«Три ночи»

— Вам куда ехать-то?

— Поедем со мной, барин, у меня лошадки добрые и карандас покойный!

— Не ездите с ним, барин, куда ему! Врёт он всё: лошади у него заморённые; он сейчас только на них сорок вёрст отхватал и покормить их не успел!

— Ладно, помалкивай-знай! Сам-то хорош: как до первого кабака доедет, так и заночует тут!

— А ты из непьющих, што ли? Забыл, видно, как прошедшей весной хрящовский барин тебе в загорбок-то наклал за то, что пьяный свалил его в овраг?!

Виктор Петрович Крупицын, сутуловатый господин лет сорока трёх, с нервными, подвижными чертами лица переутомлённого петербуржца, сильно близорукий, с заметной проседью на висках и в маленькой бородке, одетый в изящный светлый костюм, долго прислушивался к перебранке ямщиков у подъезда глухой железнодорожной станции, на которой он только что слез с почтового поезда. Наконец, это ему наскучило. Заметив стоявшего поодаль и не принимавшего участия в общем споре худощавого парня с апатичным выражением лица, Крупицын подошёл к нему и с двух слов, не рядясь особенно в цене, нанял его отвести в с. Размахино, за пятнадцать вёрст от станции.

Багаж был вскоре уложен. Крупицын насколько возможно удобнее расположился на свежем, ароматном сене. Лошади тронулись, и колокольчик, зазвякав, затянул свою грустно-однообразную песню.

Поправив на носу пенсне и закурив папиросу, Виктор Петрович спросил ямщика:

— Сколько времени проедем?

— Часа полтора, не больше, дорога теперь хорошая, да и жара спадает… — ответил ямщик.

Крупицын посмотрел на часы и по петербургской привычке точного распределения времени решил:

— Теперь ровно пять, значит, в половине седьмого мы будем на месте. Так, что ли?

— Знамо дело, на месте, — апатично согласился парень.

Путники замолчали. Возница сидел на козлах, немного согнувшись, и Виктору Петровичу хорошо виден был профиль его лица с устремлёнными в расстилавшуюся впереди даль глазами. Вся апатичная фигура ямщика, в рубахе какого-то неопределённого цвета, с обожжённым солнцем лицом, вполне гармонировала с неопределёнными тонами застывшей предвечерней природы, а в глазах его отражалась манящая куда-то даль и покорность собственному бессилию. Невольно следуя примеру парня, Крупицын также перевёл с его фигуры взгляд на даль и подумал: «Экое безлюдье! А дышится всё-таки легко, не то, что в Петербурге!»