«Большой Хинган»

Большой Хинган (fb2) - Большой Хинган 875K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роальд Константинович Недосекин

Роальд Недосекин Большой Хинган

В мае 1945 года мир ликовал: окончилась гигантская битва с фашистской Германией. В том же месяце через всю нашу страну, с запада на восток, пронеслась лавина воинских эшелонов с танками, орудиями, самолетами, автомашинами, полевыми кухнями, понтонами и ремонтными летучками на платформах. Подвести черту под второй мировой войной предстояло на далеких полях Маньчжурии…

Эшелон, в котором несколько вагонов и платформ занимала отдельная армейская рота ВНОС — он шел из-под Кенигсберга, — вскоре после Читы повернул на юг, на железнодорожную ветку, спускавшуюся в северо-восточный угол Монголии. Там готовился один из плацдармов формировавшегося Забайкальского фронта.

1

 Одурев от духоты, пыли, устав от окриков ротного и старшины, солдаты наконец расположились на отдых в трех больших землянках. Эти землянки проискали в степи целый день.

Днем солдаты видели удручающе-однообразную бурую гладь — гигантскую накаленную ржавую сковороду, от которой и пахло железом. Издали земля казалась укатанной, неправдоподобно-ровной; на самом деле вся она была в выбоинах, трещинах и жестких кочках с редкими пучками колкой травы. Езда по ней вытрясала душу. Небо над степью висело мутное, солнце — какое-то растекшееся, будто прорванный желток.

Теперь, вечером, степь была черна как уголь, хотя небо еще оставалось относительно светлым. Оно неожиданно приобрело глубину, прозрачность. На фоне светлого неба черными прямоугольниками выделялись крытые кузова машин, треугольниками — макушки палаток; люди видны были лишь по плечи. Дышалось легче, откуда-то долетали волны свежего воздуха.

Возле хозяйственной автомашины гудели голоса, — там раздавали хлеб и консервы. Из котла полевой кухни повар, «отец» Максюта, черпаком наливал в котелки чай. Чтобы ему было виднее, кто-то из шоферов включил переносную фару. Но тотчас раздался окрик:

— Погасить свет!

Ефрейтор Андрей Кречетников и его друг, старший сержант Иван Легоньков, расположились ужинать за машинами, подальше от глаз начальства. На одну пилотку положили хлеб, другой прикрыли электрический фонарик так, что свет падал узкой полосой на банку консервов. Ели молча и быстро, как привыкли на передовой. Потом закурили. Андрей Кречетников прилег на жесткую землю, закинул руки за голову.

— Как считаешь, Ваня, сколько провоюем с японцами? — спросил он, не вынимая изо рта самокрутки.

Легоньков глубоко затянулся, разгоревшаяся цигарка осветила нос, губы. Выпустил дым, лениво отозвался:

— А кто ж его знает.

Андрей, только этого и ждал. Мнение сержанта его мало интересовало — важно было получить слушателя, чтобы высказаться. Заговорил быстро, напористо — такого не перебьешь.

— Больше, чем полгода, по-моему, им не продержаться. На месте ихнего микадо я бы вообще сразу поднял лапы кверху. Когда мы ударим — тут уже все… Эх, Ваня, как же у меня сердце дрожало, когда через мою станцию Ачинск проезжали! Наверное, мать и сеструхи к каждому эшелону выходили. А тут без остановки да еще ночью…

— Думаешь, один ты надеялся встретиться?

— Знаю, что не один…

Полный, дышавший с хрипотцой, старший сержант Легоньков поднялся.

— Может, остался чай на кухне?

Андрей выплюнул погасшую цигарку.

— Не хочу. Противная тут вода, соленая.

— Наберу все же котелок, — после короткого раздумья решил Легоньков, надел пилотку и ушел.

На Андрея навалилась глухая тоска. Лучше бы не было этого перерыва между боями, с опьянением счастливых дней после победы над гитлеровской Германией, с поездкой через всю страну, мимо дома, в котором не был четыре года. На той войне повезло: только раз побывал в госпитале. На этой может и не повезти…

Незаметно уснул.

Очнулся он оттого, что замерз. Вскочив на ноги, затрясся как в лихорадке, даже зубы выбивали дробь. Экая проклятущая местность: днем задыхался от жары, сейчас всего свело от холода. А темнота — своей руки не видно.

Внезапно неподалеку раздались крики, замелькали фонарики. Что такое? Может, обнаружили в расположении роты японского лазутчика и ловят в темноте?

Андрей нащупал на поясе рукоятку ножа, длинными прыжками, сразу став пружинистым и зрячим, понесся на шум.

Подбежал к выскочившим из землянок солдатам в смутно белеющих нижних рубахах.

— В чем дело?!

— Тараканы!

— Что-о?

Быстрым шагом подошел командир роты, спустился по круто уходившей вниз траншее. Следом нырнул старшина, за ним Кречетников.

Пол большой землянки сплошь покрывала кишащая масса крупных черных насекомых. Они текли ручьями в разные стороны, взбирались на нары, облепили раскиданные солдатские вещевые мешки. В землянке шуршало, словно из забранных досками стен сочилась вода.

С хрустом давя жуков подошвами сапог, Андрей метнулся в угол, где оставил свой вещмешок. Стебанул им по стойке нар, услышал, как брякнула внутри сигнальная дымовая граната.

Рванул завязку и выхватил гранату.

— Разойдись!

Спиной потеснил всех наверх, развинтил ручку, ухватил пальцами левой руки выскочившую блестящую пуговицу на шнурке, дернул и швырнул гранату.

Дым разогнал тараканов, однако в землянку лезть солдаты не решились — устроились на ночлег под открытым небом.

За самовольно брошенную гранату командир роты дал Кречетникову сутки ареста. Обидно было, что он первым оказался на «мирной губе».

Андрей вымыл котлы, налил их водой, изрубил на щепы несколько досок, которыми запаслись еще при разгрузке из вагонов. Разводить огонь под котлами было рано. Не зная, как убить время, ефрейтор принялся начищать песком медали «За отвагу» и «За взятие Кенигсберга».

В армейскую роту воздушного наблюдения, оповещания и связи, сокращенно ВНОС, Андрей попал из пехоты после госпиталя. Еще под Витебском, в конце сорок третьего года. Его оставили на РП — ротном посту, располагавшемся неподалеку от штаба армии. Хотя и во втором эшелоне, следовательно, почти в безопасности, жить на РП было не легко: заедали строгая дисциплина и обилие начальства.

Бывший пехотинец решил убраться из этого непривычного «рая». Посты ВНОС стояли по всей передовой, на участке, занимаемом армией. Там вакансии открывались часто — передовая есть передовая. Однако требовались туда специалисты — радисты и наблюдатели.

Зрение, слух и память у Андрея оказались отменные. Он начал изучать все, что должен знать и уметь наблюдатель. По едва слышимому шуму мотора определить, чей самолет, его тип, каким курсом и на какой высоте летит; по кончику силуэта крыла или фюзеляжа то же самое определить зрительно… Через три месяца Андрея послали на пост сержанта Ниязова, где за день до того мина накрыла одного из наблюдателей прямо в акустической яме.

Нелюбовь к строгой тыловой дисциплине — это, конечно, была не главная причина того, что Андрей постарался удрать с РП. Главной была другая: желание более непосредственно участвовать в боевых действиях.

Андрея всякий раз осыпала дрожь восторга, когда он из своей ямы кричал такое, например: «Шесть Ю-87; курс сто двадцать, высота две тысячи метров!» Он знал: радист в считанные секунды отстучит ключом «взд»; тотчас сигнал услышат на ближнем аэродроме — и в воздух ринутся «ястребки»-перехватчики; тотчас зенитчики облепят орудия и закрутят ручки, поднимая грозные стволы; тотчас оперативный дежурный на ротном посту проложит курс вражеских самолетов на карте, доложит о них штабам, оповестит тылы… И никуда уж стервятникам не спрятаться, шабаш им или пусть показывают пятки!

Начистив медали, Андрей убрал их, зевнул так, что щелкнуло в скулах. В лагере было безлюдно. Посты выехали в степь на учения: новый рельеф местности, стало быть, другие условия видимости, распространения звука, радиосвязи…

Андрей подошел к одной из оставшихся автомашин, сел за руль.

До войны он успел год поработать запальщиком в Ачинске, в угольном карьере. В бригаде подрывников парни подобрались, как говорится, прошедшие огонь и воду, все старше его. А он тогда был застенчивым, готовым всем и каждому услужить. «Мамкиной радостью» называли его парни, Не ужиться бы ему в бригаде, если бы он, помучившись, не нашел верной линии поведения: стал заносчивым, нет-нет и отмочит что-нибудь на глазах у всех. Надо было сломить себя: его заработок в семье был не лишним. Мать-то растила его и девчонок-погодков одна… Конечно, дома он сбрасывал с себя напускную браваду, как грязную одежду. Но привычка «показывать себя» на людях осталась, въелась, как угольная пыль. Доказательство тому — вот оно: сидит без ремня…

Теперь, готовясь уйти на «гражданку», решил сменить специальность. Ну их к черту, взрывы, опротивели за войну. Простясь с солдатской одеждой, он будет жить тихо, спокойно, мирно. Дом у них большой, хозяйство наладит. Лучше всего стать шофером, возить по сибирским трактам грузы. Можно иногда и скалымить, на карманные расходы.

А главное: хорошо это — ездить, возить. Еще в детстве мечталось…

Он почувствовал, что кто-то за ним наблюдает. И сразу догадался кто. Хотя ротный пост тоже поехал в степь, двух радисток, Прохорину и Юршину, начальник связи старший лейтенант Расцелуй-ко оставил с маленькой радиостанцией в расположении роты.

Андрей, не поворачивая головы, покосился вправо, влево… Ага, вот откуда за ним ведут наблюдение. Неподалеку из старого окопчика торчал прутик антенны с венчиком из узких пластинок. Над бруствером маячила голова, повязанная светлым платочком. Долетал негромкий смех. Наверно, смеются, черти, над ним, арестантом!

На ротном посту было два отделения девушек-связисток.

От них Андрей старался держаться подальше. Разбитной, находчивый, веселый в мужском кругу, перед девушками он робел, как школьник. Порою ненавидел себя за эту робость, но справиться с нею не мог. Особенно, когда дело касалось ротных связисток. Все они были москвички, на каждом слове у них «ах Лемешев, ах Козловский» — попробуй с такими поговори.

— Кречетников!

Андрей вздрогнул. Возле открытой дверцы кабины выросла минуту назад выглядывавшая из окопчика Нина Юршина. Словно и не солдат: в платочке, в кофточке без рукавов. Сняла гимнастерку, пока нет начальства. Синяя юбка и аккуратные сапоги тоже как невоенные. Карие глаза смотрят приветливо, но в них затаились бесенята.

— Открой, — попросила девушка, протянув темную бутылку с золотистым колпачком на горлышке.

Андрей взял бутылку, взглянул на немецкую этикетку: апельсиновый сок. Насмешливо, чтобы скрыть смущение, сказал:

— Долго же берегли! Небось на свадьбу?

— Что ты понимаешь в наших делах? — улыбнулась радистка и неожиданно предложила: — Приходи играть в карты.

— Ну что же, это можно!

Когда радистка ушла, Андрей вылез из машины и отправился растапливать котлы. Пока не закипит вода, сыграет с девчатами в карты. Не съедят, в конце концов, привыкать надо. А то, что хорошего, если и на «гражданке» станешь шарахаться от них?

Часовой, сидевший на крыше штабной автомашины, вложил в рот пальцы, резко свистнул и полез вниз. И сразу выяснилось, что не так уж мало людей осталось в расположении роты. Откуда-то выскочили шоферы и потрусили к своим «шевроле» поднять капоты.

Отделение телефонистов, до этого невидимое, высыпало на площадку и стало деятельно разматывать бухту кабеля. В разных концах стана промелькнули фигуры кладовщика, зарядчика аккумуляторов, санинструктора, двух пожилых солдат, числившихся наблюдателями, но давно уже взятых старшиной в хозотделение… Андрей подумал, что теперь не придется сыграть с девчатами в карты, но особого сожаления не почувствовал.

Конец спокойствию. Едет командир роты. Утром он вместе с командиром взвода управления укатил в пункт разгрузки эшелона, где остался отдел ПВО штаба армии. Обернулись быстро — значит, везут приказ обживаться на этом месте.

Опередив «додж» командира роты, с другой стороны в расположение въехала хозяйственная автомашина. На ней старшина и военфельдшер Владько уезжали за водой на железнодорожный полустанок.

— КречетниковІ — крикнул старшина, выпрыгнув из кузова. — Быстро опорожнить бочки! Где Максюта?

Повар не спеша вылез из палатки.

Должно быть, старшина хотел еще раз съездить к колонке. Но из подлетевшего и остановившегося посреди лагеря «доджа» вылезли офицеры, и подполковник тотчас скомандовал:

— Старшина! Приготовиться к маршу!

Андрей обрадованно подпрыгнул на месте. Порядок, идем дальше, к границе! А вдруг уже через несколько дней будет объявлена война Японии? Забыв, что он арестованный, сделал несколько шагов по направлению к командиру роты.

— Товарищ подполковник, на восток?

Окинув его сердитым взглядом и ничего не ответив, командир роты громко распорядился:

— Собрать посты. Старшина, через два часа накормить людей.

— Есть! — в два голоса ответили командир взвода управления и старшина.

Часовой указал взводному, где сидят радистки, и тот побежал туда, придерживая планшетку.

Андрей, подойдя к старшине, постучал согнутым пальцем, как в дверь, в его широкую спину.

— Старшина, — проговорил он заговорщицким тоном, — нам дрова для кухни нужны?

— Ну? — старшина подозрительным взглядом смерил худощавого, стройного в сравнении с ним, зеленоглазого ефрейтора.

— Можно запастись по крайности на неделю, — сказал Андрей.

— Ну, ну? — нетерпеливо расправил складки гимнастерки под ремнем старшина. Коричневое лицо его с короткими серыми усами напряглось — проблема топлива его очень заботила.

— Вот, — кивнул Андрей в сторону землянок. — Порох!

Заинтересованные огоньки в глазах старшины потухли: было приказано ни одной доски в землянках не трогать. За сохранность этих «казарм» он отвечал головой.

— Выдели ребят, сделаем все в ажуре, — произнес ефрейтор. — Выбьем кое-какие балки и стойки, а видимость сохраним. Кому они нужны с подлой нечистью?

Старшина грозно сдвинул брови:

— Отставить!

— Что ж, насидимся на сухом пайке, — пожал плечами Андрей и, повернувшись по уставу, зашагал к кухне.

Радиосигнал сбора все посты приняли и минут через сорок были уже в расположении роты. Андрею вспомнился 1943 год. Тогда на постах были не машины, а лошади. Мороки с ними хватало. Случалось, что свой табак и сухари солдаты обменивали в соседних частях на овес и сено.

Из подъехавших машин вылезали солдаты. Стало многолюдно, шумно. Андрей видел, как начальник его поста сержант Ниязов построил солдат и несколько минут что-то говорил, сам держа руки по швам и только время от времени встряхивая черным чубом, выпущенным из-под пилотки.

Когда на кухню пришел проведать друга Легоньков, ефрейтор спросил у него:

— Что вам втолковывало начальство?

— Объясняло, какие могут быть последствия слабого знания авиации противника. Что же еще?

— В степи-то что видели?

— Сусликов да мышей. Ох, мышей тут — вся степь ими изрыта!

— Слышал, Ваня, дальше едем! — со сдержанным волнением сообщил Кречетников.

— Знаю. Штаб армии в Тамцаг-Булаке будет стоять. Так городишко называется. Там уже граница недалеко. Наверное, и посты развернут.

— Хорошо бы!

Андрей попросил передать Ниязову, чтобы тот прислал человека с канистрами за водой. Запастись в дорогу, пока не разобрали. Легоньков кивнул и, спросив, когда поспеет каша, пошел в сторонку умыться из котелка.

А минуту спустя, после того, как пост Ниязова запасся водой, старшина прислал сказать, чтобы никому воду не давали: придет отпускать сам. В первую очередь следовало залить радиаторы автомашин. Андрей чувствовал себя на седьмом небе: он опередил старшину и испытывал от этого чисто спортивное удовлетворение.

2

 В кузове автомашины — сколоченной из фанеры будке — они разместились впятером: Легоньков и второй радист Елпанов, наблюдатели Колобов, Кокорин и Кречетников. Сержант Ниязов сидел в кабине шофера.

Перед тем, как колонна тронулась в путь, начальникам постов вручили карты — почти чистые листы бумаги с редкими волнистыми линиями, обозначавшими неровности рельефа, двумя-тремя голубыми пятнышками соленых озер да заштрихованными участками солончаков. Тамцаг-Булак был показан загадочным кружком.

Ниязов, в прошлом учитель географии, по памяти нарисовал карту побольше. Впереди, начиная сразу от государственной границы МНР с Маньчжоу-Го, — хребты Большого Хингана. Андрей подумал, что, пожалуй, степь им еще вспомнится, как рай земной.

В машине он занял место у одного из двух окон, защищенных металлическими прутьями. Стекла были вынуты, и будку продувало ветерком. Дверь открыли и привязали веревкой. В нее заносило пыль, но с этим приходилось мириться.

Пожилые солдаты Елпанов и Кокорин дремали, подложив под локоть шинельные скатки и свернутые одеяла.

Кречетников, Легоньков и Федор Колобов, коренастый парень, всегда дисциплинированно стригшийся наголо, хотя под конец войны за этим строго не следили, переговаривались, вспоминали события годовой давности.

Тогда они безостановочно двигались на запад, сначала по Белоруссии, а потом по Литве. Вот это был марш! От усталости и нервного напряжения глаза у всех были воспаленные, лица темные. В час передавали по несколько «взд», да еще сообщали о работе своих штурмовиков и бомбардировщиков и наводили «ястребков», если воздушный бой завязывался в их квадрате. В Литве под Расейняем, когда немцы неожиданно перешли в контратаку, их чуть не раздавил бешено промчавшийся мимо фашистский танк…

— Как нас «тигр» тогда на долбанул? — покачав головой, спросил Колобов.

— Не заметил. Хорошо, что мы с места не двинулись, — ответил Легоньков.

— А не двинулись-то почему? «Юнкерсы» шли, Ниязов приказал передавать…

Андрей внезапно повернулся к товарищам.

— Я, братцы, в эту войну буду сачковать, — неожиданно проговорил он, как о твердо решенном. — Насколько от меня будет зависеть, другую такую же, — подцепил он пальцем медаль с голубой колодкой, — добывать не стану! Поберегу шкуру. Домой ведь скоро!

— Да, кому-то скоро домой! — завистливо вздохнул Колобов, взглянув на спящих пожилых солдат. Уже был Указ о демобилизации тринадцати старших возрастов.

— Что ты сделаешь? — усмехнулся Легоньков. — Выдвинут на передний край — и будешь как миленький!

— Соображу, как приноровиться к обстановке! — с привычной веселостью ротного балагура подмигнул Андрей.

А на душе было пасмурно.

Вспомнились товарищи, погибшие накануне Победы в Восточной Пруссии. Под Гросс-Хайдекругом пост старшего сержанта Гусева весь. Два телефониста подорвались на мине в Топиау. Радист Остапенко наскочил на спрятавшегося в фольварке немца, а лейтенант Дьяченко словил пулю в Кенигсберге… Черт возьми, хуже нет проститься с жизнью, когда почти все уже пройдено!..

— Ранение легкое надо получить, — посмеиваясь, проговорил Легоньков. Он за время войны трижды был ранен, и все легко. В последний раз, хотя ему прошило ногу, не ушел с поста и повесил на грудь орден Славы — единственный на всю роту.

Разговор затих.

Андрей вдруг заметил, что на горизонте, в той стороне, куда они ехали, темнеет туча. Это его обрадовало. Очень бы кстати дождь, сразу бы спала тяжелая духота! Он пробрался к двери и, держась за косяк, весь высунулся наружу.

Машины шли по бескрайней степи. Шли с большими интервалами, чтобы пыль, поднимаемая одной, не окутывала другую. Впереди зеленых фургонов с раскачивающимися прутиками металлических антенн бежал «додж» командира роты. Никакой дороги не было, но колонна сохраняла походный порядок.

Во все стороны степь лежала все такая же бурая, голая, без каких-либо приметных ориентиров. Только стала она, казалось, еще пустыннее.

Туча, разрастаясь, захватила четверть небосвода. Но была она какая-то странная: без курчавых краев, сплошь темная, словно на листе бумаги размазали разведенную водою тушь. Что-то в этой туче было непонятное и тревожное!

Но тут его внимание было отвлечено другим. В открытой двери шедшей впереди машины он увидел фигуры девушек. Ефрейтору показалось, что он заметил Юршину: светлый платочек и та же кофточка без рукавов. Ему вдруг страстно захотелось познакомиться с этой девушкой поближе.

Снова пробравшись на свое место на скамье, Андрей обратился к Легонькову:

— Ваня, как ты меня находишь?

Старший сержант удивленно выкатил слегка водянистые глаза.

— Мою внешность я имею в виду, — пояснил Кречетников. Он поправил на голове стиранную, с темными краями от пота пилотку и провел ладонями по груди. — Могу я женскому полу приглянуться?

— Это кому ты хочешь приглянуться? — подозрительно спросил старший сержант.

— Так, вообще, без определенного почтового адреса.

— Если вообще, так чего же… Обыкновенный парень и даже ничего из себя, — подумав, с усмешкой ответил Легоньков. — Конечно, немного нос у тебя подгулял. Но теперь девчата, наверное, не очень разборчивы. А если ты начал заглядываться на наших, — старший сержант мотнул головой в сторону передних машин, — скажу тебе сразу: не выйдет дело. Повиднее тебя мужики в роте есть. Притом они теперь тоже думают о будущем. В Сибирь с тобой ни одна не поедет.

— Так Сибирь-то сейчас лучшее место! Там война не гуляла.

— Что ж, что не гуляла. Ехали, видели: то тайга, то болота. Полдня от одной станции до другой.

— Это, Ваня, не существенно, если люди подойдут друг другу, — убежденно ответил Андрей. — Но не об этом и разговор. Я спрашивал из чистого интереса… Ничего я парень, значит, ты считаешь?

Он разбудил Елпанова и Кокорина, подергав шинельные скатки под их локтями:

— Эй, народ, дождь проспите!

Кокорин, красным от загара и ветра лицом похожий на пахаря — до войны он и был колхозным бригадиром, — открыл глаза, глянул в окно, потянулся, сказал, зевая:

— Должно, к дождю спится. Ох-хо-хо-о…

— Атмосферное давление иное: тут мы выше над уровнем моря, чем в Европе, — объяснил начитанный Елпанов — бывший радист торгового флота.

Колобов отодвинул в сторону вещмешок и шагнул к двери.

— Это что же такое, гляньте-ка?!

Повстававшие со своих мест солдаты поочередно выглянули наружу.

Андрей протяжно свистнул.

Навстречу колонне двигалась не туча, а темная стена. В ней готово было исчезнуть солнце. Степь впереди закрылась ею, словно плотной дымовой завесой. Все почувствовали, как горяч и сух воздух.

— Песок летит! — воскликнул Елпанов. — Пыльная буря! В тридцать восьмом, когда на Каспии плавал, видел такое… Старший сержант, окна тряпками надо закрыть!

— Одеяла приготовьте! — распорядился Легоньков. Он расстегнул гимнастерку, мятым платком вытер влажную грудь. Дышал прерывисто, словно продувал микрофон.

Шофер стал тормозить, и, проехав еще метров сто, машина остановилась.

Солдаты соскочили на землю, с любопытством и некоторой боязнью смотрели на надвигающуюся дымчатую мглу.

— А ветра нет! — удивленно произнес кто-то.

Вдоль колонны от своего «доджа», чуть приседая на кривоватых ногах, быстро прошел командир роты. Ремешок фуражки был у него застегнут под подбородком.

— Закрыть капоты и двери! — бросал он на ходу. — Следовать, не растягиваясь! Если понадобится, включить фары!

Андрей, сделав вид, что пытается размять затекшие ноги, как бы невзначай приблизился к машине, в которой ехали девушки. Встретившись взглядом с Ниной Юршиной, улыбнулся, пошутил с привычной солдатской развязностью:

— Небесную канцелярию по рации бы запросили, что ли? Рехнулись они там?

— Приборку делают, — откликнулась радистка. На ней была кофточка-безрукавка, и, чтобы не попасться на глаза ротному одетой не по форме, она осталась в фургоне.

— Кречетников, у вас нет сигарет? — спросила высокая, с красивым, но слегка надменным лицом, младший сержант Ангелина.

— Махру курим, — вздохнул Андрей.

Мимо торопливо прошел командир роты. Андрей поправил пилотку, в два прыжка догнал его, вскинул руку к виску:

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться? Разрешите папиросу для одного некурящего!

Не останавливаясь, подполковник сунул руку в карман синих галифе и достал портсигар. Андрей ловко ухватил пяток папирос.

— Благодарю, товарищ подполковник!

Вернувшись к машине, Андрей раздал девушкам добытое. При этом он сохранял подчеркнуто невозмутимый вид, давая понять, что добывать курево у командира роты для него не подвиг.

— С вами, Кречетников, не пропадешь! — заметила Ангелина.

— Чепуха, — небрежно отмахнулся Андрей и собрался было рассказать на ходу придуманную историю о том, как однажды он пил чай с самим командующим фронтом, но не успел.

Прокатилась команда «По машинам!». Внутри будки теперь стояла темнота, узкой полоской светилась лишь щель под дверью. Ветер снаружи свистел и царапал обшивку, машина шла неровно, должно быть, шофер плохо видел и боялся налететь на ехавших впереди.

— Ну, загнали нас в божий край! — хрипло проговорил Колобов.

— Терпи, ветеринар, хирургом будешь, — отозвался Андрей. До войны Колобов год учился в ветеринарном техникуме, и Андрей не упускал случая пошутить по этому поводу.

Кокорин обернулся к Елпанову:

— Семен Семеныч, сколько же эта свистопляска продлится?

— По-разному бывает. Может сутки дуть.

— За сутки нас с крышей заметет! — воскликнул Андрей.

— Задохнемся, — проворчал Легоньков.

— Не пей много, — посоветовал Елпанов, услышав, что старший сержант отвинчивает пробку фляги. — В таких случаях надо только прополаскивать рот…

Машина остановилась. Заглох мотор.

— Будем загорать! — констатировал Кречетников.

Из кабины в стену постучал Ниязов.

— Как вы там?

— Как у Христа за пазухой, — отозвался Андрей.

Елпанов ощупью снял крышку с упаковки питания радиостанции, стоявшей на столе с бортиками, и подключил к аккумулятору маленькую лампочку. Огонек в два с половиной вольта напряжения осветил будку.

— Не расходуй аккумулятор! — строго проговорил начальник радиостанции.

— Ненадолго.

— Не гаси, веселее, — вмешался Андрей. — Запасные же у вас есть аккумуляторы. Ты, Ваня, вечно жадничаешь, а потом для тебя же это выходит боком.

— В каком смысле?

— А вот в каком. — Андрей с веселым воодушевлением закурил, обвел взглядом лица товарищей. — Деревню Скуловичи под Витебском помните? Помните, в нашем блиндаже две женщины ночевали — пришли откапывать на поле ямы с картошкой? Так вот, ночью я слышу, кто-то тихонько привстал на нарах и полез через спящих. И по ошибке прилег рядом со мной. И так нежно, ласково стал меня по щеке поглаживать. А потом какие-то слова начал шептать… Я минуты три терпел, а затем как рявкнул: «Сержант Легоньков, на место!» Ну, он кубарем…

Будка задрожала от хохота. Легоньков смеялся громче всех, он даже закашлялся и сел на скамье, чтобы отдышаться.

— Честное слово, та, чернявая, мне глазки строила! — с удовольствием вспомнил он. — Погоди, а при чем тут аккумуляторы?

— Не жалей света, Ваня, — невинным голосом ответил Кречетников. — В темноте может всякое случиться…

3

 Вскоре дышать стало совсем нечем. Пот заливал глаза, соленые струйки попадали в рот. Поминутно то тот, то другой начинал дергать на себе гимнастерку, отлепляя ее от тела.

Солдаты поснимали сапоги, и в спертом воздухе густо запахло портянками. От шинельных скаток и одеял, лежавших вокруг, исходила духота.

— Елпанов! — попросил Кокорин. — Включи рацию, может, что передают?

— Кто передает? — насмешливо спросил радист. — Москва?

Андрей, притихнув, лежал с закрытыми глазами и дышал через рот. Кружилась голова, заложило уши.

Вдруг что-то изменилось. Некоторое время Андрей не мог сообразить, что именно. Наконец, понял: ветер кончился! По стенам будки перестало стучать и царапать.

Недоверчиво прислушался, потом кинулся к двери и, откинув крюк, распахнул сильным толчком. Ему тотчас запорошило глаза, но он выпрыгнул из душной будки. Следом, будто вышвырнутые сильной рукой, посыпались товарищи.

Буря кончилась, пронеслась. Воздух был мутен от пыли. Над степью в неурочное время опустились сумерки. А в той стороне, куда ушла черная буря, стояла ночь.

Открывались двери других автомашин. Солдаты вываливались из них почерневшие и мятые, будто побывали в дезкамерах. Некоторые тут же садились на землю, другие, разминаясь, прыгали на месте.

Шоферы начали пробовать моторы. Колонна нарушила строй, и фургоны стояли на различном расстоянии друг от друга.

Андрей отыскал взглядом машину девушек. Она заехала далеко в сторону. Слезшие на землю связистки сбились в кучку позади машины так, чтобы не быть у всех на глазах. Андрей понял: им сейчас не до болтовни с солдатами. Сержант Ниязов и шофер Лесин, закончив осмотр машин, подошли к товарищам. Сержант держал в руке полевую сумку и бинокль. Согласно инструкции, он, как начальник поста, наблюдал за воздухом на марше.

Ниязов был уйгур. Его монгольского типа красивое лицо казалось отлитым из бронзы. Андрей не замечал, чтобы когда-нибудь гнев или радость искажали эти твердые черты. Ниязов на редкость умел владеть собою. Более педантичного и строгого в соблюдении устава начальника было поискать. Под началом у такого нелегко службу ломать. Но солдаты уважали Ниязова: без дела не накричит, без необходимости рисковать не заставит.

Сержант выглядел свежим, точно буря обошла его стороной.

Зато шофер Лесин, длинный и сутулый, весной перенесший желтуху, едва сгибал в суставах ноги и руки. Глаза у него покраснели и слезились.

Все присели для общего перекура.

— Вот что, — сказал Ниязов, тронув Андрея за рукав, — дальше поведешь машину ты. Лесин сядет рядом.

Усталость с Андрея сразу как рукой сняло. Он вскочил, расправил плечи и молодцевато стукнул каблуками.

— Есть!

За руль он садился не впервые. Под Кенигсбергом несколько дней единолично владел трофейной автомашиной. Но то была любительская езда, а сегодня предстояло выполнять боевое задание.

— Сержант, сколько до Тамцаг-Булака? — спросил Колобов.

— Думаю, всю ночь проедем. От нашей стоянки по прямой было триста километров, — ответил Ниязов.

С «доджа» командира роты пустили ракету. Солдаты отряхнули с себя пыль и попрыгали в фургон.

4

 С того места, где приказали остановиться вносовцам, городок виден не был. Он лежал в лощине, по которой протекала сейчас почти высохшая речушка. Те, кто смог в нем побывать, рассказывали, что есть несколько домов в два и три этажа, каменные, десятка же два остальных — глинобитные, побеленные снаружи. Воинские части располагались вокруг городка, но, простояв день-два, двигались дальше, к границе. Роте ВНОС, однако, предстояло пробыть здесь неизвестно сколько.

После пыльной бури воздух оставался мутным несколько дней. Красноватая пыль, оседавшая на предметах, не походила на ту серую, как зола, что была под ногами. Видно, ветер принес ее откуда-то издалека. Один день до полудня с неба светило два солнца.

Все, что ни ели в эти дни, на зубах скрипело. И ели-то солдаты без аппетита, налегали на чай.

В воскресенье подъем объявили на час позже, а после завтрака подполковник отпустил желающих в город. Отправился туда и Андрей. Побродив около часа по пыльным улицам, выкупался в мелкой речушке и берегом пошел обратно. На сколько хватало глаз берег пестрел телами купающихся солдат.

Впереди показалась отара овец — двигающаяся серая масса. Вокруг разъезжали на своих лохматых маленьких лошадках монголы — пастухи с длинными шестами в руках. Другие приехавшие снимали тюки с двух верблюдов.

Андрей прибавил шагу, обрадовавшись возможности познакомиться с аратами. Парторг роты на политчасе говорил, какую помощь продовольствием оказывала Монголия во время войны с Гитлером. Жаль будет, если никто из аратов не знает русского языка. Но разговаривали же солдаты и с поляками, и с французами, освобожденными из концлагеря, и с немцами…

Подойдя ближе, Андрей увидел солдат, помогавших аратам раскинуть юрты.

Работой руководили двое монголов — старики с коричневыми морщинистыми лицами. У обоих отпущены седые редкие бороды. Несмотря на жару, головы покрыты конусообразными шапками, отороченными рыжим мехом. Длинные халаты подпоясаны широкими кушаками. В этих кушаках, как в карманах, хранилась всякая всячина. Верховые у отары были, наверное, их сыновьями, а две молодые женщины, хлопотавшие у юрт, дочерьми или женами сыновей.

Чтобы поставить кибитки, монголам, должно быть, потребовалось бы максимум полчаса времени; бестолковая же помощь солдат грозила затянуть это дело неизвестно на сколько. Но араты не сердились и, по-видимому, испытывали радость от многолюдья, шума и смеха. На их лицах то и дело сверкали улыбки.

Андрей не умел смотреть на события со стороны, он всегда стремился в них участвовать. Протолкавшись к кибитке, он ухватился за край войлочного полога, потеснил соседа и, мгновенно сообразив, что надо делать, даже прикрикнул на него. И тут он увидел Нину Юршину. Девушка стояла в стороне, оживленно разговаривала с двумя незнакомыми сержантами. По сравнению с Андреем сержанты выглядели настоящими щеголями. Гимнастерки новенькие, без пятнышка, на галифе складки, будто только что из-под утюга. «Штабники», — неприязненно подумал Андрей.

— Заснул, что ли? Тяни! — прикрикнул на него в свою очередь сосед.

Андрей вяло потянул полог. Он вдруг потерял интерес ко всему на свете. Работал механически и вряд ли видел результаты своих усилий, потому что то и дело непроизвольно поглядывал в сторону Нины и щеголеватых сержантов.

Между тем старики монголы вбили в землю железные колышки и установили на них котел. Потом обложили его привезенным с собой хворостом. Предстояли обед или чаепитие. Заметив это, солдаты стали расходиться. Женщины-монголки хотели задержать их, что-то показывая руками, весело лопоча, но безуспешно.

Монгол-старик окликнул Андрея, оставшегося почти в одиночестве. Показав трубку, он жестом предложил покурить. Андрей, стараясь не смотреть в сторону Нины, достал свой кисет с махоркой и подошел к костру. Старики сидели на корточках, он присел так же. Странно, но у костра было ничуть не более жарко, чем в любом другом месте.

— О, хорошо! — по-русски проговорил старик, протянув палец к медалям на груди ефрейтора. — Берлин? — произнес он вопросительно.

— Кенигсберг, — ответил Кречетников.

— Кенигсберг, хорошо! — закивали оба старика. Потом один из них указал рукой на отару: — Советской Армии, — старательно выговорил он.

Андрей протянул руку и обменялся со стариками рукопожатием.

Все-таки он не переставал то и дело оборачиваться. Радостью обожгло сердце — сержанты козырнули и, оставив Нину в одиночестве, скорым шагом двинулись к городку. Та из монголок, что была в платье и шароварах, приблизясь, что-то сказала старикам. Немного говоривший по-русски махнул рукой, как бы отсылая русского солдата:

— Иди к твоей девушке!

Андрей покраснел, уличенный. Нарочито лениво поднялся, сказал «до свидания» и, чувствуя спиною насмешливые взгляды монголок, пошел вслед за Ниной. Незаметно для себя он ускорял и ускорял шаг, пока не поравнялся с нею.

— Ефрейторский салют доблестным связистам, — сказал он, изо всех сил стараясь за привычной нехитрой шуткой скрыть охватившую его робость, смятение. Она благожелательно улыбнулась в ответ, потому что тоже привыкла к незатейливому солдатскому остроумию и, кроме того, знала: этому веселому носатому парню она нравится. Спросила:

— Обратно пойдем пешком? Сколько тут?

— Пара километров от силы, — поторопился заверить Андрей, ровно на половину сокращая расстояние до расположения роты ВНОС.

Она шла плавным, каким-то совсем не военным шагом, чуть наклонив голову. Наверное, такая походка была у нее на «гражданке», когда она носила платье и туфли. Андрей почувствовал, как теплая волна окатила сердце. Он вдруг понял, что только сейчас увидел милую девушку Нину Юршину. Раньше он знал стройную, коротко постриженную, кареглазую связистку. Он не замечал нежных ямочек на щеках, несколько оспинок над бровью, теплой глубины глаз, розовой прозрачности ушных раковин, юной округлости подбородка — тех мелочей внешности, которые делают именно эту женщину единственно желанной и родной.

Перед его глазами вдруг возникла картина: он в новой гимнастерке, в начищенных сапогах, с вещмешком за спиной, а Нина уже в платье и туфлях, подходят к их дому в Ачинске, и он открывает калитку на смазанных петлях и пропускает ее вперед… На крыльце — мать и сестры, они извещены телеграммой… От соседних домов бегут родственники и знакомые — вся улица взбудоражена возвращением солдата, привезшего к тому же непохожую на ачинских девушек жену…

Андрей шумно втянул воздух — у него на минуту остановилось дыхание.

Нина искоса взглянула на него.

— Что же замолчал?

Эх, если бы Андрей в свое время прочитал побольше книжек, почаще ходил в приезжавший в Ачинск театр или, на худой конец, не пренебрегал разными вечерами и диспутами, которые устраивались в школе и рабочем клубе угольщиков!..

Конечно, не сделай он открытия, что Нина Юршина совсем особенная, непохожая на других девушка, на кой бы ему тогда диспуты и театры? Уж он бы сумел развлечь ее разговорами. Ну и пусть она хоть размосквичка, пусть хоть разобразованная… А теперь только махорка и выручала — можно было одну за другой вертеть цигарки и этим оправдывать свою молчаливость. Ну, не ясно разве — охота умной и строгой девушке, которая и говорит-то словно на другом языке — чистыми, гладкими фразами, как в книгах, таскаться с ним по невыносимой жаре? Он как бы взглянул на себя со стороны: самый заурядный солдат, в выцветшей гимнастерке, пыльных сапогах, с коричневым худым носатым лицом… В боевой обстановке, с автоматом и биноклем на груди, он выглядит куда эффектнее. Придумать бы что-нибудь возвышенное, чтобы девушка с удивлением оглянулась на него и в ее карих глазах засветился подлинный интерес. После бы она сказала: «А я и не знала, Андрей, какой ты!..» Но ничего такого, способного поразить воображение, в голову, как нарочно, не приходило.

Тогда Нина заговорила сама. Она рассказывала о доме. Там теперь одна бабушка — мать умерла незадолго до войны, а отец в последние годы вообще не жил с ними. Она хотела, как окончит десятилетку, поступить в ленинградский кораблестроительный институт — в Москве такого нет, — но десятый класс пришлось заканчивать, когда уже началась война… В армию ее призвали в сорок третьем. А бабушка — она не очень старая — работает на заводе, там же и брат Митя.

Андрей все старался понять, как она с ним разговаривает — из интереса или чтобы только не молчать. Нет, похоже, ей хочется рассказать о себе. Именно ему рассказать. И вместе с легкой радостью пришла к Андрею освобожденность. Он заговорил о себе, о своей семье, об Ачинске, о молодой тетке, почти одногодке ему, которая пошла как-то в буфет при железнодорожном вокзале за халвой и не вернулась: через две недели получили письмо, что она познакомилась с хорошим человеком и уехала с ним в Благовещенск…

Когда изморенные жарой, с пересохшими ртами, вконец уставшие, они расставались, добравшись наконец до расположения роты, Нина сказала:

— Буду держать с вашим постом связь — сообщай, как живется!

По мнению Андрея, эти слова содержали многое…

5

 — Встать, смирно! — подал команду проводивший занятия командир взвода управления.

В последние дни поверяющие то и дело посещали роту. На этот раз начальство прибыло высокое: генерал-лейтенант, худощавый, с цепкими светлыми глазами. Его сопровождали два полковника. Одного из них в роте знали: начальник политотдела армейских спецчастей. Генерала и другого полковника видели впервые.

Когда солдаты снова сели за столы, сбитые из досок, генерал тоже присел на край длинной грубой скамьи. Кивнул капитану, чтобы продолжал занятия. Тот рассказывал об одной из новинок японской авиации, реактивном самолете «Бака»: в район действия выводится бомбардировщиком, в носовой части имеет заряд взрывчатки весом в одну тонну, управляется камикадзе, пилотом-смертником.

Генерал, как и солдаты, слушал внимательно. Он снял фуражку и положил ее перед собой на стол. В волосах поблескивала седина. Андрей, сидевший напротив, исподтишка с любопытством разглядывал его. Из штаба армии или, может быть, даже из Ставки? Совсем незагорелый, как все тут, в Монголии; на груди ни одной колодочки; руки крупные, рабочие…

Неожиданно генерал, движение головы как бы попросив разрешения у капитана, заговорил спокойным густым голосом:

— Японцы раздувают культ смертников, объявляют их национальными героями. Специальные подразделения камикадзе есть и в пехоте, и в танковых частях, и во флоте. Что это, высокий боевой дух войск или, наоборот, свидетельство слабости? Конечно, последнее. На примере смертников воспитывают остальных. А этим камикадзе при жизни платят большие деньги, устраивают для них всяческие развлечения, семьям заранее назначают пенсии. Вот и выходит, что жизнь их просто покупают.

Генерал-лейтенант сделал рукой пренебрежительный жест, потом, оглядев солдат, спросил:

— Кто из вас члены партии или комсомольцы?

Больше половины присутствующих подняли руки.

Андрею показалось, что взгляд генерала на секунду остановился на нем. Покраснев, отвернулся. Ну что из того, что он не смог, как другие, поднять руку. Тоже был комсомольцем, но в госпитале потеряли его билет, а в новой части сначала поостереглись выдать, а потом уехал на пост, не напоминал…

— Нам с вами показная жертвенность ни к чему, — проговорил генерал. — Врага надо бить, а самим в живых оставаться! У нас впереди и мирных дел много, правильно, товарищ ефрейтор? — весело обратился он непосредственно к Андрею.

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант! — польщенный, вскочив, отчеканил Андрей.

В этот день перед рассветом впервые прогремела гроза и пролился дождь — хлынул потоком, прогибая тяжестью струй парусину палаток. Молнии — страшное дело — вонзались в землю, как штыки.

Сейчас, в девятом часу утра, небо снова было раскаленнобелесым, но в воздухе еще держалась свежесть. Солдаты выглядели бодро. Генералу, должно быть, понравилась их собранность, то, что они при нем не чувствовали себя скованными. Когда командир взвода объявил перерыв, он не ушел сразу к ожидавшим его в палатке командира роты полковникам, расспросил, как переносится местный климат, не портится ли от жары боевая техника. Прощаясь, спросил:

— Настроение бодрое?

Ниязов, впившись огненным взглядом в лицо генерала, ответил за всех:

— Готовы по первому сигналу!

В середине дня Андрей пошел напиться к видневшемуся неподалеку артезианскому колодцу.

Вдруг он увидел того генерала, что посетил утром роту: стоял в окружении шоферов и старшин, о чем-то разговаривал с ними. Были в этой группе и офицеры, два из них — монгольской армии.

По лицам возвращавшихся к колонне шоферов и старшин можно было догадаться о значительности произошедшего разговора.

— Браток, кто с вами балакал? — шепотом спросил Андрей проходившего мимо рыжеватого молодого шофера.

Солдат, остановившись, окинул его подозрительным взглядом, потом, видимо составив в уме мнение в пользу ефрейтора с двумя медалями, тихо ответил:

— Бис его знае. Голова! Все, как есть, объяснил. Болтнул кто-то — член Военного совета фронта.

— Ух ты! — даже задохнулся Андрей.

Генерал сел рядом с шофером, и «виллисы» тотчас рванули с места. Лицо члена Военного совета выражало удовлетворение объездом частей. Да, сосредоточение войск проходило так, как и предписывал план, материальное обеспечение было хорошим, боевой дух в войсках отличным. Гигантская работа по созданию надежного плацдарма для удара по японским армиям в Маньчжурии с запада заканчивалась.

Но генерал-лейтенанта Тевченкова ни на минуту не оставляли тысячи забот. Он знал то, чего не знали другие, видел картину подготовки к боевым действиям в целом, а не по частям.

Еще никогда в истории не перебрасывалось такое количество войска на такое огромное расстояние в предельно сжатый срок. Никогда не развертывались современные армии в безводной и не имеющей дорог местности.

На плечах первого члена Военного совета лежала не только политическая работа в войсках, но и связь с советскими и партийными организациями тыла, с монгольской администрацией, координация деятельности всех служб и ведомств. И теперь он думал о том, сумеют ли полностью обеспечить фронт горюче-смазочными материалами Сибирь и Дальний Восток, не наступят ли вдруг перебои на работающей на пределе Транс-Сибирской магистрали, не пронюхает ли японская разведка о небывалой концентрации войск на границах Маньчжурии…

Генерал вдруг вспомнил, как утром в одной из частей сержант с горящим взглядом сказал: «Готовы по первому сигналу!» «С такими людьми каких трудностей страшиться?» — благодарно улыбнувшись, подумал генерал,

6

 Помпотех лейтенант Заикин дал Андрею возможность сдать экзамен на получение шоферских прав. На курсах автобата штабарма занимались в основном офицеры. В практическом вождении автомашины Андрей сразу показал себя отлично, ему нужно было только подзубрить материальную часть.

Экзамен состоялся 7 августа. Комиссия из нескольких специалистов поставила Андрею удовлетворительную оценку. Тут же председатель выдал маленькую красную книжечку — удостоверение на право вождения военного автомобиля и бронемашины.

Для Андрея это была большая радость. Кроме него, права получили пять или шесть офицеров. Счастливцы отправились в офицерскую военторговскую столовую, где подавали красное вино. Андрея позвали, как равного. Но едва все расселись — в столовую вбежал приехавший на мотоцикле посыльный:

— Офицеры штаба, боевая тревога!

— Пей, ефрейтор, и беги в свою часть! — подвинув к Андрею бутылку вина, сказал капитан с двумя орденами Красной Звезды, вставая и привычным жестом разглаживая складки гимнастерки под щегольским широким ремнем. — Ну, друзья, — обратился он к товарищам, — до свидания в Порт-Артуре!

Старому солдату достаточно двух слов, чтобы понять многое. Значит, приказ о наступлении — дело ближайших суток, может быть, часов. При слове «Порт-Артур» сердце у Андрея даже остановилось на секунду. Выпив залпом полный стакан вина, он рассовал по карманам плоские баночки консервированной колбасы, жесткое, как щепки, печенье и пулей выскочил на улицу вслед за офицерами.

Три километра покрыл меньше чем за полчаса.

Своего лагеря не узнал: стройных рядов палаток как не бывало, выломанные из кирпичных печей котлы лежали на земле. Телефонисты торопливо наматывали на катушки последние метры кабеля, соединявшего роту с отделом ПВО штаба армии. Личные составы постов и взвод управления растворились среди автомашин, снятых с деревянных колодок. В стороне, окружив командира роты, собрались офицеры и начальники постов.

Из будки ротной радиостанции Андрея окликнул девичий голос. Подбежал к зеленой машине. В дверях будки стояла младший сержант Ангелина.

— Передай вот это Ниязову.

Девушка присела и подала треугольник из бумаги.

— Хорошо. — Андрей сунул письмо в карман.

— Но только уже тогда, когда поедете, передай, не раньше, понял? — произнесла девушка. Она сидела, выставив вперед обтянутые тонкими чулками круглые колени, и взгляд ефрейтора невольно задержался на них. — Когда далеко отъедете… — Ангелина поднялась в рост и провела ладонями сверху вниз по темносиней юбке. — Шагай! — скомандовала она.

Андрей повернулся.

— Погоди! — услышал он и остановился. — Будь другом, сбегай в хозвзвод, помоги Юршиной дотащить продукты. — Девушка многозначительно улыбнулась.

Андрей молча кивнул, горло почему-то перехватило, будто обручем, — голос пропал.

Автомашин хозвзвода на месте не было — ушли за водой, — гора мешков и ящиков с продуктами лежала на разостланном на земле брезенте. Сухой паек на несколько суток раздавали старшина и Максюта. Нина завязывала в плащпалатку банки консервов и пакеты концентратов. Андрей, подойдя, отобрал у нее узел.

Сто шагов до ротной рации они прошли молча, если не считать того, что Андрей ответил утвердительно на вопрос, сдал ли он экзамен. Незначительные, пустые слова говорить не хотелось, а другие не приходили на ум.

Снял узел с плеча возле радиостанции, улыбаясь, посмотрел на радистку. Подумал: «Ты потяжелее, но тебя я бы через всю степь до самой нашей границы пронес!»

— Спасибо, Андрей, — сказала девушка.

Она тоже улыбнулась. Всего секунда нужна, чтобы обменяться невысказанными вслух мыслями. Они подняли узел за углы, раскачали, и выглянувшая из будки Ангелина приняла кинутый к ее ногам продуктовый запас.

Андрею пора было на свой пост. Там ребята тоже увязывают, укладываются, получают боекомплекты. Уходить не хотелось, ноги точно приросли к месту. Сказал, стараясь придать голосу беззаботность.

— Нина, тебя Расцелуйко сколько раз щелкал? Подари фото.

— Это еще зачем?

Внезапно Андрей увидел Нину такою, какой она была в эшелоне, который вез их сюда: готовой острым язвительным словцом тотчас остудить пыл любого ухажера. Карие глаза смотрели с изрядной долей насмешки. Андрей покраснел. Глаза девушки неожиданно потеплели, улыбка смягчилась мимолетной ласковостью.

— Подожди, — тихо сказала она и скрылась в будке. Андрей отошел в сторону: ему показалось, что все, кто находятся в машине, слышат стук его сердца.

— Товарищ ефрейтор!

Из будки высунулась Ангелина и помахала белым квадратиком бумаги. Андрей подбежал.

— На, береги! — подмигнув, проговорила она с улыбкой.

Андрей схватил фотокарточку, отдал честь и пошел, счастливо улыбаясь. Лишь пройдя шагов пятьдесят, на минуту остановился, взглянул на фото.

Должно быть, это было в прошлом году в Литве: осыпанная крупными ягодами вишня и Нина — смеющаяся, с разлетевшимися волосами. Воротничок гимнастерки расстегнут, пилотка зажата в руке. Как она догадалась, что ему хотелось бы именно такую карточку? Андрей перевернул фотографию. На обороте химическим карандашом торопливо нацарапана строчка: «Андрею Кречетникову на память от Н. Ю.».

Теперь пусть марш до границы через безводную степь, пусть впереди схватка с японскими самураями! Он пройдет эту войну и останется живым. Иначе и быть не может!

…На посту все было готово к отъезду. Только стояли пустыми канистры для воды. Старший сержант Легоньков, все эти два месяца каждый день проклинавший Монголию — он так и не привык к ее сухой удушающей жаре, Елпанов и Колобов, сидя на земле у машины, снаряжали запасные диски к автоматам. Лесин и Кокорин, чтобы убить время, начищали песком свои котелки.

Кречетников слазал в будку автомашины, убедился, что его вещмешок никуда не засунули. Заодно пожевал сухого чая, в свое время позаимствованного на кухне у Максюты. Впрочем, винные пары и запах уже выветрились.

Спрыгнув на землю, Андрей увидел дневального по роте, наблюдателя с поста старшины Фоменко, подходившего к их машине.

— Коммунисты, на собрание! — крикнул тот еще издали.

Старший сержант Легоньков встал и оправил на себе гимнастерку.

«Значит, еще час, а то и два…» — подумал Андрей.

Но Легоньков вернулся быстро. Лицо начальника радиостанции было хмурым и как-то брезгливо перекошенным.

— Вчера американцы кинули на японский город — забыл название — новую бомбу какую-то: атомную. Смели начисто, — сообщил он о том, что сказали в числе прочего коммунистам.

— Одной бомбой? Здорово! — восхитился Андрей.

Старший сержант покосился на него:

— В городе, в метрополии, по-твоему, танковые соединения стояли или несколько дивизий пехоты?

— Это что же такое: атомная? — поинтересовался Кокорин.

— Атом — мельчайшая частица, из которых все состоит, — пояснил Елпанов.

— Этими частицами бомба и заряжена?

Елпанов пожал плечами. Солдаты тогда еще ничего не знали об атомном оружии.

— А черт с ними, враги же, — неуверенно, однако, произнес Кречетников, глядя на друга.

— Не народ войну развязал. Эти наши союзнички… — Легоньков не договорил и только сплюнул в сторону.

— Кончать надо с Квантунской армией, — вырвалось у Колобова. Лицо его побагровело, глаза сверкали. — Тогда и японский народ спасем. Воду везут! — объявил он, заметив приближающиеся автомашины.

7

 Впереди шла танковая бригада прорыва. Двое суток пост безостановочно мчался по ее рубчатым следам.

На вносовцев легла большая ответственность. Позади катилась лавина мотострелкового корпуса. Японская авиация могла появиться каждую минуту, а в степи спрятаться негде. Единственное спасение — заранее предупредить противовоздушную оборону о приближении вражеских самолетов. Поэтому один из наблюдателей все время ехал стоя на крыле автомашины, следя за воздухом.

Танки путь себе не выбирали. Они легко перемахивали через невысокие гряды холмов и каменистые россыпи, их не задерживали сухие русла речушек, в которых сейчас не было ни капли воды.

Автомашине то и дело приходилось совершать объезды. Вчера в одной долине они внезапно попали, как в ловушку, в густую траву. В рост человека, трава закрывала смотровое стекло и наматывалась на дифер. Каждые сто — сто пятьдесят метров останавливались, и кто-нибудь лез с ножом под машину. Колобов отбил себе зад, трясясь на крыше будки. Оттуда он кричал Лесину, поворачивать ли руль влево или вправо. Машина шла вслепую.

Сегодня днем уперлись в одну из сопок. Подъем на нем был настолько крут, что Лесин, выйдя из кабины, с сомнением покачал головой. И задняя и передняя оси у «шевроле» были ведущими, но при такой крутизне это вряд ли могло помочь.

Ниязов взобрался на вершину сопки, позвал к себе Лесина. Тот нехотя полез наверх.

Сержант кивком показал, что впереди по лощинам проехать можно будет далеко. Знал, такая перспектива должна воодушевить шофера.

Все, кроме Кокорина, который в случае, если машина поползет назад, должен был тотчас подложить под задние колеса железные колодки, встали по бокам «шевроле». Выругавшись, Лесин влез в кабину и завел мотор.

— Давай! — крикнул Легоньков.

Машина, рыча, тронулась. Солдаты помогали ей, стиснув о? напряжения зубы и побагровев от усилий. Метр, еще один, еще! Кокорин с колодкой в каждой руке, согнувшись, поспешал сзади. Елпанов крикнул, чтобы он держался сбоку. В какой-то момент мотор вдруг заглох. Все вросли ногами в землю, и тут Кокорин бросился на колени и сунул под колеса колодки. Лесин успел снова нажать на стартер и убрать тормоз. Он сделал еще что-то уже совсем невозможное: «шевроле» вдруг рванулся и, словно оттолкнув от себя людей, яростно кидая из-под колес комья сухой глины, выскочил на пологую вершину сопки.

Несколько минут солдаты вповалку лежали на земле возле машины.

Тут, на вершине, было хорошо: легкий ветерок смягчал зной; сопки впереди казались застывшими морскими волнами. Они сверкали на солнце розовыми каменными плешинами. Синее небо обнимало землю. Картина была исполнена покоя, и лица солдат повеселели.

Андрей первый поднялся на ноги.

— Молодец, Никифор, я бы не сумел! — похвалил он Лесина, Затем, повернувшись к Ниязову и облизав запекшиеся губы, попросил — Сержант, разреши по полкружке воды!

Хорошей питьевой воды у них осталось одна канистра. А запаслись, казалось, с избытком. Но здесь, кажется, понятие «избыток» лишено смысла, когда дело касается воды. За четыре дня пути не попалось ни одного ручейка.

— Побалуемся второсортной, — сказал Колобов, вытащил канистру из гнезда снаружи машины. Тут была вода для радиатора, Канистры не догадались хорошенько промыть, вода в них пахла железом и бензином.

Заметив на лице Андрея брезгливую гримасу, солдат сердито напомнил:

— А кашу на чем будем варить?

Он первый налил себе воды в алюминиевую кружку, подержал ее на солнце, чтобы исчезли плававшие на поверхности блестки бензина, и залпом выпил воду.

К кружке протянулись руки.

Ниязов объявил привал.

Бойцы поста сейчас мало напоминали солдат. Лесин был без ремня. Кречетников и Колобов обнажились по пояс, Легоньков, Елпанов и Кокорин ехали в успевших загрязниться нижних рубахах. Один Ниязов не поддавался жаре. Он был одет по всей форме, лишь воротник гимнастерки позволил себе расстегнуть. Сейчас, когда все отдыхали, он принял на себя обязанности наблюдателя.

У Андрея Кречетникова Ниязов вызывал сложное чувство. Андрей уважал его и в то же время испытывал против сержанта раздражение. То самое раздражение, которому подвержен ученик, безрезультатно бьющийся над сложной задачей.

Андрея всегда тянуло поговорить с Ниязовым, что-то в нем понять. Но сержант был скуповат на слова.

— «Петляковы!» — подойдя к Ниязову, сказал Андрей.

На большой высоте держала курс на восток девятка пикирующих бомбардировщиков П-2. Двадцатая группа за сегодняшний день.

— Где-то они кинут свой груз?

Ниязов, смотревший на самолеты узкими прищуренными глазами, сказал:

— Не на нашем участке.

Первому и Второму Дальневосточным фронтам, обрушившим свой удар на Квантунскую группировку с севера и северо-востока, японцы оказывали отчаянное сопротивление. Это было ясно из сводок Совинформбюро, которые солдаты, затаив дыхание, слушали по утрам.

Здесь же, во всяком случае, на их направлении, войска продвигались пока без боев. Может быть, японцы полагались на естественную защиту — хребет Большой Хинган.

Сержант вдруг улыбнулся. На его бронзовом лице улыбка появлялась редко, зато бывала необычайно привлекательной.

— Любишь, Кречетников, стихи?

Он достал из кармана гимнастерки полоску, вырезанную из армейской газеты, расправил на ладони и медленно, внятно, с едва заметным акцентом прочитал, покачивая перед собой в такт словам свободной рукой[1]:

…От семи смертей на волоске, Шел солдат в поход через пустыню, Где лежат с глазницами пустыми Черепа верблюжьи на песке… Жаром, как из адовых печей, Плотно обволакивает ноги. Попадись ручей на полдороге — Он бы залпом выпил весь ручей!

— Это про нас! — воскликнул Андрей.

— Другое послушай:

…Сумрак фанз, где нет числа тенетам. Рваных крыш убогие венцы. Смерть и жизнь, задавленные гнетом, Были здесь, как сестры-близнецы. Стража, стерегущая кого-то, Сабельного звона холодок. Замертво, как древний Хара-Хото, Лег в пески уездный городок… Нет, он встал! Бегут навстречу люди — В рубищах, покрытые тряпьем. Ведь они мечтали, как о чуде, Об освобождении своем!..

— Сержант, что передадим на РП? — крикнул из машины Елпанов.

Ниязов снял с шеи бинокль, подал его Андрею, одернул на себе гимнастерку, приказал:

— Примите пост.

— Есть, — ответил Андрей, хотя те пять минут, пока радисты будут обмениваться радиограммами, ему как раз не хотелось стоять. Всякий раз, когда РП выходил в эфир, он ожидал известий от Нины.

Колобов, хлопотавший у костра, объявил, что каша готова.

Вдали вдруг словно пророкотал гром. Через некоторое время в той же стороне глухо застучали колотушки. Солдаты насторожились: сомнений быть не могло —, где-то танковая бригада столкнулась с противником!

Андрей вскочил на капот машины, вскинул бинокль, крикнул радистам:

— На РП передайте, по курсу сто восемьдесят!

Из будки выпрыгнули Ниязов и Легоньков.

— Километрах в семи, — определил сержант, прислушавшись.

— Воздух! — вдруг во всю силу легких закричал Андрей. В бинокль он отчетливо увидел кружившиеся над дальними сопками самолеты. Это не были ни П-2, ни ИЛы, ни ЛАГи. Только звук моторов, черт бы взял расстояние, сюда не долетал! — Над передовой — группа… бомбят танки! — передал он сообщение.

Елпанов, сидевший у рации, послал сигнал в эфир. Радист ротного поста дал квитанцию в получении, затем торопливо простучал «ас». Это означало: «Будьте на приеме, ждите». Морзянка посыпалась из наушников после недолгой паузы. Сейчас радиограммы передавались самым простым кодом по типовой переговорной таблице. Взяв таблицу, Елпанов быстро расшифровал принятые группы цифр: «Максимально приблизиться передовой занять пункт хорошим обзором дислокацию немедленно доложить».

«Вас понял!» — ответил Елпанов. Он выключил рацию и вылез из будки.

Солдаты надели гимнастерки, привели себя в порядок, повинуясь чувству собранности, что возникает перед боем.

— Вот они, дорогие! — радостно воскликнул Андрей, отрывая от глаз бинокль.

С запада низко над землей неслись вызванные постом стремительные «Ла-пятые». Грозный рев истребителей, казалось, пригибал сопки.

Солдаты с горделивыми улыбками поправили пилотки и ремни.

— Далеко, — разочарованно произнес Андрей, Это означало, что воздушного боя они не увидят.

От костра подошел Колобов с ведром каши.

— Что делать, сержант? Грузить в машину?

— Поедим здесь, — сказал Ниязов.

Расселись вокруг ведра, быстро и молча поели. Через пять минут пост готов был тронуться в путь.

Андрей заглянул в будку, чтобы взять автомат — ему предстояло ехать на крыле наблюдателем.

— Ваня! — позвал он Легонькова, сидевшего возле рации. — Слушай, Ваня, — продолжал он, понизив голос. — В следующую проверку связи узнай, кто дежурит у приемника. Если она — скажи, ладно?

— Ладно, — без улыбки ответил старший сержант.

На западе они видели следы боев пострашнее. Но тут, среди зеленых, таких мирных с виду сопок, в местах, где, казалось, от сотворения мира не ступала нога человека, еще дымящиеся остовы сгоревших машин, вдавленные в землю искореженные остатки короткоствольных гаубиц, станины которых торчали, как воздетые кверху руки, зияющие воронки и трупы произвели на всех тяжелое впечатление.

Метрах в пятнадцати лежало тело убитого. Оно казалось слишком маленьким, словно усохшим. На нем был зеленый мундирчик, на ногах — желтые ботинки и короткие обмотки. Кокорин вздохнул, снял пилотку и ею же вытер потную лысину. Он постеснялся задержать пилотку в руке, но Легоньков неожиданно сказал:

— Солдаты — они не сами пришли сюда…

И тоже снял пилотку.

На минуту обнажили головы все.

Проехали по долине еще километра два. Андрей, по-прежнему стоящий на крыле, сообщил, что видит наши танки.

Ниязов открыл дверцу кабины. Впереди действительно стояли танки. Люки их башен были открыты. Танкисты носили со склон© соседней сопки нарубленные ветви кустарника и маскировали машины.

Внезапно фигуры людей исчезли. Башня одного из танков повернулась, и навстречу «шевроле» уставился ствол пушки.

Сорвав с головы пилотку, Кречетников отчаянно закрутил ею над головой.

— Стой! — закричал он осевшим от страха голосом, словно танкисты могли его услышать. — Не останавливайся! — повернулся он к тормозившему Лесину. И, увидев, что ствол пушки медленно пополз в сторону, с облегчением засмеялся — Вот сукины сыны! Могли принять за японцев и трахнуть!

Когда подъехали, к ним подошли несколько танкистов. Шлемы подвязаны к ремням на животе, комбинезоны, похоже, надеты прямо на голое тело. У танкистов были воспаленные усталые глаза и запекшиеся губы.

— Какой части? — спросил один из них, рыжеватый парень с лицом, густо заляпанным веснушками.

— Армейский пост ВНОС, — соблюдая достоинство, ответил Андрей. Ему нравилось в подобных ситуациях произносить слово «армейский». «Подчиняемся отделу ПВО штаба армии, с вами лишь устанавливаем контакт», — стояло за этим.

Рыжеватый танкист разочарованно поморщился. Он, конечно, ожидал передовые части корпуса. Из будки вылезли Кокорин, Легоньков, Колобов и Елпанов.

— Вода есть, вносовцы? — с видимым усилием разлепив губы, спросил танкист.

Ниязов кивнул Кокорину, тот принес заветную канистру и кружку и налили танкистам по полной. Глядя, как булькает из широкого горла канистры драгоценная вода, Андрей невольно сделал глотательное движение. С трудом сдержал желание остановить чернявого танкиста, по-видимому грузина, протянувшего кружку во второй раз. Спасибо рыжему, он задержал руку Кокорина, едва кружка наполнилась на треть.

Танкисты не поблагодарили за воду — солдат с солдатом должен делиться. Один из группы, однако, как бы в знак признательности, протянул вносовцам открытый металлический портсигар. В нем, прижатые резинками, плотно, как в обойме, лежали сигареты.

— Японские? — настороженно, с оттенком брезгливости полюбопытствовал Андрей.

— Румынские. Бери, не бойся, — ответил за владельца портсигара рыжий. Потом он повернулся к Ниязову, правильно определив, кто начальник поста. — Пока ходу дальше нет, сержант, я двигаться не могу — кончилось горючее. Будем ждать, когда догонят заправщики. Не советую вперед ехать, можете наскочить на японцев.

— Я начальник поста сержант Ниязов. С кем говорю? — вскинул ладонь к пилотке Ниязов.

— Комбат два сто семнадцатой, капитан Чекин, — рыжеватый махнул рукой, как бы желая сказать, что уставные формальности тут ни к чему. Капитану на вид было лет двадцать пять, его товарищам примерно по столько же.

— Нам приказано максимально приблизиться к передовой, — сказал Ниязов.

— Говорю тебе, — здесь передовая. Маскируйте машину или катитесь к чертовой матери в тыл! — неожиданно разозлился танкист.

Ниязов молча козырнул и дал знак солдатам занять места в машине. В ответ на вопросительный взгляд Лесина он глазами указал на склон сопки впереди.

8

 Бархатно-черное небо было усеяно звездами. Но они не освещали землю. Темнота кружила голову, а может быть, это кружил голову неумолчный звон цикад. Он несся со всех сторон, то слегка затихая, то усиливаясь, мешал прослушивать воздух.

Андрей один бодрствовал. Ниязов, Легоньков, Колобов, Кокорин и Лесин забылись тяжелым сном возле машины, постелив на землю одеяла и положив рядом оружие. Елпанов дремал в будке у рации.

Затвор автомата Кречетников снял с предохранителя. Неподалеку были танкисты, но ефрейтор все равно не чувствовал себя спокойным.

Черт бы взял этих цикад и кусты наверху, сплетшиеся в сплошную проволочную массу…

Неожиданно ефрейтор почти с сожалением вспомнил фронтовые ночи на передовой на западе. Там никогда не было такой вот мертвой темноты. Осветительные ракеты над позициями немцев — одна за другой. Они взлетали стремительно, а падали медленно, сея мерцающий белый свет. Стайки трассирующих пуль начинали чертить воздух, когда станковые пулеметы, как телеграфным ключом, принимались выстукивать: та-та-ти-ти-ти… Здесь на ночном дежурстве нервы больше натянуты…

Андрей вызвал в памяти события последнего дня перед началом боевых действий. Степь у границы, казалось, вся дымила от пожара: это тучами висела в воздухе пыль. Небывалая масса войск занимала исходные рубежи.

За несколько часов до перехода границы политработники вдруг стали раздавать листовки и памятки. Из них узнали, какая грандиозная и сложная задача поставлена фронту. Предстоит прорезать всю Маньчжурию с запада на восток; совместно с Дальневосточными фронтами надо не вытолкнуть противника из Маньчжурии, а молниеносными ударами расчленить, окружить и принудить сдаться или уничтожить более чем миллионную Квантунскую армию.

Еще до наступления сумерек посты роты ВНОС разъехались по тем соединениям, с которыми должны были следовать.

Танки ринулись через границу в ноль часов десять минут девятого числа. Общевойсковым частям было приказано выступить под утро. Вот почему получилось как бы две волны наступающих войск.

Кречетников вдруг почувствовал гордость от того, что командование ознакомило воинов со своим стратегическим планом. В общих чертах, конечно. Но большего не требуется. В памятках писали, что их фронту надо ждать сопротивления примерно двадцати пяти японских и маньчжурских пехотных дивизий, двух танковых и 2-й воздушной армии генерала Харада. Но сколько бы ни было у японцев сил, Забайкальский фронт сомнет их и уничтожит!

«Памятки и листовки, должно быть, он приказал напечатать», — подумал Андрей о члене Военного совета, которого видел в Монголии.

«Что сейчас делается в штабе фронта?» — попытался представить себе ефрейтор.

Когда нес службу на ротном посту, ему пришлось раза два сопровождать офицеров в отдел ПВО штаба армии. Запомнил напряженно работавших оперативных дежурных, целое отделение телефонистов, записывающих поступающие донесения.

Штаб фронта — куда более сложный организм, чем штабарм. Был слух, что он переместится в Тамцаг-Булак. Штабистам, конечно, сейчас не до сна. Где находятся и как действуют армии, корпуса, дивизии? От этого вопроса у всех, наверное, трещит голова. Связь теперь одна — радио. Начальники родов войск мысленно снова и снова проверяют себя: все ли предусмотрели, всем ли необходимым обеспечили войска, правильно ли рассчитаны на каждый день темп движения частей и соединений?

Андрей в своем воображении нарисовал такую картину: на сдвинутых столах в ярко освещенной, но словно голубой от папиросного дыма («Что курят генералы: «Казбек» или «Герцеговину Флор»?) комнате расстелена огромная, как простыня, карта Хингана. Над ней склонились сам маршал Малиновский, которого до начала боевых действий в целях сохранения военной тайны называли генерал-полковником Морозовым, начальник штаба фронта, член Военного совета. Кители расстегнуты, лица у всех усталые, с воспаленными от длительного недосыпания глазами…

Штаб фронта действительно в первый же день военных действий переместился из Читы в монгольский городок, чтобы быть ближе к войскам.

Работа в штабе фронта кипела, как и днем. На втором этаже здания бывшего торгового представительства СССР в Монголии в кабинете командующего с плотно зашторенными окнами в самом деле шло совещание членов Военного совета.

Большая карта Маньчжурии, висевшая на стене, была расчерчена красными стрелами. В белых кружках в хвосте стрел стояли цифры — номера армий. Вертикальные линии показывали местонахождение передовых частей на 24.00 по местному времени.

Обстановку докладывал начальник оперативного отдела.

Только четыре человека вплоть до последнего мирного дня знали в полном объеме план предстоявшей операции: командующий, первый член Военного совета, начальник штаба и начальник оперативного отдела. План был дерзким, но глубоко и тщательно разработанным, исключавший даже частные неудачи. Теперь он с точностью хода часового механизма претворялся в жизнь.

Большой Хинган, тянувшийся в меридиональном направлении и занимавший в ширину до трехсот километров, уже буравился остриями армий в самых труднопроходимых местах. Так было задумано, потому что главные проходы в горах защищали сильные укрепрайоны японцев.

С монгольского плацдарма на штурм Хингана пошли 6-я гвардейская танковая армия, усиленная механизированными дивизиями и бригадами, три общевойсковых и монголо-советская конно-механизированная группа под командованием генерала Плиева. Воздушная армия маршала авиации Худякова обеспечивала господство в воздухе.

Многое было необычным в действиях советских войск в этой военной кампании. Например, танковая армия выполняла не только роль тарана. Выйдя на оперативный простор, она должна была развивать успех самостоятельно, мчась и мчась вперед, имея целью захватить Мукден, объект номер один, как был обозначен в плане этот ключевой ко всей Маньчжурии город. Между танковой и общевойсковыми армиями, которые не могли продвигаться с такой же скоростью, неминуемо должен был возникнуть большой разрыв. Предстояло десантировать в определенные районы специальные части.

Военная история не знала и такого примера, когда бы конница объединилась с танками и самоходками и через пустыню и горы в считанные дни совершила марш в несколько сот километров. А именно считанные дни отводились группе войск генерала Плиева на боевые действия на правом фланге фронта…

Сейчас взгляды военачальников были прикованы к синему овалу на карте — Халун-Аршанскому укрепленному району противника, который огибала с юга 39-я армия генерал-полковника Людникова.

Маршал, высокий и грузный, с густыми черными волосами, зачесанными назад, широколицый, сосредоточенно-нахмуренный, встал из-за стола, когда начальник оперативного отдела окончил доклад, и подошел к карте. Заговорил глуховатым голосом, по-белорусски смягчая некоторые согласные:

— Операция по форсированию Хингана вступает в решающую фазу. Халун-Аршанский укрепрайон блокировать силами 53-й армии. Кравченке и Людникову выполнять свою задачу. С утра поднять самолеты-разведчики — пусть показывают наземным войскам наиболее удобные проходы в горах. Две воздушные транспортные дивизии кинуть на переброску горюче-смазочных материалов… По-прежнему проблема номер один — вода. Решить ее можно только одним способом: еще больше повысить темпы продвижения войск до первых рек и водоемов…

— Успех дела решат физическая закалка и выдержка солдат, — негромко произнес генерал-лейтенант Тевченков.

— Да, перед мужеством наших солдат надо склонить голову, — откликнулся на слова первого члена Военного совета маршал. — Но часть испытаний можно снять… — Он повернулся к начальнику штаба фронта, плотному бритоголовому генералу армии Захарову, вместе с которым руководил войсками и 2-го Украинского фронта. — Прикажите командирам соединений по достижении водоемов и рек направлять свои команды водоснабжения для оказания помощи частям, следующим позади.

— Есть, — коротко ответил начальник штаба.

— Я завтра вылетаю в войска, — вставая, сказал генерал-лейтенант Тевченков. — Сейчас политработники всех рангов обязаны быть среди личного состава.

Маршал кивком выразил свое согласие.

Один за другим члены Военного совета — начальник артиллерии, начальник тыла, начальник инженерно-технического обеспечения — подходили к карте. Их сообщения выслушивали с глубоким вниманием, задавали вопросы. Наконец, маршал взглянул на часы и закрыл совет.

Свет в кабинете погасили, открыли окна. В черном небе сверкали звезды. Глядя на них, представлялись пустыня, горы, безводье. Мыслями военачальники были в Хингане.

— Дорого заплатят военные преступники за страдания и кровь наших солдат, — раздался в тишине негромкий голос первого члена Военного совета. — После войны будем судить. Жестко судить!..

Кокорин должен был сменить Кречетникова в два часа. Андрей подошел к машине. Товарищи спали так крепко, что ему стало жаль будить пожилого наблюдателя. Снова отойдя на несколько шагов в сторону, ефрейтор продолжал нести дежурство. Только около трех он растолкал Петровича.

— Что? — не сразу придя в себя, спросил тот, однако сразу потянулся к автомату.

— Я что, всю ночь стоять буду, соня? — вполголоса проговорил Андрей. — Дежурство сдал! — произнес он уставную фразу, когда наблюдатель встал, застегнулся и повесил на грудь автомат.

— Дежурство принял, — с хрипотцой ответил Кокорин.

9

 Танки пробовали моторы, готовясь тронуться в путь. На рассвете к ним подошли автоцистерны в сопровождении одного Т-34.

В долине лежали сизые и пепельные тени, а вершину сопки солнце успело вызолить и накалить. День обещал быть, как и вчера, удушающе-жарким. Солдатам поста ВНОС он грозил жестоким испытанием: воды осталось не больше котелка, ее не хватило бы даже для того, чтобы размочить на всех сухари. Кончилась вода и в плохих канистрах.

Все, кроме недавно уснувшего Кокорина и заступившего на дежурство Колобова, забрались в будку, чтобы послушать сводку Совинформбюро. В Москве теперь было без нескольких минут двенадцать ночи. Легоньков включил рацию и, чтобы слышно было всем, положил наушники в пустое железное ведерко.

Андрей проснулся весь потный и со страшной сухостью во рту. Сел в дверном проеме, свесив ноги наружу. Мысли его вертелись вокруг вопроса, как добыть воды. Не дождавшись, когда заговорит Москва, схватил связку пустых фляг, соскочил на землю и пошел под гору.

Вчера у танкистов не было воды, но сегодня ее могли привезти заправщики.

Ефрейтор еще не спустился с сопки, когда в лагере танкистов раздался короткий залп. Он мог иметь только одно значение: танкисты кого-то потеряли во вчерашнем бою.

Подойдя ближе, Андрей заметил на ровном травянистом лужке свеженасыпанный холмик. Группа офицеров собралась в кружок возле крайнего, должно быть, командирского танка.

Андрей отыскал взглядом комбата и отдал честь. Капитан стоял, привалившись к гусенице.

— Тебе что, вносовец?

Держа в губах сигарету, он щелкал слабо искрившей зажигалкой.

— Вам воду доставили, — не вопросительно, а так, словно он знал точно, произнес ефрейтор и красноречиво тряхнул связкой фляг. «Пришел получить должок», — хотел он добавить, но почему-то не сказал этого.

— Не доставили воды, солдат, — вздохнув, ответил низенький офицер. Кречетников узнал его: тот грузин, что вчера второй раз протянул Кокорину кружку. — Горючее доставили. Еще трех раненых: обстреляли с сопки, гады. Старшина помер… Скоро будет вода!

Все танкисты были немного выпившие, Андрей это заметил сразу. Ну что же, в память погибшего… Только вот днем им будет тяжеловато.

— По машинам! — негромко проговорил капитан. Сигарету он так и не зажег. Смяв ее, швырнул на землю вместе с неисправной зажигалкой. — Постой, вносовец! — окликнул он понуро повернувшегося Кречетникова и — грузину: — Гуго, налей вносовцам девяностоградусного. Это они вчера прислали «ястребков».

— Так точно, товарищ капитан; самолично передавал «воздух!» — подтвердил Андрей.

Прицепив к поясу две фляги со спиртом, он отошел в сторонку и стал наблюдать, как вытягиваются в боевую колонну танки. Автозаправщики подстраивались сзади.

На посту царило радостное возбуждение.

— Хайлар взяли! — встретил Андрея Елпанов. Увидел связку фляг: — Достал воды?

Андрей уныло покачал головой.

— Эй, длинноносый! — из-за машины выглянул старший сержант Легоньков. Он сматывал противовес, из чего можно было заключить, что пост снимается с места. — Хочешь кое-что получить? Пляши или гони сто граммов!

— Ваня, — слабым голосом ответил Кречетников. — Если это «кое-что» хорошее — жалую флягу спирту!

— Ого! Танкистов ограбил? — Светлые выпуклые глаза старшего сержанта выкатились еще больше. — Ладно. Продешевил я, да чего не сделаешь для друга.

Легоньков принял флягу, отвинтил пробку и сделал небольшой глоток. Ни один мускул не дрогнул на его толстощеком лице, только глаза стали веселыми.

Завинтил пробку, вернул флягу.

— Перейдем Хинган — отпразднуем! А теперь вот держи, что обещал.

В руке Андрея оказалась четвертушка бумаги. Развернув ее, увидел две цифры и букву — «88с». Поднял недоумевающий взгляд на товарища.

— За эти восьмерки флягу спирту? Жулик.

Легоньков заржал, будто от щекотки.

— Вот чудило! Целует тебя, ясно? Это радистский код. А он еще недоволен. — Легоньков посерьезнел и пристально посмотрел Андрею в глаза: — Слушай, Ангелина тебе что-нибудь передавала для Ниязова?

Кречетников поморгал глазами. Записка! В напряжении этих дней он забыл о ней. Покопался в нагрудном кармане, достал пакетик из целлофана и развернул. Треугольничек был на месте.

— Вот, велела отдать, когда отъедем далеко.

— Значит, пора.

Андрей повертел в руках бумажный треугольничек. Ротная красавица младший сержант Ангелина и их сержант — какие у них дела?

— Дай-ка, я сам вручу, а то опять забудешь, — сказал Легоньков, отбирая письмо.

Андрей опять развернул весточку от Нины. «88с» — целую! «88с»… Бережно уложил бумажку в целлофан.

— Иди, собирайся, — обтер старший сержант ладонью пот СЕ лица. — Едем!

Машину трясло и переваливало с борта на борт. Жара усиливалась с каждым часом. Лица солдат сделались серыми. Елпанов, сидевший в будке напротив Кокорина, вдруг вскочил и потряс его за плечи.

— Петрович, Петрович!

Голова пожилого солдата упала на грудь, моталась туда-сюда, открытые глаза были страшно безжизненны.

— Воды! — крикнул Елпанов, подхватив товарища.

Все повскакали, хватаясь друг за друга, чтобы не упасть от тряски. Легоньков сильно постучал в переднюю стенку. Лесин затормозил.

Было счастьем, что у них сохранилось полторы-две кружки воды. Когда Кокорина вытащили из машины и положили на землю, Колобов, на правах медика, начал над ним хлопотать. Влив в рот немного спирта, потом дал напиться. Солдат пришел в себя.

— Сержант… Хлопцы… Извините! — проговорил он слабым голосом и попытался встать.

— Полежи, полежи, Петрович, — удержал Елпанов. Он принес и заботливо подложил под голову Кокорину надувную резиновую подушечку. Когда-то за эту подушку Андрей предлагал Елпанову полцарства.

Растроганные тем, что Петрович еще попросил у них извинения, солдаты молча стояли у машины. Они бы могли на час-два задержаться здесь, но какой в этом смысл? Сопки вокруг голы и накалены, как громадные печи. Сжавшееся в ослепительную белую точку солнце палило нестерпимо. Все вокруг оцепенело, будто в ожидании смерти.

Андрей положил руку на плечо Лесину.

— Может, подменить тебя, устал?

— А что в будке сидеть? Еще тяжельше… За мотор боюсь — в радиаторе кипит.

Кокорин встал. С виноватой улыбкой он привел себя в порядок, поднял с земли и отдал Елпанову резиновую подушечку. Повернулся к Ниязову:

— Я в порядке, сержант…

— Поехали, — приказал Ниязов. И — Кокорину: — Садись в кабину. Я на крыле.

…Вообще-то рана не болела. Иногда только словно пронзало насквозь, когда, забывшись, поворачивался на бок. Но все время хотелось пить. Горело нутро. А в ушах стоял звон падающих капель: кап-кап-кап… Пить же не давали. Вернее, давали мало и не всякий раз, как он просил.

Во-первых, медсестра говорила, что ему нельзя столько воды. Потом эту вертихвостку нельзя было дозваться — она торчала в соседней палате, где лежали раненые полегче. Ночная санитарка, та добрее: иногда принесет не одну, а сразу две кружки. Вода там была особенная — такой вкусной он еще не пивал. Слегка попахивала дымом — снег же топили в котлах. Снег… Сахаристый белый снег. Он тает во рту…

Вот тоже вкусная вода была в одном родничке в Западной Белоруссии. Они ехали по дороге, и вдруг у большого креста с распятым Иисусом — такие кресты там при въезде в каждую деревню— увидели деревянный сруб с прозрачной водой. На дне кипел песок — это бил родник. От воды той ломило зубы.

…Андрей оттянул ворот гимнастерки и покрутил головой. Он задыхался. Легоньков, Елпанов и Колобов, привалившиеся к стене будки, виделись как бы в тумане. Большим напряжением воли Андрей заставил себя встряхнуться и выпрямиться.

— Ветеринар! — окликнул он Колобова и сам удивился своему хриплому голосу. — Знаешь, какие есть на свете козлы? У них рога по полметра, а в рогах — вода. Живут тут, в Азии. Застрелить бы парочку, а?

— Есть «дерево путешественников», — не открывая глаз, проговорил Елпанов. — Проткнешь кору — пол-литра чистой воды. На другой день ранка затянется — и снова…

— Отставить эти разговорчики! — прикрикнул Легоньков. — Сказками жажду не утолить…

Андрей привстал со скамьи, достал лежавшую на узком столике флягу со спиртом — другую дали в кабину Лесину, на случай, если с Кокориным опять случится обморок, — балансируя, чтобы не упасть, отвинтил пробку и сделал большой глоток. Обожгло. А все-таки жидкость…

— Кто хочет?

Елпанов мотнул головой, Колобов отвернулся. Легоньков, дернув за поясной ремень, посадил Андрея на место:

— Дурак, поможет тебе это?

Качка неожиданно прекратилась. Машина шла ровно. Все, как один, повернули головы в сторону открытой двери. Из-под колес убегало что-то похожее на запущенную колею.

— Неужто дорога? — изумленно произнес вполголоса Елпанов.

— Вода! — прошептал Кречетников. — Есть дорога — есть и вода!

10

 — Сержант, вон туда еще свернем!

— Нет, — жестко ответил Ниязов. Его коричневое, словно вырезанное из старой кости, лицо напоминало маску. Все оно было исчерчено вертикальными полосками: это пот, стекая, запекался глазурными узорами. Обожженные солнцем глаза слезились. Всегда промытые, составлявшие предмет особой заботы сержанта волосы теперь свисали из-под пилотки пыльными клочьями. Автомат за спиной, бинокль на груди и полевая сумка на боку казались слишком большим грузом на этом солнцепеке.

— Видать, бесполезно…

Это Кокорин. Пожилой солдат на глазах постарел еще на несколько лет. На щеках и подбородке обозначилась щетина цвета алюминия, под глазами набухли старческие мешочки, а все лицо покрылось сетью склеротических жилок.

Впрочем и Колобов, и Кречетников, и Легоньков выглядели сейчас не намного лучше.

Едва заметная колея привела не к воде, а к полю желтых маков. Большая часть растений отцвела и держала на прямых стеблях крупные, почти с кулак, бледно-оливковые коробочки… Желтый мак! Кто и зачем его тут посеял?

— Опий! — вдруг догадался Елпанов, и Ниязов кивком подтвердил его догадку.

Кто-то выращивал мак в этой безлюдной местности, чтобы приготавливать из него страшный наркотик. Вряд ли японцы: наверное, хитрый, богатый китаец, снаряжавший в эти места целую экспедицию. За опиум он потом покупал дешевую рабочую силу, может быть, даже жизни несчастных курильщиков.

— Вот гад! — процедил сквозь зубы Кречетников, имея в виду хозяина тайной плантации. — Попался бы мне!

— Капитализм, — коротко определил Колобов.

Они объехали большой участок, надеясь встретить по соседству с полем родник или колодец. Но и воду для своих сообщников или батраков хозяин поля доставлял, должно быть, издалека.

Ниязов не хотел больше терять времени.

Утром, при проверке связи, ротный пост дал указание переместиться несколько севернее. Очевидно, корпус двигался не совсем тем маршрутом, который был определен сначала. Могло получиться так, что пост ВНОС останется если и не в тылу у него, то где-то на фланге.

Неожиданно Ниязов приказал солдатам построиться. Команда вызвала недоумение. Однако приказ есть приказ.

Первым, застегнув воротник и расправив под ремнем складки гимнастерки, в двух шагах от машины по стойке «смирно» встал Легоньков. Рядом — Кокорин. Помедлив, к ним шагнули Колобов и Елпанов. Возмущенный Кречетников и чувствовавший себя на особом положении Лесин сделали вид, что не слыхали команды. Сержант выжидающе смотрел на них, пока оба не заняли в строю свое место.

Ниязов встал перед шеренгой, опустив руки по швам. Видно было, как он пытается смочить слюной рот, чтобы начать говорить.

На минуту перед глазами Кречетникова возникла другая картина: невысокий обрывистый берег узкой реченки Шешупы; взорванный мост; на одном берегу — дымящиеся развалины литовского местечка Наумистис, среди которых закопченная громада белого костела, на другом — острокрышие дома немецкого городка, с высокой рыжей кирхой посредине. Шпиль ее сбит снарядом: там сидел корректировщик… Граница! На узких улицах городка еще шел бой, а у моста команда заградотряда — бывшие пограничники — с взволнованными лицами вкапывала в землю полосатый столб с Государственным гербом СССР. Ниязов приказал выйти из машины и построил своих солдат. «Запомните!» — сказал он тогда…

Сержант обвел взглядом солдат.

— Вчера правительство Японии заявило, что готово рассмотреть Декларацию великих держав от 26 июля. По радио передали. Военный министр Японии, однако, призывает продолжать войну. Вот пока все.

Так вот какую новость принял по радио Легоньков, пока все они глазели на поле мака! Чувствуя, как забилось у него сердце, Андрей спросил:

— Значит, капитулируют?!

Ниязов пожал плечами.

— Должны были бы, чтобы сохранить жизнь тысячам людей. Но, как всем империалистам, микадо и генералам наплевать на своих солдат. Думало, еще не скоро капитулируют, будут торговаться. Разойдись! — скомандовал он, хотя строй уже был сломан.

И опять, задыхаясь в накаленной, лишенной воздуха будке, борясь с тошнотой от беспрестанных толчков и покачивания, солдаты двигались на восток к Хинганскому хребту.

Самолет шел на высоте тысячи метров. Член Военного совета попросил лететь ниже, но летчик-майор наотрез отказался сделать это. Он уступил только в одном: приказал штурману курс на Хайлар проложить на карте в виде зигзагообразной линии.

Внизу горы становились все выше и выше. Это хаотическое нагромождение безлесных громад с вершинами из голого камня заставляло сжимать зубы. Между горами почти не было проходов. Колонны войск, которые теперь, на втором часу лета, были видны все чаще, двигались иногда одна навстречу другой, не находя выхода из узких долин. Несколько раз летчик докладывал, что видит самолеты По-2. Эго воздушные разведчики искали дорогу и показывали направления наземным частям.

Всем командирам соединений было приказано докладывать о ровных площадках, пригодных под полевые аэродромы, но таких площадок глаз тоже не замечал. Член Военного совета знал, что командующий воздушной армией предпринял рискованный шаг: приказал разведать и захватить аэродромы по ту сторону Хингана, куда еще не дошли танки шестой гвардейской. Необходимость оправдывала риск.

Генерал подумал, что горы, палящий зной и отсутствие воды еще не все, что встает на пути армий. В штабе фронта были получены сигналы об очагах страшных болезней, в том числе чумы, которые обнаружены восточнее Халун-Аршанского укрепленного района японцев. Имелись сведения, что японцы готовились применить бактериологическое оружие, и могло быть вероятным, что эти очаги созданы искусственно. Некоторым дивизиям пришлось приказать изменить направления, а опасными районами заняться санслужбе фронта. А там, за Хинганом, на равнинной Маньчжурии, подстерегает разлив рек после периода дождей, который приходится на конец июля — начало августа. Генерал Кравченко уже ориентирован, чтобы его танки двигались по полотну железных дорог…

Сидевший рядом полковник, тронув генерал-лейтенанта за руку, показал вниз. Вдоль подножья, забирая в сторону от курса самолета, двигалась маленькая коробочка — одинокая крытая автомашина. Должно быть, отбилась от своей колонны.

Член Военного совета машинально запомнил конфигурацию горы, вдоль которой ехала эта отставшая автомашина. Судьба солдат, может быть, всего одного человека, шофера, взволновала его. Когда вскоре летчик доложил, что видит колонны войск, он круто повернулся к полковнику:

— Прикажите лечь на обратный курс, снизиться и указать правильное направление той автомашине!

На этот раз командир самолета не посмел ослушаться. Тяжелый Си-47 стал плавно валиться влево. За стеклом круглого окна метнулись силуэты истребителей прикрытия. Летчик заговорил, движением головы поправив ларингофоны, объясняя им цель маневра.

Автомашину удалось обнаружить внизу сравнительно быстро. Должно быть, знак, поданный самолетом — качание крыльев, — ехавшие на ней поняли. Автомашина остановилась. Летчик лег на прежний курс.

Ниязов и Лесин, вылезшие из машины, смотрели вслед транспортному самолету, охраняемому звеном «ястребков», медленно уходившему на север.

— Что это он? — с недоумением произнес шофер.

— Не понял? Нам показал дорогу, — ответил сержант. — Разворачивайся.

— Видать, начальство полетело… — с уважением промолвил Лесин. — Сержант, — прибавил он негромко, проведя ладонью по лбу. — Если я того… не выдержу… машину Андрюхе насовсем не передавай. Он же наблюдатель отменный, а шофера потом пришлют…

— Да ты что, никак нюни распустил? — попытался улыбнуться пересохшими губами Ниязов. Он подтолкнул шофера к машине: «Корпус близко, чудак!»

За время этой короткой остановки из будки никто не вышел.

Они пили, пили, пили… Они готовы были осушить всю канаву, что прорезала маленькое болотце. Почему в нем уцелела вода? Возможно, высокая трава помешала ей испариться, кто знает.

Колобов и Кречетников втягивали воду громко, как насосы, Легоньков погружал все лицо и счастливо фыркал, Ниязов и Елпанов, стоя на коленях, горсть за горстью подносили ко рту, Кокорин зачерпывал котелком. Только Лесин, страдальчески морщась, борясь с собой, делал маленькие глотки из кружки.

Не меньше получаса потребовалось для того, чтобы утолить жажду. Потом наполнили водой фляги и канистры. Ничего, что вода в канавке была темной и железистой на вкус. Лесин залил радиатор автомашины. Потом все разделись и попрыгали в канавку, чтобы смыть с себя пот и пыль.

— Есть вода и тут! — блаженно жмурился Кокорин, поливая на себя из котелка.

После купанья вспомнили, что со вчерашнего дня ничего не ели. Андрей достал из будки мешок с сухарями и две банки мясных консервов. Ели жадно и с каждым глотком чувствовали, как возвращается утерянная было сила.

Теперь они могли ехать вперед и вперед. Теперь им казалось, что все страдания остались позади.

Ребята, а ведь мы добрались до Хингана! — воскликнул вдруг Елпанов.

Только теперь солдаты обратили внимание на окружающую местность.

Сопки незаметно перешли в горы. Безлесные, без обрывистых круч горы были еще невысокие, но слово «сопки» к ним уже не подходило. Они были по-своему живописны, особенно на взгляд людей, недавно оставивших степную Монголию. А какое разнотравье кругом! В высокой, почти по пояс траве — цветы, цветы, цветы: нежно-розовая полевая гвоздика, светло-сиреневые и белые ромашки, гроздья синих колокольчиков, множество других, названия которых солдаты не знали.

— Так это и есть Хинган? — разочарованно проговорил Колобов.

Готовясь форсировать горную цепь, солдаты представляли себе высоченные скалистые громады, узкие каменные мосты через ущелья, разверзшиеся пропасти, со дна которых не долетает звук упавшего камня… Не зря же японцы считали, что Хинган надежно прикрывает Маньчжурию с запада.

— Предгорья, — коротко сказал Ниязов.

Взяв на север, Лесин после полудня вывел вносовский «шевроле» к дороге, по которой двигались части корпуса.

«Студебеккеры» тащили короткоствольные гаубицы и длинноствольные пушки, в кузовах с откинутым брезентом ехали артиллеристы в выгоревших гимнастерках. Ползли грузовики со снарядами, на бронетранспортерах промчался какой-то штаб. За ними прошли крытые автомашины с красными крестами. Санбатовские девушки выглядывали в открытые двери, полуживые от духоты и тряски.

Наступал вечер. Очертания гор становились мягче, жара тоже немного спала. Через час-полтора оглушительно зазвенят цикады. Небо по краям начало желтеть. На западном фронте, бывало, наблюдатели в предвечернюю пору держались настороже: как правило, перед заходом солнца немецкие бомбардировщики ходили обрабатывать передний край. Японцы в Маньчжурии располагали двумя тысячами самолетов, это было точно известно. Но, по-видимому, главные силы авиации они бросили против фронтов Мерецкова и Пуркаева, наступавших с севера.

Колонна остановилась на ночлег. Андрей впервые с момента переходе границы почувствовал себя спокойным и даже довольным. Воды в канистрах большой запас: после болотца они встретили проточный ручей. Отрываться от корпуса они больше не станут. Чем плохая жизнь?

Шагах в пятнадцати от машины Андрей увидел Ниязова. Тот сидел ка камке и писал в тетради, подложив под нее полевую сумку. Поднял голову, заметил Андрея, позвал:

— Кречетников!

Андрей подошел с готовностью. Любопытно было, что это сержант пишет. Ниязов выглядел смущенным. Таким Андрей видел его впервые.

— Ты, длинноносый, в любви счастливый… — Шутка получилась неуклюжая, но Андрей мысленно простил ее сержанту. — Скажи, слушай, как у вас, у русских: если девушка поедет к чужой женщине, матери будущего мужа, кто из них будет в доме хозяйкой?

Кречетников захлопал глазами. Всерьез сержант спрашивает или так…

— Не знаешь? — засмеялся Ниязов.

Андрей продолжал изумленно таращиться. На кого это он намекает? На Ангелину, что ли?..

— Идите на пост! — махнул рукой Ниязов.

Андрей ворвался в будку, сдавленно позвал:

— Ваня!

— Чего тебе?

— Ты про нашего сержанта и Ангелину знал?

— Эх, Андрюша, слышал звон, да не знаешь, где он, — обнажив редкие зубы, засмеялся Легоньков. — Тут, брат, не Ангелина в фокусе событий, а ее сестра. Зимой, в Пилькаллене, Ангелина в шутку дала адрес: незамужняя, учительница. Ниязов написал. Многие же так переписывались. А у них получилось серьезно.

— Он ее к своей матери зовет!

— Ну так что?

— Ничего, здорово говорю. Ниязов с высшим образованием, его сразу демобилизуют… — Андрей вдруг хлопнул ладонями по бедрам. — Умная, чертяка! — воскликнул он в восторге. — О согласии сестры она для поддержания боевого духа написала?

Легоньков достал кисет, оторвал бумагу для цигарки.

— Ребенок у ее сестры есть, вот что, — проговорил он медленно. — Она сироту взяла. В детский дом отдавать не хочет. Ангелина и написала, чтобы, значит, он обдумал…

— Какое это имеет значение, — Андрей беззаботно пожал плечами. — Кто-то сирот должен растить?

— Да ведь чужой…

— Какой чужой? Может, нашего Гусева или, скажем, Остапенко! Они семейные были.

Легоньков прикурил от зажигалки, выпустив дым, сказал:

— Это, конечно, правильно.

Кречетников взглянул на дорогу, вздохнул и попросил старшего сержанта:

— Дай табачку на закрутку…

11

 Утром перед очередным перевалом попали в пробку. Путь забило надолго. Впереди стояли бесчисленные автомашины, тягачи, самоходки. Перевал брали с помощью тракторов, отцепленных от тяжелых пушек. Мелкие орудия, полковые минометы, полевые кухни поднимали в гору на руках.

Выбраться из остановившейся лавины машин, поискать другой путь не было никакой возможности. Куда свернешь, когда и справа и слева отвесные склоны. Зенитчики опустили плиты своих тридцатисемимиллиметровок и задрали стволы орудий вверх. Солдаты то и дело поглядывали на небо — не нагрянула бы вражеская авиация.

Лесин и Кречетников ушли вперед, завели разговор с шоферами стрелковой дивизии. Как обычно, «махались» личным солдатским имуществом.

Только Андрей успел поменять кожаный кисет на непочатую пачку махорки, как появился капитан в сопровождении двух старшин. У капитана было злое лицо и решительные манеры. Он собирал солдат и направлял их вперед, к крутому участку подъема. Андрей благоразумно умолчал об автономии армейского поста ВНОС: в этой нервной обстановке бездельник мог свободно заработать по физиономии. Как шофера, Лесина оставили в покое. Кречетников же вместе с другими солдатами полез на склон. Ноги скользили на камнях. У японцев ботинки были с медными шипами. Наши солдаты довольствовались кирзовыми сапогами на резиновой подошве.

На Андрея вдруг повеяло старым, пехотой. В роте ВНОС, если сравнить, они вели аристократический образ жизни: в основном болели зады, а не ноги.

Но и в пехоте не все было плохо. Там ценилась удаль, больше предоставлялось простора для личной инициативы, быстрая смена окружающих людей вырабатывала широкую общительность. Уметь приноравливаться к любым обстоятельствам пехота приучала в первую очередь.

Обойдя колонну, солдаты вышли к крутизне. Мимо на руках пехотинцев, артиллеристов, связистов в гору плыла боевая техника. Дорога напоминала муравейник, но муравейник зло и нетерпеливо гудящий.

Андрея поставили к запыленному «оппелю». Внутри этого шикарного трофейного лимузина в беспорядке лежало имущество нескольких старших офицеров. Сами они пыхтели, упираясь руками в лакированный кузов.

Андрей солидно крякнул, нажал плечом, и руководство операцией сразу перешло к нему.

— Не отпускай, майор! А ну, товарищи офицеры! Еще взяли… раз-два!..

В это время что-то вдруг изменилось. Кто-то энергично начал наводить в муравейнике порядок. По склону горы, на которую карабкались люди и машины, прошел как бы электрический импульс. Кухни и «газики» стали сворачивать в сторону, освобождая дорогу тягачам и «студебеккерам».

Кречетников окликнул нескольких освободившихся солдат, и с их помощью «оппель» благополучно вкатили на седловину горы. Оглянувшись, Андрей присвистнул: сверху подъемчик выглядел еще более внушительно.

Офицеры и солдаты вдруг вытянулись в струнку. К «оппелю» подходила группа офицеров. Впереди шагал черноглазый, с маленькими усиками человек в зеленом комбинезоне и без погон и в генеральской фуражке. «Из наших, с Третьего Белорусского», — тотчас определил Андрей. Генералы этого фронта подражали покойному Черняховскому, постоянно носившему комбинезон.

— Чья? — спросил генерал, ткнув пальцем в машину.

— Четвертого отдела двести шестьдесят второй! — отрапортовал полный майор.

Глаза генерала иронически сузились.

— Горючее лишнее? — Ткнул пальцем в сторону: — Туда.

Офицеры поспешно вытащили из «оппеля» свои вещи.

Шофер вскинул на спину вещевой мешок.

— Ваш батя? — кивнув в ту сторону, куда направился генерал, спросил Кречетников.

— Не узнал, что ли? Сам комкор, — отозвался шофер.

Трижды Андрей спускался с горы и поднимался на нее, упираясь плечом или руками в железные борта. Пот ел глаза и попадал в рот, лицо почернело от пыли.

Наконец, и Лесин въехал на седловину. «Шевроле» втащил трактор. Ниязов, Легоньков, Кокорин, Елпанов и Колобов помогали «доджу» с «сорокапяткой», ползшему следом.

— Прокантовались, филоны? — сердито приветствовал товарищей Андрей.

Легоньков с ухмылкой тронул его мокрую спину.

— Ишь пот-то пролил за весь пост. Куда уж нам…

Подошли покурить в компании пехотинцы. Что пришлось перенести им в открытых машинах под палящим солнцем, прижатым на скамьях друг к другу! Лица были обожженные, руки в ссадинах.

Не малую часть пути они прошли и ногами, когда машины лишь порожняком едва-едва вползали на сопки. Солдат с потрескавшимися губами и красными распухшими веками, ни к кому не обращаясь, начал рассказывать:

— Два брата у нас в роте, Федоровы. Постарше которого Василием звать. Помладше — тот Роман. Его, младшего, только весной и в армию взяли, в Монголии братья встретились. Командир полка в одну роту их определил, в нашу, значит. На привале Роман свою флягу потерял. Может, и не потерял, а не стерпел, выпил воду-то и флягу бросил… После мучается — вот-вот упадет… Шесть случаев у нас было с солнечным ударом… Василий, конечно, заметил про братана-то, поделился водой. Потом оба мучаются… Тут командиру роты про это доложили. Отругал он Романа-то, а Василию говорит: «На тебе мой запас». И свою флягу отдал. Сутки во рту глотка не было, у ротного-то… Солдаты хотели по манерке ему собрать, запретил: «Не сметь, — говорит, — я еще в Днепре на всю жизнь напился, когда форсировали его…» А самого тоже уже качает. Тогда комбат подъехал и — ему: «Приказываю мою флягу взять!» Вот как было-то…

Откуда-то вынырнул Ниязов, сообщил:

— Впереди линия японской обороны!

Андрей попросил Лесина слить ему и быстро вымылся до пояса. Воду они теперь не жалели.

Когда все заняли свои места, Лесин осторожно повел машину под гору. В будке установилась атмосфера некоторой напряженности. Колобов выдвинул на середину ящик с патронами. Те, у кого диски в автоматах были неполными, зачерпнули из ящика по горсти, Легоньков достал коробку с детонаторами и ввинтил запалы в «лимонки». Одну он протянул Андрею. Тот прицепил ее к поясу.

Диск Андрей тоже перезарядил. Потом вытащил из мешка сухарь и стал грызть, поглядывая в открытую дверь.

Хинган развертывайся во всей своей мощи. Горы не возносили вершины под самое небо. Округлые громады подавляли не высотой, а массивностью. Выглядели они величественно и жутковато.

Андрей думал о том, что по этой же дороге придет ротный пост. На перевале, который они осилили с таким трудом, Нина тоже будет надрываться, толкая машину. Слушать радиоволну на марше — тоже не сахар. Дежурные радистки, как цепью, привязаны наушниками к приемникам. То ли дело радистам на постах. Вон Легоньков с Елпановым и рации не включают. В этой тесноте Лесин умудрялся обогнать впереди идущих.

Отползавшие назад машины артиллеристов и пехотинцев двигались на фоне буро-серой горы. Несколько раз в ее щербинах показывались небольшие купы деревьев. Выступы розового камня казались впившимися в гору гигантскими осколками.

Внимание вносовцев привлек открытый «виллис». Он ехал впереди колонны гаубиц. Когда Лесин обогнал его, «виллис» тоже увеличил скорость. Рядом с шофером сидел юный лейтенант в фуражке с прямым козырьком, наверное, полученной еще в училище. В руке он держал красный флажок. На заднем сиденье помещались еще два офицера.

Может быть, артиллеристам было скучно ехать или им показалось обидным, что незнакомый «шевроле» с зеленой будкой заставил глотать пыль. Сидевший позади лейтенанта офицер с зелеными двухпросветными погонами погрозил вносовцам и, перегнувшись, что-то сказал шоферу. Шофер, мальчишка в выгоревшей пилотке, газанул, пытаясь обойти зеленый фургон.

Лесин, словно почувствовал что-то, газанул тоже. На самом деле он, наверное, увидел возможность обогнать еще одну колонну. Но это пришлось вовремя. Легоньков, выругавшись, схватился за упаковки у приемопередатчика, хотя она кругом была обложена одеялами. Кокорин, держась за стенку и столик, изо всех сил старался усидеть на скамье. Но Кречетников, Колобов и Елпанов, сосредоточившие все внимание на «виллисе», были довольны.

— Обгонят: звереныш-машина, — крикнул Елпанов.

— Пусть выкусят! — с возбужденным смешком ответил Андрей.

Вдруг на месте «виллиса» взметнулся столб земли, огня и каких-то черных кусков. Горячая волна ворвалась в будку. Солдат оглушил грохот. Затем несколько раз резко треснуло где-то выше, на горе, под которой они ехали…

Когда Кречетников пришел в себя, он увидел, что лежит рядом с товарищами на земле. Сообразил — выбросило из будки волной. Метрах в ста, как бы кем-то заботливо прислоненная к каменному уступу, дымилась рама «виллиса». «Шевроле» стоял невредимый с виду. Позади на дороге остановившиеся машины сбились в два ряда.

Снаряды прилетели словно из ниоткуда. Солдатам одно было ясно: японские орудия где-то впереди и несколько левее по направлению движения колонн: весь сноп осколков первого снаряда ударил в основание горы. Было бы неслыханной меткостью, если бы японский наводчик целил именно в «виллис». Прямое попадание было случайным.

С момента разрывов снарядов прошло так мало времени, что если бы кто из вносовцев обернулся и поднял голову, то увидел бы еще не рассеявшиеся синие дымки, зацепившиеся за траву на склоне. Но этих коротких секунд было достаточно, чтобы замешательство на дороге прекратилось, Сказывалась суровая выучка четырех лет войны. «Студебеккеры» ринулись вперед. Артиллеристы, чтобы улучшить обзор, сорвали с железных дуг брезентовые тенты и на ходу начали готовиться к бою. Из чехлов поспешно вытаскивались планшеты, стереотрубы. В считанные секунды гаубичный дивизион мог занять позицию и открыть огонь.

Вносовцы тоже были на ногах. Ниязов крикнул: «Кречетников, в кабину!» Сам он вскочил на крыло.

Худое длинное лицо Лесина было бледным, руки его судорожно сжимали руль. Кречетников понял, почему сержант велел ему сесть в кабину. Лесин несколько суток вел машину по бездорожью, и нервы его могли вот-вот сдать.

— Как их, а? — скрипнул зубами Андрей, на секунду крепко зажмурившись. «Виллис» с улыбающимися артиллеристами еще стоял у него перед глазами.

— Сверни цигарку, — попросил Лесин.

Впереди открылся вид на обработанные поля, кучку коричневых хижин, неширокую ленту реки. Горы в этом месте раздвигались. Спуск был пологим. Внизу колонна в виде многоглавого дракона расползалась по нескольким проселкам.

И тотчас будто включили звук: тут шел настоящий бой, били орудия, минометы, гору впереди обволакивал дым от сотен разрывов. Снаряды рвались и в долине.

Ниязов, присев, чтобы его лицо пришлось на уровне оконца кабины, крикнул Лесину:

— Влево! На ту высотку держи!

12

 Андрей видел, как в реку, взметнув каскады брызг, с ходу влетели танки. Через минуту они выскочили на противоположный берег. Артиллерийские батареи перенесли огонь выше, а через реку начала переправляться пехота. Гора больше не огрызалась. Только теперь в бледнеющем небе тоскливо заныл японский самолет-разведчик. Он словно прилетел удостовериться, что все кончено, и кружил на большой высоте. Елпанов отстучал ключом сигнал о нем.

Не участвовавшие в многочасовом бою, вносовцы все же валились с ног от усталости. Когда бой идет на глазах и по ушам, как молотком, колотят выстрелы и недалекие разрывы, а воображение подсказывает, что смерть уносит с той и другой стороны десятки человеческих жизней, — равнодушным никто не может остаться.

Эту тяжелую усталость свидетелей боя фронтовики знают.

Едва «шевроле» остановился, Андрей упал на шинель, кинутую ему из машины Елпановым. Жесткое ложе показалось мягче пуха. Разбросав руки и устремив взгляд в спокойную голубую высь, с полчаса наслаждался полной неподвижностью. Тело было словно деревянное. Втаскивание машин на перевал утром; тряска в дороге; неожиданный обстрел и гибель «виллиса»; нервное напряжение во время нескольких часов наблюдения за воздухом и грохотавшей землей. Денек!

Вдали трижды тяжело ухнуло. Андрей понял: саперы на той стороне реки взорвали опустевшие японские доты. Значит, линию укреплений прошли…

Больше всего Кречетников опасался, что сержант сейчас же подаст команду ехать. Команды не последовало, но и отдохнуть не пришлось. Случилось ЧП.

Собравшись заправить бензином бак, Лесин достал из гнезда под рамой канистру, которую еще не трогал, и обнаружил, что она пуста. На ее ребре зияла дыра, окруженная вмятиной.

Под откосы бросали легковушки из-за того, что в частях кончался бензин… В штабах, должно быть, в свое время ошиблись, множа килограммы на километры. Или не учли снабженцы, что половину марша колоннам придется ползти на первой и второй скоростях…

Потрогав пальцем вмятину и вогнутые края дыры, Андрей страдальчески поморщился.

— В баке мерил?

Лесин, пошарив по земле взглядом, поднял прутик. Отвинтив крышку бензобака, он сунул прут. Мокрым оказался самый кончик.

— На двадцать километров, — определил Андрей.

Принимать меры нужно было немедленно. Андрей из-под ладони взглянул в ту сторону, где стояли артиллерийские батареи. Они вот-вот могли сняться с огневых. Лесин понял ход его мыслей, но выразил сомнение:

— Черт, дадут ли?

А ка кого еще можно было надеяться? С артиллеристами их все-таки связывала обстановка.

— Надо топать!

Андрей закинул за спину автомат. Заодно можно посмотреть китайскую деревушку, а на реке искупаться. Тело чесалось от пота и пыли. Доложил о случившемся Ниязову и попросил разрешения сходить за бензином к артиллеристам. Сержант заправил под пилотку черное крыло волос, подозвал Легонькова.

— Остаетесь за меня, — официальным тоном сказал он старшему сержанту. Кивнул Андрею: — Возьми канистру.

«Так, купанье отменяется», — с сожалением подумал Андрей.

Минут через десять они уже шагали по краю кукурузного поля.

Кукуруза стояла выше человеческого роста. Початки были размером со снарядик для «сорокапятки». Под плотной оберткой — молочно-желтые, пригнанные одно к другому, зерна; вылущить их зубами — останется легкий стержень с ячейками, как у сот. Ниязов и Кречетников сгрызли по початку.

— Как тебе такая пища, сибирский житель? — спросил Ниязов.

— Далеко не кедровые орехи, — в тон ему ответил Кречетников, швырнув в сторону пустой стержень. — Но, на худой конец, набить живот можно.

— Ни черта ты не понимаешь, — улыбнулся сержант. — С солью отварить — лакомство! В Румынии, например, так считают.

— У вас в Средней Азии тоже?

— Э! У нас барашков и дыни любят…

Они вышли на тропинку, которая вскоре раздвоилась: одна стежка вела напрямик к реке, другая к десятку фанз, словно притаившихся за глиняными, полутораметровой высоты оградами. Сержант свернул к фанзам.

Андрей смотрел во все глаза. Богатства в китайской деревушке он и не ожидал увидеть. Но ничем не прикрытая нищета поразила его.

Глиняные стены круглых фанз, покрытых высушенными кукурузными стеблями, имели одно-два маленьких незастекленных оконца. Кроме земляных нар, внутри фанз ничего не было — это Андрей видел в оконца и открытые двери. Во двориках за полуразвалившимися оградами, неметенных, запущенных, бродили одинокие куры и тощие черные свиньи, похожие на большеголовых собак. Через несколько шагов пришлось зажать нос — густо пахло нечистотами.

Да ведь это какой-то каменный век! Ворот на колодце без железного стержня, у повозки колеса сбиты из досок и не ошинены! Знали ли вообще в этой деревушке о существовании железа?..

Двое мужчин-китайцев и несколько голых ребятишек показались в проеме ограды. Они настороженно смотрели на подходивших солдат. Коричневые морщинистые лица мужчин выражали привычное смирение перед людьми с оружием. Возраст китайцев невозможно было определить, зато худоба их, малосильность и нищета бросались в глаза. Обуты в тряпичные тапочки, на плечах висели какие-то темные, грязные лохмотья.

Андрей не знал, как поступить: просто поднести в знак приветствия руку к пилотке или остановиться, пожать китайцам руки и попытаться объясниться с ними? Да подойти-то неудобно — смотрят с таким страхом, будто ждут неминуемой смерти. Должно быть, лихо им доставалось от японских солдат, заглядывавших в деревню!

Ниязов остановился, поманил к себе голопузого китайчонка. Тот сначала испуганно сжался, поднял и скрестил над головой руки, как бы готовясь защититься от удара, потом все же сделал робкий шаг вперед. Кречетников почти физически ощутил, как замерли пожилые китайцы.

Сержант сунул руку в карман, достал расческу и протянул ее мальчику.

— На вот, — проговорил он.

Китайчонок не понимал и не двигался. Тогда Ниязов сам подошел к нему и провел расческой по его блестящим черным волосам, падавшим на лоб неровной челкой, а на висках и шее спускавшимся длинными косичками.

— Возьми, — повторил сержант, вложил немудреный подарок в руку мальчика и легонько щелкнул пальцем по животу.

Андрей увидел, как облегченно вздохнули мужчины, а ребятня, стреляя в пришельцев черными бусинами глаз, смело придвинулась. Он пошарил в карманах, но, кроме махорки и немецкой зажигалки, у него ничего не нашлось.

— Давайте закурим, граждане! — поставив на землю канистру, громко предложил ефрейтор, обращаясь к взрослым китайцам. Махорка у него была насыпана прямо в карман, и он достал горсть. Курительную бумагу Андрей держал за отворотом пилотки.

Китайцы переглянулись, тихо перекинулись несколькими словами, затем один из них деликатно взял маленькую щепотку из горсти Андрея. Думая, что они не имеют представления о табаке, Андрей ссыпал махорку обратно в карман, чтобы освободить руку, и свернул себе цигарку. Раскурив ее, он показал:

— Вот!

Китайцы заулыбались. Откуда-то из лохмотьев они достали маленькие трубочки с длинными тростниковыми чубуками. Андрей снова набрал в горсть махорки. Когда мужчины набили свои трубочки и раскурили, они закашляли, засмеялись и замахали руками:

— Пу! Пу!

— Видать, крепко для них! — сообразил Андрей, взглянув на усмехавшегося Ниязова.

Один из китайцев побежал в фанзу и вскоре вернулся с пачкой бурых сухих листьев. Склонившись в поклоне, он протянул их Андрею.

— Табак? — с любопытством потрогал листья Кречетников.

Подарок пришелся кстати. Накануне вносовцы поделили остатки махорки. В кармане у Андрея была та, что он выменял утром на кисет.

— Теперь покурим! — Кречетников взял листья, с поклоном сказал: — Спасибо, данке, мерси! — и пожал китайцам руки.

— Двинулись, — сказал сержант.

Андрей поднял канистру, помахал рукой ребятишкам и козырнул мужчинам. Те закланялись, но уже не подобострастно, а с искренним пожеланием счастливого пути. Когда отошли на несколько шагов, за их спиной раздался надтреснутый голос:

— Пэнью! Хао![2]

— Это как понять? — обернулся к сержанту Кречетников.

— «Хао» — хорошо, наверное, — ответил Ниязов.

Не много же земли обрабатывали жители деревушки: через пять минут и второе поле кукурузы осталось позади. К реке поля почему-то не спускались.

Неожиданно они увидели трупы японцев. В высокой траве лежали совершенно голые тела. Если бы не их неестественные позы и не сладковатый залах разложения, мутивший воздух, можно было подумать, что люди загорали. Тут же валялись винтовки, но плоских штыков ни на одной из них не было. Убиты японцы были, наверное, еще утром, в первые минуты боя.

Кто раздел трупы? Наши солдаты сделать этого не могли. Японцы тоже вряд ли хоронили павших без всякой одежды. Странным было и то, что оружие осталось несобранным.

Одна и та же догадка пришла в голову сержанту и ефрейтору. Андрей с силой сжал в кулаке ремень автомата, но в этом его движении выразился не гнев.

Ниязов высказал то, о чем с острым чувством сострадания к несчастным людям, доведенным до положения полудикарей, подумал и Андрей:

— Что-то носить им надо…

Невдалеке от расположения артиллеристов они услышали крики большой толпы. Не меньше чем двадцать китайцев в темных лохмотьях и конусообразных соломенных шляпах с ликующим гомоном вели за связанные руки на длинной, в несколько метров, веревке коротконогого человека. Этому пойманному в кукурузе японцу тоже были оставлены лишь трусики.

Кречетников и Ниязов увидели, как вышедшие навстречу толпе китайцев артиллеристы с замешательством приняли конец веревки. Толпа остановилась, немного стихла. Она, наверное, ожидала немедленного возмездия самураю за его недавние бесчинства. Перепоясанный ремнями офицер-артиллерист, которому пришлось возглавить прием пленного, должно быть, в душе проклинал ситуацию.

Вносовцы подошли. Положение артиллеристов действительно было и щекотливым и забавным. Расстрелять пленного они, разумеется, не могли. Принять голого — тоже хлопотно. А приказать китайцам вернуть самураю обмундирование — неизвестно, как они это поймут… Притом объясниться с китайцами на их языке наверняка никто из артиллеристов не мог.

Андрей вообще-то, если бы ему позволили, отдал пленного китайцам. Не на самосуд, конечно, а чтобы столько, сколько микадо продержал тут свою армию, угнетая местное население и угрожая границам Советского Союза, он почистил за деревенскими ишаками навоз и обрабатывал ту же кукурузу. Если бы его так и водили на веревке, это, в общем-то, тоже было бы справедливо.

Андрей сообразил, что судьба посылает ему счастливый случай. Уместное вмешательство должно породить в душах суровых гаубичников чувство благодарности…

Подмигнув Ниязову и сунув ему канистру, Андрей быстро принял лихой боевой вид. Старший лейтенант, с лицом шахтера или заводского рабочего, наверное командир батареи, был уже не молод. Судя по двум рядам засаленных колодок на груди — бывалый фронтовик. Солдаты, напротив, сплошь безусая молодежь. Смело подойдя, ефрейтор отдал офицеру честь, громко представился и произнес заготовленную фразу:

— Товарищ старший лейтенант, разрешите мне побеседовать с населением насчет пленного?

— Действуйте, — помедлив, сказал офицер.

Японец с ужасом смотрел на ефрейтора, пока тот развязывал ему руки. Веревку Андрей аккуратно смотал. Потом он жестом приказал японцу идти вперед. Подведя к ближайшему орудию, Андрей поставил пленного лицом к китайцам и артиллеристам. Вернулся к толпе, смолкшей при его приближении, и протянул веревку самому высокому и сильному на вид китайцу.

— Повезет туда! — изобразил он, как японец потащит орудие на восток. — Там, — обвел он рукой поля кукурузы, — еще есть. Вылавливайте.

Китайцы поняли.

— Хао! Хао! — заулыбались они и энергично закивали.

Тотчас, гомоня, всей толпой двинулись прочь.

На усталых лицах артиллеристов белозубо сверкали улыбки.

— Какой части, ефрейтор? — окликнул кто-то Андрея.

— ПВО, братцы. Надежные стражи неба! По соседству к вам, малость разжиться… Знаем, что вы не жадные. Одно слово — боги войны! Наблюдали, товарищ старший лейтенант, как вы из дотов душу трясли, — не обошел он комплиментом комбата. — Китайского табачка попробуете? Не были в ихней деревне? И не ходите: смотреть не на что, живут беднее бедного…

Через полчаса вносовцы возвратились на пост с полной канистрой бензина.

13

 Андрей вел машину. Он был рад, что именно в этот день Лесин, сломленный усталостью, на несколько часов передал ему руль. Настоящая дорога (надолго ли, неизвестно) убегала под колеса. А по ее обочинам на восток шли и шли группы китайцев. Большинство были босы и обнажены до пояса, некоторые облачены в рваные рубахи и халаты. У каждого на правой руке — красная повязка. Обгонявшую их военную машину китайцы приветствовали дружным криком «Шанго-о!». Вверх поднимались руки — четыре пальца сжаты в кулак, большой отставлен…

— Шан-го-о!.. — то и дело влетало в кабину.

Эти люди рвали и дробили для японцев камень в горах. Теперь возвращались по домам.

Слово «шанго» переводилось, как «хорошо» и как «спасибо»: «Хорошо, что вы пришли! Спасибо, что освободили нас!..» Андрей часто сигналил: и для того, чтобы кто-нибудь не попал под колеса, и чтобы ответить на приветствия. Вот так же было весной в Восточной Пруссии» Только там по дорогам, освобожденные из лагерей и трудовых колоний, шли русские и украинские девчата, поляки, французы, немцы-антифашисты… «Спасибо, родные наши! Вива Совьет! Камераден!..» И не обожженные горы были вокруг, не резко-синее небо над головой, а тронутые пухом первой зелени сады и поля, обнесенные металлическими сетками, черепичные крыши фольварков, часто пробитые снарядами…

Горы ожили. Все чаще мелькали кучки глинобитных фанз. Посвежел воздух — утром прошумела короткая гроза с ливнем. А в деревушке, которую проехали часа два назад, китайцы подарили пять крупных спелых арбузов!

Ниязов сосредоточенно рассматривал порвавшуюся на сгибах карту. Ротный пост передал: связаться с ним, когда достигнут станции Болотай. Андрей искоса поглядывал на карту — не терпелось добраться до станции. Там он получит весточку от Нины. На крыле никто из наблюдателей сейчас не ехал. Пост отстал от передовых частей. Танки и самоходки опередили его на полсуток.

Утреннюю сводку Информбюро сегодня не слушали: Легоньков и Елпанов меняли аккумулятор и опоздали включить рацию. Но было известно: Первый и Второй Дальневосточные фронты двигались вперед безостановочно.

Андрей вспомнил, как в Монголии они гадали: сколько, полгода или год, продлится эта война? Явно недооценивали свои силы. Японцы в сущности разбиты, хотя война длится всего несколько дней. Кто знает, может, еще где-нибудь перед Новым годом он сядет за руль машины с номером ачинской автобазы.

Мысленно Кречетников прилепил к ветровому стеклу своей будущей гражданской автомашины карточку Нины. Они, конечно, перед свадьбой сфотографируются вместе. Но в машине у него будет та карточка, что лежит сейчас в солдатской книжке в нагрудном кармане.

«Шевроле» обогнал еще одну группу китайцев. Эти «Шанго!» не кричали. Шедшие позади подняли руки с отставленным большим пальцем, передние же только повернули головы. Они кого-то несли на самодельных носилках. Кречетников кинул короткий взгляд и понял: тут медицинская помощь уже без надобности. Несшие носилки сами едва передвигали ноги.

Андрею почему-то вспомнилось, как вчера на привале Кокорин свернул из обрывка старой газеты фунтик и насыпал в него кукурузных зерен. Здешняя мощная кукуруза на бывшего колхозного бригадира произвела сильное впечатление… Спрятал фунтик в свой вещевой мешок — отвезет домой.

Группа китайцев с носилками оказалась последней. Вернее, она была первой, шедшей из гор. Дорога опустела. И сразу как бы сузилась. Ведь до советских танков и самоходок только ишаки горцев, да и то не часто, таскали по ней повозки на деревянных колесах.

Насвистывая, он правил машиной, как виртуоз, — так ему казалось. Он мысленно взглянул на себя со стороны. С первого взгляда было видно: «шевроле» с зеленой будкой вел фартовый парень! Андрею нравилось, что у этого парня сбитая набок пилотка непостижимым образом держалась на голове, что лицо, шея и руки были бронзово-шоколадные, а на груди позванивали медали.

Проскакивали в стороне раскидистые невысокие деревья. Под ними лепились фанзы. Было видно, как китайцы выбегают из оград и смотрят на дорогу из-под ладоней. Полей тут не было, обрабатывались крохотные приусадебные участки. Порой Андрею хотелось остановиться, посадить в машину всех мужчин, женщин и голых ребятишек какой-нибудь деревушки и перевезти в другое, более удобное для жительства место.

Приедет домой — заставят рассказывать о фронтовых годах. И о переходе через Большой Хинган тоже. Пожалуй, большая удача, что пришлось принять участие в этой войне. Ведь иначе бы не встретился с Ниной.

Ниязов положил руку Андрею на плечо, ко тот уже сам нажал ногой на педаль тормоза. «Шевроле» остановился метрах в пяти от завала, перегородившего дорогу. Камни размером с железные бочки для бензина скатились с кручи, нависавшей над дорогой.

Все, кто ехал в будке, с удовольствием разминали ноги. Потягивались, дышали полной грудью.

Кречетников, Колобов и Лесин, подойдя к завалу, попытались стронуть с места верхнюю глыбу. Теплый, розовый осколок гранитной скалы только покачнулся и плотнее осел в щебне.

Решили поискать объезд. Развернуть машину на узкой дороге было невозможно. Предстояло двигаться задним ходом. Андрей сел за руль, остальные ушли назад, чтобы посигналить ему на поворотах.

Вскоре Андрей перегнал товарищей и остановился обождать их.

Собственно, сколько так ехать? Не лучше ли где-нибудь тут срезать серпантины и спуститься к китайским деревушкам.

Андрей вылез из кабины и прошелся по краю дороги. Обрыв был крут. Рискнуть — верное дело раз десять показать плававшим в небе коршунам елочки на резине.

Сел на бампер, закурил. В конце концов к чему торопиться? Погода отличная, японских самолетов нет. Войне не сегодня-завтра конец, и нечего лезть на рожон. Его Нина ждет… Подошли товарищи, Андрей бросил цигарку, встал, собираясь вновь залезть в кабину.

— Капитан! — вдруг донесся призывный крик.

Снизу по дороге бежало несколько китайцев в темных одеждах. Передний размахивал руками и пошатывался из стороны в сторону. Видимо, выбился из сил.

— Капитан!

Сердце Андрея ворохнулось, почуя недоброе. Китаец, подбежавший первым, несколько минут не мог произнести ни слова. Он тяжело дышал и вынужден был опереться обеими руками на капот автомашины.

Набежали другие. Все разом они посыпали торопливые, щелкающие слова, показывая руками назад и изображая телодвижениями не то бег каких-то животных, не то идущий поезд.

Солдаты переглянулись. Было ясно: откуда-то грозила опасность.

— Тут? — показывая на дорогу, спросил Легоньков, Как и другие вносовцы, он подумал, что позади них на дороге неожиданно появились японцы.

— Ту! Ту! — высоким голосом воскликнул отдышавшийся китаец и ткнул пальцем в гору. — Паф! Паф! Паф! — вскинул он затем руки, как бы стреляя из винтовки.

Без сомнения — речь шла о каком-то поезде. Видимо, по ту сторону горы проходила железнодорожная ветка.

— По местам! — скомандовал Ниязов и повернулся к Легонькову. — Иван, включи рацию.

— Есть! — вскинул руку к пилотке Легоньков и полез в будку.

— Сержант! — Андрей нервно поворачивал ручку дверцы кабины. Черт принес таких вестников! — Может, нам лучше дунуть отсюда?

— Что? — обжег его гневным взглядом Ниязов. — Лесин, в кабину! Кречетников… — Наверное, он хотел поставить Андрея на крыло, но изменил решение. Взяв за руку одного из китайцев, он показал, чтобы на крыло встал тот.

14

 Андрей, сидя в будке, свернул цигарку и нервно курил, поминутно сплевывая прилипавшие к губам крошки табаку. «Авантюра!» — думал он. Они вносовцы, а не разведчики. Японцы, наверное, проложили железнодорожный путь, бронепоезд пригнали. Позади идут главные части корпуса. Им и карты в руки. Такое было чудесное настроение. Утром дождь, толпы освобожденных китайцев, красные повязки и флажки… И пьянящая мысль: совсем немного — и Хинган останется позади, а по равнине части фронта мигом докатятся до Порт-Артура или до другой точки, где соединятся все фронты. И — победа!.. Глупее глупого лезть сейчас на рожон!

Легоньков, затянув под подбородком ремни наушников, припав к рации, вертел ручку настройки приемника. Искал в эфире радиостанции частей, находившихся неподалеку. Елпанов разматывал шнур микрофона, татарское, в рябинках лицо его было спокойным. Ерзал на своем месте Кокорин, зажав в коленях автомат, хмурился Колобов — может быть, он думал так же, как Кречетников.

— Что, братцы-кролики? — не выдержал Андрей. Вонючую цигарку он швырнул в открытую дверь. — Покажем японцам нашу храбрость. Грозная сила: семь автоматов!

Кокорин, вздохнув, отвернулся к оконцу. Елпанов положил микрофон на столик и зачем-то отряхнул ладони. Колобов криво усмехнулся:

— Постучи, чтобы остановился.

Ефрейтор махнул рукой.

Автомашина замедлила ход, потом остановилась. Солдаты тотчас вылезли.

— Капитан!

Китаец-проводник жестом указывал на овражек, который вел на самую вершину горы.

— Сержант! — Кречетников решительно шагнул к Ниязову, ноздри его горбатого, с кривинкой носа раздувались. — Ты нам объясни, что хочешь делать!

— Подожди, Кречетников, — Ниязов посмотрел на Легонькова: — Что там, Иван?

— Морзянки много, а чтобы работали микрофоном на длинных или средних волнах — никого не слышал, — ответил старший сержант.

Китаец нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Он был бледен, но его лицо не выражало страха.

— Так сделаем… — Ниязов подобрался, теперь спорить с ним было невозможно. — Легоньков, Елпанов — вы возьмите рацию. Колобов и вы, Кречетников, пойдете тоже. Лесин и Кокорин останутся у машины.

— Сержант! — Голос Андрея прозвучал напористо. — Объясни, наконец, задачу. Чего ради мы попремся туда?

Ниязов покраснел, но ответил ровным, даже мягким тоном, как, наверное, разговаривал в классе с учениками:

— Если действительно на тайной железнодорожной ветке находится японский эшелон — постараемся связаться с дивизией или корпусом. Во всяком случае, проверить обязаны. Мы солдаты.

Андрей отошел в сторону и поправил за спиной автомат.

Магические слова «мы солдаты» сняли все вопросы, отмели все сомнения. Подумалось, рановато ты списал себя на «гражданку». Вспомнился разговор на марше, еще в Монголии. Он тогда сказал, что в этой войне изловчится, «прокантуется» как-нибудь, не подвергая себя опасности. Но вот сказано «мы солдаты», и в душе утвердилось чувство, перед которым отступило все личное, мелкое. Чувство долга перед Родиной.

Легоньков и Елпанов взвалили на спины закрытые крышками зеленые металлические коробки. Как положено — упаковка приемопередатчика у начальника радиостанции, упаковка питания — у рядового. С увесистым этим грузом радистам-вносовцам ходить приходилось только на занятиях в Монголии.

— Не забывайте, пишите! — с мрачной иронией попрощался Кречетников с Кокориным и Лесиным.

Китаец пошел впереди. Подъем в гору был для него делом привычным. К тому же он не тащил никакого снаряжения.

Двигавшийся за ним Легоньков вскоре шумно запыхтел. Шея старшего сержанта стала свекольного цвета. Андрей пожалел приятеля, взял его автомат. Автомат Елпанова понес Колобов.

Ниязов, задержавшийся, чтобы дать наставления оставшимся у автомашины солдатам, догнал группу на середине горы. На ходу достав из полевой сумки листок бумаги, он передал его Легонькову:

— Волна и позывные разведотдела корпуса.

Старший сержант, прочитав, вернул листок.

Комья спекшегося песка рассыпались под ногами. На камнях, подняв головки, неподвижно лежали маленькие ящерицы. В сухой траве ползали крупные зеленые кузнечики.

Вот и вершина горы. Она оказалась плоской, как стол. Проводник сделал знак остановиться и, сложив ладони рупором, издал певучий возглас. Тотчас неподалеку, словно из-под земли, выросли фигуры людей.

На рукавах у китайцев были красные повязки. Подняв руки, они вполголоса крикнули «Шанго!». Затем одновременно показали, что надо еще немного пройти вперед.

Всего теперь было не менее пятнадцати человек. Солдаты с любопытством рассматривали присоединившееся к ним безоружное воинство.

Кречетников вдруг содрогнулся, поняв, что перед ними нет ни одного человека, выбравшегося из каменоломен целым, без увечий. Все эти люди прошли японскую каторгу, которая была, наверное, не менее страшной, чем гитлеровские концлагеря.

У пожилого, со слезящимися глазами китайца безжизненно висела левая рука, и культю — кисти не было — обматывала грязная, бурая от крови тряпка. Юноша чахоточного вида мог лишь мычать сквозь разбитые распухшие губы. Одному китайцу японцы обрубили уши, и голова его казалась неестественно круглой; лицо другого пересекал недавний глубокий шрам… Скелеты, обтянутые кожей, воплощенная ненависть — вот кто эти люди…

Старший среди китайцев что-то взволнованно объяснил Ниязову, указывая вниз. Колобов, спустившийся на несколько шагов по противоположному склону, крикнул:

— Сюда!

Кречетников, оказавшийся возле Колобова первым, сразу увидел внизу две ниточки поблескивающих рельсов. Они огибали гору, словно крадучись, вплотную прижавшись к ее подошве.

Андрей поднялся на плоскую вершину, а вниз к Колобову спустился Ниязов.

Китайцы, расположившись по краю спуска, неотрывно глядели вниз. Они негромко переговаривались. Когда кто-нибудь оборачивался и встречался взглядом с солдатами, на лице этого человека появлялась улыбка, и он поднимал руку со сжатыми четырьмя и отогнутым большим пальцем.

Снизу вернулся Ниязов. Его лицо было озабоченным.

— Вызывайте корпус, — распорядился он. — Китайцы утверждают, что эшелон самураев тут, под горой.

Легоньков надел наушники, поднес ко рту микрофон и включил рацию. Глядя на помигивающую лампочку индикатора, он начал звать:

— Радуга, Радуга, я ноль сто двадцать девять. Имею срочную радиограмму. Ответь, как слышишь. Прием.

— Услышат — все равно сразу не ответят. Сперва выяснят, кто мы такие, — проговорил Елпанов.

— Говорите открыто: армейский пост ВНОС! — приказал сержант. Он положил на землю автомат и снял через голову полевую сумку. — Если не отзовутся — связывайтесь с РП.

— Из Москвы в Берлин через Владивосток, — не удержался от шутки Кречетников.

Положив рядом с Легоньковым сумку, Ниязов поднял автомат и шагнул к краю площадки. Андрей вскочил:

— Куда, сержант?

— Оставайтесь здесь, я попробую спуститься. Иван, установишь связь — сообщи квадрат. Бинокль у Колобова. — Ниязов поманил молодого китайца с разбитым ртом, и тот с готовностью подбежал.

— Сержант, ты в своем уме?.. — попробовал остановить их Андрей.

— Спокойно, долгоносик! — улыбнулся Ниязов.

Сержант и его спутник быстро удалялись. Вот у кустарников они остановились, затем пошли влево.

Внезапно Кречетников похолодел от предчувствия, что сейчас, через минуту-другую, с теми двумя внизу случится несчастье. Как только дойдут до того каменного ребра. «Остановитесь!» — мысленно закричал он.

— Радуга! — оживился голос Легонькова. — Я армейский пост ВНОС! Я армейский пост ВНОС! Нахожусь в квадрате тридцать четыре — сорок два — девяносто два. Принимайте радиограмму.

Андрей, будто его толкнули в спину, с автоматом в руках кинулся вниз по склону. Его глазам открылся большой кусок узкоколейки. Воровски, бесшумно по ней скользила цепь вагонов, влекомых шедшим задом наперед маленьким паровозом. Ниже по склону, за кустами, там, где были Ниязов и китаец, загрохотали разрывы…

Стоя во весь рост, Кречетников застрочил по вагонам из автомата. Он бил до тех пор, пока все патроны в диске не кончились…

Все дальнейшее Андрею почему-то запомнилось плохо. Колобов, Елпанов и китайцы принесли Ниязова. Потом они долбили могилу. Китайцы показали знаками, что хотят остаться на горе и сложить из камней памятник советскому «капитану». Как спускались к «шевроле», как их встретили Лесин и Кокорин — ничего этого Андрей не помнил…

Уже в пути, очнувшись, Андрей хрипло спросил Елпанова:

— На РП сообщили?

— Сообщили, — угрюмо ответил радист и отвернулся к окошку.

15

 Горы синели далеко, в двадцати, может быть и больше, километрах позади. А позади, к западу, их не было вовсе. Хинган кончился.

Усталые солдаты на вершине невысокого холма развертывали пост: Елпанов и Кокорин ставили шестовую антенну, Кречетников и Лесин вбивали кол для планшета — определителя курса самолетов. Легоньков уединился в будке, чтобы составить радиограмму для ротного поста. Приехали на последних каплях бензина. Карта тоже кончилась, и продукты все вышли… Как им быть?

Внизу лежал городок Ванъемяо, до которого вносовцы немного не доехали. Отсюда он ничего примечательного из себя не представлял: тесно уложенные серые квадратики, в центре покрупнее, на окраинах помельче, кирпичная труба какого-то заводика. Напоминал он Тамцаг-Булак, только не на сером, степном, а на зеленом фоне.

Кречетников влез в будку и сел на скамью. Несколько минут он смотрел в открытую дверь. На соседнем холме стояло культовое сооружение: раскрашенный деревянный сруб с шатровой крышей, напоминавшей букву «Л». Еще несколько пагод торчали на других холмах, подступавших к городку.

За два дня, прошедших после гибели Ниязова, Андрей осунулся и почернел. Одни глаза и нос остались на лице, острый кадык выпирал из воротника гимнастерки, ставшего слишком широким.

На Западе теряли товарищей — боль так остро не ощущалась. Ниязов почти в течение двух лет был его командиром. Не раз спасал от гитлеровских пуль. И от гнева ротного спасал — это тоже не фунт изюму. Вот и в последнюю минуту жизни спас китайского парнишку.

Старший сержант закрыл переговорную таблицу, и Андрей пошевелился.

— Ваня, как же насчет харчей? — проговорил он, взглянув на друга. А тон, каким он спросил, был почти безразличным.

— Что же я сделаю? — поднял на Кречетникова выпуклые глаза Легоньков. Он тоже сильно сдал, казался каким-то помятым. Командир роты приказал ему принять пост, и старшего сержанта осаждали непривычные заботы.

— Есть же, наверное, в городе какая-нибудь наша часть. Может, комендатура. Танковая бригада и моторизованная дивизия прошли… Давай мы с Колобовым сходим.

— Идите, — разрешил старший сержант.

Выпрыгнув из будки, Кречетников окликнул Колобова. Сборы были недолгими. Солдаты взяли автоматы и пустой вещевой мешок. Товарищи собрали им деньги — в случае, если не удастся достать продуктов у своих, пусть купят у китайцев.

— Узнайте, где бензину добыть, — напомнил уходившим Лесин.

Спустились с холма.

— Не влетим в какую-нибудь историю? — выразил опасение Колобов, поправив за спиной автомат.

— Вернись, — равнодушно посоветовал Андрей. Он шел, сунув руки в карманы, держа во рту травинку.

День был необычным — облачным, совсем не жарким. Становилось сумеречно — приближался вечер. Земля под ногами слегка пружинила, была черной, тучной.

Первые постройки оказались совсем не городскими: такие же фанзы, как в горных деревушках, разве что попросторнее. Глиняные ограды и тут смыкались одна с другой. Жителей на улице не видно.

Едва вносовцы вышли на улицу, мощенную камнем, Колобов восторженно присвистнул:

— Гляди-ка!

Каждый дом — это были настоящие каменные, немного необычной архитектуры, двухэтажные дома — украшали красные флаги. Море флагов. Они создавали праздничную обстановку.

Людей и здесь было немного. Те же, кто шел по улице, не шел, а бежал, словно торопясь укрыться.

Присмотревшись, солдаты поняли, что ошибаются: просто такая семенящая походка была у китайцев. В самом деле, от кого прятаться вон тому парню с потным лицом, согнувшемуся под тяжестью коромысла с угольными корзинами, или тому высокому старику в залатанном халате?

Солдаты вдруг заметили, что на них сосредоточено внимание всей улицы, и невольно подтянулись. Прохожие при виде их светлели лицом. Радостно вспыхивали глаза, появлялись улыбки. Вскоре Кречетников и Колобов двигались в окружении толпы. Нет, люди не шли вслед за солдатами. Стараясь не быть навязчивыми, они лишь останавливались, ожидали, когда солдаты поравняются с ними, и как бы передавали их дальше.

Вносовцы, отвечая на приветствия, поминутно прикладывали руки к пилоткам. Такое внимание их смущало. Как ни странно, более всего разбитного Кречетникова.

«Комендант» и по-немецки «комендант», и по-французски. Может быть, по-китайски тоже? Колобов задержался возле двух китайцев и спросил, как найти коменданта. В ответ мужчины развели руками. Не поняли. А может, никакой комендатуры в городе и не было?

Вышли к базарчику. Торговали тут прямо на улице. От жаровен, на которых жарились лепешки, распространялся запах кипящего масла. На камнях, без подстилки, горками лежали синие баклажаны, красный перец, чудовищной длины огурцы. Китайцы носили их, как дрова, охапкой. Дом напротив был вроде чайной: за столиками сидели люди и пили чай из маленьких чашечек.

Андрей остановился возле поленницы огурцов. На весь пост три штуки хватило бы за глаза. Но это все зелень. А чего-нибудь более существенного он не видел. Колобов тоже шарил глазами по рядам и в ответ на немой вопрос товарища пожал плечами. Ведро картошки, пару буханок хлеба, консервы или сала кусок — вот что им требовалось.

— Давай купим этих уродов, — предложил Андрей, кивнув на огурцы.

— Сколько платить будешь? — поинтересовался Колобов.

— По справедливости. — Андрей сдвинул пилотку на лоб, по-скреб в затылке, прикидывая. Солнца здесь много и для овощей самый сезон. На поля ходить не далеко. Так что за три зеленью палки одного рубля достаточно.

— Покупаю, — сказал он, отобрав три огурца и протянул торговцу рубль.

Китаец взял деньги и что-то громко закричал. Через минуту вокруг него собралось человек тридцать. Каждый протягивал руку, чтобы посмотреть на розовую бумажку. Лопотали по-своему, должно быть споря о ее достоинстве.

Вносовцы переглянулись. Колобов отер со лба пот, шепнул:

— Дай еще рубль.

Андрей сокрушенно покачал головой.

— А еще ветеринар. Соображай: зачем же дешевить наши деньги?

— Шанго, капитан! — вдруг воскликнул с улыбкой продавец овощей. — Чифан![3] — Он бережно свернул и спрятал рубль куда-то за пазуху. Затем, улыбаясь, к трем огурцам добавил четвертый.

Торговцы начали тянуть солдат каждый к себе. Вносовцы прошли вдоль выставленных товаров. Табак — это нужно, за пачку листьев Кречетников положил три рубля. Еще они купили стопу лепешек и вареные бобы. Последние пришлось приобрести вместе с горшком.

— Смотри-ка, чай зовут пить, — проговорил Колобов.

Действительно, их приглашали жестами зайти в чайную или как там у них называлось это заведение. Но Андрей показал, что они спешат. Чтобы не проходить по торговому ряду второй раз, солдаты свернули на боковую улицу.

Обратно решили пройти мимо стоявшего в стороне заводика. Опять потянулись глиняные стены, за которыми прятались фанзы. Для свалки мусора и нечистот здесь служила улица, и в нос шибало гнилью. Застигнутая врасплох появлением солдат, старуха не успела, как она намеревалась, перейти улицу. Для нее это было не простым делом: уродливыми, искалеченными еще в детстве ногами она могла делать лишь крохотные шажки. Такие ноги были у большинства пожилых китаянок. Елпанов рассказывал: правил когда-то давно в Китае император, от которого сбежала молодая красавица жена. После этого он приказал, чтобы всем девочкам заковывали ноги в деревянные колодки…

Старухе солдаты тоже козырнули. Просто из уважения к ее возрасту. Молодых женщин, как и в деревнях, они на улицах не видели.

Внезапно солдаты оказались словно в ином мире. Вдоль шоссе — каменные столбы с эмалированными дощечками. За столбами каменные двухэтажные казармы, пулеметные вышки и грибки для часовых, ленты асфальта, проведенные, как по линейке. Даже трава тут была подстрижена, как где-нибудь в Восточной Пруссии. И труба, что торчала поодаль, напоминала трубу крематория.

Вносовцы, пройдя шагов сто по асфальтовой ленте, остановились и переглянулись. На худом лице Кречетникова от волнения выступил румянец.

— Одинаково, что у немецких фашистов, что у самураев.

Военный городок был мертв. Китайское население до сих пор не переступало черту, обозначенную каменными столбами. Страх ли, привитый годами, удерживал людей, или китайцы думали, что тут остановятся части советских войск, проделавшие трудный путь через Хинган?

Вдруг послышались резкие удары по железу. В низких и длинных корпусах заводика кто-то обитал.

— Эй, пехота! — неожиданно услышали они окрик.

На пулеметной вышке стоял русский часовой. Перегнувшись, он рассматривал сверху солдат.

— Притопали? — Наверное, он думал, что в город вошла новая стрелковая дивизия. — Шагайте к старшему лейтенанту! — рукой указал направление.

Вот где лязгало железо: за низким зданием танкисты ремонтировали танки. Их стояло всего два: «тридцатьчетверка» и легкий Т-70. Как сразу отметили солдаты, работа у танкистов шла ни шатко, ни валко. Один сидел на каком-то ящике, вяло двигал мехами великолепного немецкого аккордеона, несколько человек лежали на зеленом газоне, дымили сигаретами.

Кречетников, несший вещевой мешок, передал его Колобову. Представиться должен был он — как-никак ефрейтор — старший по званию. Офицер, к которому их послал часовой, по армейским законам в данном случае являлся начальником гарнизона.

Едва на зов аккордеониста вышел старший лейтенант — был он без фуражки и в комбинезоне с засученными рукавами — Андрей узнал его. Разгромленная японская колонна перед Хинганом, последняя вода в канистре… Гуго — так его называл капитан, молодой комбат.

Андрей весело вскинул ладонь к пилотке:

— Наблюдатели армейского поста ВНОС!

— Постой, кацо… Ага! — грузин раскинул руки, как бы собираясь заключить Кречетникова в объятия, но тут же опустил их. — Какой номер? Номер? — повторил он, прожигая Андрея горячим взглядом.

Оперативный номер поста без крайней необходимости называть не полагалось. Для тех, кого он обслуживал, пост попеременно бывал то «Елкой», то «Розой», то «Ветром» — как на этот день предписывала таблица радиопозывных.

— Ноль сто двадцать девять, — поколебавшись, произнес Андрей.

— Молодцы! — в порыве чувств грузин толкнул его в грудь ладонями. — Этот номер, верно, кацо! Видали, как мы их на станции Болотай?.. Весь эшелон в щепы!

Значит, старший лейтенант вспомнил не встречу в предгорьях. Он говорил о событиях третьего дня — о том японском составе на железнодорожной ветке. В Болотае вносовцы видели его остатки — обгоревшие вагоны и платформы, валявшийся на путях исковерканный паровозик… Значит, их радио приняли эти парни?!

Грузин охнул, когда худощавый, с ввалившимися глазами, ефрейтор обхватил его жесткими, как железные прутья, руками. Отдышавшись, возбужденный Кречетников проговорил:

— Прости, старшой… Да вы что, не признали меня? Две фляги спирту в Хингане, не помните? Капитан — ваш комбат еще… Гуго вас зовут, товарищ старший лейтенант? Эх, елки-моталки, еще раз встретились!..

16

 Едва рассвело, Андрей растолкал Легонькова и Колобова. Вечером, когда они с Колобовым возвращались на холм, Андрею пришла в голову мысль: попросить, чтобы старший лейтенант Гуго написал рапорт на посмертное награждение Ниязова.

Почти не давая газу, Андрей вывел машину на дорогу.

Когда «шевроле» мягко подкатил к серой каменной коробке, возле которой стояли танки, из люка «тридцатьчетверки» до пояса высунулся часовой или дневальный, — как его было назвать?

— Вносовцы! — выйдя из кабины, сообщил о себе, приветственно подняв руку, Кречетников.

— Хай живе радянський Крым! — приветствовал танкист.

Пока он вылезал из люка, Легоньков тоже вышел из кабины. Старший сержант и танкист оказались удивительно похожими друг на друга: оба с полнотцой, щекастые, белобрысые и с глазами навыкате.

— Ты, земляк, откуда? — спросил его танкист, подтягивая поясной ремень с пистолетом «ТТ».

— Город Тула. Оружейники. Слыхал? — усмехнулся старший сержант, доставая пачку японских сигарет, принесенных вчера Андреем.

— Слыхал, — отозвался танкист. — Самоварники.

Андрей зашел в дом. Танкисты спали на полу в пустой большой комнате. Как видно, они уже пользовались складами — каждый лежал на нескольких шубах. Шубы были из рыжего искусственного меха, а верх парусиновый. Самураи собирались зимовать. На полу стояло несколько вскрытых ящиков с галетами, сигаретами и какими-то консервами в маленьких плоских банках.

Чумазому воинству пора было подниматься, и Андрей потормошил спавшего в середке старшего лейтенанта. Тот сразу сел, словно и не спал.

— А, пост ВНОС! — сказал он, увидев знакомое лицо, и оглянулся, ища фуражку. — Чего пришел, кацо? Забирай, что надо, — вон шубы бери, если холодно!

Андрей изложил старшему лейтенанту просьбу насчет рапорта Тот велел подать его полевую сумку.

Через четверть часа лист из полевого блокнота старшего лейтенанта с двадцатью строчками был у ефрейтора в кармане.

Легоньков, Колобов и танкист-часовой сидели на каменной бровке асфальтовой дорожки и разговаривали. Дверь в будку автомашины была открыта, и ефрейтор сразу увидел, что туда погрузили лишь с пяток небольших ящичков. В лучшем случае — дня на четыре галет и консервов. Танкисты же говорили, что на складе мешки риса, растительное масло… Консервов, галет тоже надо захватить больше. Наконец, на всякий случай взять хотя бы две-три шубы и несколько пар японских желтых ботинок… Безголовые!

Андрей не стал выговаривать товарищам, просто влез в кабину машины и завел мотор. Складские помещения были рядом, вчера танкисты показали, где они.

Все было открыто. Зайдя в одно помещение, затем в другое, ефрейтор внимательно осмотрел пирамиды ящиков, стеллажи, ряды бочонков. В общем-то, небогатый склад. Наверное, недостающую часть продовольствия японский гарнизон добывал ка месте, грабя китайское население.

Погрузив в будку все, что он считал нужным, Андрей вернулся к танкам.

Танкисты уже собрались возле своих машин. Командиры экипажей отдавали короткие приказания. Старший лейтенант Гуго за что-то распекал вчерашнего аккордеониста, стоявшего перед ним с опущенными по швам руками.

У ног Колобова на земле лежала ярко-желтая восьмилитровая лягушка-канистра с загнутой кверху трубкой. Кречеткиков, увидев ее, встрепенулся:

— Горючее?

Федор движением головы указал на танкистов. Андрей приподнял канистру — она была полной.

Каждому из танкистов вносовцы пожали руку. Старший лейтенант Гуго стукнул ладонью в грудь Кречетникова:

— Прощай, кацо! Если встретимся в третий раз, то на берегу Желтого моря!

— В Ачинске, товарищ старший лейтенант, — серьезно ответил Андрей. Он уже записал в блокнот грузина свой домашний адрес. — Может, и вы останетесь в Сибири: у нас такие девчата — кровь с молоком! За рапорт и за бензин спасибо… — Он принял положение «смирно» и по-уставному поднял руку к пилотке.

17

 — Ваня, вызываешь РП? — шепотом спросил Андрей, подсев на лавку к старшему сержанту. — Передай, что продуктами обзавелись…

Елпанов переключил рацию на прием. Сейчас же громко, на басовых нотах, послышалась ответная уверенная морзянка.

Значит, ротный пост где-то недалеко! Легоньков взял переговорную таблицу и, читая группы цифр, которые появлялись из-под карандаша Елпанова, медленно прочитал вслух: «Найдите возможность достать бензин… Ваша дислокация Таонань. Новом месте ожидайте РП…»

— Ваня! — вскочил Кречетников. Он задохнулся от ликования. — Таонань недалеко! Это же значит — соединяемся!

Легоньков махнул на него рукой. Как всегда, во время поверки связи он волновался, боясь что-нибудь пропустить или перепутать.

— Дай «ас» одну минуту, — бросил он Елпанову.

С помощью переговорной таблицы он торопливо начал кодировать длинную радиограмму, в которой докладывал, что положение ка посту со вчерашнего дня изменилось к лучшему.

Андрей выскочил из будки, подбежал к товарищам, вскрывавшим ящики, и каждого — Кокорина, Лесина и Колобова — потискал или хлопнул по плечу.

— В Таонань едем!

Так как никто не понял, почему надо радоваться очередной передислокации, он с торжеством добавил:

— Там будем РП ждать!

Солдаты оставили работу. Значит, их армия, во всяком случае большинство ее частей, становится тыловой? Лесин, широко шагая, направился к машине, за ним поспешили Колобов и Кокорин.

Обогнавший их Андрей снова залез в будку. Елпанов уступил место у ключа Легонькову. Вдруг РП перешел на микрофонный режим работы. В наушниках послышался звонкий девичий голос:

— Привет!

Кречетников и Колобов подавали снаружи, а Кокорин и Елпанов размещали в будке — под сиденьями, на полу и на столике — припасы, вынутые из ящиков. Андрей не хотел ничего оставлять. Несколько нераспечатанных ящиков он положил на крышу кабины и привязал веревкой. До Таонаня было километров сто пятьдесят. К вечеру доберутся.

Андрей мысленно рисовал картины своей встречи с Ниной. Одно слово, брошенное ею в эфир, рассеяло все его сомнения. Товарищи видели — ожил человек! Сказать правду, даже старики Елпанов и Кокорин немного ему завидовали. Надо же, где пришла к парню любовь!

Вскоре все было собрано. Восемь литров бензина — этого было маловато, но Кречетников заверил старшего сержанта, что несколько литров они еще достанут.

— Подъедешь вон к тем бандуристам — остановись, — наказал он Лесину, указав на лагерь зенитчиков.

Но не успели они тронуться в путь, как от зенитчиков явился младший лейтенант с отделением разведчиков. Молодые солдаты были нагружены приборами и треногами к ним. Солдаты эти имели какой-то особенный, интеллигентный вид. Возможно, потому, что половина из них носила очки. Должно быть, все они — прибористы, дальномерщики, вычислители — лишь в прошлом году закончили десятилетку. Лейтенант по возрасту не отличался от своих солдат.

— Освобождаем вам место, — объявил Кречетников. Ему понравился офицер: скромный и вежливый.

Внезапно глаза Андрея загорелись, он сделал шаг вперед.

— Товарищ младший лейтенант, у вас что, газета? — спросил он, словно не веря. Из кармана шаровар у офицера высовывалась бумажная трубочка.

Андрей схватил протянутую ему газету — свою, армейскую, на одном листке — и радостно засмеялся. Черт возьми, они же не видели газет с Монголии! Все вносовцы столпились за спиной ефрейтора.

— За какое число? — спросил Елпанов.

Кречетников взглянул на число под заголовком и вдруг словно чего-то испугался.

— Какое сегодня число?

— Семнадцатое, — ответил младший лейтенант.

— Да ну?! — Андрей выпустил газету из рук, ее подхватил Елпанов. Это что же, шел только девятый день войны?! Андрею да и всем вносовцам казалось, что они воюют, по крайней мере, месяц.

Потрясенный, ефрейтор провел ладонью по лбу.

— Товарищи! — торжественно проговорил младший лейтенант. На его чистом, как у девушки, лице выступили розовые пятна. — Товарищи! Главком, маршал Василевский, предложил командующим Квантунскими армиями к двенадцати часам двадцатого числа полностью прекратить боевые действия. Акт о капитуляции японцы подписали!

Андрей ошалелыми глазами посмотрел на товарищей, перевел взгляд на городок и вдруг пошел куда-то, размахивая руками, словно разговаривал сам с собой. Но, сделав несколько шагов, он вернулся и обжег гневным взглядом Легонькова и Елпанова.

— Пентюхи! Рацию имеем, а ничего не знаем! — Торопливо отстегнул от поясного ремня нож в кожаном чехле, который всегда висел у него на левом боку, протянул офицеру. — Возьмите, товарищ младший лейтенант! На память. С сорок второго года у меня…

18

 На переезде через железнодорожную однопутку кто-то повесил указатель: «На Таонань». Отсюда шло хорошее щебенчатое шоссе. Лесин пропустил вперед «студебеккеры», нагруженные длинными, окованными железными полосами ящиками. В них, солдаты знали, по два снаряда со стабилизаторами, как у авиационных бомб. Эрэсы. Видно, подразделение боепитания догоняло полк «катюш».

В будке Елпанов, Колобов и Кокорин дымили сигаретами и изредка переговаривались. А Кречетников спал. Он заснул сразу, как выехали из Ванъемяо, приткнувшись между вещами на полу на японских шубах. Лицо ефрейтора было поднято кверху, рот слегка приоткрыт. Одну руку ефрейтор зажал меж колен, другой держался за угол скамьи. Так он и спал, держась за скамью, чтобы уберечься от толчков.

Елпанов до сих пор не выпускал из рук газету, подаренную младшим лейтенантом-артиллеристом. Почти всю ее он прочитал вслух Колобову и Кокорину. Последний, слушая, то и дело вытирал грязноватым платком морщинистую шею и лысину. В сводке Информбюро сообщалось, что на всех фронтах идет прием пленных, освобождены еще такие-то и такие-то китайские города. На другой странице газета писала, что американцы одержали ряд крупных побед на островах в непосредственной близости от Японии… Однако о капитуляции — ни слова.

— Что ж, Семен Семеныч, выходит, врал младший лейтенант? — дрогнувшим голосом спросил Кокорин.

— Не знаю, Петрович, не знаю, — ответил Елпанов.

Они ехали по ровной низменной местности, пустынной и унылой. Не было больше ни гор, ни холмов. Солнце в этот день еще не выглядывало из влажных серых облаков, низко нависших над землей. Было душно.

Андрей проснулся оттого, что машина остановилась. Он пробрался к выходу, выглянул наружу и выпрыгнул из машины. Путь впереди был забит «студебеккерами».

Легоньков и Лесин стояли на дороге. Оказывается, рухнул мост через небольшую речушку. Наверное, танки разнесли его своими гусеницами. Кречетников вскинул плечи:

— Так что ж тут торчать? Давай в объезд, где-нибудь переберемся на ту сторону.

— В Таонань тебе не терпится? — съязвил шофер.

— Не терпится, — признался Андрей. — Место для РП подыщем.

Старший сержант, попыхтев сигаретой, решился:

— Поехали. В ту или в ту сторону?

— В ту, — уверенно указал Кречетников. — Вон какая-то деревушка. Китайцы народ трудолюбивый, мостов тут небось сколько хочешь.

Андрей вскочил на крыло.

Солдаты и офицеры, сопровождавшие «студебеккеры», сидели на траве на обочине дороги или в кабинах с открытыми дверцами. Курили, закусывали. На выползший из общего ряда «шевроле» они не обратили внимания.

Тонкий, злой, подвывающий звук, исходивший с неба, Андрей даже не услышал, а как бы уловил всем своим существом.

Он стукнул кулаком по крыше кабины, соскочил с крыла и отбежал на несколько шагов в сторону, чтобы не мешал рокот мотора. Неужели в облаках крался самурай? Ефрейтор до предела напряг слух и зрение.

Самолет неожиданно вынырнул из-за низких облаков. Должно быть, летчик сразу увидел автомашины на дороге. Самолет сделал вираж — самурай хотел получше разглядеть колонну. Андрей обернулся к сидевшим на обочине дороги эрэсовцам, крикнул во всю силу легких:

— Во-оздухІ!

Едва он прыгнул на крыло «шевроле», Лесин дал газ, — в таких делах он был опытным. С трудом удерживаясь на скачущем под ногами железе, Кречетников старался не выпустить японский самолет из поля зрения. Это был одноместный истребитель с одной пушкой и одним пулеметом. Сделав круг на высоте пятисот-шестисот метров, самурай решился атаковать и клюнул носом вниз.

От дороги в поле во весь дух бежали люди. Никто из шоферов не пытался разогнать машины. Впрочем, времени на это не было… Японец камнем падал к земле, но огня почему-то не открывал. Андрей вдруг ужаснулся, поняв, что летчик не хочет выравниться в горизонтальный полет. Ясно были видны красные круги в белых квадратах на черных крыльях; звук мотора падавшего истребителя перешел в осатанелый звериный рев.

Земля содрогнулась, затем в один страшный гул слились взрывы эрэсов.

Еще могли взорваться отдельные снаряды, поэтому шоферы и те, кто сопровождал автомашины, собрались на краю обожженной площади. Там, где была дорога, дымились ямы… От всей колонны уцелели два «форда», стоявшие в хвосте. Пахло горелым железом и взрывчаткой.

Когда вносовцы подошли к группе растерянных, перепачканных землей солдат и офицеров, их глазам представились угрюмые лица. Синяки, ссадины… На многих было порвано обмундирование. Кто-то крутил головой — оглох, кто-то натужно кашлял… Но — вот чудо! — не было ни одного убитого или серьезно раненного.

— Здорово сделали пробежку! На значок ГТО второй степени, — хмуро пошутил Кречетников.

Бывший колхозный бригадир Кокорин, вздохнув, проговорил:

— Все тот акт о капитуляции!

— Понял теперь, почему о нем в газете не написали? — с горькой иронией ввернул Колобов. — Только слух прошел, а уже позабыли о боевой готовности.

— Оно так — осточертело оружие нашему брату, — согласился Кокорин.

Елпанов передал радиограмму о самоуничтожении японского истребителя. Ротный пост приказал повторить ее дважды. Теперь Легоньков должен был составить форму четыре. Она заполнялась на каждый сбитый в квадрате дислокации поста ВНОС вражеский самолет. Ею подтверждались донесения командиров авиационных или зенитных частей.

Кречетников вспомнил посещение роты в Монголии членом Военного совета фронта. Он тогда говорил о камикадзе, пилотах-смертниках. За что угробил себя этот? «Отработал» большое жалование при жизни? Или боялся мести недобитых начальников — самураев? Или в нем кипела ненависть ко всему живому на свете? Эх, звери, нечеловеки! Неужели люди после войны позволят, чтобы где-нибудь снова росли такие?..

19

 Как и предполагал Андрей, возле китайской деревушки, стоявшей на берегу речки с темной водой, был другой мост. Узкий, огражденный низкими перильцами. Лесин и Легоньков прошли по нему до другого берега и решили, что «шевроле» он выдержит. Однако солдаты вылезли из машины.

Реку форсировали благополучно. Из фанз тотчас высыпали китайцы. Советских солдат приветствовали, как везде, — поднятым кулаком с отставленным большим пальцем. В проеме глиняной стены Андрей приметил седобородого старика в длинном синем халате. Что-то потянуло ефрейтора подойти к нему.

— Здравствуй, отец, — проговорил он и протянул старику пачку сигарет. Андрей не собирался вступать со стариком в длинный разговор с помощью жестов и междометий: угостит сигаретой, и все. Уж очень живописный был старикан.

— Здравствуй, — неожиданно по-русски ответил тот дребезжащим голосом. Наверное, ему было лет восемьдесят.

Андрей от изумления открыл рог.

— Знаешь по-русски?

— Мамо-мало помню. Жил в России. Давно. Молодой был, — медленно подбирая слова, произнес старик.

Андрей, сложив ладони рупором, закричал товарищам:

— Эй, сюда!

Вносовцы, поджидавшие его у машины, недоуменно помедлили, потом подошли.

— Русский знает, у нас жил! — восторженно проговорил Кречетников. Глаза ефрейтора блестели, он выпятил грудь, гордясь своим открытием. Еще бы! Солдаты впервые встретили китайца, говорившего по-русски.

— Спроси, он до революции у нас жил? — сказал Колобов, обращаясь к Андрею, словно тот один имел право разговаривать со стариком.

— Конечно, до революции, молодым, — ответил ефрейтор, но все же повернулся к старику: — Царь в России был?

— Царь, — повторил старик.

— А о Ленине ты слышал?

Старик кивнул и, подняв руку, указал тонким, с белым ногтем пальцем на звездочку на пилотке Колобова.

— Теперь Россия хорошо.

— И вам надо делать хорошо, отец! — с жаром сказал Андрей.

— Спасибо, — поклонился старик, понявший из горячей речи ефрейтора если не все, то главное.

Приветливо выглядел степной ландшафт. Было тепло, даже парно, но не палило сжавшееся в белую точку беспощадное солнце. Похоже на степную Сибирь: до горизонта разлив зеленой травы, рощицы, канавки, наполненные водой… Китайские деревушки, сбегавшиеся к дороге, выглядели не такими нищими, как в горах: вон базар под раскидистыми деревьями — горки желтых дынек, красных помидоров, арбузов, огромных, с руку длиной, огурцов; ишаки, впряженные в двухколесные повозки, везут с полей возы зеленых стеблей кукурузы; можно увидеть женщин, в темных шароварах и свободных кофтах. У многих за спиною привязанный ребенок…

Андрей сидел в будке у открытой двери, сжигал одну сигарету за другой. Думал о том, что в Таонани сразу же постирается, подстрижется и начистит сапоги. Хорошо бы остановиться в самом городе, устроиться в настоящем доме, добыть кровати, матрацы. В Таонани ротный пост простоит наверняка не меньше недели — штаб армии с места на место быстро не переезжает.

О чем Андрей приказывал себе не думать — это о том, что через три дня действительно могут кончиться боевые действия. Он боялся расслабиться. Лучше уж потерпеть еще немного. Сейчас голодно ли, трудно ли — что поделаешь, ладно! Главное — не разевай рот, не лови ворон. Если же не будет покоя от мысли, что всего каких-то семьдесят два часа осталось до конца твоего четырехлетнего пребывания на двух войнах, голова пойдет кругом. Налетит какой-нибудь гад, вроде летчика-смертника, и как раз один из этих семидесяти двух часов может стать твоим последним…

Колобов, Кокорин и Елпанов были крайне удивлены, когда Андрей, оторвавшись от созерцания окружающей местности, вдруг взялся за свой автомат, попросил придвинуть к нему ящик с патронами и начал снаряжать запасной диск.

Покончив с этим, достал из ящика две гранаты-«лимонки», вставил в них запалы. Колобов, глядя на него с усмешкой, сказал:

— Собираешься Таонань брать? Так опоздал — он наш.

— На волков охотиться буду, — отшутился Андрей.

Лесин засигналил, машина сбавила ход. Андрей высунулся наружу. Впереди по дороге двигалась странная процессия. Человек сто китайцев, среди них женщины — все с красными флажками в руках. В голове процессии поднималось и опускалось что-то длинное, яркое, извивавшееся наподобие гигантской змеи. Люди приплясывали, размахивали флажками, над толпою стоял, должно быть, отчаянный гвалт, хотя из-за сердитого фырканья мотора его еще не было слышно.

Догнав процессию, «шевроле» свернул на край дороги, стал объезжать.

Что-то невообразимое поднялось, когда китайцы увидели советскую военную автомашину. Крики «Шанго!» оглушили солдат, а в открытую дверь полетели бумажные мячи, хлопушки и гирляндочки из полевых цветов. Черноволосые юноши бросились вдогонку за машиной, выкрикивая приветствия. Опускавшийся и поднимавшийся предмет вблизи оказался огромным, метров в пятнадцать длиной, сшитым из материи драконом. Его несли на палках, которые попеременно поднимали и опускали, отчего дракон извивался, словно живой. Один из молодых китайцев ударил по голове дракона деревянным мечом и крикнул:

— Янгуйцзы![4]

— Что они? — возбужденный, не в силах погасить на лице широкую улыбку, повернулся Андрей к товарищам. Вообще-то смысл процессии был ясен: жители деревень шли в город — не в Таонань, а в какой-нибудь другой, поближе, праздновать свое освобождение.

— Радуются люди! — исчерпывающе объяснил Кокорин.

Вскоре процессия скрылась из виду. Вокруг лежала пустынная степь. Часто проплывали мимо квадраты и прямоугольники гаоляновых полей.

…«Шевроле» остановился так резко, что солдаты повалились друг на друга. В следующую секунду, похватав автоматы, высыпали из машины.

На обочине дороги, раскинув руки, в предсмертных судорогах бился пожилой китаец. Когда солдаты подбежали к нему, он дернулся в последний раз и затих. Андрей нагнулся над убитым: грудь китайца была прострочена пулеметной очередью.

Все посмотрели на скатившуюся в канаву корзину, из нее вывалились разные сверточки и мешочки. Возможно, ими хотели поживиться изголодавшиеся самураи. В Белоруссии, в Польше, в Литве так же вот кишели глухие места разбежавшимися гитлеровцами…

Андрей поднял голову и огляделся. Вон оттуда могла простучать очередь — из этой пагоды на насыпанном холмике посреди гаолянового поля.

— Взять надо, — сказал Елпанов, кивнув на распростертое тело.

Все тотчас подумали о веселой процессии, которая скоро подойдет к этому месту. Не надо, чтобы увидели убитого.

— Кладите на капот, — распорядился Легоньков.

Пагода притягивала взгляд Андрея. Тело вдруг осыпало холодными острыми иголочками. Так бывало всегда, когда он утверждался в мысли, что стоит перед лицом опасности.

Захотелось не медля ни минуты втолкнуть товарищей в машину, самому сесть на место Лесина и дать полный газ.

Подумал: возможно, японцы боятся обнаружить себя перед солдатами. Но если это так, то нетрудно представить, что сделают озлобленные псы с процессией безоружных китайцев, когда она подойдет к пагоде!

— Ваня! — тихо проговорил Андрей. — Уезжайте!

— А ты? — не понял Легоньков.

— Обождете меня.

Почти три года совместной службы научили их понимать друг друга без длинных объяснений. Легоньков посмотрел в худое бледное лицо Кречетникова, нерешительно кивнул.

Андрей прицепил к поясу «лимонки» и нырнул в гаолян. Услышал, как взревел мотор «шевроле». Скоро звук машины замер вдали.

За густыми метелками гаоляна Андрей не видел пагоды. Сообразив, что его оттуда также не видно, быстро пополз вперед. Решил обогнуть холмик, подобраться к пагоде с другой стороны. На какое-то мгновение заколебался: может быть, стреляли все же не оттуда? Но теперь было поздно уходить.

Проехав метров триста, Лесин развернул «шевроле» в обратную сторону. Вносовцы стояли на дороге, стараясь не смотреть на капот машины, на котором лежал убитый. Все прислушивались. Легоньков сосредоточенно курил, каждой затяжкой сжигая сигарету на четверть. Колобов, Елпанов и Кокорин время от времени переглядывались. Всякий раз при этом Кокорин вздыхал и обтирал платком лоб. Лесин, расставив ноги, глазел на облака.

— Долго длинноносый ловит японцев, — не вытерпел он, наконец.

— Помолчи, — оборвал его Колобов.

Короткая пулеметная очередь и взрыв гранаты донеслись, как звук детской трещотки и хлопок в ладоши. Потом послышался еще один хлопок.

— Андрюха! — выдохнул Лесин.

Андрей открыл глаза, но ему что-то больно было смотреть. Те четверо, зеленые, в обмотках до колен, сидевшие в пагоде с пулеметом на треноге, он знал, лежали в пяти шагах. Как они завизжали, гады, когда он пнул ногой дверь! Он и сам закричал — тоже, наверное, от испуга, потому что до последней секунды надеялся, что внутри пусто. Кольцо на гранате оказалось крепким, едва выдернул. Вторую гранату он кинул после того, как почувствовал удар… Вот только куда ударило — не помнил… В плечо… в грудь ли…

«Может быть, ничего?» — подумал Андрей и хотел ощупать живот и грудь, но рука не поднялась. Смешно же — три дня осталось войны… Ведь не хотел лезть на рожон… Не хотел… Как же теперь Нина?

Но он знал, что не мог не поползти к этой пагоде. Не мог. Всю жизнь потом он презирал бы себя, если бы не пополз…

Сейчас он даже чуточку гордился собой. Что же, ведь он из Ачинска! Он вдруг ясно увидел шагавшего к нему на своих кривоватых ногах одобрительно улыбавшегося сержанта Ниязова… Вот здорово! Оказывается, Ниязов жив.

— Здравствуй, сержант! Не беспокойся, все в порядке. Китайцы дойдут до города со своими драконом и флажками…

Ломая стену гаоляна, к пагоде подкатил «шевроле». Товарищи бережно подняли Андрея и уложили в будку. Он этого не почувствовал. Он шел через Хинган, пробивался сквозь раскаленные горы. Тяжело было дышать и нестерпимо хотелось пить…

Примечания

1

Стихи Петра Комарова.

(обратно)

2

Друг! Хорошо! (кит.).

(обратно)

3

Кушай, ешь (кит.).

(обратно)

4

Буквально: заморские дьяволы (кит.).

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg