«Далеко»

Перед Рождественскими праздниками тоска стала невыносимой. Судебный следователь Леонтьев без конца ходил взад и вперёд и не мог ничего делать. И погода была нелепая. По бухте мальчишки катались на коньках, а между тем дул такой сухой и тёплый ветер как в апреле. По целым дням болела голова — точно на затылок надели свинцовый обруч. «Вероятно, нечто подобное испытывают люди, которых посадили в одиночное заключение, и неизвестно — на сколько»… — думал Леонтьев.

На восток он поехал по доброй воле, чтобы поправить денежные дела и увидать самому то, о чём приходилось только читать. Хотелось сначала устроиться как следует, а потом выписать жену и детей. Но в конце января началась война…

Точно с далеко прокатившимся гулом обрушился огромный дом, который строили мошенники… И хотя сам Леонтьев не принимал в этой постройке никакого участия, но груда камней задела и его, больно ударила и надолго исковеркала всю жизнь.

Рассудок спокойно говорил: «Нужно только обождать, и хорошие дни наступят, непременно наступят». А на душе кто-то другой вопил: «Ничего хорошего здесь не будет ни в следующем 1905 году, ни в 1906, - никогда. Здесь так же наивно верить в чистое, хорошее счастье, как например ожидать, что на сцене кафешантана появится любимый профессор и прочтёт лекцию по философии права».

За целый год трудно было привыкнуть к местной жизни и невозможно было понять тех людей, которым она нравилась. Казалось, что всех их следует разделить на две категории. У большинства нравственное чувство совсем потухло, у других — очень немногих — оно выросло до неприменимых к человеческой жизни размеров как у духоборов, которые выгнали на произвол судьбы своих лошадей и коров, чтобы не причинять им зла.

И те и другие люди часто напоминали Леонтьеву мух, прилипших к зверской бумаге «tanglefoot», напрасно силящихся вытащить свои лапки из густого клея. Когда приходило в голову, что и сам он похож на такую же муху, то делалось страшно, и до самого вечера плавала мысль, что скорый и верный конец этому мучению может дать только висевший над кроватью револьвер новейшей системы.

Леонтьев жил почти за городом в сером деревянном домике. В одной комнате помещалась камера, в другой — спальня, ещё две оставались пустыми: сначала они предполагались для семьи. Дом стоял на горе, и из окон был красивый вид на бухту и далёкий синеватый лес.