«Седая песня»

За Салом, в глухой степи, где вздыбливаются встречные ветра да яростно клекочут бездомные беркуты, грудастый донской жеребец настиг калмыцкую кобылицу.

Длинногривая летела, распластываясь над травой, металась из стороны в сторону, а грудастый напористым галопом шел по следам и, равняясь с ней, ржал буйно и нетерпеливо.

Длинногривая не сдавалась. Она хлестала копытами в грудь дончака, кидалась на него с оскаленными зубами. Уши ее были плотно прижаты, а глаза цвета синеватой нефти, казалось, вот-вот брызнут огнем беспредельной ярости. Это была самая дикая лошадь из калмыцких табунов.

По всей степи носились скакуны, вспугивая медных кобчиков, перемахивая через буераки, птицами взметываясь на курганы. Трава горела под их копытами. На просторе калмыцких кочевий грудастый смял и растоптал упорство длинногривой…

- Моя мало-мало приплод есть, - сказал опаленный зноем калмык, и его лунообразное лицо засияло.

- Э-ээ, не скажи, Учур. Жеребец-то ведь мой? - неторопливо ответил ему казак.

Калмык запротестовал:

- Ну так что ж, бачка? А кобыла мой, приплод тоже мой, бачка!

- Ну нет… Шутишь ты, Учур… И не по-христиански судишь. - Казак строго помотал пальцем перёд раскосыми глазами калмыка. - И где это написано, штоб кобыла святым духом? А? Н-ни-и-и-где! Кобыла што - пустое место! А жеребец туточки винова-а-ат. А жеребец, я тебе говорю, мо-о-ой, - тянул казак. - Стало быть, и о приплоде речи не может быть, акромя как мой, - да и только.

Калмык был уничтожен такими доводами, но отказаться от высказанной мысли не мог.

- Ну, как же, бачка… Мой кобыла ведь, - отчаянно упорствовал он.

- Эх ты, душа астраханская. Да я ж тебе… - И казак снова начинал втолковывать калмыку свою правоту и обещать, что его бог покарает за жадность. Для большей убедительности казак то повышал голос до крика, то понижал до шепота. Калмык слушал и обливался потом.

Полдень застал их в кибитке Учура. Они пили кумыс и продолжали препираться. Эти два человека представляли прямую противоположность друг другу. Калмык был сонлив, неуклюж и колченог. Ходил он вразвалку, а бегать, как и все калмыки-наездники, не умел. Казак же, наоборот, был гибок и прям. Во всех движениях его скользила уверенная лень, а в глазах постоянно вспыхивали лукавые огоньки. Незаметно разговор их отклонился в сторону. Калмык, замирая от страха и любопытства, осторожно выспрашивал…