«Княжна Тата»

Княжна Тата[1]

Онъ былъ лѣтъ на восемнадцать слишкомъ старѣе ея, а ей уже шелъ двадцать девятый годъ. Онъ былъ давно женатъ, отецъ семейства…

Какъ это чувство, эта бѣда, какъ оно стряслось, захватило, унесло его, онъ не могъ бы сказать: онъ этого самъ себѣ объяснить не могъ.

Онъ ее зналъ дѣвочкой, ребенкомъ. Онъ былъ другомъ, совѣтникомъ, управляющимъ брата ея, князя Анатолія Васильевича Можайскаго. Она съ дѣтства привыкла видѣть въ немъ довѣренное лицо ея семьи, преданнаго человѣка, который вѣчно, письменно и устно, бранился съ ея братомъ за излишнюю трату денегъ, терпѣливо выслушивалъ воздыханія ея матери и выѣзжалъ ей, княжнѣ Натальѣ Васильевнѣ, подъ верхъ надежныхъ скакуновъ, на которыхъ любила она мчаться по полямъ и лѣсамъ, провожая лѣто въ деревнѣ.

Въ дни молодости онъ чаялъ, онъ имѣлъ право ожидать болѣе блестящей доли. Онъ былъ однимъ изъ самыхъ видныхъ офицеровъ одного изъ первыхъ полковъ гвардіи. Въ памяти его современниковъ еще не исчезла память о лихомъ ротмистрѣ Скавронцевѣ, служакѣ, щеголѣ и отчаянномъ театралѣ. У него былъ лучшій парадеръ во всей кирасирской дивизіи; не было болѣе его любимаго товарища и "дорогаго собутыльника" для всей золотой молодежи Петербурга; весь балетъ зналъ его по имени и отчеству; "ужь извѣстно, этотъ Александръ Андреичъ", съ тою же многозначительною усмѣшкой говорила про него и первая танцовщица, и послѣдняя изъ черненькихъ, прыгающихъ у воды, — обѣ разумѣя все то же нѣчто лестное и сочувственное ему этою усмѣшкой и этимъ недоговариваемымъ "ужь извѣстно"…

Онъ ожидалъ, а съ нимъ весь полкъ, аксельбантовъ ко дню полковаго ихъ праздника. Аксельбанты улыбнулись ему; они даны были негаданно-нежданно молодому поручику, исправлявшему временно должность заболѣвшаго полковаго адъютанта. А онъ, Скавронцевъ, уже третій годъ командовалъ лейбъ-эскадрономъ!… Полковые комментаторы приписывали этотъ неожиданный случай его излишней популярности и успѣхамъ въ очаровательномъ мірѣ антраша и пируетовъ. Комментаторы могли и ошибаться… А впрочемъ не даромъ говорится: какъ знать, чего не знаешь!

Какъ бы ни было, Скавронцевъ не перенесъ такого дара. Онъ на другой же день отрапортовался больнымъ, черезъ мѣсяцъ подалъ въ безсрочный отпускъ и, получивъ его, уѣхалъ въ деревню, захвативъ себѣ кстати въ спутницы Вѣрочку Миловзорову, быстроокую корифейку, "точеныя" ноги и рѣзко очерченные контуры которой вызывали неистовыя рукоплесканія завсегдашнихъ первыхъ двухъ рядовъ креселъ, когда она, одѣтая мальчикомъ, вылетала во второй парѣ, въ pas de manteaux, въ любимомъ въ тѣ дни балетѣ Пахита.

Въ деревнѣ Скавронцевъ прежде всего утѣшенъ былъ тѣмъ, что, за надѣломъ крестьянъ своихъ землею (онъ пріѣхалъ какъ разъ вслѣдъ за объявленіемъ воли,) и за уплатой казенныхъ и частныхъ долговъ, сдѣланныхъ имъ во время блестящаго своего гвардейскаго служенія, ему приходилось сказать себѣ какъ древній философъ: omnia meсum porto, или нѣчто въ томъ же родѣ: изъ громкаго состоянія въ 800 душъ, завѣщаннаго ему отцомъ, ему оставались какія-то 500 десятинъ кустарника и песку, на которыхъ предоставлялось ему затѣмъ право хоть ананасы разводить. Во-вторыхъ, привезенная имъ съ собою жрица Терпсихоры скучала по Петербургу и лила нескончаемыя, хотя и безмолвныя слезы, сидя по цѣлымъ днямъ у окна, изъ котораго, единственнымъ развлеченіемъ, могла любоваться на драку пѣтуховъ на дворѣ.

Чтобы какъ-нибудь устроиться, Скавронцевъ поступилъ въ должность мироваго посредника. Чтобъ утѣшить Вѣрочку Миловзорову, такъ какъ на отправку ея обратно въ Петербургъ не хватало у него нужныхъ денегъ, онъ рѣшился на ней жениться.

Мировой посредникъ вышелъ изъ Скавронцева отличный. Вѣрочка Миловзорова, обратившись въ госпожу Скавронцеву, тотчасъ же перестала плакать и начала приносить мужу по ребенку каждый годъ. Къ горю или къ счастью нѣжныхъ, но стѣсненныхъ въ средствахъ родителей, ребята эти были не живучи и отходили, по обыкновенію, въ вѣчность до зубковъ. Но не успѣетъ, бывало, похоронить одного Вѣрочка, какъ ужь, глядишь, ходитъ тяжелая другимъ. Въ прокъ, видно, пошла ей танцовальная гимнастика…

Въ участкѣ Скавронцева было большое, въ три тысячи душъ, имѣніе, принадлежавшее князю Можайскому. Имѣніемъ этимъ вѣдалъ управляющій изъ дворовыхъ, пьяница и пройдоха, мутившій крестьянъ подъ предлогомъ "сохранить барскую выгоду". Уставной грамоты по добровольному соглашенію, какія до тѣхъ поръ удавалось вводить Скавронцеву во всѣхъ почти подлежавшихъ посредничеству его имѣніяхъ, — онъ настойчиво хлопоталъ всегда именно о такого рода грамотахъ, — онъ здѣсь, какъ ни стараяся, добиться не могъ. Неумѣренныя притязанія, безсмысленное упорство возгарались съ новою силой, то съ одной, то съ другой стороны, въ ту минуту, когда, казалось ему, все было имъ вдосталь разъяснено и улажено и оставалось приложить руки въ бумагѣ… Въ одинъ прекрасный день онъ вдругъ вспомнилъ, что владѣлецъ имѣнія былъ тотъ самый князь Анатоль Можайскій, который поступилъ къ нему юнкеромъ въ эскадронъ во время оно и котораго онъ особенно отличалъ за лихость въ верховой ѣздѣ, а также "и по остальнымъ частямъ гвардейской науки", въ оныхъ же самъ онъ состоялъ извѣстнымъ докою въ ту пору. Онъ тотчасъ же присѣлъ въ столу и написалъ слѣдующее:

"Любезный князь, не знаю, извѣстно-ли тебѣ, что я нахожусь посредникомъ въ томъ самомъ мировомъ участкѣ, въ коемъ имѣніе твое большіе Дворы. По случаю введенія въ ономъ уставной грамоты, я, по долгу службы, а также по товариществу, считаю нужнымъ тебя предварить, что ни чорта тутъ подѣлать нельзя, главное потому, что сидитъ у тебя управляющій горькопійца и мошенникъ не хуже питерскаго ростовщика Коха. Прогони его взашей, сдѣлай ты милость, и возьми кого-нибудь другаго, а я, пожалуй, могу и надсмотрѣть за нимъ, такъ какъ, по теперешнимъ моимъ занятіямъ, приглядѣлся къ этому дѣлу достаточно.

"Всему полку мой сердечный поклонъ. Придется-ли опять увидаться съ камрадами, и самъ не знаю. Дѣла мои, братецъ ты мой, совсѣмъ дрянь вышли. Я даже женился и потомство имѣю; семью вижу впрочемъ рѣдко, потому постоянно въ разъѣздахъ и оттого и писать тебѣ пространнѣе не имѣю времени. Будь здоровъ, душа моя.

"Твой А. Скавронцевъ."

Р. С. Всели у тебя Рѣзвый, или продалъ Топорову? Эхъ, конь былъ!"

Черезъ двѣ недѣли полученъ былъ отвѣтъ такого содержанія

"Любезнѣйшій Александръ Андреевичъ!

Съ симъ вмѣстѣ препровождаю полную на твое имя довѣренность на распоряженіе Большими Дворами, съ правомъ смѣнить нынѣшняго моего управителя, назначить новаго и вообще дѣлать тамъ все, что тебѣ заблагоразсудится и что ты найдешь нужнымъ и полезнымъ. Кланяюсь тебѣ въ ножки за предложеніе о присмотрѣ. Ради Бога, только не откажись отъ него. Я знаю, что я за тобой буду какъ у Христа за пазушкой. Ты понимаешь, что я никакъ не могу оставить теперь полкъ, службу и похорониться въ деревнѣ, а ужь если мы, дѣйствительно, должны лишиться тебя и ты рѣшилъ остаться тамъ, то кого же какъ не тебя могу я избрать, такъ-сказать, попечителемъ надъ моимъ достояніемъ? Дядя мой Хохолковъ, пріѣхавшій сюда изъ твоихъ странъ, говоритъ, что тебя тамъ просто боготворятъ какъ помѣщики, такъ равно и крестьяне. Да и можетъ-ли быть иначе для каждаго, кто тебя знаетъ?

"Всѣ товарищи en corps поручаютъ мнѣ…"

Слѣдовали двѣ страницы всякихъ пожеланій, полковыхъ новостей и сплетенъ. Въ другую минуту Скавронцевъ жадно дочиталъ бы ихъ до конца. Но первая часть письма его покоробила. Онъ бросилъ его на столъ, сжалъ брови и фыркнулъ про себя, покраснѣвъ даже при этомъ: "да что онъ, чортъ его дери, вообразилъ въ самомъ дѣлѣ, что я себя въ управляющіе ему предлагаю!…"

Кончилось тѣмъ однако, что онъ, смѣнивъ въ большихъ Дворахъ, въ силу данной ему довѣренности, съ полдюжины управляющихъ, оказывавшихся одинъ глупѣе или вороватѣе другаго, переѣхалъ туда самъ на воеводство; трехлѣтіе его истекло; онъ вышелъ въ чистую и, скинувъ мундиръ, страстно предался сельскому хозяйству, хотя каждый день проклиналъ его и обзывалъ "каторжнымъ дѣломъ".

Шелъ уже пятнадцатый годъ, какъ онъ занимался имъ. Обстоятельства его перемѣнились тѣмъ временемъ: какая-то старая тетка оставила ему по завѣщанію тысячъ девяносто денегъ. Получивъ эти средства, онъ поспѣшилъ отправить двухъ остававшихся у него въ живыхъ отъ многочисленной семьи мальчиковъ на воспитаніе въ ближайшій университетскій городъ, убѣдивъ и свою непомѣрно расплывшуюся Вѣрочку переселиться туда "для надзора за ребятами." Самъ онъ остался управлять Большими Дворами. "Каторжное" дѣло было уже для него неотразимою потребностью. Онъ велъ его съ непоколебимою настойчивостью и какою-то необыкновенною смѣтливостью. Для рабочаго, для окрестныхъ крестьянъ, онъ былъ именно тотъ "простой" и справедливый баринъ, котораго любитъ, которому вѣритъ русскій мужикъ. Онъ этимъ довѣріемъ и любовью достигалъ многаго, недостижимаго для другихъ. Патронъ его, князь Можайскій, давно полковникъ и флигель-адъютантъ, побаивался его въ душѣ точно такъ же, какъ въ тѣ дни, когда его, юнкера, строгій эскадронный командиръ Скавронцевъ посылалъ дежурить съ метлой въ конюшнѣ. Старая княгиня, маленькая, слезливая и недалекая, каждый годъ пріѣзжавшая на лѣто съ дочерью въ Большіе Дворы, молилась на него какъ на Провидѣніе, спеціально назначенное для спасенія сына отъ разоренія. Княжна дразнила ее этимъ обожаніемъ и, въ воспоминаніе одного Диккенсова романа, называла Скавронцева: "нашъ взаимный — и грозный другъ", прибавляла она съ чуть-чуть презрительнымъ движеніемъ губъ.

Онъ звалъ ее, какъ звали ее въ семьѣ, Ташей или Тата, со временъ перваго знакомства съ ней, когда она длинною, худою, двѣнадцатилѣтнею девочкой пріѣхала въ Большіе Дворы съ матерью изъ-за границы, гдѣ онѣ предъ тѣмъ прожили года четыре сряду, и гдѣ она въ продолженіе этого времени "перезабыла свой русскій языкъ". Онъ очень плѣнился тогда этимъ ея галлицизмомъ и забавными оборотами рѣчи и подбивалъ ее постоянно на разговоры, которые лукавая дѣвочка, замѣтивъ это, вела уже нарочно на самомъ изломанномъ русскомъ языкѣ. Позднѣе сталъ онъ учить ее верховой ѣздѣ и доводилъ до слезъ своимъ "педантствомъ", по выраженію ея. Онъ съ своей стороны называлъ ее "бѣшеною" и въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ никуда не пускалъ ѣздить безъ себя. А такъ какъ ни единая душа въ Большихъ Дворахъ не рѣшилась бы осѣдлать ей лошади безъ приказанія Александра Андреевича, а самому ему часто некогда было ѣхать съ нею въ то именно время, когда ей вздумывалось, Таша дулась и по цѣлымъ часамъ не говорила съ нимъ, сидя подлѣ матери за какою-нибудь ручною работой, не поднимая глазъ и съ продольною морщинкой между каштановыми, тонко очерченными бровями. Онъ очень любилъ эту морщинку и ея нѣмой гнѣвъ и, въ свою очередь, притворялся обиженнымъ. Робкая, маленькая княгиня-мать испуганно тогда переводила вопрошающіе взгляды съ дочери на Скавронцева и обратно и начинала вздыхать… Кончалось обыкновенно тѣмъ, что Александръ Андреевичъ выпрямится вдругъ во всю длину свою и возгласитъ веселымъ басомъ: "ну, капризница, пожалуйте, лошади поданы, извольте амазонку надѣвать!"

Настало время вывозить ее въ свѣтъ. Въ эту счастливую пору ея первыхъ выѣздовъ, когда послѣ блестящей петербургской зимы онѣ пріѣзжали на лѣто въ Большіе Дворы, Тата очень подружилась со Скавронцевымъ. Голова ея вся полна была молодаго чада, живыми впечатлѣніями едва пережитыхъ петербургскихъ радостей. Ей нуженъ былъ слушатель, наперсникъ, которому могла бъ она говорить о балахъ въ Концертной, о Кавалергардскомъ манежѣ, о каткѣ въ Таврическомъ Саду, и который "не спрашивалъ бы, что это все такое"; кто эти люди, чьи имена постоянно срывались съ ея языка, въ чемъ прелесть того волшебнаго міра, что улыбался ей на зарѣ ея восемнадцати лѣтъ. Неистощимы въ тѣ дни были ея разсказы, ея восторги въ продолженіе безконечныхъ прогулокъ верхомъ, на которые по-прежнему отправлялась она каждое послѣ-обѣда въ сопровожденіи своего бывшаго учителя-"педанта". Скавронцевъ слушалъ ее жадно, съ тайною тоской въ сердцѣ. Да, онъ зналъ этотъ міръ, въ которомъ и ему когда-то отведено было мѣсто, — этихъ людей, сверстниковъ своихъ, или бывшихъ подчиненныхъ, теперь такъ далеко ушедшихъ по пути, съ котораго сошелъ онъ навсегда. Отъ разсказовъ этой "дѣвочки" вѣяло на него и горечью безплодныхъ сожалѣній, и проницающимъ запахомъ его собственной молодости, съ ея золотыми обольщеніями и страстными грезами; онъ переживалъ ихъ опять ощущеніями этой молодой жизни, довѣрчиво раскрывавшейся предъ нимъ…

— Ну, Тата, такъ какъ же? спрашивалъ онъ ее, подавляя вздохъ и принимаясь улыбаться:- ферлакуровъ много?

— Довольно съ меня! хохотомъ отвѣчала она на это, — Гриницынъ, Воротынскій, Фунвенбергъ…

— Смотрите же, отечески наставлялъ онъ ее, — держите ухо востро, не раскидывайтесь! Выйти умно замужъ въ Петербургѣ — штука тонкая!

Но время бѣжало; быстро миновали дни юныхъ обольщеній. Съ каждымъ годомъ все короче становились ихъ верховыя прогулки, все обрывистѣе ихъ бесѣды. Александръ Андреевичъ уже не допрашивалъ, не дѣлалъ отеческихъ наставленій: княжна Тата, чуялъ онъ, сама хорошо знала теперь, что выйти замужъ въ петербургскомъ свѣтѣ — "штука тонкая".

Ей, по завѣщанію отца, назначалось при замужствѣ полтораста тысячъ, которыя грошъ ко грошу и накоплены были Скавронцовымъ въ теченіе его управленія изъ доходовъ Большихъ Дворовъ, наслѣдованныхъ ея братомъ. По размѣрамъ жизни того общества, въ которому принадлежала она, для тѣхъ избранныхъ, на кого она мѣтила, это было, конечно, далеко не большое состояніе. Но все же она была не безприданница, носила одну изъ громкихъ фамилій Россіи, была притомъ хороша собой, элегантна, особенно отличаема и любима въ высшихъ сферахъ, пользовалась репутаціей ума и образованности, сложившеюся (къ ея несчастію) какъ-то съ перваго появленія ея въ свѣтѣ. Она имѣла право высоко мѣтить… А между тѣмъ… Одинъ изъ большихъ петербургскихъ тузовъ, старикъ наблюдательный и остроумный, глядя на нее однажды сквозь золотые очки на какомъ-то балѣ, сказалъ, обращаясь въ своему сосѣду: "charmante en touts points, mais pas de chance!" и это слово, тутъ же подхваченное, пристегнуто было съ тѣхъ поръ какимъ-то злымъ девизомъ въ ея имени. Дѣйствительно, княжнѣ Тата не выходило линіи, какъ выражаются купцы въ нашихъ комедіяхъ, не давалась "доля", какъ поетъ украинская пѣсня. Цвѣты ея свѣтскихъ успѣховъ никакъ не дозрѣвали до ягодъ. У нея много было поклонниковъ, "ферлакуровъ", были и дѣйствительно влюбленные въ нее; отъ полунасмѣшливаго, полунѣжнаго, салоннаго flirtation и до трепетныхъ звуковъ искренняго чувства ей довелось прослушать всю эту гамму лести и вкрадчивыхъ соблазновъ, что всегда такъ сладко звенитъ женскому уху. Но свѣтская поэзія не переходила для нея въ желанное прозаическое предложеніе "руки и сердца". Кругомъ ея то-и-дѣло завоевывали завидныхъ жениховъ сверстницы ея, далеко уступавшія ей и рожденіемъ, и прелестью, и даже состояніемъ, а она, все такая же прекрасная и отличаемая, сидѣла пока все у того же берега и ждала погоды. Бываютъ такія судьбы!..

Баронесса Крюднеръ въ своемъ знаменитомъ въ оно время романѣ Valérie очень вѣрно замѣтила, что "люди, исключительно отдавшіеся свѣту, кончаютъ тѣмъ обыкновенно, что дѣлаются человѣконенавистнивами и умираютъ, клевеща на жизнь". Тата находились теперь на грани этой ненависти и клеветы. Она уже десятый годъ ѣздила въ свѣтъ и каждымъ нервомъ своего существа болѣзненно ощущала теперь, что она приглядѣлась до оскомины всей этой праздно-толкущейся, скучающей и скучной, бездушной и обезличенной толпѣ, среди коей продолжала вращаться она, что она уже представляла собою нѣчто въ родѣ фамильной мебели, старинной, всѣмъ надоѣвшей картины. Она переходила на степень общественнаго авторитета, въ отдѣлѣ "почтенныхъ". молоденькія свѣтскія дебютанки спѣшили представляться ей и присѣдали при этомъ низко, низко, будто предъ семидесятилѣтнею статсъ-дамой… О, какъ часто, блѣднѣя и закусывая губу, должна была сдерживать себя наша княжна, чтобы не отвѣчать дерзостью на заискивающія улыбки этихъ свѣжихъ молодыхъ лицъ, на эти глубоко оскорбительныя въ почтительности своей присѣданія!

А растерянные взгляды, а сдержанные вздохи матери, — ея маленькой, чувствительной, вѣчно болѣвшей мигренью матери, отправлявшейся еженедѣльно тайкомъ отъ нея ко "Спасителю", въ домикъ Петра великаго, ставить свѣчку, "чтобы Тата нашла un parti convenable", — а сжатыя брови и безмолвно потягиваемый усъ братца, князя Анатолія Васильевича, послѣ каждаго новаго недочета, когда еще разъ ускользалъ намѣченный "parti convenable" изъ, далеко, тонко и умно закинутой подъ него сp3;ти! О, это "положеніе товара", какъ выражалась она, — "котораго никакъ не удается сбыть съ рукъ", — какъ его было не ненавидѣть, какъ не ненавидѣть эту "завидную, блестящую жизнь, по горло въ сливкахъ петербургскаго high life"! Она припоминала: утренніе визиты, "Англійскій магазинъ", обѣдъ у дяди министра, Патти, балъ въ Концертной, платье отъ Ворта, пріемный день дома по средамъ, спектакль у princesse Irène, платье отъ Ворта, утренніе визиты, обѣдъ въ австрійскомъ посольствѣ, балъ въ Эрмитажѣ, платье отъ Ворта, "Англійскій магазинъ", Патти, просто балъ, утренніе визиты, обѣдъ у… И девять лѣтъ, девять лѣтъ сряду все то же безмысленное колесо, тѣ же плоскія лица, тѣ же "ходы и выходы", тотъ же книжный французскій языкъ, съ остротами, прочтенными утромъ въ Figaro, тѣ же витіеватые по-старинному государственные сановники и натянутые, молчаливые по-новому ихъ будущіе преемники! Лучшіе годы, — "и ни одного свѣжаго, здороваго воспоминанія" говорила она себѣ, "и ничего во всѣхъ этихъ людяхъ, ничего, кромѣ змѣиной зависти и лакейскаго тщеславія!"…

Другая жизнь?… Но гдѣ-жь она? Тата, презиравшая общество, къ которому принадлежала, была въ душѣ скептикомъ, какъ всѣ почти люди, выросшіе въ этомъ обществѣ. Она не вѣрила ни въ филантропію, ни въ лорда Редстока, ни въ Георгіевскую Общину, ни въ новыхъ людей, ни въ женщинъ науки, ни въ соціальныя задачи, о которыхъ случалось читать ей въ русскихъ газетахъ. На ея глаза все это было "шутовское переодѣванье, гдѣ подъ каждымъ платьемъ узнавалось опять то же: дурацкое или лицемѣрящее тщеславіе, или зависть людей, хуже одѣтыхъ, чѣмъ мы". Но еслибы кто-нибудь даже и успѣлъ переубѣдить ее въ этомъ, она уже ни въ какомъ случаѣ не была въ состояніи обманываться на счетъ себя самой. Она сознавала себя совершенно неспособною обмывать раны нищихъ или пѣть серьезно англійскіе псалмы, равно какъ надѣть синія очки и закатывать глаза въ потолокъ при словѣ "прогрессъ". Другой жизни для нея не было; она, "какъ устрица", говорила себѣ наша княжна, "должна была жить и умереть у той скалы, съ которой была прикована, и проклинать эту скалу!"…

* * *

Она забывала или, вѣрнѣе, не хотѣла вспомнить, что и въ ея прошломъ промелькнула одна свѣтлая полоса, и сама она не дала ей охватить пожаромъ своего сердца; среди всей этой людской пошлости ей дано было натолкнуться однажды на одно "свѣжее и здоровое" существо, и сама она испугалась себя и отошла отъ своего счастья. Ей было двадцать лѣтъ, когда она встрѣтилась съ нимъ. Онъ по рожденію и воспитанію принадлежалъ къ одному съ нею кругу, носилъ старинную фамилію, но остался послѣ смерти отца и матери безъ гроша за душой и ни въ грошъ не ставилъ оставленные ему въ наслѣдство вмѣсто денегъ большое вліятельное родство и связи. Бахтеяровъ былъ, дѣйствительно, новымъ человѣкомъ среди всего этого общества по гордости своего характера и независимости сужденій, по жаждѣ знанія, по своей энергіи. Онъ блистательно учился въ университетѣ, поступилъ затѣмъ въ гвардейскій полкъ и, также блистательно окончивъ курсъ въ академіи генеральнаго штаба, готовился ѣхать на Кавказъ, гдѣ ему предложено было уже довольно видное мѣсто, когда увидалъ въ первый разъ Тата у какой-то своей тетки. Онъ не поѣхалъ на Кавказъ и принялъ первое попавшееся назначеніе въ Петербургѣ, который ненавидѣлъ всею душой; онъ былъ охваченъ съ перваго раза огнемъ молодой, неудержимой страсти… Онъ нравился княжнѣ,- онъ не могъ не нравиться своимъ оригинальнымъ, цыганскаго типа лицомъ, съ его нѣсколько высокомѣрнымъ выраженіемъ, изящною неловкостью высокаго, нѣсколько сутуловатаго тѣла и своею горячею, иногда черезчуръ рѣзвою, всегда искреннею рѣчью, что такъ мало походило на то, что приходилось ей слышать кругомъ… Онъ ей нравился, она искала встрѣчъ съ нимъ, она пожертвовала тремя балами, не изъ важныхъ — удовольствію просидѣть эти вечера съ нимъ, en petit comité, въ домахъ, куда онъ ѣздилъ. Онъ сгаралъ, блаженствовалъ, строилъ воздушные замки. Это продолжалось почти три мѣсяца. Въ свѣтѣ начали говорить объ этой страсти; Тата упрекали за то, что она поощряетъ ее… Братъ Анатолій начиналъ морщиться, княгиня-мать усиленно вздыхала. Но княжна Тата была сама умна: "онъ, этотъ Бахтеяровъ, avec sa figure sauvage, онъ могъ забавлять ее, она могла имъ заняться нѣкоторое время"; еслибъ она была замужемъ, "она любила бы такого совсѣмъ съума свести;" но выйти замужъ за двадцатитипятилѣтняго офицера, безъ положенія, живущаго жалованьемъ, — какой вздоръ! Она поняла, что пора было покончить ей съ этою забавой… Она сама испугалась тому, что сдѣлала; когда сказала ему, чтобъ онъ болѣе о ней не думалъ, что "этого никогда не можетъ быть". Онъ стоялъ въ углу, у камина, въ минуту этого объясненія; она видѣла, какъ лицо его вдругъ стало бѣлѣе полотна; онъ поднялъ руку и схватился за мраморъ какъ бы для того чтобы не упасть. Онъ ни словомъ не отвѣтилъ ей, но только взглянулъ на нее, взглянулъ такимъ взглядомъ, что ей стало холодно. Она хотѣла найти нѣсколько "дружескихъ словъ" для его утѣшенія, но онъ не далъ ей времени сказать ихъ, поклонился и тутъ-же исчезъ. Она всю ночь не спала: ей представилось, что онъ застрѣлится. Онъ не застр

23; лился, но черезъ нѣсколько дней она узнала, что онъ отпросился въ Ташкентъ и уѣхалъ, ни съ кѣмъ не простясь.

Онъ вернулся черезъ четыре года, въ полковничьихъ эполетахъ и съ блестящею военною репутаціей, пріобрѣтенною имъ въ Хивинскомъ походѣ. Въ продолженіе двухъ недѣль его разрывали по петербургскимъ гостинымъ. Свѣтскія кокодетки чуть не дрались изъ-за него, поили и кормили его обѣдами и ужинами и находили, что онъ, какъ двѣ капли воды, напоминаетъ графа Андраши, "mais en jeune et en beau"… Тата нечаянно, на какомъ-то вечерѣ, увидала его и его черные пронзительные глаза подъ боромъ кудрявыхъ волосъ, въ упоръ устремленные на нее. Она чуть-чуть дрогнула и, озаренная горячимъ блескомъ ихъ, невольно опустила рѣсницы. Она все прочла въ этомъ взглядѣ: онъ вернулся тѣмъ же, она не сомнѣвалась въ этомъ. На мгновеніе сперлось у нея дыханіе, и сердце учащенно забилось: она чувствовала себя безконечно любимою этимъ человѣкомъ, и ея собственное чувство, какъ птица изъ клѣтки, рвалося ему на встрѣчу. Оно захватывало ее теперь, это чувство. Ея заискрившіеся глаза, полные отвѣта, готовы были подняться на него… "J'ai l'honneur de vous saluer, princesse", раздался въ эту минуту чей-то голосъ. Предъ нею стоялъ съ поклономъ и восхищенною улыбкой молоденькій графъ Аваловъ, одинъ изъ богатѣйшихъ жениховъ въ Россіи. Онъ съ самаго начала этой зимы ухаживалъ за нею, и опытная уже Тата влюбляла его въ себя съ каждымъ днемъ все сильнѣе. Дѣло, повидимому, совсѣмъ налаживалось. Мать и братъ княжны ходили съ сіяющими лицами и чуть не цѣловали ей руки. Препятствія предвидѣлись со стороны матери Авалова, которая говорила громко, что сынъ ея еще слишкомъ молодъ, чтобы думать о женитьбѣ. (Можайскіе знали, что она желала женить его черезъ нѣсколько времени на дочери одной своей двоюродной сестры, которой въ эту минуту едва минуло шестнадцать лѣтъ.) Но препятствіе это не было неодолимо: Аваловъ былъ совершеннолѣтній и состояніе было все его: онъ могъ совершенно обойтись безъ согласія матери. Надо было только довести его до той степени влюбленности, когда человѣкъ уже не видитъ, не признаетъ ничего, кромѣ любимой женщины, кромѣ ея воли.

И вотъ, въ это самое время, когда для княжны Тата чуть уже не загорались вѣнчальные огни (свѣтскіе вѣстовщики говорили о ея помолвкѣ какъ о дѣлѣ рѣшенномъ), — опять, опять этотъ Бахтеяровъ, отверженный ею, со своими огненными глазами "et son air plus sauvage que jamais", Бахтеяровъ, теперь герой дня, изъ-за котораго на дняхъ, разсказывали ей, у Nadine Краснохолмской чуть не вцѣпилась въ шиньонъ Sandrine Беренбергъ маленькая графиня Ваханская. И онъ все тотъ же, все также страстно любитъ ее, а она… Но нѣтъ, нѣтъ, неужели дастъ она себѣ волю, позволитъ себѣ "увлечься романическимъ чувствомъ"?

Ей скоро представился случай "покончить съ этимъ".

Однажды за интимнымъ обѣдомъ у Léonie Тепловой (это была одна изъ современницъ ея по дебютамъ въ свѣтѣ, давно впрочемъ успѣвшая опередить ее по части матримоніальной карьеры, такъ какъ третій уже годъ состояла замужемъ за своимъ богатымъ и пьяненькимъ "Дини",) кто-то предложилъ ѣхать вечеромъ на тройкахъ. Предложеніе было принято съ восторгомъ. Маленькая и вездѣсущая графиня Баханская вскочила съ мѣста и забарабанила ножомъ по тарелкѣ.

— Attention, mes gaillardes! крикнула она на всю столовую:

Всѣ обернулись со смѣхомъ въ ея сторону. Ея "откровенная" (во всякомъ другомъ кругу ее бы назвали циническою,) рѣчь очень цѣнилась въ мірѣ нашихъ кокодетокъ.

— Насъ здѣсь сколько? начала она: quatre femmes et trois hommes? Nombre impur!

— Impair, счелъ нужнымъ поправить Анатоль Можайскій, одинъ изъ троихъ мужчинъ.

— Je dis impur, sacrée bombe! И она ударила ножомъ уже такъ, что тарелка раскололась на куски;- la pureté veut que chacune ait son chacun… pour le moins! прибавила она съ жестомъ Schneider, оттягивая пальцемъ вѣку праваго глаза и прижмуриваясь другимъ.

— Approuvé крикнулъ подъ общій хохотъ хозяинъ дома Дини, наполовину уже готовый.

— Pitou, обратилась черезъ столъ маленькая графиня къ своему, такому же маленькому, съ китайскимъ лицомъ, супругу, — vous allez vous flanquer dans un tape — quelque chose, et vous nous amenerez, Бахтеяровъ et Аваловъ.

Она сѣла и ущипнула за локоть сидѣвшую подлѣ нея Тата.

— Ты становишься совершенно невозможною, Lizzy, сказала ей недовольнымъ голосомъ княжна.

— Vous n'êtes qu'une bégueule, ma chère! C'est très chien ce que je viens de dire, dites donc vous autres, отвѣтила та, обѣгая кругомъ глазами и самымъ искреннимъ образомъ удивляясь, что кто-нибудь могъ находить неприличнымъ ея чистѣйшій жаргонъ парижскаго демимонда.

Кромѣ Тата никто и не нашелъ его неприличнымъ: у Lizzy Ваханской было полтораста тысячъ дохода и лучшій поваръ во всемъ Петербургѣ.

Изъ-за стола поднялись часу въ девятомъ. Въ одиннадцатомъ явились Бахтеяровъ, Аваловъ и товарищъ его, кавалергардъ Пронскій, которыхъ Pitou нашелъ въ Яхтъ-клубѣ. Самъ онъ остался тамъ играть въ quindici съ Гадивоновымъ, Половецкимъ и Зубатовымъ, а молодыхъ людей послалъ къ Тепловымъ и наказалъ имъ нанять и привести туда двѣ тройки.

Разсѣлись по рецепту Lizzy Ваханской, "каждая съ каждымъ": въ первыхъ саняхъ хозяйка дома и напротивъ ея уже второй годъ сильно приволакивавшійся за нею Анатоль Можайскій, а рядомъ съ нею Зина Троекурова, четвертая дама нашей веселой компаніи, бывшая уже не первой молодости, а потому очень любившая кокетничать "avec les innocents", въ числу которыхъ причисляла она своего vis-à-vie, только что произведеннаго въ офицеры, еще безусаго и хорошенькаго Пронскаго; во вторыхъ — Lizzy съ Тата, съ которыми поѣхали Бахтеяровъ и Аваловъ. Маленькая графиня, имѣвшая самыя серьезныя претензіи на сердце "дикаго Хивинца" и знавшая, что Тата съ своей стороны преслѣдуетъ "серьезную цѣль" относительно Авалова, разсчитывала на прелестнѣйшую partie carrée, въ которой "никто другому мѣшать не будетъ", на основаніи извѣстнаго правила, что "quand on est quatre on est deux". Но едва тронулись и поскакали тройки, оказалось, что она ошиблась въ разсчетѣ. "Дикій Хивинецъ", какъ нарочно, завелъ сразу общій разговоръ и по его оживленному, горячо веселому тону она тотчасъ же поняла, что онъ никакъ не намѣренъ свести его на одну изъ тѣхъ интимныхъ бесѣдъ, которыя такъ удобны въ саняхъ, ночью, когда едва различаешь лицо сосѣда и въ то же время чувствуешь всю его близость въ себѣ, и подъ визгъ полозьевъ и свистъ вѣтра все какъ бы можно сказать, все дать понять и все выслушать безъ смущенія, благодаря этой ночи и визгу, и возбудительному зимнему воздуху, отъ котораго такъ пріятно щиплетъ кожу сквозь вуаль и захватываетъ дыханіе, и такъ хорошо, такъ упоительно весело!.. Ничѣмъ этимъ, она видѣла, не хотѣлъ воспользоваться Бахтеяровъ, тщательно даже поджимавшій назадъ ноги при малѣйшемъ толчкѣ, чтобы не коснуться ими маленькихъ ножекъ Lizzy, противъ которой сидѣлъ онъ. Онъ разсказывалъ какія-то уморительныя вещи, которыя заставляли хохотать невольно и ее, и Тата, но она опять-таки чувствовала, что онъ былъ такъ остеръ и блестящъ не для нея одной… а, можетъ-быть хуже, даже вовсе не для нея. Lizzy начинала сердиться на него и вмѣстѣ съ тѣмъ ревновать Тата. Но наша княжна, съ своей стороны, вовсе не поощряла frais d'esprit "Хивинца": ее гораздо болѣе занимало угрюмое настроеніе vis-à-vie ея, Авалова. Онъ сидѣлъ, приподнявъ до глазъ бобровый воротникъ шинели и не разжимая губъ, взглядывалъ оттуда на нее изъ-подъ своей бѣлой фуражки прямо и печально (она это ясно замѣтила, проѣзжая по Дворцовой Набережной, когда падалъ на него свѣтъ фонарей). Она нѣсколько разъ пыталась завести его, обращалась къ нему съ вопросами тою тихою, почти шепотливою, проницающею интонаціей голоса, которая была одною изъ тайнъ ея очарованія и которою владѣла она въ совершенствѣ: на лицѣ холодное, небрежное, чуть не презрительное выраженіе, а чуть слышный голосъ такъ и вьется, такъ и льнетъ, такъ и захватываетъ… Она знала, какъ электрически дѣйствовалъ этотъ голосъ на Авалова, какъ загорался онъ весь отъ его бархатныхъ звуковъ и, забывая свою задумчивость, умѣлъ въ свою очередь находить слова, полныя горячаго молодаго чувства… Но на этотъ разъ и этотъ обаяющій голосъ какъ бы потерялъ силу вызвать его изъ его страннаго оцѣпенѣнія. "Баяхтеровъ est trop brillant; le pauvre garèon и робѣетъ предъ нимъ, и ревнуетъ его", объяснила себѣ мысленно Тата, и тутъ же рѣшила, что слѣдуетъ успокоить и открыто поощрить "бѣднаго мальчика".

Сани въ это время подскочили, пролетая чрезъ какой-то ухабъ.

— Ouf la-la! воскликнула со смѣхомъ Lizzy.

— Извините, графиня! послышался вслѣдъ за этимъ голосъ Бухтеярова.

— За что?

— Я, кажется, толкнулъ васъ ногою…

— Или я васъ моею… C'est bien heureux! уже совсѣмъ расхохоталась маленькая графиня:- а то вы прячете ваши ноги отъ моихъ avec tant de pudeur, будто увѣрены que j'irai vous faire du pied comme ou fait de L'oeil… C'est la quintessence de l'impertinence, mon cher, savez vous!.. Но вы это, повидимому, не считаете нужнымъ знать, en votre qualité de héros… Тата, любишь ты героевъ? обратилась она, не останавливаясь, къ княжнѣ нашей съ тѣмъ неисчерпаемымъ brio и неожиданностью переходовъ, которые отличали ее.

— Героевъ? небрежно протянула, повторяя, Тата, какъ бы не слыхавъ предыдущаго:- да, сказала она, — люблю… издали, на разстояніи ложи отъ сцены…

Еслибы не безлунная ночь, она ужаснулась бы можетъ-быть отъ выраженія, мгновенно запылавшаго и также быстро покрывшагося смертельною блѣдностью лица Бахтеярова… Но онъ сдержался, отвѣчалъ все тѣмъ же своимъ тономъ безпечной веселости:

— И прелестно дѣлаете, княжна: въ ложѣ гораздо удобнѣе сидѣть въ компаніи Молчалиныхъ, чѣмъ Чацкихъ:- ни смотрѣть, ни слушать не мѣшаютъ и съ мнѣніемъ пристегнувшей ихъ къ себѣ хозяйки неизмѣнно согласны.

Это было зло, и зло вдвойнѣ, поняла Тата, зло и для нея, и для Авалова, который, кромѣ того, еще могъ понять при этомъ все неудобство быть "пристегнутымъ…"

— Молчалины не нашего общества, проговорила она свысока и отчеканивая, — я ихъ не знаю по крайней мѣрѣ… Но Чацкихъ, признаюсь вамъ, я никогда не могла принять au sérieux. Трескъ, блеснетъ, дымъ, — и ничего больше!..

— Mais c'est tout ce que j'adore, ma chère, такъ и вспрыгнула на эти слова маленькая графиня:- дымъ, трескъ et tout le tremblement; для меня только это и жизнь… Tenez, видите эту скверную, черную, старую дачу (они проѣзжали мимо Новой Деревни,) avec son air de vieille sorcière dans le genre de ma tanteСофья Сергѣевна? Ябы ее сейчасъ подожгла съ четырехъ сторонъ, чтобы посмотрѣть, какъ наши герои (она кивнула на сидѣвшихъ противъ нихъ молодыхъ людей,) станутъ скакать въ пламя l'un après l'autre и вытащатъ оттуда толстую, претолстую прачку, — mon suisse Ѳедоръ a une belle dans ces proportions… Аваловъ, la прачка, que vous aurez sauvée des flammes, jugera nécessaire par reconnaissance de vous offrir les siennes. Que lui répondrez vous, fleur d'innocence?

— Я ее кину тутъ же тушить себя въ Малую Невку! отвѣтилъ съ какою-то забавною досадой молодой человѣкъ.

Lizzy покатилась такъ сообщительно, что такимъ же смѣхомъ отвѣтили ей и ея спутники, хотя никому ихъ нихъ троихъ далеко весело не было… Довольна была она одна: "Tata l'a aplati avec son Чацкій", думала съ торжествомъ Lizzy про Бахтеярова, — "онъ этого ей ни, ни, ни, не проститъ никогда!" И, успокоенная съ этой стороны, она затрещала съ радости пуще прежняго, увлекая всѣхъ ихъ невольно въ сверкающій водоворотъ своей искристой, своеобразной, никого не щадившей и ни предъ чѣмъ не останавливавшейся болтовни, "Хивинецъ" ей вторилъ съ лихорадочною злостью въ голосѣ, съ тою безпощадною, "убивающею человѣка однимъ словомъ* мѣткостью эпиграммы, въ недостаткѣ которой упрекалъ блаженной памяти Печоринъ своего злополучнаго соперника Грушницкаго. Тата испытывала какое-то жуткое чувство отъ этой жгучей страстности злословія, возбудительницею и конечною цѣлью которой была она, она это знала; какое-то смутное чувство страха охватывало ее предъ этимъ "нажитымъ ею себѣ навѣки врагомъ", который… который, быть можетъ, никогда еще такъ, какъ въ эту самую минуту, когда онъ былъ такъ золъ, а она такъ виновата предъ нимъ, не занималъ, не волновалъ ея воображенія, ея сердца… Но она настойчиво повторяла себѣ внутренно, что ей "надо было такъ поступить", надо было "отрѣзать разъ навсегда съ нимъ",что она этимъ дала теперь совершенно ясно понять Авалову, что она принесла ему въ жертву Бахтеярова, и что онъ слѣдовательно…

Это слѣдовательно — она его ожидала въ этотъ же вечеръ, сейчасъ, вотъ когда они вернутся къ Тепловымъ; она его, казалось ей, читала заранѣе въ горячемъ, благодарномъ выраженіи жадно вперившихся въ нее теперь глазъ юнаго офицера (они скакали опять въ это время на обратномъ пути по Набережной, и свѣтъ фонарей снова освѣщалъ его свѣжее миловидное лицо). "Онъ ждетъ не дождется минуты сказать мнѣ все, что надо", объясняла себѣ наша княжна. И она съ кокетливою стыдливостью опускала отъ времени до времени вѣки, какъ бы робѣя предъ этими его слишкомъ жгучими для ея душевнаго спокойствія взглядами…

У Тепловыхъ ждалъ ихъ одинъ изъ тѣхъ petits soupers fins, заказывать которые былъ большой мастеръ хозяинъ дома, "Дини". Онъ вернулся нарочно къ нему изъ клуба, куда отправился послѣ обѣда съ Pitou и откуда притащилъ съ собою теперь еще съ полдюжины пріятелей. Гамъ и смѣхъ загремѣли съ перваго же блюда. Тата, сидѣвшая рядомъ съ Аваловымъ, повела подъ общій говоръ рѣчь въ желанному объясненію:

— Вы разгулялись наконецъ? спросила она его, улыбаясь, своимъ льнущимъ голосомъ.

— Ахъ, княжна, отвѣчалъ онъ, понявъ и вздыхая, — какія тучи вы не въ состояніи разогнать, пока вы тутъ!

— Et il y eu a dans votre ciel? продолжала она шутливо, — много?

Онъ еще разъ вздохнулъ.

— Одна пока, но ужасная!…

— Не съ востока, надѣюсь? сказала она, напирая и обернувшись въ нему.

Онъ опять понялъ, и молодыя черты его освѣтились небольшою радостью:

— Нѣтъ, нѣтъ, благодаря вамъ, эта, кажется, уйдетъ теперь опять туда, откуда пришла, и не вернется… Нѣтъ, другое…

Онъ не докончилъ.

— Что же такое? У нея слегка забилось сердце…

— Совсѣмъ въ противоположную сторону гонятъ, сказалъ онъ, взглянувъ на нее, и весь поблѣднѣлъ даже.

У Тата дрогнули брови:

— Кто? куда? могла только выговорить она.

— Maman… Меня посылаютъ помощникомъ военнаго агента въ Парижъ, — заговорилъ вдругъ торопливо, съ ребяческимъ гнѣвомъ въ голосѣ Аваловъ; — я ничего, ничего не зналъ, за мною вдругъ послали, и объявляютъ… Это maman, ничего мнѣ не сказавъ, устроила en haut lieu… Она, вы знаете, всю зиму провозилась со своею bronchite, и теперь и Боткинъ, и Эйхвальдъ, и всѣ они говорятъ, что ей надо непремѣнно перемѣнить воздухъ, за границу. А у нея sa cousine, іа comtesse de Brahe, qui a une propriété en Touraine, первый ея другъ, и она очень приглашаетъ maman пріѣхать въ ней туда на цѣлый годъ… И вотъ, чтобъ имѣть меня подъ рукой, она вздумала устроить мнѣ это мѣсто въ Парижѣ, когда… когда мнѣ такъ хорошо въ Петербургѣ, когда тутъ вы!… говорилъ онъ чуть не плача.

Для Тата все было ясно: графиня Браге била именно мать той дѣвушки, на которой графиня Авалова намѣрена была женить сына, и она увозила его теперь съ этою цѣлью отъ нея, отъ Тата, которую почитала слишкомъ старою или слишкомъ самостоятельною для него…

Она медленно, безъ кровинки въ лицѣ, подняла свои глубокіе сѣро-зеленые глаза и остановила ихъ на молодомъ человѣкѣ:

— И вы… поѣдете? протянула она.

Онъ мгновенно покраснѣлъ до самаго лба; судорога передернула его смутившееся лицо:

— Que puis-je faire, назначеніе свыше!… Но я вернусь, какъ только можно будетъ! пробормоталъ онъ заикаясь.

У Тата сердце упало. Она поняла: онъ былъ для нея навсегда потерянъ; онъ изъ-подъ этой своевольной материнской "руки" не въ состояніи будетъ уйти никогда… Съ выраженіемъ желчнаго презрѣнія въ углахъ нервно сомкнувшихся губъ отвернулась она отъ этого жалкаго "baby въ офицерскихъ эполетахъ", глянула безцѣльно впередъ и вздрогнула вдругъ, вздрогнула такъ, что едва была въ силахъ это скрыть, Бахтеяровъ сидѣлъ почти напротивъ ея, около Lizzy Баханской, и прожигалъ ее насквозь своими цыганскими глазами, какъ бы нечаянно упавшими на нее въ этотъ мигъ. Она чутьемъ почуяла, что онъ, занятый свиду разговоромъ съ сосѣдкой, все время слѣдилъ за нею, что онъ угадалъ все, все происшедшее между ею и Аваловымъ, и ликовалъ, "радовался адскою радостью", сказала она себѣ мысленно… Она была застигнута врасплохъ и, не совладѣвъ съ собою въ первую минуту, отвѣтила ему растеряннымъ взглядомъ, въ которомъ онъ прочелъ отчаянную мольбу о пощадѣ, о прощеніи…

Онъ, въ свою очередь, приподнялъ до высоты лица стоявшій предъ нимъ широкодонный бокалъ тончайшаго хрусталя, сквозь который подъ огнями ярко-освѣщенной столовой сверкала золотая влага шампанскаго, и съ безпощадною ироніей (язвительнаго звука его голоса въ эту минуту не могла уже потомъ никогда забыть она.) проговорилъ громко:

— Пью отъ души за все то, что для васъ не дымъ, княжна!

У нея задвоилось въ глазахъ… Но она осилила себя, усмѣхнулась, протянула руку въ своему бокалу…

— Не пей, Тата, не пей! крикнула ей неожиданно съ комическимъ ужасомъ, пораженная выраженіемъ лица "Хивинца", впечатлительная Lizzy:- il sortirait du feu de votre verre!

Всѣ расхохотались кругомъ. Она схватила со скатерти два золоченные десертные ножа и, сложивъ ихъ крестомъ, простерла вооруженныя ими руки въ сторону Бахтеярова:

— Comme dans le second acte de Faust, визгнула она еще разъ:- gare à Mephisto!…

* * *

Съ того дня въ жизни княжны Тата, какъ говорится, заколодило… Аваловъ съ тѣхъ поръ успѣлъ вернуться въ Петербургъ съ молодою женой, графиней Нелли, безукоризненно воспитанною особой, попавшею тотчасъ же въ число неоспоримыхъ моделей свѣтской добродѣтели, и которая на первыхъ же порахъ, познакомившись съ нашею княжной, воспылала въ ней дружбой, исполненною самой изысканной экзальтаціи и суперфинной тонкости въ выраженіи своихъ чувствъ. Бахтеяровъ тогда же (она съ нимъ не встрѣчалась съ того вечера,) уѣхалъ въ свой Туркестанъ и не давалъ о себѣ знать никому. Въ мірѣ кокодетокъ о немъ давно и говорить перестали, а венгерскій графъ Шегединъ, хромавшій какъ лордъ Байронъ и удивительно свиставшій вѣнскія польки подъ аккомпаниментъ цитры, вытѣснилъ и послѣднюю память о "Хивинцѣ" изъ пылкаго, но зыбкаго сердца Lizzy Ваханской…

Четвертый уже годъ исходилъ съ тѣхъ поръ, и все это теченіе времени, вносившее столько измѣненій въ судьбы знакомыхъ ей людей и сверстницъ ея, проносилось безслѣдно и безцѣльно лишь для одной Тата. Она оставалась все такою же "устрицей, проклинающею скалу, къ которой она была прикована", и надежда на избавленіе, на счастье, на счастье, жажда котораго все неотступнѣе сказывалась въ ея существѣ, отлетала въ то же время съ каждымъ годомъ, съ каждымъ мѣсяцемъ, все далѣе отъ ея изъязвленной и возмущенной души.

Она старалась теперь сокращать по возможности и время пребыванія своего въ Петербургѣ, и случаи выѣздовъ въ свѣтъ, которому, говорила она мысленно со злою ироніей по собственному адресу, "всѣ ея моральныя и физическія прелести были знакомы до мерзости". Изъ недочетовъ своихъ матримоніальныхъ комбинацій, Тата вынесла то убѣжденіе, что въ возрастѣ, до котораго дожила теперь она, у нея оставался одинъ только шансъ, что на ней можетъ жениться единственно "un homme sérieux", человѣкъ зрѣлыхъ лѣгь и притомъ честолюбивый, который прежде всего будетъ искать въ женѣ "une femme qui sache le servir dans son ambition, женщину въ родѣ Вава Лавинской", договаривала себѣ она, находя тутъ же и живой образецъ того, что именно требуется такому "homme sérieux", и намѣчая въ головѣ въ то же время и тѣ два-три холостые экземпляра этой особой петербургской породы людей, которые съ своей стороны могли бы быть расположены искать въ ней, княжнѣ Натальѣ Можайской, вторую Вава Лавинскую. Но такъ какъ ихъ, этихъ "hommes sérieux", можно встрѣчать въ петербургскихъ салонахъ и подолгу пользоваться удовольствіемъ назидательныхъ бесѣдъ съ ними лишь въ самый разгаръ тамошней зимы, то-есть въ то самое время, когда эти серьезные люди наиболѣе заняты по своимъ должностямъ и озабочены ввѣреннымъ ихъ мудрости благоденствіемъ Россіи, то Тата и положила, что ей съ матерью всего удобнѣе проживать какъ можно долѣе въ деревнѣ, а въ Петербургѣ проводить лишь сезонъ отъ Рождества до вскрытія Невы. Кромѣ получаемой отъ этого значительной экономіи въ расходахъ, въ этой country life имѣлся, по ея мнѣнію, тотъ респектабельный англійскій запахъ, который именно подходилъ къ избранной ею теперь линіи серьезности. Маленькая княгиня-мать, само собою, приложила обѣ руки подъ такое рѣшеніе дочери: для нея въ Петербургѣ только и было любезнаго, что Домикъ Петра Великаго, гдѣ ставила она свѣчи "pour que Tata fasse un parti convenable". Братъ Анатоль, съ своей стороны давно покончившій съ Leonie Тепловой и самъ теперь помышлявшій о выгодной партіи, успѣлъ за это время такъ разочароваться въ способности сестры "пристроиться", что охотно согласился бы сократитъ и вовсе пріѣзды ея съ маменькой въ Петербургъ, а потому заведеннымъ ею порядкамъ жизни выражалъ полнѣйшую аппробацію.

Болѣе всѣхъ былъ ими доволенъ Александръ Андреевичъ Скавронцевъ. Восемь мѣсяцевъ въ году проводилъ онъ теперь въ обществѣ этихъ двухъ женщинъ, къ которымъ привязанъ былъ самымъ искреннимъ, родственнымъ чувствомъ. Собственная семья его была едва-ли болѣе, гораздо скорѣй менѣе, дорога ему. Вообще говоря, къ семьѣ своей онъ былъ довольно равнодушенъ. Онъ съ нею и видался только урывками. Его обратившаяся теперь въ сороковую бочку сорокалѣтняя уже Вѣрочка жила по зимамъ въ городѣ, гдѣ сыновья ея ходили учиться въ гимназію, а на каникулы переселялась съ ними въ прекрасное, отстоявшее лишь верстъ на десять отъ этого города имѣніе, которое мужъ ея имѣлъ случаи пріобрѣсти весьма выгодно вскорѣ по полученіи завѣщанныхъ ему теткою денегъ, и весь доходъ котораго назначенъ былъ имъ исключительно на ея съ дѣтьми потребы. Самъ онъ наѣзжалъ къ нимъ въ городъ и въ деревню по нѣскольку разъ въ годъ, но рѣдко когда въ состояніи былъ выжить съ ними дол

23;е недѣли. Онъ въ обществѣ ихъ испытывалъ и скуку, и какую-то неловкость. Съ женой, проводившею всю жизнь въ распашной блузѣ за кофе и гаданьемъ на картахъ, у него давно изсякли всякіе предметы разговора. Сыновья его, изъ которыхъ старшему шелъ уже восемнадцатый годъ, были добрые, трудолюбивые ребята, не отличавшіеся особымъ изяществомъ манеръ, ни еще менѣе какимъ-либо аристократическимъ оттѣнкомъ въ складѣ понятій своихъ и рѣчей. Слушая ихъ разговоры, глядя, какъ они ходятъ въ развалку, ѣдятъ съ ножа, кланяются бочкомъ, Скавронцевъ, взросшій въ преданіяхъ благовоспитаннаго щегольства стараго гвардейства, только поморщивался и набиралъ дыму въ ротъ изъ папироски въ удвоенномъ количествѣ, но считалъ безполезнымъ или не умѣлъ вступать съ ними въ словопренія на эту тему. "Нечего грѣха таить, хамоваты", говорилъ онъ себѣ со вздохомъ, думая о нихъ, — "но, по нынѣшнему времени, пожалуй, другаго и не нужно…"

Тѣмъ, съ большимъ удовольствіемъ возвращался онъ послѣ каждой такой "побывки у своихъ" подъ любезныя ему сѣни стараго дома Большихъ Дворовъ. Тутъ только, въ этихъ высокихъ, обширныхъ покояхъ, съ ихъ закоптѣлыми расписными плафонами, картинами въ почернѣлыхъ рамахъ и выцвѣтшими, когда-то цѣнными коврами, чувствовалъ онъ себя дома, Александръ Андреевичъ дорожилъ всѣми этими остатками минувшаго, которые удалось ему сохранить здѣсь нетронутыми среди повсемѣстнаго разгрома, внесеннаго новымъ временемъ на Руси въ строй ея стародавняго дворянскаго житья. Въ большихъ Дворахъ этотъ навѣки исчезнувшій барскій міръ будто снова воскресалъ предъ вами. Изстари заведенные порядки жизни блюлись здѣсь какъ святыня. Тѣ же старые дворовые слуги, въ бѣлыхъ галстукахъ, съ угрюмою почтительностью на лицахъ, безшумно ступая по вылощеннымъ какъ зеркало паркетамъ, таинственно вводили посѣтителя въ пріемные "аппартаменты"; съ тою же роскошью стараго массивнаго серебра и свѣжаго столоваго бѣлья неизмѣнно сервировались завтраки, обѣды и ужины, сидѣла-ли за ними въ праздникъ толпа съѣхавшихся сосѣдей, или "кушали" въ будній день однѣ лишь княгиня съ княжной. Подобранный шестерикъ все также стоялъ на конюшнѣ на случай "параднаго выѣзда"; съ наступленіемъ темныхъ ночей зажигались, какъ въ старину, кенкеты на всемъ протяженіи комнатъ, отдѣлявшихъ внутренніе покои хозяевъ отъ большой гостиной, съ балкономъ и видомъ на рѣку, въ которой собирались онѣ со Скавронцевымъ по вечерамъ… Эти вечера втроемъ Скавронцевъ называлъ своимъ "бенефисомъ". Соснувъ часика полтора послѣ обѣда, онъ являлся часу въ восьмомъ бодрый и веселый, въ эту ярко освѣщенную гостиную съ ея мягкими и глубокими креслами, врытыми темнымъ трипомъ, въ которыхъ такъ покойно сидѣлось ему, такъ вкусно пился чай, налитый рукой Тата, такъ удобно было пробѣгать листы свѣжеполученныхъ газетъ, или читать вслухъ своимъ собесѣдницамъ какую-нибудь новую повѣсть, дѣйствующими лицами которой были "порядочные люди". Произведеніи съ иными героями Александръ Андреевичъ не признавалъ и, не дочтя въ нихъ иной разъ и двухъ страницъ, швырялъ съ мѣста журналъ на ближайшій столъ:- "не могу, такъ и разитъ кутейникомъ", отвѣчалъ онъ обыкновенно при этомъ княжнѣ, выражавшей желаніе узнать: "какой тутъ однако сюжетъ"?… Маленькая старая княгиня въ это время нашивала молча кресты изъ галуна на свои старыя юпки, передѣлывала ихъ на ризы отцу Ефиму, ихъ сельскому священнику, и вздыхала отъ времени до времени не то отъ душевнаго смиренія, не то отъ нѣсколько обремененнаго съ обѣда желудка. Тата, за большимъ круглымъ столомъ, освѣщеннымъ четырьмя свѣчами подъ общимъ большимъ зеленымъ абажуромъ, рисовала акварелью цвѣты на большихъ листахъ шероховатой бумаги (рисовала она отлично,) съ букета, погруженнаго въ тутъ же стоявшую японскую вазу. Когда что-либо изъ читаемаго Скавронцевымъ начинало интересовать ее, она, не выпуская кисти изъ руки, отрывала голову отъ работы и медленно поворачивала ее въ его сторону, потомъ также медленно и неслышно опускалась въ спинку своего кресла и, съ упавшею на складки платья рукой, полузакрывъ глаза, слушала недвижно, безмолвно и внимательно. Это всегда очень льстило Скавронцеву и подстрекало его; голосъ его старался находить, и находилъ зачастую, надлежащіе звуки для передачи нѣжности, страсти, всего, что въ этихъ лежавшихъ передъ нимъ страницахъ могло, по его мнѣнію, вызывать сочувствіе и одобреніе дѣвушки… Но она слушала, — и только. То, что изъ этихъ страницъ могло и въ самомъ дѣлѣ отвѣчать тайнымъ голосамъ ея души, что могло вызывать въ ней новую жажду жизни или подымать горечь ядовитыхъ воспоминаній, не находило у нея внѣшняго выраженія. "Отлично схвачено, не правда-ли, отлично?" вскликнетъ бывало прерывая себя Скавронцевъ, отдаваясь увлеченію иною талантливою сценой, удачно подмѣченною и переданною чертой интереснаго характера… "Дда", чуть процѣдитъ Тата, или даже того не скажетъ: поведетъ развѣ чуть-чуть головой, или улыбнется загадочною улыбкой. Скавронцевъ пробовалъ было вначалѣ вызывать ее на сужденіе, на споръ, но весьма скоро отказался отъ этого. Онъ понялъ, что ей говорить не хотѣлось, а что не хотѣлось ей говорить потому, что она была горда и бережно хранила отъ самыхъ близкихъ ей людей заповѣдные помыслы свои, чувства и впечатлѣнія. "А тутъ о чемъ-нибудь подходящемъ въ романѣ заговоришь, такъ невольно вырвется иной разъ, въ душу себѣ заглянуть дашь: она и молчитъ, — понятно!" объяснялъ себѣ очень толково Александръ Андреевичъ.

Изъ пространныхъ исповѣдей, которыми каждый разъ награждала его маленькая княгиня. когда они оставались вдвоемъ, онъ зналъ въ подробности всю прошлую петербургскую эпопею Тата и скорбѣлъ о ея недочетахъ, если и не такъ слезливо, то конечно не менѣе искренно, чѣмъ ея мать. Со своимъ былымъ петербургскимъ опытомъ старый гвардеецъ понималъ, что дѣлу помочь трудно, что Тата "отъ фронта отбилась", что "еще, еще, да и въ бракъ, пожалуй, совсѣмъ ее отмѣтятъ"…

"А тутъ ей самая какъ есть пора," разсуждалъ онъ самъ съ собою, думая о ней, — "какъ роза, можно сказать, всѣ лепестки свои теперь распустила… Дурачье, глазъ нѣтъ, цѣнить не умѣютъ…" И онъ глазами уже истаго цѣнителя и знатока женской прелести, пополамъ съ тѣмъ чувствомъ почти отеческой нѣжности, которое она внушала ему съ дѣтства, глядѣлъ теперь на нашу княжну… и самъ, не давая себѣ въ этомъ отчета, заглядывался на нее все чаще и чаще.

Тата, дѣйствительно, достигла теперь полнаго разцвѣта своей красоты. Нѣсколько жидкое въ годы дебютовъ въ свѣтѣ сложеніе ея окрѣпло въ условіяхъ здороваго деревенскаго воздуха, движенія и правильной жизни; очертанія тѣла сложились, округлѣли, между тѣмъ какъ лицо, потерявъ румяную пухлость первой молодости, какъ бы удлиннилось, глаза упали глубже подъ полукруги бровей… И страненъ былъ иногда мгновенный блескъ, загоравшійся въ этихъ холодно и тоскливо глядѣвшихъ обыкновенно глазахъ; презрительно скучающее выраженіе, привычное этому красивому лицу, смѣнялось порой нежданно чѣмъ-то вызывающимъ и манящимъ, будто вся ея неудовлетворенная молодая женская сила насильственно вырывалась наружу на вызовъ враждебной судьбѣ, на встрѣчу блеснувшему снова на мигъ призраку счастія… Каждый разъ, какъ случалось Скавронцеву подмѣтить у Тата такое лицо, онъ, чуть-чуть покачивая головой и наматывая длинный усъ свой на указательный палецъ, повторялъ себѣ подъ носъ: "самая, то-есть, настоящая, пора ей приспѣла, а тутъ, какъ на смѣхъ, и въ виду нѣтъ никого… да и какіе теперь женихи, когда все это на войнѣ и конца ей не видно!"

Все было на войнѣ, и въ эту минуту ей, дѣйствительно,"конца не было видно". Анатоль Можайскій стоялъ со своею бригадой подъ Плевной, и маленькая княгиня чуть не каждый день теперь заставляла отца Ефима служить о немъ заздравные молебны, за которыми проливала каждый разъ несчетные потоки горячихъ материнскихъ слезъ. Тата устроила въ Большихъ Дворахъ цѣлую мастерскую на дѣло Краснаго Креста. Она было думала стать во главѣ и всего этого дѣла въ уѣздѣ, но встрѣтила сильный отпоръ со стороны жены уѣзднаго предводителя, баронессы Этингенъ, рожденной Баханской, невѣстки извѣстной намъ Lizzy, женщины характера властолюбиваго и заносчиваго, которая никакъ не намѣрена была уступить нашей княжнѣ принадлежавшей ей по праву главной роли въ завѣдываніи госпиталемъ для раненыхъ, устроеннымъ въ ея городѣ, на средства ея земства. Обмѣнявшись съ нею на первыхъ же порахъ довольно крупными колкостями, Тата положила себѣ не имѣть никакого дѣла "avec cette femme remuante et mal élevée", и въ пику ей не отпускала ни единой фуфайки, ни одного чулка изъ работъ своей мастерской на мѣстный госпиталь, отправляя все изготовляемое у нея оптовыми партіями въ главный Петербургскій складъ, съ которымъ вошла въ дѣятельную переписку, хотя Петербургъ отстоялъ отъ Большихъ Дворовъ тысячи на полторы верстъ, а городъ всего на десять…

Занятія по Красному Кресту, "пики" съ баронессой Этингенъ, тревожные интересы войны, въ продолженіе цѣлыхъ шести мѣсяцевъ поглощали внутреннюю жизнь княжны. Сознаніе своей полезности очень подымало ее въ собственныхъ глазахъ, а главное ей при этомъ некогда было думать о себѣ, думать свою обычную, невеселую личную думу. Это было для нея хорошее, но, въ сожалѣнію, недостаточно продолжительное время. Ея филантропическая дѣятельность изъ первоначально горячечной естественнымъ теченіемъ вещей должна была постепенно перейти въ хроническую, а всякое хроническое состояніе приводитъ людей по большей части въ равнодушному подъ конецъ отношенію къ нему. Устроенная нашею княжной мастерская шла теперь какъ заведенное колесо часовъ, не требуя никакихъ новыхъ спеціальныхъ придумываній и соображеній; баронесса Этингенъ, вздумавшая было, въ свою очередь, устроить нѣчто подобное въ своемъ городѣ, подъ названіемъ "артели добровольныхъ труженицъ на пользу русскихъ воиновъ", сочла нужнымъ тутъ же закрыть ее, такъ какъ Тата успѣла цѣпко удержать кругомъ себя всѣ аристократическія женскія руки уѣзда, и властолюбивой предводительницѣ оставались на долю однѣ городскія мѣщанки и мелкія чиновницы, "возиться" съ которыми, по ея мнѣнію, "не стоило труда". Вслѣдствіе этого вышелъ, однажды такой случай, что у баронессы не хватило табачныхъ кисетовъ для цѣлой партіи "слабосильныхъ" ея госпиталя, которыхъ эвакуировали черезъ сутки въ другую мѣстность, и она, не желая отпустить ихъ отъ себя безъ этого, рѣшилась обратиться съ письмомъ въ Тата, прося ее "дать взаймы" на нѣсколько дней нужное ей количество "de sacs à tabac pour mes pauvres héros". Княжна на другой же день, въ сопровожденіи Скавронцева, пріѣхала въ городской госпиталь, застала тамъ свою конкуррентку, отнеслась къ ней съ самою изысканною любезностію и, при всемъ персоналѣ бывшихъ тутъ сестеръ и фельдшеровъ, смиренно, съ опущенными глазами, испросивъ у нея на это предварительно дозволеніе, раздала раненымъ отъ себя въ даръ по великолѣпному кисету съ цѣлымъ фунтомъ мѣстнаго табаку и новою трубкой въ каждомъ изъ нихъ, послѣ чего, все тѣмъ же смиреннымъ голосомъ и глубоко вздохнувъ, поблагодарила баронессу за дарованный ей, Тата, "единственный" случай послужить ея, баронессы, "героямъ", и поклонившись тутъ же вышла, не давъ той времени придумать ни единой колкости ей въ отвѣтъ…

Послѣ такой рѣшительной побѣды исчезалъ уже всякій интересъ борьбы, составляющій такой важный ингредіентъ въ каждой человѣческой дѣятельности. Тата стала затѣмъ окончательно остывать и утомляться…

Осень шла уже на исходъ, но дни стояли прелестные; что-то мягкое, разнѣженное, любовное струилось въ воздухѣ, лилось съ кротко-улыбавшихся небесъ. Пожелтѣвшіе листья лѣниво, какъ бы нехотя, опадали съ древесныхъ вѣтвей, еще блаженно трепетавшихъ подъ послѣднимъ тепломъ удалявшагося солнца… Тата, отбывъ, какъ выражалась она, свои "служебныя дѣла" до обѣда, любила проводить остававшіеся ей свободными часы до вечерняго чая на широкомъ, крытомъ балконѣ своего покоя въ нижнемъ этажѣ дома. Балконъ этотъ, обращенный на западъ и обвитый до крыши густою листвой дикаго виноградника, весь горѣлъ въ эти часы въ багряномъ свѣтѣ заката…

Въ одинъ изъ такихъ теплыхъ осеннихъ вечеровъ Скавронцевъ, съ кипой только что полученныхъ изъ города газетъ въ рукѣ, проходилъ черезъ садъ мимо этого балкона, по пути изъ своего отдѣльнаго флигеля, въ большой домъ къ княгинѣ.

На шумъ его шаговъ Тата, лежавшая растянувшись во всю длину свою въ откидномъ креслѣ у самой балюстрады, приподняла голову и выпрямила станъ.

— Александръ Андреевичъ?…

Онъ остановился.

— А, вотъ вы!… И, предупреждая ея вопросъ:- хорошія извѣстія сегодня, сказалъ онъ радостно улыбаясь, — славное дѣло подъ… И опять этотъ Бахтеяровъ. Настоящій генералъ виденъ въ этомъ молодомъ человѣкѣ!…

Какая-то искра блеснула въ глазахъ княжны:

— Дайте пожалуста. Она протянула руку въ газетамъ.

Имя Бахтеярова выдвинулось съ самаго начала военныхъ дѣйствій. Съ какимъ-то страннымъ чувствомъ тоски, досады и невольной, глубоко-затаенной нѣжности читала это имя Тата, слушала о немъ толки. Этотъ дважды отверженный страстный поклонникъ ея становился знаменитостью; будущности его, "если только не убьютъ его на этой глупой войнѣ", говорила она себѣ, и границъ ужь не видать, — и тутъ же, какъ бы смиряясь предъ невозвратнымъ, повторяла мысленно: "онъ меня ненавидитъ теперь, онъ мнѣ не проститъ никогда…"

Она взяла изъ рукъ Скавронцева нумеръ газеты и, перекинувъ листъ черезъ перила, принялась читать телеграмму, сообщавшую о значительномъ успѣхѣ предводимаго генераломъ Бахтеяровымъ отряда, успѣвшаго оттѣснить вчетверо сильнѣйшаго непріятеля и прочно утвердиться въ отбитомъ у него болгарскомъ городѣ. Блестящее это дѣло свидѣтельствовало подробностями своими столько же о неуклонной храбрости, сколько о находчивости и боевыхъ способностяхъ молодаго военачальника.

Тата читала жадно, низко наклонясь надъ строками; пальцы ея, придерживавшіе газетный листъ, шелестевшій подъ струями предвечерняго вѣтра, еле замѣтно перебирала легкая нервная дрожь… Скавронцевъ, стоя предъ нею за перилами, любовался ея тонкою маленькою головкой съ подрѣзанными надо лбомъ и кудрявившимися прядями темно-русыхъ волосъ, по которымъ сквозь прогалины раскидывавшейся надъ нею сѣти виноградныхъ листовъ перебѣгали словно въ догонку другъ другу ослѣпительныя искры свѣта…

— Дда, хорошо, медленно проговорила она дочитавъ, отняла руки и опустилась снова въ свое кресло, закинувъ затылокъ назадъ, — но что же это доказываетъ?

— Какъ "что доказываетъ"? вскликнулъ Скавронцевъ.

— Отбили, заняли, укрѣпились, съ оттѣнкомъ насмѣшки проговорила она, — а Плевна все также стоитъ и смѣется надъ нами и, когда все это кончится, никто не знаетъ.

Александръ Андреевичъ загорячился и пустился въ толкованія, — его не на шутку сердилъ "петербургскій скептицизмъ" и "не русскія чувства" Тата, съ которою онъ и велъ каждый вечеръ за чаемъ безконечные споры по этому поводу.

Тата закрыла глаза и приняла скучающее выраженіе.

— Вы даже и слушать не хотите! досадливо прервалъ онъ себя вдругъ.

Она слегка усмѣхнулась и, не открывая глазъ, отвѣчала ему:

— Слушаю — и нахожу, что вы очень хорошо доказываете. А все-таки вы должны согласиться со мною, что эта война большая гадость!

— Ну, нѣ-ѣ-тсъ! протянулъ Скавронцевъ также досадливо.

Она приподняла вѣки… Онъ стоялъ предъ нею съ загорѣвшимися глазами и выраженіемъ мужественной рѣшимости на чертахъ… "Какъ онъ сохранился однако", промелькнуло нежданно въ головѣ Тата, будто въ первый разъ въ жизни видѣла она теперь предъ собою эти большіе, живые глаза Скавронцева, его мужественное, красивое и еще свѣжее, не смотря на сорокавосьмилѣтній возрастъ, лицо.

Голосъ ея зазвучалъ вдругъ тѣми бархатными нотами, на неотразимость которыхъ она всегда такъ разсчитывала:

— Вы бы теперь поэтому съ радостью, вмѣстѣ съ этимъ героемъ, что-то бы тамъ отбивали, занимали и покоряли?…

Невольная улыбка скользнула подъ его большими усами. Онъ повелъ на нее взглядомъ изъ-подъ нахмуренныхъ еще бровей:

— И, конечно, "съ радостью", подтвердилъ онъ тономъ убѣжденія.

— И вы, "конечно", въ эту минуту, продолжала она все тою же шепотливою, кошачьею интонаціей:- вы ужасно злы на maman и на меня, повторила она упирая, за то, что мы васъ уговорили, умолили чуть не на колѣняхъ, не дѣлать этой глупости ѣхать на войну, гдѣ и безъ васъ много охотниковъ жертвовать жизнью, а оставаться съ нами, съ друзьями, которые безъ васъ, вы это очень хорошо знаете, просто всѣ пропали бы?…

Она не ошиблась въ разсчетѣ: Скавронцевъ растаялъ.

— Ну, и скажите мнѣ пожалуйста, весело говорилъ онъ въ отвѣтъ, укладываясь обоими локтями на перила и прижимаясь въ нимъ своею широкою грудью, — какая мнѣ за это награда? За то, что я люблю васъ всѣхъ, привыкъ, знаю, что, дѣйствительно, полезенъ вамъ, и потому имѣлъ слабость послушаться васъ съ княгиней… и все-таки, признаюсь тѣмъ откровенно, каждый день мучаюсь мыслью, что мнѣ слѣдовало быть бы не здѣсь, а тамъ, за Дунаемъ… за это вы меня шпигуете и выводите изъ терпѣнія каждый день… такъ я говорю, а?

Она засмѣялась:

— Вы "любите", сказали вы. — Въ томъ числѣ и вашу покорную слугу, надѣюсь?

— И даже въ особенности! вырвалось у него какъ-то невольно.

Она вдругъ замолкла, какъ бы охваченная какою-то внезапно налетѣвшею на нее мыслью, и остановила на немъ долгій, лучистый и трепетный взглядъ.

— Развѣ это еще можно? промолвила она наконецъ.

— Что "можно"? повторилъ онъ не понимая.

— Любить меня "особенно"?… Знаете-ли вы, что я уже давно въ этомъ отчаялась!… Александръ Андреевичъ, нѣтъ, безъ шутовъ, скажите мнѣ, положа руку на сердце, можно ли меня теперь, такою, какова я и какою вы меня видите и знаете въ настоящую пору, можно-ли меня еще любить… вы понимаете, что называется любитъ?…

— Васъ?… Безъ ума!… вскрикнулъ онъ, въ порывѣ нежданной для него самого страстности, налегая на рѣзное дерево балюстрады такъ, что оно крякнуло подъ его напоромъ.

— Не ломайте моего балкона! ласково улыбаясь ему; проговорила Тата. — А вы это хорошо сказали, промолвила она;- значитъ, на вашъ глазъ отпѣвать мнѣ себя заживо пока еще не нужно?

— Что вамъ въ моемъ глазѣ! внезапно отвѣчалъ онъ: мнѣ, по-настоящему, и глядѣть-то на васъ не слѣдовало бы!

И онъ слегка покраснѣлъ даже. Она расхохоталась.

— Это почему?

— А потому что не въ мои годы… и не вамъ… Я вамъ въ отцы гожусь, а не…

— Ваши годы? прервала Тата;- да еслибъ я разсчитывала еще выйти замужъ, то ужь, конечно, только за человѣка вашихъ лѣтъ… Вы только старите себя напрасно, милый Александръ Андреевичъ, опускаетесь, не обращаете вниманія на вашъ туалетъ; это совсѣмъ ужь не похвально.

Старый гвардеецъ торопливо и растерянно повелъ главами на свое поношенное пальто, висѣвшее мѣшкомъ кругомъ его высокаго и еще не тучнаго стана, на пыльные, потерявшіе всякую форму сапоги свои, и покраснѣлъ еще разъ, но уже изъ иного побужденія, менѣе похвальнаго пожалуй, по своему мотиву.

— Пойдемте однако, молвила княжна вставая, — maman, я думаю, ждетъ не дождется почты… ОбъАнатолѣ ничего нѣтъ сегодня?…

Скавронцевъ на другой же день отправился по желѣзной дорогѣ въ одинъ изъ большихъ городовъ южной Россіи и вернулся оттуда черезъ двое сутокъ съ огромнымъ чемоданомъ, набитымъ съ верху до низу всякимъ зимнимъ и лѣтнимъ платьемъ, бѣльемъ самыхъ модныхъ фасоновъ и обувью всякаго вида. Очень ужь чувствителенъ былъ для него упрекъ княжны въ томъ, что онъ "опускается". "Тамъ, въ полку, никто рѣшительно лучше меня не одѣвался", говорилъ онъ себѣ, морщась при этой мысли во все продолженіе своей поѣздки, — "а тутъ дѣйствительно сапожникъ, сапожникомъ сталъ, чортъ меня дери!…" И вмѣстѣ съ тѣмъ слова дѣвушки, что онъ "напрасно старится", что еслибъ она еще думала выйти замужъ ("да еще какъ думаетъ", прибавлялъ мысленно Александръ Андреевичъ), то не иначе какъ за "человѣка его лѣтъ", — не выходило у него изъ головы. "И что я за старикъ и въ самомъ дѣлѣ", разсуждалъ онъ, "любаго жеребца степнаго подъ собой укрощу, здоровъ, и аппетитъ, и все; тамъ ("тамъ" у него неизмѣнно означало Петербургъ,) показали бы мы еще себя, потому вся жизнь кругомъ бодритъ тебя, толкаетъ… а тутъ, конечно, поневолѣ раскиснешь, опустишься… Этотъ, какъ бишь его, посланникъ нашъ", вспоминалъ онъ случай, разсказанный ему тою же Татой нѣсколько лѣтъ предъ этимъ, — "вѣдь тотъ, напримѣръ, на седьмомъ ужь десяткѣ взялъ да и отбилъ жену-красавицу у молоденькаго секретаря; такъ что тутъ считать года!… А удивительная эта Тата, удивительная, и гдѣ у нихъ глаза, у всѣхъ этихъ дураковъ теперешнихъ!" являлось неизбѣжнымъ вѣнцомъ всѣхъ его такихъ бесѣдъ съ самимъ собою.

Когда послѣ его возвращенія въ Большіе Дворы онъ встрѣтился съ нашею княжной, она съ первой же минуты заключила о вліяніи своемъ на него и по метаморфозѣ въ его наружности, и по чему-то странному, непривычному, оказавшемуся вдругъ въ его отношеніяхъ къ ней. Вмѣстѣ съ замѣной его покойнаго пальто-мѣшка моднымъ пиджакомъ съ таліей, его безцеремонная интимность съ нею перешла какъ-то внезапно въ тотъ дружескій, но нѣсколько холодный тонъ, съ какимъ благовоспитанный свѣтскій человѣкъ обращается съ дѣвушкой близко ему знакомою, но на которой онъ не намѣренъ или не можетъ жениться. Тонъ этотъ какъ-то безсознательно принятъ былъ Скавронцевымъ подъ впечатлѣніемъ воспоминанія о страстномъ его отвѣтѣ на вопросъ Тата, "можно-ли еще любить ее", въ чемъ онъ очень каялся предъ самимъ собой. "И глупо, и не годится", говорилъ онъ себѣ; онъ такъ долго почиталъ себя относительно ея чѣмъ-то въ родѣ роднаго дяди, чуть не отца, и вдругъ "ферлакуромъ" себя поставить, "Сердечкинымъ", добавлялъ онъ, преувеличивая съ какимъ-то тайнымъ удовольствіемъ значеніе вырвавшагося у него въ ту пору восклицанія и степень проистекавшей оттого въ его глазахъ вины предъ нею… Все это само собою тотчасъ же угадано было Тата — и показалось ей очень забавнымъ. Она сама вызвала его тогда на тотъ отвѣтъ и очень была рада ему, какъ искреннему образчику впечатлѣнія, какое она "вообще" способна еще внушать мужчинамъ даже такихъ лѣтъ какъ Скавронцевъ, — вызвала потому, что думала тогда о Бахтеяровѣ, думала съ мучительною тоской обо всей этой ея невозвратной "исторіи" съ нимъ… А онъ, этотъ строгій ворчунъ ея юныхъ лѣтъ, этотъ авторитетъ всей ея семьи, онъ принялъ это по собственному адресу, увлекся, ѣздилъ нарочно "se rendre beau pour elle", и вмѣстѣ съ тѣмъ боится себя выдать и вздумалъ играть въ сдержанность и холодность… Погоди же, я тобой займусь!" рѣшила Тата, обѣщая себѣ отъ этого нѣкоторое веселое развлеченіе въ однообразіи успѣвшихъ уже порядочно опостылѣть ей филантропическихъ своихъ заботъ.

Она начала съ того, что сама заиграла съ нимъ въ сдержанное чувство. Она перестала дразнить его въ спорахъ, не прерывала его рѣчей насмѣшливыми замѣчаніями, какъ въ недавнее время, давала ему договариваться и слушала его внимательно, съ полуопущенными глазами, вскидывая ихъ на него, когда вырывалось у него иной разъ горячее, хорошее слово, и тотчасъ же поникая ими какъ бы для того, чтобы не слишкомъ явно показать ему свое сочувствіе. Какой-то ему одному замѣтный оттѣнокъ робости слышался теперь въ ея голосѣ, когда говорила она съ нимъ. Когда случалось ему при ней завести рѣчь съ ея матерью о дѣлахъ имѣнія, о хозяйскихъ разчетахъ, всегда прежде интересовавшихъ ее, на лицѣ ея теперь изображались затаенное нетерпѣніе и досада. Скавронцевъ видѣлъ это и спѣшилъ тутъ же перейти на тему какого-нибудь только что прочитаннаго имъ въ газетѣ интереснаго факта, или заговорить объ Аннѣ Карениной. Тата чуть-чуть взглядывала на него тогда и улыбалась улыбкой, въ которой онъ ясно читалъ благодарность ему за то, что ему вздумалось наконецъ перестать говорить о скучныхъ вещахъ и заняться ею. Эта нѣмая благодарность ему за малѣйшій его знакъ вниманія къ ней, которое, бывало, принималось ею какъ нѣчто совершенно естественное и ей должное, какъ бы невольно вырывалась у нея теперь при всякомъ случаѣ. Скавронцевъ издавна имѣлъ привычку приносить ей къ вечернему чаю букетъ изъ сада или оранжереи, съ котораго рисовала она свои цвѣты: принесетъ, бывало, поставитъ въ вазу, она и не замѣтитъ, не взглянетъ иной разъ даже. Теперь она его ждала съ этимъ букетомъ, молча принимала его изъ рукъ Скавронцева, улыбаясь ему все также, одними глазами, бережно и долго укладывала букетъ въ воду и, выбравъ изъ него цвѣтокъ, втыкала его въ волосы или прикладывала къ груди. "Хорошо такъ?" спроситъ она только иной разъ, какъ бы во мгновенномъ порывѣ, вся обернувшись къ нему, и тутъ же нахмурится и примолкнетъ, наклоняя голову надъ своимъ рисункомъ, будто въ досадѣ на себя за этотъ порывъ. Она словно ничѣмъ инымъ не занята была, какъ мыслью о немъ, и будто страшно боялась вмѣстѣ съ тѣмъ, чтобъ онъ этого не замѣтилъ…

Недоумѣло, но съ сильно бившимся каждый разъ сердцемъ относился Скавронцевъ къ этимъ продѣлкамъ. Онъ не былъ ни фатомъ, ни новичкомъ; но эта женская игра переносила его невольно въ кипень отжитой молодости, воскрешала въ въ немъ весь былой задоръ воображенія и страсти… "Надуваетъ, тѣшится!" увѣрялъ онъ себя каждый день при каждомъ новомъ случаѣ и злился, и краснѣлъ, сознавая внутренно, что "это" составляло для него уже блаженство. Его такъ и подмывало объясниться съ нею, "вывести дѣло на чистоту", но ему для этого, во-первыхъ, не представлялось никакого случая, — Тата умудрялась теперь такъ, чтобы никогда не бывать вдвоемъ съ нимъ; она даже подъ предлогомъ усталости отказалась на извѣстное время отъ верховыхъ прогулокъ, которыя очень любила и въ которыхъ онъ сопутствовалъ ей обыкновенно, — а кромѣ того, съ чего бы онъ началъ, о чемъ сталъ спрашивать? Да и отвѣтъ ея развѣ не могъ онъ предвидѣть заранѣе? "Я не понимаю, о чемъ вы говорите"… Онъ такъ бы и остался тогда "дуракъ-дуракомъ…"

Какъ-то разъ, за чаемъ, маленькая княгиня-мать заговорила объ одной "большой фавориткѣ" ея, прелестной женщинѣ, которую всѣ въ Петербургѣ звали уменьшительнымъ именемъ Зизина, и отзывалась съ восторгомъ о ея любезности, неотразимыхъ черныхъ глазахъ и остроуміи.

— Я люблю особенно въ ней, сказала къ этому Тата нѣсколько язвительно, — простодушіе и откровенность ея кокетства: для нея не существуетъ ни старыхъ, ни молодыхъ, ни глупыхъ, ни умныхъ, ни безобразныхъ, ни красивыхъ, — существуютъ только неухаживающіе за нею и ухаживающіе. На первыхъ она смотритъ съ глубокимъ презрѣніемъ; съ послѣдними кокетничаетъ равно со всѣми, sans vergogne ni nuances.

— И прекрасно! вскликнула княгиня, — elle s'amuse et ne fait aucun mal.

— Ей-то весело, пожалуй, а вотъ имъ каково? вмѣшался въ разговоръ Скавронцевъ.

Княгиня засмѣялась:

— Что вамъ, мужчинамъ, когда-нибудь дѣлается!..

— Я этой барыни не знаю, а знаю другихъ, сказалъ онъ, подчеркивая свои слова, — онѣ свои средства очарованія готовы примѣривать на первомъ попавшемся имъ подъ руку человѣкѣ такъ же просто, какъ, вотъ, модистки ваши примѣриваютъ чепцы на картонномъ болванѣ. Годится, чепецъ идетъ, куда ему дѣйствительно слѣдуетъ, а ненужную болѣе картонную голову подъ столъ. Только тутъ разница: отъ такой примѣрки иная человѣческая голова и совсѣмъ разлетѣться готова.

— Вѣдь нашелъ же сравненіе! замѣтила княгиня, покачивая со смѣхомъ головой.

Тата, налившая въ это время чай въ его стаканъ, быстро подняла голову и, опустивъ чайникъ, обернулась на Скавронцева:

— И вы знаете такихъ женщинъ, Александръ Андреевичъ? спросила она какъ бы задрожавшимъ голосомъ.

— Знавалъ, Наталья Васильевна, знавалъ, отвѣтилъ онъ тономъ шутки, развязность котораго не была однако въ состояніи затаить отъ чуткаго слуха дѣвушки прорывавшуюся изъ-подъ него ноту глубокаго внутренняго смущенія.

— Вашъ чай готовъ, сухо вымолвила она послѣ долгой паузы, слѣдовавшей за этимъ отвѣтомъ его, встала, перешла къ своему рисовальному столу и — ни единаго слова затѣмъ не проронила уже въ теченіе вечера.

На другой, на третій день то же. Она не говорила съ нимъ, да и ни съ кѣмъ не говорила: ее будто всю разомъ одолѣло какое-то гнетущее горе.

Маленькая княгиня даже это замѣтила:

— Что ты такая скучная, Тата, молчишь все, не здоровится тебѣ?

— Я вообще не говорливая, maman, вы знаете, отвѣчала она какъ бы разбитымъ голосомъ, — да и веселиться особенно не изъ чего, договорила она ужь чуть слышно, и глаза ея, полные печали и словно упрека, скользнули на мигъ въ сторону Александра Андреевича.

— Ah, oui, cette guerre, cette malheureuse guerre! Et mon pauvre Anatole!… немедленно завздыхала на это княгиня, причемъ слезы ея такъ и закапали на синій муаръ юпки, изъ которой выкраивала она эпитрахиль отцу Ефиму. Она поспѣшно принялась обтирать ихъ платкомъ…

* * *

"Сущее навожденіе, чортъ его бери!" повторялъ себѣ въ двадцатый разъ Скавронцевъ, лихорадочно шагая среди ночной тиши вдоль и поперекъ комнатъ своего флигеля. Онъ отбился ото сна, отъ ѣды. "Неужели, неужели?" стоялъ у него неотступно въ головѣ вопросъ, который онъ не рѣшался даже никакъ выговорить до конца. Онъ не вѣрилъ… и вѣрилъ въ какомъ-то затаенномъ уголкѣ своего существа, — вѣрилъ со страхомъ, мукой и стыдомъ… "Ну и что жь еслибы даже она… развѣ это возможно… развѣ бы я, поддавшись, подлецомъ поступилъ", энергично выговаривалъ онъ себѣ… А вмѣстѣ съ тѣмъ кровь закипѣла и бурлила въ немъ какъ въ двадцать лѣтъ. Онъ пылалъ тѣмъ же романически плотояднымъ пламенемъ, какой въ оные дни зажигала въ немъ Вѣрочка Миловзорова, когда, исправно выдѣлывая свои chassé battu въ pas de cioq втораго дѣйствія Наяды и рыбака, стала она "отвѣчать" ему въ первый разъ со сцены. Но насколько тоньше, изящнѣе, обаятельнѣе былъ теперь предметъ, вызывавшій въ немъ эти давно замолкшія ощущенія! Стройный станъ, аристократическая поступь и движенія Тата, прелестное очертаніе ея плечъ, угадываемое подъ легкими тканями ея лѣтнихъ платьевъ, ея зеленые, русалочьи глаза и этотъ неотразимый шепотъ ея голоса… Голова, дѣйствительно, готова была "разлетѣться" у него. Это пламя изжитой молодости, придушенное восемнадцатью годами деревенской глуши и житейскихъ заботъ, прорывалось теперь изъ-подъ пепла съ неудержимою, горячечною силой…

"Провѣтриться надо, уѣхать на время!" рѣшилъ онъ въ концѣ концовъ. И извѣстивъ объ этомъ коротенькой запиской княгиню, не простившись ни съ нею, ни съ Тата, уѣхалъ раннимъ утромъ "на побывку" къ семьѣ.

Онъ разсчитывалъ пробыть съ нею недѣли двѣ, а не прожилъ и одной. Двойной подбородокъ, жидкія косицы и распашныя блузы госпожи Скавронцевой возбуждали въ немъ чувство близкое къ остервѣненію; сыновья его несли между собою въ разговорѣ такую ахинею объ "антагонизмѣ стараго культа индивидуализма съ современною формулой коллективизма массъ", что у него то и дѣло чесались руки взять ихъ обоихъ за шиворотъ и спустить съ лѣстницы головою внизъ. Количество папиросокъ, выкуренныхъ имъ за это время въ видѣ антидота противъ бушевавшей въ немъ злости, достигло цифры совершенно баснословной…

Онъ вернулся въ Большіе Дворы въ воскресный день, когда мастерская княжны была пуста. Мать ея была у обѣдни. Она гуляла въ саду и первымъ предметомъ попалась ему на встрѣчу въ аллеѣ, по пути въ его флигелю. Онъ этого не ожидалъ и вспыхнулъ отъ радости и смущенія.

— Честь имѣю кланяться! сказалъ онъ съ улыбкой, осиливая себя и скидавая шляпу съ головы.

Она остановилась, пристально взглянула на него, опустила зонтикъ, который держала надъ головой, на высоту своего лица и, послѣ довольно долгаго и томительнаго для него молчанія, проговорила медленно и строго:

— Почему вы уѣхали?

— Нужно было! нѣсколько оторопѣло отвѣчалъ онъ.

— Говорите откровенно, продолжала она, также настойчиво глядя на него во всѣ глаза:- потому что вы вообразили, что на васъ "примѣриваютъ чепчикъ" и что вы не хотите стать въ положеніе "картонной головы?" такъ это, я отгадала?

— А хотя бы и такъ! молвилъ онъ послѣ минутнаго колебанія.

— И вы въ этомъ убѣждены?

— Въ чемъ?…

— Что вы годны только для "примѣриванія?".

Онъ уже не владѣлъ собой; эти глаза жгли его…

— Послушайте… Наталья Васильевна (онъ никакъ не былъ въ состояніи; назвать ее въ эту минуту попрежнему "Тата"), что жь это такое?… Я, дѣйствительно, изъ-за того… и уѣхалъ. Я полагалъ… Положимъ, что это не такъ, выговорилъ онъ вдругъ со внезапною рѣшимостью, положимъ, что напротивъ, ни… такъ скажите мнѣ, ради Бога, къ чему… къ чему это повести можетъ?..

Тата усмѣхнулась однимъ угломъ губъ:

— А, такъ и вы тоже! Вы также имѣете претензію опредѣлить себѣ совершенно реально, что, какъ, для чего, и куда вы идете? Я думала, что это недостатокъ только нынѣшняго поколѣнія; о людяхъ вашего времени я была лучшаго мнѣнія, — вы мнѣ такъ искренно, казалось, отвѣтили въ тотъ разъ, ввернула она какъ бы вскользь, скороговоркой, — я думала, что они способн чувствовать безъ разсужденій…

— Иныя чувства себѣ дозволять не слѣдуетъ, пробормоталъ Скавронцевъ.

— Это почему?

— Потому что, кромѣ несчастія, отъ нихъ нечего другаго ждать.

— Въ самомъ дѣлѣ? спросила она загадочнымъ тономъ.

— А вы полагаете нѣтъ? сказалъ онъ, силясь принять шуточный тонъ, между тѣмъ какъ сердце такъ и колотилось въ его груди.

— Я полагаю, что чувство живетъ само по себѣ и для себя, отвѣчала она, — что оно въ самомъ себѣ находитъ и цѣль, и удовлетвореніе, и муку, и счастіе, не спрашивая и не заботясь, почему это и какъ, и что изъ этого можетъ выйти… Вѣдь это азбука, милый Александръ Андреевичъ, или вы ее успѣли забыть?

Она повела на него ласково-упрекающимъ взглядомъ и тутъ же громко засмѣялась:

— И вы серьезно того мнѣнія, что любить кого-нибудь безъ памяти, подчеркнула она, — большое несчастіе?

— Вы меня и въ самомъ дѣлѣ съ ума сведете подъ старость лѣтъ! вскликнулъ онъ, весь загораясь.

— Этого отъ васъ вовсе не требуется, — и она холодно покачала своею красивою головой;- а поглядите вонъ на эту большую липу: съ нея не мало опало уже, листьевъ, а она все также всѣмъ тѣмъ, что у нея осталось зеленаго, живаго, трепещетъ и нѣжится спокойно и радостно подъ солнцемъ… Совѣтую вамъ взять съ нея примѣръ въ точности.

— Изнывать подъ этимъ солнцемъ, пока и весь облетишь, молвилъ онъ съ комически-горькимъ оттѣнкомъ въ выраженіи, — да и то, прибавилъ онъ, — если ему не вздумается въ тучу спрятаться.

Тата капризнымъ движеніемъ пожала плечами:

— За погоду никогда отвѣчать нельзя, mais cela ne change rien à l'ordre du jour…

Она кивнула ему весело улыбаясь и ушла въ свои комнаты.

* * *

Разговоръ этотъ, казалось бы, не могъ оставить въ немъ на малѣйшей иллюзіи. Она "тѣшилась" и только…

Но онъ былъ уже охваченъ, и трезвое сознаніе того, чѣмъ служилъ онъ ей теперь, не было уже въ состояніи удержать его на безумномъ теченіи, которое уносило его невѣдомо куда.

Авторитетное его значеніе въ домѣ, сознаніе своего достоинства, уваженіе къ себѣ, все это какъ-то разомъ рухнуло для него; изъ ментора онъ превратился въ раба и послушника безъ воли, безъ силы противодѣйствія. Старческая страсть прививаетъ что-то женственное самымъ сильнымъ мужскимъ натурамъ; къ ея незаконному пламени примѣшивается всегда какая-то робость, что-то похожее на сознаніе преступности… Скавронцевъ испытывалъ это: онъ каялся въ своей "блажи", робѣлъ предъ Тата, пытался "порвать", уйти изъ-подъ ея власти… и не могъ, и чувствовалъ, какъ каждый день все глубже уходитъ въ "этотъ омутъ". Онъ ей принадлежалъ уже весь; внѣ ея не оставалось ни единаго помысла, ни единаго соображенія въ его мозгу. Онъ вставалъ и ложился съ мыслію о ней; въ головѣ его неотступно стояло послѣднее сказанное ею слово, улыбка, движеніе, поворотъ шеи ея въ данную минуту, съ цѣлымъ роемъ впечатлѣній, вынесенныхъ имъ изо всего этого… Тонкій запахъ духовъ, вѣявшій отъ нея, отъ ея бѣлья, приводилъ его въ какое-то экстатическое состояніе. Онъ мальчишествовалъ, кралъ ея старыя перчатки и укладывался на нихъ головою, — засыпая, цѣловалъ ладонь свою, о которую опирала она предъ тѣмъ свою ножку, чтобы сѣсть на лошадь, — прогуливался ночью по цѣлымъ часамъ подъ ея окнами… Въ тѣ рѣдкія минуты, когда онъ приходилъ въ себя его проникалъ какой-то суевѣрный ужасъ. "Я ее запоемъ пью, япротивъ этого никакого снадобья, никакого заговора нѣтъ!" говорилъ онъ себѣ съ отчаяніемъ…

Тата съ своей стороны очень была довольна своею побѣдой. Бѣдный Скавронцевъ былъ дѣйствительно для нея "картонною головой", на которой примѣряла она силу своихъ чаръ. "Блажь" его оказалась для нея лучшимъ реактивнымъ средствомъ противъ того близкаго въ отчаянію душевнаго состоянія, въ которое долго повержена была она неудачами своего прошлаго. Теперь надежды снова начинали свивать гнѣзда въ головѣ ея. "Не все же еще потеряно", основательно разсуждала она, "если можно довести зрѣлаго человѣка до такой степени влюбленности…" И она искренно благодарна была за это Скавронцеву и платила ему за его обожаніе всею тою высшею школой утонченнаго кокетства, дешевыя нѣжности и лукавые пріемы котораго имѣютъ по большей части на, мужчинъ обаяющую силу, далеко не всегда, увы! обладаемую истинною страстью. Она взглядывала на него, улыбалась, хмурилась, поводила головой, закусывала губы, перегиналась съ мѣста въ его сторону съ какимъ-нибудь вопросомъ — все это извѣстнымъ, разсчитаннымъ на неотразимое на него впечатлѣніе образомъ, и никогда, какъ говорятъ французы, не манкировала своего эффекта. Она его постоянно держала въ какой-то любовной проголоди, если можно такъ выразиться, между надеждой и страхомъ, между горячкой желанія и рыцарствомъ самоотверженія его иной разъ до полнѣйшаго отчаянія ею же самой придуманною и созданною ссорой, она неожиданно, оставшись съ нимъ вдвоемъ, подходила въ нему, сама прижимала въ его пересохшимъ отъ волненія губамъ свою блѣдную длинную руку и, тихо затѣмъ высвободивъ ее изъ-подъ его нескончаемыхъ поцѣлуевъ, уходила изъ комнаты, какъ бы для того, чтобы не отдаться самой волнѣ неудержимаго увлеченія… За такія мгновенія Скавронцевъ готовъ былъ бы отдать сто жизней, еслибы были онѣ въ его распоряженіи…

* * *

Такъ продолжалось до отъѣзда матери и дочери на зимній сезонъ въ Петербургѣ. Скавронцевъ съ ужасомъ думалъ объ этой минутѣ. Мысль о близкой разлукѣ съ Тата подтачивала ему жизнь; ему представлялось, что онъ не будетъ въ состояніи ее вынести, исчахнетъ, умретъ съ горя. Онъ сталъ придумывать поводы, началъ убѣждать себя въ необходимости ѣхать съ своей стороны въ Петербургъ "по дѣламъ", по самымъ "неотложнымъ" будто бы дѣламъ Можайскихъ… Но въ первый разъ, какъ онъ заикнулся было объ этомъ предъ нашею княжной, она взглянула на него такимъ недовольнымъ и высокомѣрнымъ взглядомъ, что у него защемило на сердцѣ. Взглядъ этотъ оскорблялъ и страсть, и самолюбіе его.

— Я бы для васъ тамъ никакою помѣхой не былъ, Наталья Васильевна, сказалъ онъ ей съ горечью подъ этимъ впечатлѣніемъ:- и не показывался бы въ вашемъ обществѣ, и въ домѣ бы у васъ бывалъ рѣдко… Развѣ когда-нибудь, добавилъ онъ дрогнувшимъ отъ волненія голосомъ, — изъ партера въ театрѣ далъ бы волю "ненасытному взгляду", какъ сказалъ Лермонтовъ, полюбовался бы незамѣченный вами вечерокъ одинъ, и будетъ, на недѣлю хватило бы радости?…

— Excusez du peu! засмѣялась Тата, сочтя нужнымъ наружно положить, какъ говорится, гнѣвъ на милость. — Да вашихъ взглядовъ достаточно было бы, чтобъ обо мнѣ съ вами заговорилъ на другой же день весь Петербургъ. Предваряю васъ, mon cher Александръ Андреевичъ, что глаза у васъ откровеннѣе, и слѣдовательно ком-про-метантнѣе, отчеканила она, чѣмъ у двадцатилѣтняго офицерика.

Волей или неволей Скавронцевъ долженъ былъ и принять это объясненіе, и склониться предъ истекающимъ изъ него рѣшеніемъ. Въ видѣ вознагражденія за его покорство, ему дозволено было сопутствовать отъѣзжавшихъ до Москвы и проводить ихъ затѣмъ на поѣздъ въ Петербургъ.

Такъ и было исполнено. Онъ ихъ довезъ до Москвы, усадилъ въ вагонъ Николаевской желѣзной дороги… Наклоняясь поцѣловать въ минуту прощанія руку Тата, все кругомъ у него завертѣлось, зазеленѣло; онъ едва удержался на ногахъ въ то время, какъ она холодными губами прикасалась къ его лбу…

Онѣ уѣхали. Онъ на другой же день, послѣ мучительной ночи, проведенной имъ всю напролетъ безъ сна, отправился обратно въ Большіе Дворы, заѣхавъ предварительно въ одному знакомому доктору, и упросилъ его прописать ему опіуму противъ безсонницы. Онъ принялъ разомъ чуть не все количество отпущенныхъ ему порошковъ и, благодаря этому, доѣхалъ до дому въ блаженномъ состояніи полнаго безчувствія: онъ спалъ безъ просыпа ровно двадцать два часа кряду.

Княжна оставила ему на рукахъ свою мастерскую, съ которою предстояла ему большая возня, такъ какъ зима лишила ее большаго числа рукъ, владѣлицы которыхъ разъѣхались изъ своихъ деревень, а дѣла набрано было много и накупленный матеріалъ не кидать же было даромъ. Но самыя эти затрудненія представлялись для Скавронцева якоремъ спасенія отъ невыносимой тоски, владѣвшей имъ. Онъ принялся за дѣло съ какою-то бѣшеною энергіей. Кромѣ поглощающаго занятія, дѣло это давало ему законное основаніе писать Тата каждую недѣлю, и случай въ этихъ письмахъ, среди дѣловыхъ извѣщеній, ввернуть фразу, слово, въ которыхъ выливалась вся его, исполненная ею, томящаяся и алчущая по ней душа.

Она отвѣчала на все, строго требовавшее отвѣта, не забывала каждый разъ благодарить "любезнаго Александра Андреевича за его заботы и старанія" и регулярно, съ точностью докторскаго бюллетеня, сообщала при этомъ о состояніи здоровья княгини и своего. Кавъ ни жаждалъ бѣдный Скавронцевъ, какъ ни напрягалъ своего воображенія отыскать между этихъ безупречно-приличныхъ строкъ какой-либо хотя бы малѣйшій намекъ на то нѣчто, что было для него теперь первенствующимъ вопросомъ его жизни, — ничего похожаго на это въ нихъ не находилось. Письма въ нему Тата были изъ разряда тѣхъ, которыя вмѣстѣ съ бумагами "за нумеромъ" подшиваютъ къ дѣлу…

Военныя событія между тѣмъ неслись съ неожиданною быстротой. Полтора мѣсяца послѣ сдачи Плевны, русскія войска стояли у воротъ Константинополя… Вмѣстѣ съ газетами, извѣщавшими о заключеніи Санъ-Стефанскаго договора, Скавронцевъ получилъ коротенькое письмо отъ княжны, въ которомъ она говорила ему, что она съ матерью въ половинѣ марта выѣзжаютъ изъ Петербурга, что братъ ея Anatole, "котораго Богъ сохранилъ отъ всякихъ увѣчій въ сраженіяхъ", заболѣлъ лихорадкою въ Санъ-Стефано и надѣется, при первой возможности, вернуться на излѣченіе въ Россію, и что онѣ пріѣдутъ ждать его въ Большихъ Дворахъ.

Скавронцевъ обезумѣлъ отъ восторга. Онъ никакъ не ждалъ ихъ такъ рано. Какъ благословлялъ онъ эту такъ кстати уложившую друга его Анатоля лихорадку!

Онъ прождалъ ихъ однако лишнія двѣ недѣли, благодаря распутицѣ, боязнь которой удержала княгиню отъ отъѣзда въ назначенный срокъ. Онъ исхудалъ весь за это время отъ томленія.

* * *

Южная весна вѣяла съ синихъ небесъ уже во всей неотразимой своей прелести, когда пыхтящій локомотивъ подвезъ къ желѣзнодорожной станціи, ближайшей къ имѣнію Можайскихъ, длинный рядъ вагоновъ ожидаемаго Скавронцевымъ поѣзда. Онъ побѣжалъ на встрѣчу имъ вдоль платформы, не чувствуя ногъ подъ собою. Звенѣвшая кругомъ весна пѣла и въ душѣ его свою волшебную соловьиную пѣснь…

Пѣла она и въ душѣ Тата, показалось ему въ первую минуту встрѣчи. Она такъ и освѣтила его блескомъ своихъ глазъ, счастливымъ выраженіемъ своей улыбки:

— Здравствуйте, Александръ Андреевичъ, какъ я рада васъ видѣть! говорила она, протягивая ему руку въ перчаткѣ, и крѣпко, по-мужски, пожавъ его руку, поспѣшно отняла свою, какъ бы съ тѣмъ, чтобы скорѣе сдѣлать ему вопросъ:

— Письма есть?

— Почта съ вами пришла, — отвѣтилъ онъ, глядя на нее восхищеннымъ взглядомъ и едва находя силу говорить, — сейчасъ разберутъ…

— Нѣтъ, изъ арміи? нетерпѣливо проговорила она на это.

— De mon pauvre Anatole? тутъ же завздыхала въ объясненіе маленькая княгиня, вся шатавшаяся и безпомощно мотавшая головой отъ усталости и тряски желѣзнаго пути.

— Я ничего не получалъ, сказалъ Скавронцевъ, предлагая ей руку, за которую тотчасъ же и уцѣпилась она жестомъ утопающаго, хватающагося за прибережный кустъ;- а вы развѣ ждете?..

— Да, сказала Тата, — я ему писала еще въ мартѣ, когда мы думали выѣхать, чтобъ адресовать впредь письма въ Большіе Дворы…

— Ему лучше, по послѣднимъ нашимъ извѣстіямъ, grâce à Dieu, завздыхала опять княгиня, — но въ этомъ Санъ-Стефано климатъ, говорятъ, такой ужасный! Только и буду спокойна, когда увижу его здѣсь… Отецъ Ефимъ здоровъ? спросила она безъ передышки.

— Здоровъ, княгиня, что ему дѣлается! засмѣялся Александръ Андреевичъ.

— Пожалуйста, cher ami, молвила она уже шепотомъ, — когда пріѣдемъ домой, пошлите ему сейчасъ сказать, что я желала бы сегодня же отслужить молебенъ…

— Пойдемте, однако, maman, притрогиваясь въ локтю матери, сказала княжна, — вотъ и сундуки наши несутъ; пора ѣхать!

Скавронцевъ сѣлъ на передней скамьѣ ихъ просторной четверомѣстной коляски, и въ продолженіе всего пути (отъ станціи до Большихъ Дворовъ было верстъ пятнадцать,) не отводилъ "ненасытнаго взгляда" отъ Тата, благо маленькая княгиня тутъ же и заснула, подъ убаюкивающее качаніе рессоръ прочнаго стараго экипажа. Княжна не избѣгала его глазъ, изрѣдка улыбалась имъ даже въ отвѣтъ… Но влюбленный старый гвардеецъ, упоенный счастіемъ ея возвращенія, ея близостью, вѣявшимъ отъ нея знакомымъ и сладкимъ ему тонкимъ запахомъ ириса, не могъ не замѣтить однако съ тайною горечью, что въ улыбкѣ этой было нѣчто гораздо болѣе похожее на какую-то благосклонную снисходительность, чѣмъ на ту манящую загадочность, отъ которой такъ блаженно и такъ мучительно билось сердце его три мѣсяца назадъ. Въ разговорѣ съ нею онъ не нашелъ ни единаго случая намекнуть на это недавнее прошлое, на свое, все также, еще болѣе, казалось ему, горячее чувство въ ней. Она все время держала этотъ разговоръ на дѣловыхъ мотивахъ, говорила про Красный Крестъ, разспрашивала его про мастерскую, про баронессу Этингенъ, "полезною" дѣятельностью которой, говорила она Скавронцеву, къ нѣкоторому его удивленію, очень довольны были въ Петербургѣ…

Жизнь въ Большихъ Дворахъ потекла опять по обычному своему руслу, но это было теперь то прежнее, "прозаическое" теченіе жизни, "безъ слезъ, безъ жизни, безъ любви", по которому плылъ Скавронцевъ о бокъ съ этими барынями цѣлыя пятнадцать лѣтъ, и съ котораго вдругъ соскочилъ онъ въ одинъ осенній вечеръ, захваченный и унесенный коварнымъ женскимъ словомъ, обманчивымъ призракомъ невозможной взаимности… Онъ одинъ теперь вспоминалъ объ этомъ, упорствовалъ въ этомъ обманѣ. Для Тата какъ бы никогда не существовали тѣ божественные для него три мѣсяца. Онъ былъ для нея прежній Александръ Андреевичъ, почтенный человѣкъ, другъ ея семьи, на которомъ лежала забота о благосостояніи ихъ всѣхъ, за что она съ своей стороны обязана была быть съ нимъ внимательною и любезною и оказывать ему нѣкоторые petits soins, какъ выраженіе должной ему благодарности, и — ничего, ровно ничего болѣе… Когда онъ смущенно и пытливо искалъ въ глазахъ ея тѣхъ мгновенныхъ лучей, которыми освѣщала она его въ прошлыя блаженныя минуты, глаза эти теперь отвѣчали ему выраженіемъ какого-то наивнаго, чуть не дѣтскаго удивленія. "Чего ты хочешь"? словно спрашивали они…

— Вы все забыли въ Петербургѣ, Наталья Васильевна! вырвалось у него однажды подъ напоромъ невыносимой тоски.

Она чуть-чуть сморщила брови и подняла голову, какъ бы стараясь припомнить:

— Что забыла?.. Я кажется все привезла, что нужно…

Скавронцевъ засмѣялся горестно и желчно:

— Не то совсѣмъ, не то-съ!.. Вы только понять не желаете…

Она уставилась на него невиннѣйшимъ, недоумѣвающимъ взоромъ:

— И не понимаю совсѣмъ. что такое? Скажите пожалуйста, cher Александръ Андреевичъ, скажите скорѣй, вы знаете, какъ я любопытна!..

Онъ схватился рукой за голову и выбѣжалъ изъ комнаты "дуракъ-дуракомъ", какъ выражался онъ про себя мысленно…

Скавронцевъ не могъ не замѣтить вмѣстѣ съ тѣмъ, что Тата вернулась изъ Петербурга въ настроеніи какого-то необыкновеннаго благодушія. Никогда еще не знавалъ онъ ее такою кроткою, мягкою, благоволящею во всѣмъ и во вся. "Ни злаго слова съ языка, ни прежнихъ вспышекъ тайной досады", говорилъ онъ себѣ, "райскія чувства какія-то на этомъ лицѣ теперь. Съ Этингеншей даже такую дружбу свела, что та ее до небесъ восхвалять стала"…

"Не даромъ это"! Онъ ее слишкомъ давно зналъ, чтобы не догадываться о чемъ-то, изъ чего должны были истекать это благодушіе и мягкость. "Не нашелся-ли желаемый сановникъ"? иронизовалъ онъ со внутреннею мукой, вспоминая извѣстные ему разсчеты княжны въ послѣднее время. Но кто же именно? И отчего это скрываютъ отъ него? Бывало, если не сама Тата, то старая маленькая княгиня сообщитъ ему непремѣнно, и что, и какъ, до малѣйшей подробности. А теперь старушка, вотъ уже вторая недѣля какъ изъ Петербурга, и ему нигугу, и даже какъ будто конфузится и видимо избѣгаетъ прежнихъ "конфиденціальныхъ" разговоровъ съ нимъ… И Скавронцевъ, думая объ этомъ, невольно морщился и набиралъ усиленно табачнаго дыму въ ротъ; ему представлялось иногда, что Тата разсказала про него "все" матери, и что та лишила его теперь всякаго довѣрія. "Ну тогда что же", говорилъ онъ себѣ въ эти минуты, вскакивая съ мѣста и принимаясь быстро ходить по комнатѣ: "кину и — поѣду на Кавказъ служить"…

Пришло наконецъ давно ожидаемое письмо отъ Анатоля изъ Санъ-Стефано (о чемъ отецъ Ефимъ, по заказу княгини, служилъ уже четвертый молебенъ, облекаясь каждый разъ въ новую ризу). Почта приходила въ Большіе Дворы обыкновенно въ концу обѣда, и ее приносили въ столовую. Узнавъ почеркъ сына, княгиня вскрикнула, схватила письмо, поспѣшно сорвала обложку…

— Погодите, maman, остановила ее вдругъ Тата, — сейчасъ кончимъ… пойдемъ прочесть вмѣстѣ.

И онѣ, не притронувшись къ дессерту, торопливо ушли въ комнату княгини.

Очень обидно это показалось Скавронцеву. Онъ былъ такой интимный человѣкъ въ домѣ, что при немъ постоянно читались или даже просто давали ему читать вслухъ письма Анатоля, да и не одного его… А тутъ вдругъ совсѣмъ уже оскорбительныя для него "cachotcries", шушукуканье и тайна…

"Отыскалъ ей этотъ Анатоль кого-нибудь въ арміи!" озарила его внезапно мысль, и чернѣе тучи онъ вышелъ изъ столовой въ садъ, позабывъ даже закурить вынутую имъ машинально изъ портсигара папироску.

Черезъ часъ времени прибѣжалъ къ нему туда слуга звать его ко княгинѣ.

Онъ отправился все также мрачный и взволнованный.

Княгиня была одна и въ самомъ счастливомъ, казалось, состояніи духа.

— Anatole будетъ здѣсь въ концѣ мѣсяца, возгласила она съ перваго слова, sa fièvre l'a quitté, и только слабость осталась. Завтра, по разсчету, онъ долженъ сѣсть на пароходъ, который повезетъ его въ Одессу…

— Очень радъ вашей радости, проговорилъ сквозь зубы Александръ Андреевичъ.

Старушка глянула ему въ лицо и тотчасъ же догадалась объ его обидѣ и о поводахъ къ тому.

— Мы сейчасъ съ Тата такъ скоро ушли, заторопилась сказать она;- вы, я думаю, удивились даже, cher Александръ Андреевичъ? Vous êtes un si vieil et fidèle ami, отъ васъ, конечно, не можетъ быть секретовъ…

— Я такъ думалъ, по крайней мѣрѣ, до этихъ поръ, отвѣчалъ онъ все также холодно на это, — особенно когда и весь секретъ, кажется, состоитъ въ томъ, что Анатоль отправляется сюда такого-то числа.

Она вся сконфузилась вдругъ и покраснѣла.

— Конечно, залепетала она, — есть иногда вещи, которыя… ну, просто, знаете, не смѣешь сказать… просто, по суевѣрію даже, боишься, что отъ этого не сбудется…

— А вы желаете, чтобъ это сбылось? пытливо, съ худо скрываемою тревогой, спросилъ Скавронцевъ.

Маленькое лицо княгини все сморщилось въ выраженіи какой-то крайней озабоченности:

— Ecoutez, cher ami, я вамъ все скажу, хотя Тата почему-то все секретничать хочетъ. Но я знаю, что вы ей не скажете… а только порадуетесь отъ души вмѣстѣ со мною… Слава Богу, кажется, на этотъ разъ устраивается для нея уже совершенно серьезное, quelque chose de très bien…

— И объ этомъ вамъ теперь пишетъ Анатоль? прервалъ онъ ее. "Я угадалъ", думалъ онъ, чувствуя, какъ сердце ходуномъ ходило подъ его рубашкой.

Она оглянулась кругомъ и, наклонившись къ нему, зашептала:.

— Онъ намъ объ этомъ еще въ Петербургъ писалъ. Они очень подружились во время кампаніи, и Богу угодно было en outre, чтобъ они въ Санъ-Стефано жили въ одномъ домѣ, оба больные, потому что тотъ былъ раненъ въ руку и лѣчился, а Anatole — въ этой лихорадкѣ…

— Да кто этотъ "онъ", "тотъ?" вскрикнулъ чуть не грубо Скавронцевъ въ своемъ волненіи.

— Mais lui, Бахтеяровъ! воскликнула въ свою очередь съ жаромъ княгиня, какъ бы удивляясь, что онъ этого не знаетъ.

— Бахтеяровъ, вотъ этотъ самый, котораго на дняхъ произвели въ генералъ-лейтенанты?

— Ну да, ну да! Вѣдь это старая исторія, я вамъ давно разсказывала! онъ десять лѣтъ влюбленъ въ Тата, она ему два раза отказывала, потому что тогда il n'avait ni position, ni fortune…

— Да, я знаю, пробормоталъ Александръ Андреевичъ, — а теперь…

У княгини нежданно выступили слезы на глазахъ; она подняла ихъ къ потолку, утерла платкомъ и перекрестилась:

— Богъ, cher ami, лучше насъ знаетъ, какъ устраивать нашу судьбу. Видно Его святой милости такъ угодно было! Кто бы повѣрилъ à des sentiments aussi romanesques въ наше время… въ наше время, когда только однѣ деньги и проза, проза!… Вообразите, что онъ первый заговорилъ съ Анатолемъ о Тата, разспрашивалъ про нее, — я вамъ говорю: они жили въ одномъ домѣ и вмѣстѣ съ утра до вечера, — разспрашивалъ все въ подробности, признался ему, что красивѣе дѣвушки какъ Тата не встрѣчалъ и что никакая женщина не имѣла въ его жизни такое значеніе какъ она, tout ce que dit un amoureux enfin… И наконецъ сказалъ Анатолю, что ничего бы такъ не желалъ какъ увидѣть его сестру хоть на одно мгновеніе, что цѣлые годы только объ этомъ мечтаетъ…

— Ну, а Анатоль что это? едва имѣлъ силу пропуститъ сквозь стиснутые зубы Скавронцевъ.

— Anatole, повторила княгиня, — вы знаете, какъ онъ любитъ сестру и всегда старался qu'elle fasse un parti convenable… А тутъ чего же лучше? Такая карьера — вѣдь онъ еще такъ молодъ! — и скоро, можетъ-быть на дняхъ, огромное состояніе…

Скавронцевъ открылъ большіе глаза:

— Откуда же это? Вѣдь изъ-за того самаго, что у него ни назади, ни впереди гроша не было, и отказывали вы ему съ княжной!

Маленькая княгиня торопливо замахала ему обѣими руками:

— Je vous dis, tous les bonheurs à la fois! Когда онъ такъ отличился на войнѣ, дядя его, старикъ Соковнинъ, нашъ здѣшній богачъ…

— Кащей этотъ, скряга? добавилъ, злясь и мучась Скавронцевъ.

— Ну да, сосѣдъ нашъ… Вѣдь ему подъ восемьдесятъ, и онъ бездѣтный… Онъ вдругъ пришелъ въ восторгъ de son héroisme, и выбралъ Бахтеярова своимъ наслѣдникомъ и написалъ въ его пользу завѣщаніе съ тѣмъ условіемъ, чтобъ онъ присоединилъ его фамилію къ своей, назывался бы "Бахтеяровъ-Соковнинъ".

Скавронцевъ всталъ съ мѣста.

— Чего же лучше, княгиня: и герой, и богатъ, и сосѣдъ, и двойная фамилія; могу васъ только поздравить съ такимъ рѣдкостнымъ зятемъ!

Но мать Тата чувствовала себя въ эту минуту въ такомъ раю, что и замѣтить была не въ состояніи той желчной ироніи, что говорила въ этихъ словахъ.

— Oui, cher ami, простодушно проговорила она, — Господь услышалъ наконецъ мои молитвы… И за такую милость Его во мнѣ (она при этомъ весело и даже какъ бы лукаво моргнула своему собесѣднику,) я положила себѣ изъ собственныхъ моихъ грошей весь иконостасъ у насъ въ церкви вызолотить вновь…

— Само собою! промычалъ на это не вѣсть въ чему Александръ Андреевичъ. — Ну, и когда же это должно у васъ окончательно рѣшиться?..

Маленькую особу нежданно обуялъ вдругъ опять суевѣрный страхъ.

— Ахъ, не будемъ такъ говорить ради Бога! Я ничего не знаю, формальнаго предложенія онъ не дѣлалъ, да и кому же?… Дайте имъ еще свидѣться и…

— И свидятся, и вѣроятно скоро? перебилъ онъ.

Она повела на него увлажнившимися снова глазами и утвердительно закачала головой:

— Anatole пишетъ, они уѣзжаютъ на томъ же пароходѣ завтра… Только тотъ по какимъ-то дѣламъ въ Одессѣ дня два остаться долженъ, а Anatole проѣдетъ въ Кіевъ, а потомъ они гдѣ-то съѣдутся и пріѣдутъ сюда вмѣстѣ. Бахтеярову надо къ дядѣ, а въ Соковнино мимо насъ дорога…

— Къ золотому мѣшку на поклонъ…

— Ah oui, cher ami, что же дѣлать, деньги въ нашъ вѣкъ выше славы и почестей! заключила нравоучительно маленькая княгиня, все также не догадываясь о злобѣ и мукѣ, снѣдавшихъ въ эту минуту душу ея бѣднаго "cher ami".

Скавронцевъ въ тотъ же вечеръ уѣхалъ за тридцать верстъ въ другое имѣніе Можайскихъ подъ предлогомъ какого-то экстреннаго тамъ дѣла.

* * *

Но ему нельзя было не вернуться въ пріѣзду Анатоля, своего патрона, воспитанника и пріятеля; это была въ нѣкоторой мѣрѣ обязанность его, долгъ… Онъ поѣхалъ встрѣчать его на станцію…

За послѣдніе дни, вдали отъ Тата, Александръ Андреевичъ успѣлъ одержать нѣкоторую побѣду надъ самимъ собой. Онъ все время настойчиво доказывалъ себѣ всю "непроходимую глупость" своего увлеченія и при этомъ съ намѣреннымъ, предвзятымъ великодушіемъ обвинялъ въ немъ одного себя. "На то она и женщина", разсуждалъ онъ, "чтобы насъ морочить и власть свою надъ нами выказывать. Потѣшилась и будетъ; ей что!… А вотъ какъ я, олухъ Царя небеснаго, какъ я на эту удочку въ серьезъ пошелъ, далъ себѣ сердце въ куски порвать, подъ старость лѣтъ шута въ ея глазахъ разыгралъ?"… Провозившись съ собою такимъ образомъ съ недѣлю времени, въ полномъ одиночествѣ и усиленномъ движеніи (онъ почти не слѣзалъ съ лошади все это время), онъ пришелъ къ заключенію, что "все это теперь баста, надо единожды навсегда изъ головы и самое воспоминаніе объ этомъ выгнать… Покажу я ихъ сіятельству, что нашего брата, стараго гвардейца, въ конецъ сломить и ей не подъ силу!"…

Онъ пріѣхалъ на встрѣчу Анатолю въ этомъ пріободренномъ настроеніи, спокойный и равнодушный съ виду. Тата съ матерью прибыли еще ранѣе его на станцію, прямо изъ Большихъ Дворовъ… На ней былъ обворожительный весенній туалетъ и прелестная круглая шляпа-feutre съ обмотаннымъ кругомъ такого же цвѣта перомъ. Никогда на его глаза не бывала она такъ хороша, какъ въ эту минуту. Несмотря на весь ея свѣтскій опытъ, на прирожденную способность таить свои ощущенія, зеленые глаза ея горѣли искрами, сквозь нѣжную кожу лица проступалъ живой, необычный ей румянецъ; она улыбалась нѣжно, сосредоточенно и счастливо… Скавронцевъ, глядя на нее, улыбался тоже, улыбался улыбкой, приходившеюся въ извѣстной мѣрѣ сродни тѣмъ, съ какими выступали на смертную арену безтрепетные гладіаторы римскихъ цирковъ…

Онъ продолжалъ все также безтрепетно, также равнодушно улыбаться и въ ту минуту, когда, вслѣдъ за выскочившимъ изъ вагона и тутъ же исчезнувшимъ въ объятіяхъ матери Анатолемъ Можайскимъ, вышелъ на платформу черно-кудрый, высокій и загорѣлый молодой человѣкъ въ бѣломъ кителѣ, съ Георгіевскимъ крестомъ на шеѣ и рукой, подвязанною чернымъ платкомъ, пропущеннымъ подъ золотую рогожку генеральскаго погона съ тремя звѣздочками. Скавронцевъ видѣлъ, какъ пронзительные и блестящіе какъ у цыгана глаза этого молодаго генерала вонзились мгновенно огненнымъ взглядомъ въ лицо княжны, прижавшейся въ брату въ ожиданіи обнять его въ свою очередь, между тѣмъ какъ рука его учтиво и заблаговременно приподнималась въ козырьку его фуражки. Александра Андреевича всего покоробило отъ этого не то страстнаго, не то лютаго взгляда…

Можайскій, разцѣловавшись съ сестрой, обернулся на половину въ своему спутнику:

— Бахтеяровъ!… Maman, мнѣ, надѣюсь, не зачѣмъ представлять вамъ его, вы его помните, сказалъ онъ и кинулся тутъ же съ распростертыми руками въ подошедшему въ нему Скавронцеву.

Пока они обнимались, Тата и Бахтеяровъ обмѣнивались казенными фразами, которымъ звукъ ихъ голосовъ, долетавшій до Скавронцева, придавалъ въ его разумѣніи совсѣмъ иное значеніе, — значеніе обоюднаго, неудержимаго признанія.

— Прежде всего слѣдовало бы васъ спросить, помните-ли вы насъ еще? говорила она своею шепчущею, пронизывающею интонаціей.

— Вы не изъ тѣхъ, которыхъ забываютъ, отвѣчалъ Бахтеяровъ на какихъ-то бархатныхъ, горловыхъ нотахъ, низко наклоняясь надъ протянутою ему рукой ея.

Пріѣзжихъ дамы взяли съ собой въ коляску. Скавронцевъ поѣхалъ одинъ въ своемъ тарантасѣ. Тройка его сначала то катила за коляской, то, избѣгая полей, еще полныхъ водой выпавшаго наканунѣ дождя, выравнивалась съ ней по другой сторонѣ широкой, обсаженной старыми ракитами дороги; онъ могъ видѣть тогда загорѣвшее и смѣющееся лицо чернокудраго генерала, слегка наклоненное къ сидѣвшей противъ него княжнѣ, могъ угадывать по ея движеніямъ (она прятала лицо отъ солнца за низко спущеннымъ блѣдно-розовымъ парасолемъ), что она сочувственно и счастливо улыбалась его оживленнымъ разсказамъ…

"Пошелъ!" крикнулъ неожиданно старый гвардеецъ такимъ свирѣпымъ голосомъ, что кучеръ его, молоденькій мальчикъ, даже вздрогнулъ, вытянулъ всю разомъ тройку кнутомъ и тарантасъ помчался впередъ, немилосердно обрызгивая и его, и барина жидкою черною грязью.

Пріѣхали въ Большіе Дворы часу въ восьмомъ, и тотчасъ же сѣли за столъ. Гостя посадили между матерью и дочерью, а по другую сторону княгини долженъ былъ сѣсть Скавронцевъ, по лѣвой рукѣ котораго помѣстился Анатоль. Изъ общаго въ началѣ обѣда разговоръ перешелъ весьма скоро въ частный, вѣрнѣе, распался на двѣ отдѣльныя бесѣды. Мать и сынъ закидывали другъ друга вопросами и разсказами, притягивая къ нимъ то-и-дѣло сидѣвшаго между ними Александра Андреевича, и не замѣчая, повидимому, холоднаго тона его короткихъ, чуть не рѣзкихъ отвѣтовъ (онъ понималъ, что смыслъ этихъ торопливо громкихъ рѣчей состоялъ вовсе не въ томъ, что въ нихъ заключалось, а въ томъ, чтобы подъ звуки ихъ Тата и Бахтеяровъ имѣли возможность свободно и удобно вести свою, особую, неслышную рѣчь, полную, судя по выраженію ихъ лицъ, животрепещущаго для обоихъ ихъ интереса). Онъ даже не выдержалъ до конца и на какой-то вопросъ Анатоля, съ любезною заботливостью справлявшагося о его сыновьяхъ, отрѣзалъ, досадливо пожавъ плечами: "И ничего любопытнаго въ этомъ нѣтъ: зубрятъ свою латынь, и, само собою, въ эскулапы собираются", на что Анатоль благодушно засмѣялся, сказавъ: "Дай ихъ Богъ намъ побольше, говорю это по опыту", и тутъ же началъ длинный и подробный разсказъ о недостаточномъ числѣ врачей въ нашей арміи и объ услугахъ, оказанныхъ ими во время кампаніи.

Кофе перешли пить на большой балконъ съ видомъ на рѣку. Скавронцевъ поспѣшно проглотилъ свою чашку и вслѣдъ за этимъ исчезъ. Минутъ черезъ десять Анатоль, взглянувъ значительно на мать, сказалъ ей:

— Maman, я привезъ вамъ изъ Константинополя un tapis de Smyrne, недуренъ, кажется: хотите посмотрѣть? Я велѣлъ принести его въ зеленую гостиную.

— Ахъ, merci, merci, mon cher! воскликнула маленькая княгиня, немедленно вставая съ мѣста, — это такая прелесть ковры турецкіе, les vrais!… Pardon, cher général!

Она любезно улыбнулась гостю, и ушла съ балкона объ руку съ сыномъ. Княжна осталась одна съ Бахтеяровымъ.

Онъ сидѣлъ у самыхъ перилъ, опершись о нихъ локтемъ, съ закинутою подъ затылокъ рукой, и глядѣлъ сіяющими глазами на широкую даль полей, лѣсовъ и деревень, виднѣвшихся верстъ на пятнадцать окружности съ высокой мѣстности Большихъ Дворовъ.

— Какъ хорошъ у васъ видъ, этотъ чисто русскій видъ! заговорилъ онъ, — знаете, княжна, что для меня, проведшаго почти десять лѣтъ жизни въ среднеазіятскихъ степяхъ, подъ безпощаднымъ солнцемъ юга, и теперь тамъ, у Балканъ, эта кроткая природа, съ ея тихо волнующимися линіями, эти мирно плывущія облака — цѣлое откровеніе. Точно, примолвилъ онъ смѣясь, — какъ на старыхъ картинахъ, отверзаются для меня небеса и спускается оттуда въ поученіе мое длинная, узенькая полоса бумаги съ завитушками по концамъ и надписью: "миръ и благоволеніе…"

— Вы остались поэтомъ, молвила на это Тата, тихо улыбаясь и глядя на него изъ-подъ полуопущенныхъ рѣсницъ.

— Непремѣнно, весело отвѣтилъ онъ, — и даже романтикомъ, и даже хуже того… Я бы, кажется, съ наслажденіемъ теперь сталъ читать пасторальные романы d'Urfé и mademoiselle de Scudéri.

— Это, какъ видно, входитъ dans la spécialité de votre métier, засмѣялась она:- Наполеонъ, говорятъ, возилъ всегда съ собою на войну Оссіана, а Бутузовъ романы madame de Genlis. Отчего же вамъ не читать l'Astrée и le Grand Cyrus.

Онъ повелъ на нее тѣми же сіяющими глазами.

— Я радъ даже вашимъ насмѣшкамъ, княжна! Такъ давно не доводилось мнѣ быть въ обществѣ женщинъ, настоящихъ женщинъ, подчеркнулъ онъ.

— Вы развѣ ни съ одною… такою не встрѣчались съ тѣмъ поръ, какъ мы не видѣлись? спросила Тата съ какою-то робкою задержкой въ голосѣ.

Онъ на мигъ воззрился ей въ лице внимательно, почти строго, но также быстро улыбнулся прежнею, веселою улыбкой:

— Да, сказалъ онъ вскользь, — но это совсѣмъ другое дѣло… Я говорю про тѣхъ свѣтскихъ, тонкихъ, блистательныхъ, à mille facettes, какъ говорятъ Французы, женщинъ, о которыхъ тѣ же Французы давно рѣшили: "la femme slave, cette dernière expression de la femme", женщинъ какъ вы, княжна…

— Vous ne voyez en moi que la femme du monde… puisque " femme " il y a? примолвила она со слабою усмѣшкой и тономъ упрека.

— Боже сохрани, еслибы вы были чѣмъ-нибудь инымъ, живо вскликнулъ онъ;- вѣдь это все равно, еслибы колибри ощипалъ себѣ добровольно свои радужныя перья и нарядился бы въ плебейскій мундиръ воробья или чижика.

Она хотѣла возразить и пріостановилась, увидавъ слугу, вышедшаго въ эту минуту изъ комнатъ на балконъ и почтительно остановившагося у дверей въ выжидательной позѣ.

— Что вамъ надобно, спросила она.

— За ихъ превосходительствомъ лошади изъ Соковнина прибыли, доложилъ онъ съ полупоклономъ въ сторону Бахтеярова.

— Что жъ это значитъ, развѣ вы такъ спѣшите? почти испуганно вырвалось у нея.

— Не я, а, какъ видно, нежданный благодѣтель мой и невѣдомый дядя спѣшитъ узрѣть меня скорѣе, отвѣтилъ насмѣшливо Бахтеяровъ;- я ему впрочемъ телеграфировалъ изъ Одессы, что такого-то числа думаю быть у васъ; Анатоль мнѣ говорилъ, что дорога къ нему мимо васъ идетъ, онъ и прислалъ.

— Отошлите ихъ! Когда вамъ вздумается… завтра… васъ отвезутъ на нашихъ лошадяхъ.

— Нѣтъ, все равно… Скажите, что хорошо! отослалъ онъ слугу кивкомъ и, обратившись къ Тата, заговорилъ съ новымъ оживленіемъ:

— Мы тамъ съ вашимъ братомъ, въ этомъ невыносимомъ Санъ-Стефано, каждый день утѣшали себя говоря о васъ. Мнѣ ужасно хотѣлось васъ видѣть… Писалъ онъ вамъ объ этомъ?

— Писалъ, чуть слышно промолвила она, глядя на него опять изъ-подъ полуопущенныхъ вѣкъ тѣмъ взглядомъ, который, она знала, вмѣстѣ съ ея шепчущимъ голосомъ, составлялъ одну изъ неотразимѣйшихъ прелестей ея.

— Вы всегда, продолжалъ онъ, — были для меня самымъ — какъ бы выразить это точнѣе?.. самымъ мучительнымъ воспоминаніемъ моего прошлаго, — а вы знаете, что ничто такъ не дорого человѣку, какъ его муки, — казались мнѣ сфинксомъ, разгадки котораго я долго добивался со страстью, всѣми нервами моего существа… И я никогда не могъ забыть того времени… И вотъ вы опять предо мной, и я также жадно хотѣлъ бы узнать теперь, что вы, какъ, какъ жили съ тѣхъ поръ, какъ я не видалъ васъ, что вынесли изъ вашей жизни за это время?…

— Какъ жила? повторила Тата, унесенная горячностью его рѣчи, его цыганскими глазами, всѣмъ его оригинальнымъ, мужественнымъ, блестящимъ складомъ ума и наружности, — что вынесла изъ этой vie du monde, которую вы такъ справедливо ненавидѣли въ то время, а теперь вдругъ почему-то находите прелестною, кажется? Я старалась прижаться, сузиться, погасить себя до уровня пониманія каждаго веселаго гусарика или мрачнаго флигель-адъютанта, и дошла чуть не до идіотизма… Вотъ какъ я жила и что вынесла!..

Бахтеяровъ сочувственно закивалъ головой:

— Ну да, ну да! "La femme slave", которой l'homme slave все до этихъ поръ не достоинъ развязывать ботинки… Очень ужь вы умны были всегда, княжна!

— Умна?… Не знаю, раздумчиво молвила она; — вѣрно только то, что у насъ ума пуще пожара боятся.

— Еще бы! онъ громко разсмѣялся:- мы это тамъ боками своими испытали.

Она взглянула на него съ какою-то невольною и счастливою гордостью:

— Къ счастью, вы принудили людей сдѣлать для васъ исключеніе…

Онъ чуть-чуть наклонился въ знакъ благодарности и пожалъ беззаботно плечами:

— Кривая вывезла, говоря нашимъ армейскимъ языкомъ: одинъ изъ вашихъ петербургскихъ умниковъ далъ мнѣ издавна кличку "un frondeur doublé de cerveau brulé" и подъ нею я успѣлъ бы преспокойно зарости травой, еслибы на мое счастіе, дѣйствительно, не случилось такъ, что въ извѣстную минуту понадобился именно такой "frondeur" на подкладкѣ сорвиголовы. Я былъ, такъ-сказать, Чацкій той минуты…

Онъ прервалъ себя вдругъ и взглянулъ еще разъ на Тата проницающимъ, неласковымъ взглядомъ:

— Вы ихъ всегда очень не жаловали, Чацкихъ, княжна, не правда-ли? спросилъ онъ, засмѣявшись короткимъ, заставившимъ ее вздрогнуть внутренно смѣхомъ.

Но она издавна предчувствовала возможность этого намека на прошлое и изготовила на него отвѣтъ:

— Да, сказала она, глядя какъ бы съ замѣшательствомъ въ сторону, и даже весьма искренно краснѣя при этомъ, — я была слишкомъ горда, можетъ-быть, но никогда не въ состояніи была признать моими героями Чацкихъ Lizzy Ваханской.

Бахтеяровъ безсознательно потянулся къ ней своею курчавою головой, какъ бы съ тѣмъ, чтобы ближе выслѣдить игру ея лица; онъ прижмурилъ глаза не то подозрительно, не то недоумѣвая…

— Вы серьезно думали, проговорилъ онъ съ разстановкой, — что маленькая графиня играла для меня роль Софьи Павловны?

Тата разсмѣялась:

— Очень было похоже во всякомъ случаѣ!

— И вы продолжаете это думать? спросилъ онъ почти шепотомъ.

Черты ея тотчасъ же приняли прежнее вдумчивое выраженіе; она повела на него долгимъ взглядомъ и медленно проговорила:

— Нѣтъ, теперь я этого не думаю!…

— Вы не думали этого и тогда! пылко вскликнулъ онъ;- вы не могли этого думать! Вы знали, что я любилъ васъ?

— Да, протянула она также тихо, — но… насколько?

— Насколько? съ горечью повторилъ онъ;- на это чувство пошла вся моя молодость, вся, вотъ мой отвѣтъ! А вы… я впрочемъ вовсе не думаю винить васъ, перебилъ онъ себя тутъ же, — напротивъ, я (васъ можетъ-быть удивитъ это признаніе), я вамъ обязанъ всѣмъ тѣмъ, чѣмъ вы меня видите теперь, и меня давно мучило желаніе свидѣться съ вами, чтобъ именно это выразить вамъ… Я не родился честолюбивымъ; во мнѣ, дѣйствительно, было сызмала расположеніе къ дешевому "фрондерству", которое, по всей вѣроятности, привело бы меня, какъ столь многихъ у насъ, лишь къ полнѣйшему умственному безплодію, еслибъ я не встрѣтился съ вами. Вы стояли далеко отъ меня тогда… Помните этотъ стихъ изъ Рюи-Блаза:

"Moi, pauvre ver de terre, amoureux d'une étoile"?

Я себѣ сто разъ на день повторялъ этотъ стихъ въ тѣ дни. Надо было поднять себя, надо было достигнуть до этой "звѣзды"! Это было безуміе, пожалуй: вы десять разъ могли выйти замужъ за другаго прежде, чѣмъ я былъ бы въ состояніи добиться того, что могло мнѣ дать право домогаться васъ. Но все равно, во мнѣ пробудилась тогда такая вѣра, такая сила вѣры въ себя и въ будущее… И это придавало всему, что я ни дѣлалъ, какую-то необыкновенную цѣпкость, твердость и послѣдовательность, всегда увѣнчивавшіяся успѣхомъ. Я шелъ впередъ съ быстротой, примѣры которой рѣдки… И вотъ тогда, послѣ Хивинскаго похода, я вернулся въ Петербургъ… Но всего, что успѣлъ я пріобрѣсти тогда, всего этого въ глазахъ вашихъ было еще недостаточно…

Тата слушала его съ трепетавшимъ сердцемъ; слова его, будто какой-то божественный напитокъ, лились ей въ душу и наполняли ее невыразимо сладостнымъ чувствомъ. Не безвѣстный юноша, не пылкій офицерикъ расточалъ ей теперь признанія, обѣты; говорилъ человѣкъ, котораго имя знала вся Россія, который приносилъ ей съ собою одно изъ самыхъ завидныхъ положеній въ государствѣ… Да, этотъ блестящій человѣкъ, единственный умѣвшій найти доступъ къ ея мраморному сердцу, онъ все такъ же, какъ и во дни юности, былъ у ея ногъ, она не могла сомнѣваться въ этомъ: вся его жизнь, сказалъ онъ сейчасъ, была какой-то священный культъ "звѣзды", какою она была для него, неустанное стремленіе "достигнуть" ея. Да, она имѣла право гордиться и быть счастливою теперь. Еще одно, послѣднее слово въ придачу къ его огненнымъ рѣчамъ, и судьба вознаградитъ ее съ избыткомъ за долгіе годы недочетовъ, тоски, отчаянія… О, скорѣй же, скорѣй понудить его сказать это желанное слово!…

— Недостаточно! повторила она дрожащимъ голосомъ, и поднесла руку въ глазамъ: — для другихъ можетъ-быть… Но вы тогда сами, добровольно, уѣхали, не давъ себѣ труда узнать, что я лично могла думать объ этомъ, договаривала она чуть слышно, склоня голову и отымая руки отъ глазъ. "Вотъ, вотъ, сейчасъ, онъ скажетъ", проносилось въ головѣ ея; ожиданіе сжимало ей грудь до боли…

Онъ заговорилъ опять, но это было не совсѣмъ то, чего она ждала:

— Я уѣхалъ потому, что мнѣ, къ несчастію, нечего было узнавать отъ васъ, княжна, произнесъ онъ медленно и твердо, — я зналъ… Вы могли забыть, понятно, но у меня неумолимая память; я помню все и ничего никогда не забываю… Нѣтъ, то, что вы могли бы мнѣ сказать тогда, было бы для меня недостаточно.

Ей вдругъ стало страшно: она уронила руку, вскинула и остановила на немъ глаза.

— Ecoutez général, начала она, силясь улыбнуться и скрыть обнимавшую ее тревогу подъ развязнымъ тономъ шутки, — вы умны и тверды, и герой, все, что хотите, но въ нашемъ женскомъ сердцѣ вы также мало понимаете, какъ и всѣ мужчины! Вы неспособны принять въ разсчетъ, взвѣсить, сколько въ немъ вѣчно бываетъ свойственныхъ намъ однѣмъ сомнѣній, противорѣчій, неожиданныхъ для него самого капризовъ борьбы… борьбы съ другими, близкими, со всякими рагіі ргіз и установленными взглядами, съ самимъ собою наконецъ… Вотъ вы говорите, что все помните, а помните-ли, что однажды при мнѣ сказала вамъ Lizzy: "Souvent un coeur est tout prêt à se rendre, mais il faut jtout de même le prendre d'assaut?…" Но вы желали брать d'assaut, кажется, одни азіатскіе и турецкіе города…

Бахтеяровъ усмѣхнулся невольно, и нѣкоторое время затѣмъ оставался безмолвнымъ. Онъ пристально глядѣлъ на нее, какъ бы любуясь ею и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ бы готовя о ней внутри себя какое-то рѣшеніе, которое она въ свою очередь ждала съ тайнымъ содроганіемъ всего своего существа. То "послѣднее" слово, которое почитала такъ близкимъ она за мгновеніе предъ тѣмъ, уходило теперь, она понимала, въ какую-то смутную, колеблющую даль…

— Можетъ быть, я съ вами спорить не стану, началъ онъ наконецъ, — я былъ, можетъ-быть, слишкомъ робокъ… или слишкомъ требователенъ, какъ вамъ угодно… Но важно дать напиться человѣку, когда онъ умираетъ отъ жажды, а… а не послѣ, словно проглотилъ онъ.

— Послѣ чего? спросила блѣднѣя Тата.

Онъ будто не слышалъ этого вопроса и продолжалъ:

— Какъ бы ни было, я уѣхалъ тогда съ твердымъ намѣреніемъ вырвать все это изъ души, изъ памяти, и… и не могъ… Не могъ заглушить той мучительной жажды любви, счастія, взаимности… Въ азіатской степи, вдали отъ водоворота людскаго, человѣку некуда выкинуть избытокъ своихъ ощущеній; они, какъ рѣдкіе дожди тѣхъ странъ, падаютъ капля за каплей въ тотъ же глубокій колодезь его внутренняго я, переполняя его иной разъ до невыносимой муки. Мнѣ очень часто представлялось въ то время, что мнѣ придется непремѣнно кончить самоубійствомъ или сумасшествіемъ.

— И вы никому не писали оттуда, не желали вѣстей ни о комъ? вскликнула наша княжна съ загорѣвшимися опять надеждой глазами.

Бахтеяровъ пожалъ плечомъ.

— Къ чему? Жажда у меня, я сказалъ вамъ, оставалась та же, но надеждъ уже не существовало никакихъ. Въ душевной моей мельницѣ отсутствовало зерно, жернова мололи a vide и стирали только другъ друга, примолвилъ онъ садясь, и замолкъ.

— И… и что же теперь? замирающимъ голосомъ и со взглядомъ, полнымъ тревоги; проговорила черезъ минуту Тата.

Онъ отвѣчалъ на этотъ взглядъ тѣмъ горячимъ и лютымъ взглядомъ, съ какимъ, по впечатлѣнію произведенному имъ на Скавронцева, глядѣлъ онъ на нее въ первую минуту встрѣчи ихъ на станціи, но голосъ его въ то же время зазвучалъ какимъ-то страннымъ, невольнымъ волненіемъ:

— Я женюсь, княжна! сказалъ онъ.

Зрачки ея широко, испуганно раскрылись, губы дрогнули:

— Вы… же… На комъ? словно захлебываясь пролепетала она.

— Вы ея не знаете, она Москвичка, поспѣшно отвѣтилъ онъ;- мы встрѣтились тамъ, въ Болгаріи… Она пріѣхала съ матерью сестрами милосердія. Ей девятнадцать лѣтъ… Раненые называли ее райскою птичкой; она совсѣмъ ребенокъ, кроткая, ясная, голубоглазая…

— Но… Анатоль ничего намъ не писалъ объ этомъ, растерянно молвила Тата.

— Онъ ничего не зналъ… и я самъ… Судьба, княжна! Пока мы были тамъ, за Балканами, она чуть не умерла отъ тифа. Мать едва довезла ее до Одессы. И вотъ, пріѣзжаю я туда теперь и на балконѣ гостиницы, куда меня привезли состанціи, вижу вдругъ это милое, исхудалое личико…

Какая-то проницающая, задушевная нѣжность, на какую казалось ей, никогда не былъ способенъ голосъ этого человѣка, слышалась теперь княжнѣ въ его словахъ. "Онъ любитъ эту дѣвочку, какъ никогда меня не любилъ!" рѣзнуло ее, какъ ножомъ по сердцу. Она заглушила на мигъ чувство безумнаго отчаянія, палившее ея душу, встряхнулась вся, улыбнулась всѣмъ лицомъ и, протягивая ему руку, вымолвила ровнымъ, звучнымъ голосомъ, безъ ироніи и безъ смущенія:

— Agréez donc, cher général, mes compliments et mes voeux les plus sincères!

Онъ живо наклонился, крѣпко прижалъ въ губамъ эту протянутую руку и воскликнулъ съ искреннимъ увлеченіемъ, — восхищаясь этою "красивою игрой":

— Спасибо вамъ, княжна, et vive "la femme slave!…"

Они глянули разомъ другъ другу въ глаза, и оба тутъ же отвернулись… Ему стало вдругъ страшно жаль ее и безконечно стыдно за себя. Горячій румянецъ проступилъ сквозь его смуглую кожу. Тата прищурившись устремила взоръ за рѣку, на даль, озаренную свѣтомъ низко опускавшагося солнца…

Такъ прошло нѣсколько мгновеній.

— Мнѣ нужно было бы однако пріѣхать къ моему старику еще засвѣтло, нѣсколько невѣрнымъ тономъ прервалъ первый молчаніе Бахтеяровъ, — надо отыскать вашего брата…

— До свиданія, надѣюсь, на возвратномъ пути? сказала княжна, учтиво оборачиваясь къ нему.

— Если позволите…

Онъ низко поклонился ей и вышелъ.

Черезъ пять минутъ, едва слышнымъ шагомъ, но ужасно торопясь и еще издали сложивъ свои высохшія уста въ робкую вопросительную улыбку, нырнула на балконъ маленькая княгиня.

— Eh bien, ma chérie? добѣжавъ до кресла дочери и наклоняясь къ самому ея лицу, спросила она таинственно.

— Онъ женится! съ холодною усмѣшкой, отъ которой бѣдная мать въ свою очередь заледенѣла тутъ же отъ головы до пятокъ, выговорила Тата: — не на мнѣ, само собою, soyez tranquille!

И она поднялась съ мѣста.

Княгиня, всплеснувъ руками, готовилась вскрикнуть…

— Maman, пожалуста безъ отчаяній! злобно остановила ее дочь:- однимъ больше, однимъ меньше, не всели равно!…

Она направилась къ двери.

— Mais, Tata, ma chère, куда же ты идешь теперь? совсѣмъ растерявшись, вскрикнула княгиня.

— Иду къ себѣ,- и очень прошу васъ и Анатоля не приходить ко мнѣ и не посылать за мной. Я очень хорошо знаю, что вы оба можете мнѣ сказать въ эту минуту et je ne suis pas d'humeur à l'entendre!

Она ушла, а бѣдная мать, уронивъ свою маленькую, жидкую особу въ кресло, въ которомъ сидѣла княжна, залилась горючими слезами, нажавъ себѣ предварительно для этого батистовый платокъ обѣими руками на глаза.

* * *

Ночью, часу въ двѣнадцатомъ, Александръ Андреевичъ Скавронцевъ вышелъ изъ флигеля своего въ садъ подышать воздухомъ. Онъ тотчасъ послѣ обѣда велѣлъ осѣдлать себѣ лошадь и поскакалъ на ней въ степь, откуда, измучивъ бѣдное животное бѣшеною, безцѣльною скачкой, вернулся часа черезъ два и у въѣзда въ Большіе Дворы наткнулся на выѣзжавшаго Бахтеярова. Молодой генералъ сидѣлъ въ коляскѣ, присланной за нимъ изъ Соковнина, и со странно озабоченнымъ, какъ показалось Скавронцеву, лицомъ глядѣлъ на кучера своего и деньщика, суетившихся около одной изъ пристяжныхъ четверки, перекинувшей ногу черезъ постромку. Александръ Андреевичъ машинально пріостановилъ свою лошадь и замѣтилъ, что "постромки коротки". Пришлось отпустить ихъ.

— Cara patria! Нашъ вѣковой неурядъ вездѣ и во всемъ! сказалъ досадливо усмѣхаясь Бахтеяровъ, учтиво въ то же время отвѣчая на короткій поклонъ Скавронцева.

— Некому видно присмотрѣть у нихъ тамъ! отвѣтилъ на это неопредѣленно и не сейчасъ старый гвардеецъ, глядя не на него, а на испуганно дрыгавшую ногой пристяжную.

— Славный у васъ конь! замѣтилъ черезъ нѣсколько времени генералъ.

— Дда, молодой… шестой годъ, небрежно проговорилъ на это тотъ.

Кучеръ справившись полѣзъ на козлы.

— Позвольте попросить васъ, заговорилъ опять Бахтеяровъ, — передать князю Можайскому, что еслибы мнѣ какъ-нибудь нельзя было на возвратномъ пути заѣхать къ нему (я черезъ три дня долженъ быть въ Одессу, а оттуда въ армію), я прошу его и почтенную его матушку извинить меня и принять искреннюю мою благодарность за ихъ добрый пріемъ.

Александръ Андреевичъ открылъ большіе удивленные глаза, хотѣлъ что-то спросить, но не спросилъ, а только поклонился въ знавъ того, что "не примину, молъ, исполнить…"

Генералъ въ свою очередь поднесъ руку въ своей бѣлой походной фуражкѣ… Коляска покатила.

"Задача!" со странною смѣсью любопытства, какой-то глухой радости и стыда за эту радость, говорилъ себѣ Скавронцевъ, очутившись у себя дома и шагая обычнымъ своимъ быстрымъ шагомъ вдоль комнатъ, тускнѣвшихъ въ предвечерней мглѣ:- "на объявленнаго жениха далеко не похожъ, да и возвращаться даже, очевидно, не намѣренъ… Сорвалось у нихъ опять что-ли?…"

Онъ вдругъ, какъ бы не совладавъ съ хаосомъ давившихъ ощущеній, опустился на диванъ, закинувъ обѣ руки за голову и судорожно прижмуривъ глаза. Онъ просидѣлъ такъ безмолвно и недвижно до самой ночи.

Нарождавшійся мѣсяцъ слабо свѣтилъ на поблѣднѣвшемъ небѣ. Старые клены, точно шевеля пальцами, мѣрно шуршали своими широкими листьями. Соловей, какъ бы нехотя, прерываясь и обрывая, урчалъ гдѣ-то въ чащѣ…

Въ домѣ, повидимому, все спало, только въ верхнемъ этажѣ, въ кабинетѣ Анатоля, выходившемъ напротивъ флигеля "главноуправляющаго", виденъ былъ еще свѣтъ.

Александръ Андреевичъ, проходя мимо, безсознательно поднялъ голову и пріостановился. До него донесся говоръ двухъ голосовъ: словъ не слышно было, но онъ по звуку различилъ голоса Анатоля и его матери.

Они тутъ же смолкли, а черезъ нѣсколько мгновеній погасъ и свѣтъ въ кабинетѣ. "Княгиня ушла, онъ пошелъ провожать ее до спальни", сказалъ себѣ Скавронцевъ, проходя далѣе.

Его тянуло подъ окно Тата. "Что она, какъ?" хмурясь, упрекая себя въ "глупости" и то-и-дѣло пріостанавливаясь на пути отъ волненія, заливавшаго ему грудь, говорилъ себѣ Скавронцевъ…

Онъ замеръ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ ея балкона. Изъ глубины ближайшей комнаты, сквозь отворенную настежь дверь, пламя одинокой свѣчи добѣгало трепещущимъ лучомъ до длиннаго кресла, въ которомъ она, въ бѣломъ ночномъ пеньюарѣ, полулежала, блѣдная какъ и ея ткани, съ руками безжизненно опущенными на колѣни, устремивъ пронзительно глядѣвшіе впередъ глаза прямо на него, на Скавронцева…

Она слышала издали шаги его, она его видѣла, она словно ожидала его тутъ.

— Ну, что довольны? проговорила она прежде, чѣмъ онъ успѣлъ разглядѣть ее хорошенько, сообразить, притти въ себя…

Онъ поднялся къ ней на балконъ, остановился… Ноги его дрожали…

— Чѣмъ "доволенъ", что это вы? проговорилъ онъ въ смущеніи.

— А вы не знаете еще? отвѣтила она кроткимъ, желчнымъ смѣхомъ:- они вамъ еще не повѣряли, не плакали, не жаловались?..

— Я никого не видѣлъ…

— А я имѣла удовольствіе… Я просила ихъ оставить меня одну, не мучить… но братецъ, Анатолій Васильевичъ, счелъ долгомъ притти объясняться… и колоть, будто я сама… будто мало мнѣ всего этого униженія…

Голосъ ея оборвался; она глядѣла на Скавронцева сверкающими, злыми глазами:

— Онъ, изволите видѣть, все сдѣлалъ, все подготовилъ, "какъ всегда", какъ "всю жизнь свою", но я также, "какъ всегда", я сумѣла все разстроить, все испортить… Они десять лѣтъ, видите-ли, не могутъ съ рукъ меня сбыть; все такъ хорошо, умно подготовятъ и, не смотря на это, все каждый разъ обрывается по моей винѣ… Братецъ теперь рѣшительно отказывается отъ дальнѣйшихъ стараній; "il ne peut plus rien", онъ предоставляетъ меня моей "несчастной судьбѣ", "à mon triste sort", онъ такъ и сказалъ… Красиво, не правда-ли?… Я его попросила уйти… Еслибъ онъ не послушался, я побѣжала бы кинуться въ рѣку… Вы его видѣли? спросила она вдругъ.

— Кого, Анатоля?

— Нѣтъ, какъ отрѣзала Тата, — того?

— Мы встрѣтились, когда онъ уѣзжалъ… Онъ просилъ меня передать Анатолю его благодарность и прочее, если ему не случится самому быть у васъ еще разъ, молвилъ Скавронцевъ, не отрывая отъ нея взгляда;- онъ сказалъ мнѣ при этомъ, что черезъ три дня ѣдетъ обратно въ армію. Я, признаюсь, тутъ же подумалъ…

— Что я ему отказала и теперь, какъ два раза предъ этимъ? не дала ему договорить она и засмѣялась снова своимъ желчнымъ, судорожнымъ смѣхомъ. — Нѣтъ, онъ взялъ свое на этотъ разъ, онъ отомстилъ, скверно, жестоко, подло отомстилъ мнѣ, женщинѣ!.. Lizzy Баханская предваряла меня: "Gare à Méphisto!" говорила она. Онъ не умѣетъ прощать, этотъ человѣкъ, онъ… Онъ хорошо сдѣлалъ! неожиданно, голосомъ глубокаго отчаянія, отъ котораго перевернуло всю внутренность у Скавронцева, воскликнула она, — онъ нашелъ себѣ "тихую, ясную, голубоглазую" дѣвочку, которая, вѣроятно, никогда и не помышляла о такомъ счастіи и будетъ любить просто его, а не его "position sociale", не наслѣдство Соковнина… Онъ знаетъ, что у насъ это иначе ведется, что насъ воспитываютъ для того, чтобы мы сами молодость свою, умъ сердце, красоту умѣли предлагать au plus offrant…

Скавронцевъ глядѣлъ на нее, усиленно переводя дыханіе, съ мучительной тоской, съ безконечною любовью…

— Что же вы, молчите, воскликнула она съ гнѣвомъ, — развѣ у васъ словъ никакихъ на это нѣтъ?

Онъ какъ былъ, самъ не вѣдая, что дѣлаетъ, упалъ къ ея ногамъ, прижимаясь головою къ ея колѣнямъ:

— Что же мнѣ говорить? шепталъ онъ, весь дрожа въ какомъ-то водоворотѣ охватившаго его неотразимаго чувства;- я не знаю, что это за человѣкъ, что это за люди!… Знаю то, что еслибы былъ я на его мѣстѣ, такъ и схватилъ бы я васъ обѣими руками, прижалъ бы къ себѣ, не выпускалъ бы до самой смерти…

Голова его пылала полымемъ. Не помня себя, онъ охватилъ ея станъ, привлекая ее къ себѣ съ неудержимой уже страстью безумнаго желанія…

— И вы одни… одни любите меня на этомъ свѣтѣ! лепетала она разсѣянно и безмолвно, отдаваясь его дружескимъ поцѣлуямъ…

И вдругъ вспрянула, оттолкнула его всею силою своихъ рукъ:

— Оставьте меня, какъ вы смѣете… вы негодяй!…

* * *

На другой день, часу въ девятомъ утра, горничная княжны принесла. Александру Андреевичу въ запечатанномъ конвертѣ письмо слѣдующаго содержанія:

"Вы должны понять, что видѣть васъ, жить подѣ однимъ кровомъ, я не въ состояніи. Жду отвѣта."

Губы его чуть-чуть изогнулись въ горькую усмѣшку…

— Хорошо, спокойнымъ голосомъ сказалъ онъ горничной, разрывая какъ бы въ разсѣянности принесенную ею записку въ мелкіе кусочки, — скажите княжнѣ, что я уже велѣлъ запрягать лошадей и выѣзжаю черезъ полчаса, и всѣ ея порученія въ городѣ исполню аккуратно.

Анатоль Можайскій, очень удивившійся внезапному отъѣзду своего управляющаго, не предварившаго его объ этомъ ни единымъ словомъ, пришелъ въ совершенное недоумѣніе, получивъ отъ него дня черезъ три письмо, адресованное изъ города, въ которомъ проживала семья Александра Андреевича, и извѣщавшее, что онъ, Скавронцевъ, узнавъ, что правительство, "въ виду непріятностей, дѣлаемыхъ ему Беконсфильдомъ", намѣрено отправить "значительныя силы къ границамъ Индіи", рѣшилъ "попытаться военнаго счастія", то-есть поступить въ туркестанскую армію. При этомъ упоминалось въ короткихъ словахъ, что подробный отчетъ по управленію имѣніями, приготовленный къ пріѣзду хозяина, равно и состоящія по кассѣ суммы сданы главному конторщику Фирсову, въ чемъ и дана симъ послѣднимъ Скавронцеву прилагаемая къ письму расписка.

"Онъ съ ума сошелъ!" рѣшилъ Анатоль, — и въ тотъ же день покатилъ по желѣзной дорогѣ въ *** "отыскать и усовѣстить этого оригинала…" Но онъ его уже тамъ не засталъ…

* * *

Улыбнулось-ли "военное счастье" Александру Андреевичу въ Средней Азіи, невѣдомо никому, такъ какъ онъ никому не пишетъ. Его ожирѣвшая, но неизмѣнно вѣрною ему пребывающая Вѣрочка льетъ о немъ нескончаемыя слезы, какъ о покойникѣ, хотя въ спискахъ объ умершихъ, за которыми трепетно слѣдитъ она по Русскому Инвалиду, имя его до сихъ поръ не значилось…

Княжна Тата прошлою зимою собралась было совсѣмъ въ монастырь, но вдругъ отложила намѣреніе, такъ какъ графиня Нелли Авалова, продолжающая "обожать" ее все съ тою же изысканною и тонкою экзальтаціей чувствъ, придумала сосватать ей "un sien oncle", графа де-Браге, офранцуженнаго Шведа, владѣющаго замкомъ въ Альзасѣ, человѣка лѣтъ довольно зрѣлыхъ, "mais très bien conservé", судя по присланной имъ племянницѣ на этотъ предметъ фотографической карточкѣ, получившей полную аппробацію со стороны маленькой княгини и ея сына. Карточку княжны графиня Нелли, въ свою очередь, отправила "en toute confidence" къ альзасскому дядѣ, который со слѣдующею же почтой заявилъ, что находитъ "изображенную на ней особу aussi distinguée que charmante". Сватовство путемъ переписки идетъ, кажется, на этотъ разъ серьезно на ладъ. Вопросъ въ послѣднее время стоялъ только на томъ, будетъ-ли назначенное "à la princesse Natalia" приданое уплачено "en métalliques ou en papier-roubles", что должно было окончательно рѣшить пріѣздъ или непріѣздъ графа де-Браге въ Россію. Но маленькая княгиня не сомнѣвается, что онъ пріѣдетъ, такъ какъ это теперь зависитъ только отъ "léger sacrifice" со стороны Анатоля въ пользу сестры, а она очень хорошо знаетъ, что Анатоль "всегда только о томъ и думалъ, чтобы Тата "fasse un parti convenable".

КОНЕЦЪ.

1879

Примечания

1

Впервые напечатано въ Іюльской книжкѣ "Русскаго Вѣстника" за 1879 годъ, подписано псевдонимомъ "Мери Бемъ" и перепечатано здѣсь съ подлинника, исправленнаго карандашемъ самимъ Б. М. Маркевичемъ.

(обратно)

Оглавление

Княжна Тата[1] X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?