе подумай. Опять учительница жалуется — в классе у тебя только и разговоров что о шпитомцах.

— А чего ж не поговорить? — буркнул Гошка. — Мы их в подарок готовили.

Но тут прибежал Митька Кузяев и сказал, что отец по срочному делу вызывает тетю Шуру на ферму. Наспех накинув кожушок, она ушла.

«Вот и поговори с ней! Всегда-то ей недосуг», — подумал Гошка и разобиженный лег спать.

Проснулся он рано. За окнами только начинал брезжить рассвет.

Мать, Клава и Мишка крепко спали.

Гошка оставил записку: «Ушел ставить силки», сунул за пазуху кусок хлеба и осторожно вышел в сени. Привязал к мешку с Лебеденком веревочки, пристроил мешок за спину и только вышел на улицу, как столкнулся с Никиткой.

В руках тот держал лыжи.

— А ты зачем? — подозрительно оглядел его Гошка. — Я же сказал: один обойдусь.

— Нет, вместе так уж вместе, — сказал Никитка.

— Только я быстро пойду, — предупредил Гошка. — Отстанешь, ждать не буду.

Он привязал к обсоюженным валенкам лыжи-самоделки и первым, прямо через огороды, выехал в поле. Никитка заскользил за ним следом. Шли по крепкому синеватому насту, под лыжами хрустела морозная корочка. Время от времени на пригорках встречались рыжие проталины. Приходилось обходить их стороной или, сняв лыжи, идти пешком.

Миновав поле, мальчишки вступили в хвойный лес. Здесь еще сохранилась старая, остекленевшая лыжня, с вмерзшими в нее сосновыми иголками и веточками.

Гошка шел быстро, но Никитка не отставал от него, хотя и обливался по́том.

«А ничего идет: не пищит, не хнычет», — с одобрением подумал Гошка и пропустил приятеля вперед.

К полудню мальчишки добрались до города и отыскали на его окраине ветеринарную лечебницу — приземистое здание с загоном для скота.

Здесь стояли больные коровы, понурые лошади, визжали в корзинах покрытые паршой поросята. Какая-то тетка держала на веревке тощую, как Кощей Бессмертный, козу, которая, по словам хозяйки, целую неделю маялась животом.

Гошка с Никиткой заняли очередь.

— А вы с какой живностью заявились? — спросила их обладательница козы, косясь на мешок за спиной у Гошки. — Поросеночка принесли? Тоже животом мается?

— Нет, он уже отмаялся, — ответил Никитка. — Еще вчера околел.

Женщина всплеснула руками:

— Ох вы, чудаки! Так ему же на скотомогильнике место, а не здесь.

— Нет, нам все равно к доктору нужно, — упрямо сказал Гошка.

Очередь подвигалась медленно, но, в конце концов, ребята добрались до ветврача. Это был пожилой, строгий человек в халате, с обветренным кирпичным лицом. Врач долго не мог понять, чего добиваются от него два колхозных паренька, за восемнадцать километров пришедших в лечебницу на лыжах.

— А может, он от какой заразной болезни подох, — допытывался Гошка, вытащив из мешка синего застывшего Лебеденка. — И других поросят заразил. Вы нам лекарство дайте... самое лучшее.

— Конечно, самое лучшее... всем самое лучшее, — усмехнулся врач, осматривая поросенка. — А почему, собственно, в лечебницу явились вы, а не кто-нибудь из взрослых?

Пришлось ребятам рассказать о колхозных поросятах, о подготовке первомайского подарка, о зеленом овсе и даже о ссоре с Кузяевым.

— Только вы не думайте, что мы сюда из-за обиды на Кузяева пришли, — поспешил добавить Гошка. — Просто мы за поросят боимся... а вдруг и остальные заболеют.

— Понимаю теперь, — кивнул врач. — Не сработались, значит, со своим Кузяевым, нравом не сошлись. Ну что ж, придется сделать вскрытие вашему Лебеденку.

Он унес поросенка в помещение и, вернувшись минут через пятнадцать, сказал, что Лебеденок погиб от укуса больной крысы.

Такое сообщение обрадовало ребят.

— Это правда, что крысы покусали? — настойчиво спрашивал Гошка. — И никакой другой болезни нет? Совсем никакой?

— Да-да, молодые люди. Вскрытие показало, что во всем виноваты только крысы, — подтвердил врач. — Но радоваться тут нечему. Помещение у вас, как видно, совсем непригодно для содержания поросят.

Он выписал ребятам рецепт на крысиный яд и объяснил, что им надо засыпать в свинарнике все дыры и щели.

Гошка с Никиткой, не скупясь на многочисленные «спасибо», направились разыскивать ветеринарную аптеку.

Солнце сильно пригревало, с крыш застучала капель, ледок на улицах растаял, и ребятам пришлось тащить лыжи на плечах. Прохожие с удивлением поглядывали на необычных лыжников. Но те ни на кого не обращали внимания.

— Ты это, Гошка, хорошо придумал — к доктору пойти, — сказал Никитка. — Теперь уж мы докажем Кузяеву.

— И Борьке докажем, — согласился Гошка. — И теперь никому шпитомцев не уступим.

В аптеке ребята получили три пакетика крысиного яда и стали раздумывать, что им делать дальше.

— Надо домой скорее, — напомнил Никитка. — Там, поди, ребята нас ждут.

— Тогда на базар пошли, — сказал Гошка. — Попутную подводу поищем.

РАСПРОДАЖА

На базаре было людно и шумно. С колхозных грузовиков и подвод торговали картошкой, морковью, солеными огурцами, мочеными яблоками. На длинных дощатых столах лежали туши парной говядины и бело-розовой свинины.

В дальнем углу базара продавали всякую живность. Над подводами стояло неумолчное хлопанье крыльев, кудахтанье кур, кряканье уток, гогот гусей. То и дело слышалось трубное мычание молодых бычков и пронзительный визг поросят.

Ребята обошли почти все ряды и не встретили ни одной знакомой подводы.

— Пожалуй, пешком переть придется, — вздохнул Гошка и, достав из-за пазухи ломоть хлеба, поделился с Никиткой. — Давай подзаправимся и айда.

Неожиданно Никитка толкнул приятеля:

— Глянь-ка! Мамка твоя.

Гошка вскинул голову и обмер: его мать стояла у широких саней-розвальней и продавала поросят. Голова ее по самые брови была закутана темным шерстяным платком, воротник кожушка приподнят, подбородок тоже завязан платком, только белым, и со стороны казалось, что у матери болели зубы или ей сильно нездоровится. Да и торговала она как-то странно: ни с кем не спорила, свой товар не расхваливала, а только безучастно и молча доставала из плетеной корзинки визжащих поросят и передавала их покупателям.

Какие-то незнакомые Гошке и Никитке мужчины и женщины толпились вокруг саней, спорили из-за очереди, совали в руки Александре деньги, и она, не считая, опускала их в карман.

— Отменные поросята! Здоровые, чистенькие! — расхваливал кто-то из очереди. — И цена без запроса. Удивительно прямо.

Никитка потряс за плечо оцепеневшего Гошку.

— Ты видишь, видишь! Это же наши шпитомцы. Вон Вьюн, вот Простофиля... Да что ж она делает, мамка твоя?!

Гошка наконец пришел в себя. Он бросился в толпу и, ожесточенно расталкивая всех локтями, пробрался к матери. Никитка еле поспевал за ним.

— Мамка! Что ты? Зачем? — отчаянно зашептал Гошка, хватая мать за руку.

Но было уже поздно.

Какая-то сухонькая, с утиным носом старушка выхватила у Александры из рук последнего поросенка— это был Черныш, — сунула ей пачку замусоленных денег и торопливо скрылась в толпе.

— Все, граждане, все. Вчистую расторговалась, — устало сказала Александра, закрывая брезентом пустую корзину.

Покупатели неохотно начали расходиться. Александра обернулась к сыну, схватила его за плечо и, загородив от чужих глаз, встревоженно зашептала:

— Откуда ты, лихо мое? Пошто здесь? Следил, что ли, за мной?

— Ты зачем поросят продала? Зачем? — вне себя забормотал Гошка. Потом голос его перешел в крик: — Они же наши, ребячьи. Мы их для колхоза... В подарок.

— Ну, погоди, Гоша, погоди! Так уж вышло. Я сейчас все растолкую. Да не кричи ты на весь базар, ради бога, не кричи. — Мать попыталась прикрыть Гошкин рот ладонью.

Гошка отпрянул в сторону.

— А ты верни их! Верни!

Мать виновато развела руками:

— Где уж там... Были да сплыли.

Гошку трясло как в лихорадке.

Он вдруг выхватил из рук матери пачку денег, которые та еще не успела сунуть в карман, и кинулся догонять старуху. К счастью, та была недалеко. Она сидела за овощным ларьком на ящике и, держа Черныша на коленях, поила его молоком из бутылочки с соской.

— Этот не продается, — хрипло выдавил Гошка. — Берите свои деньги!

И не успела старуха понять, что к чему, как Гошка выхватил у нее из рук поросенка, бросив на колени пачку денег.

Но старуха была не из уступчивых. Размахивая деньгами, она с криком затрусила вслед за Гошкой.

За старухой двинулись любопытные. Вскоре большая группа зевак собралась около саней.

— Да отдай ты бабушке поросенка, — багровея от смущения, упрашивала сына Александра. — Что продано, то уж продано.

— Не отдам! — упрямо твердил Гошка, прижимая к груди задыхающегося от визга Черныша и держась от матери на приличном расстоянии. — Не твой он! И продавать права не имеешь!

Старуха продолжала кричать, что это не колхозная торговля, а чистый разбой и пусть добрые люди вступятся за нее.

Две дюжие тетки стали приближаться к Гошке.

Александра вдруг метнулась к сыну, загородила его спиной и, обернувшись к старухе, принялась перед ней извиняться:

— Неувязочка получилась. Этого поросенка мой сынок вырастил, привязался к нему, а я, глупая, на базар его прихватила. Ну, сынку и обидно, понятное дело. Ты уж не гневись, бабуся, отступись, а я тебе вот что за это. — Она достала из кармана двадцатипятирублевку и поспешно сунула ее старухе в руку.

Старуха посмотрела бумажку на свет, потом пересчитала деньги в пачке и, покачав головой, успокоилась:

— Ну, бог с вами. Чем бы дитя ни тешилось... А коли так, зачем на базар выехали? Морока одна, а не торговля.

Она побрела прочь от саней, а за ней разошлись и зеваки.

— А где остальные поросята?.. — подступил к матери Гошка.

— Ладно, помолчи пока, — перебила его мать. — Поехали-ка отсюда. В дороге поговорим. — Она подтолкнула сына к саням и кивнула на поросенка. — Суй в корзину свое золотце. Да не бойся, никто больше на него не польстится.

Гошка опустил Черныша в корзину и вдруг вспомнил про Никитку:

— Так я же не один. Никитка со мной.

— Никитка? — испуганно ахнула Александра. — И он тоже все видел? А ну, где он? Зови его.

Гошка огляделся по сторонам и увидел Никитку. Тот стоял шагах в пяти от саней и не сводил глаз с Александры. Гошка кивнул ему на сани — давай, мол, поехали.

Никитка робко присел на задок саней.

Александра суетливо затянула чересседельник, кое-как поправила дугу и, подобрав вожжи, тронула лошадь.

Гошка сидел на соломе и ничего не понимал: мать правила, точно пьяная. За вожжи дергала невпопад, кричала на лошадь, два раза хлестнула ее ременным, узловатым кнутом. Лошадь, не понимая, что от нее хотят, бросалась из стороны в сторону, с треском цепляла розвальнями за придорожные столбы, за встречные сани и едва не сбила оглоблей какого-то старичка в шляпе.

— Дай-ка мне вожжи, — попросил Гошка. — Еще беды натворишь.

Но мать круто повернула влево и остановила подводу около чайной.

В душной, как баня, чайной Александра приметила в углу около двери свободный столик, усадила ребят и заказала три обеда.

— Ну, сынок, — мать зябко поежилась, — закатил ты мне спектакль нынче. При всем народе, на весь базар. Хоть в землю провались.

— А зачем ты наших поросят продала? — встрепенулся Гошка. — Кто позволил?

— Не сама же, понятное дело, не по своей воле, — устало призналась мать. — Что прикажут — то и делаю...

Официантка принесла обед. Гошка, пристально посмотрев на мать, принялся допытываться, кто же распорядился продать поросят.

— Да мало ли начальников у нас в колхозе? — помолчав, уклончиво заговорила Александра. — Ведь сам знаешь, околел вчера один ваш шпитомец. Вот мне начальство и приказало: «Вези, Александра, поросят в лечебницу, показывай доктору. А если больные окажутся, продавай кому ни на есть». Я и повезла. А в лечебнице, как глянули, так сразу и сказали: «Больные, слабые, на ферму нельзя их». Куда же их после этого, как не на базар. Только я, глупая, торговать-то не умею: почти что за полцены спустила.

Ложка замерла в руке Гошки. Да и весь он застыл, боялся поднять голову и посмотреть на Никитку. Ему даже показалось, что все, кто сидел в чайной, перестали пить и есть и, не спуская глаз, слушают его мать.

— Мама, — еле слышно спросил Гошка, — а когда... когда ты в лечебнице была?

— Так сегодня же. — Глаза у Александры забегали. — Все утро там проторчала. И доктор такой солидный попался, в очках. Всех ваших поросят осмотрел.

— А чем они заболели, тоже сказал? — спросил Никитка, искоса поглядев на Гошку.

— А как же? Полное им освидетельствование было, по всем статьям, — продолжала Александра, наклоняясь над столом. — И болезнь доктор назвал. Как ее? Вот уж не вспомню. Слово-то трудное, язык поломаешь. Ну, вроде нутром поросята маются. От зеленого овса, значит.

Гошка, словно от боли, еле слышно застонал и придвинулся к матери:

— Мама! Ну зачем так, зачем? Это же неправда все! Не было этого!

Александра вскинула голову и встретилась с глазами сына. Они смотрели на нее в упор, с ожиданием и тревогой. Кровь бросилась матери в лицо.

— Да ты... ты что? Рехнулся? — раздраженно заговорила Александра. — И такое матери смеешь сказать! Что ж я вру, по-твоему, обманщица? А ну, повинись сейчас же... — И она схватила сына за плечо.

Гошка вырвался и резко вскочил из-за стола, так что табуретка с грохотом отлетела в сторону.

— А вот и врешь! Обманщица! — не помня себя, громким и каким-то свистящим шепотом выкрикнул он, торопливо роясь в карманах пиджака. Найдя пакетики с крысиным ядом, он кинул их на стол и бросился к двери.

— Гошка! Вернись! — позвала Александра, но тот уже исчез.

— Вот это детки пошли, — сказал кто-то за соседним столиком. — Нравные.

Вздрогнув, Александра перевела взгляд на Никитку, который, забыв про обед, беспокойно поглядывал на дверь чайной:

— Чего это он, как чумной, сорвался?

Никитка пододвинул пакетики ближе к Гошкиной матери.

— Это что такое? — спросила Александра.

— Яд, тетя Шура.

— Какой еще яд?

— Крысиный. Нам его с Гошкой в лечебнице дали. Врач выписал.

— В лечебнице? Да разве вы... — Александра запнулась.

— Ходили, тетя Шура. — Никитка торопливо рассказал, как они с Гошкой целое утро сидели в очереди, как доктор вскрыл дохлого поросенка, как дал им крысиного яду. — И зачем вы Гошку обманули? — с обидой упрекнул он Александру.

Александра молчала. Опустив на колени руки, она оцепенело смотрела на веселую, в крупных цветах, клеенку на столе.

Никитка осторожно тронул Александру за рукав:

— Тетя Шура, пойду я. Гошку поищу.

— Да-да, — очнулась Александра. — Зови его. Домой пора ехать.

ПОДСЛУШАННЫЙ РАЗГОВОР

Никитка разыскал своего дружка около саней. Гошка прилаживал к валенкам лыжи. Лицо его было хмуро, на лоб набежали морщины, ноздри все еще сердито раздувались.

В такие минуты ребята обычно звали Гошку «еж колючий» или «петух-хорохор».

— Ну, чего ты убежал как ошпаренный? — заговорил Никитка. — Мать-то как разобиделась.

Гошка резко вскинул голову:

— А зачем она так...

— Подумаешь, беда, — усмехнулся Никитка. — Ну, приврала немного. Все они, матери, такие. Я вчера спросил у своей рубль на кино. «Нету», — говорит. А я знаю, в сундуке под бельем у нее девятьсот рублей лежат. И даже нафталином пропахли.

— То рубль на кино, а тут такое дело.

— Или еще вот, — продолжал Никитка. — Тятька из-города в воскресенье приедет, так мамка охает, стонет. И тут у нее болит, и там свербит. Тятька, как заведенный, крутится. А уедет — у мамки все хвори как рукой снимет...

— Так что ж, и нам с тобой тоже привирать да обманывать? — перебил его Гошка.

Он наконец затянул ремни на валенках и взялся за лыжные палки.

— Ты куда? — удивился Никитка. — Там же щи стынут и котлеты.

— Уминай за двоих, а я пошел, — отмахнулся Гошка и, высоко поднимая лыжи, выбрался на обочину дороги.

Но снег, прогретый за день солнцем, стал рыхлым и липким, и лыжи никак не хотели скользить.

Гошка с силой оттолкнулся палками и порвал на левой ноге крепление. Чертыхнувшись, он вскинул лыжи на плечо и зашагал по черной от вытаявшего навоза мостовой.

«Вожжа под хвост попала. Теперь не остановишь», — подумал Никитка. Он взял из саней свои лыжи и бросился догонять приятеля.

— Тоже мне «нравный»... — с досадой заговорил Никитка. — Не хочешь — не разговаривай с матерью, а зачем же от подводы отказываться? Теперь вот хлебай киселя восемнадцать километров.

— А мы с попутной машиной доедем. — Гошка остановился и стал «голосовать» проходящим грузовикам. Потом вдруг вспомнил про пакетики с крысиным ядом.

— Зачем они теперь? — удивился Никитка. — Все равно шпитомцев-то нет.

— Надо. Кузяеву покажем. Пусть он не наговаривает на нас, — сказал Гошка и попросил Никитку сходить за пакетиками. Сам же он за это время поищет попутную подводу или машину.

Никитка согласился и отправился в чайную.

Но едва он только вошел туда, как заметил, что за столиком рядом с Гошкиной матерью сидит Ефим Кузяев.

Они сидели спиной к Никитке и о чем-то вполголоса разговаривали.

«Ага, и Кузяев здесь», — подумал Никитка, придвинулся ближе и, прижавшись к стене, невольно прислушался.

Официантка принесла Кузяеву графинчик с водкой и закуску. Тот разлил водку по стаканам и потянулся к Александре чокнуться.

— С удачной тебя распродажей, сестрица!

Александра пить отказалась и отодвинула стакан в сторону. Кузяев выпил один.

— Ну-ну, как знаешь. А я ведь в соседнем зале сидел. Давно хотел к тебе перебраться, а ты тут с ребятами лясы точишь. И откуда их принесла нелегкая?

— Они сами по себе, по своим делам приехали, — уклончиво ответила Александра.

— Вот и ладно, — усмехнулся Кузяев. — Сама понимаешь, ребятишки в нашем деле лишняя обуза. — И, придвинувшись ближе, он деловито осведомился: — Значит, расторговалась, сестрица? Из своих никто тебя не приметил? В цене не продешевила?

Александра молча полезла в карман кожушка за деньгами.

— Ладно, потом отдашь, — остановил ее Кузяев и заглянул ей в лицо. — Да что ты как в воду опущенная сидишь?

— Будешь тут в воду опущенная. — Александра провела ладонью по лицу, словно сняла липкую паутину. — Обманул ты меня, Ефим, запутал. Ну и я через тебя почем зря врать стала.

Кузяев насторожился:

— Что это за слова такие?

— А вот такие. Шпитомцы-то ребячьи здоровехоньки были, а ты их в больные зачислил да торговать меня ими послал.

Кузяев исподлобья посмотрел на сестру и сделал вид, что обиделся.

— Это уж ты зря, Александра. Вспомни, как дело-то было. Мы как в город приехали, ты по магазинам пошла, за покупками, а я поросят в лечебницу повез. И мне там сам главный доктор сказал сразу: «Никак нельзя такую хворобу на ферму допускать». Ну как было не продать их?

— Ладно, Ефим. Хоть сейчас-то не ври, — устало махнула рукой Александра и, показав Кузяеву пакетик с крысиным ядом, обо всем рассказала.

Кузяев нахмурился:

— Это что ж получается? Следят за нами ребятишки, улики подбирают?

— Да нет. Они тебя сегодня вроде не видели. Но обидели мы их крепко — сначала ты их от поросят отстранил, теперь базар этот.

— А взрослым кому мальчишки о базаре не сболтнули?

— Не должно вроде.

— А где они сейчас? — продолжал допытываться Кузяев.

Александра призналась, что Гошка поссорился с ней, убежал из чайной, а Никитка пошел его разыскивать.

— Эх ты, голова, уши холодные, — с досадой сказал Кузяев. — Раз такое дело, надо бы парня при себе держать, глаз с него не спускать. — Он оглянулся, чтобы позвать официантку, и вдруг осекся. За его спиной, у стены, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоял Никитка.

— Это что за невидаль? — удивился Кузяев. — Ты зачем здесь?

— Я... Мы... — забормотал Никитка. — Мне Гошка пакетики велел взять. С ядом с этим.

— Ох, господи, — вздохнула Александра, передавая Никитке пакетики. — И зачем они вам теперь? Где Гошка-то?

— А он там, на улице. Подводу попутную ищет.

— Вот упрямый-поперечный! — рассердилась Александра. — Иди скажи ему: сейчас вместе поедем. — И она обратилась к брату: — Пора трогаться, Ефим.

— Да-да, уже время, — согласился Кузяев.

Он искоса оглядел Никитку, потом поднялся из-за стола и взял его за плечо.

— Ну-ка, выйдем!

Они вышли в коридор, Кузяев затолкал Никитку в дальний полутемный угол и, держа за плечо, угрожающе шепнул:

— Кайся, как на духу. Чего-нибудь слышал?

— Слышал, дядя Ефим, — так же шепотом признался Никитка, чувствуя, как рука Кузяева больно сжимает его плечо.

— Ну?

— Вы тетю Шуру поросят заставили продать.

— Та-ак... Очень даже красиво, — протянул Кузяев — Ну вот что, стрючок, ты меня сегодня в городе не видел, с Александрой я ни о чем не разговаривал и о продаже поросят знать ничего не знаю. Все запомнил?

— Как же это, дядя Ефим... — начал было Никитка.

— Ты моего Митьку знаешь? — перебил его Кузяев.

— Как не знать...

— Вот и заруби себе на носу. О том, что здесь слышал-видел, помалкивай. Ни Гошке, никому ни слова. А будешь болтать — Митька тебе пропишет ижицу. Знаешь, поди, какие у него кулаки справные. Ну, иди себе. — Кузяев слегка щелкнул Никитку по затылку, потом сунул ему в руку десятирублевку. — Возьми. Гостинец себе купишь.

Он подтолкнул Никитку к выходу, проследил, куда тот пошел, и вернулся обратно в чайную.

— Что у тебя за секреты с Никиткой-то? — спросила Александра.

— Не было печали, так черти накачали! — поморщился Кузяев. — И надо же было ребятишкам в наши дела втереться. Вот и пыхти теперь.

Он быстро допил водку, расплатился с официанткой и встал.

— Вот что, Александра! Надо нам эту заваруху зараз прикончить. Иди сейчас по магазинам, купи ребятам подарков побольше и поезжай домой. Подарки вручишь Гошке с Никиткой. Еще скажи им что-нибудь, успокой, чтобы они шума не поднимали.

— Эх, Ефим, Ефим! — покачала головой Александра. — И зачем ты с этими поросятами связался?

— Не от хорошей жизни, конечно. Беда подходит. Новый председатель ферму проверяет, а у меня недостача большая. Деньги срочно нужны. А откуда их взять? Вот шпитомцы и выручат.

— А может, по-честному, Ефим? — подняла голову Александра. — Пойти да и признаться новому-то хозяину: так, мол, и так. Жадность попутала, на колхозное добро польстились. Ну и деньги, конечно, вернуть.

Кузяев оглянулся по сторонам.

— Ты глупости не городи. Шпитомцы эти нигде не записаны, не учтены. Колхозу до них и дела нет. Тут главное — ребятишек умаслить, подарки им сделать.

— Какие подарки? За что? — удивилась Александра. — Зачем еще в это дело ребятишек впутывать...

— А ты слушай меня, слушай. Мальчишки — они на подарки падкие, как мухи на патоку. Завязнут и лапок не вытащат. Пойдем-ка вот, купим кое-чего. Денег у нас хватит.

ПОДАРКИ

Покупка подарков заняла довольно много времени, и Александра вернулась домой только к вечеру.

Гошки дома не было. Ничего не знали о брате и Клава с Мишкой.

Не на шутку встревоженная, мать отправилась на колодец за водой. Здесь ее встретила Ульяна Краюхина и опросила, почему это Гошка сидит у них в избе и не идет домой.

— Видать, припугнула за что-нибудь. То-то он как побитый. Да и мой не в себе чего-то.

Оставив ведра у колодца, Александра пошла к Краюхиным. Гошка с Никиткой молча отогревались на печке.

— И что ж ты делаешь, негодный! — возмутилась мать. — Убежал, не дождался меня, домой не пришел. Я уж думала, невесть что стряслось. — Она с трудам перевела дыхание и принялась торопить сына. — Одевайся скорее, домой пойдем. Там такое тебя ждет, такое ждет... Вот и Никитку зови, оба довольны будете... Да и что же ты у людей-то сидишь? Что у тебя, дома, что ли, нет?

— Не пойду, — отказался Никитка, мрачно уставившись в потолок. — Продрог я сильно.

Гошке пришлось пойти домой.

Александра выпроводила на улицу Клаву с Мишкой и принялась доставать из мешка подарки. И чего тут только не было!

Портфели из желтой кожи со светлыми металлическими замочками, голубые авторучки, коробки с цветными карандашами и акварельными красками, розовые, будто пастилки, ластики, стопки тетрадей с язычками промокашек, цветастые, в крупную клетку, рубахи-ковбойки и даже ботинки на толстой рубчатой резиновой подошве.

И все это, как успел приметить Гошка, было в двух комплектах.

В довершение ко всему мать вытащила из мешка и положила на стол желтый, как луна в полнолуние, футбольный мяч.

Он был такой тугой и упругий, что, казалось, помани его пальцем, и мяч сам скатится со стола и запрыгает по избе.

Пораженный всем этим великолепием, Гошка только ахнул и вытянул шею.

— Мама, кому это все?

— Да вам с Никиткой, вам, — натянуто улыбнулась Александра. — Вроде как премия за поросят, за труды ваши, за усердие. — Она подтолкнула сына к столу. — Забирай свою половину. Тут вам с Никиткой каждому по штуке куплено, без обиды. Вот только мячик один на двоих. Ну, бери же, сынок, бери!

— Премия, значит? — хрипло переспросил Гошка. — А за что? Чтоб мы про шпитомцев молчали, как ты на базаре их загнала?

— Ох, Гоша, опять ты за свое. Ну, случилось такое дело. Так все ж равно поросята списанные были, безучетные. Вы их с Никиткой растили — вот вам и награда.

— Не одни мы с Никиткой. И другие ребята помогали.

— Им тоже что-нибудь подарим.

— А Кузяев что скажет? А председатель новый? Где, спросят, поросята?

— Так председатель о них знать ничего не знает. А Ефим что?.. Попросим, он и смолчит, пожалеет нас. — Александра устало опустилась на лавку. — Глупый ты... Разве ж я для себя все это? Для вас же, ребятишек, стараюсь...

— Ты что? Ты чего говоришь-то? — задохнувшись, выкрикнул Гошка. — Сама всех обманула, а теперь нас на обман толкаешь. Чтоб мы тоже врали да изворачивались!

— Да не кричи ты на весь белый свет! — Мать испуганно замахала на сына руками, чувствуя, как несуразна вся эта затея с подарками. И зачем она опять послушалась Ефима! — Сейчас вот Клавка с Мишкой вернутся.

— Пусть и они узнают, какая ты у нас...

— Что мне теперь, в правление бежать да каяться? — в отчаянии спросила мать, торопливо засовывая подарки в мешок. — Мол, я такая-сякая.

— Вот и покайся, — вырвалось у Гошки.

— Ты... ты понимаешь, что говоришь? — опешила Александра. — Да меня засудить могут, под стражу заберут. Вот и сиди один дома, корми малых, ухаживай за ними. Этого ты хочешь?

Гошка обессиленно прислонился к стене и беззвучно заплакал. Потом ринулся было к двери. Но мать удержала его.

— Ладно, сынок. Может, все и поправим. Куплю завтра на базаре других поросят и пущу их в ваш закуток. Никто ничего и не узнает.

Уложив детей спать, Александра поздно вечером отправилась к брату.

Семья Кузяевых заканчивала ужинать.

— Вот хорошо, что зашла. Ждал я тебя, — поднимаясь навстречу сестре, заговорил Ефим и провел ее в соседнюю комнату. — Ну, что там?

Александра торопливо рассказала, что из затеи с подарками ничего не вышло. Надо, видно, пока не поздно, купить поросят и пустить их в закуток.

— Неподкупный, значит, Гошка, передовой, — раздраженно фыркнул Кузяев. — Вот же дите навязалось на нашу шею. Да и ты хороша! Родного сына не могла приструнить. Всыпала бы ему пару горячих — шелковым бы стал, покладистым.

— Куда там! Чуть на ремень глянешь, а он грозится: «В интернат сбегу!» — пожаловалась Александра. — Вот и думай тут. Давай-ка деньги-то, Ефим. Завтра на базар поеду. А не купим поросят — нам же с тобой хуже будет. Гошка — он такой: от своего нипочем не отступится.

— Поздно уже покупать, Александра, — помолчав, сказал Кузяев. — Засекли нас.

— Как это засекли?

— А вот так. Сегодня ко мне новый председатель заходил, про ребячьих поросят спрашивал. Как, мол, их здоровье. Ему, оказывается, дочка с Борькой Покатиловым обо всем доложили. А завтра Карасев смотреть шпитомцев придет.

— Это кого же смотреть-то? — ахнула Александра. — Одного Черныша в пустом закутке. Что ж делать-то, Ефим?

Кузяев поскреб в затылке, задумался.

— Вот и смекай, сестрица. Залезли мы как рыба в мотню — назад не подашься. Придется, как видно, твоего совета держаться — виниться надо.

— И впрямь, Ефим. Ну, взыщут с нас, наказание понесем, а все на душе легче будет.

— Только, чур, с условием, — заметил Кузяев. — Виниться тебе одной придется, а меня не замай.

— Это как же одной? — оторопев, поднялась Александра. — Что-то я в толк не возьму. Поросят же ты надумал продавать, а не я. Да еще обманул меня, сказал, что они больные.

— Тихо ты, не шуми! — остановил ее Кузяев и покосился на окна. — Садись вот и слушай. Кто ты есть такая? Женщина вдовая, многодетная, рядовая колхозница. Покаешься, слезу пустишь, скажешь, что бес попутал, бедность заела — с тебя и взятки гладки. Пожурят, поругают, а потом пожалеют и простят. А ежли до меня дело коснется... Начнут, скажем, с ребячьих поросят, а докопаются до такого, что Кузяеву несдобровать.

— А ты бы, Ефим, темнил да хапал поменьше, — в сердцах вырвалось у Александры. — Да и Митьку не приучал бы к этому...

— Эк, слова-то какие, — поморщился Кузяев, — Да если хочешь знать, от этого темнения и тебе немало перепадало. Кто тебя с ребятишками подкармливал? Кто тебе деньги давал взаймы, кто корма для коровы подбрасывал? На свои кровные трудодни ты не очень бы разжилась.

Александра сидела опустив голову. Что можно было возразить? Все это так: Ефим уже давно помогал ей, опекал ее семью. Вначале ей казалось, что он делал это от доброго сердца, из своих личных сбережений, и только за последнее время Александра стала понимать, что Ефим не стеснялся запускать руку в колхозный карман и вел себя под стать Калугину.

— Ты не молчи, не молчи! — прикрикнул на сестру Кузяев. — Я ж дело говорю. Лучше одной тебе пострадать, чем нам обоим вляпаться. Да если хочешь знать, я от этих шпитомцев и отказаться могу. Поросятами я не торговал, на базаре меня никто не видел.

— А Никитка в чайной.

— Это не в счет. Он и пикнуть не посмеет, — отмахнулся Кузяев. — Словом, я Карасеву так и могу сказать: знать, мол, ничего не знаю, все это дело рук одной Шараповой.

— Вон ты какой, братец, — подняв голову, шепнула пораженная Александра.

— Да уж такой, — ухмыльнулся Кузяев. — Ладить так ладить, а супротив меня не становись.

Но потом он спохватился и принялся убеждать Александру, чтобы она особо не тревожилась. Он ведь ей человек не чужой и всегда сумеет выручить ее из беды.

— Помоги и ты родному брату, не пихай меня в яму, — умоляюще зашептал Кузяев. — Сама знаешь, надоело мне во вдовцах ходить, женился я, хочу семьей пожить, чтоб все по-хорошему было. А если меня в суд потянут, как вот Калугина, что молодая жена скажет? Повернется да уйдет. А с Митькой что будет?

— А сможешь ли по хорошему-то, Ефим? — недоверчиво спросила Александра.

— Вот как сестре родной обещаю... Ради нашей покойной матушки... Кончил я с калугинскими замашками. Слова худого обо мне не услышишь...

Александра тяжело вздохнула. Кузяев достал пачку денег и осторожно сунул сестре в руку.

— Возьми. Отдашь Карасеву. Недостачу я тут пополнил. А подарки, пожалуй, поделим — половину твоим малышам, половину моему Митьке. Не пропадать же добру.

— Ну уж нет, — отказалась Александра, вспомнив гневную вспышку Гошки. — Это не подарки, а не знаю что... обман какой-то. Забирай все себе.

ПУСТОЙ ЗАКУТОК

Утром Гошку растолкала мать. Она сказала, что уходит, и объяснила, чем кормить на завтрак и в обед Мишку и Клавку.

Гошке смертельно хотелось спать, и он очень смутно уловил, что ему надо достать из печки и что принести из погреба.

— Ага, накормлю, — бормотнул он и, с трудом продрав глаза, взглянул на мать.

Мать была, как обычно, в своем лоснящемся кожушке, в широких кирзовых сапогах, в темном, туго затянутом на шее платке.

— Ты куда? — сонным голосом спросил Гошка. — На базар? Поросят покупать?

— Спи, спи... все уладится, — неопределенно кивнула мать и, неслышно приоткрыв дверь, вышла из избы.

«Вот то-то, уладится... А мамка у нас понятливая, считается со мной», — довольно улыбнулся Гошка и, повернувшись на другой бок, вновь погрузился в сон.

Второй раз он проснулся от чьих-то голосов и топота ног в сенях. Потом дверь распахнулась.

«Неужто мамка вернулась?» — подумал Гошка и прильнул глазом к дырочке в ситцевой занавеске, отделяющей кровать от комнаты.

У порога стояли новый председатель и его дочка. Невысокий, худощавый, аккуратно выбритый, Николай Иванович был в своем легком бобриковом пальто, в кепке с пуговичкой. Из-под ворота пальто выглядывала белая рубашка. Шея у Николая Ивановича была розовая, нос шелушился, как картошка, — председатель еще не привык к горячему колхозному солнышку.

«И чего он такой дотошный, все ему надо», — подумал Гошка.

— Александра Степановна, а мы к вам, — заговорил председатель. — Как тут ребячьи питомцы поживают? Показывайте.

Гошка похолодел и замер.

«Опоздала мамка с поросятами, — мелькнуло у него. — Что же теперь будет?»

И он не нашел ничего лучшего, как вновь закрыться одеялом.

— Александра Степановна! — еще раз позвал Николай Иванович и развел руками. — Ну вот. Опоздали мы, Елька. Хозяйка, поди, уже на работе.

— А нам Гошка покажет. Он у нас за самого главного, — отозвалась Елька. Она бросилась к кровати, отдернула занавеску и принялась будить мальчишку.

Делая вид, что никак не может проснуться, Гошка мычал, отбивался ногами, натягивал на себя одеяло.

— Я вот тебя водой оболью, — погрозила Елька.

— Зачем же так? — остановил ее отец. — Пусть отсыпается.

Но Елька уже набрала из кружки полон рот воды и, приподняв одеяло, брызнула на Гошку. Тот вскочил лохматый, в одних трусах и, прикрывая голые ноги одеялом, бросился на девочку.

— Если хочешь быть здоров — водой холодной обливайся, — прячась за спину отца, пропела Елька. Потом попросила мальчика показать-отцу поросят.

— Да-да, — сказал Николай Иванович, — очень интересно взглянуть.

Гошка мучительно раздумывал, как бы ему протянуть время.

— Я ж не знаю... — буркнул он. — У меня ключа нет.

— А я знаю, где ключ, знаю! — Елька бросилась к полке над зеркалом. — Тетя Шура его всегда здесь кладет.

Но не успела она дотянуться до полки, как Гошка, отбросив одеяло, оттолкнул девочку в сторону, вскочил на табуретку и сам принялся шарить по полке. Нащупав ключ, мальчик вздрогнул, затолкал его в щель в стене и спрыгнул с табуретки.

— Нет ничего. Верно, мамка с собой взяла.

— Ну что ж... На нет и суда нет, — сказал Николай Иванович и, кивнув Ельке, предложил пойти за хозяйкой на ферму.

— Папа, а ты наших поросят через дверь послушай... — посоветовала Елька. Она схватила отца за руку и потащила во двор.

«И чего лезет куда не надо!» — озлился Гошка на неугомонную девчонку. Он наспех оделся и тоже выскочил во двор.

Елька с отцом уже стояла перед поросячьим закутком, стучала кулаками в дверь и ласковым голосом звала поросят.

За дверью сначала было тихо, но потом донесся сильный, с хрипотцой поросячий визг.

— Это Черныш, — догадалась Елька. — Ой, лапочка, он же голодный! Гоша, их кормить пора.

— Без тебя знаю. Зачем ты их дразнишь? — сердито прикрикнул Гошка на девочку и пребольно наступил ей на ногу.

Елька отскочила в сторону.

Неожиданно во двор вошла Гошкина мать. Она, видно, торопилась: кожушок на груди был распахнут. Вслед за Александрой появился Кузяев с Митькой.

Гошка кинулся к матери и заглянул ей в глаза.

— Привезла? Купила? — шепнул он.

Мать жалостливо усмехнулась и, слегка отстранив сына, обратилась к Николаю Ивановичу:

— А я вас повсюду ищу. И домой заходила, и в правление, а вы вон где.

— Решил своими глазами ребячьих питомцев посмотреть, — сказал председатель. — Как-то они тут?

— Опоздали, Николай Иванович, — вполголоса призналась Александра. — Нет здесь больше поросят.

— Не понимаю, — удивился председатель. — А в закутке кто же? Визжат, хрюкают. Вот только Гоша ключа не мог найти.

Александра с недоумением покосилась на сына.

— А ключ теперь ни к чему. Запирать нечего.

Она подошла к закутку, вытащила из пробоя незапертый замок и распахнула дверь.

В закутке вьюном крутился лишь один худой, остромордый Черныш.

— Вот и все поросята, — глухо выговорила Александра. — А остальных я на базаре продала. Двенадцать штук. Каюсь. Теперь что хотите со мной делайте.

Она достала из-за пазухи газетный сверток и сунула председателю в руки.

— И деньги возьмите. Они все здесь, до копеечки, целехонькие, не траченные...

— Постойте, Александра Степановна, — заговорил озадаченный Николай Иванович, не зная, что делать со свертком. — Как же все это случилось? Объясните толком.

Отведя глаза в сторону, Александра молчала.

— Да какой уж с нее спрос, Николай Иваныч, — выступил вперед Кузяев. — Совсем она не в себе, полное затемнение ума. Поди, и сама не ведает, что натворила.

Втянув голову в плечи, Гошка стоял, прислонившись к стене закутка. У него не было сил поднять глаза и взглянуть ни на Николая Ивановича, ни на Ельку. Он даже собрался юркнуть куда-нибудь, чтобы никого не видеть, но только глубже втянул голову в воротник пиджака.

А Кузяев все говорил и говорил. По его словам выходило, что мамка у Гошки темная, отсталая и суеверная женщина, что после смерти мужа она совсем опустилась, потеряла всякий интерес к колхозной жизни.

«Чего это он мамку, как покойницу, отпевает?.. — насторожился Гошка. — И совсем она не отсталая, и в церковь никогда не ходит, и работать умеет».

— Дядя, а чего вы все на мамку наговариваете? — упрямо спросил он. — А может, она не по своей воле на базар ездила. Вы же сами наших поросят забраковали.

— Как ты говоришь, Гоша? — обернувшись, спросил Николай Иванович. — Забраковали?

— Ага, — подтвердил Гошка. — Дядя Ефим сказал, что они больные, заразные, нельзя их на колхозную ферму пускать. А только мы не поверили. В лечебницу с Никиткой ходили.

Председатель вопросительно посмотрел на Кузяева.

— Было такое дело, — сказал Ефим. — Усумнился я в ребятишках, отстранил их от работы, Александре поручил за поросятами присматривать. А она вон что надумала.

— Мой грех, мой, — вялым, безучастным голосом подтвердила Александра. — Бес попутал, на колхозное добро польстилась.

— Вот-вот, — подхватил Кузяев. — Вдовая жизнь, дети малые, заработки в колхозе никуда — вот и споткнулась женщина. Но я так думаю, мы должны войти в ее положение, наказать, конечно, но по-божески. Ведь свой же человек, не потерянный...

— А никто Александру Степановну не судит пока, — перебил Кузяева Николай Иванович. — К чему такая защитительная речь? — Он обернулся к Гошкиной матери, протянул ей сверток с деньгами и попросил сдать деньги в колхозную кассу.

— А мне... мне самой куда же? — растерянно спросила Александра. — Дома, что ли, сидеть... милиционера ждать?

— Да нет, зачем же? Успокойтесь пока, придите в себя. И продолжайте работать на ферме. А там подумаем, разберемся.

И Николай Иванович вышел со двора. Елька, кинув на Гошку встревоженный взгляд, побежала вслед за отцом.

Александра опустилась на перевернутое вверх дном ведро и, притянув к себе сына, вдруг заплакала.

— Эх, недотепа! — с досадой сказал Кузяев. — При хозяине надо было слезу пускать, а не сейчас. — Потом, строго поглядев на Гошку, добавил: — А этому стрючку втолкуй. Пусть он в разговоры взрослых не лезет...

— Мама, о чем это он? — недоумевая, спросил Гошка, когда Кузяев вышел за ворота.

— Ой, сынок, — заговорила мать, тычась сыну в плечо и продолжая всхлипывать. — Не тронь ты дядю. Одна я во всем виноватая. И куда только несет меня, куда прибивает?

Гошка освободился от рук матери.

— Хватит тебе! Задожжила... Раньше надо было думать.

ПОКВИТАЛИСЬ

Через полутемные сени Гошка направился в избу и сразу же столкнулся с Никиткой.

Растерянный, виноватый, тот стоял, прижавшись к стенке.

— Гош, а Гош! — вполголоса заговорил Никитка. — А я ведь слышал. Я здесь стоял, в сенях.

— Что ты слышал?

— Про мамку твою, про все. Только ты не думай... Может, она и не виновата совсем... Может, тут другие кто...

— Чего ты плетешь? Какие другие? — с досадой перебил его Гошка. — Мамка же сама во всем призналась.

— Так-то оно так. А все равно не думай чего плохого. Давай лучше в школу собираться, пора уже.

Мальчики вошли в избу, и Гошка, достав свой видавший виды дерматиновый портфель, принялся засовывать в него тетрадки и учебники.

Где-то в глубине сознания у мальчика слабым родничком пробивалась мысль, что это, пожалуй, хорошо, что мамка больше не хитрила, а честно, без утайки призналась в своей вине.

Но эта мысль сразу же забивалась другой.

Гошка понимал, что теперь у них в доме все пойдет кувырком. Сегодня или завтра появится милиционер, такой молоденький, с усиками, в щегольских начищенных сапожках и ласково пригласит мать в сельсовет: «Пройдемте, гражданочка!»

А там на «гражданочку» составят протокол, потом вызовут в суд, и, может быть, она долго-долго не вернется домой.

Гошка с «маломощной командой» — Мишкой и Клавой останется в Клинцах, и ему придется вести все хозяйство.

Колхозники будут обходить дом Шараповых стороной, словно в нем живут какие-то зачумленные, и Гошка, наверное, не раз услышит о себе недобрые слова. «А это сынок Шараповой, что на чужое польстилась».

И все же Гошка многого не понимал. Что стало с матерью? Как она могла решиться продать ребячьих поросят?

— Ну, что ты пихаешь, что пихаешь? — с досадой прикрикнул на приятеля Никитка, заметив, как тот торопливо и беспорядочно засовывает в портфель тетрадки и учебники. — У нас же арифметика сегодня, ботаника да русский, а ты чего нахватал...

Он перебрал Гошкины учебники и тетради, отложил в сторону все ненужное для сегодняшних занятий, закрыл портфель и сунул его в руки приятелю.

Всю дорогу до школы Гошка упрямо молчал. Никитка забегал то сбоку, то спереди, заводил разговор об уроках, об учительнице, которая, по его расчетам, обязательно должна сегодня вызвать их к доске.

— Да помолчи, и так тошно!.. — оборвал его Гошка. Он вдруг свернул с шоссейной дороги в сторону и, цепляясь за ветки кустов, стал спускаться по оледеневшей тропинке на дно оврага.

Одна из веток с треском обломилась, Гошка упал, шагов десять прокатился плашмя, потом вновь вскочил на ноги и погрозил Никитке кулаком:

— Не ходи за мной!

Никитка только пожал плечами — он и в хорошую-то погоду не очень любит спускаться в Шарагин овраг, а тут еще по ледяной дорожке. Пусть Гошка храбрится, а ему еще дорога голова на плечах. И он торопливо зашагал по шоссейке.

А Гошка тем временем достал из кустов свой портфель, пересек овраг, потом молодую дубовую рощицу и вышел к пришкольному участку.

Сейчас он перелезет через знакомый лаз в изгороди, войдет в школу с черного хода, незаметно проберется в класс и сядет за свою парту. Весь день он будет сидеть тихо, ни к кому не подойдет, ни с кем не заговорит, а после уроков так же незаметно, через овраг, ускользнет домой.

Но что это? Едва только Гошка подобрался к черному ходу, как у поленницы дров натолкнулся на Митьку Кузяева, Ельку, Никитку, Таню и Борьку Покатиловых. Кажется, здесь собралось все третье звено.

— А-а, сам Шарап пожаловал, — ухмыльнулся Митька, постукивая о полено суковатой палкой с загогулиной. — Вот и кстати. Тебе не икалось?

— Ты почему окольным путем в школу пробираешься? — спросил Борька Покатилов.

— Где хочу, там и хожу, — насупился Гошка. — Дорожка не заказана.

Он дернулся и хотел было проскользнуть в школу, но Борька его задержал.

— Это правда? — растерянно спросил он. — Наших поросят продали? Твоя мамка?

Гошка молчал. Засунув руки в карманы и глядя в сторону, он только прислонился к поленнице дров.

— У него от переживаний, видать, память отшибло. Тогда я могу напомнить, — вызвался Митяй и с прищуром оглядел Гошку — теперь уж он сведет с ним старые счеты, за все расквитается!

Привстав с березового чурбака, Митяй принялся рассказывать о том, что он слышал сегодня утром во дворе у Шараповых. Сейчас в колхозе, наверное, уже все знают, что натворила Гошкина мать. Ей, конечно, даром это не пройдет. Но с теткой Александрой пусть разбираются взрослые, а они, пионеры, должны поговорить о Гошке Шарапове. Как же он смел так обмануть своих товарищей?

Знал, что мать собирается продать пионерских поросят, и никому об этом даже не заикнулся. И не только не заикнулся, а сам тайно поехал с матерью на базар и помогал ей сбывать поросят. Это ли не скандал? И все это происходит в третьем звене, которое готовило колхозу такой замечательный первомайский подарок.

Гошка почувствовал, как у него похолодели руки.

Что угодно, но этого он не ожидал!

И такое говорит Митька Кузяев, первый пройдоха в деревне.

— Ско... скотина ты! — процедил Гошка, подаваясь вперед. — Да я... я тебя!

Митька на всякий случай отступил назад и выставил вперед суковатую палку.

— Ну-ну, не расходись — напорешься! — предупредил он и пожаловался ребятам: — Видали! Как бешеный бросается. Ясно, что совесть нечиста.

— Погодите, ребята, погодите, — замахала руками Таня. — Тут что-то не так. Ничего Гошка не продавал, ничего он не знает. Он и в город-то ездил только в лечебницу. Поросенка доктору показать.

— Это все для отвода глаз придумано, — сказал Митька. — Он же хитрюга, Шарап... под стать мамаше своей.

— С ним и Никитка в городе был... — напомнила Елька. — Пусть он скажет.

— Да не так все это, не так! — закричал подоспевший Никитка. — Вы слушайте, чего я скажу, я все знаю.

— Давай-давай, — фыркнул Митька. — Говорят, ты тоже видел, как Гошка с матерью поросят продавал.

— И ты на базаре был? — удивился Борька. — А почему молчал до сих пор?

— Ну, был. Только я не о том хочу... — начал было сбитый с толку Никитка, но тут в коридоре прогремел звонок, и ребята побежали в школу.

Только Митяй задержал Никитку и затолкал его в дальний угол раздевалки.

— Чего ты, Кузяй, чего? На урок же опоздаем, — чуя недоброе, взмолился Никитка.

— Успеется, — ухмыльнулся Митяй. — Ты мне вот что скажи: тебе батька десять рублей дал?

— Дал. Так вот они, целехоньки. — Покраснев, Никитка принялся шарить в карманах и, достав десятирублевку, протянул Митяю. — Нужны они мне... Бери их обратно.

— Нет уж, трать на здоровье, — остановил его Митяй. — Ты батьке за эти деньги что обещал?

— Ничего я не обещал, — возмутился Никитка. — Он мне силком деньги сунул. А я не хочу.

— Нет, обещал! — упрямо твердил Митяй. — Если запамятовал, так я напомню.

Он схватил Никитку за шею и прижал лицом к чьей-то пушистой овчинной шубе. Кисловатый мех забил мальчишке рот и нос, дышать стало трудно.

— Ну вот, теперь, поди, все вспомнил, — ухмыльнулся Митяй, отпуская Никитку. — А могу сделать, что и на улицу не покажешься и в школу ходить не будешь! Теперь пошли на урок.

В перемену Елька бросилась было к Никитке, чтобы расспросить его, но Митяй, обхватив Никитку за плечи, увел его с собой в коридор.

— Не о чем ему с девчонками секретничать. У нас свои дела есть.

ДРУЗЬЯ-ПРИЯТЕЛИ

Прошло несколько дней. Никакой милиционер к Шараповым не приходил. Александру никуда не вызывали, и она продолжала работать на ферме.

Но Гошка все ждал и мучился, что мать вот-вот позовут на колхозное собрание и устроят ей строгий допрос. А там уж решат, как с ней поступить.

Он даже представил себе, как мать будет стоять перед колхозниками и рассказывать... А потом, наверное, будут расспрашивать и его, Гошку. И он должен все припомнить: и как они с Никиткой застали мать на базаре, и как та пыталась обмануть их в чайной, и как соблазняла всякими подарками.

«Ничего я не буду говорить. Убегу лучше, а не пойду на это судилище», — со страхом думал Гошка.

Все эти дни он не находил себе места.

В класс являлся к самому началу уроков, после занятий сразу же исчезал из школы и домой возвращался один, через, дубовую рощу, чтобы только не встречаться с ребятами.

Но как ни было тяжело у него на душе, Гошка не мог не радоваться наступающей весне.

В роще, прогретой солнцем, уже гомонили воробьи и синицы, горласто кричали прилетевшие грачи. Снегу становилось все меньше, вокруг деревьев чернела вытаявшая земля.

Крутой склон оврага на солнцепеке тоже вытаял, обнажив рыжую глину. И только на противоположной стороне оврага лежал еще рыхлый, ноздреватый снег, исполосованный синими тенями.

Извилистый ручеек на дне Шарагина оврага набух, потемнел, потом вода, порвав водяной панцирь, забурлила, заклокотала, и овраг наполнился веселым весенним шумом, словно где-то вблизи заработала водяная мельница.

Сначала Гошка перебирался через ручей по узким снежным мостикам, но с каждым днем их становилось все меньше и меньше.

И вот сегодня, спустившись к ручью, он не нашел ни одного перехода: ручей, мутный и пенистый, мчался как взмыленный конь, закручивался воронками, подмывал нависшие снежные карнизы, и те с тяжелым уханьем обрушивались в воду.

«Вот это расходился ручей гремучий, затопил овраг», — невольно залюбовался Гошка, вспомнив, что летом через него свободно может перепрыгнуть любой мальчишка.

Но как сейчас перебраться через ручей? Неужели возвращаться обратно, а потом идти домой по шоссейке, через мост?

Гошка отыскал несколько жердей и перебросил их через ручей. Но они были коротки и не доставали до противоположного берега.

Зато шагах в десяти у самого ручья стояла накренившаяся к воде сухая, мертвая береза. Корни ее оттаяли, и береза, казалось, вот-вот упадет поперек разлившегося ручья.

Гошка нажал плечом на комель дерева — береза не подалась. Он забрался на ствол повыше, попрыгал: береза зашелестела ветками, заскрипела, но ниже не наклонилась.

«Сюда бы ребят наших», — подумал Гошка и с сожалением вздохнул.

Вчера он заглянул к Краюхиным — надо было взять у Никитки книжку для чтения. В избе никого не было, и Гошка через сени направился во двор, откуда доносились стук топора и пофыркивание пилы.

Приоткрыв дверцу во двор, Гошка увидел тетю Ульяну, Никитку и Борьку Покатилова: они мастерили хлев для поросенка и о чем-то разговаривали.

В разговоре то и дело упоминалось имя Гошкиной матери, Кузяева и Николая Ивановича.

Гошка прикрыл дверцу и невольно прислушался.

Ульяна рассказывала ребятам, что новый председатель правления всерьез занялся проверкой хозяйства колхоза. Целые дни проводит на фермах, подолгу беседует с колхозниками, затребовал в конторе бухгалтерские документы и по вечерам со счетами в руках просматривает все бумажки. Не иначе, ищет кончик ниточки, чтобы распутать весь клубок беспорядков и хищений в колхозе.

А на свиноферме этот кончик, как видно, начинается с Кузяева и Александры Шараповой.

— Я знаю, вы дружите с Гошкой, — наставляла ребят Ульяна. — Так вот, особо-то с ним не якшайтесь. Держитесь подальше. А то, как говорят, с кем поведешься, от того и наберешься. Дружка надо выбирать с толком да разумением.

Дальше Гошка слушать не стал, незаметно выскользнул на улицу и побрел к дому. А утром в школе Борька прошел мимо Гошки с таким видом, как будто не узнал его.

Да и не только Борька. Даже Никитка начал обходить его стороной.

В классе он почему-то сидит теперь рядом с Митькой Кузяевым, вместе с ним ходит в школу и, сталкиваясь с Гошкой, старается не встречаться с ним взглядом.

«Тоже мне дружки-приятели до первой встряски, — с обидой подумал Гошка о Никитке и Борьке. — А как беда случилась, они и врассыпную».

Он еще раз попытался раскачать березу и неожиданно услышал знакомые голоса. С кручи к ручью спускались Елька Карасева и ее новая подружка Таня Покатилова.

— Чего вам? — хмуро спросил Гошка. — Шли бы своей шоссейкой. Видите, здесь перехода нет.

— Килограммов в тебе мало — вот что, — фыркнула Елька и, махнув Тане рукой, вскарабкалась на березу.

Вслед за ней полезла и подруга.

— А ну все разом! Прыг-скок, обвалился потолок, — скомандовала Елька.

Держась за ветки, девчонки вместе с Гошкой принялись раскачивать ствол березы. Дерево заскрипело сильнее, корни его зашевелились, и, наконец, береза, выворотив огромный ком земли, с шумом и треском распласталась поперек ручья.

— Ура! Мост наведен! — закричала Елька и вслед за Гошкой перебралась на другой берег ручья. Потом, дождавшись Таню, оглядела березу. — А это хорошо, что мы ее повалили. Теперь для всех переход будет.

Гошка исподлобья наблюдал за Елькой. Чудна́я эта председателева дочка! Каждый день она подходит к нему, заводит всякие разговоры и даже приглашает к себе домой: «Папа с тобой очень поговорить хочет».

А зачем он пойдет, о чем им разговаривать, когда Николаю Ивановичу все ясно и так?

И сейчас Гошка ждал, что Елька вот-вот начнет допытываться, почему он не пришел вчера к ним, почему ходит из школы домой один, через Шарагин овраг.

Но Елька заговорила о другом. Сегодня пионеры третьего звена решили заняться сбором удобрений для полеводческой бригады. Все ребята после обеда должны собраться у дома Борьки Покатилова, чтобы потом, разбившись на группы, пойти по колхозным дворам и избам.

— Какой я член группы, — отмахнулся Гошка. — Я же теперь меченый, с ярлыком.

— Это ты зря, — строго сказала Елька.

— А слышала, что Митяй наговорил?

— Да кто же ему поверил, суме переметной? — перебила Таня Покатилова. — Мы же Митьку как облупленного знаем. Соврет — недорого возьмет. А ты знаешь, что Стешка заявление в правление колхоза подала?

— Какое заявление?

— А чтоб там насчет тети Шуры разобрались. И дедушка Афанасий подписался. И другие свинарки.

— Верно, верно, — подтвердила Елька. — Я сама видела, как Стеша к папке прибегала. Мы, говорит, тетю Александру в обиду не дадим... созывайте срочно правление.

— А отец что? — недоверчиво спросил Гошка.

— Будет правление... сегодня же. И Кузяева зачем-то вызывают. — Елька вдруг заторопилась: — Ну, чего ж мы стоим? Пошли по домам, пообедаем, а потом на сбор.

«БОЕВОЙ РЕЙД»

После обеда пионеры третьего звена собрались у дома Борьки Покатилова.

Кто пришел с ведром, кто с ящиком, кто привез санки. В руках ребята держали лопаты, заступы, совки.

Борька Покатилов развернул на ступеньках крыльца большой лист оберточной бумаги, начертил схематическую карту деревни и, как командир перед боем, принялся разрабатывать план «боевого рейда» за удобрениями.

— Значит, так. Наступать будем группами, — с важным видом говорил он, рисуя красным карандашом квадраты и круги и пронзая их толстыми стрелами. — Каждая группа штурмует свой квадрат. Трофеи сдаем на хозяйственный двор бригады.

К крыльцу, с трудом волоча за собой длинные санки со старым, окованным железом сундуком, подошел Гошка. Ребята оглядели вместительный сундук и невольно рассмеялись:

— Вот это да! Всем тарам тара. Где ты, Шарап, столько удобрений наберешь?

— Наберем, — сказал Гошка и кивнул на Никитку. — Мы вот с ним один клад знаем.

— Какой клад? — осведомился Борька.

Гошка объяснил, что на старой колокольне когда-то жили голуби и после них на всех этажах остались большие залежи помета.

— Правда, Никитка? — обратился он к приятелю. — Помнишь, как мы на колокольню лазили?

— Ага. Там этого добра хоть завались, — обрадованно заговорил Никитка.

Но его тут же перебил Митька Кузяев:

— Подумаешь, клад открыли. Кто ж не знает про голубиный помет? А только верующие не пустят нас на колокольню.

— Почему ж не пустят? — удивилась Елька.

— Им молиться надо, а мы тут на колокольне шуровать будем.

Ребята зашумели. Какие верующие? Подумаешь, десять старух! А разве они не хотят, чтобы на полях было больше удобрений? Да и колокольня почти уже не колокольня: колокола с нее давно сняты. А раз так — включить колокольню в план «боевого рейда».

— Хорошо-хорошо, — согласился Борька. — Не забудем и про колокольню. А теперь создадим штурмовые группы. Объединяйтесь — кто с кем.

— Нас с Никиткой на колокольню пошлите, — поднял руку Гошка. — Мы там все ходы-выходы знаем.

— Опоздал, Шарап, — фыркнул Митяй. — Мы уже спаровались, вместе золу собирать будем. — Он хлопнул Никитку по плечу и притянул к себе: — Так, что ли, Краюха!

— Так, — еле слышно подтвердил Никитка и, стараясь не глядеть на Гошку, спрятался за Митькину спину.

«И чего он как привязанный к нему?» — с недоумением подумал Гошка и, обернувшись к Борьке, сказал:

— Тогда, ну, тогда с тобой пойдем.

— И меня с Елькой запиши. Мы тоже на колокольню хотим, — подала голос Таня.

Борька, покусывая карандаш, пожал плечами и с сосредоточенным видом уставился на карту.

— Что раздумываешь, как Кутузов на военном совете? — поторопила его Елька. — Записывай, кто куда желает, и за дело пора.

— Понимаете, какая штука, — уклончиво заговорил Борька. — А может, Гошку не записывать в группу, воздержаться пока?

— Это почему «воздержаться»? — в один голос спросили Елька. и Таня.

— Сами ж знаете. Дело с Шараповыми темное, ничего еще не ясно. Вот вызовут их на правление, решат, что и как, тогда посмотрим.

— Да чего ты кругом да около ходишь! — перебил его Митяй. — Скажи напрямки: подсудные они, Шараповы, на подозрении. И я бы на Гошкином месте ни в какие группы пока не лез. Лежал бы себе на печке и носа из избы не высовывал.

— Верно, ребята, — сокрушенно вздохнув, согласился Борька. — Нельзя, пожалуй, Шарапову с нами. Неудобно как-то. Придем мы за золой к кому, а там узнают, что с нами Гошка Шарапов... ну и вытурят всех нас в шею.

— Да что ты говоришь такое?! — вне себя закричала Таня, бросаясь к Борьке. — Как ты смеешь? Он же не чужой нам, Гошка. Ребята! Ну, чего вы молчите?

— Вот взвилась тоже. Все же так говорят, — растерянно забормотал Борька.

— А я вот не верю, — перебила его Елька. — Не виноват Гошка. Не мог он нас обмануть, не мог! Давайте хоть еще раз его спросим. — Она обернулась назад. — Ну, скажи ты ребятам...

Но Гошки Шарапова около крыльца уже не было.

Забыв про санки с сундуком, Гошка вылетел из переулка Покатиловых как настеганный и, не разбирая дороги, помчался вдоль улицы.

Так вот оно как! Значит, не зря тетка Ульяна наставляла Никитку и Борьку, что Гошка им не пара, что дружить с ним опасно.

А ведь сколько лет они дружили втроем, вместе учили уроки, обменивались книгами, ходили на рыбалку, мечтали после школы вместе поступить в училище механизаторов. Вот она и дружба!

Гошка вдруг обнаружил, что ноги ведут его не к дому, а в противоположный конец деревни. Куда же это он идет?

Может быть, поговорить со Стешей Можаевой? Но она и так не верит, что Гошкина мать виновна, и готова ее защищать, но что она может сделать, если мать сама призналась во всем. Не лучше ли зайти к бабке Евфросинье, залечь на печку, как барсук в берлогу, и никуда больше не показываться? Пусть все думают, что Гошка уехал далеко-далеко и никогда больше не вернется в Клинцы.

Да нет, к бабке нельзя. Она будет стонать, охать и без конца донимать внука расспросами, как это его мамку «бес попутал». Потом затеплит лампадку и примется молиться за погрязшую в грехах богоотступницу Александру. «Да ну ее, еще ладаном пропахнешь», — подумал Гошка, поворачивая обратно.

Но мысль об уходе из дома уже не покидала его. В самом деле, почему бы ему не уехать куда-нибудь. Определился же в школу-интернат Серега Савушкин и, кажется, очень доволен новой жизнью. Ходит в форме и в каждом письме домой сообщает, что непременно будет учиться на реактивного летчика. А Зинка Петракова? Хоть и девчонка, а устроилась в ремесленное, учится работать на токарном станке и вытачивает из металла такие детали, что все клинцовские мальчишки сгорают от зависти.

Конечно, об уходе из дома придется сообщить матери. Ну, да она возражать не будет. Ей сейчас не до этого.

Но куда и как поступить? Дело идет к весне, набора нигде нет. Хоть бы поговорить с кем-нибудь.

Гошка замедлил шаг и задумался. Дорожка вела мимо дома Краюхиных.

За крыльцом дядя Вася колол дрова. Широко расставив ноги, он высоко над головой вскидывал тяжелый колун и с хеканьем ударял им по торцу березового чурбака. Удар приходился по самой середине, и полено, в меловой берестяной одежке с черными подпалинами, с сухим щелканьем распадалось на две половины.

«Как сахар колет», — подумал Гошка и, остановившись, невольно залюбовался работой.

— А-а, Гоша, — заметил его дядя Вася. — А где Никитка? Что ж это вы, други мои, не встретили меня сегодня?

Гошка развел руками — они ведь совсем забыли, что сегодня суббота.

— Дела тут всякие, — уклончиво ответил он. — А Никитка с ребятами золу собирает.

— Та-ак... дела-события, значит? — покачал головой дядя Вася. — Слыхал я кое-что, слыхал.

— Уже знаете, рассказали вам? — вспыхнул Гошка и, подойдя ближе к Никиткиному отцу, умоляюще заговорил: — Дядя Вася, возьмите меня с собой. На завод.

— Стоп, парень, — опешил тот, откладывая в сторону колун. — На какой такой завод?

— А на тот самый, где вы работаете. Где жатки делают, косилки.

— Это как же так? Ни с того ни с сего, с бухты-барахты. А мамаша что скажет? А чего ты, к примеру, делать умеешь?

— Мамка, она отпустит. А делать что хошь буду, — принялся уверять Гошка. — Пусть хоть самое тяжелое, хоть самое грязное. Слова против не скажу. Ну возьмите, дядя Вася! Не могу я здесь больше!

Дядя Вася закурил, затянулся и попросил Гошку рассказать, что же произошло с матерью. Мальчик зябко поежился.

— Так вы уже знаете.

— То по слухам, с пято на десято. А ты мне толком обрисуй... как на самом деле все было. Давай-ка присядем.

Они опустились на березовый чурбак, и Гошке пришлось рассказать о базаре, о чайной, о подарках.

— Да нет, парень. Чего-то вы с Никиткой недоглядели, — покрутил головой дядя Вася. — Не может мамаша твоя на чужое польститься.

— Так она же сама председателю призналась, — вырвалось у Гошки.

— Всякое бывает на белом свете, — задумчиво заговорил дядя Вася. — Один соседа походя оболжет, другой на себя наговорит невесть что. Да нет, натемнили что-то с Александрой. Я ее вот с каких пор знаю, поручиться за нее могу.

— Стеша и дед Афанасий тоже за мамку, — вполголоса заметил Гошка.

— Вот видишь, не одна она. Надо будет с Николаем Ивановичем поговорить об этом. — Дядя Вася приподнялся. — Пойдем-ка к председателю, Гоша.

— А я зачем?

— Расскажешь обо всем, как вот мне сейчас. Потолкуем. Он человек справедливый был. По правде все решал, по совести.

Не успели дядя Вася и Гошка выйти из переулка на улицу, как из-за угла дома появился Никитка. Он шел пошатываясь, точно пьяный, запрокинув голову кверху и прижимая к разбитому носу белую варежку.

Рядом с Никиткой, поддерживая его под руки, шли Елька с Таней и уговаривали его приложить к носу комок снега.

— Хорош боец кулачный, хорош! — сказал дядя Вася и вгляделся сыну в лицо. — Эге! Да тут дело посерьезнее, чем нос разбитый. Кто ж это тебя разукрасил так?

— А мы с Митькой Кузяевым схватились, — почти весело отозвался Никитка. — Ну, я ему тоже наклепал здорово. — Он отнял варежку от лица, и кровь вновь хлынула у него из носа.

— Подожди меня, я сейчас, — кивнул Гошке дядя Вася и, взяв Никитку за руку, повел в избу.

— Чего это они схватились? — недоумевая, спросил Гошка у Ельки.

Он знал, что Никитка никогда ни с кем не дрался, слыл в деревне не очень-то смелым мальчишкой, а крепких Митькиных кулаков просто-таки побаивался.

— А он не схватывался. Это ему за правду досталось, — блестя глазами, с восхищением сообщила Елька.

— За какую правду? — не понял Гошка.

— Ты знаешь, а Никитка все же молодец. — И Елька с Таней, перебивая друг друга, принялись рассказывать, что произошло после того, как Гошка убежал от дома Покатиловых.

«ВЕРИМ ВАМ...»

Не успели девчонки рассказать и десятой доли, как на крыльце показался дядя Вася и махнул Гошке рукой.

— Пошли к председателю. А вы бы, — обратился он к девчонкам, — с Никиткой посидели. У него кровища из носа хлещет, а мать куда-то задевалась.

— Мы посидим, — согласилась Елька.

— Вы мне потом доскажете... Ладно? — шепнул Гошка Ельке и Тане и пошел вслед за Никиткиным отцом.

Перед избой Шараповых дядя Вася неожиданно остановился и, посмотрев на Гошку, сказал, что хорошо бы еще пригласить в правление его мать и обо всем там начистоту поговорить.

Они зашли к Шараповым в избу, но Александры дома не оказалось. Клава сказала, что ее зачем-то вызвали в правление колхоза.

— Это, наверное, насчет шпитомцев, — похолодев, шепнул Гошка. — Теперь пойдет суд да разбирательство.

— Тогда давай ходу, — поторопил дядя Вася. — Как бы нам не опоздать.

Они вышли из избы и вскоре были уже в правлении колхоза.

Гошка ожидал, что встретит здесь много людей, услышит шумные разговоры, увидит мать, которая, опустив голову, еле слышно отвечает на многочисленные дотошные вопросы. А потом один за другим встают члены правления, и каждый требует для матери самого строгого наказания.

Но ничего этого не было. Мать никто не судил и никто ни о чем ее не допрашивал.

Она сидела за председательским столом рядом с Николаем Ивановичем и членами правления и рассматривала какой-то чертеж на большом листе бумаги. А за спиной матери и председателя стояли Стеша, дед Афанасий, свинарки и тоже разглядывали чертеж.

— Можно, Николай Иваныч? — переступив порог правления, спросил дядя Вася. — Не помешаем?

Председатель поднял голову.

— А-а, Василий Егорыч! Входи, входи. — Он вышел из-за стола и пожал дяде Васе руку. — Мы тут свиноферму думаем перестроить. Вот со свинарками совет держу. Погляди-ка сюда, что мы планируем. — Николай Иванович кивнул на чертеж. — Подведем воду по трубам, сделаем кормокухню, самокормушки, автопоилки. Корма будем развозить в вагонетке по рельсам. Навоз тоже машина станет убирать. Словом, долой ручной труд! Все чтоб по-новому, как в лучших хозяйствах. Летом в лагерь поросят вывезем.

Гошка, примостившись на подоконнике, следил за матерью. Спустив на шею полушалок и распахнув кожушок, она, как старательная ученица, слушала Николая Ивановича и следила за его указательным пальцем, которым тот водил по чертежу. Щеки у матери раскраснелись, глаза блестели.

— Давно бы пора о ферме подумать, — сказала она, встретившись взглядом с дядей Васей. — А помнишь, Василий, вы еще с покойным Павлом такое дело задумывали? Вот и чертеж ваш сохранился.

— Он самый, — подтвердил Николай Иванович. — Я его в шкафу разыскал. Толково все было намечено...

Дядя Вася вгляделся в чертеж и развел руками.

— Намечать-то намечали, да забылось все, быльем поросло...

— В Клинцах забылось, а в других хозяйствах уже многое сделано, — возразил председатель. — В совхозе «Первомайский» все фермы полностью механизированы. Вот и нам надо за это браться.

— А на какие же доходы, Николай Иваныч, вы ферму думаете перестраивать? — осторожно спросил дядя Вася. — И так в колхозе убытков полно.

— Это верно, положение в Клинцах не из легких, — вздохнул председатель. — Но мы не в чужом краю живем, в беде нас не оставят. Государство нам ссуду дает, шефы из города помощь обещают. А главное — мы сами. Будем честно трудиться — горы свернем. — Он не без лукавства покосился на дядю Васю. — Вот хотя бы вы, Василий Егорыч. Механизатор, умелые руки — вам бы только и взяться за эту ферму.

— Так я ж при деле — на заводе работаю, — забормотал дядя Вася.

— Можем и походатайствовать, чтоб вас в колхоз отпустили. Завод-то шеф нашему колхозу, уважит нашу просьбу. Ну, да мы об этом еще поговорим. — Николай Иванович поглядел на Александру и Стешу. — Я вас вот зачем позвал. План планом, а лучше все это на деле посмотреть, у соседей. Поезжайте-ка завтра к первомайцам, поживите там с недельку, поработайте, поучитесь. Когда вернетесь — доложите, что у нас можно будет сделать.

— Зачем же мне-то ехать? — растерялась Александра. — У нас же завфермой есть — Кузяев. А я вроде как подсудная, на подозрении. И в свинарках-то напоследочках хожу.

— Кто это вам сказал такое? — нахмурился Николай Иванович.

— Сама понимаю — не малолетка. Раз нагрешила, надо когда-то и отвечать.

— Ты погоди, Александра, — перебил ее дядя Вася и обратился к председателю. — Что тут с Шараповыми-то делается? Мальчишку скрутило, мать сама не в себе. А я об заклад бьюсь — не может того быть, чтоб Александра на колхозное добро польстилась. С малых лет ее знаю, поручиться могу — голодать будет, а чужого крошки не возьмет.

— И я ручаюсь, и дед Афанасий, — поддержала Стеша. — Надо будет — первые в свидетели пойдем.

— Никто Александру Степановну судить не собирается... — заговорил Николай Иванович. — А вот Кузяев немало ей жизни попортил.

— Вы Ефима не замайте, — глухо выдавила Александра.

— Знаю-знаю. Опять братца выгораживать будете. Но теперь уж поздно. Насчет ребячьих поросят даже живой свидетель отыскался. И кто бы вы думали? — обратился он к дяде Васе. — Сынок ваш.

— Никитка?!

— Он самый... Заседает у нас сегодня правление, а дочка моя с подружкой твоего сынка приводят. «У него, говорят, есть важное сообщение». И рассказывает нам Никитка, как он с Кузяевым в городской чайной столкнулся, как узнал, что тот Александру обманул, поросят заставил продать. Ну, а чтоб мальчишка не проболтался, Кузяев пригрозил ему, да еще десять рублей в зубы сунул. Молчи, мол, не болтай. А он все же не утерпел, вывел правду наружу. И даже деньги ему в лицо бросил.

— Так вот почему Митяй нос-то ему расквасил! Ну и дела... — покачал головой дядя Вася и обернулся к Гошкиной матери: — Так, что ли, все было?

— Болтает твой Никитка невесть что... — вполголоса выговорила Александра.

— Не надо, Александра Степановна, — остановил ее председатель. — Я понимаю, трудно вам. Против родного брата рука не поднимается. Запугал он вас, обошел. Но, право же, не стоит Кузяев вашей жалости. Все равно он и без вас в отставку уходит.

— Как уходит? Куда?

— Отстранили мы его сегодня на правлении от заведования фермой, — пояснил Николай Иванович. — Не можем мы ему доверять. Слишком много он при старом председателе поросят разбазарил, ферму развалил... Да вот еще эта история с ребячьими питомцами. Правление так и решило — Кузяеву на ферме больше не место.

— Что же теперь станет с ним? — вполголоса спросила Александра.

— Долго мы с ним разговаривали, — задумчиво сказал Николай Иванович. — Вообще-то следовало бы его к суду привлечь как соучастника Калугина. Но повинился человек... Слово перед всеми дал, что по-честному работать будет, рядовым колхозником. Ну что ж, попробуем поверить. А вас, Александра Степановна, назначаем вместо него заведовать свинофермой.

— Меня! — вскрикнула Александра, поднимаясь из-за стола. — Да что ж я смогу?

— Вы многое можете... Кто списанных поросят взял под защиту?.. Вы, Александра Степановна. Кто за ферму душой болеет? Тоже вы... Вот и беритесь-ка за дело. Смело, по-новому, с огоньком да радением. — И Николай Иванович передал ей сверток с газетными вырезками.

— Что это? — растерянно спросила Александра.

— Посмотрите, вспомните. Это добрые слова о вашем прошлом. Хорошо вы умели работать, Александра Степановна, ничего не скажешь.

— Так это когда было-то? — вспыхнула Александра. — А теперь какая же мне вера может быть...

— А мы вот верим вам! — убежденно сказал Николай Иванович, показывая на членов правления. — И все, как один, проголосовали за ваше назначение. Верим и надеемся, что много вы еще доброго людям сделаете.

— Принимай ферму, Александра, время не ждет, — кивнул ей Савелий Покатилов, которого недавно избрали членом правления. — И тряхни-ка стариной, покажи шараповскую хватку!..

— Тетя Шура, это же очень здорово! — обрадовалась Стеша. — Теперь уж мы поработаем!

— А разговор подходящий, — удовлетворенно заметил дядя Вася, переглядываясь с Николаем Ивановичем. — А то стреножили женщину, скрутили по рукам, по ногам. А ну, Александра... Вот тебе раз — захлюпала!

Гошка посмотрел на мать. Она торопливо повязывала голову полушалком, и по щекам ее текли слезы.

— Ну чего ты, чего? — подбежав к матери, шепнул Гошка и потянул ее за рукав. — Мам, смотрят же все.

Александра что-то хотела сказать, но губы ее вновь задрожали, и она, так и не успев повязать голову, поспешно вышла за дверь.

Гошка бросился за ней следом. На крыльце он столкнулся с Елькой и Таней.

— Что с ней? Почему она плачет? — встревоженно спросила Елька, кивая на тетю Шуру.

— А пусть ее. Может, это и к лучшему, — улыбнулся Гошка. На душе у него было легко и празднично, как в солнечный день. Ведь главное, что мамке поверили, не отвернулись от нее, не оттолкнули. Значит, есть еще на свете хорошие люди!

Гошка спросил, как чувствует себя Никитка.

— Ничего, — сказала Елька. — Только нос сильно распух. Да еще от матери ему досталось, зачем с Митяем схватился.

— А он правда подрался с ним?

— Куда ему, не умеет он, — усмехнулась Елька и принялась рассказывать, как было дело. — Убежал ты от дома Покатиловых, а мы переругались все, перессорились. Никитка тоже стал что-то в твою защиту кричать. А Митька ему кулаком в бок. Потом все пошли удобрения собирать. Митяй с Никиткой на колокольню полезли, и мы с Таней за ними. А Никитка жалкий какой-то, все жмется, крутится, глаза от нас прячет. Но Митька не отпускал его от себя ни на шаг. А когда он полез на самый верхний этаж колокольни, мы с Таней задержали Никитку и спрашиваем, почему он как привязанный за Митькой ходит.

«Это не я за ним, а он за мной, — шепотом признался Никитка. — Я про его отца кое-что знаю... и про шпитомцев».

«Чего ж ты, — спрашиваем, — молчал до сих пор?»

Никитка покосился на верх колокольни, откуда его уже звал Митька, и говорит:

«А знаете, у него кулаки какие? Килограммы, свинчатки».

«Трус ты несчастный! Размазня!» — рассердились мы.

Тут Никитка задрожал весь и говорит:

«А вот не буду больше молчать, не буду! И пусть хоть Митяй меня, как сноп, измолотит. Пошли к председателю — обо всем расскажу».

А сверху опять голос Митяя — Никитку к себе зовет.

«Ой, не успеем, догонит он нас...» — заметался Никитка. Тут мы с Таней и сообразили — надо Митьку на колокольне задержать.

Схватились мы втроем за лестницу, что вела на третий этаж, поднатужились, свалили ее вниз и сами в правление помчались. А там как раз заседание шло. Никитка все и рассказал.

— Это я знаю, — сказал Гошка. — А дальше что было?

— Потом вышли мы из правления, а Митяй и налетел на Никитку из-за угла. Как только он с колокольни слез, понять не могу. Ну и стал его колошматить. Еле мы отбили Никитку. А Митяй еще погрозил ему: «Это тебе аванс, а полная расплата потом будет».

— Надо Никитку под защиту взять, — сказала Таня. — Митяй — он злопамятный, мстить будет.

— Да и о Борьке надо поговорить, — заметила Елька. — Что он за товарищ такой — совсем было Гошку в грязь втоптал.

В это же утро к Шараповым зашла Ульяна Краюхина. Она сказала, что ей нужна сковородка, которую Александра взяла у нее с неделю назад и до сих пор не вернула.

— И правда запамятовала, — призналась Александра. Она нашла сковородку, почистила ее и вернула Ульяне. — Ты уж не сердись.

Ульяна присела на лавку.

— Значит, на переучку собралась? — помолчав, спросила она. — Мало тебе науки с этими свиньями было.

— А чего ж хорошему не поучиться? Поехали бы вместе в совхоз-то.

— Нет уж, уволь. Приболела. Неможется мне.

— Что с тобой?

— Доконали меня эти поросята. Да и ты через них белого света невзвидишь.

— А может, у нас теперь все по-иному пойдет.

— Ну-ну, старайся, — ухмыльнулась Ульяна, — коль в начальство вылезла. Замаливай свои грешки...

Александра нахмурилась:

— Я свои грехи не скрываю. Да вроде и распутались они. Добрым людям спасибо. Никитке твоему тоже.

— Хоть Никитку вспомнила. Запуталась ты в своих делах, а мальчишке через тебя чуть голову не пробили. — Поджав губы, Ульяна поднялась. — А насчет поросят попомни — не за ту жилу держишься. Опять с разбитым корытом останешься. И еще не забудь — братец-то твой рядышком. А он от тебя не отстанет, втянет в свои проделки.

— Ну нет! — вспыхнула Александра. — Разошлись наши дорожки, больше не перекрестятся...

Ульяна вышла.

Гошка выбежал за ней следом и догнал за углом.

— Вы зачем мамку сбиваете? Зачем в сторону тянете? — забормотал он. — Она по-хорошему работать хочет.

— Чего-о? — удивленно протянула Ульяна. — Ах ты, шиш-небылица, еще во взрослые дела лезешь!

Гошка растерянно переминался с ноги на ногу. Зачем только Ульяна завела с матерью такой разговор? А что, если мать передумает и никуда сегодня не поедет?

Гошка поглядел вдоль улицы. Почему не видно Стеши? Может быть, сбегать к ней и поторопить, чтобы она не задерживалась со сборами в совхоз?

Наконец со стороны конюшни показалась подвода. В телеге сидела Стеша, правил дед Афанасий. Вскоре подвода остановилась у избы Шараповых, и Стеша спросила Гошку, готова ли мать.

— Да-да, она сейчас выйдет, — кивнул Гошка.

Он бросился в избу и сказал матери, что за ней приехала подвода и ей пора ехать.

Мать встревожилась. А кто же останется дома за хозяина? Разве Гошке управиться с Клавой и Мишкой, с коровой и курами? Надо, пожалуй, позвать на помощь бабку Евфросинью. Но Гошка наотрез отказался:

— Поезжай. Все сделаю. Накормлю всех и напою. Да ты, мамка, скорее! Там тебя ждут.

Наконец Александра собралась и, надавав Гошке с десяток наказов, уехала.

БРЕВНА НА РЕКЕ

Отгремел ледоход, угловатые льдины ушли вниз по течению, и вешние воды наполнили реку Чернушку. Она вздулась, потемнела, вышла из берегов, затопила прибрежные кусты и деревья.

После занятий Гошка с ребятами решили посмотреть на разлившуюся Чернушку.

Сразу же от школы они свернули с шоссейки и, шлепая по мокрому лугу, стали пробираться к берегу реки.

Борька Покатилов плелся позади всех.

«И зачем они только в грязь полезли? — недовольно думал он. — Экая невидаль — река разлилась!»

Он даже хотел повернуть к дому, но после того, что произошло вчера, было неудобно оставлять ребят.

А произошло вот что.

Вчера после занятий он собрал свое звено, чтобы поговорить о подготовке к весне, но разговор неожиданно пошел совсем о другом. Елька с Таней рассказали ребятам о расквашенном Никиткином носе, об Александре Шараповой, о Гошке.

— А Борька у нас осторожненький, — сказала Таня. — Как чуть заваруха какая, так он в сторону отходит, ни во что не вмешивается: как бы чего не вышло.

Потом ребята заговорили о том, что Борька уж слишком доверяет Митяю Кузяеву, мало знает других ребят и легко отворачивается от товарищей. Кто-то даже предложил выбрать вместо Борьки нового вожатого звена, но тому объяснили, что выборы обычно бывают осенью, в начале учебного года, и придется ребятам пока потерпеть.

Борька пыхтел, краснел, пытался объяснить, что в делах взрослых не так-то легко разобраться, и давал обещание, что с ним этого больше не случится.

Борька остался вожатым, но на душе у него было неспокойно. Сейчас, догнав Гошку, он потянул его за рукав.

— Слышь... ты не сердись. Я ж не знал, что Митька так набрехал на тебя.

— Ладно об этом, — отмахнулся Гошка. — Поговорили вчера, и хватит.

— А давай опять вместе будем. Мы теперь Митяю руки-то укоротим.

Вглядываясь в реку, Гошка ничего не ответил.

Вода в Чернушке была мутная, вся в воронках и водоворотах, текла быстро и неспокойно. Вниз по течению плыли щепки, сено, поленья дров, вырванные из земли деревья, кусты, разбитые ящики, половинка ворот от сарая, чья-то телега без колес с поднятыми вверх оглоблями.

— Вот это Чернушка! — вскрикнул Никитка. — Где что плохо лежит — все подобрала.

— Мальчишки, смотрите! Бревна плывут! — закричала вдруг Таня.

Все подбежали вплотную к воде.

Из-за поворота на середину реки быстрым течением выносило белые, прямые, ошкуренные бревна. Видно, их смыло где-нибудь с берега. Они плыли друг за другом, как журавли в небе.

— А бревна-то какие! Ровные, как карандашики! — с восхищением оценил Гошка. — Интересно, откуда они?

— Это не нашего колхоза, — заметил Борька. — У нас все бревна на коровники израсходованы.

— Ну и что? — Гошка с досадой посмотрел на Борьку. — Если не наши, значит, пусть себе и плывут? А может, они из совхоза или из колхоза «Вторая пятилетка»?

— Может, они для стройки были приготовлены, — заметила Таня. — На клуб или на новую школу.

— А я разве что говорю? — смущенно отозвался Борька.

Ребята не сводили глаз с бревен. Каждый из них на миг представил себе, как рабочие совхоза или колхозники где-нибудь в верховьях Чернушки пилили могучие сосны и ели, очищали их от сучьев, ошкуривали, сушили на солнце. И вдруг эта озорная река...

Гошка беспокойно прошел по берегу, зачем-то швырнул в воду палку, потом обернулся к ребятам:

— Мы кто? Пионеры или нет?

— Ну что? — спросил Никитка.

Борька уже догадывался, к чему клонит Гошка — сейчас он предложит выловить бревна. И хотя эта затея показалась Борьке несбыточной, но он уже не мог отмолчаться и решительно заявил:

— Надо задержать бревна, вот что!

— Верно, надо, — согласился Гошка, с удивлением покосившись на вожатого звена.

— А как их задержишь? — недоумевая, спросил Никитка.

— А мы... мы сейчас навстречу бревнам поплывем, — сказал Борька. — И завернем их к берегу.

— Так вода же какая... Сразу окоченеешь, — заметил Никитка.

Мальчишки, как по команде, опустили руки в воду, но тут же выдернули их и переглянулись. Да, по такой воде далеко не уплывешь — сведет ноги.

— Может, в колхоз сбегать, лодку у кого-нибудь попросить? — предложила Елька.

— Пока бегаешь, бревна знаешь куда уплывут! — сказал Борька.

Что ж это такое? Время идет, а он все еще топчется на месте и ничего не может придумать. Какой же он вожатый звена?

А бревна подплывали все ближе и ближе. Неужели река так и унесет их?

Борька растерянно покосился на Гошку. Подавшись вперед, тот смотрел вдоль реки, в сторону деревни, где виднелся бревенчатый мост на высоких сваях.

— Может, попробовать у моста бревна задержать? — вполголоса сказал Гошка.

Борька кивнул головой, схватил с земли шест и, обернувшись к ребятам, скомандовал:

— За мной! К мосту!

Добежав до моста, мальчишки и девчонки вооружились длинными жердями и по сваям ловко спустилась к самой воде.

И здесь, под мостом, они заметили Митяя с багром в руках.

В эти дни молодой Кузяев подолгу дежурил на берегу Чернушки. Он знал, что в половодье на реке всегда можно чем-нибудь поживиться. Вода смывала с берегов все, что плохо было положено, по-разбойничьи утаскивала на стремнину и мчала вниз по течению.

А тут уж только не зевай. Зацепляй багром все, что плывет, и вытаскивай на берег.

Вчера Митяю на редкость повезло. Он выловил из реки несколько десятков березовых плах и сложил их в укромном местечке на высоком берегу. Когда плахи высохнут на солнышке, он перепилит их, расколет и потом продаст сухие березовые дрова любому колхознику. Можно будет купить обновки к Первому мая, съездить в город, а может быть, даже скопить денег на велосипед с моторчиком.

А вот сегодня добыча, пожалуй, будет побогаче, если только Митяй сумеет задержать у моста хотя бы десяток бревен. И Гошка со своей компанией совсем тут некстати.

— Вы зачем сюда? — не отрывая глаз от подплывающих бревен, недовольно спросил Митяй.

— Бревна у кого-то смыло. Надо их задержать, — объяснил Борька.

— Можете не присоседиваться. Я первый бревна высмотрел, сам их и выловлю.

— Тебе же одному не управиться, — сказал Гошка. — Смотри, сколько бревен плывет.

— А мне всех и не надо. С десяток задержу, и то добыча. Течение, наконец, поднесло к мосту первое бревно. Митяй уперся багром в его конец и попытался завернуть бревно к берегу. Но багор сорвался со скользкого бревна, оно проскочило между сваями и поплыло дальше.

— Я же говорил, один ты не вояка, — фыркнул Гошка, подбираясь поближе к Митяю.

Второе бревно мальчики попытались задержать вдвоем, но и оно проскочило мимо.

— А ну катись отсюда, не мешай! — злясь на неудачу, прикрикнул на Гошку Митяй и, изловчившись, зацепил багром третье бревно. Но не стал заворачивать его к берегу, а развернул поперек реки, и течение прижало бревно к сваям. К нему прибило еще одно бревно, потом еще.

«А это он ловко придумал — затор устроить», — мелькнуло у Гошки, и он, по примеру Митяя, вместе с Борькой, Никиткой и девочками закрыл второй и третий пролет моста. Путь бревнам был прегражден. Одно за другим они задерживались у свай.

Митяй с неприязнью поглядывал на Гошкину компанию. Как-то они теперь будут делить задержанные бревна? Если по паям, так ему достанется совсем небольшая часть. Ну нет, он первый заметил бревна, первый придумал устроить затор, и ему, конечно, полагается львиная доля.

Войдя в азарт, мальчишки не заметили, как к мосту подошел Борькин отец, дядя Савелий. Услышав возбужденные голоса под мостом, он с удивлением перегнулся через перила.

— Эй, выдумщики! Вы что там делаете? А ну-ка марш на берег, пока в воду не свалились. Борька, я кому говорю!

— Мы сейчас, сейчас! — ответил Борька. — Только последнее бревно задержим.

Увидев сбившиеся у свай бревна, дядя Савелий понял, что придумали мальчики, спустился под мост и принялся им помогать. Таню и Ельку он послал за председателем.

Вскоре к мосту пришел Николай Иванович с группой колхозников. В руках у них были пожарные багры и веревки. Минут через сорок мокрые, скользкие бревна были вытащены на берег.

Не успели ребята как следует порадоваться такому богатому улову, как к мосту верхом на лошадях подъехали двое из совхоза «Первомайский» — завхоз и бригадир плотницкой бригады.

— Что, граждане хорошие, прошляпили бревна-то? — упрекнул их Николай Иванович.

— Сознаем, недоглядели. А с рекой шутки плохи, — признался завхоз. — Спасибо, товарищи колхозники, что выручили.

— Не нас, не нас. Вот кого благодарите. — Николай Иванович показал из ребят. — Это они бревна задержали, затор придумали.

Завхоз с удивлением покосился на мальчишек и девчонок.

— Скажи на милость! Придется, видно, директору совхоза доложить, чтоб поощрил вас.

— А какое поощрение будет? — нетерпеливо спросил Митяй, хмуро оглядывая выловленные бревна.

— Ну, скажем, письмо с благодарностью пришлем. В школу там или в правление колхоза.

— Надо отметить, надо, — согласился Николай Иванович и спросил ребят, кто из них надумал задержать бревна.

— А мы все вместе, — поспешил сообщить Борька. — Шли из школы, видим: бревна плывут — ну и решили...

— Не совсем так, — заметила Елька. — Первым бревна начал задерживать Митя Кузяев.

— И затор он первый придумал, — добавил Гошка.

— Так он же для себя, — начал было Борька, но ребята и девочки перебили его, оттеснили в сторону и торопливо заговорили о том, что Митька Кузяев старался больше всех.

— Понимаю, понимаю, — кивнул Николай Иванович и сказал завхозу, что Митю Кузяева придется поблагодарить в первую очередь. Потом он не без зависти оглядел выловленные бревна, похвалил их и спросил завхоза, для каких целей они приготовлены.

— Про запас были сложены, — ответил завхоз. — Осенью свинарники будем расширять.

Николай Иванович переглянулся с колхозниками и признался завхозу, что им, в Клинцах, как раз не хватает лесоматериала на достройку летнего лагеря для откорма поросят.

— Выручили бы вы нас, оставили бы нам эти бревна. Взаимообразно, конечно. Осенью мы вам вернем такие же.

— А вы поговорите с нашим директором, — подумав, посоветовал завхоз. — Может, он и согласится.

В этот же день Николай Иванович позвонил по телефону Казаринову, объяснил ему свои затруднения, и тот разрешил оставить бревна в колхозе.

ТВЕРДОЕ СЛОВО

Через неделю Александра и Стеша вернулись из совхоза, и вечером свинарки вновь собрались в правлении колхоза.

Когда Гошка с ребятами подошел к правлению, он увидел, что открытые окна были ярко освещены.

«Наверное, правление заседает. Срочное».

Ребята попытались заглянуть в окна, но они были так высоко, что даже голенастая Елька не могла дотянуться до подоконника.

— Полезли на иву, — вполголоса предложил Гошка. — Всё увидим, как с первого ряда.

Мальчишки подсадили на дуплистый ствол ивы Таню с Елькой, потом по очереди забрались сами и по толстому искривленному суку дерева добрались почти до самого окна.

В правлении собралось довольно много людей.

На скамейке, в окружении свинарок с других ферм, сидели Александра и Стеша и о чем-то переговаривались.

В контору вошла Ульяна. Вид у нее был недовольный, обиженный, горло закутано платком.

— Чего это мамка твоя? — спросил Гошка у Никитки. — Расхворалась, что ли?

— Не знаю. С утра вроде не жаловалась.

Ульяна хмуро оглядела собравшихся:

— Чего это вы на ночь глядя заседать собрались? Добрые люди уж спать ложатся.

— Извините, Ульяна Семеновна, что поздненько побеспокоили, — заговорил председатель. — Но тут дело такое, откладывать нельзя. Да вы проходите ближе, садитесь.

— Мне и здесь не тесно. — Ульяна с оханьем опустилась на скамейку у двери.

— Все, значит, в сборе. Тогда начнем, — сказал Николай Иванович и, посмотрев на Александру и Стешу, попросил их доложить, что они увидели в совхозе «Первомайский».

— Ну что ж, — услышал Гошка голос матери, — побывали мы в совхозе, посмотрели свинофермы. И вот что я вам скажу, Николай Иваныч. Правильно вы людей будоражите. Нельзя нам так больше работать. Наши свинарки еле-еле триста поросят выращивают, а в совхозе тысячи штук на откорм поставлены. Им кило свинины в семь раз дешевле обходится, чем нам. В трубу мы с нашими поросятами вылетим.

— Ну, Александра, ты ври, да не завирайся, — разведя руками, сказала Ульяна. — В семь раз дешевле... Несусветное же это дело!

— Да ты, Ульяна, послушай только, — принялась уверять Александра. — Мы теперь совсем по-другому работать станем. Я вот в совхозе Анну Семынину встретила... Помнишь ее, она в нашем колхозе жила, потом в совхоз перебралась? Теперь там свинаркой работает. Так мы со Стешкой на ферме у нее все высмотрели. Поросята на воле живут, в летнем лагере. Простор там, раздолье, воды вдоволь, кормов. Никаких тесных помещений, никаких клетушек. Поросята как на дрожжах растут. И знаешь, сколько Семынина с двумя своими напарницами свиней выращивает? Две тысячи.

— Сколько, сколько? — переспросила Ульяна.

— Две тысячи, — повторила Александра. Она немного помедлила и переглянулась со Стешей. — Вот и мы прикинули. Если и у нас летний лагерь будет, да кормов вдоволь, да механизация, мы тоже, пожалуй, вперед шагнем. Две не две, а тысячу поросят за лето откормим!

— А кто же за ними ходить будет? — спросила Ульяна. — Где ты охочих людей на такую работу найдешь? У нас ведь свинарок в колхозе раз, два — и обчелся.

— Кто ходить будет? — поднимаясь, удивленно спросила Александра. — А мы с тобой... как и раньше. Да вот Стеша еще с нами.

Ульяна фыркнула:

— Ты, Александра, ненароком не загуляла со Стешкой-то? Не хватила красненького в чайной?

Александра рассердилась и обернулась к деду Афанасию:

— Дедушка, да скажи ты ей! Мы даже и в чайную не заглядывали.

— Ты, Ульяна, не зубоскаль, — строго сказал дед Афанасий. — Совхозные свинарки работают с толком, по-умному. Есть чему у них поучиться. И Александра со Стешкой дело говорят. Хороший почин непременно подхватить надо.

— Ну и подхватывайте, коль вы такие ретивые, — махнула рукой Ульяна. — А только я еще белены не объелась, с ума не сошла. И мне с такой оравой ни в жизнь не справиться, сил не хватит.

Она достала из-за пазухи смятый листок бумаги и, подойдя к столу, положила его перед Николаем Ивановичем.

— Что это? — Председатель подозрительно покосился на бумажку.

— Читайте, небось грамотные, — усмехнулась Ульяна. — Бумага от доктора. По всем правилам, с печатью, с подписью. Нутром я нездоровая, хвори одолели. Так что прошу освободить меня от свинарника и дать по закону что полегче.

— Это что ж получается? — в недоумении спросил Николай Иванович. — Мы тут все хозяйство на новый лад ставим, чтобы мяса больше давать, молока, хлеба, чтобы люди жили богаче, а вы вдруг в отставку, на покой?

— Что ж я могу, Николай Иваныч? — вздохнула Ульяна. — Совсем хворая стала, одышка замучила. Подлечиться надо.

Александра с недоумением посмотрела на Ульяну.

— А ты вроде на здоровье-то особо не жаловалась?

— Я свои болячки наружу не выставляю. Терпела, мучилась, а теперь вот невмоготу стало.

— Ох, Ульяна! — заметил дед Афанасий. — Ловчишь ты что-то, петли петляешь.

— Да нет, Афанасий Никитич, — сказал председатель, просмотрев Ульянину справку. — Документ в полном порядке. Придется, видно, просьбу Ульяны Краюхиной уважить и найти ей работу полегче. — Он обернулся к Александре и Стеше. — Так как же решать будем? Летний лагерь мы вам построим. И беритесь-ка вы пока за лагерь вдвоем. А трудно будет — других помощников подыщем.

— Берись, Александра, — закивал головой дед Афанасий. — Дело ты понимаешь, руки у тебя теперь развязаны — Кузяева с дороги убрали.

Александра и Стеша посмотрели друг на друга. Переглянулись за окном и сидящие на иве ребята.

— Берись, мамка, берись! — зашептал Гошка, все ближе и ближе придвигаясь к окну.

И, наверное, в конторе никто бы не услыхал этого шепота, если бы не ивовый сук. Он уж давно скрипел и гнулся под тяжестью ребят и, наконец не выдержав, с треском обломился. Мальчишки и девчонки свалились в палисадник, в заросли молодой крапивы.

Стеша посмотрела в окно и рассмеялась.

— Тетя Шура, да у нас уж есть помощники, есть! — закричала она. — Тут как тут!

Выглянул в окно и Николай Иванович:

— Эге, да тут целая команда!

— Раз команда, тогда жить можно, — улыбнулась Александра и кивнула председателю. — Беремся мы за лагерь. Слово будем держать твердо.

У РОДНИКА

Весна была в самом разгаре. Все кругом зеленело, цвело. Черные, как угли, скворцы давно уже поселились в скворечне на высокой березе, справили новоселье и теперь домовито занимались своими птичьими делами.

Не отставали от них и ласточки. Они, как молнии, прочерчивали воздух и исчезали под застрехой, где у них из комочков глины были слеплены гнезда.

Кот Шмяка, драный, кривой, в желтых подпалинах, уже несколько раз пытался забраться на березу или под застреху, но Гошка всегда был начеку. В кота летели комья земли, палки, камни. Шмяка мгновенно спускался на землю и очертя голову исчезал за углом дома.

С наступлением весны Митька Кузяев со своим дружком Ваней Вьюрковым развернули бурную деятельность.

Мальчишки обламывали в лесу ветки цветущей черемухи и, набив ею корзины, шли на станцию, где продавали по рублю букет.

Потом они принялись таскать из леса мешки с травой для коров и поросят, резали гибкие прутья для корзин или обдирали сочную кору с лозняка, с лип, с дубков и сушили ее на солнце. Кора подсыхала, сжималась, темнела, и густой пряный запах прочно держался на улице.

— А мы что ж с тобой? — донимал Гошку Никитка. — Сидим как калеки какие. Мамка говорит, что можно и корье драть, и черемуху ломать, и лечебные травы собирать для аптеки. Глядишь, и подзаработаем малость.

— «Подзаработаем»! — передразнил Гошка. — И ты туда же, как Митяй.

— А что ж такого? — принялся оправдываться Никитка. — Весной все черемухой торгуют. Уж так заведено. Видал, сколько ребят в лес ходит?

И верно: в лес тянулись почти все клинцовские мальчишки, они драли корье, таскали охапками цветущую черемуху, и со стороны казалось, что им удалось поймать белоснежное облако и поделить его на части.

«А может, и в самом деле в этом нет ничего особенного? — раздумывал Гошка. — Черемухой густо заросли все овраги, цветет она каждую весну буйно и пышно, и никому ее не жалко. А мальчишкам от продажи черемухи все же небольшой приработок — кому на обновку, кому на билет в кино».

— Ладно, сходим и мы, — согласился Гошка. Да и как было не сходить!

Всю зиму, с самой грибной осени, не заглядывали они в лес. Как-то там поживает белоствольная березовая роща, частый, непроходимый осинник, сумрачные, разлапистые ели, под которыми, как в палатке, можно переждать любой дождь, и, наконец, великаны дубы — поднимайся по ним, как по лестнице многоэтажного дома, и осматривай всю округу.

А что там выросло навстречу солнцу на веселых лесных полянах, какие цветы и травы появились на опушках, что натворили в оврагах озорные весенние ручьи? А птицы? Кто из них вернулся в родные места? Поселился ли опять за оврагом соловей?

Особенно радовался походу в лес Никитка. Никто лучше его не умел мастерить из ивы и рябины голосистые свистки, выслеживать птиц, находить съедобные травы и корни.

«Со мной можно хоть месяц в лесу плутать, — хвастал обычно он, — а все равно сыты будем. Я все травы знаю».

Сборы были недолги.

Гошка с Никиткой наточили ножи, взяли по мотку веревок, набили карманы хлебом, вареной картошкой, солеными огурцами — вот они и готовы.

В путь вышли рано утром.

Не успели мальчишки пройти мимо дома Покатиловых, как из второй его половины выскочила Елька Карасева. За ее спиной висел добротный брезентовый рюкзак с желтыми кожаными ремнями и множеством металлических пряжек. В руках она держала палку от лыж, а на шее висел бинокль. И, хотя он был в черном кожаном футляре, ребята сразу поняли, что бинокль всамделишный, командирский, и в него можно увидеть чуть ли не самый край земли.

— Вы куда собрались? В поход? По какому маршруту? — быстро заговорила Елька, догнав мальчишек. — А почему без обуви, почему без снаряжения?

— Ну и вырядилась! — засмеялся Никитка. — Думаешь, мы за сотню верст собрались?

— И никакой это не поход, — недовольно сказал Гошка. — Просто мы в лес идем за черемухой, за корьем. Кому что надо.

— Тогда и я с вами, — решительно заявила Елька, поправив на груди бинокль. — Будем изучать родную природу. Только надо побольше ребят созвать. Ну вот хотя бы все наше третье звено. Пошли по домам!

— Мы уже ходили, — недовольно сказал Гошка. — Только никого дома нет, все разбрелись куда-то.

— Тогда пошли втроем, — махнула рукой Елька.

Гошка нерешительно потоптался на месте. Елька неплохая девчонка, смелая, честная, справедливая, с ней никогда не заскучаешь, но сегодня она заявилась совсем некстати.

Толкнув в бок Никитку, Гошка вдруг запрыгал на одной ноге:

— Ой! Ногу занозил. Колючка какая-то. — Он опустился на бревно и сделал вид, что вытаскивает из пятки занозу.

— Я ж говорила, что без обуви в поход нельзя! — встревожилась Елька. — Может, тебе ногу йодом смазать? У меня походная аптечка есть. Я в городе всегда санитаркой была.

— Ничего, обойдется, — буркнул Гошка и подмигнул Никитке. — Раз санитарка говорит, значит, надо обуться. Пошли-ка по домам, а ты нас здесь поджидай, — сказал он Ельке.

Девочка присела на бревно, а мальчишки направились по домам.

Но как только они дошли до Гошкиной избы, так сразу юркнули в проулок и через усадьбы побежали к лесу.

— А как же Елька? — спросил Никитка. Гошка нахмурился.

— Ей сегодня лучше не ходить с нами. Мы черемуху ломать будем. А Елька ж городская, не поймет.

— Это пожалуй, — согласился Никитка и завистливо вздохнул. — Вот только бинокль у нее что надо!

— А зачем нам бинокль? Мы и так видим.

Вскоре Гошка с Никиткой вступили в лес. За последние дни он волшебно изменился. Совсем недавно кусты и деревья были в красноватых почках, в сережках-соцветиях, а сегодня все покрылось молодой нежной листвой. Она просвечивала на солнце и переливалась десятками самых разнообразных зеленых оттенков, каких, пожалуй, даже не нарисуешь на бумаге.

Благодатные волны теплого пахучего воздуха обмывали каждое деревце, затопляли весь лес, и он шумел радушно, приветливо, призывно, словно звал мальчишек поглубже забраться в зеленое царство.

— А ты знаешь, как это время называется, когда все вот так зеленеет? — неожиданно спросил Никитка, весь превратившись в слух и внимание.

— Кто же не знает? — ответил Гошка. — Весна.

— А по-другому? Помнишь, мы в книжке читали:

Идет-гудет Зеленый Шум, Зеленый Шум, весенний шум!

Радуясь солнцу, свету, молодой зелени, мальчишки принялись прыгать, скакать, валяться на траве. Находили съедобные корешки, листочки, очищали от кожицы стебли дудок и лакомились ими до того, что язык стало пощипывать. Нарвали по охапке цветов и тут же разбросали их, потому что на других полянках цветы оказались еще красивее.

Потом ребята затеяли игру в войну. Они выслеживали друг друга, по-пластунски переползая в густой траве, маскировались в кустах; вооружившись рогатыми палками, разрушали «неприятельские крепости» — сбивали старые, трухлявые пни, раскидывали кучи валежника.

— Ой, Гошка, — спохватился Никитка, — а про черемуху-то мы и забыли!

Они направились к оврагу, густо заросшему цветущей белокипенной черемухой. Здесь вовсю орудовали клинцовские мальчишки.

На земле уже лежали большие охапки веток, но мальчишки старались наломать их еще. Они по-кошачьи забирались на высокие деревца, отчаянно раскачивали их, пригибали к земле и с лихорадочной поспешностью обрывали ветки. Оголенные деревца, наиболее сильные и гибкие, пружинисто выпрямлялись, другие, надломившись, так и оставались лежать на земле.

А мальчишки словно ошалели. Чтобы не отстать друг от друга, каждый старался забраться на деревце повыше, раскачаться посильнее и приземлиться с победным торжествующим воплем.

Казалось, что по лесу прошел свирепый ветер-бурелом.

— Зачем они так ломают? — жалостливо сказал Никитка, потянув Гошку за руку.

Из кустов вылез Митька Кузяев.

— А-а, дружки закадычные, — ухмыльнулся он. — Тоже на промысел вышли! А ну, давай не зевай — шуруй, пока не поздно!

Митька вытащил из-за пояса маленький топорик и принялся подрубать высокую стройную черемуху в руку толщиной. Сжав кулаки, Гошка бросился к Митяю:

— Очумел ты! Зачем дерево губишь?

— Еще чего!.. — удивился Митька. Он не договорил и насторожился. — Слышь, ребята, а за нами вроде следят.

Все прислушались. И верно: через лесную чащу кто-то пробирался.

Митяй подал команду отходить.

«Черемушники», захватив охапки веток, побежали вдоль оврага. Гошка с Никиткой решили не отставать от них.

Запахло сыростью, прелым листом, появились заросли крапивы.

Вскоре мальчишки выбрались к родничку. Тихий и неприметный, он выбивался из склона крутого оврага и был обнесен невысоким срубом из замшелых старых бревен.

Прозрачная студеная вода доверху наполняла сруб.

Мальчишки, как по команде, припали к родничку. Сначала пили воду перегнувшись через бревна, потом зачерпывали ее ладошками, потом тянули через тоненькие дудочки. Пили до того, что у всех заломило зубы и заболело в висках.

— Ну, браты черемуховые, — сказал Митька, вытирая мокрый подбородок, — на сегодня хватит. Расходись по одному.

— А ты все-таки жлоб, Митька, — заговорил Гошка. — Зачем с топором по лесу ходишь? Ну, рвал бы себе ветки черемухи и рвал, а зачем деревья губить? Да еще ребят подбиваешь.

— Тоже мне лесник-объездчик нашелся! — фыркнул Митяй. — Да ты что, садил черемуху, ухаживал за ней? Кому она нужна-то!

— А липы в лесу кто обдирает? А дубки? — наступал на него Гошка. — Тоже твоя работа?

— Ладно тебе, святая душа! Охолонись вот! — отмахнулся Митька и брызнул на Гошку водой из родника.

Но Гошка в долгу не остался и ответил тем же.

Забыв обо всем на свете, мальчишки схватили палки, стали бить ими по воде и брызгать друг на друга. Главное тут — занять боевую позицию и ударить по воде так, чтобы брызги разлетались широким веером и обливали противника с головы до ног. Лучше всего это удавалось Гошке. Но и Митька ему не уступал. Так они и «обстреливали» друг друга до тех пор, пока вода в срубе не стала мутной, будто в нее вылили чернила.

И вдруг «черемушники» заметили девочку. С рюкзаком за плечами она стояла на обрывистом берегу оврага и, подавшись вперед, рассматривала мальчишек в бинокль.

Стекла бинокля блестели тусклым оловянным блеском.

— Это Елька! — вскрикнул Борька. — Как сова смотрит.

Гошка с Митькой опустили палки.

— Так вот вы зачем в лес ходите! Черемуху ломать да воду мутить, — сказала сверху Елька и, опустив бинокль, стала спускаться к родничку.

Будто холодный ветер потянул вдоль оврага. Не глядя друг на друга, мальчишки метнулись за кусты и бросились бежать. Бежали так, словно за ними кто-то гнался. Крапива обстрекала мальчишкам руки и ноги, ветки деревьев поцарапали лица.

Опомнились мальчишки только на залитой солнцем лесной поляне.

Всем было не по себе — так позорно, по-заячьи, убежать от девчонки.

— И чего ей нужно, председателевой дочке? — с досадой сказал Борька. — Чего она ходит за нами?

— А все равно Елька нас выследила, — вздохнул Ванька Вьюрков. — Видал, какой у нее бинокль! Она теперь всем, всем расскажет.

— Ясно, расскажет, — согласился Борька. — Вот теперь разговоров будет! — И он покосился на Гошку. — Это ты ее в лес позвал?

Гошка нахмурился.

— Ладно, — пообещал он. — Я с ней поговорю... По-своему. Она и не пикнет никому.

Он приказал мальчишкам ждать его на поляне, а сам направился обратно к оврагу. Наверное, Елька еще где-нибудь там.

И верно, девочка была у родника. Но не одна. Рядом с ней стоял дед Афанасий. В эти весенние дни он работал у трактористов водовозом. Сняв широкополую соломенную шляпу, он смотрел на взбаламученную черную воду в родничке и яростно тряс лысой головой.

— Ах басурмане! Ах пакостники! Всю воду испоганили. Так ты говоришь, это мальчишки назловредничали?

Присев за кустом лозняка, Гошка прислушался.

— Да, мальчишки. Целая компания, — еле слышно ответила Елька. — Я только подошла сюда, а они врассыпную.

— А чьи мальчишки, откуда? Наши, клинцовские?

— Нет, дедушка. Я бы клинцовских узнала... Какие-то чужие.

И хотя в зарослях лозняка, где сидел Гошка, было прохладно и даже сыро, но ему вдруг стало жарко.

— Эх, попадись они мне в руки... Я бы им, пакостникам, прописал ижицу! — погрозил старик. — Ну чем же я теперь трактористов поить буду?

— А вы, дедушка, подождите. Я сейчас канавку сделаю. Мутная вода стечет, а свежая наберется. — Елька схватила палку и принялась прокапывать от родника канавку.

— Э, милая, — махнул рукой возчик, — мне ждать некогда. День жаркий, парни пить хотят. И кухарке вода требуется. Придется, видно, на речку ехать.

Он отошел от родничка, сел на водовозку и, тронув коня, поехал вдоль оврага.

— Дедушка, а я здесь побуду! — крикнула ему вслед Елька. — Как вода отстоится, я скажу вам. — Она присела на колени, и палка еще быстрее замелькала в ее руках.

«Да так ей копать не перекопать», — подумал Гошка, чувствуя, как у него затекают ноги.

Осторожно выбравшись из лозняка, он вернулся на поляну, где его поджидали мальчишки. Митяя и Вани Вьюркова с ними уже не было.

— Ну как? Поговорил? — нетерпеливо спросил его Борька.

— Все в порядке, — кивнул головой Гошка. — Айда за мной! Он привел мальчишек к родничку и, показав на работающую Ельку, сказал:

— Трактористам чистая вода нужна. Будем копать канаву. Кто чем может.

В дело пошли перочинные ножи, палки, острые камни.

Елька, вытерев рукавом взмокшее лицо, с удивлением посмотрела на неожиданных помощников и, кажется, все поняла.

«КОМАНДА РЕТИВЫХ»

Утром Гошку разбудило радио.

Репродуктор с серебряным глазком посредине висел на стене почти под самым потолком.

Сделала это мать не без умысла. Гошка очень любил, чтобы музыка гремела на весь дом и двор, а мать считала, что от такой музыки куры разбегаются со двора. Теперь Гошка уж никак не мог дотянуться до регулировочного винтика репродуктора, разве только взгромоздившись на стул и поднявшись на цыпочки.

Сейчас говорил местный радиоузел. С тех пор как Николай Иванович стал председателем колхоза, почти каждый день передавались колхозные новости.

Гошка узнал голос комсомольца Кости Перышкина — он был бессменным диктором местного радиоузла. Подражая голосу Левитана, Костя рассказал, как вчера работали тракторные бригады в поле, кто отстал, кто выдвинулся вперед, какие работы предстоят на сегодня. Похвалил доярок и птичниц.

Костя говорил так торжественно, что Гошке даже показалось, что сейчас будет объявлен салют и над колхозом загремят пушечные залпы.

Потом диктор перешел к объявлениям. Он сообщил, на какой час назначено заседание правления колхоза и кто на него приглашается.

— К девяти часам утра, — продолжал Костя, — вызываются к председателю колхоза также школьники Гоша Шарапов, Никита Краюхин, Боря Покатилов, Митя Кузяев. — Дальше перечислялось еще несколько ребят. — Явка строго обязательна!

Заметив, что мать, хлопотавшая у печки, прислушалась, Гошка закрылся одеялом. Так и есть — Елька все рассказала отцу. И про поломанную черемуху, и про взбаламученную воду в родничке. Теперь пожалуйте к председателю. А как тут объяснишь? Надо же было ему встретиться с Митькой! И кто первый начал брызгаться водой — разве теперь припомнишь?

Гошка притворился, что он еще крепко спит, и даже начал посвистывать носом. Но мать провести было нелегко. Она подошла к кровати и, сдернув с Гошки одеяло, покачала головой:

— Так... Вызывают, значит. Ну что ж, сынок, расскажи, чего сокрушили, чего поломали.

— Да нет, ничего такого не было, — забормотал Гошка, поднимаясь с постели.

За окном мелькнули два вихра — Никиткин и Борькин. И тут же скрылись.

Гошка поспешно натянул штаны и выскочил на улицу.

Приятели сидели на завалинке и думали о том, что их ждет в правлении. Наверное, Николай Иванович распушит их за вчерашнее, а потом диктор на весь колхоз объявит по радио, как мальчишки безобразничали у родника.

— И зачем ты с Митяем схлестнулся? — упрекнул Гошку Борька Покатилов. — Не брызгался бы — и все было бы ладно.

— Я еще и виноват? — удивился Гошка. — А зачем он деревья губит? Да и ты тоже хорош — связался с Митяем, остановить его не смог.

— Будет вам, еще поцапаетесь! — вмешался Никитка и предложил ребятам не ходить в правление — они, мол, спали, радио не слышали и знать ничего не знают.

— Нет, так не пойдет, — помолчав, со вздохом сказал Гошка. — Раз нашкодили, чего уж тут прятаться.

Подошло еще несколько мальчишек, и они всей компанией направились к правлению.

В дверях конторы мальчишек первая встретила Елька.

— Почему опаздываете? — строго спросила она, кивнув на стенные часы. — По радио как объявили? Ровно в девять. — И она обратилась к отцу, который, стоя у шкафа, рылся в каких-то бумагах: — Папа, вот они. Явились с опозданием на десять минут.

В конторе Николай Иванович был не один. За широким столом сидело двое членов правления, в углу о чем-то шепталась с дедом Афанасием Стеша Можаева.

«Вот оно как придумано! — поежился Гошка. — Нас при всем честном народе отчитывать будут».

Николай Иванович подошел к столу, оглядел ребят:

— Молодое колхозное пополнение явилось. А почему не все? Где Митя Кузяев, Ваня Вьюрков?

— Этих огарков по радио не скличешь, — усмехнулся дед Афанасий. — Тут без нарочного не обойдешься.

— Садись тогда, кто пришел, — пригласил председатель ребят. — Будем разговаривать.

Мальчишки осторожно присели на скамейку, подальше от стола.

— Давно бы пора их в контору вызвать, — недовольно сказал член правления Савелий Покатилов. — Житья от ребятишек не стало. Вчера они на лошадях скачки затеяли, третьего дня стог соломы развалили.

— Так это ж не мы! — взмолился Борька, беспокойно ерзая на скамейке. — Это, верно, старшие.

— А бес вас разберет — старшие, младшие. Носитесь по всему колхозу как оглашенные. Я так считаю: надо за ребячьи проделки с родителей взыскивать.

— Обождите, Савелий Прохорыч, — остановил его председатель. — Тут другой разговор — И он вновь обратился к ребятам: — Так это вы вчера о воде для трактористов позаботились, канавку у родника прокопали?

Гошка озадаченно пожал плечами — ловко же подбирается к ним новый председатель. Издалека, с подходцем.

— Да-да, мы все копали, — сказала Елька.

— Они, Николай Иваныч, они, — вмешался в разговор дед Афанасий. — Подъезжаю я вчера второй раз к родничку, а там полный порядок. Наши ребятишки вовсю орудуют. Канавку прокопали, ограду вокруг родничка поставили, черпачок из бересты смастерили. И даже надпись на срубе выжгли: «Родник для трактористов. Воду не мутить».

— Ну что ж, ребята! — заговорил Николай Иванович. — Я так понимаю — болеете вы за свой колхоз, за порядком следите. Большое вам спасибо! — Он подошел к ребятам и первому протянул руку Гошке, который сидел на краю скамейки. — И позвольте от имени правления поблагодарить вас.

Гошка покраснел, дернулся и спрятал руку за спину.

— Дай ручку, Гошенька, — прыснула сзади Елька. — Папа же не кусается.

Покраснев еще больше, Гошка с мрачным видом сунул Николаю Ивановичу руку.

Сопящего, хмурого Никитку, который словно прирос к скамейке, Елька почти силой подтолкнула к отцу.

И только Борька Покатилов с довольной улыбкой поднялся навстречу Николаю Ивановичу и обменялся с ним долгим и крепким рукопожатием. При этом он не без лукавства покосился на отца, словно хотел сказать: «Пилишь, ругаешь, а мне вот благодарность от правления».

Пожал председатель руку и остальным мальчишкам.

— Непорядок это, Николай Иваныч, — покачал головой Покатилов-старший. — Тут срочные меры против озорников надо, а вы им ручки пожимаете.

— Порядок, порядок, — сказал председатель и вновь обратился к мальчикам: — Значит, так. Будете охранять родничок и дальше. Но этого, я думаю, вам недостаточно. Энергии у вас хоть отбавляй. Можно и другими делами заняться. В лесу, в поле, на фермах — везде вам работа найдется. Глаза у вас острые, ноги быстрые, бегаете вы по всему колхозу — вот и примечайте, наблюдайте за всем. Где непорядок какой — руки приложите, поправьте или сигнал подайте.

— А кому сигнал? — спросил Гошка.

— Можно и мне, и бригадирам, и Косте Перышкину. Он ведь теперь у нас председатель ревизионной комиссии и редактор радиогазеты. Можно сказать, глаза и уши колхоза.

— А мы тоже будем глаза и уши?

— Это уж от вас зависит. Как будете действовать.

— Николай Иваныч, а вы про самое главное еще не сказали, — напомнила председателю Стеша, — про летний-то лагерь.

— Да, ребята, чуть не забыл. Про лагерь, наверное, все слышали. Дело это новое, большое, сложное. Александре со Стешей нелегко будет. Так что они на вашу помощь рассчитывают. И чтоб не один, не двое им помогали, а вся ваша команда.

«А здорово поговорили! — подумал Гошка. — Это, наверное, все Стеша с Елькой придумали, чтоб нас в правление вызвать».

Вытянув шею, он готов был задать председателю еще десяток вопросов, но выбрал самый главный:

— А это как все? Просто так помогать или задание такое от колхоза?

Николай Иванович переглянулся с членами правления и, с трудом сдерживая улыбку, ответил:

— Непременно задание. Самое ответственное и очень важное. И утверждаем вас от имени правления шефами над летним лагерем. Вас это устраивает?

— А как нашу команду называть будут? — спросил Борька.

— Ну, шефами там или юными свинарями, — пояснил Николай Иванович. — Можно и молодыми животноводами.

— Да есть у них уже название, — подсказала Стеша. — Ребята еще на старой ферме его заработали: «команда ретивых».

— Подходяще, — согласился Николай Иванович и кивнул ребятам. — Ну что ж, ретивые, действуйте!

ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ

Через неделю летний лагерь был достроен, и Николай Иванович распорядился перевозить в него поросят.

С утра «команда ретивых» была уже на ногах и собралась у дома Шараповых. Не было почему-то только Никитки Краюхина.

Но вскоре тот прибежал, запыхавшийся и чем-то встревоженный.

— Чего ты такой, словно на тебе воду возили? — спросил Гошка.

— Дела всякие дома... мамке помогал. Нездоровится ей, — забормотал Никитка.

— Тогда иди домой, — предложила Елька. — Мы и без тебя справимся.

— Нет, я с вами. Пошли скорее, — заторопил Никитка, то и дело поглядывая на свой дом. — Какая работа-то будет?

— Начинается великое переселение поросят, — торжественно объявила Елька. — Прощайте старые, тесные клетки! Да здравствует свобода, приволье и зеленая трава!

Ребята отправились к старому свинарнику.

Там уже стояло несколько подвод с пустыми ящиками и корзинами. Стеша вытаскивала из полутемных станков визжащих поросят и грузила их на подводы. Заметив пионеров, она объяснила им, что надо делать. Мальчишки пусть грузят поросят, а девочки собирают лопаты, вилы, ведра.

— В атаку! — скомандовал Гошка и первый ринулся в свинарник.

Мальчишки принялись ловить поросят, нацеливаясь на самых рослых и сильных, и таскать их к подводам. Поросята завизжали еще оглушительнее, бились в ребячьих руках, словно их тащили на убой, но мальчишки изо всех сил сжимали их в своих объятиях.

— Да вы потише, еще задушите! — рассердилась Елька. — Это вам не мешки с зерном! — И, кивнув девочкам, она тоже принялась ловить поросят.

— Дурачки! Лопоухие! Для вас же лучше делается. На воле будете гулять, на травке, — ласково говорила Елька, засовывая поросят в плетеные корзины.

Вскоре первая подвода была загружена. Стеша накрыла ящики и корзины брезентом, связала веревкой и, кивнув Гошке с Никиткой, велела им везти поросят в летний лагерь.

Взгромоздившись на передок телеги, мальчишки тронули лошадь.

Ехать пришлось через всю деревню. Успокоившиеся было поросята на тряской булыжной шоссейке вновь зашевелились, беспокойно захрюкали и подняли визг. Визжали они на разные лады, и казалось, что на телеге едет несыгравшийся шальной оркестр.

Встречные колхозницы останавливались, покачивали головой:

— Ну и музыка на колесах!

— И куда только везут бедных? Разбегутся они на воле, одичают.

— Вот же выдумала эта Шарапиха!

— Опять пыль в глаза пускает.

Гошка стиснул зубы и хлестнул лошадь, хотя та и без того шагала довольно споро.

Никитка осторожно потянул приятеля за рукав.

— Гош, а Гош! А вдруг поросята и впрямь разбегутся? Чего тогда с тетей Шурой станет!

— Ладно тебе, закаркал, — огрызнулся Гошка. — У других же получается. А чем мамка хуже?

Но толком он ничего не мог объяснить. Мать за последние дни редко бывала дома: то наблюдала за стройкой летнего лагери, то ездила с Николаем Ивановичем в город раздобывать корма, и Гошке никак не удавалось поговорить с ней.

Но вчера вечером, словно угадывая тревоги сына, она попросила его прочесть ей напечатанный в областной газете рассказ совхозной свинарки Семыниной: «Как я вырастила две тысячи поросят».

Статья была длинная, и Гошка было заторопился, зачастил, но мать сразу же остановила его:

— Чего как палкой по забору трещишь? Ты мне с чувством читай,с расстановкой.

Гошка стал читать медленнее.

— Видишь, сынок, Анна же могла, — заговорила мать, когда статья была дочитана до конца. — А ведь она тоже не богатырь-женщина, не чудо какое. Обыкновенная, вроде меня. А вот все же осилила, выдюжила. Так чем же я-то хуже? Только бы подспорье было да выручка.

Выехав за околицу деревни и свернув налево, ребята вскоре добрались до летнего лагеря. Он раскинулся в березовом перелеске. Все здесь было очень просто.

На большом участке, обнесенном изгородью из жердей, стояли легкие навесы, защищающие поросят от дождя и солнца. Рядом разместились самокормушки и автопоилки. Вода по трубам поступала из озера, к которому примыкал лагерь. Справа от озера, за перелесками, тянулся выпас, потом поля с посевами люцерны, клевера, кукурузы.

У лагерных ворот Гошку и Никитку встретили Александра, Николай Иванович и дед Афанасий.

Ребята въехали в лагерь, развязали брезент и принялись вытаскивать из корзин и ящиков поросят.

— Ну, вот и первые переселенцы, — улыбнулся председатель. — Принимай, Александра Степановна. А сейчас и с других ферм повезут.

Вскоре в лагерь въехала трехтонка с крытым верхом, наполненная разномастными поросятами. За рулем сидел шофер Пыжов, долговязый парень с тугими, румяными, как помидоры, щеками. Он открыл борт машины, и поросята посыпались на землю. На мгновение они замерли, пошевелили пятачками, а потом, словно по сигналу, бросились врассыпную и затерялись среди кустов и деревьев.

— Резвись, орава, нагуливай сальце да мясо, — махнул им вслед рукой дед Афанасий, вызвавшийся работать в лагере ночным сторожем.

— А впрямь они здесь как рыба в воде, — сказала Александра, проводив глазами поросят.

Достав тетрадку, она отметила, сколько животных доставили Гошка с Никиткой, сколько с отдаленной фермы привез Сема Пыжов, и попросила их поторапливаться — к обеду надо переправить в лагерь весь молодняк.

Гошка с завистью посмотрел на Пыжова — а не плохо бы прокатиться с ним. Но ничего не поделаешь — надо кому-то поработать и на одной лошадиной силе.

Минут через двадцать, вернувшись в Клинцы на свинарник, Гошка с Никиткой загрузили подводу новой партией поросят и повезли их в лагерь.

Солнце уже поднялось высоко и сильно припекало. Никитка вел себя неспокойно, то и дело вздыхал, кряхтел, воровато оглядывался по сторонам.

— Чего ты будто на горячих углях сидишь? — недоумевая, покосился на него Гошка. — Если надо куда — лети воробушком.

— Нет-нет, поедем. Только побыстрее давай. — И, выхватив у Гошки вожжи, Никитка принялся погонять лошадь.

Когда выехали за околицу, Гошка неожиданно уловил подозрительный шорох. Он спрыгнул с подводы и оглядел корзины и ящики. Из одной корзины, стоявшей в задней части телеги, высовывались влажные розовые пятачки. Поросята с сердитым сопеньем перегрызали прутья, раздвигали их в стороны и высовывались наружу.

Гошка Шлепнул ладонью по нахальным пятачкам и примостился на краю телеги.

— Ты правь, я сзади сяду, — сказал он Никитке, а сам прижался спиной к корзине.

— Чего там? — спросил Никитка.

— Да поросята нахальничают, следить надо.

Но поросята не унимались. Они толкали Гошку в спину, хватали за рубаху и перегрызали всё новые и новые прутья корзины.

«А ведь вырвутся, дьяволы», — подумал Гошка и крикнул приятелю, чтобы тот быстрее погонял лошадь.

— Ой, Гошка! — вдруг приглушенно вскрикнул Никитка и, соскочив с телеги, стремглав бросился бежать в сторону от дороги.

«Что это с ним?» — удивился Гошка, выглянув из-за корзин с поросятами.

Лошадь, почувствовав, что ею никто не управляет, пошагала ленивее, стала щипать траву. А потом взяла да и поехала мимо поворота к лагерю.

— Никитка, вернись! — позвал Гошка приятеля, но тот уже скрылся за кустами.

Гошку бросило в жар. Не мог же он оставить корзину, из которой поросята вот-вот вырвутся наружу.

Он заорал, чтобы лошадь поворачивала налево, но та шла себе прямо и все больше удалялась от развилки дороги.

Что было делать?

Гошка стащил рубаху, наспех завязал прохудившийся бок корзины и, подбежав к лошади, повернул ее в сторону летнего лагеря.

Все это заняло не больше минуты, но когда он вернулся обратно, то пятеро поросят, порвав рубаху, один за другим выскочили из корзины и кубарем скатились с телеги. Гошка успел лишь схватить за ногу черно-белого боровка и сунул его под брезент в соседнюю, еще крепкую корзину. Потом бросился в погоню за остальными поросятами.

А те, ошалев от солнца и зеленого раздолья, как оглашенные, описывали по лугу широкие круги, рыли пятачками землю, жадно поедали сочную траву.

Гошка метался из стороны в сторону, забегал к поросятам спереди и сбоку, подползал к ним по-пластунски. Он то умильным голосом увещевал их быть послушными и не бояться его, то начинал браниться и швырять в них палками и комьями земли.

На дороге показались еще две подводы с корзинами и ящикам и.

Сопровождавшие их ребята из «команды ретивых», увидев запарившегося Гошку, поняли, что случилось, и бросились ему на выручку.

Но поросята продолжали резвиться вовсю и никому не давались в руки.

— Ловить нам не переловить, — сказала Таня и, сбегав к телеге, принесла железное ведро. — Давайте поросят вроде как на обед позовем, как тетя Шура делает. Только вы не зевайте. — И она забарабанила палкой по ведру.

Поросята, навострив уши, стали сбегаться к девочке, а мальчишки, изловчившись, хватали их за ноги и водворяли обратно в корзины и ящики.

Переведя дыхание, Гошка надел свою располосованную рубаху.

— Хорош, нечего сказать, — фыркнул Борька. — Эх ты, возчик! С первого же дня и чепе — поросят выпустил.

— Будет тут чепе, когда среди нас дезертир объявился, — нахмурился Гошка и рассказал, как поросята продырявили корзину и как Никитка ни с того ни с сего убежал с подводы. — Ну погоди, Краюха! — погрозил он. — Будет тебе выдача, попомнишь меня!

— Ты не очень грозись, — заметила Елька. — Какой же он дезертир? Ведь это его мамка заставила домой вернуться.

— Тетя Ульяна?!

— Ага. Мы сами видели, когда в лагерь ехали. Мать его через всю улицу, словно под стражей, вела. Вела и пилила: «Такой-сякой, бессовестный, больную бросил, дом без присмотра оставил».

Гошка с недоумением пожал плечами.

— Да какая же она больная, если вчера тележку с травой везла. Да еще какую тележку-то — целый возина!

— Вот, видно, и надорвалась. А Никитка, вместо того чтобы помочь матери, с тобой в лагерь поехал, — пояснила Елька и обратилась к ребятам: — Пока у него мать болеет, мы его никуда с собой звать не будем. Пусть он дома побудет. А может, нам ему еще и помочь придется.

— Еще чего скажешь! — недовольно заметил ей Гошка.

Так ни до чего и не договорившись, ребята поехали в летний лагерь.

Выпустили из корзин и ящиков поросят, и Елька доложила тете Шуре, что весь молодняк из Клинцовской фермы перевезли без потерь.

— Это как сказать, — усмехнулась Александра, покосившись на исполосованную рубаху сына. — Опять схватился с кем-нибудь?

— Что вы, тетя Шура, — замялась Елька. — Просто приключение в дороге случилось — поросята корзину разломали.

— А Гошка грудью на амбразуру, — фыркнул Борька. — Вернее, спиной. Вот рубахе и досталось.

— Мамка, да она ж все равно старая! Чего ее жалеть? — виновато сказал Гошка.

— Видали, Николай Иваныч? — обратилась к председателю Александра. — С первого же дня и потери. А что ж дальше будет?

— Ничего-ничего. Это потеря достойная. — Николай Иванович подмигнул ребятам. — Придет время, будут и прибыли. А команда у тебя подобралась что надо. Ну-ка, ребята, покажите себя. Вон как раз и корма подвезли.

В лагерь въехала грузовая машина с травой, потом на подводе с комбикормом показалась Стеша.

Александра с ребятами принялись зачерпывать ведрами из телеги сыпучий комбикорм и разносить его по кормушкам. Траву разложили около поилок длинным толстым валиком.

Затем Александра постучала палкой о железное ведро, и поросята со всех сторон ринулись к кормушкам. Набегавшись на свежем воздухе, они ели с завидным аппетитом.

Ребята оглядели длинную шеренгу поросят и невольно переглянулись. Такого большого стада они еще никогда не видали. Попробовали подсчитать и не смогли — поросята перебегали с места на место, толкались, мельтешили в глазах.

— Мам, сколько, их здесь? — вполголоса спросил Гошка.

— Сейчас восемьсот двадцать, а завтра еще привезут. Словом, будет больше тысячи.

— А не одичают они, не разбегутся? Бабы на улице такое говорят. У тебя поджилки не дрожат?

— Побаиваюсь, конечно, — призналась мать. — Не будем кормить поросят, они не только разбегутся, а и нас с тобой съедят. Они же, как псы, эти поросята, прожорливые.

— А если кормов не хватит?

— Надо, чтоб хватило. Раз уж взялись — до конца тянуть будем.

Поев и напившись воды, поросята вновь разбрелись по лагерю.

Александра подозвала к себе ребят и сказала, что скоро в колхозе подрастет кукуруза, клевер, люцерна, а пока поросят придется подкармливать травой. И травы потребуется очень много.

— И вот вам задание на завтра. Проведите разведочку по округе, посмотрите, где можно траву косить. На остров загляните.

НА ОСТРОВЕ

На остров высадились рано утром. Правда, часов ни у кого не было, но Елька, поглядев зачем-то на солнце в бинокль, сказала, что сейчас шесть ноль-ноль.

— Записать в вахтенный журнал время высадки! — распорядился Гошка, капитан катера «Победный», а точнее сказать, старой щелястой лодки-плоскодонки с разболтанными уключинами.

— Есть записать! — отозвалась Елька, хотя на «катере» не было никакого вахтенного журнала.

Гошка первым спрыгнул на топкий берег и, подтянув лодку за веревку, привязал ее к стволу искривленной ракиты.

Вслед за ним сошли на берег Борька, Елька, Таня и еще двое ребят. Не было только Никитки.

Гошка взял у Ельки бинокль и с видом заправского путешественника принялся обстоятельно оглядывать остров.

Увеличенные добротными цейсовскими окулярами, он увидел заросли корявого лозняка, колючего терновника, дикой малины, высокого чертополоха и репейника. Кое-где проступали поляны с разнотравьем

Борька с завистью смотрел на бинокль и наконец взмолился:

— Совесть надо иметь. Дай и мне глянуть.

— Стоп, ребята! Внимание! — торжественно объявил Гошка — Остров необитаем.

— Это само собой, — охотно согласилась Елька. — Так и запишем. Сего числа в шесть ноль-ноль Колумб номер два Гошка Шарапов и его команда открыли в безбрежных просторах безымянного озера необитаемый остров. Первооткрыватели присвоили острову имя Шарапова.

— Тоже мне «первооткрыватели»! — фыркнул Борька. — Да это же Карасиный остров. Его все знают. Здесь рыбу ловят, траву косят для коров, малину собирают кому не лень.

— Все равно необитаемый, раз здесь никто не живет, — возразил Гошка. — И знаете, что у нас здесь будет? Боевой штаб разведки. Вышку для наблюдений сделаем, укрытия всякие.

— Ладно тебе, — отмахнулась Таня. — Мы зачем приплыли сюда? За травой для поросят. Вот и давай дело делать.

— Верно, — согласился Борька. — В лагере, поди, кормов ждут, а мы тут прохлаждаемся.

Он взял у Гошки бинокль, поднес к глазам и вскрикнул:

— Эге!.. А мы здесь не первые. На острове кто-то есть.

— Где? Кто? — Гошка выхватил у Борьки бинокль. — Так, понятно... Хват Митька уже здесь. — И он исчез в просвете между кустами.

Митьку Кузяева ребята встретили на противоположном берегу острова. Тот косил на широкой поляне густую росистую траву.

Митяй был не один. Его закадычный дружок и напарник Ваня Вьюрков сгребал скошенную траву и большими охапками таскал ее на плот, сколоченный из чьих-то ворот.

Но больше всего удивило ребят то, что в Митькиной компании оказался и Никитка Краюхин. Он принимал от Вани охапки травы и аккуратно раскладывал ее на плоту.

Заметив «команду ретивых», Никитка смешался, покраснел и еще старательнее принялся утаптывать траву.

Гошка приблизился к Митяю:

— Кому траву косишь? На какую ферму?

Митяй сделал вид, что не расслышал вопроса, и продолжал размахивать косой. Светлая полоска стали звонко вжикала, выписывала широкие полукружья, мелькала в траве, словно змейка, и с каждым взмахом все ближе подкрадывалась к Гошкиным ногам.

Ребята замерли.

— Ой, Гошка! Он же тебе ноги порежет! — вскрикнула Елька и потянула мальчика за рукав.

Но Гошка продолжал стоять на месте. А Митяй косил себе и косил и только приговаривал: «Коси, коса, пока роса». У Гошки противно заныло под коленками и пересохло в горле.

Вдруг к Гошке подошла Таня и сунула ему в руки толстую рогатую палку и что-то шепнула на ухо.

Елька думала, что Гошка сейчас полезет с палкой на Митяя, но тот только упер палку в траву и навалился на нее грудью.

— А мы вот так.

Коса звякнула о палку и замерла.

— Хитер Шарап, — ухмыльнулся Митяй, вытирая пот со лба. — А не будь палки, я бы тебе ножки оттяпал.

Гошка вновь спросил, кому Митяй косит сено.

— Вот оно что! — осклабился Митяй. — А я и забыл, что вы теперь ревизоры-контролеры.

— Ты не крути, отвечай.

— Вот привязался — кому да кому! — Митяй пожал плечами. — Не людям же, понятно. Коровам да поросятам.

— А чьим коровам? Чьим поросятам? — допытывался Гошка. — С колхозных ферм или ты на сторону траву загонишь?

— Это неважно. Есть все хотят.

— А ты знаешь, травоядная твоя душа, — рассердилась Таня, — что этот остров к свиноферме приписан, к летнему лагерю? Трава нужна для поросят. И мы сюда не просто так, а по заданию тети Шуры за травкой приехали.

— Смех и умора! — фыркнул Митяй. — «Приписан»! «По заданию»! Скажете тоже! Да что у вас, бумага есть с печатью? — И он, ловко сплюнув через плечо, почесал большим пальцем правой ноги левое колено.

— Надо будет — и бумагу достанем, — сказала Елька.

Митяй подмигнул Ваньке:

— Видал законников?

— Ну вот что, Митяй, — подступил вплотную к нему Гошка. — Ты нам зубы не заговаривай. Сгружай траву и отчаливай отсюда.

— Ничего себе, умненькие, — запротестовал Митяй. — Мы траву косили, мы грузили, а вы на готовенькое приехали.

— А никто вас чужое хапать не просил, — сказал Гошка, кивая на плот с травой. — Сгружай, тебе сказано! Иначе...

Что «иначе» — он не договорил, но Митяй, оглядев свою и Гошкину компанию, понял, что если дело дойдет до схватки, то перевес, пожалуй, останется за «ретивыми». К тому же отец не раз предупреждал Митяя, чтобы он не лез на глаза «ретивым». Председатель колхоза верит каждому их слову, и Митяй очень просто может попасть в передачу по радио.

— Да что вы в самом деле! — заныл Митяй. — Я ж эту траву не для себя косил, для Краюхиных. Тетя Ульяна помочь просила. Сами ж знаете, хворает она.

— Для Краюхиных? — переспросила Елька и обернулась к Никитке. — Это правда?

— Ага, просила, — с трудом выдавил Никитка.

Елька посмотрела на ребят.

— Раз такое дело, надо отпустить.

Мальчишки переглянулись, пожали плечами, а Гошка, помолчав, махнул Митяю рукой.

— Уезжай с глаз долой. И больше нам не попадайся. Тот не заставил себя ждать, прыгнул на сено, и плот медленно отошел от острова.

Гошка распорядился косить траву.

Мальчишки взяли из лодки косы, пошаркали по ним брусками и, разбредясь по острову, принялись сенокосничать. Девочки сгребали траву и охапками таскали в лодку.

Один лишь Борька все еще стоял на берегу острова и следил за уплывающим плотом.

— Все любуешься, как нашу траву увозят? — окликнул его Гошка. — А я вот не верю Митяю. Опять он чего-нибудь спроворил.

— Наверное, спроворил, — согласился Борька. — А вот плот он ловко придумал. Смотри, сколько травы на него погрузить можно. Вот и нам бы такой построить. А то и побольше.

— Погоди, погоди, а это ж здорово! — обрадовался Гошка — Да мы ж завалить поросят кормами можем. И подвод меньше потребуется. А только кто вот плот сколотит?

— Были бы доски да бревна. Это тебе не спутник построить — И Борька принялся чертить прутиком на песке будущий плот.

— Тогда вот что, — подумав, сказал Гошка. — От косьбы я тебя освобождаю. Плыви в лагерь и скажи матери насчет плота. И начинай разыскивать бревна, доски.

— Есть разыскивать! — откозырял Борька и, не раздеваясь, бросился в озеро и поплыл к лагерю.

ПРОКАТИЛИСЬ С ВЕТЕРКОМ

Прошло еще несколько дней, а Никитка почти не показывался на улице. Не заглядывал он и в летний лагерь, не заходил и к Гошке домой. Только изредка «команда ретивых» встречала Никитку вместе с Митькиной компанией.

Ребята ничего не понимали: еще совсем недавно они оберегали Никитку от Митькиных кулаков, а теперь те жили душа в душу и ладили, как голубки.

— Я ж говорил, что Никитка дезертиром заделался, — убеждал Гошка Ельку. — Изменил, отступился от нас.

— Наговариваешь ты на него. — возразила девочка. — Совсем он не такой. Давай вот проверим.

Однажды утром Гошка с Елькой направились к Краюхиным.

Дом их находился за прудом, недалеко от околицы деревни, и был обнесен крепкой изгородью. Войти на участок можно только через калитку с улицы. Запор у калитки с секретом, но Гошка хорошо знал этот секрет. Он просунул руку сквозь частокол, нащупал тонкую проволочку и потянул ее, но калитка почему-то не открылась. Гошка дернул еще несколько раз и с недоумением пожал плечами. Неужели запор с секретом испортился или у Краюхиных никого нет дома?

Тогда Гошка вспомнил про тайный лаз и переулком повел Ельку к их огороду. Здесь они пробрались через заросли крапивы к изгороди и осторожно отвели в сторону два непрочно закрепленных горбыля. Это и был тайный лаз. Пользовался им Гошка не часто и только в тех случаях, когда нужно было срочно вызвать Никитку, да так, чтобы не попасть на глаза его матери.

Пробравшись через лаз, Гошка с Елькой очутились на краюхинском огороде. Гошка огляделся и ахнул.

Он не был здесь с прошлого года. Тогда это был обычный огород, как у многих колхозников: несколько грядок с капустой и морковью, кусты смородины, малины, остальная земля была засажена картошкой. А сейчас весь приусадебный участок у Краюхиных был занят ровными, аккуратно разделанными грядками.

На них росли огурцы, помидоры, редиска, морковь, салат, но больше всего было посажено лука. Был тут лук на перо и лук на семена. Добрую треть грядок занимали посадки клубники. У изгороди, словно заледеневшие лужи, поблескивали застекленные парнички с рассадой.

Около двора, отгороженные проволочной сеткой, гуляли куры и утки.

Продвигаясь вдоль изгороди к дому, Гошка с Елькой принялись считать грядки и вскоре сбились со счета — так было их много.

— Ой, сколько же тут посажено всего! — шепнула Елька. — И зачем на одну семью столько? А, Гоша?

— Да-а... это огородик, — удивленно протянул Гошка и смолк: за кустами смородины он заметил тетю Ульяну и Никитку. Они сидели на корточках около грядки с луком, обрывали зеленые перья и складывали их в корзину.

— Ба, гости заявились! Не званы, не прошены. — Ульяна поднялась и, поморщившись, туже затянула на пояснице шерстяной платок.

— А мы за Никиткой, — поспешил сообщить Гошка, — У нас к нему дело есть.

Ульяна подозрительно оглядела Гошку и Ельку.

— Как вы попали сюда? Я ведь калитку на ключ закрыла.

— А мы... мы, — начал было Гошка, но, заметив взгляд Никитки, понял, что про тайный лаз лучше помолчать. — Мы через верх перелезли.

Ульяна нахмурилась.

— Скажи на милость, какие ловкачи-перелазчики! Теперь к лету пойдет разбой — за ягодами мальчишки полезут, за огурцами. — И она обратилась к Никитке: — Там у нас в сарае проволока с колючками есть. Нынче же натяни поверх частокола.

Вспыхнув, Никитка что-то пробормотал, еще ниже нагнулся над грядкой и в замешательстве вырвал из земли вместе с зелеными перьями и луковицу.

— Ты мне не охальничай! — ударив сына по рукам, прикрикнула на него мать. Она отобрала у Никитки луковицу и, как пробку, воткнула ее в землю. Потом посмотрела на солнце и кивнула на соседнюю грядку. — Хватит лук собирать, за редиску берись. А мне скоро и в больницу пора.

— Тетя Ульяна, а можно Никитке в лагерь пойти? — осторожно заговорил Гошка. — Он ведь тоже в нашу команду записан.

— Ну вот что, ловкачи-перелазчики, — недовольно сказала Ульяна, поправив платок на пояснице, — школа теперь в роспуске, и вы Никитку мне не замайте. У нас своих дел по дому невпроворот. А я женщина хворая, работать мне трудно, и, пока не подлечусь, малый при мне должен быть.

— Мамка, так я же со всем управлюсь, — подал голос Никитка. — И тебе помогу, и с ребятами побуду.

— И вы всякими там придумками Никитке не докучайте, — не слушая сына, продолжала Ульяна. — И к поросятам его не припутывайте. А сейчас... вот вам дорожка, вот вам калитка.

Она подошла к калитке и, отперев ключом замок, широко распахнула ее. Гошка с Елькой выскочили на улицу.

— Вот так Краюха! — со злостью выдохнул Гошка. — Не мог от матери отбиться. А говорил тоже: «Я всегда с вами. Только сигнал подайте».

— А ты пойми, каково ему сейчас, — посочувствовала Елька. — Тетя Ульяна и впрямь хворая, платком вся обвязана, в больницу собирается.

— Хворая-то хворая, да себе на уме. Видала, какой огородище развела? — И Гошка с досадой отшвырнул пальцем босой ноги рыжий комок глины. Тот описал дугу и шлепнулся в середину утиного выводка, что пасся на зеленой лужайка около дома Краюхиных.

Желтые пушистые утята, неуклюже переваливаясь на коротких лапах в красной обувке, испуганно шарахнулись в сторону. Елька сделала протестующий жест.

— Так им и надо! — буркнул Гошка, выискивая глазами новый комок глины.

— Очень даже глупо, — пожала плечами девочка. — Утята здесь ни при чем.

И, присев на корточки, она принялась ласково сзывать и успокаивать утят. Потом бросилась догонять Гошку, который направился вдоль улицы. С трудом приноровившись к его размашистому шагу, она заговорила о том, что раз у Никитки заболела мать, то они, пионеры, не могут оставить его в беде. Надо будет помочь Никитке и огород полоть, и утят кормить, и за тетей Ульяной ухаживать.

И тут же на ходу Елька принялась распределять обязанности.

— Ты будешь за лекарствами в аптеку бегать для тети Ульяны.

— Я? За лекарствами? — удивился Гошка. — Да она меня и на порог не пустит.

— Ну, тогда я за лекарствами, а ты Никитке на огороде поможешь.

— На огороде? — фыркнул Гошка. — Да чтоб я, как Никитка, к этим грядкам прирос!

— А Никитке одному, думаешь, сладко? — не унималась Елька. — А если бы у тебя мамка заболела или у меня? Нет, мы обязательно всех ребят на выручку ему поднимем.

Гошка только пожал плечами. Наверное, Елька права, но как-то не лежала у него душа к краюхинскому огороду. И зачем Краюхиным такое огромное хозяйство? Почему Никитка, как каторжный, целыми днями копается в грядках, полет сорняки, без конца таскает воду из пруда для полива? От «команды ретивых» он совсем отошел, в лагерь к поросятам не заглядывает. Даже на улице почти не показывается.

— Да ты куда заворачиваешь? — вдруг насторожилась Елька, заметив, что Гошка повернул к колхозной кладовой. — Нам же в лагерь нужно.

— Я и хочу в лагерь, — сказал Гошка, кивая на грязно-зеленую трехтонку около кладовой. — Зачем пешком шлепать? Прокатимся с ветерком до поворота, а там сойдем.

Елька знала, что Гошку хлебом не корми, только дай проехаться на грузовике или на тракторе.

Ребята забрались в кузов грузовика и присели на выгоревший от солнца брезент.

Вскоре из кладовки вышел шофер Пыжов. Не заглядывая в кузов, он бросил туда охапку пустых мешков и полез в кабину.

«В город собрался... за комбикормом для поросят», — догадался Гошка.

Шофер завел мотор, машина тронулась и побежала вдоль улицы, подняв густую завесу пыли. Потом неожиданно свернула налево.

«Куда это? — удивился Гошка. — Ведь в город прямо надо. Так мы и в лагерь не попадем».

Вскоре трехтонка запрыгала по ухабистой дороге и остановилась в переулке, у краюхинского огорода. В ту же минуту в изгороди приоткрылась калитка и появилась Ульяна.

— Один, что ли, едешь? Без попутчиков? — обратилась она к шоферу, озираясь по сторонам.

— Один, один... А тебе что, до больницы доехать трехтонки не хватит? — удивился Пыжов.

— Да у меня, Сема, кое-какой груз набрался. Помоги-ка вынести.

Покачав головой, Пыжов вылез из кабины и прошел вслед за Ульяной на огород.

Елька с недоумением посмотрела на Гошку:

— Чего это они грузить собрались? И тайно зачем-то, с задней стороны огорода. Она же больная, тетя Ульяна, еле ходит!

— Больная-то она больная... — недоверчиво хмыкнул Гошка.

— А может, уйти нам? Еще помешаем, — приподнимаясь, шепнула Елька.

За изгородью послышались голоса.

— Сиди знай. Теперь уж поздно. — Гошка дернул девочку за руку. — Тут что-то не так.

— Да нас же прогонят сейчас!

— А мы под брезент спрячемся. Никто и не заметит.

Гошка приподнял край жесткого, как кровельное железо, брезента, затолкал под него Ельку, потом спрятался сам. И как раз вовремя.

Пыжов вынес из калитки большую плетеную, корзину, завязанную сверху рядном, и поставил ее на дно грузовика. Потом принял от Ульяны и Никитки еще две корзины. В них что-то завозилось, зашипело, закрякало.

«Утки, — догадался Гошка. — Куда это их?» — Он вновь прижался глазом к дырке в борту грузовика.

Никитка с матерью выносили из огорода всё новые и новые корзины, теперь уж с луком и редиской, и быстро грузили их в кузов машины.

— Вот это да! — нахмурился Пыжов. — Просила в больницу подвезти, а сама на базар целишь...

— Так по пути же, заодно... Поторгую малость, деньжат соберу... Поехали, Сема! — И Ульяна сказала сыну: — Садись скорее, чего прохлаждаешься!

— Мам, — взмолился Никитка, — а мне-то зачем ехать! Я же не умею ничего: ни торговать, ни деньги считать.

— Деньги, положим, я и сама сочту. А кто за добром на базаре следить будет? Вон его сколько — девять корзин. Еще разворуют ненароком. Тут глаз да глаз нужен.

Никитка захныкал:

— А ребята узнают, что я на базаре торгую... Частник, скажут, спекулянт.

— Еще чего? Не чужое, свое на базар везем! — рассердилась Ульяна и прикрикнула на Никитку: — Садись, говорю, и не нюнь! Тоже мне цветик лазоревый!

Сопя и отдуваясь, Никитка залез в кузов грузовика; вслед за ним забралась и Ульяна.

Машина тронулась. Корзины качнулись, и утки всполошенно закрякали. Ульяна велела Никитке придерживать корзины с утками и придвинула их ближе к переднему борту. Гошке и Ельке пришлось поджать ноги и скорчиться под брезентом в три погибели. Колени девочки упирались Гошке прямо в грудь, но он не смел пошевельнуться.

Никитка все еще продолжал хныкать.

— Дурачок, хватит тебе хлюпать-то. — Голос Ульяны подобрел. — Наторгуем денег на базаре, гостинец куплю. Чего хошь требуй... А ребята и знать ничего не будут. Ездил, мол, в город с мамкой в больницу. И весь сказ. Сунешь им по бублику с маком — они и тому будут рады.

— А к тятьке зайдем? — спросил Никитка.

— Можно будет, — согласилась Ульяна. — Хотя ему, поди, недосуг. — И она принялась подсчитывать, сколько денег удастся сегодня выручить на базаре за уток, редиску и лук. Вот только бы не продешевить в цене да занять бы в торговых рядах местечко получше.

«Так вот она какая больная, — подумал Гошка про тетю Ульяну. — На базар деньги зашибать поехала. Да и Никитка тоже хорош. «Не хочу, не желаю», а сам едет себе и едет. И даже корзины придерживает, уток успокаивает. Эх, был бы он на Никиткином месте, встал бы сейчас во весь рост и махнул через борт грузовика. Я, мол, торговлей не занимаюсь! И был бы таков».

Гошка даже зашевелился под брезентом. Но Елька, словно угадав его мысли, тронула мальчика за плечо: замри, мол!

Вот так попали они в переплет! Собирались прокатиться до поворота в летний лагерь, а машина давно уже выехала за пределы колхоза и мчит их, без единой остановки, по булыжному шоссе к городу. Да еще как мчит-то! Кузов подпрыгивает, кренится то вправо, то влево, борта скрипят, едкая пыль забирается под брезент. Краюхинские корзины разъезжаются во все стороны, Ульяна кричит на Никитку, чтоб тот держал их, и вовсю костит сумасшедшего шофера.

Вот наконец и город. Колеса машины плавно и мягко побежали по асфальту. Замелькал дощатый крашеный забор городской больницы.

— Тебе сюда, мам? — спросил Никитка.

— Потом, потом. Сначала на базар. И так опаздываем.

И мать принялась объяснять сыну, как сегодня пойдет у них торговля: она будет продавать в птичьем ряду уток, а Никитка займет место в овощном ряду.

ТОРГАШИ ПОНЕВОЛЕ

Вскоре грузовик остановился у колхозного рынка. Ульяна выгрузила из трехтонки свои корзины.

— Счастливой тебе расторговли, хозяйка, — ухмыльнулся Пыжов и кивнул на Никитку. — Молодые кадры, значит, готовишь? Ну-ну...

И он повел машину дальше. Но за углом, у первой же чайной, затормозил и отправился обедать.

И тут Гошка с Елькой наконец-то выбрались из-под брезента и спрыгнули на мостовую. Посмотрели друг на друга и фыркнули — оба они были потные, красные, пропыленные.

— Вот так прокатились с ветерком! — пожаловалась Елька — Я чуть не задохнулась под этим брезентом. И пыль на зубах скрипит.

— Все равно не зря ехали... узнали кое-что, — заметил Гошка. — А ты еще говорила: хворая Ульяна, лекарства ей надо носить, грядки полоть. А она вон какая!

— Где же она справку-то о болезни достала? — растерянно спросила Елька. — Ей же тогда в правлении поверили все.

— Такая достанет. Из земли выроет, если надо.

— Что ж теперь с Никиткой-то станет? Так он и будет по базарам с матерью таскаться? Лук продавать, редиску. Потом клубника пойдет, малина. Как это шофер тетке Ульяне-то сказал: «Молодые кадры готовишь»?

— Она подготовит, — нахмурился Гошка. — А знаешь — пошли-ка на базар. Скажем этому «кадру» что надо.

Никитку Гошка с Елькой отыскали в овощном ряду. Длинные дощатые столы были заставлены корзинами с ранними овощами, ящиками с томатной и цветочной рассадой.

Продавцы наперебой расхваливали свой товар, совали покупателям в руки пучки зеленого лука и бело-розовой, чисто вымытой редиски.

Зажатый справа и слева двумя дородными молодухами в белых фартуках, Никитка стоял за высоким столом и еле слышным голосом лепетал:

— А вот лук, редиска. Кому лук, редиску? Покупайте лук, редиску...

— Вот он, торгаш, цветик лазоревый! — сжимая кулаки, зашептал Гошка. — И галстук пионерский спрятал, и голосок такой медовый.

— Да где там медовый, — сказала Елька. — Он и торговать-то. как следует не умеет. Лепечет чего-то себе под нос. Никто к нему и не подходит.

Придерживая Гошку за локоть, Елька протолкалась вместе с ним к Никитке и невинным голосом спросила:

— Мальчик, почем редиска?

— Ну, купец-делец, какие доходы за утро? — фыркнул Гошка.

— Ой, ребята! — растерялся Никитка. Голос у него совсем пропал. — Это вы? Откуда? Как сюда попали?

— Да уж вот так... — многозначительно ответил Гошка, окидывая презрительным взглядом корзины с луком и редиской. — Мы теперь о тебе с матерью все знаем... насквозь.

— Знаете? — задохнулся Никитка.

— Да-да! И никакая она не больная, твоя мамаша, а просто притворщица. И со справкой всех обманула. Не хочется ей в колхозе работать, торговлей занялась, деньги гребет. А ты у нее первым помощником заделался. Кадр ты торговый, агент — вот ты кто! — выпалил Гошка.

— Я — агент?! — Лицо у Никитки пошло пятнами. — Да я ж не сам по себе. Меня мамка заставила.

— «Заставила, заставила»! — передразнил Гошка. — Да я бы на твоем месте... — И он сделал решительный жест, словно хотел опрокинуть все корзины.

— Ладно тебе, — остановила его Елька. — Сам знаешь, какая мать у Никитки.

— Ладно, купец, торгуй-шуруй, наживай денежки, — бросил Гошка в лицо Никитке и махнул Ельке рукой — пошли, мол, отсюда, нам здесь делать больше нечего.

Никитка обмер.

Вот сейчас его дружки уйдут, вернутся в колхоз и всем расскажут, кто такая его мать. И про него, Никитку, тоже расскажут. И тогда уж ему ни на улицу не показаться, ни в клуб, ни в школу. Все будут показывать на него пальцем и говорить: «А это молодой торгаш Никитка Краюхин».

У мальчика перехватило горло. Он подлез под стол и, догнав Гошку с Елькой, схватил их за руки.

— Ребята, куда вы? Зачем? — сбивчиво забормотал он. — Ну хотите, я чего-нибудь такое сделаю? Хотите?

Гошка с Елькой обернулись.

— Что ты сделаешь? — спросила девочка.

— Ну вот... всю редиску разбросаю. И лук тоже. Или за так раздам. Без денег. — И Никитка вдруг сипло выкрикнул: — А вот редиска, лук! Всем бесплатно. — Он выхватил из корзины несколько пучков и принялся совать их в руки прохожих. — Бери, налетай! Денег не надо!

— Зачем же за так? — усмехнулась Елька. — Просто пусти свой товар подешевле.

— Вот-вот, — обрадовался Гошка, прислушиваясь к ценам, которые называли соседки. — Продавай пучок не по рублю, как эти выжиги, а по двадцать копеек. И дело с концом.

Через минуту трое друзей стояли у прилавка и, размахивая пучками редиски и лука,наперебой выкрикивали:

— А вот дешевые лук, редиска! Двадцать копеек пучок! Двадцать копеек!

Торговки за столами зароптали — как это такие малявки смеют сбивать базарную цену! Видно, дело нечисто — уж не ворованные ли у ребятишек лук и редиска.

Но Елька объясняла покупателям, что эта зелень с пришкольного участка, и те охотно вставали к ребятам в очередь.

Через какой-нибудь час все корзины с редиской и луком были пусты.

— Что ж ты теперь матери скажешь? — спросила Елька у Никитки. — Она, поди, наказывала, чтобы ты подороже все продал..

— Наказывала.

— А что ж теперь будет?

— Взбучка, наверное, — признался Никитка. — Как уж полагается.

— Так она тебя бьет?

— Бить вроде не бьет, а то за ухо прихватит, то ремнем опояшет.

— А ты скажи матери, что это мы тебя научили по дешевке торговать, — посоветовала Елька. — Я и Гошка.

— Все равно взбучки не миновать.

— А почему ты с Митяем так сошелся? — ревниво спросил Гошка.

— Да не сходился я, — вздохнув, пояснил Никитка. — Мамка его траву нанимает таскать. И меня с ним посылает.

Ребята задумались.

— А я, пожалуй, к тятьке схожу, — помолчав, сказал Никитка. — Он уже три воскресенья дома не был. Про маму расскажу, про все...

Гошка встрепенулся — в самом деле, почему бы Никитке не навестить отца. Человек он сознательный, работает на заводе и, уж конечно, сумеет защитить Никитку и пристыдить тетю Ульяну за ее торговые дела.

— А ты знаешь, где твой отец работает? — спросил Гошка.

— А как же? На заводе «Красный металлист». Только я не помню, на какой это улице.

— Это на Кузнецкой, — подсказала Елька. — Пойдемте, покажу.

ОТЕЦ

Елька привела ребят в проходную «Красного металлиста» и спросила вахтера, где можно найти дядю Васю Краюхина.

— Эва чего захотела! — ухмыльнулся вахтер, высокий сухощавый старик в защитной гимнастерке. — Надо знать, в какой смене да в каком цеху работает. А какая у него профессия-то, у вашего дяди Васи?

— А он машины делает — жатки, косилки, — сказал Никитка.

— А у нас, малый, пуговками или там пряжками не занимаются. Все машины делают, — ответил вахтер и покачал головой. — А детишкам сюда вообще хода нет. Шли бы вы по домам.

Тогда Елька посоветовала ребятам посидеть у проходной, дождаться конца смены и встретить дядю Васю.

— До конца смены еще часа два осталось, — пожалел ребят вахтер. — Истомитесь вы тут. Сходите хоть в закусочную пока.

Гошка сразу почувствовал голод и порылся в карманах. Но там было пусто. Не было денег и у Ельки.

— Ладно, пойдемте, — позвал их Никитка. — Поедим чего-нибудь, денег хватит.

Закусочная находилась недалеко от завода, в конце шумной улицы. Около нее стояло много подвод и грузовых машин. Ребята пробрались мимо лошадиных морд и несмело переступили порог закусочной.

Здесь было душно, шумно, накурено, и все столики оказались занятыми. Официантки разносили на подносах пузатые кружки с пивом и красных ошпаренных раков.

Елька потянула ребят обратно.

— Пойдемте отсюда... Здесь одно пиво.

Но Гошка с Никиткой уже встали в очередь к буфетной стойке.

— Мы сейчас, — сказал Гошка. — Только бубликов с маком купим. И ситра еще.

Над буфетом кучей кружились назойливые мухи. За стойкой натужно чавкал пивной насос, с трудом подавая топкую струйку пива.

— Пошевеливайся, хозяин, не задерживай! — раздавались нетерпеливые голоса. — Не в гости к теще приехали.

— Да у него техника барахлит!

Люди у стойки волновались, шумели, переругивались с теми, кто пытался получить пиво без очереди.

Гошка с Никиткой были уже совсем близко от буфетчика, как их неожиданно притиснул к стойке какой-то высокий мужчина и протянул буфетчику две пустые пивные кружки.

— Дяденька, вы ж без очереди!.. — несмело сказал Никитка.

— Еще чего! — Взмокший, распаренный «дяденька» кинул на ребят беглый взгляд. — А вы тоже за пивом? Нельзя детишкам, нельзя!

— Нам только бубликов... — начал было Никитка и вдруг осекся — перед ним стоял Кузяев.

— Дядя Ефим! — воскликнул Гошка.

Кузяев развел руками и рассмеялся:

— Скажи на милость, земляки-односельчане объявились. А ну, шагайте за мной. — Он провел мальчишек и Ельку в угол закусочной и кивнул на сидящего за столиком Никиткиного отца. — А этого «дяденьку» узнаете?

— Тятька?! Ты? — вскрикнул Никитка.

Дядя Вася удивленно уставился на сына, Гошку и Ельку:

— Откуда вы? Зачем приехали-то?

— У буфетной стойки встретил, — фыркнул Кузяев. — На пиво нацеливались. Видать, по всем статьям ретивые.

— Да нет, мы за бубликами, — покраснев, объяснил Никитка и, окинув взглядом стол, заваленный распотрошенными раками, подумал: «И чего они бражничают среди белого дня?»

Кузяев поднялся, взял со стула фуражку, напялил на голову:

— Ладно, Егорыч, я пошел. А ты подумай, о чем мы говорили. Может, что и подвернется подходящее для меня.

— Подумаю, — сказал дядя Вася, — но обещать не могу.

Когда Кузяев ушел, он направился к буфетной стойке и вскоре принес ребятам связку бубликов, тарелку с колбасой и три бутылки ситро.

— Вот, заправляйтесь. Так как же вы в город-то попали?

— Мы... мы с Гошкой просто так, на грузовике прокатились, — призналась Елька.

Дядя Вася поднял за подбородок опущенную Никиткину голову:

— А ты зачем? Или с матерью плохо? Уж не в больнице ли она?

— Да нет, с мамкой ничего, — с трудом выдавил Никитка.

— Погоди, погоди, — остановил его отец. — А она писала мне, что приболела.

— Да здорова она, здорова! — покраснев, выкрикнул Никитка и рассказал о том, как мать, притворившись больной, отказалась работать на свиноферме, как она устроила сегодня выезд на базар и как заставила его заниматься торговлей.

— Вот и мы поневоле торгашами заделались, — призналась Елька. — С Никиткой лук и редиску вместе продавали. Только не по базарной цене.

Никитка достал деньги и сунул отцу.

— Возьми вот, отдай мамке. А то она ругаться будет, что продешевили.

— Вот они, какие дела на белом свете, — вздохнул дядя Вася. Он уже давно замечал, что Ульяна все дальше и дальше отходила от колхоза, занялась своим хозяйством, огородом, птицей, считая, что теперь только так и надо жить.

Но то, что Ульяна, прикинувшись больной, отказалась работать на свиноферме, занялась торговлей на базаре и втягивает в это дело Никитку, явилось для Василия полной неожиданностью.

Не было для Василия секретом и то, что происходило в Клинцах. Бывая в деревне сам и встречаясь с приезжавшими в город колхозниками, он знал, что делает новый председатель, за какую необычную затею взялась Александра Шарапова. Колхозники говорили об этом кто с радостью, кто с опасением, но все верили, что в артели должно что-то измениться.

«Возвращался бы и ты домой, — приглашали они Василия. — Дело и тебе найдется, будет где развернуться».

Да и на заводе шло немало разговоров о возвращении бывших колхозников в деревню, к земле.

А вот сегодня Василия на улице встретил Кузяев и затащил его в закусочную. Разоткровенничавшись, он попросил земляка помочь ему устроиться в городе на работу, желательно по торговой части.

«А люди, говорят, обратно в колхозы едут», — заметил Василий!.

«Может, где и есть такие, только не в Клинцах», — усмехнулся Кузяев.

И принялся рассказывать, как Николай Иванович помешался на свиноводстве. Он завел столько поросят, что они к концу года сожрут все артельные доходы, и новый председатель погорит, как и Калугин. А вместе с ним провалится и Александра Шарапова, которая так необдуманно связалась с летним лагерем. Зато вот Ульяна поступила куда разумнее — отказалась от работы на ферме.

«Толковая у тебя жена, Василий, — похвалил Кузяев. — Оборотистая, расчетливая, все наперед видит. С такой не пропадешь!»

Но эта похвала только насторожила Василия. Если уж Ульяну хвалит такой человек, как Кузяев, — значит, дело неладно.

— Чего ж с мамкой-то теперь делать? — заговорил Никитка. — Она стала вроде как и не колхозница, на работу не ходит. Три козы завела, собирается купить второго поросенка.

И Никитка рассказывал, как мать мечется по округе, где только можно, жнет серпом траву, таскает ее в мешках скотине. А травы нужно все больше и больше. Даже у Митяя покупает траву и платит за каждый мешок деньгами или клубникой.

— Злая стала мамка, раздражительная, смотрит на всех с недоверием, во всем видит подвох и обман и устает так, как никогда не уставала на колхозной работе. И никто в деревне за такое усердие ее не уважает и не ценит. Все говорят, что Ульяна Краюхина осатанела от жадности, зовут ее единоличницей, бюллетенщицей, Ульяной-луковичкой. А какой она огородище развела! Будет теперь меня на базар без конца таскать. — Никитка вдруг засопел и всхлипнул. — А я вот возьму и не поеду больше. Не поеду, и все тут! И пусть мамка хоть убивает меня!

— Ну-ну, ты не хнычь! — Василий привлек сына к себе и задумался.

В трудный позапрошлогодний год, послушавшись совета Ульяны, он ушел в город и поступил на завод слесарем. Но кто же знал, что так получится с Ульяной, с Никиткой? Что в Клинцах так низко упадет доброе имя Краюхиных?

Нет, ему, пожалуй, нельзя больше оставаться в городе и жить вдали от семьи.

Никитка все еще продолжал всхлипывать и размазывать слезы по лицу.

— Ладно тебе, утрись, — хмуро сказал Василий и, посмотрев на часы, вспомнил, что ему пора на вечернюю смену на завод. — В воскресенье обязательно дома буду, сынок. И с матерью поговорим.

В этот же день, вернувшись в Клинцы и забежав в правление колхоза, Елька с Гошкой рассказали Николаю Ивановичу о своем необычном путешествии в город.

— Ну и хитра Краюхина! — покачал головой председатель. — Разжалобила всех, бюллетенчиком прикрылась.

А еще Елька с Гошкой рассказали о встрече с дядей Васей в городе. '

— Так, — заметил Николай Иванович, — значит, он про Ульяну и Никитку все знает. Это хорошо. Теперь задумается, что ему делать. Завтра буду в городе, обязательно к Василию зайду.

На другой день, вернувшись из города, Николай Иванович сказал Никитке, чтобы в субботу он ждал отца домой.

Суббота наступила через три дня, и Никитка с Гошкой встретили дядю Васю за околицей деревни.

Доехали с ним на попутном грузовике до правления колхоза и помогли выгрузить вещи. Вещей на этот раз было больше, чем обычно: рюкзак, рыжий чемодан, плетеная сумка и объемистый узел с одеялом, подушкой и одеждой.

— Тятька, — спросил Никитка, — а зачем одеяло с подушкой?

— А так нужно, — ответил дядя Вася. — Распрощался я с городом.

— А куда же теперь? — встрепенулся Гошка.

— Домой, ребята. К земле, в колхоз. Уговорил меня Николай Иваныч. Давненько он осаждал меня. Да я и сам вижу — большие дела в Клинцах начинаются.

Никитка от радости толкнул Гошку в бок, но все же еще раз переспросил отца:

— А ты насовсем? Это уж твердо, без обмана?

— Все еще сомневаешься? — усмехнулся отец. — Совсем-совсем, сынок.

Подошли к дому Краюхиных, и дядя Вася пригласил Гошку зайти. Он привез для него и Никитки кое-какие подарки.

— Да не знаю, — замялся Гошка. — Тетя Ульяна на меня сердитая, даже от ворот поворот показала.

— Ну ладно, с этим мы потом разберемся. А сейчас держи-ка, я кое-что привез тут.

Дядя Вася развязал сумку, достал связку бубликов с маком, кулечек конфет, несколько коробочек карандашей, книжки в цветных обложках и все это протянул растерявшемуся Гошке.

— Бери, бери! Мишку с Клавой угостишь.

Прижимая к груди подарки, Гошка медленно побрел к дому. В груди у него что-то тоскливо заныло. А хорошо, когда отец возвращается домой. Вот если бы у него был отец...

Оставив вещи в сенях, дядя Вася и Никитка вошли в избу.

— Вот и кстати, что приехал, — обрадовалась Ульяна, увидев мужа, и принялась разводить самовар.

Потом она спросила, получил ли Василий отпуск на работе. Время сейчас летнее, горячее, забот по хозяйству набирается много, к тому же приближается сенокосная пора.

— Все будет... И сенокос, и жатва, и пахота. Время на все хватит, — переглянувшись с Никиткой, успокоил жену Василий.

— Чего это вы переглядываетесь, как заговорщики? — насторожилась Ульяна. — И при чем здесь пахота, жатва?

— Потерпи малость. Будет еще у нас с тобой разговор. Напои-ка чаем сначала.

В это время заговорило колхозное радио. Диктор Костя Перышкин начал передавать колхозные новости. Он сообщил, как работали за последнюю неделю доярки, свинарки, трактористы. Василий узнал, что плотники достраивают новый коровник, что в колхоз уже завезли доильные аппараты и что на кукурузном поле из-за поломки трактора до сих пор не закончили междурядную обработку.

— А теперь послушайте о похождениях бывшей свинарки Ульяны Краюхиной, — раздался голос диктора.

— Этого еще не хватало! — буркнула Ульяна и потянулась к розетке, чтобы вытащить шнур громкоговорителя.

— Нет, постой, — остановил ее дядя Вася. — Про похождения я люблю.

Прослушав рассказ диктора о мнимой болезни жены, об огороде на полсотни грядок, о торговле овощами и утками, он от души рассмеялся.

— И глазастый же народ стал у вас. Все видит, все замечает!

Покраснев, Ульяна разразилась бранью. И кто же мог все это выследить? Неужели бессовестный Семка Пыжов? Потом мать подозрительно покосилась на сына:

— Погоди-погоди... А не ты ли кому рассказал об этом? Очень уж точно все расписано.

— Что ты, мамка! — деланно удивился Никитка. — Как же я про себя-то могу? Я ведь тоже торгашом заделался!

— Какой уж из тебя торгаш! Чистое разорение. Учить да учить надо, — с досадой сказала Ульяна и с надеждой посмотрела на мужа. — Давай, Вася, так договоримся. Я на себя все торговые дела возьму, а вы с Никиткой огород мне полоть да поливать будете. А потом сенокосом займетесь. Я уж и делянку в казенном лесу присмотрела и с лесником все обговорила. Косите себе и косите, чтоб сена нашей корове на зиму с лихвой хватило.

— А это уж как председатель колхоза скажет, — помолчав, ответил Василий. — Поступаю, так сказать, в полное его распоряжение.

— Чего? — не поняла Ульяна. — Ты же в отпуск приехал, на сенокос!

Отец еще раз переглянулся с Никиткой и признался, что он совсем уволился с завода и теперь будет жить и работать в колхозе.

— Тятька все вещи привез. И одеяло с подушкой, — поспешил сообщить Никитка.

— Та-ак! Возвращенец, значит. — Ульяна, уперев руки в бедра, насмешливо оглядела Василия. — В Клинцы уверовал, в колхоз наш? Новый председатель пальчиком поманил, а ты уж и готов — примчался. — Она заметила насторожившегося сына и прикрикнула: — Чего уши навострил? Иди гуляй!

Никитка посмотрел на отца — может, ему все же остаться?

— Иди, сынок, — кивнул отец. — Нам поговорить надо.

Никитка вышел на улицу и понуро побрел вдоль переулка. Во дворе за стенкой, готовясь ко сну, шумно вздыхала корова, лениво покрякивали утки. На огороде, охраняя грядки, чернели силуэты лохматых чучел.

«И зачем нам столько добра?» — подумал Никитка. Он измучился от грядок с овощами, от ведер с водой, от прожорливых уток. У него ноют руки и плечи, некогда поиграть с ребятами, сбегать с ними в лес, на речку, сыграть в футбол и лапту.

А вот теперь вернулся домой тятька. Неужели и он будет заодно с матерью?

Никитка постоял у сарая, послушал, как кричат в лугах коростели, посмотрел на звездные россыпи на небе и вернулся к дому.

Из окон доносились невнятные голоса родителей. Отец говорил, не повышая голоса, а мать то и дело переходила на крик.

— Лопух ты! Сума переметная! Своей выгоды не понимаешь, — услышал Никитка. Потом в избе что-то загремело, — видимо, мать швырнула на пол сковородку.

Вскоре отец показался на крыльце. В руках он держал узел с одеялом и подушкой.

— Ну, сынок, совсем нашу мамку в сторону занесло. Придется, видно, повоевать с ней. — И он позвал Никитку спать в сарай, на сено.

МИТЬКИНА ДОЛЯ

Гулянка в доме Кузяевых началась еще в субботу с вечера. Приятели Ефима бестолково орали песни, потом, захмелев, заснули кто где мог: в сенях, на печке, на лавках. Утром гости решили опохмелиться.

Ефим послал сына к мачехе в магазин. Митька принес от Полины несколько бутылок вина, колбасы, консервы, отварил чугунок картошки и все это выставил на стол.

— Еще бы лучку зеленого, — морщась от головной боли, сказал Ефим.

— Кончился лук. Вчера весь пожрали, как саранча. — Митька с досадой покосился на просыпающихся гостей. — И чего они бражничают второй день? Шли бы по домам.

— Надо, сынок, надо. Нужные они мне люди. — Отец нахмурился и велел сыну призанять луку у соседки.

— Так она и одолжит — мы ей и без того уже две недели за молоко не платили, — напомнил Митька.

Порывшись в карманах, Ефим сунул сыну деньги и подтолкнул его в спину.

— Ну-ка, давай побыстрее.

Митька нехотя направился к дому Покатиловых. Он не очень-то любил покупать что-нибудь у соседей. Тетя Катерина, та еще ничего — покачает головой, повздыхает, но даст и картошки, и масла, и молока. А вот дядя Савелий обычно заведет длинный разговор о том, что у Кузяевых не дом, а заезжий двор, что Ефим живет не по карману, совсем оторвался от земли, потом вспомнит покойную Митькину мать, да какая она была аккуратная хозяйка и хорошая труженица.

«Да ну их... все жилы вытянут», — подумал сейчас Митька и решил раздобыть лук по-своему.

Приоткрыв створку рамы, он положил деньги на подоконник и через калитку прошел на огород к Покатиловым. Отыскал грядку с луком и принялся срывать луковичные стрелки.

И тут его заметил Борька Покатилов.

— Ага! Попался! — громко закричал он, выскочив из-за погреба, и принялся звать на помощь отца и мать.

— Ладно тебе, не горлань, — отмахнулся Митяй. — Я ж не даром беру, за деньги.

Не слушая Митьку, Борька вцепился ему в рубаху и продолжал звать родителей. Но тех дома не было, и из дома выскочила Таня. Следом за ней из другой половины дома выбежала Елька.

Заметив девчонок, Митька рванулся из Борькиных рук; рубаха на спине затрещала и порвалась. Борька растерянно отступил назад.

Митька швырнул в него пучком лука и, перемахнув через изгородь, помчался к своему дому.

— Видали, видали? — обратился к девчонкам Борька. — Митяй лук ворует. Теперь он нам весь огород истребит.

— Хватит тебе, — остановила его сестра. — И никакое это не воровство! Просто он мамки дома не застал, ну и нарвал сам луку. Он даже деньги на подоконнике оставил. — Таня разжала ладонь и показала брату смятый рубль.

— Деньги?! — удивился Борька. — А разве мы луком торгуем?

— Луком нет, а за молоко нам Кузяевы платят.

— Вот купец-барышник! Все-то он на рубли меряет.

— А ты бы пожил, как Митька, — наверное, не позавидовал бы ему, — вполголоса сказала Таня. Она собрала с земли разбросанный лук, вырвала из грядки с десяток редисок и, кивнув Ельке, направилась к Кузяевым.

В доме все еще бражничали гости, но Митьки не было.

Подруги нашли мальчишку около сарая. Он сидел на бревне и зашивал порванную рубаху. Таня положила перед Митькой лук и редиску.

— Что ж ты так? Деньги заплатил, а сам ускакал, как заяц. Возьми вот, отнеси гостям.

— А ну их, — отмахнулся Митяй. — Пусть сами раздобывают! Я им не мальчик на побегушках, надоело.

Он в сердцах сделал крупный стежок иглой, уколол палец, сунул его в рот, пососал, потом сплюнул розовую слюну.

— Разве так зашивают? — вскрикнула Елька, отбирая у него рубаху. — Здесь же заплатка нужна. — Она покосилась на трусы и рубахи, что сохли на веревке за сараем. — Опять сам стирал? На речке, без мыла?

— Ну и сам! — Митяй вскочил, сорвал с веревки белье и, скомкав, бросил его в сарай. — Подумаешь, велико дело!

— И чудной же дом у вас, у Кузяевых, — покачав головой, сказала Таня и посмотрела в сторону крыльца, откуда выходили гости. — То густо, то пусто... то дым столбом, то хоть шаром покати. Ты сам-то ел сегодня что-нибудь?

— Успею, поем.

— И живете вы как-то по-особому, — заметила Елька. — В колхозе числитесь, а на артельной работе вас не видно.

Митька промолчал и отвернулся. Да и что он мог сказать?

С тех пор как отец женился на молодой разбитной продавщице сельпо, в доме Кузяевых все чаще заходил разговор о деньгах, о доходах, о заработках. Полина вовсю командовала Ефимом, без конца требовала от него денег, покупала обновки, набивала ими сундуки и чемоданы. В доме появилось много дорогих вещей, но все они стояли без употребления и были прикрыты чехлами.

«Это все про запас, на потом, когда в город переберемся», — говорила обычно Полина и строжайше запрещала Митьке прикасаться к вещам.

Любили Полина с Ефимом устраивать веселые пирушки, принимать гостей и тогда не скупились на угощение. В остальные же дни в доме не было ни завтрака, ни обеда, и каждый питался где мог. Полина с Ефимом ходили в колхозную чайную. Митька же чаще всего обходился всухомятку или довольствовался остатками пирушек.

Отец, после того как его отстранили от заведования свинофермой, в колхозе почти не работал. То он тайно пилил в лесу дрова и продавал их колхозникам, то выкашивал траву на лесных полянах, то нанимался к какой-нибудь вдове починить изгородь, крышу, переложить печку или раздобыть через своих приятелей в городе строительные материалы.

И повсюду он таскал за собой Митьку. Ефим у всех брал авансы, распивал магарычи, всем клялся, что за ним не пропадет, но с работой не спешил, выполнял ее неумело, кое-как.

— Ой, Митя, и ругают же вас с отцом в колхозе! Очень вы дорого берете за все, — сказала вполголоса Таня. — И «шарагами» еще зовут.

Митька помрачнел.

— Ну и пусть!

— А шел бы ты с нами работать, — посоветовала Елька. — Вот хотя бы к тете Шуре в летний лагерь. Траву бы для поросят косил.

— Чтобы за здорово живешь ишачить, за спасибо?

— Зачем «за здорово живешь»? Тебе трудодни будут писать. Знаешь, как тетя Шура за поросят теперь получает!

Елька не успела договорить, как к сараю торопливо подошел Ефим Кузяев и отозвал Митьку в сторону.

— Там Афанасий Гвоздев идет. Должно, насчет печки. Дымит она у него.

— Я-то при чем? — опешил Митька.

— Так ты умасли его, скажи, что придем как-нибудь, доделаем. А мне с ним встречаться охоты нет.

— Сам умасливай! Он уже два раза приходил, палкой на меня грозился.

— Ну-ну, не шуми! — прикрикнул Ефим на сына и скрылся за сараями.

Вскоре в переулке около дома Кузяевых показался дед Афанасий. Он сердито постучал в наличник, потом заглянул в окно и позвал Ефима. Ему никто не ответил. Старик оглянулся по сторонам и направился к сараю.

Не выдержав, Митька юркнул в сарай, забрался в сено и шепнул оттуда девчонкам, чтобы они не говорили деду, куда он спрятался.

Подойдя к сараю, Афанасий спросил девчонок, не видали ли они Кузяева.

Таня показала, куда ушел Ефим.

— Хапанул денежки, а теперь прячется, печник липовый, переделывать не желает, — пожаловался Афанасий. — Хоть Митьку бы словить! Он-то где?

— Не знаем. Мы сами его ждем.

— Ах, шараги несчастные, портачи. Им бы только длинные рубли зашибать! И как их только земля носит? — Старик подозрительно покосился на девчонок. — А вам Митька зачем? И охота была с таким дружбу водить?

— Так Митя же не печник, он вам печку не клал, — осторожно заметила Елька.

— Одна сатана. Яблоко от яблони недалеко падает. Гнать их с отцом из села нужно, поганой метлой выметать!

Ругая на чем свет Кузяевых, дед Афанасий побрел к дому.

Таня позвала Митьку. Тот не ответил. Тогда девочки заглянули в сарай. Облепленный сеном, Митька сидел у бревенчатой стены, и губы его кривились.

ПОТЕРЯННАЯ ЗЕМЛЯ

Утром Никитка забежал к Гошке и сообщил, что ему удалось уговорить отца пойти на рыбалку.

— Втроем пойдем, да? — спросил Гошка.

— Тятька сказал, что и других ребят можно позвать. Рыбы на всех хватит.

Мальчишки накопали червяков, отыскали Ельку, Таню, Борьку и, дождавшись дядю Васю, отправились на реку Чернушку.

Но путь к речке сегодня оказался необычным. Дядя Вася не пошел вдоль деревни, а свернул в переулок и направился в поле.

Шел он неторопливо, щурясь от яркого солнца и глубоко вдыхая теплый, настоенный на разогретых травах воздух.

По сторонам дороги росла кукуруза. Огромный массив уходил далеко к перелескам. Статные крепкие стебли с изумрудными шелковистыми листьями стояли ровными шеренгами и еле слышно шелестели по ветру.

Дядя Вася вошел в посевы, словно в озеро, примерился к стеблям кукурузы — они доходили ему до пояса, — прошел с сотню шагов вдоль участка, потом зашагал поперек.

— Ладная кукуруза, — похвалил он. — И посеяна аккуратно, квадратами. Удобно будет культиватором ее обрабатывать.

За кукурузой начиналось гречишное поле. Невысокие прямые строчки посевов тянулись далеко к горизонту, красноватые стебли были усеяны нежно-розовыми бутонами — еще день-другой, и бело-розовыми соцветиями покроется поле, запахнет медом, привлечет к себе армию тружениц-пчел.

Похвалил дядя Вася и гречиху. Еще бы: уже столько лет не сеяли ее на колхозной земле и вот наконец-то вспомнили. Дальше пошли посевы гороха, бобов, люцерны, сахарной свеклы.

Дядя Вася давно сошел с полевой дороги, шагал межниками, поворачивая то направо, то налево, иногда обходил делянки кругом и часто забредал в посевы.

Ребята сообразили, что они ни на шаг не приблизились к речке, и вопросительно посмотрели на Никитку.

— Тятька, — напомнил тот отцу, — опоздаем мы на рыбалку! Никакого клева не будет.

— Ничего, наша рыба от нас не уйдет, — успокоил дядя Вася, нетерпеливо окидывая взглядом посевы. — Очень уж я по земле стосковался. Давайте-ка еще на пшеницу посмотрим.

Он вошел в заколосившуюся пшеницу, нагнулся к усатым колосьям, осторожно провел по ним ладонью. Потом сделал несколько шагов вперед и, наклонившись еще ниже, принялся вырывать сорную траву.

— А вот это уже непорядок, — с досадой заговорил дядя Вася. — Гляньте только, здесь полный набор этой пакости. И осот, и лебеда, и васильки. То ли землю плохо обработали, то ли засоренным зерном посеяли. Чего же бригадиры-то смотрят?

Елька, достав из кармана лыжных штанов карандаш и тетрадку, быстро что-то записала и, заметив недоуменный взгляд дяди Васи, пояснила:

— Мы тут следим за всем... наблюдаем. А потом правлению сигналы подаем, по радио рассказываем.

— Придется, наверное, всем пионерам на прополку выходить, — заметила Таня. — Вон их, сорняков, сколько! Тьма-тьмущая.

— Куда там! — сказал дядя Вася. — Это вам не полоска единоличная, а целое поле, море разливанное. Никаких сил на прополку не хватит.

— Самолет надо заказать, — сказал Борька. — Побрызжет сверху на посевы, и все сорняки повянут. Я видел в совхозе.

Дядя Вася согласился, что без техники здесь не обойтись, и посоветовал ребятам сегодня же сообщить Николаю Ивановичу о сорняках.

После пшеницы дядя Вася стал более настороженно присматриваться к посевам: то обнаруживал незасеянное место, то большие комья земли, то борону, забытую на краю участка, должно быть, еще с весеннего сева.

— Пиши, пиши, бери на заметку, — говорил он Ельке. — Пусть бригадирам жару дадут.

Но больше всего обеспокоили дядю Васю пустующие участки земли.

На одном из концов загона, густо заросшем травой, он увидел Митьку Кузяева и Ваню Вьюркова. Мальчишки серпами срезали траву и набивали ею мешки.

— Это что за мешочники такие? — спросил их дядя Вася. — Зачем вам трава, ребята? У вас, Митя, кажется, и коровы-то нет?

— А они на продажу, — вполголоса пояснил отцу Никитка. — Наша мамка первая у них покупает.

— Опять вы на колхозном поле пасетесь? — строго спросил Митяя Гошка. — Сказано же вам — нельзя!

— А почему нельзя? — с вызовом спросил Митька. — Смотри, сколько травы пропадает на концах загонов. Ее только серпом и жать, сенокосилку сюда не пустишь. Все равно пропадет.

— А мы... мы для летнего лагеря будем ее косить, для поросят, — сказал Гошка, вспомнив жалобы матери на недостаток зеленых кормов.

— Ну и косили бы, — фыркнул Митька. — Травы на всех хватит. А то твердят, как попугаи: «Нельзя, нельзя...»

— Беда не велика, что Митя траву жнет, — вмешался в разговор дядя Вася. — Вы, ребята, лучше о другом подумайте: почему такой большой конец загона оставлен невспаханным и незасеянным? Значит, трактористы забыли. А сюда посмотрите. Вот одна полевая дорога, вот другая, и обе в одном направлении. Вон и третья накатана — наискось, через поле. И это только в одном месте.

— Да я таких мест хоть десяток вам покажу, — заметил Митяй и принялся перечислять незапаханные участки земли.

— Вот-вот, — поддержал его дядя Вася. — Если все поля обойти, немало потерянной земли можно будет обнаружить. А ведь наверняка все эти концы загонов и дороги числятся в колхозе как посевы. Нет, не по-хозяйски еще в колхозе живут. Расточительствуют, разбрасывают добрую землю.

Ребята переглянулись. Сколько раз они бывали в поле, ходили по этим дорогам, видели нераспаханные концы участков, а им и в голову не приходило, что это расточительство.

Елька вновь достала свою тетрадочку.

— Чего там строчить прежде времени? — остановил ее дядя Вася. — Коль вы дозорные да разведчики, обойдите-ка поля, замерьте все ненужные дороги, незапаханные концы загонов, ложбины, овраги, подсчитайте, а потом доложите правлению.

Ребята согласились, что обязательно займутся поисками «потерянной» земли.

Кивнув приятелю, Митяй вскинул на плечо мешок с травой и направился на другой конец загона.

— Что ж, ретивые, а Митька-то, выходит, опередил вас, — усмехнулся дядя Вася. — Вы все еще собираетесь да раскачиваетесь, а он уже все поля знает.

— Надо Митю с собой позвать, — предложила Елька. — Пусть он у нас за проводника будет, когда в поле пойдем.

Мальчишки неловко потоптались на месте.

— А что? И возьмем! Он много чего знает, — поддержала подругу Таня и сказала, что напрасно они сторонятся Митьки Кузяева.

— Да ну его! — отмахнулся Борька — Шарага он, ловчило. Всю компанию нам испортит. Помните, что он с Гошкой сделал? А с Никиткой?

— Ох и чистюля ты, Борька! — вспыхнув, набросилась на брата Таня. — Тебе бы только и водиться с теми, кто без сучка, без задоринки. А знаешь, как Митьке живется, как ему дома плохо?

— Чего ты кричишь на меня? — оторопев, попятился Борька и кивнул на Гошку с Никиткой. — Лучше вон ребят спроси. Митька им больше всех насолил.

Таня с Елькой вопросительно посмотрели на Гошку с Никиткой.

— Чего там старое поминать, — махнул рукой Никитка. — Принять Митяя к себе — и делу конец.

— Я с ним драться тоже не собираюсь, — насупившись, сказал Гошка, — но и ручки жать ему не буду.

— Ну и ну! — покачал головой дядя Вася. — Туго у вас тут узелок затянулся. — Он кинул взгляд на солнце и заторопил всех на рыбалку.

В этот день Митяй притащил с поля более двух десятков мешков с травой и продал их Ульяне Краюхиной. Но заплатила она мало, денег почти не дала, сказав, что потом рассчитается с отцом или Полиной, которые брали у нее какие-то продукты.

Поздно вечером, злой и усталый, Митяй вернулся домой.

Прошел темными сенями, нащупав скобу, осторожно приоткрыл дверь в избу. В доме никого не было. Митька облегченно вздохнул и почувствовал, что он голоден. Заглянул в печь, но там ничего горячего не нашлось. Поев холодной картошки, Митька забрался на печку и задремал.

Проснулся он от приглушенных голосов за дощатой перегородкой в кухне. Разговаривали Митькин отец и мачеха.

— Ну что ж, пригожий мой, — насмешливо говорила Полина, — когда сходился, золотые горы сулил, жизнь райскую. А тебя даже из поросячьего начальства выгнали, в рядовые, черновые затуркали. Хоть бы в кладовщики устроился.

— Не сошлись взглядами с новым председателем, — отозвался отец. — Карасев моих дельных советов слушать не желает, всех своих помощников перешерстил. А так он далеко не уедет. Ну, да председатель еще пожалеет обо мне, спохватится!

— Как бы нам с тобой раньше не спохватиться. У меня в сельпо недостача обнаружилась. Как мы ее с тобой покрывать будем? — Полина назвала сумму недостачи, и отец невольно ахнул:

— Многовато накапало!

— А ты не ахай! — рассердилась Полина — Не на себя извела, с тобой вместе тратили. Пили-ели сытно, твоих дружков угощали, дом вот обставили. Митьку обрядили — тоже в копеечку влетело, дочке твоей в город деньги посылали.

Митька поежился и теснее прижался к мешкам с теплой пшеницей.

«Тоже мне обрядили, — с неприязнью подумал он. — Уцененные штиблеты купили да костюм из старья перешили».

— Что же ты молчишь? — не скрывая раздражения, вновь заговорила Полина. — Думать надо, пошевеливаться. Не покрою недостачу завтра — на ревизора напорюсь. В суд потянут, статью подберут.

— Что же я могу, Поля? — тяжко вздохнул Ефим.

— А где дружки твои? — продолжала Полина. — Пить-гулять— так они тут как тут. Вот иди потряси их. А там как-нибудь выкрутимся, расплатимся с ними.

— Так ведь сумма какая!

— Хорош суженый, нареченный! Как до беды — так он в кусты! — Полина зло всхлипнула. — Тогда считай, что меня уже засудили. Можешь передачи мне готовить. Только знай: потом я в Клинцы и носа не покажу.

Ефим принялся утешать Полину.

Митька зажал уши. Раз мачеха пустила слезу, теперь отец для нее все сделает. И верно: вскоре он ушел, вернулся через час и вручил Полине сверток с деньгами.

Утром, когда Полина ушла на работу, отец разбудил Митьку и, пряча глаза в сторону, хмуро сказал ему:

— Слыхал, поди, вчерашний наш разговор? Так вот знай. В долгах мы сейчас по самую маковку. И пока не расплатимся, ремешок придется затянуть потуже. Деньги копить будем. Так что промышляй как только умеешь. Маху не давай, лопухом не будь.

СЕНОКОС

Начался сенокос. На заречные луга вышли колхозные косари, выехали конные и тракторные сенокосилки, и толстые валки скошенной травы устлали землю.

Потом колхозницы ворошили траву граблями и вилами, сушили на солнышке, пока она не становилась душистым, шумящим сеном. Сено сгребали в высокие островерхие копны, грузили на машины и подводы и отвозили к фермам.

А у Краюхиных шла война. После возвращения дяди Васи в колхоз у них частенько возникали ссоры и перебранки. На одной стороне была Ульяна, на другой — Никитка с отцом. Дядя Вася настаивал, чтобы жена не позорила их семью, отказалась от торговли, поменьше занималась бы огородом, а шла бы работать в колхоз. Но Ульяна продолжала держаться за свое хозяйство.

— Да ты хоть на сенокос выйди, — уговаривал ее Василий. — Сейчас на лугу каждый человек дорог.

— А корову я чем буду зимой кормить? Откуда сена достану? — отбивалась Ульяна.

— В этом году сено на трудодни должны выдать. Так правление решило.

— И раньше обещали, а только Буренку посулами не накормишь.

— Ну и упряма ты, мать! Тягачом не сдвинешь, — разводил руками Василий.

Сам он с первого же дня сенокоса работал на лугу, налаживал сенокосилки, водил трактор.

С ним уходил из дома и Никитка. Вместе с ребятами он ворошил сено, работал на конных граблях, потом мальчишки вызвались быть «топтунами».

Дело это было нехитрое и веселое. Двое мальчишек забирались в кузов грузовика, в который колхозники подавали огромные навильники душистого сена, и старательно его утаптывали. Они приплясывали, прыгали, кувыркались, подминали сено под себя. Воз разрастался вширь и в высоту, становился похожим на огромную лохматую шапку на колесах, пока сено не увязывали веревкой. А потом шофер вел нагруженный грузовик в колхоз, где сено укладывали в высокие, как башни, стога. И опять мальчишки утаптывали его.

Никитка работал в паре с Гошкой. Сегодня им пришлось возить сено с шофером Пыжовым.

Дорога с луга шла через лес. Пыжов гнал машину на большой скорости. Ветви деревьев, густо обступивших дорогу, как граблями, зацепляли за воз и стаскивали на землю охапки сена. Падало сено и с других грузовиков, которые двигались следом.

— Смотри, сколько сена теряется, — заметил Гошка приятелю. — Чего Пыжов так машину гонит?

Когда доехали до колхозной фермы, Гошка сказал шоферу о потерянном сене.

— Не пропадет оно, подберут потом, — отмахнулся Пыжов. — А мне нужно побольше ездок сделать.

Поехали в обратный рейс. И тут Гошка с Никиткой заметили, что сена на лесной дороге уже не было. Это показалось им загадочным.

Кто же мог его подобрать?

То же самое повторилось и после второго рейса, и третьего, и четвертого. Не выдержав, ребята выпрыгнули из грузовика и углубились в лес. На сучьях деревьев висели клочья сена.

— Ага, вот и следы нашлись, — догадался Гошка. — Значит, сено кто-то в лес таскает.

Мальчишки прошли еще с сотню шагов и сквозь кусты увидели под разлапистой елью большую копну сена.

— Ловко сработали! — присвистнул Гошка. — Не косили, не сушили, а сенцо заготовили. Кто бы это? — Он вдруг нагнулся и достал из-под куста завязанные в пестрый платок остатки еды и бутылку с недопитым молоком. — Смотри! Узелок с едой оставили. Значит, опять придут сено подбирать. Интересно, чей это узелок?

Никитка выхватил из рук Гошки узелок, осмотрел его.

— Мамкин платок. И еда наша, — признался он и, дрожа от негодования, зашептал: — Ну зачем она так, зачем? Чужое сено подбирает. Я вот скажу ей сейчас! — И он, не выпуская узелка из рук, готов был броситься домой.

— Так она тебя и послушает! — удержал его Гошка. — Давай уж лучше Николаю Иванычу расскажем или дяде Васе.

— Лучше тятьке, — согласился Никитка.

Мальчишки побежали на луг, отыскали дядю Васю.

— Ну и мамаша у нас, — поскреб тот в затылке. — Любого делягу перещеголяет. — Что же нам делать-то с ней?

— А пусть о тетке Ульяне опять по радио объявят, — посоветовал Гошка.

— Можно, конечно, и по радио. А если еще так попробовать... Вот послушайте-ка, чего я придумал...

В сумерки дядя Вася, Никитка и Гошка подъехали на подводе к разлапистой елке в лесу, под которой была сложена аккуратно,причесанная копна сена.

— А сенцо-то не иначе как про запас заготовлено, на зиму, — усмехнулся дядя Вася. — Ну, а мы его сейчас на законное место доставим.

С помощью ребят он навьючил сено на телегу и отвез к колхозной ферме, к стогам.

В этот же вечер, когда Краюхины сели ужинать, по колхозному радиоузлу выступил Николай Иванович.

Он рассказал, как проходит сенокос, и еще раз подтвердил, что в этом году на трудодни, кроме денег и хлеба, членам артели будет выдано также и сено.

Потом он назвал имена особенно отличившихся на уборке сена колхозников и поблагодарил их от. имени правления.

— Правление выносит также благодарность, — продолжал председатель, — Ульяне Краюхиной, которая, заботясь об артельном добре, подобрала на лесной дороге потерянное шоферами сено и доставила его на колхозную ферму.

— Что такое? — беспокойно заерзала на лавке Ульяна. — Какое сено?

— Как? — деланно удивился дядя Вася. — А копна в лесу! Разве не ты ее собрала? Вот тебе и спасибо от правления.

— Так зачем же ее... на ферму?

— А куда же еще? Сенцо-то, по всем приметам, колхозное.

Ухмыльнувшись, дядя Вася пояснил жене, что сено в лесу обнаружили ребятишки, а он помог им доставить его на ферму.

— Да вы что? — взорвалась Ульяна. — Белены объелись? Я это брошенное сено целый день собирала. Все платье о сучья изодрала!

— Ай-яй-яй... — пожалел дядя Вася. — Сколько сил потратила, и все без толку. Уж лучше бы ты на колхозный сенокос вышла. — Он переглянулся с Никиткой и уже строже сказал: — Попомни, Ульяна, ребята тебе на колхозное добро польститься не дадут. Да и я не позволю.

— Так брошенное же сено, потерянное, — забормотала Ульяна. — Все равно его бы колесами замяли.

— Вот это другой разговор. Надо будет шоферам сказать, чтобы они ездили поаккуратнее.

Утром, перед выходом на сенокос, «команда ретивых» зашла в правление колхоза, чтобы доложить Николаю Ивановичу о событиях за прошедший день.

Около стола председателя толпились бригадиры, члены правления. Здесь же находился и шофер Пыжов. Размахивая руками, он что-то торопливо объяснял Николаю Ивановичу. Щеки его рдели, как переспевшие помидоры.

Ребята решили, что они пришли не вовремя, и подались обратно к двери.

— Садитесь, слушайте, — пригласил их Николай Иванович и попросил замолчавшего Пыжова продолжать.

Шофер с досадой покосился на рассевшихся на скамейке мальчишек и девчонок.

— Зачем же при ребятах-то? — шепнул он, наклонившись к председателю. — Я вам после объясню.

— Нет-нет, говори, — потребовал Николай Иванович. — Ребятам тоже интересно. Это ведь по их сигналу мы тебя в правление вызвали.

Пыжов пожал плечами.

— А что ж говорить? Вы и так всё знаете. Темпы гоним, поскорее сено хотим убрать. Ну вот и порастрясли малость. Словом, беда не велика, подберем.

— Может, на этот раз и не велика, — задумчиво заговорил Николай Иванович, — но понимаешь, Семен, зачем я тебя вызвал. За дело ты взялся горячо, норму перевыполняешь. Но как? Вчера вот сено порастряс, позавчера удобрения из худого грузовика по дороге рассыпал, третьего дня чуть машину не разбил. Вот и получается, что халтуришь ты, парень, торопишься, без совести иногда работаешь.

— Как это без совести?

— А так. На машине ты сам по себе хозяин, работаешь один, никто тебя в дороге проверить не может и единственный контролер над тобой — твоя же совесть. А ты про нее забываешь частенько. Вот представь себе. В поле, скажем, тракторист кукурузу как следует не обработает — он ведь один на сотню гектаров работает, кто его проверит? На ферме доярка корову не накормит как следует — к ней ведь тоже контролера не приставишь. Что бы тогда с колхозом-то было?

— Да что с ним толковать, — подал голос один из членов правления. — Снять Пыжова с грузовика! Пусть стога метает вместе с другими. Там люди за ним присмотрят, чтоб он по совести работал.

Вскочив со скамейки, Пыжов принялся упрашивать не лишать его машины.

— Слово даю, сени́нки не потеряю. Вот увидите. Можете любого контролера ко мне приставить. — Он покосился на ребят. — Пусть хоть вся «команда ретивых» за мной по следам ходит.

— Ладно, на этот раз поверим тебе, — поднимаясь, сказал Николай Иванович. — А ребята, конечно, присмотрят.

Не успел Пыжов уйти, как Елька с Таней ввели в правление Митьку Кузяева. Заметив ребят, тот остановился и настороженно обратился к председателю:

— Звали, Николай Иваныч?

— Третий раз нарочных посылаю. — Председатель подошел к Мите. — Занятый ты, видать, человек.

— Работенки хватает.

— Так вот, Митя. Есть для тебя важное задание от правления колхоза. Надо выявить все пустующие участки земли. Подсчитать их, нанести на карту. Мы их выкосим, потом запашем.

— А пусть ретивые выявляют, — буркнул Митяй.

— Говорят, что ты лучше всех знаешь колхозные поля. Вот и будь у ребят за проводника, походи с ними денек-другой. За работу тебе, конечно, трудодни начислим.

— А когда выходить? — спросил Митька.

— Да хоть сегодня же. Ну так как, договорились?

— Договорились, — кивнул Митька и строго посмотрел на помрачневших мальчишек. — Только, чур, едой запасайтесь. На целый день в поле уйдем.

ПРОПАЖА

Когда впервые в лагерь привезли большие весы и Александра решила взвесить поросят, Гошка даже удивился.

— Это всех будем взвешивать? Все стадо?

— Да нет, куда там, — сказала мать. — На всех время не хватит.

И она распорядилась отобрать для контрольного взвешивания всего лишь десять поросят. Причем отобрать только средних — не очень худых и не очень рослых и упитанных. А чтобы поросят легко было отыскать в огромном стаде, Александра велела ребятам нарисовать им на спинах лиловыми чернилами огромные цифры — от единицы до десяти.

С того дня ребята каждое утро вылавливали контрольных меченых поросят и взвешивали их.

Вот и сегодня утро тоже началось с охоты на меченых.

Лучше всего это делала Таня. Она смело входила в стадо, отыскивала поросенка с лиловой цифрой на спине, давала ему пожевать розовую морковку и почесывала за ушами. Поросенок становился совсем ручным, и девочка ловко засовывала его в мешок.

Мальчишкам только оставалось таскать их на весы.

У весов стояла Гошкина мать и держала в руках тетрадочку, в которую записывала вес каждого поросенка. Потом определяла, на сколько граммов каждый меченый поросенок прибавил за сутки в весе.

— Ну как там, мам? — нетерпеливо шепнул Гошка. — Растут? Прибавляют?

— Потом скажу, потом, — отмахнулась мать. — Давайте остальных на весы.

Цифры сегодня явно радовали Александру. Один из контрольных поросят дал привес четыреста граммов, другой — четыреста сорок, третий — четыреста семьдесят, а поросенок, меченный цифрой «шесть», — даже свыше пятисот.

Александра подозвала Гошку с Елькой и протянула им тетрадку:

— Уж не ошиблась ли я. Посчитайте-ка вы.

Ребята проверили записи и подсчеты — все было правильно.

— Тетя Шура, рекорд! — обрадованно вскрикнула Елька. — Надо об этом по радио сообщить.

— Уж сразу и по радио, — рассердилась Александра. — Нет-нет! Вы не шумите пока — посмотрим, что дальше будет.

Подошли Стеша и дед Афанасий.

Александра на их глазах проверила седьмого поросенка, восьмого, девятого. Привесы также оказались высокими.

— Хорошо, Александра, знатно! — похвалил дед Афанасий. — Растет орава, силу набирает. Значит, твоя правда — лагерная жизнь поросятам на пользу пошла.

Осталось взвесить последнего контрольного поросенка.

Но тут произошла заминка. Подбежала Таня и сказала, что десятого нигде нет.

— Как это нет? — удивилась Александра.

Все отправились на поиски. Обошли стадо вдоль и поперек, но поросенка с лиловой десяткой на спине нигде не было.

— А может, ее смыло, десятку-то? — высказала предположение Стеша. — Росой или дождем?

— А почему у других не смыло? — возразила Александра. — Нет, тут что-то не то. — И она покосилась на сторожа. — Ты, Афанасий, ночью ненароком не заснул? Может, кто и поживился нашим добром-то?

— Разве я не сознаю, на какой пост поставлен? — обиделся сторож. — Вахту несу, как положено. И вдоль изгороди хожу, и голос подаю, и колотушкой стучу, аж руку отмотал.

— Стучишь исправно, из деревни слышно, — вздохнув, согласилась Александра. — А вот «десятка» как сквозь землю провалилась. Придется, видно, пересчитать стадо-то.

Стадо пересчитали, и оказалось, что не хватает не одного, а двух поросят. Сообщили об этом Николаю Ивановичу. Он пришел в лагерь, долго беседовал со сторожем и Гошкиной матерью, вместе с ними проверил прочность изгороди, но никаких подозрительных следов не обнаружил.

— Да, скверное дело, — озабоченно заговорил он. — Поросят много, проезжая дорога от лагеря близко — вот, наверное, охотники до чужого добра и соблазняются.

— Что ж делать-то, Николай Иваныч? — спросила Александра.

— Придется, видно, охрану усилить. Пока с поличным какого-нибудь хапугу не захватим да не обесславим его на весь район, трудно нам будет.

В этот же день после работы дядя Вася решил сходить с Никиткой и Гошкой на рыбалку.

— На озеро махнем, за карасями. Они на закате здорово клюют.

Ребята обрадовались — давненько они не ходили на вечернюю зорю! Это, наверное, будет очень здорово — они наловят по полной кошелке карасей, потом разведут костер, сварят уху, и Никиткин отец расскажет им что-нибудь интересное про войну.

— Вы и Ельку с Таней позовите, — посоветовал дядя Вася. — Судя по фамилии, Елька тоже завзятая рыбачка.

— Ага, позовем, — согласился Гошка и побежал за девчонками.

Тани дома не оказалось. Гошка с Елькой приготовили удочки, накопали червяков и отправились к Краюхиным.

Вошли в сени и остановились. Со двора доносились возбужденные голоса. Около хлевушка стояли Никитка, дядя Вася и заплаканная тетка Ульяна.

— Никуда не пойду! Ни в чем я не виновата, — всхлипывая, говорила мать Никитки.

— Совесть надо иметь, — настаивал дядя Вася. — И так через тебя нам с Никиткой проходу не стало.

Никитка умоляюще потянул мать за рукав:

— Ну сходи же, мамка, сходи!

— Да что вы мной понукаете! — рассердилась Ульяна. — Хозяйка я в доме или пустое место? Как вот порешу — так и будет.

— А я говорю — пойдешь! — Покраснев, дядя Вася нехорошо выругался. Потом, заметив Гошку с Елькой, нахмурился и сказал, что на рыбалку он сегодня не пойдет.

— А Никитка? — Гошка вопросительно посмотрел на приятеля.

Тот отвел глаза в сторону.

— Шагайте-ка вы вдвоем, — махнул рукой дядя Вася. — Нам тут не до карасей пока.

Гошка с Елькой поспешили уйти. Видимо, у Краюхиных началась очередная перепалка.

Они постояли минут десять около двора Краюхиных, надеясь, что Никитка вот-вот выбежит на улицу и расскажет, что же у них произошло.

Но он так и не показался.

Гошка с Елькой отправились рыбачить вдвоем. Сели на плот, выплыли на середину озера и закинули удочки.

Но караси на этот раз клевали плохо. То ли потому, что поднялся ветер и по озеру пошла рябь, то ли потому, что рыболовы взяли не ту наживку.

«Какой-то нынче день невезучий, — с досадой подумал Гошка. — И поросенок пропал, и компания не собралась, и рыба не ловится». А он-то хвалился Ельке, что озеро у них кишмя кишит карасями и что они шутя наловят по полной кошелке рыбы.

Гошка начал злиться. И когда наконец поплавок дернулся, он с такой силой подсек клюнувшего карася и вытащил из воды леску, что тот сорвался с крючка и шлепнулся обратно в воду. Следующий карась уже не сорвался, но он был маленьким и неприглядным, и Гошка сам бросил его в озеро.

— Ладно, Гоша, поехали к дому, — примирительно предложила Елька. — В другой раз порыбачим.

— Ты думаешь, в озере карасей мало? — захорохорился Гошка. — Да мы с Никиткой, бывало... Только успевай таскать.

— Да нет, озеро что надо. Только сегодня ветер мешает.

— Ага, ветер, — охотно подтвердил Гошка. — И наживку мы не ту взяли.

Они вернулись к берегу, сошли с плота и перелеском, вдоль изгороди, направились к деревне.

ОВСЯНАЯ КАША

Огромное оранжевое солнце снижалось к горизонту. В воздухе посвежело. Из лагеря доносилось ленивое похрюкивание поросят.

Гошка с Елькой заговорили о пропаже из лагеря.

— Вот если бы дедушке Афанасию ружье с зарядом, — вслух подумал Гошка. — Как бы бабахнул, никто бы к поросятам не подступился. Его же колотушки все равно никто не боится.

— А вот папа рассказывал, — заметила Елька, — в одном колхозе всех сторожей уволили. И замки на амбары не вешают.

— У нас это еще не скоро будет.

Неожиданно Елька остановилась и схватила Гошку за руку.

— Слышишь?

Они затаили дыхание. Откуда-то справа доносился негромкий, но отчетливый звук. Звук был странный, ни на что не похожий: ни на скрип дерева, ни на крик птицы, ни на стук колеса. Казалось, что кто-то стучал ложкой об алюминиевую миску. Звук то замирал, то возникал вновь.

— А знаешь, где стучат? — шепнула Елька. — Около изгороди.

— Подожди меня здесь, а я поближе подползу, — сказал Гошка.

— Нет, давай вместе.

И Гошка с Елькой осторожно поползли по росистой траве. Они то и дело прислушивались и переводили дыхание. Звук становился все ближе и ближе.

Вот изгородь круто повернула вправо. Вытянув шею, Гошка с Елькой выглянули из травы и заметили, что шагах в двадцати от них жерди изгороди были раздвинуты, и около дыры лежал какой-то мальчишка. Перед ним стояла алюминиевая кастрюлька, и мальчишка осторожно постукивал по ней ложкой. Справа от мальчишки валялась пустая корзина.

— Да это же Митяй! — шепнул Гошка. — Чего ему здесь надо?

А Митька Кузяев, вглядываясь в глубь лагеря, продолжал бренчать ложкой по кастрюльке.

Наконец послышалось негромкое хрюканье, и к изгороди подбежали три поросенка.

Митяй подлез под изгородь и вывалил из кастрюли какую-то еду. Поросята накинулись на нее с большой жадностью.

Потом Митяй, облюбовав одного из поросят, осторожно приподнял его и опустил в корзину. Поросенок было взвизгнул, но Митяй сразу же почесал ему за ушами и сунул пятачком в кастрюлю, в которой, как видно, еще осталось немного овсянки. Поросенок успокоился и, чмокая, с аппетитом принялся за еду.

— Видала, как орудует! — обернувшись к Ельке, шепнул Гошка. — На кашу поросят приманивает.

— Да нет, быть того не может, — растерянно отозвалась Елька. — Зачем ему поросята? Митька, он не такой.

— Такой — не такой. Кузяевы, они все к рукам прибирают. Ты смотри, смотри!

Митяй между тем завязал корзину тряпкой, поставил на место раздвинутые жерди изгороди. Затем нарвал травы, положил ее поверх корзины и, оглянувшись по сторонам, скрылся в кустах.

— Чего ж мы ждем? — приподнимаясь, заторопилась Елька. — В лагерь надо бежать, тетю Шуру звать, сторожа!

— Пока зовем, Митяя и след простынет, — возразил Гошка. — А его надо с поличным захватить. Давай так: ты в лагерь гони, а я за Митяем следом пойду.

— А как же ты один на один с ним?

— Там видно будет, ты беги скорее.

Елька перелезла через изгородь и помчалась вдоль лагеря, а Гошка, хоронясь за кустами, бросился догонять Митяя. Увидел он его довольно скоро. Митяй вышел из перелеска и свернул на полевую дорогу, ведущую к деревне.

Он шел неторопливо, бережно неся корзинку и всем своим видом говоря, что он неплохо потрудился за день и теперь со спокойной совестью возвращается домой.

— А-а, удалой-ретивый, как жизнь молодая? — деланно дружелюбно заговорил Митяй, когда запыхавшийся Гошка догнал его.

— Живу — не тужу, — в тон ему ответил Гошка. — А ты все травой промышляешь?

— Кстати нарвал. Ходил за грибами, да ничего не нашел. Земля очень сухая, дождь нужен.

— Да, погодка такая...

Перебрасываясь незначительными фразами, мальчишки все ближе подходили к деревне.

Смеркалось. Синева заливала округу. Густая роса легла на траву и холодила ноги.

Из-за далекого гребня леса выползал тонкий серпик луны.

Гошка напряженно прислушивался к вечерним звукам и вглядывался в темноту. И почему до сих пор нет Ельки со сторожем и матерью? Или хотя бы встретился кто-нибудь из мальчишек. Тогда можно было бы налететь на Митьку, сбить его с ног и поднять крик.

А как же нападешь сейчас, когда кругом нет ни души. Митька, конечно, отобьется от него и, захватив корзину, исчезнет. Тогда ищи ветра в поле, доказывай всем, что Митяй Кузяев ворюга. А кто поверит, если в руках никаких доказательств?

Не доходя до околицы деревни, Митяй свернул на боковую тропку.

— Бувай здоров, Шарап... Я задами пойду, мне так ближе.

— И я... задами, — вырвалось у Гошки.

— Подумать только, какие мы с тобой дружки нерасставанные, — ухмыльнулся Митяй. — А я и не знал... Ну что ж, пойдем вместе, найдем двести.

Еле различимая в темноте тропка повела ребят под уклон, запетляла среди каких-то бугров и ям и все дальше уводила от дороги.

«Нет, дальше, пожалуй, идти не следует, — подумал Гошка. — Надо действовать. Но как?»

Сделав вид, что споткнулся, он вдруг навалился на Митяя и с силой встряхнул корзину. Поросенок в корзине завизжал.

— Та-ак... — насмешливо протянул Гошка. — За травой, значит, ходил?

— А ты, значит, за рыбкой, — в тон ему ответил Митяй.

— Ну вот что, — деловито сказал Гошка, протягивая руку к корзине. — Все равно мы тебя засекли. И пошли сейчас же в правление!

— Три ха-ха, смех и умора! — отстраняясь, фыркнул Митяй. — Это кто же меня в правление доставит? Уж не ты ли, Шарапчик? — Он поставил на траву корзину с поросенком и, сбросив пиджак, двинулся на Гошку.

У того противно засосало под ложечкой. Кто же не знает свинцовых Митькиных кулаков! Ну будь что будет!

И не успел Митяй напасть первым, как Гошка с криком: «Караул! Помогите!» — по-кошачьи ринулся ему навстречу, обхватил руками, за поясницу и сделал подножку.

Мальчишки повалились на землю. Митяй попытался вырваться и встать налоги, но Гошка вцепился в него, как клещ, и не давал подняться. Митяю ничего не оставалось, как только дубасить его по плечам и по голове.

«А все равно не выпущу, — упрямо думал Гошка, катаясь с Митькой по влажной траве. — Только бы по носу да по глазам не бил». Он все теснее прижимался к Митькиной груди и время от времени истошным голосом выкрикивал свое спасительное: «Караул! Помогите!»

А по соседству, в корзине, будто тоже зовя на помощь, визжал поросенок.

И помощь наконец подоспела.

Из темноты вынырнула Елька, а вслед за ней дед Афанасий и Александра.

— Ой, да они ж всю траву прикатали, — вскрикнула Елька и, выхватив у сторожа колотушку, застучала над головой барахтающихся мальчишек. — Вставай, Митяй! Попался ты нам! Теперь все равно никуда не денешься!

СПЕКТАКЛЬ НЕ УДАЛСЯ

Дед Афанасий, Александра и ребята привели Митяя в правление колхоза. Сюда же были доставлены и вещественные доказательства — похрюкивающий поросенок и кастрюлька с овсяной кашей.

Увидев на свету измазанных землей и зеленью Митяя и Гошку, Александра только всплеснула руками и бросилась к сыну.

— Изувечил он тебя?

— Да нет... Я ему не очень-то поддавался. Мы больше по траве катались, — успокоил Гошка, хотя голова у него и побаливала.

— Ну и ну, — развел руками Николай Иванович, узнав от Ельки о том, как Митяй прикармливал лагерных поросят и потом крал их. — Всех, значит, наших сторожей и хозяев обвел. Я-то думал, какой-нибудь дошлый дядя орудует, а тут мальчишка, школьник. Так сколько же ты поросят на кашу приманил? И где они теперь?

— Ничего не скажу, — хрипло выдавил Митяй. — Хоть режьте меня, хоть жгите! — Втянув голову в плечи, он сидел перед столом председателя на длинной скамейке и волчонком поглядывал на собравшихся.

— Что же нам делать с тобой, молодой Кузяев? — вздохнув, спросил Николай Иванович.

— А что ж делать? — подал голос дед Афанасий. — Отправить завтра в милицию, и вся недолга. Малый хоть и беспаспортный, а управа на него должна найтись. В колонии пусть поживет, ума-разума наберется.

— Обождите вы с колонией, — с досадой сказала Александра, поглядывая на дверь. — У него же отец есть. Я его предупредила, сейчас зайти должен.

И верно, широко распахнув дверь, в правление вошел старший Кузяев.

Он был лохматый, босой, в нижней рубахе, как будто бы только что поднялся с постели. В правой руке он держал свернутый колечком широкий солдатский ремень.

— Та-ак, — протянул он с порога. — Достукался, значит, дошел до ручки. Ворюгой заделался. Всю нашу семью опозорил. — Кузяев подошел к сыну и, схватив его за плечи, потряс ремнем. — Теперь пощады от меня не жди, три шкуры спущу!

Александра не сводила с брата глаз. Что-то фальшивое, ненастоящее почудилось ей во всей этой сцене. Ефим выходил из себя, бушевал, потрясал ремнем, а Митяй сидел как ни в чем не бывало. Он только отвел руку отца и отодвинулся на другой конец скамейки.

«Уж опять не сговор ли, не обман ли какой?» — подумала Александра, вспомнив, как недели две назад вечером к ней зашел Ефим.

«Ну, сестрица, видел я сегодня твой лагерь, — заговорил он, дождавшись, когда ребята вышли из избы. — Ты богачка теперь, миллионерша. Как там дальше все пойдет — дело, конечно, темное, но пока своя рука владыка, жить можно припеваючи».

«Как это припеваючи?» — насторожилась Александра.

«А так, скажем... Один боровок сбежал неизвестно куда, другой — приболел, третьего — в толчее придавили. Вот и списывай их по акту. Да нет-нет, — поправился Ефим, заметив протестующий жест сестры. — Не для себя, конечно! Ты в мое положение войди. — И он принялся рассказывать о том, как пришлось спасать из беды Полину и залезть в долги. — Выручи ты меня по-родственному, удели с десяток поросят на продажу. Все равно, сестрица, тысячную ораву в лагере никто не учтет толком».

«Ты... ты и думать об этом не смей! — Побледнев, Александра поднялась с лавки. — Хватит мне и того, что со шпитомцами меня опозорил. Иди, Ефим, не сбивай ты меня!»

Она подошла к окну, распахнула раму и позвала Гошку, Клаву,и Мишку, гулявших на улице, ужинать.

— Ты, Ефим, не лютуй, — остановила его сейчас Александра. — Ремнем человека не выучишь. Шкуру спустишь, а горб на душе так и останется.

— Я Митьке и душу вытрясу, шелковым станет! — погрозил Ефим.

— А может, дело-то и не в Митьке? — заметила Александра.

— Обожди, Кузяев, — неожиданно раздался чей-то голос. Все оглянулись. У порога стоял дядя Вася. Рядом с ним неловко переминались с ноги на ногу Ульяна с Никиткой — никто в правлении не заметил, когда вошли Краюхины.

«Явились все-таки!» — подумал Гошка, вспомнив перебранку дяди Васи с Ульяной. Он переглянулся с Елькой и ближе придвинулся к столу.

— Это еще неизвестно, кому душу-то надо трясти в первую очередь — тебе или Митьке, — продолжал дядя Вася.

— Ты чего меня-то цепляешь? — Кузяев в замешательстве кинул взгляд на Краюхиных. — Тут речь о сыне идет.

— О сыне само собой, а ты и о себе скажи. Слух идет, что ты о колхозных поросятах побольше Митьки знаешь. Вот и признайся, как на духу!

— О каких поросятах? Что ты плетешь несусветное?

— Ага, брат, заслабило, — усмехнулся Василий. — Ну-ка, Ульяна, помоги ему, развяжи язычок. — И он вытолкнул жену вперед. — Да не трепыхайся, не дрожи — не заглотает он тебя. Будь же человеком, скажи всю правду.

— Ладно тебе. Я и отсюда могу. — Ульяна вытерла рукавом взмокшее лицо. — Ну, было такое дело, было. Притащил мне вчера вечером Митька Кузяев поросенка. Вот, говорит, отец продает, купите. Хороший такой боровок, сытый, и цена подходящая. Ну, я и соблазнилась, купила. А утром смотрю, у поросенка вся спина лиловая. И еще палочка с нулем проглядывают. Никитка, как увидел такое, — с криком к отцу: «Это лагерный поросенок!» Тут Василий и принялся трясти меня, как спелую грушу. Такая я, сякая, да как смела покупать, да с кем связалась. А только моей вины тут никакой нет. Откуда же было знать, что Кузяевы мне чужую живность подсунули? — Ульяна всхлипнула,засморкалась.

— Да ты... как ты смеешь! — прикрикнул на нее Ефим. — Связалась сама с мальчишкой, опутала его, перекупила у него поросенка по дешевке, а меня еще дегтем мажешь.

Ульяна, перестав сморкаться, на миг замерла, смерила Кузяева взглядом, словно видела его впервые, и вдруг решительно шагнула вперед.

— Ах ты, оборотень! — закричала она. — Порода твоя криводушная! А не тебе ли я денежки за поросенка вручила! Двести пятьдесят рубликов, как одну копейку. Вот при Митьке так и передала — из рук в руки.

— Ну-ну, ты полегче, — попятился Кузяев. — За такой наговор я на тебя и в суд могу. Николай Иваныч, Александра, будьте свидетелями. — Потом он обернулся к сыну: — Митька, да скажи ты всем. Никаких я ваших дел с Ульяной не знаю. И никаких денег не видел.

Уперев глаза в пол, Митяй молчал, и только тугие желваки перекатывались у него на щеках.

— Оглох, что ли, дуб ты стоеросовый?! — заорал Кузяев. — Говори, чтобы все слышали!

— Ладно, батя, не шуми, — поморщившись, отмахнулся Митяй. — Ну чего я скажу?

— Ах вот как! И ты отцу яму роешь! — процедил Кузяев. Лицо его потемнело, глаза сузились, и он, взмахнув ремнем, бросился к сыну.

— Не смейте, Кузяев! — предупреждающе крикнул Николай Иванович, выходя из-за стола.

Но Митяй и без этого уже вскочил на ноги. Он хорошо знал отца и понимал, что в такую минуту ему лучше под руку не попадаться. Он быстро отодвинул скамейку в сторону, так что она отгородила его от отца, метнулся к окну, распахнул створки рам и выпрыгнул на улицу.

Споткнувшись о скамейку, Кузяев выругался, потом бросился было к двери, но его остановили дядя Вася и Николай Иванович.

— Хватит, Кузяев, — с досадой сказал председатель. — Спектакль у вас не получился, на сыне отыграться не удалось! Придется, видно, самому ответ держать.

— Какой ответ?

— Помните, Кузяев, мы уже вас простили однажды. Поверили вашим обещаниям. Думали, что совесть у вас проснется, работать будете по-честному. А вы и верно как оборотень. Затаились, переждали и опять за старое. Опять руку в колхозное добро запускаете. А самое страшное — еще и сына за собой тянете.

— И что ты за человек, Ефим? — подступила к Кузяеву Александра. — До чего сына довел. Душу ему поганишь, жизнь губишь. Куда вот он на ночь глядя скрылся?

— Ничего ему, найдется, — отмахнулся Кузяев.

— Ладно, идите, — помолчав, сказал Николай Иванович. — Завтра мы о вас в район сообщим. Пусть уж теперь прокурор вами занимается.

— Так, значит, — криво ухмыльнулся Кузяев. — Разделаться со мной захотели... Из колхоза собрались вытурить. Ну да ничего! Прокурор, он разберется, всяким там вздорным наговорам не поверит.

Он окинул всех недобрым взглядом и, с силой хлопнув дверью, вышел.

В правлении наступило молчание.

Гошка с Елькой поглядели кругом. О чем все так задумались? Может быть, о Митьке. А ведь и в самом деле жизнь у него нелегкая. Полина от Кузяевых уехала к матери, дядя Ефим занимается невесть чем, связался с какими-то подозрительными людьми, что крутятся около колхоза. В доме Кузяевых запустение, никто за Митькой не ухаживает, он живет, как беспризорник. А теперь еще будут говорить, что Митяй воришка, крал поросят из лагеря.

— Да-а, дела, — задумчиво протянул Николай Иванович. — Вот она, история с поросенком-то, как обернулась. Я так думаю, что в этой краже мы все повинны.

— Это в каком же смысле? — встревожился дед Афанасий. — Я все ночи на посту, глаз не смыкаю!

— Верно, Николай Иваныч, верно, — заговорила Александра. — Все мы повинны, все в ответе! Разве мы не видели, как Кузяев в колхозе себя ведет да на что он сына толкает, а вовремя не остановили. И про Митьку забыли. Я вот ему тетка родная, а до сих пор не пригрела его, не приютила. А уж с твоей совести, Ульяна, первый спрос. Как можно у мальчишки краденое перекупать?

— Я-то при чем? — обиделась Ульяна. — Меня обманули, а я еще и виноватая...

— А ты вникай, — строго перебил ее дядя Вася. — Александра дело говорит. Совсем ты совесть потеряла.

— Ну что ж, граждане, — поднимаясь, сказал Николай Иванович. — Будем уж честными до конца и признаемся, что чуть было не проглядели мальчишку. И давайте, пока не поздно, поможем ему, под присмотр возьмем. К работе надо его определить.

— И вот еще что, — попросила Александра, — не клеймите вы Митьку, помолчите. А я с мальчишкой сама поговорю.

— Это, пожалуй, разумно, — согласился Николай Иванович, оглядев ребят и взрослых.

Но поговорить с Митькой оказалось не так просто. Сколько Александра с ребятами ни разыскивала его в этот вечер, но найти нигде не могла.

Митьки не было ни на улице, ни дома, ни у приятеля.

Александра решила, что тот спрятался у кого-нибудь в сарай. Да это, пожалуй, и хорошо. Митьке сейчас под горячую руку лучше отцу не попадаться — измордует он его.

— Тетя Шура, а мы ведь тоже виноваты, — призналась Елька. — Только и знай про Митю твердили: деляга да шарага... А Гошка, как встретится, так в драку с ним.

— Все мы хороши, — вздохнула Александра. — Вы мне его хоть завтра разыщите.

Но и на другое утро поиски ни к чему не привели. Только к вечеру Гошка с Елькой заметили над Карасиным островом синий дымок. Они переплыли озеро, осторожно пробрались через заросли лозняка и увидели на поляне небольшой шалаш. Около него горел костер, и Митька жарил на огне карасей.

Гошка с Елькой вернулись в лагерь и к вечеру переправились на остров вместе с Александрой.

Костер потух, рыба была съедена, и Митька уже спал. Александра осторожно растолкала мальчика. Заметив людей, тот ошалело вскочил на ноги. — Что надо? Пустите! Все равно ничего не скажу!

— А мы тебя и спрашивать больше не будем. — Александра усадила Митьку на сено и опустилась рядом. — Нам и так все ясно.

— Что ясно? — насторожился Митька. — Разве я выболтал что-нибудь?

— Да нет, — усмехнулась Александра. — Молчал ты, как железный. За тебя другие обо всем сказали. И ты молодец, что не стал отцово вранье поддерживать. Ну да хватит об этом. Давай лучше подумаем, как ты дальше жить будешь.

— А чего ж думать, — насупился Митяй. — Отсижусь вот на острове да на работу подамся. Куда подальше. В город или в совхоз.

— Зачем же далеко так? Тебе и здесь работа найдется. Мы тебя в лагерь определим, в помощники к деду Афанасию, поросят стеречь.'

Митька вновь вскочил на ноги.

— А что? Не под силу тебе? Не справишься? — допытывалась Александра.

— Да вы... вы что? Смеетесь? — растерялся Митька. — Мне же проходу не будет! Вор, поросятник — и вдруг сторож.

— А ты сядь, послушай внимательно. — И Александра рассказала, как взрослые и ребята договорились в правлении никому ничего не говорить про краденых поросят.

— Так уж и не скажете? — не поверил Митька, покосившись на Ельку с Гошкой.

— Мы же люди взрослые, можешь нам вполне поверить, — заверила Александра. — И ребята, конечно, помолчат.

— Ничего мы про кражу не знаем. Не было ее и не было, — решительно сказала Елька. — Правда, Гошка?

— Ладно, Митя, поехали, — поднимаясь с сена, сказала Александра. — На работу пора выходить. Тебя уже дедушка Афанасий в лагере ждет.

Митька вздохнул, потоптался на месте и шагнул к лодке.

В НОВОМ ЗВАНИИ

После сенокоса дядя Вася начал работать в колхозной мастерской.

Не в пример старой кузнице, мастерская была большая, просторная и напоминала заводской цех. В ряд стояли верстаки, тиски, слесарные и токарные станки, над головами двигался подъемный кран. Ребята знали, что эту мастерскую колхоз купил у машинно-тракторной станции.

— Ну как, Василий Егорыч, подходящее хозяйство? — спросил его председатель. — Не заскучаете по заводу?

— Есть где развернуться, — согласился дядя Вася, осматривая мастерскую.

А еще Николай Иванович сказал ему, что главное сейчас заменить в колхозе ручной труд машинами, особенно на фермах, чтобы людям было легче работать. Но готовых машин у них еще маловато, и многое придется придумывать и делать своими силами.

Дядя Вася принялся налаживать на фермах водопровод и подвесные дороги, чинил разладившиеся моторы.

В эти дни Гошка то и дело заглядывал в мастерскую. Еще бы: правление назначило дядю Васю колхозным механиком, и теперь он полный хозяин всех машин. В мастерской можно было покопаться в моторе грузовика, постучать молотком, завернуть ключом гайку, подержаться за руль трактора.

Гошка решил, что он непременно должен научиться водить машину. Вместе с Никиткой он прикатил в мастерскую разболтанный отцовский мотоцикл и попросил дядю Васю починить его и показать, как на нем ездить.

— Знакомая машина, — узнал дядя Вася мотоцикл. — Бережете, значит, не продали... Ну, скажем, починю я твоего «конька-горбунка». А дальше что? Гонять будешь, как угорелый? Скотину пугать? Да еще шею себе сломаешь.

— Нет. Я мамку в лагерь буду возить. Или пусть Николай Иваныч на «коньке-горбунке» ездит. Чего ему пешком по полям ходить? А мотоцикл у нас все равно без дела стоит.

— Вот это другое дело, — согласился с ним дядя Вася.

Ремонт был несложный, мотоцикл вскоре был исправлен, и дядя Вася принялся обучать мальчишек правилам вождения.

Как-то раз в мастерскую заглянула Гошкина мать.

— Дорвался-таки мастер до своего дела... Давно бы пора, — сказала она дяде Васе, который копался в моторе трактора. — А я за тобой.

И Александра повела его в летний лагерь.

— Ого, да тут у тебя и впрямь живности без числа и счета, — удивился Василий, окинув взглядом поросячье стадо. — Неужто вдвоем со Стешей управляешься?

— Трудновато приходится, — пожаловалась Александра.

В последние дни они со Стешей подкармливали свиней зеленой кукурузой. Кукурузу косили вручную, накладывали на тележку, и Пыжов на тракторе доставлял ее в летний лагерь. Здесь Александра со Стешей опять-таки вручную выгружали траву из тележки и раскладывали ее по кормушкам. Все это было сложно, громоздко, требовало много сил.

— Ты бы пошевелил мозгами, механик, помог нам. — И Александра посоветовала Василию съездить в совхоз и посмотреть, как там ловко придумали доставлять в лагерь зеленую кукурузу.

Василий побывал в совхозе и, вернувшись, принялся за дело.

Он отыскал в мастерской транспортер, приспособил его к тележке и вместе с трактористом Пыжовым выехал в поле. При помощи транспортера окошенную кукурузу без особого труда удалось погрузить в тележку, привезти ее в лагерь и при помощи того же транспортера быстро разложить зеленый корм по кормушкам.

Тележка с транспортером очень понравилась Александре. Только Пыжов, который доставлял на тракторе зеленый корм в лагерь, был занят на других работах и частенько запаздывал в срок подвезти кукурузу.

Вскоре Гошка научился управлять мотоциклом.

— Скажи на милость, конька-горбунка оседлал, — удивилась Александра, когда однажды сын лихо домчал ее от дома до лагеря. — Когда ж ты успел? И кто это настропалил тебя?

— А дядя Вася. Мы теперь с ребятами мотор вот как знаем, — похвалился Гошка. — А хочешь, мы на мотоцикле зеленый корм в лагерь будем возить? Вот только коляску пристроим.

— Куда там... Разве в коляске навозишь. — И Александра подумала о том, почему бы ей самой не водить трактор и не отказаться от помощи тракториста.

Однажды, возвращаясь с поля, она даже попросила Пыжова пустить ее к рулю трактора. Но все, чему Александра научилась когда-то от мужа, забылось: трактор слушался плохо и едва не угодил в придорожную канаву.

— Не те годы, тетя Шура, — засмеялся Пыжов, отстраняя ее от руля. — Опоздала ты за баранку держаться.

— Так уж и опоздала? Да чем я хуже Гошки?

Разобиженная Александра пришла к дяде Васе и попросила научить ее водить трактор.

Через несколько дней Гошка заметил, что мать и Стеша засели за учебник по тракторному делу. Читали вслух главу за главой, что-то записывали в тетрадки, подолгу рассматривали мотор трактора, ощупывали каждую деталь.

— И ты за трактор сядешь? — спросил у матери удивленный Гошка. — Как тятька будешь?

— Надо это, сынок, надо...

— А кем ты в колхозе числиться станешь? Свинаркой или механизатором?

— Неважно, кем буду числиться, а сейчас в нашем деле без техники никак нельзя. Это все равно что без рук.

Вечерами в лагерь приходил дядя Вася и обучал Гошкину мать и Стешу практической езде на тракторе.

Недели через две свинарки уже самостоятельно, без помощи тракториста, доставляли с поля в лагерь зеленый корм.

— Будь здоров, Сема, — сказала Пыжову Александра, приняв от него трактор. — Больше мы тебя не задерживаем. Возвращайся на свой грузовик.

— Значит, сами с усами, — покачал головой Пыжов. — А ты настырная, тетя Шура, — до всего доходишь. В случае чего, если мотор забарахлит — сигналь. Я выручу.

НОЧНАЯ ГРОЗА

Гро́зы уже вторую неделю ходили по округе. Они приближались к Клинцам то справа, то слева, играли причудливыми сполохами, пугали людей пушечными залпами грома, но дождем так и не проливались.

— Обходят нас дожди, — с обидой говорили люди.

Днями было изнурительно жарко, земля потрескалась, травы томились от жажды. Из-за леса на деревню наползала чадная хмарь — где-то горели торфяники, на деревьях, как преждевременная седина, проглядывали пожухлые листья, и люди с нетерпением и надеждой ждали ливневого дождя.

С жаркими днями прибавилось забот и Александре.

Изнывая от жажды, поросята с утра до вечера толпились у озера, лезли в воду, рылись в грязи и тине.

Наиболее резвые и неугомонные так далеко забирались в озеро, что начинали захлебываться и тонуть.

Пришлось Александре наладить «службу спасения на водах». Ребята посменно разъезжали по озеру на плоту и на лодках, следили за поросятами, не давали им отходить далеко от берега. А частенько им приходилось бросаться в воду, с трудом вылавливать не очень-то умелых четырехногих пловцов и вытаскивать их на сушу.

— Эй вы, поросячьи осводовцы! — посмеивались над ребятами в колхозе. — Сколько утопающих спасли? Не мешало бы вас медалью наградить, хотя бы одной на всех.

— А что? Мы каждый день ныряем, — с важностью отвечал Гошка и даже предложил ребятам на всякий случай научиться делать поросятам искусственное дыхание.

— А и впрямь беда может случиться, — подумав, сказала Александра. — Давайте-ка мы лучше изгородь поставим.

Ребята нарубили кольев, вбили их в дно озера, переплели лозняковыми ветками и отгородили поросят от глубокой воды.

Как ни было жарко, а поросята в лагере росли, крепли, заметно прибавляли в весе.

В колхозе стали поговаривать, что Александрины питомцы принесут к осени неплохой доход. Из соседних артелей приходили свинарки, осматривали поросят, кормушки, поилки, наблюдали, как Александра со Стешей на тракторе развозили корма.

— Неужели так вдвоем и управляетесь? — допытывались они, оглядывая тысячное стадо.

— Так вот и управляемся, — отвечала Александра. — Ребятишки помогают — «ретивая команда».

— Это само собой, ребятишки и у нас без дела не сидят, — говорили свинарки. — Вы нам про взрослых проясните. Сколько их еще у вас? Дюжина, две?

— Сказано вам — вдвоем работаем, я да Стеша, — обижалась Александра.

И она даже пожаловалась Николаю Ивановичу, что от соседских наблюдателей не стало покоя: с утра до вечера ходят по лагерю, вмешиваются во все дела, как ревизоры какие, отрывают от работы.

— Это неплохо, — успокоил Николай Иванович. — Ведь соседи к чему привыкли? Раз Клинцы — значит, неразбериха, приписки. Вот они и проверяют, как ревизоры. А это нам даже на пользу.

А еще через несколько дней Николай Иванович зашел в лагерь и сообщил Александре, что ее срочно вызывают в совхоз «Первомайский». Там проводится районный семинар свинарок, и ее просят рассказать о летнем лагере и о своих успехах по выращиванию поросят.

— Да что там за успехи! — всполошилась Александра и показала на поросят. — Вот они еще какие... Им только расти да расти. Да и все дело в самом начале.

— Вот и расскажите, с чего сами начинали, — посоветовал Николай Иванович. — Людям это любой книжки дороже. Да вы не волнуйтесь. В лагере Стеша останется, дед Афанасий. И ребята, конечно. А завтра к вечеру вернетесь.

— Ну что ж. Раз надо — поеду, — согласилась Александра. Она вернулась домой, позвала Гошку и посадила его писать под диктовку свой рассказ о работе в летнем лагере.

Но писалось плохо, на бумагу заносились одни лишь сухие цифры.

— Ладно, оставим эту писанину, — сказала мать. — Так расскажу, без бумажки.

— Только ты обо всем расскажи, — попросил Гошка. — И про Николая Иваныча, и про дядю Васю, и про Стешу, как они помогали тебе.

— И про вас, ретивых, понятно, — засмеялась мать. — Да уж не забуду, не бойся.

Александра переоделась по-праздничному, наказала Гошке, Клаве и Мишке, чтобы присматривали за домом, и на попутном грузовике уехала в совхоз.

Ночью, вновь собралась гроза. Где-то далеко, за темной зубчатой стеной леса, замелькали молнии и приглушенно загремело.

Но гром был совсем не страшный. Он урчал, рокотал, лениво перекатывался, словно пробовал свой могучий голос.

Клава с Мишкой все же проснулись и принялись расталкивать старшего брата, который, умаявшись за день, спал мертвым сном.

— Гош, а Гош, гремит! — встревоженно зашептала Клава, еще с малых лет боявшаяся грозы.

Гошка с трудом открыл глаза, приподнял от подушки голову, прислушался.

— Где там гремит — просто погромыхивает.

— А мамка как наказала, если гроза...

— Не будет грозы! Опять стороной пройдет, — успокоил Гошка.

— Окна надо закрыть. И трубу в печке, — не унималась Клава.

Но Гошка, натянув на голову одеяло, уже спал.

Маленькая беспокойная хозяйка только сконфуженно вздохнула — что ни говори, а все заботы по дому ложатся на нее. Шлепая босыми ногами по полу и поеживаясь от грома, она подошла к окну, закрыла створки рам, потом задвинула печную задвижку и вытащила из белой фарфоровой розетки провод репродуктора. Кажется, все сделано, что наказывала мамка. На всякий случай Клава еще заткнула тряпкой разбитое стекло в боковом окне и зачем-то сняла с подоконника цветы в железной банке.

В этот момент ломаная белая молния стремительно прочертила черное небо, и в избе на мгновение стало светло, как в самый яркий солнечный день. В тот же миг совсем рядом оглушительно загремело, и Клаве показалось, что изба покачнулась и сдвинулась с места.

Девочка с криком бросилась к старшему брату. Но гром и без нее сделал свое дело: Гошка уже стоял на ногах.

— Вот это шарахнуло! — пробормотал он.

Перепуганная Клава принялась уверять Гошку, что молния не иначе как ударила им во двор или в сарай.

— А вдруг мы горим... Чего ты стоишь?

Гошка, как был, в трусах, выскочил на крыльцо. Нет, нигде ничего не горело.

Зато кругом бушевал ветер, и все ухало и грохотало, словно над крышами кто-то гремел огромным листом железа.

То и дело вспыхивали молнии. Они напоминали то ломаную стрелу, то огненный крест, то игривую подвижную змейку, то причудливо разветвленный корень дерева.

Гошка прижался к углу избы и при каждой вспышке молнии с надеждой поглядывал на небо.

Ветер с бешеной скоростью мчал лохматую тучу, рвал ее на куски, и облака кипели, клубились, завихривались.

«Опять один треск да грохот», — уныло подумал Гошка, направляясь в избу.

Но тут первые капли дождя забарабанили по крыше. Казалось, что кто-то бросил сверху пригоршню гороха. Потом порыв ветра швырнул еще одну пригоршню, потом еще и еще.

Гошка выбежал на улицу. Подняв кверху лицо и выставив вперед ладони, он, казалось, готов был закричать: «А ну, давай, дождик, давай!»

И плотный косой дождь, словно понукаемый мальчиком, полил во всю силу.

В соседних избах заскрипели калитки, на улицу вышли заспанные хозяева и, радуясь дождю, подставляли под его струи непокрытые головы. Только бы не обманул, только бы напоил землю.

Из окна раздался тревожный голос Клавы:

— Гошка, нас заливает!

И верно, в избе был настоящий потоп. Текло с подоконников, текло вдоль печной трубы, вода пробивалась через крышу и потолок и заливала постели.

Гошка отодвинул кровати в сторону и заставил пол тазами, корытами, ведрами. Изба наполнилась звонким щелканьем, словно от весенней капели.

А дождь все усиливался и вскоре перешел в ливень. Бурливые потоки воды помчались по улицам. Перед крыльцом разлились лужи.

Ураганный ветер неистово раскачивал деревья, ломал ветки и сучья, струи дождя сбивали листья. Потом за окном раздался глухой треск, и что-то темное, большое навалилось на стену избы. Зазвенели выбитые из рамы стекла, и в окно просунулись мокрые березовые ветки.

«Березу с дуплом свалило, — догадался Гошка и невольно вспомнил про лагерь. — Что ж в такую погоду делается с поросятами? А ведь с ними на ночь остался один лишь дедушка Афанасий да Митяй».

Гошка заметался по избе, сорвал с вешалки материнский дождевик.

— Куда ты? — взмолилась сестренка. — Боюсь я! Гремит же!

— Я скоро, — кинул Гошка. — Только на лагерь гляну. А гроза уже...

Он не договорил. Вновь вспыхнула молния, и гром потряс избу. Клава, дрожа всем телом, вцепилась брату в рукав.

Гошка швырнул на кровать дождевик и с яростью посмотрел на сестренку — эта трусиха связала его по рукам и ногам. И когда только кончится гроза!

— Гош, а Гош, — потянув за руку, шепнул ему братишка. — А давай, как мамка, сделаем — закутаем Клавку в одеяла. Я подежурю, а ты беги!

— Давай, — обрадовался Гошка.

Он приказал сестренке лечь в постель и закидал ее одеялами и подушками.

— Только смотри, чтоб не задохнулась, — наказал он Мишке и, схватив дождевик, выбежал за дверь.

ДИКАЯ «ОРДА»

Первым, кого Гошка встретил на улице, был Митяй Кузяев. Лохматый, в мокром капюшоне, сделанном из мешка, тот мчался, не разбирая луж, и едва не сбил Гошку с ног.

— Это ты? — узнал он. — Где тетя Шура?

— В совхозе. На совещание уехала. Только завтра вернется. А что случилось?

— Беда! Лагерь заливает! — хрипло сообщил Митяй. — Дед Афанасий меня за людьми послал.

Гошка с Митяем побежали будить Стешу. Та была уже на ногах. Втроем они собрали ребят из «ретивой команды» и помчались к летнему лагерю.

Ливень не унимался, но стало чуть развидняться. Струи дождя, будто кнутами, секли ребятам плечи, лица, слепили глаза, перехватывали дыхание. Кто-то упал в лужу, кто-то, как с ледяной горки, проехался по скользкой дорожке.

Вот наконец и лагерь.

С холмов неслись потоки воды, и все кругом заливало. Поросят под навесом не было. Они как ошалелые метались по лагерю, визжали, тыкались в изгородь. Откуда-то доносился истошный голос деда Афанасия.

Ребята бросились на голос. В дальнем углу лагеря столпилась большая куча поросят. Проделав в изгороди лазейку, они старались вырваться за пределы лагеря. Но вырваться было нелегко. У лазейки образовалась пробка.

Дед Афанасий бегал вокруг поросят и, охаживая их по спинам хворостиной, пытался отогнать от изгороди.

— Пошли прочь, окаянные! Чтоб вас разорвало, бесовы дети!

Но «окаянных» уже ничем нельзя было остановить. Поросят у лазейки собиралось все больше и больше, они напирали на изгородь, визжали, грызлись.

— Заходи с другой стороны! — скомандовала Стеша. Перемахнув через изгородь, ребята уперлись в нее плечами.

Раздались шутливые восклицания:

— Ни с места, ретивые!

— Стоять насмерть!

— Костьми ляжем!

— Остановить поросячью орду!

Стеша, присев на корточки, попыталась руками загородить лазейку и помешать поросятам пролезть через изгородь. Но те проскальзывали мимо нее, как рыба из худого невода.

— Да разве так надо? — крикнул Гошка и, оттолкнув Стешу, плюхнулся на землю и прижался спиной к лазейке. Поросята свирепо затолкались пятачками в его спину.

«Еще одна рубаха пропала», — мелькнуло у Гошки, и в ту же минуту он почувствовал, что какой-то юркий поросенок пролез мимо него с правого бока. Значит, одному лазейку в изгороди не закрыть. Гошка дернул за руку какого-то мальчишку и усадил рядом с собой.

— Закрывай амбразуру!

— Скажешь тоже, — фыркнул Митяй. — Просто дыра! Ох, черт, щекотно! Спину кусают.

— Ладно тебе, не крутись, — прикрикнул Гошка. — Прижимайся теснее!

Лазейка была закрыта, но натиск поросят на изгородь только усилился. Изгородь подозрительно затрещала, зашаталась и вскоре, несмотря на все усилия ребят подпереть ее, повалилась на землю.

Поросята ринулись из лагеря. Мальчишки еле успели отскочить в сторону, и только Гошка с Митяем замешкались. Они было поднялись с земли, но поросячья орда сбила их с ног и прокатилась через них, как снежная лавина.

— Ой, мамочки! — закричал кто-то из девчонок. — Их же затопчут!

Когда поросята скрылись в перелеске, Стеша бросилась к Гошке и Митяю. Мальчишки, не шевелясь, лежали на траве животами вниз.

Стеша помогла мальчишкам подняться.

— Здорово досталось? — спросила она.

— Мне ничуть, — признался Митяй и подозрительно покосился на Гошку. — Ты чего на меня навалился? Спасать, что ли, задумал? Тоже мне — фронтовой товарищ...

Гошка вспыхнул.

— Совсем и не думал. Просто споткнулся и упал на тебя. — Он пошевелил плечами. — А мне тоже ничуть не больно. Это дождевик меня выручил.

— Да ты смотри, — вдруг заметила Елька, — у тебя же все ноги в крови.

И верно: по голым Гошкиным ногам из царапин и ссадин, нанесенных копытами поросят, стекали тонкие струйки крови.

— Это у меня ноги заголились, плаща не хватило, — буркнул Гошка. — Но это ничего.

Подошел дед Афанасий и, узнав, что произошло с Гошкой и Митяем, покачал головой.

— Удачно отделались. Поросята еще полного веса не набрали, а то бы они вам насажали печаток... — И он уныло посмотрел в сторону перелеска. — И куда это орда дикая ринулась? Пошли-ка, хлопцы, на розыски.

Стеша тронула Гошку за плечо.

— А ты никуда не пойдешь. И не спорь со мной. — И она велела Ельке проводить его до шалаша и оказать первую помощь.

— Там, в шалаше, у меня белье сухое, — шепнул девочке Митяй. — Пусть он переоденется.

Елька, подхватив Гошку под руку, повела к шалашу.

Остальные ребята вместе с дедом Афанасием отправились разыскивать поросят. Никитку оставили около сломанной изгороди и велели ему барабанить в железное ведро.

Дождь затихал, начинало светать.

Поросят ребята нашли недалеко за перелесками, в картофельном поле. Они успокоились и пировали вовсю. Разрывали пятачками землю и с завидным аппетитом пожирали розовые клубни картофеля.

— Ну и прорва всеядная! — испугался дед Афанасий. — Да за такую потраву бригадир с нас головы снимет.

Вооружившись хворостинами и палками, ребята зашли с противоположного конца картофельного поля и, растянувшись цепочкой, погнали поросят к лагерю.

«Всеядная прорва» не очень-то охотно расставалась с лакомой едой, но Никитка так призывно барабанил в железное ведро, что поросят в конце концов удалось заманить в лагерь.

Ребята подняли опрокинутое звено изгороди, укрепили его и только сейчас заметили, что дождь кончился.

Рваная клочковатая туча, изредка погромыхивая, уползала за горизонт, а восточная сторона неба уже наливалась чистыми утренними красками.

Но не радостное это было утро.

Ребята окинули взглядом лагерь и ахнули: озеро вышло из берегов и залило большую часть лагерной низины. Потоки воды подмыли столбы, и навесы накренились. Кормушки плавали в мутных лужах.

Беспокойно озираясь и повизгивая, поросята скучились в дальнем углу лагеря, где было посуше.

Дед Афанасий со Стешей пересчитали стадо и обнаружили, что не хватает девяноста трех поросят.

Ребята замерли. Никто не посмел ничего переспросить. И тут все увидели Александру.

Промокшая до нитки, без платка, в размокших новых туфлях, она шагала к лагерю прямо через поле.

Мучимая тревогой, Александра вышла из совхоза, как только начался ливень; не встретив попутной машины, шагала всю ночь пешком и сейчас еле передвигала ноги.

Гошка заметил мать из шалаша и побежал ей навстречу.

— Мам, ты чего? — виновато пробормотал он, заметив осунувшееся лицо матери. — Ты не думай — мы тут всю ночь...

Александра, словно не заметив, прошла мимо сына. Подойдя к изгороди, окинула взглядом затопленную часть лагеря, скучившихся в углу поросят и обернулась к Стеше и деду Афанасию:

— Сколько не уберегли-то?

Стеша назвала цифру исчезнувших поросят. Александра схватилась за голову.

— А я-то, глупая, распелась вчера, — призналась она. — Да какой у нас лагерь пригожий, да как поросята растут, словно на дрожжах. К нам даже на экскурсию с курсов собрались сегодня приехать... А что мы покажем им?

— Ничего, Степановна, — успокоил ее дед Афанасий. — Вода сойдет — все и наладим. А поросят искать надо. Сегодня же.

ПОИСКИ

Начались поиски. Разбившись на группы, колхозники и ребята прочесывали лес, перелески, кустарники, осматривали овраги, поля, огороды.

К вечеру удалось словить более пятидесяти поросят.

Но второй день принес уже мало утешительного, третий — еще меньше. Видимо, беглецы разбрелись по всей округе.

По просьбе Николая Ивановича в районной газете было напечатано небольшое объявление. В нем правление Клинцовского колхоза сообщало о случившемся в лагере несчастье и просило жителей соседних сел и деревень задерживать беглых поросят.

— А вам придется по всей округе поездить, — посоветовал председатель Гошке и ребятам. — Расспрашивайте о поросятах колхозников, ребятишек.

Получив на конюшне подводу, Гошкина команда отправилась на поиски. Ребята переезжали из одного колхоза в другой, разговаривали с пастухами, свинарками, сторожами.

И люди охотно приходили на помощь.

В совхозе «Первомайский» пастухи сообщили, что в их стадах появились приблудные поросята. Их выловили и отвезли в Клинцовский лагерь.

В Ольховке группа школьников помогла Гошке и его команде выследить на картофельном поле полдюжины беглецов. Объединившись, ребята долго и безуспешно гонялись за ними, пока не догадались пустить в ход рыболовный бредень.

При въезде в колхоз «Красный луч» Гошкину команду встретила девочка-пионерка и по секрету сообщила, что у ее бабушки прижился неизвестный белый поросенок с лиловой меткой на спине.

Ребята вступили с бабкой в переговоры, прочитали ей объявление в газете, рассказали о несчастье в лагере. Бабка в конце концов согласилась вернуть поросенка, но пожаловалась, что тот взрыл ей полгрядки моркови. Пришлось ребятам возместить нанесенные убытки. Они с полдня отработали на огороде, пропополи все грядки, починили завалившуюся изгородь и расстались с бабкой добрыми друзьями.

С каждым днем Гошкина команда возвращала в лагерное стадо все новых и новых беглецов.

К концу недели, пересчитав стадо, Александра сообщила ребятам, что в бегах находятся еще семь поросят.

— Боюсь, что этих и в живых нет, — сказал дедушка Афанасий. — В какую-нибудь яму свалились или в Жилином болоте завязли.

Но «команда ретивых» все же продолжала поиски. Теперь ребята уже не разъезжали на подводе, а ходили пешком. Брали с собой пустые мешки и на целый день отправлялись в лес, словно за грибами.

Сегодня Гошка оказался в паре с Митькой Кузяевым. Митяй последние дни жил у Шараповых и домой почти не заглядывал. Да и нечего было ему там делать. Полина к Кузяевым не возвращалась, Ефим по нескольку суток подряд пропадал в городе, и кузяевский дом чаще всего стоял на замке.

Митяй попробовал было сам себе готовить обед и стирать белье, но из этого ничего не получилось. Ему вызвались помогать Елька с Таней, но порядка в доме не прибавилось.

Митька ходил запущенный, немытый, в нестираной рубахе, заросший и постоянно жевал черствый хлеб, украдкой доставая его из кармана.

Видя все это, Александра не выдержала и привела Митьку к себе в избу.

— Расшарахалась ваша семья... Кто куда... Хоть совсем кузяевский дом заколачивай.

— Отец говорит, что мы скоро в город переедем. Он там квартиру подыскивает, — сказал Митька.

— Это уж твое дело, потом сам решишь. А сейчас ты в колхозе и ходить тебе, как дитю беспризорному, негоже.

Она заставила Митьку вымыться, переодеться в чистое белье и устроила ему постель в сенях. А своих ребят мать предупредила:

— Вы про дядю Ефима Митьке не докучайте. Будто мальчишка всю жизнь у нас, как в своем доме живет.

— А мы и не докучаем, — сказал Гошка. — Он теперь сам себе голова.

Сейчас он предложил Митьке пойти на Жилино болото, о котором упомянул дедушка Афанасий.

— Давай махнем, — согласился Митяй. — Поросят не разыщем, так черники наберем, малины.

Через час мальчишки добрались до болота. Вернее, это был старый торфяник. Много лет назад торф отсюда выбрали, карьеры заполнились водой, заросли мхом, осокой, камышом, превратились в зыбкую зеленую трясину.

Гошка попробовал вступить на нее и сразу же провалился до пояса. Пришлось Митяю протянуть длинную жердь и вытаскивать его на сухое место. Мальчишки поняли, что дедушка Афанасий был прав — если поросята угодили в трясину, так они давно уже погибли.

Обойдя болото стороной, Гошка с Митяем спустились в овраг. Здесь было полно дикой малины и смородины. Наевшись вдоволь ягод, мальчишки решили набрать их для Клавы и Мишки. Но тут же спохватились — пошли разыскивать беглых поросят, а вернутся с одной лишь малиной да смородиной. Неловко как-то...

— А место все же надо запомнить. Потом всех наших ребят приведем, — сказал Гошка. — Ягод здесь богато. И никто не ходит сюда.

— Это как сказать! — Митька кивнул на примятые стебли травы. Потом вдруг насторожился. — Ты слышишь?

Издали донеслось поросячье хрюканье.

Выбравшись из зарослей малинника, мальчишки осторожно пошли по дну оврага.

Вскоре тропка, выбитая в густой высокой траве, привела их к небольшому загончику. Он был сделан из недавно срубленных кольев осины и березы. В загончике, беспокойно хрюкая и тычась пятачками в пустое ведро, кружились шесть поросят.

Гошка с Митькой замерли от удивления. Потом Митька понимающе присвистнул:

— Ловко кто-то спроворил! Приласкал поросяток, загончик им построил... Прямо ферма в овраге.

— Хапужья ферма, — сказал Гошка.

— Это само собой, — согласился Митька.

— Да они же голодные! — догадался Гошка. — Видишь, как мечутся. И пить хотят. — Он быстро нарвал охапку травы и бросил ее поросятам. — Да он что, ворюга, забыл про них?

— Нет, такой не забудет. Наверное, ждет-выжидает, когда их отсюда переправить удастся. — Митька оглянулся и с досадой крякнул: — Эх, беда! Подводы-то у нас нет. А в мешках нам таких здоровяков не унести. Ты вот что — беги за телегой. А я здесь побуду.

— А если заявится кто? — осторожно сказал Гошка. — Как же ты один-то будешь?

— Давай-давай, не рассусоливай, — приказал Митяй. — Одна нога здесь, другая там!

Но Гошка все еще топтался на месте и посматривал по сторонам.

— Ты что... не доверяешь?! — Митяй вдруг покраснел. — Тогда сам оставайся, дежурь здесь хоть всю ночь. — Он швырнул на землю траву, которую рвал для поросят, и полез по откосу оврага вверх.

В свою очередь, покраснел и Гошка. Что греха таить, но какая-то смутная подозрительная мыслишка шевельнулась в нем. Сейчас ему стало не по себе. Он быстро догнал Митяя и схватил его за руку.

— Нет, нет, я побегу... Ты дожидайся. — Он вскарабкался на верх оврага и скрылся в лесной чаще.

ЗА РУЛЕМ

Ветки хлестали Гошку по глазам, царапали лицо, цеплялись за волосы. С немалым трудом он выбрался на лесную дорогу и прибавил шагу. Но тут ему послышалось, что где-то гудит мотор автомашины. Гошка присел за куст. Вой мотора все усиливался, и вскоре из-за поворота дороги показалась грузовая трехтонка. Она шла неторопливо, тяжело переваливаясь на узловатых корнях и кочках: ветви деревьев хлестали ее по ветровому стеклу.

«А ведь это наша машина, клинцовская, — узнал Гошка, приметив на левой половине стекла белесый узорчатый след от удара камнем. — Куда это она?»

Трехтонка поравнялась с Гошкой, и он разглядел за рулем машины шофера Пыжова. Рядом с ним, напряженно вглядываясь в лесную дорогу, сидел в кабине дядя Ефим.

«Вот оно как... И Пыжов вместе с дядей. Неужто они за поросятами приехали?» — похолодев, подумал Гошка.

Что было делать? Надо, видно, поскорее добраться до Клинцов, предупредить колхозников. И он припустился по лесной дороге. Но потом сообразил, что, пока он добежит до колхоза, поросят все равно увезут. Уж не лучше ли вернуться обратно к оврагу.

Проехав еще метров триста, Пыжов, по знаку Кузяева, остановил машину и вылез из кабины.

— Ну и дорога, черт ногу сломит! — выругался шофер, осматривая колеса и рессоры. — Всю машину покалечим.

— Выдюжит твоя тарахтелка, ничего с ней не будет, — сказал Кузяев, вылезая из кабины и оглядываясь по сторонам. — Вот мы и добрались.

— Где же твои дрова? — спросил Пыжов.

— Сейчас увидишь, — ухмыльнулся Кузяев. — Шагай-ка за мной.

Он достал из кузова машины несколько пустых мешков и, держась за кусты, стал осторожно спускаться в овраг.

Пыжов развернул машину и, недоумевая, полез следом за Кузяевым.

Странная какая-то поездка.

Ефим попросил его вывезти из лесу заготовленные на зиму дрова, но никаких дров не видно. Зато, спустившись в овраг, Пыжов увидел загончик из кольев и в нем полдюжины рослых поросят.

— Вот они какие, дровишки-то, у меня, — засмеялся Кузяев. — С жирком, со щетинкой!

— Погоди-погоди, — оторопел Пыжов. — Это уж не беглецы ли из лагеря?

— Возможное дело. Ну да меня это не касается. Словил, приютил — значит, вроде мои.

— Что-то ты чересчур густо загребаешь, Ефим. Я такие дрова возить не согласен.

Он вдруг умолк и вытянул шею — от родничка с ведром в руках шагал Митька. Он вошел в загончик и принялся поить поросят.

— Вот оно как! — шепнул Пыжов. — Так вы, значит, на пару с сынком работаете!

— Где там на пару, — растерянно забормотал Кузяев, оглядываясь по сторонам: кажется, кроме Митьки, в овраге больше никого не было.

Он подошел к дверце загончика и с деланным добродушием обратился к Митьке:

— А-а, сынок! Страж колхозный? Ты зачем здесь?

Митька выпрямился и подозрительно оглядел отца и Пыжова.

— А вы... вы зачем здесь? — заикаясь, спросил он.

— Я, понимаешь, беглых поросят тут словил. — Ефим решил говорить начистоту. — А сегодня машина подвернулась. Вот и хочу их увезти да к делу пристроить.

Он вошел в загончик, поймал поросенка и, сунув его в мешок, кивнул шоферу:

— Тащи, Семен.

— А может, оставишь эту затею? — заметил Пыжов.

— Давай-давай, не мешкай!

— Смотри, Ефим, не поздоровится тебе.

— Ничего, все обойдется, — успокоил его Кузяев. — Да и ты внакладе не останешься, за услугу с лихвой заплачу.

Пыжов покраснел. До коих же пор ему будут твердить, что он любит прирабатывать «налево».

Одно дело подвезти до базара колхозниц, но помогать сбыть колхозных поросят — это уж слишком....

«Ну погоди ж... Я тебе покажу «с лихвой заплачу», — подумал Пыжов и, взяв поросенка, понес его к машине.

Митька бросился было вслед за шофером, но Ефим остановил его у дверцы загончика:

— А ты пока здесь побудь.

— Батя, ты куда поросят повезешь? — испуганно спросил Митька. — Продашь кому-нибудь, налево загонишь?

— Сам понимаешь, не обниматься же мне с ними! Все равно брошены поросята.

— Не брошены они, — поспешил сообщить Митька. — Это из лагеря. Мы их с Гошкой нашли. Скоро за ними подвода приедет.

— Какая еще подвода? — нахмурился Ефим. — Я этих поросят, можно сказать, из болота вытащил, отходил.

— Батя... — задыхаясь, заговорил Митька. — Ну зачем так, зачем? Сделай хоть раз по-честному. Отвези поросят в лагерь. Скажи, что в лесу их нашел. Тебе же спасибо скажут.

— Мне, понимаешь, деньги сейчас позарез нужны, — признался отец. — Долги надо вернуть. Адвоката нанять. Знаешь, что меня судить собираются?

— Ну и пусть! — вырвалось у Митьки. — По-честному сделаешь, может, и не так строго засудят.

— Ладно, сынок, — вздохнул Ефим. — В последний раз такое дело. Развяжемся с этими Клинцами, переедем в город, и все по-другому пойдет.

Митька поглядел на высокую изгородь из кольев, на отца, который стоял у дверцы и не спускал с него глаз — значит, он сейчас как под стражей.

— А все равно я молчать не буду! — выкрикнул Митька. — Хватит! Довольно с меня!

Ефим тяжело задышал:

— Слышь, Митька, не доводи меня до греха. И так я через тебя под суд угодил. — Он подозрительно оглядел сына. — И глазами не зыркай. Все равно никуда не пущу. Сейчас же со мной в город уедешь.

— В город? Насовсем? — вскрикнул Митька.

— Насовсем. Нечего нам больше в колхозе делать.

...Когда Гошка добрался до грузовика и заглянул в кузов, то увидел, что на дне его уже барахтались в мешках три поросенка.

Едва он успел юркнуть за куст, как из оврага поднялись Пыжов, Митька и дядя Ефим. Каждый из них держал в мешке по поросенку.

«Предатель! — в сердцах подумал Гошка о Митяе. — Опять за отцом потянулся. А мы-то ему поверили».

Гошка готов был выскочить из-за куста и закричать, что он все видел, все знает и сейчас же побежит в колхоз и всполошит людей.

Добравшись до грузовика, Пыжов с Ефимом завязали покрепче горловины мешков и положили поросят в кузов. Замешкался один лишь Митяй.

Вздрагивая и то и дело прислушиваясь к чему-то, он долго не мог завязать мешок с трепыхавшимся поросенком. К тому же тот вдруг начал почему-то истошно визжать.

— Заткни ты ему пасть! Очумел он, что ли? — прикрикнул на сына Ефим, беспокойно оглядываясь по сторонам.

И тут произошло совсем неожиданное. Зацепившись ногой за корень дерева, Митька упал и выпустил из рук мешок.

Поросенок вырвался из мешка и стремглав ринулся в лесную чащу.

— Да ты что, криворукий! Мешка завязать не мог! — вышел из себя отец. — Лови вот теперь! Семен, помогай! — позвал он шофера.

Втроем они полезли в лесную чащу. Но как только Ефим с шофером скрылись за деревьями, Митька вернулся к грузовику, выхватил из кармана перочинный ножик и попытался проколоть покрышку на заднем колесе.

В этот же миг Гошка поднялся из густой травы, в два прыжка очутился около Митьки и схватил его за руку.

— Это зачем?

— Ты... ты уже здесь? — обернувшись, удивился Митька. — В колхозе был?

— Нет, назад воротился.

— Отца с Пыжовым видел?

— Видел, все знаю.

— А я хотел покрышки проткнуть, чтоб машину задержать до прихода наших, — признался Митька.

Взгляды мальчишек встретились, и Гошка все понял: и почему Митяй выпустил поросенка, и почему бросился с ножом к покрышке.

— Может, машину угнать? — шепнул Гошка.

— А сможешь? Ключ у тебя есть?

— В замке торчит. Я уже видел. Пыжов оставил.

— Тогда заводи, — хрипло приказал Митька. Мальчишки влезли в кабину, Гошка сел за руль. Руки его дрожали, ноги не смогли сразу нащупать педалей. Только бы не перепутать, не забыть, чему учил его дядя Вася.

Наконец Гошка включил зажигание и нажал на стартер. Мотор заработал, но тут же заглох.

— Эх ты, не умеешь! — словно от боли, застонал Митька.

— Сейчас-сейчас, — забормотал Гошка, обливаясь потом. Наконец мотор вновь завелся, и машина рывком взяла с места.

В ту же минуту из лесной чащи выскочил Пыжов, за ним Кузяев. Не понимая, кто же мог завести машину, они бросились вслед за грузовиком, но уцепиться за борт успел один лишь Пыжов. Кузяев остался на дороге.

Подтянувшись на руках, Пыжов вскарабкался в кузов и яростно забарабанил кулаком по верху кабины, требуя остановить машину.

— В кузове один Пыжов, — сообщил Гошке Митяй, заглянув в заднее окошечко кабины. — Гони, Шарап, газуй!

И Гошка газанул. По сторонам дороги затрещали кусты, кузов пригибал тонкие деревца, обдирал с них кору, мальчишек подбрасывало на сиденье, как мячики, но грузовик все набирал и набирал скорость.

Только бы выбраться из леса на шоссейную дорогу, где можно встретить и подводы, и машины, и людей!

Устав кричать и барабанить по верху кабины, Пыжов наконец изловчился, перелез через борт машины и встал на подножку. Открыв дверцу кабины, отодвинул Гошку и занял место за рулем.

— Дурачье! Остолопы! — выругался он. — Вы что — машину захотели угробить?!

Гошка не сопротивлялся — лес поредел, стало светлее, за деревьями показалась шоссейная дорога.

— Теперь поезжай куда знаешь, — сказал он.

— А поросят все равно загнать не дадим, — добавил Митька.

Мальчишки ждали, что Пыжов вот-вот остановит машину, вытолкнет их из кабины, а сам повернет обратно в лес, чтобы захватить дядю Ефима.

Но шофер вел грузовик, не сбавляя скорости, а когда доехал до шоссейной дороги, то повернул не к городу, а в противоположную сторону, к Клинцам.

Гошка с Митькой переглянулись.

— Куда поросят везти? — спросил Пыжов.

— Известно куда — в лагерь, — ответил Митька.

— А я думал, что ты с отцом заодно действуешь, — усмехнувшись, сказал шофер. — А ты вон как!

— А мы думали, что ты с ним заодно, — признался Митька.

— Что б я на колхозное добро польстился! — обиделся Пыжов. — Плохо вы еще меня знаете. Хоть с вами, хоть без вас, а я бы все равно поросят в лагерь доставил. — Он покачал головой и покосился на Митьку. — Дурной же папаша у тебя. И что с ним теперь будет?

Сжавшись, Митька молча смотрел на дорогу. И зачем он только едет в колхоз? Сейчас встретит там ребят, взрослых, тетю Шуру, Николая Ивановича, и ему, сгорая от стыда, придется обо всем им рассказать. Не расскажет он, так это сделает Гошка или Пыжов. А потом попробуй поживи в Клинцах с такой недоброй славой, какую надолго оставил там его отец. Нет, только не это, лучше он сейчас же вылезет из машины и, не заходя в деревню, уйдет в совхоз и поступит там на работу. И с отцом не будет встречаться — видно, надолго разошлись их пути-дорожки.

Митяй потянул Пыжова за локоть.

— Ты что это? Куда? — Гошка, словно угадывая мысли приятеля, схватил его за руку и притянул к себе. — Ты теперь совсем не Кузяев. Ты, как Павлик Морозов, такое сотворил, такое сделал! И никуда мы тебя не отпустим.

Митька молчал.

— А хочешь, давай так, — продолжал Гошка. — Скажем в лагере, что это мы с тобой поросят отыскали. А Семена подвезти попросили.

— А с отцом как быть? — спросил Митька.

— Никак. Мы про него вроде знать ничего не знаем. И про загончик в лесу помолчим.

Митяй с удивлением посмотрел на Гошку и с трудом выдавил:

— Только ты сам говори. Я не могу.

Через несколько минут грузовик с поросятами повернул к летнему лагерю.

МАЯК НАД ЛАГЕРЕМ

В лагере Гошка с Митяем, кроме Александры, застали еще ребят и Николая Ивановича.

Выпустив в стадо привезенных на грузовике пятерых поросят, Гошка рассказал, где они с Митяем нашли их и как Пыжов выручил ребят своим грузовиком.

— И везет же вам! Больше всех поросят разыскали, — завистливо вздохнул Борька Покатилов и попросил Митьку, который молча стоял поодаль, рассказать обо всем поподробнее.

— А чего, там подробнее, — буркнул Митька. — Все так и было. Шли, шли и нашли.

Пыжов с удивлением покосился на ребят и тоже ничего не стал добавлять к словам Митьки.

— Теперь все стадо в сборе, только двух голов не хватает, — сказала Александра и посмотрела на ребят. — Даже не знаю, как и благодарить вас. Такие ли поиски провели... легче иголку в стоге сена найти, чем этих беглецов. В школу, что ли, сообщить про вашу команду.

— Можно и в школу, — согласился Николай Иванович. — И на собрании мы о ребятах доброе слово скажем. Неплохое, мол, у нас в колхозе пополнение растет: молодое, ретивое, неотступное. Как это у поэта Некрасова сказано:

Идет-гудет Зеленый Шум, Зеленый Шум, весенний шум!

— А мы не одни поросят искали, — сказала Елька. — Нам много людей помогало.

— И это верно, — кивнул Николай Иванович. — Твой лагерь, Александра, вся округа поддерживает. Я вот в газету об этом хочу написать.

В этот же день, к вечеру, в лагерь заявился Ефим Кузяев и притащил в мешке пойманного им в лесу шестого поросенка.

Александра несказанно удивилась и тому, что брат оказался в Клинцах, и тому, что он принес такую ношу.

— Откуда у тебя поросенок? — спросила она.

— Уж будто бы ты и не знаешь, — криво усмехнулся Ефим и рассказал, как сегодня его предал собственный сын: угнал из оврага машину с поросятами. — Видала, каков сынок? На отца, можно сказать, руку поднял. В другое время за такое шкуру спустить мало, а ныне — терпи да помалкивай.

— Вот оно как! — вырвалось у Александры. — А Гошка с Митей по-другому сказывали, будто они сами поросят выловили.

— По-другому?! — Пораженный Ефим отступил назад. — Ишь ты, пожалели меня ребятишки.

— Мало того, что пожалели. Они же тебя от черного дела отвели. — Александра сокрушенно покачала головой. — Эх, Ефим, Ефим, до чего ты докатился! В колхозе чужаком стал, сына забросил. А ведь мы теперь по-другому живем, по правде, по совести. Распрямились, как после дождя. И дышать легче, и силы прибавилось, и вера появилась, что к хорошему идем.

— Слышал, знаю. О твоих делах далеко шум пошел.

— Встряхнись ты, Ефим, одумайся, переломи себя. Не последний же ты человек на свете. И руки у тебя есть, и голова на плечах. Вот и покажи людям, на что ты способен.

— Да и кто ж мне, такому, поверит? Я в грехах по горло завяз.

— Поверят, все грехи спишут, только бы совесть у тебя проснулась.

— Ладно, сестрица, время покажет, — отмахнулся Ефим. — А пока мне все же лучше в город податься, подальше от Клинцов. Вот зашел Митьку предупредить, чтоб он тоже здесь не задерживался.

— Пустые хлопоты, Ефим, — вздохнула Александра. — Потерял ты пока сына... не поедет он с тобой.

— Как это не поедет? Сын все же!

— Тогда ищи его, зови.

Весь вечер Ефим разыскивал по колхозу Митьку, но тот так и не показался ему на глаза.

К концу недели в районной газете появилась небольшая заметка, в которой Николай Иванович благодарил за помощь лагерю и пастухов из совхоза «Первомайский», и школьников из Ольховки, и бабку с внучкой из колхоза «Красный луч», и шофера Пыжова. Заметка называлась «Честные люди».

— Люди, конечно, не в пример прежним, — прочитав заметку, согласился дед Афанасий. — Но поросят все же беречь надо.

Он тщательно осмотрел всю изгородь в лагере и потребовал от Александры, чтобы ее срочно починили.

— А надо ли на ремонт тратиться, — заметила Александра. — Может, поросятам свободный выгул дать, на волю их выпускать почаще. Мы вот со Стешей уже подумываем об этом.

— Да они ж, орда дикая, потопчут все, разбегутся, — заспорил дед Афанасий.

— А помнишь, дедушка, как поросята после грозы на картофельном поле паслись? — сказала Стеша. — Сами себе корм добывали.

— Так их же пасти надо, стеречь. А где же свинопасов на такую ораву найдем?

— Электропастуха поставим. Одного на все стадо.

Свинарки посоветовались с Николаем Ивановичем, и было решено провести пробный выпуск поросят на вольный выпас.

Делянки с посевами клевера, кукурузы и люцерны разбили на отдельные участки. Дядя Вася поставил столбы, натянул между ними проволоку и пустил по ней электрический ток.

Когда все было готово, поросят из лагеря выпустили кормиться в поле, на клетки с травами.

Свинарки, дед Афанасий и ребячья команда, вооружившись палками и хворостинами, внимательно следили за «ордой», чтобы не дать ей разбежаться.

Но зеленая сочная трава была так вкусна, что поросята с жадностью принялись ее есть.

Когда же они пытались перебраться через проволоку, то получали легкий щелчок и отскакивали в сторону. Электрический пастух исправно делал свое дело — не пускал поросят за пределы огороженных клеток.

Насытившись, поросята возвращались в лагерь, пили воду, отдыхали под навесом, потом опять шли на вольный выпас.

Когда вся трава была съедена, электропастуха перенесли на новые клетки.

Теперь уж не надо было косить траву и возить ее в лагерь — поросята сами добывали себе корм.

— Тетя Шура, крестная, а что же мне-то осталось делать? — с удивлением спросила Стеша, когда поросята привыкли к вольному выпасу. — Вы же теперь и одна со всем стадом управитесь.

— Да и ты сможешь, — согласилась Александра.

А что верно, то верно: вдвоем в одном лагере нам делать нечего.

— Так и должно быть, — сказал Николай Иванович. — У передовых свинарей так и задумано: людей на ферме поменьше, а поросят побольше.

Стеше даже взгрустнулось. Она привыкла к своей «крестной», как она называла Александру, привязалась к ней, многому у нее научилась.

Они уже сдали в город три сотни откормленных поросят, получили от правления благодарность за работу и хорошую денежную премию — и вдруг надо расставаться.

— Работы вам обеим хватит, — успокоил Николай Иванович свинарок.

И сообщил, что в Березовской бригаде открывается еще один лагерь по откорму поросят. Работать там вызвалась Ульяна Краюхина. Поначалу ей, конечно, будет нелегко, нужна поддержка, опытная рука.

— Вот и решайте, кто в Березовку пойдет, а кто здесь останется, — обратился председатель к свинаркам. — Но учтите, что от Березовки до Клинцов довольно далеко, да и заработки в новом лагере на первых порах будут пониже.

Стеша сказала, что пойдет, конечно, она — у тети Шуры большая семья и незачем ей расставаться с налаженным хозяйством.

— Нет, Стеша, — покачав головой, заявила Александра. — Жалко, конечно, старого места, а все же в Березовку мне придется идти. Я Ульяну в дело втянула, мне ее и вытягивать. Она ведь человек такой — всякое может выкинуть.

— Вот и ладно, — обрадовался Николай Иванович. — Мы на правлении так и решили. Вас, Александра Степановна, направить в Березовку, а Стешу на старом месте оставить. Только вашего согласия ждали.

— Ну и мать у Гошки! — сказал ребятам удивленный Борька Покатилов. — И заработки у нее хорошие, и уважают ее все. Вот уж не думал, что она с насиженного места уйдет.

— А может, и тетка Ульяна такой же станет, — заметила Елька. — Знаешь, как все может перемениться, если по-честному работать.

— Очень даже свободно, — вступил в разговор Никитка. — Мамка говорит, что она тоже не хуже других. Только чтобы все как у тети Шуры в лагере было.

— А нам теперь куда же? — озадаченно спросил у матери Гошка, узнав, что она переходит в Березовку и Стеша одна будет ухаживать за поросятами в старом лагере.

— А можете со мной пойти, — пригласила Александра. — Работы на новом месте хоть отбавляй, на всех хватит. Будем начинать все сначала. Опроси там ребят, у кого, конечно, охота есть.

Гошка поговорил с ребятами, и вся «ретивая команда» согласилась помогать тете Шуре.

Через день Александра сдала Стеше тысячное стадо поросят, простилась с ней и дедом Афанасием и перешла работать в Березовку.

А вечером, возвращаясь с работы домой, она увидела над Клинцовским лагерем красный огонь фонаря. Он горел призывно и ярко.

— Что это? — спросила удивленная Александра.

— Маяк, мама, — ответил Гошка. — Мы с ребятами поставили. Помнишь, зимой он потух? А теперь хорошо разгорелся. И пусть долго-долго всем светит.

О ТВОРЧЕСТВЕ А. И. МУСАТОВА

В разгар освоения целинных земель мне довелось побывать в Алтайском крае. Это был крутой поворот в жизни края. А на крутом повороте всегда отчетливо вырисовывается самое главное. Такой характерной особенностью в жизни и настроении комсомольцев-целинников была в то время отчаянная преданность делу, их восторженная любовь к земле, забота об урожае. Борьбой за урожай были увлечены все: и взрослые и подростки.

В одном из молодых совхозов, помню, ребята попросили у меня адрес ЦК ВЛКСМ. На вопрос: «Что же вы хотите послать по этому адресу?» — школьники рассказали... По примеру стожаровских ребят они организовали бригаду для опытной работы по выращиванию новых сортов овощей и пшеницы. «Помните «коншаковку» на участке Векшина? Ни града, ни ветра не боялась эта пшеница. А у нас здесь, в Павловском районе, такие ли ветрищи и засухи бывают. Мы и хотим особый сорт пшеницы, Павловский, вывести. Но нам не дают настоящего участка: какие-то грядки, да и только. Считают нас маленькими, а мы не хотим на обочине стоять. У нас в отряде уже есть комсомольцы. Другие через год или два будут вступать в комсомол». Таковы строчки из письма, подготовленного ребятами для отправки в Москву.

Как это примечательно для нашей действительности: герои лучших книг обретают новую жизнь, становясь в один ряд с читателями, ведя их за собой. И ты, дорогой друг, видимо, встречался и в книге и в жизни с тимуровцами и с другими примерами того, как герои, созданные писателем, «вырвались» из книжных страниц на широкий простор жизни. Это — лучшая награда писателю. Ее удостаивается далеко не каждый автор.

Какие же герои прежде всего обретают такую высокую и завидную судьбу? Попробуем разобраться в этом, обратившись к произведениям Алексея Ивановича Мусатова, которые собраны в этом прочитанном тобою сборнике и в предыдущем, который вышел в свет год назад. Вспомним Саньку Коншакова, Машу Ракитину, Федю Черкашина из «Стожар» или Степу Ковшова, Нюшку Ветлугину — героев «Большой весны» и «Земли молодой». Герои эти запомнились. Почему? Потому, что все они живые, увлеченные мечтой и делом ребята. А еще потому, что жизнь их полна событий значительных. Они действительно не на обочине жизни, а в самой быстрине всего происходящего. Они не зрители, но активные участники строительства всего того, что в нашей жизни самое лучшее и дорогое. И еще потому, что каждый из названных героев имеет свой характер. С каждым из них знакомишься как с неповторимой личностью. Разве можно забыть, например, Саньку Коншакова, его радости и непомерное горе, с которым мальчик борется упорно и мужественно.

Писатель нарисовал зримую, колоритную, полную романтики картину жизни деревенских ребят. Он отчетливо выразил свое отношение к героям: любовь и симпатию — к одним, неприязнь — к другим. И этим заставил нас, читателей, стать с о у ч а с т н и к а м и всего происходящего в их жизни. Заставил нас лично пережить и радости и горе Саньки Коншакова и Степы Ковшова. А совместное участие в хорошем деле, совместные переживания роднят людей и не позволяют забывать друг друга. Вот и остаются и Санька, и Степа, и их друзья навсегда с нами. Они помогают нам принять верное решение, определить свое место в жизни, помогают понять, к е м быть и к а к сделать жизнь интересной.

Говорят иногда, будто интересной может быть только профессия летчика-испытателя или разведчика, например. Что же, мол, может быть необычного и романтичного в жизни сельского школьника? Книги А. И. Мусатова убедительно опровергают это легковесное утверждение.

Одни из них: «Черемуха», «Большая весна», «Земля молодая» — рисуют деревню на крутых поворотах ее сложного пути от бедности единоличной жизни к счастью коллективного труда в колхозе, который приносит и материальный достаток, и духовное удовлетворение. Это своеобразная художественная «биография» зарождения и становления колхозов.

Другие включают нас в события более позднего времени. Показывают, как взрослые и школьники увлеченно и дружно восстанавливают хозяйство, разрушенное фашистами во время войны («Стожары»); как учение все теснее сближается с насущными задачами жизни, обогащает ребят большими делами и радостями («Дом на горе»; «Зеленый шум»). Конечно, художественная литература — не учебник истории или обществоведения. Познание жизни через искусство специфично. Однако именно правда жизни, решение больших государственных, общественных проблем определяют познавательную ценность художественных произведений и делают их по-настоящему значительными для каждого из нас.

Прототипами ряда образов послужили реальные герои славной боевой и трудовой истории колхозного строительства. В характере и судьбе Нюшки Ветлугиной можно увидеть многое из биографии первой женщины-трактористки Паши Ангелиной. Атмосфера самоотверженной борьбы Степы Ковшова с кулаками напоминает истинные события из героической жизни Павлика Морозова. Основа характеров Саньки Коншакова, его мачехи, их действий и переживаний тоже взята из реальной действительности, является результатом художественного осмысления писателем личных встреч с людьми, похожими на этих персонажей.

А. И. Мусатов прожил уже большую жизнь: родился в 1911 году. Рос мальчишкой в деревне. Работал сельским учителем. Потом снова много и упорно учился в институтах и в жизни. Немало поездил по белу свету. Видел разных людей в разных странах... И остался верен сельской теме, предан идее возвеличения хлебопашца, своему идеалу, который выразил еще в первых повестях — «Шанхайка» (1930) и «Шекамята» (1931).

Основной темой большинства произведений А И. Мусатова является воспевание сельского труда, несущего благо обществу и возвышающего человека. Идеал писателя — человек-борец, умеющий найти в себе силы, чтобы броситься в пучину социальной битвы за изобилие и красоту сельской жизни. Человек, находящий радость в деле, полезном для других. Человек, который живет активно, в постоянном движении.

Вспомним еще раз Нюшку Ветлугину, Степу Ковшова или стожаровских ребят. Им до всего есть дело. Они включаются в бой с врагами колхозов не по приказу старших, а по велению сердец. Борьба за колхоз, за урожай составляет их л и ч н о е счастье. Поэтому жизнь каждого из них наполняется большим содержанием, становится интересной, богата глубокими переживаниями. Герои А. И. Мусатова всегда в пути, вечно в поиске. Им незнакомо чувство скуки. Ведь в жизни всегда есть что-то еще не сделанное. И если не останавливаться на полпути, не топтаться на месте, а всегда стремиться узнавать новое и участвовать в создании лучшего и нового, то будешь жить творчески. А это означает — интересно, романтично даже в самой обычной ситуации.

Герои А. И. Мусатова и деятельны и мечтательны. Главное, они умеют приближать мечту к сегодняшнему дню. Они во что бы то ни стало стараются сделать ее реальностью.

Детство мусатовских героев — не подготовка к жизни, но уже сама полнокровная, многообразная, сложная и боевая жизнь. Вспомним, что именно ребята помогают найти спрятанный кулаками хлеб, первые овладевают профессиями трактористов. Это не мешает им остаться настоящими мальчишками и девчонками. Ведь только истинные мальчишки способны так азартно играть в футбол, как это делают герои в повести «Большая весна». Только настоящий мальчишка, пренебрегая непременным наказанием взрослых, бросается на выручку друга, оказавшегося в беде при попытке сорвать яблоки в чужом саду. А именно так самоотверженно и смело поступает Степа Ковшов. Его жизнь полна приключений, неожиданностей. Его образ западает в сердце, становится своеобразным маяком.

А. И. Мусатов имеет справедливое убеждение, что жизнь детей не автономна от жизни взрослых. Дети по-своему всегда включаются в дела взрослых. Большие общественные, социальные проблемы обогащают детскую книгу. Они не мешают ей оставаться детской, если автор передает в ней отношение ребят к действительности, правдиво раскрывает их симпатии и антипатии к конкретным людям, к их поступкам, идеалам. Заметим, что образы Нюшки Ветлугиной, Тани и Степы Ковшовых мы особенно хорошо начинаем понимать именно через их отношение к Илье Ковшову, к Игнату Хорькову, Василию Хомутову и другим взрослым. Образы взрослых не являются служебными в книгах А. И. Мусатова, адресованных детям. Как в жизни, и взрослые и дети составляют единую коллизию, хотя каждый из героев проявляет себя именно так, как это диктуется его характером, его жизненным опытом, что неотрывно от возраста. Поэтому произведения не создают впечатления более или менее удачных иллюстраций к жизни, а выступают как конкретные, эмоционально насыщенные картины реальной действительности, со всеми ее радостями, победами и конфликтами.

Из жизни писатель черпает и поэтичность. Его произведения проникнуты пафосом красоты, лирическим мироощущением. Поэзией овеяны все события в рассказе «Черемуха»; события весьма драматические, социально и психологически сложные. Однако аромат цветущей черемухи, ощутимый с самого начала рассказа, красота дерева, похожего на «пышное облако, которое опустилось на землю и зацепилось за изгородь», придают рассказу удивительную изобразительность, живописность, лиризм, обаяние. Немало точных по деталям выразительных зарисовок пейзажа и в других произведениях А. И. Мусатова. Он любит природу, умеет удивляться ее красоте, слушать ее музыку, передавать ее настроение. Не случайно дом писателя полон «зверей», фантастических фигур, сделанных из корней и веток, увиденных в лесу глазом художника и чуть подправленных затем рукой умельца.

Хочется, дорогой читатель, чтобы и ты, «перелистывая» в памяти прочитанные страницы, прислушался к шороху листьев осеннего леса, к музыке дождя и града, обрушившегося на участок старика Векшина; почувствовал терпкий запах весенней земли, только что освободившейся от снега, и услышал могучий, неотвратимый «голос» трактора, который вела по ниве первая девушка-трактористка Нюшка Ветлугина.

Т. Полозова

СОДЕРЖАНИЕ

СТОЖАРЫ........... 3

ДОМ НА ГОРЕ ......... 179

ЗЕЛЕНЫЙ ШУМ........ 467

Т. Полозова. О творчестве А. И. Мусатова . 636

Для среднего и старшего возраста

Мусатов Алексей Иванович

СТОЖАРЫ. ДОМ НА ГОРЕ. ЗЕЛЕНЫЙ ШУМ

Повести

Ответственный редактор 3. С. Карманова.

Художественный редактор М. Д. Суховцева.

Технический редактор 3. М. Кузьмина.

Корректоры Т. П. Лейзерович и В. К. Мирингоф.

Сдано в набор 15/IX 1970 г. Подписано к печати 13/I 1971 г. Формат 60X901/16. Печ. л. 40. (Уч.-изд. л. 39,44). Тираж 75 000 экз. ТП 1971 № 341. Цена 1 руб. 38 коп. на бум. № 2.

Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Детская литература» Комитета по печати при Совете Министров РСФСР.

Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1.

Ордена Трудового Красного Знамени фабрика «Детская книга» № 1 Росглавполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров РСФСР.

Москва, Сущевский вал, 49. Заказ № 1207.

Оглавление

«ШПИТОМЦЫ»

РОДНОЙ ДЯДЯ

МАЛАЯ ГРИВА

ЧУЖОЕ СЕНО

ВСТРЕЧА

НОВЕНЬКАЯ

ПРИМУСНЫЕ ИГОЛКИ

ПЕРВЫЕ ШАГИ

ОТСТРАНИЛИ

В ЛЕЧЕБНИЦЕ

РАСПРОДАЖА

ПОДСЛУШАННЫЙ РАЗГОВОР

ПОДАРКИ

ПУСТОЙ ЗАКУТОК

ПОКВИТАЛИСЬ

ДРУЗЬЯ-ПРИЯТЕЛИ

«БОЕВОЙ РЕЙД»

«ВЕРИМ ВАМ...»

БРЕВНА НА РЕКЕ

ТВЕРДОЕ СЛОВО

У РОДНИКА

«КОМАНДА РЕТИВЫХ»

ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ

НА ОСТРОВЕ

ПРОКАТИЛИСЬ С ВЕТЕРКОМ

ТОРГАШИ ПОНЕВОЛЕ

ОТЕЦ

МИТЬКИНА ДОЛЯ

ПОТЕРЯННАЯ ЗЕМЛЯ

СЕНОКОС

ПРОПАЖА

ОВСЯНАЯ КАША

СПЕКТАКЛЬ НЕ УДАЛСЯ

В НОВОМ ЗВАНИИ

НОЧНАЯ ГРОЗА

ДИКАЯ «ОРДА»

ПОИСКИ

ЗА РУЛЕМ

МАЯК НАД ЛАГЕРЕМ

О ТВОРЧЕСТВЕ А. И. МУСАТОВА

Реклама на сайте