«ПСС. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты»

ПСС. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты (fb2) - ПСС. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты 7122K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лев Николаевич Толстой

Лев Николаевич Толстой Полное собрание сочинений. Том 33 Воскресение. Черновые редакции и варианты

Государственное издательство

«Художественная литература»

Москва — 1935

Электронное издание осуществлено компаниями ABBYY и WEXLER в рамках краудсорсингового проекта «Весь Толстой в один клик»

Организаторы проекта:

Государственный музей Л. Н. Толстого

Музей-усадьба «Ясная Поляна»

Компания ABBYY

Подготовлено на основе электронной копии 33-го тома Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, предоставленной Российской государственной библиотекой

Электронное издание 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого доступно на портале

Если Вы нашли ошибку, пожалуйста, напишите нам report@tolstoy.ru

Предисловие к электронному изданию

Настоящее издание представляет собой электронную версию 90-томного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого, вышедшего в свет в 1928—1958 гг. Это уникальное академическое издание, самое полное собрание наследия Л. Н. Толстого, давно стало библиографической редкостью. В 2006 году музей-усадьба «Ясная Поляна» в сотрудничестве с Российской государственной библиотекой и при поддержке фонда Э. Меллона и координации Британского совета осуществили сканирование всех 90 томов издания. Однако для того чтобы пользоваться всеми преимуществами электронной версии (чтение на современных устройствах, возможность работы с текстом), предстояло еще распознать более 46 000 страниц. Для этого Государственный музей Л. Н. Толстого, музей-усадьба «Ясная Поляна» вместе с партнером – компанией ABBYY, открыли проект «Весь Толстой в один клик». На сайте readingtolstoy.ru к проекту присоединились более трех тысяч волонтеров, которые с помощью программы ABBYY FineReader распознавали текст и исправляли ошибки. Буквально за десять дней прошел первый этап сверки, еще за два месяца – второй. После третьего этапа корректуры тома и отдельные произведения публикуются в электронном виде на сайте tolstoy.ru.

В издании сохраняется орфография и пунктуация печатной версии 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого.

Руководитель проекта «Весь Толстой в один клик»

Фекла Толстая

Перепечатка разрешается безвозмездно.

————

Reproduction libre pour tous les pays.

ВОСКРЕСЕНИЕ

РEДАКТОР

H. К. ГУДЗИЙ

Л. Н. ТОЛСТОЙ

1898 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕМУ ТОМУ.

Своеобразие работы Толстого над «Воскресением» по сравнению с работой его над другими произведениями заключается в том, что она в очень большой степени протекала не только в стадии первоначального писания романа и подготовки его к печати, но почти в той же мере количественно и качественно ― и в период чтения корректур набранной в типографии рукописи.

Многократно исправлявшийся, коренным образом перерабатывавшийся и дополнявшийся текст романа до сдачи его в печать (явление обычное у Толстого почти для всего, что он писал) в процессе работы над корректурами не только значительно пополнился новыми главами, часто по много раз переделывавшимися, но и подвергся в большей своей части новым, весьма существенным переработкам.

В результате такого упорного и напряженного труда над «Воскресением» оно прошло через шесть основных редакций, в пределах которых мы имеем значительное количество вариантов, из которых печатаются все наиболее существенные.

Публикуемые в настоящем томе черновые редакции романа уже были в самое недавнее время опубликованы; что же касается вариантов отдельных редакций, то они в огромном большинстве публикуются впервые.

Значительную помощь в переписке рукописного и корректурного материала редактору оказал М. В. Булыгин. Указатель собственных имен составлен В. С. Мишиным.

Н. Гудзий.

РЕДАКЦИОННЫЕ ПОЯСНЕНИЯ.

Тексты произведений, печатавшихся при жизни Толстого, печатаются по новой орфографии, но с воспроизведением больших букв во всех, без каких-либо исключений, случаях, когда в воспроизводимом тексте Толстого стоит большая буква, и начертаний до-гротовской орфографии в тех случаях, когда эти начертания отражают произношение Толстого и лиц его круга («брычка», «цаловать»).

При воспроизведении текстов, не печатавшихся при жизни Толстого (произведения, окончательно не отделанные, неоконченные, только начатые и черновые тексты), соблюдаются следующие правила.

Текст воспроизводится с соблюдением всех особенностей правописания, которое не унифицируется, т. е. в случаях различного написания одного и того же слова все эти различия воспроизводятся («этаго» и «этого», «тетенька» и «тетинька»).

Слова, не написанные явно по рассеянности, вводятся в прямых скобках, без всякой оговорки.

В местоимении «что» над «о» ставится знак ударения в тех случаях, когда без этого было бы затруднено понимание. Это ударение не оговаривается в сноске.

Ударения (в «что» и других словах), поставленные самим Толстым, воспроизводятся, и это оговаривается в сноске.

На месте слов, неудобных в печати, ставится в двойных прямых скобках цыфра, обозначающая число пропущенных редактором слов: [[1]].

Неполно написанные конечные буквы (как, напр., крючок вниз вместо конечного «ъ» или конечных букв «ся» в глагольных формах) воспроизводятся полностью без каких-либо обозначений и оговорок.

Условные сокращения (т. н. «абревиатуры ) типа «кый» вместо «который» и слова, написанные неполностью, воспроизводятся полностью, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках: «к[отор]ый», «т[акъ] к[акъ]» лишь в тех случаях, когда редактор сомневается в чтении.

Слитное написание слов, объясняемое лишь тем, что слова, в процессе беглого письма, для экономии времени и сил писались без отрыва пера от бумаги, не воспроизводится.

Описки (пропуски букв, перестановки букв, замены одной буквы другой) не воспроизводятся и не оговариваются в сносках, кроме тех случаев, когда редактор сомневается, является ли данное написание опиской.

Слова, написанные явно по рассеянности дважды, воспроизводятся один раз, но это оговаривается в сноске.

После слов, в чтении которых редактор сомневается, ставится знак вопроса в прямых скобках: [?]

На месте не поддающихся прочтению слов ставится: [1 неразобр.] или: [2 неразобр.], где цыфры обозначают количество неразобранных слов.

Из зачеркнутого в рукописи воспроизводится (в сноске) лишь то, что редактор признает важным в том или другом отношении.

Незачеркнутое явно по рассеянности (или зачеркнутое сухим пером) рассматривается как зачеркнутое и не оговаривается.

Более или менее значительные по размерам места (абзац или несколько абзацев, глава или главы), перечеркнутые одной чертой или двумя чертами крест-на-крест и т. п., воспроизводятся не в сноске, а в самом тексте, и ставятся в ломаных < > скобках; но в отдельных случаях допускается воспроизведение в ломаных скобках в тексте, а не в сноске, и одного или нескольких зачеркнутых слов.

Написанное Толстым в скобках воспроизводится в круглых скобках. Подчеркнутое печатается курсивом, дважды подчеркнутое — курсивом с оговоркой в сноске.

В отношении пунктуации соблюдаются следующие правила: 1) воспроизводятся все точки, знаки восклицательные и вопросительные, тире, двоеточия и многоточия (кроме случаев явно ошибочного написания); 2) из запятых воспроизводятся лишь поставленные согласно с общепринятой пунктуацией; 3) ставятся все знаки в тех местах, где они отсутствуют с точки зрения общепринятой пунктуации, причем отсутствующие тире, двоеточия, кавычки и точки ставятся в самых редких случаях.

При воспроизведении «многоточий» Толстого ставится столько же точек, сколько стоит у Толстого.

Воспроизводятся все абзацы. Делаются отсутствующие в диалогах абзацы без оговорки в сноске, а в других, самых редких случаях — с оговоркой в сноске: Абзац редактора.

Примечания и переводы иностранных слов и выражений, принадлежащие Толстому и печатаемые в сносках (внизу страницы), печатаются (петитом) без скобок.

Переводы иностранных слов и выражений, принадлежащие редактору, печатаются в прямых [ ] скобках.

Пометки: *, **, ***, **** в оглавлении томов, на шмуц-титулах и в тексте, как при названиях произведений, так и при номерах вариантов, означают: * — что печатается впервые, ** — что напечатано после смерти Толстого, *** — что не вошло ни в одно из собраний сочинений Толстого и **** — что печаталось со значительными сокращениями и искажениями текста.

ВОСКРЕСЕНИЕ *, ** ЧЕРНОВЫЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ (1889—1890, 1895—1896, 1898—1899)

** [ПЕРВАЯ НЕЗАКОНЧЕННАЯ РЕДАКЦИЯ «ВОСКРЕСЕНИЯ».]

26 Декабря 89. Я[сная] Поляна].

Это было весной, ранней весной,1 въ страстную пятницу. Марья Ивановна и Катерина Ивановна Юшкины2 (старая3 фамилія), старыя богатыя4 дѣвицы, жившія въ своемъ имѣньицѣ подъ губернскимъ городомъ, были неожиданно обрадованы пріѣздомъ племянника Валерьяна Юшкина,5 только что поступившаго въ стрѣлковый батальонъ Императорской фамиліи (это было въ началѣ Севастопольской войны). Валерьянъ Юшкинъ былъ единственный сынъ Павла Иваныча Юшкина, умершаго вдовцомъ два года тому назадъ. Ему было 25 лѣтъ. Онъ 4 года тому назадъ кончилъ курсъ въ юниверситетѣ и съ тѣхъ поръ, въ особенности по смерти отца, когда онъ получилъ въ руки имѣніе, жилъ, наслаждаясь всѣми прелестями жизни богатаго, независимаго молодаго человѣка высшаго круга. Наслажденія его жизни были не въ петербургскомъ, а въ московскомъ духѣ: увеселенія его были не балы большого свѣта, не француженки и актрисы, а охота, лошади, тройки, цыгане; главное — цыгане, пѣніе которыхъ онъ безъ памяти любилъ и предпочиталъ всякой другой музыкѣ.

Валерьяна любили не однѣ его тетушки, его любили всѣ, кто только сходился съ нимъ. Любили его, во 1-хъ, за его красоту. Онъ былъ выдающейся красоты, и не грубой, пошлой, а тонкой, мягкой; во 2-хъ, любили его за его непосредственность. Въ немъ никогда не было никакихъ колебаній: чтò онъ любилъ, то любилъ, чего не любилъ, не любилъ. Впрочемъ, если онъ не любилъ чего, то онъ просто удалялся отъ нелюбимаго и никогда ничего и никого не бранилъ. Онъ былъ одинъ изъ тѣхъ людей, такъ искренно увлекающихся, что даже эгоизмъ ихъ увлеченій невольно притягиваетъ людей. Такъ всѣ любили Валерьяна. Тетушки же его, въ особенности старшая Марья Ивановна, души въ немъ не чаяла. Марья Ивановна знала несомнѣнно чутьемъ своего добраго сердца, что Валерьянъ, несмотря на то, что дѣла его уже были запутаны и что Марья Ивановна съ сестрой оставляли ему свое порядочное имѣньице, что соображения о наслѣдствѣ не имѣли никакого значенія для Валерьяна, скорѣе стѣсняли его, а что онъ6 прямо сердцемъ любилъ тетокъ, въ особенности Марью Ивановну. Марья Ивановна была старшая и годами, и умомъ, и характеромъ и тихая, кроткая. Катерина Ивановна была только ея спутникомъ. Валерьянъ любилъ бывать у тетокъ и бывалъ часто, во первыхъ, потому, что у него было имѣньице рядомъ съ ними, а во 2-хъ, потому, что около нихъ были чудныя лисьи мѣста, и онъ всегда заходилъ къ нимъ съ псовой охотой.

Стоянка была чудесная, всего въ волю, все прекрасно, какъ бываетъ у старыхъ дѣвицъ.7 Любили и ласкали его такъ, что самъ не замѣчалъ, отъ чего ему всегда становилось особенно радостно въ этой любовной атмосферѣ. Въ послѣднюю осень къ прелести его пребыванія у тетокъ прибавилось еще то, что 14-лѣтняя воспитанница Марьи Ивановны Катюша выросла, выравнялась и стала хоть не красавицей, но очень, очень привлекательной, оригинально привлекательной дѣвушкой, и Валерьянъ въ послѣдній свой пріѣздъ не упускалъ случая встрѣтить въ коридорѣ Катюшу, поцѣловать и прижать ее.

«Милая дѣвочка! — говорилъ онъ самъ себѣ, послѣ того какъ поцѣловалъ ее въ коридорѣ и она вырвалась отъ него. — Милая дѣвочка. Что-то такое чистенькое, главное, свѣженькое, именно бутончикъ розовый», говорилъ онъ самъ себѣ, покачивая головой и улыбаясь. Сначала онъ нечаянно встрѣчалъ ее, потомъ уже придумывалъ случаи, гдѣ бы опять наединѣ встрѣтиться съ ней. Встрѣчаться было легко. Катюша была на положеніи прислуги и постоянно чистенькая, веселенькая, румяная, очень румяная, въ своемъ фартучкѣ и розовомъ платьицѣ, — онъ особенно помнилъ розовое платье, — бѣгала по дому. Такъ это было въ послѣдній пріѣздъ осенью, во время котораго онъ раза три поцѣловалъ ее.

Подъѣзжая теперь въ своемъ новомъ мундирѣ стрѣлковаго полка къ усадьбѣ тетокъ, Валерьянъ съ удовольствіемъ думалъ о томъ, какъ увидитъ Катюшу, какъ она блеснетъ на него своими черными глазами, какъ онъ встрѣтитъ ее тайно въ коридорѣ... Славная была дѣвочка, не испортилась ли, не подурнѣла ли?

Тетушки были тѣже, только еще, казалось, радостнѣе, чѣмъ обыкновенно, встрѣтили Валерьяна. Да и нельзя было иначе. Во первыхъ, потому, что если былъ недостатокъ у Воли, то только одинъ: то, что онъ болтался и не служилъ. Теперь же онъ поступилъ на службу, и на службу въ самый аристократическій полкъ, а во 2-хъ, вѣдь онъ ѣхалъ на войну, онъ могъ быть раненъ, убитъ. Какъ ни страшно было за него, но это было хорошо, такъ надо, такъ дѣлалъ и его отецъ въ 12 году. Въ 3-хъ, когда онъ вошелъ въ своемъ полукафтанѣ съ галунами и высокихъ сапогахъ, онъ былъ такъ красивъ, что нельзя было не влюбиться въ него.

Встрѣча была радостная, веселая, но случилось, что въ то время, какъ онъ пріѣхалъ, Катюша стирала въ кухнѣ. Перецѣловавъ тетокъ, онъ разсказывалъ имъ про себя, и ему было хорошо, но чего-то не доставало. Гдѣ Катюша? Не испортилась ли? Не прогнали ли? Вѣдь на такую дѣвочку охотниковъ много. А жалко бы. Ему хотѣлось спросить, но совѣстно было, и потому онъ нѣтъ-нѣтъ оглядывался на дверь.

— Катюша! — закричала Марья Ивановна.

«А, она тутъ; ну и прекрасно».

И вотъ послышались поскрипывающіе башмачки и легкая молодая походка, и Катюша вошла все въ томъ же мытомъ и поблѣднѣвшемъ съ тѣхъ поръ розовомъ платьѣ и бѣломъ фартучкѣ. Нѣтъ, она не испортилась. Не только не испортилась, но была еще милѣе, еще румянѣе, еще свѣжѣе. Она покраснѣла, увидавъ Валерьяна, и поклонилась ему.

— Подай кофе.

— Сейчасъ, я готовлю.

Ничего, казалось, не случилось особеннаго8 ни утромъ, когда на удивительно чистомъ подносикѣ, покрытомъ удивительно чистой салфеткой, Катюша подала ему удивительно душистый кофе и зарумяненные сдобные крендельки, ни тогда, когда Катерина Ивановна велѣла ей поставить это поскорѣй и принести кипяченыхъ сливокъ; ничего не случилось и тогда, когда она за обѣдомъ принесла наливку и по приказанію Катерины Ивановны подошла къ нему и своимъ нѣжнымъ груднымъ голоскомъ спросила: «прикажете?» Ничего не случилось. Но всякій разъ, какъ они взглядывали другъ на друга, удерживали улыбку и краснѣли, передавая другъ другу все большую и большую стыдливость. Ничего не случилось, казалось, а сдѣлалось то, что они почувствовали себя до такой степени связанными, что эту первую ночь не могли выгнать отъ себя мысли другъ о другѣ. Они, очевидно, любили другъ друга, желали другъ друга и не знали этаго. Валерьянъ никогда не думалъ о томъ, что онъ красивъ и что женщины могутъ любить его; онъ не думалъ этого, но обращался съ женщинами какъ будто былъ увѣренъ, что онѣ не могутъ не любить его. Катюша — та и совсѣмъ не позволяла себѣ думать о томъ, что она нравится ему и что она сама любитъ его. Видъ его слишкомъ волновалъ ее, и потому она не позволяла себѣ думать этаго.

Но на другой день, когда они встрѣтились въ коридорѣ, онъ хотѣлъ по прежнему поцѣловать ее, но она отстранялась,9 покраснѣла до слезъ и сказала такимъ жалкимъ, безпомощнымъ голосомъ: «не надо, Валерьянъ Николаевичъ», что онъ самъ почувствовалъ, что не надо, что между ними что то сильнѣе того, вслѣдствіи чего можно цѣловаться въ коридорахъ.

Валерьянъ хотѣлъ пробыть только день, но кончилось тѣмъ, что онъ пробылъ 5 дней и исполнилъ желаніе тетушекъ — встрѣтилъ съ ними пасху. И въ эти дни случилось съ нимъ и съ Катюшей то, что должно было случиться, но чего Валерьянъ вовсе не желалъ и не ожидалъ. Когда же это случилось, онъ понялъ, что это не могло быть иначе, и ни радовался, ни огорчался этому.

Съ перваго же дня Валерьянъ почувствовалъ себя совсѣмъ влюбленнымъ въ нее. Голубинькое полосатое платьице, повязанное чистѣйшимъ бѣлымъ фартучкомъ, обтягивающимъ стройный, чуть развивающійся станъ съ длинными красивыми руками, гладко-гладко причесанные чернорусые волосы съ большой косой, небольшіе, но необыкновенно черные и блестящіе глаза, румянецъ во всю щеку, безпрестанно затоплявшій ей лицо, главное же, на всемъ существѣ печать чистоты, невинности, изъ-за которыхъ пробивается охватившая уже все существо ея любовь къ нему, плѣняли его все больше и больше. Такая женщина въ эти два дня казалась ему самой той единственной женщиной, которую онъ могъ любить, и онъ полюбилъ ее на эти дни всѣми силами своей души. Онъ зналъ, что ему надо ѣхать и что не зачѣмъ теперь оставаться на день, два, три, недѣлю даже у тетокъ, — ничего изъ этого не могло выдти; но онъ не разсуждалъ и оставался, потому что не могъ уѣхать.10

Въ заутреню тетушки, отслушавъ всенощную дома, не поѣхали въ церковь;11 но Катюша поѣхала съ Матреной Павловной и старой горничной — они повезли святить куличи. Валерьянъ остался было тоже дома; но когда онъ увидалъ, что Катюша уѣхала, онъ тоже вдругъ рѣшилъ, что поѣдетъ. Марья Ивановна засуетилась.

— Зачѣмъ ты не сказалъ, мы бы большія сани велѣли запречь.

— Да вы не безпокойтесь, тетушка. Теперь и на колесахъ и на саняхъ хуже. Вы не безпокойтесь, я съ Парфеномъ (кучеръ) устрою. Я верхомъ поѣду.

Такъ Валерьянъ и сдѣлалъ. Онъ пріѣхалъ къ началу заутрени. Только-только онъ успѣлъ продраться впередъ къ амвону, какъ изъ алтаря вышелъ священникъ съ тройной свѣчей и запѣлъ «Христосъ воскресе». Все было празднично, весело, но лучше всего была маленькая, гладко причесанная головка Катюши съ розовымъ бантикомъ. На ней было бѣлое платьице и голубой поясъ. И Валерьяну все время было удивительно, какъ это всѣ не понимаютъ, что она царица, что она лучше, важнѣе всѣхъ. Она видѣла его, не оглядываясь на него. Онъ видѣлъ это, когда близко мимо нее проходилъ въ алтарь. Ему нечего было сказать ей, но онъ придумалъ и сказалъ, проходя мимо нея: «Тетушка сказала, что она будетъ разгавливаться послѣ поздней обѣдни». Молодая кровь залила все милое лицо, и черные глазки, смѣясь и радуясь, взглянули на Валерьяна.

— Слушаю-съ, — только сказала она.

Послѣ ранней обѣдни и христосованія съ священникомъ началось взаимное христосованье.12 Валерьянъ шелъ въ своемъ мундирѣ, постукивая новыми лаковыми сапогами по каменнымъ плитамъ, мимо. Онъ шелъ къ священнику на промежутокъ[?] между ранней и поздней. Народъ разступался передъ нимъ и кланялся. Онъ шелъ и чувствовалъ себя отъ безсонной ли ночи, отъ праздника ли, отъ любви ли къ Катюшѣ особенно возбужденнымъ и счастливымъ. Кто узнавалъ его, кто спрашивалъ: «кто это?» На выходѣ изъ церкви среди нищихъ, которымъ Валерьянъ раздалъ денегъ, онъ увидалъ Катюшу съ Матреной Павловной. Они стояли съ бока крыльца и что то увязывали. Солнце ужѣ встало и ярко свѣтило по лужамъ и снѣгу. Пестрый народъ присѣлъ на могилкахъ. Старикъ кондитеръ Марьи Ивановны остановилъ его, похристосовался, и его жена старушка, и дали ему яйцо. Тутъ же подошелъ молодой мужикъ, очевидно найдя, что лестно похристосоваться съ офицеромъ бариномъ.

— Христосъ воскресъ? — сказалъ онъ и, придвинувшись къ Валерьяну такъ, что сильно запахло сукномъ мужицкимъ и дегтемъ, три раза поцѣловалъ Валерьяна въ самую середину губъ своими крѣпкими, свѣжими губами. Въ ту самую минуту, какъ онѣ поцѣловался съ этимъ мужикомъ и бралъ отъ него темновыкрашенное яйцо, Валерьянъ взглянулъ на Катюшу и встрѣтился съ ней глазами. Она опять покраснѣла и что то стала говорить Матренѣ Павловнѣ. «Да отчего же нѣтъ?» — подумалъ Валерьянъ и направился къ ней.

— Христосъ воскресъ, Матрена Павловна? — сказалъ онъ.

— Воистинѣ, — отвѣчала Матрена Павловна, обтирая ротъ платочкомъ. — Чтожъ, все кончили?

Минутку онъ поколебался; потомъ самъ вспыхнулъ и въ туже минуту приблизился къ Катюшѣ.

— Христосъ воскресъ, Катюша? — сказалъ онъ.

— Воистинѣ воскресъ, — сказала она и, вытянувъ шею, подвинулась къ нему, блестя своими, какъ мокрая смородина, блестящими черными глазами.

Они поцѣловались два раза, и она какъ будто не хотѣла больше.

— Чтожъ? — сказалъ онъ.

Она вспыхнула и поцѣловала 3-й разъ.

— Вы не пойдете къ священнику? — спросилъ Валерьянъ.

— Нѣтъ, мы здѣсъ, Валерьянъ Николаевичъ, посидимъ, — сказала она, тяжело, радостно вздыхая и глядя ему прямо, прямо въ глаза своими кроткими дѣвственными, любящими глазами.

Бываетъ въ сношеніяхъ съ любимымъ человѣкомъ одна минута, одно положеніе, въ которомъ особенно и лучше и дороже всего представляется этотъ человѣкъ. Такой минутой была эта для Валерьяна. Когда онъ вспоминалъ Катюшу, то изъ всѣхъ положеній, въ которыхъ онъ видѣлъ ее, эта минута застилала всѣ другія. Черная гладкая головка, бѣлое платье съ складками, такъ дѣвственно охватывающее ея стройный станъ, и эти нѣжные глаза, и этотъ румянецъ, и на всемъ ея существѣ двѣ главныя черты — чистоты, дѣвственности и любви не только къ нему, но любви ко всѣмъ, къ людямъ, — любовь благоволенія.

Валерьянъ отстоялъ и позднюю обѣдню и вернулся домой, какъ поѣхалъ, одинъ верхомъ.

Въ этотъ день вечеромъ Валерьянъ встрѣтилъ Катюшу въ коридорѣ и остановилъ ее. Она засмѣялась и хотѣла убѣжать, но онъ обнялъ ее и протянулъ къ ней губы. Она, не дожидаясь его, сама поцѣловала его и убѣжала13. Въ этотъ день рано легли спать, и Валерьянъ больше не видалъ Катюшу.

На другой день14 случилось, что къ тетушкамъ пріѣхали гости, которыхъ надо было помѣстить въ комнату, занятую Валерьяномъ, и Катюша пошла убирать эту комнату. Валерьянъ взошелъ въ комнату, когда она была одна въ ней. Они улыбнулись другъ другу. Онъ подошелъ къ ней и почувствовалъ, что надо дѣлать что то. Дѣлать надо было то, чтобы обнять ее. И онъ обнялъ ее; губы ихъ слились въ поцѣлуй. «Но потомъ что?» спрашивалъ онъ себя. Еще что то надо дѣлать. И онъ сталъ дѣлать, сталъ прижимать ее къ себѣ. И новое, страшно сильное чувство овладѣло имъ, и онъ чувствовалъ, что овладѣваетъ и ею. Онъ понялъ, какое это было чувство. Онъ, не выпуская ее изъ своихъ объятій, посадилъ ее на постель, но, услыхавъ шумъ въ коридорѣ, сказалъ:

— Я приду къ тебѣ ночью. Ты вѣдь одна.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, ни за что, — говорила она, но только устами.

Матрена Павловна вошла въ комнату и, замѣтивъ ихъ лица, насупилась и выслала Катюшу.

— Я сама сдѣлаю.

Валерьянъ видѣлъ по выраженію лица Матрены Павловны, что онъ дѣлаетъ нехорошо, да онъ и такъ зналъ это, но чувство, новое чувство, выпроставшееся изъ за прежняго чувства любви, овладѣло имъ. Онъ не боялся этаго чувства, онъ зналъ, чтò надо дѣлать для удовлетворенія этаго чувства, и не считалъ дурнымъ то, чтò надо было дѣлать, и отдался этому чувству воображеніемъ, и чувство овладѣло имъ. Весь день онъ былъ не свой. Онъ чувствовалъ, что совершается что-то важное и что онъ ужъ не властенъ надъ собой. Онъ цѣлый день и вечеръ искалъ случая встрѣтить ее одну; но, очевидно, и она сама избѣгала его и Матрена Павловна старалась не выпускать ее изъ вида. Но вотъ наступила ночь, всѣ разошлись спать. Валерьянъ зналъ, что Матрена Павловна въ спальнѣ у тетокъ и Катюша въ дѣвичьей одна. Онъ вышелъ на дворъ. На дворѣ было тепло, и бѣлый туманъ, какъ облако, наполнялъ весь воздухъ. Шагая черезъ лужи по оледенѣвшему снѣгу, Валерьянъ обѣжалъ къ окну дѣвичьей. Катюша сидѣла у стола и смотрѣла передъ собой въ задумчивости, не шевелясь; потомъ она улыбнулась и покачала, какъ бы на свое воспоминаніе, укоризненно головой.

Онъ стоялъ и смотрѣлъ на нее и невольно слушалъ страшные звуки, которые доносились съ рѣки, текшей въ 100 шагахъ передъ домомъ. Тамъ, на рѣкѣ, въ туманѣ, шла неустанная тихая работа, ломало ледъ, то сопѣло что-то, то трещало, то осыпалось, то звѣнѣло — ломало ледъ. Онъ стоялъ, стоялъ, любуясь ей. Странное чувство жалости къ ней западало къ нему въ сердце, глядя на ея задумчивое, мучимое внутренней работой лицо. Онъ начиналъ жалѣть ее и боялся этой жалости. И чтобы скорѣе заглушить эту жалость другими чувствами вожделѣнія къ ней, онъ стукнулъ въ окно. Она вздрогнула, какъ подпрыгнула, ужасъ изобразился на ея лицѣ. Она придвинула свое лицо къ стеклу — выраженіе ужаса не оставляло ее, не оставило даже и тогда, когда она узнала его. Она улыбнулась только, когда онъ улыбнулся ей, улыбнулась, только какъ бы покоряясь ему. Онъ махалъ, звалъ, а она помотала головой, что нѣтъ, не выйдетъ. Онъ хотѣлъ уговаривать, но вошла Матрена Павловна, и Валерьянъ ушелъ. Долго онъ ходилъ въ туманѣ, слушая ледъ, и колебался, уйти или опять подойти. Онъ подошелъ: она сидѣла одна у стола и думала. Она взглянула въ окно, онъ стукнулъ. Она выбѣжала. Онъ обнялъ ее, и опять поцѣлуи и опять сознательное съ его стороны разжиганіе страсти, поглощавшее, затаптывавшее прежнее чистое чувство. Они стояли за угломъ на сухонькомъ мѣстѣ, и онъ, не видя времени, томился неудовлетвореннымъ желаніемъ и больше и больше заражалъ ее.

Матрена Павловна вышла на крыльцо и крикнула. Онъ убѣжалъ. Она вернулась.

Въ эту же ночь онъ подкрался къ ея двери рядомъ съ комнатой Марьи Ивановны. Онъ слышалъ, какъ Марья Ивановна молилась Богу и, стараясь ступать такъ, чтобы не скрипѣли половицы, подкрался къ ея двери и зашепталъ. Она не спала, вскочила, стала уговаривать его уйти.

— На что похоже? Ну можно ли, услышатъ тетинька, — говорили ея уста, а взглядъ, который онъ видѣлъ въ пріотворенную дверь, говорилъ: «милый, милый, ты знаешь, вѣдь я вся твоя». И это только понималъ Валерьянъ и просилъ отворить.

Она отворила. Онъ зналъ, несомнѣнно зналъ, что онъ дѣлаетъ дурно, но онъ зналъ тоже, что именно такъ всѣ дѣлаютъ и такъ надо дѣлать. Онъ схватилъ ее, какъ она была, въ чистой, но жесткой, суровой рубашкѣ съ обнаженными руками, поднялъ и понесъ. Она почувствовала прикосновеніе этихъ какъ бы каменныхъ напряженныхъ мускуловъ, поднимающихъ ея руки, и почувствовала, что она не въ силахъ бороться.

— Ахъ, не надо, пустите, — говорила она и сама прижималась къ нему........

Да, было стыдно, и гадко, и грязно. Куда дѣвалась та чистота весенняго снѣга, которая была на ней?

————

Пробывъ 5 дней, онъ уѣхалъ. Онъ уѣзжалъ вечеромъ. Поѣздъ Николаевской дороги отходилъ со станціи, которая была въ 15 верстахъ отъ имѣнья Марьи Ивановны, въ 4 часа утра. Валерьянъ провелъ съ ней всю прошедшую ночь, но днемъ онъ не видѣлся съ ней наединѣ и не простился съ нею. Онъ успѣлъ только сунуть ей въ пакетѣ 25 рублей. Онъ радъ былъ тому, что нельзя было видѣть ея. Что бы онъ могъ сказать ей? Оставаться больше нельзя было. Жить вмѣстѣ нельзя. Разстаться надо же. «Ну чтожъ, останется объ ней пріятное воспоминаніе», — такъ думалъ онъ. Послѣ15 вечерняго чая онъ уѣхалъ. Дорога была16 дурная, лѣсомъ по водѣ, и кромѣ того дулъ сильный холодный вѣтеръ. Погода была одна изъ тѣхъ апрѣльскихъ, когда все стаяло и стало подсыхать, но завернули опять холода. Дорогой на лошадяхъ онъ, разумѣется, не могъ не думать о ней.17 Влюбленности не было той, которую онъ испытывалъ до обладанія ею, но было пріятное воспоминаніе. Особенно пріятное потому, что онъ зналъ, что это считается очень пріятнымъ. О томъ, что съ ней будетъ, онъ совсѣмъ не думалъ. Ему не надо было отгонять мысли о ней. Съ свойственнымъ молодости вообще и ему въ особенности эгоизмомъ,18 ихъ не было. Онъ совсѣмъ не думалъ о ней; онъ думалъ только о себѣ. Онъ зналъ, что это всегда такъ дѣлается, и былъ совершенно спокоенъ и думалъ о походѣ, который предстоялъ, о товарищахъ19 и о ней, о пріятныхъ минутахъ съ нею. Онъ пріѣхалъ20 только во время,21 взялъ билетъ 1-го класса и тутъ же встрѣтилъ товарища и разговорился съ нимъ.

Между тѣмъ тетушки говорили о немъ22 и такъ восхищались имъ, что не могли даже горевать. Въ серединѣ разговора Екатерина Ивановна съ тѣмъ особеннымъ интересомъ старыхъ дѣвъ къ амурнымъ исторіямъ, сдѣлала намекъ на то, что не было ли чего нибудь между Волей и Катюшей.

— Я что-то слышала, не буду утверждать, но мнѣ вчера ночью показалось.

Марья Ивановна сказала, что не можетъ быть иначе, что Катюша должна влюбиться въ такого красавца, если онъ обратилъ на нее вниманіе, но что Воля этого не сдѣлаетъ. Подумавъ же, прибавила:

— Впрочемъ, отчегожъ, тутъ съ его стороны естественно. Съ ея стороны было бы непростительно, ей надо бы помнить, что она всѣмъ обязана намъ, — и т. д.23

Крѣпостное право еще не было уничтожено, и обѣ старушки воспитывались въ крѣпостномъ правѣ. Имъ въ голову не могло придти то, чтобы Катюша, незаконная дочь бывшей горничной, взятая къ господамъ, воспитанная, любимая, ласкаемая своими барынями, чтобы она могла на минуту забыть свою благодарность, все то, чѣмъ она обязана старымъ барышнямъ, чтобы она могла забыть это и увлечься чѣмъ нибудь, хоть бы любовью къ Волѣ. Ей надо было помнить, что она должна своей службой отблагодарить барышень, а больше ничего она не должна была чувствовать.

Когда вечеромъ Катюша пришла раздѣвать Марью Ивановну, Марья Ивановна посмотрѣла на нее, на ея синеву подъ глазами, нахмурила густые брови, сжала челюсти, лишенныя зубовъ, отчего лицо ея сдѣлалось особенно страшнымъ — Воля никогда не видалъ такого лица ея — и сказала:

— Смотри, Катюша, помни, чѣмъ ты обязана мнѣ и сестрѣ. Вѣдь у тебя кромѣ насъ никого нѣтъ. Береги себя.

Катюша промолчала, но поняла. Поняла и то, что было уже поздно совѣтовать, поздно и слушаться этихъ совѣтовъ.

Когда барышни раздѣлись и Катюша вернулась въ свою комнату и стала раздѣваться, чтобы ложиться, она вдругъ вспомнила все, вспомнила то, что она потеряла все то, чтò ей велѣли не одни барышни, а что ей Богъ велѣлъ беречь, потеряла то, чего не воротишь; вспомнила о немъ, о его глазахъ, улыбкѣ и забыла жалѣть то, что потеряла. Но онъ, гдѣ онъ? И живо вспомнивъ его и понявъ то, что онъ уѣхалъ и она больше не увидитъ его, она ужаснулась. Думая о немъ, руки ея сами собой раздѣвали ее. Она подошла къ постели своей съ штучнымъ одѣяломъ и подушкой въ синей наволочкѣ и хотѣла, какъ всегда, стать на молитву передъ образомъ Николая Чудотворца, благословеньемъ Катерины Ивановны. И вдругъ ее всю передернуло, она вспомнила его ласки. «Какъ я буду молиться? Такая. Не могу. И спать не могу». Она все таки вскочила въ постель и закрылась съ головой, но она не могла заснуть. Долго она томилась, лежа съ головой подъ одѣяломъ, повторяя въ воображеніи своемъ всѣ слова его, жесты, но, перебравъ все по нѣскольку разъ воображеніемъ, она живо представила себѣ то, что его нѣтъ теперь здѣсь и не будетъ больше. И никогда она не увидитъ его. Она вспомнила, какъ онъ простился съ ней въ присутствіи тетокъ, какъ съ чужой, съ горничной.

— Нѣтъ, чтоже это, — вскрикнула она. — Чтоже это онъ со мной сдѣлалъ? Какъ я останусь безъ него такая? Что онъ со мной сдѣлалъ? Милый,24 милый, за что ты бросилъ меня?

Она вскочила на постели и долго сидѣла, ожидая, что что нибудь случится такое, чтò объяснитъ. И она сидѣла, прислушиваясь къ звукамъ ночи. Въ комнаткѣ было душно, за стѣной тикали часы, возилась собачка и храпѣла спавшая съ ней Дементьевна, добрая ключница. За стѣной послышался толчекъ въ дверь и скрипъ половицы. Сердце остановилось у Катюши. Это онъ. Но нѣтъ, онъ не могъ быть. Его не было. Это была Сюзетка. Она лаяла и просилась выпустить. Катюша рада была случаю выдти. Она накинула ковровый платокъ, надѣла калоши на босыя ноги и, вмѣсто того чтобы только выпустить Сюзетку, сама съ нею вышла на крыльцо. Сюзетка съ лаемъ побѣжала по тающему снѣгу. А Катюша, прислонившись къ притолкѣ, стояла и слушала... Со всѣхъ сторонъ слышались странные ночные звуки. Прежде всего былъ слышенъ звукъ вѣтра, свистѣвшаго въ голыхъ вѣткахъ березъ. Вѣтеръ былъ сзади, и ей было тихо. Потомъ слышался хрускъ снѣга подъ Сюзеткой, потомъ журчали ручьи, падали капли съ крышъ, и странные звуки какой-то молчаливой борьбы, возни слышались снизу, съ рѣки. Но вотъ послышался свистъ далекаго поѣзда. Станція была за 15 верстъ, a поѣздъ, тотъ самый, на которомъ ѣхалъ онъ, проходилъ тутъ близко, сейчасъ въ лѣсу, за садомъ. «Да, это онъ, онъ ѣдетъ; ѣдетъ и не знаетъ, что я тутъ».

— Ну, иди, иди, — крикнула она на Сюзетку и впустила ее въ домъ, а сама осталась, какъ стояла, слушая поѣздъ. Вѣтеръ гудѣлъ, рѣка дулась и трещала въ туманѣ.

— Все кончено, все кончено, — говорила она. — Это онъ ѣдетъ. Онъ, онъ! Хоть бы взглянуть на него.

И она побѣжала черезъ садъ за калитку на стаявшій крупными кристалами снѣгъ въ то мелколѣсье, черезъ которое проходила дорога. Вѣтеръ подталкивалъ ее сзади и подхватывалъ ея легкую одежду, но она не чувствовала холода. Только что она дошла до края откоса, и поѣздъ съ своими тремя глазами показался изъ-за выемки. Онъ засвистѣлъ, какъ ей показалось, увидавъ ее, но вѣтеръ подхватилъ тотчасъ же и дымъ и звукъ и отнесъ ихъ. И вотъ беззвучно выдвинулся паровозъ, за нимъ темный вагонъ, и одно за другимъ побѣжали свѣтящіяся окна. Разобрать ничего нельзя было; но она знала, что онъ былъ тутъ, и жадно смотрѣла на смѣняющіяся тѣни пасажировъ и кондукторовъ и не видала. Вотъ проскользнулъ послѣдний вагонъ съ кондукторомъ, и тамъ, гдѣ пролетѣли вагоны съ окнами, остались опять тѣже мелкія деревца, гнущіяся отъ вѣтра, полянки снѣга, сырость, темнота и тѣже внизу напряженные звуки рѣки. Нѣсколько времени слышались еще звуки, свѣтились огни и пахло дымомъ, но вотъ все затихло.

— За что, за что? — завопила она и, чтобъ выразить самой себѣ свое отчаяніе, неестественно поднявъ и изогнувъ надъ головой руки, съ воплемъ побѣжала назадъ домой напротивъ вѣтра, подхватившего звуки ея словъ и тотчасъ же уносившаго ихъ.

————

Въ ярко освѣщенномъ вагонѣ 1-го класса разбитъ былъ ломберный столъ, на сидѣньи была доска, на ней бутылки и стаканы, а за столикомъ сидѣли, снявъ мундиры, 3 офицера, и румяный красивый Валерьянъ, держа карты въ одной рукѣ, а въ другой стаканъ, весело провозглашалъ свою масть.25

— Однако какъ темно, гадко на дворѣ, — сказалъ онъ, выглянувъ въ окно.

На другой день Катюша встала въ свое время, и жизнь ея пошла, казалось, попрежнему. Но ничего не было похожаго на прежнюю. Не было въ ней невинности, не было спокойствія, а былъ страхъ и ожиданіе всего самаго ужаснаго. Чего она боялась, то и случилось. Она забеременела. Никто не зналъ этого. Одна старая горничная догадывалась. И Катюша боялась ее. Никто не зналъ, но Катюша знала, и эта мысль приводила ее въ отчаяніе. Она стала скучна, плохо работала, все читала и выучила наизусть «Подъ вечеръ осенью ненастной» и не могла произносить безъ слезъ. Мало того, что мысль о ея положеніи приводила ее въ отчаяніе, ея положеніе физически усиливало мрачность ея мыслей. Ходъ ея мыслей былъ такой: онъ полюбилъ меня, я полюбила его, но по ихнему, по господскому, это не считается, мы не люди. Онъ полюбилъ и уѣхалъ, забылъ, а я погибай съ ребенкомъ. Да не довольно, что погибай съ ребенкомъ, рожай безъ помощи, не зная, куда его дѣть, чѣмъ кормиться, но еще рожать то не смѣй. Если родишь — пропала. А не родить нельзя. Онъ растетъ и родится. А имъ ни почемъ. Зачѣмъ я скучна, блѣдна, не весела? Марьѣ Ивановнѣ не весело смотрѣть на меня.

Катюша негодовала на господъ, но не на него. Онъ не виноватъ, онъ любилъ. Съ каждымъ днемъ она становилась мрачнѣе и непокорнѣе. За невставленныя свѣчи она нагрубила Марьѣ Ивановнѣ. Она сказала:

— Вы думаете, что отъ того, что вы воспитали меня, то можете изъ меня жилы мотать. Я все таки чувствую. Я человѣкъ. Сюзетка дороже меня.

Марья Ивановна затряслась отъ злости и выгнала ее. Когда она уѣзжала, Марья Ивановна узнала ея исторію съ племянникомъ. И это еще болѣе разсердило ее. Она заподозрила Катюшу въ желаніи выйти замужъ за Валерьяна. Катюшу взяли сосѣдніе помѣщики въ горничныя. Помѣщикъ-хозяинъ, человѣкъ 50 лѣтъ, вошелъ съ ней въ связь. Когда черезъ 6 мѣсяцевъ наступили роды, она увѣрила его, что это его ребенокъ, родившійся до срока, и ее отослали въ городъ. Послѣ родовъ она вернулась къ нему, вошла въ связь съ лакеемъ. И ее выгнали.

————

Стрѣлки Императорской фамиліи не были въ дѣлѣ. Когда они дошли, война кончилась. Они только прошлись туда и назадъ. Много веселаго, новаго пережили молодые люди въ этомъ походѣ. Вездѣ ихъ встрѣчали, чествовали, вездѣ ухаживали за ними. Многіе изъ статской молодежи, перейдя на военную службу, продолжали эту военную службу. Но Валерьянъ не остался. Какъ только кончилась война, онъ вышелъ въ отставку и поѣхалъ въ Москву, а потомъ въ деревню.26 Пріѣхавъ въ деревню, онъ тотчасъ же поѣхалъ къ теткамъ. Поэтическое воспоминаніе о Катюшѣ привлекало его. Но Катюши уже не было у тетокъ. На ея мѣстѣ была Варвара вдова, толстая, здоровая женщина, которую тетки преобразили по своему въ субретку, надѣвъ на нее фартучекъ и пріучивъ ее къ той же чистотѣ. Былъ тотъ же кофе, тѣ же сливки, та же отдѣлка всѣхъ мелочей жизни, но Катюши не было. Когда Валерьянъ спросилъ о ней, Катерина Ивановна начала было разсказывать, сожалѣя о ней, но Марья Ивановна строго перебила ее и, хмуря свои густыя черныя брови, коротко сказала:

— Разстались. Дурно повела себя.

И взглянувъ на Валерьяна, отвернулась отъ него. Валерьянъ понялъ, что его участіе въ дурномъ поведеніи ея было извѣстно и что тетки обвиняли ее, а не его,27 и ему стало ужасно жалко и стыдно. Онъ вечеромъ вошелъ въ комнату къ Катеринѣ Ивановнѣ, гдѣ она дѣлала пасьяны послѣ обѣда. Она думала, что онъ хочетъ погадать, но онъ сталъ распрашивать ее о Катюшѣ. Онъ признался во всемъ тетушкѣ и, распрашивая ее,28 постоянно повторялъ:

— Тетинька! Вѣдь я мерзко поступилъ? Подло. Вѣдь это подло?

Все, что разсказала о Катюшѣ добрая Катерина Ивановна, о томъ, какъ она скучала, какъ читала Пушкина, стала разсѣянна, какъ читала «Подъ вечеръ осенью ненастной», ужасно волновало его. На него жалко и страшно было смотрѣть, когда онъ съ жалкимъ выраженіемъ лица переспрашивалъ по нѣскольку разъ, какъ все было, особенно то, что мучало его:

— Такъ и сидѣла молча въ слезахъ? Такъ и сидѣла и читала? Тетинька, вѣдь я мерзавецъ. Правда, это гадость? Да вѣдь надо поправить.

Когда онъ узналъ, что она была беременна, не было конца его распросамъ.

— Да нѣтъ, не можетъ быть? Вѣдь это гадость. Да гдѣ же онъ, ребенокъ? И почему вы думаете, что это отъ меня?

— Да Авдотья говорила.

— Ma tante,29 надо его взять, найти. А главное ее.

Но когда тетка сказала, что она совсѣмъ испортилась (по сплетнямъ деревенскимъ все было извѣстно у тетушекъ), Валерьянъ сталъ успокаиваться. «Да, но все таки гадко съ моей стороны. А какая милая, какая простая была», думалъ онъ.

Такъ онъ поѣхалъ, ничего не предпринявъ. И такъ съ тѣхъ поръ жизнь и его и ея пошли совершенно отдѣльно и независимо другъ отъ друга.30 Онъ сначала попробовалъ служить, отдаться честолюбію, но это было не по характеру, онъ рѣшительно не могъ притворяться, поддѣлываться и тотчасъ же вышелъ. Онъ поѣхалъ за границу, въ Парижъ, попробовалъ наслажденія самыя утонченныя, чувственныя. Это тоже было ему не по характеру и оттолкнуло его.31 Онъ вернулся въ Россію, въ деревню. Конецъ лѣта и осень проводилъ онъ на охотѣ, зиму въ Петербургѣ, Москвѣ или за границей. Не говоря объ удовольствіяхъ матеріальныхъ, чистоты, изящества помѣщеній, одежды, экипажей, пищи и питья, куренья, къ которымъ онъ привыкъ какъ къ необходимымъ условіямъ жизни, удовольствіями главными его были чтеніе художественныхъ произведеній, которыя онъ очень вѣрно и тонко чувствовалъ, и музыка, въ особенности пѣніе — женское пѣніе, особенно сильно дѣйствовавшее на него.

Въ отношеніяхъ съ женщинами Валерьянъ былъ сравнительно съ своими сверстниками32 чистъ. Онъ никогда не имѣлъ сношеній съ женщинами, въ которыхъ не былъ влюбленъ.33 Но влюблялся онъ очень легко. И не считалъ дурнымъ34 перемѣнять предметы любви.35 Онъ не женился не потому, что считалъ не нужнымъ жениться, но только потому, что такъ случилось. Отталкивала его условность свѣтскихъ отношеній и лживость ихъ. Лгать и притворяться онъ не могъ. Больше же всего помѣшала ему жениться его связь съ замужней женщиной, отъ которой онъ послѣ перваго же года хотѣлъ и не могъ избавиться. Тетки обѣ умерли. Валерьянъ наслѣдовалъ отъ нихъ и сталъ еще богаче. Такъ прошло 12 лѣтъ. Ему было 36 лѣтъ, въ бородѣ и на вискахъ показались сѣдые волосы, и начинало становиться скучно, начинало становиться ясно, что лучшаго отъ жизни ничего не будетъ, а хорошаго ничего и не было.

Зиму 1883 г. Валерьянъ жилъ въ Петербургѣ, куда былъ переведенъ на службу мужъ Вѣры.

На другой день послѣ Крещенья Валерьянъ, выйдя въ свой кабинетъ къ кофею, нашелъ по обыкновенію на столѣ письма и, наливъ чашку, сталъ читать ихъ.

Вѣра писала, что ждетъ его нынче въ 7-мъ часу, сейчасъ послѣ обѣда. Купецъ писалъ о продажѣ лѣса, и казенная бумага, повѣстка, объявляла, что онъ назначенъ на сессію окружнаго суда отъ 18 до 31.

— Странно! перспектива быть двѣ недѣли присяжнымъ (онъ уже былъ два раза), несмотря на лишенія, связанныя съ этимъ, пріятна была ему. Пріятно было и перемѣна условій жизни и видная дѣятельность (его оба раза избирали старшиной), пріятно было и избавиться отъ Вѣры. Связь эта давно ужъ мучала его. Мучала подлость обмана по отношенію добраго, довѣрчиваго мужа, мучала, главное, потому, что не любилось уже. И отношенія были фальшивыя.

Онъ написалъ расписку и послалъ въ полицію. Утромъ почиталъ славный романъ новый, поругалъ его и погулялъ. На гуляньи зашелъ въ книжный магазинъ и взялъ новую книгу. На Невскомъ встрѣтилъ знакомаго товарища Прокурора, спросилъ о дѣлахъ сессіи, на которую онъ назначенъ, и узналъ, что дѣлъ особенно интересныхъ нѣтъ, только одно о похищеніи въ банкѣ. Обѣдать онъ пошелъ къ кузинѣ и тотчасъ послѣ обѣда къ Вѣрѣ. Вѣра была одна и страшно возбуждена. Она чувственно была раздражена и отъ того сдѣлала сцену. Онъ разсердился и36 сказалъ, что имъ лучше порвать все. Она стала упрекать его. Онъ зналъ, что упрекать его не въ чемъ. И начала и вела связь она. Онъ разсердился, взбѣсился и, наговоривъ ей непріятностей, убѣжалъ.

Дома онъ, радуясь разрыву, написалъ письмо, утверждающее разрывъ, и послалъ ей. Она отвѣчала. Онъ разорвалъ ея письмо, рѣшивъ, что отвѣчать нечего и что надо кончить. — Тутъ же съ нимъ сдѣлался сильный грипъ, онъ одинъ просидѣлъ недѣлю дома. Только несносный Бекичевъ, все и всѣхъ знающій, заходилъ къ нему да кузина съ племянницами. Но ему было не скучно. У него была прекрасная книга, и онъ читалъ.

17 онъ вышелъ прогуляться, а 18 поѣхалъ въ Окружный судъ.

————

Въ 9 часовъ онъ былъ въ зданіи Окружнаго Суда. Его проводили въ помѣщеніе уголовнаго суда. Въ швейцарской уже былъ народъ: купецъ длиннополый, сѣдой, курчавый, съ очень маленькими глазами, чиновникъ съ гербовыми пуговицами и краснымъ лицомъ. Вышелъ непріятно, ненатурально учтивый судебный приставъ, спросилъ фамиліи, справился съ списками и отмѣтилъ. «Пожалуйте. У насъ хорошо, акуратно», какъ будто говорилъ онъ.

Купецъ потиралъ руки, чиновникъ обдергивалъ фракъ за лацканы, точно они всѣ собирались что то дѣлать. Вошли всѣ въ залу. Зала огромная, возвышеніе, столъ съ зеленымъ сукномъ подъ портретомъ, лавки, диваны дубовые въ три ряда, на право за ними одинокое кресло прокурора. На лѣво лавка передъ дверью для обвиняемыхъ, подъ ней лавки, стулья для адвокатовъ. Загородка, какъ въ манежѣ, съ проходомъ раздѣляетъ залу, по сю сторону лавки, лавки, лавки, напомнившія Валерьяну аудиторію и университетъ.

**[НАЧАЛО ВТОРОЙ НЕЗАКОНЧЕННОЙ РЕДАКЦИИ «ВОСКРЕСЕНИЯ»].

ВОСКРЕСЕНІЕ.

Іоанна XI. 25, 26.

Я есьмъ воскресеніе и жизнь..

Князю Аркадію Неклюдову было ужъ 28 лѣтъ, но все еще не установился, какъ говорили про него. Онъ нетолько не избралъ никакой дѣятельности, но хуже этаго: пробовалъ многое и ни на чемъ не останавливался. Онъ37 вышелъ изъ университета не кончивъ курса, потому что рѣшилъ, что въ университетѣ ничему не научишься и что выучиваніе лекцій о предметахъ, которые не рѣшены, и пересказываніе этаго на экзаменахъ не только безполезно, но унизительно. Рѣшилъ онъ это при приготовленіи къ экзамену изъ политической экономіи. Предметы эти интересовали его, и онъ читалъ Прогресъ и бѣдность Джорджа и Рёскина Fors Clavigera и Grown of wild olive, и тутъ ему надо было, какъ несомнѣнныя истины, заучивать и пересказывать на экзаменахъ тѣ подраздѣленія и опредѣленія, которыя, по его мнѣнію, по крайней мѣрѣ были совершенно и несомнѣнно опровергнуты этими обоими писателями. Если онъ не имѣлъ такихъ несомнѣнныхъ доказательствъ произвольности и случайности тѣхъ опредѣленій и научныхъ подразделѣний, которыя преподавались ему подъ видомъ философіи теоріи права и самыхъ различныхъ правъ, то онъ чувствовалъ, что и въ этихъ областяхъ тоже самое: подъ видомъ непогрѣшимой науки передаются элукубраціи извѣстныхъ и большею частью очень недалекихъ господъ ученыхъ. Оставалась исторія этихъ наукъ и исторія права, но исторія безъ освѣщенія, безъ цѣли подтвержденія извѣстныхъ истинъ еще скучнѣе самыхъ элукубрацій посредственныхъ ученыхъ. Все это онъ почувствовалъ всѣмъ существомъ своимъ и вышелъ изъ 3-го курса затѣмъ, главное, чтобы не дѣлать то, что называется заниматься наукой, т. е. учить и твердитъ все то, что дѣлаютъ посредственные ученые извѣстной узкой спеціальности самаго послѣдняго времени, а образовать себя, т. е. понять все то, что поняли о законахъ міра и, главное, жизни человѣческой самые геніальные люди. Родителей у него не было. Отецъ умеръ, когда ему былъ годъ, мать умерла, когда онъ былъ на первомъ курсѣ. Смерть эта — мать умерла на его рукахъ, и они нѣжно любили другъ друга — была тѣмъ значительнымъ событіемъ его жизни, которое заставило его проникнуть на извѣстную глубину чувства и мысли, по которой онъ впослѣдствіи мѣрилъ все другое. Все, что не доходило до этой глубины, представлялось ему не важнымъ. И такой представлялась ему и университетская наука, и служба, и карьера, которой хотѣла для него его мать. Послѣ матери онъ остался одинъ съ среднимъ состояніемъ, которое увеличилось еще въ послѣднее время наслѣдствомъ, полученнымъ отъ тетки, сестры отца, которая его ласкала и любила и была единственнымъ близкимъ ему человѣкомъ. Послѣ выхода изъ университета онъ поѣхалъ въ деревню, занялся хозяйствомъ, но, увидавъ свое незнаніе, поступилъ было въ сельскохозяйственное высшее училище, но тотчасъ же вышелъ еще болѣе разочарованный, чѣмъ университетомъ. Потомъ онъ ѣздилъ заграницу, потомъ, по совѣту дяди, попробовалъ служить въ земствѣ, но тоже скоро вышелъ, потомъ занялся музыкой — скрипкой, которую онъ всегда страстно любилъ. Но и это не дало ему такого дѣла, которому бы онъ могъ отдаться.38

Во всѣхъ дѣлахъ, которыя онъ дѣлалъ, онъ никакъ не совпадалъ съ большинствомъ. И это было ему тяжело. Онъ часто упрекалъ себя за это, но никакъ не могъ подогнуть себя подъ общія требованія. Въ университетѣ, напримѣръ, онъ занимался или слишкомъ много или совсѣмъ не занимался. Тоже было и въ хозяйствѣ, и въ земствѣ, и въ музыкѣ. Какъ будто на посредственность онъ не соглашался, а на особенное, выдающееся у него не хватало силы. Но и сказать, что у него не хватало силы, нельзя было сказать, потому что онъ ни на что еще не тратилъ всю свою силу, а какъ будто приберегалъ ее на случай, когда она ему понадобится или когда онъ захочетъ выпустить весь зарядъ энергіи, который былъ въ немъ.

Кромѣ того, ему трудно было и отдаться какому нибудь дѣлу, потому что онъ не укладывался въ существующія рамки жизни. Во всѣхъ дѣлахъ ему надо было прокладывать новыя пути жизни. А это было трудно, и онъ не былъ еще готовъ къ этому.

Такъ, занимаясь уголовнымъ правомъ, которымъ онъ увлекся, онъ, перечитавъ все, что могъ, пришелъ нетолько къ теоріи исправленія, а прямо къ отрицанію права употреблять насиліе послѣ преступленія. И началъ было писать объ этомъ сочиненіе, но бросилъ. Въ земствѣ онъ подалъ проэктъ совершенно неожиданный о расширеніи компетенціи, который опротестовалъ губернаторъ и, рѣшивъ, что этого нельзя, вышелъ. Въ хозяйствѣ онъ хотѣлъ устроить артель рабочихъ, участниковъ въ прибыли, и это началось только въ зародышѣ и оборвалось. Начиналъ онъ тоже писать — не романъ, но исторію своего душевнаго развитія и тоже не свелъ концы. Онъ былъ оригиналенъ во всемъ, какъ говорили про него. Онъ же думалъ про себя, что онъ во всемъ неудачникъ.

Въ вопросѣ половомъ онъ, пока не успѣлъ жениться, стремился къ чистотѣ, но не осиливалъ и падалъ: разъ это было съ товарищами въ дурномъ домѣ, разъ въ деревнѣ у тетки съ горничной,39 потомъ опять нѣсколько разъ въ дурныхъ домахъ и въ случайныхъ встрѣчахъ.

Послѣ каждаго такого паденія онъ мучался раскаяніемъ и на долго укрѣплялся въ воздержной жизни. Въ религіозномъ отношеніи онъ былъ совершенно40 равнодушенъ. Дѣтская вѣра его еще въ гимназіи разрушилась, и съ тѣхъ поръ онъ обходился безъ всякой вѣры, но не рѣшалъ вопроса ни въ ту, ни въ другую сторону, т. е. не отрицалъ Бога и отношенія человѣка къ Нему и не утверждалъ его. Онъ предоставлялъ себѣ какъ будто просторъ рѣшить этотъ вопросъ тогда, когда онъ наступитъ, наилучшимъ образомъ. Пока же онъ не касался этой области ни такъ, ни иначе. Мать его огорчалась его равнодушіемъ къ вѣрѣ — тѣмъ, что онъ не говѣлъ послѣдніе 8 лѣтъ, но даже и изъ любви къ матери онъ не могъ дѣлать для виду, не вѣря, то, что онъ считалъ выраженіемъ самой важной стороны человѣческой жизни.

Въ 76-мъ году Неклюдовъ зиму проводилъ въ Москвѣ. Онъ пріѣхалъ осенью по дѣламъ и отъ скуки и затѣялъ продолжать свое сочиненіе изъ уголовнаго права и вмѣстѣ съ тѣмъ смутно предчувствовалъ близость женитьбы и приглядывался къ знакомымъ дѣвушкамъ. Но ни то, ни другое не удавалось: сочиненіе запуталось и потеряло привлекательность, рѣшиться жениться онъ не могъ ни на одной изъ тѣхъ, съ кѣмъ онъ видѣлся. Но уѣзжать не зачѣмъ и некуда было изъ Москвы. Квартира была взята. И онъ жилъ не только скучая, но приходя понемногу въ отчаяніе отъ пустоты жизни. Изъ близкихъ людей у него въ Москвѣ было два человѣка: одинъ молодой профессоръ химіи, другой совершенно противуположный ему, кутила адъютантъ. Онъ друженъ былъ съ нимъ съ дѣтства и потому общался съ нимъ. Семейство было только одно: двоюродная сестра, замужемъ за богатымъ празднымъ дворяниномъ, охотникомъ и хозяиномъ.

28-го Ноября, вставъ утромъ, онъ нашелъ на своемъ столѣ письма и телеграммы и одну повѣстку о томъ, что онъ назначенъ присяжнымъ въ судъ на сессію отъ 3 до 22 Декабря. Такъ ему было скучно и пусто, что онъ обрадовался этой повѣсткѣ. По крайней мѣрѣ было дѣло, которое надо дѣлать и въ которомъ можно быть полезнымъ навѣрное.41

Въ послѣднее время, живя въ Москвѣ, онъ былъ въ самомъ дурномъ духѣ. Онъ переживалъ ту обычную, переживаемую такъ или иначе каждымъ человѣкомъ нашего времени и нашего круга внутреннюю борьбу: зачѣмъ я живу? Что мнѣ дѣлать? Какъ употребить мою жизнь? Отвѣтъ, даваемый исповѣдуемой всѣми его окружающими религіей, не удовлетворялъ его, своего отвѣта не было, и была тоска, и надо было какъ нибудь заглушить ее. Онъ пробовалъ это. Пріѣзжалъ его пріятель изъ Саратова — Предводитель. Они вмѣстѣ ужинали, пили и даже поехали къ женщинамъ. Но не только не стало легче, но было еще скучнѣе. Все было нелѣпо. И въ этой нелѣпости были виноваты всѣ, только не онъ. Онъ всего хотѣлъ хорошаго: хотѣлъ и равенства людей, и богатства всѣхъ, и нравственности всѣхъ, а все шло на выворотъ. И нельзя было ни сжиться съ этой нелѣпостью, нельзя было и жить среди нея.

Въ такомъ настроеніи онъ 3-го Апрѣля поѣхалъ въ Окружный судъ.

**[ПЕРВАЯ ЗАКОНЧЕННАЯ РЕДАКЦИЯ «ВОСКРЕСЕНИЯ».]

ВОСКРЕСЕНIЕ.

Іоанна XI 25—26

Я есмь воскресеніе и жизнь.

«Что это какая нынче кореспонденція», подумалъ Дмитрій Нехлюдовъ, выйдя изъ своей спальни въ столовую и разбирая письма и бумаги, лежавшія въ столовой на накрытомъ бѣлой скатертью столѣ рядомъ съ его приборомъ пахучаго кофея съ калачемъ, сухарями и кипячеными сливками.

— Заспалися, батюшка, тутъ человѣкъ дожидается, — сказала изъ другой двери вышедшая растолстѣвшая его нянюшка Прасковья Михайловна.

— Сейчасъ, няня, сейчасъ, — отвѣчалъ виновато Нехлюдовъ, поспѣшно разбирая письма — Отъ Кармалиныхъ человѣкъ? — сказалъ онъ, взявъ въ руки42 красивымъ знакомымъ почеркомъ надписанное письмо на толстой сѣрой бумагѣ, чуть пахнувшей чѣмъ то пріятнымъ. — Зачѣмъ же дожидается?

— Отвѣта ждутъ. Я уже ее чаемъ попоила,43 — отвѣтила няня, покачивая головой и щуря глазъ.

Письмо было отъ Алины Кармалиной,44 съ которой у Нехлюдова установились въ последнее время такія отношенія, при которыхъ недостаетъ только слова для того, чтобы только дружески знакомые вдругъ стали женихомъ и невѣстой и мужемъ и женою.

Знакомы и дружны были семьи Кармалиныхъ и Нехлюдовыхъ уже давно — дружны были матери и дѣти, когда-то были на ты и играли вмѣстѣ, т. е. такъ, какъ могли играть вмѣстѣ мальчикъ 14 лѣтъ съ 8-лѣтней дѣвочкой. Потомъ они жили въ различныхъ городахъ и рѣдко видѣлись. Только въ нынѣшнемъ 18..45 году они опять сблизились. Кармалины, какъ всегда, жили въ Москвѣ, а Нехлюдова мать провела этотъ послѣдній годъ своей жизни тоже въ Москвѣ. Сынъ жилъ съ нею. Тутъ то во время болѣзни и смерти матери и послѣ нея и установились между Дмитріемъ Нехлюдовымъ и Алиной Кармалиной эти предшествующіе обыкновенно браку близкія и тонкія отношенія. Мать Нехлюдова желала этаго, также и Кармалины. Больше же всѣхъ желала этого Алина. Она говорила себѣ, что она никого такъ не любила, какъ Дмитрія Нехлюдова,46 и, если бы была мущина, уже давно сдѣлала-бы ему предложеніе. Началось это для нея съ того, что она взялась за то, чтобы во что бы то ни стало ap[p]rivoiser, niveler,47 какъ она выражалась, и исправить Нехлюдова, исправить не въ томъ смыслѣ, чтобы освободить его отъ пороковъ, — она, напротивъ, считала его слишкомъ добродѣтельнымъ, — но снять съ него его странности, наросты, крайности, удержавъ его хорошее, снять съ него лишнее, нарушающее изящество и гармонію. И она своей легкой рукой усердно принялась за это дѣло и не успѣла оглянуться, какъ въ процессѣ этаго занятія она влюбилась въ него такъ наивно и опредѣленно, что ей, дѣвушкѣ,48 отказавшей 4 прекрасныя партіи и рѣшившей не выходить замужъ и вполнѣ отдаться искусству — музыкѣ, которую она дѣйствительно любила и въ которой была необыкновенно способной, — такъ влюбилась, что ей, 28 лѣтней дѣвушкѣ, страшно становилось за себя, страшно за то, что онъ не полюбитъ ее такъ, какъ она полюбила его.49

Со времени смерти матери его прошло уже 3 мѣсяца. Потеря эта, которая для него была очень чувствительна, не могла быть причиной его молчанія. Онъ, очевидно, дорожилъ отношені[ями] съ нею, но не высказывалъ. И это мучало ее. Онъ же не высказывалъ по двумъ кажущимся противорѣчивымъ причинамъ. 1-я то, что онъ не настолько любилъ ее, чтобы рѣшиться связать свою свободу, 2-я то, что онъ, 34-лѣтній человѣкъ, съ далеко нечистымъ прошедшимъ, и человѣкъ, до этихъ лѣтъ ничѣмъ не проявившій себя, ничего не сдѣлавшій, считалъ себя вполнѣ недостойнымъ такой чистой, изящной и даровитой дѣвушки. Онъ не рѣшался сдѣлать предложенія и потому, что колебался еще въ душѣ, и потому, что боялся, что ему откажутъ.

— Сейчасъ, сейчасъ отвѣчу, няня, — сказалъ Нехлюдовъ, читая письмо.

В письмѣ было сказано: «Исполняя взятую на себя обязанность вашей памяти, напоминаю вамъ, что вы нынче, 22 Апрѣля, должны быть въ судѣ присяжнымъ и потому не можете никакъ ѣхать съ нами и Колосовымъ въ Третьяковскую галерею, какъ вы, съ свойственнымъ вамъ легкомысліемъ, вчера обѣщали; à moins que vous ne soyiez disposé à payer les 300 roubles, comme amende50 за то, что не явитесь во время. Я вспомнила это вчера, какъ только вы ушли».

«Ахъ! и то правда. А я совсѣмъ забылъ», вспомнилъ Нехлюдовъ. И улыбаясь прочелъ еще разъ записку, вспоминая все то, о чемъ были въ ней намеки. «Точно, нынче 22, и надо ѣхать въ судъ. Какъ это я забылъ». Онъ всталъ, подошелъ къ письменному столу, вынулъ ящикъ, въ которомъ въ безпорядкѣ валялись бумаги, папиросные мундштуки, фотографіи, и, порывшись въ немъ, нашелъ повѣстку. Дѣйствительно, онъ былъ назначенъ присяжнымъ на 22, нынче. Онъ взглянулъ на бронзовые часы — было 1/4 10. Въ повѣсткѣ же сказано, чтобы быть въ судѣ въ 10.

Вернувшись къ столу, на которомъ былъ накрытъ кофей, онъ налилъ себѣ полчашки кофе, добавилъ кипяченымъ молокомъ и, опустивъ калачъ, началъ читать другое письмо. Другое письмо было заграничное: изъ Афонского монастыря къ благодѣтелю съ просьбой пожертвовать. Онъ съ досадой бросилъ это письмо и взялся за третье. Третье было изъ Рязани, и почеркъ былъ незнакомый, писарскій и малограмотный. Письмо было отъ Рязанскаго купца, предлагавшего на слѣдующій срокъ взять въ аренду его землю, 800 десятинъ Раненбургскаго уѣзда, которая уже 5 лѣтъ находилась въ арендѣ у этого купца.

<Нехлюдовъ жилъ въ Москвѣ и жилъ на большой роскошной квартирѣ съ нянюшкой51 и двумя прислугами: поваромъ и буфетнымъ мужикомъ, только потому, что онъ жилъ такъ при матери. Но роскошная и праздная жизнь эта въ Москвѣ была совсѣмъ не по его вкусамъ. Но въ первое время послѣ смерти матери онъ ничего не предпринимал, а потомъ онъ не успѣлъ оглянуться, какъ жизнь эта стала ему привычной, и у него установились съ семействомъ Кармалиныхъ тѣ тонкія и напряженныя отношенія, которыя удерживали его теперь въ Москвѣ. Сначала Кармалины утѣшали его. Ему даже пріятно было, какъ они преувеличивали представленіе о его горѣ, но ему нельзя было отказываться отъ тѣхъ чувствъ, которыя ему приписывали. Потомъ эти утѣшенія такъ сблизили его съ ними,52 что онъ чувствовалъ себя уже теперь чѣмъ то связаннымъ съ ними и не могъ прекратить этихъ отношеній и уѣхать изъ Москвы. А между тѣмъ онъ много разъ говорилъ себѣ, что только жизнь матери заставляла его жить такъ, какъ онъ жилъ, но что когда ее не будетъ, онъ измѣнитъ всю свою жизнь. Но вотъ она уже три мѣсяца умерла, а онъ жилъ по прежнему. У него ужъ давно были планы на совсѣмъ другую дѣятельность и жизнь, чѣмъ та, которую онъ велъ теперь. <Какъ ни больно ему было признаваться себѣ въ этомъ, жизнь матери, съ которой его связывала самая нѣжная любовь, была ему препятствіемъ для осуществленія53 этихъ плановъ. Мать имѣла очень опредѣленный идеалъ того положенія, котораго она желала ему.> Онъ долженъ былъ, по понятіямъ матери, жить въ кругу своего исключительнаго, всѣхъ другъ друга знающаго высшаго русского общества, среди котораго онъ былъ рожденъ: долженъ былъ имѣть для этаго тѣ средства, которыя онъ имѣлъ, именно около 10 тысячъ дохода, долженъ былъ служить и современемъ занять видное, почетное мѣсто на службѣ, долженъ былъ во всемъ, въ своихъ привычкахъ, одеждѣ, манерахъ, способѣ выраженія выдѣляться изъ толпы, быть distingué54 и вмѣстѣ не долженъ былъ ничѣмъ выдѣляться: ни убѣжденіями, ни вѣрованіями, ни одеждой, ни говоромъ отъ людей своего круга; главное, долженъ былъ въ томъ же исключительномъ кругу жениться и имѣть такую же семью. Онъ же желалъ совсѣмъ другаго. Съ самыхъ первыхъ лѣтъ юности, съ университета, сынъ сталъ нападать на исключительность свѣта и, какъ реакція противъ стремленій матери, сдѣлался, какъ говорила покойница Елена Ивановна, совершенно краснымъ, сближался съ товарищами, фамиліи которыхъ Нехлюдова никогда не могла помнить и которые въ гостинной разваливались и ковыряли въ носу пальцами, а за обѣдомъ или садились слишкомъ далеко, или клали локти на столъ и держали какимъ то необыкновеннымъ манеромъ вилки и ножи запускали себѣ въ ротъ по самые черенки. Но это бы все ничего, но въ это время Дмитрій Нехлюдовъ прочелъ сочиненіе Henry George «Social problems», потомъ его «Progress and poverty» и рѣшилъ что George правъ, что и владѣніе землей есть преступленіе, что владѣть землей также вредно, какъ владѣть рабами, и рѣшилъ, что надо отказаться отъ владѣнія землей. Во многомъ Елена Ивановна уступала55 сыну, во многомъ уступалъ и онъ. Мать уступила въ томъ, что позволила ему вытти изъ университета, изъ котораго онъ рѣшилъ вытти, убѣдившись, что въ немъ преподаютъ не то, что истинно, а то, что соотвѣтствуетъ нашему положенію вещей, — и поѣхать за границу; въ томъ же, что сынъ хотѣлъ отдать свое небольшое доставшееся отъ отца имѣнье крестьянамъ, сынъ долженъ былъ уступить матери и не дѣлать этого распоряженія до совершеннолѣтія.

За границей, куда Нехлюдовъ поѣхалъ для укрѣпленія себя въ своихъ мысляхъ о преступности землевладѣнія, онъ56 нашелъ тамъ тоже, что и въ Россіи: совершенное замалчиваніе, какъ ему казалось, самаго кореннаго вопроса и неумныя разсужденія о 8-мичасовомъ днѣ, страхованіи рабочихъ и тому подобныхъ мѣрахъ, не могущихъ измѣнить положенія рабочаго народа. Разочаровавшись въ надеждѣ получить подкрѣпленіе своимъ мыслямъ въ Европѣ, онъ хотѣлъ ѣхать въ Америку, но мать упросила его остаться. Тогда Нехлюдовъ заявилъ, что онъ займется философіей въ Гейдельбергѣ. Но профессорская философія не заняла его, и онъ уѣхалъ57 въ Россію и, къ огорченію матери, уѣхалъ къ тетушкамъ и хотѣлъ поселиться у нихъ, чтобы писать свое сочиненіе. Въ это время мать выписала его къ себѣ въ Петербургъ. Здѣсь Нехлюдовъ сошелся съ товарищемъ дѣтства гр. Надбокомъ, кончившимъ уже курсъ и поступившимъ въ гвардейскій полкъ, и съ нимъ вмѣстѣ и его друзьями, забывъ всѣ свои планы пропаганды и воздержной жизни, весь отдался увеселеніямъ молодости.

Мать смотрѣла на его петербургскую жизнь не только сквозь пальцы, но даже съ сочувствіемъ. «Il faut que jeunesse se passe, he is sowing his wild oats»,58 говорила она и, чуть чуть поддерживая его въ расходахъ, все таки платила его долги и давала ему денегъ.

Но онъ самъ былъ недоволенъ собой, и, узнавъ ужъ радость жизни для духовной цѣли, онъ не могъ уже удовлетвориться этимъ петербургскимъ весельемъ.

Тутъ подошла Турецкая кампанія, и несмотря на противодѣйствіе матери, онъ поступилъ въ полкъ и поѣхалъ на войну. На войнѣ онъ прослужилъ до конца кампаніи, потомъ прожилъ еще годъ въ Петербургѣ, перейдя въ гвардейскій полкъ. Здѣсь онъ увлекся игрой, проигралъ все имѣнье отца и вышелъ въ отставку и уѣхалъ въ имѣнье матери, гдѣ, благодаря своему цензу, поступилъ въ земство.

<А между тѣмъ вотъ уже три мѣсяца, какъ не было на свѣтѣ матери, онъ былъ свободенъ, но не пользовался этой свободой, а продолжалъ жить въ Москвѣ на роскошной квартирѣ матери съ дорогой прислугой, и, несмотря на то, что ничто не держало его въ Москвѣ и не мѣшало теперь осуществленiю его плановъ, онъ продолжалъ жить въ Москвѣ и ничего не предпринималъ.

Письмо отъ арендатора напомнило ему это.

Ему стало какъ будто чего то совѣстно. <Но это чувство продолжалось недолго.> Онъ постарался вспомнить, отчего ему совѣстно. И вспомнилъ, что онъ давно когда то рѣшилъ, что собственность земли есть въ наше время такое же незаконное дѣло, какимъ была собственность людей, и что онъ когда то рѣшилъ посвятить свою жизнь разъясненію этой незаконности и что поэтому самъ, разумѣется, никогда не будетъ владѣть землею. Все это было очень давно. Но онъ никогда не отказывался отъ этой мысли и не былъ испытываемъ ею до тѣхъ поръ, пока жила мать и давала ему деньги. Но вотъ пришло время самому рѣшить вопросъ, и онъ видѣлъ, что онъ не въ состояніи рѣшить его такъ, какъ онъ хотѣлъ прежде. И отъ этаго ему было совѣстно.

Мысли, когда то бывшія столь близкими ему, такъ волновавшія его, казались теперь отдаленными, чуждыми. Все, что онъ думалъ прежде о незаконности, преступности владѣнія землей, онъ думалъ и теперь, не могъ не думать этого, потому что ему стоило только вспомнить всѣ ясные доводы разума противъ владѣнія землей, которые онъ зналъ, для того чтобы не сомнѣваться въ истинности этого положенія, но это теперь были только выводы разума, а не то горячее чувство негодованія противъ нарушенія свободы людей и желанія всѣмъ людямъ выяснить эту истину. Отъ того ли это происходило, что теперь не было болѣе препятствій для осуществленія своей мысли и сейчасъ надо было дѣйствовать, а онъ не былъ готовъ и не хотѣлось, отъ того ли, что онъ былъ, какъ и все это послѣднее время, въ упадкѣ духа, — онъ чувствовалъ, что его личные интересы и мысли о женитьбѣ на Алинѣ и прелесть отношеній съ ней, какъ паутиной, такъ опутали его, что, получивъ это письмо арендатора, онъ только вспомнилъ свои планы, но не подумалъ о необходимости приведенія ихъ сейчасъ же въ исполненіе.>

«Купецъ проситъ меня возобновить контрактъ на землю, т. е. на рабство, въ которое я могу отдать ему крестьянъ трехъ деревень. Это правда. Да но.... <надо еще обдумать это — сказалъ онъ себѣ. — Не могу я отдать свое состояніе и жениться на ея состояніи». Да и потомъ, и что хуже всего, ему смутно представились тѣ самые аргументы, которые онъ самъ когда то опровергалъ съ такимъ жаромъ: нельзя одному идти противъ всего существующаго порядка. Безполезная жертва, даже вредная, можетъ быть. «Но нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ онъ себѣ съ свойственной ему съ самимъ собой добросовѣстностью, — лгать не хочу. Но теперь не могу рѣшить.> Вотъ окончу сессію присяжничества, окончу такъ или иначе вопросъ съ Алиной». И при этой мысли сладкое волненіе поднялось въ его душѣ. Онъ вспомнилъ ее всю, ея слова и взялъ записку ея и еще разъ улыбаясь перечелъ ее. «Да, да, кончу это такъ или иначе. О если бы такъ, а не иначе.... и тогда поѣду въ деревню и обдумаю и разрѣшу».

<Способъ, которымъ онъ прежде, еще при жизни матери, предполагалъ разрѣшить земельный вопросъ и общій и, главное, личной собственности на свою землю, — передавъ ее крестьянамъ ближайшихъ селеній, тѣхъ, которые могли пользоваться ею, передавъ ее крестьянамъ за плату равную рентѣ земли. Плату эту крестьяне должны были вносить въ общую кассу и деньги эти употребить по рѣшенію выборныхъ отъ общества крестьянъ на общія общественныя нужды: подати, школу, дороги, племенной скотъ, вообще все то, что могло быть нужно для всѣхъ членовъ общества.>59

Совѣстно ему было вотъ отъ чего: еще изъ университета, который онъ бросилъ съ 3-го курса, потому что, прочтя въ то время «Прогрессъ и бѣдность» Генри Джорджа и встрѣтивъ въ университетѣ недобросовѣстныя критики этого ученія и замалчиванія его, онъ рѣшилъ посвятить свою жизнь на распространеніе этого ученія. Для распространенія же его считалъ необходимымъ устроить свою жизнь такъ, чтобы она не противорѣчила его проповѣди. И вотъ этотъ то проэктъ онъ хотѣлъ и не могъ осуществить впродолженіи 14 лѣтъ. Разумѣется, не одна мать препятствовала этому, но увлеченія молодости и различныя событія жизни. Теперь же, когда осуществленіе было возможно, оно уже не влекло его по прежнему и не казалось уже столь настоятельно необходимымъ.

Онъ чувствовалъ себя до такой степени тонкими нитями, но твердо затянутымъ въ свои отношенія съ Алиной, что все остальное становилось въ зависимость отъ этихъ отношеній. Отдать Рязанскую землю мужикамъ, надо отдать и Нижегородскую и Самарскую и остаться ни съ чѣмъ. Все это хорошо было тогда, прежде, когда я былъ одинъ, довольствовался малымъ и могъ зарабатывать что мнѣ нужно, но теперь, другое дѣло: не могу я отдать свои имѣнія и, женившись, пользоваться ея состояніемъ. Я долженъ ее убѣдить.... Да и потомъ: такъ ли это? Все надо обдумать. А пока оставить какъ есть. Письмо арендатора онъ оставилъ безъ отвѣта. На записочку же Кармалиныхъ онъ отвѣтилъ, что благодаритъ за напоминаніе. Онъ точно забылъ и постарается придти вечеромъ. Отдавъ записку, онъ поспѣшно одѣлся и поѣхалъ въ судъ.

2.

Въ повѣсткѣ было сказано, чтобы въ 10 быть въ зданіи суда, и въ четверть 11 го Нехлюдовъ слѣзъ съ извощика на большомъ мощеномъ дворѣ суда съ асфальтовыми тротуарами, ведущими въ двери зданія. Люди разнаго вида: господа, купцы, крестьяне взадъ и впередъ, больше впередъ, двигались по тротуару, по лѣстницѣ и встрѣчались въ дверяхъ и огромныхъ коридорахъ. Сторожа въ своихъ мундирахъ съ зелеными воротниками тоже поспѣшно сновали по коридорамъ, исполняя порученія судейскихъ и направляя посѣтителей.

Нехлюдовъ спросилъ у одного изъ нихъ, гдѣ сессія суда.

— Какого вамъ? — съ упрекомъ за неправильность вопроса спросилъ сторожъ. — Есть и судебная палата, есть окружный60 съ присяжными, есть гражданское, уголовное отдѣленіе.

— Окружный съ присяжными.

— Такъ бы и сказали. Сюда, 4-я дверь налѣво.

Нехлюдовъ пошелъ къ указанной двери. Не доходя ея, другой сторожъ спросилъ Нехлюдова, не присяжный ли онъ, и, получивъ утвердительный отвѣтъ, указалъ ему въ развѣтвленіи коридора комнату присяжныхъ. Въ двери комнаты стояло двое людей — оба безъ шляпъ или шапокъ въ рукахъ: одинъ высокій, толстый, добродушный, плѣшивый купецъ, другой съ черной бородкой и щетинистыми волосами, одѣтый какъ купеческій прикащикъ, молодецъ, очевидно еврейскаго происхожденія.

— Вы присяжный, нашъ братъ? — спросилъ купецъ.

— Да, присяжный.

— И я тоже, — сказалъ Еврей.

— Ну, вмѣстѣ придется служить. Что же дѣлать, послужить надо, — сказалъ купецъ.

Нехлюдовъ вошелъ въ комнату. Въ ней было ужъ человѣкъ 15 присяжныхъ. Всѣ только пришли и не садясь ходили, разглядывая другъ друга и знакомясь. Вслѣдъ за Нехлюдовымъ вошелъ въ мундирѣ и въ pince-nez судебный приставъ, худой, съ длинной шеей и походкой на бокъ въ связи съ выставляемой губой61 и, обратившись къ присяжнымъ, сказалъ:

— Вотъ съ, господа, сдѣлайте одолженіе, къ вашимъ услугамъ помѣщеніе это. И сторожъ вотъ Окуневъ, кому что нужно.

Отвѣтивъ на нѣкоторые вопросы, которые ему сдѣлали присяжные, приставъ досталъ изъ кармана листъ бумаги и сталъ перекликать присяжныхъ:

— Статскій совѣтникъ И[ванъ] И[вановичъ] Никиф[оровъ].

Никто не откликнулся.

— Отставной полковникъ Иванъ Семеновичъ Иван[овъ].

— Здѣсь.

— Купецъ второй гильдіи Петръ Дубосаровъ.

— Здѣсь, — проговорилъ басъ.

— Бывшій студентъ князь Дмитрій Нехлюдовъ.

— Здѣсь, — отвѣтилъ Нехлюдовъ.

Отмѣтивъ не явившихся, приставъ ушелъ. Присяжные, кто познакомившись, а кто такъ только, догадываясь, кто кто, разговаривали между собой о предстоящихъ дѣлахъ. Два дѣла, какъ говорилъ одинъ, очевидно все знающій присяжный, были важныя: одно о злоупотребленіяхъ въ банкѣ и мошенничествѣ, другое о крестьянахъ, за сопротивленіе властямъ. Все знающій присяжный62 говорилъ съ особымъ удовольствіемъ о судѣ какъ о хорошо знакомомъ ему дѣлѣ, называя имена судей, прокурора, знаменитыхъ адвокатовъ,63 которые будутъ участвовать въ процессѣ о мошенничествѣ, и безпрестанно употреблялъ техническія слова: судоговореніе, кассація, по статьѣ 1088 по совокупности преступленія и т. п. Большинство слушало его съ уваженіемъ. Нехлюдовъ былъ занятъ своими мыслями, вертѣвшимися преимущественно около Алины Кармалиной. Нынѣшняя записка, простая, дружеская, съ упоминаніемъ о томъ, что она взяла на себя обязанность быть его памятью, и приглашеніе обѣдать къ нимъ послѣ суда, и напоминаніе о верховой лошади, которую она совѣтовала, а онъ не позволялъ себѣ купить, — все это было больше чѣмъ обыкновенныя дружескія отношенія.

<Нехлюдовъ былъ человѣкъ стариннаго, несовременнаго взгляда. Онъ не считалъ, какъ это считаютъ теперешніе молодые люди, что всякая женщина готова и только ждетъ случая отдаться ему и что дѣвушки невѣсты всегда всѣ готовы при малѣйшемъ намекѣ съ его стороны броситься ему на шею, а, напротивъ, считалъ, что женщины его круга (къ сожалѣнію, онъ считалъ это только по отношенію женщинъ своего круга), что женщины его круга это все тѣ особенныя, поэтическія, утонченныя, чистыя, почти святыя существа, каковыми онъ считалъ свою мать и какою воображалъ свою будущую жену, и потому передъ всякой дѣвушкой, которая нравилась ему и которую онъ могъ надѣяться сдѣлать своей женой, передъ всякой такой дѣвушкой онъ робѣлъ, считалъ себя недостойнымъ ничтожествомъ не только по очевидной нечистотѣ своей въ сравненіи съ несомнѣнной невинностью дѣвушки, но и просто по ничтожеству своихъ и тѣлесныхъ и душевныхъ качествъ въ сравненіи съ тѣми, которыя онъ приписывалъ ей. Кармалина нравилась ему.>64 Какъ ни считалъ Нехлюдовъ себя недостойнымъ такого возвышеннаго поэтическаго существа, какимъ представлялась ему Алина, въ послѣднее время, въ самое послѣднее, онъ начиналъ вѣрить, что она можетъ быть не отказала бы ему, если бы онъ и рѣшился сдѣлать предложеніе. А жениться ему хотѣлось. Холостая жизнь съ своей диллемой вѣчной борьбы или паденія становилась ему слишкомъ мучительна. Кромѣ того, она просто всѣмъ своимъ таинственнымъ для него дѣвичьимъ изяществомъ плѣняла его, и онъ самъ не зналъ, какъ сказать: влюбленъ или не влюбленъ онъ въ нее. Когда онъ долго не видалъ ее, онъ могъ забывать ее, но когда онъ видѣлъ ее часто, какъ это было послѣднее время, она безпрестанно была въ его мысляхъ. Онъ видѣлъ ея улыбку, слышалъ звукъ ея голоса, видѣлъ всю ея изящную фигуру, именно всю фигуру, никакъ не отдельныя матеріальныя части ея фигуры, — видѣлъ ее, какъ она, послѣ того какъ играла для него любимыя его вещи, вставала отъ фортепьяно, взволнованная, раскраснѣвшаяся и смотрѣла ему въ глаза. Ему было какъ то особенно свѣтло, радостно и хорошо съ нею. Теперь онъ сидѣлъ въ комнатѣ присяжныхъ, думая о ней, о томъ, какъ онъ сдѣлаетъ ей предложеніе, если сдѣлаетъ его. Какъ, въ какихъ словахъ? И какъ она приметъ? Удивится? Оскорбится? И онъ видѣлъ ее передъ собой и слышалъ ея голосъ. «Нѣтъ, не надо думать, — подумалъ онъ. — Изъ думъ этихъ ничего не выйдетъ. Это само сдѣлается, если это должно сдѣлаться. Лучше посмотрю, что тутъ дѣлается». И онъ вышелъ въ коридоръ и сталъ прохаживаться. Движеніе по коридору все усиливалось и усиливалось. Сторожа то быстро ходили, то, несмотря на старость, рысью даже бѣгали взадъ и впередъ съ какими то бумагами. Приставы, адвокаты и судейскіе проходили то туда, то сюда. Нехлюдовъ былъ въ томъ особенномъ, наблюдательномъ настроеніи, въ которомъ онъ бывалъ во время службы въ церкви. Мыслей не было никакихъ, но особенно ярко отпечатывались всякія подробности всего того, что происходило передъ нимъ. Вотъ дама сидитъ въ шляпѣ съ желтымъ цвѣткомъ на диванчикѣ и, очевидно спрашивая совѣта адвоката, говоритъ неумолкаемо и не можетъ удержаться, и адвокатъ тщетно ждетъ перерыва ея рѣчи, чтобы высказать уже давно готовый отвѣтъ; вотъ сторожъ, очевидно бѣгавшій покурить, строго останавливаетъ молодаго человѣка, желавшаго проникнуть въ запрещенное мѣсто; вотъ жирный судья съ расплывшимся жиромъ, поросшій курчавыми сѣдыми волосами на затылкѣ, съ вывернутыми ногами, съ портфелемъ въ старомъ фракѣ, очевидно, состарѣлся уже въ этихъ коридорахъ и залахъ. Вотъ знаменитый адвокатъ въ дорогомъ фракѣ, точно актеръ передъ выходомъ на сцену, знаетъ что на него смотрятъ и, какъ будто не замѣчая этихъ взглядовъ, что-то ненужное говоритъ собесѣднику; вотъ товарищъ прокурора, молоденькій, черноватенькій, худенькій юноша, очевидно дамскій кавалеръ въ разстегнутомъ мундирѣ съ поперечными погонами, съ портфелемъ подъ мышкой, махая свободной рукой такъ, что плоскость руки перпендикулярна его направленію, поднявъ плечи, быстрымъ шагомъ, чуть не бѣгомъ, пробѣжалъ по асфальту не оглядываясь и, очевидно, не столько озабоченный, сколько желающій казаться такимъ; вотъ священникъ старенькій, плѣшивый, красный, жирный, съ бѣлыми волосами и рѣдкой бѣлой бородой, сквозь которую просвѣчивалъ красный жиръ, скучая прошелъ по очевидно надоѣвшимъ ему мѣстамъ приводить тутъ и здѣсь людей къ присягѣ. А вотъ съ громомъ цѣпей провели конвойные съ ружьями арестантовъ въ халатахъ, мущинъ и женщинъ.

<Одинъ изъ сотоварищей, присяжный, подошелъ къ Нехлюдову въ то время, какъ онъ пропускалъ мимо себя арестантовъ въ цѣпяхъ, проходившихъ мимо.

— Это какіе же? — спросилъ Нехлюдовъ. Онъ хотѣлъ сказать: «это наши?» но сказалъ: — Это тѣ, которые будутъ судиться въ нашей сессіи?

— Нѣтъ, это къ судебному слѣдователю наверхъ, — отвѣтилъ присяжный. — Какой старикъ страшный, — прибавилъ онъ, указывая на одного изъ арестантовъ.

— Да, да, — отвѣтилъ Нехлюдовъ, хотя и не замѣтилъ ничего особеннаго страшнаго въ старикѣ.>65

Знакомый адвокатъ подошелъ къ Нехлюдову.

— Здравствуйте, князь, — сказалъ онъ, — что, попали?

— Да. Что, скоро?

— Не знаю. А что, вы здѣсь въ первый разъ?

— Въ первый разъ.

— И залъ не знаете?

— Нѣтъ.

— Такъ посмотрите, это интересно.

— Они пошли по коридору.

— Вы не видали знаменитую круглую залу?

— Нѣтъ.

— Такъ вотъ пойдемте.

Они подошли къ двери, и адвокатъ показалъ Нехлюдову великолѣпную круглую залу.

— Тутъ когда особенно важныя дѣла, — сказалъ онъ, — Митрофанію, Струсберга. Вы Бога благодарите, что не попали на такое. А то вѣдь двое, трое, четверо сутокъ ночуютъ здѣсь.

— A y васъ что? Кажется, ничего ни серьезнаго, ни пикантнаго не предвидится: кража со взломомъ, мошенничество, убійство одно. Нешто банковое дѣло можетъ быть интересно.

— Вы защищаете?

— Нѣтъ, обвиняю.

— Какъ?

— Да я гражданскій истецъ.

— А что, давно вы были у Алмазовыхъ?

— Давно уже. Я слышалъ, что Марья Павловна была больна.66

Возвращаясь назадъ по коридору къ комнатѣ присяжныхъ, на встрѣчу имъ провели еще арестантовъ въ ту самую залу, въ которой шла та сессія, гдѣ Нехлюдовъ былъ присяжнымъ Арестанты были: двѣ женщины — одна въ своемъ платьѣ, другая въ арестантскомъ халатѣ — и мущина.

— Это ваши крестники будущіе, — сказалъ адвокатъ шутя. Шутка эта не понравилась Нехлюдову. Онъ простился съ адвокатомъ и ушелъ въ комнату присяжныхъ.

Въ одно время съ нимъ поспѣшно вошелъ и судебный приставъ. Въ комнатѣ присяжныхъ были уже почти всѣ. Судебный приставъ еще разъ перечислилъ всѣхъ явившихся и пригласилъ въ залу суда. Всѣ тронулись: высокіе, низкіе, въ сертукахъ, фракахъ, плѣшивые, волосатые, черные, русые и сѣдые, пропуская другъ друга въ дверяхъ, всѣ разбрелись по залѣ.

Зала суда была большая длинная комната. Одинъ конецъ ея занималъ столъ, покрытый сукномъ съ зерцаломъ. Позади стола виднѣлся портретъ во весь ростъ государя, въ правомъ углу кіотъ съ образомъ и аналой; въ лѣвомъ углу за рѣшеткой сидѣли уже подсудимые, за ними жандармы съ оголенными саблями, передъ рѣшеткой столы для адвокатовъ и человѣка два во фракахъ, съ правой стороны, на возвышеньи, скамья для присяжныхъ. Присяжные сѣли внизу на скамьи и стулья. Задняя часть залы, за рѣшеткой, отдѣляющей переднюю часть отъ задней, вся занята скамьями, которыя, возвышаясь одинъ рядъ надъ другимъ, шли въ нѣсколько рядовъ до стѣны. Среди зрителей было три или четыре женщины въ родѣ фабричныхъ или горничныхъ и два мущины, тоже изъ народа. Скоро послѣ присяжныхъ судебный приставъ пронзительнымъ голосомъ объявилъ: «судъ идетъ». Всѣ встали, и вошли судьи: высокій, статный предсѣдатель съ прекрасными бакенбардами. Нехлюдовъ узналъ его. Онъ встрѣчалъ его въ обществѣ и слышалъ про него, что онъ большой любитель и мастеръ танцевать. Членовъ онъ не зналъ. Одинъ былъ толстенькій, румяный человѣчекъ въ золотыхъ очкахъ, а другой, напротивъ, худой и длинный, точно развинченный и очень развязный человѣкъ, съ землистымъ цвѣтомъ лица, безпокойный. Вмѣстѣ съ судьями вошелъ и прокуроръ, тотъ, который, поднимая плечи и махая рукой, пробѣжалъ по коридору съ своимъ портфелемъ. Съ тѣмъ же портфелемъ онъ прошелъ къ окну, поместился на своемъ мѣстѣ и тотчасъ погрузился въ чтеніе и пересматриваніе бумагъ, очевидно, пользуясь каждой минутой для того, чтобы приготовиться къ дѣлу. Секретарь уже сидѣлъ противъ него и тоже перелистывалъ что то. Началась, очевидно, всѣмъ надоѣвшая, привычная процедура: перекличка присяжныхъ, кого нѣтъ, отказъ нѣкоторыхъ изъ нихъ, выслушиваніе объ этомъ мнѣнія прокурора, совѣщаніе членовъ суда, рѣшеніе, назначеніе штрафовъ или отпускъ отъ исполненія обязанностей. Потомъ завертываніе билетиковъ съ именами, вкладываніе ихъ въ вазу, выниманіе, прочитываніе и назначеніе настоящихъ и запасныхъ. Нехлюдовъ во все это время сидѣлъ неподвижно и ни о чемъ не думалъ, слушалъ, что говорили, и наблюдалъ подымавшихся, подходившихъ къ столу судей и возвращавшихся къ своимъ мѣстамъ присяжныхъ. Когда же всѣ замолчали и судьи совѣщались между собой, онъ наблюдалъ подсудимыхъ. Подсудимые были тѣ самые, которыхъ провели по коридору: одинъ мущина и двѣ женщины. Мущина былъ рыжеватый невысокій человѣкъ съ выдающимися скулами и ввалившимися щеками, бритый и весь въ веснушкахъ. Онъ былъ очень взволнованъ, сердито оглядывался на одну из подсудимых и, нѣтъ-нѣтъ, что то какъ будто шепталъ про себя. Одна изъ подсудимыхъ, та, которая была въ арестантскомъ халатѣ, сидѣла, склонивъ голову, такъ что весь низъ лица ея былъ закрытъ и видны были только красивый лобъ, окруженный вьющимися черными волосами, выбивавшимися изъ подъ платка, которымъ она была повязана, прямой носъ и очень черные красивые глаза, которые она изрѣдка только поднимала и тотчасъ же опускала. На желтомъ, нездоровомъ лицѣ было выраженіе усталости и равнодушія. Другая подсудимая, высокая худая женщина, въ своемъ розовомъ платьѣ была некрасива, но поражала энергичнымъ выраженіемъ своего умнаго и рѣшительнаго, съ выдающимся подбородкомъ лица. Она сидѣла въ серединѣ и казалось, что если было сдѣлано дѣло этими людьми, то дѣло сдѣлано ею. Она также сердито взглядывала на мущину и презрительно на женщину.

«Вѣрно, дѣтоубійство», думалъ Нехлюдовъ, глядя на подсудимыхъ. И придумывалъ романъ, въ которомъ маленькая была мать, мущина — отецъ, а энергическая женщина — исполнительница. Его наблюденія были прерваны словомъ предсѣдателя, который предлагалъ присяжнымъ принять присягу. Всѣ встали и толпясь двинулись въ уголъ къ жирному священнику въ коричневой шелковой рясѣ съ золотымъ крестомъ на груди и еще какимъ то орденомъ. Присяга непріятно поразила Нехлюдова. Несмотря на то, что Нехлюдовъ не приписывалъ этому внѣшнему архаическому обряду никакой важности,67 ему было совѣстно повторять, поднявъ руку, слова за старичкомъ священникомъ, который, очевидно, такъ привыкъ, что уже и не могъ думать о значеніи этого дѣла; совѣстно было креститься, одинъ за другимъ подходить въ аналою и цѣловать золоченый крестъ и Евангеліе. Непріятно поразило его особенно то, что послѣ присяги предсѣдатель въ своей рѣчи къ присяжнымъ объяснилъ имъ, чтобы они имѣли въ виду, что кромѣ клятвопреступленія, которое они сдѣлаютъ, судя не по правдѣ, они за это еще могутъ подвергнуться уголовному преслѣдованію. «Точно какъ будто наказаніе, которому подвергнется человѣкъ за клятвопреступленіе отъ Бога, нужно было подтвердить еще страхомъ наказанія отъ прокурора», подумалъ Нехлюдовъ. Послѣ рѣчи предсѣдателя, въ которой онъ длинно и скучно, запинаясь, внушалъ присяжнымъ то, что они не могли не знать, присяжные поднялись на ступени и сѣли на свои мѣста.

Дѣло началось. Неклюдовъ былъ въ самомъ серіозномъ настроеніи и слушалъ все съ болшимъ вниманіемъ.

— Мѣщанка Ефимья Бочкова, — обратился предсѣдатель къ женщинѣ, сидѣвшей въ серединѣ, — ваше имя?

— Афимья.

— Фамилія?

— Бочкова.

— Какой вѣры?

— Русской.

— Православная?

— Извѣстно, православная, какая жъ еще? —

— Вы обвиняетесь въ томъ, что 17-го Января 18.. года въ гостинницѣ Мавританіи вмѣстѣ съ Симономъ Ипатовымъ и Екатериной Масловой похитили у купца Ивана Смѣлькова его вещи: часы, перстень и деньги въ количествѣ 1837 р. 40 к. и, раздѣливъ вещи между собой, опоили, для скрытія своего преступленія, купца Смѣлькова опіумомъ, отъ котораго послѣдовала его смерть. Признаете ли вы себя виновной?

— Не виновата я ни въ чемъ, — бойко и твердо начала говорить обвиняемая. — Я и въ номеръ къ нему не входила.

Предсѣдатель остановилъ ее и обратился къ второму подсудимому:

— Крестьянинъ Симонъ Ипатовъ, — сказалъ предсѣдатель, обращаясь къ подсудимому. — Ваше имя? Православной вѣры? Крещены? Подъ судомъ и слѣдствіемъ не были? Признаете ли вы себя виновнымъ въ томъ, что 17-го Января 18.. въ гостинницѣ Мавританіи принесли опіумъ, соннаго порошку для усыпленія гостя, сибирскаго купца Ивана Смѣлькова и, уговоривши Екатерину Маслову дать ему въ винѣ выпить этотъ опіумъ, отъ чего послѣдовала смерть Смѣлькова, сами же похитили находившіеся въ бумажникѣ и сакъвояжѣ Смѣлькова его часы, золотой перстень и деньги 1836 р. 48 к., которыя раздѣлили между собой, Ефиміей Бочковой и Екатериной Масловой. Признаете ли себя виновнымъ?

— Никакъ нѣтъ-съ. Я ничего не могъ знать, потому наше дѣло служить гостямъ....

— Вы послѣ скажете. Признаете ли вы себя виновнымъ?

— Никакъ нѣтъ-съ. Потому....

— Послѣ.

Судебный приставъ, какъ суфлеръ, останавливающiй заговорившагося не во время актера, остановилъ Симона Ипатова.

Предсѣдатель, граціозно переложивъ локоть руки, которой онъ игралъ разрѣзнымъ ножемъ, на другое мѣсто, обратился къ послѣдней подсудимой, Екатеринѣ Масловой.

— Ваше имя?

Женщина чуть слышно сказала что то. Но такъ какъ не только предсѣдатель, но и всѣ бывшіе въ залѣ знали, что ее зовутъ Екатериной, то онъ не переспросилъ.

— Вѣры? Православной? Крещены? — спрашивалъ предсѣдатель, не ожидая отвѣта и съ видомъ жертвы, обязанной всетаки исполнять формальности, такъ неизмѣримо выше которыхъ онъ находится. — Обвиняетесь вы въ томъ, что, пріѣхавъ изъ публичнаго дома въ номеръ гостинницы Мавританія, вы дали сибирскому купцу Ивану Смѣлькову выпить вина съ опiумомъ и, когда онъ пришелъ въ безчувственное состояніе, похитили у него часы, деньги и перстень, которые раздѣлили между собой, т. е. Ефимьей Бочковой и Симономъ Ипатовымъ. Признаете ли себя виновной?

Подсудимая опустила голову, такъ что низъ лица ушелъ въ сѣрый воротникъ кафтана, и пробормотала что то.

— Говорите громче, чтобы всѣ слышали.

Она опять что то пробормотала. Суфлеръ подскочилъ и строго потребовалъ отвѣта:

— Говори громче,

— Я не опаивала его, — вдругъ громко, нѣсколько хриплымъ голосомъ заговорила Маслова. — Онъ и такъ пьянъ былъ, — прибавила она.

— Такъ вы не признаете себя виновной? — сказалъ строго предсѣдатель.68

— Я сама безъ памяти пьяна была, — сказала и улыбнулась, жалостно улыбнулась, улыбкой своей показавъ недостатокъ двухъ переднихъ зубовъ. — Что хотите со мной дѣлайте. Я ничего не помню, — сказала она и опустила глаза. Потомъ вдругъ подняла ихъ и какъ-то особенно блеснула ими и опять тотчасъ же опустила.

«Гдѣ я видѣлъ эти глаза, не глаза, а именно взглядъ этотъ, робкій и кроткій и ожидающій?»69 подумалъ Нехлюдовъ, котораго невольно притягивало что то къ этой подсудимой и который, не спуская глазъ, смотрѣлъ на нее.

Но гдѣ и когда онъ видѣлъ этотъ взглядъ, онъ не могъ вспомнить.70

Начался разборъ свидѣтелей: кто явился, кто нѣтъ? Нехлюдовъ слѣдилъ зa рѣшеніемъ о неявившихся свидѣтеляхъ, за отводомъ присяжныхъ71 и изрѣдка взглядывалъ на подсудимыхъ. Бочкова говорила что то съ своимъ адвокатомъ. Симонъ все такъ же бѣгалъ глазами и шепталъ что то. Маслова сидѣла неподвижно въ своемъ халатѣ и только изрѣдка сверкала своимъ взглядомъ, направляя его то на товарищей подсудимыхъ, то на женщинъ въ зрителяхъ, то на судей, и тотчасъ же опять опускала глаза и замирала.

Окончивъ разборъ свидѣтелей, назначили запасныхъ присяжныхъ вмѣсто неявившихся и отведенныхъ присяжныхъ, и вотъ началось чтеніе обвинительнаго акта. Обвинительный актъ былъ такой:

Такого то числа такого то года Сибирскій купецъ, остановившiйся въ гостинницѣ Мавританіи,72 послалъ въ домъ терпимости за рекомендованной ему коридорнымъ дѣвицей Екатериной Масловой, извѣстной въ домѣ терпимости подъ именемъ Любаши. Когда Екатерина Маслова пріѣхала въ гостинницу, она застала Смѣлькова сильно пьянымъ, то потребовала отъ него впередъ денегъ. На эти слова купецъ обидѣлся и ударилъ ее такъ, что она упала. Тогда купецъ досталъ свой бумажникъ, въ которомъ было много сторублевыхъ бумажекъ, и далъ ей пять рублей, обѣщая дать еще 10, только бы она не уѣзжала отъ него. Екатерина Маслова осталась, но купецъ тотчасъ же заснулъ, и она, выйдя въ коридоръ, уѣхала, обѣщаясь вернуться къ 8 часамъ утра. Въ 8 часовъ утра она вернулась и пробыла съ купцомъ до 2-хъ часовъ. Въ два же часа Екатерина Маслова уговорила купца ѣхать съ собой въ домъ терпимости. Пріѣхавъ туда, купецъ съ Екатериной Масловой и другими дѣвушками не переставая пилъ хересъ и потомъ коньякъ и въ 5-мъ часу вечера послалъ Екатерину Маслову къ себѣ въ гостинницу за деньгами, давъ ей часы съ печатью и ключи отъ сакъ-вояжа. Пріѣхавъ въ гостинницу, Екатерина Маслова вошла въ номеръ съ коридорнымъ и вмѣстѣ съ нимъ взяла, какъ она показывала, 40 рублей, какъ ей велѣлъ Смѣльковъ, и съ ними вернулась въ домъ терпимости, гдѣ Смѣльковъ пробылъ до вечера. Вечеромъ же Смѣльковъ вернулся къ себѣ въ номеръ вмѣстѣ съ Любкой. И тутъ то между тремя подсудимыми состоялось соглашеніе о томъ, чтобы опоить купца, съ тѣмъ чтобы онъ не хватился своихъ денегъ.

У Симона были капли опіума, оставшіяся послѣ больной госпожи. Симонъ внесъ ихъ въ номеръ купца и поручилъ Любви влить ему ихъ въ вино. Купецъ былъ ужъ очень пьянъ и требовалъ, чтобы Любка передъ нимъ танцовала. Тогда Евфимія сказала: «выпить надо». И тогда то Любка, по показанію Евфиміи, налила въ стаканъ капли и поднесла Смѣлькову. Смѣльковъ выпилъ и очень скоро послѣ этого упалъ на диванъ и заснулъ. Тогда Симонъ вытащилъ у него бумажникъ, взявъ73 деньги, часы и, давъ перстень Масловой, услалъ ее домой. Маслова, вернувшись домой, была сильно пьяна и хвасталась подареннымъ ей перстнемъ. Хозяинъ, увидавъ дорогой перстень, купилъ eго у Любки за 10 рублей и понесъ оцѣнить. Перстень оказался дорогимъ, и оцѣнщикъ, узнавъ о томъ, отъ кого полученъ перстень, донесъ полиціи. Въ полиціи же уже производилось дознаніе о скоропостижно умершемъ Смѣльковѣ.

Первое подозрѣніе пало на проститутку Маслову. Она же оговорила Симона и Евфимію, которые при слѣдствіи сознались, а потомъ стали упорно отказываться.

Таково было содержаніе обвинительнаго акта. Нехлюдовъ внимательно слушалъ, ужасаясь той страшной дикости нравовъ, которая выражалась этимъ обвинительнымъ актомъ, и, какъ всегда, безсознательно чувствуя свое неизмѣримое превосходство надъ той средой, въ которой все это могло происходить.

Уныло звучалъ картавящій на р голосъ секретаря.

Когда онъ дошелъ до мѣста, въ которомъ сказано было, что купецъ Смѣльковъ, очевидно получившій особенное пристрастіе къ дѣвушкѣ, прозываемой Любкой, послалъ ее съ ключомъ въ свой номеръ, Нехлюдовъ взглянулъ на подсудимую Маслову. Въ это же самое время Маслова, какъ будто польщенная тѣмъ, что она возбудила такое чувство въ купцѣ, подняла глаза и взглянула на чтеца и потомъ перевела взглядъ на присяжныхъ и скользнула имъ по лицу Нехлюдова. И вдругъ въ головѣ Нехлюдова точно щелкнуло и лопнуло что то. Воспоминаніе, копошившееся гдѣ то далеко внизу за другими впечатлѣніями, вдругъ нашло себѣ дорогу и выплыло наружу. Катюша! вспомнилъ онъ. Тетеньки Марьи Ивановны Катюша. И онъ, удерживая дыханіе, сталъ всматриваться въ подсудимую. Она опять сидѣла, опустивъ голову. Лобъ, волоса, носъ. Но эта старая, больная. Но въ это время подсудимая опять подняла голову и еще разъ взглянула изподлобья на чтеца и вздохнула. «Да нѣтъ, этого не можетъ быть!» говорилъ самъ себѣ Нехлюдовъ и въ тоже время чувствовалъ, что не могло быть никакого сомнѣнія. Это была она. Это была Катюша, та самая Катюша, которую онъ одно время страстно платонически любилъ, на которой хотѣлъ жениться и которую потомъ соблазнилъ и бросилъ. Да, это была она. Это было ужасно.

Да, это было 14 лѣтъ тому назадъ въ74 Турецкую кампанію, когда онъ, послѣ петербургской дурной свѣтской жизни, поступилъ въ75 военную службу и по дорогѣ въ76 полкъ заѣхалъ къ тетенькамъ Марьѣ и Софьѣ Ивановнымъ.

Ему было тогда 21 годъ.77 Это было время ослабленія и отдыха послѣ его самыхъ сильныхъ мечтаній, шедшихъ въ разрѣзъ со всѣмъ существующимъ порядкомъ вещей. Это было время, когда онъ, въ глубинѣ души желая дѣлать одно хорошее, дѣлалъ все дурное, все то, что дѣлали всѣ окружающіе его. Тогда онъ только что получилъ отцовское небольшое имѣніе, и, вмѣсто того чтобы, какъ онъ хотѣлъ, отдать его крестьянамъ, онъ надѣлалъ долговъ, проигралъ въ карты и долженъ былъ все, что стоило имѣніе, употребить на уплату долга. Такъ что имѣнье онъ не отдалъ, а продалъ.

Это было то время, когда онъ, считая войну постыднымъ дѣломъ, все таки поступилъ въ военную службу. И вотъ, въ этотъ то періодъ ослабленія, онъ, проѣзжая въ полкъ, прогостилъ недѣлю у тетокъ и тамъ, желая только однаго — жить чисто и жениться на той дѣвушкѣ, которую онъ полюбитъ, соблазнилъ невинную дѣвушку Катюшу и, соблазнивъ, уѣхалъ, бросилъ ее.

Ужасное дѣло это случилось съ нимъ вотъ какъ:

Какимъ онъ былъ теперь двойнымъ человѣкомъ, т. е. такимъ, въ которомъ въ различное время проявлялись два различные, даже совершенно противоположные человѣка: одинъ78 сильный, страстный,79 близорукій, ничего не видящій,80 кромѣ своего счастья, жизнерадостный человѣкъ, отдававшійся безъ всякихъ соображеній тѣмъ страстямъ, которыя волновали его, другой — строгій къ себѣ, требовательный и вѣрующій въ возможность нравственнаго совершенства и стремящійся къ нему, человѣкъ внимательный къ себѣ и другимъ, — такимъ двойнымъ человѣкомъ онъ еще въ гораздо сильнѣйшей степени былъ 14 лѣтъ тому назадъ, когда съ нимъ случилось это ужасное дѣло, которое онъ почти забылъ именно потому, что оно было такъ ужасно, что ему страшно было вспоминать о немъ, важность котораго только теперь открылась ему во всемъ его значеніи.

6.81

<Произошло это въ одинъ изъ тѣхъ періодовъ его жизни, когда онъ уставалъ жить одинъ своими мыслями и чувствами противъ общаго теченія и, отдаваясь этому теченію, надѣвалъ какъ будто нравственныя шоры на свою совѣсть и жилъ уже не своими мыслями, чувствами и, главное, совѣстью, а не спрашивая себя о томъ, что хорошо, что дурно, а, впередъ уже рѣшивъ, что хорошо жить такъ, какъ живутъ всѣ, жилъ, какъ всѣ. Уставши перебивать теченіе, онъ отдавался ему.

Такой періодъ онъ переживалъ теперь, вернувшись изъ за границы. Онъ жилъ въ Петербургѣ съ своими аристократическими друзьями и, спокойно чувствуя за собой одобреніе или хотя снисходительное, любовное прощеніе матери, отдавался всѣмъ увеселеніямъ, тщеславію и похотямъ свѣтской жизни. И когда онъ предавался такой жизни, онъ предавался ей вполнѣ, совсѣмъ забывая то, что онъ желалъ и думалъ прежде, какъ будто то былъ другой человѣкъ. Въ такомъ настроеніи онъ былъ теперь, и въ такомъ настроеніи онъ поступалъ теперь въ военную службу на войну. Всѣ дѣлали это, и это считалось очень хорошо, и вотъ онъ поступалъ также.>82

Онъ ѣхалъ въ полкъ и по дорогѣ къ своему полку заѣхалъ въ деревню къ своимъ двумъ теткамъ по отцу, изъ которыхъ старшая, Катерина Ивановна, была его крестной матерью. Передъ этимъ онъ былъ у нихъ годъ тому назадъ передъ своимъ отъѣздомъ заграницу, совсѣмъ въ другомъ, въ самомъ свѣтломъ своемъ настроеніи. Въ тотъ первый періодъ пребыванія у нихъ онъ былъ полонъ самыми высокими и казавшимися всѣмъ, кромѣ него, неисполнимыми мечтами. Это было тотчасъ же по выходѣ его изъ университета, когда онъ даже нѣсколько поссорился съ своей матерью, объявивъ ей, что онъ не хочетъ жить произведеніями труда, отнимаемыми у народа за незаконное наше владѣніе землей. Пріѣхавъ къ тетушкамъ въ деревню, онъ, наблюдая жизнь господъ и крестьянъ въ деревнѣ, не только теоретически, но практически до очевидности убѣдился въ справедливости того, что землевладѣніе есть владѣніе рабами, но только не извѣстными лицами, какъ это было прежде, а всѣми тѣми, кто лишенъ земли. Въ городѣ не видно, почему работаетъ на меня портной, извощикъ, булочникъ, но въ деревнѣ ясно, почему поденные идутъ чистить83 дорожки въ садъ, убираютъ хлѣбъ или луга, половину сработаннаго отдавая землевладѣльцу. Тогда мысли эти были такъ новы, такъ ярки, такъ возможно казалось ихъ сдѣлатъ общими, что Нехлюдовъ все это время, особенно во время пребыванія у тетокъ, находился въ постоянномъ восторгѣ. Тетушекъ своихъ онъ считалъ людьми стараго вѣка и не пытался уже обращать ихъ къ своимъ мыслямъ, а занимался тѣмъ, что, написавъ объ этомъ предметѣ письмо Генри Джорджу, самъ занялся изложеніемъ его ученія по русски и своимъ сочиненіемъ по этому предмету. Это было радостное, свѣтлое, чистое время.

Была весна. Онъ вставалъ рано, шелъ купаться, потомъ садился за свое сочиненіе. Обѣдалъ съ тетушками, ходилъ гулять или ѣздилъ верхомъ, потомъ учился по итальянски, читалъ и писалъ свои записки. Это было одно изъ лучшихъ временъ его жизни, которое онъ всегда вспоминалъ съ умиленіемъ.

Нѣкоторую особенную прелесть его этому предпослѣднему пребыванію у тетушекъ придавало еще присутствіе у тетушекъ ихъ воспитанницы Катюши, брошенной матерью дѣвочки сиротки, которую подобрали тетушки.

Въ это послѣднее пребываніе у нихъ у него какъ то нечаянно, незамѣтно между имъ и Катюшей завязались полушутливыя, полулюбовныя отношенiя.

Катюша была84 тоненькая 17 лѣтняя быстроногая дѣвочка85 съ агатово черными глазами, занимавшая въ домѣ тетушекъ неопредѣленное положеніе не то воспитанницы, не то горничной. Особенныя отношенія между Дмитріемъ Нехлюдовымъ и Катюшей установились въ этотъ пріѣздъ слѣдующимъ образомъ. Въ вознесеніе къ тетушкамъ пріѣхала ихъ сосѣдка съ дѣтьми — двумя барышнями, гимназистомъ и съ гостившимъ у нихъ молодымъ живописцемъ.

Молодежь затѣяла играть въ горѣлки. Быстроногая Катюша играла съ ними и не долго горѣла, потому что тотчасъ ловила того, за кѣмъ гналась. Но Нехлюдовъ былъ еще рѣзвѣе ея и, чтобы показать свою ловкость, хотя и не безъ труда, но поймалъ ее.

— Ну, теперь этихъ не поймаешь ни за что, — говорилъ горѣвшій художникъ, отлично бѣгавшій, — нечто споткнутся.

— Вы да не поймаете! Разъ, два, три.

Ударили три раза въ ладоши, Нехлюдовъ пустилъ Катюшину жесткую рабочую, но красивую и энергичную руку, пожавшую его крѣпко прежде, чѣмъ бѣжать. Загремѣли крахмальныя юбки подъ розовымъ ситцевымъ платьемъ, быстро пустились ноги сильной ловкой дѣвушки, и также энергично, сильно побѣжалъ Нехлюдовъ, минуя падающаго на передъ, отчаянно наддававшаго за нимъ художника. Не замѣчая того, что художникъ уже остановился, Нехлюдовъ, радуясь своей молодости и быстротѣ бѣга, летѣлъ по скошенному лугу, не спуская глазъ съ такой же быстротой бѣжавшей въ розовомъ платьѣ, быстро мелькавшей ногами Катюши. Она подала ему головой знакъ, чтобы соединяться за сиреневымъ кустомъ; онъ понялъ и, вмѣсто того чтобы соединяться тутъ же, пустился за кустъ. И не замѣчая того, что за ними не гонятся, они бѣжали все дальше и дальше, радуясь легкости и быстротѣ своего бѣга, и только за вторымъ сиреневымъ кустомъ поворотили другъ къ другу, по малѣйшимъ намекамъ понимая намѣренія другъ друга, и быстро сбѣжались и подали другъ другу руки. Они были далеко отъ всѣхъ, и никто не видалъ ихъ. Она подала правую руку, a лѣвой подправляла сбившуюся большую косу и, тяжело дыша, улыбалась, блестя своими ярко черными глазами. Онъ крѣпко сжалъ ея руку и, самъ не зная, какъ это случилось, потянулся къ ней лицомъ. Она не отстранилась отъ него, напротивъ — придвинулась къ нему, также улыбаясь, и они поцѣловались.

— Вотъ тебѣ разъ! — проговорила она, и раскраснѣвшееся, вспотѣвшее милое лицо ея еще болѣе покраснѣло, и она быстрымъ движеніемъ вырвала свою руку и побѣжала прочь отъ него.

Подбѣжавъ къ кусту сирени, она сорвала двѣ вѣтки бѣлой сирени и, хлопая себя ими по лицу и оглядываясь на него, побѣжала назадъ къ играющимъ.

Вотъ это то и было началомъ новыхъ особенныхъ отношеній между Нехлюдовымъ и Катюшей. Съ тѣхъ поръ они чувствовали, что между ними установилось что то особенное. Съ тѣхъ поръ они стали чувствовать присутствіе другъ друга. Какъ только онъ или она входили въ одну и ту же комнату, становилось для нихъ обоихъ вдругъ все другое. Когда онъ или она могли видѣть другъ друга хоть издалека, изъ окна, они смотрѣли другъ на друга, и имъ было отъ этого весело. Но когда они одинъ на одинъ случайно встрѣчались другъ съ другомъ, имъ становилось мучительно, не столько стыдно, сколько жутко: они оба краснѣли и когда говорили между собой, то путались въ словахъ и не понимали хорошенько другъ друга. То, что говорили ихъ взгляды, заглушало то, что говорили уста. Но всетаки они говорили. Нехлюдовъ86 увидалъ разъ, что она читаетъ [и] спросилъ, что это было. Это былъ Тургеневъ — разсказы. Нехлюдовъ, любившій тогда особенно Достоевскаго, далъ ей «Преступленіе и наказаніе». Одинъ разъ, по случаю того, что мужикъ пришелъ къ тетушкѣ Марьѣ Ивановнѣ просить отпустить загнанную въ саду скотину и Катюша докладывала объ этомъ, Нехлюдовъ разсказалъ ей и свои мысли о грѣхѣ землевладѣнія, но, какъ ему показалось, Катюша не оцѣнила значенія этихъ мыслей и была въ этомъ вопросѣ на сторонѣ тетушекъ. Можетъ быть, не оцѣнила Катюша этихъ мыслей и потому, что Нехлюдовъ, излагая ей, все время краснѣлъ, глаза его не могли быть спокойны, и нужныя слова не находились.

Нехлюдовъ уже давно самъ съ собою рѣшилъ, что онъ женится на той дѣвушкѣ, которую полюбитъ.87 И теперь ему казалось, что онъ любитъ Катюшу, и его нетолько не пугала, но радовала мысль жениться на ней. Разумѣется, не только мать, но и тетушки будутъ въ отчаяніи. Но что же дѣлать. Это вопросъ жизни. И если я ее полюблю совсѣмъ и она полюбитъ меня, то отчего же мнѣ не жениться на ней? Правда, не теперь. Теперь еще рано, надо ѣхать за границу, кончить тамъ сочиненіе и издать. А потомъ... Такъ онъ, ничего не рѣшивъ и ничего не сказавъ Катюшѣ, уѣхалъ заграницу и не видалъ Катюшу полтора года, послѣ которыхъ онъ уже изъ Петербурга, по пути въ армію, заѣхалъ на одинъ день къ тетушкамъ. Тутъ то, въ этотъ пріѣздъ, и случилось съ нимъ это страшное дѣло.

Тетушки, и всегда любившія Нехлюдова, еще радостнѣе, чѣмъ обыкновенно, встрѣтили Митю. Во первыхъ, потому что если былъ недостатокъ у Мити, то только одинъ — то, что онъ болтался и не служилъ. Теперь же онъ поступилъ на службу, и на службу въ самый аристократическій полкъ; а во вторыхъ, онъ ѣхалъ на войну, онъ могъ быть раненъ, убитъ. Какъ ни страшно было за него, но это было хорошо.88 И тетушки особенно радостно встрѣтили его и упросили остаться у нихъ Святую. Нехлюдовъ тоже былъ радъ увидать тетокъ89 и радъ пожить въ этомъ миломъ пріютѣ, который оставилъ въ немъ такія свѣтлыя воспоминанія. Но Нехлюдовъ въ этотъ пріѣздъ былъ уже совсѣмъ не тотъ, что прежде. За эти полтора года, во время которыхъ онъ не видалъ ее, онъ страшно измѣнился.

Мысли его о землевладѣніи не то что были оставлены имъ, но отошли на задній планъ и подверглись житейскимъ соображенiямъ. Главное было то, что онъ жилъ роскошно, надѣлалъ долговъ, и, вмѣсто того чтобы отдать землю отцовскую, 300 десятинъ, крестьянамъ, онъ продалъ ее. A нѣтъ болѣе убѣдительныхъ доказательствъ несостоятельности извѣстныхъ мыслей или необходимости поправки ихъ, какъ поступокъ, совершенный противно извѣстнымъ мыслямъ. Онъ не отказывался отъ основныхъ принциповъ Генри Джорджа, но теперь считалъ, что надо еще погодить прилагать ихъ къ дѣлу, что онъ самъ еще не годится для проведенія ихъ въ жизнь. Точно также измѣнились и его мысли объ отношеніяхъ къ женщинамъ. Разумѣется, было бы лучше жениться на той дѣвушкѣ, которую полюбилъ, но это невозможно (никто этого не дѣлаетъ), это повело бы только или къ погибели или къ раздору съ матерью, къ разрыву со всѣмъ обществомъ, и потому надо жить, какъ всѣ живутъ. И онъ жилъ такъ и за границей и въ Петербургѣ.

Въ такомъ настроеніи онъ пріѣхалъ теперь къ тетушкамъ и къ Катюшѣ, которая составляла не малую долю прелести пребыванія въ Пановѣ, такъ звали деревню тетушекъ. Не то чтобы онъ имѣлъ въ мысляхъ соблазнить Катюшу. Ему и въ голову не приходила эта мысль, но ему пріятно было видѣть ее, показаться ей такимъ, какимъ онъ сталъ теперь, щеголеватымъ, съ усиками, въ мундирѣ. Уже подъѣзжая во дворѣ къ дому, онъ оглядывался по сторонамъ, не увидитъ ли гдѣ Катюши, но ни на парадномъ, ни на дѣвичьемъ крыльцѣ ея не было. Старый лакей встрѣтилъ его и проводилъ его въ его комнату, настаивая на томъ, чтобъ подавать ему на руки умываться. У тетушекъ Катюши тоже не было. И вдругъ Нехлюдову стало скучно и показалось глупымъ его посѣщеніе тетокъ.

Только теперь онъ замѣтилъ, какое важное значевіе она имѣла для него. Ему хотѣлось спросить, но совѣстно было, и потому онъ неохотно вяло отвѣчалъ на вопросы тетушекъ и все оглядывался на дверь, «Неужели ея нѣтъ? И что съ ней сдѣлалось? — думалъ онъ. — Какъ жаль».

Но вдругъ послышались поскрипывающіе башмачки и легкая молодая походка, и все просвѣтлѣло. Катюша вошла уже не въ розовомъ, а въ голубенькомъ полосатомъ платьецѣ и бѣломъ фартучкѣ, не выросшая, но90 похорошѣвшая, все съ тѣмъ же прелестнымъ взглядомъ блестящихъ черныхъ глазъ.91 Она вспыхнула, увидавъ Нехлюдова, и поклонилась ему.

— Съ пріѣздомъ васъ, Дмитрій Ивановичъ.

— Здравствуй, Катюша, а ты какъ живешь?

— Слава Богу. Матушка приказала благодарить. Имъ лучше немного и приказали спросить нашатырнаго спирта, — обратилась она къ Марьѣ Ивановнѣ.

— Есть у насъ — такъ ты дай. Кажется, немного осталось. Что, кофе готовъ?

— Сейчасъ подамъ, — сказала она и, еще разъ взглянувъ на Нехлюдова и вспыхнувъ вся, вышла из комнаты.

Катюша говорила про нашатырный спиртъ, про матушку, про кофе, а Нехлюдовъ видѣлъ, что она говорила только одно: «рада, рада, что вы пріѣхали. Рада, люблю васъ».

Да, Катюша была прежняя, но Нехлюдовъ былъ уже не прежній. Во первыхъ, онъ уже не былъ тѣмъ невиннымъ мальчикомъ, которымъ онъ былъ 2 года тому назадъ, во 2-хъ, онъ былъ не въ томъ періодѣ нравственной жизни, самоусовершенствованія, когда онъ дѣлалъ все не такъ, какъ дѣлали всѣ, а такъ, какъ требовала отъ него его совѣсть.

Теперь для Нехлюдова Катюша въ его представленіи ужъ не была болѣе тѣмъ таинственнымъ женскимъ неизвѣстнымъ ему существомъ, къ которому онъ тогда относился съ трепетомъ и благоговѣніемъ, — теперь она уже была одною изъ тѣхъ существъ — женщинъ, которыхъ онъ зналъ ужъ.

Она была въ его представленіи хорошенькой горничной тетушекъ, съ которой всякому племяннику свойственно пошутить, поиграть, а можетъ быть, и больше этого, если только все это сдѣлать прилично.92 Разумѣется, это не хорошо, но вѣдь не святые же мы. Есть другія, болѣе важныя дѣла, отношенія людей, служба.93 Но не смотря на эти мысли, онъ чувствовалъ, что между нимъ и Катюшей было что то большее, чѣмъ то, чтò онъ хотѣлъ, чтобы было.

Съ перваго же дня Нехлюдовъ почувствовалъ себя совсѣмъ влюбленнымъ въ нее. Голубенькое полосатое платьеце, повязанное чистенькимъ бѣлымъ фартучкомъ, обтягивающимъ стройный, уже развившійся станъ, гладко, гладко причесанные чернорусые волосы съ большой косой, румянецъ, безпрестанно затоплявшiй всю щеку, и эти прелестные ярко черные глаза, изъ которыхъ одинъ косилъ немножко и, странно, только придавалъ еще большую прелесть этому лицу, особенно когда оно улыбаясь открывало твердые бѣлые зубы, главное же — на всемъ существѣ печать чистоты, невинности, изъ за которой пробивалась охватывающая уже все существо ея любовь къ нему, — плѣняли его все больше. Съ перваго же дня онъ почувствовалъ себя совсѣмъ влюбленнымъ, но не такъ, какъ прежде, когда эта любовь должна была рѣшить для него вопросъ соединенія на всю жизнь, т. е. женитьбы, а94 онъ былъ просто влюбленъ и отдавался этой любви, не зная, а можетъ быть, и смутно зная и скрывая отъ себя, что изъ этого выйдетъ. Онъ былъ въ томъ періодѣ, когда онъ самъ не разсуждалъ, a дѣлалъ какъ другіе.95 И тотъ жизнерадостный, ничего не соображающій кромѣ своего счастья человѣкъ вдругъ поднялся въ немъ и совершенно задавилъ того жившаго въ немъ чистаго, робкаго, стремящагося къ совершенству, строгаго къ себѣ, нравственнаго юношу и хозяйничалъ въ душѣ одинъ.

Нехлюдовъ зналъ, что ему надо ѣхать и что незачѣмъ теперь оставаться на день, два, три, недѣлю даже у тетокъ, ничего изъ этого не могло выйти, но онъ не разсуждалъ и оставался,96 для того, чтобы видѣть Катюшу и сблизиться съ ней. Вечеромъ въ субботу, наканунѣ Свѣтло-Христова воскресенья, священникъ пріѣхалъ къ тетушкамъ служить всенощную. Въ церковь же ѣхала одна Матрена Павловна, старшая горничная Маріи Ивановны, чтобы святить куличи, и съ нею ѣхала Катюша. Узнавъ, что Катюша ѣдетъ, Нехлюдовъ рѣшилъ, что и онъ поѣдетъ къ заутренѣ, и онъ попросилъ у тетушекъ верховую лошадь и поѣхалъ. Дорога была непроѣздная. Вода, снѣгъ и кое гдѣ оголившаяся земля и грязь. Нехлюдовъ пріѣхалъ къ началу заутрени и прошелъ впередъ, гдѣ стояли господа и среди нихъ Матрена Павловна и Катюша.

Только что кончился крестный ходъ, и начиналась обѣдня. Изъ алтаря вышелъ священникъ съ тройными свѣчами и запѣлъ Христосъ воскресе. Нарядные любители пѣвчіе запѣли съ причтомъ. Все было прекрасно, празднично, торжественно, весело — священникъ въ свѣтлыхъ ризахъ, и дьяконы, и дьячки въ стихаряхъ, и нарядные добровольцы пѣвчіе, и веселые напѣвы, и благословеніе священниковъ тройными, убранными цвѣтами свѣчами, и весь праздничный съ маслянными головами въ чистыхъ рубахахъ и новыхъ кафтанахъ и яркихъ кушакахъ праздничный народъ, прекрасны были и помѣщики, и помѣщицы, и старшина, и телеграфистъ, и купецъ, и становой, но лучше всего была Катюша въ бѣломъ платьѣ и голубомъ поясѣ съ розовымъ бантикомъ на черной головѣ. Она видѣла его, не оглядываясь на него. Онъ видѣлъ это, когда близко мимо нея проходилъ въ алтарь. Ему нечего было сказать ей, но онъ придумалъ и сказалъ, проходя мимо нея:

— Тетушка сказала, что она будетъ разгавливаться послѣ поздней обѣдни.

Молодая кровь, какъ всегда при взглядѣ на него, залила все милое лицо, и черные глаза, смѣясь и радуясь, остановились на Нехлюдовѣ.

— Слушаюсь, — только сказала она.

Въ это время дьячокъ въ стихарѣ, пробираясь черезъ народъ, прошелъ мимо Катюши и, не глядя на нее, задѣлъ ее подоломъ стихаря. Дьячокъ, очевидно изъ уваженія къ Нехлюдову, обходя его, потревожилъ Катюшу. Нехлюдову же было удивительно, какъ это онъ, этотъ дьячокъ, не понималъ того, что все, что здѣсь да и вездѣ на свѣтѣ дѣлается, дѣлается только для Катюши, потому что она важнѣе всего на свѣтѣ, она царица всего.

Послѣ ранней обѣдни, во время христосованія народа съ священникомъ, Нехлюдовъ пошелъ вонъ изъ церкви. Онъ шелъ къ священнику на промежутокъ между ранней и поздней; народъ разступался передъ нимъ и кланялся. Кто узнавалъ его, кто спрашивалъ: кто это? На выходѣ изъ церкви онъ остановился. Нищіе обступили его, и онъ далъ имъ денегъ, стараясь удовлетворить всѣхъ. Въ это время Катюша съ Матреной Павловной тоже вышли изъ церкви и прошли мимо него и остановились у крыльца, что то увязывая. Солнце уже встало и косыми лучами свѣтило по лужамъ и снѣгу. Пестрый народъ толпился у крыльца, христосовался и разсыпался по кладбищу на могилкахъ. Старикъ, кондитеръ Марьи Ивановны, остановилъ Нехлюдова, похристосовался, и его жена старушка, и дали ему яйцо. Тутъ же подошелъ молодой благовидный, улыбающійся въ зеленомъ кушакѣ мужикъ, тоже желая похристосоваться.

— Христосъ воскресе, — сказалъ онъ и, придвинувшись къ Нехлюдову и обдавъ его особеннымъ запахомъ сукна и дегтя, въ самую середину губъ три раза поцѣловалъ его своими крѣпкими свѣжими губами.

Въ то время, какъ онъ цѣловался съ этимъ мужикомъ и бралъ отъ него темновыкрашенное яйцо, Нехлюдовъ взглянулъ на Катюшу. Нищій съ краснымъ лицомъ и болячкой вмѣсто носа подошелъ къ Катюшѣ. Она достала изъ платка что-то, подала ему и потомъ приблизилась къ нему и три раза поцѣловалась. «Что это за милое существо», думалъ онъ, глядя на нее, и направился къ ней. Онъ не хотѣлъ христосоваться съ нею, но только хотѣлъ быть ближе къ ней.

— Христосъ воскресе! — сказала Матрена Павловна, обтирая ротъ платочкомъ.

— Во истину, — отвѣчалъ онъ, цѣлуя ее.

Онъ оглянулся на Катюшу. Она вспыхнула и въ ту же минуту приблизилась къ нему.

— Христосъ воскресе, Дмитрій Ивановичъ!

— Воистину воскресъ, — сказалъ онъ.

Они поцѣловались 2 раза и какъ будто задумались и потомъ, оба улыбнувшись, поцѣловались 3-ій разъ.

— Вы не пойдете къ священнику? — спросилъ Нехлюдовъ.

— Нѣтъ, мы здѣсь, Дмитрій Ивановичъ, посидимъ, — сказала она, тяжело, какъ будто послѣ радостнаго труда, вздыхая всею молодою грудью и глядя ему прямо, прямо въ глаза своими покорными, дѣвственными, любящими, косящими немного глазами.

Въ любви между мущиной и женщиной бываетъ всегда одна минута, когда любовь эта доходитъ до своего зенита, когда въ ней нѣтъ ничего сознательнаго, разсудочнаго и нѣтъ ничего чувственнаго. Такой минутой была для Нехлюдова эта ночь Свѣтлохристова воскресенья.

Когда онъ вспоминалъ Катюшу, то изъ всѣхъ положеній, въ которыхъ онъ видѣлъ ее, эта минута застилала всѣ другія.

Черная гладкая головка, бѣлое платье съ складками, девственно охватывающее ея стройный станъ, и эти нѣжные глаза, и этотъ румянецъ, и на всемъ ея существѣ двѣ главныя черты — чистота дѣвственности и любви не только къ нему, онъ зналъ это, но любви ко всѣмъ, ко всему хорошему, что только есть въ мірѣ. Онъ зналъ, что въ ней была эта любовь, потому что онъ въ себѣ въ эту ночь и это утро сознавалъ это же чувство. И въ этомъ чувствѣ они сливались въ одно.

7.

И вотъ она теперь въ арестантскомъ кафтанѣ съ выбитыми какимъ нибудь пьянымъ гостемъ зубами, она, по прозвищу Любка-дѣвка. И кто сдѣлалъ это? Боже мой, Боже мой, что-жъ это?

Да, все это страшное дѣло сдѣлалось тогда, въ ужасную ночь этаго Свѣтлохристова воскресенья.

Въ этотъ самый день вечеромъ Нехлюдовъ, выжидая ее, заслышавъ шаги Катюши, вышелъ въ коридоръ и встрѣтилъ ее. Она засмѣялась и хотѣла пройти, но онъ,97 помня то, какъ въ этихъ случаяхъ поступаютъ вообще всѣ люди, обнялъ Катюшу и хотѣлъ поцѣловать ее.

— Не надо, Дмитрій Ивановичъ, не надо, — проговорила она, покраснѣвъ до слезъ, и своей рукой отвела обнимавшую ее руку.

Нехлюдовъ пустилъ ее, и ему стало неловко и стыдно.

Но онъ былъ теперь въ такомъ настроеніи, что онъ не понялъ, что эта неловкость и стыдъ были самыя добрыя чувства его души, просившіяся наружу, а, напротивъ, постарался подавить эту неловкость и стыдъ, a дѣлать, какъ всѣ дѣлаютъ.98 Онъ догналъ ее, еще разъ обнялъ и поцѣловалъ въ шею.

— Чтожъ это вы дѣлаете? — плачущимъ голосомъ вскрикнула она и побѣжала отъ него рысью.

Пріѣхавшіе къ тетушкамъ въ этотъ день гости остались ночевать, и ихъ надо было помѣстить въ комнату, занятую Нехлюдовымъ, а Нехлюдова перевести въ другую.

Катюша пошла убирать эту комнату. И только что Нехлюдовъ увидалъ, что она одна, онъ, тихо ступая и сдерживая дыханіе, какъ будто собираясь на преступленіе, вошелъ99 за ней. Она оглянулась на него и улыбнулась прелестной, жалостной улыбкой. Улыбка эта поразила его. Тутъ еще была возможность борьбы. Хоть слабо, но еще слышенъ былъ голосъ, который говорил, что это не хорошо, что этого не надо совсѣмъ. Другой же человѣкъ говорилъ: напротивъ, это то и надо. И онъ сталъ прижимать ее къ себѣ. И новое, страшно сильное чувство овладѣело имъ, и низшій, самый низкій человѣкъ въ немъ не только поднялъ голову, но одинъ воцарился въ его душѣ и дѣлалъ что хотѣлъ. И низкій человѣкъ этотъ хотѣлъ дурного. Не выпуская ее изъ своихъ объятій, Нехлюдовъ посадилъ ее на свою постель, чувствуя, что что-то еще надо дѣлать, и не рѣшаясь. Но нерѣшительность его была прервана. Кто то подходилъ къ двери; Нехлюдовъ выпустилъ ее изъ рукъ и проговорилъ:

— Я приду къ тебѣ ночью. Ты вѣдь одна?

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, ни за что, ни за что, — проговорила она, отходя отъ него; но говорила она только устами; все взволнованное, смущенное, потерянное существо ея говорило другое.

Подошедшая къ двери была Матрена Павловна. Она вошла въ комнату и, взглянувъ укорительно на Нехлюдова и сердито на Катюшу, насупилась и выслала Катюшу. Нехлюдовъ видѣлъ по выраженію лица Матрены Павловны, что онъ дѣлаетъ нехорошо, да онъ и такъ зналъ это; но новое низкое, животное чувство къ ней, выпроставшееся изъ за прежняго чувства любви къ ней же, овладѣло имъ и царило одно, ничего другого не признавая. Онъ зналъ, что надо дѣлать для удовлетворенія этого чувства и не считалъ дурнымъ то, что надо было дѣлать, и покорился этому чувству. Весь вечеръ онъ былъ не свой. Онъ чувствовалъ, что совершаетъ что то важное и что онъ уже не властенъ надъ собой. Онъ цѣлый день и вечеръ опять искалъ случая встрѣтить ее одну; но, очевидно, и она сама избѣгала его, и Матрена Павловна старалась не выпускать ее изъ вида. Весь вечеръ онъ не видѣлъ ее. Да и самъ долженъ былъ сидѣть съ гостями. Но вотъ наступила ночь, гости разошлись спать. Нехлюдовъ зналъ, что Матрена Павловна теперь въ спальнѣ у тетокъ, и Катюша въ дѣвичьей одна. Онъ вышелъ на дворъ. На дворѣ было темно, сыро, тепло, и бѣлый туманъ, какъ облако, наполнялъ весь воздухъ. Шагая черезъ лужи по оледенѣвшему снѣгу, Нехлюдовъ обѣжалъ къ окну дѣвичьей. Сердце его колотилось въ груди, какъ послѣ страшнаго дѣла, дыханіе то останавливалось, то вырывалось тяжелыми вздохами. Катюша сидѣла у стола и смотрѣла передъ собой въ задумчивости, не шевелясь. Нехлюдовъ, тоже не шевелясь, смотрѣлъ на нее, желая узнать, что она думаетъ и чувствуетъ и что будетъ дѣлать, полагая, что никто не видитъ ее. Она довольно долго сидѣла неподвижно; потомъ вдругъ подняла глаза, улыбнулась и покачала какъ бы на самое себя укоризненно головой. — Онъ стоялъ и смотрѣлъ на нее и невольно слушалъ вмѣстѣ и стукъ своего сердца и странные звуки, которые доносились съ рѣки, текшей въ 100 шагахъ передъ домомъ. Тамъ, на рѣкѣ, въ туманѣ, шла неустанная тихая работа: ломало ледъ, и то сопѣло что то, то трещало, то осыпалось, то звѣнѣли падающія тонкія льдины.

Онъ стоялъ, глядя на ея задумчивое, мучимое внутренней работой лицо, и странное чувство жалости вдругъ просіяло въ его душѣ. Но онъ не обрадовался этому чувству жалости, но, напротивъ, испугался его. И чтобы скорѣе заглушить эту жалость другимъ чувствомъ вожделѣнія къ ней, онъ стукнулъ ей въ окно. Она вздрогнула, какъ будто подпрыгнула, и ужасъ изобразился на ея лицѣ. Она придвинула свое лицо къ стеклу — выраженіе ужаса было на немъ и не оставило ея лица и тогда, когда она узнала его. Она улыбнулась, только когда онъ улыбнулся ей, улыбнулась, только какъ бы покоряясь ему. Онъ дѣлалъ ей знаки руками, вызывая ее на дворъ къ себѣ. Она помахала головой, что нѣтъ, не выйдетъ. Онъ приблизилъ лицо къ стеклу и хотѣлъ крикнуть ей, чтобы она вышла, но въ это время въ дѣвичью вошла Матрена Павловна, и Нехлюдовъ отошелъ отъ окна.

Долго онъ ходилъ въ туманѣ, слушая странное сопѣніе, шуршаніе, трескъ и звонъ льда на рѣкѣ, и колебался уйти или опять подойти. Онъ подошелъ. Она сидѣла одна у стола и думала. Только что онъ подошелъ къ окну, она взглянула въ него. Онъ стукнулъ. И не разсматривая, кто стукнулъ, она тотчасъ же выбѣжала къ нему. Онъ ждалъ ее уже у сѣней и обнялъ ее, и опять поцѣлуи, и опять сознательное съ его стороны разжиганіе страсти, поглощавшее, затаптывающее прежнее чистое чувство.

Они стояли за угломъ сѣней на стаявшемъ мѣстѣ, и онъ мучительно томился неудовлетвореннымъ желаніемъ и все больше и больше заражалъ ее. Матрена Павловна вышла на крыльцо и кликнула Катюшу. Она вырвалась отъ него и вернулась въ сѣни.

Въ эту же ночь онъ подкрался къ ея двери, рядомъ съ комнатой Марьи Ивановны. Онъ слышалъ, какъ Марія Ивановна молилась Богу, и, стараясь ступать такъ, чтобы не скрипѣли половицы, подошелъ къ ея двери и зашепталъ. Она не спала, вскочила, стала уговаривать его уйти.

— На что похоже? Ну, можно ли, услышатъ тетенька, — говорили ея уста, а взглядъ, который онъ видѣлъ въ пріотворенную дверь, говорилъ: «милый, милый, ты знаешь вѣдь, я вся твоя». И это только понималъ Нехлюдовъ и просилъ отворить. Она отворила. Онъ зналъ, несомнѣнно зналъ, что онъ дѣлаетъ дурно, но онъ зналъ тоже, что именно такъ всѣ дѣлаютъ и такъ надо дѣлать.

Онъ схватилъ ее, какъ она была, въ чистой, но жесткой суровой рубашкѣ, съ обнаженными руками, поднялъ и понесъ. Она почувствовала прикосновеніе какъ бы каменныхъ, напряженныхъ мускуловъ поднимающихъ ее рукъ и почувствовала, что она не въ силахъ бороться.

— Ахъ, не надо, пустите, — говорила она и сама прижималась къ нему...100

<8>6.

Такъ случилось это страшное дѣло. Но вѣдь, собственно, не случилось ничего ужаснаго, случилось самое обыкновенное дѣло, то соединеніе мущины и женщины, отъ котораго произошли всѣ мы и отъ котораго продолжается родъ человѣческій. Ужасно было то отношеніе къ этому дѣлу, которое было тогда въ душѣ Нехлюдова. На другой день послѣ этой памятной ночи Нехлюдовъ уѣхалъ. Онъ не могъ больше откладывать. Былъ срокъ его явки въ полкъ и, кромѣ того, по прежде сдѣланному уговору, товарищъ его гр. Шенбокъ заѣхалъ за нимъ къ тетушкамъ, и они вмѣстѣ уѣхали на 3-й день Пасхи. Онъ уѣхалъ, соблазнивъ полюбившую его невинную дѣвушку, и не то что не считалъ тогда своего поступка дурнымъ или безчестнымъ, а просто не думалъ о немъ, совсѣмъ не думалъ о немъ. Онъ не думалъ о своемъ поступкѣ потому, что онъ теперь находился въ томъ полу-помѣшательствѣ эгоизма, въ которомъ люди думаютъ только о себѣ и совсѣмъ не о томъ, что испытываютъ другіе.

Онъ вспоминалъ теперь тѣ мысли и чувства, которыя были въ немъ тогда, въ этотъ послѣдній день, проведенный у тетокъ, въ особенности въ тотъ вечеръ, когда они съ товарищемъ на другой день въ страшную погоду, подъ дождемъ и снѣгомъ, завернувшимъ опять послѣ теплыхъ дней, ѣхали въ тетушкиномъ тарантасѣ по лужамъ тѣ 19 верстъ, которыя были до станціи желѣзной дороги.101 Ему особенно памятны были эти мысли, когда они молча, закрытые фартукомъ, по которому хлесталъ дождь, ѣхали до станціи. Были мысли у него о томъ, какъ хорошо то, что тетушки провожали его на войну, точно также, какъ когда-то провожали его отца, и какимъ молодцомъ онъ представляется имъ. Были мысли о томъ, какъ Шёнбокъ догадывается объ его отношеніяхъ съ Катюшей.

— То-то ты такъ вдругъ полюбилъ тетушекъ, — сказалъ онъ, увидавъ Катюшу, — что недѣлю живешь у нихъ. Это и я на твоемъ мѣстѣ и не уѣхалъ бы. Прелесть.102

«Очевидно, онъ завидуетъ мнѣ и тоже считаетъ меня молодцомъ», думалъ Нехлюдовъ. И это были пріятныя мысли. Были мысли и воспоминанія о томъ, какъ любила его Катюша, и это радовало его. Раскаянія же о томъ, что онъ сдѣлалъ, не было никакого. Только непріятно было вспоминать самыя послѣднія непоэтическiя отношенія; больше вспоминалась Катюша въ церкви и при восходящей зарѣ и ея покорность, милая преданность. Были мысли о томъ, какъ онъ пріѣдетъ въ полкъ, какъ оцѣнятъ его подвигъ — идти въ его положеніи солдатомъ въ армію, какъ его полюбятъ, какъ будутъ удивляться ему, какъ онъ будетъ красивъ въ мундирѣ, синіе узкіе рейтузы. Были мысли о томъ что ему будетъ пріятно, главное о томъ, что польститъ его тщеславiю, но мысли о томъ, что будетъ съ другими, не было совсѣмъ. Были мысли о томъ, какъ онъ отличится на войнѣ, получитъ кресты и чины и какъ потомъ съ этими чинами и крестами вернется къ своимъ друзьямъ и, чтобы показать, какъ онъ мало цѣнитъ все это, выйдетъ въ отставку.

Были мысли о Катюшѣ, воспоминанія тѣхъ минутъ радости, когда она, покоряясь его взгляду, выбѣжала къ нему на крыльцо, или когда она робко и преданно смотрѣла на него, или когда разъ, въ минуту ласокъ, обхватила его лицо руками и, глядя ему въ глаза, сказала: «Ничего для тебя не жалѣю. Люблю, и все тутъ».

Все это казалось ему очень хорошо. Непріятно было только вспоминать самыя послѣднія непоэтическія отношенія и больше всего та минута, когда онъ послѣ обѣда въ день отъѣзда, выждавъ ее въ сѣняхъ, простился съ ней и сунулъ ей за платье конвертъ съ деньгами. Тутъ было что то ужасно непріятное. Она покраснѣвъ хотѣла вынуть назадъ этотъ конвертъ, но онъ тоже сконфузился, остановилъ ее и, пробормотавъ что то въ родѣ: «нѣтъ, возьми», убѣжалъ отъ нее.

Всѣ эти мысли и воспоминанія бродили въ головѣ. Но раскаянія о томъ, чтò онъ сдѣлалъ, не было никакого, не было потому, что онъ не думалъ совсѣмъ о другихъ, а думалъ только о себѣ. Тотъ прежній человѣкъ, который два года тому назадъ жилъ въ этомъ же тетушкиномъ домѣ и читалъ Тургенева съ Катюшей и краснѣлъ и путался въ словахъ морщившимися губами, не только отсутствовалъ, но былъ совершенно заслоненъ и забытъ. Все, что думалъ тотъ человѣкъ объ отношеніяхъ мущины и женщины, о бракѣ, было совершенно неизвѣстно теперешнему человѣку.

Теперь властвовавшій въ немъ человѣкъ не то что побѣдилъ какими нибудь своими аргументами того человѣка, — онъ не могъ бы побѣдить, онъ это зналъ. Но онъ просто не зналъ всего того, что думалъ и чувствовалъ тотъ прежній человѣкъ. Тотъ былъ одинъ, а теперь другой. Въ теперешнемъ человѣкѣ было главное — чувство радости о томъ, что его всѣ любятъ, и желанія быть любимымъ и слѣпаго до послѣдней степени расцвѣтшаго эгоизма избалованной богатствомъ и роскошной жизнью молодости, не знавшаго никакихъ стѣсненій и преградъ. Не было этому эгоизму преградъ внѣшнихъ: общественное положеніе и богатство уничтожали большинство преградъ, и не было преградъ совѣсти — внутреннихъ, потому что совѣсть въ этомъ его состояніи замѣнялась общественнымъ мнѣніемъ людей его среды. Въ этомъ то и была прелесть такого отдаванія себя потоку, что, подчиняя себя общественному мнѣнію своей среды, получалась совершенная свобода. Стоило только отдаться своимъ страстямъ, и выходило то, что дѣлалъ то, чтò всѣ дѣлали, и получалось одобреніе всѣхъ, и получалась полная свобода для удовлетворенія своихъ страстей. Теперь о томъ своемъ отношеніи къ Катюшѣ онъ зналъ, что онъ поступилъ такъ, какъ всѣ поступаютъ, какъ поступилъ — онъ зналъ — его дядя, у котораго былъ незаконный сынъ отъ такой случайной интриги, какъ, завидуя, желалъ бы поступить Шёнбокъ, какъ поступаютъ сотни людей и въ дѣйствительной жизни и въ романахъ. Одно — надо оставить ей денегъ. И это онъ сдѣлалъ, положивъ ей, прощаясь съ ней, конвертъ съ сторублевой бумажкой за открытый лифъ ея платья. Онъ поступилъ какъ надо, какъ всѣ поступаютъ. О томъ же, что съ нею будетъ, онъ совершенно не думалъ. Онъ думалъ только о себѣ. Въ такихъ мысляхъ и чувствахъ онъ ѣхалъ съ Шёнбокомъ до станціи. Въ немъ не было и тѣни раскаянія, жалости или предвидѣнья того, что могло быть съ нею. И такъ это продолжалось и послѣ. Только одинѣ разъ послѣ онъ почувствовалъ раскаяніе, и чувство это было такъ сильно и мучительно, что потомъ онъ инстинктивно отгонялъ отъ себя воспоминанія объ этомъ.

И онъ, тотъ Нехлюдовъ, который былъ такъ требователенъ къ себѣ въ иныя минуты, погубивъ человѣка, любившаго его, за эту самую любовь погубивши его, былъ спокоенъ и веселъ. Только разъ, отойдя отъ играющихъ, онъ вышелъ въ коридоръ вагона и посмотрѣлъ въ окно. Въ вагонѣ свѣтло, весело, блеститъ все, а тамъ, наружу, темно, и хлещетъ въ окна дождь съ гололедкой и течетъ по стекламъ, и тамъ пустыня, низкіе кусты и пятна снѣга. И почему то вдругъ ему представилось, что тутъ, въ этой пустынѣ, среди кустовъ и снѣга, она, Катя, бѣжитъ за вагонами, ломая руки и проклиная его за то, что онъ погубилъ и бросилъ ее. Онъ помнилъ, что эта мысль, мечта скользнула въ его головѣ, но тотчасъ же онъ отогналъ ее, тѣмъ болѣе, что изъ вагона Шёнбокъ кричалъ ему: «Что же, Нехлюдовъ, держишь или выходишь?» — «Держу, держу», отвѣтилъ Нехлюдовъ и вернулся въ свѣтъ вагона и забылъ то, что ему представилось. Теперь только, на судѣ, онъ вспомнилъ это. Такою, вотъ именно такою, какою она теперь въ этомъ халатѣ, онъ тогда видѣлъ ее въ своемъ воображеніи. Съ тѣхъ поръ Нехлюдовъ не видалъ Катюшу.

Только одинъ разъ, когда послѣ войны онъ заѣхалъ къ тетушкамъ и узналъ, что Катюши уже не было у нихъ, что она отошла отъ нихъ, чтобы родить, что гдѣ то родила и, какъ слышали тетки, совсѣмъ испортилась, у него защемило сердце. Нехлюдову сдѣлалось ужасно больно и стыдно. Сначала онъ хотѣлъ разъискать и ее и ребенка, но потомъ, именно потому, что ему было слишкомъ больно и стыдно думать объ этомъ, онъ не сдѣлавъ никакихъ усилій для этого разысканія, не столько забылъ про свой грѣхъ, сколько пересталъ думать о немъ. Въ глубинѣ, въ самой глубинѣ души онъ зналъ, что поступилъ такъ скверно, подло, жестоко, что ему съ сознаніемъ этого поступка нельзя не только самому осуждать кого нибудь, но смотрѣть въ глаза людямъ. Такъ выходило по тѣмъ требованіямъ, которыя были въ немъ.

Но существовало другое судилище, судилище свѣта, людей его среды, по мнѣнію которыхъ, онъ зналъ, что поступокъ его считается не только простительнымъ, но иногда даже чуть не хорошимъ, о которомъ можно нетолько шутить, какъ шутилъ Шёнбокъ, но которымъ можно хвастаться. И потому надо было не обращаться къ совѣсти, а къ судилищу свѣта. И онъ такъ и дѣлалъ. И это все дальше и дальше отводило его отъ жизни по совѣсти, не только въ этомъ, но и въ другихъ отношеніяхъ. Разъ отступивъ отъ требованій совѣсти въ этомъ дѣлѣ, онъ уже не обращался къ своей совѣсти и въ другихъ дѣлахъ и все дальше и дальше отступалъ отъ нея. Одинъ дурной поступокъ этотъ, особенно потому, что онъ не призналъ его дурнымъ, т. е. такимъ дурнымъ, какимъ онъ былъ въ дѣйствительности, все дальше и дальше отводилъ его отъ доброй жизни. И едва ли вся та пустая, не нужная никому жизнь, которую онъ велъ въ эти 14 лѣтъ, не имѣла своей причиной эту вину, на которую онъ выучился закрывать глаза. Его, какъ винтомъ, завинчивало все ниже и ниже въ пошлую, непризнаваемую развращенность его среды. Сдѣлавъ дурной поступокъ, онъ удалялся отъ требованій своей совѣсти. Удаляясь отъ требованій своей совѣсти, онъ чаще и чаще дѣлалъ дурные поступки, которые все больше и больше удаляли его отъ требованій своей совѣсти, дѣлали его безсовѣстнымъ.

И вотъ когда Богъ привелъ его встрѣтиться съ ней. Онъ судилъ ее.

<Да, это была она. Она — это милое, кроткое, главное, любящее, нѣжно любившее его существо.> Онъ не могъ свести съ нея глазъ и то видѣлъ ее такою, какой она была, когда бѣгала въ горѣлки, или такою, когда она разсуждала съ нимъ про «Затишье» Тургенева и вся волнами вспыхивала, говоря, что ей больше и дѣлать нечего было, какъ утопиться, и, главное, такою, какою она была въ церкви въ Свѣтлохристово воскресенье, въ бѣломъ платьицѣ съ бантикомъ въ черныхъ волосахъ, то видѣлъ ее такою, какою она была описана въ обвинительномъ актѣ — Любкой, требующей отъ купца впередъ деньги, допивающей коньякъ и пьяной, то такою, какою она теперь была передъ нимъ: въ широкомъ не по росту халатѣ, съ измученнымъ болѣзненно желтовато-блѣднымъ лицомъ, съ тупымъ, похмѣльнымъ выраженіемъ, хриплымъ голосомъ и выбитымъ зубомъ.

«Это не она, не то милое, простое и, главное, любящее существо, которое я зналъ въ свой первый пріѣздъ у тетушекъ», говорилъ онъ себѣ.

Но кто же была та, которая сидѣла теперь передъ нимъ?

Вѣдь это была настоящая, живая женщина и, хотя ее прозывали Любкой, это была она, та самая Катюша. И мало того что это была она; эта женщина, такою, какою она была, была вся его произведенiе. Не было бы той ужасной ночи Свѣтлохристова воскресенья, не было бы этой женщины въ арестантскомъ халатѣ, не было бы въ ея прошедшемъ этихъ пьяныхъ купцовъ и всего того ужаса, слѣды котораго такъ явно лежали на ней. Въ душѣ его шла страшная, мучительная работа. Вся жестокость, подлость, низость его поступка сразу открылась передъ нимъ, и та странная завѣса, которая какимъ то чудомъ все это время, всѣ эти 14 лѣтъ, скрывала отъ него его преступность, была уничтожена на вѣкъ. И онъ удивлялся теперь, какъ могъ онъ устроить себѣ эту завѣсу и прятаться за нее. Всѣ такъ дѣлали, всѣ. Но хоть бы всѣ ангелы такъ дѣлали, погибель была погибель, и причиной ея былъ онъ, и онъ не могъ не видѣть своего грѣха. На минутку ему пришла въ голову мысль о стыдѣ передъ людьми, если всѣ узнаютъ его грѣхъ, но эта мысль только мелькнула въ его умѣ. «Пускай узнаютъ, — подумалъ онъ, — тѣмъ лучше. Не передъ людьми мнѣ стыдно и больно, а передъ собой и передъ Богомъ, тѣмъ собой и тѣмъ Богомъ, которыхъ я зналъ прежде и которые забылъ и потерялъ».103 И вдругъ ему ясно представилась вся мерзость его жизни: бросить, погубить ту женщину, которая его любила и которую онъ любилъ, у которой былъ отъ него ребенокъ, и собираться жениться на другой, забывъ все это, и роскошно жить деньгами, получаемыми съ рабовъ за землю, и знать весь грѣхъ землевладѣнія и притворяться еще либеральнымъ и честнымъ.

И странное дѣло, какъ тогда, въ его первый пріѣздъ къ теткамъ, его стремленіе къ чистой брачной жизни связывалось съ планами служенія людямъ, уничтоженіемъ рабства и отреченіемъ отъ него, такъ и теперь мысль о своихъ обязанностяхъ къ этой несчастной Катюшѣ связывалась съ мыслью объ исполненіи давно задуманнаго и сознаннаго плана. И мысль женитьбы на Алинѣ показалась ему теперь одинаково преступной, какъ и вся жизнь его, поддерживаемая грабежомъ съ рабочихъ, пользовавшихся его землею. «Какъ мнѣ жениться, когда я женатъ, и вотъ она, моя жена. И какъ мнѣ быть полезнымъ людямъ, служить, когда я одинъ изъ самыхъ вредныхъ людей: землевладѣлецъ. Какъ нарочно поспѣло письмо арендатора», подумалъ онъ.

Въ душѣ его шла страшная, мучительная работа, судъ же продолжался своимъ обычнымъ безстрастнымъ порядкомъ. И судъ этотъ съ своей формальностью вдругъ представился ему чѣмъ то ужаснымъ, какимъ то страннымъ издѣвательствомъ надъ всѣмъ тѣмъ, что есть разумнаго и святаго въ человѣкѣ. Онъ — грабитель, воръ, развратникъ и соблазнитель, сидитъ и судитъ и слушаетъ показанія, вопросы, разсматриваетъ вещественныя доказательства. И этотъ танцоръ предсѣдатель, у котораго, вѣрно, на совѣсти не одинъ такой поступокъ, и всѣ они, всѣ мы судимъ тѣхъ, которыхъ сами же погубили.

Нехлюдовъ хотѣлъ встать и уйти, но не достало силы нарушить эту установленную торжественность, недостало силы обмануть ожиданія всѣхъ.

И Алина104 Кармалина съ своимъ изяществомъ и съ своей сдержанной лаской — какъ она далеко теперь отошла отъ него, <не потому, чтобы Катюша была лучше ея, но потому, что то, что связано было съ вопросомъ о Катюшѣ, объ отношеніи Нехлюдова къ ней, было до такой степени важно и значительно, что всѣ Алины въ мірѣ изчезали передъ этимъ.

Нехлюдовъ вдругъ увидалъ все то, что онъ долженъ былъ сдѣлать, и то, что онъ сдѣлалъ, вернувшись къ тому чудесному, святому состоянію душевному, въ которомъ онъ былъ 14 лѣтъ тому назадъ, не тогда, когда онъ погубилъ ее, а тогда, когда онъ платонически любилъ ее.

И, Боже мой, какимъ порочнымъ, преступнымъ и, главное, дряннымъ онъ видѣлъ себя теперь.>

Онъ не зналъ еще, что онъ будетъ дѣлать, но зналъ теперь, что онъ будетъ жить не по инерціи, не подъ внѣшними вліяніями, но самъ собою, изъ себя. По отношенію ее, Катюши, онъ не зналъ еще, что онъ сдѣлаетъ, но онъ зналъ, что ему надо одинъ на одинъ увидать ее. «Пойти сейчасъ сказать председателю? Но нѣтъ, если узнаютъ мои отношенія къ подсудимой, меня отведутъ. А надо помочь ей. Помочь ей, — повторилъ онъ себѣ. — Погубить совсѣмъ и потомъ помочь тѣмъ, чтобы ей идти не въ дальнюю, а ближнюю Сибирь».

Дѣло тянулось долго.105 Послѣ допроса свидѣтелей и переговоровъ ихъ съ подсудимыми, осмотра вещественныхъ доказательствъ предсѣдатель объявилъ слѣдствіе оконченнымъ, и прокуроръ началъ свою рѣчь. Онъ долго говорилъ непонятнымъ языкомъ, употребляя всѣ силы на то, чтобы ухудшить положеніе обвиняемыхъ, въ особенности Масловой. Онъ доказывалъ то, что Маслова, очевидно тогда же, когда пріѣзжала за деньгами, рѣшила ограбить купца и съ этой цѣлью поила его въ домѣ терпимости и съ этой цѣлью пріѣхала опять. Послѣ прокурора долго говорил[и] защитник[и]. Сначала говорилъ нанятый адвокатъ, оправдывая Евфимію, потомъ одинъ, назначенный судомъ, кандидатъ на судебныя должности, защищая Симона, и другой, недавно кончившій студентъ, защищавшій Маслову, громоздко, глупо доказывалъ, что она не имѣла намѣренія отравить и перстень взяла въ пьяномъ состояніи.106

Прокуроръ не оставилъ рѣчи адвокатовъ безъ отвѣта и опровергъ ихъ доводы: это были злодѣи, опасные для общества, въ особенности Маслова. Потомъ предложено было подсудимымъ оправдываться. Евфимія долго говорила. Симонъ сказалъ: «безвинный, напрасно». Катерина хотѣла что то сказать, но не выговорила и заплакала. Когда Катюша заплакала, Нехлюдовъ не могъ и самъ удержаться и такъ громко сталъ сдерживать рыданія, что сосѣди оглянулись на него.

Послѣ этаго и еще нѣкоторыхъ формальностей утвержденія вопросовъ Предсѣдатель сказалъ свое резюме. Онъ объяснилъ, въ чемъ обвиняются, что есть грабежъ, что есть убійство и т. п., потомъ сказалъ о правѣ присяжныхъ и значеніи ихъ приговора. Все было прекрасно, но не было именно того, что хотѣли представить судьи, не было ни справедливости, ни здраваго смысла. Не было справедливости потому, что если были кто виноваты въ этомъ дѣлѣ, то были виноваты прежде всего тѣ Розановы, которые держали такіе дома, тѣ купцы, которые ѣздили въ нихъ, тѣ чиновники, то правительство, которое признавало и регулировало ихъ, и, главное, тѣ люди, которые, какъ Нехлюдовъ, приготавливали товаръ въ эти дома. Но никого изъ этихъ виновныхъ не судили, даже не обвиняли, а обвиняли тѣхъ несчастныхъ, которые приведены почти насильно въ такое положеніе, въ которомъ они дѣйствительно невмѣняемы.

Здраваго же смысла не было потому, что цѣль всего этаго суда состояла не въ томъ, чтобы сдѣлать повтореніе такихъ ужасовъ невозможнымъ, не въ томъ, чтобы спасти будущихъ Катюшъ отъ погибели, помочь этимъ опомниться и выбраться изъ той грязи, въ которую она попала, а только въ томъ, чтобы по случаю этихъ Катюшъ получать жалованье, добиваться мѣста, блистать краснорѣчіемъ и ловкостью.

Послѣ несносно длинной болтовни, въ которой предсѣдатель говорилъ съ одной стороны и съ другой стороны, но слова которой не имѣли никакого значенія, онъ вручилъ присяжнымъ листъ вопросовъ, и они встали и пошли въ совѣщательную комнату.107

Проходя въ комнату, Нехлюдовъ взглянулъ еще разъ на Катюшу. Ея умиленное настроеніе уже прошло, и на нее нашло, очевидно, опять то бѣсовское, какъ называлъ это для себя Нехлюдовъ, съ которымъ она разсказывала, какъ было дѣло. Она что то оживленно шептала и улыбалась.

Первое, что сдѣлали присяжные, войдя въ совѣщательную комнату, было то, что они достали папиросы и стали курить. И тотчасъ же начался оживленный разговоръ о бывшемъ дѣлѣ.

— Дѣвчонка не виновата, запутали ее, — сказалъ купецъ.

Полковникъ сталъ возражать. Нехлюдовъ вступился, доказывая, что она не могла взять деньги въ то время, какъ пріѣзжала одна съ ключемъ, а что ея пріѣздъ подалъ мысль коридорнымъ, и они воспользовались этимъ, чтобы свалить все на нее. Нехлюдовъ и не думалъ о томъ, что онъ будетъ защищать Катюшу и какъ онъ будетъ защищать ее; онъ просто началъ разговоръ съ Полковникомъ, но кончилось тѣмъ, что онъ убѣдилъ всѣхъ, только одинъ прикащикъ возражалъ.

— Тоже мерзавки эти дѣвчонки, — говорилъ онъ и сталъ разсказывать, какъ одна украла на бульварѣ часы его товарища. Одинъ присяжный по этому случаю сталъ разсказывать про еще болѣе поразительный случай.

— Господа, сядемте и давайте по вопросамъ, — сказалъ старшина.

Всѣ сѣли, и старшина прочелъ вопросы: виновна ли Евфимія такъ то, въ томъ, что, и т. д.

Евфимію признали виновной, но заслуживающей снисхожденія.

Виновенъ ли Симонъ и т. д. въ томъ, что, и т. д.

И Симона признали виновнымъ и въ томъ и въ другомъ.

— Виновна.108

Присяжные позвонили. Жандармъ, стоявшій съ вынутой на голо саблей у двери, вложилъ саблю въ ножны и посторонился. Судьи вошли, сѣли, и одинъ за другимъ вышли присяжные. Полковникъ, съ важнымъ видомъ неся листъ, подошелъ къ Предсѣдателю и подалъ его. Предсѣдатель прочелъ, посовѣщался. Отвѣты оказались правильными, и онъ подалъ ихъ назадъ для чтенія. Старшина прочелъ. Предсѣдатель спросилъ прокурора, какимъ наказаніямъ онъ полагаетъ подвергнуть. Прокуроръ, взволнованный и, очевидно, огорченный тѣмъ, что ему не удалось погубить всѣхъ, справился гдѣ то, привсталъ и сказалъ:

— Симона полагаю подвергнуть наказанiю на основаніи статьи 1805, Евфимію Бочкову — на основаніи ст. 117 и Екатерину Маслову — на основаніи ст. 1835, 2 примѣчанія. Судъ удалился. Всѣ встали съ мѣстъ и ходили. Одни подсудимые все также сидѣли передъ солдатами съ оружіемъ. Нехлюдовъ прошелъ мимо подсудимыхъ довольно близко.

Она очень измѣнилась: были морщинки на вискахъ, рѣсницы (ея удивительная красота тогда) были меньше, но тѣже прелестные агатовые глаза съ своимъ таинственно притягательнымъ выраженіемъ. Она подняла ихъ, скользнула взглядомъ и по немъ и, не узнавъ его (очевидно, она такъ далека была отъ возможности этого), опять опустила ихъ. Да, понятно, что даже пьяный купецъ полюбилъ ее и повѣрилъ ей ключъ.

Довольно скоро вышелъ судъ. Всѣ встали и опять сѣли.

Предсѣдатель объявилъ приговоръ: Евфимія была приговорена къ каторжнымъ работамъ на два года, къ тому же Симонъ,109 Екатерина Маслова — лишенію всѣхъ особыхъ правъ110 и къ ссылкѣ на поселеніе въ Сибирь.

Из суда въ 5-мъ часу Нехлюдовъ пошелъ домой. Онъ шелъ машинально по знакомымъ улицамъ: дворцомъ,111 Знаменкой, Арбатомъ домой, весь полный тѣми сложными впечатлѣиіями, которыя онъ получилъ, и мыслями, которыя они вызвали. Онъ не столько думалъ, сколько вспоминалъ и сопоставлялъ воспоминанія: воспоминанія давнишнія, того времени, когда онъ впервые зазналъ Катюшу, и воспоминанія того, что было въ судѣ, воспоминанія того, какъ онъ смотрѣлъ на жизнь, на ея требованія отъ себя тогда, когда онъ112 въ первый разъ былъ у тетокъ и потомъ, когда онъ во второй разъ пріѣхалъ туда по дорогѣ въ Турцію, и какъ онъ смотрѣлъ на нее теперь, недавно, до нынѣшняго дня, когда былъ на готовѣ женитьбы на Алинѣ Кармалиной.113

Все это сдѣлалось незамѣтно.114 Сначала военная служба съ сознаніемъ того, что поступленіе на службу во время войны есть что то нетолько хорошее, но благородное, возвышенное, потомъ выходъ въ отставку и занятіе въ деревнѣ въ земствѣ, и устройство школъ учебныхъ и ремесленныхъ, и больница, которую устроила мать. Все это казалось хорошимъ, благороднымъ. Потомъ болѣзнь матери, его уходъ за ней и роль нѣжнаго, преданнаго сына, все это было добрые, благородные поступки. Потомъ съ послѣдней зимы сближеніе съ Кармалиными. И это было все очень хорошее. Нехорошо было немножко то, что тѣ первые планы борьбы со зломъ землевладѣнія были забыты и оставлены и что, вмѣсто того чтобы освободить себя отъ землевладѣнія, какъ онъ хотѣлъ этого и рѣшилъ и зналъ, что должно сдѣлать, въ первые времена молодости, онъ владѣлъ теперь всѣмъ большимъ имѣніемъ матери и еще получилъ наслѣдство тетокъ.

Теперь только онъ видѣлъ, что все это были только ширмы, за которыми онъ скрывалъ себя, свою неправду, и что началось это съ того самаго времени, какъ онъ, совершивъ этотъ скверный поступокъ съ Катюшей, такъ ужаснулся его, что не только не сталъ поправлять, но сталъ думать, помнить о немъ и такъ съ тѣхъ поръ и пошелъ все подъ гору, все больше и больше сталъ лгать себѣ и обманывать себя. Теперь только вся эта ложь сразу соскочила съ него.

Проходя Арбатскими воротами, онъ вспомнилъ, что обѣщалъ обѣдать Кармалинымъ.

«Нѣтъ, не пойду, — подумалъ онъ, чувствуя такой полный разладъ между своимъ теперешнимъ настроеніемъ и настроеніемъ ихъ дома, что ему показалось невозможно сидѣть среди нихъ, слушать ихъ, говорить съ ними. — Нѣтъ, не пойду».

И онъ вернулся домой въ свою большую, роскошную квартиру, въ которой онъ жилъ съ матерью, въ которой онъ продолжалъ жить, оставивъ и лакея и повара. Теперь, войдя въ свою столовую съ рѣзнымъ дубовымъ шкапомъ и стульями и каминомъ и заглянувъ въ гостиную съ ея драпировками, роялью, цвѣтами и картинами, все это показалось ему чѣмъ то постыднымъ. Какъ могъ онъ такъ перемѣниться и дойти до этого. «Все, все не то. Все это перемѣнить надо, — говорилъ онъ себѣ, — все это обманъ, все это ширмы, скрывающiя праздность, развращенность, жестокость. Ширмы, какъ эти выжженныя Алиной, которыя я купилъ на базарѣ. Базаръ съ разряженными дамами въ дорогихъ туалетахъ, продающихъ шампанское, цвѣты, вѣера для бѣдныхъ. Ложь, ложь, ложь! И я весь по уши въ ней». На столикѣ за ширмами115 была еще записочка отъ Алины. Въ записочкѣ было116 написано: «maman велитъ сказать Вамъ, чтобы Вы не вздумали гдѣ нибудь обѣдать, выходя изъ суда. Если Вы не освободитесь къ 6-ти, то все равно обѣдъ будетъ ждать Васъ хоть до ночи. Maman dit que c’est le moins de ce que puissent faire les bonnes citoyennes pour ceux, qui administrent la justice dans l'interêt de tous. Venez donc absolument à quelle heure que cela soit.117 A. С.»

Все это: эти французскія фразы, эти шуточки, не шуточки, a какія то игривости, въ которыхъ никогда нельзя было понять, гдѣ кончается иронія и начинается серьезное, все это, преждe даже нравившееся ему, показалось ему теперь не то чтобы противнымъ, а жалкимъ и грубымъ, какъ грубыя декораціи, когда смотришь на нихъ не со сцены, а изъ за кулисъ. «А, впрочемъ, лучше пойти, — сказалъ онъ себѣ, — вѣдь надо развязать всю эту ложь. Лучше оборвать теперь, чѣмъ все дальше и дальше запутываться самому и запутывать другихъ».

Было только 6 часовъ, такъ что онъ могъ застать ихъ обѣдъ. Онъ почистился, помылъ руки118 и подошелъ къ зеркалу и сталъ по привычкѣ чесать свои густые волосы и небольшую курчавую бороду. «Экая мерзкая, подлая рожа, главное, слабая, — говорилъ онъ, остановивъ руки со щетками и съ отвращеніемъ глядя на свое испуганное, пристыженное лицо. — Слабое и подлое. Да», сказалъ онъ себѣ рѣшеніе и, окончивъ прическу, отошелъ отъ зеркала.

До дома Кармалиныхъ на Покровкѣ было далеко, онъ взялъ перваго попавшагося извощика и тотчасъ же, чтобы разсѣять свои мысли, вступилъ съ нимъ въ разговоръ.

— Здѣшней губерніи? — спросилъ онъ извощика, какъ обыкновенно начиналъ свой разговоръ съ извощикомъ.

— Здѣшней, Волоколамскаго уѣзда, — словоохотливо отвѣчалъ извощикъ, молодой черноволосый малый въ чистомъ синемъ кафтанѣ.

— Чтожъ, давно живешь?

— Да ужъ 12 годъ.

— Какже? Ты молодой.

— Да я съизмальства въ этой каторжной должности.

— Зачѣмъ же ты живешь, коли каторжная?

— А то какже. Кормиться надо.

— Да развѣ кормятся здѣсь? Кормятся въ дереьнѣ.

Извощикъ оглянулся.

— Извѣстно, въ деревнѣ. И радъ бы кормился въ деревнѣ, да земли нѣтъ.

— Ну, да вы, Московскіе, уже привыкли къ городской жизни, я думаю, и пахать разучились.

— Нѣтъ, баринъ, мы охотники работать, было бы на чемъ. Дома дѣлать нечего. Дѣдъ одинъ обрабатываетъ.

— Чтоже своя земля?

— Своей почесть ничего, — наемная. Да и то нанять негдѣ.

Извощикъ, привыкшій разговаривать съ господами, заинтересовался разговоромъ и разсказалъ все положеніе своей семьи. Въ семьѣ было всѣхъ 9 душъ. Всѣхъ кормить надо, а хлѣба съ своей земли не хватаетъ до Рожества. Да подати надо отдать 26 рублей, да все съ копѣечки, какъ онъ говорилъ. Выходило ясно, что положеніе извощика было таково, что выходъ былъ только одинъ: работа въ городѣ. Да и то надо было быть исключительно трудолюбивымъ и воздержнымъ, чтобы сводить концы съ концами. И всему этому была одна причина: недостатокъ земли, той земли, которая тутъ же рядомъ пустовала у помѣщиковъ.

8.

Кармалины еще были за столомъ и кончали обѣдъ, когда Нехлюдовъ вошелъ къ нимъ. Еще въ сѣняхъ, поспѣшно отворяя безшумно огромную дверь, толстый швейцаръ объявилъ, что кушаютъ.

— Пожалуйте, Ваше Сіятельство, васъ приказано просить.

Въ столовой за столомъ сидѣли противъ огромнаго дубоваго буфета съ вазами старикъ119 Кармалинъ, его братъ, дядюшка, докторъ, Иванъ120 Ивановичъ Колосовъ, бывшій профессоръ, либералъ,121 Реджъ, маленькая сестра Алины Варя и Катерина Александровна, 40 лѣтняя дѣвушка, другъ дома, славянофилка и благотворительница, сама Алина и главное лицо дома, меньшой братъ Алины, единственный сынъ Кармалиныхъ гимназистъ Петя, для котораго вся семья, ожидая его экзаменовъ, оставалась въ городѣ. Софья Васильевна Кармалина, какъ всегда лежащая, не выходила изъ своего кабинета и тамъ обѣдала.

— Ну вотъ и прекрасно. Садитесь, садитесь, мы еще только за жаркимъ, — весело кивая головой, сказалъ старикъ122 Кармалинъ. — Степанъ, — обратился онъ къ толстому, величественному буфетчику.

— Сію минуту подадутъ, — сказалъ онъ, доставая съ буфета большую разливную ложку и кивая другому красавцу съ бакенбардами, лакею, который тотчасъ сталъ оправлять нетронутый приборъ рядомъ съ Алиной, съ крахмальной гербовой салфеткой.

— Ну, садитесь, разскажите, — обратился123 Колосовъ, оглядываясь на вошедшаго мертвыми, безстрастными глазами, — продолжаетъ ли судъ присяжныхъ подрывать основы?124

Нехлюдовъ ничего не отвѣтилъ и, снявъ салфетку, сѣлъ на указанное мѣсто.

Вся энергія его уничтожилась. Онъ чувствовалъ себя подавленнымъ. Катерина Александровна, какъ всегда, несмотря на свое славянофильство, привѣтствовала его по французски:

— Oh, le pauvre Dmitry Ivanovitch, vous devez être terriblement fatigué.125

— Да, очень, — отвѣчалъ Нехлюдовъ.126

— Что же вы оправдали или обвинили? — спрашивала она.

— Ни оправдали, ни обвинили, — отвѣчалъ Нехлюдовъ, недовольно морщась и оглядываясь на Алину.

Алина привѣтственно улыбнулась, но тотчасъ же улыбка ея потухла: она сразу замѣтила тѣмъ необманывающимъ женскимъ властолюбивымъ чутьемъ, что плѣнникъ ея освободился, или высвобаживается, или хочетъ освободиться: на лицѣ его было то сосредоточенное и, какъ ей всегда при этомъ казалось, осудительное выраженіе, съ которымъ она давно уже боролась и которое, къ торжеству ея, совсѣмъ исчезло въ послѣднее время.

— Извините меня, пожалуйста. Да мнѣ и не хочется совсѣмъ ѣсть, — говорилъ Нехлюдовъ,127 поспѣшно обходя столъ и здороваясь со всѣми сидѣвшими.

Изъ мущинъ только старикъ Кармалинъ не всталъ, а подалъ руку сидя. Однако онъ сѣлъ и долженъ былъ обѣдать.

Все нынче имѣло для Нехлюдова въ домѣ Кармалиныхъ совсѣмъ другой, чѣмъ обыкновенно, новый и непріятный характеръ.128 Ему непріятенъ былъ этотъ самоувѣренный, пошлый политически-либеральный вопросъ Колосова, непріятна была самоувѣренная манера старика Кармалина, жадно ѣвшаго свой обѣдъ, которому онъ приписывалъ величайшую важность, непріятны были французскія фразы славянофилки Катерины Александровны, непріятны были степенные лица гувернантки и репетитора, непріятенъ былъ видъ всей этой роскоши: серебра, хрусталя, дорогихъ кушаній, винъ, лакеевъ, которую онъ замѣчалъ теперь, также, какъ и вся его жизнь — плодъ преступленія, того самаго преступленія, про которое только что такими простыми словами разсказывалъ ему извощикъ.129

— Я не буду васъ стѣснять, — сказалъ старикъ и всталъ изъ за стола. За нимъ встали и всѣ остальные, кромѣ Алины и Катерины Александровны.130

Алина и Катерина Александровна остались за столомъ, чтобы ему не скучно было одному.

Перемѣнъ было много, какъ всегда за ихъ обѣдами, но теперь, когда онъ обѣдалъ одинъ и два человѣка служили ему, ему это показалось невыносимо. Онъ поѣлъ супъ съ пирожками и отказался отъ остальнаго.

— Вы не видали новый модель Алины? — спросила Катерина Александровна.

— Нѣтъ.

— Пойдемте.

Они пошли въ уставленную вещицами, мольбертами комнату Алины, и тамъ ему показали новый рисунокъ ея съ дѣвочки съ распущенными волосами.

Все это было теперь невыносимо Нехлюдову.

— Однако я вижу, на васъ обязанность присяжнаго дѣйствуетъ угнетающе.

— Да. Но, главное, со мной въ судѣ именно случилось очень важное и не то что разстроившее меня, а заставившее стать серьезнѣе.

— Что же это? Нельзя сказать?

— Пока нельзя.

— Тяжелое для васъ? — сказала Алина съ искреннимъ участіемъ, тронувшимъ его.

— Да и нѣтъ. Тяжелое, потому что заставило меня опомниться и смириться, и не тяжелое, потому что открываетъ возможность, даже потребность улучшенія своей жизни. Я не могу сказать вамъ.

— Секретъ? — сказала Катерина Александровна. — Я не переношу секретовъ и потому догадаюсь. Это было въ самомъ судѣ? Касается только васъ?

— Не могу ничего сказать, Катерина Александровна. И я лучше уйду.

— Помните, что то, что важно для васъ, важно и для вашихъ друзей.

— Завтра приде

— Едва ли. Прощайте пока. Благодарю васъ очень зa ваше участіе, котораго я не стою.

— Что такое, comme cela m’intrigue,131 — говорила Катерина Александровна, когда Нехлюдовъ ушелъ. — Я непременно узнаю. Какая нибудь affaire d’amour propre. Il est très susceptible, notre cher Митя.132

— Онъ странный. Я давно вижу, что онъ сбирается to turn a new leaf,133 только бы не слишкомъ радикально, какъ онъ все дѣлаетъ, — сказала Алина.

Нехлюдовъ между тѣмъ шелъ одинъ домой и думалъ о томъ, чтò онъ будетъ дѣлать. Онъ зналъ одно, что завтра онъ употребитъ всѣ мѣры, чтобы увидать ее одну и просить у нее прощенія.

Онъ заснулъ поздно. Видѣлъ во снѣ134 Катюшу больную. Будто она идетъ куда [то] въ дверь и никакъ не можетъ войти, и онъ не можетъ помочь ей. И мѣшаютъ этому перпендикулярныя палки. И палки эти — рѣчь прокурора. И отъ того, что поздно заснулъ, онъ проспалъ долго и потому на другое утро онъ былъ въ судѣ только въ 10 часовъ. Онъ хотѣлъ идти къ Предсѣдателю, но уже некогда было. Начиналось опять дѣло. Всѣ въ комнатѣ присяжныхъ, и судебный приставъ, и сторожа, встрѣтили его уже какъ своего. Но настроеніе его было совсѣмъ другое, чѣмъ вчера: то, что вчера казалось ему если не важнымъ то приличнымъ, нынче казалось ему чѣмъ то нелѣпымъ и смѣшнымъ.

Дѣло нынѣшняго [дня] было о кражѣ со взломомъ. Укралъ половики пьяный фабричный 22 лѣтъ. Изъ всего дѣла видно было, что мальчикъ этотъ, будучи безъ мѣста, пьянствовалъ и въ пьяномъ видѣ, возвращаясь на квартиру, съ которой его сгоняли, почему то вздумалъ украсть то, что попалось. Его поймали. Онъ тотчасъ же покаялся. Половики эти, очевидно, никому не нужны были. Свидѣтели: пострадавшій и городовой, очевидно, только тяготились тѣмъ, что ихъ допрашивали. Все это было возмутительно. Возмутительно было то, что изъ жизни человѣческой дѣлали игрушку. Нехлюдовъ думалъ все это, слушая теперь процедуру суда, и удивлялся, какъ могъ онъ не видать этого прежде. Съ трудомъ просидѣлъ онъ это дѣло. Нѣсколько разъ онъ хотѣлъ встать и сказать всѣмъ, кто былъ тутъ: «Полноте, перестаньте, какъ не стыдно вамъ делать игрушку изъ страданій человѣческихъ» — танцору, прокурору и всѣмъ этимъ чиновникамъ, отъ Министра до курьера, получающимъ за это жалованье. Если ужъ нельзя не отдавать этимъ людямъ трудовъ народа, то пускай бы такъ, на домъ, отдавать имъ всѣмъ каждое 20-е число тѣ милліоны, к[оторые] они стоятъ, но только бы не дѣлали они этой безобразной гадости издѣвательства надъ человѣческими страданіями, не развращали бы они этого народа. Вѣдь вы знаете, что, во 1-хъ, этотъ мальчикъ не виноватъ, что въ такихъ условіяхъ, какъ онъ, всѣ мы были бы въ 100 разъ хуже; во 2-хъ, то, что никакой, даже приблизительной справедливости вы не достигаете никогда своими грубыми пріемами, въ 3-хъ, что наказанія, которымъ вы ихъ подвергаете, не имѣютъ никакого смысла. Мстить — вы знаете, что не нужно и не хорошо и противно той вѣрѣ, которую вы будто бы исповѣдуете. Пресѣчь возможность новаго преступленія вы уже никакъ не достигаете, ссылая ихъ въ Сибирь, т. е. въ другую мѣстность Россіи; объ исправленіи же, запирая его въ сообщество съ ослабшими[?], развращенными людьми, очевидно не можетъ быть рѣчи. Онъ нѣсколько разъ хотѣлъ подняться и сказать это, но, во первыхъ, не доставало силы разбить это внѣшнее благообразіе суда, невольно гипнотизировавшее его, во 2-хъ, онъ боялся, какъ бы выходка эта не помѣшала себѣ выхлопотать отъ прокурора разрѣшеніе на свиданіе съ Катюшей.135

Онъ пересилилъ себя и рѣшилъ досидѣть еще нынѣшній день. Следующее за этимъ дѣло было дѣло о сопротивленіи властямъ. Крестьяне, уже давно судившіеся съ помѣщикомъ о принадлежности имъ луга, вышли косить на лугъ, считавшійся прежде ихнимъ, потомъ перешедшій къ помѣщику. Крестьяне отказались сойти съ луга и прогнали управляющаго и побили рабочихъ, хотѣвшихъ помѣшать имъ косить. На скамьѣ подсудимыхъ сидѣли 30 человѣкъ домохозяевъ, виновныхъ въ томъ, что, кормя всѣхъ этихъ чиновниковъ своими трудами съ земли, они хотѣли пользоваться этой землей, тѣмъ болѣе, что имъ сказали, что земля эта по бумагѣ ихняя. Опять и надъ этими людьми совершалось тоже издѣвательство, таже попытка механическимъ путемъ достигнуть справедливости. Но, несмотря на очевидность дѣла, прокуроръ обвинялъ возмутительно, съ тою же жадностью, и вопросы были поставлены такъ, что, несмотря на всю борьбу Нехлюдова съ присяжными, крестьяне были обвинены и присуждены къ тюремному заключенію.

Дѣло кончилось поздно, такъ что только на другой день Нехлюдовъ пошелъ къ Предсѣдателю. Предсѣдатель былъ въ своемъ кабинетѣ. Предсѣдатель принялъ его стоя, собираясь уже уходить.

— Что вамъ угодно? — строго спросилъ Предсѣдатель. Онъ былъ недоволенъ настоятельностью, съ которой Нехлюдовъ требовалъ свиданія съ нимъ.

— Я присяжный, фамилія моя Нехлюдовъ, и мнѣ необходимо видѣть подсудимую Маслову, — сказалъ Нехлюдовъ, чувствуя, что онъ совершаетъ что то рѣшительное и потому весь дрожа отъ волненія.

Предсѣдатель былъ невысокій, смуглый человѣкъ съ сѣдѣющими волосами и бородой и очень выдающейся нижней скулой.

— Для чего вамъ это нужно? — сказалъ онъ рѣзко и потомъ, какъ бы желая смягчить, прибавилъ: — я не могу разрѣшить вамъ этого, не зная, для чего вамъ это нужно.

— Мнѣ нужно это, — весь вспыхнувъ заговорилъ Нехлюдовъ, — для того, что136 я виновникъ того, что она явилась на скамьѣ подсудимыхъ. Я соблазнилъ ее и привелъ къ тому преступленію.

— Для чего же вамъ нужно видѣть ее? — поднимая съ нѣкоторымъ безпокойствомъ брови, спросилъ Предсѣдатель.

— Для того, что я хочу жениться на ней, — сказалъ Нехлюдовъ, въ первый разъ тутъ, въ этомъ разговорѣ, рѣшивъ, что онъ женится на ней.

Предсѣдатель долго молчалъ, поглядывая то на столъ, то на Нехлюдова.

— Вы, кажется, тотъ Нехлюдовъ, который былъ въ Красномъ крестѣ, — сказалъ Предсѣдатель.

— Извините, я не думаю, чтобы это имѣло связь съ моей просьбой.

— Конечно, нѣтъ, но ваше желаніе такъ необыкновенно и такъ выходитъ...

— Что же, могу я получить разрѣшенье?

— Изволите видѣть, это отъ меня не зависитъ. Если она присуждена, то теперь находится въ вѣдѣніи гражданской власти, въ Бутырскомъ замкѣ. Туда вамъ и совѣтую обратиться.

— Къ кому же я долженъ обратиться?

— Къ Губернатору или къ тюремному начальству, — холодно сказалъ Предсѣдатель, дѣлая движеніе, показывающее, что аудіенція кончилась.137

— Я еще долженъ заявить, — сказалъ Неклюдовъ, — что я не могу продолжать участвовать въ сессіи.

— Такъ-съ. Почему же вы не можете? Нужно, какъ вы знаете, представить уважительныя причины. И потому вы на судѣ можете представить ихъ.

— Причины тѣ, что я считаю всякій судъ нетолько безполезнымъ, но и безнравственнымъ.

— Такъ-съ, — слегка улыбаясь, сказалъ Предсѣдатель, какъ бы показывая этой улыбкой то, что такія заявленія знакомы ему и принадлежатъ къ извѣстному ему забавному разряду. — Такъ-съ, но вы, очевидно, понимаете, что я, какъ предсѣдатель суда, не могу согласиться съ вами.138 И потому совѣтую вамъ заявить объ этомъ на судѣ, и судъ, разсмотрѣвъ ваше заявленіе, признаетъ его уважительнымъ или неуважительнымъ и въ такомъ случаѣ наложитъ на васъ взысканіе.

— Я заявилъ и больше никуда не пойду, — сердито проговорилъ Нехлюдовъ.

— Мое почтеніе, — сказалъ предсѣдатель, еще ниже наклоняя голову, очевидно, желая поскорѣе избавиться отъ этого страннаго посѣтителя.

— Кто это у васъ былъ? — спросилъ членъ суда, вслѣдъ за выходомъ Неклюдова входя въ кабинетъ предсѣдателя.

— Нехлюдовъ, знаете, который еще139 въ Красноперскомъ уѣздѣ въ земствѣ работалъ. И представьте, онъ присяжный, и въ числѣ подсудимыхъ оказалась женщина или дѣвушка, приговоренная въ ссылку, которая, какъ онъ говоритъ, была соблазнена имъ. И онъ теперь хочетъ жениться на ней.

— Да не можетъ быть.

— Такъ онъ мнѣ сказалъ. И въ какомъ то странномъ возбужденіи.

— Что то есть, какая то ненормальность въ нынѣшнихъ молодыхъ людяхъ.

— Да онъ уже не очень молодой.

— Ну ужъ какъ надоѣлъ, батюшка, вашъ прославленный Ивашенковъ. Онъ изморомъ беретъ. Говоритъ и говоритъ безъ конца.

— Ихъ надо просто останавливать, а то вѣдь настоящіе обструкціонисты.140

————

Страница рукописи первой редакции „Воскресения,“ написанная рукой М. Л. Толстой и исправленная Л. Н. Толстым.

Размер подлинника

«Ну и чтожъ, и женюсь, — говорилъ себѣ Нехлюдовъ, выходя изъ суда. — Да, и женюсь. И это лучшее, что могу сдѣлать. Только бы поскорѣе увидать ее. Къ губернатору, такъ къ губернатору». И онъ взялъ извощика и тотчасъ же поѣхалъ на Тверскую.

Губернатора не было дома, да и кромѣ того, вышедши къ нему, дежурный сказалъ, что по вечерамъ Губернаторъ не принимаютъ и что не угодно ли пожаловать завтра въ 12-мъ часу.

Губернаторъ сказалъ Нехлюдову, что острогомъ и свиданіями съ заключенными завѣдуетъ Вицегубернаторъ, но что кромѣ того есть дни, въ которые принимаютъ всѣхъ.

Нехлюдовъ поѣхалъ къ Вицегубернатору.

Вицегубернаторъ сказалъ, что онъ можетъ видать кого ему нужно въ назначенные дни: воскресенье и четвергъ, стало быть, черезъ два дня, т. е. послѣ завтра, так как была пятница.

Да, вся жизнь его, онъ чувствовалъ, должна была перевернуться вверхъ дномъ, потому что такъ вверхъ дномъ перевернулось его пониманіе цѣли жизни. То, что ему когда то давно представилось единственно возможной, радостной цѣлью жизни, тогда давало жизни такой ясный, радостный смыслъ и освѣщало всю жизнь такимъ яркимъ свѣтомъ и то, что потомъ такъ незамѣтно, подъ вліяніемъ общаго неодобренія потускнѣло, стерлось, превратилось въ какія то пустыя мечты, все это теперь, вслѣдствіи встрѣчи съ Катюшей, вдругъ опять выступило изъ мрака и охватило его душу съ такой несомнѣнной силой, что онъ почувствовалъ, что только это одно пониманіе жизни было истинно.

То, что сознаніе этой цѣли жизни послѣ столькихъ лѣтъ забвенія выступило нетолько еще съ большей ясностью и грустной прелестью воспоминанія, чѣмъ 14 лѣтъ тому назадъ, было несомнѣннымъ доказательствомъ того, что это одно было истинно и что141 все то, что впродолженіи этихъ 14 лѣтъ скрывало это сознаніе, было ложь и обманъ.

Пониманіе жизни, открывшееся тогда, состояло въ томъ, что цѣль ея только въ томъ, чтобы жить въ атмосферѣ любви: чтобы любить, быть любимымъ. Для того же чтобы быть любимымъ, надо было быть добрымъ, а для того чтобы быть добрымъ, надо было любить другихъ. Это и это одно тогда стояло цѣлью жизни, и потому надо было откидывать, уничтожать въ себѣ все то, что мѣшало этому: всѣ личныя похоти роскоши, корысти, праздности, любоначалія. «Духъ же цѣломудрія, смиренномудрія любви и терпѣнія даруй мнѣ», — вспоминалъ онъ теперь столь любимую имъ тогда и введенную въ свои ежедневныя молитвы давно имъ оставленную молитву Ефрема Сирина.

Онъ живо вспоминалъ теперь то свое душевное состояніе, въ которомъ онъ былъ тогда, когда въ первый разъ гостилъ у тетушекъ, и ту внутреннюю работу, которая шла въ немъ тогда, и тѣ мысли, планы и работы, которые занимали его тогда. Впослѣдствіи онъ призналъ эту внутреннюю работу и планы и работы, занимавшіе его тогда, неосуществимыми мечтами, почти нелѣпыми, но вотъ прошло 14 лѣтъ жизни, не мечтательной, а той, которая считалась самой настоящей, и какъ ясно ему было теперь, что только въ тѣхъ мечтахъ была настоящая жизнь, а что все то, что онъ дѣлалъ въ продолженіи этихъ 14 лѣтъ, было хуже, чѣмъ мечта, было ничто, замѣнившее настоящую жизнь. Тогдашнія мечты его ясно рисовались ему такъ: жениться на Катюшѣ, но чтобы тетушки не мѣшали этому, чтобы ничего никому не объяснять, не оправдываться, тайно уѣхать съ ней на Кавказъ, купить землю, поселиться тамъ, жить, охотиться, работать и писать свое сочиненіе объ освобожденіи людей отъ рабства личнаго землевладѣнія.

Тогда онъ и не видѣлъ противорѣчія того, чтобы, не признавая собственности на землю, купить землю.

«Я не сдѣлалъ этого, — думалъ онъ, — и потерялъ 14 лѣтъ, въ чемъ?» Трудно было даже и вспомнить то, чѣмъ были наполнены эти 14 лѣтъ. Попытки службы гражданской, потомъ военной, потомъ земство, поѣздка за границу, музыка, ухаживанье за матерью и борьба съ ней, и вотъ теперь эта послѣдняя зима въ Москвѣ съ замирающей совѣстью. «Но нѣтъ, и эти 14 лѣтъ не потеряны, — говорилъ онъ себѣ. — Ничто не теряется. Никакіе доводы въ мірѣ не могли такъ убѣдить меня въ истинности того, что я считалъ истиной, какъ очевидная ложь противоположнаго. И когда же случилось это? Тогда, когда я готовъ былъ погубить еще одно существо и себя окончательно, потому что я не любилъ Алины и не переставая боялся ее. Она была только та послѣдняя тяжесть, которая должна была окончательно, безъ возможности спасенія, потопить меня. Но не въ томъ только дѣло, что она не помогла бы мнѣ въ моей духовной жизни, а, напротивъ, затушила бы послѣдніе просвѣты ея, но дѣло въ томъ, что какъ же я хочу жениться на ней, когда я женатъ, 14 лѣтъ какъ женатъ и даже ребенокъ былъ у меня».

«Благодарю тебя, Господи», молился онъ Богу, присутствіе котораго и связь свою съ которымъ онъ послѣ долгой разлуки съ Нимъ вновь почувствовалъ.

«Но что же? Неужели жениться на ней? На ней, послѣ всѣхъ этихъ гостей, купцовъ, всего этого ужаса развращенности? Развращенность? Развращенность въ томъ, что она топила свое горе въ винѣ и развратѣ, и то дѣлала такъ потому, что не могла дѣлать иначе. Или развращенность моя который погубилъ, бросилъ ее и поставилъ ее въ то положеніе, въ которомъ она погибла».

«Да, и женюсь и сдѣлаю то самое, что хотѣлъ сдѣлать 14 лѣтъ тому назадъ, только съ той разницей, что тогда я поѣхалъ бы на Кавказъ, на свою землю, а теперь поѣду въ Сибирь, на ту землю, которую укажутъ мнѣ, и, главное, съ той разницей, что тогда я могъ колебаться: для счастья, котораго я искалъ, можно было найти лучшую подругу, чѣмъ Катюша, хотя трудно было найти тогда что нибудь чище и милѣе ея, — онъ вспомнилъ всю ея чистую, тихую прелесть тогда. — Но тогда я думалъ, что не стоить останавливаться на ней, что можно было найти еще много женщинъ лучше ея. И какъ тебѣ казалось, что можно было найти женщину лучше ея, также тебѣ казалось, что [можно] было найти и форму жизни еще болѣе разумную и добрую, чѣмъ поселеніе на Кавказѣ и работу надъ уничтоженіемъ земельной собственности. Почему Кавказъ, а не Тироль, Неаполь, и почему работы надъ освобожденіемъ отъ земли, а не что нибудь другое? — думалъ я тогда».

И такъ какъ можно было выбрать и то, и другое, и третье, онъ не начиналъ ничего, все откладывая и откладывая, и вотъ дошелъ до того упадка, до котораго дошелъ теперь. Но теперь уже нѣтъ выбора, и это было хорошо. «Бросить ее, погубленную Катюшу, нельзя ужъ теперь, надо хоть чѣмъ нибудь заплатить ей, и я заплачу, отдавъ ей себя такого, какой есть, и мѣста выбирать нельзя, надо ѣхать съ ней въ Сибирь. И выбирать дѣятельности нельзя, потому что грѣхъ владѣнія землей весь окружаетъ меня, и онъ то запуталъ меня. Не было бы этого, я бы не жилъ такъ, какъ жилъ, не жила бы такъ и моя мать. И это мнѣ надо распутать. Это будет Single Tax142 Генри Джорджа».

По проэкту Генри Джорджа земля, рента съ земли, т. е. та цѣнность ея, которая произошла не отъ труда, положеннаго на нее, тотъ излишекъ цѣнности лучшей земли передъ худшей, эту ренту должны платить тѣ, которые пользуются ею, и платить не кому нибудь, а всему обществу за то, что они пользуются лучшей землей, чѣмъ другіе.

Эта плата то и составляетъ тотъ естественный капиталъ, принадлежащiй всему обществу, который долженъ быть употребленъ на нужды всего общества, на то, на что употребляются теперь подати и всѣ доходы государства. Но теперь подати употребляются неразумно, на ненужныхъ чиновниковъ, на вредныя учрежденія. И потому эти подати надо разсматривать какъ неудобство, лежащее на всѣхъ членахъ общества, ренту же земли употреблять на общественныя, общія дѣла, какими могутъ быть школы, богадѣльни, пріюты, пріобрѣтеніе машинъ, сѣмянъ, племенныхъ животныхъ, на продовольствіе въ дурные годы, даже на уплату податей».

<Такъ думалъ онъ о практической сторонѣ дѣла, избѣгая мысли о ней, о Катюшѣ. Ему страшно было думать о ней: она двоилась въ его глазахъ: то тихая, милая, ласковая, преданная тогда въ Пановѣ, то таже, но съ несчастнымъ и наивнымъ выраженіемъ разсказывающая о томъ, какъ она, Любка, пріѣзжала за деньгами и допила коньякъ. Но какъ ни ужасны были эти ея показанія, это всетаки была она, та самая Катюша, которая была въ Пановѣ.

Какъ, что онъ будетъ говорить съ ней, онъ не зналъ и боялся думать и представлять себѣ, но онъ не отчаявался и зналъ, что онъ долженъ сказать ей то, что онъ намѣренъ сказать.>143

7.

На другой день, въ обычный день пріема, Нехлюдовъ поѣхалъ въ Бутырскую тюрьму. Было воскресенье. <Во всѣхъ церквахъ еще шла обѣдня, и надъ Москвой стоялъ тотъ непріятный, напоминающій о суевѣріи, невѣжествѣ и фарисействѣ звонъ различныхъ жертвованныхъ благодѣтелями колоколовъ, гулъ которыхъ заглушаетъ людскую совѣсть.> Весна уже совсѣмъ установилась. Было тепло, листья березы, черемухи, тополя уже совсѣмъ распустились, и въ домахъ и магазинахъ выставляли и вытирали окна. Еще было рано. Лѣвая сторона улицы была въ тѣни и прохладна, но по серединѣ поднималась уже пыль отъ гремящихъ по мостовой возовъ и пролетокъ. Еще слышенъ былъ ранній странный крикъ мужиковъ съ молокомъ и овощами, пріѣхавшими изъ деревень; на площадяхъ, засоряя ихъ навозомъ и сѣномъ, еще стояли воза съ сѣномъ и соломой и на Смоленскомъ рынкѣ, мимо котораго онъ проѣзжалъ, кишѣла около палатокъ густая144 толпа народа съ сновавшими между нею продавцами съ сапогами и перекинутыми черезъ плечо многими парами выглаженныхъ панталонъ и жилетовъ.

У трактировъ уже тѣснились высвободившіеся изъ своей 6-дневной каторги фабричные — мужчины въ глянцовитыхъ поддевкахъ и сапогахъ и женщины въ шелковыхъ яркихъ платкахъ и пальто съ стеклярусомъ. Городовые съ желтыми снурками пистолетовъ стояли на мѣстахъ, по бульварамъ проходили прохожіе, и уже сидѣли няньки съ дѣтьми, изрѣдка проѣзжала коляска или карета.

На Долгоруковской улицѣ Нехлюдову встрѣтились похороны съ пѣвчими, священниками въ ризахъ, золотой парчей, факельщиками и колесницей, запряженной лошадьми въ черныхъ попонахъ съ ушами, и поѣздомъ съ прилично заплаканными лицами въ первыхъ двухъ экипажахъ и равнодушными и даже веселыми лицами въ послѣднихъ линейкахъ.

Вотъ, налѣво завиднѣлись башни острога, вотъ и калитка его сада и изъ за нее рядъ распустившихся уже акацій. Извозщикъ зналъ, гдѣ впускаютъ, и прямо туда подвезъ Нехлюдова — не къ самой тюрьмѣ, а къ повороту, ведущему къ тюрьмѣ. Уже нѣсколько человѣкъ мущинъ и женщинъ, большей частью съ узелками, стояли тутъ на этомъ поворотѣ къ тюрьмѣ, шагахъ въ ста отъ нея. Это былъ какъ [бы] широкій, короткій переулокъ, съ права какія то невысокія деревянныя строенія, слѣва двухъ этажный деревянный домъ, принадлежавший тюрьмѣ и съ какой то вывѣской. Впереди виднѣлось огромное каменное зданіе тюрьмы съ дверью, ведущей въ нее, и часовой, солдатъ съ ружьемъ стоялъ въ этомъ переулкѣ шаговъ за 100 отъ входа въ тюрьму и не пускалъ посѣтителей дальше. Съ правой стороны, противъ часоваго, сидѣлъ вахтеръ, очевидно, для наблюденія порядка при впускѣ. Къ нему подходили и записывали, кого кто желалъ видѣть. Узнавъ это, Нехлюдовъ подошелъ къ нему и назвалъ Катерину Маслову. Тотъ записалъ.

— Почему не пускаютъ еще? — спросилъ Нехлюдовъ.

— Обѣдня идетъ, — отвѣчалъ вахтеръ. — Вотъ отойдетъ обѣдня, тогда впустятъ. — Ты куда лѣзешь, — крикнулъ онъ на оборванца въ смятой шляпѣ, который выдвинулся впередъ изъ толпы.

Посѣтители были, по внѣшнему виду судя, мѣщане, мелкіе торговцы и ихъ жены, но болѣе всего было оборванцевъ, которые держали себя очень свободно и весело.

Пріѣхали на хорошей своей лошади студентъ съ дѣвушкой. Студентъ несъ въ рукахъ большой узелъ. Они тоже подошли къ вахтеру и спросили, можно ли и какъ передать милостыню — калачи, которые они привезли заключеннымъ. Это были женихъ съ невѣстой, купцы, какъ послѣ узналъ Нехлюдовъ, которые въ ознаменованіе своей радости привезли заключеннымъ калачей.

Нехлюдовъ закурилъ у курившаго просто одѣтаго человѣка папироску и разговорился съ нимъ. Это былъ швейцаръ изъ банка, пришедшій провѣдать своего брата, попавшаго сюда за подлогъ. Добродушный человѣкъ этотъ разсказалъ Нехлюдову всю свою исторію и не успѣлъ еще досказать ее, какъ большія двери тюрьмы отворились и изъ нихъ посыпали дѣти. Это были дѣти преступниковъ и тѣхъ, которыя идутъ съ мужьями въ Сибирь. Дѣти, чисто одѣтыя, въ платьицахъ, рубашечкахъ, пальтецахъ, картузикахъ, и дѣвочки, повязанныя платочками, расположенныя такъ, что меньшія впереди и сзади по порядку высшія подъ руководительствомъ начальницъ прошли колонкой въ домъ, бывшій съ лѣвой стороны. Это былъ устроенный благотворителями пріютъ для дѣтей преступниковъ.

Только когда дѣти прошли, вахтеръ объявилъ, что теперь можно, часовой посторонился, и всѣ посѣтители, какъ будто боясь опоздать, поспѣшно, а кто и рысью, пустились къ двери тюрьмы. Всѣхъ было человѣкъ 60.

— Куда бѣжите, поспѣете, — говорилъ вахтеръ.

Нехлюдовъ подошелъ къ двери тюрьмы, она отворилась, и солдатъ, отворившій ее, сталъ по одному пропускать всходившихъ. Вслѣдъ за оборванцемъ и впереди того швейцара, съ которымъ онъ говорилъ, Нехлюдовъ вошелъ въ первую дверь. Солдатъ, стоявшій наружу, считая, дотронулся до спины его рукой и сказалъ: «17-ый». За первой дверью тотчасъ же была другая. За этой другой дверью стоялъ еще солдатъ и начальникъ и также считали внутри зданія, дотрогиваясь рукой и часто хлопая рукой по каждому проходившему. Надо было счетомъ впустить и счетомъ выпустить, не оставить посѣтителя въ тюрьмѣ и не выпустить заключеннаго изъ тюрьмы.

За дверьми были болышіе сѣни со сводами, и въ сѣняхъ этихъ совершенно неожиданно Нехлюдовъ увидалъ въ нишѣ большое изображеніе распятія. «Точно люди, устроившіе эту тюрьму и стерегущіе и мучающіе въ ней узниковъ, поставили это изображеніе для того, чтобы ободрить себя напоминаніемъ о томъ, что не они одни мучали невинныхъ», — подумалъ онъ. Онъ шелъ вмѣстѣ съ народомъ, весь дрожа отъ волненія при мысли о томъ, что ожидало его. Онъ и не замѣтилъ, какъ вахтеръ на дорогѣ спросилъ: «въ мужскую или въ женскую?» и пришелъ туда, куда шло больше посѣтителей. Пройдя большую комнату, онъ вслѣдъ за другими, отставая отъ нихъ, вошелъ въ длинную комнату, раздѣленную на двое проволочными рѣшетками, шедшими отъ потолка до земли. Рѣшетокъ было двѣ на разстояніи аршинъ 21/2 одна отъ другой. Между рѣшетками ходили солдаты. На той сторонѣ рѣшетки были заключенные, по сю сторону посѣтители. Съ обѣихъ сторонъ тѣ и другіе стояли прижавшись къ рѣшеткамъ, и во всей комнатѣ стоялъ гулъ кричащихъ голосовъ. Каждый посѣтитель ходилъ, отъискивая того, къ кому онъ пришелъ, и, прижимаясь къ рѣшеткѣ, становился противъ него. Каждый старался говорить такъ, чтобы его разслышалъ его собесѣдникъ, но сосѣди тоже говорили, ихъ голоса мѣшали слышать, и надо было кричать. Это была арестантская мужская.

Только тутъ Нехлюдовъ догадался, что онъ попалъ не туда, куда надо.

— Где же женская? — спросилъ онъ у ходившаго позади народа человѣка въ родѣ смотрителя.

— Женская другая, отъ туда ходъ. Вамъ развѣ женскую надо?

— Да, мнѣ женскую.

— Такъ вы бы тамъ говорили. А теперь нельзя.

— Какже быть. Нельзя ли? Мнѣ очень нужно, — сказалъ Нехлюдовъ.

Смотритель покачалъ головой.

— Нельзя, вѣдь теперь всѣ заперты здѣсь по счету.

— Да неужели нельзя? — говорилъ Нехлюдовъ, вмѣстѣ съ тѣмъ чувствуя нѣкоторое облегченіе при мысли о томъ, что еще не сейчасъ объясненіе, а еще отсрочка. — Да неужели послѣ, когда выпустятъ, нельзя?

— Послѣ никакъ нельзя. Въ 12 запирается, и свиданія кончаются.

Смотритель посмотрѣлъ внимательно на Нехлюдова, какъ будто взвѣшивая, насколько онъ стоитъ того исключенія, которое онъ намѣревался сдѣлать, и, какъ будто рѣшивъ, что онъ стоитъ этаго, сказалъ:

— Ну, да что съ вами дѣлатъ, пожалуй, какъ исключенье. Сидоровъ, — обратился онъ къ красавцу, толстому вахтеру, — проводи вотъ ихъ въ женскую.

— Слушаю-съ.

И Нехлюдовъ, поблагодаривъ смотрителя, пошелъ за красавцемъ Сидоровымъ. Все было странно Нехлюдову, и страннѣе всего то, что ему приходилось благодарить и чувствовать себя обязаннымъ передъ однимъ изъ тѣхъ людей, которые дѣлаютъ это ужасное дѣло, какъ онъ думалъ теперь, запиранія людей, какъ звѣрей, за рѣшетками.

Вахтеръ отперъ огромную дверь, вывелъ Нехлюдова опять въ сѣни, гдѣ былъ Христосъ, сказалъ тутъ вахтеру, что одинъ изъ мужскихъ посѣтителей перечисляется въ женскіе, и повелъ его вверхъ по лѣстницѣ, тамъ опять отперъ тяжелую дверь и ввелъ его въ такую же комнату, раздѣленную на трое двумя рѣшетками. Тутъ было тоже самое, только тутъ были вмѣсто солдатъ женщины сторожихи, тоже въ мундирныхъ съ свѣтлыми пуговицами и погонахъ кофточкахъ, и тутъ было меньше заключенныхъ. Тутъ было ихъ всего 8. Одна старуха, говорившая, очевидно, съ сыномъ, одна цыганка, говорившая съ матерью, потомъ какая то толстая бѣлая дѣвка, говорившая съ нарядной дѣвицей, худая женщина съ ребенкомъ, двѣ, очевидно, крестьянки и она.

Въ первую минуту Нехлюдовъ не увидалъ ее, потому что ее загораживали говорившія у рѣшетки, она же стояла въ сторонѣ у окна.

— Вамъ кого нужно? — спросилъ его Вахтеръ.

— Катерину Маслову,145 — едва могъ выговорить Нехлюдовъ.

— Катерина Маслова, къ тебѣ,— крикнулъ солдатъ.

Только тогда Нехлюдовъ увидалъ ее фигуру, отдѣлившуюся отъ окна, подлѣ котораго она стояла, загораживаемая цыганкой.

Она подошла къ рѣшеткѣ146 съ правой стороны цыганки, Нехлюдовъ же былъ съ лѣвой стороны и поспѣшно перешелъ на мѣсто противъ нее. Онъ стоялъ прямо передъ ней и, хотя черезъ двѣ решетки, ясно видѣлъ выраженіе ея лица: оно было оживленное и любопытное.

— Катюша! это я, — проговорилъ онъ, не могъ договорить того, что хотѣлъ, и остановился, стараясь успокоиться.

— Кто же вы то? — сказала она улыбаясь, вглядываясь въ него и не узнавая, но, очевидно, довольная тѣмъ, что къ ней пришел посѣтитель и хорошо одѣтый.

— Я, Нехлюдовъ, Дмитрій Ивановичъ. Катюша!

«Да я дѣлаю то, что должно. Я каюсь», подумалъ онъ. И только что онъ подумалъ это, какъ слезы выступили ему на глаза и подступили къ горлу. Онъ не могъ больше говорить, схватился руками за рѣшетку и разрыдался.

Лицо ея усталое, безжизненное вдругъ освѣтилось мыслью, глаза загорѣлись, и даже румянецъ, не тотъ румянецъ, красный, яркій, который, бывало, заливалъ ея пухлыя дѣтскія милыя щеки, а слабый румянецъ, чуть пробившись сквозь нездоровую желтизну ея кожи, выступилъ на ея лицо, и она, схватившись руками за рѣшетку, приблизилась къ ней... И очевидно узнала. Но, узнавши, она тотчасъ же немного нахмурилась и отстранилась.

— Катюша! Узнала меня? — повторилъ онъ.

— Ну, узнала. Ну такъ чтожъ? — сказала она. — Дмитрій Ивановичъ,147 уйдите!

Онъ не слышалъ хорошо, что она сказала, рядомъ кричала цыганка,148 и для того чтобы сказать ей то, что онъ хотѣлъ сказать, надо было кричать.

«Какъ кричать при всѣхъ то, что я имѣю сказать», — подумалъ Нехлюдовъ, и тотчасъ же ему пришла мысль: «не постыдился тайно дѣлать мерзости, кайся при всѣхъ громко», и онъ громко заговорилъ:

— Я пришелъ затѣмъ, чтобы просить у тебя прощенья. Катюша, прости меня, я виноватъ передъ тобой. Такъ виноватъ, что ничѣмъ не могу загладить вину, но всетаки прости меня.

Тутъ онъ не могъ дальше говорить, разрыдался и остановился.

— Не слыхать, что говорите,149 — прокричала она.150

Нехлюдовъ былъ такъ взволнованъ, что не могъ ничего больше выговорить и отошелъ отъ рѣшетки, стараясь успокоиться.

Смотритель, тотъ самый, который пустилъ Нехлюдова въ женское отдѣленіе, очевидно заинтересованный имъ,151 пришелъ въ это отдѣленіе и, увидавъ Нехлюдова не у рѣшетки, спросилъ его, почему онъ не говоритъ съ той, съ кѣмъ ему нужно.

— Мнѣ нельзя сказать то, что я имѣю сказать, черезъ рѣшетку. Мнѣ нужно многое говорить съ нею. А ничего не слышно.152

Опять смотритель задумался.

— Ну чтожъ, можно вывести ее сюда на время. Назарова, выведите Маслову наружу. Можете здѣсь говорить.

Черезъ минуту Катюша въ котахъ и халатѣ вышла своей все таки той же легкой и скромной походкой и, положивъ руку на руку, стала передъ нимъ153 опустивъ глаза.

— Катюша, я пришелъ за тѣмъ, чтобы просить тебя простить, чтобы ты, если тебѣ не противно, если ты можешь, простить меня.154

— Провѣдать пришли, — сказала она, какъ бы не понявъ того, что онъ говорилъ. — Вотъ я куда попала. Не ожидали, — прибавила она и улыбнулась.

— Катюша, развѣ ты не слышишь, что я говорю: я говорю: прости меня и пойди за меня замужъ, — повторилъ онъ.

Она подняла потухшіе глаза и посмотрѣла на него съ любопытствомъ и безпокойствомъ: что то на мгновеніе зажглось въ ея взглядѣ.

— Вы все глупости говорите, — сказала она, — что жъ вы или лучше меня не нашли? Вы лучше деньжонокъ мнѣ дайте потихоньку. А то ни чаю, ни табаку нѣтъ. А я безъ табаку не могу.

Нехлюдовъ молча съ ужасомъ смотрѣлъ на нее.

— А то тутъ не заработаешь: вахтера тутъ плуты, норовятъ даромъ, — и она захохотала.

— Катюша, прости меня.155 Я чувствую теперь, какъ я виноватъ передъ тобой.

— Что мнѣ прощать? — сказала она, покраснѣвъ и опять опустила голову. — Никто не виноватъ. Такая ужъ судьба моя.

И что онъ ни говорилъ ей, она только заглядывала на него изподлобья и молчала.

<«Она не можетъ простить, — думалъ Нехлюдовъ. — И разумѣется, слова не могутъ загладить погубленной жизни. И она знаетъ это, но не хочетъ сказать мнѣ этаго».

А между [тѣмъ] Катюша думала совсѣмъ не о прошедшемъ. Она думала о теперешнемъ, сейчасномъ своемъ положеніи. <Она радовалась тому, что Нехлюдовъ, баринъ, пришелъ къ ней, радовалась особенно тому, что для нея сдѣлали исключеніе, вывели.> Когда она узнала его, она удивилась и вспомнила свою любовь къ нему, какъ что то нетолько далекое, но такое, что когда то случилось съ какой то другой женщиной, а не съ нею. Воспоминаніе о томъ времени, какъ молнія, мелькнуло въ ея сознаніи, но тотчасъ же исчезло и замѣнилось желаніями настоящаго, a желанія эти были въ томъ, чтобы добыть кофей или чаю, сахару и, если можно, вина, а главное, табаку.

То что онъ говорилъ ей о прощеніи, о томъ, что онъ женится на ней, она156 совсѣмъ не понимала. Она не вникала въ его положеніе, съ тѣмъ чтобы понять, чего ему нужно. Она ждала только того, чтобы онъ кончилъ, для того чтобы попросить у него денегъ.>

Въ то время какъ онъ говорилъ ей о томъ, какъ онъ мучался, когда, послѣ войны, вернувшись къ тетушкамъ, узналъ, что она отошла отъ нихъ и была беременна, она157 перебила его.

— Все это прошло, и не помню я этаго ничего, — сказала она.

Онъ взялъ ея руку и пожалъ.

<— Ты мучалась одна, рожала, а я? Прости, прости меня.

— Что дѣлать? — сказала она, чтобы прекратить скорѣе безполезный разговоръ и подойти къ тому, который нуженъ былъ.>

— И гдѣ же ребенокъ? — робко спросилъ Нехлюдовъ, глядя ей въ лицо.

— Тогда же померъ, — коротко отвѣтила она. — И не помню ничего. Все забыла. А вотъ что, вы мнѣ теперь дайте денегъ. Тутъ все купить можно. А безъ папироски мнѣ бѣда.

Нехлюдовъ отстранился и посмотрѣлъ на нее. Она робко улыбнулась, выставляя пустое мѣсто между зубовъ.

— Привычка! — сказала она. — Лучше безъ ѣды буду.

— Сейчасъ, — сказалъ Нехлюдовъ, доставая бумажникъ.

— Это вы при всѣхъ смотрителю дайте. Это тогда, когда насъ поведутъ: мои будутъ, а еще вы потихоньку, вотъ когда онъ отойдетъ, мнѣ дайте. Положите такъ на лавку, чтобъ не видѣлъ. Вотъ, миленькій, спасибо.

«Боже мой, — думалъ Нехлюдовъ. — Гдѣ она? гдѣ та Катюша, которую я зналъ? Вѣдь это мертвая женщина, это ужасный живой изуродованный трупъ. И я сдѣлалъ это».158

— Катюша! это я все сдѣлаю, но ты не сказала мнѣ главнаго. Ты не отвѣтила мнѣ на то, что я хочу жениться на тебѣ. Пойдешь ли ты за меня?

Она подняла голову и улыбнулась кривою улыбкой, скосивъ еще больше глаза.

— Да развѣ это можно?

— Разумѣется, можно. Не знаю, захочешь ли ты, но я только затѣмъ буду жить, чтобы облегчить твою жизнь, чтобъ хоть чѣмъ нибудь заплатить за то, что я сдѣлалъ.

— Чтожъ, если не смѣетесь. Отчего же. Мнѣ говорили, тутъ одна обвѣнчалась. А не знаете, когда отправка наша будетъ?

— Такъ ты пойдешь?

— Удивительный вы, — сказала она, покачавъ головой. — Чтожъ вамъ такъ понадобилась такая, какъ я. — И она опять улыбнулась. — <Какъ же вѣдь я въ Сибирь пойду.

— И я пойду съ тобой.

Все ея существо было поглощено желаніемъ куренья и вина. Все, что онъ говорилъ ей, она понимала, но не связывала это съ своимъ и его положеніемъ, не связывала этого съ прошедшимъ.

— Чудно это что то, — сказала она.>

Она была безобразна въ своемъ халатѣ, съ этимъ желтымъ цвѣтомъ лица и синевой подъ глазами, главное же, она отталкивала своей душевной мертвенностью, отсутствіемъ всякой духовной жизни. Она казалась полуидіоткой. Но, удивительное дѣло, Нехлюдова это нетолько не отталкивало, но еще больше, какой то особенной новой силой притягивало къ ней. Онъ чувствовалъ, что ему должно разбудить, зажечь, хотя бы согрѣть ее своей любовью. Если даже не согрѣть, то сдѣлать все что можно, чтобы согрѣть и воскресить ее. И любовь его къ ней росла, именно потому, что онъ ничего не желалъ себѣ отъ нея, а желалъ только для нея, желалъ всего себя отдать для нея.

— Я знаю, какая ты, помню тебя, помню твое сердце тогда, когда мы въ первый разъ видѣлись у тетушки.

— Что вспоминать, — сказала она, и на щекѣ ее дрогнуло что то.

— И мнѣ лучше тебя не надо жены, — продолжалъ Нехлюдовъ, — не то что лучше не надо, а я не стою тебя.

— Ну, это ваше дѣло, — сказала она, опять овладѣвъ собой, тѣмъ же ровнымъ, почти идіотскимъ голосомъ. — Давайте теперь, — быстро оглянувшись, проговорила она, замѣтивъ, что смотритель отошелъ на другой конецъ комнаты.

Нехлюдовъ досталъ двѣ 3-хъ рублевыя бумажки и положилъ ей въ руку.

— Вотъ это хорошо, — сказала она, робкимъ воровскимъ жестомъ пряча бумажки въ рукавъ. — Приходите опять въ четвергъ. Поскорѣй бы сослали. А то вахтеры здѣсь такіе — пристаютъ.

Скоро послѣ этого къ нимъ подошелъ смотритель и потребовалъ Катюшу за рѣшетку. Нехлюдовъ былъ минуту въ сомнѣніи, какъ проститься съ ней: поцѣловаться или пожать только руку. Она стояла передъ нимъ сложивъ руки и ожидая. Онъ вспыхнулъ, она тоже покраснѣла, также, какъ 14 лѣтъ тому назадъ за кустомъ сирени, но стыдъ этотъ былъ совсѣмъ другой, чѣмъ тотъ. Думалось и то, что надо поцѣловать, чтобъ она не думала, что я не хочу, и ставлю ей въ вину ея позоръ. И она думала тоже. Думалось и то, что поцѣлуй можетъ навести на мысль о тѣхъ отношеніяхъ, которыя, несмотря на женитьбу, не должны быть, думалось и то, что совѣстно при всѣхъ этихъ людяхъ. И онъ рѣшилъ, что не надо, и пожалъ ее руку. Рука была таже твердая и пріятная.

— Прощай, Катюша, скоро буду.

Скоро зашумѣли арестанты, съ звономъ цѣпей выходя изъ за рѣшетки, и посѣтители стали выходить, и опять вахтера, выпуская, въ двѣ руки считали ихъ, чтобы не вышелъ лишній и не остался въ тюрьмѣ.

Прежде чѣмъ ѣхать домой, Нехлюдовъ пошелъ къ смотрителю и распросилъ о всѣхъ тѣхъ формальностяхъ, которые нужно исполнить для того, чтобы жениться на приговоренной. Формальностей оказалось очень много. Нехлюдовъ записалъ ихъ всѣ и въ тотъ же день принялся за исполненіе ихъ.

————

Изъ Москвы уже всѣ уѣхали, уѣхали и Кармалины, очень недовольные Нехлюдовымъ, и Нехлюдовъ оставался одинъ съ нянюшкой въ своей большой квартирѣ, ожидая окончанія формальностей для вступленія въ бракъ и отправленія вмѣстѣ съ партіей въ Сибирь. Вѣнчанье было назначено на 6 Іюня, а на 9 Іюня отправка партіи.

Чѣмъ больше проходило времени со времени рѣшенія Нехлюдова, тѣмъ больше онъ утверждался въ немъ и не только не раскаивался, но испытывалъ новое чувство радости и энергіи. Катюша была все также мертва и непривлекательна, но именно эта непривлекательность, отвратительность ея только увеличивала въ немъ его чистую любовь къ ней, не ждущую ни отъ нея, ни отъ кого бы то ни было какой нибудь награды, любовь, ищущую радости и блага не себѣ, а другимъ. Онъ испытывалъ чувство подобное тому, которое бы испытывалъ человѣкъ, отогрѣвая замерзшаго друга. Съ каждымъ днемъ и часомъ онъ чувствовалъ, какъ разгорается все больше и больше тепло въ его душѣ, и это увеличеніе тепла, т. е. любви, не то чтобы радовало его — радости тутъ не было, напротивъ, тяжелое, напряженное чувство, — но удовлетворяло его, давало ему сознаніе того, что онъ дѣлаетъ то, что нужно дѣлать и лучше чего онъ ничего не можетъ дѣлать. Удастся ему пробудить въ ней жизнь,159 вызвать въ ней всѣ лучшія воспоминанія ея чистой жизни, вызвать въ ней хоть не любовь, но сочувствіе къ себѣ, это будетъ огромное, сверхъ должное счастье, не удастся, и она останется такою и его женою, онъ все также будетъ окружать ее заботой и любовью, и ему будетъ также хорошо. Кромѣ приготовленія къ женитьбѣ, это послѣднее время Нехлюдова занимали и его проэкты освобожденія себя отъ земельнаго рабовладѣльчества.

Проэктъ его былъ готовъ, и въ ближнюю Рязанскую деревню, въ то самое, унаслѣдованное ему отъ тетушекъ имѣніе онъ съѣздилъ самъ, чтобы написать съ крестьянами условіе, въ дальнія деревни Нижегородскія и Самарскія онъ писалъ,160 что пріѣдетъ тогда, когда будетъ отправлена партія, т. е. въ Іюлѣ. Въ Рязанской губерніи у него было 800 десятинъ прекрасной черноземной земли. Едва ли гдѣ въ Россіи была лучшая земля и едва ли тоже гдѣ въ Россіи народъ находился въ худшей нищетѣ, бѣдности и униженіи. Рабство земельное, и ужасное, жестокое рабство, было здѣсь совершенно очевидно.

Тогда, 14 лѣтъ тому назадъ, когда онъ гостилъ у тетушекъ, онъ ничего не видалъ этаго. Земли были всѣ захвачены дворянами,161 и крестьянамъ отдана только самая малая и худшая часть, такъ что теперь, 30 лѣтъ послѣ освобожденія, при кое гдѣ удвоившемся населении, крестьянамъ кормиться съ своихъ надѣловъ было невозможно: недоставало хлѣба на полгода. Уйти, переселиться крестьянамъ воспрещалось, — тогда правительство было противъ переселеній, — такъ что крестьяне волей-неволей должны были закабаляться помѣщикамъ, чтобы работать на нихъ или нанимать землю по 15, 20 рублей за десятину или обрабатывать по 4 рубля серебромъ сороковую десятину. Голода, признаннаго голода тогда еще не было, но Нехлюдовъ теперь, съ своей точки зрѣнія земельнаго рабства глядя на крестьянъ этой мѣстности, былъ пораженъ ихъ нищетой.162 Держались только тѣ, которые могли отпускать своихъ работниковъ въ города въ каменьщики, плотники, дворники, и богачи, закабалявшіе себѣ бѣдняковъ и захватывавшiе ихъ земли.

Проэктъ Нехлюдова, который онъ сообщилъ собраннымъ крестьянамъ изъ трехъ деревень, къ которымъ примыкала его земля, былъ принятъ сначала недовѣрчиво и даже враждебно. Всѣ выслушали молча, и на другой день пришли выбранные отъ одной изъ деревень, самой большой и богатой, съ предложеніемъ отдать имъ землю просто по старому, въ наймы и дороже, чѣмъ онъ назначалъ, — онъ назначалъ по 6 рублей въ кругъ, а они давали 8, — но только безъ всякихъ новостей, а по старому. Купецъ мельникъ, съ своей стороны, давалъ по прежнему по 9 рублей. Нехлюдовъ отказалъ и опять собралъ крестьянъ, не всѣхъ, но болѣе умственныхъ, къ себѣ вечеромъ. Онъ жилъ въ маленькомъ флигелькѣ-конторѣ, но для этаго случая открылъ домъ и, угащивая мужиковъ чаемъ въ тетушкиномъ залѣ, — собралось около 20 человѣкъ, — высказалъ имъ свой взглядъ на грѣхъ и незаконность собственности земли, описалъ имъ ихъ положеніе рабства такъ вѣрно, что нѣкоторые, болѣе смѣлые, разогрѣтые чаемъ, разговорились, и вдругъ прорвалось все то постоянно живущее въ народѣ негодованіе на ту кабалу, въ которую они пойманы. «Ни прутика лѣса, ни травы, за ботву картофельную платимъ по 5 рублей или десятину обработать, ни пастбища. Земли всѣ за 5 верстъ, а на барскую взнесли цѣну такъ, что не оправдываетъ. Веревки вьютъ изъ насъ какъ хотятъ. Хуже барщины».

Когда они высказались, Нехлюдовъ сталъ спрашивать, какже бы они думали устроить.

— Ну, если бы Царь сказалъ: «дѣлайте съ землей какъ хотите», какъ бы вы сдѣлали?

— Какъ сдѣлали? Раздѣлили бы всю по душамъ, что мужику, что барину, всѣмъ по ровну.

Всѣ согласились съ этимъ проэктомъ, но Нехлюдовъ сталъ указывать на неудобство его. Если всѣмъ раздѣлить, всѣ господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, всѣ городскіе люди возьмутъ свои паи, а богачи скупятъ у нихъ. А у тѣхъ, которые на своей долѣ, опять народится народъ, и опять богачи заберутъ крестьянъ въ руки.

— Запретить, чтобы не продавали землю, а только кто самъ пашетъ.

И на это Нехлюдовъ возразилъ, что усмотрѣть нельзя будетъ, кто для себя пашетъ, кто для другого. Главное же, нельзя равно раздѣлить:

— За что однимъ вамъ будетъ черноземъ, а Московскимъ глина или песокъ? Всѣ сюда захотятъ.

Еще одинъ предложилъ устроить такъ, чтобы всѣмъ артелью пахать. И кто пашетъ, на того и дѣлить.

И этотъ коммунистическій проэктъ легко было разбить тѣмъ, что для этого порядка надо, чтобы всѣ люди по совѣсти работали, не отставали, или много начальниковъ надо. А въ начальники некого поставить.

Крестьяне согласились. Тогда Нехлюдовъ объяснилъ имъ проэктъ единой подати. Земля ничья, Божья.

— Это такъ, — отозвалось нѣсколько голосовъ.

— Есть земли лучше и хуже. И на хорошую всѣ лѣзутъ. Какъ же быть, чтобы уравнять? А такъ, чтобы тотъ, кто будетъ владѣть хорошей, платилъ бы тѣмъ, которые163 не владѣютъ землей, то, что его земля стоитъ. А такъ какъ трудно распредѣлить, кто кому долженъ платить, и такъ какъ на общественныя нужды деньги собирать нужно, то и сдѣлать такъ, чтобы тотъ, кто владѣетъ землей, платилъ въ общество на всякія нужды то, что земля стоитъ. Такъ всѣмъ ровно будетъ. Хочешь владѣть землей, плати. А не хочешь владѣтъ, ничего не платишь, а подать на общественныя нужды за тебя платятъ тѣ, кто землею владѣетъ.

— Такъ точно, правильно будетъ, только бы плата была посильная.

— А плата должна быть такая, чтобы было въ самый разъ: не дорого и не дешево. Если дорого, то не выплатятъ, и убытки будутъ, а если дешево, всѣ кинутся, перекупать другъ у друга будутъ, торговать землею будутъ. Вотъ это самое я хотѣлъ сдѣлать у васъ.

Черезъ нѣсколько дней крестьяне сами пришли къ Нехлюдову и согласились на его условія.

На согласіе это имѣло вліяніе то, что, во 1-хъ, три дня крестьяне всѣхъ трехъ деревень каждый вечеръ собирались и толковали о предстоящемъ дѣлѣ; во 2-хъ, то, что мельникъ грозилъ снять землю, хоть по 10 рублей заплатить, въ 3-ихъ, и главное, то, что между крестьянами прошелъ слухъ, не лишенный основанія, что къ Нехлюдову пріѣзжалъ отъ Губернатора исправникъ съ требованіемъ прекратить свои сношенія съ крестьянами, производящія въ народѣ волненія.

«Если начальство противъ него, значитъ, онъ за насъ», рѣшили крестьяне и согласились; такъ что домашнее условіе было подписано, и Нехлюдовъ уѣхалъ назадъ въ Москву съ радостнымъ сознаніемъ удачи, т. е. осуществленія того, что было ему ясно теоретически, но за практическое осуществленіе чего онъ очень боялся. «Если здѣсь удалось, то, вѣроятно, удастся и въ Нижнемъ и въ Самарѣ», думалъ онъ.

Одно, что смущало его немного, несмотря на неперестающую радость сознанія того, что онъ дѣлаетъ то самое, что должно, было то, что, привыкнувъ къ роскошной жизни, онъ останется теперь безъ состоянія и съ женою, которая разсчитываетъ на то, что онъ богатъ, и положеніе которой, почти душевной болѣзни, можетъ потребовать расходовъ. И это его затрудненіе разрѣшилось тутъ же. Въ имѣніи былъ домъ и картофельный заводъ. Онъ не зналъ, что дѣлать и съ тѣмъ и съ другимъ. И тутъ заявился покупатель на заводъ и домъ, и то и другое на свозъ, за который ему заплатилъ 12 тысячъ. Этихъ денегъ ему было, какъ онъ думалъ, нетолько достаточно, но съ излишкомъ довольно для путешествія и устройства въ новомъ мѣстѣ и изданія той книги о земельной собственности, которую онъ теперь намѣренъ былъ кончить.

Въ послѣдніе дни своего пребыванія въ Пановѣ Нехлюдовъ пошелъ въ домъ и занялся перебираніемъ оставшихся вещей. Многое изъ дома еще прежде было увезено, но много еще оставалось хорошихъ старинныхъ вещей, который прежде такъ цѣнилъ Нехлюдовъ.

Теперь онъ самъ на себя удивлялся тому, какъ совершенно изчезло для него значеніе всѣхъ этихъ вещей. Прежде ему бы обидно было думать, что мужику Бѣляеву достанутся эти кресла краснаго дерева съ золочеными лирами и такіе же столъ и шифоньерка съ брюхомъ и съ бронзовыми львиными головами, держащими кольца; теперь все это отошло куда то далеко-далеко назадъ, впереди было открытое, радостное, полное несомнѣннаго дѣла будущее; сердечное дѣло обновленія, оживленія Катюши и работа — изученіе земельнаго вопроса. Точно онъ смотрѣлъ прежде внизъ или даже назадъ и оттого видѣлъ все это, а теперь поднялъ голову вверхъ, и открылись огромные горизонты, а то все перестало быть виднымъ.

Смотрѣлъ онъ и перебиралъ шифоньерку Софьи Ивановны только для того, что надѣялся найти тамъ что нибудь о Катюшѣ. Въ нижнемъ ящикѣ было много писемъ. О Катюшѣ ничего не было. Только отвѣтъ пріятельницы Софьи Ивановны, въ которомъ говорилось о неблагодарности этой жалкой дѣвушки, такъ дурно отплатившей вамъ за вашу любовь. Въ письмахъ ничего не было, но въ нижнемъ ящикѣ, среди всякаго сброда старыхъ портфелей, преспапье, очковъ, какихъ то коробочекъ, въ книжкѣ записной Нехлюдовъ нашелъ старую выцвѣтшую фотографiю. Это была группа, которую снялъ тогда сосѣдъ любитель. На терассѣ сидѣли обѣ тетушки, у ногъ ихъ сидѣлъ на ступенькѣ лѣстницы молодой съ вьющимися длинными волосами, безъ усовъ и бороды, 17 лѣтній юноша съ добрымъ, веселымъ и чистымъ лицомъ. Позади, между плечами обоихъ тетушекъ, въ бѣломъ фартучкѣ стояла дѣвочка и чуть держалась отъ смѣха. Дѣвочка была прелестна. И это была Катюша. «Покажу ей», подумалъ Нехлюдовъ и взялъ группу.

————

Окончивъ успѣшно свое дѣло, Нехлюдовъ послѣ 5-дневнаго отсутствія вернулся въ Москву.164

Помывшись и переодѣвшись, онъ побѣжалъ въ тюрьму. Катюша была все въ томъ же состояніи. Когда онъ разсказывалъ ей про Паново, она какъ будто сердилась и на всякіе воспоминанія Нехлюдова говорила:

— Не помню, ничего не помню. Все забыла.

Группу она не стала смотрѣть. Но Нехлюдовъ всетаки оставилъ ее у нея. Она жила теперь, по ходатайству Нехлюдова, въ отдѣльной камерѣ.

На другой день онъ опять поѣхалъ къ ней. Было воскресенье, 5 Іюня. Было яркое лѣтнее утро. Было страшно жарко по раскаленнымъ улицамъ, и только по тѣнистой сторонѣ можно было дышать. Въ магазинахъ, въ чистыхъ окнахъ, краснѣли апельсины и необыкновенной формы бутылки, городовые унылые въ лѣтнихъ небѣленыхъ мундирахъ стояли на солнцѣ посерединѣ улицъ, извощики пыльные дремали въ своихъ смятыхъ шляпяхъ и синихъ халатахъ, изрѣдка пролетала коляска на шинахъ съ какой то дамой. Конки, тоже съ кондукторомъ въ небѣленомъ и съ прикрытыми головами и ушами лошадей шапочками, позванивали на встрѣчахъ, молодой человѣкъ шелъ въ очевидно ссѣвшихъ отъ мытья бѣлыхъ канифасовыхъ панталонахъ, обтягивающихъ ему ляжки. Дама или некрасивая дѣвица, вся въ розовомъ, съ зонтиком съ бахромой и съ открытой шеей, переходила улицу съ сознаніемъ своей, обращающей на себя вниманіе нарядности.165

Въ воротахъ великолѣпнаго дома съ замазанными известью стеклами сидѣлъ въ одной рубахѣ дворникъ, любуясь на дѣтей, играющихъ въ лошадки. Въ открытыя окна видна богатая квартира съ закутанными люстрами и чехлами на мебели. По раскаленной мостовой везетъ въ ящикѣ мороженое пыльный мужикъ. На бульварахъ дѣти въ серсо. Изъ за заборовъ помахиваютъ въ полномъ листу вѣтви тополя, липы. Тамъ чудный садъ, а тутъ мостовщики лежатъ на солнцѣ въ пыли. Идетъ въ китайской палевой легкой матеріи упитанный господинъ въ прюнелевыхъ башмачкахъ и за нимъ нищій; босой золоторотецъ съ красной опухшей щекой и съ одной распоранной выше колѣна соплей розовыхъ полосатыхъ штановъ.

Жарко. Нехлюдовъ идетъ тротуаромъ, улицами, наблюдая и ни о чемъ не думая. Идетъ онъ, какъ всегда, въ острогъ, чтобъ увидать ее и сговориться съ священникомъ о днѣ вѣнчанія. Это дѣло уже такъ рѣшено у него, что сомнѣній уже нѣтъ никакихъ, и онъ обдумываетъ только, какъ лучше сдѣлать это. Людей изъ своего прежняго круга онъ теперь никого не видитъ. И Москва, лѣтомъ въ которой онъ прежде никогда не бывалъ, въ это время кажется ему той самой пустыней, которую ему нужно въ его теперешнемъ настроеніи.

Съ Кармалиными онъ не видѣлся съ тѣхъ поръ и разъ только отвѣтилъ на письмо, которое ему написала Алина, въ которомъ говорила, что желаетъ ему счастья на его новомъ пути, что хотя она и не понимаетъ его дѣла, она знаетъ его и увѣрена, что дѣло, которому онъ отдаетъ свои силы, хорошее дѣло, и потому желаетъ ему успѣха. Но вотъ въ концѣ Долгоруковской улицы кто-то остановилъ извощика и соскочилъ къ нему.

Высокій офицеръ въ очкахъ. Орнатовъ — узнаетъ его Hexлюдовъ. Скучный болтунъ, кутила, со всѣми другъ, бывшій товарищъ его и по университету и по военной службѣ.

— Нехлюдовъ, ты какъ здѣсь?

— Да у меня дѣло тутъ. Здраствуй. Ты какъ?

— Я и всегда тебѣ радъ, но теперь, въ Москвѣ, тѣмъ паче. Чтожъ, обѣдаемъ вмѣстѣ? Гдѣ хочешь? Въ кабачкѣ какомъ нибудь. У меня дѣла по опекѣ. Я опекуномъ вѣдь.

Оказывалось, что этотъ безпутный человѣкъ, именно потому что онъ прожилъ все свое состояніе, былъ назначенъ опекуномъ надъ состояніемъ богача.

И лицо полупьяное, и тотчасъ же папироска, и эта опека, и планы, гдѣ бы выпить и поѣсть, и болтовня, и полное равнодушіе ко всему, и мнимое товарищеское добродушіе — все это такъ далеко ужъ было отъ сознанія Нехлюдова, что онъ, какъ новое, слушалъ Орнатова.

— Да, да вѣдь ты что то въ острогѣ женишься на преступницѣ. Мнѣ Кармалины говорили. Что такое? Разскажи. Вѣдь ты всегда чудакъ былъ.

— Да, да все это правда, но только мнѣ некогда, я туда, въ острогъ и иду. Ты не сердись на меня, но знаешь, наша жизнь совсѣмъ теперь врозь. Ты, пожалуйста, не сердись, но это такъ.

— Вотъ, сердиться. И почему ты думаешь, что я тебя не пойму? Ты напрасно думаешь, что я такой. Ну, впрочемъ, прощай. — Покупка у тебя? — сказалъ онъ извощику. — Ну, прощай. Жалко. A revoir.166

Встрѣча эта скорѣе пріятна, чѣмъ непріятна была Нехлюдову, показавъ ему то разстояніе, которое положено теперь между собою и прежними своими знакомыми. Тяжело было, что не было никакихъ знакомыхъ теперь, не было людей, съ которыми бы онъ могъ дѣлить свои мысли и чувства. Катюша оставалась чуждою, мертвою, a кромѣ ея никого не было. Правда, начинали складываться знакомства въ самомъ острогѣ. И знакомства эти были пріятны ему. Были и просто уголовные, были и политическіе, съ нѣкоторыми изъ которыхъ онъ, помогая имъ, вошелъ въ сношеніе.

Придя обычной уже дорогой, разгоряченный и пыльный, онъ постучалъ въ дверь, и когда его впустили въ прохладные сѣни подъ своды, онъ почувствовалъ удовольствіе и прохлады и того, что онъ въ своемъ мѣстѣ, въ томъ, что ему теперь вмѣсто дома.

Онъ вошелъ на верхъ и подошелъ коридоромъ къ Катюшиной двери. Вахтеръ съ ключемъ шелъ за нимъ.

— Что то нездорова она, чтоль, ничего не ѣла со вчерашняго дня, — сказалъ вахтеръ.

Они подошли къ двери. Сквозь рѣшетку можно было видѣть камеру. Катюша была одѣта теперь уже не въ арестантскій халатъ, а въ полосатой сѣрой кофтѣ, которую она сама купила и заказала себѣ (она сама, несмотря на всѣ уговоры Нехлюдова, ничего не работала), голова ея была причесана по модѣ, на таліи былъ широкій поясъ.

Нехлюдовъ тихо подошелъ и посмотрѣлъ на нее сквозь рѣшетку. Она сидѣла неподвижно, повалившись руками на столъ и спрятавъ голову въ руки.

Едва ли она спала. Не было ровнаго дыханья. Нехлюдовъ всетаки не окликнулъ ее, не желая будить, если она спитъ. Вахтеръ, гремя замкомъ, сталъ отпирать дверь, но шумъ этотъ не заставилъ ее измѣнить своего положенія. Когда дверь отворилась, и Нехлюдовъ вошелъ, она на минуту приподняла голову, взглянула на вошедшего и тотчасъ же опять спрятала лицо, но теперь она уже не лежала спокойно, а все тѣло ея вздрагивало отъ сдерживаемыхъ рыданій.

— Катюша! Что съ тобой? — спросилъ Нехлюдовъ, волнуясь не менѣе ее и чувствуя, какъ слезы подступаютъ ему къ горлу. — Катюша! Что ты?

Она не отвѣтила, но рыданія вырвались наружу, и она вся затряслась.

— Что ты? Что?

Она не отвѣтила, не поднялась со стола, но только, выпроставъ лѣвую руку, вытянула ее назадъ къ нему, показывая ему фотографію, которую онъ оставилъ ей вчера.

— Зачѣмъ вы показали мнѣ, — заговорила она сквозь рыданія. Что вы со мной сдѣлали? Зачѣмъ? Не хотѣла я помнить. Не хотѣла. А теперь что дѣлать?

— Теперь будемъ любить другъ друга, Катя, какіе мы есть, — едва выговорилъ сквозь радостныя слезы Нехлюдовъ.

— Да ужъ того нѣтъ и не будетъ. И развѣ можно меня любить?

— Можно, можно, можно.

— Нѣтъ, нельзя. — Она встала, слезы текли по ея щекамъ, и выраженіе лица было печальное, но живое.

— Нельзя забыть, Дмитрій Ивановичъ, что я была и что я теперь. Нельзя этаго, — и она опять зарыдала.

— Ты была моей женой и будешь такой. И не тебѣ каяться, a мнѣ. И Богъ видитъ, какъ я каялся и каюсь.

Она поднялась и пристально долго смотрѣла на него.

— Зачѣмъ вы это хотите дѣлать? Меня не спасете, а себя погубите. Ничего не выйдетъ изъ этаго, бросьте вы меня.

— Не могу я, моя жизнь въ тебѣ. И вотъ то, что ты говоришь такъ, что ты очнулась, это такая радость мнѣ.

— Какая это радость? Вотъ была радость тогда.

Она взяла въ руки фотографію и стала вглядываться въ нее.

— Тогда была радость. Вы такой же. А я что? Гдѣ я? Нѣтъ, Дмитрій Ивановичъ, голубчикъ, бросьте меня. Я не могу такъ жить. Я повѣшусь или сопьюсь. Пока не думаю о прежнемъ, могу жить. А какъ вздумаю...

— Зачѣмъ думать о прежнемъ? Катюша, помнишь, мы съ тобой говорили о Богѣ. Вѣришь ли ты въ Бога, что Богъ милосердъ...

— Прежде вѣрила.

— И теперь вѣришь. Такъ вотъ Богъ видитъ наши души и хочетъ отъ насъ только того, чтобы мы были добры, чтобъ мы служили Ему. И какъ только мы станемъ на этотъ путь, такъ все прошлое ужъ прощено. Давай жить для Бога. Я хочу такъ жить, но хочу жить такъ съ тобой.

— И за что вы меня такъ любите? — вдругъ сказала она и улыбнулась.

— За то, что виноватъ передъ тобой.

Это была первая минута пробужденія Катюши. Но пробужденіе это не дало ей успокоенія. Напротивъ, она теперь начала мучаться больше, чѣмъ прежде. Мысль о томъ, что Нехлюдовъ, женившись на ней, погубитъ свою жизнь, страшно удручала ее.

На другой день послѣ этаго разговора, когда Нехлюдовъ пришелъ въ острогъ, его не пустили къ Катюшѣ, потому что она сидѣла въ карцерѣ. Она достала вина, напилась пьяна и такъ шумѣла и буянила, что ее посадили въ карцеръ.

На другой день она успокоилась и хорошо и долго говорила съ Нехлюдовымъ и о прошедшемъ и о будущемъ и обѣщала больше не пить и, по его совѣту, согласилась работать. Читать же она не могла и не хотѣла.

— Не могу я, Дмитрій Ивановичъ, читать эти повѣсти и романы. Все это такъ мало въ сравненіи съ моей жизнью. Какъ подумаю о себѣ, что съ этимъ сравнится.

Съ этаго дня положеніе ея стало улучшаться. Она стала спокойнѣе и проще.

Послѣ Петрова дня ихъ обвѣнчали въ острожной церкви, а въ серединѣ Іюля партія, въ которой была Катюша, отправилась въ Нижній.

Нехлюдовъ впередъ поѣхалъ въ Нижній и Самару, чтобы тамъ устроить свои дѣла и присоединиться къ партіи въ Тюмени.167 Такъ онъ и сдѣлалъ. И въ Тюмени поступилъ въ острогъ и уже какъ арестантъ ѣхалъ сначала водой, потомъ сухимъ путемъ до Троицко Савска, гдѣ его выпустили, и онъ съ женою поселился въ предмѣстіи города.

————

Планы Нехлюдова далеко не осуществились. Устройство сада и огорода, въ которомъ бы онъ самъ работалъ, не удалось ему. Не удалось потому, что часть его времени была занята перепиской съ проповѣдниками идеи освобожденія отъ земельнаго рабства какъ въ Европѣ, такъ и въ Америкѣ, другая же часть — сочиненіемъ книги о земельной собственности и кромѣ того обученіемъ дѣтей, которые приходили къ нему. Такъ что огородомъ и садомъ онъ могъ заниматься мало и передалъ это дѣло работнику и женѣ. Катюша со времени поселенія своего, кромѣ домашняго хозяйства, много читала и училась и, понявъ дѣло своего мужа, помогала ему и гордилась имъ. Средства Нехлюдова, его 12 тысячъ, съ устройствомъ домика, помощью нуждающимся и затратой на печатаніе брошюръ и книгъ, которыя всѣ запрещались цензурой, скоро истощились. Такъ что онъ долженъ былъ добывать себѣ средства жизни, что онъ и дѣлалъ, садомъ и огородомъ и статьями въ русскихъ и заграничныхъ изданіяхъ. Скоро однако дѣятельность его показалась правительству столь вредной, что его рѣшили сослать въ Амурскую область. Лишенный средствъ существованія и угрожаемый еще худшей ссылкой, Нехлюдовъ воспользовался представившимся случаемъ и бѣжалъ съ женою за границу. Теперь онъ живетъ въ Лондонѣ съ женою, прошедшее которой никто не знаетъ, и, пользуясь уваженіемъ своихъ единомышленниковъ, усердно работаетъ въ дѣлѣ уясненія и распространенія идеи единой подати.

Л. Т. 1 Июль 1895.

[ВАРИАНТЫ ОТДЕЛЬНЫХ РЕДАКЦИЙ]

(Печатаются в пределах каждой редакции применительно к порядку повествования в окончательной редакции романа.)

2-я РЕДАКЦИЯ.

** № 1 (рук. № 9).

Воскресенье.

Было 28 апрѣля. Въ воздухѣ была весна. И какъ не старались люди изуродовать ту землю, на которой они жались нѣсколько сотъ тысячъ, какъ ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, какъ ни счищали всякую пробивающуюся травку, какъ ни дымили каменнымъ углемъ и нефтью, какъ ни обрѣзывали деревья и не выгоняли животныхъ, птицъ, — весна была весною даже и въ Москвѣ. Солнце грѣло, воздухъ ласкалъ, трава курчавилась и зеленѣла вездѣ, гдѣ только не соскребали ее, березы, тополи, черемуха распускали свои клейкіе и пахучіе листья, липа надувала лопавшіеся почки. Кромѣ галокъ, воробьевъ и домашнихъ голубей, по весеннему радостно готовящихъ ужъ гнѣзда, въ сады уже прилетѣла отлетная птица, скворцы занимали свои домики. Веселы были и животные, и люди, и въ особенности дѣти.

Было ясное, яркое весеннее утро, когда въ Таганской тюрьмѣ, въ коридоръ женскаго подслѣдственнаго отдѣленія, гремя ружьями, вошелъ конвой, и вахтеръ, растворивъ дверь одной изъ камеръ, потребовалъ Маслову.

— Готова, что-ль, франтиха? Собирайся! — крикнулъ онъ.

Изъ двери камеры, гдѣ ихъ было болѣе 10 женщинъ, вошла невысокая молодая женщина въ сѣромъ халатѣ, надѣтомъ на бѣлую кофту и бѣлую юбку. На ногахъ женщины были полотняные чулки, голова была повязана бѣлой косынкой, но такъ, что изъ подъ нея виднѣлись очень черные волосы, красиво обрамлявшіе бѣлый, гладкій, невысокій лобъ. Лицо у женщины было измученное и болѣзненное; немного подпухшіе черные глаза косили; но,168 несмотря на это, женщина была не лишена привлекательности, если бы не болѣзненная блѣдность и тупое,169 унылое выраженіе лица.

— Ну съ Богомъ! Часъ добрый, — сказала ей, провожая ее, высокая старуха арестантка.

— Спасибо, не давай же имъ сундучка трогать.

— Не дамъ.

— Ну, ну, маршъ! — крикнулъ вахтеръ.

Женщина вышла. Изъ сосѣдней камеры выведена была другая женщина. Въ мужскомъ отдѣленіи, внизу, вывели еще мущину, и ихъ всѣхъ троихъ свели въ контору и повели по улицамъ въ Кремль, въ Окружный Судъ.

Дѣло ихъ слушалось въ нынѣшнее утро.

Женщина эта, Маслова, была проститутка и обвинялась въ отравленіи купца. Другая женщина и мущина — ея сообщники.170

И ихъ повели по Москвѣ, по серединѣ улицы. Извощики, лавочники, рѣдкіе прохожіе съ любопытствомъ смотрѣли на нихъ и невольно больше останавливали вниманіе на красивой, миловидной Масловой.

Она шла опустивъ голову, стараясь ступать легче по камнямъ, отвыкшими отъ ходьбы ногами. Утро было красивое, весеннее, веселое.

Исторія Масловой была старая, самая обыкновенная исторія.

Дѣдъ Масловой былъ дворовый портной, пьяница; жена его, бабка, была прачка господъ Юханцевыхъ Рязанской губерніи.

Портной былъ пьяница,171 и семья его пропала бы, потому что онъ все пропивалъ съ себя, если бы Пелагея, жена172 его, которую господа оставили у себя въ прачкахъ, не работала до старости. Одну изъ дочерей своихъ, самую плохую, Пелагея оставила при себѣ прачешничать. Вотъ эта то плохая, болѣзненная дѣвушка родила. Мать била ее и хотѣла отослать ребенка, дѣвочку, въ воспитательный домъ, но случилось, что барышни узнали про это и взяли дѣвочку къ себѣ. Скоро послѣ этаго Пелагея умерла, и ея [дочь] отошла отъ Юханцевыхъ и ушла въ Москву и тамъ скоро тоже умерла отъ простуды. У дѣвочки никого не осталось.

Дѣвочка росла у старыхъ барышень, и дѣвочка вышла прелестная, такъ что привязались къ ребенку. Барышни считали себя благодѣтельницами за то, что они спасли дѣвочку отъ смерти и развратной матери, и потомъ, воспитавъ ее такъ, что дѣвочка Катюша стала ловкой, грамотной горничной, они считали, что сдѣлали для нее больше, чѣмъ требовалось.

Когда дѣвочкѣ минуло 18 лѣтъ и она стала красивой женщиной, случилось, что къ старымъ барышнямъ пріѣхалъ ихъ племянникъ и наслѣдникъ. Племянникъ этотъ ѣхалъ на войну въ полкъ.

Онъ и прежде, за годъ передъ этимъ, жилъ 2 мѣсяца у тетушекъ, но тогда ничего не случилось. Ему было 18, Катюшѣ было 16 лѣтъ, и, хотя имъ и случилось разъ, играя въ горѣлки, поцѣловаться, между ними ничего не было, и племянникъ краснѣлъ, какъ красная дѣвушка, всякій разъ, какъ встрѣчалъ ее. Но тутъ, когда онъ ѣхалъ въ армію, случилось то, что она отдалась ему и потеряла невинность. Она и прежде, когда онъ пріѣзжалъ годъ тому назадъ, полюбила его. Теперь же она не могла устоять противъ него. Онъ былъ молодъ, красивъ, онъ ѣхалъ въ армію. Она никакихъ не знала радостей и полюбила его. И она потеряла себя.

На другой же день послѣ той ночи, когда она отдалась ему, онъ уѣхалъ въ армію, а она осталась подметать комнаты, варить кофе, дѣлать постирушечки. Тяжело, мучительно ей было; но она продолжала жить по прежнему: плакала по ночамъ и работала днемъ. Но черезъ 5 мѣсяцевъ стало уже несомнѣнно, что она беременна. Она надѣялась выкинуть, прыгала съ комода, пила уксусъ, но ничего не помогло.

Въ это самое время она узнала, что соблазнитель ея ѣдетъ изъ арміи и долженъ проѣхать мимо нихъ. Сначала старыя барышни говорили, что онъ заѣдетъ, но потомъ узнали, что онъ раненъ и не заѣдетъ;173 и она рѣшила убить себя и пошла ночью на желѣзную дорогу, чтобы лечь подъ тотъ поѣздъ, въ которомъ онъ проѣдетъ. Но тутъ, какъ разъ тутъ, въ эту ночь, она почувствовала движеніе ребенка. И вся душа ея перемѣнилась. Съ тѣхъ поръ она стала готовиться къ отходу отъ господъ и къ родамъ. Но еще прежде чѣмъ она стала проситься уйти, ее прогнали. Замѣтили, что она дурно работаетъ, и узнали, что она дурно вела себя.

Идти ей было некуда. Родныхъ у ней были двѣ тетки и два дяди, но они всѣ были бѣдны, и она мало знала ихъ, и она пошла къ крестной. Крестная была бѣдная вдова сапожника, деревенская бабка. Одного сына ея отдали въ солдаты. Крествая держала шинокъ, приняла къ себѣ Катюшу и, разсчитывая на тѣ 127 рублей, которые Катюша принесла съ собой, приняла ея ребенка — тоже дѣвочку — и держала у себя все время ея болѣзни.

Катюша заболѣла послѣ родовъ и лежала въ сильномъ жару, когда крестная призвала старуху, занимавшуюся доставленіемъ дѣтей въ воспитательный домъ, и отдала ей ребенка. Обѣ старухи выпили, спрыснули Катюшу.

Старуха-ребятница взяла ребенка къ себѣ и, кормя его соской, продержала 8 дней у себя, пока собрался у нея «камплетъ», какъ она называла ребятъ, для поѣздки въ Москву. А то для каждаго брать отдѣльный билетъ было дорого; съ 4-мя же ребятами на каждаго ложилось не больше рубля.

Приладивъ большую корзину съ гнутой ручкой, съ двумя отдѣленіями, старуха-ребятница положила запеленутыхъ ребятъ по два на каждую сторону, приладила сосочку, и, усѣвшись въ 3-емъ классѣ такъ, чтобы можно было вынимать корзину изъ подъ сидѣнья и затыкать сосочкой рты тѣмъ, которые пищали, она повезла вмѣстѣ съ другими и Катюшинаго ребенка въ воспитательный, гдѣ, хотя и безъ этой корзины, точно также умирало 80 дѣтей изъ ста.

Несмотря на дурной воздухъ, холодъ изъ двери, нечистоту, въ которой лежала Катюша въ гнилой избушкѣ крестной, несмотря даже на лѣкарства, которыя давала ей бабка, она выздоровела и черезъ 7 недѣль шатаясь встала съ грязной, полной насѣкомыхъ постели. Крестная взяла у Катюши денегъ за прожитье, за кормъ, за чай — 20 рублей за два мѣсяца, 30 рублей пошли на отправку ребенка, и теперь крестная просила дать ей еще въ займы 40 рублей на корову. Для самой же Катюши крестная пріискала мѣсто къ лѣсничему въ горничныя. Катюша согласилась.

Со времени ночи, проведенной Катюшей на откосѣ желѣзной дороги, душа ея вся измѣнилась. Съ 14, 15 лѣтъ она сблизилась съ Матреной Павловной, съ Софьей Ивановной она читала книги, читала Достоевскаго, Тургенева, вѣрила въ то, что есть добродѣтель и порокъ, что можно и должно быть хорошей. Эти вѣрованія еще усилились, когда племянникъ тетушекъ Дмитрій Ивановичъ гостилъ въ первый разъ и давалъ ей читать книги. Но съ того времени, какъ онъ соблазнилъ ее и уѣхалъ, въ особенности съ той ночи, когда она хотѣла убить себя, она поняла, что все было вздоръ и господскія игрушки. И все то, что она увидала у крестной, вся эта нужда, вся жестокая борьба изъ за денегъ, всѣ эти бѣдныя радости, состоящія только въ одурманеніи себя, и ея собственная нужда, въ которой никто не принималъ участія, подтвердили ей это, и она разъ навсегда поняла, и несомнѣнно поняла, что всякій только до себя и что всѣ эти слова: добродѣтель и порокъ, все вздоръ, обманъ. Жить надо, и что слаще и богаче, то лучше.

Катюша поступила къ лѣсничему за 5 рублей въ мѣсяцъ и чай.

Лѣсничій былъ женатый черный толстый человѣкъ. Съ перваго же дня она увидала, что онъ смотритъ на ея груди, и въ первое время это смущало ее, но потомъ, когда онъ сталъ приставать къ ней, она подумала воспользоваться этимъ. Но онъ былъ опытнѣе и хитрѣе ея и, выждавъ минуту, овладѣлъ ею. Ей было гадко и стыдно, и она стала пить. Тутъ же началась ревность жены. Жена догадывалась и злилась и разъ прибила Катюшу и выгнала ее. Денегъ было 17 рублей. Объѣздчикъ, съ которымъ Катюша была знакома, посовѣтовалъ ѣхать въ Москву. Въ Москвѣ была одна изъ тетокъ за переплетчикомъ. Тетка оказалась въ бѣдности. Мужъ пилъ. Они все таки приняли Катюшу, но кончилось тѣмъ, что Катюша отдала ей всѣ деньги, чтобъ кормить дѣтей.

Дорогой съ ней ѣхала барыня въ перстняхъ и браслетахъ. Барыня эта дала свой адресъ и обѣщала мѣсто. Катюша прошла къ ней. Она подпоила ее и предложила поступить въ ея заведенiе. Она дала ей денегъ, взяла обязательство, и Катюша поступила. Въ заведеньи она называлась Любашей, и пошла жизнь ночью, освидѣтельствованія еженедѣльные и гости: прикащики, студенты, офицеры, старики, молодые, гимназисты.

Такъ прошло 3 года. Всѣхъ лѣтъ со времени Дмитрія Ивановича прошло 7 лѣтъ. И вотъ случилось, что прислалъ за ней купецъ въ номера, она поѣхала, потомъ купецъ къ нимъ пріѣхалъ, посылалъ ее въ номера за деньгами, потомъ опять она къ нему поѣхала; пилъ много купецъ, бушевалъ, коридорный посовѣтывалъ ей всыпать купцу порошковъ сонныхъ въ вино. Она всыпала, купецъ умеръ. И вотъ ее посадили въ острогъ и хотятъ засудить въ каторгу за то, что она отравила купца. Сидитъ она уже 7 мѣсяцевъ, въ тюрьмѣ кормитъ вшей, платье ея все [1 неразобр.], пища плохая, чая нѣтъ, только вахтеръ подарилъ разъ за ласку. И вотъ ведутъ теперь на судъ вмѣстѣ съ горничной изъ номеровъ и тѣмъ коридорнымъ, который порошки далъ. Они и говорить съ ней не хотятъ, а она знаетъ, что это ихъ дѣло, а они на нее все свалить хотятъ. «Ну, да хоть бы одинъ конецъ», думаетъ она.

Въ судъ привели рано, еще 9 часовъ не было, а судъ начался только въ 12. Намучалась пока и наголодалась, да и скучно было. Но вотъ позвали въ судъ и посадили.

* № 2 (рук. № 6).

Неловко и совѣстно ему было вотъ отъ чего. Еще на 3-мъ курсѣ университета онъ прочелъ «Прогрессъ и бѣдность» Генри Джорджа и былъ такъ пораженъ истинностью и практичностью этого ученія, что сдѣлался страстнымъ поклонникомъ этого ученія, врагомъ земельной собственности и пропагандистомъ Single Tax system.174 Сочувствія своему увлеченію онъ не встрѣтилъ тогда ни среди своихъ родныхъ и знакомыхъ, что было очень понятно, потому что они всѣ почти были землевладѣльцы, но, что было менѣе понятно, не встрѣтилъ сочувствія этому ученію и среди профессоровъ университета. Профессора самые либеральные, соціалистически настроенные, проповѣдывавшіе 8-часовый рабочій день, обезпеченіе рабочихъ, союзы ихъ и стачки, презрительно относились объ ученіи Генри Джорджа, очень неосновательно доказывая его несостоятельность. Это такъ разсердило Нехлюдова, что онъ тогда же объявилъ матери, что выйдетъ изъ университета. И действительно вышелъ изъ университета съ намѣреніемъ посвятить всѣ свои силы на распространеніе этого ученія. Само собой разумѣется, что онъ тогда же рѣшилъ, что устроитъ свою жизнь такъ, чтобы она не противорѣчила его проповѣди, и потому никогда не будетъ владѣть землею. И дѣйствительно, онъ при жизни матери получалъ отъ нея деньги, не владея землей. Хотя съ тѣхъ поръ прошло 14 лѣтъ, во время которыхъ Нехлюдовъ пережилъ многое, онъ никогда не отказывался отъ своихъ мыслей, и вотъ теперь въ первый разъ ему пришлось проверить искренность своихъ убѣжденій. Мать теперь уже не мешала ему устроить свою жизнь сообразно съ своими убѣжденіями, но онъ не только не радовался теперь этой возможности, но напротивъ, стѣснялся ею. И отъ этого ему было неловко и совестно.

* № 3 (рук. № 8).

Хотя жизнь его пошла не такъ, какъ онъ мечталъ: за границей онъ не нашелъ того сочувствія своимъ убѣжденіямъ, котораго ожидалъ, переводъ его Генри Джорджа былъ запрещенъ цензурой, какъ и сочиненіе его остановилось на второй главе, и онъ, вмѣсто скромной жизни, которою онъ рѣешилъ жить, жилъ часто совсѣмъ другою, роскошной светской жизнью, въ которую невольно втягивали его родные и, главное, мать, онъ никогда вполнѣ не отказывался отъ идеи своей юности и по прежнему считалъ земельную собственность такимъ же преступленіемъ, какъ рабовладѣльчество, хотя если бы онъ строго разобралъ свое положеніе, онъ бы увидалъ, что, получая деньги отъ матери, получаемыя съ имѣній, съ земли, и проживая ихъ, жизнь его противорѣчитъ его принципамъ, онъ все таки прямо не нарушалъ своихъ убѣжденій, не признавалъ своего права на земельную собственность. Теперь же приходилось это сдѣлать. И этотъ первый экзаменъ, первое испытаніе прочности и искренности его убѣжденій, которое представилось ему въ письмѣ арендатора, заставило его испытать чувство стыда. Чувство стыда онъ испытывалъ потому, что въ глубинѣ души уже зналъ, какъ онъ рѣшитъ этотъ вопросъ. Онъ зналъ впередъ, что онъ рѣшитъ этотъ вопросъ положительно, т. е. отдастъ землю если не арендатору, то крестьянамъ, получитъ съ нихъ деньги за право, которое онъ нетолько не признавалъ, но признавалъ безбожнымъ. Признаетъ же онъ это право и возьметъ деньги потому, что, во 1-хъ, нетолько вся жизнь его теперь сложилась такъ, что по его привычкамъ ему нужны деньги, если и не всѣ тѣ, на которыя онъ по наслѣдству матери имѣетъ право, то хотя малая часть ихъ. А признать право на пользованіе малой частью незаконнаго или всѣмъ — развѣ не все равно; во 2-хъ, потому, что нетолько его жизнь, но всѣ тѣ учрежденія въ имѣніяхъ матери, какъ то: школы, больница, лавка, товарищество, которыя устроены имъ, должны рушиться, если онъ отдастъ имъ землю, и, въ 3-хъ, главное, то, что теперь, когда онъ думаетъ жениться на дѣвушкѣ, привыкшей къ роскоши, онъ не можетъ именно теперь отказаться отъ своихъ правъ, разсчитывая на ея имѣнье. Служить же правительству при теперешнемъ реакціонномъ его направленіи онъ никакъ не можетъ, найти же дѣятельность, которая бы давала средства для жизни, къ которой и она и онъ привыкли, онъ теперь, въ 32 года, не служивъ нигде и не выработавъ въ себѣ никакой спеціальности, никакъ не можетъ. Все это онъ не обдумалъ такъ, какъ это написано здѣсь, но общій выводъ изъ всѣхъ этихъ доводовъ былъ ему уже ясенъ въ его душѣ.

И потому онъ, оставивъ письмо арендатора безъ отвѣта, имѣя въ виду то, что до срока аренды еще два мѣсяца, во время которыхъ должны же выясниться его отношенія къ Алинѣ, онъ поспѣшно написалъ Кармалиной, что благодаритъ за напоминаніе и постарается придти вечѳромъ. И взявъ съ собой въ мѣшечекъ папиросъ и книгу, поѣхалъ въ судъ.

* № 4 (рук. № 6).

Въ эту минуту танцоръ предсѣдатель былъ занятъ вовсе не танцами и еще меньше сессіей суда, въ которой ему предстояло предсѣдательствовать. Занятъ онъ былъ очень непріятной исторіей, происшедшей у него вчера вечеромъ въ клубѣ съ партнеромъ. Онъ, разсердившись, сказалъ партнеру: «такъ не играютъ даже сапожники», на что партнеръ сказалъ: «вы сами глупо назначили, а теперь меня обвиняете». — «Такъ не говорятъ въ порядочномъ обществѣ», сказалъ на это предсѣдатель. И тутъ партнеръ вдругъ взбѣленился — долженъ быть пьянъ — и сталъ говорить грубости и бросилъ карты.

* № 5 (рук. № 7).

Предсѣдатель былъ высокій, статный мущина съ прекрасными бакенбардами. <Нехлюдовъ узналъ его. Онъ встрѣчалъ его въ обществѣ и зналъ за большого любителя танцевъ. Еще въ нынѣшнемъ году зимой Нехлюдовъ видѣлъ, какъ онъ на одномъ маленькомъ вечерѣ старательно и одушевленно танцевалъ мазурку и, обливаясь потомъ и выкрикивая: «les dames en avant175» и т. д., дирижировалъ котильономъ.

Въ эту минуту танцоръ предсѣдатель былъ занятъ вовсе не танцами и еще меньше сессіей суда, въ которой ему предстояло предсѣдательствовать. Занятъ онъ былъ очень важнымъ дѣломъ, могущимъ изменить всю его жизнь.176 Жена его была родственница миліонера Полтавина, и въ самое послѣднее время Полтавинъ переѣхалъ въ Москву, поссорился съ своимъ наслѣдникомъ племянникомъ, даже прогналъ и сблизился съ его женою, такъ что были всѣ вѣроятія того, что если не все, то большая доля его наслѣдства перейдетъ къ нимъ. Вчера еще только онъ подарилъ женѣ председателя прекрасный беккеровскій концертный рояль и просилъ предсѣдателя привезти къ нему нотаріуса.

Предсѣдатель танцоръ былъ полонъ мыслями объ этомъ ожидающемъ его богатствѣ, и потому предстоящее веденіе сессіи мало интересовало его.>177

* № 6 (рук. № 8).

Подсудимые, какъ всегда, вслѣдствіи того положенія, въ которое они были поставлены: тѣхъ солдатъ, которые съ обнаженными саблями находились съ ними, и того мѣста, которое они занимали въ залѣ за рѣшеткой, представлялись ему людьми изъ другого, таинственнаго, чуждаго ему и страшнаго міра. Особенно страшна ему казалась женщина въ арестантскомъ халате, и наглая и стыдливая, и привлекательная и отталкивающая; страшна именно этой какой то своей бѣсовской привлекательностью. И Нехлюдовъ принялъ рѣшеніе быть какъ можно внимательнѣе и безпристрастнѣе особенно къ ней. Она, судя по ея професіи и по ея привлекательности и по ея арестантскому халату, должна была быть, по его предположеніямъ, главной пружиной преступленія.

* № 7 (рук. № 7).

Третья подсудимая была черноволосая, чернобровая,178 широколицая женщина съ очень бѣлымъ пухлымъ лицомъ179 и черными глазами. Женщина эта была одѣта180 также въ арестантскій халатъ, только волосы ея были не покрыты. Женщина эта была бы красива — особенно черные глаза, которые она то опускала, то поднимала, были очень красивы — еслибы не печать разврата на всей ея фигурѣ и лицѣ. Глаза какъ то невольно притягивались къ ней, и вмѣстѣ съ тѣмъ совѣстно было смотрѣть на нее. Даже жандармъ, мимо котораго она проходила, улыбнулся, посмотрѣвъ на нее, и потомъ тотчасъ же отвернулся и сталъ смотрѣть прямо.

Женщина взошла, опустивъ голову и глаза, и подняла ихъ только тогда, когда ей надо было обходить скамью и садиться. Глаза у нея были узкіе, подпухшіе и очень черные. То, что видно было изъ лица этой женщины, было желтовато бѣло, какъ бываютъ бѣлы ростки картофеля, проросшаго въ погребѣ, и руки и лица людей, живущихъ въ тюрьмахъ безъ солнца.

* № 8 (рук. № 8).

<Волосы ея были зачесаны наверхъ съ большими, торчавшими въ нихъ полумѣсяцами шпильками, на лбу и вискахъ были завитки. Черные, заплывшіе агатовые глаза,181 ярко блестѣвшіе изъ подъ182 тонкихъ бровей. Носъ былъ не правильный, но все неестественно бѣлое лицо съ небольшимъ пріятнымъ ртомъ было привлекательно. Полная, особенно открытая шея была особенно бѣла, какъ бываютъ бѣлы руки и лица людей, живущихъ безъ солнца и труда въ больницахъ и тюрьмахъ.>

* № 9 (рук. № 11).

<Женщина эта была бы красива: красивы были и невысокій, но прекрасно обрамленный черными волосами лобъ, и прямыя тонкія брови, и тонкій небольшой носъ, и изогнутыя губы съ дѣтски выдающейся верхней губой, и, въ особенности, агатовые большиіе добрые, немного косившіе глаза. Она была бы красива, если бы не вялое, унылое выраженіе одутловатаго лица.>

* № 10 (рук. № 6).

Несмотря на впечатлѣніе неловкости и стыда, оставленное присягой, усиленное еще рѣчью предсѣдателя, въ которой онъ внушалъ присяжнымъ, что если они нарушать присягу, они подвергнутся уголовному суду, точно какъ будто само собой разумѣлось, что присягѣ никто не вѣритъ и что удержать отъ клятвопреступленій можетъ только страхъ уголовной кары, несмотря на это непріятное впечатлѣніе, Нехлюдовъ находился въ самомъ серьезномъ и строгомъ къ себѣ настроеніи, собираясь съ величайшимъ вниманіемъ исполнить свою обязанность общественной совѣсти.

* № 11 (рук. № 11).

Ему немножко совѣстно было, держа въ странномъ положенiи руку, обѣщаться не лгать, какъ будто предполагалось, что онъ готовится къ этому, и непріятно обѣщаться и клясться крестомъ и евангеліемъ, когда онъ не приписывалъ никакого значенія ни кресту ни евангелію.183 «Но чтожъ, вѣдь это пустая формальность», повторялъ онъ себѣ обычное разсужденіе людей въ такихъ случаяхъ. Дѣлать ему помогало то, что дѣлалъ не онъ одинъ, a всѣ дѣлали. Кромѣ того, въ этомъ случаѣ помогала Нехлюдову его способность видѣть комическую сторону вещей. Онъ наблюдалъ, какъ нѣкоторые повторяли иногда половинки словъ, нѣкоторые же совсѣмъ шептали или отставали отъ священника и потомъ не во время догоняли его, какъ одни крѣпко-крѣпко, какъ бы боясь, что выпустятъ, держали свою щепотку, a нѣкоторые распускали ее и опять собирали. «Неужели — думалъ онъ — старику священнику этому самому не смѣшно и не совѣстно!» Сначала, когда священникъ, ожидая подхода къ нему присяжныхъ, перебиралъ лѣвой рукой цѣпочку своего креста и ощупывалъ самый крестъ, Нехлюдову показалось, что ему совѣстно. Но когда онъ подошелъ ближе и разсмотрѣлъ опухшее лицо и въ особенности почему то пухлую руку священника с ямочками надъ костяшкой каждаго пальца, онъ убѣдился, что старичку этому нетолько не совѣстно, но что онъ не можетъ усомниться въ томъ, что дѣлаетъ очень полезное и важное дѣло.

* № 12 (рук. № 8).

Она теперь была совсѣмъ не та, какою она вошла въ залу. Она не потупляла болѣе голову, не медлила говорить и не шептала, какъ прежде, а, напротивъ, смотрѣла прямо, вызывающе и говорила рѣзко, громко и быстро.

— Признаю, что налила въ вино купцу капли, но не знала и не думала, что отъ нихъ можно умереть. А то бы ни за что не дала, а и то согласилась дать только потому, что была очень пьяна, — сказала она и улыбнулась, и улыбка эта, открывъ недостатокъ однаго передняго зуба, произвела на Нехлюдова впечатлѣніе, какъ будто онъ шелъ, шелъ и вдругъ оборвался куда то.

* № 13 (рук. № 8).

Но съ тѣхъ поръ, какъ они такъ нечаянно поцѣловались, играя въ горѣлки, они уже больше никогда не цѣловались и какъ будто оба боялись этаго.

Въ числѣ тѣхъ мечтаній, въ которыхъ жиль въ это время Нехлюдовъ, было и то — одно изъ самыхъ главныхъ мечтаній — то, что онъ встрѣтитъ ту женщину, которая предназначена ему, и, не зная и не любя никакой другой женщины, не растративъ себя, онъ отдастся всей душой этой любви, и она полюбить его, и онъ будетъ божественно счастливъ. Женщина эта будетъ имѣть всѣ совершенства. Она будетъ и хороша, и чиста, и умна, и добра и не будетъ похожа ни на одну изъ тѣхъ женщинъ, которыхъ онъ видалъ. Катюша немного была похожа на эту женщину, но та будетъ совсѣмъ не то. Несмотря на такое представленіе о будущей женѣ своей, иногда все таки Нехлюдовъ думалъ и о Катюшѣ, какъ о будущей женѣ своей. Почему же не она, если я люблю ее и она любить меня? Но эти мысли только изрѣдка нечаянно приходили ему, и потому онъ ничего никогда не говорилъ объ этомъ Катюшѣ, а говорилъ съ ней только о не касающихся его и ея предметахъ.

* № 14 (рук. № 11).

Заграничное пребываніе не дало ему того, что онъ ожидалъ. Онъ не встрѣтилъ и тамъ, въ Германіи, сочувствія своимъ идеямъ. Генри Джорджа тамъ почти не знали, а если знали, то очень рѣшительно опровергали, считая его учете неосновательнымъ. Мысли его никого не удивляли и не привлекали, и всѣ намекали ему на недостаточность его знаній. Чтобы пополнить эти знанія, онъ сталь слушать лекціи политической экономіи и потомъ философіи въ нѣмецкихъ университетахъ, но государственный соціализмъ, который преподавался съ кафедръ политической экономіи, отталкивалъ его. Философія же не интересовала его въ томъ видѣ, въ которомъ она преподавалась. Ему съ первыхъ же лекцій хотѣлось возражать професору. Такъ что слушаніе лекцій скоро кончилось, и онъ поѣхалъ въ Италію, гдѣ увлекся живописью, къ которой у него были способности. Онъ нанялъ студію, сошелся съ художниками и сталъ усердно работать, мечтая о томъ, чтобы сдѣлаться знаменитымъ художникомъ. Но и это увлеченіе продолжалось не долго. Мать ѣхала въ Петербургъ и звала его ѣхать съ собой. Онъ поѣхалъ съ ней, намѣреваясь вернуться, но тутъ въ первый разъ онъ вступилъ въ Петербургское высшее свѣтское общество, въ которомъ были связи его отца и матери. Онъ былъ принятъ какъ свой и какъ желательный женихъ. По просьбѣ матери онъ согласился поступить въ дипломатическiй корпусъ и подъ вліяніемъ тщеславія, удовлетворяемаго его успѣхомъ въ свѣтѣ, такъ какъ онъ былъ красивъ и оригиналенъ, прожилъ зиму въ Петербургѣ такъ, какъ живутъ обыкновенно свѣтскіе молодые люди: ухаживалъ за замужней кузиной самымъ платоническимъ образомъ и также одновременно за пріѣзжей актрисой. Онъ не отказался отъ своихъ мыслей о несправедливости земельной собственности и даже проповѣдывалъ эти свои мысли въ свѣтѣ и тѣмъ казался очень оригинальнымъ, но самъ жилъ, проживая большія деньги, получаемыя съ земли, и обходилъ это противорѣчіе тѣмъ, что землей владѣлъ не онъ, а его мать, и она давала ему деньги. Въ эту зиму онъ началъ пить и курить, и въ эту же зиму съ нимъ случилось то, что одинъ разъ послѣ ужина, на который они съѣхались съ пріятелями, изъ театра они поѣхали къ женщинамъ, и онъ палъ самымъ пошлымъ и обыкновеннымъ образомъ. Ему это было больно, но точно также какъ въ вопросѣ о собственности, и въ вопросѣ о цѣломудріи и бракѣ онъ не отказался отъ мысли о томъ, что онъ встрѣтитъ ту совершенную и непорочно чистую женщину, которая полюбитъ его перваго и которой онъ отдастъ всю свою жизнь, но онъ только допускалъ теперь то, что полная физическая чистота будетъ только съ ея стороны.

* № 15 (рук. № 11).

Онъ и въ Петербургѣ немного писалъ и рисовалъ, намѣреваясь весной вернуться въ Римъ къ своимъ занятіямъ живописью, но случилось то, что въ это время была объявлена война, и опять желаніе выказаться, заставить говорить о себѣ, побудило его къ тому, чтобы поступить солдатомъ въ гвардейскій полкъ.

Онъ говорилъ, что онъ теперь поступилъ на военную службу потому, что онъ не могъ бы оставаться спокойнымъ внѣ опасности, рисуя картинки тогда, когда зналъ бы, что люди наши русскіе идутъ на смерть за братьевъ. Но въ глубинѣ души ему только хотѣлось отличиться, хотѣлось узнать, что такое война, получить новыя впечатлѣнія, не пропустить чего нибудь, что могло случиться съ нимъ тамъ. И онъ поступилъ въ полкъ, одѣлся въ мундиръ, простился съ друзьями, съ кузиной и поѣхалъ на Дунай. По дорогѣ онъ заѣхалъ къ тетушкамъ.

* № 16 (рук. № 11).

«Что же это: большое счастье или большое несчастье случилось со мной? — спрашивалъ онъ себя и не находилъ отвѣта. — Всегда такъ, всѣ такъ», сказалъ онъ себѣ и, какъ будто успокоившись, пошелъ спать.

На другой день послѣ этой памятной ночи Шёнбокъ заѣхалъ зa Нехлюдовымъ къ тетушкамъ, и они вмѣстѣ уѣхали, такъ какъ былъ уже послѣдній срокъ для явки въ полкъ; Нехлюдову не пришлось больше видѣться съ Катюшей и наединѣ говорить съ ней. Ему, впрочемъ, и нечего было говорить съ ней и не хотѣлось этаго. Быть съ нею ночью, какъ вчера, онъ бы хотѣлъ еще разъ, но днемъ быть съ ней, говорить съ ней ему даже не хотѣлось: было совѣстно.

Въ душѣ его въ этотъ день и въ послѣдующіе, когда свѣже было воспоминаніе этой ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно мрачное — отчаяніе за то, что затоптано, осквернено, на вѣки погублено чувство любви, совершено ужасное кощунство надъ этимъ чувствомъ, и оно безвозвратно потеряно; другое — самодовольство достигнутой цѣли и жгучія чувственныя воспоминанія.

Любви, той любви, которая переноситъ человѣка въ душу любимаго существа, совсѣмъ не было.

* № 17 (рук. № 7).

«Какъ я могъ быть такъ близорукъ, такъ просто глупъ, главное такъ ужасно жестокъ, — думалъ онъ теперь, вспоминая свое тогдашнее состояніе. — Вѣдь я же жилъ въ этомъ же тетушкиномъ домѣ 2 года тому назадъ. Гдѣ же былъ я, тотъ хорошiй, чистый юноша, который тогда поцѣловался съ Катюшей за кустомъ сирени и потомъ такъ испугался этого поцѣлуя, что собирался уже жениться на ней?! Какъ это сдѣлалось, что вдругъ забылось все это, и на мѣсто этаго чистаго юноши появился тотъ веселый и жестокій звѣрь, чистящій ногти, употребляющій фиксатуаръ и одеколонъ, въ обтянутыхъ синихъ рейтузахъ?»

Одно объясненіе этаго было то, что въ этомъ юношѣ тогда эгоизмъ его, благодаря той средѣ, въ которой онъ жилъ, былъ развитъ до состоянія душевной болѣзни. Онъ видѣлъ и помнилъ только себя и свои удовольствія. <Кромѣ того, онъ въ это время постоянно былъ занятъ и всегда торопился; всегда ему надо было поспѣвать куда-то. Если это не была служба, то это были другія дѣла. Потому, что онъ торопился, онъ не могъ помнить о другихъ. Для того же чтобы не помнить о другихъ, онъ всегда торопился>.184 Для того же чтобы не видѣть значеніе своего поступка, ему надо было только не думать самому о немъ, a оцѣнивать его такъ, какъ его оцѣнивали люди его среды. Онъ зналъ, что у отца его былъ незаконный сынъ Мишенька, почтальонъ, происшедшiй отъ такой же случайной интриги.

* № 18 (рук. № 7).

Допросъ свидѣтелей продолжался. Розанова вывели и ввели сначала прикащика, потомъ185 горничную изъ номеровъ, стали спрашивать эксперта врача о признакахъ отравленія. Изъ показаній подсудимыхъ и свидѣтелей, не смотря на всю путаницу, внесенную въ дѣло рѣчами прокурора и предсѣдателя, перекрестными допросами свидѣтелей, присягой и всей мертвой закоснѣлой обстановкой суда, дѣло было совершенно ясно: Маслова, посланная купцомъ за деньгами, взяла только то, что ей велѣно было, Симонъ же и Бочкова, очевидно воспользовались этимъ случаемъ, взяли деньги, надѣясь свалить вину на Маслову. Возвращеніе же Масловой съ купцомъ спутало ихъ планы, и они рѣшили отравить купца и для этого подговорили Маслову. Сколько бы не путали адвокаты и суды, дѣло было ясно, и присяжные, слѣдившіе за дѣломъ, уже составили себѣ мнѣніе и скучали, слушая ненужные допросы и рѣчи.

* № 19 (рук. № 8).

«Вѣдь въ самомъ дѣлѣ, что же тутъ дѣлается, о чемъ идетъ рѣчь? По описанію протокола возникъ этотъ ужасный трупъ этого заплывшаго жиромъ великана купца, погибшаго почти юношей. Какъ онъ жилъ, что сдѣлалось съ его душой? Неужели только это и было? И только осталась эта гніющая вонючая масса. И тутъ же сидѣло оскверненное, изуродованное, когда то прелестное, полное жизни существо. Погибло ли оно? Есть ли для него спасеніе или тоже, что для купца? Только гніющая пища для червей и больше ничего». Все это невольно думалъ Нехлюдовъ, а тутъ передъ нимъ, надъ этимъ самымъ трупомъ, надъ этими двумя трупами шла такая же безсмысленная игра, гримасничали и ломались всѣ эти разряженные въ мундиры паясы, думая, что та обстановка: портрета человѣка въ странной одеждѣ съ орденами, называемаго государемъ, и пирамидки съ орломъ, стоящей передъ ними, и высокихъ спинокъ креселъ и участія священника со своими доспѣхами и возгласовъ: судъ идетъ — внушитъ къ нимъ уваженіе.>

* № 20 (рук. № 11).

И вотъ теперь дошло дѣло до того, что, увидавъ ту женщину, которую онъ любилъ, которая его любила и которую онъ безжалостно погубилъ и бросилъ, онъ не сразу понялъ свое преступленіе передъ ней.

Первое и главное чувство, овладѣвшее имъ теперь, было страхъ позора, если бы она узнала и указала его, и страхъ того, что это дойдетъ до Кармалиныхъ, и его предполагаемая женитьба разстроится.

Теперь, когда встрѣтилась эта возможность препятствія его женитьбѣ, его сомнѣнія о томъ, сдѣлать или не сдѣлать предложеніе, прекратились, и онъ только боялся того, что его поступокъ съ Катюшей узнается всѣми и въ особенности чистой, благородной Мисси. Теперь его занимала больше всего мысль, какъ бы скрыть свое прежнее отношеніе къ Катюшѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ сколько возможно помочь ей. «Оправдать ее или смягчить наказаніе и потомъ отъ неизвѣстнаго послать ей денегъ»... думалъ онъ.

Правда, было еще въ глубинѣ души его чувство, не то что раскаянія, но отвращенія къ себѣ, гадливости передъ собой, но чувство это такое маленькое, не слышное, а чувство страха, стыда было такое большое, что это чувство недовольства собой было почти незамѣтно.

* № 21 (рук. № 11).

<А между тѣмъ отвѣтъ этотъ находился при дѣлѣ, зашнурованномъ на стр. 154. Отвѣтъ этотъ находился въ отношеніи Губернскаго правленія къ слѣдователю о выдачѣ фармацевту Блоку 19 р. 78 к. за реагенціи, употребленные имъ для изслѣдованія внутренностей купца Смѣлькова. Изслѣдованіе этихъ внутренностей стоило фармацевту не болѣе 80 копѣекъ, а онъ требовалъ и получилъ 19 р. 78 к., и потому понятно было, для чего онъ такъ старательно описывалъ результаты изслѣдованія. Точно тоже соображеніе относилось и къ городскому врачу, писавшему протоколъ; точно тоже относилось и къ секретарю, и прокурору, и предсѣдателю, и членамъ судебной палаты, и составителямъ законовъ, по которымъ все это дѣлалось, получающимъ свои десятки, сотни и тысячи каждое 20 число.>186

* № 22 (рук. № 11).

«Какъ она расширѣла, — думалъ онъ, — откуда взялись эти широкія, одутловатыя щеки, эта подпухлость подъ глазами? Складъ губъ тотъ же, но какъ измѣнилось ихъ выраженіе. То было дѣтское, невинное, радостное, а теперь чувственное и мрачное. А главное — глаза. Нетолько нѣтъ того прежняго ласковаго, радостнаго и стыдливаго выраженія, а, напротивъ, что то остановившееся, наглое, безстыдное и скорѣе сердитое. И косины стало больше. А шея? Этотъ ужасный голый, бѣлый столбъ шеи, который она выставила, очевидно нарочно откинувъ воротникъ халата. И выпущенныя изъ подъ арестантской косынки пряди черныхъ волосъ. Это — это другая. Другая? Но кто же эта другая? Вѣдь женщина эта несомнѣнно та самая Катюша, которая въ Свѣтлое Христово Воскресенье у паперти церкви христосовалась тогда такъ невинно съ нищимъ, и потомъ снизу вверхъ смотрѣла на него, любимаго ея человѣка, своими влюбленными, смѣющимися глазами.

И какъ это сдѣлалось? Не я же одинъ виною этаго? Разумѣется, жестоко было то, что я тогда уѣхалъ, — главное эти ужасныя деньги. — Онъ всегда краснѣлъ, когда вспоминалъ, какъ онъ ей сунулъ ихъ. — Не я же одинъ. Развѣ не всѣ дѣлаютъ такъ? Только этотъ странный случай, что я попалъ въ присяжные въ это дѣло. Но все таки это ужасно, ужасно! И чѣмъ это кончится? Поскорѣй бы уйти и забыть»...

* № 23 (рук. № 7).

Тотчасъ же послѣ этаго судьи встали, встали и присяжные, и подсудимыхъ вывели. Всѣ, кромѣ подсудимыхъ и Нехлюдова, испытывали радостное чувство, точно послѣ длинной съ молебномъ и водосвятіемъ обѣдни. Предсѣдатель объявилъ присяжным, что они могутъ итти по домамъ, съ тѣмъ чтобы явиться завтра къ 10 часамъ, и всѣ тронулись вонъ изъ залы по коридору къ сѣнямъ и швейцарской.

Все, что продѣлывалось на этомъ судѣ, и самый судъ и результатъ его — приговоръ — представлялось теперь Нехлюдову до такой степени нелѣпымъ, что онъ, выходя изъ суда и обгоняя выходившихъ тоже судей и членовъ, удивлялся, какъ имъ не совѣстно все это дѣлать, какъ они могутъ не смѣясь смотрѣть въ глаза другъ другу и какъ могутъ эти старики сторожа и швейцары такъ почтительно вытягиваться, отвѣчать, подавать пальто и палки. Вѣдь во всемъ, что тутъ дѣлалось во имя справедливости и разума, очевидно, не было ни подобія того и другого, не было даже приличія. Справедливости не было и подобія потому, что очевидно было, что если кто нибудь виноватъ въ томъ, что случилось, то, очевидно, виноваты въ этомъ прежде всего тѣ Розановы, которые держали такіе дома, тѣ купцы, которые ѣздили въ нихъ, тѣ чиновники, то правительство, которое признавало и регулировало ихъ, и тѣ люди, которые, какъ секретарь, прокуроръ, членъ суда въ золотыхъ очкахъ и самъ танцоръ предсѣдатель, которые ѣздили въ эти дома, и, главное, тѣ люди, которые, какъ Нехлюдовъ, приготавливали товаръ въ эти дома. Но никого изъ этихъ виноватыхъ не судили, даже не обвиняли, а обвиняли тѣхъ несчастныхъ, которые въ данныхъ условіяхъ не могли поступить иначе.

Разума же не было потому, что не было никакой разумной цѣли всего того, что дѣлалось. Возмездія не было потому, что за смерть возмѣщалось не смертью, a содержаніемъ въ тюрьмѣ и ссылкой, пресѣченія возможности преступленія не было потому, что приговоренные могли продолжать совершать преступления въ тюрьмѣ, на каторгѣ, въ Сибири, объ исправленiи не могло быть и рѣчи потому, что содержаніе людей на готовой пищѣ и большей частью въ праздности и сообществѣ такихъ же заблудшихъ людей могло только ухудшить, но никакъ не исправить. И не смотря на то, все это продѣлывалось съ величайшей серьезностью и подъ видомъ самаго важнаго служенія обществу. Вѣдь всѣ знали, что тутъ не было никакого служенія обществу, а была одна пустая комедія, и всѣ притворялись, что они вѣрятъ въ важность этого дѣла. Въ этомъ было ужасное лицемѣріе, лицемѣріе, откинувшее заботу о приличіи. Тотъ самый адвокатъ, который нынче распинался за оправданіе, переходилъ завтра въ прокуроры и распинался за осужденіе. Юноша прокуроръ, озабоченный только жалованьемъ и карьерой, смѣло говорилъ, что онъ озабоченъ состояніемъ общества, основы котораго подрываетъ проституція, та самая, безъ которой онъ, товарищъ прокурора, не могъ бы жить, и осуждаетъ воровъ за то, что они польстились на деньги богатаго купца, тогда какъ онъ польстился деньгами, собираемыми съ народа и платимыми ему за то, что онъ мучаетъ его.

* № 24 (рук. № 8).

«Что же это такое, — думалъ Нехлюдовъ, выходя изъ суда и направляясь пѣшкомъ домой по знакомымъ улицамъ. — Вѣдь я мерзавецъ, самый послѣдній негодяй и мерзавецъ. Любить, быть любимымъ и потомъ звѣрски соблазнить и бросить, откупившись чужими крадеными деньгами, воображая, что сдѣлалъ все, что должно, и забыть думать о ней. А она одна, молодая, нѣжная, безъ друга, безъ сочувствія, беременная, выгоняется на улицу. Вѣдь я зналъ, что у ней былъ ребенокъ, но я рѣшилъ, что не мой, и успокоился и не позаботился разъискать ее, а радъ былъ повѣрить тетушкѣ Катеринѣ Ивановнѣ, что она «испортилась», и жилъ и радовался, а она погибала и вотъ дошла до того положенія, въ которомъ я ее видѣлъ. Мерзавецъ, подлецъ. Но вѣдь этаго мало, вѣдь это не можетъ такъ оставаться. Вѣдь хорошо было, какъ всѣмъ подлецамъ, прятаться отъ своего грѣха, когда я не видалъ ее. А вотъ она тутъ, въ острогѣ теперь. А я поѣду обѣдать къ Кармалинымъ и дѣлать предложение невѣстѣ и буду пѣть ей сочиненный мною романсъ».

* № 25 (рук. № 8).

Нехлюдовъ снялъ пальто, вынувъ платокъ отеръ потъ и опять по привычкѣ посмотрѣлъ въ зеркало, и опять его лицо, какъ что то неожиданно противное, поразило его. «Какъ могъ я думать, что она (онъ думалъ про Алину) можетъ полюбить меня. Развѣ не видно на этомъ подломъ лицѣ все его мерзкое нечистое прошедшее?» Онъ поспѣшно отвернулся и пошелъ по знакомымъ лѣстницѣ и прихожей въ столовую.

* № 26 (рук. № 8).

«А кто знаетъ, — подумалъ онъ, входя въ знакомую переднюю и снимая пальто, — можетъ быть, совсѣмъ не то мнѣ надо дѣлать. Можетъ быть, лучше бы было, если бы я прошедшее оставилъ прошедшимъ, а женился бы на этой прелестной дѣвушкѣ». Нехлюдовъ остановился внизу у зеркала, глядя на свое лицо, пока швейцаръ пошелъ докладывать. «Какъ? Опять назадъ, — сказалъ онъ себѣ, глядя на себя въ зеркало. — Экая мерзкая рожа, — подумалъ онъ, глядя на себя, — главное слабая, слабая и гордая». Швейцаръ отвлекъ его отъ разсматриванія своего лица.

* № 27 (рук. № 11).

И этаго Ивана Ивановича Колосова Нехлюдовъ видалъ и встрѣчалъ много разъ и зналъ его самоувѣренную манеру человѣка, безповоротно и давно уже рѣшившаго уже всѣ вопросы міра и теперь не имѣющаго другаго занятія, какъ осужденія и отрицанія всего того, что не сходилось съ его теоріями. Теоріи же его о жизни были самыя простыя — это былъ конституціонный либерализмъ 50-хъ годовъ, дававшій ему удобную возможность ругать все то, что не доходило до этаго либерализма, чего такъ много въ Россіи, и все то, что переросло этотъ либерализмъ. Нехлюдовъ давно зналъ его, но теперь онъ показался ему особенно непріятенъ.

* № 28 (рук. № 11).

Мисси разсказывала ему, какъ они были въ Третьяковской галлереѣ и какъ она съ всегда новымъ восторгомъ любовалась Христомъ Крамскаго.

— Это не Христосъ, а полотеръ, — сказалъ рѣшительно Колосовъ. — Хорошо тамъ только Васнецовскія вещи. Нѣтъ, не сойдемся мы съ вами, Мисси, — обратился онъ къ дочери своего друга.

Онъ изучилъ въ 60-хъ годахъ Куглера, смотрѣлъ въ Римѣ всѣ достопримѣчательности и потому считалъ себя великимъ знатокомъ въ искусствѣ, хотя былъ совершенно лишенъ всякаго личнаго вкуса и судилъ объ искусствѣ только по довѣрію къ авторитетамъ.

* № 29 (рук. № 11).

Миша былъ двоюродный братъ Сони, одинъ изъ самыхъ характерныхъ молодыхъ людей новой формаціи. Онъ былъ коректенъ до послѣдней степени, цѣловалъ руки у всѣхъ дамъ высшаго круга, имѣющихъ дѣтей, прижималъ подбородокъ къ груди при встрѣчахъ со всѣми дѣвицами, передъ обѣдомъ и послѣ обѣда крестился во весь размахъ руки, имена лицъ царской фамиліи всегда произносилъ почтительно, любилъ искусства, также любилъ выпить и избѣгалъ серіозныхъ разговоровъ, отлично говорилъ по французски, по нѣмецки, по англійски и на всѣхъ языкахъ умѣлъ вести шуточные разговоры, держался всегда самаго высшаго общества и ухаживалъ зa всѣми хорошенькими барышнями и дамами. Ему было 33 года. Онъ былъ товарищъ Нехлюдова по университету, хотя другого факультета. Они все таки были на ты.

Между ними съ начала зимы, съ тѣхъ поръ какъ Нехлюдовъ сблизился съ Мисси, установились странныя отношенія. Миша, какъ и за всѣми хорошенькими дѣвушками, ухаживалъ и за Мисси и по близости родства часто бывалъ у нихъ, иногда чувствовалъ себя влюбленнымъ въ нее и, увидавъ чувство, возникавшее между Нехлюдовымъ и ею, ревновалъ ее, но, разумѣется, скрывалъ это и вслѣдствіи этаго былъ всегда особенно ласково шутливъ съ Нехлюдовымъ. Сейчасъ онъ замѣтилъ тотъ серьезный и задушевный взглядъ, которымъ обмѣнялись Мисси съ Нехлюдовымъ, и сдѣлалъ видъ, что онъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа.

— Ну, когда я другой разъ буду присяжнымъ, я непремѣнно заявлю суду требованіе устройства какого нибудь питательнаго заведенія. Я помню, главное чувство, испытанное мною, былъ голодъ и потому досада. Это нужно въ видахъ поощренія милосердія. Ты завтракалъ гдѣ нибудь?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Нехлюдовъ.

— Ну, отъ этаго и обвиненiе. Нѣтъ, непремѣнно надо, для того чтобы судъ былъ скорый и милостивый, чтобы онъ былъ сытый.

Нехлюдовъ слушалъ его и ѣлъ.

* № 30 (рук. № 8).

Алина была высокая, красивая дѣвушка съ золотистыми вьющимися волосами, съ особенно нѣжнымъ, правдивымъ выраженіемъ лица и глазъ. Проходя черезъ гостиную, въ комнатѣ никого не было. Онъ хотѣлъ начать говорить и не рѣшался. Она предупредила его. Она рѣшительно остановилась посерединѣ гостиной и, взявшись за спинку золоченаго стульчика, подняла къ нему свои правдивые голубые глаза и тихо сказала:

— Я вижу, что съ вами случилось что то. Что съ вами? — сказала она, и мускулъ на щекѣ ея дрогнулъ. Она заговорила просто изъ участія къ нему и изъ любопытства, но, заговоривъ, она подумала, что это объясненіе вызоветъ, можетъ быть, его признаніе, и это взволновало ее.

* № 31 (рук. № 8).

<Убѣдившись, что Нехлюдовъ не въ духѣ, и пріятнаго, умнаго разговора отъ него не добьешься, Софья Васильевна начала разсказывать о страшномъ дѣлѣ, недавно происшедшемъ въ Тверской губерніи по случаю бунта на фабрикѣ. — Да, это возмутительное дѣло, — продолжалъ Колосовъ. — Вся гадость этаго дѣла въ томъ, что крестьяне, нарушившіе право владѣнія землевладѣльцевъ, были преданы суду. И тутъ то этотъ г-нъ губернаторъ нашелъ нужнымъ изтязать крестьянъ.

— Говорятъ, умерло два человѣка, — сказала Кармалина. Я не могу этаго понять, какъ въ наше время человѣкъ нашего воспитанія...

— Что же вы хотите, когда съ высоты престола проповѣдуются розги и возвращеніе къ 16 вѣку. Но тутъ возмутительно то, что именно тогда, какъ дѣло передано законному суду, является вмѣшательство администраціи.>

* № 32 (рук. № 8).

Убѣдившись, что Нехлюдовъ не въ духѣ, и пріятнаго, умнаго разговора отъ него не дождешься, Софья Васильевна обратилась къ Колосову съ вопросомъ о новой драмѣ Ибсена. Колосовъ, какъ всегда, все осуждалъ, осуждалъ и драму Ибсена, высказывая свои тонкія сужденія. Софья Васильевна вставляла свои слова, долженствовавшія выказать тонкость ея пониманія. Она защищала Ибсена. Нехлюдовъ слушалъ и не могъ перестать видѣть закулисную сторону ихъ разговора. Онъ видѣлъ, во первыхъ, это выхоленное тѣло Колосова, сластолюбиво пригубливающаго кофе и ликеръ, во всемъ дорогомъ и лучшемъ, отъ рубашки, ботинокъ до толстаго англійскаго трико жилета и панталонъ, и зналъ, что, несмотря на его состояніе хорошее, онъ служитъ еще въ банкѣ, получая 12 тысячъ жалованья. Тоже видѣлъ онъ лежащую Софью Васильевну въ кружевахъ на шелковой подушкѣ въ дорогихъ перстняхъ на тонкихъ безсильныхъ пальцахъ, которые играли когда то, какъ говорятъ, прекрасно.

* № 33 (рук. № 8).

— А вы хотите посмотрѣть мой новый этюдъ? Хотите? Пойдемте.

Они встали и пошли. Она шла рядомъ съ нимъ и ничего не говорила, очевидно ожидая отъ него какихъ-нибудь объясненій. Но хотя онъ и видѣлъ, что онъ своимъ молчаніемъ огорчаетъ Алину, но онъ не могъ теперь ничего говорить ей, какъ прежде серьезно объ ея рисованіи. Ему, точно проснувшемуся человѣку, такъ странно было все то, что онъ дѣлалъ во снѣ. Ему хотѣлось одного: сказать ей, что онъ уѣзжаетъ, и какъ нибудь показать, что онъ оставляетъ тѣ надежды, которыя имѣлъ прежде, но сказать этого нельзя было. Онъ нетолько не имѣлъ права предполагать, что у нея были какія либо надежды, но онъ дѣйствительно такъ низко цѣнилъ себя теперь, что и не могъ предполагать, чтобы такая прелестная, чистая дѣвушка могла желать его любви. Глядя на нее, на всю ея изящную прелесть и сравнивая ее съ тѣмъ ужаснымъ существомъ въ песочномъ платьѣ, онъ испытывалъ радость жертвы, которую онъ приносилъ. Онъ вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовалъ, что теперь, когда онъ отказался отъ брачныхъ взглядовъ на нее, онъ лучше любилъ ее, просто какъ сестру любилъ и жалѣлъ ее.

* № 34 (рук. № 8).

<Нехлюдовъ въ то время былъ страстно увлеченъ ученіемъ Генри Джорджа.>187

Еще на первомъ курсѣ, прочтя книгу Генри Джорджа «Social Problems», а потомъ его большое сочиненіе «Progress and Poverty», онъ въ первый разъ съ необыкновенной ясностью понялъ весь ужасъ несправедливости земельной собственности, былъ пораженъ, ослѣпленъ мыслію Генри Джорджа, и съ горячей способностью самоотверженія молодости онъ рѣшилъ посвятить свою жизнь на разъясненіе и распространеніе этаго ученія и на уничтоженіе земельнаго рабства, какъ онъ называлъ тогда зависимость земледѣльцевъ отъ владѣтелей земли. Мысль эта казалась ему до такой степени простой, ясной, неопровержимой и удобоисполнимой, что онъ не могъ понять, какимъ образомъ люди, имѣя этотъ проэктъ Генри Джорджа, до сихъ поръ не осуществили его. Нехлюдовъ тогда всѣми средствами пропагандировалъ это ученіе: онъ проповѣдовалъ его устно и своимъ знакомымъ, и матери, и товарищамъ и написалъ професору сочиненіе объ этомъ ученіи и переводилъ Progress and Poverty по русски. <Но не смотря на то, что онъ ни въ комъ не встрѣчалъ тогда сочувствія: знакомые и родные, всѣ землевладѣльцы, считали его ученіе вреднымъ соціализмомъ, а либеральные професора, сочувствующiе нѣмецкому соціализму, считали теорію Джорджа невыдерживающей критики, — онъ не охладѣвалъ къ своей мысли. Онъ вышелъ тогда изъ университета и рѣшилъ самостоятельно посвятить свою жизнь осуществленiю этой идеи.> И вотъ тогда то, весь переполненный восторгомъ отъ этой идеи, онъ уѣехалъ къ тетушкамъ и жилъ у нихъ, переводя сочиненіе Генри Джорджа, и писалъ свое русское сочиненіе объ этомъ предметѣ.

Рѣшивъ вообще, что земельная собственность есть грабежъ, Нехлюдовъ естественно рѣшилъ и то, что онъ самъ для себя долженъ избавиться отъ пользованія правомъ земельной собственности. И эта необходимая жертва съ его стороны въ осуществленіи его мысли болѣе всего утвердила его въ его рѣшенiи. Онъ тогда даже нѣсколько поссорился съ своей матерью, объявивъ ей, что онъ не хочетъ жить произведеніями труда, отнимаемыми у народа за незаконное наше владѣніе землей, и отдастъ небольшое имѣніе, принадлежащее ему, какъ наслѣдство отца, крестьянамъ. Мать не позволила ему сдѣлать это, такъ какъ онъ былъ еще несовершеннолѣтній. Изъ за этого была почти ссора и онъ, очень огорченный этимъ, уѣхалъ отъ матери къ своимъ неаристократическимъ, сравнительно бѣднымъ тетушкамъ.

Здѣсь Нехлюдовъ въ первый разъ увидалъ деревенскую жизнь и не только теоретически, но на дѣлѣ убѣдился въ справедливости того, что землевладѣніе есть владѣніе рабами, но только не извѣстными лицами, какъ это было прежде, a всѣми тѣми, кто лишенъ земли. И это открытіе приводило его въ восторгъ.188

* № 35 (рук. № 8).

«Да, думалъ онъ, то было истина, и сколько ни прошло времени, истина останется истиной, и жизнь была только на томъ пути; на этомъ же пути медленное умираніе. Но что же дѣлать теперь? — опять спрашивалъ онъ себя. — Нельзя же вернуться къ тому, что было тогда. Нельзя опять взяться за освобожденіе людей отъ земелънаго рабства. Нельзя отдать отцовское имѣніе крестьянамъ, нельзя жениться на невинной Катюшѣ. Но отчего же нельзя, — вдругъ вскрикнулъ въ немъ тотъ лучшій, давно подавленный и теперь оживавшій въ его душѣ прежній Нехлюдовъ. — Отчего нельзя? Нельзя перевернуть жизнь? Нѣтъ, 20 разъ можно перевернуть ее, только бы вернуться къ тому, что было тогда. Чтоже? Опять взяться за заброшенныя работы, отказаться отъ имѣнья? — спрашивалъ онъ себя. — Да, но тогда я съ этимъ вмѣстѣ женился на Катюшѣ. Теперь ужъ этого нельзя. Отчего нельзя? Она тутъ же, она не таже, но...» И онъ остановился въ ужасѣ передъ той мыслью, которая пришла ему.

«Жениться на ней? на этомъ трупѣ? Да, но вѣдь тутъ нѣтъ вопроса. Ты уже женатъ на ней, — опять сказалъ тотъ внутренній голосъ. Ты уже 14 лѣтъ женатъ на ней. У тебя былъ и ребенокъ отъ нея». Онъ поспѣшно сталъ закуривать, стараясь разогнать эти страшныя мысли. Но удивительное дѣло: чѣмъ больше онъ думалъ объ этомъ, тѣмъ больше это казалось ему необходимымъ. Только это одно отвѣчало на вопросъ: какъ быть и что дѣлать? Только при этомъ можно было представить себѣ жизнь безъ мученія раскаянія.

Вся жизнь его, онъ чувствовалъ, должна была перевернуться. «Чтожъ, и женюсь, — повторилъ онъ себѣ. — Только сдѣлавъ это, я могу хоть немного затушить какъ нибудь тотъ стыдъ и боль, которые мучаютъ меня. Разумѣется, будетъ тяжело и даже стыдно, разумѣется, придется разойтись со всѣми теперешними друзьями и знакомыми (ну да Богъ съ ними!), будетъ мучительно жить съ нею, съ этой развращенной женщиной, — жить, разумѣется, не какъ мужъ съ женой, но просто жить вмѣстѣ въ одномъ домѣ. Бросить ее, оставить все какъ есть — будетъ мученье еще худшее. Мученье будетъ и въ томъ и въ другомъ случаѣ. Разница же въ томъ, что, женившись на ней, мученье будетъ должное, а бросивъ ее, будетъ не должное. А то какже безъ мученія? Безъ мученія надо вернуться въ тотъ мракъ, въ которомъ я жилъ. Жениться на Алинѣ, если бы она даже и пошла за меня? Развѣ я могъ бы быть не то что счастливъ, но спокоенъ теперь, зная что она въ тюрьмѣ, въ Сибири, въ той корѣ разврата и одурѣнія, въ которую ее ввергла моя жестокость? Правда, я знаю, я одинъ знаю, чтò подъ этой корой. Но какъ разбить эту кору? И осилю ли я? И какъ приступиться къ ней? Что я скажу ей, когда увижу ее? — Онъ вспомнилъ то, что онъ слышалъ про такихъ женщинъ, выходившихъ замужъ. Онъ зналъ примѣры возрожденія и зналъ примѣры такого паденія, отъ котораго уже не было возврата. И ему казалось, что Катюша теперь съ своимъ пристрастіемъ къ вину принадлежала къ этому второму разряду. Онъ видѣлъ передъ собой эти одутловатыя щеки, подпухшіе глаза, слышалъ этотъ хриплый голосъ. Вспоминалъ купца, котораго онъ себѣ представлялъ не иначе, какъ тѣмъ огромнымъ трупомъ, какъ онъ былъ описанъ въ протоколѣ; вспоминалъ ея отношенія къ этому купцу. И ужасъ отвращенія охватывалъ его.

«И какая будетъ польза отъ этой жертвы своей жизнью? — начиналъ говорить въ немъ голосъ искусителя. — Исправленіе для такихъ женщинъ невозможно. Да и если бы было возможно при вѣроятіи спасенія одной изъ ста, стоитъ ли затратить свои силы на эту одну, когда можно ихъ употребить на самое разнообразное служеніе тысячамъ? Зачѣмъ такъ узко смотрѣть на грѣхъ, на искупленіе, что оно должно быть совершено надъ тѣмъ, кто пострадалъ отъ грѣха? Искупленіе въ томъ, чтобы не повторять грѣха и загладить его добрыми дѣлами. Развѣ нельзя жить хорошей, доброй жизнью, нельзя также, какъ я хочу теперь, освободиться отъ грѣха землевладѣнія и работать для освобожденія людей, не связавъ себя на вѣки съ трупомъ», — говорилъ онъ себѣ. И онъ начиналъ представлять себѣ, ему начинала рисоваться жизнь безъ нея; но, удивительное дѣло, онъ не могъ теперь представить себѣ такой жизни. И безъ нея не было жизни, и съ нею, съ этимъ трупомъ, жизнь представлялась ужасной. И вотъ онъ теперь дошелъ до того, до чего онъ дошелъ теперь. — Но что же дѣлать? Какъ поступить теперь, сейчасъ? Выхлопотать свиданіе съ ней, пойти, увидать ее, покаяться передъ ней, дать ей денегъ? Онъ вспомнилъ тѣ деньги, которыя далъ ей тогда, и сейчасъ покраснѣлъ, точно онъ сейчасъ это дѣлалъ, и остановился отъ волненія. — Но чтожъ дѣлать еще? — Исправлять ее, употребить всѣ свои силы на то, чтобы исправить ее? Онъ чувствовалъ, что нужно было сдѣлать что то страшное, необыкновенное, самоистязающее и что только одно такое дѣло могло затушить въ немъ тотъ огонь раскаянія и отвращенія къ себѣ, который сжигалъ его. И это дѣло было именно такое.

* № 36 (рук. № 8).

Онъ оспаривалъ требованіе того, чтобы посвятить всю свою жизнь этой женщинѣ, хотя требованія этого ни онъ самъ и никто другой еще не заявлялъ. «И почему, согрѣшивъ передъ этой женщиной, непремѣнно нужно исправлять эту самую женщину? — продолжалъ онъ оспаривать этотъ внутренній голосъ. — Если разбился сосудъ, то почему нужно глупо и непроизводительно употреблять всѣ силы на невозможное склеиваніе въ мелкіе дребезги разбитаго сосуда, а не на сбереженіе цѣлыхъ, на образованіе новыхъ? Развѣ нельзя дѣлать добро тѣмъ людямъ, которымъ оно нужно и пойдетъ на пользу, а не сентиментально безъ пользы затрачивать свою энергію на невозможное? Пьяницы и проститутки не излѣчиваются. И почему же нельзя мнѣ жить теперь хорошей, доброй жизнью? Почему же такъ ужъ стала невозможна женитьба на Алинѣ? — И онъ представилъ себѣ, что онъ дѣлаетъ предложеніе Алинѣ, и она не откавываетъ ему. — Но какъ же я буду жить съ нею, зная, что та въ тюрьмѣ, здѣсь, въ Москвѣ? Развѣ нельзя жить хорошей, доброй жизнью, нельзя также, какъ я хочу теперь, измѣнить свою жизнь, стать опять на путь, на которомъ я стоялъ тогда, когда жилъ въ первый разъ въ Пановѣ, не связавъ себя на вѣкъ съ трупомъ, — говорилъ онъ себѣ. И онъ начиналъ представлять себѣ жизнь безъ нея. Но, удивительное дѣло, онъ не могъ теперь представить себѣ такой жизни. И какже онъ теперь, сейчасъ поступитъ? Совсѣмъ бросить ее, скрыть отъ всѣхъ — правда, отъ всѣхъ уже не скроешь, уже сказано предсѣдателю и губернатору, — не будетъ видѣться съ ней, пошлетъ ей денегъ? Это нельзя. Увидѣть ее? — Что-же я скажу ей? Опять, какъ тогда, деньгами заплатить за свое преступленіе?» вспомнилъ онъ и покраснѣлъ. Сказать ей все и жениться? Но это ужасно.

* № 37 (рук. № 8).

Онъ перечелъ письмо управляющаго и задумался надъ нимъ. Сейчасъ надо было рѣшать вопросъ о своемъ правѣ на землю. Какъ нарочно, попался нынче этотъ бойкій малый извощикъ, и завязался разговоръ съ нимъ. Нехлюдовъ выдвинулъ большой ящикъ стола, въ которомъ онъ еще вчера утромъ, отыскивая повѣстку, видѣлъ свой портфель съ давнишними бумагами, и досталъ изъ него и начатое сочиненіе и дневникъ того времени. Онъ раскрылъ это пожелтѣвшее сочинение, писанное совсѣмъ другимъ почеркомъ — точно и человѣкъ былъ другой, чѣмъ тотъ, который былъ у него теперь, и сталъ читать его. И въ головѣ его возстановился весь ходъ мыслей и чувствъ того времени. Онъ только удивлялся, какъ могъ онъ 14 лѣтъ тому назадъ такъ хорошо обдумать и какъ могъ онь перестать думать такъ, какъ онъ думалъ. «Да, это дѣло надо рѣшить теперь совсѣмъ иначе», подумалъ онъ о письмѣ управляющего.

* № 38 (рук. № 8).

Еще болѣе взволнованный бесѣдой съ Губернаторомъ и неудачей, т. е. невозможностью увидать ее нынче, Нехлюдовъ шелъ по Тверскому, полному народомъ бульвару, вспоминая теперь уже не судъ, а свои разговоры съ Предсѣдателемъ и Губернаторомъ. Онъ вспоминалъ, какъ они оба удивились, услыхавъ отъ него, объ его намѣреніи жениться на ней, и ему это было пріятно. Онъ зналъ, что рѣшеніе его было хорошо, и его радовало то, что онъ рѣшилъ сдѣлать хорошо. И не только это хорошо, но и всѣ тѣ смутныя мечтанія объ измѣненіи всей своей жизни, которыя со вчерашняго дня бродили въ его головѣ, и онъ чувствовалъ себя героемъ, уже сдѣлавшимъ это. То, что онъ искалъ свиданія съ нею и сказалъ про свое намѣреніе Предсѣдателю и Губернатору, было какъ бы началомъ исполненія. Ему хотѣлось точно также поскорѣе высказать кому нибудь свои намѣренія объ измѣненіи жизни и отношенія къ земельной собственности, сжечь свои корабли и подтвердить свое рѣшеніе, но онъ еще не зналъ хорошенько, въ какой формѣ оно выразится. Но не смотря на то, онъ шелъ теперь по бульварамъ, чувствуя себя героемъ, побѣдителемъ. Дома онъ пообѣдалъ, перечелъ письмо управляющаго, написалъ ему отвѣтъ, въ которомъ высказалъ то, что онъ не желаетъ отдавать землю въ аренду и скоро пріѣдетъ самъ, для того чтобы рѣшить дѣло о землѣ совсѣмъ инымъ способомъ.

* № 39 (рук. № 8).

Слѣдующее за этимъ дѣло было дѣло о сопротивленіи властямъ. Крестьяне, уже давно судившіеся съ помѣщикомъ о принадлежности имъ луга, скосили и убрали лугъ, который признанъ былъ въ одной инстанціи принадлежащимъ крестьянамъ, а въ другой — помѣщику, а въ третьей опять крестьяне были приговорены судомъ къ уплатѣ за скошенный лугъ и за судебныя издержки 385 рублей. Крестьяне не платили. Было рѣшено продать имущество крестьянъ, и для этого посланъ былъ судебный приставь. Судебнаго пристава крестьяне прогнали. Тогда пріѣхалъ исправникъ съ становымъ и урядниками и съ краю деревни приступилъ къ отбиранію скотины. Тогда теперь судившіеся мужики, 18 человѣкъ, въ числѣ которыхъ былъ сѣдой старикъ, всѣ подошли къ двору и оттерли плечами полицейскихъ, сказавъ, что они не дадутъ скотины. Подсудимые сидѣли въ этомъ дѣлѣ не на скамьѣ подсудимыхъ за рѣшеткой, такъ тамъ они бы не помѣстились, а тамъ, гдѣ сидятъ адвокаты. Подсудимыхъ всѣхъ было 18 человѣкъ домохозяевъ. Всѣ они вошли въ своихъ мужицкихъ одеждахъ, всѣ входя перекрестились на образъ, встряхнули волосами и скромно, но безъ всякой робости заняли свои мѣста, наполнивъ залу запахомъ кафтановъ и дегтя. Всѣ люди эти судились за то, что они, кормя своими трудами съ земли всѣхъ этихъ чиновниковъ, приведшихъ ихъ сюда и судившихъ ихъ, хотѣли пользоваться этой землей, тѣмъ болѣе что имъ сказали, что земля эта по бумагамъ ихняя.

Попытка механическимъ путемъ достигнуть подобія справедливости была особенно возмутительна по отношенію къ этимъ людямъ.

Товарищъ прокурора съ поднятыми плечами, очевидно, смотрѣлъ на это дѣло какъ на рѣшительное въ его карьерѣ, и бѣдняга и краснѣлъ и блѣднѣлъ, дѣлая вопросы обвиняемымъ и свидѣтелямъ, желая во что бы то ни стало утопить этихъ мужиковъ. Въ обвинительной рѣчи своей, которую онъ началъ говорить весь блѣдный и дрожащій, такъ онъ былъ взволнованъ присутствіемъ знаменитаго адвоката, защищавшаго крестьянъ, онъ прямо выдумывалъ, клеветалъ и лгалъ, такъ что если бы въ этомъ судѣ дѣло шло дѣйствительно о справедливости, то перваго судить надо было этого несчастнаго заблудшаго мальчика, который былъ вполнѣ увѣренъ, что, стараясь повредить сколь возможно тѣмъ людямъ, которые кормятъ его, онъ дѣлаетъ хорошее, заслуживающее всеобщаго одобренія дѣло. Дѣло это уже два раза слушалось и два раза откладывалось: одинъ разъ потому, что обвиненіе, т. е. товарищъ прокурора съ поднятыми плечами, счелъ составъ присяжныхъ для себя невыгоднымъ и подъ предлогомъ не явки какихъ то неважныхъ и ненужныхъ свидѣтелей настоялъ на томъ, чтобы дѣло было отложено; другой разъ потому, что адвокатъ, защищавшій мужиковъ по сдѣланному съ ними условію цѣною за 1500 рублей, не получилъ еще всѣхъ денегъ, а только половину, другую же половину крестьяне обѣщали отдать по окончаніи дѣла. Не довѣряя крестьянамъ, адвокатъ, тоже придравшись къ отсутствію какихъ то свидѣтелей, тоже отложилъ дѣло. Такъ что теперь мужиковъ таскали въ судъ зa 120 верстъ, а теперь, въ самый овсяный просѣвъ, уже въ 3-ій разъ. Дѣло все было съ самаго начала совершенно ясно. Кругомъ виноваты были помѣщикъ, отнявшій лугъ, принадлежавшій крестьянамъ, судебное учрежденіе, признавшее этот лугъ помѣщичьимъ и присудившее взысканіе издержекъ съ крестьянъ, виноваты полицейскіе чины, виноваты теперь эти судьи съ танцоромъ во главѣ и съ своимъ товарищемъ прокурора и Судебнымъ приставомъ за то, что они позволяли себѣ издѣваться не только надъ людьми, но надъ правдой. Но тутъ на судѣ выходило, что виноваты мужики, и на вопросы, поставленные присяжнымъ, несмотря на все стараніе ловкаго защитника, защищавшаго не по существу дѣла, а по формальной сторонѣ, нельзя было иначе, какъ обвинить крестьянъ.

Странно и совѣстно было смотрѣть на этихъ крестьянъ, нѣкоторыхъ изъ нихъ старцевъ, которые, не шевелясь и не измѣняя положенія, спокойно сидѣли, ожидая, когда это кончатъ господа тѣ глупости, которыя почему то они считаютъ нужнымъ продѣлывать надъ ними. Въ томъ, что они не виноваты въ томъ, что скосили принадлежащiй имъ и признанный за ними лугъ для того, чтобы имѣть сѣно и кормить имъ своихъ коровъ, овецъ и лошадей, для нихъ, очевидно, не могло быть никакого сомнѣнія, совершенно независимо отъ того, что скажутъ эти люди, разсѣвшіеся на разныхъ мѣстахъ въ шитыхъ воротникахъ и съ бумагами, въ которыхъ они что то читаютъ.

Дѣло продолжалось еще дольше вчерашняго, и только въ 7-мъ часу вечера кончились рѣчи, и предсѣдатель передалъ вопросы присяжнымъ.

Несмотря на усилія Нехлюдова совершенно оправдать мужиковъ и отвѣчать прямо — не виновны, несмотря на очевидность невиновности, старшина настоялъ на томъ, чтобы отвѣчать на вопросы точно, хотя и сколько возможно облегчая мужиковъ и давая имъ снисхожденіе.

Въ 8 часовъ все кончилось, мужиковъ приговорили къ наказанію, къ слабому, но всетаки наказанію, нѣкоторыхъ къ тюремному заключенію, и опять возложили на нихъ издержки.

* № 40 (рук. № 8).

Вѣдь если мы хотимъ оградить себя отъ такихъ людей, какова теперь Катюша, то надо, чтобъ она оставалась Катюшей, а не дѣлалась Любкой. И это можно. Можно было и Симона съ Евфимьей сдѣлать людьми, если бы ихъ учили добру, закону Христа, а не постановкѣ свѣчекъ, и дали бы имъ возможность жить на землѣ (какъ говорилъ извощикъ, вспомнилъ Нехлюдовъ), а не приставили ихъ на всю жизнь выносить наши нечистоты, какъ Евфимію и Симона. A Смѣл[ь]ковъ? Отчего жъ бы ему не быть человѣкомъ, если бы его учили чему нибудь кромѣ того, что питье и развратъ — это молодечество, а богатство — это добродѣтель. И неправда, чтобы это было невозможно. Не только не невозможно, но это въ сто разъ легче чѣмъ то, что дѣлается теперь, съ этими слѣдователями, частными секретарями, судьями, Сенатами и Синодами.

* № 41 (рук. № 8).

«Ну, у насъ нѣтъ ничего подобнаго. Есть церкви; въ нихъ звонятъ, служатъ въ ризахъ, продаютъ свѣчи, говѣютъ даже. Но развѣ кто нибудь говоритъ, что не хорошо пить водку, курить, пріобрѣтать деньги, ходить въ распутные дома? Никто не говоритъ. А если кто и говоритъ, то Ванька не вѣритъ и не можетъ повѣрить, потому что пьютъ вино господа, попы, царь, а водку отъ царя продаютъ, пріобрѣтаютъ деньги всѣ и не брезгаютъ ничѣмъ, а въ дома тоже ходятъ всѣ и смѣются, разсказываютъ, и за порядкомъ въ домахъ само начальство смотритъ, стало быть — хорошо. И воспитали такъ не одного, а мильоны людей, и потомъ поймаемъ одного и измываемся надъ нимъ.

* № 42 (рук. № 8).

<Развѣ кто нибудь говоритъ когда нибудь этому мальчику, что не хорошо пить водку, курить табакъ, не трудясь, а обманомъ и насиліемъ пріобрѣтать деньги, ходить въ распутные дома?> Ему говорили, что надо утромъ и вечеромъ и проходя мимо церкви креститься и кланяться, говорили, что надо разъ въ годъ ходить къ попу и, если онъ хочетъ особенно отличиться, дать свои гроши или пятаки на свѣчи. Но про то, что не надо курить, пить, обманомъ пріобрѣтать деньги, распутничать — ему не говорили никогда. А если кто и говорилъ, то Ванька не вѣрилъ и не могъ вѣрить. А не могъ онъ вѣрить потому, что видѣлъ, что тѣ самые, которые говорили ему про это, дѣлали то самое, что они ему запрещали: курили и пили водку <всѣ, водку даже отъ казны продавали, значитъ, пить хорошо> и деньги добывали всякимъ обманомъ и насиліемъ, и всѣ распутничали и даже распутство считали молодечествомъ. А когда онъ, 18-лѣтній мальчикъ, выпилъ того яда, который продается на всѣхъ перекресткахъ не только съ разрѣшенія правительства, но продажей котораго оплачивается большая часть начальства, когда онъ напился этого яда и сталъ привыкать къ этому, тогда всѣ его бросили, предоставивъ ему выбираться изъ своего положенія, какъ онъ знаетъ. <Вѣдь развѣ кто когда нибудь что нибудь сказалъ поучительнаго этому мальчику, кромѣ того, что надо кланяться и креститься передъ всякой иконой и читать какія то непонятныя слова утромъ и вечеромъ? Съ 11 лѣтъ онъ въ Москвѣ въ ученьи. Что онъ видѣлъ, что слышалъ, какой примѣръ видѣлъ? Неестественную, убивающую 14-часовую работу и потомъ по праздникамъ пьянство и развратъ и маханіе руками передъ иконами.> И вѣдь такихъ мальчиковъ сотни, тысячи, десятки тысячъ, уже готовыхъ и постоянно подбывающихъ изъ деревни и готовящихся въ такое состояніе, въ которомъ теперь этотъ несчастный. Десятокъ тысячъ мальчиковъ теперь въ Москвѣ точно столь же опасныхъ, какъ этотъ мальчикъ. Почему же этаго судятъ? Но положимъ, что судятъ его потому, что онъ попался. Ну, хорошо. Ну, попался. Къ какой дѣятельности можетъ побудить общество поимка такого мальчика? По здравому смыслу только къ одному, къ тому, чтобы употребить всѣ наши силы на то, чтобы уничтожить тѣ условія, при которыхъ воспитываются такіе мальчики: уничтожить учрежденія, гдѣ ихъ дѣлаютъ. Заведенія же, гдѣ ихъ дѣлаютъ, всѣ извѣстны: это всѣ фабрики, всѣ мастерскія, въ которыхъ кишмя кишатъ эти несчастныя дѣти, это трактиры, кабаки, табачныя лавочки, распутные дома.

Что же, уничтожаютъ такія заведенія или, по крайней мѣрѣ, ставятъ преграды ихъ увеличенію и распространенію? Напротивъ: поощряютъ, и все больше и больше людей гонитъ нужда въ города, все больше и больше распложается фабрикъ и всякихъ заведеній, гдѣ дѣлаютъ такихъ несчастныхъ.

«Воспитали такъ не одного, a милліоны людей, и потомъ поймали одного мальчика и измываются надъ нимъ», думалъ Нехлюдовъ, сидя на своемъ высокомъ стулѣ рядомъ съ полковникомъ, глядя на мальчика въ сѣромъ халатѣ и слушая различныя интонаціи голосовъ защитника, прокурора и предсѣдателя и глядя на ихъ кривлянья. Да и зачѣмъ онъ здѣсь, этотъ мальчикъ, т. е. здѣсь въ Москвѣ? Затѣмъ, что ему дома кормиться нечѣмъ, и отецъ отъ нужды бросилъ его въ этотъ вертепъ. А отчего ему кормиться нечѣмъ? Оттого, что земля эта у меня, у Колосова, у Кармалиныхъ, у француза, парикмахера и всѣхъ тѣхъ, которые набрали деньги и купили изъ подъ ногъ мужиковъ земли. Если бы вмѣсто всей этой ужасной комедіи были бы учители добра, были бы люди, заботящіеся о томъ, чтобы люди могли жить честнымъ трудомъ. Но если бы хоть не было бы, только бы не было этой лжи, которая ничего не сдѣлаетъ, а только развращаетъ.

* № 43 (рук. № 11).

Глава XIII.

Съ слѣдующаго же дня Нехлюдовъ принялся за переустройство своей жизни. Онъ рѣшилъ, что ему прежде всего нужно освободиться отъ квартиры и лишнихъ вещей и людей, потомъ съѣздить по деревнямъ для устройства дѣла о землѣ и потомъ же, поселившись гдѣ нибудь въ маленькой квартирѣ поближе къ тюрьмѣ, устроить дѣло женитьбы и дожидаться отправки партіи въ Сибирь.

Объявивъ Аграфенѣ Петровнѣ о своемъ рѣшеніи сдать квартиру и ѣхать въ деревню, онъ попросилъ ее съ помощью Корнея распорядиться съ вещами и мебелью, сдавъ ихъ пока въ Кокоревскій складъ, и расчитаться съ хозяиномъ и, поблагодаривъ Аграфену Петровну и Корнея за ихъ услуги, распростился съ ними. Потомъ онъ поѣхалъ опять къ завѣдывающему тюрьмами, чтобы узнать объ условіяхъ вступленія въ бракъ съ осужденной и выхлопотать себѣ право на свиданіе внѣ обычныхъ дней.

Объ этихъ условіяхъ онъ узналъ только слѣдующее:

Въ сводѣ законовъ было сказано такъ:

На практикѣ же обыкновенно дѣлалось такъ:

Разрѣшеніе же на свиданья внѣ обычныхъ дней и за рѣшеткой онъ получилъ довольно скоро. Очевидно, его высказанное намѣреніе жениться на осужденной заинтересовало начальство, и для него сдѣлали исключеніе: ему дали билетъ, по которому онъ во всякое время могъ видѣться съ ней въ конторѣ, такъ что на третій день послѣ перваго посѣщенія онъ пріѣхалъ въ 10 часовъ въ тюрьму съ своимъ билетомъ.

Теперь уже никто не задерживалъ посѣтителей, и онъ подошелъ беспрепятственно къ самой двери. Сторожъ спросилъ, что ему нужно, и, узнавъ, что у него есть билетъ для посѣщенія, постучалъ въ оконце. Оконце отворилось. Другой сторожъ, съ той стороны, переговорилъ съ этимъ, зазвенѣлъ замокъ, и отворилась дверь, въ которую впустили Нехлюдова. Его попросили подождать, посидѣть здѣсь въ сѣняхъ, пока доложатъ смотрителю. На стѣнѣ висѣла доска, на которой было выставлено число заключенныхъ на сегодняшній день, — ихъ было 3635: 2742 мущинъ и 893 женщинъ.

Пока ходили къ смотрителю, Нехлюдовъ ходилъ взадъ и впередъ по сѣнямъ и наблюдалъ тѣ страшные признаки острожной жизни, которая проявлялась здѣсь. Въ сѣняхъ стоялъ одинъ солдатъ у двери, другой, вѣроятно фельдфебель, красавецъ, жирный, чисто одѣтый, выходилъ два раза изъ своей боковой двери и что то строго командовалъ, не глядя на Нехлюдова. Прошли подъ конвоемъ солдатъ, въ халатахъ и котахъ, человѣкъ шесть арестантовъ заключенныхъ съ носилками и лопатами, одинъ старикъ, кривой, рыжій и страшно худой, съ поразительно злымъ выраженіемъ лица. Они что то чистили на дворѣ. Потомъ вышли развращеннаго вида женщины съ засученными рукавами, — нѣкоторыя были не дурны собой, въ цвѣтныхъ платьяхъ, — и смѣясь прошли на право и вышли оттуда съ тѣмъ же смѣхомъ, неся булки. Сторожа жадно смотрѣли на нѣкоторыхъ изъ этихъ женщинъ. Это были взятыя въ городѣ за безпаспортность женщины, которыя мыли полы. И имъ за это давали булки. Черезъ 1/4 часа ожиданія пришелъ смотритель, солдаты вытянулись, и Нехлюдова попросили въ контору.

Контора была небольшая комната во второмъ этажѣ. Въ комнатѣ были только: письменный столъ, на которомъ лежали бумаги и стояла чернильница, кресло, стулъ и диванчикъ и всегдашняя принадлежность всѣхъ мѣстъ мучительства людей — большой образъ Христа.

— Сейчасъ приведутъ, — сказалъ смотритель, другой — не тотъ, который впустилъ его въ женское отдѣленіе, но тоже дружелюбный, даже непріятно фамильярный. Онъ имѣлъ видъ, и тонъ его разговора былъ такой, какъ будто онъ давалъ чувствовать собесѣднику то, что они съ нимъ понимаютъ другъ друга. Онъ закурилъ папироску и предложилъ тоже Нехлюдову. Но Нехлюдовъ отказался.

— Не скоро еще. Далеко коридорами.

Дѣйствительно, времени прошло много. И молчать все время было тяжело, и Нехлюдовъ вступилъ въ разговоръ о томъ, много ли заключенныхъ и часто ли ихъ отправляютъ. Смотритель все тѣмъ же тономъ, что мы понимаемъ другъ друга, сообщилъ, что переполняетъ тюрьмы полиція, присылая безпаспортныхъ, а что отправляются они два раза въ недѣлю и все не по многу, такъ что никакъ нельзя опростать тюрьму. Вся переполнена.

Среди этаго разговора послышались шаги по каменной лѣстницѣ, и подъ конвоемъ солдата показалась въ двери фигура Катюши. Она болѣе, чѣмъ въ первый разъ, имѣла видъ робкій и испуганный. Она подошла и покорно остановилась.

— Здравствуйте, Катюша, — сказалъ Нехлюдовъ, подавая ей руку. — Вотъ я выхлопоталъ свиданье съ вами кромѣ воскресенья и четверга.

— Вотъ какъ, — сказала она, подавая ему мягкую, вялую руку и не сжимая его руку и жалостно глядя на него своими раскосыми, добрыми глазами.

Смотритель отошелъ къ окну и сѣлъ тамъ. Нехлюдовъ сѣлъ у стола. Она не садилась, такъ что онъ долженъ былъ просить ее сѣсть. Она вздохнула и сѣла съ другой стороны стола.

— Вѣдь намъ надо переговорить много, — сказалъ Нехлюдовъ. — Вѣдь вы помните, что я сказалъ третьяго дня?

— Что вы сказали? — спросила она, точно вспоминая.

— Что я хочу жениться на тебѣ, — сказалъ Нехлюдовъ краснѣя.

— Помню, да, — сказала она. — Вы говорили. Только я не вѣрю. Зачѣмъ вамъ жениться на мнѣ?

Нехлюдовъ облокотился рукой на локоть, который выдвинулъ на столъ, чтобы быть ближе къ ней, и сталъ говорить тихимъ голосомъ, такъ чтобы слышала она одна, а не могъ слышать смотритель.

— Я обманывалъ прежде, прежде я былъ мерзавецъ. А теперь я не хочу обманывать, а хочу загладить свою вину передъ тобой. И только этимъ я могу загладить. Я уже говорилъ тебѣ. Не оскорбляй меня. Я уже довольно наказанъ. Вѣрь мнѣ и помоги мнѣ. Мы женимся, будемъ жить вмѣстѣ въ Сибири и, можетъ быть, ты будешь счастлива. Я по крайней мѣрѣ сдѣлаю для этого что могу.

Она слушала его, прямо глядя ему въ лицо, мигая своими длинными рѣсницами.

— Вѣришь ли ты мнѣ?

— Отчего же не вѣрить.

— Ну, такъ скажи мнѣ что нибудь.

— Что жъ сказать? — Она помолчала. — Попросите, чтобъ меня въ дворянскую перевели, — сказала она вдругъ, — а тутъ гадость. Еще спасибо — вы деньги дали, такъ я купила всего. Они лучше стали. И мѣсто мнѣ дали.

— Развѣ можно здѣсь покупать что нужно?

— Все можно. И чаю купила, и сахару, и табаку, и вина купить можно.

— Катюша, — сказалъ онъ робко, — не пей вино. Мнѣ совѣстно говорить это, но я знаю, что это ужасно дурно тебѣ.

— Немножечко ничего; вотъ если напиться, ну такъ.

— Нѣтъ, ты, пожалуйста, не пей, обѣщай мнѣ.

Она помолчала.

— А курить ничего?

— И курить нехорошо. Я самъ хочу бросить, но это еще ничего, но вотъ пить.... Пожалуйста, обѣщай мнѣ, что не будешь.

— Вѣдь скучно очень, — сказала она, — а тутъ развеселишься.

— Нѣтъ, ты обѣщай твердо.

— Что же, поклясться вамъ?

— Нѣтъ, просто обѣщай.

— Ну хорошо, ну обѣщаю. А вотъ что еще я васъ просить хотѣла. Ужъ вы, пожалуйста, не откажите; большое дѣло, — сказала она, улыбаясь.

— Да, непремѣнно сдѣлаю, если могу, — сказалъ онъ, радуясь и ожидая чего нибудь важнаго.

— У меня еще въ Нижнемъ подлецъ одинъ выбилъ зубъ. Видѣли? — Она подняла губу. — И такъ нехорошо теперь. У Якова Семеныча (Нехлюдовъ зналъ, что Яковъ Семенычъ былъ содержатель дома терпимости Розановъ) я вставила себѣ, а тамъ, въ Таганской тюрьмѣ, крючокъ отломился. Онъ золотой, и потеряла я его. А зубъ вотъ. Отдайте починить, голубчикъ, — сказала она опять и своимъ нечистымъ взглядомъ изподлобія взглядывая на него и доставая изъ за пазухи завернутый въ бумажкѣ зубъ съ однимъ крючкомъ.

— Хорошо, я отдамъ, починю. Но зачѣмъ это? — сказалъ Нехлюдовъ. — Проще такъ.

— Ну, нѣтъ, вы сами не полюбите.

— Хорошо, хорошо. Но вотъ что, Катюша. Я спрашивалъ здѣсь, нельзя ли книги передавать вамъ; мнѣ сказали, что нельзя, а что можно одно евангелье. Вотъ я привезъ. Почитай это, пожалуйста, почитай.

— Я читала, я знаю все.

— Нельзя все знать. Эту книгу читать — всегда все новое.

Опять у нея сдѣлалось испуганное лицо, и она, какъ улитка, ушла въ себя. Онъ хотѣлъ еще многое сказать, но, увидавъ это выраженіе, замолчалъ.

Они помолчали.

— Только вотъ что еще: у насъ у всѣхъ почти, кромѣ какъ у самыхъ послѣднихъ, свое платье. Это вотъ казенное, жесткое, гадкое, побывало Богъ знаетъ на комъ. Такъ здѣсь можно свое имѣть. Только чтобы бѣлое было. Все таки каленкоровое или хоть бумазейное. Такъ вы купите мнѣ, голубчикъ. А тутъ мнѣ сошьютъ.

— А ты сама развѣ не сошьешь?

— Ну, охота шить. Тутъ есть такія — шьютъ не дорого.

Нехлюдовъ обѣщалъ купить все что нужно, записавъ въ записную книжку подъ ея диктовку, — столько то бумазеи, столько то коленкору, нитки, пуговицы, шелкъ, потомъ чулки и башмаки.189 Его огорчило, что она не хотѣла работать.

— Отчего же самой не работать? — сказалъ онъ, — вѣдь скучно безъ работы?

— А съ работой еще скучнѣе, — сказала она. — У насъ одна дворянка, я ее за обѣдомъ видѣла, такъ она себѣ на подкладкѣ сдѣлала. Ей не велятъ, а она все носитъ

И она продолжала разсказывать о томъ, какъ эта дворянка переписывается съ каторжными, и одинъ ей свой портретъ прислалъ.190

— Катюша, я теперь уѣзжаю въ деревню и потому не увижу тебя въ эту недѣлю. Пожалуйста, сдѣлай то, что ты обѣщала мнѣ: не покупай вина и почитай, если можно, эту книгу, — шопотомъ сказалъ онъ, — я отмѣтилъ въ ней карандашомъ.

Опять лицо ея окаменѣло въ испуганномъ выраженіи.

Нехлюдовъ чувствовалъ, что въ ней есть кто то прямо враждебный ему, защищающій ее такою, какою она теперь, и мѣшающій ему проникнуть до ея сердца. A кромѣ того, что больше всего смущало его, это было то, что всѣ тѣ хорошія слова, которыя онъ говорилъ, выходили какъ то холодны и глупы и что такія холодныя и глупыя слова не могли тронуть ее. Но такъ какъ другихъ словъ онъ не умѣлъ, не могъ говорить, онъ говорилъ эти.

Смотритель всталъ и посмотрѣлъ на часы.

— Что же, пора?

— Да, уже время, — сказалъ смотритель, повелительно кивнувъ головой солдату и Катюшѣ.

Она встала. Нехлюдовъ пожалъ ей опять руку и сказалъ:

— Такъ, пожалуйста, сдѣлай о чемъ я прошу.

Она молчала.

— А я все куплю и привезу завтра.

— Такъ, пожалуйста, — сказала она оживившись.

— Завтра нельзя будетъ, — сказалъ смотритель, слышавшій послѣднія слова Нехлюдова, — завтра контора занята будетъ. Ужъ до четверга.

— Въ четвергъ меня не будетъ. А передать можно?

— То, что разрѣшается, можете передать мнѣ. Ну, маршъ! — и онъ махнулъ головой на солдата и арестантку.

Свиданіе нынѣшнее показало Нехлюдову, какое страшно трудное дѣло онъ хотѣлъ дѣлать, но это не разочаровало его; напротивъ, онъ чувствовалъ, какъ все увеличивались въ его душѣ жалость и любовь къ ней. Онъ зналъ, что въ ней есть искра Божья и что она можетъ разгорѣться, и зналъ то, что онъ, именно онъ можетъ разжечь ее и что для того, чтобы разжечь ее, ему надо было разжечь ее въ себѣ. И онъ191 невольно дѣлалъ это и чувствовалъ, что къ нему возвратилось теперь то настроеніе, въ которомъ онъ былъ 14 лѣтъ тому назадъ у тетушекъ, но только гораздо сильнѣе и серьезнѣе.

На другой день Нехлюдовъ починилъ зубъ и купилъ все, что она поручила ему, и опять пріѣхалъ для свиданія въ конторѣ.192 Но, какъ ему и сказали, его не пустили, и онъ передалъ все смотрителю для передачи ей. Свидѣлся онъ съ нею уже на другой день, въ четвергъ, въ день свиданій.

Такъ видался онъ съ ней впродолженіи 2-хъ недѣль почти черезъ день: одинъ разъ въ общей, черезъ рѣшотку, другой разъ въ конторѣ.

Всякій разъ онъ ѣхалъ въ тюрьму съ мыслью о томъ, что онъ будетъ и какъ будетъ говорить съ ней. Главное, о чемъ онъ хотѣлъ говорить съ нею, было то, что его намѣреніе связать съ нею жизнь неизмѣнно и что онъ проситъ ее не отчаиваться, a дѣлать усилія надъ собой оставить дурныя привычки табаку, вина, праздности, а читать, учиться даже и работать. Но всякій разъ онъ уѣзжалъ недовольный собой тѣмъ, что онъ не сказалъ того, что хотѣлъ, или сказалъ не такъ, какъ хотѣлъ.

Мѣшало ему то, что ему совѣстно было передъ ней быть учителемъ,193 и то, что она тотчасъ же замирала, какъ только замѣчала, что дѣло идетъ объ ея душевной жизни. Точно также замирала она, когда рѣчь заходила о прошедшемъ. Говорила она охотно только объ интересахъ обитателей тюрьмы.

Пересыльная Московская тюрьма — цѣлый міръ. Въ ней бываетъ до 3000 человѣкъ, и въ эту весну было больше этого. Это цѣлый городокъ, связанный единствомъ страданія. И все, что происходитъ въ этомъ міркѣ, дѣлается извѣстнымъ всѣмъ живущимъ въ немъ и составляетъ интересъ жизни. То приходила новая партия, и разсказывали о новыхъ лицахъ, то отправлялась, то почти каждый день приводили взятыхъ въ Москвѣ, то назначался новый начальникъ, то неповиновеніе, то наказаніе, то заболѣваніе, то смерть, то браки, роды, то посѣщеніе важнаго лица.

Почти всякій день, когда приходилъ Нехлюдовъ, Катюша разсказывала ему про различныя событія острога. И она спѣшила разсказывать про это, очевидно не желая и не умѣя говорить о внутренней жизни. Изъ товарокъ ея по заключенію у нея была одна пріятельница,194 крестьянка, ссылаемая за195 грабежъ, и196 прислуживающая ей дѣвушка, дочь дьячка, за задушеніе ребенка.

Нехлюдовъ зналъ про всѣхъ и возилъ имъ то, что допускалось въ тюрьму. Онъ пріѣзжалъ, садился197 въ конторѣ съ Катюшей, которую приводили туда, пожималъ ей руку и начиналъ разговаривать, стараясь при всякомъ случаѣ показать свое уваженіе къ ней и непоколебимость рѣшенія жениться.

Почти всякій разъ онъ напоминалъ это. Вѣнчаніе онъ назначилъ послѣ Петровскаго поста, такъ какъ ему нужно было еще съѣздить по деревнямъ, чтобы распорядиться землей.

Она слушала его198 равнодушно, какъ будто не понимая значенія всего того, что онъ дѣлалъ. И когда онъ говорилъ ей про это, она слушала невнимательно и, видимо, рада была, когда онъ кончалъ, и просила его или исходатайствовать ей, а чаще всего товаркамъ, какую нибудь льготу, или привезти что нибудь съѣстное. Оживлялась же она только тогда, когда разсказывала ему о различныхъ событіяхъ, происшедшихъ среди заключенныхъ и занимавшихъ ихъ.

Всякій разъ, какъ онъ заговаривалъ о прошедшемъ, она поспѣшно начинала разговоръ о дѣлахъ тюрьмы. Но равнодушіе и мертвенность ея не только не нарушали рѣшенія Нехлюдова жениться на Катюшѣ, но только еще больше утверждали его въ немъ. Онъ не только не раскаивался въ этомъ рѣшеніи, но испытывалъ новое, все большее и большее чувство напряженной жалости и любви къ этой199 несчастной женщинѣ.200 Мертвенность Катюши и какая то лежавшая на ней печать нечистой жизни, которыя должны бы были отталкивать его, увеличивали въ немъ его чистую любовь къ ней, не ждущую ни отъ нея, ни отъ кого бы то ни было какой нибудь за то награды.

Сначала у него было чувство тщеславія: желанія похвастаться передъ людьми своимъ поступкомъ, — это было первое время, когда онъ объяснялся съ Предсѣдателемъ и Губернаторомъ, — но очень скоро чувство это почти прошло и замѣнилось чувствомъ истинной и дѣятельной любви къ ней, имѣющей опредѣленную цѣль ея возрожденія. Съ каждымъ днемъ онъ чувствовалъ, какъ разгорается все большее и большее тепло въ его душѣ, и это увеличеніе тепла, т. е. любви, не то чтобы радовало его, — радости тутъ не было, напротивъ, онъ испытывалъ постоянно тяжелое напряженное чувство; — но давало ему сознаніе полноты жизни, того, что онъ дѣлаетъ въ жизни то, что должно дѣлать и лучше чего онъ ничего не можетъ дѣлать. Удастся ли ему пробудить въ ней жизнь, вызвать въ ней201 не любовь къ себѣ, — объ этомъ онъ и не думалъ, и она ему не нужна была, — но любовь къ тому, что онъ любилъ и что свойственно любить всякому человѣку — любовь къ добру, — это будетъ огромное, сверхдолжное счастье; не удастся, и она останется такою, какою она теперь, и его женой, у него до самой смерти его или ея будетъ радостное дѣло звать ее къ любви и, разжигая ее въ себѣ, вызывать ее въ ней202 и надѣяться, хотя предъ своей или ея смертью, на достиженіе своей цѣли.203

Такъ прожилъ онъ недѣлю, и, не подвинувшись ни на шагъ въ своемъ воздѣйствіи на нее, но все таки ни на минуту не отчаявшись въ возможности такого воздѣйствія, онъ выѣхалъ изъ Москвы, чтобы въ своихъ имѣніяхъ устроить свое дѣло съ крестьянами.

* № 44 (рук. № 8).

Съ тѣхъ поръ для Нехлюдова началась новая жизнь. Онъ почти каждый день ѣздилъ въ острогъ и никого не видалъ, кромѣ тюремныхъ жителей и своего дворника.

Изъ Москвы всѣ знакомые его уѣхали. Уѣхали и Кармалины, очень недовольные Нехлюдовымъ. Аграфену Петровну Нехлюдовъ, передавъ ей то, что было завѣщано его матерью, отправилъ на ея родину; Корнею онъ нашелъ мѣсто у двоюродной сестры. Жилъ Нехлюдовъ въ комнаткѣ Аграфены Петровны, ходилъ къ себѣ съ задняго крыльца. Питался онъ въ молочныхъ и трактирахъ низкого разбора, въ которыхъ онъ не надѣялся встрѣтить прежнихъ знакомыхъ, и иногда дома за самоваромъ, который ему ставила жена дворника.

* № 45 (рук. № 8).

Черезъ губернатора онъ выхлопоталъ себѣ разрѣшеніе посещать Маслову и въ обыкновенные дни и каждый день отъ 12 часовъ до 2-хъ проводилъ съ нею. Два часа эти, проводимые съ нею, были очень тяжелы для него, но потомъ они остались однимъ изъ самыхъ яркихъ воспоминаній его жизни.

* № 46 (рук. № 11).

Когда Нехлюдовъ пріѣхалъ въ деревню, яровой посѣвъ былъ въ самой серединѣ, и народъ весь былъ въ работѣ, такъ что собрать народъ для того, чтобы поговорить о землѣ, Нехлюдовъ отложилъ до Воскресенья. Два дня, оставшіеся до воскресенья, Нехлюдовъ употребилъ на разсмотрѣніе книгъ прикащика и на обходъ знакомыхъ дворовъ. Изъ книгъ прикащика онъ увидалъ, что большинство крестьянъ было въ полной кабалѣ у конторы: они работали за луга, за листъ, за ботву отъ картофеля, и всѣ почти были въ долгу у конторы.

Обойдя же нѣсколько дворовъ изъ бѣдныхъ, Нехлюдовъ ужаснулся на тѣ условія, въ которыхъ жили крестьяне и къ которымъ привыкли крестьяне, какъ будто уже не желая ничего лучшаго: пища состояла изъ одного картофеля и хлѣба, одежда была жалкое тряпье, жилища были грязны, тѣсны и ветхи.

Держались только тѣ, которые могли отпускать своихъ работниковъ въ города въ ремесленники, дворники, плотники, и еще богачи, закабалявшіе себѣ бѣдняковъ и захватившіе ихъ земли. Большинство же было въ такомъ положеніи, что при малѣйшемъ ослабленіи энергіи или несчастномъ случаѣ переходило на ступень нищаго, могущаго питаться только милостыней.

Большая часть крестьянъ, казалось, была занята только тѣмъ, чтобы не переставая только отписываться отъ затопившей ихъ нужды. Стоило немного ослабѣть, и нужда заливала. Веселы были только ребята и дѣвки, люди же постарше были въ постоянномъ уныніи, очевидно проходившемъ только тогда, когда они забывались виномъ. Все это теперь, когда ему не нужно было, какъ участнику этого положенія, скрывать отъ себя все это, онъ увидалъ теперь въ первый разъ.

Стоило только безъ предвзятой мысли, безъ желанія оправдать себя, какъ путешественнику, изслѣдовать условія жизни этихъ людей, узнать, на кого они работаютъ, при какихъ условіяхъ пользуются землей и произведеніями съ нея своего труда, чтобы было совершенно ясно, что люди эти содержатся въ самомъ жестокомъ, доводимомъ до послѣдней степени тяжести рабствѣ землевладѣльцами.

Онъ удивлялся теперь, какъ могъ онъ прежде не только не видать этого, но еще предъявлять какія то требованія къ крестьянамъ и осуждать ихъ.

Въ воскресенье собрались у амбара повѣщенные объ этомъ выбранные крестьяне трехъ деревень, среди которыхъ находилась земля Нехлюдова. Весь вечеръ наканунѣ Нехлюдовъ писалъ, измѣнялъ, поправлялъ свой проэктъ и условія и придумывалъ то, что онъ скажетъ имъ.

Утромъ онъ вновь перечелъ и переписалъ проэктъ условія и сталъ дожидаться мужиковъ. Съ 10 часовъ они стали собираться. Нѣсколько разъ Нехлюдовъ выглядывалъ изъ окна и видѣлъ, какъ все прибавлялось и прибавлялось мужиковъ, какъ они медлительно и важно подходили въ своихъ кафтанахъ и шапкахъ, большей частью съ палками, къ прежде собравшимся и, раскланявшись, садились на приступки амбара или становились кружкомъ и бесѣдовали. Онъ выглядывалъ изъ окна, не выходя къ нимъ, потому что зналъ, что разстроитъ ихъ, и дожидался, пока соберутся всѣ.

Наконецъ прикащикъ пришелъ сказать, что собрались всѣ. Нехлюдовъ заглянулъ въ окно. Толпа была большая и громко гудѣла. Нехлюдову стало жутко. Онъ шелъ дѣлать благодѣяніе — такъ онъ разсуждалъ — и хвалилъ себя за это, а въ глубинѣ души онъ чувствовалъ себя виноватымъ воромъ, который, прежде чѣмъ быть пойманнымъ, хочетъ сознаться въ кражѣ и возвратить ее.

Когда Нехлюдовъ подошелъ къ собранію и обнажились русыя, курчавыя, плѣшивыя, сѣдыя головы, у Нехлюдова сжалось сердце, и стало жутко. Всѣ поклонились и съ непроницаемымъ и важнымъ видомъ уставились на барина.

— Я пригласилъ васъ вотъ зачѣмъ, — началъ онъ. — Я считаю, что земля Божья и что владѣть землею можно только тому, кто работаетъ на ней, и потому считаю, что мнѣ, такъ какъ я не работаю на ней, владѣть землею нельзя, и потому я желаю передать ее вамъ.204

Всѣ молчали съ тѣмъ же значительнымъ видомъ. Одинъ только съ большой рыжей бородой и глубокомысленнымъ лицомъ, выдававшимся изо всѣхъ, значительно повелъ бровями и одобрительно сказалъ:

— Это такъ точно.

— Вотъ такъ я и хочу отдать вамъ землю. Отдаю я ее всю вамъ, тремъ обществамъ, но не даромъ, а съ тѣмъ условіемъ, чтобы тѣ, кто будетъ владѣть землею, платили за нее по 6 рублей за десятину, не мнѣ, а обществу, т. е. на общія дѣла всего общества: на школу, на машины, если какія нужны для всѣхъ.205 Вотъ вамъ бумага, въ ней все это написано, — сказалъ онъ, передавая имъ заготовленный проэктъ условія съ ними, — все это почитайте, обсудите и потомъ скажите мне ваше мнѣніе, и потомъ обсудимъ еще. Вы поняли меня?

— Какъ не понять. Очень понятно, — значительно проговорилъ рыжебородый и тотчасъ же сталъ молоть такой вздоръ, что очевидно было, что онъ не только не понялъ того, что говорилъ Нехлюдовъ, но не понимаетъ и того, что говоритъ самъ. — Значитъ, чтобъ общество отвѣчало, — говорилъ онъ,— кто, примѣрно, не уплатилъ, можетъ, значитъ, земли рѣшиться. Только бы денежки по срокамъ. Одно, что дорогонько полагаете.

Онъ бы еще долго говорилъ, наслаждаясь звуками своего голоса, но его остановили, и совсѣмъ незамѣтный, остроносый мужичокъ, лѣтъ 50-ти, началъ не столько говорить, сколько спрашивать.

— Кому же платить деньги? — спросилъ онъ.

— Платить сами себѣ, — отвѣчалъ Нехлюдовъ.

— Это мы понимаемъ. Только кто же взыскивать будетъ?

— Изберите старосту.

— Ну, а въ какіе же сроки платежъ будетъ?

— А это вы сами назначьте, но только чтобы платежъ былъ впередъ, также, какъ вы платили, когда нанимали землю.

Молодой малый въ синей поддевкѣ тоже, видно, понялъ и вступилъ въ разговоръ.

— Ну, а если не уплатимъ мы, не осилимъ, тогда что?

— Тогда надо землю другимъ отдать. За эту цѣну возьмутъ.

— Цѣна высока.

— А я слышалъ, что вы брали эту землю дороже.

— Да вѣдь это для себя.

— А это развѣ не для себя?

Рыжебородый опять вступился и началъ говорить что то непонятное. Видно было, что большинство не довѣряло, отъискивало скрытый смыслъ въ словахъ Нехлюдова и потому не понимали.

— Такъ вы поговорите между собой, обсудите, а что пожелаете узнать еще, приходите, — сказалъ Нехлюдовъ. — Я нарочно проживу здѣсь нѣсколько дней, чтобы окончить это дѣло.

Мужики разошлись. На другой день пришли выбранные отъ одной изъ деревень, самой большой и богатой, съ предложеніемъ отдать имъ землю просто по старому въ наймы и дороже, чѣмъ онъ назначалъ, — онъ назначалъ по 6 рублей въ кругъ, а они давали 8, но только безъ всякихъ новостей, а по старому.

Въ числѣ выбранныхъ былъ и тотъ востроносый крестьянинъ, который вчера, казалось, понялъ предложеніе Нехлюдова. Онъ теперь не смотрѣлъ въ глаза Нехлюдову, когда онъ повторялъ ему, что онъ землю считаетъ не своею и отдаетъ ее крестьянамъ.

— Вамъ выгоднѣе будетъ, и съ нами одними дѣло имѣть, а то Телятинскіе возьмутся и не выдержатъ.

Нехлюдовъ опять повторилъ то, что говорилъ вчера и, отказавъ имъ, отпустилъ крестьянъ.

Въ тотъ же день вечеромъ пріѣхалъ купецъ-мельникъ, съ своей стороны предлагая по прежнему 9 рублей. Нехлюдовъ видѣлъ, что его не понимаютъ, потому что не вѣрятъ ему, и рѣшилъ вновь собрать крестьянъ выбранныхъ, болѣе толковыхъ, и вновь разъяснить имъ свое намѣреніе.

Онъ жилъ въ маленькомъ флигелькѣ, конторѣ, но для этого случая открылъ домъ и устроилъ собраніе въ тетушкиной залѣ. Собралось около 20 человѣкъ. Нехлюдовъ настоялъ на томъ, чтобы они сѣли.

Онъ заказалъ прикащику два самовара и попросилъ прикащицу разливать чай, чтобы угостить имъ мужиковъ.

Сначала, когда пришли мужики, было очень неловко. Они не хотѣли даже садиться. Но потомъ, когда наконецъ разсѣлись и занялись чаемъ, разговоръ оживился. Сначала Нехлюдовъ только распрашивалъ про цѣны на землю, гдѣ они нанимаютъ и каковы были урожаи.

Когда отпили по два стакана чая и нѣкоторые уже стали отказываться, Нехлюдовъ началъ свою рѣчь. Прежде всего онъ сказалъ имъ свой взглядъ на грѣхъ и незаконность собственности земли. Онъ высказалъ имъ тотъ взглядъ Спенсера на земельную собственность, отъ котораго онъ отрекается теперь и состоящій въ томъ, что земля не можетъ быть собственностью отдѣльныхъ лицъ уже по одному тому, что если частныя лица могутъ пріобрѣтать въ собственность землю, то всегда возможно то, что нѣсколько лицъ, хотя бы ихъ было и очень много, получатъ право собственности на землю всей планеты (что отчасти уже совершается), и тогда всѣ остальные люди неизбѣжно будутъ находиться въ полномъ рабствѣ у земельныхъ собственниковъ не только за право вырабатывать себѣ изъ земли питаніе, но за право стоять на землѣ: «уходи съ моей земли», скажетъ одинъ землевладѣлецъ. Онъ перейдетъ на другую, а тамъ тоже хозяинъ земли скажетъ тоже: «плати или работай, а то уходи».

— Не иначе, какъ надо крылья поддѣлать, какъ птицы летать, — сказалъ одинъ еще не старый мужикъ съ блестящими глазами и бѣлыми, какъ ленъ, волосами. Всѣ засмѣялись.

— А сталъ на землю — работай, — сказалъ вчерашній остроносый мужичекъ.

— Да оно такъ и есть. Куда ни кинь, все одно, — подтвердилъ съ смѣлымъ, изрытымъ морщинами лицомъ нахмуренный мужикъ. — Бабенки за грибами пойдутъ — и то плати.

И ледъ былъ сломанъ.

* № 47 (рук. № 11).

Окончивъ это дѣло въ Рязанскомъ имѣніи, Нехлюдовъ поѣхалъ за тѣмъ же дѣломъ въ Малороссію, въ главное имѣніе матери. Здѣсъ дѣло оказалось труднѣе. Хохлы ни за что не хотѣли вѣрить, что земля будетъ ихняя, и воображали всякаго рода подвохи со стороны Нехлюдова. Тогда Нехлюдовъ придумалъ другой выходъ. Онъ рѣшилъ заложить землю въ банкъ за высшую оцѣнку и передалъ эту землю крестьянамъ, 8 обществамъ, вблизи которыхъ находилась земля, съ переводомъ на нихъ долга банка, такъ что имъ приходилось платить за землю по разсчету около 2,3 рублей за 1 десятину, что составляло ту самую ренту, которую они опредѣлили за землю. Деньги же 480 тысячъ онъ положилъ на имя этихъ 8 обществъ, предоставляя этимъ обществамъ распоряжаться процентами съ этихъ денегъ, какъ они хотятъ, на общественныя нужды. Дѣла эти долго задерживали его въ губернскомъ городѣ. Въ свободныхъ же промежуткахъ, когда ему не нужно было никуда являться и ничего подписывать, онъ ѣздилъ въ Москву, чтобы повидать Катюшу.

3-я РЕДАКЦИЯ

* № 48 (рук. № 14).

Опять она свидѣлась съ писателемъ, и теперь онъ показался ей менѣе противнымъ, въ особенности тѣмъ, что онъ очень хвалилъ ее и, очевидно, по своему полюбилъ. Онъ далъ ей денегъ 25 рублей и предложилъ ей переѣхать въ отдѣльную квартиру. Она долго колебалась; въ особенности ей жалко было 5-лѣтняго золотушнаго Митьку, теткина сына, который особенно привязался къ ней и съ которымъ она спала, но соблазнъ былъ слишкомъ великъ: то подвалъ, сырость, вонь, грязь, кричащія дѣти, пьяный дядя и сосѣди, драки, или чистыя три комнаты съ прислугой, спокойствіе, сытость, угощенія, увеселенія. Все это было хорошо, но писатель ей сталъ противенъ, и она не согласилась и пошла опять къ Аннѣ Кузьминичнѣ, желая сойтись съ кѣмъ нибудь другимъ, молодымъ человѣкомъ. Ее мучало любопытство, какъ это еще бываетъ. Анна Кузьминична свела ее съ новымъ хорошимъ, какъ она говорила, господиномъ. Потомъ она сама сошлась съ студентомъ, у котораго ничего не было. Она ушла отъ тетки, поселилась сама на квартирѣ. Студентъ уѣхалъ лѣтомъ. На квартирѣ, гдѣ она жила, она сошлась съ другой дѣвушкой, которая свела ее съ содержательницей дома терпимости. Въ это время, въ особенности во время связи съ студентомъ, она пріучилась пить и въ нетрезвомъ видѣ согласилась поступить въ домъ.

* № 49 (рук. № 14).

Онъ прочелъ тогда въ первый разъ Confessions Руссо, знаменитую первую его рѣчь, Эмиля и Profession de foi d’un vicaire Savoyard. И въ первый разъ онъ понялъ христіанство и рѣшилъ, что онъ будетъ жить такъ, какъ проповѣдывалъ Pierre и какъ говорило ему его сердце. Онъ тогда составилъ себѣ правила жизни, которыя должны были совершенствовать его тѣло и душу, и старался слѣдовать имъ. Надо было быть внимательнымъ и добрымъ ко всѣмъ людямъ, быть воздержнымъ и дѣятельнымъ. Въ числѣ этихъ правилъ для совершенствованія было раннее вставанье, и это раннее вставанье въ деревнѣ, въ новыхъ мѣстахъ, доставляло ему особенное наслажденіе. Онъ вставалъ иногда въ 3 часа, шелъ купаться, когда еще роса лежала матовая, а солнце еще не выходило изъ за аллеи. Потомъ садился за умственную работу: онъ читалъ;206 потомъ дѣлалъ гимнастику, потомъ207 обѣдалъ, спалъ, потомъ ѣздилъ верхомъ и писалъ свой дневникъ. Онъ былъ юноша способный къ умственному труду, но только тогда, когда онъ самъ избиралъ его, но учиться по заданной программѣ, какъ надо было для экзамена, онъ могъ только съ большимъ трудомъ. Онъ учился и зимой и теперь только потому, что зналъ, что прохожденіе имъ университета есть задуманное желаніе его матери.208

* № 50 (рук. № 19).

Катюша влюбилась въ него и хотя знала, что ей нельзя и мечтать о томъ, чтобы выдти замужъ за богатаго, знатнаго князя, все таки любила его и готова была всячески отдаться ему, чувствовала, что и онъ любитъ ее, хотя и не смѣла признаться себѣ въ этомъ; но Нехлюдовъ былъ невинный мальчикъ, и въ это лѣто онъ только одинъ разъ, и то нечаянно, поцѣловалъ ее.

* № 51 (рук. № 19).

Но онъ былъ не одинъ. У него была мать, больная, слабая, любившая его. Нехлюдовъ зналъ, что женитьба его на горничной была бы несчастьемъ, величайшимъ несчастьемъ для его матери, а можетъ быть, и смертнымъ ударомъ, и потому209 онъ и не позволялъ себѣ ни думать, ни говорить объ этомъ.210 Узнавъ о томъ, что случилось съ сыномъ, Софья Ивановна написала ей. Княгиня Елена Ивановна выписала своего сына за границу и ничего прямо не сказала ему, но онъ видѣлъ, что она взволнована и боится его. Узнавъ объ его намѣреніи отдать отцовскую землю крестьянамъ, она дала на это свое согласіе, несмотря на то, что считала это безуміемъ. Она все была готова сдѣлать для него, только бы онъ не исполнилъ своего намѣренія жениться на Катюшѣ.

** № 52 (рук. № 14).

За эти два года Нехлюдовъ очень много пережилъ и сдѣлалъ два coup de tête,211 какъ называла Елена Ивановна его рѣшительные, измѣнявшіе всю его жизнь поступки. И съ нимъ происходила теперь уже третья метаморфоза, какъ, грустно шутя, говорила про него его мать.

Первый его coup de tête и метаморфоза состояли въ томъ, что212 онъ, вступивъ въ университетъ, изъ аристократа213 сдѣлался214 послѣдователемъ Генри Джорджа и, получивъ небольшое наслѣдство своего отца,215 отдалъ его крестьянамъ, а дядя, его попечитель, не утвердилъ эту его передачу земли до совершеннолѣтія.

Второй coup de tête состоялъ въ томъ, что, окончивъ курсъ кандидатомъ математическихъ наукъ, онъ, вмѣсто того чтобы поступить, какъ хотѣла его мать, въ дипломатическій корпусъ, гдѣ ему обѣщали блестящее положеніе, поступилъ во 2-е отдѣленіе собственной канцеляріи Государя, т. е. въ отдѣленіе законовъ. Поступилъ онъ въ это учрежденіе такимъ образомъ. Въ то время какъ онъ кончилъ курсъ, онъ находился въ томъ положеніи внутренняго душевнаго пересмотра, душевной стирки, la grande lessive,216 какъ онъ называлъ это, которое онъ испыталъ тогда у тетушекъ и теперь испытывалъ второй разъ. Окончивъ курсъ, онъ подвелъ счеты самъ съ собой, увидалъ, что онъ очень опустился за эти 2 года — мало работалъ надъ собой, былъ не добръ съ матерью, съ сестрами, увлекался тщеславіемъ, мало работалъ, проводилъ праздно время, забросилъ свои правила и пересталъ писать дневникъ. Теперь онъ рѣшилъ начать новую жизнь, такую, которая бы вся была направлена на нравственную и умственную пользу себѣ и на пользу людямъ. Намѣреніе свое отдать землю отцовскаго имѣнія крестьянамъ онъ исполнилъ, какъ скоро достигъ совершеннолѣтія, несмотря на недовольство дяди и матери. Исполняя желаніе матери, онъ поѣхалъ служить въ Петербургъ. Но службу онъ выбралъ не въ виду личнаго успѣха и выгоды, а въ виду той пользы, которую онъ могъ приносить. Когда рѣшено было, что онъ поѣдетъ служить въ Петербургъ онъ взялъ адресъ календарь и внимательно перечелъ всѣ гражданскія учрежденія. Изо всѣхъ ихъ онъ счелъ самымъ важнымъ то, въ которомъ составлялись законы. Рѣшивъ, что онъ будетъ служить въ этомъ учрежденіи, онъ пошелъ на пріемъ къ Статсъ Секретарю и объявилъ ему о своемъ желаніи служить у него.

Статсъ Секретарь заинтересовался имъ и опредѣлилъ его въ свою канцелярію.

Въ Петербургѣ Нехлюдовъ естественно вступилъ въ высшее общество, гдѣ были связи его отца и матери и гдѣ онъ интересовалъ петербуржцевъ своей непохожей на нихъ оригинальностью и наивностью.

Какъ послѣ перваго духовнаго подъема, происшедшаго въ деревнѣ у тетушекъ, такъ и теперь, послѣ большой стирки при выходѣ изъ Университета, радостное и твердое душевное состояніе понемногу тускнѣло, ослабѣвало, и черезъ годъ Нехлюдовъ опять забылъ свои правила, пересталъ писать дневникъ и сталъ курить, пить, много расходовать денегъ.

Это была вторая метаморфоза, какъ говорила его мать. Не прошло и года послѣ его переѣзда въ Петербургъ, какъ съ нимъ произошла еще третья метаморфоза, и онъ сдѣлалъ 3-ій coup de tête. Метаморфоза состояла въ томъ, что онъ сдѣлался патріотомъ. Coup de tête же состоялъ въ томъ, что при объявленіи войны Турціи онъ, рѣшивъ, что его обязанность въ томъ, чтобы жертвовать собой для защиты угнетенныхъ, вышелъ изъ штатской службы и поступилъ въ военную. Онъ говорилъ, что онъ поступаетъ въ военную службу потому, что онъ не могъ бы оставаться спокойнымъ, внѣ опасности, зная, что люди, наши русскіе, идутъ на смерть за братьевъ; въ глубинѣ же души ему только хотѣлось узнать, что такое война, получить новыя впечатлѣнія, не пропустить чего нибудь, что могло случиться съ нимъ, и, главное, выказаться передъ своими высокопоставленными знакомыми, которые одобряли такіе поступки.

И онъ поступилъ въ полкъ, одѣлся въ мундиръ.

Вступая въ военную службу въ Петербургѣ, онъ, естественно, по своимъ связямъ былъ вовлеченъ поступить въ одинъ изъ самыхъ модныхъ, дорогихъ и развратныхъ гвардейскихъ полковъ.

Подъ предлогомъ того, что поступленіе его во время войны въ военную службу есть самоотверженный поступокъ, онъ прощалъ себѣ и другимъ многое изъ того, что онъ не простилъ бы себѣ прежде, — и потому паденіе его или удаленіе отъ тѣхъ цѣлей жизни, которыя онъ ставилъ себѣ, особенно въ военной богатой средѣ, въ которую онъ вступилъ, шло очень быстро.

Въ это время съ нимъ случилось то, что случается со всѣми молодыми людьми этого круга: частью для здоровья, частью изъ любопытства, частью изъ за желанія удовольствія онъ позналъ нерожающую женщину самымъ пошлымъ, грубымъ образомъ.

Онъ потерялъ въ это время совершенно сознаніе того, что хорошо и что дурно. Все дурное дѣлалось такъ роскошно, красиво, дѣлалось такъ всѣми, что дурное переставало представляться дурнымъ. Чувствовалось какое [то] радостное, веселое освобожденіе отъ всѣхъ прежде чувствуемыхъ нравственныхъ препятствiй. Всѣ дѣлали все дурное съ такой увѣренностью, съ такимъ блескомъ, дѣлали это такіе уважаемые всѣми люди, что, очевидно, нравственныя требованія, прежде стѣснявшія его, были одно недоразумѣніе. Какъ разрѣшалось это недоразумѣніе, онъ не зналъ, но твердо вѣрилъ, что оно разрѣшается какъ то. Если бы оно не разрѣшалось, не могли же бы всѣ эти уважаемые всѣми люди жить такъ.

Вотъ въ этомъ то душевномъ состояніи онъ по дорогѣ заѣхалъ къ тетушкамъ. И тутъ то съ нимъ случилось то ужасное дѣло, про которое онъ старался забыть всѣ эти девять лѣтъ и которое теперь вдругъ въ такомъ ужасномъ видѣ напомнило ему себя.

* № 53 (рук. № 19).

Нехлюдовъ нетолько считался людьми, знавшими его, порядочнымъ и благороднымъ человѣкомъ, но онъ въ дѣйствительности, несмотря на многія и многія совершенныя имъ дурныя дѣла, былъ точно хорошій и нравственный человѣкъ, стоявшій именно въ нравственномъ отношеніи неизмѣримо выше людей своего круга. Правда, что въ это время, именно вскорѣ послѣ смерти своей матери, онъ находился въ такомъ состояніи нравственнаго упадка, до котораго онъ рѣдко доходилъ, но въ глубинѣ души его не переставая жилъ тотъ нетолько порядочный человѣкъ, которымъ его считали люди, но высоконравственный человѣкъ, ставящій выше всего служеніе Богу или нравственное совершенство. Человѣкъ этотъ въ этотъ періодъ его жизни былъ заглушенъ больше, чѣмъ когда нибудь, всѣми маленькими неправдами и ошибками, которыми онъ незамѣтно унижалъ себя. Но нравственный, требовательный къ себѣ человѣкъ былъ живъ.

* № 54 (рук. № 14).

Съ этого времени въ немъ началось то недовольство людьми, высокомѣрное презрѣніе къ нимъ, въ которомъ онъ жилъ теперь. Ему нужно было имѣть высоту, съ которой бы онъ могъ презирать людей и считать себя выше ихъ. И такую высоту давала ему сначала война, военные подвиги — онъ, какъ говорили, отличился на войнѣ и получилъ солдатскаго Георгія и былъ произведенъ скоро въ Офицеры. Потомъ, послѣ войны, такую высоту давало ему петербургское высшее общество, въ которомъ онъ имѣлъ успѣхъ. Потомъ, когда въ этомъ свѣтѣ онъ пересталъ играть роль, когда все, что льстило ему, стало привычнымъ, онъ сдѣлалъ свой послѣдній coup de tête, какъ говорила мать, вышелъ въ отставку и поѣхалъ въ Италію заниматься живописью, которой занимался какъ дилетантъ и къ которой ему говорили, что онъ имѣетъ способности. Но послѣ 2-хъ лѣтъ занятій живописью217 онъ почувствовалъ, что живопись не можетъ заполнить его жизнь, онъ вернулся въ Россію и жилъ съ матерью, ничѣмъ не занимаясь, участвуя въ земствѣ и дворянскихъ выборахъ. Нѣсколько разъ онъ примѣревался жениться, но всякій разъ чувствовалъ недостатокъ того неудержимаго влеченія, которое превозмогаетъ всѣ препятствія, и оставался всѣмъ недовольнымъ, почти все и всѣхъ осуждающимъ, умнымъ, образованнымъ 32-лѣтнимъ холостякомъ. Онъ и самъ думалъ, что онъ презираетъ людей. Въ сущности же, въ глубинѣ души, онъ презиралъ себя. И недовольство людьми, которое онъ высказывалъ, было затаенное недовольство собой, котораго онъ не умѣлъ и не хотѣлъ себѣ высказать.

* № 55 (рук. № 20).

Глава 29.

Неожиданно строгій приговоръ не особенно поразилъ Маслову — во-первыхъ, потому, что послѣ семи мѣсяцевъ острога и общенія съ подслѣдственными и каторжными сама каторга уже не представлялась столь ужасной, какъ прежде; во-вторыхъ, потому, что Маслова давно уже жила только ближайшимъ будущимъ, не вспоминая того, что было прежде и не думая о томъ, что будетъ впереди, въ третьихъ же, и главное, приговоръ мало поразилъ ее потому, что она въ то время, какъ онъ былъ ей объявленъ, была очень голодна.

Теперь, какъ говорятъ, устроено въ нѣкоторыхъ судахъ такъ, что подсудимыхъ и конвойныхъ кормятъ въ судѣ, но въ то время и въ томъ судѣ этого не было, и Маслова, напившись чаю въ острогѣ въ 6 часовъ утра, почувствовала голодъ уже вскорѣ послѣ привода въ судъ; когда же во время перерыва засѣданія конвойные, сидя около нея, закусывали хлѣбомъ и крутыми яйцами, у нея ротъ наполнился слюной, такъ ей захотѣлось ѣсть, но попросить у нихъ было совѣстно. Когда же къ ней пришелъ ея защитникъ, спрашивая ее, гдѣ именно купецъ подарилъ ей перстень, ей такъ хотѣлось ѣсть, что она, не отвѣчая на вопросъ, робко попросила дать ей 20 копѣекъ, чтобы купить булку. Защитникъ поискалъ въ карманѣ, но у него не было меньше трехъ рублей, а это было много. Онъ обѣщалъ размѣнять и принести ей и, распросивъ о томъ, что считалъ нужнымъ, и занявшись дѣломъ, забылъ о ней. Тогда она обратилась съ просьбой къ прохаживавшему мимо нея съ гусиной шеей и головой на бочекъ раболѣпному въ судѣ судебному приставу; но приставъ вдругъ почему-то разсвирѣпѣлъ и, не глядя на нее, съ налившимися кровью глазами закричалъ:

— Какъ же, сейчасъ все брошу, буду тебѣ служить!

Судебный приставъ такъ измучался униженіями, что ему захотѣлось поважничать, и онъ набросился на Маслову. Но, взглянувъ на нее, ему стало жалко.

— Смотритель то вашъ что думаетъ.

— Виновата, я думала что.. — робко сказала Маслова.

— Смотритель вашъ долженъ васъ накормить, — проговорилъ судебный приставъ и ушелъ.

— Ѣшъ, когда голоденъ, — сказалъ тогда чувашинъ рябой, подавая ей полломтя хлѣба съ половинкой яйца.

Она поблагодарила чувашина и только что откусила два раза, какъ ихъ позвали опять въ судъ, и она должна была оставить хлѣбъ на подоконникѣ. И такъ она просидѣла не ѣвши до конца засѣданія. И послѣ засѣданія не могла бы поѣсть (защитникъ, обѣщавшій ей 20 копеекъ, забылъ про нее), если бы не прислала ей денегъ, совершенно неожиданно для нея, Каролина Альбертовна Розанова, ея бывшая хозяйка.

** № 56 (рук. № 15).

12.

По тѣмъ же переулкамъ, по которымъ вели Маслову въ судъ утромъ, провели ее и вечеромъ.

Вечеръ былъ прекрасный. Мостовыя уже были всѣ сухи и кое гдѣ пылили. Конвойныхъ съ арестанткой беспрестанно обгоняли коляски и пролетки ѣдущихъ за городъ. Извощикъ лихачъ, бритый, съ черными усами на сѣромъ жеребцѣ и въ низкой пролеткѣ на шинахъ, на которой сидѣлъ молодой человѣкъ, обнявъ рукой нарядную женщину, совсѣмъ было налетѣлъ на конвойныхъ.

— Легче! Аль не видишь! — крикнулъ на извощика городовой. Но извощикъ не отвѣчалъ, только оглянулся улыбаясь на сѣдоковъ, и сѣдоки что то крикнули и громко засмѣялись.218

Видъ этаго лихача, такого, на которомъ она ѣзжала когда то, и этой женщины, на мѣстѣ которой она могла бы быть, не вызвалъ въ Масловой никакого чувства, ни воспоминаній, ни зависти: она только испугалась, какъ бы не задавили ее.

Ея 6-мѣсячное пребываніе въ тюрьмѣ, послѣ 4-лѣтняго пребыванія въ домѣ терпимости, гдѣ была такая же тюрьма съ вставаньемъ въ 1-мъ часу и сидѣньемъ съ гостями до 3-го, 4-го часа, вывели ее совершенно изъ жизни вольнаго міра. Прежде всѣ интересы ея ограничивались отношеніями съ товарками, съ гостями, съ хозяиномъ, пріобрѣтеніемъ новыхъ нарядовъ и заботами о своей наружности. Теперь, эти послѣдніе 6 мѣсяцовъ въ острогѣ, всѣ интересы сводились къ интересамъ ѣды, питья, куренья, любопытства, сплетенъ о дѣлахъ острога же: начальства, товарокъ и мущинъ, подслѣдственныхъ и каторжанъ, которые ухаживали за содержимыми женщинами, передавая имъ изъ окна записки по ниткамъ и устраивая свиданья во время развѣшиванія бѣлья.219

Теперь, шагая по камнямъ мостовой непривычными къ ходьбѣ ногами, Маслова думала только объ одномъ: какъ бы поскорѣе придти, раздѣться и напиться чая, поѣсть и, главное, закурить.

То, что она приговорена къ каторгѣ за преступленіе, котораго она не хотѣла совершить, мало занимало ее теперь и вовсе не возмущало ее. Она ужъ такъ привыкла къ тому, что все дѣлается не по справедливости, а по какой то случайной прихоти, привыкла ужъ къ тому, что она не властна въ своей жизни, и что ею играетъ какая то невидимая сила. Она знала, что со времени еще родовъ ея, ее захватила какая то неумолимая машина, втянула и продолжаетъ неумолимо мять и терзать ее. То, что ее приговорили къ каторгѣ, чего не ожидала она и ея защитникъ и тѣ ея товарки, которыя знали ея дѣло, что ее теперешній приговоръ ужъ совсѣмъ не занималъ.220 Занимало ее одно: желаніе поскорѣе добраться до острога, въ которомъ она поѣстъ, покуритъ и отдохнетъ и вздохнетъ свободно, безъ этихъ прокуроровъ, сторожей, солдатъ, которые съ утра швыряли ею, какъ вещью, ни разу никто не позаботившись узнать, что она испытываетъ.

Если бы нужно было доказывать незаконность лишенія свободы, то ничто лучше не доказывало бы это, какъ то, что, для того чтобы не подвергать лишенныхъ свободы людей самымъ ужаснымъ, намъ незамѣтнымъ, но очень существеннымъ страданіямъ, люди, взявшіе на себя устройство жизни лишенныхъ свободы людей, должны бы были всю жизнь свою употребить на удовлетворенiе потребностей заключенныхъ.

<Но вотъ люди лишатъ человѣка свободы, посадятъ его въ тюрьму, иногда закуютъ его и рѣшаютъ, что такія-то и такія-то потребности человѣка должны быть удовлетворяемы, но въ опредѣленіи этихъ потребностей ограничиваютъ самымъ малымъ числомъ ихъ и пріурочиваютъ удовлетвореніе этихъ потребностей къ одному опредѣленному времени и мѣсту.> «Человѣку нужно ѣсть, пить, спать, — говорятъ себѣ люди, считающіе себя въ правѣ насиловать людей, — и вотъ мы даемъ ему мѣсто для сна, даемъ ему ѣду, питье и на это опредѣляемъ извѣстное время, даемъ одежду, кровъ, тепло и поэтому, хотя и лишаемъ людей свободы, не отступаемъ отъ человѣколюбія». Но въ этомъ ужасная ошибка:221 человѣкъ не можетъ жить, какъ птица въ клѣткѣ или корова въ стойлѣ на припасенномъ корму, не страдая ужасно.

И птица бьется, и корова мычитъ, но всетаки они не могутъ такъ жестоко страдать, какъ страдаетъ человѣкъ, лишенный свободы и потому возможности удовлетворять законнымъ потребностямъ своей сложной человѣческой природы.

Человѣку на свободѣ хочется поѣсть, онъ поѣстъ, не хочется — онъ подождетъ, зная, что онъ найдетъ пищу. Когда ему захочется работать — онъ работаетъ, хочется лежать — онъ лежитъ, хочется спать — онъ спитъ, хочется встать — онъ встаетъ, хочется пѣть — поетъ, хочется быть одному — остается одинъ, хочется покурить, выпить, поговорить — онъ все это можетъ сдѣлать. Здѣсь онъ лишенъ всего этаго. Ѣсть, спать и не спать онъ долженъ въ одно опредѣленное время. Если онъ не хочетъ спать — онъ долженъ лежать, если онъ хочетъ спать — онъ долженъ вставать.222 Большей частью не долженъ и работать, исключая того, что ему велятъ. Жизнь эта такъ ужасна, что если бы исполнялись требованія тѣхъ, которые считаютъ себя въ правѣ лишать людей свободы и при этомъ думаютъ, что въ этомъ нѣтъ ничего жестокаго, то заключенные еще гораздо быстрѣе, чѣмъ теперь, умирали бы отъ тоски и нужды.

Начальство, высшее начальство, отъ министровъ и прокуроровъ до смотрителей остроговъ, професируя человѣколюбіе, дѣлаетъ все для того, чтобы сдѣлать положеніе несчастныхъ заключенныхъ хуже. Оно въ высшихъ сферахъ придумываетъ правила порядка самаго ужаснаго быта для заключенныхъ, а въ низшихъ сферахъ просто крадетъ муку, дрова, сукно, работу арестантовъ. Въ большинствѣ тюрьмъ на человѣка приходится не болѣе 1 фунта муки въ видѣ нездороваго сырого хлѣба, краденной же мукой выкармливаютъ свиней. Топятъ такъ мало, что рѣдко бываетъ больше 8°; халаты из сукна такого рѣдкаго, что оно не грѣетъ. Работать заставляютъ мастеровъ на себя. Крадутъ деньги заключенныхъ, бьютъ ихъ. Высшее же начальство, министры, прокуроры, крадутъ жалованье, которое они получаютъ за наблюденіе надъ тюрьмами, и не наблюдаютъ ничего, предоставляя все ближайшимъ начальникамъ, которые смотрятъ на острож[ныхъ] какъ на своихъ крѣпостныхъ, дающихъ хорошій доходъ.

Но несмотря на доброту сторожей, исправляющихъ зло начальниковъ, заключенные переносятъ тяжелыя мученія, особенно тогда, когда они по какому нибудь случаю выступаютъ изъ обычной колеи жизни. Такъ, напримѣръ, когда ихъ отправляютъ въ судъ или на поѣзда желѣзныхъ дорогъ.

Я знаю, напримѣръ, случай, когда въ одинъ день въ партіи, которую посылали на Нижегородскую станцію для отправки, умерло въ одинъ день два человѣка. Послѣ 6223-мѣсячнаго сидѣнья безъ воздуха въ сырыхъ стѣнахъ ихъ провели впродолженіи 4-хъ часовъ въ жаркій день по раскаленной мостовой, и двое умерло, остальные пришли еле живые. Тоже бываетъ зимою, когда ихъ ведутъ въ судъ. Ихъ ведутъ иногда въ 30° морозы безъ теплой одежды, держутъ въ холодныхъ сѣняхъ и т. п.

Я никого не хочу ни обвинять, ни обличать, я хочу только сказать, что нельзя такъ поступать съ людьми, какъ поступаютъ съ такъ называемыми преступниками, лишая ихъ свободы и отдѣляя отъ всѣхъ людей. Вѣдь если бы свободный человѣкъ шелъ по улицѣ шатаясь отъ слабости, прохожіе остановили бы его, спросили бы его, ѣлъ ли онъ, пилъ ли, дали бы ему то, что ему нужно, да онъ и самъ бы спросилъ. Но когда его ведутъ два конвойные, никто не можетъ подойти къ нему, и онъ не можетъ подойти ни къ кому. Конвойнымъ же только одно приказано: стрѣлять въ него или колоть его, если онъ побѣжитъ. Разговаривать же съ ними имъ запрещено. Тоже самое происходитъ и въ острогѣ. Его, заключеннаго, никуда не пускаютъ и къ нему никого не пускаютъ, всѣ же нужды его взялись удовлетворять тѣ, которые посадили его. Но развѣ они могутъ удовлетворить одной сотой его законныхъ нуждъ сырымъ хлѣбомъ, температурой 8° и побоями всѣхъ начальниковъ? Если бы начальство хотѣло точно удовлетворить хоть малой долѣ самыхъ законныхъ его нуждъ, имъ бы надо, сотнямъ тысячамъ чиновниковъ, безотлучно жить въ острогѣ. А они заглядываютъ туда, какъ начальство, разъ въ мѣсяцъ. И потому заключенные всегда страшно страдаютъ.224 И одно хоть сколько нибудь смягчаетъ эти страданія, что дѣлаетъ возможной ту ужасную жизнь, которая предписана и ведется въ тюрьмахъ, — это простая доброта самыхъ низшихъ служащихъ: смотрителей, сторожей, которые всегда съ заключенными и которые по добротѣ отступаютъ отъ тѣхъ правилъ, которые пишутъ тѣ, которые никогда не бываютъ въ острогѣ и воображаютъ, что можно, лишая людей свободы и не заботясь о нихъ, быть человѣколюбивымъ. Эти то благодѣтели острожныхъ одни дѣлаютъ жизнь въ тюрьмахъ возможною, отступая отъ предписаній начальства и допуская и въ тюрьмѣ ту свободу, безъ которой не можетъ жить человѣкъ, допуская общеніе заключенныхъ между собой, свою пищу, свою одежду, постель, игры, пѣсни, табакъ, вино даже, всякія работы для себя и свѣтъ по ночамъ и общеніе съ внѣшнимъ міромъ.

Такимъ благодѣтелемъ для Масловой оказался въ этотъ день даже конвойный чувашинъ. Онъ разрѣшилъ ей идти тише и взялъ ей булку, которую она съѣла дорогой. Послѣ 6-мѣсячнаго сидѣнья она такъ устала отъ этаго двойного путешествія изъ замка въ судъ и изъ суда въ замокъ, что она, когда ее привели къ воротамъ, и конвойный позвонилъ, она привалилась къ стѣнкѣ и вошла только тогда, когда надзиратель крикнулъ на нее:

— Барышня наша замаялась. Ну, иди, иди. Развились завитки то, — прибавилъ онъ, указывая на ея мокрые отъ пота и прилипшіе ко лбу волоса.

Она посидѣла въ сѣняхъ, пока ходили въ контору. Прошли арестанты со двора съ лопатами. Одинъ былъ тотъ самый Костиненко, который посылалъ ей записки, въ которыхъ изъяснялся въ любви.

— Ну что, оправдали?

— Проходи, проходи, не твое дѣло, — сказалъ смотритель.

Маслова сидѣла, снявъ платокъ и оправляя волосы.

— Нѣтъ.

— Что жъ, куда?

— Каторга.

— Вона! Касацію надо.

— Проходи, говорятъ.

Черезъ 5 минутъ вернулись изъ конторы, и Маслова наконецъ очутилась дома, въ своемъ коридорѣ, въ своей камерѣ.225

Было самое время чая. Въ коридорѣ, къ кубу съ горячей водой, подходили и отходили съ чайниками арестантки. Шелъ неумолкаемый, въ много голосовъ, женскій говоръ и крикъ. Въ камерѣ всѣхъ подслѣдственныхъ было человѣкъ 30. Всѣ они сами собой раздѣлились на группы человѣка по 4, по три и такъ, этими группами, и пили чай тѣ, у кого былъ чай. Были и такія, у которыхъ не было чая, — это тѣ, которыхъ только что приводили. Вообще въ камерѣ постоянно шло движенье. Одни выбывали, другія прибывали.226

— Что долго такъ? — еще въ коридорѣ, отходя отъ куба съ мѣднымъ чайникомъ, окликнула входящую Маслову ея товарка, Авдотья Степановна, невысокая, полная женщина лѣтъ 50, всегда говорившая громко, точно она кричала.

Она судилась за корчемство. Ее посѣщали ея дѣти и носили ей чай сахаръ и всякіе гостинцы. У нея были и деньги. Но ее уважали всѣ въ камерѣ не только за ея деньги и достатокъ, но за рѣшительный, правдивый характеръ. Въ томъ, что она не была преступница, но достойная уваженія женщина, была убѣждена не только она и всѣ ея товарки, но и надзирательница и смотритель. Одѣта она была въ ситцевое старое платье, разстегнутое сзади. На сѣдѣющей головѣ не было платка.

— Что долго? какъ разъ къ чаю привалилась. Иди, — сказала она, проходя быстрыми шагами мимо Масловой и поддерживая другой рукой раскачавшійся и плескавшій кипяткомъ чайникъ. — Что же, оправдали? — крикнула она, устанавливая чайникъ на полотенце на нарахъ.

— Нѣтъ, — только проговорила Маслова, садясь подлѣ нея на нары, и тотчасъ же закуривая папироску. Ея туфли сбились на сторону и намяли ей пятку.227

— Не тужи, касатка, — сказала старуха, утромъ провожавшая ее. — Вездѣ люди живутъ.

Старуха эта была въ ихъ чайной компаніи. Старуха эта, мѣщанка, судилась за228 пріемъ краденныхъ вещей. Она развязывала полотняный узелокъ, въ которомъ у нея былъ чай и сахаръ.

— Отбила ноги, я чай?229

Маслова между тѣмъ разувалась и раздѣвалась. Эта камера, съ кричащимъ въ ней народомъ, съ тяжелымъ запахомъ людского пота и дыханія, съ своими голыми нарами казалась ей радостнымъ пристанищемъ послѣ суда съ прокуроромъ и чуждаго города, по которому она два часа по серединѣ улицъ шагала между конвойными. Она облегчительно вздохнула, какъ добралась до своего мѣста съ правой стороны отъ двери и, раздѣвшись, тотчасъ же легла на нары, заложивъ обнаженныя, еще красивыя полныя руки подъ голову. Она закрыла глаза и, несмотря на страшный шумъ и говоръ кругомъ въ камерѣ, — особенно кричала цыганка, бранившаяся съ сосѣдками въ лѣвомъ углу камеры, — забылась и на минуту заснула. Но визгъ цыганки и крикъ многихъ голосовъ разбудилъ ее.

— Что жъ, Любаша, будешь пить? — обратилась къ Масловой, какъ только она открыла глаза, четвертая компаньонка ихъ чая, Маша, дѣвушка, дочь дьячка, обвинявшаяся въ убійствѣ своего ребенка, самый близкій человѣкъ Масловой. Это была средняго роста, бѣлокурая, съ самымъ обыкновеннымъ русскимъ лицомъ дѣвушка, въ полосатомъ ситцевомъ платьѣ, съ большой косой. Всегда тихая, кроткая, робкая Маша пробыла двѣ недѣли въ этой камерѣ и съ самаго перваго прихода своего полюбила Маслову и старалась всячески служить ей и облегчить ей жизнь.

— Чай хорошій. Налить?

— Ну, налей, чтоль, — сказала Маслова, подбирая ноги.

Чайникъ съ двумя кружками и чаш[кой] стоялъ на полотенцѣ, на краю наръ. Съ одной стороны сидѣла Степановна, закусывая калачемъ, съ другой старуха, пившая съ блюдечка. Маша сидѣла напротивъ на узлѣ и разливала.

— Чтожъ это они? — спросила Маслова про крикъ въ лѣвомъ углу.

— А кто ихъ разберетъ. За надзирателемъ пошли. Не подѣлили чего то. Да пьяна опять. Хоть бы вино на время въ другую камеру посадили. А то все съ ней вмѣстѣ. Скучно ей одной будетъ?

— Кому, вину то?

— Оно найдетъ товарищей. Вишь, распѣваетъ.

И обѣ старухи засмѣялись; засмѣялась и Маша. Степановна неодобрительно покачала головой.

Пришелъ надзиратель, что то разсудилъ, кому то пригрозилъ и увелъ съ собой растрепанную и отчаянно кричащую цыганку. Въ камерѣ относительно затихло.

Маслова выпила кружку чая, поѣла калача, оживилась и стала разсказывать своимъ пѣвучимъ голосомъ, какъ ее судили, какъ говорилъ прокуроръ и судьи и какъ приговорили ее къ каторгѣ. И какъ только выговорила слово каторга, опять заплакала.

— То то слѣпые, — сказала Степановна — кого надо осудить, оправдаютъ, кого надо оправдать, осудятъ. Видно, застилаетъ глаза мзда. Будешь230 еще пить? Я засыплю.

Въ серединѣ чая послышался звонокъ внизу и свистокъ. Это значило — повѣрка. Всѣ вышли въ коридоръ. Вошелъ дежурный офицеръ съ надзирателями. Всѣ арестантки стали парами, въ два ряда. Второй рядъ клалъ руки на плечи первого ряда. Степановна стала позади Ивановны (старухи, судящейся за пріемъ краденаго), Маша — позади Масловой, и обѣ положили руки на плечи стоявшихъ впереди. Надзиратель перекликнулъ всѣхъ, сосчиталъ и вышелъ. Двери заперли, внесли вонючую парашку. Теперь надо бъ было ложиться.

Лежали пары тоже вмѣстѣ: Степановна съ Ивановной, Маша съ Масловой. Всѣ раздѣлись и лампу завернули. Прежде чѣмъ ложиться, всѣ стали молиться. Ивановна молилась особенно долго. Маслова помолилась своей привычной молитвой: Богородица и Отче нашъ, которымъ она не приписывала никакого значенія, но повторяла по привычкѣ. Маша молилась длиннѣе. Когда Ивановна легла тоже, скрипя на своихъ доскахъ, между ними начался тихій разговоръ, какъ всегда по ночамъ, прежде чѣмъ засыпать. Такіе же разговоры велись и въ другихъ концахъ камеры. Всѣ лежали. Не лежала только одна дѣвушка, взятая недавно въ городѣ за воровство. Она зажгла огарокъ въ бутылкѣ и старательно шила. Она готовила себѣ новое платье на завтрешнюю обѣдню. Сидѣла еще женщина, снявшая рубаху и давившая насѣкомыхъ.

Спали только женщины двѣ, три: дурочка и231 толстая жидовка, которыя всегда спали. Остальныя же всѣ кучками говорили негромко; изрѣдка слышался смѣхъ. Пензенская, какъ ее звали, обвиняемая232 въ участіи въ воровствѣ шайкой, какъ всегда, чахоточно кашляла въ своемъ углу.

Въ кружкѣ, въ которомъ была Маслова, шелъ разговоръ о новостяхъ дня. Всѣ нынче мыли полы до вечера. Матрена прошлась въ больницу, притворяясь, что родить хочетъ, но ее освидѣтельствовали, — не приняли. Она сказала смотрителю:

— Рожу здѣсь, вы отвѣтите.

— Хоть троихъ.

Потомъ разсказывали про записку отъ Костиненки. Еще говорили про то, что завтра ждутъ къ обѣднѣ какого то начальника. Понемногу стали затихать. Маслова долго не спала. Оно говорила съ Машей про то, что она думаетъ о томъ, гдѣ будетъ ея каторга. Маша утѣшала ее. У нея ныли ноги и все слышался голосъ прокурора. Наконецъ и она заснула.

Во снѣ она видѣла, чего давно не видала: себя въ Пановѣ, будто она стираетъ бѣлье и положила на берегъ, а собаки все утащили, и она бѣгаетъ за ними и не можетъ собрать. Къ утру она крѣпко заснула. Въ 5 часовъ разбудилъ звонокъ и свистокъ. Уже многіе поднялись и шли въ коридоръ мыться. Воздухъ быль вонючій, густой. Маслова поспѣшно одѣлась и вышла на повѣрку. Послѣ повѣрки, не успѣли покурить и напиться чая, какъ позвали къ обѣдни. За обѣдней опять видѣлась съ Костиненко. Священникъ читалъ проповѣдь. Пѣвчіе пѣли хорошо. Слышно было, что принесено было много подаяній. Посѣтителей Маслова не ждала. Ее посѣщала Настя, дѣвушка отъ Розанова, любившая ее и приносившая ей денегъ и платье. Но Настя уѣхала теперь въ Калугу. И Маслова не ждала никого. Такъ что, когда надзирательница въ числѣ вызванныхъ лицъ на свиданье назвала и ее, она очень удивилась. Удивилась и обрадовалась. Свиданья, съ кѣмъ бы ни было, были одно изъ самыхъ радостныхъ событій въ острожной жизни. Она надѣла кофточку и пошла съ другими въ пріемную комнату. Вызывалъ ее на свиданіе Нехлюдовъ.

* № 57 (рук. № 19).

И началась служба. <Стояли тысячи измученныхъ и мучимыхъ мущинъ и женщинъ, лишенныхъ человѣческаго образа и охраняемыхъ людьми въ мундирахъ съ тесаками, саблями и штыками, и для утѣшенія совершалась христіанская молитва — церковная служба, въ которой имъ, хотя и съ нѣкоторыми ограниченіями, позволялось принять участіе.>233

Служба началась съ того, что дьячекъ, приготовивъ жаровню съ ладаномъ и горячую воду и доставъ изъ шкапа ризу, приготовилъ ее для священника. Потомъ онъ сталъ на клиросъ и началъ по старой, затасканной книгѣ234 такъ скоро читать что то, что никакъ нельзя было понять, что онъ читаетъ. В извѣстныхъ мѣстахъ онъ махалъ рукою и кланялся, и всѣ арестанты дѣлали тоже. Въ серединѣ этого чтенія,235 въ церковь вошелъ легкими быстрыми шагами священникъ съ длинными расчесанными волосами и236 мимо арестантовъ, кланяясь имъ и махая крестообразно рукой надъ тѣми, которые подходили къ нему, прошелъ237 въ дверь, на которой, на голубомъ фонѣ, былъ изображенъ юноша съ длинными волосами и крыльями, за золоченую перегородку и тамъ сверхъ своего платья, шерстянаго кафтана съ широкими рукавами, надѣлъ еще парчевый фартукъ и тотчасъ же сталъ, махая рукой и кланяясь, бормотать какія-то непонятныя, какъ и дьячокъ, слова.238 Потомъ онъ подошелъ къ столу, покрытому обшитымъ галуномъ чахломъ и, засучивъ рукава, влилъ прежде въ золоченую чашку воды и вина и потомъ, взявъ пять маленькихъ хлѣбцевъ, которые стояли на столѣ, и ножичкомъ началъ вырѣзать изъ нихъ кусочки и старательно раскладывать ихъ въ извѣстномъ порядкѣ на особенное блюдцо. Изъ перваго хлѣбца кусочекъ онъ положилъ въ середину. Кусочекъ этотъ означалъ агнца, изъ 2-го хлѣбца вынутый кусочекъ означалъ Божью матерь. Изъ третьяго239 хлѣбца священникъ вынулъ 9 кусочковъ: одинъ въ честь Іоанна Предтечи, другой въ честь пророковъ, 3-ій въ честь Апостоловъ, 4-ый — Святителей, 5-ый — мучениковъ, 6-ой — Преподобныхъ, 7-ой — безсребренниковъ, 8-ой — Богоотца Іоакима и Анны и 9-ый — святаго дня.240 Изъ четвертаго хлѣба священникъ вырѣзалъ еще больше кусочковъ для того, чтобы были здоровы православные христіане вообще и особенно тѣ, кто за это заплатилъ.241 Изъ пятаго хлѣбца священникъ вынулъ тоже нѣсколько кусочковъ, для того что бы на томъ свѣтѣ спаслись тѣ, за кого заплатили деньги. Уложивъ всѣ кусочки вокругъ перваго, священникъ закрылъ всѣ ихъ тремя разными расшитыми салфетками.

Потомъ, когда все это было устроено, священникъ надѣлъ парчевый мѣшокъ съ дырой для головы и прокричалъ242 что то непонятное; и тогда дьячекъ, вмѣсто того чтобы читать скороговоркой, какъ прежде, началъ, напротивъ, пѣть, такъ растягивая слова, что никакъ нельзя было понять, чего онъ собственно хочетъ. Кромѣ дьячка, также на распѣвъ растягивали слова выбранные для того арестанты.243 Иногда пѣвцы замолкали, и тогда священникъ кричалъ изъ за перегородки непонятныя слова и244 опять начиналось пѣніе. Потомъ, послѣ того какъ было прочтено изъ Апостоловъ и изъ Евангелія одно изъ самыхъ ненужныхъ и неимѣющихъ никакого отдѣльнаго значенія мѣстъ такимъ голосомъ, что ничего нельзя было понять, задернулась занавѣска, и священникъ что-то усиленно хлопоталъ за перегородкой, точно онъ натуживался. Хоръ же и дьячекъ запѣли самую непонятную, а если растолковать ее, то глупую пѣсню, и тутъ всѣ стали падать на колѣни и вздыхать. Вообще, какъ священникъ, такъ и начальство и всѣ присутствующіе, особенно усиленно начинали класть поклоны и махать рукой всякій разъ, какъ только священникъ показывалъ чашку съ виномъ и кусочками. Подразумѣвалось, что въ этихъ кусочкахъ была особенная сила, и что отъ того, что были произнесены извѣстныя слова и произведены извѣстныя дѣйствія, кусочки превратились въ тѣло, а вино въ кровь.

Потомъ, после многихъ245 непонятныхъ криковъ священника о томъ, что Богъ не одинъ, а три, а все таки одинъ, онъ закричалъ что-то про двери и объявилъ, что хлѣбъ и вино стали кровью и тѣломъ. И хотя всѣ видѣли, особенно тѣ, которые глотали эти кусочки, и главное, священникъ, который всегда съѣдалъ ихъ и выпивалъ вино, что кусочки оставались кусочками и вино виномъ, предполагалось, что было чудо и что изъ хлѣба и вина стали тѣло и кровь. Потомъ священникъ объявилъ, что очень хорошо прославлять родившую Христа дѣвушку Марію, которая удостоена большей чести, чѣмъ какіе то херувимы, и большей славы, чѣмъ какіе то серафимы, именно за то, что она,246 не нарушивъ дѣвственности, родила Бога. Потомъ, послѣ многихъ еще такого же рода словъ, священникъ вышелъ съ прикрытой салфеткой золоченой чашкой, въ которой были положены всѣ кусочки, и всѣ упали на колѣни. Нѣкоторые же изъ арестантовъ, и въ томъ числѣ Дуничка, вышли впередъ, подошли къ священнику, и онъ сталъ имъ давать изъ ложечки въ ротъ по кусочку, тѣмъ, которые считались, по словамъ священника, святыми: святая — святымъ.247 Дуничка всегда говѣла, когда только могла, такъ какъ это доставляло ей случай повидаться съ мущинами и передавать имъ записки.248 Потомъ еще покричали, попѣли, помянули Царя, его родныхъ, потомъ архіерея именно этого города и всякое начальство, и священникъ, выпивъ все вино, въ веселомъ расположеніи духа вынесъ золоченое изображеніе того креста, на которомъ вмѣсто висѣлицы казнили Іисуса Христа, и всѣ, сначала начальство и ихъ семьи, а потомъ арестанты, подходили и цѣловали это золотое изображеніе казни, a затѣмъ руку священника, который держалъ его.

Въ этомъ состояло христіанское богослуженіе, къ которому, для ихъ утѣшенія были допущены арестанты. И какъ ни нелѣпо, какъ ни кощунственно было это249 языческое идолопоклонство, это богослуженіе, оно, особенно здѣсь, въ острогѣ, поражало своей [не]цѣлесообразностью. Вѣдь нельзя же было здѣсь тѣмъ людямъ, которые сейчасъ находились възаперти, въ кандалахъ, подъ страхомъ плетей, открыть то, въ чемъ состоитъ ученіе Христа; нетолько нельзя было открыть, но надо было сдѣлать такъ, чтобы люди эти никогда этого не узнали. Вѣдь слишкомъ больно бы было этимъ людямъ знать, что всѣмъ имъ, людямъ, дано ученіе любви и братства, и есть такіе злодѣи, которые, противно этому ученію, мучатъ ихъ. Одно средство было не допустить до людей знанія смысла этого спасающаго родъ человѣческій ученія. И вотъ этимъ людямъ и предлагается это вѣками выработанное, грубое языческое поклоненіе отчасти идоламъ, отчасти волхованіямъ жрецовъ, которое называется христіанскимъ богослуженіемъ, вмѣсто того ученія братства, любви, непротивленія, за которое умеръ Христосъ.250 Большинство арестантовъ прямо не вѣрило въ то, что это законъ Бога, и только притворялись, что вѣрятъ. Малая же часть не то что вѣрили, а подчинялись производимому на нихъ гипнозу и даже умилялись, слушая, созерцая всѣ эти грубые обманы.

Маслова принадлежала къ первымъ. Она не вѣрила ни во что и крестилась и кланялась только потому, что всѣ такъ дѣлали, но оставалась совершенно холодной.

При выходѣ вахтеръ въ числѣ другихъ вызвалъ и ее, объявивъ ей, что къ ней посѣтитель и чтобы она шла въ пріемную.

* № 58 (рук. № 19).

Пришелъ начальникъ тюрьмы — толстый, румяный капитанъ съ орденами и нафабренными большими усами, и его жена въ шляпкѣ, и подростокъ дѣвочка, и маленькій мальчикъ въ матроской курточкѣ; пришли и еще два офицера и стали немного позади его, нѣсколько постороннихъ женщинъ, фельдшеръ и его жена, жены сторожей, потомъ дѣти и тѣхъ женщинъ, которыя шли за мужьями. Были и мущины, пришедшіе къ женамъ. Тутъ былъ мужъ Федосьи въ лаптяхъ, пріѣхавшій проститься съ ней изъ деревни. Сзади, направо за рѣшеткой, стояло море арестантовъ въ одинакихъ халатахъ, съ бритыми головами и въ кандалахъ. Налѣво были женщины въ такихъ же халатахъ и повязанныхъ на головѣ косынкахъ.

Церковь была выстроена въ острогѣ для удовлетворенія религіозныхъ требованій арестантовъ. Религія, которую исповѣдывали и арестанты и тѣ, которые содержали ихъ, была религія Христа, та религія, которая, по словамъ Христа, состоитъ въ томъ, чтобы не дѣлать другому чего не хочешь, чтобы тебѣ дѣлали, въ прощеніи всѣхъ, въ томъ, чтобы, не только не убивать, но не дѣлать насилія, не бранить никого, въ томъ, чтобы считать всѣхъ братьями, любить всѣхъ, даже враговъ.

И вотъ въ этой церкви для тѣхъ людей, которые были опозорены, измучены и не переставая унижаемы, оскорбляемы, мучимы, было устроено тѣми людьми, которые ихъ унижали, оскорбляли, мучали, слѣдующее христіанское богослуженіе.

Приходили въ эту церковь особенно для этого воспитанные и получающіе за это жалованье, особенно одѣтые люди и передъ всѣми зрителями производили воображаемое чудо, состоящее въ томъ, что нѣсколько кусочковъ бѣлаго хлѣба и полубутылка вина будто бы превращались въ кровь и тѣло давно уже умершаго человѣка и этимъ превращеніемъ содѣйствовали какъ тѣлесному, такъ и душевному здоровью всѣхъ, не только тѣхъ, которые глотали эти кусочки, но и присутствующихъ при этомъ, и преимущественно тѣхъ, имена которыхъ при этомъ произносились, и вмѣстѣ съ тѣмъ и спасенію всѣхъ умершихъ, особенно тѣхъ, имена которыхъ при этомъ произносились. Несмотря на то, что тѣ, которые глотали эти кусочки, очень хорошо знали, что превращенія никакого не совершается, предполагалось, что оно совершается невидимо и тѣмъ болѣе удивительно и доказываетъ справедливость, важность совершаемаго чуда.

Богослуженіе это происходило такъ. Прежде всего пришелъ дьячекъ и приготовилъ горячую воду, жаровню съ ладаномъ, хлѣбы, вино, досталъ изъ шкапа ризу и стихарь для священника и дьякона. Потомъ сталъ на клиросъ и началъ по старой, затасканной книгѣ такъ скоро читать славянскія молитвы, но такъ, что никакъ нельзя было понять, что онъ читалъ. Въ извѣстныхъ мѣстахъ онъ, не останавливаясь, махалъ рукою и кланялся, и всѣ присутствующiе дѣлали тоже. Въ серединѣ этого чтенія въ церковь вошелъ легкимъ, быстрымъ шагомъ священникъ съ длинными расчесанными волосами,251 зашелъ черезъ дверь (на которой на голубомъ фонѣ былъ изображенъ юноша съ длинными волосами и крыльями) за золоченую перегородку. Тамъ онъ надѣлъ сверхъ своего платья — шерстянаго кафтана съ широкими рукавами — еще парчевый фартукъ и тотчасъ же,252 ставъ къ столу, покрытому обшитымъ галуномъ чехломъ, и, засучивъ рукава, началъ вырѣзать изъ бѣлаго хлѣба кусочки и раскладывать ихъ въ извѣстномъ порядкѣ. Всѣхъ хлѣбцовъ было пять. Изъ перваго хлѣбца онъ вырѣзалъ одинъ кусочекъ и старательно положилъ его въ самую середину... Этотъ кусочекъ долженъ былъ означать агнца, приносимаго въ жертву Евреями, и вмѣстѣ съ тѣмъ самого Христа. Подразумѣвалось, что изъ втораго хлѣбца вырѣзанный кусочекъ былъ вырѣзанъ въ честь Богородицы. Изъ третьяго хлѣбца было вырѣзано девять кусочковъ: одинъ — въ честь Іоанна Предтечи, другой — въ честь пророковъ, третій — въ честь Апостоловъ, четвертый — въ честь святителей, пятый — въ честь мучениковъ, шестой — въ честь преподобныхъ, седьмой — въ честь безсребренниковъ, восьмой — въ честь Іоакима и Анны, девятый — въ честь святого дня. Всѣ эти кусочки были положены кругомъ перваго. Изъ четвертаго хлѣбца вынуто еще больше кусочковъ въ знакъ здоровья православныхъ христіанъ вообще и особенно тѣхъ, имена которыхъ при этомъ произносятся.253 Изъ пятаго вынуто тоже много кусочковъ въ знакъ спасенія на томъ свѣтѣ тѣхъ, имена которыхъ тоже произносятся.

* № 59 (рук. № 18).

Передъ отъѣздомъ своимъ изъ города онъ выхлопоталъ у тюремнаго начальства переводъ Масловой въ отдѣльную камеру. Онъ думалъ, что ей тамъ будетъ лучше. Прислалъ ей туда бѣлья, чаю и книги. Книги были: Тургеневъ, «Отверженные» В. Гюго и Достоевскій.

Когда онъ, вернувшись изъ деревни, пріѣхалъ въ острогъ, Катюша встрѣтила его, какъ въ прежніе раза: сдержанно, холодно и застѣнчиво. Застѣнчивость эта еще увеличилась отъ того, что они были одни.

Когда онъ вошелъ, она лежала на постели и спала.

— Ахъ, вы? — сказала она. — Что же, съѣздили?

— Да, съѣздилъ, былъ въ Пановѣ и вотъ привезъ вамъ. Помните?

Онъ подалъ ей фотографическую карточку.

Она взглянула, нахмурилась и отложила въ сторону.

— Я не помню этого ничего. — А вотъ что напрасно вы меня перевели сюда.

— Я думалъ, что лучше: можно заниматься, читать.254

Она молчала.

— Что же, вы читали?

— Нѣтъ.

— Отчего же?

— Такъ, скучно.

Она не смотрѣла на него и отвѣчала отрывисто.

— Вы нездоровы, можетъ быть?

— Нѣтъ, здорова.

— Скоро теперь пойдетъ партія. Я бы желалъ, чтобы бракъ нашъ здѣсь совершился.

Она молчала.

— Что жъ вы думаете?

— Я ничего не думаю.

— Можетъ быть, я вамъ помѣшалъ?

— Нѣтъ, ничего.

— Ну, такъ прощайте. Я вижу, вы нынче не въ духѣ. — сказалъ Нехлюдовъ улыбаясь.

Она не отвѣтила на его улыбку улыбкой, и не успѣлъ онъ выйти въ дверь, какъ она, подложивъ руку подъ щеку, опять легла на кровать.

* № 60 (рук. № 18).

— Зачѣмъ думать о прежнемъ, Катюша. Помнишь, мы съ тобой говорили о Богѣ. Вѣришь ли ты въ Бога?255

— Какой Богъ? Нѣтъ никакого Бога, — съ злобой вскрикнула она. — И все вы притворяетесь. Вотъ когда вамъ нужна была я, тогда приставали; погубили — бросили. Ненавижу я васъ. Уйдите вы отъ меня. Не могу я съ вами быть. Я каторжная. Мнѣ хорошо. А я вамъ мука. Перестаньте вы меня мучить.256

Бога? Какого Бога? Вотъ вы бы пожили такъ, какъ я жила у крестной, когда рожала, а вы въ мундирѣ щеголяли, за другими женщинами бѣгали, развращали. А я, больная, безъ хлѣба была. Ты мной хочешь спастись. Ты мной въ этой жизни услаждался, мной же хочешь и на томъ свѣтѣ спастись. Противенъ ты мнѣ, и очки твои, и плѣшь твоя, и жирная, поганая вся рожа твоя! Уйди, уйди ты! — Она вскочила, потрясая руками, съ искаженнымъ лицомъ. — Ха, ха, ха, ха! — захохотала она истерическимъ хохотомъ и упала на постель.

Нехлюдовъ ничего не говорилъ и ждалъ, чѣмъ это кончится. Онъ подошелъ къ ней близко и послѣ колебанія, дотронуться до нея или нѣтъ, робко положилъ ей руку на голову. Она отстранилась отъ него:

— Оставьте, оставьте, пожалуйста! Пожалуйста, уйдите. Нехлюдовъ молча вышелъ.

** № 61 (рук. №№ 18, 23).

До отъѣзда партіи Катерина прожила въ лазаретѣ и оказалась очень хорошей сидѣлкой. Передъ самымъ отъѣздомъ Нехлюдовъ опять повторилъ ей свое предложеніе, но она еще рѣшительнѣе отказалась.

Рано утромъ начались приготовленія и прощанія, и въ 8 часовъ всю партію повели на вокзалъ и посадили въ вагоны съ рѣшетками.257

Нехлюдовъ проводилъ ихъ и черезъ недѣлю, окончивъ дѣло Натальи, поѣхалъ за ними.

Переѣздъ по желѣзной дорогѣ, на пароходѣ и потомъ шествіе по этапамъ, въ особенности это шествіе по этапамъ, и притомъ на каторгѣ, представляли новыя и все новыя и такія ужасныя подробности, которыхъ онъ никогда не могъ бы себѣ представить. Ужасно было то, что были собраны люди не болѣе безнравственные, чѣмъ всѣ остальные (въ этомъ, чѣмъ дальше онъ вращался между ними, тѣмъ больше убѣждался), не безнравственные, но болѣе впечатлительные, страстные, чѣмъ большинство. Были собраны эти люди, наложено на нихъ клеймо позора, т. е. отнято отъ нихъ самое сильное, сдерживающее людей свойство — стыдъ (каторжнику уже нечего стыдиться), потомъ всѣ поставлены въ самыя трудныя для человѣка условія полной праздности и отданы въ полную безконтрольную власть самыхъ грубыхъ людей, начальниковъ, которые, отчасти въ виду огражденія себя отъ отвѣтственности, отчасти по нравственному невѣжеству, грубости природы и упоенію властью, выработали среди себя ужасающіе по жестокости пріемы обращенія. И этимъ своимъ обращеніемъ еще болѣе внушаютъ несчастнымъ подвластнымъ имъ людямъ полное отрицаніе какого бы то ни было сдерживающаго начала, полную распущенность нравовъ.

Подъ тѣмъ страшнымъ давленіемъ нужды, страданій, угрозъ, подъ которымъ находились всѣ эти люди, они всегда были въ томъ положеніи, въ которомъ находится человѣкъ, который горитъ или тонетъ. Человѣкъ, самый нравственный, когда горитъ или тонетъ, наступитъ на другаго человѣка, схватитъ его за волосы. Точно также и всѣ эти несчастные. Они такъ измучены, что они безъ зазрѣнія совѣсти дѣлаютъ то, что на волѣ считали бы немыслимымъ.

Начальники обирали деньги, принадлежавшіе преступникамъ, отнимали пожертвованное, заставляли на себя работать, крали на одеждѣ, на пищѣ, на дровахъ, на лѣкарствахъ, моря ссылаемыхъ холодомъ, дурной пищей, черезсильной работой. Били, насиловали, распоряжались всѣми подвѣдомственными, какъ своими рабами. И дѣйствительно, это были полные рабы тѣхъ, кому они поручались. Какъ только люди дѣлались острожными, каторжными, такъ они отрѣзались отъ всего міра и дѣлались добычей своего ближайшаго начальника.

Интересы заключенныхъ и пересылаемыхъ всѣ сводились только къ тому, чтобы обманомъ, лестью, хитростью избавляться отъ давленія начальства, по крайней мѣрѣ смягчать это давленіе и развлекать свою праздность и наслаждаться.

Странно сказать: главная, если не единственная цѣль несчастныхъ — это наслажденіе, но это такъ: они стараются наслаждаться виномъ, табакомъ, игрою, пѣснями, тщеславіемъ, молодечествомъ и, главное, развратомъ. На это направлены всѣ ихъ усилія.

Въ Тюмени, гдѣ партія стояла полтора мѣсяца и гдѣ смотритель острога былъ особенно ласковъ съ Нехлюдовымъ и опять устроилъ Маслову сидѣлкой въ больницу и гдѣ Нехлюдовъ свободно ходилъ въ камеры и въ коридоры острога, онъ видѣлъ ужасающія сцены. Острогъ былъ весь пропитанъ тифозной заразой. Больница была полна, и больные лежали по камерамъ. Тутъ же шла игра въ карты, пьянство и ужасный противуестественный развратъ.

Нехлюдовъ никогда не могъ забыть то, что онъ видѣлъ въ первый день своего посѣщенія Тюменьской тюрьмы. Первое время его принимали за какого нибудь присланнаго отъ высшей власти чиновника, и смотритель величалъ его «ваше сіятельство», надѣвалъ шашку и самъ водилъ его по камерамъ. Потомъ уже узнали на каторгѣ про него, что онъ частное лицо, и перестали оказывать ему уваженіе.

Но въ Тюмени онъ еще считался важнымъ лицомъ. Въ особенности въ Тюмени считали Нехлюдова важнымъ лицомъ потому, что губернаторъ былъ ему знакомый человѣкъ, очень добрый и любитель спектаклей, остротъ, анекдотовъ и игры въ винтъ. Нехлюдовъ обѣдалъ у него. Несмотря на дальній Сибирскій городъ, все у Губернатора было очень элегантно; жена его, милая хозяйка, хорошенькая женщина, sur le retour,258 весело шутила съ Нехлюдовымъ и хотѣла засадить его на другой дам[скій] столъ въ винтъ. Былъ ужъ готовъ столъ съ четырьмя свѣчами и новой колодой атласныхъ картъ. Но Нехлюдовъ отказался, желая воспользоваться разрѣшеніемъ посѣтить острогъ.

— Ну, все равно, пріѣзжайте ужинать, — проводилъ его Губернаторъ, не вставая изъ за стола. Губернаторша же дала ему виноградъ и грушу, чтобы онъ зналъ, что у нихъ въ Сибири живутъ какъ люди.

Подъ вліяніемъ этого впечатлѣнія изящества и избытка, главное — свѣта Нехлюдовъ пріѣхалъ въ острогъ. Смотритель тотчасъ же повелъ его наверхъ.

Какъ только отворили дверь, такъ Нехлюдова охватилъ удушающій запахъ человѣческихъ испражненій, полутьма, — горѣла одна259 коптящая лампа, — и послышались пѣніе и крикъ, ругательства. Онъ вошелъ прежде всего260 въ мужскую пересыльную. Когда отворили дверь, ѣдкій запахъ еще усилился, и лампа, казалось, горѣла еще тусклѣе. Въ самомъ коридорѣ, прямо на полъ, мочились два человѣка въ рубахахъ и порткахъ, съ бритыми головами, въ кандалахъ. Смотритель крикнулъ на нихъ, и они, какъ виноватые, вернулись и легли на свои мѣста. Нехлюдовъ былъ въ серединѣ, арестанты лежали или должны были лежать голова съ головами. И въ небольшой камерѣ ихъ было человѣкъ 40. Всѣ мѣста были заняты. Вонь была ужасная. Всѣ вскочили, какъ только вошелъ смотритель. Въ числѣ этихъ былъ Алексѣй. Нехлюдовъ передалъ ему полученное отъ жены извѣстіе и деньги, которыя взялъ смотритель. Потомъ пошли въ верхній этажъ. Въ одной изъ камеръ пѣли пѣсни, такъ что не слыхали грохота двери. Смотритель постучалъ въ дверь.

— Я те запою. Смирно.

Пошли дальше. Нехлюдовъ попросилъ не шумѣть и позволить ему посмотрѣть въ оконце. Смотритель позволилъ.

И тутъ то онъ увидалъ ту ужасную сцену, которая навсегда осталась у него въ памяти. Въ номерѣ было человѣкъ 20. Двое ходили въ своихъ халатахъ, босикомъ, не глядя другъ на друга, быстро-быстро взадъ и впередъ, какъ звѣри въ клѣткѣ; одинъ былъ черный, похожій на цыгана, другой — маленькій человѣчекъ, рыжій, уже не молодой и бритый.

Вправо стоялъ противъ угла съ иконой старикь съ бѣлой бородой и истово молился, кланялся въ землю, крестился и шепталъ что то. Потомъ рядомъ съ нимъ двое у наръ съ крикомъ играли въ карты. Нѣсколько человѣкъ окружали ихъ. Играющіе хлопали руками и произносили какія то отрывочныя слова.

— А чортъ тебя задави. Обдулъ, — сказалъ одинъ изъ играющихъ, въ рыжихъ усахъ, съ злымъ лицомъ. — Ну, жена, маршъ спать! — крикнулъ онъ, ложась на нары, на блѣднаго малаго, который стоялъ въ числѣ смотрѣвшихъ на игру.

Всѣ захохотали. Мальчикъ снялъ халать и направился къ нарамъ. Нехлюдовъ постучалъ и попросилъ отпереть камеру, чтобы переговорить съ этимъ мальчикомъ. Онъ былъ приговоренъ къ поселенію за воровство.

Пользуясь своимъ вліяніемъ, Нехлюдовъ попросилъ смотрителя перевести мальчика въ другую камеру.

— Къ ребятамъ, — посовѣтовалъ помощникъ.

Они вошли къ ребятамъ. Это были одутловатые, бѣлые, съ безсмысленными глазами мальчики, отъ 15 до 18 лѣтъ. Ихъ было 4.

Такіе же сцены и лица видѣлъ Нехлюдовъ во все время своего путешествія и все больше и больше ужасался и укрѣплялся въ своемъ рѣшеніи открыть это людямъ, выяснить ту безумную жестокость, которая совершалась этими воображаемыми возмездіями, устрашеніями, обезвреживаніями, переправленіями.

Чѣмъ больше онъ углублялся въ этотъ міръ, тѣмъ больше онъ центръ тяжести его интереса переносилъ изъ Масловой къ общему вопросу и ко всѣмъ этимъ страдающимъ и развращающимъ людямъ. Тѣмъ болѣе, что Маслова все болѣе и болѣе успокаивалась въ работѣ ухода за больными и отвыкала отъ прежнихъ привычекъ. Вино она совсѣмъ оставила, не наряжалась болѣе, но продолжала курить. Мысль о бракѣ съ нею совершенно оставлена была Нехлюдовымъ, но онъ всетаки твердо рѣшилъ не оставлять ее до конца, какого конца, онъ самъ не зналъ. Жизнь его была такъ полна, что онъ не думалъ о концѣ.

Конецъ же насталъ очень скоро и совершенно неожиданный для Нехлюдова. Въ числѣ каторжныхъ въ N былъ политический каторжный Аносовъ, одинъ изъ тѣхъ политическихъ, вступившихъ въ заговоръ по молодости, по энергичности, по желанію отличиться, съ которыхъ вся эта напущенная на нихъ революціонность сходитъ, не оставляя ни малѣйшаго слѣда. Теперь, послѣ каторги и ссылки, онъ совершенно освободился отъ напущеннаго на себя революціонерства и не могъ даже подумать, зачѣмъ оно ему. Онъ былъ полонъ жизни, энергіи и добродушной веселости. Онъ не отрекался отъ своего революціонерства, но не нуждался въ немъ.

Онъ заболѣлъ нарывомъ на ногѣ и, поступивъ въ больницу, познакомился съ Катюшей, влюбился въ нее и, ничего не желая знать объ ея прошедшемъ, рѣшилъ жениться на ней.

— Что же, любишь ты его? — спросилъ Нехлюдовъ.

— Не то что люблю, a мнѣ жалко его.

По окончаніи срока каторги Катюша съ мужемъ поселились въ уѣздномъ городѣ. Онъ кормится землемѣрствомъ. У ней ребенокъ. Нехлюдовъ простился съ ними и живетъ въ Москвѣ, весь поглощенный составленіемъ записки, которую онъ хочетъ подать Государю, о необходимости уничтожить всякое уголовное преслѣдованіе и замѣнить его нравственнымъ образованіемъ массъ. Статья, которую онъ напечаталъ въ журналѣ объ этомъ, — о томъ, что уголовное право есть только пережитокъ варварства, была вся запрещена и вырѣзана изъ журнала. Книга его о томъ же была сожжена. Будущее покажетъ, какая будетъ судьба его записки.

27 Августа 1898.261 Л. Т.

** № 62 (рук. № 19).

Результаты послѣдняго нравственнаго подъема, пережитаго Нехлюдовымъ вслѣдствіи встрѣчи съ Катюшей Масловой, уже начинали проходить. Опять по немногу, по немногу жизнь затягивала его своей паутиной и своимъ соромъ. Но, какъ всегда было, несмотря на какъ будто обратное движеніе, на ослабленіе нравственнаго сознанія, всякій такой подъемъ поднималъ его и оставлялъ навсегда выше, чѣмъ онъ былъ прежде. Такъ было и теперь, и въ особенности теперь, послѣ послѣдняго подъема, который былъ самымъ сильнымъ въ его жизни. Почти всѣ взгляды его на жизнь, на людей и, главное, на себя совершенно измѣнились, и онъ уже не могъ возвратиться къ прежнимъ. Измѣнилось, главное, его отношеніе къ себѣ, къ своему положенію. Онъ потерялъ уваженіе къ себѣ какъ человѣку извѣстнаго воспитанія и сословія.

Но не успѣлъ онъ оглянуться, какъ возникло уже новое чувство самоуваженія, основаннаго теперь уже не на своемъ положеніи, а на важности понятой имъ и проводимой въ жизнь идеи. И опять онъ сталъ доволенъ собой, и насколько доволенъ собой, настолько сталъ хуже и менѣе спокоенъ. Хуже онъ сталъ тѣмъ, что, посвятивъ себя своей книгѣ, онъ оставилъ простую дѣятельность помощи живымъ людямъ и общенія съ ними. Опять невольно началась изнѣженность и лѣнь человѣка, свободно занятаго умственной дѣятельностью. Можно было начать позже работу, вовсе отложить, считая себя нерасположеннымъ. Опять поднялись въ немъ ослабшіе было совсѣмъ любовные инстинкты. Корчагина вышла замужъ, и на ней онъ не могъ бы жениться. Но у знаменитаго адвоката, съ которымъ онъ сблизился еще по дѣлу Масловой, была дочь курсистка, выказывавшая большое расположеніе къ Нехлюдову, и поднялось старое прежнее чувство любви, которое онъ еще не сознавалъ. Онъ думалъ, что онъ только занятъ своей запиской. Что выйдетъ изъ его записки и изъ его отношеній къ голубоглазой Вѣрѣ, дочери адвоката, и какой, въ какой формѣ, будетъ слѣдующій нравственный толчекъ и подъемъ Нехлюдова, покажетъ будущее.

28 Ав. 98. Я. П.

Лев Толстой.

4-я РЕДАКЦИЯ.

** № 63 (рук. № 24).

Когда Марья Ивановна позвала къ себѣ Дмитрія и стала осторожно говорить ему о томъ, что его отношенія къ Катюшѣ ей не нравятся, такъ какъ не хорошо влюбить въ себя дѣвочку, на которой не можешь жениться, то онъ рѣшительно сказалъ:

— Отчего же не могу?

И хотя онъ въ дѣйствительности и не думалъ о возможности жениться на Катюшѣ (такъ сильно была заложена въ немъ аристократическая исключительность, по которой такая женщина, какъ Катюша, не могла быть избрана въ подруги жизни), ему послѣ разговора съ Марьей Ивановной мелькнула мысль о томъ, что можно бы жениться и на Катюшѣ. Мысль эта понравилась ему въ особенности своей радикальностью: Катюша женщина такая же, какъ и всѣ. Если я люблю ее, то отчего жъ не жениться на ней? Онъ не остановился на этой мысли только потому, что, несмотря на свою безсознательно испытываемую любовь къ Катюшѣ, онъ былъ твердо увѣренъ, что впереди въ жизни его ожидаетъ еще не такая женщина, которую онъ полюбитъ и которая полюбитъ его.

** № 64 (рук. № 24).

XXIX.

Въ то время какъ Нехлюдовъ сидѣлъ у окна и, глядя на тѣнь безлистаго большого дерева, падающаго на дорожку сада, радовался на ту новую и хорошую жизнь, которую онъ поведетъ теперь, Маслова, выпивши большую чашку водки, полупьяная лежала вмѣстѣ съ другими арестантками на нарахъ 5-ой камеры и хотѣла и никакъ не могла заснуть. Мѣшали ей спать и насѣкомые, которые ѣли ея тѣло, и арестантка Аграфена, дьячиха, судившаяся за убійство ребенка, которая въ одной рубахѣ, босикомъ, не переставая, какъ звѣрь въ клѣткѣ, скорыми шагами ходила взадъ и впередъ по камерѣ, то открывая, то закрывая собою дверь съ оконцемъ въ серединѣ, на которое были безсмысленно устремлены глаза Масловой. Мѣшала ей и сосѣдка ея, та самая старуха Кораблиха, которая утромъ провожала ее, тѣмъ, что не переставая изрѣдка ругалась съ толстой рыжей арестанткой, которая, растрепанная и озлобленная, сидѣла на другомъ концѣ наръ и, обѣими руками разчесывая себя, произносила страшныя, изысканныя ругательства.

** № 65 (рук. № 24).

— Ты зачѣмъ тутъ?

— Я изъ суда.

— Ну и маршъ въ свое мѣсто.

Маслова хотѣла сказать, что ее привели сюда, но потомъ подумала, что не къ чему, да и она такъ устала, что ей лѣнь было говорить. Конвойный доложилъ, что ее не принимаютъ, оттого что заняты въ конторѣ. Но помощникъ смотрителя не хотѣлъ быть не правъ и еще громче закричалъ на конвойнаго:

— Такъ дожидайтесь наружѣ. Я те научу лясы разводить съ арестантами, — обратился онъ къ Масловой. — Маршъ отсюда?

Маслову увели внизъ, на дворъ. И тамъ опять приведенные арестанты проходили мимо нея и опять, какъ голодные звѣри на пищу, набрасывались на нее, щипали, обнимали и цѣловали ее. Всѣ эти выраженія вниманія теперь не трогали и не развлекали ея. Ей хотѣлось однаго — поскорѣе покурить и выпить.

На дворѣ она попросилась у конвойныхъ удалиться, для того чтобы тамъ покурить, но ее не пустили. Тогда она рѣшилась, отойдя за уголъ, закурить на дворѣ, но не успѣла затянуться разъ, какъ проходившій надзиратель крикнулъ на нее и велѣлъ идти въ контору.

Когда ее приняли и свели въ женскій коридоръ, было уже 6 часовъ вечера, время ужина.

* № 66 (рук. № 22).

Глава 35.

На слѣдующій день, въ Воскресенье, въ 5 часовъ утра, въ коридорѣ тюрьмы раздался пронзительный звонокъ.

Арестантки 5-й женской камеры стали подниматься.

Кораблева не спала и разбудила Маслову, которая, спокойно дыша, лежала подъ кафтаномъ и находилась въ томъ состояніи сна, т. е. полной безсознательности, состояніе, которое въ ея теперешней жизни она предпочитала даже опъяненію. «Ахъ опять жизнь»,262 съ ужасомъ подумала она, просыпаясь и почуя усилившуюся къ утру вонь, и хотѣла опять заснуть, уйти въ область безсознательности, но привычка страха пересилила сонъ, и она поднялась и, подобравъ ноги, сѣла оглядываясь.

Женщины уже всѣ поднялись, только дѣти еще спали. Корчемница осторожно, чтобы не разбудить дѣтей, вытаскивала изъ подъ нихъ халатъ. Сторожиха развѣшивала у печки тряпки, служившія пеленками; худая воровка, схватившись за грудь, съ налитымъ кровью лицомъ откашливалась и, въ промежуткѣ вздыхая, почти вскрикивала.263 Рыжая, съ своимъ огромнымъ животомъ, лежала навзничь и громко разсказывала видѣнный ею сонъ. Старуха стояла передъ образомъ и истово крестилась и кланялась, шепча молитвы. Дьячиха опять ходила босыми ногами взадъ и впередъ по камерѣ. Дуничка264 подвивала на палецъ волосы. Федосья, миловидная мужеубійца, тоже чесала волосы.

По коридору послышались шаги въ шлепающихъ котахъ, загремѣлъ замокъ, и вошли два арестанта-парашечника въ курткахъ и короткихъ, много выше щиколки, сѣрыхъ штанахъ и, поднявъ на водоносъ вонючую кадку, понесли ее вонъ изъ камеры. Женщины вышли въ коридоръ къ кранамъ умываться. У крановъ произошла опять ссора рыжей съ женщиной, вышедшей изъ другой, сосѣдней камеры.

— Или карцера захотѣла! — закричалъ на рыжую старикъ надзиратель и хлопнулъ ей по голой спинѣ такъ, что щелкнуло на весь коридоръ. — Чтобъ голосу твоего не слышно было!

Женщины засмѣялись.

— Ну, живо! Убирайтесь къ обѣднѣ. Сейчасъ повѣрка.

Не успѣла Маслова причесаться и одѣться, какъ пришелъ смотритель со свитой.

— На повѣрку! — крикнулъ надзиратель.

Изъ другой камеры вышли другія арестантки, и всѣ стали въ два ряда вдоль коридора, при чемъ, женщины задняго ряда должны были класть руки на плечи женщинамъ перваго ряда. Маслова была въ парѣ съ Федосьей. Всѣхъ пересчитали. Счетъ былъ вѣренъ, и всѣхъ повели къ обѣднѣ.265 При выходѣ изъ женскаго коридора женщины столкнулись съ каторжными, и, несмотря на присутствіе надзирательницы и сторожей, старавшихся предупредить всякія отношенія между мущинами и женщинами, Дуничка успѣла получить и передать записку знаменитому, два раза бѣжавшему съ каторги Щеглову.266 Черный арестантъ, вчера обнимавшій Маслову, и теперь успѣлъ подскочить къ ней.

Женщины смѣясь спустились внизъ и въ отворенную дверь, крестясь, вошли въ267 церковь и стали въ отгороженное рѣшеткой мѣсто на лѣво. Вслѣдъ зa ними вошли большой толпой пересыльные и отсиживающіе мущины арестанты. Нѣкоторые изъ этихъ арестантовъ прошли впередъ, противъ лѣвой двери. Это были пѣвчіе. Молодой арестантъ вошелъ въ алтарь.

На верху, на хорахъ, съ одной стороны, гремя цѣпями, вошли каторжные, съ другой подслѣдственные.

<Церковь была большая комната, раздѣленная на двое рѣзной золоченой перегородкой съ тремя дверями: одной двустворчатой по серединѣ, на каждой половинѣ которой были медальоны въ рѣзныхъ золоченыхъ рамкахъ, изображающіе дѣвицу и молодаго человѣка съ крыльями, стариковъ съ книгами, и двумя одностворчатыми дверями, на которыхъ были изображены молодые люди съ открытыми шеями, длинными волосами и крыльями. Между дверьми были изображенія черныхъ людей: одной женщины съ ребенкомъ на рукахъ и другаго мущины съ такими, какъ женщина, черными лицами и руками. Все въ этихъ изображеніяхъ, кромѣ рукъ и лицъ, было покрыто золоченымъ кованнымъ металломъ; вокругъ же головъ этихъ черныхъ изображеній были небольшіе круглые золоченые звѣздообразные обручи, не сходившіеся на шеѣ. Передъ этими черными изображеніями стояли большіе,268 аршинъ двухъ высоты серебрянные подсвѣчники съ огромной восковой незажженой свѣчей, окруженной маленькими зажженными восковыми свѣчами. И выше перегородки и за перегородкой такія же изображенія и передъ ними тоже горѣвшія свѣчи. На стѣнѣ напротивъ былъ изображенъ человѣкъ съ крыльями, который снималъ цѣпи съ старика съ бѣлой бородой. На право же былъ изображенъ человѣкъ, который безъ крыльевъ летѣлъ кверху, чему, очевидно, удивлялись всѣ, стоявшіе внизу.

Кромѣ того, съ боковъ, перпендикулярно къ перегородкѣ, стояли еще утвержденные на высокихъ палкахъ, тоже въ рамѣ съ золотой бахрамой, изображенія головы на полотенцѣ женщины съ ребенкомъ.

Вотъ въ этомъ то помѣщеніи стали мущины арестанты, наверху, на хорахъ и внизу, съ лѣвой стороны; съ правой же стороны, за рѣшеткой съ балясникомъ, стояли арестантки — женщины, въ томъ числѣ и Катюша, и дѣти арестантовъ.>269 Въ серединѣ стояло начальство: огромный толстый смотритель въ мундирѣ, его помощникъ и сзади надзиратели и дѣти и жены надзирателей.

Богослуженіе270 совершалъ священникъ, не старый еще, съ очень добродушнымъ видомъ болѣзненный человѣкъ съ маленькой бородкой и длинными расчесанными волосами, и помогалъ ему въ этомъ дьячокъ, не молодой съ сморщеннымъ, испитымъ бритымъ лицомъ человѣкъ въ пальто, съ выпущеннымъ воротникомъ рубашки.271

Богослуженіе состояло въ томъ, что священикъ, зайдя за золоченую, покрытую иконами перегородку, раздѣлявшую на двое церковь, и надѣвъ на себя парчевый фартукъ, сталъ тамъ у крытаго чахломъ стола и началъ особеннымъ ножичкомъ странной формы вырѣзать изъ приготовленныхъ и подаваемыхъ ему съ книжечками хлѣбцовъ различной формы кусочки, раскладывая ихъ въ опредѣленномъ порядкѣ на серебряное блюдце. Оставшійся же по сю сторону перегородки дьячокъ въ это время не переставая и такъ быстро, что не было никакой возможности понять то, что онъ читалъ, читалъ старинныя молитвы по славянски, изрѣдка останавливаясь и по пятьдесятъ разъ и больше повторяя быстро слова: «Господи помилуй, Господи помилуй»....

Изрѣдка священникъ произносилъ изъ за перегородки столь непонятныя для слушателей, какъ и чтеніе дьячка, слова и продолжалъ свое занятіе съ кусочками.272

Прежде всего онъ изъ одного хлѣбца вырѣзалъ одинъ больше другихъ кусочекъ и положилъ его въ самую середину блюдца.273 Кусочекъ этотъ долженъ былъ означать агнца, приносимаго въ жертву Евреями и вмѣстѣ съ тѣмъ самаго Христа.274 Вырѣзавъ этотъ кусочекъ, священникъ прокололъ его ножечкомъ въ видѣ копья, говоря: «единъ отъ воиновъ копьемъ ребра ему прободе, и абіе изыде кровь и вода», — и при этихъ словахъ вылилъ вино и воду въ золоченую чашку.

Изъ втораго хлѣбца священникъ вырѣзалъ другой кусочекъ, который долженъ былъ изображать память Богородицы, потомъ изъ третьяго хлѣбца вырѣзалъ девять кусочковъ, изображавшихъ память Іоанна Предтечи, апостоловъ, святителей, мучениковъ, преподобныхъ,275 безсеребрянниковъ, Іоакима и Анну и Іоанна Златоуста, уложилъ аккуратно всѣ эти кусочки въ три ряда съ лѣвой стороны серединнаго кусочка. Потомъ изъ четвертаго хлѣбца вырѣзалъ кусочки, поминая православныхъ христіанъ, и изъ пятаго хлѣбца вырѣзалъ такіе же кусочки, поминая умершихъ.

Потомъ священникъ взялся за поданные ему хлѣбцы съ книжечками. Изъ каждаго хлѣбца онъ выковыривалъ кусочекъ, клалъ на блюдо и читалъ написанныя въ книжечкѣ имена, сначала живыхъ людей,276 а потомъ умершихъ.

Уложивъ всѣ кусочки, онъ покрылъ ихъ серебряной складной крышечкой въ видѣ звѣзды и все покрылъ расшитыми салфеточками.

Когда все это было устроено, арестантъ подалъ священнику курительницу съ углями и ладономъ, и священникъ, перекрестивъ277 руку арестанта, — при чемъ арестантъ поцѣловалъ руку священника, — началъ махать курительницей, сначала передъ кусочками, а потомъ передъ всѣми изображеніями на дверяхъ и на перегородкѣ, а потомъ передъ смотрителемъ тюрьмы, передъ его женой и наконецъ и передъ арестантами.

Потомъ священникъ278 началъ говорить молитвы, а хоръ изъ арестантовъ, за каждымъ молитвеннымъ прошеніемъ, высказаннымъ священникомъ, громко и протяжно пѣлъ три раза: «Господи помилуй». Священникъ, не дожидаясь окончанія ихъ пѣнія, начиналъ новое прошеніе. Такъ что мало понятныя сами по себѣ славянскія слова прошеній уже совершенно не могли быть понятны за громкимъ и протяжнымъ пѣніемъ арестантовъ, повторявшихъ все одно и тоже: «Господи помилуй» и «подай Господи».279 Изъ всѣхъ прошеній чаще и громче всего повторялись прошенія о здоровьѣ Государя Николая Александровича, его жены, родственниковъ, синода и архіерея. Потомъ, послѣ много разъ повторенныхъ такихъ молитвъ, изъ которыхъ чаще всего повторялись имена Государя Николая Александровича и Богородицы, дьячекъ, ставъ передъ средней дверью, прочелъ самымъ страннымъ голосомъ280 одну страницу изъ посланій апостола Павла, a послѣ дьячка священникъ прочелъ нѣсколько стиховъ изъ Евангелія. Послѣ этого хоръ и дьячекъ запѣли самую непонятную и, если растолковать ее, то глупую и неумѣстную пѣсню о херувимахъ, причемъ всѣ, начиная съ смотрителя и его жены, начали усердно креститься и кланяться, нѣкоторые стали на колѣни, а священникъ сталъ у средняго стола зa перегородкой и началъ надъ этимъ столомъ махать руками. Ему было неловко и трудно поднимать руки отъ надѣтаго на немъ парчеваго мѣшка безъ рукьвовъ, но онъ усердно дѣлалъ это и даже опускался на колѣна и цѣловалъ столъ и то, что было на немъ.

Когда непонятная пѣсня кончилась, священникъ, взявъ въ одну руку блюдце съ кусочками, а въ другую чашку съ виномъ, вышелъ изъ боковой двери и, выйдя на середину,281 опять началъ поминать великаго государя Николая Александровича, потомъ жену его Александру Федоровну, потомъ мать и всѣхъ родныхъ, потомъ всѣхъ архіереевъ, потомъ махнулъ руками съ кусочками и ушелъ въ двери. И тутъ282 смотритель и его помощникъ, а за ними и арестанты поклонились въ землю. Потомъ занавѣска задернулась, и опять начались прошенія о мирѣ,283 изъ которыхъ ничего не слышно было изъ за троекратнаго пѣнія: «Господи помилуй». Послѣ этого священникъ отдернулъ занавѣску, и хоръ запѣлъ: «вѣрую во единаго Бога Отца» и т. д. Священникъ же взялъ обѣими руками салфетку и сталъ равномѣрно махать ею надъ золотой чашкой,284 предполагая, что хлѣбъ теперь уже не хлѣбъ, a тѣло, а вино не вино, а кровь. При совершеніи этого воображаемаго чуда священникъ сталъ поминать всѣхъ членовъ церкви, Богородицу и опять царя и его семейство.285 Потомъ, послѣ многихъ непонятныхъ словъ и пѣсенъ священника о томъ, что Богъ не одинъ, а три и все таки одинъ, священникъ изъ за перегородки закричалъ что то изрядно о пресвятой Богородицѣ, и хоръ запѣлъ о томъ, что очень хорошо прославлять родившую Христа дѣвушку Марію, которая удостоена большей чести, чѣмъ какіе-то херувимы и большей славы, чѣмъ какіе-то серафимы.286 Священникъ опять задернулъ занавѣску: «Святая Святымъ», снялъ салфетку съ блюдца, разрѣзалъ серединный кусочекъ на четверо и положилъ его въ вино и, вливая туда теплую воду, проговорилъ: «раздробляется и раздѣляется агнецъ Божій, раздробляемый и нераздѣляемый, всегда ядомый и никогда же изъѣдаемый», и послѣ этого онъ съѣлъ кусочки и выпилъ вино изъ чашки, а пѣвчіе громко пѣли непонятную287 пѣсню. Потомъ священникъ вышелъ съ золоченой чашкой, въ которой были положены всѣ кусочки, и смотритель низко опустилъ голову, показывая тѣмъ, что онъ не дерзаетъ смотрѣть на то, что находится теперь въ золоченой чашкѣ.

Дѣти вышли впередъ, сторожиха вынесла свою, и священникъ сталъ имъ давать изъ ложечки въ ротъ по кусочку. Потомъ помянули еще много разъ царя, его родню, потомъ архіерея именно этого города и всякое начальство, и священникъ, выпивъ все вино изъ чаши, въ самомъ веселомъ расположеніи духа вышелъ изъ за перегородки, сталъ передъ изображеніемъ мущины съ чернымъ лицомъ и руками въ золоченой одеждѣ и началъ фалъшивымъ голосомъ не то пѣть, не то говорить удивительныя слова про Іисуса сладчайшаго. Онъ говорилъ: (2-я, 3-я стр., отчеркнутое).288

Такъ говорилъ онъ очень долго, потомъ, очевидно съ новой энергіей, началъ читать еще болѣе ненатуральнымъ голосомъ на распѣвъ слѣдующее: (выписать стр., отчеркнутое).289 И въ концѣ этихъ словъ хоръ запѣлъ: «Іисусе, сыне Божій, помилуй мя». Потомъ опять такія же слова и въ концѣ ихъ: «алилуія». И всякій разъ, какъ онъ говорилъ: «Іисусъ, сынъ Божій, помилуй мя», такъ это же самое на распѣвъ повторяли арестанты, и такъ протяжно, что священникъ, не дожидаясь конца ихъ пѣнія, начиналъ свое чтеніе.

Такъ продолжалось чрезвычайно долго, такъ что повторялось каждое воззваніе разъ по 30. Когда же и это кончилось, то священникъ зашелъ за перегородку и вынесъ оттуда золоченое изображеніе того креста, на которомъ вмѣсто висѣлицы казнили Іисуса Христа, и всѣ, сначала начальство и ихъ семьи, а потомъ, гремя цѣпями, арестанты, подходили и цѣловали это золотое изображеніе казни и руку священника, которую онъ, разговаривая съ смотрителемъ, совалъ имъ иногда въ ротъ, а иногда въ носъ.

Въ этомъ состояло то служеніе Богу, которое совершалось для утѣшенія и спасенія душъ арестантовъ.290 И совершалось это богослуженіе во имя Христа, того самаго Христа, Іисуса Назарея, который только за то и былъ казненъ Евреями, что запретилъ дѣлать именно это, то, что дѣлалось теперь его именемъ въ этой церкви, того самаго Христа,291 непереставая говорившаго, что Богу надо служить не въ извѣстномъ мѣстѣ, а всегда духомъ и истиной, что храмы не нужны и ихъ надо разрушить, что между Богомъ и человѣкомъ не должно быть никакихъ посредниковъ, что молиться надо каждому отдѣльно, въ уединеніи, и молясь не говорить лишняго, не просить ничего у Бога, потому что Богъ-отецъ знаетъ, что намъ нужно, прежде чѣмъ мы скажемъ, который говорилъ,292 что всѣ люди грѣшны передъ Богомъ и потому не могутъ не только наказывать, но и судить другихъ людей, который говорилъ, что весь законъ Бога состоитъ въ томъ, чтобы любить Бога и ближняго и потому не только не дѣлать другому чего не хочешь, чтобы тебѣ дѣлали, но поступать съ другими такъ, какъ хочешь, чтобы съ тобой поступали, и потому не только не заковывать людей въ цѣпи, не брить имъ половины головы, не запирать, какъ звѣрей, за рѣшетками, но и не называть кого бы то ни было «безумный, рака», а любить и потому всѣхъ прощать, и не разъ и не семь разъ, а семьдесять разъ семь. Никому и въ голову не приходило того, что сдѣлалъ бы этотъ Христосъ, если бы онъ точно былъ живой,293 какъ утверждалось этими поклонниками его, и какъ бы онъ ввергнулъ въ самую ужасную геену огненную всѣхъ этихъ надругающихся надъ нимъ и его отцомъ, если бы онъ точно былъ такой злой, казнящій людей, какимъ они представляли его себѣ, и какъ бы онъ горячо заплакалъ объ тѣхъ миліонахъ людей, которыхъ, скрывая отъ нихъ то благо, которое онъ далъ имъ, обманываютъ и продолжаютъ обманывать его именемъ.294 Были среди арестантовъ люди совсѣмъ не вѣрующіе, считающіе все это обманомъ и только для начальства притворяющіеся молящимися, и такихъ было много, остальные же всѣ вѣрили въ то, что въ томъ, что происходило въ церкви, и заключалась единственная истинная вѣра, и вѣра христіанская.295 Священникъ, воспитанный и въ семьѣ и въ школѣ такъ, что сущность вѣры состоитъ въ этомъ волхвованіи надъ кусочками, хотя и не вѣрилъ въ то, что изъ хлѣба и вина дѣлается тѣло и кровь и что принятіе этих кусочковъ содѣйствуетъ благу человѣка, вѣрилъ, что надо въ это вѣрить, поступая такъ, какъ будто бы онъ вѣритъ, и даже такъ привыкъ настраивать себя, что, выпивая натощакъ иногда стаканъ и болѣе вина съ хлѣбомъ, онъ чувствовалъ пріятное возбужденіе, которое приписывалъ святости совершаемаго дѣйствія. Такъ вѣрилъ священникъ. Дьячекъ ни во что не вѣрилъ и нисколько не заботился о томъ. Онъ никогда и не спрашивалъ себя: вѣритъ ли онъ или не вѣритъ, a дѣлалъ свое дѣло, дававшее ему возможность жить. Начальникъ тюрьмы также вѣрилъ, что надо непремѣнно вѣрить въ то, что дѣлалось въ церкви. О томъ же, что дѣлалось въ церкви, онъ имѣлъ самое смутное понятіе. Зналъ только, что надо для порядка и для примѣра дѣлать видъ, что вѣришь, и потому, твердо стоя, кланялся, крестился и строго поглядывалъ на арестантовъ, когда замѣчалъ какой нибудь непорядокъ. Когда стали причащать дѣтей, онъ вышелъ впередъ и самъ собственноручно поднялъ мальчика, который причащался, и подержалъ его, пока священникъ давалъ ему воображаемое тѣло и кровь Христа. Большинство же арестантовъ уже совсѣмъ не знало не только смыслъ того, что дѣлалъ зa перегородкой священникъ, но не знало то, чему надо вѣрить. Оно вѣрило только тому, что надо молиться только утромъ и вечеромъ, и передъ и послѣ всякой ѣды, и при зѣвотѣ, и при видѣ церкви, и при ударѣ колокола, и при ударѣ грома, и еще особенно молиться по воскресеньямъ и по праздникамъ. Подъ молитвой же они разумѣли преимущественно стояніе передъ иконой, поклоны и крестное знаменіе, къ которому, смотря по знанію, можно присоединять и произнесенiе заученныхъ славянскихъ словъ. Молиться надо было по ихъ понятіямъ угодникамъ, Богородицѣ и, главное, иконамъ.296 Но если съ пользой молиться, то надо знать, кому и какъ, черезъ кого молиться, совершенно также, какъ для подачи прошенія и для всякаго оборота надо знать, какъ, черезъ кого дѣлать дѣло. Такъ вѣрили многіе, и вѣрившіе такъ подавали книжечки съ поминаніями и ставили свѣчи. Такъ вѣрили нѣкоторые. Большинство же не вѣрило въ дѣйствительность молитвъ, а молилось только потому, что всѣ молились. Такъ молились они въ церкви. И такъ молиться было пріятно: всѣ въ новомъ мѣстѣ, всѣ вмѣстѣ, помѣщеніе было изукрашено золотомъ, расписано картинами, освѣщено свѣчами. Священникъ въ золотой ризѣ внушительнымъ голосомъ произносилъ таинственныя слова, и хоръ пѣлъ знакомые, такіе же таинственные напѣвы.297 И въ извѣстныхъ мѣстахъ надо было креститься и кланяться. Въ этомъ состояла молитва.

Впереди женщинъ стояла въ своей крестьянской одеждѣ заключенная въ тюрьмѣ женщина съ тремя дѣтьми. Она шла съ мужемъ, убившимъ въ пьяной дракѣ, въ Сибирь и нынче, готовясь къ отъѣзду, причащала дѣтей. Одна дѣвочка, 11/2 года, была у нея на рукахъ, а два мальчика, 5-ти и 3-ехъ лѣтъ, бѣлоголовые, ровно только что подстриженные, какъ жеребятки стригунки, въ поддевочкахъ и сапожкахъ стояли передъ матерью и, очевидно хорошо наученные ею, становились на колѣнки, когда другіе становились, и не переставая крестились и кланялись въ землю, видимо твердо увѣренные въ томъ, что то, что они дѣлаютъ, очень важно, хотя и не зная зачѣмъ они это дѣлаютъ, но радуясь тому, что они умѣютъ это дѣлать, и испытывали при этомъ, глядя на освѣщенный золотой иконостасъ и иконы, на движенія священника и слушая его торжественные возгласы и пѣніе хора, художественное наслажденіе. Тоже испытывало огромное большинство взрослыхъ арестантовъ и арестантокъ, бывшихъ въ церкви, тоже испытывала и Маслова, когда она, отходя отъ креста и получивъ кусочекъ просвиры отъ Кораблихи, вынимавшей за упокой убитаго мужа, положила его въ ротъ и вмѣстѣ съ товарками пошла изъ церкви.

— Маслову въ посѣтительскую, — сказалъ надзиратель, когда они проходили по коридору.

Маслова подумала, что это Клара, какъ въ то Воскресенье, и,298 радуясь предстоящему развлеченію, пошла зa надзирателемъ въ пріемную.

* № 67 (рук. № 24).

Священникъ же въ это время сталъ у средняго стола зa перегородкой и началъ надъ этимъ столомъ, не смотря на то что парчевый мѣшокъ мѣшалъ этому, какъ бы дѣлая гимнастику, разводить руками. А потомъ дѣлалъ туже гимнастику для ногъ и поясницы, нѣсколько разъ опускаясь на колѣни и поднимаясь и для чего то цѣлуя столъ и то, что было на немъ. Послѣ этого священникъ перешелъ къ маленькому столу, взялъ съ него въ одну руку блюдце съ кусочками, покрытое салфеткой, а въ другую чашку съ виномъ и съ этими вещами въ рукахъ вышелъ изъ боковой двери слѣва и на ходу еще началъ называть великаго государя императора Николая Александровича, потомъ жену его, великую государыню Александру Федоровну, потомъ просто государя наслѣдника его, потомъ мать и всѣхъ родныхъ царя, потомъ синодъ и всѣхъ архіереевъ и спеціально архіерея той эпархіи, въ которой былъ острогъ, потомъ помахалъ руками съ кусочками въ видѣ креста и ушелъ въ большія среднія двери.

Во все время, когда онъ, держа въ рукахъ блюдце и чашку, поминалъ разныя лица, всѣ бывшіе въ церкви опустили головы, какъ бы не чувствуя себя достойными даже взглянуть на кусочки, которые были подъ салфеткой. Послѣ этого священникъ задернулъ занавѣсъ большой двери и опять началъ читать прошенія: о мирѣ всего міра, о благосостояніи церкви, о плавающихъ, путешествующихъ и плѣненныхъ и въ особенности о государѣ Николаѣ Александровичѣ, его супругѣ, матери, наслѣдникѣ и родственникахъ,299 потомъ чтобы этотъ государь побѣдилъ себѣ подъ ноги всѣхъ враговъ.

Послѣ этого священникъ отдернулъ занавѣску, и хоръ запѣлъ что то, а священникъ взялъ обѣими руками салфетку и сталъ равномѣрно махать ею надъ блюдцемъ и золотой чашкой, съ тѣмъ чтобы хлѣбъ сдѣлался не хлѣбомъ, а мясомъ человѣческимъ, а вино сдѣлалось бы не виномъ, а кровью человѣческой. Потомъ, послѣ многихъ непонятныхъ словъ и поминаній царя и его родственниковъ, священникъ изъ за перегородки закричалъ что-то изрядно о пресвятой, пречистой богородицѣ, и хоръ запѣлъ о томъ, что очень хорошо прославлять родившую Христа дѣвицу Марію, которая удостоена большей чести, чѣмъ какіе то херувимы, и большей славы, чѣмъ какіе-то серафимы, и, опять задернувъ занавѣску, снялъ салфетки съ блюдца, разрѣзалъ серединный кусочекъ на четверо и положилъ его въ вино и теплую воду и тотчась же съѣлъ одинъ кусочекъ и выпилъ нѣсколько вина изъ чашки, воображая, что онъ съѣлъ кусочекъ человѣческаго мяса и выпилъ нѣсколько глотковъ человѣческой крови. Въ это время пѣвчіе громко пѣли непонятную пѣсню. Потомъ священникъ вышелъ съ золоченой чашкой, въ которой были оставшіеся кусочки хлѣба въ винѣ, и смотритель, а за нимъ и всѣ опять низко опустили головы. Но тутъ священникъ уже не поминалъ царя и царицу, а пригласилъ желающихъ поесть тѣла и крови человѣческой, которыя предполагалъ, что находятся подъ салфеткой.

Желающихъ ѣсть это воображаемое тѣло и пить воображаемую кровь оказалось только нѣсколько дѣтей. Женщина, шедшая за мужемъ въ каторгу, вынесла свою дѣвочку, и священникъ далъ ей изъ ложечки въ ротъ кусочекъ хлѣба и ложечку вина, которое она проглотила съ болышимъ удовольствіемъ, никакъ не подозрѣвая того, что она ѣла. Послѣ этого также дали и другимъ дѣтямъ по ложечкѣ окрошки, и, старательно отеревъ имъ рты, священникъ унесъ окрошку за перегородку и допилъ тамъ все вино изъ чашки и, съѣвъ всѣ кусочки, въ самомъ веселомъ настроеніи духа вышелъ изъ за перегородки и сталъ передъ изображеніемъ мущины съ чернымъ лицомъ и руками въ золоченой одеждѣ. Прочтя нѣкоторыя обыкновенныя молитвы, священникъ, какъ бы собираясь съ силами, на минуту остановился и потомъ началъ фальшивымъ голосомъ не то пѣть, не то говорить слѣдующія слова.

* № 68 (рук. № 24).

Были такіе, которые считали все это поповскимъ мошенствомъ, но для начальства дѣлали видъ, что они вѣрятъ во все это. Эти особенно усердно крестились и кланялись, стоя на колѣняхъ и отпуская другъ другу матерныя ругательства; но такихъ было немного. Большинство же не то что не вѣрило въ ту вѣру, которая требовалась при этомъ богослуженіи (тутъ собственно нечему было вѣрить), но вѣрило въ то, что то, что происходило тутъ передъ ними, было выраженіе единой истинной вѣры, въ которую надо вѣрить,300 которая для чего то нужна и ко времени можетъ пригодиться, и что если вѣрить и молиться, (подъ молитвою разумѣя маханіе руками и поклоны), то будетъ хорошо, если же не молиться или не вѣрить, то можетъ случиться что нибудь дурное. Такъ вѣрило большинство, но были и такіе, которые совершенно не вѣрили даже въ то, что надо вѣрить, а только находили нѣкоторое удовольствіе въ томъ, чтобы стоять въ новомъ мѣстѣ, слушать пѣніе, смотрѣть людей, переговариваться. Къ этому301 разряду принадлежала и Маслова. Сначала ей было развлекательно войти въ церковь, слушать пѣніе, смотрѣть жесты священника, одежду смотрителевой жены и новую шляпку на его дочери, но потомъ, когда все было осмотрено, стало очень скучно и захотѣлось или спать или чай пить. Она обрадовалась, когда все кончилось и священникъ сунулъ ей поцѣловать крестъ и свою руку, стянутую поручемъ, и испытала то чувство удовольствія прекращенія безсмысленнаго занятія, которое многими принимается за религіозное чувство успокоенія послѣ молитвы.

— Маслову въ посѣтительскую, — сказалъ надзиратель, когда они проходили по коридору.

«Вотъ на», подумала Маслова, радуясь предстоящему новому развлеченію. Предполагая, что это была Клара, ея подруга изъ дома Розанова, Маслова пошла за надзирателемъ въ посѣтительскую.

* № 69 (рук. № 25).

<А послѣ повѣрки въ мужскомъ коридорѣ раздалось пѣніе хоромъ молитвы: «Спаси, Господи, люди твоя, благослови достояніе твое, побѣду благовѣрному Императору нашему Александру Александровичу на супротивныя даруяй» и т. п. Оказывалось, что арестанты просили Бога даже не о томъ, чего желали ихъ сердца, а о томъ, что нужно было тѣмъ, которые держали ихъ взаперти. И послѣ. этого не прощенные, а наказываемые люди пропѣли еще молитву «Отче нашъ», въ которой говорится о томъ, что для того чтобы Отецъ небесный простилъ намъ наши грѣхи, и мы прощаемъ всѣмъ грѣхи ихъ. Молитву эту по славянски пѣли басами и тенорами, заботясь, главное, о томъ, чтобы ладить и вмѣстѣ вытягивать на извѣстныхъ мѣстахъ и вмѣстѣ произносить слова то скороговоркой, то въ растяжку. Никто, разумѣется, никогда и не думалъ, о чемъ просилось въ молитвахъ и что означали произносимыя слова: думали только о томъ, какъ бы громче рявкнуть и вѣрнѣе оборвать гдѣ надо и какъ бы поскорѣе кончить.>

* № 70 (рук. № 22).

Нехлюдовъ пріѣхалъ нынче на свиданіе не съ утра, со всею свѣжестью мысли и чувства, какъ тотъ разъ, a послѣ бесѣды съ адвокатомъ, посѣщенія квартиры смотрителя и теперь видѣлся съ ней послѣ тѣхъ странныхъ впечатлѣній, которыя онъ получилъ въ этой комнатѣ и въ условіяхъ, еще болѣе неудобныхъ, чѣмъ въ первый разъ. Онъ надѣялся, что при видѣ ея онъ испытаетъ вновь то чувство умиленія, которое онъ испыталъ въ первое свиданіе, но ничего подобнаго онъ не испытывалъ. Онъ не видѣлъ уже въ ней теперь ту Катюшу, которую онъ зналъ: чистую, любящую его одного дѣвушку, a видѣлъ передъ собой чуждую себѣ проститутку, которая не понимаетъ, не хочетъ или не можетъ понять его и, хуже всего, какъ будто хочетъ прельстить его собою. Онъ стоялъ съ ней рядомъ и такъ близко, что ему видны302 были всѣ подробности этого оскверненнаго, развращеннаго лица съ подпухшими глазами. И въ немъ вмѣсто прежняго чувства умиленія поднялось чувство отвращенія, неловкости и стыда. Чувство это особенно усиливалось еще тѣмъ, что онъ только что говорилъ съ той стриженной дѣвушкой, на лицѣ которой не было ни одной морщинки и все существо которой дышало такимъ противуположнымъ характеру Масловой духомъ естественнаго, прирожденнаго цѣломудрія. Усиливалось это чувство и тѣмъ, что онъ чувствовалъ, что обращаетъ на себя вниманіе.

«Да вѣдь мнѣ не себя, мнѣ Бога нужно», подумалъ онъ.

** № 71 (рук. № 24).

Глава XLII.

Когда Нехлюдовъ въ первый разъ ѣхалъ въ острогъ, онъ готовился къ свиданью съ ней и, увидавъ ее, боролся съ чувствомъ отвращенія къ ней. Нынче онъ не готовился, не думалъ о томъ, какъ и что онъ скажетъ ей, и вдругъ, какъ только онъ увидалъ ее въ арестантскомъ одѣяніи, со страхомъ и готовностью остановившуюся среди комнаты, чувство умилительной жалости къ ней охватило его, наполнило всю его душу и исключило всѣ другія. Онъ сѣлъ съ ней рядомъ, и такъ близко, что ему въ первый разъ видны были всѣ подробности этого оскверненнаго, развращеннаго, когда то милаго лица. Кромѣ того, всѣ морщинки припухлаго лица и искусственно выпущенные кудряшки были особенно замѣтны ему нынче, послѣ того какъ онъ только что смотрѣлъ въ лицо той румяной дѣвушки съ бараньими глазами, на которомъ не было ни одной морщинки и лежала печать такого чистаго цѣломудрія. Но, удивительное дѣло, чѣмъ замѣтнѣе были на ея лицѣ слѣды ея прошедшей жизни, тѣмъ отвратительнѣе она казалась ему, тѣмъ больше онъ жалѣлъ и любилъ ее тою любовью, которую онъ въ первый разъ испыталъ въ тотъ разъ, когда онъ на минуту усумнился было и потомъ, вспомнивъ о Богѣ, почувствовалъ Его въ себѣ. Онъ чувствовалъ теперь, что онъ именно такою, какъ она есть, и любилъ ее, ея душу, которую онъ же загрязнилъ и онъ же постарается разбудить и вызвать.....

Чувство это было такъ сильно, что то, что онъ, очевидно, обращалъ на себя вниманіе, и многіе изъ бывшихъ въ комнатѣ, прекративъ разговоры, смотрѣли на него, не смущало его. Не смущало его и то, что изо рта у нея пахло виномъ и что, сѣвши съ нимъ рядомъ, она кокетливо улыбалась ему, какъ то особенно поджимая губы. Онъ видѣлъ это, но не смущался этимъ и еще болѣе именно за все это жалѣлъ ее, какъ естественно жалѣть человѣка съ изувѣченными членами, особенно когда зналъ его цѣльнымъ. Все, что было въ ней теперь нехорошаго и отталкивающаго, только усиливали въ немъ жалость, а жалость усиливала любовь. Въ душѣ его открылся ключъ воды живой, и онъ нынче въ первый разъ чувствовалъ его проявленіе.303

Облокотившись на ручку дивана, такъ чтобы быть слышаннымъ одною ею, онъ сказалъ:

— Если прошеніе это не выйдетъ, то подадимъ на высочайшее имя, и я сдѣлаю все, что могу.

— Вотъ это хорошо, — сказала она, ненатурально вертя головой и улыбаясь, не распуская губъ.

Нынче въ ней не было совсѣмъ того враждебнаго отношенія, которое она выразила въ первое свиданіе, но не было и ничего сближающаго, искренняго, серьезнаго. Она, очевидно, смотрѣла на Нехлюдова не какъ на человѣка, котораго она знала и любила, который считалъ себя виноватымъ передъ ней и хотѣлъ загладить вину, а какъ на такого же человѣка, какъ и всѣ, которому она нравилась и который поэтому готовъ сдѣлать для нея пріятное.

— Но если бы и это не удалось, я поѣду съ вами, куда бы вы не поѣхали.

— Зачѣмъ же вамъ-то ѣхать?

— Чтобы служить вамъ, загладить свою вину.

Онъ помолчалъ, ожидая того, что она скажетъ. Она молчала.

— Вы не вѣрите мнѣ, — сказалъ онъ, глядя на304 лицо ея, ставшее вдругъ серьезнымъ.

— Отчего же не вѣрить.

— Ну такъ скажите мнѣ что нибудь.

— Что же сказать... Все сказано. Я говорить больше не умѣю, — сказала она, оглядываясь вокругъ себя.

И лицо ея сдѣлалось нетолько серьезно, но строго, какъ и въ первое свиданіе.

Они помолчали.

— Вамъ дурно, я думаю, въ общей, — сказалъ Нехлюдовъ. — Я думаю, нехорошія женщины съ вами.

— Да, есть, — сказала она, — но есть очень хорошія, очень хорошія есть, такъ же какъ я, ни за что сидятъ. А можно васъ попросить, — сказала она, доставая что то маленькое, завернутое въ бумажкѣ, изъ за пазухи.

— Непремѣнно все сдѣлаю, — сказалъ Нехлюдовъ, ожидая чего нибудь важнаго и радуясь этому.

— Вотъ что, — сказала она, вертя головой и улыбаясь, но такъ, чтобы не распустить губы, — у меня зубъ выскочилъ, и я вставила, а крючекъ сломался. Такъ вотъ починить, пожалуйста, если можно. Это можетъ всякій дантистъ сдѣлать.

— Зачѣмъ это? — сказалъ онъ.

— А не хорошо, самимъ не понравится беззубая, — сказала она опять съ той же улыбкой, не распускающей губъ.

Нехлюдовъ только теперь замѣтилъ недостатокъ глазного зуба съ правой стороны.

— Вотъ благодарна буду, — сказала она, и Нехлюдовъ почувствовалъ опять запахъ вина.

— И у меня къ вамъ просьба, — сказалъ онъ рѣшительно.

— Что-же я могу здѣсь для васъ сдѣлать? — сказала она, улыбаясь и очевидно что-то подозрѣвая.

— Вы, пожалуйста, не обидьтесь на меня, a сдѣлайте, что я васъ прошу. Прежде отвѣтьте, что я спрошу.

— Ну, хорошо.

— Вы пьете вино?

Она нахмурилась.

— Ну что-жъ коли пью?

— Не пейте, пожалуйста.305 Вѣдь это ужасно вредно во всѣхъ отношеніяхъ.

— Немножко ничего; вотъ если напиться, ну такъ....

— Нѣтъ, вы, пожалуйста, не пейте. Обѣщайте мнѣ.

Она помолчала.

— Вѣдь скучно очень, — сказала она, — а тутъ развеселишься.

— Ну, обѣщаете?

— Что-жъ, я пообѣщаю, да не сдержу.

— Но все таки постарайтесь.

— Постараюсь, хорошо.

— А вотъ еще что: я спрашивалъ здѣсь, нельзя ли книгъ передавать вамъ. Мнѣ сказали, что нельзя, а что можно только одно Евангеліе. Я бы вамъ посовѣтывалъ почитать Евангеліе.

— Я читала, я знаю все, — недовольно проговорила она.

— Нельзя все знать. Эту книгу читать — всегда все новое.

Опять у нее сдѣдалось испуганное лицо, и она, какъ улитка, ушла въ себя. Онъ хотѣлъ еще многое сказать, но, увидавъ это выраженіе, замолчалъ. Нехлюдовъ чувствовалъ, что въ ней есть кто то прямо враждебный ему, защищающій ее такою, какою она теперь, и мѣшающій ему проникнуть до ея сердца. A кромѣ того, онъ чувствовалъ, что всѣ тѣ хорошія слова, которыя онъ говорилъ, выходили холодны и глупы; что такія холодныя и глупыя слова не могли тронуть ее.

Опять они замолчали. Молчаніе это было прервано.

— Вотъ вы все говорите: что сдѣлать? Вотъ я бы попросила, если можно, васъ похлопотать.

— Что такое?

— Со мной одна женщина сидитъ,306 — продолжала она, и лицо ея приняло простое, пріятное выраженіе, — и такъ жалко. Это крестьяночка одна. Ее отдали замужъ 15 лѣтъ. Мужъ сталъ ей такъ противенъ, что она хотѣла отравить его, а потомъ помирились. А теперь ее на каторгу ссылаютъ, а мужъ ее любитъ такъ, что съ ней идти хочетъ. Такая милая женщина. Нельзя ли ей помочь? Говорили, что царицу просить надо.

— Какъ ее зовутъ?

Маслова сказала. Нехлюдовъ записалъ. Въ это время смотритель всталъ.

— Пора, господа, пора расходиться, — сказалъ онъ, глядя на часы.

Маслова испуганно вскочила.

— Такъ до свиданія, — сказалъ Нехлюдовъ, протягивая ей руку.

— Такъ пожалуйста, о чемъ я просила, — сказала она.

— О чемъ?

— Объ обѣихъ, — сказала она, удерживая улыбку.

— Сдѣлаю это. Если успѣю, привезу завтра, — сказалъ Нехлюдовъ, указывая на карманъ, въ который онъ положилъ зубъ.

— Завтра нельзя будетъ, — сказалъ смотритель, слышавшій послѣднія слова Нехлюдова. — Завтра контора занята будетъ. До четверга.

— Ну такъ до четверга. А вы сдѣлаете, о чемъ я васъ просилъ? — прибавилъ онъ.

Она ничего не отвѣтила, и опять лицо ея стало холодно и сурово. Очевидно, ей не хотѣлось именно того, чего хотѣлъ отъ нея Нехлюдовъ.

** № 72 (рук. № 24).

По немногу стали выходить изъ первой въ другую комнату и спускаться по лѣстницѣ. Молодой человѣкъ въ короткой жакеткѣ шелъ рядомъ съ Нехлюдовымъ, какъ бы ожидая чего.

— Тутъ моя сестра. Она провожаетъ... — сказалъ онъ.

— Тоже отправляется? — спросилъ Нехлюдовъ.

— Нѣтъ, она еще остается, она провожающихъ провожаетъ. Она тоже ссылается, но не съ этой партіей. Ея дѣло все еще не разобрано. Вотъ уже 8-ой мѣсяцъ сидитъ. Вотъ и она, — сказалъ онъ, указыая на ту самую румяную дѣвушку съ бараньими глазами, которая большими шагами возвращалась съ площадки лѣстницы. Мальчикъ, родившійся въ острогѣ, бѣжалъ за ней.

— Ну, прощай Маша, — сказалъ молодой человѣкъ.

Она подошла къ нему и что то стала говорить. Нехлюдовъ отошелъ, но не уходилъ, дожидаясь смотрителя.

— Марья Павловна, пожалуйста, — говорилъ смотритель.

— Иду, иду, — улыбаясь отвѣчала румяная дѣвушка съ бараньими глазами и, кивнувъ головой Нехлюдову, какъ старому знакомому, ушла съ мальчикомъ и присоединившимся къ ней молодымъ человѣкомъ въ курткѣ въ противоположную дверь, въ тюрьму, такъ же спокойно и жизнерадостно, какъ будто она шла изъ гостиной въ спальню.

— Да-съ, удивительные порядки, — какъ бы продолжалъ прерванный разговоръ молодой человѣкъ въ жакеткѣ, подходя къ Нехлюдову и спускаясь съ нимъ вмѣстѣ съ лѣстницы. — Спасибо еще капитанъ, — такъ смотрителя называли, — добрый человѣкъ.

— Какъ же можетъ добрый человѣкъ служить въ такой ужасной должности?

— Спасибо, что служитъ, а то было бы хуже.

Они сошли внизъ въ сѣни. Въ то время, какъ они надѣвали пальто, къ нимъ подошелъ съ усталымъ видомъ смотритель. Два надзирателя вытянулись, приложивъ руки къ козырькамъ.

— Такъ вы будьте такъ добры, представьте отъ его превосходительства разрѣшеніе, — сказалъ онъ Нехлюдову, махая на надзирателей рукою, чтобы они приняли свои пальцы отъ козырьковъ.

— Я завтра же доставлю, — сказалъ Нехлюдовъ, глядя на арестанта, которой съ чайникомъ, согнувшись при видѣ начальства, спускался съ лѣстницы.

— А то вѣдь я могу отвѣтить зa послабленіе, — сказалъ смотритель, направляя взглядъ туда же, куда смотрѣлъ Нехлюдовъ. — Куда? — проговорилъ онъ и, мотнувъ головой назадъ, продолжалъ говорить съ Нехлюдовымъ о своей отвѣтственности.

Арестантъ, еще болѣе согнувшись, поворотилъ и, какъ вышколенное животное, блеснувъ глазами, вернулся назадъ.

— Мое почтеніе, — сказалъ Нехлюдовъ и поспѣшилъ выдти.

Онъ испытывалъ теперь, какъ и тотъ разъ при входѣ въ острогъ и посѣтительскую, кромѣ жалости, еще и чувство недоумѣнія и какой то нравственной тошноты при мысли о томъ, что всѣ эти страданія могли бы не быть, что всѣ они налагаются одними людьми на другихъ по какимъ то смутнымъ, неяснымъ причинамъ. Молодой человѣкъ ждалъ его за дверью, и они пошли вмѣстѣ.

— А какой ужасъ, какой ужасъ, — говорилъ Нехлюдовъ, довольный тѣмъ, что было кому высказаться.

— А что?

— Да все ужасно. Какъ ни страшно было въ конторѣ, эти уголовные для меня еще жальче.

— Ну, не знаю, тамъ нервы другіе.

Молодой человѣкъ разсказалъ дорогой Нехлюдову всю свою исторію и исторію своей сестры. Онъ былъ молодой ученый, оставленный при университетѣ зоологъ, не интересуюшійся политикой. Сестра же его, кончившая на курсахъ, принадлежала, какъ онъ говорилъ, по убѣжденіямъ къ революціонной партіи, но къ революціи мирной, посредствомъ измѣненія общественнаго мнѣнія, просвѣщенія народа. Преступленіе ея состояло въ томъ, что, когда полиція пришла съ обыскомъ въ квартиру, гдѣ были запрещенныя книги и брошюры, кто-то потушилъ огонь и въ темнотѣ выстрѣлилъ и ранилъ полицейскаго. Она знала, кто стрѣлялъ, но при допросѣ она заявила, что и потушила огонь и стрѣляла она, хотя она никогда въ жизни не брала въ руки пистолета и во время обыска собирала бумаги и передавала ихъ одному изъ товарищей, успѣвшему убѣжать заднимъ ходомъ.

— Они всѣ знаютъ, что стрѣляла не она, но она стоитъ на своемъ и спасаетъ того, кто стрѣлялъ.

— Что же ей будетъ?

— Вѣроятно, каторга.

Разсказавъ еще много ужаснаго, усилившаго въ Нехлюдовѣ нравственную тошноту, молодой человѣкъ простился, какъ съ знакомымъ, съ Нехлюдовымъ, и они разошлись въ разныя стороны.

** № 73 (рук. 24).

Вернувшись въ контору, онъ засталъ Маслову въ оживленномъ разговорѣ съ Марьей Павловной и Вильгельмсономъ, но онъ не обратилъ на это никакого вниманія и, услыхавъ отъ смотрителя, что время расходиться, молча простился съ Масловой и пошелъ съ Марьей Павловной.

— А вы знаете, — сказала Марья Павловна, — ваша знакомая разсказала намъ, что нынче тутъ была казнь. Сѣкли двухъ людей. Не могу безъ ужаса теперь смотрѣть на этого человѣка, — сказала она, указывая глазами на смотрителя.

— Страсть жестоко наказывали, — подтвердила Маслова.

Нехлюдовъ вспомнилъ все то, что онъ видѣлъ въ сѣняхъ, и догадался, что наказаніе происходило именно въ то время, какъ онъ дожидался.307

Въ то время, какъ Нехлюдовъ выходилъ изъ главной двери, къ ней подъѣхала и остановилась противъ него великолѣпная рыжая пара съ пристяжкой, въ новенькой, блестѣвшей чистотой пролеткѣ на шинахъ. И лошади, и сбруя, и кучеръ съ широкимъ задомъ и черной расчесанной глянцовитой бородой, и въ особенности сѣдокъ-офицеръ, въ новенькой, съ голубымъ отливомъ шинели, съ блестящими погонами и синей фуражкой, надѣтой немного на бокъ на черные, густые волоса, — все говорило о порядкѣ, правильности, благообразіи и благоденствіи.

Это былъ тотъ самый жандармскій сыщикъ, про котораго разсказывала Марья Павловна и про хитрость, безжалостность и безнравственность котораго слыхалъ и Нехлюдовъ. Жандармскій начальникъ этотъ покосился на Нехлюдова и, покручивая одной рукой нафабренный и завитой усъ, а другой поддерживая саблю, сошелъ съ пролетки. Надзиратель выскочилъ и, отворяя дверь, вытягивался передъ нимъ.

«Что за ужасъ, что за ужасъ, — говорилъ себѣ Нехлюдовъ, направляясь къ дому. — И зачѣмъ все это?»

И на него съ необыкновенной новой силой нашло и прежде испытанное чувство головокруженія, доходящее до тошноты. Главное, ему тяжело и мучительно было то, что онъ чувствовалъ себя виноватымъ, участникомъ во всѣхъ этихъ ужасахъ. Вопросъ былъ ясенъ: что это такое? Необходимое условіе жизни или большое общественное злодѣяніе?

** № 74 (рук. № 25).

Глава 49.

Оставшись одинъ въ конторѣ, Нехлюдовъ оглянулъ присутствующихъ: опять было нѣсколько свиданій политических, но гораздо меньше, чѣмъ въ первый разъ, и всѣ лица были новыя. Изъ прежнихъ былъ только высокій молодой ученый въ короткой жакеткѣ, по фамиліи Медынцевъ, какъ онъ въ тотъ разъ назвалъ себя Нехлюдову, и Марья Павловна, его сестра, румяная дѣвушка съ бараньими глазами. Съ ними сидѣлъ черноватый, съ насупленными бровями и торчащими вихрами надъ низкимъ лбомъ, сутуловатый человѣкъ въ гуттаперчевой курткѣ. Въ то время какъ Нехлюдовъ вошелъ, она говорила какъ разъ о немъ. Марья Павловна, дѣвица съ бараньими глазами, узнавъ отъ брата, кто онъ былъ, предполагая, что у него большія связи, говорила, что надо его просить помочь тому дѣлу, которое нынче волновало всѣхъ политическихъ, а въ особенности ее, всегда и на волѣ и въ тюрьмѣ болѣвшую всѣми горестями своихъ сотоварищей и служившую, кромѣ себя, всѣмъ, кому она только могла служить.

— Вотъ и онъ, — сказала Марья Павловна, какъ только Нехлюдовъ вошелъ въ контору. — Пойду и скажу ему.

— Брось ты этихъ франтовъ. Ничего отъ нихъ толку не будетъ. Они, всѣ аристократы, всегда солидарны, — мрачно сказалъ ей черный съ вихрами и насупленными бровями.

Чернаго звали Вильгельмсонъ. Онъ судился и ссылался по одному дѣлу съ Марьей Павловной и пользовался уваженіемъ своихъ товарищей за свою прямолинейную твердость и умъ. Онъ былъ на ты съ Марьей Павловной, какъ и всѣ его товарищи, и звалъ ее Машей. Но Марья Павловна не послушала его и большими шагами подошла къ Нехлюдову и, прямо глядя ему въ лицо своими бараньими глазами, поздоровалась съ нимъ, какъ съ знакомымъ, сильной большой бѣлой рукой крѣпко сжимая его руку.

— Тутъ у насъ совершается отвратительная гадость, звѣрская жестокость, — сказала она рѣшительно. — Я вижу, что васъ здѣсь уважаютъ, и вы вѣрно имѣете связи. Помогите этому дѣлу — тому, чтобы не пытали женщину, еще беременную.

— Что такое? Я не знаю, могу ли? — сказалъ Нехлюдовъ.

— Хотите вы или не хотите помочь?

— Хочу, очень хочу что могу, — съ тѣмъ серьезнымъ видомъ, съ которымъ онъ говорилъ о вещахъ, считаемыхъ имъ самыми важными, сказалъ Нехлюдовъ. — Не знаю, могу ли?

— Хотите, ну и прекрасно, — сказала она, по его выраженію понявъ его искренность. — Сдѣлайте что можно, а тамъ видно будетъ. Видите ли...

И она разсказала ему, какъ тайная полиція или охрана попала на новый слѣдъ людей не попавшихся и, чтобы затянуть и этихъ людей, выбрали изъ всѣхъ самую слабонервную, Дидерихъ, — правда, она и ближе была съ тѣми людьми, которыхъ они ищутъ, и начали мучать ее.

Meдынцевъ подошелъ къ нимъ и тоже, какъ знакомый, поздоровался съ Нехлюдовымъ. Вильгельмсонъ же, видимо не одобряя ихъ обращенія къ Нехлюдову, сидѣлъ, мрачно глядя передъ собою.

— Такъ вотъ они ее нравственно истязаютъ: то увѣряютъ ее, что мы всѣ сознались, что она только вредитъ себѣ, то пугаютъ ее. По ночамъ входятъ къ ней безъ всякой надобности, только чтобы довести ее до крайняго нервнаго разстройства. Не даютъ ночь спать, а на утро ведутъ къ допросу. А она нервная, болѣзненная. Небось, не мучаютъ меня, — прибавила она улыбаясь, — знаютъ, что у меня нервовъ нѣтъ, и отъ меня, кромѣ обличенія ихъ же, ничего не добьются. Такъ вотъ можете вы сдѣлать что нибудь?

— Знаю я вице-губернатора, правящаго должность.

— Скажите хоть ему, онъ можетъ.

— Потомъ въ Петербургѣ не могу ли я? Тамъ у меня есть кое-кто.

— Это прекрасно, но надо сейчасъ спасти женщину.

— Такъ я непремѣнно....

— Я бы рада для васъ сдѣлать все что могу, но, какъ видите, мы всѣ поставлены въ такое положеніе, что ничего не можемъ сдѣлать, — сказала она и улыбнулась своей свѣтлой, доброй, не имѣющей ничего женскаго, кокетливаго улыбкой.

«Да, если бы можно было ее съ Катюшей, если бы онѣ вмѣстѣ пожили», — подумалъ Нехлюдовъ.

— А я думаю, что и вы можете для меня сдѣлать много, — сказалъ Нехлюдовъ.

Она удивленно посмотрѣла на него.

— Вы видѣли прошлый разъ женщину, съ которой я имѣлъ свиданіе. Она сейчасъ придетъ. Вотъ не могли бы вы помочь ей?

— Чѣмъ помочь?

— Всѣмъ, главное — нравственно помочь.

— Какъ, что? — сказала Маша, и лицо ея выразило страстное вниманіе.

— Видите ли, эта женщина — невинно осужденная. Правда, что это женщина низко павшая. Очень низко. — Нехлюдовъ никакъ не могъ ей выговорить то, что была Маслова. — Но она совершенно невинна въ томъ, въ чемъ ее обвиняютъ и обвинили. Вы хотите знать, что она мнѣ? — сказалъ Нехлюдовъ краснѣя. — Я зналъ ее молодой.

Лицо Маши просіяло. Она догадалась и все поняла. Послѣ этого она только слегка кивала головой и мигала на все, что говорилъ Нехлюдовъ.

— Она совершенно невинна въ отравленіи. Мы подали кассацію и надѣялись на оправданіе, но вотъ уже 6 мѣсяцевъ она въ острогѣ и еще просидитъ. Это только еще ниже спустить ее.

— Что же, если бы ее перевели къ намъ, мы бы могли сблизиться, — сказала она.

— Если бы это было возможно.

— Я очень рада была бы. Только бы перевели. Ей и вообще лучше бы было съ нами.

— Кромѣ того, что я знаю, что она хорошая женщина, она и теперь, въ послѣдній разъ, когда я ее видѣлъ, поразила меня тѣмъ, что она себѣ ничего не просила, а думала, что я имѣю вѣсъ и все могу, и просила за женщину, которая съ ней содержится и которую она считаетъ невинной. Видно, что она...

Нехлюдовъ не договорилъ, потому что въ это время вошла Маслова.

— Такъ можно расчитывать? — сказала она.

— Непремѣнно.

— А если только ее переведутъ къ намъ, то я постараюсь быть ей полезной. Здравствуйте, — сказала она, подходя къ Масловой. — Мы говорили, чтобы вамъ перевестись къ намъ, къ политическимъ, вамъ будетъ лучше.

— Отчего же, — отвѣчала Маслова, вопросительно глядя на Нехлюдова. — Коли лучше, такъ хорошо бы.

— Мы послѣ поговоримъ.

И Маша съ братомъ пошла къ Вильгельмсону и разсказала ему все, что говорила съ Нехлюдовымъ.

Глава L.

Маслова была нынче, потому ли, что въ комнатѣ не было смотрителя, потому ли, что она уже привыкла къ Нехлюдову свободнѣе и оживленнѣе. Нехлюдовъ подалъ ей исправленный зубъ, и она обрадовалась, какъ и тотъ разъ, улыбаясь, не распуская губъ.

— Вотъ спасибо вамъ, какъ скоро и хорошо. А еще у меня просьба къ вамъ, — и она стала просить его о своей новой сожительницѣ, обвиняемой въ поджогѣ, что все это можетъ лучше всего объяснить ему ея сынъ, который содержится здѣсь же, въ острогѣ. Звать его Василій Меньшовъ.

— Вы только поговорите съ нимъ, вы все поймете, — говорила Маслова, повторяя слова старухи.

— Да вѣдь я ничего не могу, — отвѣчалъ Нехлюдовъ, радуясь проявленію ея доброты.

— Вы только попросите смотрителя, онъ все для васъ сдѣлаетъ, — продолжала она.

— Непремѣнно попрошу, — сказалъ Нехлюдовъ, — только я вѣдь не начальникъ и не адвокатъ.

— Ну, все таки, — сказала она.

— Я непремѣнно сдѣлаю что могу. А что вы думаете о томъ, чтобы перейти къ политическимъ?

— А какая же я политическая? — сказала она улыбаясь. — Только нешто отъ того, что тамъ, говорятъ, ихъ не запираютъ. Ужъ очень скучно, какъ запрутъ.

— Вамъ лучше будетъ съ ними. Между ними есть очень хорошіе люди, — сказалъ Нехлюдовъ.

— Отчегожъ имъ не быть хорошими, — вздыхая сказала она.

— А еще вотъ я книгъ вамъ привезъ, — сказалъ Нехлюдовъ, показывая на свертокъ, который онъ положилъ возлѣ себя. Тутъ есть Викторъ Гюго, Достоевскій. Вы, кажется, любили.

— Что же тамъ любить? Скучно, — сказала она.

Лицо ея сдѣлалось строго, и онъ замолчалъ.

Въ контору вошелъ смотритель. Маслова встала, но смотритель, не обращая на нее вниманія, все въ такомъ же, еще болѣе уныломъ состояніи сѣлъ къ столу и закурилъ свою толстую вонючую папироску.

— Вотъ попросите его, чтобы вамъ Меньшова повидать, — сказала Маслова, — она меня очень просила; говоритъ, что ни зa что сидятъ.

Нехлюдовъ всталъ и подошелъ къ смотрителю.

— Нельзя ли мнѣ увидать Василія Меньшова?

— Это что, подсудимый? — уныло спросилъ смотритель.

— Да, подсудимый, недавно поступилъ.

— Сейчасъ въ книгѣ справлюсь.

Смотритель открылъ книгу, перелистовалъ и нашелъ подъ литерой М: судился за поджогъ. Поступилъ 3-го, въ 21-ой камерѣ.

— Вамъ зачѣмъ же?

— Онъ невинно обвиненъ, такъ для защиты.

— Послушайте ихъ — всѣ невинны. Что же, вамъ привести его сюда?

— Если бы можно, я бы предпочелъ тамъ видѣть, — сказалъ Нехлюдовъ, радуясь случаю увидать, что ему давно хотѣлось, самыя мѣста заключенія.

Выйдя изъ конторы, Нехлюдовъ оглянулся на Маслову и съ радостью увидалъ, что Марья Павловна подошла къ ней и сѣла на его мѣсто рядомъ съ Масловой и, глядя на нее своими добрыми, внимательными глазами, что то говорила ей.

** № 75 (рук. № 24).

— Ну-съ, je suis à vous.308 Хочешь курить? Только постой, какъ-бы намъ тутъ не напортить, — сказалъ онъ и принесъ пепельницу. — Ну-съ.

— У меня къ тебѣ три дѣла.

— Вотъ какъ.

— Во первыхъ, я былъ въ конторѣ въ то время, какъ тамъ было свиданье политическихъ, и ко мнѣ подошла одна политическая.

— Кто это?309

— Марья Павловна Медынцева.

— О, это очень важная преступница, какъ же тебя пустили къ ней, — сказалъ Масленниковъ и вспомнилъ, что онъ вчера читалъ не ему адресованныя, а переданныя ему для прочтенія по своей обязанности письма и въ числѣ310 интимное письмо311 Медынцевой къ своей матери. Хотя онъ и считалъ, что обязанность честнаго человѣка не читать чужія письма не существовала для него, какъ для человѣка государственнаго, и хотя чтеніе письма312 Медынцевой было очень интересно, ему было совѣстно въ глубинѣ души за то, что онъ читалъ чужія письма. И это воспоминаніе313 было ему непріятно: онъ нахмурился.

— Но какъ же ты могъ увидаться съ ней?

— Ну, все равно, отъ кого я узналъ. Только мнѣ разсказали, что на дняхъ взяли одну женщину, врача Дидерихъ, и прямо пытаютъ.

И Нехлюдовъ разсказалъ все, что онъ слышалъ.

Лицо Масленникова сдѣлалось вдругъ мрачно и уныло. Всѣ слѣды того возбужденія собачки отъ того, [что] хозяинъ почесалъ ее за ушами, изчезли совершенно. Въ это время изъ гостиной доносились голоса; одинъ женскій говорилъ: «jamais, jamais je ne croirais»,314 a другой, съ другого конца, мужской, что-то разсказывалъ, все повторяя: «la comtesse Voronzoff и Victor Apraksine.315 Съ третьей стороны слышался только гулъ голосовъ и смѣхъ не316 веселый, не натуральный, но всетаки смѣхъ. Масленниковъ внимательно прислушался къ этому смѣху и внушительно сказалъ:

— Любезный Нехлюдовъ, прости меня, но я долженъ тебѣ сказать, что, вопервыхъ, это неправильно, что ты могъ видѣться съ политическими. Я знаю, смотритель прекрасный человѣкъ, но слишкомъ мягкій, а вовторыхъ, все это правда ли? Да если бы и была правда, то мы ничего тутъ не можемъ сдѣлать. Это касается охраны. И тутъ наша власть кончается, — прибавилъ онъ, разводя бѣлыми руками съ бирюзовымъ перстнемъ. — Такъ что и я бы просилъ тебя это дѣло оставить.

— Такъ я обращусь въ охрану или въ Петербургъ, — сказалъ Нехлюдовъ.

— И прекрасно.

* № 76 (рук. № 24).

— Ну, наконецъ, третье — самое важное для меня — это то, чтобы перевести крестьянку Маслову, ту самую, о которой я говорилъ тебѣ, въ башню, въ камеру политическихъ женщинъ.

Масленниковъ сжалъ губы и задумался.

— Это можно, я думаю, что можно, — сказалъ Масленииковъ, отказавши въ первыхъ двухъ дѣлахъ, очевидно желая исполнить хоть что нибудь. — Я думаю, что можно. Я посовѣтуюсь съ совѣтниками. Я завтра телеграфирую тебѣ. Только ты не боишься вреднаго вліянія политическихъ на твою protegée?

— Нѣтъ, не боюсь и не думаю объ этомъ, а просто тамъ лучше содержатъ.

— Ну да, ну да. Такъ во всякомъ случаѣ дамъ тебѣ знать.

— Пожалуйста, — сказалъ Нехлюдовъ.

* № 77 (рук. № 24).

А между тѣмъ при первомъ же посѣщеніи тюрьмы Нехлюдовъ увидалъ, что разговоръ его съ Масленниковымъ не прошелъ даромъ. Нехлюдова, во первыхъ, вовсе не пустили въ тюрьму безъ доклада смотрителю, такъ что Нехлюдовъ опять долженъ былъ идти въ квартиру смотрителя и слушать венгерскіе танцы, подвинувшіеся еще на два такта; во вторыхъ, смотритель былъ еще болѣе унылъ и сказалъ, что видѣться можно, но нужно сдѣлать распоряженія. Распоряженiя же состояли въ томъ, что когда его позвали въ контору, то въ конторѣ никого не было, и его провели въ третью маленькую комнатку, гдѣ во все время свиданія его съ Масловой сидѣлъ и помощникъ смотрителя.317

Маслова была грустна, но Нехлюдовъ не могъ не замѣтить перемѣны къ лучшему. Она была проще и довѣрчивѣе; она разсказала, что ее перевели въ коридоръ политическихъ, но въ отдѣльную камеру. Днемъ она могла видѣться съ политическими, и Марья Павловна посѣщала ее; но вечеромъ и ночью она была одна, и ей было и скучно и страшно.

— Хоть бы со мной кого нибудь помѣстили; я просила, чтобы Федосью помѣстили, говорятъ — нельзя. Вы попросите, пожалуйста, для васъ сдѣлаютъ.

— Что же, это можно, — сказалъ помощникъ, слушавшій ихъ разговоръ. — Вы скажите начальнику, онъ сдѣлаетъ.

Какъ ни тяжело было Нехлюдову просить смотрителя, онъ обѣщалъ сдѣлать это.

На вопросъ о Меньшовыхъ Нехлюдовъ разсказалъ ей, что зa дѣло Меньшовыхъ взялся318 тотъ же адвокатъ,319 который ведетъ и ея дѣло, и это, видимо, обрадовало ее. Онъ спросилъ ее о томъ, понравились ли ей ея новые знакомые въ политическомъ отдѣленіи.

— Марья Павловна очень мнѣ нравятся, — сказала она въ множественномъ числѣ. — Хорошая барышня, простая, я и не видала такихъ. Хорошіе тоже мущины: Николай Павловичъ — вы знаете? Вильгельмсонъ. Онъ съ ней приходилъ разъ, — сказала она, и на лицѣ ея заиграла опять та непріятная въ ней женская улыбка кокетства. — Два раза приходилъ. — Они помолчали. — А я что обѣщала, то держу, — сказала она улыбаясь, — ни разу не пила, курить — курю.

Взятое съ самого начала рѣшеніе Нехлюдова служить ей и сдѣлать все возможное для облегченія ея участи и для возрожденія ее, даже до женитьбы на ней, не измѣнилось. Не измѣнилось и чувство любовной жалости, которую онъ испытывалъ къ ней. Напротивъ, чувство это все усиливалось, и ея мертвенность и лежавшая на ней печать нечистой жизни, которыя должны были бы отталкивать его, увеличивали въ немъ его чистую любовь къ ней, не ждущую ни отъ нея, ни отъ кого бы то ни было какой-нибудь за это награды. Сначала у него было чувство тщеславія, желаніе похвалиться передъ людьми своимъ поступкомъ. Это было первое время, когда онъ объяснился съ прокуроромъ, но очень скоро чувство это прошло и замѣнилось другимъ чувствомъ. Онъ чувствовалъ, какъ понемногу разгорается все больше и большее тепло въ его душѣ, и это увеличеніе тепла, т. е. любви, не то чтобы радовало его, — радости тутъ не было, напротивъ, онъ испытывалъ постоянно тяжелое, напряженное чувство, — но оно давало ему сознаніе полноты жизни, того, что онъ дѣлаетъ въ жизни то, что должно дѣлать и лучше чего онъ ничего не можетъ сдѣлать. Удастся ли ему пробудить въ ней жизнь, вызвать въ ней не любовь къ себѣ, объ этомъ онъ и не думалъ, и она ему не нужна была, — но если ему удастся пробудить любовь къ тому, что онъ любилъ и что свойственно любить всякому человѣку — любовь къ добру, это будетъ огромное, сверхдолжное счастье. Если же не удастся, и она останется такою же, какая она теперь, то онъ чувствовалъ, что въ немъ самомъ пробудилась жизнь, и жизнь эта уже не замретъ теперь,320 и это было большое счастіе. Но вотъ нынче онъ въ первый разъ увидалъ въ ней возможность обновленія. И какъ ни мало замѣтно было это измѣненіе, это было для него большой, не ожиданной радостью.

— Я очень, очень радъ, — сказалъ онъ. Хотѣлъ спросить о книгахъ, читала ли она, но раздумалъ, боясь отрицательнаго отвѣта. На этомъ кончилось ихъ свиданіе.

— Такъ попросите смотрителя перевести ко мнѣ Феню. Какъ бы хорошо было.

— Непремѣнно, — сказалъ Нехлюдовъ и исполнилъ это обѣщаніе, несмотря на то, что исполненіе его было очень тяжело для него.

Чувство жалости и любви, возникшее въ душѣ Нехлюдова къ Катюшѣ, наполняло его душу и направлялось теперь на всѣ явленія жизни и на людей, встрѣчавшихся ему, но не на всѣхъ людей: онъ жалѣлъ страдающихъ, мучимыхъ, но никакъ не могъ еще жалѣть мучителей, надзирателей, конвойныхъ, смотрителя,321 Масленникова, жандарма, прокурора. А между тѣмъ онъ былъ поставленъ въ необходимость имѣть съ ними дѣло. И это было для него особенно мучительно. Онъ умомъ зналъ, что они, какъ322 унылый смотритель, заслуживаютъ сожалѣнія и потому любви, но, зная, что они непосредственно участвуютъ въ мученіи людей, въ поруганіи человѣческаго достоинства, онъ не могъ не имѣть къ нимъ отвращенія и даже злобы. А надо было мягко просить ихъ. Такъ онъ попросилъ смотрителя, и смотритель разрѣшилъ перевести Федосью къ Масловой. На выраженное же Нехлюдовымъ желаніе посѣтить еще однаго заключеннаго, который прислалъ ему письмо съ просьбой защитить его, смотритель отвѣчалъ отказомъ.

— По закону запрещается, — сказалъ онъ.

Это новое отношеніе къ нему и запрещеніе посѣщать острогъ внутри было очень досадно Нехлюдову и вмѣстѣ съ тѣмъ подтверждало его въ томъ новомъ взглядѣ на тюрьмы, наказаніе, управленіе и суды, который возникалъ въ его сознаніи. Кромѣ сердечнаго, личнаго его дѣла съ Катюшей, въ послѣднее время его все сильнѣе и сильнѣе занимали общіе вопросы о томъ, что дѣлалось въ этомъ домѣ и во всѣхъ подобныхъ домахъ въ мірѣ.

Послѣ всего, что онъ видѣлъ и узналъ за послѣднее время, передъ нимъ ясно сталъ вопросъ о томъ, что это такое; этотъ острогъ и судъ и управленье — что это: не есть ли это средство избавленія людей отъ преступленія или огромное хронически совершаемое323 преступленіе?324

Рѣшеніе вопроса во второмъ смыслѣ было слишкомъ страшно, и онъ не могъ еще рѣшить его въ этомъ смыслѣ; признать то, что онъ признавалъ прежде, что все это есть средство избавленія людей отъ преступленія, есть дѣло справедливости, онъ уже не могъ теперь.

** № 78 (рук. № 25).

Глава 69.

«Что это — хорошо или дурно», думалъ Нехлюдовъ, возвращаясь изъ острога. Дурно было это ея озлобленіе, заслуженная ненависть, которое больно растравляло въ Нехлюдовѣ его рану раскаянія. Хорошо же было то, что та стѣна, которую она ставила между собою и имъ, сломлена, что она признаетъ прошедшее, вспоминаетъ его и видитъ всю ту пропасть, въ которую она упала. «Пускай она ненавидитъ того, кто былъ главной причиной этого паденія, но она видитъ теперь то, что она стала и чѣмъ могла и теперь еще можетъ быть», думалъ Нехлюдовъ. И мысль о томъ, что онъ добьется своего, что она возродится духовно, приводила его въ восторженное и умиленное состояніе.

На другой день, хотя въ этотъ день и не принимали въ конторѣ, Нехлюдовъ рано утромъ поѣхалъ въ острогъ, надѣясь, что смотритель пуститъ его хоть на минуту или, по крайней мѣрѣ, скажетъ, что съ ней.

Зная, что въ этотъ день не пускаютъ, Нехлюдовъ пошелъ по знакомой лѣстницѣ къ смотрителю. Несмотря на ранній часъ, съ первой площадки послышались быстрые переборы аранжировки Листа венгерскихъ танцевъ, дошедшіе уже до 10-го такта. Опять звуки эти вмѣстѣ съ запахомъ капусты обдали его, какъ только ему отворила дверь подвязанная горничная. Въ передней уже дожидался надзиратель съ книжкой подъ мышкой.

— Нельзя ли увидать смотрителя?

— Кто это? — послышался голосъ музыкантши.

— Папашу спрашиваютъ.

— Да кто?

— Какой то чужой.

— Что шляются. Скажи чтобъ шелъ въ контору.

И опять задребезжала трудная руляда.

— Онъ дома, — шопотомъ сказалъ надзиратель Нехлюдову.

Мальчикъ вышелъ въ переднюю, посмотрѣлъ на Нехлюдова, очевидно, по порученію отца, и ушелъ.

Смотритель вышелъ.

— Что прикажете? — Пожалуйте.

— Мнѣ два слова. Нельзя увидать Маслову?

— Нынче, вы знаете, не пріемный день.

— Знаю, но мнѣ хотѣлось узнать, что съ ней послѣ вчерашняго припадка?

— Ничего-съ. Только... Да пожалуйте въ гостиную.

— Нѣтъ, мнѣ некогда.

— Такъ, припадокъ прошелъ... Только-бы я васъ просилъ, князь, не давайте ей денегъ на руки. А то вчера она, очевидно подъ вліяніемъ экстаза или что, достала какъ то вина и совсѣмъ неприлично себя вела, такъ что я долженъ былъ принять мѣры.

Руляды все шли своимъ чередомъ.

— Такъ я просилъ бы васъ деньги передавать мнѣ.

— Но все таки нельзя-ли увидать ее?

— Никакъ не могу. До завтра.

— Мое почтеніе.

Послѣ надежды обновленія, которую подала Нехлюдову вчерашняя сцена, слова смотрителя о томъ, что она напилась, были очень тяжелы для Нехлюдова.

Давно умолкшій голосъ искусителя опять поднялъ голову.

«Ничего ты не сдѣлаешь, братъ, — говорилъ этотъ голосъ. — Она мертвая женщина. Въ ней уже нѣтъ ничего человѣческаго».

«А вотъ неправда, пока живъ человѣкъ, въ немъ есть искра божія и есть въ ней, и я найду ее».

И Нехлюдовъ былъ правъ. — Правда, что она достала вина и напилась пьяна и такъ шумѣла, что ее хотѣли посадить въ карцеръ, и только вмѣшательство Марьи Павловны спасло ее, но никогда еще за долгое время она не была въ такомъ состояніи умиленія и надежды на возможность другой жизни, въ которой она была въ этотъ вечеръ.

Марья Павловна выпросила у надзирателя войти въ камеру Масловой и сидѣла съ ней на ея кровати, одной рукой обнимая ее за плечи.

— Марья Павловна, голубушка, — говорила Катюша вся въ слезахъ, сидя на серединѣ постели — развѣ я не вижу, что я пропащая женщина, распутная дѣвка, вотъ кто я. Да что же мнѣ съ собой дѣлать?

— Отчаяваться не надо, — говорила Марья Павловна, слегка за плечо прижимая ее къ себѣ и глядя на нее своими добрыми бараньими глазами, на которыхъ тоже были слезы.

— Да вѣдь хорошо, какъ вотъ вы пожалѣли, приголубили меня. А то вѣдь кому же до моей души дѣло? Имъ другого нужно.

— Ну, онъ только о душѣ вашей думаетъ.

— Голубушка, Марья Павловна, не говорите про него. Не могу совладать съ своимъ сердцемъ, не могу, не могу. Вѣдь я любила его, какъ любила. Вѣдь вы знаете, вѣрно сами любили, да и любите.

— Нѣтъ, я этого не знаю. Я не люблю особенно никого.

— Да не можетъ быть?! — переставь плакать, съ удивленіемъ уставившись на Марью Павловну, спросила Маслова.

— Увѣряю васъ.

— Какъ же, вы красавица такая, и никогда не любили васъ?

— Что же дѣлать, такая я уродъ; меня, можетъ быть, любили, — улыбаясь своей твердой ласковой улыбкой, сказала Марья Павловна, — да я то не любила. И не знаю и не хочу.

— И не хотите?

— Зачѣмъ? Ну, да вотъ что. Вы, Катюша, пожалуйста, не пейте больше никогда. Это вѣдь ужасно.

— Ну, хорошо. — вдругъ, рѣшительно и просто сказала она.

— И съ нимъ будьте добрѣе. Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ, — знаете. А я, какъ его понимаю, онъ очень хорошій человѣкъ. Разумѣется, гордый, тщеславный, какъ всѣ они.

— Ахъ, нѣтъ. Охъ, кабы вы знали, какой онъ былъ, — теперь что.325

— Ну вотъ, вы и не отталкивайте его.

— Что мнѣ отталкивать. Только.... Ну, да я уже знаю, что сдѣлаю. Голубушка, можно васъ поцѣловать?

— Марья Павловна, зовутъ чай пить, — послышался голосъ изъ за двери.

— Иду! — Марья Павловна еще разъ обняла и поцѣловала и въ лобъ и въ щеку Катюшу. — Такъ, такъ, — сказала она — пить не будемъ и съ нимъ.....

— Я уже знаю какъ. И въ больницу пойду.

— Вотъ это хорошо.

— Прощайте, милая, голубушка, дорогая моя, — заговорила Катюша, ухватила ея руку и, какъ не отдергивала ее Марья Павловна, поцѣловала.

Глава 70.

На другой день Нехлюдовъ получилъ свиданье въ адвокатской. Маслова пришла тихая и робкая. Еще не садясь, она, прямо глядя ему въ глаза, сказала:

— Простите меня, Дмитрій Ивановичъ, я много дурного говорила третьяго дня, простите меня. Но только всетаки вы оставьте меня.

— Зачѣмъ же мнѣ оставить васъ?

— Развѣ можно меня любить?

— Можно. И я люблю. Можетъ быть, не такъ, какъ....

Она перебила его:

— Нѣтъ, нельзя. — Слезы текли по ея щекамъ, и выраженіе лица было жалкое и виноватое. — Нельзя забыть, Дмитрій Ивановичъ, что я была и что я теперь. Нельзя этого.

— Нѣтъ можно.

— Ничего не выйдетъ изъ этого. Меня не спасете, а себя погубите.

— А можетъ, спасу.

Они сѣли, какъ обыкновенно, по обѣимъ сторонамъ стола.

— Ахъ, бросьте меня, — сказала она.

— Не могу. А напротивъ, я какъ сказалъ, такъ и сдѣлаю. Если вы пойдете, я женюсь на васъ.

Она посмотрѣла на него молча и тяжело вздохнула.

— Ну, такъ вотъ что, — сказала она. — Вы меня оставьте, это я вамъ вѣрно говорю. Не могу я, не пойду за васъ. Вы это совсѣмъ оставьте, — сказала она дрожащими губами и замолчала. — Это вѣрно. Лучше повѣшусь.

Нехлюдовъ чувствовалъ, что въ этомъ отказѣ ея была ненависть къ нему, непрощенная обида, но была и любовь — хорошая, высокая любовь, желаніе не погубить его жизнь, была, можетъ быть, и надежда, что онъ не послушается ее и не повѣритъ ей. Главное же, онъ видѣлъ, что въ этомъ отказѣ, во всѣхъ словахъ, во взглядахъ, въ простотѣ манеры, совсѣмъ не похожей на прежнюю, было начало пробужденія, и большая радость просилась въ его душу, но онъ не могъ еще повѣрить себѣ.

— Катюша, какъ я сказалъ, такъ и говорю, — сказалъ Нехлюдовъ особенно серьезно. — Я прошу тебя выдти за меня замужъ. Если же ты не хочешь и пока не хочешь, я, такъ же какъ и прежде, буду тамъ, гдѣ ты будешь, и поѣду туда, куда тебя повезутъ.

— Это ваше дѣло, я больше говорить не буду, — сказала она, — а вотъ Марья Павловна говорила, чтобы мнѣ въ лазаретѣ сидѣлкой быть, такъ я подумала, что это лучше. Можетъ, я гожусь, такъ вы попросите, пожалуйста.326

«Боже мой! какая перемѣна. Господи, помоги; да ты уже помогъ мнѣ», — говорилъ онъ себѣ въ то время, какъ обѣщалъ ей попросить объ этомъ смотрителя и доктора, испытывая радость, и не радость, а какое то новое чувство расширенія и освобожденія души, котораго онъ никогда еще не испытывалъ.

— А я вина больше пить не буду, — сказала Катюша, жалостно улыбаясь. — Меня Марья Павловна просила, и я сдѣлаю.

— Вы полюбили Марью Павловну?

— Марью Павловну? Да это не человѣкъ. Такихъ не бываетъ. Я нынче ночью думала: это ангелъ съ неба для меня грѣшной посланъ. Только бы хотя немножко.... Ну, простите, — и она опять заплакала.

— Такъ вотъ, я теперь ѣду въ Петербургъ по нашему дѣлу, и по дѣлу, по которому Марья Павловна просила, вы скажите ей. Я почти надѣюсь, что приговоръ отмѣнятъ.

— И не отмѣнятъ — хорошо. Я не за это, такъ за другое того стою.

И она опять заплакала.

«Боже мой, за что мнѣ такая радость», думалъ Нехлюдовъ, испытывая послѣ вчерашняго сомнѣнія совершенно новое, никогда не испытанное имъ чувство умиленія и твердости, увѣренности въ силѣ и непобѣдимости любви, настоящей, божеской любви.

Глава LXXI.

Вернувшись послѣ этого свиданія въ свою камеру, Маслова весь вечеръ проплакала.327 Войдя въ свою пропахшую потомъ камеру, Маслова сѣла на одну изъ двухъ коекъ, стоявшихъ въ небольшой камерѣ (на другой сидѣла ея сожительница, Федосья), сняла халатъ и, опустивъ руки на колѣна, жалостно, по дѣтски заплакала. Федосья, какъ обыкновенно, въ одной острожной рубахѣ сидѣла на своей койкѣ и быстрыми пальцами вязала шерстяной чулокъ.

— Ну что, повидались? — спросила она, поднявъ свои ясные голубые глаза на вошедшую.

Когда же она увидала, что та плачетъ, Федосья пощелкала языкомъ, покачала простоволосой, съ большими косами головой, особенно выставляя указательные пальцы, продолжала вязать.

— Чего плакать? Ну что рюмить! — сказала она. Маслова молчала. — Пуще всего не впадай духомъ. Эхъ, Катюха. Ну! — говорила она, быстро шевеля пальцами.

Но Маслова продолжала плакать. Тогда Федосья еще быстрѣе зашевелила указательными пальцами, потомъ вынула одну спицу и, воткнувъ ее въ клубокъ и чулокъ, какъ была босая, вышла въ коридоръ.

— Куда? — спросилъ надзиратель.

— Къ господамъ, словечко нужно, — сказала Федосья и, подойдя къ двери, заглянула въ камеру Марьи Павловны.

Марья Павловна сидѣла на койкѣ и слушала, а сожительница ея читала что-то. Федосья отворила дверь.

— А, Феничка, ты что?

— Да что, Катюха наша пришла изъ конторы, все плачетъ, — улыбаясь сказала Федосья.

— Вернулась?

— То-то и дѣло, видно, что не ладно.

Марья Павловна встала и, какъ всегда, спокойная, веселая, румяная большими твердыми шагами пошла въ камеру Масловой.

— Чтожъ, у васъ вышло что нибудь непріятное? — спросила она, садясь на койку Федосьи.

Маслова посмотрѣла на нее и опять еще сильнѣе заплакала.

— Ничего не вышло, а только онъ сталъ опять свое говорить, — говорила она рыдая, — что женится на мнѣ, — и, сказавъ это, она вдругъ засмѣялась. — А я сказала, что не надо.328

Марья Павловна внимательно уставила свои красивые бараньи глаза на взволнованное лицо Масловой и покачивала головой, не то одобрительно, не то недоумѣвающе.

— Да ты любишь его? — сказала она.

— Разумѣется, люблю, — сказала Маслова (Маслова упросила Марью Павловну говорить ей ты, сама говорила ей вы), и слезы потекли у ней по щекамъ. — Такъ чтожъ, за то, что люблю, и погубить его? — продолжала она всхлипывая. — А вотъ онъ хочетъ, а я не хочу, — прибавила она и опять засмѣялась.

— Ну, кабы онъ женился, что жъ, поселили бы васъ, что ли, гдѣ? — спросила Феничка, опять взявшаяся за свой чулокъ и шопотомъ считавшая петли.

— Да нѣтъ, коли сошлютъ, все въ тюрьмѣ буду, — сказала Маслова.

— А коли не жить вмѣстѣ, на кой лядъ жениться, — сказала Феничка, останавливая пальцы.

— Я опять сказала, что ни за что не хочу и чтобы онъ не говорилъ.

— Это ты хорошо сказала, — сказала Федосья, — дюже хорошо, — и быстро зашевелила указательными пальцами и всей кистью.

Марья Павловна перевела внимательный взглядъ на Феничку.

— Да вѣдь вотъ вашъ мужъ идетъ съ вами, — сказала она Феничкѣ про ея мужа.

Федосья пошептала, считая. Дойдя до чего то, она остановилась.

— Чтожь, мы съ нимъ въ законѣ, — сказала она. — А ему зачѣмъ же законъ принимать, коли не жить?

— Онъ поѣдетъ, говоритъ, за нами, — сказала Маслова, опять неудержимо улыбаясь. — Я сказала: какъ хотите, такъ и дѣлайте. Поѣдетъ — поѣдетъ, не поѣдетъ — не поѣдетъ.

— Онъ поѣдетъ, — сказала Марья Павловна, — и прекрасно сдѣлаетъ.

— Теперь онъ въ Петербургъ ѣдетъ хлопотать. У него тамъ всѣ министры родные, — сказала Маслова, утерла косынкой слезы и разговорилась. — Только бы съ вами не разлучаться, — говорила она.

— Будемъ просить. Все хорошо будетъ, — сказала Марья Павловна. — А теперь идите за кипяткомъ. И у насъ, вѣрно, чай пьютъ.

————

Когда Марья Павловна вернулась въ свою камеру, она застала тамъ двухъ обычныхъ посѣтителей, политическихъ арестантовъ: Земцова и Вильгельмсона. Сожительница Марьи Павловны, жена врача, худая, желтая женщина, не перестававшая курить, въ коричневой блузѣ, готовила чай и слушала разговоры и вставляла въ него свои замѣчанія. Разговоръ шелъ о прокламаціи, которая оставшимися на волѣ друзьями была выпущена и распространяема. Вчера она была доставлена въ тюрьму, и Земцовъ критиковалъ ее, говоря, какія исправленія онъ считалъ нужными. Вильгельмсонъ же осуждалъ и прокламацію и исправленную редакцію Земцова. Онъ считалъ, что все зло, корень всего зла въ войскѣ, и потому нужно, главное, бороться съ войскомъ, опропагандировать войско, офицеровъ, солдатъ; тогда только можно будетъ что нибудь сдѣлать.

— Ну, если ты и правъ, — сердито говорила Вильгельмсону жена врача, поднося одной рукой папиросу ко рту, затягиваясь и пуская дымъ черезъ носъ, а другою устанавливая на листъ газетной бумаги чайникъ и чашку отъ икры, наполненную сахаромъ, — если ты и правъ, то это не резонъ осуждать то, что они дѣлаютъ. И то хорошо.

— Господа, нужно непремѣнно устроить общую артель съ поляками, — сказалъ Земцов, желая перебить разговоръ.

Въ это время вошла Марья Павловна.

— Ну, что?

— Да очень трогательный человѣкъ эта Маслова, — сказала Марья Павловна. — Представьте, онъ предлагалъ ей опять жениться, и она отказала ему.

— Онъ, вѣрно, зналъ это, — сказалъ, еще больше нахмурившись, всегда нахмуренный Вильгельмсонъ.

— Нѣтъ, но какая хорошая натура! Очевидно, она любитъ его и любя приноситъ жертву.

— Я всегда вамъ говорилъ, — весь покраснѣвъ, заговорилъ Вильгельмсонъ, — это высокая натура, которую не могла загрязнить та грязь, которой ее покрывало наше поганое общество.

Земцовъ, Марья Павловна и жена врача переглянулись. Жена врача прямо расхохоталась. Они всѣ давно замѣчали особенное отношеніе Вильгельмсона къ Масловой. Они видѣли, что онъ искалъ всякаго случая встрѣчаться съ ней въ коридорѣ и даже перемѣнялся въ лицѣ, когда встрѣчалъ ее и говорилъ съ ней.

Въ послѣднее время онъ, всегдашній врагъ женщинъ и въ особенности женитьбы, сталъ развивать новую теорію о возбуждающей всѣ духовныя силы человѣка брачной, исключительной связи мущины и женщины. Связь эта по его теоріи могла быть совершенно платоническая.

Онъ высказывалъ теперь по отношенію къ Масловой особенную сентиментальную нѣжность, и въ дневникѣ его были страницы, выражавшія восторженную любовь къ ней.

Вильгельмсонъ, несмотря на свои 27 лѣтъ и черную бороду, не зналъ женщинъ и избѣгалъ ихъ. Здѣсь же, въ тюремномъ уединеніи, случайное сближеніе съ Масловой, существомъ совершенно другого міра, неожиданно захватило его такъ, что онъ страстно влюбился въ нее.

Любовь эта, съ его настроеніемъ самоотверженія, усиливалась еще мыслью о томъ, что она жертва ложнаго устройства міра и что хотя она проститутка, а выше и лучше всей грязи женщинъ буржуазной среды.

— Да, я знаю, что это прекрасная натура, чистая и высоко нравственная.

— Да почемъ ты знаешь?

— Знаю.

— И онъ правъ, — сказала Марья Павловна, — она прекрасный человѣкъ. И я очень рада, что она поступаетъ теперь въ госпиталь.

— A мнѣ очень жаль, — сказалъ Вильгельмсонъ.

И всѣ опять засмѣялись.

* № 79 (рук. № 24).

То онъ испытывалъ мучительную тоску безвыходности того положенія угнетенности, бѣдности и невѣжества, въ которомъ находился народъ, и сознанія своей виновности въ этомъ положеніи и невозможности помочь этому, какъ человѣку съ ушибленной больной частью тѣла всегда кажется, что онъ какъ нарочно ушибается все этой больной частью только потому, что здоровыя части не чувствуютъ, а больная чувствуетъ каждый толчекъ, такъ и Нехлюдовъ безпрестанно натыкался на вопросы преступленій и наказаній.

Въ то лѣто, когда онъ жилъ въ Пановѣ, Софья Ивановна посадила 50 веймутовыхъ сосенокъ. Нехлюдовъ, проходя мимо этого мѣста, нашелъ двѣ срубленныхъ. Онъ спросилъ прикащика, и тотъ, улыбаясь той улыбкой солидарности, которой онъ, очевидно, думалъ привлекать къ себѣ хозяина, отвѣчалъ, что это негодяи срубили на мутовки. — Я нашелъ и настоялъ въ волостномъ правленіи, чтобы ихъ наказали.

Оказывалось, что то тѣлесное наказаніе, которое такъ ужасно поразило его въ острогѣ, производилось и здѣсь, ради огражденія его интересовъ.

** № 80 (рук. № 24).

Его тотчасъ же впустили, и онъ почувствовалъ329 то, что испытываетъ человѣкъ, становящійся на работу: отвлеченіе отъ всѣхъ другихъ заботъ, готовность къ труду и сосредоточенное вниманіе. Знакомые надзиратели ужъ знали его и что ему нужно и тотчасъ же пошли за Масловой, пользующейся благодаря ему теперь почти уваженіемъ надзирателей, а его направили въ контору.

Въ конторѣ нынче былъ опять пріемъ посѣтителей къ политическимъ. Марья Павловна, Вильгельмсонъ и еще нѣсколько человѣкъ принимали своихъ посѣтителей. Строгость, напущенная Масленниковымъ, уже опять ослабѣла, и опять политическихъ соединяли съ неполитическими посѣтителями.

Марья Павловна, все такая же румяная, жизнерадостная и ласковая, подошла къ нему и поблагодарила его за то, что выпустили ту, о которой она просила.

— Едва ли я заслуживаю эту благодарность мнѣ. Я сказалъ. Но я радъ, что выпустили. Теперь вы успокоитесь.

— Никогда она не успокоится, — мрачно сказалъ Вильгельмсонъ. — Теперь изъ себя выходитъ, чтобы дали свиданіе матери Николаевой въ крѣпости. Ну, да она найдетъ о чемъ безпокоиться.

— Видаюсь и съ Катей, — сказала Марья Павловна, — хорошая она натура, да ужъ очень изломала ее жизнь. Тщеславіе и кокетство и больше ничего.

— Да, не такъ какъ ты, — сказалъ Вильгельмсонъ.

— Главное — праздность, — продолжала Марья Павловна. — Однако тутъ есть перемѣна: она стала теперь шить себѣ бѣлье сама.

— Какъ я вамъ благодаренъ.

— Я хотѣла ее устроить въ больницу ходить за дѣтьми, такъ обидѣлась, не захотѣла.

— Это было бы прекрасно, — сказалъ Нехлюдовъ, — я поговорю ей.

— А знаете что, — сказала вдругъ Марья Павловна и покраснѣла: — Вы простите меня, но, можетъ быть, ее мучаетъ неопредѣленность ея положенія относительно васъ.

— То есть какъ?330

— Какъ вы къ ней относитесь? Что вы хотите?

— Я хочу жениться на ней, — сказалъ Нехлюдовъ, чувствуя какъ кровь у него [прилила] къ лицу и головѣ и отлила отъ рукъ.

— Я думаю, что она сомнѣвается и что эта неопредѣленность мучаетъ ее.

— Вы думаете?

— Да.

Въ это время привели Маслову, но не оставили ее въ общей, какъ тотъ разъ, а тотчасъ же провели въ маленькую комнатку, называемую адвокатскую, гдѣ адвокаты бесѣдуютъ съ кліентами. Нехлюдовъ послѣдовалъ за ней. Катюша была веселѣе обыкновеннаго. Она обрадовалась, увидавъ его.

— Ну, какъ вы жили? — спросилъ онъ.

— Хорошо. Марью Павловну видаю иногда, но рѣдко. А вы какъ?

— Я съѣздилъ въ деревню. Былъ въ Пановѣ.

Не успѣлъ Нехлюдовъ выговорить это слово, какъ какая то перепонка затмила свѣтъ ея глазъ, лѣвый глазъ сталъ косить, и лицо приняло серьезное выраженіе.

— Вотъ привезъ вамъ. Помните?

Онъ подалъ ей фотографическую карточку.

Она взглянула, нахмурилась и опустила на колѣни руку, въ которой держала карточку.

— Я не помню этого ничего. А вотъ что, напрасно вы меня перевели сюда.

— Я думалъ, что лучше. Можно заниматься.

— Нѣтъ, хуже.

— Отчего же?

— Такъ, скучно.

Она не смотрѣла на него и отвѣчала отрывисто.

— Отчего же скучно?

Она не отвѣчала и смотрѣла на фотографическую карточку.331

Въ это время помощникъ смотрителя подошелъ и сказалъ, что тотъ сектантъ, который писалъ ему, желаетъ его видѣть.

— Онъ въ конторѣ; если хотите, пройдите, а она подождетъ.

Нехлюдовъ взглянулъ на Маслову. Она не глядѣла на него и молча свертывала и развертывала уголъ косынки.

— Нѣтъ, я послѣ, — сказалъ Нехлюдовъ. — Отчего же скучно? — сказалъ Нехлюдовъ.

— Все скучно, все скверно. Зачѣмъ только я не умерла.

— Видно, Богъ хочетъ, чтобы ты жила, чтобъ... — Онъ не договорилъ.

— Какой Богъ? Нѣтъ никакого Бога. И все вы притворяетесь. Вотъ когда вамъ нужна была я, тогда приставали, погубили, бросили. Ненавижу я васъ. Уйдите вы отъ меня. Не могу я съ вами быть. Съ каторжными мнѣ хорошо. А съ вами мука. Перестаньте вы меня мучать... Бога?... Какого Бога? — продолжала она. — Вотъ вы бы тогда помнили Бога, когда меня сгубили. А вы щеголяли въ мундирахъ, за дѣвками бѣгали. Да что говорить, не люди вы, a звѣри, звѣри, животныя.

— Какъ бы жестоко ты не говорила, ты не можешь сказать того, что я чувствую, — весь дрожа, тихо сказалъ Нехлюдовъ. — Я сначала говорилъ и теперь говорю: прости меня...

— Да, это легко сказать — прости. А пережить-то, что я пережила.332 И за что?... Вѣдь какъ я любила. Ну, хоть бы вспомнилъ... написалъ бы, а то ты мимо проѣхалъ..., сунулъ 100 рублей. Вотъ твоя цѣна. Пропади ты. Злодѣй ты... Ненавижу тебя... Уйди отъ меня... Я каторжная, а ты князь, и нечего тебѣ тутъ быть.

— Катюша! Прости, — сказалъ онъ и взялъ ея руку. — Я говорилъ тебѣ: я женюсь на тебѣ.

Она вырвала руку.

— Очень ты мнѣ нуженъ теперь. Подлецъ. Не нужно мнѣ ничего отъ тебя. Ты мной хочешь спастись. Ты мной въ этой жизни услаждался, мной же хочешь и на томъ свѣтѣ спастись. — Противенъ ты мнѣ..., и очки твои, и плѣшь твоя, и жирная, поганая вся рожа твоя! Уйди!.... Уйди ты! — Она вскочила, потрясая руками, съ исковерканнымъ лицомъ.... — Ха, ха, ха, ха!..... — захохотала она истерическимъ хохотомъ и упала на столъ.

Нехлюдовъ стоялъ надъ ней, не зная, что дѣлать.

— Катюша! — сказалъ онъ, дотрагиваясь до ней рукой.

Она отстранилась отъ него.

Въ комнату быстрыми шагами вошла Марья Павловна и начала успокаивать Маслову.

— Никакъ нельзя, — сказалъ надзиратель.

— Пустяки! Видите, женщина въ припадкѣ! Надо же помочь ей. Принесите лучше воды.

Надзиратель не могъ не послушаться.

— Вы уйдите, — сказала Марья Павловна Нехлюдову.

Онъ вышелъ въ пріемную и минутъ черезъ 10-ть видѣлъ, какъ всхлипывающую Маслову провели до двери, гдѣ Марья Павловна оставила ее.

— Очень, очень жалкая женщина, — сказала она Нехлюдову. — Ну, да я ужъ знаю, что сдѣлаю.

** № 81 (рук. № 22).

Глава LXXVII (77).

Нехлюдовъ пріѣхалъ въ Сенатъ въ день засѣданія раньше всѣхъ Сенаторовъ, такъ что при немъ они пріѣхали; и Владиміръ Васильевичъ Вольфъ представилъ его своему товарищу, Бе. Бе былъ очень любезенъ съ Нехлюдовымъ, распросилъ его о дѣлѣ и сейчасъ же сразу понялъ, въ чемъ была ошибка присяжныхъ и въ чемъ недоразумѣніе.

Оказывалось, что Бе служилъ вмѣстѣ съ зятемъ Нехлюдова (мужемъ его сестры). Бе былъ прокуроромъ, а зять Нехлюдова членомъ суда. Бе былъ маленькій молодящійся старичокъ, очень перегнутый въ спинѣ, съ вывернутыми ногами. Онъ былъ влюбленъ и ухаживалъ за молоденькой хорошенькой дѣвушкой, товаркой по гимназіи своей дочери. Онъ считалъ эту свою любовь совершенно платонической и поэтической и нетолько не старался побороть ее, но самъ радовался на то чувство помолодѣнія, которое онъ испытывалъ. Жена дѣлала ему сцены, но онъ былъ такъ убѣжденъ въ своей правотѣ, испытывая, какъ ему казалось, такое высокое чувство къ Юленькѣ, что считалъ жену грубымъ и не понимающимъ ничего высокаго существомъ и очень обижался, когда видѣлъ ея недовольство. Онъ любилъ, уважалъ свою жену, мать своихъ дѣтей, желалъ быть ей пріятнымъ, но это все было въ другой области. Юлинька же, съ блестящими глазами и дѣтскимъ смѣхомъ, была поэзія. Онъ вчера провелъ съ ней вечеръ, читая ей Шекспира, котораго онъ думалъ что читаетъ очень хорошо, а нынче везъ ее въ театръ съ своею дочерью. Онъ очень обрадовался знакомству съ Нехлюдовымъ и просилъ его бывать у нихъ. Это былъ женихъ. И жена будетъ рада.

Пріѣхалъ и Сковородниковъ, ученый сенаторъ. Это былъ рябой грузный человѣкъ, похожій на медвѣдя, ходившій такъ своими толстыми ногами, что онъ ворочалъ всѣмъ тазомъ. Сковородниковъ обладалъ огромной памятью и потому блестяще кончилъ курсъ, получилъ дипломы магистра и доктора правъ, читалъ лекціи какого то права, а потомъ сталъ служить и нашелъ, что это гораздо покойнѣе,333 но не бросалъ своихъ ученыхъ занятій въ разныхъ комиссіяхъ, за участіе въ которыхъ онъ получалъ хорошее жалованье. Онъ былъ женатъ, но жена уже давно бросила его, и онъ велъ холостую грязную жизнь и, кромѣ того, пилъ, какъ онъ полагалъ, запоемъ. Свою развратную жизнь онъ нетолько не осуждалъ, но какъ будто даже немножко гордился ею въ томъ смыслѣ, что вотъ, молъ, какой умный и ученый человѣкъ, a имѣетъ слабость. Онъ считалъ себя очень умнымъ и очень ученымъ человѣкомъ, потому что, не имѣя никакихъ своихъ мыслей и не упражняя свою мысль, онъ запоминалъ все, что ему нужно было запоминать; а нужно ему было запоминать то, что различные ученые писали прежде и теперь о тѣхъ глупыхъ и, очевидно, тщетныхъ усиліяхъ людей механическимъ и насильственнымъ способомъ достигнуть справедливости. Онъ и помнилъ очень многое въ этой области и зналъ, гдѣ что можно найти касающееся этой области, умѣлъ, (хотя и очень нескладно), но всетаки умѣлъ кое какъ компилировать изъ всѣхъ этихъ чужихъ мнѣній то, что требовалось, и потому самъ себя считалъ ученымъ и очень умнымъ человѣкомъ. И всѣ знавшіе его считали его такимъ, въ особенности потому, что онъ при этомъ былъ грязенъ, грубъ и развратенъ. Предполагалось, что если бы у него не было особенныхъ, необыкновенныхъ качествъ, онъ не могъ бы себѣ позволять быть такою свиньею. То, что онъ презиралъ всѣхъ тѣхъ людей, которые не знали всего того, что онъ зналъ, еще увеличивало его престижъ. И онъ читалъ лекціи и былъ членомъ комитетовъ исправленія законовъ.

Узнавъ, что прежде дѣла Масловой пойдутъ другія, а ея дѣло будетъ слушаться не раньше часа, Нехлюдовъ съѣздилъ еще въ комисію Прошеній и, узнавъ тамъ, что по дѣлу Бирюковой сдѣланъ запросъ въ Министерство Юстиціи, т. е. дѣло спущено такъ, чтобы ничего не измѣнилось, вернулся въ Сенатъ къ часу. Адвокатъ съѣхался съ нимъ у подъѣзда. Они вошли и заявили Судебному приставу, что желаютъ быть въ залѣ засѣданій, адвокатъ въ качествѣ защитника, а Нехлюдовъ въ качествѣ публики. Онъ былъ одинъ въ этомъ качествѣ.

Судебный приставъ, въ великолѣпномъ мундирѣ, великолѣпный мущина, пожалъ плечами и сказалъ:

— Конечно, и адвокатъ и публика; но, господа, если вамъ все равно, лучше... Но нѣтъ, я доложу.

— Да что же? — спросилъ адвокатъ.

— Изволите видѣть, господа Сенаторы теперь кушаютъ чай. И разбираютъ дѣла, и для успѣшности имъ туда приказано подать.

— Такъ мы не желаемъ тревожить, но желали бы...

— Я доложу, доложу...

И приставь скрылся.

Сенаторы, дѣйствительно, трое, и оберъ прокуроръ, въ своихъ великолѣпныхъ мундирахъ, за великолѣпнымъ краснымъ бархатнымъ столомъ съ золотыми галунами кушали чай и курили — Владимиръ Васильевичъ свою сигару, Сковородниковъ папироски, которыя онъ держалъ пухлыми, выворачивающими[ся] наружу грязными пальцами, не концами ихъ, а въ разрѣзѣ пальцовъ. Бе не курилъ. Онъ только что кончилъ дѣло о поджогѣ страхового имущества, отказавъ просителю, и толковалъ о другомъ, занимавшемъ въ это время, кромѣ дуэли Каменскаго, дѣлѣ. Это было дѣло Директора Департамента, пойманнаго и уличеннаго въ преступленіи, предусмотрѣнномъ такой то статьей, и о томъ, что это изловленіе его было сдѣлано по ненависти къ нему полиціи и что дѣло замято.

— Какая мерзость! — говорилъ Вольфъ, всегда строгій къ другимъ.

— Чтожъ тутъ дурнаго? Я вамъ въ нашей литературѣ найду проэкты. Нѣмецъ Гофштаръ прямо предлагаеть, чтобы это не считалось преступленіемъ, а возможенъ былъ бракъ между мущинами. Ха, ха, ха, — сказалъ Сковородниковъ.

— Да не можетъ быть, — сказалъ Бе.

— Я вамъ покажу. Die Lehre des..... 1873, Лейпцигъ.

— Говорятъ, его въ какой то сибирскій городъ губернаторомъ пошлютъ.

— И прекрасно.

Въ это время пришелъ Приставъ доложить о желаніи адвоката и Нехлюдова присутствовать.

— Чтожъ, я думаю, можно сейчасъ, — сказалъ Владиміръ Васильевичъ, у котораго сигара была уже докурена, и пепелъ можно было сбросить.

Всѣ согласились. Чай и папиросы убрали, впустили публику и адвоката, и Владиміръ Васильевичъ доложилъ дѣло очень обстоятельно.

Бе разъяснилъ въ чемъ было дѣло и настаивалъ на упущенiи, сдѣланномъ Предсѣдателемъ въ своемъ словѣ къ присяжнымъ.

Владиміръ Васильевичъ говорилъ, что это опущеніе не обозначено въ протоколѣ.

Сковородниковъ рѣшилъ, что поводовъ къ касаціи нѣтъ, и такимъ поводомъ не можетъ служить не прочтеніе осмотра и недоказанное опущеніе внушенія присяжнымъ.

Сенаторы согласились, согласился и Оберъ-прокуроръ, и дѣло оставлено безъ послѣдствій.

— Ну что же дѣлать? Подайте на высочайшее имя, — сказалъ адвокатъ, когда они выходили.

— А я думаю, что ничего не надо, — сказалъ Нехлюдовъ. — Нѣтъ, впрочемъ, надо сдѣлать все до конца.

— Прошеніе готово. Я пришлю вамъ, — сказалъ адвокатъ,334 и началъ разсказывать Нехлюдову исторію того Директора Департамента, про котораго говорили и Сенаторы, о томъ, какъ его уличили, какъ по закону ему предстояла каторга и какъ его назначаютъ Губернаторомъ въ Сибирь.

Дойдя до угла, Адвокатъ простился, и пошелъ направо. Нехлюдовъ пошелъ одинъ по Невскому.

* № 82 (рук. №24).

Предсѣдательствующій Никитинъ былъ бездѣтный человѣкъ, холодный, злой, гордый и снѣдаемый неудовлетвореннымъ честолюбіемъ. Онъ былъ однимъ изъ членовъ верховнаго суда, приговорившаго убійцъ перваго Марта къ повѣшенію. На прошлой недѣлѣ335 только стало извѣстно, что тотъ важный постъ, на который онъ имѣлъ виды, занимается другимъ лицомъ, а не имъ, и поэтому онъ былъ особенно сухъ и золъ. Вчера онъ сдѣлалъ страшную сцену своей женѣ зa то, что она высказала женѣ министра недовольство своего мужа. Онъ рѣшилъ не говорить съ ней совсѣмъ и просидѣлъ весь вчерашній обѣдъ молча.

** № 83 (рук. № 22).

Глава LXXX (80).

Послѣднее дѣло, задерживавшее Нехлюдова въ Петербургѣ, было дѣло сектантовъ, для котораго онъ рѣшилъ прежде подачи черезъ флигель-адъютанта прошенія Государю, съѣздить еще къ лицу, по иниціативѣ управленія котораго возникло все дѣло. Лицо это былъ бывшій лицеистъ, сдѣлавшій карьеру по Петербургскимъ учрежденіямъ, человѣкъ сухой, ограниченный, и чѣмъ выше онъ поднимался по общественной лѣстницѣ, тѣмъ болѣе увѣрявшійся въ своихъ достоинствахъ и потому тѣмъ болѣе тупѣвшій и отстававшій отъ жизни. Положеніе его было выгодно, потому что было время реакціи, и потому не нужно было никакихъ новыхъ мыслей, нужно было, напротивъ, возставать противъ всякихъ мыслей и возвращаться къ старому, окрашивая его самыми привлекательными красками. Самыя привлекательныя краски, который можно было наложить на старое, были наложены славянофилами, проповѣдывавшими: православіе, т. е. окоченѣвшую форму древняго греческаго христіанства, самодержавіе, т. е. деспотизмъ случайно попавшаго во власть Царя или Царицы, и народность, т. е. нѣчто неопредѣленное, имѣющее наиболѣе точное выраженіе въ народномъ самодовольствѣ и самохвальствѣ. Но и этотъ символъ вѣры казался слишкомъ либераленъ и опасенъ для государственныхъ людей того времени, и потому графъ Топоровъ, стоявшій во главѣ вопросовъ вѣры, держался смягченнаго полной покорностью существующей власти направленія, выражавшагося въ томъ, что онъ считалъ, что то самое, что считало для себя выгоднымъ духовенство, то самое и было нужно для народа, и что въ этомъ заключалась народная вѣра, которую онъ призванъ былъ поддерживать.

Въ то время какъ Нехлюдовъ вошелъ въ его пріемную, гр. Топоровъ въ кабинетѣ своемъ бесѣдовалъ съ монахиней игуменьей, бойкой аристократкой, которая распространяла и поддерживала православіе въ западномъ краѣ среди насильно пригнанныхъ къ православію униіатовъ.

Чиновникъ по особымъ порученіямъ, дежурившій въ пріемной, распросилъ Нехлюдова объ его дѣлѣ и, узнавъ, что Нехлюдовъ желаетъ просить за сектантовъ, прежде чѣмъ подавать прошеніе Государю, спросилъ, не можетъ ли онъ дать просмотрѣть прошеніе, и съ этимъ прошеніемъ пошелъ въ кабинетъ. Монахиня въ клобукѣ съ развѣвающимся вуалемъ и тянущимся за ней чернымъ шлейфомъ, сложивъ бѣлыя руки, въ которыхъ она держала четки, вышла изъ кабинета и прошла къ выходу, но Нехлюдова все еще не приглашали. Топоровъ читалъ прошеніе и покачивалъ головой. Онъ зналъ отца, мать Нехлюдова, зналъ его связи и былъ удивленъ, читая сильно и сдержанно написанное прошеніе. «Если только оно попадетъ въ руки царя, оно можетъ возымѣть дѣйствіе», подумалъ Топоровъ. И не дочтя прошенія, позвонилъ и приказалъ просить Нехлюдова.

Онъ помнилъ дѣло этихъ сектантовъ, у него было ихъ прошеніе. И тогда онъ колебался, не прекратить ли дѣло. Но вреда не могло быть никакого отъ утвержденія распоряженія о томъ, чтобы разослать въ разныя мѣста членовъ семей этихъ крестьянъ; оставленіе же ихъ на мѣстахъ могло имѣть дурныя послѣдствія на остальное населеніе въ смыслѣ отпаденія отъ православія, и потому онъ далъ ходъ дѣлу такъ, какъ оно было направлено. Теперь же съ такимъ защитникомъ, какъ Нехлюдовъ, дѣло могло быть представлено Государю, особенно за границей, какъ нѣчто жестокое, и потому онъ тотчасъ же принялъ неожиданное рѣшеніе.

— Я знаю это дѣло, — началъ онъ, какъ только Нехлюдовъ вошелъ. Онъ принялъ его стоя. — Какъ только я взглянулъ въ имена, я вспомнилъ. И я очень благодаренъ вамъ, что вы напомнили мнѣ о немъ. Это архіерей и губернаторъ переусердствовали. — Нехлюдовъ молчалъ, съ недобрымъ чувствомъ глядя на это лисье бритое лицо. — И я сдѣлаю распоряженье, чтобы эта мѣра была отмѣнена и лица эти водворены на мѣсто жительства.

Нехлюдовъ все молчалъ, съ трудомъ удерживая свое негодованіе и желая выразить его этому, очевидно, въ глаза лгавшему старому человѣку.

— Такъ что я могу не давать ходу этому прошенію?

— Вполнѣ. Я вамъ обѣщаю это. Да лучше всего я сейчасъ напишу губернатору. Потрудитесь присѣсть.

Онъ подошелъ къ столу и сталъ писать.

— Такъ вотъ-съ. Повторяю благодарность за то, что вы обратили наше вниманіе на это дѣло. Дѣло, охраняемое нами, такъ важно, и враговъ церкви такъ много, что во имя охраненія ея цѣлости если и могутъ быть печальныя ошибки, то ...

— За что же эти люди страдали, — почти вскрикнулъ Нехлюдовъ.

Топоровъ поднялъ голову и скривилъ безкровныя губы въ самоувѣренную улыбку.

— Этого я вамъ не могу сказать. Могу сказать только то, что мы обязаны дѣлать для охраненія интересовъ народа. Мое почтеніе.

Топоровъ подалъ руку. Нехлюдовъ пожалъ ее и потомъ на лѣстницѣ вспомнилъ только, что ему надо было спрятать за спину руки, чтобы не дотрогиваться до руки этого негодяя. Отвѣтъ, который онъ боялся выразить себѣ на вопросъ: зачѣмъ они дѣлаютъ все это, теперь показался Нехлюдову почти несомнѣннымъ.

«Въ интересахъ народа? — повторялъ онъ слова Топорова. Въ твоихъ интересахъ, только въ твоихъ».

И мыслью пробѣжавъ по всѣмъ тѣмъ наказаннымъ, всѣмъ тѣмъ лицамъ, на которыхъ проявлялась дѣятельность учрежденія, будто бы возстанавливающаго справедливость и воспитывающаго народъ, отъ бабы, наказанной за безпатентную продажу вина, и малаго за воровство, и бродягу за бродяжничество, и поджигателя зa поджогъ, и банкира за расхищеніе, и тутъ же рядомъ Марью Павловну зa планъ служить народу и просвѣтить его, и сектантовъ за нарушеніе православія, и Гуркевича зa приготовленіе къ конституціи, — Нехлюдову стало совершенно ясно, что справедливость тутъ была не при чемъ, а что все это дѣлалось для того, чтобы у казны были деньги для раздачи жалованья всей этой жадной арміи чиновниковъ, чтобы никто воровствомъ не нарушалъ спокойнаго пользованія удовольствіями, доставляемыми этимъ жалованьемъ, чтобы никто не смѣлъ думать измѣнить тотъ порядокъ, при которомъ получается много жалованья и можно безопасно владѣть награбленнымъ имуществомъ и, главное, чтобы никто не смѣлъ нарушить ту насильно внушаемую народу одуряющую его вѣру, при которой съ нимъ можно дѣлать что хочешь.

Отвѣтъ на вопросъ казался ясенъ и несомнѣненъ, но Нехлюдовъ еще не смѣлъ повѣрить ему.

* № 84 (рук. № 23).

Глава LXXXVII (87).

— Дмитрій, хочешь чаю? — сказала Наташа, испуганно глядя то на того, то на другаго, не понимая, о чемъ дѣло, но чувствуя, что между ними что то не хорошо.

— Да, благодарствуй. Какое же воспитательное вліяніе можетъ имѣть судъ, когда онъ казнитъ, во первыхъ, завѣдомо невинныхъ, потомъ лучшихъ людей, каковы были Декабристы, теперешніе народники,336 всѣ истинно религіозные, убежденные люди, потомъ людей, которые не могутъ себя считать виновными и которыхъ народъ не считаетъ виновными, а несчастными, — съ ненужной горячностью заговорилъ Нехлюдовъ.

— Какъ носятся съ этимъ несчастнымъ словомъ «несчастные», словомъ, которое означаетъ только некультурность народа.

— Да перестаньте вы спорить, — сказала Наташа, подавая брату чашку и морща лобъ и насильно улыбаясь.

Но Нехлюдовъ вспыхнулъ отъ этой насмѣшки надъ словомъ и понятіемъ, которому онъ приписывалъ большое значеніе, и съ дрожаніемъ въ голосѣ заговорилъ, нестолько [чтобы] выразить свою мысль, сколько желая отплатить за эту насмѣшку. И тотъ чувствовалъ это и хотя снаружи былъ спокоенъ, въ глубинѣ души337 робѣлъ и готовился къ отпору.

* № 85 (рук. № 22).

Въ 1/2 10-го подъѣхали три пролетки и двѣ телѣги, отворились ворота, вышли вооруженные солдаты и потомъ стали выходить арестанты. Ожидавшіе ихъ бросились къ нимъ, но солдаты не пустили. Сначала шли каторжные мущины въ цѣпяхъ и съ бритыми головами, потомъ подали пролетку (карету) и посадили туда чахоточную и еще двухъ женщинъ съ дѣтьми, слѣдовавшихъ за мужьями. Нехлюдовъ не могъ оторвать глазъ отъ радовавшихся двухъ дѣтей, усаживавшихся въ телѣгу. Между тѣмъ передовые тронулись и шли улицей. Прохожіе нѣкоторые останавливались, нѣкоторые шли за ними. Нехлюдовъ хотѣлъ подойти къ Масловой. Солдаты не пустили его. Онъ отошелъ и хотѣлъ подойти къ Марьѣ Павловнѣ. Марья Павловна улыбнулась и поклонилась ему.

— Здравствуйте, здравствуйте. Все хорошо, все прекрасно, — въ прекрасномъ настроеніи прокричала она ему.

По улицѣ гремѣли пролетки. Нехлюдовъ хотѣлъ подойти.

— Нельзя, нельзя, — заговорилъ капитанъ, не разбирая еще, кого онъ не пускаетъ. Но узнавъ Нехлюдова, онъ смягчился.

— Нельзя, князь — сказалъ онъ болѣе мягкимъ тономъ. — На вокзалѣ можете переговорить. A здѣсь неудобно. Трогайтесь! Маршъ! Да садитесь, Марья Павловна, — сказалъ онъ ей. — Мѣсто есть.

— Нѣтъ, нѣтъ. Лучше вонъ ту посадите, — сказала она, указывая на худую блѣдную женщину.

— Ей не полагается.

— Ну, и я не сяду...

И женщины тронулись за мущинами, остановившимися и поджидавшими ихъ.

* № 86 (рук. № 24).

«Цѣль уголовнаго закона, — думалъ Нехлюдовъ, — только освобожденiе общества отъ этихъ двухъ сортовъ людей, все же, что говорится о справедливости, только фразы и отводъ глазъ, чему доказательствомъ служить то, что уголовный законъ имѣетъ въ виду только людей двухъ крайнихъ полюсовъ: людей, которые значительно выше и значительно ниже уровня общества. Захватываютъ большую часть такихъ людей, которыхъ ни для справедливости, ни для безопасности общества вовсе бы не нужно наказывать или устранять».

Съ этой стороны дѣло было ясно Нехлюдову: было ясно, что дѣло дѣлается не ради справедливости, а ради обезпеченія богатыхъ классовъ въ ихъ пользованіи тѣмъ, что ими незаконно пріобрѣтено и держится, начиная съ наказанія за порубки въ лѣсахъ, безакцизную продажу вина и кончая наказаніями за патріотизмъ, за социалистическую или христіанскую пропаганду. Но являлся вопросъ: что же дѣлать съ тѣми извращенными членами общества, которые любятъ зло — грабежъ, убійство, насиліе и гордятся ими и которые, какъ бы ихъ мало ни было, разрушаютъ благоденствіе всякаго общества, если не будутъ устранены или хотя бы угрожаемы наказаніями. На этотъ вопросъ Нехлюдовъ не зналъ отвѣта и потому съ тѣмъ большимъ интересомъ сближался съ преступниками сколько могъ и изучалъ ихъ. Изъ этого разряда преступниковъ многіе, какъ самые смѣлые, обращались къ нему въ письмахъ и лично, когда смотритель разрѣшалъ свиданія съ нимъ. И онъ часто ужасался на извращенность этихъ людей, сознавая полную невозможность помочь имъ.

Но не говоря объ этомъ разрядѣ арестантовъ, которымъ Нехлюдовъ не могъ ничѣмъ помочь, онъ теперь постоянно отказывался отъ ходатайствъ и за тѣхъ невинныхъ, которые обращались къ нему: онъ не имѣлъ на это ни возможности, ни времени и только старался до отъѣзда довести до конца начатыя дѣла или передать ихъ адвокату.

* № 87 (рук. № 24).

Извощика все не было. Нехлюдовъ предложилъ своего. Умирающаго положили на извощика и повезли. Городовой сидѣлъ, поддерживая безжизненное тѣло, конвойный шелъ рядомъ.

Нехлюдовъ взялъ другого извощика и поѣхалъ за нимъ. Когда арестанта привезли въ больницу, онъ уже былъ мертвъ. Докторъ призналъ, что смерть произошла отъ солнечнаго удара,338 и тѣло отнесли въ нарочно для этой цѣли и на этотъ случай устроенную мертвецкую. А околодочный съ писаремъ написали бумагу съ печатнымъ заголовкомъ туда, куда слѣдовало писать въ подобныхъ случаяхъ.

Нехлюдова особенно поразило то, что это ужасное событіе, это преступленіе начальства нигдѣ, ни на улицѣ, тамъ, гдѣ упалъ этотъ человѣкъ, ни потомъ въ участкѣ не вызвало какого либо особеннаго, выходящаго изъ обыкновеннаго отношенія къ себѣ. Все, казалось, было предусмотрѣно и на все впередъ были приняты соотвѣтствующія мѣры. На улицѣ, гдѣ бы ни упалъ этотъ человѣкъ, былъ городовой, были дворники, были извощики, обязанные везти, былъ участокъ, въ участкѣ пріемный покой, врачъ, писарь и даже мертвецкая, гдѣ въ удаленномъ отъ всѣхъ мѣстѣ могъ спокойно, соотвѣтственно всѣмъ правиламъ лежать покойникъ. Что бы ни случилось, все будетъ предусмотрѣно, и на все это люди будутъ смотрѣть, какъ они смотрѣли на эти смерти, какъ на нѣчто такое, что бываетъ, должно быть, и причемъ главная важность въ томъ, чтобы все было сдѣлано по правиламъ. И дѣйствительно, не успѣлъ онъ отъѣхать отъ части, какъ ему встрѣтился другой арестантъ съ конвойнымъ и городовымъ. И этотъ былъ, также какъ и первый, пораженъ солнечнымъ ударомъ, но еще былъ живъ. И точно также, какъ и съ первымъ, вся забота людей была въ томъ, чтобы и съ этимъ все произошло по правиламъ, такъ, какъ будто все это предвидѣно и такъ и должно быть. Нехлюдовъ посмотрѣлъ на этого несчастнаго и поѣхалъ дальше.

«Это ужасно!» думалъ онъ, въ особенности про то, что все какъ будто было предвидѣно.

Кромѣ этихъ мыслей, еще одна ужасная мысль пришла Нехлюдову въ то время, какъ онъ ѣхалъ по жаркой, пыльной, гремящей мостовой улицъ къ вокзалу желѣзной дороги.

— Еще двѣ женщины-арестантки умерли дорогой и свезены въ больницу, — сказалъ кто-то, когда поднимали упавшаго арестанта.

«Что, если это она? Она имѣла видъ особенно слабый нынче. Она полная и сангвиническая женщина. Что, коли это она? — И страшное чувство желанія, чтобы это было правда вдругъ охватило его. — «Какъ бы все просто разрѣшено было. Ну, а потомъ?» спросилъ онъ себя. И онъ ужаснулся на мысль о томъ, чтобы вернуться къ прежней жизни.

«Замолчишь ли ты негодяй! — обратился онъ къ своему презираемому я, которое съ такимъ гадкимъ предположеніемъ обратилось къ нему. — Нѣтъ, не унывай и не ослабѣвай», обратился онъ къ своему настоящему духовному я, поощряя его, и въ бодромъ духѣ подъѣхалъ къ вокзалу.

* № 88 (рук. № 22).

Глава (89).

Изъ больницы Нехлюдовъ едва успѣлъ пріѣхать на вокзалъ къ отходу поѣзда. На вокзалѣ онъ встрѣтилъ сестру, пріѣхавшую проститься съ нимъ. Онъ поздоровался съ ней и побѣжалъ отъискивать острожные вагоны. Арестанты уже всѣ сидѣли въ вагонахъ съ рѣшетками. Какъ ему обѣщали, Маслова была въ одномъ вагонѣ съ политическими. Онъ подошелъ къ окну, и Марья Павловна и Маслова наперерывъ съ негодованіемъ стали разсказывать ему о томъ, что дѣйствительно, кромѣ того Латыша, котораго онъ видѣлъ, умерла отъ удара женщина и еще одинъ каторжный, который едва ли останется живъ.

— Разбойники! Разбойники! — проговорилъ про себя Нехлюдовъ и побѣжалъ отъискивать своего швейцара, свои вещи.

На платформѣ онъ встрѣтилъ своего сотоварища, какъ онъ называлъ его, Тараса, мужа Федосьи, который ѣхалъ за женой на поселенье. Тарасъ, улыбающійся, счастливый, помогъ Нехлюдову нести вещи, сдать ихъ и взять билетъ.

Выпущенная изъ тюрьмы старуха Меньшова съ сыномъ пришли тоже на вокзалъ благодарить Нехлюдова. Пришла и Аграфена Михайловна. Отдѣлавшись отъ нихъ, онъ нашелъ сестру, и они, усѣвшись въ уголку, провели вмѣстѣ послѣднія пять минутъ и въ эти пять минутъ опять поняли и полюбили другъ друга такъ хорошо, какъ не понимали и не любили другъ друга всѣ послѣдніе года.

* № 89 (рук. № 22).

Глава

Всю компанію Нехлюдовъ засталъ въ слѣдующемъ положеніи. Въ узенькой, аршинъ 5 ширины и 10 длины комнаткѣ съ однимъ окномъ за перегородкой были почему то высокіе нары и между нарами и перегородкой пустое пространство въ два аршина. Въ этомъ пустомъ пространствѣ стоялъ столъ, который досталъ всегда бодрый и всѣхъ оживляющій Набатовъ. Проходить на другую сторону стола можно было только черезъ нары. На нарахъ же лежалъ Семеновъ въ углу и кашлялъ, и въ другой сторонѣ лежала Марья Павловна ничкомъ, вытянувъ ноги съ толстыми икрами въ шерстяныхъ чулкахъ, которыя она надѣла сухіе, снявъ размокшіе и сушившіеся у печки ботинки. N.N. сидѣла на нарахъ съ ногами передъ самоваромъ и курила. Фельдшерица развѣшивала мокрое платье, Маслова въ кафтанѣ не по росту, стоя у стола, вся красная перемывала и перетирала чашки. Вильгельмсонъ раздувалъ печку, сидя на корточкахъ передъ заслонкой. Крузе въ клеенчатой курткѣ у окна набивалъ папиросы. Набатовъ только что принесъ самоваръ, добытый отъ конвойнаго, и, перелѣзши черезъ нары и ноги Марьи Павловны, лежавшія на дорогѣ, шелъ за молокомъ и столкнулся въ дверяхъ съ Нехлюдовымъ.

— Идите, идите, у насъ все прекрасно. Только вотъ странницы наши (это были Марья Павловна и Маслова) измокли. Вотъ молока хочу достать, — сказалъ онъ, вышелъ на дворъ и вступилъ въ совѣщаніе съ конвойнымъ.

Комнатка освѣщалась лампой безъ втораго стекла и была вся полна парами отъ самовара и отъ мокрыхъ вещей, воздухъ весь былъ пропитанъ запахомъ сырости, людей и табачнаго дыма. Изъ за перегородки слышался неумолкаемый гамъ арестантовъ.

— Здравствуйте, Нехлюдовъ, — сказала N.N., всегда такъ называвшая его. — Пролѣзайте, тутъ у окна просторно.

— Что вы такая красная? — сказалъ Нехлюдовъ Масловой, которая радостно улыбнулась, встрѣчая его.

— Да вѣдь они всю дорогу пѣшкомъ шли. Измокли. Маша такъ совсѣмъ свалилась, — сказала N.N., указывая на неподвижныя ноги Марьи Павловны.

— Чтоже, и вы бы отдохнули, — сказалъ Нехлюдовъ Масловой.

— Нѣтъ, мнѣ не хочется.

— Не хочется, а сама дрожитъ, — сказала фельдшерица. — Ступай, Катя, грѣться, а я перетру.

Сначала была большая кутерьма въ этомъ уголкѣ, но потомъ все понемногу устроилось. Печка растопилась. Набатовъ принесъ крынку молока. Всѣ подсѣли къ столу, кто на мѣшки, кто на нарахъ, кто стоя, и за чаемъ завязался общій разговоръ. Подсѣлъ и Семеновъ, въ которомъ Нехлюдовъ увидалъ большую перемѣну съ тѣхъ поръ, какъ онъ не видалъ его. Онъ, очевидно, таялъ и, какъ всѣ чахоточные, не хотѣлъ признавать этого и подозрительно и зло встрѣчалъ устремленные на него взгляды.

— Ну развѣ это люди? — говорилъ онъ про утреннюю исторію съ Петькой. — Вѣдь этакого человѣка ничѣмъ не проймешь. И мерзкая толпа эта....

— Нѣтъ, чтожъ, толпа хотѣла защитить, — сказалъ Вильгельмсонъ.

— Да, но сейчасъ же и покорилась. — Долго воспитывать.

— Вотъ мы это и дѣлаемъ и будемъ дѣлать, — сказалъ всегда бодрый Набатовъ.

— Да, въ Якуткѣ, гдѣ нѣтъ людей....

— И Якутка не вѣчная.

— Разумѣется, — послышался голосъ Марьи Павловны, и ноги подобрались, и она встала, протирая свои добрые бараньи глаза и добродушно-весело улыбаясь.

— Вотъ какъ хорошо. И вы тутъ, — обратилась она къ Нехлюдову. — А я какъ выспалась. А ты чтожъ, Катя?

— Да я ничего.

— Какъ ничего? Вся дрожитъ. Да зачѣмъ ты босикомъ? Надѣнь, надѣнь мои валенки. А у насъ событіе. Катя, говорить?

Лицо Масловой залилось румянцемъ.

— Отчегожъ не говорить, — сказалъ серьезно и мрачно Вильгельмсонъ. Всѣ это знаютъ. Я просилъ Катю быть моей женой, да.

Всѣ замолчали. Маслова смотрѣла на Нехлюдова.

— Я думаю, что это очень хорошо.

— И я тоже думаю. Захару будетъ хорошо. Вопросъ только, разрѣшатъ ли.

Стали обсуждать, какъ, кому послать прошеніе, письменно или по телеграфу.

Маслова надѣла валенки, но продолжала дрожать. Вильгельмсонъ не спускалъ съ нея глазъ, и она, очевидно, чувствовала это и волновалась.

Въ 11-мъ часу, послѣ ужина, мущины ушли въ камеру арестантовъ, гдѣ Набатовъ устроилъ отдѣлить имъ уголъ. Женщины легли спать, а Нехлюдовъ ушелъ на квартиру, гдѣ онъ остановился съ Тарасомъ.

Одинъ вопросъ жизни Нехлюдова былъ рѣшенъ. Маслова была другимъ человѣкомъ. Это была простая, хорошая, женственная женщина, понявшая прелесть любви и жертвы. Нехлюдову казалось, и онъ не ошибался, что и за Вильгельмсона она выходила, жалѣя его.

Оставался другой и самый важный вопросъ, общій, о томъ, что такое все это страшное, безумное, постоянно совершающееся злодѣяніе и какъ уничтожить его и чѣмъ замѣнить его, если признать, что оно вызвано желаніемъ исправленія существующаго зла.

*, ** № 90 (рук. № 22).

Глава......

— Ну вотъ и ваши, — сказалъ смотритель, когда надзиратель отперъ и отворилъ ему дверь въ небольшую камеру, очевидно назначенную для одиночныхъ, въ которой помѣщались всѣ 4 мущины: Вильгельмсонъ, Набатовъ, Семеновъ и Крузе.

— Хоть тѣсно, да отдѣльно. А кровати двѣ сейчасъ еще принесутъ. Ужъ не взыщите, господа: такое нынче у насъ скопленіе.

И толстый смотритель, желая быть ласковымъ, пыхтя ушелъ.

Набатовъ стоялъ подъ лампой и читалъ вслухъ мелко написанный листокъ почтовой бумаги, вымазанный товарищемъ Прокурора, который его читалъ, чѣмъ то желтымъ. Вильгельмсонъ сидѣлъ на койкѣ, облокотивъ на упирающіяся на колѣни руки косматую черную голову. Крузе съ своимъ подвижнымъ лицомъ былъ весь вниманіе и то подходилъ къ чтецу, то садился на подоконникъ. Семеновъ лежалъ на кровати и слушалъ. И съ перваго взгляда на него Нехлюдовъ, невидѣвшій его около недѣли, замѣтилъ большую перемѣну. Марья Павловна не преувеличивала, говоря, что ему плохо. Онъ лежалъ, подложивъ подъ щеку худую, всю высохшую руку, съ которой заворотился рукавъ ситцевой рубашки, и щека его, нетолько та, на которой онъ лежалъ, но и та, которая была наружу, была румяная, пятномъ подъ выдающимся маслакомъ. Глаза горѣли злобнымъ блескомъ. Онъ, очевидно, не желая этого, злобно оглянулъ вошедшаго Нехлюдова и опять уставился на чтеца.

— Получили письма? — сказалъ Нехлюдовъ.

Онъ нынче, получивъ только на имя Набатова, переслалъ ихъ черезъ подкупленнаго сторожа, когда его не хотѣли пускать въ острогъ. Кромѣ тяжелаго чувства, которое испытывалъ Нехлюдовъ отъ того, что былъ вынужденъ учтиво и притворно уважительно обращаться съ начальствомъ, для того чтобы быть въ состояніи помогать арестантамъ, у него было еще другое страданіе — это то, что въ нѣкоторыхъ случаяхъ онъ долженъ былъ поступать тайно: такъ, напримѣръ, передавать письма было одно средство — черезъ него. Нехлюдову было ужасно мучительно дѣлать скрытное; онъ утѣшалъ себя тѣмъ, что противъ тѣхъ людей, которые, какъ прокуроры, не стыдились читать чужія письма и мучаютъ всячески невинныхъ людей, простительна скрытность, но всетаки, всякій разъ, дѣлая что нибудь тайное, онъ мучался.

— Письмо, очень спасибо Вамъ. Сейчасъ кончаемъ, — сказалъ шопотомъ Крузе, подавая руку и опять босыми ногами переходя къ подоконнику. — Садитесь тутъ.

Семеновъ, несмотря на злобный взглядъ, очевидно относившiйся не къ Нехлюдову, поманилъ его къ себѣ и указалъ мѣсто подлѣ себя на койкѣ, подобравъ немного ноги. Нехлюдовъ сѣлъ.

«Мать пріѣзжала къ нему, но онъ никого не узнаетъ; не узналъ и ее, — продолжалъ читать Набатовъ, — онъ питается хорошо, но доктора говорятъ, что это и есть дурной признакъ, что онъ неизлѣчимъ».

— Это про Плотова изъ Казани, — прошепталъ Крузе Нехлюдову. — Про Невѣрову знали только, что она все еще на волѣ и, кажется, ѣдетъ или уѣхала заграницу.339

— И все? — спросилъ шопотомъ Семеновъ, поднимая большie блестящіе глаза на Набатова.

— Все. Хорошо, что Хирьяновъ [?] не взятъ и что Саша Макошенская все работаетъ.

— Хорошаго мало. Не взяли нынче, такъ завтра возьмутъ. Не могу забыть Герцена словъ: «Чингисханъ съ телеграфомъ», — заговорилъ Семеновъ. — Онъ всѣхъ задушитъ.

— Ну, не всѣхъ. Я не дамся.

— Да, не дашься, а вотъ сидишь въ кутузкѣ.

— Покамѣста сижу. Дай срокъ.

— Да вотъ, какъ Платовъ, сойдешь съ ума или просто, какъ Невзоровъ, издохнешь, — продолжалъ Семеновъ, задыхаясь.

И начали разговоръ о Платовѣ, о томъ, какой это былъ человѣкъ: ясный, открытый, твердый, горячій, всѣмъ пожертвовавшiй для дѣла и цѣломудренный.

— Я думаю, отъ этого онъ и погибъ, — сказалъ Крузе340 и тотчасъ же, глядя на Набатова, подмигнулъ на Вильгельмсона, продолжавшаго сидѣть, закрывъ лицо руками.

Нехлюдовъ понялъ, что это значитъ то, qu’on ne parle pas de. pendu...341 Онъ зналъ, что какъ и всѣ, за рѣдкими исключеніями, люди, просидѣвшіе въ крѣпости, выходили оттуда тронутыми, такъ и Вильгельмсонъ сильно психически пострадалъ въ крѣпости. У него были видѣнія, которые онъ признавалъ не галлюцинаціями, a видѣніями, и не любилъ говорить про это.

Послѣ разговора о Плотновѣ, объ его удивительной энергіи и добротѣ стали перечислять другихъ погибшихъ. И страшно было слушать, какъ, одно за другимъ называя имена, говорили о достоинствахъ человѣка и потомъ кончали: «зарѣзался, сошелъ съ ума, разстрѣлянъ, повѣшенъ».

Особенно остановились на двухъ: Синегубѣ — бывшемъ мировомъ судьѣ, удивительномъ, какъ говорили, по чистотѣ души, нѣжности и твердости убѣжденій до самой смерти человѣкѣ, повѣшенномъ въ одномъ городѣ, и другомъ юношѣ, единственномъ, обожаемомъ матерью сынѣ Огинскомъ, обворожительномъ и прелестномъ юношѣ, разстрѣлянномъ въ другомъ. Говорили больше Набатовъ и Крузе. Семеновъ молчалъ, не перемѣняя позы и прямо въ стѣну глядя лихорадочно блестящими глазами.

— Да, удивительное дѣло, — говорилъ Набатовъ, — какое страшное вліяніе имѣлъ на людей Синегубъ. Онъ однимъ своимъ видомъ производилъ неотразимое обаяніе. Помните старообрядца въ Нижнемъ?

— А что? Да, ты разсказывалъ. Да, это удивительно, разскажи еще.

— Когда меня взяли въ Саратовѣ и держали въ Нижнемъ, со мной рядомъ сидѣлъ старикъ старообрядецъ. Я видалъ его въ коридорѣ, — классическій старовѣръ — клиномъ бородка, сухой, благообразный, пахнетъ кипарисомъ. Только приходитъ вахтеръ и говоритъ, что проситъ повидаться со мной старичекъ. Видно, далъ ему. Ну, хорошо, очень радъ. Пошелъ. Приводитъ этого старика. Старичекъ вошелъ, и въ ноги мнѣ. Что вы? Я такъ кланяюсь, потому узналъ, что ты одной вѣры съ вьюношемъ Синегубомъ. Правда это? Правда. Ну вотъ я и кланяюсь, потому что видѣлъ, какъ везли его на шафотъ, на казнь; я вмѣстѣ въ острогѣ сидѣлъ, и видѣлъ я, какъ онъ прощался со всѣми и евангеліе держалъ, и всѣ плакали, онъ радостенъ былъ, и какъ сіяніе отъ него шло. Истинной вѣры человѣкъ былъ. Вотъ я, видѣвъ это, сказалъ себѣ: «найду людей этой вѣры и поклонюсь имъ, чтобы открыли мнѣ». Сказываютъ, ты этой вѣры. Вотъ я и пришелъ поклониться тебѣ. Открой мнѣ свою вѣру». Удивительный былъ старикъ. Сказалъ я ему, что хотимъ, чтобы всѣ люди были братьями, чтобы всѣ за однаго и всякій за всѣхъ. Ну, какъ умѣлъ, сказалъ. Не повѣрилъ — все допрашивалъ, какъ мы молимся.....

Всѣ помолчали. Семеновъ вдругъ поднялся:

— Дай мнѣ папироску.

— Да вѣдь нехорошо тебѣ, Петя, не надо.

— Давай, — сердито сказалъ онъ.

Ему дали, онъ закурилъ, страшно закашлялся, его стало тянуть какъ бы на рвоту. Отплевавшись нарочно такъ, чтобы никто не видалъ цвѣтъ отплеваннаго, онъ опять легъ на руку.

— Ну, а что старухи наши, — сказалъ всегда веселый Набатовъ. Онъ такъ называлъ женщинъ.

— Да пьютъ чай и, говорятъ, намъ пришлютъ, — сказалъ выходившій и только что вернувшійся Крузе.

— Ну, острогъ, — сказалъ онъ, — вонище такая — хуже не было во всю дорогу. Такъ тифомъ и дышемъ.

Нехлюдовъ разсказалъ то, что онъ видѣлъ.

— А не повѣсили насъ и не сошли еще съ ума, тифомъ насъ переморятъ, шопотомъ продолжалъ все свое, также мрачно глядя въ стѣну, Семеновъ.

— Небось, всѣхъ не переморятъ.

— Нѣтъ, всѣхъ, — сердито шепталъ Семеновъ. — Ты смотри, что дѣлается: были Декабристы; какъ Герценъ говорилъ: ихъ извлекли изъ обращенія, всѣ приподнявшіяся выше толпы головы срубили.

— Вѣдь вернулись.

— Да калѣки нравственные.

— Потомъ нашихъ было больше головъ, опять всѣ срубили. Еще будетъ больше — опять всѣ срубятъ. Имъ что? Имъ все равно.

— Нельзя: некѣмъ рубить будетъ, когда народъ будетъ просвѣщенъ.

— Какъ же, дадутъ они тебѣ просвѣтить народъ, а народъ, такой, какъ теперь, еще хуже ихъ. Вонъ Дмитрій Ивановичъ что разсказывалъ.

— Не всѣ это испорченные.

— Нѣтъ, всѣ. Не то мы дѣлали. Если бы сначала теперь, я бы не то дѣлалъ. 1-ое Марта мало. Надо было не одного его, а сотни тысячъ, всю эту поганую буржуазію перебить, мерзавцевъ, — шипѣлъ онъ.342 — Вотъ, говорятъ, выдумали балоны и бомбы душительныя, — вотъ летать и какъ клоповъ ихъ посыпать. О! негодяи.

— Такъ чтожъ ты сдѣлаешь, когда народъ не готовъ, когда народъ выдастъ насъ же.

— Всѣхъ душить, всѣхъ, всѣхъ! — прошипѣлъ Семеновъ и странно заплакалъ и закашлялся.

Въ коридорѣ зашумѣли. Сторожа принесли двѣ кровати и самоваръ. Нехлюдовъ выложилъ изъ кармановъ на окно свертки покупокъ, чаю, сахара, табаку и хотѣлъ уходитъ, но Набатовъ удержалъ его и, выйдя въ коридоръ, сказалъ, что необходимо перевести Семенова въ больницу.

— Вы понимаете, не для себя, но ему лучше.

Вышелъ и Крузе.

— Я думаю, что ему все равно. Онъ очень плохъ. Какъ бы нынче не кончился.

Нехлюдовъ пошелъ къ смотрителю и потомъ къ Доктору. Оказалось, что въ больницѣ нѣтъ мѣста. Надо было просить разрѣшенія его помѣстить въ городскую больницу. Нехлюдовъ поѣхалъ къ Губернатору. У него играли въ три стола въ карты.

— Ну вотъ это мило, — сказала губернаторша, встрѣчая Нехлюдова. — Пожалуйте въ дамскій. Мы впятеромъ устроимъ.

Нарядныя дамы улыбались. Богатый мѣстный образованный купецъ здоровался съ Нехлюдовымъ. Въ столовой стоялъ чай и вазы съ фруктами.

— Я изъ острога, у меня къ вамъ дѣло, — сказалъ Нехлюдовъ.

Губернаторъ неохотно вышелъ изъ за стола, запомнивъ, кому сдавать, и выслушалъ Нехлюдова.

— Чтожъ прикажете дѣлать. Я писалъ, писалъ въ министерство, что мы не можемъ помѣщать всѣхъ.

— Теперь то позвольте этому несчастному хоть умереть въ покоѣ.

— Хорошо, я дамъ разрѣшеніе принять въ городскую. Да вы [1 неразобр.]?

— Нѣтъ. Я самъ поѣду.

— Что, вы знали его?

— Да, зналъ.

И получивъ разрѣшеніе, Нехлюдовъ поѣхалъ назадъ. Но было поздно.

Когда онъ вернулся, Семеновъ лежалъ навзничь и, очевидно, умиралъ. Лицо его было такое же озлобленное и если онъ что говорилъ, то ругательства. На лицѣ его чередовались выраженія испуга и злости. Видѣть это выраженіе злости въ лицѣ Семенова было особенно больно потому, что это былъ человѣкъ необыкновенной доброты и самоотверженія.

Не было еще 12 часовъ, когда два сторожа вынесли легкое и начавшее коченѣть тѣло Семенова въ ту мертвецкую, гдѣ лежали уже 3 трупа.

* № 91 (рук. № 21).

Придя домой послѣ этого ужасного посѣщенія, Нехлюдовъ долго не могъ успокоиться. «Какъ же быть въ самомъ дѣлѣ, — думалъ Нехлюдовъ, — исправленіе, они говорятъ исправленіе. Про возмездіе, пресѣченіе говорить нечего. Ни смертную казнь, ни истязаній нельзя уже употреблять. Ну такъ чтоже? Исправленiе. Но какъ?» Онъ вспомнилъ Московскую даму евангелистку, какъ она раздавала евангеліе и утверждала, что сдѣлала уже много обращеній. Нехлюдовъ вспомнилъ свое впечатлѣніе отъ Евангелія. Онъ нѣсколько разъ въ своей жизни принимался читать его. Еще мать его, ребенкомъ, одно время каждый день съ нимъ вмѣстѣ читала его. И впечатлѣніе отъ чтенія этаго осталось очень неопредѣленное и тяжелое, тяжелое тѣмъ, что находя въ этой книгѣ очень много глубокаго и прекраснаго, — такова была вся Нагорная Проповѣдь, — рядомъ съ этими прекрасными мыслями онъ находилъ много нелѣпаго, отталкивающаго, въ особенности по тому значенію, которое придано было этимъ мѣстамъ церковью.

«Но что значитъ это уваженіе къ этой книгѣ не одной Вѣры Ивановны, Евангелистки, Московской барыни, но всѣхъ людей».

** № 92 (рук. №22).

Придя домой послѣ этого ужаснаго вечера, Нехлюдовъ долго не могъ заснуть.

Мертвое лицо Семенова съ виднѣющимися зубами, губернаторша въ своемъ шелковомъ платьѣ шанжанъ и пухлыми глянцовитыми руками, и острогъ, мочащіеся вѣ коридорѣ колодники, и мертвецкая, и запахъ тифа и смерти, и, хуже всего, ужасная, озлобленная смерть такого человѣка, какъ Семеновъ, трогательную исторію котораго онъ зналъ. Вообще за послѣднее время, особенно дорогой, Нехлюдовъ узналъ этихъ людей, революціонеровъ, къ которымъ онъ, какъ всѣ люди его круга, питалъ послѣ 1-го Марта если не отвращеніе, то отдаленіе. Теперь онъ ближе узналъ всю исторію этого движенія и совсѣмъ иначе понялъ его. Все то, что дѣлалось этими людьми и 1-го Марта и до и послѣ него, все это было месть за тѣ жестокія, нетолько незаслуженныя страданія, которыя несли эти люди. Были среди нихъ люди слабые, тщеславные, но эти люди были много выше тѣхъ подлыхъ людей, ихъ враговъ, жандармовъ, сыщиковъ, прокуроровъ, которые ихъ мучали. Большинство же изъ нихъ были люди самой высокой нравственности. Таковы были всѣ эти 4 человѣка.

Семеновъ былъ сынъ нажившагося чиновника, который, кончивъ курсъ, пошелъ, бросивъ успокоенную [?], богатую жизнь, въ народъ, чтобы избавить его отъ рабства, былъ рабочимъ на фабрикѣ, взятъ и сидѣлъ по острогамъ и крѣпостямъ три года, потомъ сошелся съ революціонерами и былъ сужденъ и приговоренъ къ каторгѣ. Набатовъ былъ крестьянинъ, кончившій курсъ съ золотой медалью и не поладившій въ университетѣ, a поступившій въ рабочіе. Ему было 26 лѣтъ, и онъ 8 лѣтъ провелъ въ тюрьмахъ. Вильгельмсонъ былъ офицеромъ. Крузе былъ адвокатъ. У всѣхъ у нихъ были друзья, братья, сестры, также погибшіе прежде ихъ и также страдавшіе. Началось съ того, что они шли въ народъ, чтобъ просвѣтить его. Ихъ за это казнили. Они мстили за это. За ихъ месть имъ мстили еще хуже, и вотъ дошло до 1-го Марта, и тогда мстили имъ за прошедшее, и они отвѣчали тѣмъ же.

Нехлюдовъ думалъ про все это и, не ложась спать, ходилъ взадъ и впередъ. Мысли его о прошедшемъ этихъ людей перебивались воспоминаніями о томъ, что онъ видѣлъ нынче и въ острогѣ.

— Ахъ, какой ужасъ, какой ужасъ, — повторялъ онъ, вспоминая343 въ особенности часто и съ особеннымъ отвращеніемъ то, что видѣлъ сквозь окно въ послѣдней камерѣ, и о томъ равнодушномъ и спокойномъ въ злѣ выраженіи Федорова и хохотѣ всей каторги надъ словами Евангелія.

5-я РЕДАКЦИЯ.

* № 93 (кор. № 27).

Такъ вѣрила и Маслова. Прежде, въ то время, когда она жила въ Пановѣ у старушекъ и любила Нехлюдова, она вѣрила въ добро, но не вѣрила въ церковь. Съ тѣхъ же поръ какъ она перестала вѣрить въ добро, она не то что стала вѣрить въ церковь, но не стала такъ рѣшительно отрицать ее, какъ прежде. Теперь, кромѣ того, это было развлеченіе. Такъ было и нынче.

* № 94 (кор. № 27).

Маслова уже много разъ и давно испытала свою неудачу въ этомъ дѣлѣ. Она много разъ уже и до своихъ родовъ и послѣ просила и Спасителя, и Царицу Небесную, и Владимирскую, и Николая угодника о томъ, чтобы они сдѣлали то, что ей хотелось,344 но никогда, о чемъ она просила, ничто не исполнялось.345 Изъ этого она никакъ не выводила того, что прошенія не нужны и не могутъ исполняться, а только сама перестала просить о томъ, что могло совершиться въ этой жизни, а безцѣльно и безсмысленно поддавалась тому настроенію смутнаго страха, благоговѣнія и скуки, которое производило на нее богослуженіе.346

Она стояла сначала въ серединѣ толпы за перегородкой и не могла видѣть никого, кромѣ своихъ товарокъ; когда же причастницы двинулись впередъ и она выдвинулась вмѣстѣ съ Федосьей, она увидала смотрителя, его жену, надзирателя, фельдшера и занялась рассматриваніемъ шляпокъ и накидокъ этихъ женщинъ. Осмотрѣвъ ихъ, она увидала и мужичка съ свѣтлой бѣлой бородкой, Федосьинаго мужа, который весь сіялъ, глядя на жену. Маслова улыбаясь толкнула въ бокъ Феничку, подмигнувъ ей глазомъ.

Когда утомившій всѣхъ акафистъ кончился и Маслова, поцѣловавъ обтянутую парчевымъ поручнемъ бѣлую свѣже вымытую руку священника и крестъ, повернулась назадъ,347 ей стало особенно радостно на душѣ и оттого, что кончилась утомившая ее служба и можно пойти напиться чаю и, главное, отъ того, что милая Феничка рада и что мужъ ея такой красивый, пріятный малый.

Въ этомъ настроеніи возвращалась Маслова назадъ среди парами шедшихъ женщинъ, когда надзиратель, встрѣтивъ ихъ, громко прокричалъ:

— Маслову и Бирюкову (это была Федосья) въ посѣтительскую.

* № 95 (кор. № 27).

XX.

— Самочувствіе олимпійское, — говорила Вѣра Ефремовна, какъ всегда испуганно348 глядя своими огромными добрыми круглыми глазами на Нехлюдова и вертя желтой, тонкой, тонкой, жилистой349 шеей, выступающей изъ за жалкихъ смятыхъ и грязныхъ воротничковъ кофточки.350

Нехлюдовъ сталъ спрашивать ее о томъ, какъ она попалась. Отвѣчая ему, она съ большимъ оживленіемъ стала разсказывать объ ихъ дѣлѣ. Вся рѣчь ея была пересыпана иностранными научными словами о пропагандированіи, о дознаніи, о группахъ и секціяхъ и подсекціяхъ, народовольцахъ и еще какихъ то отдѣлахъ революціонеровъ, которыхъ она была, очевидно, увѣрена, что всѣ знали и о которыхъ Нехлюдовъ никогда не слыхивалъ. Она разсказывала ему, очевидно вполнѣ увѣренная, что351 ему очень интересно и пріятно знать всѣ тайны народовольства, Нехлюдовъ же смотрѣлъ на ея жалкую шею, на рѣдкіе спутанные волосы и удивлялся, зачѣмъ она все это дѣлала и разсказывала. Она жалка была ему, но совсѣмъ не такъ, какъ былъ жалокъ Меньшовъ, мужикъ, съ своими побѣлѣвшими, какъ картофельные ростки, руками и лицомъ, безъ всякой вины съ его стороны сидѣвшій въ вонючемъ острогѣ. Она жалка была той очевидной путаницей, которая у ней была въ головѣ. Она, очевидно, считала себя героиней и рисовалась передъ нимъ и этимъ то и была особенно жалка ему. Эту черту рисовки Нехлюдовъ видѣлъ и въ ней и во всѣхъ лицахъ, бывшихъ въ комнатѣ. Онъ чувствовалъ, что онъ сталъ галлереей для всѣхъ этихъ лицъ, и они немножко иначе дѣлали то, что дѣлали, потому что онъ былъ тутъ. Рисовка эта была и въ молодомъ человѣкѣ въ гутаперчевой курткѣ, и въ женщинѣ въ арестантскомъ халатѣ, и даже и въ парочкѣ влюбленныхъ. Не было этой черты только въ красавицѣ съ бараньими глазами и въ черномъ лохматомъ человѣкѣ съ глубоко сидящими глазами, который говорилъ съ худымъ безбородымъ человѣкомъ, похожимъ на скопца.

Дѣло, по которому хотѣла говорить Вѣра Ефремовна съ Нехлюдовымъ, состояло, во 1-хъ, въ томъ, чтобы избавить подслѣдственную товарку отъ нравственныхъ мученій, которымъ ее подвергали жандармы. Ее держали въ одиночкѣ, разстраивали ей нервы посѣщеніями и потомъ допрашивали, всячески застращивая и обманывая ее. Нехлюдовъ сказалъ, что онъ едва ли что нибудь можетъ тутъ сдѣлать, но обѣщалъ, записавъ фамилію. Другое же дѣло шло тоже о товаркѣ, сидящей въ Петропавловкѣ въ Петербургѣ и которая, по словамъ Вѣры Ефремовны, ни въ чемъ не была виновна, а только была дружна съ замѣшанной.

Свою исторію Вѣра Ефремовна разсказала такъ, что она кончила акушерскіе курсы, сошлась съ партіей Народовольцевъ, прочла капиталъ Маркса и рѣшила, что она должна работать для революцiи. Сначала шло все хорошо: писали прокламацiи, пропагандировали на фабрикѣ, но потомъ схватили одну и начали всѣхъ брать. И вотъ ее приговорили къ ссылкѣ.

Нехлюдовъ спросилъ про дѣвушку съ бараньими глазами. Вѣра Ефремовна разсказала, что это дочь генерала, давно уже принадлежитъ къ революціонной партіи. Сама мало понимаетъ, но больше по сочувствію къ взятымъ. Всегда помогала, а сама попалась за то, что, переѣхавъ только наканунѣ, остановилась въ конспиративной квартирѣ. А въ ночь пришли съ обыскомъ, была типографія тайная. Рѣшили защищаться, потушили огонь и стали уничтожать улики. Полицейскіе ворвались, и тотъ, кто не пускалъ, выстрѣлилъ и ранилъ смертельно одного. Когда стали допрашивать, кто стрѣлялъ, она сказала: «Я!» И такъ и осталось. И теперь идетъ въ каторгу.

— Альтруистическая, хорошая личность... — сказала Вѣра Ефремовна. — Ну-съ, вашу протежэ просили перевести къ намъ?

— Я просилъ, нельзя.

— Ну такъ послѣ, на этапѣ.

Разговоръ ихъ былъ прерванъ смотрителемъ, который, вернувшись въ контору, изъ которой онъ выходилъ, объявилъ, что свиданіе кончилось и надо расходиться. Нехлюдовъ хотѣлъ встать, но Вѣра Ефремовна удержала его.

— Погодите еще, не сейчасъ, — сказала она улыбаясь и стала передавать ему еще другой планъ для облегченія участи Масловой: перевести ее въ сидѣлки въ госпиталь.

— Господа, пора, пора, выходите, — говорилъ смотритель.

Но посѣтители и заключенные все не уходили. Требованія смотрителя только вызывали въ нихъ особенное оживленіе. Многіе встали и, прощаясь, говорили стоя, нѣкоторые плакали. Особенно трогательна была мать съ сыномъ. Молодой человѣкъ все вертѣлъ бумажку, и лицо казалось злымъ — такъ велики были усилія, которыя онъ дѣлалъ, чтобы не заразиться чувствомъ матери. Мать же, прощавшаяся уже съ нимъ совсѣмъ, лежала на его плечѣ и рыдала безъ слезъ. Дѣвушка съ бараньими глазами, — Нехлюдовъ невольно слѣдилъ за ней, — простилась съ высокимъ молодымъ человѣкомъ, похожимъ на нее, и подошла къ рыдающей матери, обняла ее и что то успокоительно говорила ей. Старикъ въ синихъ очкахъ стоя держалъ за руку свою дочь, кивалъ головой на то, что она говорила. Молодые влюбленные встали и держались за руки, молча глядя другъ другу въ глаза. Нехлюдовъ простился съ Вѣрой Ефремовной и отошелъ къ двери. Высокій молодой человѣкъ, братъ дѣвушки съ бараньими глазами, которую смотритель называлъ Марьей Павловной, подошелъ къ Нехлюдову.

* № 96 (кор. № 27).

Все то, что видѣлъ нынче Нехлюдовъ, было для него совершенно ново. Онъ въ первый разъ увидалъ этотъ міръ людей, про которыхъ онъ зналъ со стороны, къ которымъ испытывалъ чувство недоброжелательства и почти презрѣнія. Но теперь онъ не только понялъ, но почувствовалъ этотъ міръ. Не столько исторія этой Марьи Павловны съ ея спокойной неженственной красотой, сколько видъ чахоточнаго молодого человѣка, борющагося съ своимъ чувствомъ къ матери, и это отчаяніе матери, выносившей, выкормившей, вынянчившей этого юношу и видящей его въ арестантскомъ халатѣ чахоточнаго и на вѣки разлученнаго съ ней. Это было ужасно.

* № 97 (кор. №27).

— Да это еще что — эти за [без]письменность, — подхватилъ смягчившійся помощникъ смотрителя, — а то прямо ни за что, бываетъ, сидятъ. Вотъ хоть бы этотъ — прекраснѣйшій человѣкъ. Судились съ помѣщикомъ, съ нихъ убытки присудили. Стали описывать, съ его двора начали, онъ не пустилъ себѣ въ дворъ, — три года заключенія въ арестантскія роты. Сюда перевели. И прекрасный человѣкъ, онъ у насъ староста. И много такихъ, — говорилъ смотритель, какъ бы хвастаясь тѣмъ, что онъ держитъ въ тюрьмѣ много невинныхъ. — Ну а вотъ этотъ молодой, — сказалъ онъ, понизивъ голосъ, когда они встрѣтили двухъ арестантовъ, несшихъ ушатъ съ водой, — этотъ настоящій типъ, эти бѣдовые, тоже палецъ въ ротъ не клади.

* № 98 (кор. № 27).

Вернувшись рано утромъ, Нехлюдовъ нашелъ у швейцара зaписку адвоката и два прошенія изъ острога: отъ одного приговореннаго и одного судимаго и письмо отъ содержавшихся въ острогѣ, такъ называемыхъ сектантовъ, съ обвинительнымъ актомъ.

Умывшись и напившись чаю (кофе былъ такъ дуренъ въ гостиницѣ, что онъ пересталъ его пить), Нехлюдовъ поѣхалъ къ адвокату, съ тѣмъ, чтобы оттуда ѣхать въ острогъ, и для этого взялъ съ собой привезенные изъ Панова одинъ томъ Тургенева и одинъ Достоевскаго и карточку Катюши съ тетушками. Онъ хотѣлъ то и другое дать ей.

Адвокатъ, какъ всегда, принялъ его не въ очередь и разговорился объ ихъ общихъ дѣлахъ. Кассаціонная жалоба была написана и послана, но надежды на успѣхъ было мало, если не будетъ особеннаго ходатайства въ Петербургѣ.

— Не худо бы съѣздить и похлопотать въ Сенатѣ, если есть рука, — сказалъ адвокатъ. — Кассаціонная жалоба вышла слабо.352 Мы сдѣлали все возможное: написали 8 пунктовъ, — улыбаясь, какъ бы съ насмѣшкой надъ своими пунктами. — Вѣдь ужъ очень плохъ попался адвокатикъ, не импозантенъ нисколько, — шутилъ адвокатъ. — Судейскіе такъ и не удостовѣрили того, что предсѣдателемъ было остановлено чтеніе осмотра. Вы вѣдь помните, что онъ остановилъ чтеніе...

— Какъ же, я очень хорошо помню, потому что былъ очень благодаренъ ему за это, — сказалъ Нехлюдовъ, вспоминая это продолжительное и безсмысленное чтеніе, которое происходило на судѣ.

— И надо было быть благодарнымъ, потому что это былъ самый тузовый поводъ къ кассаціи.353 Да только они отпираются — говорятъ, что не помнятъ. И это ужъ который разъ они со мной такія штуки выдѣлываютъ. Какъ только поводъ къ кассаціи — они не записываютъ въ протоколъ. А потомъ говорятъ: «не помню». А самъ смѣется. Секретарь — ихъ рабъ. Онъ ждетъ мѣста слѣдователя отъ нихъ же, что они велятъ, то и пишетъ или то и не пишетъ. Ну все-таки я это самое и написалъ. Какъ Сенатъ посмотритъ.

* № 99 (кор. № 27).

Встрѣча эта была пріятна Нехлюдову, показавъ ему то разстояніе, которое само собой установилось между имъ и его прежними знакомыми. Правда, что онъ чувствовалъ себя теперь очень одинокимъ, но это одиночество не тяготило его. Онъ чувствовалъ, что одиночество это содержательно. Иногда ему хотѣлось сообщить мысли, занимавшія его, кому-нибудь, но такихъ людей не было.354 Была сестра, которой онъ могъ бы высказать все, но ея не было въ городѣ, да и она много перемѣнилась за послѣднее время. Понялъ бы всѣ его неясныя, но важныя мысли вполнѣ только Николенька Иртеневъ, ему бы онъ все сказалъ, но онъ уже давно былъ подъ землей, и милый лобъ его съ шишками надъ глазами и большими взлизами тонкихъ волосъ былъ ужъ вѣроятно теперь чистымъ черепомъ, думалъ Нехлюдовъ. «Впрочемъ, можетъ быть, это и лучше, что я никому не говорю про это, а ношу все въ себѣ, — думалъ иногда Нехлюдовъ, — зато нѣтъ теперь въ моихъ чувствахъ и мысляхъ примѣси рисовки. Все идетъ внутри меня передъ самимъ мной и передъ Богомъ».

А чувствъ и мыслей совершенно новыхъ было много, и онъ никакъ не могъ разобраться въ нихъ. Дѣло съ Масловой было главнымъ его дѣломъ, и чувства и мысли, вызванныя судомъ и въ особенности послѣднимъ свиданіемъ, въ которомъ она показала ему всю тяжесть своей обиды, были основными чувствами и мыслями; но кромѣ того, чѣмъ больше онъ сближался съ этимъ міромъ заключенныхъ, тѣмъ настоятельнѣе представлялся ему рядъ вопросовъ, въ которыхъ онъ до сихъ поръ не могъ найти никакихъ разрѣшеній. Все, что онъ для уясненія этихъ вопросовъ читалъ въ послѣднее время, не удовлетворяло его. Въ книгахъ, которыя онъ читалъ, эти вопросы сводились къ новой школѣ криминалистовъ, смотрѣвшихъ на преступниковъ какъ на результатъ среды и наслѣдственности; для Нехлюдова355 же главный вопросъ состоялъ въ томъ, какимъ образомъ обыкновенные добрые люди могли такъ необыкновенно жестоко и безсмысленно обращаться съ другими людьми. Для Нехлюдова тюрьма и все то, что дѣлалось въ ней, представляло неразрѣшимый вопросъ, на который онъ нигдѣ не могъ найти отвѣта, но онъ чувствовалъ, что отвѣтъ этотъ есть и долженъ быть.

* № 100 (кор. № 27).

Смотритель вышелъ еще болѣе усталый, чѣмъ всегда.

— Что прикажете? Я только что изъ конторы. Пожалуйте.356

— Благодарю васъ, но мнѣ хотѣлось бы видѣть Маслову и вотъ эту особу.

— Нынче пріемный день, и посѣтительская занята, — сказалъ смотритель.

— Мнѣ только передать ей кое что.

— Да пожалуйста въ гостиную.

— Благодарю васъ.

— Что передать, такъ дайте я передамъ, если что не запрещенное.

— Только вотъ книги, карточку, — сказалъ Нехлюдовъ, доставая изъ кармана карточку, которую онъ привезъ изъ деревни, и подавая книги.

— Чтожъ, это можно, — сказалъ смотритель, просмотрѣвъ заглавіе книгъ — это былъ одинъ томъ Тургенева и одинъ Достоевскаго. — А вотъ насчетъ денегъ, такъ я хотѣлъ просить васъ, князь, не давайте ей денегъ на руки. А то тотъ разъ она послѣ васъ достала вина и совсѣмъ неприлично себя вела, такъ что я долженъ былъ принять мѣры. — Рулады все шли своимъ чередомъ. — Деньги передавайте мнѣ.357

— Да неужели? — сказалъ Нехлюдовъ.

Да, да, и буйная оказалась. Вотъ, если хотите нынче эту особу, — сказалъ смотритель, передавая назадъ Нехлюдову разрѣшеніе Масленникова, — такъ пойдемте.358

И смотритель, взявъ военный картузъ, пошелъ съ Нехлюдовымъ въ контору.

То, что ему сказалъ смотритель про Маслову, въ первую минуту ужаснуло Нехлюдова, но тотчасъ же онъ объяснилъ себѣ этотъ поступокъ Масловой. Не могла она спокойно перенести того, что она должна была переиспытать въ это послѣднее ихъ свиданіе, когда она съ негодованіемъ отвергла его позднее раскаяніе. То, что онъ узналъ про ея пьянство, только усилило его жалость къ ней, теперь особенно ясную, когда онъ побывалъ въ Пановѣ, увидалъ ея тетку и живо представилъ себѣ все то, что она переживала, когда лежала рожающая и больная у этой ужасной старухи. Онъ надѣялся, что карточка ея и его и книги, тоже читанныя тогда, живо напомнютъ ей то время и нравственно поддержать ее, и потому онъ просилъ смотрителя непремѣнно передать ей и то и другое. «Какая страшная разница, — думалъ онъ, идя за вздыхающимъ смотрителемъ по каменной лѣстницѣ, ведшей въ контору, — между тѣмъ, чего требуешь отъ себя по отношенію къ человѣку, съ которымъ хочешь быть только справедливъ, передъ которымъ хочешь быть правъ самъ для себя, и между тѣмъ чего требуешь отъ себя по отношенію человѣка, котораго любишь. Какъ только полюбишь человѣка, то входишь въ его душу, въ его задушевную жизнь и видишь, какъ много требуетъ эта жизнь (столько же, какъ и своя), и хочешь удовлетворить всѣмъ этимъ требованіямъ.

Не полюби я ее той любовью и жалостью, которою я люблю ее теперь, то, что она напилась, было бы только поводомъ къ отдаленію отъ нея. А люблю я, жалѣю ее, и мнѣ только еще больше жалко ее, потому что я знаю теперь и вмѣстѣ съ ней переживаю все то, что она пережила, отвергнувъ меня». Такъ думалъ Нехлюдовъ, входя въ контору и ожидая не найти тамъ никого и потомъ увидать мало интересующую его Вѣру Богодуховскую.

* № 101 (кор. № 27).

— А еще я вотъ о чемъ хотѣлъ поговорить съ вами, — заговорилъ Нехлюдовъ. — Мнѣ говорили, что въ дѣтской больницѣ здѣсь очень больныхъ много, и нуждаются въ сидѣлкахъ. Такъ не пошли ли бы вы, если бы попросить?

— Чтожъ это? За ребятами горшки выносить? — мотнувъ головой, сказала она. — Нѣтъ, ужъ это кого другаго.

— Да вѣдь все таки лучше, и польза, — сказалъ Нехлюдовъ грустно.

Она тотчасъ же замѣтила, какъ подѣйствовало на него ея замѣчаніе и какъ огорчило его, и съ женской чуткостью, чтобы смягчить дурное впечатлѣніе, тотчасъ же прибавила:

— Вотъ насчетъ вина вы говорите, такъ это точно, я теперь не буду больше пить его. Это такъ.

— Вотъ это хорошо, — сказалъ обрадованный Нехлюдовъ.

* № 102 (кор. № 27).

Въ Масловой, ему казалось, начинала происходить внутренняя перемѣна,359 и эта мысль несказанно радовала его. Новая обстановка и, главное, трудъ съ дѣтьми, онъ надѣялся, будетъ имѣть благотворное вліяніе. Но все это было совсѣмъ не такъ. Съ тѣхъ поръ, какъ она все высказала ему и отвергла его, она въ своемъ сознаніи стала выше его. Она покорилась ему. Она согласилась поступить въ больницу только потому, что онъ хотѣлъ этаго, но ей дѣло въ больницѣ продолжало казаться унизительнымъ и противнымъ. Никто изъ дѣтей не интересовалъ ее. Она такъ была занята своими мыслями и чувствами, что не обращала на нихъ вниманія и только дѣлала то, что ей указывали докторъ и фельдшеръ. И ей было нехорошо въ больницѣ, даже хуже, чѣмъ камерѣ. Хуже было отъ того, что не было товарокъ, къ которымъ она привыкла, въ особенности Федосьи, которую она любила, и, главное, отъ того, что сидѣлка, зная, кто она была, презрительно чуждалась ея; мущины же, фельдшеръ и сторожъ, тоже потому, что знали, кто она была, также презрительно, какъ тѣ чуждались, искали съ ней сближенія.

А въ это послѣднее время ей особенно противно стало заискиваніе мущинъ. Это самое хотѣла она сказать Нехлюдову, но она не нашла словъ, въ которыхъ бы хорошо было сказать это. Ей теперь было почти все все равно: даже вопросъ о томъ, пересмотрятъ ли ея дѣло и оправдаютъ ли ее, потерялъ для нея большую долю своего интереса. Ей теперь было важно только одно: быть въ его глазахъ великодушной — великодушнѣе его и вмѣстѣ съ тѣмъ быть такою, какою онъ хотѣлъ чтобы она была.360

Въ вечеръ того дня когда Нехлюдовъ, уѣзжая въ Петербургъ, простился съ ней въ больницѣ, она вечеромъ послѣ дежурства, оставшись одна въ каморкѣ, гдѣ они жили вдвоемъ съ сидѣлкой, въ первый разъ послѣ того, какъ онъ прислалъ ей ее, развернула бумагу, въ которой была завернута фотографiя тетушекъ, ее и Нехлюдова, и долго неподвижно смотрѣла на нее, лаская взоромъ всякую подробность и лицъ, и одеждъ, и ступенекъ балкона, и куста, который вышелъ на фотографіи. Когда товарка ея вошла въ комнатку, Маслова даже не замѣтила ее.

— Любовниковъ разсматриваете?

— Да, любовниковъ, — отвѣчала Маслова и пошла на свою смѣну.

* №103 (кор. №27).

По всѣмъ преданіямъ и даннымъ возвращеніе его къ власти было невозможно. А между тѣмъ онъ приходилъ въ восхищеніе, когда къ Пасхѣ получалъ разрѣшеніе пристегнуть еще новую блестящую игрушку на свой мундиръ, былъ въ отчаяніи, когда другіе получали бирюльку, считающуюся старше, чѣмъ та, какую онъ получилъ, и не переставая старался пользоваться всякимъ случаемъ общенія съ сильными міра и въ особенности съ царской фамиліей и царемъ и въ извѣстной мѣрѣ достигалъ этого. Вслѣдствіи этого361 у графа Ивана Михайловича были большія связи.

* № 104 (кор. № 27).

Обязанность его въ крѣпости состояла въ томъ, чтобы содержать въ казематахъ, въ одиночныхъ заключеніяхъ, политическихъ преступниковъ и преступницъ, т. е. людей, желавшихъ362 измѣнить существующій порядокъ вещей не для личныхъ цѣлей, но для улучшенія, по ихъ мнѣнію, положенія всего народа.

* № 105 (кор. № 27).

Владиміръ Васильевичъ очень обстоятельно, ни разу не взглянувъ на Нехлюдова, своимъ тонкимъ голосомъ доложилъ касаціонную жалобу и обратился къ Селенину. Селенинъ всталъ и очень опредѣленно высказался въ пользу касаціи, даже преступивъ предѣлы вѣденія Сената, т. е. коснувшись самаго существа дѣла. Фонаринъ попросилъ слова и по пунктамъ сталъ защищать жалобу363. Его выслушали и потомъ сенаторы стали совѣщаться. Предсѣдательствующій все время молчалъ. Бе стоялъ за касацію. Владиміръ Васильевичъ сдержаннораздраженно возражалъ своимъ тонкимъ голосомъ, очевидно недовольный не столько результатомъ перваго дѣла, сколько тѣмъ, что онъ догадался по тону Селенина (имѣвшаго репутацію особеннаго ригориста, chevalier sans peur et sans reproche),364 что онъ знаетъ про его отношенія съ страхованіемъ. Предсѣд[ательствующій] сталъ, по своему всегдашнему человѣконенавистничеству, на сторону Вольфа. Все дѣло рѣшалось голосомъ Сковородина. И этотъ голосъ сталъ на сторону отказа, преимущественно потому, что не любилъ аристократовъ, съ которыми онъ не былъ знакомъ. Тѣхъ, съ которыми онъ былъ знакомъ, онъ особенно любилъ, стараясь быть съ ними какъ можно болѣе фамильяренъ, а незнакомыхъ аристократовъ не любилъ. Теперь же за касацію были два аристократа — одинъ Нехлюдовъ, котораго онъ совсѣмъ не зналъ, а другой Селенинъ, котораго онъ зналъ, но который постоянно держалъ себя на почтительномъ отъ него отдаленіи. И потому естественно, желая быть имъ обоимъ непріятнымъ, онъ примкнулъ къ мнѣнію Вольфа, и въ касаціонной жалобѣ было отказано.

** № 106 (кор. № 21).

LXXXII.

Первое чувство Нехлюдова, когда онъ проснулся на другое утро, было то, что онъ наканунѣ сдѣлалъ какую то гадость. Онъ сталъ вспоминать: гадости не было, но было то, что тѣ сомнѣнія и соблазны, которые всегда находятъ на человѣка въ минуты его слабости, онъ принялъ за настоящее, нормальное состояніе, а нормальное состояніе души принялъ зa соблазнъ.

Утромъ онъ понялъ, что то, что онъ думалъ и чувствовалъ вчера вечеромъ, былъ соблазнъ, а настоящее, нормальное состояніе его души есть то, въ которомъ онъ находился послѣднее время и въ которомъ принялъ тѣ важныя два рѣшенія, которыя измѣнили всю его жизнь: женитьба на Масловой, а если не женитьба, то слѣдованіе зa нею въ Сибирь и отказъ отъ права собственности на землю.

Это — настоящее, a колебаніе въ этомъ — соблазны. Прежде всего онъ поѣхалъ на Васильевскій островъ къ Шустовой.

Квартира Шустовой была наверху. Ходъ былъ по какой-то странной, прямой и крутой, разумѣется голой, лѣстницѣ. Пахло дурно. Женщина, худая и черная лицомъ, съ засученными рукавами, встрѣтила Нехлюдова сначала испуганно, а потомъ, узнавъ, кто онъ, восторженно:

— Душенька, голубчикъ, вѣдь вы не знаете, что вы сдѣлали. Вернули Лидочку. Вѣдь она бы умерла тамъ. Лидочка! Это князь Нехлюдовъ. Да зачѣмъ вы съ черной лѣстницы? — сказала женщина, мать Шустовой, и, схвативъ его руку, зарыдала, стараясь цѣловать ее.

Изъ двери вышла дѣвушка въ сѣромъ шерстяномъ платьѣ съ папироской въ рукѣ.

— Нельзя, тетя, не зовите ее, она и такъ изнервничалась. Здравствуйте.

— Вы насъ простите. Я ей тетка. Колоколова. Вѣдь мы отчаялись. Пожалуйста, сюда войдите; вы не знаете, что вы сдѣлали: оживили цѣлую семью. Сюда, сюда, — говорила Колоколова, проводя его черезъ узкую дверь и коридорчикъ въ комнату съ постелью и диванчикомъ передъ столомъ, за которымъ сидѣла365 блѣдная, худая, некрасивая женщина или дѣвушка съ взволнованнымъ и кроткимъ выраженіемъ лица и говорила съ чернобородымъ человѣкомъ, мрачно сжимавшимъ свои колѣна скрещенными пальцами.

— Лида, вотъ князь Нехлюдовъ.

Лида Шустова366 быстро встала и, кротко и радостно улыбаясь, крѣпко пожала руку Нехлюдова.

— Благодарю васъ за все, за все. А что367 Вѣрочка? Вы ее видѣли?368

— Вѣра Ефремовна? Да, она то и доставила мнѣ случай познакомиться съ вами.

— Вотъ сюда. Тутъ вамъ покойнѣе будетъ, — говорила Лидія, точно она была самый обыкновенный человѣкъ, а не вышедшая вчера изъ крѣпости политическая преступница. — Мой двоюродный братъ Захаровъ369, — прибавила она, знакомя съ чернобородымъ мущиной.

— Она370 очень мучалась о васъ, — сказалъ Нехлюдовъ.

— Что обо мнѣ мучаться? Мнѣ хорошо было. Очень хорошо.

— Да, это видно, какъ хорошо, — сказалъ ея двоюродный братъ, — когда отъ тебя половины не осталось.

— Что жъ, я сама виновата.

— Какже вы сами виноваты? — спросилъ Нехлюдовъ.

— А видите ли, — начала женщина съ папироской, — она вѣдь совершенно ни за что сидѣла, за то только, что они дали передать какіе-то листы, она и сама не знала что, и тотъ сказалъ, отъ кого получили, а она не говорила. Ее и держали, пока она не скажетъ.

— Я и не сказала, но потомъ, — продолжала расказывать сама Лидія, — схватили мою подругу. И тутъ начались допросы, и допросы эти были ужасны. Распрашиваютъ о разныхъ предметахъ, вызываютъ на разсказы, и такъ хитро, что не успѣешь сообразить и скажешь. И вотъ, когда я узнала, что ее взяли, и вспомнила свои разговоры съ ними, я увѣрена была, что я ее выдала. Тутъ на меня напала тоска.

— Лидочка, ты не говори...

Но Лидочка уже не могла остановиться и начала разсказывать сложно, запутано, все болѣе оживляясь и волнуясь. Въ особенности, очевидно, волновало ее воспоминаніе объ одномъ допросѣ у стараго сыщика — жандарма. Этотъ старикъ всталъ передъ образомъ, взмахнувъ рукой, широко перекрестился и сказалъ: «ну вотъ вамъ крестъ и клятва, — вѣдь вы не вѣрите въ Бога, а я и вѣрю и боюсь Бога. Такъ вотъ вамъ клятва передъ Богомъ, что то, что вы мнѣ скажете, не пойдетъ дальше, не послужитъ уликой, а напротивъ, то, что вы скажете, поможетъ намъ освободить тѣхъ, которыхъ мы томимъ, можетъ быть, напрасно».

— Я повѣрила и сказала, не имя того, кто мнѣ далъ, a мѣсто, гдѣ мы встрѣтились съ Митинымъ. На другой день я узнала, что Митинъ арестованъ. И тогда я уже не могла спать, не могла ѣсть. Все ходила. Хочу забыть и не могу. Начну считать, стихи говорить. И все тѣ же мысли. Да нетолько мысли, а лягу, хочу заснуть и вдругъ слышу надъ самымъ ухомъ шопотъ. Шепчетъ вотъ такъ быстро, быстро, — говорила она, глядя сейчасъ полными ужаса глазами передъ собой. — Знаю, что это галлюцинація, и не могу не слушать. Ахъ, это было ужасно!

Она вдругъ зарыдала. Мать бросилась къ ней и тоже заплакала. Лидія вскочила съ дивана и, зацѣпившись зa кресло, выбѣжала изъ комнаты. Мать и Колоколова пошли за ней.

— Совсѣмъ разбитое существо, — сказалъ двоюродный братъ. — А что зa женщина! Это одно самоотверженіе. Она не знаетъ, что такое жить для себя. Тутъ не только уединеніе, страхъ, неизвестность, но это напряженіе слуха, мозга — все это разрушаетъ психику.

— И неужели они такъ, ни за что, держали ее? — спросилъ Нехлюдовъ.

— Совершенно ни за что. Кто передалъ ей прокламаціи, было извѣстно; извѣстно было, что она вовсе не замѣшана въ этомъ, даже не было указанія на то, что изъ нея можно что нибудь выудить, но она была взята и, можетъ быть, могла пригодиться, и вотъ ее держали и продержали бы еще Богъ знаетъ сколько, если бы за нее не ходатайствовали.

— Неужели только изъ за этого?

— Еще бы. Вѣдь идетъ война, а на войнѣ всѣ средства годятся. Я это знаю, потому что тоже сидѣлъ. Да теперь уже не сяду. Нужно кому нибудь оставаться на волѣ. Благородствомъ и рыцарствомъ, кротостью, непротивленіемъ съ ними, съ этими разбойниками, пользующимися всѣми подлѣйшими и жесточайшими средствами, — нельзя. А надо бороться ихъ же средствами.

Нехлюдовъ ничего не отвѣтилъ. Ему непріятно было слушать это, но онъ не зналъ, что отвѣтить.

— Простите меня, я взволновалась, — сказала Лидія, съ красными глазами выходя изъ двери. — Я просила васъ заѣхать для того, чтобы передать371 Вѣрочкѣ — вы вѣдь увидите ее?

— Надѣюсь.

— Что вотъ я вышла здорова, бодра, поправившись, — говорила она смѣясь, — отвыкла курить и поѣду въ деревню. Да я вамъ дамъ письмо. Можно? Вотъ мы злоупотребляемъ вашей добротой, — и она опять засмѣялась.

— Пожалуйста, пришлите. Я завтра ѣду.

— Вѣрочку372 очень поцѣлуйте, — и Лида еще страннѣе расхохоталась и прямо отъ смѣха перешла къ рыданію и опять ушла за дверь.

— Едва ли когда оправится. Обработали, — сказалъ двоюродный братъ.

— Ничего, поправится, — сказала Колоколова, — только бы поскорѣй въ деревню. Отецъ ея управляющій имѣніемъ въ Псковской губерніи.

— За то, что чиста, самоотвержена, за то и погибла. Будь пошла, груба, животна — эта будетъ жить, какъ разъ придется по средѣ, — говорилъ чернобородый.

Главное чувство Нехлюдова, когда онъ возвращался съ Васильевскаго острова, было нѣкоторое недоумѣніе и удивленіе передъ той поразительной разницей, которая была между положеніемъ этой женщины вчера и нынче. Вчера это была или, по крайней мѣрѣ, таковою представлялась для большого количества людей — опасное существо, для огражденія общества отъ котораго нужно было держать ее въ толстыхъ казематахъ крѣпости посредствомъ часовыхъ съ заряженными ружьями, отдѣливъ ее отъ всего міра.

Вчера она была тамъ, въ крѣпости, куда онъ и думать не смѣлъ проникнуть, — нынче это было слабое, измученное, безпомощное и, главное, доброе, ко всѣмъ до самоотверженія расположенное существо въ полосатой старой кофточкѣ и съ растрепанными рѣдкими и длинными волосами, изъ которыхъ одна черная прядь, выбившись, не віясь, висѣла передъ ухомъ, и373 кроткими глазами, которое не могло никому сдѣлать ничего дурного.

Зачѣмъ они держали въ крѣпости ее, зачѣмъ держали Гуркевича, не давая ему возможности видѣться съ матерью и даже заниматься наукою, зачѣмъ держали всѣ тѣ тысячи, которыя онъ видѣлъ и про которыхъ слышалъ, какъ политическихъ, такъ и уголовныхъ? И простой отвѣтъ уже напрашивался ему, но онъ не рѣшался его себѣ высказать.

** № 107 (кор. № 27).

Онъ пришелъ прежде всего къ смотрителю, и тамъ374 въ первый разъ не услыхалъ музыки, а увидалъ музыкантшу съ синяками подъ глазами, старательно выводившую бензиномъ пятна на какомъ то шерстяномъ платьѣ. У смотрителя надо было узнать, когда отправляется первая партія и можно ли съ этой партіей отправить Маслову.375

Партія, въ которой шла и Маслова, отправлялась черезъ недѣлю. Отъ смотрителя, не заходя въ острогъ, Нехлюдовъ пошелъ въ острожную больницу.376

Вышедшій къ нему въ пріемную молодой докторъ повторилъ то, что онъ сказалъ ему тотъ разъ, что она хорошо работаетъ, но очень нервна.

— Даже нынче была исторія, — сказалъ онъ улыбаясь.

— А что?

— Да такъ, столкновеніе съ фельдшеромъ. Ну, и ревѣть. А жалко, что она уйдетъ. Дѣти ее любятъ.

Столкновеніе съ фельдшеромъ, о которомъ говорилъ докторъ и которое нынче особенно разстроило Маслову, состояло въ томъ, что поутру, войдя въ аптеку по порученію сестры за груднымъ чаемъ для дѣтей, Маслова застала тамъ одного фельдшера, высокаго, съ нафабренными усами Устинова, который уже давно смущалъ ее своимъ ухаживаніемъ и предложеніемъ ей аптечныхъ сладостей. Увидавъ Маслову, Устиновъ вскочилъ и хотѣлъ захлопнуть на крючокъ дверь, но Маслова съ испугомъ встала въ дверь, не давая ее закрывать.

— Что же ты, чего испугалась? Войди, папиросочку выкури. Что надо?

Но Маслова слишкомъ хорошо знала то выраженіе, которое было теперь на лицѣ Устинова, и, сначала поблѣднѣвъ, а потомъ покраснѣвъ,377 потянулась назадъ.

— Да будетъ ломаться-то. Развѣ я тебя обижу? — сказалъ Устиновъ, обнимая ее и втаскивая въ дверь.

Въ послѣднее время378 ея подвигъ отказа Нехлюдову, про который она никогда не могла вспомнить безъ улыбки радости, сдѣлали то, что тѣ отношенія къ мущинамъ, которымъ недавно была посвящена ея жизнь, сдѣлались для Масловой невыносимо противными.

А между тѣмъ ея наружность, хотя она теперь перестала отпускать кудряшки и старалась держаться подальше отъ мущинъ, а главное, ея прошедшее, извѣстное всѣмъ, вызывали нескромныя и часто дерзкія приставанія мущинъ. И эти приставанья, прежде льстившія ей, теперь дѣйствовали на нее такъ, что она начинала плакать. Заставляла ее плакать мысль, что они всѣ имѣютъ полное право приставать къ ней, а что она, бывшая проститутка и каторжная, не имѣетъ никакого права обижаться этимъ. И ей становилось жалко себя, жалко, что она хотѣла и не могла быть доброй и честной.

Такъ и теперь она, сказавъ, что ее сестра послала за груднымъ чаемъ, такъ жалостно заплакала, что Устиновъ смягчился и сталъ утѣшать ее. Но утѣшенія его были объясненія и поцѣлуи.

— Ну, что ты, Катенька. Не плачь, — говорилъ онъ.

— Пустите меня, Захаръ Иванычъ, оставьте.

Но онъ не оставлялъ, такъ что она, чтобы вырваться отъ него, сильнымъ жестомъ оттолкнула его и выбѣжала.

Въ коридорѣ она наткнулась на стараго доктора, сопутствуемаго молодымъ.

— Ну, матушка, если ты здѣсь будешь шашни заводить, я тебя спроважу, — сказалъ старый докторъ. — Что такое? — обратился онъ къ фельдшеру, поверхъ очковъ строго глядя на него.

Фельдшеръ сталъ оправдываться. Докторъ, не дослушавъ его, поднялъ голову такъ, что сталъ смотрѣть въ очки и прошелъ въ палаты. Маслова между тѣмъ быстрыми, неслышными шагами направилась въ свою дѣтскую палату.

Молодой добрый докторъ, замѣтивъ ея слезы, задержалъ ее.

— Да о чемъ же вы плачете? — сказалъ онъ ей.

Она еще пуще заплакала.

— Всякій можетъ, всякій думаетъ.... — заговорила она.

— Да нисколько, не плачьте, не плачьте. Дѣлайте свое дѣло, и все будетъ хорошо. А я скажу ему.

— Да я не хочу, чтобы съ него взыскивали. Онъ не виноватъ, думаетъ что.... А я...

— Ну, ну, хорошо, хорошо, — сказалъ докторъ улыбаясь, — успокойтесь.

Вотъ про это-то столкновеніе говорилъ докторъ, и это то столкновеніе особенно разстроило Маслову. Такъ что, когда она вышла къ Нехлюдову, лицо у нея было грустное и даже сердитое. Присутствіе Нехлюдова не только не смягчало, не радовало ее, но, напротивъ, раздражало, озлобляло. Когда она одна думала о немъ, она думала о немъ съ любовью и благодарностью, но какъ только она видѣла его, всѣ упреки, которые она могла сдѣлать ему, и даже такіе, которые было несправедливо дѣлать ему, возникали въ ней, и она съеживалась и враждебно относилась къ нему. Пока онъ былъ одинъ изъ мущинъ, счеты съ нимъ были простые и короткіе: можно было отъ него взять денегъ побольше, заставить его похлопотать по своему дѣлу и по дѣлу товарокъ, и если онъ все это дѣлалъ, то можно было быть благодарной ему. И она въ первыя свиданія чувствовала къ нему эту благодарность и радовалась его посѣщеніямъ. Но когда онъ вспомнилъ прежнюю любовь, захотѣлъ считаться съ ней, какъ человѣкъ съ человѣкомъ, тогда было другое дѣло, тогда онъ ничѣмъ, никогда не могъ заплатить ей за то, что онъ сдѣлалъ. И она хотѣла дать ему почувствовать это. И не то что она хотѣла дать ему почувствовать это, она не могла иначе относиться къ нему. Какъ только она его видѣла, она становилась непріятна и враждебна ему. И вмѣстѣ съ тѣмъ она любила его, такъ любила, что невольно подчинялась ему, угадывала, что онъ желалъ отъ нея, и дѣлала то самое, чего онъ желалъ отъ нея. Она знала, что ея професiя и все то, что напоминало о ней, ея грубое кокетство было противно ему, и она получила отвращеніе къ своему прошедшему и подавила въ себѣ всѣ поползновенія къ прежнимъ привычкамъ. Знала она также, что онъ хотѣлъ бы, чтобы она работала, служила другимъ, помогала больнымъ дѣтямъ, и она съ радостью дѣлала это. Но какъ только она его видѣла, она вся ощетинивалась и дѣлала видъ, что она не знаетъ, зачѣмъ ему нужно видѣть ее. Она подошла къ нему и учтиво поклонилась, ничего не говоря, какъ бы исполняя непріятную обязанность.

— Неудача, отказали, — сказалъ Нехлюдовъ.

Она вспыхнула, но ничего не сказала.

— Мы сдѣлали что можно, но ничего не удалось, и я подалъ прошеніе на высочайшее имя, но по правдѣ сказать, не надѣюсь.

— Я давно не надѣюсь.

— Отчего? — спросилъ онъ.

— Такъ....

— Чтожъ, вамъ хорошо тутъ было?

— Чтожъ особенно хорошаго? Дѣлала что велѣли.

— Вы знаете, что въ слѣдующій четвергъ отправка? Я тоже ѣду. Что, вы готовились?

— Мнѣ нечего готовиться.

— Все таки что нибудь нужно.

— Кажется, ничего особеннаго. Благодарствуйте.

Очевидно, она не хотѣла быть простой и откровенной. Нехлюдовъ простился съ ней и вышелъ. Онъ видѣлъ, что она враждебна къ нему болѣе, чѣмъ прежде, и это огорчало его, но не охлаждало въ его отношеніи къ ней. Хотя бы онъ и не могъ объяснить себѣ, какъ и почему это было, онъ чувствовалъ, что въ этой враждебности и холодности къ нему съ того дня, какъ она такъ жестоко упрекала его, онъ видѣлъ, что въ ней прекратилось прежнее непріятное ему кокетливое отношеніе къ себѣ, онъ видѣлъ что въ этой враждебности и холодности къ нему была какая то важная и добрая перемѣна, совершившаяся въ ней.

** № 108 (кор. № 27).

XCIII.

Прошло четыре мѣсяца. Партія, въ которой шла Маслова, еще не дошла до мѣста. Нехлюдовъ все время ѣхалъ за партіей и, какъ это ни было непріятно ему, вездѣ долженъ былъ входить въ общеніе съ властями, чтобы покровительствовать пересылаемымъ, и вездѣ власти оказывали ему вниманіе.379 Нехлюдову удалось на пути исполнить то, что ему совѣтовала Вѣра Ефремовна — поместить Маслову съ политическими; самъ же онъ съ добродушнымъ Тарасомъ,380 мужемъ Федосьи, иногда отставалъ отъ партіи, иногда перегонялъ ее, ѣхалъ впередъ на этапъ и приготовлялъ помѣщеніе. Иногда самъ оставался ночевать въ той деревнѣ, гдѣ былъ этапъ, иногда, когда былъ смирный конвойный, проводилъ вечера съ политическими.

Переѣздъ по желѣзной дорогѣ, на пароходѣ и потомъ шествiе по этапамъ, въ особенности шествіе по этапамъ открыло Нехлюдову такія новыя подробности быта арестантовъ, которыхъ онъ никогда не могъ бы себѣ представить. Чѣмъ больше онъ узнавалъ бытъ этихъ людей, тѣмъ больше онъ убѣждался, что тюрьма, пересылка, каторга — все это какъ бы нарочно выдуманныя учрежденія для производства сгущеннаго до послѣдней степени разврата и порока, которыхъ ни при какихъ другихъ условіяхъ нельзя бы было произвести. Были, казалось, нарочно собраны сотни тысячъ людей самыхъ разнообразныхъ, большей частью381 точно такихъ же, какъ все обыкновенные люди, живущіе на волѣ, только немного болѣе возбудимые, чѣмъ большинство людей, и къ этимъ людямъ, какъ къ заваренному тѣсту, были присоединены, какъ закваска, съ одной стороны небольшой процентъ382 невинныхъ, напрасно мучимыхъ людей и съ другой — такой же небольшой процентъ, исключительно развращенныхъ и лишенныхъ человѣческаго образа острогами, озлобленныхъ людей, старыхъ каторжниковъ, бѣглыхъ, бродягъ и т. п. Всѣ эти люди поставлены въ самыя нечеловѣческія условія383 поруганія, безправія, неволи, страха, полной обезличенности [?], примѣра жестокости и безнравственности своихъ стражниковъ и полной праздности.

<И эта высокая степень384 разврата и порока была произведена одинаково и въ средѣ арестантовъ и въ средѣ тѣхъ людей, которые содержали, переправляли, усмиряли ихъ, средѣ смотрителей, ихъ помощниковъ, надзирателей, этапныхъ начальниковъ, солдатъ и конвойныхъ.>

Всѣ эти люди были поставлены въ такія неестественныя, нечеловѣческія отношенія и другъ къ другу и къ своимъ стражникамъ, что для того чтобы поддерживать эти отношенія, имъ необходимо было не только запутать въ себѣ главную пружину жизни человѣческой — любовь къ ближнему, но и вызвать въ себѣ все самое звѣрское, что только есть въ человѣкѣ, — 385 жадность къ животнымъ наслажденіямъ, хвастовство, обманъ, потребность одурманенія и заглушенія требованiй разума и сердца.386

На этапахъ, въ острогахъ и въ пути Нехлюдовъ видѣлъ ужасные по своей жестокости поступки арестантовъ, совершенно не свойственные русскому, какъ онъ понималъ его, да и вообще всякому человѣку. Онъ видѣлъ, какъ среди арестантовъ уважалось только то, что обыкновенно презирается: уважались обманъ, ложь, жестокость, насиліе. Онъ видѣлъ нетолько то, какъ арестанты, здоровые, сильные, на тѣсныхъ этапахъ хвалились тѣмъ, что захватывали лучшія мѣста, а больные чахоточные оставались подъ дождемъ, но видѣлъ, какъ387 арестантъ, сломавшій два ребра мужу, заступившемуся за жену, пользовался сочувствіемъ всѣхъ присутствовавшихъ при дракѣ; видѣлъ страшное безстыдство женщинъ, которыя гордились и хвастались своимъ развратомъ. Видѣлъ ужасныя сцены всякаго, самаго противуестественнаго разврата, узаконеннаго и одобряемаго общественнымъ мнѣніемъ острога. Мало того, острожные люди, очевидно, гордились, хвастались своими дурными поступками.

Нехлюдовъ понялъ теперь то, чего не могъ онъ понять388 прежде: отчего происходила та спокойная самоувѣренность, самодовольство даже, съ которымъ совершались этими людьми самые ужасные, безчеловѣчные поступки.389 Происходило это отъ того, что кромѣ внутреннихъ поступковъ, которые совершаетъ каждый человѣкъ для удовлетворенія своихъ физическихъ и духовныхъ потребностей,390 есть еще большое количество поступковъ, которые каждый человѣкъ совершаетъ для того, чтобы получить одобреніе другихъ людей. И это одобреніе другихъ людей также необходимо людямъ, не достигшимъ высшей степени нравственности, какъ вода, какъ пища. Только человѣкъ, стоящій нравственно очень высоко, можетъ обойтись безъ этаго одобренія людей. Обыкновенные же люди нуждаются въ этомъ одобреніи, не могутъ жить безъ него. Чѣмъ лучше, естественнѣе, свободнѣе жизнь человѣка, тѣмъ большее число поступковъ онъ совершаетъ для удовлетворенія своихъ и другихъ людей потребностей, и, напротивъ, чѣмъ хуже, исскуственнѣе, несвободнѣе живетъ человѣкъ, тѣмъ большее количество поступковъ совершаетъ онъ для одобренія отъ другихъ людей.391 Человѣкъ трудящійся и свободный мало заботится о мнѣніи другихъ людей, человѣкъ же праздный, принужденный жить въ однихъ [и] тѣхъ же условіяхъ, съ одними и тѣми же людьми, напротивъ, весь интересъ свой направляетъ на пріобрѣтеніе одобренія другихъ людей, потому что у него отняты всѣ другіе мотивы дѣятельности, и остается только этотъ. Такъ это происходитъ въ средѣ великосвѣтской, въ средѣ корпорацій студенчества, военныхъ,392 художниковъ, гдѣ тщеславіе развивается до высшей степени и одно, вместѣ съ животными похотями, служитъ источникомъ всѣхъ поступковъ.

Такъ это въ высшей степени происходило и въ средѣ арестантовъ, праздныхъ и лишенныхъ свободы. Поэтому то и происходило то кажущееся сначала страннымъ явленіе, что люди эти, живущіе въ тюрьмѣ, гордились своими преступленіями. Имъ надо было хвалиться и гордиться чѣмъ нибудь передъ людьми. Съ другими людьми, кромѣ какъ съ такими же заключенными, какъ они, у нихъ не было сношеній.393 Для того же, чтобы похвастаться и получить одобреніе сотоварищей, нужно было совершать такіе поступки, которые считались хорошими въ этой средѣ. Хорошими же считались въ этой средѣ поступки, поддерживающіе войну, непрестанно ведомую этими людьми противъ своихъ враговъ, тѣхъ, которые держутъ ихъ въ тюрьмахъ, перегоняютъ изъ острога въ острогъ, заковываютъ въ кандалы, водятъ въ позорной одеждѣ, брѣютъ головы.

При томъ394 насиліи, которому они подвергались, арестанты считали съ своей стороны не только законными, но похвальными всякіе обманы и насилія. Они знаютъ, что начальники обираютъ деньги, принадлежащіе имъ, отнимаютъ пожертвованное, заставляютъ на себя работать, крадутъ на одеждѣ, на пищѣ, на дровахъ, на лекарствахъ, моря ссылаемыхъ холодомъ, дурной пищей, непосильной работой. Они все это знаютъ и считаютъ, что такъ и должно быть, и потому считаютъ, что имъ должно, по мѣрѣ силъ поступать также. Особенно же жестоки они бываютъ потому, что они постоянно находятся въ опасности жизни. А въ такомъ положеніи люди неизбѣжно совершаютъ жестокіе поступки. Человѣкъ самый нравственный и деликатный, когда горитъ или тонетъ, наступитъ на горло другому. Арестантъ же всякій почти всегда на краю смерти. И потому среди арестантовъ по преданiю уже давно установился духъ развратнаго стоицизма и цинизма, вызывающiй ихъ на поступки, для людей, находящихся внѣ этой среды, кажущіеся ужасными. Вотъ это началъ понимать Нехлюдовъ, и это открыло ему многое.

ХСІV.

Главное же, что понялъ Нехлюдовъ, было то, что та страшная жестокость, съ которой обращались съ этими людьми, жестокость, вызываемая тѣмъ положеніемъ, въ которое поставлены были тюремщики, и выражающаяся, главное, въ лишеніи этихъ людей свободы, не могла проходить даромъ, не оставивъ на подвергшихся ей людяхъ страшнаго нравственнаго слѣда. Это понялъ Нехлюдовъ въ особенности послѣ разсказовъ своихъ новыхъ знакомыхъ политическихъ, съ которыми онъ за время пути особенно сблизился. Въ особенности поразилъ его разсказъ одной политической, Ранцевой, 40 лѣтней женщины, матери семейства, о томъ, какъ она была взята и посажена въ одиночную тюрьму; какъ вдругъ изъ обычныхъ условій человѣческихъ отношеній съ людьми, послѣ сношеній съ дѣтьми, мужемъ, прислугой, знакомыми, лавочниками, извощиками вдругъ она очутилась въ рукахъ существъ въ мундирахъ, вооруженныхъ, имѣющихъ подобіе человѣческаго образа, но въ отношеніяхъ съ нею не имѣвшихъ ничего человѣческаго: не отвѣчавшихъ на ея вопросы, требовавшихъ отъ нея покорности и приведшихъ въ темный вонючій коридоръ, въ молчаливый каменный гробъ, въ который ее заперли, давая ей пищу, поддерживая для чего то ея ужасную жизнь. Когда она услыхала эти запирающіяся двери, замки и удаляющіеся шаги, и воцарилась тишина, и часовой, человѣкъ, лишенный всего человѣческаго, не отвѣчая на ея отчаянныя мольбы, ходилъ съ ружьемъ и молча смотрѣлъ на нее, она почувствовала, кромѣ грусти о лишеніи жизни, кромѣ горя о разлукѣ съ дѣтьми, про которыхъ ей жутко было вопоминать здѣсь, кромѣ страха за то, что будетъ, кромѣ отчаянія отъ своего безсилія и безвыходности своего положенія, она почувствовала еще какой то страшный нравственный ударъ, переворотившій все ея миросозерцаніе.

— Я не то что возненавидѣла весь міръ, людей, а стала равнодушна къ нему, перестала вѣрить въ добро людей, перестала вѣрить въ людей, въ Бога. И не отъ того, что меня оторвали отъ семьи, дѣтей, — можетъ быть, кому то нужно было сдѣлать это, потому что у меня были прокламаціи, которыя я взяла къ себѣ, чтобы спасти друзей, не то, что со мной сдѣлали, разувѣрило меня въ людяхъ и въ Богѣ, а то, что есть такія учрежденія, какъ жандармы, полицейскіе, которые могутъ оторвать мать отъ плачущихъ дѣтей и, не отвѣчая ей, сидѣть съ усами и въ мундирѣ и съ спокойными лицами везти ее въ тюрьму, что есть тюремщики, спокойно принимающіе ее, записывающіе и отправляющіе ее въ одиночную тюрьму, и что есть эта тюрьма, измазанная, почти разваливающаяся, такъ она стара, и такъ нужна, и такъ много въ ней перебывало народа. Это, главное, сразило меня, — разсказывала она.

— И если бы это дѣлалось все машинами, это не такъ бы подѣйствовало на меня, а то живые люди, люди, которые все знаютъ, знаютъ, какъ матери любятъ дѣтей, какъ всѣ любятъ свободу, солнце, воздухъ. Меня больше всего тогда сразило то, — разсказывала она, — что смотритель, покуда меня записывали въ конторѣ, предложилъ мнѣ курить. Стало быть, онъ знаетъ, какъ любятъ люди курить, знаетъ, стало быть, и какъ любятъ матери дѣтей и дѣти мать, и всетаки онъ повелъ меня, мать, отъ моихъ дѣтей въ свой подвалъ и заперъ подъ замокъ, и хотѣлъ чай пить съ своей женой и своими дѣтьми. Этого я не могла перенести и свихнулась.

На этой, особенно чуткой и умѣвшей сознавать свои чувства, Нехлюдовъ съ особенной ясностью понялъ то, что происходило во всѣхъ заключенныхъ, наказываемыхъ. Всѣ почти разочаровались или, скорѣе, теряли вѣру, иногда безсознательную, въ людей и Бога. Люди, вѣровавшіе въ добро людей и въ Бога, переставали вѣрить въ нихъ; люди, ни во что не вѣровавшіе, не задававшіе себѣ вопроса о людяхъ и Богѣ, начинали вѣрить въ зло людей и зло, управляющее міромъ. На политическихъ, которые всѣ, хоть нѣкоторое время, содержались въ одиночныхъ тюрьмахъ, это было особенно замѣтно. Всѣ они, какъ говорила и Ранцева, или почти всѣ были люди свихнувшіеся. Это могло быть незамѣтно сначала, но ни для кого не могло пройти безслѣдно, не оставивъ глубокихъ нравственныхъ слѣдовъ жестокости заключенія (въ особенности сильное страданіе производили новыя усовершенствованныя, отвратительныя по своей жестокости тюрьмы). Всѣ были подломлены: кто составилъ себѣ мистическую свою теорію, кто усвоилъ чужую, кто составилъ невозможный проэктъ уничтоженія существующаго строя, кто просто сталъ пить, кто въ большей или меньшей степени подпалъ маніи величія. Тоже самое происходило и не съ политическими, а съ уголовными (на политическихъ, какъ на людяхъ, привыкшихъ анализировать свои чувства, это было замѣтнѣе). Всѣ они, побывавши въ острогахъ, были люди надломленные, нравственно погубленные. «И дѣйствительно, не могло же пройти безнаказанно такое нарушеніе всѣхъ законовъ божескихъ и человѣческихъ, которое совершалось надъ людьми, называемыми преступниками», думалъ Нехлюдовъ.

XCV.

Но и кромѣ уясненія причинъ нравственнаго состоянія преступниковъ, общеніе во время пути съ политическими, вмѣстѣ съ которыми шла Маслова, открыло Нехлюдову очень многое. Прежде всего онъ, узнавъ ихъ ближе, совершенно освободился отъ того чувства брезгливаго недоброжелательства, которое имѣлъ къ нимъ, научился уважать высокія свойства и полюбилъ многихъ изъ нихъ. Общей имъ всѣмъ чертой было, кромѣ той надломленности, которая замѣтна во всѣхъ, большое самомнѣніе, и не то чтобы они каждый себѣ приписывали особенное значеніе (и это было, но въ обыкновенныхъ размѣрахъ), но они страшно, въ 1000 разъ, преувеличивали значеніе своихъ дѣлъ и самихъ себя какъ членовъ партіи. Они приписывали себѣ, своему дѣлу то самое значеніе, которое, — они чувствовали по тѣмъ мѣрамъ, которыя принимались противъ нихъ, — приписывало имъ правительство. Имъ казалось, что всѣ подраздѣленія ихъ взглядовъ и ученій имѣютъ большое значеніе для судьбы всего народа. Они употребляли наименованія: Народовольцы, черный передѣлъ, учредительный комитетъ, дезорганизаціонная группа, секція и подсекція такая то, съ полной увѣренностью, что всѣ знаютъ, а если не знаютъ, то должны знать все, что означалось этими словами. Имъ казалось, что, несмотря на то, что сидятъ теперь въ тюрьмѣ, дѣло идетъ и будетъ итти въ томъ самомъ направленіи, въ которое они его поставили. Другая, общая имъ всѣмъ черта было — высокія, предъявляемыя къ себѣ требованія нравственности, согласія жизни съ убѣжденіями, безкорыстія, правдивости, воздержности и готовности къ самопожертвованію. Въ особенности въ этомъ отношеніи поражали его женщины. Такова была и Вѣра Ефремовна, и Ранцева, и Марья Павловна, и хорошенькая, называвшаяся «птичкой», шедшая съ ними Богомилова. Кромѣ того, женщины поразили395 его еще, не смотря на свою вольность, обыкновенной, естественной, простой цѣломудренностью, примѣровъ которой онъ не видѣлъ и которая поэтому особенно поражала его.

Маслова съ начала пути по этапу жила съ ними, и они полюбили ее.

И Нехлюдову казалось, что и въ ней происходила большая перемѣна подъ вліяніемъ общенія съ этими совершенно новыми для нея людьми.

Нехлюдовъ видался теперь съ нею вмѣстѣ съ другими и замѣчалъ, что въ ней перестало быть прежнее враждебное отношеніе къ нему и что она была проста и часто весела и особенно привязалась къ Марьѣ Павловнѣ, во всемъ подчиняясь ей.

Изъ мущинъ Нехлюдовъ сблизился особенно съ Набатовымъ, всегда бодрымъ, веселымъ, твердымъ и самоотверженнымъ человѣкомъ, проведшимъ половину взрослой жизни въ тюрьмѣ, очень уважалъ твердаго, умнаго и мрачного Еврея Вильгельсмона и жалѣлъ всей душой милаго умирающаго чахоткой

Страница рукописи третьей редакции „Воскресения“.

Размер подлинника

юношу Семенова.396 Былъ еще красивый Линдеманъ, про котораго никакъ нельзя было понять, зачѣмъ онъ попалъ къ революціонерамъ, — такой онъ былъ легкомысленный, мелочно тщеславный и недалекій человѣкъ. Былъ еще рабочій Кондрашевъ, замѣчательно умный, съ широко разставлениыми, всегда внимательными глазами, и397 маленькій силачъ Новодворовъ, самый образованный изъ всѣхъ, естественникъ и философъ.

Такъ что всѣхъ ихъ въ этой партіи было политическихъ 4 женщины, 5-я Маслова, и 5 мущинъ. Полная «кадриль», какъ всегда шутя говорилъ Набатовъ.

Какъ и вездѣ, гдѣ вмѣстѣ живутъ женщины и мущины, а тѣмъ болѣе, когда они живутъ такъ тѣсно между собою, какъ живутъ заключенные, и въ особенности послѣ того, какъ большинство изъ нихъ только что вырвалось изъ одиночнаго заключенія, между этими людьми происходили сложные романы.

Романы, происходившiе тутъ, были слѣдующіе; Новодворовъ, пользовавшійся всеобщимъ уваженіемъ, былъ мужемъ Вѣры Ефремовны, но потомъ, какъ это среди нихъ считалось позволеннымъ и естественнымъ, будучи сосланъ врозь отъ нея въ Архангельскій край, сошелся тамъ съ дѣвушкой, которая стала его другой женой. Вѣра Ефремовна осталась безъ мужа и сошлась съ Набатовымъ. Теперь же всѣ мущины, кромѣ Вильгельмсона и Кондрашева, были влюблены въ «птичку». Семеновъ считался ея признаннымъ любовникомъ. Любовь эта была платоническая, но Набатовъ также былъ задѣтъ прелестью птички, и Вѣра Ефремовна страшно ревновала, хотя всѣми силами скрывала свою ревность, потому что ревность признавалась низкой страстью. Новодворовъ же, любимый и всегда успѣвающій у женщинъ, былъ любимъ Богомиловой, но старался не выказать этого, чтобы не огорчить всѣми любимаго и больнаго Семенова.

Марья Павловна, несмотря на свою красоту и привлекательность, была такъ неприступна, что, несмотря на то, что всѣ мущины любили ее, даже и рабочій Кондрашевъ, немножко больше и иначе, чѣмъ они любили другъ друга, всѣ ожидали отъ нея украшенія общей ихъ жизни, но никто не ожидалъ отъ нея любви. Ранцева, несмотря на то, что была еще привлекательна какъ женщина, думала только о своемъ мужѣ, который долженъ былъ пріѣхать къ ней, и была также свободна отъ любви, какъ и Марья Павловна. Въ это общество попала и Маслова. Сначала ее дичились, въ особенности изъ за Нехлюдова, который во всѣхъ возбуждалъ недовѣріе, но скоро полюбили ее и его. По отношенію къ ней, именно потому что знали ея прошедшее, всѣ мущины держались особенно осторожно, чтобы не оскорбить ее, и первое время она не вызвала новыхъ романическихъ осложнений, но на вторую недѣлю обозначилось особенное отношеніе Вильгельмсона къ Масловой, которое всѣхъ удивило сначала, но потомъ не могло не быть принято какъ совершившійся фактъ. Вильгельмсонъ, дѣвственникъ, врагъ женщинъ, былъ влюбленъ и не скрывалъ этого.

Примирило его съ этими людьми въ особенности то, что онъ не нашелъ въ нихъ ничего того кровожаднаго, жестокаго, которое онъ предполагалъ въ нихъ послѣ всѣхъ убійствъ, предшествовавшихъ 1-му Марта и послѣ самаго 1-го Марта.

Правда, въ теоріи среди нихъ было признано, что иногда можетъ встрѣтиться необходимость убійства, но всѣ они,398 зa исключеніемъ добродушнѣйшаго Новодворова и Вѣры Ефремовны, считали это ужасной необходимостью и говорили, что ни за что не примутъ участія въ такомъ дѣлѣ. Такъ что въ общемъ они не только не были кровожадны, но, напротивъ, очень кроткіе люди. Упрекъ самоувѣренности, желанія перестроить по своему общество, который Нехлюдовъ прежде дѣлалъ имъ, тоже, онъ призналъ теперь, былъ несправедливъ. Лучшіе изъ нихъ, большинство ихъ, особенно женщины, такова была Марья Павловна, были движимы не желаніемъ что либо измѣнить и устроить, но только однимъ сознаніемъ несправедливости, жестокости правительства, мучающаго, запирающаго, вѣшающаго, и желаніемъ стать на сторону страдающихъ, помогать имъ и, если нельзя, то по крайней мѣрѣ страдать вмѣстѣ съ ними. Это былъ главный мотивъ, и Нехлюдовъ не могъ не сочувствовать ему. Онъ самъ хотѣлъ теперь того же. Особенно памятенъ былъ Нехлюдову одинъ вечеръ на этапѣ, который онъ весь провелъ, благодаря разрѣшенію офицера, съ политическими и на которомъ онъ, во 1-хъ, понялъ вполнѣ жестокость политическихъ и, во 2-хъ, убѣдился, что въ Масловой произошелъ тотъ переворотъ, котораго онъ желалъ и на который не смѣлъ надѣяться.

** № 109 (кор. № 27).

Странно сказать, самые тяжело наказанные изъ нихъ ничего другаго не имѣли въ виду, какъ только распространеніе въ народѣ ясныхъ и здоровыхъ понятій объ его, народа, положеніи. Мечта ихъ, и то самыхъ опасныхъ по понятію правительства — Новодворова и Кондрашева, состояла въ томъ, чтобы составить народную партію. О томъ же, какъ эта народная партія измѣнитъ существующiй порядокъ, постоянно происходили споры. Одни утверждали, что это сдѣлается черезъ представительство — это были самые умѣренные, другіе, что это сдѣлается само собой, всѣмъ народомъ, когда онъ будетъ просвѣщенъ и освобожденъ, третьи, какъ Набатовъ и Вѣра Ефремовна, утверждали, что для этаго, главное, нужно разрушить теперешнее устройство, а для того есть только средство: терроръ, т. е. убійство самыхъ вредныхъ правительственныхъ лицъ. Хотя нѣкоторые и не согласились съ тѣмъ, что разрушеніе существующаго порядка можетъ быть достигнуто убійствами, какъ 1-ое Марта, всѣ, кромѣ одной Марьи Павловны и Вильгельмсона, отрицавшихъ всякое убійство, признавали убійство шефовъ жандармовъ, царей, генераловъ, губернаторовъ необходимымъ и законнымъ, точно также, какъ признавалось правительственными лицами необходимымъ и законнымъ не только убійство на войнѣ, но и убійство — повѣшеніе, разстрѣляніе — всѣхъ враговъ правительства. Всѣ эти люди находились въ открытой постоянной войнѣ съ правительствомъ, и не изъ мести, хотя, послѣ ужасныхъ жестокостей, производимыхъ надъ ними, въ нихъ могло бы возникнуть чувство мести, но только потому, что, если они убивали, то они дѣлали необходимое дѣло, выкупаемое страшной опасностью, которой подвергался дѣлающій, и потому дѣло хорошее, достойное восхваленія и уваженія установившимся среди нихъ общественнымъ мнѣніемъ, въ которомъ жестокость убійства совершенно была скрыта и незамѣтна, какъ она была скрыта и незамѣтна для солдатъ на войнѣ, только гораздо болѣе скрыта, потому что мотивы были выше — благо народа, рискъ былъ больше, и лица, подлежащiя убійству, были навѣрное дурные и дѣлали дурное уже по тому мѣсту, которое они занимали.

Такъ что въ общемъ это были нетолько не кровожадные, но, напротивъ, очень кроткіе люди. Всѣ они были движимы не только не желаніемъ зла кому бы то ни было, но только однимъ желаніемъ служенія народу и сознаніемъ несправедливости, жестокости правительства къ этому угнетенному народу. Главный мотивъ былъ желаніе перейти на сторону страдающихъ, помогать имъ и, если нельзя, то по крайней мѣрѣ страдать вмѣстѣ съ ними. Это былъ главный мотивъ и Марьи Павловны, и Набатова, и Семенова, и Нехлюдовъ не могъ не сочувствовать имъ, особенно съ тѣхъ поръ, какъ онъ узналъ весь тотъ ужасъ зла, которое совершилось на его глазахъ надъ арестантами, и узналъ внутреннюю жизнь этихъ людей, политическихъ, и все то море страданій, которое пережили они, ихъ погибшіе друзья, ихъ жены, братья, сестры, матери. По тѣмъ политическимъ, которыхъ и про которыхъ онъ узналъ въ этомъ путешествии, онъ понялъ теперь, почему такъ старательно препятствуютъ общенію людей съ воли съ политическими. Нехлюдовъ убѣдился, что это были несомнѣнно лучшіе люди, какъ бы нарочно отбираемые еще со скамей учебныхъ и потомъ на первыхъ шагахъ общественной дѣятельности и отчасти уничтожаемые, отчасти развращаемые, хотя и иначе, чѣмъ уголовные, но развращаемые, загубляемые неволей. Зачѣмъ это? Зачѣмъ отбирают лучшихъ людей и губятъ и оставляютъ худшихъ? Зачѣмъ?

* № 110 (кор. № 27).

ХСVІІІ.

Было 5 часовъ вечера, когда Нехлюдовъ пришелъ въ помѣщеніе политическихъ. Помѣщеніе это состояло изъ двухъ камеръ, одна мужская, другая женская. Обѣ были открыты, и всѣ собрались въ женской.

Въ узкой, аршинъ 8 ширины и 12 длины камерѣ, съ двумя окнами съ желѣзными рѣшетками, были въ два ряда нары и между нарами пустое пространство въ два аршина.399 Передъ лампой и чашками на ящикѣ сидѣла Ранцева. Проходить на другую сторону стола можно было только черезъ нары.

На одной сторонѣ наръ къ углу лежалъ больной Семеновъ на подушкѣ и прикрытый пледомъ. Нехлюдовъ былъ пораженъ перемѣной къ худшему, происшедшей въ немъ. Въ серединѣ этой стороны наръ была настлана газетная бумага и на ней чайникъ, чашки, стаканы и ложка. По сю сторону лежала Марья Павловна ничкомъ, вытянувъ ноги съ толстыми икрами въ шерстяныхъ чулкахъ, которые она надѣла сухіе, снявъ размокшіе и сушившіеся и испускавшіе паръ у печки ботинки.

Вѣра Ефремовна сидѣла на другой сторонѣ наръ съ ногами и курила.

Маслова въ бѣлой кофтѣ, простоволосая и вся красная, развѣшивала мокрое платье.400 Вильгельмсонъ раздувалъ печку, сидя на корточкахъ передъ заслонкой.401 Новодворовъ въ красной рубахѣ сидѣлъ противъ Вѣры Ефремовны и набивалъ папиросы, безпрестанно взглядывая на красивую молодую фигуру миловидной Богомиловой, разчесывавшей свои до плечъ почти не заплетенные черные вьющіеся волосы. Набатовъ въ короткомъ полушубкѣ вошелъ вслѣдъ за Нехлюдовымъ съ большимъ чайникомъ горячей воды и, такъ какъ проходить на другую сторону можно было только черезъ нары, перелѣзъ черезъ ноги Марьи Павловны, лежавшія на дорогѣ, и поставилъ чайникъ.

— Ну, заливайте, а я молока добуду. Гдѣ у насъ бутылки? Здравствуйте, проходите, проходите въ нашъ монплезиръ, — обратился онъ къ Нехлюдову и тотчасъ же опять отворилъ дверь въ камеру къ уголовнымъ.

Комната402 была вся полна парами отъ горячей воды и отъ мокрыхъ вещей и табачнымъ дымомъ. Изъ сосѣдней камеры слышались несмолкаемый гулъ арестантовъ съ подъигрываніемъ цѣпей, разнообразившіеся взрывами крика или хохота.

— Вотъ онъ пришелъ, — сказала Вѣра Ефремовна, всегда такъ въ третьемъ лицѣ любившая называть Нехлюдова. — Полѣзайте, тутъ у окна просторно.

Новодворовъ и Вильгельмсонъ ласково, какъ съ старымъ знакомымъ, поздоровавшись съ Нехлюдовымъ, продолжали каждый свое занятіе.

— Что вы такая красная? — сказалъ Нехлюдовъ Масловой.

— Да вѣдь онѣ всю дорогу пѣшкомъ шли, вотъ еще малаго несли, — сказала Вѣра Ефремовна, указывая на сидящаго ребенка въ углу, котораго сначала не замѣтилъ Нехлюдовъ.

— Измокли. Маша такъ совсѣмъ свалилась, — сказала Ранцева, указывая на неподвижныя ноги Марьи Павловны.403

— Да я видѣлъ, какъ обогналъ, что онѣ шли пѣшкомъ. Я думалъ — на время.

— Нѣтъ, это цѣлая исторія. Тотъ былъ скверный офицеръ, а этотъ хуже.

— А я думалъ, что онъ лучше тѣхъ, — сказалъ Нехлюдовъ.

— Ахъ, ужасный господинъ. Представьте себѣ. Вывели арестантовъ. Мы ничего не знали. Слышимъ крикъ и плачъ. Оказывается, это арестантъ Петръ — знаете, у котораго жена въ Тюмени умерла, — несъ всю дорогу своего мальчишку. Оказывается, вдругъ вздумалось надѣть на всѣхъ наручники. Онъ сталъ просить. Тотъ заоралъ и велѣлъ мальчика взять. Тогда арестанты заступились. Офицеръ взбѣсился и началъ колотить чѣмъ попало. Говорятъ, одному ребро сломали, оставили на томъ этапѣ. Ну, тутъ наша сердобольная Маша явилась на выручку и взяла мальчика, и онѣ вмѣстѣ съ Катей несли его все время съ партіей.

— Что же, и вы бы отдохнули, — сказалъ Нехлюдовъ Масловой.

— Нѣтъ, мнѣ не хочется, — сказала она, веселыми глазами глядя на Нехлюдова.

— Не хочется, а сама дрожитъ, — сказала Богомилова, — ступай Катя, грѣйся. Я развѣшу.

Но Катя продолжала свое дѣло, и только, какъ всегда, по лицу ея пробѣжало то выраженіе не то недоброжелательства, не то серьезности, которое проявлялось всегда при Нехлюдовѣ, но и это недоброжелательное выраженіе, какъ будто невольное, тотчасъ же изчезло и замѣнилось ласковой улыбкой, и такой простой и спокойной, какой еще не видалъ Нехлюдовъ. Онъ теперь, послѣ недѣли, въ первый разъ увидалъ ее.404

Вильгельмсонъ405 всталъ отъ печки и полѣзъ черезъ нары за бумагой. Шагая по нарамъ, онъ смахнулъ листъ съ табакомъ и разсыпалъ его и потомъ зацѣпился за ноги Марьи Павловны и чуть не упалъ. Всѣ расхохотались.

— Экій неуклюжій,406 — сказала Ранцева.407

— Кто неуклюжій? А, Женя?408 послышался голосъ Марьи Павловны, и ноги подобрались, и она встала, протирая свои добрые бараньи глаза и добродушно-весело улыбаясь.

— Вот какъ хорошо. И вы тутъ, — обратилась она къ Нехлюдову.409

— Да затворяйте же дверь, — обратилась Ранцева къ вошедшему съ молокомъ Набатову. Въ открытую дверь ворвался крикъ отвратительнаго ругательства и еще болѣе густой, тяжелый запахъ, чѣмъ тотъ, который былъ здѣсь.

— Ну, а Катя что нынче выдѣлывала, такъ чудеса, — продолжала Марья Павловна. — Всю дорогу несла малаго.

— Да неправда, несли вы больше моего, — насилу сдерживая улыбку, сказала Маслова.

— Да, а потомъ я свалилась, такъ устала, а она какъ ни по чемъ, вымыла, убрала всю камеру. — Вѣдь тутъ страшная грязь была, какъ мы пришли, да еще платье все мокрое....

— Да вѣдь я привыкла, мое старинное занятіе. Дмитрій Ивановичъ знаетъ, — перебила Катя, уже не сдерживая улыбку и переводя свои косые глаза на Вильгельмсона,410 придерживавшаго заслонку разгоравшейся печи и жадно смотрѣвшаго411 и оглядывавшагося то на Катю, то на Нехлюдова.412

Вильгельмсонъ, очевидно, былъ весь уже покоренъ любовью, она же была рада, благодарна за эту новую любовь и не знала, какъ ей принять ее. Маслова нынче была особенно радостна еще и потому, что ей удалось413 примирить озлобленную противъ себя Бочкову, шедшую въ той же партіи,414 и вызвать въ себѣ доброе чувство къ этому бывшему врагу. И это испытанное ею чувство непереставая радовало ее, приводило въ особенное праздничное состояніе. Ей очень хотѣлось, чтобы Марья Павловна, и Нехлюдовъ, и Вильгельмсонъ узнали о причинѣ ея радости, вмѣстѣ съ тѣмъ она боялась, какъ бы то, что они узнаютъ то, что она сдѣлала, не испортило того чувства радости, которое она теперь испытывала. Сдѣлала же она слѣдующее самое неважное дѣло, но такое, которое очень радовало ее.

Когда при передачѣ партіи однимъ конвойнымъ офицеромъ другому ее перевели на время пріема назадъ отъ политическихъ къ уголовнымъ, она опять встрѣтилась съ Бочковой. Бочкова была разлучена съ Картинкинымъ; на одномъ изъ этаповъ у нея украли мѣшокъ съ вещами. Сама она была дурна, стара и неласкова, такъ что товарки не любили ее, и она находилась въ бѣдственномъ состояніи. Когда въ тотъ вечеръ, который Маслова провела въ уголовной камерѣ, стали пить чай, Бочкова легла на нары и закрылась кафтаномъ. Маслова взяла свою юбку, платокъ и башмаки, потомъ отсыпала въ двѣ бумажки чаю и сахару и подошла къ Бочковой.

— Тихоновна, — сказала она.

Бочкова поднялась.

— Чего тебѣ?

— Сказывали, васъ обокрали. Возьмите вотъ. У меня есть еще.

Бочкова встала415 и, взявъ свертки, нѣсколько разъ перевела свои глаза съ лица Масловой на свертки и ничего не сказала. Маслова ушла и416 больше не видала Бочкову. Теперь, когда вспомнила объ этомъ, ей становилось такъ весело, какъ бывало весело только въ первой молодости, когда она дѣвочкой бѣгала въ горѣлки, даже веселѣе.

* № 111 (кор. № 27).

Послѣ вечерней повѣрки, при чемъ Нехлюдовъ получилъ разрѣшеніе оставаться, выпитыхъ 6-и чайниковъ чая и ужина, состоявшаго изъ молока, яицъ и селедки,417 шелъ самый незначительный разговоръ, перескакивавшій съ предмета на предметь, и все больше о событіяхъ настоящаго и о самыхъ большихъ пустякахъ: о сапогахъ, о Петькѣ, объ офицерѣ, объ упавшей лошади, объ одеждахъ — все это пересыпаемое шутками и всѣми понятными намеками и, главное, о научныхъ вопросахъ.

Условія, въ которыхъ находились эти люди, были такъ тяжелы, такъ много было ими пережито мучительнаго, что не любили, боялись вспоминать не только о пережитомъ, но даже и о прошедшей дѣятельности, о томъ, что привело ихъ въ это положеніе. Всѣ постоянно находились въ приподнятомъ, возбужденномъ состояніи, вродѣ того, въ которомъ находятся люди на войнѣ, гдѣ не говорятъ ни о силѣ непріятеля, ни объ ожидающемся сраженіи, ни о ранахъ и смертяхъ. Такъ было и здѣсь. Для того чтобы были въ состояніи переносить мужественно настоящее положеніе, надо было не думать о немъ, развлекаться. И такъ они и дѣлали, никогда не говорили о томъ, что каждый пережилъ, а говорили о пустякахъ. Было даже одно время, что они достали карты и играли въ преферансъ цѣлыми вечерами и ночами. Выигрывать нечего было, потому что всѣ они жили общиной, всѣ ихъ деньги были вмѣстѣ, на это было средство не думать. Потомъ случился горячій споръ, и рѣшили отдать карты уголовнымъ и не играть больше. Такъ что никогда Нехлюдовъ до этого дня не слыхалъ между ними равговоровъ объ ихъ прошедшемъ. Въ этотъ же вечеръ случился такой разговоръ и кончился послѣ веселаго начала вечера очень печально.

** № 112 (кор. № 27).

— Ну вотъ вы, какъ вы стали революціонеромъ?

— Я? А вотъ какъ.

— Ну вотъ разскажите все сначала, какъ было, — сказалъ Нехлюдовъ.

— Хорошо, — улыбаясь сказалъ Вильгельмсонъ. — Ну вотъ. Началось съ того, что ко мнѣ Лихонинъ — чудесный малый — товарищъ (онъ сошелъ съ ума и повѣсился) принесъ пачку прокламацій. Онъ не хотѣлъ меня втягивать, но я зналъ и сочувствовалъ ему. Мнѣ было 20 лѣтъ. И тутъ меня въ первый разъ взяли и свели къ жандарму. Меня допрашивалъ жандармъ. Я только однаго боялся, какъ бы не выдать кого. Послѣ допроса меня отправили въ часть съ городовымъ. Вотъ тутъ въ первый разъ я испыталъ тяжелое чувство, какъ сказать — чувство обиды. Меня прямо, какъ я былъ, свели въ кутузку, гдѣ пьяные. Я сталъ протестовать. Но меня не слушали: «Много васъ тутъ», и заставили ждать. Потомъ пришли за мной и свели въ тюрьму. Смотритель приказалъ сейчасъ же раздѣть меня до гола. Въ комнатѣ было холодно, сыро. Меня раздѣли и обыскали. Обыскали, потомъ принесли арестантскую рубаху, порты, башмаки, халатъ и отвели въ отдѣльную камеру, заперли и ушли. — Вотъ это была ужасная минута. Обида безсилія и, главное, недоумѣніе — что дѣлается то, чего не должно быть. Тутъ я пережилъ тяжелое, гадкое время. Но жить надо, молодость беретъ свое, — сталъ оглядываться. Камера моя была въ концѣ длиннаго, узкаго и темнаго коридора, въ первомъ этажѣ зданія. Это низкая, сырая, грязная комнатка длиною въ три аршина и шириною въ два, съ однимъ полуокномъ, устроеннымъ очень высоко, съ разбитыми стеклами и съ желѣзной массивной рѣшеткой, вонючая, душная, сырая, грязная, полная клоповъ. Желѣзная кровать съ узкимъ, набитымъ соломой матрацемъ, и такая же подушка, все грязное, вонючее [1 неразбор.], деревянный табуретъ и обглоданный столъ. Ни бѣлья, ни подушки, ни книги, которую я захватилъ съ собой, ничего мнѣ не дали. И такъ я просидѣлъ два съ половиной мѣсяца. Только черезъ недѣлю или двѣ дали библію съ русско-еврейскимъ текстомъ, которую мнѣ купила мать и передала черезъ смотрителя. Она купила двѣ части, но одну часть оставилъ у себя смотритель. Такъ я ее никогда и не получилъ. Привели меня въ 4-омъ часу, это было зимой, такъ что скоро въ камерѣ сдѣлалось совершенно темно, и въ этой темнотѣ, ничего не зная, что, зачѣмъ, за что, я пробылъ часа полтора. Это было ужасное время. Тамъ они живутъ. Даже слышно мнѣ было грохотъ колесъ, крики дѣтей, смѣхъ. А я тутъ. Это нельзя описать. Надо передать. Вечеромъ загремѣла дверь, пришелъ сторожъ изъ солдатъ, вольнонаемный, внесъ лампочку, деревянную парашу и жидкую кашицу и кусокъ чернаго хлѣба. То, что меня хотѣли кормить, знали, что я тутъ, и нарочно хотѣли меня оставить здѣсь, это было ужасно. Я попробовалъ говорить съ сторожемъ: «не полагается говорить». — И больше ничего. А вижу, что онъ человѣкъ, и живой. Если бы онъ былъ машина, было бы легче, а то человѣкъ какъ человѣкъ и ничего противъ меня не имѣетъ, а вотъ входитъ ко мнѣ, отпираетъ и запираетъ, а меня не выпускаетъ. Онъ сказалъ только, что если мнѣ что нужно, то я могу позвать его въ дырку въ двери, но чтобы я не закрывалъ эту дырку, чтобы всегда можно было видѣть, что я дѣлаю. Тоже чтобы не тушилъ огня ночью.

Въ шесть часовъ вечера (время это я узналъ впослѣдствіи) въ коридорѣ послышался шумъ. Это была повѣрка. Дверь камеры отворилась, входили два офицера съ двумя или тремя солдатами (солдаты оружіе оставляли въ коридорѣ), и солдатъ сбросилъ подушку, матрацъ, осмотрѣлъ матрацъ, подоконникъ, рѣшетку и кровать, и потомъ дверь заперли висячимъ замкомъ и уже до утра, до 8-ми часовъ, до новой утренней повѣрки.

Въ первый же вечеръ, вскорѣ послѣ повѣрки, я услыхалъ голоса. Это заключенные подходили къ дверямъ и въ дверное отверстіе начали говорить и спрашивали новости. Узнали про меня, распросили. И потомъ все затихло. Такъ я просидѣлъ 21/2 мѣсяца.

** № 113 (кор. № 27)

Слѣд[ующая] гл[ава].

Начался разговоръ въ концѣ вечера съ того, что вышедшій на дворъ Набатовъ принесъ извѣстіе о томъ, что онъ на стѣнѣ нашелъ карандашомъ надпись Виктора Петлина, который писалъ, что прошелъ 12 Іюня съ уголовными въ Нерчинскъ. Викторъ Петлинъ былъ революціонеръ, котораго зналъ Новодворовъ и особенно близко Вильгельмсонъ, сидѣвшій съ нимъ вмѣстѣ въ Кіевской тюрьмѣ. Петлинъ сошелъ съ ума и былъ оставленъ въ Казани. Всѣ думали, что онъ тамъ. И вдругъ эта его надпись, по которой видно, что его отправили одного съ уголовными.

Извѣстіе это взволновало всѣхъ, въ особенности Семенова, тоже знавшаго Петлина.

— Онъ тогда уже, въ Кіевской тюрьмѣ, сдѣлался боленъ, — сказалъ Вильгельмсонъ. — Мы слышали его крики. Онъ Богъ знаетъ что говорилъ.

— Это послѣ казни этихъ двухъ мальчиковъ, — сказалъ Семеновъ.

— Какой казни? — спросилъ Нехлюдовъ.

— Это было ужасное дѣло, — сказалъ Семеновъ. — Вотъ онъ знаетъ. Разскажи, — обратился онъ къ Вильгельмсону.

Ледъ былъ разбитъ. У всѣхъ сдѣлались серьезныя лица. Всѣ замолкли, только слышенъ былъ гулъ зa дверью, и Вильгельмсонъ сталъ разсказывать.

— Ихъ было три, — началъ онъ, — Розовскій, Лозинскій и третій — забылъ фамилію; но этотъ за нѣсколько дней до конфирмаціи приговора исчезъ изъ тюрьмы и, какъ оказалось потомъ, выдалъ товарищей и былъ за это помилованъ, а эти двое были при насъ. — Я съ Петлинымъ сидѣлъ рядомъ, были приговорены къ казни.

— За что же? — спросилъ Нехлюдовъ.

— Оба они были совсѣмъ неважные преступники, а такъ себѣ, мальчики, взятые за знакомство. Приговорены же они были за то, что, когда ихъ вели подъ конвоемъ, они вырвали у солдата ружье и хотѣли бѣжать. Одному, Лозинскому, было 23 года, а другому, еврею Розовскому, не было 17-ти лѣтъ — совершенный мальчикъ, безусый и безбородый.

— И казнены?

— Да. Это то, главное, и подѣйствовало на Петлина. Онъ сидѣлъ рядомъ съ этимъ Розовскимъ. Мы знали. Ихъ водили въ судъ и, когда привезли, они сами сказали намъ. Мы по вечерамъ, послѣ повѣрки, прямо подходили къ дверямъ и переговаривались. Лозинскій послѣ приговора все время былъ очень сосредоточенъ, читалъ евангеліе и почти пересталъ говорить съ нами. Къ нему приходили его братъ и сестра и обнадѣживали его, что наказаніе смягчатъ, да и мы всѣ были въ этомъ увѣрены; знали, что никакого преступленія за ними не было. Розовскій же, такъ тотъ былъ и послѣ приговора совершенно веселъ, какъ всегда, и не вспоминалъ о приговорѣ, а, какъ всегда, по вечерамъ становился у дверки и болталъ своимъ тонкимъ голоскомъ о всякихъ пустякахъ. Даже, казалось, онъ сдѣлался особенно болтливъ и глумливъ въ эти дни. Такъ прошло 5 дней. Мы тоже не думали, чтобы могла быть казнь.

Вильгельмсонъ замолчалъ и сталъ закуривать папироску. Всѣ молчали, и всѣ глаза были обращены на него. Нехлюдовъ взглянулъ на Катюшу. Она съ страдальческимъ лицомъ смотрела на Вильгельмсона. За дверью было затишье, которое вдругъ разразилось бранью двухъ голосовъ и плачемъ. «Я тебя... выучу. Не смѣй. Не трошь».

— Ну, — обратилась Марья Павловна къ Вильгельмсону.

— Ну, прошло 5 дней, и разъ вечеромъ сторожъ подошелъ къ моей двери и объявилъ мнѣ съ дрожью въ голосѣ и со слезами на глазахъ, что на дворѣ тюрьмы строятъ висѣлицы. У насъ было тихо, мы не говорили, но я не спалъ всю ночь, и сторожъ раза два подходилъ къ моей двери и разсказывалъ то, что построили уже двѣ висѣлицы, и что привезены палачи и два помощника. Скажетъ, дрогнетъ голосомъ и уйдетъ. Знали ли Лозинскій и Розовскій о томъ, что мнѣ говорилъ сторожъ, не знаю, но думаю, что нѣтъ, потому что сторожъ то, что говорилъ намъ, говорилъ по секрету и просилъ не выдавать его и не говорить товарищамъ. Я не спалъ, разумѣется. Вотъ въ три часа по коридору тюрьмы слышу шумъ. Это смотритель, помощникъ и караулъ прошли въ камеры къ Лозинскому и Розовскому. Тишина была мертвая. И вдругъ слышу, помощникъ смотрителя остановился у камеры Лозинскаго, со мной рядомъ, и почти не сказалъ, а какъ-то торопливо взвизгнулъ: «Лозовскій, вставайте, надѣвайте чистое бѣлье». Что то зашевелилось, и слышался голосъ Лозинскаго, странный, спокойный голосъ: «Развѣ казнь утверждена?» Потомъ слышу, какъ двери камеры его отворились, что то поговорили. Это Лозинскій просился проститься съ товарищами. Смотритель разрѣшилъ, и Лозинскій пошелъ въ другую отъ меня сторону. Пока онъ обходилъ камеры съ другаго конца коридора, я стоялъ у оконца дверей и видѣлъ смотрителя, его помощника, офицеровъ, сторожей, которые всѣ стояли у моей камеры; всѣ они были блѣдны, какъ мертвецы, и у смотрителя — здороваго, краснощекаго рябого, въ обыкновенное время звѣроподобнаго человѣка, теперь тряслась нижняя губа, и онъ вертѣлъ судорожно портупею, когда я услыхалъ приближающіеся шаги Лозинскаго. Когда онъ подошелъ, всѣ съ ужасомъ отступили и дали ему дорогу. Лозинскій подошелъ къ моей камерѣ и молча остановился. Лицо у него было осунувшееся, черное. «Вильгельмсонъ, есть у ва... папиросы?» Я не успѣлъ достать, какъ помощникъ смотрителя поспѣшно досталъ портсигаръ и подалъ ему. Ни я, ни Лозинскій говорить ничего не могли. Я только помню ужасное выраженіе лица Лозинскаго и его одну фразу: «Ухъ, какъ скверно. Какъ жестоко, несправедливо! Я вѣдь ничего не сдѣлалъ... ничего не сдѣлалъ злаго». Онъ нервно курилъ, быстро выпуская дымъ и, отворачиваясь отъ ожидавшей его стражи, смотрѣлъ въ мою камеру. Въ это время по коридору почти бѣгомъ пробѣжалъ къ Лозинскому Розовскій, и я слышалъ его неестественный веселый голосъ: «А я еще выпью грудного чаю, который мнѣ прописалъ вчера докторъ». Эти слова были какъ бы лозунгомъ, который прервалъ страшную тишину, и помощникъ смотрителя тѣмъ же взвизгиваніемъ прокричалъ: «Розовскій, что за шутки! Идемъ!» — «Идемъ, идемъ!» машинально повторили человѣка два изъ сопутствующихъ, и Лозинскій, кивнувъ мнѣ головой, быстро, почти бѣгомъ, вслѣдъ за Розовскимъ въ сопровожденіи всей стражи пошелъ по коридору. Больше я ничего не видѣлъ и не слышалъ. Цѣлый день въ коридорѣ была гробовая тишина, и у меня въ ушахъ все только звучалъ молодой звонкій голосъ Розовскаго: «еще выпью груднаго чаю», и его молоденькіе шаги мальчика, весело и бодро бѣжавшаго по коридору.

Впослѣдствіи я узналъ, что поваръ однихъ дальнихъ моихъ родственниковъ, бывшій съ своими господами въ городѣ, пошелъ посмотрѣть на эту казнь, — онъ былъ родственникомъ одного изъ сторожей, — такъ какъ частному лицу нельзя было быть во дворѣ тюрьмы. Когда онъ увидѣлъ казнь, онъ вышелъ изъ двора и, не заходя домой, сѣлъ на поѣздъ и уѣхалъ въ деревню. Два дня его видѣли бродившаго и говорившаго, какъ сумашедшаго, вдоль рѣки. На третій день онъ утопился.

Петлинъ пережилъ все это сильнѣе моего, потому что сидѣлъ рядомъ съ Розовскимъ и сблизился съ нимъ.

Всѣ молчали.

* № 114 (кор. № 27).

Почтамтъ была низкая со сводами комната. За конторкой сидѣли чиновники и выдавали толпящемуся народу. Одинъ чиновникъ, согнувъ на бокъ голову, не переставая стукалъ печатью по какимъ то конвертамъ, на лавкѣ деревянной сидѣлъ солдатъ и перебиралъ конверты изъ портфеля. Нехлюдовъ сѣлъ съ нимъ рядомъ и вдругъ418 почувствовалъ, что онъ страшно усталъ — усталъ не только отъ того, что онъ не спалъ, да и много ночей не спалъ, какъ люди, и трясся на перекладной, но усталъ отъ жизни, отъ напряженія чувства.

«Теперь она помилована,419 она пойдетъ за Вильгельмсона, она любитъ его. А я останусь одинъ и съ тѣми неразрѣшимыми вопросами, которые стоятъ предо мною».

— Пожалуйте расписаться.

Нехлюдовъ всталъ, насилу волоча ноги, расписался, потомъ вернулся въ гостинницу и заснулъ. Когда онъ проснулся, уже было темно, 6-й часъ, и время ехать на обѣдъ къ Губернатору.

** № 115 (кор. № 27).

Острогъ съ первыхъ же шаговъ послѣ свѣта, чистоты и избытка, того, что было въ домѣ губернатора, произвелъ на Нехлюдова еще болѣе, чѣмъ обыкновенно, тяжелое впечатлѣніе. Смотритель, прочтя записку, тотчасъ же сталъ называть Нехлюдова «Ваше сіятельство» и предложилъ ему и англичанину во всемъ свои услуги.

— У насъ не совсѣмъ благополучно, — сказалъ онъ, — сходятся съ двухъ трактовъ партіи, и бываетъ переполненіе. Замокъ построенъ на 700 душъ — у насъ теперь 1720. Такъ что болѣютъ. Куда же прикажете — къ пересыльнымъ или угодно пройти къ каторжнымъ?

Англичанинъ пожелалъ пройти прежде къ каторжнымъ, и они вошли въ коридоръ.

Нехлюдовъ привыкъ уже къ острожнымъ запахамъ испражненій, мочи и дегтя, но и его ошеломила особенная удушливость воздуха въ этомъ коридорѣ. Въ то время какъ они входили, въ самомъ коридорѣ прямо на полъ мочились два человѣка въ однихъ рубахахъ и порткахъ. Смотритель крикнулъ на нихъ, и они, гремя кандалами, вернулись въ камеру. Въ камерѣ нары были въ серединѣ, и арестанты лежали голова съ головами, какъ сельди въ боченкѣ. И въ небольшой камерѣ ихъ было человѣкъ 70. Вонь была ужасная. Всѣ, гремя цѣпями, вскочили и встали у наръ, блестя своими бритыми полуголовами; остались лежать только двое. Одинъ былъ молодой человѣкъ красный, очевидно въ жару, другой старикъ, тоже сильно больной. Англичанинъ спросилъ, давно ли заболѣлъ молодой арестантъ. Смотритель сказалъ, что съ утра,420 старикъ же уже давно хворалъ животомъ. Англичанинъ неодобрительно покачалъ головой и сказалъ, что онъ желалъ бы сказать этимъ людямъ нѣсколько словъ, и попросилъ Нехлюдова перевести то, что онъ скажетъ. И онъ началъ рѣчь. Рѣчь его состояла въ томъ, что Христосъ, жалѣя людей, далъ всѣмъ возможность спасенія.421

— О, скажите имъ, что Христосъ жалѣлъ ихъ и любилъ. Въ этой книгѣ, скажите имъ, все это сказано.

Онъ вынулъ изъ ручнаго мѣшка переплетенный Новый завѣтъ, и жадныя, жесткія, широкія руки изъ-за посконныхъ рукавовъ потянулись къ нему, отталкивая другъ друга. Онъ роздалъ 6 евангелій, и они пошли дальше.

Въ другой камерѣ пѣли пѣсни такъ, что не слыхали грохота отворяемыхъ дверей. Смотритель постучалъ въ дверь.

— Я те запою! — крикнулъ, — смирно!

Опять, какъ только отворили дверь, какъ и въ первой камерѣ, всѣ вскочили и стали, вытянувъ руки, передъ нарами. Англичанинъ точно также сказалъ ту же рѣчь и также далъ 6 евангелій. Въ третьей камерѣ слышались крики и возня. Смотритель хотѣлъ выступить впередъ, но Англичанинъ попросилъ позволенія посмотреть въ оконце двери потихоньку. Смотритель согласился было, но послышались удары, драки, шлепанья и ревъ, и смотритель застучалъ и закричалъ.

— Смирно!

Дверь отворили, опять всѣ вытянулись у наръ, кромѣ двоихъ, которые вцѣпились другъ въ друга, одинъ за волосы, другой зa бороду. Надзиратель бросился къ нимъ, и только тогда они пустили другъ друга. У одного была вся щека красная, у другого текли сопли, слюни и кровь, которые онъ утиралъ рукавами кафтана.

— Староста!

Выступилъ знакомый Нехлюдову Ѳедоровъ. Крестьянин Ѳедоровъ еще въ Москвѣ вызывалъ къ себѣ Нехлюдова и обращался къ нему съ просьбой подать кассаціонное прошеніе. Нехлюдовъ тогда у него былъ въ одиночной камерѣ и былъ пораженъ больше всего прелестью, иначе нельзя сказать, этого человѣка. Онъ засталъ его стоящимъ у окна и расчесывающимъ гребенкой свои вьющіеся намасленные волосы. Это былъ немного выше средняго роста хорошо сложенный человѣкъ съ маленькой бородкой и съ прекрасными глазами, очень бѣлый и весь въ веснушкахъ. <Какъ потомъ узналъ Нехлюдовъ, онъ былъ соблазнитель женщинъ и въ окно знаками бесѣдовалъ съ отвѣчавшими ему женщинами.>422 Глаза его всегда улыбались, и прекрасный ротъ складывался въ заразительную улыбку. Дикція у него была такая, которая невольно заставляла себя слушать, какъ музыка. Всякое слово, которое онъ говорилъ, было пріятно слышать, и говорилъ онъ прекрасно. Разговоръ съ нимъ тогда очень поразилъ Нехлюдова той простотой, съ которой онъ говорилъ про причину своего ареста, убійство съ ужасными подробностями, которыя могъ замѣтить только человѣкъ, совершавшій убійство съ полнымъ спокойствіемъ.

— И не нужно бы мнѣ дѣлать это. Да такая линія вышла.

— Неужели вамъ не страшно было и не жалко?

— Какъ не жалко? Вѣдь тоже человѣкъ. Да вѣдь тогда не понималъ, — сказалъ онъ, и глаза его смѣялись.

Нехлюдовъ убѣдился тогда, что этому человѣку нельзя помочь, и такъ и объявилъ ему, но его заинтересовало другое. Ему захотѣлось испытать, нельзя ли вызвать въ этомъ человѣкѣ раскаяніе и хорошія чувства. Этотъ человѣкъ, также и нѣкоторые такіе же другіе, былъ для Нехлюдова образцомъ тѣхъ въ корнѣ извращенныхъ людей и потому опасныхъ людей, которыхъ приводили всегда защитники наказанія въ доказательство необходимости огражденія отъ нихъ общества.

Ѳедоровъ хорошо былъ грамотный. Нехлюдовъ давалъ ему книги, и онъ все прочитывалъ и помнилъ все содержаніе, но, очевидно, не принималъ ихъ въ серьезъ, а только какъ препровожденіе времени. Отъ евангелія и всѣхъ нравоучительныхъ книгъ онъ прямо отказывался. Нехлюдовъ не понималъ сначала, почему онъ это дѣлалъ, но потомъ, послѣ одного разговора съ нимъ, понялъ. Еще и прежде Нехлюдовъ замѣчалъ, что этотъ умный и даровитый человѣкъ интересовался только двумя рода вещами: всѣмъ тѣмъ, что относилось до жизни въ острогѣ, на этапахъ, на каторгѣ, до острожнаго начальства и въ особенности, какъ замѣтилъ Нехлюдовъ и какъ потомъ онъ самъ признался ему, — до всего того, что нужно было знать для того, чтобы приготовить свой побѣгъ, и еще тѣмъ, что уносило его въ область фантазіи, въ жизнь богатыхъ, свободныхъ людей, особенно въ Парижѣ. (Онъ особенно любилъ французскіе романы, которые были для него волшебныя сказки, развлекавшiя его тоску.) Все же, что касалось до своей, до внутренней жизни, не интересовало его: ему негдѣ, не на чемъ было въ тюрьмѣ, на этапѣ, въ каторгѣ приложить эти правила жизни. Такъ онъ думалъ по крайней мѣрѣ. Онъ зналъ въ общихъ чертахъ евангельскіе принципы прощенія, единенія, взаимной помощи, любви и не только не отрицалъ ихъ, но считалъ очень хорошими и одно время послѣ послѣдняго убійства былъ очень близокъ къ нимъ, но теперь онъ считалъ ихъ неприложимыми и потому дѣлался особенно строгъ и холоденъ — и глаза его переставали смѣяться, когда дѣло касалось доброй жизни.

— Это намъ теперь нейдетъ, — сказалъ онъ разъ Нехлюдову, отдавая ему евангеліе и Подражаніе Христу, которое онъ бралъ. — Вотъ Рокамболь — этотъ потѣшилъ.

Въ послѣдній разъ, на одномъ изъ этаповъ, Нехлюдовъ долго разговаривалъ съ нимъ, и Ѳедоровъ разсказалъ ему свое послѣднее преступленіе, за которое онъ и шелъ на 12-лѣтнюю каторгу, и этотъ разсказъ оставилъ въ Нехлюдовѣ страшное и сильное впечатлѣніе.

— Это было въ нашемъ городѣ Черни, энаете, Тульской губерніи, дрянной городишка такой. Заболтался я тамъ съ товарищами, такими же прощалыгами, какъ и я. Я съ кожевеннаго завода ушелъ. Ну, гуляли, пропились совсѣмъ. А тутъ у солдата его полюбовница — у нихъ мы квартировали — подбила пойти ограбить. Чиновничишка отставной былъ такой, съ тремя дочерьми жилъ — одна вдова, одна дѣвка, а одна, мужняя жена; жилъ на отлетѣ вѣ домишкѣ. Выпили на послѣднее для храбрости и пошли. Влѣзли въ окно, стали допрашивать объ деньгахъ. Я за старика взялся, а солдатъ за переборку пошелъ къ дочери его замужней. Она рвется, кричитъ, вырвалась, да мимо меня въ дверь. Я старика прикончилъ, а тотъ, солдатъ, дѣвку ломаетъ. «Вишь, — я говорю, — съ дѣвкой не сладитъ». А она какъ завизжитъ. Зарѣзалъ онъ и ее и сталъ шарить по комодамъ. А я взялъ лампочку, зашелъ за перегородку, вижу ребеночекъ въ люлькѣ закатывается, соска изъ ротика выскочила. Я ему сосочку далъ — такъ и впился, засосалъ, — а самъ пошелъ къ сундуку. Глядь, а по сю сторону она лежитъ, не шкнетъ, только во всѣ глаза смотритъ.

— Кто она?

— А третья, вдовая. Испугалась и молчитъ, только глядитъ мнѣ въ самые глаза. Что дѣлать? Поставилъ я лампочку на сундукъ, а ножъ въ рукѣ. «Братъ, не губи души...»

Голосъ Ѳедорова задрожалъ, и онъ не могъ говорить.

— Какъ сказала она это, а сама не шевелится, только глазами меня жжетъ — вижу я, что сейчасъ разслабну, схватилъ ее за руки — прикончилъ. Тутъ ничего, все какъ должно, захватили одежи, деньги и ушли. Только не могъ я ея глазъ забыть и какъ она просила. Два дня пилъ, и хмѣль не бралъ. Все въ канавѣ лежалъ. На третій пошелъ въ полицію — объявилъ. — Онъ долго молчалъ. — Только не надо бы мнѣ объявляться, а уйти куда, какъ Симеонъ разбойникъ, въ монастырь... Ну, а въ этомъ монастырѣ не покаешься.

<Нехлюдовъ видѣлъ, что человѣкъ этотъ былъ на порогѣ раскаянія, но судъ, арестантство, каторга помѣшали — разстроили его.

Въ продолженіи этапнаго похода Нехлюдовъ нѣсколько разъ видалъ его и видѣлъ, что онъ имѣлъ большое вліяніе на арестантовъ и все больше и больше ожесточался.

Теперь Ѳедоровъ былъ совсѣмъ другой человѣкъ.>423

* № 116 (кор. № 27).

Слѣдующая глава.

Въ слѣдующую камеру уже Нехлюдовъ попросилъ Смотрителя заглянуть не тревожа арестантовъ. Въ этой камерѣ не было тише, чѣмъ въ первыхъ трехъ. Камера также была полна народомъ. Сначала трудно было разглядѣть всѣхъ, потому что передъ окошечкомъ не переставая мелькали два взадъ и впередъ ходившіе арестанта. Они ходили въ своихъ халатахъ босикомъ молча, не глядя другъ на друга, быстро, быстро, какъ звѣри въ клѣткѣ. Одинъ былъ черный, похожъ на цыгана, другой — маленькій, рыжій, уже не молодой и бритый.424 Изъ зa этихъ движущихся людей виднѣлись десятки еще копошащихся людей. Нехлюдовъ не могъ дольше смотрѣть это и не пошелъ зa Англичаниномъ, который опять вышелъ и опять раздавалъ свои евангелія. Прошелъ еще одну и еще и еще. И всѣ были полны, и во всѣхъ были опозоренные, озвѣренные люди, несчастные и больные.

«Боже мой, сколько ихъ», думалъ Нехлюдовъ.

Въ концѣ коридора онъ подошелъ къ мертвецкой, къ пустой камерѣ, въ которую клали умершихъ.

Въ то время какъ они подходили къ этой мертвецкой съ одного конца, съ другого конца несли въ нее на носилкахъ мертвое тѣло. Нехлюдовъ вслѣдъ зa нимъ вошелъ въ мертвецкую: тамъ лежали на нарахъ уже 7 или 8 труповъ, всѣ прямо держа босыя ноги и глядя въ потолокъ. Сторожа погнули носилки и ссыпали мертвеца, потянувъ его за руки и ноги. Мертвое тѣло, какъ деревянное, звякнуло, и особенно голова, о доску наръ. Сторожа, потянувъ за ногу, уложили его паралельно съ другими. Это было сильное тѣло человѣка, съ маленькой острой бородкой и съ глубоко подъ выступами лба ушедшими глазами, изъ которыхъ одинъ былъ полуоткрыть. Тѣло было закоченѣвше: руки, очевидно, были сложены на груди, но разошлись, особенно одна, и торчали передъ грудью, ноги босыя, съ большими оттопыренными пальцами, тоже разошлись и торчали ступнями врозь. Сторожа остановились съ носилками, ожидая дальнѣйшихъ приказаній начальства. Нехлюдовъ же невольно сталъ разсматривать трупы.

Одна, съ края, была женщина. Лицо у нея было желтое, какъ шафранъ.

— Это безпаспортная, — сказалъ смотритель, — а это пересыльные, а это вотъ — каторжные двое.

— Чтожъ кандалы не сняли?

— Каждый день человѣкъ по семи, — прибавилъ онъ, покачивая головой. — Изъ какой камеры? — спросилъ у сторожей Смотритель.

— Изъ № 17, ваше благородіе, — отвѣтилъ Надзиратель.

Съ противоположнаго края вторымъ лежалъ трупъ въ синей рубахѣ, что то напомнившей Нехлюдову. И только что онъ вспомнилъ, на комъ онъ видѣлъ такого цвѣта рубаху, онъ узналъ и трупъ. Это былъ худой, худой Семеновъ, босой, и не съ сложенными, какъ у другихъ, а съ вытянутыми по бедрамъ, изсохшими руками. Восковое лицо, большой носъ, закрытые глаза и мертвая радость, тишина и спокойствіе на вчера еще такомъ несчастномъ, раздраженномъ лицѣ.

— Когда же онъ умеръ? Это политическій.

— Дорогой померъ. Его мертваго съ подводы сняли, — отвѣчалъ смотритель. — Угодно теперь къ пересыльнымъ?

Нехлюдовъ попросилъ Смотрителя, не можетъ ли онъ видѣть политическихъ, и получивъ рѣшительный отказъ, передалъ ему бумагу объ освобожденіи Масловой и, простившись съ Англичаниномъ, вышелъ изъ острога и уѣхалъ въ гостинницу.

* № 117 (кор. № 27).

Нехлюдовъ остановился, замеръ, уставивъ глаза на стоявшій передъ нимъ подсвѣчникъ, и давно неиспытанный имъ восторгъ охватилъ его душу. Точно онъ послѣ долгаго томленія и страданій нашелъ вдругъ успокоеніе и тихую радость.

«Боже мой, — проговорилъ онъ мысленно, — да вѣдь вотъ оно разрѣшеніе всего. И какъ просто! И какъ несомнѣнно! И какъ благотворно. И всѣ вѣдь мы знаемъ это. Вѣдь это только то, чтобы искать соринку въ глазу брата съ бревномъ въ своемъ глазу. Вѣдь это только киданіе камней въ грѣшницу людьми, которые не видятъ своихъ грѣховъ или забыли ихъ. Кто мы, чтобы казнить, устранять, исправлять?»

И съ Нехлюдовымъ случилось то, что постоянно повторяется съ людьми думающими и потому усвоивающими новыя мысли. Случилось то, что мысль, представлявшаяся ему сначала какъ странность, какъ отчаянный парадоксъ, все чаще и чаще находя себѣ подтвержденіе въ жизни, наконецъ выяснилась какъ самая простая, несомнѣнная истина.

Такъ выяснилась ему теперь мысль о томъ, что люди не могутъ ни наказывать, ни исправлять, ни даже устранять иначе, какъ совершая самое страшное преступленіе, т. е. убивая. Выяснилось, что все то зло, которому онъ былъ свидѣтелемъ, которое разводитъ и разноситъ зло въ мірѣ, а именно судъ и наказаніе, происходитъ только отъ того, что люди хотятъ дѣлать невозможное дѣло: будучи злы, исправлять зло. Все зло происходитъ отъ того, что люди хотятъ исправлять порочныхъ людей. Зная же то, что они сами порочны и потому, очевидно, не могутъ исправлять, они придумали такія формы, такія положенія, законы и потомъ подраздѣленія властей, при которыхъ имъ кажется, что порокъ самъ собою, проходя черезъ всѣ эти формы, будетъ наказанъ, исправленъ, или устранены порочныя лица. Въ сущности же все это устройство, отъ сената и до тюремщика и конвойнаго солдата, достигаетъ только одной цѣли: раздробляя отвѣтственность, дѣлаетъ возможнымъ для людей, уже просвѣщенныхъ свѣтомъ добра и любви, дѣлать самыя ужасныя, звѣрскія дѣла жестокости, на которыя не былъ бы способенъ и такъ презрительно называемый дикій человѣкъ. Теперь ему стало ясно, отчего весь тотъ ужасъ, который онъ видѣлъ. И ясно стало, что надо дѣлать. Отвѣтъ, который онъ не могъ найти, ясно возсталъ передъ нимъ. Тотъ самый, который далъ Христосъ Петру.

** № 118 (кор. № 27).

Эпилогъ.

Романъ Нехлюдова съ Катюшей кончился и кончился совсѣм не такъ, какъ онъ ожидалъ, и безъ всякаго сравненія лучше чѣмъ онъ не только могъ ожидать, но и могъ себѣ представить.

На другой день послѣ посѣщенія острога съ Англичаниномъ Нехлюдовъ утромъ же поѣхалъ въ острогъ, чтобы узнать отъ Масловой объ ея дальнѣйшихъ намѣреніяхъ.425 Въ сибирскомъ острогѣ, также какъ во всѣхъ россійскихъ тюрьмахъ, была контора съ тѣми же мѣрками, иконами, шкапомъ и столомъ. И такая же она была мрачная и грязная, и такой же былъ писарь и надзиратель.

Нехлюдова уже знали какъ знакомаго губернатора и потому, хотя также строго отказали ему въ свиданіи съ политическими, Маслову тотчасъ же привели къ нему.

Маслова вообще за послѣднее время очень перемѣнилась. Она похудѣла, пропала прежняя припухлость и бѣлизна лица. Она загорѣла и какъ бы постарѣла и имѣла видъ не молодой женщины. Теперь же, когда она пришла въ контору, ужъ не въ арестантскомъ одѣяніи, а въ синей кофтѣ и такой же юбкѣ, — это Марья Павловна одѣла ее, выпросивъ эту одежду у Богомиловой, — и простоволосая, настолько гладко причесанная, насколько это было возможно при ея черныхъ вьющихся волосахъ, она показалась Нехлюдову еще болѣе измѣнившейся.

Выраженіе лица у нея было спокойное, твердое и серьезное, но черные глаза особенно блестѣли.

— Получили? — спросилъ Нехлюдовъ. Она только нагнула голову. — Поздравляю васъ, слава Богу, — сказалъ онъ, подавая ей руку.

Она пожала его руку, но опять Нехлюдовъ увидалъ на лицѣ ея обычное при встрѣчѣ съ нимъ выраженіе какъ бы недовольства или враждебности къ нему, и это выраженіе огорчало Нехлюдова.

«Неужели она все не можетъ простить?» думалъ онъ.

А между тѣмъ она нетолько давно уже простила его, но любила его уже давно больше и лучше, чѣмъ когда нибудь любила прежде.

То выраженіе, которое Нехлюдовъ принималъ за недовольство или за недоброжелательство, было выраженіе напряженности воли, чтобы не дать подняться въ себѣ прежнему чувству любви къ нему, сожалѣнія въ томъ, что она не можетъ быть его женой. Разъ навсегда при второмъ свиданіи съ нимъ, отчасти по чувству оскорбленія за прошлое, отчасти по привычкѣ ставить его какимъ то высшимъ существомъ, она отказалась принять его жертву, и этотъ ея поступокъ поднялъ ее самое въ своихъ глазахъ, и потому она не хотѣла измѣнить своему рѣшенію. Теперь, когда она была свободна, она боялась, что онъ по своему упорству повторитъ свое предложеніе, и хмурилась, потому что готовилась опять отказаться отъ его жертвы.426

— Я говорилъ съ смотрителемъ, вы теперь можете выдти на волю. Я приготовилъ.

Она перебила его.

— Я не выйду. Я пришла арестоваться, — сказала она, вся покраснѣвъ и рѣшительно приподнявъ голову.

— Что же?

— Да я съ Николай Иванычемъ (Вильгельмсономъ) пойду.

— Такъ рѣшено? — сказалъ Нехлюдовъ, и странное чувство радости за ея хорошее будущее и за свое освобожденіе и вмѣстѣ съ тѣмъ обиды и ревности, особенно къ несимпатичному ему Вильгельмсону, кольнуло его.

— Что жъ, это очень хорошо, — сказалъ онъ. — Только вы, пожалуйста, дайте мнѣ возможность еще быть полезнымъ вамъ.

— Намъ, — она сказала это «намъ» и странно, какъ бы испытующе взглянула на него, — ничего не нужно. Николай Иванычу такъ мало нужно. А я вамъ уже и такъ всѣмъ обязана. Если бъ не вы..... — она хотѣла сказать о томъ, что не вышло бы помилованія, но побоялась другаго смысла, который могла имѣть ея фраза, и остановилась.

— Наши счеты Богъ сведетъ, — сказалъ Нехлюдовъ. — Я

Одна из ранних корректур печатавшегося в „Ниве“ текста „Воскресения“.

Размер подлинника

столько пережилъ благодаря своему.... Ну, и будетъ говорить! — У него навернулись слезы.

— Нѣтъ, вы меня простите, если я не такъ поступила, какъ вы желали, — сказала она.

— Скажите мнѣ правду, — не отвѣчая ей, сказалъ Нехлюдовъ, — вы искренно любите Вильгельмсона?

— Да. Я вѣдь не знала никогда такихъ людей. Это совсѣмъ особенные люди. И Николай Иванычъ совсѣмъ особенный. И я благодарна ему такъ зa его любовь. И онъ столько перенесъ. И онъ большой и такой хорошій.

— Ну, а Марья Павловна? — спросилъ Нехлюдовъ.

— Марья Павловна не человѣкъ, а ангелъ. Если бы не она, я не знаю, что бы со мной было.

Поговоривъ еще о Семеновѣ, объ его смерти, они разстались, и съ тѣхъ поръ Нехлюдовъ не видалъ Маслову.

————

Катюша вышла замужъ и живетъ съ мужемъ въ ссыльномъ городѣ. У нихъ ребенокъ. Нехлюдовъ живетъ въ Москвѣ и пишетъ книгу объ уголовномъ законѣ. Онъ сталъ другимъ человѣкомъ. Взгляды его на жизнь, на людей и, главное, на себя совершенно измѣнились, и онъ уже не можетъ возвратиться къ прежнимъ. Измѣнилось, главное, его отношеніе къ себѣ и къ цѣли своей жизни: онъ пересталъ быть довольнымъ собою и предполагать, что имѣетъ какія то права на счастье и уваженіе другихъ людей, и пересталъ видѣть суть жизни въ своемъ благѣ, а видитъ ее въ служеніи людямъ. Но опять понемногу, понемногу жизнь затягиваетъ его своею паутиной и своимъ соромъ. Новое чувство самоуваженія, основаннаго теперь уже не на своемъ положеніи, а на важности понятой имъ и проводимой въ жизнь идеи, захватило его, и его рядомъ съ пользой, которую онъ принесетъ человѣчеству, интересуетъ и мысль о томъ, что это онъ сдѣлаетъ это великое дѣло.

И опять онъ сталъ доволенъ собой и сталъ думать о славѣ людской, и на сколько доволенъ собою и на сколько сталъ думать о славѣ людской, на столько сталъ хуже, на столько меньше сталъ полезенъ людямъ.

Что выйдетъ изъ его книги и изъ его жизни, въ какой формѣ будетъ слѣдующій нравственный толчокъ и новый подъемъ духа, если онъ будетъ, — покажетъ будущее.

6-я РЕДАКЦИЯ.

** № 119 (кор. № 53).

XLVI.

Въ это время въ женской разгороженной рѣшетками посѣтительской происходило слѣдующее. Непомнящій бродяга, худощавый сильный человѣкъ съ сѣдѣющей бородой, снявши кафтанъ и порты, стоялъ въ одномъ суровомъ бѣльѣ передъ скамейкой, съ обѣихъ сторонъ которой стояло по два надзирателя. Широкій въ груди и плечахъ мускулистый надзиратель Петровъ съ синякомъ надъ глазомъ, засучивъ рукава мундира, отбиралъ розги, привѣшивая ихъ въ жилистой, красной рукѣ. Васильевъ же съ лохматой и курчавой черной головой стоялъ у стѣны въ халатѣ въ накидку и съ нахмуренными бровями смотрѣлъ въ землю. Глядѣвшій въ окно смотритель оглянулся и, увидавъ, что все готово, сказалъ:

— Чего же стоишь? Ложись.

Бродяга спустилъ штаны, они упали, онъ выступилъ изъ нихъ и изъ котовъ и самъ подошелъ къ скамьѣ. Надзиратели подхватили его подъ руки и положили на скамейку. Ноги арестанта спускались съ обѣихъ сторонъ скамейки. Одинъ надзиратель поднялъ ноги вверхъ и легъ на нихъ, другіе два ухватили арестанта за руки и прижимали къ скамьѣ, четвертый поднялъ рубаху до самыхъ кострецовъ, оголивъ выдающіеся изъ-подъ желтой кожи ребра, жолобъ станового хребта и поясницу съ выгибомъ и твердые мускулистыя ляжки кривыхъ ногъ. Петровъ, широкій въ груди и плечахъ, мускулистый надзиратель, выбравъ одинъ изъ приготовленныхъ пучковъ, поплевалъ въ руки и, крѣпко сжимая связанные комли березовыхъ прутьевъ, со свистомъ взмахивая, сталъ ударять ими по обнаженному тѣлу. При каждомъ ударѣ бродяга гукалъ и встряхивался, удерживаемый насѣвшими на него надзирателями. Васильевъ, блѣдный, стоялъ, изрѣдка вскидывая глазами на то, что было передъ нимъ, и опять опуская ихъ. На желтомъ заду бродяги уже выступили пересѣкающіеся линіи кровоподтековъ, и гуканье его переходило уже въ стоны.

Но Петровъ, которому подбили глазъ въ той дракѣ, когда вели Васильева въ карцеръ, отплачивалъ свою обиду, ударяя такъ, что концы розогъ отлетали, и на желтыхъ ягодицахъ и бедрахъ бродяги стала мазаться красная кровь.

Когда бродягу пустили и онъ, дрожа нижней челюстью, обтирая полою рубахи кровь, сталъ подтягивать шнурокъ посконныхъ штановъ, старшій надзиратель взялся за халатъ Васильева.

— Снимай, — сказалъ онъ.

Васильевъ какъ-будто улыбнулся, оскаливъ из-за черной бородки свои бѣлые зубы, и все умное, энергическое лицо его исказилось. Онъ, разрывая шнурки одежды, скинулъ ее и легъ, заголивъ свои красивые, тонкіе, прямые, мускулистые ноги.

— Нѣтъ на васъ... — проговорилъ онъ начало какой-то фразы и вдругъ оборвалъ, стиснувъ зубы и готовясь къ удару.

Петровъ бросилъ отрепанные розги, взялъ изъ приготовленныхъ на окнѣ розогъ новый пукъ, и началось новое истязаніе. Съ первыхъ же ударовъ Васильевъ закричалъ.

— Охъ!.. О! — и сталъ биться такъ, что надзиратели, спустившись на колѣни, повисли на его плечахъ и покраснѣли отъ усилій.

— Тридцать, — сказалъ смотритель, когда было еще 26.

— Никакъ нѣтъ, ваше высокородіе, 26.

— Тридцать, тридцать, — морщась, дергая бородку, сказалъ смотритель.

Васильевъ не всталъ, когда его пустили.

— Ну, вставай, — сказалъ одинъ изъ надзирателей и поднялъ его.

Васильевъ поднялся, но зашатался и упалъ бы, если бы его не поддержали надзиратели. Онъ тяжело и коротко дышалъ. Блѣдные губы его тряслись, издавая странный звукъ, похожій на тотъ, которымъ забавляютъ дѣтей, играя губами.

Колѣнки его дрожали и стукались одна о другую.

— Будешь надзирателей въ морду бить, — проговорилъ Петровъ, бросая розги и стараясь подбодрить и оправдать себя, но на душѣ у него было нехорошо, и онъ, отворотивъ назадъ на волосатые руки отвороченные рукава мундира и отеревъ грязнымъ носовымъ платкомъ выступившій на лбу потъ, вышелъ изъ посѣтительской.

— Въ больницу, — сказалъ смотритель, морщась и откашливаясь, точно онъ проглотилъ что нибудь горькое и ядовитое, сѣлъ на подоконникъ и закурилъ папиросу.

«Пойти домой?» подумалъ онъ, но вспомнилъ слышанные уже третій день и все утро нынче быстрые переборы венгерскихъ танцевъ въ аранжировкѣ Листа, и на душѣ у него стало еще мрачнѣе. Въ это время ему доложили о Нехлюдовѣ. «И чего все ѣздитъ? что ему нужно», подумалъ смотритель и, тяжело вздыхая, вышелъ въ сѣни.

** № 120 (кор. № 53).

XLVII.

«Да, какъ я жалокъ и мелокъ съ своей жертвой», думалъ Нехлюдовъ, выходя изъ острога, весь поглощенный впечатлѣніемъ этого свиданья съ Масловой. Онъ почувствовалъ только теперь всю глубину той раны, которую онъ нанесъ ей. Если бы онъ не попытался загладить, искупить свой поступокъ, онъ никогда не почувствовалъ бы всей преступности его; мало того, и она бы не чувствовала всего зла, сдѣланнаго ей. Только теперь это все вышло наружу во всемъ своемъ ужасѣ. Онъ увидалъ теперь только то, что онъ сдѣлалъ съ душой этой женщины.

«Да, теперь то, хочетъ она или не хочетъ этого, я буду служить ей, какъ можетъ служить мужъ женѣ, братъ сестрѣ», думалъ онъ, выходя изъ острога и совершенно забывъ все то, что онъ видѣлъ и про что слышалъ нынче.

На самомъ выходѣ къ нему подошелъ блѣдный молодой человѣкъ въ картузѣ и плохенькомъ пальто и таинственно передалъ записку.

— Вы князь Нехлюдовъ?

— Я, а что?

— Тутъ политическая одна есть, она вотъ просила передать, — сказалъ юноша, подавая ваписку и, приподнявъ картузъ, поспѣшно ушелъ, очевидно боясь попасться.

Отойдя отъ острога, Нехлюдовъ развернулъ клочекъ свернутой сѣрой бумажки. На бумажкѣ было написано карандашомъ бойкимъ почеркомъ безъ еровъ слѣдующее: «Помня вашу симпатичную и отзывчивую личность, я обрадовалась, узнавъ, что вы посѣщаете острогъ, интересуясь одной уголовной личностью. Я желала бы быть полезной вамъ и потому совѣтовала бы вамъ перевести ее въ отдѣленіе политическихъ. Это изъяло бы ее изъ вредныхъ вліяній. Просите свиданіе со мной. Вамъ дадутъ, а я передамъ вамъ много важнаго и для вашей протеже и для нашей группы. Благодарная вамъ Вѣра Богодуховская».

«Богодуховская! Вѣра Богодуховская, — что такое — не помню; Вѣра, Вѣра Петровна, Михайловна, Евгеньевна — пробовалъ Нехлюдовъ — Ахъ, Вѣра Ефремовна!»

И, вспомнивъ Вѣру Ефремовну, Нехлюдовъ вдругъ обрадовался. На него пахнуло такой далекой молодостью и изъ этой нехорошей молодости хорошей минутой, связанной съ Вѣрой Ефремовной.

Нехлюдовъ ясно, живо вспомнилъ, какъ онъ узналъ ее. Было это вотъ какъ. Въ ту зиму его безумной роскошной военной жизни, тотчасъ послѣ кампаніи, передъ маслянницей пріѣхалъ въ Петербургъ французъ, второй секретарь посольства. Нехлюдовъ познакомился съ нимъ и полюбилъ его энергію, веселость, остроуміе и ограниченное и благовоспитанное добродушіе.

Французу хотѣлось воспользоваться самыми русскими удовольствіями, а что же могло быть болѣе русскаго, какъ медвѣжья охота? Въ эту зиму кромѣ того медвѣжья охота была въ модѣ, въ особенности потому, что одного гвардейца помялъ медвѣдь. Поѣздка была очень веселая. Ихъ было три гвардейца, одинъ студентъ и два француза. Весело было и въ желѣзной дорогѣ, въ отдѣльномъ вагонѣ, гдѣ они играли въ карты, пили, пѣли, разсказывали анекдоты и хохотали, и еще веселѣе было во время переѣздовъ съ желѣзной дороги въ глубь лѣсовъ и изъ одной деревни въ другую — переѣзды иногда въ 20—30 верстъ. Переѣзды эти совершались почти всегда ночью; днемъ охотились, а ночью въ четырехъ-пяти саняхъ, заложенныхъ крестьянскими лошадками парами — гусемъ, ѣхали 20—30 верстъ лѣсомъ. Въ каждыхъ саняхъ сидѣли по двое господъ и возница и въ заднихъ саняхъ — лакей и обкладчикъ, знаменитый медвѣжатникъ Осипъ, поджарый, легкій, безбородый мужикъ, побившій на своемъ вѣку болѣе сотни медвѣдей.

Нехлюдовъ иногда ѣхалъ съ французомъ — они болтали или дремали, иногда, что онъ тоже очень любилъ, съ Осипомъ. Осипъ перебѣгалъ отъ саней къ санямъ, по колѣно въ снѣгу, разсказывалъ про медвѣдей и деревенскую жизнь или дремалъ, и Нехлюдовъ, какъ всегда бываетъ дорогой на лошадяхъ ночью, смотрѣлъ, слушалъ, думалъ и мечталъ. Вереница саней парами въ молочной темнотѣ двигалась безъ шума, рысцой, по узкой дорогѣ, все въ хвойныхъ лѣсахъ, иногда въ высокихъ, иногда низкихъ, съ елками, сплошь задавленныхъ бѣлымъ снѣгомъ. Иногда выѣзжали на бѣлую полянку. И опять засыпанный снѣгомъ лѣсъ, опять тишина.

Нехлюдову вспомнилось теперь больше всего это счастливое чувство сознанія своего здоровья, силы и беззаботности; легкія, напруживая полушубокъ, дышатъ удивительнымъ воздухомъ, на лицо сыплется съ задѣтыхъ дугой вѣтокъ снѣгъ, тѣлу тепло, лицу свѣжо, дышется полной грудью, и на душѣ ни заботъ, ни упрековъ, ни страховъ, ни желаній, кромѣ одного страха и заботы, что спугнутъ съ берлоги медвѣдя, и одного желанія, чтобы вышелъ, вышелъ на него, какъ въ послѣдній разъ, черный, по брюхо въ снѣгу. Въ темнотѣ блеснетъ огонекъ — закуриваетъ кто нибудь. Запахъ хорошаго табака. Самъ закуришь и опять ѣдешь, вглядываясь въ снѣжную глушь лѣса, и думаешь о лосяхъ, которые тамъ ходятъ, утопая въ снѣгу, о медвѣдяхъ, лежащихъ въ дремучей лѣсной берлогѣ съ отдушиной. Перекликаешься съ товарищами. Всѣмъ весело. Всѣ ждутъ веселья. И вотъ деревня — темно. Мужики уже полегли спать, но передовые пріѣхали — ожидаютъ. На улицѣ встрѣчаютъ съ зажжеными лучинами, ярко освѣщающими несущихъ; отведена большая изба, хозяева ласково встрѣчаютъ. Всѣ кажутся веселыми, довольными. Обкладчикъ говорить, что съ вечера повѣрялъ обходъ, медвѣдь цѣлъ, выхода нѣтъ, значитъ, не трогался съ берлоги. На завтра выѣзжать рано, до свѣта. Закусываютъ, выпиваютъ. Кто лежитъ, кто сидитъ, до разсвѣта играютъ въ карты. На утро охота, обкладъ и всѣ волненія охоты. Это все вспомнилось Нехлюдову и вспомнилось, какъ послѣ счастливой охоты большая черная медвѣдица вышла на француза, какъ онъ ранилъ, а Нехлюдовъ добилъ ее. Вернулись и только хотѣли сѣсть обѣдать, какъ хозяинъ пришелъ сказать, что пришла дьяконова дочка, хочетъ видѣться съ княземъ Нехлюдовымъ. Начался хохотъ, вопросы — хорошенькая ли. Нехлюдовъ тоже былъ въ такомъ же, какъ и товарищи, неряшливомъ духѣ, но грубая шутка одного офицера подчеркнула ему недоброту ихъ отношенія къ этой какой то дочери дьякона. Онъ сдѣлалъ серьезное лицо и пошелъ къ дьяконицѣ въ хозяйскую хату.

— Вотъ, Вѣра Ефремовна, поговори съ ними, — сказала старуха хозяйка, — это самый князь. А я уйду.

Въ комнатѣ была дѣвушка въ войлочной шлялѣ, въ шубкѣ, жилистая, съ худымъ некрасивымъ лицомъ, въ которомъ были одни глаза съ поднятыми надъ ними бровями. Дѣвушка, очевидно, очень сконфузилась, но конфузъ только озлобилъ ее.

— Чѣмъ могу вамъ служить? — сказалъ Нехлюдовъ.

— Я... я... Видите ли, вы богаты, вы швыряете деньгами на пустяки, на охоту. Я знаю. А я хочу только одного, хочу быть полезной людямъ и ничего не могу, потому что ничего не знаю.

— Что же я могу сдѣлать?

— Я хотѣла на курсы, и меня не пускаютъ. Не то что не пускаютъ, они пускаютъ, но надо средства. Дайте мнѣ, и я кончу курсъ и заплачу вамъ.

Глаза были правдивые, добрые, и все выраженіе и рѣшимости и робости было такъ трогательно, что Нехлюдовъ, какъ это бывало съ нимъ, вдругъ перенесся въ ея положеніе, понялъ ее и пожалѣлъ.

— Я думаю, богатые люди бьютъ медвѣдей, мужиковъ поятъ — все это дурно. Отчего бы имъ не сдѣлать добро? Мнѣ нужно бы только 80 рублей. А не хотите, мнѣ все равно, — гнѣвно сказала она, невыгодно для себя объяснивъ упорный и серьезный взглядъ, который Нехлюдовъ устремилъ на нее.

— Напротивъ, я очень благодаренъ вамъ, что вы мнѣ дали случай... Когда она поняла, что онъ соглашается, она вдругъ покраснѣла и замолкла. — Я сейчасъ принесу, — сказалъ Нехлюдовъ.

Онъ вышелъ въ сѣни и тутъ же засталъ офицера, который подслушивалъ ихъ разговоръ. Онъ, не отвѣчая на шутки товарищей, досталъ изъ сумки деньги и понесъ ей.

— Пожалуйста, пожалуйста не благодарите. Я васъ долженъ благодарить.

Нехлюдову пріятно было теперь вспомнить все это, пріятно было вспомнить, какъ онъ чуть не поссорился съ офицеромъ, который хотѣлъ сдѣлать изъ этаго дурную шутку, какъ милый французъ, несмотря на свое легкомысліе, поддержалъ его и какъ онъ еще ближе сошелся съ нимъ, и какъ вся охота была счастливая и веселая, и какъ, возвращаясь назадъ, когда онъ укутывался въ шубу, которая вся была засыпана, такъ же какъ и шапка или лошади, шедшимъ мягкимъ снѣгомъ, ѣхали назадъ опять подъ сплетавшимися вѣтвями по нескончаемому лѣсу, изрѣдка вспоминая о радости глазастой, жилистой Вѣры Ефремовны, и какъ ему хорошо было. Черезъ четыре года онъ получилъ отъ Вѣры Ефремовны письмо безъ еровъ съ благодарностью и 100 рублями, но которые, если они ему не нужны, она просила вернуть ей на добрыя дѣла. Нехлюдовъ отослалъ ей назадъ эти 100 рублей и потомъ совсѣмъ забылъ о существованіи Вѣры Ефремовны до нынѣшняго дня.

Очевидно, Вѣра Ефремовна была революціонерка и за какія нибудь революціонные дѣла была въ тюрьмѣ.

Революціонеры и всегда возбуждали въ Нехлюдовѣ чувство непріязни и гадливости, которое усилилось особенно послѣ перваго марта. Но Вѣру Ефремовну онъ все таки рѣшилъ непремѣнно повидать и помочь ей, если можно.

* № 121 (кор. № 52).

«Вѣдь это подлость и ложь, — сказалъ онъ себѣ. — Развѣ я не вижу, что вся причина всей этой бѣдности, всѣхъ страданій та, что я считаю себя вправѣ владѣть землею? Если хочешь сдѣлать то, что требуетъ справедливость и совѣсть, то не въ наймы отдавай землю, а такъ отдай, всю отдай, откажись отъ своего незаконнаго права. Но какъ это сдѣлать? Отдать такъ, какъ я тогда это сдѣлалъ съ отцовской землей. Тогда вправду говорили о томъ, что мужики не поправились, а только больше пили».

* №122 (кор. №60).

— Нѣтъ, братъ, шалишь! Должно, пронюхалъ, что отъ царя отборка земли выходитъ, такъ дай, молъ, отпишу.

— Эхъ, не дадутъ они ему мужика поднять, убьютъ, какъ того, батюшку!

* №123 (кор. №52).

XLIV.

Къ утру только Нехлюдовъ заснулъ и потому на другой день проснулся поздно.

Въ полдень шесть выбранныхъ мужиковъ, приглашенныхъ приказчикомъ, пришли въ яблочный садъ подъ яблоки, гдѣ у приказчика былъ устроенъ столъ и лавочки.

Изъ шести пришедшихъ мужиковъ больше всѣхъ обращалъ на себя вниманіе Ермилъ Антоновъ, широкій красивый старикъ съ завитками полусѣдой бороды, какъ у Моисея Микель Анджело, и сѣдыми густыми вьющимися волосами вокругъ загорѣлаго и оголившагося коричневаго лба. На немъ былъ новый кафтанъ, большая шапка и сапоги. Это былъ когда-то богатый мужикъ-ямщикъ, гонявшій пять троекъ на почтѣ. Онъ держалъ пять надѣловъ на четыре сына. Это былъ человѣкъ не быстраго ума, но серьезный, представительный и строгій. Второй былъ маленькій, кривой, Степанъ Пелагеюшкинъ, печникъ. Это былъ когда-то пѣсенникъ, весельчакъ, шутникъ, по дому хозяинъ и человѣкъ расчетливый. Онъ былъ одѣтъ въ плохую поддевку и плохіе сапоги. Третій былъ Онисимъ Жидковъ, высокій, худой, остроносый, съ маленькой бородкой, здоровый работникъ и умный человѣкъ и грамотный. На этомъ была поддевка суконная и сапоги бураками. Четвертый, Петръ Камушкинъ, былъ тотъ самый беззубый старикъ, который на сходкѣ закричалъ рѣшительный отказъ на всѣ предложенія Нехлюдова. Этотъ старикъ былъ первымъ хозяиномъ въ деревнѣ.427 Между тѣмъ онъ не умѣлъ считать дальше двадцати. На немъ былъ черный кафтанъ и новые лапти и онучи. Пятый былъ невысокій свѣжій старикъ съ бѣлой бородой и хитрыми улыбающимися глазами. Это былъ Осипъ Наумычъ, пчеловодъ, считавшійся колдуномъ, ловкій на всякое дѣло, деспотъ, но зато и самоувѣренный и хвастливый свыше своихъ способностей. Шестой былъ Михайла Фоканычевъ, сморщенный старикъ, высокій, хромой, съ клинообразной бородкой и добродушнымъ лицомъ. Это былъ тоже пчеловодъ.428 Онъ былъ въ башмакахъ и высоко и туго умотанныхъ бѣлыхъ онучахъ.

Нехлюдовъ въ этотъ разъ не чувствовалъ никакого смущенія, потому ли, что крестьянъ было меньше, или потому, что онъ былъ занятъ не собой, a дѣломъ.

* № 124 (рук. № 63).

Съ тѣхъ поръ какъ она все высказала Нехлюдову и отвергла его, она429 постоянно колебалась между страстной любовью и такой же ненавистью къ нему. Она согласилась поступить въ больницу только потому, что онъ хотѣлъ этого, и осталась въ ней потому, что знала, что это было пріятно ему. Ей было не хорошо. А въ больницѣ даже хуже, чѣмъ было въ камерѣ. Хуже было отъ того, что, кромѣ того, что былъ тяжелый трудъ, отъ котораго она отвыкла, не было товарокъ, къ которымъ она привыкла, въ особенности же отъ того, что сидѣлки, зная, кто она была, презрительно чуждались ея; мущины же, фельдшеръ и сторожа, также презрительно, какъ тѣ, чуждались, но искали съ ней сближенія.430 Но она оставалась тутъ потому, что онъ хотѣлъ этого. Она радовалась тому, что показалась ему въ больничномъ фартукѣ.

И вмѣстѣ съ тѣмъ она ненавидѣла его. Особенно ненавидѣла тогда, когда видѣла и когда онъ повторялъ свое предложеніе. Разъ понявъ это предложеніе какъ оскорбленіе, какъ желаніе воспользоваться ею духовно, она не могла иначе смотрѣть на него.

** № 125 (кор. № 63).

Въ это самое время въ одномъ изъ казематовъ,431 въ разорванномъ на груди платьѣ, растрепанная, съ выпученными глазами женщина визжала отчаяннымъ голосомъ и билась головой то о стѣну, то о дверь. Часовой заглядывалъ въ дырку, отходилъ и продолжалъ ходить. И какъ только глазъ его показывался въ дыркѣ, визгъ усиливался.

— Не смотри, лучше убей меня, дай ножъ, дай яду. Не могу, не могу!

Послышались шаги. Дверь въ коридоръ отворилась, и вошелъ человѣкъ въ офицерскомъ мундирѣ съ двумя сторожами. Въ сосѣднихъ камерахъ появились глаза въ дыркахъ дверей, но офицеръ, проходя, защелкивалъ ихъ.

— Разбойники, мучители! — послышалось изъ одной; въ другой колотили въ дверь кулаками.

Офицеръ былъ блѣденъ. Хотя это повторялось часто, всегда это было страшно и тяжело. Какъ только дверь къ истерической женщинѣ отворили, она бросилась къ ней и хотѣла выйти.

— Пустите меня, пустите, — визжала она, одной рукой схватывая растерзанное платье на груди, другой откидывая зa ухо пряди жидкихъ волосъ съ пробивавшейся въ нихъ сѣдиною.

— Вы вѣдь знаете, что нельзя; глупости не говорите, — сказалъ офицеръ, стоя въ дверяхъ.

— Пустите или убейте! — кричала она, отталкивая его.

— Оставьте, — строго сказалъ офицеръ, но она не слушалась.

Офицеръ кивнулъ сторожамъ, и они схватили ее. Она завизжала еще громче.

— Перестаньте, хуже будетъ.

Она продолжала кричать.432

— Замолчите!

— Не замолчу. А-а-а!

Но тутъ крикъ ея вдругъ замѣнился мычаніемъ и потомъ совсѣмъ затихъ. Одинъ сторожъ схватилъ ее за руки и связалъ ихъ, другой всунулъ ей въ ротъ жгутъ полотна и завязалъ его сзади головы, чтобы она не сорвала его.

Выскакивавшими изъ орбитъ глазами она смотрѣла на433 сторожей и на офицера, все лицо ея дергалось, изъ носа ея вырывалось шумное дыханіе, плечи ея поднимались до ушей и спускались.

— Нельзя такъ скандалить, говорено было. Сама виновата, — сказалъ офицеръ и ушелъ.

Куранты тонкимъ голосомъ выводили: «Коль славенъ нашъ Господь въ Сіонѣ»,434 въ соборѣ у гробницъ царей горѣли свѣчи, и стоялъ караулъ.

** №126 (рук. №71).

— Совсѣмъ расшатаны нервы. Едва ли когда оправится. Обработали — сказалъ двоюродный братъ.

— Ничего, поправится, — сказала Колоколова, — только бы поскорѣе въ деревню къ отцу. Онъ управляющій имѣніемъ въ Псковской губерніи, — обратилась она къ Нехлюдову.

— За то что чиста, самоотверженна, за то и погибла. Будь пошла, груба, животна, — эта будетъ жить, какъ разъ придется по средѣ, — сказалъ двоюродный братъ.

Изъ двери, куда ушла Лидія, вышла мать и, объявивъ, что Лида успокоилась, прошла въ кухню, гдѣ у нея, она боялась, уже перестояло въ шкапу тѣсто для праздничнаго пирога. Вслѣдъ за нею вышла и Лидія.

— Простите меня, я взволновалась, — сказала она, встряхнувъ головой и все оправляя за ухо прядь волосъ. — Такъ вы передайте Вѣрочкѣ, — сказала она смѣясь, — вы вѣдь увидите ее?

— Надѣюсь.

— Что вотъ я вышла здорова, бодра, поправившись, — говорила она, все странно смѣясь, — отвыкла курить и поѣду въ деревню. Да я вамъ дамъ письмо. Можно? Мы злоупотребляемъ вашей добротой. — И она опять засмѣялась. — Вѣрочку, пожалуйста.... — начала было она, но въ это время въ комнату точно ворвались двѣ дѣвушки въ шляпкахъ и одинъ студентъ, и всѣ заговорили сразу, радостно смѣясь и цѣлуясь съ Лидочкой. На всѣхъ лицахъ былъ восторгъ. Нехлюдовъ поспѣшилъ проститься и вышелъ, провожаемый матерью, на чистый выходъ.

— Видите, какая всѣмъ радость, — говорила она. — У насъ праздникъ изъ праздниковъ, я и пирогъ имянинный сдѣлала. Вѣкъ будемъ васъ помнить. Благодѣтель вы нашъ, — говорила она.

«И эта слабая, добрая, ко всѣмъ благорасположенная, съ кроткими глазами и растрепанными волосами дѣвушка — государственная преступница, опасный врагъ, опасный врагъ, которую надо хватать, допрашивать, мучать, запирать въ толстостѣнные казематы крѣпости, караулить часовыми съ заряженными ружьями, для безопасности государства! — думалъ Нехлюдовъ, возвращаясь съ Васильевскаго Острова. — Какой вздоръ! И какое ужасное и жестокое недоразумѣніе».

** 127 (рук. № 72).

— Я и не сказала, — вставила Лидія, нервно теребя прядь, которая и не мѣшала ей, оглядывая тетку, двоюроднаго брата и гимназиста.

Нехлюдовъ вслѣдъ за нею перевелъ свой взглядъ на присутствующихъ. Мать, очевидно плохо понимавшая, въ чемъ было дѣло, просто радовалась на вернувшуюся дочь, двоюродный братъ и гимназистъ оба улыбались. Въ особенности гимназистъ улыбался такъ, какъ будто онъ только что совершилъ какой-нибудь подвигъ.

— Только Петровъ меня запуталъ, — сказала Лидія, краснѣя и волнуясь.

— Кто это Петровъ?

— А главный сыщикъ, жандармъ. Онъ такой хитрый, что невозможно устоять противъ него.

— Да ты не говори про это, Лидочка, — сказала мать.

— Отчего же? Я хочу разсказать. Пускай князь Вѣрѣ Ефремовнѣ разскажетъ.

Лидія уже не улыбалась, a краснѣла и все чаще теребила свою прядь.

— Да вѣдь ты всегда волнуешься, когда говоришь про это.

— Нисколько.... Оставьте, мамаша. Запуталъ онъ меня тѣмъ, что призвалъ и началъ разсказывать все, что я дѣлала лѣтомъ, и про всѣхъ моихъ знакомыхъ, и про тетю, и про того господина, который передалъ бумагу. И все вѣрно такъ, что я вижу, что онъ все знаетъ. Потомъ всталъ передъ образомъ и говоритъ: «Послушайте, барышня милая, вы боитесь меня. А я, — вотъ вамъ Богъ, — вы не вѣрите, а я вѣрю и боюсь, — самъ крестится на образъ, — что то, что вы мнѣ скажете, никому повредить не можетъ, а напротивъ: сомнѣваемся и держимъ невинныхъ... — говорила Лидія, блестя глазами и все чаще, чаще теребя волосы, — а вы скажите только, что вѣрно то, что я говорю; даже не скажите, а только не отрицайте того, что я скажу, и вы прямо освободите людей, которыхъ мы теперь напрасно мучимъ, и васъ тоже, милая барышня. Мнѣ васъ вѣдь ужасно жалко». И представьте себѣ, такъ заговорилъ меня, что я промолчала, когда онъ назвалъ тетю и ту личность.

** № 128 (рук. № 72).

— Да, это должно быть ужасно, — сказалъ Нехлюдовъ.

— Ужасно не то, — сказала тетка, задумчиво глядя передъ собой, — не то, что вы одиноки, не то, что съ вами грубо обращаются, дурно кормятъ, дурной воздухъ, вообще всякія лишенія. Если бы ихъ было втрое больше, это было бы ничего — я испытала это, но ужасенъ тотъ нравственный шокъ, который получаешь, когда попадаешь въ руки этихъ людей. Этотъ шокъ не проходитъ даромъ. Меня взяли первый разъ отъ любимаго мною мужа и ребенка, и я была беременна. — Не то было страшно, что меня разлучили со всѣми, кого я любила, и лишили свободы, но страшно было то, что я вдругъ почувствовала, что я перестала быть человѣкомъ съ людьми, а очутилась въ рукахъ существъ въ мундирахъ, вооруженныхъ, имѣющихъ подобіе человѣческаго образа, но не имѣющихъ и не могущихъ имѣть со мной никакихъ человѣческихъ отношеній. Я хочу проститься съ дочкой, мнѣ говорятъ, чтобы я шла и садилась на извощика съ жандармомъ. Я спрашиваю, куда меня везутъ, зa что, мнѣ не отвѣчаютъ и везутъ меня и приказываютъ идти туда или сюда. Когда меня ввели въ темный вонючій коридоръ, молчаливый каменный гробъ, и я услыхала запирающіяся двери, замки и удаляющіеся шаги, и воцарилась тишина, и часовой, человѣкъ, лишенный всего человѣческаго, не отвѣчая на мои отчаянныя мольбы, ходилъ съ ружьемъ и молча смотрѣлъ на меня, я почувствовала, кромѣ горя о разлукѣ съ дѣтьми, кромѣ страха зa то, что будетъ, кромѣ отчаянія отъ своего безсилія и безвыходности своего положенія, я почувствовала еще какой-то страшный нравственный ударъ, переворотившій все мое міросозерцаніе. Я перестала вѣрить въ добро людей, перестала вѣрить въ людей, перестала вѣрить въ Бога. И не оттого, что меня оторвали отъ семьи, дѣтей, — можетъ быть, кому то нужно было сдѣлать это, потому что я раздавала фабричнымъ прокламацiи; не то, что со мной сдѣлали, разувѣрило меня въ людяхъ и въ Богѣ, а то, что есть такія учрежденія, какъ жандармы, полицейскіе, которые могутъ оторвать мать отъ плачущихъ дѣтей и, не отвѣчая ей, сидѣть съ усами и въ мундирѣ и съ спокойнымъ лицомъ везти въ тюрьму, что есть тюремщики, спокойно принимающiе ее, записывающіе и отправляющіе ее въ одиночную тюрьму, и что есть эта тюрьма, почти разваливающаяся, такъ она стара и такъ нужна, и такъ много перебывало въ ней народа.

Если бы это дѣлалось все машинами, это не такъ бы дѣйствовало на людей, а то живые люди, люди, которые все знаютъ, знаютъ, какъ матери любятъ дѣтей, какъ всѣ любятъ свободу, солнце, воздухъ. Меня болѣе всего тогда сразило то, что жандармъ, покуда меня записывали, предложилъ мнѣ курить. Стало быть, онъ знаетъ, какъ любятъ люди курить, знаетъ, стало быть, и какъ любятъ матери дѣтей и дѣти мать, и всетаки онъ повелъ меня — мать — отъ моихъ дѣтей въ сырой подвалъ и заперъ подъ замокъ и пошелъ чай пить съ своей женой и своими дѣтьми. Этого нельзя перенести безнаказанно, и кто не испыталъ, тотъ не можетъ понять этого. Я съ тѣхъ [поръ] посѣдѣла и стала терористкой, а Лидочка — этотъ ребенокъ — свихнулся и не знаю, чѣмъ кончитъ. Только ужасно жалко и больно мнѣ, что я была причиной.

* № 129 (кор. № 80).

XXXVII.

Времени до отхода поѣзда еще было болѣе часа, и Нехлюдовъ пошелъ за арестантами. Когда арестанта подвезли къ участку и стали снимать съ пролетки, онъ былъ мертвъ.

Нехлюдовъ убѣдился, что онъ умеръ, не столько потому, что лицо арестанта стало синевато-блѣдное, сколько по той перемѣнѣ, которая произошла въ лицахъ городового и конвойнаго, несшихъ его. На лицахъ обоихъ была серьезность и озлобленіе.

— Бери, что ль, — сердито крикнулъ привезшій городовой, сходя съ пролетки, на вышедшихъ товарищей. — У меня, братъ, и руки и ноги зашлись.

Одинъ городовой влѣзъ на пищавшую, качавшуюся пролетку и взялъ опять мертваго подъ мышки, другой поднялъ спустившіяся безжизненно ноги, и привезшій городовой сошелъ на землю, разминая ноги. Мертваго внесли въ пріемный покой и по указанію фельдшера положили на пустую койку. Два больныхъ въ халатахъ сидѣли на койкахъ и испуганно смотрѣли на вошедшихъ. Третій въ одномъ бѣльѣ содержавшiйся тутъ же сумашедшій быстрыми шагами подошелъ къ умершему и началъ быстро, быстро говорить, подмигивая и дѣлая быстрые жесты.

— Прошу, прошу, прошу, — твердилъ онъ, — всѣмъ будетъ поровну, и ни для кого никакихъ исключеній: Государю Императору, митрополитамъ и министрамъ.

И онъ вдругъ расхохотался.

* № 130 (рук. № 92).

Часть III.

Глава I.

Прошло три мѣсяца, во время которыхъ Нехлюдовъ, слѣдуя зa ссыльными, проѣхалъ около пяти тысячъ верстъ.

До Тюмени Нехлюдовъ видѣлся съ Катюшей только три раза: въ Нижнемъ, передъ посадкой арестантовъ на пароходъ-баржу съ обтянутой рѣшеткой палубой, въ Перми на пристани и потомъ въ Екатеринбургѣ въ конторѣ тюрьмы. Остальное же время онъ совсѣмъ не видалъ ее и мучался мыслью о тѣхъ тяжелыхъ условіяхъ, въ которыхъ она была въ сообществѣ каторжныхъ женщинъ. Особенно это мучало его потому, что въ Перми Тарасъ, узнавъ о тѣхъ нападкахъ, которымъ подвергались женщины, особенно молодыя, въ общихъ семейныхъ камерахъ отъ мужчинъ и арестантовъ и конвойныхъ, пожелалъ арестоваться, чтобы защищать жену. Смутило Нехлюдова еще и то, что въ тѣ короткія свиданія, которыя онъ имѣлъ съ Катюшей въ Нижнемъ, Перми и Екатеринбургѣ, она была сдержано грустна, коротко отвѣчала на всѣ его вопросы, говорила, что ей хорошо и ничего не нужно, и только просила похлопотать о больной женщинѣ. Онъ подозрѣвалъ, что ей было очень тяжело, и она не хотѣла жаловаться ему. И въ дѣйствительности ей было очень тяжело, въ особенности отъ тѣхъ ставшихъ ей противными приставаній мущинъ, отъ которыхъ такъ унизительно, мучительно и трудно было постоянно отбиваться. Но именно про эта то она и не хотѣла говорить съ нимъ и потому была грустна и неразговорчива.

Въ Тюмени Нехлюдовъ выхлопоталъ переводъ ея въ одно отдѣленіе съ политическими, шедшими отдѣльно отъ уголовныхъ и пользовавшимися и лучшимъ помѣщеніемъ, и содержаніемъ, и обращеніемъ. И съ этого времени положеніе Масловой стало лучше. Но видѣться съ нею Нехлюдову не удавалось до самого Томска.

Только съ того времени, когда изъ Томска вмѣстѣ съ 9-ю политическими и партіей уголовныхъ Маслова была отправлена этапомъ дальше, Нехлюдовъ сталъ чаще видаться съ нею.

На этапахъ и полуэтапахъ, куда онъ пріѣзжалъ на почтовыхъ, обгоняя партію, Нехлюдовъ останавливался на постояломъ дворѣ, ожидая партіи. Когда же она приходила, онъ шелъ къ конвойному офицеру и просилъ его о разрѣшеніи посѣтить политическихъ. Если офицеръ разрѣшалъ такое посѣщеніе, то Нехлюдовъ приходилъ въ этапную тюрьму и иногда проводилъ вечера, а иногда и цѣлые дни, во время дневокъ съ кружкомъ политическихъ, съ которыми шла Маслова. Если офицеръ былъ сердитъ или неподкупенъ, что было очень рѣдко, и онъ не получалъ разрѣшенія, то онъ, расположившись въ селѣ, читалъ, писалъ письма, переписывался съ заключенными и бесѣдовалъ съ жителями, ожидая перемѣны начальника. И такъ проѣхалъ онъ 5000 верстъ впродолженіи 3-ехъ мѣсяцевъ.

Связь Нехлюдова съ Масловой за это время не только не измѣнилась, — онъ точно также считалъ себя связаннымъ съ нею и былъ готовъ жениться на ней, — но только усилилась, хотя она точно также рѣшительно отказывалась отъ этого. Нехлюдовъ испытывалъ теперь къ Масловой не то чувство, которое онъ испытывалъ, когда невиннымъ юношей игралъ съ нею въ горѣлки, и не то страстное звѣрское чувство, которое испыталъ потомъ, когда погубилъ ее; ничего теперь не было похожаго на тѣ чувства, но было чувство гораздо болѣе тихое, но зато неизмѣнное и постоянно растущее. Онъ любилъ ее теперь только для нея, желая ей435 только того, чтобы ей было хорошо и физически и, главное, нравственно, чтобы она не чувствовала болѣе мучавшаго ея стыда, чтобы она желала и любила одно хорошее. Мысль о томъ, что ей голодно, холодно, что она измучалась, что ей не даютъ спать, оскорбляютъ ее, мучала его, и онъ старался всячески матеріально помогать ей, но больше всего было ему тяжело, еще больше мучала его мысль объ внутреннемъ разладѣ самой съ собой, того самаго, вслѣдствіи котораго она прибѣгала къ вину,436 и онъ всѣми силами души желалъ ей успокоенія и, главное, того, чтобы она любила и желала истинно хорошаго. Во время переѣзда Нехлюдовъ видѣлъ, какъ осуществлялось то, чего онъ желалъ, и наблюденіе надъ этой перемѣной поддерживало все время его духовный подъемъ и доставляло ему большую, не перестающую радость, вызывая въ немъ неиспытанное имъ прежде чувство любви нетолько къ ней, но любви для любви, любви ко всѣмъ тѣмъ людямъ, съ которыми его сводила судьба, начиная отъ каторжника идіота и до конвойныхъ офицера и солдата, съ которыми приходилось имѣть дѣло; и чувство это любви не для себя, а для людей, которое онъ испыталъ, въ первый разъ увидавъ ее въ тюрьмѣ и потомъ съ новой силой, простивъ ее за ея воображаемое имъ и не существовавшее паденіе съ фельдшеромъ, все усиливалось и усиливалась въ немъ.

* № 131 (рук. № 93).

Отношенія между нею и Нехлюдовымъ по внѣшности оставались тѣже: онъ точно также считалъ себя обязаннымъ помогать ей и былъ готовъ жениться на ней; она точно также съ умиленной благодарностью принимала его помощь и точно также отказывалась отъ его жертвы. Разница была только въ томъ, что жизнь ея, казавшаяся ей прежде погубленной и конченной, была теперь полна новыми интересами и что рѣшеніе ея отказаться отъ его жертвы было уже не временнымъ порывомъ оскорбленнаго самолюбія, въ которомъ она раскаивалась, а спокойное, непоколебимое рѣшеніе, которое она теперь не могла, да и не хотѣла бы измѣнить, потому что понимала, для чего она это дѣлала. Съ его же стороны разница была въ томъ, что чувство, которое Нехлюдовъ испытывалъ теперь къ ней, не имѣло ничего общаго ни съ тѣмъ поэтическимъ увлеченіемъ, которое онъ испытывалъ, когда невиннымъ юношей игралъ съ ней въ горѣлки, ни съ тѣмъ437 звѣрскимъ чувствомъ, которое онъ испыталъ потомъ, когда погубилъ ее, ни съ тѣмъ чувствомъ самобичеванія и самолюбованія, которое онъ испытывалъ, когда послѣ суда предложилъ ей жениться на ней. Онъ любилъ ее и теперь совершенно иною, тихою, неизмѣнною, но постоянно растущею любовью, въ которой главный интересъ составляло не его, а ея благо.

* № 132 (рук. № 90).

II.

Узнавъ ближе политических, Нехлюдовъ не только освободился отъ того чувства недоброжелательства, осужденія и презрѣнія даже, которые онъ имѣлъ къ нимъ съ 1-го Марта, но увидалъ, что большинство изъ нихъ были несомнѣнно лучшіе люди своего круга. Нѣкоторые же изъ нихъ — люди исключительные, не только по большимъ способностямъ, но и по своей нравственной высотѣ, такіе, какихъ онъ не встрѣчалъ въ своемъ кругу. И онъ полюбилъ многихъ изъ нихъ.438 Кромѣ тѣхъ 9-хъ, съ которыми439 шла Маслова, Нехлюдовъ узналъ многихъ изъ нихъ въ Тюмени, гдѣ можно было видѣться съ ними, и со многими разстался какъ съ друзьями.

Сначала его отталкивала отъ нихъ общая имъ всѣмъ черта большого самомнѣнія. Не то, чтобы они каждый себѣ приписывали особенное значеніе (и это было, въ особенности въ нѣкоторыхъ, которые своимъ революціонерствомъ дѣлали себѣ общественное положеніе), но они очень преувеличивали значеніе своего дѣла и самихъ себя какъ участниковъ этого, по ихъ понятіямъ, огромной важности ихъ дѣла. Они приписывали своему дѣлу и себѣ то самое значеніе, которое, — они чувствовали по тѣмъ мѣрамъ, которыя принимались противъ нихъ, — приписывало ихъ дѣлу и имъ440 русское правительство. Если бы дѣло ихъ не было особенно важно, правительство не держало ихъ въ тюрьмахъ и не ссылало бы тысячами и не казнило бы десятками, невольно соображали они и потому были твердо увѣрены, что ихъ дѣло имѣетъ большое значеніе для судьбы всего русскаго народа. Они употребляли разныя смѣшныя наименованія своихъ обществъ и ихъ подраздѣленій: народовольцы, чернопередѣльцы, учредительный комитетъ, дезорганизаціонная группа, секція такая то и подъсекція такая-то, и были вполнѣ увѣрены, что все это были учрежденія огромной важности, тогда какъ въ дѣйствительности всѣ эти группы и секціи состояли большею частью изъ двухъ, трехъ молодыхъ людей и революціонно кокетничающихъ съ ними двухъ-трехъ дѣвицъ, имѣющихъ самое неопредѣленное представленіе о томъ, въ чемъ состояла ихъ цѣль и что имъ надо было дѣлать. Одно, что они знали всѣ и въ чемъ твердо были увѣрены, это то, что они люди очень опасные и важные, въ чемъ и подтверждало ихъ то, что ихъ безпрестанно схватывали и сажали, какъ Лидію Шустову, въ крѣпость и держали тамъ мѣсяцами въ строгомъ одиночествѣ.

Эта черта самомнѣнія сначала отталкивала Нехлюдова, но потомъ онъ увидалъ, что рядомъ съ этимъ самомнѣніемъ, которое поддерживалось жестокими мѣрами правительства и которое необходимо имъ было имѣть, чтобы быть въ состоянiи переносить тяжесть своего положенія, въ большинствѣ ихъ была искренняя потребность самоотверженія и жертвы не только благами жизни, но и самой жизнью. Желаніе жертвы вызывалось и тѣмъ высокимъ идеаломъ служенія народу, который ставился этой дѣятельности, и простымъ, знакомымъ Нехлюдову по военному времени желаніемъ опасности, риска, игры своею жизнью. Въ большинствѣ — были и исключенія — Нехлюдовъ долженъ признать это, это были самые обыкновенные люди, среди которыхъ, правда, были, какъ и вездѣ, люди ниже, но и были и много выше средняго уровня. Отличало ихъ отъ обыкновенныхъ людей то, что люди, бывшіе по нравственнымъ свойствамъ ниже средняго уровня, были особенно непріятны своею гордостью и презрѣніемъ ко всему міру людей, не раздѣляющихъ ихъ убѣжденій, люди же, стоявшіе нравственно выше средняго уровня, были особенно трогательны тѣми лишеніями и страданіями, которыя они несли, именно вслѣдствіи того, что они были лучше другихъ людей и хотѣли жить не для себя, а для другихъ.

Таковы были изъ тѣхъ людей, съ которыми на пути сошелся Нехлюдовъ, Семеновъ, Вильгельмсонъ и отчасти Набатовъ и изъ женщинъ Марья Павловна и отчасти Ранцева. Женщины же, хорошія женщины изъ этаго круга, въ противоположность той невольной распущенности, которая встрѣчалась среди этихъ людей, отрицавшихъ старыя формы брака и не установившихъ новыя, — хорошія женщины изъ этаго круга поразили Нехлюдова такими чертами полнаго, спокойнаго и твердаго цѣломудрія, которыхъ онъ до сихъ поръ не находилъ среди молодыхъ женщинъ. Женщины эти, казалось, уничтожили въ себѣ всѣ половыя свойства и были всѣ преданы только дѣлу, и не только революціонному дѣлу, но дѣлу служенія людямъ вообще, гдѣ бы ни встречалось страданіе и гдѣ бы не была возможность помочь ему. Такова была Марья Павловна, въ которой при ея женской красотѣ эта черта была особенно поразительна. Таковы были и нѣкоторыя другія, съ которыми Нехлюдовъ познакомился въ Тюмени. Такова была и Ранцева, несмотря на то, что у нея были мужъ и ребенокъ.

* № 133 (рук. № 90).

IV.

Одно, что не нравилось Нехлюдову во всѣхъ почти политическихъ и отдаляло отъ нихъ, это было ихъ отношеніе къ своимъ сотоварищамъ по заключенію уголовнымъ и вообще къ народу, къ черному рабочему народу, тому самому, для котораго политическіе приносили въ жертву свои жизни. Теоретически они считали единственной цѣлью своей жизни благо народа, практически же они большей частью мало знали народъ, отчего презирали его и особенно старательно чуждались общенія съ тѣми представителями народа, которые шли рядомъ съ ними въ видѣ уголовныхъ.

Нехлюдову это было особенно замѣтно, потому что со времени своего отъѣзда въ третьемъ классѣ, когда онъ почувствовалъ радость вступленія въ большой свѣтъ изъ того малаго, въ которомъ онъ жилъ до этого, эта жизнь въ большомъ свѣтѣ не переставая наполняла его жизнь все большимъ и большимъ интересомъ и все болѣе и болѣе открывала ему истинное устройство того міра, въ которомъ онъ жилъ.

Въ продолженіи всего пути онъ441 старался (что онъ могъ дѣлать черезъ Тараса) вникать въ жизнь уголовныхъ, насколько возможно сближаться съ ними и помогать имъ. Но чѣмъ больше онъ узнавалъ этихъ людей, тѣмъ больше онъ видѣлъ невозможность сближенія съ ними и тѣмъ болѣе ужасался на ужасную развратную жестокость, худшую гораздо, чѣмъ между зверей, которая была царствующею и обычною въ этой средѣ. Всѣ попытки его сближенія съ этими людьми (иногда конвойные допускали его на дворы этаповъ, гдѣ лѣтомъ располагались арестанты, и онъ могъ подолгу бесѣдовать съ ними), всѣ попытки сближенія кончались неудачей. На него смотрѣли какъ на кошелекъ, изъ котораго нужно выманить какъ можно больше денегъ, онъ же самъ разъ навсегда былъ причисленъ къ господамъ, отъ которыхъ нечего ждать добра, и не представлялъ никакого интереса.

Если онъ давалъ деньги, то эти деньги шли на игру, на вино, на табакъ; книги, которыя онъ давалъ (онъ закупилъ въ Казани), шли большей частью на цигарки. Нехлюдовъ видѣлъ и зналъ, что въ числѣ арестантовъ были простые, хорошіе, просто несчастные люди, но эти люди нетолько не были замѣтны, но притворно подчинялись тону, который давали всей массѣ главари-бродяги и выдающіеся своимъ знаніемъ острожной жизни, порочностью, ловкостью и отчаянностью арестанты. Какъ и во всѣхъ обществахъ, нетолько въ закрытыхъ заведеніяхъ, но и на волѣ, властвовали и управляли всѣми остальными худшіе люди. Ими были установлены правила, которымъ всѣ должны были подчиняться, они же приводили въ исполненіе эти правила, если они не исполнялись, и они же устанавливали общественное мнѣніе, которое незамѣтно, но сильнѣе всего другого вліяло на всѣхъ живших и поступавшихъ въ эту среду. Такъ что общій складъ жизни всѣхъ этихъ людей былъ ужасенъ въ нравственномъ отношенiи и долженъ былъ отталкивать, но дѣйствительное состояніе людей, жившихъ въ этой средѣ, было не безнравственное, какъ оно представлялось, а, напротивъ, очень жалкое. Хорошіе люди какъ бы принуждались тутъ быть безнравственными, и это то особенно трогало и привлекало къ нимъ Нехлюдова.

** № 134 (рук. № 92).

X (10).

Двѣ изъ женщинъ были знакомы Нехлюдову. Одна была Вѣра Ефремовна, по совѣту которой онъ устроилъ Маслову съ политическими. Другая была Марья Павловна, та самая красивая, сильная дѣвушка съ бараньими глазами, съ которой онъ говорилъ во время свиданія въ тюрьмѣ. Незнакомыя же женщины были: молоденькая, хорошенькая и кокетливая дѣвушка, дочь щеточнаго фабриканта Грабецъ, вѣрно прозванная товарищами «птичкой» и кружившая всѣмъ головы, и замужняя женщина-врачъ Ранцева, разлученная съ ребенкомъ и мужемъ-революціонеромъ, оставшимся въ Россіи.

Вѣра Ефремовна была представительница самаго распространеннаго типа революціонерокъ — женщинъ, незамѣтно для себя и бессознательно отдающихся самымъ эгоистическимъ побужденіямъ, съ свойственной женщинамъ умственной неясностью и ловкостью объясняя эти эгоистическіе поступки самыми возвышенными отвлеченными мотивами. Они поступали точно также, какъ поступаютъ многіе и многіе мущины и женщины изъ бѣднаго крестьянства или мѣщанства въ монастыри, мѣняя свое сѣрое трудовое, суровое положеніе на положеніе, обставленное большими удобствами и, главное, вмѣстѣ съ тѣмъ объясняемое самыми возвышенными стремленіями. Вѣрѣ Ефремовне предстояло въ лучшемъ случаѣ выйти замужъ за причетника и провести всю жизнь въ захолустьѣ; Грабецъ точно также предстояло стояніе за прилавкомъ и продажа щетокъ въ губернскомъ городѣ. Вмѣсто этого онѣ обѣ увидали Петербургъ, сблизились съ умными, учеными людьми; главное же — сами себя увѣрили, что они оставили семью и пошли въ Петербургъ ради любви и къ наукѣ, и къ народу, и ко всѣмъ возвышеннымъ предметамъ, о которыхъ они узнавали въ Петербургѣ. Обѣ въ сущности нисколько не интересовались ни наукой (хотя обѣ были способны къ ученію), ни еще менѣе народомъ, ни соціализмомъ и еще менѣе добродѣтелью, но обѣ свои дѣвичьи порывы и мечты, въ основѣ которыхъ лежало желаніе любви, представили и другимъ и себѣ въ видѣ желанія служенія человѣчеству. Вѣра Ефремовна получила первый толчекъ на этомъ пути отъ книгъ и журналовъ, которые привезъ сынъ священника, а Птичка — прямо отъ студента, ходившаго къ ней въ лавку. Обѣ онѣ отлично, по-женски, умѣли притворяться передъ мущинами и говорить съ ними, льстя имъ такъ, чтобы мущины вѣрили, что они заняты тѣмъ же дѣломъ, какъ и мущины, и понимали ихъ. Только съ той разницей, что мысли Птички и желанія ее образовываться и служить народу и жертвы, которыя она, молоденькая, хорошенькая птичка, принесла для этаго, казались очень трогательны, и мущины умилялись надъ ними. Тѣже мысли, слова и поступки отъ некрасивой, съ желтымъ цвѣтомъ лица и жилистой шеей, казались не особенно важны и вызывали большею частью ласковую насмѣшку надъ преданностью «отчаянной Вѣрочки». Въ глубинѣ же души имъ нужно было только установить отношеніе къ мущинамъ; Птичкѣ — плѣнить ихъ, заставить ихъ любить себя, Вѣрѣ Ефремовнѣ — самой любить тѣхъ, кого избирало ея влюбчивое сердце. И мущины вѣрили имъ, и всѣ влюблялись въ Птичку и снисходительно позволяли себя любить Вѣрѣ Ефремовнѣ. Такъ ей позволилъ себя любить Новодворовъ, когда никого другаго не было, и рѣшилъ, что такъ какъ онъ больше не любитъ ее и не честно обманывать, разорвалъ съ нею сношенія. Она же стала влюбляться въ другихъ. Птичка же съ успѣхомъ продолжала влюблять въ себя.

Совсѣмъ другія двѣ женщины были Ранцева и Марья Павловна, которая взяла подъ свое особенное покровительство Маслову. Ранцева была дочь профессора и еврейки, очень даровитая, здоровая и пріятно некрасивой умной наружности. Она съ молодыхъ лѣтъ, еще въ гимназіи, полюбила товарища своего брата Васильева, однаго изъ даровитѣйшихъ студентовъ Петербургскаго университета, ставшаго потомъ революціонеромъ. Емилія — такъ звали Ранцеву — была влюблена только два раза: одинъ разъ, когда ей было 12 лѣтъ, она влюбилась въ пріятеля своего отца, уже немолодаго ученаго, и хотѣла отравиться, когда узнала, что онъ женится. Любовь эта прошла, и 16 лѣтъ она влюбилась въ Васильева и отдалась ему тогда же вполнѣ вся всею душой. Любя его, она поняла все то, что онъ любилъ, и старалась быть тѣмъ, что онъ любилъ, и любить то, что онъ любилъ, и только то, что онъ любилъ. Онъ любилъ науку, и она стала любить науку, пошла на медицинскіе курсы. Онъ полюбилъ революцію, и она полюбила тоже. Она была умна и потому не рабски подражала ему, а проникалась его духомъ и жила, руководясь этимъ духомъ. Такъ любя его, она нетолько не мѣшала ему, желая всегда быть съ нимъ, когда онъ отдался революціи, но охотно удалилась отъ него, взяла мѣсто въ земствѣ и тамъ дѣлала свое врачебное дѣло и вмѣстѣ съ тѣмъ распространяла и словами и книгами тѣ идеи, которымъ онъ посвятилъ себя. У ней былъ одинъ ребенокъ. Больше они, какъ воинствующіе люди, не хотѣли имѣть. Этаго ребенка она сильно любила, но такъ, что всегда готова была пожертвовать не имъ, а своей близостью къ нему, радостью, которую онъ доставлялъ ей, — пожертвовать не революціи, какъ она говорила себѣ, но мужу, какъ это было въ дѣйствительности. Она не на словахъ, не потому, что такъ прокричалъ дьяконъ, когда они вѣнчались: «Жена да повинуется мужу», но потому, что она любила его не тѣломъ, но душой, любила его душу и потому радостно, свободно и незамѣтно для себя повиновалась ему. Если бы онъ не былъ тѣмъ человѣкомъ, котораго она считала добрымъ, умнымъ, которому можно безошибочно повиноваться, она бы не полюбила, а не полюбивъ, не вышла замужъ. А разъ полюбивъ и выйдя замужъ, она жила руководясь имъ, и ей это было легко и радостно. Теперь она была разлучена съ нимъ, тѣлесно разлучена съ ребенкомъ, но ей это было нетяжело, потому что она знала, что она несетъ все это для него, для того дѣла, которому онъ отдалъ свою жизнь, знала, что онъ одобряетъ ее,442 и ей было легко. Одно, что было тяжело ей, это — не знать про него. Онъ всякую минуту могъ быть взятъ и потому письма отъ него составляли для нея главный интересъ жизни. Нехлюдовъ помогалъ ей въ этомъ. Въ жизни же съ товарищами она была спокойна, добра и ровно ласкова со всѣми. Нехлюдовъ узналъ ее за время путешествія, полюбилъ, какъ сестру. Она представлялась ему идеаломъ женщины-жены; идеалъ же женщины-человѣка Нехлюдовъ, чѣмъ больше онъ узнавалъ ее, признавалъ въ другой ссыльной — въ Марьѣ Павловнѣ, въ красавицѣ съ бараньими глазами.

Марья Павловна была единственной дочерью, — были братья, — заслуженнаго и богатаго генерала и была воспитана, какъ воспитываются дѣвушки этаго круга: языки, музыка, — она играла на віолончели, — живопись, танцы, балы. Съ молоду это была своевольная, капризная дѣвчонка, измучавшая шестерыхъ смѣнившихся гувернантокъ. Главная непокорность ея состояла въ томъ, что она предпочитала кухню, конюшню, общество мальчишекъ «благороднымъ» занятіямъ. Часто она заступалась за обиженныхъ, грубо браня, но часто и сама обижала. Весь свѣтскій кругъ ея матери былъ ей противенъ, и она съ какимъ-то злорадствомъ собирала свѣдѣнія о прежней дурной и жестокой жизни своего отца. Когда ей минуло 16 лѣтъ, она вдругъ стала молиться Богу и объявила, что пойдетъ въ монастырь. Тетка свозила ее въ монастырь, но монастырь разочаровалъ ее, и вдругъ вся религіозность ея соскочила, и она стала совершенной атеисткой. Учитель физики посвятилъ ее въ революціонные интересы. Какъ только она узнала про ту несправедливость распредѣленія богатства, про страданія бѣдныхъ и, главное, про страданія людей за революціонную дѣятельность, прелесть самоотверженія и служенія угнетеннымъ, которую она испытывала урывками, бессвязно, явилась ей во всей прелести, и она страстно пожелала отдаться ей. Она просилась на курсы, ее не пустили. Она жалѣла мать и хотѣла заглушить въ себѣ это желаніе, но, разъ понявъ страданіе массъ и то, что ихъ благосостояніе, роскошь основаны на этомъ страданіи, она не могла уже жить спокойно дома. Обѣдъ съ слугами, видъ повара въ колпакѣ, уборка комнатъ горничными и, хуже всего, выѣзды, кучера на морозѣ — все это заставляло ее такъ страдать, что она не могла больше выдерживать и рѣшила бѣжать изъ дома. Такъ она и сдѣлала. Сошлась съ Бардиной, жила на фабрикѣ, потомъ была учительницей. Какъ и всегда, когда еще она ничего не сдѣлала такого, за что бы можно было казнить ее, ее взяли, посадили въ тюрьму. Тутъ она узнала всю ту жестокость, которая употреблялась противъ людей, которые, какъ она думала, также, какъ она, желали только служить людямъ, и она отдалась служенію революціи. Ее служеніе состояло преимущественно въ томъ, чтобы помогать страдающимъ, выручать ихъ, но она не отказывалась отъ общенія съ террористами, хотя не соглашалась съ ними. Она вообще мало рассуждала, а больше дѣлала. Послѣ обыска на конспиративной квартирѣ, гдѣ въ темнотѣ былъ раненъ полицейскій, и она приняла выстрѣлъ на себя, ее опять посадили и судили. Въ это послѣднее свое пребываніе въ одиночной тюрьмѣ она первый разъ внимательно прочла Евангеліе, и это чтеніе поразило ее и было для нея второй ступенью сознанія. Послѣ неясныхъ стремленій къ низшимъ и служенія имъ въ дѣтствѣ революціонное ученіе уяснило ей, чего ей было нужно: нужно было уничтожить преимущество богатства и поднять бѣдныхъ. Чтеніе Евангелія въ тюрьмѣ объяснило ей, что не только это нужно было, но что нужно было жить не для себя, а для другихъ. И съ этой поры, какъ ни узокъ былъ ея кругъ дѣятельности въ тюрьмѣ, она жила такъ. Новодворовъ со своимъ шуточнымъ отношеніемъ ко всему говорилъ, что Марья Павловна предается спорту благотворенія. И это была правда. Весь интересъ ея жизни состоялъ, какъ для охотника найти дичь, въ томъ, чтобы найти случай служенія другому. И этотъ спортъ сдѣлался привычкой, сдѣлался дѣломъ жизни. Если всякій человѣкъ можетъ жить для себя или для служенія другимъ, и всякій человѣкъ болѣе или менѣе служить и себѣ и другимъ, и есть такіе несчастные уроды, которые служатъ только себѣ, то есть и такіе, которые служатъ только другимъ, и такова была теперь Марья Павловна.

** № 135 (рук. № 95).

Марья Павловна, обратившая на себя вниманіе Нехлюдова еще въ тюрьмѣ, здѣсь, когда онъ ближе узналъ ее, еще болѣе поразила его своей нравственной высотой. Марья Павловна Щетинина была единственной дочерью заслуженнаго и богатаго генерала и воспитывалась дома такъ, какъ воспитываются дѣвушки высшаго круга: языки, музыка, живопись, танцы443 и гимназическій курсъ наукъ. Всему этому ее учили, и всему этому она съ отвращеніемъ выучилась настолько, насколько этаго отъ нея требовали, охотно же выучилась она только всякимъ физическимъ упражненіямъ: конькобѣжеству, гимнастикѣ, греблѣ и вслѣдствіи этаго развила въ себѣ большую физическую силу.

Вообще любила она все то, что ей запрещали любить: общеніе съ прислугой, съ горничными, кухарками, кучерами, крестьянскими дѣтьми. Она измучала 6 смѣнившихся гувернантокъ, немогшихъ отучить ее отъ подобныхъ вкусовъ, и предпочитала конюшню гостиной. Предпочитала она конюшню гостиной, во первыхъ, потому, что она была чрезвычайно правдива, съ дѣтства никогда не лгала, a смѣло признавалась въ томъ, что сдѣлала, а въ гостиныхъ она видѣла притворство и ложь, которыхъ не было въ кухнѣ и конюшнѣ, а во вторыхъ, потому, что съ дѣтства привыкла видѣть, что десять людей — кучера, повара, лакеи, горничныя — служатъ ихъ семьѣ, которая ничего не дѣлаетъ. Она считала, что это такъ должно быть, но изъ этихъ двухъ лагерей: однихъ — работающихъ, а другихъ ничего не дѣлающихъ, строго взыскивающихъ съ работающихъ, она нравственнымъ чутьемь чуяла преимущество работающаго лагеря и льнула къ нему. И потому всякая несправедливость по отношенію людей этаго лагеря возмущала ее и вызывала въ ней гнѣвъ, который скоро проходилъ, но который она не умѣла сдерживать. Всѣ попытки сдѣлать изъ нея барышню не удались. Одинъ разъ она поѣхала на балъ, но съ тѣхъ поръ рѣшительно отказалась и вела дикую и грубую жизнь, какъ говорили про нее гувернантки.

Такъ продолжалось до 16 лѣтъ. Въ 16 лѣтъ она лѣтомъ въ деревнѣ собрала крестьянскихъ дѣтей и стала учить ихъ грамотѣ.444 Тутъ, за этими уроками, она въ первый разъ испытала радость общенія съ крестьянскими дѣтьми, полюбила ихъ, особенно нѣкоторыхъ, и въ первый разъ узнала отъ этихъ дѣтей, напускавшихъ на нее вшей, ту страшную пучину, отдѣляющую ту безумную роскошь, въ которой она жила, отъ нищеты всего народа. Чувство ея любви къ дѣтямъ было такъ сильно и ново, что она вся отдавалась ему и заглушала въ себѣ чувство негодованія передъ той нищетой, въ которой былъ народъ. Она какъ бы нарочно, чтобы не развлекаться отъ любимаго занятія, закрывала на это глаза. Но въ это самое лѣто пріѣхавшій изъ провинціальнаго университета троюродный братъ, сынъ бѣдныхъ родителей, посвятилъ ее въ ученіе Земли и Воли,445 и та смутно чувствуемая несправедливость и жестокость того положенія, въ которомъ она была, вдругъ была сознана ею. И вся ея жизнь вдругъ перевернулась. Продолжать жить такъ, какъ она жила, стало невозможно ей. Студентъ разсказалъ ей про людей, которые жертвовали всѣмъ: и состояніемъ, и свободой, и жизнью только за то, чтобы446 дать всѣмъ тѣмъ бѣднымъ и грубымъ людямъ, которыхъ она узнала, возможность достаточной и просвѣщенной жизни.447

Разъ понявъ, что ея благосостояніе, роскошь, основаны на лишеніяхъ и страданіяхъ народа и что есть средство противодѣйствовать этому, она не могла ужъ жить спокойно дома, въ особенности въ городѣ, куда съ осени она переѣхала съ отцомъ. Обѣдъ съ слугами, видъ повара въ колпакѣ, уборка комнатъ горничными, хуже всего — выѣзды, дорогія платья, кучера на морозѣ — все это заставляло ее такъ страдать, что она не могла болѣе выдерживать, и448 послѣ бурныхъ сценъ съ отцомъ убѣжала изъ дома и уѣхала въ провинцію и вступила въ кружокъ Земли и Воли.

Ея женская красота, обращающая на себя вниманіе, очень мѣшала ей. Въ нее влюблялись и, кромѣ того, она, просто одѣваясь и ходя одна, подвергалась грубымъ нападкамъ мущинъ. Но спасало ее отъ влюбленій съ одной стороны ея449 совершенное отрицаніе всякихъ влюбленностей, на которыя она смотрѣла только съ комической точки зрѣнія, съ другой — большая физическая сила.

Тотчасъ же по вступленіи ея въ кружокъ революціонеровъ одинъ изъ выдающихся членовъ влюбился въ нее и предложилъ ей свободный бракъ. Она расхохоталась и объявила ему съ такой убѣдительностью, что онъ дуракъ, если можетъ заниматься такой ерундой, какъ она называла всегда влюбленіе, что онъ уже больше не повторялъ своей попытки, и репутація ея непромокаемости въ этомъ отношеніи настолько установилась, что знавшіе ее ужъ не обращались къ ней съ любовными предложениями. Отъ приставаній же ее спасала ее большая физическая сила, помогала ей при грубыхъ на нее нападеніяхъ тѣмъ, что рѣдкій мущина былъ сильнѣе ея. Одинъ разъ на улицѣ господинъ присталъ къ ней и, не смотря на ея строгій отпоръ, взялъ ее за талію. Она повернулась и схватила его за шиворотъ, встряхнула и такъ толкнула его нѣсколько разъ о фонарный столбъ,450 что онъ только объ одномъ просилъ, чтобы она его выпустила.

Уйдя изъ дома, она прежде всего поступила вмѣстѣ съ другой революціонеркой на суконную фабрику, но скоро онѣ обѣ ушли, не выдержавъ тяжелыхъ условій, и Марья Павловна пошла въ деревню, гдѣ учила дѣтей и взрослыхъ, но451 была арестована, но скоро выпущена по недостаточности уликъ. Руководитель партіи оставилъ ее въ городѣ, гдѣ она занималась въ тайной типографіи. Находясь во время обыска на конспиративной квартирѣ, гдѣ въ комнатѣ былъ раненъ полицейскій, она приняла выстрѣлъ на себя. Ее опять посадили, судили и присудили къ каторгѣ.

Какъ справедливо, что всякое злое дѣло, роняя человѣка въ его собственномъ мнѣніи, проторяетъ (если только онъ не раскается) дорожку къ еще болѣе злымъ дѣламъ, также справедливо и то, что всякій самоотверженный поступокъ, поднимая человѣка въ его собственномъ сознаніи, вызываетъ его, если онъ не возгордится своимъ поступкомъ, на желаніе совершенія еще болѣе добрыхъ дѣлъ. Такъ это было съ Марьей Павловной. Радостное сознаніе того, что она пожертвовала собой для общаго блага, какъ бы подчеркнуло для нея прелесть самоотверженія просто для самоотверженія. И съ этой поры, какъ ни узокъ былъ кругъ ея дѣятельности въ тюрьмѣ, на этапахъ, она пользовалась всякимъ случаемъ сдѣлать усиліе, жертву, для того чтобы сдѣлать доброе другимъ. Одинъ изъ теперешнихъ товарищей ея, Новодворовъ, шутя говорилъ, что Марья Павловна предается спорту благотворенія. И это была правда. Весь интересъ ея жизни состоялъ теперь, какъ для охотника найти дичь, въ томъ, чтобы найти случай служенія другимъ. И этотъ спортъ сдѣлался привычкой, сдѣлался дѣломъ жизни.

Всякій человѣкъ болѣе или менѣе служитъ и себѣ и другимъ. Одни большую часть своей дѣятельности направляютъ на служеніе себѣ и меньшую на служеніе другимъ, другіе, наоборотъ, меньшую употребляютъ на служеніе себѣ, а большую на служеніе другимъ. И если есть несчастные уроды, которые служатъ только себѣ, то есть и такіе исключительныя существа, которые сознательно служатъ только другимъ, и такова была теперь Марья Павловна.

* № 136 (рук. № 98).

Марья Павловна Щетинина была дѣвушка высшаго круга. Теперь на ней ничего этаго не было видно. Это можно было узнать только по разсказамъ и потому, что она хорошо говорила на двухъ языкахъ. Теперь это было всегда готовое на служеніе другимъ добродушное существо,452 не смотря на обращающую на себя вниманіе красоту лица и тѣла, совершенно равнодушное къ производимому на мущинъ своею внѣшностью впечатлѣнію. Она обувалась и одѣвалась не только просто, но бѣдно, въ особенности потому, что отдавала съ себя другимъ все, что присылалъ ей ея богатый братъ. Она была дочь богатаго генерала, мать ея умерла еще рано,453 и на 20-мъ году ушла изъ дома и отдалась революціонной дѣятельности. Недовольство своимъ привилегированнымъ положеніемъ проявлялось въ ней съ первой молодости. Еще ребенкомъ она испытывала отвращеніе къ господской жизни и безсознательно изъ двухъ лагерей: однихъ работающихъ, а другихъ ничего не дѣлающихъ и строго взыскивающихъ съ работающихъ не могла не предпочитать работающихъ и безсознательно льнула къ нимъ. Обѣдъ съ слугами, повары у плиты, уборка комнатъ горничными, хуже всего дорогія платья, кучера на морозѣ и выѣзды, на которыхъ ей было скучно, — все это заставляло ее страдать.454 Революціонное ученіе народничества, съ которымъ ее познакомилъ учитель физики, ничего не открыло ей новаго, но привело въ сознаніе то, что было въ чувствѣ. Ей вдругъ стало ясно, что все то, чего она стыдилась — своихъ грубыхъ вкусовъ, — было хорошо, а все то, чего она не могла достигнуть — спокойной роскошной жизни, — было дурно.455

Она сошлась съ курсистками и революціонерами и стала посѣщать ихъ собранія. Отецъ запретилъ ей.456 Это возмутило ее тѣмъ болѣе, что въ послѣднее время она узнала про безнравственную жизнь старика отца. Она объявила ему, что если онъ запрещаетъ ей общеніе съ тѣми людьми, которые ей дороги, она уйдетъ изъ дома. И дѣйствительно ушла и уѣхала съ товаркой въ провинцію457 въ кружокъ народниковъ и тамъ сначала поступила работницей на фабрику, а потомъ, не выдержавъ долго, переѣхала458 въ деревню, гдѣ стала учить крестьянскихъ дѣтей. Ея обращающая на себя вниманіе физическая красота много доставляла ей непріятностей.459 Въ нее очень часто влюблялись и дѣлали ей предложеніе, и всякій разъ она выражала удивленіе, что въ то время какъ было столько важнаго и интереснаго дѣла, можно было заниматься такими глупостями, какъ любовь, и [она питала] непреодолимое отвращеніе и гадливость къ тому, что скрывалось подъ этимъ чувствомъ. Такъ что близкіе ей люди знали это и уже не тревожили ее въ этомъ отношеніи, и въ знакомомъ кружкѣ это спасало ее отъ непріятности любовныхъ предложеній. Но отъ незнакомыхъ она часто подвергалась грубымъ нападкамъ, въ особенности потому, что она одѣвалась по мѣщански. Отъ этихъ людей ее спасала большая физическая сила. Одинъ разъ на улицѣ офицеръ присталъ къ ней и до тѣхъ поръ не отставалъ, пока она, разсердившись, не схватила его за воротъ пальто и такъ встряхнула и толкнула о фонарный столбъ, что онъ радъ былъ, когда она пустила его.

Попала она подъ судъ и ссылалась въ каторгу на Кару за то, что, пріѣхавъ въ городъ, остановилась на квартирѣ, гдѣ была тайная типографія. Она приняла на себя выстрѣлъ, который былъ сдѣланъ въ темнотѣ однимъ изъ революціонеровъ въ жандармовъ, дѣлавшихъ обыскъ. На вопросъ, кто стрѣлялъ, не смотря на то, что она и не видала револьвера, она сказала, что это была она, спасая этимъ знаменитаго революционера, который былъ приговоренъ только къ ссылкѣ и оттуда бѣжалъ заграницу. Какъ справедливо, что всякое злое дѣло, роняя человѣка въ его собственномъ мнѣніи, проторяетъ (если онъ только не раскается) дорожку къ еще болѣе злымъ дѣламъ, также справедливо и то, что всякій добрый самоотверженный поступокъ, поднимая человѣка въ его собственномъ сознаніи, вызываетъ его на желание совершенія еще болѣе добрыхъ и самоотверженныхъ дѣлъ. Такъ это было съ Маріей Павловной. Радостное сознаніе, что она пожертвовала собою для общаго блага, какъ бы подчеркнуло для нея прелесть самоотверженія просто для самоотверженія. Кромѣ того, дожидаясь суда, она въ тюрьмѣ, гдѣ не давали никакихъ книгъ, кромѣ Новаго Завѣта, въ первый разъ прочла тамъ нагорную проповѣдь.460 Съ этой поры, какъ не узокъ былъ кругъ ея дѣятельности въ тюрьмѣ, на этапахъ, она пользовалась всякимъ случаемъ сдѣлать усиліе, жертву, для того чтобы сдѣлать доброе другимъ.

* № 137 (рук. № 93).

Таковы были женщины, съ которыми путешествіе сблизило Маслову.

Изъ мущинъ же самымъ важнымъ лицомъ считался магистръ естественныхъ наукъ, смѣлый революціонеръ,461 сынъ купца Новодворовъ.462

Новодворовъ считался всѣми тѣми, кто его зналъ, чрезвычайно умнымъ человѣкомъ. И онъ дѣйствительно долженъ былъ быть признанъ человѣкомъ огромнаго ума, если подъ умомъ разумѣть количество усвоенныхъ чужихъ мыслей. Если же подъ умомъ разумѣть способность самобытно смотрѣть на вещи, съ новой, своей, исключительной стороны и, вѣря себѣ, дѣлать выводы изъ своего умственнаго опыта, то онъ былъ не очень уменъ. Способность ума была въ немъ скорѣе ограничена и неразвита вслѣдствіи привычки запоминать чужія мысли. Съ самыхъ первыхъ шаговъ жизни Новодворовъ, еще будучи Степашей, имѣлъ огромный успѣхъ и представлялся и родителямъ и учителямъ въ гимназіи чудомъ ума. И дѣйствительно, движимый самолюбіемъ, онъ быстро достигалъ всего того, за что брался и въ умственномъ, т. е. въ обогащеніи памяти чужими мыслями, развивался и шелъ впередъ вплоть до конца университета и до магистерскаго экзамена и диспута. Но тутъ онъ остановился въ своемъ умственномъ развитіи въ этомъ направленіи, также какъ люди останавливаются на извѣстномъ предѣлѣ въ физическомъ.463 Сначала увеличенiе идетъ очень быстро, потомъ, какъ это бываетъ съ атлетами, останавливается и, наконецъ, спускается. Новодворовъ испыталъ это въ то время, какъ онъ кончалъ магистерскiй экзаменъ.464 Дальше въ этомъ направленіи некуда было идти. Онъ зналъ все, что было написано по избранному имъ предмету. Оставалось только прочитывать то, что вновь писалось по тому же предмету. Надо было удовольствоваться ролью пятистепеннаго ученаго. Оставленiе при университетѣ и обѣщаніе кафедры удовлетворило его не на долго. Ему нужно было первенство, то самое, которое онъ имѣлъ въ гимназіи и въ университетѣ и передъ преподавателями и передъ товарищами, а этаго первенства въ профессорствѣ не только не было, но было совершенно обратное. Въ диссертаціи онъ рискнулъ высказать не чужія, а свои мысли о пангенезисѣ. Диссертація его, напечатанная въ журналѣ, была осмѣяна. И въ это время поднялась студенческая исторія, въ которой онъ, съ цѣлью полученія кафедры, примкнулъ къ противникамъ студенческаго движенія и подвергся нападеньямъ всей либеральной партіи. Тогда онъ поѣхалъ заграницу и послѣ свиданія съ главарями революціоннаго движенія вдругъ перемѣнилъ свои взгляды и вернулся революціонеромъ и скоро занялъ удовлетворявшее его самолюбіе положеніе руководителя партіи. Многіе изъ знавшихъ его удивлялись той перемѣнѣ, которая произошла въ немъ, но перемѣна эта была вполнѣ естественна. Всѣ высказываемыя имъ мысли, и прежде и теперь, были не его мысли, не были связаны съ его внутренней жизнью, а были запомнены имъ къ достиженію извѣстной цѣли. Цѣль измѣнилась, понадобились для достижения ея другія мысли, и потому очень естественно, что онъ запомнилъ эти мысли и высказывалъ ихъ, какъ онъ умѣлъ, съ большой убѣдительностью.

Прежде это были мысли о ножкахъ каракатицы и пангенезисѣ, теперь это были мысли о прибавочной стоимости и желѣзномъ законѣ. Вообще обо всемъ, о чемъ онъ говорилъ, онъ высказывался съ большою убѣжденностью, преимущественно потому, что съ большою узостью взгляда и, главное, съ сознаніемъ совершенной непогрѣшимости, которое дѣйствовало на слушателей. Онъ очень многое зналъ благодаря своей огромной памяти и потому привыкъ окончательно рѣшать всякіе научные вопросы и точно также рѣшалъ и вопросы нравственные и художественные. Поступки и художественныя произведенія, какія бы то ни было, не возбуждали въ немъ никакихъ чувствъ, помимо того, что они были ему выгодны или невыгодны. Ни про какой поступокъ, если только онъ не касался его лично и онъ не зналъ о немъ мнѣнія авторитетовъ, хорошъ онъ или дуренъ, точно также онъ не могъ сказать ни про пѣсню, ни про картину, ни про стихотвореніе — хорошо оно или дурно; но онъ считалъ своей обязанностью образованнаго человѣка высказывать о нихъ сужденіе, и онъ рѣшительно высказывалъ ихъ, соображаясь съ тѣмъ, что онъ читалъ въ признаваемыхъ имъ хорошихъ книжкахъ. Тогда уже мнѣніе его было непоколебимо. Такъ что онъ былъ совершенно непроницаемъ ни для какихъ живыхъ мыслей. Въ особенности если ему уже случалось высказать о предметѣ свое мнѣніе, это мнѣніе казалось ему священнымъ уже потому, что оно было высказано имъ.

Ко всѣмъ людямъ, мущинамъ, онъ относился какъ къ соперникамъ во всѣхъ отношеніяхъ и охотно поступилъ бы съ ними, какъ старые самцы обезьяны поступаютъ съ молодыми, если бы могъ. Онъ вырвалъ бы весь умъ, всѣ способности у другихъ людей, только бы они не мѣшали проявленiю его способностей. Нехлюдовъ былъ ему въ высшей степени противенъ, и онъ постоянно старался дѣлать ему непріятное. Хорошо же онъ относился къ людямъ только тогда, когда они служили ему, преклонялись передъ нимъ. Такъ онъ относился къ опропагандированному имъ рабочему Кондратьеву, который шелъ теперь съ нимъ въ Якутскую область.

Съ женщинами же, хотя онъ принципіально и былъ за женскій вопросъ, онъ обращался презрительно, считая ихъ всѣхь въ глубинѣ души глупыми и ничтожными, за исключеніемъ тѣхъ, въ которыхъ онъ былъ влюбленъ и пока онъ былъ влюбленъ въ нихъ. И съ тѣми, въ кого онъ былъ влюбленъ, былъ восторженно сантименталенъ.465 Къ здоровью своему онъ былъ очень заботливъ и до послѣдней степени мнителенъ, не смотря на очень сильное сложеніе и здоровье. Всякую религію онъ считалъ атавизмомъ, варварствомъ; понятіе Бога ненавидѣлъ и признавалъ истиннымъ только дарвинизмъ и законы матеріальнаго міра. На положеніе свое теперь, на пути въ каторгу, онъ смотрѣлъ то съ гордостью мученика и опаснаго врага правительства, который еще покажетъ себя, — онъ все старался бѣжать, — то чаще всего какъ на ужасную ошибку.466

Человѣкъ этотъ, съ самаго вступленія Масловой въ ихъ кружокъ, сталъ смотрѣть на нее нехорошимъ, который она очень хорошо знала, взглядомъ, но потомъ, подъ вліяніемъ серьезной защиты Ранцевой, онъ оставилъ ее и обратилъ свои чувства въ сторону Птички; Маслову же онъ дружелюбно-шуточно прозвалъ donna Catharina. Маслова уважала его, боялась и не любила.

* № 138 (рук. № 89).

Съ остальными тремя Нехлюдовъ не могъ общаться душевно, хотя отношенія между нимъ и ими были хорошія. Изъ остальныхъ трехъ самый оригинальный былъ плѣшивый бородатый Вильгельмсонъ, тотъ черный мрачный человѣкъ съ глубоко подъ лбомъ ушедшими глазами, котораго Нехлюдовъ замѣтилъ еще въ конторѣ, гдѣ онъ въ первый разъ увидалъ политическихъ. Вильгельмсонъ былъ сынъ небогатаго помѣщика. Онъ по студенческой исторіи былъ выгнанъ съ перваго курса. Рѣшилъ пойти въ народные учителя. Его арестовали за вольныя мысли, которыя онъ передавалъ ученикамъ и связи съ народниками и сослали въ дальній уѣздный городъ Архангельской губерніи. Тамъ онъ жилъ одинъ, питаясь однимъ зерномъ, и составилъ себѣ философскую теорію о необходимости матерьяльно воскресить всѣхъ умершихъ.

Вмѣстѣ съ этимъ онъ не переставая возмущался на насилія, которыя производились надъ его друзьями, и бѣжалъ, былъ пойманъ въ конспиративной квартирѣ, гдѣ былъ типографскій станокъ. Его сослали въ Якутскую область.

Нехлюдовъ не то что не полюбилъ его, но никакъ не могъ сойтись съ нимъ, въ особенности, что со всѣми добрый Вильгельмсонъ былъ особенно недоброжелателенъ и строгъ къ Нехлюдову. Въ жизни Вильгельмсонъ былъ аскетомъ. Питался однимъ хлѣбомъ и былъ дѣвственникъ. Несимпатичны же были Нехлюдову Новодворовъ и Кондрашевъ.

* № 139 (рук. № 91).

Пятый и послѣдній, Семеновъ, былъ единственный сынъ заслуженнаго генерала, помѣщика южныхъ губерній. Это былъ даровитый, прекрасно воспитанный юноша, котораго ожидала во всѣхъ отношеніяхъ блестящая карьера. Кромѣ того, что онъ прекрасно говорилъ на 3-хъ языкахъ, у него былъ задушевный баритонъ, которымъ онъ прекрасно владѣлъ, такъ что онъ былъ балованный счастливецъ. Всѣ, кто его зналъ, любили его. Еще въ университетѣ онъ попалъ въ революцiонный кружокъ и отчасти изъ самолюбія — онъ всегда выдавался среди товарищей, — отчасти изъ дружбы, главное же, изъ желанія жертвы и подвига страстно отдался дѣлу служенія задавленному народу. Деятельность его состояла въ томъ, что онъ, благодаря своей привлекательности, вербовалъ въ самыхъ разнообразныхъ кругахъ членовъ революціонной партіи, составлялъ прокламаціи, распространялъ ихъ и давалъ большія деньги на революціонное дѣло. Онъ отдалъ свое 100-тысячное состояніе, его арестовали, судили и приговорили къ ссылкѣ. Онъ бѣжалъ, ранивъ жандарма, его приговорили къ смертной казни, замѣнивъ ее бессрочной каторгой, и продержали два года въ тюрьмѣ. Въ тюрьмѣ у него сдѣлалась обычная тюремная чахотка, и теперь его, съ кавернами въ легкихъ и ночными потами, худѣющаго и кашляющаго кровью, вели на каторгу въ Кару.

Это былъ человѣкъ теперь самыхъ разнообразныхъ настроеній: то онъ бывалъ необыкновенно веселъ, нѣженъ, и добръ, то мраченъ и озлобленъ, но и въ томъ и въ другомъ состояніи онъ неизбѣжно заражалъ другихъ своимъ настроеніемъ, такъ онъ былъ искрененъ и, несмотря на свою болѣзнь, привлекателенъ и физически и нравственно.467 Нехлюдовъ нѣжно, какъ меньшаго брата, полюбилъ его.

*, ** № 140 (рук. № 92).

Другой, тоже очень уважаемый, хотя и менѣе Новодворова, политическій ссыльный былъ Анатолій Крыльцовъ.

Анатолій Крыльцовъ былъ также способенъ, какъ и Новодворовъ, но отличался отъ него одной, кажущейся незамѣтной, но рѣзко отличавшей его отъ Новодворова чертой: онъ не высоко цѣнилъ себя и потому высоко цѣнилъ другихъ и понималъ ихъ и потому постоянно росъ и совершенствовался самъ.

Анатолій Крыльцовъ былъ единственный сынъ заслуженнаго генерала, помѣщика южныхъ губерній. Отецъ его умеръ. Оставалась одна мать, даровитая женщина, страстно любившая сына. Юношу ожидала во всѣхъ отношеніяхъ блестящая карьера. Кромѣ того, что онъ былъ красивъ, прекрасно воспитанъ и любезенъ, т. е. вызывалъ любовь къ себѣ, онъ былъ необыкновенно способенъ къ умственнымъ занятіямъ. Онъ шутя кончилъ первымъ кандидатомъ математическаго факультета и, не приписывая никакого значенія ни своимъ знаніямъ, ни своему диплому, который онъ пріобрѣлъ больше для матери, поступилъ вновь на естественный факультетъ. На второмъ курсѣ естественнаго факультета онъ попалъ въ революціонный кружокъ и отчасти изъ самолюбія — онъ всегда выдавался среди товарищей, — отчасти вслѣдствіи негодованія противъ грубаго насилія правительства, отчасти изъ дружбы, главное же, изъ чувства собственнаго достоинства, желанія показать, что онъ не боится и готовъ на жертву, онъ отдался революціонной дѣятельности. Дѣятельность его состояла въ томъ, что онъ, благодаря своей привлекательности, вербовалъ въ самыхъ разнообразныхъ кругахъ членовъ революціонной партіи, покупалъ запрещенныя книги и давалъ ихъ читать и давалъ деньги на революціонное дѣло. Его арестовали и посадили въ тюрьму, гдѣ содержались политические. Это было въ самое жаркое время борьбы правительства съ революціонерами: были убиты Кропоткинъ, Мезенцевъ, были открыты подкопы, и половина Россіи была на военномъ положеніи.

Въ томъ университетскомъ городѣ, въ политическомъ отдѣленіи тюрьмы, въ которую былъ посаженъ Крыльцовъ, властвовалъ отъ природы недалекій и ненравственный Генералъ-адъютантъ, совершенно одурѣвшій отъ данной ему власти и желанія отличиться рѣшительными мѣрами.

Въ тюрьмѣ въ одно время съ Крыльцовымъ сидѣло человѣкъ 10 политическихъ. Они всѣ по обычаю тюрьмы перестукивались. Крыльцовъ скоро понялъ [1 неразобр.], разсказалъ, кто онъ, и ему разсказали его сосѣди, кто они. Въ тюрьмѣ этой, какъ и во всѣхъ этихъ ужасныхъ учрежденіяхъ, было то, что чѣмъ выше было начальство (и потому, что оно болѣе развращено, и потому, что оно не видитъ всей жестокости творимыхъ ими дѣлъ), тѣмъ оно было жесточе, и чѣмъ ниже, ближе къ самому дѣлу, тѣмъ добрѣе. Такъ было и здѣсь. Начальство требовало строгой одиночности, а сторожа допускали не только перестукиваніе, но и выпускали нѣкоторыхъ изъ содержимыхъ въ коридоръ. Они подходили къ двернымъ окошечкамъ и разговаривали, передавали новости города, пѣли иногда хоромъ. Изъ всѣхъ, сидѣвшихъ тогда въ тюрьмѣ, Крыльцовъ больше всѣхъ обратилъ вниманіе и сблизился съ знаменитымъ революціонеромъ, который бѣжалъ потомъ, и съ другимъ, очень нервнымъ человѣкомъ, котораго онъ встрѣчалъ на волѣ и который сошелъ съ ума въ этой тюрьмѣ. Ближе же къ нему сидѣвшіе три заключенные по одному дѣлу менѣе занимали его. Одинъ былъ бывшій студентъ, человѣкъ странный, говорившій всегда какими то загадочными выраженіями, потомъ Полякъ, совсѣмъ молодой человѣкъ, Лозинскій, и мальчикъ, черненькій Еврей, которому на видъ казалось лѣтъ 15, но которому и въ дѣйствительности было только 17 лѣтъ. Оба эти молодые человѣка, Лозинскій и Розовскій, такъ звали еврейчика, были такъ молоды и жалки, что сторожа пускали ихъ ходить по коридору, и они часто подходили къ двери Крыльцова и говорили съ нимъ. Крыльцовъ давалъ имъ папиросы, они разсказывали ему про то, что знали. Взяты они были за то, что передавали брошюры. Дѣло это было не важное, и за это ихъ могли только сослать, но случилось, что когда ихъ повели 3 солдата, то тотъ, бывшій студентъ, который сидѣлъ теперь съ ними, подговорилъ ихъ броситься на солдатъ, отнять ружья и бѣжать. Это не удалось, и ихъ должны были судить за покушеніе на нападеніе съ оружіемъ и приговорили двоихъ, Лозинскаго и Розовскаго, къ смертной казни. Тотъ же, бывшій студентъ, куда-то изчезъ. Какъ потомъ узнали, онъ выдалъ товарища, и его выпустили.

Вернувшись изъ суда, Лозинскій и Розовскій сами разсказали сотоварищамъ рѣшеніе суда. Товарищи успокаивали ихъ, что преступленiе такъ не важно, что ни въ какомъ случаѣ не конфирмируется рѣшеніе генералъ губернаторомъ.468 И еврейчикъ Розовскій совершенно успокоился и, какъ всегда, по вечерамъ послѣ повѣрки подходилъ по сводному коридору къ двери Крыльцова, курилъ папиросы, которыя онъ давалъ ему.469 Лозинскій же, бѣлокурый, кудрявый, съ широкимъ лбомъ и синими глазами и бѣлой крѣпкой шеей, красивый юноша, сдѣлался очень сосредоточенъ, читалъ евангеліе и прощался съ сестрой и братомъ, которые приходили къ нему. Все это разсказывалъ Крыльцову Розовскій своимъ тонкимъ голоскомъ съ еврейскимъ акцентомъ. Оба съ Крыльцовымъ осуждали Лозинскаго за его сантиментальность. Разговоры съ беззаботнымъ, веселымъ Розовскимъ и начавшійся допросъ знаменитаго революціонера, который тоже каждый день передавался Крыльцову перестукиваніемъ, такъ заняли Крыльцова, что онъ совсѣмъ забылъ думать о приговорѣ надъ двумя юношами. Вдругъ, 5 дней послѣ того, какъ Розовскаго и Лозинскаго водили на судъ, добродушный, недавно поступившій сторожъ принесъ Крыльцову купленный табакъ и чай и, отдавъ вещи и сдачу, остановился, хотѣлъ что то сказать, началъ, прокашлялся и остановился.

— Что ты? — спросилъ Крыльцовъ.

— Да полно, сказывать ли? — Онъ вздохнулъ и тряхнулъ головой.

— Объ комъ, обо мнѣ?

— Нѣтъ, объ васъ ничего, а должно ребятамъ конецъ.

— Какимъ ребятамъ?

— А полячку съ еврейчикомъ.

— Какъ? Какой конецъ?

— Плотники пришли, строятъ.

— Какіе плотники? что?

— Шафотъ устанавливаютъ тутъ на дворѣ на нашемъ. Не хотѣлъ сказывать. Только не говорите никому. Пуще всего имъ не надо сказывать, — добавилъ сторожъ дрожащимъ голосомъ и ушелъ.

Крыльцовъ слышалъ, какъ шаги его простучали подъ сводами, какъ онъ подошелъ еще въ конецъ къ окошечку сотоварища и, вѣроятно, тоже разсказывалъ.

Обыкновенно перестукивались обо всѣхъ важныхъ новостяхъ тюрьмы, но теперь ни Крыльцовъ не стучалъ, ни къ нему не стучали — это было слишкомъ страшно и потомъ почему то боялись, также какъ и сторожъ, чтобы не узнали тѣ, кого это касалось. Вѣроятно, они не знали. Чувства ужаса, злобы, безсилія и отчаянія весь вечеръ волновали Крыльцова и умѣрялись только надеждой, что этаго не будетъ, что что-нибудь случится и помѣшаетъ этому. Въ коридорахъ и въ камерахъ весь вечеръ была страшная тишина. — Только сторожъ послѣ повѣрки еще разъ подошелъ къ оконцу Крыльцова. Крыльцовъ еще издалека услыхалъ его и вскочилъ съ постели и подошелъ къ двери и шопотомъ — видно, ему надо было подѣлиться съ кѣмъ-нибудь своимъ волненіемъ — сообщилъ ему, что привезли палачей изъ Москвы и что устанавливаютъ двѣ висѣлицы.

— Мимо нихъ и пройти боюсь, — сказалъ онъ.

Крыльцовъ понялъ, что, них значитъ: Лозинскаго и Розовскаго.

— Вотъ до чего доводятъ, — сказалъ сторожъ и какъ будто икнулъ, отошелъ отъ двери на цыпочкахъ, а потомъ пошелъ во всю ногу. Только что сторожъ отошелъ, Розовскій, камера котораго была напротивъ наискоски, закричалъ своимъ тонкимъ голосомъ:

— Что онъ вамъ разсказывалъ, Крыльцовъ?

— Ничего, онъ объ табакѣ, — отвѣтилъ Крыльцовъ.

Все затихло, Крыльцовъ не спалъ всю ночь. И только что задремалъ передъ утромъ, какъ услыхалъ желѣзный звукъ отпираемой двери и шаги не одного, а многихъ людей. Это были смотритель, его помощникъ и караулъ. Они прошли къ камерѣ Лозинскаго и Розовскаго и остановились противъ нихъ. Тишина была мертвая. Вдругъ среди этой тишины раздался особенный, не похожій на его обыкновенный, голосъ помощника.

— Лозинскій, — какъ будто взвизгнулъ онъ, — вставайте. Надѣвайте чистое бѣлье, — сказалъ онъ уже проще.

И опять все затихло. Крыльцовъ, прижавшись головой къ отверстію, ловилъ всѣ звуки. Кто-то изъ караульныхъ кашлянулъ. Дверь Лозинскаго дрогнула, очевидно онъ прислонился къ ней, и послышался его странно спокойный голосъ, произносящей страшные слова:

— Развѣ казнь утверждена? — сказалъ онъ.

Крыльцовъ не слыхалъ, что ему отвѣтили. Но вслѣдъ зa этимъ загремѣлъ замокъ двери его камеры, дверь завизжала, и они, войдя въ камеру, поговорили тамъ, чего не могъ разслышать Крыльцовъ. Потомъ дверь опять отворилась, и Крыльцовъ услыхалъ знакомые элегантные спокойные шаги Лозинскаго, который вышелъ и пошелъ къ дверямъ камеръ товарищей, какъ понялъ Крыльцовъ, прощаться съ ними. Онъ пошелъ сначала въ другую отъ Крыльцова сторону. Смотритель же между тѣмъ, его помощникъ, офицеръ и сторожа — всѣ отошли отъ его камеры и остановились прямо противъ камеры Крыльцова, которая была рядомъ съ камерой Еврейчика Розовскаго. Крыльцовъ стоялъ у оконца своей камеры, видѣлъ при свѣтѣ лампы лицо смотрителя — здороваго, краснощекаго, рябого, въ обыкновенное время звѣроподобнаго человѣка. Теперь лицо это было блѣдно, нижняя губа тряслась, и онъ судорожно вертѣлъ портупею своей шашки, ожидая возвращенія Лозинскаго. Всѣ молчали, такъ что Крыльцовъ издалека услыхалъ приближающіеся теперь шаги Лозинскаго. Крыльцовъ не видалъ еще Лозинскаго, но узналъ, что онъ подходитъ, потому что всѣ стоявшіе въ коридорѣ какъ будто испуганно отступили и дали ему дорогу. Лозинскій подошелъ къ камерѣ Крыльцова и молча остановился. Подъ прекрасными, мутно смотрящими теперь глазами, было черно, и все лицо какъ будто осунулось внизъ.

— Крыльцовъ, есть у васъ папиросы? — сказалъ онъ точно не своимъ горловымъ голосомъ.

Крыльцовъ не успѣлъ достать свои папиросы, какъ помощникъ смотрителя поспѣшно досталъ портсигаръ и подалъ ему. Онъ взялъ одну, расправилъ, закурилъ, посмотрѣлъ на Крыльцова. Крыльцовъ съ ужасомъ смотрѣлъ на этаго сильнаго, полнаго жизни человѣка и не вѣрилъ тому, что было, и ничего не понималъ.

— Скверно, Крыльцовъ. И такъ жестоко и несправедливо. — Онъ нервно курилъ, быстро выпуская дымъ.

— Я вѣдь ничего не сдѣлалъ... Я... — онъ нахмурился самъ на себя и топнулъ ногой и замолчалъ.

Крыльцовъ тоже молчалъ, не зная что сказать. Въ это время по коридору почти бѣгомъ пробѣжалъ къ Лозинскому черноватенькій Розовскій съ своимъ дѣтскимъ личикомъ.

— A мнѣ вчера докторъ прописалъ грудной чай, — послышался его неестественный веселый тонкій еврейскій голосъ. — Я еще выпью. И мнѣ папироску, Крыльцовъ.

— Что за шутки! Розовскій! Идемъ, — опять тѣмъ же визгливымъ голосомъ, очевидно съ трудомъ, выговорилъ смотритель. Лозинскій отошелъ, и на мѣсто его у окна показались черные, влажно блестящіе глаза Розовскаго и его искривленное неестественной улыбкой, испуганное сѣрое лицо. Онъ ничего не сказалъ и не взялъ папиросы, а, только кивнувъ головой въ шапкѣ торчащихъ черныхъ волосъ, почти бѣгомъ, вслѣдъ за Лозинскимъ и смотрителемъ, пошелъ по коридору. Стража шла за ними. Больше Крыльцовъ ничего не видѣлъ и не слышалъ. Въ коридорѣ была гробовая тишина, а у него въ ушахъ все только звучалъ молодой звонкій голосъ Розовскаго: «еще выпью грудного чаю» и звукъ его шаговъ, мальчика, бѣжавшаго по коридору. Теперь ихъ вѣшали. Утромъ пришелъ сторожъ и разсказалъ прерывающимся голосомъ, какъ все свершилось. Лозинскій, красавецъ Лозинскій не противился, а только крестился всей ладонью и только послѣднюю минуту сталъ биться. Розовскій же не давался, визжалъ, плакалъ, все платье на немъ оборвали, таща его къ висѣлицѣ, а уже когда повисъ, только три раза вздернулъ плечами. Сторожъ представилъ, какъ онъ вздернулъ плечами, и махнулъ рукой.

Когда Крыльцова увидѣлъ послѣ этаго его товарищъ, онъ удивился, что въ густыхъ и мягкихъ вьющихся волосахъ его было много сѣдыхъ. Сторожъ же тотъ, который объявлялъ Крыльцову о томъ, что дѣлалось, и видѣлъ, какъ вѣшали, былъ смѣненъ и, какъ потомъ узналъ Крыльцовъ, вечеромъ того дня убѣжалъ въ поле и тамъ былъ взятъ мужиками и приведенъ въ городъ сумашедшимъ.

Когда Крыльцова выпустили, онъ тотчасъ же поѣхалъ470 въ Петербургъ и примкнулъ къ дезорганизаціонной группѣ, имѣвшей цѣлью уничтоженіе существующаго правительства. Для того чтобы уничтожить его, было только два средства: завладѣть войсками и терроризировать правительство такъ, чтобы оно само отказалось отъ власти и призвало народъ. Крыльцовъ принялъ участіе въ той и въ другой дѣятельности. Его опять арестовали, судили и приговорили къ смертной казни, замѣнивъ ее безсрочной каторгой, и продержали два года въ тюрьмѣ. Въ тюрьмѣ у него сдѣлалась обычная тюремная чахотка, и теперь его, съ кавернами въ легкихъ и ночнымъ потомъ, худѣющаго и кашляющаго кровью, вели на каторгу въ Кару.

Тогда какъ Новодворовъ хотя въ душѣ и раскаивался часто въ томъ, что онъ сдѣлалъ, онъ на словахъ постоянно выражалъ вѣру въ важность революціоннаго дѣла, надежду на то, какъ то, что сдѣлано имъ, принесетъ плоды, какъ онъ вновь вернется и какъ станетъ теперь дѣйствовать, составлялъ руководство для оставшихся о томъ, какъ они должны вестись, давая чувствовать свое значеніе въ этомъ дѣлѣ.

Крыльцовъ, напротивъ, никогда ни на минуту не сомнѣвался въ томъ, что дѣла революціи проиграны, признавалъ себя побѣжденымъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ зналъ, что онъ не могъ поступать иначе, какъ такъ, какъ онъ поступалъ, не раскаивался и жалѣлъ не о томъ, что онъ побѣжденъ, а просто о томъ, что кончалась его личная здѣсь жизнь, которую онъ любилъ; любилъ же онъ жизнь въ особенности потому, что онъ любилъ всѣхъ людей, видѣлъ въ нихъ не соперниковъ, а или помощниковъ или сотоварищей несчастья и471 былъ любимъ именно за то, что онъ былъ всѣмъ товарищъ и помощникъ. Къ женщинамъ онъ относился особенно осторожно, потому что боялся своей чувственности, которую онъ не любилъ и съ которой постоянно боролся, и женщины чувствовали въ немъ и страсть и сдержанность и любили его за это. Теперь, на пути, онъ не переставая боролся съ дурнымъ чувствомъ къ Масловой. Въ борьбѣ этой поддерживала его Марья Павловна, съ которой онъ былъ братски друженъ и мнѣніемъ которой онъ особенно дорожилъ. Но кромѣ всѣхъ этихъ внѣшнихъ интересовъ, у Крыльцова былъ еще одинъ внутренній, задушевный интересъ: это былъ вопросъ, кончена ли его жизнь или нѣтъ. Его такъ занималъ и мучалъ вопросъ о томъ, кончена ли жизнь, правда ли, что у него неизлѣчимая чахотка, при которой ему остается, въ тѣхъ условіяхъ, въ которыхъ онъ жилъ, жизни два, три мѣсяца, или это неправда. Вопросъ этотъ такъ занималъ его — онъ рѣшалъ его по нѣскольку разъ на дню различно, — что онъ никогда не думалъ о томъ, чего онъ такъ страшно боялся, — о смерти: о томъ, что это такое та смерть, къ которой онъ шелъ быстрыми шагами. Это колеблющееся въ немъ пламя жизни придавало еще большую прелесть его и такъ отъ природы любезной (привлекательной) и физически и нравственно натурѣ.

* № 141 (рук. № 92).

Набатовъ обратилъ на себя вниманіе необыкновенными способностями въ сельской школѣ. Учитель устроилъ ему помѣщеніе въ гимназію. Въ гимназіи, давая уроки съ 5 класса, онъ блестяще кончилъ курсъ съ золотой медалью. Еще въ 7-мъ классѣ онъ рѣшилъ не идти въ университетъ, а идти въ народъ, изъ котораго онъ вышелъ, чтобы просвѣщать своихъ крестьянскихъ братьевъ. Онъ такъ и сдѣлалъ, поступивъ писаремъ въ село. Въ селѣ, кромѣ исполненія своихъ обязанностей, онъ читалъ крестьянамъ «Сказку о трехъ братьяхъ», «Хитрую механику», объяснялъ имъ обманъ, въ которомъ ихъ держатъ, и старался уговорить ихъ устроить комуну. Его арестовали, продержали въ тюрьмѣ 8 мѣсяцевъ и, не найдя уликъ, выпустили.472 Освободившись отъ тюрьмы, онъ тотчасъ же пошелъ въ другую деревню и, устроившись тамъ учителемъ, дѣлалъ тоже самое. Его опять взяли и опять продержали годъ. Благодаря ловкости и сдержанности при допросахъ и внушающей довѣріе прямотѣ и добродушiю, которыми онъ дѣйствовалъ на своихъ судей, его опять выпустили, и онъ, оставивъ въ тюрьмѣ революціонныя связи, опять пошелъ въ народъ, устроилъ общинную слесарню и поттребительное товарищество. Его опять взяли и въ этотъ разъ,473 продержавъ 7 мѣсяцевъ, приговорили къ ссылкѣ, такъ что онъ провелъ половину взрослой жизни въ тюрьмѣ.

* № 142 (рук. № 92).

Другой человѣкъ изъ народа, Маркеллъ Кондратьевъ, былъ человѣкъ иного склада. Это былъ человѣкъ, родившійся въ каморкѣ на фабрикѣ. Въ фабричной школѣ онъ выказалъ большія способности и былъ первымъ ученикомъ. По праздникамъ онъ бѣгалъ съ ребятами въ садъ фабриканта за яблоками, на Рождество ходилъ на елку, устроенную женой фабриканта, гдѣ ему съ ребятами дарили копѣечные гостинцы, и съ 12 лѣтъ, глядя на жизнь директоровъ и служащихъ, почувствовалъ всю несправедливость положенія рабочаго.

Идеалы соціалистическіе представлялись ему въ очень смутной формѣ, въ родѣ того, какъ представляется царство небесное вѣрующимъ. То, что, по его мнѣнію, нужно было дѣлать для достижения этого идеала, было также ясно, какъ и то, что, по мнѣнію вѣрующаго, нужно дѣлать для достиженія царства Божьяго. Нужно было разрушать все существующее, въ особенности капиталистическiя учрежденiя, въ которыхъ ему представлялось все зло. Точно также онъ относился и къ религіи. Понявъ съ помощью революціонерки нелѣпость той вѣры, въ которую онъ вѣрилъ, и съ усиліемъ и сначала страхомъ, а потомъ съ восторгомъ освободившись отъ нея, онъ удовлетворился радостью разрушенія, — не уставалъ, когда случалось, смѣяться надъ попами и осуждать ихъ, но изъ за этихъ развалинъ разрушенія и не видѣлъ необходимости воздвиженія чего нибудь новаго на мѣсто разрушеннаго. Онъ и не замѣтилъ, какъ его прежнія убѣжденія, принятыя на вѣру, замѣнились новыми соціалистически-революціонными убѣжденіями, точно также, какъ и тѣ, принятыми только на вѣру. Разница съ прежними была та, что эти были разумнѣе прежнихъ, и еще та, что тѣ не вызывали недобрыхъ чувствъ, а эти вызывали ихъ. Какъ въ соціальномъ, такъ и въ религіозномъ отношеніи имъ руководили теперь чувства474 только негодованія, зависти, потребности475 возмездія за все вынесенное зло его предками, имъ самимъ и безчисленными товарищами въ Россіи и за границей.

* № 143 (рук. № 92).

Всѣ эти люди пережили такъ много тяжелаго, и такъ страшно было ихъ будущее, что они боялись вспоминать о прошедшемъ, о томъ, что привело ихъ въ это положеніе, и также боялись думать о томъ, что въ будущемъ ожидаетъ ихъ. Всѣ постоянно находились въ приподнятомъ, возбужденномъ состояніи, въ родѣ того, въ которомъ находятся люди на войнѣ, гдѣ не говорятъ ни о томъ, изъ за чего ведется война и зачѣмъ приняли участіе въ ней, ни о предстоящемъ сраженіи и объ ожидающихъ ранахъ и смертяхъ. Такъ было и здѣсъ. Для того чтобы быть въ состоянiи переносить мужественно настоящее положеніе, надо было не думать о немъ, развлекаться. И такъ они и дѣлали. Они развлекались и веселились разговоромъ, и влюбленіемъ, и даже картами. Послѣ чаю Новодворовъ и птичка подсѣли къ Семенову и, доставъ карты, бумагу и карандашъ, устроили преферансъ. Выигрывать нечего было, потому что всѣ они жили общиной всѣ ихъ деньги были вмѣстѣ, но они почти каждый вечеръ играли на деньги и очень горячились, выигрывая и проигрывая. Нынче они тоже собрались играть. Кондратьевъ по обыкновению досталъ книгу Капиталъ Маркса и собрался читать у лампы. Но ни тѣмъ не удалось играть, ни Кондратьеву читать. Завязался разговоръ, не утихавшій до полуночи. Ранцева шила, накладывала заплату на куртку Набатова, слушая разговоръ. Вѣра Ефремовна перемывала посуду, Марья Павловна укладывала спать Федьку, который не переставая болталъ. Сначала разсказывалъ Нехлюдовъ про политическія новости, которыя онъ прочелъ въ газетѣ въ волостномъ правленіи. Потомъ всѣхъ занялъ Федька, который, напившись чаю, потребовалъ молиться Богу, при чемъ Ранцева разсказала, какъ ея маленькій сынъ, котораго нянька научила молиться Богу, подходилъ къ образу и стучалъ его, спрашивая: «Богъ! вы слышите?» Всѣ весело смѣялись.

* № 144 (рук. № 92).

Новодворовъ былъ женатъ церковнымъ бракомъ дѣйствительно на Вѣрѣ Ефремовнѣ. Они сошлись, когда оба были въ ссылкѣ. Родился одинъ ребенокъ, умеръ, и послѣ этого Новодворовъ объявилъ ей, что онъ болѣе не любитъ ее и призналъ и себя и ее вполнѣ свободными. Теперь Новодворовъ былъ, очевидно, влюбленъ въ Богомилову и предлагалъ ей бракъ, и она, ссылаемая только на поселеніе, колебалась — идти или не идти за нимъ, тѣмъ болѣе что она не любила его, а только была польщена его любовью. Она кокетничала.

* № 145 (рук. № 92).

Большинство тѣхъ ссыльныхъ въ Якутскую область и на каторгу людей, которыхъ узналъ Нехлюдовъ, начинали съ того, что, руководимые самыми естественными желаніями хорошихъ молодыхъ людей въ одно и тоже время дѣлать самое лучшее и полезное дѣло и вмѣстѣ съ тѣмъ отличиться, стали заниматься общими вопросами не своей [жизни], а народнаго блага. Сначала они учились, доставали книги, переписывали, читали ихъ и сообщали другимъ свои мысли и знанія. Въ началѣ своей дѣятельности большинство этихъ людей и не думало о революціи. Но правительство, подозрѣвая революціонныя стремления, схватывало ихъ, запирало, истязало и, главное, мѣшало дѣлать начатое и признаваемое несомнѣнно хорошимъ дѣло, и люди эти невольно были приводимы къ желанію избавиться отъ того, что мѣшало имъ. Средство избавиться была революція, и ихъ дѣятельность, чисто умственная, переходила въ практическую, и начиналась война съ правительствомъ.

* № 146 (рук. № 91).

— А помнишь татарина? Ружьемъ стрѣлялъ, плечамъ цѣловалъ, реформа кончалъ, — сказалъ Крыльцовъ, и Набатовъ съ своей необыкновенной памятью пересказалъ весь веселый разсказъ Щедрина о путешествіи персидскаго шаха.

Его перебивали, смѣялись и забыли карты. Всѣ стянулись около лампы на нарахъ. Симонсонъ между тѣмъ подошелъ къ Нехлюдову и, прямо глядя ему въ глаза своимъ дѣтски невиннымъ взглядомъ, сказалъ:

— Пойдемте сюда. Мнѣ поговорить надо съ вами.

Онъ подошелъ къ окну и сѣлъ на нары, заплетя ногу за ногу. Нехлюдовъ сѣлъ рядомъ съ нимъ, тотчасъ же догадавшись, о чемъ онъ хочетъ говорить съ нимъ.

— Я смотрю на васъ, — сказалъ онъ, — вродѣ какъ на опекуна Екатерины Михайловны. Вы, по крайней мѣрѣ, взяли на себя заботу о ней и связаны съ ней, какъ она мнѣ говорила, вашимъ прошедшимъ, и...

Онъ остановился и обратился къ Катюшѣ, сидѣвшей подлѣ дѣвочки и похлопывавшей ее рукой, какъ усыпляютъ дѣтей.

— Екатерина Михайловна, — сказалъ онъ ей, — могу я все сказать Дмитрію Ивановичу?

— Да, разумѣется, можете, — сказала она, краснѣя и тяжело вздыхая.

— Такъ считая васъ связаннымъ съ нею и вашимъ общимъ прошедшимъ и вашими обѣщаніями, я считаю себя обязаннымъ объявить вамъ наше съ ней рѣшеніе и просить вашего согласія.

— То есть, что же? — спросилъ Нехлюдовъ, хотя ужъ зналъ что.

— То, что я въ первый разъ въ жизни люблю женщину, хочу соединить свою судьбу съ нею, и эта женщина — Екатерина Михайловна. Я спрашивалъ ее, хочетъ ли, можетъ ли она соединить свою судьбу съ моею, быть моей женой. Она сказала — да. Но подъ условіемъ вашего согласія. И вотъ я прошу его.

— Я не имѣю на это права, — сказалъ Нехлюдовъ. — Не то чтобы я не хотѣлъ, я предложилъ Катюшѣ загладить свою вину и вотъ и продолжаю быть готовымъ на бракъ.

— Но она рѣшительно не хочетъ этаго. Мотивовъ ея я не знаю — догадываюсь и высоко цѣню. Но все-таки рѣшеніе ея неизмѣнно. Подойди къ намъ.

Катюша встала и подошла къ нимъ. Она стояла посереди наръ и смотрѣла то на того, то на другаго. Она очень перемѣнилась, похудѣла, прежняя припухлость и бѣлизна лица совсѣмъ изчезла. Она загорѣла, какъ бы постарѣла и имѣла видъ немолодой женщины.

** № 147 (кор. № 115).

— Ну, однако надо мнѣ съ вами поговорить, — сказала Марья Павловна, обращаясь къ Нехлюдову. И Марья Павловна встрѣтилась взглядомъ съ густо покраснѣвшей Катюшей. — Пойдемте сюда.

Марья Павловна пошла впередъ, въ дверь сосѣдней каморки — женской.

— У насъ событіе, — сказала она, какъ всегда, по дѣтски наивно усаживаясь движкомъ глубже на нарахъ и откидывая съ глазъ волоса своей красивой тонкой рукой. — Вы догадываетесь?

— Можетъ быть, что догадываюсь. О Симонсонѣ?

— Да, — улыбаясь сказала Марья Павловна. — Видите ли, отъ васъ зависитъ.

— Отчего отъ меня?

— Отъ того, что ея рѣшеніе отказаться отъ васъ окончательно и безповоротно. И не надо говорить ей про это. Какъ только скажешь ей про это, она плачетъ.

— Да, — нахмурившись сказалъ Нехлюдовъ. — Но любитъ ли она его?

— Она? Не знаю. Думаю, что да, что она польщена его любовью. И главное, что она, принявъ его предложеніе, сжигаетъ свои корабли съ вами.

— Такъ что жъ я? — спросилъ Нехлюдовъ.

— А вы просто какъ человѣкъ ей близкій. Онъ хочетъ, чтобы вы выразили свое согласіе.

— Какъ это все странно!

— Да и мнѣ жалко Владиміра, — говорила Марья Павловна, — Онъ былъ такъ свободенъ. И теперь эта страсть, какая то странная, нелѣпая, такъ захватила его, что онъ не можетъ побѣдить ее. Я ужъ пробовала говорить, но это безполезно. Онъ...

Въ это время Симонсонъ вошелъ въ дверь и подошелъ къ Нехлюдову и, прямо глядя ему въ глаза своимъ дѣтски-невиннымъ взглядомъ, сказалъ:

— Какъ я знаю, вы связаны съ ней.476 — Онъ остановился и477 какъ бы задумался. — Такъ считая васъ связаннымъ съ нею и вашимъ общимъ прошедшимъ и вашимъ обѣщаніемъ, я считаю себя обязаннымъ объявить вамъ мое отношеніе къ ней.

— То есть, что же? — спросилъ Нехлюдовъ, невольно любуясь той простотой, правдивостью и чистотой, которая выражалась и въ лицѣ и въ словахъ Симонсона.

— То, что я люблю Катерину Михайловну.

— Я пойду позову ее, — сказала Марья Павловна и, вставъ, ушла въ дверь.

— Я спросилъ ее, хочетъ ли она соединить свою судьбу съ моей, быть моей женой, — продолжалъ Симонсонъ, — она сказала — да, но478 я знаю, что ей важно ваше согласіе.

— Какое же я имѣю право соглашаться и не соглашаться? — сказалъ Нехлюдовъ.479

— Ей это нужно, — сказалъ Симонсонъ. — Да вотъ и она. Катюша вошла и остановилась передъ ними съ взволнованнымъ и рѣшительнымъ лицомъ. Сдерживая дыханіе, она смотрѣла своими блестящими черными глазами то на того, то на другаго. Видно было, что для нея наступила рѣшительная минута. И она чувствовала это.480 Выраженіе лица ея было спокойное, твердое и серьезное. Только черные глаза особенно блестѣли.

— Я не знаю, почему нужно мое согласіе, — сказалъ Нехлюдовъ.

— Нужно, — прошептала она.

И Нехлюдовъ увидѣлъ на лицѣ ея прежнее при встрѣчахъ съ нимъ выраженіе какъ бы недовольства или враждебности къ нему, и это выраженіе огорчило Нехлюдова. «Неужели она все не можетъ простить?» думалъ онъ. А между тѣмъ она не только уже давно простила его, но любила его теперь лучше, чѣмъ когда нибудь любила прежде. И теперь уже не безсознательно, но сознательно отказывалась отъ него, для его же счастья.481

— Рѣшайте сами, — сказалъ Нехлюдовъ.482

— Что мнѣ рѣшать?—сказала она, вся покраснѣвъ и483 опустивъ голову.

— Что же...484 Какая я жена. Развѣ каторжная можетъ быть женою? Зачѣмъ же мнѣ погубить Владиміра Ивановича?

— Это мое дѣло, — хмурясь сказалъ Симонсонъ. — Да и потомъ четыре года не вѣчность. Я буду ждать.

Она подняла голову и какъ бы удивленно и благодарно взглянула на Симонсона.

— Лучше оставьте меня, — сказала она и тихо заплакала.

Нехлюдовъ485 молча сидѣлъ противъ нея дожидаясь.

— Да, но если бы вышло помилованіе? — сказалъ онъ, когда замѣтилъ, что она успокоилась.

— Ну, тогда другое дѣло! — сказала она.

— Мнѣ, напротивъ, чѣмъ тяжелѣе ваше положеніе, тѣмъ болѣе нужна вамъ можетъ быть моя любовь, — сказалъ Симонсонъ.

Она взглянула на него и улыбнулась, какъ бы удивляясь этой его любви.

— Такъ рѣшено? — сказалъ Нехлюдовъ, и странное чувство и радости за ея хорошее будущее и за свое освобожденіе и вмѣстѣ съ тѣмъ обиды и ревности особенно къ высоко, выше себя цѣнимому имъ Симонсону, кольнуло его. — Что же, это очень хорошо, — сказалъ онъ. — Только вы, пожалуйста, дайте мнѣ возможность еще быть полезнымъ вамъ.

— Намъ, — она сказала «намъ» и странно, какъ бы испытующе, взглянула на Нехлюдова, — ничего не нужно. А я вамъ уже и такъ всѣмъ обязана. Если бы не вы.... — она хотѣла сказать что то и остановилась.

— Наши счеты Богъ сведетъ, — сказалъ Нехлюдовъ. — Ну, и будетъ говорить... — прибавилъ онъ и замолчалъ. У него навернулись слезы.

Симонсонъ подошелъ къ Нехлюдову и пожалъ ему руку. Потомъ подумалъ и, слабо улыбаясь, потянулся къ нему и поцѣловалъ его и вышелъ.

Нехлюдовъ остался одинъ съ Катюшей.

— Скажите, — сказалъ онъ, — вы искренно любите его?

Она помолчала.

— Я вѣдь не знала никогда такихъ людей. Это совсѣмъ особенные люди. И Владиміръ Ивановичъ совсѣмъ особенный. И онъ такой чудесный.

Нехлюдовъ ничего не сказалъ и невольно тяжело вздохнулъ.

— Нѣтъ, вы меня простите, если я не такъ поступаю, какъ вы желали, — сказала она.

— Нѣтъ, все хорошо, все хорошо, — сказалъ Нехлюдовъ, чувствуя себя умиленнымъ до слезъ. — Только бы вышло помилованіе, — прибавилъ онъ и вышелъ съ ней вмѣстѣ въ большую камеру.

* № 148 (рук. № 128).

Марья Павловна тотчасъ же встала и подошла къ Нехлюдову.

— Пойдемте въ ту камеру, мнѣ поговорить съ вами надо. Нехлюдовъ пошелъ за нею сначала въ коридоръ, а потомъ въ сосѣднюю женскую камеру.

— У насъ событіе, — сказала Марья Павловна, по дѣтски, наивно усаживаясь глубоко на нарахъ и откидывая съ глазъ волоса своей красивой тонкой рукой. — Вы догадываетесь?

— Можетъ быть, что догадываюсь. О Катюшѣ?

— Да, — грустно сказала Марья Павловна. — Видите ли, съ нашимъ Владимиромъ случилось что то необыкновенное и очень печальное. Вы, можетъ быть, замѣтили, онъ, такой свободный, сильный человѣкъ, совершенно ошалѣлъ, — Марья Павловна съ недоумѣніемъ и презрѣніемъ пожала своими сильными, казавшимися еще шире плечами въ бѣлой кофтѣ, — влюбился въ Катю самымъ глупымъ мальчишескимъ влюбленьемъ.

486 — Какъ странно, — сказалъ Нехлюдовъ,487 вспоминая все то, что онъ замѣтилъ.

— Владиміръ, прежде чѣмъ сказать ей, хочетъ говорить съ вами.

— Что же со мной говорить? Я не свободенъ, а она совершенно свободна, — сказалъ Нехлюдовъ...488

— Да, но видите ли. Я понимаю ее. Она не хочетъ вашего великодушія.489 Видите ли, это простая душа, много перенесшая, но она такъ тонко чувствуетъ. Когда я спрашивала ее про васъ, она мнѣ сказала, что скорѣе повѣсится, чѣмъ согласится навязать себя вамъ. И я знаю. что это рѣшеніе ея безповоротно.

— Ну, такъ объ чемъ же говорить со мной, — сказалъ Нехлюдовъ.

— Онъ хочетъ, чтобы вы выразили свое согласіе.

— Какое же я имѣю право соглашаться или не соглашаться? Вопросъ, мнѣ кажется, въ томъ, любитъ ли она его.

— Ну, въ этомъ я не компетентна, — улыбаясь своей милой улыбкой, сказала Марья Павловна. — Его нельзя не любить. Онъ такой хорошій человѣкъ. Но любитъ ли она его такъ, чтобы жениться, какъ онъ этого хочетъ, этого я не знаю.

Въ это время Симонсонъ съ опущенной лохматой головой вошелъ въ камеру и подошелъ къ Нехлюдову и, прямо глядя въ глаза своимъ дѣтски невиннымъ взглядомъ, сказалъ:

— Вы говорите обо мнѣ и о ней? Да? — Онъ остановился и какъ бы задумался. — Я считаю васъ связаннымъ съ нею и вашимъ общимъ прошедшимъ и вашимъ обѣщаніемъ и потому считаю себя обязаннымъ объявить вамъ мое отношеніе къ ней.

— То есть что же? — Спросилъ Нехлюдовъ, невольно любуясь той простотой и правдивостью, съ которой Симонсонъ говорилъ съ нимъ.

— То, что я люблю Катерину Михайловну.

— Я пойду позову ее, — сказала Марья Павловна и, вставъ, ушла въ дверь.

— И рѣшилъ просить ее соединить свою судьбу съ моей, быть моей женой, — продолжалъ Симонсонъ.

— Что жъ я могу? — сказалъ Нехлюдовъ.

— Я хотѣлъ, прежде хотѣлъ знать ваше рѣшеніе, — продолжалъ Симонсонъ.

— Мое рѣшеніе неизмѣнно, — сказалъ Нехлюдовъ. — Я думалъ, что моя женитьба съ ней можетъ облегчить ея положеніе, но ни въ какомъ случаѣ не должна стѣснять ее.

— Хорошо, я такъ и скажу ей, — сказалъ Симонсонъ и вышелъ.

Черезъ пять минутъ онъ вернулся вмѣстѣ съ Катюшей. Она вошла быстрымъ шагомъ и остановилась близко передъ Нехлюдовымъ. Выраженіе лица ея было тревожное, серьезное. Сдерживая дыханіе, она смотрѣла то на того, то на другаго своими блестящими и косящими черными глазами.

— Я сказалъ ей, — сказалъ Симонсонъ.

— Ну и что жъ? Какъ же вы рѣшаете? — сказалъ Нехлюдовъ.

— Что мнѣ рѣшать? — сказала она, краснѣя и избѣгая его взгляда, — что же, какая я жена? Развѣ каторжная можетъ быть женою? Зачѣмъ мнѣ погубить Владиміра Ивановича?

— Это мое дѣло, — хмурясь сказалъ Симонсонъ. — Да и потомъ четыре года не вѣчность. Я буду ждать.

Она подняла голову и какъ бы удивленно и благодарно взглянула на Симонсона.

— Да, но если бы вышло помилованіе? — сказалъ Нехлюдовъ.

— Да вѣдь этаго не будетъ, — сказала она.

— Ну, а если бы было? — сказалъ Нехлюдовъ.

— Лучше оставьте меня, — сказала она и тихо заплакала. — Больше нечего говорить.

И всѣ вернулись въ мужскую камеру.

** № 149 (рук. № 92).

20.

— Господа, великая новость, — сказалъ Набатовъ, возвращаясь со двора, — и скверная. Петлинъ прошелъ.

— Не можетъ быть, — крикнулъ Крыльцовъ.

— На стѣнѣ нашелъ его записку и списалъ: вотъ.

Набатовъ открылъ записную книжку и прочелъ: «17-го 7-го (значитъ, августа)490 отправленъ одинъ съ уголовными на Кару. Н. зарѣзался въ Казанской тюрьмѣ. Петровъ все въ сумашедшемъ домѣ. Аладинъ покаялся и хочетъ идти въ монастырь».

Новодворовъ, Вѣра Ефремовна, Марья Павловна, Ранцева и Набатовъ — всѣ знали этихъ четверыхъ. Крыльцовъ же былъ товарищъ и другъ съ Петровымъ и, кромѣ того, былъ виновникомъ его положенія: онъ увлекъ его въ революцію.491 Его захватили съ прокламаціями, данными Крыльцовымъ, и посадили въ одиночку, которую онъ не выдержалъ, и такъ разстроился нервами, что видѣлъ привидѣнія и потомъ по дорогѣ въ Сибирь совсѣмъ сошелъ съ ума492 и оставленъ былъ въ Казани въ сумашедшемъ домѣ.493 Зналъ онъ и Никонова, который зарѣзался стекломъ, чтобы избавиться отъ безвыходнаго положенія. Онъ ударилъ въ лицо допрашивавшаго его и трунившаго надъ нимъ товарища прокурора. Чтобы спасти его, его признали сумашедшимъ. Онъ не выдержалъ и перерѣзалъ себѣ стекломъ артеріи.494 Извѣстіе же объ Аладинѣ, террористѣ, особенно поразило Новодворова.

Долго всѣ молчали. Наконецъ Крыльцовъ обратился къ Нехлюдову и разсказалъ ему, кто былъ Петровъ и какъ онъ погибъ.

— Не выдержалъ одиночки, — сказалъ Крыльцовъ.

— Рѣдкіе выдерживаютъ, — сказалъ Новодворовъ.

— Ну, отчего рѣдкіе? — сказалъ Набатовъ. — Я такъ прямо радъ былъ, когда меня посадили. То все боишься, что самъ попадешься, другихъ запутаешь, испортишь дѣло. Такъ устанешь, что радуешься, когда посадятъ. Конецъ отвѣтственности. Отдохнуть можно.

— Я тоже всегда хорошо выдерживалъ, — началъ Крыльцовъ.

— Ну, не очень хорошо вы то со своимъ здоровьемъ, — неосторожно сказала Вѣра Ефремовна.

— Отчего не очень хорошо? — нахмурившись спросилъ онъ.

— Нѣтъ, я просто говорю, что не можетъ не оставить слѣдовъ.

— Вздоръ какой. Да, такъ я говорилъ, Петровъ нервная натура. Онъ мнѣ говорилъ, что у него были видѣнья, и свихнулся. Никонова я понимаю: сидѣть одному здоровому съ сумашедшимъ.

— Но что за негодяй Аладинъ, — сказалъ Новодворовъ.

— Захотѣлось сладости жизни, — вставилъ Набатовъ.

— Просто усталъ. Какъ мы всѣ устали, — сказалъ Крыльцовъ.

— Parlez pour vous,495 — крикнулъ своимъ басомъ Новодворовъ.

— Разумѣется, усталъ. Всѣ устали, — сказалъ Крыльцовъ.

* № 150 (рук. № 93).

Гл. XXI (21).

Нехлюдовъ стоялъ у края парома, безсознательно любуясь на широкую, быструю рѣку, думая о томъ, о чемъ онъ не переставая думалъ во время этого путешествія: о душевномъ состояніи Катюши и объ ужасахъ, совершавшихся здѣсь. Онъ думалъ сейчасъ о несчастномъ Крыльцовѣ496 и невольно сравнивалъ положеніе497 богатыхъ капризныхъ людей, имѣющихъ всѣ удобства, уходъ, съ положеніемъ этаго умирающего чахоточнаго человѣка498 и, несмотря на всю жалость, которую онъ испытывалъ къ Крыльцову, онъ невольно сравнивалъ еще это положеніе Крыльцова съ положеніемъ такого же чахоточнаго, который не ѣхалъ, a пѣшкомъ тащился скованнымъ съ товарищемъ, съ положеніемъ старика, котораго онъ видѣлъ вчера, и сотенъ и тысячъ людей, которыхъ онъ видѣлъ за это время.

Какъ только по водѣ донеслись густые звуки дорогаго охотницкаго колокола, стоявшіе у лошадей вощики, ямщики и всѣ бывшіе на паромѣ сняли шапки и перекрестились.499 Одинъ только старый лохматый человѣкъ въ старомъ заплатанномъ азямѣ, въ высокихъ бродняхъ, съ сумочкой за плечами и большой шапкѣ, съ длинной палкой въ рукѣ, которую онъ мочилъ въ водѣ, не перекрестился, а, поднявъ голову, уставился на Нехлюдова, замѣтивъ, что онъ не крестится.

— Ты что-жъ, старый, не молишься, — сказалъ бойкій ямщикъ, надѣвъ и оправивъ шапку. — Аль некрещеный?500

— А что же онъ не молится? — сказалъ лохматый старикъ, быстро выговаривая слогъ за слогомъ и указывая на Нехлюдова.

— То господинъ, а ты кто?501

— Онъ сабѣ господинъ, а я сабѣ господинъ.

— Господинъ, — иронически проговорилъ ямщикъ, чувствуя на себѣ взгляды ближайшихъ крестьянъ, придвинувшихся къ разговаривающимъ, — господинъ Кукушкинъ. Вотъ какой ты господинъ. Бродяга.

— Я не бродяга, знаю куда иду. Кто не знаетъ куда идетъ, тотъ бродяга. Вотъ вы не знаете, вы и бродяги.

— Чего не знаемъ?

— А не знаешь, кому кланяешься. — Старикъ нахмурился и, переходя въ наступленіе, строго обратился къ ямщику. — Ты чего кланялся, шапку снималъ, рукой болталъ? Ты скажи, кому кланялся?

— Кому кланялся? Богу.

— А ты его видѣлъ — Бога то?

Что то было такое серьезное и твердое въ выраженіи старика, что ямщикъ, почувствовавъ, что онъ имѣетъ дѣло съ сильнымъ человѣкомъ, нѣсколько смутился, но не показывалъ этаго и, стараясь не замолчать, поспѣшно отвѣчалъ:

— Богъ на небѣ.

— А ты былъ тамъ?

— Былъ, не былъ, a всѣ знаютъ, что Богу молиться надо.

— Бога никто не видѣ нигдѣ же. Единородный сынъ, сущій въ нѣдрѣ отчемъ, — онъ явилъ.

— Ты, видно, нехристь, дырникъ. Дырѣ молитесь, — сказалъ ямщикъ, засовывая кнутовище за поясъ и оправляя шлею на пристяжной.

Кто-то засмѣялся.

— Вотъ и бродите, какъ слѣпые щенята. Молитесь, а сами не знаете кому.

— Да, безъ тебя не узнаемъ. У тебя не спросили...

— А ты какой, дѣдушка, вѣры? — спросилъ немолодой ужъ человѣкъ, извощикъ, стоявшій у края парома.

— 502 Никакой вѣры въ меня нѣтъ. Никому я не вѣрю, акромѣ себѣ.503

— Да какже себѣ вѣрить? — сказалъ Нехлюдовъ. — Можно ошибиться. Всѣ себѣ вѣрятъ, и отъ того всѣ разошлись.

— Кабы себѣ вѣрили, они не раскололись бы, потому духъ одинъ. А потому раскололись, что вѣрятъ другимъ, а не себѣ. И я вѣрилъ. И такъ запутался, что не чаялъ выбраться. И старовѣры, и нововѣры, и поповцы, и безпоповцы, и австріяки, и молокане, и суботники, и хлысты, и скопцы. Гдѣ истина?504 А истина въ табѣ. Въ табѣ Богъ и во мнѣ. А Богъ истинъ одинъ. Значитъ, вѣрь своему Богу и будешь въ истинѣ и со всѣми съединенъ.

— Какъ же вы пришли къ этому? — сказалъ Нехлюдовъ.

Старикъ вздохнулъ и, обратившись къ водѣ, облокотившись на перила, началъ говорить.

— Какъ пришелъ? По евангелію. Іисусъ сказалъ: «Если кто хочетъ за мной идти, отвергнись себя, возьми крестъ свой и слѣдуй зa мной; а кто отвергается отъ рода сего лукаваго и прелюбодѣйнаго и грядетъ по мнѣ, тотъ подобенъ мнѣ» Вотъ я и отказался отъ всего: отъ общества, отъ имени-отчества, прозвища, отъ всякой вѣры и сталъ самъ себѣ. Съ тѣхъ поръ и позналъ истину и свободу.505

— Ну, а какъ же начальство? Вы сами откуда?

— Начальство? Начальство себѣ начальство, а у меня нѣтъ начальства! Я самъ сабѣ. Водили меня и къ судьямъ, и къ попамъ, и къ книжникамъ, и къ фарисеямъ, и въ сумасшедшій домъ сажали, — я все одинъ: какъ былъ самъ себѣ, такъ и остался. Приводятъ въ судъ. «Сними шапку!» — «Зачѣмъ?» — «Здѣсь судъ». — «A мнѣ чтожъ!» — Силомъ снимутъ шапку. Я сяду на полъ. «Встань!» — «Зачѣмъ?» — «Ты подсудимый». А я говорю: «вы подсудимые, за то что меня безъ нужды мучаете». — «Какой ты вѣры?» — «Никакой». — «Сколько тебѣ лѣтъ?» — «У меня нѣтъ лѣтъ. Я весь тутъ, всегда былъ, всегда буду». — «Есть у тебя отецъ, мать?» — «Никого нѣтъ: одинъ самъ себѣ». — «Какого ты государства»? — «У меня нѣтъ государства». — «Признаешь царя?» — «Какого царя?» — «Александра Александровича». — «Онъ себѣ царь, а я себѣ царь. Мнѣ до него нѣтъ надобности никакой». — «Ты присягалъ ему?» — «Нѣтъ. Я ему не присягалъ, и онъ мнѣ не присягалъ». — «А платить подати будешь? — «Мнѣ никто не платитъ, и мнѣ платить нечего. Зачѣмъ подати?» — «А, — баитъ, — нужно на общее дѣло государству». — «Какое, — баю, — дѣло? Доброе? Ты скажи. Я самъ принесу, все отдамъ, а коли на худое — не дамъ, потому я самъ себѣ». — «Ну, — говорить, — съ тобой разговаривать!» Я говорю: «Я и не прошу тебя со мной разговаривать»... такъ и мучали.

Паромъ подошелъ къ другому берегу. Тарантасъ выкатили, ямщикъ запрегъ лошадей. Нехлюдовъ простился съ страннымъ старикомъ и предложилъ ему денегъ. Старикъ отказался.

— Развѣ это ѣдятъ? — сказалъ онъ. — А я сытъ.

— И охота вамъ, баринъ, разговаривать. Такъ, бродяжка непутевый.

Нехлюдовъ, не отвѣчая, далъ на чай паромщику и влѣзъ въ повозку, продолжая, не спуская глазъ, смотрѣть на удивительнаго старика, который, оправляя за спиной надѣтую сумочку, ни на кого не глядя, сходилъ съ парома.

* № 151 (рук. № 92).

Послѣ симфоніи Англичанинъ попросилъ дочь пропѣть что нибудь. Барышня подошла къ роялю и съ акомпаниментомъ бывшаго директора своимъ изъ бочки выходящимъ голосомъ пропѣла вѣчную Stradell’y, выражающую совсѣмъ несвойственныя всѣмъ присутствующимъ чувства, и съ улыбкой приняла похвалы. Нехлюдову становилось все тяжелѣе и тяжелѣе. Здѣсь, на концѣ свѣта, было тоже самое, что въ Петербургѣ. Всѣ эти люди не знали и не хотѣли знать того, что дѣлалось тамъ въ острогѣ, въ томъ самомъ острогѣ, который былъ на попеченіи хозяина этаго дома. Не знали и не хотѣли знать того другаго міра, съ которымъ жилъ Нехлюдовъ два мѣсяца, не хотѣли знать того, что вывело вчера изъ себя Крыльцова, и того, что онъ говорилъ съ пѣною у рта и харкая кровью, точно было рѣшено, что этого нѣтъ, а Нехлюдовъ зналъ, что это было.

* № 152 (кор. № 134).

XXIII.

Когда въ 5-мъ часу коридорный разбудилъ его, Нехлюдовъ вскочилъ съ постели бодрый и веселый, какимъ онъ давно не былъ. Вопросъ объ освобожденной Катюшѣ, смутившій его въ первую минуту, теперь казался простъ и ясенъ. «Что сказалъ, то сдѣлаю. Женюсь. Поселимся гдѣ нибудь въ Минусинскѣ. Окончу свои работы объ уголовномъ правѣ, о земельной собственности.506 Ея прошедшее? Да. Но здѣсь никто не знаетъ, и она такъ измѣнилась. Симонсонъ? Ну чтожъ, и Симонсонъ, можетъ быть, будетъ тутъ же жить. А потомъ поѣду въ Россію. И тамъ окончу дѣла». И все, и вездѣ, и всегда все будетъ хорошо, теперь казалось ему.

Впрочемъ, подробно думать обо всемъ некогда было. Надо было торопиться къ обѣду.

Обѣдъ у507 Начальника края былъ такой же изысканный и также роскошно сервированъ, какъ обѣды въ Петербургѣ. Губернаторша была Петербургская grande dame,508 свѣтская дама съ крашеными волосами и туго подтянутымъ на широкой атласной груди корсетомъ и съ глянцовитыми отъ мыла и притираній руками. Она говорила по французски больше, чѣмъ по русски, что оправдывалось присутствіемъ англичанина. Англичанинъ былъ здоровый, толстый румяный человѣкъ, очень дурно говорившій по французски, но зато замѣчательно прекрасно и ораторски внятно и внушительно по англійски. Онъ давно уже путешествовалъ и вездѣ чувствовалъ себя дома. Онъ выставлялъ себя сторонникомъ Россіи,509 но давалъ чувствовать, что онъ былъ ея сторонникомъ только относительно нападавшихъ на нее,510 но не забывая того, что она страна всетаки варварская, хотя и не лишенная возможности нѣкотораго совершенствованія. Онъ объѣзжалъ теперь Сибирь съ тѣмъ, чтобы написать книгу, отрицающую Кенана. Кромѣ того, онъ былъ евангеликъ и раздавалъ по острогамъ евангелія и проповѣдывалъ спасеніе искупленіемъ, такъ что дѣлалъ два дѣла сразу. Изъ домашнихъ за обѣдомъ была некрасивая, но добродушная, миловидная дочь Генерала, ея мужъ, чиновникъ особыхъ порученій, кандидатъ Петербургскаго университета, добродушный, спокойный человѣкъ, занимающiйся статистикой и инородцами, и еще адъютантъ Генерала. Изъ гостей же, кромѣ англичанина, за обѣдомъ былъ еще тотъ директоръ департамента, который, будучи уличенъ въ преступленіи, предусмотренномъ ст. 499, былъ зa наказаніе сдѣланъ сибирскимъ губернаторомъ. Это былъ пухлый человѣкъ съ завитыми рѣдкими волосами, нѣжными голубыми глазами, очень толстый снизу и съ худыми бѣлыми въ перстняхъ руками и съ нѣжной, заискивающей, но пакостной улыбкой. Жена его была строгая черноватая, очень независимая дама. Губернаторъ этотъ былъ цѣнимъ хозяиномъ дома за то, что среди всѣхъ взяточниковъ онъ, имѣя состояніе, не бралъ взятокъ. Хозяйка же цѣнила его особенно за то, что онъ былъ очень хорошій музыкантъ. Сама же она была искусной пьянисткой и въ городѣ устраивала концерты въ пользу бѣдныхъ и сама иногда играла и заставляла пѣть свою некрасивую, но обладающую пріятнымъ молодымъ голосомъ дочь. Еще обѣдалъ богатый молодой купецъ — золотопромышленникъ, жившій въ Англіи и имѣвшій совершенно джентльменскій усталый, развязный, даже слишкомъ развязный видъ и считавшій себя самымъ утонченнымъ, совершеннымъ человѣкомъ, котораго могла понимать только утонченная же по своему о себѣ сужденію жена хозяина. Генеральша считала золотопромышленника по его эстетическимъ способностямъ (онъ рисовалъ и собиралъ картины) и вообще утонченности вкусовъ выдающимся молодымъ человѣкомъ, составлявшимъ вмѣстѣ съ бывшимъ директоромъ устроенный ею въ этой глуши оазисъ, въ которомъ она отдыхала душой. И потому она покровительствовала и того и другого, въ особенности же здороваго, бѣлотѣлаго золотопромышленника,511 на которомъ было всегда самое новое платье изъ самой толстой матеріи. Золотопромышленникъ же съ своей стороны,512 дѣлая видъ, что онъ не замѣчаетъ того, что губернаторша снисходитъ до него, находилъ, что только въ ея обществѣ можно было отдыхать отъ грубости окружающихъ жителей города. Оба они были увѣрены, что они передовые люди среди варваровъ, — она потому, что она знала не только всѣ этюды Шопена и фуги Баха, и Грига, и Сен-Санса, знала и Фелье и Золя и обмывалась разными мылами и притиралась пудрой; онъ же потому, что зналъ не только импрессіонистовъ, но декадентовъ, и мылся въ ваннѣ каждый день и читалъ Мопассана и Боделера.

Передъ обѣдомъ Нехлюдовъ сказалъ генералу, который вошелъ въ гостинную одѣтый въ мундирный сюртукъ съ бѣлымъ крестомъ на шеѣ, что онъ получилъ изъ Петербурга бумагу о помилованіи той женщины, которая его интересовала, но что смотритель отказался отпустить ее безъ особеннаго разрѣшенія, а также не допустилъ его до свиданія.

— Отчего, — смѣясь сказалъ генералъ и велѣлъ адъютанту приготовить нужную бумагу.

— Послѣ обѣда можете поѣхать съ мореплавателемъ.

Несмотря на новое и довольно смѣшанное общество, роскошный обѣдъ съ хорошимъ виномъ, пріятными и занимательными разговорами былъ очень пріятенъ Нехлюдову. Онъ сидѣлъ между хозяйкой и англичаниномъ и поддерживалъ разговоръ513 съ обоими сосѣдями, а иногда, какъ и всѣ, слушалъ генерала, бойко разсказывавшаго то объ ошибкахъ французовъ въ Тонкинской экспедиціи, то о сибирскомъ всеобщемъ плутовствѣ, о томъ, какъ поставщикъ кожи на обувь поставилъ ее всю гнилую, а архитекторъ укралъ, укралъ и пріемщикъ, укралъ и поставщикъ, укралъ и ревизоръ. Всѣ крали, и вывести этотъ обычай представлялось невозможнымъ.514

Послѣ обѣда подавали въ гостинной кофе. Нехлюдовъ поговорилъ съ Англичаниномъ о Гладстонѣ, съ хозяйкой о послѣднемъ романѣ Зола и съ добродушно-молодой четой, дочерью Генерала и его зятемъ, о вымирающихъ инородцахъ, которымъ онъ сочувствовалъ. Она сказала,515 что давно не играла, что пальцы не ходятъ,516 и потому, если играть, то только въ четыре руки съ бывшимъ директоромъ департамента. Онъ согласился и, потирая бѣлыя холеныя руки, маленькими шажками, раскачивая свое толстое тѣло и пакостно улыбаясь, пошелъ къ роялю и, осторожно снявъ кольца и браслетъ и приподнявъ рукава своего новаго тонкаго сукна фрака, усѣлся твердо на мѣсто primo, положивъ маленькія ножки въ замшевыхъ ботинкахъ на педали рояли. Генералъ между тѣмъ сѣлъ за винтъ съ женой бывшаго директора, молодымъ купцомъ и517 адъютантомъ. Подлѣ генерала518 лакей поставилъ графинчики коньяку. Генеральша съ бывшимъ директоромъ хорошо играли пятую симфонію Бетховена, и Нехлюдовъ слушалъ, и519 ему было чрезвычайно пріятно.

Послѣ симфоніи англичанинъ попросилъ дочь пропѣть что нибудь.520 Молодая женщина подошла къ роялю и съ аккомпанированіемъ бывшаго директора,521 хорошо, просто пропѣла522 Страделлу523 и съ доброй улыбкой приняла его похвалы. Нехлюдову, къ удивленію своему, все это было пріятно. Послѣ всего того, что онъ видѣлъ въ продолженіи двухъ мѣсяцевъ, ему было пріятно здѣсь, на концѣ свѣта, видѣть людей, которые не знали, не хотѣли знать всего того, что дѣлалось тамъ, въ мірѣ страданія. Точно было несомнѣнно рѣшено, что всего того, что видѣлъ Нехлюдовъ за эти два мѣсяца, и вчера еще, ни цѣпей, ни бритыхъ головъ, ни побоевъ, ни разврата, ни умирающаго Крыльцова, — что всего этаго нѣтъ и не было, что все это былъ сонъ. И Нехлюдову хотѣлось вѣрить, что это былъ сонъ.524 Иллюзію его разсѣялъ адъютантъ, подошедшій къ нему съ бумагой.

— Генералъ велѣлъ передать вамъ.

— Онъ хочетъ видѣть острогъ во всей его неприглядности, вечеромъ, когда не ожидаютъ, — закричалъ генералъ отъ карточнаго стола Нехлюдову. — Ну, что же, поѣзжайте съ нимъ.525 Я писалъ, писалъ, меня не слушаютъ, ну, такъ пускай узнаютъ изъ иностранной печати...

* №153 (рук. №92).

Въ третьей камерѣ слышались крики и возня. Смотритель хотѣлъ выступить впередъ, но англичанинъ попросилъ позволенія посмотрѣть въ оконце двери потихоньку. Смотритель согласился было, но послышались удары, визгъ, шлепанье и ревъ, и смотритель застучалъ и закричалъ: —

— Смирно!

Когда дверь отворили, опять всѣ вытянулись у наръ, кромѣ двоихъ, которые вцѣпились другъ въ друга, одинъ зa волосы, другой зa бороду, и нѣсколькихъ человѣкъ, лежавшихъ на нарахъ, очевидно больныхъ. Надзиратель бросился къ дерущимся, и только тогда они пустили другъ друга. У одного была вся щека красная, у другого текли сопли, слюни и кровь, которыя онъ утиралъ рукавами кафтана.

— Староста!

25. XXV.

Выступилъ знакомый Нехлюдову Федоровъ. Крестьянинъ Федоровъ вызывалъ къ себѣ Нехлюдова и обращался къ нему съ просьбой о томъ, чтобы его не посылали на Сахалинъ, а на каторгу въ Сибирь. Нехлюдовъ тогда былъ у него въ одиночной камерѣ и былъ пораженъ и прелестью, иначе нельзя сказать, этого человѣка и тѣмъ разсказомъ о причинѣ своего осужденія, который онъ услыхалъ отъ него. Онъ засталъ его стоящимъ у окна и расчесывающимъ гребенкой свои вьющіеся намасленные волосы. Это былъ немного выше средняго роста хорошо сложенный человѣкъ съ маленькой бородкой и съ прекрасными глазами, очень бѣлый и весь въ веснушкахъ. Глаза его всегда улыбались, и прекрасный ротъ складывался въ поразительную улыбку. Дикція у него была такая, которая невольно заставляетъ себя слушать, какъ музыка. Всякое слово, которое онъ говорилъ, было пріятно слышать, и говорилъ онъ прекрасно.526

Онъ былъ осужденъ за 6 убійствъ, изъ которыхъ послѣднее такъ поразило самаго убійцу, что онъ пересталъ скрываться и во всемъ сознался.

— Замотался я тогда съ дѣвченкой съ одной, — разсказывалъ онъ, — совсѣмъ со степени сбился. Только бы пить да гулять. Товарищи такіе подобрались, которые робѣютъ. A мнѣ все ни по чемъ. Пять душъ загубилъ, и горюшка мало. Все равно какъ барановъ рѣзалъ.

— Неужели вамъ не страшно и не жалко было? — спрашивалъ Нехлюдовъ.

— Ничего не жалко, до самой до нея.

— До кого?

— До этой самой свояченицы Малаховской.

— Какой свояченицы?

Федоровъ нахмурился. Видимо, въ немъ происходила тяжелая внутренняя работа. —

— Видно, разсказать.

— Разскажите, коли вамъ не трудно.

Жилъ этотъ приказный съ старухами: съ снохой да съ свояченицей. И вздумали мы его обобрать. Ну, извѣстно, добромъ не далъ бы. Взяли ножи и зашли ночью. Проснулся старикъ. Взялся за него, прикончилъ, и все ничего, а Семка — товарищъ, значитъ, — съ снохой возится. Она кричитъ. А я говорю: «Эхъ! съ бабой не покончитъ». Бросилъ старика, да къ нему. Да ужъ онъ самъ придушилъ ее. Сталъ я оглядывать, гдѣ у нихъ добро. А ребеночекъ въ люлькѣ вотъ кричитъ: сосочку выронилъ. Я ему сосочку въ ротикъ сунулъ. Пошелъ за перегородку съ фонаремъ. Глядь, а она лежитъ въ постели, на меня уставилась. «Не бей ты меня, милый, сердечный. Пожалѣй ты меня... Аааа!!» — какъ закричитъ. Жалко ее стало. А думаю: нельзя. Надо прикончить. Полоснулъ ее ножемъ по глоткѣ. И тутъ все ничего. Все обобрали, вылѣзли въ окно, зажгли — все какъ должно. Только съ той поры не сталъ меня хмѣль брать. Вижу ее передъ собой. «Ааа...» — такъ въ ушахъ и звенитъ. И съ той поры бросилъ и въ жизть не пойду, хоть помирать стану, живой души не погублю.

Этого человѣка теперь Нехлюдовъ встрѣтилъ въ видѣ старосты въ арестантской камерѣ. Онъ узналъ Нехлюдова и кивнулъ ему головой, на слова же смотрителя сказалъ:

— Что прикажете. Нельзя унять, — скавалъ онъ, весело улыбаясь глазами.

— Вотъ я уйму, — сказалъ хмурясь смотритель.

— What did they fight for?527 — спросилъ англичанинъ.

Нехлюдовъ спросилъ, за что у нихъ драка.

— За амурныя дѣла, — сказалъ Федоровъ улыбаясь. — Этотъ толкнулъ, тотъ сдачи далъ.

Нехлюдовъ сказалъ Англичанину, что одинъ ударилъ, а тотъ отмѣстилъ.

* № 154 (рук. № 92).

Глава XXVII.

Пока англичанинъ раздавалъ новый завѣтъ и арестанты толпились около него, чтобы получить ту книжку, въ которой было написано то такъ разсмѣшившее ихъ изрѣченіе, Нехлюдовъ вышелъ въ коридоръ и, пройдя нѣсколько шаговъ, заглянулъ въ сосѣднюю камеру въ окошечко двери. Камера, также какъ и первые двѣ, была полна народомъ. Сначала трудно было разглядѣть всѣхъ, потому что передъ окошечкомъ не переставая мелькали два взадъ и впередъ ходившіе арестанта. Они ходили въ своихъ халатахъ босикомъ, молча глядя другъ на друга, быстро, быстро, какъ звѣри въ клѣткѣ; одинъ былъ черный, похожій на цыгана, другой — маленькій человѣчекъ, рыжій, ужъ не молодой, и бритый. Они ходили и не смотрѣли другъ на друга. Изъ за этихъ движущихся людей виднѣлись еще люди на нарахъ и подъ ними и одинъ съ бѣлой бородой старикъ, истово молящійся Богу. Въ углубленіи наръ что то копошились. Нехлюдовъ не могъ разсмотрѣть, потому что въ это время подошелъ англичанинъ съ смотрителемъ. Опять отперли двери, и опять всѣ встали и затихли, и опять англичанинъ раздавалъ евангелія. Тоже было и въ пятой, и въ шестой, и на право, и на лѣво, по обѣ стороны коридора. Коридоръ загнулъ подъ прямымъ угломъ на право, и опять пошли тѣ же камеры и на право и на лѣво. И всѣ были полны, и во всѣхъ были иконы, парашки и опозоренные, озвѣренные люди, здоровые и больные.

Не доходя конца втораго коридора, смотритель миновалъ одну камеру, дверь которой не была заперта. Это была пустая камера, и въ нее клали мертвыхъ. Такъ объяснилъ смотритель.

Въ то самое время, какъ смотритель, Англичанинъ и Нехлюдовъ, сопутствуемые надзирателями, проходили мимо этой мертвецкой, навстрѣчу имъ съ другаго конца коридора несли что то на носилкахъ. Это было мертвое тѣло. Англичанинъ, смотритель и Нехлюдовъ посторонились, и носильщики прошли мимо нихъ и повернули въ мертвецкую. Нехлюдовъ отсталъ отъ шествія и вошелъ зa несшими тѣло въ мертвецкую. На стѣнѣ горѣла лампочка и слабо освѣщала наваленные въ углу мѣшки для сѣнниковъ, дрова и на нарахъ нѣсколько труповъ съ головами къ стѣнѣ, торчащими кверху ступнями къ двери. Сторожа принесли мертваго — мертвый былъ въ рубахѣ и порткахъ, — нагнули носилки, положили такъ, что мертвецъ скатился на нары, стукнувъ головой объ доски. Выпроставъ носилки и приставивъ ихъ къ стѣнѣ, оба сторожа взлѣзли на нары и, перевернувъ мертвеца лицомъ кверху, подхватили его подъ мышки и колѣна и подтащили къ другимъ, уложили его параллельно съ другими, сдвинувъ ему разкорячившіяся было ноги. Нехлюдовъ подошелъ ближе и сталъ разсматривать мертвецовъ. Послѣдній принесенный былъ худой средняго роста человѣкъ съ маленькой острой бородкой и съ выпуклыми глазами, изъ которыхъ одинъ былъ полуоткрыть. Тѣло ужъ закоченѣло: руки, очевидно, были сложены на груди, но разошлись, особенно одна, и торчали передъ грудью, ноги босыя съ большими, оттопыренными пальцами тоже опять разошлись и торчали ступнями врозь. Сторожа остановились съ носилками, глядя на Нехлюдова. Нехлюдовъ же не могъ оторваться, разсматривалъ трупы. Рядомъ съ вновь принесеннымъ была женщина; лицо у нея было желтое, какъ шафранъ.

— Эта безпаспортная, — сказалъ сторожъ, — а это пересыльные, а это вотъ каторжные двое. Каждый день человѣкъ по семи, — прибавилъ онъ, покачивая головой.

Съ противоположнаго края вторымъ лежалъ трупъ въ лиловомъ. И этотъ лиловый цвѣтъ что то трогательное и страшное напомнилъ Нехлюдову. «Мало ли можетъ быть лиловыхъ, кромѣ того, — думалъ онъ и вмѣстѣ съ тѣмъ подвигался вдоль наръ къ трупу, который былъ въ лиловомъ. — Ахъ, эти худыя длинныя ступни и эта грудь въ лиловомъ, и восковое его лицо. Неужели это онъ?» Да, это былъ Крыльцовъ, босой, и не съ сложенными, какъ другіе, а съ вытянутыми по бедрамъ изсохшими руками. Восковое лицо, большой носъ, закрытые глаза и открытые немного бѣлые зубы и мертвая радость, тишина и спокойствіе на вчера еще такомъ несчастномъ, раздраженномъ лицѣ.

— Это политическiй. Онъ еще дорогой померъ. Его мертваго съ подводы сняли, — сказалъ сторожъ, какъ бы отвѣчая на вопросъ Нехлюдова.

— Пожалуйте къ пересыльнымъ теперь, — сказалъ смотритель, заглянувъ въ дверь мертвецкой.

Нехлюдовъ спросилъ смотрителя, не можетъ ли онъ видѣть политическихъ, и, получивъ рѣшительный отказъ и не простившись съ англичаниномъ, вышелъ изъ острога и уѣхалъ въ гостиницу.

* № 155 (рук. № 92).

Теперь ему стало ясно, отъ чего весь тотъ ужасъ, который онъ видѣлъ. И ясно стало, что надо дѣлать. Отвѣтъ, котораго онъ не могъ найти, ясно возсталъ передъ нимъ. Тотъ самый, который далъ Христосъ Петру: Прощать всегда, никогда не наказывать, потому что нѣтъ такихъ людей, которые бы сами не были виновны; наказаніе же и исправленіе предоставить Богу. Вотъ и все. «Неужели въ этомъ разрѣшеніе? Да не можетъ быть», говорилъ онъ себѣ, а между тѣмъ несомнѣнно видѣлъ, что, какъ ни странно это показалось ему сначала, привыкшему къ обратному, что это было единственное, самое практическое разрѣшеніе вопроса.528 — Но какже быть съ дурными людьми, съ злодѣями? Такъ и оставить ихъ? — слышались ему обычные вопросы. И онъ вспомнилъ недавній свой разговоръ съ хозяиномъ двора, у котораго онъ останавливался. Хозяинъ разсказывалъ ему, что у него на дворѣ не стоятъ лошади (дохнутъ), и что это сдѣлалъ колдунъ по злобѣ, и что онъ теперь выписалъ колдуна за 10 рублей изъ дальней деревни, съ тѣмъ чтобы новый колдунъ снялъ зарокъ съ его двора. На всѣ убѣжденія Нехлюдова о томъ, что этаго не нужно дѣлать, и что только даромъ пропадутъ 10 рублей, и что лучше осмотрѣть дворъ, очистить, нѣтъ ли другихъ причинъ, старикъ твердилъ все свое: «Что же, такъ и оставить, чтобы и еще подохнули послѣдніе кони?»

Обычное возраженіе, состоявшее въ томъ, что нельзя же такъ оставить преступниковъ, напомнило ему эти слова старика. Отъ того, что люди задались задачей сдѣлать невозможное, исправлять другъ друга, они дѣлаютъ только лишнее, безполезное зло, кромѣ того еще этимъ самымъ лишая себя возможности и желанія найти настоящую причину зла. Есть злые люди, воры, убійцы. Вы нѣсколько столѣтій казнили ихъ. Что жъ, перевелись они? Не перевелись они, потому что всякій судъ надъ воромъ есть проявленіе хроническаго воровства слѣдователя, прокурора, судьи; и наказаніе за убійство есть хроническое покушеніе на убійство, совершаемое судьями, прокурорами, смотрителями, конвойными.

Нехлюдовъ понялъ теперь, что общество и порядокъ вообще существуетъ не потому, что люди мстятъ другъ другу или исправляютъ или устраняютъ другъ друга, а существуетъ несмотря на то, что есть такіе законные воры и убійцы, которые воруютъ у другихъ людей свободу и жизнь, что если бы это прекратилось, то общество не только не погибло бы, но было бы несравненно больше обезпечено, чѣмъ теперь. Онъ понялъ, что 9/10, если не всѣ преступленія, вызваны преступленіями правительства, что всѣ эти воровства, грабежи, [1 неразобр.], убійства, 1-ое Марта, все это воспитано самимъ правительствомъ.

«Да неужели это правда?» И внутренній голосъ всего существа его говорилъ: «да, несомнѣнная, великая правда».

«Да, но529 если это такъ, то должно быть и совершенно другое все устройство общества, все пониманіе жизни, — сказалъ онъ себѣ. — Такъ неужели такое иное пониманіе жизни открываетъ евангеліе? Неужели это такъ?» — сказалъ онъ себѣ и, вспомнивъ слова Англичанина, открылъ евангеліе на Нагорной проповѣди и началъ читать ее.

И въ первый разъ онъ замѣтилъ, что въ этой проповѣди было 5 опредѣленныхъ заповѣдей, которыя устанавливали это совершенно новое, иное устройство человѣческаго общества. Не только не убивай, но не гнѣвайся на брата и никого не считай рака, ничтожнымъ. Это первая. И онъ вспомнилъ все сквернословіе, ругательства, которыя считались обычными. Не только не прелюбодѣйствуй, но не предавайся любованію красотой женщины и не измѣняй той, съ которой сошелся. Это вторая. Ему представились балы, туалеты женскіе, балеты, картины, статуи. Не клянись. Это третья. Присяга царю, солдатская, на судѣ. Не только не око за око, а подставляй щеку. Это 4-ая. И онъ вспомнилъ дуэли, суды, висѣлицы въ острогѣ. Не только не ненавидь враговъ, но люби, помогай, служи. Это пятая. Онъ вспомнилъ войны, готовность къ нимъ, патріотизмъ. Все навыворотъ, а все не только возможно, но радостно.

Нехлюдовъ уставился на свѣтъ горѣвшей лампы и замеръ. Давно не испытанный имъ восторгъ охватилъ его душу. Точно онъ послѣ долгаго томленія и страданія нашелъ вдругъ успокоеніе и свободу.

Онъ не спалъ всю ночь и, какъ это случается со многими и многими, въ первый разъ читающими Евангеліе, читалъ не глазами и устами, безъ уваженія и любви, а читалъ сердцемъ, впитывая, какъ сухая губка воду, все то прекрасное, что было тамъ. И все, что онъ читалъ, только подтверждало, приводило въ сознаніе то, что онъ зналъ ужъ давно прежде, но чего не сознавалъ вполнѣ, не вѣрилъ.

Теперь же онъ сознавалъ и вѣрилъ, главное, тому, что выискалъ изъ всего ученія и что съ особенной яркостью и силою было выражено въ притчѣ о виноградаряхъ, вообразившихъ себѣ, что садъ, въ который они были посланы для работы на хозяина, былъ ихъ собственность, что все, что было въ саду, сдѣлано для нихъ и что ихъ дѣло только въ томъ, чтобы наслаждаться въ этомъ саду своею жизнью, забывъ о хозяинѣ и убивая тѣхъ, которые напоминали имъ о хозяинѣ и объ ихъ обязанностяхъ къ нему. «Въ этомъ все, — думалъ Нехлюдовъ, — я жилъ, и всѣ мы живемъ въ нелѣпой увѣренности, что мы сами хозяева своей жизни, что она дана намъ для нашего наслажденія. A вѣдь это очевидно нелѣпо. Вѣдь сами мы посланы сюда то по чьей нибудь волѣ и для чего нибудь. А мы рѣшили, что мы, какъ грибы, родились, живемъ ни для чего, только для своей радости, и ясно, что намъ дурно, какъ будетъ дурно работнику, не исполняющему волю хозяина. А напротивъ, поставь свою жизнь въ томъ, чтобы служить волѣ хозяина, дѣлать его дѣло, и тебѣ будетъ хорошо. — «Ищите Царства Божья и правды его», — а остальное приложится. А мы ищемъ остальнаго и не находимъ его и нетолько не устанавливаемъ Царства Божія, но разрушаемъ его.

Какое ужасное заблужденіе. И какъ легко освободиться отъ него.

Такъ вотъ что! Вотъ что, — повторялъ онъ себѣ. — Все навыворотъ, все сначала. И это можно, какъ можно мнѣ сейчасъ всей душой чувствовать и сознавать правду этаго, такъ долженъ чувствовать ее всякій.

Такъ вотъ оно дѣло моей жизни. Только кончилось одно — началось другое. А я думалъ, что я одинокъ и что мнѣ дѣлать нечего.

Но какъ же всѣ не видятъ этого? Ахъ, если бы мочь показать это людямъ, чтобъ они хоть также, какъ я, увидали это......».

Съ этой ночи начался для Нехлюдова совсѣмъ новый періодъ жизни.

Какой онъ будетъ, покажетъ будущее.

————

ЗАПИСИ И ВОПРОСЫ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К «ВОСКРЕСЕНИЮ».

* № 1.

Родился въ 56. Въ 74 онъ вышелъ изъ университета 18 лѣтъ и былъ у тетушекъ (веселый, умный). <Его потребовали>. Поѣхалъ на сватьбу сестры, пробылъ <въ Петербургѣ> зa границей до 76-го. Война, Петербургъ, до 78. Уѣхалъ въ деревню, земство, школы, до 81-го. За границу — съ больной матерью. Искусство, живопись. Возвращеніе въ Россію въ 84. Въ 88 умерла мать. 86 хочетъ жениться, надѣясь найти опору въ женитьбѣ.

* № 2.

Какъ отправл[яютъ]? Два раза въ недѣлю. Смотр[итель] въ женскомъ отдѣленіи? — Синіе воротники и кушакъ. Образъ жизни? Сборная, распятіе. Изъ сборной 3 ступени. Въ своей одеждѣ на судѣ. Юбка, кофта, холщевые чулки, косынка холщевая на голову. За наказаніе — параша. Встаютъ по звонку. Повѣрка, строятъ въ ряды.

Школа. Отъ 9 до 12. Человѣкъ 40.

Обѣдъ, звонокъ. Монахиня молитву, хорошо поютъ. Столы откидываютъ. Снизу приносятъ мущины.

Прачечная 2 раза въ мѣсяцъ.

Послѣ обѣда спать. Прогулка съ конвоемъ. Два солдата.

Въ 4 часа чай. Кубъ съ 2-хъ до 4...

Въ 6 повѣрка, руки на плечи и спать. Нары по два человѣка, по 4 съ дѣтьми. Камеры въ 20, 40, 80, и накопляется до 120. Вши, клопы, блохи. Полы асфальтовые. Нары крашеные черной краской. Тюфячекъ, войлочекъ.

Какая одежда? Бѣлая своя (начальство — то казенное).

Въ церковь ходятъ попарно, надзиратель впереди. Пьяны не бываютъ.

Баня.

Отдѣльной комнаты нельзя. Книгъ нельзя.

Свиданье въ конторѣ при надзирателѣ. Наказаніе — карцера и прямо побои. Каторжные, поселенцы, бродяги, дворянки. Въ больницу подкупомъ.

Драки у женщинъ. Протестъ за прогулку. Приводятъ изъ Москвы и съ желѣзныхъ дорогъ. Разговоры черезъ окна. Роды въ камерѣ.

Пріѣздъ начальника тюрьмы. Все бѣлится, штукатурится. Полы моютъ. Паутина обметается.

Мѣшки, саквояжи.

Весна. Пляшутъ.

Мущины каторжане помѣщаются въ верхней надъ женщинами.

* № 3.

[На левой стороне страницы, с краю]:

1) Кто подписываете прошеніе о касаціи?

2) Какъ опредѣляетъ вознагражденіе адвокатъ?

3) Можетъ ли взяться написать прошеніе на Высочайшее имя?

4) Процедура въ Сенатѣ.

5) Процедура въ Комисіи прошеній.

6) Сенатъ лѣтомъ.

7) Какъ протоколъ дѣла для касаціи?

8) Наказываетъ розгами губернаторъ?

9) Тѣлесное наказаніе кому разрѣшено?

10) Запрещаютъ ли проституткамъ жить?

11) Какіе фильтры и склянки на судѣ?

[На правой стороне страницы, вверху]:

1) Канцелярія комисіи прошеній.

2) Канцелярія министерства юстиціи.

3) Канцелярія Сената.

4) Письмоводитель коменданта. Гдѣ содержатся не слишкомъ важные?

5) Гробницы въ Петропавл[овкѣ].

6) Входъ въ Сенатъ — встрѣтитъ ли?

7) Какая статья педрастія?

8) Обсуживаютъ вслухъ въ Сенатѣ?

[На правой стороне страницы, внизу]:

1) Докторъ.

2) Уходъ.

3) Ив[анъ] Мих[айловичъ].

4) Въ Самар.

5) Яку[тская] губ[ернія].

Вин[овны], сговоривш[ись] съ цѣлью похитить деньги.

За корчем[ничество], за флагъ невынесенный.

* № 4.

1) Канцелярія комисіи прошеній, пріемъ.

2) Канц[елярія] министерства юст[иціи].

3) Канцелярія Сената.

4) Письмоводитель коменданта. Гдѣ содержались не самыя важныя?

5) Гробницы царей въ Петропавл[овкѣ].

6) Входъ въ Сенатъ. Гдѣ дожидают[ся]? Гдѣ проходятъ Сенат[оры]? Ихъ мундиръ? Оберпрок[уроръ], секретарь, гдѣ сидятъ?

7) Какая статья — педрастія?

8) Обсуживаютъ ли вслухъ въ Сенатѣ?

9) Много ли всѣхъ Сенаторовъ?

Грязныя истор[іи] Сенаторовъ.

10) Пріемная Побѣдон[осцева]. Канцелярія Синода.

11) Выходъ партіи изъ острога.

12) Какія телѣги везутъ?

13) Сколько въ партіи выходитъ? 300, 800.530

14) Въ какомъ порядкѣ идутъ?

15) Солнечн[ый] ударъ — призн[аки].

16) Какія рубахи у женщинъ?

17) Каторга на Карѣ.

18) Послѣдствія брака каторжной.531

19) Жениться на каторжной.

* № 5.

1) Сажаютъ въ вагоны какъ?

2) Можетъ ли поѣхать съ поѣздомъ?

3) Гдѣ надѣваютъ наручни?

4) Въ конторѣ не можетъ быть?

5) Скоро ли послѣ уголовныхъ везутъ политическихъ?

* № 6.

1) Гдѣ надѣваютъ наручни?

2) Въ 88 году какъ ходили политическіе?

3) Въ которомъ часу отходилъ поѣздъ?

4) Какъ вводили въ поѣздъ и какъ онъ стоялъ?

5) Долго ли послѣ уголовныхъ — политическихъ?

* № 7.

Законъ о женитьбѣ на каторжной.

1) Ѣдятъ вмѣстѣ или нѣтъ?

2) гдѣ?

3) назначеніе дѣлъ.

4) Время засѣд[аній].

5) Кто отпускаетъ изъ суда?

Комисія прошеній въ отдѣленіи 2-го Департамента. 177 Судопр[оизводства].

Сѣчь, и въ карцерѣ, и опять въ карцеръ, померъ отъ удара по головѣ.

Женщинъ высѣкли.

Отдѣльной партіей. Женщинъ не задерживать и выдавать на руки.

Въ Сенатѣ и дѣло о сектантахъ.

Она не умѣетъ и плачетъ.

Старухи — сумашедшіе.

Тюремный уставъ.

Катюша отвращеніе получила отъ половой жизни, потомъ отдалась ей въ формѣ любви и брака.

Какъ, гдѣ живутъ сидѣлки въ больницѣ? Какъ одѣты?

Докладываютъ ли предсѣд[ателю] [?]

Какъ идутъ дебаты?

Куда его свезутъ?

На мостовую, дождь.

Какъ ѣхали на баржахъ?

Какія помѣщенія?

Въ какомъ году?

Какъ смѣняли конвойныхъ?

Какъ милуютъ въ комисіи прошеній? Совсѣмъ, или Сенатъ касировалъ, но ихъ всетаки ссылаютъ?

Елань, поскотн[ые] дворы какъ. Шаники. Коралики. Ярушники.

Лапшу, щи

баско — хорошо одѣмши

молоко — скором[ное]

молочное — мясо

лонесь — прошлый

коевадни — третьегодня

язви тебя въ таки, чобы тебя соскало

Чо поисто — зачѣмъ

Лопоть — одежда

Чембары — бродни

Чирки — женская обувь

Копи...

Якорь тебе

Давно — много

Эка ты, паря.

Типы

Пиловой истагъ [?]

Озямъ

Жигана, паръ

Правая — лѣвая.

Подаяніе.

* № 8.

Ужасъ того, что непредвидѣно. Страхъ, что умерла Маслова и злая надежда, что это она.

————

КОММЕНТАРИИ

Приводимые в комментарии цитаты из соответствующих дневников, пока лишь частично опубликованных по копиям и притом с пропусками («Дневник Льва Николаевича Толстого». Издание первое под редакцией В. Г. Черткова. Том 1. 1895—1899. М. 1916), а также ив записных книжек, доселе неопубликованных, извлекаются из автографов, хранящихся в Архиве Толстого в Публичной библиотеке СССР имени В. И. Ленина. Выдержки в комментариях из неопубликованных писем Толстого и к Толстому извлекаются также из автографов, хранящихся в различных рукописных собраниях. Сокращенные ссылки, делаемые при этом, означают: АТБ — Архив Толстого, хранящийся в Публичной библиотеке СССР имени В. И. Ленина, AЧ — Архив В. Г. Черткова, хранящийся в Государственном Толстовском музее и частично у В. Г. Черткова, ГТМ — Государственный Толстовский музей, ИЛ — Институт русской литературы Академии наук СССР.

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ «ВОСКРЕСЕНИЯ».

I.

В основу сюжета «Воскресения» лег следующий случай, рассказанный Толстому А. Ф. Кони, гостившим в июне 1887 г. в Ясной поляне. В бытность Кони прокурором петербургского окружного суда к нему явился молодой человек из аристократических слоев общества с жалобой на то, что товарищ прокурора, в ведении которого находились тюрьмы, отказал ему в передаче письма арестантке Розалии Они, требуя предварительного его прочтения. В ответ на указание Кони, что товарищ прокурора поступил руководствуясь тюремным уставом и потому правильно, жалобщик предложил самому Кони прочесть письмо и затем распорядиться передать его Розалии. Из слов своего посетителя и из позднейшего рассказа смотрительницы женского отделения тюрьмы Кони о Розалии узнал следующее. Она была дочерью вдовца чухонца, арендатора мызы в одной из финляндских губерний. Будучи тяжело болен и узнав от врачей о близости смерти, отец Розалии обратился к владелице мызы, богатой петербургской даме, с просьбой позаботиться о дочери после его смерти. Дама обещала это сделать и, когда отец умер, взяла Розалию к себе в дом. Сначала девочку всячески баловали, но затем остыли к ней и сдали ее в девичью, где она воспитывалась до шестнадцатилетнего возраста, когда на нее обратил внимание родственник хозяйки, только что окончивший курс в одном из высших привилегированных учебных заведений, тот самый, который позже явился к Кони. Гостя у своей родственницы на даче, он соблазнил девушку, и когда она забеременела, хозяйка с возмущением выгнала ее из дома. Розалия, брошенная своим соблазнителем, родила; ребенка своего она поместила в воспитательный дом, а сама превратилась мало-по-малу в проститутку самого низкого разбора. Однажды в притоне около Сенной она украла у пьяного «гостя» сто рублей, спрятанных затем хозяйкой притона. Отданная под суд с участием присяжных, Розалия была приговорена к четырем месяцам тюрьмы. В числе присяжных, судивших Розалию, случайно оказался и ее соблазнитель, который после своей истории с несчастной девушкой, побывав на родине, в провинции, жил в Петербурге жизнью людей своего круга. На суде он узнал Розалию; встреча с ней в обстановке суда произвела на него сильное впечатление, глубоко потревожив его совесть, и он решил жениться на ней. Об этом своем решении он и сообщил Кони при своем визите к нему, прося его ускорить венчание с Розалией. Несмотря на то что Кони отговаривал своего собеседника от поспешной женитьбы на Розалии, советуя ему предварительно ближе присмотреться к ней, чтобы лучше узнать ее, он твердо стоял на своем. Наступивший вслед затем пост сам собой отдалил венчание. Соблазнитель Розалии довольно часто виделся с ней в тюрьме и возил ей всё нужное для приданого. В первое же свидание с ним Розалия объяснила ему, что вызвана к нему из карцера, куда она была посажена за то, что бранилась в камере самыми площадными словами. В конце поста Розалия заболела сыпным тифом и умерла. О дальнейшей судьбе ее жениха после этого у Кони не было точных сведений.

По словам Кони, история Розалии была выслушана Толстым с большим вниманием, и на следующий день утром Толстой сказал ему, что ночью он много думал по поводу рассказа и находит, что перипетии его нужно было бы изложить в хронологическом порядке. Он советовал Кони обработать этот рассказ для «Посредника», в издательской деятельности которого сам в ту пору принимал деятельное участие.532 В конце декабря 1887 года Толстой в письме к П. И. Бирюкову относительно Кони писал следующее: «Он очень любезный человек и обещал рассказ в «Посредник», от которого я жду много, потому что сюжет прекрасный, и он очень даровит» (АТБ).

В мае 1888 г. вопрос о том, кому обрабатывать Коневский сюжет — Кони или Толстому, видимо, еще не был решен. Посылая Толстому свою книгу «Судебные речи», Кони писал ему в письме от 14 мая 1888 г.: «Пусть сложный труд с приготовлением книги для печати и усиленная деятельность за последний год послужат извинением, что я до сих пор не исполнил своего обещания написать историю бедной Розалии Они и ее соблазнителя» (АТБ). Одновременно с этим Толстой в письме от 12 апреля 1888 г. писал П. И. Бирюкову: «спросите его — Кони, начал ли он писать обещанный рассказ для «Посредника», а если нет, то отдаст ли он мне тему этого рассказа. Очень хороша и нужна».533 9 мая того же года Толстой писал жене: «Кони я спрашивал, написал ли он рассказ и передает ли мне сюжет? Прелестный сюжет, и хорошо, и хочется написать».534

Вероятно, в это же время Толстой обратился — в недошедшем до нас письме — и к самому Кони с просьбой об уступке ему сюжета будущего «Воскресения». Судим так на основании письма Кони к Толстому от 1 июня 1888 г.: «Ваша мысль написать о Розалии Они, о ее соблазнителе, о которой мне передали почти одновременно с получением вашего письма, меня чрезвычайно обрадовала, и взамен «разрешения», упоминаемого вами, я обращаюсь к вам с горячею просьбою не покидать этой мысли. Из-под вашего пера эта история выльется в такой форме, что тронет самое зачерствелое сердце и заставит призадуматься самую бесшабашную голову» (АТБ).

Однако, получив от Кони согласие на уступку сюжета повести, Толстой полтора года не принимался за работу над ним. В течение всего 1888 года он вообще ничего не писал, кроме писем. В упомянутом письме его к Бирюкову от 12 апреля 1888 г. читаем: «Писать головой очень хочется и знаю, что нужно, а не могу — сердцем не тянет». В 1889 году Толстой вернулся к литературной работе. Он пишет «Праздник просвещения», статью по поводу «Севастопольских воспоминаний» А. И. Ершова, «Дьявол» и начерно заканчивает ранее набросанные «Плоды просвещения» и начатую «Крейцерову сонату». А. М. Новиков, в то время домашний учитель в семье Толстых, вспоминает, что осенью 1889 года, знакомя гостившего в Ясной поляне своего последователя и единомышленника В. В. Рахманова с рассказом Кони, Толстой предложил ему обработать его. В ответ на это предложение Рахманов стал горячо убеждать Льва Николаевича самому взяться за работу над этим сюжетом. Толстой обещал подумать.535

Впервые в декабре 1889 года, в период, когда заканчивалось писание «Крейцеровой сонаты», которая, по словам Толстого, «страшно надоела» ему, в его дневнике сделана запись, свидетельствующая о том, что он сосредоточился над мыслями о повести на сюжет, рассказанный Кони, — о «Коневском рассказе», или «Коневской повести». (Так пока называет Толстой свой новый замысел.) В этой записи читаем: «Мысли о Коневском рассказе всё ярче и ярче приходят в голову. Вообще нахожусь в состоянии вдохновения 2-й день. Что выйдет — не знаю». И вслед за этим: «Верю, что во мне сила Твоя, данная для исполнения дела Твоего. Дело же Твое в том, чтоб преувеличивать силу Твою в себе и во всем мире». 17 декабря в дневнике записано: «Смутно набираются данные для изложения учения536 и для Коневской повести. Хочется часто писать и с радостью думаю об этом».

За работу над повестью Толстой принялся 26 декабря 1889 года. Под этим числом в дневнике записано: «Неожиданно стал писать Коневскую повесть и, кажется, недурно». Эта именно дата проставлена перед текстом самой ранней рукописи повести, не имеющей еще заглавия (см. Описание рукописей, № 1). Работа над рукописью продолжалась в течение приблизительно полутора месяцев. Конец декабря был занят обработкой «Плодов просвещения» и участием в репетициях пьесы в связи с постановкой ее на яснополянской домашней сцене 30 декабря, и Толстой над повестью мог работать лишь урывками. Под 27 декабря в дневнике записано: «Писал немного Коневскую повесть». В дневниковой записи 29—31 декабря читаем: «Пробовал писать Коневскую повесть. Немного поправил, но вперед не пошел. Всё время были репетиции, спектакль, суета, бездна народа, и всё время мне стыдно». 3 января 1890 г. в дневнике записано: «Утром поправлял «О жизни» и начал было Коневскую повесть. В тот же день в записной книжке сделана следующая неясная запись: «Коневская повесть. Поэтический жених-вдовец». Но в ближайшее время Толстой к работе над повестью возвращается лишь спорадически. Почти в течение всего января он был занят переделкой «Плодов просвещения», а затем почти до конца апреля работал над ,,Послесловием к «Крейцеровой сонате»“. Следующее упоминание о повести — в записи дневника от 23 января: «Не помню, что утром делал. Кажется, пытался Коневскую повесть, но ничего не написал». Писание повести Толстой возобновил лишь в феврале. Под 11 числом этого месяца в дневнике набросан краткий план ее начала: «Гулял, очень много думал о Коневской повести. Ясно всё и прекрасно. 1) Он не хотел обладать ею, но сделал это потому, что так надо — ему кажется. Она прелестна в его воображении. Он улыбается, и ему хочется плакать. 2) Поездка в церковь, там она, белое платье, поцелуй. 3) Старая горничная берет деньги, но смотрит грустно. 4) Старая горничная фаталистка. Катюша одинока. 5) Она, увидав его при проезде, хочет под поезд, но садится и слышит ребенка в чреве. 6) Он спрашивает у тетки, где она. У помещика в горничных. Дурно живет, в связи с лакеем. И ей нельзя не быть в связи: в ней разбужена чувственность. 7) Он в волнении спрашивает: и вы прогнали? И очень она плакала? И я виноват? и т. д. 8) Попробовал ambition537 — скверно, не по характеру, за границу — Париж — разврат — скверно. Осталось чтение, изящество, охота, карты, примёры. Волоса седеют — тоска».

В ближайшие дни — 12—15 февраля — Толстой чувствовал себя нездоровым и, судя по его дневнику, ничего не писал. Под 16 февраля в дневнике записано: «Писал Коневскую повесть недурно». В ближайшие дни нездоровье опять помешало Толстому продолжать работу над повестью. Под 21 февраля в дневнике записано: «Здоровье лучше, но попробовал писать Коневскую и не мог». Записи в дневнике под 22 февраля — «Опять тоже» и под 23 февраля — «Совсем не выходит» — видимо, также говорят о неудаче с попыткой продолжать «Коневскую повесть». Видимо, около того же времени сделана следующая запись в записной книжке, относящаяся, очевидно, к эпизоду преследования Нехлюдовым Катюши: «К Коневской. Уйдите, уйдите. Потом он подошел, видит, она постояла и вдруг побежала». Вслед за этим упоминания о повести встречаем лишь в июньских дневниковых записях. Как видно из описания рукописи № 1 — самого раннего приступа к повести, эта рукопись получила свой окончательный вид не сразу. Кроме отдельных мелких исправлений и дополнений, в рукописи сделаны две вставки, одна из которых по объему равна более 1/3 объема первоначально написанного текста. В ней — описание заутрени и событий последующего за ней дня, предшествовавших эпизоду обладания Нехлюдовым Катюшей, т. е. один из основных моментов первой части будущего романа. Текст этой вставки заключает в себе развитие записи, помеченной в дневниковом плане 11 февраля цыфрой 2 и отчасти 1. Поэтому нужно думать, что этот текст был написан после того, как план был составлен и внесен в дневник. Помеченное в плане цыфрой 3 в рукописи не нашло себе никакого отражения; помеченное цыфрой 4 нашло частичное отражение: во вставке меньшего объема, чем предыдущая, рассказано о жутком чувстве покинутости и одиночества, которое испытывает Катюша, ложась в постель в вечер отъезда Нехлюдова. Помеченное цыфрой 5 рассказано в рукописи не так, как намечено в плане. По плану, так же, как и в окончательном тексте романа, Катюша бежит к поезду, в котором едет Нехлюдов при проезде его через станцию с войны, в тексте же рукописи этот эпизод отнесен ко времени отъезда Нехлюдова от тетушек на войну, на другой день после сближения с Катюшей. О самоубийстве Катюша здесь еще не задумывается. (Мысль о том, чтобы броситься под поезд, приходит ей в голову в зачеркнутом варианте рукописи, написанном внешне в форме более драматической, чем окончательный вариант.) Однако, судя по цвету чернил, одинаковому с тем, какой отличает всё написанное после составления плана, и этот эпизод написан также после 11 февраля, причем Толстой здесь изменил первоначальный замысел. Помеченное цыфрами 6, 7 и 8 написано также после того, как план был составлен: ряд выражений этой записи повторен буквально в тексте рукописи. После составления плана, опять таки судя по цвету чернил, написано и всё дальнейшее, вплоть до конца рукописи. В общем после дневниковой записи под 11 февраля 1890 г. было написано больше половины текста первоначального автографа.

Вся эта работа по отделке и дополнению рукописи не ограничилась, нужно думать, одним днем — 16 февраля. Она, видимо, продолжалась и в июне месяце, после перерыва, длившегося около четырех месяцев. В дневниковой записи, относящейся к 10 июня 1890 г., читаем: «Хочу писать Коневскую... Попробовал писать, не пошло». Через три дня, 13 июня, в дневнике опять записано: «Хотел писать Коневскую. Не идет». Но на следующий день, судя по дневнику, повесть несколько подвинулась вперед. 14 июня записано: «Немного пописал Коневскую». Видимо, к работе над «Коневской» относятся и дневниковые записи 15 июня — «Немного пописал» и 16 июня — «Чуть-чуть писал. Понадобились материалы и обдумать».538

После этого в работе над повестью вновь произошла остановка на полгода. Советуя А. Ф. Кони взяться за обработку истории Розалии Они, Толстой, как мы видим, рекомендовал изложить ее перипетии в хронологическом порядке. Так именно, в отличие от того, что мы имеем в окончательном тексте, и сам Толстой первоначально построил свое повествование: оно начинается с характеристики Валерьяна Юшкина, будущего Нехлюдова, приезжающего к своим тетушкам перед отъездом на войну, продолжается описанием встречи его с Катюшей (при этом дается попутная характеристика и Катюши), рассказом о заутрене, о физическом сближении Нехлюдова с Катюшей, об его отъезде, о последующей судьбе Катюши до поступления ее в публичный дом и о судьбе Нехлюдова до суда над Катюшей. Текст рукописи доведен до момента появления Нехлюдова в зале суда и в общем по содержанию соответствует тексту глав XII—XVIII, II—V и XXXVII печатного текста первой части романа, будучи значительно кратче его. Заглавия повести еще не дано. При обработке ее от внимания Толстого ускользнула несогласованность хронологических дат, упоминаемых в ее тексте: Нехлюдов приезжает к тетушкам в начале севастопольской войны (т. е. в 1854 году), и тогда же происходит его сближение с Катюшей. Ему в это время 25 лет. В момент суда над Катюшей Нехлюдову 36 лет, а между тем суд приурочен к 1883 году.

Напряженный интерес, обнаруженный Толстым с самого начала к Коневскому рассказу, объясняется в большой степени тем, что этот рассказ ассоциировался у него с событием его личной жизни: он в молодости также соблазнил девушку, затем покинул ее, и она, по его словам, погибла. Незадолго до смерти он говорил П. И. Бирюкову: «Вот вы пишете про меня всё хорошее. Это неверно и неполно. Надо писать и дурное. В молодости я вел очень дурную жизнь, и два события этой жизни особенно и до сих пор мучают меня. И я вам, как биографу, говорю это и прошу вас это написать в моей биографии. Эти события были: связь с крестьянской женщиной из нашей деревни, до моей женитьбы. На это есть намек в моем рассказе «Дьявол». Второе — это преступление, которое я совершил с горничной Гашей, жившей в доме моей тетки. Она была невинна, я ее соблазнил, ее прогнали, и она погибла».539

В связи с работой Толстого над «Воскресением» его жена Софья Андреевна 13 сентября 1898 г. записывает в своем дневнике: «Я мучаюсь и тем, что Лев Николаевич, семидесятилетний старик, с особенным вкусом смакуя, как гастроном, вкусную еду, описывает сцены прелюбодеяния горничной с офицером. Я знаю, он сам подробно мне о том рассказывал, что Лев Николаевич в этой сцене описывает свою связь с горничной своей сестры в Пирогове. Я видела потом эту Гашу, теперь уже почти семидесятилетнюю старуху, он сам мне ее указал, к моему глубокому отчаянию и отвращению».540

Автобиографичность повести сказывается и в нескольких ее подробностях, характеризующих первый вариант ее начала. Фамилия тетушек героя повести — Юшкины. Первоначально речь шла лишь об одной тетушке — Марье Ивановне Юшковой и лишь затем в повесть введена вторая тетушка — Катерина Ивановна, и «Юшкова» исправлено на «Юшкины». Как известно, фамилию Юшкова носила тетка Толстого, у которой он жил в юности, когда поселился в Казани. Герой называется Валерьяном Юшкиным. Фамилия его таким образом созвучна с фамилией тетки Толстого; что же касается имени, то существенно его тождество с именем героя незаконченной комедии Толстого 1856 года, известной под заглавиями «Дворянское семейство» и «Практический человек».541 Главный персонаж этой комедии — князь Валерьян — лицо несомненно автобиографическое. Он назван Валерьяном, можно думать, по связи с тем, что как раз в это время Толстой был увлечен Валерией Владимировной Арсеньевой, чувство к которой нашло себе, видимо, отражение в комедии, но самый облик Валерьяна Юшкина в «Коневской повести» осложнен теми особенностями внешности и характера, которые свойственны были брату Толстого — Сергею Николаевичу. Таковы красота Валерьяна, его увлечение цыганами, его непосредственность и отсутствие колебаний в своем поведении, наконец, его своеобразно привлекательный эгоизм.542 Кроме того, как и Сергей Николаевич Толстой, Валерьян Юшкин участвует в Крымской войне, служа в стрелковом батальоне (а не в артиллерийской бригаде, как Лев Николаевич).

18 июня 1890 года Толстой записывает в дневнике: «Обдумал на работе то, что надо Коневскую начать с сессии суда, а на другой день еще прибавил то, что надо тут же выказать всю бессмыслицу суда». Через четыре дня, задним числом, в дневнике — вариант той же записи: «На работе, покосе, уяснил себе внешнюю форму Коневского рассказа. Надо начать с заседания. И тут же юридическая ложь и потребность его правдивости».543 Следующее упоминание о работе над повестью, как сказано выше, — лишь через полгода — в дневниковой записи 15 декабря: «Начал вчера Коневскую с начала. Очень весело писать».

Последняя запись несомненно относится к тексту первых четырех листов рукописи № 3 (см. варианты, стр. 19—22). Здесь повести дано уже заглавие — «Воскресение», и оно удерживается на протяжении всей дальнейшей работы над ней, несмотря на то что в ближайших упоминаниях о ней она попрежнему именуется Толстым «Коневской повестью». Намерение начать повесть с сессии суда здесь выполнено, однако не вполне. Повесть начинается с характеристики ее героя, после которой следует фраза: «В таком настроении он 3-го апреля поехал в Окружный суд». На ней обрывается второе начало повести. Дальше, очевидно, должен был следовать рассказ о суде над Катюшей. Фамилия героя, как и в окончательном тексте, Нехлюдов, но имя его пока не Дмитрий, а Аркадий. Нехлюдов, как известно, фигурирует еще ранее в «Отрочестве», «Юности», в «Утре помещика» и в «Люцерне» (в последних двух повестях это лицо — автобиографическое). В ближайшей рукописи «Воскресения» (№ 4) ему дано то же имя (Дмитрий), какое он носит в четырех перечисленных повестях. Он не только дворянин, но и князь. Ему в момент суда над Масловой, в 1876 году, к которому приурочены события повести, двадцать восемь лет. Как и сам Толстой, но не как Валерьян Юшкин, о котором сказано, что он окончил университет, Нехлюдов, неудовлетворенный университетской наукой, выходит из университета на третьем курсе и пробует применить свои силы на разных поприщах, но всюду неудачно. В университете он читает книги по экономическим вопросам — Генри Джорджа544 и Рёксина, позднее пишет сочинение по уголовному праву, но не оканчивает его, так же как не сводит концы и в другой своей работе — истории своего душевного развития. (Последнее указание — очевидная параллель к «Четырем эпохам развития», в которых Толстой, по его словам, тоже «не свел концы».) Ряд других подробностей в характеристике Нехлюдова носит такой же автобиографический характер. Мельком говорится о его связи с горничной в деревне у тетки и тщательно зачеркивается упоминание о связи с крестьянкой (опять автобиографическая подробность, о которой Толстой избегал напоминать жене, очень болезненно относившейся к этой добрачной связи мужа). Указание на то, что Нехлюдов был на военной службе, отсутствует. По связи с тем, что было испытано и пережито самим Толстым, внутренний мир Нехлюдова характеризуется чувством душевной пустоты и глубокой неудовлетворенности.

После этого второго приступа к «Воскресению» явственных следов работы над повестью мы не найдем в течение нескольких лет.

В начале 1891 года Толстой задумывается над романом, который слил бы в себе большую часть замысленных им и отчасти начатых вещей, в том числе и «Воскресение». 25 января этого года он записывает в дневник: «Стал думать о том, как бы хорошо писать роман de longue haleine,545 освещая его теперешним взглядом на вещи. И подумал, что я бы мог соединить в нем все свои замыслы, о неисполнении которых я жалею, все, зa исключением Александра I и солдата: и разбойника, и Коневскую, и Отца Сергия, и даже переселенцев и Крейцерову сонату, воспитание, и Миташу и записки сумасшедшего и нигилистов.546 И так мне весело бодро стало». На следующий день, 26 января, там же записано: «Как бы я был счастлив, если бы записал завтра, что начал большую художественную работу. Да, начать теперь и написать роман имело бы такой смысл. Первые прежние мои романы были бессознательное творчество. С «Анны Карениной», кажется, больше 10 лет, я расчленял, разделял, анализировал; теперь я знаю чтò чтò и могу всё смешать опять и разобрать в этом смешанном. Помоги, Отец».

В том же году в дневнике находим следующие упоминания, относящиеся к «Воскресению». 22 мая: «От Давыдова получил очень хорошее дело для Коневского рассказа».547 9—10 июня: «К Коневскому разсказу. Играют в горелки с Катюшей и за кустом целуются». 20 июня: «Хочется писать Коневскую. Очень ясна в голове».

Следующий после написания второго начала этап в работе над «Воскресением» — исправление и переработка копии первого приступа к повести (рукопись № 2). В ней зачеркнуто всё начало, в котором содержится характеристика Валерьяна Юшкина и Катюши и рассказывается об их отношениях до приезда Валерьяна к тетушкам перед отправлением на войну. Вместо этого рассказывается о приезде Нехлюдова (фамилия героя изменена) к тетушкам в 1876 г., в начале последней Турецкой войны (а не Крымской, как было раньше). В текст введен ряд деталей, в том числе рассказ об игре в горелки, во время которой Нехлюдов и Катюша поцеловались. Видимо, исправленный текст этой копии является продолжением второго начала, датируемого, согласно дневниковой записи, 15 декабря 1890 г. Текст этот не вполне хронологически согласован с этим началом (одной и той же датой — 1876 год — в двух рукописях обозначены события, не совпадающие по времени), но это объясняется, нужно думать, тем, что работа находилась лишь в предварительной, черновой стадии. Переработка копии первого начала, поскольку в нее введен эпизод игры в горелки, должна быть отнесена ко времени после 9—10 июня 1891 года — даты дневниковой записи, где впервые намечен этот эпизод. Возможно, что эта переработка была сделана вскоре после 9—10 июня, по следам записи в дневнике.

II.

После записей 1891 года у Толстого упоминаний о повести нет вплоть до 1895 года. 14 июня 1894 г. в дневнике записано: «Решил прекратить писание. Перечел все свои художественные начала. Всё плохо. Если писать, всё надо сначала, более правдиво, без выдумки». 19 июля того же года там же записано: «Страхов читал мои начала и поощряет меня к писанию». 12 марта 1895 г. в дневнике записано: «Нынче захотелось писать художественное». И далее, перечисляя, что осталось незаконченным и что хорошо было бы окончить, Толстой на первое место ставит «Коневскую». В течение ближайшего месяца он чувствует себя временами во власти новых художественных озарений, подавляемых однако ощущением душевной пассивности и апатии. 25 апреля 1895 г., после перерыва в одиннадцать дней, он записывает в дневник: «За всё это время — отсутствие энергии, инициативы мысли. Только изредка вспыхивают и особенно ярко художественные — и не художественные, а целые задачи, замыслы художественных произведений».

Видимо, под влиянием этого художественного возбуждения Толстой решил приняться за дальнейшую работу над давно уже оставленным «Воскресением». Но попытка оказалась неудачной. 26 апреля 1895 г. в дневнике записано: «Сейчас сел за письменный стол, хотел продолжать Коневскую. Решительно не могу». 20 мая Толстой поехал в гости к А. В. и А. М. Олсуфьевым в их имение Никольское-Обольяниново, и там у него пошла работа над повестью. 26 мая в дневнике, в Никольском, записано: «В тот же вечер писал.548 Потом захворал лихорадкой. День не писал и потом еще вечер писал и довольно много, так что больше половины набросано. Странно складывается; нужно, чтобы Нехлюдов был последователь Генри Джорджа и вводил это, чтобы он ослабевал, примериваясь к дочери лежащей утонченной дамы (Мэри Урусова)». Свое намерение сделать Нехлюдова последователем Генри Джорджа Толстой осуществил в дальнейшей работе, в той ее части, в которой идет речь о поездке Нехлюдова в его имения, где он действительно пытается вводить земельную систему Генри Джорджа. Судя по приведенной записи, образ княжны Мисси Корчагиной (в окончательной редакции), дочери на самом деле лежащей утонченной дамы, первоначально складывался у Толстого как художественное отражение княжны Марии Леонидовны Урусовой, дочери друга Толстого кн. Леонида Дмитриевича Урусова, талантливой пианистки, умершей 28-ми лет в феврале 1895 года.549 29 мая, там же, в Никольском, сделана следующая дневниковая запись: «Нынче писал немного и нехорошо — без энергии. Но зато уяснил себе Нехлюдова во время совершения преступления. Он должен был желать жениться и опроститься. Боюсь только que cela n’empiète sur le drame.550 Решу, когда буду в более сильном состоянии». Но, обдумав, Толстой решил отказаться от замысла, намеченного в этой записи, и не развил его в повести. Еще ранее, в рукописи № 2 (л. 7), Толстой написал о Нехлюдове: «Вспомнил он, как он в первую же ночь сказал ей, что он женится на ней», и далее следовал отрицательный ответ Катюши. Но в рукописи № 5 всё это место было зачеркнуто.

Мы с точностью можем определить долю работы над «Воскресением», проделанную Толстым в Никольском. Она — в части рукописи № 3, написанной светло-фиолетовыми чернилами, такими же точно, какими сделаны дневниковые записи в Никольском в мае 1895 года. Нигде больше в дневниках 1890 года этот цвет чернил не встречается. В этой части речь идет о суде над Катюшей, о возвращении Нехлюдова с суда домой, о его поездке на обед к родителям девушки, которой он собирается сделать предложение (здесь ее фамилия колеблется: то Ивина, то Тихоцкая; впоследствии Толстой ее будет звать Кармалиной, затем Корчагиной), о втором дне судебной сессии и об отказе Нехлюдова от звания присяжного.

Толстой сам неоднократно присутствовал на судебных заседаниях. В мае 1870 года он даже участвовал в суде в качестве присяжного заседателя (28 сентября 1883 г. он по религиозным убеждениям отказался от исполнения обязанностей присяжного заседателя в сессии окружного суда в Крапивне). В 1881 году, будучи в Калуге, Толстой записал в дневник под 18 июня: «Ходил в окружной суд. Всё та же канитель. Бедняк украл полушубок. Его в арестантские роты на 3 года и 9 месяцев». Во время пребывания в г. Крапивне Тульской губ. в ноябре 1890 года он отмечает в дневнике под 27 ноября: «Напились кофе, и пошел в суд. Жара и стыдная комедия. Но я записывал то, что нужно было для натуры». Записи эти — в записной книжке 1890 года. Некоторые из них частично покрываются соответствующими местами текста «Воскресения». Напр.: «Свидетели и присяга, хотя ее никому не нужно. Клянусь. Священник толстый, жирный,551 кудрявый, с орденом. Образ Спасителя и в голубой ленте и генерал-адъю[тантском мундире] государь смотрит. Сукно, возвышение, сукно стелется складками, пюпитр точеный. Чтение дела. Введение подсудимых. Избрание старшины. Вещественные доказательства. Речь председателя к присяжным. Речи сторон. Поучения в резюме, как отвечать на вопросы; как маленьким детям, наставление присяжным. Выход. Красные, потные, все оживленно переговариваются». В другой раз в суде (в Москве) Толстой был перед самой поездкой в Никольское. В его дневнике, в записи, сделанной 14 апреля 1895 г., после перерыва в четыре дня, читаем: «За это время был в суде. Ужасно. Не ожидал такой неимоверной глупости». В связи с этим посещением Толстым суда в газете «Волжский вестник» была напечатана следующая заметка: «11 апреля в VII отделение окружного суда, в Москве, среди немногочисленной публики, собравшейся слушать неинтересные дела о пустых кражах, был и гр. Л. Н. Толстой. Граф живо интересовался всем ходом судебного следствия, прений и даже формальностями по составлению присутствия суда. Всё время у него в руках была записная книжка, куда он часто вносил свои заметки».552

В своих воспоминаниях о Толстом Н. В. Давыдов сообщает: «В то время когда им подготовлялось и писалось «Воскресенье», Лев Николаевич посещал заседания суда, и раз, по его просьбе, я провел его в тульский суд, где рассматривалось с присяжными заседателями дело по обвинению одного молодого тульского мещанина в покушении на убийство молоденькой проститутки. В качестве свидетеля по этому делу были вызваны и давали показания сама потерпевшая, товарки ее и хозяйка того дома, где знакомый «гость» ударил ножом в бок несчастную девушку». Выше Н. В. Давыдов говорит о том, что Толстой вообще, «знакомясь с бытом арестантов и характерами отдельных лиц из них, подолгу пребывал в тюрьмах и исправительных отделениях, беседуя с «преступниками» всех категорий в Крапивне, Туле и Москве».553 Упоминаемое Давыдовым посещение Толстым тульского окружного суда могло иметь место лишь до 1897 года, так как с этого года Давыдов, бывший до того сначала прокурором, затем председателем тульского окружного суда, служил уже в Москве, председателем московского окружного суда. Вернее всего полагать, что это посещение относится к 1895 году, когда Толстой интенсивно работал над своей повестью (в 1896 году он над ней почти не работал). Обстановка дела, о котором упоминает Давыдов, в известном отношении напоминает дело Катюши Масловой, и, можно думать, впечатления, полученные Толстым в тульском суде, непосредственно отразились в соответствующем эпизоде «Воскресения».

К написанному в Никольском было присоединено второе начало повести, написанное 15 декабря 1890 г., и исправленный текст рукописи № 2, заключающий в себе описание встреч Нехлюдова с Катюшей в имении тетушек и драму Катюши, закончившуюся поездкой Нехлюдова на войну.

Таким образом работа над повестью, прерванная в 1890 году, и лишь очень ненадолго возобновленная после 9—10 июня 1891 года, вновь возобновлена была лишь в мае 1895 года. За это время Толстой занят был преимущественно писанием статьи «О непротивлении», разросшейся затем в книгу «Царство божие внутри вас», работой на голоде, сопровождавшейся статьями на эту же тему, далее — писанием статей «Религия и нравственность», «Христианство и патриотизм», изложением веры, впоследствии оформившемся в статью «Христианское учение», работой над «Хозяином и работником» и над рядом менее крупных произведений.

Вернувшись домой, Толстой продолжал работать над «Воскресением». 4 июня в дневнике записано: «Писать хочется; уяснилось важное для Коневской, именно двойственность намерения — два человека: один — робкий совершенствующийся, одинокий робкий реформатор, и другой — поклонник предания, живущий по инерции и поэтизирующий ее». И тут же Толстой добавляет: «О как хорошо может выйти Коневская! Как я иногда думаю о ней; в ней будут два предела истинной любви с серединой ложной». Последняя фраза расшифровывается, вероятно, так: два предела истинной любви — это юношеская чистая любовь Нехлюдова к Катюше при первой встрече их у тетушек и затем духовная любовь возрожденного Нехлюдова к возрожденной Катюше после ее осуждения. Ложная любовь — отношения Нехлюдова к Мисси. 13 июня там же отмечено: «Кое-что уяснилось для Коневской повести».

За эти дни, нужно думать, Толстой написал всё продолжение текста повести в рукописи № 3. К тому, что было написано в Никольском и еще раньше, добавлен рассказ о визите Нехлюдова к губернатору для получения свидания с Катюшей, о планах Нехлюдова коренным образом изменить свою жизнь и жениться на Катюше, наконец, о его свидании с Катюшей в Бутырской тюрьме, рассказ о котором не закончен и обрывается на середине.

15 июня 1895 г. в дневнике записано: «Нынче начал было писать сначала Коневскую, но не пошло. Всё нездоров». Запись эта иллюстрируется текстом рукописи № 4. В ней исключено начало, представляющее собой характеристику Нехлюдова, предваряющую рассказ о его поездке в суд, и вместо него написано новое, непосредственно вводящее в действие:

28 Апрѣля Дмитрій Нехлюдовъ, выйдя утромъ изъ своей спальни въ маленькую столовую, нашелъ на накрытомъ съ кофеемъ столѣ два письма и казенную повѣстку. Одно письмо было заграничное отъ афонскихъ монаховъ съ видомъ ихъ монастыря и съ восхваленіемъ добродѣтелей жертвователей, обѣщаніями поминаній и просьбой о присылкѣ денегъ. Очевидно, Дмитрій Нехлюдовъ получилъ это письмо потому, что числился почетнымъ мировымъ судьей. Другое письмо было городское, отъ Алины Щерб[ацкой?]: «Мама проситъ васъ притти нынче обѣдать; папа уѣзжаетъ завтра и васъ не увидитъ больше; кромѣ того, у насъ будетъ обѣдать знаменитый Никольскій, и вамъ, вѣрно, пріятно будетъ съ нимъ познакомиться.

На этом обрывается попытка по новому начать повесть. В связи с этой то попыткой, очевидно, и находится дневниковая запись 15 июня. Любопытно, что в оставленном начале будущая Мисси Корчагина сокращенно названа Щерб., что значит скорее всего Щербацкая, т. е. ей здесь усвоена та же фамилия, что и Кити, невесте, затем жене Левина в «Анне Карениной».

Видимо, вскоре же после отвергнутого нового начала повести Толстой написал в той же рукописи № 4 другое, третье по счету, если не считать приведенных выше строк, являющихся лишь приступом к началу. В этом третьем начале прием введения непосредственно в действие осуществлен еще более подчеркнуто; повествование открывается вопросом, который задает сам себе Нехлюдов. Далее идет речь о записке от Алины (здесь ее фамилия Кармалина), о письмах из афонского монастыря с просьбой о пожертвовании и от рязанского купца с предложением продлить аренду на землю Нехлюдова, об отношениях Нехлюдова к семейству Кармалиных и особенно к Алине после смерти матери, о разногласиях матери с сыном на почве главным образом его отношений к земельной собственности и, наконец, о той тревоге совести, которую испытывал Нехлюдов в результате расхождения теории, которую он исповедывал, с практикой его жизни. Здесь был разработан тот замысел, который намечен в дневниковой записи 4 июня (см. выше).

В связи с этой и последующей работой в дневнике 1895 года находим следующие записи. 17 июня: «Уясняется Коневская». 28 июня, после перерыва записей на десять дней: «Последние дни писал «Воскресение». И оно всё больше и больше занимает меня и всё больше и больше уясняется». 4 июля, опять после перерыва в несколько дней: «За эти дни было то, что раза два хорошо писалось. И я могу сказать, что подмалевка Коневской кончена».

Под «подмалевкой Коневской» Толстой разумел окончание первой черновой редакции повести, датированной 1 июля 1895 г. (рукопись № 5). Эта редакция составилась в результате комбинации и исправления написанного ранее (см. Описание рукописей, № 5), к которому был присоединен впервые написанный Толстым конец повести, начинающийся с прерванного в рукописи № 3 разговора Нехлюдова с Катюшей при их первом свидании после суда. Важнейшие исправления и дополнения ранее написанного свелись здесь к следующему. В самом начале повести рассказано о знакомстве и дружбе Нехлюдовых с Кармалиными (позднее Корчагиными), о том, что Нехлюдов и Алина Кармалина знали друг друга с детства и были на ты и затем, живя долгое время в разных городах, вновь встретились уже взрослыми и вновь сблизились. Об Алине Кармалиной сказано, что до вторичной встречи с Нехлюдовым, после которой в процессе работы над его перевоспитанием Алина влюбилась в него, она, двадцативосьмилетняя девушка, решила не выходить замуж и вполне отдаться искусству — музыке, которую она действительно любила и к которой была необыкновенно способна (лл. 1 об. — 2) — т. е. тут усилено ее сходство (выдающиеся музыкальные способности, двадцативосьмилетний возраст) с М. Л. Урусовой. (Однако ниже, в той части рукописи, где идет речь об обеде Нехлюдова у Кармалиных, Алина оказывается уже не музыкантшей, а художницей, показывающей Нехлюдову свой новый рисунок девочки с распущенными волосами (л. 69 об.), и в дальнейшем образ Алины (Мисси) складывался у Толстого, видимо, уже независимо от образа М. Л. Урусовой. Чисто внешнее их сходство в окончательной редакции лишь в том, что обе они играют на фортепіано, причем о выдающихся музыкальных способностях Мисси уже нет речи.) Далее, в дополнение к тому, что говорится о юном Нехлюдове в период его жизни с матерью, сказано о его сближении с товарищами из демократических слоев, о поездке после оставления университета зa границу и разочаровании в заграничной науке, о возвращении в Петербург, рассеянной жизни там, поступлении на военную службу в связи с Турецкой (а не Крымской) кампанией, о выходе в отставку в результате крупного проигрыша и, наконец, о службе его по земству в имении матери. В той части рукописи, где говорится о первом пребывании Нехлюдова у тетушек, подробнее сказано о впечатлении его от жизни господ и крестьян в деревне и об его времяпрепровождении. О чувстве к Катюше говорится так: «И теперь ему казалось, что он любит Катюшу; его не только не пугала, но радовала мысль жениться на ней». Но окончательное решение вопроса о женитьбе на Катюше Нехлюдов откладывает до возвращения из-за границы и окончания сочинения о земельной собственности. В рассказе о втором приезде Нехлюдова к тетушкам, в Паново,554 перед отъездом на войну, добавлен абзац, в котором говорится о той перемене, которая произошла с ним в промежуток между первым и вторым пребыванием у тетушек. Рассказ о работе совести у Нехлюдова, в связи с его воспоминаниями о своем сближении с Катюшей, значительно распространен. Распространеннее также говорится о речах товарища прокурора и защитников и о резюме председателя по делу обвиняемых (фигурировавший ранее четвертый обвиняемый — фармацевт — здесь исключен), а также о совещании присяжных: вместо краткого сообщения лишь о результатах этого совещания приведен рассказ о самом совещании, причем зачеркнуто указание на то, что Нехлюдов был старшиной присяжных. Фамилия товарища прокурора — Бреве — заставляет предполагать, что прототипом для него мог послужить В. К. Плеве, который в 1870-х годах был товарищем прокурора тульского окружного суда и, следовательно, Толстой мог лично его слышать в суде и знать о нем через Н. В. Давыдова и других своих тульских знакомых. В рассказе о поездке Нехлюдова на обед к Кармалиным (Ивины всюду исправлены на «Кармалины») добавлена беседа его с извозчиком, в окончательной редакции в измененном виде отнесенная ко второй части романа, выделенная в особую главу (XII) и приуроченная ко второй поездке Нехлюдова в острог. Фамилия присутствующего на обеде у Кармалиных «бывшего профессора, либерала» — Черенин здесь исправлена на Колосов, а имя и отчество его Иван Ильич — на Иван Иваныч. Эти фамилия и имя отчество удержаны и в окончательной редакции, но там о Колосове говорится как о бывшем губернском предводителе, теперь члене правления банка. Сделанная несколько ниже на полях рукой Толстого и затем зачеркнутая приписка: «Спор с Чич[ериным]. Да ведь вы же владеете. Владею еще, но не буду владеть» — вскрывает прототип Колосова-Черенина: это, несомненно, друг Толстого в молодости, позднее его идейный антагонист — Б. Н. Чичерин, бывший до 1868 г. профессором московского университета.555

В рассказе о втором дне сессии, в котором участвовал Нехлюдов, развита пометка, сделанная в рукописи № 3, — о суде над крестьянами за сопротивление властям. В эпизоде посещения Нехлюдовым губернатора исключен бывший в рукописи № 3 рассказ о том, как Нехлюдов вспылил и накричал на губернатора за проволочку с разрешением свиданий с Масловой. В рассказе о первой поездке Нехлюдова в острог для свидания с Катюшей добавлено описание весеннего утра в городе и того, что встречалось Нехлюдову по пути в Бутырскую тюрьму, в частности — похорон по Долгоруковской улице.

С середины эпизода первой встречи Нехлюдова с Масловой в остроге, от слов: «И что он ни говорил ей» (см. стр. 82, строка 31), идет продолжение повести, сплошь написанное рукой Толстого. Катюша в этой первой встрече с Нехлюдовым в остроге изображена в более отталкивающих красках, чем в окончательной редакции. Она кажется Нехлюдову «полуидиоткой», ее поведение во время свидания — подчеркнуто-цинично. Несмотря на это и даже вопреки этому, она с особенной силой притягивает к себе Нехлюдова, и он предлагает ей жениться на ней, на что Катюша недоверчиво отвечает согласием. Нехлюдов, в ожидании окончания формальностей, связанных с женитьбой на приговоренной к каторге, испытывает чувство радости и энергии в сознании исполненного долга. Перед отправкой в Сибирь он едет в ближнюю Рязанскую губернию, в деревню Паново, в то самое имение, доставшееся ему по наследству от тетушек, где он соблазнил Катюшу. Здесь он передает землю крестьянам по проекту Генри Джорджа. Такую же передачу земли в дальних нижегородском и самарском имениях он откладывает до времени, когда будет отправлена партия арестантов в Сибирь. Уезжая из Панова, Нехлюдов увозит с собой фотографию, на которой были изображены тетушки, он и Катюша.

Эпизод поездки Нехлюдова в деревню для передачи земли крестьянам на основах проекта Генри Джорджа, нужно думать, подсказан был Толстому его личными недавними впечатлениями в связи с аналогичным делом: в конце августа и в сентябре 1894 г. сам Толстой ездил несколько раз в имение своей дочери Татьяны Львовны — Овсянниково, где он осуществил, так же как и Нехлюдов в Панове, передачу дочерней земли в аренду крестьянам, руководствуясь основами проекта Генри Джорджа. 14 июня этого года у него записано в дневнике: «Писал изложение проекта Генри Джорджа», а затем в дневниковых записях 24 августа — 23 сентября отмечаются поездки в Овсянниково по делу о земле.556 В письме к М. Л. Толстой (в сентябре того же года) Толстой писал: «С Таней говорили об Овсянникове, и мне очень хочется устроить так за нее, чтобы деньги за землю шли на общественные дела à la Henry George» (ГТМ).

После возвращения из деревни Нехлюдов тотчас отправляется в острог для свидания с Катюшей (по дороге встреча с бывшим товарищем по университету Орнатовым, функции которого позднее были перенесены на Шенбока) и встречает ее присмиревшей и плачущей над фотографией. Она отговаривает Нехлюдова от женитьбы на себе, не видя в этом добра для него, но он настаивает. После Петрова дня их обвенчали в острожной церкви, а в середине июля партия, с которой шла Катюша, отправляется в Нижний. Нехлюдов едет вперед в Нижний и Самару для устройства земельных дел, нагоняет партию в Тюмени и продолжает с ней путь уже в качестве арестанта до Троицкосавска, где он с женой поселяется в предместьи города. В заключение говорится о том, что планы Нехлюдова далеко не осуществились. Он затевает устройство огорода и сада, в которых сам хочет работать, но это ему не удается, так как часть его времени была занята перепиской с проповедниками идеи освобождения от земельного рабства, другая же часть — сочинением книги о земельной собственности и, кроме того, обучением детей, приходивших к нему. Катюша, кроме работы в огороде и в саду и по домашнему хозяйству, много читает и учится и помогает мужу в его деле. Нехлюдов пишет и печатает статьи и книги в русских и заграничных изданиях. Скоро однако деятельность его показалась правительству столь вредной, что его решают сослать в Амурскую область. Нехлюдов бежит с женой за границу и селится в Лондоне, где прошедшее Катюши никому неизвестно. Там он общается со своими единомышленниками и усердно работает над уяснением и распространением идеи преступности частного владения землей.

III

Вслед за окончанием начерно первой редакции «Воскресения» Толстой занялся ее исправлением и дополнением. 12 июля 1895 г. он записывает в дневник: «Пишу почти каждый день. Подвигается. Точно так же, как узнаешь людей, живя с ними, узнаешь свои лица поэтические, живя с ними. Тоже довольно много работал, хотя чувствую, что ослабел от старости. Был у Давыдова и он у нас. Записал от него ход дела».557 В следующей дневниковой записи, сделанной через три недели после предыдущей, 5 августа, Толстой отмечает: «Довольно много писал Коневскую. Подвигается». 6 и 7 августа он читал «Воскресение» небольшому кругу лиц, собравшемуся в Ясной поляне. Об этом в дневнике записано через месяц после чтения, 7 сентября: «Ездил на велосипеде и читал свое «Воскресение». Читал его Олсуфьеву, Танееву, Чехову, и напрасно. Я очень недоволен им и хочу или бросить или переделать».

С. И. Танеев следующим образом передает в своем дневнике подробности этого чтения, «6-го и 7-го августа Л. Н. читал новый роман «Воскресение». Началось чтение 6-го, в воскресение в 8 часов вечера, после ужина продолжалось до часу ночи. Л. Н. читал голосом очень взволнованным, передавая по временам рукопись Татьяне Львовне, которая его сменяла. В первый день прочитано было до окончания сцены в суде. После чтения, за ужином и после него, начались жаркие споры, преимущественно между дамами, о том, должен ли был герой жениться на героине». На следующий день чтение после ужина возобновилось. «Вторая половина романа — продолжает Танеев, — еще не отделана и не производит такого сильного впечатления, как первая. Л. Н. чаще передавал рукопись Татьяне Львовне, так как во многих местах затруднительно было разбирать написанное. Л. Н. говорил, что в романе сделает перестановку: то, что герой вспоминает о Кате, будет не в сцене суда, а ранее; иначе это растягивает действие и охлаждает впечатление. Весь конец будет переделан, и уничтожено благополучное окончание — жизнь в Англии. Очень хорошо, что это будет сделано; конец, в том виде, как его читал Л. H., очень натянут».558

Как указывает Танеев, в числе слушателей «Воскресения» был и гостивший в то время у Толстых H. Н. Страхов. В письме к Толстому от 22 августа 1895 г. он так передает свое впечатление от прослушанной повести: «О вашем «Воскресении» я часто думал и позволю себе маленькое суждение. Хотя шило из мешка всегда выглядывает, но это, как у вас всегда бывает, не помешает делу. Что меня истинно восхищает — это ваша героиня. Кажется, видишь ее живою и был знаком с нею. Суд также живой и будет тем поразительнее, чем больше ослабите комический оттенок. Ведь вашему герою не до комизма, и следовательно впечатление комических черт — не его. А всего менее ясно то, что всего труднее и всего важнее — ваш герой. В нем ведь должно совершиться возрождение, и картина этого возрождения должна действовать всего сильнее. Предмет самый любопытный. В том или другом виде это будет история Черткова, и если бы вы уловили эту фигуру и ее внутреннюю жизнь — дело было бы удивительное. Но пока — лицо героя остается бледным и совершенно общим. Какой захват вашего рассказа! Великодушные мечты молодости, домашний разврат, увлечение пустой жизнью, публичный разврат, суд, пробуждение совести и крутой поворот на новую жизнь — как важны все эти точки рассказа! А между тем он прост, как всё, что вы пишете» (АТБ).

В высказываниях Страхова особенно любопытно его очень правдоподобное указание на связь образа Нехлюдова с фигурой В. Г. Черткова. Тут, нужно думать, имеется в виду сходство того и другого не в их внешней судьбе, а в их духовных исканиях. Если догадка Страхова верна, то в процессе работы над образом Нехлюдова Толстой осложнил его привнесением к нему черт характера того лица, внутренний облик которого был ему особенно близок. В таком случае тут мы имеем дело с тем «смешением» прототипов, которое обычно наблюдается в творчестве Толстого. Догадка Страхова косвенно подтверждается следующим диалогом присяжных о Нехлюдове, внесенным Толстым в рукопись № 18 (третья редакция «Воскресения») и затем в следующей рукописи зачеркнутым: «А, это тот самый, что отец был при государе», — сказал приказчик. — И со средствами? — спросил купец. — Богач». После слов «тот самый» Толстой написал: «Воронеж»... затем зачеркнул это недописанное слово, написал «Орло»... и тоже зачеркнул. Отец В. Г. Черткова Г. И. Чертков был генерал-адъютантом при Александре III; Чертковы были очень богаты; имение их Лизиновка было в Воронежской губернии. Зачеркнутое «Воронеж», вероятно, начинало собой предложение в роде «воронежский помещик»; затем «воронежский» исправлено, видимо, для завуалирования на «Орло[вский]», также, как сказано, зачеркнутое.

Точно определить текст «Воскресения», читавшийся Толстым 6—7 августа 1895 г., не представляется возможным в виду того, что ближайшие рукописи, следующие за рукописью № 5, впервые датированной 1 июля 1895 г., не представляют собой сплошного текста: в процессе работы отдельные части рукописей изымались и перекладывались в следующие по времени обработки повести. Во всяком случае, судя по тому, что повесть была прочитана всего лишь в два вечера, текст ее по объему не слишком превосходил текст рукописи № 5.

Отделка, исправления и дополнения повести, которые падают на вторую половину 1895 и на начало 1896 года и которые прослеживаются на материале рукописей №№ 6—13, образовали вторую редакцию «Воскресения».

К работе над этой редакцией относится, кроме приведенных выше, ряд дневниковых записей и упоминаний в письмах Толстого. Отвечая на письмо А. Ф. Кони, в котором он просил от имени Л. Я. Гуревич отдать повесть в «Северный вестник», Толстой писал 26 августа 1895 г.: «Пишу я, правда, тот сюжет, который вы рассказывали мне, но я так никогда не знаю, что выйдет из того, что я пишу, и куда оно меня заведет, что я теперь сам не знаю, что я пишу теперь» (ИЛ). Имея в виду всё ту же работу над «Воскресением», в письме к дочери Марье Львовне от 4 сентября того же года он жалуется: «Писание мое не идет и опротивело мне, и это очень хорошо» (ГТМ). 22 сентября в дневнике записано: «В повести вижу новые стороны, и очень важные, которые было упустил. Именно — радость нарушения всех принятых законов и обычаев и сознание своей доброй жизни». На следующий день Толстой написал письмо к дочери Марье Львовне, в котором читаем следующие строки: «Я хорошо занимался вчера, но нынче плохо, зато кое-что мне интересного записал в свой дневник и нынче вечером решил, придумал нечто для меня интересное, а именно то, что не могу писать с увлечением для господ — их ничем не проберешь: у них и философия, и богословие, и эстетика, которыми они, как латами, защищены от всякой истины, требующей следования ей. Я это инстинктивно чувствую, когда пишу вещи, как «Хозяин и работник» и теперь «Воскресение». А если подумаю, что пишу для Афанасьев и даже для Данил и Игнатов559 и их детей, то делается бодрость и хочется писать. Так думал нынче. Надеюсь, что так буду делать. После болезни, как всегда, бывает ясна голова, и многое уяснилось» (ГТМ). 24 сентября в дневнике записано: «Начал писать Коневскую повесть, не пошло». На следующий день там же более бодрая запись: «Писал утром Коневскую, пересматривал с начала. Довольно хорошо. По крайней мере, без отвращения». Но в записи 26 сентября — новый приступ неудовлетворенности работой над повестью. Перечисляя неудачи за этот день, Толстой пишет: «Писание тоже не шло. Переменял слишком много и запутался. И стыдно писать эти вымыслы. Правду пишет Бодянский,560 что не годится писать художественное, иносказательное. Я всегда это чувствую и спокоен, только когда пишу во всю то, что знаю и о чем думаю».

И в течение ближайшего месяца чувство неудовлетворенности, лишь изредка покидавшее Толстого, — основное его чувство, сопровождающее работу над «Воскресением». 29 сентября в дневнике записано: «Третьего дня и вчера писал Коневскую», но 5 октября он пишет H. H. Страхову: «Писание мое ужасно осложнилось и надоело мне, — ничтожно, пошло; главное, противно писать для этой никуда, ни на что не годной паразитной интеллигенции, от которой никогда ничего, кроме суеты, не было и не будет».561 6 октября в дневниковой записи это же чувство выражено кратче: «Писание мое опротивело мне». Через три дня, 9 октября, в дневнике записано: «Я два дня порядочно писал.... Ходил, гулял и думал о двойственности Нехлюдова. Надо это яснее выразить». 12 октября там же следующая запись: «Сейчас раскладывал пасьянс, думал, как Нехлюдов должен трогательно проститься с Соней».562 В дневниковой записи 24 октября, сделанной непосредственно вслед за записью 13 октября, читаем: «Брался за «Воскресение» и убедился, что это всё скверно, что центр тяжести не там, где должен быть, что земельный вопрос развлекает, ослабляет то, и сам выйдет слабо. Думаю, что брошу. И если буду писать, то начну всё сначала». 28 октября Толстой записывает в дневник: «Жить остается на коротке, а сказать страшно хочется так много: хочется сказать и про то, во что мы можем, должны, не можем не верить, и про жестокость обмана, которому подвергают сами себя люди — обман экономический, политический, религиозный, и про соблазн одурения себя — вина и считающегося столь невинным табака, и про брак, и про воспитанье. И про ужасы самодержавия. Всё назрело и хочется сказать. Так что некогда выделывать те художественные глупости, которые я начал было делать в «Воскресении». Но сейчас спросил себя: а могу ли я писать, зная что никто не прочтет, и почувствовал как бы разочарование, но только на время почувствовал, что могу: значит, была доля славолюбия, но есть главная потребность перед Богом».

Новый прилив бодрости в своей работе Толстой почувствовал лишь тогда, когда ему пришла в голову мысль по иному начать повесть, так чтобы сразу же речь пошла о Катюше, а не о Нехлюдове. 5 ноября он пишет в дневнике: «Сейчас ходил гулять и ясно понял, отчего у меня не идет «Воскресение»: ложно начато. Я понял это, обдумывая рассказ «Кто прав?» (о детях).563 Я понял, что надо начинать с жизни крестьян, что они — предмет, они — положительное, а то — тень, то — отрицательное. И то же понял и о «Воскресении». Надо начать с нее. Сейчас хочу начать». 7 ноября там же записано: «Немного писал эти два дня новое «Воскресение». Совестно вспомнить, как пошло я начал с него. До сих пор радуюсь, думая об этой работе так, как начал»; 8—9 ноября там же записано: «Писал «Воскресение» мало. Не разочаровался, но оттого что слаб»; 15 ноября отмечено: «Записал в Коневскую».

Вскоре после этого работа над «Воскресением» надолго почти совсем приостановилась. В конце 1895 и в начале 1896 года Толстой сосредоточился на писании статьи о вере, озаглавленной позже «Христианское учение», и автобиографической драмы, позднее получившей заглавие «И свет во тьме светит». Среди этой работы, в 1896 году, Толстой, видимо, лишь однажды вернулся к работе над «Воскресением». В дневниковой записи 13 февраля 1896 г. читаем: «Дописал кое-как 5-й акт драмы и взялся за «Воскресенье». Прошел 11 глав и понемногу подвигаюсь». Незадолго до этого, по словам сотрудника газеты «Новости», на его вопрос Толстому о том, скоро ли появится в печати его новая повесть, Толстой ответил: «О, я ее забросил пока!.. Она мне не понравилась, как-то не по душе... А главное — мне решительно некогда засесть за нее. Годы, знаете, берут свое. Мне не хватает времени... Теперь работа требует от меня гораздо более усидчивости, а между тем всё усложняющиеся и усложняющиеся личные отношения отнимают много рабочих часов. Приходится много читать, кроме того... В результате и оказывается, что работать над повестью некогда, а она требует еще много работы. Я еле успеваю справиться с текущей срочной работой».564

Существенные особенности второй редакции повести по сравнению с первой сводятся к следующему.

В согласии с дневниковой записью 5 ноября 1895 г. заново написано начало «Воскресения», соответствующее I и II главам первой части романа в окончательной редакции (отправка Масловой из тюрьмы в суд и рассказ о ее прошлом, вариант № 1). Кроме того, в отдельных частях повести сделано много дополнений и исправлений. Дополнена и углублена характеристика внутреннего мира Нехлюдова и его поведения до встречи с Катюшей на суде (варианты №№ 2, 3, 13—17, 20, 22—24). Дополнены характеристики судейских и особенно председателя, а также подсудимых (варианты №№ 4—9). Текст обвинительного акта радикально переработан в направлении к окончательной редакции, причем исправлена фактическая ошибка: он следует не после предъявления председателем обвинения каждому подсудимому в отдельности, как в первой редакции, а до него. Развернут эпизод присяги и особенно эпизод судебного следствия, в первой редакции лишь бегло и описательно намеченный; простое упоминание о свидетелях дополнено рассказом о допросе Розанова, содержателя дома терпимости, в котором жила Маслова (позднее, в третьей редакции, Розанов был заменен Розановой, затем, в четвертой редакции, переименованной в Китаеву). Добавлены эпизоды осмотра присяжными вещественных доказательств и чтения акта врачебного исследования внутренностей Смелькова. Введена речь товарища прокурора, значительно подробнее охарактеризовано резюме председателя. Текст приговора суда над Масловой исправлен: она приговорена не к ссылке в Сибирь на поселение, а к каторжным работам; но это исправление не согласовано с заключительной частью повести, где Маслова попрежнему фигурирует лишь как ссыльная. Введен разговор Нехлюдова с председателем суда о Масловой после вынесения приговора и затем с адвокатом, фамилия которого здесь — Файницын,565 о составлении кассационной жалобы; однако в дальнейшем из текста не видно, чтобы эта жалоба была подана и чтобы Нехлюдов и адвокат предпринимали какие-нибудь хлопоты по делу Масловой.

Вслед за этим сюжет развивается так: Нехлюдов после суда едет к себе домой, предается воспоминаниям о своей жизни и размышлениям о Катюше (см. варианты №№ 34—37), затем под утро засыпает. На следующий день он едет вновь в суд, где присутствует на заседании, в котором разбираются дела юноши, укравшего половики, и крестьян, обвиняемых в сопротивлении властям (это второе дело здесь изложено гораздо подробнее, чем в первой редакции; см. вариант № 39), после чего отправляется к прокурору (а не к председателю суда, как в первой редакции) с просьбой о свидании с Масловой и с заявлением об отказе от дальнейшего участия в суде. Затем, после неудачной попытки свидания в тот же день с Масловой в тюрьме, он едет к Кармалиным — Корчагиным. По дороге к ним происходит разговор с извозчиком, в первой редакции приуроченный к поездке Нехлюдова в суд. В исправленном тексте (рукопись № 11 после ее окончательной правки) в развитии сюжета сделаны перестановки: по окончании суда над Масловой Нехлюдов едет к Корчагиным (по дороге разговор с извозчиком), затем, возвращаясь к себе домой, предается воспоминаниям и размышлениями. Из второго дня сессии суда дело о сопротивлении крестьян властям исключено, в связи же с делом о краже половиков добавлены размышления Нехлюдова о жестокости и несправедливости судов (см. варианты №№ 40—42). Фамилия «Кармалины», по рукописям чередующаяся с фамилией «Сарматовы» и «Картавцевы», в рукописи № 11 исправлена на «Корчагины» (так и в окончательной редакции). Имя предполагавшейся невесты Нехлюдова, звучавшее по разному в различных рукописях (Алина, Соня, Маша) исправлено на Мисси (то же имя и в окончательной редакции). В число обедающих у Корчагиных введен двоюродный брат Мисси (Сони), довольно подробно охарактеризованный как «один из самых характерных молодых людей новой формации». Особо подчеркивается его утонченная корректность, его обыкновение целовать руки у всех дам высшего круга, имеющих детей, креститься во весь размах руки перед обедом и после обеда. О нем сказано, что имена лиц царской фамилии он произносил всегда почтительно, любил искусства, также любил выпить и избегал серьезных разговоров, отлично говорил на трех европейских языках и на всех их умел вести шуточные разговоры, держался всегда самого высшего общества и ухаживал за всеми хорошенькими барышнями и дамами. Ему было 33 года (см. вариант № 29). Эта характеристика вызывает предположение, что она была подсказана Толстому свойствами натуры в ту пору близкого к семье Толстых М. А. Стаховича, которому тогда было 34 года. (Позднее, начиная с третьей редакции, осталось лишь упоминание о двоюродном брате Мисси, без его характеристики.) Далее — впервые написан эпизод, соответствующий XXVII главе первой части романа в окончательной редакции (в комнате княгини Софьи Васильевны Корчагиной). Здесь Софья Васильевна сначала спрашивает Нехлюдова о его романсе, замечая, что его талант признает сам Рубинштейн, затем слово «романс» исправлено на «картина», а Рубинштейн заменен Репиным. Здесь же назван автор новой драмы, о которой идет спор (Ибсен) (см. вариант № 32). В дальнейшем введен разговор Нехлюдова с Аграфеной Петровной о его намерении оставить занимаемую им квартиру. Вслед за этим Нехлюдов думает о том, как примет сестра Наташа и ее муж, который назван здесь Иваном Михайловичем, его намерение жениться на Катюше и итти за ней в Сибирь. Тут о Наташе и ее муже говорится обратное тому, что будет подробно сказано в окончательной редакции романа:

И потомъ онъ начиналъ думать о сестрѣ, какъ она приметъ это и Иванъ Михайловичъ, ея мужъ. «Иванъ Михайловичъ скорѣй пойметъ. Но Наташа — она страшна, она сдѣлаетъ какую-нибудь глупость» (рук. № 11, л. 24).

В первой редакции, вслед зa единственным свиданием Нехлюдова с Масловой в тюрьме, он уезжает в свое имение для передачи земли крестьянам. Во второй редакции до этого у Нехлюдова происходит с Катюшей ряд свиданий (см. варианты №№ 43—45). При первом свидании она, вместо согласия выйти за Нехлюдова, как это было в первой редакции, здесь отвечает ему уклончиво и определенного ответа не дает: в рукописи № 11, л. 269, слова, сказанные ею в ответ на предложение Нехлюдова: «Что же, если не смеетесь, отчего же» зачеркнуты и вместо них написано: «А что, нельзя мне на кассацию подать? — сказала она вдруг». При втором свидании Нехлюдов повторяет Масловой свое предложение — выйти за него замуж, но и тут она уклоняется от согласия. Она просит перевести ее в «дворянскую», починить ей зуб и купить платье. На просьбу Нехлюдова не пить вина и читать привезенное им Евангелие она отвечает согласием, но явно неохотно. В последующие свидания Катюша посвящает Нехлюдова в подробности тюремного быта и знакомит его с жизнью своих товарок по заключению. Она плохо поддается воздействию Нехлюдова, но в его душе жалость и любовь к ней и желание возродить ее непрестанно растут.

Эпизод пребывания Нехлюдова в Панове радикально переработан и значительно распространен по сравнению с первой редакцией. Вместо одной беседы с крестьянами о земле у Нехлюдова здесь имеют место три беседы, причем последняя оканчивается полной договоренностью обеих сторон (см. вариант № 46). Из Панова Нехлюдов едет в «Малороссию», в главное имение матери, где так же, хотя и менее удачно, чем в Панове, разрешает земельный вопрос.

Заключение повести осталось прежним: Нехлюдов женится на Катюше, селится с ней в Сибири, а затем они эмигрируют в Англию. К этому добавлено, что Нехлюдов послал царю записку по вопросу об уголовном преследовании.

После февральской записи в дневнике 1896 года в течение 21/2 лет ни в дневниковых записях, ни в письмах мы не встречаем упоминаний о работе над повестью, хотя упоминания о самой повести за этот период встречаются. Так, 17 мая 1896 г. в дневнике записано: «К «Коневской». На Катюшу находят, после воскресения уже, периоды, в которые она лукаво и лениво улыбается и как будто забыла всё, что прежде считала истиной: ей просто весело, жить хочется». 19 июня того же года Толстой так объясняет причину неуспеха своей работы: „«Коневская» не во мне родилась; от этого так туго“. 23 октября в дневнике записано: «За «Воскресение» и взяться не могу. Драма занимает». 5 января 1897 г. Толстой там же записывает: «Начал перечитывать «Воскресение» и, дойдя до его решения жениться, с отвращением бросил. Всё неверно, выдумано, слабо. Трудно поправлять испорченное. Для того чтобы поправить, нужно: 1) попеременно описывать его и ее чувства и жизнь и 2) положительно и серьезно ее и отрицательно и с усмешкой его. Едва ли кончу. Очень всё испорчено». И затем почти через год, 17 декабря 1897 г., в числе сюжетов, которые, «стоит и можно обработать как должно», Толстой, в дневниковой записи, помечает «Воскресение — суд над проституткой». Работа над «Воскресением» была возобновлена лишь в июле 1898 года. Перерыв в ней занят был продолжением работы над автобиографической драмой, статьей о вере, «Отцом Сергием» и писанием «Хаджи Мурата», статьи об искусстве, разросшейся затем в трактат «Что такое искусство»?, и рядом других, менее крупных работ.

За это время издатели и редакторы журналов, прослышав о том, что Толстой пишет новое произведение, стали обращаться к нему с просьбами предоставить его для напечатания в их журналах. Так, еще 29 июля 1895 г. А. Ф. Кони обратился к Толстому со следующим письмом: „...пишу к вам вследствие полученного мною письма Л. Я. Гуревич. Взволнованная появившимся в печати известием о том, что вы оканчиваете повесть, действие которой происходит в окружном суде (уж не история ли это Розалии Они? Как бы это было хорошо!), она обращается ко мне с просьбой замолвить за нее слово перед вами, поясняя, что появление этой повести в ее журнале было бы для нее событием чрезвычайной важности в виду того, что журнал ее переживает тяжелый кризис... Помимо вполне естественного самолюбия, ею руководит опасение за будущность «Северного вестника»“ (АТБ). В ответ на это Толстой писал Л. Я. Гуревич 26 августа того же года: «Кони писал мне о том, что хорошо бы было отдать вам повесть. Я бы очень желал это сделать, но едва ли мне это удастся. Так много разных работ, а не окончив вполне, я не напечатаю. Да и если кончу когда, то отдам эту повесть в «Посредник». Так что вы на меня не рассчитывайте и, пожалуйста, на меня за это не сердитесь» (ИЛ).

Еще ранее, 10 июля 1895 г., Толстой писал Л. И. Веселитской в приписке к письму к ней Н. Н. Страхова: «Николай Николаевич пишет вам, и мне захотелось написать вам хоть несколько слов... Он пишет вам про мою работу. Мне бы не хотелось, чтобы про нее знали редакторы, а то не будет покоя, и будет какой-нибудь грех» (ИЛ).

В том же году, 3 сентября, редактор «Недели» П. В. Гайдебуров писал Толстому из-за границы: «Известие, что вы пишете повесть, взволновало меня. Я убежден, что речь идет о том самом происшествии, которое мне рассказывал Кони и которое произвело на меня потрясающее впечатление. Знаю, что вы никогда ничего не обещаете. Научите же меня, что мне делать, чтобы эта вещь была напечатана в «Неделе». Далее Гайдебуров предлагает весь возможный доход от напечатания повести в «Неделе» обратить на поддержку «несчастных евангельских христиан, высылаемых за границу», о чем он прочел в номере одного заграничного русского журнала (АТБ). В связи с этим письмом Толстой 5 октября 1895 г. писал М. О. Меньшикову: «Недели три тому назад я получил письмо от Гайдебурова[...] пожалуйста, поклонитесь ему от меня и скажите, что предложение его мне очень сочувственно. Но едва ли буду печатать эту повесть в России, да и где-нибудь, потому что она далеко не кончена и стала мне противна» (ИЛ).566

Наконец, через полтора года, в письме к Е. Г. Шмитту от 2 марта 1897 г. в ответ на его запрос, не намерен ли Толстой напечатать «Воскресение», он пишет (перевод с немецкого): «Воскресение» — роман, который я давно начал, в прошлом году почти закончил, но чувствую, что это произведение так слабо и попросту плохо и бесполезно, что ни в коем случае его не напечатаю».567

IV.

В июле 1898 года работа Толстого над «Воскресением», как сказано, возобновилась. Поводом для этого было желание Толстого прийти на помощь духоборам, которые, в виду усилившихся репрессий по отношению к ним русского правительства, вынуждены были искать убежища вне пределов России. Аресты, ссылки, военные постои, переселение в глухие и притом нездоровые места — все эти кары, разразившиеся над духоборами за нежелание их отбывать воинскую повинность, приносить верноподданническую присягу и платить подати, — глубоко волновали Толстого. И когда он узнал о том, что духоборам разрешено переселиться за границу, он принял самое энергичное участие в изыскании материальных средств для этого переселения. 18 марта 1898 г. он пишет В. Г. Черткову: «Главное и самое важное — это духоборы. Они пишут мне вот уже третье письмо, что им разрешено переселиться за границу и просят помочь им» (AЧ). В связи с этими просьбами Толстой пишет в иностранные газеты и в русские «Петербургские ведомости» воззвание с призывом о помощи (в «Петербургских ведомостях» это воззвание по цензурным условиям не было напечатано), организует сбор пожертвований, разузнает у сведущих лиц о том, куда лучше всего духоборам переселиться, наконец, сам обращается к богатым людям с просьбой о денежных пожертвованиях. В письмах Толстого 1898 года, преимущественно к бывшему тогда в Англии Черткову, вопрос о духоборах занимает одно из центральных мест, если не самое центральное.

Однако вскоре Толстой убеждается, что для переселения духоборов за границу (в конце концов была выбрана Канада) средств, собранных от частных пожертвований, не хватит, и тогда он решает, вопреки своему давнишнему решению не брать литературного гонорара, продать — и притом возможно выгоднее — имевшиеся у него в черновых рукописях произведения, с тем чтобы вырученные от этой продажи деньги пошли на дело переселения.

С. А. Толстая 9 апреля 1898 г. в своем дневнике записывает: «Сегодня Лев Николаевич говорит, что доктор Рахманов очень заинтересовался повестью («Воскресение»), о которой он с ним давно говорил, и вот он ему дал читать, а потом сам перечел и подумал, что если напечатать всюду, то можно бы 100 000 рублей выручить для духоборов и их переселения».568

14 июля того же года Толстой пишет Черткову: «Так как выяснилось теперь, как много еще не достает денег для переселения духоборов, то я думаю вот что сделать: у меня есть три повести: «Иртенев»,569 «Воскресение» и «Отец Сергий» (я последнее время занимался им и начерно написал конец). Так вот я хотел бы продать их на самых выгодных условиях в английские или американские газеты (в газете, кажется, самое выгодное) и употребить вырученное на переселение духоборов. Повести эти написаны в моей старой манере, которую я теперь не одобряю. Если я буду исправлять их, пока останусь ими доволен, я никогда не кончу. Обязавшись же отдать их издателю, я должен буду выпустить их tels quels.570 Так случилось со мной с повестью «Казаки». Я всё не кончал ее. Но тогда проиграл деньги и для уплаты передал в редакцию «Русского Вестника». Теперь же случай гораздо более законный. Повести же сами по себе, если не удовлетворяют теперешним требованиям моим от искусства, — не общедоступны по форме, — то по содержанию не вредны и даже могут быть полезны людям, и потому думаю, что хорошо, продав их как можно дороже, напечатать теперь, не дожидаясь моей смерти, и передать деньги в комитет для переселения духоборов». Дальше Толстой предлагает Черткову вместе с П. А. Буланже, П. И. Бирюковым и английскими журналистами Кенворти и Моодом обсудить вопрос, как наилучше поступить, чтобы выручить возможно больше денег, и сообщить ему об этом. Со стороны жены он не ждет больших препятствий к осуществлению своего намерения, но, если они возникнут, надеется побороть их. Проект свой Толстой пока что просит не разглашать. В заключение он добавляет, что продажа его сочинений для дела переселения духоборов представляется выгодной еще и потому, что в таком случае ему удобнее будет обращаться к разным богатым лицам с просьбой о пожертвованиях на это дело. Однако, перечитав в тот же день «Иртенева», Толстой решает, что его не следует печатать. В приписке к письму читаем: «Нынче же перечел рассказ Иртенева и думаю, что не напечатаю его, а ограничусь «Воскресением» и «Отцом Сергием»... «Иртенева» нехорошо печатать, потому что мотив один и тот же, что и в «Отце Сергии» (AЧ).

Несомненно однако, что от напечатания «Иртенева» Толстого удерживало не только им самим указанное обстоятельство, но и то, главным образом, что повесть на тему о непреоборимой страсти Иртенева к крестьянке Степаниде была в значительной мере автобиографичной, и появление ее в печати, как не мог не предполагать Толстой, сильно огорчило бы Софью Андреевну. (Она впервые случайно познакомилась с этой повестью через десять лет после этого и очень остро пережила приступ ревности к героине досвадебного романа Толстого, тогда еще живой и жившей неподалеку от Ясной поляны. Повесть, как известно, напечатана была лишь после смерти Толстого.)

Через три дня после этого письма Толстой записывает в дневник: «Решил отдать свои повести «Воскресение» и «Отца Сергия» в печать для духоборов». Но на следующий день он пишет Черткову: «Только что написал вам о своем намерении отдать в печать написанные рассказы, причем написал глупость о том, чтобы вы собрались все обсуждать этот вопрос, глупость, которую прошу считать comme non avenue571 и за которую простите меня. Взялся было за пересмотр и поправку «Воскресения», и дело пошло хорошо, как случилось такое обстоятельство, которое, к стыду моему, растревожило меня так, что не могу работать, и прошу тоже и мое предложение считать пока comme non avenu» (AЧ). В тот же день он записывает в дневник: «Взялся за «Воскресение», и сначала шло хорошо, но с тех пор, как встревожился, два дня ничего не могу делать».

Обстоятельство, растревожившее Толстого и даже заставившее его на время отказаться от плана печатания своих повестей в пользу духоборов, — было, несомненно, столкновение с женой, раздраженной тем, что в то время как семья материально ничего не получала от печатания новых произведений ее мужа, сектанты, кровно не связанные с Толстым, должны были получить в результате продажи издателям «Воскресения» и «Отца Сергия» большую сумму денег. Но, как и предвидел Толстой, ему в конце концов удалось преодолеть это домашнее препятствие, и он вновь принялся за работу над «Воскресением». 20 июля он записывает в дневник: «Вчера хорошо работал «Воскресение», а 21 июля пишет Черткову: «Теперь — о моем намерении печатать для духоборов мои повести. Я не оставляю этого намерения, хотя предвижу много трудностей и внешних и внутренних и хотя сам в дурном состоянии для работы. Несмотря на это, понемножку работаю над «Воскресением» и с удовольствием, и 1/4 сделал» (AЧ).

Как явствует из цитированного выше письма Толстого к Черткову от 14 июля 1898 г., Толстой намерен был вначале печатать «Воскресение» в том виде, в каком оно было в момент созревшего решения выпустить его в свет, т. е. опубликовать текст второй редакции, сложившийся к февралю 1896 г. В этой редакции отсутствовал еще целый ряд эпизодов, введенных в «Воскресение» позднее. Так, отсутствовало описание богослужения; не фигурировали пока в повести революционеры — политические ссыльные и заключенные, как не фигурировали и сектанты и уголовные, о которых в дальнейших редакциях «Воскресения» Нехлюдов хлопочет. Тогда Нехлюдов ни за кого еще не хлопотал, в том числе и за Катюшу; поэтому все те персонажи, с которыми позднее пришлось столкнуться Нехлюдову в процессе этих хлопот, в ранней редакции повести отсутствуют. Отсутствует в качестве действующих персонажей и сестра Нехлюдова, и ее муж Рагожинский, и старик-сектант, с которым Нехлюдов встретился впервые на пароме, и начальник края в Сибири, и многие другие лица. В связи со всем этим повесть в ранней редакции социально и политически гораздо менее остра и идеологически значительно слабее насыщена, чем в редакции окончательной. Ее финал — женитьба Нехлюдова на Катюше — самому Толстому вскоре показался психологически слабым и неубедительным.

По всем этим причинам, несмотря на первоначальное намерение печатать повесть в том виде, как она была у него написана, Толстой, взявшись за пересмотр ее, не мог остановиться лишь на легкой ее ретушовке, как, видимо, предполагал это сделать сначала, а коренным образом переработал ее, увеличив при этом значительно ее объем.

В течение августа Толстой усиленно был занят переработкой второй редакции повести. 3 числа этого месяца в дневнике записано: «Работа над «Воскресением» идет очень плохо, хотя и кажется, что обдумал гораздо лучше». В тот же день, там же, сделана следующая запись: ,,К «Воскресению». Нельзя было думать и помнить о своем грехе и быть самодовольным. А ему надо было быть самодовольным, чтобы жить, и потому он не думал, забыл“. Через три недели после этой записи, 24 августа, Толстой в дневнике отмечает: «Всё работаю над «Воскресением» и доволен, даже очень. Боюсь столкновений».572

О работе Толстого в это время над «Воскресением» упоминает в своем дневнике и С. А. Толстая. Так, в записи 11 августа, говоря сначала о себе, она продолжает: «Он же работает над «Воскресением» — ненавистной мне повестью. Может быть, он ее исправит». 24 августа она там же записывает: «Он пишет свое «Воскресение», и ему переписывает очень кстати явившийся Александр Петрович».573 28 августа, в день рождения мужа, Софья Андреевна записала в дневнике: «Утром Лев Николаевич писал «Воскресение» и был очень доволен своей работой того дня. «Знаешь, — сказал он мне, — когда я к нему вошла, — ведь он на ней не женится, и я сегодня всё кончил, т. е. решил, и так хорошо!» — Я ему сказала: «Разумеется, не женится. Я тебе это давно говорила; если б он женился, это была бы фальшь».574 27-м и 28-м августа 1898 г. Толстым собственноручно датированы рукописи, текст которых представляет собой переработку второй редакции повести. Эта переработка составила третью редакцию «Воскресения», процесс создания которой прослеживается на материале рукописей №№ 14—18, большей части №№ 19 и 20 и частично № 23.

Отличительные особенности третьей редакции по сравнению со второй таковы. В нее вновь введен рассказ о связи Нехлюдова с замужней женщиной — женой предводителя дворянства. Далее, в отличие от первой и второй редакций, о Нехлюдове сказано, что он окончил университет (кандидат математических наук) и после этого, находясь в стадии «душевной стирки», вместо того чтобы поступить в дипломатический корпус, как этого хотела его мать, поступил во второе отделение собственной его величества канцелярии, т. е. в отделение законов, с тем чтобы «начать новую жизнь, такую, которая бы вся была направлена на нравственную и умственную пользу себе и на пользу людям». «Когда решено было, что он поедет в Петербург, — сказано о нем, — он взял адрес-календарь и внимательно прочел все гражданские учреждения. Из всех их он счел самым важным то, в котором составлялись законы. Решив, что он будет служить в этом учреждении, он пошел на прием к Статс-Секретарю и объявил ему о своем желании служить у него».575 Но через год нравственный подъем проходит, и Нехлюдов живет «как все». При объявлении войны с Турцией он становится «патриотом» и поступает в полк и затем, по дороге на войну, соблазняет Катюшу (см. вариант № 52). Возвратившись с войны, он вращается в высшем петербургском обществе, затем, когда это ему надоедает, уезжает на два года в Италию и там занимается живописью, но сознав, что искусство не может наполнить его жизни, возвращается в Россию и живет с матерью, ничем не занимаясь, участвуя в земстве и дворянских «выборах». Так он живет умным, образованным тридцатидвухлетним холостяком, всем недовольным и всех осуждающим, но в сущности больше всего презирающим самого себя (см. вариант № 54). Рассказ о посещении Нехлюдовым заграничных университетов, отнесенный во второй редакции ко времени до военной службы, здесь опущен, рассказ же о пребывании в Италии, приуроченный там к тому же периоду, здесь сокращен. Воспоминания Нехлюдова о своей юности и юношеских увлечениях идеями Генри Джорджа, следовавшие во второй редакции вслед за возвращением с обеда у Корчагиных, здесь исключены.

В процессе работы над третьей редакцией Толстой написал текст главы, обозначенной им цыфрой 12. В ней сначала шла речь о душевном состоянии Масловой после приговора, а затем следовали размышления автора на тему о незаконности лишения людей свободы, и далее рассказывалось о встрече Масловой в камере со своими товарками по заключению и давались характеристики этих товарок. В конце — упоминание об обедне, после которой Маслову вызывают на свидание с Нехлюдовым (см. вариант № 56). Но в дальнейшей работе над этой редакцией текст этот не был никак использован, и его составные тематические моменты были разработаны заново в этой же редакции. Тут же, вслед за рассказом о возвращении Масловой из суда в камеру тюрьмы, рассказано, как Катюша встречала поезд, в котором Нехлюдов возвращался с войны мимо имения своих тетушек.

В конечной стадии работы над третьей редакцией впервые дано подробное описание богослужения в тюремной церкви (см. варианты №№ 57 и 58). В текст рассказа о посещении Нехлюдовым деревни введен рассказ о его свидании с крестной Катюши. Крестная, которую вызывают к Нехлюдову в контору, рассказывает о судьбе Катюши и ее ребенка. В результате общения с Масловой в тюрьме Нехлюдов знакомится с острожной жизнью и входит в интересы заключенных. Он хлопочет не только о Катюше, но и об ее товарке — Наташе, покушавшейся на отравление мужа (позднее имя Наташа изменено на Федосья), и о других заключенных. По просьбе Нехлюдова Катюшу переводят в отдельную камеру, затем ее назначают сиделкой в тюремной больнице. В этой редакции впервые у Масловой происходит с Нехлюдовым ожесточенное объяснение, при котором она истерически разражается по его адресу откровенно-вызывающими упреками (см. вариант № 60). Это объяснение приурочено ко времени после возвращения Нехлюдова из деревни, а не до поездки в нее, как в окончательной редакции. Политические в повести попрежнему еще не фигурируют. Перед отъездом в Сибирь Нехлюдов встречается со своей сестрой и ее мужем Рагожинским и беседует с ними. Прототипом для последнего в известной мере, нужно думать, послужил Александр Михайлович Кузминский, видный судейский чиновник, муж Т. А. Кузминской, сестры С. А. Толстой, двоюродный брат последней. Эпизод этой встречи по своему характеру близок к соответствующему эпизоду в окончательной редакции, но рассказан более сжато, чем там. До отправки партии Катюша служит сиделкой в лазарете. Перед самым отъездом Нехлюдов делает ей предложение выйти за него замуж, но она решительно отказывается это сделать. В заключительной главе рассказывается о впечатлениях, испытанных Нехлюдовым от мира уголовных во время его пребывания в Сибири (при этом лишь намечен позднее значительно развитой эпизод визита Нехлюдова к тюменскому губернатору) и о дальнейшей судьбе Катюши и самого Нехлюдова. О том, к каким результатам привели хлопоты Нехлюдова о Катюше, здесь ничего не сказано. Катюша в Сибири выходит замуж зa политического каторжанина Аносова, который после каторги и ссылки «совершенно освободился от напущенного на себя революционерства и не мог даже подумать, зачем оно ему». По окончании срока каторги Катюша с мужем, ставшим землемером, селится в уездном городе. У нее ребенок. Нехлюдов, попрощавшись с нею и с ее мужем, уезжает в Москву, где он пишет записку, которую собирается подать государю, — о необходимости уничтожения всякого уголовного преследования и замены его нравственным образованием людей. В добавление к этому говорится, что подъем, вызванный в нем участием в судьбе Катюши, стал понемногу проходить, и его воображение стала занимать дочь адвоката — курсистка, с которой он познакомился во время общения с ее отцом, ведшим дело Масловой (см. варианты №№ 61 и 62).

V.

Одновременно с работой над отделкой повести Толстой был озабочен вопросом об ее напечатании в России и за границей. Очевидно, в связи с небольшим сравнительно объемом тогдашнего «Воскресения» и в связи с тем, что первоначально Толстой не рассчитывал затрачивать большое количество времени на его обработку, он, для увеличения общей суммы гонорара, одновременно собирался предоставить в распоряжение издателей и «Отца Сергия». В письме к Черткову от 12 августа 1898 г., жалуясь на неполучение от него писем в ответ на предложение напечатать за границей в пользу духоборов две свои повести и высчитывая, во что обойдется переселение, он пишет: «Здесь, в России, я выручу тысяч тридцать за две повести; за границей — у англичан, немцев и французов надо выручить по стольку же с каждой национальности, да будем еще собирать, прося у богатых людей, так что надо надеяться, что денег достанет». Тут же Толстой указывает и адрес одного лица в Париже, который знает всех американских и французских издателей и может быть полезен в денежных переговорах с ними. В конце августа того же года Толстой поручает Черткову навести справки и «известить, сколько дают за повести (две), около восьмидесяти тысяч слов, издатели, имея при этом в виду то, что будет произведено одновременное печатание в России, и можно ли и сколько можно получить вперед, и кто будет переводить» (AЧ). 30 августа Толстой писал Черткову: «Я поправляю теперь «Воскресение». Прохожу по нем второй раз, много изменяю, и мне кажется, что это будет недурное сочинение. По крайней мере, работа над ним меня радует. Оно настолько готово, что могу посылать тетрадями для перевода» (AЧ).

Как будет повторяться в дальнейшем, как было и раньше, и на этот раз предположение Толстого о том, что «Воскресение» почти готово, далеко не оправдалось.

Между тем слухи о намерении Толстого продать свое новое произведение дошли до издателей, и в конце августа издатель «Нивы» А. Ф. Маркс обратился к нему телеграммой с просьбой предоставить «Воскресение» «Ниве». 31 августа Толстой пишет Черткову: «Телеграмму от Маркса посылаю вам для соображения» и тут же добавляет: «Над «Воскресением» работаю с увлечением, какого давно не испытывал» (AЧ). Как явствует из письма А. С. Суворина к Толстому от 7 октября 1898 г., еще в августе того же года Толстой через П. А. Сергеенко предлагал Суворину напечатать «Воскресение» в «Новом времени», но Суворин замедлил с ответом (АТБ).

1 сентября С. А. Толстая записывает в свой дневник: «Левочка тихонько от меня вел переговоры с Марксом (издателем «Нивы») о своей повести. Маркс предложил по нотариальному условию, чтоб исключительно иметь право на повесть, 1600 р. за лист. Когда я это услыхала, я сказала, что Льву Николаевичу нельзя это делать, раз он напечатал, что отказывается от всяких прав. Но это продается в пользу духоборов, и потому Лев Николаевич думает, что хорошо, а я говорила, что дурно. И вот теперь вдруг, в день моего отъезда, Лев Николаевич согласился, и Маркс давал без условий ограничения его прав 500 р. за лист, на что Лев Николаевич, кажется, согласится».576

Начало сентября было занято спешной отделкой повести, и около 11 сентября Толстому казалось, что отделка была закончена настолько, что можно было, переписав рукопись, по частям посылать ее за границу для перевода. В это время он пишет Черткову: «Нынче я кончил пересмотр всего до конца и начну переписывать и посылать вам сначала» (AЧ). На следующий день Толстой в письме к нему же сообщает о том, что повесть переписывается, и на днях начнется пересылка ее в Англию». «Медлил — добавляет он — потому, что боишься переменять потом в переводах» (AЧ).577

Судя по записи дневника С. А. Толстой от 28 сентября, к этому времени первые главы повести были уже отосланы Черткову. В письме от 13 октября н. ст. Чертков извещает Толстого о получении первых шести глав «Воскресения». Судя по письму Толстого к Черткову от 20 октября, в Англию были посланы еще 22 главы.

Помимо А. Ф. Маркса, Толстой одновременно вел переговоры о печатании «Воскресения» с издателем «Нового времени» А. С. Сувориным и с журналом «Живописное обозрение», как это видно из следующих строк письма Толстого к Черткову от 30 сентября 1898 г.: «у меня есть пожертвованных двенадцать тысяч и жду приезда или письма от Маркса, Суворина или «Живописное Обозрение». Я заявил требование 1000 рублей за лист, за право первого печатания, и 20 тысяч вперед. Если кончу с кем-нибудь, то, разумеется, уговором поставлю напечатать в известный определенный срок, который будет зависеть от иностранных переводчиков. Сережины578 demarches579 в Париже хороши, и я думаю, что лучше всего отдать в «Illustration» (AЧ).

В письме к Суворину от 12 октября 1898 г. Толстой пишет: «Я очень сожалею, что до получения вашего письма уже решил дело с «Нивою» относительно одной повести. Другую же я охотно оставлю вам на предлагаемых вами условиях. Какая это будет из трех, которые у меня есть, кроме отданных в «Ниву», я не могу решить, не окончивши работу над той, которую отдаю в «Ниву». Думаю кончить эту работу на днях и тогда сообщу вам».580 Это письмо написано в ответ на письмо Суворина от 7 октября, предлагавшего за «Воскресение» 1000 рублей с листа с выплатой вперед немедленно 20 000 рублей, без ограничения права перепечатки отдельных частей романа тотчас по напечатании их в «Новом времени», с предоставлением Толстому любого количества корректур (АТБ).

А. М. Хирьякову, обращавшемуся к Толстому от имени «Живописного обозрения», в письме от 18 ноября 1898 г. Толстой писал 21 ноября того же года: «Воскресение», право первого печатания, отдано «Ниве». Это было последнее предложение, и я на него согласился, когда пришло время. Объявлять же вам для того, чтобы вы дали больше, было неприятно. Отказать же «Ниве» и дать «Живописному обозрению» не было никакого основания... Я отдал тому, который повторил предложение тогда, когда надо и можно было решать» (ГТМ).

Дальнейшая пересылка рукописи за границу для перевода ее на иностранные языки задерживалась, так как Толстой вновь принялся за переделку повести: «Я очень поглощен переделкой «Воскресения» — пишет он Черткову в упомянутом письме от 30 сентября. — Большая половина готова, но еще не переписана, переписывают Маша с мужем581 очень хорошо, внимательно, но медленно. Хотим взять переписчика». Тут же Толстой отвечает на предложение Черткова написать к повести предисловие, в котором было бы обращено внимание общества на судьбу духоборов: «Написать к «Воскресению» предисловие, какое вы говорите, хорошо бы было, но надо, чтобы оно хорошо написалось» (AЧ).582

В конце концов Толстой решил печатать «Воскресение» в России — в «Ниве». 9 октября он пишет Черткову: «Маркс прислал ко мне своего заведывающего делами и согласился на мои условия — по 1000 рублей за лист в 35 000 букв без всякого исключительного права, только за право первого печатания, и 20 000 вперед за одно «Воскресение». Так много пришлось работать над «Воскресением» — работа и теперь далеко не конченная во 2-й половине, — что мне страшно было продать не обделанным «Отца Сергия».583 Когда же мы стали считать, сколько выйдет листов из того, что теперь есть в «Воскресении», вышло, противно моим расчетам, меньше того, что я предлагал (при том вымарки неизбежные цензуры), а именно листов 12 максимум теперь. Может быть, разрастется вторая часть, но мне теперь не хочется брать больше 12 тысяч. Если же и к тому времени не подойдет еще пожертвований, то возьму после, когда понадобится, столько, сколько нужно для пополнения обещанных 30 тысяч. Мне хочется окончить и «Отца Сергия» и еще другую из голодного года,584 потому что обе имеют значение и стоят работы, и продать ее на тех же условиях, но обязываться очень не хочется. С Марксом стоит так: он привез мне 20 тысяч, но я не взял их, обещая дать решительный ответ через неделю — срок во вторник; я отвечу, что беру только 12 тысяч» (AЧ).

Через три дня после этого Толстой заключил с Марксом следующее условие:

«Предоставляю редакции «Нивы» право первого печатания моей повести «Воскресение». Редакция же «Нивы» платит мне по тысяче рублей за печатный лист в 35 000 букв. Двенадцать тысяч рублей редакция выдает мне теперь же. Если повесть будет больше двенадцати листов, то Редакция платит то, что будет причитаться сверх 12 000; если же в повести будет менее двенадцати печатных листов, то я или возвращу деньги или дам другое художественное произведение. Лев Толстой. 12 октября 1898 г.»585

Во всё время подготовки «Воскресения» к печати Толстой продолжал усиленно работать над ним.

30 сентября 1898 г. он пишет П. И. Бирюкову: «Я же теперь весь поглощен исправлением «Воскресения». Я сам не ожидал, как много можно сказать в нем о грехе и бессмыслице суда, казней. Меня очень увлекает и, хотя жалею, что не могу продолжать ту работу, о которой говорил вам,586 не могу оторваться от этой. Надо думать, что получится за нее и за «Отца Сергия» достаточно денег для пополнения недостающего». В дополнение к этому Толстой сообщает о результатах своего обращения к богатым людям относительно денежной помощи переселяющимся за границу духоборам: «Я писал тоже письма богачам по указанию Дунаева,587 но до сих пор на мои 12 писем получил только от одного 10, а от другого одну [тысячу]. Я не унываю и продолжаю писать» (АТБ). В письме к П. А. Буланже от 21 октября того же года он пишет: «Я очень рад был случаю заняться своей художественной деятельностью, работал над «Воскресением» и утешаю себя тем, что работа получает более важное значение, в сущности же предаюсь любимому делу, как пьяница, и работаю с таким увлечением, что весь поглощен работой» (ГТМ).

26 октября С. А. Толстая записывает в свой дневник: «По утрам [Лев Николаевич] усердно писал свою повесть «Воскресение».588 В письме к Черткову, полученном в Англии 6 ноября н. ст., Толстой пишет: «Детище же мое, «Воскресение» растет не по дням, а по часам и до сих пор еще радует. Нынче я продиктовал Арчеру589 содержание и думаю, что не отступлю от него, — могу только расширить и прибавить» (AЧ). 2 ноября Толстой записывает в дневник: «Дела очень много, но я весь поглощен «Воскресением», берегу воду и пускаю только на «Воскресение». Кажется, будет недурно. Люди хвалят, но я не верю». В следующей за этой дневниковой записи — 14 ноября отмечено: «Опять не видал, как прошли 11 дней. Очень увлеченно занят «Воскресением» и хорошо подвигаюсь. Совсем близок к концу». В тот же день С. А. Толстая записала в своем дневнике: „Говорила много с Левочкой — мужем о Мише,590 обо мне, о работе Л. Н. Он говорит, что со времен «Войны и Мира» не был в таком художественном настроении и очень доволен своей работой над «Воскресением»“.591 В письме к Черткову, полученном в Англии 28 ноября н. с., Толстой пишет: «Много и думается и хочется писать, да весь поглощен «Воскресением»... Будет ужасно нецензурно, и нынче я подумал, что напечатание вполне за границей может вызвать запрет печатания в «Ниве» с выпусками» (AЧ). В ноябре же он писал почти в одних и в тех же словах С. Л. Толстому и Л. А. Сулержицкому о том, что он с увлечением занимается своей работой, и она всё растет. В письме к В. Г. и А. К. Чертковым от 11 декабря Толстой писал: «Ваше одобрение обоих «Воскресений»592 мне было очень приятно и поощрительно. Я завтра буду писать эпилог. Всех теперь 87 глав, так что вы знаете 3/4» (AЧ). Через два дня, 13 декабря, в письме к Черткову он говорит: «Я теперь решительно не могу ничем другим заниматься, как только «Воскресением». Как ядро, приближающееся к земле, всё быстрее и быстрее, так у меня теперь, когда почти конец, я не могу ни о чем, нет, не могу — могу и даже думаю, но не хочется ни о чем другом думать, как об этом. Сейчас получил корректуры до 70 главы, и очень мне не понравились некоторые места» (AЧ). 14 декабря С. А. Толстая писала В. В. Стасову: «Лев Николаевич страшно много работает над «Воскресением», и мы все ему переписываем, копируем, трудимся целыми днями».593 В дневниковой записи 2 января 1899 г., ближайшей к записи 25 ноября 1898 г., Толстой отметил: «За всё это время занимался исключительно «Воскресением». Но в тот же день там же записано: «В последнее время как будто ослабел интерес «Воскресения», и радостно чувствую другие, более важные интересы понимания жизни и смерти».

Начиная с 22 октября Толстой стал посылать в «Ниву» для набора частями текст «Воскресения». В этот день он писал А. Ф. Марксу: «Посылаю вам с этою же почтою начало повести. Я не подписал и не прислал вам условие потому, что последний пункт в нем о переводах неясно выражен. Вообще мне кажется это условие совершенно излишне после того, которое я послал вам. О том, чтобы переводы не появились за границей раньше появления в вашем издании, я приму меры. Для этого мне только нужно знать, когда и в каких размерах вы рассчитываете начать печатание повести. Будьте так добры уведомить меня об этом, с тем чтобы, сообразуясь с этим, я бы мог назначить крайний срок для выхода переводов. Вообще я думаю, что писанные условия ничего не обеспечивают, если нет желания быть справедливым».594 При письме была приложена расписка в получении в счет рукописи «Воскресения» двенадцати тысяч рублей. 7 ноября Толстой извещал Маркса о получении первых корректур и о высылке ему текста еще двадцати трех глав — от восемнадцатой до сороковой, выражая надежду выслать остальное не позже конца месяца и прося начать печатание «Воскресения» в Ниве с середины января. 17 ноября он писал Марксу о получении новых корректур и о том, что еще сорок глав — от тридцатой до семидесятой включительно — вышлет ему дня через два и что всех глав будет около восьмидесяти, но, вопреки первоначальному предположению, он не сможет кончить работу (над повестью и первыми корректурами ее) к январю и потому просит отложить печатание ее до марта, тем более, что к январю еще не будут готовы иллюстрации к тексту Л. О. Пастернака, и заграничные издатели просят также начать печатание с марта. В этом же письме он выражает согласие на предложение Маркса назвать «Воскресение» не повестью, а романом.

За это время для «Нивы» было набрано 29 глав. В ближайшее время Толстому был прислан набор еще одиннадцати глав. Прежде чем сдать рукопись в набор, Маркс или кто-нибудь из его ближайших сотрудников прибег к следующей уловке, которая была придумана для того, чтобы скрыть от наборщиков, что оригинал представляет собой произведение Толстого. Текст первого листа рукописи был заново переписан в редакции и на нем вместо заглавия «Воскресение» и имени Толстого было написано: «Ожидание. Повесть В. Короленко». Этой уловкой редакция «Нивы» рассчитывала предупредить возможность продажи служащими типографии гранок набора агентам каких-либо газет или журналов: имя Короленко, по расчетам редакции, не могло ввести в такой соблазн, в какой могло ввести имя Толстого. Когда гранки были отпечатаны, заглавие с именем Короленко на них было срезано, и потому ни на одном из экземпляров первой гранки ни заглавия, ни имени автора нет.

Между тем работа над «Воскресением» подвигалась у Толстого очень энергично. В письме к Черткову от 20—21 ноября Толстой пишет: «Корректуры исправленные не посылаю, потому что хочется прежде всё довести до конца и тогда начать сначала. До конца же остается 20 глав. 40 глав набраны, 20 глав завтра или послезавтра пошлю для набора и остальные 20 (всех будет около 80)595 надеюсь кончить до 1 декабря (срок, в который я обещал жене переехать в Москву). Теперь то, что набрано, 40 глав, составляет по расчету Маркса 8 листов (в 35 тысяч букв каждый). Еще будет по крайней мере столько же. Так что если для издания в России за вычетом нецензурного будет листов 12, то для заграничной печати будет более 16. Пусть это имеют в виду» (AЧ). В конце декабря 1898 года Толстому был прислан целиком набор первых семидесяти глав «Воскресения» с большим количеством цензурных зачеркиваний и частью исправлений, сделанных синим карандашом. Эта присылка сопровождалась следующим письмом Маркса от 21 декабря: «Посылаю вам оттиск, на котором синим карандашом сделаны те изменения, которые оказалось необходимым внести в виду требований цензуры. Как увидите теперь сами, изменения эти в посылаемых вам пока семидесяти главах, благодаря нашим стараниям, оказались не очень многочисленными. В этом измененном виде текст первых семидесяти глав уже разрешен цензурой. Остается только добиться того же по отношению к последней части романа» (АТБ).

11 декабря Толстой пишет Черткову о том, что всего теперь в романе 87 глав, и что со следующего дня он принимается за писание эпилога, а 12 января 1899 г. сообщает: «Работа моя почти кончена. Остались непоправлены и не отосланы в набор 5 глав, которые, как скоро просмотрю, возьмусь за корректуры. Вымарок цензурных очень много» (AЧ). Неотосланные пять глав, о которых здесь говорится, — очевидно, последние главы (85—89) наборной рукописи, до эпилога.

16 января Толстой писал Марксу: «Я был нездоров и теперь еще не поправился и потому не успел окончить последние главы и просмотреть присланные корректуры с помарками. Я всё надеялся успеть сделать это и вместе с высылкой подписанных корректур прислать и конец; но нездоровье помешало. От этого и не известил вас о получении корректур, за что прошу извинить меня. С завтрашнего дня начну просмотр корректур сначала и надеюсь через день или два выслать вам их подписанными к печати. Некоторые места помарок, которые кажутся мне слишком осторожны, я отмечу красным карандашем: от вас будет зависеть отстоять эти места или нет. Последние главы будут не так нецензурны, как главы, о которых вы говорите. Во всяком случае же в них найдется то, что может быть оставлено и может быть достаточным заключением романа».

Затем с 23 января в «Ниву» стали посылаться корректуры первых глав романа. 23 и 25 числа было послано 28 глав; упомянутые в письме к Черткову пять глав всё еще задерживались посылкой. 5 февраля Толстой писал Марксу: «Хотел прислать вам конец с Г. Сергеенко,596 но не мог этого сделать. Я всё нездоров и не нахожусь в том душевном состоянии, в котором мог бы исправить конец. В неисправленном же виде бесполезно посылать, так как придется всё изменять, и всё равно цензурное разрешение не будет окончательное. Пускай цензура выкидывает всё, что находит нужным выкинуть, а вы печатайте всё, что не выкинуто». В приписке к письму Толстой однако добавляет: «Обдумав, посылаю всё-таки с П. А.597 несколько глав». Эти «несколько глав» — очевидно, пять недостававших глав основного текста романа, общее количество которых теперь выросло до восьмидесяти девяти, и часть эпилога — незаконченная первая его глава и глава шестая, вслед за которой шел «Эпилог эпилога».

Наборная рукопись, в которой есть ряд авторских исправлений, в целом не была однако тщательно и систематически проверена и просмотрена автором: некоторые неразобранные и искаженные в ней переписчиками места не были исправлены, и пропущенные из-за их неразборчивости слова не вписаны.

Работа Толстого над «Воскресением» в период с конца августа 1898 года до середины января 1899 года составила четвертую редакцию повести, прослеживаемую по рукописям №№ 21, 22, 24—26, частично №№ 19 и 20 и по большей части рукописи № 23. Она значительно переработана и очень дополнена по сравнению с редакцией предыдущей. В первых двух частях новая редакция в общем уже во многом приблизилась к окончательной. Существенные особенности четвертой редакции сводятся к следующему. Тут впервые выступают на сцену политические — Марья Павловна, носящая здесь еще фамилию Медынцевой, а не Щетининой, как в окончательной редакции, Вильгельмсон, в окончательной редакции переименованный в Симонсона, жена врача, которая в окончательной редакции получит фамилию Ранцевой, и, кроме того, Земцов и Крузе, позднее исключенные из текста «Воскресения».

Толстой, начиная с 1880-х годов, неоднократно встречался с отдельными представителями русской революционной интеллигенции. Так, в 1884 году он общался с А. В. Дмоховской, сын которой, Л. А. Дмоховский, участник кружка долгушинцев, в 1874 году был приговорен за распространение революционных прокламаций к десяти годам каторжных работ. В 1880 году он, по дороге в Кару, заболел оспой и умер в Иркутской тюремной больнице. В 1884 году сослан был в Сибирь в связи с делом 1 марта и зять Дмоховской А. А. Тихоцкий. О нем Толстой писал своей двоюродной тетке гр. А. А. Толстой с просьбой поддержать ходатайство Дмоховской перед государем и государыней об его помиловании.598 О встрече с Дмоховской Толстой отмечает в дневнике под 20 марта и 10 апреля 1884 года. 17 апреля того же года он в дневнике записывает: «Пришла Дмоховская. Принесла кучу материала. Я поехал верхом, читал рукописи Дмоховской». 23 апреля там же записано: «Дмоховские решительно хотят революционизировать меня». Очень вероятно, что введенная в конце повести, в четвертой ее редакции, фигура Семенова, позднее переименованного в Крыльцова, в значительной мере подсказана Толстому личностью Дмоховского.

В том же 1884 году Толстой принимал участие в деле Н. А. Армфельд, отбывавшей каторгу на Каре по делу о вооруженном сопротивлении властям. Он несколько раз виделся с матерью Н. А. Армфельд, ознакомившей его с процессом и письмами дочери к ней из каторги (записи в дневнике 10, 11 и 12 апреля) и обращался к гр. А. А. Толстой с просьбой исхлопотать разрешение поселиться матери вместе с дочерью и затем об облегчении участи Н. А. Армфельд.599 Нужно думать, что она некоторыми чертами своего характера внушила Толстому образ Марьи Павловны.

Все революционеры фигурируют в этой редакции повести еще до отправки арестантской партии в Сибирь. С Марьей Павловной Нехлюдов знакомится в посетительской, а не по пути в Сибирь, как в окончательной редакции. Тут же он знакомится и с ее братом, молодым ученым, зоологом, который рассказывает Нехлюдову о том, за что была арестована его сестра (в окончательной редакции об этом сообщает Нехлюдову Вера Богодуховская). Марья Павловна просит Нехлюдова помочь освобождению невинно заключенной женщины-врача Дидерих. Нехлюдов в свою очередь обращается к Марье Павловне с просьбой нравственно помочь Катюше; Марья Павловна охотно соглашается и предлагает ему просить начальство о переводе Масловой к политическим. Просьба Нехлюдова отклоняется, но Маслова с тех пор, во время ее пребывания в тюрьме, всё же общается с Марьей Павловной, относящейся к ней очень участливо (см. варианты №№ 71—73, 78). В следующей редакции знакомство Масловой с политическими начинается лишь по пути в Сибирь, и Марья Павловна сначала относится к Катюше с предубеждением. В четвертую редакцию введена сцена сечения двух арестантов, исключенная Толстым лишь в шестой редакции (см. вариант № 119). Тут же впервые рассказано о знакомстве Нехлюдова с Меньшовым в его камере и с арестантами, содержащимися в тюрьме за беспаспортность,600 о визитах Нехлюдова к адвокату, ведущему дело Масловой, и к вице-губернатору Масленникову, у которого Нехлюдов ходатайствует, сначала о разрешении свиданий с Масловой в тюремной конторе, а затем об арестованной Дидерих, о беспаспортных и о переводе Масловой к политическим (см. варианты №№ 74—76). Решительное объяснение Катюши с Нехлюдовым, при котором она грубо его отталкивает, окончательно отказываясь выйти за него замуж, здесь происходит не до поездки Нехлюдова в свои имения, а после этого, и вызывается тем впечатлением, которое на Маслову произвела привезенная Нехлюдовым из Панова фотография (см. вариант № 80). Рассказ о поездке Нехлюдова в его имения для устройства дел крестьян в четвертой редакции значительно переработан и дополнен в направлении к редакции окончательной; здесь введена новая глава, в которой рассказывается о бессонной ночи Нехлюдова в Панове во время грозы, когда он предается воспоминаниям о своей юности и размышлениям о жизни. При перечислении пановских крестьян, пришедших к Нехлюдову для окончательного сговора о земле, называются их имена и фамилии, точно соответствующие именам и фамилиям знакомых Толстому яснополянских крестьян, удержанные еще в черновом тексте шестой редакции и исключенные лишь в тексте окончательном. (Яснополянские крестьяне еще ранее фигурируют у Толстого под своими реальными именами в «Утре помещика», «Дневнике помещика», «Идиллии», «Тихоне и Маланье», в черновых отрывках рассказов из деревенской жизни, в «Декабристах» и «Анне Карениной».) Орнатов, с которым Нехлюдов встречается после возвращения в город, заменен Шенбоком и отождествлен с тем другом Нехлюдова, который заезжает за ним к тетушкам перед отъездом обоих на войну. Впервые здесь Нехлюдов заинтересовывается делом сектантов, о котором советуется с адвокатом и в связи с которым затем ведет хлопоты в Петербурге. Тут же впервые подробно рассказано о поездке Нехлюдова в Петербург и о встречах его с различными лицами в связи с теми хлопотами, которыми он здесь занят. В повесть введена графиня Чарская и ее муж, Mariette, Набросов, позднее замененный бароном Воробьевым, проповедник Кизеветтер, комендант Петропавловской крепости барон Кригсмут, сенаторы, Лидия Шустова и ее семья, флигель-адъютант Богатырев, сановник Топоров — всё персонажи, фигурирующие во второй части «Воскресения», в окончательной его редакции. Отсутствует пока лишь товарищ обер-прокурора сената Селенин. Характеристики этих персонажей здесь в общем близки к тем, какие даны им в окончательной редакции. Из более существенных отличий от нее следует отметить лишь рассказ о влюбленности сенатора Бе в подругу его дочери (см. вариант № 81) и дополнительную характеристику председательствовавшего сенатора Никитина (см. вариант № 82).601 О сенаторе Сковородникове и о Топорове говорится значительно резче, чем в окончательном тексте (см. варианты №№ 81 и 83).602 Эпизоды, связанные со всеми этими персонажами, в значительной мере приближаются к тому тексту, который читается в окончательной редакции. Лишним по сравнению с ним является эпизод с обезумевшей женщиной, заключенной в Петропавловской крепости, визжащей отчаянным голосом и бьющейся головой о стену. Этот эпизод удержался и в пятой редакции и исключен лишь в шестой (см. вариант № 125). Отсутствует рассказ тетки Шустовой о своем аресте, рассказанный в XXVI главе второй части окончательной редакции. Лидия Шустова заменила собой ранее упоминавшуюся в повести женщину-врача Дидерих. Но в наборном экземпляре рукописи, представляющем собой завершительный момент в работе Толстого над четвертой редакцией, оба эти имени не сведены к единству: Марья Павловна просит Нехлюдова за Дидерих, он говорит о Дидерих с вице-губернатором Масленниковым, а в Петербурге, как за протеже Марьи Павловны, Нехлюдов хлопочет не о Дидерих, а о Лидии Шустовой и ее же навещает в ее квартире.

Описание хлопот Нехлюдова в Петербурге и связанных с ними встреч его с различными лицами в значительной степени основано на реальных фактах, к которым так или иначе имел отношение сам Толстой. Так — прежде всего — хлопоты Нехлюдова по делу сектантов имеют в своей основе хлопоты самого Толстого о самарских молоканах, у которых были отняты дети для предотвращения вредного с точки зрения официальной церкви влияния на них родителей. Он дважды — 10 мая и 19 сентября 1897 г. — писал по этому поводу Николаю II,603 обращался за помощью к А. Ф. Кони и, кроме того, напечатал о том же в газете «С. Петербургские ведомости» от 15 октября 1897 года протестующее письмо на имя редактора. В феврале 1898 года дочь Толстого Татьяна Львовна, посоветовавшись с близким знакомым Толстых — помощником командующего императорской главной квартирой гр. А. В. Олсуфьевым, выведенным в «Воскресении» в образе флигель-адъютанта Богатырева, отправилась по этому делу к обер-прокурору синода К. П. Победоносцеву, очень прозрачно фигурирующему в «Воскресении», начиная с четвертой его редакции, под фамилией Топорова. Свидание Т. Л. Толстой с Победоносцевым, описанное ею в своем дневнике,604 в ряде подробностей совпадает с тем, что читается о свидании Нехлюдова с Топоровым. Самая характеристика Топорова, данная в четвертой редакции (см. вариант № 83), резче той, какую мы читаем в редакции окончательной, где выброшены первоначально написанные слова, говорящие о нем как о человеке сухом, ограниченном и по мере своего служебного возвышения всё более глупевшем и отстававшем от жизни, а также уничтожен отзыв о популярной славянофильской триаде — православие, самодержавие и народность, на которую опирался в своей деятельности Топоров. Смягчен в окончательном тексте и общий тон тех размышлений, каким предается Нехлюдов после свидания с Топоровым.

В самом рассказе о деле сектантов Толстой сразу же отступил от фактической его сущности. В беседе Нехлюдова с адвокатом, во всех ее редакциях, речь идет о том, что сектантов суд приговорил к ссылке за то, что они сообща читали «Евангелие»; в эпизоде свидания Нехлюдова с Топоровым, в первой его редакции, говорится о том, что членов семей осужденных сектантов рассылают в разные места, причем не сказано, за что рассылают.605

Помимо указанных, ряд персонажей, с которыми Нехлюдов сталкивается во время своего пребывания в Петербурге и которые впервые введены в четвертую редакцию «Воскресения», имели свои реальные прототипы.

Так, прототипом графини Катерины Ивановны Чарской, видимо, послужила графиня Елена Ивановна Шувалова, ревностная последовательница лорда Редстока. Она приходилась теткой В. Г. Черткову, точно так же как Чарская была теткой Нехлюдову, которому, как на это указывал еще H. Н. Страхов, Толстой придал многие черты характера Черткова. Она, как и Чарская, отличалась веселостью и разговорчивостью. Толстой знал ее и был в ее доме в 1882 году, когда у нее останавливалась приехавшая из Петербурга двоюродная его тетка гр. А. А. Толстая.606 Что касается ее мужа — графа Ивана Михайловича Чарского, то в нем, скорее всего, нашла себе отражение личность всесильного временщика в царствование Александра II, крайнего реакционера графа Петра Андреевича Шувалова, мужа гр. Е. И. Шуваловой. Он не был министром, как гр. Чарский в «Воскресении», но занимал высокие посты, вплоть до поста шефа жандармов и затем посла в Лондоне; играя крупную роль во внутренней политике и пользуясь большим доверием у Александра II, он распоряжался назначением и смещением министров; был очень богат, получал высшие ордена вплоть до ордена Александра Невского с алмазными украшениями к нему (большое количество орденов «до алмазных знаков чего-то включительно» получает и гр. Чарский). Чарский стремится к общению с коронованными особами обоих полов. В карьере Шувалова этого рода общение было очень частым: он был послом при английской королеве, после Берлинского конгресса объезжал с дипломатическими поручениями европейские дворы, наконец, при восшествии на престол Александра III ездил к императору австрийскому и королю итальянскому для доставления им собственноручных писем нового русского императора. Как и Чарский, Шувалов был неразборчив в средствах для достижения карьеры и обнаружил себя неудачливым государственным деятелем в бытность свою английским , послом. По выходе в отставку он, так же как и Чарский, продолжал оставаться членом государственного совета и принимать участие в деятельности различных учреждений. Толстой с гр. П. А. Шуваловым лично знаком был очень мало, но фигура его как государственного деятеля и его внутренний облик несомненно были ему знакомы.

Образ мужа Mariette — Червянского несомненно внушен Толстому личностью известного ему П. В. Оржевского, в 1880-х годах бывшего товарищем министра внутренних дел и командиром корпуса жандармов.

Прототипом проповедника Кизеветтера, как догадывается Р. Латимер (R. S. Latimer) в своей книге «D-r Baedeker and his apostolic work in Russia», London, 1917, и поддерживающий эту догадку В. И. Срезневский,607 был доктор Бедекер, немец по происхождению, издавна однако переселившийся в Англию, сподвижник Редстока, выступавший со своими проповедями в Петербурге и в тюрьмах в Сибири. По мысли Латимера, Бедекер послужил прототипом не только для Кизеветтера, но и для англичанина, фигурирующего в третьей части «Воскресения» в качестве спутника Нехлюдова при обходе камер сибирской тюрьмы. С Бедекером Толстой познакомился в феврале 1889 года. В дневнике под 8 февраля этого года он отмечает визит к нему в Москве Бедекера, сопровождая запись следующим отзывом о своем госте: «Говорил с пафосом и слезами, но холодно и неправдиво. А добрый человек. Его погубило проповедничество. Он прямо сказал, что всякий — миссионер, и настаивал и приводил тексты в подтверждение того, что надо проповедывать и что недостаточно «светить добрыми делами перед людьми». Я всё время трогался до слез, отчего — не знаю». Этот отзыв о Бедекере целиком покрывается характеристикой Кизеветтера в «Воскресении». Можно думать однако, что в образе Кизеветтера отразилось впечатление, испытанное Толстым и от другого проповедника — В. А. Дитмана, члена «Общины апостолов последних дней», бывшего одно время в числе главных руководителей этой общины в Петербурге. Дитмана Толстой слушал в Москве на религиозном собрании у своей знакомой Л. Ф. Сомовой. 29 апреля 1884 года он записал в дневник: «Пришел Орлов.608 С ним к Сомовой. Дитман проповедует. Кое-что хорошо. Но лицемерно. Я ушел от молитвы». (Такое же впечатление лицемерия производит на Нехлюдова и речь Кизеветтера, и Нехлюдов уходит из залы, не дождавшись окончания собрания.)

Фигура коменданта Петропавловской крепости барона Кригсмута возникла у Толстого в результате его свидания с бароном Е. И. фон-Майделем, в 1850-х гг. служившим в кавказской армии, где служил тогда и Толстой, и состоявшим комендантом Петропавловской крепости в пору, когда Толстой, в бытность свою в Петербурге в марте 1878 года, осматривал ее в связи со своей работой над «Декабристами». Служебные формуляры Кригсмута и Майделя во многом совпадают.609

Исключенный из окончательной редакции эпизод с обезумевшей женщиной, бьющейся головой о стену в каземате Петропавловской крепости, возник у Толстого несомненно под влиянием известия о самосожжении в Трубецком бастионе Петропавловской крепости М. Ф. Ветровой в феврале 1897 г. Этой трагической кончине Ветровой предшествовали такие же умоисступленные ее припадки, какие были у заключенной женщины, фигурировавшей в черновых редакциях «Воскресения». Характерно, что в окончательной редакции, говоря об одном из казематов, где сидела заключенная, Толстой зачеркнул после слова «казематов» слова «Трубецкого бастиона», т. е. того самого бастиона, в котором была заключена Ветрова. Толстой лично знал Ветрову, познакомившись с ней летом 1896 г. у Чертковых, живших тогда вблизи Ясной поляны, и весть о ее гибели очень взволновала его. Он обращался к А. Ф. Кони за советом, нельзя ли опубликовать в печати сведения об этом событии и что делать в дальнейшем, для того чтобы такого рода событиям противодействовать. О гибели Ветровой он тогда же писал В. Г. Черткову. В дневнике, 9 марта 1897 г., Толстой записал: «Написал Черткову и Кони о страшном событии с Ветровой».

————

По возвращении в Москву Нехлюдов находит Маслову в той же роли сиделки в больнице, в какой он оставил ее, уезжая в Петербург, а не вновь в тюрьме, как в окончательной редакции: столкновение с фельдшером, о котором здесь, так же как и в пятой редакции, говорится подробнее, чем в редакции окончательной (см. вариант № 107), проходит для Масловой благополучно, благодаря заступничеству доброго молодого доктора. Вслед за этим идет вновь написанная глава, соответствующая XXX главе второй части романа, в которой говорится о делах, занимавших Нехлюдова по возвращении из Петербурга и об изучении им вопроса о преступности и об уголовном суде. Следующий затем рассказ о сестре Нехлюдова Наталии Ивановне Рагожинской, о ее муже и о спорах с ним Нехлюдова о суде и о земельной собственности значительно развит по сравнению с редакцией предыдущей и приближается к соответствующему тексту окончательной редакции. Далее идут впервые написанные главы, в которых рассказывается о сборах Нехлюдова в дорогу, перечитывании им своего дневника, отправке арестантов на вокзал, шествии их по городу (эпизод встречи с богатой коляской еще отсутствует), о смерти арестантов от солнечного удара, говорится о посещении Нехлюдовым полицейского участка и о встрече его с сумасшедшим, о приезде Нехлюдова на вокзал, о разговоре его с Масловой и другими арестантами, о встрече с сестрой и об отъезде. Всё это рассказано близко к соответствующим главам окончательной редакции, но кратче сравнительно с ней. Эпизод шествия семьи Корчагиных пока отсутствует; отсутствует и текст, соответствующий трем последним главам второй части романа в его окончательной редакции (мысли Нехлюдова на площадке вагона в связи со смертью арестанта, во время грозы и ливня, описание соседей Нехлюдова в вагоне третьего класса, рассказ Тараса о своем горе, остановка на станции, выход семьи Корчагиных и появление партии рабочих).

Текст, соответствующий первым двум частям романа в окончательной редакции, поделен здесь на 89 глав, без разделения на части. Вслед за этим идет «Эпилог», поделенный на шесть глав, и «Эпилог эпилога». И тот и другой соответствуют третьей части «Воскресения» в окончательной редакции, но по сравнению с ней представляют собой как бы краткий конспект, в дальнейшей стадии работы расширенный, дополненный и настолько радикально переделанный, что в завершенной редакции в нем почти ничего не осталось нетронутым. В эпилоге набросаны следующие эпизоды: путешествие партии в Сибирь, расправа конвойного офицера с арестантом, спор политических в камере в присутствии Нехлюдова (помимо политических, фигурировавших в повести ранее, сюда введены еще Набатов, Семенов, позже переименованный в Крыльцова), прибытие Нехлюдова и партии арестантов, которой он сопутствует, в большой сибирский город, судя по его описанию у Толстого — в Иркутск, посещение Нехлюдовым начальника края, затем почтамта, обед у начальника края, посещение камер уголовных и раздача англичанином Евангелий, смерть Семенова, позднее именуемого Крыльцовым, чтение Нехлюдовым Евангелия в связи с душевным волнением, испытанным им от смерти Семенова. Маслова выходит замуж за Вильгельмсона (в окончательной редакции — Симонсона).

Эпизод избиения конвойным офицером арестанта заимствован Толстым из книги Д. А. Линева «По этапу» (первое издание Спб., 1886), как он сам на это указал в примечании ко II главе третьей части «Воскресения» в окончательной редакции, куда этот эпизод вошел. В фактической своей части рассказ Толстого о расправе офицера очень близок к соответствующему рассказу Линева, занимающему всю ХVIII главу его книги. Вмешательству у Толстого в инцидент Марьи Павловны, попросившей офицера разрешить ей нести ребенка скованного по рукам арестанта, соответствует у Линева вмешательство одной из арестанток, обратившейся к конвойному начальнику с аналогичной же просьбой.610

Фигура Набатова возникла в четвертой редакции «Воскресения», видимо, под влиянием воспоминания Толстого о его встрече в 1883 году в самарских степях с привлекавшимся в 1878 году по делу 193-х Е. Е. Лазаревым. О нем Толстой писал в письме к жене от 8 июня 1883 года, сообщая ей о своем знакомстве с двумя судившимися по указанному делу: «Один особенно, крестьянин (крепостной бывший) Лазарев, очень интересен. Образован, умен, искренен, горяч и совсем мужик — и говором и привычкой работать. Он живет с двумя братьями, мужиками, пашет и жнет и работает на общей мельнице».611

«Эпилог эпилога» представляет собой соединение двух окончаний третьей редакции (см. варианты №№ 61 и 62). Катюша с мужем поселяются в уездном городе, муж ее — Вильгельмсон служит землемером; у нее родился ребенок. Нехлюдов уезжает в Москву, пишет книгу об уголовном законе, и жизнь понемногу затягивает его своей паутиной. От заключительных строк третьей редакции, в которых говорится о зародившемся у Нехлюдова влечении к курсистке — дочери адвоката, осталась лишь глухо звучащая фраза: «Опять поднялись в нем ослабевшие было совсем любовные инстинкты, прежнее чувство любви, которое он еще не сознавал».

Вместе с тем в эту редакцию введены два эпизода, позднее Толстым исключенные. Первый эпизод, исключенный в пятой редакции, вставлен в сцену спора политических в камере и заключает в себе рассказ о повешенном мировом судье Синегубе, прототипом для которого послужил повешенный в Одессе в 1879 г. народоволец Д. А. Лизогуб, и о том восторженном впечатлении, какое Синегуб произвел на старика-старообрядца, сидевшего вместе с ним в тюрьме (см. вариант № 90). Этот эпизод позднее, в 1903—1904 гг., Толстым был развит в самостоятельный рассказ «Божеское и человеческое». Второй эпизод, исключенный в шестой редакции, — характеристика каторжника Федорова и его рассказ об убийстве вдовы (см. вариант № 115) — вошел в состав «Фальшивого купона», законченного в 1904 г., где сказанное о Федорове усвоено Степану Пелагеюшкину. В окончательном тексте «Воскресения» осталось лишь упоминание о Федорове.

В этот период своей работы Толстой нуждался в ряде фактических сведений относительно жизненного уклада и режима тюрьмы и каторги и юридических прав осужденных на каторгу. С этой целью между прочим в сентябре 1898 года он, в виду отказа тульской администрации разрешить ему осмотр местной тюрьмы, вместе с М. А. Стаховичем, бывшим тогда орловским губернским предводителем дворянства, посетил орловскую тюрьму. Об этом С. А. Толстая записала в своем дневнике 28 сентября 1898 г.: «Он [М. А. Стахович] привез из Орла обратно Льва Николаевича, который ездил туда посмотреть тюрьму для своей повести».612 Позднее, в январе 1908 г., М. А. Стахович напомнил Толстому его свидание с орловским губернатором и указал ему на то, что этот губернатор изображен в «Воскресении» под именем Масленникова. В ответ на это замечание Толстой смеясь сказал: «Да неужели я такую гадость сделал?»613

За различными справками в этой области Толстой обращался к своим знакомым — юристам, в частности к Н. В. Давыдову и В. А. Маклакову. Письменные справки В. А. Маклакова, сообщавшиеся Толстому по почте и подвергшиеся перлюстрации, серьезно обеспокоили департамент полиции, заподозривший Толстого и его последователей в стремлении заразить толстовством арестантов, отбывающих наказание в тюрьмах, в ссылке и на каторге. В связи с этим 6 октября 1898 года департаментом полиции на имя московского обер-полицеймейстера было послано следующее отношение: «В департаменте полиции получены указания, что писатель граф Лев Николаевич Толстой в настоящее время озабочен установлением через посредство своих почитателей и последователей его учения ближайших с тюремным населением отношений, с целью возможно широкого затем распространения этого учения среди арестантов, как содержащихся в тюрьмах, так и в особенности отбывающих наказание в ссылке и на каторге. В этих видах некоторыми из толстовцев принимаются ныне меры к сближению с тюремным начальством и лицами тюремной инспекции для получения сим путем возможности проникновения в места заключения, для свидания с арестантами, сопровождения их в пути при пересылке в Сибирь в качестве фельдшериц и т. п.; причем в случае успеха, повидимому, предполагается поселить в ближайшем соседстве с каторжными острогами некоторых лиц, которые принимали бы на себя сперва исполнение поручений и разных ходатайств заключенных и, заслужив таким образом их доверие, могли бы затем с надеждою на успех приступить к распространению между ними толстовского учения. В настоящее время делаются уже первые в этом смысле попытки, причем преимущественно внимание графа Толстого и его единомышленников обращено в места заключения города Москвы и Сибирский ссыльный тракт. Сообщая об изложенном и препровождая при сем копии двух полученных агентурным путем писем известного вашему высокородию бывшего студента Московского университета Василия Алексеева Маклакова (отношение департамента полиции от 28 сентября 1898 года за № 7875—1706), — департамент полиции имеет честь покорнейше просить ваше высокородие приказать обратить особое внимание на происки Маклакова и на сношения его с чинами судебного ведомства и тюремной инспекции и о последующем не оставить уведомлением».614

В первом из приложенных к этому отношению писем, от 15 сентября 1898 г., В. А. Маклаков, извиняясь за опоздание с сообщением порученных ему Толстым справок, очевидно отвечая на соответствующие запросы Толстого, сообщает что 1) осужденная на каторгу, для отправления туда, может быть служащей в лазарете сиделкой или, вернее, помощницей фельдшерицы, причем она не будет выпускаться на свободу, но всё же внутри лазарета будет на положении служащей, 2) муж или жена, которые следуют в Сибирь за осужденным на каторгу, идут отдельно от партии, на свой счет, в своих костюмах; но они могут просить внести себя в списки отправляемых и тогда (всё на свой счет) следуют при партии, как бы на положении начальства и конвойных, 3) жениться на каторжной можно, подав об этом просьбу в ссыльный приказ, но во всё время каторги, пока она не сменится поселением, свободный супруг должен жить отдельно, 4) образованный и добрый человек может сделать для каторжных очень много; власть каторжного начальства очень широка, но люди они в общем не злые, и, если нет риска, что арестант убежит, они охотно допускают всё то, что может облегчить его положение; поэтому можно прежде всего оказывать влияние на это начальство и затем получить разрешение часто бывать в остроге, видаться со всеми и быть исполнителем всех просьб и поручений каторжных. Кроме того, Маклаков пишет о том, что он послал письмо в Сибирь к одному из отбывающих там наказание, который должен сообщить ему сведения по тем вопросам, которые интересуют Толстого; в сентябре же у Толстого должен быть Н. В. Давыдов, много знающий в этой области и собирающийся еще кое-что расспросить у тюремного инспектора.

Как нетрудно видеть, справки Маклакова были использованы Толстым при работе над «Воскресением»; по крайней мере, сведения, в них сообщенные, не расходятся с тем, что в соответствующих случаях читается в романе.

Во втором письме, от 22 сентября того же года, Маклаков пишет Толстому о том, что у него имеется десять тысяч (очевидно, собранных для духоборов), и он не знает, что с ними делать; затем он сообщает, что был у Сытина, который обещал немедленно выслать Толстому книги Мельшина и Ядринцева о сибирской каторге. (Оба письма Маклакова в подлинниках хранятся в АТБ.)

Что касается Н. В. Давыдова, то он, помимо сообщения Толстому различных юридических справок, написал для романа тексты обвинительного акта, врачебного исследования трупа купца Смелькова и акта исследования его внутренностей, а также тексты, заключающие в себе вопросы суда присяжным заседателям, их ответы на них и приговор суда.

VI.

Целиком набранный «Нивой» оригинал «Воскресения» подвергся частью окончательной авторской правке, большей же частью лишь предварительной. Работа над корректурами романа заняла у Толстого целый год и была закончена лишь в декабре 1899 г. В результате этой правки разница между текстом наборной рукописи и текстом окончательным получилась огромная. Материал был радикально переработан, увеличен раза в полтора и пополнен рядом эпизодов, в наборной рукописи отсутствовавших. Только для текста первых двадцати восьми глав первой части романа потребовался всего лишь один повторный набор. Что же касается всего остального материала, то он подвергся такой усиленной авторской правке и был настолько расширен, что исправленные корректуры приходилось вновь набирать два, три, четыре раза и больше. В ряде случаев корректура переделывалась Толстым настолько радикально, что она с поправками целиком переписывалась, затем вновь исправлялась, вновь переписывалась и т. д., пока вторично, опять с рукописного оригинала, не поступала в новый набор, за которым часто следовало еще несколько наборов (таковы, напр. главы, в которых идет речь о богослужении, о посещении Нехлюдовым Шустовой, первые главы третьей части и многие другие). В процессе исправления корректур роман был поделен на три части, и общее количество глав возросло до ста двадцати девяти. Третья часть была написана почти заново, и в ней вместо первоначальных шести глав получилось двадцать восемь.

Эта работа нашла себе отражение в письмах Толстого и в его дневниковых записях. В письме к Черткову от 5 февраля 1899 г. из Москвы, жалуясь на нездоровье, физическую и умственную слабость и обилие дел, он пишет: «Первое и самое главное — духоборы... Другое дело — это мое писание, в котором я не могу ничего двигать, так как нездоровится, и мне прямо противно это писание, особенно конец. А Маркс просит прислать конец, чтобы, судя по нем, цензура решила, можно ли пропустить начало. Надеюсь, что моя спячка пройдет, а теперь хочется не поправлять и прибавлять, а всё черкать» (AЧ). В письме к П. А. Буланже от 12—15 (?) февраля 1899 г., жалуясь на нездоровье, на отсутствие сил и бодрости мысли, на утомительность городской жизни, Толстой пишет: «Исправление «Воскресения» совсем не двигается».615 15 февраля Толстой пишет сыну С. Л. Толстому: «Я получил отвращение к «Воскресению» и сдал глав 30 до Мая; не могу взяться за продолжение исправлений»,616 и в тот же день Черткову: «у меня всё болит спина, и слабость и отвращение к «Воскресению», зa которое не могу взяться» (AЧ). Но 20 февраля, в письме к нему же, он сообщает: «Здоровье мое лучше, и я опять взялся за «Воскресение», боясь пропустить этот хороший период, не окончив» (AЧ). 21 февраля в дневниковой записи Толстого, следующей непосредственно за записью от 2 января, читаем: «Сначала шло «Воскресение», потом совсем остыл. Написал письмо к фельдфебелю617 и в шведские газеты.618 Дня три, как опять взялся за «Воскресение». Подвигаюсь». 22 февраля С. А. Толстая пишет В. В. Стасову: «Воскресение всё подвигается к концу и поглотило всего Льва Николаевича. Как он поразительно добросовестно работает. Изучает мельчайшие подробности во всех областях, куда вводит лиц своей повести».619 В письме к Черткову от начала марта Толстой пишет: «Много переделываю «Воскресение» (AЧ). В письме к нему же, написанном в конце апреля, читаем: «Я очень устал и запутался в своей работе. Если эта задержка расстроит дело с Америкой, — что же делать. Иначе не мог» (AЧ). В письме к Черткову от 5 мая, извиняясь за задержку в доставлении ему текста «Воскресения» и объясняя ее потребностью «исправлять скверное», Толстой говорит: «Дело в том, что как умный портретист, скульптор (Трубецкой) занят только тем, чтобы передать выражение лица — глаз, так для меня главное — душевная жизнь, выражающаяся в сценах. И эти сцены не мог не перерабатывать. Если большое затруднение переделывать, печатайте как прежде было, только жалко» (АЧ). В письме к нему же от 2 июня он пишет: «Я работаю напряженно и над душой своей и над «Воскресением» (AЧ). 5 июня, разумея работу над «Воскресением», он пишет дочери Т. Л. Толстой: «Я всё с увлечением, как Трубецкой, работаю, тем более что просить никого не нужно позировать».620 26 июня, после четырехмесячного перерыва в записях, Толстой записал в дневнике: «Не скажу, чтобы дурно провел это время. Усиленно работал и работаю над «Воскресением». Есть многое, есть недурное, есть то, во имя чего пишется». В следующей дневниковой записи, 5 июля, читаем: «Всё время был болен обычной желудочной болезнью. Работа, очень увлекавшая меня, остановилась». В письме к П. И. Бирюкову от 1 августа Толстой пишет: «Кругом виноват перед вами за то, что не пишу. Всю воду свою пускаю на работу «Воскресения», а потом остаюсь слаб и пуст и, кроме того, всё лето не переставая хвораю животом... И сейчас нездоров. Руки чешутся обо многом сказать в форме статей. Да надо кончать «Воскресение». Когда не было художественной работы, я по ней скучал, а теперь уж хочется освободиться, много набралось другого».621 8 августа в письме к Черткову, жалуясь на недомогание, длившееся всё лето и мешавшее аккуратно переписываться, он добавляет: «Воскресение берет всё время и силы» (AЧ). В письме к В. Г. и А. К. Чертковым от 28 августа, имея в виду работу над «Воскресением», Толстой пишет: «Я ужасно напряженно занят и радостно, но при этом всё болею, так что очень мало могу делать» (AЧ).

В дневнике 28 сентября, после перерыва больше чем в полтора месяца, он записал: «Всё работал над «Воскресением»; теперь запнулся на 3-й части. Уже давно не иду вперед». В следующей дневниковой записи — 2 октября — читаем: „Кажется, выбился из трудного места «Воскресения»“. О трудности работы над третьей частью «Воскресения» Толстой писал 6 октября Черткову: «Я работаю очень дурно над 3-й частью. Всё переменяю и всё недоволен. Всё нездоровится, из 5, 6 дней едва один хороший, свободный. Унылое и физически мрачное настроение» (AЧ). 13 октября в дневнике записано: «Воскресение» плохо подвигается. Послал 4 главы, кажется нецензурных, но, по крайней мере, кажется, остановился на одном и больших, важных перемен делать не буду». В тот же день там же добавлено: «В «Воскресение» вдумал хорошие сцены». 27 октября в дневнике такая запись: «Хорошо, но часто хвораю: больше больных дней, чем здоровых, и оттого мало пишу. Отделал 19 глав, очень неоконченных. Работаю над концом». 6 ноября Толстой писал своему брату Сергею Николаевичу: «Я всё вожусь с своей 3-й частью, всё набрано, но еще не всё исправлено. И в этой 3-й части много нецензурного. Не знаю, что пропустят».622 Наконец, 17 декабря в письме к Черткову Толстой сообщает: «Я отослал третьего дня последние главы «Воскресения», которыми я недоволен, но чувствую, что дело это кончено, и с радостью и надеждой колеблюсь в выборе работы» (AЧ). На следующий день, 18 декабря 1899 года, в дневнике записано: «Кончил «Воскресение». Нехорошо, не поправлено, поспешно; но отвалилось и не интересует больше».

В период работы над корректурами сложились пятая и шестая редакции романа. Пятая редакция представлена корректурой № 27, в которой окончательно были исправлены первые 28 глав, остальные же исправлены и дополнены лишь начерно; шестая редакция обнимает весь последующий рукописный и корректурный материал.

Существенной особенностью пятой редакции по сравнению с предыдущей является прежде всего перенесение знакомства Масловой с политическими ко времени ее путешествия в Сибирь. Поэтому все сцены, в которых описывались отношения Масловой с Марьей Павловной в пересыльной тюрьме, в корректуре зачеркнуты. Это изменение фабулы романа явилось результатом бесед Толстого с надзирателем московской Бутырской тюрьмы И. М. Виноградовым, происходивших в январе 1899 г. Об этих беседах Виноградов, вероятно послуживший прототипом для смотрителя тюрьмы, сообщает в своей печатной заметке.623 Толстой сам явился на квартиру надзирателя с целью получить у него сведения о подробностях тюремного быта. Толстого прежде всего заинтересовал вопрос, имеют ли политические арестованные общение в тюрьме с уголовными. Получив на это отрицательный ответ, Толстой, по словам И. М. Виноградова, сказал: «То, что вы мне сообщаете, заставляет меня изменить план романа». На следующий день, когда надзиратель пришел на квартиру к Толстому, Толстой вновь стал спрашивать его, не могут ли политические каким-либо способом иметь общение с уголовными. «Мне очень хотелось бы — передает Виноградов слова Толстого, — написать в романе сцену, где Маслова, находясь в тюрьме, могла бы завести знакомство с политическими арестантами. Теперь же мне придется изменить план романа и знакомство Масловой с политическими перенести на путь их в Сибирь». В продолжение четырех свиданий с Толстым тюремный надзиратель сообщил ему ряд сведений, касающихся отправки ссыльных из Москвы, остановок их на этапах и ночлегах, отношения конвойной команды к арестантам, особенно к женщинам, и т. д. Виноградов сам читал те места корректур, в которых было описание тюрьмы, и указывал Толстому на встречавшиеся в тексте неточности, а Толстой на листе бумаги записывал указания Виноградова. (Ср. текст, напечатанный в отделе «Записей и вопросов», относящихся к «Воскресению», под № 2; это, видимо, как раз те записи, которые делал Толстой со слов Виноградова.)

Кроме того, в АТБ (папка XXX) хранится рукопись на двух листках, исписанная карандашом посторонней рукой и отвечающая на девятнадцать вопросов, касающихся тюремного быта и распорядка. Вероятно, она написана всё тем же надзирателем Бутырской тюрьмы и передана Толстому для справок. По словам Виноградова, Толстой после посещений его надзирателем еще paз сам приходил к нему, чтобы дополнить некоторые места в описании тюрьмы. Возможно, что как раз в это время Толстому удалось побывать и в самой тюрьме. В недатированном письме к нему В. А. Маклаков пишет: «Пересыльную [т. е. Бутырскую] вы уже видели, добавлю только, что с разрешения смотрителя тюрьмы, которое дается очень охотно, свидание с теми женщинами, которые здесь содержатся в виде неокончательно приговоренных, происходит не в общей комнате через решетку, а либо в конторе, либо чаще в первой большой комнате с столбами и сводами, с образом в нише у правой стены и массивной железной решетчатой дверью». Описание этой комнаты, сделанное Маклаковым, совпадает с описанием ее у Толстого в XLI главе первой части: «Первое помещение за дверьми была большая комната со сводами и железными решетками в небольших окнах. В комнате этой, называемой сборной, совершенно неожиданно Нехлюдов увидел в нише большое изображение распятия». В только что упомянутом письме Маклаков сообщал Толстому о том, что осужденные по уголовным делам женщины до 1892 года содержались в Москве в Таганской тюрьме, затем — в Бутырской. Так как действие романа относится к 1880 годам, то Нехлюдов, по указанию прокурора, едет сначала в дом предварительного заключения (т. е. в Таганскую тюрьму) и, не найдя там Масловой, отправляется в пересыльную — Бутырскую; помещение туда Масловой объясняется тем, что все места дома предварительного заключения были заняты арестованными по раздутому политическому делу студентами, врачами, рабочими и т. д.

Позднее, в начале лета того же 1899 года, по просьбе Толстого начальником тульской тюрьмы в Ясную поляну был послан тюремный надзиратель, подробно ознакомивший Толстого с правилами свиданий заключенных и с обстановкой комнаты свиданий в тульской тюрьме.624 Сведения, сообщенные надзирателем Толстому, были им использованы в работе над пятой редакцией «Воскресения», так же как и сведения, сообщенные надзирателем Бутырской тюрьмы.

В пятой редакции, в XXX главе первой части (эта глава Толстым здесь несколько раз переделывалась), впервые введено подробное перечисление обитательниц камеры, в которой находилась Маслова. О преступлениях, в которых обвинялись арестантки, Толстой рассказывает, видимо, на основании своего личного знакомства с соответствующими судебными делами. Так, например, упоминание о сторожихе при железнодорожной будке, отбывающей наказание за то, что она не вышла с флагом к поезду, с которым случилось несчастие, стоит в связи со следующим письмом Толстого к Н. В. Давыдову: «Подательница сего обвиняется в Окружном суде за то, что не исполнила своих обязанностей в будке на железной дороге, и вследствие этого раздавило человека. Как вы думаете, опасно ли ее положение? И следует ли ей брать адвоката? И как бы ей помочь? Таня625 хотела быть у вас. Ответьте с ней».626

В этой же редакции впервые фигурирует Вера Ефремовна Богодуховская (см. вариант № 95). В редакции предыдущей, в той ее части, где говорится о встрече Нехлюдова с политическими в Сибири, мельком упоминалась политическая Фесенко; в соответствующем месте пятой редакции фамилия «Фесенко» зачеркнута и вместо этого написано: «Вера Ефремовна», как вместо зачеркнутого «Богомилова» написано «Ранцева», а фамилия Богомилова усвоена девушке, в дальнейшем фигурирующей под именем Грабец. Вера Ефремовна просит Нехлюдова помочь подследственной товарке ее, сидящей в одиночке и подвергающейся нравственным пыткам со стороны жандармов (в предыдущей редакции о такой подследственной — враче Дидерих — Нехлюдова просила Марья Павловна), и другой товарке, сидящей в Петропавловской крепости за знакомство с замешанной в политическом деле. В дальнейшем, в той же редакции, обе эти просьбы Веры Ефремовны слиты в одну — за Лидию Шустову; кроме того, Богодуховская просит Нехлюдова выхлопотать содержащемуся в той же Петропавловской крепости юноше разрешение на свидание с родителями и на получение научных книг для занятий. Нехлюдов подмечает у Веры Ефремовны, как и у других политических, кроме Марьи Павловны и Вильгельмсона, «черты рисовки» — деталь, которая исключается в следующей редакции.

Впервые также в эту редакцию введена фигура товарища обер-прокурора сената Селенина, обрисованного Толстым близко к тому, как о нем читаем и в редакции окончательной. Сцена шествия арестантов из тюрьмы на вокзал подверглась значительной переделке в направлении к окончательной редакции. В нее введен эпизод встречи арестантов с богатой коляской.

В последних главах романа, где местом действия является Сибирь, после краткого сообщения о движении партии, с которой шла Маслова и за которой следовал Нехлюдов, прежде всего дается подробная характеристика быта уголовных арестантов, как его воспринимает Нехлюдов, и вслед зa тем с точки зрения Нехлюдова указываются причины самоуверенности и самодовольства преступника, как результат естественной потребности рядового человека в одобрении его окружающих (вариант № 108, глава ХСІІІ). В следующей редакции в значительно переработанном виде эти размышления Нехлюдова об ужасах тюремной системы отодвинуты ближе к концу романа (глава XIX третьей части печатного текста). Анализ причин самоуверенности преступников тут вовсе опущен, очевидно потому, что о сходном психологическом факте — в применении к Масловой — говорится в XLIV главе первой части романа. Губительное влияние тюремной системы иллюстрируется на примере политической Ранцевой, с которой Нехлюдов знакомится на пути в Сибирь (см. вариант № 108, глава ХСIV). Рассказ Ранцевой возник здесь у Толстого, видимо, под влиянием письма к нему С. Ф. Русовой (хранится в АТБ), в котором она, по просьбе Н. Н. Ге-младшего, подробно описала свое заключение в харьковской тюрьме.627 Некоторые подробности в рассказе Ранцевой (ее возраст, воспоминание в тюрьме о детях) совпадают с тем, что сообщает о себе Русова. В следующей редакции то, что рассказывает о себе Ранцева, с некоторыми исправлениями и сокращениями вложено в уста тетки Шустовой (глава XXVI второй части печатного текста). Непосредственно вслед за анализом морального состояния заключенных в тюрьмах дается нравственная характеристика политических в восприятии их Нехлюдовым, который обнаруживает к ним явную симпатию, значительно перевешивающую его ироническое отношение к некоторым их недостаткам, в частности, к их большому самомнению. Нехлюдов очень высоко расценивает нравственные качества революционеров, считая их лучшими людьми и даже вполне понимает жестокость, которую они обнаруживают к своим врагам — представителям власти. Отрицательная характеристика Новодворова в пятой редакции отсутствует; о нем говорится здесь мельком как о привлекательном, «добродушнейшем» человеке (см. вариант № 108, глава XCV). В окончательном тексте выражение симпатии Нехлюдова к политическим значительно сбавлено и на ряду с положительными качествами революционеров указаны и их заблуждения, с точки зрения Нехлюдова-Толстого (ср. главу V третьей части). Быть может, это сделано под влиянием письма Черткова, писавшего Толстому 24 февраля н. ст. 1899 года: «Есть один пункт, о котором и Гале628 и мне давно хотелось вам высказать свое впечатление в связи с содержанием этой повести; нас очень радует и трогает то, что вы так симпатично описываете и выставляете «политических» заключенных, потому что это привлекает к вам целый многочисленный и искренний разряд людей, но вместе с тем людей, заблуждающихся в своем понимании жизни. Вы так обстоятельно обнаруживаете ошибочность и ложность всего, что захвачено в вашем повествовании, что у нас с Галей явилось чувство, что было бы жаль, если и это «революционное» жизнепонимание не будет выставлено так, чтобы кроме того, что есть доброго и истинного в нем, перед читателем была обнаружена и обратная сторона медали, так, чтобы движение это, вследствие отсутствия его анализа, не слилось в сознании читателя с тем чисто христианским жизнепониманием, которым проникнуто освещение всех остальных описываемых явлений» (АТБ). О том же Чертков писал Толстому и 11 декабря н. ст. того же года. В ответ на первое письмо Толстой писал Черткову 20 февраля: «Ваше и Галино замечание, что к политическим должны быть выставлены свойственные действительности тени, показывает, как вы оба верно чувствуете. Я это самое думал и уже начал делать» (AЧ).

В пятой редакции, кроме политических, фигурирующих в окончательном тексте, упоминается еще «красивый Линдеман, про которого никак нельзя было понять, зачем он попал к революционерам, — такой он был легкомысленный, мелочно тщеславный и недалекий человек». Сердечные взаимоотношения между политическими, мужчинами и женщинами, здесь изображены иначе, чем в окончательном тексте. Сюда же введен исключенный в следующей редакции эпизод встречи в Сибири Масловой с Бочковой, в котором Катюша проявляет к своему врагу, доведшему ее до каторги, заботу и сострадание (вариант № 110).

Очень существенной особенностью пятой редакции по сравнению с предыдущими является введение в нее эпизода казни Лозинского и Розовского. В основу его легло действительное событие, относящееся к 1880 году. Самые фамилии казненных, фигурирующих в этом эпизоде, также не вымышлены, а принадлежали реальным историческим лицам. Мелетий Платонович Лозинский, сын православного священника, отбывавший воинскую повинность в качестве военного писаря, был арестован в июле 1879 года за раздачу крестьянам прокламаций и затем при препровождении его в тюрьму, выхватив у конвойного солдата ружье, пытался бежать, но был задержан. Киевским военно-окружным судом 23 февраля 1880 года был приговорен к смертной казни через повешение и казнен в Киеве в марте того же года. Иосиф Исаакович Розовский, еврей, студент первого курса Киевского университета, был арестован в декабре 1879 года за распространение прокламаций партии «Народной воли» в связи с покушением на Александра II и зa обнаружение у него нескольких экземпляров программы той же партии и других компрометировавших его документов, а также двадцати шести зарядов для револьвера. Тем же судом приговорен 27 февраля 1880 года также к повешению и казнен одновременно с Лозинским. Сведения о пребывании обоих в Киевской тюрьме и о казни их Толстой почерпнул из воспоминаний какого-то ближе нам неизвестного лица, сидевшего в киевской тюрьме одновременно с Лозинским и Розовским и общавшегося там с ними до самого момента вывода их из тюрьмы на казнь. Эти воспоминания Толстой прочел в рукописи, переписанной рукой H. Н. Ге-младшего629 (хранится в АТБ, папка XXX). В них есть существенные неточности и ошибки; главная ошибка их в том, что они объединяют Лозинского и Розовского как участников общего дела, осужденных за нападение на воинский караул при попытке к бегству, тогда как оба они ничего общего друг с другом не имели, и судьба соединила их лишь на эшафоте. Пытался бежать и вырвал ружье из рук солдата один лишь Лозинский; самый суд над Лозинским и Розовским происходил, как сказано, в разные дни. Неточен автор воспоминаний и в определении возраста того и другого: оба они были старше года на два — на три по сравнению с теми цыфрами, которые указаны в воспоминаниях.

Рукопись, написанная H. Н. Ге-младшим, была переписана рукой переписчика А. П. Иванова и после этого непосредственно поступила в работу к Толстому. Эта работа свелась к приспособлению текста воспоминаний к общему плану повествования в романе. Тут же, в рукописи, переписанной А. П. Ивановым, Толстой стал делать исправления, сокращения, кое-где дополнения, в ряде случаев оставляя в неприкосновенности текст копии, сделанной Ивановым. Эта копия хранит в себе следы двукратных приступов Толстого к обработке эпизода. Первый, незаконченный приступ характеризуется текстом варианта № 112, в котором рассказ о Лозинском и Розовском должен был сообщаться Вильгельмсоном (в дальнейшем — Симонсоном). Рассказ здесь обрывается перед эпизодом казни и ограничивается лишь описанием обстановки, в которой Вильгельмсон проводил свое тюремное заключение. Этот рассказ, как явствует из сличения его текста с текстом переписанных рукой Н. Н. Ге-младшего воспоминаний, очень близок в подробностях к своему источнику. Толстой добавил лишь один эпизод — подробность относительно передачи Лихониным Вильгельмсону прокламаций, послуживших причиной ареста последнего, а также психологизировал чисто фактическое, описательное повествование своего источника.

Второй приступ, представленный текстом варианта № 113, представляет собой уже вполне законченный эпизод. На отдельном листе бумаги Толстой написал начало главы, не вытекающее из текста использованных им воспоминаний. В нем рассказывается о судьбе революционера Петлина, отправленного в Нерчинск, ранее сидевшего в киевской тюрьме вместе с Лозинским и Розовским и психически заболевшего под влиянием их казни. О Петлине в окончательной редакции «Воскресения» рассказывается в XVIII главе третьей части, но там он упоминается без всякой связи с казнью Лозинского и Розовского. Дальше Толстой пользуется продолжением текста воспоминаний по той же копии А. П. Иванова и, как и в первом приступе, путем исправлений, приспособляет его к своим художественным задачам. Рассказ ведется попрежнему от лица Вильгельмсона, но о казни, хотя и не непосредственно, знает Семенов (в дальнейшем Крыльцов). Семенов предлагает Вильгельмсону рассказать о казни в связи с тем влиянием, какое она имела на психическое состояние Петлина.

Несмотря на переработку, рассказ о Лозинском и Розовском здесь очень близок к тексту воспоминаний о них, сохраняя в неприкосновенности не только все факты, сообщенные в этих воспоминаниях (кроме подробностей при упоминании о том, как умирали казненные), но и многие подлинные места источника. Отступление от него — лишь чисто формального характера: рассказ, который слушается Нехлюдовым и группой арестантов политических, изредка прерывается вопросами слушателей и ремарками автора.

Такова первая редакция эпизода, как он разработан в пятой редакции романа. Вторая редакция эпизода, представленная текстом варианта № 140 и являющаяся результатом двукратной авторской переработки, читается в следующей — шестой редакции «Воскресения». Рассказ тут ведется от лица автора, сообщающего сведения о Лозинском и Розовском со слов Крыльцова (ранее называвшегося Семеновым), характеристика и революционная биография которого предшествует рассказу. Самый рассказ, в основном сохраняя близость к своему источнику — тексту воспоминаний, в подробностях однако отступает от него. Так, о Лозинском здесь сказано, что он был поляк. В тексте же воспоминаний о национальности Лозинского, сына православного священника и семинариста по образованию, нет никаких указаний; нет в них и описания его внешности, тогда как у Толстого говорится о его красоте и внешней привлекательности; упоминается его белая крепкая шея, видимо по ассоциации с веревкой, которая вскоре затянет ее. Скупее обрисован здесь Розовский. К тому, что сказано о нем в источнике, Толстым добавлено, что он был черноватенький и что голос у него был тонкий, с еврейским акцентом.

В тексте воспоминаний сказано, что одновременно с Лозинским и Розовским был приговорен к повешению еще один заключенный, «видный деятель террористической партии», который избежал смерти тем, что предал своих товарищей по партии.630 У Толстого во второй редакции эпизода (в шестой редакции романа) идет речь о том, что этот заключенный («бывший студент», человек странный, «говоривший всегда какими-то загадочными выражениями») подговорил Лозинского и Розовского напасть на сопровождавший всех троих конвойный караул, за что Лозинский и Розовский были приговорены к смертной казни, а «бывший студент» освобожден после того, как выдал своих товарищей. Краткое упоминание автора воспоминаний о его разговоре с тюремным сторожем по поводу предстоящей казни здесь у Толстого разрослось в целый диалог между ним и Крыльцовым, в который — одним вопросом — вмешивается и Розовский. Подробности смерти повешенных распространены по сравнению со скупыми указаниями об этом в источнике. В заключение рассказа говорится не о том, что повар — свидетель казни утопился, не выдержав пережитых им впечатлений, как в источнике и в первой редакции эпизода у Толстого, a о том, что сторож, видевший, как вешали, и сообщивший об этом Крыльцову, сошел с ума. Во второй редакции эпизода встречается еще ряд второстепенных отличий от источника, в частности там, где речь идет о душевном состоянии Крыльцова в связи с казнью, но при всем том в ряде случаев и здесь встречаемся с буквальными заимствованиями из источника.

В третьей, окончательной (печатной) редакции эпизода (VI глава третьей части романа) рассказ ведется от лица Крыльцова. К тому, что читается во второй его редакции, добавлено, что Лозинский и Розовский попались в одном и том же деле с польскими прокламациями. Характеристика Розовского распространена: о нем сказано, что он, как все евреи, был очень музыкален и прекрасно пел и что у него были блестящие черные влажные глаза. О внешности Лозинского говорится еще более сочувственно, чем во второй редакции эпизода. Подчеркивается, что он был цветущий, сочный, здоровый юноша. Попрежнему упоминается его шей, «белая, молодая», от которой Крыльцов не мог оторваться, в которой что-то задрожало, когда Лозинский начал говорить и оборвал свою речь. Характерная деталь довершает остроту контраста между жизнью живого человека и ожидающей его сейчас смертью: у Розовского, уже переодевшегося перед казнью в чистое белье, штаны слишком широкие, и он, дрожа, всё подтягивает их обеими руками. О последних минутах жизни казненных сказано несколько иначе, чем в предыдущей редакции: о Лозинском не сказано, что он перед смертью всё время крестился. О сумасшествии сторожа речи нет, а говорится, что другой сторож, глуповатый малый, спокойно рассказывал Крыльцову, как вешали казнимых, добавив, что это совсем не страшно. Кое-какие подробности при переработке второй редакции эпизода устранены. Так, совсем не упоминается «бывший студент», выдавший своих товарищей; диалог Крыльцова со сторожем исключен. Буквальных совпаданий с текстом источника здесь нет почти совсем.

В эпилоге (вариант № 118) рассказано о последней встрече Нехлюдова с Катюшей, при которой она сообщает ему о своем решении выйти замуж за Вильгельмсона. Вслед затем о судьбе Катюши, Вильгельмсона и Нехлюдова говорится то же, что и в предшествующей редакции, за исключением намека на новое любовное чувство, возникшее у Нехлюдова. В отличие от этого в окончательной редакции эта встреча Катюши с Нехлюдовым и последняя их беседа приурочивается ко времени посещения Нехлюдовым острога с англичанином, до эпизода посещения камер и раздачи англичанином Евангелий и последующего затем рассказа о впечатлении Нехлюдова от смерти Крыльцова (в пятой редакции — Семенова) и чтения Нехлюдовым Евангелия. Сообщение о дальнейшей судьбе Катюши, Симонсона (в пятой редакции — Вильгельмсона) и Нехлюдова в окончательной редакции отсутствует.

Шестая редакция «Воскресения», в ее завершительной обработке вылившаяся в окончательный текст романа, помимо указанных выше eе отличий от редакций предыдущих, заключает в себе еще следующие особенности. Роман поделен на три части. В первую часть введен эпизод, связанный с воспоминаниями Нехлюдова о Вере Богодуховской и в первой своей редакции представленный вариантом № 120 (в печатном тексте глава XLIX). В отличие от окончательного текста записку от Богодуховской передает Нехлюдову не надзиратель-шпион, а «бледный молодой человек», пришедший на свидание с политическими. В числе соучастников Нехлюдова в охоте упоминаются три гвардейца, студент и два француза, из которых один — второй секретарь посольства — характеризуется как энергичный, веселый, остроумный и добродушный человек, этими качествами располагающий к себе Нехлюдова. О медвежьей охоте и связанных с нею переживаниях в этом первоначальном варианте говорится подробнее, чем в окончательном. Через четыре года после встречи с Нехлюдовым Богодуховская присылает ему взятые у него сто рублей с просьбой, если он без них может обойтись, вернуть их ей на добрые дела. Нехлюдов отсылает деньги назад и забывает о существовании Богодуховской.

Далее — заново написана последняя глава первой части — LIX, в которой, после вызванных отношением Нехлюдова к Катюше общих соображений о совместимости в одном человеке противоречивых свойств,631 по новому рассказано о третьем свидании Нехлюдова с Катюшей в тюрьме, во время которого она решительно отказывается выйти за него замуж. Предшествующее этому свиданию резкое объяснение пьяной Катюши с Нехлюдовым (в печатном тексте глава XLVII), ранее происходившее после поездки Нехлюдова в свои имения, теперь перенесено ко времени до этой поездки. В завершительной работе над этой редакцией исключена сцена порки арестанта в тюрьме (см. вариант № 119).

Во вторую часть введен рассказ тетки Шустовой о своем аресте (в печатном тексте глава XXVI), эпизод встречи с богатой коляской (в печатном тексте в главе XXXV), картина шествия семьи Корчагиных (в печатном тексте в главе XXXIX) и текст трех заключительных глав, в которых рассказывается о мыслях Нехлюдова во время грозы и ливня на площадке вагона в связи со смертью арестанта, о пассажирах вагона третьего класса — соседях Нехлюдова, в том числе о Тарасе, говорящем о своем горе, и о появлении во время остановки на станции семьи Корчагиных и партии рабочих (в печатном тексте главы XL—XLII). В конце работы над этой редакцией был исключен эпизод с обезумевшей арестанткой Петропавловской крепости (см. вариант № 125). Свидание Нехлюдова с Масловой перед отправкой партии в Сибирь происходит не в больнице, как в предыдущей редакции (см. вариант № 107), а в тюрьме, куда Маслова была переведена по распоряжению врача, поверившего тому, что у нее с фельдшером были «шашни». Здесь и сам Нехлюдов, доверившись сообщению швейцара, убежден в легкомысленном поведении Катюши, и это создает у него соответствующее недоброжелательное отношение к ней, которого нет и не могло быть в тексте предыдущей редакции, так как там Нехлюдов ничего не знает о сущности столкновения. Подробности столкновения в окончательной редакции отсутствуют, отсутствует также сказанное в пятой редакции о разнице отношений Катюши к Нехлюдову при свиданиях с ним с одной стороны и при воспоминаниях о нем — с другой.

Особенно радикальной переработке, сопровождавшейся большими дополнениями, подвергся текст третьей части романа. В процессе работы над этой частью Толстой неоднократно возвращался к однажды уже написанному, коренным образом исправляя его, иногда написанное вовсе исключая. Так, исключен в окончательной отделке вариант, печатаемый под № 133, в котором идет речь о пренебрежительном отношении политических к уголовным и вообще к «черному народу» и о бесплодных попытках Нехлюдова сблизиться с уголовными. Очень упорная работа проделана была над характеристиками политических. Больше всего поработал Толстой над характеристикой Марьи Павловны. В результате переделок — в пределах шестой редакции — текста, связанного с образом Марьи Павловны (см. варианты №№ 134—136), ее характеристика в окончательном тексте (глава III) была значительно сжата, ряд подробностей опущен, но в существе внутренний облик персонажа остался тем же, каким был задуман с самого начала. В рассказе о Вере Богодуховской и Грабец, так переименованной из Богомиловой, в окончательном тексте исключены авторские соображения об эгоистических преимущественно мотивах их революционной деятельности, за которым скрывалась простая жажда сделать свою жизнь интереснее и добиться успеха у мужчин. (Об этом говорится еще в черновом варианте шестой редакции, № 134.) Значительно дополнены характеристики Симонсона (Вильгельмсона), Крыльцова (Семенова) и Набатова. (Черновые варианты этих характеристик напечатаны под №№ 138—141.) Религиозно-философское учение Симонсона (об этом учении говорится впервые в шестой редакции) определяется в черновом варианте (№ 138) как теория о необходимости материального воскресения всех умерших, а в окончательном тексте (глава IV) — как убеждение в том, что в природе мертвого нет, что всё, кажущееся нам мертвым, неорганическим, является лишь частью огромного органического мира, жизнь которого во всех его проявлениях человек должен всячески поддерживать и оберегать. Это учение — несомненный отзвук религиозно-философской теории Н. Ф. Федорова, автора напечатанной после его смерти книги «Философия общего дела» (первый том вышел в 1906 г.), с которым Толстой был давно и близко знаком и мысли которого ему были известны из устных бесед с ним. Возможно, что в этом отношении прообразами для Симонсона послужили хорошо знакомый Толстому Н. П. Петерсон, последователь Федорова, в то время учительствовавший вблизи Ясной поляны, и другой его близкий знакомый — революционер-народник Л. П. Никифоров, одно время также убежденный в том, что задача человечества состоит в достижении бессмертия и воскресения умерших.632 Характеристики Кондратьева (первоначально Кондрашева) и Новодворова даны здесь впервые. О Кондратьеве совсем не упоминалось в пятой редакции, о Новодворове же там упоминалось лишь мимоходом, в нескольких строках. В окончательной редакции (глава XII печатного текста) уничтожено то слегка ироническое отношение автора к Кондратьеву, которое имеется в черновом тексте его характеристики (см. вариант № 142). Отзыв о Новодворове, при беглом упоминании о нем в пятой редакции, был дан, как сказано выше, сочувственный; в подробной же характеристике его, сделанной в шестой редакции (см. вариант № 137), ему приданы отрицательные черты, несколько смягченные в окончательном тексте (главы XV), где, кроме того, о нем говорится кратче, чем в черновом варианте. В окончательном тексте нет также упоминания о том, что Новодворов был женат на Вере Ефремовне, с которой разошелся после смерти их ребенка, о чем сказано в тексте черновом (вариант № 144).

В шестую редакцию впервые введен рассказ о Макаре Девкине, осужденном на каторжные работы за покушение на убийство с целью ограбления. Этот рассказ, приуроченный к X главе печатного текста, написан на основе реального факта, известного Толстому. 21 мая 1884 г. он записал в дневник: «Поехал в Тулу. Дорогой мать с дочерью. Ее зять, каменщик, повез мужика в Сергиевское. Его соблазнило богатство мужика (он хвастался, что берет 2000 за невестой), и он в долу стал убивать его взятым с собой топором. Тот вырвал топор. Этот просил прощенья. Тот выдал его в деревне. Ведь это ужасно!»

Впервые также в шестой лишь редакции написана сцена на пароме (глава XXI в печатном тексте), в которой фигурирует старик-сектант. Эта сцена создана была Толстым под непосредственным влиянием письма к нему сектанта-бегуна А. В. Власова от 6 октября 1899 г.633 Речи сектанта у Толстого порой буквально совпадают с собственными словами Власова, читаемыми в его письме. Это особенно нужно сказать о черновой редакции эпизода (вариант №150), где совпадений с письмом еще больше, чем в окончательном тексте. Сектант этот затем фигурирует и в XXVII главе романа, где с ним вновь встречается Нехлюдов при обходе камер уголовных. Нужно думать однако, что образ сектанта сложился у Толстого не только под влиянием лично ему незнакомого Власова, но и в результате его впечатления от побывавшего у него в Ясной поляне старообрядца Максима Максимыча, по прозванию «табашная держава», выведенного в четвертой редакции «Воскресения», затем исключенного в пятой редакции и вновь изображенного позднее в «Божеском и человеческом».634

Значительно исправлена в шестой редакции глава (в печатном тексте XXIV), в которой идет речь об обеде Нехлюдова у начальника края в Сибири. Состав обедающих пополнен приезжим сибирским губернатором, бывшим директором департамента, удаленном из Петербурга в Сибирь за специфические любовные пристрастия. В черновом варианте (№ 152) этот губернатор, точно так же как и жена начальника края, проповедник-англичанин и богатый золотопромышленник, по сравнению с окончательным текстом изображены подчеркнуто сатирически и иронически. Коренным образом изменен образ дочери начальника края. В пятой редакции, так же как и в первом черновом варианте шестой (№ 151), о ней насмешливо-иронически сказано: «Барышня подошла к роялю и с аккомпаниментом бывшего директора своим из бочки выходящим голосом пропела вечную Stradell’y, выражающую совсем несвойственные всем присутствующим чувства, и с улыбкой приняла похвалы». В следующем черновом варианте (№ 152) о ней Толстой уже говорит с явной симпатией: она некрасива, но добродушна и миловидна и обладает приятным молодым голосом; она не «барышня», a замужняя женщина, жена чиновника особых поручений, занимающегося статистикой и инородцами, человека также добродушного и спокойного. Она «хорошо, просто пропела Страделлу» и «с доброй улыбкой» приняла похвалы англичанина. В окончательном же тексте о ней и ее муже сказано еще более сочувственно; оба они из всех присутствовавших на обеде были всего приятнее Нехлюдову. Здесь дочь, о пении которой кстати ничего не говорится, умиляет Нехлюдова застенчивой материнской гордостью своими детьми, которых она взволнованно и радостно показывает ему во время их сна.

————

В период работы над пятой и шестой редакциями романа Толстой знакомился с жизнью и бытом заключенных в сибирских тюрьмах, в частности политических, не только по письменным сообщениям, доставлявшимся ему, но и по соответствующим книгам. В присланной ему И. Д. Сытиным книге Н. М. Ядринцева «Русская община в тюрьме и ссылке», Спб., 1872, многие места Толстым отчеркнуты карандашом. Впрочем, сколько-нибудь значительных совпадений между текстом «Воскресения» и книгой Ядринцева нет. Быть может, из нее заимствованы в романе, некоторые областные сибирские слова, в роде «язви-те»,635 или сведения о том, что проходящие через этапы арестанты оставляют на стенах тюрем записки, в которых сообщают о своей судьбе636 (отчеркнуто Толстым). Так же мало почерпнул Толстой и из другой присланной ему Сытиным книги — Л. Мельшина (псевдоним П. Ф. Якубовича) «В мире отверженных», издание «Русского богатства», 2 тт., Спб., 1896 (в ней нет никаких пометок Толстого). В параллель с «Воскресением» могут быть поставлены лишь те места этой книги, где говорится о специфическом преследовании женщин со стороны стражи и арестантов, о людоедстве среди каторжных уголовных, и о раздаче в камерах тюрьмы Евангелий иностранным проповедником.637

Больше совпадений «Воскресение» имеет с книгой состоявшего в личном знакомстве с Толстым Д. Кеннана «Siberia and the Exile System», Лондон, 1891. Так, почти точно совпадают в обеих книгах описание сибирского полуэтапа и цыфры размещенных в его тюрьме арестантов.638 Встретившийся Кеннану в Томске административно-ссыльный сообщает ему о том, что он был сослан в Якутскую область за отказ присягнуть Александру III.639 За то же и туда же сослан был и фигурирующий в «Воскресении» Набатов.640 Кеннан и Толстой сходно говорят о крайней тесноте, в которой помещались заключенные в сибирских тюрьмах, принужденные спать на полу, под нарами и в проходах,641 у обоих фигурирует переполненная, текущая через край тюремная параша, около которой расположились спящие арестанты.642 При описании Иркутска у Кеннана упоминаются те же гостиницы (Дюка и «Сибирская»), что и в «Воскресении», в той главе, где идет речь о прибытии Нехлюдова с партией в город, в котором жил начальник края.643 По словам Кеннана, восточно-сибирский генерал-губернатор Анучин в донесении царю писал о продажности сибирской администрации. О том же начальник края говорит Нехлюдову.644 Один из сибирских чиновников говорил Кеннану: «Я без числа писал рапорты о злоупотреблениях и неустройствах в моем ведомстве, но этим мало чего или, вернее, ничего не добился. Может быть, когда вы опишете положение дел, это произведет большее впечатление, и что-нибудь и изменится».645 Начальник края говорит Нехлюдову: «А, он хочет видеть во всей прелести? Пускай видит. Я писал, меня не слушают. Так пускай узнают из иностранной печати».646 Наконец, характеристика у Толстого молодого купца-золотопромышленника, бывшего на обеде у начальника края вместе с Нехлюдовым, близко напоминает характеристику у Кеннана Иннокентия Кузнецова, сына богатого красноярского золотопромышленника.647

Кроме того, как явствует из записи Д. П. Маковицкого в неопубликованной части его «Яснополянских записок» (рукопись ГТМ), Толстой в период работы над «Воскресением» читал много книг по психологии. Под 16 августа 1905 г. у Маковицкого читаем: «С Лебреном648 Лев Николаевич говорил о психологии. Психологию Гефдинга649 Лев Николаевич находит лучшей из всех. Когда он писал «Воскресение», то прочел много психологий и эту нашел лучшей».

VII.

«Воскресение» — с иллюстрациями Л. О. Пастернака — стало печататься с № 11 «Нивы» от 13 марта 1899 г. Тут же, в № 11, от редакции было сделано следующее заявление: «С настоящего нумера мы приступаем к печатанию романа гр. Л. Н. Толстого: «Воскресение» на основании приобретенного нами у автора права первого печатания этого романа. Никому, следовательно, не разрешено печатать роман одновременно с «Нивою», за исключением некоторых заграничных изданий, которые приобрели вместе с нами это право у автора. Если же кто-нибудь приступит к одновременному с нами печатанию романа «Воскресение», то это будет контрафакциею, которую мы решили преследовать законным порядком». Первые две части романа были напечатаны в №№ 11—25, 27—29 и 31; третья — в №№ 49, 50 и 52. Перерыв печатания романа в №№ 26 и 30 объясняется тем, что текст «Нивы», в виду его сокращения из-за цензурных исключений, опережал текст заграничных изданий переводов. По просьбе Черткова 3 июня Толстой обратился к Марксу со следующей просьбой: «В виду того что сокращение текста «Воскресения», происходящее от цензурных пропусков, ускоряет печатание этого текста в «Ниве», так что заграничные издания, в которых все главы выходят целиком, опаздывают, я очень прошу вас: 1) насколько это возможно, точно держаться расписания глав, т. е. если, например, по расписанию надо печатать три главы и одна из них нецензурна, то печатать лишь две, потому что в противном случае вы опережаете заграничных издателей на одну главу, или уведомлять меня о том, почему это невозможно. 2) Я очень просил бы вас по окончании первой части «Воскресения» задержать печатание на одну неделю, чтобы дать возможность заграничным издателям стать в уровень с вашим, и 3) известить меня, сколько листов печати выходит в том, что теперь набрано. Я вполне уверен, что вы не откажете мне в моей просьбе, тем более что заграничные издатели, хотя и с потерей для себя, исполнили ваше желание, когда они стали опережать ваше издание. В противном случае духоборческая община, которой передана вся выручка от этого издания и которая очень нуждается, понесет новые потери». Маркс в ответ на это письмо предложил Толстому удовлетворить заграничных издателей путем сокращения количества глав в ближайших номерах «Нивы», без перерыва в печатании романа, но в письме к Марксу от 8 июня Толстой настаивал на своей просьбе, мотивируя ее еще и желанием получить маленький отдых от работы. Маркс уступил, и 26 № «Нивы» вышел без очередных глав «Воскресения». Затем, получив от Черткова телеграмму, в которой он извещал о том, что немецкий издатель намеревается разорвать контракт, если печатание в «Ниве» не будет временно приостановлено, и что ожидается такое же решение из Франции и Америки, Толстой в письме к Марксу от 24 июня просил его прервать печатание романа в «Ниве» уже не на одну неделю, а на две, предложив напечатать в журнале заявление автора об исключительных и непредвиденных обстоятельствах, заставивших его просить о задержке печатания «Воскресения» на две недели. В результате этого письма «Воскресение» не печаталось и в № 30 «Нивы». В обоих этих номерах редакция оповестила читателей, что в первом случае перерыв делается из-за желания автора сделать в романе некоторые дополнения и изменения, требующие более продолжительного времени, а во втором — вследствие полученного от Толстого письма, в котором он, в виду «исключительных и непредвиденных им обстоятельств», просит прервать печатание «Воскресения» еще на одну неделю.

Что касается перерыва на десять номеров подряд (39—48) и затем еще на один номер (51), то тот и другой были вызваны тем, что в процессе исправления корректур набранный текст не только по много раз исправлялся, но и значительно дополнялся новыми главами. Толстому изо дня в день, почти без отдыха, приходилось трудиться над романом, подчиняясь непривычным для него условиям работы на журнал, связанной определенными сроками и потому — при ее обилии и постепенно разрастающемся захвате темы — очень спешной и напряженной. Ко всему этому летом и осенью 1899 г. Толстой болел. В результате — задержка с отсылкой в «Ниву» окончательных корректур, сильно волновавшая Маркса. Отсутствие в редакции полностью третьей части, наново перерабатывавшейся Толстым, также тревожило Маркса, так как законченный текст романа через цензуру провести было легче, чем отдельные его главы. В связи с этим 20 июля Маркс писал Толстому (перевод с французского): «До сих пор я получил только 24 главы вашего романа,650 тогда как продолжение и конец должны бы уже давно быть у меня. В самом деле, вы не можете себе представить, насколько запаздывание ваших корректур задерживает типографию. Большая часть машин, предназначенная для печатания «Нивы», бездействует за отсутствием материала. Наша типография работает день и ночь, следовательно, для каждой машины имеется двойной персонал: мастер, накладчик, приемщики, и потому каждый день простоя дает несколько сот рублей убытка. В виду того что такое положение вещей тянется уже несколько месяцев, в результате получается значительная сумма. Но я жалуюсь не на этот убыток, а на то ужасное состояние неизвестности, в котором находимся мы все: я, вся редакция и вся типография. Получилось уже два неудачных номера, в которых мы не могли дать продолжения вашего романа: № 26 и № 30... Пожалейте же нас немножко, граф, и войдите в наше положение».651 5 августа Маркс телеграфировал: «Положения отчаянное, нужные лица разъезжаются, для ближайших номеров нет романа, телеграфируйте, ради бога, когда получим конец».652 На это Толстой отвечал телеграммой, текст которой не сохранился, а 8—9 августа, посылая Марксу текст шести глав второй части романа, писал ему: «Посылаю вам 6 глав. Остаются 2 главы второй части. Третья часть написана, но требует переработки. Если буду жив и здоров, то главы третьей части будут высылаться своевременно. Очень сожалею, что не могу исполнить вашего желания: прислать теперь конец». В ответ на телеграмму и, видимо, на письмо Маркс 11 августа писал Толстому о том, что слова «главы третьей части будут высылаться своевременно» он понимает так, что третья часть будет высылаться лишь постепенно, небольшими партиями, на один-два номера. «Это заключение, — говорит далее Маркс, — если оно верно, ставит нас в критическое и прямо отчаянное положение». Трудность положения заключается в том, что редакция «Нивы», по словам Маркса, не в состоянии сделать необходимые распоряжения на ближайшее будущее до тех пор, пока она не будет располагать окончательно установленным текстом всей третьей части, проведенным через цензуру.653

Эти настойчивые заявления Маркса, торопившего Толстого с окончанием романа, привели к тому, что Толстой решил отказаться от печатания в «Ниве» третьей части «Воскресения», тем более, что «Нива» систематически опережала заграничные издания, а это вызывало протесты со стороны иностранных издателей романа. 22 августа он обратился к Марксу со следующим письмом: «Главы 41 и 42 кончают вторую часть романа. Условия, при которых мне приходится работать над исправлением последних глав, до такой степени вследствии поспешности печатания для меня тяжелы, в особенности при моем нездоровьи, что я полагал бы зaкончить печатание в «Ниве» концом 2-й части, приложив к этому краткий в несколько строк эпилог. И потому я просил бы вас, получив от меня исправленные последние главы 41, 42, равно как и эпилог, выслать в Москву в Международный банк на мой счет причитающиеся зa превышающее 12 листов количество деньги [и] считать дело печатания в «Ниве» моего романа поконченным».

В недошедшем до нас письме Маркс, очевидно, согласился пойти навстречу Толстому и значительно отсрочить печатание в «Ниве» третьей части. 27 августа Толстой писал Марксу: «Вполне согласен на ваше предложение. Буду так же, как и прежде, по мере окончания их, высылать вам готовые главы, некоторые окончательно для печатания, некоторые же с просьбой вернуть их мне для исправления. Думаю, что я окончу исправление последней части к половине октября, но положим на всякий случай крайний срок 1-е ноября. Так как всех глав последней части будет около 20, то главы эти, рассчитывая по 3 в каждый №, поместятся до нового года во всяком случае».

Вторая часть романа была закончена печатанием в №37 «Нивы» от 11 сентября 1899 г. В № 38 журнала было сделано редакционное заявление, в котором сообщалось, что печатание «Воскресения» прерывается недель на шесть в виду недавней болезни Толстого, а также в виду того, что конец романа при пересмотре его автором значительно разросся, так что вместо предполагавшихся вначале нескольких заключительных глав получится целая новая часть, заключающая в себе около двадцати глав.

С 8 октября началась посылка в «Ниву» первых глав третьей части. В письме к Марксу от этого числа Толстой писал: «Посылаю вам 4 главы. Очень боюсь, что большая часть из них не пропустится цензурой. Вам удалось пропустить многое в предшествующем, что обыкновенно запрещается. Желаю вам успеха и для этой части. В виду того, что многое может быть не пропущено, я поспешу выслать вам следующие главы, тоже 4, которые, надеюсь, не встретят препятствий в цензуре. Я не переставая работаю и спешу сколько могу и сколько позволяет мне мое слабое нынешний год здоровье. Пословица говорит: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, а я говорю: скоро дело делается, а не скоро сказка сказывается. И это так и должно быть, потому что дела самые большие разрушаются, и от них ничего не остается, а сказки, если они хороши, живут очень долго... Всего никак не могу прислать, хотя оно и написано, потому что постоянно исправляю, изменяю, выкидываю».

В дальнейшем Толстой посылал в «Ниву» исправленные гранки набора ранее отосланных глав третьей части и новые главы в рукописи. Так, судя по его письмам к Марксу, 22 октября были посланы исправленные корректуры первых четырех глав и рукопись следующих — до девятнадцатой, 31 октября — все остальные главы в рукописи и переделанная восемнадцатая. В течение ноября и в первые числа декабря в «Ниву» посылались исправленные по несколько раз и по несколько раз набранные гранки набора глав третьей части. В письмах от 31 октября и 16 ноября Толстой писал Марксу о том, что набранные гранки от дальнейших авторских исправлений могут только выиграть в цензурном отношении. 12 декабря в «Ниву» были посланы последние исправленные в гранках главы с просьбой поскорее прислать набор их, без изменений и пропусков, для заграничных изданий, для которых, в виду спешности работы, не были сделаны копии с этих гранок последних глав. Посылаемый текст Толстой разрешил печатать, но оговорился, что было бы лучше, если бы две последние главы были присланы ему для нового просмотра.

Однако сейчас же после отсылки в «Ниву» последних глав романа Толстой принялся за переработку заключительных пяти его глав. Эта переработка была закончена 16 декабря, и Марксу телеграммой было сообщено о желательности внесения в текст этих пяти глав последних исправлений. Но в текст «Нивы» последняя редакция глав XXIV—XXVIII третьей части не попала. 21 декабря Маркс, ссылаясь на письмо к Толстому редактора «Нивы» Р. И. Сементковского от 19 декабря, в котором последний сообщал о строгостях, с которыми отнеслась цензура к третьей части «Воскресения», писал Толстому о том, что о внесении в текст «Нивы» последних поправок в заключительных главах нельзя было и думать, не говоря уже о том, что ко времени получения телеграммы 52-й номер находился в печати, и несколько десятков тысяч листов его уже были отпечатаны с одной стороны. Эти исправления Маркс обещал внести во второе отдельное издание «Воскресения». (Первое отдельное издание, по словам Маркса, уже напечатанное в ограниченном количестве экземпляров, будет содержать текст совершенно тождественный с текстом «Нивы».) Печатание романа в «Ниве» возобновилось с № 49, от 4 декабря.

Вскоре же после начала печатания в «Ниве» «Воскресения» Маркс обратился к Толстому с жалобой на то, что главы романа перепечатываются многочисленными русскими газетами тотчас же по отпечатании их в «Ниве», благодаря чему текст «Воскресения» в газетах, доставлявшихся подписчикам раньше, чем номера «Нивы», доходил до читателей быстрее, чем соответствующий текст в «Ниве». На этой почве между «Нивой» и подписчиками возникали нередко конфликты, о которых Маркс и сообщал Толстому, прося его воздействовать на газеты в том смысле, чтобы они не перепечатывали романа до окончания его печатания в «Ниве», и даже пытаясь вовлечь Толстого в судебную тяжбу с такими газетами. Уступая просьбам Маркса, Толстой 27 марта 1899 г. обратился в редакции газет с следующим письмом, напечатанным в «Ниве» и в ряде газет: ,,Перепечатывание немедленно по их выходе в «Ниве» печатаемых в этом журнале глав моего романа «Воскресение» я нахожу несправедливым по отношению к издателю «Нивы», приобревшему от меня право первого печатания этого романа, и потому, не изменяя заявленного мною отказа от права литературной собственности, я прошу гг. издателей русских газет и журналов подождать перепечатыванием этого романа до его окончания, которое последует приблизительно в июле месяце этого года. Исполнив эту мою просьбу, издатели очень обяжут меня, избавив от неприятного положения, в которое в противном случае они ставят меня по отношению к издателю «Нивы»“.

После этого письма количество немедленных перепечаток «Воскресения» из «Нивы» значительно сократилось.

Вслед зa окончанием печатания «Воскресения» в «Ниве» оно появилось в 1900 году в двух отдельных, совершенно тождественных по тексту изданиях Маркса. 1) «Воскресение. Роман в трех частях графа Л. Н. Толстого. Второе издание, исправленное по новым корректурам автора», Спб., и 2) «Воскресение. Роман в трех частях графа Л. Н. Толстого. (По новым корректурам автора.) С рисунками Л. О. Пастернака», Спб. Текст обоих отдельных изданий А. Ф. Маркса от текста «Нивы» отличается лишь в большей части LIV главы, меньшей части LV главы и во всей LVIII главе первой части, а также в последних пяти главах третьей части (см. т. 32 настоящего издания, стр. 453—456 и 463—470): эти главы напечатаны по последним авторским корректурам, по которым, как писал Маркс в упоминавшемся выше письме к Толстому от 21 декабря, не мог уже быть напечатан соответствующий текст в «Ниве». Кроме того, в тексте VII главы второй части исправлено неправильное расположение строк, вкравшееся в текст «Нивы» и указанное Толстым в письме его к Марксу от 10 июля 1899 г.654 (Другая указанная Толстым в письме к нему же от 10? мая 1899 г.655 ошибка еще в корректуре XLIX главы первой части — напечатание лишнего абзаца — ни в тексте «Нивы» ни в тексте отдельных изданий исправлена не была.)

Как указано выше, в письме к Толстому от 21 декабря Маркс сообщает, что им отпечатано уже отдельное издание «Воскресения», являющееся точным повторением текста романа, напечатанного в «Ниве». Но такое издание в свет не вышло.

Одновременно с «Нивой» «Воскресение» печаталось по-русски в издательстве В. Г. Черткова «Свободное слово» — по гранкам «Нивы». В течение 1899—1900 гг. издательством «Свободное слово» выпущено пять изданий «Воскресения». Первое издание — «Л. Н. Толстой. Воскресение. Роман. Изд. Владимира Черткова». Purleigh, Maldon, Essex, England, 1899, выходило отдельными выпусками (всего в количестве тринадцати); четвертое, разделенное на два тома, было снабжено тридцатью тремя иллюстрациями Л. О. Пастернака.

Окончательный текст романа в обе редакции доставлялся следующим образом. Авторские исправления, сделанные в корректурах, переносились переписчиками на дублетные гранки, часто вновь исправлявшиеся Толстым, затем один экземпляр этих гранок отправлялся в «Ниву», другой — В. Г. Черткову; корректуры же с авторскими исправлениями частью оставались у автора, частью также пересылались Черткову. В ряде случаев в обе редакции отправлялись гранки разновременной правки, причем Черткову — более поздней. Иногда от Толстого посылались в «Ниву» дополнительные распоряжения насчет исправления тех или иных мест текста, исправленных в корректурах, отправленных за границу, но не исправленных в корректурах, посланных в «Ниву». Однако не все такие исправления редакцией «Нивы» были введены в текст. В одном случае в «Ниву» с сопроводительным письмом Т. Л. Толстой656 была послана в рукописи новая редакция X главы первой части романа (текст обвинительного акта), отменявшего собой корректурный текст, но к Черткову в Англию эта редакция, очевидно по недосмотру, послана не была.

Гранки одной главы, именно XXXVII первой части (воспоминания Катюши в тюрьме о том, как она встречала поезд, в котором проезжал возвращающийся с войны Нехлюдов), видимо по оплошности, были посланы в обе редакции с текстом не последней их авторской правки, а предпоследней; гранки же с окончательной правкой остались у автора.

После первой печатной публикации «Воскресения» Толстой не возвращался больше к работе над его текстом. В письме к Черткову от 31 декабря 1899 года он писал: «Перемен и добавлений к «Воскресению» я не буду, да я думаю, и не могу делать: пуповина отрезана» (АЧ).

Когда через несколько месяцев после напечатания «Воскресения» Г. А. Русанов, готовя новое издание «Воскресения», в которое он намерен был ввести кое-что из того, что было в заграничном английском издании и не попало в русское, обратился к Толстому непосредственно и через посредство его жены Софьи Андреевны,657 Толстой, видимо, чисто пассивно отнесся к большей части запросов Русанова и не принял активного участия в новой редакции текста романа, лишь разрешив Русанову в XXVI главу третьей части внести часть текста, напечатанного в «Ниве», исключенного в последующих корректурах и потому не вошедшего в отдельные издания романа.

VIII.

Как известно, «Воскресение» в «Ниве» печаталось с большим количеством цензурных искажений, перешедших механически и в отдельные издания А. Ф. Маркса.

Эти искажения сводились к исключению целых глав или значительных частей их, пропуску отдельных, иногда очень больших абзацев и фраз, замене одних слов другими. Так, в «Ниве» целиком выпущены главы XXXIX и XL первой части (описание богослужения в тюремной церкви), за исключением одной лишь фразы XXXIX главы: «Началось богослужение», присоединенной к главе XXXVIII, и глава XXVII второй части (визит Нехлюдова к Топорову); глава XXVI этой части (рассказ тетки Лидии Шустовой о своем одиночном заключении), главы третьей части — VI (рассказ Крыльцова о казни Лозинского и Розовского), XIX (итоги наблюдений Нехлюдова над ужасами тюремной системы), XXI (разговор на пароме со стариком-сектантом), XXVIII (заключительная, с цитатами из Евангелия) — сокращены на три четверти и более. Очень большие исключения сделаны в XIII главе первой части (всё, что касается отрицательной характеристики военной службы и военной среды), в XXIII главе второй части (три больших абзаца, в которых идет речь об отношениях Селенина к религии и в частности к православию), в третьей части — в главах V (всё, что говорится об отношении Нехлюдова к политическим до и после знакомства с ними), XVIII (сцена, рисующая возбуждение Крыльцова в связи с преследованиями правительством политических), XXVII (обличительные речи старика-сектанта против властей). Эти исключения порой достигают половины объема глав в их подлинном виде.

Цензурой исключалось не только всё то, что прямо задевало престиж русской правительственной системы и церкви, но даже то, что косвенно и порой отдаленно этот престиж колебало или подрывало авторитет представителей государства и церкви. Так, в словах Толстого о том, что в тюрьме, где содержалась Маслова, был «удручающий тифозный воздух», слово «тифозный» исключается; исключаются слова, относящиеся к товарищу прокурора Бреве: «и даже, как все служащие в России немцы, особенно предан православию»; в словах, относящихся к секретарю суда: «просматривал запрещенную статью» выбрасывается слово «запрещенную». В том месте, где речь идет о председателе суда, вынимающем билетики из стеклянной вазы, выпущено не только указание на то, что он делал это «с жестом фокусника», но и то, что у него были руки, сильно поросшие волосами; устраняется эпитет «женолюбивый» в применении к тому же председателю и замечание, что председатель обратился с вопросом к Масловой «как-то особенно приветливо»; устранено всё, что рисует в невыгодном свете старика-священника, приводящего присяжных к присяге, и т. д. Так как «Нива» была журналом, предназначенным для «семейного чтения», то из нее и тем самым из отдельных изданий «Воскресения», принадлежавших Марксу, изгонялось всё то, что, по мнению издателя и редакции, для семейного чтения не годилось. Весь текст романа, напечатанный в «Ниве», в этом отношении также подвергся очень строгой и щепетильной цензуре. Из него не только исключаются такие слова, как «испражнения», «проститутка», «дома терпимости», «прелюбодеяние», «половая жизнь», но и слово «соблазнил» всюду заменяется словами «увлек» или «обманул» и т. д. Вообще в интересах «благоприличия» и «пристойности» всякая мало-мальски реалистическая фраза и слово, называющие вещи собственным именем, обесцвечены или затушеваны.

Все приведенные примеры этой всесторонней цензуры взяты лишь из первых десяти глав первой части, но они характерны для всего нивского текста романа. Цензурная чистка «Воскресения» в первую очередь и главным образом протекала в недрах самой редакции «Нивы», на которую сам Толстой возложил эту работу. В письме к Марксу от 7 ноября 1898 г. он писал: «В повести есть много мест нецензурных, и чем дальше я над ней работаю, тем этих нецензурных мест становится больше. Но это не должно препятствовать помещению повести в «Ниве». Для этого нужно поручить просмотр повести литератору, знающему требования цензуры, с тем чтобы этот литератор-редактор исключал все те места, которые он считает совсем нецензурными, и изменял сомнительные места так, чтобы они не представляли препятствий в цензурном отношении. Сделав же эти изменения, я просил бы прислать их ко мне для просмотра».

Таким знающим требование цензуры литератором, занявшимся «домашней» цензурой «Воскресения», оказался редактор «Нивы» Р. И. Сементковский». В своих воспоминаниях он сообщает, что Толстой относился довольно добродушно к тому цензурному вмешательству, которое производилось над текстом «Нивы» в «Воскресении». «Выкинете одно-два слова, — говорил он Сементковскому при свидании с ним, — ан смотришь — спасли целую страницу».658 Однако вряд ли дело было так, как пытается его представить Сементковский. Дочь Толстого Марья Львовна в письме к С. Н. Толстому, написанном, видимо, в конце декабря 1899 г., передает просьбу отца не бранить его за «Воскресение» и добавляет к этому: «Оно так изуродовано цензурой, что места некоторые совсем потеряли смысл» (ГТМ). Такое определение крайне вредного влияния цензуры на роман, как явствует из контекста письма, принадлежит самому Толстому. Тем самым роль Сементковского в цензурном обезвреживании «Воскресения» нашла у Толстого подлинную и заслуженную оценку. Можно думать, что Сементковский из-за цензурного страха был не в меру подозрителен и в своем чрезмерном усердии черкал синим карандашом, быть может, и то, чего не вычеркивала бы цензура официальная, — тем более, что в этом он находил для себя поддержку в издателе «Нивы» Марксе, писавшем в феврале 1899 г. в газеты «Berliner Literärisches Echo» и «Börsenblatt für den Deutschen Buchhandel» (перевод с немецкого): «Я бы сам зачеркнул очень немногие места, зачеркнутые цензурой, в интересах читателей и читательниц, как это вполне и одобрил сам гр. Толстой, так как эти места неудобны в семейном кругу, а «Нива» есть прежде всего семейный журнал». Далее, указав на ряд мест в романе, неприемлемых по его мнению с точки зрения политической и моральной цензуры, Маркс добавляет: «Если несколько сильных мест будут вычеркнуты цензурой, то великолепный роман не только ничего не потеряет в своем выдающемся литературном значении, но скорее выиграет от этого».

Определить, какая доля искажений принадлежала «домашней» цензуре и какая официальной, не представляется возможным за отсутствием соответствующего документального материала. Мы располагаем на этот счет лишь самыми общими данными только относительно третьей части романа — в письмах к Толстому Маркса и Сементковского. Первый писал 20 ноября 1899 г.: «Я предвидел и писал вам о тех затруднениях, которые, вероятно, встретятся со стороны цензуры по отношению к третьей части «Воскресения». Но они оказались далеко серьезнее, чем можно было ожидать, и третьей части пришлось пройти через все цензурные инстанции, причем в последних обнаружились такие колебания и сомнения, что у нас были опасения за судьбу конца «Воскресения». Однако, после долгих хлопот с нашей стороны и совещаний в указанных инстанциях, удалось всё-таки провести всю третью часть, притом с сравнительно весьма небольшими пропусками: кроме казни, вычеркнуто текста лишь около восьмидесяти строк.659 Но дело в том, и именно об этом я хочу довести до вашего сведения, что теперь в тексте больше не может быть сделано никаких дополнений или изменений, которые вызвали бы вновь надобность в представлении текста на новое рассмотрение и разрешение цензуры... Я уверен, глубокоуважаемый Лев Николаевич, что вы оцените всю серьезность положения и что сообразно с этим сделаете необходимые исправления в остальных главах, с семнадцатой до конца, которые очень вас прошу прислать в самом скором времени».660 19 декабря Сементковский писал: «считаю своим долгом разъяснить вам, почему последние главы романа «Воскресение» появились в таком сокращенном виде, который не мог не оскорбить вашего авторского чувства. Известная вам перемена в составе лиц, ведающих дела этого рода,661 расстроила мои расчеты. Если уже раньше появление тех или других мест романа наталкивалось на почти непреодолимые препятствия, то теперь борьба стала почти невозможна. Еще одна из последних редакций главы XXVIII (отрицание судебного возмездия в связи с евангельским учением), главы XIX (влияние тюрем) и тех глав, в которых выводится старик-сектант, прошла сравнительно благополучно; но окончательная редакция этих глав была решительно отвергнута, и мне лишь с большим трудом удалось сохранить то, что появилось в «Ниве». Совесть моя чиста: я сделал всё, что мог, но очень меня печалит, что, хотя не по моей вине, вам нанесен удар в такое время, когда вы больны и нуждаетесь в успокоении. Простите меня, глубокоуважаемый Лев Николаевич, если я сделал мало для появления вашего романа в возможно более полном виде; но прошу вас в то же время верить, что я не щадил никаких усилий, чтобы исполнить свой долг».662

Кое что из зачеркнутого в гранках синим карандашом, что казалось безобидным, Толстой на первых порах хотел спасти от цензурного veto, подчеркнув красным карандашом, рядом с цензурным синим, то, что ему представлялось с цензурной точки зрения безобидным. Были подчеркнуты красным карандашом слова «женолюбивый» — эпитет председателя, слова «как-то особенно приветливо», связанные с тем же председателем, и следующие напечатанные здесь курсивом слова во фразе, относящиеся к Нехлюдову: «Он молился, просил Бога помочь ему вселиться в него и очистить его, а между тем то, о чем он просил, уже совершилось. Бог, живший в нем, проснулся в его сознании. Он почувствовал себя Им и потому почувствовал не только свою свободу...» Подчеркнув напечатанные здесь курсивом слова, Толстой для вразумления цензора в корректуре на полях пояснил: «Приди и вселися в ны и спаси нас от всякия скверны — известная молитва». Но ни красный толстовский карандаш, ни даже приведенное пояснение не спасли слов, обреченных цензурой на изъятие.

Не пропущены цензурой в «Ниве» и в отдельных изданиях Маркса и две иллюстрации Л. О. Пастернака, относящиеся к третьей части романа, — зарисовка политических на полуэтапе и эпизод раздачи англичанином Евангелий в камере каторжных.

До сих пор предполагалось, что бесцензурный текст «Воскресения» дан в английском его издании «Свободного слова». Однако, как убеждает изучение текста романа по авторским корректурам, английское издание «Воскресения» (и тем самым все его русские перепечатки) содержит в себе 51 цензурное искажение. Случилось это в результате следующей техники одновременного печатания романа в России, в «Ниве», и зa границей, у Черткова.

Обычно редакция «Нивы» отправляла Толстому первый набор гранок романа с зачеркнутыми или исправленными синим карандашом местами текста, которые редакции представлялись цензурно недопустимыми. Толстой исправлял корректуру, в огромном большинстве случаев не считаясь с этими вычеркиваниями и исправлениями, и В. Г. Черткову в Англию посылались из Москвы или Ясной поляны дублетные экземпляры корректур в большинстве с неприкосновенным авторским текстом. Но в отдельных случаях редакцией «Нивы» Толстому присылался новый набор корректур, в котором были уже совершенно устранены цензурно неприемлемые места, и в «Ниву» обратно и В. Г. Черткову посылался текст этих новых корректур без всяких видимых следов цензурных изъятий. (В одном случае корректуры были посланы В. Г. Черткову не от Толстого непосредственно, а через редакцию «Нивы».)663 Это было первой причиной того, что в издание «Свободного слова» частично проникли те же цензурные искажения, какие были в тексте «Нивы». Вторая причина проникновения в это издание таких искажений крылась в том, что иногда всякого рода цензурные изменения не доводились до сознания Толстого: исправленные Толстым гранки, заключавшие в себе пока неприкосновенный авторский текст, набирались вновь, затем подвергались цензурным операциям, после чего еще раз набирались, и этот последний набор, совершенно затушевывавший цензурное вмешательство, посылался Толстому. Так как в этих случаях цензурные искажения были в большинстве количественно не так уж велики по сравнению с теми, которые отмечались синим карандашом, то Толстой, видимо, просто не замечал их, и дублетные гранки с этими незамеченными цензурными искажениями обычным порядком отправлялись В. Г. Черткову для печатания.

Погребенные в цензурованных гранках куски текста «Воскресения», до сих пор не видевшие света, достигают иногда размера около печатной страницы. Таково, например, размышление Нехлюдова в XXXIV главе первой части о тюремном наказании в связи с судом над мальчиком, укравшим половики.

В других случаях исчезли отдельные абзацы, фразы, слова или одни слова заменены другими. Так, в XXXVI главе первой части исчез следующий абзац, объяснявший, почему Маслова оказалась не в доме предварительного заключения, как сказал об этом Нехлюдову прокурор, а в пересыльной тюрьме: «Прокурор забыл, что месяцев шесть тому назад жандармами, как видно, было возбуждено раздутое до последней степени политическое дело, и все места дома предварительного заключения были захвачены студентами, врачами, рабочими, курсистками и фельдшерицами».

В главе XIV той же части Нехлюдов в разговоре с адвокатом высказывает предположение, что сенат исправит судебную ошибку, допущенную в отношении Масловой. Во всех печатных текстах вслед за этим читается такой ответ адвоката: «Это смотря по тому, кто там в данный момент будет заседать». В окончательных же авторских корректурах читаем следующее:

«— Это смотря по тому, какие там в данный момент будут заседать богодулы.

— Как богодулы?

— Богодулы из богадельни».

В главе LVII той же части исчезла следующая фраза: «Казалось, служа в гвардейском, близком к царской фамилии, полку, Масленникову пора бы привыкнуть к общению с царской фамилией, но, видно, подлость только усиливается повторением».

В главе IX второй части во всех печатных текстах читаем следующий вопрос, обращенный Нехлюдовым к крестьянам:

«— Ну вот, — сказал Нехлюдов, — вы мне скажите, если бы землю раздать крестьянам... как бы вы сделали?»

В окончательных же авторских корректурах читается так:

«— Ну вот, — сказал Нехлюдов, — вы мне скажите, если бы царь сказал землю отобрать от помещиков и раздать крестьянам...

— А разве слушок есть? — спросил тот же старик.

— Нет, от царя ничего нет. Я просто от себя говорю: что если бы царь сказал: отобрать от помещиков землю и отдать мужикам, — как бы вы сделали?»

В той же главе после слов Нехлюдова: «Если всем разделить поровну, то все те, кто сами не работают» — выпали всюду следующие слова: «господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, все городские люди».

В главе XIV той же второй части в окончательных корректурах тетушка Нехлюдова Катерина Ивановна говорит о том, что ее двоюродный брат Левушка служит «в департаменте дураков — герольдии». Вместо этого всюду в печатных текстах читаем просто: «в департаменте герольдии», и т. д., и т. д.

Цензурные выкидки, делавшиеся почти всегда механически, путем устранения отдельных строк и целых абзацев, порой приводили к тому, что в кастрированном тексте искажался смысл. Приведем примеры.

В I главе второй части романа рассказывается о поездке Нехлюдова в его имение Кузминское перед отправлением с Масловой в Сибирь. В начале главы говорится о бедственном материальном положении кузминских крестьян. Во всех печатных текстах об этом читается так:

«Отношения крестьян к землевладельцу были таковы, что крестьяне находились в полной зависимости у конторы. Нехлюдов знал это со времен студенчества, когда он исповедовал и проповедовал учение Генри Джорджа и на основании этого учения отдал отцовскую землю крестьянам».

В этом отрывке явная нескладица. Указание на то, что крестьяне находились в полной зависимости от конторы, сопровождается как будто за волосы притянутой фразой: «Нехлюдов знал это со времен студенчества, когда он исповедовал и проповедовал учение Генри Джорджа» и т. д.

Нескладица эта получилась в результате механического изъятия целого ряда фраз. Первоначально соответствующее место читалось так (исключенное цензурой печатаем курсивом):

«Отношения крестьян к землевладельцу были таковы, что крестьяне находились, говоря учтиво, в полной зависимости, выражаясь же просто, в рабстве у конторы. Это было не живое рабство, как то, которое было отменено в 61 году, рабство определенных лиц хозяину, но рабство общее, всех безземельных или малоземельных крестьян большим землевладельцам вообще и преимущественно, а иногда и исключительно тем, среди которых жили крестьяне. Нехлюдов знал это, не мог не знать этого, так что на этом рабстве было основано хозяйство, а он содействовал устройству этого хозяйства. Но мало того, что Нехлюдов знал это, он знал и то, что это было несправедливо и жестоко, и знал это со времен студенчества, когда он исповедовал и проповедовал учение Генри Джорджа и на основании этого учения отдал отцовскую землю крестьянам, считая владение землею таким же грехом в наше время, каким было владение крепостными пятьдесят лет тому назад».

Неискаженный текст, как видим, дает вполне ясный ответ на вопрос о том, что же знал Нехлюдов со времен студенчества. В этом случае, как и в приведенных выше, восстановление правильного чтения делается без труда, просто механическим включением в искаженный текст выпавших из него кусков. Но бывают случаи более сложные и для текстолога более ответственные.

В главе XI второй части (разговор Нехлюдова с адвокатом по делу Федосии Бирюковой и сектантов) цензорским карандашом зачеркнуты следующие, напечатанные здесь курсивом, слова:

«— Ну-с, другое дело — прошение на Высочайшее имя Федосии Бирюковой — написано; если поедете в Петербург, возьмите с собой, сами подайте и попросите. А то сделают запрос в министерство юстиции, там ответят так, чтобы скорее с рук долой, т. е. отказать, и ничего не выйдет. А вы постарайтесь добраться до высших чинов.

— До государя? — спросил Нехлюдов.

Адвокат засмеялся.

— Это уже наивысшая — Высочайшая инстанция. А высшая — значит секретаря при комиссии прошений или заведывающего. Ну-с, всё теперь?

— Нет вот мне еще пишут сектанты, — сказал Нехлюдов, вынимая из кармана письмо сектантов. — Это удивительное дело, если справедливо, чтò они пишут. Я нынче постараюсь увидать их и узнать, в чем дело.

— Вы, я вижу, сделались воронкой, горлышком, через которое выливаются все жалобы острога, — улыбаясь сказал адвокат. — Слишком уж много, не осилите.

— Нет, да это поразительное дело, — сказал Нехлюдов и рассказал вкратце сущность дела: люди в деревне собрались читать Евангелие, пришло начальство и разогнало их. Следующее воскресение опять собрались, тогда позвали урядника, составили акт, и их предали суду. Судебный следователь допрашивал, товарищ прокурора составил обвинительный акт, и судебная палата утвердила обвинение, и их предали суду. Товарищ прокурора обвинял, на столе были вещественные доказательства — Евангелие, и их приговорили в ссылку.

— Это что-то ужасное, — говорил Нехлюдов. — Неужели это правда?»

Вместо зачеркнутого цензурой «до высших чинов» и т. д. Толстой в корректуре написал: «до лиц, имеющих влияние в комиссии прошений», а вместо: «люди в деревне собрались читать Евангелие», кончая словами: «и их предали суду» — «которая состояла в том, что в деревне один грамотный крестьянин стал читать Евангелие и толковать его своим друзьям. Духовенство сочло это преступлением. На него донесли».

В текст «Нивы» не попало всё зачеркнутое цензурой, не попало и исправление Толстого. В текст же «Свободного слова» вошли оба авторские исправления и из зачеркнутого цензурой только конец приведенной цитаты от слов: «судебный следователь допрашивал». Но совершенно очевидно, что оба исправления Толстого должны рассматриваться как вынужденные и обусловленные цензурным вмешательством. В первом случае мы имеем дело с явной уступкой цензурным требованиям, во втором же — исправление привело к явной несогласованности с последующим текстом. Если принять исправление, то непонятными становятся дальнейшие слова Нехлюдова в той же главе: «ну, я понимаю урядника, которому велено, но товарищ прокурора»664 и т. д. Кроме того, в дальнейшем всюду говорится о хлопотах Нехлюдова за сектантов, a не за одного сектанта, читавшего крестьянам Евангелие. В виду этого в качестве основного чтения в тексте романа должна быть восстановлена более ранняя редакция данного места, а не позднейшая, исправленная Толстым под явным давлением цензуры.

Другой пример.

В главе XV той же второй части идет речь о том, что Нехлюдов отправляется к Mariette с намерением просить ее похлопотать перед мужем об освобождении Лидии Шустовой. В этом месте цензурой вычеркнуты следующие, набранные здесь курсивом, слова:

«и Нехлюдову было, как всегда, мучительно тяжело то, что для того чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною тем, что обращается к ним с просьбами о том, чтобы они немного, хотя бы по отношению известных лиц, воздерживались от своих обычных и, вероятно, незаметных им самим жесткостей.

Вместо зачеркнутого, явно идя навстречу цензурным требованиям, Толстой написал: «обращаться с просьбой к человеку, которого он не уважал». Эта явно компромиссная поправка вошла во все печатные тексты «Воскресения». Как и в предыдущем случае, в соответствующем месте романа должна быть восстановлена, как основная, первая, зачеркнутая цензурой редакция.

Наконец, в одном случае мы имеем дело с таким вмешательством цензуры, результаты которого уже непоправимы.

В LVII главе первой части романа идет речь о том, что Нехлюдов приезжает к своему товарищу по полку вице-губернатору Масленникову по тюремным делам. Масленников, встретив Нехлюдова, увлекает его сначала в гостиную, где у его жены собралось светское губернское общество, и говорит: «Дело после; что прикажешь — всё сделаю». Поговорив в гостиной сколько нужно было для того, чтобы соблюсти приличие, Нехлюдов просит Масленникова выслушать его, и они удаляются в японский кабинетик. Следующая глава начинается так:

«— Ну-с, je suis à vous.665 Хочешь курить? Только постой, как бы нам тут не напортить, — сказал он и принес пепельницу.

— Ну-с?

— У меня к тебе два дела.

— Вот как.

Лицо Масленникова сделалось мрачно и уныло. Все следы того возбуждения собачки, у которой хозяин почесал за ушами, исчезли совершенно».

Из приведенного текста совершенно неясно, отчего лицо Масленникова сделалось мрачно и уныло и почему исчезли следы того возбуждения, в котором он перед этим пребывал. Ведь Масленников знал, что Нехлюдов приехал к нему по делу и что этот деловой разговор, на время отложенный, всё равно состоится. И Масленников, судя по предыдущей главе, охотно готов выслушать Нехлюдова: «что прикажешь — всё сделаю», говорит он. Дело разъясняется приведением зачеркнутого цензурой соседнего куска текста. Вслед зa словами: «— Вот как» цензурным синим карандашом в гранке зачеркнут следующий отрывок:

«— Во-первых, я был в конторе в то время, как там было свидание политических, и ко мне подошла одна политическая.

— Кто это?

— Марья Павловна Медынцева.

— О, это очень важная преступница, как же тебя пустили к ней, — сказал Масленников и вспомнил, что он вчера читал не ему адресованные, а переданные ему для прочтения, по своей обязанности, письма и в том числе интимное письмо Медынцевой к своей матери. Хотя он и считал, что обязанность честного человека не читать чужие письма не существовала для него, как человека государственного, и хотя чтение письма Медынцевой было очень интересно, ему было совестно в глубине души зa то, что он читал чужие письма. И это воспоминание было ему неприятно: он нахмурился.

— Но как же ты мог увидаться с ней?

— Ну, всё равно, от кого я узнал. Только мне рассказали, что на-днях взяли одну женщину-врача, Дидерих, и прямо пытают.

И Нехлюдов рассказал всё, что он слышал».

Выброшенный цензурою текст вполне удовлетворительно объясняет причины перемены настроения Масленникова.

Толстой, если не под прямым воздействием цензурной выкидки, то под косвенным ее воздействием в уста Нехлюдова вложил уже другую фразу: «Я опять о той же женщине» (т. е. о Масловой, которую Нехлюдов просит перевести в больницу в качестве сиделки). Получившаяся при этом невразумительность текста, видимо, не обратила на себя внимания Толстого. Восстановление в окончательном тексте зачеркнутых цензурой строк уже невозможно не только потому, что теперь Нехлюдов обращается к Масленникову с другой просьбой, но и потому, что в дальнейшей работе над романом эпизод, зачеркнутый цензурой, был значительно распространен и переработан, и Дидерих заменила Лидия Шустова, о которой речь пошла уже во второй части романа (главы XXV и XXVI). Приведенный пример, разумеется, не иллюстрирует собой воздействия цензурного вмешательства на самое развитие толстовского замысла; но он, как и пример с сектантами, показателен в том отношении, что наглядно обнаруживает, каким образом чисто механические вычеркивания цензурного карандаша определяли собой иногда механическое же отношение к тексту самого Толстого, что порой влекло за собой невразумительность тех или иных мест романа.

В. Д. Бонч-Бруевич, сличив тексты «Воскресения» в издании Маркса и «Свободного слова», насчитал во всех трех частях романа всякого рода цензурных искажений, пропусков и перифраз — 497, причем всем этим искажениям подверглось 10240 слов.666 Цыфры В. Д. Бонч-Бруевича в результате знакомства с корректурами романа соответственно увеличиваются, в первом случае — на 53, во втором — на 918. Из 123 глав романа без всяких искажений были напечатаны лишь следующие 25: часть первая — V, XIV, XVI, XXIV, XXV, XXXVIII, XLIII, XLVII, LI (9 глав из 59), часть вторая — II, III, IV, V, XXXIV, XXXV, XXXVI, XXXVIII, XXXIX, XLI, XLII (11 глав из 52), часть третья — X, XVI, XX, XXV, XXVII (5 глав из 25). (Полный перечень цензурных вариантов см. в 32 томе настоящего издания, стр. 471—505.)

Рядом с цензурными искажениями «Воскресения» шли искажения и исправления его редакторами, выправлявшими грамматические и стилистические особенности языка Толстого, казавшиеся им неудачными. Впервые такие исправления в первых тридцати семи главах романа в количестве 119 сделаны были, следует полагать, с разрешения Толстого, в гранках набора еще до отсылки их в печать. Они написаны рукой А. П. Иванова и А. А. Русановой после того, как в основном авторская правка соответствующих корректур была закончена. Автором этих исправлений был, нужно думать, друг Толстого Г. А. Русанов, который, будучи разбит параличем, не в состоянии был писать сам и поручал это делать своей жене и переписчику рукописей Толстого А. П. Иванову. Русанов, человек литературно-образованный, Толстому близкий, его единомышленник и преданный почитатель, несомненно мог взяться за это дело, как брались в других случаях за него по поручению Толстого П. И. Бартенев, H. H. Страхов, Н. Я. Грот, В. Г. Чертков. Авторство именно Русанова в указанных исправлениях косвенно подтверждается тем, что в нанесении исправлений участвовала его жена, а также следующими строками его письма к Толстому от 31 декабря 1897 г., написанными в связи с работой Толстого над «Что такое искусство?»: «Е. В. Вульф, от которого я получил корректуры, сообщил мне, что вы просили Е. В. поправлять при чтении опечатки. Это навело меня на мысль предложить вам мои услуги по исправлению корректур вашего сочинения (по исправлению грамматических ошибок, знаков препинания, перевранных слов). Я сделал бы это старательно и счел бы для себя большой радостью и честью» (АТБ).

Очень вероятно поэтому, что Толстой, воспользовавшись таким предложением Русанова, поручил ему сделать грамматические исправления в «Воскресении».

В ряде случаев исправления Русанова с точки зрения обычных грамматических и стилистических требований не могут вызвать возражений. Так, например, в тех случаях, когда у Толстого стояли близко друг к другу два или три одинаковых существительных, Русанов одно или два существительных заменял соответствующим местоимением. Приведем образцы других его исправлений. Вместо толстовского «И для Масловой теперь уже и не было вопроса» у Русанова — «Для Масловой теперь уже не было и вопроса»; вместо «И когда Маслова представила себе себя» — «И когда Маслова вообразила себя», вместо «И на утвердительный ответ товарища прокурора жестом показал товарищу прокурора, что он передает ему свое право спрашивать» — «И на утвердительный ответ товарища прокурора жестом показал ему, что он может спрашивать»; вместо «У него не было не только желания физического обладания ею» — «У него не только не было желания физического обладания ею»; вместо «Про эпизод же с Катюшей, что он мог подумать жениться на ней». — «Об эпизоде же с Катюшей, о том, что ему могла прийти мысль жениться на ней» и т. д., в том же роде. На ряду с этим сделаны исправления, которые трудно объяснить иначе, как личным вкусом исправлявшего. Так, «и тотчас велел подать себе коньяку», исправлено на «и сейчас же велел подать себе коньяку»; «когда же он тратил» — на «а когда он тратил» и т. д. В иных случаях исправления Русанова обезличивали толстовский текст или вообще явно ухудшали его. Например, «сын большой землевладелицы», исправлено на «сын крупной землевладелицы», хотя во всех подходящих сочетаниях в романе Толстой употребляет именно слово «большой» а не «крупный»; «Светло-Христова Воскресения» исправлено на «Светлого Христова Воскресения»; «укорительно» на «укоризненно». Во фразе «Разорву эту ложь, связывающую меня, чего бы это мне ни стоило, и признаю всё, и всем скажу правду, и сделаю правду» — после слова признаю вставлено «правду», отчего фраза утратила смысл, и т. д. (Полный перечень русановских исправлений в сопоставлении с подлинным авторским текстом см. в 32 томе настоящего издания, стр. 507—520.)

Несмотря на то что большая часть этих исправлений зрительно была выделена из общей массы авторских исправлений и таким образом формально доведена до сведения Толстого (они были подчеркнуты, хотя и не всюду, красным карандашом или написаны черным карандашом), но поскольку эти исправления, захватывая менее 1/3 части романа, не были систематическими и поскольку Толстой обнаружил к ним чисто пассивное отношение, не оспорив ни одного из них, несмотря на явную их неоправданность в иных случаях, они должны быть удалены из основного текста романа.

В гораздо большей степени, чем Русанов, притом уже совершенно без ведома Толстого, делал грамматические и стилистические исправления толстовского текста редактор «Нивы» Р. И. Сементковский. Им сделано свыше тысячи таких исправлений. Сементковский не ограничился данным ему правом приспособлять толстовский текст к требованиям цензуры и пошел значительно дальше, подводя всё «Воскресение» к нормам условно правильного, общепринятого литературного языка, как понимал этот язык редактор и критик «Нивы», или даже просто сообразно своему вкусу. Приведем несколько образцов исправлений Сементковского, ограничиваясь лишь первой частью романа. Вместо толстовского «проговорил сам с собой Нехлюдов» — в «Ниве»: «сказал себе Нехлюдов»; вместо «совершенно такие же, какими были настоящие» — «словно они были настоящие»; вместо «слегка ступая» — «мягко ступая»; вместо «должна была объяснить» — «пришлось объяснить»; вместо «обещал ей» — «дал ей обещание»; вместо «Масловой захотелось плакать» — «Маслова чуть не заплакала»; вместо «оголенными саблями» — «саблями наголо»; вместо «если бы тогда нашелся человек» — «стоило найтись человеку»; вместо «божественным собою» — «божественным я»; вместо «старообразный» — «на вид уж не молодой»; вместо «умилялись на его мягкие, а иногда порывистые движения» — «умилялись его мягкими, а иногда порывистыми движениями»; вместо «портить» — «испортить»; вместо «был девственником» — «был целомудренным»; вместо «туалетных инструментов» — «туалетных принадлежностей»; вместо «была подтверждением справедливости» — «подтверждала справедливость»; вместо «Федосья, простоволосая, с своими длинными косами» — «простоволосая, со своими длинными косами Федосья»; вместо «играл своим чувством любования самого на себя, на свое раскаяние» — «играл своим чувством, любовался самим собою, своим раскаянием»; вместо «рассиял» — «просиял», и т. д., и т. д. И так на протяжении всех трех частей романа.667

Любопытно отметить, что два рисунка художника Л. О. Пастернака, иллюстрировавшего текст «Воскресения», в связи с такого рода поправками Сементковского (а быть может, и просто в результате опечаток) оказались несоответствующими подлинному толстовскому тексту. Так, иллюстрация к XIV главе первой части изображает две фигуры (кроме ямщика), едущих в санях к тетушкам Нехлюдова в страстную субботу — священника и дьякона — в связи со следующим текстом «Нивы»: «Вечером в субботу, накануне Светлого Христова Воскресения, священник с дьяконом, как они рассказывали, насилу проехав в санях по лужам те три версты, которые отделяли церковь от тетушкиного дома, приехали служить заутреню». В подлинном же толстовском тексте (и в издании «Свободного слова») говорится, что к тетушкам приехали «священник с дьяконом и дьячком», т. е. в санях, кроме ямщика, должны были находиться три фигуры. Иллюстрация к XXIV главе той же первой части изображает стоящую Маслову, которую трогает зa рукав халата жандарм. Эта иллюстрация находится в связи с тем, что читается в «Ниве»: «Когда Картинкин и Бочкова вышли, она всё еще стояла на месте и плакала, так что жандарм должен был тронуть ее за рукав халата». В подлинном же толстовском тексте (и в издании «Свободного слова») вместо «стояла» стоит «сидела».

Исправления — почти исключительно грамматические — делались и В. Г. Чертковым в тексте романа, печатавшемся издательством «Свободное слово», но, во-первых, этих исправлений неизмеримо меньше, чем в тексте «Нивы», во-вторых, Чертков их делал на основании еще задолго до этого данных ему Толстым полномочий грамматически и стилистически исправлять его сочинения.

Само собой разумеется однако, что исправления не только Сементковского, но и Черткова подлежат исключению из текста романа, поскольку те и другие не были сообщены Толстому до напечатания романа и таким образом активно им не санкционированы.

Из предыдущего явствует, что тексты романа в изданиях Маркса и Черткова во многом не совпадают. Помимо разночтений, вызванных сугубым вмешательством в русское издание «Воскресения» цензуры, а также обусловленных индивидуальными исправлениями редакторов, в текстах обоих издательств были разночтения, вызванные еще тем, что, как указано выше, Марксу и Черткову в ряде случаев посылались корректуры разновременной стадии их авторской правки. Наконец, причина разночтений в обоих изданиях крылась и в том, что авторские поправки, наносившиеся разными переписчиками на дублетные экземпляры гранок, не всегда точно и не всегда одинаково воспроизводились, а наборщики «Нивы» и «Свободного слова» не всегда одинаково разбирались в корректурных исправлениях.

Многочисленные последующие издания «Воскресения» в России до 1913 года представляли собой перепечатку текста отдельных изданий Маркса. В тексте «Воскресения», напечатанном в XVII томе «Полного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого» под редакцией и с примечаниями П. И. Бирюкова, издание И. Д. Сытина, М. 1913 (и в XI томе издания под той же редакцией, выпущенного в качестве приложения к газете «Русское слово» и журналу «Вокруг света», М. 1913) ряд цензурных пропусков восстановлен. Невосстановленные цензурные изъятия обозначены многоточиями и рядами точек.668 Текст романа в издании Сытина — комбинированный по изданиям Маркса и Черткова. В тексте романа, напечатанном в издании «Просвещения»: «Л. Н. Толстой. Собрание сочинений». Редакция, вступительные статьи и примечания А. М. Хирьякова, серия II, том четвертый, Спб. 1913, также восстановлен ряд цензурных пропусков, но во многих случаях иначе, чем в издании Сытина. Оставшиеся цензурные пропуски и здесь обозначены многоточиями и рядами точек. Текст, как и у Сытина, — комбинированный. Такой же комбинированный, т. е. искусственный текст романа — и в заграничном бесцензурном издании (1912 г.) — «Л. Н. Толстой. Воскресение. Роман в трех частях. Единственное полное издание». Берлин. Издание т-ва И. П. Ладыжникова. Комбинацию текстов изданий Маркса и Черткова представляет собой и издание книгоиздательства «Народная мысль»: «Л. Н. Толстой. Воскресение. Роман. Текстовая реставрация Б. С. Боднарского. Первое полное русское издание». М. 1918. Цензурные изъятия, имевшиеся в «Ниве», здесь напечатаны (не систематически однако) курсивом. Та же комбинация текстов марксовского и чертковского издания и в тексте «Воскресения», напечатанном в издании: «Л. Толстой. Полное собрание художественных произведений. Редакция К. Халабаева и Б. Эйхенбаума, примечания В. Срезневского, т. XIII. Государственное издательство M.-Л. 1929». В текст внесены исправления, сделанные по части наборной авторизованной рукописи (главы I—XLIII). В приложении к тексту романа напечатаны пять впервые публикуемых вариантов из той же части наборной рукописи и все ранее опубликованные варианты отдельных глав. Впервые неискаженный текст «Воскресения» — по авторским корректурам и рукописям — напечатан в 32 томе настоящего издания.

IX.

Как сказано выше, «Воскресение» одновременно с печатанием в России печаталось и за границей — на английском, французском и немецком языках. С самого начала делом издания переводов «Воскресения» заведывал сотрудник Черткова по издательству англичанин Герберт Арчер, но в начале 1899 года он уехал в Канаду к духоборам, и Толстой по просьбе Черткова просил взять на себя сношения с переводчиками тогдашнего своего единомышленника, переводчика его произведений на английский язык, Эйльмера Моода. Но Моод отказался от предложения Толстого, объяснив свой отказ затруднительностью для него участвовать в поглощающем много времени и сил деле, связанном с собиранием и добыванием денег; кроме того, свой отказ Моод мотивировал несогласием с Чертковым по вопросу об авторском праве. В ответ на это Толстой писал Мооду 12 января 1899 года: «О вашем отказе участвовать в деле печатания перевода «Воскресения» очень жалею, хотя и понимаю мотивы вашего отказа. Во всем этом деле есть что-то неопределенное, неясное и как будто несогласное с исповедуемыми нами принципами. Иногда — в дурные минуты — это на меня также действует, и мне хочется как можно скорее get rid of it,669 но когда я в хорошем, серьезном настроении, я даже радуюсь всей той неприятности, которая связана с этим делом. Я знаю, что мотивы мои были если не добрые, то самые невинные, и потому если в глазах людей я покажусь за это непоследовательным или еще чем-нибудь хуже, то это только полезно мне, приучая меня действовать совершенно независимо от людских суждений, только соответственно требованиям совести. Случаями этими надо дорожить. Они редки и очень полезны».670

В конце концов основная — очень сложная — работа по ведению переговоров с заграничными издателями и рассылка им отдельных частей романа по мере получения их из России взята была на себя В. Г. Чертковым, пользовавшимся в сношениях с переводчиками и издателями помощью П. И. Бирюкова и специальных агентов в Лондоне и в Америке. На долю Черткова выпала и очень хлопотливая миссия улаживания всевозможных инцидентов, возникавших преимущественно в связи с тем, что печатание «Воскресения» в «Ниве» значительно опережало печатание романа в заграничной прессе, что противоречило договору Черткова с иностранными издателями.

Заграничные издатели при переговорах с Чертковым и его сотрудником В. Д. Бонч-Бруевичем о печатании «Воскресения» на иностранных языках требовали для ознакомления первые главы романа и конспект всего его содержания. Но в связи с просьбой Черткова выслать краткое изложение «Воскресения», составленное кем-либо из знакомых с его содержанием, Толстой в письме к нему от 15 октября 1898 года категорически отказался выполнить требование издателей. Он писал: «Мне было неприятно и, покаюсь, оскорбительно ваше требование давать читать первые главы издателям. Я бы никогда не согласился на это и удивляюсь, что вы согласились на это. А уж конспекты для меня составляют что-то невообразимое. Хотят они или не хотят, а подавать на их одобрение, я удивляюсь, что вы, любя меня, согласились. Я помню, мне еще американские издатели не раз писали письма с предложениями очень большой платы, и я полагал, что дело так и будет и так и поведется вами, но если надо показывать товар и дожидаться le bon plaisir671 покупщиков, то, как мне ни желательно собрать деньги для духоборов, я не могу на это согласиться, потому что это и не практично и есть средство, кроме унижения без всякой причины, еще продешевить товар... Насчет конспекта повести соображения тоже теоретические, потому что первая часть написана, вторая же, пока не написана, не может считаться окончательно написанной, и я могу ее изменить и желаю иметь эту возможность изменить. Так что мое возмущение против конспектов и предварительного чтения есть не гордость, а некоторое сознание своего писательского призвания, которое не может подчинить свою духовную деятельность писания каким-либо другим практическим соображениям. Тут что-то есть отвратительное и возмущающее душу» (AЧ). Возражая на это, Чертков отвечал Толстому: «Я сам и не думал, чтобы вы дали им конспект того, что будете писать, и удивляюсь, как вы могли заподозрить меня в этом. Я только хотел, чтобы не вы, а другой составил конспект того, что уже написано, в чем я не вижу ничего недостойного ни для кого именно потому, что это не товар. Желание же издателей вперед знать, принесет ли им доход или убыток то, за что они платят большие деньги, я признаю вполне с их точки зрения законным» (АТБ). Впоследствии, видимо, Толстой не возражал против сообщения иностранным издателям конспекта глав «Воскресения», судя по следующим строкам письма H. Н. Ге-младшего к Черткову от 5 мая 1899 года: «Я передал Ольге Константиновне672 просьбу Анны Константиновны прислать конспект всех глав. Она обещалась это сделать» (AЧ).

Технически передача материала в иностранные издательства была налажена следующим образом. Вначале Черткову в Англию посылались из России в рукописи отдельные главы романа, которые у Черткова переписывались в нескольких экземплярах и сейчас же раздавались переводчикам. Всего было прислано в Англию в рукописи шестьдесят глав; затем вместо рукописи присылались исправленные гранки «Воскресения», набранные «Нивой», которые таким же способом переписывались и в переписанном виде поступали в пользование переводчиков. При получении Чертковым новых корректур уже ранее прокорректированного текста поправки, бывшие в этих новых корректурах, немедленно сообщались переводчикам, но в таких случаях издательства уже не успевали воспользоваться этими поправками, почему некоторые части текста романа переводились с оригинала не окончательно отредактированного. В большинстве стран «Воскресение» предварительно печаталось в периодических изданиях.

Во Франции вначале на право первой публикации «Воскресения» претендовал журнал «Illustration». 9 октября 1898 года Толстой писал Черткову: «Во французскую Иллюстрацию я согласен отдать (хотя бывший на-днях у нас редактор из «Monde illustré» говорит, что дешево франк за строку) и пишу нынче редактору «Illustration» Marc, что я поручаю вам с ним кончить дело, а что иллюстрации взялся делать Пастернак, как лучший иллюстратор» (AЧ). Однако соглашение с «Illustration» не состоялось и право первого печатания романа во Франции было предоставлено Чертковым газете «Echo de Paris» за 12 000 франков. Роман печатался здесь в переводе Теодора де-Визева, взявшего на себя эту работу по приглашению С. Л. Толстого. Перевод сделан не с окончательного текста; сцена богослужения в тюремной церкви в переводе Визева отсутствует, видимо потому, что «Echo de Paris» была консервативной и клерикальной газетой.

В связи с задержкой в отсылке материала за границу и необходимостью регулировать одновременное появление в заграничной печати одних и тех же глав романа, в печатании «Воскресения» в «Echo de Paris» произошел перерыв, ответственность за который издатель газеты Симон возлагал на переводчика. По просьбе Черткова Толстой в письме к Симону от 5 октября 1899 года,673 извиняясь перед ним за задержку в получении редакцией газеты текста романа, объяснил, что повинен в этой задержке не Визева, а он, Толстой. По отпечатании в газете «Воскресение» в переводе де-Визева вышло отдельной книгой в двух томах: «Comte Léon Tolstoï. Résurrection, Roman traduit du russe par Théodor de Wyzewa», Paris, Perrin et C-ie, Libraires-Editeurs, 1900. В течение 1900 года вышло пятнадцать изданий этого перевода. Одновременно с переводом де-Визева вышел во Франции и перевод Е. Гальперина-Каминского с иллюстрациями Л. О. Пастернака: «Comte Léon Tolstoï. Résurrection, traduit du russe par E. Halperine-Kaminsky. Edition définitive par l’auteur. Illustrations de Léonid Pasternak». Paris, Ernest Flammarion, éditeur. Этот перевод значительно точнее перевода де-Визева и не содержит в себе пропусков. Его, как наиболее полный и точный, Толстой в письме от 20 июня 1900 года рекомендовал Элизэ Реклю, обратившемуся к нему с запросом о том, какой из существующих французских переводов является лучшим.674 Самому Гальперину-Каминскому Толстой писал 24 июля этого же года: «Вы спрашивали меня о вашем переводе «Воскресения». Я не читал его всего, но, просматривая в тех местах, где выпущено в других изданиях и переводах, убедился, что ваш совершенно полон и точен, так как сделан с самого верного английского издания. Вы же всегда переводите очень точно и старательно».675

В Германии договор на печатание «Воскресения» был заключен с Ф. Фонтаном, стоявшим во главе издательства «Deutsche Verlagsanstalt». Роман печатался в газетах и журналах и выходил отдельными выпусками в переводе В. Тронима и И. Фрапана. Вслед за тем он вышел отдельной книгой: «С-te Leon Tolstoy. Auferstehung. Erste vollständige im Auftrage des Verfassers hergestellte Uebersetzung von W. Tronim und J. Frapan». Berlin 1900. Тогда же вышел в трех томах перевод «Воскресения», сделанный В. Чумиковым: «Leo Tolstoi, Auferstehung. Nach der einzigen ungekürzten Originalausgabe mit Genehmigung des Verfassers übersetzt von Wladimir Czumikow». Verlegt bei Eugen Diederichs in Leipzig, 1900. К переводу приложены два исключенных Толстым варианта, напечатанных в «Листках Свободного слова» — «Экзекуция» и «В казематах». Издание снабжено послесловием переводчика, в котором, между прочим, идет речь о цели, с которой Толстой предпринял печатание романа в оригинале и в переводах. В связи с предпринятым переводом Чумиков обратился к Толстому с письмом от 18 апреля 1899 г., в котором просил его сообщить, не встретится ли с его стороны по этому поводу возражений, и Толстой, как видно из письма Чумикова, на предшествующий его письму телеграфный запрос телеграммой же посоветовал ему обратиться за разрешением к П. И. Бирюкову.676 О переговорах Чумикова с Бирюковым нам ничего неизвестно. На письмо Чумикова Толстой, видимо, не ответил.

В течение 1899—1900 гг. вышло около двенадцати переводов «Воскресения» на немецкий язык. Из них отметим следующие: «Graf Leo Tolstoi’s neuester grosser Roman Auferstehung». Leipzig. Verlag von Wilhelm Friedrich, 1899, в пятнадцати выпусках; «Auferstehung. Roman von Graf Leo N. Tolstoi. Aus dem Russischen übersetzt von L. A. Hauff». Berlin. Verlag von Otto Janke, 1900; «Auferstehung. Roman von Graf L. N. Tolstoi. Mit Genehmigung des Herrn A. F. Marks aus der «Niva» übersetzt von Arnold Hollmann». Нам известно это последнее издание, разрешенное Марксом к выпуску на немецком языке, по экземпляру Государственного Толстовского музея. Оно представляет собою сброшюрованный оттиск, заключающий в себе лишь двадцать восемь первых глав, без обложки и без указания места и года издания. Появились ли в этом издании остальные главы, мы не знаем. Любопытна помета на первой странице: «Nachdruck verboten» [«Перепечатка воспрещается»].

Печатание «Воскресения» в Германии сопровождалось осложнениями, происшедшими по вине издателя «Нивы» А. Ф. Маркса, который в целях наживы стал отправлять в Германию, как видно из предыдущего, корректуры «Воскресения» для публикации их там в немецком переводе. В одном немецком журнале перевод первых глав романа появился ранее 1 марта — срока, выговоренного Фонтаном при договоре с Чертковым. Один лейпцигский издатель объявил, что у него будет появляться «полный» перевод «Воскресения» через три дня после выхода соответствующих глав романа в «Ниве». Эти действия Маркса, нарушая интересы Фонтана, вызвали со стороны последнего протест, направленный им на имя Черткова. После этого Чертков в газете «Berliner Literarischer Echo» от 27 февраля 1899 года напечатал заявление, в котором сообщал о том, что в России роман публикуется со значительными цензурными купюрами, что переводы, делаемые в Германии по тексту «Нивы», также будут урезанными и что единственно полные переводы на тот или иной язык появятся лишь в тех периодических изданиях, с которыми договаривался он, Чертков, или его доверенные. С своей стороны Фонтан в газете «Börsenblatt für den Deutschen Buchhandels», 1899, № 55, поместил объявление о печатании «Воскресения» его фирмой с указанием на неполноту публикации романа — вследствие цензурного вмешательства — в «Ниве». В ответ на заявление Черткова и Фонтана Маркс в № 62 «Börsenblatt» зa тот же год напечатал свое опровержение. В дальнейшем Маркс и Фонтан в той же газете напечатали еще по одному полемическому заявлению. 2 марта 1899 года Маркс обратился с жалобой на Черткова и Фонтана к Толстому, прося его обратиться к Черткову с предложением взять свое заявление назад. В ответ на письмо Маркса Толстой 3 марта написал ему: «Получив ваше письмо, тотчас же написал Черткову, прося его сделать что нужно для отрицания неправильного объявления немецкого издателя». 5 марта Толстой, пересылая Черткову письмо Маркса, надписал на нем: «Сейчас получил это письмо. Если можно, сделайте, милый друг, такое объявление, распоряжение, письмо, которое удовлетворило бы Маркса» (AЧ). На следующий день телеграммой на имя Черткова Толстой подтвердил свою просьбу. В связи с этой телеграммой 10 марта он писал Черткову: «Не сердитесь на меня, пожалуйста за телеграмму... Очень мне и трудно, и скучно, и одиноко. И боюсь я неприятности, т. е. того, чтобы люди на меня сердились. А люди сердятся. Всё деньги. Не нужно было и Духоб[орам] деньги. Лучше бы было, если бы они оставались на месте и страдали, и для нас и для мира. Но так [как] мы — я — живу дурно, в роскоши и роскошной среде, то мне нельзя было не делать. А делаю, и всё выходит скверно и грех» (AЧ). 7 ? марта Толстой писал Марксу о том, что, получив телеграмму, ответил на нее так: «Разница в объеме версии моего романа, появляющейся в «Ниве», и той, которая появится за границей — в издательстве «Deutsche Verlagsanstalt» — будет незначительна» (текст по-французски). От кого была получена упоминаемая Толстым телеграмма и кому был направлен ответ на нее, — неизвестно.677

В ответ на письмо и телеграмму Толстого Чертков писал ему 13 апреля н. с.: «Я никаких заявлений и писем по своей инициативе в газеты не писал о том, что моя версия романа будет самая полная. Но когда другие переводчики и издатели немецкие стали заявлять в газетах, что их перевод, взятый из «Нивы», будет самый точный и полный и когда немецкий издатель моей версии попросил меня печатно заявить то, что ему было мною сообщено частным образом при приобретении им у меня моей версии, а именно, что она единственная полная, а в «Ниве» сокращена цензурой, и когда он мне сообщил, что в противном случае он не может не считать себя подведенным в этом деле, то я счел себя нравственно обязанным исполнить его просьбу, тем более, что такое мое заявление в заграничной печати не могло нисколько повредить русскому изданию Маркса и могло только повредить каким-либо его сделкам с заграничными издателями переводов из «Нивы», между тем как он обязался нам не высылать за границу корректур для перевода... Теперь я получаю от различных издателей из разных стран (в том числе и от английских), с которыми я нахожусь в постоянных сношениях по изданию ваших писаний, недоумевающие письма с вырезками прилагаемого второго письма Маркса в немецкие газеты, в котором он подтверждает свой обман, ссылаясь на письма и телеграммы, полученные им от вас, и утверждая, что вы сами довольны и одобряете цензурные изменения и выпуски, что моя версия не есть самая верная, окончательно вами одобренная и что ни я, ни мои переводчики и издатели не пользуются вашим доверием в моем посредничестве и их сотрудничестве в этом деле».678 Для того чтобы реабилитировать себя в глазах заграничных издателей и переводчиков романа, Чертков приложил к письму составленный им следующий текст заявления от имени Толстого в иностранные газеты, который просил Толстого подписать: «Сим удостоверяю, что издание моего романа «Воскресение», в настоящее время выпускаемое в Англии по-русски В. Чертковым, печатается по самой полной, неискаженной цензурой и окончательно исправленной мною версии, которую я ему доставляю для этой цели, равно как и для издания в переводах на различных языках. При этом, во избежание всяких могущих возникнуть недоразумений, считаю необходимым прибавить, что друг мой В. Чертков без всякой личной для себя выгоды и единственно из желания содействовать распространению моих писаний в самом верном, неискаженном их виде любезно взял на себя посредничество между мною и теми заграничными издателями, которые желают пользоваться вернейшими подлинниками для выпуска первого издания моих писаний. Поэтому прошу смотреть на В. Черткова как на непосредственного моего уполномоченного в этом деле, пользующегося моим полным доверием, и относиться ко всяким относящимся к этому делу его заявлениям и объяснениям как к безусловно достоверным и точным».679 Подписанное Толстым, это заявление с датой 3 апреля 1899 года было напечатано в переводах во многих иностранных газетах. Возвращая Черткову подписанный текст, Толстой писал ему 5 апреля: «Не могу вам выразить, милый друг Владимир Григорьевич, как мне больно, что я, всё-таки я во всех смыслах, был причиной тех отвратительных неприятностей, которые вам пришлось перенести. Пожалуйста, не сердитесь на меня. Удостоверение, которое посылаю, видно, что составлено вами, — так оно умеренно и достойно деликатно. Утешаюсь только тем, что это пройдет и забудется»680

В Англии «Воскресение» в переводе Луизы Моод, жены Эйльмера Моода, с авторизацией Толстого, выходило отдельными выпусками, составившими затем книгу: «Leo Tolstoy. Resurrection, A Novel». Brotherhood Publishing Co. London. 1899—1900. Каждый выпуск сопровождался следующим объявлением издательства (перевод с английского): «Доход от этого издания, выпускаемого отдельными частями стоимостью в пенни, будет посвящен помощи духоборам, которые поселяются сейчас в Канаде. За отказ от участия в войне духоборы испытывали от русского правительства самые ужасные и жестокие преследования, вследствие чего более тысячи погибло. Для подробного ознакомления прочтите «Christian Martyrdom in Russia», изданную Владимиром Чертковым, содержащую заключительную главу и письмо Льва Толстого». Вслед затем тот же перевод вышел в другом лондонском издательстве с иллюстрациями Л. О. Пастернака: «Leo Tolstoy. Resurrection. A Novel. Translation by Louise Maude. With thirty three illustrations by Pasternak». London, Francis Riddel Henderson, 1900. В письме от 11 ноября 1899 года Эйльмер Моод писал Толстому о том, что Луиза Моод, при условии закрепления за ней права литературной собственности на ее перевод, готова взять на себя издание «Воскресения», для чего необходимо предоставление ей рукописи или исправленных корректур за месяц до напечатания романа в России. В ответ на это письмо Толстой писал Мооду 15 декабря 1899 года: «Насчет «Воскресения» и его перевода, простите меня, если я не исполню вашего желания. Всё это затеянное мною денежное дело, в котором я теперь раскаиваюсь, до такой степени было мне мучительно тяжело, что теперь, когда оно окончено, я решил уже больше ничего не делать для него и вернуться вполне к моему прежнему отношению к моим писаниям, т. е. предоставить всем делать с ними что кто хочет, самому не вмешиваться в это дело. Передайте, пожалуйста, мой сердечный привет вашей жене и мои извинения за то, что я причинил ей так много неприятностей моей нерешительностью и поправками, — ей, которая так внимательно, превосходно переводит».681

В Америке право первой публикации «Воскресения» было предоставлено Чертковым за 10 000 рублей журналу «The Cosmopolitan Magazine». Вопреки принятому на себя издателем журнала Джоном Уокером обязательству точно следовать в своей публикации оригиналу, перевод стал печататься в журнале с рядом переделок и пропусков, вызванных боязнью шокировать моральные чувства буржуазного американского читателя. Там, например, радикально изменена была сцена соблазнения Катюши Масловой. Чертков, узнав об искажениях, которым подверглось «Воскресение» в «Cosmopolitan», телеграфно порвал контракт и вернул чек на полученный им задаток. Основываясь на том, что разрыв контракта исходил не от автора, Уокер протестовал против действий Черткова, угрожая ему судом. По просьбе Черткова Толстой подписал следующее составленное Чертковым заявление в американские газеты (перевод с английского): «В виду искажения, которому подвергся мой роман «Воскресение» в руках редактора «Cosmopolitan», где началось печатание его, и так как это совершенно противоречит моему ясно выраженному желанию, сообщенному редакторам другом моим В. Чертковым, я вынужден лишить моей авторизации издание этого произведения в том виде, в каком оно появилось на страницах «Cosmopolitan». Посылая Черткову это заявление, Толстой писал ему 13 апреля 1899 года: «Посылаю вам, дорогой друг, подписанное письмо в Американские газеты; только признаюсь, лучше бы было, если бы можно было обойтись без него. Так неприятно ссориться, кого-то — кого я и не знаю — обижать. Да и можно ли в газетах добиться и высказать правду. В этом мире всегда более наглый и бессовестный aura le dernier mot.682 Как бы не было так и здесь. То же, что вы возвратили их и остановили печатание, очень хорошо».683

На это письмо Чертков 9 мая н. ст. отвечал: «С тех пор, как я вчера начал это письмо, опять пришлось заняться «делами» — выяснение своего и нашего отношения к происшедшей катастрофе с печатанием «Воскресения» в «Cosmopolitan». Результат этого вчерашнего занятия посылаю вам при сем в виде копий с писем, посланных мною к Crosby и двум агентам, лондонскому Dillon-Woon’у и американскому Reynolds’y, участвовавшим в этом деле. Если вы будете иметь терпение всё это прочесть, то увидите, какое решение я принял. Если вы с ним согласны, то ничего не телеграфируйте мне. Если же вы предпочли бы, чтобы, несмотря на жалкое положение Reynolds’a, Crosby не было предоставлено право довести дело печатания до конца с «Cosmopolitan», то телеграфируйте мне немедленно... и я тогда перешлю эту телеграмму Crosby, и дело с «Cosmopolitan» будет окончательно расстроено. Надобно однако иметь в виду, что даже и в этом последнем случае невозможно будет предпринять никакого другого издания в Соединенных Штатах до окончания выхода романа, когда мы его выпустим там отдельной книгой, так как издатель «Cosmopolitan» будет в таком случае очень зол на нас и никому не даст возможности приняться за периодические выпуски романа, тем более, что он знает, что преследовать судом мы не будем. Если же вам некогда прочесть всю эту скучную английскую корреспонденцию и достаточно доверяете мне, чтобы положиться на мое решение по поводу письма Crosby ко мне (которое во всяком случае прочтите), то будьте уверены, что я предпринял свое решение обдуманно, хладнокровно, «unselfishly»684 и руководясь исключительно внушениями того духа, который нас с вами соединяет воедино» (АТБ). Как можно догадываться по содержанию этого письма, Чертков в силу указанных им соображений решил не препятствовать дальнейшей публикации «Воскресения» на страницах «Cosmopolitan» и не публиковать заявления Толстого, но сам устранился от сношений с редактором журнала Уокером, передав эти обязанности — по предварительному сговору — американскому писателю и общественному деятелю Эрнесту Кросби. Толстой, видимо, согласился с соображениями Черткова и 5 мая писал ему: «С американскими издателями делайте как находите нужным. Я лично не запретил бы. В будущем нельзя же запретить» (AЧ).

8 июня н. ст. Э. Кросби извещал Толстого, что редактор «Cosmopolitan» очень раздражен приостановкой в доставке ему Чертковым рукописи «Воскресения» и что невыполнение Чертковым взятых на себя обязательств может привести к судебному процессу.685

Вскоре после этого и сам Уокер обратился к Толстому с письмом, в котором протестовал против действий Черткова и жаловался на задержки в доставке рукописей и на невозвращение ему денег в связи с расторжением контракта. Толстой ответил ему следующим письмом от 10 июля (перевод с английского): «Всё дело, касающееся издания моего романа, было полностью поручено моему уважаемому другу В. Черткову, а потому я мало или даже почти ничего не знаю о подробностях этого дела. Что касается задержек при печатании, о которых вы упоминаете в заявлении в вашем журнале, то они были вызваны, я думаю, во-первых, трудностью пересылки рукописи нескольким переводчикам для одновременного издания и, во-вторых, тем, что перед отправкой рукописи я пересматривал каждую главу, что являлось основной причиной задержки. Таким образом, главная причина всех этих недоразумений может быть приписана мне или трудности нового дела, но ни в коем случае не моему уважаемому другу г. Черткову, который бескорыстно и самоотверженно предпринял, несмотря на свои сложные занятия, трудную задачу добывания денег, необходимых для помощи очень нуждающимся русским изгнанникам, для которых это издание предназначалось. Как бы то ни было, очень сожалею о неприятностях, причиненных вам всем этим делом. Я думаю, что деньги в настоящее время вам уже возвращены; во всяком случае, с этой же почтой сообщу о том г. Черткову».686

В упомянутом письме к Черткову от 26 июля 1899 года Толстой сообщил ему о получении им письма Уокера, приложив к своему письму самое письмо Уокера и свой ответ на него, а 8 августа Черткову напомнил: «Я послал вам письмо из «Cosmopolitan». Деньги возвращены ли ему? Сколько греха от этого издания» (AЧ).

В октябре того же года Уокер еще раз обратился к Толстому с просьбой о возврате ему денег, полученных Чертковым, который в ответ на эти претензий сообщил о том, что он давно вернул деньги американскому агенту, очевидно задержавшему передачу их по назначению.

«Воскресение», прекратившись печатанием в «Cosmopolitan», № 1, стало печататься в журнале «The Clarion» с 25 марта 1899 года по 3 марта 1900 года, с измененным заглавием («Resurrection» вместо «The Awakening»). Затем оно вышло отдельным изданием: «Leo Tolstoy. The Awakening», Street and Smith, New-York, 1900, с указанием на то, что издание не искажено цензурой.

После расторжения контракта с «Cosmopolitan» Чертков при посредстве Эрнеста Кросби вступил в соглашение относительно печатания в Америке «Воскресения» с издательством «Dodd, Mead and Со». В связи с этим Кросби писал Толстому 8 июня н. ст. 1899 года (перевод с английского): «Дорогой граф Толстой, у меня был разговор с одним из представителей фирмы «Dodd, Mead and Со», получившей право на публикацию «Воскресения» отдельной книгой за крупную сумму, кажется, четыре тысячи долларов, которую мне очень хочется выручить для духоборов. Это одна из лучших издательских фирм Америки. Издательство хотело бы напечатать точный перевод Моода, но, считаясь с тем, что обычаи Америки отличаются от русских, оно боится, что откровенная передача тех мест, в которых говорится о половой любви, может привести к судебному процессу и повредить издательству... Оно хотело бы получить от вас разрешение сгладить текст самым незначительным образом, но так, чтобы вопросы пола в части повествовательной раскрывались менее откровенно. Представить эти изменения на ваше усмотрение не будет времени, так как все «пираты» книжной торговли будут ждать случая опередить. Издательство спрашивает, не поручили ли бы вы мне это щекотливое дело? Я не прошу лично, но это обеспечило бы духоборам большую сумму денег. Если вы согласитесь, то напишите, пожалуйста, собственноручно на отдельном листе следующее: «Этот английский перевод «Воскресения» печатается фирмой «Dodd, Mead and Company», с моей авторизацией. Лев Толстой». Если вы это пришлете, то я буду разрешать только те изменения, которые, по-моему, вы одобрили бы и которые касались бы исключительно описания любовных сцен».687 Просимая Кросби авторизация Толстым была дана и напечатана по-английски факсимильно в книге «Resurrection. A Novel by Leo Tolstoy, Author of Anna Karenina», «War and Peace», etc. Translated by Mrs Louise Maude. With illustrations by Pasternak». New-York, Dodd, Mead and Co, 1900. Тот же набор книги, с предисловием Л. Моода, но без иллюстрации Пастернака был отпечатан издательством Grosser&Duwlap (New-York). О согласии на авторизацию Толстой известил Черткова в письме, написанном в июне 1899 года: «Надеюсь, что с Американским издательством процесса не будет. Crosby пишет, что вы согласились высылать ему рукопись, а также о том, что разрешили в Америке Dodd, Mead and Company. Я ему пишу по его просьбе так: «This Englich version of «Resurrection» is published by D., M.&C. by my authority». Вы ничего не имеете против?» (AЧ).

Все такого рода осложнения и недоразумения, возникавшие в связи с печатанием «Воскресения» в переводах на иностранные языки, доставляли Толстому очень много беспокойств и огорчений, под влиянием которых 7 июля 1899 года он, решив разорвать контракты с иностранными издателями, написал Черткову следующее письмо: «Дела с переводами замучали меня. Воображаю поэтому, как они замучали вас. Нынче я думал вот что: бросить все контракты с переводчиками и написать в газеты следующее:

«Печатание романа «Воскресение» предпринято было мною с целью оказания помощи пострадавшим от гонения и терпевшим тяжелую нужду Духоборам. Нужда эта до сих пор не прекратилась. Первое право печатания было для этой цели продано мною в «Ниву», а также и право первого печатания переводов в Англии, Америке, Франции и Германии. Гонорар зa первое право печатания в русском журнале был получен и поступил в духоборческий фонд, но первое печатание переводов, которое должно было быть одновременно и кроме того соображаемо с выходом частей романа в России, встретило так много затруднений и вследствии исправлений и изменений, которые я делал в романе, как и вследствии необъяснимой пропажи на почте высылаемых частей романа, что мы вынуждены были отказаться от платимого издателями за право первого печатания гонорара и тем лишили Духоборов значительной суммы, на которую мы рассчитывали и которая им крайне необходима, так как нужда их в настоящее время не только не прекратилась, но еще усилилась после истраченных ими последних средств для переезда в Канаду. Нужда эта так велика, что в настоящее время Духоборы, не имея средств для приобретения скота, сами с женами запрягаются в плуги и пашут человеческой силой под посев свою землю. В виду этого прошу как издателей, которые будут перепечатывать роман и переводы с него, равно и читателей романа вспомнить тех людей, для которых мною начато было это печатание, и по мере сил и желания помочь Духоборам, внося свою лепту в Духоборческий фонд в Англии.... Адрес».

Что нибудь в этом роде. Как вы думаете?» (AЧ).

Получив от Толстого этот проект обращения в иностранные газеты, Чертков переписал его с некоторыми изменениями, самым существенным из которых была замена слов «мы вынуждены были отказаться от платимого издателями зa право первого печатания гонорара» словами «мы вынуждены были лишиться значительной части предполагаемого гонорара от издателей», что вовсе устраняло мысль о разрыве контрактов. Возвращая исправленный проект обращения, Чертков предложил Толстому дополнить его упоминанием о том, за что пострадали духоборы, так как большинство читателей обращения ничего о них не будет знать. Толстой, учтя этот совет, еще раз исправил текст обращения,688 но обратно Черткову его не послал. Вскоре от Черткова было получено письмо от 2 августа н. ст., в котором он писал о том, что, несмотря на большое облегчение, какое он и его сотрудники испытали бы в результате расторжения контракта с заграничными издательствами, такой шаг является — по ряду соображений — неприемлемым: с делом издания романа на иностранных языках связано большое количество людей, прежде всего переводчики, для которых разрыв с иностранными издательствами был бы бедствием; с другой стороны, издатели вследствие самовольного нарушения договоров могли бы начать судебное дело, тем более, что от французского издательства часть денег уже получена и израсходована на нужды духоборов. Вместе с тем, по мнению Черткова, дело значительно упростилось благодаря тому, что Толстой обрабатывает роман по корректурам «Нивы» до последней минуты, и потому Чертков лишен возможности доставлять рукопись издателям своевременно, так, чтобы текст романа появлялся у них одновременно с «Нивой». Теперь, когда всем стало очевидным, что иностранные публикации «Воскресения» не могут поспевать за «Нивой», остается только спокойно посылать части романа по мере получения их в Англии, сообщив заграничным издателям, что иначе доставка налажена быть не может, так как «Воскресение» в «Ниве» получается и печатается прямо от пера Толстого. Таким образом самим издателям будет предоставлена возможность отказаться от контракта, если они этого захотят, и немецкие издатели, по слухам, собираются уже это сделать. Если инициатива в этом деле будет проявлена со стороны издателей, устранится перспектива судебного процесса и возможность нареканий с их стороны.689 Толстой, очевидно, согласился с доводами Черткова и 26 июля писал ему: «Письмо об издании — уничтожении контракта не буду писать. Если это вас не освободит, то не зачем» (AЧ).

————

Подвигаясь к концу своей работы, Толстой в письме к Л. А. Сулержицкому от 5 октября 1899 года как бы подводит итоги тех неприятных переживаний, которые у него были связаны с этой работой: «Не то, что я мрачен и грустен — я не могу быть таким (мне, слава Богу, хорошо на душе), но нет энергии, охоты работать, а какая есть, всю пускаю на колесо обязательной работы «Воскресения», к которой меня подгоняют и рвут со всех сторон. Много было приятного мне в этой работе, в самой работе, но в отношениях с людьми, с издателями было неприятного очень много».690

Потративший массу труда и энергии на отделку и радикальную переработку рукописи романа, когда принято было решение ее печатать, непрестанно подгоняемый в своей работе необходимостью окончить ее к определенному сроку и связанный в своих творческих возможностях условиями спешной доставки материала в русский журнал и заграничным издателям, Толстой естественно испытывал физическое и нравственное облегчение, когда сдача всего романа в печать поставила механический предел дальнейшим его поправкам, переделкам и дополнениям и дала ему возможность сосредоточиться над новыми трудами, которые ждали своей очереди.

Впрочем, вскоре Толстого вновь потянуло к «Воскресению», и он задумал было писать его продолжение. 23 июня 1900 г. он записывает в дневник: «Ужасно хочется писать художественное, и не драматическое, а эпическое — продолжение «Воскресения»: крестьянская жизнь Нехлюдова». Судя по последним словам этой записи, Нехлюдов должен был «опроститься» и жить земледельческим трудом. Вероятно, в связи с этим замыслом находится и более ранняя дневниковая запись Толстого — 5 мая 1900 г.: «Думаю о крестьянском романе». 28 ноября того же года в дневнике записано: «Драму «Труп»691 надо бросить. А если писать, то ту драму692 и продолжение «Воскресения». Почти через четыре года, 17 июля 1904 г., Толстой записывает в дневник: «Был в Пирогове... Дорогой увидал дугу новую, связанную лыком, и вспомнил сюжет Робинзона — сельского общества переселяющегося. И захотелось написать 2-ю часть Нехлюдова. Его работа, усталость, просыпающееся барство, соблазн женский, падение, ошибка, и всё на фоне робинзоновской общины». На следующий день, 18 июля, там же записано: «Ах, как бы хотелось написать II-ю часть Нехлюдова!» Однако намерение продолжать «Воскресение» не было осуществлено, и Толстой в дальнейшем нигде об этом намерении не говорит.

ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ И КОРРЕКТУР, ОТНОСЯЩИХСЯ К «ВОСКРЕСЕНИЮ».

Рукописи и корректуры, относящиеся к «Воскресению», хранятся в основном собрании Государственного Толстовского музея, папки 1388 и 4939, и в принадлежащем ему архиве В. Г. Черткова, папки 14, 43—45, 49—58 (сокращенное обозначение обоих собраний — ГТМ), в архиве Толстого в Публичной библиотеке СССР имени Ленина, папка XXX (сокр. обозн. АТБ), в Институте русской литературы Академии наук СССР, шифр 10402. XIV С. 167. (сокр. обозн. ИЛ) и в Литературном музее при Публичной библиотеке СССР имени В. И. Ленина, шифры 1237, 2166/15, 2223, 2460 (сокр. обозн. ЛМ), в Ивановском музее (г. Иваново), 1 лист. Кроме того, отдельные, большей частью разрозненные рукописи и корректуры романа находятся в Москве у А. Б. Гольденвейзера, А. Е. Розинера, А. И. Толстой-Поповой, С. Л. Толстого и К. С. Шохор-Троцкого.

1. Автограф ГТМ на 20 листах в 4° (2 чистых), исписанных с обеих сторон, без заглавия. Расшитая тетрадь. Исписанные листы нумерованы посторонней рукой по страницам синим карандашом (1—35). В тексте страницы, обозначенной цыфрой 7, после слов: «всѣми силами своей души», стр. 6, строка 30, сделана большая вставка на 5 листах на другой бумаге и другими чернилами сравнительно с основной рукописью (последняя страница вставки чистая). В этой вставке, начинающейся: «Он зналъ, что ему надо ѣхать» и кончающейся: «Онъ убѣжалъ. Она вернулась», стр. 10, строка 9, написан эпизод пасхальной заутрени и рассказано то, что предшествовало физическому сближению Нехлюдова с Катюшей. В тексте страницы, обозначенной цыфрой 19, после слов: «Береги себя», стр. 12, строка 9, сделана вторая вставка, на 1 листе, также на другой бумаге и другим чернилами, начинающаяся: «Катюша промолчала». Обе эти вставки, судя по формату бумаги и цвету чернил, были сделаны после того, как большая часть рукописи была написана. Текст, написанный на 24-й странице, потом перенесен был ниже, вслед за текстом страницы 26-й. В самом начале рукописи рукой Толстого помечено: «26 Декабря 89. Я[сная] П[оляна]». В рукописи много исправлений, зачеркнутых мест и приписок на полях.

Текст этого автографа, представляющий собой первую незаконченную редакцию повести, без воспроизведения зачеркнутых вариантов, был напечатан H. H. Гусевым в редактированном им юбилейном сборнике «Лев Николаевич Толстой». Труды Толстовского музея. Госуд. изд., М.-Л. 1928, стр. 21—36. Печатаем его вновь на стр. 3—18, воспроизводя и зачеркнутые варианты.

2. Рукопись ГТМ на 17 ненумерованных листах в 4°, исписанных с обеих сторон рукой Е. И. Попова и исправленных рукой Толстого. Начало: «<Это было ранней весной>». Конец: «ненатурально учти[вой]». Копия предыдущей рукописи, обрывающаяся на полуслове. В ней недостает последнего листа, недостает также в середине четырех листов, а в листах 5-м и 6-м часть текста вырезана. Отсутствующие листы в конечном счете переложены в рукопись № 7, туда же переложен текст, вырезанный из 6-го листа; текст же, вырезанный из 5-го листа, переложен в рукопись № 5; последний лист переложен в рукопись № 4. Текст на первых двух страницах перечеркнут с пометкой рукой Толстого на полях: «пр[опустить]»; в остальном же тексте — обильные авторские исправления. На 3-й и 4-й странице вместо зачеркнутого текста поверх его и на полях рукой Толстого написан новый, начинающийся словами: «Было это такъ. Въ 1876 году, въ началѣ послѣдней Турецкой кампаніи». Лист 9 представляет собой вставку, сплошь написанную рукой Толстого. Переписанное в следующую рукопись частично перечеркнуто чернилами. Отброшенный текст, приходящийся на листы с авторскими исправлениями, перечеркнут карандашом; так же перечеркнуты два листа (полулист писчей бумаги), в которых нет вовсе авторских поправок; четыре же других листа (два полулиста писчей бумаги) не исправлены и не перечеркнуты: они просто были удалены из рукописи при новом ее приспособлении к дальнейшей работе над повестью.

3. Автограф ГТМ на 31 листе в 4°, исписанном с обеих сторон, с небольшим количеством исправлений. Первые четыре листа, написанные черными чернилами, не нумерованы; остальные, написанные сначала светлофиолетовыми, затем черными чернилами, нумерованы рукой Толстого по листам цыфрами от 1 до 23. Между листами, пронумерованными цыфрами 13 (1) и 14, вставлены два полулиста писчей бумаги, согнутые пополам, исписанные рукой Толстого с обеих сторон и пронумерованные цыфрами 13 (2), 13 (3) (первый полулист) и 13 (4) (второй полулист). Заглавие — «Воскресеніе»; далее эпиграф: «Іоанна XI, 25, 26. Я есьмъ воскресеніе и жизнь». Начало: «Князю Аркадію Нехлюдову было ужъ 28 лѣтъ». Конец: «Она закрыла лицо руками и заплакала». На листе 14 об., после эпизода узнания Нехлюдовым Катюши, вслед за словами: «грубъ и слѣпъ, какъ и всѣ», Толстым поперек страницы написано: «За этимъ слѣдуетъ написанное исправленное». Здесь, несомненно, имеется в виду текст рукописи, описанной под № 2 (до извлечения из нее отдельных листов), начинающийся словами: «Было это такъ. Въ 1876 году, въ началѣ послѣдней Турецкой кампаніи» и содержащий в себе эпизод приезда Нехлюдова к тетушкам перед войной и сближения с Катюшей. Этот текст присоединен к тексту автографа механически, так как конец одного текста и начало другого не согласованы. После указанной пометки поперек страницы идет продолжение текста, начинающееся словами: «Да, это была она». Рассказ о втором деле, в котором Нехлюдов участвовал на второй день сессии суда, не развит, а только намечен. О нем сказано: «Дѣло было о кражѣ со взломомъ. Мущина и женщина». Вслед за этим — три ряда многоточий. Против них на полях написано: «Второе дѣло было о сопротивленіи крестьянами властямъ зa землю». На л. 29, где идет речь о намерении Нехлюдова отдать землю крестьянам, опять поперек страницы запись: «Изложить проэктъ», т. е. проект Генри Джорджа. Вслед за тем продолжение текста, начинающегося словами: «Такъ онъ думалъ о практической сторонѣ дѣла». Рукопись заканчивается эпизодом свидания Нехлюдова с Катюшей в московской Бутырской тюрьме, не дописанным до конца.

Текст данной рукописи представляет собой вторую незаконченную редакцию повести. Печатаем (стр. 19—22) начало этой рукописи, которое, будучи переписано в следующей рукописи, целиком отброшено Толстым, не подвергшись даже авторской правке. Впервые это начало опубликовано Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты». Редакция и комментарии Н. К. Гудзия и Н. Н. Гусева. Предисловие И. М. Нусинова «Academia» — ГИХЛ, 1933, стр. 173—177.

4. Рукопись ГТМ на 15 большей частью нумерованных листах в 4° (один чистый), исписанных с одной стороны рукой М. Л. Толстой и исправленных рукой Толстого. После заглавия — «Воскресеніе» и эпиграфа из Евангелия от Иоанна начало: «Князю Аркадію Нехлюдову было уже 28 лѣтъ». Конец: «Онъ видѣлъ ее передъ собой и слышалъ ея голосъ». Копия предыдущей рукописи. Один ненумерованный лист представляет собой последний лист рукописи № 2, перенесенный сюда в качестве вставки к л. 11. Большая часть текста этой вставки зачеркнута. Из листов 10 и 12 вырезана часть текста. Вырезанное из листа 10 осталось в этой же рукописи, вырезанное из листа 12 переложено в рукопись № 5. В ту же рукопись переложены листы 13—28, первоначально входившие в состав описываемой рукописи и представляющие собой также копию предыдущей рукописи, кончая словами: «былъ также грубъ и слѣпъ, какъ и всѣ». Текст на первых восьми листах и на части девятого, кончая словами: «и въ которомъ можно быть полезнымъ навѣрное», отчеркнут сбоку карандашом с пометкой рукой Толстого «пр[опустить]». Вместо него на обороте 8 листа и на следующих листах поверх зачеркнутых строк, на полях и на обороте листов 9 и 11 написано новое начало: «Что это какая нынче корреспонденція» и т. д. Этому началу предшествует другое, новое начало в несколько строк, отброшенное Толстым: «28 Апрѣля Дмитрій Нехлюдовъ, выйдя утромъ изъ своей спальни въ маленькую столовую» и т. д. Первая страница предыдущего начала (л. 8 об.) перечеркнута красным карандашом с пометкой вдоль страницы по тексту рукой М. Л. Толстой: «переписано».

5. Рукопись ГТМ на 103 большей частью ненумерованных листах в 4°, исписанных рукой М. Л. Толстой, В. Г. Черткова, А. Л. Толстой, Е. И. Попова (всё с одной стороны) и Толстого (с обеих сторон). Переписанное переписчиками исправлено рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на оборотных сторонах листов и на отдельных вставках. Систематическая нумерация отсутствует. Последние 25 листов нумерованы рукой Толстого (1—25). Систематического деления на главы нет. В процессе текстовых комбинаций листы разрезывались на части, оставшиеся в данной рукописи или переходившие в другие. Данная рукопись составилась следующим образом. Текст первых 17 листов представляет собой копию текста, почти сплошь заново написанного рукой Толстого в рукописи № 4, начиная с л. 8 об. («Что это какая нынче корреспонденція?»). Текст на л. 18 вырезан из рукописи № 4. Следующие 20 листов составились из 16 листов, переложенных сюда из рукописи № 4 (нумерованы 13—28), 2 листов вставки и 2 листов, на которых наново переписан сильно исчерканный текст листов, в рукописи № 4 нумерованных цыфрами 16 и 24. Всё это, за исключением небольшого отрывка текста, написанного на обороте листа рукой В. Г. Черткова, написано рукой М. Л. Толстой. Следующие 17 листов, написанные рукой T. Л. Толстой, — копия авторизованного текста рукописи № 2, начиная со слов: «Было это такъ». Недостающие здесь последние 8 листов из этой рукописи переложены в рукопись № 6 и часть одного листа переложена в рукопись № 7. Туда же переложены 51/2 листов, извлеченных ранее из рукописи № 2. Кроме того, на 50-м листе наклеена вырезка из листа 5 рукописи № 2, написанная рукой Е. И. Попова. Текст следующих 35 листов представляет собой написанную рукой М. Л. Толстой копию текста рукописи № 3, от слов: «Да, это была она», до конца, с двумя вставками рукой Толстого на двух отдельных листах. Из этой копии один лист утрачен, один лист и четыре вырезки из листов переложены в рукопись № 8, один лист и одна вырезка — в рукопись № 11. Некоторые листы и части их перечеркнуты здесь синим карандашом для обозначения того, что они переписаны. Вслед за окончанием копии идет автограф, начинающийся на том же листе, на котором кончается копия, и занимающий 12 листов. Он продолжает текст копии и заканчивает собой текст повести. Таким образом данная рукопись представляет собой первую законченную черновую редакцию «Воскресения».

Печатаем ее текст полностью (стр. 23—94), включая в него весь материал, перенесенный позднее в следующие рукописи. Впервые он опубликован Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 81—172.

6. Рукопись на 78 большей частью нумерованных (непоследовательно) листах в 4°, частично урезанных, исписанных с одной стороны рукой H. H. Иванова, В. Г. Черткова, Т. Л. Толстой и исправленных рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на чистых оборотных страницах и на двух отдельных листах. 77 листов этой рукописи хранятся в ГТМ, 1 лист в ЛМ. Вслед за заглавием («Воскресеніе») и эпиграфом из Евангелия от Иоанна начало: «Несмотря на то, что уже была весна». Конец: «дѣлая его безсовѣстнымъ». Разбитая копия первых 54 листов рукописи № 5. Последние 8 листов переложены сюда, как сказано выше, из рукописи № 5. Некоторые листы, на которые пришлось особенно много исправлений, переписаны вновь. В ряде случаев первоначальная нумерация исправлена. Недостающие в рукописи листы и части их переложены в рукописи №№ 7, 8 и 11. Некоторые части текста перечеркнуты синим карандашом для обозначения того, что они переписаны. В текст впервые введена беседа Нехлюдова с извозчиком по дороге в суд, значительно дополнен эпизод судебного следствия и рассказ о нравственной эволюции Нехлюдова после сближения с Катюшей.

Извлекаем из этой рукописи варианты №№ 2, 4, 10, собственноручно написанные Толстым.

7. Рукопись на 119 листах, частью урезанных, исписанных с одной стороны рукой H. Н. Иванова, М. Л. Толстой, В. Г. Черткова, A. Л. Толстой, П. И. Бирюкова и Е. И. Попова и исправленных рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на чистых оборотных страницах и на отдельных вставных листах. 117 листов этой рукописи хранится в ГТМ, 13 листов — в АТБ и 3 листа — в ЛM. Вслед за заглавием — «Воскресеніе» и эпиграфом из Евангелия от Иоанна — начало: «Несмотря на то, что уже была весна». Конец: «и кончали обѣдъ, когда Нехлюдовъ». Данная рукопись, обрывающаяся на полуфразе, в основном представляет собой копию рукописи № 6, затем рукописи № 5, от слов: «И вотъ когда Богъ привелъ его встрѣтиться». Кроме того, сюда переложены отдельные листы и части листов из рукописей №№ 6, 2 и 5. На некоторые листы наклеены вырезки из других листов. Рукопись нумерована по листам рукой Толстого, большей частью карандашом, реже чернилами. Нумерация не выдержанная — от 1 до 137 и затем от 131 до 142. Четыре листа, переписанные здесь вновь, как и одна вставка — автограф, не нумерованы. Часть листов из этой рукописи, видимо, утеряна, некоторые же вырезки из нее перенесены в рукописи №№ 8 и 11. Из более крупных вставок рукой Толстого здесь следует отметить текст речи прокурора и резюме председателя суда.

Извлекаем отсюда варианты №№ 5, 7, 17, 18 и 23.

8. Рукописный материал, хранящийся в ГТМ, АТБ и в Ивановском музее (в последнем 1 лист) на 252 в большинстве ненумерованных листах в 4° и 189 обрезках, исписанных большей частью с одной стороны рукой Толстого, Е. И. Попова, Н. Н. Иванова, В. Г. Черткова, М. Л., T. Л. и С. А. Толстых, П. И. Бирюкова, М. А. Шмидт и двух неизвестных (а, б) и исправленных рукой Толстого. Вслед за заглавием («Воскресеніе») и эпиграфом из Евангелия от Иоанна — начало: «Несмотря на то, что уже была весна». Конец: «отъ этой формы современнаго рабства. 1 Іюля 1895». Этот материал является промежуточным между рукописями №№ 5, 6, 7 с одной стороны и рукописью № 11 — с другой. Первоначально он входил в состав рукописи № 11, а затем, будучи переписан и исправлен, изъят из нее. Отдельные части текста переписаны и исправлены по несколько раз. Помимо исправлений написанного переписчиками, здесь рукой Толстого написано несколько вставок и дополнений к тексту на отдельных листах и на чистых оборотных страницах. Наиболее значительные по объему вставки и дополнения, частью не вполне сохранившиеся, заключают в себе подробности в описании обеда у Кармалиных — Сарматовых — Корчагиных, изложение размышлений Нехлюдова о Катюше, описание суда над крестьянами и изложение размышлений Нехлюдова о бессмысленности суда вообще, рассказ о втором и следующих посещениях Нехлюдовым Катюши в тюрьме и о поездке Нехлюдова в свои имения для передачи земли крестьянам по проекту Генри Джорджа. Применительно к общему количеству глав (15), на которые разбита рукопись № 11, в данном материале к I и II главам относится 49 листов и обрезков, к III — 37, к IV — 37, к V — 55, к VI — 31, к VII — 15, к VIII — 19, к IX—XI — 153, к XII — 22, к XIII — 16, к XIV — 9, к XV — 1.

Извлекаем отсюда варианты №№ 3 (гл. II), 6, 8 (гл. III), 12 (гл. IV), 13 (гл. V), 19 (гл. VIII), 24—26, 30—33 (гл. IX), 34—37 (гл. X), 38—42 (гл. XI).

9. Автограф ГТМ на 4 ненумерованных листах в 4°, исписанных с обеих сторон. Вслед зa заглавием «Воскресеніе» — начало: «<Это была старая, обыкновенная> Было 28 Апрѣля. Въ воздухѣ была весна». Конец: «Но вотъ позвали въ судъ и посадили». В тексте рукописи ряд исправлений, на полях — вставки. Новое начало повести, о котором идет речь в записях дневника 5 и 7 ноября 1895 г.

Текст рукописи печатаем целиком (вариант № 1). Впервые он опубликован Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 177—185.

10. Рукопись ГТМ на 7 нумерованных листах в 4°, исписанных с одной стороны рукой М. Л. Толстой и М. А. Шмидт, с многочисленными исправлениями рукой Толстого. Начало: «[во]робьи и голуби по весеннему радостно готовили уже гнѣзда». Конец: «въ который онъ былъ назначенъ присяжнымъ». Копия автографа № 9, из которой листы 1, 5, 7, 9—12 и часть 13 переложены в рукопись № 11.

11. Рукопись ГТМ на 446 листах в 4°, исписанных с одной стороны рукой М. Л. Толстой, М. В. Сяськовой, М. А. Шмидт, М. Н. Ростовцевой, A. Л. Толстой, Е. И. Попова, П. И. Бирюкова, С. А. Толстой, В. Г. Черткова, H. H. Иванова, А. А. Курсинского, H. Л. Оболенского и трех неизвестных (а, б, в) с дважды сделанными исправлениями и дополнениями рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на оборотных чистых страницах и на отдельных листах. Вслед за заглавием — «Воскресеніе» начало: «Была весна». Конец: «отъ этой формы современнаго рабства. 1 Іюля 1895». Данная рукопись, разбитая на 15 глав, составилась следующим образом. Первые 21 лист, относящиеся к 1 главе и нумерованные рукой переписчика цыфрами от 1 до 21, частью извлечены из рукописи № 10, частью представляют собой копию оставшихся в этой рукописи листов. Остальные листы частью переложены сюда из рукописей №№ 6 и 7, частью являются копиями листов, собранных в рукописном материале № 8 и первоначально относившихся к данной рукописи. Несколько листов урезаны, на некоторых листах наклеены вырезки из других листов. Первые 27 листов, относящиеся ко II главе, не нумерованы или нумерованы не систематически. Систематическая нумерация рукой переписчика карандашом, отчасти чернилами, начинается во II главе с цыфры 28 и идет непрерывно до 229 включительно (VII глава), причем цыфры 69 и 228 повторены дважды. Вслед зa этим идут 2 ненумерованных листа, исписанные с обеих сторон рукой Толстого (разговор Нехлюдова с председателем суда после осуждения Масловой). Дальше, в результате перестановки в тексте, нумерация ломается: идут листы, нумерованные цыфрами 286—318, и один лист ненумерованный (между листами, нумерованными цыфрами 289—290) — конец главы VIII и глава IX, заключающие в себе рассказ о разговоре Нехлюдова с извозчиком по пути к Корчагиным и об обеде у Корчагиных. Дальнейшие листы, заключающие в себе текст глав X и XI, нумерованы цыфрами 230—285. Между листами, нумерованными цыфрами 231 и 232, находится один ненумерованный лист; несколько листов имеют одну и ту же нумерацию с индексом 1, 2 и т. д. Листы, на которых написаны главы XII—XIV, систематически нумерованы цыфрами 319—407; листы, относящиеся к главе XV, не нумерованы. Эти перебои в нумерации объясняются тем, что текст глав X и XI, заключающий в себе изложение размышлений и воспоминаний Нехлюдова в связи с впечатлением от суда над Катюшей и затем описание второго заседания суда (процесс мальчика) и хлопот Нехлюдова о свидании с Катюшей, первоначально предшествовал тексту, в котором идет речь об обеде Нехлюдова у Корчагиных. Каждая глава заключена в отдельную обложку с цыфровыми пометами, причем на некоторых обложках эти пометы сделаны рукой Толстого. Деление на главы внутри текста — не систематическое. Исправление рукописи производилось дважды, как об этом свидетельствует текст рукописи №12. Из более значительных по объему дополнений, сделанных при вторичном исправлении рукописи, следует отметить введение текста протокола вскрытия трупа Смелькова (написан посторонней рукой), а также исправление и распространение текста, заключающего в себе изложение беседы Нехлюдова с председателем суда после осуждения Катюши, и рассказ о беседе Нехлюдова с адвокатом.

Извлекаем отсюда варианты №№ 9, 11 (III гл.), 14, 15 (V гл.), 16 (VI гл.), 20—22 (VIII гл.), 27—29 (IX гл.), 43 (целиком XIII гл.), 46, 47 (XIV гл.).

12. Рукопись ГТМ на 166 ненумерованных листах в 4°, исписанных с обеих сторон рукой неизвестного (г) и М. А. Шмидт, без исправлений рукой Толстого. 17 страниц — чистые. Вслед за заглавием — «Воскресеніе» — начало: «Была весна». Конец: «отъ этой формы современнаго рабства. 1 Іюля 1895». Значение этой рукописи в том, что она, будучи полной копией рукописи № 11, до ее вторичного авторского исправления, дает возможность определить первый слой исправлений, сделанных Толстым в рукописи № 11. В копии несколько ошибок; некоторые слова при переписке неразобраны. Текст поделен на двенадцать глав, причем цыфрой II обозначены две рядом стоящие главы, почему последняя глава обозначена цифрой XI.

13. Рукопись ГТМ на 129 нумерованных (1—126) листах в 4°, исписанных большей частью с обеих сторон рукой С. А. Толстой, с исправлениями, сравнительно немногочисленными, рукой Толстого. 3 листа (ненумерованных) — чистые. Вслед за заглавием: «Воскресеніе» — начало: «Была весна». Конец: и расплатился съ извощикомъ». Поделена на восемь глав. Копия первых восьми глав рукописи № 11 после вторичной авторской ее правки.

14. Рукопись на 185 нумерованных переписчиком листах в 4° (расшитая тетрадь), исписанных с одной стороны рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на оборотах листов и на шести вставках. Несколько листов урезано, несколько склеено из двух частей. 173 листа этой рукописи хранятся в ГТМ, 12 листов (последние) — в ЛМ. Начало: «И вотъ на основаніи этого предписанія». Конец: «боялся и не хотѣлъ этаго». Копия рукописи № 13 и затем рукописи № 11, после вторичной ее правки, начиная с текста главы IX и до конца. Деление на главы несистематическое. Общее число глав — 21. В данной рукописи отсутствуют многие листы в начале, в середине и в конце. Часть отсутствующих листов утеряна или еще не обнаружена, часть переложена в другие рукописи. Недостает листов, нумерованных цыфрами 40, 121, 129—149 и частично 150, 213, 214, частично 243, частично 244, 245, частично 273, 315—331. Листы, нумерованные цыфрами 1, 2, 12, 13, 22—24, 41, 42, часть листов 43, 44—46, 49, 50, 54, 55, 63—66, 68, 69, 72 переложены в рукопись № 18; листы, нумерованные цыфрами 51—53, 56—60, 77—84, 86, 87, 94, частично 95, частично 99, 100—102, частично 106, 107, 108, 122—128, 159, 161—163, 168—185, частично 186, 188—200, 202, 205, частично 207, 208, 210, частично 211, 233, частично 234, частично 265, 270, частично 271, частично 272, частично 273, частично 274, 275—291, 293—298, 300, 301, — из рукописи № 14 переложены сначала в рукопись № 18, затем в рукопись № 20, листы 348—352 — в рукопись № 24, потом в № 23. Исправления и дополнения, сделанные в рукописи, большей частью касаются стиля и деталей повествования. Из более крупных дополнений следует отметить наново написанный рассказ о связи Нехлюдова с замужней женщиной — женой предводителя и рассуждение о том, почему Маслова, как и всякий человек, дорожила той атмосферой, в которой она жила. Существенно переработан эпизод пребывания Нехлюдова в Кузминском и встречи с крестьянами (в части рукописи, хранящейся в ЛМ).

Из этой рукописи извлекаем варианты №№ 48 (II гл.), 49 (XII гл.), 52, 54 (XIII гл.). Вариант № 52 впервые опубликован Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 183—186.

15. Автограф ГТМ на 9 листах в 4°, исписанных с обеих сторон. Последние 3 страницы — чистые. После цыфры 12, означающей № главы, начало: «По тѣмъ же переулкамъ и улицамъ». Конец: «Вызвалъ ее на свиданіе Нехлюдовъ». В рукописи много исправлений и приписок на полях. Она заключена в розового цвета обложку, на которой посторонней рукой карандашом написано «Черновикъ Воскресенія» и чернилами цыфра 12. Рукой Толстого карандашом здесь же написано: «Матерныя ругательства. «Романовской. Жара. Карга». Данная рукопись, в которой рассказывается о возвращении Масловой в тюрьму после приговора и очень кратко упоминается об обедне на следующий день и о приходе Нехлюдова на свидание с Катюшей, не вошла в дальнейшие рукописные комбинации, не была, видимо, даже переписана и исправлена автором и в процессе работы отброшена.

Печатаем ее целиком (вариант № 56). Впервые она опубликована Н. К. Гудзием в книге: «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 186—196.

16. Автограф ГТМ на 3 листах (1 — почтового формата, 1 — в 4°, 1 — в 8°), исписанных с обеих сторон. Первый лист нумерован карандашом цыфрой 1, второй и третий, также карандашом, последовательно цыфрами 3 и 4 (нумерация сделана посторонней рукой). Начало: «Ну что, касатка?» Конец: «раздававшійся съ праваго крилоса». Остаток недошедшего или необнаруженного еще автографа, в котором описывалось возвращение Масловой в тюрьму и затем обедня в тюрьме. В рукописи № 19 имеется копия части сохранившихся листков среди текста, начинающегося словами: «Неожиданно строгій приговоръ не особенно поразилъ Маслову». Вероятно, этими словами начиналось утраченное или необнаруженное еще начало автографа.

17. Автограф ГТМ на 1 листе в 4°, исписанном с обеих сторон. Вслед за цыфрой 9, обозначающей номер главы, начало: «На другой день послѣ посѣщенія Нехлюдовымъ тюрьмы». Конец: «набирая воды въ чайники». В рукописи описывается утренняя поверка арестантов. Судя по тому, что в дальнейших рукописях мы не находим копии этого автографа, и по тому, что вслед зa его текстом оставалась еще недописанная часть страницы, он не был использован в дальнейшей работе.

18. Рукопись ГТМ на 100 нумерованных листах в 4°, исписанных с одной стороны рукой А. П. Иванова, H. Л. Оболенского и М. Л. Толстой и исправленных рукой Толстого. В конце его же рукой продолжение текста рукописи. 1 лист урезан, 1 урезанный лист представляет собой вставку-автограф. Вслед за заглавием — «Воскресеніе» начало: «Какъ ни старались люди». Конец: «въ своихъ халатахъ». В рукописи недостает большей части листов, частью утраченных или еще не обнаруженных, частью переложенных в следующие рукописи. Она первоначально составилась из листов, переложенных сюда из рукописи № 14, и из копии листов, оставшихся в этой рукописи. Нумерация переложенных сюда листов вначале исправлена применительно к порядку, в котором листы следуют здесь. Бесперебойная нумерация идет до листа 42 включительно, затем с перебоями до листа 97 включительно, причем листы 43—45, 51, 53—55, 65 переложены в рукопись № 19, листы 47, 47, 52, 68—70, 73—77 — в рукопись № 20, лист 56 утрачен или еще не обнаружен. Далее — большое количество листов, также переложенных в рукописи №№ 19 и 20. Вслед за листом, занумерованным цыфрой 97, идет расшитая тетрадь, извлеченная из рукописи № 14, с листами, занумерованными цыфрами от 344 по 370 и одним не занумерованным. Эта тетрадка перегнута так, что листы расположились в следующем порядке: 351—370, лист ненумерованный, 344—350 (листы 348—352, как указано выше, переложены в рукопись сначала № 24, затем № 23). В этой тетрадке зачеркнуто карандашом начало текста, и не зачеркнутый текст читается от слов: «Явился покупатель на картофельный заводъ». На втором листе и на начале третьего — исправленная копия текста, в котором идет речь о последнем дне пребывания Нехлюдова в Панове. Вслед за этим — вместо зачеркнутого текста копии, в котором говорится о поездке Нехлюдова в «Малороссию», в главное имение матери, на недописанных страницах, на их оборотах и на новых листах — автограф новой главы, в которой рассказывается о возвращении Нехлюдова в город, его размышлениях по поводу заключении в тюрьмы невинных, его образе жизни теперь и о первом посещении им Масловой после возвращения из поездки. (Извлекаем отсюда вариант № 59, относящийся к концу главы.) Далее следует исправленный текст главы, в котором идет речь о следующем посещении Нехлюдовым Масловой в тюрьме. Конец этой главы, где идет речь о мирном расставании Нехлюдова с Масловой после этого свидания, а также всё почти последующее, где рассказывается о женитьбе Нехлюдова на Катюше и об их дальнейшей судьбе, зачеркнуты. Зачеркнута и старая дата — 1 июля 1895. Вместо этого к концу эпизода посещения Масловой в тюрьме Толстым приписан новый конец, в котором Маслова грубо и резко отказывается выйти замуж за Нехлюдова (ср. главу XLVIII печатного текста). Вслед за этим на 12 листах идет сплошной автограф окончания повести, написанный на полях, на оборотах листов и частью поверх зачеркнутых строк. Листы копии, не занятые новым текстом, перечеркнуты чернилами или карандашом. Частью перечеркнут переписчиком чернилами и вновь написанный текст для обозначения того, что этот текст переписан. В автографе говорится о посещении Нехлюдовым Масловой на следующий день, когда она окончательно отказалась выйти замуж за Нехлюдова и попросила устроить ее в лазарет сиделкой, о делах, занимавших Нехлюдова перед отправкой партии в Сибирь, о встрече с сестрой и ее мужем Рагожинским и о беседе с ним. Обо всем этом сказано здесь гораздо кратче, чем в окончательном тексте. Далее рассказывается об отъезде партии арестантов в Сибирь, о поездке Нехлюдова, его впечатлениях на этапах и о выходе замуж Катюши за ссыльного, очень кратко о ее дальнейшей жизни и о работе Нехлюдова в Москве над запиской об уничтожении уголовных преследований. Вслед за этим собственноручная подпись: «Л. Т» и дата «27 Августа 1899», явно ошибочная, вместо 27 августа 1898 г. Конец автографа, начиная с рассказа об отправке партии в Сибирь, впервые опубликованный Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 231—236, печатаем в вариантах (№ 61). При компановке рукописи № 24 листы 348—352 переложены в эту рукопись, затем в № 23, так как Толстой восстановил заключающийся в них, написанный переписчиком, первоначальный текст, касающийся передачи Нехлюдовым в Панове крестьянам своей земли и заменивший теперь собой более поздний текст, относящийся к этому эпизоду. Для обозначения этой замены на последнем листе рукописи № 18, занумерованном цыфрой 347, Толстой на верхнем поле написал: «Возстановить старое». Впоследствии вместе с соседними листами эти листы были переписаны и затем изъяты из рукописи.

19. Рукописный материал ГТМ на 187 частью урезанных листах большого почтового формата и в 4°, исписанных с одной стороны рукой А. П. Иванова, Н. Л. Оболенского, М. Л. Толстой, С. А. Стахович, В. А. Кузминской и М. А. Стаховича и исправленных рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на оборотах листов и частью на отдельных чистых листах. Начало: [ко]пѣйку, но солдаты не получили на это разрѣшенія». Конец: покажетъ будущее». Вслед за этим собственноручная подпись Толстого: «Лев Толстой. 28 Августа 98. Я[сная] П[оляна]». Данный материал, восходящий к текстам рукописей №№ 14, 16 и 18, представляет собой листы, первоначально входившие в состав рукописи № 20, но затем, в виду многочисленных исправлений в них, извлеченные из нее и замененные копиями их. Некоторые листы переписаны и исправлены дважды, некоторые или утеряны или еще не обнаружены. Так, отсутствует часть автографа, в котором описывалось богослужение в тюремной церкви (сохранилась здесь же исправленная копия всей главы); отсутствует также автограф, в котором описывалось впечатление Нехлюдова от общения с заключенными (сохранилась здесь же частично копия этого автографа).

Извлекаем отсюда варианты №№ 50, 51, 53, 57, 58, 62.

20. Рукопись на 388 нумерованных листах большого и малого почтового формата и в 4°, частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей, хранящаяся, за исключением одного листа, в ГТМ. (1 лист хранится в АТБ.) Исписана с одной стороны рукой М. Л. Толстой, H. Л. Оболенского, М. А. Стаховича, Т. Л. Толстой, М. А. Шмидт, С. А. Стахович и В. А. Кузминской и исправлена и дополнена рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на оборотных страницах и на отдельных вставных листах. Вслед зa заглавием — «Воскресеніе» — начало: «Какъ ни старались люди». Конец: улыбнулась въ отвѣтъ». Данная рукопись составилась из отдельных листов, переложенных сюда из рукописи № 18, и из копий оставшихся в этой рукописи листов — через посредство рукописного материала, описанного под № 19. Листы, вошедшие в эту рукопись, перенумерованы заново карандашом и чернилами, частью рукой Толстого. Некоторые листы нумерованы одной и той же основной цыфрой с индексами 1, 2 и т. д. Вставные листы-автографы большей частью не нумерованы. Рукопись эта, заключающая в себе полный черновой текст «Воскресения», окончательно была пронумерована цыфрами от 1 до 460. Листов, нумерованных цыфрами 32, 51, 132—134, 144—170 (эпизоды пасхальной заутрени, совращения Нехлюдовым Катюши, отъезда Нехлюдова в армию), 249, 334, 388, 389 (1), 390, 391, 454, 458, 459 — недостает; листы, занумерованные цыфрами 392—446, 453, 455, 457, 460 — переложены в рукопись № 22. Авторские исправления рукописи, преимущественно стилистического характера, производились, по крайней мере, дважды, судя по тому, что текст на одних и тех же листах исправлен иногда черными, иногда фиолетовыми чернилами. Во второй главе, содержащей историю Катюши Масловой, рукой М. Л. Толстой нанесены исправления, очевидно, с недошедшей до нас рукописи, в которой они были сделаны рукой Толстого. Деление на главы в рукописи — невыдержанное. Последняя занумерованная здесь глава 40-я. Затем следует еще одна ненумерованная глава. Обе последние главы, в которых идет речь о посещении Нехлюдовым адвоката и вице-губернатора Масленникова, новые; они представляют собой автограф на 7 листах, исписанных большей частью с обеих сторон с новой нумерацией по листам рукой Толстого (1—7). На обороте одного из этих листов — перечеркнутый черновик письма Толстого в редакцию «Нового времени» с выражением благодарности лицам, приветствовавшим его по случаю дня его рождения. Текст этого черновика датирован 31 августа 1898 г. (Таким образом автограф в целом датируется временем после этой даты.) На обороте другого листа зачеркнутое начало I главы второй части, в котором рассказывается о том, что прошло два месяца со времени осуждения Масловой, но она всё еще сидела в остроге, ожидая решения ее дела в окончательной форме. На обороте листа, нумерованного цыфрой 336 (хранится в АТБ), рукой Толстого написаны вопросы, относящиеся к «Воскресению», напечатанные выше, на стр. 323, под № 3.

Извлекаем из этой рукописи вариант № 55.

21. Автограф ГТМ на 3 листах почтовой бумаги, исписанных с обеих сторон. Нумерован по листам карандашом рукой Толстого (1—3). Начало: «Придя домой послѣ этаго ужаснаго посѣщенія». Конец: «что другаго ничего нельзя и не нужно». На оборотной стороне первого листа зачеркнутое начало собственноручного письма Толстого: «Простите, что такъ долго не отвѣчалъ вамъ, милая единовѣрка», и т. д. Рукопись содержит текст, соответствующий последней главе печатного текста романа. В ней, судя по копии ее, не хватает одного — последнего листа. Первоначально эта рукопись входила в состав рукописи № 22, но затем, будучи заменена переписанной и исправленной автором ее копией, удалена из нее.

Извлекаем отсюда вариант № 71 (начало рукописи).

22. Рукопись на 224 листах разного формата, исписанных частью с одной стороны, частью с обеих, рукой А. П. Иванова, В. А. Кузминской, H. Л. Оболенского, М. Л. Толстой, неизвестного (д), М. А. Стаховича, Толстого и исправленных рукой Толстого. 223 листа этой рукописи хранятся в ГТМ, l лист — в АТБ. После заглавия — «Воскресеніе» — начало: «Какъ ни старались люди». Конец: «покажетъ будущее». Вслед за этим дата рукой Толстого: «6 Января 1899» вместо зачеркнутой старой даты 28 августа 1898 г. Нумерация частью есть, частью отсутствует. Последние 52 листа нумерованы рукой Толстого сначала черными чернилами, затем красным карандашом. Здесь нехватает листов с нумерацией 14, 31, 49, 50. Листы 23 и 24 нумерованы цыфрами 23 и 23 (2). Текст поделен на главы. Последняя занумерованная глава — 90-я. Вслед за ней — пять ненумерованных глав. В рукописи недостает многих глав и некоторых отдельных листов (приблизительно половины материала), которые переложены в рукопись № 25; многие главы написаны здесь Толстым впервые. Не считая переложенных сюда листов, данная рукопись представляет собой копию рукописей №№ 20 и 21. В текст глав 1, 3—9 рукой переписчиков перенесены поправки, сделанные Толстым в рукописи № 24. На обороте 83 листа рукой А. П. Иванова написан перечеркнутый текст заявления в тульский окружной суд крестьян, обвиняющихся за уклонение от работы на цементном заводе. На обороте 154 листа собственноручно написанный Толстым текст телеграммы: «Петербургъ. Эртелевъ переулокъ 11. <Не знаю вѣрно.> Выѣзжайте. <Не> Захватите первый, то второй, <то-же> идущій вслѣдъ перваго». В рукописи очень большое количество авторских исправлений и дополнений поверх зачеркнутых строк, на полях, на оборотах листов и на отдельных вставных листах. Текст двадцати пяти глав написан здесь впервые. Написана глава, в которой идет речь о втором свидании в тюрьме Нехлюдова с Масловой, несходная с соответствующей главой печатного текста, далее — глава, соответствующая главам LIV и LVI первой части печатного текста романа, главы, соответствующие следующим главам печатного текста: XLII той же части (в рукописи Марья Павловна просит Нехлюдова о заступничестве за заключенную Дидерих, позднее замененную Лидией Шустовой, а Нехлюдов просит Марью Павловну о нравственной поддержке Масловой), LII, LVII, LVIII той же части, XIV—XXI, XXIV, XXV, XXVII—XXIX, XXXIV—XXXIX — второй части (к той же части относится написанная здесь и не вошедшая в печатный текст глава, в которой рассказывается о возвращении Масловой в камеру после ее предпоследнего свидания с Нехлюдовым и о беседах ее с заключенными о Нехлюдове). Почти целиком написан текст, соответствующий третьей части печатного текста романа, но во много раз кратче его и схематичнее, без целого ряда эпизодов, присутствующих в печатном тексте. С другой стороны, в рукописи имеется эпизод встречи Нехлюдова и беседы его с каторжником Федоровым, в печатный текст не вошедший. Кроме того, многие главы значительно переделаны и дополнены. Особенным дополнениям подверглись главы, соответствующие следующим главам печатного текста: XLVI и LIX первой части, III—IX и XXX— XXXIII — второй части.

Извлекаем из этой рукописи варианты №№ 66, 70, 81, 83, 85, 88, 89, 90, 92. Вариант № 81 впервые опубликован Н. К. Гудзием в книге: «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 218—221; вариант № 90 частично опубликован К. С. Шохор-Троцким в сборнике «Толстой. Памятники творчества и жизни». 2. М. 1920, стр. 10—12; вариант № 92 напечатан Н. К. Гудзием в сборнике «Звенья», III—IV, под редакцией В. Д. Бонч-Бруевича, Л. Б. Каменева и А. В. Луначарского, изд. «Academia», М.-Л. 1934, стр. 823—824.

23. Рукописный материал ГТМ на 93 листах в 4° большого и малого почтового формата, исписанных частью с одной стороны, частью с обеих рукой С. А. Толстой, Н. Л. Оболенского, А. П. Иванова, М. Л. Оболенской и исправленных и дополненных рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на чистых оборотах листов и на отдельных листах. 82 листа этого материала хранятся в ГТМ и 11 листов в АТБ. Начало: «Глава 29... Маслова, напившись въ 6 часовъ утра чаю въ острогѣ». Конец: «Смерть произошла отъ солнечнаго удара». Этот материал представляет собой большей частью отдельные листы, частично нумерованные, первоначально входившие в состав рукописи № 24 и затем изъятые из нее, после того как они, в виду многочисленности содержащихся в них авторских исправлений, были переписаны, и переписанное заменило собой изъятые части рукописи, восходящие, как копия, к тексту рукописи №22. Частично они переписывались и исправлялись дважды. Среди этого материала цельные тексты глав: 29-й (возвращение Масловой в тюрьму после приговора, две редакции), 30-й (описание камеры Масловой и характеристика арестанток, заключенных в этой камере), 42-й (второе свидание Нехлюдова с Катюшей в тюрьме), 43-й (свидание политических с родными), 44-й (мировоззрение Масловой, оправдывавшее ее жизнь), 56-й (беседа Нехлюдова с кузминскими крестьянами), 66-й (возвращение Нехлюдова в Москву после поездки по имениям), 88-й (перевод партии арестантов из тюрьмы на вокзал). На обороте 14 листа перечеркнут черновик письма Толстого к А. Ф. Марксу, написанного в связи с печатанием переводов «Воскресения» за границей.

Извлекаем из этого материала вариант № 84, относящийся к тексту XXXII главы второй части применительно к печатному тексту.

24. Рукопись на 440 листах большей частью большого почтового формата и в 4°, исписанных сначала с обеих сторон, затем с одной рукой А. П. Иванова, Н. Л. Оболенского, М. Л. Оболенской, В. А. Кузминской, М. А. Шмидт, Т. Л. Толстой, М. К. Толстой, двух неизвестных (е, ж), С. А. Толстой, М. А. Маклаковой и Н. Н. Ге-младшего и исправленных и дополненных рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на чистых оборотах листов и на отдельных вставных листах. 6 листов — чистые. 398 листов этой рукописи хранится в ГТМ, 41 лист — в АТБ, 1 лист находится у К. С. Шохор-Троцкого. Вслед зa заглавием «Воскресеніе» начало: «Какъ ни старались люди». Конец: «покажетъ будущее». Часть листов нумерована, часть не нумерована. Нумерация, большей частью возобновляющаяся через определенное количество глав, сделана частично рукой Толстого. Текст поделен на 95 глав, из которых некоторые нумерованы рукой Толстого. Данная рукопись представляет собой копию рукописи № 22. Отдельные листы рукописи № 25, как указано выше, были изъяты из нее, после того как заменены копиями с них. Текст глав 46 и 47 (эпизод сечения в тюрьме) в рукописи отсутствует, листы, заключающие главы 32, 49, 69, 70 и два последних листа из главы 64 переложены в рукопись № 25. Часть листов из последних глав переложена в корректуру № 27. Здесь впервые написана глава 63, соответствующая VIII главе 2-й части печатного текста романа (бессонная ночь Нехлюдова в Панове после первой его беседы с крестьянами о земле). Исправления в тексте других глав касаются преимущественно деталей. На одном из листов, относящихся к 63-й главе, — незаконченный зачеркнутый текст собственноручно написанного Толстым заявления в тульское отделение Международного банка об утере в ноябре месяце 1898 г. перевода на три тысячи рублей. Таким образом рукопись в целом датируется временем после ноября 1898 г.

Извлекаем из нее варианты №№ 63—65, 67, 68, 71—73, 75, 76, 77, 79, 80, 82, 86, 87. Варианты №№ 63—65 впервые опубликованы по тексту рукописи № 25 в приложении к тексту «Воскресения», напечатанному в XIII томе полного собрания художественных произведений Толстого под редакцией К. Халабаева и Б. Эйхенбаума. Госуд. изд., M.-Л. 1929, стр. 383—384; варианты №№ 71, 73, 75 впервые опубликованы Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 196—200, 200—202, 207—208; варианты №№ 71 и 80 впервые напечатаны им же в сборнике «Звенья», III—IV, стр. 799—803, 809—812. Кроме того, А. М. Хирьяковым в «Летописи», 1915, декабрь, стр. 249—250, опубликован текст листа, находящегося теперь у К. С. Шохор-Троцкого и содержащего в себе конец рассказа старика-сектанта о революционере Синегубе. Этот текст, получившийся в результате авторского исправления соответствующего текста в варианте № 90, заключает в себе лишь второстепенные стилистические варианты.

25. Рукопись на 338 листах (2 чистых) большого почтового формата и в 4°, исписанных большей частью с одной стороны, преимущественно копировальными чернилами, рукой А. П. Иванова, М. Л. Оболенской, Н. Л. Оболенского, Е. В. Оболенской, М. К. Толстой, С. А. Толстой, Т. Л. Толстой, М. А. Маклаковой и двух неизвестных (з, и) и исправленная рукой Толстого. Первые 137 листов (главы 1—40) хранятся в ИЛ, остальные листы — в ГТМ. Нумерация в большинстве по листам (1—57, 1—80, 1—130, 1—8, 1—19, 1—38, 1—6, 1—6, 1—3). Копия рукописи № 24, из которой, как указано выше, несколько листов были переложены непосредственно в описываемую рукопись. С этой рукописи, судя по типографским пометам, производился набор для текста «Нивы». На первом листе дата, вероятно рукой А. Ф. Маркса, очевидно получения начала рукописи — 26 октября 1898 г. В начале текста 88-й главы дата той же рукой — 6 февраля 1899. В рукописи, в конце, недостает текста более чем пяти глав. Вслед зa 89-й главой идет «Эпилог», обрывающийся на незаконченном диалоге, а затем текст главы, помеченной цыфрой VI, переделанной из XCVI. В таком именно виде конец рукописи был отправлен в набор, что явствует, во-первых, из того, что последние 16 листов имеют внизу дополнительную сплошную нумерацию (1—16), во-вторых, из того, что набор в гранках «Нивы» точно воспроизводит всю рукопись, так что в нем за последней фразой «Эпилога»: «— И вы тут, — обратилась она к Нехлюдову» следует текст главы, обозначенной цыфрой VI: «Придя домой после этого ужасного вечера» и т. д. Исправления рукой Толстого касаются преимущественно деталей текста; они не были тщательными и систематическими, судя по тому, что некоторые неразобранные и искаженные переписчиками места не исправлены и пропущенные из-за их неразборчивости слова не вписаны. Кое-где исправления, сделанные рукой Толстого карандашом, переписчиками обведены чернилами или стерты резинкой, будучи предварительно переписаны. На 63 листе на полях против начальных строк текста акта исследования внутренностей Смелькова рукой Толстого карандашом написано: «Можетъ ли перервать предсѣдатель?»

Извлекаем отсюда варианты №№ 69, 74, 78. № 74 впервые полностью опубликован Н. К. Гудзием в сборнике «Звенья», III—VI, стр. 803—809; ранее конец этого варианта, от слов: «Я бы рада для вас сделать всё» напечатан С. М. Брейтбургом в историко-литературном временнике «Атеней», книга третья, Л., 1926, стр. 81—82. Вариант № 78 впервые напечатан Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 208—218.

26. Рукопись ИЛ на 32 листах папиросной копировальной бумаги большого почтового формата, исписанных рукой С. А. Толстой и М. К. Толстой. Заключает в себе текст глав 72—76 по первоначальному счету. Копия текста соответствующих глав рукописи № 25. На первых двух листах рукой Толстого карандашом сделаны поправки, обведенные карандашом же рукой М. Л. Оболенской. Эти исправления, преимущественно стилистического характера, не были использованы в дальнейшей работе над романом. Это рукопись, очевидно, посланная А. Ф. Марксу 18 декабря 1898 г. со следующим сопроводительным письмом H. H. Ге-младшего: «Граф Лев Николаевич просит передать вам, что посылаемый теперь экземпляр пяти (LXXII—LXXVI) глав лучше раньше высланного вам, но что в этом лучшем экземпляре нет тех поправок, которые есть в прежнем, и что их надо в него внести».

27. Корректура на 179 почти всегда нумерованных (1—40, 41/1—161/121, 1—34) гранках с 104 вкладными рукописными листами, хранящаяся в ГТМ. Исправлена рукой Толстого и частично А. П. Иванова. Вкладные листы исписаны рукой Толстого и переписчиков — А. П. Иванова, H. H. Ге-младшего и М. А. Маклаковой. Переписанное исправлено рукой Толстого. Печатный набор рукописи № 25. Начиная с главы LXXXVIII по счету наборной рукописи между текстом рукописи и текстом гранок встречаются некоторые отличия: в гранках выпущено несколько фраз, несомненно из цензурных соображений, и подзаголовок «Эпилог». По всей вероятности, эти изъятия были сделаны в предварительном наборе последних глав, не посланном редакцией «Нивы» Толстому и до нас не дошедшем. 18 гранок переложены отсюда в корректуру № 28, часть гранки 107 и гранка 108 — в корректуру № 41. Гранка 99 отсутствует. На гранках пометки рукой постороннего: сначала «Своя», затем «Нива», затем «Англия». Несколько гранок — без обозначения их направления. Небольшое количество гранок урезано, к нескольким гранкам приклеены листы с рукописными текстами. Места, неприемлемые в цензурном отношении на первых 144 гранках, зачеркнуты синим карандашом (Р. И. Сементковским), его же рукой, также синим карандашом, написаны некоторые необходимые по смыслу слова в тех случаях, когда зачеркивание ломало текст. Некоторые из зачеркнутых строк, которые представлялись Толстому не слишком одиозными для цензуры, подчеркнуты вновь красным карандашом. (См. об этом письмо Толстого к Марксу от 16 января 1899 г.) На 41 и 96 гранках рукой А. Ф. Маркса написано: «Erste Redaction» [«Первая редакция»] и поставлены даты, очевидно возвращения корректур — на 41 гранке — 12 ноября 1898 г., на 96-й — 8 декабря 1898 г. Исправления рукой Толстого — черными чернилами и отчасти карандашом — многочисленны. Кроме авторских исправлений, в корректуре, на первых 77 гранках, большей частью чернилами, реже черным карандашом, сделаны исправления, преимущественно слога, пунктуации и в редких случаях ошибок наборщика, рукой А. П. Иванова и А. А. Русановой. Исправленное чернилами подчеркнуто почти всюду красным карандашом, очевидно затем, чтобы обратить на это внимание Толстого. На 65 гранке против зачеркнутых синим карандашом, как нецензурных, слов текста: «вселиться в него» и далее: «Бог, живший в нем, проснулся в его сознании. Он почувствовал себя Им» рукой Толстого сделано пояснение: «Приди и вселися въ ны и очисти ны отъ всякія скверны — извѣстная молитва». На 30 гранке после слов «опять швырянье денег» вместо зачеркнутого «всякого рода увеселения» рукой Толстого написано: «вино, карты, женщины» с его же пометкой: «Не для Нивы». Такая же пометка на 66 гранке против добавления: «содержательница дома терпимости», сделанного рукой Толстого после слов: «Деньги эти прислала Китаева». На гранке 15 вместо зачеркнутых Сементковским нецензурных строк Толстым написан новый вариант их с пометкой: «для Нивы». Почти весь текст X главы (гранки 20 и 21), с самого начала (изложение обвинительного акта), зачеркнут и вместо него приложен новый текст, написанный рукой А. П. Иванова на 2 листах почтовой бумаги большого формата (с обеих сторон) и исправленный в нескольких местах рукой Толстого. Исправления сделаны большей частью в цензурных видах (устранены, напр., всюду слова «дом терпимости», «проститутка»). Всюду при такого рода исправлениях рукой Толстого помечено: «для Нивы». На 20 гранке его же рукой против начала текста зачеркнутой X главы написано: «Всё дальнѣйшее по рукописи». К гранке 50, к тексту главы XXIII, приложены написанные на 2 листах в 4° рукой Н. В. Давыдова предложенные присяжным вопросы о виновности подсудимых и ответы на них (последние зачеркнуты). Авторство этих вопросов и ответов принадлежит Давыдову. В тексте вопросов — одна поправка рукой Толстого. Вопросы эти вместе с контекстом (XXIII глава) переписаны рукой А. А. Русановой, и переписанное приклеено к гранкам 50 и 51. В этой копии есть места, не покрывающиеся текстом корректур, так что, очевидно, А. А. Русанова переписывала с недошедшего до нас текста, который, быть может, представлял собой недошедшую до нас комбинацию текста Толстого и текста Давыдова. На 53 гранке рукой А. А. Русановой обозначены статьи, по которым прокурор предлагал подвергнуть наказанию Картинкина и Бочкову, а на 54 — рукой А. П. Иванова написан текст приговора суда, представляющий собой, очевидно, копию с недошедшего до нас текста того же Н. В. Давыдова. К 58 гранке приложена вставка, на которой рукой Толстого на обеих сторонах листа большого почтового формата написано начало первоначальной XXX главы 1-й части, взамен зачеркнутого в гранке 67 и отчасти 68. Корректурный текст этой главы был затем значительно исправлен и дополнен; дополнительный текст перечеркнут для обозначения того, что он переписан. Вся эта глава была затем несколько раз переписана и исправлена рукой Толстого, и переписанное и исправленное в последний раз заменило собой текст XXX главы в гранках (описание исправленных копий XXX главы см. ниже, №№ 30—35). Глава о богослужении (здесь XXXVI) радикально переделана и дополнена. Дополнения — на полях гранок и на оборотной стороне одной из гранок. Начиная с 90-й гранки и кончая 103-й, рукой А. П. Иванова и М. А. Маклаковой нанесены непоследовательно исправления, сделанные Толстым на соответствующих гранках корректуры № 28 и частично № 29. К гранке 98 рукой Толстого сделана вставка на лицевой стороне клочка бумаги. На обороте этой гранки и на двух клочках бумаги больше чем на половину Толстым заново написана глава, в которой рассказывается о свидании с политическими (соответствует LV главе первой части печатного текста). На гранках 110—113 текст главы XLIX и части XL (по тексту корректуры) сбоку отчеркнут Толстым карандашом с пометкой: «пр[опустить]». Исключенное на гранках 120—122 начало LV главы (по тексту корректуры) присоединено к предыдущей главе, большая же часть главы перечеркнута черным карандашом. На обороте 146 гранки к главе LXVI (по тексту корректуры) написано дополнение, после которого поставлена цыфра LXIX, вслед за которой идут полторы строки, к которым приспособлен текст гранок 96—102, заключающий в себе главы, в которых описывается свидание с политическими. Таким образом здесь этот эпизод отнесен ко времени после возвращения Нехлюдова из поездки по своим имениям. На гранке 147, по новому счету 6-й, в главе, где идет речь о разборе дела Масловой в сенате, впервые введена фигура товарища обер-прокурора Селенина, и затем идет на 5 листах автограф главы LXXX, в которой дана его характеристика, в соответствии с XXIII главой второй части печатного текста. На гранке 167, по новому счету 26, типографская дата 19 января 1899 г. и пометка: «Что привез Сементковский». Начиная с этой гранки, открывающей XC главу, сбоку красным карандашом начинается еще один счет, от цыфры 1. Гранка 31 по новому счету сбоку помечена цыфрой 6 и затем под цыфрами 7/20 идет продолжение текста этой гранки, написанное на 14 листах сначала рукой Н. Н. Ге-младшего и исправленное рукой Толстого (извлечено из рукописи № 24, глава ХСІІІ по новому счету) и рукой Толстого (главы ХСІІІ и ХСV; все три главы см. в вариантах, № 108). Далее следует две гранки, из которых первая занумерована красным карандашом цыфрой 21, другие же две не занумерованы никак. Эти гранки, заключающие в себе текст глав, помеченных цыфрами XСVI и ХСVІІІ, урезаны и значительно пополнены новым текстом. К последней гранке на отдельном листе сделана вставка. Вслед за этим идет 74 листа — рукопись, написанная частично рукой переписчиков и исправленная Толстым и частично рукой Толстого; она перемежается несколькими гранками. Весь этот материал пронумерован синим карандашом цыфрами от 2 до 63 (листы, которые следовало в дальнейшем изъять, не пронумерованы). На первом листе, кроме того, поставлена цыфра 31 (1), продолжающая прерванную нумерацию гранок. Этот материал представляет исправленную и значительно дополненную Толстым копию предыдущего текста, начиная со слов: «Переѣздъ по желѣзной дорогѣ» и далее копию последних глав рукописи № 22, относящихся к тексту третьей части романа. Частично он первоначально входил в состав рукописи № 24. В состав этого материала вошел рассказ о повешении Лозовского и Розинского, переписанный рукой А. П. Иванова, исправленный рукой Толстого и приспособленный им к ходу повествования. Часть этого исправленного рассказа была отброшена Толстым.

Извлекаем из этой корректуры варианты №№ 93—118. Из них №№ 106, 108, 109, 118 впервые опубликованы Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 222—226, 236—246, 251—252, 256—259; №№ 112 и 113 — им же в журнале «Каторга и ссылка», 1932, №№ 8—9, стр. 74—78, № 115 — В. И. Срезневским в журнале «Летопись» 1916, № 4, стр. 64—69.

28. Корректура на 125 нумерованных (1—114), частью урезанных гранках с 11 вкладными рукописными листами. Весь этот материал, кроме трех гранок, хранящихся в АТБ, хранится в ГТМ. Это второй экземпляр (неполный) гранок первоначального набора, на который нанесены рукой A. П. Иванова и М. А. Маклаковой исправления, сделанные рукой Толстого и рукой А. А. Русановой и А. П. Иванова в корректуре № 27 и частично в № 29. Часть этих исправлений перенесена на отдельные листы, наклеенные на гранки. Так как в корректуру № 28 попали не все авторские исправления, сделанные в корректуре № 27, то очевидно, что корректура № 27 исправлялась Толстым, по крайней мере, дважды. На первых 65 гранках следы набора. Начиная с 86 гранки в корректуре сделаны новые исправления рукой Толстого чернилами и отчасти карандашом. Некоторые гранки (80, 92, 97—101, 103) представлены двумя экземплярами. Гранки, подвергшиеся усиленной правке, переписаны, иногда несколько раз, на отдельных листах большого почтового формата рукой А. П. Иванова и исправлены рукой Толстого. К рукописной копии 99 гранки рукой Толстого написана вставка на двух листах большого почтового формата. Первые 28 гранок имеют каждая пометку: «Нива», сделанную кое-где рукой Толстого. В этих гранках цензурные зачеркивания синим карандашом, такие же, как и в корректуре 27. На гранках 29—79 пометка: «Англия». Остальные гранки имеют пометку «Нива», большей частью зачеркнутую и замененную пометкой «Своя». В них — цензурные зачеркивания синим карандашом. Вторые экземпляры указанных выше гранок снабжены пометкой «Англия». Последняя гранка занумерована цыфрой 114.

29. Корректура ЛМ на 78 нумерованных (1—80) гранках (одна гранка нумерована цыфрами 67—69), с двумя вкладными листами большого почтового формата, на которых рукой А. П. Иванова с обеих сторон написан текст X главы (в начале 1-го листа типографская дата 24 января 1899 г.). Начало: «Как ни старались люди». Конец: «радостно на душѣ». Третий экземпляр первых 80 гранок корректуры № 27 (первые 35 глав), на который рукой T. Л. Толстой, А. А. Русановой и А. П. Иванова с № 27 нанесены сделанные там исправления; рукой Толстого на гранках 50—54, 56, 57, 59 и 77 сделаны новые исправления. Часть последних исправлений переписана на полях рукой А. П. Иванова и — на 2 отдельных листах, приклеенных к гранкам, — рукой С. А. Толстой; исправления, сделанные Толстым карандашом, стерты после того, как были переписаны, но так, что следы написанного остались. На 28 гранке, внизу, рукой Толстого написано: «Исправивъ, печатать. 1899, 21 Января. Левъ Толстой». На гранках — следы набора. На 1-й гранке, как и в двух предшествующих корректурах, заглавие отрезано. Последняя гранка урезана в том месте, где начинается новая глава. На первых 28 гранках сбоку помета рукой постороннего «Англия». Цензурные исключения несистематически отчеркнуты сбоку черным карандашом. В рукописном тексте X главы — цензурные исправления и зачеркивания синим карандашом рукой Р. И. Сементковского. На остальных гранках — той же рукой постороннего — пометка, сначала «Нива», исправленная на «Своя», затем — «Своя», исправленная на «Нива»; на тех же гранках цензурные зачеркивания и исправления рукой Р. И. Сементковского синим карандашом. Частично зачеркнутое синим карандашом подчеркнуто красным. На 29 гранке типографская дата 29 января 1899 г. и пометка рукой А. Ф. Маркса: «erhalten aus Moskau» [«получено из Москвы»]. На 41 и 42 гранках такая же дата — 12 ноября 1898 г. Корректура заключена в папку, на которой спереди рукой А. Ф. Маркса написано: «Первое редакция, подписанная г. Соловьевым», а сзади его же рукой — «Censurirtes Exempl.» [«Цензурованный экземпляр»].

30. Рукопись ГТМ на 8 нумерованных через лист (1—4) листах в 4°, исписанных, кроме последнего листа, с обеих сторон рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого. Начало: «Глава XXX. Камера, в которой содержалась Маслова». Конец: «Она плакала». Копия текста, содержащегося на гранках 68 и 69 корректуры № 27 и на предшествующем им вставном листе, сплошь исписанном рукой Толстого. Условным обозначением рукой Толстого рукопись прикреплена к гранке 70 корректуры № 27 (и № 28).

31. Рукопись ГТМ на 6 нумерованных через лист (1—3) листах в 4° (один чистый), исписанных с обеих сторон рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого. Начало: «Глава XXX. Камера, в которой содержалась Маслова». Конец: «и ей стало жалко себя». Копия предыдущей рукописи и примыкающего к ней текста на 70 гранке, от слов: «какъ плачутъ дѣти». В рукописи недостает 6 листов, которые переложены в рукопись № 32.

32. Рукопись ГТМ на 16 нумерованных (1—15) листах в 4° (один чистый), исписанных с обеих сторон рукой М. А. Маклаковой и А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого. Начало: «Глава XXIX. Камера, в которой содержалась Маслова» (XXIX исправлено из XXX рукой Толстого). Конец: «и глотая соленыя слезы». Рукопись образовалась из соединения копии листов, оставшихся в рукописи № 31, с листами, переложенными из этой рукописи в рукопись № 32. В середине текста перед словами «Когда загремѣлъ замокъ» рукой Толстого для обозначения главы поставлена цыфра XXX.

33. Рукопись ЛМ на 13 нумерованных (1—13) листах в 4°, исписанных с обеих сторон рукой А. П. Иванова, с исправлениями рукой Толстого. Начало: «Глава XXIX. Камера, въ которой содержалась Маслова». Конец: «и глотая соленыя слезы». Копия рукописи № 32.

34. Рукопись ГТМ на 10 нумерованных (1—10) листах большого почтового формата, исписанных, кроме последнего листа, с обеих сторон рукой М. А. Маклаковой и исправленных рукой Толстого. Начало: «Глава <ХХІХ> XXX? Камера, въ которой содержалась Маслова». Конец (рукой Толстого): «Глава XXXI. Между тѣмъ Маслова даже не спала, а лежала съ открытыми глазами и думала. Думала она о томъ». Далее рукой Толстого же условным обозначением рукопись прикреплена к гранке 70 корректуры № 27 (и № 28). Копия рукописи № 33.

35. Рукопись, находящаяся у А. Е. Розинера, на 19 нумерованных (1—19) листах тонкой копировальной бумаги, исписанных рукой М. А. Маклаковой и исправленных рукой Толстого. Копия предыдущей рукописи, сделанная посредством копировального пресса. На листах следы типографского набора. На первом листе пометка рукой постороннего: «Нива». В тексте несколько цензурных исправлений рукой Р. И. Сементковского.

36. Рукопись ГТМ на 7 нумерованных (1—7) листах большого почтового формата, исписанных с обеих сторон рукой М. А. Маклаковой и С. А. Толстой и исправленных рукой Толстого. Начало: «Послѣ повѣрки женщины стали убираться». Конец: «Священникъ». Копия текста гранок 81—84 корректуры № 27, кончая словами: «не позволялъ себѣ думать объ этомъ». К 4 листу приклеена вырезанная часть 82 гранки.

37. Рукопись ГТМ на 3 листах в 4°, исписанных, кроме последнего листа, с обеих сторон рукой М. А. Маклаковой и исправленных рукой Толстого. Начало: «и не удлиннять службы». Конец: «Христосъ принесъ на землю людямъ». Копия последнего листа предыдущей рукописи. На первом листе копии повторена цыфра 7, которой занумерован и последний лист рукописи № 36.

38. Рукопись ГТМ на 8 нумерованных (81—87) листах большого почтового формата (один чистый), исписанных, кроме предпоследнего листа, с обеих сторон рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого. К л. 5 об. приложена вставка, написанная рукой Толстого на листе почтовой бумаги, на лицевой его стороне. Начало: «Послѣ повѣрки женщины стали убираться». Конец: «Маслову и Бирюкову (это была Федосья) въ посѣтительскую». Копия первых 6 листов рукописи № 36, затем рукописи № 37, затем текста, содержащегося на 84 гранке корректуры № 27 (с обеих ее сторон), от слов: «Священникъ уже 18 лѣтъ содержавшій свою семью».

39. Рукопись ГТМ на 9 нумерованных (81—86—86/1—86/2—87) листах большого почтового формата (один чистый, один урезан), исписанных с обеих сторон рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого. К л. 5 об. приложена вставка, написанная рукой Толстого на обеих сторонах листа почтовой бумаги. Начало: «Послѣ повѣрки женщины стали убираться». Конец: «Маслову и Бирюкову (это была Федосья) въ посѣтительскую». Копия рукописи № 38.

40. Рукопись ГТМ на 2 нумерованных (85—86) листах большого почтового формата, исписанных с обеих сторон рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого. Начало: «радованіе, Іисусе пречистый». Конец: «пошла за надзирателем въ посѣтительскую». Копия последних шести листов предыдущей рукописи и одного абзаца текста на 85 гранке корректуры № 27, от слов: «Вотъ и кстати посмотрю на Феничку».

41. Рукопись ГТМ на 6 нумерованных (80—85) листах большого почтового формата, исписанных с обеих сторон рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого. Начало: «Глава XXVI. На слѣдующій день, въ воскресенье». Конец: «пошла за надзирателемъ въ посѣтительскую». Текст первого листа представляет собой копию текста гранки 80 корректуры № 27; текст остальных листов является копией с недошедшего до нас оригинала, видимо, представлявшего собой копию рукописей №№ 39 и 40.

42. Рукопись ГТМ на 14 нумерованных (80—93) листах большого почтового формата (один лист разрезан на две части), исписанных с одной стороны рукой неизвестного (к) и исправленных рукой Толстого. Начало: «ХХХVІ. На слѣдующій день въ воскресенье». Конец: «которое онъ принесъ имъ». Копия предыдущей рукописи, кроме начала текста XXXVII главы, написанного на обороте последнего листа.

43. Рукопись ГТМ на 9 нумерованных (80—88) листах, исписанных с одной стороны рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого. Начало: «XXXVII. На слѣдующій день въ воскресенье». Конец: «которое онъ принесъ имъ». Копия предыдущей рукописи.

44. Рукопись ГТМ на 3 нумерованных (86—88) листах большого почтового формата, исписанных с одной стороны рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого. Начало: «приложился къ кресту смотритель». Конец: «только когда всѣ это дѣлали». Копия последних трех листов предыдущей рукописи, в которых была сделана перестановка текста.

45. Корректура ГТМ на 15 нумерованных (64—79) гранках, из которых одна разрезана на две части, с исправлениями рукой Толстого. Гранка 67 отсутствует. Гранка 70 также отсутствует, но вместо нее в корректуру вложена заменяющая ее рукопись на 2 листах большого почтового формата, написанная рукой А. П. Иванова, исправленная рукой Толстого и обозначенная цыфрой 70. Начало: «Маслова вернулась домой». Конец: «радостно на душѣ». На 64 гранку рукой T. Л. Толстой перенесена вставка, сделанная ее же рукой на 64 же гранке корректуры № 46. Кроме того, рукой М. А. Маклаковой на 64 гранку перенесена поправка с 64 гранки корректуры № 47 и на 11 гранку две поправки с 1-й гранки корректуры № 48. Данная корректура представляет собой новый набор текста гранок 66—79 и части 80 корректуры № 27, заключавших в себе по первоначальному счету текст глав XXIX—XXXV. В наборе сделаны цензурные исключения.

46. Второй экземпляр той же корректуры на 14 нумерованных (64—79) гранках, хранящихся в ГТМ. Гранка 70 отсутствует и заменена рукописью на 2 листах большого почтового формата, исписанных рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого; рукопись обозначена цыфрой 70. Гранка 71 и большая часть 72 (начало) переложены в корректуру № 48. В данную корректуру рукой Т. Л. Толстой, А. П. Иванова, М. А. Маклаковой и самого Толстого нанесены авторские исправления, сделанные в первом экземпляре корректуры (№ 45). Кроме того, рукой Толстого сделано несколько новых исправлений. На 64 гранке рукой Т. Л. Толстой, в согласии с пометой Толстого, сделана вставка, списанная с текста 66 гранки корректуры № 27. В корректуру внесены рукой А. К. Чертковой некоторые исправления, не покрываемые авторскими исправлениями, сделанными в корректуре (№ 45): они перенесены сюда из корректуры № 48. В разных местах рукой А. А. Русановой сделаны исправления стиля, орфографии, пунктуации и опечаток, подчеркнутые красным карандашом. Цензурные изъятия в корректуре восстановлены. На гранках 64—69 и на заменяющей гранку 70 рукописи — следы набора.

47. Корректура, чередующаяся с вставными рукописными листами, хранящаяся в ГТМ. 27 гранок (одна урезана) и 21 вставной лист in F° и большого почтового формата, исписанный рукой H. H. Ге-младшего, М. А. Маклаковой и М. А. Кузминской (?) и исправленный рукой Толстого. Начало: «Долго въ эту ночь не могла заснуть Маслова». Конец: «гдѣ его ожидала Маслова». Через весь этот материал идет сплошная нумерация красным карандашом от 1 до 46 (одна гранка и один вставной лист представляющий собой копию с нее, занумерованы одной и той же цыфрой 37). К пяти гранкам приложены рукописные листы, на которых переписан исправленный рукой Толстого текст этих гранок. Вначале идут две гранки, содержащие текст главы XXXVII (обозначенной здесь цыфрой XXXVI), переложенные сюда из корректуры № 46. Сюда же перенесены исправления, сделанные рукой Толстого в соответствующих гранках корректуры № 45. Далее идет поделенная на три главы (XXXVII—XXXIX) копия рукописей №№ 43 и 44 рукой H. H. Ге-младшего с исправлениями рукой Толстого, на 12 листах in F° (главы о богослужении). Потом следуют гранки, чередующиеся с рукописными копиями некоторых частей этих гранок и гранок корректуры № 28. Судя по первоначальной их нумерации, эти гранки примыкали первоначально к корректуре № 28, представляя собой третий экземпляр первоначального набора, на который были нанесены рукой А. П. Иванова, М. А. Маклаковой и С. А. Толстой исправления, сделанные Толстым в корректурах №№ 27 и 28 и в котором рукой Толстого сделаны новые исправления. Во всем этом материале заключается текст, соответствующий тексту XXXVII—LII глав печатного текста романа. Последняя гранка занумерована цыфрой 115. Следующие гранки переложены отсюда в № 51.

48. Корректура ГТМ на 52 нумерованных (1—35, 35/2, 35/3—50) гранках, часть которых, в виду перестановок в тексте, разрезана на две части (часть гранки при счете считаем за целую гранку). Начало: «XXIX. Маслова вернулась домой». Конец: «гдѣ его ожидала Маслова». Новый набор материала, описанного под №№ 46 и 47, зa исключением двух гранок, переложенных сюда из корректуры № 27. На первых четырех гранках рукой М. А. Маклаковой нанесены исправления, сделанные, очевидно, рукой Толстого на недошедшем до нас другом экземпляре тех же гранок. На 6 гранке перед словами: «Маслова достала изъ калача же деньги» рукой Толстого для обозначения главы проставлена цыфра XXXII. Других следов руки Толстого на первых 25 гранках нет. Начиная с 26 гранки идут в большом количестве исправления рукой Толстого. На первых 25 гранках — следы типографского набора. На 19 гранке рукой А. К. Чертковой помечено в нижнем правом углу: «Издание «Свободного слова» набиралось по этой корректуре «Нивы», присланной из России. А. Ч». Верх 31 гранки отрезан. Сбоку на оставшейся части гранки помечено рукой постороннего: «Верх послан Черткову 6 мая». От 32 гранки отрезан ее конец и заменен приклеенной к ней его копией, написанной рукой H. H. Ге-младшего. В тексте корректуры главы переставлены так, что эпизод сечения в тюрьме, первоначально следовавший за сценой второго свидания Нехлюдова с Масловой, теперь предшествует ей.

49. Корректура ГТМ на 2 нумерованных (31—32) гранках, к которой приложена рукопись, написанная на 2 лл. in F° рукой Н. В. Давыдова, исправленная рукой Толстого и представляющая собой составленный Н. В. Давыдовым текст жалобы, поданной Масловой в уголовный кассационный департамент сената. На рукописи пометка: «Къ 32», т. е. «к гранке 32». Начало: «XLIV. Нехлюдову хотѣлось измѣнить свою внѣшнюю жизнь». Конец: «ярко-желтое и зе[леное]». Гранки представляют собой второй экземпляр части корректуры №48, содержащей в себе текст главы, соответствующей XLV главе печатного текста. Из них вырезано по одной полосе; обе они, вместе со следующими гранками этой корректуры, переложены в корректуру № 50. На гранки нанесены рукой H. Н. Ге-младшего исправления, сделанные рукой Толстого в соответствующих гранках корректуры № 48, и рукой Толстого сделаны новые исправления и дополнения. Часть дополнений представляет собой вариацию текста жалобы, написанного Давыдовым. Пересказанные Толстым по тексту Давыдова места в рукописи зачеркнуты; незачеркнутые места без изменения инкорпорированы в текст главы, что обозначено одинаковыми условными пометами в корректуре и в тексте рукописи.

50. Рукопись ГТМ, чередующаяся с корректурой. Всего 5 нумерованных (1—5) листов. Начало: «XLIV. Нехлюдову хотѣлось измѣнить свою внѣшнюю жизнь». Конец: «увидать ее раньше назначеннаго дня». Копия № 49, написанная рукой H. Н. Ге-младшего на листах размеров гранок (с одной стороны) и исправленная рукой Толстого. В нее вклеены в трех местах части гранок, перенесенные сюда из № 49, и в конце к ней присоединена оттуда же часть гранки с текстом, заканчивающим главу.

51. Рукопись ГТМ на 8 частично нумерованных (1—7) листах (7 — большого почтового формата и 1 — в 4°), исписанных частью с обеих сторон, частью с одной стороны рукой Толстого (6 листов) и H. Н. Ге-младшего (2 листа). Между 2-м и 3-м листом вставлена часть гранки, текст которой исправлен и дополнен рукой Толстого на полях и на оборотной стороне. Начало: «LI. Одно изъ самыхъ обычныхъ и распространенныхъ суевѣрій». Конец: «въ арестантскомъ халатѣ». Рукопись поделена на три главы (LI—LIII). В ней Толстым почти целиком заново написан текст, соответствующий XLVIII главе 1-й части печатного текста и впервые — текст, соответствующий XLIV главе того же текста. Рассуждение общего характера о свойствах человека, открывающее здесь XLIII главу, перенесено было затем в последнюю — LIX главу первой части романа. Написанное рукой Н. Н. Ге-младшего — исправленная Толстым копия части текста, написанного последним на гранке.

52. Рукопись ГТМ, чередующаяся с корректурой. Всего 69 нумерованных листов. Окончательная нумерация рукописных листов и гранок сделана красным карандашом (1—69). Меньшая часть текста относится к первой части романа, большая — ко второй. Начало: «Одно изъ самыхъ обычныхъ и распространенныхъ суевѣрій». Конец: «У меня именно просьба къ вамъ». Вначале идет копия рукописи № 41, исписанная на 10 листах большого почтового формата, сперва с одной стороны, потом с обеих сторон рукой H. H. Ге-младшего и А. П. Иванова и исправленная рукой Толстого. Затем следует 31 гранка с первоначальной нумерацией 116—146, переложенная сюда из корректуры № 47 (первый набор). На эти гранки рукой H. Н. Ге-младшего нанесены исправления, сделанные Толстым в соответствующих гранках корректуры № 27, и, кроме того, рукой Толстого тут сделаны новые исправления. Часть гранок имеет пометку «Англия», часть — «Нива». В гранках с последней пометкой — цензурные выкидки синим карандашом. К двум гранкам приклеены рукописные листы, написанные рукой H. Н. Ге-младшего и воспроизводящие дополнения, сделанные рукой Толстого в корректуре № 27. Далее следует 23 листа большей частью большого почтового формата, исписанные также рукой Н. Н. Ге-младшего, без авторских исправлений. В них — копия текста гранок 96—102 (эпизод свидания с политическими) и 147—151 корректуры № 27. За рукописными листами следует опять 5 гранок, переложенных сюда также из корректуры № 47, с первоначальной нумерацией 152—156. На них рукой H. H. Ге-младшего нанесены авторские исправления, сделанные в корректуре № 27. Первоначальная пометка «Нива» зачеркнута и вместо нее сделана новая: «Своя». На всем этом материале типографские пометы и следы набора.

Извлекаем отсюда варианты №№ 121 и 123.

53. Корректура ГТМ, чередующаяся с рукописью. Всего 25 листов, окончательно нумерованных красным карандашом цыфрами 1—25. Начало: «XLV. Въ обычное время въ острогѣ просвистѣли». Конец: «гдѣ его ожидала Богодуховская». Текст гранок — второй экземпляр соответствующей части корректуры № 48. Он заключает в себе главы XLV—LI и соответствует XLVI—LIII главам печатного текста. На гранки рукой H. Н. Ге-младшего нанесены исправления, сделанные рукой Толстого в корректуре № 48. Более крупные исправления переписаны тем же переписчиком на двух отдельных листах размера гранок и — в двух случаях — на частях таких же листов, приклеенных к гранкам. Весь материал вновь исправлен рукой Толстого. На нем типографские пометы и следы набора. Многие гранки, в виду перестановки в тексте, разрезаны на две части. Соединение гранок и их нумерация были сделаны в некоторых случаях, очевидно, ошибочно, судя, во-первых, по тому, что в нескольких случаях две следующие одна зa другой гранки не дают связного текста, во-вторых, по тому, что в новом наборе этого материала (№ 54) были вновь сделаны существенные перестановки текста.

Извлекаем отсюда варианты №№ 119 и 120.

54. Корректура ГТМ на 52 нумерованных, частью урезанных, частью склеенных из двух частей гранках, с исправлениями рукой Толстого. Гранки 2 и 3 отсутствуют (на 4-й гранке рукой постороннего помечено: «вынута глава 47 о сечении»), две гранки, склеенные из двух частей, пронумерованы каждая двумя цыфрами (23 и 24, 28 и 29). Начало: «XLV. Въ обычное время въ острогѣ просвистѣли». Конец: «перестало быть виднымъ». Текст первых 15 гранок представляет собой новый набор корректуры № 51. Нумерация этих гранок печатная (1—17). На первой гранке типографская дата 6 мая 1899 г. и пометка рукой постороннего: «Последнее исправление». Кроме исправлений рукой Толстого, здесь сделаны исправления рукой О. К. Толстой и М. А. Маклаковой на полях и на отдельных листах, приклеенных к гранкам. Часть исправлений рукой постороннего воспроизводит исправления, сделанные Толстым в гранках данной корректуры (исправления, вместе с относящимся к нему печатным контекстом, зачеркнуты поперек синим карандашом), другая же — большая часть исправлений не находит себе соответствия с известными нам авторскими исправлениями. Очевидно, до нас не дошли или не обнаружены еще вторые экземпляры некоторых гранок этой корректуры, в которых рукой Толстого были сделаны дополнительные исправления, перенесенные затем переписчиками в корректуру № 54. Следующие гранки представляют собой набор соответствующих листов и гранок № 27. Вычеркнутое синим карандашом из цензурных соображений не набрано. Первоначальная нумерация этих гранок, синим большей частью карандашом, зачеркнута; они переставлены благодаря перегруппировке отдельных частей текста и в большинстве вновь пронумерованы красным карандашом цыфрами от 18 до 43. Далее следуют гранки с прежней нумерацией синим карандашом от 21 до 28. На гранках, занумерованных красным карандашом цыфрами 31, 42, 43, помимо исправлений рукой Толстого, сделаны исправления рукой О. К. Толстой и М. Л. Оболенской. Очевидно, это копия авторских исправлений во втором экземпляре этих трех гранок, до нас не дошедших или еще не обнаруженных. Гранка, помеченная синим карандашом цыфрой 21, здесь имеется в трех экземплярах. Авторские дополнения и исправления, сделанные в первом экземпляре, перенесены рукой М. Л. Оболенской во второй экземпляр, который вновь исправлен рукой Толстого. В третьем экземпляре большая часть текста второго экземпляра переписана рукой T. Л. Толстой, и к переписанному приклеена часть гранки с печатным текстом, почти не подвергшимся правке, из второго экземпляра. Гранка, занумерованная синим карандашом цыфрой 26, в виду обилия авторских исправлений, целиком переписана на листе формата гранки рукой T. Л. Толстой, и переписанное вновь исправлено Толстым. Последняя гранка — также в двух экземплярах. На второй экземпляр рукой H. Л. Оболенского нанесены исправления, сделанные рукой Толстого в первом. В корректуре заключается текст, соответствующий главам XLVI—LIX первой части и главам I—IX второй части печатного текста. Перестановка в тексте данной корректуры сравнительно с № 52 свелась к тому, что эпизоды свидания с политическими и решительного объяснения Нехлюдова с Масловой (главы XLVIII и LVI печатного текста), в № 52 приуроченные ко времени возвращения Нехлюдова с поездки по имениям, в № 54 предшествуют этой поездке. На всей корректуре следы типографского набора.

55. Корректура ГТМ на 38 нумерованных синим карандашом (I—38) гранках, большей частью урезанных. Начало: «LI. — Можно поглядѣть?» Конец: «открывающій новыя земли». Новый набор текста корректуры № 52, начиная с 15 гранки и до конца (текст последних восьми глав первой части и первых девяти второй). При наборе сделано еще несколько цензурных выкидок, сравнительно с корректурой № 52 (эти выкидки нигде не отмечены). В корректуре исправления рукой Толстого и Н. Н. Ге-младшего. Последние представляют собой большей частью копию авторских исправлений, сделанных в корректуре № 56. Часть исправлений, сделанных Н. Н. Ге, однако не находит себе соответствия в авторских исправлениях корректуры № 56. Видимо, они восходят к исправлениям, сделанным Толстым во вторых экземплярах гранок данной корректуры, до нас не дошедших или еще не обнаруженных. На первой гранке рукой Толстого написано: «Исправивъ, прошу печатать и исправленные листы прислать мнѣ. Л. Толстой. 27 мая 1899».

56. Корректура ГТМ на 38 нумерованных синим карандашом (I—38) гранках, большей частью урезанных. Второй экземпляр корректуры № 60, на который рукой Н. Н. Ге-младшего и частично Толстого нанесены авторские исправления, сделанные в корректуре № 55 рукой А. К. Чертковой, и где, кроме того, сделаны рукой Толстого новые исправления. 15-я гранка переписана на отдельном листе рукой Н. Н. Ге-младшего и исправлена рукой Толстого. В корректуре сделано синим карандашом несколько цензурных выкидок. На гранках следы типографского набора. На 1-й гранке рукой А. К. Чертковой написано: «Новая корректура. 12 июня».

57. Отпечатанный экземпляр № 24 журнала «Нива», хранящийся в ГТМ и содержащий в себе две последние главы первой части романа и две первые главы второй части. В тексте глав второй части — исправления, сделанные рукой Толстого и М. А. Кузминской. Последние являются, очевидно, копией авторских исправлений, сделанных в недошедшем до нас или необнаруженном еще экземпляре того же текста. На первой странице журнала рукой Толстого сначала помечено: «Для Нивы»; затем эта пометка зачеркнута и вместо нее его же рукой написано: «Чертк[ову]». По этому тексту делался набор соответствующих глав романа в издании «Свободного слова».

58. Отпечатанный экземпляр № 24 журнала «Нива», хранящийся в ГТМ и содержащий в себе главы III—VI второй части романа. В тексте всех глав исправления рукой Н. Л. Оболенского, являющиеся, очевидно, копией авторских исправлений, сделанных в недошедшем до нас или не обнаруженном еще втором экземпляре того же текста. В текст VI главы вклеен рукописный лист, исписанный также Н. Л. Оболенским и представляющий собой вариацию текста, в редакции «Нивы» относящегося к VII главе. В него частично вошли цензурные выкидки, отмеченные в корректуре № 55; относительно же других цензурных выкидок сделаны указания синим карандашом, что эти выкидки должны быть введены в текст. На первой странице журнала рукой Толстого помечено: «Черт[кову]». По этому тексту делался набор соответствующих глав романа в издании «Свободного слова».

59. Сверстанный корректурный экземпляр № 26 (по первоначальному счету) журнала «Нива», хранящийся в ГТМ и содержащий в себе текст VII—IX глав второй части романа. (Впоследствии, по просьбе Толстого, этот текст перенесен был в № 27 журнала; в № 26 «Воскресение» не печаталось.) В тексте исправления рукой Толстого. Наиболее крупные исправления переписаны рукой Н. Л. Оболенского, частью на страницах корректуры, причем написанное Толстым зачеркнуто, частью на отдельных полосах бумаги, наклеенных поверх написанного Толстым. Рукой М. Л. Оболенской сюда перенесено одно исправление, сделанное рукой Толстого в корректуре № 60. На отдельном листе рукой Н. Л. Оболенского написан текст, содержащий эпизод спора приказчика с бабой из-за коровы, отнесенный здесь к VII главе. По тексту этой корректуры главы VII — IX второй части романа были напечатаны в № 27 «Нивы».

60. Второй экземпляр сверстанного корректурного экземпляра № 26 (по первоначальному счету) журнала «Нива», хранящийся в ГТМ. В тексте исправления, перенесенные рукой H. Л. Оболенского, М. А. Шмидт и неизвестного (л) из корректуры № 59, и одно дополнительное исправление, сделанное рукой Толстого. Как и в предыдущей корректуре, наиболее крупные исправления написаны на отдельных полосах бумаги, наклеенных на полях корректуры. Эпизод спора приказчика с бабой отсюда удален. На первой странице рукой Толстого написано: «Черт[кову]». По тексту этой корректуры делался набор глав VII—IX второй части романа в издании «Свободного слова».

Извлекаем отсюда вариант № 122.

61. Корректура ГТМ на 23 частью урезанных гранках и 8 вложенных в гранки рукописных листах, исправленная рукой Толстого, Н. Л. Оболенского и Н. Н. Ге-младшего. Начало: «XI. Городъ особенно странно». Конец: «чужія дѣла большей». В ней недостает многих гранок, утерянных или еще не обнаруженных. Первые десять гранок представляют собой новый набор соответствующих исправленных гранок корректуры № 27 (141—144, 151—156). Они входили предварительно в состав корректуры № 54 и сохранили нумерацию, проведенную в этой корректуре. Остальные гранки, переложенные сюда из корректуры № 52, на ряду с новой нумерацией сохранившие нумерацию корректуры № 52, представляют собой второй экземпляр первого набора. Между третьей с конца и предпоследней гранками вставлена написанная на 5 листах рукой Н. Н. Ге-младшего и исправленная Толстым копия вставки-автографа к корректуре № 27 (характеристика Селенина). Между предпоследней и последней гранкой вставлены два листа, исписанные так же рукой Н. Н. Ге-младшего и исправленные рукой Толстого. На них — копия текста части гранки корректуры № 27, содержащего в себе сообщение Нехлюдова Масловой об отклонении ее жалобы в сенате. К первой гранке рукой Толстого сделана вставка на клочке бумаги. Цензурные выкидки, сделанные в корректуре № 27, в новый набор не вошли. Кроме того, в наборе сделаны новые цензурные выкидки, не отмеченные в корректуре № 27 синим карандашом. Из второй части вырезана часть текста и вклеена в рукописи №№ 63 и 64. Исправления, сделанные рукой постороннего, — копия авторских исправлений, сделанных в корректурах №№ 62 и 27. Текст корректуры, поделенный на 11 глав (XI—XXI), соответствует тексту глав X—XI, частично XII, XIII—XXII и частично XXIV второй части печатного текста.

Извлекаем отсюда вариант № 125, относящийся к XIX главе второй части романа. Он впервые опубликован В. Г. Чертковым в «Листках Свободного слова», 1900, № 11, стр. 8—10.

62. Корректура ГТМ на 6 гранках, из которых две урезаны. Второй экземпляр первых шести гранок предыдущей корректуры. Начало: «XI. Городъ особенно странно». Конец: «жены бывшего ми[нистра]». Сюда рукой Н. Л. Оболенского нанесены авторские исправления, сделанные в корректуре № 61, и рукой Толстого здесь сделаны новые исправления. К первой гранке его же рукой написана вставка на первой странице согнутого пополам полулиста писчей бумаги. Нумерация гранок такая же, как и в корректуре № 61.

63. Рукописный материал ГТМ на 28 листах в 4°, часть которых урезана, часть склеена из нескольких частей. Исписан с одной стороны рукой М. А. Шмидт и С. А. Толстой и исправлен рукой Толстого. Его же рукой написана вставка, содержащая текст разговора Нехлюдова с извозчиком по пути в острог. На один из листов наклеена вырезка из корректуры № 59. Разрозненные листы, иногда по два и по три раза переписанные и исправленные. Первоначально этот материал, содержащий в себе отдельные части текста, относящегося к главам X—XIII второй части применительно к печатному тексту, входил в состав рукописи № 64, но, будучи наново переписан, удален из нее.

Извлекаем отсюда вариант № 124, относящийся к XIII главе второй части романа.

64. Рукопись ГТМ на 22 листах в 4°, частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей, исписанных с одной стороны рукой М. А. Шмидт,

Н. Н. Ге-младшего, неизвестного (м) и С. А. Толстой и исправленных рукой Толстого. На двух листах наклеены вырезки из корректуры № 59. К рукописи примыкают 2 гранки, из которых последняя урезана. Начало: «X. Городъ особенно странно». Конец: «Такъ до свиданья». Рукопись нумерована цыфрами 45/1—45/24, гранки — цыфрами 9 и 10. Весь материал, поделенный на четыре главы (X—XIV), соответствует тексту глав X—XV второй части романа.

Рукопись в конечном счете является копией текста корректуры № 62. Рукописный материал № 63 — посредствующая стадия в формировании этой копии. Текст гранок — новый набор соответствующих гранок корректуры № 61, занумерованных цыфрами 45 и 46.

65. Корректура ГТМ на 11 нумерованных (1—11) гранках, частично с обрезанными полями, с исправлениями рукой Толстого. Начало: «X. Городъ особенно странно». Конец: «Так до свиданья». Содержит текст глав X—XIV второй части романа. Набор корректуры № 62.

66. Корректура ГТМ на 26 нумерованных (1—8/1, 8/2—22, 23, 24, 24) гранках. Начало: «X. Городъ особенно странно». Конец: «никакого искренняго сближенія». Текст, соответствующий главам X—XXII второй части романа. Первые 9 гранок (1—8/2) представляет собой второй экземпляр соответствующих гранок корректуры № 65, на которую рукой Н. Н. Ге-младшего нанесены авторские исправления, сделанные в корректуре № 65. Текст с более крупными по объему исправлениями переписан на отдельных листах, к которым приклеены вырезки из корректуры. Следующие две гранки (9 и 10) представляют второй экземпляр соответствующих гранок № 64, на которые той же рукой и рукой неизвестного (м) нанесены авторские исправления, сделанные в гранках №№ 61 и 62. Последние 15 гранок (11—24) представляют собой набор текста соответствующих гранок корректуры № 61 (главы XIV—XIX) с некоторыми цензурными выкидками, не обозначенными в тексте № 61. На эти гранки рукой Н. Н. Ге-младшего, М. А. Шмидт и неизвестного (м) нанесены исправления, сделанные, очевидно, автором в недошедшем или не обнаруженном еще другом экземпляре тех же гранок. Несколько мелких исправлений сделано рукой Толстого. На 4-й гранке: против слов: «хула на православную церковь и по статье», на полях приклеена полоса, на которой рукой Н. Н. Ге-младшего написано: «Сейчас не помнит Л. Н. статьи, на-днях узнает, и я вам вышлю № статьи, тогда вы вставите (в XI главе, 4 гранка)». Четвертая с конца гранка, содержащая текст начала XX главы, перечеркнута красным карандашом. Из последней, 24 гранки вырезана часть текста, наклеенная на следующий лист, также обозначенный цыфрой 24; на нем переписана остальная, не вырезанная из гранок часть текста. На гранках следы типографского набора. На оборотных сторонах первых девяти гранок пометка, сделанная рукой Н. Н. Ге-младшего: «Окончательная». На первой гранке типографская дата — 9 июня 1899 г., на гранке, занумерованной цыфрой 9, еще одна типографская дата — 15 июня 1899 г.

67. Корректура ГТМ на 13 нумерованных (22—46) гранках, исправленных рукой Толстого и в двух местах — рукой Н. Н. Ге-младшего. Начало: «Я вотъ старъ». Конец: «думалъ онъ». Гранок с нумерацией 24, 27—37 недостает. К отсутствующей 24 гранке приложена вставка-автограф, написанная на лицевой стороне листа почтовой бумаги. Текст начинается с конца XIX главы и, включая отсутствующие гранки, соответствует тексту конца XIX главы — XXIII главе печатного текста. В корректуре рукой Толстого деление на главы большей частью исправлено, и автором текст поделен на 11 новых глав (XX—XXX). Судя на основании сличения сохранившихся гранок, текст первых двух гранок (конец XIX главы и глава XX) представляет собой набор текста соответствующих гранок корректуры № 66, текст же остальных — набор текста соответствующих гранок корректуры № 61.

68. Корректура ГТМ на 22 гранках, которой предшествуют два рукописных листа. Всё нумеровано цыфрами 25—46. Начало: «XXI. Когда Нехлюдовъ зналъ Селенина». Конец: «думалъ онъ». Второй экземпляр соответствующих гранок корректуры № 67, на которую рукой М. А. Шмидт и неизвестного (м) нанесены авторские исправления, сделанные в № 67. Некоторые исправления переписаны на полосах бумаги, приклеенных к гранкам. Глава, соответствующая XXIII главе второй части печатного текста романа (здесь XXI), целиком переписана на 2 листах рукой М. А. Шмидт (с одной стороны) и вновь исправлена рукой Толстого. Текст, соответствующий главам XXIII—XXXIII печатного текста второй части романа, поделен на 10 глав (XXI—XXX). На рукописных листах и на гранках следы типографского набора.

69. Корректура ГТМ на 17 частью урезанных гранках и двух рукописных листах, из которых один написан рукой Н. Н. Ге-младшего, другой — вставка — рукой Толстого. Всё нумеровано цыфрами 24—40. Начала корректуры недостает. Гранка с номером 37 отсутствует. Начало: «[прищу]ривая то одинъ глазъ, то другой». Конец: «Дмитрій Ивановичъ». Текст корректуры, заключающий конец главы XX — начало главы XXII, соответствует тексту конца XX — начала XXIX главы печатного текста второй части романа. Текст конца XX главы представляет собой набор соответствующего текста корректуры № 66 (трех последних гранок). В нем сделаны на отдельном листе и на полосах, вклеенных в гранки, вставки, написанные рукой Н. Н. Ге-младшего. Эти вставки, написанные рукой переписчика, восходят, очевидно, к автографу, до нас не дошедшему или еще не обнаруженному. Текст остальных гранок — набор корректуры № 68. В корректуре многочисленные исправления и дополнения рукой Толстого, сделанные не только на полях и между строк, но и на отдельной вставке и на двух полосах, приклеенных к гранкам. Кроме исправлений рукой Толстого, на 9 начальных гранках корректуры исправления рукой Н. Н. Ге-младшего, представляющие собой, очевидно, копию авторских исправлений, сделанных в недошедшем до нас или не обнаруженном еще втором экземпляре соответствующих гранок.

70. Корректура ГТМ на 20 большей частью урезанных гранках, чередующихся с 9 рукописными листами, из которых 2 — автографы Толстого. Гранки и листы нумерованы (22—38), некоторые целиком дублированы. Начало: «XX. На другой день дѣло Масловой». Конец: «и ему было мучительно тревожно». Второй экземпляр соответствующих гранок корректур № 67 и 69, на который рукой Н. Н. Ге-младшего нанесены исправления, сделанные в этих корректурах. Эти исправления сделаны на полях, на полосах бумаги, приклеенных к разрезанным гранкам, и на отдельных листах бумаги. Предпоследняя гранка обрезана так, что получился перерыв в тексте. На всем материале многочисленные исправления и дополнения рукой Толстого. Одно из дополнений (вставка) сделано на листе писчей бумаги, на котором рукой Н. В. Давыдова на двух страницах карандашом написаны замечания, касающиеся деталей сенатского заседания в связи с рассмотрением жалобы Масловой. Корректура заключает в себе текст глав XX—XXVI соответственно тексту глав XX—XXVII печатного текста романа. Часть предпоследней гранки перенесена в № 72. На оборотных сторонах гранок и листов рукой Н. Н. Ге-младшего последовательно помечено: «8 июля», «6 июля», «7 июля»; «Оконч[ательное], Черткову, 10 июля».

71. Рукопись ГТМ на 5 нумерованных (33/2—34), частью урезанных, частично склеенных из нескольких частей листах размера гранок, исписанных рукой Н. Н. Ге-младшего и исправленных рукой Толстого. Один лист (32/3) переложен отсюда в рукопись № 70. На первом и последнем листе наклеены три печатные вырезки из гранок. Начало: «XXV. Первое чувство Нехлюдова». Конец: «И какое ужасное и жестокое недоразумѣніе». Текст заключает одну главу, соответствующую главам XXV и XXVI печатного текста. Исправленная автором копия соответствующих гранок корректуры № 70. На оборотных сторонах листов пометка рукой Н. Н. Ге-младшего: «10 июля».

Извлекаем отсюда вариант № 126, впервые опубликованный Н. К. Гудзием в сборнике «Звенья», III—IV, стр. 815—816.

72. Рукопись ГТМ на 19 нумерованных, большей частью урезанных, частично склеенных из нескольких частей листах размера гранок, исписанных рукой Н. Н. Ге-младшего, Т. Л. Толстой и С. А. Толстой и исправленных рукой Толстого. На трех листах наклеены три печатные вырезки из гранок. К тексту 3-го и 4-го листа приложена вставка-автограф на листе почтовой бумаги. Начало: «Первое чувство Нехлюдова». Конец: «и рѣшилъ передать его». На оборотных сторонах листов пометки рукой Н. Н. Ге-младшего: «21 июля», «24 июля», «24 июля». Некоторые листы переписаны и исправлены дважды и трижды, с сохранением их нумерации. В основном данная рукопись представляет собой исправленную автором копию рукописи № 71, в которую, перед последним листом, вложены 3 листа, заключающие в себе рассказ тетки Лидии Шустовой о своих тюремных переживаниях. Текст этих листов, написанный Н. Н. Ге-младшим и исправленный Толстым, — копия с недошедшего или не обнаруженного еще автографа.

Печатаем ее целиком в вариантах (№ 128). Кроме того, из этой рукописи извлекаем еще вариант № 127. Оба варианты впервые опубликованы Н. К. Гудзием в сборнике «Звенья», III—IV, стр. 816—819, 815.

73. Рукопись ГТМ размера гранок, исписанная рукой Н. Н. Ге-младшего, Т. Л. Толстой, С. А. Толстой и неизвестного (н), чередующаяся с цельными гранками или частями гранок, приклеенными к рукописным текстам. Всё исправлено рукой Толстого. Всего 38 листов, включая и два листа в 4°, на которых написаны вставки-автографы. Большая часть листов урезана или склеена из нескольких частей. Весь материал нумерован цыфрами 32/2—49. Начало: «XXV. Первое чувство Нехлюдова». Конец: «думалъ онъ». Текст поделен на 9 глав (XXV—XXXIII) и соответствует тем же главам печатного текста второй части романа. Текст первых 9 листов представляет собой копию рукописи № 72 в ее окончательной редакции. Следующие 20 листов — частично второй и третий экземпляр соответствующих гранок корректуры № 69, в которую рукой переписчика нанесены авторские исправления, сделанные в корректуре № 70, частично — копия тех гранок этой корректуры, где было сделано особенно много авторских исправлений и дополнений. (Листы 36—38 — в двух экземплярах, дважды исправленных автором, второй раз — красным карандашом). Заключительные 9 гранок переложены сюда из корректуры № 69. На весь материал рукой Н. Н. Ге-младшего и частично А. Л. Толстого нанесены авторские исправления, сделанные в рукописи № 74. На оборотных сторонах листов помечено последовательно рукой Н. Н. Ге-младшего: «Окончательный, 24 июля», «Окончательный, 27 июля» (иногда с добавлением: «Черткову»), затем (на последних двух гранках) рукой В. Г. Черткова: «Окончательный, 28 июля».

74. Рукопись ГТМ размера гранок, исписанная рукой Н. Н. Ге-младшего, А. Л. Толстого, Т. Л. Толстой и двух неизвестных (н, о), чередующаяся с цельными гранками или частями гранок, приклеенными к рукописным листам. Всё исправлено рукой Толстого, частично красным и синим карандашом, большей частью обведенным чернилами рукой Толстого и Н. Н. Ге-младшего. Всего 46 листов, частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей. Весь материал нумерован цыфрами 22/1—49. Начало: «XX. На другой день дѣло Масловой». Конец: «думалъ онъ». Текст поделен на 14 глав (XX—XXXIII) и соответствует тем же главам печатного текста второй части романа. Копия последовательно №№ 70 и 73, перемежающаяся со вторыми экземплярами цельных или урезанных гранок, на которые рукой переписчиков нанесены авторские исправления, сделанные в №№ 70 и 73. На оборотных сторонах многих листов и гранок пометка рукой Н. Н. Ге-младшего: «Черткову». На одном из листов типографская дата — 28 июля 1899 г. На всем материале следы типографского набора.

75. Рукопись ГТМ размера гранок, исписанная рукой Н. Н. Ге-младшего, неизвестного (н), A. Л. Толстого, Т. Л. Толстой и А. Б. Гольденвейзера и чередующаяся с цельными гранками или частями гранок, приклеенными к рукописным листам. Всего 46 листов. Второй экземпляр № 74, совершенно сходный с ним по монтажу. На рукопись переписчиками нанесены авторские исправления, сделанные в № 74. Несколько листов № 74 на которые пришлось большое количество исправлений, в № 75 переписано. На нескольких листах небольшое количество исправлений рукой Толстого синим и красным карандашом и чернилами. На первом листе типографская дата — 12 июля 1899 г. На оборотных сторонах многих листов помета рукой Н. Н. Ге-младшего: «Марксу». На всем материале следы типографского набора.

76. Корректура ГТМ на 6 нумерованных гранках (нумерация двойная: 26—31 и 1—6), за которой следует рукопись на 9 листах. Начало: «XXX (30). Партія отправлялась съ вокзала». Конец: «гдѣ ея не было». Корректура — второй экземпляр соответствующих гранок корректуры № 27, на который рукой Н. Н. Ге-младшего нанесены авторские исправления, сделанные в этой корректуре, и в котором рукой Толстого сделаны новые исправления. К гранке 2 относится вставка-автограф на листе почтовой бумаги. Исправления, перенесенные в 4-ю гранку, в виду их многочисленности, переписаны на отдельном листе, наклеенном на гранку. Текст, поделенный на три главы (XXX—XXXII), соответствует тексту глав XXXIV—XXXIX второй части романа. Вслед за корректурой идет автограф на 4 нумерованных рукой Толстого (1—4) листах в 4°, из которых 2 исписаны, кроме двух листов, с обеих сторон. Автограф содержит текст главы, обозначенной цыфрой XXXIII и соответствующей тексту XI главы второй части романа. Далее — рукопись рукой Н. Н. Ге-младшего, исписанная с одной стороны на 5 частью урезанных листах размера гранок, исправленная рукой Толстого и его же рукой окончательно нумерованная (1—4; последний лист не занумерован). Эта рукопись представляет собою копию соответствующих рукописных листов корректуры № 27, включая в себя и текст одного недошедшего до нас листа из этой корректуры. В копии сделана перестановка текста и урезка его. Она содержит текст главы, обозначенной цыфрой XXIV и соответствующей очень отдаленно тексту 1 главы третьей части романа.

77. Рукопись ГТМ на 4 листах размера гранок, исписанная с одной стороны рукой О. К. Толстой и исправленная рукой Толстого, за которой идет связанный с ней корректурный текст на 4 гранках, с исправлениями, сделанными рукой неизвестного (о) и Толстого. Всё нумеровано цыфрами 26—31 (некоторые цыфры дублированы). Вслед за этим — рукопись на 17 окончательно нумерованных (32—48) листах в 4° (из них один урезан, один склеен из двух частей), исписанная с одной стороны рукой М. А. Шмидт и исправленная рукой Толстого на полях, поверх зачеркнутых строк, на оборотах листов и на одном чистом листе. В середине текста рукой Толстого написано: «Часть III, глава I. Прошло три мѣсяца» и т д В дальнейшем его же рукой перед словами «Отношеніе Нехлюдова къ Масловой» написано: «Глава II». Начало: «XXX. Партія отправлялась съ вокзала». Конец: «въ продолженіи трехъ мѣсяцевъ». Текст рукописи, предшествующий гранкам, представляет собой копию с недошедшей или не обнаруженной еще исправленной Толстым копии текста первых двух гранок корректуры № 76; текст корректуры — третий экземпляр соответствующих гранок корректуры № 76, на который рукой неизвестного (о) нанесены авторские исправления из этой корректуры и сделаны новые исправления рукой Толстого. Исправления, перенесенные на 2 гранку, переписаны на отдельном листе, наклеенном на гранку. К этому листу приклеена вставка-автограф на листе почтовой бумаги. Другая такая же вставка приклеена к последней гранке. Текст рукописи, следующей за гранками, — копия рукописного текста № 76. После того как она была переписана, в ней сделаны перестановки путем перекладки листов и частей их.

78. Рукопись ГТМ на 8 частью склеенных из нескольких частей нумерованных (26—28/2) листах размера гранок, исписанных с одной стороны, кроме последнего листа, рукой Н. Н. Ге-младшего и О. К. Толстой и исправленных рукой Толстого. Начало: «XXX. Партія отправлялась съ вокзала». Конец: «къ своему извощику». Копия текста первых пяти листов № 77. На оборотных сторонах последних пяти листов рукой Н. Н. Ге-младшего синим карандашом помечено: «Позднейшая, 5 июня».

79. Корректура ГТМ на 15 нумерованных (1—15) гранках, исправленных рукой Н. Н. Ге-младшего, А. Б. Гольденвейзера и Толстого. Вслед за последней гранкой — условным обозначением прикрепленный к ней автограф новой — XLI главы, соответствующей главам XLI и XLII печатного текста второй части романа, на 4 листах почтовой бумаги, исписанных, кроме первого листа, с обеих сторон. Начало корректуры: «XXXIV. Партія, въ которой шла Маслова». Конец корректуры: «въ давно уже занимающемъ его вопросѣ». Начало автографа: «Гл. XLI (41). «Войдя въ вагонъ, Нехлюдовъ оглядѣлъ». Конец автографа: «освѣтить его новую жизнь». Корректура представляет собой набор недошедшего или необнаруженного еще текста копий №№ 78 и 77 (текст трех последних гранок и следующих за ними пяти листов рукописи). Исправления, сделанные посторонней рукой, — копия авторских исправлений, сделанных в корректуре № 81. Гранка 6 склеена из двух частей; из гранки 8 часть текста вырезана. На первой гранке рукой Н. Н. Ге-младшего пометка: «после 49», т. е. после 49 гранки (последней) №№ 73, 74 или 75.

80. Корректура в гранках, чередующаяся с рукописными листами размера гранок, частью сплошными, частью в соединении с вырезками из гранок, с исправлениями рукой Толстого. Всего 62 нумерованных листа, частично урезанных и разрезанных на несколько частей, частично склеенных из нескольких частей. Основная нумерация — от 1 до 15/10, с дублированием многих цыфр; кроме того, отдельные группы листов имеют особую нумерацию красным карандашом. Весь материал, кроме одной гранки, находящейся у А. Б. Гольденвейзера, хранится в ГТМ. Начало: «XXXIV. Партія, въ которой шла Маслова». Конец: «сказанную княземъ Корчагинымъ». Гранки и их части — второй экземпляр соответствующих гранок корректуры № 79. На полях гранок и на отдельных листах, на которые наклеены части гранок, а также и на полосах бумаги, к которым приклеены части гранок, рукой Н. Н. Ге-младшего, М. А. Маклаковой и А. Б. Гольденвейзера нанесены авторские исправления, сделанные в корректуре № 79. Гранки этой корректуры, на которые пришлось особенно много исправлений, а также текст автографа (главы XLI, XLII) переписаны рукой тех же лиц и Ю. И. Игумновой и Т. Л. Толстой. Отдельные части гранок и особенно отдельные рукописные листы переписаны и исправлены дважды и трижды. Части первой копии текста главы XLI, поделенной здесь на две главы (XLI и XLII), тут недостает. Во второй копии много добавлений, вошедших в печатный текст, но отсутствующих в автографе. Эти добавления были, очевидно, сделаны автором в отсутствующей части первой копии. Некоторые листы перечеркнуты крест-накрест. Исправления и дополнения во всем материале рукой Толстого — многочисленны. Дополнение (автограф) к главе XXXVII написано на четвертушке писчей бумаги, приклеенной к листу размера гранки, переписанному переписчиком. Другое дополнение (автограф) к XXXIX главе (новое начало главы) написано на согнутом пополам полулисте писчей бумаги, кругом исписанном.

Извлекаем отсюда вариант № 129.

81. Корректура в гранках ГТМ, чередующаяся с рукописными листами размера гранок, с исправлениями рукой Толстого чернилами и красным, синим и черным карандашом. Всего 41 нумерованный (1—15/10) лист. Начало: «Партія, въ которой шла Маслова». Конец: «сказанную княземъ Корчагинымъ». Копия № 78 в окончательной редакции, в соединении с третьим экземпляром соответствующих гранок и их частей, на которых рукой Н. Н. Ге-младшего, А. Б. Гольденвейзера и М. А. Маклаковой нанесены исправления с № 80. Их же рукой и рукой Т. Л. Толстой переписаны рукописные листы из № 78. Особенности монтировки материала те же, что и в № 80. На оборотных сторонах гранок и листов рукой Н. Н. Ге-младшего последовательно сделаны следующие пометки: «Окончатель[ая], Черткову, 10 августа», «Окончательн[ая], Черткову, 15 августа».

82. Корректура в гранках ГТМ, чередующаяся с рукописными листами размера гранок, с исправлениями рукой Толстого чернилами и красным и синим карандашом. Всего 27 нумерованных (1—13/1) листов. Начало: «XXXIV. Партія, въ которой шла Маслова». Конец: «И это было грустно ему». Копия текста глав XXXIV—XXXIX № 81 в соединении с четвертым экземпляром соответствующих гранок и их частей, на которые рукой Н. Н. Ге-младшего, О. К. Толстой и А. Б. Гольденвейзера нанесены исправления с №№ 80 и 81. Однако кое-какие исправления, сделанные в № 81, в № 82 не перенесены, очевидно по рассеянности. Их же рукой и рукой М. А. Маклаковой, М. К. Дитерихс и Т. Л. Толстой переписаны рукописные листы из № 79. Кроме того, переписчиками на эти листы особо нанесены исправления, сделанные Толстым синим карандашом и отчасти чернилами в № 81. Очевидно, эти исправления были сделаны в № 81 после того, как рукописный материал № 82 был переписан. Особенности монтировки материала те же, что и в №№ 80 и 81. На оборотных сторонах нескольких листов рукой Н. Н. Ге-младшего сделана пометка: «Черткову». На гранках и листах следы типографского набора.

83. Корректура в гранках ГТМ, чередующаяся с рукописными листами размера гранок, с исправлениями рукой Толстого (черным карандашом). Всего 27 нумерованных листов (окончательная нумерация красным карандашом — 1—27). Копия № 82 в соединении с пятым экземпляром соответствующих гранок и их частей, на которые рукой М. А. Маклаковой, Н. Н. Ге-младшего и О. К. Толстой нанесены авторские исправления и их же рукой и рукой С. А. Стахович и Ю. И. Игумновой и неизвестного (м) переписаны рукописные листы из № 82. Монтировка материала та же, что и в №№ 80—82. На оборотной стороне листа рукой Н. Н. Ге-младшего сделана пометка: «Марксу». На всем материале следы типографского набора.

84. Рукопись ГТМ на 13 нумерованных (1—13), частью склеенных из нескольких частей листах размера гранок, исписанных с одной стороны рукой Н. Н. Ге-младшего, М. А. Кузминской, неизвестного (о), Т. Л. Толстой, Ю. И. Игумновой, И. К. Дитерихс и исправленных рукой Толстого. Начало: XL. Жара въ накаленномъ». Конец: «сказанную княземъ Корчагинымъ». Копия текста последних 13 листов № 83 (главы XL—XLII второй части романа). На рукописи следы типографского набора. На первом листе типографская дата — 18 августа 1899 г.

85. Корректура ГТМ на 7 нумерованных (1—7) гранках. Начало: «Жара въ накаленномъ». Конец: «прекрасный міръ». Набор предыдущей рукописи. На гранке рукой Н. Н. Ге-младшего нанесены исправления, сделанные Толстым очевидно в недошедшем до нас или необнаруженном еще другом экземпляре той же корректуры. Последняя гранка разрезана на несколько частей, наклеенных с промежутками на лист бумаги. В этих промежутках также вписаны переписчиком авторские исправления. Рукой Толстого в корректуре сделаны новые исправления. Некоторые исправления, написанные как переписчиком, так и Толстым, подчеркнуты красным карандашом. К гранке 6 приложен автограф письма Толстого к А. Ф. Марксу с просьбой сделать исправления в XLII главе. Сверху письма рукой Н. Н. Ге-младшего карандашом написано: «Копия этого письма отослана Марксу, а вам [т. е. В. Г. Черткову] оригинал. Сделайте нужные поправки». На обороте последней гранки той же рукой сделана пометка: «Черткову». На первых трех гранках следы типографского набора.

86. Корректура ГТМ на 7 нумерованных (1—7) гранках. Второй экземпляр предыдущей корректуры, на который рукой Н. Н. Ге-младшего, O. K. Толстой и Т. Л. Толстой нанесены исправления, сделанные в корректуре № 85. На 6 гранке одно исправление сделано рукой Толстого (оно переписчиком перенесено и в корректуру № 85). На обороте последней гранки рукой Н. Н. Ге-младшего сделана пометка: «Марксу». На первой гранке типографская дата — 25 августа 1899 г. На всех гранках следы типографского набора.

87. Рукопись ГТМ на 2 нумерованных синим карандашом (38—39) листах размера гранок, исписанных с одной стороны рукой Н. Н. Ге-младшего и исправленных рукой Толстого. Начало: «Часть третья. Глава 1. Прошло три мѣсяца». Конец: «въ продолженіи трехъ мѣсяцевъ». Копия текста четырех последних листов № 77. Нумерация листов 38—39, очевидно, обозначает порядок следования их применительно к № 77.

88. Рукопись ГТМ на 2 ненумерованных листах размера гранок (второй лист склеен из двух частей), исписанных рукой Н. Н. Ге-младшего и М. А. Шмидт и исправленных рукой Толстого. Начало: «Часть III. Глава I. Прошло три мѣсяца». Конец: «и въ которомъ ее полюбили». Копия предыдущей.

89. Автограф АТБ на 1 листе почтовой бумаги, исписанном с обеих сторон. Начало: «Съ остальными тремя». Конец: «Новодворовъ и Кондрашевъ». Вставка к недошедшей до нас рукописи, заключающая в себе характеристику Вильгельмсона (Симонсона).

Печатаем ее целиком в вариантах (№ 138).

90. Рукопись ГТМ на 23 листах, исписанных большей частью с одной стороны рукой М. А. Шмидт, Н. Н. Ге-младшего и Толстого и исправленных рукой Толстого. 4 листа — размера гранок, 15 — полосы, вырезанные из листов того же размера, остальные, исписанные исключительно рукой Толстого, — в 4° и почтового формата. Все листы, кроме последнего, окончательно нумерованы рукой Толстого красным карандашом и чернилами (1—17). Некоторые цыфры дублированы. Текст поделен на пять глав (II—VI). Начало: «II (2). Кружокъ политическихъ, съ которыми шла Маслова». Конец: «и прошелъ въ камеру политическихъ». Текст II главы (первые шесть листов), содержащий характеристику политическихъ, с которыми столкнулся Нехлюдов в Сибири, восходит к недошедшему до нас или необнаруженному еще автографу. Текст рукописи, написанный переписчиками и содержащий в себе характеристику отношения Нехлюдова к политическим, рассказ о посещении Нехлюдовым офицера на полуэтапе и о впечатлении Нехлюдова от камер уголовных (ср. главы V, VIII и IX третьей части печатного текста романа), восходит к соответствующему тексту № 27 через посредство недошедшей до нас или необнаруженной еще промежуточной копии (или копий), кроме текста, заключающего характеристику Вильгельмсона и восходящего к № 89. Написанное Толстым — дополнение к тексту, соответствующему V главе третьей части (здесь оно отнесено к главе III) и главе XIX той же части (здесь отнесено к главе IV); заново написаны начало и конец главы; середины ее, на 2 листах, очевидно представляющей копию соответствующего текста № 77, в рукописи недостает. Кроме того, в этой рукописи — автограф текста, соответствующего тексту X главы третьей части печатного текста романа. Здесь он присоединен к VI главе, как ее заключение. Одно из дополнений написано Толстым на оборотной стороне печатного пригласительного письма (на свадьбу) на французском языке из Парижа, датированного 24 июня 1899 г. Следовательно, рукопись в целом датируется не ранее, чем концом июня 1899 г.

Извлекаем из нее варианты №№ 132 и 133.

91. Рукописный материал ГТМ на 21 листе, исписанном с одной стороны рукой М. А. Маклаковой, Н. Н. Ге-младшего, неизвестного (п), О. К. Толстой и А. Б. Гольденвейзера и исправленном рукой Толстого. 5 листов размера гранок, остальные — полосы, вырезанные из листов того же размера. Среди этих полос — одна вставка-автограф. Весь этот материал первоначально входил в состав рукописи № 92, откуда изъят после того, как был наново переписан и заменен переписанным.

Извлекаем отсюда вариант № 139.

92. Рукопись ГТМ на 88 окончательно нумерованных синим карандашом (1—88), частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей листах, исписанных рукой М. А. Маклаковой, Н. Н. Ге-младшего, С. А. Стахович, О. К. Толстой, А. Д. Архангельского, А. Б. Гольденвейзера, Т. Л. Толстой, Толстого и исправленных рукой Толстого. Написанное переписчиками написано с одной стороны на листах размера гранок, значительная часть которых разрезана на отдельные полосы, часть склеена из нескольких частей. Написанное рукой Толстого написано на разного размера листах, частью с одной стороны, частью с обеих (всего 24 листа). Помимо окончательной нумерации рукописи рукой Толстого и посторонних лиц, имеется первоначальная нумерация отдельных листов. Начало: «Часть III. Глава I. Прошло три мѣсяца». Конец: «покажетъ будущее». Данная рукопись, представляющая собой первую законченную редакцию третьей части романа и окончательно поделенная рукой Толстого на 28 глав, в части, написанной переписчиками, является копией текста №№ 88 и 91 и соответствующей части № 27 через посредство рукописного материала № 91 с многочисленными перестановками в тексте. Рукой Толстого, помимо исправлений, сделаны многочисленные дополнения на оборотных сторонах исписанных листов и на отдельных чистых листах. Частью значительно дополнен, частью впервые написан текст, относящийся к главам II—VI, XII, XIII, XVI печатного текста третьей части романа. (Порядок следования глав здесь иной, чем в печатном тексте.)

Извлекаем из этой рукописи варианты №№ 130, 134, 140, 141—146, 149, 153—155. Вариант № 134 впервые опубликован в газете «Русское слово» 1916 г., № 257 от 6 ноября; вариант № 140 в большей своей части впервые опубликован Н. К. Гудзием в журнале «Каторга и ссылка», 1932, №№ 8—9, стр. 79—83; вариант № 149 впервые напечатан им же в сборнике «Звенья», III—IV, стр. 820—823.

93. Рукопись ГТМ на 108 листах, частично урезанных, размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой Н. Н. Ге-младшего, О. К. Толстой, М. К. Толстой, Ю. И. Игумновой, А. Д. Архангельского, М. В. Булыгина, неизвестного (о) и С. А. Толстой и исправленных рукой Толстого чернилами и карандашом. Его же рукой сплошь написаны 4 вставки в рукопись. В начале рукопись окончательно нумерована рукой Толстого красным карандашом. Непрерывная нумерация идет от 1 до 61; затем идут листы, нумерованные его же рукой цыфрами 86 и 87. (Листов 62—85 недостает.) На следующих листах, кроме 7 последних, нумерация несистематическая, рукой посторонних. Здесь многих листов также недостает (отсутствует текст глав с нумерацией 19, 21, 22; последняя глава занумерована цыфрой 23). 5 листов отсюда переложено в рукопись № 91. Начало: «Часть III. Глава I. Прошло три мѣсяца». Конец: «Человѣкъ по 20-ти въ день закатываютъ». Данная рукопись представляет собой копию соответствующего текста рукописи № 92. Авторские исправления и дополнения очень многочисленны. Здесь автограф главы XXI третьей части (встреча с сектантом на пароме). В копии сделаны перестановки глав.

Извлекаем отсюда варианты №№ 131, 137, 150.

94. Рукопись ГТМ на 5 нумерованных рукой Толстого красным карандашом, частью урезанных листах размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой С. А. Толстой и О. К. Толстой и исправленных рукой Толстого. Начало: «Часть III. Глава I. Прошло три мѣсяца». Конец: «онъ не смѣлъ предвидѣть». Копия текста главы I рукописи № 93.

95. Рукопись ГТМ на 29 нумерованных посторонней рукой синим карандашом частью урезанных листах размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой А. Д. Архангельского, Ю. И. Игумновой, неизвестного (р), М. К. Толстой и A. Л. Толстого и исправленная рукой Толстого. Начало: «Часть III. Глава I. Прошло три мѣсяца». Конец: «требовалъ революціонный катехизисъ». Рукопись содержит текст первых четырех глав. В I главе идет речь о переезде Нехлюдова вместе с партией ссыльных и об отношении его к Масловой, во II — об отношении Нехлюдова к ссыльным, в III и IV дана характеристика ссыльных женщин. Текст I главы восходит к недошедшему или необнаруженному еще посредствующему звену между текстами I главы в рукописях №№ 94 и 98; текст остальных глав, за исключением того, какой сохранился в переложенных сюда листах из рукописи № 94, представляет собой, видимо, копию текста листов, недостающих в этой рукописи.

Извлекаем отсюда вариант № 135, впервые опубликованный Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 246—251.

96. Рукопись ГТМ на 4 листах размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой Н. Н. Ге-младшего и М. К. Толстой и исправленных рукой Толстого. Начало: «Она поѣхала на балъ». Конец: «этого требовалъ революціонный катихизисъ». Разрозненные листы недошедшей до нас или необнаруженной еще рукописи, представляющей собой копию рукописи № 95. Сохранилась лишь часть копии глав III и IV (характеристика ссыльных женщин). 1-й, 3-й и 4-й листы посторонней рукой последовательно нумерованы синим карандашом цыфрами 13, 21 и 22. 2-й лист не нумерован. К этой рукописи относится хранящаяся в АТБ вставка, написанная рукой Толстого на листе почтовой бумаги и относящаяся к I главе.

97. Рукопись ГТМ на 5 листах размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой О. К. Толстой и А. Б. Гольденвейзера и исправленных рукой Толстого. Начало: «Часть III. Глава I. Прошло три мѣсяца». Конец: «совершилась въ ней». Копия с недошедшей до нас или необнаруженной еще копии текста I главы рукописи № 96.

98. Рукопись ГТМ на 145 листах, частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей, размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой М. К. Толстой, О. К. Толстой, А. Д. Архангельского, А. Б. Гольденвейзера, Ю. И. Игумновой, С. А. Толстой, Н. Н. Ге-младшего, А. Л. Толстого, А. Л. Толстой и неизвестного (п) и исправленная рукой Толстого. Первая глава нумерована рукой Толстого; остальные главы или нумерованы (посторонней рукой) каждая отдельно или вовсе не нумерованы. Начало: «Часть III. Глава I. Прошло три мѣсяца». Конец: уѣхалъ въ свою гостиницу». Рукопись содержит текст следующих глав третьей части романа: I—X, XIII (не полностью), XIV—XVIII, XIX (не полностью), XX, XXIII (не полностью), XXIV—XXVII. Листы с недостающими главами и частями их переложены в рукопись № 100. Деление текста на главы не вполне соответствует делению его в окончательной печатной редакции. Текст I главы представляет собой копию рукописи № 97, текст главы II восходит к соответствующему тексту рукописи № 92 через посредство одной или нескольких недошедших до нас копий, текст глав III и IV — к соответствующему тексту рукописи № 95, также через посредство одной или нескольких недошедших до нас копий; текст главы V — копия соответствующего текста рукописи № 93; текст главы VI восходит или к рукописи № 96 через посредство одной или нескольких недошедших до нас копий или к новому, также недошедшему до нас тексту этой главы; текст главы VII — к соответствующему тексту рукописи № 93 через посредство одной или нескольких недошедших до нас копий; текст глав VII—X — к соответствующему тексту рукописи № 92, через посредство одной или нескольких недошедших до нас копий; текст глав XI и XII и части XIII, переложенных отсюда в рукопись № 100, а также оставшаяся здесь другая часть главы XIII и глав XIV—XVI — к рукописи № 93, также через посредство одной или нескольких недошедших до нас копий; текст главы XVII — копия соответствующего текста рукописи № 93; текст глав XVIII и XIX — копия соответствующего текста рукописи № 95; текст глав XX—XXI, XXII и части XXIII, переложенных отсюда в рукопись №100, а также оставшаяся здесь другая часть главы XXIII — копия соответствующего текста рукописи № 93; текст глав XXIV—XXVII — копия соответствующего текста рукописи № 92.

Извлекаем отсюда вариант № 136.

99. Рукописный материал на 86 частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей листах размера половины гранок, исписанных рукой С. А. Толстой, О. К. Толстой, А. Л. Толстого, Ю. И. Игумновой, А. Д. Архангельского и М. А. Шмидт и исправленных рукой Толстого. Его же рукой написана вставка на листе бумаги, оборотная сторона которого занята машинописной копией текста письма Толстого к сектанту. Первые 80 листов этого материала хранятся в ГТМ, последние 3 — находятся у А. И. Толстой-Поповой. Начало: «Часть III. Глава I. Прошло три мѣсяца». Конец: «покажетъ будущее». Материал этот, текст которого является копией соответствующего текста рукописи № 98, первоначально входил в состав рукописи № 100, но, подвергшись многочисленным авторским поправкам, был вновь переписан и переписанным заменен. 2 листа отсюда переложены в № 143. В нем заключается полностью текст глав I, ӀӀ, V, VI и XX и частично текст некоторых остальных глав. Отдельные листы переписаны и исправлены дважды.

100. Рукопись ГТМ на 186 частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей листов размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой С. А. Толстой, О. К. Толстой, Ю. И. Игумновой, А. Л. Толстого, Т. Л. Толстой, М. А. Шмидт, А. Д. Архангельского, М. К. Толстой и исправленных рукой Толстого чернилами и карандашом. Первые четыре главы нумерованы каждая отдельно. Главы V—XIX окончательно нумерованы сплошной нумерацией синим карандашом (1—91), главы XX—XXVIII нумерованы таким же карандашом также сплошной нумерацией (1—63). Начало: «Часть третья. Глава I. Прошло три мѣсяца». Конец: «покажетъ будущее». Полный текст третьей части романа, разбитый на 28 глав. С этой рукописи набирался текст романа для «Нивы» (на листах следы типографского набора). Она составилась из листов, переложенных сюда из рукописи № 98, и из копий материала, оставшегося в рукописи № 98, — через посредство рукописного материала № 99. Помимо исправлений рукой Толстого, здесь, как и в рукописном материале № 99, — исправления рукой переписчиков, представляющие собой копию авторских исправлений в рукописи № 98. На 1 листе (глава I) типографская дата 11 октября 1899 г.; на 124 листе (глава XX) такая же дата — 5 ноября 1899 г.

101. Корректура ГТМ на 9 нумерованных печатными цыфрами (1—9) гранках, с исправлениями рукой Толстого. Начало: «Часть третья. I. Партія, съ которой шла Маслова». Конец: «совершенно яснымъ и несомнѣннымъ». Набор текста первых четырех глав рукописи № 100. Всего набрано было 15 гранок (7 глав). 6 гранок, заключающие в себе главы V—VII, переложены отсюда в корректуру № 103.

102. Корректура ГТМ на 9 нумерованных печатными цыфрами (1—9) гранках. Второй экземпляр корректуры № 101, на который нанесены рукой О. К. Толстой авторские исправления с № 101. Начало: «Часть третья. I. Партія, съ которой шла Маслова». Конец: «совершенно яснымъ и несомнѣннымъ». На гранках следы типографского набора. 6 гранок (главы V—VII) переложены в корректуру № 103.

103. Корректура ГТМ на 11 частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей, окончательно нумерованных посторонней рукой карандашом (I—11) гранках, с исправлениями рукой Толстого. На полях посторонней рукой в ряде случаев карандашом поставлены вопросительные знаки. Начало: «Часть III. I. Партія, съ которой шла Маслова». Конец: «надѣвайте чистое бѣлье». 2 гранки переложены отсюда в корректуру № 106, 21/2 — в корректуру № 127. Корректура составилась из комбинации набора текста корректуры № 102 с набором текста глав V—VII рукописи № 100. В тексте сделаны следующие перестановки сравнительно с наборной рукописью. Конец I главы сделан началом V и к нему присоединена III глава; глава II удалена пока из текста. Глава V сделана II, глава VI—III, глава VII—IV, глава IV—VI. Разметки глав частью сделаны посторонней рукой.

104. Корректура ГТМ на 7 частью урезанных, окончательно нумерованных посторонней рукой черным карандашом (1—7) гранках, с исправлениями рукой О. К. Толстой, М. К. Толстой, М. А. Шмидт и Толстого. Начало: «Часть третья. I. Партія, съ которой шла Маслова». Конец: «угнетеніи слабыхъ». Второй экземпляр первых 7 гранок корректуры № 103, на который рукой указанных переписчиков нанесены авторские исправления с № 103 и рукой Толстого сделаны новые исправления. Из гранок 6-й и 7-й часть текста вырезана.

105. Корректура ГТМ на 7 частью урезанных, окончательно нумерованных рукой Толстого красным карандашом (1—7) гранках, с исправлениями рукой О. К. Толстой, Т. Л. Толстой и Толстого. Начало: «Часть третья. I. Партія, съ которой шла Маслова». Конец: «пошелъ пѣшкомъ съ уголовными». Третий экземпляр первых 7 гранок корректуры № 103, на который рукой указанных переписчиков нанесены исправления с №№ 104 и 106 и рукой Толстого сделаны новые исправления.

106. Рукопись, написанная на пишущей машинке на 8 листах, с исправлениями рукой Толстого. 5 листов этой рукописи хранятся в АТБ, 3 листа находятся у С. Л. Толстого. Начало: «Часть третья. Ӏ. Партія, съ которой шла Маслова». Конец: «воодушевлялся къ ней». Несохранившаяся полностью копия корректуры № 105, первоначально переписанная на листах размера гранок, затем разрезанных. На листах следы типографского набора.

107. Корректура ГТМ на 8 нумерованных печатными цыфрами (1—8) гранках, исправленных рукой Толстого. Начало: «Часть третья. I. Партія, съ которой шла Маслова». Конец: «пошелъ пѣшкомъ съ уголовными». Набор рукописи № 106. На оборотной стороне последней гранки рукой Толстого написано: «Посылаю послѣднія поправки въ первыя 4 главы. Хорошо бы было внести ихъ. Левъ Толстой».

108. Корректура ГТМ на 1 гранке, нумерованной печатной цыфрой 8. Начало: «Но кромѣ того». Конец: «пошелъ пѣшкомъ съ уголовными». Второй экземпляр соответствующей гранки корректуры № 107, на который рукой А. Л. Толстого нанесены авторские исправления с № 107. Первые 7 гранок этой корректуры до нас не дошли. На оборотной стороне гранки рукой Толстого написано: «Посылаю окончательно исправленныя 4 главы. Очень прошу внести поправки. Слѣдующія главы дня черезъ два вышлю. Левъ Толстой». На гранке следы типографского набора.

109. Корректура ГТМ на 5 гранках с исправлениями рукой О. К. Толстой и Толстого. К 1 гранке приложена вставка, написанная рукой Толстого на листе почтовой бумаги и на полях гранки переписанная О. К. Толстой. Гранки окончательно нумерованы посторонней рукой карандашом (7—11). Начало: «Глава IX (9). Вслѣдствіе перевода Масловой». Конец: «надѣвайте чистое бѣлье». Первые 3 гранки — второй экземпляр соответствующих гранок корректуры № 103, две последние переложены сюда из № 103. Исправления рукой О. К. Толстой — копия авторских исправлений, сделанных в № 103. Текст соответствует частично главам V и VI печатного текста романа.

110. Корректура ГТМ на 25 окончательно нумерованных рукой Толстого красным карандашом гранках и рукописных листах размера гранок (1—25), с исправлениями рукой Толстого, М. К. Толстой и О. К. Толстой. Гранки частично урезаны, частично склеены из нескольких частей. Начало: «Глава V (5). Отъ Нижняго до Перми Нехлюдову удалось видѣться». Конец: «это не самый ужасный». Гранка 26 переложена отсюда в корректуру № 117. Текст корректуры, большей частью посторонней рукой, поделен на 13 глав (V—XVII) и составился следующим образом. Первая гранка представляет собой второй экземпляр восьмой гранки корректуры № 103, на который рукой М. К. Толстой нанесены с № 103 авторские исправления и где рукой Толстого сделаны новые исправления. Вслед за этим идут 8 гранок, на которых — набор текста глав VIII—X рукописи №100. Текст их здесь составил продолжение V главы и глав VI—VIII. Десятая гранка — третий экземпляр соответствующей гранки корректуры № 103 с исправлениями, нанесенными сюда переписчиком с № 109, и новыми авторскими исправлениями. Следующие 4 листа (последний урезан), исписанные рукой А. Л. Толстого и исправленные Толстым, — копия текста четырех последних гранок корректуры № 109. Последние 11 гранок и 1 гранка, переложенная в корректуру № 117, — набор текста глав XI—XVII рукописи № 100.

111. Рукопись ГТМ на 3 листах размера гранок, исписанных рукой М. А. Шмидт и исправленных рукой Толстого, и примыкающая к ней корректурная гранка. Начало: «Глава VI (6). Въ особенности полюбилъ Нехлюдовъ». Конец: «совершенно яснымъ и несомнѣннымъ». Текст рукописи — копия соответствующего рукописного текста корректуры № 110; текст гранки — третий экземпляр последней гранки корректуры № 109, на который рукой А. Л. Толстого нанесены авторские исправления с недошедшего до нас второго экземпляра той же гранки и где рукой Толстого сделаны новые исправления. Текст содержит характеристику Крыльцова; цыфра 10, обозначающая номер главы, исправлена рукой Толстого на VI (6). В печатном тексте эта глава обозначена также цыфрой VI.

112. Корректура ГТМ на 3 гранках, исправленная рукой О. К. Толстой и Толстого. Первая гранка, занумерованная печатной цыфрой 24, снизу урезана. Следующие 2 гранки занумерованы печатными цыфрами 27 и 28. Урезанная часть гранки, занумерованной цыфрой 24, и гранки, занумерованные цыфрами 25 и 26, переложены в корректуру № 115. На первой гранке рукой Толстого сделано условное обозначение, отсылающее к вставке в гранку. Вставка эта не сохранилась. Начало: «Камера была аршинъ семи». Конец: «обратился онъ къ Ранцевой». Данная корректура — второй экземпляр соответствующих гранок корректуры № 110; содержит текст главы XI третьей части романа. Исправления, сделанные рукой О. К. Толстой, — копия авторских исправлений в корректуре № 110.

113. Рукопись ГТМ на 4 нумерованных посторонней рукой синим карандашом (1—4) листах размера гранок, исписанных рукой А. Л. Толстого и О. К. Толстой и исправленных рукой Толстого. Начало: «XI (11) гл. Помѣщеніе политическихъ состояло». Конец: «обратился онъ къ Ранцевой». Копия текста корректуры № 112.

114. Рукопись ГТМ на 4 нумерованных посторонней рукой синим карандашом (1—4) листах, исписанных рукой А. Л. Толстого и О. К. Толстой и исправленных рукой Толстого. Начало: «XI (11) гл. Помѣщеніе политическихъ состояло». Конец: «обратился онъ къ Ранцевой». Копия предыдущей рукописи.

114. Корректура ГТМ на 3 нумерованных (35/б—37) гранках (первая урезана) с исправлениями рукой Толстого и (на последней гранке) рукой О. К. Толстой. К первой гранке приложена вставка, написанная рукой Толстого на обеих сторонах листа почтовой бумаги. Начало: «XVIII. Ну, однако надо мнѣ съ вами поговорить». Конец: «дышалъ морознымъ воздухомъ». Набор текста главы XVIII и XIX по рукописи № 100. Соответствует главам XVI и XVIII печатного текста третьей части романа. На последней гранке, после вставки на полях рукой Толстого, сделан условный знак, рядом с которым его же рукой написано: «на рукописи». Соответствующая рукопись не сохранилась. Два исправления, сделанные на последней гранке рукой О. К. Толстой, — технически-корректурные.

Текст корректуры печатаем целиком в вариантах (№ 147). Недостающий конец его извлекаем из корректуры № 116. Впервые этот вариант опубликован Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 252—256.

116. Корректура ГТМ на 4 нумерованных (35, 36, 37, 37а) гранках, исправленная рукой О. К. Толстой. Начало: «XVIII (18). — Ну, однако надо мнѣ съ вами поговорить». Конец: «дышалъ морознымъ воздухомъ». Второй экземпляр корректуры № 115, на который рукой О. К. Толстой с № 114 нанесены авторские исправления и дополнения. Последние переписаны на отдельных листах, приклеенных к вырезкам из гранок. На корректуре следы типографского набора и типографская дата 5 ноября 1899 г. На последней гранке цензурные выкидки черным карандашом.

117. Корректура ГТМ на 16 частично урезанных гранках, окончательно нумерованных, кроме последней, рукой Толстого черным карандашом 1—5, 51, 52—13), исправленная его же рукой и рукой О. К. Толстой. Начало: «Другой же изъ вошедшихъ людей». Конец: «дышалъ морознымъ воздухомъ». Текст первых 13 гранок — комбинация второго экземпляра соответствующих гранок корректуры № 110 и гранок, переложенных сюда из корректур №№ 110 и 112. Исправления рукой О. К. Толстой — копия авторских исправлений в корректуре № 110. Текст трех последних гранок, исправленных исключительно рукой Толстого, — набор текста корректуры № 116. В последней гранке рукой Толстого сделано условное обозначение, отсылающее к вставке, которая при корректуре не сохранилась. Рукой Толстого текст поделен на 6 глав (XII—XVII). Он соответствует тексту глав XII—XVIII третьей части окончательной печатной редакции романа.

118. Корректура ГТМ на 3 нумерованных печатными цыфрами гранках (21—23), исправленных рукой О. К. Толстой и Толстого. Начало: «бритой головѣ». Конец: «въ дверь камеры политическихъ». Второй экземпляр соответствующих гранок корректуры № 110, откуда рукой О. К. Толстой нанесены авторские исправления; рукой Толстого здесь сделаны новые исправления. Текст корректуры соответствует тексту большей части IX главы и главы X окончательной редакции третьей части романа.

119. Рукопись ГТМ, перемежающаяся с гранками. Всего 15 окончательно нумерованных посторонней рукой синим карандашом (9—23) листов. 10 рукописных листов размера гранок, частично склеенных, исписаны с одной стороны рукой А. Л. Толстого, М. А. Шмидт, О. К. Толстой и Ю. И. Игумновой. 5 гранок исправлены рукой О. К. Толстой и Толстого. Начало: «Гл. V (5). Отъ Нижняго до Перми Нехлюдову удалось видѣться». Конец. «въ дверь камеры политическихъ». Первые 7 листов, написанные переписчиками, представляют собой последовательно копию текста первой гранки корректуры № 110, десятой гранки той же корректуры и рукописи № 111. Отдельные листы, на которые пришлось особенно много авторских поправок, переписаны, и переписанное вклеено вместо вырезанных частей листа с большим количеством авторских поправок. Из этих вырезанных полос сохранилась при рукописи лишь одна. Вслед за этим идут 5 гранок, представляющих собой второй экземпляр соответствующих гранок корректуры № 110, откуда рукой О. К. Толстой нанесены авторские исправления и к ним добавлены новые исправления рукой Толстого. Следующие за этим 3 листа — копия текста корректуры № 118. Весь текст поделен на шесть глав (V—X) и соответствует тексту тех же глав в окончательной редакции третьей части романа. На всем материале следы типографского набора. На первом и последнем листе типографская дата 16 ноября 1899 г.

120. Корректура ГТМ на 14 нумерованных печатными цыфрами (1—14) гранках, исправленных рукой Толстого. Начало: «V. Отъ Нижняго до Перми Нехлюдову удалось». Конец: «въ дверь въ камерѣ политическихъ». Набор № 119.

121. Корректура ГТМ на 14 нумерованных (1—14) рукой Толстого красным карандашом гранках. Начало: «V. Отъ Нижняго до Перми Нехлюдову удалось». Конец: «непремѣнно бы задушили его». Второй экземпляр корректуры № 120, откуда рукой А. Л. Толстого, О. К. Толстой, М. А. Маклаковой и Ю. И. Игумновой нанесены авторские исправления; рукой Толстого здесь сделаны новые исправления. Одно исправление переписано на полосе бумаги, приклеенной к гранке. К гранке 14-й относится вставка, написанная рукой Толстого на лицевых сторонах 2 листов почтовой бумаги. Верхние и нижние поля гранок отрезаны.

122. Рукописный материал ГТМ, среди которого — 2 гранки. Всего 11 нумерованных посторонней рукой листов. Начало: «XI. Помѣщеніе политическихъ состояло». Конец: «а развѣ это не самый». Отдельные листы, части их и гранки, первоначально входившие в № 123 и удаленные оттуда, после того как они были переписаны. Рукописные листы исписаны с одной стороны рукой Ю. И. Игумновой и исправлены рукой Толстого. Гранки, нумерованные печатными цыфрами 29 и 31 и представляющие собой второй экземпляр соответствующих гранок корректуры № 117, откуда рукой А. Л. Толстого нанесены авторские исправления, также вновь исправлены рукой Толстого.

123. Корректура ГТМ, чередующаяся с рукописными листами размера гранок. Всего 30 нумерованных с посторонней рукой (1—31) листов (один лист нумерован двумя рядом стоящими цыфрами, 15 и 16). Начало: «V. Отъ Нижняго до Перми Нехлюдову удалось». Конец: «и густо покраснѣла». Вначале идет 14 гранок, представляющих собой третий экземпляр корректуры № 121; здесь с № 122 нанесены рукой А. Л. Толстого, О. К. Толстой, М. А. Маклаковой, Ю. И. Игумновой и С. Л. Толстого авторские исправления и рукой Толстого сделаны новые исправления. Наиболее крупные исправления, сделанные в № 122, переписаны на отдельных полосах, приклеенных к гранкам. Остальной материал, состоящий из рукописных листов, частично склеенных из нескольких частей, переписанных рукой М. А. Маклаковой, Ю. И. Игумновой, С. Л. Толстого и О. К. Толстой и исправленных рукой Толстого, и гранок, исправленных рукой А. Л. Толстого, М. Д. Маклаковой, С. Л. Толстого и Л. Н. Толстого, частью представляет собой копию соответствующих листов и гранок рукописи № 114 и корректуры № 117 через посредство материала, описанного под № 122, частью составился из второго экземпляра соответствующих гранок корректуры № 117, откуда рукой указанных переписчиков были нанесены авторские исправления. Текст корректуры в целом соответствует тексту глав V—XV и частично XVI окончательной редакции третьей части романа. На всем материале следы типографского набора. В начале и в середине типографская дата 18 ноября 1899 г.

124. Корректура ГТМ на 11 окончательно нумерованных посторонней рукой синим карандашом (1—11) гранках с исправлениями рукой Толстого и О. К. Толстой. Исправления последней — корректурно-технического характера. Начало: «V. Отъ Нижняго до Перми Нехлюдову удалось видѣться». Конец: «непремѣнно бы задушили его». Набор текста глав V—X (гранки 1—14) корректуры № 123. Кое-где сделаны цензурные выкидки, никак не обозначенные в корректуре № 123. В VIII главе при наборе текст перепутан. Поля гранок урезаны.

125. Корректура ГТМ на 10 окончательно нумерованных посторонней рукой синим карандашом (1—10) гранках. Начало: «V. Отъ Нижняго до Перми Нехлюдову удалось видѣться. Конец: непремѣнно бы задушили его». Второй экземпляр корректуры № 124, откуда рукой О. К. Толстой и Ю. И. Игумновой нанесены исправления. В виду перестановок, сделанных в тексте корректуры № 124, в данной корректуре гранки с текстом VIII главы разрезаны на части для исправления оплошности, допущенной при наборе этой главы. Поля урезаны. На гранках следы типографского набора. На первой гранке типографская дата 23 ноября 1899 г.

126. Корректура ГТМ на 9 окончательно нумерованных посторонней рукой (1—9) гранках с исправлениями рукой Толстого, Ю. И. Игумновой, О. К. Толстой, С. Л. Толстого и М. А. Маклаковой. Начало: «XI. Помѣщеніе политическихъ состояло». Конец: «сказалъ Нехлюдовъ». Набор текста глав XI—XIV (листы 15—28) корректуры № 123. Исправления рукой посторонних лиц — очевидно, копия авторских исправлений, сделанных в недошедшем до нас экземпляре той же корректуры. Новые исправления Толстого, сделанные здесь карандашом, переписчиками обведены пером. Верхние и нижние поля корректуры обрезаны. На гранках следы типографского набора.

127. Корректура ГТМ на 9 окончательно нумерованных посторонней рукой (1—9) гранках. Начало: «XI. Помѣщение политическихъ состояло». Конец: «сказалъ Нехлюдовъ». Второй экземпляр корректуры № 126, с которой рукой O. K. Толстой и С. Л. Толстого перенесены исправления. Как и в предыдущей корректуре, верхние и нижние края обрезаны. На гранках следы типографского набора.

128. Корректура ГТМ на 2 нумерованных печатными цыфрами (1—2) гранках, с исправлениями рукой Л. Н. Толстого и А. Л. Толстого. Начало: «Марья Павловна тотчасъ же встала». Конец: «И всѣ вернулись въ мужскую камеру». Нижняя половина второй гранки отрезана и переложена в корректуру № 130. Данная корректура — набор текста первых трех гранок корректуры № 114. Авторские исправления в ней делались дважды, как явствует из сопоставления ее с корректурой № 129. Исправления, сделанные рукой А. Л. Толстого, — копия авторских исправлений, сделанных в корректуре № 129. Текст корректуры печатаем полностью (вариант № 148).

129. Корректура ГТМ на 2 нумерованных печатными цыфрами (1—2) гранках. Начало: «Марья Павловна тотчасъ же встала». Конец: «сказалъ Нехлюд[овъ]». Второй экземпляр гранок корректуры № 128, на который рукой М. А. Маклаковой нанесены оттуда первые авторские исправления и где рукой Толстого сделаны новые исправления. Авторские исправления были наклеены на гранки, прежде чем от второй гранки корректуры № 128 была отрезана ее нижняя половина. Гранка с окончанием текста главы до нас не дошла.

130. Корректура ГТМ на 17 нумерованных печатными цыфрами, частью урезанных гранках с исправлениями рукой Л. Н. Толстого и A. Л. Толстого. Начало: «XVIII. Когда Нехлюдовъ, провожаемый конвойнымъ». Конец: «Евангеліе раскрылось на». Первоначально данная корректура представляла собой полный набор текста глав XX—XXVIII рукописи № 91, и затем часть гранок и вырезок из них отсюда переложена в №№ 134, 142, 143, 144. Первая гранка разрезана на две части, и к верхней части присоединены извлеченные из корректуры № 103 21/2 гранки, содержащие в себе текст, относившийся первоначально ко II главе третьей части романа и соответствующий тексту XIX главы окончательной редакции той же части. К 13 гранке присоединена часть гранки, извлеченная из корректуры № 128 (исправления рукой А. Л. Толстого имеются лишь на этой присоединенной к корректуре части гранок). На 13 гранке авторские исправления сделаны дважды — один раз чернилами, другой раз карандашом. Текст корректуры рукой Толстого поделен на одиннадцать глав (XVIII—XXVIII) вместо прежних девяти (XX—XXVIII).

131. Рукопись ГТМ на 4 нумерованных (1, 2, 2, 3) листах размера гранок, исписанных с одной стороны рукой Ю. И. Игумновой и исправленных рукой Толстого. Лист, занумерованный цыфрой 2, переписан и исправлен дважды. Начало: «XXV. Мрачный домъ острога». Конец: «и желалъ осмотрѣть камеры». Копия текста гранки 13 корректуры № 130 и примыкающей к ней части гранки, переложенной в корректуру № 130 из корректуры № 128.

132. Рукопись ГТМ на 3 нумерованных (6, 6, 7) листах размера гранок (2 из них склеены из нескольких частей), исписанных рукой М. А. Шмидт и Ф. А. Страхова и исправленных рукой Толстого. Лист, занумерованный цыфрой 6, переписан и исправлен дважды. К первому из этих листов примыкает полоса бумаги, вырезанная из него, переписанная наново, в виду пришедшегося на нее большого количества поправок, и замененная переписанной полосой, вклеенной в лист. Начало: «XXV. Мрачный домъ острога». Конец: «и желалъ осмотрѣть камеры». Копия предыдущей рукописи.

133. Рукопись ГТМ на 4 листах размера гранок (2 из них склеены из нескольких частей) и 2 полосах бумаги, вырезанных из таких же листов, исписанных с одной стороны рукой А. Л. Толстого, Ю. И. Игумновой и М. А. Шмидт и исправленных рукой Толстого. Первый лист не нумерован, остальные три нумерованы цыфрами 6, 6, 7; лист, нумерованный цыфрой 6, переписан и исправлен дважды. Две полосы — вырезанные части листов, замененные их копиями, вклеенными в соответствующие листы. Начало: «XXVII. Отъ каторжныхъ перешли къ пересыльнымъ». Конец: «Евангеліе раскрылось на XVIII главѣ Матвея». Копия текста трех последних гранок корректуры № 130.

134. 6 листов разного размера, исписанных с одной стороны рукой A. Л. Толстого, С. А. Толстой, Ю. И. Игумновой и М. А. Маклаковой и исправленных рукой Толстого, и 7 гранок вырезок из них, исправленных рукой Толстого, М. А. Маклаковой и М. А. Шмидт. Всё хранится в ГТМ и первоначально входило в № 135, но затем, будучи заменено вновь переписанным материалом и вторыми экземплярами соответствующих гранок, исключено из № 135. Начало: «Онъ замѣтилъ». Конец: «узнаютъ изъ иностранной печати».

Извлекаем отсюда вариант № 152.

135. Корректура ГТМ на 19 нумерованных (1—19) листах и гранках. Начало: «Марья Павловна тотчасъ же встала». Конец: «узнаютъ изъ иностранной печати». Начинается с четырех листов (из них три склеены из нескольких частей), исписанных с одной стороны рукой A. Л. Толстого, М. А. Маклаковой, С. А. Толстой, Ю. И. Игумновой и О. К. Толстой, исправленных рукой Толстого и представляющих собой копию последовательно текста корректуры № 128 и последней гранки корректуры № 117 — через посредство рукописного материала № 134. Далее следуют 15 урезанных гранок, представляющих собой второй экземпляр гранок корректур №№ 130 и 134, откуда рукой О. К. Толстой, М. А. Маклаковой и Ю. И. Игумновой нанесены авторские исправления; рукой Толстого здесь сделаны новые исправления. Часть исправлений рукой посторонних сделана на полосах бумаги, приклеенных к гранкам. Текст заключает в себе конец главы XVI и главы XVII—XXIII и соответствует тексту конца XVI главы и глав XVII—XXIV окончательной редакции третьей части романа. На всем материале следы типографского набора. На первом листе типографская дата 23 ноября 1899 г.

136. Корректура ГТМ на 20 нумерованных печатными цыфрами гранках (21—23, 1—17), с многочисленными исправлениями карандашом рукой Толстого. Верхняя половина первой гранки отрезана. Начало: «XV. Несмотря на то, что Новодворовъ». Конец: «узнаютъ изъ иностранной печати». Набор последовательно текста трех последних гранок корректуры № 123 и всей корректуры № 135. Текст поделен на 10 глав (XV—XXIV) и соответствует тексту глав XV—XXIV окончательной редакции третьей части романа.

137. Корректура ГТМ на 18 нумерованных (1—18) листах размера гранок, частично урезанных, частично склеенных из нескольких частей, и 8 гранках. Начало: «Симонсонъ все время». Конец: «вернуться ко всему этому». Начинается с девяти листов, исписанных с одной стороны рукой Ю. И. Игумновой, М. А. Маклаковой и исправленных рукой Толстого карандашом и представляющих собой копию текста четвертой и пятой гранок корректуры № 136. От первого листа здесь осталась лишь верхняя его часть; остальное переложено в корректуру № 138; из этих 9 листов 4 представляют собою полосы, вырезанные из листов и замененные полосами, переписанными вновь и вклеенными на место вырезанных. Идущие вслед за тем две гранки — второй экземпляр 6-й и 7-й гранок корректуры № 136, откуда рукой С. Л. Толстого и Ю. И. Игумновой нанесены авторские исправления; рукой Толстого карандашом здесь сделаны новые исправления. Следующие две гранки — третий экземпляр 6-й и 7-й гранок той же корректуры; на них рукой A. Л. Толстого нанесены исправления с предыдущих двух гранок и рукой Толстого карандашом сделаны новые исправления, частично обведенные чернилами рукой Ф. А. Страхова. Следующие 8 гранок — вторые экземпляры соответствующих гранок корректуры № 136, откуда рукой Ю. И. Игумновой и A. Л. Толстого нанесены авторские исправления; рукой Толстого — карандашом и чернилами — сделаны здесь новые исправления. 41/2 гранки переложены отсюда в корректуру № 138. Гранка, занумерованная цыфрой 14, — в двух экземплярах; на второй нанесены с первого многочисленные авторские исправления и рукой Толстого сделаны новые. Текст, исписанный рукой A. Л. Толстого, Ю. И. Игумновой и Ф. А. Страхова на заключающих корректуру 5 листах и исправленный рукой Толстого, представляет собой копию второй половины последней гранки корректуры № 137 и двух последних гранок корректуры № 136. Последний лист, занумерованный цыфрой 18, переписан наново, с той же пагинацией, и наново исправлен рукой Толстого. Текст, поделенный на главы в соответствии с печатным текстом, заключает в себе конец XVI главы и главы XVII—XXIV третьей части романа.

138. Корректура ГТМ на 18 нумерованных (1—18) гранках (урезанных) и листах, большей частью размера гранок, иногда склеенных из нескольких частей. К 5-му листу относится 5 полос бумаги, вырезанных из этого листа и замененных вновь переписанными и вклеенными на место вырезанных. Начало: «XV. Несмотря на то, что Новодворовъ». Конец: «Такъ, бродяжка непутевый». Начинается с трех гранок, представляющих собой второй экземпляр первых трех гранок корректуры № 136, откуда рукой O. K. Толстой, A. Л. Толстого и Ю. И. Игумновой перенесены авторские исправления; рукой Толстого сделаны новые. Следующие затем 8 листов, исписанные рукой Ю. И. Игумновой, А. Л. Толстого, С. Л. Толстого и Ф. А. Страхова и исправленные рукой Толстого, — копия соответствующих листов и гранок корректуры № 137, за исключением части одного листа, непосредственно переложенного сюда из № 137. Исправления Толстого — карандашом и чернилами. Карандашные исправления обведены переписчиками чернилами. Далее идут 41/2 гранки, переложенные сюда из корректуры № 137 и 1 гранка, представляющая собой второй экземпляр гранки корректуры № 137 с нанесенными оттуда поправками. На гранках — нанесенные рукой Ю. И. Игумновой, А. Л. Толстого и С. Л. Толстого авторские исправления и новые исправления рукой Толстого, сделанные карандашом и обведенные переписчиками чернилами. Текст поделен на семь глав (XV—XXI) в соответствии с печатным текстом третьей части романа.

139. Корректура ГТМ на 17 нумерованных (1—17) гранках и листах размера гранок, частью урезанных. К третьей гранке относится 1 полоса бумаги, замененная вновь переписанной и подклеенной к гранкам. Начало: «XV. Несмотря на то, что Новодворовъ». Конец: «Такъ, бродяжка непутевый». Второй экземпляр корректуры № 138. Рукой Ю. И. Игумновой, Ф. А. Страхова, А. Л. Толстого, О. К. Толстой и С. Л. Толстого сюда нанесены авторские исправления с №№ 137 и 138 и переписаны рукописные листы № 138. Рукой Толстого карандашом сделано несколько новых исправлений. Карандаш переписчиками обведен чернилами. На всем материале следы типографского набора.

140. Рукопись ГТМ на 2 листах копировальной бумаги большого формата, написанная на пишущей машинке, без исправлений. Начало: «Глава XV. Несмотря на то, что Новодворовъ». Конец: «антипатіи къ этому человѣку». Копия текста XV главы по корректуре № 139. На рукописи следы типографского набора.

141. 19 полос бумаги, вырезанных из рукописных листов и из полей гранок корректуры № 142, исписанных рукой А. Л. Толстого, Ф. А. Страхова и Ю. И. Игумновой и исправленных рукой Толстого. Хранятся в ГТМ.

142. Корректура ГТМ на 21 нумерованных (1—21) рукой Толстого гранках и листах размера гранок, частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей. Начало: «XXII. Выѣхавъ въ горку, ямщикъ обернулся». Конец: «иное, чѣмъ прежде, значеніе. Конецъ. 12 Декабря 1899 года». Начинается с 5 гранок, заключающих текст глав XXII и XXIII третьей части романа и представляющих собой второй экземпляр соответствующих гранок корректуры № 137, откуда рукой Ю. И. Игумновой, О. К. Толстой и А. Л. Толстого перенесены авторские исправления. Рукой Толстого здесь сделаны новые исправления, большей частью переписанные переписчиками на полосках бумаги, наклеенных сверх собственноручных исправлений Толстого или подклеенных вместо вырезанных частей гранок с такими исправлениями (см. № 141). Далее следует 4 листа, исписанные рукой Ф. А. Страхова и А. Л. Толстого (XXIV глава), представляющие собой копию текста листов 7—10 корректуры № 144. Следующие затем 2 листа, исписанные рукой М. А. Шмидт, Ф. А. Страхова и Ю. И. Игумновой, — копия рукописи № 132. Из второго листа вырезаны 3 полосы, подвергшиеся авторской правке (см. № 141), и заменены новыми, вклеенными вместо вырезанных. Следующие затем 2 гранки — второй экземпляр соответствующих гранок корректуры № 130, откуда рукой А. Л. Толстого, Ю. И. Игумновой и Ф. А. Страхова перенесены авторские исправления на полях гранок и на верхней части следующего за гранками листа. Рукой Толстого и там и здесь сделаны новые исправления, после чего вновь исправленные поля и верхняя часть следующего за гранками листа отрезаны (см. № 141) и заменены частично опять исправленными рукой Толстого копиями их, приклеенными вместо вырезанных полос. Следующий затем текст на трех листах, исписанных рукой Ф. А. Страхова и М. А. Шмидт, — копия рукописи № 133. Одна полоса бумаги в этой копии с исправлениями рукой Толстого отрезана (см. № 141) и заменена ее копией. Далее следует гранка, переложенная сюда из корректуры № 130. Поля ее, на которых сделаны исправления рукой Толстого, отрезаны и заменены новыми полосами бумаги, на которые рукой Ю. И. Игумновой перенесены авторские исправления; рукой Толстого сделаны новые. Заключительные 4 листа, исписанные рукой А. Л. Толстого, М. А. Шмидт, О. К. Толстой и А. Л. Толстой, — копия текста одной гранки и двух листов корректуры № 144, занумерованных цыфрами 18 и 21. На всем материале следы типографского набора.

143. 25 листов, извлеченных из рукописи № 144. Хранятся в ГТМ. Склеенные из нескольких полос, вырезанных из рукописных листов и одной гранки, листы большого формата почтовой бумаги, вырезанные из рукописных листов и полей гранок, исписанные рукой Ю. И. Игумновой, М. А. Шмидт, О. К. Толстой, А. Л. Толстой и С. А. Толстой и исправленные рукой Толстого. 2 листа здесь извлечены из № 99 и подклеены к части гранки, извлеченной из корректуры № 130. На последнем листе, в конце текста, рукой Толстого написано: «Конецъ. 12 Декабря 1899. Левъ Толстой».

144. Рукопись ГТМ на 21 нумерованных (1—21) посторонней рукой, частично склеенных из нескольких частей, частично урезанных, листах (среди них одна гранка), исписанных рукой Ю. И. Игумновой, С. Л. Толстого, Ф. А. Страхова, М. А. Шмидт, А. Л. Толстой, М. Л. Оболенской, Н. Л. Оболенского и А. Л. Толстой и исправленных рукой Толстого. Начало: «XXII. Выѣхавъ въ горку, ямщикъ обернулся». Конец: «иное, чѣмъ прежде, значеніе. Конецъ, 12 декабря 1899 г.». Первые 6 листов — копия текста начальных 5 гранок корректуры № 142. Следующие 4 листа — копия текста последних 5 листов корректуры № 137 через посредство соответствующего материала № 143. Следующие 8 листов — копия листов 10—17 корректуры № 142. Далее идет гранка, перенесенная сюда из корректуры № 130. Поля ее, на которых рукой Толстого сделаны исправления, отрезаны, текст их переписан переписчиками, исправлен рукой Толстого, вновь переписан и вновь исправлен автором и после этого приклеен к гранке на место вырезанных полей. (Удаленное см. в № 143.) Заключительные 2 листа — копия последнего листа № 143.

145. Корректура ГТМ на 11 нумерованных печатными цыфрами (8—18) гранках с исправлениями рукой Толстого, O. K. Толстой и Н. Л. Оболенского. Гранки 1—7 переложены в корректуру № 149. Набор текста корректуры № 142. Начало: «Поблагодаривъ хозяйку». Конец: «покажетъ будущее. Конецъ. 16 декабря 1899 года». Вслед за этим собственноручная подпись: «Левъ Толстой». Исправления посторонней рукой — копия авторских исправлений, сделанных в данной корректуре, в корректуре № 148 и в недошедшей до нас корректуре, посланной в «Ниву», откуда были вырезаны части текста с исправлениями рукой Толстого, затем приклеенные к корректуре № 150. Из сопоставления данной корректуры с корректурой № 144 явствует, что авторская правка здесь производилась дважды.

146. Автограф ГТМ на 4 листах разного формата, исписанных большей частью с одной стороны. Начало: «Это была небольшая камера». Конец: «Но стоило ему взглянуть и». Незаконченный вариант описания мертвецкой, относящийся к XXVII главе третьей части романа, видимо отброшенный Толстым и в тексте романа не использованный. Существенных разночтений по сравнению с печатным текстом не представляет.

147. Корректура ГТМ на 4 нумерованных печатными цыфрами (15—18) гранках, исправленных рукой Ю. И. Игумновой, А. Л. Толстого и О. К. Толстой. Начало: «слова эти ничего не говорятъ ему». Конец: «иное, чѣмъ прежде, значеніе. Конецъ. 12 декабря 1899 года». Вслед за этим собственноручная подпись: «Левъ Толстой». Второй экземпляр соответствующих гранок корректуры № 145, откуда указанными переписчиками перенесены авторские исправления, сделанные при первой правке корректуры.

148. 5 разрозненных урезанных гранок, хранящихся в ГТМ. Вторые и третьи экземпляры соответствующих гранок корректуры № 145, откуда рукой A. Л. Толстого, Ю. И. Игумновой и H. Л. Оболенского сюда перенесены авторские исправления; рукой Толстого сделаны новые исправления. Первоначально эти гранки входили в состав корректуры № 149, но затем, будучи заменены дублетными экземплярами, удалены из нее.

149. Корректура ГТМ на 18 нумерованных посторонней рукой (1—18) гранках, с урезанными большей частью полями. Начало: «XXII. Выѣхавъ въ горку, ямщикъ обернулся». Конец: «покажетъ будущее. Конецъ. 12 декабря 1899 года. Левъ Толстой». Первые 7 гранок перенесены из корректуры № 145. На них сделаны посторонней рукой технически-корректурные исправления и среди них одно словарное (зачеркнута фраза: «Кенанъ вѣдь навралъ много») и рукой Толстого — 4 словарных исправления. Остальные гранки — дублетные экземпляры соответствующих гранок корректуры № 145, откуда, через посредство гранок, описанных под № 148, рукой А. Л. Толстого, Н. Л. Оболенского, О. К. Толстой и Ю. И. Игумновой перенесены авторские исправления; рукой Толстого сделано одно зачеркнутое им исправление. На гранках следы типографского набора. С этой корректуры, видимо, набирались 7 последних глав романа в издании «Свободного слова».

150. Корректура ИЛ в верстке, состоящая из 5 листов (10 страниц) текста, приготовленного для отдельного (2-го) издания «Нивы». Сохранились следующие страницы: 507—510, 515—519. (Последняя страница, чистая, не нумерована.) Начало: «[Не]хлюдовъ, тронутый». Конец: «покажетъ будущее. Конецъ. 12-го Декабря 1899 года». Заключает в себе текст, относящийся частично к главам XXIV—XXVIII третьей части. Это часть верстки недошедшей до нас корректуры, представлявшей собой набор, с цензурными исключениями, также недошедшей до нас корректуры, посланной в «Ниву» и представлявшей собой второй экземпляр корректуры № 145, откуда рукой переписчиков были нанесены первичные и вторичные авторские исправления; в данной корректуре рукой Толстого были сделаны новые исправления. (Этот второй экземпляр текстуально был тождествен с корректурой № 149.) На листах корректуры наклеены части гранок с нанесенными на них исправлениями рукой А. Л. Толстого, Ю. И. Игумновой и Л. Н. Толстого и полосы бумаги, переписанные рукой Н. Л. Оболенского и Ю. И. Игумновой и исправленные рукой Толстого. И то и другое вырезано из упомянутого недошедшего до нас второго экземпляра корректуры № 145. Частично исправления с этого экземпляра перенесены в корректуру № 150 рукой Р. И. Сементковского. Рукой неизвестного, видимо служащего редакции «Нивы», переписана часть рукописного текста с большим количеством авторских исправлений. Эта корректура рассмотрена в статье А. Кауфмана «В лаборатории великого писателя» («Вестник литературы» 1920 г., № 11 (23), стр. 5—8), причем автор ошибочно, в виду его незнакомства с корректурой № 145, исправления, нанесенные сюда точно (кроме двух случаев — второстепенной перефразировки) рукой Р. И. Сементковского с авторизованной корректуры, считает сплошь произвольными изменениями редактора.

151. Корректура ИЛ в верстке, 1 лист (2 страницы, нумерованные цыфрами 517 и 518). Начало: „«всего», подумалъ онъ“. Конец: «покажетъ будущее. Конецъ. 17-го декабря 1899 года». Набор недошедшей до нас корректуры в верстке, представлявшей собой набор корректуры № 150. В этой недошедшей корректуре было сделано редактором несколько произвольных изменений, вошедших и в данную корректуру. Она исправлена рукой Сементковского, сделавшего одно цензурное изменение (удалено слово «насилие»). Вверху листа его же рукой надписано: «Прислать мне на квартиру сегодня еще два оттиска этого листка, исправленные по прилагаемой корректуре. Р. Сементковский. 21 декабря 1899».693

Кроме того, к «Воскресению» относится следующий рукописный материал, заключающий в себе различные записи и вопросы.

1. Автограф ГТМ на 1 листе в 4°, исписанном с одной стороны поперек страницы. Заключает в себе хронологию событий жизни Нехлюдова.

Печатаем его в отделе ,,Записей и вопросов, относящихся к «Воскресению»'', под № 1.

2. Автограф ГТМ на 2 листах в 4°; 2 страницы исписаны, 2 чистые. Заключает в себе вопросы и записи, относящиеся к тюремному быту.

Печатаем там же, под № 2.

3. Автограф АТБ на переднем форзаце записной книжки 1898 г., на подклеенном отдельном листке. Заключает в себе 19 вопросов, относящихся к «Воскресению». Многие из этих вопросов тождественны с теми, какие находятся на оборотной стороне листа рукописи № 20, нумерованного цыфрой 336 (см. стр. 433) и которые напечатаны под № 3.

Печатаем там же, под № 4.

4. Автограф АТБ на 1 листе почтовой бумаги, на одной странице. На той же странице и на обороте — черновой текст, относящийся к письму Толстого к шведам о Гаагской конференции, написанному в 1899 году. Заключает в себе 5 вопросов, касающихся перевозки арестованных.

Печатаем там же, под № 5.

5. Автограф ГТМ на 1 клочке бумаги, исписанном с одной стороны. Текст его очень сходен с предыдущим.

Печатаем там же, под № 6.

6. Записи в разных местах записной книжки 1898—1899 гг. рукой Толстого (АТБ), относящиеся к «Воскресению», и выписки областных сибирских слов и выражений, подобранных для «Воскресения».

Печатаем там же, под № 7.

7. Автограф ГТМ на 1 листе в 4°, исписанном с одной стороны. Запись карандашом, относящаяся к эпизоду отправки арестантов из тюрьмы на вокзал, когда, как сказано в черновой редакции, Нехлюдов узнал, что умерли две женщины от солнечного удара.

Печатаем там же, под № 8.

————

СЛОВАРЬ ТРУДНЫХ ДЛЯ ПОНИМАНИЯ СЛОВ.

Австрияки — в устах старика-сектанта — старообрядцы, принимающие церковную иерархию, принадлежащие к так называемому «австрийскому согласию», названному так потому, что глава церкви — митрополит — жил в Австрии.

Агнец — ягненок, символ непорочности, в церковном богослужении — вынутая на проскомидии (см.) часть просфоры.

Азям (озям) — сермяга, долгополый кафтан.

Акафист — церковная хвалебная песнь и молитвы Иисусу, богородице и святым.

Амвон — в церкви возвышенное место перед иконостасом.

Аналой — высокий покатый столик, на который кладутся богослужебные книги или иконы.

Апопонакс — особый сорт духов, имевший большое распространение в 1870—1880-х годах.

Балясник — изгородь из точеных столбиков.

Беспоповцы — общее название нескольких старообрядческих толков, обходящихся без церковной иерархии.

Вахтер — старший сторож при казенном учреждении, старший из тюремной стражи.

Веймутова, или белая сосна — из семейства хвойных. Родина ее в Северной Америке. Употребляется как мачтовый, пильный и поделочный лес.

Духоборы (духоборцы) — русская секта рационалистического направления, отрицающая обряды, таинства, божественность Христа и пр. Евангелие и историю Христа духоборы понимают «духовно». Возникновение этой секты относится к 1740—1750 гг.

Евангелики (Евангелисты) — последователи секты, считающие евангельское учение основой веры; сущность же его они видят в учении об искуплении. Секта эта проникла в Россию из Англии. Первый проповедник ее был лорд Редсток, по имени которого его последователи назывались «редстокистами». Русским преемником Редстока был В. А. Пашков, также собравший круг последователей, называвшихся вначале «пашковцами».

Елань — возвышенная голая и открытыя равнина.

Епархия — церковная территориальная единица, управляемая архиереем.

Епитрахиль — часть облачения священника, в виде узкого длинного передника, надеваемого на шею.

Зерцало — трехгранная призма с орлом и с тремя указами Петра I на столе всякого присутственного места в царской России.

Канифас — название льняной, полосатой ткани.

Комель — нижний, толстый конец дерева.

Коралики (коральки) — продолговатая булка из плетеного теста.

Кострец — нижняя часть крестца, крестцовая кость, составляющая продолжение позвонков.

Котильон — кадриль, между фигурами который вставляются другие танцы: мазурка, вальс и др.

Коты — обувь в роде башмаков.

Лацканы — отвороты на груди у сюртука.

Ломберный стол — картежный стол, покрытый сукном.

Мартиролог — буквально — сборник повествований о мучениках, в переносном смысле — перечень пережитых кем-либо страданий.

Молокане — русская секта, представляющая собой ответвление секты духоборов. Название усвоено секте официальными духовными властями на том основании, что сектанты пьют постом молоко. Сами сектанты называют себя «духовными христианами».

Монплезир — удовольствие, отрада.

Мурцовка — похлебка, приготовленная из воды, хлеба и иногда луку.

Мутовка— снаряд для взбалтывания жидкости (в частности для взбивания масла), представляющий собой палочку с рожками на конце.

Мыза — дача или отдельный загородный дом с хозяйством.

Народовольцы — члены революционной организации «Народная воля», возникшей после раскола «Земли и воли» (1879). Народовольцы являлись сторонниками террора, как средства дезорганизации правительства, чем и отличались от «чернопередельцев» (см. «Черный передел»).

Наручни — ручные кандалы.

Обкладчик — участник охоты, выслеживающий медведя, отыскивающий его берлогу.

Озям. См. Азям.

Охотницкий колокол — любительский колокол, отличающийся особым качеством звона.

Пангенезис — гипотеза (Дарвина), по которой все клетки организма выделяют частицы для образования половых клеток, чем объясняется наследственная передача индивидуальных свойств.

Поповцы — общее название нескольких старообрядческих толков, сохранивших церковную иерархию.

Поручи — нарукавники (в облачении священнослужителей).

Посконина — крестьянский рубашечный холст.

Поскотный двор — загон для скота, огороженный жердяной изгородыю, отделяющей его от других угодьев.

Примёр — новинка.

Причт — священно- и церковно-служители одного прихода.

Проскомидия — часть литургии (обедни), в которой готовятся «дары» на жертвеннике для освящения.

Прюнель (прюнелевые башмаки) — плотная шерстяная материя для обуви.

Рапсодия — музыкальное произведение, в основе которого лежит большею частью старинный народный мотив или содержание которого взято из народной жизни.

Серафим — название одного из высших ангельских чинов.

Серсо — детская игра, состоящая в подбрасывании небольшого кольца при помощи палочки одним из играющих и ловле его на такую же палочку партнером.

Соскать — скрутить, ссучить, свить.

Статс-секретарь — секретарь при государе (почетное звание) или лицо, стоящее во главе одного из отделений государственной канцелярии при государственном совете.

Стихарь — нижнее облачение у священников и епископов и верхнее — у дьяконов и церковнослужителей.

Стригунок — жеребенок в возрасте больше года, которому в эту пору остригают гриву.

Субботники — русская секта, усвоившая существенные черты иудейской религии и празднующая субботу.

Субретка — горничная особенно бойкая, плутоватая и хитрая.

Тесак — короткая сабля, палаш с толстым обухом.

Флигель-адъютант — штаб- или обер-офицер в должности адъютанта при государе.

Херувимы — высший ангельский чин по учению православной церкви.

Хлысты — русская мистическая секта, имеющая своих пророков, христов, богородиц, практикующая на собраниях хождение в «духе» (род священных плясок). Название секте усвоено официальными духовными властями. Сами сектанты считают его оскорбительным и называют себя «людьми божьими», а также «старым Израилем» или «новым Израилем».

Черный передел — революционная организация, возникшая после раскола (1879) «Земли и воли», в противовес народовольцам (см.), отрицавшая необходимость террора и стоявшая на прежней землевольческой точке зрения — пропаганды революционных идей главным образом среди крестьянства.

Шанжан — платье из шелковой материи, на свету меняющей цвет.

Шаники — местное, сибирское название лепешек.

Шифоньерка — шкафчик для хранения принадлежностей женского туалета.

Штундисты — рационалистическая секта, отвергающая обряды и таинства. Распространилась на юге России в 1860 гг.

Элукубрация — ироническое название кропотливого сочинения; разглагольствование.

Ярушник — яровой печеный хлеб-овсяник или ячневик.

————

УКАЗАТЕЛЬ СОБСТВЕННЫХ ИМЕН.

В настоящий указатель введены имена личные и географические, названия исторических событий (войн, революций и т. п.), учреждений, издательств, заглавия книг, названия статей, журналов, газет, произведений слова, скульптуры, музыки, имена героев художественных произведений не Толстого и Толстого, когда они упоминаются не в тех произведениях, где они выведены, а также, когда они приведены в комментарии. Знак || означает, что цыфры страниц, стоящие после него, указывают на страницы текста не Толстого.

Агеев Афанасий Николаевич (1861—1908) — крестьянин деревни Казначеевка, Крапивенского уезда, Тульской губ., сочувствовавший взглядам Толстого — || 348.

Акимова Таисия Михайловна. См. Вольфсон Т. М.

Александр ІІ (1818—1881) — император всероссийский— || 371, 384.

Александр III (Александр Александрович) (1845—1894) — император всероссийский — 174, 310, || 347, 371, 383, 391.

Алекандра Невского орден — || 371.

Александра Федоровна (1872—1918) — императрица, жена Николая II — 167, 172.

Алжир — французская колония на севере Африки, простирающаяся вдоль берегов Средиземного моря — 27.

Америка — 27, 93, || 363, 378, 393, 411, 417, 419, 420.

Амурская область — в Восточной Сибири, по левому берегу среднего течения р. Амура — 94, || 345.

Ананьина Мария Александровна (ок. 1849—1899) — акушерка-фельдшерица; член народовольческого кружка. Привлекалась по делу о покушении на жизнь Александра III в 1887 г. — || 383.

Англия — 312, || 346, 352, 354, 360, 363, 372, 397, 402, 412, 413, 416, 420, 421, 438, 440, 441, 446.

Анна — по преданию жена Иоакима, мать Марии — матери Иисуса Христа — 150, 154, 166.

Анучин Дмитрий Григорьевич (1833—1900) — в 1879—1885 гг. генерал-губернатор Восточной Сибири — || 392.

Арбат — улица в Москве — 63.

Арбатские ворота в Москве — 64.

Армфельдт Анна Васильевна, рожд. Дмитровская (1821—1888) — дочь помещика; с 1841 г. жена профессора Московского университета А. О. Армфельдт — || 367.

Армфельдт Наталья Александровна (1850—1887) — дочь А. В. Армфельдт (см.). В 1872 г. арестована по процессу Дебагория-Мокриевича; в 1879 г. сослана на Кару на четырнадцать лет, где умерла от чахотки — || 367.

Арсеньева Валерия Владимировна. См. Волкова В. В.

Архангельская губерния (Архангельский край) — 291.

Архангельский Андрей Дмитриевич (р. 1879 г.) в то время учитель М. Л. Толстого; ныне академик-геолог — || 459, 460, 461.

Архив Толстого в Публичной библиотеке СССР имени В. И. Ленина (АТБ) — || 329—331, 347, 353, 360, 361, 363, 365, 377, 380, 382—384, 402, 407, 412, 418, 423, 427, 433, 434, 435, 440, 458, 460, 474.

Архив В. Г. Черткова в Государственном Толстовском музее (и у В. Г. Черткова) (AЧ) — || 329, 354—356, 360—365, 377—379, 384, 398, 402, 412, 413, 415, 418—423.

Арчер Герберт — сотрудник В. Г. Черткова по издательству, англичанин — || 363, 411.

«Атеней», книга третья, Л. 1926 — || 437.

Афанасий. См. Агеев А.

Афон — полуостров, вдающийся в греческий Архипелаг; монашеский центр. На Афоне расположено свыше двадцати монастырей и скитов. — 25, || 341.

Афонский монастырь. См. Афон.

Бардина Софья Иларионовна (1853—1883) — революционерка-народница, пропагандистка, участница дела «50» — 282, 284, 287.

Бартенев Петр Иванович (1829—1912) — историк, редактор-издатель «Русского архива» — || 407.

Бах Иоганн-Себастиан (1685—1750) — немецкий композитор — 313.

Бедекер Фредерик Вильям (1823—1906) — английский проповедник — || 372.

Беккер — название русской фирмы, имевшей фабрику роялей и пианино в Петербурге — 102.

Берлинский конгресс — происходивший в 1878 г. с 13 июня по 13 июля в Берлине конгресс шести держав и Турции для рассмотрения заключенного 3 марта 1878 г. между Россией и Турцией договора — || 371.

Бетховен Людвиг (1770—1827) — немецкий композитор («5-я симфония») — 314.

Бирюков Павел Иванович (1860—1931) — друг и биограф Толстого — || 330, 331, 334, 355, 378, 411, 414, 427, 428.

— «Биография Льва Николаевича Толстого», т. III, Гиз, М. 1922 — || 334.

«Богородица» — церковная молитва — 148.

Богословский Арсений Ананьевич (1854—1880) — революционер. 21 февраля 1880 г. приговорен к смертной казни. Подал прошение о помиловании, предварительно выдав своих товарищей. Смертная казнь была заменена ему каторгой на пятнадцать лет, но он вскоре после суда умер — || 386.

Бодлер Шарль-Пьер (1821—1867) — французский поэт — 313.

Бодянский Александр Михайлович (1845?—1916) — харьковский помещик; автор рассказов и статей по религиозным вопросам — || 348.

Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич (р. 1873 г.) — писатель, исследователь русского сектантства — || 407, 412.

— «По поводу русского издания «Воскресения» Л. Н. Толстого» — || 407.

Брейтбург Семен Моисеевич — || 437.

Буланже Павел Александрович (1864—1952) — близкий знакомый Толстого — || 355, 363, 377.

Булыгин Михаил Васильевич (р. 1863) — близкий знакомый Толстого — || 459.

Бутырский замок (тюрьма) в Москве (пересыльная московская тюрьма) — 71, 77, 89, 128, || 341, 344, 379, 380, 381, 425.

Валерьян. См. Толстой Л. Н. «Дворянское семейство».

Василий Великий (329—378) — архиепископ кесарийский, один из трех «вселенских учителей» Восточной церкви, автор многих богословских сочинений — 150.

Васильевский остров в Петербурге — 228, 230, 271.

Васнецов Виктор Михайлович (1848—1926) — художник — 112.

«Верую во единого бога отца». См. «Символ веры».

Веселитская Лидия Ивановна (р. 1857 г.) — писательница (псевд. Микулич) — || 353.

Ветрова Мария Федосеевна (1870—1897) — революционерка. Кончила жизнь самосожжением в Петропавловской крепости — || 373.

Визева Теодор (Théodor de Wyzewa) — литератор, переводчик «Воскресения» на французский язык — || 405, 413.

Виноградов Иван Михайлович — надзиратель московской Бутырской тюрьмы — || 380.

Владимирская божья матерь — одна из древнейших русских икон богородицы греческого письма — 218.

Власов Андрей Васильевич (р. 1845 г.) — член секты «бегунов» — || 390.

«Вокруг света» — журнал — || 410.

«Волжский вестник» — газета — || 340.

Волкова Валерия Владимировна, рожд. Арсеньева (1836—1909) — || 335.

Волоколамский уезд Московской губернии — 65.

Волхонка — улица в Москве — 63.

Вольфсон Таисия Михайловна, рожд. Акимова — революционерка-террористка, член кружка, подготовлявшего покушение на царя Николая II, приуроченного к коронации 1896 г. В 1895 г. арестована и приговорена к пяти годам крепости и ссылке в Якутию на десять лет — || 383.

Воронеж — || 347.

«Воскресший Рокамболь» — роман Понсон дю-Тераль. См. Понсон дю-Тераль.

Всероссийское общество красного креста (Красный крест) — организация, имевшая своей целью помощь больным и раненым на войне — 71, 72.

Второе отделение собственной его императорского величества канцелярии — учреждение, ведавшее сначала упорядочением действующего законодательства, а потом и составлением новых законопроектов, просуществовавшее с 1827 по 1882 г., когда функции его были переданы вновь образованному кодификационному отделу при государственном совете — 137.

Вульф Е. В. — || 407.

Гаагская мирная конференция — конференция в 1899 г. в Гааге — || 378, 474. Гайдебуров Павел Александрович (1841—1893) — журналист, с 1869 г. издатель «Недели» — || 353.

Гальперин-Каминский Илья Данилович (Е. Halpérine-Kaminsky) (p. 1858 г.) — литератор, переводчик «Воскресения» на французский язык — || 413.

Галя. См. Черткова А. К.

Гаша. См. Трубецкая А. М.

Ге Зоя Григорьевна. См. Рубан-Щуровская З. Г.

Ге Николай Николаевич (р. 1857 г.) — сын художника H. H. Ге; близкий знакомый семьи Толстых — || 382, 384, 385, 412, 435, 437, 439, 444—446, 448—455, 457, 460.

Гейдельберг — город в Германии (герц. Баден) — 27.

Георгий. См. Георгиевский крест.

Георгиевский крест (Георгий) — военный орден в царской России — 140.

Георгий Александрович (наследник) (1871—1899) — цесаревич и великий князь, сын императора Александра III — 172.

Германия — 105, || 414, 415, 420.

Герцен Александр Иванович (1812—1870) — писатель — 213, 214.

— «Письмо к Александру II (по поводу книги барона Корфа)» (цит.) — 213.

Гефдинг Г. «Очерки психологии, основанной на опыте». Перевод с немецкого. Издание журнала «Вопросы философии и психологии» М. 1892 — || 392.

Гладстон Вильям Эварт (1809—1898) — английский политический деятель — || 313.

Гольденвейзер Александр Борисович (р. 1875 г.) — пианист, близкий знакомый Толстого — || 423, 454, 455, 459, 460.

Гончаров Александр Николаевич (1843—1709) — племянник писателя И. А. Гончарова, геолог — || 383.

Гончаров Иван Александрович (1811—1891) — писатель — || 383.

«Господи и владыко живота моего» молитва Ефрема Сирина. См. Сирин Ефрем.

Государственный Толстовский музей (в Москве) (ГТМ) — || 329, 345, 347, 348, 361, 363, 382, 392, 398, 400, 414, 423—437, 440—474.

Григ Эдвард (1843—1907) — норвежский композитор — 313.

Грот Николай Яковлевич (1852—1899) — писатель, философ; редактор (с 1889 г.) журн. «Вопросы философии и психологии» — || 407.

Гудзий Николай Каллиникович — || 384, 425, 426, 428, 430, 432, 435—437, 440, 453, 459, 460, 465.

— «Рассказ о казни Лозинского и Розовского в «Воскресении» Толстого и его источник» — || 384.

Гуно Шарль-Франсуа (1818—1893) — французский композитор — 313.

Гуревич Любовь Яковлевна (р. 1866 г.) — писательница; в 1891—1897 гг. издательница и редактор (с 1895 г.) журн. «Северный вестник» — || 347, 353.

Гусев Николай Николаевич — || 424.

— «Два года с Л. Н. Толстым. 1907—1908 год», изд. 2-е. М. 1928 — || 375.

Гюго Виктор (1802—1885) — французский писатель и поэт — 154 (роман «Отверженные»), 184.

Давыдов Николай Васильевич (1848—1920) — юрист и общественный деятель; близкий знакомый семьи Толстых — || 337, 340, 343, 346, 375, 376, 377, 381, 438, 439, 445, 452.

— «Из прошлого» М. 1914 — || 340.

— «Лев Николаевич Толстой». См. Давыдов Н. В. «Из прошлого».

Данила. См. Козлов Д.

12-й год — война 1812 года — 5.

Делянов гр. Иван Давыдович (1818—1897) — с 1882 г. министр народного просвещения — || 368.

Департамент герольдии — департамент сената, ведавший делами о причислении к дворянству и почетному гражданству, о титулах, перемене фамилии и составлении гербовников — || 403.

Дефо Даниэль (ок. 1659—1731) — английский писатель (роман «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо») — || 422.

Джордж Генри (George Henry) (1839—1897) — американский экономист и политический деятель; пропагандист освобождения земли от частной собственности и введения единого земельного налога — 19, 26, 43, 46, 76, 100, 105, 115, 137, || 336, 338, 344, 345, 358, 403, 404, 425, 427.

— «Progress and Poverty» («Прогресс и бедность») — 19, 26, 29, 99, 115, || 336.

— «Social Problems» — 26, 115.

Дитерихс Иосиф Константинович (1868—1931) — брат А. К. Чертковой — || 457.

Дитерихс Мария Константиновна. См. Оболенская М. К.

Дитман В. А. — член «Общины апостолов последних дней», проповедник — || 372.

Дмоховская Анастасия Васильевна, рожд. Воронец — || 366, 367.

Дмоховский Лев Адольфович (1851?—1881) — революционер, участник кружка долгушинцев — || 366, 367.

Долгоруковская улица в Москве — 77, 90, || 344.

Достоевский Федор Михайлович (1821—1881) — писатель — 44, 45 («Преступление и наказание»), 98, 154, 184, 221, 223.

Дунаев (Александр Никифорович (1850—1920) — директор Торгового банка в Москве; близкий знакомый Толстого — || 363.

Дунай — река — 106.

Дюка гостиница в Иркутске — || 392.

Евангелие — 36, 104, 126, 150, 167, 177, 187, 217, 254, 255, 282, 294, 309, 317, 319, 320, || 352, 370, 378, 387, 398, 404, 405, 468.

Евангелие от Иоанна — 19, 23, || 425, 426, 427.

Евангелие от Матфея — || 469.

Е — в А. «Рассказ Д. А. Линева под пером Толстого» — || 374.

Европа — 27, 93.

Египет — 27.

Екатеринбург — 273.

Ершов А. И. «Севастопольские воспоминания артиллерийского офицера» — || 331.

«Живописное обозрение» — журнал — || 361.

«Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» (1719) — роман Даниэля Дефо. См. Дефо Даниэль.

«Затишье» (1854) — повесть И. С. Тургенева. См. Тургенев И. С.

«Звенья», III—IV. Сборники под редакцией В. Д. Бонч-Бруевича, изд. Academia, M.-Л. 1934 — || 435—437, 453, 459.

Знаменка — улица в Москве — 63.

«Земля и воля» — подпольная революционная организация, возникшая в 1878 г. — 247, 284, 286, 287.

Золя Эмиль (1840—1902) — французский писатель — 313.

Ибсен Генрих (1828—1906) — норвежский писатель-драматург — 114, || 351.

Иванов Александр Петрович (1836—1911) — переписчик — || 357, 385, 407, 429, 431, 432, 434—444, 446.

Иванов Андрей. «Хитрая механика. Правдивый рассказ, откуда и куда идут мужицкие денежки» (Второе издание. М. 1875). — 298.

Иванов Николай Никитич (1867—1913) — автор нескольких рассказов и стихотворений — || 426—428.

Иваново — город — || 423.

Ивановский музей (в г. Иваново) — || 423, 427.

Игнат. См. Макаров Игнат.

Игумнова Юлия Ивановна — художница, подруга T. Л. Толстой — || 457, 459—461, 465—473.

Иисус Христос (Иисус Назарей) — 80, 112, 121, 124, 149, 151—154, 165, 167—170, 172, 253, 254, 259, 309, 318, || 443.

«Иллюстрация». См. «Illustration».

Императорская гвардия. См. Императорской фамилии лейб-гвардейский стрелковый батальон.

Императорской фамилии лейб-гвардейский стрелковый батальон (Императорская гвардия) — 3, 15, 41.

Институт русской литературы Академии наук СССР (ИЛ) — || 329, 347, 353, 423, 436, 437, 473, 474.

Иоаким — отец Марии, матери Иисуса Христа — 150, 154, 166.

Иоанн Златоуст (347—407) — архиепископ константинопольский, один из трех «вселенских учителей» Восточной церкви, проповедник и богослов — 166.

Иоанн Предтеча — то же, что Иоанн Креститель, пророчествовавший об Иисусе — 150, 154, 166.

Иркутск — || 374, 392.

Иркутская тюремная больница — || 366.

«Иртенев» См. Толстой Л. Н. «Дьявол».

Италия — 105, 140, || 358.

Кавказ — 75, 76, || 348.

Казанская тюрьма — 306.

Казань — 213, 250, 278, 307, || 335, 343.

Казначеевка — деревня Крапивенского уезда Тульской губернии — || 336.

Калуга — 149, || 339, 367.

Калужский окружной суд — || 339.

Канада — автономная часть Британской империи в северной части Северной Америки — || 354, 411, 417, 421.

«Капитал» (1867) — сочинение К. Маркса. См. Маркс К.

Капуя — город в Южной Италии, прославленный в древности роскошной и развратной жизнью ее жителей — 63.

Кара — местность, прилегающая к реке Каре, притоку Шилки; славится своими золотыми приисками; с середины 1870 гг. до середины 1890 гг. здесь были сосредоточены каторжные тюрьмы для революционеров, с непосильно тяжелым режимом — 288, 292, 297, 306, 324, || 366.

Карякин В. Н. «Московская охранка о Л. Н. Толстом и толстовцах» — || 376.

«Каторга и ссылка» — журнал — || 440, 459.

Кауфман А. «В лаборатории великого писателя» — || 409, 473.

Кенворти Джон (John Coleman Kenworthy) — английский писатель и лектор — || 355.

Кеннан Джордж (1845—1924) — американский путешественник и писатель — 312, || 391, 392.

— «Siberia and the Exile System» — || 391.

— «Сибирь!» перевод с немецкого, т. I, изд. М. Пирожкова, Спб. 1901 — || 391, 392.

Киев — || 384.

Киевская тюрьма — 250, || 384.

Киевский военно-окружной суд — || 384, 386.

Киевский университет — || 384.

„К истории создания «Воскресения»“. I. Из записок надзирателя Бутырской тюрьмы. И. М. Виноградова. 2. Из воспоминаний начальника Тульской тюрьмы С. И. Бродовского». — || 380, 381.

Кити. См. Толстой Л. Н. «Анна Каренина».

Козлов Даниил Давыдович — крестьянин Ясной поляны, бывший ученик школы Толстого в 1860 гг. — || 348.

Кокорев Василий Александрович — владелец склада хранения вещей на Софийской набережной в Москве («Кокоревский склад») — 123.

Кокоревский склад. См. Кокорев В. А.

«Коль славен наш господь в Сионе» масонская песня М. М. Хераскова. См. Херасков М. М.

Комиссия прошений — особая инстанция для рассмотрения жалоб и прошений, приносившихся на «высочайшее имя», возникшая в 1810 г. при государственном совете, в 1835 г. выделенная в самостоятельное учреждение, просуществовавшее до 1884 г. и впоследствии замененное «канцелярией по принятию прошений на высочайшее имя приносимых» при императорской главной квартире — 201, 323—325.

Коневская повесть. См. Толстой Л. Н. «Воскресение».

Коневский рассказ. См. Толстой Л. Н. «Воскресение».

Кони Анатолий Федорович (1844—1927) — судебный деятель и писатель-мемуарист — || 329—331, 334, 347, 353, 369, 373.

— «Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом» — || 330.

— «На жизненном пути», т. II, М. 1916 — || 330.

— «Судебные речи» — || 330.

Короленко Владимир Галактионович (1853—1921) — писатель — || 365.

Крамской Иван Николаевич (1837—1887) — художник — 112. («Христос в пустыне»).

Крапивна — уездный город Тульской губернии — || 339, 340.

Красный крест. См. Всероссийское общество красного креста.

Кремль в Москве — 96.

Кропоткин кн. Дмитрий Николаевич (1836—1879) харьковский губернатор, убитый Григорием Гольденбергом за насилие над политическими каторжанами в харьковской центральной тюрьме и за избиение студентов в Харькове — 293.

Кросби Эрнест (1856—1907) — американец, в то время разделявший взгляды Толстого — || 418—420.

Крым — 41.

Крымская война. См. Севастопольская война.

Куглер Франц-Теодор (1808—1858) — немецкий историк искусств и поэт; профессор в Берлине — 112.

Кузминская Вера Александровна (р. 1871 г.) — дочь А. М. и Т. А. Кузминских, свойственников Толстых — || 432—435.

Кузминская Мария Александровна. См. Эрдели М. А.

Кузминская Татьяна Андреевна, рожд. Берс (1846—1925) — свояченица Толстого — || 359.

Кузминский Александр Михайлович (1843—1917) — судебный деятель; муж Т. А. Кузминской, свояченицы Толстого — || 359.

Кузнецов Иннокентий — золотопромышленник, упоминаемый в книге Д. Кеннана «Сибирь» — || 392.

Курсинский Александр Антонович (ум. 1919 г.) — поэт; одно время был учителем детей Толстого — || 428.

Курская Семеновская библиотека — || 474.

Лазарев Егор Егорович (р. 1855 г.) — революционер; неоднократно был в ссылке. Примыкал к фракции правых социалистов-революционеров. В 1919 г. эмигрировал за границу — || 374.

Латимер Р. См. Latimer R. S.

Лебрен Виктор Анатольевич (Lebrun Victor) (p. 1882 г.) — француз; одно время помогал Толстому в качестве секретаря — || 392.

Левин. См. Толстой Л. Н. «Анна Каренина».

«Лев Николаевич Толстой». Труды Толстовского музея. Государственное издательство. М.-Л. 1928 — || 424.

«Лев Толстой и В. В. Стасов». Переписка 1878—1906. Редакция и примечания В. Д. Комаровой и Б. Л. Модзалевского, изд. «Прибой», Л. 1929 — || 364, 378.

«Лев Толстой и русские цари». Письма Л. Н. Толстого 1862—1905, под редакцией В. Г. Черткова, изд. «Свобода» и «Единение», М. 1918 — || 369.

Лейпциг — 202.

Лена — река в Восточной Сибири — || 382.

«Летопись» — журнал — || 436, 440.

Лизиновка — слобода Острогожского уезда Воронежской губернии — || 347.

Лизогуб Дмитрий Андреевич (1848—1879) — революционер, повешенный в Одессе — || 375.

Линев Д. А. «По этапу» Спб. 1886 (1-е изд.) — || 374.

Лист Франц (1811—1886) — венгерский композитор и пианист — 190, 263.

«Листки «Свободного слова» — периодическое издание В. Г. Черткова в Англии — || 378, 414, 450.

«Литературный вестник» — журнал — || 474.

Литературный музей при Публичной библиотеке СССР имени В. И. Ленина (Л. М.) — || 423, 426, 427, 429, 430, 440, 442.

Лозинский Мелентий Платонович (ок. 1855—1880) — революционер-народоволец, повешенный в Киеве — 250—252, 293—296, || 384—387, 398, 440.

Лондон — 94, || 345, 371, 411.

Майдель фон барон Егор Иванович (Георг-Бенедикт-Генрих) (1817—1881) — генерал-от-инфантерии, комендант Петропавловской крепости — || 372.

Макаров Игнат — яснополянский крестьянин, бывший ученик школы Толстого в 1860-х годах — || 348.

Маклаков Василий Алексеевич (р. 1869 г.) — московский адвокат и общественный деятель — || 350, 375—377, 380, 381.

Маклакова Мария Алексеевна (р. 1877) — сестра В. А. Маклакова, подруга T. Л. Толстой — || 213, 435—437, 439—444, 447, 457, 466—469.

Маковицкий Душан Петрович (1866—1921) — врач, единомышленник и друг Толстого, по национальности словак — || 392.

— «Яснополянские записки» (рукопись ГТМ) — || 392.

Максимов Михаил Максимович («Табачная держава») — || 390.

Малороссия — официальное наименование в дореволюционную эпоху группы губерний южной части Европейской России с преобладающим украинским населением — 135, || 352, 431

Мария, мать Иисуса Христа — 151, 167, 172.

Мария Федоровна (1847—1928) — императрица, жена Александра III — || 172.

Маркс Адольф Федорович (1838—1904) — издатель журнала «Нива» — || 360—362, 364—366, 377, 393—402, 407, 410, 414—416, 435—438, 441, 454, 457, 458.

Маркс Карл (1818—1883) — экономист, социолог, политический деятель, основоположник научного социализма, теоретик и вождь рабочего класса («Капитал») — 220, 300.

Международный банк в Москве — || 395.

Мезенцев Николай Владимирович (1827—1878) — генерал-адъютант, шеф жандармов; убит землевольцем Степняком (Кравчинским) в Петербурге — 293.

Мельшин Л. (П. Ф. Якубович). «В мире отверженных», изд. «Русского богатства», 2 тт., Спб. 1896 — || 377, 391.

— «В мире отверженных», изд. О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. М. 1933 — || 377, 391.

Меньшиков Михаил Осипович (1859—1919) — публицист — || 353.

Микель-Анджело Буонарроти (1475—1564) — итальянский скульптор и живописец эпохи Возрождения (скульптура «Моисей») — 267.

Министерство юстиции — 201, 323, || 404.

Митенька. См. Толстой Дмитрий Николаевич.

Митрофания (в мире бар. Прасковья Григорьевна Розен) — игуменья Серпуховского владычного монастыря. Обвинялась в подлоге векселей и духовного завещания и в вымогательстве, в связи со своей энергичной деятельностью по постройке монастырей. Дело ее разбиралось в Московском окружном суде в 1874 г.; была осуждена к ссылке в Енисейскую губернию, замененную ей ссылкой в Ставрополь Кавказский. Зал суда, в котором шло дело Митрофании, в виду сенсационности процесса, долго после этого называли «Митрофаньевским» — 33.

«Моисей» — скульптура (1513) Микель-Анджело Буонарроти. См. Микель-Анджело Буонарроти.

Молитва Ефрема Сирина. См. «Господи и владыко живота моего».

Моод Луиза Яковлевна (Maude Louise), рожд. Шанкс — жена Э. Ф. Моода, переводчица «Воскресения» на английский язык — || 416, 417.

Моод Эйльмер (Maude Aylmer) (p. 1858 г.) — английский биограф и переводчик Толстого — || 355, 411, 416, 417, 420.

Moпассан Гюи-де (1850—1893) — французский писатель — 313.

Москва — 12, 15, 16, 20—22, 24—26, 28, 75, 77, 85, 88—90, 95, 96, 98, 99, 102, 118, 122, 123, 129, 130, 135, 159, 254, 261, 295, 323, || 339, 340, 344, 359, 365, 372—374, 376, 377, 380, 381, 395, 402, 432, 441.

Московский окружной суд — 20, 22, 96, || 340.

Московский Торговый банк — || 363.

Московский университет — || 343, 344, 376.

Нагорная проповедь — проповедь Христа, в которой выражена в сжатой форме сущность его учения (Евангелие от Мф. гл.: V—VII; Лк. гл. VI, 17—49) — 216, 288, 319.

«Народная воля» — революционная террористическая организация, возникшая после раскола «Земли и воли» (1879) — || 384.

Населенко Елена Панфиловна — || 364.

Неаполь — 76.

Невский проспект в Петербурге — 250, || 385.

«Неделя» — газета — || 353.

Нерчинск — уездный город Забайкальской области, в Восточной Сибири — 250, || 385.

«Нива» — еженедельный иллюстрированный журнал, издававшийся в Петербурге с 1870 по 1904 г. А. Ф. Марксом, с 1904 по 1918 г. — его вдовой — || 360—366, 377, 392—402, 405, 408—416, 420, 421, 436—438, 440—442, 445, 446, 448, 449, 462, 472, 473.

Нижегородская губерния — 29, 86, || 345.

Нижний Новгород — 88, 93, 126, 214, 273, || 463, 465—467.

Никифоров Лев Павлович (1848—1917) — член партии социалистов-революционеров, переводчик, близкий знакомый Толстого— || 389.

— «Воспоминания о Толстом» — || 389.

Николаевская железная дорога — между Петербургом и Москвою. Открыта в 1851 г. — 10.

Николай II (государь, Николай Александрович) (1868—1918) — император всероссийский — 160, 166, 167, 172, || 369, 383.

Николай Мирликийский (Николай угодник, Николай чудотворец) — архиепископ из г. Мир в Ликии. Признан церковью святым — 12, 218.

Николай угодник. См. Николай Мирликийский.

Николай чудотворец. См. Николай Мирликийский.

Никольское-Обольиново Дмитровского уезда Московской губернии — имение гр. В. Олсуфьева — || 338—341.

Новиков Алексей Митрофанович (1865—1927) — учитель в семье Раевских и Толстых (в 1889—1892 гг.), позднее доктор медицины, профессор — || 337.

— «Зима 1889 — 1890 годов в Ясной поляне» — || 337.

«Новое время» — газета — || 360, 361, 433.

«Новости» — газета — || 349.

«Новый завет» — одна из двух составных частей «Библии», обнимающая собой «Евангелие», «Деяния апостолов», «Послания апостолов» и «Апокалипсис», или «Откровение Иоанна Богослова» — 254, 288.

Оболенская Елизавета Валерьяновна, рожд. Толстая (р. 1852 г.) — дочь сестры Толстого гр. Марии Николаевны и гр. В. П. Толстого — || 436.

Оболенская Мария Константиновна, рожд. Дитерихс (1877 — 1924) — сестра А. К. Чертковой — || 457.

Оболенская Мария Львовна, рожд. Толстая (1871—1906) — вторая дочь Толстого — || 345, 347, 348, 362, 400, 425—428, 431, 432—437, 447, 449, 472.

Оболенский кн. Николай Леонидович (1872—1934) — муж М. Л. Толстой — || 362, 428, 431— 436, 447—450, 472, 473.

«Община апостолов последних дней» (ирвингиане) — религиозно-мистическое течение, проникшее в Россию из-зa границы (Англия, Германия) — в конце 1860 гг. Распространялось в великосветских кругах — || 372.

Овсянниково Тульского уезда и губернии — имение Т. Л. Толстой — || 345.

Одесса — 47, || 375.

Олсуфьев гр. Адам Васильевич (1833—1901) — помещик; старый знакомый семьи Толстых — || 338, 346, 369.

Олсуфьева Анна Михайловна, рожд. Обольянинова (1835— 1899) — жена гр. A.B. Олсуфьева — || 338.

Они Розалия — || 329—331, 334.

«О подражании Христу» — сочинение Фомы Кемпийского. См. Фома Кемпийский.

Орел — || 375.

Оржевский Петр Васильевич (1839—1897) — генерал-адъютант; в 1884 г. — товарищ министра внутренних дел; с 1893 г. — волынский генерал-губернатор — || 372.

Орлов Владимир Федорович (1843—1898) — учитель, привлекался по делу С. Г. Нечаева — || 372.

Остоженка — улица в Москве — 63.

«Отверженные» (1862) — роман В. Гюго. См. Гюго В.

«Отче наш» — начальные слова христианской молитвы — 148, 174.

Павел апостол (ум. 65 г.) — виднейший идеолог церковного христианства. Ему приписывается 14 «Посланий» — 167.

Паново (Пановка) — имение В. И. Юшкова в Лаптевском уезде Казанской губернии — 46, 76, 88, 89, 118, 154, 197, 198, 217.

Париж — 16, 255, || 332, 343, 360, 361, 458.

Пастернак Леонид Осипович (р. 1862 г.) — художник, иллюстратор «Воскресения» Толстого — || 364, 392, 397, 401, 409, 413, 417, 420.

Пелагеюшкин Степан. См. Толстой Л. Н. «Фальшивый купон».

1 Марта 1881 г. — день убийства Александра II по приговору исполнительного комитета партии «Народной воли» — 203, 215, 217, 242, 243, 267, 276, 318, 319, || 366.

Пермь — 273, || 463, 465—467.

Петербург — 16, 17, 27, 42, 45, 46, 102, 105, 106, 137, 138, 182, 186, 193, 195, 203, 219, 221, 226, 264, 279, 297, 311, 313, 314, 322, || 330, 343, 358, 368, 369, 371—373, 390, 404, 434.

Песнь о херувимах. См. Херувимская песнь.

«Петербургская газета» — || 354.

«Петербургские ведомости» — газета — || 354, 369.

Петербургский окружной суд— 18, || 329.

Петербургский университет — 280, 312.

Петерсон Николай Павлович (1844—1919) — в 1862 г. учитель Яснополянской школы и учитель детей Толстого. С 1869 г. судебный деятель — || 389.

Петр — апостол, один из двенадцати учеников Христа — 259, 318.

Петров день — церковный праздник памяти апостолов Петра и Павла. Празднуется 29 июня (с. ст.) — 93, || 345.

Петропавловская крепость (Петропавловка, Трубецкой бастион) — в Петербурге. Служила местом заключения политических — 219, 270, 323, 324, || 368, 369. 372, 373, 381, 382, 383, 388.

Пирогово Крапивенского уезда Тульской губернии — имение гр. С. Н. Толстого — || 334, 422.

«Письма А. П. Чехова» под ред. М. П. Чеховой, т. ІУ, М. 1914 — || 344.

«Письма русских писателей к А. С. Суворину». Л. 1927. — || 361.

Плеве Вячеслав Константинович (1846—1904) — в 1870-х гг. товарищ прокурора тульского окружного суда, позднее директор департамента полиции. Закончил свою служебную карьеру должностью министра внутренних дел; крайний реакционер — || 343.

Победоносцев Константин Петрович (1827—1906); с 1880 г. обер-прокурор святейшего синода, вдохновитель и активный деятель реакционной политики в царствование Александра III — 324, || 369.

Поварская улица в Москве — 65.

«Под вечер осенью ненастной». См. «Романс».

«Подражание Христу». См. «О подражании Христу».

Покровка — улица в Москве — 65.

Понсон-дю-Терраль (Ponson du Terrail) (1829—1879) — французский писатель; автор многих «уголовных» романов («Похождения Рокамболя», «Воскресший Рокамболь») — 255.

Попов Евгений Иванович (р. 1864 г.) — писатель, переводчик и педагог; единомышленник Толстого — || 424—428.

«Посредник» — издательство — || 330, 331, 353.

«Похождения Рокамболя» — роман Понсон дю-Терраля. См. Понсон дю-Терраль.

«Преступление и наказание» (1866) — роман Ф. М. Достоевского. См. Достоевский Ф. М.

«Прогресс и бедность» — сочинение Генри Джорджа». Русский перевод книги вышел в Петербурге в 1884 году. См. Джордж Г.

Псковская губерния— 230.

Пушкин Александр Сергеевич (1799—1837) («Романс») — 14, 16.

«5-я симфония» (1807—1808) Бетховена. См. Бетховен Л.

Раненбургский уезд Рязанской губернии — 25.

Рахманов Владимир Васильевич (1864—1918) — врач; в 1890-х гг. разделял взгляды Толстого — || 331, 354, 355.

Рахманов Н. «Беседа с графом Л. Н. Толстым. (Впечатления)» — || 349.

Редсток лорд (1831—1913) — английский проповедник, имевший большой успех в петербургском высшем великосветском обществе — || 371, 372.

Реклю Элизэ (Elisée « Reclus) (1830—1905) — французский географ и теоретик анархизма — || 413.

Репин Илья Ефимович (1844—1930) — художник — || 351.

Рескин Джон (Ruskin John) (1819—1900) — английский историк искусства, моралист и общественный деятель («Crown of wild olive», «Fors Clavigera») —19, || 336.

Рим — 106, 112.

«Pобинзон». См. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо».

Розен бар. Прасковья Григорьевна. См. Митрофания.

Розинер А. Е. — || 423, 442.

Розовский Иосиф Исаакович (ок. 1860—1880) — революционер-народоволец, повешенный в Киеве — 250—252, 293, 294—296, || 384—387, 398, 440.

«Рокамболь». См. «Похождения Рокамболя» и «Воскресший Рокамболь».

«Романс» («Под вечер осенью ненастной») — стихотворение (1814) А. С. Пушкина. См. Пушкин А. С.

Россия — 16, 27, 70, 86, 112, 140, 180, 279, 293, 299, 311, 322, || 353, 354, 358—360, 362, 399, 401, 410—412, 415, 417, 420, 445.

Ростовцева Мария Николаевна (р. 1872 г.) — близкая знакомая В. Г. и А. К. Чертковых — || 428.

Рубан-Щуровская Зоя Григорьевна, рожд. Ге (р. 1861 г.) — дочь Григория Николаевича Ге, брата художника. В 1883—1884 гг. была в заключении по делу военнополитической организации — || 382.

— «Воспоминания» (рукопись ГТМ) — || 382.

Рубинштейн Антон Григорьевич (1829—1894) — композитор и пианист — || 351.

Русанов Гавриил Андреевич (1844—1907) — друг и единомышленник Толстого — || 398, 407, 408.

Русанова Антонина Алексеевна (1855?—1905) — жена Г. А. Русанова — || 407, 438—441, 444.

Русова С. Ф. — || 382, 383.

«Русский вестник» — журнал — || 355.

«Русский инвалид» — газета — || 372.

«Русское слово» — газета — || 410, 459.

Русско-турецкая война 1876—1878 гг. («Турецкая кампания») — 27, 41, 322, || 337, 343, 358, 424.

Руссо Жан-Жак (1712—1778) — французский писатель («Confessions», «Profession de foi d`un vicaire Savoyard») — 136.

Рязанская губерния — 29, 86, 96, 135, || 344.

Рязань — 25.

Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович (1826—1889) — писатель — 301. — «Помпадуры и помпадурши» («О путешествии персидского шаха») — 300 (цит.), 301.

Самара — 88, 93, 323, || 345.

Самарская губерния — 29, 86.

Саратов — 22, 214.

Сахалин — 141, 315, || 354.

«Сборник Пушкинского дома на 1923 год». Пгр. 1922 — || 362, 364, 397.

«Свободное слово» — издательство В. Г. Черткова в Англии — || 397, 401, 402, 405, 407, 409, 410, 445, 448, 449.

Севастопольская (крымская) война (1853—1856) — 3, 27, || 334, 335, 337, 343.

«Северный вестник» — журнал — || 347, 353.

Северо-Американские Штаты — || 418.

Сементковский Ростислав Иванович (1846—1914) — публицист и литературный критик, с 1897 г. редактор журнала «Нива» — || 396, 399, 400, 408—410, 438, 439, 441, 442, 473, 474.

— «Встречи и столкновения» — || 399.

Сенат — высшее правительственное законодательно-судебноадминистративное учреждение в дореволюционной России — 121, 200, 201, 221, 222, 227, 323—325.

Сенная площадь в Петербурге — || 330.

Сен-Санс Шарль-Камилль (1835—1921) — французский композитор, органист и пианист — 313.

Сергеенко Петр Алексеевич (1854—1930) — литератор — || 360, 366.

Сергиевское — село Крапивенского уезда Тульской губернии — || 390.

«Сибирская гостиница» — в Иркутске — || 392.

Сибирь — 59, 62, 70, 75, 76, 78, 84, 85, 110, 117, 123, 125, 158, 171, 203, 228, 307, 315, || 344, 350—354, 356, 359, 366, 367, 372, 374, 376, 379, 380—384, 388, 390, 432, 458.

«Символ веры» («Верую во единого бога отца») — краткое изложение основных догматов церковно-христианской веры — 167.

Симеон — разбойник — 256.

Симон (Simond) — редактор французской газеты «Echo de Paris» — || 413.

Синод — высшее церковное учреждение в дореволюционной России — 121, 324.

Сирин Ефрем — «отец церкви» и проповедник IV века («Господи и владыко живота моего» — молитва) — 74.

«Сказка о трех братьях». См. «Сказка о четырех братьях и об их приключениях».

— «Сказка о четырех братьях и об их приключениях» («Сказка о трех братьях») — народная сказка революционно-пропагандистского содержания. Написание ее приписывается с наибольшей вероятностью Льву Тихомирову — 298.

Смоленский рынок в Москве — 77.

Соловьев Михаил Петрович (1842—1901) — исправляющий должность главного управления по делам печати — || 441.

Сомова Л. Ф. — последовательница английского проповедника лорда Редстока. В ее доме в Москве происходили в 1880-х гг. собрания «редстокистов» и членов «Общины апостолов последних дней» — || 372.

«Спаси господи люди твоя» — церковно-православная молитва — 174.

Спенсер Герберт (1826—1903) — английский социолог и философ — 134.

Срезневский Всеволод Измайлович — || 369, 372, 440.

— «Доктор Бедекер, прототип Кизеветтера и англичанина в «Воскресении» Толстого» — || 372.

— «Коневская повесть» — || 334. Стасов Владимир Васильевич (1824—1906) — художественный и музыкальный критик — || 364, 378.

Стахович Михаил Александрович (1861—1923) — близкий знакомый семьи Толстых, в ту пору орловский предводитель дворянства — || 351, 375, 432, 433, 434.

Стахович Софья Александровна (р. 1862 г.) — сестра М. А. Стаховича — || 432, 433, 457, 459.

Степанида. См. Толстой Л. Н. «Дьявол».

Страделла Антонио (Stradella) (1654—1681) — итальянский певец и композитор. Обычно же под «Страделлой» разумеют арию «Pietá signore», приписываемую А. Страделле, однако ему не принадлежащую — 310, 314, || 390, 391.

Страхов Николай Николаевич (1828—1896) — критик и философ — || 338, 346—348, 353, 371, 407.

Страхов Федор Алексеевич (1861—1923) — литератор — || 468, 470, 471.

Струсберг Генри Беттель — германский железнодорожный деятель. Был привлечен к суду по обвинению в том, что при помощи взяток получил из Московского Коммерческого ссудного банка ссуду более чем на восемь миллионов рублей — под залог большей частью ничего не стоящих процентных бумаг, в результате чего банк потерпел крах. Дело разбиралось в московском окружном суде (дважды) в 1876 году. По приговору суда Струсберг был выслан за границу — 33.

Суворин Алексей Сергеевич (1834—1912) — публицист, издатель газеты «Новое время» — || 360, 361.

Сулержицкий Леопольд Антонович (1872—1916) — близкий друг семьи Толстых, активный участник переселения духоборов с Кавказа в Канаду, в последние годы актер и режиссер Московского Художественного театра — || 363, 422.

Сухотина Татьяна Львовна, рожд. Толстая (р. 1864 г.) — старшая дочь Толстого — 294, || 345, 346, 369, 378, 381, 397, 426, 427, 433, 435, 436, 441, 444, 447, 453, 454, 457, 459, 461, 463.

— «Из дневника Т. Л. Сухотиной (Толстой)» — || 369.

— «О том, как мы с отцом решали земельный вопрос» — || 345.

Сытин Иван Дмитриевич (1851—1934) — издатель — || 377, 391, 410.

Сяськова Мария Васильевна — переписчица, одно время сотрудница издательства «Посредник» — || 428.

«Табачная держава». См. Максимов М. М.

Таганская тюрьма в Москве — 95, 126, || 381.

Таганцев Николай Степанович (1843—1923) — криминалист, с 1887 г. сенатор кассационного департамента, а с 1897 г. первоприсутствующий в этом департаменте — || 368.

Танеев Сергей Иванович (1856—1915) — композитор — || 346.

«С. И. Танеев. Личность, творчество, документы его жизни». Государственное издательство. Музыкальный сектор, М. 1925 — || 346.

Тверская губерния — 113.

Тверская улица в Москве — 73.

Тверской бульвар в Москве — 119.

Тироль — горная местность (графство) в Австро-Венгрии — 76.

Тихоцкий Александр Александрович (1852—1922) — революционер, близкий к народовольцам — || 367.

Толстая гр. Александра Андреевна (1817—1904) — двоюродная тетка Толстого, придворная дама — || 367, 371.

Толстая Александра Львовна (р. 1884 г.) — младшая дочь Толстого — || 425, 427, 428, 460, 472.

Толстая Мария Константиновна, рожд. Рачинская (1865—1900) — первая жена С. Л. Толстого — || 435—437, 459, 463.

Толстая Мария Львовна. См. Оболенская М. Л.

Толстая Ольга Константиновна, рожд. Дитерихс (р. 1872 г.), первая жена А. Л. Толстого — || 412, 447, 455, 457, 459—463, 467, 469, 473.

Толстая Софья Андреевна, рожд. Берс (1844—1919) — жена Толстого — || 331, 334, 336, 354, 355, 357, 359—361, 363, 364, 375, 378, 380, 398, 427—429, 435, 436, 437, 441, 442, 444, 450, 453, 459, 460, 461, 469.

— «Дневники Софьи Андреевны Толстой. 1897—1909» — || 334, 335, 355, 357, 360, 361, 363, 375, 380.

Толстая Татьяна Львовна. См. Сухотина Т. Л.

Толстая-Попова Анна Ильинишна (р. 1888 г.) — дочь И. Л. Толстого — || 423, 461.

«Толстовский ежегодник 1913 г.» Спб. 1914 — || 331.

Толстой Андрей Львович (1877—1916) — шестой сын Толстого — || 453, 454, 460, 461, 463— 468, 469, 470—473.

Толстой гр. Дмитрий Николаевич (1827—1856) — брат Толстого — || 358.

Толстой Иван Львович (1888—1895) — младший сын Толстых — || 361.

«Толстой и о Толстом. Новые материалы». Сборник второй. Редакция В. Г. Черткова и H. Н. Гусева. М. 1926 — || 348. Толстой Лев Николаевич

— «Александр I и солдат». См. «Посмертные записки старца Федора Кузмича».

— «Анна Каренина» — || 337, 341, 368.

— «Божеское и человеческое» — || 375, 390.

— «Война и мир» — || 363.

— «Воскресение». Роман в трех частях графа Л. Н. Толстого. Второе издание, исправленное по новым корректурам автора. Издание А. Ф. Маркса. С.-Петербург — || 397.

— «Воскресение». Роман в трех частях графа Л. Н. Толстого. (По новым корректурам автора.) С рисунками Л. О. Пастернака. Издание А. Ф. Маркса. С. Петербург — || 397.

— «Воскресение. Роман в трех частях. Единственное полное издание». Берлин. Издание т-ва И. П. Ладыжникова — || 410.

— «Воскресение. Роман. Издание Владимира Черткова». Purgleigh, Maldon, Essex, England, 1899 — || 397.

— «Воскресение. Роман. Текстовая реставрация Б. С. Боднарского. Первое полное русское издание». Издание «Народная мысль», М. 1918 — || 410, 411.

— «Воскресение. Цензурные изъятия», Приготовил к печати В. А. Катенин. Заккнига». Тифлис.1920 — || 410.

— «Воспитание» (тема рассказа) || 337.

— «Воспоминания детства» — || 335, 358.

— «Дворянское семейство» («Практический человек») — || 335.

— «Декабристы» — || 368, 372.

— Дневники и записные книжки — || 331, 332, 333, 335, 337—342, 344—346, 348, 349, 352, 356, 357, 363, 364, 367, 372, 373, 378, 379, 388, 390, 422.

— «Дневник Льва Николаевича Толстого. 1895—1899», т. I, М. 1916 — || 329.

— «Дневник помещика» — || 368.

— «Дьявол» (Иртенев, Степанида) — || 331, 334, 355.

— «Живой труп» («Труп») — || 422.

— «Записки сумасшедшего» — || 337.

— «Зараженное семейство» — || 337.

— «Идиллия» — || 368.

— «И свет во тьме светит» — || 349, 352, 363, 422.

— «Казаки» — || 355.

— «Крейцерова соната» — || 331, 337.

— «К русскому обществу. Воззвание о помощи духоборам» — || 354.

— «Кто прав?» — || 349, 362.

— «Люцерн» — || 336.

— «Мать» — || 337.

— «Миташа» (художественный вымысел) — || 337.

— «Неизданные тексты». Редакция и комментарии Н. К. Гудзия и Н. Н. Гусева. Предисловие И. М. Нусинова, «Асаdemia». — ГИХЛ, 1933 — || 425, 426, 428, 430, 432, 435—437, 440, 460, 465.

— «Непротивление». См. «Царство божие внутри вас».

— «Нигилист» — || 337.

— «Нигилисты» (художественный замысел) — || 337.

— «О жизни» — || 332.

— «О непротивлении». См. «Царство божие внутри вас».

— «Отец Сергий» — || 337, 352, 355, 356, 359, 362, 363.

— «Отрочество» — || 336.

— «Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. Толстовский музей», т. I, Спб. 1911 — || 367, 371.

— «Переселенцы» (художественный замысел) — || 337.

— Письма Толстого:

Бирюкову П. И. — || 330, 331, 362, 363, 378, 379.

Буланже П. А. — || 363, 377, 378.

В американские газеты — || 418.

Веселитской Л. И. — || 353.

В иностранные газеты — || 354.

Гальперин-Каминскому И. Д. — || 413, 414.

Гончарову А. Н. — || 383.

Гуревич Л. Я. — || 353.

Давыдову Н. В. — || 337, 381.

Кони А. Ф. — || 347.

Марксу А. Ф. — || 364, 365, 366, 393, 394, 395, 397, 399, 415, 438.

Меньшикову М. О. — || 353.

Мооду Э. Ф. — || 411, 417.

Николаю II — 369.

Оболенской М. Л. — || 345, 347, 348.

Реклю Э. — || 413.

Рубан-Щуровской З. Г. — || 382.

Симону — || 413.

Страхову Н. Н. — || 348.

Суворину А. С. — || 361.

Суллержицкому Л. А. || 363, 422.

Сухотиной Т. Л. — || 378.

Толстой С. А. — || 331, 374.

Толстому С. Л. || 363, 378.

Толстому гр. С. H. — || 379.

Уокеру Д. — || 419.

Хирьякову А. М. — || 361.

Черткову В. Г. — || 354, 356, 359, 360, 365, 377, 379, 383, 398, 402, 412, 413, 415, 416, 418, 429, 422.

Чертковым В. Г. и А. К. — || 363, 379

Шмитту В. Г. — || 354.

«Письма графа Л. Н. Толстого к жене. 1862—1910 г. Издание второе» М. 1915. — || 331, 374.

«Письма Льва Николаевича Толстого к Н. В. Давыдову» — || 337, 381.

«Письма Толстого к А. Ф. Марксу за 1898 и 1899 гг.» — || 364.

— Письма к Толстому:

Гайдебурова П. В. — || 353.

Кони А. Ф. — || 330, 331, 353.

Кросби Э. — || 418, 420.

Маклакова В. А. — || 376, 377, 380.

Маркса А. Ф. — || 360, 365, 394.

Моода Э. Ф. — || 417.

Русанова Г. А. || 407.

Сементковского Р. И. — || 400, 401.

Суворина А. С. — || 360.

Черткова В. Г. — || 361, 383, 393. 402, 412, 415, 416, 418, 421.

Чумикова В. — || 414.

— «Письмо к фельдфебелю» — || 378.

— «Письмо к шведам (о Гаагской конференции)» — || 378.

— «Плоды просвещения» — || 331, 332.

— «Полное собрание сочинений Льва Николаевича Толстого» под редакцией и с примечаниями П. И. Бирюкова, изд. И. Д. Сытина, М. 1913 — || 410.

— «Полное собрание сочинений». Юбилейное издание. Т. 72. Редактор В. А. Жданов. ГИХЛ. М.-Л. 1933 — || 364, 378, 379, 382, 383, 390, 394, 397, 400, 401, 411, 413, 415, 422.

— «Полное собрание сочинений». Юбилейное издание. Т. 32. Редактор Н. К. Гудзий. ГИХЛ. М.-Л. 1933 — || 388, 397, 408, 411.

— «Полное собрание художественных произведений». Редакция К. Халабаева и Б. Эйхенбаума. Примечания В. Срезневского. T. I, Государственное издательство, М.-Л. 1928 — || 335, 358.

— «Полное собрание художественных произведений». Редакция К. Халабаева и Б. Эйхенбаума, примечания В. Срезневского. Т. XIII, Государственное издательство, М.-Л. 1929 — || 411, 436.

— «Послесловие к «Крейцеровой сонате» — || 332.

— «Посмертные записки старца Федора Кузмича» («Александр I и солдат») — || 337.

— «Праздник просвещения 12 января» — || 331.

— «Практический человек». См. («Дворянское семейство»).

— Предисловие к книге А. И. Ершова «Севастопольские воспоминания» — || 331.

— «Разбойник» (художественный замысел) — || 337.

— Рассказы из деревенской жизни — || 368.

— «Религия и нравственность» — || 340.

— «Собрание сочинений». Редакция, вступительные статьи и примечания А. М. Хирьякова. Издание «Просвещения», Спб. 1913. — || 410.

— «Тихон и Маланья» — || 368.

— «Труп». См. «Живой труп».

— «Утро помещика» — || 336, 368.

— «Фальшивый купон» (Степан Пелагеюшкин) — || 337, 375.

— «Хаджи Мурат» — 352.

— «Хозяин и работник» — || 341, 348.

— «Христианское учение» — || 341, 349.

— «Христианство и патриотизм» — || 340.

— «Царство божие внутри вас» («Непротивление») — || 340.

— «Четыре эпохи развития» — || 336.

— «Что такое искусство?» — || 352, 353, 407.

— «Юность» — || 335.

Толстой Михаил Львович (р. 1879 г.) — седьмой сын Толстых — || 336.

«Толстой. Памятники творчества и жизни», 2. М. 1920; 3. М. 1923, ред. В. И. Срезневского — || 369, 435.

Толстой Сергей Львович (р. 1863 г.) — старший сын Толстых — || 361, 363, 378, 413, 423, 463, 466, 467, 469, 470.

Толстой гр. Сергей Николаевич (1826—1904) — старший брат Толстого — || 335, 379, 400.

Томск — 274, || 391.

Тонкинская экспедиция — крайне разорительная военная авантюра, предпринятая Францией для завоевания провинции Тонкин в Индокитае, начатая в 1882 г. и оконченная в 1886 г. превращением Тонкина во французскую колонию — 313.

Третьяковская галлерия в Москве — картинная галлерея, основанная Павлом Михайловичем и Сергеем Михайловичем Третьяковыми — 25, 112.

Троицкосавск — уездный город Забайкальской области в Восточной Сибири — 93, || 345.

Троним В. — переводчик «Воскресения» на немецкий язык — || 414.

Трубецкая Агафья Михайловна (Гаша) — горничная, бывшая крепостная кн. Трубецких — || 334.

Трубецкой бастион Петропавловской крепости в Петербурге. См. Петропавловская крепость.

Трубецкой кн. Павел Петрович (р. 1867 г.) — скульптор — || 378.

Тула — || 340, 367, 390.

Тульская тюрьма — || 381.

Тульский Окружной суд — || 337, 346.

Тульское отделение Международного банка — || 436.

Тургенев Иван Сергеевич (1819—1883) — писатель — 44, 45, 55, 57 («Затишье»), 98, 154, 221, 223.

Турецкая кампания. См. Севастопольская война.

Турция — 63, 138, || 358.

Тюмень — 93, 157, 245, 273, 274, 276, 277, || 345.

Тюменьская тюрьма — 157.

Тюнькина крестьянина дело — || 337.

«Уложение о наказаниях — 62.

Уокер Джон — издатель английского журнала «The Cosmopolitan Magazine» — || 417—419.

Урусов кн. Леонид Дмитриевич (ум. 1885 г.) — близкий знакомый Толстых, тульский вице-губернатор — || 338, 339.

Урусова кж. Мария Леонидовна (1867—1895) (Мэри) — старшая дочь кн. Л. Д. Урусова, музыкантша — || 338, 339, 342.

Урусова кн. Мария Сергеевна (мать) рожд. Мальцева — жена кн. Л. Д. Урусова — || 338.

Урусова-мать. См. Урусова кн. Мария Сергеевна.

Урусова Мэри. См. Урусова кж. Мария Леонидовна.

Федоров Николай Федорович (1824—1903) — библиотекарь Румянцовского музея в Москве — || 389.

— «Философия общего дела» — || 389.

Фелье Октав (1821—1890) — французский писатель — 313.

Фойницкий Иван Яковлевич (1849—1913) — русский криминалист, профессор петербургского университета — || 350.

Фома Кемпийский (1380—1471) — приор августинского ордена, автор религиозно-мистических сочинений. («О подражании Христу») — 255.

Фонтан Ф. — глава немецкого издательства «Deutsche Verlaganstalt» — || 414, 415.

Франция — || 393, 413, 420.

Фрапан И. — переводчик «Воскресения» на немецкий язык — || 414.

Фукс Эдуард Яковлевич (1834—?) — с 1877 г. сенатор, с 1887 г. первоприсутствующий в особом присутствии сената по делам о «государственных преступлениях» — || 368.

Херасков Михаил Матвеевич (1733—1807) — поэт — 270. («Коль славен наш господь в Сионе»).

Херувимская песнь (Песнь о херувимах) — церковное песнопение на литургиях Иоанна Златоуста и Василия Великого.

Хирьяков Александр Модестович (р. 1863 г.) — литератор — || 461, 436.

— «В лаборатории Л. Н. Толстого» — || 390.

«Хитрая механика». См. Иванов Андрей «Хитрая механика»

Христос. См. Иисус Христос.

«Христос воскресе» — начальные слова церковной песни — 7.

«Христос в пустыне» — картина И. Н. Крамского. См. Крамской И. Н.

Цеэ Василий Андреевич (1821—1906) — сенатор — || 368.

Черенин Александр Аполлонович (р. 1853 г.) — близкий знакомый Толстого — || 344.

— «У великого писателя (Из личных впечатлений)» — || 344.

Чернь — уездный город Тульской губернии — 255.

Чертков Владимир Григорьевич (р. 1854 г.) — друг и единомышленник Толстого, писатель — || 346, 347, 354—356, 359—366, 371, 373, 377—379, 383, 393, 397, 401, 402, 407, 410—413, 415—422, 425—428, 445, 448—450, 452—454, 457.

Чертков Григорий Иванович (1828—1884) — генерал-адъютант при Александре III — || 347.

Черткова Анна Константиновна, рожд. Дитерихс (1859—1927) (Галя) — жена В. Г. Черткова — || 363, 373, 379, 383, 412, 444, 445, 448.

Чехов Антон Павлович (1860—1904) — писатель — || 344, 346.

Чингис-хан (1155—1227) — монгольский завоеватель — || 213.

Чичерин Борис Николаевич (1828—1904) — юрист, историк права и философ — || 343, 344.

Чумиков Владимир — переводчик «Воскресения» на немецкий язык — || 414.

Шекспир Вильям (1564—1616) — английский драматург — 200.

Шмидт Мария Александровна (1843—1911) — близкий друг Толстого — || 427—229, 433, 435, 449—451, 455, 458, 461, 462, 464, 465, 468, 469, 471, 472.

Шопен Фредерик-Франсуа (1809—1849) — композитор и пианист — 313.

Шохор-Троцкий Константин Семенович — || 423, 435, 436.

Шувалов гр. Петр Андреевич (1827—1889) — дипломат, управляющий III отделением и шеф жандармов (1867—1875), позднее посол в Лондоне — || 371, 372.

Шувалова гр. Елена Ивановна, рожд. Черткова (1830—1922) — родная тетка В. Г. Черткова, жена гр. А. П. Шувалова — || 371.

«Эмиль» (1762) — сочинение Ж. Ж. Руссо. См. Руссо Ж. Ж.

Эрдели Мария Александровна, рожд. Кузьминская (р. 1869 г.) — дочь А. М. и Т. А. Кузминских — || 444, 448 457.

Эртелев переулок в Петербурге — || 434.

Юшков Владимир Иванович (1789—1869) — муж тетки Толстого Пелагеи Ильиничны — || 343.

Юшкова Пелагея Ильинична, рожд. Толстая (1801—1875) — тетка Толстого — || 335.

Ядринцев Н. М. «Русская община в тюрьме и ссылке» (1872) — || 377, 391.

Якутия. См. Якутская область.

Якутка. См. Якутская область.

Якутская область (Якутка, Якутия) — 211, 290, 291, 300, || 391.

Ясная поляна — || 329, 331, 346, 348, 356, 363, 373, 381, 389, 390, 402, 423, 432.

«Auferstehung. Roman von Graf L. N. Tolstoi, Mit Genehmigung des Herrn A. F. Marks aus der «Niva» übersetzt von Arnold Hollmann» — || 414.

«Auferstehung. Roman von Graf Leo N. Tolstoi. Aus dem Russischen übersetzt von J. A. Hauff». Berlin, Verlag von Otto Janke», 1900 — || 414.

«Berliner Literärisches Echo» — газета — || 400, 415.

Воуer P. et Ch. Salomon «A propos de Résurrection» — || 390.

«Börsenblatt für den Deutschen Buchhandel» — газета — || 400, 415.

«Christian Martyrdom in Russia» — || 417.

«The Clarion» — американский журнал — || 419.

«Confessions» — сочинение Ж. Ж. Руссо. См. Руссо Ж. Ж.

«The Cosmopolitan Magazine» — американский журнал — || 417, 418, 419.

Crosby E. См. Кросби Эрнест.

«Crown of wild olive» — сочинение Джона Рёскина. См. Рёскин Д.

«Deutsche Verlagsanstalt» — издательство — || 414, 415.

«Die Rettung wird kommen». 30 unveröffentlichte Briefe von Leo Tolstoi an Eugen Heinrich Schmitt — || 354.

Dillon-Woon — агент В. Г. Черткова в Англии по сношению с издательствами в связи с печатанием «Воскресения» — || 418.

«Dodd, Mead and С° — американское издательство — || 419, 420.

«Echo de Paris» — журнал — 413.

«Fors Clavigera» — сочинение Джона Рёскина. См. Рёскин Д.

George Henry. См. Джордж Генри.

«Graf Leo Tolstoi`s neuester grosser Roman Auferstehung». Leipzig, Verlag von Wilhelm Friedrich, 1899 — 414.

«Grosser & Duwlap» (New-York) — издательство — || 420.

Halpérine-Kaminsky E. См. Гальперин-Каминский И. Д.

«Illustration» — французский журнал — || 361, 413.

Latimer R. S. «D-r Baedeker and his apostolic work in Russia», London. 1907 — || 372.

Lebrun Victor. См. Лебрен В. A.

Marc — редактор журнала «Monde illustré» — || 413.

Maude Aylmer. См. Mood Э. Ф.

Maude Louise. См. Моод Л. Я.

«Monde illustré» — французский журнал — || 413.

«Progress and Poverty» (1879) — сочинение Г. Джорджа. См. Джордж Г.

«Profession de foi d’un vicaire Savoyard» — сочинение Ж. Ж. Руссо. См. Руссо Ж. Ж.

Reclus Elisée. См. Реклю Э.

«Resurrection. A Novel by Leo Tolstoy. Author of «Anna Karenina», «War and Peace» etc. Translated by Mrs. Louise Maude. With illustrations by Pasternak». New-York. Dodd, Mead and C°, 1900 — || 420.

Reynolds — агент В. Г. Черткова в Америке по сношению с издателями в связи с переводом и печатанием «Воскресения» — || 418.

Ruskin John. См. Рёскин Д.

«Siberia and the Exile System», London. 1891 — сочинение Д. Кеннана. См. Кеннан Д.

Simond. См. Симон.

«Social Problems» (1884) — сочинение Г. Джорджа. См. Джордж Г.

Stradella. См. Страделла А.

Tolstoy Leon. Auferstehung. Erste vollständige im Auftrage des Verfassers hergestellte Uebersetzung von W. Tronim und J. Frapan. Berlin. 1900 — || 414.

— Auferstehung. Nach der einzigen ungekürtzten Originalausgabe mit Genehmigung des Verfassers übersetzt von Wladimir Czumikow. Verlegt bei Eugen Diederichs in Leipzig. 1900 — || 414.

— The Awakening. Street and Smith, New-York. 1900 — || 419.

— Resurrection. A Novel. Brotherhood Publishing C°. London. 1899—1900 — || 417.

— Resurrection. A Novel. Translation by Louise Maude. With thirty three illustrations by Pasternak. London. Francis Riddel Henderson. 1900 — || 417.

— Résurrection. Roman. Traduit par T. de Wizewa. Paris. Perrin et C-ie, Libraire-Editeurs. 1900 — || 405, 413.

— Résurrection, traduit du rusee par E. Halpérine-Kaminsky. Edition, traduit du russe par E. Halperine-Kaminsky. Edition définitive par l’auteur. Illustrations de Léonid Pasternak. Paris. Ernest Flammarion, éditeur — || 413.

СОДЕРЖАНИЕ (из 33-го тома Полного собрания сочинений)

Предисловие ... VII

Редакционные пояснения ... IX

** Первая незаконченная редакция «Воскресения» ... 3

** Начало торой незаконченной редакции «Воскресения» ... 19

** Первая законченная редакция «Воскресения» ... 23

*,** Варианты отдельных редакций

2-я редакция ... 95

3-я редакция ... 135

4-я редакция ... 161

5-я редакция ... 217

6-я редакция ... 261

* Записи и вопросы, относящиеся к «Воскресению» ... 322

КОММЕНТАРИИ

Н. К. Гудзий

История писания и печатания «Воскресения» ... 329

Описание рукописей и корректур, относящихся к «Воскресению» ... 423

Словарь трудных для понимания слов ... 475

Указатель собственных имен ... 478

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Фототипия с фотографического портрета Толстого 1898 г. — между XI и 1 стр.

Автотипия страницы рукописи первой редакции «Воскресения», написанной рукой М. Л. Толстой и исправленной Л. Н. Толстым — между 72 и 73 стр.

Автотипия страницы рукописи (автографа) третьей редакции «Воскресения» — между 240 и 241 стр.

Автотипия одной из ранних корректур печатавшегося в «Ниве» текста «Воскресения» — между 260 и 261 стр.

Настоящее юбилейное издание первого полного собрания произведений Л Н. Толстого печатается на основании постановления Совета Народных Комиссаров СССР от 24 июня 1925 г.

Книга набрана во 2-й типографии «Печатный двор» «Полиграфкнига» Ленинград, Гатчинская, 26. Сдано в набор 9/VI 1934 г. Подписано в печать 23/ХІІ 1934 г. Гослитиздат х-00 № 96. Тираж 10.000. Ленгорлит № 8396. Формат бум. 68Х100 1/16 По 77.600 тип. знаков в 1 бум. л. 32 печ. л. 16 бум. л. Отпечатано с матриц в тип. «Ленинградская Правда». Ленинград, Социалистическая, 14. Заказ № 1452. Корр. М. А. ПЕРФИЛЬЕВА.

*

Техническая редакция

Н. И. ГАРВЕЯ.

1

Так было написано с самого начала. Затем весной, ранней весной зачеркнуто и вместо этого написано: поздней осенью. Потом поздней осенью зачеркнуто и восстановлено первоначальное чтение.

(обратно)

2

Вначале было: Марья Ивановна Юшкова, затем добавлено: и Катерина Ивановна и Юшкова исправлено на Юшкины.

(обратно)

3

Зачеркнуто: русская

(обратно)

4

Исправлено из: старая, богатая

(обратно)

5

Зачеркнуто: стрѣлковаго офицера

(обратно)

6

В подлиннике: а онъ что

(обратно)

7

Зачеркнуто: А тетушки

(обратно)

8

В подлиннике: особенно

(обратно)

9

Зачеркнуто: но когда онъ обнялъ и протянулъ къ ней губы, она помиловала его и убѣжала.

(обратно)

10

Зач.: Церковь была въ верстѣ отъ дома, а съ утра въ великую субботу начались разговоры о томъ, какъ ѣхать тетушкамъ: въ саняхъ или въ пролеткѣ. Рѣшено было въ саняхъ. Валерьянъ <сопровождалъ ихъ> оставался дома.

(обратно)

11

Зач: и Валерьянъ остался.

(обратно)

12

Зачеркнуто: Катюша, получивъ свои завязанные въ салфетки куличи, что то еще увязывала съ Матреной Павловной, стоя у окна въ придѣлѣ.

(обратно)

13

Зачеркнуто: Все это было ничего. Но

(обратно)

14

Зач.: онъ встрѣтилъ ее опять въ коридорѣ, и новое чувство, низкое чувство похоти къ ней

(обратно)

15

Зачеркнуто: ранняго обѣда

(обратно)

16

Зач.: ужасная

(обратно)

17

Зачеркнуто: Но онъ отгонялъ эти мысли. Разумѣется, что то казалось ему нехорошо по отношенію ея, но какже быть, вѣдь это всегда такъ дѣлается.

(обратно)

18

В подлиннике: эгоизму

(обратно)

19

Зачеркнуто: которые должны были съѣхаться съ нимъ на этомъ самомъ поѣздѣ,

(обратно)

20

Зач.: не

(обратно)

21

Зач.: но слишкомъ рано и долго ждалъ,

(обратно)

22

Зач.: и еще о томъ, что Катюша <куда то пропала> сказала — больна и ушла лежать.

(обратно)

23

Зач.: Катюша же между тѣмъ была не въ своей комнатѣ, а была въ лѣсу, въ томъ лѣсу за 2 версты отъ дома, черезъ который проходила желѣзная дорога. Зачѣмъ она пошла туда, она не знала. Какъ только уѣхалъ Валерьянъ, она не могла оставаться дома, она накинула на голову ковровый платокъ и побѣжала по дорогѣ на станцію за нимъ. Но въ первой лощинѣ же она попала въ воду почти выше колѣнъ. «Нѣтъ, я не могу».

(обратно)

24

Зачеркнуто: Не могу, не могу, не могу. Что хотятъ они, а я убѣгу за нимъ. — Она вскочила и стала одѣваться. «Да, поѣздъ отходитъ въ 4 часа. Онъ на станціи будетъ сидѣть всю ночь. Ну, и приду къ нему, — Она вспомнила, какъ она съ барышнями ѣздила въ Москву и сидѣла на этой станціи. — Приду туда, онъ тамъ, отзову къ сторонкѣ, скажу: возьмите меня. А то уѣду». Она одѣлась. Она потихоньку вышла на переднее крыльцо и пошла по дорогѣ. Она не поспѣла къ поѣзду. Не доходя трехъ верстъ до станціи, поѣздъ пересѣкъ проселочную дорогу, по которой она шла. «Да, это тотъ самый поѣздъ. И онъ уѣхалъ на немъ, и я осталась одна. Не можетъ быть? За что же? Какже жить? Вернуться къ Марьѣ Ивановнѣ? Что я ей скажу? Что она скажетъ? Его не будетъ. Онъ съ своей красотой и веселостью будетъ тамъ гдѣ то, я здѣсь всю жизнь буду жарить, толочь кофе, перестирывать рукавчики, взбивать перины. Да .... А если такъ, такъ подъ поѣздъ лечь. Да, лечь». И она побѣжала къ путю. Поѣздъ скрылся въ выемкѣ и долженъ былъ выйти. «Раздавить!» Онъ шелъ. «Лягу подъ поѣздъ. Лечь подъ поѣздъ, какъ тутъ и все кончено. А душу погубить навѣки. Въ адъ. Къ дьяволамъ. Нѣтъ, нѣтъ, не хочу». И она побѣжала прочь и, закинувъ руки наголову, изгибаясь, завопила: «За что, за что?» Вѣтеръ, подхватывая, уносилъ ея звуки и шуршалъ и гнулъ мелкіе кусты, карявыя березы и елочки. Паровозъ съ огнями выбрался изъ выемки, за нимъ темный вагонъ, за нимъ освѣщенныя окна одно за другимъ мелькали передъ ней. И вагоны грохотали по рельсамъ и закрывались дымомъ, который тотчасъ подхватывалъ и относилъ вѣтеръ. «За что? За что? — вопила она, морщась и изгибаясь. — А онъ тамъ!» вскрикнула она и стала глядѣть. Но окно за окномъ быстро пролетѣли всѣ, и она никого не видала.

Если бы она могла видѣть, то она видѣла бы вотъ что.

(обратно)

25

Зачеркнуто: Одна старая ключница увидала возвращавшуюся Катюшу. Она все поняла, пожалѣла Катюшу и скрыла ея отсутствіе. Катюша вернулась ночью и слегла, такъ что она сдѣлалась взаправду больна.

(обратно)

26

Зачеркнуто: Къ теткамъ онъ попалъ только черезъ 11/2 года. Катюши уже не было у нихъ.

(обратно)

27

Зач.: Ему было жалко и ее и то, что онъ не увидитъ ее. Но онъ живо не представилъ себѣ всего того, что именно было и могло быть, и забылъ о Катюшѣ.

(обратно)

28

В подлиннике: его.

(обратно)

29

[Тетушка,]

(обратно)

30

Зачеркнуто: Такъ прошло 12 лѣтъ. Валерьянъ жилъ, какъ живутъ богатые, праздные люди. Онъ не женился, хотя и собирался нѣсколько разъ, и даже не завелъ постоянной связи.

(обратно)

31

Зач.: Осталось у него въ жизни эстетическія радости: охота, искусство, музыка, чтеніе, хорошее кушанье, вино, женщины и карты, какъ препровожденіе времени. Но все это уже пріѣдалось. Ему было 36 лѣтъ, начинали показываться сѣдые волосы, и начинало становиться грустно за то, что изъ жизни ничего не вышло да и не можетъ выдти.

Въ серединѣ зимы 1883 года онъ былъ назначенъ присяжнымъ.

(обратно)

32

Зач.: особенно

(обратно)

33

Зачеркнуто: Отношенія съ проститутками были ему противны.

(обратно)

34

Зач.: измѣнить женщинѣ.

(обратно)

35

Зач.: Отъ этаго онъ и не женился.

(обратно)

36

Зач.: ходя по комнатѣ,

(обратно)

37

Зачеркнуто: пробовалъ служить. Это была его первая попытка дѣятельности послѣ окончанія курса.

(обратно)

38

Зачеркнуто: Одна надежда найти установку составилась у него въ женитьбѣ. И съ этой цѣлью онъ жилъ съ осени 76-го года въ Москвѣ, видаясь съ родными, знакомыми и даже посѣщая вечера и балы. 28 ноября онъ, по обыкновенію, выходя въ столовую, нашелъ на столѣ газету и письма. Въ числѣ писемъ была повѣстка о назначеніи его присяжнымъ въ Окружный судъ на сессію съ 3-го по 22 декабря.

Против зачеркнутых строк на полях написано: Въ религіозномъ отношеніи индиферентенъ, но не рѣшая вопроса, предоставляетъ себѣ рѣшить, когда онъ наступитъ. Съ матерью была борьба.

(обратно)

39

Зачеркнуто: и послѣднее время съ крестьянкой. Слово: крестьянкой усиленно зачеркнуто.

(обратно)

40

Зач.: индеферентенъ

(обратно)

41

Зачеркнуто: 3-го Декабря въ 1/2 11 онъ входилъ въ судъ.

(обратно)

42

Зачеркнуто: письмо, красивый почеркъ котораго онъ узналъ, какъ что то родное и пріятное.

(обратно)

43

Зач.: Отъ кого же больше?

(обратно)

44

Зач.: красивой, изящной 28-лѣтней дѣвушки,

(обратно)

45

Зачеркнуто: 188...

(обратно)

46

В подлиннике: Hexлюда

(обратно)

47

[приручить, выравнять,

(обратно)

48

Зач.: разъ несчастно влюбленной и потомъ

(обратно)

49

Зач.: и не сдѣлаетъ ей предложенiя.

(обратно)

50

[если, впрочем, вы не намерены уплатить триста рублей штрафу]

(обратно)

51

Зачеркнуто: Прасковьей Михайловной, выходившей его, и первое время ничего не предпринималъ, потому что смерть эта была для него большимъ и тяжелымъ горемъ,

(обратно)

52

Зач.: и особенно съ 28-лѣтней дочерью Кармалиныхъ Алиной, очень утонченной, изящной и привлекательной дѣвушкой, съ которой у него установились какія то особенныя, скрыто любовныя, очень сдержанныя и поэтическія отношенія.

(обратно)

53

Зачеркнуто: самыхъ дорогихъ ему жизненныхъ

(обратно)

54

[благовоспитанным человеком]

(обратно)

55

Зач.: она уступила тому, что онъ не служилъ, даже не кончилъ курса въ университетѣ, уступила тому, что онъ не ѣздилъ въ свѣтъ, не занимался хозяйствомъ, но не могла уступить тому, что онъ хотѣлъ отдать свою землю крестьянамъ, что хотѣлъ жениться на крестьянкѣ, что прямо отрицалъ тѣ вѣрованія, которыя она считала священными. Въ послѣднее время ея болѣзни — тяжелой болѣзни рака груди — онъ какъ будто оставилъ всѣ свои ей столь чуждые и противные планы и не тревожилъ ее разногласіемъ съ ней по всѣмъ вопросамъ, которые раздѣляли ихъ, а жилъ съ ней въ Москвѣ, дѣлая то, что она хотѣла. Въ числѣ этихъ желаній ея было его сближеніе съ Кармалиными. И онъ не успѣлъ оглянуться, какъ сближеніе это сдѣлалось уже для него самаго утѣшеніемъ и потребностью.

(обратно)

56

В подлиннике описка: но

(обратно)

57

Зачеркнуто: въ Парижъ и оттуда въ Алжиръ и въ Египетъ, совершенно оставивъ свои

(обратно)

58

[«Нужно, чтобы молодость брала свое, ему надо перебеситься»,]

(обратно)

59

Взятое здесь в ломаные скобки отчеркнуто сбоку чертой с пометкой: пр[опустить]

(обратно)

60

В подлиннике: съ окружн.

(обратно)

61

Зачеркнуто: «Онъ досталъ списокъ и сталъ перекликать оставшихся присяжныхъ. «Пожалуйте, у насъ хорошо, аккуратно», какъ будто говорилъ онъ.

Купецъ потиралъ руки, чиновникъ обдергивалъ фракъ за лацканъ, точно они всѣ собирались что то дѣлать.

(обратно)

62

Зачеркнуто: худой, вѣроятно, юристъ,

(обратно)

63

В подлиннике: адвокатахъ,

(обратно)

64

Взятое здесь в ломаные скобки отчеркнуто сбоку чертой с пометкой: пр[опустить].

(обратно)

65

Взятое здесь в ломаные скобки отчеркнуто сбоку чертой с пометкой: пр[опустить].

(обратно)

66

Зачеркнуто: Они разговорились и не замѣтили, какъ прошло время. Ходя по коридору, они встрѣтились еще съ арестантами. Это были арестанты перваго дѣла сессіи, въ которой участвовалъ Нехлюдовъ. Это были двѣ женщины и одинъ мущина. Одна женщина высокая, бѣлокурая, съ энергическимъ лицомъ и выдающимся подбородкомъ въ своемъ одѣяніи, въ розовомъ платьѣ и пестромъ платкѣ. Она шла смѣлой, твердой походкой, нахмуривъ брови, и безпокойно оглядываясь. Другая подсудимая была преземистая женщина, еще молодая. Сложенія ея не видно было. Она вся была закрыта арестантскимъ халатомъ. Замѣтно было только, что она скорѣе полная, чѣмъ худая. Шла она бойкой походкой, развязно покачивая толстымъ задомъ. На ногахъ у нея были арестантскіе коты. Лицо было закрыто повязаннымъ подъ подбородкомъ платкомъ и воротникомъ арестантскаго халата. Видны были только красивый лобъ, выбивающіеся изъ подъ платка вьющіеся черные волоса, тонкій носъ и прекрасные черные глаза подъ прямыми бровями. Лицо было истощенное, измученное, съ слѣдами нечистой и нетрезвой жизни. Мущина одинъ былъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, съ кривымъ лицомъ и кривой походкой, въ истасканномъ пальто и высокихъ стоптанныхъ сапогахъ, съ бѣгающими глазами, другой былъ старикъ съ небритой бородой, въ черномъ сертукѣ, съ еврейскимъ типомъ лица.

— Вѣроятно, дѣтоубійство, — сказалъ адвокатъ, когда они прошли и повернули въ дверь, ведущую въ залу суда. — Это ваше первое дѣло. Ну, прощайте. Если вамъ нужно что...

(обратно)

67

Зачеркнуто: значеніе имѣла въ его глазахъ не присяга, а торжественное обѣщаніе, которое онъ давалъ вмѣстѣ съ другими относиться серьезно и по мѣрѣ силъ добросовѣстно къ предстоящему дѣлу,

(обратно)

68

Зачеркнуто: — Ну, такъ виновата, мнѣ все одно. Все равно пропала, — вдругъ громко произнесла она, поднявъ голову. И на минуту сверкнувъ блестящими прекрасными черными глазами, она тотчасъ же опять опустила ихъ и замолчала.

И вдругъ какое то давнишнее, милое, дорогое, и постыдное, и важное воспоминаніе задрожало гдѣ то въ глубинѣ души Нехлюдова при звукѣ этихъ словъ, звукѣ, съ которымъ эта женщина произнесла: «все равно пропала, все равно пропала». Взглядъ прекрасныхъ черныхъ глазъ. Онъ гдѣ то видѣлъ, больше чѣмъ видѣлъ, пережилъ это. Но не съ этой женщиной, а съ какой то другой и когда то давно, давно. Воспоминаніе не проявилось еще наружу, но затрепетало гдѣ то далеко, далеко внутри его. «Екатерина Маслова? Не знаю никакой Екатерины Масловой», думалъ онъ, вглядываясь въ ея лицо, опять почти все скрытое кафтаномъ, и не слушая опроса 4-го подсудимаго, обвиняемаго въ томъ, что онъ принялъ краденыя вещи.

(обратно)

69

Зач.: Хоть не эти, но какіе то похожіе на эти глаза. Какая грязь! — думалъ онъ. — И какъ я счастливъ, что я теперь освободился отъ этаго. Да, жениться надо», думалъ онъ.

(обратно)

70

Зач.: <Четвертый> Третій подсудимый, фармацевтъ, давшій опіумъ, былъ также допрошенъ и призналъ себя виновнымъ, что продалъ опіумъ, хотя и не зналъ, для чего онъ былъ нуженъ, и не участвовалъ ни въ отравленіи купца, ни въ кражѣ.

(обратно)

71

Зач.: И ему не хотѣлось, чтобы его отвели. Ему хотѣлось прослѣдить за этимъ дѣломъ и участвовать въ немъ и сколько возможно содействовать оправданію этой <жалкой> женщины.

(обратно)

72

Зачеркнуто: поѣхалъ 18 Сентября въ 10-мъ часу вечера въ публичный домъ, который указалъ ему половой и куда даже проводилъ его. Тамъ купецъ пробылъ до 2-го часа и, вернувшись домой уже сильно хмѣльный, послалъ половаго привезти <ему въ номеръ дѣвушку> опять <дѣвку> Любку, <съ которой онъ тамъ познакомился.> Половой, исполняя желаніе купца, поѣхалъ за дѣвушкой и привезъ ему <Ефимью Бочкову> Екатерину Маслову. Купецъ, увидавъ Ефимью, разсердился, ударилъ половаго и сказалъ, что онъ требовалъ не Ефимью, а <Катьку> Любку. На оправданіе половаго о томъ, что онъ не могъ привезти <Катьки> Любки, потому что она была занята, купецъ разсердился, вынулъ бумажникъ и сказалъ, что для него она не можетъ быть занята, что онъ, если захочетъ, то скупитъ все заведеніе съ мадамой, и, давъ половому 100-рублевую бумажку, велѣлъ сейчасъ же ѣхать назадъ, отвезти эту дылду и привезти <Катьку> Любку. Половой собрался ѣхать, но попросилъ не срамить привезенную дѣвицу, а оставить ее пока.

— Все вамъ пока не скучно будетъ.

— Ну, чертъ съ ней, пускай сидитъ, — сказалъ купецъ, и половой отправился. Черезъ 11/2 часа половой вернулся съ Екатериной Масловой, которой въ заведеніи прозвище было Любка, и засталъ купца уже очень пьянымъ. Онъ сидѣлъ и пилъ мадеру съ коридорной дѣвушкой Ефимьей Бочковой. Когда Екатерина раздѣлась и опять поздоровалась съ купцомъ, половой Симонъ и Ефимья, съ которой онъ находился въ связи, удалились и тутъ рѣшили съ помощью Любки опоить купца и взять у него всѣ деньги. <Какъ бы то ни было, они согласились и пошли по коридору къ бывшему фармацевту, у котораго Симонъ зналъ, что есть сонные порошки, т. е. опіумъ, разбудили его и, разсказавъ въ чемъ дѣло и обѣщая ему долю похищеннаго, взяли у него морфину и вошли въ номеръ.>

(обратно)

73

Зачеркнуто: двѣ сторублевыя бумажки и оставивъ остальныя семь. И тогда женщины уѣхали, и Симонъ ушелъ. На утро же купецъ найденъ мертвымъ, и по вскрытіи установлено, что смерть произошла отъ отравленія морфиномъ.

(обратно)

74

Зачеркнуто: Крымскую

(обратно)

75

Зач.: стрѣлковой полкъ Императорской фамиліи

(обратно)

76

Зач.: Крымъ

(обратно)

77

Зач.: Он уже и тогда многое пережилъ и передумалъ. Во многомъ онъ былъ требователенъ къ себѣ и не слѣдовалъ тому, что считалось не только дозволительнымъ, но хорошимъ въ его средѣ. Но въ половомъ вопросѣ, въ сношеніяхъ съ женщинами, несмотря на то, что онъ былъ много нравственнѣе своихъ сверстниковъ, онъ былъ также грубъ и слѣпъ, какъ и всѣ.

(обратно)

78

Зач.: низкій, поэтическій, животный,

(обратно)

79

Зач.: эпикуреецъ,

(обратно)

80

В подлиннике: сильное, страстное, близорукое, ничего не видящее

(обратно)

81

Здесь, как и в дальнейшем, последовательность в нумерации глав в подлиннике нарушена.

(обратно)

82

Взятое здесь в ломаные скобки отчеркнуто сбоку чертой с пометкой: п[ропустить].

(обратно)

83

В подлиннике: чистятъ

(обратно)

84

Зачеркнуто: маленькая, хорошенькая

(обратно)

85

Зач.: замѣчательно прекрасными

(обратно)

86

Зачеркнуто: давалъ ей читать Тургенева и Достоевскаго и разсказывалъ ей свои планы уничтоженія собственности земли.

(обратно)

87

Зачеркнуто: Но онъ не зналъ, любитъ онъ ее или нѣтъ. И такъ онъ уѣхалъ не рѣшивъ этого. Такъ это было въ тотъ пріѣздъ, передъ поѣздкой за границу. Въ послѣдній же пріѣздъ, когда онъ на Страстной

(обратно)

88

Зач.: такъ надо, такъ дѣлалъ и его отецъ въ 12-мъ году

(обратно)

89

Зач.: Но, по правдѣ сказать, ему болѣе всего хотѣлось увидать Катюшу, но случилось, что Нехлюдовъ не видалъ ее. Проводилъ его въ комнату старый лакей, горничная Катерины Ивановны разобрала его вещи, а Катюши все не было. Поговоривъ съ теткой о себѣ, о своей матери, объ общихъ знакомыхъ, онъ не рѣшился спросить о Катюшѣ, а между тѣмъ ея отсутствіе тревожило его.

(обратно)

90

Зачеркнуто: пополнѣвшая,

(обратно)

91

Зач.: Катюша была еще милѣе, еще румянѣе, еще свѣжѣе, чѣмъ прежде.

(обратно)

92

Зачеркнуто: какъ дѣлалъ это его пріятель Зубовъ.

(обратно)

93

Зач.: Нехлюдовъ въ этотъ пріѣздъ былъ тѣмъ другимъ, мірскимъ человѣкомъ, которымъ онъ бывалъ часто, когда уставалъ отъ борьбы.

(обратно)

94

Зач.: такъ, что онъ могъ получить отъ нея всѣ радости, которыя она могла дать ему, ничѣмъ не обязываясь передъ нею.

(обратно)

95

Зачеркнуто: Другіе же, и очень хорошіе люди, онъ зналъ, дѣлали такъ, что брали удовольствіе гдѣ могли.

(обратно)

96

Зач.: потому что не могъ ѣхать. Онъ собирался пробыть 4 дня вь Одессѣ, и тетки легко уговорили его пробыть эти дни у нихъ, такъ, чтобы вмѣсто того чтобы съѣхаться съ своимъ товарищемъ офицеромъ, вызвать телеграммой этого офицера Раковскаго сюда въ Подгорное къ тетушкамъ, а съ нимъ вмѣстѣ ужъ ѣхать до Одессы. Такъ и сдѣлалъ. А пока подошло Свѣтло-Христово воскресеніе.

(обратно)

97

Зачеркнуто: обнялъ ее и протянулъ къ ней губы. Она, не дожидаясь его, сама поцѣловала его и убѣжала.

(обратно)

98

Зач.: Но несмотря на эти дурныя намѣренія, первые два дня, тѣмъ болѣе что это были страстныя пятница и суббота и тетушки говѣли, а въ домѣ была суета и приготовленія къ празднику, — Нехлюдовъ не встрѣчался болѣе наединѣ съ Катюшей и не возобновлялъ попытокъ грубой ласки.

(обратно)

99

Зачеркнуто: въ комнату, когда она была одна въ ней. Они улыбнулись другъ другу. Онъ подошелъ къ ней. И тутъ онъ почувствовалъ, что въ душѣ его происходитъ борьба. Одинъ человѣкъ говоритъ въ ней, что надо сказать ей что то, надо сдѣлать ей доброе, чѣмъ нибудь порадовать ее, чтобы она все такъ улыбалась радуясь, была бы счастлива, другой же человѣкъ говорилъ, что надо дѣлать то, что всѣ дѣлаютъ въ подобныхъ случаяхъ, надо обнять ее. И онъ обнялъ ее. Первый человѣкъ видѣлъ,

(обратно)

100

Зачеркнуто: На третій день пасхи Красовскій, офицеръ, товарищъ, пріѣхалъ, и на другой день они вмѣстѣ уѣхали.

(обратно)

101

Зач.: Погода была одна изъ тѣхъ апрѣльскихъ, когда все стаяло и стало подсыхать, но завернули опять холода. Думалъ онъ смутно о томъ, какъ онъ рѣшилъ самъ съ собой давно уже, что онъ женится на той женщинѣ, которая отдастся ему, кто бы ни была эта женщина, и о томъ, какъ мила была Катюша и какою она могла бы быть прекрасной женой: кроткая, любящая, дѣятельная, умная. Вспоминалъ онъ, какъ онъ въ первую же ночь сказалъ ей, что онъ женится на ней, и какъ она сказала: «Не говорите, не говорите пустое, не тревожьте мое сердце. Вы знаете, что этого нельзя. Да я и не хочу. И не пошла бы за тебя», — сказала она, въ первый разъ сказавъ ты, и улыбнулась, любовно глядя на него.

Вспоминалъ онъ, какъ тетушки говорили ему объ его будущей женитьбѣ, о его матери, что бы было съ ней, если бы онъ сказалъ, что женится на Катюшѣ. Потомъ вспоминалъ онъ, какъ Красовскій, увидавъ Катюшу, любовался ей и шутя сказалъ:

(обратно)

102

Зачеркнуто: И эти слова успокаивали Нехлюдова. «Такъ надо, видно, такъ дѣлаютъ, такъ естественно. Если я думалъ о томъ, чтобы жениться на той дѣвушкѣ, которая полюбитъ меня, то это я сдѣлаю послѣ. А теперь это такъ, случайность, особенная. Да и невозможно, да и исключительнаго ничего нѣтъ. Одно — надо ей оставить денегъ. Такъ всѣ дѣлаютъ». И странное дѣло, тотъ чистый, нравственный человѣкъ, который былъ въ немъ, продолжалъ быть подъ властью того жизнерадостнаго, эгоистичнаго человѣка, который завладѣлъ имъ. И теперь съ нимъ случилось то, что всегда случалось, когда возникала борьба между двумя существами, жившими въ немъ: дурной человѣкъ поборалъ добраго, случилось то, что злой человѣкъ находилъ себѣ опору и оправданіе въ томъ, что всѣ дѣлали такъ, какъ онъ дѣлалъ. Эту опору онъ нашелъ и теперь.

(обратно)

103

Зачеркнуто: Но теперь онъ опять нашелъ ихъ. Сознаніе своего грѣха, то, что онъ пересталъ скрывать его отъ себя, сразу возвратило его къ сознанію того, кто онъ и какова должна быть его жизнь. Онъ видѣлъ теперь всю свою мерзость, но видѣлъ и то божеское, что было въ немъ, и нетолько видѣлъ, но чувствовалъ, что теперь онъ будетъ жить по этому божескому. Онъ чувствовалъ себя теперь вновь такимъ, какимъ онъ былъ тогда, въ первый свой пріѣздъ къ теткамъ, но съ той разницей, что тогда онъ радовался мыслью о томъ, какъ онъ устроитъ свою жизнь, теперь же онъ страдалъ сознаніемъ того, что онъ погубилъ большую, лучшую часть своей жизни, но какъ тогда, такъ и теперь онъ чувствовалъ рѣшителыюсть, бодрость.

(обратно)

104

Зачеркнуто: Тихоцкая съ своей щепетильностью, внѣшнимъ благородствомъ, съ ея неискреннимъ согласіемъ на тѣ измѣненія жизни, которыя онъ указывалъ ей, живо представилась ему. И онъ ставилъ ихъ рядомъ, и никакого сомнѣнія не могло быть для него, совершенно независимо отъ его чувства, на чьей сторонѣ было огромное преимущество.

Тутъ все было настоящее, тамъ все искусственное. «Да, важно то, что я сдѣлалъ, но не она. Ея ужъ нѣтъ, — говорилъ онъ себѣ и тотчасъ же поправилъ» себя: — нѣтъ, напротивъ, она, такая, какая она есть, со всѣмъ тѣмъ, черезъ что она прошла, — она вся мое произведеніе. Сотни, тысячи такихъ купцовъ. И кто же больше оскверненъ, она ли послѣ этихъ тысячъ, или я, ввергнувшій ее въ это положеніе? Разумѣется, я».

8

Онъ сидѣлъ, слушалъ, слушалъ присягу свидѣтелей, показанія ихъ, глупые, ненужные съ тонкимъ видомъ вопросы сторонъ: въ которомъ часу? сколько аршинъ въ диванѣ, и т. п. Хотѣлось ему вскочить и обличить ихъ всѣхъ, но кто же будетъ обличать? Самъ больше всѣхъ виноватый. Но все таки онъ радовался, чувствуя, какъ соскочили съ него вдругъ всѣ тѣ путы, которые, паутинка за паутинкой, накладывали на него соблазны богатаго міра и его слабость. Онъ вдругъ понялъ, что онъ развратился, ослабъ, что вся эта предстоящая ему женитьба будетъ обманъ.

(обратно)

105

Зачеркнуто: Сначала допрошены были свидѣтели, потомъ подсудимые. Допросъ Масловой былъ ужасенъ; Нехлюдовъ не могъ вѣрить своимъ ушамъ, что это говоритъ та Катюша, которую онъ зналъ у тетокъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ не могъ не вѣрить этому. Она разсказывала, какъ она, пріѣхавъ въ номеръ къ купцу, потребовала отъ него впередъ деньги, какъ онъ за это ударилъ ее, какъ она потомъ уѣхала, рѣшивъ, что онъ пьянъ, и допила коньякъ въ другомъ номерѣ; потомъ какъ она вернулась и побыла съ купцомъ, а потомъ увезла его къ себѣ; какъ онъ поручилъ его ключъ и какъ она взяла при коридорномъ только 40 р.; какъ потомъ вернулась съ Смѣльковымъ и какъ ей Симонъ далъ перстень, a затѣмъ она не помнитъ, потому что была пьяна. Потомъ говорилъ Симонъ, обвиняя Маслову, потомъ Евфимія, очевидно говорившая всю правду, потомъ началъ рѣчь прокуроръ, всѣ силы свои употреблявшій на то, чтобы ухудшить положеніе этихъ жалкихъ пойманныхъ существъ, долго болталъ адвокатъ.

(обратно)

106

Зач.: Предсѣдатель потомъ говорилъ резюме: съ одной стороны и съ другой стороны, указалъ и на развращенность обвиняемыхъ. И всѣ говорили не то, что думалъ Нехлюдовъ. Никто не сказалъ, что виноватые тѣ, которые допускаютъ, регулируютъ развратъ, судятъ за двѣ сторублевыя бумажки, а за то, что женщина погублена, не судятъ тѣхъ, которые погубили ее. Потомъ дано было слово подсудимымъ. Евфимія призналась въ томъ, что взяла деньги, но отрицала свое участіе въ отравленіи. Симонъ <утверждалъ, что не онъ. Фармацевтъ ничего не сказалъ.> во всемъ отпирался. Катюша ничего не сказала и только заплакала.

— Во всемъ, во всемъ виновата — сказала она. — Коли не была бы виновата, не была бы тутъ, — сказала она и жалостно улыбнулась. Одного зуба не было.

(обратно)

107

Зачеркнуто: Жандармъ выхватилъ саблю изъ ноженъ и сталъ у дверей.

Во время перваго еще удаленія присяжныхъ Нехлюдова выбрали старшиной. Онъ стоялъ за оправданіе, но голоса раздѣлились, и отвѣты были невыгодны для подсудимыхъ.

1) Виновна ли Евфимія и т. д. — Да, виновна.

2) Виновенъ ли Симонъ и т. д. — Да, виновенъ.

3) Виновна ли Екатерина и т. д. — Да, виновна в томъ, что поднесла съ коньякомъ, но заслуживаетъ снисхожденія.

4) Виновенъ ли фармацевтъ. — Да, виновенъ.

(обратно)

108

Вопрос, очевидно, относился к Масловой, но начатая фраза не имеет в рукописи продолжения.

(обратно)

109

Зачеркнуто: Фармацевтъ къ ссылкѣ въ Сибирь.

(обратно)

110

Зач.: заключенію въ тюрьму и потомъ

(обратно)

111

Зачеркнуто: Волхонкой, Остоженкой

(обратно)

112

Зач.: бросилъ военную службу и вернулся въ деревню, и воспоминанія нынѣшней зимы, какъ онъ сблизился съ семьей Алины и какъ понемногу

(обратно)

113

Зач.: Это было страшное пониженіе: все было забыто, всѣ планы служенія людямъ и самосовершенствованія. Потомъ былъ подъемъ послѣ войны, когда онъ бросилъ службу, а тутъ болѣзнь, смерть матери и невольное сближеніе съ Алиной и еще худшее пониженіе въ этой Капуѣ утонченности, въ которой онъ жилъ всю нынѣшнюю зиму. Сначала сочувствовали его горю, ему даже приписывали гораздо больше горя, чѣмъ онъ испытывалъ, и соболѣзновали ему, и ему нельзя было не быть признательнымъ за это соболѣзнованіе. Но кончилось все тѣмъ, что онъ, самъ не зная какъ, дошелъ до того положенія, въ которомъ онъ чувствовалъ себя уже чѣмъ то связаннымъ съ семействомъ Кармалиныхъ и уже вполнѣ готовымъ на самую ту великосвѣтскую, роскошную, пошлую жизнь, которую онъ такъ осуждалъ и отъ которой надѣялся всегда быть далеко.

Положеніе было таково, что если бы онъ теперь прекратилъ свои частыя посѣщенія и не сдѣлалъ бы предложенія, всѣ сказали бы и заинтересованные почувствовали бы, что онъ поступилъ нехорошо.

(обратно)

114

Разумѣется, его заманивали, но все это дѣлалось такъ тонко, умѣренно, благородно, самъ онъ такъ мало былъ способенъ думать, что заманиваютъ, что онъ, разумѣется, не думалъ этого. Вспоминая объ этомъ, онъ вспомнилъ и то, что его просили прямо изъ суда придти къ нимъ и у нихъ обѣдать.

(обратно)

115

Зачеркнуто: было письмо, про которое сказалъ Провъ, встрѣчая его. Письмо было толстое, сѣрое, поддѣлка подъ грязную бумагу, но пахло какимъ то апопонаксомъ. <«Какова степень паденія, что я знаю, что есть на свѣтѣ апопонаксъ».>

(обратно)

116

Зач.: красивымъ почеркомъ, не по французски, а по русски, но по русски въ томъ же смыслѣ, какъ бумага была сѣрая:

(обратно)

117

[Матушка говорит, что это самое меньшее, что могут сделать добрые гражданки для тех, кто отправляет дело правосудия в общих интересах. Приходите же непременно, когда угодно. А. К.»]

(обратно)

118

Зачеркнуто: захватилъ свѣжихъ папиросъ и, выйдя на улицу, взялъ перваго хорошаго извощика и поѣхалъ на Поварскую. Действительно, <Ивины> Кармалины были еще

(обратно)

119

Зачеркнуто: Ивинъ,

(обратно)

120

Зач.: Ильичъ Черенинъ,

(обратно)

121

Зач.: Марья Власьевна, бѣдная родственница,

(обратно)

122

Зач.: Ивинъ.

(обратно)

123

Зач.: Черенинъ,

(обратно)

124

Зач.: Пожалуйста, мнѣ грибковъ еще, — подозвалъ онъ обносившаго грибы къ жаркому.

(обратно)

125

Зачеркнуто: [— Ах, бедный Дмитрий Иванович, вы, должно быть страшно устали.]

(обратно)

126

Зач.: — Интересный были дѣла? — спросилъ дядюшка, оттирая вино, съ усовъ и бороды.

Дядюшкѣ, какъ всегда, никакого дѣла не было ни до какихъ дѣлъ на свѣтѣ, кромѣ своего животнаго удовлетворенія, но надо было сказать что нибудь, и онъ сказалъ и успокоился, не получивъ и не ожидая отвѣта, и продолжалъ ѣду.

— Чтоже привезли, что обѣщали? — сказала Алина. Она говорила о романсѣ.

— Нѣтъ, забылъ. Простите.

— Отчего же? Вы обѣщали мнѣ, — сказала она, какъ бы не замѣчая того, что онъ сказалъ: забылъ, а не отказывался принести.

— Не стоитъ того. Пожалуйста, позвольте мнѣ не показывать вамъ, — отвѣчалъ онъ.

— Развѣ такъ дурно? Я же показываю вамъ свое рисованье.

— Не то что дурно, a мнѣ стыдно заниматься этимъ. Мнѣ просто стыдно.

— Не понимаю, — сказала она. <Хотите сливокъ?>

Лакей въ это время подошелъ съ своимъ серебряннымъ подносомъ къ Миссъ Реджъи зa пять шаговъ, какъ бы дѣлая какое то дѣло, несъ налитую чашку чая Нехлюдову. Катерина Александровна предлагала разныхъ сортовъ печенья. Онъ взялъ что попало и молча сталъ пить чай.

(обратно)

127

Зач.: чувствуя, какъ начинаютъ опутывать его опять тѣ паутины, которыя его опутали. Но онъ не боялся ихъ теперь.

(обратно)

128

Зач.: Онъ видѣлъ теперь эту простую обжорливость отца и дяди, мертвенность и непомѣрную гордость друга дома Черенина, видѣлъ просто глупость Катерины Александровны, видѣлъ изысканность простоты наряда Алины, видѣлъ главное, это

(обратно)

129

На полях против последних пяти строк рукой Толстого написано и затем зачеркнуто: Споръ съ Чич[еринымъ]. «Да вѣдь вы же владѣете» — «Владѣю еще, но не буду владѣть».

(обратно)

130

Зачеркнуто: И Нехлюдовъ зналъ, что это значитъ только то, что ему, старику, хочется скорѣе курить свою сигару и пить кофе. Онъ старался не думать. Онъ зналъ только, что такъ оставить этого онъ не можетъ, что это должно произвести переворотъ во всей его жизни. Какъ? Что? Онъ не зналъ. Онъ зналъ одно, что завтра

(обратно)

131

[как это меня занимает,]

(обратно)

132

[Какое-нибудь дело, в котором замешано самолюбие. Он очень обидчив, наш дорогой Митя.]

(обратно)

133

[перевернуть страницу]

(обратно)

134

Зачеркнуто: Алину съ нею.

(обратно)

135

После этих слов на полях следующего листа рукой Толстого написано другое продолжение: Только что кончилось дѣло и сдѣланъ былъ перерывъ передъ началомъ другаго, Нехлюдовъ вышелъ въ коридоръ и, узнавъ, гдѣ кабинетъ предсѣдателя, пошелъ къ нему.

(обратно)

136

В рукописи лист, заключающий в себе продолжение текста после слов: для того, что до слов: это отъ меня не зависитъ. утрачен. Поэтому недостающий текст извлекаем из оригинала, с которого списывалась данная рукопись, — из рукописи № 3.

(обратно)

137

Против этого абзаца на полях рукой Толстого написано карандашом: Черезъ 4 недѣли приговоръ въ окончательной формѣ.

(обратно)

138

Зачеркнуто: Если вы не явитесь, на васъ наложатъ взысканіе.

(обратно)

139

Зач.: во время войны отказался отъ участія въ сраженіи и перешелъ въ Красный Крестъ.

— Знаю, знаю. Странности разныя.

(обратно)

140

Зач.: — Да я и останавливалъ, а то бы мы никогда не кончили.

Отъ предсѣдателя Нехлюдовъ поѣхалъ къ Губернатору. Губернатора не было дома, онъ принималъ только до двухъ.

Нехлюдовъ съ своимъ обычнымъ упорствомъ поѣхалъ къ Вице-Губернатору, и тамъ ему отказали, онъ поѣхалъ къ тюремному начальнику. Тотъ сказалъ, что не можетъ безъ разрѣшенія Губернатора. Губернаторъ на другое утро сказалъ, что не можетъ безъ начальника тюрьмы.

Всѣмъ, и тому и другому, Неклюдовъ говорилъ, что ему нужно видѣть преступницу, потому что онъ женится на ней.

Его еще, вѣроятно, долго бы водили, если бы онъ не вошелъ вдругъ у Губернатора въ свое находившее на него иногда бѣшенство негодованiя и гордости. Вмѣсто того чтобы просить, онъ началъ кричать на губернатора.

— Да скажите же наконецъ, къ кому нужно обратиться и что нужно дѣлать. Я, кажется, прошу у васъ не милости. Не стану просить у васъ милости, а прошу, чтобы вы дали мнѣ возможность видѣть ту несчастную женщину, которую вы замучали и мучаете. Прошу разрѣшенія исправить то зло, которое вы сдѣлали, прошу наконецъ того, чтобы вы меня посадили въ тюрьму съ нею.

— Позвольте васъ попросить говорить прилично, а не кричать, — сказалъГубернаторъ. — Иначе....

— Иначе что? Чѣмъ вы хотите испугать меня? Тѣмъ, что вы меня выведете? Это вы можете, но я по крайней мѣрѣ скажу вам votre fait [всё начисто], то, что я не беру жалованья отъ васъ, чтобы служить вамъ, а вы берете деньги отъ насъ, чтобы служить намъ, и потому я имѣю право требовать отъ васъ, чтобы вы исполняли свою обязанность. Впрочемъ, если я васъ обидѣлъ, то прошу васъ извинить меня. Выйдешь изъ терпѣнія.

— Да что вамъ нужно?

Губернаторъ притворился обиженнымъ, потомъ кроткимъ, прощающимъ, но кончилось тѣмъ, что онъ тотчасъ послалъ чиновника провести Нехлюдова въ тюрьму для свиданія съ той особой, которую онъ желаетъ видѣть.

Всѣ эти хлопоты продолжались два дня. Во всѣ эти два дня Нехлюдовъ, за исключеніемъ того времени, которое онъ проводилъ въ поѣздкахъ, былъ дома. Онълежалъ на диванѣ, ходилъ отъ двери первой комнаты къ окну второй и думалъ.

(обратно)

141

Зачеркнуто: не только надо отдать свою жизнь, но что нельзя жить, не подчиняя всю свою жизнь этой истинѣ.

Истина же эта была въ томъ, что жизнь не независима, не свободна, что не можетъ человѣкъ располагать ею какъ хочетъ, а что есть Богъ, есть Тотъ, кто послалъ меня въ эту живнь затѣмъ, чтобы я дѣлалъ волю Его, а воля Его въ томъ, чтобы я не вралъ, не лгалъ, не скрывалъ отъ себя то, что жизнь моя, меня одного, не имѣетъ смысла, а что смыслъ ея только въ томъ, чтобы если не жить для блага другихъ, то по крайней мѣрѣ не мѣшать благу другихъ тамъ, гдѣ я вижу, что моя жизнь стоитъ на дорогѣ этому благу. А я не только не служилъ этому благу, а я прямо погубилъ и человѣческое существо, да еще какое милое, доброе существо.

Следующий абзац обведен сбоку чертой с пометкой: пр[опустить]: Онъ вспомнилъ робкую улыбку за кустомъ сирени и вчера на cудѣ туже беззубую, жалкую улыбку и лицо въ рамѣ сѣраго воротника арестантскаго халата. «Погубилъ, бросилъ и хочу устроить свою жизнь съ новой женщиной, отобралъ землю, вырастилъ на ней картофель для водки и на эти деньги хочу устроить жизнь, которая должна быть полезна этимъ людямъ». И онъ вспоминалъ крестьянъ, заполнившихъ залу суда, спокойно подчинявшихся насилію, но ни на минуту не признававшихъ себя виноватыми.

(обратно)

142

[единый налог]

(обратно)

143

Взятое в ломаные скобки отчеркнуто сбоку чертой с пометкой пр[опустить].

(обратно)

144

Зачеркнуто: грязная

(обратно)

145

В подлиннике: Маслова,

(обратно)

146

Зачеркнуто: и стала вглядываться, очевидно не узнавая.

— Чего вамъ? — сказала она съ небрежностью, очевидно ни отъ чего и не отъ кого не ожидая ничего хорошаго.

(обратно)

147

Зачеркнуто: зачѣмъ вы приходите? Уйдите вы прочь. И тогда васъ просила и теперь прошу.

(обратно)

148

Зач.: но видѣлъ, что она жалѣетъ его.

(обратно)

149

Зач.: прокричала она. — Да и нечего говорить. Все переговорено.

(обратно)

150

Зач.: и отошла отъ рѣшетки къ окну.

(обратно)

151

Зач.: прошелъ мимо, глядя на него. Нехлюдовъ подалъ ему записку губернатора.

(обратно)

152

Зачеркнуто: — Да что же вамъ, собственно, нужно?

— Я имею намѣреніе жениться на этой женщинѣ.

— Это можно, — сказалъ смотритель.

(обратно)

153

Зач.: какъ всегда, улыбаясь глазами и готовая.

(обратно)

154

Зач.: Чтобы ты вышла за меня замужъ.

— Поздно, Дмитрій Ивановичъ. Не гожусь я теперь, не то что вамъ, никому въ жены

(обратно)

155

Зач.: Она закрыла лицо руками и заплакала.

(обратно)

156

Зачеркнуто: не принимала серьезно, какъ всѣ тѣ слова, которыя она слышала отъ пьяныхъ гостей.

(обратно)

157

Зач.: все думала о своемъ и, чтобы расположить его къ себѣ, подвинулась къ нему и рукавомъ слегка прижалась къ нему въ своемъ халатѣ. Это движеніе ея умилило его.

(обратно)

158

Зач.: Но тѣмъ хуже. Нѣтъ, она не трупъ, она должна проснуться.

(обратно)

159

Зачеркнуто: отъучить ее отъ вина и папиросъ,

(обратно)

160

Зачеркнуто: приглашая пріѣхать къ себѣ уполномоченныхъ отъ общества.

(обратно)

161

Зач.: и частью перепроданы или отданы въ аренду купцамъ,

(обратно)

162

Зач.: Были кое гдѣ богатые крестьяне, но большинство были нищіе.

(обратно)

163

Зачеркнуто: владѣютъ худшей или вовсе

(обратно)

164

Зачеркнуто: Квартира его уже была сдана, но онъ <остановился въ гостинницѣ недалеко отъ Бутырской тюрьмы> и жилъ еще въ ней.

(обратно)

165

В подлиннике: нарядностью.

(обратно)

166

[До свиданья.]

(обратно)

167

В подлиннике: Тюмень

(обратно)

168

Зачеркнуто: видно было, что она была очень красива и теперь еще,

(обратно)

169

Зач.: почти безсмы[сленное]

(обратно)

170

Зач.: Катерина Маслова была воспитанница двухъ старыхъ дѣвъ помѣщицъ — Катерины Ивановны и Софьи Ивановны Юшенцовыхъ. Она получила нѣкоторое образованіе, хорошо читала и писала и одно время готовилась въ гимназію.

(обратно)

171

Зач.: Одну из дочерей портного мать выдала за двороваго же человѣка, шорника. Шорникъ тоже былъ пьяница.

(обратно)

172

Зач.: шорника. Она была такая же хорошая

(обратно)

173

Зачеркнуто: Тогда барышни выслали лакея своего съ письмомъ на большую станцію. Катюша одна ночью побѣжала на станцію, съ тѣмъ чтобы увидать его. Но сколько она не смотрѣла въ окна, она не увидѣла его, и только передъ самымъ отходомъ она увидала его наискоски въ окнѣ. Поѣздъ

(обратно)

174

[системы единой подати]

(обратно)

175

[«дамы, вперед»]

(обратно)

176

Зачеркнуто: Знаменитый банкиръ и богачъ Еврей Полтавинъ предлагалъ ему мѣсто въ открывавшемся имъ банкѣ, такое, при которомъ, кромѣ особенныхъ наградныхъ, доходящихъ до Ему предлагали мѣсто по администраціи за границу международнымъ

(обратно)

177

Зач.: Онъ надѣялся быть въ состояніи скоро взять годовой отпускъ и поѣхать за границу.

В дальнейшем Толстой написал еще один вариант на тему о том, чем был занят председатель, но зачеркнул его: Занятъ онъ былъ тѣмъ, что ожиданный имъ отпускъ былъ замѣненъ предсѣдателемъ. Сейчасъ въ кабинетѣ своемъ онъ получилъ непріятный отвѣтъ отъ Предсѣдателя Окружнаго Суда на просьбу его уволить его отъ этой сессіи. Председатель писалъ, что онъ очень сожалѣетъ, что не можетъ исполнить его желаніе, такъ какъ всѣ товарищи уже разъѣхались, и предсѣдательствовать не кому. «Почему же тѣ разъѣхались, а я долженъ сидѣть, когда мнѣ именно теперь нужно съѣздить въ Петербургъ, — думалъ онъ. — Непремѣнно напишу ему», и онъ обдумывалъ то колкое письмо, которое онъ напишетъ.

(обратно)

178

Зачеркнуто: красивая

(обратно)

179

Зач.: и съ сильно развитою грудью, подтянутой корсетомъ.

(обратно)

180

Зач.: въ свое зеленое, бархатомъ отдѣланное платье, на бѣлой полной шеѣ была бархатка, и короткіе волосы выпущены на лобъ.

(обратно)

181

Зач.: подъ очевидно наведенными бровями блестѣли изъ полнаго, неестественнаго бѣлаго лица.

(обратно)

182

Зач.: красивыхъ

(обратно)

183

Зачеркнуто: какъ внѣшнему символу. Просто было совѣстно взрослому человѣку, держа въ странномъ положеніи руку, повторять глупыя слова присяги.

(обратно)

184

Взятое в ломаные скобки обведено сбоку чертой с пометкой: пр[опустить].

(обратно)

185

Зачеркнуто: ювелира, потомъ проститутку, произведшую большую сенсацію.

(обратно)

186

Этот вариант отчеркнут сбоку чертой с пометкой: пр[опустить].

(обратно)

187

Взятое в ломаные скобки отчеркнуто сбоку с пометкой: пр[опустить].

(обратно)

188

Зачеркнуто: потому что, увидавъ сущность болѣзни, ему казалось, что лѣченіе будетъ уже легкимъ.

(обратно)

189

Зачеркнуто: Все время съ нею Нехлюдовъ былъ въ напряженномъ состояніи и не забывалъ своей главной цѣли — оживленія ея — и всякій разъ разговоръ свой сводилъ къ тому, что вело къ этому.

(обратно)

190

Зач.: Очевидно, Катюша дорожила той атмосферой, въ которой она жила, и безсознательно старалась удержать вокругъ себя эту атмосферу и не дать Нехлюдову разорвать ее.

(обратно)

191

Зачеркнуто: вспоминалъ теперь, чтò она сказала ему и хорошо ли, такъ ли, какъ должно, онъ говорилъ ей. «Нѣтъ, не хорошо, не то, не такъ надо было говорить, — думалъ онъ. — Но если не теперь, то послѣ. Не можетъ же быть, чтобы она не поняла меня. Вѣдь она живой человѣкъ. И ничего не хочу себѣ, ничего, кромѣ того, чтобы дѣлать что должно.

(обратно)

192

Зач.: Она была очень рада и очень оживилась и стала тотчасъ же разсказывать про вновь приведенныхъ въ ихъ камеру двухъ женщинъ, изъ которыхъ одна было захотѣла важничать, но ее тотчасъ же осадили. Чуть было не побили ее, да, спасибо, она угостила.

— А ты обѣщала мнѣ не пить, — сказалъ Нехлюдовъ.

— Да чтожъ, я немножко, — сказала она.

(обратно)

193

Зач.: но онъ дѣлалъ надъ собой усилія и дѣлалъ это. Для того же чтобы имѣть право говорить ей о томъ, чтобы она бросила свои дурныя привычки, онъ бросалъ свои и очень скоро самъ пересталъ пить и курить. Но ему рѣдко удавалось говорить ей то, что онъ хотѣлъ.

(обратно)

194

Зачеркнуто: купчиха,

(обратно)

195

Зач.: отравленіе мужа,

(обратно)

196

Зач.: покорная раба

(обратно)

197

Зач.: на нары рядомъ

(обратно)

198

Зач.: съ улыбкой, но довольно

(обратно)

199

Зач.: заснувшей

(обратно)

200

Зач.: Катюша была все также мертва и не то что непривлекательна: напротив, она могла быть привлекательна еще для мущины и знала это, но именно эта то привлекательность и была особенно отвратительна Нехлюдову. Сознаніе ею этой своей привлекательности по отношенію къ нему было для него ужасно. Онъ не могъ иначе смотрѣть на нее, какъ на сестру.

(обратно)

201

Зачеркнуто: ту Катюшу, которая была тогда въ домѣ тетушекъ, прежде чѣмъ онъ не погубилъ ее, удастся ли ему вызвать въ ней

(обратно)

202

Зач.: И онъ ничего не видѣлъ больше и лучше этого дѣла. Какое бы онъ ни дѣлалъ внѣшнее, матерьяльное дѣло, какъ бы велико оно ни было, всегда можно бы было найти его ничтожнымъ и представить себѣ другое важнѣе и больше его.

(обратно)

203

Зач.: Передъ отъѣздомъ своимъ въ деревню ему хотѣлось еще разъ побывать у нея и въ болѣе удобныхъ условіяхъ, и для этаго онъ опять поѣхалъ къ завѣдывающему тюрьмами. Кромѣ того, ему нужно было узнать еще и объ условіяхъ вступленія въ бракъ съ осужденными.

(обратно)

204

Зачеркнуто: Все это было принято какъ естественное и ожидаемое.

(обратно)

205

Зачеркнуто: даже на подати, на общественнаго быка или жеребца.

(обратно)

206

Зачеркнуто: философовъ,

(обратно)

207

Зач.: занимался съ учителемъ,

(обратно)

208

Зач.: Учитель былъ тупой добродушный педагогъ, и Нехлюдовъ съ большимъ усиліемъ каждый день три часа занимался съ нимъ.

(обратно)

209

Зач.: мечтая жениться на Катюшѣ,

(обратно)

210

Зач.: Катюшѣ до тѣхъ поръ, пока этого не разрѣшитъ ему его мать.

(обратно)

211

[безрассудных поступка,]

(обратно)

212

Зачеркнуто: прочтя Henry George еще на первомъ курсѣ университета, вступя въ соціалистическій кружокъ, онъ рѣшилъ, что земельная собственность есть преступленіе, и отказался отъ небольшого имѣнія своего отца. Другой coup de tête — это было очень смѣлое сочиненіе по уголовному праву, въ которомъ онъ доказывалъ незаконность не только смертной казни, но и всякаго уголовнаго возмездия, и вслѣдствіи этого сочиненія — выходъ изъ университета и переѣздъ въ Петербургъ, гдѣ онъ увлекся блестящей свѣтской жизнью.

(обратно)

213

Зач.: и патріота

(обратно)

214

Зач.: соціалистомъ,

(обратно)

215

Зач.: продалъ его и отдалъ деньги на соціалистическія изданія.

(обратно)

216

[большая стирка,]

(обратно)

217

Зачеркнуто: и выставленной и не имѣвшей успѣха картины

(обратно)

218

Зачеркнуто: Маслова взглянула на пролетку. «Въ каторгу» — и вздохнула. Теперь это кончено было для Масловой. «Каторга! Снимутъ свое платье, одѣнутъ въ халатъ и косынку. Сахалинъ. Теперь Костиненко еще пуще пристанетъ», подумала она объ ухаживаніи въ острогѣ каторжанина изъ дворянъ Костиненко, который пересылалъ ей на ниткѣ изъ окна записки и съ которымъ сводила ее Матрена.

(обратно)

219

Зачеркнуто: какъ ухаживалъ за Масловой одинъ подслѣдственный дворянинъ Костиненко, судившійся за большое мошенничество и пользовавшійся большимъ почетомъ въ острогѣ.

(обратно)

220

Эта явно неправильная по конструкции фраза получилась в результате вставки и исправлений, сделанных в предшествующих фразах и не согласованных с последующим текстом.

(обратно)

221

Зачеркнуто: Человѣкъ нормально удовлетворяетъ всѣмъ своимъ потребностямъ только когда онъ свободенъ. Сдѣлать для человѣка все, что ему необходимо и что онъ самъ на свободѣ дѣлаетъ для себя, невозможно. А то, что дѣлаетъ человѣкъ для себя на свободѣ, не есть прихоть, а есть необходимое условіе жизни человѣка. Кромѣ того, удовлетворять потребностямъ заключенныхъ поручается людямъ большей частью корыстнымъ, огрубѣлымъ и жестокимъ. Такъ что эти люди еще часто не исполняютъ даже и тѣхъ требоваиій заключенныхъ, которыя признаются необходимыми. Такъ, пища полагается одинъ разъ въ день: хлѣбъ, щи, и тутъ большей частью хлѣбъ печется сырой, такъ что на человѣка не приходится и 2 фунта.

(обратно)

222

Зач.: Если онъ не хочетъ ѣсть сейчасъ, онъ долженъ ѣсть, потому что раньше сутокъ не получитъ ничего. Если ему нездоровится, онъ долженъ ѣсть все то же. Громко говорить, пѣть, играть онъ не долженъ.

(обратно)

223

Переправлено из: 8

(обратно)

224

Зачеркнуто: И помочь ихъ страданіямъ нельзя иначе, какъ отпустивъ ихъ на волю.

(обратно)

225

Зач.: И первое, что она сдѣлала, было то, что она переодѣлась, надѣвъ ситцевую кофту, и разулась. Пока она раздѣвалась, ее распрашивали, и она разсказывала. Было самое время чая. Всѣ сидѣли группами по 3, по 4 человѣка. Старуха, провожавшая утромъ Маслову, тоже сидѣла за чаемъ съ Авдотьей Степановной и слушала, не переставая пить съ блюдечка.

(обратно)

226

Зачеркнуто: За время отсутствія Масловой привели двухъ женщинъ: жидовку и русскую.

(обратно)

227

Зач.: Въ камерѣ стоялъ такой же гулъ и визгъ женскихъ голосовъ, какъ и въ коридорѣ. Стѣны были голыя, нары грязныя; на нихъ сидѣли, лежали женщины въ грязныхъ одеждахъ. Но въ окно падали косые лучи заходящаго солнца, освѣщая все уже знакомое, и Маслова испытывала чувство успокоенія.

(обратно)

228

Зач.: убійство дѣтей, которых она принимала.

(обратно)

229

Зач.: — Измучалась совсѣмъ, — отвѣчала Маслова.

(обратно)

230

В подлинникѣ: Будетъ

(обратно)

231

Зачеркнуто: проститутка,

(обратно)

232

В подлиннике: обвиняемую

(обратно)

233

Взятое в ломаные скобки обведено сбоку чертой с пометкой п[ропустить].

(обратно)

234

Зачеркнуто: старательно, какъ можно скорѣе, выговаривать непонятныя cлавянскія слова.

(обратно)

235

Зач.: человѣкъ въ странномъ одѣяніи, молодой, здоровый,

(обратно)

236

Зач.: прошелъ

(обратно)

237

Зач.: за перегородку. Человѣкъ этотъ, священникъ, которому предполагается получать прямо отъ Христа волшебный даръ прощать людямъ грѣхи и дѣлать изъ хлѣба и вина кровь и мясо,

(обратно)

238

Зач.: все это для того, чтобы произвести то удивительное дѣйствіе, которое называется проскомидіей и состоитъ въ томъ, что изъ воды и хлѣба дѣлается воображаемая кровь и тѣло. Нѣсколько разъ священникъ

выходилъ изъ за перегородки въ двери, на которыхъ написаны молодые мущины съ крыльями, и на виду у всѣхъ бормоталъ и кланялся. Это называлось — проскомидія. Въ это время человѣкъ съ длинными волосами

(обратно)

239

Зачеркнуто: длинноволосый человѣкъ

(обратно)

240

Зач.: и Василія Великаго

(обратно)

241

Зач.: Многіе арестанты платили за это.

(обратно)

242

Зач.: «Благословенно царство отца и сына и св. духа, нынѣ и присно».

(обратно)

243

Зач.: И это пѣніе доставляло всѣмъ удовольствіе.

(обратно)

244

Зач.: ему отвѣчали пѣніемъ еще болѣе непонятныхъ словъ. Иногда пѣніе останавливалось, и священникъ кричалъ что то тонкимъ голосомъ изъ за перегородки. Всѣ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, какъ священникъ такъ и присутствующіе, начинали особенно часто креститься и кланяться, и все сѣрое море арестантскихъ халатовъ усиленно колебалось, нѣкоторые даже становились на колѣни, гремя цѣпями.

(обратно)

245

Зачеркнуто: безумныхъ

(обратно)

246

Зач.: какъ-то

(обратно)

247

Зач.: Въ числѣ такихъ святыхъ была нынче и

(обратно)

248

Зач.: къ мурцовкѣ же, какъ она называла причастіе, она относилась самымъ скептическимъ образомъ.

(обратно)

249

Зач.: торжественное приготовленіе мурцовки, какъ называла это Дуничка, которымъ подмѣнено было ученіе Христа, пришедшаго спасти людей отъ зла и научить ихъ братству, дать всѣмъ свободу; какъ ни нелѣпо само по себѣ было

(обратно)

250

Зачеркнуто: И несчастные эти, обманутые люди вполнѣ увѣрены, что это единственный высшій законъ, данный людямъ Богомъ, и стараются и въ глубинѣ души не вѣрять въ него. Еще раньше после слов: обманутые люди зачеркнуто: въ своихъ позорныхъ одеждахъ съ бритыми половинами головъ, въ кандалахъ, махали руками и кланялись, и нѣкоторые испытывали при этомъ даже нѣкоторое умиленіе.

Всѣ же почти, за рѣдкими исключеніями, считали, что дѣлать всѣ эти глупости необходимо и что тутъ есть что-то святое. Такъ думала и Маслова. Она крестилась и кланялась, и ей казалось, что она молилась. Обстановка церкви вліяла на нее, и ей даже казалось, что она умилялась, но въ головѣ ея не было никакой мысли.

(обратно)

251

Зачеркнуто: и, проходя мимо арестантовъ, кланялся имъ и махалъ крестообразно рукой надъ тѣми, которые подходили къ нему,

(обратно)

252

Зач.: махая рукой и кланяясь, сталъ бормотать какія то непонятныя, также какъ дъячекъ, слова, потомъ онъ подошелъ

(обратно)

253

Зачеркнуто: Подразумѣвалось, что всѣ эти кусочки, послѣ того какъ они положатся въ золоченую чашку съ виномъ, разбавленнымъ водою, превратятся въ тѣло Христа и что тотъ, кто съѣстъ эти кусочки, получитъ отъ этого большую пользу. И вотъ приготовленіе этихъ кусочковъ, вкладываніе ихъ въ чашу и произнесенiе при этомъ различных непонятныхъ словъ и совершенiе различныхъ странныхъ тѣлодвіженій и составляло то, что выдавалось всѣмъ этимъ несчастнымъ, забитымъ, униженнымъ, закованнымъ въ кандалы братьямъ людямъ за христіанское богослужение.

(обратно)

254

Зач.: — Нѣтъ я не читала. Скучно.

Въ камеру вошелъ вахтеръ.

— Наталья Курочкина пришла повидаться объ дѣлѣ.

Нехлюдовъ простился, обѣщалъ провѣдать завтра.

— Нѣтъ, вы почитайте.

— Не хочется.

— Попробуйте.

(обратно)

255

Зачеркнуто: что Богъ милосердъ.

— Прежде вѣрила.

— И теперь вѣришь. Такъ вотъ Богъ видитъ наши души и хочетъ отъ насъ только того, чтобы мы были добры, чтобы мы служили Ему. И какъ только мы станемъ на этотъ путь, такъ все прошлое уже прощено. Давай жить такъ, для Бога. Я хочу такъ жить, но хочу жить такъ съ тобой.

Она долго молча смотрѣла на него.

— И за что вы меня такъ любите? — вдругъ сказала она.

— За то что виноватъ передъ тобой.

Она протянула руку и схватила его руку. Ему показалось, что она хотѣла поцѣловать ее. Онъ отдернулъ ее, но она упала опять на столъ и заплакала. Онъ нагнулся къ ней и поцѣловалъ ее въ голову.

Это была первая минута пробужденія Катюши. Но пробужденіе это не дало успокоенія. Напротивъ, она теперь начала мучаться больше, чѣмъ прежде. Мысль о томъ, что Нехлюдовъ, женившись на ней, погубитъ свою жизнь, страшно удручала ее.

(обратно)

256

Зач.: Нехлюдовъ молчалъ.

— Чтожъ вы ничего не говорите? — вдругъ спросила она.

(обратно)

257

Зачеркнуто: Нехлюдовъ поѣхалъ съ этимъ же поѣздомъ.

(обратно)

258

[в летах]

(обратно)

259

В подлиннике, перед словом: одна слово: она, очевидно по описке написанное вместо слова: одна и по рассеянности не зачеркнутое.

(обратно)

260

В подлиннике, после слова: всего повторено слово: вош[елъ].

(обратно)

261

В подлиннике явно по рассеянности написано: 1899.

(обратно)

262

Зачеркнуто: острогъ,

(обратно)

263

Зач.: Собиравшіяся къ обѣднѣ расчесывали волосы и мѣняли бѣлье.

(обратно)

264

Зач.: доставъ изъ своей постели мыло и полотенце и дожидаясь отпиранiя дверей.

(обратно)

265

Зачеркнуто: Въ помѣщеніе это съ разныхъ сторонъ сходились арестантки. Потомъ всѣ по командѣ тронулись, предводительствуемыя надзирательницей, и пошли по вонючему коридору.

(обратно)

266

В оригинале, с которого списана данная рукопись, после этого слова идут с пометкой п[ропустить] следующие слова, обведенные Толстым сбоку чертой: Щегловъ этотъ былъ знаменитость острога. Онъ недавно былъ пойманъ, и всѣ знали, что онъ непремѣнно бѣжитъ, когда захочетъ этого. Про него разсказывали много удивительныхъ исторій. Когда обѣ колонны сошлись, всѣ глаза женщинъ обратились на него, и онѣ пріостановились, чтобы разглядѣть его, такъ что надзирателю надо было строго крикнуть на нихъ, чтобы они не задерживались. Щегловъ былъ средняго роста человѣкъ, съ рыжими усами и такими же вьющимися, напомаженными и расчесанными волосами. Онъ бодро шелъ, гремя кандалами и блестя глазами и, сдерживая улыбку, оглядывалъ женщинъ. Маслова тоже знала его, и, проходя мимо нея, онъ подмигнулъ ей правымъ глазомъ.

(обратно)

267

Зач.: нарочно для христіанскаго богослуженія устроенное помѣщеніе и стали за рѣшетками — на право. Мущины же, войдя послѣ нихъ, стали на лѣво.

(обратно)

268

В подлинникѣ: въ большихъ

(обратно)

269

Взятое в ломаные скобки обведено сбоку чертой с пометкой: п[ропустить].

(обратно)

270

Зачеркнуто: совершали два человѣка, спецiально къ этому приготовленные и только этимъ занимающіеся всю свою жизнь.

Нѣсколько арестантовъ стояло съ лѣвой стороны за перегородкой, содѣйствовавшіе отчасти богослуженію своимъ пѣніемъ, и одинъ молодой арестантъ, содѣйствовавшій ему (богослуженію) тѣмъ, что вставлялъ, зажигалъ свѣчи, приносилъ воду, зажигалъ курительницу и т. п., но самое богослуженіе совершали только двое спеціально предназначенные для этого человѣка.

Одинъ изъ нихъ, называемый дьячкомъ, былъ уже

(обратно)

271

Зачеркнуто: это былъ дьячокъ; другой, называемый священникомъ, былъ не старый человѣкъ и съ длинными волосами и бородкой, въ старинномъ и уже никѣмъ не употребляемомъ одѣяніи, которое онъ, придя въ церковь, замѣнилъ парчевымъ фартукомъ спереди, такимъ же фартукомъ сбоку, парчевыми нарукавниками и такой же, съ вышитой на ней крестомъ золотой епанчей, сшитой въ воротѣ такъ, что, для того чтобы надѣть ее, надо было просунуть въ нее голову.

Предполагалось, что только этотъ человѣкъ можетъ дѣлать то, что дѣлалось въ этомъ богослуженіи. Первое время богослуженія человѣкъ этотъ находился за перегородкой и

(обратно)

272

Зач.: Операція надъ кусочками была сложная и продолжительная и считалась чрезвычайно важною. Операція состояла въ слѣдующемъ:

(обратно)

273

Зач.: Потомъ кругомъ этаго кусочка кубической формы началъ раскладывать другіе. Серединный

(обратно)

274

Зач.: Предполагалось, что этотъ кусочекъ послѣ извѣстныхъ заклинаній превращается въ тѣло.

(обратно)

275

Зачеркнуто: какихъ то

(обратно)

276

Зач.: для того чтобы эти люди были здоровы, и имена умершихъ для того чтобы души этихъ умершихъ были спасены.

(обратно)

277

В подлиннике: перекрестилъ

(обратно)

278

Зач.: говорилъ благословеніе Богу и началъ просить Бога прежде всего о томъ, чтобы Богъ помирился съ нами, потомъ чтобы помогъ намъ стоять въ своей и соединиться со всѣми другими вѣрами, потомъ объ этомъ помѣщеніи и о тѣхъ, которые въ немъ, потомъ о благоденствіи синода, о государѣ и его родственникахъ и всѣхъ чиновникахъ и воинахъ, чтобы Богъ помогъ имъ покорить всѣхъ подъ ноги, потомъ чтобы избавилъ насъ отъ моровой язвы, а потомъ о томъ, что, помянувши Богородицу, мы отдаемъ себя и всѣхъ Богу.

(обратно)

279

Зач.: При каждомъ такомъ непонятномъ прошеніи всѣ особенно усердно кланялись. Послѣ этого дьячекъ взялъ толстую засаленную славянскую книгу и

(обратно)

280

Зачеркнуто: точно его душатъ,

(обратно)

281

Зач.: началъ просить кого то, чтобы онъ помянулъ какъ то сначала

(обратно)

282

Зач.: всѣ замахали головами, закрестились и даже попадали на землю.

(обратно)

283

Зач.: преимущественно опять о царѣ

(обратно)

284

Зач.: Потомъ запѣли тотъ символъ, который предполагается что исповѣдуютъ всѣ, и арестанты стали усердно при этомъ креститься и кланяться. Потомъ еще поютъ разныя непонятныя пѣсни, во время которыхъ священникъ сначала поднимаетъ чашку, потомъ креститъ ее.

(обратно)

285

Зач.: вообще Богородица и царь поминаются при всѣхъ случаяхъ и чаще всего.

(обратно)

286

Зач.: именно за то, что она, не нарушивъ дѣвственности, родила Бога.

(обратно)

287

Зачеркнуто: какъ и всѣ предыдущія,

(обратно)

288

Указания переписчику относительно выписок из печатной книги.

(обратно)

289

Указания переписчику относительно выписок из печатной книги.

(обратно)

290

Зач.: Никому, не только изъ арестантовъ, но и надзирателю и начальнику, даже и самому священнику, въ голову не приходило, что тотъ Христосъ, во имя котораго они совершали это богослуженіе, котораго они почему то называли сладчайшимъ и считали Богомъ и который явно говорилъ, что онъ пришелъ уничтожить то жреческое, идолопоклонническое богослуженіе, что храмы надо разрушить

(обратно)

291

Зачеркнуто: въ честь котораго они вырѣзали кусочки и поклонялись ему и разнымъ изображеніямъ, пѣли и произносили всѣ эти безконечно повторяемыя молитвы,

(обратно)

292

Зач.: при этомъ, что онъ пришелъ дать благо людямъ, отпустить плѣнныхъ на свободу, что люди не должны

(обратно)

293

Зач.: какъ утверждали эти его извратители, и увидалъ бы то, что дѣлается его именемъ.

(обратно)

294

Зач.: Всѣ люди, находившiеся здѣсь въ церкви, зa исключеніемъ нѣкотораго числа умныхъ арестантовъ, не вѣровавшихъ не только въ церковь, но ни въ добро, ни въ Бога и въ душѣ смѣющихся надъ тѣмъ, что происходило передъ ними,

(обратно)

295

Зач.: Но они не вѣрили въ эту вѣру въ томъ смыслѣ, что не считали себя обязанными дѣлать то, что вытекало изъ этой вѣры, a вѣрили только въ то, что надо вѣрить въ эту вѣру и заявлять свою вѣру въ эту вѣру. Въ чемъ же состояла эта вѣра, никто изъ нихъ не зналъ. Даже хорошо грамотные, читавшіе катехизисъ и священную исторію, но знали ни одного догмата и не интересовались ими, а символъ вѣры всегда считали молитвой и никогда не думали о томъ, что предполагается, что они дѣйствительно вѣрятъ во все, что тамъ сказано. Главное выраженіе своей вѣры они видѣли въ молитвѣ, и потому, кромѣ исключительной молитвы въ церкви, они молятся

(обратно)

296

Зачеркнуто: Такъ нужно вообще молиться и нужно не упускать такой молитвы, потому что такое опущеніе можетъ повлечь за собой бѣдствія. Прямой пользы отъ молитвы не было, они знали это, не разъ испытавъ, что сколько ни молись, ничего измѣниться не можетъ: изъ острога не выпустятъ, и денегъ не получишь. А молиться надо затѣмъ, чтобы не было еще хуже.

(обратно)

297

Зачеркнуто: Все это было и развлекательно и радостно.

(обратно)

298

Зач.: собираясь распросить ее про студе[нта],

(обратно)

299

В подлиннике: родственниковъ

(обратно)

300

Зачеркнуто: потому что вѣритъ начальство. Такъ вѣрило большинство. Но были и такіе, которые, хотя не вѣрили въ это, знали, что все это пустяки, выдуманные господами и начальствомъ.

(обратно)

301

Зач.: самому большому

(обратно)

302

В подлиннике: видно

(обратно)

303

Зачеркнуто: Зрѣлище горя тѣхъ людей, которые были въ этой комнатѣ, еще болѣе размягчило его, слезы были у него на глазахъ во все время, какъ онъ говорилъ съ ней.

(обратно)

304

Зачеркнуто: улыбающееся

(обратно)

305

Зачеркнуто: Мнѣ совѣстно учить васъ, но я прошу — не пейте.

(обратно)

306

Зач.: совсѣмъ больная, чахоточная. И ни за что сидитъ, ее въ больницу не берутъ.

— Какъ зовутъ? Я попробую, — радуясь этому проявленію доброты въ ней, сказалъ Нехлюдовъ.

— Каверина Анна, она ни за что сидитъ.

(обратно)

307

Зачеркнуто: — Прощайте пока. Хлопочите, — сказала Марья Павловна, пожавъ руки остающимся.

— Прекрасная барышня, простая и хорошая — все понимаетъ, — сказала Маслова, прощаясь съ Нехлюдовымъ.

И на него нашло это чувство головокруженія до такой степени, что ему прямо стало тошно.

«Что за ужасъ, что за ужасъ, — твердилъ Нехлюдовъ, оставшись одинъ. — Что это такое, зачѣмъ все это? И я, я виноватъ въ этомъ».

Главное чувство, не оставлявшее Нехлюдова все время, было страстное желаніе исправить то, что онъ считалъ, что онъ сдѣлалъ, — поднять Катюшу, вернуть ее къ тому, что она была. Но чѣмъ больше онъ общался съ этимъ міромъ, тѣмъ больше онъ узнавалъ новаго, неожиданнаго, поражавшаго и какъ будто обвинявшаго его.

Начавъ обвинять себя въ томъ, что было съ Масловой, онъ обвинялъ себя и во всѣхъ тѣхъ жестокостяхъ, которыя, онъ узнавалъ теперь, совершались въ этомъ домѣ и во всѣхъ тѣхъ домахъ въ Россiи, гдѣ одни люди мучали другихъ подъ какой то туманной благовидной цѣлью.

(обратно)

308

[я к твоим услугам.]

(обратно)

309

Зачеркнуто: — Кажется, Иваненкова.

(обратно)

310

Зач.: умное, трогательное и

(обратно)

311

Зач.: Иваненковой

(обратно)

312

Зач.: Иваненковой

(обратно)

313

Зач.: еще усилило его мрачность.

(обратно)

314

[никогда, никогда не поверю,]

(обратно)

315

[графиня Воронцова и Виктор Апраксин.]

(обратно)

316

Зачеркнуто: людей, которымъ хочется смѣяться, а людей, которые хотятъ смѣяться.

(обратно)

317

Зачеркнуто: Свиданіе это было короткое и неинтересное. Она разсказала ему, что ихъ перевели въ маленькую камеру на половину политическихъ, что тамъ лучше, но запрещаютъ свиданія. Онъ спросилъ ее, не нужно ли ей чего,

(обратно)

318

Зач.: знаменитый

(обратно)

319

Зач.: и хотѣлъ спросить ее о томъ, исполнила ли она обѣщаніе не пить, читала ли евангеліе, но не могъ рѣшиться ничего сказать нестолько вслѣдствіи присутствія помощника, сколько потому, что ему было совѣстно выставлять себя передъ нею учителемъ, главное же потому, что она была проста и натуральна, пока не было рѣчи объ ея внутренней жизни. Какъ только рѣчь касалась этого, она тотчасъ же плакала.

(обратно)

320

Зачеркнуто: Онъ чувствовалъ, какъ къ нему возвращалось теперь, и еще въ гораздо сильнѣйшей степени, то настроеніе, въ которомъ онъ былъ десять лѣтъ тому назадъ, у тетушекъ; только теперь еще гораздо сильнѣе и серьезнѣе. Теперь онъ чувствовалъ, что все, что подпадало его вниманію, все ограничивалось этимъ вновь возникающимъ въ немъ чувствомъ жалости и любви. Онъ жалѣлъ не только арестантовъ, но и тѣхъ людей, которые содержали и мучали ихъ.

(обратно)

321

Зач.: Онъ не могъ жалѣть только такихъ людей, какъ жандармовъ, какъ элегантный товарищъ прокурора, котораго онъ въ слѣдующій свой пріѣздъ встрѣтилъ въ острогѣ. Эти люди мучали тѣмъ, что среди общаго любовнаго настроенія, въ которомъ онъ жилъ, они возбуждали его ненависть.

(обратно)

322

Зачеркнуто: Масленниковъ, заслуживаютъ ея, но онъ не могъ подавить въ себѣ этого чувства.

И въ такомъ настроеніи онъ уѣхалъ изъ города въ деревню.

(обратно)

323

Зач.: людьми высшихъ класовъ.

(обратно)

324

Зач.: противъ низшихъ классовъ?

(обратно)

325

Зачеркнуто: Я плоха. А онъ хуже — плѣшивый...

(обратно)

326

Зачеркнуто: — Двигается! Двигается! Тронулось, — думалъ Нехлюдовъ, почему то вспомнивъ тотъ звонъ и пыхтѣніе на рѣкѣ льда, въ ту страшную ночь.

(обратно)

327

Зач.: Камера была небольшая, третья по коридору. Въ ней стояли двѣ койки съ соломенными матрасами. На одномъ спала Федосья, на другомъ Маслова. Въ углу, у двери, лежали узлы. Въ переднемъ углу надъ койкой Федосьи была икона, на которую утромъ и вечеромъ молилась Федосья.

(обратно)

328

Зачеркнуто: А потому не надо, что не хочу я отъ него никакихъ жертвовъ. Правда вѣдь, Марья Павловна?

(обратно)

329

Зачеркнуто: удовольствіе и прохлады и того, что онъ въ своемъ мѣстѣ, въ томъ, что ему теперь вмѣсто дома. Знакомые надзиратели уже знаютъ что нужно и направляютъ его въ контору и идутъ

(обратно)

330

Зачеркнуто: — Мнѣ говорили, что вы хотите жениться на ней.

— Да, я ей говорилъ, но она не хочетъ.

— Я думаю, надо окончательно рѣшить этотъ вопросъ, чтобы она знала, что ее ожидаетъ.

(обратно)

331

Зачеркнуто: Потомъ вдругъ бросила ее.

(обратно)

332

Зач.: Это все ничего... и ребенокъ, и всѣ эти звѣри, которые бѣгали зa мной, и всѣ гадости... Фу, мерзость! Но все ничего. А вотъ ту ночь, когда вы уѣхали, а я пошла на станцію и заблудилась и не попала на станцію, а на полотно, подъ откосъ,

(обратно)

333

Зачеркнуто: Онъ былъ холостякъ.

(обратно)

334

Зачеркнуто: — Благодарю васъ. Прощайте. — Они разошлись.

(обратно)

335

В подлиннике: недѣли

(обратно)

336

Зачеркнуто: штундисты

(обратно)

337

Зач.: ненавидѣлъ этого легкомысленнаго, и тщеславнаго, и пустого, и увлекающагося, и непріятнаго, по его мнѣнію, малаго, позволявшаго себѣ съ нимъ такія вольности, которыхъ давно уже никто не позволялъ себѣ.

(обратно)

338

Зачеркнуто: Умершій былъ финляндецъ — молодой человѣкъ, осужденный за святотатство, слабый отъ природы и еще больше ослабѣвшій отъ восьмимѣсячнаго сидѣнья взаперти и не выдержавшій этой жары.

(обратно)

339

Зачеркнуто: — Тутъ все замарано, — сказалъ Набатовъ, — и слѣдующій листокъ оторванъ. Экой мерзавецъ этотъ прокуроръ, — сказалъ онъ, — читаетъ чужія письма, да еще мараетъ.

(обратно)

340

Зач.: Послѣ Плотникова стали перечислять еще погибшихъ. И страшно было слушать про этотъ мартирологъ лучшихъ людей. Петрожицкій тоже сошелъ съ ума въ крѣпости.

(обратно)

341

Зач.: pendu и сбоку на полях написано рукой М. А. Маклаковой: «potence». Смысл выражения: «в доме повешенного не говорят о веревке».

(обратно)

342

Зачеркнуто: — Чтожъ тогда народ?

— И народъ поганый.

(обратно)

343

В подлинникѣ: вспомнивъ

(обратно)

344

Зачеркнуто: чтобы она не погибла,

(обратно)

345

Зач.: И она давно уже рѣшила, что просить ей не стоитъ для нея лично,

(обратно)

346

Зач.: не сомнѣваясь въ важности и законности совершаемаго дѣла.

(обратно)

347

Зач.: она близко разсмотрѣла прекрасное, сіяющее радостью лицо Тараса, Федосьинаго мужа

(обратно)

348

Зач.: но открыто

(обратно)

349

Зачеркнуто: коричневой

(обратно)

350

Зач.: Не смотря на признаніе ею за собой олимпійскаго самочувствія, Нехлюдову она казалась похожей на раненнаго облѣзлаго, обвареннаго кипяткомъ цыпленка, добраго, милаго и жалкаго.

(обратно)

351

Зач.: она дѣлаетъ ему великую честь, снисходя до него и посвящая его во

(обратно)

352

Зачеркнуто: потому что судейскіе сдѣлали прямо гадость.

(обратно)

353

Зачеркнуто: И, представьте себѣ, они не записали въ протоколъ. Я ему говорю: «да вѣдь вы же сами прекратили чтеніе?» — «Ну такъ чтоже — смѣется, — я — говоритъ — не помню». Такой негодяй.

(обратно)

354

Зач.: Съ адвокатомъ онъ, казалось, близокъ былъ въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ по взглядамъ на вещи, но по самымъ существеннымъ, онъ чувствовалъ, что они совершенно различно смотрятъ на вещи и не поймутъ другъ друга. Тоже было и съ Медынцевымъ, съ которымъ онъ пытался говорить о тѣхъ вопросахъ, которые возникали въ немъ и тревожили его въ связи съ острогомъ. Для Медынцева, молодого ученаго, — Далее следуют незачеркнутые слова: эти вопросы сводились къ новой школѣ криминалистовъ.

(обратно)

355

Зачеркнуто: преступники были такіе же люди, какъ и всѣ, но съ которыми жестоко и нелѣпо поступаютъ подъ предлогомъ наказанія или исправленія. Даже сами пострадавшіе или страдающіе отъ суда и теоріи наказанія, Марья Павловна и Вильгельмсонъ, понимаютъ дѣло такъ, какъ онъ не можетъ понимать.

(обратно)

356

Зач.: — Мнѣ два слова. Нельзя увидать Маслову?

— Нынче, вы знаете, не пріемный день.

— Знаю, но мнѣ хотѣлось узнать, что съ ней послѣ вчерашняго припадка.

— Ничего-съ. Только....

(обратно)

357

Зачеркнуто: Хорошо, хорошо, — сказалъ Нехлюдовъ, — но все таки нельзя ли увидать ее?

— Никакъ не могу. До завтра

— Да почему же нельзя нынче? — спросилъ Нехлюдовъ, подозрѣвая Масленникова, вѣроятно запретившаго принимать его.

— Въ конторѣ политическіе прощаются, отправляются на той недѣлѣ. Такъ все занято, и маленькая комнатка. Вотъ дайте они уѣдутъ.

— И мнѣ одну политическую нужно видѣть, — сказалъ Нехлюдовъ, вспомнивъ о Вѣрѣ Ефремовнѣ.

— Кого это?

— Богодуховскую. У меня и разрѣшеніе есть.

— Что жъ, это можно, — сказалъ смотритель, прочтя бумажку, поданную ему Нехлюдовымъ, — это можно. А насчетъ Масловой я бы попросилъ васъ

(обратно)

358

Зач.: Послѣ надежды обновленія, которая подала Нехлюдову вчерашняя сцена, слова смотрителя о томъ, что она напилась, были очень тяжелы для Нехлюдова.

И вдругъ давно умолкшій голосъ искусителя опять поднялъ голову:

«Ничего ты не сдѣлаешь, братъ, — говоритъ этотъ голосъ. — Она — мертвая женщина. Въ ней нѣтъ уже ничего человѣческаго».

«А вотъ неправда, — пока живъ человѣкъ, въ немъ есть искра Божія, и есть въ ней,и я найду ее».

И Нехлюдовъ былъ правъ. Правда, что она достала вина и напилась пьяна и такъ шумѣла, что ее хотѣли посадить въ карцеръ, и только вмѣшательство Марьи Павловны спасло ее, но никогда еще, за долгое время, она не была въ такомъ состояніи умиленія и надежды на возможность другой жизни, въ которомъ она была въ этотъ вечеръ.

(обратно)

359

Зачеркнуто: такъ что изъ Масловой начала выглядывать прежняя Катюша, и, кромѣ того, благодаря совѣту Богодуховской и согласiю Доктора, она поступила въ совершенно новыя, могущія на нее благотворно, нравственно воздѣйствовать новыя условія жизни.

(обратно)

360

Зачеркнуто: Одно, чѣмъ ей было лучше, чѣмъ въ общей камерѣ, это было то, что она могла здѣсь быть одна.

(обратно)

361

Зач.: такъ какъ вѣра графа Ивана Михайловича раздѣлялась большинствомъ правителей въ Петербургѣ, связи у него были большія.

(обратно)

362

Зачеркнуто: сдѣлать доступными всему народу всѣ блага, которыми пользовались богатые, въ особенности блага просвѣщенія, и изъ за этого желанія пожертвовавшихъ благами жизни и часто даже самой жизнью.

(обратно)

363

В подлиннике: Жалобы

(обратно)

364

[рыцаря без страха и упрека]

(обратно)

365

Зачеркнуто: маленькая, худенькая, вся въ черныхъ глазахъ дѣвушка,

(обратно)

366

Зач.: нервно вскочила и остановилась, блестя своими черными глазами.

(обратно)

367

Зач.: Маша

(обратно)

368

Зач.: — Марья Павловна? Да какже.

— Ну, видѣли и полюбили? Сядемте.

— Да, разумѣется полюбилъ, — улыбаясь при одной мысли о Марьѣ Павловнѣ, сказалъ Нехлюдовъ,

(обратно)

369

Зачеркнуто: сказала Лидія.

(обратно)

370

Зач.: ужасно.

(обратно)

371

Зачеркнуто: Машѣ

(обратно)

372

Зач.: Машу

(обратно)

373

Зачеркнуто: блестящими, чахоточными черными

(обратно)

374

Зач.: послѣ гаммъ онъ услышалъ венгерскіе танцы, доведенные уже до конца и доигранные съ величайшимъ блескомъ на разбитомъ роялѣ.

(обратно)

375

Зач.: Все это можно было, и самое пріятное для Нехлюдова было то, что съ этой же партіей отправляли и политическихъ, такъ что можно было Масловой ѣхать вмѣстъ съ политическими. Это онъ надѣялся устроить, какъ ни тяжело это будетъ, черезъ Масленникова.

(обратно)

376

Зач.: Въ пріемную къ нему вышелъ пропитанный карболовой кислотой молодой добрый докторъ.

Нехлюдовъ объяснилъ ему, что онъ пріѣхалъ повидать ее и объявить ей рѣшеніе.

— Петровъ, кликните Маслову изъ дѣтской, — сказалъ докторъ служителю.

(обратно)

377

Зачеркнуто: остановилась у двери.

(обратно)

378

Зач.: воздержанія отъ вина, сближенія съ невиданными ею прежде женщинами, какъ Марья Павловна, а главное

(обратно)

379

Зачеркнуто: Маслова все время шла съ политическими, а политическимъ почти вездѣ давали отдѣльное и лучшее помѣщеніе. Она зa все это время была неразлучна съ Марьей Павловной и во всемъ повиновалась и подражала ей. Такъ большую часть перехода она шла пѣшкомъ, уступая свое мѣсто на подводѣ то старухѣ, то женщинѣ съ ребенкомъ.

(обратно)

380

Зач.: который все время ѣхалъ съ нимъ.

(обратно)

381

Зачеркнуто: или невинныхъ или лучшихъ нравственно сравнительно съ общимъ уровнемъ людей,

(обратно)

382

Зач.: исключительно звѣрскихъ натуръ, которыхъ называютъ предопредѣленными преступниками, сверхъ того

(обратно)

383

Зач.: къ которымъ должны быть принуждаемы эти люди другими — своими стражами, караульными.

(обратно)

384

Зач.: нечеловѣческой жестокости

(обратно)

385

Зач.: страсть къ власти, презрѣніе, ненависть, обманъ, зависть,

(обратно)

386

Зач.: и хвастовство, жизнь только передъ людьми

(обратно)

387

Зачеркнуто: изъ за рѣшетки арестанты разбивали въ кровь лица другъ другу, и начальники дѣлали тоже безъ всякой причины;

(обратно)

388

Зач.: въ Масловой, когда узналъ ее въ острогѣ, того, что она могла не только быть спокойной, но даже самодовольной, какъ будто гордящейся передъ другими; понялъ теперь, что человѣку надо жить, т. е. дѣйствовать, а жить и дѣйствовать можетъ человѣкъ только тогда, когда увѣренъ, что онъ дѣйствуетъ хорошо. Для того же, чтобы быть увѣреннымъ, что дѣйствуешь хорошо, когда дѣйствуешь дурно, надо опредѣлять доброту своихъ поступковъ не внутреннимъ голосомъ разума и совѣсти, a сужденіями людей. Для того же, чтобы сужденія людей одобряли дурные поступки, надо сближаться, держаться въ атмосферѣ людей одинаково дурно поступающихъ и выработавшихъ оправданія своимъ дурнымъ поступкамъ. У арестантовъ же, кромѣ того, оправданіемъ дурныхъ поступковъ было то насиліе, которому они подверглись.

(обратно)

389

Зач.: Люди эти какъ будто гордились тѣмъ, что они украли, обманули, избили другаго человѣка.

(обратно)

390

Зач.: ѣды, движенія, мысли, слова,

(обратно)

391

Зачеркнуто: Земледѣлецъ, ремесленникъ, мыслитель, воспитатель

(обратно)

392

Зач.: такъ это всегда бываетъ въ тѣсномъ кругу

(обратно)

393

Зач.: И потому они гордились и хвалились передъ своими сотоварищами. А передъ сотоварищами они могли гордиться и хвалиться только тѣмъ своимъ поступкомъ, который привелъ ихъ въ острогъ, и тѣми чувственными наслажденіями, которыя они могли себѣ доставлять въ острогѣ: виномъ, игрой. Другаго занятія у нихъ не было и не могло быть, какъ обманъ начальства и властвованія надъ сотоварищами, и чувственныхъ наслажденій, какія были доступны въ острогѣ. И они хвалились этимъ.

(обратно)

394

Зач.: обманѣ и

(обратно)

395

Зачеркнуто: Нехлюдова нѣкоторые своей распущенностью, a нѣкоторые, напротивъ, своей

(обратно)

396

Зачеркнуто: Были еще три человѣка мущинъ въ ихъ компаніи: Башмаковъ, Крузе и Ивановъ. Этихъ Нехлюдовъ не любилъ.

(обратно)

397

Зач.: два брата маленькіе Новодворовы,

(обратно)

398

Зачеркнуто: большинство, по крайней [мѣрѣ],

(обратно)

399

Зачеркнуто: Въ этомъ пустомъ пространствѣ стоялъ столь, на столѣ стояла лампа съ однимъ стекломъ.

(обратно)

400

Зач.: Ранцева, какъ старшая, естественно и привычно сидя передъ самоваромъ, перемывала и перетирала чашки.

(обратно)

401

Зач.: и, какъ только вошелъ Нехлюдовъ, взглянулъ на Маслову, и Маслова отвѣтила ему взглядомъ.

(обратно)

402

Зач.: освѣщалась лампой безъ втораго стекла.

(обратно)

403

Зачеркнуто: Ранцева, перебиваемая Вѣрой Ефремовной, вставлявшей свои слова, разсказала весь эпизодъ съ Петькой и о томъ, что Марья Павловна и Катя остались съ партіей уголовныхъ, неся всю дорогу мальчика.

(обратно)

404

Зач.: Новодворовъ кончилъ набивку папиросъ, сложилъ книгу и подсѣлъ къ чаю.

(обратно)

405

Зачеркнуто: тоже всталъ, чтобы поздороваться, и чуть не опрокинулъ самоваръ.

(обратно)

406

Зач.: Всегда что нибудь задѣнетъ.

(обратно)

407

Зач.: И опять Нехлюдовъ замѣтилъ, что Вильгельмсонъ обратился не къ Ранцевой, не къ Нехлюдову, а взглянулъ на Маслову, и Маслова ласково улыбнулась ему.

(обратно)

408

Зач.: Вотъ какъ! Всѣ работаютъ, только я сплю.

(обратно)

409

Зач.: — Устроились съ конвойнымъ? — спросила она о Масловой.

— Да, устроился.

— Ну и прекрасно. Нѣтъ, я не хочу, не хочу, — заторопилась она, отказываясь отъ чая, котораго не могло достать на всѣхъ, и не было стакановъ.

(обратно)

410

Зач.: пившаго чай съ блюдечка,

(обратно)

411

Зач.: блестящими глазами

(обратно)

412

Зач.: Нехлюдовъ ровно недѣлю не видалъ Маслову и теперь не узнавалъ ее. Она была проста, весела и если не спокойна, то только потому, что, какъ это Нехлюдовъ тотчасъ же замѣтилъ, между нею и Вильгельмсономъ началась любовь.

(обратно)

413

Зач.: не только свидѣться,

(обратно)

414

Зач.: но и пожалѣть ее, помочь ей

(обратно)

415

Зачеркнуто: взяла свертокъ, развернула его и молча посмотрѣла на Маслову.

— Ну, спасибо.

(обратно)

416

Зач.: больше онѣ не говорили, но когда Маслова вспомнила о томъ, что она сдѣлала, сердце ея начинало сильно биться.

(обратно)

417

Зач.: всѣ пересыпались шутками и завязался разговоръ общій о значеніи того движенія, зa которое теперь всѣ эти люди шли кто въ ссылку, кто въ каторгу. Нехлюдовъ выпросилъ позволеніе у офицера оставаться и послѣ повѣрки. Разговоръ по случаю утренняго эпизода шелъ о томъ, какія средства болѣе дѣйствительны для уничтоженія того варварства, которое проявилось тутъ и проявлялось вездѣ, на каждомъ шагу, отъ сферъ самыхъ высшихъ до самыхъ низшихъ. Въ числѣ бесѣдующихъ были представители всѣхъ трехъ партій: Земли и воли, чернаго передѣла — къ этимъ принадлежали: Набатовъ, Крузе, Марья Павловна, желавшіе только просвѣтить народъ, чтобы онъ могъ самъ отстоять свои права; третья [в подлиннике] вторая партія была партія народоволъцевъ.

(обратно)

418

Зачеркнуто: вспомнилъ вдругъ все пережитое имъ за послѣдніе полгода, и ему стало грустно, такъ грустно, такъ грустно, что захотѣлось плакать. Грустно ему стало отъ того, что онъ

(обратно)

419

Зач.: опять что то новое будетъ. Куда она поѣдетъ? Захочетъ ли она соединиться съ нимъ? Захочетъ — это будетъ тяжело, мучительно.

(обратно)

420

Зачеркнуто: и дано знать въ больницу,

(обратно)

421

Зач.: Спасеніе состоитъ въ вѣрѣ въ то, что Христосъ отдалъ свою жизнь для спасенія рода человѣческаго. Нехлюдовъ перевелъ до сихъ поръ, но попросилъ его уволить его отъ перевода дальнѣйшаго.

— I don’t like it [Мне это неприятно], — сказалъ онъ нахмурившись

Тогда Англичанинъ сказалъ:

— They will find it [Они поймут это], такъ что я предлагаю подумать объ этомъ.

(обратно)

422

Взятое в ломаные скобки отчеркнуто сбоку чертой с пометкой: пр[опустить].

(обратно)

423

Взятое в ломаные скобки отчеркнуто сбоку чертой с пометкой: пр[опустить].

(обратно)

424

Зачеркнуто: Вправо стоялъ противъ угла съ иконой старикъ съ бѣлой бородой и истово молился, кланяясь въ землю, крестился и шепталъ что то. Почти рядомъ съ нимъ двое у наръ играли въ карты. Нѣсколько человѣкъ окружали ихъ, и играющіе хлопали руками, произнося какія то отрывочный слова. Одного изъ нихъ Нехлюдовъ тотчасъ же узналъ: это былъ извѣстный безносый бродяга.

— А чортъ тебя задави, — сказалъ онъ, вставая и встряхивая волосами, и выговорилъ съ особеннымъ удовольствіемъ и внушительностью сложное ругательство.

— Ну, жена Марина, спать, — крикнулъ Ѳедоровъ на блѣднаго, съ одутловатымъ лицомъ малаго, который стоялъ въ числѣ смотрѣвшихъ на игру.

Всѣ захохотали. Но мальчикъ снялъ халатъ и пошелъ къ нарамъ.

— Нельзя ли войти? — сказалъ Нехлюдовъ смотрителю.

Камеру отперли. Опять всѣ замерли.

Пользуясь своимъ вліяніемъ, Нехлюдовъ попросилъ смотрителя перевести мальчика въ другую камеру, къ ребятамъ, и, простившись съ Англичаниномъ, попросилъ Смотрителя провести его прямо къ политическимъ. Они вошли къ ребятамъ. Это были одутловатые, бѣлые, съ безсмысленными глазами мальчики отъ 15-ти до 18 лѣтъ. Ихъ было 4.

(обратно)

425

Зачеркнуто: и о послѣднихъ минутахъ Семенова.

(обратно)

426

Зачеркнуто: Теперь ей это легче было, потому что она ужъ обѣщала Вильгельмсону быть его женой. Чтобъ предупредить его и поскорѣе высказать все, она вдругъ рѣшительно подняла голову, покраснѣла вся

(обратно)

427

Зачеркнуто: и у него было тысячи три денегъ.

(обратно)

428

Зач.: и первый богачъ въ деревнѣ.

(обратно)

429

Зач.: въ своемъ сознанiи стала если не выше его, то достойной его, она опять полюбила его. А полюбивши его, она безсознательно покорилась ему.

(обратно)

430

Зач.: А въ это время ей особенно противно стало заискиванье мущинъ.

Это самое она хотѣла сказать Нехлюдову, но она не нашла словъ, въ которыхъ бы хорошо было сказать это. Ей теперь было почти все равно: даже вопросъ о томъ, пересмотрятъ ли ея дѣло и оправдаютъ ли ее, потерялъ для нея большую долю интереса. Ей теперь было важно только одно: быть такою, какою онъ хотѣлъ, чтобы она была. Онъ хочетъ, чтобы она была хорошей, доброй, великодушной. И вотъ она служитъ, работаетъ въ больницѣ противную работу, не пьетъ, не куритъ даже и на столько великодушна, что не хочетъ того, чтобы онъ для нея погубилъ свою жизнь, потому что она великодушнѣе его, потому что она любитъ его.

И этотъ подвигъ радовалъ и поднималъ ее въ лучшія минуты. Въ худшія же минуты, тогда, когда она подвергалась оскорбленіямъ отъ окружающихъ, она забывала все это, видѣла въ немъ виновника своей погибели и страстно ненавидѣла его.

(обратно)

431

Зачеркнуто: Трубецкого бастіона

(обратно)

432

Зач.: все повторяя свой жестъ придерживанія платья на груди и оправленія волосъ.

(обратно)

433

Зач.: своихъ мучителей,

(обратно)

434

Зачеркнуто: часовые смѣнялись,

(обратно)

435

Зачеркнуто: истиннаго духовнаго добра, такого, которое избавило бы ее отъ постоянно мучавшаго ее стыда и дало бы ей нравственное успокоеніе и истинное, независящее отъ людей счастье.

(обратно)

436

Зачеркнуто: И вотъ этотъ то внутренній разладъ понемногу проходилъ и замѣнялся простой, свойственной ея природѣ, добродушной жизнерадостностью.

(обратно)

437

Зач.: страстнымъ

(обратно)

438

Зачеркнуто: и не могъ безъ состраданія и ужаса думать о тѣхъ страданіяхъ, которымъ подвергались эти люди только за то, что они не хотѣли жить для себя, a хотѣли служить людямъ.

(обратно)

439

В подлиннике: съ которымъ

(обратно)

440

Зач.: робкое и глупое

(обратно)

441

Зачеркнуто: не переставая, въ особенности черезъ Тараса, сближался съ уголовными и гдѣ могъ входилъ въ ихъ интересы и помогалъ имъ, старался противодѣйствовать сколько могъ жестокости и конвойныхъ, и самихъ каторжанъ, и бродягъ, властвовавшихъ въ этомъ мірѣ арестантовъ.

(обратно)

442

В подлиннике: ей

(обратно)

443

Зачеркнуто: литература, немного математики, законъ Божій. Она была очень способна и потому шутя выучилась всему. Можетъ быть, она и полюбила бы что нибудь изъ этаго, но ей такъ преждевременно навязывали это, и такая она была здоровая, требующая физической дѣятельности натура, что она возненавидѣла все это и полюбила противуположное. Она измучала шестерыхъ смѣнившихся гувернантокъ, ее отдали въ институтъ, но и тамъ она не удержалась. Она была смѣла, дерзка и непокорна, невоздержана въ гнѣвѣ, но всегда правдива и не допускала несправедливости ни къ себѣ, ни къ другимъ и всегда заступалась за обиженныхъ. Она предпочитала кухню, конюшню и общество прислуги своему обществу, не любила наряжаться, совсѣмъ не была кокетка и въ влюбленіи видѣла одну комическую сторону. Занимали ее только всякаго рода спорты: верховая ѣзда, коньки, гребля и потому, кромѣ наукъ, которыя ее заставляли учить, сама выучилась всякимъ физическимъ упражненіямъ: конькобѣжеству, гимнастикѣ, и развила въ себѣ большую физическую силу. Такъ продолжалось до 16 лѣтъ. Въ 16 лѣтъ вдругъ рѣшила, что пойдетъ въ учительницы, и въ одинъ годъ приготовилась къ экзамену и выдержала его.

(обратно)

444

Зач.: и дѣлать гимнастику. И тутъ она узнала ужасную нищету народа, и тутъвдругъ все то неопредѣленное недовольство своей жизнью, которое она испытывала съ дѣтства, вдругъ получило объясненіе.

(обратно)

445

Зачеркнуто: которое должно было уничтожить всю ту несправедливость, которая такъ съ дѣтства еще тревожила ее,

(обратно)

446

Зач.: спасти тѣхъ самыхъ 7-ми лѣтнихъ дѣтей, работающихъ на рогожныхъ фабрикахъ, сотни тысячъ такихъ страдальцевъ, гибнущихъ отъ ложнаго устройства общества. И тутъ вдругъ предстала передъ ней во всемъ величіи возможность самоотреченія, дѣятельность для служенія угнетеннымъ, и она страстно пожелала отдаться ей.

(обратно)

447

Зач.: и она рѣшила, что отдастъ свою жизнь этому дѣлу.

(обратно)

448

Зач.: рѣшила убѣжать изъ дома. Такъ она и сдѣлала. Сошлась черезъ кузину съ знаменитой Бардиной и поступила работницей на ткацкую фабрику. Но долго не выдержала и ушла въ деревню учительницей.

(обратно)

449

Зач.: полная дѣтская цѣломудренность.

(обратно)

450

Зачеркнуто: такъ что господинъ поспѣшно удалился.

Во время ареста 1000 слишкомъ человѣкъ, предшествовавшаго процессу 193, арестовали и ее и посадили въ тюрьму. Въ тюрьмѣ она узнала про всѣ тѣ страданія и лишенія, которыя несутъ люди, ея сотоварищи, и съ тѣхъ поръ, когда ее выпустили, она отдалась уже безповоротно служенію, нестолько революціи, сколько людямъ нуждающимся и страдающимъ. Ея служеніе состояло въ томъ чтобы выручать попавшихся, помогать нуждающимся. Какъ только она узнавала, что кто нибудь въ опасности, въ нуждѣ, въ горѣ, она бѣжала туда, исправляя, помогая, утѣшая, всегда забывая себя и помня только другихъ.

(обратно)

451

Зач.: по доносу была изгнана и вернулась въ городъ.

(обратно)

452

Зачеркнуто: одаренное почти мужской физической силой и большой физической красотой.

(обратно)

453

Зач.: Съ самаго дѣтства она предпочитала физическую работу ученью.

(обратно)

454

Зач.: что она не можетъ быть, какъ другіе. Когда ей минуло 16 лѣтъ, ей случилось узнать о безнравственной жизни своего стараго отца, который требовалъ отъ нея уваженія къ своей любовницѣ. Она боролась, но покорялась и была уныла. Въ такомъ положеніи засталъ ее Крыльцовъ, познакомившись съ ней послѣ своего заключенія. Онъ понялъ, что она была безсознательная народница, и посвятилъ ее въ ученіе земли и воли. Она вдругъ ожила.

(обратно)

455

Зачеркнуто: То, что было въ смутномъ чувствѣ, стало въ чувствѣ, усиленномъ сознаніемъ. Она страшно отдалась народничеству: стала посѣщать лекціи, собранія, къ себѣ приглашала единомышленниковъ. Но надо было дѣлать, a дѣла не было, и эта бездѣятельность тяготила ее. Въ это же время она узнала о безнравственной жизни своего отца. Его любовница, свѣтская женщина, подсмѣивалась надъ нею и ея новыми друзьями. Происходили столкновенія и сцены.

(обратно)

456

Зач.: продолжать отношенія съ революціонерами.

(обратно)

457

Зач.: гдѣ, познакомившись съ знаменитой Бардиной,

(обратно)

458

Зач.: въ университетскій городъ, гдѣ было собраніе членовъ Земли и Воли, и тамъ, въ кружкѣ народниковъ, занималась печатаніемъ въ тайной типографіи.

(обратно)

459

Зач.: Руководитель кружка народниковъ разсказывалъ, что онъ въ первое время влюбился въ нее, старался общаться съ нею и разъ выразилъ ей свои чувства и предложилъ ей свободный бракъ, но, какъ онъ разскавывалъ, она, выслушавъ его, выразила такое удивленіе его словамъ и такое огорченіе тѣмъ, что онъ можетъ заниматься такими пустяками, когда столько имъ предстоитъ важнаго дѣла, что ему самому стало стыдно, а, главное, совершенно ясно, что для нея теперь не существуетъ любви и что любовь для нея была бы унизительнымъ паденіемъ. Эта полная преданность дѣлу общему, заступившая въ ней совершенно женское чувство, и потому товарищеское отношеніе ея къ мущинамъ спасали ее отъ любовныхъ предложеній товарищей; большая же физическая сила спасала еe отъ грубыхъ приставаній чужихъ мущинъ.

(обратно)

460

Зачеркнуто: и поняла радость добра.

(обратно)

461

Зач.: плѣшивый, коренастый,

(обратно)

462

Зач.: и бывшій богатый помѣщикъ, кандидатъ университета Крыльцовъ.

(обратно)

463

Зачеркнуто: Люди, которые развиваютъ въ себѣ только видимыя, одобряемыя другими свойства ума—памяти, очень скоро доходятъ до предѣла этаго развитія или до такого предѣла, при которомъ увеличеніе почти незамѣтно, и скоро до того предѣла, съ котораго начинается уменьшеніе, въ родѣ того, какъ это бываетъ съ атлетами,

(обратно)

464

Зач.: Развитіе его остановилось, a самолюбіе требовало удовлетворенія.

(обратно)

465

Зачеркнуто: Онъ началъ было ухаживать за Масловой, но замѣтивъ, что это осуждалось товарищами, онъ прекратилъ это, но относился къ ней презрительно, называя ее почему то

(обратно)

466

Зач.: Онъ говорилъ о самоотверженіи, о принесеніи себя въ жертву для міра, но не вѣрилъ въ это нисколько и чувствовалъ, что все это неправда. Таковъ былъ самый видный изъ 9 политическихъ, наиболѣе всѣхъ уважаемый товарищами и наименѣе симпатичный Нехлюдову.

(обратно)

467

Зачеркнуто: Онъ, главное, былъ поразительно правдивъ и этимъ особенно привлекалъ къ себѣ Нехлюдова.

(обратно)

468

Слова: генералъ-губернаторомъ написаны рукой Т. Л. Толстой.

(обратно)

469

Зачеркнуто: и болталъ о всякихъ пустякахъ.

(обратно)

470

Зачеркнуто: за границу и вернулся оттуда съ опредѣленной программой, которую онъ съ помощью своего состоянія сталъ приводить вть исполненіе. Для измѣненія существующаго ужаснаго строя, въ которомъ могли совершаться такія дѣла, нужно было свергнуть

(обратно)

471

Зач.: любилъ женщинъ товарищеской, братской любовью, совершенно отдѣляя чувственность, которая въ немъ была очень развита, отъ духовнаго

(обратно)

472

Зачеркнуто: Какъ только его выпустили, онъ пошелъ на фабрику рабочимъ и на фабрикѣ

(обратно)

473

Зач.: уже совсѣмъ ни за что и опять посадили

(обратно)

474

Зачеркнуто: отрицанія,

(обратно)

475

Зач.: разрушенія и

(обратно)

476

Зачеркнуто: Катериной Михайловной, вашимъ прошедшимъ, и..

(обратно)

477

Зач.: обратился къ Катюшѣ. — Катерина Михайловна, — сказалъ онъ ей, — могу я сказать Дмитрію Ивановичу?

— Нечего говорить. Что же, говорите, — сказала она, краснѣя и тяжело вздыхая.

(обратно)

478

Зач.: подъ условіемъ вашего согласія. И вотъ я прошу его.

(обратно)

479

Зачеркнуто: — Она хочетъ этаго

(обратно)

480

Зач.: Въ наружности ея не было ничего вызывающаго. Напротивъ,

(обратно)

481

Зач.: Теперь она рѣшилась, чтобы уничтожить въ себѣ навсегда искушеніе, принять его предложеніе, согласиться быть женой Симонсона, и для усилія воли, чтобы оставаться твердой въ своемъ рѣшеніи,

(обратно)

482

Зач.: — Я рѣшила,

(обратно)

483

Зач.: рѣшительно поднявъ

(обратно)

484

Зач.: — Да не хочу я замужъ итти.

(обратно)

485

Зач.: отошелъ опять къ Крыльцову. Симонсонъ тоже всталъ и вышелъ.

(обратно)

486

Зачеркнуто: — Ну, такъ что же?

(обратно)

487

Зач.: испытывая странное и неожиданное чувство тревоги.

(обратно)

488

Зач.: Я бы давно женился, если бы она хотѣла этого.

(обратно)

489

Зач.: вашей жертвы

(обратно)

490

Зачеркнуто: выпущенъ изъ Казанской лѣчебницы, совершенно здоровъ, иду вмѣстѣ съ Н. и новой партіей уголовныхъ. И. Н. умеръ тамъ дорогой, хорошо. Желаю одного — смерти — тогоже. Жизнь невыносима и безсмысленна. Одно спасеніе — вѣра. A вѣры нѣтъ.

(обратно)

491

Зач.: когда Петлинъ, даровитый, горячій юноша былъ влюбленъ и сбирался жениться

(обратно)

492

Зачеркнуто: на религіозныхъ вопросахъ

(обратно)

493

Зач.: Въ домѣ же сумашедшемъ томъ сидѣлъ совершенно здоровый Никоновъ.

(обратно)

494

Зач.: Петлинъ же оправился, и его однаго съ уголовными вели теперь впереди ихъ за 2 мѣсяца по тому же пути. Извѣстіе это также, въ особенности самоубійство Никонова, поразило всѣхъ и больше всѣхъ Крыльцова.

(обратно)

495

[Говорите за себя,]

(обратно)

496

Зачеркнуто: вспоминалъ болѣзнь, смерть своей матери, всѣ тѣ удобства, которыя были доставлены ей, сравнивалъ положеніе княгини Корчагиной, которую носили на лѣстницы, чтобы не растревожить ея нервы,

(обратно)

497

В подлиннике: съ положеніемъ

(обратно)

498

Зач.: на морозѣ, даже безъ хорошей одежды, на телѣгѣ по колчамъ, думалъ

(обратно)

499

Зач.: У однаго изъ снявшихъ шапки крестьянъ Нехлюдовъ замѣтилъ выстриженную маковку. Онъ ввглянулъ на его руку. Онъ крестился двуперстнымъ крестомъ.

(обратно)

500

Зач.: — Обасорманился, видно.

(обратно)

501

Зач.: Бродяга, я чай?

(обратно)

502

Зачеркнуто: Христовой.

(обратно)

503

Зач.: Мы говоримъ, что знаемъ, и свидѣтедьствуемъ.

(обратно)

504

Зач.: А спасаться надо.

(обратно)

505

Зачеркнуто: — Почему же вы знаете, что это истина? — спросилъ Нехлюдивъ.

(обратно)

506

Зачеркнуто: Живутъ же ссыльные.

(обратно)

507

Зач.: губернатора

(обратно)

508

[важная дама,]

(обратно)

509

Зач.: постепенно давая чувствовать это свое великодушіе и

(обратно)

510

Зач.: и что допускалъ, что для Россіи она все таки не была такою варварскою страною, какою могла бы быть, а что нѣкоторыхъ русскихъ можно было считать хотя и не за равныхъ людей, но за такихъ, съ которыми можно было имѣть человѣческія отношенія.

(обратно)

511

В корректуре: и тому и другому, въ особенности же здоровому, бѣлотѣлому золотопромышленнику, но это — исправление толстовского написанья, сделанное переписчиком в наборной рукописи.

(обратно)

512

Зачеркнуто: цѣнилъ comme un pis aller [за неимением лучшего] общество губернаторши.

(обратно)

513

Зачеркнуто: насколько требовало приличіе. За обѣдомъ генералъ говорилъ о Тонкинской экспедиціи французовъ, осуждая ее. Генеральша же говорила о послѣднемъ сочиненіи Зола, тоже осуждая. Къ концу обѣда генералъ, уже много выпившій, красный и потный, съ видимымъ усиліемъ удерживая себя въ предѣлахъ разумности, сталъ разсказывать

(обратно)

514

Зач.: Въ гостинной, за кофеемъ, равговоръ зашелъ о новой оперѣ Гуно,

(обратно)

515

Зач.: какъ всегда,

(обратно)

516

Зач.: но очень была рада и рѣшила, что

(обратно)

517

Зачеркнуто: докторомъ, который, играя, кричалъ и хохоталъ, не обращая вниманія на музыку.

(обратно)

518

Зач.: и доктора

(обратно)

519

Зач.: чѣмъ то волновался, совершенно забывая дѣйствительность. И это забвеніе было теперь особенно пріятно ему. Ему все было грустно. Онъ чувствовалъ, что важный періодъ его жизни кончился и начинается другой. Какой будетъ этотъ другой періодъ его жизни, что онъ будетъ дѣлать теперь, онъ не зналъ, и не то что думалъ объ этомъ, но этотъ нерѣшенный вопросъ мѣшалъ ему жить, и хотѣлось забыться, но былъ почему то увѣренъ,

(обратно)

520

Зач.: Барышня

(обратно)

521

Зач.: недурно, молодымъ голосомъ

(обратно)

522

Зач.: вѣчную

(обратно)

523

Зач.: выражающую совсѣмъ несвойственныя всѣмъ присутствующимъ чувства,

(обратно)

524

Зач.: Въ то время какъ генералъ всталъ отъ карточнаго стола, англичанинъ подошелъ, прося его разрѣшенія посѣтить острогъ сейчасъ вечеромъ. Генералъ задумался, но потомъ, очевидно сдѣлавъ усиліе надъ собою, согласился.

(обратно)

525

Зач.: я вамъ дамъ карточку. Какъ ни ужасно то, что вы увидите, надо видѣть, надо, чтобы знали въ Петербургѣ.

(обратно)

526

Зачеркнуто: Разговоръ съ нимъ тогда очень поразилъ Нехлюдова той простотой, съ которой онъ говорилъ про причину своего осужденія. Причина эта была убійство, въ которомъ онъ сознавался и о которомъ разсказывалъ съ ужасными подробностями, такими, которыя могъ замѣтить только человѣкъ, совершавшій убійство съ полнымъ спокойствіемъ.

— И не нужно бы мнѣ дѣлать это. Да такая линія вышла, — говорилъ онъ.

— Неужели вамъ не страшно было и не жалко?

— Какъ не жалко. Вѣдь тоже человѣкъ. Да вѣдь тогда не понималъ, — сказалъ онъ, и глаза его смѣялись.

(обратно)

527

[Из-за чего они дерутся?]

(обратно)

528

Зачеркнуто: что это самая полезная практическая мѣра, что другаго ничего нельзя и не нужно, что все то зло, которое есть теперь, произошло только отъ того, что люди дѣлали обратное. Оттого и Федоровъ, оттого и 1-е Марта, оттого Семеновъ. Дѣлать же нужно только одно: обличи его, не оскорбляя; если послушаетъ, то хорошо, не послушаетъ, то будетъ тебѣ какъ язычникъ и мытарь, т. е. оставь его въ покоѣ, не заботься о немъ.

(обратно)

529

Зачеркнуто: что же, какъ же будетъ существовать тогда общество, — спрашивалъ онъ себя. — Да такъ, какъ сказано». И, открывъ евангеліе, сначала началъ читать его. Пробѣжавъ знакомую ненужную родословную, рожденіе, крещеніе, Нехлюдовъ, какъ и всегда, когда онъ читалъ,

(обратно)

530

Цыфры: 300, 800 приписаны карандашом.

(обратно)

531

Можно прочесть: каторжнаго.

(обратно)

532

Рассказ А. Ф. Кони, сообщенный Толстому, впервые был опубликован Кони в статье «Воспоминаниy о Льве Николаевиче Толстом, напечатанной в ,,Ежемесячных литературных и популярно-научных приложениях к «Ниве»“ 1908 г., № 9. Статья эта под заглавием «Лев Николаевич Толстой» перепечатана в книге А. Ф. Кони «На жизненном пути». Том второй. М. 1916. Рассказ о Розалии Они — на стр. 31—37.

(обратно)

533

«Толстовский ежегодник 1913 г.» Спб. 1914, стр. 121.

(обратно)

534

«Письма графа Л. Н. Толстого к жене» 1862—1910 г. Издание второе. М. 1915, стр. 331

(обратно)

535

А. М. Новиков «Зима 1889—1890 годов в Ясной поляне» — «Лев Николаевич Толстой». Юбилейный сборник. Собрал и редактировал H. Н. Гусев. Государственное издательство. М.-Л. 1928, стр. 208.

(обратно)

536

Какой свой замысел имеет здесь в виду Толстой, неясно.

(обратно)

537

[честолюбие]

(обратно)

538

Впервые детальный анализ последовательных текстовых наслоений в этой рукописи сделан В. И. Срезневским в статье „«Коневская повесть» Л. Н. Толстого“ — «Анатолий Федорович Кони. 1844—1924. Юбилейный сборник». Издательство «Атеней». Л. 1925, стр. 40—56.

(обратно)

539

П. И. Бирюков. «Биография Льва Николаевича Толстого». Том третий. Государственное издательство. М. 1922, стр. 317.

(обратно)

540

«Дневники Софии Андреевны Толстой». 1897—1909. Редакция и предисловие С. Л. Толстого. Примечания С. Л. Толстого и Г. А. Волкова. Кооперативное издательство «Север», М. 1932, стр. 81.

(обратно)

541

См. том 7 настоящего издания, стр. 152—168.

(обратно)

542

О Валерьяне Юшкине Толстой говорит: «Валерьяна любили не одни его тетушки, его любили все, кто только сходился с ним. Любили его, во-первых, за его красоту. Он был выдающейся красоты, и не грубой, пошлой, а тонкой, мягкой; во-вторых, любили его за его непосредственность. В нем никогда не было никаких колебаний... Он был один из тех людей, так искренно увлекающихся, что даже эгоизм их увлечений невольно притягивает людей». Ср. с этим характеристику брата Сережи в «Воспоминаниях детства» Толстого: «Сережей я восхищался и подражал ему, любил его, хотел быть им. Я восхищался его красивой наружностью, его пением, — он всегда пел, — его рисованием, его весельем и в особенности, как ни странно это сказать, непосредственностью его эгоизма». Л. Толстой. Полное собрание художественных произведений. Редакция К. Халабаева и Б. Эйхенбаума. Примечания Вс. И. Срезневского. T. I. Госуд. изд. М.-Л. 1928, стр. 358.

(обратно)

543

Подчеркнуто Толстым.

(обратно)

544

Говоря о чтении Нехлюдовым-студентом Генри Джорджа, Толстой здесь допустил значительный анахронизм: Нехлюдов, которому в 1876 г. было 28 лет, очевидно был студентом не позднее начала 1870 г., а между тем он читает в университете «Прогресс и бедность» — книгу Генри Джорджа, вышедшую лишь в 1879 г.

(обратно)

545

[длинный]

(обратно)

546

Подчеркнуто Толстым. Замысел «Александра I солдата» нашел себе воплощение в незаконченных «Посмертных записках старца Федора Кузмича» (1905 г.); замыслы «разбойника» и «Миташи» — в «Фальшивом купоне», над которым Толстой работал в конце 1880 годов, в 1902 и в 1903—1904 годах и который также оказался незаконченным. Над произведением на тему о переселенцах Толстой думал, как это видно, из дневниковой записи, и в 1904 году. «Крейцерова соната» была написана в 1889 году и вышла в свет в июне 1891 года. Тема о воспитании должна была, видимо, стать центральной в рассказе «Мать», начатом в апреле 1891 года и не доведенном до конца. Над незаконченными «Записками сумасшедшего» Толстой работал в 1884 году. Упоминание о «нигилистах», быть может, связано с его намерением использовать черновые тексты своих ранних комедий — «Зараженное семейство» (1863—1864 гг.) и «Нигилист» (1866 г.).

(обратно)

547

Имеется в виду Н. В. Давыдов, тогда прокурор Тульского окружного суда. Очевидно, он прислал одно из судебных дел, послужившее Толстому материалом для описания второго дня судебной сессии, в которой участвовал Нехлюдов. В архиве Толстого это дело отсутствует: оно было, видимо, возвращено Давыдову. В одном из писем к Давыдову Толстой писал: «Отсылаю вам назад все дела за исключением следственного дела о краже у кр. Тюнькина. Дела мне нужны будут, если я буду жив, но до сих пор я не успел воспользоваться ими. Если можно будет, я их опять попрошу у вас когда вернусь» («Письма Льва Николаевича Толстого к Н. В. Давыдову». — «Толстой. Памятники творчества и жизни», 2. Редакция В. И. Срезневского. М. 1920, стр. 411.

(обратно)

548

т. е. в вечер приезда в Никольское.

(обратно)

549

О М. Л. Урусовой идет речь у Толстого в следующей его дневниковой записи еще 10 мая 1891 г.: «За эго время были Урусовы — мать с двумя дочерьми. Мэри играет на фортепьяно прекрасно. Но совсем затуманенная искусством девушка. С нею сделано то самое, чего боялся ее отец. Она не замечает, что она, потратив столько времени на искусстве, должна себя подстегивать, чтобы считать искусство чем то возвышающим, небесным. И чем лучше, тем хуже — всё заслонено... Она — Мэри — машина для произведения щекочущих звуков. Иллюзия в том, что, так как ее хвалят, она уверена, что то, что она делает, хорошо».

(обратно)

550

чтобы это не сбивалось на драму.]

(обратно)

551

В рукописи № 3, л. 6 об. о священнике также сказано, что он «жирный».

(обратно)

552

«Волжский вестник» от 20 апреля 1895 г.

(обратно)

553

«Лев Николаевич Толстой». — «Из прошлого». М. 1914, стр. 223. Ср. еще «Письма Л. Н. Толстого к Н. В. Давыдову». — «Толстой. Памятники творчества и жизни», 2, стр. 42—43.

(обратно)

554

Здесь впервые так названа деревня тетушек, в которой Нехлюдов встретился с Катюшей. Название «Паново» (или «Пановка») носило также имение дяди Толстого Вл. Ив. Юшкова — в Лаишевском уезде Казанской губернии, недалеко от Казани. Толстой бывал в Панове с 1841 по 1851 год.

(обратно)

555

Отношение Толстого к Чичерину, с самого начала их знакомства неровное, с

годами становилось всё более сдержанным, порой отрицательным. Уже в дневниковых записях 1858 года Толстой жалуется на «узость» Чичерина, а 18 апреля 1861 г. он записывает в дневник: «Чичерин противен ужасно». 29 мая 1890 г. в дневнике записано: «Приехал Чичерин. Алкоголик. Неподвижный, озлобленный, самодовольный». Получив от Чичерина письмо, в котором он сообщал содержание своей речи крестьянам своего имения (напечатано в Юбилейном сборнике «Письма Толстого и к Толстому». Труды Публичной библиотеки СССР имени В. И. Ленина. Госуд. изд. М.-Л. 1928, стр. 300—303), Толстой 17 августа 1890 г. записывает в дневнике: «Нынче письмо от Чичерина, ужасное. Для сообщения мне сведений о том, как утонченные тамбовцы относились ккрепостным, он пишет мне свою речь мужикам на празднике с водкой, на котором опился один мужик до смерти. Это ужасно. Это такая пучина холодного эгоизма и подлой глупости, возможности существования которой я уже перестал верить». А. П. Чехов в своем дневнике 1896 г. пишет: «В феврале проездом через Москву был у Л. Н. Толстого. Он был раздражен, резко отзывался о декадентах и часа полтора спорил с Б. Чичериным, который всё время, как мне казалось, говорил глупости». Письма А. П. Чехова под редакцией М. П. Чеховой, том IV (1892—1896). Книгоиздательство писателей в Москве. М. 1914, стр. 523.

Любопытно отметить, что в 1880 гг. в семье Толстых бывал Александр Аполлонович Черенин, тогда студент Московского университета, написавший позднее свои воспоминания о Толстом: «У великого писателя. (Из личных впечатлений.) Ярославль, 1908. В 1907 году Толстой так отозвался о нем: один из первых моих духовных друзей, более 20 лет тому назад». (См. письма Толстого этого года.)

(обратно)

556

Ср. Т. Л. Сухотина-Толстая. «О том, как мы с отцом решали земельный вопрос». — «Толстой и о Толстом». Новые материалы. Редакция Н. Н. Гусева. М. 1924, стр. 51—53. По словам Т. Л. Сухотиной-Толстой, ,,разговор отца с мужиками довольно точно описан в романе «Воскресение»“.

(обратно)

557

т. е. ход одного из дел, разбиравшихся в тульском окружном суде, прокурором которого, как сказано выше, был в то время Н. В. Давыдов.

(обратно)

558

«С. И. Танеев. Личность, творчество, документы его жизни», Госуд. изд. Музыкальный сектор. М. 1925, стр. 61—62. Конец «Воскресения» в ближайшей же редакции действительно был переделан; то же, что здесь названо воспоминанием героя о Катюше (главы XII—XIX в окончательном тексте), осталось на старом месте.

(обратно)

559

Афанасьи, Данилы и Игнаты здесь упомянуты как читатели из народа. Афанасий Агеев — сочувствовавший взглядам Толстого крестьянин из деревни Казначеевка Тульской губернии, в четырех верстах от Ясной поляны; Данила Козлов и Игнат Макаров — яснополянские крестьяне, бывшие ученики школы Толстого в 1860-х годах.

(обратно)

560

А. М. Бодянский — харьковский помещик, в начале 1890-х годов отказавшийся от земельной собственности и с 1892 года за проповедь свободных религиозных идей находившийся в ссылке на Кавказе.

(обратно)

561

«Толстой и о Толстом». Новые материалы. Сборник второй. Редакция В. Г. Черткова и H. Н. Гусева. М. 1926, стр. 63.

(обратно)

562

Очевидно, со своей предполагаемой невестой, которая фигурирует в рукописях пока под разными именами (Алина, Соня, Маша) и фамилиями (Кармалина, Сарматова, Картавцева) и которая в окончательной редакции называется Мисси Корчагиной.

(обратно)

563

Неоконченный рассказ на тему о голоде, над которым Толстой работал в ноябре 1891 года.

(обратно)

564

Н. Рахманов. «Беседа с графом Л. Н. Толстым (Впечатления)». — «Новости» и «Биржевая газета» 1896 г., № 9, от 9 января.

(обратно)

565

Фамилия эта созвучна с фамилией Фойницкий, которую носил известный русский криминалист, книги которого Толстому посылал В. А. Маклаков. В пятой редакции (корректура № 27) «Файницын» всюду было исправлено на «Фанарин». (Так и в печатном тексте.)

(обратно)

566

В печать проникли следующие сведения о «новой повести» Толстого, т. е. о «Воскресении»: «Героем новой повести маститого писателя является старшина присяжных заседателей. Девушка-проститутка обвиняется в отравлении купца, хотя и была совершенно в этом невиновна; пораженный случившимся, старшина присяжных заседателей Нехлюдов женится на героине повести и следует за нею в Сибирь.

Вторая часть повести художественно описывает жизнь ссыльных поселенцев и нравственное перерождение героев.

Время появления этого произведения в печати пока еще определить трудно, так как граф Толстой решил его значительно переделать.

Дело в том, что гр. Толстой узнал, что признанные виновными в отравлении приговариваются не к ссылке в Сибирь на поселение, а к ссылке в каторжные работы.

Не желая грешить перед истиной, граф решил переделать вторую часть повести, перенеся место действия на остров Сахалин, где должна отбывать наказание героиня.

Для этого Л. Н. изучает по разным источникам в настоящее время нравы и обычаи обитателей этого острова и условия каторжных на нем работ». — «Петербургская газета», 1895 г., № 324, от 25 ноября.

(обратно)

567

«Die Rettung wird kommen». 30 unveröffentlichte Briefe von Leo Tolstoi an Eugen Heinrich Smitt. Zusammengеstеllt von Ernst Keuchel. Hamburg. 1926, стр. 49.

(обратно)

568

«Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909. Редакция и предисловие С. Л. Толстого. Примечания С. Л. Толстого и Г. А. Волкова. Кооперативное издательство «Север». М. 1932, стр. 46—47.

(обратно)

569

Так называет Толстой по имени главного действующего лица повесть, получившую потом, лишь приблизительно в 1909 г., заглавие «Дьявол».

(обратно)

570

[как они есть.]

(обратно)

571

[как бы не бывшей]

(обратно)

572

т. е. столкновений с женой.

(обратно)

573

А. П. Иванов — переписчик рукописей Толстого.

(обратно)

574

«Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 75—76.

(обратно)

575

Почти буквально то же говорит Толстой в «Воспоминаниях детства» о своем брате Митеньке: «И Митенька, окончив курс [по математическому факультету], решил служить по гражданской части. Для того же, чтобы решить, какую именно службу избрать, он купил адрес-календарь и, рассмотрев все отрасли гражданской службы, решил, что самая важная отрасль — это законодательство. И, решив это, поехал в Петербург и там поехал к статс-секретарю 2-го отделения во время его приема». Л. Толстой. Полное собрание художественных произведений. Редакция К. Халабаева и Б. Эйхенбаума, т. I, стр. 356.

(обратно)

576

«Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 77.

(обратно)

577

12 сентября 1898 г. С. А. Толстая записывает в дневнике: «Лев Николаевич читал вечером ту повесть, над которой он теперь работает: «Воскресение». Я раньше ее слышала. Он говорил, что переделал ее, но всё то же. Он читал нам ее три года тому назад, в лето после смерти Ванички» (Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 80).

(обратно)

578

сына — Сергея Львовича Толстого.

(обратно)

579

[предпринятые шаги]

(обратно)

580

«Письма русских писателей к А. С. Суворину». Подготовил к печати проф. Д. И. Абрамович. Л. 1927, стр. 182.

(обратно)

581

т. е. дочь Толстого Марья Львовна и ее муж Н. Л. Оболенский.

(обратно)

582

Несмотря на вторичное настойчивое предложение Черткова написать такое предисловие (в письме к Толстому от 22 октября н. с. 1898 г.), Толстой его не написал.

(обратно)

583

В конце этого письма Толстой, впрочем, добавляет: «Если я не запродаю вперед и другие повести, то причина — некоторое поднявшееся неудовольствие дома. Но очень малое и, надеюсь, преходящее».

(обратно)

584

Толстой имеет здесь в виду начатую им еще в 1891 г. повесть «Кто прав?», так и не оконченную.

(обратно)

585

«Сборник Пушкинского дома на 1923 год», Госуд. Изд. Пгр. 1922, стр. 294—295.

(обратно)

586

Речь идет, очевидно, о драме «И свет во тьме светит».

(обратно)

587

А. Н. Дунаев — друг и единомышленник Толстого, в то время директор Московского Торгового банка.

(обратно)

588

«Дневник Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 89.

(обратно)

589

Герберт Арчер — англичанин, сотрудник Черткова по издательству, приехавший тогда к Толстому в Ясную поляну по делам переселявшихся в Америку духоборов.

(обратно)

590

т. е. о сыне — М. Л. Толстом.

(обратно)

591

«Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 93.

(обратно)

592

т. е. воскресения Нехлюдова и Катюши.

(обратно)

593

«Лев Толстой и В. В. Стасов». Переписка 1878—1906. Редакция и примечания В. Д. Комаровой и Б. Л. Модзалевского. «Прибой». 1929, стр. 224.

(обратно)

594

«Письма Толстого к А. Ф. Марксу за 1898 и 1899 гг., в связи с печатанием в «Ниве» «Воскресения», впервые опубликованы Е. П. Населенко в «Сборнике Пушкинского дома на 1923 год», стр. 294—321. Те же письма зa 1899 г., с добавлением нескольких ранее не напечатанных, вторично опубликованы в 72 томе настоящего издания.

(обратно)

595

Через несколько дней, 25 ноября, Толстой однако записывает в дневнике „«Воскресение» разрастается. Едва ли влезет в 100 глав“.

(обратно)

596

Петр Алексеевич Сергеенко — близкий знакомый Толстого и его биограф.

(обратно)

597

Сергеенко.

(обратно)

598

См. «Толстовский музей», т. I. Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. Спб. 1911, стр. 345—346.

(обратно)

599

Ibid., стр. 334—336, 338, 346.

(обратно)

600

Ср. записи Толстого в дневнике 1881 года. 12 мая: «Был в Туле. В остроге 2-й месяц сидят 16 человек калужских мужиков за бесписьменность. Их бы надо переслать в Калугу и по местам. 2-й месяц не посылают под предлогом, что в калужском замке завозно». 14 мая: «114 человек в остроге бесписьменных, солдат человек 6».

(обратно)

601

В зачеркнутом варианте о нем сказано: «Думы его состояли в припоминании того, что он вчера написал в своих мемуарах по случаю назначения Вилянова, а не его, на тот важный пост, который он уже давно желал получить». Фамилия «Вилянов» — очень прозрачный намек на И. Д. Делянова, с 1882 г. министра народного просвещения.

(обратно)

602

Фамилии сенаторов у Толстого — Бе, Сковородников и Вольф, очевидно, пародируют фамилии реальных сенаторов того времени — Цеэ, Таганцева и Фукса, но внутреннего сходства между ними и сенаторами — персонажами Толстого нет.

(обратно)

603

Оба эти письма опубликованы в брошюре «Лев Толстой и русские цари». Под редакцией В. Г. Черткова. М. 1918, стр. 20—24; кроме того, второе письмо в черновой его редакции напечатано в сборнике «Толстой. Памятники творчества и жизни», 3, М. 1923, стр. 80—82.

(обратно)

604

См. «Из дневника Т. Л. Толстой (Сухотиной)» — «Толстой. Памятники творчества и жизни», 3, стр. 67—74. В заметке к дневнику Т. Л. Сухотиной (там же, стр. 74—79) В. И. Срезневским сделано сопоставление записи дневника с обработкой эпизода свидания Нехлюдова с Топоровым в ранних редакциях и в редакции окончательной «Воскресения», а затем, в примечании (стр. 84—88) напечатана первая редакция этого эпизода.

(обратно)

605

В окончательной редакции, в том же эпизоде, о деле сектантов сказано так: «Дело состояло в том, что отпавших от православия христиан увещевали, а потом отдали под суд, но суд оправдал их. Тогда архиерей с губернатором решили на основании незаконности брака разослать мужей, жен и детей в разные места ссылки». В результате в окончательном тексте получилась явная несогласованность в изложении дела, незамеченная Толстым, очевидно вследствие непрерывных исправлений и переделок, которыми сопровождалось писание «Воскресения».

Такая несогласованность и порой противоречивость между отдельными фактами, сообщаемыми в романе, встречается в нем нередко. Так, прежде всего не согласована у Толстого в ряде случаев хронология событий. Во II главе первой части сказано, что между первым и вторым свиданием Катюши с Нехлюдовым в деревне прошло два года, а в XIII главе той же части этот срок дважды определяется в три года. В той же II главе сказано о том, что Катюше, когда она впервые встретилась с Нехлюдовым, было шестнадцать лет, а в III главе второй части говорится, что Нехлюдов, приехав в Паново после встречи с Катюшей на суде, видит там ограду сирени, которая «цвела точно так же, как в тот год, четырнадцать лет тому назад, когда за этой сиренью Нехлюдов играл в горелки с восемнадцатилетней Катюшей». (Игра в горелки была в первый приезд юноши-Нехлюдова в деревню.) Прибавляя четырнадцать лет к годам Катюши (16 или 18) получим 30 или 32 — ее возраст в момент сидения в тюрьме после осуждения. А между тем во II главе первой части сказано, что смерть купца, за которую Катюшу посадили в острог, произошла на восьмом году после первого ее падения, когда ей было двадцать шесть лет; суд же над ней происходил через шесть месяцев после того, как она попала в тюрьму (в обвинительном акте возраст Масловой определяется в 27 лет). Далее в III главе первой части, говоря о Нехлюдове в день суда над Катюшей, Толстой пишет о том, что Нехлюдов десять лет назад соблазнил Катюшу. Этот же срок указан и в XVIII главе первой части, но в XXII главе той же части срок этот определен сначала в десять лет, а через несколько десятков строк — в двенадцать. Время, протекшее между судом над Катюшей и первым свиданием ее после этого с Нехлюдовым, также определяется различно в зависимости от того, будем ли мы исходить в счете времени от хронологических моментов жизни Нехлюдова или Катюши. О Нехлюдове сказано, что после суда над Масловой на следующий день он присутствует на суде над мальчиком, укравшим половики, затем безуспешно пытается свидеться с Катюшей (главы XXIV—XXXVI первой части) и лишь на третий день после суда, в воскресение, получает свидание с ней; значит, по этому счету суд над Масловой был в пятницу. О Масловой же говорится, что по приезде из суда в тюрьму она «долго еще в эту ночь не могла заснуть» (глава XXXVII первой части), а на следующий день, в воскресение (тут выходит, следовательно, что суд был в субботу), после присутствия на обедне в тюремной церкви, свиделась с Нехлюдовым (главы XXXVIII—XLII первой части).

Как результат рассеянности, в «Воскресении» встречаются и другие случаи явной несогласованности между отдельными частями текста. Про Маслову сказано (глава IIпервой части), что, попав сначала в дом Китаевой, она за семь лет переменила два дома терпимости. Между тем знакомство Катюши с купцом, в отравлении которого она обвинялась, произошло в доме Китаевой, которая и фигурирует на суде в качестве свидетельницы (главы X и XIX первой части). Председатель суда торопится с окончанием заседания, чтобы попасть на свидание с швейцаркой-гувернанткой, остановившейся в гостинице «Италия» (глава VI первой части), а между тем, садясь на извозчика по выходе из суда, он велит ему ехать на Дворянскую, где, как он сам говорит

Нехлюдовунаходится его квартира. В главе VIII второй части, сопоставляя отношение кузминских и пановских крестьян к земельному проекту Нехлюдова, Толстой говорит: «Там, в Кузминском, его предложение приняли и всё время благодарили, а здесь ему выказали недоверие и даже враждебность», тогда как во II главе той же части о кузминских крестьянах сказано: «Он видел, что крестьяне, несмотря на то что некоторые из них говорили ему благодарственные слова, были недовольны и ожидали чего-то большего».

В нескольких случаях иные частные эпизоды романа остались явно недосказанными, видимо, потому, что они в процесса работы выпали из памяти автора. Так, Нехлюдов хлопочет по делу Меньшовых и особенно по делу Федосьи Бирюковой. В романе идет речь о шагах, предпринятых им в связи с этими делами, но о результатах его хлопот в «Воскресении» ничего не сказано. В пятой редакции (вариант № 88) говорится о том, что выпущенная из тюрьмы старуха Меньшова с сыном пришли на вокзал благодарить Нехлюдова, но в окончательной редакции эта подробность выпущена. Федосья идет в Сибирь, очевидно, в виду неудачи хлопотНехлюдова, но об этом приходится лишь догадываться. В XXVI главе второй части сказано, что Нехлюдов, взяв у Лидии Шустовой письмо для Веры Богодуховской, обещал передать его по назначению, но дальше об этом письме нигде не упоминается.

(обратно)

606

См. «Толстовский музей», т. I. Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой, стр. 27.

(обратно)

607

См. его статью «Доктор Бедекер — прототип Кизеветтера и англичанина в «Воскресении» Толстого». — «Толстой. Памятники творчества и жизни», 3, стр. 89—102.

(обратно)

608

В. Ф. Орлов — друг и некогда единомышленник Толстого.

(обратно)

609

Ср. некролог барона Е. И. фон-Майделя в «Русском инвалиде» от 24 марта 1881 г.

(обратно)

610

Ср. «А. Евг[еньев]. «Рассказ Д. А. Линева под пером Толстого». — «Вестник литературы», 1920, № 11 (23), стр. 11—12.

(обратно)

611

Письма графа Л. Н. Толстого к жене. 1862—1910 г., стр. 195.

(обратно)

612

«Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 85.

(обратно)

613

Н. Н. Гусев. «Два года с Л. Н. Толстым». 1907—1908 гг. Изд. 2-е. М. 1928, стр. 69. Запись 29 января 1908 г.

(обратно)

614

См. В. Н. Карякин. «Московская охранка о Л. Н. Толстом и толстовцах», — «Голос минувшего», 1918, № 4—6, стр. 294.

(обратно)

615

Том 72 настоящего издания, стр. 60.

(обратно)

616

Ibid., стр., 72.

(обратно)

617

Ответ на вопрос отставного фельдфебеля, не противоречит ли военная служба учению Евангелия. Напечатан в «Листках Свободного слова», 1899, № 6, под заглавием «Письмо к фельдфебелю».

(обратно)

618

Ответ представителям шведской интеллигенции по вопросу о средствах достижения всеобщего мира и о Гаагской конференции. Напечатан в «Листках Свободного слова», 1899, № 6. Черновая редакция письма от 7—9 (?) января 1899 г. напечатана в 72 томе настоящего издания, стр. 9—13.

(обратно)

619

«Лев Толстой и В. В. Стасов». Переписка 1878—1906, стр. 225.

(обратно)

620

Том 72 настоящего издания, стр. 136. В марте и летом 1899 г. Толстой позировал перед скульптором кн. П. П. Трубецким, который лепил с него два бюста — поясной и верхом на лошади.

(обратно)

621

Том 72 настоящего издания, стр. 163—164.

(обратно)

622

Том 72 настоящего издания, стр. 241.

(обратно)

623

«К истории создания «Воскресения». I. Из записок надзирателя Бутырской тюрьмы И. М. Виноградова». — «Толстой и о Толстом». Новые материалы. Сборник третий. Редакция H. Н. Гусева и В. Г. Черткова. М. 1927, стр. 48—53. Виноградов ошибочно приурочивает эти беседы к концу ноября 1897 года. Судя по контексту, беседы эти, как правильно указывает редакция сборника, не могли иметь места ранее 1899 года. С. А. Толстая в своем дневнике отмечает посещение Толстого надзирателем Бутырской тюрьмы трижды — 17, 18 и 19 января 1899 г. («Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 110).

(обратно)

624

«К истории создания «Воскресения». — 2. Из воспоминаний начальника Тульской тюрьмы» И. С. Бродовского — «Толстой и о Толстом». Сборник третий, стр. 53—54.

(обратно)

625

Дочь Толстого — Татьяна Львовна.

(обратно)

626

«Письма Льва Николаевича Толстого к Н. В. Давыдову». — «Толстой. Памятники творчества и жизни», 2, стр. 38—39.

(обратно)

627

Толстой в период работы над «Воскресением» особенно интересовался впечатлениями и воспоминаниями политических заключенных. Так, в недошедшем до нас письме 1899 года к З. Г. Рубан-Щуровской он просил ее поделиться с ним воспоминаниями о своем заключении в тюрьмах и в Петропавловской крепости. З. Г. Рубан-Щуровская исполнила просьбу Толстого и послала ему рукопись своих воспоминаний, ныне хранящуюся в ГТМ. В ответ на присылку рукописи Толстой писал ей 15—16? февраля 1899 г.: «Получил вашу записку, дорогая Зоя Григорьевна, и очень благодарен вам. Она прекрасно написана, в особенности по своей правдивости и простоте» (том 72 настоящего издания, стр. 74). Через несколько дней, 19—20? февраля, он вновь писал ей: «Я, кажется, писал уже вам в открытом письме, но боюсь, что оно не послано и у меня затерялось. Пишу вам, чтобы очень благодарить вас за ваши воспоминания. Они так правдивы, просты и потому производят очень сильное впечатление. Очень благодарю вас за них. Может быть, их можно будет и за границей напечатать» (Ibid., стр. 75). Однако сличение соответствующих мест «Воскресения» с воспоминаниями З. Г. Рубан-Щуровской убеждает в том, что Толстой в своей работе не использовал их. То же нужно сказать и о хранящихся в архиве Толстого, в ГТМ, письмах неизвестного нам ссыльного с Лены и рукописных воспоминаниях (также неизвестного лица)

об М. А. Ананьиной, отбывавшей в Сибири каторгу по делу о покушении в 1887 году на Александра III и умершей там в 1899 году.

В конце февраля 1899 года племянник писателя И. А. Гончарова А. Н. Гончаров прислал Толстому копии с писем к сестре заключенной в то время в Петропавловской крепости Т. А. Акимовой, арестованной по делу о подготовке покушения на Николая II, приуроченного к коронации в 1896 году. Эти копии до нас не дошли, и потому мы не можем судить, насколько они были использованы Толстым при работе над романом. Биография Т. А. Акимовой также не дает возможности связать ее в качестве прототипа с какой-либо из женщин — политических, фигурирующих в «Воскресении». 12? марта 1899 года Толстой писал А. Н. Гончарову в ответ на его письмо, сопровождавшее присылку писем Акимовой: «Очень вам благодарен, любезный Александр Николаевич, за присылку писем. Я только начал их читать — думаю, что они интересны и содержательны» (том 72 настоящего издания, стр. 92).

(обратно)

628

А. К. Чертковой.

(обратно)

629

В моей статье «Рассказ о казни Лозинского и Розовского в «Воскресении» Толстого и его источник» («Каторга и ссылка», 1932, №№ 8—9, стр. 62—83), в которой подробно говорится о работе Толстого над эпизодом казни, утверждается без достаточных оснований, как я в этом теперь убедился, что лицом, бывшим в заключении одновременно с Лозинским и Розовским и написавшим свои воспоминания о них, был сам H. Н. Ге-младший. Н. Г.

(обратно)

630

Это был Арсений Богословский, увезенный неизвестно куда после свидания с жандармским полковником, которому он для спасения своей жизни выдал многих народовольцев. Он 21 февраля 1880 г. был приговорен киевским военно-окружным судом к смертной казни через повешение, замененной ему после выдачи товарищей пятнадцатилетней каторгой. В дальнейшем предполагалось полное его помилование, но он вскоре умер в тюремной больнице.

(обратно)

631

Эти соображения развивают мысли, высказанные Толстым еще в дневниковой записи 3 февраля 1898 г.: «Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен; был зол, стал добр, и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека, какой [он]. Ты осудил, а он уже другой. Нельзя и сказать — не люблю: ты сказал, а он другой». 21 марта Толстой записал в дневник: «Как бы хорошо написать художественное произведение, в котором бы ясно высказать текучесть человека: то, что он, он один и тот же, то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессильнейшее существо». Ср. начало LIX главы по тексту настоящего издания, т. 32, стр. 193—194.

(обратно)

632

См. его «Воспоминания о Л. Н. Толстом». — «Лев Николаевич Толстой». Юбилейный сборник. Собрал и редактировал Н. Н. Гусев, стр. 225—226.

(обратно)

633

Текст его см. в 72 томе настоящего издания, стр. 223—225.

(обратно)

634

См. А. Хирьяков. «В лаборатории Л. Н. Толстого». — «Летопись», 1915, декабрь, стр. 249—254, и P. Boyer et Ch. Salomon. «A propos de Résurrection», Paris, 1900.

(обратно)

635

Ср. Ядринцев, стр. 56, и «Воскресение» по настоящему изданию, стр. 380.

(обратно)

636

Ср. Ядринцев, стр. 145, и «Воскресение», стр. 407.

(обратно)

637

Ср. Л. Мельшин, по новейшему изданию О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев, т. I. М. 1933, стр. 58—285, 374—375, и «Воскресение», стр. 362, 412, 434—436.

(обратно)

638

Ср. Джордж Кеннан. «Сибирь!», перевод с немецкого, т. I, изданий М. В. Пирожкова, Спб. 1901, стр. 157, и «Воскресение», стр. 381 и 385.

(обратно)

639

Кеннан, т. I, стр. 165.

(обратно)

640

«Воскресение», стр. 392.

(обратно)

641

Кеннан, т. I, стр. 161; «Воскресение», стр. 409.

(обратно)

642

Кеннан, т. II, стр. 37; «Воскресение», стр. 409.

(обратно)

643

Кеннан, т. I, стр. 212; «Воскресение», стр. 420, 423.

(обратно)

644

Кеннан, т. I, стр. 160; «Воскресение», стр. 423.

(обратно)

645

Кеннан, т. I, стр. 145.

(обратно)

646

«Воскресение», стр. 429.

(обратно)

647

Кеннан, т. I, стр. 176; «Воскресение», стр. 427.

(обратно)

648

В. А. Лебрен — француз, после знакомства с Толстым в 1900 г. ставший его единомышленником и некоторое время бывший его секретарем.

(обратно)

649

Г. Гефдинг. Профессор копенгагенского университета. «Очерки психологии, основанной на опыте». Перевод с немецкого. Издание журнала «Вопросы философии и психологии». М. 1892.

(обратно)

650

Имеется в виду вторая часть романа.

(обратно)

651

Том 72 настоящего издания, стр. 172—173.

(обратно)

652

Том 72 настоящего издания, стр. 173.

(обратно)

653

Ibid., стр. 173.

(обратно)

654

См. том 72 настоящего издания, стр. 158.

(обратно)

655

Ibid., стр. 121—122.

(обратно)

656

«Сборник Пушкинского дома на 1923 г.», стр. 303.

(обратно)

657

См. письмо Г. А. Русанова к С. А. Толстой от 20 марта 1900 г., хранящееся в ГТМ.

(обратно)

658

Р. Сементковский. «Встречи и столкновения». — «Русская старина», 1912 г. № 1, стр. 108.

(обратно)

659

Из цитируемого вслед за этим письма Р. И. Сементковского явствует, что вторичная официальная цензура произвела в романе дальнейшие очень значительные сокращения.

(обратно)

660

Том 72 настоящего издания, стр. 245.

(обратно)

661

О какой перемене лиц в составе цензурного ведомства идет здесь речь, неясно.

(обратно)

662

Том 72 настоящего издания, стр. 245.

(обратно)

663

В связи с этим Чертков писал Толстому 9 мая н. ст. 1899 г.: «Пожалуйста, будьте очень осторожны с Марксом по отношению к доставляемой вам неурезанной цензурой версии «Воскресения». Он человек — способный на всё, в особенности с непротивляющимися этому. Всегда сохраняйте у себя копию всякой части повести в ее неизуродованном виде, а то он может нарочно затерять нецензурные главы, которые потом было бы невозможно восстановить. Никогда не предоставляйте ему присылать нам корректуры, как вы раз это сделали, а всегда сами или ваши друзья проверяйте эти корректуры раньше, чем они отсылаются нам» (АТБ). В ответ на это письмо Толстой писал Черткову 5 мая: «Маркс высылает вам правильно, но так как вы боитесь его коварства (он не коварен, а груб и глуп), я буду отсылать от себя» (АЧ).

(обратно)

664

Французский переводчик «Воскресения» Т. де-Визева подметил несогласованность в тексте романа и эту фразу перевел так: «Je comprends la conduite du pope et celle des employés de la police». («Comte Léon Tolstoï. Résurrection. Roman. Traduit par T. de Wyzewa». Nouvelle edition, complète en un volume. Paris, 1900, стр. 315 (курсив наш).

(обратно)

665

[я к твоим услугам.]

(обратно)

666

В. Д. Бонч-Бруевич. «По поводу русского издания «Воскресения» Л. Н. Толстого». — «Минувшие годы», 1908, № 11, стр. 316.

(обратно)

667

А. Кауфман в статье «В лаборатории великого писателя» («Вестник литературы» 1920 г. № 11 (23), стр. 7—8) мимоходом говорит о произвольных изменениях редакцией «Нивы» толстовского текста, но, в виду своей неосведомленности, иллюстрирует это утверждение неудачными примерами, приписывая произволу редактора то, что на самом деле вышло из-под пера Толстого. Так, например, он пишет: «Для Нехлюдова — говорит автор — началась совсем иная жизнь, а редакция почему-то считает нужным пристегнуть следующую никчемную и бессмысленную отсебятину: «Чем кончится этот новый период жизни, — покажет будущее...» Эта «никчемная и бессмысленная отсебятина» принадлежит однако самому Толстому, вычеркнувшему ее в одной из предпоследних корректур и восстановившему в последней.

(обратно)

668

См. «Л. Н. Толстой. Воскресение. Цензурные изъятия». Приготовил к печати В. А. Катенин. Акционерное общество «Заккнига». Тифлис, 1926.

(обратно)

669

[избавиться от этого,]

(обратно)

670

Том 72 настоящего издания, стр. 27—28.

(обратно)

671

[усмотрения]

(обратно)

672

О. К. Толстой — невестке Толстого, сестре Анны Константиновны Чертковой.

(обратно)

673

См. том 72 настоящего издания, стр. 204.

(обратно)

674

См. том 72 настоящего издания, стр. 393.

(обратно)

675

См. том 72 настоящего издания, стр. 409.

(обратно)

676

Ibid., стр. 112—113.

(обратно)

677

См. том 72 настоящего издания, стр. 87—89.

(обратно)

678

См. том 72 настоящего издания, стр. 111.

(обратно)

679

Ibid., стр. 110—111.

(обратно)

680

Ibid., стр. 113.

(обратно)

681

См. том 72 настоящего издания, стр. 270—271.

(обратно)

682

[будет иметь последнее слово.]

(обратно)

683

Том 72 настоящего издания, стр. 115—116.

(обратно)

684

[бескорыстно]

(обратно)

685

Том 72 настоящего издания, стр. 143.

(обратно)

686

Ibid., стр. 157—158.

(обратно)

687

Том 72 настоящего издания, стр. 143.

(обратно)

688

См. том 72 настоящего издания, стр. 161—162.

(обратно)

689

См. том 72 настоящего издания, стр. 162—163.

(обратно)

690

Ibid., стр. 203.

(обратно)

691

В последней редакции «Живой труп».

(обратно)

692

т. е. «И свет во тьме светит».

(обратно)

693

В «Литературном вестнике», 1901, № 1, стр. 114, имеется указание на то, что в Курской Семеновской библиотеке хранились две главы «Воскресения», написанные на 25 листах посторонней рукой, с собственноручными исправлениями Толстого. Попытки редактора получить сведения о судьбе этой рукописи не имели успеха.

(обратно)

Оглавление

Лев НиколаевичТолстойПолное собрание сочинений. Том 33Воскресение. Черновые редакции и вариантыПредисловие к электронному изданию

ВОСКРЕСЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ К ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕМУ ТОМУ.

РЕДАКЦИОННЫЕ ПОЯСНЕНИЯ.

ВОСКРЕСЕНИЕ*, ** ЧЕРНОВЫЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ(1889—1890, 1895—1896, 1898—1899)

  ** [ПЕРВАЯ НЕЗАКОНЧЕННАЯ РЕДАКЦИЯ «ВОСКРЕСЕНИЯ».]

  **[НАЧАЛО ВТОРОЙ НЕЗАКОНЧЕННОЙ РЕДАКЦИИ «ВОСКРЕСЕНИЯ»].

  **[ПЕРВАЯ ЗАКОНЧЕННАЯ РЕДАКЦИЯ «ВОСКРЕСЕНИЯ».]

    2.

    6.81

    7.

    <8>6.

    8.

    7.

  [ВАРИАНТЫ ОТДЕЛЬНЫХ РЕДАКЦИЙ]

    2-я РЕДАКЦИЯ.

      ** № 1 (рук. № 9).

      * № 2 (рук. № 6).

      * № 3 (рук. № 8).

      * № 4 (рук. № 6).

      * № 5 (рук. № 7).

      * № 6 (рук. № 8).

      * № 7 (рук. № 7).

      * № 8 (рук. № 8).

      * № 9 (рук. № 11).

      * № 10 (рук. № 6).

      * № 11 (рук. № 11).

      * № 12 (рук. № 8).

      * № 13 (рук. № 8).

      * № 14 (рук. № 11).

      * № 15 (рук. № 11).

      * № 16 (рук. № 11).

      * № 17 (рук. № 7).

      * № 18 (рук. № 7).

      * № 19 (рук. № 8).

      * № 20 (рук. № 11).

      * № 21 (рук. № 11).

      * № 22 (рук. № 11).

      * № 23 (рук. № 7).

      * № 24 (рук. № 8).

      * № 25 (рук. № 8).

      * № 26 (рук. № 8).

      * № 27 (рук. № 11).

      * № 28 (рук. № 11).

      * № 29 (рук. № 11).

      * № 30 (рук. № 8).

      * № 31 (рук. № 8).

      * № 32 (рук. № 8).

      * № 33 (рук. № 8).

      * № 34 (рук. № 8).

      * № 35 (рук. № 8).

      * № 36 (рук. № 8).

      * № 37 (рук. № 8).

      * № 38 (рук. № 8).

      * № 39 (рук. № 8).

      * № 40 (рук. № 8).

      * № 41 (рук. № 8).

      * № 42 (рук. № 8).

      * № 43 (рук. № 11).

      * № 44 (рук. № 8).

      * № 45 (рук. № 8).

      * № 46 (рук. № 11).

      * № 47 (рук. № 11).

    3-я РЕДАКЦИЯ

      * № 48 (рук. № 14).

      * № 49 (рук. № 14).

      * № 50 (рук. № 19).

      * № 51 (рук. № 19).

      ** № 52 (рук. № 14).

      * № 53 (рук. № 19).

      * № 54 (рук. № 14).

      * № 55 (рук. № 20).

      ** № 56 (рук. № 15).

      * № 57 (рук. № 19).

      * № 58 (рук. № 19).

      * № 59 (рук. № 18).

      * № 60 (рук. № 18).

      ** № 61 (рук. №№ 18, 23).

      ** № 62 (рук. № 19).

    4-я РЕДАКЦИЯ.

      ** № 63 (рук. № 24).

      ** № 64 (рук. № 24).

      ** № 65 (рук. № 24).

      * № 66 (рук. № 22).

      * № 67 (рук. № 24).

      * № 68 (рук. № 24).

      * № 69 (рук. № 25).

      * № 70 (рук. № 22).

      ** № 71 (рук. № 24).

      ** № 72 (рук. № 24).

      ** № 73 (рук. 24).

      ** № 74 (рук. № 25).

      ** № 75 (рук. № 24).

      * № 76 (рук. № 24).

      * № 77 (рук. № 24).

      ** № 78 (рук. № 25).

      * № 79 (рук. № 24).

      ** № 80 (рук. № 24).

      ** № 81 (рук. № 22).

      * № 82 (рук. №24).

      ** № 83 (рук. № 22).

      * № 84 (рук. № 23).

      * № 85 (рук. № 22).

      * № 86 (рук. № 24).

      * № 87 (рук. № 24).

      * № 88 (рук. № 22).

      * № 89 (рук. № 22).

      *, ** № 90 (рук. № 22).

      * № 91 (рук. № 21).

      ** № 92 (рук. №22).

    5-я РЕДАКЦИЯ.

      * № 93 (кор. № 27).

      * № 94 (кор. № 27).

      * № 95 (кор. № 27).

      * № 96 (кор. № 27).

      * № 97 (кор. №27).

      * № 98 (кор. № 27).

      * № 99 (кор. № 27).

      * № 100 (кор. № 27).

      * № 101 (кор. № 27).

      * № 102 (кор. № 27).

      * №103 (кор. №27).

      * № 104 (кор. № 27).

      * № 105 (кор. № 27).

      ** № 106 (кор. № 21).

      ** № 107 (кор. № 27).

      ** № 108 (кор. № 27).

      ** № 109 (кор. № 27).

      * № 110 (кор. № 27).

      * № 111 (кор. № 27).

      ** № 112 (кор. № 27).

      ** № 113 (кор. № 27)

      * № 114 (кор. № 27).

      ** № 115 (кор. № 27).

      * № 116 (кор. № 27).

      * № 117 (кор. № 27).

      ** № 118 (кор. № 27).

    6-я РЕДАКЦИЯ.

      ** № 119 (кор. № 53).

      ** № 120 (кор. № 53).

      * № 121 (кор. № 52).

      * №122 (кор. №60).

      * №123 (кор. №52).

      * № 124 (рук. № 63).

      ** № 125 (кор. № 63).

      ** №126 (рук. №71).

      ** 127 (рук. № 72).

      ** № 128 (рук. № 72).

      * № 129 (кор. № 80).

      * № 130 (рук. № 92).

      * № 131 (рук. № 93).

      * № 132 (рук. № 90).

      * № 133 (рук. № 90).

      ** № 134 (рук. № 92).

      ** № 135 (рук. № 95).

      * № 136 (рук. № 98).

      * № 137 (рук. № 93).

      * № 138 (рук. № 89).

      * № 139 (рук. № 91).

      *, ** № 140 (рук. № 92).

      * № 141 (рук. № 92).

      * № 142 (рук. № 92).

      * № 143 (рук. № 92).

      * № 144 (рук. № 92).

      * № 145 (рук. № 92).

      * № 146 (рук. № 91).

      ** № 147 (кор. № 115).

      * № 148 (рук. № 128).

      ** № 149 (рук. № 92).

      * № 150 (рук. № 93).

      * № 151 (рук. № 92).

      * № 152 (кор. № 134).

      * №153 (рук. №92).

      * № 154 (рук. № 92).

      * № 155 (рук. № 92).

  ЗАПИСИ И ВОПРОСЫ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К «ВОСКРЕСЕНИЮ».

КОММЕНТАРИИ

  ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ «ВОСКРЕСЕНИЯ».

    I.

    II.

    III

    IV.

    V.

    VI.

    VII.

    VIII.

    IX.

  ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ И КОРРЕКТУР, ОТНОСЯЩИХСЯ К «ВОСКРЕСЕНИЮ».

СЛОВАРЬ ТРУДНЫХ ДЛЯ ПОНИМАНИЯ СЛОВ.

УКАЗАТЕЛЬ СОБСТВЕННЫХ ИМЕН.

СОДЕРЖАНИЕ (из 33-го тома Полного собрания сочинений)

ИЛЛЮСТРАЦИИ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg