««Лимонка» в войну»

«Лимонка» в войну (fb2) - «Лимонка» в войну 1432K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Коллектив авторов - Захар Прилепин

«Лимонка» в войну Составитель Захар Прилепин

От составителя

Люди едут на войну. Бездомные офицеры и недоучившиеся студенты, авантюристы и идеалисты, добровольцы и наемники, политические фанатики и модные журналисты. Искушенные профессионалы и близорукие туристы. Едут к линиям фронта и на земли враждующих племен, в зоны этнических чисток и партизанских диверсий. В страны-изгои, в горы, пустыни, джунгли. В том числе каменные.

Едут «почувствовать прохладу оружия», приобщиться к мировому джихаду или мировой революции, а то и к новому мировому порядку.

Их не гонят на войну, их даже пытаются туда не пускать. И все они отличаются от тех, кого на войну везут.

Эта книга для тех и о тех, кто едет на войну.

Поедем на войну

Поедем на войну В Очамчире умереть – красиво, Солнечная долька на губах. В роще ароматных апельсинов Гладя, как любимую, автомат, Забыв весь страх, Что улицы Москвы беззаконны, Идешь как будто раздетым. Зло и Добро невесомы… Поедем на войну. До Краины узким коридором, Где средневековия закон, И над всеми только пули богом, Но и сам ты с пулями как бог, Имеешь право ответа! А снег московский грязен. Опасность в собственном доме. Друг и Враг неразделяем… Поедем на войну. А в жизни так мало нужно: Почувствовать себя кем-то, В руке прохладу оружия, Запах мужской и терпкий, В глазах своих мираж дома… В глазах врага по-другому Всё! Поедем на войну… Наталия Медведева, февраль 2003

Русский пацан с оружием в руках

Другороссы – это представители партии «Другая Россия»; они же ныне запрещенные «нацболы», они же лимоновцы, они же бойцы «Интербригад». Слышали, наверное.

Впрочем, в наши дни информационные волны идут с такой частотой, что многое скоро забывается. Наверное, какие-то вещи придется напомнить. В середине 90-х годов писатель Эдуард Лимонов создал в России Национал-большевистскую партию.

К тому моменту Лимонов в качестве любопытствующего литератора, военкора, а порой и добровольца объездил все попавшиеся ему на пути «горячие точки», за что был исключен из европейского литературного истеблишмента, но заработал в определенных кругах репутацию человека яркого и бесстрашного.

Соответственно, и в его организации сразу сделали ставку на самых яростных и дерзких – в противовес тяжеловесным представителям официальных парламентских партий.

Нацболы были агрессивны, антибуржуазны, требовали реанимации и восстановления империи. Упрямо утверждали, что, несмотря на все наши «демократические преобразования», конфликт России и Запада неизбежен, а неолиберализм в России не приживется.

(Дразня новейшую буржуазию, в середине 90-х нацболы ходили по улицам Москвы с лозунгом «Завершим реформы так: Сталин, Берия, ГУЛАГ!»).

В 90-е дезориентированное население России зачастую воспринимало нацболов как банду дикарей. В то время как эти парни во многом оказались замечательно прозорливы.

Новое российское буржуазное государство всегда воспринимало НБП в качестве противника – в то время как нацболы были самыми неистовыми патриотами в стране. Хоть и «левого», «большевистского» толка.

Характерно, что и в России, и, к примеру, на Украине государство, так или иначе, пестовали «правые», откровенно фашиствующие группировки. У нас контора «крышевала» футбольных фанатов, в Киеве Янукович и все его предшественники понемногу отстегивали купюры на будущий «Правый сектор» и тренировочные лагеря бритоголовых. В «час X» вдруг выяснилось, что российские аналитики и лично Янукович всё перепутали, потому что их подопечные в целом забили на донбасское ополчение и уехали воевать в украинские добровольческие батальоны.

Но это было несколько позже.

На территорию «большой политики» Лимонова со товарищи так и не допустили; зато эта организация активно отметилась на других уровнях и фронтах.

«Нацболы» провели десятки, а скорее даже сотни скандальных акций по всей России и за ее пределами. Визитной карточкой организации стали ненасильственные захваты тех или иных органов власти или знаковых публичных мест.

Нацболы первыми, еще в 1999 году, объявили на весь Крым: «Севастополь – русский город!» (15 нацболов получили за ненасильственный захват морской башни в Севастополе по пять месяцев украинской тюрьмы).

Поначалу (а некоторые чудаки – и по сей день) воспринимали нацболов как группу «артистов», арт-проект, перманентную культурную акцию.

Тем временем Эдуарда Лимонова и соратников взяли на Алтае и обвинили в попытке вооруженного вторжения в Казахстан (с целью отторжения северных территорий Казахстана в пользу России). Прокурор требовал персонально для Лимонова «четвертной» – однако обнаружилась проблема с доказательствами: «контора» поторопилась с захватом лимоновской группы и в необходимом количестве доказательств не нашла. А могла бы.

Партийцев все равно посадили, но дали существенно меньше.

Чтобы хоть как-то урезонить лимоновцев, которых не удавалось запугать или в полном составе отправить за решетку, лимоновскую НБП запретили как экстремистскую организацию.

Так на месте объявленной вне закона НБП появилась партия «Другая Россия» – с тем же лидером и тем же составом.

Запреты и массовые посадки (в партии отсидело свыше 250 человек, тысячи прошли через многократные административные задержания) не смогли ни на что повлиять. Задор и мужество партийцев оказались неистребимы.

Нацболы-другороссы не только отличились захватом приемной Администрации президента РФ в Москве и захватом Минздрава (так они добивались отмены закона о монетизации льгот – и, между прочим, добились), но и с разными целями посетили дюжину военных конфликтов в самых разных концах земного шара.

Лимоновцам, как выяснилось, дело есть до всего.

Но книга эта, по большому счету, далеко не только о войне.

Она о предчувствии войны и о том, как это предчувствие вдруг начинает сбываться.

Здесь в живом режиме выкладывается геополитическая картина мира, сложившаяся после череды войн, связанных с распадом СССР.

Здесь начинается новая череда войн, связанных с движением к воссозданию распавшейся империи.

По этой книге можно в целом проследить, как все это было, и понять, что будет.

Поначалу русские пацаны приглядываются, принюхиваются, пробуют оружие на вес. Изучают биографии действующих или недавно убитых, засуженных, посаженных, подло уничтоженных героев того или иного сопротивления.

Ополченцы, военкоры, журналисты, а часто – просто праздные гуляки – нацболы-другороссы мечутся повсюду.

Впрочем, часто с конкретными целями. С целями все более и более конкретными.

Мелькают: Сербия, Иран, Таджикистан, Осетия, Абхазия, Азербайджан, Чечня…

Пацаны видят все своими глазами и пишут отчеты в главный партийный печатный орган: легендарную газету «Лимонка».

Партийные представительства нацболов в Прибалтике устраивали акции прямо на объектах НАТО. Другие партийцы работали на территории Украины и давно догадывались, к чему все идет.

Характерно, что в Ираке одни нацболы контактировали с бойцами Сопротивления, а другие – ездили туда в составе подразделений миротворцев. В принципе пацаны могли бы случайно убить друг друга. Но то была не наша война – там партийцы просто набирались опыта.

В какой-то момент набрались до такой степени, что, создав – в рамках партии – движение «Интербригады», – перегнали на Донбасс свыше тысячи человек и создали там несколько военных подразделений, активно воевавших на стороне ополчения.

О своих многочисленных приключениях отписались, конечно же, далеко не все и даже не половина партийцев.

Одни не хотят палиться, другие – хвалиться, третьи – еще на войне (некоторые уже два года безвылазно), четвертые – не мастера писать сочинения.

Но в целом картина ясна.

Мы видим русского пацана в переделках конца прошлого столетия и на первых войнах XXI века.

Знакомьтесь. Вам еще не раз придется с ним повстречаться.

Захар Прилепин, 2015

Часть первая До Краины узким коридором

Жопа мира

1. Абдулло

– Видишь, горы, брат? Они, сверху летишь, очень на сухое говно похожий, да? Много кучи! – Беспокойный молодой таджик слева, у иллюминатора, никак не унимался. Он нервничал весь полёт, сильно тряс то одной, то другой ногой, громко вздыхал, вскакивал и убегал в туалет, через минуту возвращался. – Извиныте. – Мне и старухе справа от меня приходилось всё время подскакивать, чтобы пропускать его туда-сюда, и старуха, уже просто не переставая, шипела на него из глубин своего многослойного азиатского тряпья. Но парень был явно не в себе, и чем меньше времени оставалось лететь до Худжанда, тем сильнее он волновался и всё настойчивей пытался заговорить со мной.

– Мы на земле стоим, смотрим и говорим, ах, какие нащи горы високий, красивий создал Аллах, вот они там ангелы Аллаха на верщинах сидят, за нами контролируют. А Аллах выше гор, он смотрит на них и думает, это сухое говно, кизяк, а нас он вообще не видит и не слишит. Мы для него – блоха. Тебе, брат, как блоха живёт, интересно, да? А Аллах, Ему, вообще, насрать на меня, на тебя! А? Ты же не спищ, брат! Почему со мной не говоришь?

Я стараюсь делать вид, что сплю, и всё крепче наматываю ремень своей сумки на кулак. И нервничаю, наверное, не меньше, чем сосед. Там, на дне сумки, в коробках из-под видеокассет лежат 14 тысяч долларов и столько же в рублях. Деньги в Афганистан для Дятла, и боевые для тех, кто в Душанбе. Три часа назад при посадке в Домодедове они едва не стали добычей толсторожего, очкастого таможенного начальника. Он мгновенно меня вычислил, как только я вступил в зону контроля, и попытался нахрапом конфисковать всё. Скорее всего, он просто делал вид, но вид этот был очень грозным, и я поначалу даже всерьёз поверил, что срок за контрабанду валюты у меня уже есть. Трудные переговоры в таможенной «подсобке», переходящие на мат при упоминании некоторых очень важных фамилий (Кисель, Кисель, не пугай, ебал я твоего Киселя!), жалобный рассказ о тяжёлой судьбе товарищей (я, к слову, их пока и в глаза-то не видывал), оставшихся без денег в лапах у Талибана, призывы к гражданской совести (а она у этой алчной твари отсутствует, надо сказать, напрочь), обоюдные поглядывания на часы, до вылета 30, 20, 15… оставленный впопыхах заграничный паспорт, и вот, о, чудо! я, полегчавший только на триста грин, лечу по коридорам, за тридцать семь секунд покупаю в дьюти-фри две литровые бутылки «Чивас-Регал», пять блоков «Винстона» и самым последним вскакиваю в самолёт на Худжанд.

«Я очень добрый, а ты наглый, как и всё ваше херово племя, – сказал на прощание таможенник. – Но чурки тебя, парень, обязательно выпотрошат. Если не в Худжанде, то в Душанбе обязательно. Береги себя, много там шайтанов, с нежностью обо мне вспомнишь». Ага, «счастливого полёта»! Мы с ним договорились всего на один процент от суммы, хотя он просил пять! Успех! Но как же эти бляди из бухгалтерии и Гриша не понимают, что деньги так возить нельзя! Что значит, все возят?! Да, кстати, уже в гармошке трапа меня догнали две запыхавшиеся девки в униформе погранвойск и отобрали жестянку фирменного зипповского бензина. Не успели изъять, так быстро я бежал через их рентгеновский ящик и досмотр. Обещали вернуть на обратном пути и даже дали расписку. Извините, не положено, у нас тут борьба с террором. Из-за них я чуть было совсем не опоздал, пришлось тарабанить в дверь самолёта. А может быть, и лучше было бы, если б опоздал?

– Брат, ты один здесь на весь самолёт белый человек, а вокруг все черножопый, так думаешь? Абдулло черножопый? Я тебе говорю точно, брат, полсамолёта моджахеды, исламиты, полсамолёта рахмоновские бандиты, а Абдулло не исламит, и не бандит. Я их не боюсь, я тебе всё расскажу, – сосед почти упёрся носом в моё ухо и стал быстро и громко шептать, шаря взглядом по салону. – Я и мой брат тоже к моджахедам ходил в горы. Дядя мой матери сказал, пусть Абдулло пойдёт в горы Коран изучать, всё равно работы в Ленинабаде нет, исламиты праведный люди, кормят, плохо не делают. Весь лето там бил, автомата стрелял, мины-хуины ставить учили двое, афганцы. Целий день – стреляй – молитвы, стреляй – Коран, араб нас учил по-арабски, мне нравилось, а потом раз ночью пришёл главный, таджик, сказал, надо экзамен сдавать, всех вас, молодых, будем иметь во имя Аллаха, а вы чтобы подчинялись, так угодно Аллаху. В задницу трахать, понимаешь? Смешно тебе? Разве так в Коране сказано, я спросил. Мне поломал таджик челюсть, вот шрам, я еле убежал, скрывался в Москве, а брат остался, не знаю, что с ним. Они все моджахед друг друга, во имя Аллаха, в зад имеют. А у меня девушка свой, познакомлю. Ты, брат, корреспондент, да? Деньги в Афганистан везёшь? Я Домодедово ящика сидел, слушал, как ты с очкастым рулил. Э-э-э, как не страшно? Жизнь там три копейка стоит, убьют тебя, один поедищ. Слущий, брат, я тебе помогу, кое-кто знаю там…

«Твою мать! Псих». Я больно оттолкнул таджика головой и, поставив ему сумку на ноги, выглянул в иллюминатор. «Ох, ты! Какая красота! Тяжёлое, остывшее медное солнце быстро садится, нет, почти падает в бирюзу. Внизу, меж складок бесконечных, до самого горизонта, гор на глазах набухают густые сиренево-чёрные тени, а вершины и хребты, как бумажные фонари, светятся, будто изнутри, алым огнём. Велики дела твои, Аллах!» Но, блин, недоёбанный сосед в чём-то прав. При всей этой рериховской вечере горы сверху очень похожи на кучи сухого дерьма, правда, исполинские такие кучи. Одна на другой, одна на другой. Ряды, ряды, ряды, и как-то нехорошо от этого на душе! Может быть, просто чужое, может, просто я боюсь туда… Скоро становится совсем темно, слева появляется и явно растёт жёлтый, сморщенный и какой-то зловещий сфинктер Луны, в маленький динамик сверху наигрывает заунывная и тревожная мелодия… Нелепая, дикая мысль сама собой начинает шевелиться в голове. Вот, сейчас выйдет Зейнаб с зелёным шарфиком на шее и объявит: «Уважаемые пассажиры! Пристегните ремни… избавьтесь от колющих и режущих… головы на колени… через пять минут наш самолёт влетит в жопу мира!» Тьфу! Мерзость, детсад… Стюардесса, действительно, вышла, но говорила она что-то непонятное, судя по всему, на фарси.

Под ложечкой неприятно сосёт от того, что я, действительно, лечу в эту таджикско-афганскую «жопу», лечу в страшную неизвестность, вонючую, липкую, и туда не хочу… потому что чую, лечу я на погибель, потому, что от «Афганистон» мне наверняка уже не отмазаться… будь неладен, ты, херов бен Ладен, Гриша и вся Шестая Вещательная Корпорация… О-о-о-о! Самолёт и в самом деле с воем начинает вкручиваться во что-то, что явно поплотнее неба. Мой сосед Абдулло зеленеет, по лицу ручьями стекает пот, он закрыл глаза и страстно шепчет то ли ругательства, то ли молитву… Чтобы как-то отвлечься от пугающих рывков и содроганий лайнера, впервые за три с половиной часа внимательно разглядываю этого странного человека. Ему на вид лет двадцать пять, на удивление – лицо благородное, породистое, одежда вся мятая, но очень качественная, европейская, и пахнет от него не азиатским козлищем, как от всех его соплеменников вокруг, а самым что ни на есть моим «Жак Фат». Может, уже спиздил? Нет, на месте. Мне даже уже кажется, что он куда умнее, чем стремится выглядеть. И что-то ему очень нужно именно от меня. И, уж точно, не ограбить. В самом начале полёта кресло слева было свободно, очевидно, он подсел, когда я спал. Спрятаться за меня думает, что ли? Или что-нибудь перенести. Очень странный тип. Таджик, подтверждая мои предположения, неожиданно, дрожа как в лихорадке, обратился ко мне на хорошем русском, почти без акцента. Нет, он просто взмолился, глядя в глаза и больно вцепившись мне в руку:

– Слушай, корреспондент, деньги везёшь, тебя же будут встречать на поле, скажи, что я твой переводчик, что ты меня нанял в Москве. Я в ящике был, в Домодедове перепутали, не на тот рейс погрузили. Помоги! Невесту хочу увезти отсюда. Её убьют, меня убьют. Скажи, скажи, кто, кто тебя встречает? Кого там знаешь?

– Абдусалома.

При упоминании этого имени парень отшатывается от меня. И, сложившись пополам, как от сильного удара в живот, замолкает до самой посадки. Связи, как я и думал, нет, телефон пишет: «Ошибка! Ошибка! Ошибка!». Почти сорок минут не подают трап. Сосед, очнувшись, что-то пишет на обрывке бумаги и незаметно вкладывает его мне в руку. «Записка, телефон с обратной стороны. Спрячь. Прошу, доедешь в Душанбе, слева направо набери и расскажи, что видел. Записку передай. Пожалуйста, прошу». Я последним иду к выходу, он сидит один в уже пустом салоне и отрешённо смотрит в иллюминатор.

У трапа – из темноты – кривые рожи стражников. Их много, и они тут же, с гиканьем, почти как баранов, дубинками начинают гнать толпу пассажиров к тёмному зданию порта. До него с километр, и там лают собаки. На бегу я пытаюсь объяснить кому-то из погонщиков, что мне нужен Абдусалом. Е-е-е? Абдусалом! Е-е-е? С третьей попытки мне разрешают остановиться. И, пока стражник вопит что-то в рацию, которая отвечает ему страшным треском, я, отдышавшись, закуриваю, оборачиваюсь назад и вижу, как на ярко освещённом пятаке у переднего колеса самолёта люди в камуфляже с автоматами запинывают и забивают прикладами какого-то гражданского, а он истошно кричит, причём на русском, что-то про невесту и Аллаха. Отсюда уже не слышно, что именно, ясно, что для меня. Прощай, Абдулло! Хрен его знает, кто ты такой, но спасибо тебе за предупреждение, задницу свою постараюсь беречь. Теперь-то я точно знаю, куда я попал! Я в Азии!

2. Абдусалом

Абдусалом восседал, а вокруг кипел шмон. Стражники, раздавая пинки и зуботычины пассажирам, с грохотом вываливали на длинные столы содержимое их больших клетчатых баулов и, с криками, подолгу в нём рылись. Искали непонятно что, но, судя по стонам и причитаниям жертв, находили заныканные деньги и тут же их изымали. Нет, у Абдусалома не было трона, он статно восседал на одном из старых аэрофлотовских диванов, что были выставлены полукругом посреди огромного плохо освещённого главного зала аэропорта, лицом к происходящему. Я сразу понял, что именно этот сорокалетний подтянутый красавец-перс в переливающемся тёмно-синем костюме и хорошем итальянском галстуке, с орлиным профилем, полуопущенными веками и снисходительной золотой полуулыбкой и есть нужный мне начальник худжандской таможни Абдусалом. Он был здесь главный. По обе стороны от него, расставив ноги и заложив руки за спину, стояли два седых круглолицых помощника-таджика в толстых серых спецназовских бушлатах с капюшонами. Без погон, но у каждого на лбу написано: «Сделано в КГБ СССР. Капитан». Время от времени некий согнутый прихлебало выпрыгивал откуда-то из-под начальственного дивана и наливал Абдусалому треть пиалы чаю из пузатого фарфорового чайника, стоявшего подле на низеньком дастарханчике. Величественный начальник таможни отпивал глоток с закрытыми глазами и молча совершал едва уловимое движение каким-нибудь одним из своих, сплошь унизанных перстнями, пальцев рук. Каждое из этих движений имело свой особый, чёткий смысл. И от того, какой рукой и каким пальцем двигал Абдусалом, зависело, в какой части зала и у какого таможенного стола шум и вопли усилятся. По такой же распальцовке стражники выделяли неких людей из толпы ждущих «досмотра» пассажиров и подводили их к Абдусалому. С иными он и оба его помощника даже расшаркивались по-восточному и дружески обнимались, но почти все из этих избежавших шмона «избранных», перед тем как выйти за стеклянные двери на волю, заискивающе улыбаясь, выкладывали на столик перед Абдусаломом какие-то вытянутые картонные коробочки. Уже потом я с удивлением обнаружил, что это были куклы «Барби», не меньше десятка. Ждать пришлось минут двадцать. Два цепких рябых азиатских мента в форме, непонятной народности (скорее узбеки или вообще киргизы, чем таджики), держали под локти меня, а третий, в гражданском, – мою сумку. Им очень хотелось врезать мне по почкам – я закурил на лётном поле, отказался отдать им паспорт, кроме того, они уже наверняка знали, что лежит в сумке. И только слово «Абдусалом», которое я, как заклинание, повторял ежеминутно, удерживало их от немедленной расправы.

3. Дятел

Меня подвели к нему по мановению указательного перста с большим квадратным рубином. Абдусалом внимательно изучил моё редакционное удостоверение, сверил фото с оригиналом и, жёстко глядя в глаза, спросил:

– Виктор знаешь?

– Дятликович? Конечно, мой друг, ТВ-шош.

– Гость! – Пальцы щёлкнули, и стражники, бережно опустив мою сумку на диван рядом со мной, растворились в воздухе, прихлебало немедленно налил мне чаю и выдал сникерс.

– Как он, Виктор?

– Передаёт привет вам лично.

– Мне? – Глаза Абдусалома потеплели. – Где он, в Душанбе?

– Нет, уже в Афганистане, в Пандшере.

Абдусалом горько покачал головой. Опасаюсь, мол, за него! Показал жестом, жди! И тут же забыл про меня на два часа, у него был самый сенокос. В самый разгар процесса он даже сам лично убегал куда-то пару раз. Помощники Абдусалома, пограничник и «особист», оказавшиеся, как я и предполагал, бывшими советскими гэбэшными капитанами, в его отсутствие вели со мной хитрую и напряжённую восточную беседу, выпытывая у меня всякие детали моей жизни, маскируя вопросы рассказами про своих родственников, что торгуют в Москве урюком, и «навяливанием» их телефонов. Выяснилось, что они не смотрят наш «Шош-ТВ». Но при этом, к моему изумлению, они, без остановки, страстно и безмерно восхваляли личные человеческие качества моего «друга» и корреспондента Дятликовича и его съёмочной группы, осчастлививших Худжанд неделю назад, пролётом в Душанбе всего на несколько часов. После очередного витка разговор опять свёлся к лучшему и честнейшему из журналистов, Виктору, и, хотя Дятла я никогда не видел и лишь раз говорил с ним по телефону, я поддакивал и расписывал его невероятный талант, как мог. Меня изрядно потряхивало после всего услышанного и увиденного в самолёте, на лётном поле и уже здесь, внутри порта, пока меня вели к Абдусалому, а говоря о Дятликовиче, который успешно сумел отсюда выбраться, я несколько успокаивался, у меня тоже появлялся шанс. Дятел попал сюда так же случайно, как и я, просто не было билетов на прямой рейс, причём в отличие от меня, он не подозревал о существовании Абдусалома. И я не знаю, что нужно было сделать, что нужно было сказать всем этим людям, чтобы они не убили его на месте, более того, прониклись таким уважением. Правда, всего через несколько дней я и многие другие станем свидетелями тому, как с радостным криком «Дятликович! Дятликович! Дятлико-о-о-ви-и-и-ч!», как по команде, в секунду, будут пустеть многолюдные улицы и умолкать шумные базары чуть ли не всех среднеазиатских городов, ну, по крайней мере тех, где показывал «Шош-ТВ», и сотни тысяч человек, от младенцев до старцев, восторженно замирая у телевизоров, будут жадно ловить каждое русское слово этого худого и лохматого двухметрового белорусского парня с горящими глазами, серьгой в ухе и клетчатым моджахедским платком на шее. А он, обдолбанный крепчайшим чарсом Дятел, Заратуштрой на фоне походных костров из самой глубины чёрной афганской ночи будет вещать им о высоком боевом духе моджахедов Северного альянса племён, о бессмертных героях Масуда, о мире, что там, в Афганистане, покоится на рогах большой чёрной коровы, о скором наступлении, одно и то же, по семь раз за неделю. Но этим, в основном ни бельмеса не понимающим по-русски, людям было, скорее всего, всё равно, что он говорит, они любовались им и любили его, как Гагарина. И эта ничем не объяснимая любовь была загадочной и невероятной. Это был его личный феномен, светлый феномен Дятла. Но об этом я пока не знал, потому что этого ещё не произошло, но я уже всей душой любил незнакомого мне Витю просто за то, что он, сам не ведая о том, спас мои диабетические почки от неминуемых и немедленных люлей и тем самым, наверное, спас мне жизнь, неделю назад обаяв в городе Худжанд важного человека по имени Абдусалом и его нукеров. И Витя же назвал мне по телефону его имя: Абдусалом тебя встретит!

4. Город Худжанд

– Всё! – три раза хлопнул в ладоши Абдусалом, когда последний пассажир с вывернутыми карманами покинул зал аэропорта. Он выбрал из кучи Барби одну, самую пёструю, и сам быстро зашагал на улицу в ночь. Его свита двинулась за ним, увлекая за собой и меня. Седой особист с чёрными крашеными усами на ходу стал запоздало и лживо объяснять мне, что происходило в здании порта в последние три часа.

– Понимаешь, кто летит? У кого деньги есть. У кого деньги есть? Кто барыга, наркотики возит. Не все, нет. Колхозник, кто на стройке в Москве за сто-двести баксов ишачит или мусор убирает, разве он на самолёте полетит? Иногда летит, не спорю, на похороны, на праздник, но таких сразу видно. Мы их и не трогаем даже. А барыга никогда честно не напишет, сколько баксов везёт, его же потом спросят, где такие деньги в России таджикам платят, а? Вот он и прячет, как может, а мы находим. Они, знаешь, хитрые, всё уже в цене забито, и наш обыск забит… Ты вот, корреспондент, знаешь, что за незадекларированную валюту срок полагается? Испугался, да? Баксы везёшь? Не бойся, ты гость Абдусалома, Витин друг, у тебя почти дипломатическая неприкосновенность, брат!

Вокруг все добродушно посмеиваются, дружески похлопывают меня по плечам, а пограничник-гэбэшник лукаво поглаживает мою чёрную сумку. Очень плохая шутка. Но я пленник. Мне не дали позвонить в Москву. Э-э-э, брат, ушёл спать телеграфист. Не дали сходить в туалет. Э-э-э, извини, не работает, брат. В любой момент эти люди, если захотят, могут прирезать, пристрелить или посадить меня в зиндан, а потом, если что, все в один голос скажут: «Ни знаим. Ущёл». Остаётся только, также напоказ, хитро посмеиваться над их азиатскими подъёбками и не отставать от Абдусалома.

– Он, наверное, думает, что мы тут, как пираты, самолёты грабим. Статью придумал, пока сидел, да?

– Я статьи не пишу, на телевидении работаю, а про вашу таможню один человек целую книгу сочинил, поэму, не верите?

– Давно написал? Кто такой?

– Давно. Ходжа Насреддин.

Абдусалом резким жестом прерывает хохот. Моя сумка летит в багажник новенькой чёрной BMW вслед за безжалостно брошенной туда куклой. И через семь секунд мы уже летим с космической скоростью по тёмным бездыханным улицам Ленинабада. За рулём сам Абдусалом. Помимо меня в машине два знакомых «капитана». Они больше не смеются, пограничник озабоченно разговаривает с кем-то по абдусаломовскому мобильному телефону и, судя по интонации, отдаёт какие-то распоряжения.

– У нас тут неспокойно. Своя война, тайная. Узбекско-таджикская. Опять Худайбердыев прорвался в горах, слышал про такого? Узбеки денег подкинули, он и полез, собака бешеная. Танки у него даже есть, артиллерия. Ваша двести первая дивизия его, шайтана, держит, а то бы всё, кабздец нам здесь бы пришёл. Народ гнилой, весь перемешанный, не поймёшь, кто узбек, кто таджик. Останешься, завтра покажем. У нас и камера есть, бетакам, своя, и оператор. Никто про эту войну не пишет, не говорит, на словах дружба с Каримовым, а на деле хуже, чем за Пянджем. Он нам Худайбердыева, а мы ему моджахедов с гор пропускаем, чтобы они в Фергане джихад делали. Там, в Афгане, тоже всё из-за нашей войны так. Такой репортаж можно снять. Во!

– Не могу, Витина группа в Душанбе сидит без корреспондента, он же уехал.

– Да. Вы, журналисты, как военные, народ подневольный. Витя то же самое говорил. Мы ему – оставайся, поработай, водки попей, а он – не могу, приказ, Масуд, Нью-Йорк, бен Ладен, надо лететь. Здесь был бы порядок – ни Нью-Йорк, ни Масуда бы не взорвали. Подумай! В Душанбе мы тебя всегда отправим.

Мне казалось, что мы петляем среди этих безжизненных серых глиняных дувалов уже, как минимум, часа два, хотя часы показывали, что прошло всего пятнадцать минут. Один раз фары выхватили на мгновение из густой темноты старика на ишаке, и больше ни одной живой души. Иногда Абдусалом вдруг останавливался у каких-то строений и пропадал ненадолго во мраке. Я прислушивался к ночи, звенели невидимые цикады, далеко выла одинокая собака, и где-то уже совсем-совсем далеко, может быть, в горах, что-то бухало, с интервалом в пять-десять секунд. Наверное, Худайбердыев. Мои спутники тоже внимательно слушали темноту. В одну из таких пауз усатый особист, сидевший вместе со мной на заднем сиденье и, как Абдусалом, молчавший всю дорогу, неожиданно сообщил мне, что Абдусалом родственник президента Рахмонова. «Он – как это по-русски? Сестроёб, зять, женат на рахмоновской сестре. Вот ему и отдали аэропорт. Хороший мужик. Справедливый. Бывший наш командир».

5. Джинны и шайтаны

В конце концов ещё через пятнадцать минут Хороший и Справедливый резко затормозил у ярко освещённой, обитой красной клеёнкой изнутри, летней чайханы, едва не протаранив её своим BMW. Стол ждал и ломился, чайханщики беспрестанно кланялись, как китайские болванчики, а на маленькую сцену в углу при нашем появлении выскочил заспанный толстый певец и немедленно, ещё не разлепив глаз, очень громко и с надрывом, затянул, под собственный аккомпанемент на незатейливом синтезаторе, какую-то пронзительную и подвижную таджикскую песню. Он орал и играл так громко, что я сразу оглох, ничего не слышал из того, что говорят мне мои спутники, и только кивал на каждое их слово. Это очень забавляло капитанов, и они, без пауз, с двух сторон, подливали и подливали мне водки и буквально запихивали в рот большие, жирные и пахучие куски только что изжаренной на углях изумительно нежной баранины. Причём они пили по чуть-чуть из одного графинчика, а меня заставляли в хорошем темпе, по полстакана зараз, из другого. Абдусалом водку не пил, мяса не ел, он довольно улыбался, глядя куда-то через меня, и, характерно по-азиатски покачивая головой, энергично отстукивал костяшками указательных пальцев по цветастой клеёнке быстрый ритм этой кошмарной полночной музыки. Водка была дрянная, или с какой-то дрянью, и я, несмотря на обилие еды, быстро и тяжело пьянел, но опьянение принесло с собой некоторое избавление от внутренней тревожной дрожи в груди, которую я, как мог, мысленно подавлял и скрывал несколько последних часов, притупило гадкое тошнотное ощущение разрастающейся опасности, всё поплыло перед глазами, и в какой-то момент мне стала вдруг нравиться вся эта ситуация, эти смешные странные люди, что, действительно, напоминали стражников и вельмож из читанных в детстве книг о Насреддине. Я даже сам как-то почувствовал себя отчасти тем самым книжным Ходжой, которого Аллах зачем-то с торбой за плечами занёс сюда на ишаке. Ничего не изменилось здесь, в Средней Азии, за прошедшие пятьсот лет! Ничего! Мне вдруг страшно захотелось сказать им что-нибудь такое дерзкое, насмешливое и очень рискованное. Озадачить их, пусть думают. Зачем? А просто так. Я ведь давно уже понял по быстрым косым взглядам, по интонации жёстких коротких фраз, которыми они иногда перебрасывались, что Абдусалом и его помощники что-то решают обо мне между собой, чего-то выведать хотят от меня, и даже догадывался, чего именно, просто не знают пока, как начать, и поят меня дрянью, чтобы я стал поразговорчивей. Ну, а может быть, я просто параноик и плохо думаю о гостеприимных радушных людях? Может, у них просто задание охранять меня, «иностранного» московского журналиста? Тогда тем более надо дать им понять, что я не лыком шит, хоть и вынужден был напиться их «палёной» огненной воды. К этому времени певец удалился промочить горло после трёх или четырёх истошных песен, а усатый особист, смеясь, описывал мне устройство здешней вселенной.

– Ошибаешься, корреспондент, не везде люди одинаковые, у нас тут есть и совсем не люди. Шайтаны и джинны, слышал про таких? Вот шайтаны. Они очень на людей похожи, живут среди них, притворяются, но на самом деле совсем другие, хитрые, мерзкие твари, только и думают, как человека подставить и погубить. Вот узбеки – каждый третий шайтан. За Пянджем – все шайтаны. Со многими ещё повидаешься. Хочешь, научу, как распознать? По ноздре, одна у них ноздря. И по поросячьему хрену, скрученный весь, как штопор. Что смеёшься, не веришь? А-ха-ха-ха! Скажи ему, Абдусалом! А с джинном, вообще, лучше тебе не встречаться!

– У меня есть один знакомый джинн, молодой, в картонном ящике по воздуху летает, люди его ногами бьют, зовут Абдулло.

Зря я это сказал. Рожи у всех троих сразу вытянулись, стали серьёзными, злыми. Уставились на меня. Абдусалом вообще своими пустыми чёрными глазищами дырку мне во лбу высверлил, аж запекло. Молчим минуты три. Даже пышногрудая русская официантка с пергидрольным коком, что всё время крутила задницей перед носом Абдусалома, гордость заведения, резко свинтила, почуяв неладное. А может, кто и махнул ей незаметно. Первым заговорил капитан-пограничник.

– Хорошо, корреспондент, что ты сам начал, соображаешь. А то мы уже сами хотели тебя, по-свойски, по дружбе порасспрашивать. Мы, конечно, сами Вите предложили, чтобы все ваши через Худжанд, а не напрямую в Душанбе, летали, так и вам, и нам, и всем лучше, но Витя ведь о тебе не предупредил, не позвонил. Телефон Абдусалома у него есть. А ты в очень опасную историю с этим своим джинном вляпался. Расскажи нам, что знаешь, отдай, что у тебя есть, и забудь про него.

Я стал было говорить, что вообще ничего не знаю. Что этот Абдулло мне ничего, кроме как про моджахедов-пидоров и про то, как сидел в ящике в Домодедове, не сказал, я подумал, что он просто сумасшедший, потом увидел, как его колотят, а сейчас вспомнил. Но Абдусалом прервал меня и обратился к усатому особисту:

– Расскажи ему про самолёт, пусть понимает, что мы ему зла не хотим. И так каждая собака уже про это знает.

Усатый вопросительно и долго смотрел на Абдусалома. А потом, придвинувшись ко мне, стал негромко рассказывать про самолёт. Абдусалом и пограничник тоже перегнулись через стол, и мы вчетвером почти сошлись лбами над остывающими шашлыками и кабобами.

– Месяц назад к нам на дозаправку сел ваш российский пассажирский рейс из Душанбе. Не слышал такую историю? Ещё до посадки мне из Душанбе позвонил мой начальник, генерал, и сказал, что на борту тонна! Представляешь, сколько это! Тонна самого лучшего афганского героина, четыре девятки! Я про такой первый раз слышал. Чище нет. С героином летит человек, на таком-то месте сидит. Без оружия. Приказ – надо брать. В Душанбе не стали, шума испугались. Самолёт ведь ваш, российский. Мы быстро посовещались, самых верных людей взяли и пошли. В салон вошли, а этот, твой друг, джинн, уже успел спутниковый телефон настроить, кому-то позвонил и нас спрашивает: «Кто главный?» Я ему говорю, мол, сейчас узнаешь, собака, кто главный. А он мне трубку протягивает: «На, поговори!» Из трубки тот же самый мой генерал, что приказ отдавал, меня по имени называет и приказывает: «Подождите!» Как подождите, наши люди героин уже в багажном отделении нашли! Тут Абдусалому звонит и его генерал, и тоже приказывает: «Ждать! Не трогать». Сидим, ждём, пассажиры волнуются, мы нервничаем, а он смеётся над нами, колхозники, говорит, не знаете, с кем связались, в жопу меня ещё поцелуете. Нет, говорю, щенок, не дождёшься. Четыре часа они там наверху рулили, наверное, до вашего Путина дошли. Смотрим, рядом вертолёт опускается, наши, ваши генералы, русские, в штатском в очках люди. Руками машут, кричат, не слышно что. Тот генерал, что мне звонил, в самолёт залез, чёрный, трясётся весь от злости. Приказ, говорит, Рахмонова: «Отпустить самолёт! Головы поснимаю, если тронете кого!», и улетел вместе со всеми. Гадёныш этот, Абдулло, когда мы собрались выходить, мне прямо в рожу плюнул, а Абдусалома взял за галстук и к заднице своей приложил. Оттрахал бы, кричит, да некогда. Мы хотели его всё-таки пристрелить, не стали мараться, так ушли.

Я двадцать пять лет служу, даже когда гражданская война была, такого позора никогда не видел. Рейс улетел, мы бешеные. Так унизили при подчинённых, при пассажирах. Там ещё корреспонденты были немцы, из Москвы один, газетчик. Немцы ничего не поняли, а московский – всё выспрашивал, почему не летим, почему не летим. Не читал ничего? Я давай сразу звонить корешкам-особистам в Домодедово, так и так говорю, у вас порядка больше, берите от нас подарок, только щенку этому, прошу, хлебало как следует набейте и привет от нас передайте.

Вечером звонят – куда там, говорят. На поле с мигалками встречали, нас близко не подпустили. Абдусалом позвонил родственнику своему при нас. Ругается. Тот ему говорит, ничего сделать было нельзя, а наглеца этого я тебе найду, и делай с ним, что хочешь. И вот сегодня позвонили мне, не знаю, кто, и говорят, принимайте посылку, ваш лягушонка летит в коробчонке № такой-то, из-под стиральной машины, запакована хорошо. Думает, что летит в Душанбе. Как он в салон вылез, не знаю! Ты ему не помог, случайно?

– Я спал всю дорогу. Какие-то сказки поёте, взрослые мужики, бред, чушь полная.

– Нет, брат, не сказки. Не понимаешь, куда попал, что ли? В жопу ты попал! Здесь всё так. Так Масуд твоему Путину за пушки платит! Героином, понял! А вояки ваши возят на своих транспортах. Сначала в Москву идёт, потом в Европу. Знаешь, сколько героин за Пянджем стоит? Шестьсот долларов килограмм. А в Москве пятьдесят тысяч! А в Амстердаме сколько? Те танки, что сюда гонят, – дерьмо, хлам, «Т-55», шестьдесят третий год выпуска, сам видел, снаряды – два из трёх не взрываются, вертолёты без приборов, старьё, а засчитывают, как новые. На вес чистого золота выходит! А Масуду куда деваться, его талибы к самой речке прижали, пять километров полоска. Этот самолёт случайный был, у вояк транспорт сломался, вот и погрузили на гражданский, так спешили. Твой этот Абдулло – он никто, гондон одноразовый, он тебе правду сказал, у них даже баб нет, друг друга в зад пользуют. Он должен был только позвонить и всё, и молчать. А он то ли псих, то ли под кайфом был. Ты из-за него пропасть хочешь? Жизнь сломать? Ладно, давай, что он тебе дал, ты последний его видел в самолёте.

Я откидываюсь на спинку стула, долго шарю в кармане и достаю скомканную бумажку. Разворачиваю и разглаживаю её пальцами на столе. Бумажка круглая и девственно пустая с обеих сторон. Ни одной буквы. Белая метка. Трое тупо глядят, как я медленно несколько раз переворачиваю перед их носами этот маленький неровный кружочек бумаги в клеточку. «Мне конец». Музыка! Вместо музыки вспышка, дикая боль в затылке, и всё вокруг быстро погружается во мрак…

6. Сады Аллаха

Просыпаюсь от страшного грохота, надо мной, высоко, метрах в пяти потолок, бледно-зеленый свод с кругами арабской лепнины. Где я, в мечети? Нет, судя по всему, это огромный будуар, и я утопаю в перине посреди невероятных размеров квадратной кровати. В большие окна бьёт ослепительный солнечный свет, и там же находится источник этого ужасного шума. Встаю со второй попытки – и тут же спотыкаюсь обо что-то большое. Это моя сумка! В окне то появляется, то исчезает чья-то голова. Длинная палка сильно и часто колотит по стеклу. Как не разбивается!

– Корреспондент, на самолёт опаздываещь Дущанбэ, – истошно вопит голова, – Это я, Абдулло, шофёр Абдусалома, вставай, блят, сорок минут осталось. Семь двадцать. Шесть обещал. Восем летиш.

На полдороге к окнам вдруг понимаю, что я – в чём мать родила, а вся одежда разбросана на полу вокруг кровати. Долго ищу штаны. Добегаю до окон – и впадаю в столбняк от увиденного. Мама дорогая! Я у Аллаха в раю! Я парю над уходящим до горизонта садом из роз. Над горизонтом – ломаная серая линия, горы. Отовсюду меж громадных розовых кустов бьют в слепящее лазурью небо, играя с утренним солнцем и распространяя вокруг сотни радуг, снопы бесчисленных фонтанов. А вдоль этой чудесной аллеи стоят белые мраморные здания, и каждое – маленький Тадж-Махал. И в одном из них я! Большие белые птицы пролетают мимо окон. Снизу к стене моего дворца приставлена короткая лестница, и какой-то человек, едва удерживая равновесие на последней ступени при помощи палки, которой только что колотил в стекло, зло машет мне кулаком. В дверь, что в соседнем зале, тоже тарабанят, она закрыта изнутри на ключ. Я высовываю голову, и страшная щекастая гурия, в ядовитом, блестящем балахоне, такой же тюбетейке и с двумя чёрными жирными сардельками над ушами, на корявом русском сообщает мне, что стучат уже час, и что такой уважаемый человек, как Абдусалом, ждал долго, пока разбудят, потом плюнул и уехал в порт. Стыдит. У меня есть пять минут на всё. Машина ждёт. О ужас, не может быть, чтобы я с этой?! От одной мысли – дикий спазм в паху. Нет, скорее всего, нет – слишком каменная у неё рожа. Я ничего не помню, ничего не соображаю, в горле стоит водка и болит затылок. Деньги в сумке. Всё.

7. Горы

«Уазик» летит над пыльной землёй, на переднем сиденье, рядом с шофёром, сидит подозрительно знакомый седой таджик с чёрными подкрашенными усами. Заметно, что ему так же плохо, как и мне, и он стонет и крякает на каждой кочке.

– Вот напились вчера, даже домой не смог доехать, пришлось здесь, в абдусаломовском раю, ночевать, это для Рахмонова строили, а он не ездит сюда, вот мы тут гостей и принимаем. Ты сам-то как, корреспондент? Помнишь хоть что-нибудь?

Я честно признаюсь, что смутно, затылок вот болит почему-то. Оказывается, я упал вчера вместе со стулом на спину в какой-то чайхане.

– Как вы столько пьёте, журналисты?

– Я дома вообще почти не пью…

Абдусалом, улыбаясь, встретил нас в свежей белой рубахе, без галстука, без пиджака, без перстней. Приснилось, что ли? Выглядел он прекрасно.

– Давай-давай, корреспондент, дэньги дай на билет. Российские, две двести. Телефон Москву, там кабинка в углу. Эй, ты, помоги ему!

Быстро пьём сладкий кофе, сидя на выставленных полукругом посреди большого светлого зала протёртых аэропортовских диванах. Я постеснялся прилюдно поставить себе укол инсулина, и меня дико мутит. Всё, пора. Абдусалом крепко жмёт мне руку, Виктору привет! Я достаю из сумки красивую коробку с «Чивас», обойдутся и одной в Душанбе, вам, Абдусалом, от нас с Витей, за всё. Хороший виски, подарок. Прощайте!

Усатый ведёт меня к самолёту марки «Ан-24». Я, не удержавшись, спрашиваю напоследок, были ли куклы.

– У дочки его сегодня день рождения, всех знакомых просил, боялся, не привезут. Привезли десять. Он, вообще, Хороший мужик, Справедливый. Только по-русски плохо вот понимает и не говорит почти. В кишлаке вырос…

Старый самолёт с надсадным рёвом отрывается от земли. Он, как лягушка, подпрыгивает в небе. Выше. Выше. Выше. Смотрю вниз. Горы сверху так похожи на исполинские кучи высохшего дерьма, одна на другой, одна на другой, ряды, ряды, ряды… Сколько ещё я увижу их на этой войне, у каждого окопа, у каждого блиндажа. Горы в миниатюре… Абдусалом… Автосалон… Не бойтесь пробок! Автосалон на Войковской открыт всегда! Авторадио!.. Может быть, я всё-таки в Москве? Заснул пьяный в такси? Нет, ни хера!

Александр Орлов, декабрь 2002

Пейзаж, нарисованный чаем

Я понимаю, почему американцы бомбили именно Югославию. Всякие там рассуждения о геополитическом положении Балкан и косовской наркомафии с её проблемами – это для яйцеголовых. Всё проще: стоит лишь оказаться в Белграде, имея опыт пребывания в Нью-Йорке, и всё становится на свои места. Манхэттен – царство гармонии, всё разбито на секторы: здесь люди работают, здесь учатся в университетах, тут отдыхают, там еду покупают – рай для топографического кретина. Белград – один сплошной хаос. Поживёшь там пару дней, и кажется, что причина войны в Югославии именно в том, что американцы с их страстью к порядку этого хаоса и не смогли снести, интуитивно почувствовав силу такой альтернативной системы жизни.

Белградский хаос во всём. Перекрёстки здесь пятиугольные. Дороги расходятся в разных – не только направлениях – плоскостях – верх и вниз. Даже у здания местного КГБ полный бардак – от полуразрушенного здания расходятся семь дорог и множество взаимоисключающих дорожных знаков. Почему семь? Куда они ведут, куда двигаться? Что они имели в виду? Понятно также, почему американские бомбы всё время не туда падали. На маленьком пятачке расположены рядом крохотная русская церковь, большой православный белградский храм в византийском стиле, телецентр, детский театр и жилые дома. Одно на другое наползает, что-то над чем-то нависает, какие-то тайные лазы и проходы вокруг, и непосвященному человеку непонятно, куда именно надо идти, чтобы попасть в нужное место.

При этом страха нет. Этот хаос – он какой-то с человеческим лицом, позитивный. Бродить там приятно.

Руины со времён бомбёжек в целости и сохранности. От китайского посольства до разрушенного югославского ретранслятора. Сами белградцы шутят, что непонятно, где здания, пострадавшие от бомбёжек, а где дома, которые при Милошевиче были доведены до такого состояния полным отсутствием капремонта. Свои развалины и военные памятные места белградцы холят и лелеют (а может, нет денег на отстрой). Самое большое впечатление производит тот самый разрушенный ретранслятор. Его, центр югославской связи, разбомбили в самом начале налётов. И мост, на котором во время ночных бомбежек жители города выстраивались с мишенями на спинах, пытаясь остановить натовские самолёты.

Ещё одно памятное военное место – белградский частный зоопарк. Директором там – человек с говорящей фамилией Боевич, близкий приятель Эмира Кустурицы. Вук Боевич во время бомбёжек поставил на уши весь город. В газетах писали о том, что происходит в зоопарке. Как животные собачьих и кошачьих пород ощущали приближение самолётов и в ужасе метались по своим небольшим вольерам, заранее предчувствуя бомбёжки. Как тигрёнок по кличке Принц отгрыз себе пальцы на задних лапах – так на него действовали разрывающиеся в городе снаряды. Власти не могли кормить животных, не хватало денег. Вук Боевич тогда заявил, что ещё немного, и он самолично перестреляет всех зверей – не в город же их выпускать – и отправится убивать янки.

Но еды хватило, а там и война кончилась. Сегодня Вук Боевич по-прежнему директор своего зоопарка. В его заведении многие мелкие звери и птицы гуляют по дорожкам рядом с людьми, павлины спят на лавочках так, что человеку сесть негде. А спихивать дремлющих птичек как-то неудобно. Каждый посетитель может зайти к директору и выпить с ним. Он очень гостеприимный. Днем он обедает с друзьями прямо в зоопарковском дворике на возвышении, откуда видно всё его хозяйство. Этот пожилой бородач в куртке, подозрительно напоминающей что-то военно-американское, сегодня вспоминает войну полушутя, хоть и по-прежнему клянет американцев. Рассказывает о том, что один из проходов в зоопарке он назвал Лазом Моники Левински. Потому что похоже (?!) И вообще, Монике он благодарен за то, что она, как могла, снимала лишнее напряжение у американского президента. Другую зоопарковскую улочку он назвал Сквером македонских официантов. Бравые служители кафе и ресторанов Македонии как-то объединились и отколошматили нетрезвых американских миротворцев за слишком уж развязное поведение. В его зоопарке до сих пор живёт беспалый тигр Принц, уже подросший, но до сих пор по ночам нервничающий от перенесённых в детстве переживаний. Живёт ещё один любопытный персонаж – слониха-убийца Твигги. Слониха раньше жила в Амстердамском зоопарке, как-то затоптала там местного охранника, и её хотели пристрелить. Боевич пожалел преступницу и выкупил её в свой зоопарк. Теперь она разгуливает на маленьком островке, ограду которого при желании может перешагнуть, но ведёт себя спокойно. Вук говорит, что она убийца, но не рецидивистка. Она, кстати, вполне нормально переносила бомбардировки. А в ближайшее время Боевич собирается обратиться с иском против НАТО в Гаагский трибунал. Живет у них в зоопарке зебра. Когда-то она, вернее, он, был лучшим осеменителем в своей породе в Югославии. Но во время бомбёжек у него случились проблемы сексуального характера, и с тех пор у зебры не стоит. Боевич вполне резонно замечает, что в отсутствии эрекции у зебры виноват Северо-Атлантический альянс, и хочет потребовать сатисфакции за оскорбленное мужское достоинство бывшего осеменителя, а ныне позорного импотента.

Хаос распространяется и на грустные аспекты человеческой жизни. А именно – на кладбища. Коих в Белграде много и густо. Например, кладбище с могилами югославских и советских воинов, погибших во время Второй мировой. Почему-то оформленное, как протестантское – без участков, с простыми однотипными могильными плитами. Здесь гуляют дети, прямо на могилках спокойно выпивают мужчины средних лет и наслаждаются летним шелестом листвы животные. Есть кладбища типа нашего Ваганькова с модными могилами, кучей часовен и огромной территорией. На одном из таких похоронен Аркан. Его надгробие начищено до зеркального блеска, и мирные белградцы из аполитичных в эту часть кладбища не заходят. Я сфотографировала его могилу, остановилась переупаковать вещи. И тут увидела, как ко мне с трёх сторон несутся чувары (охранники) покойного Желко Ражнатовича. Поняв, что я убегать не собираюсь, они сбавили темпы и подошли ко мне вразвалочку, осознавая важность своей миссии. Спросили, фотографировала ли я. Я с возмущением отвергла даже саму возможность такого кощунственного акта (друзья предупредили меня, что снимать могилу Аркана нельзя, хотя эти фотки есть во всех газетах). «Лучше признайтесь сейчас, чтобы потом не было неприятностей», – ласково улыбнулся мне их вожак. Но мне удалось убедить их, что я, приехавшая из другой страны, просто пожелала почтить память воина. Узнав, что я из России, они сменили гнев на милость и отпустили меня восвояси.

Русских здесь по-прежнему любят. Причём не вообще, как своих собратьев по геополитической ситуации любят в России, а каждого конкретного русского, встречающегося на их пути. Мне о своей любви говорили и таксисты, которые, узнав, что я из Москвы, пытались отказаться от моих денег. И бомж, встреченный мной на холме под Белградом. Бомж оказался университетским профессором, сюда он поднимается каждые выходные, чтобы бороться с повышенным давлением. «Я знаю, у вас проблемы с нацией, но это временно», – сказал он мне.

Не с экономикой – с нацией.

В авоське его болталась бутылка кефира.

Сербы любят нас не как Старшего Брата. Скорее наоборот, относятся к нам покровительственно, но без презрения. У них скоро выборы президента. Будут выбирать между Коштуницей, которого поддерживают местные бандиты, и Джинджичем, которого поддерживают бандиты из России. Даже и не знаю, что лучше. В любом случае, концептуально ничего не изменится. У них нет проблем с нацией, они очень цельные, какие-то настоящие и невероятно красивые. Особенно черногорские мужчины. Говорят, в Черногории нас любят даже больше, чем в Сербии – там вообще происходят какие-то кошмары, особенно если оказаться не в курортной зоне, а где-то в деревнях, там, заслышав русскую речь, путника хватают, ведут в дом, кормят, поят и заставляют петь русские песни.

Кофе я предпочитаю чай. Поэтому в самом модном и известном кафе Белграда «Царь Петр» я купила себе чаю. И мороженое с огромными ягодами ежевики. Когда я продвигалась к своему столику, я заметила продавца значков. Рядом со значками с Караджичем и Милошевичем я увидела бляшку с надписью «Русские, не бойтесь, сербы с вами». По соседству играли на скрипке и гармошке уличные мальчики-музыканты. Скрипач мне радостно улыбнулся.

Марина Латышева, сентябрь 2002

Как поехать в Ирак на джихад?

Реально ли это и можно ли действительно принять непосредственное участие в антиамериканском джихаде в Ираке? Исходя из своего личного опыта, утверждаю: да, это вполне осуществимо.

Необходимо иметь опыт путешествий и пребывания за границей, «чайникам» просьба не суетиться. Сделать прививки от гепатита (комбинированные, против штаммов А и В), по крайней мере первые два укола по схеме. Обязательно провериться у стоматолога и поставить, если надо, все пломбы.

Подробно проконсультируйтесь у знающих людей и в туристических бюро на предмет таможенных и зарубежных формальностей, надо знать, что представляют собой визы простые, транзитные, многоразовые и т. д. Особое внимание уделить Турции, Сирии и Иордании. Консульство России в Багдаде и его адрес, что оно может и чего не может сделать для вас в случае возникновения проблем.

700 долларов на руках – это абсолютный минимум, лучше взять больше. Возьмите некоторое количество самых мелких купюр на тот случай, если придётся делать небольшие платежи ещё до обмена вами валюты. Чтобы не быть обкраденным, сделайте матерчатый нательный пояс для паспорта и денег, в котором можно было бы даже спать. Возьмите медикаменты, в том числе таблетки от поноса. Недостающие вещи, одежду и обувь можно приобрести на месте.

Необходимо перед отъездом купить хорошие карты Турции и Ирака, если на месте увидите более подробные, купите и их. Прекрасные карты Турции можно приобрести в любой туристской лавке сразу после приезда в эту страну. Хорошую карту Ирака приобрести сложнее, фактически только в Багдаде можно найти карту, рассчитанную на иностранцев, с названиями, написанными именно латинскими буквами, а не арабским шрифтом. Не исключено, что и её, тоже может быть, легче найти в соседней Турции.

Почитайте серьёзные информационные материалы по Ираку – зона Барзани, зона Талабани, сунниты, шииты, курды, где стоят американцы, где британцы, где поляки, проследите это по карте. Немного истории – жизнь Магомета, борьба за власть после его смерти, его зять Али, Фатима, мученическая смерть их сына Хусейна, основы ислама, мусульманские праздники Рамадан и Байрам. Крестоносцы и Саладдин (родился в Ираке!), Османская империя и её расчленение, оккупация британцами Кувейта, последние десятилетия, перевороты, партия Баас, Компартия, её запрет и репрессии против неё. Знайте, кто есть кто среди нынешних лидеров шиитского духовенства, в русском Интернете есть много информации на этот счёт. С наиболее интересных страниц сделайте копии, чтобы перечитать их на месте.

Купите разговорник арабского языка, его надо день и ночь непрерывно изучать как в период подготовки перед отъездом, так и на месте. За несколько недель вполне реально выучить какие-то азы, необходимые для бытового общения. Не рассчитывайте особенно на своё знание английского, кроме персонала дорогих отелей и отдельных представителей интеллигенции, его мало кто понимает даже в столице. Поговорите с российскими курдами или арабами, может быть, вы найдёте через них какие-то контакты в Ираке. Если у вас в городе есть мечеть, перед отъездом можете поговорить с муллой.

Обычную связь с Россией можно поддерживать через интернет-кафе (русский текст латинскими буквами). Для организации шифрованной связи возьмите с собой переносный компьютер (ноутбук) с установленной там программой шифрования PGP. С его помощью шифруйте и расшифровывайте файлы, передаваемые через интернет-кафе. Заранее сделайте не менее шести копий первой страницы своего заграничного паспорта, они понадобятся для пересечения границы и для других дел. Кроме того, на всякий случай полезно иметь в Интернете сканированный файл этой же страницы паспорта.

Международная телефонная связь в Ираке уже восстановлена, и в Россию или СНГ можно позвонить без особых проблем. Вероятно, скоро в Ираке будет общедоступна и система мобильной связи.

Полезно по возможности иметь какое-нибудь журналистское удостоверение, чтобы в случае случайного задержания в «горячей точке» (это небольшие города, и иностранец, к сожалению, там слишком заметен) можно было бы правдоподобно объяснить своё присутствие там полиции или американцам. Можно взять и письмо от какой-либо организации, занимающейся правами человека и т. д., это тоже поможет вам рассеять подозрение полиции по поводу странных контактов, которые вы ищете.

Если вы являетесь в России или республике СНГ членом какой-либо радикальной оппозиционной организации, то целесообразно взять с собой свой членский билет и рекомендательное письмо для иракского Сопротивления, на русском. Если в нём действительно будет необходимость, то и переводчик с русского найдётся. Возьмите контактные телефоны в России или СНГ. Не забудьте про необходимость иметь там, на месте, и эту инструкцию по пребыванию и выживанию в Ираке – ту самую, которую вы в данный момент читаете. На границах не трясут, в бумаги никто не лезет.

Побеспокойтесь о физической подготовке, чтобы пребывать в нужной форме. Летом будет невыносимая жара, поэтому я бы не советовал ехать в Ирак раньше начала сентября, к тому времени температура снизится до 40–45 градусов, это уже относительно терпимо. Зимой будет прохладно и дождливо. Туалетной бумаги не будет, учитесь подмываться «по-восточному».

Помните, что успех и достижение целей вашей миссии зависит от того, насколько тщательно, вдумчиво и скрупулёзно было проведено следование данной инструкции. Если подготовка будет проведена плохо или «на шару», то можно гарантировать, что на месте вы столкнётесь с множеством неприятных происшествий и трудностей всякого рода.

Как ехать?

Сначала надо добраться до Турции, хотя я знаю людей, которые въезжали в Ирак и через Сирию. Турецкая виза-марка ставится без всяких проблем по прибытии на корабле в эту страну. Для российских граждан виза недавно стала двухмесячной и многоразовой.

Теплоходы, грузопассажирские корабли и паромы на Турцию отходят из Сочи, Новороссийска, Крыма и Одессы, дешёвый билет стоит 45–70 долларов, если его покупать на месте без посредников. В некоторых крупных российских городах через туристские бюро можно узнать расписание и даже купить этот билет заранее, но с наценкой. Затем надо добраться, пересекая всю страну, до приграничного турецкого городка Силопи (Silopi), расположенного между турецким городом Джизре (Cizre) и иракской границей. От Силопи до Ирака всего 15 километров.

Из стамбульского автовокзала до Силопи в 13.00 туда идёт прямой автобус компании «Habur tur», а на пару часов позже компании «Mardin Seyahat», билет стоит порядка 35 долларов по курсу (допустимо немного поторговаться в офисах компаний по его стоимости и получить скидку), около суток в пути. Возьмите в дорогу что-то поесть, столовые по трассе исключительно дорогие.

Через Трабзон (Trabzon), который связан круглогодичным паромом с Сочи, существенно ближе, но прямые автобусы до Силопи отсутствуют и надо делать пересадку в Дыярбакыре (Diyarbakir) или, что ещё ближе и лучше, Мардине (Mardin), однако это не представляет собой проблемы. Вы сразу покупаете автобусный билет до конечного пункта (тоже поторгуйтесь), а по приезде на автовокзал города, где будет пересадка, шофер сразу отведёт вас в офис другой компании, на автобусе которой вы через некоторое время и продолжите путь. Обе компании сами как-то производят между собой взаиморасчёты.

На конечной остановке в Силопи вас встретит масса таксистов, которые, расталкивая друг друга локтями, немедленно предложат свои услуги. Реальная цена, чтобы пересечь границу, составляет 15 долларов по курсу за такси, однако с иностранца могут запросить вдвое больше. Надо жёстко поторговаться и попытаться найти попутчиков – каждый платит свою долю. Отдельные таксисты пытаются объясняться на сербском или английском языках.

Пересечение границы

Турецкий таксист сначала довезёт вас до приграничной зоны. Затем, после того как вы оформите все формальности по выезду с турецкой стороны, он перевезёт вас через границу (мост через реку). Затем он снова подождёт, пока вы исполните формальности уже с иракской стороны, и в конечном итоге высадит вас на приграничной иракской территории, на стоянке уже иракских таксистов. Граница открыта, иракская виза на сегодняшний день не требуется, хотя есть основания полагать, что в ближайшем будущем ситуация может измениться. Местное население свободно передвигается, иногда проезжают даже отдельные западные туристы-авантюристы и транзитники. Идут грузовики и автоцистерны.

На границе большое количество вопросов к вам, как это ни странно, могут задавать с турецкой стороны, тамошние пограничники хорошо говорят на английском. С иракской стороны контроль проводят пограничники от курдской администрации, так как это курдская зона под контролем Барзани.

И тем и другим пограничникам надо говорить, что в Ирак вы едете работать, скажем, на нефтепромыслы или нефтепереработку. Будьте заранее готовы к этому вопросу. Если у вас есть техническое образование и диплом инженера или техника, возьмите с собой нотариально заверенную копию диплома и английский перевод с него, тоже заверенный. Ещё будучи в России, на хорошей карте экономической географии внимательно ознакомьтесь, где именно и в каких городах находятся предприятия и буровые вышки Ирака, чтобы не произвести на пограничников впечатление лгуна или идиота. Скажете, что в Ираке сейчас работают ваши друзья, что они вам позвонили и сказали: «Приезжай, есть работа!». Имейте в виду, в этой стране на данных объектах «дикарём» работало и, частично, работает и сейчас немало румын и граждан бывшей Югославии.

Помните, что в случае ужесточения пограничного режима с Турцией возможен путь и через Сирию (марку-визу на границе с Турцией сирийские пограничники ставят иностранцам только на главных трассах, наведите справки об этом заранее!) и даже Иорданию. Именно оттуда особенно любят въезжать в Ирак граждане западных государств.

Передвижение и проживание

После того как турецкое такси высадит вас в приграничной иракской зоне, там надо пересесть на местное, иракское такси (дёшево) и добраться до расположенного рядом приграничного иракского городка Zakhu (иногда его пишут на картах как Zakho). Там можно переночевать. А можно прямо на границе взять такси до Мосула (это уже город в американской зоне оккупации), заплатив непосредственно валютой (12–15 долларов, торгуйтесь). Пусть привезут в самый центр Мосула, к базару, там есть дешёвые гостиницы и много интересного.

Граница между курдской автономией и основной частью Ирака чисто условная, транспорт не останавливают, паспорт и багаж не проверяют.

Обмен валюты в Ираке идёт либо на улице на лотках у менял, либо в обменных пунктах. На территории курдской автономии её можно поменять на местную курдскую валюту, хотя она вам может понадобиться только очень ограниченно. В американской зоне оккупации в ходу иракские динары (один доллар – около 2000 динаров).

Для психологической и языковой «акклиматизации» рекомендую некоторое время, возможно даже несколько недель, пожить на относительно спокойном севере Ирака, в так называемой «курдской автономии» и Мосуле, прежде чем ехать дальше на юг в «горячие точки».

В Ираке ходят такси, микроавтобусы и автобусы. И транспорт, и гостиницы, и питание в Ираке очень дёшевы, значительно дешевле Турции. На Востоке иностранцу надо очень активно торговаться, в том числе и за гостиницы. Избегайте хороших отелей с видом на реку Тигр и со специально назначенными ценами для иностранцев (30–50 долларов за ночь). Ищите маленькие частные гостиницы в центре города, иногда недалеко от базара – обшарпанные, не на видном месте, часто грязные снаружи, а иногда и внутри. Требуйте, чтобы с вас брали оплату не выше, или ненамного выше, чем с местных жителей, особенно если вы поселяетесь на несколько дней. В противном случае поищите рядом другое аналогичное заведение. При длительном проживании торгуйтесь о скидке. Нормальная цена номера иракской гостиницы составляет от одного до пяти (трёхзвездочный отель в Багдаде для местных коммерсантов) долларов за день. Если селитесь надолго, то поищите возможность уйти из гостиницы и жить у местных жителей на дому, с питанием. Дешевле, удобнее, полезнее. Задавайте побольше вопросов местному населению, вам будут помогать советами.

Предостережения

Если не касаться специфических опасностей, связанных с вашими контактами с Сопротивлением, то не надо преувеличивать риск своего нахождения и передвижения в Ираке. Если вы не являетесь гражданином США, не работаете на оккупантов, не передвигаетесь в вызывающе дорогих джипах, не проживаете в шикарных отелях под охраной американских войск, не одеваетесь подчёркнуто вульгарно и не ведёте себя с вызывающим демонстративным пренебрежением к местным нравам и традициям, то отношение к вам со стороны местного населения будет вполне дружелюбным и риска быть застреленным или похищенным в качестве заложника практически нет. Никто не станет нападать на вас только из-за того, что вы иностранец. Участники Сопротивления имеют хорошо поставленную разведку, и они знают, против кого нужно, а против кого не нужно предпринимать подобные акции.

При первоначальном знакомстве с местными жителями всегда упоминайте страну, откуда вы приехали, свою национальность и, если посчитаете необходимым, свои политические убеждения. Это окружит вас невидимой, но вполне реальной бронёй, которая прикроет вас от многих потенциальных неприятностей. Вместе с тем разумные меры предосторожности не помешают, местные жители вам подскажут, что нужно или что не нужно делать в Ираке. Однако вас будут в большей степени подстерегать другие, куда более реальные опасности.

Самая реальная смертельная опасность в Ираке – это попасть под колёса автомобиля. Транспортный парк в Ираке огромен, бензин крайне дешёвый, машины хотя и в плохом состоянии, но все на ходу. Напряжённость движения в крупных городах огромная, дорожная полиция практически отсутствует, правила дорожного движения и скорость никто не соблюдает. Багдад – это вообще настоящий ад! Будьте предельно внимательны и исключительно осторожны при переходе улицы, никогда не торопитесь.

Я так подробно останавливался выше на деньгах и ценах в связи с тем, что в Ираке они могут сразить вас куда скорее, чем американские пулемёты. С какой бы суммой денег вы ни приехали, но если будете «лохами» и станете платить всем, особенно в гостиницах, сколько с вас первоначально запросят, то через несколько дней вы «останетесь без штанов».

Вам придётся сталкиваться с большим количеством наглых посредников, гидов, переводчиков, «кидал» и таксистов, которые предложат свои услуги по решению всякого рода проблем, в том числе при контактах с местными властями и даже в посредничестве при передаче им взяток. Обычно всё это «липа». Очень хитры и навязчивы, но только изредка бывают полезны. Вам решать, в какой степени и на каких условиях принимать их услуги.

В первые недели американской оккупации в Багдаде бандиты средь бела дня грабили людей прямо на улицах. Сейчас они уже не орудуют в открытую, но на базарах, особенно в столице, полным ходом «работают» карманники. Берегитесь! Говорят, не всегда можно доверять даже персоналу некоторых отелей и замкам в комнатах, где вы живёте. В случае сомнений носите деньги и паспорт в нательном поясе или ищите иные варианты.

Ни Western Union, ни система дорожных чеков в Ираке пока не функционируют, и если вас обворуют, то вы попадёте в исключительно тяжёлое положение. В этом случае можете попробовать обратиться в Багдаде в консульство России или другой республики СНГ. Есть вероятность, что они смогут как-то посодействовать в переводе денег из России или СНГ или даже в эвакуации на родину. Не исключено, что в случае возникновения самых крайних обстоятельств вам, как иностранцу, могут в чём-то помочь и представительства европейских стран, иностранные корреспонденты или даже американцы.

Имейте в виду, что в Ираке у вас с большой вероятностью могут начаться желудочно-кишечные заболевания, особенно по жаре. По возможности не употребляйте водопроводную воду без кипячения, хотя она и хлорируется, мойте фрукты, руки и соблюдайте санитарию. На случай, если у вас начнётся понос, обязательно имейте всегда при себе желудочные таблетки.

При зубной боли, серьёзном заболевании или ранении можно обратиться к врачу или в больницу, медицинская служба в Ираке в целом функционирует, по крайней мере, в крупных городах. Однако учтите, что врачи, особенно в провинции, как правило, не владеют иным языком, кроме арабского.

Первые контакты

Первое время полный отрыв от привычного «европейского» окружения будет вызывать у вас «психологический шок от столкновения с восточной культурой». Это достаточно серьёзно. Вы должны знать, что в Ираке, как и вообще на Востоке, ваше появление в качестве иностранца сразу станет известно любопытствующим жителям вашего квартала, хотя всё же надо постараться не казаться слишком приметным. Одевайтесь и ведите себя так же, как и местные жители, и вы сможете затеряться в толпе, даже если вы блондин – этнические типы иракцев различаются очень сильно.

С вами будут непрерывно бесцеремонно знакомиться, приглашать в гости пить чай, спрашивать о жене и детях, будут присматриваться к вам и оценивать вас. Заранее хорошо продумайте свою легенду, чтобы любопытным обывателям можно было правдоподобно объяснить, зачем вы приехали в Ирак.

На первом этапе пребывания вам может быть удобно для быстрого ознакомления с обстановкой за небольшие деньги (порядка пяти долларов в день) на несколько дней нанять местного гида, хорошо говорящего на английском языке. Пусть поводит по городу, покажет туристские и политические достопримечательности, познакомит с жизнью и традициями населения. На стенах наклеены различные портреты и фотографии, пусть он расскажет, кто есть кто. Пусть переведёт надписи, написанные краской на стенах, – часто это очень познавательно.

Познакомьтесь с имамом соседней мечети, иностранными журналистами, пусть информированные люди держат вас в курсе местных новостей. Ищите русскоязычных, множество иракских студентов в своё время учились в СССР. Держитесь поближе к университетам и университетским преподавателям.

Упорно и непрерывно изучайте арабский язык, как в общении, так и по разговорнику. Для адаптации в местную жизнь можно попробовать немного поработать (на местных предпринимателей, но не на американцев или их администрацию!), даже если платить будут совсем мало.

Чтобы постоянно быть в курсе местных новостей, в интернет-кафе регулярно читайте сайт – это переводы на русский язык новостей популярного арабского телеканала Аль-Джазира и арабской прессы, он хорошо освещает новости в Ираке. Проблем с русскими кодировками шрифтов в иракских интернет-кафе нет.

Американская армия в пропагандистских целях издаёт на английском и арабском языках свою еженедельную газету, она распространяется бесплатно. Если вы хорошо владеете английским, то весьма познавательно её просматривать.

Контакты с иракским Сопротивлением

Самостоятельно выйти на иракское Сопротивление вполне реально, хотя это удаётся не сразу, не вдруг и с определёнными трудностями. Прежде чем начать искать контакты с иракским Сопротивлением, вы должны привыкнуть к местному образу жизни и традициям и хотя бы совсем немного заговорить на арабском языке. Период адаптации должен продолжаться по крайней мере несколько недель, не нужно предпринимать преждевременных попыток форсировать эти контакты.

Если приедете группой, то рассредоточьтесь по разным городам и особенно по «горячим точкам». Например, кто-то может жить в Тикрите, кто-то в Аль-Фалудже, кто-то в Багдаде. Это ускорит задачу. Связь между группой через Интернет и, возможно, через телефон. Затем группа может вновь встретиться на день, чтобы поделиться информацией, и снова разъехаться. Уходите от постоянных бытовых контактов со «своими», практика показывает, что они только мешают. Общайтесь только с «местными», ассимилируйтесь, пытайтесь объясниться на арабском языке и жестами. Вначале будет очень трудно.

Тем иракцам, кому вы доверяете, можете осторожно сообщить, что именно вы ищете на самом деле в Ираке и зачем сюда приехали. Начнёт работать «восточный телеграф», про вас в определённых кругах пойдут слухи, и те, кого вы ищете, рано или поздно сами должны выйти на вас. Не спешите, вживайтесь в обстановку, не будьте суетливыми и торопливыми. На Востоке решения принимаются не сразу, некоторое время связанные с Сопротивлением иракцы будут к вам присматриваться. Но никаких гарантий тут быть не может, всё зависит только от вас. Учтите, что для иностранца в рядах иракского Сопротивления может найтись гораздо более тонкая и важная роль, чем лежать в засаде с автоматом.

Возможно, что в самых «горячих точках» страны, которые всё более и более выходят из-под всякого американского контроля, можно будет действовать ещё более явно и открыто. Кроме того, обстановка в стране меняется каждый месяц.

Если ситуация не ясна, не торопитесь, расслабьтесь и прислушайтесь к своему утробному звериному чутью на опасность. Это чувство совершенствуется с практикой. Будьте внимательны и осторожны.

Ориентировки по ситуации в Ираке

После оккупации возник «стихийный плюрализм», сразу легализовалось множество партий, кто есть кто – известно только Аллаху. Вышла из подполья когда-то очень влиятельная компартия Ирака. Много бывших политэмигрантов всех оттенков вернулось в страну. Военнопленные и политические заключённые содержатся в концлагерях и тюрьмах, их число меняется, но, по последним официальным американским данным, их около пяти тысяч. Идут ночные облавы на основе поступивших доносов. При допросах арестованных могут применяться пытки. В некоторых «горячих точках» введён комендантский час.

Большое число бывших членов иракских служб безопасности, особенно Мухабарат, остались без работы, они в основном пребывают в так называемом «суннитском треугольнике». Мухабарат, одна из четырёх ветвей Служб безопасности Саддама, была лучше всех организована и специализировалась на работе с зарубежными странами. Некоторые её бывшие агенты действуют как посредники для борцов Сопротивления и занимаются закупкой всех видов оружия через посредников чёрного рынка.

Иракское Сопротивление функционирует как множество отдельных ячеек, которые включают в себя бывших военнослужащих иракской армии. Каждая из них ответственна перед более высокими должностными лицами, их члены обладают хорошей военной подготовкой. Все подчиняются центральному командованию, своего рода подпольному генеральному штабу. Большая часть этой невидимой армии состоит по крайней мере из четырёх различных групп, которые автономны в военном, а также в финансовом отношениях.

1. Иракские Муджахеддины. Они не являлись ранее членами партии Баас. Кроме того, там есть участники джихада с боевым опытом в Афганистане и Чечне, граждане других мусульманских стран. Фактически каждый муджахед прошел подготовку для ведения партизанской войны.

2. Аль-Ансар (партизаны). Они известны как «остатки партии Баас», о которых так любит говорить Пентагон. Все их лидеры были в своё время лично отобраны Саддамом. Они присутствуют на всей территории страны. Западные спецслужбы утверждают, что у них нет ни рукописных сообщений, ни радио, ни спутниковых телефонов, и ячейки связаны между собой только через устные сообщения.

3. Аль-Михаджирун (эмигранты). Туда входят несколько членов иракской элиты, кроме того, там присутствуют должностные лица партии Баас, особенно военные стратеги. Они станут твёрдым ядром нового иракского руководства в том случае, если американцы уйдут.

4. Шиитские вооружённые формирования (армия Махди). Они были созданы сразу после оккупации Ирака как местная милиция при молчаливом согласии, если не поддержке со стороны американцев, которые рассчитывали как-то использовать их против сторонников Саддама. Однако шииты восстали против оккупации. Эти формирования отличает более низкий уровень военной подготовки, и, как следствие, они несут более тяжёлые потери в борьбе с американцами.

Иззат Ибрагим (Izzat Ibrahim), бывший главнокомандующий иракских Вооружённых сил и лидер Муждахеддинов, ушёл в подполье. Он считается главнокомандующим для большей части активного иракского Сопротивления. Он был главным проводником исламизации иракского общества за последние 10 лет и, безусловно, является ключевой фигурой, связывающей структуры Саддама с влиятельными исламистами в арабском мире.

С каждым месяцем Сопротивление становится всё более организованным как в военном, так и в политическом отношениях. В последние месяцы началось создание того, что западные корреспонденты называют «легальные витрины Сопротивления», которые представляют интересы различных вооружённых организаций.

И наконец, надо упомянуть, что к югу от Багдада сейчас расположена так называемая «многонациональная дивизия», которая формально находится под польским руководством. Она включает в себя более полутора тысяч украинских военнослужащих и небольшие контингенты из Латвии, Литвы и Казахстана. В отличие от американцев, здесь все добровольцы. Оплата от восемьсот долларов в месяц (для солдат) и выше. Эти «наши» соотечественники-наёмники тоже проводят аресты, зачистки, репрессии. До недавних пор этот шиитский регион считался относительно спокойным, хотя в последние недели потери стоящих здесь оккупационных сил резко возросли.

Лоуренс Месопотамский, октябрь 2003

Сухум – Цхинвал

Именно так называются столицы двух непризнанных государств на языках их граждан, более привычные в РФ «Сухуми» и «Цхинвали» – это по-грузински…

Границу мы пересекали в темноте, поздним вечером под мощный стрёкот неизвестных насекомых. Для того чтобы попасть в непризнанное государство, которого нет на политической карте мира, достаточно предъявить таможеннику российский паспорт и перейти по мосту через реку Псоу. Мы уже в Абхазии, или в Апсны («страна души»), как называют её местные жители.

Непризнанная республика невелика. Живет здесь около 250 тысяч человек – абхазцы, армяне, русские, грузины. Протяженность побережья между реками Псоу и Ингур всего 220 километров. В любой город республики можно добраться от границы на маршрутке. Наша цель – столица Сухум.

Водитель на старом раздолбанном латвийском микроавтобусе мчится по горному шоссе с огромной скоростью, во мраке южной ночи слева от дороги угадываются очертания гор, справа – море. Правил дорожного движения здесь не существует в принципе. Сначала немного не по себе, потом привыкаешь. Проезжаем Гагру, город-курорт в темноте выглядит совершенно фантастически. Пальмы в неоновых огнях, рестораны и дискотеки, где «зажигают» российские туристы. Канны, Ницца и Лас-Вегас в одном флаконе. Часа через полтора въезжаем в Сухум. Впечатление прямо противоположное: на улицах почти нет освещения, какие-то развалины, мрачное здание разбомбленного во время войны вокзала, воют бродячие собаки.

Другое Православие

Нас принимает иеромонах Игнатий, один из сподвижников лидера православных Абхазии отца Виссариона. Давно уже, в очерке «Война в Ботаническом саду», Эдуард Лимонов писал о нём так: «Длинный, сухой, борода, чёрная ряса, отец Виссарион в прошлом два раза сидел в тюрьме. Один раз (с его слов) за то, что заступился за слабого в драке. Отец Виссарион сам рассказывает об этом и, кажется, гордится, что был разбойником, а стал священником. Он похож на Клинта Иствуда, актера американских вестернов… Большие ручищи отца-разбойника сжимают крест, как ручищи Клинта Иствуда – его кольт».

Отец Игнатий, внешне похожий на ветхозаветного пророка, тоже личность весьма колоритная. Называет себя «русским националистом», хотя по национальности абхазец. За стаканом вина, домашним сыром и фруктами он рассказывает нам о себе и своем роде (фамилия Киут), представители которого много столетий жили в горной абхазской деревне. Свою родословную он прослеживает на 1300 (!) лет, в глубь веков. Сам отец Игнатий по первоначальному образованию художник. В начале 90-х поступил в московскую семинарию. Когда началась война, поехал на Родину. Поскольку граница с Россией была перекрыта, зимой он шёл пешком через труднопроходимые перевалы со стороны Карачаево-Черкесии. Всю войну провел в Гудауте, где отпевал погибших и благословлял на бой ополченцев. Теперь служит в Сухумском кафедральном соборе.

Грузинский патриарх Илия Второй во время войны поддерживал Шеварднадзе. После этого абхазские священники вышли из подчинения Тбилиси. Каждый год они пишут в Москву прошения о принятии в лоно РПЦ. Но Московский патриархат зачастую ведёт себя точь-в-точь как выродившаяся российская власть. Иерархам не нужны лишние проблемы. Не хочется возиться с малым народом и портить из-за него отношения с Грузией. Каждый раз абхазским священникам отвечают: «По вопросу о вашей конфессиональной принадлежности обращайтесь к грузинскому патриарху». По сей день положение епархии остается неопределённым. «Какова будет дальнейшая судьба Сухумо-Абхазской епархии, пока неизвестно – это будет решать церковный народ, – сказал отец Виссарион в одном из недавних интервью. – Мое мнение таково: Абхазия и её Церковь должны быть самостоятельными». Действительно, православие здесь иное, без торговли водкой, минералкой и сигаретами и прочей омерзительной изнанки РПЦ.

К тому же христианские традиции Абхазии куда древнее, чем в России. Страна была крещена еще в 527 году. Сохранились церкви раннехристианских времён – греческие, византийские, собственно абхазские, скальные монастыри и каменные иконы. В средневековой столице Абхазии – Лыхны – развалины дворцов абхазских правителей и церковь Успения Богородицы XI века. Внутри храма остатки средневековых фресок. Здесь же похоронен последний абхазский царь – Георгий Сафарбей, присоединивший Абхазию к России. В 1818 г. его за это убили турки. Остался в церкви и след последней войны: на стене видны написанные кем-то карандашом слова: «Господи, помоги моей плачущей Апсны в этот горестный период конца ХХ века».

Столица

С утра в Сухуме уже за тридцать, жарко и влажно. Город потрясающе красив: двухэтажные домики восточного стиля соседствуют с модерновыми особняками начала прошлого века и сталинской отделкой набережных. Даже разрушенные здания излучают какой-то особый восточный эстетизм. Руины, пальмы и море. Всё это великолепие разбавлено брежневскими многоэтажками.

В окружении буйной тропической растительности стоит разгромленное здание правительства Абхазской АССР. Отсюда бежал Шеварднадзе во время победного наступления ополченцев на Сухум в сентябре 93-го. Рядом – полуразрушенный жилой дом, видны его внутренности, развороченные снарядом: кровати и шкафы, остатки чьей-то мирной жизни. О войне здесь напоминает многое. На набережной – обгоревший скелет элитной советской гостиницы «Абхазия». Неподалёку небольшое кладбище и памятник, на мраморных табличках имена сотен погибших ополченцев.

Ритм жизни в Сухуме заметно отличается от московского, питерского и российского вообще. Абхазия – самое теплое место в европейской части СНГ, и климат диктует свои условия. Опять же, восточные традиции. Сухумцы никуда не торопятся: время проводят в уличных кафе в беседах за чашкой знаменитого заварного кофе «а-ля тюрк» по 5 рублей. Кофе вам нальют в любом ларьке или мелкой лавочке. Представить себе местный быт без этого напитка невозможно, так же как и без вина. Вино пьют в больших количествах. В кафе принято заказывать сразу кувшин литра на полтора. В некогда знаменитом ресторане национальной кухни «Нарта» литр обойдется в 35 рублей. Дешево и всё остальное, вплоть до недвижимости: хороший дом в Сухуме можно купить за 8–10 тысяч долларов.

После типовых российских квартир в грязных мегаполисах, пробок, метро и оборотней в погонах на каждом углу здесь чувствуешь, что живешь по-настоящему. Конечно, Абхазия была бы идеальным местом для реализации проекта «Другая Россия». Можно сказать, что он даже отчасти воплощен здесь в жизнь. Напрочь отсутствует давление государственной машины, милиция есть, но просто так не придирается к гражданам. Люди свободны, расслабленны и предоставлены самим себе.

В городе повсюду висят национальные флаги – чередующиеся белые и зелёные полосы, раскрытая ладонь и семь звёзд над ней. Флаги освящены кровью воевавших под ними абхазских ополченцев. Свою независимость, добытую в боях, Абхазия не отдаст никому. Даже к России отношение достаточно взвешенное: абхазцы говорят, что не стремятся к вхождению в состав РФ. Идеальный вариант для них – ассоциированное членство (общая оборона и гражданство). О восстановлении отношений с Грузией и говорить нечего – в стране, где все взрослые мужчины воевали за независимость, этот вопрос не дискутируется. Абхазия – никем не признанное государство, тем не менее она ЕСТЬ. Де-факто с ней вынуждены считаться на Кавказе и в мире. Потому что такова воля её народа.

Власть

Президент Владислав Ардзинба – по образованию историк – первый лидер независимой Абхазии. Он руководил своим народом во время войны и в годы последовавшей затем жёсткой политической, экономической и информационной блокады, в которой позорно приняла участие Россия. Ардзинба теперь живая легенда абхазской государственности, но он тяжело болен.

Когда в Абхазии назначили президентские выборы, Ардзинба призвал народ голосовать за премьера Рауля Хаджимба, выходца из структур КГБ, человека, ранее мало известного широкой публике. Но сравнивать эти выборы с российской операцией «преемник» некорректно. Демократии в Абхазии побольше, чем в любом российском регионе. Девушка-секретарша в МИДе сообщила нам, что собирается голосовать за основного кандидата от оппозиции – Сергея Багапша. Можно ли себе представить, чтобы чиновники в каком-нибудь из российских ведомств признавались в намерении проголосовать за Хакамаду или Глазьева? Всё это говорит о том, что абхазская государственность состоялась.

Нам удалось побеседовать сразу с несколькими людьми из правительства. Говорили, в том числе, и о НБП. К вождю и партии отношение здесь очень теплое. Сам президент хорошо помнит Лимонова, который, как известно, был в Абхазии во время войны в 1993 году.

«Спасибо, что приехали в такой трудный для нас момент. Мы внимательно следим за вами, ребята, видим, как вас то сажают, то выпускают. Мы сочувствуем вашей борьбе, – говорил нам один из руководителей республики (раскрывать его имя пока ещё рано). Я не верю всем этим российским чиновникам и депутатам… вот Лужков к нам приезжал, потом Жириновский… Они только языком мелют, а в случае войны нам не помогут. Где были они все, когда Лимонов приезжал к нам во время войны?» Он выходит в соседнюю комнату, приносит бутылку коньяка и фрукты. Мы выпиваем по рюмке за будущее Абхазии, прощаемся, и договариваемся обязательно созвониться в ближайшем будущем.

Что будет?

Беслан – брат о. Игнатия – во время войны был ополченцем. Теперь везёт нас на своей «Волге» в Новый Афон. Когда проезжаем мост через горную речку, показывает на горы: «Вот здесь были наши позиции, а на том берегу – грузинские. Целый год здесь держались». А мост не взрывали? – спрашиваю я. «Нет. Грузины думали, что он им понадобится, а мы – что нам пригодится. Так в итоге и получилось».

Беслан уверенно ведёт машину по горному серпантину. Он воевал за эту землю, а сегодня привёз сюда нас, гостей. Беслан – хозяин в Абхазии, и, если Саак сунется сюда, он и еще тысячи мужчин вновь возьмутся за «калашниковы», которые лежат у них дома. В этом – сила Абхазии. Фактически народ здесь напрямую осуществил своё право на независимость с помощью оружия. Такая вот «военная демократия». Может быть, лучшая форма власти из тех, что придумало человечество.

Развитие страны сдерживает висящая над ней дамокловым мечом грузинская угроза. Но даже сегодня перспективы войны для Тбилиси выглядят очень сомнительно. Грузинские власти не решаются на откровенное вооружённое нападение, ограничиваясь мелкими провокациями, вроде обстрела следовавшего в сухумский порт турецкого сухогруза. Дело в том, что кроме вооружённого ополчения Абхазия имеет вполне боеспособную регулярную армию, включающую военно-морской флот, авиацию, артиллерию и разведывательные войска. Раз уж Грузия не смогла справиться с Абхазией в начале 90-х, то теперь это ей явно не по зубам. В Министерстве иностранных дел РА полагают, что сегодня Грузия использует метод постоянного силового давления, выступая с принятой для этой страны истеричностью, но в реальную войну втягиваться боится. Тем не менее, на всякий случай здесь все готовятся к войне.

На реке Ингур стоят российские миротворцы. Хорошо, что стоят: это один из факторов сдерживания грузинской агрессии.

Когда мы покидали «страну души», шел сильнейший тропический ливень. Потоки воды устремились прямо по пограничному переходу, который превратился в небольшую реку, текли потоки воды. В Адлере «оборотни» на вокзале проверили у нас документы аж дважды («Вы в Абхазию ездили? С какой целью? А почему на сегодня обратных билетов не купили?») Даже ночью менты шляются по пляжу с фонариками. Светят в лица людям и внимательно их разглядывают. Сразу ясно, куда попали. Здравствуй, Родина! И до свидания: наш путь теперь в другую непризнанную республику, в «горячую точку», где уже начинается война – несдающуюся Южную Осетию.

Дорога жизни

Железнодорожный вокзал Владикавказа, столицы Северной Осетии – Алании, как называют её сами осетины, почитая свои исторические и этнические корни. Неизменные таксисты, предлагающие поехать куда угодно. Первый взгляд на город: восточный колорит виден сразу, в архитектуре и в самих жителях. Узнаем у таксистов, откуда можно добраться до Цхинвала. Перед тем как отправиться в главный пункт нашего путешествия, звоним в правительство Северной Осетии и пытаемся выяснить номера телефонов руководства Осетии Южной. Там отвечают, что номера мобильных у них постоянно меняются, и вообще, если мы хотим в Цхинвал, то нам надо просто сесть в автобус и поехать туда. Это мы и собираемся сделать.

Еще не доехав до автовокзала, в маршрутке знакомимся с молодым осетином. Недавно он занимался бизнесом во Владивостоке, а теперь вернулся домой. Сообщает нам о своём намерении ехать в Цхинвал осенью, когда начнётся настоящая война. Зачем? Всё очень просто: воевать на стороне своего народа, за свою Родину. «Не хотят грузины жить в мире – люлей получат», – улыбаясь, говорит он.

На автовокзале берём тачку за 400 рублей, и вот уже мчимся по дороге на Цхинвал. Едем в неизвестность, знаем только, что обстреливают город, но что и как… Потёртая немецкая машина, за рулем осетин Руслан и его друг Рауль, оба – коренные цхинвальцы. Рауль только что продал машину и едет домой, чтобы с оружием в руках защищать свой город.

Они первыми вводят нас в курс дела. Рассказывают необходимые факты и просто плещут эмоциями. Сквозь улыбки и шутки на злобу дня чувствуется отчаянность взглядов и мыслей наших попутчиков. Это не отчаяние опущенных рук, это, наоборот, чёткое осознание действительной опасности и готовность ей противостоять. Простые мужчины-осетины, без оружия и военной формы, в этой ситуации стали бойцами, защитниками.

Мы пересекаем формальную государственную границу РФ с Грузией, или действительную между Северной и Южной Осетией. На границе у нас проверяют документы, с которыми вроде всё в порядке. Но мы представляемся журналистами питерской газеты, и нас просят пройти в помещение КПП. Солдат-срочник, вооружённый автоматом, ведёт нас в кабинет. Мы честно не понимаем, зачем нас куда-то ведут. Оказалось, это стандартная процедура для въезжающих/выезжающих журналистов. Беседа с сотрудником военной разведки, который просит узнать побольше информации и потом сообщить её ему. Внимательно выслушиваем разведчика, уверенно киваем, но в голове уже возникает мысль, что ничего сообщать ему мы не будем, даже если будет что сообщать. Хочется сказать ему: хочешь узнать что-то о ситуации в Цхинвале? Садись в машину и езжай туда.

Через несколько минут мы уже едем по территории «Хуссар Ирыстон» – югоосетинской республики. Вокруг горы, высокие – две, две с половиной, три тысячи метров. На вершинах лежит снег. Если открыть окно машины, то слышен шум быстрой горной реки. Мы движемся сквозь молчаливую природную красоту, которая впечатляет нас ровно настолько, насколько и пугает. Дорога разбита и пустынна, редкие машины проскакивают почти незаметно, такое ощущение, что мы въехали в какую-то сталкеровскую зону. Наши сталкеры, Руслан и Рауль, ведут нас в известную им неизвестность столицы РЮО города Цхинвал.

Мы останавливаемся, чтобы напиться из настоящего минерального источника с природной «газировкой». Постепенно темнеет, а до Цхинвала ещё далеко. Въезжаем на грунтовую объездную дорогу, она была сделана во время первой войны с грузинами, поскольку основное шоссе на Цхинвал проходит через грузинские села и контролируется вражескими войсками. Объездная трасса труднопроходима, особенно после дождя, но сейчас это единственный путь в город, без преувеличения, дорога свободы и дорога жизни. Этот последний и самый опасный отрезок мы преодолеваем уже в темноте, по пути встречаем редкие посты цхинвальских ополченцев. Здесь дорога ещё более пустынная, пугающая. «Херовый район проезжаем, – говорит Руслан, – тут грузинский пост рядом, могут подстрелить».

Подъехав вплотную к городу, подбираем двух ополченцев, появившихся из темноты, один из них брат Рауля. Он одет в камуфляж, весело шутит, обращаясь к нам. Спрашивает, есть ли у нас бронежилеты и каски, да знаем ли мы вообще, куда приехали?! Снова смеётся. Потом, узнав, что мы журналисты из Питера, серьёзно говорит мне: я окончил художественное училище, мечтаю побывать в вашем городе, увидеть картины великих художников в Эрмитаже и Русском музее… Уже через несколько минут он снова растворяется в темноте, уходит на боевой пост.

Ночь первая

Уже поздно, и наш сталкер Руслан предлагает остаться у него дома. Мы, естественно, соглашаемся, хотя живёт он едва ли не в самом опасном районе Цхинвала, на северной окраине, в каких-нибудь 500 метрах от грузинских позиций в селе Тамарашени. Эту часть города с наступлением темноты грузины обстреливают постоянно и особенно интенсивно.

Проходим в дом, нас встречает жена Руслана, Рита. Осетины гостеприимны: нам быстро накрывают стол. Всё скромно: сыр, овощи, хлеб, домашнее вино, но искренне, от всей души. Нас рады видеть, мы дорогие гости. Несмотря на позднее время, собираются соседи – женщины, помогают накрывать на стол. Ведь мы – журналисты из далёкого полустоличного Петербурга, мы интересуемся их судьбой. Им так тяжело сейчас: еженощные обстрелы, неизвестность впереди, постоянное напряжение. И мы как люди из другого мира, мы как маленький кусочек надежды для них. На самом деле этот вечер и ночь в блокадном Цхинвале забыть будет сложно.

Мы не успеваем выпить и первого стакана домашнего вина, приготовленного нашим хозяином, как где-то раздаётся пулемётная стрельба, через несколько минут слышен взрыв. Стреляют из миномета. Затем ещё один, потом ещё и ещё. Маленькая хозяйская собачка Марфа при звуках обстрела убегает в дом и забивается под кровать. Животные вообще очень чутко реагируют на выстрелы, инстинктивно понимая, что смерть где-то рядом.

Мы встаём из-за стола, выходим на улицу, там уже собрались соседи из ближних домов. Под звуки обстрела (пока стреляют не по городу, а по расположенной рядом с Цхинвалом осетинской деревне Сарабук) мы начинаем беседовать с ними. Нам показывают следы от пуль на домах, части разорвавшихся мин, собранные на улицах города. Показывают подвал строящегося дома, который переоборудовали в бомбоубежище. Жители спускаются туда, прячут детей, когда обстрелу подвергается именно их район. А бывает это довольно часто. Обстрелы начинаются около 10–12 часов вечера и могут продолжаться до рассвета или до полудня.

Пожилая осетинка, всю жизнь проработавшая преподавателем истории в цхинвальской школе, учившая и грузин, и осетин, и русских, спрашивает у нас: «Где Россия, почему не защитит нас? Мы столько страдали, добиваясь, чтобы вы взяли нас к себе… Что нам ещё нужно сделать?» Ответить ей пока нечего.

Те, которые творят мир

В 9.15 утра на базе российских миротворцев военные проводят встречу с журналистами, раздают сводку произошедших за сутки событий. Возле КПП собираются телевизионщики с камерами, кое-кто из пишущих корреспондентов, подходим и мы.

Перед тем как начинается «официальная» пресс-конференция под запись, происходит неформальное общение. Нам рассказывают, что грузины подогнали к селу Никози гаубицы и всю ночь обстреливали позиции осетинских миротворцев. Но всего этого офицер не может сказать в телекамеру, иначе быстро лишится своей должности («если я это скажу, меня начальство трахнет»). В эфир идёт информация о том, что «неизвестными силами обстрелян пост миротворцев». Вот такого качества сведения дают журналисты из зоны боевых действий, такую «правду» о войне в Цхинвале узнают «дорогие россияне».

Российские миротворцы базируются в самом Цхинвале на улице, которую назвали в их честь. На улице Российских Миротворцев они принимают самое непосредственное участие в разгорающемся конфликте. Принципиального командующего генерала Набздорова обожали осетины и ненавидели и даже грозились убить грузины. Он принимал участие в бесконечных переговорах между противоборствующими сторонами, решал многие вопросы, от которых зависела судьба Цхинвала и его жителей. Но потом под давлением грузинской стороны российские власти убрали генерала с поста командующего… Развивающиеся события показывают, что роль российских военных миротворцев под вопросом. Их посты практически ежедневно подвергаются обстрелу, договорённости, принятые днем, нарушаются уже ночью. Естественно, не будь русских солдат в Цхинвале, сценарий военных действий был бы радикально другим. Но всё же очевидно, что миротворцы не способны предотвратить эскалацию конфликта, начало войны, если таковая будет запланирована Грузией.

Мы добираемся до границы с Тамарашени. Там стоит осетинский пост. За ним – наши миротворцы. Дорогу перекрывает потрёпанная бронетехника и солдаты в голубых касках. Здороваемся, представляемся. Солдаты охотно беседуют, смеются. Демонстрируют изрешечённую пулями дверь, которая когда-то закрывала вход в здание поста. Находим старшего, им оказывается молодой офицер Денис из Великого Новгорода. Просим разрешения снимать и фотографируемся на память. На вопрос: какая у вас задача, Денис отвечает, что миротворцы обозначают свое присутствие и не имеют права открывать огонь. Стрелять можно только в случае прямого нападения с личного разрешения командующего. Всё ясно. Желаем удачи солдатам, прощаемся и уходим.

Выбираемся в город, которого мы пока ещё не видели. Ярко светит солнце. Проходим мимо местного университета. С удивлением замечаем абитуриентов, которые внимательно разглядывают списки успешно сдавших вступительные экзамены. Работают магазины, аптеки, функционирует центральный телеграф, междугородный переговорный пункт. На рынке торгуют, в том числе и грузинки из близлежащих сёл. Тех самых, откуда ведутся обстрелы Цхинвала. Это ярко показывает, что между грузинами и осетинами нет этнического конфликта. Причины войны – иные.

Продолжаем изучать окрестности, идём по одной из центральных магистралей – улице Сталина. Ничего не напоминает о том, что на самом деле город находится в полублокаде, а на его границах ведутся настоящие ночные бои с применением артиллерии и миномётов. С точки зрения обороны Цхинвал расположен самым неблагоприятным образом. Со всех сторон он окружен горами. С одной стороны его граница совпадает с границей между Южной Осетией и Грузией. С другой стороны Цхинвал подпирает грузинское село Тамарашени. Таким образом, линия фронта начинается практически в самом городе.

Ночь вторая

По телевидению сообщают, что подписано очередное соглашение о прекращении огня. Но в то, что обстрелы прекратятся, не верят ни жители Цхинвала, ни солдаты на миротворческих и боевых постах. Все готовятся к ночи, зная, чего от неё ждать. Взрослые мужчины и даже 14–15-летние пацаны с наступлением темноты уходят в дозор, защищать свой город, свою свободу.

Обстрел начинается около полуночи, огонь намного более интенсивный, чем в прошлую ночь. Стреляют с разных сторон, по близлежащим осетинским селам и по самому Цхинвалу. Стреляют из пулемётов, миномётов и впервые из ещё более тяжёлой артиллерийской техники. Грузины в отличие от осетин не испытывают проблем с оружием.

В какой-то момент начинают стрелять из Тамарашени по нашему кварталу: в два часа ночи просыпаемся от сильного взрыва где-то рядом. Одеваемся, выходим на улицу, снова взрыв, звон стекла, может быть, в какой-то сотне метров от нас. Потом, утром, мы ходили в этот дом: мина пробила крышу и потолок, все стёкла выбиты. Чудом никто не пострадал.

Дурной грузин, или Тень бесноватого дауна

Мишико Саакашвили, американоидный грузин, с триумфом взошедший на тбилисский престол в результате хорошо спланированной и оплаченной розовой «революции», – нервное политическое существо. Саака сравнивали с печально отметившимся в истории Грузии Звиадом Гамсахурдия.

Грузия после распада Красной империи СССР непрерывно пребывает в состоянии глубокого кризиса. В данной ситуации было естественным появление «великогрузинского мессии» Гамсахурдия, провозгласившего громкое: Грузия для грузин! Развязавшего войну против «мятежной» Южной Осетии, измазавшегося по шею в крови мирных и безоружных людей, потом свергнутого, изгнанного и убитого. Далее власть перешла к одному из главных виновников развала Красной империи Шеварднадзе, который недолго думая начал ещё одну бессмысленную войну, теперь уже против Абхазии. Она была бесславно проиграна, старый козел едва унёс ноги из Сухума.

Застой и нищета характеризуют послевоенный период грузинской жизни. Но мудрые заокеанские хитрецы от империи, интересы которой простираются вплотную к границам того, что осталось от великой Красной империи, вскармливали нового «вождя нации», молодого, амбициозного, в меру упитанного и очень активного. За скромный гонорар он был готов осуществлять любые планы, разработанные в Вашингтоне. Всё это делается с использованием старой великогрузинской риторики. Злобный Саак брызгает слюной не только на «сепаратистов» Абхазии и РЮО, но и на Россию. Кто-то считает его умным и последовательным политиком, но он более всего напоминает хорошую, исполнительную электромеханическую куклу, с пультом управления в руках Дяди Сэма.

Уезжая из Цхинвала, мы узнали о том, что грузины подтянули тяжёлую технику, что спикер парламента Бурджанадзе сделала очень жёсткое заявление, прозвучавшее как сигнал к началу большой войны. «У этой сучки, что, детей нет?» – ругался Руслан. Всё говорило о том, что грузины готовятся к штурму города. Действительно, уже из радионовостей мы узнали, что ведётся сильнейший обстрел города, потом были единичные попытки прорыва обороны Цхинвала…

Андрей Дмитриев, Андрей Зыков, сентябрь 2004

Азербайджан

Российско-азербайджанская таможня находится на шоссе, которое проходит через Дагестан на Баку. И с той, и с другой стороны внешне она напоминает первые посёлки переселенцев на Диком Западе именно в том виде, в каком их показывают в американских вестернах. Множество неказистых, наспех построенных из подручных материалов лавочек и дешёвых харчевен. Масса болтающихся без дела таксистов в поисках редкой клиентуры.

По нравам и порядкам это тоже Дикий Запад. Сутками стоят редкие грузовики. Они пытаются пересечь границу, но таможенники требуют слишком больших взяток, и их шоферы пытаются торговаться. Часами в очередях стоят рейсовые автобусы. Крутятся какие-то подозрительные типы, кто-то с кем-то о чём-то договаривается, кто-то куда-то что-то хочет провезти. «За последние дни здесь было совершено три убийства», – сказал мне шофёр такси.

На проходной таможни толпа людей, они в основном российские граждане. В основном это женщины с гор Дагестана, они носят повязанные особым образом большие цветные платки. В основном среднего возраста, но много и молодых. Они подтянуты, выглядят уверенными в себе, многие молодые очень красивы, пьянство и деградация затронули Дагестан в значительно меньшей степени, чем Центральную Россию.

Тележки, сумки, мешки с солью. Эта мелкая цыганская торговля стала для многих семей в приграничных территориях СНГ единственной отдушиной для того, чтобы заработать хоть какие-то деньги. Женщинам заниматься этим легче, их, в отличие от мужчин, милиция или полиция другой республики не сажает в тюрьму.

Таможня. На стене висят сделанные на ксероксе фотографии чеченцев, которых следует опознать и задержать. Ксерокс был плохой, копии очень контрастны, опознать по этим силуэтам никого не возможно. Бюрократическая формальность. Но это никого не волнует, в ряду приоритетов таможни борьба с чеченцами реально стоит на последнем месте.

В барак, где находится таможня, граждан впускает русский солдат, он белобрысый, высокий, худой и слегка горбатый. По его лицу заметно, что у него что-то немного не в порядке, какое-то небольшое, но заметное постороннему глазу отклонение в психическом развитии. Возможно, он жертва нетрезвого зачатия.

Довольно скаля неровные зубы, смеясь всем в лицо, он нарочито медленно и по одному пропускает людей к паспортному контролю, специально создавая очередь. Он всё время повторяет с циничным хохотком, как ему нравится здесь работать. Он делал это не для взяток, их вымогают не на его уровне, а просто так, для забавы, смеха ради.

Один мужчина не выдержал: «…я служил в Венгрии…» Он дагестанец, типичный офицер Советской армии в отставке. На шум вышел старший лейтенант, мрачный и угрюмый, как туча. Посмотрел исподлобья на отставника, глухо сказал солдату одно слово: «пропустить» и ушёл.

Стоя в этой очереди, я, русский, вдруг почувствовал, какое удовольствие можно ощутить, если расстрелять из автоматов всю эту таможню вместе со всем её персоналом. Я могу только догадываться, какие ощущения испытывают местные жители – дагестанцы, родившиеся в здешних воинственных горах, которые регулярно проходят через это издевательство.

Я очень много ездил по СССР в своё время, и я нутром чувствую, как сильно всё поменялось в России. Это не наша таможня, это не наши порядки, это не наши солдаты и офицеры, они только мимикрируют под наших. Они стали другими, даже выражение глаз изменилось.

В микроавтобусе на Баку я, русский, стал для этих дагестанцев своим, я стал азиатом, потому что я проехал вместе с ними в Азербайджан не обычным путём, которым попадают туда московские господа, а с чёрного хода. Мне рассказывают о страшных экономических реалиях Дагестана и Азербайджана, дают советы. Среди прочего и такой: «Езжай в Баку только автобусами, никогда не заходи в метро».

К трём часам ночи микроавтобус привёз всех нас в пригород Баку на ночлег. Построенная с шиком ещё при советской власти вилла сохранила отпечаток восточной роскоши и былой состоятельности владельцев, сейчас её хозяин сделал там постоялый двор для «челноков» из микроавтобуса. Переночевать стоит двадцать российских рублей, что уже само по себе даёт представление о заработках и уровне доходов в нынешнем нищем Азербайджане. Четыре часа сна, мгновенный подъём рывком для всех, чай, и через четверть часа микроавтобус со всеми нами уже катит на рынок…

Роскошная многоэтажная гостиница при бакинском вокзале, где я устроился на ночлег, была построена в последние годы СССР с претензией на высокий класс. Двери большей части этажей сейчас забиты досками, отопление не работает, хотя зимой в Баку достаточно холодно, ремонта не было уже много лет, в обычном автоматическом лифте зачем-то сидит на скамеечке старик «лифтёр». Горничные по большей части представлены корявыми тётками странного вида всех национальностей. Им уже два месяца не платят даже их копеечную зарплату, хотя гостиница полна людей за счёт вахтовых рабочих нефтяных камней, и цены за койку в общем номере от двух долларов и выше, что очень даже немало для Баку. Из гостиницы выжимаются все деньги, но не вкладывается абсолютно ничего. Всё это произвело на меня впечатление полного, абсолютного хаоса.

«Президент» Гейдар Алиев пришёл к власти в результате военного переворота в конце 1993 года. После того как знаменитый герой войны с Арменией молодой и симпатичный Сурет Гусейнов отобрал власть у коррумпированного и полностью дискредитировавшего себя протурецкого Народного фронта, он настоял на том, чтобы вернуть из Нахичеванской области всеми уже давно забытого кагэбэшника и члена ЦК КПСС Г. Алиева. Когда-то тот успешно руководил республикой и имел репутацию неподкупного борца с коррупцией. Укрепившись во власти, Г. Алиев посадил Сурета Гусейнова и его соратников в тюрьму. Из борца с коррупцией престарелый Алиев стал главным вором республики, из главного коммуниста стал лучшим другом США, из генерала КГБ стал то ли царём, то ли эмиром. По всей республике я видел всюду «наглядную агитацию» с цитатами этого владыки. Помимо всего прочего, он имеет в народе сомнительную репутацию из-за того, что фактически признал поражение в войне с Арменией. Родственники и окружение «президента» под стать самому Гейдару Алиеву.

Всё производство в Азербайджане стоит, в сельском хозяйстве хаос. Баку превратился в один большой базар, в провинции вся экономика вообще замерла.

В середине девяностых годов были торжественно провозглашены фантастические планы роста добычи нефти. На деле республика, как и прежде, добывает 11–12 миллионов тонн в год. Это практически единственное, что там ещё производится.

Не менее миллиона беженцев из-за проигранной войны с Арменией. Кроме семи миллионов граждан, проживающих сейчас в республике, три миллиона эмигрировало в поисках работы в Россию, а два миллиона на Украину, вне зависимости от национальности. Но дело даже не в абсолютных цифрах. Уехали кадры, управленческий персонал, все те, кто молод, лёгок на подъём и инициативен, у кого голова на плечах и руки на месте. Грузчики и корявые тётки всех национальностей остались.

Азербайджан – полицейское государство. Не хочу именно этим колоть руководство республики, покончившее после военного переворота Сурета Гусейнова с погромами армян, некоторые из которых до сих пор живут в Баку, а также с иными бесчинствами. В республике низок процент тяжёлых преступлений и убийств, в Баку полиция на каждом углу. Но процесс общего разложения захватил даже силовые структуры.

Вопреки мудрому совету я всё-таки пошёл в бакинское метро, причём с объёмистым рюкзаком, который сразу выдал во мне приезжего. Полиция на привокзальной станции метро меня остановила, долго издевательски обыскивала, потребовала показать деньги, долго их мусолила и, хотя я внимательно смотрел на эти манипуляции и подозревал подвох, одна из бумажек в пятьдесят французских франков (7 долларов по курсу) «исчезла» прямо у полицейского в руках, но окончательно я понял это уже в гостинице. Он был настоящий фокусник, ему надо в цирке работать. Горничная гостиницы посоветовала обратиться к дежурному в полицейское отделение на вокзале. Я только начал там рассказывать, как дежурный, азербайджанец меня оборвал: «Знаю, я всё уже знаю. Вы думаете, вы у нас первый такой? Мне всё время по почте приходят заявления от граждан России, ограбленных нашей полицией здесь прямо в метро, хотя это не наше вокзальное отделение, за оградой вокзала находится территория полиции метро. Я окончил школу милиции на Украине, работал в Харькове, а теперь вот такой позор и бардак приходится здесь расхлёбывать. Просчитайте ещё раз деньги и скажите точно, сколько именно пропало. Не беспокойтесь, сейчас деньги вам вернут. Я сейчас с вами пошлю нашего полицейского в то отделение, он всё там решит. И подумайте, как вы хотите с ними разобраться, по-доброму или через официальное заявление…»

Через полчаса редкая, синяя бумажка в пятьдесят франков снова была у меня.

Русские школы и группы в Баку есть, их не закрывают, русских вроде даже и не очень и прижимают, но их осталось мало, все, кто мог в поисках работы уехать, уехали.

Автобус Баку – Тегеран идёт через пограничный город Астару, это единственная дорога на дальнее зарубежье. Но почему тогда она в столь жутком и страшном состоянии, особенно перед границей, где большегрузный грузовик рискует поломать колесо или застрять? Я понимаю, что в республике может не быть денег на создание автотрасс, которые в тридцатых годах строил Гитлер и которые сейчас строит Туркменистан. Но как понимать, что уже десятилетие как не заделывались рытвины на дороге и она местами вообще превратилась в просёлочную? Эта трасса для Азербайджана – окно в мир, возможность прорвать блокаду России, которая поддерживает Армению. Это возможность беспрепятственно снабжать себя оружием и, в конце концов, основа для выживания республики как независимого государства. В других республиках тоже воруют, но иногда хоть что-то строят, что-то ремонтируют, о чём-то думают. Азербайджанские власти только воруют. Полный хаос.

В Ленкоранском регионе, недалеко от иранской границы, все вывески на азербайджанском. Но всё дело в том, что азербайджанцев здесь нет, это район проживания ираноговорящих талышей, ничего общего с азербайджанским их язык не имеет. В многонациональном Азербайджане идёт насильственная ассимиляция местного населения: талышей, аварцев и других, этот момент надо иметь в виду.

Тут ещё надо иметь в виду, что Азербайджан перешёл на латинский шрифт, который якобы лучше отражает специфическое азербайджанское произношение. Но я немного могу объясняться на турецком, и, читая вывески, я понял, что некоторые из них в Баку отнюдь не на азербайджанском, а именно на турецком языке! «Да, в последние годы в азербайджанском языке появилось много новых слов», – подтвердила моё подозрение местная молодёжь.

Все газеты на латинице. А вот в азербайджанских мечетях все объявления и религиозная литература остались только на кириллице, на старом добром азербайджанском языке, ибо продажные власти республики, пресмыкаясь перед Турцией, извратили свой родной язык до такой степени, что официальная его версия стала малопонятна простым мусульманам.

При общем неважном состоянии сельского хозяйства в СССР у населённых талышами субтропиков с центром в Ленкорани была иная судьба. В своё время на союзном уровне было решено превратить этот субтропический регион в житницу, в поставщика ранних овощей и хлопка. Очень трудолюбивое и непьющее местное население в сочетании с фараоновыми капиталовложениями СССР и территориальной и языковой отдалённостью маразматической московской бюрократии позволили создать из этого края один из самых эффективных агропромышленных комплексов мира, предмет зависти многих западноевропейских руководителей и сельскохозяйственных специалистов. Прикаспийская Голландия.

Теперь всё в руинах. Оросительных систем больше нет, дорог больше нет, общесоюзного рынка сбыта овощей нет, сельхозтехники тоже нет. Остались только люди.

Азербайджанская таможня. За перегородкой в другом отсеке слышен страшный, нечеловеческий крик множества женщин, многоголосье, сливающееся в дикий, истошный вой… Один раз в месяц население, проживающее в сорокапятикилометровой зоне от границы с Ираном, имеет право пересечь границу бесплатно, не платя за визу. Жуткая нищета этого талышского края породила, как и везде, слой «челноков», и они пытались вывезти из Азербайджана в своих сумках больше товара, чем это разрешено. Если бы в Западной Европе десять лет назад были бы проведены те же политические и экономические реформы, что у нас, то так же истошно визжали бы сейчас гражданки Голландии на голландско-немецкой границе.

Александр Сивов, июнь 2002

Иран

Забудьте бредни про дикую страну, по которой бродят орды религиозных фанатиков и караваны верблюдов, ишаков и прочей живности, ничего этого здесь нет. Иран – страна сплошной автомобилизации, причём автомобильное движение значительно не только в крупных городах, но и в глубокой провинции. Количество легковых автомобилей огромно, правда, зачастую им десять, двадцать и более лет, но в стране есть огромное множество мелких авторемонтных мастерских, творящих чудеса со старыми развалюхами. В связи с тем, что Иран является нефтедобывающей страной, бензин очень дешёвый и машины не простаивают в гаражах. Водители почти не соблюдают правил, местного аналога ГАИ на дорогах почти не заметно.

11 февраля 1979 года аятолла Хомейни вернулся в страну из ссылки, где пребывал без малого двадцать лет – в Иране это официальный праздник. «Исламская революция в Иране была святым чудом», – можно прочесть на английском языке во многих местах цитату Хомейни. Я видел на улицах машины с громкоговорителями, а по телевидению на традиционном митинге в Тегеране читал антиамериканские лозунги на английском языке. А была ли вообще как таковая исламская революция в Иране?

Антишахская и леворадикальная революция была на деле совершена левыми организациями Моджахеддин-е-Халк и Федаин-е-Халк. Десятилетия подпольной работы, разгорающаяся партизанская война в прилегающих к Каспию горах Мозадарана, дерзкие налёты городских партизан-мотоциклистов на полицейские участки Тегерана потрясали страну и переросли в массовые выступления. К моменту возврата из Парижа Хомейни шах уже бежал из страны, но аятолла сумел повернуть вектор уже фактически свершившейся революции в исламском направлении.

Хотя иранские левые революционеры были репрессированы, а их руководство уничтожено, исламское руководство страны восприняло многие их идеи. В стране существует экономика почти социалистического типа. Семьдесят процентов производства в руках государства. Все доходы от добычи нефти направляются на развитие страны, которая оправилась от очень тяжёлой войны с Ираком. Строятся современные автострады, железные дороги, заводы, на берегу Персидского залива заканчивается строительство первой в Иране атомной электростанции. Иностранные капиталовложения, вообще говоря, есть, но их немного. С полной загрузкой работают местные заводы, маленькие бутылочки воды, по виду и вкусу точные аналоги кока-колы или фанты, стоят в лавках по курсу два российских рубля. Импортные товары, в частности электроника, есть в продаже, но их немного, для иранцев они дороги. Для импортных потребительских товаров существует свой, завышенный курс обмена иностранной валюты. Наряду с этим сосуществует очень развитое мелкое и кустарное производство, существует множество лавок, кафе, мастерских.

Нельзя сказать, что Иран живёт богато. Множество людей в стране без работы или занимается мелкой торговлей. Однако в последние годы ситуация меняется, страна начала быстро развиваться, и, как мне сказали наши «челноки» из Азербайджана, экономическое положение улучшается прямо на глазах, из года в год. Заметьте, никаких приватизаций и «свободного мирового рынка».

В стране хорошая и очень дешёвая транспортная сеть. Есть поезда. Есть самолёты, из Тегерана можно прилететь в Захедан на пакистанской границе, удалённый более чем на тысячу километров, всего за 25 долларов. Добраться туда же автобусом можно даже за десять долларов. Гудят от людей огромные автовокзалы, откуда отправляются современные кондиционированные автобусы.

Государством субсидируется хлеб, точнее местные лепёшки, которые стоят копейки. В стране сухой закон, хотя, по слухам, спиртное есть на чёрном рынке. Из Пакистана поступает героин, и есть наркоманы, хотя власти с этим активно борются и жестоко карают виновных. Приличная система здравоохранения. Коррумпированность в стране, в отличие от времён шаха, невелика. Почти нет нищих.

В Иране сильная и уважаемая народом армия. Над городами, где я был, часто летали военные самолёты. Солдаты подтянуты, в очень хорошей физической форме, и в глазах у них то, что должно быть в глазах нормального солдата. Там, где я сейчас живу – на Украине, за исключением специальных карательных частей, солдаты худые, горбатенькие и, главное, со взглядом болотных лягушек.

В Иране существуют все главные атрибуты западной демократии: многопартийная система, альтернативные выборы, но всё это с антизападным вектором. Именно это и раздражает США.

В целом население страны настроено к нынешней власти критически, по крайней мере тот крайне немногочисленный слой, который говорит на иностранных языках. Открыто, не таясь, мне высказывали недовольство политическими порядками, экономическими реалиями и, конечно же, махровым иранским бюрократизмом. Многие мечтают уехать из страны и поработать за границей.

С иностранцами иранцы знакомятся бесцеремонно, если не сказать нахально. Мне встречались и русскоязычные. Студент, проучившийся три года в медицинском институте Бишкека, пригласил меня к себе домой поужинать. На полах комнат ковры, нет ни мебели, ни стульев. Кипит самовар, скопированный с русских образцов столетней давности. Горят керосиновые горелки для тепла, но форточки закрыты, вытяжной вентиляции нет, очень душно. Похожие на тени женщины в платках молча подают еду, затем они садятся группой покурить кальян: в Иране, как и в других мусульманских регионах, многие женщины курят. На руках у одной из них спит маленький ребёнок.

Это традиции, их надо воспринимать без комментариев. Могу только добавить, что в турецких семьях я чувствовал себя куда больше в своей тарелке.

Не припомню, чтобы кто-нибудь в репортаже из-за рубежа писал о туалетах. А зря, это зеркало страны, показатель её цивилизованности. Впервые платные туалеты были введены в Древнем Риме, тогда император в ответ на возражения сказал свои знаменитые слова: «Деньги не пахнут». Увы, из моего собственного опыта могу сказать, что они пахнут, и ещё как пахнут! Туалетная проблема решается в различных странах мира по-разному. В Италии, например, все туалеты на вокзалах бесплатны. А вот во французской Ницце, главном городе Лазурного Берега, самого рекламируемого курорта западного мира, нет ни одного общедоступного бесплатного туалета, даже в подземных гаражах. Но что делать многочисленным нищим, бродягам, безработным, студентам, которые не хотят платить треть доллара за вход? Принюхайтесь в Ницце в любом закоулке, и вы сразу поймёте, пахнут ли туалетные деньги. Может быть, видели на фотографиях Ниццы знаменитую круглую смотровую площадку под лесистой горой, над обрывистыми скалами и морем? Там вот, в этих скалах есть проход. Там, в тридцати метрах от смотровой площадки с ордами туристов, есть незаметное сверху, но очень удобное место, где можно спокойно посидеть по большой нужде. Там десятки килограммов дерьма, хотя зимними штормами его регулярно смывает в море.

Ещё хуже ситуация в Стамбуле. Туалеты есть при мечетях, и они платные, цена вполовину западноевропейской, это при турецких-то доходах населения.

А вот Иран – страна со множеством бесплатных и чистых общественных туалетов. Они есть везде: на вокзалах, автовокзалах и обязательно при всех многочисленных мечетях. Всегда исправны водопроводные краны, течёт вода, есть нижние ёмкости для мытья ног, часто есть даже жидкое мыло в специальных бачках.

Уровень гигиены и санитарии в Иране достаточно высок. Это прямое следствие исламских порядков страны. Если человек хочет помолиться, он должен быть физически чистым, и исламские власти и мечети обязуются ему в этом помочь, вместо того чтобы сдирать три шкуры с бедняков.

Однако религиозность населения в Иране до неприличия низка для исламского государства, она меньше, чем в арабских странах. Хотя правоверный мусульманин и должен, расстелив коврик, помолиться пять раз в день, практически никто этого не делает. Мечети почти пусты. В стране много кочевников, но их дети тоже учатся в школе. На место стоянки кочевого табора посылается учитель. Когда кочевники передвигаются на новое место, их уже ждёт новый учитель. Он продолжает обучение с того момента, на котором закончил на прошлой стоянке табора его коллега.

Теперь о положении женщины. В Иране есть обязательное правило: выходя из дома, граждане должны иметь пристойный вид, а женщина обязательно должна надеть на голову платок. Платок этот обязателен и для иностранок, при подаче заявления на получение иранской визы иностранки должны быть непременно сфотографированы в платочке. На этом все формальные ограничения и заканчиваются, хотя при Хомейни порядки были жёстче. Ношение укутывающей женщину с головы до ног чёрной накидки, называемой «чадор», негласно рекомендовано, но не является обязательным, хотя большинство носит её как дань традиции. Многие молодые женщины в сочетании с этой накидкой носят брюки, в том числе линялые голубые джинсы, которые здесь как бы приравниваются к традиционным восточным шароварам. А вот шорты недопустимы даже для мужчин.

Российские средства массовой информации, повторяя западную пропаганду, любят описывать «бедственное положение женщин в Иране». На деле женщины пользуются в Иране всеми правами: могут работать, участвовать в выборах, водить машину, но некоторые, скорее негласные, ограничения на социальную роль женщины в иранском обществе существуют. Например, женщин на улицах видно мало, как, впрочем, и гуляющих детей, они находятся по большей части дома. Можно говорить не столько о специфической роли ислама или грубом давлении, сколько о местных традициях. Власти поощряют из-за кулис эти традиции, хотя не все они полезны в современном обществе.

Однако на этот счёт полезно вспомнить положение с правами женщин у нас при СССР. Напомню, что во времена СССР в Грузии и, в меньшей степени, в некоторых других южных регионах изнасилования или попытки изнасилования приехавших в республику европейских женщин приняли массовый характер, и это было связано отнюдь не с каким-то грузинским темпераментом, а с насмешливым безразличием, если не сказать с глумливым подстрекательством по этому вопросу и правоохранительных органов, и грузинского, и союзного руководства. Так было в старые добрые советские времена, я не касаюсь периода «демократических преобразований» в Грузии, когда в Тбилиси вообще практически не осталось русских женщин моложе сорока лет.

В Грузии, которая до вхождения в состав России много столетий являлась частью Ирана, местные женщины до сих пор носят чёрную, в соответствии с иранскими традициями, одежду. Неплохо было бы там вспомнить и о своих иранских корнях и восстановить попранные за последние десятилетия грузинской номенклатурой традиционные ценности.

В мусульманских странах, и особенно в Иране, изнасилование иностранки – редчайшее событие. Каждый такой случай расценивается не только как одно из самых страшных преступлений, но и как удар по туризму, экономике и престижу этих стран. Местный гражданин, подозреваемый в изнасиловании иностранки или в попытке изнасилования, вначале попадает в казематы специально созданной в этих странах туристской полиции, обладающей практически неограниченными полномочиями. Там мгновенно проводят дознание с пристрастием, а затем виновного без промедления показательно карают с исключительной жестокостью. Так же беспощадно туристская полиция может действовать и в случае неуместных приставаний.

Я разговаривал в Иране с путешествующими «дикарями» западными туристками. В любых регионах страны, в городах и сёлах, в любое время дня и ночи, на улице и в гостях у местных жителей они чувствовали себя в полной, абсолютной безопасности. Любое приставание к женщинам в Иране исключено, к иностранкам относятся подчёркнуто приветливо и уважительно.

Сегодня на Западе модно посетить Иран в качестве туристов, в пик сезона трещит по швам не приспособленная к такому неожиданному паломничеству инфраструктура, не хватает гостиниц и туристских гидов. В Иран приезжает множество японцев, объявления в некоторых гостиницах написаны не только на английском, но тексты дублированы ещё и японскими иероглифами.

Среди туристов много женщин. Они носят платки и длинные платья, иногда даже более строгие, чем у местных жительниц. Для них в этой одежде заключается особая прелесть туризма в Иран, они на пару недель становятся восточными женщинами, с удовольствием фотографируются в этом виде на фоне туристских достопримечательностей и демонстрируют эти фотографии у себя дома. Некоторым иностранкам этот наряд идёт, некоторые, особенно японки, выглядят в нём по-идиотски.

Город Йезд, в центре Ирана. Этот перекрёсток караванных путей является центром огнепоклонников Ирана, уже два с половиной тысячелетия живущих по заветам Заратустры, здесь функционируют храмы, где вечный огонь поддерживается уже семьсот лет. В Исфахане я посетил и армянский квартал с христианскими церквями.

Не странно ли, что в исламской республике свободно исповедуются иные религии? Ничуть. Вопреки распускаемым нашими сочинителями сказкам про диких мусульманских фанатиков, терпимость мусульман к иноверцам исторически была всегда больше, чем у христиан. Во всех мусульманских странах более тысячи лет существовали влиятельные христианские и еврейские общины, в то время как во многих христианских странах иноверцев зачастую ждали виселицы и калёное железо. Шах Аббас специально переселял армян в свою столицу Исфахан для развития торговли. Правда, в отношении к евреям в мусульманском мире ситуация изменилась в 1948 году, после возникновения государства Израиль.

В московских средствах массовой информации много любят философствовать о пути развития Турции и Ирана, примеривая их к Средней Азии. С умным видом делается глубокомысленный вывод, что, мол, путь Турции предпочтительней. Ерунда. Говорю это с полным основанием, я сам исколесил вдоль и поперёк обе эти страны и поделился впечатлениями с французом, который преподаёт в колледже в Стамбуле, он говорит и на турецком, и на фарси (иранском). Да, здесь меньше шикарных магазинов и «мерседесов», и Тегеран выглядит скромнее центра Стамбула. Но, как отмечают иностранцы: «Иран – это развивающаяся страна, которая развивается в правильном направлении».

Александр Сивов, июль 2002

Северная Корея

Коммунистическая Корея – абсолютно уникальное явление в мире глобализации. Здесь нет «макдоналдсов» и кока-колы, нет джинсов, Интернета и спутникового телевидения. Попасть сюда непросто, поскольку КНДР – одно из самых закрытых государств мира. А после возвращения в РФ кажется, что побывал в каком-то другом измерении.

К иностранцам корейцы относятся с некоторым недоверием. Мобильник изъяли прямо в аэропорту. С первого шага чувствуешь на себе настороженные взгляды людей. Белый человек – даже в Пхеньяне явление достаточно редкое, в каждом видят потенциального американского шпиона. Год назад группу студентов из московского института Азии и Африки забрали в милицию, едва они вышли на улицу из отеля. Просто их поведение показалось подозрительным окружающим. И даже глядя на портреты Маркса и Ленина, которые много десятилетий висят на центральной площади Пхеньяна, дети удивляются и спрашивают, что это за белые дьяволы.

Как живут обычные люди? В целом, конечно, довольно бедно. Но голода нет. Государство обеспечивает всех самым необходимым – жильем, бесплатным образованием и медициной. Нуждающимся дают продовольственный паёк и одежду. Так что умереть от недоедания и холода при всём желании невозможно. А материальное благополучие, производство «водопада товаров» в Корее мудро считают отнюдь не самым главным.

Одеваются все довольно однообразно: кто побогаче – ходит в костюме, кто победнее – в рабочей спецовке. Популярны куртки и френчи а-ля Ким Чен Ир. Женщины часто носят национальные платья. Мобильной связью пользуются лишь немногие партийные чиновники. Частных автомобилей нет вообще. Везде в городе и в метро из динамиков играют военные марши. На улицах тусуется масса подростков, очень похожих на гопников. Правда, сложно определить, гопники они или просто так выглядят.

Пьют в Пхеньяне отличное светлое пиво «тэдонган» (по вкусу чем-то напоминает «хайнекен») и тёмное разливное с привкусом кофе. Любимый тост, естественно, «за здоровье товарища Ким Чен Ира» (пьют стоя). Водка не такая крепкая, как наша, – 27–30 градусов. Лучший сорт называется «сонгак». Нажираться до свинского состояния не принято, и пьяных на улицах не видно.

Милиции на душу населения значительно меньше, чем в РФ. Наркомания, организованная преступность, коррупция отсутствуют в принципе. Криминал ограничивается мелкими бытовыми кражами и драками. Тюрем нет. Есть высшая мера (расстреливают на стадионах и показывают это дело по телевизору) и система трудовых поселений.

Пхеньян – настоящий рай по сравнению с загаженными российскими мегаполисами. Очень чистый воздух. По площади парков на душу населения занимает первое место в мире. Прямо в городе водятся белки и фазаны, которые совсем не боятся людей. Во время войны 1950–1953 годов американцы полностью разрушили город, и корейцы отстроили его заново по единому архитектурному плану: широкие улицы, высотные здания, дворцы в традиционном корейском стиле, множество монументальных сооружений. На берегу реки Тэдон стоит 170-метровый монумент идей чучхе (единственный в мире памятник идеологии) – это колонна в виде факела со смотровой площадкой наверху. Сверху видно весь город. Прямо напротив, на другой стороне реки – гигантская бронзовая статуя Ким Ир Сена, к которой постоянно возлагают цветы.

Сегодняшнее состояние северокорейского общества больше всего напоминает послевоенный сталинский СССР с мощным культом вождей и армии, патриотизмом в идеологии. Повсюду висят портреты Ким Ир Сена и Ким Чен Ира – в каждом вагоне метро, в учреждениях и на улицах. Говорят, что во время пожара портреты вождей первым делом выносят из дома. Практически все носят значки с изображением Ким Ир Сена. Статуям руководителей полагается кланяться в пояс. За оскорбление вождя по закону полагается смертная казнь. Этот культ связан с традиционной конфуцианской философией, в которой нация понимается как большая семья, а руководитель – как отец, которому нужно беспрекословно подчиняться.

Идеология чучхе (по-русски – «самостоятельности») – это такой национал-социализм корейского образца. Один из официальных лозунгов Трудовой партии Кореи – «Нация превыше всего!». Основной ценностью считается самостоятельность страны и народа, ради которой стоит пожертвовать и жизнью, и материальным благополучием. Корея долгое время находилась в зависимости от более сильных держав, а с конца XIX века – под прямой японской оккупацией. Люди веками жили с мечтой о независимости, поэтому после изгнания японцев и американцев Ким Ир Сен сделал это понятие главным принципом всей идеологической системы. В результате сегодня Северная Корея осталась единственной страной в мире, полностью независимой от США и транснациональных корпораций.

Ким Чен Ир проводит военно-ориентированную политику – «сонгун» («Можно обойтись без сахара и конфет, но нельзя – без оружия и патронов»). Главной движущей силой общества теперь считается не пролетариат, а армия. Численность вооруженных сил Кореи – миллион человек (как в России!). При поступлении на службу солдаты дают клятву умереть за вождя. По праздникам в Пхеньяне проводят парады и факельные шествия, в которых участвуют сотни тысяч людей. В обществе культивируется боевой дух, людей учат быть в любой момент готовыми к войне с американцами.

Слободан Милошевич и Саддам Хусейн пытались в свое время идти на уступки США и НАТО. Ким Чен Ир выбрал иную линию поведения – наступательную, заявив, что КНДР в ответ на враждебные действия готова нанести по США ядерный удар. Руководитель учит «ответить на нападение врага возмездием, а на тотальную войну – тотальной войной».

Как напоминание для американцев, на реке Тэдон стоит захваченный корейскими моряками в 1968 году корабль-разведчик «Пуэбло». Корейцы заставили американцев принести официальные извинения (единственный случай в истории США!), и только потом отпустили домой команду. «Пуэбло» оставили у себя как трофей. Американцы предлагали миллиард долларов за его выкуп, но корейцы отказались. Сегодня «Пуэбло» – это музей, открытый для всех. Экскурсоводом до сих пор работает матрос, 36 лет назад участвовавший в захвате корабля.

К русским корейцы относятся хорошо, несмотря на все предательства последних двадцати лет. В 30-е годы немало наших солдат погибло, помогая армии Ким Ир Сена освобождать страну от японцев. Когда везде в Восточной Европе монументы советским солдатам разрушали и уродовали, Ким Чен Ир приказал увеличить существовавший скромный памятник в размерах и выполнить в граните. Жест, достойный настоящего вождя.

По корейскому телевидению из новых российских фильмов я видел мелодраму «Любить по-русски», сериал «Звезда» и… «Войну» Алексея Балабанова. Последний фильм пользуется у корейцев огромной популярностью: «Мы увидели, какие в России коррумпированные чиновники, а главное – что нельзя верить ни одному слову людей с Запада, они пойдут на все ради денег. Мы увидели, что в России нет хозяина, это очень плохо».

Здесь так и не смогли понять, как легко русские предали всех своих союзников по социалистическому лагерю. Когда бывший глава ГДР Эрих Хонеккер в 1991-м скрывался в Москве от преследований на родине, корейцы предлагали ему убежище у себя в стране. Но Горбачёв отказался отпустить его. Корейцы до сих пор удивлены: «Почему? Он же был верный, абсолютно лояльный Москве человек». Предательство, отказ от собственных идеалов считается здесь, как и везде на Востоке, тягчайшим преступлением. «Одна из причин падения Советского Союза, слывшего могучей державой, и прекращения существования вслед за ним социалистических стран Восточной Европы кроется в том, что эти страны идеологически переродились, здоровый взгляд людей на жизнь был отравлен буржуазным ядом. Советский патриотизм, сделавший людей столь сильными, был отравлен буржуазным идеализмом и буржуазным взглядом на жизнь, и некогда могучая Россия рухнула, как песчаный замок», – говорит Ким Чен Ир.

Коммунистической Северной Корее уже почти 60 лет. Но, как ни странно, нет никаких признаков застоя и разложения. Ни окуджав, ни высоцких, никаких диссидентских посиделок на кухнях и гнусных кинокомедий. В чём разгадка стойкости корейцев? То ли народ другой, дисциплинированный и неприхотливый, в отличие от расслабленных русских. То ли постоянное внешнее напряжение, необходимость быть готовыми к войне сплачивает нацию. В любом случае, я не завидую американцам, если они всё-таки попытаются разобраться с этой частью «оси зла»…

Андрей Дмитриев, апрель 2004

Куба

Куба – всего лишь часть иберийского мира. Ту его часть, что находится в Новом Свете, русские называют Латинской Америкой.

Иберийский мир возник в результате колониальной экспансии двух государств, располагающихся на Иберийском полуострове, – Испании и Португалии. От двух гигантских империй сегодня остались только воспоминания. Русские вовсе не единственный народ, переживший распад Великой империи. Испанцы с португальцами пережили это намного раньше нас.

Когда-то, во время СССР, Куба была нашей форточкой в Латинскую Америку. Вот уже лет пятнадцать в эту форточку никто не заглядывает. Владимир Путин в своё время вбил последний гвоздь, закрыв российскую радиолокационную станцию на Кубе, персонал которой, кстати, кубинцы безвозмездно кормили. В это же время США размещают аналогичные базы в недавно нашей Прибалтике.

Максимум, на который нас хватает сейчас, – латиноамериканские сериалы.

На испанском языке, кроме кубинцев и, само собой, испанцев, говорит почти вся Латинская Америка, за несколькими исключениями. Одно из них – португалоязычная Бразилия. Четыре пятых из тех, для кого испанский язык является родным, не считают себя испанцами. Это относится и к кубинцам. Русский язык в этом смысле «тоталитарнее» – большая часть из говорящих на нём предпочитает считать себя русскими.

Говорящие на испанском уступают только говорящим на китайском, английском и хинди – самом распространённом языке Индии. Русскоязычные в этом соревновании долгое время шли пятыми. Но нас уже обгоняют арабы, бенгальцы и индонезийцы. Об арабах мы слышим почти каждый день. О бенгальцах и индонезийцах мы ещё услышим. Уверен.

Самый близкий к испанскому язык – португальский – по числу на нём говорящих занимает девятое место. (Раньше замыкали десятку немцы, теперь, похоже, их потеснили турки.) Испанец с некоторым трудом, но поймёт португальца. Примерно так же, как русский понимает украинца.

В совокупности жители иберийского мира уступают только китайцам и англоязычным.

Основные слова испанского восходят к умершему языку Римской империи – латыни. Но латынь успела дать жизнь целой куче языков, называемых романскими (от латинского названия города Рима – Рома). Кроме испанского с португальским – французскому, итальянскому и даже румынскому. В бывшем СССР была республика, разговаривавшая на одном из романских языков – Молдавия. Знающий один романский язык без большого труда способен выучить другой. Многие знакомые мне кубинцы легко шпарили по-французски, тем более по-итальянски. Поэтому иберийский мир является хотя и самой крупной, но частью мира романского.

При трёх урожаях в году, тепле и отсутствии животных, опасных для человека, доиспанское население Кубы просто ловило кайф. В 1492 году Колумб открыл этот рай. И в него полезли с одной целью – хапнуть побольше и побыстрее. Знакомая ситуация.

Индейцев здесь почти истребили в первое же столетие испанского владычества. Постоянный труд казался беднягам такой жуткой каторгой, что они предпочитали самоубийство. Так что привычный скуластый облик латинос, знакомый по фильмам мексиканца Родригеса, на Кубе почти отсутствует. Как в старых восточнонемецких фильмах индейца играл югослав Гойко Митич, так и кубинских индейцев изображают сейчас для туристов актёры кубинской самодеятельности.

Гэдээровские фильмы про индейцев, кстати, как раз здесь и снимались.

Последняя по времени попытка политического объединения иберийского мира, хотя бы на американском континенте, предпринята по инициативе Кубы. Знаменем и символом этой попытки стал Эрнесто Че Гевара. Сама биография Че будто предназначила его для роли человека-символа: отец экс-чилиец, близкая родня в Испании, сам аргентинец, жил и работал в Гватемале и Мексике, первая жена перуанка, стал кубинским министром, погиб боливийским партизаном. Иногда думают, что Че – классический левак, коммунист, близкий европейским персонажам, вроде Тольятти или Тореза. Это не так. Сам Че несколько раз проговаривался, называя свои взгляды левым национализмом. В надписях, выбитых над мавзолеем Че в Санта-Кларе, часто упоминаются Латинская Америка, и в каждом абзаце – патриотизм. Коммунизм не попался на глаза ни разу.

О Че на Кубе напоминает всё. Даже в туалете играет песня, посвящённая героическому команданте. Удивительно, звание «команданте» соответствует всего-навсего нашему майору.

Раздробленность иберийского мира вызвана не только кознями хитрых янки, не желающих иметь на юге мощного конкурента. Главная причина стара, как мир. Неисправленные и непреодолённые ошибки прошлого мешают настоящему. Не учатся на ошибках, если верить пословице, только дураки.

Новая попытка иберийского единства не может быть инициирована одной только Кубой, или Испанией, или, например, мощно развивающимися Мексикой, или Аргентиной. Единство – дело всех. Но два условия необходимы. Кристаллизация контрэлиты, морально и интеллектуально превосходящей нынешние региональные элиты. И единая патриотическая идея, привлекательная для всех регионов. Иберийский мир ждёт своего, иберийского национал-большевизма.

Прилетевшему на Кубу бывшему советскому может показаться, что он вернулся в СССР 70-х годов. В первую очередь, из-за старых советских автомобилей. Вазовские «копейки», «уазики» и «зилки» – вот что преимущественно ездит по кубинским дорогам. Конкурируют с продукцией советского автопрома только китайские велосипеды. И местные повозки, запряжённые лошадьми. А ещё много старых иномарок, которые я раньше видел разве что в фильмах 50–60-х годов. В стране моего детства иномарок почти не было.

«Сузуки», «Фольксвагены» и «бэхи» тоже не редкость, но эти уже новенькие. И такси тоже новенькие. А вот новых российских авто на Кубе не ищите.

Номера автомобилей разноцветные. Жёлтые номера у частников, красные у туристов, синие достались государственным авто.

Если вы представляете внешность кубинцев по Фиделю и Че, то вы удивитесь: чаще вам встретится негр или мулат.

Если Европа с Африкой где-то смогли найти общий язык, то это как раз на Кубе. Даже когда я оказывался среди толпы сплошных негров в узких закоулках старой Гаваны – моя белая кожа никогда не становилась для меня причиной опасности. Расизм в иберийском мире не покатит – это точно.

Хотя влюблённые пары, как правило, одного цвета кожи. Но исключения никого не шокируют.

У кубинцев не четыре сезона в году, а два – лето и зима. Зима отличается тем, что в это время почти не бывает дождей и сильной жары. А дождь по-кубински означает совсем не то, что дождь по-русски. Он не капает. И даже не льётся. Он хлыщет. Хлыщет так, будто с неба опрокинули океан воды. Часто дождь сопровождается диким ветрищем. Если ветрище кидает в небо велосипеды – это уже ураган. Зимой испаряемая солнцем вода улетает на север. И, превратившись от холода в узорчатые кристаллы льда, выпадает у нас. Так что скажем Кубе спасибо за снег.

Куба – остров небольшой. Вдоль можно проехать за день. Поперёк – за час-другой-третий. Остров вмещает одиннадцать миллионов кубинцев. Из которых три обитают в столице – Гаване.

В прошлом десятилетии, когда кубинцев киданули кремлёвские жители, в стране разразился ужасающий кризис. Кончились запчасти к технике. Кончилось топливо. Сельхозпродукция, ненужная, гнила на складах. Производства встали. Дороги опустели. Люди, лишившись работы, превратились в нищих. Конечно, во всём виноват Фидель.

Виноват в том, что ещё в 50-е годы скинул диктатуру Батисты. Батиста фальсифицировал выборы, заключал сомнительные сделки в ущерб стране и её жителям, прессовал оппозицию, окружил себя сворой сволочи. Фидель затеял партизанскую войну, которую через два с небольшим года выиграл. Выиграть войну Фиделю помогли крестьяне. Именно они шли в солдаты революции. Но земля, на которой они жили, им не принадлежала – ею обладали солидные люди с тугими кошельками. И тут Фидель провинился ещё сильнее.

Начал реформу, наделяя землёй тех, кто её обрабатывает. И это очень не по-хорошему напрягло и солидных людей, и их деловых партнёров. Дальше Фидель свою вину всё усугублял и усугублял. В конце концов, когда терять уже было нечего, двинул госстрой Кубы в сторону советского социализма. Итог: многие представители обеспеченных слоёв населения слиняли с Кубы, а США – главный мировой буржуа и по совместительству главный мировой полицай – стали давить на Фиделя и экономически, и физически. Достаточно сказать, что Фидель – абсолютный рекордсмен среди мировых политиков по числу совершённых на его жизнь покушений. Результат действий США известен – нулевой. С Фиделем США обломались так же, как с Вьетнамом.

Что касается экономических санкций: поверить в то, что они направлены исключительно против Фиделя, способны только идиоты. Неудобства от этих санкций испытывают обыкновенные граждане. Некоторые из санкций просто изумляют: надо же, до чего америкосы изобретательны в свинстве! Например, судно, невзначай заплывшее на Кубу, на полгода теряет право заходить в американские порты. А американский гражданин, простодушно отославший на Кубу посылку, рискует залететь на полсотни штук зелёных – столько с него сбашляют в качестве штрафа.

Трагедией Фиделя стало то, что он связался с Кремлём. Москва клятвенно обещала ему поставлять всё, что понадобится для кубинской экономики. Отказ Москвы от своих обязательств напоминал садистский эксперимент над мухой: если ей крылышки оторвать – полетит или нет? К нашему изумлению – Куба не повымерла.

Вместо сельхозэкспорта первой статьёй доходов стал туризм. А вместо русских поставкой техники занялись канадцы. Как раз канадцев из иностранцев теперь тут больше всех. Я разговорился с одной канадской семьёй. Инженеры-нефтяники. Их фирма работает с кубинцами. Канадцам нравится отдыхать на Кубе.

На острове в этом году высадилось два миллиона туристов. И это не предел. Повсюду строятся отели. Выпускники вузов идут работать в официанты и обслугой в гостиницы.

Ещё до поездки мне попадались впечатления о Кубе одного из моих бывших знакомых. Долго и изобретательно замазывая грязью всё, что напомнило ему о советском прошлом («Когда говорят о грязном прошлом – надо верить. У них оно действительно грязное».), болван нашёл только один плюс – проституцию. Моральных уродов вынужден разочаровать: слухи о баснословной дешевизне кубинских проституток не подтвердились – самарские девушки предлагают свои тела даже дешевле. Но кубинские девушки – это что-то!

Представьте сами, что будет с девушкой, если она живёт в тропическом раю, ездит на велосипеде и минимум несколько часов в день танцует танцы, да такие, в сравнении с которыми шейпинг отдыхает. Это будет кубинка. Кроме того, если в СССР пытались загнать секс в рамки семьи, удостоверяя право на него штампом в паспорте, то здесь в этом отношении – действительно остров Свободы.

При этом кубинки рожают много детей, а показатель детской смертности – один из самых низких в мире.

Средняя продолжительность жизни на Кубе – порядка 75 лет. То есть кубинки живут в среднем на 10 лет дольше россиянок, а кубинцы – на 15 лет дольше россиян. Старички суховаты и лихо гоняют на велосипедах.

Во время Карибского кризиса мой отец был на Кубе – в составе советских частей, готовых помочь кубинцам в случае американской интервенции. Сорок лет спустя я тоже приехал сюда. Часть моего сердца осталась здесь навсегда. Я полюбил этот народ и его страну. Я буду мстить и за Кубу.

Георгий Квантришвили, декабрь 2004

Курдистан

Я еду в турецкий Курдистан обычным поездом, который, петляя зигзагами, проходит через всю Турцию. По пути, километрах в трехстах от Анкары – довольно крупный город Сиваш. Внимательно всматриваюсь в пейзаж, потому что хорошо знаю, что хотя это еще территория с преобладанием тюркоговорящего населения, но я уже нахожусь в зоне партизанской войны, которую ведут здесь подпольные левые партии.

Позвольте, но где же здесь горы, где укрываются партизанские отряды? Если называть эту выжженную солнцем холмистую степь горами, то подобных «гор» можно сколько угодно найти и на юге Украины. Все так похоже – те же деревни, те же поля сжатой пшеницы, все та же бедность…

Наконец я на месте, в полуторамиллионном Диярбакыре, неофициальной пока столице Курдистана. «У нас, курдов, он вызывает сентиментальные чувства», – говорили мне еще в Стамбуле. Сентиментальность сентиментальностью, но город набит беженцами, которые живут в огромных районах, состоящих из наспех построенных лачуг. Население города почти сплошь курдское, люди помнят это и всегда подчёркивают при беседе со мной, иностранцем, своё происхождение.

Бросается в глаза страшная бедность большей части населения Курдистана даже по сравнению с трущобами Стамбула и других крупных городов запада страны, хотя и здесь есть свой крайне немногочисленный состоятельный слой населения. Масса детворы торгует, начиная с восьмилетнего возраста. Весь город – один большой базар, нормальной работы для населения почти нет. Много нищих и калек.

На улицах масса вооружённых до зубов полицейских и военных. Офицеры армии и полиции в Турции особенные – холёные, прекрасно оплачиваемые. Все как на подбор – мускулистые, довольные собой, кто-то с пистолетом, кто-то с автоматом, кто-то в бронемашине с пулемётом. Солдаты не перегружены ни нарядами на кухню, ни строительством дач для начальства, ни сельхозработами, ни прочей белибердой, в которой погрязла в свое время Советская Армия. Солдат в Турции занимается только одним – учится воевать. Худощавые и тренированные, они представляют собой разительный контраст с голодными придурковатыми заморышами из, к примеру, украинской армии. Даже после страшного недавнего землетрясения (сорок тысяч погибших) турецкая армия сутки колебалась, стоит ли прерывать важные военные дела и заниматься такой чепухой, как спасение обывателей, погребённых под обломками домов.

Полицейские долго не засиживаются в одном городе, их непрерывно меняют, и за свою жизнь они служат во многих городах. В Диярбакыре бросаются в глаза полицейские-женщины, также худощавые и подтянутые, с обязательным пистолетом. Часто они светловолосые, что характерно для западных регионов страны, и этим резко контрастируют со смуглым местным населением. В рядах турецких и курдских партизанских отрядов также множество девушек. Существуют и чисто женские партизанские отряды.

Вообще, европейское представление о забитости мусульманских женщин в значительной степени преувеличено. В этой отсталой азиатской глубинке сейчас чадра является редчайшим явлением. Большая часть крестьянок и кочевниц не носила её ни при каких султанах – им надо было работать в поле, чтобы выжить и кормить семью, и они не занимались этой ерундой.

Рядом с армейскими казармами и другими стратегически важными объектами за колючей проволокой находятся обложенные мешками с песком будки для часовых. Несмотря на 45-градусную жару, они внимательно осматриваются по сторонам, наблюдая за каждым прохожим, включая и меня, хотя сейчас в Диярбакыре в политическом отношении относительно спокойно.

Уже давно сидит в турецкой тюрьме приговорённый к смерти лидер Рабочей партии Курдистана Абдулла Оджалан. Повесить его не повесят, в том числе из-за протестов левых депутатов парламентов Западной Европы (Турция рвется в Европейский союз), но сидеть ему придётся долго. На суде он, лидер крупнейшей повстанческой организации мира и прекрасный организатор, под угрозой виселицы показал себя не с лучшей стороны, боевые операции уже год как приостановлены.

Диярбакыр знаменит и другим. Власть в муниципалитете принадлежит прокурдской Народно-демократической партии (HADEP), которую неофициально называют легальным прикрытием Рабочей партии Курдистана. Это уже третья по счету прокурдская партия Турции, две предыдущие были запрещены. То есть реальная власть в крупнейшем городе Курдистана уже долгое время с одной стороны вроде как бы в руках правительства Анкары, с другой стороны, вроде как бы и нет. Эта же партия находится у власти и в некоторых других городах региона. Мэрия Диярбакыра стала местом паломничества левых европейских парламентариев и журналистов Западной Европы, особенно из Италии. Они очень жалуются: полиция мешает работать и делать телерепортажи.

В местной штаб-квартире HADEP рассматриваю на стенах фотографии побоища, устроенного в феврале. И размеры митинга, и масштабы полицейской операции впечатляют.

Мэрия. Несколько лет назад она приняла потрясшее турецкие власти решение о переносе статуи первого президента Турции Ататюрка, официально возведённого почти в ранг святого, из центрального района в парк. У курдской интеллигенции к нему сложное отношение – основатель современного государства обманул их, запретил язык и подавил курдские восстания на востоке страны.

«Передайте привет вашим читателям от курдского народа», – попросил меня официальный представитель мэрии по связям с прессой. Я, похоже, был первым корреспондентом из стран СНГ в этом городе. Корреспонденты московской демократической прессы отовариваются прямо в Стамбуле или греют свой толстый зад в курортной Анталье. Они не спешат лезть туда, где можно получить по голове полицейской дубинкой, – и это еще не худший вариант. Судя по прочитанным мною репортажам о Турции, информацию о стране российские газеты высасывают из пальца.

Регион, окружающий Диярбакыр, это даже не холмистый Сиваш, а почти ровная степь в лоскутках полей и начисто лишённая растительности долина реки Тигр, в верховьях которой и расположен город. Это не помешало проходить здесь тяжёлым боям курдских партизан с правительственной армией.

В городе пять каналов местного коммерческого телевидения, один проправительственный и протурецкий (конечно же, он самый богатый и профессиональный) и четыре прокурдских, из которых, впрочем, два недавно были закрыты по политическим причинам. Не беда, говорят мне журналисты, в ближайшее время мы возродимся под другим названием. Эта игра в кошки-мышки турецких левых журналистов и властей идёт в Турции уже не первое десятилетие.

Мардин. Этот полумиллионный город на сирийской границе расположен на склонах утёса. Сам утёс представляет собой старинную крепость, превращённую ныне в крепость современную. С него можно удобно контролировать окружающую город выжженную солнцем холмистую степь. Меняются времена – меняются и крепости. Вокруг утёса ограждения с колючей проволокой, всю ночь по периметру обороны горят люминесцентные лампы – армия опасается ночной атаки снизу. Внизу, в городе, масса полиции. У меня проверяют документы.

В прилегающих убогих и перенаселённых деревнях живет по преимуществу курдское население, но в самом городе очень много арабов, есть ассирийцы. Пятую часть населения города составляют православные христиане. «Там – начинается Месопотамия», – показывает мне настоятель здешнего православного монастыря (построен в шестом веке) в сторону ровной как стол долины, простирающейся в сторону Сирии, и по его серьёзному и торжественному тону я понимаю, что Месопотамия, где зародилась и развивалась цивилизация, – это не фунт изюма. Здесь центр мира.

Я разговорился со служащим местной мечети.

– Неужели и в этом городе были бои?

– Еще какие! Причём не ночью даже, автоматные очереди в городе регулярно были слышны средь бела дня, – отвечает он мне на чистейшем английском языке, который выучил во время работы в Швейцарии.

Где и как, чёрт возьми, ухитряется уже пятнадцать лет укрываться на этой просматриваемой на километры выжженной равнине многотысячная партизанская армия, где она скрывается по страшной дневной жаре, где находит воду при начисто пересохших в летнее время ручьях, чем питаются люди и куда они уходят после атак? Здесь летом нет ни туманов, ни дождей, в степях Украины и то ландшафт в большей степени подходит для революционной войны…

Урфа. Один из древнейших городов мира, древний Ур, родина библейского пророка Авраама. Ровная как стол равнина в клеточках орошаемых полей. И здесь вовсю присутствовали курдские партизаны. «Как и везде», – пояснили мне.

В своё время Че Гевара сказал сальвадорскому поэту и революционеру Року Дальтону, что в Сальвадоре невозможна партизанская война, потому что там нет гор. Дальтон на это ответил: «Наш народ – это наши горы». Жизнь показала, что великий Че тоже бывал не прав. Именно в Сальвадоре революционная война достигла своего наибольшего размаха, и революция там не сумела победить только потому, что ей в решающий момент нанесли удар в спину из Москвы. У сальвадорцев свой счёт к Горбачёву.

Вообще говоря, настоящие горы в Турции и Курдистане есть, но населения там немного – три миллиона тамошних жителей в целях борьбы с терроризмом были выселены властями на равнины. Соответственно поменялась и тактика революционной войны.

Приезжая из дальних краёв, люди обычно рассказывают, как «они» живут. Могут сказать, что «они» живут точно так же, как сейчас живём мы. До деталей, до мелочей. Никакого специфического азиатского колорита и религиозного фанатизма, о которых нам любят рассказывать из «ящика», я не заметил. Те же разорённые деревни, те же беженцы, те же проблемы, те же люди, тот же ландшафт местности, та же звероподобная полиция. Различие только в одном: там народный авангард мечтает о революции.

Александр Сивов, сентябрь 2000

Ангка

17 апреля 1975 года под восторженные приветствия столичных жителей подразделения «кхмае крохом» – красных кхмеров – вошли в Пномпень, главный город Кампучии. Почти дети, с одухотворёнными лицами, закалённые партизанской жизнью в джунглях, этакие Маугли в чёрных рубашках с «АК» в руках, выгодно отличались от только что удравших из города лонноловских вояк. Сочащиеся салом папики в опереточных униформах с ёлочными медалями за войну с собственным народом, конечно, не шли ни в какое сравнение с красными кхмерами. Красными не потому, что они были убеждёнными марксистами-ленинцами, а потому, что они были выходцами из красных земель – горных районов Кампучии, где «Ангка лоэу» – верховная организация – имела давнюю поддержку мирного населения.

Столичным жителям было чему радоваться: красные кхмеры в чёрных рубашках, у которых командиры отличались от рядовых только наличием часов и авторучки, торчащей из нагрудного кармана, положили конец лонноловскому кошмарному правлению, длившемуся с 1970 года. Тогда крайне правые, проамериканские силы, выражающие интересы коррумпированного по самое некуда чиновничества и спекулятивного капитала, возглавляемые генералом Лон Нолом, бывшим шефом госбезопасности, и принцем Сирик Матаном, свергли незадачливого строителя «кхмерского социализма» принца Нородома Сианука. Сианук, находившийся в это время в Пекине, был заочно приговорён к смертной казни. Вспыхнула с новой силой гражданская война, не прекращавшаяся с 1945 года.

Первое, что сделал генерал Лон Нол, чтобы подавить левую оппозицию, это обратился за помощью к Соединённым Штатам. Штаты с удовольствием помогли. С 1970 по 1973 год на территорию Кампучии американскими летчиками было сброшено 500 000 тонн авиационных бомб. На оснащение правительственных войск, ведущих войну совсем не с внешним агрессором, а с практически безоружными крестьянами, США было выделено 1,75 миллиарда долларов. В результате этой пятилетней войны, сопровождаемой американскими ковровыми бомбардировками, погибло и стало инвалидами более миллиона человек. Потом потери спишут на «кровавый режим Пол Пота и Иенг Сари».

Красные кхмеры вошли в Пномпень, не встречая никакого сопротивления. Тридцать наиболее влиятельных чиновников, включая генерала Лон Нола, и восемьдесят два американских советника на 36 вертолетах в сопровождении морских пехотинцев США покинули столицу еще 14 апреля. Операция по эвакуации носила красивое название «Игл пул».

Вот что писала по этому поводу «Нью-Йорк таймс»: «… После того, как Америка в течение пяти лет помогала феодальному правительству, которое она презирала, и вела войну, о которой было известно, что она безнадежна, Соединенным Штатам нечего было показать кроме грустной картины эвакуации с послом, держащим в одной руке американский флаг, а в другой гигантский чемодан… Но есть седьмая часть населения убитых и раненых, сотни тысяч беженцев, есть опустошённая страна, дети, умирающие от голода».

А вот что писали в это же время «Правда» и «Известия»:

«Верный принципам интернационализма и солидарности с народами, борющимися за своё национальное освобождение, Советский Союз всегда поддерживал камбоджийских патриотов». «Патриоты Камбоджи борются за принадлежность к демократическому лагерю, принципы мира, неприсоединения, предоставление каждому гражданину права занять должное место в общественной жизни страны».

Особенно умиляет последняя фраза: даже Пол Пот с Иенг Сари вряд ли сказали бы лучше.

Придя к власти, «Ангка» поставила три простых задачи, требующие немедленного решения:

– прекратить политику разорения крестьянства – основы кампучийского общества, покончить с коррупцией и ростовщичеством;

– ликвидировать извечную зависимость Кампучии от зарубежных стран;

– навести порядок в стране, всё глубже погружающейся в анархию, для чего в первую очередь надо установить жёсткий политический режим.

Первое, что сделали «кхмае крохом» для осуществления своих планов, это взорвали Государственный Банк. Деньги – основа буржуазного строя – были уничтожены. Ни Ленин, ни Мао, ни Фидель не решились на такой радикальный шаг, хотя понимали его необходимость. Деньги сыграли роковую роль в послевоенной истории Кампучии. Именно иностранные кредиты поставили страну в полную зависимость сначала от Франции, потом от США, лишили собственного промышленного производства. Миллиарды франков и долларов, вложенные якобы в развитие экономики, на самом деле осели в карманах кучки чиновников, высших офицеров и особо талантливых фарцовщиков, оставив большинство населения нищими без всякой перспективы и создав немногочисленную «элиту» из барменов, перекупщиков, проституток, чьё относительное благополучие на фоне отсутствия промышленного производства и развалившегося сельского хозяйства выглядело более чем странно. Эксперименты принца Сианука с «кхмерским социализмом», а затем режим генерала Лон Нола заставили утечь в города более 3,5 миллиона человек. Разорённое экономическими экспериментами и военными действиями сельское хозяйство не могло прокормить страну. Кредиты уходили на закупку продовольствия за границей. Знакомая картина, не правда ли? Режим Лон Нола оставил после себя печальное наследство. Производство сельхозпродукции (риса) составляло только одну четвертую от уровня 1969 года, промышленной продукции – только одну восьмую. Было разрушено три четверти предприятий, уничтожено две трети каучуковых плантаций. Каучук был для Кампучии, что нефть для России, – основной статьей экспорта. На три четверти пришли в негодность железные и шоссейные дороги. Если сравнивать положение Кампучии в 1970-м и положение России после Гражданской войны, то молодая Советская республика показалась бы цветущим краем. Потом, разумеется, весь этот экономический декаданс свалят на «кровавую клику» Пол Пота и Иенг Сари.

После уничтожения Банка красные кхмеры провели в столице ряд массовых казней. Казнили не людей, казнили вещи. То, что олицетворяло в глазах партизан злой империализм. «Мерсы», «шарпы», тостеры и миксеры публично разбивались кувалдами. Этакие перформансы, проводимые полуграмотными крестьянами, никогда не слышавшими ни о постмодернизме, ни об андеграунде. Потом началось выселение, скорее возвращение горожан в сельские местности. Стране нужен был рис.

Население Пномпеня составляло в 1960 году 350 тыс. человек, а в 1979 году уже 3 миллиона. Город был единственным местом, где как-то можно было прокормиться. Причём пролетариат в классическом смысле этого слова составлял ничтожный процент от общего количества горожан и был представлен в основном транспортными и ремонтными рабочими. В течение 72 часов «новые жители», так на языке «Ангки» именовались горожане, на автобусах и грузовиках, конфискованных именем «Ангки», были вывезены в сельские районы. Так в брежневские времена, примерно, вывозили «на картошку» сотрудников НИИ и музыкальных школ. Лозунги «Ангки» гласили: «Страна должна кормить себя сама»; «Отныне, если люди хотят есть – они должны сами добывать себе пропитание на рисовых полях»; «Город – обитель порока». Навязчивый фантом города-спрута, требующего жертвоприношений, всепожирающий Молох, столь ненавидимый батькой Махно и Эмилем Верхарном, был ликвидирован волевым решением «Ангки» всего за три дня.

Население было разделено на три категории. «Старые жители» – в основном жители горных и лесных районов, с самого начала борьбы поддерживающие красных кхмеров, сельские жители освобождённых районов и, разумеется, члены «Ангки». К «новым жителям» относились горожане, направленные в деревни, наёмные сельхозрабочие, убежавшие от войны в города, и жители территорий, попавших под власть «Ангки» в результате победы. Третья категория подлежала уничтожению. Это в первую очередь были лонноловские жандармы и каратели.

Пятьсотпятидесятитысячную армию генерала Лон Нола армией и назвать-то нельзя было, так как уничтожали они собственный народ под руководством американских инструкторов. Не перешедшие на сторону красных кхмеров до 17 апреля 1975 года лонноловцы расстреливались на месте. А как иначе было поступать с выродками, уничтожавшими пленных партизан путём сожжения заживо в автомобильных покрышках или накачивания через задний проход газа «Mehc».

Чиновники-коррупционеры, биржевые гении, спекулянты всех мастей, продажные интеллигенты, обучавшие молодежь по американским программам, были пощажены, хотя их служение режиму нанесло не меньший вред народу Кампучии, чем зверства жандармов. Большинство из них не выдержали испытания встречей с родной природой. Руки, покрытые кровавыми волдырями, привыкшие к телефонным трубкам и клавишам калькуляторов, жирные тела, искусанные тропическим гнусом, полная неадекватность к простому занятию рисоводством как бы напоминали бывшим хозяевам жизни: «ты чужой на этой земле. Лучше умри». И удар мотыгой, столь популярный впоследствии в репортажах о зверствах «кровавой клики Пол Пота и Иенг Сари», был, скорее, ударом милосердия, избавлявшим лишнего человека от страшной участи быть заживо съеденным тропическими сколопендрами.

В третью категорию попали и буддийские монахи, хотя многие буддисты участвовали в борьбе против французских колонизаторов и американских оккупантов. Но их участие в проектах Сианука, попытки придать «кхмерскому социализму» этакую буддийскую окраску, сотрудничество с режимом Лон Нола, ибо буддизм был государственной религией, начисто лишило кхмеров религиозного чувства. Простым крестьянам было непонятно, почему бог допускает весь этот беспредел, творящийся на их земле. Значит, его нет. В постановлениях «Ангки» писалось: «Почему кхмеры должны следовать религии, пришедшей из-за границы? Наша революционная партия категорически отказывается почитать буддийскую религию. Братья, следующие за революционной «Ангкой», должны отказаться от буддизма, потому что он враждебен «Ангке» и является идеологией, выгодной империализму». Монахи, не согласные с этой установкой, также расстреливались на месте.

Когда адепты абстрактного гуманизма с возмущением и слезами пишут об отправке пномпеньских тунеядцев на сельхозработы, они забывают, вернее, попросту не знают о периоде в истории Кампучии с 1952 по 1955 год! Это было время «перегруппировки». Сельское население, поддерживающее тогдашнее антифранцузское и антимонархическое движение «Кхмер Иссарак», изгонялось из родных мест, привычных деревень и хуторов и переселялось в свежеотстроенные на американские деньги «образцовые деревни», расположенные вдоль шоссейных дорог. Домики-бараки в этих деревнях были собраны из листов гофрированной жести, что, по мысли гуманистов из ЮНИСЕФ, как нельзя лучше соответствовало условиям джунглей. Возможность выращивать рис начисто игнорировалась при постройке этих «островков спокойствия». На первое место ставилось удобство контроля со стороны локальной полиции и сельской жандармерии. Прежние посевы и деревни с помощью огнеметов делались непригодными для жизни. Выход для жителей жестяных деревень был либо в партизаны, либо в город на любую работу. Сколько было убито не желающих покидать родные места – неизвестно, только по официальной статистке, около миллиона. На базе этих деревень принц Сианук пытался создать руками госчиновников так называемый «кхмерский социализм».

Организация с красивым названием «Королевская служба кооперации» быстро разворовала выделенные кредиты. Крестьяне опять остались ни с чем, а кооперативы к середине 60-х годов были признаны «нерентабельными». Такой же фортель был проделан в России, которую к странам третьего мира вроде не отнесёшь, горбачёвской администрацией с фермерскими хозяйствами, которые должны были накормить Россию и ещё полмира…

Дети и внуки тех, кого в пятидесятые сгоняли с родных мест, взялись за автоматы и проделали то же самое со своими обидчиками. Разве это не справедливо? Людские потери в первый год правления «Ангки» составили 1,2 миллиона человек. Но до 1979 года, когда умеренное крыло коммунистической партии при поддержке вьетнамских войск выбило из Пномпеня «кровавую клику Пол Пота и Иенг Сари», Кампучия полностью обеспечивала себя продовольствием, не прося ни у кого помощи.

Создание «Ангки» начиналось в 1960 году на базе Народно-революционной партии, насчитывающей 250 членов. На втором съезде этой партии было принято решение о создании отрядов Секретной гвардии – прообразе будущих «кхмае-крохом». В 1970 году, к началу установления лонноловской диктатуры, организация насчитывала семь тысяч членов. Данные о численности «Ангки» до 1977 года, когда «Ангка» трансформировалась в Коммунистическую партию Кампучии, отсутствуют. Численность КПК в 1979 году составляла более 100 000 человек, что при тогдашней численности населения было цифрой явно декоративной. Членство в «Ангке» было секретным. Никто не имел права говорить, что он является членом «Ангки», и разглашать какие-либо сведения об организации. По инструкциям в «Ангку» принимались только лица от 16 до 24 лет, то есть самого энергичного возраста и не испорченные империалистической пропагандой. Вся деятельность «Ангки» была покрыта завесой тайны. Например, Пол Пот подписывал свои приказы «Товарищ 87». Государственная власть была как бы независима от «Ангки», и никто до 1977 года не знал, что премьер-министр Пол Пот по совместительству ещё и генеральный секретарь «Ангки».

И Коммунистическая партия Кампучии, и красные кхмеры, и опять засекреченная «Ангка лоэу» пережили Пол Пота, ещё двадцать лет после поражения ведшего партизанскую войну. Скорее всего, Пол Пот и Иенг Сари были выставлены этакими азиатскими гитлерами, чтобы отвести основной удар от организации. Ведь Кампучия не получала практически никакой помощи, кроме чисто военной поддержки Китая, у которого были свои проблемы, связанные со смертью Мао и последующей вознёй с «бандой четырёх», и КНДР, которая единственное, что могла сделать для «индокитайского брата», это наградить Пол Пота звездой Героя Кореи.

Что интересно, в Кампучии не существовало культа личности Пол Пота, в отличие от маоистского Китая и сталинской России. На первое, главенствующее место выдвигалась «Ангка». «Благосостояние Кампучии – дело рук «Ангки», которая всегда рекомендовала твёрдую линию, призывала быть независимыми, опираться на собственные силы, никогда ни от кого не зависеть». «Не думайте ни о чём другом, кроме как производить. В остальном за вас думает «Ангка». «Ангка» – совершенна, абсолютно совершенна». «Каждый трудящийся должен испытывать радость от того, что он является полезным инструментом в руках «Ангки».

Идеология «Ангки лоэу» проста и не отягощена сложными теоретическими построениями. Буквально в двух словах её выразил Пол Пот в своей «Маленькой красной книжке»: «С точки зрения нереволюционного мировоззрения жизнь даётся, чтобы иметь дом, семью, достаток, делать карьеру, вкусно есть и веселиться. С точки зрения революционного мировоззрения жизнь дана для революции. Если не бороться за революционные идеи, жизнь не имеет смысла».

С уходом Пол Пота и Сари с большой политической арены спокойствия в Кампучии не наступило. Опять возник, как чёрт из коробки, принц-социалист Нородом Сианук. Правительство коммуниста Хун Сена до 1984 года проводило практически политику «Ангки», только вместо Китая переориентировавшись на Вьетнам и Советский Союз. «Ангка», возглавляемая доктором Сорбонны Кхиеу Самфаном, насчитывала 40 тысяч человек и вела успешные боевые действия против всех. В 1993 году при поддержке «голубых касок» ООН был установлен режим принца Нородома Ранарита, ничем не отличающийся от режима Лон Нола семидесятых годов. Та же продажность, финансовые аферы. Кредиты с Запада идут на закупку продовольствия и содержание суперармии, которая при численности 60 тысяч человек имеет две тысячи генералов и десять тысяч полковников. Минобороны РФ отдыхает. Из Таиланда завезли модный СПИД. Выпущены новые красивые бумажные деньги с изображением взорванного красными кхмерами храма Ангкор.

В 1997 году «Ангка» решила пожертвовать Пол Потом для укрепления международного престижа. Его торжественно судили. Никто не охранял диктатора, не было ни прокурора, ни адвокатов. Пол Пота приговорили к пожизненному заключению в собственной хижине с женой и дочерью, где он и умер 14 апреля 1998 года, не дожив трёх дней до официального праздника «Дня освобождения Кампучии».

До сих пор историю восьмилетнего правления красных кхмеров представляют как какую-то аномалию. Дескать, появились из джунглей этакие «прирождённые убийцы», как бандеровцы из песен Лаэртского, и стали убивать добрых финансистов, справедливых жандармов и мудрых чиновников. На самом деле это был бунт, кампучийский бунт, не такой уж бессмысленный и абсолютно беспощадный.

Кхмеры всегда слыли добрыми, застенчивыми, несколько ленивыми людьми, склонными к созерцательности. Понадобились годы французской, потом японской, потом опять французской оккупации, годы «социалистических» экспериментов, американской оккупации, диктатуры наиболее коррумпированных и беспринципных кругов бюрократии и финансовой олигархии при Лон Ноле, чтобы вывести нового кхмера – красного, нерассуждающего «юберменша» с «АК» и стальными нервами.

Ничего не возникает на пустом месте. Вчера – это сегодня, сегодня – это завтра.

Робин Бэд, май 2001

Политический туризм

Список интересных для нас стран отнюдь не ограничивается «горячими точками». Во Вьетнаме бывшие подземные партизанские базы и «тропа Хошимина» стали популярными туристскими маршрутами, а бывшие повстанцы рассказывают туристам о своём опыте. Западная и Восточная Европа чрезвычайно интересна для налаживания контактов с дружественными нам организациями и людьми. Куба, Лаос, Гватемала, Перу, Пакистан, Венесуэла, Никарагуа…

Присмотримся повнимательнее к западному туристу-«индивидуалу», например, в Москве. Он зачастую выглядит, на наш взгляд, странно. Два рюкзака, большой на спине и совсем крохотный на груди. Палатка. Спальный мешок и изолирующий коврик, болтающиеся на внешней подвеске рюкзака. В руках потёртая книга в мягком переплёте, в которую он постоянно заглядывает, когда разглядывает Кремль или другие туристские объекты.

Рядовой западный обыватель редко останавливается в отеле, это для него слишком дорого. Почти в каждой европейской семье есть палатка и спальники. Молодёжь привыкла спать в них на пляжах, в парках или на улицах – полиция в целом это терпит, хотя и морщится. Путешествия миллионов международных бродяг – это культ, умело подогреваемый авиаперевозчиками и туристическими компаниями. Туристический опыт передаётся в Западной Европе от отца к сыну на протяжении уже нескольких поколений, он проверен опытом, кошельком, а где-то и кровью. Присмотримся к нему поближе.

Лучше рюкзака для перевозки багажа в мире ничего ещё не придумали. Покупать средней ценовой категории, объёмом около 60 литров, с возможностью «навешивать» дополнительно объёмные вещи. Однако, если вам необходимо стать незаметной «серой мышкой» – берите сумку, хотя это и неудобно.

Спальник лучше «летний», «саркофаг» (около 1 кг), с возможностью сжатия его ремнями. Он позволяет комфортно спать при 5–10 градусах тепла. Это совершенно незаменимая вещь для ночлега на вокзалах, в парках, стройках, плохо протапливаемых вагонах и т. д. Я беру его всегда и везде.

Палатка, 2-местная типа «сферы», двухслойная (2 кг). Только с хорошим тканевым полом и большим окном с сеточкой против комаров. Её можно ставить без колышков даже на асфальт. Дешёвые модели с дном из армированного полиэтилена не покупать! Палатка обязательна при путешествиях в Западную Европу, весьма желательна в странах средней ценовой категории, но она может стать ненужной обузой в дешёвых странах «третьего мира». Если осторожно поставить её с наступлением темноты, а снять до рассвета, то можно переночевать под дождем даже там, где это делать категорически запрещено, например, в парке в центре города.

Книга. Иностранцы приезжают к нам с туристским справочником Russia (Россия) легендарного австралийского издательского дома Lonely Planet (в дальнейшем – LP), его сайт – /. Там все нюансы жизни в стране, необходимые для индивидуального путешественника. Медикаменты, прививки, визы, пересечение границы. Наши воры и мошенники, как избежать с ними встречи. Санитария и врачи. Где и как наша полиция может вымогать деньги и как с этим бороться. Искусство фотографировать. Цены и адреса самых дешёвых (и не только) гостиниц. Туристские объекты. Карты городов, расписание поездов и автобусов.

Аналогичные справочники LP выпускаются по каждой стране мира, а также группам стран или регионам, они обновляются и переиздаются раз в два года. Английские версии LP по любой стране можно купить как в Москве, так и за границей (около 30 долларов). В комиссионных букинистических лавках иногда можно купить и second hand за треть цены (см. на год издания, торгуйтесь). У LP есть подражатели, например издательские дома Let’s Go, Footprint, Rough Guide и французский Guide du Routard.

В LP есть все. Когда я приезжаю в новую для меня страну без LP или Guide du Routard, я чувствую себя оглушённым и ослепшим, начинаю делать ошибки, терять время и деньги. Если вы готовитесь к действительно серьёзной акции за рубежом, необходимо предварительно достать и изучить LP, не полагаясь на то, что вы купите и будете читать на месте.

Хороший информационный репортаж может сразить нашего врага сильнее сотни пулемётов, поэтому не забудьте про видеокамеру, фотоаппарат, ноутбук и умейте ими пользоваться.

Как и в пешеходном туризме, страны мира делятся на пять категорий сложности. В первой для нас, славян, будут, скажем, Польша или Словакия. В пятую западные эксперты включают, среди прочих, Афганистан, Албанию, Конго, Колумбию. Попытки участвовать в сложном походе без опыта простых путешествий обычно оканчиваются плохо.

О ценах. Общее правило таково: чем менее развита страна, тем она дешевле. Ещё правило: расходы на трёхразовое питание в общепите приблизительно соответствуют ночлегу в отеле той же ценовой категории. Если вы живёте в парижском «Хилтоне» за 500 евро, то питание в его ресторане тоже будет стоить около 500 евро. Если живёте в дешёвой пакистанской гостинице за сумму в тысячу раз меньше, то и трехразовое питание в местной харчевне обойдётся вам тоже в пол-евро.

Иностранные языки. Разговорный минимум в две сотни слов выучивается за месяц напряжённой зубрёжки, потом навыки закрепляются на месте. Знание азов турецкого позволяет мне, среди прочего, сбивать в два раза цену в маленьких частных гостиницах под весёлые улыбки их хозяев.

Отсканированную копию паспорта и визы необходимо на всякий случай сохранять в Интернете. Деньги (если едете не в слишком дикое место) – частично на карточку или чеки. Соблюдайте санитарию. Внимательно следите за своим физическим и психическим состоянием – полноценно питайтесь, расслабляйтесь, не допускайте переутомления. Проходите как физическую, так и психологическую акклиматизацию, не пытайтесь сэкономить на этом время и деньги. Тщательно следите за водным балансом организма, особенно когда жара приближается к 45 °C.

Праздный западный турист может позволить себе некоторую экстравагантность в одеяниях, но мой совет – избегайте этого. Короткая стрижка, приличная, даже элегантная одежда очень помогут вам при получении виз и других официальных запросах. Всегда будьте чисто выбриты, причёсаны. Стиль «серая мышка» поможет вам стать незаметным в толпе местных жителей.

О ситуации с визами. Здесь царит полный хаос и произвол консульских служб соответствующих стран, о чём очень подробно и откровенно пишет известный российский путешественник автостопом Антон Кротов (/ и др.). Некоторые визы, например Пакистана, почти невозможно получить в Москве, но их без всяких проблем дают в пакистанском консульстве в Дели или Тегеране. Еще один ход – прилететь без визы в тот же Пакистан и взять её в аэропорту. Есть некоторый риск, но если политическая ситуация на тот момент будет спокойная, то, скорее всего, вам поставят её в аэропорту, возможно, за небольшую взятку (бакшиш).

Подобный бардак существует в каждой стране, но учитесь плавать в этом визовом хаосе как рыба в воде. Внимательно слушайте западных туристов, с которыми будете общаться, консультируйтесь на форуме LP (/). Учитесь трюкам и хитростям. Существуют туристические бюро, которые за определённую сумму осуществляют «посредничество», то есть дают в консульстве взятку для успешной выдачи визы.

Нелегальное пересечение границы. Забудьте старые советские фильмы о ловле доблестными пограничниками нарушителей границы. Типичный пограничный переход где-то в зарубежной провинции выглядит так: по трассе безо всяких паспортов и виз на почти законном основании взад-вперед перемещается местное население. Товар в количестве меньшем, чем грузовик, контрабандой не считается. Указатель на английском информирует, что случайный турист из их «дальнего зарубежья» обязан найти регистрационный пункт, 50 метров влево. Там дремлет, сняв туфли, разомлевший на жаре пограничник. Он ставит штамп в ваш паспорт и продолжает дремать дальше. Если вы случайно или специально проскочите в страну без штампа, то, вылетая через серьезный пограничный переход, например столичный аэропорт, вам придётся заплатить штраф (в Лаосе, например, сто долларов) или (и) небольшую взятку. Мне лично приходилось несколько раз нелегально пересекать границу в странах «дальнего зарубежья».

Чуть более строгие правила в Европейском союзе, но и туда наши молдаване проникают сотнями тысяч через Польшу (река), Македонию (горами) или Словению (тоже горами). О подробностях можете расспросить любого молдаванина на российской стройке.

Граница между Индией и Пакистаном теоретически проблемная. Наш проводник на 3-дневном сафари на верблюдах вблизи пакистанской границы рассказывал, что он регулярно без паспорта переходит в Пакистан, скупает там по дешёвке верблюдов и перепродаёт их в Индии. Видя неподдельный интерес в моих глазах, он предложил и меня провести в Пакистан и обратно за некоторую мзду. Всего два дня пути верхом на верблюде. Я отказался, хотя соблазн, признаюсь, был велик.

Наркотики. Держитесь подальше и от них, и от людей, которые с ними связаны. Можно пересечь границу вместе с контрабандистами, торгующими верблюдами, но не наркотиками.

Фальшивые паспорта. В Западной Европе спрашивайте их в негритянских кварталах, это часто их специализация. Но будьте внимательны, поинтересуйтесь гарантиями и качеством. Мой знакомый заказал в Брюсселе за 900 евро фальшивый греческий паспорт и передал свои фотографии. Паспорта делала в Болгарии тамошняя мафия, и через некоторое время ему действительно его привезли оттуда. Все было исполнено на первый взгляд безукоризненно, на настоящих выкраденных греческих бланках, с печатями. Но когда он показал паспорт знакомому греку, то оказалось, что реквизиты написаны с несколькими грамматическими ошибками – болгары, которые его заполняли, плохо знали греческий язык. При проверке бельгийская полиция (там есть и этнические греки) могла бы легко выявить обман.

Существует немного стран, где власти относительно неподкупны – это некоторые страны Северной Европы, Иран, Сирия. В Индии же, например, если вас схватили на нелегальном пересечении пакистанской границы верхом на верблюде, такса такова: 70–90 долларов рядовому полицейскому и две сотни, если дело поступило на рассмотрение начальнику. Дача взятки за рубежом должностному лицу – специфическое искусство, оно требует соответствующих навыков, должно осуществляться продуманно и без спешки. Взятка должна попасть кому надо, а не вручаться первому попавшемуся типу, который к вам подскочил. В западном Интернете есть полезные советы на этот счёт.

В целом полиция и власти стараются закрывать глаза на мелкие нарушения, совершаемые туристами, рассматривая их как «кур, несущих золотые яйца». Так, у моего знакомого, вылетавшего из Стамбула в Амстердам, при таможенном досмотре багажа турецкие власти обнаружили «террористическую» литературу, изданную подпольной турецкой революционной организацией DHKP-C. Он отделался всего лишь штампом в паспорте о запрете на въезд в Турцию…

Мой личный опыт общения с зарубежными службами безопасности, например турецкой, а также опыт друзей показывает, что по ухваткам, манерам, туповатой глупости и мелочной подозрительности они ничем не отличаются от ФСБ. Никакой восточной специфики там нет и в помине.

Что делать, если вами слишком явно заинтересовалась зарубежная служба госбезопасности и вы подозреваете, что ваше имя внесено в компьютер, а при выезде из страны вам «случайно» устроят тщательный обыск? Как провезти уникальные материалы, которые у вас на руках?

Сканируйте тексты, фотографии в Интернет-кафе и шифруйте на своем ноутбуке программой PGP. То же и с видеоматериалами, но их разбивайте на отдельные сюжеты – большие шифрованные «контейнеры» становятся «хрупкими» из-за сбоя даже одного бита. Все файлы переименуйте в безобидные dll и спрячьте их среди системных файлов своего ноутбука, очистите корзину, включите функцию WIPE для гарантированной очистки свободного пространства диска от плохо удаленных файлов, деинсталлируйте PGP.

Если ситуация стала слишком серьёзной, то лучше покинуть страну через третьеразрядный пограничный пункт, вечером. Там или компьютер будет поломан, или посмотреть его забудут, или таможенник уйдет домой, или вы спокойно и без свидетелей дадите ему взятку. Если вы действительно попали в очень жёсткий переплёт, то попросите помощи у зарубежных товарищей по борьбе в нелегальном пересечении их границы, или поищите платных проводников-контрабандистов – но это может стоить достаточно дорого.

В целом поездка по «проблемному региону» должна тщательно готовиться и продумываться как настоящая военная операция. Никаких эмоций, только холодный, продуманный расчёт. Должна быть группа поддержки в России, которая оперативно принимает информацию (шифруйте e-mail) и может, в случае чего, оказать помощь, переслать деньги и т. п. Если подготовка была проведена тщательно, то можно спуститься в самый ад и благополучно вернуться обратно.

Ruso Turisto, июль 2007

Часть вторая Почувствовать прохладу оружия

Смерть иуды Джинджича

«Убит премьер-министр Сербии Зоран Джинджич! – забыв про Ирак, с вытаращенными глазами кричит Таня Миткова из телевизора. – В Белграде чрезвычайное положение! Аресты! Введён комендантский час! Прогрессивная общественность скорбит!»

Уф, наконец-то! Камень с души упал. Ещё один иуда отмучился и отправился туда, куда и должен был, в конце концов, отправиться… На СУД… Нет, к счастью, не в Гаагу. Подальше. Жалко? Конечно, всегда жалко иуду. И как же больно смотреть, как ожидает иуда смерти, как горько ходит он по земле, обречённо озираясь по сторонам. Зоран Джинджич – красавец серб, умница, философ. В смысле генофонда он – безусловная гордость Сербии. Поэтому когда я услышал, что Джинджич тяжело ранен, но жив, я сразу понял, что шансов у него никаких. Не могли промахнуться, не могли. Таким, как он, предательства не прощают. Тем более сербы. Дело ведь совсем не в Милошевиче. Милошевича добрая половина сербов на дух не выносила и не выносит. Но вот уже два года вся Сербия, и в этом, поверьте, нет никакого преувеличения, каждый день, не отрываясь, по пять часов пялится во все глаза в телевизор, во время прямых трансляций заседаний Гаагского трибунала, и ловит каждое слово Милошевича. А потом до самого вечера все бурно обсуждают, как Слобе в очередной раз отбрил очкариков в мантиях, во главе со старухой Дель Понте. Это так и называется по-сербски – Дерективна новост.

Милошевич защищается в Гааге сам, без адвокатов. Когда видишь, как ведёт он себя на заседаниях, сколько достоинства, ума и упрямства в этом надменном красивом старике, начинаешь им восхищаться, даже не понимая, о чём он говорит. Порой кажется, что это он судит Гаагский трибунал, а не наоборот. Судьи и прокуроры впадают в отчаяние каждый раз после того, как Милошевич, разгромив в пух и прах показания какого-нибудь очередного свидетеля, начинает задавать три своих вечных вопроса. Почему в Гааге вместо него, Милошевича, судят Сербию и весь сербский народ? По какому праву НАТО бомбила его любимый Белград и уничтожила его страну? И зачем его тайно выкрали из Сербии, когда он добровольно готов был предстать перед любым судом? Судьи ничего не могут ответить Милошевичу, потому что он – стопроцентно прав. Судят, действительно, не Милошевича, а всю Сербию, и это ясно как день; бомбили преступно, поправ все международные законы; и, конечно же, судить его, гражданина своей страны, уже давно не президента, кроме самих сербов не вправе никто. Ему просто выключают микрофон…

Сербы, наверное, казнили бы Милошевича, суди они его сами, во всяком случае, из тюрьмы бы он вышел не скоро. Нет, не за казни боснийцев, албанцев и хорватов, не за обстрелы городов и деревень, не за помощь мятежным сербским анклавам, они наказали бы его за поражение, за то, что он не смог воспользоваться своей властью и защитить, спасти от распада и унижения их Сербию, как обещал. Этого они ему никогда не простят. За это они его свергли.

В Сербии диктатура невозможна по определению. Это страна самодостаточных и очень непокорных людей, эдаких до мозга костей православных чеченов, славянских горцев, да ещё и прямых наследников византийской культуры, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И Милошевич, конечно же, ни в коем случае не был диктатором. Он, нравится это кому-то или нет, был вождём этого древнего, невменяемого, воинственного народа, страшно жестоким и невменяемым вождём. Он служил Сербии и продолжает делать это сейчас в тюрьме. Совершенно очевидно, что его не волнует его собственная жизнь, на самом деле Милошевич очень болен и одной ногой уже в могиле, но он и виду не подаёт. Он серб, и его жизнь принадлежит Сербии и сербству. Сложно понять, что это такое – драться за каждый клочок своей земли, в особенности современному «россиянину». Нет сомнений, 90 процентов сербов действовали бы точно так же, как Милошевич, окажись они на его месте, это задано их ментальностью, их верой, их историческим кодом, если угодно. Для сербов Христос и Сербия, в общем-то, одно понятие. Они не могут по-другому, погибнут все, но всё равно не смогут. Поэтому сейчас, когда судья в Гааге выключает микрофон, Слобо Милошевич снова и снова, каждый божий день становится президентом, отцом для всех сербов, вместе взятых, они вместе с ним, вслед за этим «Попере Црным», повторяют сквозь зубы: «Ебем матерь фашистску!»

В Белграде говорят, после того, как люди Джинджича похитили Слободана Милошевича и вывезли его в Голландию, буквально через день, в кабинете премьер-министра появились несколько человек; говорят, это были именно те, кого сегодня как раз за убийство Джинджича и разыскивает сербская полиция – не очень активно, надо сказать. Они спросили его:

– Зачем ты это сделал, Зоран?

Джинджич ответил им, что сделал он это ради Сербии, что теперь нищая, измученная войной Сербия получит миллиард долларов помощи от Европы и Америки. Он и потом не скрывал, что просто продал Милошевича за хорошие деньги.

– Ты не жилец, Зоран Джинджич. Но живи пока, Слобе не хочет твоей смерти. Живи и думай, что ты сделал, христопродавец!

Запад не дал Джинджичу обещанный за Милошевича миллиард и потребовал выдать еще парочку «военных преступников», потом еще и еще, вплоть до рядовых… Сербия так и осталась подыхать в блокаде… От Джинджича тем временем потребовали отказаться от Косово. Черногория ушла… А денег все не было, их давали другим, бывшим врагам, боснийцам, албанцам… Гаагский трибунал тем временем объявил злодеями почти всех сербских политиков. И они, уже не дожидаясь унизительной выдачи в мешке, сами открыто потянулись в голландскую тюрьму. Шешеля на вокзале провожала толпа в десять тысяч человек. Накануне убийства Джинджича «инвесторы» предъявили ему ультиматум. Немедленно начать борьбу с коррупцией. А поскольку в Европе коррупционной считают всю сербскую экономику, то бороться премьер-министру надо было с каждым сербом. Но ведь денег так и не дали, ни цента, ни су, ни копейки! За три дня до смерти Зоран Джинджич перестал прятаться за охрану и публично заявил, что он, видимо, уже больше не жилец…

Сейчас в новостях только и говорят, что Зорана Джинджича устранила таинственная и могущественная Земунская группировка, состоящая сплошь из офицеров сербского спецназа, её даже – для убедительности криминальной версии – сравнивают с нашей знаменитой кровавой и отмороженной «солнцевской» бригадой в период расцвета. Земунская преступная группировка, сорок человек арестовано!

Земун, к слову, – это бывшая австрийская половина Белграда. Потрясающе красивая. Белград вообще очень красивый город. Он как бы из двух разных городов состоит. Одна часть, восточная, когда-то турецкая – со старой крепостью Калимегдан во главе, стоит над местом, где сливаются Сава и Дунай. Вокруг Калимегдана на террасах гнездится официальный центр Белграда. Большие европейские здания конца XIX века, крыши медные, и, в общем-то, современная, европейская жизнь, как где-нибудь, скажем, в Будапеште. Памятники, правительственные учреждения, бутики, клубы, кофейни, суета, машины. Много полицейских: статные, симпатичные, и ненавязчивые, кстати, в отличие от наших уродов-ментов. Здесь европеизированная публика и иностранцы ходят, пьяных и цыган не пускают. Сюда америкосы больше всего бомб швыряли. Тут Джинджича и хлопнули. А австрийский Земун через Саву вдоль Дуная километрах в пяти к западу. Там все по-другому, узкие улочки сбегают к Дунаю, домики одно-двухэтажные, друг к другу жмутся на холмах от церкви к церкви, все под красными черепичными крышами. Старая австрийская крепость на горе закрыта на ржавый амбарный замок. Люди совсем другие – попроще и порасслабленнее. Никуда не спешат. В сумерках цыгане то там, то тут сидят-курят у своих ворот на корточках, какие-то пьяные старики ходят от погребка к погребку, аккордеоны из окон играют. И пахнет Дунаем. И свет такой розовато-золотистый, как у Кустурицы в кино. А по берегу Дуная у самой воды – сотни ресторанчиков, там жарят рыбу и ракию наливают. Очень много сербов. Поют, разговаривают о Земуне, о Сербии…

На полпути в Земун, на Ратном острове, есть большой пляж, туда за смешные какие-то копейки цыгане на огромных кособоких плоскодонках с мотором возят толпы простых сербов отдыхать. Женщины сплошь длинноногие, стройные, грудастые. Никакого целлюлита и в помине. Мужчины высокие, крепкие, мускулистые. Те, что после 25 – все в шрамах, с дырками от пуль и осколков. Детей с каждым трое-четверо, облепят и висят, как обезьяны, иначе нельзя – Дунай мощный, как резиновый, сразу уносит… Если замечают, что пялишься на их рубцы, раны, на женщин, на детей, едва уловимо смерят взглядом сверху вниз и, отвернувшись, хитро так посмеиваться начинают. Все – одна большая ЗЕМУНСКАЯ ПРЕСТУПНАЯ ГРУППИРОВКА…

Когда Зорана Джинджича хоронили, по телевизору много показывали плачущих сербских женщин с цветами, сотни пришли. И комментарии, мол, сербы скорбят, но с пути реформ не свернут. Побойтесь бога, у них Христос три дня как вознесся, и пришли они своего Иуду оплакать, это их сербский Иуда, и они его никому не отдадут.

Александр Орлов, март 2003

Сыновья Саддама

Пригород Аль-Халя города Мосула, что на севере Ирака. Каждый иракец знает, что там были уничтожены сыновья Саддама и его 14-летний внук Мустафа, а также их охранник. Шофер такси, которому я показал написанную по-арабски записку с адресом, мрачно и понимающе ухмыльнулся – он тоже был там. Похоже, что весь Мосул уже был там.

Это район, где проживает средний класс, здесь аккуратные, но и не слишком шикарные двухэтажные особняки. Кое-где вдоль улицы есть пустыри – здесь ещё не успели построиться. Но пустырь, на который меня привезли, образовался недавно. После уничтожения сыновей и внука Саддама американцы снесли этот дом, чтобы он не стал местом массового паломничества иракцев. Начисто снесли, даже строительный мусор тщательно собрали и вывезли. Ровное место осталось.

Дом стоял на обочине широкой трассы, слева от него проходила узкая поперечная дорога, справа пустырь под будущую застройку, сзади, впритык, другой дом. Дом, где скрывались сыновья Саддама, был, вероятно, огорожен каменным забором в соответствии с местными традициями, через который невозможно ничего увидеть с улицы.

На месте, где я стою, развертывалось одно из крупнейших событий современной истории, стоящее в одном ряду с библейскими писаниями, античными и шекспировкими трагедиями. С той только разницей, что оно не являлось плодом чьих-то фантазий, а происходило в действительности, наяву и недавно. После этого посещать исторические дворцы, где профессиональный гид хорошо поставленным голосом рассказывает, как там много веков назад какой-то князь приказал кого-то казнить, просто неинтересно. Читать истории про страшную средневековую месть после этого скучно.

Получив информацию от иракского доносчика, 22 июля 2003 года две сотни десантников 101-й воздушно-десантной дивизии и «Спецкоманды-20» окружили этот дом. Бой продолжался почти шесть часов, трижды американцы предпринимали попытки штурма. После ракетного обстрела с вертолётов и бронемашин сопротивление было сломлено. Бомбили очень прицельно, соседний дом, стоявший впритык, не пострадал. Затем солдаты проникли внутрь и нашли обугленные тела.

Таксист показывает мне, на что именно надо обратить внимание. Несколько щербин на стене соседнего дома по эту сторону дороги, следы от пуль оборонявшихся. С десяток щербин на цементном бордюре дороги, на разделительной полосе. Но больше всего следов от пуль на здании через дорогу, особенно возле левого окна второго этажа. Вероятно, оттуда стреляли американцы, а оборонявшиеся, в свою очередь, ответили им огнём. Стреляли они метко.

По одним данным, во время боя были ранены несколько американцев, по другим – один из них был убит. Ничего точно не известно, подобные данные всегда засекречены, ибо они могут нести в себе мощный пропагандистский заряд. В американских боевиках террористы всегда трусливы, захватывают заложников, а потом долго торгуются во имя спасения своей жизни. В жизни всё оказалось наоборот.

Когда я в первый раз приехал в Мосул в прошлом году, там было сравнительно тихо. В отличие от других иракских городов по Мосулу почти без опаски ходили пешие американские патрули. Сегодня там ад. Мосульцы достойно отомстили и американцам, и коллаборационистам. Однако страшная месть сторонников Саддама только начинается.

Мы с таксистом немного посидели, молча и мрачно помолчали. Затем он повёз меня дальше, показывать место, где американцы бомбили казармы иракской армии.

Лоуренс Месопотамский, август 2004

Радован Караджич: президент мёртвой республики

Высота над Сараевом. 1992 год.

В 1992 году осенью я попал в Пале – столицу Боснийской Сербской Республики. Вначале я, правда, встретился с генералом Радко Младичем. Генерал в голубом тесном ему костюме на три пуговицы выглядел, я помню, переодетым крестьянином. Часа три, наверное, генерал, разложив карту на столе, втолковывал мне, какие военные заводы перешли в руки хорват и мусульман, а какие остались у сербов, и, в конце концов, попросил у России вооружение: вертолеты «МИ-24» и ещё всякие военные мощности. Затем мы поговорили о возможности поставлять Югославии нефть и нефтепродукты по Дунаю. К середине разговора я понял, что меня принимают за другого, возможно, за представителя Кремля, но не стал разочаровывать Младича. Через сутки я уже был в Пале. Ночевать меня привезли в деревянное, мёрзлое, неотапливаемое шале, где не функционировала канализация. А спать я улёгся, выпив всё содержимое бутыли сливовой водки внизу в ресторане (ресторан как-то работал, хотя горячих блюд не было) и навалив на себя всё белье и одеяла из своего и соседних номеров. Как раз догорел обрезок свечи, выданный мне внизу в ресторане, чтобы добраться до номера. Утром в окне обнаружилось ярчайшее солнце и роскошная природа гор: это были места, использовавшиеся в 1984 году для Олимпийских игр в Сараеве.

В коридоре я познакомился с пожилой женщиной в нескольких вязаных кофтах. Она неплохо говорила по-английски и пригласила меня к себе на кофе. У неё оказалось в комнате нечто вроде керосинки. Кофе она приготовила отличный. Дама назвалась Биланой Плавшич, впоследствии она сменила Караджича на посту президента Боснийской Республики, ещё позднее представляла Сербию в слепленной искусственно из враждующих сторон Боснии, а сейчас сидит в тюрьме международного трибунала в Гааге – отправилась туда добровольно. Плавшич находила позицию Караджича чрезвычайно агрессивной, она считала, что с Западом следует быть вежливее и дипломатичнее, а уж Младича и вовсе она считала ястребом. Как ныне видно, все сербы – и ястребы, и голубки – равно не устраивали НАТО и Соединённые Штаты, потому и голубь оказался в тюрьме, а ястребы и умеренный Караджич где-то прячутся.

Тогда я покинул Пале: столичные сплетни и интриги, неизбежные в молодых республиках, меня не прельщали, к тому же грозила постоянная опасность быть вовлечённым в эти интриги, потому я с удовольствием уехал на передовую. В сербский плацдарм в самом городе Сараево – в квартал Гербовицу, где не отказал себе в удовольствии попасть сразу в несколько перестрелок. На пути обратно идущую впереди в темноте машину подбили. Затем я надолго застрял с чётниками в Еврейски Гроби, ходил с ними в атаку (предместье Сараево – Еврейски Гроби – названо так по находящемуся там старому Еврейскому кладбищу), пережил тысячу приключений, ходил по брошенным в грязь мусульманским лиловым знамёнам с лилиями, получил в подарок от коменданта округа Вогошча пистолет фабрики «Црвена Звезда». И оказался опять в Пале очень не скоро. Я сидел, помню, в военной столовой и обсуждал, как мне попасть через Париж в Москву к 24 октября – в этот день должен был состояться 1-й учредительный съезд ФНС – Фронта национального спасения. За соседним столом сидели какие-то робкие парни, ясно не сербы. Журналистов же в эту сугубо сербскую элитарную столовку обычно не пускали. Она находилась в одном доме с аппаратом правительства. Один из парней подошёл ко мне, представился: режиссёр-документалист Би-би-си Пол Павликовски. Он читал мои книги по-английски и хотел бы сделать предложение. Он снимает по заказу Би-би-си фильм о Караджиче и боснийских сербах. Он хотел бы, чтобы я проинтервьюировал Караджича для части эпизодов фильма. Участие в качестве интервьюера русского писателя, известного на Западе, сделает фильм живее. Я поинтересовался, сколько понадобится времени. Три дня. После этого они направляются в Белград. Я согласился.

Мы начали в тот же день со знакомства с Караджичем. Он появился в военной столовой через час. Высокий, полный, серый костюм-тройка, галстук, очень длинные седые с русым волосы. По виду настоящий сербский профессор, каковым он и был. Профессор психиатрии и поэт. Должна была выйти вскоре его книжка в издательстве города Нови Сад. Мы поговорили с ним о сербских издателях, у меня к тому времени вышло несколько книг в Белграде и одна книжка в Нови Саде. Мы поговорили об Америке, часть жизни Караджич прожил там, мы поговорили о Билане Плавшич, профессор Караджич сказал с улыбкой, что Билана хорошая женщина, но, к сожалению, либералка… Беседой мы как бы обозначили общие вехи нашей жизни и обозначили символы.

На следующий день рано поехали на высоты над Сараевом. Там над городом на склоне, усыпанном 12,7-миллиметровыми гильзами тяжелого пулемета «Браунинг», мы встали. Он показал мне в бинокль и без бинокля (ориентир – слева от столба дыма) его собственный дом. Там у него остались все книги, и они только год назад закончили с женой оборудование приемной… Началось всё шестого апреля – вдруг толпа мусульман, размахивая флагами, организовалась в демонстрацию за независимую мусульманскую Боснию. Раздались выстрелы, якобы стреляла сербская полиция. Но это была провокация, мусульмане не жалеют своих нисколько, расстреляли своих, чтобы вмешался Запад. До этого никаких массовых выступлений не было. Ну, конечно, тлели подспудно искры, выходили всякие подпольные журнальчики, еще в 70-е годы брошюра этого полоумного Алии Изитбеговича о создании мусульманского государства в Боснии, первого мусульманского государства в Европе. Но тогда это было достоянием десятков, ну, сотен полоумных. В основном мусульманских интеллектуалов.

– Прочтите мистеру Лимонофф ваши стихи! – вмешался Павликовски. Его ребята с волосатыми микрофонами и камерами обступали нас. Солнце передвинулось, и охрана Караджича заставила нас отойти от панорамы дымящегося Сараева, так как нас могли подстрелить снизу снайперы, теперь, когда солнце передвинулось.

– Знаете, у нас достаточно сил, чтобы в несколько дней взять Сараево, – сказал Караджич.

– Почему же не берете?

– Не хочу раздражать Запад. Дело в том, что я достаточно прожил в Америке, чтобы понять, как с ними работать. Они очень чувствительны к вопросу прав человека, например. Если мы возьмем Сараево, нас станут обвинять в геноциде «мусульманской нации» и всех других грехах. Я предпочитаю действовать осторожно и постепенно. Многие наши меня не понимают. У меня выросла сильная оппозиция во главе с моими генералами. Они хотели бы захватить всё, что можно, и уж тогда договариваться. Их не волнует западное общественное мнение и последствия. Но мы и так владеем 72 % территории Боснии… Генералы… Они забыли, что это я сделал их генералами.

Караджич не называл имени Младича, но я знал уже, что между ним и Младичем идет борьба. Остаток дней мы посещали блиндажи, посетили день рождения целой воинской дивизии: как средневековые воины сидели меж дивных гор под парусиновыми тентами и произносили тосты и здравицы. Я сидел между раненым отличным полковником Бартолой, похожим на мужицкого Христа, и Караджичем. За Караджичем сидел Младич. Когда съемки закончились, оказалось, что можно попытаться пробиться в Белград на вертолете. Западная авиация уже установила тогда контроль над воздушным пространством Боснии. Потому летели, следуя рельефу местности, прижимаясь к склонам гор и поверхности ущелий. Расстались на военном аэродроме уже ночью.

Дальнейшее известно. В споре о том, как надо было работать с Западом, остались не правы все. И голубь Билана Плавшич, и умеренные президенты Караджич и Милошевич. Ближе всех к истине оказался всё-таки ястреб Радко Младич. Несмотря на то что для войны всеми способами с коалицией стран хозяев мира, для войны с коалицией «мэтров» у маленькой Сербии не было сил.

Однако все они доблестно бились, им не стыдно, они могут, отходя в мир иной, сказать себе, что сделали всё, что могли. Все лежат мёртвые и порубанные, как в битве при Косово.

Эдуард Лимонов, март 2003 г.

Старик и море

Мало чем примечательное серое здание международного трибунала растянулось несимметричным треугольником вдоль проспекта Йохана де Витта, почти в самом центре Гааги. Небольшой фонтанчик с весело торчащими в разные стороны предметами абстрактного искусства, бешено популярного в Голландии, отделяет трибунал от огромного концертного зала, вроде «России» в Москве. Зал пустым редко бывает, постоянно проходят какие-нибудь концерты или многодневные фестивали. Множество улыбчивых парней и девчонок у фонтана, за изгородью трибунала – приветливые полицейские, от безделья прислушивающиеся к музыке из зала. Стайки велосипедистов, пролетающие мимо. Шумное весёлое место.

Вот другое учреждение – тюрьма «Схевенинген». Строгая многоэтажная коробка, стоящая практически на самом берегу Северного моря. В двух шагах – королевская курортная усадьба «Курхауз». Роскошные песчаные пляжи и королевский променад привлекают толпы туристов и просто любителей позагорать. Казино, рестораны, гигантский аквариум со всевозможной морской живностью. Комбинат досуга и развлечений.

Такими я видел эти места всякий раз, приезжая в Голландию. Правительство разместило дом скорби и чистилище – тюрьму и суд по военным преступлениям в Югославии – в самых оживлённых местах Гааги. Но это мало что меняло. Интерес голландской общественности к суду над Милошевичем с годами упал до нуля. Для простых голландцев бывший президент Сербии стал кем-то вроде негативного фольклорного персонажа. Голландские мамаши пугали непослушных деток: «будешь хулиганить – злой Милосевитч утащит тебя ночью и съест!» В его виновности сомнений у голландцев не возникало. Жалости к нему никто не испытывал. Но и казнить его никто не требовал. Равнодушие окружало эти два здания и человека, которого изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год возили в закрытой машине туда-обратно.

Думаю, на заседаниях трибунала до Милошевича доносилась музыка из концертного зала, а из окошка его тюремной камеры, наверное, было видно море. Может, это было единственной радостью старика – смотреть на разбивающиеся о пирсы волны и на суда, входящие в Ла-Манш. Может, только с ним, с морем, заочно объявленный «врагом человечности» нашел общий язык. И договорился о чём-то своём.

Владимир Линд, март 2006

«Ему сделана операция по удалению страха…»

Так кто он, Ратко Младич, чье имя (Ратко, «рат» – по-сербски «война») уже ассоциируется с войной?

Сербские футбольные фанаты обожают носить футболки с портретом генерала, кстати, тоже завзятого болельщика и игрока. Он очень популярен среди сербов всех возрастов и политических взглядов. И среди коммунистов, и среди националистов. Можно сказать, что он сербский национал-большевик.

Отец генерала погиб во Вторую мировую в бою с усташами. Место его захоронения неизвестно.

Младич говорил, что хотел стать в детстве врачом или учителем. Но, сойдя пятнадцатилетним сельским пареньком на белградскую набережную, он окончил военно-промышленную школу, затем Военную академию сухопутных войск. Как любили повторять его солдаты, Младич провел всё время в войсках: командир взвода, роты, батальона, бригады, помощник командира корпуса. «…Я начал с подпоручика и прошел все ступени командных должностей вплоть до комбрига». 26 июня 1991 г. полковника Младича переводят в Книн. В то время на западе Югославии всё «горело» вокруг военных баз и застав. Велась жестокая борьба против ЮНА (Югославская народная армия), вода и электричество были отключены, солдат убивали из-за угла. Вот так. 29 июня Младич сел в вертолёт и отправился в Книн. О Младиче говорили, что он «недисциплинированный» командир, ещё во время службы в Македонии. «Я никогда не был «недисциплинированным» офицером. Я – офицер, думающий своей головой».

Младич столкнулся в Сербской Краине (столица – Книн) с полнейшим бардаком. ЮНА летела под откос подобно СА в годы Горбачёва и Ельцина. Армейское командование разваливалось, так как высшие офицеры, неожиданно вспомнив свое хорватское или словенское происхождение, колебались или переходили на другую сторону. Армейские гарнизоны были блокированы. В хорвато-сербской войне 1991 г. Младич искусно комбинировал отвагу и хитрость, чем изумил своих врагов. Прежде чем новые униформы и знаки отличия ясно разделили обе стороны, он переходил линию фронта в гражданской одежде, пользуясь документами хорватского офицера. Легендарный генерал Славко Лисица (в одной из песен группы Кустурицы с альбома «Jа нисам одавле» есть слова «Српску войску водио лично пуковник Славко Лисица» – думаю, понятно без перевода) так отзывался о Младиче: «Младич и действует по-молодому!» (Младич» по-сербски означает «молодой», «юноша»). Постоянно в движении и неустрашим. Как всегда, хладнокровен и уравновешен. Однажды мы были на Проклянском озере, напротив усташеских позиций. Он говорит: «Лийо, плавки у тебя есть?» Мне не купаться, а есть хотелось, а Младич бух в воду – час на спине, час другим стилем. Хватит, кричу Младичу, рядом усташи, могут нас увидеть и начнут стрелять… Со временем я поверил в то, что у этого человека удален страх. Позднее я просил его беречь себя, так как, если мы будем беречься, и Бог нас будет хранить…» Сам Младич вспоминал так: «Скажем, ведутся бои, а Лисица и я должны идти в село Проклян. Подошли к их посту. Говорим их солдатам: «Давайте уберите это, чтобы мы могли пройти». Они подняли шлагбаум, и, пока соображали что к чему, мы прошли…» Однажды, когда он выдавал себя за полковника Степана Фазлиана, хорватский солдат заметил у него на руке большой перстень и, остановив его, сказал: «Вы не Степан. Вы полковник Ратко Младич. Вы опасны. Нужно бы вас ликвидировать». «Было неприятное чувство», – вспоминает Младич. Махнув документом, принадлежащим хорвату, он убедил солдата, что он именно тот, за кого себя выдаёт. «Я сказал ему, что Младич действительно опасен, и его нужно было бы ликвидировать».

С 1 августа 1991 года Младич был назначен начальником штаба Книнского корпуса. Его решимость рассчитаться с противником не встретила поддержки у военного руководства. В то время, когда югославские военно-политические верхи делали в штаны, полковник Младич, никого не спрашивая, предпринял операцию по деблокаде гарнизона в районе Далмации.

Получил звание генерала ЮНА 19 октября 1991 г. Он был одним из четверых военных, получивших звание за боевые заслуги. В начале мая 1992 г., в один из дней после нападения на колонну Второго военного округа в Сараево, югославские власти (уже считавшие Младича ненормальным) решили отправить генерала в Сараево, где складывалась безнадёжная ситуация. Генерал вспоминал: «Это для меня было большой неожиданностью, шоком. Мне было приказано принять пост начальника штаба Второго военного округа и одновременно командующего, так как генералы Станкович и Куканяц должны были отбыть в Белград. … Мне было сразу ясно, что здесь произойдет великое историческое событие. Уже тогда из некоторых… источников я узнал, что принято решение о выводе ЮНА с территории Боснии и Герцеговины (БиГ). Это страшно потрясло меня. Я не мог поверить, что народ будет брошен в беде без оружия. Как только последовало решение о том, что до 19 мая 1992 г. ЮНА уходит с территории БиГ, была организована встреча на высшем военно-политическом уровне, где мы приняли решение о формировании сербской армии и Главного штаба. Все это происходило на заседании Скупщины в Баня-Луке 11–12 мая. Я приехал туда и встретился с президентом Караджичем и депутатами. Они сообщили мне о принятом решении назначить меня командующим».

В то время как большинство югославских генералов бежало с фронта из Словении, Хорватии, Боснии или сдавалось, оправдываясь «приказами», Младич упорно оставался на передовой. Его фронтовая жизнь почти не отличалась от жизни любого солдата в окопе. Он ел и спал вместе с бойцами, лично вёл их в бой. Вначале он осматривал линию фронта, используя вертолёт, после введения «запретной зоны полётов» стал ходить пешком. «Я люблю ходить пешком, – говорит он. – Лучшие солдаты ходят пешком». В армии Республики Сербской командный состав набирался непосредственно с фронта… Именно с прибытием генерала в Боснию связано начало организации из разрозненных отрядов с их местными предводителями настоящей армии… Самую большую победу он одержал, когда после панического отступления ЮНА из Боснии сумел в кратчайший срок в условиях войны создать из боснийских крестьян армию, чья организованность и эффективность поразила западных политиков и военных. Генерал не только в течение одной ночи создал армию, достойную уважения, но и привил ей свою философию: «нас не могут победить». Враги отмечали две особенности генерала, охарактеризовавшие войну в Боснии: свирепость и точное ощущение момента. Напугавшийся министр иностранных дел изетбеговичевской Боснии Харис Силайджич требовал от НАТО бомбить сербов. НАТО пришлось в 1994 году выступить в войне на стороне хорватов и мусульман, когда стало ясно, что армию Младича те никогда не победят. Вашингтон решил тогда нелегально вооружать армии мусульман и хорватов, обучать их офицеров и подразделения для войны против Младича.

Один из командующих силами ООН в Боснии спросил Младича о причинах его бескомпромиссности. «Генерал, вы помните своего отца?» – спросил Младич вместо ответа. – «Да», – ответил командующий. – «В моем случае, – произнес Младич, – мой сын первый, кто из многих поколений знает своего отца. На сербский народ столь часто нападали, что дети не помнят своих отцов».

Сейчас уже многие забыли повергшее в шок обывателей заявление Младича о том, что если НАТО предпримет бомбежку сербов в Боснии, тогда он сбросит бомбы на Лондон. Действительно жаль, что генерал не обладал МБР. (Северная Корея движется в правильном направлении.) Когда Младич заявил, что «мы должны перейти в контрнаступление по линии Триест – Вена и ударить по тем, кто начал эту войну, подсунув нам в качестве пушечного мяса несчастных словенцев, хорватов и мусульман», в Италии и Австрии случился переполох.

У него спрашивали, не боится ли он оказаться в Гааге за военные преступления? Ведь даже некоторые сербские СМИ обвиняли его в жестокости. «У меня нет времени заниматься платными бумагомарателями, – был ответ. – Когда американские генералы, служившие во Вьетнаме, или британские офицеры, бушевавшие на Фолклендах, добровольно явятся на военный суд, тогда я добровольно выеду в Гаагу. Они воевали на чужой земле, я защищаю свой народ и наследие предков».

Мусульмане зверски убили в Сараево семью его брата, который постоянно находился в окопах, на передних рубежах. Семья самого Младича чудом избежала гибели в Сараево от рук боснийских головорезов. Они сорвали свое бессилие и злобу на доме Младичей – сожгли его.

Философия генерала проста: «Всё, что я совершил в жизни, я делал не ради того, чтобы кому-то понравиться. Все, что я делал, я делал согласно моим личным убеждениям и во имя интересов моего народа. В этой войне я стремился защитить жизнь людей, солдат, офицеров, не думая при этом о своей собственной жизни. Мой народ был моей армией, а я – маленький сын этой огромной армии. Много раз в этой войне моя жизнь подвергалась опасности. Был и я ранен, как и мои солдаты, но мы всё выдержали. Но о своей жизни я никогда не думал ни до войны, ни во время войны и не думаю сейчас, когда война окончена. Каждый, кто родился, должен умереть. Такова воля природы и Бога. Несмотря на все старания и достижения медицины, природу изменить нельзя. Это естественно, что каждый должен умереть. Нет бессмертных людей в физическом смысле, но есть бессмертные люди благодаря своим делам, совершённым ими при жизни».

Что у сербов, что у русских одна беда – есть неравнодушные люди, а есть обыватели, быдло. Младич: «Трагедия сербского народа в том, что есть сербы, которые борются и умирают ежедневно, а есть сербы, отстранённо наблюдающие все это… В июне 1992 года гибли боснийские сербы. Более сотни сёл полыхало на нашем берегу Дрины – они больше не существуют… Женщины и дети – убиты. Стариков и старух живьём бросали в бушевавший огонь, сжигавший их дома… Для успешного руководства боевыми действиями я облетал на вертолёте эти районы. Даже мои ко всему привыкшие глаза не могли поверить тому, как всё внизу было страшно, а потом, ненароком, я посмотрел на другой берег Дрины (река Дрина пограничная, политико-административно разделяет БиГ, как раз территории, заселённые сербами, от Югославии. – Прим. авт.) – ее ширина здесь всего сто метров – и увидел моих соплеменников, сербов, играющих в футбол. Болельщики шумели и кричали, подбадривая свои команды. Стояли парни, обнимая своих девушек. Тогда я почти готов был нарушить свой обет не хвататься за оружие. Если бы имел бомбы, сбросил бы на них…»

Президент Сербии Милошевич предупредил Младича и Караджича о том, что отказ от подписания мирного плана обусловит прекращение политических и экономических связей Республики Сербской и Югославии. Ответ генерала гласил: «Если вы это сделаете, я приведу войну к вашим дверям». Объявив разрыв отношений с повстанцами, Милошевич охарактеризовал лидеров боснийских сербов как «спекулянтов, наживающихся на войне», которым «политические амбиции и жадность затмили ум». Где теперь Милошевич с его ясным умом?

Однажды хорватские журналисты передавали, как полковник Младич сел за стол переговоров с оружием и «случайно» уронил гранату, что насмерть перепугало миротворцев и участников переговоров…

В.М.М., август 2005

Обретённый и вновь потерянный рай

Переворот

Чёрная тропическая ночь с 14-го на 15 мая 1977 года. К берегу острова Большой Комор в архипелаге Коморских островов, что расположены между побережьем Африки и Мадагаскаром, приблизился траулер. За тридцать пять дней до этого траулер вышел из маленького порта во французской Бретани, обогнул мыс Доброй Надежды.

В час ночи траулер спустил на воду надувные резиновые шлюпки типа «Зодиак», куда уселись пятьдесят наёмников «Подпольных Сил Освобождения», как Боб Денар называл своих ребят, и шлюпки направились к пляжу Итсандра. Наёмники были вооружены только охотничьими ружьями со спиленными дулами. Каждый из них накануне получил 10 000 французских франков аванса. Платит «Община» коморцев во Франции, во главе её стоит экс-президент Ахмед Абдалла. Пешком они направились к столице Коморских островов, – Морони, точнее к Президентскому дворцу.

Морони – маленькая столица, лежащая близ океана, с натуральной гаванью. К югу от города близко находится аэропорт. Президентский дворец расположен к северу от центра столицы, но, в общем, близко от побережья, всего в трёх милях.

Игнорируя все другие цели, Денар решил сконцентрироваться исключительно на захвате одного человека, президента, главы государства – Али Суалиха. К этому времени Али Суалих был у власти менее чем два года, с августа 1975-го, когда режим предыдущего президента Ахмеда Абдаллы был свергнут в результате бескровного переворота. Вначале как будто новый режим возглавлялся принцем Мохамедом Джафаром, но в январе 1976 года Али Суалих устроил так, что его выбрали главой государства. Забавно, но Коморские острова оказались единственным государством в мире, где экстравагантные идеалы мая 1968 года были в действительности испробованы. Али Суалих запретил ношение чадры и все пуританские мусульманские традиции. Более того, он отдал власть на островах – молодёжи острова! Потрясённый американский посол вынужден был представлять верительные грамоты не главе государства, но коллективу школьников. Марихуана была легализована. Был организован «розовый марш» – ненасильственное массовое проникновение на остров Майотт, где расположена французская военная база, с целью вернуть его. На островах стали распространяться антифранцузские настроения. Многие французские «кооператоры» покинули Коморы.

Вот в такой обстановке отряд наёмников Денара высадился на пляж Итсандра и направился к Президентскому дворцу. Несколько сотен импортированных из Танзании солдат к этому времени переведены доброй рукой на другой остров архипелага – Анжуан и потому не могут оказать помощь президенту. Добрая рука – сам командующий армией, марокканец по происхождению, – уже посвящён в переворот.

Али Суалих – крупный, преждевременно лысый, с африканской кровью в венах – находился во дворце и был найден в постели с двумя молодыми женщинами. Его охраняли только четверо бодигардов. Сюрприз был тотальным. В стычке, которая последовала, один из наёмников был ранен и один охранник президента убит. Был расстрелян в постели президент Али Суалих и обе женщины вместе с ним. Однако это неофициальная версия. По официальной версии тогда было объявлено, что президент арестован и содержится во дворце. Ещё до восхода солнца Денар смог откупорить двадцать четыре бутылки шампанского «Дом Периньон», он привёз их с собою, предвкушая успех. И лишь через несколько дней было объявлено, что Али Суалих был застрелен «при попытке к бегству» – широко известная в мире формулировка. Около пятидесяти человек были арестованы. 21 мая Ахмед Абдалла, бывший президент, прилетел и был встречен толпой не менее чем в 30 000 человек. Он стал президентом Федеральной Исламской республики Коморских островов. Министром обороны республики стал полковник Сайд Мустафа М’Хаджу.

Предыстория героя

Коморские острова далеки от европейских журналистов. Потому только через несколько лет цивилизованный мир понял, что полковник Сайд Мустафа М’Хаджу есть не кто иной, как всемирно известный полковник Робер (Боб) Денар.

Сын французского фермера из района Бордо (род. в 1929 г.), он сделал головокружительную карьеру солдата удачи. Начал он, впрочем, с малого, вначале его биография совпадала с типичной биографией парня его поколения. Воевал в Индокитае, затем служил в войсках безопасности в Марокко и Алжире. Но вот первое отклонение: в 1956–1957 годах Денар отсидел 14 месяцев в тюрьме по обвинению в организации покушения на жизнь Пьера Мендес-Франса, французского политического деятеля, левого интеллектуала и еврея. В 1961 году Денару 32 года и он в восставшей провинции Конго, в Катанге, командует тяжёлыми миномётами. Под началом у него 30 солдат удачи. Денар воюет против солдат ООН. Деньги платит компания «Юнион Миньер» («Объединённые Шахты»). Провинция Катанга богата медью, кобальтом, цинком, ураном, магнезией. То было время деколонизации Африки, время сепаратистских движений, время, сравнимое с тем, что происходит в республиках СССР, начиная с 1989 года и по сей день. Время авантюристов и полевых командиров. Своих у Африки тогда было немного, потому нанимали белых.

В январе 1963 года Денар угрожает взорвать гидроэлектростанцию в Колвези (Катанга), если войска ООН продолжат наступление. Взрыв разорил бы его работодателей – «Юнион Миньер», – так что вопреки всему, служа за деньги, солдат удачи переходит, как видим, границы своих полномочий. Денар со своими людьми отступает в Анголу. Войска ООН занимают Колвези.

Из Анголы он едет в Йемен. Тренирует роялистские войска имама Эль Бадра.

В 1966 году он опять в Африке, в Леопольдвилле. Новоизбранный президент Конго Мобуту беседует с командиром «10-го Коммандо» Джеком Шраммом и командиром «6-го Коммандо» наемников Денаром. Мобуту собирается расформировать наёмников. Они же интригуют против него в пользу старого друга и работодателя Моиза Чомбе и готовят восстание. В июне 1967 года Чомбе «угоняют» вместе с самолетом в Алжир, где бросают в тюрьму. Но восстание всё же вспыхивает в июле, Денар вторгается с территории Анголы на велосипедах (португальцы отказали ему в транспорте!). Восстание захлёбывается 4 ноября 1967 года. Солдаты удачи Шрамм и Денар на обложках всех газет мира. Шрамм отступает из осаждённого города Букаву в соседнюю Гуанду во главе колонны из 150 белых наемников, 800 катангских жандармов и 1500 женщин и детей.

В том же 1967 году некто «полковник Морэн» становится техническим советником у президента республики Габон, Омара Бонго. В ближайшие десять лет полковник Морэн (разумеется, это Денар) базируется в Габоне. Однако он замешан во множестве «мокрых» политических дел по всей Африке. Среди прочих ему «шьют»: убийство в Либревилле в 1969 году М’ба. Попытку отстранения от власти президента Гвинеи Секу Type 22 ноября 1970 года. В 1975 и 1976 годах Денар провел операции в Кобинде и в Анголе. Обе закончились неудачно. У Денара вообще было много неудач, но он всякий раз вставал после ударов судьбы и шёл вперёд.

16 января 1977 года грузовой пропеллерный самолёт «ДС-7» приземлился в аэропорту города Котону, столицы Дагомеи (Бенин). В нём находились наёмники «Форс Омега» во главе с Денаром и большое количество автоматов, пулеметов, базук и ракет. Из раскрывшихся дверей на веревках вниз соскочили вооружённые люди и, выпустив в воздух несколько очередей, бросились бежать к башне аэроконтроля. В несколько минут аэропорт был в их руках. Так начался государственный переворот с целью свержения президента Кереку, к сожалению, закончившийся поражением. Однако уже в мае этого же года Денар обрёл так долго желаемый им рай солдата удачи – отдых и покой и власть на Коморских островах.

Рай и его потеря

Денар принял ислам, его видели в белых одеждах и в тюрбане. Он совершил паломничество в Мекку. Злые языки утверждают, что он унаследовал от президента Али Суалиха новый «Ситроен» и его жену по имени Мазна. Это, возможно, неправда, однако правда то, что его пятьдесят наёмников остались на острове и образовали президентскую гвардию, командовал ею бельгиец «коммандант» (майор) Шарль, а позднее Даниэль Малакрино, он же капитан Маркез. Денар вёл себя так, как будто Коморские острова его персональное владение, и в реальности так оно и было. Проведав о «рае наёмников», Организация африканского единства возмутилась и отказалась принять Коморские острова в свой состав, пока известный всему миру наёмник находится в составе правительства. Денар сделал вид, что улетел с островов, но вернулся тотчас. И счастливая райская жизнь его и его сподвижников на тропических островах в океане продолжалась. Многие из них имели 2–3 жены, столько же домов и преуспели в бизнесе. Двенадцать лет райской жизни закончились в 1989 году, когда президент Али Абдалла был убит при так и не выясненных по сей день обстоятельствах, а Боб Денар был вынужден бежать в Южно-Африканскую Республику. Часть его гвардии была арестована по подозрению в убийстве Али Абдаллы, когда они вернулись во Францию в 1990 году. В Южной Африке Денар затосковал. В августе 1992 года он стал проситься на родину. В декабре того же года он был дома. Старый волк, хромой Одиссей, вернувшийся на родную Итаку. Телевидение показывало его прослезившимся, идущим по улицам родной деревни. В апреле состоялся суд над ним по обвинению в участии в государственном перевороте в Дагомее. И была открыта анкета по обвинению в «ликвидации» президента Абдаллы.

Из всех этих трудностей полковник Денар, ставший легендой и в известной степени любимцем, «плохим мальчиком» – героем своего народа, выпутался, суды оправдали его один за другим, к тому же он часто действовал в интересах определённых сил во Франции. Наверняка сотрудничал он и со спецслужбами. Я познакомился с полковником Денаром весной 1994 года в Париже и нашёл, что старый солдат уже скучает. Мирная жизнь явно быстро наскучила ему, и он искал применения своему неиссякаемому авантюризму. Много расспрашивал о России и очень хотел посетить нашу страну. Я нашёл ему спонсоров для поездки сюда по странному совпадению лишь в сентябре следующего года. Послав ему несколько факсов, очень удивился, что от аккуратного полковника ответа не последовало. Затем телевидения всего мира оповестили о перевороте на Коморских островах. Старый солдат удачи остался верен себе и плохим привычкам молодости и в 66 лет! Потом пришла весть о сдаче Денара французским войскам 5 октября. Я бы на его месте не сдавался бы, пусть и своим, – застрелился бы. Но это его дело. Более тридцати лет этот человек вызывал и вызывает повышенный и горячий интерес и соотечественников-французов, и СМИ всего мира, и «мирового общественного мнения». Для одних он – авантюрист и наёмный убийца, для других (и я отношу себя к их числу) – он великолепный солдат удачи, пёс войны, отсчитывающий свою родословную от десяти тысяч греков, нанятых для участия в гражданской войне в Персидской империи. Спартанец Клеарх был их командиром, и Ксенофонт, вынужденный принять командование после предательского убийства Клеарха, описал их экстраординарные приключения в книге «Анабасис».

Эдуард Лимонов, декабрь 1995

Гражданскую войну в Сьерра-Леоне выиграли 200 российских наёмников

Виктору Макееву 46 лет. Он вертолётчик. Майор запаса. Окончил военное училище в Куйбышеве и за время своей службы в рядах советской и российской армий участия в боевых действиях не принимал. В мае 1995 года уволился из Вооружённых сил. Устроился охранником в волгоградскую коммерческую фирму. Так бы и протекало его безрадостное существование, если бы однажды он не познакомился с владельцем гинекологической клиники доктором Харлеем. Рассказывает Виктор Макеев:

– Мы подружились. Сам он из Сьерра-Леоне. Его брат был министром здравоохранения и в 1992 году был повешен во время очередного военного переворота. Харлей остался здесь, в Волгограде. Поскольку те, кто повесил его брата, уже сами повешены к этому времени, там ситуация политическая немножечко изменилась, и Харлей начал поддерживать дружеские связи с правительством, выполняя разные мелкие поручения. Он мне предложил вступить в российско-украинскую вертолётную эскадрилью правительственных войск с окладом 4500 долларов в месяц. Каждые два месяца предоставлялся двухнедельный оплачиваемый отпуск. Летать предстояло на вертолётах «МИ-24». На моих родных, на которых я всё последнее время и пролетал. И в июле 1995 года я прибыл во Фритаун.

Состояние вертолётов, закупленных когда-то в России, было ужасным. За время эксплуатации их правительственными войсками они пришли в такое состояние, что я удивлялся – до чего можно довести обычную машину. К счастью, у нас были квалифицированные техники из России. Командовал нашей эскадрильей южноафриканский полковник Карл Альбертс. Он и сейчас ею командует. А вообще организацией правительственных войск, их снабжением, вооружением и обучением ведает южноафриканская организация «Экзекьютив Аут Комманд». Ее финансируют алмазные фирмы, поскольку в Сьерра-Леоне находятся богатые залежи алмазов, и они не заинтересованы, чтобы в этой гражданской войне, идущей в Сьерра-Леоне, победила организация «Революционный фронт единения». Это оппозиция сьерра-леонскому правительству.

Первой нашей задачей было приведение эскадрильи в боевую готовность. Дело в том, что правительство Сьерра-Леоне постоянно закупало боевую технику в Советском Союзе и России. Поэтому мы разобрали на запчасти старые вертолёты «МИ-17» и использовали их для починки «МИ-24». Экипажи были русские, украинские и южноафриканские. Первой нашей операцией был захват города Бо, к юго-востоку от Фритауна. Это центр алмазодобывающей промышленности. Тактика правительственных войск и повстанцев принципиально не отличалась. И те и другие носили под военной формой гражданскую одежду, при первой же опасности форму сбрасывали и разбегались по ближайшим деревням. Но тем не менее повстанцы были лучше вооружены и организованы, поскольку им оказывали помощь Ливия и Куба, а также диктатор соседней Либерии Боб Тейлор по прозвищу Мясник. Поэтому правительственные войска постоянно терпели поражение в наземных операциях. Однако, как только на поле боя появилась наша эскадрилья, ситуация принципиально изменилась. Хотя правительственные войска по-прежнему разбегались при первых же выстрелах, но как только наши вертолёты появлялись над каким-либо населённым пунктом или лагерем мятежников, после первых же пулемётных очередей, не говоря уже о залпах ракет, которые мы использовали при штурме Бо, противник разбегался, а правительственным войскам оставалось только войти и подобрать трофеи.

Но до декабря 1995 года нам не удавалось нанести серьёзных поражений повстанцам. Более того, они разгромили правительственные войска и убили командующего ими американского полковника во время штурма селения Башоке. Но после этого наша эскадрилья заработала на полную мощность, ибо нам понадобилось полгода, чтобы довести её до ума. И нам удалось достигнуть перелома в ходе этой войны. Повстанцы были оттеснены в джунгли, причём исключительно благодаря действиям наших вертолётов. У противника не было ничего подобного – ни вертолётов, ни зенитной техники. Конечно, во время штурма какого-либо объекта с вертолётов противник начинал хуярить по нам из гранатометов «РПГ-7», которых у него было великое множество. Поэтому мы вынуждены были держаться достаточно высоко и пользоваться ракетами, которые очень дорогие, и сьерра-леонское правительство нередко отказывало нам в снабжении ими. То есть боекомплект был крайне ограничен. Тем не менее мы медленно, но верно продвигались к Бо, и в марте этого года мы его взяли.

Местные условия для европейцев были исключительно тяжелы. Примерно каждый двадцатый умирал в течение года. Свирепствует жёлтая лихорадка, лихорадка Папатачи, сонная болезнь, дизентерия. Особенно дизентерия. Любого человека, съевшего фрукт в тропическом лесу, можно считать уже покойником. Даже если он его вымоет в кипячёной воде. Лично я пользовался исключительно консервами, пил консервированное пиво, даже водой из водопровода не пользовался. Хотя некоторые на рынках бананы покупали. Помню, был случай, когда мы шли по рынку и ко мне обратилась одна негритянка. Я не понял, чего она спросила, и попросил переводчика перевести. Он перевёл: «Господин, я хочу тебя!» Я ей ответил, что я даже бананы ваши не ем, не говоря уже о том, чтобы чем-то более серьезным заняться. То есть наибольшую опасность в Сьерра-Леоне представляют не повстанцы, а мухи цеце и разные болезнетворные организмы. Основные потери приходились именно на долю болезней.

Кроме боевых, мы выполняли и гуманитарные задачи. Доставляли рис освобождённым районам. Но Международный Красный Крест препятствовал нам в этом, поскольку мы считались наёмниками, а услугами наёмников МКК категорически отказывался пользоваться. Но мы за счёт этих алмазодобывающих компаний закупали рис и доставляли на вертолётах в освобождённые селения.

Всего российскими гражданами было укомплектовано девять вертолётов, обслуживающий персонал, охрана базы – в общей сложности около 200 человек. Восемь из них волгоградцы. Кроме них были украинцы и южноафриканцы. В сухопутной армии, я слышал, имелись англичане, даже одного из них я видел. Первоначально правительственными войсками командовали американцы. Но после того, как они показали свои невысокие боевые качества во время декабрьских боев, от услуг американцев правительство Сьерра-Леоне отказалось и предпочло именно русских и украинцев. И южноафриканцев, разумеется, они отличные солдаты.

Вот накоплю деньжат и увезу семью в Европу. Наверное, в Голландию. Буду водить коммерческий вертолёт по достопримечательностям Бенилюкса. Или воздушное такси сделаю.

P.S. Вскоре после нашей беседы и отъезда Макеева на фронт пришло известие, что в Сьерра-Леоне произошёл очередной переворот и к власти пришла группировка, враждебная доктору Харлею. Виктор Макеев исчез при загадочных обстоятельствах. Полагают, что он был расстрелян.

Андрей Печенкин, январь 1997

Отступление / Косово

Памяти Александра, русского добровольца…

За первую неделю службы он показал отличные военные практические и теоретические знания, знание тактики. Огромное недоверие было всё первое время, но он преодолел его. На вторую неделю ему доверили командовать людьми, а на третьей он уже приступил к боевым операциям. Пришлось одному углубиться на 5 км в зону противника и притащить оттуда живого и невредимого врага, набитого важной информацией. На четвёртой неделе службы в Югославской армии он назначен на должность командира отдельной специальной разведывательно-диверсионной единицы (РДСЕ). Сам начал всё с нуля – подобрал людей, кадры, получил оружие, провёл обучение личного состава. РДСЕ – это не только проведение самых тяжёлых боевых операций, но и центр по спецподготовке офицерского состава.

Я здесь не наёмник, получаю как все. Страна и без меня в глубоком кризисе.

Он восстановился в своём звании, получил погоны подполковника, должность, обрёл соответствующее положение.

Здесь горная местность. Занимаюсь много – ходьба, бег, ежедневно преодолеваю минимум 5—10 км, учитывая сложность рельефа – как 25–50 на равнине. В подчинении находится 720 человек в оперативном порядке. Я организовал базу, построили полигон – у моих подчинённых теперь есть реальный шанс оставаться живыми. Штаб нашей бригады в г. Признань.

… Сначала автомат на плече. Дулом назад. Приклад спереди. Чтобы открывать огонь на звук сзади и вкруговую. Целая технология обращения с «калашом». Потом вообще запретил носить автомат на ремне. Всегда снят с предохранителя, патрон дослан в патронник. Всем запрещено было бить очередями. Надо убивать, а не стрелять. Очередь – самоуспокоение, борьба с собственным страхом. Для очереди есть пулемёт, а от «Калашникова» можно добиться скорострельности одиночными. Тренировками он всех замучил. Доводил до изнеможения, бег в шахматном порядке, ходьба задом, стрельба под ноги. Один задом, второй вперёд смотрит. И сразу после тренировок – боевые действия. Но они жизни спасли многим, эти его тренировки. Вся эта процедура называлась «утренним манёвром». «Такая техника отлично зарекомендовала себя в Африке», – отвечал он любопытным.

10 июня закончились бомбёжки. 16 июня правительство Милошевича приняло решение об отмене военного положения. 25 июня батальон полковника Делича или подразделение 2787 Югославской армии попал в окружение.

Уже сутки колонна двигалась в сторону Югославии, теряя людей и одновременно разбухая от сотен сербских беженцев, которых не устроили обещания К.F.O.R. и планы Милошевича оставить сербов в Косово. Албанцы уже высадились, кровь текла рекой, горели церкви и дома, а православные священники уже висели на центральных площадях сёл вверх ногами с отрезанными головами. В Косово пришёл мир. Целая армия УЧК – 14 000 человек вошла в край под тентами грузовиков английского контингента К.F.O.R. Шиптари шли за колонной Делича по пятам…

Первые сутки марша

… Натовцы, преградившие нам дорогу, понимали, что перед ними – русский мясник. Мой красный берет, когда все в зелёных, мои бешеные глаза, худоба и русская речь заставляли их теряться и думать, как вести себя со мной. Потом они много фотографировали меня в форме с полковничьими звёздами. Я не препятствовал этому…

Подошёл капитан-немец. Я не буду с ним говорить. Я подполковник. Отзовите капитана. Я показал на свои погоны, и он ушёл. Подошёл генерал. Генерал, пришедший вместо капитана на переговоры, долго смотрел на мой эсэсовский серебряный перстень, затем мне в глаза. Отошёл. Они совещались минут 15, потом подали сигнал, и мы двинулись дальше, но уже в сопровождении немецкого танка и взвода пехоты… Немцы из К.F.O.R. провожали колонну солдат и беженцев больше суток. С ними даже не прощались как следует. Немцы, настоящие, со своими танками, касками, крестами. Они были самые приличные из К.F.O.R по отношению к сербам.

Вечером немцы нас накормили, помогли с охраной. Мы даже успели помыться. Гражданские немного успокоились.

– О, нацист.

– Я, я. Чего тебе надо, немец? (по-русски)

Договорились. Нормальные ребята оказались, эти немцы.

… Бронежилет я снял и отдал Дэну. Дэн:

– Господин Александр, мы уже дома. До границы всего ничего осталось. Люди радуются. Все вам спасибо говорят.

– Немцы идут?

– Идут, куда они денутся. Они и нас, кто с оружием, за русов, похоже, принимают.

– И пусть принимают. Принимают и вспоминают. Видишь броневик? Это генеральский. У него там мягкая мебель стоит и бар выдвижной с ракией десяти сортов. Я залезал в такие в Африке… Всем весело. Немцы сербам нравятся, англичане нет.

… Делич сам подарил мне «ТТ». Или наградил, не знаю. Вечером как-то задумал я разведку. Делич сказал – шиптари далеко, ни к чему разведку.

Отвечаю ему:

– Нет, я обошёл всё и слышал, лягушки квакают. Здесь шиптари. От них запах, комбат. Поверьте, я чувствую. И лягушки квакают.

– Какие тут лягушки? Здесь горы, Александр. Я не понимаю вас.

Мне ещё до конца не доверяли, и такие времена бывали. Однако Делич выделил мне людей, и вовремя. Мы тогда вовремя их увидели и отогнали. Не увидели бы… Всё ясно, короче. Я – точно как зверь. Мне смешно даже, когда другие не слышат лягушек и не чувствуют запах шиптари, смотрящего со ста метров. Или через стену…

Рано утром Медведь (кличка русского подполковника Александра) почуял беду и соскочил.

Раннее утро.

– Чего мы пойдём? Здесь надёжное прикрытие. Война окончена.

Это говорит Делич. Мой командир, непосредственный начальник. Спорить некогда и неэтично. Время. Время – не только деньги, но и жизни. С Деличем остались около 1000 человек.

Двоих своих людей оставляю специально с Деличем. Я знаю о будущем больше, хотя моложе его на 25 лет.

График этой войны он знал и умело использовал. НАТО любили поспать. И бомбить начинали с 10 утра… Шиптари тоже через час на ногах будут. Они рядом, от них воняет, и он чувствует этот запах. Шиптари постараются выпросить нас у немцев.

Немецкий график он нарушил. Часть колонны тронулась рано утром.

Уже через час за спиной раздались выстрелы. Шиптари напали, а я знал это заранее. Ну что, выть, злиться, матом орать? На кого? Нет, не орать. Эмоции ни к чему. Там убивают неподготовленных спящих людей, поверивших в мир, но такое нормально для этой войны.

Остановились. Я послал несколько человек на помощь. Иду, люди смотрят на меня, как на отца родного. Неудобно даже от этих взглядов. Но я выведу вас, если будете слушать Медведя и доверять его звериному чутью. Да, вы – ещё люди. Я – ваш Медведь. Я загрызу за вас любого…

«Мои» успели очень вовремя и неожиданно ударили шиптари в спину. Видели убитых и раненых сербов и немцев. Тоже люди оказались, как мы. Гражданских много убили. Немцев – двое раненых и трое убитых. Когда полковник Делич, командир батальона, вернулся, то сложил руки на груди и произнёс:

– Подполковник Александр, командуйте колонной… Располагайте мною, как подчинённым.

Вторые сутки марша

Он увидел, как шиптар в окне разворачивал пулемёт, но прятаться было поздно. Место открытое, самое глупое, какое может быть только. Драган присел, ему снесло голову. Сашу пробило навылет. Он смотрел на пулемёт в упор и не присел даже. Дошёл до микроавтобуса сам…

Стреляли из полуразрушенной постройки, которая была сбоку на пригорке. Какая-то ремонтная станция, бывшая, что ли. Трактор обгоревший рядом. Она, когда ещё впереди маячила, не понравилась ему. Так оно и есть.

Драган лежит в луже крови, умирает, умер, смотрит глазами без лба внимательно мне в глаза. Лужа уже целая вокруг. Сколько же Драганов в Сербии? Как у нас Иванов до Первой мировой… Вот, Драгана убили.

– Врача сюда! – кричу, а на самом деле шепчу тихо. Для него?

Драган ведь не знает, что умер, что никаких врачей среди двух тысяч сербов нет. Да и зачем ему, если у него уже лба нету? Значит, я сам врач. Значит, констатирую: Драгана убили. Да он и с врачом бы умер, у него полбашки отлетело и на шее безмазовая хуйня…

Что со мной? Состояние непонятное, хорошо-нехорошо. Дико плющит, это точнее. Не из-за трупа, я привык к ним…

А вот и она. Дырка на мне. Меня пробило, под плечо, лёгкое, навылет, наверное. Так, сзади проверяем – навылет. Не больно совсем, даже не почувствовал. Надо успеть забраться на телегу, в микроавтобус, чтобы никто ничего не понял… Вы ранены, господин Александр, затыкайте дырки, чтобы исчезли эти булькающие пузырьки на груди и тёплая влага на спине. Это ваша кровь. Чем затыкать? Не важно, разберёмся… Люди должны быть уверены в своём будущем».

Саша потерял сознание уже на сербской земле. Сам заткнул дурацкие дырки тряпками и перетянул грудь ещё каким-то грязным целлофаном. Врачей не было.

Олег Гастелло, февраль 2000

Как в танке / Косово

Была запланирована операция. Медведь – автор – для куражу попросил в штабе бригады танки. Получено добро аж из штаба армии. До операции оставалось несколько дней. Приходит сообщение из штаба бригады: в помощь РДСЕ для этой операции присылают 2 танка.

Наступил вечер. Слышен рёв моторов. Приехали 2 машины «Т-55» (похож внешне на «Т-34», только башня здоровей). А бойцы только пришли с задания, умываются. Впереди танков – «Жигули», «пятерка». В «Жигулях» офицер, который показывал танкам дорогу. Подъехали к базе РДСЕ, экипажи вышли. Офицер доложил о прибытии, отказался от чая и еды, спешил. И уехал. Капитан.

В ворота базы вошли 6 танкистов (по 3 от танка) и 2 девушки. Девушки – проститутки. Понятно. Все поздоровались и познакомились. Девушкам приготовили кофе, а танкистов уважительно попросили замаскировать танки в соседнем дворе. Ужин остыл, пришлось принести и разогреть его заново. Был вечер, половина девятого. И танкисты, и проститутки были поддатые. Вернулись с мясом послы. Рожки макаронные размазанные, но вкусно. Электричества не было уже 3 дня. Оно приходило иногда по проводам мистически неизвестно откуда. Дежурный по базе разжигал печь, чтобы разогреть пищу. Танкисты замаскировали танки в соседнем дворе и пришли ужинать. Горели свечи в красивом двухэтажном албанском доме. Окна плотно занавешены. От террористов и авиации.

Все едят. Танкисты с собой привезли ракию. Полную солдатскую фляжку. Литр. У нас выпивки не было. Предложили нам – мы отказались. Я объяснил, что у нас физические нагрузки огромные, нервная работа и плотный график. Они удивились и стали объясняться – почему они в таком состоянии и пьют.

После ужина, на котором выпили всю ракию, двое с девушками пошли спать в танки, отказались от предложенных двух комнат (как выяснилось позже, в танках находились глобальные запасы ракии). Четверых разместили на матрацах в обеденной комнате. Ночью начались чудеса. После 24.00.

Где-то в половине первого раздался выстрел из танка. В сторону Албании улетел снаряд. Я спросонья сначала охерел. Не бомба. Не мина. Не в нас. Значит, от нас. Слышу – шорохи, возня и топот в том углу, где спали танкисты. Я понял – долбанули из танка. Мы до этого с танкистами ещё дел не имели и характеры и нравы этого рода войск на знали.

Танкист – постоянная мишень. Нервы, конечно. Если по простому человеку беспощадно целую бомбу кидают, то танкистам должно быть очень весело в поездках. Медведь решил на пацанов не ругаться. Они такие же романтики, как и его ребята. Когда НАТО вошло в Косово, нашли всего 2 подбитых танка. Всю войну самолёты громили деревянные, муляжи.

Саша вызвал дежурного, хотя было уже всё ясно. Дежурный доложил, что из танка был произведён выстрел в сторону Албании

– Что ещё плохого? – спрашивает Саша.

– Плохого ничего, есть только хорошее.

В темноте стало понятно, что дежурному «уже хорошо».

– Что? Говорите.

– Люки в танках были открыты, и всю ночь оттуда орали девки.

Лицо дежурного светилось. Медведь тоже не сдержал улыбку.

У этого человека очень давно не было отпуска, и я порадовался за него. Несмотря на элементы бардака, я испытывал очень определенные симпатии к этим ребятам в шлемах. Творчество, куда без него. А на войне и подавно.

Александр стал обуваться и размышлять. Мимо проломились вниз с топотом полусонные танкисты. Все выскочили, все проснулись. Закурили и потихоньку собирались, обувались и одевались вслед за командиром. Медведь вышел вместе с дежурным в соседний двор. Там уже стояли пятеро бойцов РДСЕ и громко смеялись. Захлёбываясь от смеха, они поведали о причине выстрела. Всё банально: во время полового акта и перемены поз танкист и девушка перемещались внутри, что-то там задели и как-то так произвели выстрел. Очень-очень пьяные. Может, и придумывают, неважно. Вдруг выскочил из люка очумелый и перепачканный голый танкист, в трусах, видно, только надел, в шлеме. Девка не вылезла. У неё, оказывается, об железные углы голову рассекло там без шлема. Танкист очухался чуть от выстрела, был удивлён сам и плохо соображал. Пьяный.

Однако в головах танковых людей от звуков орудийного выстрела произошли глобальные изменения. Они светились в ночи, как святые. Все танкисты одновременно и маниакально почувствовали СВОИ дела, СВОЮ стихию, активизировались и стали требовать ракию у голого. Про остальное – про задание, например, – разумеется, частично забыли. Выстрелы из орудий – вот самое главное для этих людей. Конечно, ракия ещё и девки. Но выстрелы – поглавнее. В соседнем танке люк был закрыт.

– Не доёбывайте меня с ракией. Не приставайте. У меня тёлка голову рассекла, – нерешительно отвечает голый в шлеме.

Танкисты воспользовались «косяком» голого – из-за него голову женщина рассекла. Стали постепенно переходить к требованию выдачи из танка девки для спасения от новых ссадин и проломов. Выстрел просто дико возбудил людей в шлемах и замасленных униформах. Их действия походили на культовый танец сектантов. Человек в трусах и шлеме был очень пьян и вёл переговоры крайне слабо.

Тут произошло чудо – открывается люк соседнего танка и оттуда вылезает вторая девка с литровой бутылкой ракии (албанцы, кстати, пьют ракию тоже). Девка говорит, садясь на башню:

– У меня есть ракия. Я несу её вам и выпью с вами. Где вы расположились? Пошли к вам.

Дежурный выдал компании стакан, хлеб белый и банку – 3 литра консервированного перца. Танкисты ушли к себе наверх. Возня, шорохи и стоны продолжались до утра.

Я отнёсся к ним лояльно, потому что обязан был досконально изучить этих специальных людей, прежде чем идти с ними на задание.

Утро. Подъём. А они, оказывается, только в пять легли спать. Дежурный объяснил всем им, что у нас порядок – в шесть часов построение. Главных у них не было. Они были удивлены и классически отмазывались, что лишь прикомандированы и вообще к физкультуре и к неясному подразделению РДСЕ имеют временное и косвенное отношение. Дежурный был удивлён и обескуражен. Люди Медведя привыкли к жесточайшей дисциплине.

Я сказал ему: вызови ко мне майора Драгана. Я ещё лежал на кровати.

Майор Драган пришёл с капитаном Миндюшей (кличка). Миндюша по-сербски – серьга, у капитана ещё в конфликте с хорватами погиб друг, и он надел его серьгу, поклявшись никогда больше не снимать её. Они вошли и сразу к делу:

– Мы в курсе, Александр. Через пять минут всё будет нормально.

Ушли наверх, к танкистам. Раздались звуки монотонных угроз и уговоров. Низкие голоса офицеров явно давили на танкистов. Вскоре танкисты выбрались.

Когда я вышел умыться и побриться, увидел потерянных во времени и пространстве девушек, сидящих под ивой на стульях и курящих, а танкисты невменяемо бродили по двору. Дежурный напоминал им, что необходимо умыться и привести себя в порядок. Умылись, привели себя в порядок. Все стояли в строю. Мои, танкисты и даже проститутки. Я не рассматривал женщин больше, чем солдат, чтобы не смущать. Тем более – в строю стоят. Раз стоят рядом со своими мужчинами – уже порядок.

Во двор зашёл патруль из миномётного взвода – три человека. Они обходили каждые три часа территорию. Это была их работа. Их нагрузили. Они же сидят на месте. Если остальные по горам носятся, то эти раз в день стрельнут и сидят. Сели под ивой рядом с девушками на белые пластиковые стулья и стали рассказывать, что сегодня днём по телику футбольный матч, и неплохо было бы, чтобы дали ток. Поинтересовались между делом, что за выстрел был ночью? Подразделение, которым командовал русский, и так было окутано тайной. Но выстрелы из танков – это очень, очень любопытно. Видимо, уже все вокруг знали, что к «русу» приехали танки и девки и происходят непонятные события. Дежурный объяснил, что танкисты выполнили приказ русского подполковника.

«Приказываю открыть огонь по территории Албании. Танки, за Родину, огонь!» – примерно так он должен был выглядеть, мой приказ. Ещё ночью я объяснил дежурному, как отвечать про выстрел, если кто спросит. Моя ответственность. Я разберусь сам с начальством.

Построение. 6.00. Медведь взял автомат в своей (отдельной) комнате. Когда вышел – девушки были под впечатлением от серьёзной беседы с офицерами РДСЕ. Медведь поинтересовался:

– Как самочувствие, как дела?

– Всё хорошо, спасибо, – ответ.

Любопытные глаза у обеих. Он знает эти взгляды и что за ними бывает. А тут ещё подполковник, да ещё «рус».

Девушек отдал на хозработы дежурному по базе до завтрака, а сам со своими людьми вышел на физподготовку. Вышли строем в шахматном порядке (его изобретение). Быстрым шагом отправились в горы. Через 500 м бойцы спецподразделения уже бежали по горам…

История эта закончилась свадьбой. Перед тем как попрощаться с танкистами, Медведь их женил. На рассвете в одно из только что зачищенных албанских сёл снова ворвались сербы. Снова, видимо, геноцид и холокост до кучи. Танки – это точно геноцид и холокост. Танки – это новая тема не только для РДСЕ, но и для шиптарей. «Снова беда, только у них ещё и танки. Вроде уже ихняя военная полиция всё под контролем держит, а нет, армия не унимается, снова, да ещё на танках», – так думали шиптари и прятались. После чистки еле отошли, а тут…

Пару выстрелов сделали привычно в небо на Албанию (значение выстрелов Медведь оценил). И – прямо в магазин в центре села, через стеклянную витрину туда, где отдел был для новобрачных, с развёрнутой назад башней въехали. Саша выбрал смокинги и приказал танкистам их надеть, а проституткам выдал белые свадебные платья. Включили кассетный магнитофон, произнесли тосты, вынесли обручальные кольца.

Когда полиция (сербская, охеревшая, очень охеревшая) подъехала, я представился и объяснил, что у них свадьба. У танкистов. Две пары сразу. Показал их. Кольца прямо на глазах у полиции надели. Все женихи и невесты очень пьяные. Ребята из полиции сначала напряглись, но потом улыбались, когда мы назад из села уходили. Помахали вслед.

Они уже слышали про Медведя, русского подполковника Александра. Но они не знали, что у Медведя есть танки. Да, наличие танков и девок прибавило авторитет всей Разведывательно-Диверсионной Специальной Единице, РДСЕ. Сама операция, которую он задумал, к сожалению, не состоялась. Изменились обстоятельства. На войне многое не получается. Но считать всё равно надо. Поддерживать чутьё цифрами. Аналог, он хорош, когда цифрой не гнушаешься.

Несмотря на уговоры начальства, танки ушли назад пустыми, расстреляв по Албании весь боезапас.

Олег Гастелло, июнь 2000

Взятие Сухума

Атака началась внезапно, без предварительной артиллерийской и авиационной подготовки. 16 сентября 1993 года вооружённые силы Абхазии перешли в наступление по всему фронту: 40 км – в ширину, 120 км – в длину. Через несколько дней вокруг Сухума, где оставался Шеварднадзе и значительная часть грузинских «гвардейцев», замкнулось кольцо окружения. Ополченцы с горных склонов смотрели на полуразрушенный, но всё равно прекрасный город, который предстояло штурмовать и выбить из него захватчиков.

Бог всегда за гонимых и притесняемых. Никто не мог представить ещё год назад, когда грузинская армия маршем вошла в Сухум, что этот небольшой народ отстоит свою независимость и вернёт свою столицу. Ещё бы, ведь со стороны Грузии в боевых действиях участвовала регулярная армия. Гвардейцы обустраивались в городе, как дома. Занимали лучшие дома, стаскивали в них награбленные отовсюду вещи.

На стороне Абхазии воевали народное ополчение и добровольцы. Вооружённые силы республики представляли собой совершенно уникальное явление, напоминая по своей пестроте какую-то средневековую орду, к тому же вооружённую чем попало. Рядом с абхазскими ополченцами сражались русские, кабардинцы, чеченцы, осетины, карачаевцы, добровольцы из других республик… Активную поддержку абхазам оказала Конфедерация горских народов Кавказа. Одно время даже планировалось сделать Сухум после войны столицей «конфедератов». В их войсках было немало и просто пассионариев, «людей длинной воли». Каждый четвёртый из погибших за свободу Абхазии был не абхазом.

В ходе боевых действий состоялось историческое примирение между казаками и кавказскими народами. Когда-то абхазы разрушили в стеле Лыхны часовню, у стен которой хоронили казаков. В 1992 году внутри неё с почестями похоронили казака, приехавшего воевать из России.

Особым геройством в боевых действиях отличался отряд Шамиля Басаева. Это был ещё не тот Басаев, приставляющий автомат к животу русской беременной женщины, которого мы узнаем позже. Тогда в его честь по всей Абхазии называли новорожденных младенцев. В отряде Басаева сражался русский поэт из ордена куртуазных маньеристов Александр Бардодым. Он не дожил до победы. По свидетельству Эдуарда Лимонова, его убил во время пьяной ссоры доброволец из Кабарды. Тем не менее Бардодым храбро воевал, стал после смерти героем Абхазии и писал великолепные стихи:

Дух нации должен быть хищен и мудр, Судьёй беспощадным отрядам. Он коброю спрячет в зрачке перламутр. Он буйвол с недвижимым взглядом. В краю, где от крови багровы мечи, Не ищет трусливых решений, Он ястреб, считающий мирных мужчин В горячее время сражений. А счёт его точен, как точен размах В движении неистребимом. Чем меньше мужчин, выбирающих страх, Тем выше полёт ястребиный.

Тем временем кольцо вокруг Сухума стягивалось всё туже. Ополченцы окружили аэропорт, рассчитывая сбить самолёт Шеварднадзе, когда он попытается бежать из города. Но вмешалась Россия. Ельцин распорядился спасти своего коллегу по горбачёвскому политбюро. К берегам Абхазии был выслан десантный корабль «Зубр». Проведение операции поручили генерал-майору В. Романенко, который позже рассказывал в интервью «Независимой газете»: «Надо сказать, что шум двигателей десантного корабля напоминает шум реактивного самолёта. «Зубр» подошёл ночью к берегу, и абхазы решили, что их атакует мощное российское авиационное соединение. Все средства ПВО были выведены на берег. С корабля было видно сплошную линию огня, и к берегу подойти было невозможно. Корабль сделан из легковоспламеняемых сплавов и может получить пробоину, ведь стреляли прямой наводкой. «Зубр» несколько раз уходил обратно в море. Корабль всё время менял направление ожидаемой высадки, кроме того, ночью его видно не было, слышно только мощный рёв. Корабль всеми своими средствами вёл огонь на поражение по берегу. Абхазские формирования, не понимая, с кем ведут бой, то пытались отражать удары авиации, то препятствовали высадке морского десанта. Воспользовавшись отвлечением сил и средств абхазской ПВО, пилоты Шеварднадзе подняли «ЯК-40» и на очень малой высоте над рекой вышли в море, развернулись, ушли в сторону Поти и сели под Кутаиси…»

Старый лис ускользнул от справедливого возмездия. Это было очередное предательство со стороны официальной Москвы, которых было немало в течение этой войны. Достаточно сказать, что до этого Россия приняла закон против «наёмников», согласно которому преследовались воевавшие в Абхазии добровольцы.

Руководство вооружённых сил Абхазии предоставило коридор для выхода из города грузинского населения. После того как они с цветами приветствовали вступление в город захватчиков, оставаться в Сухуме даже мирным грузинам было небезопасно. Целая колонна беженцев, в основном – женщин, детей и стариков, выступила в направлении Грузии. Их дальнейшая судьба была жуткой. В Сванетии местное дикое население попросту ограбило и перебило значительную часть беженцев. Выжить удалось немногим.

Целую неделю в Сухуме продолжались уличные столкновения. 27 сентября в 13.30 завязался сильный бой возле Верховного Совета Абхазской ССР. Через два часа всё было кончено, над зданием был поднят флаг Республики Абхазия. Отступление грузинской армии превратилось в паническое бегство, и через несколько дней вооружённые силы РА вышли на границу с Грузией по реке Ингур. Так закончилась грузино-абхазская война.

Затем события пошли своим ходом. Абхазы сохранили пророссийскую ориентацию, а чеченцы втянулись в войну с Россией и стали сближаться с Грузией. В 1999 году отряд Гелаева, вторгшийся в Абхазию с грузинской территории, был уничтожен абхазскими вооружёнными силами. А потом Масхадов, выступая по грузинскому телевидению, назвал наследника Шеварднадзе братом и сказал, что участие чеченцев в войне на стороне абхазов было ошибкой.

Но та война останется в истории эпизодом, когда русские и чеченские добровольцы сражались плечом к плечу против войск предавшего Советский Союз Шеварднадзе. А её результатом стало рождение независимого государства – Республики Абхазия.

Андрей Дмитриев, сентябрь 2004

Гражданская война в совхозе имени Кирова

С виду самое обыкновенное южнорусское село. Типичные украинские глинобитные хаты под светлой черепицей, именно в этом стиле строят их у нас в Одесской области. Это и неудивительно – плодородную Вахшскую долину на юге Таджикистана приехало осваивать много выходцев из Украины, которые, очевидно, и привнесли стиль сельскохозяйственных построек. На окраине – оздоровительный лагерь «Чайка», куда в сезон отпусков приезжали курортники, причём не только из областного центра, но и из Москвы, а в далёкие семидесятые годы там регулярно отдыхали дети из Афганистана. Незатейливые типовые домики, столовая, парк, цветочные клумбы похожи как близнецы на подобные строения в прибрежных лагерях в пригородах Одессы. Сейчас он в некотором запустении, как, впрочем, и наши лагеря.

Обыкновенные рабочие совхоза для приезжего внешне совершенно неотличимы от жителей многих наших южных одесских сёл. Думаю, только намётанный взгляд профессионала-антрополога может с ходу отличить, скажем, болгар, южных украинцев, молдаван и гагаузов от таджиков и узбеков.

Единственная разница в том, что на приусадебных участках растут не только яблоки, но и лимоны и гранаты, а в плодородных субтропиках Вахшской долины можно собирать не один, а два-три урожая в год.

Здесь, в Курган-Тюбинской области Таджикистана, в 1992 году было остановлено наступление исламистов. Именно этот совхоз стал для них Сталинградом республиканского масштаба.

Хозяин дома, где я поселился, узбек, бывший шофёр-дальнобойщик, не торопясь рассказывает мне историю совхоза. Он был основан в тридцатые годы русскими, украинцами и узбеками. Первые поселенцы жили в камышах, осваивая плодороднейшие земли. Позже, постепенно сюда спустились с гор таджики, в основном из двух регионов – Кулябской области и Каратегинской долины. Жили богато, дружно, целые улицы до гражданской войны 1992 года были заселены русскими и украинцами. Его соседями были украинские семьи. Отмечаю для себя, что в русскую речь он непроизвольно вставлял иногда украинские слова.

Я пытаюсь для себя найти ответ на вопрос, почему в этом типичном советском селе, как и во многих других населённых пунктах Курган-Тюбинской области, жители разделились на «вовчиков», сторонников исламистов, и «юрчиков», поддерживающих Народный фронт и коммунистов. В беспощадной гражданской войне 1992 года политические разногласия заставили соседей взять в руки автоматы и сводить счёты друг с другом.

Его сын показывает мне совхоз, который во время народного восстания в основном поддержал «юрчиков». Здесь, на вершине вот этого самого дерева в оздоровительном лагере, он сидел как снайпер, чтобы не дать возможности боевикам «вовчиков» просочиться в совхоз. Сначала ему дали невесть как попавшую в совхоз разборную гангстерскую винтовку с оптическим прицелом в портфеле-дипломате, потом по его просьбе её поменяли на обыкновенный автомат. «Пусть винтовку возьмёт, кто умеет метко стрелять». Вот там его БТР задним ходом сломал небольшое дерево. Отсюда стреляли ворвавшиеся на окраину села снайперы-«вовчики». Здесь – следы пробоин, там – невосстановленные развалины.

Вот колхозный мемориал односельчанам, жертвам этой войны. Вот этот, на фотографии, не воевал, он пошёл искать пропавшего брата. Позже брат объявился, а он сам попал под пулю снайпера-«вовчика».

Опора «юрчиков» – таджики, выходцы из Кулябской области. Однако среди их интернационального ополчения было много узбеков и русских. На их стороне воевали и афганцы, бывшие сторонники Наджибуллы. «Вовчики» опирались на переселенцев из Каратегинской зоны районов, к востоку от Душанбе. На той стороне тоже воевали афганские исламисты, но встречались и русские.

Гражданская война, прошедшая по югу Таджикистана, отличалась особой беспощадностью. Официальная цифра – сто тысяч погибших, столько же беженцев. Один из военных руководителей Народного фронта полковник М. Худойбердыев называл мне другие цифры – от пяти до десяти тысяч боевиков с обеих сторон и десятки тысяч мирного населения. Беспощадны были обе стороны. Множество трупов валялось на земле, в арыках, плыло по реке. Воевали не только добровольцы, но проводилась и принудительная мобилизация. После победы спецназовцы Народного фронта в масках расстреливали на месте как спрятавшихся «вовчиков», так и собственных мародёров.

Именно решимостью, беспощадностью и нежеланием играть по чужим правилам можно объяснить победу «незаконных вооружённых формирований» прокоммунистического Народного фронта против «законной» власти демоисламистов, захвативших все рычаги власти в Душанбе, включая МВД. От Народного фронта отмежевалась тогда даже дружественная и отнюдь не трусливая компартия Таджикистана, призывавшая в это страшное время к «общечеловеческим ценностям» и заявлявшая о «бесперспективности братоубийственной войны».

У меня возникли вопросы. Чем исламисты отличаются от прочих людей? Может быть, там, в Каратегинских горах, особо дикий народ или имеет место какой-то изощрённый, махровый мусульманский фанатизм? А как попали русские к исламистам?

«В Аллаха они верят, как и все мы, в мечеть ходили не больше, чем все прочие, – объясняли мне. – Бороду (характерный признак исламских фундаменталистов) кто-то из «вовчиков» носил, кто-то нет. Свинину у нас есть не принято, но вот кабана, подстреленного на охоте, они ели, и с большим удовольствием. Что касается водки – как же «вовчики» могли её не пить? У нас все её пьют, и «вовчики» не исключение, даже в атаку на нас они шли под водочкой. Кто-то, может быть, предпочитал анашу, но большая часть для храбрости была под мухой… Что касается русских, то тут всё просто. Представь, ты живёшь на улице и все твои соседи – из Каратегинской зоны. Вдруг они прибегают, кричат: «Наших бьют!» и дают в руки автомат».

Не такими я представлял себе исламистов! А значительное участие на их стороне русских никак нельзя списать ни на какой южный темперамент.

Вечером меня пригласили в гости к русскому – попробовать местного вина. Он родился в этом совхозе и прекрасно говорит на таджикском языке. Он один из немногих русских, кто не уехал после гражданской войны. За вином он посылает весёлого приёмного сына лет четырнадцати – «настоящего вовчика», как над ним подшучивает вся подвыпившая многонациональная мужская компания. Его настоящий отец, спасаясь от наступления Народного фронта, бежал в Афганистан и там попал в заложники, мать сумела вернуться и поселилась в городе. Она приезжала забрать сына – но тот отказался, ему лучше в родном совхозе с приёмным русским отцом.

В чём же тайные пружины того, что именно здесь, в богатых и типичных советских сёлах и провинциальных городках, вспыхнуло восстание, во имя чего обыкновенные люди взяли в руки автоматы? Ответ прост. Заграница, в первую очередь Иран, используя в качестве агентов влияния некоторых выходцев из Каратегинской зоны, поставляя деньги и оружие, попыталась навязать свои порядки советскому Таджикистану, но многонациональный советский народ республики восстал, чтобы освободиться от чужеземного влияния.

Даже в Душанбе многие местные интеллигенты не поняли до конца происшедшего, сводя все к разборке местных мафиозных кланов. «Я был на митингах, – рассказывает мне один журналист. – Представьте себе, как колхозник из кишлака выходит к микрофону и косноязычно, заплетающимся языком рассказывает, что председатель его колхоза – сволочь, потому что он недодал ему в виде натуроплаты два куска хозяйственного мыла. И это вы считаете политикой?»

Да, считаю. Классовое и политическое чутьё, столь смачно осмеянное «демократами» за время перестройки, реально существует, знаю это по себе. Оно восходит к самому сильному, древнему инстинкту всего живого – в трудные минуты сбиваться в стаю, определять себе настоящих вожаков и идти в нужном направлении. Горе тем, кто не имел этого чувства или избирал в вожаки подсадных уток!

Сейчас даже те, кто с оружием в руках сражался в 1992 году, не всегда могут чётко высказаться о прошедших событиях. Народ может ничего и не знать о методичной работе иранской агентуры, начиная с конца семидесятых годов, о формах и методах подкупа прессы, создании политических и организационных структур, закулисном лоббировании, о сложных идеологических схемах. Однако он нутром почувствовал в то время, что вокруг происходит что-то неправильное и чуждое привычным традициям и порядкам.

В материальном отношении сейчас не стало лучше, напротив, общий экономический кризис республик СНГ с особой силой охватил разорённый войной Таджикистан. Многие люди недовольны и президентом, и правительством, и местным начальством. На руках населения масса оружия, но никто, кроме щедро финансируемых за рубежом «главарей таджикской оппозиции», не торопится пускать его в ход – люди своим классовым чутьём понимают, что при всём нынешнем экономическом хаосе руководство ведёт народ в правильном направлении.

Поездка в Вахшскую долину подтвердила мою твёрдую убеждённость: гражданская война вспыхивает не там, где живут различные национальности, исповедующие различные религии и идеи. Она начинается, когда сталкиваются интересы зарубежных политических сил, пытающихся протолкнуть свои интересы в регионе, и проживающего там народа, который инстинктивно чувствует предательство и измену.

И когда я слышу, что «в нашем городе или селе царит такой твёрдый социальный и национальный мир, что никогда ничего не произойдёт», то я улыбаюсь. Я это уже слышал о Молдавии, Грузии и имею представление, с помощью каких политических механизмов заокеанские «миротворцы» взрывают, казалось бы, нерушимое интернациональное братство людей.

Много ли у вас зарубежных коммерческих структур, есть ли слой предпринимателей, чьё благосостояние строится на продаже исключительно импортных товаров? Образовался ли слой «челноков», живущих с заграницы? Получает ли «гранты» ваша интеллигенция, приглашают ли её на зарубежные форумы, презентации, конференции? Может быть, недалеко расположена государственная граница, порты, «спорные территории»? Есть ли представительства международных, «благотворительных», «неправительственных», «гуманитарных» фондов и организаций? У вас в регионе есть полезные ископаемые, стратегические объекты? Расположена ли ваша деревня на важной транспортной магистрали, газопроводе, линии электропередачи? Работают ли зарубежные проповедники, строят ли они храмы и молитвенные дома за счёт зарубежных средств? Если да, то не удивляйтесь, как быстро всё может измениться. Вы, мирный человек, возможно, сегодня даже не подозреваете, что скоро придётся брать на мушку вашего соседа по подъезду, с которым вы сейчас любезно здороваетесь, но расходитесь в политических пристрастиях. Если вы вне политики, то это ещё хуже для вас.

Александр Сивов, январь 2002

История Приднестровской Молдавской Республики

После того как «демократические» силы в Москве не сумели в 1989 году получить власть в Верховном Совете СССР, они взяли курс на «демократический» национализм и «суверенизацию» в советских республиках. В ответ депутатская группа «Союз» стала поддерживать линию «суверенизации» регионов внутри тех республик, где к власти пришли реакционные силы.

Осенью 1989 года в республиках Прибалтики и Молдавии началась всеобщая политическая забастовка против национализма и сепаратизма Народных фронтов. Она была организована оппозиционными Горбачёву Интернациональными движениями республик, тесно связанными с депутатами от «Союза».

Забастовками на промышленных предприятиях руководили так называемые Советы трудовых коллективов, организованные либо активно взаимодействовавшие с Интердвижениями. В то время их философия заключалась в восстановлении избирательной системы Советов, существовавших в СССР до 1934 года, то есть проведении выборов не по территориальному принципу – не по проживанию населения, а по производственному – по месту работы. Эта идея тогда широко дискутировалась в московской прессе.

В Латвии и Литве забастовка в целом провалилась. В Эстонии, которая являлась главном центром антигорбачёвской оппозиции и Интернационального движения СССР, она удалась только частично. В Молдавии в это время Народный фронт был значительно слабее аналогичных прибалтийских структур. Как деструктивные процессы, так и сопротивление здесь только начинались. Однако именно в Молдавии неожиданно для всех забастовка удалась. Её поддержали некоторые директора промышленных предприятий союзного подчинения, особенно Левобережной Молдавии. Эти забастовки и положили начало созданию Приднестровской Молдавской Республики (ПМР).

О населении. На территории нынешней ПМР молдаване составляют 35–40 % населения. На территории правобережной Молдовы они составляют около 2/3, но распределены неравномерно. На юге в сельской местности компактно проживают гагаузы и болгары. В городах, особенно больших, много русских и евреев (в столице Кишинёве около половины населения не являлось молдаванами). На севере республики, в районе города Бельцы, в селах проживает много украинцев. Молдаване в массе своей говорят по-русски без акцента, а украинцы и русские в смешанных сёлах зачастую говорят по-молдавски. Везде множество смешанных браков, национальность в этом регионе понятие очень условное. Хочу особо подчеркнуть, что происходившие здесь события носили чисто политический, а не национальный характер.

Во время забастовок Чаушеску всё ещё находился в Румынии у власти и был нейтрален по отношению к процессам, происходившим в СССР и соседней Молдавии. Через несколько недель после забастовок в Румынии произошел государственный переворот, Чаушеску был свергнут, и ситуация в Молдавии сразу резко ухудшилась. Народный фронт стал получать не только поддержку Запада и «демократических» сил в Москве, но и значительную материальную и организационно-техническую помощь румынской разведки. Часть правящей в Молдавии бюрократии стала тайно поддерживать Народный фронт, увидев возможность приватизировать с его помощью государственную собственность. Он стал использовать идеологию и практику существовавшей до 1944 года румынской нацистской организации «легионеров». Заимствованием идеологии и объясняются знаменитые антисемитские лозунги Народного фронта, отличавшие его от прибалтийских аналогов, в частности: «Утопим евреев в русской крови» и «Евреев в Днестр, русских за Днестр».

Цель Народного фронта, точнее, стоящих за ним иностранных государств, состояла не в независимости республики, подобно Народным фронтам Прибалтики, а в присоединении Молдавии к Румынии.

Одновременно с усилением Народного фронта происходило усиление и радикализация оппозиционного Интернационального движения «Единство» и его филиалов в Восточной Молдавии (будущей Приднестровской Молдавской Республике – ПМР) и Южной Молдавии (будущей Гагаузии).

Начались избиения и убийства граждан немолдавских национальностей по политическим мотивам. Даже в случаях убийств ни одно дело не было доведено до судебного решения. Были проведены тотальные этнические чистки чиновников министерств, милиции, врачей, учителей и руководящего состава предприятий от «некоренных» национальностей.

Особенно крайние и совершенно дикие формы эта политика приняла в столице республики Кишинёве. Машины «Скорой помощи» зачастую не выезжали к больным, если заявку по телефону давали не на молдавском языке. Русских, украинцев, евреев, болгар и гагаузов охватили ужас и паника. Население начало бежать из города. Однако приезжавшие в республику иностранные международные организации продолжали говорить, что в Молдавии «all right!», несмотря на многочисленные факты репрессий, информацию о которых предоставляло им руководство Интердвижения. Руководство Израиля упорно молчало даже о массовых фактах антисемитизма, одновременно подстрекая евреев к выезду в Израиль. Руководство Молдавии начало требовать передачи в состав республики входящей в состав Украины причерноморской территории в междуречье Днестра и Дуная, так называемого Буджака. Напомню, что в двадцатые и тридцатые годы Молдавия, включая Буджак, но не включая нынешнее Приднестровье, была оккупирована Румынией.

В свете этих фактов у представителей Интердвижения были все основания считать, что Молдавия, а также территория украинского Буджака, были негласно «сданы» горбачёвским руководством Румынии в рамках общей стратегической уступки Восточной Европы Западу. Создание Приднестровья и Гагаузии спутало Западу все карты.

Интердвижение намечало создать ряд автономий по всей Молдавии, в том числе в Северной Молдавии со столицей в городе Бельцы, а в Кишинёве объявить «особый статус», оставив, таким образом, под властью нацистского руководства Молдовы «рога и копыта». В этих регионах также были проведены оппозиционные «съезды депутатов всех уровней» и другая подготовительная и организационная работа.

Необходимо отметить, что сложная и многоплановая организационная схема «суверенизации» автономий внутри республик была разработана мозговым центром антигорбачёвской оппозиции в Эстонии. Она первоначально предназначалась для прилегающего к Нарве восточного региона этой республики. Эту эстонскую схему оппозиционные силы скоординированно стали проводить в жизнь и в других регионах (Абхазия, Южная Осетия, польские районы и регион города Клайпеды в Литве, населённые русскими территории Латвии и т. д.). Одновременно шла подготовка к вооружённой борьбе и готовились тайные склады оружия. Революционные события в Таджикистане произошли вне этого централизованного и спланированного процесса.

В различных регионах политические процессы шли с разной скоростью. В Северной Молдавии, как и в Восточной Эстонии, где обстановка ещё не была накалена, они запаздывали. Кроме того, трусил и тянул резину несостоявшийся президент несостоявшейся Северной Молдавской Республики. Его можно понять – в то время было неясно, чем это закончится – то ли президентским креслом, то ли пулей в затылок, то ли удавкой на шею. В августе 1991 года события в СССР развернулись по наихудшему из возможных вариантов. Если бы ГКЧП не состоялся вовсе, то через короткое время власть на местах явочным порядком стала бы переходить в руки антигорбачёвской оппозиции. После провала ГКЧП там, где подготовительная работа зашла далеко, было объявлено уже не об автономии или суверенитете, а о независимости регионов. Успех обеспечила дерзость и неожиданность этой политической схемы. «Мировая закулиса» и её ставленники на местах на первом этапе не восприняли всерьёз возможность «суверенизации» внутри союзных республик СССР.

Наиболее досадным поражением оппозиции явилось то, что ей не удалось создать органы власти в Восточной Эстонии: «нам не хватило несколько месяцев». Референдум о русской автономии в Эстонии некоторое время спустя явился лишь запоздалой и комической реакцией местного населения, которое, наконец, «проснулось». После войны с Приднестровьем в 1993–1994 годах в Правобережной Молдове начался экономический хаос и голод. Это угасило разгул молдавского национализма и влияние Народного фронта.

Маленькая и слаборазвитая в промышленном отношении Гагаузия (в её состав до августа 1991 года не успели ввести город Кагул) постепенно отказалась от независимости, распустила свои вооружённые силы и согласилась на статус широкой автономии. Затем реакционное руководство Правобережной Молдовы, используя финансовые рычаги и личные связи, сумело провести в её выборные органы власти своих ставленников. После этого часть бывшего руководства Гагаузии была вынуждена покинуть собственную автономную республику. В ПМР разрешено двойное гражданство. Граждане, желающие получить заграничный паспорт, могут одновременно принять гражданство Украины, Молдовы или России, обычно это определяется тем, где именно у них есть родственники.

Политическая схема власти ПМР оказалась крайне неудачной. Создавшие Приднестровье Советы трудовых коллективов в настоящее время не имеют почти никакой реальной власти, от действительного управления республикой народ фактически отстранён. С другой стороны, реальная и зачастую неограниченная власть сосредоточена в руках президента.

Если экономика Правобережья погрузилась в экономический хаос, то в ПМР нормально функционирует сельское хозяйство и, частично, промышленность. Гиперинфляция, которая в середине девяностых годов приняла в Приднестровье особенно крайние формы, в настоящее время в основном остановлена.

Хотя ПМР и сохранилась как маленький осколок СССР, но внутренние порядки и система управления республики, к сожалению, нуждаются в реформировании.

Александр Сивов, август 2001

Наши учителя

Февраль 1999-го. Вот уже два дня, как я остался за командира роты и бегаю, стараясь везде успеть и всё сделать. Сегодня у меня настрой на работу, как говорится, – «работун пробил». Завтра четыре часа тактики и два часа инженерной подготовки. Это хорошо. Это значит, что я завтра на полдня, до обеда, ухожу с ротой «в поля» и погоняю «войско» взад-вперёд по «полю дураков». Специально оборудованного учебного поля у нас нет, в качестве такового используется пустырь в двух километрах от части, заваленный по краям мусором, проржавевшими останками автобусов и машин. Создаётся правдоподобное впечатление футуристического боя. Скоро проверка слаженности подразделения, а потом учения, и надо, чтобы солдаты хоть что-то знали, а не передвигались как шайка пленных румын.

После обеда, ткнув писарю избранные места в «умных военных книгах» для переписывания в план-конспект, я пошёл к комбату.

«Давай к начальнику штаба полка на инструктаж. Завтра с ротой едешь в рабочую команду. Сколько у тебя сейчас народу? 45–50 будет? Забирай всех» – «Разрешите я Шепотко (это командир взвода – двухгодичник) с ротой отправлю. Оставлю механиков и завтра в парк пойду – технику обслужим». – «Нет. Будут две машины. Оба поедете старшими. Оставь только заступающий наряд – троих, а сейчас отправь Шепотко за сухпаем – поедете на целый день».

Настроение окончательно испортилось на инструктаже у начальника штаба – он сам толком-то не знает, ему сверху позвонили и приказали выделить личный состав, машины и инструмент – ехать чёрт знает куда (путёвку выписали до ближайшего городка – 4 км) и чёрт знает к кому («На КПП будет ждать сержант с «особого отдела» – дорогу покажет…»), пёс знает зачем («Возьми лопаты: 20 снеговых и 20 штыковых…»).

Шепотко пришел со склада, глухо звякнув, свалил в углу вещмешки.

«Что там?» – «Консервы. Гороховая каша с курицей. По банке на рыло. Я ещё парочку спиздил, пока прапор за сигаретами ходил. – Шепотко вытащил из пакета два блока «Космоса» – это начальник штаба приказал выдать «для поднятия духа»…»

… В кабину запрыгнул здоровяк-сержант: «Товарищ лейтенант, вы – старший?» – «Да. Дорогу знаешь?» – «Не беспокойтесь – часто ездим».

По дороге выяснил – куда. Посёлок под Москвой, но соляры должно хватить. Ничего сверхъестественного – просто старый знакомый нашего «особиста», тоже фээсбэшник, попросил его помочь выкопать какую-то хрень на участке. Ну, а начальник Особого отдела попросил командира выделить людей, вот нашу роту с занятий и сняли. У знакомого были большие звёзды – нас не стали «липой» прикрывать, а так и отметили: выполнение хозработ по плану и по согласованию с ОО ФСБ. Кто ж будет вникать в работы по плану ФСБ? Гостайна.

Проезжая через посёлок, сержант тыкал в коттеджи и увлечённо перечислял фамилии хозяев – деятелей культуры, друзей знакомого его начальника. ПРИЕХАЛИ! Плохо освоенный участок, недостроенный дом. Народ, высыпав из кузовов и разминая затёкшие тела, с интересом разглядывал окружающие особняки.

Возле 99-й – хорошо одетый породистый мужчина. Сержант кинулся здороваться. Я подошёл, представился. «Сколько человек?» – «Сорок». (Я спрятал от комбата 12 человек и нарезал им задач по роте – должно же что-то и у нас делаться.) Мужчина нахмурился: «Маловато. Я же сказал – не меньше пятидесяти». – «Больных много». – «Бля! Не бережёте вы людей. Ладно, пошли, покажу, что делать». Зашли за дом. «Вот. От стены до стены – очистить от снега, прокопать канаву под трубу – газ проводим – ширина 50, глубина метр. Инструмент взяли?» – «Двадцать снеговых и двадцать штыковых…» «Бля! Военные – как всегда! Я ж говорил – ещё ломы. Хули с твоих снеговых… Тут долбить надо… У вас по расписанию какие занятия?» – «Тактика, инженерная…» «Во! – обрадовался он. – Так и скажешь. Мол, тема: оборона. Инженерное оборудование позиций. Траншеи, окопы… Бойцы курят? Я ещё говорил, чтоб сигарет им дали. Есть? Ну, давай распределяй народ, а я пока съезжу, ещё сигарет возьму».

Объявив солдатам, что им предстоит, максимально подчеркнул, что мне это тоже не нравится. Глухо ропща, солдаты принялись за работу.

Фээсбешник привёз два десятка пачек отсыревшей «Примы». Блин, у них что – такие выдают?

Бойцы нехотя копались, сержант бегал, покрикивал, потом успокоился, залез во вторую машину. Я сидел в первой и вспоминал учебник истории – мол, рабство себя не оправдало, рабы работали недобросовестно, и поэтому им стали давать свободу и землю в аренду. Хм, если перейдём на контракт, то что – генерал свой коттедж сдаст солдатам на время стройки в аренду?

Около пяти приехал хозяин, выразил недовольство. «Земля мёрзлая» – «Ладно. Позвоню. Завтра опять приедете…»

Сентябрь 1999-го. Нас быстренько собрали, одели в новое, укомплектовали всем и отправили «мочить».

… Равнинная Чечня. Десятый день «держим оборону» в поле. Тишина. Засохшие подсолнечники чуть выше колена. Изредка стреляют где-то за горизонтом (это Терский хребет), у Горагорска. Ожидая, что поедем туда, шалеем от жары и жажды… Вообще-то надо бы окапываться, но офицеры предпочитают отлёживаться в десанте, а солдаты, не имея представления, копают просто ямы, в которых спят по ночам…

Пыля, подкатил «ЗИЛ». Из кузова выпрыгнул ротный, за ним его радист, два «телохранителя». Отвёл меня в сторону – глаза по пять копеек: третий взвод менял позицию, передвигался на 500 метров вперёд и обнаружил на этом месте окопы. Обращённые в нашу сторону, вырытые по всем правилам и замаскированные траншеи, ходы сообщения, блиндажи… Потрясённый качеством окапывания, комбат приказал свозить по пять человек с каждого взвода – чтоб посмотрели и рассказали остальным.

На протяжении всей кампании наши постоянно сталкивались с проявлением инженерной мысли противника.

Январь 2000-го. Джохар, частный сектор, ул. Фестивальная. В течение нескольких часов взвод не может продвинуться хоть на несколько метров. Перекрёстный огонь (не частый, беспокоящий) держит на месте. Подъехал танк, начал работать вдоль улицы. Помогло не очень. Откуда-то по танку въебали – динамическая в клочья (грамотно били – меж катков). Противник отступил, опасаясь окружения… В двух домах заняли круговую оборону. Утром подошёл один солдат: «Товарищ лейтенант, пойдёмте, покажу».

Начинаясь во дворе, узкий и неглубокий ход-траншея подныривал под забор, шёл вдоль него и зигзагом выходил на середину дороги, к куче строительного хлама, оказавшегося при рассмотрении маскировкой окопа, в котором мог поместиться стрелок.

Сняв бронежилет, не переставая восхищаться, я протиснулся по ходу в «блиндаж» и огляделся. Ерунда, что тесно. Толково. Здесь лежали магазины, две бойницы на уровне полотна дороги держали стороны улицы под прицелом, наваленный мусор пуль не пропустит. Даже встав сверху, ни за что не догадаешься… Местные (оставшиеся) жители, в основном бабки, рассказали, что в этом квартале нашей роте противостояло десятка два подростков с пулемётами и мелкашками. Боевики (мужчины) ушли за несколько дней до наступления.

…Раз по осени командующий нашей группировкой собрал всех ротных – вроде инструкторско-методического занятия, как надо воевать. Показывали на 245-м МСП. Вернувшись, командир роты, ст. л-т Жигулёв с восторгом рассказывал, что показывали. Как надо атаковать, как держать оборону. Как звено вертолётов поднялось и разнесло какое-то село. Мы друг другу повторяли слова командующего, что «Чечня – это полигон» и «мирные жители – это те, кто моложе десяти и старше шестидесяти».

Вернувшиеся с Афгана с гордостью называют себя «афганцами», мы уже называем себя «чеченцами». Солдат принимает имя достойного противника, чтобы сравняться с ним, овладеть его хитростью, стать таким же безбашенным, готовым умереть за свою землю.

Я думаю, город Джохар заслужил право на это имя.

л-т Шерингер, февраль 2003

Сосед

Слева в ухе зашипело – комбат вышел на связь: «Всем – СТОЙ! Обозначить местоположение». Я выдохнул, свалил каску в снег, привалился к забору, вытащил ракетницу и стал ждать. Справа вверху вспыхнул зелёный огонёк и устремился вниз. Моя очередь – поднял левую руку вверх и правой дёрнул шнурок. Наушник ожил – «ХИМИК-20. Вижу. На месте». Слева вверху, по диагонали чуть сзади, расцвёл зелёный букет – вчера при раздаче сигналок тому взводнику достались одни многозвёздные. «ХИМИК-30. Двести метров вперёд». Зашибись, что не я! – сегодня прыжков от укрытия к укрытию больше уже не выдержу.

ТИШИНА. В голове мыслей нет, привалился на какой-то деревянный ящик, тупо гляжу на снег, броник невыносимо давит на плечи, надо собрать взвод… Где взвод? Чёртов частный сектор. Чёртова зима. Сапоги промокли, и ноги начинают замерзать, надо собрать взвод…

На соседней улице взревела БМП. В проломе в заборе показалось раскрасневшееся лицо старшего стрелка: «Командир! Тебя ротный зовёт».

«Занять круговую оборону. Вечером старшина привезёт обед. Составь БЧС… сколько у тебя осталось?» – «Не знаю. Пятнадцатую подбили – механ убежал». – «Как убежал? Куда?» – «Выскочил из люка. За плечо держится – как втопит в сторону тыла! Мы ему орали-орали. А он в шлемофоне, наверно, в шоке – не слышит…»

… Расставил БМП, распределил людей, поставил задачи. Через полчаса подошёл сержант – командир 2-го отделения. После доклада о выполненном неожиданно добавил: «Командир… там это… сосед объявился». – «Кто?!» – «Ну, соседний дом, там старик живёт. Мы у него воды спросили». – «Пошли, покажешь где».

Старик возился во дворе. «Здорово, отец! Воды нету?» Старик оперся на палку: «Совсем нет, второй день как стрельба началась, сам снег топлю. Раньше на перекрёсток ходили, – махнул рукой в сторону противника, – но сейчас опасно…» Рассказал, что живёт один, уезжать не хочет, соседей не осталось. В конце разговора старик попросил что-нибудь покушать.

На ужине было решено помочь соседу. С согласия взвода я отнёс две буханки, две банки икры, банку рыбных консервов – нас стало меньше, а привезли как на полный взвод.

На следующее утро приехал комбат. Выслушал мой доклад, прошёл просмотрел, отдал распоряжения и, залезая на БМ, неожиданно спросил: «Кто это у тебя в соседнем дворе копошится?» – «Да старик какой-то. Чечен». – «Ну и на хрена он тебе под боком нужен? Шлёпни его, и дело с концом». – «Как?» – «Молча. Отправь любого сержанта».

Вернувшись в комнату, вызвал замкомвзвода: «Иваныч, комбат сказал старика ликвидировать». – «Понятно».

Через полчаса замкомвзвода вернулся, сел рядом, протянул руки к печке: «Всё, готово. Захожу во двор, а он навстречу – ну я его в упор…» Помолчали. «А сосед-то молодой: сорока пяти ещё нет». Он полез за пазуху и вытащил свежепробитый паспорт и несколько вечнозелёных бумажек. «У старика в карманах нашёл. Хм, надо бы сходить, посмотреть, что там в доме есть». Вчетвером (сколько сидело у печки) пошли через дворы к дому.

Опоздали! Не успел я возглавить мародёрку: 2-е отделение «забыв, что здесь идут бои», уже лазило по дому. Мать моя женщина! В доме – полным-полно: ковры, видеотехника, несколько мешков с мукой, разными крупами. В сарае – ПЯТЬ БОЧЕК С КРИСТАЛЬНО ЧИСТЫМ ЛЬДОМ! Рядом несколько кастрюль с замороженными окорочками (во дворе курятник с десятком птиц), железные банки с норвежским топлёным маслом, варенья, соленья (все на уксусе – пить невозможно), вино (тоже на уксусе), спирт (мало), растительное масло и прочий хавчик. В доме груда перевязочных средств (зачем одному столько?). Во дворе «Волга» и «семёрка» – завтра комбат с зампотехом разберут их на запчасти, извлекут салон (в городке у них свой автосервис). В одной из комнат нашёл сумки и пакеты, забитые бумагами и фотографиями – какая-то шариатская комиссия вела поиск каких-то пропавших людей (насколько понял из бумаг). Хотел сдать особистам, но передумал – кто за это может орден получить? Или по шапке?

Взвод объелся, а вечером ужрался. Я успел выдернуть срочников и заставил их быть рядом с собой, лично разводя их по вновь назначенным мною постам. «Контрабасы» пробухали в доме, соседнем со стариковым. Утром пришёл командир 2-го отделения и, глядя под ноги, доложил, что «…всё на месте, оружие-имущество в наличии… Командир! – мы, это, вчера не удержались – ребят вспомнили…»

Из дома вынесли всё, что могло пригодиться, и подожгли дом. Старика закидали коврами (чтоб собаки не объели).

Было это в городе Джохаре.

л-т Шерингер, октябрь 2002 г.

Колонна

Железный с узорами забор выкрашен зелёной краской, на ней, как на яблоке от укусов червяка – пятна. Пули и осколки, прошивая забор, нарушили монолит краски, и ржавчина равномерно захватывала площадь забора. Подобно капле вина, упавшей на белоснежную скатерть, пятна ржавчины расплывались с годами. Шеренга детей стояла перед забором, машут руками. Хм, интересно, что бы с ними было, если бы они оказались между дулами автоматов и забором? Всё-таки радостные детские лица много приятнее солидных в своей растерянности армейских рож. Трубы над дорогами, очень низко и очень много – отвлекает. Но на фоне этих труб – горы в закате.

Уже первые огоньки мерцают в отдалённом ауле, и позывной головной машины (хотя хрен его знает, что там сейчас в голове – машина, танк или БТР) не слышно добрых полчаса. Ощущения? А какие ощущения от спящих в десанте пулемётчиков и гранатомётчиков, которые спят при рёве трёхсотсильного мотора как при колыбельной матери, положив руку на каску, как на упругую сиську подруги. Их не разбудишь никакими децибелами, а я глотку сорвал ещё в парке, при погрузке. Так что при обстреле вероятнее всего они проснутся от выстрелов автоматической пушки, стреляющей в ответ. Сзади не отстаёт АТСка – гибрид всех транспортных средств мира с танком. Больше никого. Вертушки остывают на пыльном аэродроме – ночью от них нет толку. Кто-то уже добрался до места и, «симитацировав» обслуживание техники, лёг спать.

Наконец-то мы доползли до Дуба-Юрта, спустились к раздолбанному мосту и на максимально возможной скорости покатили по Аргунскому ущелью. В замыкании я ездил почти месяц, и ничего худшего в колонне нет: одалживать тросы («даёшь руками, забираешь ногами» – не раз я бродил по дивизионному парку в поисках должников), брать на буксир, заправлять своей солярой и т. д. На равнине ещё светло, а в ущелье всё пространство контрастно заливают тёмными тонами сумерки. Похолодало, меня рубит. Но если снаружи башни я спущусь внутрь за бушлатом, то обратно будет так стрёмно вылезать. Примерно, как от горячей девчонки под одеялом в шесть утра идти на работу, отдавая себя – тёплого – на растерзание неуместно весёлому, с холодцой, октябрьскому ветру. Навстречу, ослепляя, пролетают запоздалые легковушки. Не из мести, а скорее инстинктивно, слеплю в обратку прожектором – ответ явно не пропорционален. Всё, доеду, и, ну его на хрен – нетронутый сухпай, и обещание, данное товарищу: пойти ночью на дело, туда же – на хрен.

Объезжаем сразу две БМП и «КамАЗ», останавливаемся. Прикидываю, насколько далеко отодвигаются мои сновидения в связи с остановкой. Ничего серьёзного. В радиоэфире – нездоровый форум: помехи, и понятно только то, что много мата и самих матюкающихся. Через суперузкий мост переползают два «КрАЗа»-наливника. В отсвете прожектора вижу обернувшегося на меня механа Наиля. Без слов понимаем друг друга. Почти свисающие с моста колоритные колеса «КрАЗа» оставляют неизгладимое впечатление.

В последний момент успеваю обернуться и увидеть в открытых «бабочках» (люки сверху на броне БМП) спящую пехоту. Газу! – и Аргун чёрно-грязной массой воды приподнимает нас и поворачивает чуть вправо. Это обстоятельство явно не в пользу спящих солдат, и вёдра воды обрушиваются на тела людей в камуфляже. Тела начинают истошно посылать в космос хулительные слова, которые, отразившись, вероятно, от луны, проникают ко мне в мозг угрозами разного характера. Механ у нас опытный, и поэтому, преодолев водное препятствие, мы лихо подрезаем второй наливник.

Всё – финишная прямая. Вот уже «бычок» – знаменитый памятник перед въездом в Борзой. Осталось проползти (в буквальном смысле слова) серпантин и выехать на стояночное плато. Впереди «Урал». Входит медленно в поворот. Я смертельно устал. Глаза от усталости невозможно держать открытыми. Я вырубился, и голова моя стала плавно опускаться. Но, буквально через несколько секунд, коснувшись лбом люка, я резко проснулся и выпрямился. Сон как рукой сняло: перед глазами возникла странная картинка – «Урал» сдаёт назад с дороги.

Медленно, осторожно, как и все, ехав вперёд, он вдруг сначала замер и плавно пошёл назад, с каждой долей секунды увеличивая скорость. Задним ходом, под углом, он проехал перед нами и полностью скрылся в придорожном кустарнике. Луч света моего прожектора, не стесняемый больше тентованным кузовом «Урала», выхватил из мрака «мирную чеченскую деревню». В зарослях кустарника разглядеть что-либо не представлялось возможным. Доложив о ЧП, мы продолжили движение по приказу старшего офицера.

Через пять минут мы въехали на стоянку. Все давно поели, умылись, подложили на всякий случай брёвна под гусеницы и легли спать. Наспех припарковались. Не теряясь и не теряя времени, я «одолжил» пару брёвен под свои гусеницы у второй роты. Насквозь мокрая пехота вылезала из десантов. Механ заглушил двигатель. Всё. Как долго я ждал этого момента!

Как чёрт из табакерки появился зампотех – молодой толстый лейтенант. Мозгов у него примерно столько же, сколько у нашей БМП. Зампотех кратко ввёл нас в курс дела: дескать, внизу при переправе через Аргун застряла «бэха связи», и кроме механа в ней никого. Я сказал ему, что там ещё и «Урал» сорвался… Один хрен – ехать! Пехота, бредущая к ротной палатке, была остановлена с пятого раза криками зампотеха (он был «молодой», и на него откровенно клали все кому не лень). Завелись, поехали обратно.

Следуя по маршруту, мы увидели, как тягач тросами вытаскивал «Урал», который, как оказалось, мягко скатился в кустарник и остался без повреждений. Водитель стоял испуганный – и машина и он целые, но по голове его всё равно не погладят. Мы продолжили спускаться вниз.

Неярко подсветив кусок ущелья осветительной ракетой, увидели броню связи. Немного не дотянула она до берега – залило водой. Вытаскивали тросами, я сидел на башне, всем остальным, кто помогал, пришлось стоять по колено в воде.

Через полтора часа второй раз мы вернулись на стоянку. Я отлил, стоя на фальшборте, и, спустившись в башню за спальным мешком, там же и уснул.

Проснулся утром от весёлых мотивов «Ленинграда». В пять утра было уже довольно светло. Достал сухпай. Пришёл старлей Аксёнов и угостил грецкими орехами. Поев и наспех умывшись, я опять завалился спать и в следующий раз пробудился от шумно ожившего мотора. Лагерь давно суетился, машины втянули в себя солдат и палатки. Выстраиваемся в колонну по принципу: четыре колёсных машины – следом одна броня. Грохот и гвалт невероятные, текут непроизвольные слёзы от солярочной вони огромного количества двигателей. Наконец-то, минут через пятьдесят всей этой движухи, предпоследними мы уходим вслед за колонной на юг. Конечная цель – Тусхарой.

Отличный солнечный денёк как торговец показывает свой товар во всей красе. Горные панорамы – это не передать словами, этого даже не заснять на видео. Это нужно только видеть. Парни из ОБМО не теряются и через каждые полтора километра «ломаются». Всё больше отрываемся от «нитки» (название колонны в радиоэфире). Причиной их поломок оказываются не тормоза и не потекшие радиаторы, а желание запечатлеть красоты и себя любимых, сфотографировавшись. Долго терпев поломки сразу трёх «КамАЗов», мы на очередной фотосессии обогнали их и, прибавив обороты, стали догонять колонну. Догнав, остановились на полчаса: наверное, что-то впереди сломалось. Стоим в селе. Один чеченец, живший у дороги, принёс орехов. Я отказываюсь. Просто есть не хочу, да и лишняя потенция мне ни к чему.

Второй день пути был обычным днём в череде точно таких же по сопровождению колонн воинских грузов. Горные извилистые дороги, слева – мутный Аргун шлифует камни и, обтекая раму сгоревшего грузовика, возмущённо пенится.

Тронулись, но, не проехав и ста метров, увидели кипишующих горцев. Сквозь многочисленные радиошумы и помехи в динамиках шлемофона почти не слыхать, что кричат чеченцы. Машут кулаками, и на их лицах выражен весь спектр негативных эмоций.

«Странно, с чего бы это они?» – подумал я и почти сиюсекундно получил ответ в виде подрезавшего впереди идущий «КамАЗ» «уазика». Из этого со скрипом остановившегося автомобиля выпрыгнул «кадыровец» годов тридцати. Держа свой пулемёт в левой руке, правой он рывком открыл дверь и вытащил водителя «КамАЗа». Что-то крича, он тряс водителя одной правой рукой. На всякий случай я направил на чеченца свой пулемёт. Спустя мгновения к этой паре с автоматами наперевес подбежало с десяток «федералов». Чеченец же, будто и не замечая их, продолжал трясти водилу и орать. Оказалось, что это был один из тех водителей, что любили фотографироваться. Он снёс метров пятнадцать забора у одного из чеченских домов. Вероятно, в этот момент смотрел он не на дорогу, а выбирал место для ещё одной фотосессии.

Я сидел за своим пулемётом и напряжённо ожидал прибытия остальных «кадыровцев». Мы везём продукты, оружие и топливо на самый юг Чечни. Как бы то ни было, не по своей воле мы оказались на этой дороге и стали свидетелями этой разборки. Снесённый забор – это маленькие прелести жизни в переполненной войсками республике. Вот и получите! Как ни крути, но без горячей народной поддержки не ржавели бы в ущельях остовы изуродованных пулями и осколками машин, не лежала бы по обочинам взорванная бронетехника.

В конце концов «кадыровец» успокоился и, пообещав джихад, укатил обратно в село.

…Ежедневный месячный марафон по городам и весям маленькой, но очень гордой республики подошёл к концу. Мелкие и крупные поломки чужих машин вызывали во мне ненависть к их нерадивым водителям. Я сдерживал себя, понимая, что за такой долгий путь сдают не только машины, но и нервы. Позади остались Итум-Кале и ещё порядка двадцати незначительных остановок. Наконец-то мы добрались до Тусхароя. Машины сопровождения приняли влево и скатились к реке, а обоз пошёл по крутому и изогнутому подъёму к базе.

Мы ещё не успели занять оставленное для нашей БМП место, как пронёсся слух о смерти одного водителя из обоза. К сожалению, весть эта потом подтвердилась – проехав сотни километров за два дня напряженной дороги, умер девятнадцатилетний парень. Не выдержало сердце. Надо везти, и он вёз…

Кто больше рисковал – мы в сопровождении или они, – не известно. Таких вопросов там не возникало.

Яков Горбунов, апрель 2005

Как атаковать Генерального секретаря NATO

Мост в Прагу

Информация на сайте NATO: 21–22 ноября в Праге состоится саммит глав стран NATO, где в трансатлантический альянс примут семь новых государств, в их числе – Латвия, Литва, Эстония. Информация для журналистов: аккредитация в Брюсселе. Заполняем формы для аккредитации, срочно делаем фотографии. Встает вопрос, как им это всё отправить: по факсу или по электронной почте. Звоним в Брюссель. На том конце провода бодрый женский французский голосок. «Do you speak English?» – первая и единственная правильная фраза на английском, сказанная мною тогда. Дальше пошёл ломаный эсперанто: «ту-ту аккредитэйшен», «то есть фото», «ага, ага», «йа, йа». Самое главное, что мы друг друга поняли – русские журналисты из «Генеральной линии» жаждут аккредитоваться на саммит. Нам дали зелёный свет – «General Line», как-никак. Потом, правда, возникла небольшая проблема с пересылкой фотографий – сервер mail.ru глюканул и отказался отправлять фото в Брюссель. На переговоры с NATO теперь отправился Нечаев (я находился в Запорожье – решал свои свадебные дела). После непродолжительных попыток общения на английской абракадабре Дмитрий абсолютно спокойным голосом произносит первую козырную фразу пражской осени: «Позови кого-нибудь, кто говорит по-русски, дурочка». И был услышан! В дальнейшем все переговоры с участниками и работниками саммита мы вели исключительно на русском, великом и могучем.

Посольство

Консульство Чешской Республики находится в десяти минутах пешком от вокзала, на улице Богдана Хмельницкого. По дороге к нему встречаешь Щорса на коне, антураж что надо. Отмечаешь, как в центре Киева дома просто облеплены мемориальными досками: в советские времена вывешивали своих героев, во времена незалежности снимать старых «живших и работавших» не стали, а лишь добавили своих. Получилось забавно, весьма весомо.

Возле консульства очереди гастарбайтеров – Западная Украина едет работать в Чехию. В чешском консульстве, как и везде в России, самый главный человек – дворник. Он построил всех: эти за анкетами, эти за номерками, эти сдавать анкеты, а эти получать визы. Ошалел, не ожидал. О такой проблеме мы как-то и не подумали. Сначала очередь за анкетой, затем заполняешь её, затем очередь за номерком. Через день сдаёшь анкету. Получить визу можно через полтора месяца. Перспективы отнюдь не радужные. Поездка в Прагу с самого начала была афёрой. Эта ситуация меня не устраивает. Начал теребить консульских работников. «Я – журналист, я еду на саммит. Давайте все это дело как-то побыстрее!» Сработало, оформили командировочную визу. Слава российской журналистике!

Кстати, чтобы собрать денег на визы, Нечаев долго носился со своим поношенным зимним пальто. Накануне сдачи документов ему удалось его продать.

The road to Prague

18-го вечером сажусь в первый поезд – «Киев – Львов». Лимонов чертовски прав: самое главное – это решиться сесть в поезд, а дальше всё пойдет по рельсам. Львов. Пять утра. Последний город перед рывком на Запад. Кассовый зал вокзала. Родина не дает расслабиться – подходят представители уголовного розыска, линейный отдел. Кто вы, да что. Куда едете, а что делаете во Львове? У государства всегда было много вопросов к своим гражданам. Смотрят паспорт, удостоверение журналиста, извиняются, уходят. Беру билет на поезд до Кракова, прошу самый дешевый. Подсунули спальный вагон. Понял это лишь тогда, когда прибыл поезд. Плевался далеко, ругался про себя (чтобы не привлекать внимание). В купе один. Принесли бельё и кофе с круассаном. Из сорока баксов осталось только десять. В вагоне не топят, зато много одеял (польский вагон фирмы «WARS». Символично). Из Кракова мне остался только один путь – на трассу. Поэтому всю дорогу в поезде спал – потом не придется. На границе выпил чай с круассаном (входит в стоимость билета). Украинские пограничники разобрали купе проводника по частям. Меня даже не шмонали. Они были сильно увлечены раскручиванием и закручиванием (бегали за отвёртками и ключами). По-моему, ничего не нашли, или проводник откупился. Паспортный контроль интересовал вопрос отсутствия моей шевелюры. Потряс их историей о трепанации черепа, ушли обескураженные. Польских пограничников я как-то не заметил. Они мне мило улыбнулись и прошли дальше. Спальный вагон – уважаемые люди.

А вот Нечаева, который ехал через украинско-польскую границу стопом, польские погранцы выписали из машины, хотя документы и багаж у него были в полном порядке. Видимо, хотели денег, а их у него не было. Они не верили, что с 66 баксами он сможет добраться до Праги и не останется нелегально работать на территории Польши. Оставшись на пограничном посту, Нечаев трахнул мозги именно тому пограничнику, который его и снял с машины. Через 8 часов поляк не выдержал национал-большевистского напора и сам вписал его в автобус, идущий до Праги. Где моего тёзку всю дорогу добродушные хохлы поили самогоном, кормили копчёным мясом, а один румын, украинского гражданства, кормил Димку апельсинами и поил ананасовым соком. Затем в Праге румын ему объяснил, как доехать до медиацентра, подвез до ближайшего интернет-кафе и попрощался.

Я же шёл своим путём. Польша за окном, равнинная, как Латвия. Плоская земля, распаханная кусочками. Видны межи. Все поделено на маленькие клочки земли. Причёсаны даже леса. Непроходимые чащи там отсутствуют напрочь, не лес, а прогулочный дворик. Аккуратненькие дома. Все блестит и радует глаз человека, проезжающего мимо в спальном вагоне. А подумаешь, что там творится внутри, за этими кирпичными стенами, под этой красной черепицей, и сразу же становится тошно. Блевать тянет. И хочется войти сюда – нет, не с танками, а с катками – и довести это плоское государство до совершенства – укатать всё в асфальт! Ведь там же такой концентрат мещанства, обывательщины, что не отплеваться. Буйной шляхты больше нет, остался добропорядочный «бюргер». Время от времени за окном появляются костелы модерновой планировки. Чаще, чем можно было б подумать, первые древние церкви я увидел только в Кракове.

Темнеет в Польше и Чехии неожиданно рано. Не по тому часовому поясу живут (с Москвой два часа разницы, а на деле не больше часа, да и то не факт). Прав был Ильич, когда вводил у нас декретный час, а то б ходили с четырёх часов дня во тьме. Краков старый город, хотя и он, и Рига, и Львов – всё одинаково, если не приглядываться. У меня вообще давно появилось ощущение, что я живу в одном большом городе, просто перегоны между некоторыми станциями метро бывают очень длинными. Я – гражданин Империи.

В Кракове есть площадь синагоги, на ней я поменял последние десять баксов. На вокзале, в подземном переходе до перронов, большой книжный развал. Много хороших книг и карт. Ведь я выехал в дорогу без карты (меня слишком ударно встретили запорожские нацболы, мозги скрипели с похмелья еле-еле), я же говорю – это всё была большая афёра. В то же время Нечаев ехал на автобусе с картой. Но больше всего меня поразила на этом книжном развале «Mein Kampf», выставленная на продажу безо всякого стеснения или страха.

Стемнело, на трассу выходить было поздно, поэтому сел на электричку и поехал поближе к границе, в город Катовице. (Название этого города мне сразу же напомнило Фоменко-Носовского, и я понял, что без казаков-орды здесь явно не обошлось. Катавасия она и есть катавасия.) Два часа езды и минус три доллара. По электричкам ходят кондуктора-контролеры, зайцем не проедешь никак. Среди поляков и чехов поражает обилие мобильных телефонов. На мобилах у них сейчас практически все. Правда, и мы потихоньку приближаемся туда же. Польки. Молодые полячки красивы. По крайней мере, те, что попадались мне навстречу. Узкие лица, аристократичные отточенные черты лица. (Хорошо, что мне по дороге не попалась ни одна рыжеволосая полька, а то я б мог застрять где-нибудь в Польше. Я ведь очень неровно дышу к рыжим.) В Кракове и Катовице я понял, что в Польше залы ожидания на вокзалах не приняты. Это у них не модно. Люди стоят в кассовых залах, нет даже ломаной скамейки. Добропорядочные граждане стоят, бомжи лежат на полу. Так что решил провести ночь в интернет-кафе, всё удовольствие стоит 18 злотых (примерно 150 рублей) с 22.00 до 08.00. Но до 22 надо было ещё ждать. Решил посетить местный «Макдоналдс», благо он был под боком. И как назло, поляки занялись ремонтом в мужском туалете. Мне пришлось торчать там целых полчаса, прежде чем я смог наконец-то отлить. Кстати, необходимо отметить, что в Польше, в отличие от Праги, правильные «Макдоналдсы». А вот в Чехии в «Макдоналдсе» платные туалеты, вход на наши деньги 5 рэ. Утром, проведя всю ночь перед компьютером и вздремнув лишь на часок, отправился на трассу. В ближайшем газетном магазине я посмотрел карту, выбрал направление движения – и в путь.

Катовице – шахтерский регион, там один городок заканчивается и сразу же начинается другой. В конце концов меня это достало, и решил спросить у таксистов. К счастью, мне попался таксист родом из Львова, который с 59-го года живет в Польше. И он мне объяснил, что я неправильно еду. Мне надо обратно в Катовице, на другую трассу и ехать в Цесны. Я сел на трамвай и доехал до другой трассы, потратив, таким образом, на всё про всё три часа. Две машины – и я уже в Чехии. Таможенники очень долго всматривались в мой паспорт, зато мой рюкзак их совсем не интересовал. Пройдя таможню, я, к сожалению, разминулся с человеком, который меня подвёз до границы. Всем водилам я рассказывал истинную правду: я журналист и еду освещать саммит. Они слегка удивлялись, но думали, что у русских, наверное, так и принято. Умом Россию не понять.

Не верь чеху, который не может тебе внятно ответить по-русски. Это я понял уже в Цесне. Первый же чех меня направил не в ту сторону. Вернее, не то чтобы совсем не в ту, в Чехии все дороги ведут в Прагу, но нормальные люди едут в Прагу по другой трассе, чем та, на которую вышел я. Простояв безо всякой пользы полтора часа, спросил у проезжающего мимо велосипедиста, туда ли еду. Велосипедист, выглядевший как типичный бомж-хиппарь, оказался человеком, ищущим Бога. Его очень интересовал Тибет. Я ему рассказал про Алтай. Он тоже, как и я, бывал в Средней Азии, нам было что рассказать друг другу. Буддизм, христианство, ислам – все смешалось у него в голове, он искал Бога. Однажды один русский из Архангельска помог ему в Нью-Йорке: искатель Бога приехал в США, не зная по-английски ни одного приличного слова, зато довольно сносно владел русским. А помор ему помог – довез на своем маленьком грузовике до нужного места от аэропорта, а когда чех попытался всучить ему 40 баксов, русский чуть не обиделся и заставил их забрать обратно: «Тебе они больше пригодятся, пока освоишься…» В итоге велосипедист указал направление на правильную трассу, ведущую к автобану, и накормил меня тремя бананами. Надо отметить, что я не ел с Киева, то есть два дня, а в кармане у меня было полтора бакса в злотых. Поэтому бананы пришлись по вкусу (я бы и от помидоров не отказался, шутка!).

Через полчаса я уже ехал в «фольксвагене», общаясь на русском с водилой. Его жена тоже ездит стопом, да и он по молодости любил так путешествовать. Показал мне на место, где погибла единственная чешская цепь, вышедшая против немцев.

Последняя машина, которая везла меня 20-го числа, сворачивала с автобана. Уже было поздно, часов девять, не сплю вторые сутки, и меня начало потихоньку глючить, я периодически разговаривал со своими друзьями, которые сидели рядом. С Анкой. Когда пришел в себя, я увидел, что мы проезжаем мимо нон-стопа (стоянки, гостиницы и бара для дальнобойщиков). Я сказал водителю тормознуть здесь, но мы уже проскочили, и он ответил, что на выезде из города есть такой же. Я поверил, и мы поехали дальше. Скоро был поворот, и чех сказал: «Иди на огни». Огни оказались палевом – до следующего нон-стопа я топал восемь километров. По автобану. Мимо проносились со скоростью 150 км/ч фуры. Но меня продолжало глючить, я шёл не один – со мной шла вся моя Партия. В ночи горел электрическими огнями туннель. Пройдя туннель, я шёл мимо скалистых лесистых стен. Небо было усыпано звёздами. Я смотрел на небо, мимо проносились фуры… С неба упала звезда. Я понял, что всё у нас получится! Нам Бог помогает.

Наткнулся на пешеходный мост, который вёл в сторону человеческого жилья. Десять часов вечера, всё село спит. Вижу свет в одном окне, подхожу к воротам, залаяла собака, через некоторое время на улицу выбрел сонный хозяин. Говорю прямо и открыто – можно у вас здесь переночевать? Я русский журналист, еду в Прагу. Денег ноль.

Чех молчит, озадаченный. Говорит, что нет, незнакомого человека принять не может, но в километре отсюда есть нон-стоп – там можно переночевать. У чехов не развито гостеприимство. Вот на Алтае, когда нацбол Сид шёл там по трассе, один алтаец подвёз его, заехал с Сидом к себе домой, накормил, напоил чаем, единственно переночевать не оставил, т. к. Сергею надо было идти дальше.

Я тоже пошёл дальше, до нон-стопа, где и переночевал. Гуляя пешком по Чехии, я поймал себя на мысли, что я – бравый солдат Швейк, который совершает свой знаменитый пеший поход. В нон-стопе я сразу же подошёл к женщине с кухни и ошарашил её: «Хозяюшка, можно у вас здесь разжиться кипяточком?».

Она не поняла, что такое кипяток. Тогда я достал свою кружку, насыпал в нее пакетик кофе «Nescafe», произнес: «Ки-пя-ток» и мило улыбнулся. Аборигены, что с них возьмёшь. (У меня всю дорогу было ощущение, что я нахожусь на Западной Украине, и эти гуцулы отказываются понимать мой русский из вредности.) Такой, прозрачней не придумаешь, намёк аборигены поняли моментально и одарили меня кипятком. Выпил кофе, стрельнул у местных сигарету и уснул. (Все начинается с чашки «Nescafe», прямо как в рекламе.) Правильнее было бы сказать, что я не уснул, а время от времени проваливался в дрёму под шум телевизора с какими-то безумными шоу, по типу «Поле чудес», и разнообразием чешских хохмачей.

Утром 21-го я вернулся на автобан: Прага ждала меня. За двести километров до Праги, возле города Брно, меня чуть не завернули обратно. Когда я вылез из очередной фуры, то впереди метрах в пятидесяти оказался пост дорожной полиции, и только я успел затянуться сигаретой, как ко мне подкатил полицейский микроавтобус. Проверили документы, поинтересовались, что я здесь делаю, и потребовали заплатить штраф, т. к. по автобану, оказывается, ходить нельзя. Я сказал, что у меня только пять польских злотых, а больше ни копейки. Что все деньги остались у моего фоторепортёра, а я напился и отстал от поезда и вот теперь еду стопом в Прагу, где с ним и встречусь, и возьму деньги. (У Нечаева была такая же легенда, с точностью до наоборот.) Менты мне сказали: тогда полезай в машину. Я спорить не стал, открыл дверь фургона и полез вовнутрь с мыслью – ну вот, одного с дистанции сняли. Полицейский окрикнул, чтобы я вылазил, отдал документы и сказал, что если меня ещё раз встретят, то отправят на Украину. Я обошёл пост, вышел на заправку, поедая по дороге ягоды боярышника с обочины, и через час уехал на разваливающейся «татре», водитель которой накормил меня здоровой французской булкой с нарезкой и майонезом, а также дал в дорогу такой же прикол чуть поменьше. Нам, как библейским пророкам, звери и птицы приносят хлеб и воду.

Последние сто километров я проехал на навороченном «Ford»’e с тремя продвинутыми девушками.

… Саммит не ждёт! Девчата объяснили, как добраться до необходимого мне адреса, и высадили возле станции метро.

Прага

Общественный транспорт в Праге теоретически платный: 8 крон (курс к рублю: один к одному) за 15 минут на любом транспорте, 12 крон – час. В трамваях и на входе в метро стоят специальные автоматы, которые пробивают на билетах дату и время. Турникеты в метро отсутствуют. Теоретически должны ходить контролёры, но сколько мы с Нечаевым ни ездили на метро и в трамваях – контролеров не встретили. На метро я доехал до станции «Музей» и пошёл получать аккредитационную карточку. В медиацентре мне выдали сумку с эмблемой саммита, напихали туда различной натовской рекламно-туристской макулатуры, международный конверт и, самое главное, дали телефонную Х-карту, по которой в Москву можно было б звонить 14 минут. Эти карточки после того, как нас выпустили из полиции, очень и очень пригодились.

Во дворике аккредитационного центра стояла большая военная палатка, в которую накачивался теплый воздух, столы с лавками, телевизор и автомат с кофе, чаем, горячим шоколадом. Напитки были на халяву. Я выпил три стакана горячего шоколада, прежде чем пришел в себя, ознакомился с медиапрограммкой саммита, умылся, стрельнул у охранника сигарету «Лаки Страйк» (причём он сначала сказал, что у него нет сигарет, затем робко поинтересовался, нужна ли мне целая пачка или одна сигарета, и, услышав про сигарету, тут же мне её радостно вручил). Закурив сигарету и наполнив ещё один стакан горячего шоколада, я сел писать письмо Нечаеву, который ещё не прибыл. Написав письмо, я пошёл отдавать письмо девочкам, которые выдавали карточки, и, к огромному удовольствию, увидел каланчу Дмитрия Нечаева. Я тут же влетел с комнату с криком: «Это мой фоторепортёр!» (Cобираясь на саммит, «фотограф» Нечаев забыл такую «ненужную» для фотокора вещь, как фотоаппарат.) Нечаев также ужасно обрадовался, увидев меня, так как из Катовице я отправил ему письмо по Интернету, что-де без денег, доеду ли – не знаю, так что Димка уже настроился идти один. А тут нате: это мой фоторепортёр!!!

Обнялись. Нечаев получил карточку, и мы отправились на улицу в поисках дешёвого кабака, дабы выпить настоящего чешского пива и обменяться впечатлениями. В Праге, необходимо заметить, очень сильно кидают в обменниках: либо очень херовый курс, либо большие проценты. В общем, чтобы найти хороший обменник, надо прилично побегать. На хороший обменник нам показал русский, отправлявший в ближайшем ченьдже деньги в Смоленск. На одной из улиц старой Праги мы увидели забавную рекламу: красноармеец с указующим перстом, с известного советского плаката времен Гражданской войны, и подпись большими буквами – «VISIT?». Это оказалась реклама музея коммунизма. Два Дмитрия тут же стали приставать ко всем полицейским с вопросом, как нам туда пройти. Никто из них внятно ответить не смог, зато мы, блуждая по улочкам, натолкнулись на замечательный пивняк, практически без вывески. Это настоящий пивняк для нацбола: на стенах развешаны фотографии Ленина, Сталина, чешских коммунистов, в углу бюст Хрущёва в пионерском галстуке и макет ракеты. А на подоконнике, рядом со столом, где уселись мы с Нечаевым, стоит бюст Сталина в милицейской фуражке, смотрящий в глаза бюсту Кирова (друзья как-никак). Пиво в этом замечательном кабаке стоит 15 рублей. Настоящий тёмный чешский Kozel. По телевизору смотрят только новости и футбол, первой строчкой в меню идет «hovno s makom». Угара достаточно. Пьяный бармен, рассказывающий что-то галдящим постояльцам, какие-то истории, вызывающие гомерический хохот. В туалете была оставлена надпись: НБП – мы везде!

Попивая пиво, Нечаев вспомнил маленькую брошюрку «Ленин как редактор», которая долгое время валялась в Бункере. А именно первое предложение: «Я познакомился с Лениным в отдельном зале швейцарской пивной, где обычно собирались большевики…» Это были наши люди, всё определяется духом, а Карл Маркс отдыхает.

Выйдя из пивной, мы отправились гулять по Праге – два отморозка с сумками на плече. От сумок решили избавиться и сдали их в камеру хранения на вокзале. Перед тем как сдать, забрали из них все тёплые вещи, а я еще к тому же переодел джинсы прямо в кассовом зале. Мы – русские, нам всё можно. Из вокзала мы отправились гулять лишь с натовскими чемоданчиками и чешским пивом в руках. На одной пешеходной улице мы присели покурить и не переставали удивляться – где же антиглобалисты, хотя бы панки?

В результате два русских негодяя сидели на пустынной улице в центре Праги, пили пиво и распевали русские песни во всю глотку. Не было ни ментов, ни антиглобалистов.

Эти смешные антиглобалисты

Если хочешь увидеть типичных антиглобалистов, отправляйся на Арбат или на Калужскую площадь вечером в четверг. Неферы, бродящие кучками и не вызывающие никакого опасения у ментов, – антиглобалисты точно такие же и даже ещё более безобидные. Когда я вышел в Праге из метро «Музеум», то сразу же увидел большое количество ментов и тусующихся антиглобалистов. Типичные неформалы, только ещё грязнее и оборваннее, чем у нас в России. Когда я сидел в Интернете, в Катовице, то я зашёл и на сайт антиглобалистов, на гостевуху, посвящённую саммиту. Как они там стремались полицейских кордонов! Ой-ой-ой! И этого с листовками завернули на границе, а какого-то финна отправили домой уже почти из Праги, и на дорогах посты и контроль, на границе шмонают вовсю… Страха нагнали, даже меня на измену подсадили. Правда, долго смеялся, когда увидел вопрос: «А правда, что на саммит можно аккредитоваться? Сообщите, если кто знает как». Смешные. А туда же – индимедиа, индимедиа… В общем, чехи поставили кордоны на западных границах, а настоящая угроза Западу всегда приходит с Востока.

Антиглобалисты, суки. Возле памятника какому-то конному чеху, на площади у Народного музея, поставили свечки чеченам, талибам и еще кому-то. А полицейские их охраняли от всякого посягательства. Затем они решили собраться в шествие, человек эдак двести (как мне потом сообщили полицейские – 250). Рыхлая толпа вегетарианцев-«революционеров», с тремя тачками, с возлежащими на них чучелами Капитализма, Совка и НАТО, гордо шествовала вперед под барабанную дробь, выбиваемую деревянными ложками. «Героические» антиглобалисты, по всему, видимо, ещё и знатные интеллектуалы, они несли большой чёрный транспарант, на котором белыми буквами мелким убористым почерком было написано пять строчек какого-то очень значимого текста, который ни один журналист не разобрал, так как не вчитывался. Мы с Нечаевым копаться в умозаключениях этих чеченофилов не стали и пошли пить пиво. (200 нацболов не оставили б в Праге кирпича на кирпиче.) Когда в пивняке с бюстом Сталина мы смотрели всё это по телевизору, нам не оставалось ничего другого, как только глумиться над ними, в чём мы были абсолютно солидарны с другими посетителями. Посетители кабачка собирались возле экрана во время новостей, глумились над антиглобалистами и уходили пить дальше. Антиглобалисты пробежались 50 метров своей рыхлой тусовкой, потрогали ручками полицейские БТРы и разошлись.

Саммит

В шесть утра 22 ноября мы проснулись в подъезде какого-то дома Старого города: узкая винтовая лестница, маленькая лестничная площадка. Я спал на ковриках перед дверью, уткнувшись головой в одну дверь, а ногами в противоположную, при этом сложившись в коленях. Нечаев не мог там поместиться даже теоретически, поэтому спал, сидя на ступеньках. Разбудил меня щелчок выключателя за дверью. Мы поднялись и пошли за халявным горячим шоколадом в медиацентр. Там меня тут же без всяких вопросов угостил сигаретой охранник. Мы выпили шоколада, позавтракали едой за 20 кэцэ (в Чехии все цены в кэцэ, чешские кроны – kc. Но ведь даже младенцу известно, что за одно кэцэ можно купить гравицапу, а за 20 – настоящий пепелац. А в Праге за 20 кэцэ – всего лишь гамбургер).

Постовые нам сказали, что станция метро «Вышеград», где расположен Конгресс-центр, закрыта. Поэтому мы вышли на станцию раньше, обнаружили дешёвую Jidelna (общепит) и пошли по шоссе, по которому возили мимо нас тела глав государств. Максимальная скорость кортежей была 60 км/ч, с перекрестков на трассу время от времени выезжали сонные чехи и либо пересекали её, либо ехали по ней в центр. А так улица была пустынна, по ней шествовали только два похмельных русских novinar’a (журналиста – по-чешски) с чемоданчиками в руках. Иногда натыкаясь на собаководов, которые засирали правительственную трассу. Пара заброшенных домов с идеально подходящими для шахида-гранатомётчика дырявыми оконными проёмами. Где Аль-Каида?! Где бен Ладен?!! Где антиглобалисты? Где полиция? Тишь да благодать… Здесь даже не было необходимости в спецоборудовании, достаточно вспомнить опыт старых русских бомбистов. Савинков разнёс бы здесь всё в пух и прах! Да и мы тоже сделали бы всё это спокойно, если б ставили перед собой такие цели. В конце шоссе мы наконец-то наткнулись на полицию и БТРы, где опять-таки не было ни одного «трансгалактического велосипедиста». Через мост нам пройти не удалось. Вернулись в метро и спокойно доехали до «Вышеграда». Который оказался открыт на выход для журналистов с бейджиками.

В Конгресс-центре похмельные русские столкнулись с одной проблемой – чтобы попасть на какую-нибудь пресс-конференцию или брифинг, необходимо получить pool-card с той или иной меткой. На раздачу pool-card мы опоздали, так как не удосужились достаточно точно перевести медиапрограммку. Pool-card, мы подумали, и pool-card. У нас же есть аккредитационные карты. Мы рассудили чисто по-советски, у каждого журналиста на его аккредитационной карте должен стоять его уровень доступа, ведь все эти карточки были навороченные, со всякими там голограммами. Но ни фига подобного! Надо было в семь утра явиться и биться за места на пресс-конференциях. На русско-английском диалекте я попытался разобраться с этим вопросом: «Excuse me. Как получить пул-карт?»

Сотрудницы Конгресс-центра бросились решать этот вопрос, но оказалось, что остались pool-card’ы только на захудалую последнюю пресс-конференцию, какая-то встреча с молодёжью. Мы обмякли. Кошмар!

В нас тут же проснулась партийная совесть. Да как мы будем смотреть в глаза своим товарищам, если ничего не произойдет?! Мрачные перспективы стали вырисовываться перед нами. Мы стали оглядывать весь этот журналистский муравейник: вешалки с одеждой, столы с ноутбуками, с телефонами, присланные в помощь чешской армии и полиции камуфлированные американские морские пехотинцы, сидящие на своих вещмешках, журналисты, снующие туда-сюда, гудящие компьютеры. Но тут с надеждой в глазах одна чешка, преданно посмотрев на нас, сказала: «А на заключительную пресс-конференцию лорда Робертсона не хотите?» Мы счастливо переглянулись – Нам Бог Помогает!

Обнадёженные, мы тут же заняли компьютеры, которые, судя по объявлению, надо было занимать в случае крайней необходимости. У нас была крайняя необходимость: мы не видели последний номер «Лимонки», то есть «Генеральной Линии». Из нашего сайта мы узнали о событиях в Латвии и о том, что Владимира Абеля объявили в розыск через Интерпол. Это ещё больше придало нам уверенности в том, что необходимо действовать. Карфаген должен быть разрушен. Просмотрев «Лимонку», узнав все последние партийные новости, порадовавшись за негодяев, атаковавших посольства, представительство ЕС и поезда, мы отправились в разведанную ранее Jideln’ю. По дороге мы сфотографировали журналиста из Баку, разговаривающего на чистом русском, помахали рукой снайперам, засевшим на крыше Конгресс-центра, покурили на мосту, хотели поссать с моста на высокопоставленных лиц, но, к сожалению, никто не ехал. Поели в столовой – дёшево и сытно. Купили помидоры, допили пиво и пошли на дело. До пресс-конференции осталось чуть больше часа. Сумки были просвечены, охрана обратила внимание на зубную щётку, лежащую в моём чемоданчике. Помидоры в карманах остались незамеченными. В туалете надета повязка на рукав рубахи под пиджаком. Решили где-нибудь прикорнуть. Выходя из туалета, столкнулись со съёмочной группой телеканала Аль-Джазира, они удивленно посмотрели на наши бейджики: «О, русские!» Мы набрали распечатки речей различных участников саммита, особенно понравилась речь белорусского представителя. В лучших традициях Советского Союза. Димка Нечаев развалился на кресле так, что вокруг него сгрудилась толпа фоторепортёров, слоняющихся в фойе без дела. Вот бы достать у них эти фото: «Нацбол на привале». Я, чтобы не проспать наш единственный шанс, стал гулять по Конгресс-центру, вышел на смотровую площадку. Прага лежала у меня под ногами, до начала пресс-конференции оставалось пятнадцать минут.

Акция

Заходим в главный зал Конгресс-центра. Выбираем удобную позицию: за нами телекамеры, перед нами фоторепортеры и сцена с трибуной для главного натовца. Устал, хочется отрубиться, уснуть, поэтому все эмоции отключены, мир медленно протекает вокруг. Главное не отключиться. Вся надежда на Нечаева – ему адреналин спать не дает, вбрасывается в кровь всё новыми и новыми порциями. Но вот наконец-то появился и лорд Робертсон, generalnij tajemnik, как называют его любящие чехи. При появлении этой рожи адреналин пробил бастионы моей усталости и стал бушевать в венах и артериях. Робертсон сказал, что всё хорошо, НАТО расширяется, на радость всего человечества. Отвечая на вопросы, посетовал, а чего это действительно Лукашенко не пустили, но это личное дело Чехии. А НАТО очень удивилась, не увидев Александра Георгиевича в Праге. Но горевать особенно не стали. После ответа tajemnik’a на третий вопрос ведущий заявил, что пресс-конференция закончена и лорду Робертсону надо куда-то там идти фотографироваться с сотрудницами и сотрудниками Конгресс-центра. Но они не знали, что в зале присутствуют русские novinar’ы и у них есть к нему свои вопросы. В наших головах так и прогремел вопрос: «Как так закончена?!!» И тут же двумя помидорами мы поставили настоящую жирную красную точку в конце этого саммита, предвестника медленной оккупации России. «НАТО хуже, чем гестапо!», «На вас кровь сербских детей!», «Нет расширению НАТО!», «Fuck off NATO!» – эти лозунги разорвали мёртвую тишину, повисшую в зале. Лорд Робертсон, воскликнув: «Ой, томато!», спрятался за трибуну, пока к нему не подбежала охрана.

Когда охрана смогла дойти до нас, Нечаев, а затем и я отстранили руки запыхавшихся охранников, медленно собрали свои вещи, я надел шляпу, и мы с чувством выполненного долга стали покидать это собрание. Продолжая выкрикивать лозунги. Сонные журналисты оживились, кто-то стал нам аплодировать, все набросились с вопросами – кто вы и откуда? – «Национал-Большевистская Партия. Россия». Мы говорили исключительно на великом и могучем. И все нас прекрасно понимали.

Нас увели в какой-то дальний коридор, подальше от журналистов. Рассадили по стульям, лицом к стене, чтобы мы не могли перемигиваться друг с другом и подавать какие-то знаки. Как только нас усадили на стулья, мы тут же отключились, чем окончательно шокировали местных спецслужбистов. Люди только что кидали помидоры в генсека НАТО, их судьба ещё не ясна, им грозит тюрьма, а они храпят с абсолютным спокойствием. Время от времени меня будили, обыскивали, пересаживали, а затем я снова засыпал. Интересно, что во время обысков с меня снимали пиджак, смотрели на повязку НБП, затем я снова надевал пиджак. Повязку с меня сняли только во время пятого или шестого обыска, уже в отделении полиции. Особенно много геморроя у чешской полиции было связано с пересчётом наших денег. У нас было очень много мелочи, самой разной: украинской, российской, польской, чешской, и педантичные полицейские описывали всё вплоть до копейки (протокол бедняжки переписывали пять раз). Три часа они нас держали в этом коридоре, сами в это же время собирали материал на нас и на партию. За эти три часа нам не дали выпить ни капли кока-колы, которая была в каждом нашем натовском чемоданчике, ни покурить свой же табак. Опять же была проведена против меня атака химическим оружием: подъехала уборщица с разнообразными моющими средствами, которые вовсю благоухали своей ядовитой чистотой. Я выдержал целых десять минут подобного издевательства. Надо отметить, что мы с Нечаевым отказались применять химическое оружие против чешской полиции и не стали снимать сапоги после задержания. Хотя эта мысль, после того как я проснулся, очень меня развеселила, и я тут же разразился жизнерадостным хохотом, который был подхвачен Дмитрием.

Полиция

Из Конгресс-центра нас перевели в отделение полиции, которое находится буквально за углом. Там нас обыскали еще несколько раз, причём ещё две повязки, которые находились у Дмитрия Нечаева под свитером, за все эти шесть обысков так и не нашли! После обысков нас посадили в обезьянник, где мы провели, в общей сложности, целых десять минут. Наши вещи были сложены в больших целлофановых мешках на скамейках напротив нашей клетки. Как нам сообщил на английском чешский лётчик, который нёс за нами эти вещи, пока нас конвоировали от Конгресс-центра, это наше право – наблюдать за своими вещами и просить что-нибудь оттуда. По первой же нашей просьбе полицейские выдали нам кока-колу и наш табак, а также сразу же дали прикурить, как только мы свернули цигарки.

Только я докурил, как меня выдернули на разговор без протокола со спецслужбами. Мы с Димкой проводили для них «курсы повышения квалификации». Им понадобилось целых три часа, чтобы выяснить, что такое НБП и с чем его едят. От нас им нужно было понять, как нам это всё удалось. Мы не стесняясь рассказывали об этом, так как в следующий раз всё равно всё будет по-другому, и мы их опять обманем. Как всегда. Во время разговора в кабинет зашла следователь с переводчицей, и мне было представлено постановление о возбуждении уголовного дела по статье «разбой» (как потом оказалось, это ошиблась в запарке переводчица). Но тогда я лишь усмехнулся: разбой так разбой. У меня возникло ощущение, что в комнате запахло латышами. Я усмехнулся, пожал плечами и сказал спецслужбам: «Ну разбой нам за подобные акции ещё никогда не предъявляли». Человек из спецслужб спросил, планировалась ли эта акция, на что я ему ответил, что в свете предъявленной бумажки на эту тему не хочу говорить. Они мило улыбнулись и извинились. Дальше их стало интересовать, как относится НБП к политике Путина, к событиям в «Норд-Осте». Провел политинформацию, которая была прервана полицейскими, забравшими меня фотографировать и снимать пальчики.

Пока меня возили на дактилоскопию, мы мило побеседовали с полицейским, который сидел за рулём и отлично разговаривал по-русски. Он сказал, что согласен с нашей акцией и вполне разделяет наши требования. Во время фотографирования чехи заценили мою татуировку с бравым солдатом Швейком – как-никак местный национальный герой. Одновременно мы посмотрели два выпуска новостей, где мы шли заглавной новостью. Национал-Большевистская Партия, повязка крупным планом. Весь остальной саммит отошёл на второй план.

Надо отметить, что чешские полицейские разительно отличаются от своих российских коллег, у них нет на лице печати мента – «я из МВД!». Когда они ходят в штатском, то хрен поймешь, что они из полиции, некоторые из тех, кого мы видели, носят панковские причёски, всякие фенечки, драные джинсы. Они ходят в полицию как на службу: восемь часов отработал, а дальше личная жизнь. Они не чувствуют себя хозяевами на улице, когда любой гражданин находится у них в полной власти. Нет, они просто служащие, отсюда и корректное, по сравнению с Россией, отношение к задержанным.

После дактилоскопии меня привезли обратно, где допросили, выдали повестку на 18 декабря для ознакомления с делом и сообщили мне, что это мое право – приехать и ознакомиться с материалами дела. Право, но не обязанность. И выпустили на улицу под дождь. 23.21 чешского времени. Нечаева допросили раньше, и мне сказали, что его тоже уже отпустили. Прага – чужой город, чужая страна, где друг друга искать, неясно. Я позвонил в Бункер, попал между первым и вторым тостом за нас с Нечаевым, сообщил, что нас отпустили, и сказал, что если Нечаев будет звонить, то я его жду возле вокзала, где мы сдавали вещи в камеру хранения. Нечаев не дозвонился, телефон был занят, нацболы вышли в Интернет. Но мы все равно встретились, причём именно там. Нацболы имеют друг с другом ментальную связь.

Нечаева допрашивали, пока с меня снимали пальцы, а затем его повезли забирать вещи из камеры хранения и на дактилоскопию, откуда его и отпустили. За камеру хранения заплатили чешские полицейские, так как денег у Димки оставался адын доллар. На вокзале произошёл забавный инцидент: Дмитрия, закованного в наручники, конвоировали трое полицейских. Двое держали его под руки, а третий шёл впереди и открывал все двери. Эта процессия шла через весь вокзал, отъезжающие антиглобалисты смотрели на это с охеревшим видом, а один местный бомж, который, видимо, сам не раз попадал, подбежал, вставил Нечаеву в зубы стреляную прикуренную сигарету и сказал по-чешски: «Держись!»

После того как встретились возле закрытого вокзала под дождём (более бестолкового места для встречи придумать было нельзя), мы отправились кататься на трамваях по ночной Праге. В Праге есть дневные трамваи, а есть маршруты, которые ходят только ночью. Вот в них-то мы и спали от конечной до конечной. Когда нас уже подзаколебали эти трамвайные экскурсии, мы наткнулись на очередной конечной на укуренных в распиздень чешских анархистов-малолеток. Которые не могли даже встать со скамейки, и единственное, на что они были способны, – это вручить нам добрый джойнт. Мы не смогли отказаться от подобного предложения. Во время разговора два Дмитрия признались, кто они и что здесь делают. Два Томаша никак на это не отреагировали ввиду полной невменяемости, а девочка-анархистка, Виктория, посмотрела на нас и заявила: «Все вы, русские, ёбнутые, а вы так вообще камикадзе». Отсюда вывод: антиглобалисты в общем-то неплохие ребята, но на героический жертвенный поступок не способны.

Путь домой

В Польше и Чехии очень много граффити, уделано всё что можно: электрички, трамваи, заборы и дома, туннели в метро, исторические памятники в Праге. Мы тоже оставили свой след. В нескольких местах в Праге появились надписи: «Прага – Русский город!», «Мы еще вернемся!», «НБП».

Всю дорогу от Праги до Львова мы спали, время от времени доставая паспорта на границе. Мы проснулись на автовокзале во Львове, вдохнули воздух родной Империи, продрали заспанные глаза и прикурили сигареты. И тут же на нас обрушилось «родное» государство: к нам подбежали двое в штатском, показали удостоверения уголовного розыска и потребовали предъявить документы, сразу же спросив, сколько мы привезли с собой наркотиков. Но убедившись, что мы журналисты, извинились и ушли. И мы сразу же поняли – мы дома!

P.S. Партия – по-чешски – «Strana». В полицейских протоколах и местных газетах так и было написано – «jako aktiviste Nacionalne bolsevicke strany»…

Дмитрий Бахур, декабрь 2002

Сны

Мне никогда не снятся Франция или Бельгия, где я жил, работал, путешествовал, где у меня есть друзья, где после рабочего дня тихим сельским вечером симпатичные девушки-француженки пели нам песни под гитару на французском, моём втором родном языке, знакомом с детства. По ночам я вижу Таджикистан, где голод, нищета и нестабильность, где люди за несколько месяцев зарабатывают столько, сколько во Франции на сборе винограда можно заработать за день.

Позавчера по почте мне пришла газета «Содружество НГ (независимых государств)». Где-то там, в архивах московских патриотических организаций, которые когда-то приглашали нас на патриотические съезды и форумы, остались адреса, и о нас вспомнили через несколько лет. Видать, дело идёт к новым российским выборам, нужна тусовка в виде очередного съезда «российских» соотечественников. А пока, чтобы их вспомнили, нам прислали по газетке. На первой же странице размазывают по стенке таджикские власти, призывая США повлиять на их своенравного президента. Помои в таком концентрированном виде о каких-либо нынешних властях СНГ мне читать не приходилось уже давно. Это о самой пророссийской республике СНГ в течение последних восьми лет, более пророссийской, чем даже Белоруссия, в газете, присылаемой одними «российскими патриотами» другим.

Таджикистан – это наша родина, может быть, даже в большей степени, чем Приднестровье или Абхазия. Здесь народное восстание и революция осенью 1992 года против демоисламистов смыла с территории республики национальный позор горбачёвской чумы, который позорным клеймом нашего бездействия висит над всеми нами. Здесь больше, чем даже в Приднестровье, чувствуется имперский дух нашей страны, здесь при разговоре со мной, журналистом, все начинали со слов: «Когда же мы восстановим СССР?» Там было плохо и голодно, но там было чувство свободы. Там я был у себя дома. На Украине я живу в логове врагов.

Будучи в республике, я всё время вспоминал давний спор Ленина и Троцкого: сумеет ли революционная республика устоять во враждебном окружении. Жизнь дала ответ: да, сумеет, но только отгородившись от остального мира железным занавесом. Увы, «вторая редакция октябрьской революции» в отдельно взятой республике, похоже, переживает не лучшие времена. В своё время китайские дипломаты предложили таджикскому руководству рассмотреть вопрос о вводе китайских войск для охраны границы с Афганистаном: «там птица не пролетит». Вместо них сейчас границу «охраняют» коррумпированные до мозга костей российские «пограничники».

Именно потому, что Таджикистан остался осколком СССР и не стал при этом государством прокитайским, Россия и «мировое сообщество» ломали об колено советскую власть в республике. Я был потрясён, как разносторонне, целенаправленно, с самых неожиданных сторон республику и президента прижимают к стенке – моей фантазии журналиста не хватало даже вообразить подобное. Негласная экономическая блокада, перебои железнодорожного сообщения с Москвой, финансовая удавка, давление со стороны ООН, прямой запрет со стороны России разгромить озверелые остатки демоисламистских террористических банд – вот только малая часть того, что я видел и слышал. Все республики СНГ получили оружие для армии из бывших советских арсеналов. А вот Таджикистан, которому оно больше всего было нужно для борьбы с демоисламистскими террористами, не получил ни автомата! В результате российской блокады (в частности, была перекрыта поставка зерна, которое там никогда ранее не выращивали) республика стала самым бедным государством СНГ, а нищета приняла неописуемый характер. Офицерам в армии не платили в срок даже их нищенскую зарплату. «Я перевозил родственникам трупы заключённых, умерших от голода в тюрьме. Республика не может прокормить уголовников», – рассказывал мне в своё время шофёр.

Россия загнала президента в угол, и он пошёл на страшный шаг, согласившись на немыслимое – принять остатки ненавидимых народом демоисламистских банд в армию и дать им один из постов в силовом министерстве. Ни порядка, ни стабильности это не принесло – наоборот.

У так называемого «мятежного полковника» Махмуда Худойбердыева я был дома, в Курган-Тюбе. Полутаджик, полуузбек, женатый на русской, – он типичный представитель советского народа. Он был любимец народа, и его авторитет был рождён не из-под палки.

«Если президент примет условия так называемой оппозиции – всем нам смерть», – говорил он тогда в интервью. То, что воистину армия не останется, в отличие от России или Украины, слепым исполнителем любых президентских решений, всем было абсолютно ясно. Наиболее просоветская часть таджикской армии – базирующаяся в западных и южных регионах республики, особо пострадавших от демоисламистских зверств, выступила против новых «миротворческих» инициатив президента – и проиграла.

Понимает ли наша окопавшаяся в Москве оппозиция, что их город сейчас отнюдь не центр политических сил в масштабах некогда великой страны, что в республиках идут свои политические процессы, по своей напряжённости, политизации, интенсивности намного превосходящие московские, а центры политического сопротивления сосредоточены зачастую не в пыльных и малолюдных кабинетах «обновлённых и возрождённых» компартий?

Там, в Таджикистане, я видел своими глазами результаты революции 1992 года, которая смела как демоисламистов, так и правящий номенклатурный слой. Настоящая революция делается отнюдь не так, как учили нас тупоголовые обществоведы, и весь народ отнюдь не кричит от восторга, видя её результаты. Напротив, довольных в республике нет. И самая недовольная, самая агрессивно злобствующая по поводу нынешней власти прослойка в республике – это русские.

Пусть приезжают к нам на Украину и от имени национального меньшинства публично выскажут о наших властях то, что они беспрепятственно говорят о своих, таджикских – они быстро узнают, как наша Служба безопасности Украины умеет укорачивать языки болтунам. Или пусть покрасят для эксперимента волосы в чёрный цвет, наденут таджикский халат, тюбетейку и галоши и в таком виде прогуляются по центру Москвы. Думаю, вооруженная автоматами звероподобная московская милиция через несколько минут объяснит им, что по улицам в Москве имеют право беспрепятственно гулять только лица московской национальности, а все прочие национальности должны знать своё собачье место и не поганить своим вонючим видом светлые очи наших московских владык.

Зато московские корреспонденты очень хорошо знают, кого надо «лупить». Слушая телепередачи и репортажи о Таджикистане, я воспринимаю их не как невинных овечек, которых вечно обижают то белорусские власти, то чеченские. Они – упыри, обезумевшие от выпитой человеческой крови, они постоянно, с высоким профессионализмом и тонким подходом разлагают, разрушают, натравливая на всё, что хоть боком, хоть издали напоминает о народной власти. Кровавое демоисламистское зверьё, взращённое на иранские и пакистанские деньги, в их изложении это оппозиция, а народный герой Худойбердыев – мятежник. Чувствуете по терминологии, с кем надо вести переговоры, а кого давить? Любимая их тема – разборки между региональными кланами и мафией в Таджикистане. Да, местнические трения там есть, как и в России или на Украине. Есть и мафия, хотя нашей киевской или московской она в подмётки не годится. Но надо обладать чисто сатанинским изуверством, чтобы объяснять этим таджикскую революцию 1992 года или создаваемую нынешними российскими властями нестабильность в республике.

Как гласят народные легенды, с упырями можно справиться только одним путём – раскопав их могилы и вбив осиновый кол в спину нечистой силе. Кто вобьёт этот кол?

Меня снова тянет в Таджикистан, а не во Францию. И в моих снах смешалось всё. В них украинские повстанцы под руководством полковника Худойбердыева, расконсервировав танковые и орудийные склады бывшей Советской Армии в таджикском городе Куляб, после массированной артподготовки штурмуют Московский Кремль, а сторонники правящей думской фракции «Яблочное единство», которым не помогло ни срочное принятие ислама, ни обрезание, ни наспех пристроенные к бывшему храму Христа Спасителя минареты, спасаясь, переплывают вплавь Амударью, чтобы добраться до близлежащего Гондураса. Там их уже ждут бородатые талибы, сгоняя бывших демократов в лагеря перевоспитания посреди кишащих крокодилами болотистых малярийных джунглей, чтобы сделать из них террористов для диверсий против «великого сатаны» – США.

Александр Сивов, декабрь 2001

Часть третья В глаза врага по-другому

Базар для карателей

Вавилон. Сегодня это отнюдь не туристский объект Ирака, куда раньше специально приезжали любители древней экзотики со всего мира, а одно из самых зловещих мест страны. Там расположена так называемая «многонациональная дивизия» оккупационных войск под формально польским руководством. В неё входят вооружённые подразделения из «банановых республик» как Центральной Америки, так и Украины, Прибалтики, Восточной Европы и других марионеточных стран.

Вавилон находится приблизительно в восьмидесяти километрах к югу от Багдада. Населённого пункта, как такового, в двадцатом веке там уже не было, и это место представляло собой всего лишь объект археологических раскопок. При Саддаме Вавилон был огорожен, и несколько объектов были отреставрированы, хотя некоторые специалисты считают, что реставрация была проведена неудачно и во многом не соответствует древним реалиям. После оккупации страны американцы решили, что именно этот древний библейский город, как символическое место, в наибольшей степени подойдёт для штаба «многонациональной дивизии». Тем более, здесь всё уже было идеально подготовлено для охраны, имелись жильё и хозяйственные помещения, в которых при Саддаме проживали туристы, археологи, полиция и администрация этого археологического комплекса. Сегодня в Вавилоне тяжёлая бронетехника поломала и исковеркала древние дорожные плиты, пролежавшие в неприкосновенности три тысячи лет.

Прилегающий регион населён преимущественно шиитским населением, которое вначале почти не принимало участие в партизанской войне, и это также было очень кстати для оккупантов. Они рассчитывали, с одной стороны, поддержать американцев, с другой – почти не вести активных боевых действий и, следовательно, ограничить свои потери. Американцев эта ситуация тоже вполне устраивала, они готовы были взять на себя в Ираке основную грязную работу.

Первоначальные планы отсидеться провалились: этот регион к югу от Багдада журналисты уже прозвали «треугольником смерти» (не путать с «суннитским треугольником» к северу от столицы). Некоторые из «банановых республик» уже отозвали свои контингенты, некоторые планируют это сделать в ближайшем будущем.

Я не мог не посмотреть на Вавилон и на своих «соотечественников» по ту сторону баррикад. Используя хорошо продуманную легенду, мне удалось получить соответствующее разрешение туда пройти.

Есть несколько хитростей для самостоятельного передвижения по Ираку. Вначале надо одеться как местный житель – штаны, безрукавка, можно не первой свежести, и сандалии на босу ногу. В руках не должно быть никакого багажа, видео, фототехники или других примечательных вещей. В глазах должно быть спокойствие и безразличие ко всему окружающему, надо представить себе, что пребываешь вовсе не в Ираке, а, скажем, где-то в Дагестане, и вокруг все вроде как бы свои. Если вы не ярко выраженный голубоглазый блондин, то никто даже не заподозрит, что вы иностранец, по крайней мере, до тех пор, пока не попытается с вами заговорить.

Рано утром беру такси до автовокзала, произнеся одно-единственное слово: «гараж», молча даю шоферу стандартную сумму. На автовокзале с вопросительной интонацией кого-то спрашиваю: «Хилла?» Мне машут рукой в направлении небольших автобусов, которые отправляются в этом направлении. Там шофер, зазывая клиентов, уже истошно орёт: «Хилла! Хилла!» Я уточняю: «Бабилон?» «Да, да!» – орёт он, заталкивая меня в свой автобус.

Мы отправляемся. Я слегка раскрываю своё инкогнито, на ломаном арабском языке попросив своего попутчика на соседнем кресле предупредить меня, где надо выходить – на Вавилон надо выйти за пятнадцать километров, не доезжая Хиллы. Для него я, в этом виде, в этом автобусе, человек из их как бы «ближнего зарубежья». Может быть, иранец или азербайджанец, приехавший на паломничество к шиитским святыням. Возможно, чей-то родственник из Турции. Или просто малограмотный курд, так и не научившийся в своих горах нормально говорить на арабском языке. Я не вызываю у него не только никаких агрессивных рефлексов, но даже простого интереса – едет какой-то странный лох в Вавилон, ну и пусть себе едет, значит, ему что-то там надо. Ни в какие заложники в пресловутом «треугольнике смерти» меня не берут – я и даром никому здесь не нужен.

Выхожу на развилке, здесь пост иракской полиции. «Вавилон?» Мне машут рукой на пустынную боковую дорогу. Я ловлю какую-то попутную легковушку, по прибытии молча сую шоферу в руку мелочь.

На контрольно-пропускном пункте у входа на базу стоят польские солдаты, призывники. Оккупационные силы разрешили сразу за КПП открыть небольшой базар. Слово «базар» в Ираке известно, но чаще его называют словом «сук». Местных жителей, желающих что-то продать, туда пропускают, предварительно тщательно обыскав (как самих, так и их товар). Поскольку это уже территория внутри охраняемой зоны, военнослужащие могут в свободное время спокойно побродить там без оружия и бронежилетов и увидеть арабов вблизи, а не только через прицел своего автомата. По одному, обыскивая, поляки пропускают торговцев. Некоторые уже немного заговорили по-польски. Арабы особенно экзотично смотрятся, когда они начинают по-польски ругаться матом: «Матка запердлона!»

Оккупанты из многонациональной дивизии, включая простых солдат, при немалых деньгах. Все они добровольцы, никто их в Ирак силой не посылал, со всеми на родине предварительно проводилось «собеседование». Им выплачивают жалованье по западным стандартам – около 800 долларов в месяц солдатам (цифра слегка различается от страны к стране) и значительно больше офицерам. Для сравнения напомню, что на Западной Украине крестьян можно нанять батрачить в поле за один доллар в день, зарплата младшего офицера украинской армии около ста долларов в месяц, а заработки в Болгарии и других «банановых республиках» ненамного выше.

Давайте называть вещи своими именами: здесь «служат» наёмные убийцы и каратели, которых наняли за деньги. У нас принято вспоминать власовцев, бандеровцев и марши эсэсовцев в Риге. Почему никто не вспомнит про нынешних эсэсовцев ХХI века, зверствующих сегодня в Ираке? Правда, они стараются особенно не рисковать: «Мы не проводим, подобно американцам, жёстких зачисток». Наёмники есть наёмники, они всегда и во все века старались воевать поменьше, но хапнуть побольше.

Меня тоже обыскивают и пропускают. Заговариваю с польскими солдатами. Им в Ираке не нравится: «Арабы здесь лицемеры, на словах они говорят о дружбе, но мы чувствуем, что в уме у них совсем другое. Плохо, что здесь нет водки, когда в Вавилоне были только американцы, её в магазине продавали, но теперь запретили, иначе бы все поляки были тут пьяные. Нам здесь надоело, хотим домой».

Я вхожу на базар, но уже не в роли «своего», каковым я чувствую себя повсюду в Ираке, а «чужого». Хотя я одет в штатское, но все видят меня как оккупанта и богатого клиента. Какие-то визжащие типы прямо у входа хватают меня за руки и уговаривают купить «фифи-фифи» – порнографические фильмы на компакт-дисках. На ломаном английском что-то орут прямо в ухо. Ощущение такое, что попал в цыганский табор или на меня набросилась стая бродячих собак. Я в шоке, объездив весь Ирак, ещё не видел ничего подобного.

Мелкие поделки, безделушки, трикотаж, вода в бутылках, сигареты. В углу жарят шашлыки. Но особенно бросается в глаза немыслимое количество сувениров, посвящённых Саддаму Хусейну. Теоретически подобные сувениры продавать в Ираке запрещено, хотя в условиях нынешнего хаоса на подобные запреты в Ираке никто не обращает внимания. Однако на обычном городском рынке подобных вещей мало – кто хотел, тот купил их ещё при Саддаме, особого спроса там нет. Но здесь их продавать официально разрешено, и спрос на подобную продукцию огромен. Майки с изображением Саддама, часы, сувениры, компакт-диски с фильмами о его жизни. Есть даже его книги и брошюры, изданные когда-то в английском переводе. С одной стороны, Саддам и верные ему федаины вызывают суеверный страх. С другой – он захватывает воображение, манит, околдовывает своим величием даже оккупантов. Притягивает, как сильная личность.

А где же сувениры с изображением бен Ладена? Это запрещено, за продажу подобных вещей продавцов изгоняют с этого столь прибыльного рынка. «Саддам – yes, бен Ладен – no!» – объясняют мне. Однако восточный базар не был бы таковым, если бы там не существовал и свой чёрный рынок. Мне достают из-под полы запрещённый товар – зажигалки с физиономией бен Ладена…

Я, не торопясь, брожу по рядам. Заходят немногочисленные военнослужащие – поляки, болгары, прибалты. Они в форме, на рукаве нашивки, удостоверяющие, из какой они страны. Здесь, на базаре, в непринуждённой обстановке и вдалеке от зорких глаз своих политорганов, они с удовольствием говорят со мной по-русски, рассказывают о своей службе. Ничего злобного в их внешности нет. Вероятно, настоящие, а не киношные эсэсовцы в своё время тоже были по-своему симпатичны в подобной нейтральной обстановке.

Возле лотка, где продавали множество маек с изображением Саддама, я решил сделать редкий снимок. Оглянулся – вокруг меня только арабы. Достал из сумки фотоаппарат, газету «Лимонка», протянул продавцам немного денег, чтобы попозировали с газетой на фоне своих маек: «Посмотрите газету. Делайте вид, что читаете!». – «Это что, русская газета?» – слышу по-русски голос справа. Солдат с нашивкой одной из стран Прибалтики. А, чёрт, откуда он успел взяться? «Да-да, это так, ерунда», – говорю я, мгновенно выхватив «Лимонку» из рук арабов и спрятав её в сумку.

Не хватало только, чтобы он ещё заметил гранату на первой странице или успел понять, что это за газета. Граната хоть и нарисованная, но неприятностей может мне причинить немало. Но вроде он ничего не успел сообразить, а я быстро ухожу в сторону.

…Добираюсь обратно. На пустынной провинциальной дороге, на берегу оросительного канала, раздумываю, пройти ли несколько километров до развилки на Багдад пешком, или попытаться дождаться какой-нибудь попутки здесь. Рядом со мной араб, он уже распродался и, вероятно, стоит здесь с той же мыслью. В своих сандалиях на босу ногу я снова стал для него «своим», хотя ему понятно, что я иностранец и выхожу с базы.

«Лучше бы они покинули Ирак», – говорит он мне на приличном английском. Они – это те, которые в военной форме, загребают в Ираке кучу долларов и не носят сандалии на босу ногу.

Лоуренс Месопотамский, май 2005.

Методы и агенты

Каждое наше действие – это призыв к войне против империализма, и наш призыв – это призыв к единству народа против самого большого врага человечества – США. И если смерть настигнет нас, но наш призыв к войне будет услышан другими людьми, и они поднимут наше оружие и будут готовы петь песни о нашей смерти под звуки стреляющих пулемётов и новых лозунгов, призывающих к войне и победе, то позвольте смерти прийти, мы приглашаем её, мы приветствуем её.

Че Гевара

Во время моей журналистской командировки в Среднюю Азию, перед отъездом, я позволил себе немного шика и поселился в Самарканде в маленьком частном пансионе, там, где обычно останавливаются западные туристы. После долгой торговли с хозяином удалось сбить цену в три раза против обычных его тарифов, рассчитанных на «дальнее зарубежье», и моими соседями стали датчане и швейцарец. С последним мы нашли общий язык, поскольку я свободно говорю не только на русском.

Он был студентом-историком университета в Женеве и путешествовал уже два месяца. Из Швейцарии он проехал через Италию, Грецию и не торопясь, с остановками, пересёк с запада на восток Турцию, Иран, успел побывать в Туркмении, Киргизии и, наконец, добрался до Узбекистана.

Цель поездки – изучение положения с правами человека на Среднем Востоке от Международной амнистии, средства на это весьма недешёвое путешествие, думаю, он получил оттуда же. В детали он, впрочем, не вдавался (членам Международной амнистии запрещено разглашать цель их поездки во время сбора информации подобного рода).

В турецкой глубинке он побывал в Курдистане, на местах недавних боёв, он лично видел американского инструктора турецкой армии, убитого курдскими повстанцами. Ночевал где подешевле, в основном в частных домах и дешёвых провинциальных пансионах, где редко ступает нога иностранного туриста. Он неплохо ориентировался в политических реалиях этого региона, в том числе и СНГ, регулярно заглядывая во время наших дискуссий в свои записи, где были ориентировки о гонениях на деятелей политической оппозиции Узбекистана – то ли действительные, то ли мнимые. Он, конечно, многого недопонимал, совершенно не владея ни русским, ни местными языками, но меня потрясло то, что обыкновенный западный студент может в рамках своей курсовой или дипломной работы, с благословения куратора, отправиться туда, откуда запросто можно не вернуться живым.

Лет через десять, думаю, он будет работать или в посольстве, или в разведке, или просто преподавать как доцент, посылая зелёную студенческую молодёжь своего университета к чёрту на рога. Но главное – он будет высококлассным специалистом и будет хорошо чувствовать и знать, где и что варится в политических котлах ближневосточных стран.

А вот в мою Одессу из Китая приплыла, приехала целая делегация американских студентов во главе с преподавателями. Они учатся по специальности – изучение коммунизма. В порядке практики весь поток отправили на несколько месяцев теплоходом (!) в кругосветный морской круиз по всему миру. В ходе этого путешествия они встречаются с представителями коммунистических партий всего мира. Естественно, в Одессе наши престарелые коммунисты были рады уважить заморских гостей, объясняя им, что украинские коммунисты – это не звери, они такие славные и безобидные.

В соседней Молдове сотрудники посольства США крайне активны. «Снова и снова они пытались наладить контакты с нашей организацией, – рассказывали мне товарищи из Движения за равноправие «Унитатя – Единство». – Их не смущало, что в нашем политическом объединении к ним относятся крайне враждебно, если не сказать больше. Они постоянно заходили, прощупывали, зазывали на семинары и окончательно оставили в покое не так давно. Их деятельность представляла разительный контраст с сотрудниками посольства России – там работают важные, жирные коты». У нас в Одессе открылось российское консульство, но проблема трагедии русского языка и культуры тамошних работников мало интересует, равно как и связи и контакты. Хорошо хоть то, что и явного вреда от них нет. Зато недавно повстречал знакомого, о котором могу уверенно сказать, что является платным агентом американского ЦР… – прошу прощения, сотрудником аналитическо-политологического центра при некоем международном фонде. Мы раскланялись, улыбаясь друг другу. Оказалось, он знает, с какими политическими деятелями и силами в нашем городе лично я контактирую, причём общих знакомых у нас нет! Аналогии того, что происходит сейчас у нас и на Украине, и в России, заокеанские спецы где-то когда-то видели, слышали, щупали. Я вижу это так.

Где-то в уютном особняке проходит закрытое кулуарное совещание советологов на тему: «Что делать дальше с Россией». Проводятся аналогии, комментарии, свободный обмен мнениями.

«Мне ситуация напоминает Уругвай, 1972 год», – говорит один.

«Нет-нет, – шумит другой, – я же тоже был в это время там на стажировке. Тематика оппозиционной печати в России совсем иная, чем тогда была в Уругвае! Но сходство с Латинской Америкой, безусловно, имеется» – «Может быть, это Португалия, 1974-й, или Чили?» «Скорее Аргентина начала семидесятых, эта страна близка и по уровню промышленного развития, и по социальному расслоению, и по проблемам», – вступает в разговор ещё один эксперт.

«Похоже, похоже, есть и какое-то психологическое сходство менталитета населения!» – соглашаются другие эксперты.

В разговор вступает молчавший до сих пор мужчина спортивного вида в строгом сером костюме: «Надо найти всех экспертов, кто работал, стажировался, писал дипломные работы и диссертации в Аргентине в эти годы, перебросить их на углублённый анализ ситуации в России и на Украине. Мы откроем финансирование научных тематик в тех объёмах, которые будут необходимы. Необходимо разыскать тогдашних работников посольства, пусть поделятся опытом, подскажут, с кем и как надо работать. Необходимо провести развёрнутый анализ всей, без исключения, оппозиционной прессы Аргентины за эти годы в библиотеке Конгресса. Если есть необходимость, можем собрать ведущих специалистов на национальный научный семинар. Средства найдём…»

Мне кажется, именно здесь корень проблем, с которыми сталкивается оппозиция и на Украине, и в России. Советский Союз породил когда-то массовое революционное движение в странах мира. Накоплен колоссальный опыт работы коммунистических, радикальных и революционных организаций во всём мире, которые начинали когда-то учиться на наших примерах. Что мы знаем о нём? Ничего, немногочисленная интересная информация, если она есть, глубоко похоронена в секретных архивах МИДа и ГРУ. Мы – слепые котята. А вот «они» знают о нас не только что было и что есть, но предсказывают наперёд, как гадалка Ванга, и то, что у нас будет, и я с этим сталкивался. О наших будущих мыслях, идеях, попытках, которые нам ещё и в голову пока не пришли, «они» знают наперёд и заранее принимают меры!

Где-то революционеры боролись и сражались, выигрывали и проигрывали выборы, умирали в партизанских отрядах, заживо гнили в тюрьмах. В это время наши обществоведы защищали диссертации о далёких событиях послереволюционных лет, густо пересыпая свои творения цитатами из В.И. Ленина, учась виртуозно жонглировать цитатами. И даже если про зарубежную жизнь они иногда говорили правильно, то всякий мог почувствовать, что они там не были, не впитали кожей то, о чём пишут.

У нас в Одессе, по рассказам старшего поколения, в «тоталитарные», сталинские времена в технических вузах было по одной кафедре общественных наук. Позже они начали плодиться как тараканы, порождая кафедры истории КПСС, научного коммунизма, политэкономии и другие, соответственно требуя всё больше и больше учебных часов. Сейчас выпускники этих институтов с юмором, а иногда со злой насмешкой вспоминают это преподавание. Распад Варшавского договора, независимость Украины и разложение КПСС наши обществоведы проглотили относительно спокойно. Но попытка кое-где урезать учебные часы вызвала бурю, вопль, дошедший до небес: «Не смейте покушаться на святое!» Многие перестроились, переключившись на преподавание «научного национализма», истории Руха и проблем независимости Украины. Некоторые, наиболее ловкие, начали работать на некие международные фонды, финансируемые из-за океана.

Украинские коммунисты, опираясь на вузовскую профессуру, тоже «ведут работу» в своих первичках, организуя изучение и конспектирование работ В.И. Ленина, а по окончании выдаётся «корочка» по форме. У Ленина есть многое, но не всё. Он ничего не написал о проблемах Черноморского флота, статусе Севастополя, проблемах Приднестровья. В его работах нельзя прочесть, как вести себя при аресте, в тюрьме, под пыткой. Он не писал о методах конспиративной работы, источниках финансирования, сборке-разборке автомата. Однако это всё хорошо знают зарубежные революционеры. Они, а не покрытые мхом вузовские обществоведы должны учить нас. Вы не задавали себе вопрос, почему за рубежом, в отличие от России, радикальные и революционные движения состоят почти исключительно из молодёжи?

Если мы не хотим быть похожими на слепых, бредущих по минному полю, надо найти эти контакты, причём не только на уровне лидеров, но сделать их массовыми для рядовых членов. И революционер должен знать не только конспекты Ленина, в крайнем случае, Сталина, но и других, современных теоретиков. Эпиграф в начале этой статьи – вероятно, наиболее цитируемое за рубежом высказывание классиков марксизма-ленинизма (Че Гевара давно уже считается классиком), но многие ли слышали его актуальные слова у нас?

Александр Сивов, январь 2001

Миротворцы из ООН

Вице-президент Ирака на днях прямо обвинил прибывших инспекторов ООН в работе одновременно и на ЦРУ, и на израильский «Моссад». Может ли такое быть? Исходя из своего собственного опыта контактов с «миротворцами» ООН в Таджикистане я утверждаю: да, это вполне возможно. И чтобы ни у кого не было сомнений в том, каких инспекторов и с какой целью посылает в Ирак ООН, находящаяся в настоящее время под полным контролем США, хочу рассказать о том, что миссия ООН творила в нашей южной республике.

Предметом особой, просто трогательной заботы ООН в середине девяностых годов в Таджикистане были малонаселённые районы, частично контролируемые малочисленной и ненавидимой народом «оппозицией». Если без дураков – контролируемые бандами исламистов, частично они были на содержании бен Ладена, частично подготовлены афганским бандитом Ахмад Шах Масудом, неважно, что они воевали в это время между собой.

Для чего нужна была поставка «мировым сообществом» в горные кишлаки с патриархальными нравами в зоне боёв дорогостоящих концентратов и сублимированных продуктов? Да там муж выгонит из дома жену, если она будет кормить свою многочисленную семью этой гадостью вместо вкусного плова! Эти концентраты используют в горах туристы, альпинисты и… армейский спецназ. У них нет времени долго возиться с приготовлением пищи, а каждый сэкономленный килограмм в рюкзаке или ранце позволяет больше его загрузить – то ли альпинистскими крючьями и карабинами, то ли гранатами.

Вот ещё один предмет гуманитарной помощи в этих краях – батарейки. Батарейки для фонариков изжили себя, они безумно дорогие и непрактичные. Но для переносных военных раций они обязательно нужны – эта техника не работает на керосине. Это ещё что, однажды в составе гуманитарной помощи тайно привезли стационарные аккумуляторные батареи для центральной рации. ооновцы даже не отрицали, что «они нужны для оппозиции». А ведь ооновские и прочие благотворительные грузы не досматриваются, и можно только догадываться, что ещё туда попадает.

Я был на пресс-конференции в здании представительства ООН. Глава миссии Герд Дитрих Меррем долго, неконкретно и невнятно рассказывал сам и отвечал на вопросы журналистов. Единственное, что можно было понять с его слов, так это то, что альтернативы мирным переговорам нет и быть не может, роль посредников ООН, усадивших противоборствующие стороны за стол переговоров, – просто грандиозна, а обе договаривающиеся стороны умные, хорошие и благородные. Слушая тихие, вкрадчивые интонации Г.Д. Меррема о непролитии крови, мирном консенсусе, о том, что смертоубийство нужно прекратить непременно с помощью посредников, я понял, что где-то слышал этот стиль разговора. Может быть, у А.Д. Сахарова, осуждающего насилие над тихим и безответным народом в Тбилиси? Или, скорее, они похожи на тональность «великого миротворца» С.А. Ковалёва, чуть было не установившего мир в Чечне в 95-м, помните?

А помните, как в начале 90-х летали взад-вперёд тучи ооновских посредников по мирному урегулированию в Афганистане, всё уговаривали Наджибуллу уйти с поста президента, обещая какие-то советы и правительства национального согласия под крылом ООН? Уговорили. Наджибуллу исламисты отправили на виселицу, предварительно кастрировав его перед этим, а «мировая закулиса» радостно потирала руки: то, что не смогли сделать американские «стингеры», удалось не без помощи ооновских «миротворцев».

А процесс «мирного урегулирования» в Чечне не забыли? Сначала выбили боевиков, потом направили посредников и миротворцев, ещё раз выбили, снова пустили в ход гуманистов. Этот цикл повторили несколько раз, вплоть до Хасавюртовских соглашений.

Согласно официальному отчёту УВКБ ООН суммарная западная гуманитарная помощь была невелика. Распределялся шифер и пиломатериалы в пострадавших от войны районах. В 1994 году были организованы, согласно отчёту, кустарное производство мыла, поставка машинок для вязки шерстяных носков, организовывалась ферма для разведения кроликов. Я понимаю, что подобные производства, возможно, оправдали себя в Центральной Африке для помощи племенам, которых война заставила покинуть привычные места кочевий в саванне. Но всё-таки в Таджикистане ООН имеет дело с осколком бывшей сверхдержавы. Так, прилегающая к району боевых действий Горно-Бадахшанская автономная область имела наибольший процент людей с высшим образованием из всех областей СССР. Может быть, вместо того, чтобы учиться варить мыло, вязать носки и выращивать кроликов, местная интеллигенция могла бы выполнять научно-технические изыскания для нужд ООН?

Я усиленно выяснял и в МИДе, и среди журналистов, что же стало через два года с налаживаемым ООН производством. Куски чёрного, омерзительного на вид кустарного мыла я видел на местных базарах, по-моему, его делают и без помощи ООН, а вот следы кроликов и носков обнаружить не удалось. Зато на всех базарах полным ходом продавали муку в мешках с пометкой «гуманитарная помощь». Кстати, именно под предлогом собственноручного распространения помощи представители ООН разъезжали по республике, демонстративно отказываясь сотрудничать в её распространении с правительственными органами.

Гнил на корню урожай цитрусовых, некуда было девать виноград, перестали собирать экологически чистый горный мёд – не могли вывезти в результате блокады и разрухи. Вероятно, поставка современных рефрижераторов в Таджикистан была не по зубам мировому сообществу.

А вот рассказ раненного в бою офицера таджикской армии, русского по национальности:

«В соответствии с подписанными соглашениями ООН распространяет среди раненых обеих сторон медикаменты бесплатно, как гуманитарную акцию. С боевиков, действительно, денег не берут, но когда я после ранения пришёл в миссию ООН в Душанбе и попросил дать лекарство, с меня потребовали деньги. Думаю, что они пошли не на помощь сироткам, а в личный карман «миротворцев»».

На момент интервью этот боевой офицер своё денежное довольствие в размере, эквивалентном пятидесяти долларам, не получал уже три месяца. Россия организовала негласную блокаду этой самой пророссийской республики СНГ, и, в отличие от боевиков, у таджикской армии не было денег платить офицерам в срок.

Легальные и нелегальные торговые операции миссии ООН в Душанбе приняли грандиозные масштабы. Товар шёл в обоих направлениях. По утверждению работников таможни, из республики они вывозили антиквариат, скупленный за гроши от умирающего c голоду русского населения Душанбе. Напомню, что зарплаты работников аппарата ООН составляют несколько тысяч долларов в месяц, это очень большие деньги даже по западным меркам.

О сборе развединформации ооновскими «миссионерами» даже местные журналисты не судачили. «Это самой собой», – вяло отмахивались они.

Александр Сивов, декабрь 2002.

Первые поражения оккупационного корпуса в Ираке

Хронология событий такова.

Сразу после вторжения мобильные соединения прошли через пустыню в обход населённых пунктов и главные удары нанесли по трём городам. Самый южный из них – это расположенный рядом с Кувейтом полуторамиллионный город Басра. Затем город Эн-Насирия, к северо-востоку от Басры вверх по течению Евфрата, там проходит мост, через который можно форсировать реку, и это открывает прямой путь на Багдад. И, наконец, ещё к северу находится город Эн-Наджаф, всего в 150 километрах от Багдада, там также имеется стратегический мост через Евфрат.

В первые дни боёв иракская армия и местные ополченцы оказали ожесточённое сопротивление с использованием лёгкого и противотанкового оружия. Вопреки официальным сообщениям западных СМИ, ни один город и ни один мост не были взяты. Оказалось, что местное население поддерживает власть Ирака и своего президента Саддама Хусейна.

Вооружённые мобильные группы, с участием знающих местность местных жителей-кочевников, на грузовичках-пикапах начали бороздить пустыню, уничтожая конвои со снабжением.

На пятые сутки войны, 25 марта, в 10.30 утра, используя пыльную бурю, которая исключила применение авиации оккупационных сил, британскую группировку под Басрой контратаковали 120 иракских танков. Хотя британские радары и заметили появление бронетанковой колонны, этому не придали в тот момент никакого значения, приняв иракские танки за собственные. Те сумели сблизиться и, пользуясь фактором внезапности, разгромить крупные британские части, причём с минимальными потерями. Возможно, это одно из крупнейших танковых сражений после Второй мировой войны.

В тот же день подтянутая из-под Багдада бронетанковая дивизия Национальной гвардии Ирака начала наступление под Эн-Наджафом и быстро продвинулась вперёд. Войска США отступили, неся тяжёлые потери и бросая склады с военным снаряжением.

На следующий день под Эн-Насирией артиллерийским огнём был уничтожен штаб управления оккупационными войсками в этом районе – местные жители показали себя прекрасными артиллерийскими наводчиками. Здесь тоже шли тяжёлые бои.

Подавляющее превосходство сил вторжения в авиации оказалось не слишком существенным. То ли песчаная буря тому причиной, то ли тщательные меры маскировки иракцев, то ли опасения американцев разбомбить свои собственные части.

Несмотря на длительные бои, долгое время не была захвачена даже иракская часть деревни Умм-Каср (полторы тысячи жителей до начала войны), которая выходит второй своей половиной на территорию Кувейта.

Тяжёлые бои продолжались.

Транспортные самолёты в обстановке полной секретности и в лихорадочной спешке вывозят в военные госпитали в Германии массы раненых. В руках иракцев есть пленные американцы. 31 марта иракцы сделали прекрасный пропагандистский ход: предложили оккупационным войскам капитулировать.

Ещё до начала войны в Ираке стоимость акций на мировых биржах упала до рекордно низкого уровня, и экономика западных стран вследствие этого пошла вразнос. Специалисты предсказывали, что дальше уже им понижаться некуда. Затем, в день начала войны с Ираком, на биржах был зарегистрирован фантастический пятипроцентный рост. Эти индексы держались два дня в расчёте на молниеносную победоносную войну, но на третий день последовало ещё более фантастическое падение. С того момента они упали ещё ниже. Уже лет пятнадцать нам вновь и вновь неустанно повторяли, что фондовая биржа – это чуткий рыночный барометр, безупречно отражающий как состояние экономики, так и общества в целом. Так вот, этот «барометр» предсказывал наступление мирового урагана невиданной силы. То, что произошло за эти дни в Ираке, было настолько страшно для западного мира, что об этом на Западе боялись не то что сказать, но даже подумать.

О других странах. Даже по сильно смягчённым версиям новостей наших телеканалов можно было судить о масштабе волнений во всём мире против этой войны. Во время последней антивоенной демонстрации в Лондоне (свыше миллиона участников) к аэропорту Хитроу власти подогнали танки…

Дело было даже не в любви к Ираку или Саддаму Хусейну – весь мир, кипящий от антиамериканизма, нашёл удобный повод высказать о США всё, что он думает.

Но современная война как никогда зависит от средств массовой информации, особенно телевидения. Мой знакомый французский журналист, работающий на западные средства массовой информации, говорил, что любые сюжеты, не связанные с этой темой хотя бы косвенно, сейчас вообще в парижских редакциях не брали. Западные СМИ и в мирное время не отличались особой объективностью, что уж тут говорить про войну! Там шла своя война, так сказать, война в войне. Миллиарды долларов ассигнованы США и Великобританией только на то, чтобы готовить дезинформацию или попросту «дезу» для журналистов. Заявить, что западное телевидение врало про войну в Ираке, значит ничего не сказать. Они создали свою сеть, свою паутину лжи с помощью множества сообщений, которые не имеют ничего общего с реальностью. Был придуман своего рода вымышленный виртуальный мир, сотканный, кстати, с высочайшим профессионализмом.

Пример информационной войны – сообщение о таксисте-камикадзе, который взорвал свою машину вместе с группой американских солдат. Дело тут не в том, сколько человек погибло, то ли четыре, как заявили американцы, то ли одиннадцать, как проинформировало Министерство информации Ирака. Самый интересный вопрос – где именно произошёл этот инцидент? Западные телеканалы единогласно говорили – на контрольно-пропускном пункте города Эн-Наджаф.

Но позвольте, американские войска к моменту теракта, в ходе тяжёлых боёв, были отброшены бронетанковой дивизией Национальной гвардии Ирака за десятки километров от этого города! Какой контрольно-пропускной пункт в зоне тяжёлых боёв, что за чушь?

Я могу привести множество подобных примеров. Однако более интересно другое. Сразу после первых поражений сил вторжения все игры в плюрализм европейских телеканалов, в том числе французских, были пресечены начисто. Первый же показ американских пленных по европейским каналам, хотя и в сильно урезанном и смягчённом виде (я видел полный вариант этой передачи иракского государственного телевидения), оказался и последним. По настоянию американской стороны западные каналы, включая европейские, больше не транслировали новых телесюжетов, которые содержали бы показ пленных, раненых или убитых американцев и англичан. Почти не было и показа подбитой техники. Задерживались, увольнялись и отстранялись неугодные журналисты.

Зато на весь мир транслировалась всякая чушь, вроде раздачи продовольствия и воды местным бедуинам на кувейтско-иракской границе – смотрите, мол, какие дикари в Ираке и как они толкаются за гуманитарной помощью.

Более того, американцы убедительно намекнули ведущим средствам массовой информации Запада о необходимости срочно покинуть Багдад, дабы окружить молчанием ежедневные пресс-конференции Министерства информации Ирака. Большинство «независимых» западных корреспондентов подчинилось! Министерство информации Ирака, как и иракское телевидение, стало важнейшим объектом бомбардировок.

… В США шли свои внутренние разборки (уже ушли в отставку глава комитета по оборонной политике и замминистра обороны) по поводу того, кто виноват в последних неудачах. Настойчиво искали козлов отпущения.

Так всё начиналось.

Александр Сивов, апрель 2003

Уроки Ирака

Война в Ираке выявила прежде всего, что Саддам – не революционер. Он, скорее, тип арабского «мачо», настоящего мужчины. Джигит с винтовкой и пышными усами, он крепко, по-мужски, держал страну в руках. Он укротил её, как укрощают буйного скакуна. Двигал Ирак по светскому пути развития, вопреки моде на исламский фундаментализм. Но для революционера Саддам оказался недостаточно безумен. Как и европеец Милошевич, которому тоже не откажешь в мужской твёрдости характера.

Десятки тысяч европейцев и американцев предлагали Саддаму себя в качестве живого щита против бомбежек. Настоящий революционер (Ленин, например) обеими руками ухватился бы за такое великолепное предложение, за такой шанс. Облепил бы телами добровольцев все ключевые объекты – и что стала бы делать вражеская авиация? Ну не пошли бы америкосы и англичане на массовое истребление своих сограждан, равно как и французов, немцев и других европейцев! Да, но для этого надо быть Лениным, с его отсутствием каких бы то ни было страхов перед будущим. А Саддам, видимо, испугался, что эти десятки тысяч западных маргиналов «испортят» его страну, заразят Ирак всякими западными пороками типа «секс, наркотики, рок-н-ролл» и т. п.

Если бы Саддам был революционером, он бы перенес войну в западные и, прежде всего, в американские города. Воевать так воевать! Но для такой войны нужно было создавать армию не по устаревшим, середины ХХ века, образцам – армию, громыхающую танками и высоко закидывающую ногу на парадах, а надо было формировать диверсионные отряды из фанатиков-отморозков и учить их действовать в современных европейских и американских городах.

Наконец, сам тип государства, построенный в Ираке, оказался неэффективен для отражения американской агрессии. Очень тяжеловесное, неповоротливое, авторитарное государство.

Ленин когда-то сказал, что учёному и военному фантазия нужна не меньше, чем поэту. В государстве Ирак, судя даже по самым доброжелательным описаниям, фантазия не поощрялась. Настоящих буйных извёл сам Саддам. Поголовная мода на саддамовские усы у всех иракских военных – показатель.

Только гениальный фантазёр сможет сломать хребет американской военной машине. Она тупая, эта машина, и действует вполне банально и предсказуемо, но ресурсы, которыми она располагает, огромны. США сегодня имеют небывалое военно-техническое превосходство над любой потенциальной страной-«изгоем». Кроме того, Америка воюет псевдогуманными методами, сводя к минимуму человеческие потери, а это значит, нельзя рассчитывать на стихийное народное восстание против бесчинств оккупантов.

Что бы ещё сделал на месте Саддама революционер с ленинским темпераментом? Он бы, я думаю, постарался организовать убийства Буша, Блэра или кого-то из их окружения, из числа высших чиновников, ответственных за агрессию. Как говорил незабвенный крёстный отец Майкл Корлеоне, «если история нас и учит чему-нибудь, так только тому, что убить можно кого угодно». А ещё проще убить лидеров или министров обороны всяких там второ– и третьестепенных стран-союзников, мелких подамериканских шавок и тем самым одним щелчком вывести эти страны из войны. Психологический эффект был бы мощный, и моральная правота Саддама в условиях захватнической войны против его страны была бы неоспорима. Так бы поступил не только абсолютный революционер Ленин, но и более осторожный Сталин. Да, эти убийства ужесточили бы характер войны, сделали бы её менее «гуманной» со стороны антииракской коалиции. Ну и что? Маска лицемерия была бы сорвана с агрессоров. Ответом стала бы народная партизанская война, и земля горела бы под подошвами оккупантов. А сейчас, судя по всему, не горит, едва тлеет…

Америка – это чудовище, современный монстр, Минотавр ХХI века. Тот, кто убьёт его, покроет себя славой, как минимум, на столетия. Кастро и Хомейни показали себя куда лучше, чем Саддам, но место победителя Минотавра по-прежнему свободно.

Саддам Хусейн – не революционер. Он не смог (даже не очень старался) оседлать бушующие в мире антиамериканские энергии и направить их против врага. И, в отличие от тех же Кастро или Хомейни, никакой духовной альтернативы миру «обезжиренных кащеев», как обозвал Лимонов западную цивилизацию, режим Саддама не предлагал.

Теперь абсолютно ясно, что никакого отношения к ангелам-истребителям, обрушившим башни Всемирного торгового центра, Саддам не имел. Это слишком высоко для него. Прибегая к газетному штампу – это не его уровень творческой раскрепощённости.

Минотавра убьет свободный человек. Из числа тех, кого обыкновенные, то есть обвешанные с ног до головы кандалами запретов, люди называют фантазёрами, чудаками и т. п.

Владимир Ильин, май 2003

Ирак. Война

Янки в Ираке

Мосул, большой город на севере Ирака. Напротив моего окна пустое четырёхэтажное здание без стёкол, кое-где следы пожара. Здесь был банк. Чуть дальше – полуразрушенное здание полицейского участка.

Над городом регулярно, и днём и ночью, пролетают вертолёты оккупационной армии. Улицы патрулирует бронетехника. Если колонна передвигается по сельской местности, то сверху висят вертолёты.

В центре – пешие патрули. Пятнистая светло-коричневая форма, каски и бронежилеты, с оружием наготове, очень внимательны. Типичный американский военнослужащий выглядит так: лет двадцать пять, часто жуёт жвачку, нередко интеллигентного вида. Много негров, неестественно большой процент солдат в очках. Открытой враждебности к иракцам не видно, те тоже внешне спокойно и без интереса реагируют на их присутствие. Вообще янки особенно не высовываются, куда больше заметны местные полицейские.

Формально страной управляет глава оккупационной администрации Пол Бремер. Реально она не управляется никем. Городские коммуникации не функционируют: мусор не убирается; электричество, хотя и с перебоями, но подают, а вот плату за него не требуют. Даже налоги с коммерсантов перестали собирать. Некому больше взимать деньги!

Полицейские поддерживают какую-то видимость порядка, получают зарплату и делают вид, что кого-то ловят. Но безопасность населению не обеспечивают. Местные коммерсанты решают проблему безопасности по-своему – нанимают вооружённых автоматами молодых ребят, чтобы те охраняли по ночам их лавки и магазины.

Политические репрессии при Саддаме имели место, в тюрьмы сажали и дезертиров из армии. Недовольные его правлением в стране есть, их немало. Американцы вооружили и бывших политзаключённых, и просто заключённых всех мастей и теперь рассчитывают, что те за деньги будут отлавливать сторонников Саддама. Сформирована служба платных «стукачей». Стучать можно и анонимно, и по телефону. Идут ночные аресты. «Стучат» не только на подпольных активистов Сопротивления, но и, скажем, на конкурентов по бизнесу. Американцы в нюансы вникают слабо, хватают – и в концентрационный лагерь.

В городе царит страх. Одни боятся бандитов. Другие боятся американцев и их ставленников. Третьи боятся подпольной «сети Саддама». Четвёртые боятся, что если американцы уйдут, то противоборствующие стороны начнут войну друг с другом, и исчезнет даже та видимость порядка, которая существует сегодня. Все кого-то или чего-то боятся.

В среднем по стране каждый день происходит около двадцати нападений на оккупационные силы. Пока не Вьетнам, но нужно учесть динамику процесса и перспективы. Практика подобных политических процессов такова, что для структурирования движения Сопротивления нужно некоторое время, скажем, года два.

Федаины Ирака

Я в одном из центров иракского Сопротивления. Не хочу называть этот городок, скажу только, что он достаточно часто мелькает в хронике телевизионных новостей.

Здесь несколько грязных провинциальных отелей, но ни в один из них мне не удалось поселиться – я иностранец. И то, что я не американец, а русский, и паспорт могу им показать, их не убеждает.

Как всегда на Востоке в подобных случаях, собирается целая группа зевак, которые в меру своих сил помогают, советуют или просто глазеют на экзотического зверя – живого иностранца. Сумел договориться с одним из них – поселиться на квартире. Меня ведут туда уже вечером, с наступлением темноты. Предупреждают о необходимости помолчать на подходе к дому, чтобы никто из соседей не заподозрил, что к ним ведут иностранца. Дом в несколько этажей, похож не на обычную многоэтажку в нашем понимании, а на недостроенный железобетонный барак с плоской крышей. Половина окон разбита, двери грубо сварены из листового железа, лестницы без перил, везде мусор и грязь. Чёрт знает что, в общем. В квартире, если её можно так назвать, живут двое холостых ребят. Никакой мебели или стульев, везде циновки. Внутри тоже грязновато, вроде нашей рабочей общаги. На стене крохотный портрет Саддама, вырезанный из какого-то журнала. Поужинали – яйцо, лепёшки, бутылка местной пепси-колы. Настал черёд пива. Пустая банка из-под него летит в открытое окно.

Завожу разговор о буднях оккупации. Один из ребят задирает полу арабской традиционной рубахи, вроде длинного и широкого женского платья, и показывает следы двух симметричных белесоватых рубцов на бёдрах от пытки электрическим током, по десять сантиметров справа и слева от полового члена. Американцы его схватили, держали три дня и пытали: «Признавайся, что ты федаин Саддама». Он ни в чём не признался, и его выпустили.

Ночуем мы не в комнате, а на плоской крыше, на подстилках, здесь так принято по жаре. Ближе к утру рядом послышалось два взрыва. Вскоре в ночной тьме стал слышен шум поднявшихся в воздух американских вертолётов. Снова три тяжёлых взрыва, но на этот раз где-то вдалеке.

По этому городку американские пешие патрули не ходят – боятся. По главной улице регулярно проезжают конвои. Это либо бронемашины, по три, либо танки, по два.

В девять вечера мы снова в нашем бараке. В комнате гости, в полном разгаре пьянка. Одна бутылка местной водки 0,75 уже выпита, пустая тара летит в окно. Вторая начата, и мне предлагают присоединяться. Поднимаем тост за Саддама Хусейна. Затем ещё один, на этот раз за Фиделя Кастро, здесь его тоже очень уважают.

В числе гостей два здоровых, плотных мужика, они из бывшей иракской армии. Один показывает мне пластиковую бирку, на ней на английском его имя и порядковый номер. Его тоже арестовывали как подозреваемого в принадлежности к федаинам, четыре дня продержали и выпустили, за взятку в два миллиона динаров, это тысяча долларов. Мне уже рассказали, что он настоящий федаин, без дураков, и лично стрелял по конвоям из гранатомёта. Глядя на его плотную, уверенную в себе физиономию, особых сомнений по этому поводу не возникает. Днём он сидит в чайхане, пьёт чай и смотрит телеканалы Аль-Джазира и Аль-Арабия. Полиция при встрече с ним уважительно здоровается.

На следующий день иду смотреть туда, где накануне, уже во время моего пребывания, то ли на мине, то ли на фугасе подорвали бронемашину. Это произошло недалеко от центра, на повороте к дороге, ведущей на одну из американских баз. Взрывное устройство замаскировали в мусоре на краю дороги. Камень обочины разворочен. О возможных жертвах местные жители не знают; американцы об этом не рассказывают.

О Саддаме. Здесь, в Ираке, многие были недовольны его политикой, излишне жестокими силами безопасности, войной с Кувейтом, помпезными правительственными резиденциями, возводимыми в голодные годы ооновской блокады. Однако призывы Хусейна к сопротивлению на фоне того, как значительная часть старой администрации стала сотрудничать с американцами, а также смерть в бою его сыновей и внука сделали Саддама символом сопротивления американцам. Однако партизанская война разворачивается не за Саддама, а за Ирак, – сказал мне бывший офицер.

Лоуренс Месопотамский, ноябрь 2003

Иракский джихад

Очередная активизация партизанской войны в Ираке началась с событий в городе Эль-Фаллуджа, где федаины убили четырёх американцев, ехавших на своих джипах по городу. Затем местные жители растерзали их трупы на виду у местной полиции, которая сделала вид, что ничего не замечает. По официальной версии американцев, растерзанные якобы являлись «гражданскими специалистами».

Где именно работали эти «гражданские лица» и в какой именно области они «специалисты»? Пронырливым европейским журналистам удалось прояснить этот очень непростой, но интересный вопрос. Оказывается, они работали в частной охранной фирме. Армия США нанимает через подобные фирмы, обычно британские, бывших военнослужащих, дополняя таким образом нехватку своих солдат. Среди наёмников есть британцы, американцы, белые южноафриканцы и, говорят, даже русские. Они работают телохранителями высокопоставленных иракских предателей и охраняют важные объекты. Одним словом, сторожевые псы. Само собой разумеется, что эти «гражданские специалисты» работают с оружием в руках. В Ираке уже «работает» подобным образом пятнадцать тысяч таких «гражданских лиц», то есть по численности это второй после американского военный контингент в стране.

Я был ещё до начала этих событий в Эль-Фаллудже. Очень рано утром на багдадском автовокзале сел в рейсовый автобус на Эль-Фаллуджу, как и прочие местные жители. В Ираке могут стрелять в иностранцев, разъезжающих на дорогих джипах, но не в рейсовых автобусах. По приезде побродил по городу в своей потёртой футболке и сандалиях на босу ногу, побывал на огромном местном базаре. В заложниках не оказался.

Купив на базаре творога и лепёшек себе на обед, я начал искать, где бы можно было спокойно перекусить, чтобы вокруг не начала собираться толпа мальчишек, желающих поглазеть, как обедает иностранец. Поэтому я пошел пешком на другую сторону Евфрата по мосту, там город заканчивался и был большой пустырь. Помните, по телевизору показывали этот старый, сделанный из железных балок мост? Именно на нём потом местные жители повесили растерзанные куски тел американских «гражданских специалистов». Но никому в голову не пришло повесить здесь иностранца, который переходил этот мост, чтобы спокойно пообедать.

Потом я вернулся в город по тому же мосту и зашёл в интернет-кафе почитать последний номер «Генеральной Линии». Если на улице меня и можно было спутать с местным жителем, то в кафе уж никак нельзя было скрыть тот факт, что я иностранец. «Американец?» – спросил хозяин. – «Нет, я русский». – «Это хорошо…» В Ираке я не раз чувствовал, что моя национальность защищает меня невидимой бронёй, которая значительно прочнее и надёжнее той, которая прикрывает американский танк типа «Абрамс».

Потом прошёлся по торговой улице, где замечательные местные умельцы за мизерную плату ремонтировали населению ветхие холодильники, автомашины и электротовары, которым давно уже было место на свалке. В Ираке уровень грамотности населения выше, чем в России, и уровень технических навыков местного населения временами просто потрясает. Хотя сейчас американцы высасывают из страны нефть в количествах, которые на душу населения сравнимы с Россией, Эль-Фаллуджа, как и весь Ирак, прозябает в страшной нищете. Думаю, что вы и сами догадываетесь, куда идут деньги за нефть…

Здесь растерзали трупы иностранцев, которые за тысячу долларов в день работали платными бультерьерами. Но те, для кого сэкономленная тысяча долларов даёт возможность поехать в Ирак на джихад, могут спокойно и безопасно гулять по этому прекрасному городу.

Живя в дешёвых местных гостиницах с облупленными стенами, можете спать спокойно и не опасаться ни атаки камикадзе, ни ночного обстрела федаинов. Они ищут себе совсем другие цели, нападая на шикарные и хорошо охраняемые отели для иностранцев. И вообще Эль-Фаллуджа куда безопаснее, чем города России, здесь меньше бандитов, ворья и кидал.

Штурм Эль-Фаллуджи. Я вообще не представляю, как этим городом можно овладеть, разве что сжечь его напалмом дотла. Две параллельные автомобильные трассы перпендикулярно Евфрату ведут к мостам, всё остальное – хаотичная застройка одно-, двухэтажными домами, ближе к окраинам множество кривых улочек, переулков, тропинок. Как американские дураки собираются ловить здесь федаинов? Тут рай для партизан, но ад для оккупационных сил. А всех местных предателей, доносчиков и переводчиков, которые могли бы подсказать оккупантам дорогу, здесь уже давно ликвидировали.

Противоречия между шиитами, суннитами и даже курдами не столь велики, как это преподносится нам в СМИ. Иракцы целый год ждали приказа стоять насмерть против оккупантов. Сначала все надежды были на саддамовских генералов – но те предали. Потом были призывы самого Саддама из подполья – но он имел неосторожность скрываться на той же самой крестьянской ферме, где он уже пребывал в подполье сорок лет назад. Именно поэтому американцы его вычислили и схватили. Некоторое время иракцы раздумывали над призывами бен Ладена, но Аль-Каида в Ираке пока ещё не закрепилась в должной мере. Были некоторые надежды на шиитских лидеров, вернувшихся из иранской эмиграции, но те начали трусливо вилять хвостом перед американцами, да и прошлое их было с гнильцой. Например, Мохаммед Бакир аль-Хаким во время войны с Ираном оттуда организовывал покушения на руководителей собственной страны, и нет ничего удивительного в том, что иракцы убили этого «шайтанского лидера» вскоре после его возвращения в страну.

И когда тридцатилетний Муктада ас-Садр призвал к джихаду, к нему потянулся народ. Он жил в Ираке и никогда не был в эмиграции. Год назад его вообще никто не знал, он не был авторитетом среди шиитского духовенства хотя бы в силу своего молодого возраста. Однако уже осенью он пытался создать что-то вроде параллельного правительства Ирака, но тогда у него из этого ничего путного не получилось.

Ещё до начала шиитского восстания я был в городе Басра у его сторонников из Исламского движения (Харикат исламие). Их штаб-квартира поразила меня практически полным отсутствием не только какой-либо оргтехники, но и печатной продукции, там был только стол и несколько стульев. В этом отношении иракские коммунисты выглядели значительно современнее и организованнее. Но зато, в отличие от коммунистов, у исламистов ас-Садра уже были созданы боевые отряды. А винтовка, как известно, рождает власть. Тогда мне сказали: «Мы, среди прочего, оказываем помощь продовольствием обездоленным слоям населения. Помогаем британской армии в борьбе с федаинами Саддама и его сторонниками. Коалиция хорошо сделала своё дело, свергнув Саддама, но пусть она долго здесь не задерживается, иначе её ждёт наш джихад».

Дело сейчас не в ас-Садре или его сторонниках. Попросту иракский народ долго ждал того, кто бы сумел громко заявить: «Смерть оккупантам!», и именно он дал этот долгожданный сигнал. После этого вялотекущая партизанская война на юге страны переросла во всеобщее народное восстание. Говорят, в последний момент он сам, оробев, попытался приостановить открытое противостояние оккупантам, но его приверженцы не дали ему отступить. Все уже давно ждали авторитетного приказа: «Стрелять в американских гадов!» – и наконец его получили. Теперь события будут развиваться по своей собственной внутренней логике. Скорее всего, в Ираке ещё не раз сменятся политические лидеры и ориентиры.

Лоуренс Месопотамский, апрель 2004

Будни Багдада

На прилегающем к иракской границе турецком шоссе огромная очередь из грузовиков и автоцистерн начинает выстраиваться уже километров за восемьдесят до границы.

Справа и слева от обочины валяются брошенные грузовики. За последние четверть века приграничная торговля на этом участке из-за войн и санкций испытывала то взлёты, то падения. Когда торговля оживала, то местное население где-то покупало грузовики, часто сильно видавшие виды second hand, когда падала, то попросту бросало их рядом с дорогой в случае каких-то поломок, полагая, что овчинка выделки не стоит. Местному курдскому населению Турции чужд бессмысленный вандализм, и мелкими кражами оно не промышляет, так что брошенная когда-то машина может так и стоять годами с целыми стёклами, фарами и автопокрышками. Тысячи таких покинутых и покрытых пылью грузовиков производят совершенно фантастическое впечатление и навевают воспоминания о прочитанном когда-то романе «Остров погибших кораблей».

Глядя на это, явственно ощущаешь, что приближаешься к самому запутанному клубку в жизни современного мира, к болевой точке, к узлу международной политики.

Багдад. Кражи, грабежи и рэкет стали нормой жизни. Даже днём женщины боятся выходить за покупками, детей, особенно девочек, часто вообще не выпускают из дома.

Как-то на центральном багдадском рынке, где я находился, раздались автоматные очереди, и огромная масса народа привычно легла на асфальт. Полицейские, очевидно, заметили бандитов или воров и пальнули несколько очередей над головами из расчёта, что толпа ляжет и тех будет легче взять. Однако всем стало интересно, что же происходит, и они, как дети, с любопытством начали осторожно выглядывать из-за своих укрытий и лотков, и я последовал их примеру. Бандиты, однако, сумели уйти. Так на деле, а не на бумаге выглядит «работа» иракской полиции.

Отношение населения к полиции ухудшилось, и если ещё три года назад её воспринимали как некий «орган правопорядка», пусть даже оккупационного, то сегодня она окружена всеобщей ненавистью и презрением. Факт: за два года в Ираке было убито четыре тысячи полицейских.

Некоторые полицейские по ночам выступают как члены «эскадронов смерти», истребляя подозреваемых в связях с Сопротивлением. Другие, напротив, в полицейской форме задерживают проамериканских коллаборационистов, и те тоже «бесследно исчезают». Руководство и тех, и других всё прикрывает. Отряды полиции, подчинённые различным начальникам, бывает, вступают между собой в перестрелки.

Как-то мне понадобилось очень рано выйти из моей багдадской гостиницы. В кресле администратора дремал хорошо знакомый мне и вполне мирный в дневное время вахтёр, а рядом с ним лежал автомат Калашникова, чтобы было чем отстреливаться, в случае необходимости, от ночных бандитов. Я разбудил его, и он открыл мне входную дверь. Приятно, когда по ночам так заботятся о твоей безопасности.

У американцев одна цель – удержать столицу, Багдад. Считается, что в столице существует двадцать три «незаконных вооружённых формирования» различного подчинения. Оккупационные власти порой просто теряют контроль над центром города, операции федаинов начали проходить даже в зажиточном районе Аль-Мансур, прилегающем к пресловутой «зелёной зоне».

Что означает контроль повстанцев над территорией? В любом городе Ирака американцы могут создать охраняемую ими базу и, используя бесконечное превосходство в огневой мощи, разместить там вконец запуганные органы оккупационной власти. Они, если пожелают, могут войти под прикрытием бронемашин в любой квартал, на любую улицу, захватить любой дом, арестовать или убить там любого, если сумеют выведать, куда необходимо идти и кого надо арестовывать. Как только они уходят, все следы их власти полностью исчезают. Доносчики и американские переводчики уничтожаются, работают параллельные, но реально существующие органы управления и правопорядка. Существует и параллельная полиция для борьбы с уголовниками, для легального прикрытия она маскируется под частные охранные фирмы, которые даже ухитряются получать от подкупленных иракских властей официальные лицензии на ношение стрелкового оружия.

Западные СМИ с каждым годом писали про боевые действия меньше, но отнюдь не из-за цензуры. Писать было не о чем: скука, рутина. В Ираке устанавливалось за месяц порядка 1200 радиоуправляемых фугасов, из них 45 %, по утверждению американцев, удавалось своевременно засечь и обезвредить. Всего же только за первые три года войны их было установлено 25 тысяч! Из взорвавшихся большая часть, по тем или иным причинам, не приносила никакого вреда, однако некоторые из них все же поражали свои цели. В этих случаях тяжелораненых немедленно транспортируют в госпитали, где американские врачи творят настоящие чудеса, иногда буквально вновь сшивая из кусков своих пациентов. Те, кого не удаётся ни сшить, ни залатать, через пару дней пополняют собой официальную ведомость потерь.

Работают иракские снайперы. Случаются самоубийства. Каждый месяц в среднем 50–80 оккупантов покидают Ирак в гробах.

Лоуренс Месопотамский, ноябрь 2006

Украинцы в Ираке

Товарищам из моего взвода, таким офицерам, как Дольф, Уокер, Беркут, которые ещё не забыли, зачем они носят офицерские погоны, а также светлой памяти погибших по вине тупорылого командования посвящается…

Имена и радиопозывные, здесь приведенные, подлинные, эти люди узнают себя.

Решение поехать на войну созрело у меня давно. На гражданке я изнывал от скуки, работая охранником в одной из частных фирм, и «срочку» вспоминал с некоторой ностальгией. Я уже начал было собирать манатки в Чечню (как раз закон приняли о службе по контракту в ВС РФ граждан СНГ), но тут в высших политических кругах Украины созрело решение о необходимости отправки военного контингента в Ирак для участия в «Стабилизационной операции». Я подписал контракт, не задумываясь, в надежде, что в Ираке я столкнусь с настоящей работой для солдата, про которую давно забыли в вооружённых силах невоюющей страны.

Подготовка

Мне, как и многим другим, предстояло пройти трёхмесячный курс переподготовки на базе воинской части А-0501 (Башкировка, Чугуевский район Харьковской обл.), где формировался 61-й отдельный батальон 6-й бригады, который должен был отправиться в Ирак в феврале 2004 года. Рассказ о нашем тренинге мог бы занять несколько страниц, но мне хотелось бы выделить суть.

Структура батальона: три роты по пять взводов. 17 человек на двух БТРах – взвод. Во взводе два гранатометчика, два снайпера, 4 ГП-25, 1 РПК и 1 ПКМ. Отдельно взвод связи, взвод технического обеспечения и управление батальона. Всего около 370 человек.

Впервые я ощутил, что нас пытаются подготовить как следует, но сразу бросился в глаза менталитет наших военнослужащих. Например, как солдаты, так и офицеры абсолютно неадекватно оценивали сложившуюся в Ираке обстановку, они категорически отказывались признать, что едут на войну. Поэтому занятия периодически херились. Были также и «фанаты», серьёзно настроенные на предстоящую миссию. Как я впоследствии убедился, только на таких людей и можно рассчитывать при выполнении боевой задачи.

Плюсы: нормальные условия для проведения занятий. Никаких хозяйственных либо строительных работ, даже в наряд по роте впоследствии поставили срочников, чтобы мы не отвлекались от занятий.

Приемлемый полигон и «миротворческий городок» для отработки задач по патрулированию, несению службы на блокпостах, КПП, охране важных объектов. Шесть фанерных домиков, расположенных в правильном порядке, весьма отдалённо напоминали настоящий населённый пункт, но позволяли отрабатывать самые элементарные задачи: продвижение патруля по улице, взаимодействие штурмовых групп, вход в помещение, прохождение дверных проёмов и т. д.

Минусы: есть в нашей армии термин, максимально точно и емко обозначающий все недостатки нашей системы. Имя ему – «Армейский долбоебизм». Эта зараза пронизывает насквозь вооружённые силы, и нет от неё спасения. И порождён он другой главной проблемой нашей армии – имя которой «страсть к очковтирательству». Чем дальше, тем более очевидным становился тот факт, что слишком многие наши начальники вместо того, чтобы сделать подготовку максимально ёмкой и насыщенной, всеми правдами и неправдами пытались создать ВИДИМОСТЬ такой подготовки для вышестоящих начальников. Самостоятельные занятия по тактике часто херились как солдатами, так и офицерами.

На занятиях по «миротворческой тактике» отрабатывалось несколько основных упражнений.

1. Пешее патрулирование в составе взвода, отделения с задержанием вооружённого человека, действия при попадании в засаду, при случайном боестолкновении или обстреле с дальней дистанции, отход под огнём.

2. Патруль на технике. С возможным обстрелом или нападением из засады.

3. Охрана особо важных объектов.

4. Зачистка либо патруль в населённом пункте.

5. Несение службы на блокпосту.

Всё остальное отрабатывалось в рамках общевойсковой программы боевой подготовки.

Не скажу, что все было насмарку. Многие нюансы, которые мы отрабатывали, потом пригодились. Но всё же 80 % того, что мы делали, оказалось на практике неприменимо и приходилось поступать совсем по-другому. В Ираке почти всему пришлось учиться заново. У нас не оказалось НИ ОДНОГО инструктора, который не то что был ранее в бою или в зоне боевых действий, но хотя бы участвовал в миротворческой миссии, которых, кстати, немало на счету Вооружённых сил Украины.

Элементарные вопросы ставили наших командиров в тупик. Например: пешее патрулирование в составе отделения. На практике это выглядело следующим образом. Вся дистанция «патрулирования» составляла примерно сто метров. Отделение движется по дороге двумя колоннами в шахматном порядке, дистанция между военнослужащими метров 15–20. В конце маршрута кто-то из своих, игравших роль злого парня, показывался на дороге с оружием в руках. Его укладывали лицом на землю и обыскивали. Дальше несколько вариантов. Спокойный арест. Или перестрелка с набежавшими друзьями «злого парня». Как правило, «наши» нападавшие действовали с головы колонны и начинали обстрел. Что говорит боевой устав о такой ситуации? Отделение должно развернуться в боевой порядок в линию лицом к противнику, рассредоточиться на 100 метров по фронту, не менее 15 метров друг от друга и т. д. (БУ сухопутных войск, отделение в обороне, п. 61.) Это в поле. Про такую ситуацию в городе там вообще ничего не сказано. Зато сказано в массе других пособий и наставлений, надо только найти и почитать. Но наши инструкторы нам настойчиво вбивали в голову: «С дороги не сходить! Вокруг мины!» Но, не развернувшись, огонь могут вести только двое передних. У остальных первая двойка в секторе огня. Как же быть?

Подхожу я с таким вопросом к замкомбата майору Бурлакову (командир взвода ничего внятного мне не ответил) и сразу вижу, что загнал его в тупик. И вообще у него лицо такое, будто ему это на хрен не надо. И вообще никто не может ответить! Такая ситуация, немного бредовая. Но так ли сложен ответ? Во-первых, нужно адекватно оценивать обстановку. Я не спорю, мин надо бояться. Но там же нет линии фронта как таковой. Ирак – страна пустынь. Где там ведутся боевые действия? В городах! И не в таких городах, как в Великую Отечественную, по которым проходит линия фронта. В городах люди живут, ходят на работу, на рынок, порой толпы – не протолкнёшься, дети бегают, гоняют в футбол. Какие там к чёрту мины на обочинах? И вообще, на узких городских улицах не развернёшься в линию, нужна совсем другая тактика, и она описана (Яковлев Б.Н. «Разведка в городе», Симонян Р.Г., Еременко Ф.И. «Тактическая разведка», И. Хеймонт. «Тактическая разведка в современной войне»; можно найти информацию в военных журналах «Солдат Удачи», «Братишка» и т. д.). Короче, было бы желание. Или хотя бы чувство ответственности за людей, которых ты повезёшь на войну! Всё прочитанное должно быть осмыслено на предмет того, подходит ли это к твоей ситуации. Идёшь в патруль по незнакомому маршруту – поинтересуйся минной обстановкой вокруг. Но я не о тактике сейчас говорю, а о подходе к делу.

Особенно коряво всегда проходили занятия в учебной деревне. При выдвижении к населённому пункту нас всё время норовили послать на противника прямо в лоб, причём просто так, без всяких там специальных установок. Хотя с обратной стороны стены всех домов были глухими, без окон, и выдвижение оттуда было бы сопряжено с гораздо меньшим риском нарваться на пулю. Я только несколько раз видел, чтобы командир роты показывал бойцам, как правильно, не подставляясь, вести огонь из-за угла дома и с какой стороны лучше огибать здание. Но разве этим должен командир роты заниматься? Это должен быть уровень среднего сержанта. То, как проходили занятия, показывало вопиющий непрофессионализм и отсутствие элементарных военных знаний. Даже правильно стать у окна и то могут далеко не все.

Ярко запомнился один эпизод, как боец из четвёртого взвода бежал к одному из домов и внезапно прямо из двери появился «боевик» с пулеметом «ПКМ» и метров с четырёх засадил ему очередь холостыми патронами прямо в живот. От неожиданности тот упал на задницу. «Убили» его очень натурально, у меня аж мороз по коже пошёл. Но почему? Да потому, что двигался он прямо напротив двери, даже не пытаясь уйти в сторону. И никто не объяснял ему, что так делать не стоит. Таких «ляпов» тысячи, и никто не пытался с ними бороться, проводить какой-то анализ, что-то менять в тактике.

Я знал пару человек из спецподразделения «А» и хотел им предложить провести у нас пару показательных занятий по теме «бой в городе», но моя идея не нашла отклика у нашего начальства. Подавляющее большинство занятий проходило по принципу «Сделать всё эффектно, чтобы понравилось начальству». Практическая целесообразность, да и просто элементарный здравый смысл где-то на десятом месте. Приезжает телевидение – тут и холостых патронов дадут немерено, и дымы и ракеты, а как никого нет, то хорошо если по десятку на брата, а то и вообще сосите фигу.

Война

14 февраля 2004 года. Отправка. В Ираке уже управление батальона и командиры рот принимают дела у наших предшественников. Приземляемся на аэродроме близ города Талил. Два «Апача» прикрывают посадку.

За бортом +17. Прямо на взлётном поле мы получили бронежилеты, каски и оружие – автоматы «АК-47» и «АКМ» иракского производства и по два рожка на брата. С этим оружием мы должны были добраться до главной базы украинской армии в Ираке, расположенной в городе Аль-Кут. Там мы его сдали и взамен получили штатное.

Что бросилось в глаза в первые минуты пребывания в Ираке? Как мне тогда показалось – всё совсем другое. Почва – в основном песок и глина, на севере каменистая. Другой воздух, гораздо суше и пахнет пылью, другие цвета доминируют – желтый, оранжевый, жёлто-серый налёт имеет даже листва – на всё садится всепроникающая пыль, деревья – в основном финиковые пальмы, а также редкие разлапистые кусты и верблюжья колючка, хотя местами присутствуют сосны или какие-то их разновидности. Дома – одно-, двухэтажные местами, каменные – из необожжённого кирпича, тоже жёлтого цвета, местами глиняные. Нищета, везде полно мусора, вдоль маршрутов колонн бегают оборванные дети с воплями «Mister give me pepsi, give me water!». Неопределенного возраста женщины в паранджах, лицемерные улыбки или откровенно озлобленные взгляды молодых мужчин – вот первые впечатления по дороге из Талила в Аль-Кут.

И ещё запомнились «дембеля» – солдаты 5-й бригады. Я впервые увидел их в аэропорту. Они сидели верхом на БТРах, готовясь сопровождать нашу колонну. Все запылённые, с таким же запылённым оружием в руках, потрёпанная выгоревшая форма, загоревшие лица, уверенные, с небольшой ехидцей взгляды. Всё это выглядело так «по-киношному», что даже не воспринималось как реальность.

Вечер на базе «Дельта» (Аль-Кут). Абсолютный шок от посещения столовой. Меню как в ресторане: мясо, салаты, свежие фрукты, соки, мороженое, пирожные. Всё в ассортименте и всего до отвала – бери не хочу. После тех помоев, которыми нас кормили во время подготовки, – просто праздник (на питание одного солдата коалиции выделялось 20 баксов в день). Ни фига себе питается коалиция!

На РАО получили оружие. Я получил «РПГ-7Н», «1ПН-58», 4 рожка патронов и автомат «АКС-74У». Через три недели я сменил его на «АКС». Батареи к ночникам умерли еще до царя Гороха, новых не выдали, я пытался приспособить запасённые из дому «кроны», но габариты этих устройств и специфика наших действий предопределили им законное место под койкой в казарме. Мы пользовались американскими ночными очками.

Бронежилет «Корсар М3», несмотря на хорошие защитные свойства (кевлар держит пулю ПМ, в проекции стальных пластин держит бронебойную пулю из СВД), всё же слишком тяжёл. Когда поверх него надеваешь разгрузку с боезапасом, берёшь гранаты и ВОГи – становишься немобильным, каждый раз, когда спрыгиваешь с БТРа, думаешь, как бы ноги не поломать. Быстро упасть, перекатиться – забудьте: покалечитесь. Боезапас 4 рожка явно недостаточен для ведения боевых действий, поэтому каждый стремился разжиться дополнительными магазинами, гранатами и так далее. Причем если младшие офицеры относились к этому с одобрением, то высокое начальство дрючило попавшихся в хвост и гриву и регулярно устраивало пересчёты боеприпасов, стремясь понять, сколько же левых патронов находится у солдат.

Наутро выехали на базу «Чарли» в город Аль-Хайя, где предстояло нести службу. Задачи: контроль обстановки в городе, демонстрация присутствия, патрули, помощь местной полиции и обеспечение безопасности колонн в нашей зоне ответственности, изъятие незаконного оружия и тому подобное. Численность личного состава – 60 человек.

База в городе Аль-Хайе находилась в здании спортивной школы на окраине города и по периметру была огорожена невысоким, где-то в рост человека, кирпичным забором. Со всех сторон её окружали традиционные, главным образом двухэтажные, здания, с крыш которых просматривалась и, соответственно, простреливалась практически вся территория нашей базы. Само здание школы было довольно прочным, но не очень подходящим для обороны, окна находились низко, эффективно простреливать близлежащие улицы и окружавшие нас дома мешал забор. Более-менее эффективный огонь мы могли бы вести с крыши, но она была очень слабо защищена. Всего два пулемёта противника на крышах близлежащих зданий с фронта и фланга несомненно сделали бы положение для стрелков на крыше очень тяжёлым, если не фатальным. В довершение ко всему попасть на крышу можно было через единственную дверь, которая также могла простреливаться противником с фронтальной стороны. Не знаю, чем руководствовалось командование пятой бригады, подбирая для базы такое здание прямо в городе, – наверное, боевики предложили, чтобы было проще нас атаковать. В общем, предстояло многое сделать, чтобы там укрепиться.

И всё же мы были очень рады, что нам не пришлось там воевать. Дольф (ротный) сразу же предпринял шаги по укреплению обороноспособности базы, но у меня сложилось впечатление, что командование не особо стремилось помочь ему в этом, так как даже элементарные просьбы о выделении дополнительной маскировочной сети и колючей проволоки остались неуслышанными. Но в ходе нашего двухмесячного пребывания в Аль-Хайе мы нарастили каменный бортик по периметру крыши мешками с песком, сложенные наспех из мешков укрытия для постов на крыше сменили добротные бетонные черепахи, обеспечивавшие надёжную защиту и широкий сектор обстрела, въезд на базу укрепился земляными бастионами «Хеско», а вдоль забора понаставили сигнальных мин.

Первые дни в Аль-Хайе запомнились самыми яркими впечатлениями: большое красное солнце, непередаваемые оттенки закатов, пение муэдзина, мечети, местные жители в национальной одежде, финиковые пальмы, арабская речь – всё это создавало дух невероятного экзотического приключения, для описания которого я вряд ли когда-либо смогу подобрать нужные слова.

И ещё постоянная беспорядочная стрельба вокруг базы. В первые минуты думаешь, что стреляют обязательно в тебя, и ищешь цель, чтобы залепить очередью в ответ, но за пару дней привыкаешь. Стрельба в иракских городах – национальное развлечение. Оружие в каждом доме. Арабы стреляют по поводу и без него. Ишак родился – стреляют, трахнул девушку – стреляют, если любимая команда забила гол в футбольном матче – то всё небо в трассерах. Нередко с помощью автомата решаются семейные споры и конфликты, и, разумеется, это первый аргумент в криминальных разборках. Это так, к слову, об аспектах, не касающихся собственно войны, которую ведут партизанские формирования против коалиционных сил, местной полиции и ICDС (Иракский корпус гражданской обороны или национальная гвардия Ирака). Из всех городов, в которых довелось впоследствии побывать, в Аль-Хайе стреляли чаще всего. Я думаю, в силу того, что мы никак, по сути, не реагировали на это. В городах, патрулировавшихся американцами, арабы вели себя гораздо сдержаннее, поскольку на опрометчивую очередь янки могли сразу же залепить в ответ из автоматического гранатомета «МАРК-19» или пулемета «Браунинг М-50» (М-2).

Дни службы понеслись стремительно. Сутки в наряде по охране базы, на следующий день конвой за продуктами на базу «Дельта», вечером и утром следующего дня патруль по городу. Каждый выезд воспринимался как новое приключение.

Первый выезд. Ночной патруль. Выдвинулись тремя БТРами верхом на броне. Дембеля показывают город. Автоматная очередь из тёмного переулка. Стрелять, не стрелять? Не видно ни черта… Проскочили.

…Оружия у местных немерено. В первый же выезд на въезде в город изъяли «калаш», а спустя несколько минут пистолет «Кольт 1911». И пошло-поехало. Что ни выезд, то один-два изъятых ствола. «Беретты», «макаровы», «ТТ», «браунинги НР», ну и, конечно, «АК-47» и «АКМ» иракского производства. Забирали стволы только у тех, кто не имел разрешения.

Постепенно начало проявляться истинное отношение командования нашего батальона и 6-й бригады в частности к выполнению поставленных перед украинским контингентом задач. Я бы сказал, что им было по хер. Как объяснить то, что у нас не было установленных образцов документов – таких, как разрешение на ношение оружия от коалиционных сил или тех же полицейских удостоверений? Не было у нас ни ориентировок, ни фотографий особо разыскиваемых террористов…

Типичная ситуация: останавливаем машину, находим при обыске автомат, «Силях карт аку? (Разрешение на оружие есть?)» – спрашиваешь водителя. «Аку, аку (Есть, есть!..)». И тычет тебе какую-то бумажку, написанную от руки и с черно-белой ксерокопией печати. Дескать, это разрешение и есть.

– Иди ты… с таким разрешением, – автомат в БТР, водителю – «гуд бай», не арестовывать же каждого. Как настоящее разрешение выглядит, мы узнали спустя три месяца после того, как перебрались в Аль-Кут. В полицейский участок тащили, как правило, только тех, у кого находили тяжёлое вооружение типа «РПГ-7» или несколько стволов. Один «калаш» по меркам Ирака – это несерьёзно.

Полнейший бардак – XVIII век. Полицейская наука и криминалистика на нуле. Мы по привычке думали, что нам будут предъявлять ламинированные удостоверения с цветным фото и печатью, голографической защитой и так далее. Как бы не так! Даже удостоверения полицейских, выданные мэрией Аль-Кута, – это небольшие карточки обычной принтерной бумаги в чехле из прозрачного пластика. Да и печати такие, словно их на том же принтере отпечатали. Половина таких ксив наверняка фальшивые, что позволяет передвигаться вооружённым боевикам свободно по всей стране. Да и у местной полиции нет возможности проверить задержанных и установить их личность. Поэтому, как правило, попавшиеся боевики отделывались потерей личного оружия.

Пристрелка

Оказавшись в Ираке, мы получили оружие, которым пользовалась до этого пятая бригада. Разумеется, его нужно было пристрелять. Но, как это ни парадоксально, такой первоочередной важности на войне вопрос оставался без внимания. Шли недели, а мы продолжали ездить на выезды с непристрелянным оружием. Целыми днями вокруг нас стрельба. Каждый день зачитывают развединформацию о нарастающей активности боевиков, о нападениях на коалиционные силы и о растущих потерях среди солдат коалиции. А командование батальона по-прежнему ведёт себя так, будто мы приехали на курорт. ДАЖЕ У СНАЙПЕРОВ винтовки остались непристрелянными. Забегая вперед, скажу что МЫ И В БОЙ ПОШЛИ С НЕПРИСТРЕЛЯННЫМ ОРУЖИЕМ. Позже я узнал причину этого. Наш комбат не любил и боялся стрельб, поскольку не доверял солдатам. Ему так было спокойнее.

Спустя почти месяц нашего пребывания Дольфу удалось «продавить» пристрелку. Мы взяли всё необходимое, начиная от чистых мишеней и кончая мушководом. Но пристрелка под руководством комбата превратилась в цирк. Во-первых, он нагнал кучу народу, решив, видимо, за раз покончить с этой неприятной процедурой. Повесить чистые мишени не дал. Выдал нам по 10 патронов, отстреляли мы их в темпе вальса одной серией, после чего подошли к мишеням. Смотрю я на свою – в мишени два десятка неотмеченных дыр. Какие из них мои – остаётся только догадываться. У остальных примерно та же картина. Какие там серии по четыре выстрела, тщательное и однообразное прицеливание и другие постулаты пристрелки, известные каждому сержанту! Какое там определение СТП!

Психанув, я пристрелял свой автомат прямо на базе, поставив у забора ящик с водой. А дежурному доложил, что стреляли местные. К подобным «фокусам» мы вынужденно прибегали неоднократно.

Зато потом в начале апреля после ставшего знаменитым в ВС Украины боя шестого числа я стал свидетелем следующей ситуации. Выходим мы со столовой после ланча, и рядом с нами оказался генерал Собора, зам комдива Центр-Юг, по какой-то причине решивший поговорить с солдатами. Естественно, собралась внушительного размера толпа, среди которой было много начальства, и наш комбат тут как тут. Смотрит на всех, глазами прожигает, чтобы никто ничего лишнего не сболтнул. В ходе разговора генерал бросает фразу: «Убедитесь, что оружие у каждого пристреляно». И тут же, повернувшись к нашему комбату: «342-й, у тебя пристреляно оружие?» – «Так точно, товарищ генерал, конечно, пристреляно!»

У меня аж скулы от бешенства свело. В батальоне от силы два десятка автоматов пристреляно, послал людей в бой с непристрелянным оружием, и хоть трава не расти. Вот в этом вся украинская армия.

Забастовка

Тем временем обстановка в стране накалялась. Росло число нападений на коалиционные войска. Итальянцы, поляки, американцы – все периодически вступали в стычки с партизанскими группами. Всё чаще приходили сообщения о подрывах на фугасах конвоев и патрулей, и только украинцев, если не считать нескольких мелких инцидентов со стрельбой, война обходила стороной. Но было ясно, рано или поздно она коснется и нас.

Первый раз всерьёз запахло жареным 11 марта 2004 года, когда инициированный сторонниками Махди митинг постепенно перерос в гражданские беспорядки. Взбешённая и вооружённая камнями толпа бросилась на штурм мэрии города. Команды нам поступали противоречивые, мы то готовились к выезду на место событий, то поступал «отбой», и мы возвращались назад и сидели в кубриках по полной боевой. Мэр якобы просил помощи, но командование в Аль-Куте не давало согласия на наше участие. Напрашивался закономерный вопрос, какого хрена мы вообще тут делаем? Когда наконец пошли слухи, что мэра вот-вот распнут прямо на балконе мэрии, мы всё же выдвинулись. В десант рядом со мной втиснули переводчика-араба, который работал вместе с нами. Эти арабы, многие из которых раньше учились в Советском Союзе, не вызывали особого доверия ни у нас, ни у наших командиров. Они жили между двух огней, рискуя тем, что каждую ночь к ним могли наведаться представители армии Махди и подвесить их и все их семьи за определённые части тела в отместку за сотрудничество с неверными. Я думаю, единственное, что могло бы спасти такого переводчика от закономерной и безжалостной мести соплеменников, это то, что он мог сливать им информацию о нашей деятельности. Благо с базы они не вылезали, часто ездили с нами на выезды и знали наши порядки досконально.

На подъезде к мэрии я проклинал командование, загнавшее нас внутрь машин, вместо того, чтобы спешиться и продвигаться под их прикрытием. Воображение рисовало результаты гранатомётного залпа по БТРу и крики сгорающих заживо людей в переполненном десантном отсеке. Через плечо Кота (водилы) видна улица, полная дыма, впереди горят покрышки, слышны крики бушующей толпы, и вообще хаос и ничего не понять. Ощущения сильнейшие, азарт, мандраж и палец чешется на крючке. Переводчик рядом трясется и причитает: «Вы только не стреляйте, только не стреляйте!» – чем только подливает масла в огонь.

– Ну выйди тогда, успокой своих!

– Да вы что! Меня ж там убьют!!!

– Ну тогда заткнись!

Мы не доехали метров семьдесят, когда оглушительные удары по броне заставили нас сжаться, но это были не пули. Из-за забора стоявшей неподалеку школы на машины обрушился град камней. Тут же началась стрельба. Слышу, как начали стрелять «филины», Парамон, наш пулемётчик РПК, матерясь на мешающего ему Виталика, пытается залезть внутрь БТРа, а места ни хрена нету, мы набились в десант полным составом, по четыре человека с каждого борта. Сквозь бойницу вижу, как мимо проезжает БТР Дольфа и лупит в воздух со всех стволов. Оглушительно грохочет КПВТ, и местные вроде немного разбежались. Впрочем, ненадолго.

Увидев, что мы не собираемся вести огонь на поражение, толпа начала собираться вновь. (В этой ситуации нам не помешали бы нелетальные боеприпасы, слезоточивый газ и пара пожарных машин.) Правда, камнями в нас никто больше не бросал. Несколько минут мы маневрировали по улице, потом откатились подальше, один БТР запутался в колючке – короче, жуть. До сих пор не пойму, почему местные не пожгли тогда всю нашу роту. Но всё же наше присутствие заставило их вести себя немного поскромнее. Через полчаса после того, как бунт фактически закончился и стороны, похоже, уселись за стол переговоров, словно издёвка наконец поступило разрешение из штаба в Аль-Куте: «Сделать несколько предупредительных выстрелов из КПВТ». А ещё через два часа, когда мы уже устали торчать на этой улице, всем уже стало ясно, что на сегодня «война» закончилась и пора по домам, комбат пригнал нам на помощь из Аль-Кута остатки батальона и приданную командованием бригады разведроту. А гнида мэр, уцелевший лишь благодаря решительным действиям ротного, потом поехал жаловаться на нас в Аль-Кут командованию бригады, заявив, что нас никто не звал, мы припёрлись сами и устроили там никому не нужную пальбу…

Опять ночной патруль. Подходит командир взвода: планы меняются. От местной полиции поступил сигнал, что за мостом в районе кирпичного завода группа вооружённых автоматическим оружием людей грабит проезжающие мимо автомобили. Едем на место их ловить.

Отлично. Выехали на трассу и вперёд. Кот жмёт на газ так, что корпус БТРа вибрирует, ветром норовит сорвать каску вместе с головой, на голове американский ночник – смотрю, как мелькает в его зелёном свете пустынный пейзаж. На подъезде к заводу видим справа-впереди красные стоп-сигналы остановившихся автомобилей. Не доезжая несколько сот метров, мы погасили фары, спешились и, спрятавшись за БТРом, начали продвигаться вперёд.

Заметив нас, от стоящих автомобилей отделились несколько человек в форме местной полиции и пошли к нам. С их слов и оживлённой жестикуляции мы поняли, что бандиты уехали в направлении Аль-Кута на белом автомобиле. Мы прыгнули в БТРы и бросились в погоню. Едем, едем, на трассе никого, даже встречные машины не попадаются. Отъехали довольно приличное расстояние от Аль-Хайя, уже и Аль-Кут недалеко, так никого и не встретили. С левой стороны какие-то то ли поля, то ли огороды, и в ночник видна небольшая деревенька домов эдак в десять. За бесперспективностью дальнейшее преследование решили прекратить, а чтобы не возвращаться с пустыми руками, решили поставить чек-пойнт и стопорнуть пару машин, авось какой-то ствол повезет изъять.

Спустя минуту останавливаем микроавтобус. Ветал занялся шмоном, я стою сзади-сбоку, страхую. С левого борта Парамон наблюдает в ночник деревеньку. Прямо в поле со стороны Парамона вспыхивает перестрелка. Чётко видны языки пламени, вырывающиеся из стволов автоматов. Стреляли со стоявшей в поле машины светлого цвета, из двух или трёх стволов в сторону деревни, откуда тоже огрызались очередями. При первом же выстреле я буквально «телепортировался» за броню и, высунув ствол, взял на прицел то место, где вспыхивали огоньки выстрелов. Через секунду ко мне присоединились Ветал и Саня Коновалов. Увидев наши действия, взводный сразу заорал: «Не стрелять!» Это вообще была его самая любимая команда, которую нам доводилось слышать от него в экстремальной ситуации. Чуть замешкался Парамон, перебегая на нашу сторону. Пассажиров остановленного нами буса мы отправили восвояси.

Было ясно, что те, кого мы искали, – перед нами. Они, видать, сунулись в деревню, а там им дали отпор. Перестрелка продолжалась минуты две, после чего машина с потушенными фарами двинулась по полевой дороге в сторону трассы. Нас охватил азарт! Вот уж поистине на ловца и зверь бежит! Они должны были выехать на трассу метрах в трёхстах впереди нас. Но в голой, как стол, пустыне мы не могли долго остаться незамеченными, поэтому действовать предстояло решительно.

Мы предложили план: подъехать к ним метров на 100–150, пока они нас не видели (личный состав сзади за бронёй на случай попытки противника применить гранатомёт), ослепить фарой-луной, установленной на стволе башенного пулемёта, врезать справа-слева парой очередей из КПВТ, чтобы не рыпались, и вынудить сдаться. В случае оказания сопротивления взвод на двух БТРах с полным вооружением, гранатомётами и крупнокалиберными пулемётами просто разрезал бы эту легковушку пополам…

Как бы не так! Наше командование в лице командира взвода и начальника штаба явно не горело желанием ввязываться в стычку, даже имея подавляющее превосходство в силе. Поэтому вместо приказа продвигаться вперёд начальник штаба бросил фразу, ставшую потом анекдотом: «Стоим, стоим, они сами к нам сейчас подъедут!» Произошло то, чего и следовало ожидать. Не доезжая метров десять до выезда на трассу, они нас заметили и начали разворачиваться. Мы бросились в погоню. Ситуацию осложняло то, что наш БТР стоял мордой в другую сторону, и нам предстояло еще развернуться. А БТР второго отделения под командованием начштаба умудрился проскочить место поворота на полевую дорогу и умчаться по трассе метров на четыреста вперед. Машина бандитов отъехала уже метров на двести обратно в поле. В ночник было прекрасно видно, как с потушенными фарами, на одних габаритах она медленно продвигается вперёд.

Видя, что и наш БТР чересчур разогнался и вот-вот проскочит поворот, я начал орать об этом Коту, но тот меня не сразу услышал. Свернув на полевую дорогу, мы начали медленно сокращать расстояние. Я видел, как машина встала, видимо, застряв метрах в трехстах впереди. Слева от нас протекал арык, справа чей-то огород. Надо было поднажать, но наш комвзвода дал команду остановиться.

– Дальше не поедем, дороги нет, – внаглую соврал он, не желая продолжать погоню. Взбешённый, я слез в люк, чтобы он не слышал моих матов. Сидящий рядом Саня Коновалов поставил диагноз: «Зассали!»

Мы потратили минут десять, пока Кот сдавал задним ходом, чтобы выбраться на трассу. В ночник я прекрасно видел стоявшую в поле машину с потушенными фарами. Наверное, бандиты её бросили и дальше бежали пешком. К печальным размышлениям об исходе этой погони добавлялись невесёлые мысли о том, как мы будем воевать под командованием людей, не способных справиться даже с элементарной боевой ситуацией.

Но наши приключения ещё не закончились. У моего товарища Димы Забирова скрутило живот. Он жаловался на боли весь день и на выезд не поехал. Под вечер ему стало хуже, и санинструктор роты, заподозрив приступ острого аппендицита, связался с базой и вызвал медицинский вертолёт. Нам надлежало вернуться и обеспечить для него безопасную площадку. Площадка была прямо на пустыре рядом с базой, то есть в городе, что означало, что она, по определению, безопасной быть не могла.

Мы образовали периметр и перекрыли улицы, ведущие к пустырю. Через несколько минут, словно призрак, с погашенными огнями прилетел американский «Чёрный ястреб». На подходе вертолёта мы запустили пару сигнальных ракет и бросили на место посадки пару сигнальных огней. Как потом оказалось, этого делать не следовало – американцы летают исключительно с приборами ночного видения, знали, где нас искать, и прекрасно нас видели и без ракет, наоборот, мы на время ослепили их, и они на секунду включили прожектор. С ходу, безо всяких виражей и кругов над площадкой вертушка села, из десантного отсека выскочила группа прикрытия, заняв позиции вокруг вертолёта. Димона усадили в вертушку, и она отбыла, пробыв на месте эвакуации не больше минуты. Лихость, с которой всё это было выполнено в кромешной темноте, меня удивила. Это был первый раз, когда я наблюдал их вертолёчиков в деле.

А диагноз оказался ложным. Димон просто объелся американской жратвы и прокатился на халяву.

Неделю спустя, когда во время разгона беспорядков на автозаправке местные из толпы подстрелили водилу 3-го взвода Валерку Митина по кличке «Бобёр», они прилетели снова. Накачанный обезболивающим Валерка шутил, когда его грузили в вертушку, на этот раз среди бела дня, в присутствии толпы местного населения. Это были наши первые боевые потери.

К концу марта обстановка в стране сильно обострилась. Всё чаще нам запрещали покидать территорию базы, и мы занимали там осадное положение. Потом начались слухи о последующем выводе нашего подразделения из Аль-Хайи на основную базу в город Аль-Кут. Особенно напряженными были последние дни в Аль-Хайе. Все наши силы были брошены на охрану базы, вся наша деятельность за территорией была свёрнута. В первых числах апреля пришла информация о крупной атаке боевиков «Армии Махди» на базу то ли испанского, то ли итальянского контингента (точно не помню). И тогда же офицеры, приехавшие из Аль-Кута, сообщили, что атакованные союзники просили помощи у украинского контингента, но наше командование отказало. Это были всего лишь слухи, но слышать их было крайне неприятно. Дальнейшее развитие событий показало, что это вполне могло быть правдой.

Наш вывод из Аль-Хайи был намечен на 5 апреля. Несмотря на обострившуюся обстановку, мы не были этому особенно рады. В Аль-Хайе командовал Дольф, он не задрачивал личный состав никому не нужными построениями, проверками и прочей херней. Была только работа, к которой он относился очень требовательно, в свободное от работы время нас никто не трогал, единственное, что приходилось иногда делать дополнительно, – это заниматься укреплением обороноспособности базы и повышением живучести БТРов. В Аль-Куте же всем правил комбат, что накладывало свой отпечаток на жизнь базы «Дельта». Он обожал различные построения, ежечасные переклички, походы строем, сборы, наклеивание бирок и прочие прелести наших вооружённых сил, после выполнения которых не остается ни времени, ни сил на боевую подготовку. Больше всего нас раздражало, что все эти «загоны» процветали на фоне полного отсутствия у него профессиональной подготовки и способности управлять людьми на войне.

Все местные к тому времени уже знали, что мы покидаем город. Бойцы роты ICDC (иракской полиции) спрашивали нас про это практически каждый день. Последнее время мы заступали в наряд по охране базы вместе с ними, стажировали. Постоянное присутствие вооружённых арабов у нас за спиной заставляло нервничать. Не было уверенности, что во время нападения они не ударят нам в спину. Если бы это произошло, наше подразделение было бы уничтожено за считаные минуты.

Утром пятого апреля я стоял на посту на Крыше-2. Часов в семь утра из машины, крутившейся по району, мы услышали голос, усиленный громкоговорителем. Из потока непрерывной арабской речи можно было разобрать только слово «Юкраниа», что означало украинский. Стало ясно, что речь идет о нас. Напротив нас находились две школы – мужская и женская, и я обратил внимание, что школьники не идут в школу в обычное для этого время. Это были явные признаки надвигающейся угрозы. Спустя полчаса после появления машины напротив базы начала собираться толпа, что-то гневно выкрикивающая. В сторону базы полетели первые камни. Зазвенели разбитые стекла. Мы не стреляли. Командование запретило что-либо предпринимать. Для поддержки нашего вывода с базы «Дельта» прибыло подкрепление во главе с замкомбрига полковником Хмелёвым и несколькими офицерами штабы бригады. Разумеется, приехал наш комбат. Но даже прибытие многочисленного подкрепления не остудило рёв толпы. Каменный град нарастал. Низкий забор не мог защитить от него. Спустя несколько минут на базе не осталось ни одного целого стекла. На 129-м БТРе камень повредил прицел пулемёта.

Загрузив под каменным дождём свои вещи, мы начали готовиться к выезду. В толпе были явно видны лидеры, руководящие процессом. В конце улицы появились какие-то автобусы, судя по всему, собираясь перекрыть нам путь. Вообще этот беспредел, показывающий нашу никчёмность, сильно бил по самолюбию. Проходя мимо группы старших офицеров 6-й бригады, я услышал, как один полковник сказал: «Сюда бы взвод ОМОНА», но он забыл добавить что такому взводу прежде всего понадобятся офицеры, способные отдать команду «Фас!», а там мы бы и без ОМОНа разобрались, толпа-то состояла главным образом из подростков лет четырнадцати. Вместо этого они попытались направить парламентёра с коробкой сухпаев, чтобы задобрить толпу. Консервные банки арабы презрительно вернули нам вместе с камнями…

Дальше стало ещё интересней. Желая, видимо, блеснуть дисциплиной и порядком в отряде перед вышестоящим начальством, комбат объявил построение во дворе базы ВСЕГО личного состава для инструктажа перед маршем. О том, что инструктаж можно было провести внутри здания со старшими машин, он даже не додумался. Напомню, что с крыш близлежащих зданий, до которых было где 100, а где 200 метров, весь двор просматривался как на ладони. Выстроили нас прямо как на расстрел. Духи, похоже, сами не ожидали от нас такой дури, а то бы перестреляли в этом дворике весь батальон.

В общем, стоят пацаны под каменным дождём, наклонив головы в касках в сторону, откуда камни летят, и лишь тихо матерятся, когда по ним попадают, и слушают, как полковник Хмелёв доводит порядок построения колонны, потом частоты для переговоров, скорость и дистанцию на марше и т. д. В общем, всё строго и строго по Уставу. Досталось тогда стоявшим справа, но обошлось без серьёзных травм. Когда эта канитель наконец закончилась, мы разбежались по машинам. Покидали город под улюлюканье арабов, без стрельбы, а духи сняли этот сюжет на видео и показали потом по «Аль-Джазире» под названием «Как украинских миротворцев выгоняют из Аль-Хайи».

… На базу «Дельта» мы добрались без приключений. Комбат заявил, что мы не закончили службу в Аль-Хайе и теперь будем ездить туда на патрули из Аль-Кута. Это вызывало большое сомнение. Мы не смогли действовать, имея базу в Аль-Хайе, где можно было в случае опасности укрыться или, наоборот, выслать помощь попавшему в беду патрулю, эвакуировать раненых, занять оборону и хоть как-то держаться до прихода подкрепления. Если же послать два БТРа патрулировать другой город на 60 км в отрыве от основных сил, то, попади они в засаду, к моменту прихода помощи от взвода остались бы только головешки.

База «Дельта» располагалась за чертой города на другом берегу притока реки Тигр. Но в самом городе несли службу по охране администрации провинции Васит, мэрии, а также патрулировали три взвода 3-й роты под командованием капитана Семенова (радиопозывной Лавина-100), грамотного в военном отношении офицера, но дрючившего личный состав в хвост и в гриву. Они дислоцировались на базе местной полиции на другом берегу Тигра.

Не успели мы разгрузить вещи с грузовиков, как от них начала поступать информация о том, что по городу разгуливают вооружённые люди с гранатомётами. Накануне в Аль-Куте якобы был обстрелян джип спецназа «Дельты», который вёл разведку в городе. Было принято решение отправить наш взвод на усиление трём взводам третьей роты. Я дополучил «Мухи», и мы тронулись.

От въезда на базу «Дельта» до цели по прямой было всего метров 700, но, чтобы туда добраться, нужно было сделать петлю вдоль реки и проехать через три моста. От силы десять минут езды. Добрались без проблем. Чувствовалось сильное напряжение. По словам наших парней, боевики, вооружённые автоматами и гранатомётами, ничуть не таясь и даже рисуясь, разгуливали вдоль реки, делая угрожающие жесты в сторону наших. Но не стреляли. Наши снайперы держали некоторых на прицеле, но команды на открытие огня не было. Ночь мы простояли на берегу реки. Всё было спокойно, но очень холодно, что заставляло нас периодически лазить внутрь БТРа погреться. Лишь раз на противоположном берегу я разглядел в ночник, как группа вооружённых людей, приехавших на пикапе, спешилась и зашла в ворота мельницы – высокого серого здания. На мой доклад оперативный дежурный сказал, что это могут быть и полицейские, и посоветовал «усилить наблюдение».

Под утро к нам в БТР заглянул офицер третьей роты (в темноте я не смог разобрать кто). Спросив, сколько нас человек, он сказал, что правее нас находится крайний пост, где дежурят его люди и несколько гвардейцев ICDC.

– На местных надежды нет, – сказал он предельно серьёзным тоном, – они сегодня уже сбегали с поста, когда приходили боевики, вы ж не сдрейфите, поддержите?..

Но ночью ничего не случилось.

Ну а утром нас отправили на базу «Дельта» за едой. Когда мы на двух БТРах и с «Уралом», нагруженным продовольствием, подъехали на первое КПП, в городе уже кипел бой, и у нас уже были потери. Доносились частые взрывы РПГ и грохот крупнокалиберных пулемётов. Звуки лёгкого вооружения тонули в грохоте оружия крупных калибров. На въезде стоял подбитый из гранатомёта БТР разведроты. Выстрел гранатомётчика пришёлся в переднюю часть БТРа – в левый борт. Несмотря на то, что борт был экранирован деревянным ящиком с землёй, защита оказалась недостаточной, граната задела угол ящика и прожгла в броне дырку размером, наверное, с кулак. В результате смертельное ранение получил пулеметчик Руслан Андрощук. Трудно описать те ощущения, которые мы тогда испытали. Пока наш командир взвода советовался с начальством, мы включили рацию ЗКВ Сереги Бондаренка, настроенную на батальонную частоту. В эфире творился полный хаос. Кто говорил и кому, понять было трудно, поскольку в половине случаев позывные просто не назывались, всё это вплеталось в сплошную какофонию выстрелов и разрывов.

Навсегда врезалось в память несколько фраз:

– Они нас гранатами закидывают, эти козлы! Эти пидоры нас гранатами закидывают!

– Справа гранатомётчик! Хуярь его!

– У меня уже три калеки здесь! Что мне делать?

– Уёбывай оттуда!!!

– Пошёл на хуй!

– Я тебя понимаю, но уёбывай оттуда!

– Где твои люди?!

– Смотри, они по камышам, по камышам проходят!

Было видно, что кое-кто уже ударился в панику, а кто-то, наоборот, сохранял практически ледяное спокойствие.

Несмотря на то что следовало бы поберечь батареи, мы не могли побороть искушение и выключить радиостанцию. Всем было понятно, что надо ехать, помогать нашим, но только куда? На базе «Симик» тоже бой, а мост, ведущий к ним, якобы заминирован, и подходы к нему простреливаются из РПГ. Из эфира мы поняли, что Дольф заблокирован где-то у мэрии с небольшой группой бойцов. Но где она находится, никто не представлял. Спустя минуту-другую мы наконец получили приказ: «Езжайте в город, помогайте нашим!»

Бросив «Урал» с продуктами на КПП, мы начали выдвижение двумя БТРами.

И тут началось то, чего все так боялись, но что должно было неизбежно случиться под командованием нашего командира «Ястреба». Он засунул всех, включая филинов-наблюдателей, внутрь БТРа и приказал закрыть все люки. К счастью, этот приказ никто не стал выполнять, поскольку мы знали, что сделает с нами избыточное давление кумулятивной струи в случае попадания из РПГ. Мы отъехали метров на триста от базы и уже подъезжали к въезду на первую дамбу, когда сквозь бойницу я увидел вспышки на крыше одного из зданий, во дворе которого росло большое разлапистое дерево. Несколько пуль взбили фонтаны песка у нашего БТРа, следующие звонко ударили о броню. С мешков, которыми был экранирован борт, полетела земля.

– По нам ведут огонь! – крикнул я – Огневая точка – третий дом по улице, с крыши рядом с большим деревом! – лучше я бы этого не делал, но сработал рефлекс. Огонь стрелкового оружия не мог нам повредить. Нет чтобы увеличить скорость, БТР встал как вкопанный на совершенно открытом месте. Дальше – хуже. Вместо того чтобы скомандовать «ОГОНЬ!», взводный, прикипев к командирскому прибору наблюдения (КПН), спросил: – Где? – Этот чертов КПН сроду никто не чистил, и он был так забит иракской пылью! После боя я посмотрел – в НЕГО НИ ХРЕНА НЕ БЫЛО ВИДНО! К тому же БТР стоял под таким углом, что прибор просто не поворачивался туда. Нас продолжали обстреливать. На этот раз это увидели все, кто сидел по правому борту. Теперь стреляли ещё и с крыши углового здания, а также из-под стоящего бензовоза. Когда по броне звякнуло ещё несколько раз, взводный сделал то, за что потом его возненавидел весь взвод. Вместо того чтобы принять решение самому, вопреки здравому смыслу и всем инструкциям по применению силы, согласно которым он был обязан сразу же дать команду на открытие огня, он начал вызывать оперативного дежурного по батальону:

– 695…

– На приёме…

– 695, я «Ястреб», попал под обстрел, разрешите открыть огонь?

Но 695-й, видимо, или не услышал из-за галдёжа в эфире, либо не захотел отвечать, здраво рассудив, что командиру на месте должно быть виднее.

– 695, приём?

– 695, я «Ястреб»! Приём! 695, огонь разрешаешь? – продолжал он надрываться в рацию. И нам: – Миша (наш пулемётчик КПВТ), ты видишь? Я ни хрена не вижу!

Но мы-то видим!!! Разве этого недостаточно? Тут нас выручили американцы. Два «хаммера», стоявшие правее нас, видимо, заметив, что мы попали в переплёт и при этом сами ни хрена не стреляем, врезали со своих крупнокалиберных пулемётов, и возле углового дома земля взорвалась фонтанами песка. Миша, увидев, куда лупят американцы, и поняв, что если сейчас же не переломить ситуацию, это может кончиться плачевно для всех, заорал:

– Вижу!

Только после этого «Ястреб» родил команду.

Помню огромное чувство облегчения и радостной ярости в ту секунду, когда я нажал на спуск. Уж очень не хотелось быть беспомощной живой мишенью. Мы влупили с правого борта по всем местам, откуда вёлся огонь. Стрелять было неудобно, мы мешали друг другу. В этот момент я поблагодарил Бога за то, что рискнул втайне от начальства пристрелять автомат. Что-то чёрное свалилось с крыши с того места, где я в первый раз увидел огневую точку. Кого-то, похоже, завалили. Огонь в нашу сторону на время затих.

Прямо напротив нас по подразделениям, находившимся в городе, били духовские гранатомётчики. Самих стрелков было не различить, но их позиции были чётко видны по поднимавшимся облакам пыли и белого дыма. Если уж взводный решил тут стоять, то следовало хотя бы съехать с дороги, пока кто-то из них не развернулся и не влупил по нам. Это позволяло прикрыться насыпью и немного уменьшить силуэт нашего БТРа. За насыпью можно было бы высадить и пехоту.

Но взводного, видимо, перемкнуло, и происходящее далее вообще не лезло ни в какие ворота. В ответ на это предложение он заявил:

– Нельзя, брат, мы там застрянем. (Был у нас в роте случай, когда, преследуя какую-то машину, БТР слетел с дороги в сторону реки и увяз практически до половины. У взводного, видимо, развилась фобия на это счёт.) Не веря собственным ушам, я распахнул люк и уставился на землю рядом с дорогой. Обычный твёрдый грунт, в пыли видны следы колёс БТРов и БРДМов. Более того, в ста метрах правее, спрятавшись за насыпью, стоят два американских джипа, хоть бы на сантиметр просели. Об увиденном я немедленно доложил командиру, но тот продолжал настаивать на своём. Застрянем, и всё!

Более того, он почему-то приказал развернуться и ехать обратно. Мы проехали метров тридцать и снова встали посреди дороги. Увидев наши непонятные манёвры, духи снова открыли огонь в нашу сторону. И снова непростительно долго командир не разрешал стрелять. Наконец сосредоточенным огнём двух КПВТ и стрелкового оружия мы снова заставили духов заткнуться. В этот момент Миша срезал огнём гранатомётчика, некстати выскочившего из-за укрытия. Из ствола его гранатомёта вывалилась граната. Пороховой заряд загорелся, наверное, пробитый трассером, и она завертелась волчком, разбрасывая искры. После того как на него начал орать весь десантный отсек, командир наконец согласился, что лучше все-таки съехать с дороги.

Немного прикрывшись насыпью, мы почувствовали себя увереннее. Среднее расстояние до ближайших домов, из которых по нам вёлся огонь, было метров 350–400, то есть достижимое для гранатомётного огня. Тем не менее взводный продолжал мариновать нас в машине, что снижало нашу огневую мощь, поскольку стрелять мог только борт, обращённый в данный момент к противнику. Особенно хреново было Максу со своей «СВД», он просто не мог развернуться внутри. К тому же мы плохо контролировали обстановку вокруг себя. Хорошо хоть, что сзади справа была территория базы, слева сзади метрах в пятистах кучно располагалось несколько домов, но никакой активности противника с этого направления не наблюдалось. То есть за тыл можно было быть более-менее спокойным.

БТР второго отделения в этот момент оказался левее. Правый фланг прикрывали первый блокпост и два американских «Хаммера». У американцев было несколько стрелков, два тяжёлых пулемёта и снайперская пара. Этих огневых средств было более чем достаточно. Нам тут в принципе было делать уже нечего. Подавив обстрелявшие нас огневые точки, мы должны были выполнять приказ и ехать дальше, но у командира было другое мнение на этот счет.

Судя по интенсивности стрельбы и радиопереговоров, бой в городе вступал в самую яростную фазу. Разрывы РПГ звучали один за другим. Духовские гранатомётчики обстреливали наших, стоявших между второй и большой дамбой через Тигр. Самих стрелков не было видно, (они находились в небольшой яме), но их позиции отчетливо демаскировались облаками белого дыма и тучей пыли, поднимавшейся от выстрелов. Не видеть их мог только слепой. Они работали от углового дома, возле которого торчал заметный ориентир – три высокие пальмы, и из небольшого сада правее здания школы. Из эфира тоже постоянно слышались целеуказания в этот район. Мы предложили обстрелять их из РПГ и ГП-25, поскольку стрелковым оружием их было не достать. И в этот момент он (командир!) заорал то, от чего у меня волосы встали дыбом:

– Куда ты собрался стрелять? Ты в тюрьму сесть захотел?!

На секунду повисла пауза. Между строк это воспринималось как: «Ты хочешь, чтобы я из-за тебя в тюрьму сел?». Эти слова ясно показали, что командир до сих пор отказывался понимать очевидное – игры в «миротворчество» закончились, началась война и действовать надлежит соответственно. «Не спросят ли с меня потом за это?» – Эта мысль читалась во всех его поступках. Стало ясно, что ни в какой город мы дальше не поедем, и ни приказ командования, ни чувство ответственности, ни даже то, что в городе вёл бой его друг Дольф, не заставят нашего командира продвигаться дальше. Более того, опасаясь, как бы кто-то не услышал в эфире его позывной, он перестал выходить на связь со второй машиной, не говоря уже о связи с вышестоящим командованием. Напрасно пытался докричаться до него Сашка, командир второго отделения, стремясь получить хоть какую-то команду…

Что должен в первую очередь сделать командир, чтобы принять решение? Он должен оценить обстановку. Для того, чтобы её оценить, нужно было как минимум осмотреться, а как же её оценишь, если нет сил высунуть голову из БТРа, а изнутри ни фига не видать? Мы намекали ему, что нужно хотя бы связаться с теми, кто вёл бой в городе, чтобы они хоть примерно сориентировали его, где стоят они, где противник, с какого направления ведётся обстрел. И куда нам лучше подъехать, чтобы им помочь. На фоне этого бардака меня поразило, как грамотно и спокойно работал командир второго отделения.

Этот двадцатилетний пацан, подписавший контракт сразу со срочки, мог бы дать фору многим офицерам. По крайней мере, было видно, что башка у него варит в пять раз быстрее и командовать он не боится. Не дождавшись вразумительных команд от взводного, он высунулся из люка, осмотрелся, нашёл в ста метрах левее нас пустующий капонир, загнал туда БТР, почти до половины спрятав его за насыпью, высадил пацанов. Смотрю я, как они укрылись – милое дело. Справа БТР, слева и спереди насыпь капонира, ну натуральный окоп.

От огня нашего пулемёта загорелся бензовоз, припаркованный в начале улицы. В небо устремился столб чёрного дыма. В самом доме тоже начался пожар. Видимость сильно ухудшилась, чем не преминули воспользоваться духи. Огонь их гранатомётов усилился. В нашем БТРе назревал бунт. Макс решил вылезти наверх и, спрятавшись за открытым люком, начал вести наблюдение. Должен сказать, что нам повезло с оптикой. Помимо Макса со своей СВД и Михи с его пулемётом было ещё два бинокля – один командирский и мой личный. Это позволяло нам существенно увеличить эффективность наблюдения за полем боя. Вскоре Макс наконец увидел свою цель и доложил об этом, но, пока командир «думал», цель скрылась. Макс сделал выводы и в следующий раз сразу заорал «Огонь!» и начал стрелять, поражённый им боевик упал. По его целеуказанию открыли огонь и остальные. Добавили жару и американцы. Три крупнокалиберных пулемёта и несколько автоматов, бьющие в одну точку… Короче, когда пыль осела, от боевика ничего не осталось. Но командир наш команды так и не дал.

Это был последний результат, который дал наш взвод в этом бою. В дальнейшем мы ещё несколько раз открывали огонь, но в целом наши последующие действия были малоэффективны. Духи на виду не показывались и по нам огонь не вели. Мы стояли на том же месте, изредка переезжая вправо-влево, и практически не открывали огня. Примерно через два часа боя у нас появилась воздушная поддержка. Сначала над городом кружили польские вертолётчики, чуть позже к ним присоединились два «Апача», а высоко в небе барражировал американский штурмовик, выпуская тепловые ловушки.

Не обошлось без курьёзов. В ходе боя неоднократно проходила информация, что боевики используют для подвоза боеприпасов гражданские машины, потом Миха увидел, как в районе горящего бензовоза бегут какие-то мужики с чем-то металлическим в руках. Недолго думая, он нажал на гашетку. Оказалось, что это пожарные приехали тушить бензовоз. Как он ни в кого не попал тогда, ума не приложу. Пули взбили насколько фонтанов вокруг них, но никого не задели. Стоявшие правее американцы видели пожарную машину, из которой они выскочили, и закричали нам, чтобы мы прекратили огонь. Впрочем, пожарные тоже оказались «в пушку». Насколько дней спустя, когда Дольф проводил зачистку зданий, из которых нас обстреливали, из здания пожарной части выгребли целый арсенал.

В итоге у нас лопнуло терпение, мы вылезли из БТРа и укрылись за его бронёй. Взводный продолжал сидеть внутри. Стрельба несколько раз то разгоралась, то снова затухала. Боевики пополняли боекомплект, и всё начиналось снова…

Примерно в четыре часа вечера метрах в семидесяти от второго БТРа раздался хлопок, облако пыли разбежалось, словно круг от брошенного в воду камня. Через пару секунд ещё один взрыв. Метров на тридцать ближе. Миномёт. Санёк в темпе сменил позицию, и больше к нам ничего не прилетало.

Мимо нас по дороге на базу проехали БТРы разведроты, пара «Бардаков» военной полиции и шесть БТР нашей роты. «Дольф» наконец собрал всех вместе. Воспользовавшись паузой, мы мотнулись на 1-й КПП и пополнили боезапас. В это время в лагерь прибыли представители «Армии Махди» с просьбой провести переговоры. «Договариваться» они предлагали в Аль-Куте в здании полицейского участка рядом с большой дамбой через Тигр. Разговор с ними вёл генерал Собора, зам комдива, и комбриг Островский.

– Кто даёт гарантии безопасности? – спросил генерал.

– Даём, даём, – уверили его боевики. Этот эпизод хорошо показан в документальном фильме Цаплиенко «На линии огня». Вот это поржали мы с этих гарантий тогда. Нашёл, кому верить… Я понимаю, пришёл бы полевой командир к нам на базу и сказал: «Наденьте на меня пояс со взрывчаткой и возьмите в руки дистанционный пульт от детонатора. Если я нарушу слово – нажмёте кнопку». А ещё лучше, привёл бы семью свою, дочерей да жён, – вот вам семья моя, если с вашими что-то случится, отрежьте им головы, – вот это гарантии, да и то не стопроцентные.

Поехал Собора на переговоры. Сопровождал его взвод Беркута. Потом Беркут рассказывал нам:

– Выехали мы, джип генерала между двумя БТРами, на первой машине старший я, на второй Гепард (офицер управления батальона). Сижу сверху по-походному. Мимо элеватора проезжаем, я во дворик мельком глянул и охерел. Их там человек тридцать, и каждый третий с «РПГ», и на улицах тоже из-за углов выглядывают. Точно, думаю, это добром не кончится. Сяду-ка я лучше по-боевому… Только подъехали мы к участку, генерал уже из джипа вылезти успел – ка-а-ак врежут по нам… Граната в метре над БТРом… «Огонь!!!» – ору своим и генералу: «В машину быстро, блядь!», а сам про себя считаю так: две секунды ему на перезарядку. Один, два, это сейчас он целится. Три, учитывает ветер. Четыре, берёт поправку на скорость, Пять – выстрела нету, шесть – нету, семь, а мы уже к последней дамбе подъезжаем и херачим из всего что есть. «РПГ» – бабах!!! – мимо, бабах!!! – только мы повернули, а граната рядом пролетела.

– Завалили кого-нибудь?

– Не знаю, судя по тому, что говорят пацаны, моя машина – человек пять. Одного гранатомётчика Шах (пулемётчик 3-го взвода…) ну буквально напополам перерезал… сам видел. Короче, ну его на хрен, такие переговоры. Уж лучше война: повезло, что быстро ехали, а то бы труба…

– А вторая машина?

– Не знаю. Во второй машине старшим ехал Гепард, втупил… стрелять не разрешал, пока не увидели, что я стреляю… Спросил я потом пацанов в БТРе, рассказали они, как он воевал: высунул автомат в бойницу, выпустил рожок не глядя одной непрерывной очередью… Зато после боя рассказывал: я пять человек завалил… еще через пару дней, – ну троих точно, еще через неделю, – одного точно убил и еще двоих ранил…

– Сколько примерно человек стреляло по вам тогда, можешь сказать?

– Точно сказать трудно, но, судя по плотности огня, нормальное количество огневых средств…

– А прикинь, Собору бы завалили…

– Да уж, повезло нам. Меня бы посадили, да и вообще скандал бы был…

После этого на переговоры ехать никто не захотел. Мы заехали внутрь базы. Быстро стемнело. Старшина покормил нас продуктами с «Урала», который мы утром бросили… Начальство думало, что делать дальше. На другом берегу Тигра остался заблокирован «Лавина-100», и 57 бойцов… мы пытались отдохнуть, но когда на тебе броник и разгрузка забита боезапасом, это сложно.

Меня поразило тогда ощущение братства и теплоты, которое возникло между солдатами, побывавшими в одном бою, зачастую совершенно не знавшими друг друга… Даже американцы стали относится к нам по-другому, говорят с уважением, по плечам хлопают: мелочь, но приятно…

Часов в 12 в городе раздался выстрел из «РПГ». И сразу началась стрельба. Небо прочертили трассера. Духи обстреливали базу «Симик». Я взял у Сереги радиостанцию и настроил на частоту «Лавины-100». Спрятался за углом возле точки разряжания, выглядываю одним глазом, наблюдаю, куда наши валят. Слушаю по рации, как «Лавина-100» командует боем.

«Всё нормально, веду бой, помощь не нужна…» Спокойный, как слон… Тут из переулка на окраине Аль-Кута выезжает пикап и как влупит в нашу сторону. «ДШК», наверное… Я такого ещё не видел. Из ствола двухметровый огненный факел, и из него ярко-зелёная линия сплошных трассеров, словно луч лазера в фантастическом фильме, в сторону вышки первого КПП. И опять первыми среагировали американцы. Два «Хаммера» практически мгновенно открыли огонь из пятидесятого калибра. Первая очередь прошла мимо, но последующие точно накрыли цель. Парой секунд спустя открыла огонь вышка первого поста и остальные, всё небо в трассерах. Не выдержав такого обстрела, духи смылись обратно в переулок.

Но на другом берегу реки бой продолжался. Духи обстреливали «Симик» из стрелкового оружия, «РПГ» и миномётов. Всего на территорию базы упало около пятидесяти мин. Видимо, в это время у командования сдали нервы и было принято решение о выводе третьей роты с базы «Симик» на базу «Дельта». Часам к четырём ночи обстрел прекратился. Около шести утра колонна в составе пяти БТР, «Урала», «Чайки» и семи джипов с сотрудниками временной администрации под прикрытием двух вертолётов «Апач» без боя покинула город. Этого «вывода» не понял никто из рядовых бойцов третьей роты. Их точка зрения была следующей: «Да всё кончилось уже, какого хера надо было выходить».

Первый бой в истории Вооружённых сил Украины закончился.

Его финал: у нас один убитый, пятеро раненых.

Число потерь противника точно установить не представляется возможным. Цифры колеблются от сорока до тысячи человек убитыми. Я думаю, первая цифра гораздо ближе к истине, чем вторая. Вот ещё что интересно. Когда американская армия громила регулярную армию Хусейна, все повреждения в Аль-Куте свелись к нескольким пулевым отметинам. Но уж когда мы «помиротворили» в городе шестого числа, то улицы украсил десяток сожжённых автомобилей, а стены некоторых зданий стали напоминать швейцарский сыр. Сильно пострадало также здание администрации.

… Долго размышляя над пережитым, я сделал следующие выводы.

Индивидуальная профессиональная подготовка большинства солдат и сержантов оказалась на достаточно высоком уровне. Они грамотно вели бой, чётко выполняли команды, стреляли прицельно, излишне не подставлялись и вообще действовали смело и решительно, их моральный дух был очень высок.

На уровне взводов действия в целом были довольно грамотными. Большинство младших командиров предпочло высадить личный состав и укрыть его за броней или имеющимися поблизости укрытиями. Из автоматов работали главным образом сосредоточенным огнем, перенося его с одной точки на другую. Постоянно давались целеуказания пулемётчикам КПВТ, как устно, при помощи радиостанции, так и с помощью трассирующих пуль. Указывались сектора обстрела и основные ориентиры, что позволило упорядочить систему огня.

К сожалению, Дольфа услали на мэрию с одним взводом, поэтому в начале боя вся его рота осталась разбросана, и он был лишён возможности эффективно управлять ею. Ему понадобилось время, чтобы наладить управление. Когда это было сделано, эффективность действий второй роты многократно возросла. На уровне батальона и выше не применялось никакой тактики, никакого маневра, хотя тактическая ситуация была явно в нашу пользу. Единственные команды, которые поступали от комбата: «Мочите всех, кто движется». Это подняло моральный дух, но не более.

Город Аль-Кут разрезан на части рекой Тигр и многочисленными каналами. Это можно было бы использовать для локализации боевиков, достаточно было взять под контроль мосты. Их даже не нужно было бы занимать, достаточно было просто взять под снайперский контроль.

Точно не знаю, в какую светлую голову пришла мысль послать снайперов на элеватор, но, взяв его без боя, необходимо было там как следует закрепиться. Удерживая элеватор, мы могли эффективно простреливать два района, где были расположены основные позиции духов. А главное, полностью под нашим контролем находились бы подступы ко всем трём мостам через Тигр. Элеватор – настоящая крепость, хорошие толстые стены, окна на все стороны, простреливаемые подступы. Духи его бы и батальоном не взяли. Хорошие позиции для снайперов, пулемётчиков и авианаводчиков. Но никто не использовал эту возможность. Инициатива младших офицеров не была поддержана. Несколько снайперов на верхних этажах не могли самостоятельно контролировать такой комплекс, в который было к тому же несколько входов, и, чтобы их не отрезали снизу, их пришлось снять. В ста метрах от элеватора была еще одна высотка – мельница. Её тоже следовало контролировать, но главным образом для того, чтобы туда не забрался враг. Её роль не была ключевой.

Система радиосвязи тоже оказалась не идеальной. Наш батальон работал на двух частотах, на одной третья рота, на другой все остальные. Сюда же периодически встревало командование бригады, не давая, по сути, никаких команд, но добавляя галдёжа в эфире. По этой причине нашу частоту сразу же забили, временами вообще связаться было невозможно.

Но всё это мелочи, которые удалось преодолеть и которые не могли перевесить высокий моральный дух личного состава, подкреплённый подавляющей огневой мощью. Исход боя был неизбежен. Мы должны были победить.

Главный недостаток прошёл красной чертой через всё моё пребывание в Ираке, и именно этот недостаток привёл к потерям, которых можно было бы избежать. В критической ситуации многие командиры панически боялись взять на себя ответственность. И, к большому сожалению, таких людей половина. Вместо того чтобы принимать решение самому и нести за него ответственность, такие горе-командиры, стремясь прикрыть собственную задницу, начинают связываться с вышестоящим начальством, спрашивая у того разрешения на те или иные действия. Начальство же, как правило, находится в штабе и мало представляет, что происходит на самом деле, и тоже не торопится рисковать своей шкурой и отдавать приказы. «А не спросят ли с меня за это?»

В первые минуты боя погиб пулемётчик разведроты Руслан Андрощук. По бригаде ходили устойчивые слухи, что его смерть была вызвана тем, что командование непростительно долго тянуло с разрешением на открытие огня…

После этого боя я много раз задавал себе вопрос, как получилось, что, целый день ведя бой в городе против численно превосходящего нас противника, мы отделались всего одним убитым и несколькими ранеными? Можно было бы предположить, что нам просто повезло. Можно также сказать, что наши матери сильно за нас молились и их молитвы нас уберегли. Но я считаю, что истинный ответ кроется в постулатах такой воинской науки, как тактика.

Вооружение противника составляли главным образом автоматы «АК-47» и гранатомёты «РПГ-7», которые и представляли главную опасность для наших БТР-80. Количество пулемётов и снайперских винтовок у противника было незначительным, к тому же из них ещё надо уметь стрелять… Это косвенно подтверждается статистикой наших потерь. Все наши раненые пострадали в результате осколочных ранений РПГ и ручных гранат, которые духи бросали из дворов при помощи больших рогаток. Пулевых ранений не было.

Прицельная дальность «РПГ-7» – пятьсот метров, но попадать на такой дистанции может только хорошо подготовленный стрелок, и то при условии, что он использует гранаты ПГ-7В или ПГ-7ВМ. Более реально из «РПГ-7» стрелять на дистанции 250–300 метров. По свидетельствам очевидцев, тот фатальный выстрел был произведён с расстояния 200 метров, да и то попали со второго раза! Мы же имели на каждом БТРе один «КПВТ» – прицельная дальность 2500 метров, один «ПКТ» – 2000 метров. Плюс к этому в каждом взводе один пулемётчик «ПКМ», два снайпера и два гранатомётчика. Мы имели превосходство в огневой мощи и значительно превосходили противника по дисциплине огня, что позволило сразу же оттеснить противника на дистанцию 500–600 метров, то есть фактически за пределы эффективного гранатомётного огня, и эффективно поражали его на этой дистанции.

Поэтому в дальнейшем ни один духовский гранатомётчик попросту не смог приблизиться на дистанцию прицельного выстрела и поразить стоявшие неподвижно БТРы, за которыми пряталась пехота, хотя гранат они сожгли немало, пытаясь бить навесом. На каждого, кто высовывался из-за укрытия, тут же обрушивался ураган наших пуль. Именно поэтому за всё последующее время боя мы больше не потеряли ни одного человека убитыми и отделались лишь несколькими легко раненными.

После вывода наших подразделений из Аль-Кута в западной, особенно британской, прессе обрушился шквал критики на украинский контингент. Дескать, украинцы «отступили, несмотря на приказ командования коалиции удерживать позиции». В статье, опубликованной в «Дейли телеграф», было много недостоверных данных, но в заявлении министра обороны Украины Марчука лукавства было не меньше. Марчук заявил, что «украинские миротворцы не имели приказа удерживать город». Это правда. Но не вся. Аль-Кут – столица провинции Васит, которая являлась нашей зоной ответственности. Контроль над стратегически важными объектами в Аль-Куте, такими, как «Представительство временной администрации» (которое мы называли Симик) или элеватор, автоматически вытекал из наших задач.

Личный состав трёх взводов третьей роты 61-го ОМБ с честью отразил все атаки на охраняемые объекты и сутки продержался под обстрелом. При этом не понеся потерь!

А утром, когда боевые действия уже были прекращены, когда у нас была мощная авиаподдержка и к Аль-Куту двигался механизированный батальон 1-й механизированной дивизии США Old Ironside с танковой ротой «Абрамсов», украинский контингент вдруг снялся со своих позиций и покинул город. Почему? Да потому, что трясущиеся за свои лампасы и звёзды генералы да полковники ударились в панику и начали требовать от Киева разрешения покинуть город. Так у личного состава 61-го батальона, разведроты и других подразделений, вынесших на себе всю тяжесть боя 6–7 апреля, была украдена заслуженная победа, а украинский миротворческий контингент и ВС Украины были дискредитированы перед союзниками из коалиции и мировым сообществом.

Эти события морально сломали командование 6-й бригады. Одно дело – заставлять солдат белить заборы и строить дачи, и совсем другое – командовать людьми на войне и брать на себя ответственность за принятие решений, от которых зависит жизнь людей. К этому командование бригады оказалось явно не готово. Количество выполняемых боевых задач резко снизилось: отменили ночные патрули по городу, да и в дневные ездили только американцы. Прибывший седьмого числа на базу «Дельта» батальон американцев приступил к зачисткам в городе (операция «Взбунтовавшийся ятаган»). Мы не участвовали – отсиживались на базе и надевали бронежилеты для того, чтобы сходить в столовую, пугая этим остальных союзников. Американцы взяли «Симик» и спустя несколько дней восстановили контроль над Аль-Кутом, потеряв пару человек убитыми и нескольких легкоранеными. На «Симике» дежурила танковая рота, усиленные патрули прочёсывали город. Над городом постоянно кружили разведывательные вертолёты «Кайлоу». Примерно через неделю мы выдвинулись в Аль-Кут и взяли под охрану мосты и элеватор. К середине апреля восстание «Армии Махди» на юге Ирака было подавлено.

Во многих взводах изменились отношения между солдатами и офицерами. Многие сделали выводы из гибели пулемётчика разведроты, главный из которых прописан кровью на всех войнах, в которых участвовало человечество: «Увидев врага, стреляй первым и не жди, когда он выстрелит в тебя». Оружие стали применять гораздо увереннее и чаще, уже не рассчитывая на офицеров.

Но если многие солдаты, что называется, «прозрели», то командование батальона отупело вконец. Первое, что сделал комбат, после того как мы вновь приступили к выполнению задач в городе, – изъял у нас ручные гранаты. От греха подальше. Как ни пытались ему доказать, что это глупо, мы несём службу в городе, в зданиях, на элеваторе. Случись что, бой в здании без гранат не ведётся. У кого их больше и кто их грамотнее использует, тот и победит…

Потом комбат приказал произвести пересчёт боеприпасов и изъять всё лишнее. Это его распоряжение мы благополучно похерили, с четырьмя магазинами на брата много не навоюешь. Но апофеозом его «военной гениальности» стало распоряжение зарядить в магазины первыми холостые патроны. Дескать, если кто-то где-то случайно выстрелит, чтобы никто не пострадал. Особенно трудно было объяснить логику комбата американцам, которые, выезжая с базы, заряжали всё, что стреляет, и досылали всё, куда надо. Я, да и многие мои товарищи, поставили диагноз комбату уже давно. Если болезнь зашла так далеко, то она уже не лечится. Была бы его воля, он бы у нас и автоматы забрал, а взамен выдал бы водяные пистолеты. Чтобы спалось спокойней. Поэтому холостые у нас были не в магазинах, а валялись по карманам, при выезде с базы мы нарушали инструкцию и досылали патрон в патронник, да и гранаты у нас оставались до последнего дня. Покидая Ирак, мы передали их в наследство парням из седьмой бригады. Авось пригодятся.

Почти месяц наш взвод проторчал на элеваторе. Потом нашу роту отправили на базу Атенберри (Форт) на ирано-иракскую границу. Главной задачей дислоцировавшейся там первой роты был контроль над участком границы. Бытовые условия были тяжелее, питание хуже, к тому же мы попали в самое жаркое время, но красивая предгорная местность радовала глаз, – в общем, никто не жаловался. Вернулись мы на базу «Дельта» месяца через два, как раз чтобы успеть к началу следующей войны.

О событиях, описанных ниже, не упоминается в официальных меморандумах МО Украины, о них не писали ни в газете «Миротворец», и они не вошли в любительский фильм, снятый в штабе 61-го батальона. О них знают лишь те, кто оказался на базе «Дельта» в городе Аль-Кут в первой декаде августа.

Как и прошлый раз, все началось с Наджафа и Фалуджи, во время боев за которые американцы потеряли несколько человек убитыми и вертолёт «Чёрный ястреб». Следует сказать, что в это время мы уже сняли свои посты с мостов. И, что хуже всего, с того самого элеватора. Чем руководствовалось при этом командование, я не пойму до сих пор. Комбат говорил: «Пойдите спросите у арабов, нужны ли мы там?..» Понятно, что сказали арабы…

На момент начала боевых действий в городе отсутствовали силы коалиции. Американские подразделения, приехавшие в город после апрельских событий и находившиеся там более трёх месяцев, ушли в начале июля. В это утро наш взвод должен был сопроводить к мэрии Аль-Кута кого-то из командования бригады. Но когда мы подъехали к 1-му КПП, нас ждал сюрприз. В городе уже были боевики. Взводный поднялся на вышку КПП, чтобы оценить обстановку. Как и в прошлый раз, группа вооружённых гранатомётами людей, рисуясь, прогуливалась в районе первой дамбы. Выезд на мэрию отменили, вместо этого мы должны были усилить первый блокпост.

Первое отделение выехало на позицию слева у большого бетонного забора от блокпоста, второе справа. Мы рвались поехать в город и ввязаться в драку, но в глубине души понимали, что у командования слишком слабые яйца отдать такой приказ. Если нам и суждено было что-то сделать, надо было это делать отсюда.

Позиция у нас была более-менее, но до окраины Аль-Кута было метров семьсот. Для автоматного и тем более гранатомётного огня слишком далеко. Чтобы не сидеть без дела, я решил забраться с биноклем на пустующую вышку в ста метрах правее от своего БТРа и немного ближе к городу и корректировать оттуда пулемётчика КПВТ. Для этой задачи лучшей позиции было не найти, но меня беспокоило то, что слишком уж заметно торчала она над закрывавшим базу трёхметровым бетонным забором. Дав себе зарок мгновенно смыться оттуда, как только меня начнут обстреливать, я полез наверх. Мимо нас проехал десяток «хаммеров». Они выехали на пустырь слева спереди нашего БТРа и развернули пулемёты в сторону города.

К моей радости, вышка оказалась из трёхмиллиметрового стального листа, обложенного в два слоя мешками с песком. Стопроцентная гарантия того, что лёгким стрелковым оружием её не пробить. Оставалось бояться снайперов и крупняка. Я устроился в тенистом уголке и, пожалев об отсутствии перископа, поднёс к глазам бинокль. Сразу бросилось в глаза отсутствие на улицах мирных жителей, явный признак того, что назревает война. На первой дамбе ходит тип с автоматом, по форме вроде полицейский, а по сути? На крыше третьего дома по улице мужик, не таясь, строит стеночку из кирпичей, может, порядок наводит, а может, огневую точку готовит. Докладываю… На батальонной частоте нарастает напряжение. Комбат начинает дергаться: «Никому не стрелять! Вести наблюдение!» Нам это привычно. Он скорее сам застрелится, чем даст команду на открытие огня.

Слышу по рации: прибывает подкрепление. Напряжение прямо висит в воздухе. Внезапно раздаётся взрыв. Через несколько секунд другой. С «трассера» (наш блокпост южнее базы) докладывают, что их обстреливают из миномётов. До этого база «Дельта» миномётному обстрелу не подвергалась. Где-то справа вспыхнула стрельба, кого-то из наших обстреляли из проезжавшей машины. Наши, понятно, ответили.

Комбат орёт в рацию: «Кто стреляет? Кто там стреляет?!» Смотрю, ко мне на вышку лезет Кент Доласки – знакомый спецназовец из «Дельты». Я впервые увидел его в полной боевой выкладке. Экипировка, конечно, впечатляет: карабин «М-4» с коллиматорным прицелом, на бедре кастомизированный «кольт», разгрузка забита магазинами, причём поверх автоматных нашиты маленькие карманчики, из которых торчат пистолетные. Наколенники, перчатки. Будто сошёл с экрана фильма «Чёрный ястреб». На голове – шлем с большими вырезами под уши, и большие, как в студиях звукозаписи, наушники. Радиостанция. Сегодня Кент тоже корректировщик. Достал из футляра здоровую тридцатикратную трубу и пристроился рядом. По ходу я рассказал ему, что к чему, и предупредил насчёт гранатомётчиков за первой дамбой. Он сразу же передал это своим. Я отвлёкся, посмотрев на американца, и вдруг увидел: вокруг «хаммеров» взметнулись фонтаны песка. Через секунду долетели звуки очередей. Началось! Слышу, как Кент говорит в рацию: «О’кей, парни, вижу цель!», и тут же замечаю вспышки в верхнем окне мельницы, мгновенно докладываю: «Ястреб-3 – Ястребу: верхнее окно мельницы, огневая точка, стрелковое…»

Американцы открыли огонь через секунду после того, как Кент закончил свой доклад. Загрохотал «Марк-19», смотрю – на мельнице надуваются и оглушительно лопаются громадные огненные шары. Зрелище просто завораживающее. Адреналин зашкаливает. Одна граната попадает прямо в дверь на крыше. Изнутри повалил дым…

Мои не стреляют. Хочется кричать от злости. Наконец через полминуты загрохотал и Михин «КПВТ». Первая очередь прошлась вдоль крыши. Вторая легла точняк вокруг окна. Но в само окно, по-моему, так и не попали. Не свожу взгляда с окна. Опять вспышка!

Докладываю, секунд через восемь Миша снова начинает стрелять. Слишком долго. Теперь вижу вспышки в крайнем правом окне верхнего этажа. Стрелок успел перебежать. Докладываю. Дух-дух-дух по окнам! Американцы тоже стреляют. Рикошеты трассеров отскакивают от стен. Плотность огня высокая, но в семикратный бинокль четко видно: внутрь попадает в лучшем случае один снаряд из двадцати. Как только началась стрельба, сразу же «забили» эфир, передавать целеуказания невозможно.

Получив какую-то команду от своих, Кент прощается и покидает вышку. С тоской провожаю его взглядом. Чувствую, что они сейчас поедут в город. Так и есть. Американцы начали выдвижение. Вот это воины! Хочется прыгнуть к ним в джип. Вижу, как они проезжают первый мост, приближаются ко второму… Бабах!!! РПГ, реактивная граната, проносится в разрыве между машинами и падает в Тигр. Тут же шквальный ответный огонь! Ещё одна, опять мимо! Позиций гранатомётчика мне не видно. Передаю своим. Американский отряд уже вне пределов видимости, всё закрывают дома… Слышен сильный взрыв, ещё один! Грохот пятидесятого калибра… автоматического гранатомёта, звонкие хлопки карабинов «М-4». Через пару минут всё затихает. Комбат говорит в рацию: «Американцы подорвались на фугасе, сейчас поедем поможем». Вот это дело, неужели поедем? Фиг. Отбой. Злость… Ко мне в гости прибежал Серёга. Оказывается, их тоже обстреляли, причём нехило.

Минут десять всё тихо, вдруг справа слышу стрельбу и Саня докладывает: «Я «Ястреб-2», попал под обстрел, разрешите открыть огонь?» И ответ комбата: «Спостерігать!» (вести наблюдение). Я не выдержал и, нажав тангенту, брякнул в адрес комбата: «Ну ты и придурок!» Секунд на пять эфир замолчал. Потом наконец раздался голос комбата: «Ястреб», ты, это, разберись, кто там шорхается».

Я просидел на вышке несколько часов и чуть не охренел там без воды. В нашу сторону никто не стрелял. Через некоторое время вернулся Кент с товарищем. Сказал, что в мельнице грохнули одного духа и ещё троих в городе. У них – без потерь. И ещё сказал, что наше командование уже начало гнать волну. Дескать, мэр позвонил нашему комбригу, попросил забрать американцев из города. Словно в подтверждение его слов на вышку залез офицер управления 61-го батальона. Не зная, что я говорю по-английски, он начал доставать Кента вопросами, дескать, откуда взялись эти американцы, собираются ли они снова ехать в город и где они живут на базе. Должен сказать, что к этому времени отношения между 6-й бригадой и коалиционным командованием были несколько напряжёнными. Поэтому Кент его вежливо отшил, сказав, что он просто солдат, а за разъяснениями пусть идёт к командованию. Американцы не могли взять в толк, почему мы ни хрена не хотим делать и почему все кризисные ситуации в нашей зоне ответственности приходится решать им, словно у них нет своей работы на севере и в Багдаде. Они вообще любят говорить прямо, без обиняков, поэтому этот вопрос подымался в беседах всё чаще. Объяснять им смысл русской пословицы «и на хер сесть, и рыбку съесть» было бы делом безнадёжным. Но после таких вопросов на душе неизбежно оставался неприятный осадок.

Есть такая пословица: «Когда родился хохол, еврей заплакал». Пока я не попал в Ирак, я думал, что это явное преувеличение. О качестве питания в коалиционных столовых я уже говорил: выше всякой похвалы. Мясо, салаты, свежие фрукты, соки, мороженое, пирожные, всё в ассортименте и всего до отвала: бери – не хочу. Холодильники с прохладительными напитками. Подходишь, берешь, сколько хочешь. Ассортимент – что на выставке. Соки натуральные нескольких видов, несколько видов молока, клубничное, шоколадное, банановое и т. д. И разумеется, весь ассортимент продукции компании «Кока-кола». Фанта, спрайт, кола, всё обычное и облегчённое. Газированные напитки выставлялись в железных банках, тогда как соки и молоко в бумажных двухсотграммовых упаковках (дринках). В столовой кондиционеры, заходишь – приятно…

Теперь коснусь немного климатических условий, в которых приходилось нести службу. Настоящая жара пришла в мае. Сколько было градусов, никто точно сказать не мог, поскольку висевший в тени на стене штаба градусник зашкаливал на отметке +50. Перед поездкой в Ирак я помимо прочего читал и литературу по выживанию в пустыне. И разумеется, мне, да и не только мне, было известно правило: «Чем больше пьёшь, тем больше потеешь, и наоборот». Но это правило можно было соблюдать, пока ты не надевал бронежилет. А дальше получалось вот что. Независимо от того, сколько ты пьёшь, много или мало, ты теряешь влагу в неимоверных количествах. Бронежилет мешает испарению пота и поэтому мешает естественному охлаждению тела. Китель под броником мокрый до такой степени, что кажется, его окунули в ведро. Пот начинает проступать на рукавах уже вне броника и только здесь под лучами солнца высыхает. Причём не имело значения, какой броник на тебе надет, 13-килограммовый «Корсар М-3» или трёхкилограммовый американский. Парят они одинаково. Вкупе с огромной потерей влаги через пару часов, если не пить жидкости, температура тела повышается до 39–40 градусов, за чем неизбежно следует обезвоживание и тепловой удар, который в Ираке означает смерть.

Чтобы этого избежать, пострадавшего нужно охладить: холодной водой, льдом, и поставить капельницу с физраствором. Разумеется, это не всегда возможно. Чтобы противостоять обезвоживанию, американцы изобрели такую великолепную штуку, как «Кэмелбэк». Это мягкая фляга-термос, ёмкость три литра, носится на спине, словно небольшой ранец. Хранит холод три часа. От неё тянется шланг через плечо к подбородку. Прикусил зубами конец и пьёшь. А ещё хорошо туда льда насыпать. Он тает потихоньку, и ты холодную воду пьёшь. Компенсируешь потерю жидкости и температуру тела понижаешь.

… Интересная история вышла с этими «Кэмелбэками». Американцы выделили их ещё для 5-й бригады – первого контингента украинцев, отправившихся в Ирак. Но командование здраво рассудило, что нашим солдатам это жирно будет (один «Кэмелбэк» – 40$), заныкало их, не выдав солдатам, явно собираясь перепродать. А пятая бригада прибыла в Ирак в августе. В самый пик жары. В отличие от нас, прибывших им на смену в феврале, времени на адаптацию у них не было, угодили сразу на +50. И вот такая ситуация. Приезжает командование коалиции по госпиталям, а там полно украинцев под капельницами. Обезвоживание и т. д. Так мы ж давали вам «Кэмелбэки», изумились американцы. Что ж вы воду не пьёте?

… Короче, получился скандал. И мы поехали уже с «Кэмелбэками».

Теперь вернемся к столовой. Изначально существовало неписаное правило: за один приём пищи можно взять две банки. Но, учитывая все вышеописанное, никто ничего не говорил, если ты выпьешь их хоть 10, сколько влезет. Никто ничего не скажет, даже если ты возьмешь с собой банку-две навынос, чтобы выпить их на выезде. (Я в таких случаях брал только соки, они полезнее, чем просто вода.) Так поступали все – поляки, американцы, грузины… Но вот что меня бесит в украинцах, так это их наглость и полное отсутствие самоуважения. Наши начали таскать эту кока-колу рюкзаками и менять её на блокпосту у арабов на разные полезные штуки. Ножи, фотоаппараты, CD-плееры, некоторые даже умудрились DVD себе наменять. Курс обмена был такой: 5 банок – 1 доллар. DVD в Ираке стоил семьдесят баксов. Вот и считайте, сколько ходок надо было сделать, чтобы его выменять. Практически это выглядело так: заходит парень в столовую с пустым рюкзаком за плечами – выходит уже с полным. И этот «change» приобрёл характер массовой эпидемии.

Несмотря на то что мне неприятно это говорить, все же приведу статистку. В моем, например, взводе из 17 человек этого НЕ делали всего трое. Даже многие из тех, кого я считал и продолжаю считать своими друзьями, к сожалению, грешили этим. У остальных наблюдалась та же картина. Весь этот процесс происходил практически в открытую, остальные нации смотрели на это с брезгливостью, смешанной с презрением.

И вот что меня добивало. Когда мы только готовились в Ирак, жрали помои в Башкировке и получали 370 гривен в месяц, мы МЕЧТАЛИ о том, как попадем в Ирак. В Ираке контрактник получал 670$ в месяц. Думаю, не надо говорить, что по украинским меркам это просто нереальная зарплата. Всё, что тебе захотелось, можно было купить за деньги и не позориться с этой колой… Но увы. Теперь я понимаю, почему украинцев так «любят» в Европе. Я сделал железный вывод, что сколько бы нашим ни платили – они всё равно будут тырить всё, что можно.

Жажда наживы перевешивает даже инстинкт самосохранения. Типичный пример. Прихожу перед выездом в родной БТР и вижу, что наш пулемётчик забил отсек ящиками с водой (минеральную воду в полуторалитровых бутылках американцы привозили под каждое подразделение и складывали штабелями), штук десять, наверное, внутрь засунул. Его самого за этими ящиками не видать. Я ему говорю:

– Миша, что ты делаешь? Нам же через город ехать! Случись что, как ты будешь стрелять? У тебя ж пулемёт не поворачивается!

– Да ладно тебе! Ничего не случится…

И это после того, как мы уже повоевали несколько раз! Короче, полный кошмар, так я его и не вразумил. Будь я командиром машины, я бы эти ящики, конечно, выкинул бы на хрен, а так не драться ж с ним, боевой товарищ всё же, тем более что многие и так считали меня параноиком, помешанным на войне.

На территории базы работал американский магазин, небольшой такой супермаркет. Девиз такой на нём начертан: «Куда бы вы ни шли (имеется в виду американская армия), мы идём за вами». Там продавался разный товар, начиная от зубных щёток, аудио, видео и кончая экипировкой – фонари, ножи, наколенники и т. д. ПОЧТИ КАЖДЫЙ ДЕНЬ кто-то из украинцев попадался на воровстве. Причём чаще всего попадались на мелочах, которые и стоили-то копейки. Дошло до того, что наших замполитов заставили там дежурить. Вот это хохма была!

И вот сравнение. Помню, американцы тоже раз проворовались. На территории базы торчала водонапорная вышка. Как летающая тарелка на ножках. Видно её было практически отовсюду. Когда американцы разгромили армию Хусейна и взяли Аль-Кут, верные своему патриотизму, они водрузили на ней американский флаг. После того, как украинский контингент сменил американцев в Аль-Куте, базу передали под нашу юрисдикцию, и наши сняли американский флаг и повесили там жовто-блакитный стяг незалежной Украины. И вот в августе вернулся в город взвод американского спецназа, который в своё время этот Аль-Кут штурмовал. И увидел на этой вышке вместо своего звёздно-полосатого наш жевто-блакитный. Американцы вообще парни крутые, а спецназеры – так вообще уверены, что они круче всех… Оскорбились они маленько, тем более что украинцы к тому времени прославились гораздо больше воровством кока-колы, чем военными успехами, и решили провести диверсионную операцию по замене нашего флага на свой. Под покровом ночи, с ночными очками на головах они полезли на эту вышку. И сняли наш флаг.

Они ж не знали, бедные, что под этой вышкой любит спать в кустах доблестный ночной патруль из состава роты военной полиции незалежных збройных сил Украины. Если бы этот патруль патрулировал дорогу, как ему это было положено, они бы его засекли. А так попались прямо в лапы патрулю. Брать на ножи союзников из коалиции американцы не решились, поэтому сдались на милость победителей.

Пылая праведным гневом – «Оскорбление национальной чести!», – комбриг 6-й бригады закатил истерику американскому генералу. Короче, в наказание американцев заставили две недели круглосуточно, бессменно дежурить под этой вышкой и охранять наш флаг. Ни в душ сходить, ни в столовую (жрите сухпай). Лёд мы им, правда, носили. Короче, пострадали за патриотизм. Но согласитесь, парни, мотив вызывает уважение…

Сержант американской армии с выслугой более пяти лет получает 3–3,5 тысячи долларов. Правда, есть ещё крупные премии при подписании контракта, а недавно их ещё больше увеличили в связи с недобором. Плотники и водители из компаний, которые обслуживали нашу базу, получают 12–15 тысяч в месяц. Примерно столько же имеют бойцы частных военных компаний, которых, наверное, там скоро будет столько же, сколько и коалиционных сил.

Когда украинских военных отправляли в Ирак, пошили им форму песочного цвета. Американцы оказывали всяческую помощь и передали нам ткань, из которой шьется американская форма. Дескать, пошьёте у себя, а то у нас дорого. Но надо знать наших генералов. Они умело провели ревизию и двинули половину ткани налево. А для формы заказали обычную made in Ukraine ткань, из которой шьют наши зелёные камуфляжи, только покрасили её в песочный цвет. Экономика должна быть экономной! Не учли только того, что на Украине форму можно стирать раз в две недели, и то она разлазится за полгода, а в Ираке работа жёсткая, потеешь так, что приходится стирать раз в три дня. Тем более, что на базе была американская прачечная – сегодня сдал, завтра получил. В общем, проносили эту форму месяц, и разлезлась она к чертям. Из Кувейта в Ирак многие выезжали в таком виде, будто по-пластунски всю дорогу ползли. Под этот шум слетел с должности зампотыла войск. А после скандала выяснилось, что американской ткани на всех теперь не хватает. И тогда наше командование пошило самые отвратительные в мире разгрузки и одело в них личный состав.

Я ещё на Украине их как увидел по телевизору, так сразу же в магазин побежал покупать себе нормальное обмундирование и проходил в нём всю командировку.

В нашей зоне ответственности самая горячая точка город Эс-Сувейра. Километров двадцать южнее Багдада. Я там был всего пару раз, колонны сопровождали. Сувейру контролировал 52-й, а потом 62-й батальон, и каждую ночь их обстреливали из миномётов. А в начале духи подходили так близко, что долбили со стрелкового, да так, что свинцовый ливень сметал всё, что было можно. Заехавшие в гости американцы поглядели на наши НСПУ и схватились за головы: у них с такими приборами ещё во Вьетнаме воевали. Они предложили бесплатно партию своих ночников. Прекрасная штука. Единственное условие, чтобы они не покидали территорию Ирака. То есть когда украинцы надумают свалить, чтобы они их вернули в любом состоянии, в котором они будут на тот момент. Вот лафа, казалось бы! Живи и радуйся. Но тут заорали наши доблестные тыловики: стоимость одного ночника = 600 $! И никто не захотел их принимать. Это ж материальная ответственность! А вдруг побьют, кто расплачиваться будет? Это ж надо ведомость составлять, на кого-то их записывать… Никто не хочет. Американцы нам их пихают: «Берите, мать вашу! Как вы будете воевать? Побьёте – ничего страшного». Но наши – ни в какую. Нет, и всё! Выгнали американцев вместе с их ночниками.

Американцы так и не поняли всю глубину наших глубин. Но, видать, тоже не лыком шиты. Неделю спустя они подловили нашу колонну. И загрузили ящики с ночниками в грузовик насильно. Так наше командование вызвало сапёров, подумали – там бомба, презент от господина Буша, и с величайшими предосторожностями вскрыли ящики. Ну тут уж наш ротный сопли не жевал: как только увидел, так сразу и выбил десяток на роту. Я с таким ночником все восемь месяцев и проездил. Наша рота была самая зрячая.

Вот это желание на всём сэкономить и нагреть руки приводило к весьма неприятным вещам. А на войне цена этому одна – жизнь. Когда мы были в Аль-Хайе, техническую воду для душа нам возили арабы. На въезде водитель брался под контроль, а машина тщательно проверялась на наличие «сюрпризов». Но командованию шестой бригады такой способ показался накладным, и оно не стало продлевать контракт с водовозом. Пришлось нам самим ездить за водой. Если на патрулирование мы ездили по разным маршрутам, меняя их, как в голову взбредет, то водозабор в городе только один, и что самое хреновое – подъехать к нему можно только одним маршрутом. Одной дорогой ездишь, в одном месте становишься. В общем, только ленивый там фугас не положит.

Всякий раз я крестился, когда туда ехал, а ездили почти каждый день. И главное – никому ни хрена не докажешь. Но нам повезло, никто нас там не грохнул. А вот в Сувейре пацанам не повезло. Комбат там, конечно, молодец. Афганец бывший, крутой парень, знал, чем это пахнет. Наехал на тыловиков бригады и пробил себе продление контракта. Но только и это их не спасло. Боевики пришли домой к водителю и нашугали его. Наши день ждут, два ждут – нету воды, ну и выслали конвой за водой, людям-то надо мыться. Ну и подорвались на хрен: шесть 155-милиметровых снарядов были закопаны в трёх метрах от трубы, из которой набирали воду. Один убитый, восемь раненых. Погибшему дали орден посмертно. Это дешевле, чем контракт продлевать.

… Два дня в Аль-Куте было тихо. По ночам базу обстреливали из миномётов крупного калибра. Боевики прибывали в город и накапливались. Предыдущая стрельба была обычной разведкой боем. Боевики поняли, что американцев на базе мало, и они погоды не сделают, и поняли, что мы в город не полезем. Поэтому через два дня около тысячи боевиков смело атаковали находившиеся в городе полицейские участки и немногочисленные подразделения ICDC, которых готовили американские и наши инструктора на базе «Дельта». Перевес сил был явно на стороне боевиков, поскольку полицейские были вооружены только лёгким стрелковым оружием, при ограниченном количестве боеприпасов на человека, и несколькими единицами «РПГ». Более тяжёлого вооружения коалиция им не давала, чтобы оно не попало в руки боевиков. Нападавшие имели гораздо более мощное вооружение, во много раз превосходили полицию по количеству «РПГ», кроме этого, имели несколько тяжёлых пулемётов, установленных на пикапах, и миномёты.

В этот день наш взвод заступил на блокпост «трассер». Бой в городе начался с самого утра. Стрельба была шквальной, во много раз превосходившей по интенсивности первый бой. Выстрелы РПГ звучали один за другим на протяжении нескольких часов. Мы бы так и не узнали масштабов случившейся трагедии, если бы не одна мелочь. Вместе с нами на блокпосту дежурило несколько бойцов ICDC, у которых была рация, настроенная на полицейскую частоту, и самый лучший в бригаде переводчик-араб по имени Халдун. Он нам и переводил то, что говорили в эфире. Аль-Кут превратился в настоящий ад: местных полицейских где ловили, там и резали, зачастую вместе с семьями, два полицейских участка боевики взяли штурмом, там они добили всех раненых. Арабские солдаты спрашивали, почему мы не помогаем им. Ведь большинство из них проходило подготовку на нашей базе. На блокпост приехала машина, один из местных солдат в рваном камуфляже забрал у своих коллег несколько автоматных рожков и уехал обратно.

– Там убивают моих друзей, – сказал он. – Я не могу оставаться в стороне.

Смотреть ему в глаза было невыносимо стыдно. К вечеру город был полностью под контролем боевиков. Арабы рассказали нам, что полегло более ста полицейских и бойцов ICDC. Украинский контингент не сделал ничего, чтобы им помочь. Даже не попытался. Эти дни войдут в историю Украины как дни позора наших вооружённых сил.

На нашем фоне достойным восхищения выглядело мужество спецназа «Дельты». Пока два батальона украинцев отсиживались на базе, американцы двумя «хаммерами» выдвинулись в район второго моста и начали отстреливать духов. Глубоко в город они, конечно, не полезли, дураков нет, но, по крайней мере, они хоть что-то делали. Вслед за ними и наши решили занять небольшую вышку возле первого моста. Но, судя по рассказам тех, кто там был, ни одного выстрела они так и не сделали, хотя не раз наблюдали боевиков. Командование не разрешило…

В общем, посмотрела коалиция на то, как мы «воюем», и вызвала из Мосула механизированный батальон армии США на БТРах «Страйкер». Наши выехали их встречать и угодили под обстрел из стрелкового оружия. «Страйкеры» приехали ночью следующего дня. Два вертолёта «Апач» оказывали им воздушную поддержку. «Апачи» немного погоняли боевиков по городу и ударом ракеты «Хелфайр» проломили дыру в заборе двора элеватора. Через эту дыру на территорию элеватора и проникла штурмовая группа.

Американская авиация утюжила город три ночи, главным образом обстреливая из автоматических пушек «Вулкан» район мечети. Боевики ушли или затаились. Город американцы взяли без боя. Сильно пострадали здания элеватора и мельницы. Всё оборудование внутри было уничтожено.

У многих из нас августовские события оставили на душе печальный осадок. Но, к сожалению, это было не последним нашим разочарованием.

Следующее происшествие было не таким катастрофическим по числу жертв, но оттого не менее гнусным. В двадцатых числах августа подразделение 61-го батальона под командованием майора Михайлюты гнало логистический конвой из Вавилона в Аль-Кут. В составе колонны было четыре БТР-80 «Чайка» и один конвоируемый грузовик. Навстречу нашей колонне шёл довольно длинный польский конвой. Должен сказать, что поляки вообще гоняют колонны с довольно слабым сопровождением. Их основная боевая единица – открытый джип с четырьмя стрелками и водителем и пулемётом «ПКМ» на турели. Тяжёлого вооружения нет. В этом районе дорога на Вавилон представляла собой извилистую трассу, вдоль которой растут довольно густые и большие по площади пальмовые рощи. В глубине этих рощ прячутся одинокие строения. Такие места в Ираке встречаются очень часто и, разумеется, используются для организации засад.

И вот хвост польского конвоя попал под раздачу по стандартной схеме. Подрыв фугаса и последующий обстрел из стрелкового оружия и гранатомётов. Задняя машина приняла бой, давая возможность конвою покинуть зону обстрела. Им пришлось очень тяжело. Духи их обстреливали, находясь в глинобитном здании метрах в двухстах от дороги. Наши услышали взрыв и стрельбу и встали в трёхстах метрах за очередным изгибом дороги. Первая машина поляков выскочила из-за поворота. Поляки, увидев наших, бросились к ним за помощью, но майор Михайлюта вовсе не горел желанием ввязываться в бой. Он был типичным представителем поколения украинских офицеров, воспитанных не на тактических учениях и полевых занятиях, а на евроремонтах казарм и рисовании плакатов. В Ираке он занимал одну из штабных должностей, на выезды практически не ездил. Короче – необстрелянный. В Вавилон он ломанулся на рынок за дешевой бытовой техникой, и тут такая жопа…

Несмотря на то что весь личный состав конвоя во главе с Уокером (командиром второго взвода, обычно командовавшим конвоем) потребовал немедленно оказать помощь союзникам, Михайлюта повёл себя как последний ублюдок. Для начала он в течение пяти минут пытался связаться со штабом. Видимо, рассчитывал, что штаб не даст разрешения на вмешательство. Поляки, увидев, что вяжется такая каша, а счёт в бою идёт на секунды, рванули на помощь к своим. Связи, как водится по закону подлости, – нет, но, когда он всё же дозвонился, к его большому огорчению, штаб дал «добро». Тогда он сказал: «По хуй мне твоё «добро». Ты там, а я здесь. И отвечать придётся мне».

Бой кончился без нашего вмешательства. Поляки потеряли двоих убитыми и ещё двоих ранеными. Досталось местным арабам, угодившим под разрыв фугаса. Когда наши проезжали через это место, они видели, как тела убитых грузили на машины. Вдогонку нашим поляки показывали средний палец. После произошедшего этим жестом в Вавилоне еще очень долго встречали наши конвои. Вернувшись на базу, Уокер рыдал как ребенок. А Михайлюта пытался меня строить, что я ему честь не отдаю. Хер ему в глотку, а не честь…

Это был последний гвоздь в гроб репутации 6-й бригады в Ираке, которую одни завоёвывали кровью, потом и отвагой, а другие, которых было меньшинство, безжалостно топтали, боясь рискнуть не столько жизнью, сколько звёздами и карьерой.

Я покидал Ирак со смешанным чувством. Разочарования лежали тяжким камнем на душе. И вместе с тем я отчаянно не хотел уезжать. Никогда мы ещё не были так близки к профессиональной армии, как в Ираке. Достойная зарплата, приличное питание, практически полное отсутствие хозработ. Но не это главное. Здесь, в Ираке, я впервые почувствовал, что такое настоящая работа профессионального солдата. Всё время в деле. Секреты, засады, патрули, перестрелки, пьянящая острая жизнь, уверенность в своих силах и знаниях, бесшабашная смелость товарищей, готовность идти до конца, чувство локтя тех, с кем я делил воду и сухпай и спал по очереди, подкладывая под голову бронежилет. Необычная природа, общение с другими нациями, причастность к событиям, которые войдут в историю. Я не хотел всё это терять. В моей жизни это была одна из самых ярких страниц, которую пришлось перевернуть.

Phantom, май – ноябрь 2006

После Саддама

Злоупотребления властью и преступления власти при Саддаме существовали. На багдадском базаре я видел на переносном DVD-проигрывателе сюжеты с шиитской антисаддамовской пропагандой. Двор тюрьмы, кто-то, по всей видимости, из госбезопасности, бьёт деревянной палкой арестованного. Бьёт жестоко. Первые минуты тот пытается заслониться руками, потом делает это всё более вяло и, наконец, падает без сознания. Всё это снимается на видео. Вполне вероятно, это был дезертир, предатель или иранский агент, тем не менее даже в этом случае это была излишняя жестокость.

Как мы все с вами хорошо знаем, заключённых бьют палками до полусмерти не только в Ираке, но и в России, причём не только предателей или иностранных шпионов.

Однако Саддама-монстра, про которого каждый день нам вещали по телеящику, не было. Жутких преступлений, выходящих за рамки того, что делается во множестве других государств мира, за ним не числилось.

Как иллюстрацию голословной пропаганды, приведу подлинную историю о якобы «применении газов против восставшего курдского населения» 18 марта 1988 года. В этот день Иран (а я напомню, что тогда седьмой год шла кровавая ирано-иракская война), в рамках своего наступления на приграничном участке, нанёс удар по приграничному иракскому городку Халабджа с применением имеющегося у него отравляющего вещества хлористого циана, в расчёте нанести поражение располагающимся там частям иракской армии. Военных, однако, в Халабдже не было, и под удар попало местное курдское население, не успевшее эвакуироваться в глубь страны, несколько сот человек погибло. Вступив на короткое время в городок, иранцы признали свой просчёт перед наблюдателями ООН, но официальная версия пропаганды свалила всё на козни Саддама. Через два дня иракцы подтянули резервы и выбили иранцев из Халабджы.

Ирак действительно применял отравляющие газы в этом сражении, но на других участках, а на вооружении иракской армии, как это было известно всему миру, был только иприт (горчичный газ), отравляюще вещество совершенно другого класса.

Вопрос этот для международных экспертов был кристально ясен, но вскоре начался конфликт, связанный с воссоединением Кувейта с Ираком (опять же напомню, что Кувейт – это часть Ирака, некогда отделённая от него британскими колонизаторами), из-за чего американская пропаганда решила поддержать иранскую. Иракскому генералу Али-Хасану аль Маджи, которого также повесили в этом январе, американские пропагандисты даже специальную кличку придумали: «химический Али». Покойный Геббельс здесь просто отдыхает…

Иранский ставленник, курдский лидер Джалял Талабани, тоже поддержал это дикое утверждение и даже построил музей «жертв саддамовского режима», а число погибших в его трактовке возросло до пяти тысяч. Интересно, что за полтора десятилетия непрерывной лжи в Халабдже появились «свидетели», которые «помнят» сегодня самолёты с иракскими опознавательными знаками, которые якобы сбрасывали бомбы с газом, они сами уверены в этом, клянутся журналистам. Судебным экспертам хорошо известны подобные искажения воспоминаний спустя много лет, недаром есть такое понятие «истечение срока давности преступления», так как уже через пять-десять лет восстановить по воспоминаниям реальную картину событий становится невозможно.

Музей прекратил своё существование 16 марта прошлого года, когда согнанная на 18-ю годовщину «газации» толпа из пяти тысяч курдов ворвалась в этот музей, уничтожила диораму «газации» и сожгла само здание, протестуя против беспредела местных властей: «эксплуатируя этот эпизод, власти получают со всего мира огромные средства, но до нас они не доходят. Этот музей являлся в городе единственным зданием, построенным в Халабдже за полтора десятилетия курдской автономии».

При подавлении этого мятежа курдская полиция стреляла в толпу, один человек погиб, было много раненых. Курдская служба безопасности изъяла у корреспондентов кассеты с заснятым материалом.

Остальные обвинения Саддаму были в том же ключе. Формально его казнили за «доказанный» эпизод о том, что он якобы четверть века назад в устных указаниях настаивал на казни 148 человек. Дело в том, что в 1982 году иранские спецслужбы, завербовав группу местных иракцев, организовали покушение на Саддама. Это облегчалось тем, что Саддам всегда отличался большой личной смелостью и, несмотря на многочисленные покушения, постоянно ездил по стране с небольшой охраной. Во время этого покушения Саддам не пострадал, а соответствующие иракские службы затем обезвредили всю агентурную сеть. Обвинение утверждало, что при этом пострадало много невиновных. Защита заявила, что цифра многократно преувеличена и большинство якобы репрессированных до сих пор живы и здоровы.

Как это было на самом деле, в условиях нынешнего хаоса в стране и через четверть века после событий установить невозможно. Что Саддам когда-то говорил по этому мелкому эпизоду, уже толком не помнили ни он сам, ни его соратники. Документы отсутствовали – после американской оккупации большинство иракских архивов были разграблены мародёрами, а бумага из них было использована на изготовление кулёчков для семечек, которые продавали на базарах. (Про кулёчки эти я знаю не понаслышке, лично видел на базаре в Басре. Видел и как рвали для этих кулёчков листы из раритетной книги XIX века на английском языке по истории Ирака, вероятно, из разграбленной библиотеки местного университета.)

Но американцы требовали крови, и иракские их палачи услужливо проштамповали нужный приговор. Марионеточных судей дважды меняли, подозревая первых двух в тайном нежелании озвучить заказанный приговор.

Саддам не был диктатором в классическом значении слова, силой навязывающим свою волю народу. Если бы под американской оккупацией в Ираке состоялись честные всенародные президентские выборы, то его, сидящего в тюремной камере, избрали бы вновь. Конечно, не было бы 99 %-ного «одобрямса», но «за» проголосовало бы большинство, отнюдь не обязательно по причине всеобщей целовальной любви к нему. Саддам был достаточно популярен за личную смелость во время войны, когда он не боялся бывать на передовой (однажды попал на короткое время в окружение), за самый высокий из всех арабских стран уровень грамотности населения Ирака, за искоренение коррупции, этого бича стран Востока, за усилия в модернизации страны. В конце концов, он был просто красивый мужик, и он нравился женщинам.

Были ошибки, о которых мне рассказывали совершенно открыто, были и враги, заговоры. Имели место и репрессии, которые не всегда были адекватны реальной угрозе, но была и не из-под палки рождённая популярность Саддама, причём не только в родной стране, но и во всём арабском мире.

Я не ожидал, что американцы решатся казнить Саддама. Он был для них последним шансом найти хоть какой-то «почётный мир», с ним можно было попытаться договориться. Он мог снова взять под контроль страну, стабильно снабжать Запад нефтью, изгнать из Ирака «Аль-Каиду», поставить вместо себя преемника, в конце концов. Конечно, поливал бы США грязью, но им к этому не привыкать, они ещё не то слышали. Казнь была нелогична с точки зрения здравого смысла, наличие которого я ошибочно предполагал у американского руководства.

Нелогична была и гибель его сыновей, захват которых живьём мог бы принести куда больше дивидендов американской пропаганде. Операции захвата осаждённых террористов в мировой практике отработаны до мелочей: слезоточивый газ, шумовые гранаты, затем специально натренированные штурмовые группы берут их живыми – если живыми взять хотят.

Нелогично было и глумиться над памятником иракским военным лётчикам, погибшим на войне. Полагаю, что немало американцев было убито оскорблёнными бывшими иракскими военными, которые, глядя на это издевательство в центре Багдада, решили примкнуть к федаинам.

А есть ли вообще в американских действиях логика? Или действительно был прав видный европейский журналист, заявивший мне об американской политике в Ираке: «Американцы сошли с ума!»…

Джорж Буш, один из самых религиозных президентов в истории страны, находится под влиянием евангелических проповедников. Называются имена Джерри Фолвела и Пэта Робертсона, участников президентских кампаний от правого крыла Республиканской партии, и особенно Франклина Грэхема. Отец Франклина «преподобный» Билли Грэхем, доверенное лицо президентов-республиканцев Эйзенхауэра, Никсона, Форда, Рейгана и Буша-старшего. Теперь его сын является как бы священником Пентагона и доверенным лицом президента Буша-младшего. Джорж Буш однажды заявил, что Бог «наставил меня, чтобы я ударил по Саддаму» («instructed me to strike at Saddam»). Подобные высказывания Буша в частных беседах хорошо известны на Западе, хотя в публичных заявлениях он их избегает.

На российский рынок пиратских DVD-дисков недавно поступил дублированный на русский язык знаменитый турецкий фильм «Волчья долина – Ирак» об антиамериканском джихаде в этой стране. По сюжету это боевик, много накручено, но могу отметить, что он в целом правдиво отражает атмосферу в этой стране. Там раскрывается и малоизвестная в России тема христианского американского фундаментализма, который воспринимает войну в Ираке как мессианский крестовый поход против «неверных». Достаньте его, фильм того стоит…

После казни Саддама у США исчезли все относительно безболезненные сценарии выхода из иракского капкана. Этой казнью США нагло и вызывающе объявили тотальную войну всем. Те, кто полагают, что США смогут теперь отделаться всего лишь позорным выводом войск из Ирака под улюлюканье мусульманского мира, ошибаются – они получат в ответ тотальную войну всего мира.

Единственной крупной ошибкой Саддама (как и Милошевича) было то, что он вовремя не сумел обзавестись атомной бомбой и средствами её доставки. Северная Корея уже учла этот урок. Думаю, вскоре многие страны последуют её примеру.

Как правильно говорят западные эксперты: «Деньги – это нерв терроризма». Арабский мир воспринял казнь популярного во всём арабском мире лидера как издевательство, и не надо быть экспертом-востоковедом, чтобы предсказать резкий рост финансовых средств, перечисляемых из-за рубежа иракскому Сопротивлению арабскими предпринимателями и просто гражданами под прикрытием благотворительных, религиозных и правозащитных неправительственных организаций. Сегодня расхитители военных складов всего мира и контрабандисты лезут на стенку в стремлении удовлетворить самые взыскательные требования заказчиков Сопротивления в современном вооружении…

Перед началом иракской войны президент Египта Мубарак заявил, выступая по телевидению: «До начала этой войны у США был один бен Ладен. После войны их появятся сотни». Он хорошо знал, что говорил.

Лоуренс Месопотамский, январь 2007

Иракские прогулки

Модных сегодня аналогий между войнами в Ираке, Вьетнаме или Афганистане на деле не просматривается. К 12 июня 2007 года в Ираке погибло 3790 оккупантов, из них 3513 американцев. Добавим к этому около 800 убитых оккупантов из состава «частных охранных структур» (точная статистика по отношению к ним не ведётся). Последние выполняют в Ираке те функции, которые обычно на войне всегда ранее выполняли военнослужащие – американцы поставили эксперимент по «приватизации иракской войны». Всего около 4600 трупов за чуть более чем четыре года.

Наша армия за 9 лет и 51 день войны в Афганистане потеряла 14 453 человека, из них 11 897 чел. составляли боевые потери; было ранено, контужено, травмировано 53 753 чел.; пропало без вести и попало в плен 417 чел.

Считается, что активная фаза вьетнамской войны длилась с августа 1964 г. по январь 1973 г., то есть около восьми с половиной лет. Боевые потери США во Вьетнаме составили 47 378 человек, небоевые – 10 799 чел.; раненых – 153 303 чел.; пропавших без вести – 2300 чел.

Сегодня в Ираке американцы очень берегут своих. Современные бронежилеты, каски, роботы для разминирования. Избегают ненужного риска.

Исключительно эффективным средством снижения потерь оккупантов в Ираке явилась доведённая до верха совершенства медицинская служба. Она удачно сочетается с системой спутниковой навигации GPS, которая позволяет определять местонахождение каждого из раненых, а также с прекрасной сетью иракских дорог, по которым можно в кратчайшие сроки доставить их прямо на операционный стол. Благодаря этому обычное соотношение количества раненых к убитым у американцев составляет не 3:1, как в предыдущих войнах, а доходит до 8:1, несмотря на очень тяжёлые ранения военнослужащих от подрыва фугасов. Таким образом, если бы медицинская служба американцев была бы на том же уровне, что во время вьетнамской войны, то их потери в Ираке составили бы около 10–12 тысяч человек.

Советская Армия в Афганистане вела активные наступательные операции, стремясь эффективно контролировать не только города, но и отдалённые кишлаки, из-за чего потери резко возрастали. Американцы без крайней необходимости не входят в не имеющую стратегического значения иракскую провинцию. В последнее время они стараются избегать активных операций даже в городах, в той или иной степени контролируемых повстанцами, полагая, что «худой мир лучше доброй ссоры».

В любом случае, по своей интенсивности иракская война уже многократно превзошла афганскую, но пока ещё существенно уступает вьетнамской.

В отличие от вьетнамских, иракские партизаны не имеют тяжёлого вооружения – танков и тяжёлых орудий. В Ираке, в отличие от Вьетнама, американцы используют исключительно высокоточные бомбардировки, а джунглей, где можно было бы укрыться, здесь нет.

В Афганистане у нас была немалая поддержка, как среди правящей элиты, так и части местного населения. Американцы во Вьетнаме также имели определённую поддержку среди состоятельного населения, опасавшегося экспроприации, коллективизации и репрессий против католического меньшинства. В Ираке за американцами не стоит никто. Пустота.

Военные операции в Ираке американцами тщательно продумываются. На высочайшем уровне стоит военная связь, за всё время войны федаинам удалось взять в плен живыми лишь четверых (!) американских военнослужащих. Пропавших без вести нет вообще!

Вблизи типичные американцы выглядят так. Никакой крутизны в духе Рэмбо, лет двадцать пять, вид иногда вызывающе надменный, часто жуют жвачку, нередко интеллигентного склада. Много негров и «цветных». Неестественно большой процент в очках – близорукость. Многие скорее похожи на студентов, но чуть постарше и в лучшей физической форме. Внешне они и не имеют ничего общего с обкурившимся сбродом, каковыми зачастую были американские военнослужащие во Вьетнаме. Хорошо оплачиваемы, что почти исключает грабёж местного населения, чем зачастую грешила Советская Армия в Афганистане – наши солдаты стремились купить себе дополнительно пару кроссовок и джинсов.

За всё время пребывания в Ираке напрямую с американцем мне пришлось столкнуться только один раз. Это было три с половиной года назад, через неделю после моего приезда в Ирак. В горячей точке меня задержали полицейские и повезли на допрос в участок, где дежурил и американец. Ему было лет под тридцать, худощавый, со спокойным, умным взглядом:

– Do you speak English?

– A little.

Мои документы были в полном порядке, при мне, он меня отпустил. Повезло. Я проанализировал причину моего задержания – по своей давней привычке я надел под сандалии носки. Сделал для себя жёсткие выводы, причём не только по одежде, но и по манере себя вести. Больше таких проколов в Ираке я не допускал, полностью растворившись среди местного населения, став невидимкой. Со мной могли заговорить на базаре, я мог что-то пробурчать в ответ, и даже после этого я видел по глазам, что меня принимают за своего.

Наши ветераны афганской войны рассказывают множество историй, вроде: «солдатам хотелось полакомиться виноградом, а душманы, зная это, поставили мины возле виноградника, и когда они полезли, то подорвались». Американские солдаты прекрасно накормлены, дисциплинированны, и подобные сценарии в Ираке исключены.

Опорой иракского сопротивления являются отнюдь не малограмотные бородачи, как в Афганистане. При Саддаме образование было приоритетом, а родители, которые препятствовали посещению их детьми школы, могли получить до двух лет тюрьмы. Ирак стал не только самой образованной арабской страной, но и, по моему впечатлению, по уровню саддамовского образования, по крайней мере школьного, он превосходит нынешнюю Россию! Нет ничего удивительного в том, что очень важную роль в иракском Сопротивлении играет интеллигенция, университетская профессура и студенты.

Если в Афганистане или Вьетнаме имела место классическая партизанская война в горах или джунглях, то в Ираке идёт так называемая «городская партизанская война».

Если проводить аналогии, то иракскую войну скорее можно сравнить с революционной войной в Сальвадоре 80-х годов. В обеих странах Сопротивление представляло собой несколько партизанских организаций, раздельных в организационном плане, но координирующих свои стратегические планы. И там, и там была псевдодемократия, позволяющая, до какой-то степени, создавать легальные и полулегальные «фасадные организации» и издавать оппозиционные печатные издания. Одинаковые методы проправительственных «эскадронов смерти». Схожий равнинный рельеф местности привёл к необходимости делать упор на городскую партизанскую войну.

Иракская война является последним словом партизанской тактики, прообразом будущих войн ХХI века. Сегодня есть, например, Интернет. На соответствующих специализированных сайтах иракские федаины дают конкретные советы, как изготовить в домашних условиях телеуправляемый фугас, правильно его установить, замаскировать и взорвать. Соответствующие схемы, рисунки. На форумах, столь любимых иракской молодёжью, они делятся своим богатым опытом, дают советы, рекомендации и подробно отвечают на вопросы посетителей. Множатся и соответствующие блоги, как федаинов, так и американских солдат, где последние режут всю «правду-матку» об иракской войне.

Если говорить о субъективном ощущении, то я часто ловил себя в Ираке на мысли о том, что я нахожусь где-то в России. Социальная структура Ирака сравнима с таковой в российской провинции, с некоторыми, конечно, отличиями. Когда я приезжал рейсовым автобусом на автовокзал, то, как и в России, на меня сразу набрасывалась свора мафиозных привокзальных таксистов. На рожах у них было написано, что они ищут глупых жирных лохов: «Куда везти, шеф?». Однако я знал, что чуть дальше, на трассе, можно остановить нормального таксиста без всяких закидонов. Всё, как у нас.

6 мая 2007 года в Ираке погиб 29-летний фотокорреспондент журнала «Русский Newsweek» Дмитрий Чеботарёв. Бронетранспортёр с американскими военными и сопровождавшим их репортёром подорвался на фугасе близ населённого пункта Баакуба на северо-востоке от Багдада, вместе с ним погибло ещё шесть американских оккупантов. Чеботарёв был независимым корреспондентом, в Ираке он работал уже около двух месяцев для американского новостного агентства WTN.

Что забыл российский гражданин в американском БТРе? Почему он жил эти два месяца на американской базе, а не в приличном месте?

В своё время я жил в Тикрите на частной квартире, а днём часто сидел в кафе возле бывшей резиденции Саддама. Меня там все знали. Как-то в Тикрит приехала съёмочная группа немецкого телевидения, на американской бронемашине. Ко мне с сияющими глазами подбежал тринадцатилетний подросток, сын хозяина кафе: «Немецкое телевидение приехало, пошли смотреть!» Съёмочная группа снимала вход в бывшую резиденцию, не слезая с БТРа. Сверху, для большей безопасности, над ними завис американский вертолёт. А вокруг БТРа собралась группа местных жителей, среди них был и я с мальчишкой. Мы все весело смеялись над глупыми трусливыми немцами.

Вечерами я учил этого мальчишку работать на моём ноутбуке.

Лоуренс Месопотамский, июль 2007

Часть четвёртая Но и сам ты с пулями как Бог

Начало

Мрачный город Шахты приветствовал меня своей пустынной вокзальной площадью. Никто не встречает. Голос в телефоне назвал мне район, где сегодня будет мой дом. Такси. Едем.

Несколько дней приходится наблюдать местные красоты и алкогольное изобилие. И вот наконец являются двое моих будущих братьев по будущему оружию. Не ахти, конечно, ребятки – видно, как и я, бухают не один день, но братьев не выбирают, какие есть, такие есть.

Человек за нами не приедет в связи с возникшими трудностями возле границы. Тащимся своим ходом. На вокзале бабка в будке на истерической ноте сообщает нам о войне на Украине и о том, что все рейсы в ту сторону задерживаются на неопределённый срок.

Будет трудно: опохмел моих братьев перерос в попойку. Я на моторе добрался до Довжанки. Тут начинаются неприятности.

– Вас не пугает, что там сейчас война? – спрашивают у одного из попутчиков.

– Да я туда и еду.

Вот гусь! Кто тебя за язык, сука, тянет?

Тормозят «фэйсы» из-за этого мудака часа на полтора, но не находят веских причин запретить нам ехать, поэтому welcome to war, как говорится.

Так оно и есть. Впереди видим одинокий камуфляжный рюкзак с сапёрной лопаткой.

– Эй, парень, ты на войну?

Да по нему, в принципе, и так понятно: херачит в жару в берцах, рюкзак больше его, лысый. Всё как надо.

– Да. Вот, срочку недавно отслужил, а тут такое.

Конечно, хуле! Всем, от экстремиста до простого солдатика, охота пролить кровь за свои идеалы, а у кого-то просто невосполненная тяга к насилию. Я никого не осуждаю.

На другой стороне совсем другая атмосфера: нет очередей, разбитые терминалы, люди в грязных «камках» и с оружием.

– Парни, вы что, в ополчение?

– Да, а почему бы и нет?

– Пройдёмте.

И начинает нам гнать жути этот типа атаман их. Что, мол, дальше укры, и дорога отрезана, не проехать никак, что ВСУ стягивают сюда силы – сегодня подтянулось шестнадцать «уралов» с пехотой и два танка.

– Лады. Если за нами приедет человек, мы сорвёмся, а пока побудем с вами. Что есть из вооружения?

В ответ показывает пять «СКС». Такое ощущение, что их здесь и откопали и что закопали их очень давно. Шо делать? Беру и чищу. Двое «братьев» от нервоза начинают бухать по-чёрному, а у меня нервоз другой – я хочу перед смертью хоть стрельнуть раз во врага. Так же думает и наш недавний попутчик, а сейчас он мне брат, как оказалось, больше, чем алкаши. Показал мне, как разобрать «СКС».

– А ты что, не служил?

– Нет.

И понёс какую-то пафосную фигню про армию. В другой ситуации послал бы его, сейчас просто абстрагируюсь.

К ночи собрал я из двух «СКС» один, натёр несколько мозолей, но моё железо клацает, вызывая внутри бурю эмоций. Автомат недавнего попутчика клацал только об его бухое лицо: тело так напилось, что рассекало просто в труселях, ползало задом наперёд и босиком.

– Он с вами, что ли?

– Был, но мне пох на него.

– Пусть валит домой.

– Согласен.

Подхожу к атаману:

– Дай БК!

Молча даёт мне девять патронов и планку. Да куда их целых девять? Двух хватит – один в танк, другой себе в голову.

– ДВАДЦАТЬ МИНУТ ГОТОВНОСТЬ К БОЮ! – орут местные атаманы.

Нас отправили на рубеж обороны в окоп: меня, Зиму и мента из ГНК. Норм парень, если бы не мент.

Прибегает тип:

– Поймал атаманов. Они вещички сгрузили в «Ниву» и по съёбам к границе. Я их тормознул. Не будем держать оборону. В случае ожесточённого наступления валим к границе, говорят. Приняли, парни?

– Приняли, – хором ответили мы.

Не держим, так не держим. Только вряд ли мы узнали бы об этом, не предупреди нас этот парень.

К вечеру ситуация накалилась. Наши, по-русски говоря, проебали укровскую машину, которая подъехала к нам практически вплотную и обстреляла наши позиции осветительными ракетами. Нервоз накаляется, когда видим в небе тучу беспилотников. Мент сидит и гонит жути про то, что будет стрелять в спину тем, кто оставит раненых. Резонная речь, я с ним полностью солидарен, но воздержусь от реплик, так как в бою на тот момент ни разу не был, да и слова на эту тему излишни. В деле себя показывать надо, а не на словах. Нервоз ещё из-за того, что я не знаю, стреляет ли мой карабин. Хотя для танка карабин… Ну, вы понимаете.

Грёбаный шорох в кустах!

– Стой! Кто идёт?

Тишина. Держу на мушке этот шорох. Кину, думаю, кусок земли. Если человек, щёлкну его, как покажет габариты. Кидаю – ноль реакции, ползёт дальше. Нет, думаю, такого не бывает, если был бы такой дерзкий, вообще бы не полз. Зима орёт: «ГРАНАТА!» – и кидает в его сторону ещё земли. Ноль. Прислушался – ёж, мать его, фырчит! Вот гад, заставил нас нервничать!

А в небе вдоль границы всё сновали беспилотники.

– Стрёмно, если увидят, как мы тут с ежами воюем, а, Зима?

В ответ добродушная улыбка. Будем жить.

Ёж, август 2015

Приключения Буратино

Автор очерка – Седой – латвийский нацбол, рабочий парень из городка Лудза. Уехал на Донбасс в середине лета 2014 года, в начале осени вернулся на Большую землю с раздробленной взрывом растяжки кистью и заросшей пробоиной в легком.

Мы «отжали» укроповский танк, написав на нём имя нашего подразделения – «Якут», и оставили второго бойца его охранять. Дальше пошли вдвоём с командиром группы Котом. Прошли через поле, углубились в заросли, но наткнулись на растяжку, поставленную на след танка. В момент взрыва Кот был метрах в десяти впереди меня.

Мы выползли из зарослей – помычали, повалялись, похрипели. Всё это время солнце жарило очень жарко… Я понял, что надо себя осматривать, – снимаю футболку и не могу понять, откуда кровь хлыщет, может, из шеи, может, откуда-то ещё. Яйца вроде целы, брюшная полость не повреждена… Хотел себе вколоть обезболивающее, но не нашел шприц.

Понял, что пробито лёгкое, потому что через дырку в груди выхаркивались какие-то сгустки, задело ноги, ну и рука. Заткнул дырку гемостатической губкой. Снял разгрузку и автомат, потому что так я не мог утащить даже флягу с водой (пробовал взять её) … И тут меня перекосило – лёгкое свернулось, в нём начала набираться кровь. Смотрю, Кот уже лежит с открытыми глазами, а я даже автомат поднять не могу. Пошёл за помощью.

Гришка был через поле, ветер дул в нашу сторону, так что, когда мы валялись и кричали, нас никто не слышал. И вот этот обратный путь через поле… Так я и вышел. Как говорили те, кто нас вытаскивал, это поле было заминировано, а я по нему, выходит, прогулялся два раза.

Дошёл. Прибежала баба-медсестра, замотала меня, сделала укол, я показал, где лежит Кот. Они по следам прошли, вынесли Кота – и обратно. Мы полетели на машине с ополченцем позывной «Ростов». Спасибо ему, если он услышит меня, благодарю его за всё. Он довёз нас. Ну а в самой приёмной палате, когда я уже туда зашёл и меня посадили на стул, завезли Кота, и мне сказали, что его надо в морг.

Когда вернулся из больнички, ещё раз осмотрел себя: у меня было действительно пробито лёгкое, сломана рука, по ногам попало, а по яйцам только чиркнуло, повезло. Вынимаю магазин и вижу – у меня патрон застрял. Вытащил все патроны из магазина, а там ещё один поражающий элемент, погнул два или три патрона. Если бы он залетел и попал под рёбра, вряд ли бы я выжил – там селезёнка и все внутренние органы… Любой поражающий элемент делает тебе реальную травму. Я его потом вытащил и на тумбочку положил.

Вот так закончились приключения Буратино.

Седой, ноябрь 2014

Док

– Док, а какая у тебя специализация, если не секрет?

– У меня самая охеренно важная на войне специализация – педиатр. Лечим больших детей.

В свои 52 года Док оставил сытую московскую жизнь, бизнес, квартиру на Кутузовском и уехал на войну. Только что он приехал из города, отвозил бойца на больничку.

На столе варёная промёрзшая картоха и жареный гусь. Старый добрый гусь. Когда здесь началось светопреставление, весь скот остался и сейчас воет от голода. Сюда не суется никто, даже ОБСЕ. Бах-бах-бах – рядом с медпунктом легли мины. Совсем рядом. Через две минуты прибегает боец, в свете свечи он выглядит как большое чёрное пятно на стене. Караваджо.

– Док здесь? У нас трёхсотые, трое, один тяжёлый.

Бежим метров тридцать, миномётчики. Чуваку снесло нос и челюсть, кровь капает на снег. Вангогская луна.

– Пошли, пошли, братан. Док там, давай потихоньку, за меня держись.

Идёт плохо.

– Сколько пальцев?

Док светит фонариком на бойца, показывает два пальца.

– Два, – прохрипело из разорванного рта. Усадили на крыльцо.

– Шприц! – Док одной рукой обрабатывает рану, другой вскрывает ампулу. Третьей рукой держит фонарик.

– Выбирай! – передает мне ампулу и нож.

– Внутримышечно?

– Да.

Разрезаю штаны «комка», вторые, третьи. Колю.

– Щас мы тя отвезём, будет всё нормально. Держи рукой. Держи рукой.

Док уже идёт к следующему, там осколки и контузия.

– Сколько пальцев?

– Фонарь, два пальца.

Кьяроскуро, свет и тени. Через пять минут Доктор ехал сквозь снежную равнину на белой «Волге» в город, капая тяжёлому физраствор. Утром тяжёлый присоединился к большинству, не дожив меньше суток до дня рождения. Звали его Ваня.

Печень, январь 2015

Бери и делай!

В партии я с 11-го года. Был в основном в Алтайском отделении, полгода в Питерском. Из Питера вернулся в Барнаул и сразу же из Барнаула поехал в Луганск. Границу с Украиной пришлось пересекать незаконно, потому что на Изварино тогда стояли украинские вояки. Мы ехали через какие-то картофельные поля, какими-то лесами… и вот так приехали в Луганск как раз в самый разгар бомбёжек. Луганск начали бомбить 1 или 2 июля и продолжали до середины сентября, буквально каждый день.

Когда я приехал, тех, кто не служил в армии, брали в 6-й взвод батальона «Заря», это был «фильтрационный» взвод, где определяли, куда взять человека. В 6-м взводе занимались простыми работами, типа погрузкой «градин», снарядов и прочего, ставили в наряды по кухне. Такая простая работа. Через неделю ушёл в 1-ю штурмовую роту. А оттуда по приказу Плотницкого (в это время он был министром обороны ЛНР) перевёлся в отдел кадров при штабе, где и прослужил большую часть времени. Пока в летний период не было никакой армейской структуры, это был отдел кадров батальона «Заря». Потом на основе этого отдела кадров сформировался отдел кадров Министерства обороны ЛНР.

Я помню всего один день, когда нас не бомбили – это было удивительно. Как выяснилось, в город заехала миссия ОБСЕ. Мы каждый день готовились к тому, что будем выходить из города, постоянно были под рукой бутыли с бензином, чтобы сжечь важную информацию. Сидели в полной боевой готовности. Перед штурмом Дебальцево мы выезжали на передовую с двумя батареями ГСАДН [гаубичный самоходный артиллерийский дивизион]. Собственно, мы объехали практически все окрестности Дебальцево.

У меня был товарищ Александр Усов, с которым мы прошли весь сознательный возраст. Вместе учились в школе, вместе переехали в Петербург, вместе поехали на войну. Когда артиллерия отработала, Саша участвовал в зачистке Дебальцево как мотострелок. 14 февраля он погиб, а я стал сопровождающим «груза 200», повёз его домой в Россию. Вместе с ним повёз тело ещё одного интербригадовца – Рафика Абзалова. Это было первый раз, как я уехал из Луганска. Если не считать отпуск, я здесь уже 9 месяцев.

Жизнь в России и здесь, конечно, контрастирует. В первую очередь отличается народ. Это всем понятно – южный народ более открытый, чем в России. Естественно, в России нет войны, но мне было интересно съездить домой, потому что я не знал, как там относятся ко всему. И когда я заехал в Барнаул, я удивился, что все готовятся к большой войне, все как-то ждут, сопереживают, интересуются.

Как приехал в город, сел в такси, и с этого началось. Таксист меня бесплатно довёз до дома – увидел, что я в форме Новороссии, кофе напоил. Мой путь до дома, который составил бы пять минут, занял где-то час: мы с ним разговаривали, сидели, пили кофе. С тех пор это продолжалось в той или иной форме, пока я в Луганск не вернулся.

Сергей Скляров, июнь 2015

Колесо

Дмитрий Колесников, позывной «Колесо». Нацбол, пришедший в ныне запрещённую НБП в далеком 1997 году. С марта активно участвует в Русской весне, воевал в ополчении в Краматорске, Славянске, Донецке и Луганске. Представлен к награде за бои под Дебальцево.

«Аннексия» Крыма. 11 марта мы приехали в Крым. Спустя несколько дней там должен был состояться референдум. Нашу группу нацболов на время референдума поставили на ответственный пост – охрану ЦИКа в Симферополе.

Революция. Прошла пара дней после референдума, и мы решили ехать в Донецк. Там мы занимались организацией митингов, налаживали связи с «Донецкой Республикой» [общественное движение, стоявшее у истоков революции в ДНР]. Потом произошла революция, в которой мы приняли посильное участие. Одними из первых были в ОГА, захватили администрацию вместе с «Донецкой Республикой» и множеством негодующих граждан.

После завершения основных событий в Донецке мы решили ехать в Краматорск: в это время там уже начиналась «АТО».

АТО. Это был первый случай, когда в крупный населённый пункт украинские власти ввели войска. Мы разливали коктейли Молотова, наши бойцы поджигали пустой общественный транспорт на улицах, чтобы создать препятствия для ворвавшейся в город бронетехники. ВСУ ещё тогда могли взять Краматорск, но они увидели пылающие маршрутки и троллейбусы, развернулись и поехали восвояси. Затем начались первые бомбёжки Славянска, и в мае месяце мы уехали туда.

Оборона Славянска. Приехав днём в город, уже вечером мы получили оружие. Мы были в Славянске в период пика боевых действий, когда его обстреливали артиллерией ежедневно. Однажды отцы-командиры спросили у нас: есть ли добровольцы для восстановления водоснабжения города? Укропы разбомбили водопровод. Вчетвером мы поехали с бригадой ремонтников-сварщиков, за день до этого их обстреляли. 8 часов мы лежали в поле. Магистраль водопровода, которую взорвали укропы, располагалась между Семёновкой и Карачуном. Я лежал, глядя на Карачун, и видел, как гаубицы бьют по Семёновке. Заварили водопровод, приехали в город, там уже была вода, но на следующий день укропы разнесли подстанцию, и воды всё равно не стало.

Донецк. Потом был вывод войск из Славянска. Выходили по «зелёнке», взяв местные автобусы и маршрутки. Мы ехали, выше головы летали трассеры, били украинские зенитки, но они не могли нас поймать, потому что мы двигались в ложбине.

По приезде нас определили в роту охраны первых лиц государства. Там мы просидели месяц и уехали оттуда в Луганск, потому что хотели более активных действий.

В Луганске мы служили в роте специального назначения «Мангуст». Это такой луганский спецназ. Так, в Донецке есть подразделение Моторолы, а там аналогичное подразделение Мангуста. В ноябре я отправился в посёлок Сокольники, удерживаемый нашими ребятами.

Сокольники. Я приехал уже после знаменитого боя, состоявшегося 5–6 ноября. Укропы очень долго соображали, что произошло, как за несколько часов 24 человека перебили 247 их солдат. После этого они решили отомстить и с 12 ноября начали уничтожать Сокольники.

Я приехал уже в постапокалипсис, деревня была уничтожена, вокруг всё сгорело. В каких-то серьёзных боях я там не участвовал, много стрелял, но это не был прямой контактный бой. Я был оператором ПТУРа, «Утёса» и СПГ. На всём этом приходилось играть одновременно, бегать от одной позиции к другой.

Была история, когда в течение двух суток на нас вылезала по нейтралке и поливала укроповская «ЗУшка». На третьи сутки мне пришлось отгонять её из «Утёса», расстреливая ленту на слух, по звуку работающего двигателя.

Медаль. После обороны Сокольников мы воевали в медвзводе, в усилении. В наши обязанности входила охрана врачей и вывоз раненых с позиций. Именно этим мы и занимались в Дебальцеве.

Еще до котла наше подразделение выдвинулось в сторону Дебальцево, стояли в Стаханове. Тогда случился кровопролитный бой под Троицком. Наши пытались взять укрепрайон укропов, но из этого ничего не получилось. Нужно было забирать оттуда ребят. Там был, что называется, «пиздорез», никто не хотел ехать, потому выбор пал на нас, как идейных российских добровольцев. Ну, мы и поехали. У нас было всего две «маталыги» [бронетранспортер МТ-ЛБ], наша и ещё одного такого же идейного товарища.

После этого боя внутри нашей «маталыги» остался толстый слой крови и соляры. Точно не знаю, сколько раненых мы подобрали, но по крайней мере тридцать человеческих жизней мы спасли, плюс эвакуировали нашу разведку.

За эту операцию меня представили к награде.

Apocalypse now. После этого было Дебальцево. Туда мы поехали, когда уже образовался котёл. Мы вломились на разбитые укроповские позиции ближе к ночи. Начали их обследовать и потеряли одного бойца. Пошли его искать и наткнулись на группу отступающих укропов.

– Здорово, хлопцы!

– Здорово. А вы Малого не видали?

– Ни-ни, не знаем такого.

Мы понимаем, что это укропы, а укропы понимают, что это мы.

– Ну ладно, ребята, мы к вам завтра на позиции приедем. Вас уже не будет?

– Ни-ни, не буде.

Решили лишнюю кровь не лить, мирно разошлись.

Мы пришли на следующее утро в 6 часов, и там нам открылся весь этот апокалипсис. Столько укроповских трупов мне еще не приходилось видеть. Они складывали трупы своих солдат в штабеля в чёрных «американских» мешках. Этими мешками было забито всё, что можно. Своих раненых они бросили, и те замёрзли насмерть. Закоченевшие мертвецы лежали на носилках. Было видно, что им оказывали медицинскую помощь: руки-ноги перемотаны, валяются шприцы, ампулы от обезболивающего и антишока.

Будучи фанатом фильма «Апокалипсис сегодня», я нашел две колоды карт и ходил по полю, раскидывая их на трупы врагов. Обе колоды ушли вчистую. «Это кощунство», – упрекнули меня товарищи. Стоя посреди выжженного поля, разорённых окопов и разбитой укроповской техники, я ответил: «Нет, это апокалипсис сегодня».

Дмитрий Колесников, март 2015

Храброе сердце

Мой коллега Серёга, вечно намекающий на то, что свои сутки/трое он подрабатывает в каких-то «о-очень серьёзных структурах», уже целый год кричит, что сейчас «мы с Путиным» всех порвём, одновременно вспоминая первую чеченскую и православие. Но он никуда не поехал, да и вряд ли поедет куда-то дальше булочной без разрешения жены. Ещё один знакомый – охотник Димон – всё время рассказывает про свои карабины (которые и нарезные, и дорогие, и с оптикой, и с ночниками), про то, как два раза в неделю тренируется в тире, как попадает в какую-то монету с какого-то расстояния, а потом хвалится фотками героически убитой, в соавторстве с ещё пятью «боевиками», дикой свиньи. И, конечно, он за то, чтобы «мочить бандеровцев», но он никуда не едет. Предприниматель дядя Саша, бывший подпол, выросший в Харькове, ненавидящий «вообще всех хохлов», узнав, чем я занимаюсь, пожертвовал лично мне в руки СТО рублей на Донбасс и улетел в Майами…

А Вильям взял и приехал к нам! Номер, определившийся на телефоне, был какой-то невообразимой длины, что свидетельствовало о его явно инопланетном происхождении. Мужской голос, прорываясь через шумы галактики, быстро говорил по-английски. Не разобрав ни единого слова, я в ужасе положил трубку и послал вежливое смс с адресом электронный почты и просьбой изложить всё в письменном виде. Ответ пришёл очень быстро: «Здравствуйте, я Вильям из Шотландии, 33 года, хочу вступить в интербригады и сражаться за Новороссию, у меня открыта виза, когда я могу приехать? К сожалению, никакого военного опыта не имею». Такая простота и решительность показались мне странными, подумалось о том, что какой-нибудь британский геймер с внешностью Гарри Поттера окончательно свихнулся в своём виртуальном мире, а здесь его придётся учить шнурки завязывать. Но я вежливо ответил, что надо всего лишь купить билет на самолёт до Москвы, а здесь уж мы встретим, разместим и «поможем чем сможем». Через пару дней Вильям прислал мне сообщение, в котором указывалось время прилёта и номер рейса. Также было решено, что несколько дней до отправки на Донбасс он проведёт у меня в гостях.

В аэропорту Домодедово я встретил никак не Гарри Поттера, но британского солдата времён лучших лет империи. Коротко стриженный спортивный молодой мужчина, слегка рыжеватый, одетый почти по-военному, с большой армейской сумкой-вещмешком, напоминающей мешок боксёрский, только цвета хаки. Мы пожали друг другу руки, как, наверное, это делали солдаты армий союзников в 44-м.

Пока шли к машине, выяснилось, что Вильям понимает меня гораздо лучше, чем я его, потому как шотландский английский отличается от классического почти так же, как русский от украинского. Шотландец, конечно же, попытался влезть в водительскую дверь – и как они там живут со своим правосторонним движением?! По дороге мы первым делом приступили к обсуждению организационных вопросов. Вильям прилетел по туристической визе, которая заканчивалась через двадцать дней. На мой вопрос о том, сколько времени ему хотелось бы провести на Донбассе, он, не колеблясь, ответил – год. Тут уже мне стало стыдно за свои «героические» три недели в ополчении. Было решено, что юридически он останется в России, так как за просроченную визу грозит лишь пятилетний запрет на въезд, а все остальные варианты приведут к гораздо более значительным проблемам. На предложение перейти границу где-нибудь вброд и через лес он ответил: «no problem». Здесь я вспомнил нескольких «самоотверженных» водителей, которые хоть и помогали нам, но наотрез отказывались даже официально заехать на «ту сторону».

Потом мы пытались рассказать друг другу о себе. Вилли (было решено, что Вильям – это слишком пафосно, почти Шекспир) рассказал, что он простой шотландский рабочий, занимался дорожными работами. Для всех, кто думает, что на священном Западе золотые даже унитазы, озвучу его зарплату: 600 фунтов (это около тысячи долларов в месяц) – совсем не вызывающе, учитывая, что Британия страна не дешёвая. В отличие от московских мажоров для него, оказывается, практически недоступна такая экзотика, как Таиланд и Доминикана. Вилли был только в Египте, на Кипре и иногда ездит на автобусе по Европе, а по Шотландии он ездит (внимание!) на «Ниве», так как живёт в горной местности, и работа его связана с плохими дорогами. Его шикарные ботинки британской армии оказались, как и вся остальная форма, купленными в секонд-хенде. Но, как я понял, его вообще не напрягает материальное положение, он абсолютно доволен тем, что имеет всё необходимое плюс деньги на матчи «Глазго Рейнджерс».

Мне стало очень интересно понять, зачем же он решил поехать на такую далёкую для него войну. Оказалось, что Вилли вовсе не шотландский сепаратист. Он участвовал в референдуме, но голосовал против независимости. По его словам, экономически от вдруг случившейся самостоятельности смогут выиграть только определённые местные элиты, но никак не большинство шотландцев (кто там у нас выиграл от распада СССР?). Национального же угнетения у них нет, причём оно действительно было, но страсти улеглись окончательно почти двести лет назад. Да он, собственно, не очень хорошо разбирался в тонкостях истории России и Украины, чей там Донбасс был сначала и чьим и почему стал потом, чем вообще русские отличаются от украинцев… Тогда зачем же он здесь?

Когда я понял, то испытал настоящее смятение чувств! И гордость, и горечь, и обиду, и надежду. Чтобы лучше понять Вилли, мне пришлось вспомнить ещё и Иштвана, немолодого уже венгра, которого ещё осенью я встречал в Москве и помогал организовать ему «трансфер» в Луганск. Он говорил почти то же, что и шотландец, хотя их разделяли многие годы и километры. И Вилли, и венгр ехали воевать, причём именно воевать, а не кормить каких-нибудь голодных, за Новую Россию (они же не говорят «Новороссия», по-английски это звучит «New Russia»), да и за Россию вообще! За Россию, в которой они видят альтернативу тому, что не устраивает их в собственных странах.

Вилли ненавидит обожаемую нашими либералами Тэтчер за то, что она оставила без средств к существованию два миллиона шахтёров, венгр ненавидит американцев за то, что они гораздо беспардоннее нагибают Венгрию, нежели это делал Советский Союз. На кого им ещё надеяться, кроме России, тем более что они почему-то связывают нынешнюю Россию с «первым в мире государством рабочих и крестьян». Они видят, что на нас ополчился весь их «цивилизованный мир», и поэтому едут помогать, причём сразу на передовую. Отсюда и гордость за то, что на нас смотрят с надеждой, и стыд за то, что мы совсем не такие, какими нас хотят видеть лучшие люди в других странах. То, что они всё ещё в плену у Советского мифа, – только в плюс им и жестоко в минус нам, детям всё потерявших родителей.

Вилли провёл у меня в гостях три дня. Судя по тому, какой любовью к Вилли прониклись мои собака и кошка, он не мог быть плохим человеком.

Выехали на третий день поздним вечером, рулили по очереди и ещё до обеда следующего дня были на границе с Луганской республикой. Трое шатавшихся по ближайшей к пункту пропуска улице юных алкоголизированных гопников с опаской, но всё же согласились перевести «интуриста» и ещё одного нашего товарища «вчёрную» за достойный магарыч.

Парни, сняв обувь и закатав повыше штанины, бодро перешли вброд абсолютно ледяную речушку, которая по совместительству является «священной» границей РФ. Я уже ждал их на той стороне. Дорога до Луганска, остаток дня и ночь, прошла без происшествий. На следующее утро мы двинулись в Донецк, было решено определить Вилли в донецкий отряд «Интербригад».

По дороге заехали в гости к нашему товарищу, который за несколько месяцев до этого был тяжело ранен – потерял ногу. Познакомившись с ним, с его матерью, посмотрев на то, в каких условиях живут люди в маленьком луганском селе, Вилли очень спокойно и серьёзно сказал мне: «I will fight and die here!» Я подумал, что такого друга мне всегда не хватало…

Уже к вечеру были в Донецке, где тут же начались, как потом окажется, двухмесячные хлопоты с определением Вилли в «стройные» ряды армии ДНР. Но это уже другая история, требующая отдельного рассказа. Скажу только, что после целой череды злоключений, кражи и возврата вещей, идиотского ареста и двух недель «на подвале» по абсурдному обвинению в шпионаже, после всё-таки состоявшегося зачисления в подразделение и выдачи донецкого военного билета Вилли мечтает только о скорейшем попадании куда-нибудь под Широкино или в Аэропорт.

Мы успели немного поговорить, когда я снова приехал в Донецк через два месяца после того, как оставил там этого человека с храбрым сердцем. Я передал ему новую форму, он не хотел выделяться в своей британской, обсудили работу их солдатской столовой и тяжёлую судьбу бродивших рядом бездомных собак. Он пожаловался, что его взвод никак не отправят на передовую. Когда мы прощались, он закончил своей фразой, сказанной два месяца назад, но заметно её удлинив: «I will fight and die here, I only hope it is for the people of the Donbass and not a political view». («Я хочу сражаться и умереть здесь, я надеюсь сделать это только для людей Донбасса, а не ради каких-то политических взглядов и целей!»)

Доктор Борменталь, июль 2015

Мангуст

Автор текста Артём Прит – уроженец н.п. Красный Луч, ЛНР, нацбол с 10-летним стажем. Рабочий, четыре года отдал шахте. Активный участник весеннего восстания в ЛНР. Два месяца он проработал в тылу, помогая выстраивать систему снабжения, участвовал во многих акциях, затем вернулся в Луганск и вступил в ополчение.

Освоил несколько военных специальностей, в итоге стал штурмовиком. В этом качестве участвовал во многих боевых операциях вместе с легендарным Мангустом. Показал себя очень хорошим солдатом.

В бою под Сокольниками 12 ноября 2014 года Артём Прит оказался на острие атаки Нацгвардии Украины, стремившейся окружить позиции ополчения. Принял на себя первый удар, был тяжело ранен в брюшную полость и ногу. Врачи долго боролись за его жизнь. Артём потерял ногу, но нашёл силы выжить.

Я вернулся к себе на родину в ЛНР в июле 2014-го вместе с нашей «гуманитаркой». Вступив в батальон «Заря», я сразу поставил себе задачу – как можно быстрее попасть на передовую, участвовать в боях. Взвод нацболов только формировался, но я узнал, что на передовой требуются минёры, и записался на учебу. После обучения теории и практике мне предложили остаться у них в части либо перевестись в спецвзвод «Мангуст», который был тогда сформирован в основном из солдат-штрафников и совершал смелые разведывательно-боевые действия.

Про их командира – позывной Мангуст (в миру Александр Стефановский) – многие ополченцы отзывались с восторгом. Например, говорили, что однажды он отогнал вражескую технику с пулемётом в руках, при этом одна рука была перебинтована после ранения, а на ногах шлёпанцы. За его голову украинским карателям обещают огромную сумму денег. Конечно, я написал рапорт о переводе в этот взвод, и меня вскоре отвезли в район Каменный Брод, где он располагался.

Когда меня и ещё одного нового минёра подвели к командиру, я увидел молодого мужчину с чёрной кучерявой бородой и загорелым лицом. На нём были обычные камуфляжные штаны и куртка, на ногах старые кеды. На голове выстрижены клочки волос и следы от швов – последствия ранения минными осколками. Он отвёл нас в казарму, где спал сам, и предложил соседние свободные кровати.

Автоматов не хватало, поэтому сначала мне выдали «ПКМ», но минёр-разведчик с пулемётом – это слишком, и вскоре «ПКМ» сменили на «АКМС». Подъём обычно объявляли в пять утра, и вскоре основная часть бойцов отправлялась на ежедневный боевой выезд. Операции отличались дерзостью, за что однажды нас, группу пехотинцев из одиннадцати человек, разъярённые «укропы» накрыли из ГРАДа. Несколько раз, когда уже отработала и отступила наша боевая техника, уже под пулями противника нам приходилось закладывать мины. Но ни с чем не сравнить то чувство радости, когда я и мой напарник узнали, что на заминированном нами квадрате подорвалась вражеская БМП!

В бой наш командир всегда шёл впереди всех, за что его уважали бойцы. Он был идеалистом и сторонником левых идей (над двумя КПП и над всеми нашими БТРами и БМП развевались красные флаги). Часто, выступая перед бойцами, он говорил не только о социальной справедливости, но и о любви к русской нации и истории, цитировал Льва Гумилева и Че Гевару, мечтал о новом революционном обществе в молодой республике.

Взаимоотношения во взводе сложились братские, справедливые, настоящие. Если между бойцами возникал конфликт, то отношения было принято выяснять в кулачном бою. Народное ополчение – люди разные, поэтому были и наказания. Наказывал Мангуст нерасторопных или накосячивших солдат, заставляя отжиматься от пола. Мы и сейчас любим вспоминать одну историю. Однажды рано утром, пробиваясь на боевое задание, уже перейдя наши огневые позиции и направляясь к тогда уже занятой врагом РЛС, Мангуст заметил, что у гранатомётчика нет второго номера (солдат, несущий заряды для гранатомёта). Всем нам пришлось становиться в стойку и отжиматься. Наверное, если бы «укропы» увидели эту картину – целый взвод солдат, подойдя в упор к противнику, отжимается на разбитом минами асфальте, то отступили бы ещё тогда.

Нужно добавить, что даже в самых критических ситуациях Мангуст сохранял ясность ума, поэтому наш взвод нёс минимальные потери.

4 августа со стороны района Вергунка была совершена очередная попытка прорыва украинской Нацгвардии. Мы с боями отогнали карателей, которые, отступая, совершали поджоги.

Утро следующего дня началось с подъёма в 4 утра – отправились на вылазку. После перестрелки в «зелёнке» и предварительного минирования мы ушли под вопли раненого «укропа». Вернувшись в расположение и узнав о повторном прорыве на Вергунке, наш взвод во главе с командиром отправился туда. Завязался неравный бой, в котором и погиб наш командир. Нас было сравнительно мало, у противника боевая техника и много пехоты, а подмога к нам так и не пришла. Едва успевая загружать в машины «300-х», мы отступили. На следующий день наступление карателей захлебнулось, и только тогда мы смогли забрать тела погибших.

Рядом со мной пустая кровать, на которой сложена военная форма. Сверху лежит камуфляжная кепка с прикрепленной к ней красной звездой, осколком мины вырван клок ткани, за что Мангуст называл ее «бронебойной» и хотел передать её сыну. На родине в Перми у него осталась жена и трое детей.

После назначения нового капитана жизнь взвода стала более умеренной. Кроме огневых позиций в Камброде мы заняли боевые позиции под посёлком Хрящеватое, где велись бои. Находились под постоянным обстрелом, включая и фосфорные снаряды: ночью это было похоже на гроздья салюта, падающие вниз.

Артем Прит, ноябрь 2014

Позиции

Войну можно застать в разных образах. Это может быть артобстрел, время, когда солдаты, забившись в зинданы-блиндажи, с замиранием сердца ждут следующий прилёт и, наконец дождавшись, закрывают голову руками, зная, что это их не спасёт. Будто всадник апокалипсиса по имени Война несется где-то в поле. Скачет по камням, и стальные копыта его разбивают эти камни на тысячу осколков, и всё это в тебе, в твоей голове, в груди.

Это может быть образ ночной перестрелки. Когда над головой жужжат пули, а темнота вокруг озаряется вспышками, когда рядом горят дома, а твой «АГС» выискивает пулемётное гнездо противника, ориентируясь на трассера. Пули – не так страшно. Секрет в том, чтобы заставить себя не верить в смерть от пули. Ну как же такой маленький кусок металла может тебя убить?

А может, это будет мирная картина. Изрядно посечённое осколками Дебальцево. Двор. Хрущёвки. Бабушка протягивает бельевую верёвку от дерева к стволу ПКТ на сгоревшей «маталыге».

Но это был самый отвратительный образ из возможных. Сука, холодно. Трижды грёбаный собачий холод. Середина апреля, и мы в чёрно-зелёной жиже, позиция с символичным названием «Яма». У нас нет зимней формы, потому что «через пару недель потеплеет». Желая не сдохнуть от холода, мы умудрились из рулона пленки, кусков гнилых одеял и пары плащ-палаток соорудить себе жильё. Из отверстия в «стене» торчала труба отстрелянного огнемёта «Шмель». Она выполняла функцию печной трубы. Этот дом построил я и поэтому решил дать ему гордое имя «Джихад-палатка».

С продовольствием перебои. Чая, хлеба и сигарет вообще нет. 11 бойцов взвода отправились в госпиталь с воспалением лёгких. На улице уже две недели без перебоев идёт дождь. И тут же замерзает на нас ледяной коркой. Корка льда – не так плохо, если вдуматься. Когда ты покрыт льдом толщиной в сантиметр, то и ветер не страшен. На позициях стоим сутки через сутки, а по причине нехватки личного состава приходится всё время кого-то заменять, и добрее мы от этого не становимся.

Звонок на «тапик». Полевой телефон 1957 года модели… Такие никогда не выйдут из моды. Надёжнее рации и просты в использовании. Поднимаю трубку:

– «Яма», ответь «Красным Вратам». «Яма», ответь «Красным Вратам».

– «Яма» на связи.

– Кто конкретно?

– Творог.

– Через полчаса через вас будут наши разведчики отходить. Не пошмаляйте их там…

– Да мы их хрен увидим. На улице хера своего не видно, когда ссышь. (Смеётся.).

– Разве только пусть волков опасаются. Тут волки воют.

– Да то не волки… То друзья твои на высотке мёрзнут (смех).

То были волки. Не знаю, почему не ушли от войны. Один из них даже приходил к нам. Мы недолго смотрели друг на друга. Я не боялся его и не стал хвататься за автомат. Кинул ему галету с маргарином, но он отказался. Гордый зверь. Ему нужно мясо, но не моё. Волк – пёс войны, зверь Даждьбога. Я посчитал его появление хорошим знаком.

Ну вот, через полчаса наша с другом Студентом смена. Студент спит спокойно, а я мёрзну. Ботинки уже давно прохудились. Пытаясь согреть ноги, я совершил ошибку и грел обувь над открытым огнём, не снимая. Подошва расплавилась. Расплавилась со временем и осенняя куртка, а отчасти просто сгнила. На высотке одинокий окоп, непроглядная тьма и ливень. Найти бы ещё подъём наверх… А говорят, романтика войны. Да ну на х..!

Творог, январь – февраль 2016

Детская деревня

Сокольники – небольшая деревня под Луганском. Все дома расположены фактически на одной длинной улице. Стоят вперемешку разбитые и полуцелые, скрывая внутри себя тяжёлые картины.

Эту деревню, точнее эту улицу, с одной стороны блокирует украинская армия, а с другой – Нацгвардия. Обе ежедневно бомбят позиции ополчения, иногда перестрелки идут часами. Разрывы от мин лежат на снегу широкими, чёрными пятнами. Пустыми, бессмысленными и молчаливыми глазницами смотрят на улицу небольшие одноэтажные дома.

Одна из причин исхода местных – перебитая ЛЭП, которую украинские военные уничтожили первым делом.

Жили здесь небедно. В каждом дворе – большие загоны для скота, курятники, брикеты соломы под навесами. В каждом доме скважины вместо колодцев. В каждом дворе погреба-ледники, забитые вареньями, соленьями, компотами, картошкой и, конечно же, украинским салом. В одном из таких погребов я и обосновался с бойцами, державшими ближайшую позицию.

Очередной залп 82-мм миномётов лёг рядом с нашим двором. В блиндаж вбежал Нагай: он с Краматорска, воюет уже полгода. Долго собирался «на двор», только сел в уличный туалет, и здесь мощно ахнуло. Валерьян, немолодой мужик, под пятьдесят, сказал, что раз три дня собирался сходить, так же сел, так же рвануло рядом, «испужался» так, что еще неделю сходить не мог… Все посмеялись, подоспел чай, и через десять минут анекдотов и баек все забыли об упавших рядом минах, которые легко превратили бы наш блиндаж в братскую могилу.

На следующее утро начался первый день перемирия, и всё стало стихать, хотя два украинских танка выезжали ближе к вечеру, но долго не обстреливали. Ребята выстрелили по ним из противотанковых установок или гранатомётов, и они уехали, услышав ответный огонь. Такие вылазки были каждый день.

Я пошёл рассматривать дома. Всё брошено, в некоторых домах остались куры-гуси. По улицам бегают кошки и запуганные собаки, жмутся к людям, греются и кормятся – я кормил беременную кошку.

Помимо побитой мебели и посуды в домах два рода предметов: иконы и детские вещи. В одном из домов знакомый ополченец нашёл на полке сборник старинных книг на старославянском языке. Жития святых. Батюшка, видимо, жил. На полу лежал величиной с предплечье потускневший православный крест, который был в одном месте затёрт. Когда поняли, что он медный, крест бросили. Знакомый положил его аккуратно на стол. На следующий день креста уже на месте не оказалось…

Но всё это были лишь детали, некоторые дополнения к основной картине. По всем комнатам, везде в доме, валялись детские вещи. В шкафах, на диванах и кроватях, на тумбочках и плотным слоем на полу.

Когда я зашёл в первый дом, я не знал, куда ступить. И долго рассматривая, не мог понять, почему кругом именно детские вещи. Разные шортики, платьица, колготки, джинсики и рубашечки, ползунки и распашонки. Ползунки валялись и во дворах, в сараях, ими протирали в блиндажах посуду и руки. Я понял потом почему: мародёры не берут детские вещи, они их разбрасывают и оставляют без интереса. Вот вещи и валяются.

Дети как бы невольно оказываются главными участниками войны. Кажется, что Сокольники – это детская деревенька, и никто, кроме детей, здесь никогда не жил. Только дембельский альбом мужика, служившего в СА в 1985–1987 гг., замеченный мной в одном из домов, напоминает о взрослых, да еще DVD-диск с фильмом «Обитель зла».

Максим Громов, январь 2015

Дебальцево

Город, неделями не покидавший списки главных новостей, ставший в один ряд с Иловайском и донецким Аэропортом, встретил нас непривычной тишиной. Тишиной и пустотой, перед которыми меркнет луганская тишина. Столица ЛНР в дообеденное время не особо отличается от любого другого российского городка, работает рынок, кто-то приценивается к продуктам, люди спешат на работу, на маршрутку или же просто гуляют. Здесь – иначе. В маленьком городке, который, по замыслам украинского командования, должен был стать основой клина, меча, хирургических ножниц для разрезания Новороссии пополам, люди не спешат. Они отдыхают после пережитого, после почти трёх недель ада. Если жизнь в прифронтовом городке, где до позиций ВСУ реально дойти за пару часов пешком, можно назвать отдыхом.

На момент поездки, в середине апреля, подавляющее большинство людей всё ещё жили в наиболее пригодных для этого местах – в подвалах. Отступающие из котла киевские «освободители» старались побольше разрушить, расстреливая дома из танков и накрывая артиллерией жилые кварталы. В городе не осталось ни одного целого здания. Где-то дело ограничилось выбитыми стёклами, испещрённым осколками фасадом, а где-то пробоинами, куда спокойно сможет въехать мотоцикл или небольшой автомобиль. Есть и дома, куда попадали не единожды. Пятиэтажка, в которую «прилетало» восемь раз – страшное зрелище. И это – в центре города, в двух шагах от комендатуры и вокзала. Что же творится на окраинах, куда нас не пустили (там всё ещё идут работы по разминированию и уборке завалов), страшно представить.

В центре, хоть он очищен и уже идут восстановительные работы, можно без труда найти осколки, достаточно лишь повнимательней смотреть под ноги. Вдоль железнодорожных путей, соединяющих Донецк и Луганск, срезаны провода. Так украинские мародёры в форме ВСУ зарабатывали на хлеб с икрой, следуя принципу «война всё спишет».

Уезжая из этого маленького городка, начинаешь иначе смотреть на «минские соглашения», переговоры о мире и войну в целом. Бабушки, спокойно рассуждающие, куда пойдёт дальнейшее наступление и насколько хорошо укрепились «эти фашисты в семи километрах». Обсуждающие будущий урожай мужчина лет сорока и девушка, может быть, отец и дочь. Или старушка, едущая на кладбище навестить мужа. Жизнь продолжается, а в окошке заднего вида мелькает перечёркнутый дорожный знак «Дебальцево».

Тов. Север, июнь 2015

Одесса под хунтой

Четырёхчасовой «бой на Греческой» был уже проигран – нас разбили. Часть людей отходила на Куликово поле, часть рассеялась по переулкам и подъездам. Оторвавшись от толпы майдаунов, мы бежали по Льва Толстого…

Внезапно я понял, что мой город захватили. По улице спокойно прогуливались прохожие, гуляли под ручку, заходили в супермаркеты, сидели в кафе – день-то был выходной! В квартале отсюда – мостовая раскурочена, всё усыпано камнями, битым стеклом, дымовыми шашками. Красным валуном раскорячилась разбитая пожарная машина, которой майдауны таранили оцепление милиции. Догорали коктейли Молотова, на асфальте валялись гильзы, остывала кровь. А здесь была другая реальность – реальность выходного дня. Я ковылял по улице с разбитой головой, в крови, с дубинкой и щитом в руках, мои товарищи бежали в бронежилетах и средневековых шлемах с забралом – прохожие смотрели на нас без особого удивления, как если бы по тротуару шла лошадь или пони. Тогда у меня возникло чувство, что я бегу как будто по чужой земле. Я понял, что город уже оккупирован.

Из населения сейчас начисто вытравливают русскую идентичность. По всем телеканалам, на всех популярных сайтах, во всех газетах жуткий пропагандистский угар. Эта каждодневная промывка мозгов превращает людей в настоящих зомби; я видел этих зомби – своих сокурсников. Я специально смотрел им в глаза – там была пустота, они мёртво смотрели куда-то в пространство и словно транслировали поступающий извне сигнал: «Америка будет продавать нам газ по 85 долларов», «Европа будет строить у нас заводы»…

В таких безмозглых и жестоких зомби превратилась преимущественно молодёжь: школьники и студенты. Коктейли Молотова, которыми поджигался Дом профсоюзов, готовили школьницы 14–17 лет. Сейчас возрастная планка опустилась – с сине-жёлтыми ленточками в волосах массово ходят девочки начиная с первого класса. На первое сентября целые школы и классы выходили на линейки в украинских вышиванках под звуки «ще нэ вмэрла».

Традиционный «урок мира» был несколько переформатирован. Когда я учился в школе, нам читали урок: «Украина – держава европэйська». Плоды данных уроков эта грёбаная страна, которую я ненавижу, пожала на Евромайдане. Сейчас тема первого урока – «Антитеррористическая операция», борьба за целостность Украины. Дети должны знать, как доблестно воюют «воины АТО» из «Азова» и «Айдара», они должны знать, кто «герой», а кто «оккупант», кто такие «сепаратисты» и «террористы» и как выявлять их среди своих соседей, друзей, родителей. В раннем школьном возрасте ребёнок впитывает в себя окружающий мир, как губка воду. Плоды этих уроков мы будем пожинать позже – на наш век хватит этих плодов.

Далее – жёлто-синие мокасины с надписью «Единая страна». Это смешно? Так что живёт средний одессит в жёлто-синей национальной гамме: выкрашены столбы, ворота, мосты, заборы, деревья, стены, ногти. В праздничные дни красятся лица, усы (один жёлтый, другой синий – два весёлых уса). А надо учесть, что человек воспринимает мир преимущественно зрительно: около 90 % информации он «пожирает» глазами. Национальные цвета должны въесться в подкорку, по самые гланды.

Пропаганда, какой бы массированной и всеобъемлющей она ни была, не может полностью обеспечить власть над городом. Нужен страх, чтобы народная животинка тряслась в своей квартире и боялась носа выказать на улицу. Город окружён блокпостами, на них дежурят вооружённые то ли майдауны, то ли нацгвардейцы. Подобные блокпосты разбросаны по всей области – там всё серьёзней: окопы, БТРы, противотанковые ежи, установленные на пляжах. Мужское население массово мобилизуется на пушечное мясо: облавы устраивались на предприятиях, в институтах, школах. Разумеется, менты с повестками ходят по домам. При этом Одесская область является первой по количеству уклонистов, соответственно массово заводятся уголовные дела.

Милиция в городе работает плохо. Резко повысился уровень преступности, зато СБУ занялось настоящей охотой за русскими активистами. За «сепаратистскую деятельность» хунта даёт от 10 до 15 лет тюрьмы. В течение лета по новостям то и дело сообщалось о «раскрытии диверсионных групп», и аресты, аресты, аресты. Все эти пять месяцев люди пропадали в СБУ один за другим. Улики – якобы какое-то оружие, а также – газеты, листовки, георгиевские ленточки. Кроме того, прошла новость, что по окраинам города создаются тренировочные лагеря, в которых будут вооружать и обучать бывших майдаунов, дабы те следили за порядком «в Одэси». Известно уже о пяти базах, где формируются эти «эскадроны смерти». Одна из них называется «Укроп» (не шутка!), там уже создано целое женское подразделение.

При этом существует русское подполье. За эти месяцы было совершено несколько поджогов Приватбанка Бени Коломойского, взрыв военкомата, а также обстрел блокпоста украинских войск в области. Из последних нашумевших происшествий: подрыв железнодорожных путей в городе. Было ли это делом рук партизан или же провокацией СБУ – остаётся под вопросом.

За пять месяцев в маленьких тёмных головах за толстыми черепными коробками смогла проклюнуться только одна мысль: «лишь бы не было войны», чтобы «эти» со своими георгиевскими ленточками, «эти», которые называют себя русскими, не вернулись и не устроили войну, как на Донбассе. Чтобы можно было хоть как-то выжить в такое трудное время… А дальше всё как-то наладится – мы ж пережили девяностые, мужики, ёпта! А интеллигентный студент, мой товарищ-ренегат, добавит: «В Одессе всё неоднозначно, есть страх, есть раскол…»

Нет, дружок, всё однозначно. Единственный светлый момент, который я вижу, таков: ни миролюбивые лояльные животные, ни местные украинские выползни – они нас не ждут. Они сейчас одуреют от безнаказанности, от собственного произвола, они почувствуют себя хозяевами города, они расслабятся и не подумают, что мы можем вернуться. А мы вернёмся, и земля у них под ногами загорится. Да, Одесса.

Юрий Север, ноябрь 2014

Луганская (Народная) Осень

Осень властно вступила в свои права; та самая, хитрая лисица-осень, засыпавшая город ровным слоем своих жёлтых надежд, таких же сыпучих, как осенние листья. Диким шабашем на Лысой горе Луганска отыграли черти первую партию. Осень ложилась им на спины: пустила морок, осевший вместе с крошкой осыпавшихся стёкол, кирпичей, асфальта, разбитых стен, домов, омытых градом и дождём. Но осень начала расти грибной поляной рынка, и появились люди-грибники. Зашевелился Вавилон, и Вавилонская Блудница оголила ногу. Не топчут берцы разбитых улиц скудный кров, и кажется, что жизнь в который раз стремится одержать тотальную победу над неизбежностью смерти. Тому виной неудержимой силы надежда, такая же непобедимая, как смерть.

Я помню, как зарождались эти надежды на мирное небо над головой. Помню время, когда эти надежды казались такими лёгкими и доступными, такими достижимыми: вот-вот, и наступит перелом, и мы пойдём в атаку, а город заживёт своей привычной мирной жизнью, и все хватали эти надежды, как в детстве хватали кузнечиков. Помню это со Славянска, когда почти каждый ополченец мог поклясться и клялся чуть ли не каждой собаке, что все поляжем, но город не сдадим… Осколки разбитых надежд разлетелись шрапнелью по Донбассу, но самые предприимчивые всё чаще находят их хрупкие остатки, собирая мозаику новых иллюзий.

Луганск перестали обстреливать с приходом осени. К этому времени освободили Новосветловку (Краснадонское направление, дорога на Изварино), от которой, после того как укры устроили кровавый бал, осталось название, чёрный пепел и местные жители, висящие на обгоревших столбах. Освободили Хрящеватое – очередной портал в Вальгаллу, зачистили аэропорт, который стал более походить на кратер рухнувшего с холодного неба метеорита. После того, как юго-восточные позиции укропов (ранее наши) зачистили наши добровольцы, наступило временное, шаткое перемирие, при котором держали ухо востро – кто же первый его нарушит.

Из Дома правительства поступило распоряжение к первому сентября подготовить школы, а с 1 октября вузы. Школы открылись, но перемирие оставалось шатким.

Несколько дней до Дня города. Было обещано долгожданное электричество, что казалось уже давно забытым пережитком мелкобуржуазного застоя, вытесненного всецело неизбежным военным коммунизмом. И снова смутная надежда добавилась в сердцах. Но колючая атмосфера недоверия не позволяла вдыхать полной грудью этот новый воздух, не тронутый гарью. Разведка притащила языка, и сказал язык, будто нацгвардия готовит большой фейерверк ко Дню города.

Слухи разбредались, как голодные собаки, не пропуская мимо себя ни одной мусорки. День города был воистину ментальным праздником для столицы республики: играла музыка на площади – Кинчев с «Небом славян». И шёл люд на площадь, стоял вдоль дорог, встречая праздничный автопробег своими широкими улыбками тусклых зубов и блеском хрусталиков той самой надежды на влажных глазах. Город в тот день превратился в автопарк, где боевые машины представляли себя народу, и народ приветствовал их. Даже хмурая БМП, сбившая столб в самом центре города на улице Оборонной, не испортила настроения граждан, ослеплённых мирным, не-взрывающимся солнцем.

Интересную историю имеет улица, называемая Оборонной. Во время Великой Отечественной, в 43-м году, когда мощные советские танки, пыхтя жаром, уничтожали нацистов, не менее мощный советский народ выстроился вдоль центральной улицы, пилящей город пополам, образовав цепочку от позиций до завода. Так передавали снаряды по цепочке на фронт…

Город стал приводить себя в порядок: постепенно появилось электричество, сотовая связь и прочие атрибуты цивилизации, заложниками которых мы невольно оказались. Город стремится процветать и, как социальный механизм, защищается плотной атмосферой серого неба, ретушируя перманентную пальбу своих окраин. Осенний морок. Дымка. Некогда зелёный, город деформировался – пробоины, пожелтевшие под напором осени…

Поэт, ноябрь 2014

Случай в глубоком тылу

Сбор гуманитарной помощи очень обогащает опыт, начинаешь глубже понимать людей.

Более глубокий и интенсивный опыт – это фронт, это военные медицинские учреждения, но об этом должны писать совсем другие люди. На своём скромном месте я вижу достаточно много пакостных проявлений человеческой натуры, но на общее впечатление погружённого в процесс активиста они влияют мало. Главную роль всё же играют положительные, простые и естественные чувства.

Однажды в летний день мы стояли в пикете, собирая помощь для ополчения и агитируя проходящих мимо людей. К нам подошла женщина, обычная такая женщина, особенно ничем не примечательная. Она торопливо оглядела стенд, задала несколько вопросов и, удостоверившись в нас, сказала что-то вроде того: «Как же я рада, что вас встретила. Давно пыталась найти кого-то подобного, наткнулась совершенно случайно». Потом она уточнила, до какого времени продлится пикет и есть ли у нас машина. Получив ответ, женщина дала свой телефон и попросила подъехать к городской больнице.

В назначенное время мы с товарищем, следуя её указаниям, припарковались у заднего входа в одно из отделений больницы, в стороне от камер наблюдения. Подогнав машину ещё чуть-чуть поближе, мы стали ждать.

Она вышла из дверей вместе с мальчиком-санитаром, оба под завязку нагруженные упаковками с медикаментами. Озираясь по сторонам, они подошли к машине и, убедившись, что на стоянке нет случайных прохожих, начали быстро укладывать к нам в багажник пакеты и свёртки. Затем мальчик сбегал ещё раз в здание больницы и вернулся с новыми пакетами.

«Только не говорите никому, откуда это взяли, у меня будут неприятности, если узнают», – сказала она. Мы ещё немного поговорили о Донбассе. В основном говорила она, высказывая нам свои переживания со свойственным для наших женщин искренним чувством. После этого мы торопливо уехали.

В машине лежали вещи с пикета, стенд, медикаментами был забит багажник, и часть из них, наиболее хрупкие, мне пришлось везти у себя на коленях, потому что другого свободного места уже не было.

Приехав в штаб, мы аккуратно выложили на стол добытое в нашем маленьком приключении. Шприцы, антибиотики, капельницы, растворы, всякие неизвестные, но явно полезные таблетки и инъекции. Часть из этого вряд ли встретится в свободной продаже. Мы понятия не имели, сколько всё это стоит. Нам хотелось верить, что Российское государство, само того не ведая, достаточно основательно помогло больницам Луганска.

Вот так наблюдаешь в глубоком тылу небольшие в масштабах войны личные подвиги. Контакты этой женщины мы потом потеряли в намертво зависшем телефоне, и больше её уже не видели. Переданные медикаменты мы переложили в коробки, а упаковки с упоминанием названия городской больницы отнесли в ближайший мусорный бак. Через несколько суток медикаменты уехали в Луганск в составе общего от нескольких регионов груза гуманитарной помощи.

Генри О., сентябрь 2015

Органы

Чтобы встретить добровольца Олега на городском автовокзале Донецка, нам пришлось пройти пешком через всю центральную часть города. В два часа ночи это сделать достаточно проблематично из-за комендантского часа. Опасаясь патруля, мы прошли без приключений практически весь путь и у самого входа на вокзал напоролись на милицейскую машину и мужиков с автоматами.

Здесь есть важный момент – если патруль вас заметил, то лучше и не пытаться его обойти. Вместо этого мы подошли и внаглую поинтересовались дорогой на автовокзал. Этот нехитрый психологический трюк сработал, и нас пропустили, пожелав удачи. Свою роль в удостоверении нашей благонадёжности сыграли красные паспорта. Эти отличные книжечки не раз выручали нас в Донецке.

Олег ждал нас на вокзале в адидасовском спортивном костюме и такой же «спортивной» шапочке. Типичный «пацанчик с раёна», но в хорошей физической форме, кандидат в мастера спорта по самбо, как потом выяснилось. Наскоро поздоровавшись и извинившись, мы двинулись на нашу съёмную квартиру. Нас было трое – будущий ополченец Олег, я и Андрей.

Немного отойдя от автовокзала, Олег начал заметно нервничать, а потом совсем остановился: «Не, ребята, здесь что-то не то. Вы не те, за кого себя выдаёте. Органы… мы-мы-мы-ме, органы… я знаю, я читал про это». Немного послушав его, мы с удивлением поняли следующее. Будущему ополченцу Олегу по ряду косвенных признаков показалось, что мы собираемся отвести его на конспиративную квартиру, чтобы разобрать на запчасти и во славу единой Украины отправить их за большие деньги через линию фронта. Органы – очень ценный товар.

А Олег всё крутился на месте, готовый в любую минуту драпануть от нас в ближайший двор, и выдавал новые тезисы телевизионной пропаганды, пропущенные через его несложно устроенный мозг: «Руки врачей, у вас руки врачей, вы не похожи на военных». «Идиот, мы волонтёры. Он – зубной техник, а я – программист». Доказать что-то Олегу было уже невозможно, и мы просто двинулись вперёд, надеясь, что парень испугается остаться один посреди ночи в незнакомом городе.

Он действительно пошёл за нами на дистанции в несколько метров, готовый предпринять самые решительные действия в случае провокации с нашей стороны. Наша компания выглядела очень глупо. Всю дорогу я себе представлял, как нас тормозит патруль и Олег начинает истерично жаловаться, что мы собираемся разобрать его на органы. Нас кладут на землю, в лучшем случае просто забивая прикладами до полусмерти, да и его тоже крутят на всякий случай. Где-то через месяц в ситуации разберутся, подтвердят наши личности и выпустят на свободу.

К счастью, кроме нетрезвого ополченца нам никто не встретился по дороге. В паре мест мы проходили через сомнительного вида дворы, куда Олег очень неохотно следовал за нами, но всё же он пересилил себя и не очень смело дошёл до входа в квартиру.

Уже снимая в прихожей ботинки, мы услышали топот шагов по лестнице – это Олег рванул на свободу. Спугнули. Спускаюсь во двор. «У вас там лекарствами пахнет». «Конечно, пахнет, мы их привезли для наших ребят-ополченцев». Он настолько нас достал, что единственным желанием было поскорее сбагрить его в военкомат, куда угодно, лишь бы подальше. Военкомат открывался только через 7 часов, а на улице он бы наверняка нарвался на новые приключения. Объясняю это Олегу. «Ничего, я постою здесь». Спускаемся по одному уговаривать его. Олег уже принимает боевую позу. Получить с ноги по голове от этого натренированного кадавра очень не хочется, поэтому приходится действовать осторожно.

Кое-как уговариваем его вернуться в квартиру. Ещё два часа он стоит у двери, подозрительно оглядывая нас. «А это что?» – тычет он пальцем в сторону туалета, совмещённого с душевой. Дверь с непрозрачным стеклом вызывает нездоровые ассоциации. «Это операционная», – не выдерживает один из моих товарищей.

Показываем фотографии с пикетов по сбору помощи для Донбасса, сделанные месяц назад и ранее. Там наши лица, но это всё равно недостаточно убедительный аргумент.

Дальше мы начинаем прикармливать Олега «чайком с Майдана» и кашей. Жрать и пить после пережитого ему очень хочется. Ест он всё так же у входной двери, сидя на корточках. Убедившись, что его до сих пор не отравили и не усыпили, он становится расслабленнее, но всё так же заставляет нас потешаться над ним: «Э, а кто вы по национальности?» Братушки-армяне, белорусы и русские успокаивают его.

Утром Олег извинился, объяснив свое поведение усталостью с дороги. Он оказался хорошим, простым парнем, хотя от недоверия к нам не избавился до самого нашего расставания. У него сейчас всё в порядке, воюет в одном из отрядов ополчения.

Вот так мы не разобрали на органы Олега.

Шмель, июнь 2015

Из приключений Бенеса Айо

Я родился и вырос на территории СССР, являюсь свидетелем всех тех социально-экономических и политических ужасов, которые постигли его жителей после варварского разрушения нашего социалистического государства (гражданские войны, территориальные конфликты, навязанная правящей капиталистической элитой межнациональная рознь, тотальное обнищание масс, высочайшая социальная дифференциация, эпидемия алкоголизма и наркомании и т. д.) и, естественно, поддерживаю прогрессивную левую и народно-освободительную борьбу во всех экс-советских республиках. Речь идёт о движениях, политических организациях и идеях, которые имеют сильный социалистический посыл и несут в себе отрицание произошедшего контрреволюционного буржуазного переворота, который, например, привёл к тому, что значительные территории, исторически населённые преимущественно русскоязычными жителями и в прошлом (до братского СССР) принадлежавшие России (Крым, Новороссия), оказались частью крайне националистического русофобского псевдогосударственного проекта под названием «Украина», и проживающие на них люди подвергаются жесткой этнической и экономической дискриминации со стороны правящей этнократической элиты.

Это, разумеется, касается и Латвии, где я являюсь активистом местного отделения партии «Другая Россия» и членом «Штаба Защиты Русских Школ» и вместе со своими товарищами выступаю за социальную справедливость, сохранение школ с русским языком обучения, против находящейся у власти националистической клики, за дружбу народов, за налаживание экономических и политических отношений нашей Республики с Россией и за её участие в тех интеграционных процессах, которые происходят на Востоке (я имею в виду Евразийский союз, СНГ, Таможенный союз и т. д.).

Я с большим энтузиазмом воспринял те демократические процессы, которые произошли в Крыму и на юго-востоке Украины после евронацистского путча на Украине – образование 27 февраля Народного правительства Аксёнова с провозглашением курса на проведение референдума о статусе их региона и массовые антиолигархические и профедералистские протесты на Донбассе во главе с Павлом Губаревым.

В Крым я прибыл в начале марта со своими российскими товарищами по партии «Другая Россия» и вступил в отряды самообороны. Совместно с крымчанами, приехавшими сюда жителями Донецка, Луганска, Днепропетровска и гражданами некоторых бывших Советских Республик мы, в частности, охраняли еще не сдавшуюся украинскую воинскую часть в Симферополе, регулярно проверяя выезжавший оттуда и въезжавший транспорт на наличие оружия; постоянно патрулировали город, поддерживая там порядок, и охраняли здание Крымской прокуратуры.

Это была вполне официальная служба, которую наша рота проходила в ночное время – мы были одеты в камуфляж и вооружены. Кто-то из приезжих ребят жил в казармах, а местные днём уходили домой; я же в дневное время находился в штабе «Другой России» – небольшой квартирке, которую мы сняли в центре города. На отдых времени практически не оставалось, поскольку, поспав несколько часов после дежурства, я обычно направлялся на площадь Ленина, где участвовал в массовых торжественных мероприятиях, организованных в предвкушении референдума, выступал на митингах около памятника Ленину и общался с представителями различных пророссийских и коммунистических организаций.

Находясь в Крыму, я был свидетелем просто небывалого вожделения масс и эйфории, будоражившей их сознание в связи с освобождением из-под киевского диктата: по улицам Симферополя ходили толпы людей с российской и советской символикой, проезжали машины с водружёнными на бампере российскими флагами; чуть ли не каждый день на площади Ленина проходили концерты и всевозможные праздничные мероприятия, посвящённые возвращению Крыма в материнское российское лоно. Большая часть опрошенного мною населения – на улицах, в магазинах, парках и т. д. до референдума планировала сказать решительное «да» России, а после – с радостью приветствовала свершившееся долгожданное объединение.

Хочу сказать, что я лично во время своего ночного дежурства в Крыму ни разу не столкнулся с какими-либо эксцессами или вооружённым противостоянием. Правда, 17 марта в наш город прибыл 17-летний экстремист «Правого сектора» из Львова и обстрелял одну из украинских воинских частей со строившегося 6-этажного здания, убив при этом одного украинского солдата и одного бойца Самообороны и ранив нескольких человек. Целью этого террориста было посеять панику среди людей и внести раздор между Самообороной и сдававшимися украинскими военными. Поскольку Верховный Совет Крыма где-то ближе к середине марта уже провозгласил независимость Республики и готовился к проведению референдума, украинским солдатам было предложено либо оставаться служить в новом государстве, либо уезжать на Украину. Никакого насилия к украинским силовикам мы не применяли. Я несколько раз беседовал с ними – вполне добродушные люди, говорившие, что являются патриотами Украины и собираются возвращаться домой, но крайне недовольны случившимся в Киеве государственным переворотом, считая, что именно из-за этого и произошла уже безвозвратная потеря Крыма.

Когда я был в мае арестован на Луганщине украинскими силовиками, то один из них – русский – в ходе политической беседы на повышенных тонах сказал, что он типа выступает и против «киевского майдана», и против «майдана на Донбассе и в Крыму», и крайне недоволен тем, что его дом и семья находятся в Крыму, а он служит в украинской армии и теперь ему придётся потерять свою недвижимость (это он считает величайшей трагедией, чуть ли не сломанной судьбой!). Я ему возразил: «А кто тебе мешает поехать в Крым, объяснить свою ситуацию, принять российское гражданство и оставаться там вместе со своей семьей – работа найдётся». Он же ответил, что не хочет в Россию. Но ведь это дело его личного выбора, где жить.

После референдума по статусу Крыма, когда 97 % жителей проголосовало за воссоединение с исторической Родиной, я отправился с товарищами в Донецк (18 марта), дабы принять участие в митингах и демонстрациях трудящихся, планировавших провести аналогичный референдум на Донбассе.

Мощные народные протесты начались на Донбассе фактически одновременно с Крымом, и еще 23 февраля люди пришли к горсовету, а 1 марта во главе с Губаревым – к Обладминистрации, чтобы высказать своё недовольство победой майдана. Надо, кстати, отметить, что как Крым в 1991–1992 годах, так и Донбасс в 1992–1994 уже проводили заседания своих верховных советов и всенародные референдумы, на которых большинство населения высказывалось за широкую автономизацию своих регионов или независимость, что было вызвано как этнонациональными особенностями этих территорий – большая часть населения русскоязычные и русские, как историческими особенностями – раньше и Крым, и Донбасс являлись частью России, но по административным соображениям были при СССР переданы Украине, так и экономическими причинами – в постсоветские времена украинской «оккупации» Крым превратился в депрессивный дотационный район, а Донбасс получал недостаточное количество финансовых отчислений от общегосударственного пирога на социальные нужды, развитие инфраструктуры, модернизацию промышленности и т. д. – гораздо меньше, чем запад и центр Украины при внесении гораздо больших налогов в общий бюджет (то есть фактически обкрадывался).

Таким образом, идея автономизации или независимости исторически населённых преимущественно русскоязычными жителями регионов Украины не возникла как-то спонтанно после февральского путча, а вызревала и давала о себе знать в виде всевозможных политических проявлений (референдумы, акции протеста и т. д.) уже давно, сразу же после распада Союза, и явилась следствием смычки двух факторов – экономического регресса и создания новыми правителями этнократической Украины (способ, при помощи которого пришедшая к власти буржуазия, в том числе и выходцы из партноменклатуры, решившие конвертировать власть в собственность, смогла отвлечь украинские массы от снижения уровня жизни, сплотив их вокруг идей «Великой Самостийной Украины» и борьбы с во всём виноватыми москалями).

Находясь в Донецке, каждую субботу и воскресенье мы с товарищами ходили на массовые митинги, которые проходили на площади Ленина, а затем участвовали в многочисленных демонстрациях и шли к зданиям обладминистрации или городского Совета. Большая часть народа в то время выступала с пророссийскими лозунгами, ибо, воодушевившись крымским успехом, мечтала, что Россия примет и их в своё добродушное лоно. Люди держали в руках флаги СССР, России, Донбасса, Донецка и требовали проведения референдума о статусе региона подобно крымскому. Мы общались с представителями различных политических организаций и планировали совместно пойти в городскую администрацию к местным депутатам и в жёсткой форме потребовать у них высказать своё отношение к проведению референдума – «либо вы за, либо против». И если против, то почему? В таком случае на депутатов, которые чинили препятствия проведению референдума, мы собирались оказать жёсткое давление, типа оклеивания их домов критическими листовками, блокирования их личного автотранспорта и т. д. Параллельно мы также планировали в один из дней захватить здание обладминистрации и городского Совета – все это обсуждалось на наших встречах с общественными движениями. На митингах народ постоянно вспоминал о герое донецкого сопротивления Павле Губареве, который в марте был схвачен СБУ, жестоко избит и оправлен в киевскую тюрьму. Мы требовали отпустить Губарева. На тот момент его формальным заместителем был Роберт Доня, весёлый харизматичный парень, руководивший недавним захватом СБУ. Доня пользовался необычайной популярностью в толпе и обычно появлялся в конце митинга на очень короткое время, а часто и вообще не приходил на наши мероприятия, поскольку СБУ установило за ним слежку и несколько раз нападало на его машину, стреляло в упор и т. д. Роберт Доня сказал, что берёт нас в свою команду.

Во время своих выступлений я жёстко клеймил захватившую на Украине власть антинародную хунту и её ставленника в Донецке – коррумпированного олигарха Тарату и говорил, что евронацистский февральский путч был результатом передела власти и собственности между различными слоями крупной буржуазии и «на троне» оказались наиболее реакционные и террористические представители последней. Кровавые события в Донбассе, Чечне, Приднестровье и т. д. в целом являются последствием преступного разрушения СССР кучкой предателей, идиотов и откровенных мерзавцев, действовавших в своих личных корыстных интересах и по указаниям Запада. Поэтому для того, чтобы полностью прекратить все эти негативные процессы и войны, а также вернуть былую крепкую дружбу украинского и русского народов, нам необходимо, кроме отделения Донбасса от фашистской Украины, также вернуть социализм (в более совершенной, обновлённой форме) и восстановить СССР.

Через некоторое время по приказу губернатора Таруты (коррумпированного олигарха и ставленника Киева) я был незаконно арестован сотрудниками службы безопасности Украины (начало апреля). Меня обвинили в том, что, прибыв на Украину, я вступил в отношения с пророссийскими политическими организациями и координировал их действия с целью насильственного свержения государственного строя Украины и подрыва её территориальной целостности. Затем меня депортировали в Лондон, где я проживал в течение последних семи лет. Сначала меня хотели депортировать в Латвию, чьим гражданином я являюсь, но латвийские власти отказались впустить меня в республику и сотрудники латвийской компании «Air Baltiс» не позволили мне войти в самолёт в украинском аэропорту Борисполь. А когда я находился в Крыму, Управление по делам иммиграции Латвии заявило, что собирается лишить меня гражданства за участие в силах Крымской самообороны.

Находясь в Лондоне, я получил большое количество писем от товарищей из ДНР с просьбой вернуться и продолжить участие в общественно-политической и военной деятельности. К тому времени моя партия «Другая Россия» уже планировала отправлять интербригады на юго-восток. Мне очень хотелось попасть в Донецк до проведения референдума 11 мая, чтобы посмотреть, как он проходит, пообщаться с народом, заняться агитацией, а позже примкнуть в качестве добровольца к ополченцам. В конце апреля я прибыл в Россию (после предыдущей депортации мне был запрещен въезд на Украину) и вместе с двумя товарищами по партии «Другая Россия» (один из Краматорска, другой – из Москвы) перешёл на территорию Луганщины, где нас через некоторое время схватили украинские силовики и передали в СБУ. Потом нас закинули связанными и лицом в пол в военные машины нацгвардии, заявив, что мы являемся военнопленными, и повезли в Киев. По дороге (около 8 часов) нас колотили ногами и цепями, пытаясь выбить показания против наших друзей, и привезли в киевское СБУ на допрос, где пытались заставить подписать какие-то бумаги против наших товарищей, но мы отказались. Потом меня повезли в Харьков и заперли там в воинской части на неделю и позже депортировали в Латвию. Когда я вышел из самолёта в Риге, то сразу же с трапа меня приняли несколько сотрудников полиции безопасности, государственной полиции и службы погранохраны. Сначала меня привели в ментовскую комнату в аэропорту, а затем – в здание полиции Безопасности, где один из сотрудников заявил о том, что, мол, я в сентябре кому-то якобы передал мешок с наркотиками. Я заявил, что это наглая ложь, и понял, что, возможно, меня собираются подставить или пытаются запугать.

Следователь предъявил мне обвинения в призывах к насильственному свержению госстроя Латвии, изменению конституционного, политического и экономического устройства Латвии, в призывах к ликвидации независимости Латвии, а также через два месяца власти добавили третью статью – «подрыв территориальной целостности Латвии». Данные обвинения полиция безопасности построила на моих интервью и выступлениях на митингах в Крыму и Донецке, когда я сравнивал неонацистскую хунту, узурпировавшую власть в Киеве, с латвийским этнократическим режимом, который уничтожает русские школы, лишил в 92-м году сотни тысяч жителей гражданства, а теперь поддерживает нелегитимную и фашиствующую украинскую клику.

Сначала меня кинули в КПЗ, а затем в рижскую центральную тюрьму. Благодаря своим адвокатам – известному защитнику русскоязычных жителей Латвии Иллариону Гирсу и патриотке Новороссии Имме Янсоне меня выпустили из тюрьмы через два месяца под ментовский контроль до суда. Я был вынужден постоянно находиться в Латвии (где я не жил на протяжении последних 7 лет), два раза в неделю отмечаться в здании полиции безопасности и не имел права покидать пределы страны. По ночам ко мне в квартиру приходила полиция и проверяла, чем я занимаюсь.

Со своими товарищами я проводил в Латвии акции протеста около украинского посольства против войны в Донбассе, распространял листовки в поддержку Новороссии.

Ещё когда я находился в тюрьме, бывший председатель правительства ДНР товарищ Бородай предоставил мне гражданство ДНР.

Я осознавал, что никакие перемирия не соблюдаются киевскими фашистами и они продолжают ежедневно бомбить и обстреливать Донбасс. И принял решение отправиться на помощь Новороссии как можно быстрее, сомневаясь в возможности добиться правды в латвийском суде в ближайшее время и при нынешней геополитической обстановке. Поэтому я отправился в Новороссию.

Во время выходных перед новогодними праздниками, когда бдительность полиции безопасности и погранохраны притупилась, мне удалось вырваться. Я добрался автостопами до Эстонии. Потом шёл лесом около 10 километров – так как там есть пограничники. Затем я автостопами доехал до Таллина, сел на корабль и поехал в Финляндию в Хельсинки. А из Хельсинки я на автобусе доехал до Ленинграда, а оттуда на поезде до Москвы. Путь занял несколько дней. А из Москвы (побыв там три дня) я доехал до Шахт, а оттуда на машине в ЛНР.

* * *

В 2014 году город Дебальцево попал в зону вооружённого конфликта и некоторое время находился под контролем ДНР. С 21 июля по 28 июля в Дебальцеве происходили бои между отрядами ополченцев и украинской армией, постоянно атаковавшей город, в том числе из установок «Град». И 29 июля украинским силовикам удалось полностью овладеть Дебальцевом. Три дня люди сидели в подвалах, миномёты, «Грады», разрушения и пожары. Далее последовали проверки документов украинскими силовиками, аресты, расстрел мэра города.

40 % украинских военных в Дебальцеве составляли солдаты-срочники, собранные в ходе последних волн мобилизации по всем областям Украины, кроме регионов Донецка и Луганска. 40 % – призывники старшего и старого возраста. В третью категорию – около 20 % – попали боевики нацгвардии, которая была приставлена к срочникам и мобилизованным, не давая им покинуть боевые позиции. Боевики нацгвардии фактически выступали в качестве отрядов СС, отличающихся жестокостью не только в отношении к мирным жителям, но и к военнослужащим ВСУ.

Находясь в Дебальцеве, укропы очень прочно обосновались там и издевались над мирными жителями, занимались мародёрством, грабежами и изнасилованиями. Из Дебальцева укропы постоянно обстреливали позиции ополченцев и осенью готовили наступление оттуда на Горловку, Енакиево и Первомайск. Нам никак не удавалось отбить этот город, поскольку противник был там очень хорошо укреплён и, по некоторым данным, там располагалась натовская военная техника и инструкторы (кстати, позавчера мы обнаружили в Дебальцеве американскую радиолокационную станцию, а многие солдаты АТО были одеты в натовскую военную форму).

Однако в январе силам ополчения, в котором участвовали как бойцы армии ДНР и ЛНР, удалось взять Дебальцево в полукольцо. 30 числа мы взяли окружающие населённые пункты Углегорск и Никишино, уничтожив кучу вражеской техники. Многие укропы сдавались в плен, а пытавшиеся вырваться из окружения попадали под перекрёстный обстрел нашей армии – ДНР и ЛНР соединились в районе Дебальцево. В начале февраля было окружено до 8 тысяч укропов. Установлен контроль над автомобильной дорогой Артёмовск – Дебальцево и таким образом полностью перекрыто снабжение ВСУ боеприпасами и провиантом.

6 февраля между украинскими силовиками в Дебальцеве и ДНР была заключена договорённость о создании гуманитарного коридора для ухода мирных жителей в ДНР или Украину, но укропы обманули нас и не сообщили населению о том, что можно уйти в ДНР, в результате чего около 600 человек выехали на Украину и только 30 в ДНР. Кстати, под видом мирных жителей часть ВСУ с оружием сбежали в Славянск.

В связи с нашими успешными действиями на фронте Порошенко запросил в конце января перемирия и призвал срочно провести консультации в Минске. В этом его поддержали лидеры ЕС, выступив в качестве посредников на переговорах. Однако, несмотря на согласованный 12 февраля режим прекращения огня, согласно условиям которого Дебальцево должно принадлежать ДНР, Киев не прекращал обстрелы Донбасса и продолжал зверствовать в Дебальцеве. Захарченко и Путин потребовали у укропов, блокированных в Дебальцеве, сдаться, но фашисты в течение всей первой половины февраля отчаянно пытались вырваться из котла.

После того, как мы практически полностью окружили Дебальцево, замкнув «карман», ВСУ разместили тяжёлую артиллерию по всему периметру города и начали уже лупить во все стороны из города. В результате многие кварталы Дебальцева превратились в руины – на моих фото вы можете видеть разрушенные дома мирных жителей. Наши силы продолжали бить по скоплению военной техники укропов из САУ-шек, «Градов» и миномётов, и на окраину города около 10 дней назад вошла наша разведывательная команда, но она попала под плотный огонь укропов, и погибло около 10 человек (в том числе 3 бойца интербригад, в частности мой друг Рафик Абзалов и Усов). Одному из них – молодому сержанту из ЛНР – укропы предложили сдаться в плен, и когда тот согласился, его просто зверски изрезали ножами.

Власти Новороссии выдвинули жёсткий ультиматум ВСУ в Дебальцеве – либо вы сдаётесь и получаете возможность вернуться целыми и невредимыми на Украину, либо вы будете уничтожены. Сотни укропов начали сдаваться в плен; часть их, оболваненная пропагандой, даже не знала, что находится в окружении, хотя и не получала питание в течение 10 дней; часть – продолжала сопротивляться, ибо командиры сказали им, что если они отступят, то их расстреляют заградотряды (боевики из нацгвардии). Где-то 16 февраля ополченцы вошли в Дебальцево и начали зачистку города; город на 90 % находился уже под нашим контролем. При этом раненых мы, в отличие от укропов, не добивали, а оказывали им первую помощь и отправляли на лечение, в том числе в Ростов. Операцией руководил товарищ Захарченко, получивший позже ранение и отправленный на лечение в Алчевск.

В Дебальцеве я был на различных позициях и вместе с боевыми товарищами занимался снабжением и стрелял по противнику из миномёта и пулемёта. Мы выбили укропов с высоты около Дебальцева, откуда ополченцы не могли их выбить 7 раз ранее. Затем, взяв 100 % Дебальцева, мы отжали около 80 танков, 100 БТР и БМП, 200 единиц мотострелковой техники и 100 единиц техники, подлежащей ремонту. Местное население рассказало нам, что Порошенко, будучи в Артёмовске, сказал, что Дебальцево контролируется ВСУ. Понятно, что он подло обманул их – по некоторым данным, из-за этого зреет бунт против Порошенко.

Бойцы из нашей бригады обнаружили в снегу 23-летнего украинского командира, у которого оторвало руку и были повреждены ноги. Он провёл около 4 суток на морозе и чудом выжил. Его направили в Алчевск на лечение и сделали несколько операций, а также дали позвонить своим родителям. Теперь его отправят домой. Этот молодой командир был из Запорожья, и когда он узнал, что пленивший его ополченец тоже родом из Запорожья, то очень удивился, поскольку полагал, что за Новороссию воюют только россияне.

Из находившихся в котле 8 тысяч укропов двум тысячам удалось вырваться из окружения, 3 тысячи попали в плен или получили ранения, а 3 тысячи было уничтожено.

Затем наша группа из ЛНР завершила свою работу и передала занятые нами позиции нашим товарищам из ДНР. Дебальцево теперь находится полностью в руках ополчения.

Понятно, что укропы никогда не будут соблюдать перемирие и через некоторое время, ощетинившись западным оружием, отдохнув и перегруппировавшись, опять начнут атаковать Новороссию, даже несмотря на то, что за «отводом тяжёлой техники» и соблюдением режима прекращения огня будут наблюдать эксперты из ОБСЕ (особенно учитывая, что это – западная проукраинская организация). И в таком случае армия Новороссии, также отдохнувшая и починившая многочисленную отжатую у ВСУ военную технику, вновь станет жёстко контрнаступать и уже отобьёт гораздо большие по размеру территории, нежели перед последним перемирием, и тогда у нас будет гораздо больше юридических оснований заявлять, что «перемирия» бессмысленны, поскольку они вероломно нарушаются Киевом. Правда, в результате такой довольно логичной тактики, опосредствованной российским руководством, к сожалению, гибнет слишком много мирных жителей…

Бенес Айо

Ботинки

Когда я выбрался из микроавтобуса на автовокзале, метро оказалось закрыто. Многочисленные понаехавшие в столицу граждане, зевая, бродили от станции ко входу в тоннель и обратно или торчали утренними прозрачными силуэтами на остановках. Утро тоже было прозрачным, прохладным и свежим, несмотря на конец июля. Солнце еще не поднялось, влажный воздух непроснувшегося мегаполиса ручьями увивался за сонными прохожими. Казалось, что если провести вокруг ладонью, то ладонь станет мокрой. Не сильно удивился бы, если б мимо, взмахнув хвостами, вместо столичных воробьев проплыла вдруг стайка разноцветных рыбок.

Перебросив через плечо дорожную сумку, я покружил по привокзальной площади, но не обнаружил на ней ничего интересного. Ничего пригодного, чтобы отвлечь затянутую поволокой тревоги голову. Несколько необычное для меня чувство не проходило уже много дней, с тех пор, как я решил ехать. Вначале словно маленький червячок нет-нет, да и шевельнётся где-то в мозгу. Потом червячков стало много, и они начали пытаться куснуть за хвост совсем не относящиеся к делу мысли. Сейчас, стоя на площади, я ухмыльнулся, сравнивая содержимое черепа с изъеденной червями шляпкой гриба.

Достав сигарету, я хлопнул по бёдрам в поисках зажигалки, в правом кармане джинсов хрустнуло несколько смятых в комок купюр. Я выудил их оттуда, расправляя. «Что ж, хоть не все вчера спустил», – процедил я сквозь зубы, оглядываясь по сторонам.

К сожалению, ночные заведения оказались уже закрыты, а для открытия утренних забегаловок было ещё слишком рано. Пройдя несколько сот метров и углубившись в город, я наконец заметил рядом с остановкой кафешку, возле которой стояли поедавшие шаверму таксисты. Решительно отклонив предложения меня подвезти, я зашел внутрь, бросил под стол сумку и заказал себе пива. Голова после вчерашнего гудела.

Мне вспомнились глаза друга в тот момент, когда мой автобус тронулся, и, хотя мы оба были пьяны, взгляд его был серьёзен. Весь вчерашний вечер мы говорили о всякой чепухе или же молча напивались, старательно обходя причину, нас собравшую. Причину, по которой я уезжал. Причиной было и то, куда я уезжал. Причиной была война.

Мы молча пожали друг другу руки, стоя у автобуса, но он не сдержался и обнял меня, хлопнул по плечу: «Возвращайся». «Вернусь», – кивнул я в ответ. И всё. Я уехал, а он остался стоять на залитой светом фонарей, остывающей улице.

Теперь причина была ближе на триста километров, думал я, крутя в руках принесённый мне официанткой холодный бокал. Пальцы оставляли отпечатки на его запотевших боках, и отпечатки тут же исчезали.

– Вы метро ждёте? – отвлек меня голос девушки, которая зачем-то так и продолжала стоять у моего столика.

Я недоумённо посмотрел на неё.

– Ну, вы же с автостанции? А метро закрыто ещё…

– Да.

Мне не хотелось разговаривать, и я снова уставился в свою кружку.

– А вы в Москву по делам или в гости? – не унималась официантка.

Я обвёл взглядом зал. Кроме меня в нём никого не оказалось, и ей, видимо, после бессонной ночи просто не с кем было поговорить.

– Я в командировке, – нехотя протянул я.

– А вы, наверное, военный?

Я внимательно посмотрел на неё. Одет я был совершенно обычно: джинсы, футболка. Всё, что могло натолкнуть её на эту мысль, лежало в сумке.

– С чего вы взяли?

– У вас ботинки военные…

Стоя на эскалаторе, я долго разглядывал свои башмаки фирмы «Ranger». От военного у них, пожалуй, было только название. Ну да, грубоваты, но даже не высокие, обычные, в принципе, ботинки.

В вагоне, стиснутый столичной толпой, я таращился в окно, когда состав выныривал на поверхность, и на отражение в стекле людей, стоящих вокруг, когда он вновь уходил под землю. Люди полуспали, часто моргая вялыми глазами, смотрели бессмысленно в стену, в телефон или себе под ноги. Взгляд дохлой рыбы.

Я посмотрел на своё отражение. На усталом, с заострившимися чертами лице угольками горели совсем другие глаза. Колючий, сосредоточенный взгляд, страх на дне зрачков и безумная искра ещё глубже страха. Та, что приводит в эйфорию во время драки. Растягивает рот до ушей в минуты опасности. Упёртое, баранье чувство противоречия. Упрямое русское «назло».

«Глаза, она всё по глазам поняла, – вдруг догадался я и улыбнулся, – а ботинки твои тут ни при чем!»

Доброволец

Приложение

«Новороссия будет освобождена»

Сергей Фомченков, член исполкома партии «Другая Россия», руководитель добровольческого движения «Интербригады», вот уже два года находится в Донбассе.

В далёком 1999 году активистами партии Эдуарда Лимонова была осуществлена акция захвата башни матросского клуба в Севастополе в знак протеста против дискриминации русского населения в Крыму. Ребята тогда раскидали листовки «Севастополь – русский город». 15 человек были осуждены за участие в этой акции и провели в тюрьме по 5 месяцев.

Фомченков был в их числе.

«Русская весна» для него началась ещё тогда. И не заканчивается по сей день.

– Как дела в Луганской области?

– На той территории, что освобождена от укропов, то есть на территории нынешней ЛНР, налаживается мирная жизнь, восстанавливается разрушенная инфраструктура. Я, например, забрал из России сюда свою дочь. Она теперь учится в школе города Луганска. Но, конечно, спокойно не на всей территории ЛНР. Ближе к линии соприкосновения люди по-прежнему живут фактически в условиях военного положения. Не говоря уже про то, что многие семьи война разлучила. Например, воевал человек в ополчении, а родители, жена, дети остались на территории, которую пока не удалось освободить, и сам он не может вернуться на оккупированную территорию. Таких очень много.

– На вашем фронте?

– С начала февраля 2016 года возобновились обстрелы нашей территории из тяжёлого вооружения: 120-мм миномёты, гаубицы, «Грады». С той стороны подтягиваются новые подразделения ВСУ и Нацгвардии. Ближе к фронту передислоцируются их танковые части. Трудно прогнозировать развитие ситуации. Но постепенно нарастающее обострение налицо.

– Когда впервые нацболы появились на событиях «Русской весны»?

– Несколько человек поехали ещё в Крым, но там очень быстро навели порядок «вежливые люди», и после референдума наши ребята оттуда передислоцировались в Донецк, где принимали участие в штурме зданий СБУ и городского ОВД, потом с нарастанием конфликта они поехали сначала в Краматорск, а затем и в Славянск.

– Когда ты туда приехал?

– Я приехал в Донбасс (в Луганск) в 20-х числах июня 2014 года.

– Помню, как навещал вас в начале сентября в пустом Луганске в гостинице – потом отдельный взвод несколько раз менял расположение (и далеко не на самое лучшее иногда). С чем связаны переезды и перестановки?

– В начале сентября нацболы находились в составе 1-й отдельной разведроты Министерства обороны ЛНР, позже мы все перешли в роту спецназначения «Мангуст». Всем хотелось быть ближе к передовой.

– Какой период был наиболее нервным и трудным? Лето 2014-го?

– Июль и август 2014 года. Потом уже, осенью, нацболы защищали наиболее сложный участок фронта в Республике – позиции в посёлке Сокольники и Т-образного перекрёстка в Славяносербском районе. Зимой воевали под Дебальцевом. Но самым напряжённым был, конечно, летний период, особенно когда Луганск был окружен. Тогда, ещё при первой попытке деблокировать Луганск, погиб наш партиец Илья Гурьев, позывной «Заяц».

– Чем объясняется разница между экономическим состоянием Луганской и Донецкой областей? Донецк, прямо говоря, выглядит успешней.

– Традиционно Донецк был всегда богаче Луганска. Донецк – это вроде как столица Донбасса, а Луганск всегда был немного в стороне. Донецк промышленно более развитой регион, и основные денежные потоки, как я понимаю, всегда вращались там. Если же говорить про ситуацию сейчас, то Луганск, например, находится практически в полной экономической блокаде со стороны Киева, что очень сильно сказывается на экономике Республики. С тем же Донецком у них так не получилось. К тому же туда идёт серьёзная гуманитарная помощь от олигарха Рината Ахметова, который пытается сохранить свои позиции в Донецке.

– В Дебальцевской операции пришлось участвовать? Что там было?

– Участвовал в качестве начальника штаба артиллерии 2-й бригады армии ЛНР. Современная война в основном война артиллерий, и я рад, что мне удалось повоевать в качестве артиллериста. Многие нацболы также прошли эту школу: от рядовых заряжающих на САУ до командных должностей. Очень интересный опыт.

В Дебальцевской операции нам, впервые после лета 2014 года, удалось окружить серьёзную группировку врага, а также освободить важный транспортный узел, через который пролегают основные коммуникации между Донецком и Луганском.

– Можно ли сказать, что происходящее в ДНР и ЛНР – реализация представлений о «Другой России»?

– Насколько я понимаю, в марте – апреле 2014 года у народа Донбасса был совсем ограниченный выбор – либо Москва, либо Киев. Либо Путин, либо Порошенко. Самостоятельно противостоять хунте они не смогли. Какой-то сильной революционной организации, способной взять и удержать власть, в Донбассе не оказалось. В итоге Донецк и Луганск ориентируются на Россию, ту, которая есть. Альтернативой является ориентироваться на Киев. Но, одновременно, нельзя сказать, что здесь всё, как в РФ. Всё-таки пока это ещё молодые республики в состоянии войны с присущей в такой ситуации смесью грязи и благородства, цинизма и бескорыстия.

– Почему не удалось собрать всех тех участников «Интербригад», что ехали по нашей линии, в одном подразделении?

– С самого начала движение «Интербригады» было задумано для помощи добровольцам, желающим попасть на Донбасс. Тогда граница ещё вся была под укропами, и мы, имея некоторый опыт, начали помогать добровольцам переправляться в восставшие Донецк и Луганск. Медийные возможности у нас слабы, и по-настоящему много добровольцев по линии «Интербригад» поехало в Донбасс уже осенью, когда мы стали более-менее известны. В ЛНР и ДНР тогда уже начали формировать 1-й и 2-й армейский корпуса со строгим штатным расписанием. Предложений сформировать в рамках этих корпусов отдельную «Интербригаду» нам не поступало.

– В каких ещё подразделениях ДНР и ЛНР служат нацболы?

– Спецназ, артиллерия, мотострелки, разведка.

– Что скажешь о боевых качествах нацболов?

– Воюют отчаянно. Все достаточно мотивированны. Был ряд историй, когда в подразделениях, где служили наши люди, вставал вопрос о добровольцах, готовых отправиться на самые опасные участки фронта, нацболы всегда делали шаг вперёд из строя.

– Имеет ли смысл создание одного общего подразделения?

– Хотелось бы. Но в рамках строгой армейской структуры это сложно.

– Как долго продлится эта полуподвешенная ситуация – когда вроде бы мир, но на самом деле война продолжается, когда вроде бы государственность есть, но ей неизбежно придётся расширяться?

– Думаю, ей неизбежно придётся расширяться. Минские соглашения, как и ожидалось, окончательно забуксовали. Обе стороны готовятся к продолжению войны. А вот когда это случится – сказать сложно. Может быть, очень скоро, а может быть, сегодняшняя ситуация и затянется. Здесь многое зависит не только от политики, но и от технической готовности сторон к возобновлению боевых действий, от погодных условий и т. д. Зимой прошлого года под Дебальцевом мы не продолжили наступление исключительно из-за нехватки сил и средств.

– Боевые качества украинской армии и добровольческих батальонов – как ты их оцениваешь?

– Моральное состояние личного состава значительной части подразделений ВСУ достаточно низкое. Большинство бойцов призвали принудительно, по мобилизации. К тому же многие призваны с юго-восточных регионов Украины, и у них отсутствует врождённая неприязнь к жителям Донбасса. Поэтому желания воевать у них нет. Иное дело – личный состав частей ВСУ, укомплектованных «западенцами», а также частей Нацгвардии и добровольческих батальонов. Эти горят желанием раздавить Донбасс, патологически ненавидят «москалей» и жителей восточных регионов Украины. Антагонизм между этими двумя половинами украинских вооружённых сил достаточно велик. Я сам лично наблюдал перестрелки с использованием миномётов между стоящими недалеко друг от друга частями ВСУ, укомплектованными выходцами из разных регионов Украины.

– Если вдруг подует «ветер с севера» – насколько реальна затяжная война?

– Если «ветер с севера» будет полноценным и без оглядки на санкции, то война не будет затяжной. Но скорее всего война опять будет «гибридной», и освобождение юго-восточных областей бывшей Украины (Новороссии) затянется.

Я принадлежу к той категории людей, которая верит, что территория Новороссии будет-таки освобождена.

Беседовал Захар Прилепин

Слово вождя. Сильные и смелые люди

Да, сколько, оказывается, наш нацбольский субэтнос совершил и записал!

Книга, в которой собраны тексты моих товарищей, воодушевила меня. Нахлынул мощный вал энергии. Запахло дымом и порохом войны.

Не хватает куска о приморских партизанах, которых возглавлял Андрей Сухорада, в своё время прошедший нацбольскую школу в бункере на 2-й Фрунзенской в Москве.

Сухораду застрелил полицейский снайпер 11 июня 2010 года а городе Уссурийске, Приморский край.

Но это уже о гражданской нашей войне, её первый преждевременный раскат, но она где-то близко.

Эдуард Лимонов

Оглавление

От составителя

Поедем на войну

Русский пацан с оружием в руках

Часть первая До Краины узким коридором

  Жопа мира

  Пейзаж, нарисованный чаем

  Как поехать в Ирак на джихад?

  Сухум – Цхинвал

  Азербайджан

  Иран

  Северная Корея

  Куба

  Курдистан

  Ангка

  Политический туризм

Часть вторая Почувствовать прохладу оружия

  Смерть иуды Джинджича

  Сыновья Саддама

  Радован Караджич: президент мёртвой республики

  Старик и море

  «Ему сделана операция по удалению страха…»

  Обретённый и вновь потерянный рай

  Гражданскую войну в Сьерра-Леоне выиграли 200 российских наёмников

  Отступление / Косово

  Как в танке / Косово

  Взятие Сухума

  Гражданская война в совхозе имени Кирова

  История Приднестровской Молдавской Республики

  Наши учителя

  Сосед

  Колонна

  Как атаковать Генерального секретаря NATO

  Сны

Часть третья В глаза врага по-другому

  Базар для карателей

  Методы и агенты

  Миротворцы из ООН

  Первые поражения оккупационного корпуса в Ираке

  Уроки Ирака

  Ирак. Война

  Иракский джихад

  Будни Багдада

  Украинцы в Ираке

  После Саддама

  Иракские прогулки

Часть четвёртая Но и сам ты с пулями как Бог

  Начало

  Приключения Буратино

  Док

  Бери и делай!

  Колесо

  Храброе сердце

  Мангуст

  Позиции

  Детская деревня

  Дебальцево

  Одесса под хунтой

  Луганская (Народная) Осень

  Случай в глубоком тылу

  Органы

  Из приключений Бенеса Айо

  Ботинки

Приложение

  «Новороссия будет освобождена»

  Слово вождя. Сильные и смелые люди Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg