«Русская девушка»

Джалил Мамедгулузаде

Русская девушка

В году тысяча восемьсот девяносто четвертом до рождества Христова путешественник Рейнгартен пришел из России на Кав-каз, чтобы перейти в Иран, а оттуда в Индию, Китай, Японию. Из Японии он должен был отправиться морем в Америку, от-туда в Англию и далее во Францию и Германию, после чего должен был уже с запада вернуться в свой родной город Ригу.

Рейнгартен предполагал проделать это путешествие за четы-ре года, но я хорошо помню, что о возвращении Рейнгартена на родину русские газеты сообщили только шесть лет спустя.

В Нахичевань пришел Рейнгартен весною, в начале апреля. Каким-то образом я оказался в числе доброжелателей и почи-тателей этого господина и даже превзошел их, так как присо-единился к путешественнику, и мы вышли вместе из Нахиче-вани и по кратчайшей дороге достигли Джульфы за пять-шесть часов, где встречали Рейнгартена очень тепло, особенно местные служащие, чиновники.

Пробыв здесь день, Рейнгартен на пароме переправился через Араке на иранскую землю. Среди провожавших был и я. Хорошо помню, как начался сильный ливень, и мой кратковре-менный, но бесподобный друг с рюкзаком за спиной и с палкой в руке пешком двинулся по туманной тебризской дороге. Как мы ни уговаривали его сесть в повозку или на лошадь, но, как и следовало ожидать, он отказался, потому что весь смысл его путешествия и заключался в том, что он шел пешком.

В тот день я остался ночевать у своего старого приятеля и земляка Мешади-Гулам-Гусейна.

Многие годы этот Мешади-ГуламГусейн вел торговлю в. русской Джульфе и занимался коммерческим посредничеством. Доход он имел приличный. Семьи при нем не было, а готовил ему иранец по имени Мешади-Имамали, который помогал ему и в торговле. Мешади-Гулам-Гусейн был уже в летах, и хотя и красил бороду хной, но ему было не менее пятидесяти. Правда, с виду он больше был похож на человека благочестивого и ре-лигиозного, но на самом деле был ценителем земных удоволь-ствий, вместе с тем отличался искренностью и добротой. Так или иначе, наша с ним дружба была многолетняя и крепкая. Несмотря на большую разницу в летах, мы с ним хорошо со-шлись характерами и без конца шутили и смеялись.

Я переночевал у него и наутро собирался вернуться в Нахи-чевань, но Мешади-Гулам-Гусейн не отпустил меня. Я бы не остался, но приятель мой обещал на следующий день отпра-виться в Нахичевань вместе со мной. Это предложение и соб-лазнило меня.

Я провел в Джульфе и этот день, но как провел? До самого вечера Мешади-Гулам-Гусейн смешил меня, и я помню, что но-чью, лежа в постели, я вспоминал разговоры Мешади-Гулам-Гусейна и принимался вновь хохотать. Особенно рассмешил меня один случай, о котором рассказал мне тогда Мешади-Гу-лам-Гусейн. По возвращении в Нахичевань я записал его рас-сказ, но потерял как-то тетрадь и теперь передаю то, что уце-лело в памяти.

Речь идет о русской девушке, которой и посвящается этот рассказ.

* * *

Утром я проснулся несколько позднее обычного. Самовар Мешади-Гулам-Гусейна пел в соседней комнате, но самого приятеля не было видно. Возле самовара возился Мешади-Имамали.

Я встал, оделся, напился чаю. Приятель мой был в таможне. Я вышел во двор и с полчаса погулял там. Пришел Мешади-Гу-лам-Гусейн с какими-то бумагами. Разобрался в них, покончил с делами, распорядился насчет обеда и предложил мне выйти в город. Мы пошли по берегу Аракса вниз по течению, медлен-но повернули обратно. Погода была прекрасная, подувал лег-кий ветерок. Перед новыми, выстроенными в ряд домами из-редка показывались русские жильцы. То были члены семей та-моженных служащих. Мы вошли в какую-то лавочку, купили папиросы и снова пошли гулять. Но приятель мой Гулам-Гу-сейн вдруг, кого-то увидев, вернулся в лавку, наскоро бросив мне:

- Я буду в лавке, а ты хорошенько разгляди эту девушку.

Я остановился посреди улицы и стал смотреть. Ко мне при-ближалась русская девушка лет шестнадцати-семнадцати. Оде-та она была просто и даже бедно. Вглядевшись в нее, я заметил, что девушка и в самом деле очень красива; высокого роста, с белоснежной, как бумага, кожей, она была очень нежна, очень привлекательна.

Когда девушка прошла и скрылась с глаз, появился Меша-ди-Гулам-Гусейн и, взяв меня за руку, минуту помолчал, потом спросил, заглядывая мне в глаза:

- Ну как?

Я ответил, что девушка прелестна.

Приятель мой подумал о чем-то, потом потянул меня за руку, посадил на камень в стороне от дороги, сел сам и начал рассказывать:

- Дорогой мой, о том, как я люблю тебя, ты знаешь. Знаешь ты и о том, что никаких секретов от тебя я не имею. Сейчас я расскажу тебе кое-что, но боюсь, что не поверишь. Я клянусь тебе нашей дружбой, клянусь жизнью моих родных, что недели две тому назад я целовался с этой русской девушкой так слад-ко, как целуются возлюбленные после долгих лет разлуки.

И в самом деле, я хотел было усомниться, но, с одной сто-роны, его торжественная клятва, а с другой - его неизменная искренность по отношению ко мне поставили меня в такое по-ложение, что я совершенно растерялся.

Я не успел предупредить, что Мешади-Гулам-Гусейн был не только стар, но и довольно-таки некрасив. Почти все передние зубы у него выпали, а сохранившиеся почернели и вытянулись так, что нельзя было разобрать, которые из них верхние и кото-рые нижние. Мне кажется, не то что шестнадцатилетняя рус-ская красавица, но даже шестидесятишестилетняя мусульман-ская уродка с отвращением бежала бы от него.

И я ответил моему приятелю Мешади-Гулам-Гусейну, сказав так:

- Вероятно, девушка была сильно пьяна, когда целовалась с тобой.

- Нет, клянусь твоей драгоценной жизнью, она была совер-шенно трезва; к тому же девушка эта никогда не бывает пьяна и даже не пьет никогда.

- Быть может, ты поцеловал ее, когда она спала и ничего-He знала, - строил я догадки.

- Нет, она не спала, клянусь твоим здоровьем!

- В таком случае этот поцелуй ты получил за очень боль-шую плату, - сказал я.

- Клянусь нашей дружбой, что он не стоил мне ни копей-ки, - ответил он.

- Друг мой, тогда я ничего не понимаю! - развел я ру-ками.

Мой приятель пошел вперед, и мы медленно повернули до-мой. Для обеда было еще рано. Придя домой, мы застали гото-вый чай. Мешади-Имамали подал нам чай с вкусным персид-ским печеньем, фисташками, миндалем.

Почему-то рассказ о русской девушке не выходил у меня из головы. Если бы я не знал хорошо Мешади-Гулам-Гусейнаг то мог бы подумать, что он бахвалится, но я был уверен, что мне он солгать не может. С другой же стороны, я не мог пове-рить, чтобы только что увиденная мною русская красавица была способна ни за что, ни про что проявить склонность к этому старому и противному мужчине.

^Я положил сахар во второй стакан чаю и, помешивая лож-кой, собирался было возобновить разговор о русской девушке, но мне мешал Мешади-Имамали, который то и дело входил к лам.

Мы покончили с чаепитием, и Мешади-Гулам-Гусейн послал Имамали в таможню позвать на обед его друга Мешади-Абдул-али. Воспользовавшись удобным моментом, я обратился к Ме-шади-Гулам-Гусейну и сказал:

- Я жду!

- Чего? - спросил он.

- Конца рассказа о русской девушке, - ответил я. Мешади-Гулам-Гусейн улыбнулся, но ничего   не сказал. Он закурил и, подумав немного, проговорил:

- Слушай!..

- Слушаю! - ответил я.

Приятель мой снова задумался, помолчал немного и сказал:

- Давай забудем об этом разговоре.

- Нет, Мешади-Гулам-Гусейн, - возразил я. - Если ты рас-сказал об этом только ради шутки, чтобы посмеяться и убить время, разумеется, нам больше нечего продолжать и лучше поговорим о другом. Но если то, что ты рассказывал о русской девушке, правда, то я прошу тебя во имя нашей дружбы, покорнейше прошу открыть мне эту тайну.

- В таком случае, слушай внимательно, - проговорил мой приятель.

- Я готов! - сказал я.

Мешади-Гулам-Гусейн начал свой рассказ так:

- Эта русская девушка, как я уже говорил тебе раньше, дочь таможенного досмотрщика Иванова. Отец ее служит в нашей таможне уже четыре года. Это очень хороший человек, часто оказывает мне услуги в таможенных делах, и я тоже не остаюсь в долгу, когда бывают у меня удачные сделки, посылаю ему то отрез, то сухофрукты. У него такая же, как и он сам, добрая жена, и они часто зовут меня к себе в гости.

По правде сказать, ходил я к ним всегда очень неохотно, потому что как ни мирись со всем прочим, но эти нечестивцы никак не могут отказаться от свинины!

Кроме этой красавицы, у них еще две дочери поменьше, одной лет семь-восемь, а другой еще меньше. Прежде, когда я ходил к ним, у меня ничего не было в мыслях, но впоследствии я начал присматриваться к этой девушке и понял, какая она красавица. Но что пользы: в мои-то годы дружба с такой гурией была немыслима... Словом...

Недели две-три тому назад христиане справляли свой праздник - пасху. Как и в былые годы, я пошел по домам знакомых моих армян и русских с праздничными поздравлениями. В пер-вую очередь, был я у таможенного начальника, потом у началь-ника почты, короче говоря, в конце концов я явился к этому самому Иванову. Из дома доносилось пение. Я вошел и увидел' трех-четырех русских мужчин, хозяина и хозяйку дома и их дочерей, которые сидели за столом, ели, пили и пели песни. При виде меня все встали, закричали ура и пошли навстречу мне.. Начались объятия и поцелуи. И каждый из них, целуясь со мной говорил:

- Христос воскрес!

То есть, по-нашему: "Иса ожил".

Я было хотел уклониться от их объятий, но вспомнил, что сегодня у них праздник, а целоваться в этот день вошло в обы-чай христиан; я понял, что было бы невежливо и даже грешно нарушить их обычай. Я боялся кровно и навсегда обидеть хозя-ина дома, что было не в моих интересах.

Первыми расцеловались со мной Иванов и трое гостей муж-чин. Двоих я знал, один из них был тоже досмотрщиком в нашей таможне по фамилии Васильев, а другой - знакомый молодой, человек.

После них подошла ко мне сама жена Иванова и точно так же, как и мужчины, поцеловала меня соответствующим образом в губы и отошла. Затем... Ага... Смотрю, та самая красавица Вот... Приближается... Клянусь твоей драгоценной жизнью, клянусь прахом моего родителя, та самая красавица, которую ты видел, потянулась ко мне своими алыми, точно мак, губками и со словами: "Христос воскрес!" прижалась к моим губам и так меня поцеловала, что я чуть не лишился чувств...

Я уверен, что ты меня достаточно хорошо знаешь, поэтому считаю лишним еще клясться и божиться...

Послышались шаги Мешади-Имамали, и наш разговор на этом прервался.

Мешади-Имамали накрыл на стол и угостил нас очень вкус-но приготовленным пловом мусамма и медовой яичницей.

Ночь мы поспали с тем, чтобы наутро вместе с Мешади-Гулам-Гусейном отправиться в Нахичевань.

Мы поднялись рано утром и, позавтракав, сели в почтовую карету и отправились в путь. Кучер наш, старик в большой мохнатой шапке, всю дорогу дремал. Было довольно холодно, но у реки Алинджа воздух так накалился, что мы мечтали о каком-нибудь облаке. Мешади-Гулам-Гусейн говорил мало.

- Мешади-Гулам-Гусейн, - сказал я ему тихо, - ты хороша знаешь, что на всем свете нет у меня и двух таких друзей, как ты. Теперь во имя этой нашей дружбы ты должен мне сказать чистосердечно, почему ты спрятался, когда увидел на улице ту самую русскую девушку, и еще сказал мне, чтобы я хорошень-ко посмотрел на нее? Почему ты не хотел, чтобы девушка уви-дела тебя?

Тут Мешади-Гулам-Гусейн посмотрел на меня, но смолчал. Потом вдруг расхохотался, и хохотал так долго и так громко, что возница наш проснулся, повернулся к нам, поглядел немно-го и принялся погонять лошадей. Стук колес заглушил смех Мешади-Гулам-Гусейна. Друг мой задымил папиросой, держа ее в кулаке, потом нагнулся к моему уху и сказал:

- Мне стыдно!

И снова расхохотался. Я тоже начал смеяться, но, сказать по правде, и сам не знал, чему смеюсь.

Через полчаса мы доехали до деревни Чешмабасар. Возница остановил лошадей, слез с козел, подергал лошадей за одно, потом за другое ухо. Затем он бросил кнут в повозку, принес откуда-то охапку клевера и положил перед лошадьми. Он достал у лошадей удила и вошел в чайную.

Мы тоже сошли с повозки и, пройдя несколько шагов в сто-рону, сели на небольшом возвышении.

Мешади-Гулам-Гусейн положил руку мне на колено и ска-зал:

- Теперь ты должен поклясться мне жизнью дорогих тебе людей, что до конца дней ты нигде и никому не откроешь того, что я тебе скажу сейчас.

Я поклялся, и Мешади-Гулам-Гусейн начал:

- Пусть простит аллах грехи всех грешников, в том числе и мои! Доложу я моему господину, в день праздника я вышел от Иванова и отправился прямо домой. Было время обеда. Ме-шади-Имамали принес блюдо и поставил передо мной. Но мне совсем не хотелось есть. Вечером я выпил стаканчик чаю и на-силу проглотил кусок хлеба. Так и лег спать, а утром встал спозаранку и пошел к берегу Аракса. Мутные воды реки мед-ленно текли, бурля и перекатываясь. И не было им никакого дела до живущих на земле людей, потому что ни русского празд-ника пасхи не знали, ни сладости поцелуев русских девушек не понимали.

Возвращаясь с берега Аракса, вдруг я заметил, что иду пря-мо к дому Иванова. Смело вошел я во двор и постучался к Иванову. Открылась дверь. Передо мной стояла та самая дочь гяура.

Сейчас я не помню подробностей, но одно помню, что я ра-скрыл объятия и хотел обнять и поцеловать девушку: Христос воскрес!..

В этом месте рассказа Мешади-Гулам-Гусейна я уже не мог удержаться и громко расхохотался, но Мешади-Гулам-Гусейн не смеялся.

- Но эта дочь злодея, дочь гяура, - продолжал он, - под-няла обе руки к моим глазам и только сказала: пошел к черту!..

При этих словах Мешади я расхохотался так громко, что наш возница вышел из чайханы и стал смотреть на меня...

... Мы сели в повозку и через полчаса были в Нахичевани.