«Огни святого Эльма»

Андрей Шитяков ОГНИ СВЯТОГО ЭЛЬМА

Небо февральской ночи с огромными звездами, щедро рассыпанными Кем-то, с белым-белым, действительно Млечным путем, затмевалось ослепительно сверкающим снегом на кронах деревьев или лапах высоких елей. Черный невидимый Хищник скользил по горной долине, по мановению чутких высотомеров, подскакивающий на холмах. Для пилота ночь была сине-белой. Окруженный с трех сторон цветными экранами он видел мир чужими мертвыми глазами камер своей машины. И только закругленный купол кабины пропускал звездный свет. Над ним был занесен ковш Большой Медведицы, и на этот раз, он казался каким-то жадным, слишком открытым, готовым зачерпнуть крови… Без десяти пять. Где-то, между холодных звезд ковша должен был именно сейчас пролетать в зените спутник визуальной разведки, и пилот отчаянно искал скользящую точку между огромных мигающих звезд. Тщетно. Прочертил огромный оранжевый метеор, но желание так и осталось не загаданным. Экраны и приборы засвечивали фонарь, летчик снова стал смотреть на мир чужими глазами. Беловатые теплые пятна звезд не мигали, они были приморожены к спектральному ночному экрану. И не было на земле ничего белого или желтого, что выдало бы жизнь. Стало холодно. Летчик включил отопление, костюм, согретый перед полетом в аэродромном капонире, потерял свое тепло. Оператор, ведомый невидимым спутником, изображение от которого он получал на один из экранов, отмечал навигационные точки, по которым автопилот вел машину на двадцати пяти метровой высоте, сам поворачивая и подбрасывая ее на холмах. От винта машины в землю била струя воздуха, крученая и холодная, она поднимала снежный смерч, следовавший за ударным «Крокодилом». Она сдувала с деревьев снег и взвихряла его на земле, образуя измятый белесый след, будто и в правду, гигантский крокодил-невидимка полз к своей жертве почти бесшумно и неотвратимо. Радиомолчание прерывалось голосами своих и «духов», неизвестно по какой причине выскочивших на закрытые авиационные частоты. И только числовой канал без треска и помех позволял говорить с миром. Слова оператора пролетали мимо ушей — он был так близко — впереди, в нижней кабине, и так далеко, за толстыми слоями бронестекла, титана и керамик. Пилот автоматически отвечал и сообщал о пройденных точках земле. Оператор проинформировал о выходе на цель, вот тут пилот и увидел не то редколесье, не то поляну, с черными пятнами блиндажей, черными только потому, что они отбрасывали на снег безлунные звездные тени и бело-желтыми пятнышками — людьми, змеящиеся оранжевые струйки дыма из замаскированных буржуек. Это была цель — километрах в пяти. Ткнув на экран пальцем в черную точку блиндажа, нажав, таким образом, на чувствительную пленку он поставил прицельный компьютер на сопровождение объекта, и, смотря только в одну черную точку, обрамленную зеленой окружностью прицела, пилот сообщил земле: «Начинаю атаку, связь прерываю».

На душе у Командира было неспокойно. Почему-то он решил выйти из блиндажа. Прошагал метров пятнадцать в гору по свежему снегу. Бородатые автоматчики на посту отдавали ему честь, точнее, прикладывая к голове два пальца, говорили: «Алла акбар!» Он достал из кармана сигары. Мусульманам разрешено курить. Борода грела лицо от русского февральского мороза. В далекой родной Аравии снега не бывает. Звезды предвещали недоброе. Он посмотрел в небо. Знака от Бога не было. Должно быть, Аллах не должен давать смертным знать об их судьбе. Высоко над ним сверкала виселица. Не к добру. Еще больше часа было до утреннего намаза, но он шептал — истово молился. Некстати вспомнились два пленных русских. Он услышал, однажды, как они молятся. Незнакомые слова, хотя по-русски он с акцентом говорил. «Оченащ ижеси ненебеси…» Он спросил, как это переводится. Ответил третий пленный — башкир, мусульманин: «Отец наш, который на небе…» Командиру пришли в голову слова исламской молитвы, точь-в-точь повторяющие православную. Он сказал об этом, предложив принять ислам. И то ли их поддел Шайтан, то ли судьба им была умереть… Старший контрактник сказал: «Ваш Магомет содрал христианскую молитву». Такого оскорбления Пророка Командир не мог выдержать. И дважды выстрелил из «беретты». В голову. Башкир прыгнул на него как кошка с криком: «Будь ты проклят, шайтанов выблевыш!» — и получил пулю в грудь. Упав на земляной пол, он прохрипел: «Гореть тебе в аду» — и испустил дух, так и не закрыв глаза. Значит, судьба им была умереть. Третий был его братом по вере. Махаммад говорил, что это великий грех. Он верил в Ад. Ему казалось, что Ад сам приближается к нему…

«Командир прошел, бригадир!» «Молчи, держи русский «стингер», сегодня слишком чистое небо». Бригадир Абдалла был из Сирии, из семьи миллионера. Отец не благословил его, когда тот, сняв восьмидесятитысячный счет в банке, отправился на Джихад. «За русских мы должны молиться всевышнему, столько, сколько будет стоять над нами это небо! Это небо было бы черным, если бы не они! Помни долину Бекаа!» — слова отца звучали эхом, переходящим в ритмичный и тихий свист…

«Кровавая мразь!» Пилот вспомнил, как вздрогнула под ним земля, заставила обернуться и увидеть, как на месте казармы ОМОНа вырастает бесформенный огненный шар. Еще он видел мать двадцатилетнего пацана, которая никак не могла ни закричать, ни заплакать над гробом… Тогда ему казалось, что она живой мертвец… но эта ночь — его. Сегодня он — Властелин Огня. Сегодня вечером воронье будет клевать их паленое мясо. И никто не будет их оплакивать.

Черная точка приближалась, зеленый кружок крепко держал свою жертву. Пилот включил турбинку — она нагнетала в выхлоп февральский морозный воздух. Щелкнул архаичным на фоне современной аппаратуры тумблером — в ЭВУ пошел жидкий азот. «Стрелы» отдыхают… Ладонь в голубоватой и тонкой кожзамовой перчатке мягко доворачивала машину до пуска, авторельеф держал высоту. Осталось выбрать тип. Два триста. Пошла!

Храп семнадцати человек в блиндаже начисто заглушал треск печи. Керосинки освещали подробную карту, хорошо отбитую на принтере одной из местных контор чеченской милиции. Там было много друзей. Трое не спали и вставляли в карту цветные булавки.

Смерть не любит звука. Особенно, если она в двое быстрее звука. Противобункерная ракета уткнулась и заглубилась в землю, пройдя бревенчатый блиндаж, как лист бумаги… В какие-то микросекунды взрыв разрушил бронированную капсулу, испарил и распылил компоненты. Молодой негр успел заметить золотое в лучах керосинки облако, но до его ноздрей не успел дойти характерный аптечный запах… Но не это было ядом неслышимой змеи. Смесь взорвалась, распространяя быструю и горячую волну. Снаружи услышали только хлопок. А внутри была Пустота. Живое мгновенно превратилось в мертвое.

На прицельном экране с сильным увеличением было видно, как подскочили бревна, пропуская оранжевых змей. На самом деле, они были белые — всего лишь туман, но тепло окрашивало их на экранах, мгновенно тающий снег давал белую засветку на синем фоне. Летчик довернул машину на второй блиндаж. Пошла, милая. Его душу холодил вид оранжевых змей, струящихся из пробоин и окон бывшего бункера, даже не змей, контур ударной волны вызывал теплый — белый в глазах машины круг, горячие струи из землянки были красными. На земле вверх ногами лежала медуза Смерти с белым куполом и оранжевыми щупальцами, они извивались и вытягивались вверх. «Должно быть, так отлетают души», — подумал летчик.

Это был не артобстрел. Неопытные, по мнению бригадира, моджахеды падали в снег, опасаясь осколков. Ритмичный свист, в котором звучали слова его отца, принадлежал «Азазилу» — так на ближнем востоке называли «двадцатьчетверку». Она была одним из героев Бекаа, вместе с Т-72. В Сирии она несла им добро, на которое он ответил неблагодарностью. Теперь она несла смерть, возмездие. «Встать, встать, «стрела», гранатометы!» Голос звучал в пустоту, тишину, зависшую на мгновение над лагерем. И только отчаянное «хеликоптер» заставило подняться и изменить тактику. Второй хлопок возвестил о том, что еще двадцать пять их товарищей погибли во сне. Плохая смерть для мусульманина.

Пора было менять тип ракет. Землянок больше не было. Подойдет чистая вакуумная. Черно-желтые точки в пролеске заметались, с их рук стали исходить красные языки с желтым вихрем. Пошла!

Командир не был трусом, но бессмысленную смерть не считал достойной. Он не стал стыдить или угрожать — пусть бегут те, кто хотят, они вернутся и отомстят за павших. А зенитчики и гранатометчики их прикроют, и если умрут — то как мученики за веру. От дерева к дереву — он прятался за стволом от осколков, но их не было. Боеголовка-капсула распылила яд на поляне, через мгновение, воспламенив. Горячая волна проходила через людей, как призрак, но не она несла гибель, а то, что было внутри нее. Пустота разрывала грудь и горло, ее густые щупальца на окраине зоны поражения обвили дерево, за которым укрылся Командир, изминая его сильное, но бренное тело, как бы высасывая душу. Ее силы иссякли, их было недостаточно, чтобы разорвать плоть, но достаточно, чтобы отнять жизнь. Не выдержали сосуды мозга и сердца. Из глаз и рта потекла кровь. Для Командира, как звали его свои, и «кровавого араба», как звали русские, исчезло все, кроме бессмертной черноты февральской ночи.

Еще! Разбегаются. Если их не достала термобарическая, достанет объемно-фугасная.

Гранатометчик смотрел в прибор ночного видения, но Хищник охладил себя и только пламя, пробивающееся из блиндажа, давало засветку. «Стрела» товарища так и не пошла, детонировав в контейнере от термобарического взрыва. Но зенитчик был уже мертв, и ракета, взорвавшись, никого не убила.

Затем возникла голубая стена. Она была тверже земли и сметала все, люди, как бы падая с небоскреба, погибали мгновенно. Фугасная волна подкидывала их тела, как пустые мешки — в людях не оставалось ни одной целой кости.

Путь отступления был только один — в гору. Бригадир знал это отлично — он сам закладывал минное поле снизу, сам учил бойцов преодолевать учебную полосу из колючей проволоки — туда пути не было.

Оператор неожиданно сказал: «Хватит ракет. Теперь сам буду чесать». Двуствольная пушка заурчала электромотором, следуя прицелу, почти прямо целившемуся в противника. Раздался треск, огненные струйки потекли, сливаясь. Там где были желтые метки, появились и исчезли красные змейки взрывов. Желтые точки замерли и стали красными. По удалявшейся группе дала еще одна очередь. Оператор выключил гироскоп, и трехтонная отдача пушки обеспечила нужный разброс. Пушка замолчала, хлопки взрывов донеслись до экипажа.

Бригадир широко открыл рот, чтобы не оглохнуть от взрывов. Смерть как будто стучала пальцами по снегу, разбрасывая острые осколки. Тяжелые стрелы обожгли живот и ноги бригадира, жестко бросив его на землю. Что-то теплое потекло по телу.

Оператор почувствовал себя стрелком космического крейсера, из круглой стеклянной кабины мечущим в Чужих огненные лучи. Пушка затихла и, урча, развернулась к оси вертолета.

Бригадир увидел источник огненных струй в прибор ночного видения. Он лежал на земле, а «Азазил» висел в полутора километрах, извергая золотые вспышки на темно-зеленом небе. Каждое движение, даже дыхание давалось ему с трудом, но он поднял автомат и стал стрелять по вертолету очередь за очередью.

Когда в тебя стреляют с очевидным недолетом, кажется, что с вражеского ствола стекают огненные капли, — пилот отключил передний инфравизор, на фоне уже желтых пятен мертвых, пули, как кровь стекали из одной точки. Только зеленые авиагоризонт, индикаторы высоты и скорости перечеркивали тьму, медленно загорающуюся пламенем рассвета. «Активности нет, один козел стреляет, но он неподвижен», — оператор снова стал наводить пушку, но пилот дал резкий разворот на обратный курс.

Автомат щелкнул и замолчал. Вертолет стал отворачивать. Бригадир упал на землю, бросив оружие. Есть ли живые? В зеленом цвете прицела вились золотые языки смерти в эпицентрах вакуумных разрывов. Над телами погибших восходил золотой дымок. «Души праведных», — подумал бригадир.

По черному, от сбитого с деревьев снега пути, вертолет шел на базу. Обогреватель не давал фонарю запотеть, и в небе появлялись первые рассветные лучи. Ковш Медведицы был бледен, он сильно повернулся вверх, как бы вычерпывая кровь с грешной земли.

Бригадир усилием воли удерживал себя в сознании. Он сбросил очки с лица и увидел, как ночь уступала место свету. Он протяжно закричал: «Алл-а». Ответа не было. «Алла-а-а» — пропел он снова. Вдали послышалось сдавленное «Алла-а». Несколько моджахедов отвечали — они были оглушены и ослеплены, или смертельно ранены, но они верили. Вдруг бригадир увидел голубые сияющие короны в воздухе, вокруг макушек двух высоких елей. Мусульмане не знали святого Эльма. Для бригадира это был знак — последний благостный знак его бога.

Патрульный, которому повезло оказаться вдали от лагеря, отчаянно кричал в микрофон радиостанции, и его горячие слова застывали на морозе арабской вязью. Десять минут он не слышал ни слова в ответ. И вот появилось это печально-протяжное «Алла», оно неслось и неслось из динамика, каким-то невообразимым способом рация связывала его с миром мертвых…

Вдали показался синий огонь. Пилот на всякий случай даже активировал «воздух», ни к селу, ни к городу в Чечне висящий на пилоне. Это был свой «семнадцатый», несущий десантников к месту бойни. Наэлектризованный в морозном воздухе, он светился синим огнем, дьявольски плясавшим на концах лопастей. Пилот не подозревал, что его машина светится так же, как и «летучий Ми-8», как он неуклюже обозвал десантный вертолет.

Два призрака разошлись в утреннем небе. Десантник выглянул в иллюминатор и увидел огненного дракона. У него сосало под ложечкой — и зачем у них отняли курево и не дали пожрать — ведь нет никакого риска — они летят считать трупы?

Огни на елях в глазах бригадира слились в один призрачный свет. Он летел по черному коридору навстречу свету, когда его тело обмякло и повалилось на снег. Пролесок затих. Восемьдесят недвижных тел лежало на растопленном снегу.

Трое арабов, в числе которых был патрульный, шли по полю смерти. Один из них поскользнулся — кровь и вода образовали громадные ледяные круги, и уткнулся лицом в окровавленный череп товарища. Они искали Командира. Его тело было распростерто возле дерева, глаза были затянуты кровавой пеленой, а рот искривлен. Они подняли на плечи его застывшее тело и понесли, понесли легенду о том, что неуловимый командир жив и продолжает держать в страхе транспортные колонны.

Пилот почувствовал в животе холод — страх впитал в себя февральский воздух и мертвенно холодил. Не к добру этот призрак, не к добру. А рассвет уже полыхал красным пламенем на редких облаках.