«Бамбуш»

Бамбуш (fb2) - Бамбуш (пер. Александр Абрамович Исбах) 3316K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алексей Гучинович Балакаев

Алексей Балакаев БАМБУШ ДВЕ МАЛЕНЬКИЕ ПОВЕСТИ

ТРИ РИСУНКА

1

Было военное время.

Я шел с работы. Оставив свои инструменты — лопату, кирку и метлу — в будке, где помещался склад, я направился в сторону станции.

Еще издали услышал протяжный гудок паровоза. Солдаты в серых шинелях разбежались по вагонам. Поезд, стоявший на станции, тронулся раньше, чем я дошел до вокзала.

Люди на перроне долго махали вслед уходящему эшелону. Вскоре они группами и поодиночке вышли за ворота станции, разбрелись по улицам поселка.

Подхожу к вокзалу. Меня вызывает начальник станции. В уме перебираю все свои поступки — придраться вроде не к чему. Неожиданный вызов тревожит меня.

Чистильщиком стрелок на железной дороге я работаю уже три месяца. Стрелки мои содержатся в чистоте и порядке. Еще никто не упрекал меня в нерадивости. Что же могло случиться? Почему вызывают?..

Дежурный по станции, проводив поезд, спрятал флажки под мышкой и, поглубже натянув на лоб круглую черную шапку, вошел в дежурку.

Я взялся за ручку вокзальной двери и тут же обернулся… По калмыцкому закону мужчина, если он идет по делу, не должен оглядываться назад. Я необдуманно нарушил обычай моих предков.

На опустевшем перроне спиной ко мне стоял одинокий Мальчик. Он куда-то пристально смотрел. Необычный вид мальчика сразу же привлек мое внимание. Полы длинного пальто его, опоясанного веревкой, касались земли. В правой руке он держал березовую палку и слегка опирался на нее.

Я подошел к нему сзади и спросил:

— Мальчик, что стоишь? Иди домой, замерзнешь.

Он не шевельнулся. Мои слова не тронули его. Он молчал.

— Как зовут тебя? — спросил я.

Мальчик по-прежнему не отвечал. И вдруг на его худом, истощенном лице я увидел крупные слезы. Они, как стеклянные бусы, стекали по крыльям маленького курносого носа.

— Мальчик, кто обидел тебя?

Он стоял как статуя.

«Глухонемой…» — подумал я и коснулся его руки.

— Не трожь меня! — сердито проговорил мальчик, будто проснувшись, и сильно толкнул меня локтем.

— Что случилось? Почему стоишь здесь?

Мальчик продолжал молчать.

На голове его — старая черная шляпа, мятая, дырявая. Цвет пальто определить трудно — заплатка на заплатке. Бледное, морщинистое лицо, согнутая от холода спина — совсем жалкий, маленький старичок.

Я опустился на корточки, положил руки на его плечи, посмотрел в его полные слез глаза и сочувственно спросил:

— Кого ждешь?

— Папу… — чуть слышно ответил мальчик и глубоко вздохнул.

— А где твой папа?

Мальчик снова замолчал. Видно, мой вопрос задел самую больную струну его души: опять, точно крупные дождевые капли на стекле, потекли слезы.

— Куда же уехал твой отец?

— На войну…

— На войну?

— Да.

Поняв, что вопросом своим причинил боль мальчику, я спросил:

— Мать есть?

— Есть.

— Как ее зовут?

— Не скажу.

— Почему?

— Не приставай ко мне.

Тут к нам подошла тетя Феня, станционная уборщица, и запричитала:

— Боже мой, на что же это похоже… Маленький, замерз, наверно…

Но мальчик диковато посмотрел на нее и рванулся назад.

— Подожди, мальчик, скажи, как зовут тебя? — поспешно спросил я.

— У меня нет имени.

— Разве бывают люди без имени?

— Я без имени.

Мальчик снова хотел убежать. Но я ухватился за его палку.

— Пусти, говорю. Домой пойду.

— Как зовут?

— Никак!

— Настоящее имя?

Оставив в моих руках палку, мальчик убежал.

Тетя Феня спросила:

— Чей это?

— Не знаю.

2

Когда я вошел, начальник станции Михаил Александрович сказал:

— Садись, Бадма́.

От дружелюбного взгляда начальника волнение будто рукой сняло. Я осторожно сел на стул, который стоял возле стола, накрытого зеленым сукном.

— Ну как, нравится работа? — поинтересовался Михаил Александрович.

— Нравится, — ответил я и по-солдатски встал.

Начальник станции улыбнулся:

— Сиди, сиди.

Чистить стрелки в зимнее время — работа тяжелая. Тем более в Сибири, особенно когда задувает метель. Но я не хотел показать, что мне тяжело.

— Значит, нравится. Это хорошо, — сказал начальник станции. Чиркнув зажигалкой, он прикурил погасшую папироску и, глубоко затянувшись, выпустил голубоватый дым. — Говорят, что ты умеешь рисовать. Это правда? — Михаил Александрович посмотрел на меня совсем по-отечески.

— Умею. Только плохо.

— Ну-ну, не скромничай. Видел твои рисунки. Ермо́тик показывал.

Ермотик — секретарь партийного комитета узловой станции. По-моему, он хитрый. Беседуя с человеком, как бы невзначай узнает все, что у него на душе. Однажды, когда я чистил стрелки, Ермотик подошел и ко мне, расспросил о том о сем и буквально все узнал о моей жизни. Я рассказал ему даже о своем потайном альбоме с рисунками. И что же… Он не давал мне покоя, пока я ему не показал свой альбом. Этот хитрый секретарь, видимо, рассказал о моем альбоме и нашему начальнику станции.

И вот теперь Михаил Александрович без лишних слов предложил:

— С завтрашнего дня будешь работать художником.

— А как же мои стрелки?

— Стрелочника можно найти, а вот художника во всей станции не сыщешь.

— А что я буду делать?

— Сначала карикатуры будешь рисовать.

— Какие?

— Таню Поскребову и Аню Вышивкову знаешь?

— Знаю.

— У них стрелки грязные.

— И это знаю. Из-за стрелок вечно ругаемся.

— Ну вот, надо их нарисовать.

— Понятно.

Я вышел из кабинета начальника станции смущенный и немного взбудораженный.

Но, возвращаясь домой, я думал почему-то не о разговоре с начальником и даже не о своей будущей работе. Я вспоминал встречу с маленьким мальчиком в дырявой шляпе. В ушах моих опять и опять звучали горькие слова его: «Папу жду…»

Как же действительно его зовут? И какой он колючий! Не сказал свое имя. Все равно я с ним еще познакомлюсь…

3

Я работаю в красном уголке. Из фанеры мне сделали большой щит, шириной в полтора, высотой в два метра. У меня задание: нарисовать ленивых девушек с их грязными стрелками.

После обеда на нашу станцию прибыл еще один военный эшелон. Вмиг собралась толпа. Гражданские смешались с военными. Теснятся у самых вагонов с тайной мечтой найти среди солдат своих родных и близких, брата и мужа, сына и отца, знакомых и соседей Солдат много, а своих нет.

Я тоже, как весенний суслик после спячки, вышел из красного уголка и смотрю на людей.

Со стороны смотришь — сердце стонет: старушки, обхватив молодых солдат за шею, целуют в обе щеки и умываются слезами. Старики, чтобы не поддаться слабости, заложив руки за спину, стоят в сторонке. Девушки и молодухи то причитают, вспоминая о своих милых, то хохочут, то отходят, прячась от солдатских шуток.

Вышел дежурный по станции.

— Куда это солдаты едут? Домой? — спросил я.

— Военная тайна.

Дежурный поднял желтый флажок.

Эшелон тронулся. Люди разошлись.

Я еще долго стоял. Когда направился к красному уголку, снова увидел мальчика. Он стоял на прежнем месте в той же позе.

— Здоров, мужичок! — как можно веселее поздоровался я.

Мальчик не ответил и даже не шевельнулся. Застывшее лицо его было совсем восковым… Казалось, что он даже не замечает меня.

Потом совсем не мне, а точно отвечая на горькие свои мысли, он сказал чуть слышно:

— Опять нет папы.

Чтобы успокоить мальчика, я участливо подхватил:

— Он обязательно приедет.

Только теперь мальчик заметил меня. Черными глазами стал прощупывать меня с ног до головы и, когда встретились наши взгляды, сердито буркнул:

— Ты опять пристаешь?

В ответ я сочувственно спросил:

— Продрог?

Распахнув пальто, мальчик показал свои ноги. Из носков разбитых сапог торчали какие-то тряпки. Угрюмо, не по-детски сказал:

— Ноги замерзли.

— Пойдем ко мне греться.

— А где живешь?

— В красном уголке работаю.

— Будут ругаться?

— Кто?

— Начальник.

— Я там один.

Мальчик пошел за мной.

4

В красном уголке он сразу увидел свою березовую палку. Подбежал и взял ее.

— Моя!..

— Садись у печки, погрей ноги.

Мальчик хотел сесть прямо на пол. Я повернул освободившийся от угля ящик и постелил на нем газету. Он сел и снял сапоги. Из-под грязных портянок показались покрасневшие маленькие вспухшие ноги. Хотел прижать ноги к стенке печки, но быстро отдернул: горячо.

Я бросил ему под ноги сухую тряпку. Думал, согревшись у печки, мальчик разговорится. Я сел рядом с ним на табуретку. Он искоса посмотрел на меня и спросил:

— Снова?

— Нет.

— А как тебя зовут?

— Бадма.

— Красивое имя.

— А как тебя?

— Борис.

— Значит, Боря…

— Я не маленький.

— Сколько тебе лет?

— Ишь ты!

— Стало быть, не знаешь, сколько тебе лет?

— Знаю — не скажу.

— А мне семнадцать лет.

Мальчик стал загибать свои пальцы. Чтобы подсчитать мой возраст, пальцев у него не хватило.

— Ты пожилой, — наконец заключил Боря.

— Сколько же тебе лет? Покажи на пальцах, — посоветовал я мальчику.

— Ты милиционер, что ли? — сказал Боря и стал наматывать на ноги портянки.

— Куда же? — торопливо спросил я.

— Домой.

— Посиди.

— Мама ждет.

— А как маму твою зовут?

— Никак.

— А мою маму зовут Байирта́. А как твою?

— Много будешь знать, быстро состаришься.

Это были явно не его слова. Слова взрослых. Он был слишком смышлен, чтобы принимать его за ребенка, но слишком мал ростом и небогат, видимо, годами, чтобы считаться с ним, как со взрослым.

Боря натянул свои большие, разбитые сапоги, потуже надвинул дырявую черную шляпу и, взяв березовую палку, направился к выходу. Я крикнул ему:

— Когда будешь на станции, захаживай ко мне погреться!

Боря не ответил. Так молча и ушел.

Я посмотрел в окно. Он, как маленький старичок, с посохом в руках, мелкими шажками шел в сторону поселка.

5

В эти дни число эшелонов с военными, которые шли с запада на восток, заметно увеличилось. Постепенно раскрывалась и «военная тайна», о которой умолчал дежурный по станции.

Война на западе подходила к концу. Мы знали по газетам, что войска наши уже под Берлином, и со дня на день ждали окончательной победы. Но на востоке еще злобно огрызались японские самураи, и туда перебрасывались войска смирить их.

Жители нашего поселка, как только прибывает военный эшелон, гурьбой валят на станцию. У всех та же робкая надежда: встретить родных.

Мой новый знакомый, Боря, торчит на станции целыми днями.

Теперь он уже без специального приглашения стал приходить погреться в красный уголок.

6

Говорят: «Когда у ребенка в руках сладость, приятно его ласкать». А по-моему, когда пряник у тебя в руках, легче привлекать ребятишек.

Тогда, в военное время, настоящие лакомства были у нас очень редкими. Однажды я попросил у мамы кусок хлеба и взял его с собой.

Когда пришел ко мне Боря, я ему подал этот кусочек.

— Не надо мне, — отказывался Боря, но я ясно услышал, как он глотнул слюну.

— Почему?

— Ты хочешь обмануть.

— А когда я обманывал тебя?

Мальчик взял хлеб. Я, будто не придавая происходящему никакого значения, повернулся и стал продолжать свою работу, которая шла к концу.

— А кого ты рисуешь? — спросил Боря и подошел ко мне.

— Ты не знаешь.

— Разве бывает такой человек? Язык, как у коровы, длинный.

Я удивился. Откуда же он, мальчик, живущий в рабочем поселке, знает, что у коровы язык длинный.

Я нарочно сказал:

— У коровы язык короткий.

— Тогда ты дурак, — обозвал меня Боря.

— У коровы язык короткий, — настаиваю я.

— Длинный.

— Короткий.

— Длинный.

— А откуда ты знаешь?

— Дед Далчи́ летом пасет у людей скот, я ему помогаю, — объяснил мальчик.

— Ну, тогда ты прав, — согласился я с Борей.

Мальчик повеселел. Он вдруг сказал:

— Ох как сладко!

Увлеченный своей работой, я не понял, о чем говорит Боря, и спросил:

— Что?

— Хлеб.

От его слов мне стало больно. Я понял, что мальчик давно не ел хлеба.

— Мать работает?

Боря не ответил. Потом, вздохнув, сказал:

— Ты, Бадма, злой человек.

Выходит, зря я приласкал мальчика: он еще и осуждает меня. Обидно. Повернувшись к Боре, я строго спросил:

— Почему?

— Смеешься над человеком.

— Откуда ты это взял?

Мальчик головой кивнул на карикатуру, которую я заканчивал.

— Живых людей разве можно так плохо рисовать?..

Борины слова даже оскорбили меня. В этот первый рисунок я вложил все свое умение, может быть даже талант. Таня и Аня работали, как и я, чистильщиками стрелок. Придут они на работу, без конца шепчутся, хохочут. А дело стоит. Однажды из-за того, что они грязно содержали стрелки, чуть не случилась авария. Я с ними ругался несколько раз, стыдил. Теперь все, что накипело у меня на душе, я выразил в своем рисунке: чтобы люди смеялись и презирали девушек, я нарисовал их с длинными языками. А доверенные им стрелки, глядя на своих нерадивых хозяек, плачут, обливаясь слезами.

Не знаю, почему так сильно подействовали на меня бесхитростные слова мальчика. Вот ведь как он отнесся к моему рисунку. Оказывается, нельзя уродовать человека, нельзя унижать его, как я это сделал. Это осуждает даже такой мальчишка. И что же, может быть, он прав? Может быть. А я раньше и не подумал об этом.

Рисунок я решил замазать: большую кисть макнул в ведро, где была разведена известь. И вдруг за спиной услышал громкий хохот:

— Ха-ха-ха!.. Вот это здорово!

Повернувшись, я увидел коренастого смеющегося Ермотика. За ним стоит Михаил Александрович и тоже смеется.

Боря ощетинился, как котенок перед собакой, и, боязливо пробравшись к двери, опрометью выскочил на улицу.

— Эй, мальчик, остановись! — вслед ему крикнул Ермотик.

— Что за мальчик? — поинтересовался Михаил Александрович.

— Боря… Борис, — ответил я.

7

На планерках несколько раз возникал разговор о недобросовестном отношении Тани и Ани к работе. Девушки давали слово, что исправятся, но работали по-прежнему плохо. Их стрелки обрастали грязью.

Карикатуру на девушек прикрепили в самом видном и людном месте: на стене вокзала.

Рисунок привлек всеобщее внимание. Вокруг толпился народ. Оживленно обсуждали детали, смеялись.

Девушки с опухшими от слез глазами прибежали к начальнику станции.

— Михаил Александрович, мы исправимся. Честное слово, исправимся. Только снимите карикатуру, — умоляли они.

Это, конечно, ободряло меня. Значит, рисунок подействовал. Но и слова Бори все еще продолжали тревожить. Тот, кто рисует человека безобразным, считал мальчик, — злой человек. Таня и Аня — девушки красивые. Имел ли я право так искажать природную красоту!

«Нет, Боря, ты неправ, — думал я. — Пусть они внешне красивы, но, если у них в душе изъян, мы должны любым способом вскрывать их недостатки». Мысль эта успокаивала меня.

Когда пришел Боря, я спросил:

— Почему ты вчера убежал?

— А эти взрослые — злюки.

— ?!

— Меня один дядька, когда я грелся в вокзале, взял за уши и вытолкнул на улицу.

— Ты, наверное, баловался.

— Нет. Он меня даже вором обозвал. А я у людей ни одной картав[1] не стащил. Я выпрашиваю.

Слова его были совсем не по-детски горькими.

— Ты что же, попрошайничаешь?

— Как же иначе? Мама болеет.

— А у тебя есть братья?

— Нет, я у мамы один-единственный.

— А кто такой дед Далчи?

— Мамина родня.

— Вместе живете?

— Нет же. Если человек в беду попал, думаешь, кто-нибудь станет жить с ним…

— А раньше вместе жили?

— Да. Когда мама была здорова, она помогала деду Далчи коров пасти. А когда мама слегла, вместо нее я пас коров.

О небо, о земля! Такой маленький мальчик, вместо того чтобы играть в мяч, альчики, бегать наперегонки, совсем как взрослый разговаривает со мной о трудностях жизни.

В этот день мы стали с Борей больше чем друзьями — братьями.

8

Мать Бори, Шарка́, напялив на плечи ватное одеяло, ссутулившись, сидела на деревянных нарах.

Мальчик подошел к матери и спросил:

— Мама, чай пила?

— Пила.

— Картав, что была в миске, ела?

— Ела.

— Мама, Бадма мой друг, — сказал он, будто только сейчас вспомнив обо мне. — Познакомься.

— Наш Борис все время говорит о тебе. Дорогой брат, прошу тебя, будь внимателен к моему сыночку. Он у меня единственный, — сказала Шарка, тяжело дыша.

— Не горюйте, сестра. Борис умный мальчик, — успокоил я ее.

Моя похвала не понравилась Боре. Он метнул на меня холодный взгляд и хотел что-то сказать, но подошел ближе к матери, сел рядом с ней и необычайно нежно спросил:

— Мамочка, не мерзнет ли у тебя спина?

Поправил одеяло на ее спине.

— Брат, ты из какой местности? — спросила Шарка.

— Из Бару́на.

— Значит, мы земляки. Мы из Ниця́на.

Шарка глубоко вздохнула.

— Да. В тридцати километрах друг от друга жили, — ответил я.

— Теперь где живешь?

— Здесь. Уже четыре месяца как переехал со станции Козульки́.

— Поэтому раньше я не встречала тебя на нашей станции…

Шарка хотела что-то добавить, но сильный кашель оборвал ее слова. Ей стало плохо. Боря проворно вскочил, достал из-под нар консервную банку.

Я простился с матерью Бори и вышел на крыльцо. Мальчик пошел меня провожать. Я предложил ему:

— Давай пойдем к нам.

— Зачем я пойду к вам? — возразил Боря.

— Я познакомился с твоей мамой, а теперь ты должен узнать мою.

Мальчик долго стоял в раздумье. В голове моей мелькнула мысль: «Надо мальчика привести домой и попросить маму выстирать и залатать ему одежонку».

— Ну ладно, пойдем теперь к тебе, — наконец согласился Боря.

Не успели мы спуститься с крыльца, как навстречу нам показалась тетя Феня. Боря юркнул за мою спину. Она спросила:

— Здесь живет калмычонок?

— Какой?

— Этот самый…

— Боря, что ли?

— Да…

— Вот он. — Я отошел в сторонку.

Тетя Феня заботливо, совсем по-матерински, привлекла к себе мальчика, сказала:

— Я пришла за тобой.

И Боря, диковатый мой брат, неожиданно обмяк, доверчиво прижался к пожилой женщине, глазами приглашая меня последовать за ней.

Я вспомнил о каких-то незаконченных делах на станции. Но пошел за ними. Мне думалось, что со мной мальчик не будет чувствовать себя таким одиноким, что я нужен ему.

Тетя Феня налила теплой воды в таз и почти насильно посадила мальчика в него. Когда она бросила его грязную одежду в лоханку, в мыльную пену, Боря испуганно спросил:

— А как же я пойду голым домой?

— Когда подсохнет, тогда и пойдешь.

Боря свистнул.

— Не свисти в комнате — грех, — заметила тетя Феня.

Потом она завернула мальчика в старую солдатскую шинель, оставшуюся после гибели сына, и посадила на кровать. Боря, уплетая картошку, от удовольствия зажмурив глаза, убежденно заявил:

— Горячая картав с холодным молоком — ох какая вкусная штука!

Тетя Феня сказала:

— Бадма, налей ему стакан молока.

Я подошел к мальчику и спросил:

— Почему ты тогда скрыл от меня свое имя?

— Нельзя верить каждому человеку.

— Почему?

— На свете больше злых людей, чем добрых.

— Брось ты. Кто внушил тебе это?

Мальчик на секунду задумался: ответить или нет?

— Дед Далчи говорит: «Нельзя верить людям. У змеи полоска наружи, у человека — внутри».

Тетя Феня, внимательно слушая наш разговор, усмехнулась.

Я крепко сжал худые, тоненькие ручонки мальчика и сказал:

— Боря, ты неправильно рассуждаешь. Надо верить человеку. Доверие рождает доверие.

— Я тебе верю. А вот деду Далчи больше не верю, — горько объяснил мальчик.

— Почему же ты не веришь деду Далчи?

— Он обманул нас.

— Как?

— Дед Далчи обещался зимой, когда кончится срок пасти коров, дать мешок картав. Теперь уже весна. А дед Далчи, хотя я просил у него, не дает картав.

— Ты духом не падай. Он обязательно даст картошку, — заверил я мальчика.

9

Однажды Боря заявил мне:

— Мне надо зарабатывать хлеб.

— Как будешь зарабатывать хлеб? — удивленно спросил я.

— Сам не знаю. Моя мама уже поправляется. Если бы был хлеб, она встала бы…

От этих слов мне стало грустно. Какой совет могу ему дать?

Боря печально произнес:

— Мама сегодня пила чай голый.

«Как же помочь мальчику, где достать для него продукты?» — подумал я.

Как раз в это время ко мне зашел столяр нашей станции, старик Кулаков. Мальчик весь сжался.

Кулаков сказал мне:

— Хлопец, говорят, что ты малюешь мой портрет. Пришел поглядеть.

Я покраснел. На Таню и Аню карикатуры подействовали. Теперь они содержат стрелки в чистоте. Михаил Александрович вызвал меня к себе и дал новое задание. Он сказал: «Столяр Кулаков в рабочее время делает на сторону столы, стулья, шкафы. Надо его изобразить».

Чтобы нарисовать Кулакова, я несколько раз ходил к нему на работу, смотрел на него, сделал некоторые наброски.

Столяр, увидев мою работу, неожиданно громко рассмеялся:

— Не худо. Только нос шибко велик. К тому же надо было меня рисовать не нюхающим деньги, а щупающим их…

Я изобразил старика сидящим на множестве стульев, столов и шкафов и принюхивающимся, чтобы определить, откуда пахнет деньгами.

Кулаков почесал затылок и сказал:

— По правде говоря, намалевано не так уж плохо. Хоть и не все, как полагается в натуре. Но я, браток, на тебя не обижаюсь. Меня доселе ни один человек не рисовал. Большое тебе спасибо. Кроме того, люди, посмотрев мой портрет, еще больше заказов будут давать. Все это к лучшему.

Старик, еще раз тщательно оглядев карикатуру, сделал новое замечание:

— Только вот у этих столов ножки получились кривые. Я делаю прямые, правильные. Поправь, ради бога, эти ножки. А то люди подумают, что я в самом деле делаю кривые столы. Обязательно исправь. Хлопец, у тебя есть уменье. Всякое дело любит душу. И работать надо с душой, любовь вкладывать. Тогда изделие твое получится мастерское, красивое. А за картинку тебе премного благодарен.

Кулаков распахнул подол полушубка, достал из кармана ватных брюк завернутый в газету сверток и положил на стол.

— Бери, парень, это мой подарок тебе.

Не успел я опомниться, как старик исчез.

Боря сначала посмотрел на «подарок», который лежал на столе, затем на меня. Я взял сверток. Там было два ломтя ржаного хлеба и кусочек свиного сала.

Все это я снова завернул в газету и протянул мальчику.

10

Боря, как и раньше, приходил на станцию, встречал эшелоны, ждал отца. Он ждал его с каким-то тоскливым упорством.

Бывало, уйдет поезд, а он долго-долго смотрит вслед и не отводит свой печальный взгляд до тех пор, пока совсем не рассеется паровозный дым.

В такие минуты я тайно думаю: «Хоть бы наконец приехал отец его».

Однажды он спросил:

— Бадма, как ты думаешь, отец мой вернется живым?

— Как же не вернется, обязательно приедет! — убежденно заявил я.

Лицо мальчика от моих слов просветлело.

— Бадма, ты знаешь своего отца? — спросил вдруг мальчик.

— А как же, знаю, — решительно ответил я и улыбнулся, чтобы подтвердить свою уверенность.

— Ты не смейся. А вот я отца не знаю. Наш папа ушел в армию еще до войны.

— Карточка его есть?

— Есть. Он похож на меня.

— Нет, ты, наверно, похож на него.

Я всегда следил за тем, чтобы Боря правильно выражал свои мысли. Когда что-нибудь говорил неправильно, я тут же его исправлял. Мальчик иногда обижался, но в большинстве случаев соглашался со мной.

11

— Я хочу петь, — заявил на другой день Боря.

— Где будешь петь?

— На станции, когда придет военный эшелон.

— Почему будешь петь? — не понял я мальчика.

— Хочу хлеба заработать.

Я глубоко вздохнул. Боря объяснил:

— Надо маму на ноги поставить. А то опять может слечь.

«Видно, другого выхода у него нет», — угрюмо подумал я.

— Умеешь петь?

— Да, умею.

— А ну-ка, спой!

— Ишь ты!.. Хочешь насмехаться…

— Когда же я над тобой смеялся?

— Ты все время следишь за моими словами…

Я продолжал писать лозунг на красном материале. Боря не сводил глаз с моей работы. Его губы еле заметно шевелились. Мне показалось, что он про себя вспоминает слова песни, которую должен петь. Мальчик подошел ко мне сзади и смирившимся голосом произнес:

— Ну ладно, слушай.

Я продолжал писать свой лозунг, старательно выводя каждую букву.

Мальчик пристал:

— Говорю, слушай!

Я повернулся к нему.

Боря сложил ручонки на груди, чуть подался вперед и начал петь:

Алмазом в лучистой оправе Сверкает на травах роса. Но ярче, чем солнце и травы, Твои голубые глаза…

Мальчик закончил куплет (где только он выкопал такие складные слова!) и спросил:

— Ну как?

— Недурно. Только, когда поешь частушки, надо приплясывать и разводить руками.

— А если не умею плясать?

— Надо научиться.

— Тогда сыграй губами мотив, а я попробую сплясать, — предложил Боря.

— Я не знаю ни одного мотива.

— Ох, балда, где же ты вырос! — язвительно заметил Боря и, раскинув руки в обе стороны, как делают орлята перед полетом, сам начал подпевать и неумело пустился в пляс.

— Давай! Давай! — стал я подбадривать мальчика. — Надо ногами играть, на носках кружиться…

Вошел Ермотик. Мальчик, плясавший спиной к двери, не видел секретаря парткома. Я хотел остановить Борю, но Ермотик, приложив палец к губам, дал мне понять, чтобы я не делал этого.

— Ну как? — спросил Боря, перестав плясать.

— Очень хорошо, очень! — восхищенно воскликнул Ермотик, хотя Боря спросил меня по-калмыцки.

Мальчик испуганно подпрыгнул и тут же исчез за печкой.

— Не прячься, выходи сюда, — сказал Ермотик. Подойдя к мальчику, он снял с его головы дырявую черную шляпу и нежно погладил по волосам.

Проскользнув у него под мышкой, Боря схватил шляпу и убежал.

12

Первое выступление Бори принесло ему крупный успех. Солдаты нарасхват тащили его к вагонам, извлекали из своих вещмешков кусочки сахара, сухари и все это давали мальчику.

— Боря, Боря, Боря… — раздавались со всех сторон голоса.

Каждый солдат норовил посадить мальчика на плечо, прижать к груди, поцеловать его.

Немолодой усатый офицер дал ему банку тушенки.

Все карманы мальчика были уже набиты снедью. Один солдат, увидев, что мальчику некуда спрятать тушенку, притащил свою солдатскую рубашку, смастерил из нее сумку и переложил в нее все содержимое Бориных карманов.

Когда ушел поезд, Боря, еле взвалив на плечо свою сумку, возбужденный и радостный пришел ко мне в красный уголок.

— Теперь мама не умрет!

Покопавшись в сумке, он достал несколько сухарей и положил их на стол передо мною.

— Вот тебе.

— Спасибо, друг, только они мне не нужны. — Я отодвинул его дары.

— Прекрасно возьмешь, — убежденно, без тени сомнения сказал Боря и предложил: — А ну-ка, закрой глаза.

Я зажмурился.

— Боря, Боря, Боря… — раздавались со всех сторон голоса.

— Открой рот.

Я раскрыл рот.

Мальчик сунул мне в рот что-то сладкое.

— Еще хочешь? — спросил Боря, показывая на сумку.

— Нет, — решительно заявил я и хотел смахнуть в его сумку все сухари со стола.

Мальчик животом прикрыл сумку и упрямо повторил:

— Как миленький возьмешь.

— Ты не нарушай калмыцкий обычай, — объяснил я Боре. — Мужчина весь первый заработок должен принести в свой дом.

— Правда?

— Да, правда.

Мальчик перестал настаивать.

— Пойду домой. Мама ждет.

13

На другой день Боря явился уже с настоящей сумкой, перекинутой через плечо.

В руках — та же березовая палка.

— Брось ты ее.

— Не могу.

— Значит, ты жадюга, — поддел я мальчика.

— Э-э, ты, Бадма, не понимаешь. Когда первый раз пошел пасти коров, я у деда Далчи попросил складной нож и вырезал эту палку. Не брошу.

Его слова тронули меня какой-то своей непосредственной, наивной мудростью. И в то же время встревожили. Бабушка моя говорила: мудрый человек долго не живет. А я хочу, чтобы это было неправдой.

В этот день не было эшелонов с военными. Мальчик до самого вечера крутился возле меня.

Я окончил оформление стенной газеты «Крокодил». Потом мы с Борей долго сидели, забравшись на стол, болтали ногами.

Мечтали. Вслух.

— Когда подрастешь, кем думаешь быть? — спросил я своего маленького друга.

— Как ты, художником, — не задумываясь, ответил мальчик.

— Боря, откровенно говоря, я еще совсем не художник. Только пробую. Никакой школы не кончал.

— А разве то, что ты нарисовал, не картины? — Он показал на оформление стенной газеты.

— Это так себе.

Боря, словно провинившись, съежился и сказал разочарованно:

— А я-то думал, что ты художник…

— Для этого надо много учиться, — оправдывался я перед Борей.

— Это я знаю. Когда выздоровеет моя мама, я тоже пойду в школу. Только у меня нет ни бумаги, ни книг.

— Э-э, Боря, лишь бы голова была, а бумага и книги найдутся! Ты духом не падай! — нарочито весело воскликнул я, чтобы подбодрить своего юного друга.

— Ты, Бадма, будешь учить меня новым песням? — неожиданно спросил Боря.

— Ну хорошо, тогда слушай:

Мы пионеры. Красное знамя Выше! До самой Луны! Мы пионеры. Смело за нами, Дети родной страны!..

— Ты меня лучше учи песням, которыми можно хлеб зарабатывать.

От этих слов мне стало горько.

14

Военные эшелоны с солдатами весь апрель шли с запада на восток.

Боря теперь стал признанным артистом. Люди нашей станции, как только увидят издали мальчика, останавливаются, стараются сказать ему ласковые слова.

От хлеба, колбасы, рыбы, консервов и сахара, которыми солдаты угощали мальчика, он быстро поправился. Худое лицо его округлилось, тело, как у ягненка, вкусившего зеленой травки, пополнело.

Боря теперь чувствует себя настоящим хозяином земли, походка его стала твердой, голову держит гордо, как подобает мужчине. Но со своей березовой палкой не расстается. И по-прежнему совсем не детская тоска таится в самой глубине его глаз. Но, может быть, только я один замечаю эту грусть. Я знаю, он продолжает ждать отца. Он верит, страстно верит в его возвращение. Он больше никогда не говорит мне об этом. Но я знаю. Я знаю… И ничем не могу помочь.

Плотный сибирский снег стал ноздреватым. Он постепенно, день за днем таял от весеннего солнца, и вскоре по улицам поселка с журчанием побежали ручьи.

Однажды Ермотик спросил у меня:

— У нашего артиста есть какая-нибудь обувь, кроме этих насквозь промокших рваных сапог?

— Не знаю.

— Вы же друзья.

— Я не подумал об этом.

— Эх вы, молодежь, не умеете вникать в судьбу людей!

В это самое время вошел Михаил Александрович.

Увидев мое смущенное лицо, начальник станции спросил:

— Что случилось?

— Надо бы помочь этому мальчишке, — объяснил Ермотик.

— Что за мальчишка? — переспросил Михаил Александрович.

— Артист.

— Да… Дело говоришь. Пальцы его торчат. Чего доброго, еще ревматизм схватит, — сочувственно сказал начальник станции.

— Если бы у него сменная обувь была, сапоги его можно было отдать в ремонт. Рядом со мной живет старик сапожник, — заключил Ермотик.

— Погоди… У моей дочери сохранились старые, совсем неплохие ботинки, — вспомнил Михаил Александрович. — Бадма, приходи возьми эти ботинки.

Приоткрылась дверь красного уголка.

— Бадма, у меня к тебе дело.

Дверь сразу захлопнулась. Я побежал и за руку привел мальчика.

— Здоров, артист! — сказал Ермотик.

Мальчик подал руку сначала начальнику станции, затем секретарю парткома.

— Почему ты избегаешь меня? — прямо задал вопрос Ермотик.

— Когда я избегал тебя? — Боря черными бусинами глаз уставился на секретаря.

— Когда захожу в красный уголок, ты бежишь, как от нечистого духа…

— Есть тому причина, — угрюмо ответил Боря и замолчал, считая, что вопрос исчерпан.

— Что за причина? — вмешался в разговор Михаил Александрович.

Боря с молчаливым восхищением смотрит на начальника станции. Стройная фигура, красивая железнодорожная форма, да еще на плечах серебряные погоны со звездочками. Да, такому человеку можно и позавидовать…

— Вы же будете ругать.

— Кого?

— Моего друга.

— Почему? — удивился Ермотик.

— Что он пускает сюда посторонних…

Взрослые засмеялись. Ермотик схватил мальчика за руки и тепло сказал, вглядываясь в него, точно увидел впервые:

— Ну, артист, ты всегда будь таким… отзывчивым. Это хорошо, что ты так заботишься о своих друзьях… Какое же у тебя дело к Бадме? — вспомнил Ермотик, Мальчик хитровато ответил:

— Этого нельзя говорить. Это наша тайна…

Ермотик и Михаил Александрович ушли.

Боря долго молчал, уйдя в какие-то свои сокровенные нелегкие мысли.

— Знаешь, Бадма, — сказал он наконец задумчиво, — а они ведь не такие плохие люди.

15

В детстве я любил собирать в степи тюльпаны. Вы видели, как цветут тюльпаны у нас в степи? Вряд ли существует более величественная красота на свете.

Цветы, вечером похожие на скромные колокольчики, утром неузнаваемы. Поднимается солнце, и, напившись его тепла, тюльпаны распускают во все стороны свои красные шелковые лепестки. И волнуется и колышется степь, устланная разноцветными коврами. И так хочется утонуть в этих коврах и дышать пьянящим воздухом нашей родной калмыцкой степи.

Мой маленький друг расцвел, как эти тюльпаны.

Мать сшила ему из подаренных солдатами обносков штаны и рубашку. Ботинки, подаренные начальником станции, пришлись совсем по ноге.

Боря теперь сам похож на маленького солдата. Голос его с каждым днем, кажется мне, становится чище, звонче, задушевнее; в свои пляски он вносит все новое и новое, разнообразит движения, придумывает сложные фигуры.

Как-то на станции появилась маленькая русская девочка, со светлыми волосами и голубыми глазами. Стоя на перроне, она изумленно и восторженно следила за калмычонком, а потом тяжело, судорожно вздыхала, видя, как солдаты одаривают Борю хлебом и сластями.

«Эй вы, солдаты, — думаю я, — посмотрите хоть кто-нибудь на эту девочку, подайте ей хоть один кусочек. Солдат, эй, солдат… повернись сюда… Девочка, маленькая девочка, шагни же туда, подойди к тому солдату… Если он увидит тебя, солдат обязательно даст хлеба, сахара… Шагни туда, вперед!..»

Девочка стоит на месте среди суетящихся людей, глотает слюну.

Калмычонок поет и пляшет перед солдатами, его ласкают, обнимают, хлопают в ладоши. Вот он уже старается изобразить что-то несусветное. Переворачивается через голову. Солдаты смеются, подзадоривают.

Вдруг откуда-то появляется немолодой майор, приглядывается.

— Зачем строите из ребенка клоуна? Само горе пляшет перед вами.

Солдаты смущаются.

Гудит паровоз. Разбегаются по вагонам. Поезд трогается с места.

Маленькая девочка, положив палец в рот, стоит и смотрит на Борю восхищенно и завистливо.

Мальчик направился к выходу. И вдруг увидел девочку.

— Ты почему плакала? — спросил Боря.

— Жду папу… — Девочка глубоко вздохнула. Крупные слезы потекли по ее бледным щекам.

— Не плачь. На́ хлеба… Бери вот сахар. — Рука Бори потянулась к сумке.

Маленькая русская девочка и маленький калмычонок вместе пошли в сторону поселка.

Теперь Боря стал кормить не только свою больную мать. А я крепко привязался к мальчику. Мы очень много говорили с ним в красном уголке. И много молчали. А когда мой юный друг уходил домой, я часто думал: «Кем же он будет, когда подрастет? Художником, артистом, ученым, инженером, врачом, учителем, машинистом паровоза, зоотехником, агрономом?.. Кем же он станет?»

Потом я мечтал: кем бы ни стал мой друг Боря, он всегда будет приносить людям радость. Он станет очень умным человеком, с горячим сердцем, доброй душой, смелым и преданным.

— Ты почему плакала? — спросил Боря.

16

Пришел наконец день, которого ждали годы, — День Победы.

Девятого мая люди обнимали, целовали друг друга. Не смолкали радостные песни. Даже поезда, которые проходили в этот день через нашу станцию, гудели беспрерывно, и их гудок вливался в общий радостный гомон возбужденных людей.

Рядом с ликованием жило и горе. Старухи и старики, у которых погибли на войне сыновья, женщины и вдовы, чьи мужья пропали без вести, юноши и девушки, не дождавшиеся отцовских писем. Они безутешно плачут.

Я хочу как-нибудь сдержать себя. Креплюсь. Но это не удается. Слезы катятся сами.

— Не плачь, — утешает меня Боря и нежно гладит мою руку.

У мальчика у самого глаза блестят, как вишни под дождем. Но он не плачет, как я. Борю я считаю своим большим другом. Порою он мне кажется ровесником.

Он тоненькими пальцами смахивает слезы с моих щек и шепчет:

— Не плачь.

— Боря, Боря, — вздыхаю я глубоко.

— Что? — спрашивает мальчик и прижимается ко мне.

— Я никогда не увижу своего отца.

Я задыхаюсь. Мои плечи вздрагивают. Я вспоминаю лето 1942 года. Вижу сквозь сетку слез серую бумажку, которую получила моя мама: «Ваш муж геройски…»

Боря ласково касается моих волос. Его маленькая ручонка кажется мне нежной, как рука моей матери. Когда я был маленьким, меня так же гладила моя мама. А папа… Нет, нужно взять себя в руки.

На мою шею падает жгучая капля. Глаза Бори тоже наполнены слезами. Я не задаю ему вопросов.

Мальчик говорит сам:

— Я, наверно, тоже не увижу папу.

— Увидишь, обязательно увидишь, — убежденно, горячо говорю я, забывая о своем горе.

— До сих пор нет его.

— Война только сегодня кончилась.

Боря вздыхает.

17

В этот выходной день мы с мамой пошли копать землю под картошку неподалеку от поселка.

Работа с непривычки идет тяжело. Самое трудное — это первый день. Молчит мама, молчу и я. Копаем и копаем.

У мамы спина устает быстро, она хочет распрямиться, прогнать боль. Но спина ее, как застывшая, не поддается. Мама долго стоит, согнувшись, как коромысло…

Пора идти на обед, но не хочется прекращать работу. Мы уже взяли разгон.

Мама говорит:

— Еще по одному ряду прокопаем и уйдем на обед.

Заканчивается этот ряд, и я предлагаю:

— Мама, давайте еще по одному ряду…

Вдруг я вижу, что со стороны поселка бежит моя сестренка. Она размахивает руками и что-то кричит. Ее слов не слышно.

— Бор-ря… — наконец разбираю я.

Сердце мое сразу холодеет. Падает к ногам. Лопату свою я втыкаю в землю и бегу навстречу сестренке.

— Что случилось?

— Боря под поезд… — рыдает сестренка.

День сразу превратился в ночь. Со всех сил бегу на станцию. Земля будто растянулась. Кажется, я не бегу, а стою на одном месте. Ноги точно в путах. Наконец окраина поселка. Необычное оживление. Толпятся женщины, дети. «Стало быть, правда…» На бегу кричу незнакомой старухе:

— Это правда?

— Что? — пугается женщина.

Не дождавшись ответа, бегу дальше.

У железнодорожной больницы много народу. Женщины плачут. Не могу разобрать, что они говорят, — уши мои заложены.

Толкнул несколько человек — ничего не вижу, глаза мои ослепли.

— О боже, о горе! — голосит тетя Феня.

Вбегаю в приемную больницы.

— Где Боря? — спросил я у первой встречной санитарки.

Девушка подбородком указала на одну из дверей. Я с силой открыл дверь. В комнате — врачи в белых халатах.

18

— Где Боря? — Я шагнул навстречу пожилому врачу в очках.

— А вы кто? — спросил врач.

— Я… я… я…

— Брат? — подсказал мне врач.

— Да.

— Тогда вы должны услышать правду: мальчик в тяжелом состоянии. Надежды нет. Потерял очень много крови.

— Где он?

— Пойдемте. — Доктор подал мне белый халат и куда-то повел.

Мой друг лежал в крайней комнате. Глаза его были закрыты. Лицо стало белое как молоко: трудно отличить от простыни. Губы еле-еле шевелятся.

Я вдруг сразу ослаб, чуть не упал. Врач удержал меня за плечо.

— Мама, мамочка моя… — чуть слышно произнес Боря.

Я кинулся к нему, но врач резко остановил меня.

— Папа, папочка… иди сюда…

Выдержать это было невозможно.

— Где же ты, Бадма?..

— Я здесь, — сказал я и наклонился над мальчиком.

Веки его едва приподнялись. Глаза, которые всегда излучали живой огонь радости, гасли. Секунду он лежал молча.

— Это ты, Бадма?

— Я, Боря.

Он узнал меня, хотел улыбнуться, но из этого ничего не вышло.

— Бадма, где же мое пальто? — спросил мальчик.

Я посмотрел на врача.

— Нельзя давать, — шепнул мне врач.

— Дайте мое пальто, — повторил Боря.

— Зачем тебе пальто? — спросил врач.

— Там, в кармане…

Он опять закрыл глаза, заскрипел зубами. Вздулись вены на висках. Дрожь прошла по всему телу.

Врач что-то шепнул санитарке, которая стояла сзади. Девушка вышла и тут же вернулась. Она принесла зеленое пальто. Изорванные полы были в крови.

Боря открыл глаза и увидел свое пальто.

— Подайте сюда, — чуть слышно попросил он.

— Нельзя, — сказал врач. — Что в кармане?

— Бадма… В кармане бумаги… Когда приедет папа, отдай ему.

Он откинулся на подушку. Но дышать стал ровнее, спокойнее.

— Боря мой, как же ты… — сказал я и опустился на колени перед кроватью.

Боря смотрел в потолок. Он почти беззвучно шевелил губами, но я расслышал:

— Девочка была под поездом… поезд тронулся… я ее… Ой, мама моя! — вдруг вскрикнул Боря и потерял сознание.

В дверях стояла его мать — Шарка.

19

Боря, Боря, Борис…

Как же это так…

Я думаю о нем все эти дни. Иду по улице, смотрю вдаль: из-за того дома, кажется, вот-вот выскочит Боря. Работаю в красном уголке, услышу за окном детские голоса: это Боря. Сейчас он зайдет ко мне с березовой палкой своей. Без него не хватает мне ни солнца, ни воздуха.

Сестра из больницы принесла мне бумаги из Бориного пальто. Она слышала последние слова мальчика и выполнила его завещание. Бумаги были сложены вчетверо и завернуты в газету. Три листка плотной серой бумаги. Они были свернуты уже давно и протерлись на сгибах.

Я разложил их на столе. На серых листках — рисунки. Эти рисунки сделаны руками Бори.

Первый рисунок. Степь. Тюльпаны. Из-за горизонта поднимается большое оранжевое солнце. А в небе парит орел.

Родная калмыцкая степь. Я часто рассказывал о ней мальчику. И я не знал, что рассказы мои так глубоко проникли в самое сердце его… А я вот каждый день орудовал кистью и никогда не пытался нарисовать родную степь.

На другом рисунке изображен солдат. Навстречу ему бежит мальчик. Как беззаветно ждал, как верил он в возвращение отца! До самой последней минуты маленькой своей жизни…

А на третьем листке: человек с большой головой, расставив длинные ноги, рисует. В руках у него кисти и краски. Рядом мальчик. У него тоже кисти и краски…

Боря, Боря…

Вот и вся история о трех рисунках. Я храню их уже семнадцать лет.

Иногда хочется эти рисунки прикрепить к стене. Но я боюсь. Боюсь, что они выгорят на солнце, а контуры совсем сотрутся и исчезнут.

Умирая, он сказал:

«Девочка была под поездом… поезд тронулся… я ее…»

Это его последние слова.

Светловолосая девочка с голубыми глазами теперь, возможно, окончила институт. Кем же стала она, эта девушка? Инженером, врачом, учительницей, певицей?.. Впрочем, это не столь важно.

Я бы только хотел, чтобы она, прочтя этот рассказ, вспомнила о маленьком калмычонке, который спас ей жизнь, калмычонке, который отдал людям все — свою песню, свои танцы, свое сердце и свои мечты.

Боря Гаряев похоронен на станции Чернореченской у трех берез.

Если тебе, мой читатель, доведется побывать на той станции, обязательно сходи к тем трем березам и возложи венок на могилу моего и твоего друга.

Он любил цветы.

БАМБУШ

На стене висит портрет. Бабушка каждое утро белой тряпочкой стирает пыль с его стекла и рамки… Иногда она, сняв портрет со стены, долго смотрит на него.

Бамбу́ш тоже любит смотреть на портрет. Говорят, что это дедушка. Но на деда он никак не похож.

Деды бывают усатые, с белыми волосами. А вот дедушка Бамбуша не такой. Молодой, в черном костюме, в белой рубашке с отложным воротником. Волосы гладко зачесаны назад. Улыбается. Дед Бамбуша похож на молодого парня.

Почему?

„Дедушка, засмейся!“

Сегодня Бамбуш проснулся рано, вместе с матерью. Мать спит в другой комнате. Но Бамбуш всегда слышит, когда она поднимается.

Откинув одеяло, Бамбуш посмотрел на бабушку. Спит. Дышит ртом. Это даже немного смешно. Разве дышат ртом, когда есть нос?

Дедушка на стене, как всегда, улыбается. Мальчик тихонько встал, надел тапочки и подошел к портрету. Попробовал улыбнуться так же, как дед. И самому стало весело.

Бамбушу захотелось, чтобы дед рассмеялся. Глядя на портрет, он сделал смешную гримасу. Но на лице деда все та же тихая улыбка.

— Дедушка, засмейся! — попросил Бамбуш.

— С кем ты разговариваешь, Бамбуш? — спросила мать из соседней комнаты.

— С дедом.

— С дедом?

— Да, с дедом…

Мать раздвинула дверную занавеску. Увидев сына, стоящего в одной рубашке перед портретом, удивилась:

— Почему так рано встал?

— Можно бабушку разбудить?

— Еще рано.

— Мы договаривались пойти сегодня в гости.

— К кому?

— К дедушке Цере́на.

— В гости не ходят так рано. Полежи еще немного.

— Сказал, чтобы мы пришли рано.

— Кто?

— Дед Церена.

— Когда?

— Вчера, когда он приходил в садик за Цереном.

— Ложись, сынок, полежи. Встанешь вместе с бабушкой.

Бамбуш обхватил мать за шею.

— Мама, можно в твою кровать?

— Можно. Только я хочу идти на базар.

— Я хочу немножечко полежать с тобой.

— А кто пойдет на базар?

— Ну, тогда можно к папе?

— Папа твой был в дороге, очень поздно приехал. Пусть отдохнет.

Бамбушу делать нечего, он лег в свою постель. Но больше не сомкнул глаз.

Мальчик лежит и смотрит на портрет деда. Тот, как обычно, улыбается.

Бамбушу теперь не хочется смеяться.

Космонавт и главный конструктор

Дедушку Церена зовут Манджи́. Их дом на соседней улице. Бамбуш с бабушкой, взявшись за руки, идут в гости.

Сегодня выходной день. На улице много народу. Желтая кошка, словно дразня Бамбуша и бабушку, немного пробежала впереди и села. Бамбуш тотчас хотел погнаться за ней, но, как назло, бабушка не отпустила его руку.

— Я поймаю кошку! — сказал мальчик.

— Ее не поймать, — ответила бабушка.

— А я могу поймать!

— Руку поцарапает…

— Пока она царапнет, я поймаю ее и свяжу ей лапы.

Кошка в это время, словно испугавшись слов Бамбуша, подпрыгнула, как на пружинах, и скрылась за домом.

Церен, увидев друга, очень обрадовался. Старик Манджи приветливо поздоровался.

— Заходите, заходите! А наши ушли на базар.

У Церена была большая ракета. И еще космонавт из пластмассы небесного цвета. Бамбуш торопливо сказал:

— Я буду Юрием Гагариным.

— Ну ладно! — согласился маленький хозяин дома.

— А ты кем будешь? — Бамбуш хотел сначала узнать, кем же хочет стать его друг, а затем выяснить, к какой планете им предстоит лететь.

— Я… я буду главным конструктором. — Церен вытер нос рукой.

— Эй, конструкторы так не делают. — Бамбуш вытащил из кармана платочек и протянул другу: — На, возьми!

— Нет, я чужим платком не стану, — гордо ответил Церен и подбежал к дедушке: — Дай мой платок!

Космонавт с главным конструктором решили подготовить ракету к полету. Бамбуш спросил:

— А что же ты, главный конструктор, должен делать?

Церен не мог ответить на неожиданный вопрос и стал заикаться:

— Я… я… не з-зна-ю.

— Если не знаешь, нечего быть главным конструктором! Не надо браться за то, чего не знаешь!

— Что же мне тогда делать?

— Надо подумать!

— Как нам быть?

— Вот именно…

Мальчики долго думали над этим вопросом. Наконец Бамбуш сказал:

— Принеси чистую бумагу.

— На что тебе? — спросил недоуменно Церен, но бумагу все-таки принес.

— Карандаш, — командирским тоном потребовал Бамбуш.

«Юрий Гагарин» положил бумагу с карандашом перед собой и долго думал. Затем в верхнем углу листа он нарисовал большую ракету. Рядом — двух космонавтов. Потом решительно заявил:

— Должны лететь вдвоем.

— Верно! — обрадовался Церен. — Как Валентина Терешкова и Валерий Быковский!

— Да. Только ты не девочка. Как Андриян Николаев с Павлом Поповичем! — строго поправил Бамбуш.

— Тогда я буду Андрияном Николаевым, — попросил Церен.

— Нет. Давай лучше будем неизвестными космонавтами, теми, кто еще не летал. Я снимаю с себя имя Юрия Гагарина!

Церен нетерпеливо спросил:

— Как же так?

— Назовем себя степными космонавтами, — решительно ответил Бамбуш.

— Степными космонавтами?

— Да.

— Ну, а какие же тогда космонавты Юрий Гагарин и другие? — удивился Церен.

— Московские.

— А мы?

— Мы элистинские. Элистинские, степные.

— Ну тогда я тоже буду степным космонавтом, — согласился Церен.

„Куда полетим?“

После того как мальчики решили лететь на двух кораблях, Церен озабоченно спросил:

— А мы не заблудимся, если полетим на отдельных кораблях?

— Где?

— В космосе.

— Надо подумать, — сказал Бамбуш и опять взялся за бумагу и карандаш. — Чтобы не заблудиться, прикрепим к нашему дому красный флажок и будем по нему ориентироваться.

— А как мы увидим этот маленький флажок? Ты представляешь, как велик космос! — воскликнул Церен.

— Верно! — согласился Бамбуш и подошел к раскрытому окну.

Ясный день. В синем небе видны тонкие белые, будто нанесенные мелом, полоски — следы реактивного самолета.

Церен тоже смотрит в окно:

— Вот он, космос!

— Нет, это небо, — возразил Бамбуш. — Космос дальше, за небом находится.

— О, так далеко? Тогда опасно летать врозь. Бамбуш, еще раз выглянув в окно, согласился с Цереном:

— Да, заблудиться легко. — И он вдруг радостно хлопнул себя по голове. — Оба на одном корабле полетим!

— Вот это да! Правильно!

Итак, было решено лететь на одном корабле. Церен спросил друга:

— Куда полетим?

— На Марс, — сказал Бамбуш не задумываясь.

— А где же Марс? — спросил Церен.

— Где?.. Не знаю… Ну тогда полетим на Луну.

— Очень далеко до Луны. Да еще там горит огонь. Посмотри, ночью как горит! Страшно!

— Ну тогда поднимемся в космос и сразу назад вернемся, — заключил Бамбуш.

— А разве так можно?.. Если мы упадем дальше?..

— Как это — упадем?

— Ведь небо без дна?

— Без дна.

— Ну тогда и космос, наверно, без дна… Я боюсь лететь… Нет, я не полечу… — стал отступать Церен.

— Э, да ты настоящий заяц! Почему Юрий Гагарин и другие космонавты вернулись обратно? — наступал Бамбуш на своего друга.

— Откуда я это могу знать? — защищался Церен.

— Если не знаешь, нечего бояться. Полетим и узнаем.

— Я спрошу разрешения у дедушки, — сказал Церен и посмотрел на дедушку Манджи и бабушку Цага́н, сидящих за чаем в другой комнате.

— Нечего отступать! Дедушка твой не отпустит тебя в космос! — рассердился Бамбуш.

— Мне дедушка наказал, чтобы я далеко не ходил без разрешения, — оправдывался Церен.

— Моя бабушка тоже так говорила. А вот если мы слетаем в космос и прославимся, то, думаешь, они нас будут ругать?..

Эти слова Бамбуша очень понравились Церену. Но как же быть с наказом дедушки?

Церен до сегодняшнего дня слушался и деда, и отца, и мать, поэтому, как бы ни велик был соблазн прославиться, он тяжело вздохнул:

— Бамбуш, может, ты один слетаешь?

— Эх, трус! Не хочешь лететь — воля твоя. Когда меня встретит вся Элиста, тогда ты не плачь! — сказал Бамбуш и сделал вид, что разговор между ними окончен.

— Вся Элиста?..

— Да. Не только Элиста, а, может, и вся Москва…

— Ну тогда я тоже полечу, — согласился Церен.

„Почему, почему?..“

Бамбуш сел в кресло космонавта — перевернутый боком стул, взял руль космического корабля — крышку от кастрюли. Он собирался стартовать.

Церен уселся рядом с ним без особой, впрочем, охоты.

В этот момент из комнаты, где старшие занимались чаепитием (дверь была неприкрыта), донеслись слова дедушки Манджи, заставившие Бамбуша задержать исторический полет новых элистинских степных космонавтов.

— Он умер с твоим именем на губах, — сказал дедушка Манджи.

— Он погиб так преждевременно. — Голос бабушки дрожал.

— К чему же теперь печалиться? — тихо проговорил дедушка Манджи.

— Все время вспоминаю его. Сердце разрывается…

Бамбуш, нарушив дисциплину космонавтов, соскочил со стула, бросил руль и побежал на кухню.

— Бабушка, что с тобой?

— Ничего, ничего.

— Почему плакала?

— Я не плакала. — А сама вытирает слезы большим платком.

— Почему твое сердце разрывается?

— Не говори чего не следует.

— Бабушка, скажи, почему сердце у тебя разрывается?

— Что за сердце? — хитрила бабушка.

— Твое сердце. Ты же сказала, что разрывается.

— Почему оно должно разрываться? Вот оно. — Бабушка, чтобы убедить Бамбуша, приложила руку к груди.

— Кто погиб преждевременно?

— О чем ты, Бамбуш мой?

— Ты же сама сказала так.

— Я совсем ничего не говорила.

— Говорила, говорила, говорила, что погиб преждевременно. Кто — преждевременно?..

Бабушка рассердилась:

— Ну довольно тебе!

Она взяла со стола чашку с чаем, поднесла к губам.

— Бабушка, скажи же, скажи!..

— Если ты так будешь приставать, я уведу тебя домой.

— Веди, веди, только расскажи мне.

— Нечего мне рассказывать. Я совсем ничего не знаю. Замолчи. Ты еще мал много знать.

— Почему, почему я еще мал?..

Бабушка поставила чашку на стол и встала.

— Пойдем! — Она взяла Бамбуша за руку. — Какой упрямый ребенок… Не даст поговорить с человеком… Манджи, будьте здоровы! Приходите к нам на чашку чая.

Манджи молча кивнул головой. Церен, не понимая, что случилось, остался в недоумении.

Разрешение

Когда пришли домой, отец Бамбуша, Очи́р Бадма́евич, куда-то собирался. Мальчик торопливо спросил:

— А куда ты едешь?

— В Яшку́ль.

— К тете Томпа́?! Возьми меня с собой. Хоть на один денечек…

Отец посмотрел на мать, а та — на бабушку.

— Я же ни разу не был в селе. Возьми, пожалуйста!..

— Нельзя. Я еду по делу!

— Ты занимайся делом, а я останусь у тети. Когда соберешься домой, возьмешь меня.

— Нельзя, — повторил отец.

— Ну, папа… Почему? Ты ведь никогда со мной не гуляешь, не играешь…

Очир Бадмаевич улыбнулся. Бабушка поддержала внука:

— Не зря говорит Бамбуш. Ты неласков с ним.

— Что поделаешь, если у меня нет времени играть с Бамбушем, — стал оправдываться отец.

— Время нашлось бы, — рассердилась бабушка.

— Не нужно упрекать Очира в том, что он день и ночь занят, ездит по районам… Он на работе, — заступилась мама. — Бамбушу не плохо и с нами…

Отец спросил:

— Если Бамбуша взять с собой, в детсаде не будут ругать?.. Я отвез бы его к тетке…

Все засмеялись. А Бамбуш подбежал к отцу и, обняв его за шею, горячо сказал:

— Лучше моего папы нет никого на свете!

В дороге

Быстро несется машина, лентой вьется дорога, а земля, слева и справа, будто кружится.

Степь бесконечно широка. В небе парят орлы. Мелькают стоянки чабанов. От всего этого раздолья в груди еще просторнее. Мальчик хочет задать отцу множество вопросов, но молчит. Чем спрашивать, лучше запомнить всю эту красоту, чтобы потом рассказать о ней Церену и другим друзьям.

Вдруг отец прижал Бамбуша к себе. Мальчик вздрогнул.

— Посмотри, сынок: верблюд пасется со своим верблюжонком!

Раньше Бамбуш видел верблюдов только на картинках. Он даже знает наизусть стихи.

Шея длинная, Два высоких горба, Гордая походка, Ныряет, как лодка.

Отец улыбнулся и спросил:

— Нравится степь?

Бамбуш поднял большой палец кверху:

— Факт!

Услышав такой ответ, Очир Бадмаевич и шофер расхохотались. Отец, прижав Бамбуша еще сильнее к себе, ласково сказал:

— Когда вырастешь и станешь большим, сынок, будешь хозяином этой широкой степи.

— По-настоящему? — обрадовался Бамбуш.

— Да, по-настоящему.

— О-о! — воскликнул Бамбуш гордо. — Церен тоже будет хозяином!

— Какой Церен?

— Мой друг.

— Церен тоже. Все это — и наше и ваше сокровище, — торжественно сказал отец, показывая на большие отары овец.

Бамбуш изо всех сил старался не задавать вопросов, но тут не выдержал:

— А раньше кто был хозяином?

— Раньше, в давние времена, здесь хозяйничали богачи, нойоны и гелю́нги, — объяснил отец.

— А где теперь они?

— Советская власть прогнала их.

— А кто это — Советская власть?

— Твой дедушка и другие.

— А куда делся мой дедушка? — спросил неожиданно Бамбуш. Сколько раз задавал он этот вопрос и бабушке, и маме, но никто толком не ответил ему.

«Дедушка твой умер», — говорит всегда бабушка.

«Дедушка твой был знаменитым», — говорит мама.

Когда спросишь, отчего умер, где умер, они, как нарочно, переводят разговор на другую тему.

— Твой дедушка был большевиком, — начал Очир Бадмаевич. (А Бамбуш уже подумал, что и теперь отец не захочет ответить ему.) — Твой дедушка боролся за Советскую власть, был первым председателем в Калмыкии.

— Я это знаю, — сказал Бамбуш с обидой отцу. — Бабушка мне говорила. В нашем городе есть улица, названная именем дедушки. А почему он умер? Он ведь не был старым.

— Ты еще маленький, когда подрастешь, все узнаешь…

Взрослые всегда так: «Когда вырастешь, когда станешь большим…»

Вдруг показалось быстро бегущее стадо безрогих желтых коз.

— Папа, папа, посмотри!.. Куда бегут эти козы? Они колхозные? — Бамбуш одной рукой показывал на коз, другой дергал отца за рукав.

— Эти животные называются сайгаками.

— Сайгаки?

— Да, сайгаки. Очень быстро бегают. За час пробегают километров восемьдесят — сто.

Сайгаки перед самой машиной пересекли дорогу и, вздымая тучи пыли из-под копыт, исчезли из виду.

Печальные мысли о дедушке в одно мгновение рассеялись. Хочется петь, кричать, смеяться.

У тети

Тетя Томпа, увидев Бамбуша, обрадовалась. Взяла его на руки и поцеловала. Но Бамбуш, важничая, заметил тете Томпе:

— Тетя, вы меня опустите. Я не маленький.

— Твоя правда. Ты, Бамбуш мой, стал настоящим мужчиной.

Тетя Томпа поставила Бамбуша на пол, но тут же снова подхватила и посадила на колени.

Очир Бадмаевич закусил с дороги и пошел по своим делам.

Бамбуш с тетей долго сидели за столом.

— Как живет бабушка, здорова ли?

— Да, здорова.

— Что сейчас делает мама?

— Режет людей.

— Как это — режет людей?

— Разрежет человека пополам, вытащит изнутри болезнь, а потом сшивает обратно, — объяснил Бамбуш.

— Что ты, правду говоришь? — воскликнула тетя Томпа, смеясь.

— Конечно. Сам видел, — подтвердил Бамбуш.

— Какие новости в Элисте?

Бамбуш не знает, что сказать. Чтобы сохранить свое достоинство, показывая на борцыки[2] в тарелке, спросил:

— Что это такое?

— Мелкие борцыки.

— Мелкие… борцыки?

— Да.

— Они похожи на подушечки.

— Да, ты прав.

— Но почему их не называют подушечками?

— В старину, когда стряпали такие борцыки, у нас, у калмыков, не было подушек, — объяснила тетя Томпа.

— А тогда на чем же вы спали?

— Не мы, а наши деды. Они спали на овчинной шубе, на кошме.

— Как так?

Тетя Томпа рассмеялась. Пошла в сени и принесла старую овчинную шубу домашней выделки и кошму.

Бамбуш с удивлением рассматривал все это.

Потом Бамбуш спросил:

— Тетя Томпа, можно пойти на улицу?

— Конечно, можно.

Когда Бамбуш вышел на улицу, его окружили незнакомые девочки и мальчики. Они изучающе разглядывали его.

— Ты откуда приехал? — спросил мальчик, у которого одна штанина была завернута до колена, а другая доставала до земли. На правом виске у него темнело родимое пятно размером с пятак.

— Из города. — Бамбуш тоже пристально стал их разглядывать, стараясь запомнить незнакомые лица.

— Из города?

— Да.

— Из Элисты?

— Да.

— Элиста больше или наш Яшку́ль? — спросила полнолицая девочка. Передних зубов у нее не было.

— Дурочка! Конечно, наш Яшкуль больше! — закричал мальчик со шрамом на носу.

— Город все-таки побольше… — заколебалась девочка.

— Нет, наш Яшкуль больше…

Дети, сначала стеснявшиеся Бамбуша, вдруг заговорили в один голос и зашумели. Но Бамбуш твердо сказал:

— Город больше села.

Ребята, то ли из уважения к новичку, то ли поверив ему, не стали спорить.

Мальчик с родинкой снова спросил:

— К вам приезжал Юрий Гагарин?

Бамбуш хотел сказать, что нет, но потом подумал: «А вдруг он приезжал к ним?» — и соврал:

— Приезжал.

Это было слишком. И Бамбуш, устыдившись своего вранья, решил выкрутиться:

— Приезжал. Не Юрий Гагарин, а лиса-плутовка.

— А кто такая лиса-плутовка?

— Кукольный театр.

Едва успел произнести Бамбуш эти слова, как беззубая девочка тут же подхватила:

— Такой театр и в нашем клубе есть!

— Комсомольцы показывают, — объяснил мальчик со шрамом на носу.

— А в Элисте есть карусель, — защищая честь своего города, гордо сказал Бамбуш.

— У нас тоже есть карусель. Если не веришь, пойдем, будем вместе играть, — пригласил Бамбуша мальчик с родимым пятном.

Бамбуш, поняв, что его знакомых удивить трудно, стал размышлять, что бы еще придумать в защиту Элисты.

— А… а… у нас есть ракета! — наконец сказал он.

— Настоящая? — недоверчиво спросил мальчик со шрамом на носу.

— Настоящая! По воде бегает, — добавил Бамбуш.

— Разве бывает такая ракета, которая бегает по воде? — удивилась беззубая девочка.

— Бывает. В нашем парке есть огромный пруд. Там не одна, а несколько ракет, — похвастался Бамбуш.

— В нашем селе нет воды, — печально произнес мальчик со шрамом на носу. — Мы пьем воду из колодца.

— А я скоро с мамой поеду в Элисту, — сказал мальчик с рыжей копной волос. Его звали Ваня. До сих пор он молчал.

— Если приедешь, приходи к нам. Я тебе покажу город и на ракете покатаю, — предложил Бамбуш.

— Как тебя зовут? — спросила наконец беззубая девочка.

— Бамбуш.

— Бамбуш, будешь с нами играть?

— Буду.

— Ну пошли…

Бамбуш до самого вечера играл с этими ребятами. Они были правы: здесь, оказывается, все, как в городе.

Если правду сказать, есть здесь много и такого, чего в городе нет. Например, в совхозной мастерской много разных машин.

Вернувшись к тете, Бамбуш застал ее сидящей во дворе около коровы. Бамбуш долго стоял, смотрел.

Когда тетя Томпа встала, Бамбуш с удивлением спросил:

— А что вы делали, тетя Томпа?

— Доила корову, — засмеялась тетя. — Молока надоила.

— У нас надаивают молоко из бочки. Все становятся в очередь, подходят по одному, подставляют посуду и надаивают, — сказал Бамбуш.

— А деньги платят? — спросила тетя Томпа.

— Платят деньги.

— А мы надаиваем бесплатно.

Это понравилось мальчику. Бесплатное молоко!

Под открытым небом

Дожидаясь отца, Бамбуш долго не ложился спать.

Очир Бадмаевич пришел очень поздно. Только он переступил порог, Бамбуш бросился ему навстречу.

Поужинав, Очир Бадмаевич сказал сестре:

— Томпа, нам с Бамбушем постели во дворе.

— Во дворе будем спать! — обрадовался мальчик.

Бамбуш никогда еще не спал во дворе под открытым небом.

Воздух чист. Небо ясное. Далекие звезды, словно дразня Бамбуша, подмигивают. Сын с отцом лежат лицом вверх на мягкой постели из прошлогоднего сена.

— Ну, как понравилось село? — спросил отец.

— Ваня хочет к нам в город ехать, — сказал Бамбуш.

— Кто это Ваня?

— Мой новый приятель.

— Ну и что же?

— Я его к нам пригласил.

— Ты правильно поступил.

— Знаешь, сколько у меня теперь новых друзей?

— Скажешь — узнаю.

— Много.

— Это очень хорошо, если у тебя много друзей, — похвалил отец.

Отец и сын долго разговаривали. Редко приходилось Бамбушу быть с отцом так близко и так вот говорить по душам, как сейчас. Отец ведь почти всегда в разъезде, вечно ему некогда. Друзья Бамбуша — бабушка и мама. Бывает, что и маме тоже некогда. Вызовут ее в больницу с вечера, так и не возвращается до утра. Иногда даже в полночь приезжают за ней. Бабушка всегда с Бамбушем. Вряд ли найдется во всем мире человек лучше бабушки!

Незнакомая сторона действительно сближает людей. Это село для Бамбуша — незнакомая сторона. Он лежит рядом с отцом и может задавать ему любые вопросы.

Пока они разговаривали, луна, будто привстав на цыпочки, выглянула из-за сарая. Скоро она, как половина тарелки, заслоняя собой звезды, поплыла по синему небосводу.

— Мы с Цереном хотели лететь к луне на космическом корабле, — сказал Бамбуш отцу, не отрывая глаз от луны.

— Почему же не полетели?

— Церен сказал, что там огонь горит.

— Неверно! На луне тоже, как на земле, есть горы и реки, — сказал Очир Бадмаевич, словно говорил со взрослым.

— Посмотри, светит как! Церен говорит, что это огонь, — не поддавался Бамбуш.

— Это от солнца туда падает свет, — объяснял отец.

— Сейчас ведь солнца нет!

— Это правда. Нам сейчас солнца не видно. Земля же круглая…

— Как мяч?

— Да, как мяч. Только в несколько миллионов раз больше. У нас ночь, а в другом месте день. Солнечный свет падает на луну, поэтому кажется, что она горит.

Бамбуш помолчал.

— А где Марс?

— Вон он, посмотри, — сказал Очир Бадмаевич и показал на яркую звезду с красноватым отливом.

— Какой он маленький!

Отец улыбнулся.

— Отсюда действительно кажется маленьким. На самом деле Марс большой, как и наша Земля.

— Папа, а если полетишь прямо в космос, то куда дальше? — не успокаивался Бамбуш.

Очир Бадмаевич уже хотел спать.

— Ты еще мал знать об этом. Вырастешь, станешь взрослым мужчиной — все узнаешь. Тебе нужно быстрее расти.

— А что делать, чтобы быстрее расти? — спросил Бамбуш. Он готов был вырасти хоть сейчас, пусть только папа скажет, что нужно для этого делать.

— Чтобы вырасти, нужно вовремя спать ложиться…

Бамбуш замолчал.

Эрдни-шишя

По радио всегда говорят про эрдни́-шишя́. Бамбуш однажды спросил у матери:

— Мама, видать, эрдни-шишя хороший человек. Каждый день о нем говорят. Где он живет?..

Мама рассмеялась.

— Эрдни-шишя — это не человек, а растение. По-русски — кукуруза. Ее едят, а для скота лучшего корма и не найдешь… Я тебе завтра, в воскресенье, испеку пирожки из нее, — пообещала мать.

— А в нашей группе есть мальчик по имени Эрдни, — не сдавался Бамбуш.

— Верю. Такое имя бывает, — согласилась мама.

— Ну тогда что такое эрдни?

— Эрдни — это драгоценный камень.

— Хм…

Растение называют «эрдни-шишя», человека — Эрдни, и камень, выходит, тоже… Странно… Взрослые всегда выдумывают разные вещи, от них только голова кругом идет…

За завтраком тетя Томпа сказала:

— Я пойду сегодня на уборку эрдни-шишя.

— Тетя Томпа, возьмите меня с собой. Я никогда не видел эрдни-шишя, — попросил Бамбуш.

— Сегодня будет жара, — предупредила тетя.

— Я жары не боюсь…

Отец улыбнулся и подтвердил:

— Наш Бамбуш жары не боится.

О папа, папа! Какой он хороший!

Эрдни-шишя издали похожа на лес, только густая. Подошли ближе. Она выше тети. Листья как шелковые ленты. Пожелтели. Концы их свернулись и полопались. Почти у каждого листа видны янтарные, золотистые початки.

Бамбуш обрадованно спросил у тети:

— Можно сорвать?

— Если силы хватит! — ответила тетя Томпа.

Началась уборка. Машина, которая называется кукурузоуборочным комбайном, срезала высокие стебли. На току, куда грузовики подвозили початки, образовались горы эрдни-шиши.

Бамбуш помогал женщинам. Скоро у него устала спина. Он крепился, стиснув зубы.

— Давайте отдохнем! — крикнула женщина в платке.

— Отдохнем! — обрадовался Бамбуш.

— Чей это мальчик? — спросила женщина.

— Очира, — ответила тетя Томпа.

— Какого Очира?

— Бадмаева.

— Неужели? — удивилась старушка в зеленом платье и, погладив Бамбуша по голове, ласково спросила: — Как бабушка живет?

— Жива-здорова, — сказал Бамбуш, гордясь и радуясь тому, что в этом далеком селе нашелся человек, который знает его бабушку.

— Бабушку твою я хорошо помню. В молодости дружила с ней, — объяснила старушка. — И дедушку знала. Он был замечательным человеком! Если бы не злые люди, еще жил бы…

От этих слов Бамбушу показалось, что день померк.

— Тетя Томпа, тетя Томпа, кто эти злые люди? — торопливо спросил Бамбуш.

— Кулаки. Они… — начала было тетя Томпа.

Но старушка ее перебила:

— Не надо рассказывать об этом детям. Узнают, когда вырастут.

— Я ведь не маленький, — стал уверять Бамбуш.

Эрдни-шишя издали похожа на лес, только густая…

— Надо еще подрасти!

Старушка нежно погладила его по голове.

Бамбуш насупился.

„А что такое любовь?“

Бамбуш очень устал, но об этом не сказал никому. Очира Бадмаевича еще не было.

Пора спать. Бамбуш сказал тете Томпе:

— Можно, как вчера, во дворе лечь?

— Подожди, пока придет отец. Будешь бояться без папы.

— Почему я буду бояться? — Бамбуш старался показать, что он не такой уж маленький.

— Ну ладно! — согласилась тетя Томпа.

Бамбуш уютно устроился на сене. Глаза сами закрылись…

Вдруг он проснулся. Показалось, что кто-то смеется. Прислушался — тишина.

Где-то далеко лают собаки. Все тело мальчика напряглось. Ему стало очень боязно. Может быть, позвать тетю? Нет, теперь терпеть надо. Он ведь сказал: не боюсь. Страшно хочется вбежать в дом… Нет, надо терпеть…

Бамбуш старается пересилить страх, думает о другом. Как назло, и вчерашней луны не видать. Или она скрылась за тучей?

И вдруг… Сердце словно остановилось. Кто там?.. Бамбуш весь сжался.

— Сколько на небе звезд? — услышал он нежный голос девушки.

Бамбуш перестал бояться. Ему очень понравился этот вопрос: сколько же звезд на небе?..

— Можно посчитать, — отозвался мужской голос.

— Давай посчитаем…

— Раз, два…

— Три, четыре…

— Сорок девять…

— Пятьдесят… Ой, все запуталось! — засмеялась девушка.

— Давай посчитаем только яркие звезды, — сказал мужчина.

— Все равно их много. Скажи, где твоя звезда?..

Бамбуш открыл глаза. Посмотрел на небо. Ночь, как и раньше, темна. На фоне темного неба мигает множество звезд, соревнуясь друг с другом. Прямо над Бамбушем одна звезда сияет ярче других. «Это моя звезда», — подумал мальчик.

— Моя звезда вот та — самая яркая, — услышал он снова мужской голос.

Бамбуш рассердился. Хотел даже крикнуть: «Нет, это моя звезда!»

— Если это звезда твоя, пусть будет она и моей, — сказала девушка.

Бамбуш еще больше рассердился. Но девушка спросила:

— Ты любишь меня?

— Сама не видишь?.. — тихо ответил мужской голос.

Девушка радостно, звонко засмеялась. Бамбуш удивился. Что тут смешного? Девушка снова спросила:

— А что такое любовь?

В это время подъехала машина и остановилась у дома. Бамбуш услышал, что парень и девушка убежали.

Пришел отец, лег рядом. Бамбуш не вытерпел:

— Что такое любовь?

Очир Бадмаевич изумленно поднял брови.

— Ты должен ответить, — строго сказал Бамбуш.

— Ого, какой строгий мужчина! — улыбнулся Очир Бадмаевич, погладив сына по голове.

— Я жду ответа.

— Вырастешь большим, сам узнаешь, — засмеялся отец.

Пока они разговаривали, взошла луна, будто она ждала прихода папы. Наверное, пряталась за тучей.

Бамбуш подождал немного и спросил:

— Папа, а сколько звезд на небе?

Поездка по новым местам

Бамбуш проснулся от громких голосов. Открыл глаза, опять закрыл. После вчерашней работы ломит все тело. Очень приятно, проснувшись, лежать в постели с закрытыми глазами.

«Надо сегодня встретиться с новыми друзьями», — думает Бамбуш. Вспоминает мальчика с царапинкой на носу. Его зовут Арлта́н. Красивое имя… В гражданскую войну был в Калмыкии отважный пулеметчик, его звали Арлтан. Еще Данара́… Беззубая девочка… Бамбуш засмеялся, вспомнив мальчика, у которого одна штанина была завернута до колена, другая доставала до земли. Зовут Чапаем… Почему же он Чапай?..

У Бамбуша теперь много новых друзей. Очень хорошие девочки и мальчики. А Ваня Рогачев обещал приехать в Элисту, будет гостем у Бамбуша…

Тут мальчик в недоумении подскочил, услыхав, как кто-то говорит:

— И Бамбуш тоже приехал?

— Да.

— Почему до сих пор мне не сказали об этом?

Бамбуша обнял незнакомый старик, уколол своими редкими жесткими усами…

— Ну, Очир, как хочешь, а я возьму Бамбуша с собой.

— Нет, дядя Дорджи́, они завтра уезжают домой, — сказала тетя Томпа.

— Я утром привезу его обратно, — настаивал дед Дорджи. — Если я не привезу Бамбуша, старуха съест меня живьем.

Очир Бадмаевич согласился.

Местечко Цага́н-Усу́н находится в четырнадцати километрах южнее Яшкуля. Стоят в один ряд новые, похожие друг на друга два десятка домов. Недалеко отара деда Дорджи.

Увидев подъезжающих на телеге, из избы чабана выбежал мальчик.

— Мой внук, твой маленький дядя Бовлда́н, — сказал дедушка.

— Чудно́,— удивился Бамбуш. — Такой маленький — и мой дядя…

Во всем этом надо было еще разобраться…

— Дедушка, привез пряников? — спросил Бовлдан у старика.

— Э, Бовлдан, сначала нужно познакомиться с человеком. Это Бамбуш…

Бовлдан только сейчас обратил внимание на Бамбуша. И две собаки, которые прибежали вместе с ним, разглядывая новенького мальчика, забегали вокруг телеги.

Когда зашли в дом, жена деда Дорджи обняла Бамбуша, трижды поцеловала в лоб.

— Свари ему мясо, — сказал старик гордо.

Старушка сварила мясо и нарезала большими кусками, раскатала тесто и нарезала большими квадратами.

Это очень понравилось Бамбушу. Особенно когда кушанье появилось на столе.

Поели. Дед Дорджи ушел отдохнуть, а мальчики побежали в степь.

В отаре

Степь бесконечно широка. Солнце печет. Утром, когда Бамбуш ехал с дедом Дорджи, было прохладно. Теперь воздух стал все больше нагреваться, от земли поднимался пар. Увидев вдалеке синюю воду, Бамбуш удивился и спросил у нового друга:

— Что там за море?

— Где? — удивился Бовлдан.

— Вон… посмотри-ка… волнуется.

Бовлдан, родившийся в степи, никогда не видел не только моря, но даже маленького озера.

Он напряженно смотрит вдаль… Но ничего не может разглядеть. Что же это такое? Бамбуш — гость, видит море, а он, хозяин степи, ничего не видит.

— Слепой, что ли?.. — сердится Бамбуш.

— Не видишь, что у меня есть глаза? — обижается Бовлдан.

— Наверно, у тебя не глаза, а дырки.

— А ты, оказывается, врун!

— А ты слепой… Смотри, смотри, вон как волнуется!

Бовлдан вдруг захохотал:

— Да ты, наверно, видишь мираж?

— Мираж?..

— Да. Это синеет мираж.

Бамбушу непонятно это слово. Но расспрашивать Бовлдана он не хочет — боится совсем опозориться.

Бовлдан вытащил из кармана несколько косточек:

— Давай играть в альчики!

— В альчики?

— Знаешь, как играть?

— Я впервые вижу эти твои альчики, — признается Бамбуш.

Бовлдан не стал смеяться над новым товарищем. Взял палку, начертил квадрат. Поставил альчики в ряд посередине. Отмерив десять шагов, провел черту. Потом сбегал домой, принес две большие кости. Одну отдал Бамбушу.

— Что это? — спросил Бамбуш.

— Бабка.

— Что ими делать?

— Будем бросать. Бабка попадет в альчики, и если альчики вылетят из квадрата, их забирает тот, кто стрелял. Понятно?

— Пока непонятно…

Мальчики начали играть. Бовлдан бил очень метко. Бамбуш тоже вскоре научился. И так наловчился, что выиграл все альчики у Бовлдана. Бовлдан хотел взять альчики обратно, но Бамбуш не отдал. Они подрались.

Бовлдан был сильнее. Он повалил городского мальчика. Бамбуш рассердился и ударил его по носу. Потекла кровь. Бовлдан убежал домой.

Бамбуш, чувствуя свою вину, решил пешком идти в Яшкуль. Две большие собаки, будто угадав его мысли, забежали вперед, преградили путь. Бамбуш вернулся.

Между тем Бовлдан, заткнув нос ватой, выскочил из дома. Бамбуш подумал, что опять завяжется драка, но Бовлдан примирительно сказал:

— Больше не будем драться!

Около одиннадцати часов дня пригнали отару. Бамбуш никогда не видел сразу столько овец.

Мальчики опять подружились. Бамбуш спросил:

— Овцы бодаются?

— Боишься?

— Я ничего не боюсь.

— Тогда…

В это самое время к Бовлдану сзади подбежал баран с закрученными рогами. Бамбуш так напугался, что не мог даже рта раскрыть. С другой стороны тоже надвигались бараны. Бамбуш рванулся, налетел на Бовлдана. Упав, тот закричал:

— Чего ты лезешь ко мне?

Баран поддал рогами Бамбуша и швырнул его на землю.

Голоса взрослых слышались как во сне. Бамбуш ничего не помнил. Вдруг почувствовал, что ему на шею упала холодная капля. Открыл глаза. Над ним склонились дед Дорджи, бабушка. Мальчик удивленно спросил:

— Что случилось?

— О, он, оказывается, настоящий богатырь! — улыбнулся дед Дорджи.

Бамбуш только теперь понял, что с ним случилось. Быстро спросил:

— А где Бовлдан?

— Я здесь, — вынырнув из-за спины деда, сказал Бовлдан и подал руку товарищу.

Бамбуш с его помощью встал. Все облегченно вздохнули, засмеялись. Дед Дорджи сказал:

— Серый баран просится на мясо.

— Беда с этим Бовлданом. Это он научил барана бодаться! — вздохнула бабушка.

— Сейчас поймаем барана, поездим на нем, — шепнул Бовлдан на ухо Бамбушу.

— Я согласен, — ответил Бамбуш смело, но достаточно тихо, чтобы взрослые не услышали.

Песня

Овцы лежат у колодца. Чабаны сидят дома. Дед Дорджи устроился на кровати. Молодой чабан читает книгу.

Бовлдан достал фанерный ящик и начал вытряхивать из него все свои сокровища. Тут и альчики и бабки. И потрепанная книжка. Взяв ее, Бовлдан спросил:

— Умеешь читать?

— Умею, — ответил Бамбуш, взял книгу и стал читать по складам.

— Когда пойду в школу, и я научусь читать, — заявил Бовлдан, завидуя другу.

— А где у вас школа?

— В Цаган-Усуне.

Дед, лежавший на кровати, начал храпеть. Бамбуш спросил:

— Почему же ваши днем не работают?

— Из-за жары, — ответил Бовлдан.

— Разве они боятся жары?!

— Не человек, а овцы. Жара спадет, тогда и овец выгонят в степь.

— Ночью?

— Да. Когда прохладно, овцы лучше пасутся.

Чабан, читавший книгу, слушал их разговор и улыбался.

По радио объявили: «Передаем концерт по просьбе работников сельского хозяйства…»

— Слушай, концерт будут давать! — обрадовался Бовлдан.

— Ай, ждал-ждал да вздремнул немного, — сказал дед Дорджи и встал.

«По просьбе старшего чабана четвертой фермы совхоза «Кировский» Дорджи Далаева передаем несколько песен в исполнении заслуженной артистки республики Улан Инджи́евой…»

Услышав свое имя, дед Дорджи расправил плечи по-молодецки. Потом сел, скрестив ноги, на разостланную перед кроватью кошму.

«Улан Инджиева исполнит калмыцкую народную песню «Гуси-лебеди», — объявили по радио.

— Славная песня! — сказал дед Дорджи и от удовольствия похлопал себя по голени.

Знакомые звуки льются из репродуктора. Дед в такт мелодии качает головой. Бамбуш и Бовлдан бросили свои альчики и тоже слушают эту замечательную песню. Бамбуш все поглядывает на деда.

Крик гусей доносится, Сторонка родная вспоминается…

Бамбуш действительно вспомнил свою бабушку, маму, родную Элисту.

Что, интересно, сейчас делает бабушка? Тоже, наверно, слушает радио. Она любит слушать радио… Бабушка, бабушка… Бамбуш из-за множества ярких новых впечатлений совсем забыл про бабушку и про маму… Сердце мальчика учащенно забилось, ему захотелось домой…

Песня кончилась.

— Ну как, Ара? — обращается дед к своему помощнику, который сидел с книгой.

— Здо́рово!

— Улан Инджиева бывает у нас дома! — гордо сказал Бамбуш.

— Она настоящая героиня! — восхищается дед.

— А разве певицы тоже могут быть героинями? — спрашивает Бовлдан.

«Теперь слушайте песню «Внуки Джанга́ра», — объявляют по радио.

И снова полилась песня про новых калмыцких богатырей, потомков легендарного Джангара, — песня о героических подвигах.

Одна песня сменялась другой. Так и закончился концерт. Ни дед Дорджи, ни чабан Ара не проронили ни слова. Мальчики тоже сидят молча.

Наконец дед произнес:

— Сейчас и овец можно поднимать.

Ара собрался убрать книгу в брезентовую сумку, но дед Дорджи остановил его:

— Ты, сынок, оставайся дома. У тебя скоро экзамены.

Ара ничего не ответил. Достал книгу и продолжал читать.

В степи люди немногословны. Ара хочет поступить на зоотехническое отделение сельхозтехникума.

Дед Дорджи покончил с едой и встал. Бовлдан — к дедушке:

— Можно с вами?

Тут и Бамбуш:

— А мне можно с вами?

— Ну пошли…

Овцы, лежавшие небольшими группками вокруг колодца, учуяв, видимо, время пастьбы, начали подниматься с мест. Увидев подходившего старика, они сами потянулись в степь.

У костра

По вечерней прохладе овцы пасутся врассыпную. Две овчарки, охраняя отару, сидят в разных местах.

Бовлдан сорвал пучок травы и подал Бамбушу:

— Понюхай.

— Ой, какой запах! Замечательный!

— Это полынь.

— Так-то оно так, но это особая полынь, — поправил дед. — Ароматная.

— А овцы едят? — спросил Бамбуш.

— Овечки наши любят вот эту траву, — показал дед на мягкое пушистое растение. — Зултарга́н.

Из-под ног мальчишек выскочила ящерица. Бамбуш испугался, вздрогнул, а Бовлдан погнался за ней. Бамбуш тоже побежал.

Бовлдан ящерицу тут же поймал и протянул товарищу. Но Бамбуш спрятал руки за спину.

Ящерица тяжело дышала, бока ее, как кузнечный мех, то надувались, то совсем сжимались.

— Она похожа на крокодила, — сказал Бамбуш.

— Что такое крокодил? — не понимая, спросил Бовлдан.

— К нам зоопарк приезжал. Там были крокодилы. Они гораздо больше ящериц. Они и людей могут съесть…

— Если они людей едят, зачем же их возят к людям?..

— Их держат за железной решеткой…

Чтобы переменить этот страшный разговор, Бовлдан спросил:

— Хочешь ящерицу домой?

— Нет, не надо…

— Тогда я тебе хвост подарю.

Тут же он оторвал у ящерицы хвост и отпустил ее. Безхвостая ящерица юркнула в траву.

— Ты что? Погибнет…

— Не погибнет. Другой хвост вырастет… Смотри.

Бовлдан взял оторванный хвостик за утолщенное место, и хвост стал вертеться из стороны в сторону.

— Живой хвост, живой хвост! — закричал удивленный Бамбуш.

Скоро в степи разгорелся большущий костер.

…Сразу стемнело. Всей отары уже не видно. Овцы насытились, сгрудились на одном месте и лениво щиплют траву. Бамбушу страшновато. Точно черное небо на него давит сверху. Он шепчет товарищу на ухо:

— Может, нам вернуться?..

— Ты что?! Сейчас костер разожжем. Попросим деда сказку рассказать.

— Сказку?

— Да, сказку. Ох, и много же он знает!

Бамбуш очень любит слушать сказки. Те, что знает его бабушка, он все переслушал, многие даже по нескольку раз. Да и чего здесь бояться? Рядом и дед, и Бовлдан, и собаки, и овцы…

— Дед, можно костер разжечь? — спрашивает Бовлдан.

— Можно.

Мальчики начали собирать кизяк, сухую траву. Скоро в степи разгорелся большущий костер. Дед из заплечной сумки достал мешок, встряхнул его, постелил и прилег у костра.

— Дед, расскажите сказку, — просит Бовлдан. — Бамбуш хочет послушать.

Дед не ответил. Молча вынул из кармана кисет, набил трубку табаком, раскурил веточкой из костра.

Ароматный дымок из трубки потянулся к небу.

— Сказку хотите слушать? — Дед оглядел ребят.

— Да, да! — в один голос ответили мальчики.

От костра лицо деда кажется совсем медным.

— Я вам не сказку, а настоящую быль расскажу.

— Давайте, давайте, — заторопили ребята.

— Давеча, когда передавали песни, ты, Бовлдан, спросил: разве певица может быть героиней? Твой вопрос остался у меня на душе, вот тут. До сих пор думаю об этом. Слушай, внук мой, слушай. И ты, Бамбуш, тоже запоминай. Что воин, что певец — разницы никакой. И боец и певец одинаково любят свою Родину, одинаково совершают подвиги. Я вам сейчас расскажу об одной певице. Никогда не забывайте об этом человеке.

Рассказ деда

— Тысяча девятьсот сорок второй год. Август месяц.

Гитлеровские полчища, переправившись через Дон, шли по калмыцким степям и разрушали все, что им встречалось на пути.

Отступая, мы вошли в столицу Калмыкии, город Элисту. Детей и стариков вывозили в Астрахань. У одного дома мы заметили грузовую автомашину, окруженную людьми. Молодая женщина отказывалась садиться в машину.

Ее все-таки втолкнули в кабину.

«Поехали!»

Машина тронулась с места, оставляя за собой голубоватый дымок.

«Что это за женщина?» — спросил наш командир.

«Артистка».

«Кто?»

«Улан Инджиева».

«А в чем дело?»

«Хотела остаться в подполье, отомстить врагу за свою землю», — ответил однорукий мужчина средних лет.

Люди разошлись. Это были ополченцы.

Когда немцы заняли Элисту, многие юноши поступили в Астраханскую партизанскую школу. Потом, пробравшись в тыл к врагу, они стали бороться с фашистскими оккупантами.

Но не об этих юных партизанах я хочу вам поведать сегодня. Я расскажу о нашей заслуженной артистке Улан Инджиевой и ее подвиге…

Снова раскурив потухшую было трубку, дед Дорджи несколько раз затянулся. Мальчики не отрываясь смотрели на деда. Бовлдан то и дело подбрасывал в костер сухую траву и кизяк.

Костер, долго не разгораясь, густо дымил и вдруг вспыхнул ярким пламенем. Медное лицо деда Дорджи стало похожим на диск заходящего солнца…

— Отступая, мы достигли местности Хулхута́ и там заняли оборону. Наш командир Иван Чернов сказал:

«Ну, бойцы, нам дальше матушки-Волги нет земли. Здесь мы должны остановить наступление немцев…»

«Дальше Волги нет земли!»

«Остановим фрицев!»

«Хоть умрем, но не отступим!» — кричали солдаты.

Дед Дорджи погладил свою жиденькую бородку, приподнялся и снова сел, скрестив ноги.

— Вы, дети, должны знать. И ты, Бовлдан. И ты, Бамбуш. Для человека самое горькое — отдать врагу родные места. Нет ничего на свете горше этого. Запомните это, не забывайте никогда!

Столица Элиста в руках врага. Что же делать? Мы, рядовые бойцы, каждый день требовали наступления.

Тогда мы не знали, какая огромная битва готовилась на Волге.

Однажды Иван Чернов сказал:

«Сегодня ночью надо послать разведку в Элисту. Нужны добровольцы. Задание не из легких».

Все молчат. До Элисты двести километров. Голая степь. Негде остановиться глазу, негде спрятаться, нет ни леса, ни камыша. Дело трудное.

«Я пойду».

«Нет, я…»

«Я…»

Наш командир улыбнулся и, не сказав нам о своем решении, направился к выходу из блиндажа. Уже в дверях обернулся и сообщил, к общему удивлению:

«Сегодня будет концерт».

«Где?»

«Здесь».

«Здесь?»

«Да, здесь… в блиндаже».

Вечером в самом просторном блиндаже собрались бойцы.

Я уже получил к тому времени приказ о том, что пойду в разведку. Но на концерт все-таки напоследок пришел. В первом ряду сидели девушки-санитарки.

Мы даже не заметили, откуда появилась артистка. Шум в блиндаже сразу прекратился. Когда она начала петь, все бойцы были покорены силой и красотой этого чудесного голоса.

Может быть, вам это трудно понять, мальчики. Вы все-таки еще дети… Она исполняла песню о матери. Не только девушки, сидевшие в первом ряду, но и мы, закаленные бойцы, стали смахивать навернувшиеся слезы, стискивать зубы, сжимать кулаки.

На земле самое родное для человека — мать. А Родина?.. Она мать для всех…

Певица кончила петь. На минуту воцарилась тишина. И вдруг, будто бешеная река прорвала плотину, в блиндаже стало шумно и оживленно. Бойцы, подхватив певицу на руки, стали качать ее.

Тогда-то я впервые увидел Улан Инджиеву. Когда шум немного утих, к ней подошла русская девушка и поздоровалась за руку.

«Я тоже мечтала стать артисткой».

«Как тебя зовут?» — спросила Улан Инджиева.

«Наташа… Кочуевская…»

«Откуда?»

«Из Москвы…»

«Я из столицы Калмыкии, а ты из столицы России. Ты, Наташа, обязательно станешь артисткой, — сказала Улан и стала гладить золотистые волосы русской девушки. — Сначала надо очистить Родину от врагов, тогда и сбудутся твои мечты…»

Наташа, схватив руку певицы, прижала ее к своей щеке.

Я передал Улан Инджиевой написанное еще утром письмо:

«Сестрица, вернешься в тыл — передай это письмо моей семье».

«Обязательно передам. Желаю скорей разбить врага и вернуться к родным».

«Возможно, я их больше не увижу… И это письмо — последнее».

Почему так сказал, не знаю. Само сорвалось с языка.

«Зачем так плохо думать?» Улан большими глазами уставилась на меня.

«Сегодня иду в разведку», — шепнул я.

«В разведку?»

«Да».

«Куда?»

«Не могу сказать. Военная тайна».

«Кто ваш командир?»

«Капитан Иван Чернов».

Улан Инджиева, обернувшись к бойцам, спросила:

«Есть среди вас капитан Чернов?»

«Есть».

Наш командир, одернув гимнастерку, подошел к ней.

«У меня к вам дело», — сказала певица.

«Слушаю».

«Хотелось бы наедине».

Командир с певицей вышли…

В разведку той ночью я не пошел. Капитан отменил приказ. И только позже я узнал, что в разведку в Элисту пошла артистка. Улан Инджиева.

Через семь дней певица-разведчица вернулась. Ни один боец не раздобыл бы столько сведений, сколько Улан. Наше командование объявило ей благодарность, представило к награде.

Перед отъездом в тыл певица спросила:

«А где же Наташа? Хочу проститься с ней».

Капитан Иван Чернов снял фуражку.

«Не верю! — с болью воскликнула Улан. — Почему не уберегли ее?!»

«Наташа вынесла много раненых с поля боя. Потом, схватив винтовку погибшего бойца, стала стрелять по врагу. Она погибла как герой», — ответил капитан.

Улан заплакала.

Потом решительно заявила:

«Я остаюсь с вами!»

«Мы не имеем права оставить вас здесь», — сказал Иван Чернов.

«Чтобы защищать Родину, мне не надо разрешения! Я остаюсь!»

Командир, повернувшись ко мне, приказал:

«Боец Далаев! Артистку Улан Инджиеву проводите до Давсна́ Фуду́к. Там ее ждет машина…»

Капитан вышел из блиндажа.

Подчиняясь военной дисциплине, Улан поднялась с места.

«Где могила Наташи?»

Вечерело. Поцеловав каску на могиле Наташи, Улан Инджиева взяла горсть земли и пошла со мной к машине…

Закончив свой рассказ, дед Дорджи встал и посмотрел на овец. Давно взошла луна. А мальчики даже не заметили ее.

В лунном свете было видно, как овцы брели друг за другом в сторону стоянки — к кошу.

Разминая затекшую спину, старый чабан долго стоял, опершись о ярлык.

— Увидеть бы ее… — мечтательно сказал Бовлдан, нарушая тишину.

— Улан Инджиева наша хорошая знакомая. А я и не знал, что она такая героиня, — вздохнул Бамбуш.

Правда

Дед Дорджи рано утром запряг лошадь. Бовлдан спросил у бабушки:

— Я тоже поеду провожать Бамбуша?

Бабушка вместо ответа кивнула на старика.

— Дед, я тоже…

— Поезжай, поезжай, — разрешил дед.

Мальчики радостно обнялись.

В Цаган-Усуне живут родители Бовлдана. Когда проезжали мимо их дома, мальчик сказал деду:

— Заедемте к нам.

— Нет времени, — буркнул дед.

— У меня есть два кролика. Одного хочу подарить Бамбушу.

— Что он будет делать с твоим кроликом?

— Тогда…

Возок повернул все же к дому Бовлдана. Отец уже ушел на работу, а мать, управившись с хозяйством, тоже собиралась уходить.

Хозяйка обняла Бамбуша. Она хотела усадить ребят за стол, угостить их. Но дед не разрешил. Надо было спешить. Когда Бовлдан заявил, что хочет подарить своих кроликов Бамбушу, мать сказала:

— Подари, подари.

Кроликов посадили в корзину, сплетенную из тонких прутьев, мать Бовлдана решила послать бабушке Бамбуша масло и сушеное мясо. Дед Дорджи положил все это в кожаную сумку и вышел из дома.

По дороге Бовлдан наставлял своего друга:

— Кролики любят траву. Если нет травы, то можно кормить морковкой, свеклой и капустой.

Ему все-таки было немного жалко расставаться с кроликами. Но в то же время и приятно делать такой подарок Бамбушу. Это как бы скрепляло их совсем молодую дружбу.

Вдруг с обочины дороги стрелой взвилась маленькая серая птичка и повисла в воздухе, высоко, прямо над ребятами.

Бамбуш, вскинув голову, прислушался к звонким переливчатым трелям.

— Поет утренний жаворонок, — объявил Бовлдан.

Когда стали подъезжать к Яшкулю, дед Дорджи спросил у Бамбуша:

— Отец водил тебя на могилу деда?

— А где могила деда?! — Бамбуш от неожиданности чуть не свалился с телеги.

— Ай-яй-яй! — Дед Дорджи покачал головой. — Как же так?.. Сразу надо было сына свезти туда.

Телега быстро проскочила по улице поселка и направилась к холму, находящемуся в двух километрах к северо-востоку.

На холме возвышался белый памятник. Когда подъехали, стало видно, что на верхушке памятника-обелиска, похожего на ракету, сияла красная звезда.

— Здесь лежит твой дед, — сказал старый чабан.

Бамбуш, спрыгнув с телеги, побежал к памятнику. За ним — Бовлдан. Бамбуш перескочил через ограду и обнял холодный камень обелиска.

— Дед, дед мой…

С самого раннего детства Бамбуш часто слышал, как взрослые — родители, бабушка — вспоминали о деде Бадме.

Каждое утро, проснувшись раньше бабушки, мальчик любил разговаривать с портретом деда…

— Дед, дед мой…

Подбежал Бовлдан и, открыв калитку, вошел за ограду. Вскоре подъехал и дед Дорджи.

— Бамбуш, зачем топчешь цветы? — сказал старый чабан.

Только сейчас мальчик заметил, что вокруг памятника посажены цветы.

Дед Дорджи, сняв шапку, три раза поклонился памятнику.

— Разве кланяются могилам? — спросил деда Бовлдан.

— Не каждой… Могиле Бадмы надо кланяться. Вы, мальчики, тоже кланяйтесь.

— Почему? — удивился Бовлдан.

— Потому что он, Бадма, один из первых повел нас, калмыков, к новой жизни, боролся за Советскую власть. Кланяйтесь, кланяйтесь, внуки мои…

Бамбуш уже не слышит, что говорит дед Дорджи. Взобравшись на вершину памятника, он рукавом чистит звезду.

Ему кажется, что звезда заиграла всеми цветами радуги в лучах восходящего солнца.

— Никогда не думал, что у деда и внука будет такая встреча. Кажется, что Бадма до сих пор живой… Бадма в сердцах людей… — вслух размышляет дед Дорджи. Старик достал из кармана вышитый кисет и, набив табаком свою дубовую трубку, закурил.

Бамбуш спросил у старого чабана:

— Кто убил моего деда?

— Кулаки, — ответил дед Дорджи.

— А кто такие кулаки?

— Кулаки?..

Старый чабан молча направился к телеге, достал кнут, вернулся к памятнику и кнутовищем стал взрыхлять землю под цветами. Потом обратился к ребятам:

— Ну, мальчики, поехали!

Телега пустилась в обратный путь. Бамбуш терпеливо ждал ответа.

Старик попыхивал своей трубкой. Снова разжег ее. В чашечке трубки на мгновение блеснул яркий янтарный огонек.

— Слушай, Бамбуш!.. И ты, Бовлдан, тоже слушай!.. В двадцать восьмом году, когда вас еще на свете не было, начали организовывать колхозы на калмыцких землях. Но кулаки, чтобы помешать новому строю, чинили всякие препятствия, творили страшные дела. Они убили Бадму. Убили очень жестоко…

Старик погладил свою жиденькую бородку и снова стал разжигать трубку.

— Почему? — Бамбуш взволнованно уставился на деда Дорджи. — Почему они его убили?

— Потому что твой дед Бадма искал счастье для бедных, боролся за их права. До революции он ненавидел нойонов и зайсангов, после — кулаков и дезертиров. Он боролся против них беспощадно… Не знаю, понятно ли это тебе, Бамбуш…

— И как же его убили? — Бамбуш потянул деда за рукав. — Скажите, дед Дорджи!

Старый чабан задумался. Прищурив свои узкие глаза, он долго смотрел вдаль, в степь. Наконец произнес:

— Зарубили топором. Топором…

У мальчика сжалось сердце. Задрожав и закрыв глаза, он прижался к старику.

К дому тети Томпы они подъехали, когда солнце уже высоко стояло в небе.

Когда отец был маленьким…

После обеда пришел отец. С ним был еще один человек. Очир Бадмаевич, увидев сына, радостно обнял его.

— Иван Иванович, познакомьтесь с моим сыном, — сказал отец.

Незнакомец протянул руку. Мальчик представился:

— Бамбуш.

— Дядя Ваня.

— А вы кто?

Дядя Ваня улыбнулся, и отец сказал:

— Секретарь парткома.

— Очень приятно, — совсем как взрослый сказал Бамбуш.

— Сколько тебе лет? — Иван Иванович хитро подмигнул мальчику.

— Семь. А что?

— Ты уже настоящий мужчина.

Мальчик гордо посмотрел на отца.

— Ну, садись обедать, — предложила тетя Томпа.

После обеда Иван Иванович, распрощавшись, ушел. Тетя Томпа спросила:

— Когда поедете домой?

— К вечеру. Сейчас пойду с Бамбушем, покажу ему село, — ответил Очир Бадмаевич.

— Правда? — обрадовался Бамбуш.

Посреди села стоит двухэтажное белое здание. Отец сказал:

— Это школа. Когда я был учеником, на этом месте построили первый совсем маленький дом для школы. Это было в двадцать восьмом году…

— Какой дом тогда построили? Почему маленький? Кто построил? — спросил удивленный Бамбуш.

— Колхозники построили. Из камыша. Его сожгли кулаки. Потом построили деревянный из бревен. Этот дом спалили фашисты. А теперь, видишь, каменный, просторный…

К ним подошли Арлтан, Данара и Чапай. Увидев их, Бамбуш обрадованно воскликнул:

— Папа, утром ты познакомил меня со своим товарищем, а это мои друзья! Познакомься.

— Здравствуйте, молодежь! — весело поздоровался Очир Бадмаевич.

Дети в ответ засмеялись. У Чапая по-прежнему одна штанина завернута, другая висит. Шрам на носу Арлтана зажил. У Данары, конечно, за это время зубы вырасти не успели…

Бамбуш оживленно рассказывал ребятам:

— Когда мой папка был маленьким, на этом месте был построен первый дом…

— Когда твой отец был маленьким?.. — удивилась Данара.

— Да, когда был маленьким.

Очир Бадмаевич, чтобы поддержать разговор, усмехнулся:

— Когда-то и я, как и вы, был маленьким.

— Во что вы играли? — поинтересовался Арлтан.

— Мы делали из камыша коней и играли в чапаевцев. Я даже был самим Чапаем.

Очир Бадмаевич снова улыбнулся.

— А у нас тоже есть Чапай, — оживился Арлтан.

— Кто?

— Вот этот. — Бамбуш показал на мальчика с подвернутой штаниной.

А тот, услышав свое имя, гордо вскинул голову.

— Чапаев не был таким неряшливым, — сказал Очир Бадмаевич. — Чапаев был настоящим героем. Был он смелым, не боялся врагов.

Чапай надулся:

— Я тоже смелый.

— Очень хорошо. Смелые люди нужны нашей Родине. Только штаны все-таки приведи в порядок.

Чапай совсем смутился. Но отец Бамбуша дружелюбно похлопал его по плечу и предложил всем ребятам:

— А теперь идемте с нами, молодежь…

— Куда? — удивилась Данара.

— Я вам расскажу историю этого села…

Дети охотно пошли. Арлтан и Чапай очень удивлены. Они живут здесь с самого рождения, но ничего не знали о своем селе. Оказывается, что там, где стоит дом Арлтана, раньше находилась электростанция. Ее разрушили немцы… Там, где сейчас Дом культуры, когда-то на большом пустыре устраивались конные состязания — скачки.

— Вы, молодежь, должны знать историю своих родных мест. Кто знает историю, тот любит Родину, — сказал Очир Бадмаевич, заканчивая эту интересную экскурсию. — А теперь, если не устали, пойдемте с нами к тому памятнику. — Очир Бадмаевич показал рукой на тот самый обелиск, который возвышался на северо-востоке от Яшкуля.

— Нет, мы не устали, пойдем! — закричали ребята.

Бамбуш не успел рассказать отцу, что он был уже там утром. Ему хочется еще раз побывать на могиле деда.

Чапай забежал к себе домой и принес ведро воды.

— А это зачем? — удивился Бамбуш.

— Комсомольцы возле памятника посадили цветы, а мы ходим поливать, — объяснил Чапай.

— А знаете, кто там лежит? — спросил Очир Бадмаевич.

— Большой богатырь, — ответил Арлтан.

— Правильно. Богатырь. Дед Бамбуша.

Слова Очира Бадмаевича удивили детей. Они с уважением и завистью посмотрели на Бамбуша.

Возле памятника Очир Бадмаевич рассказал им о своем отце. Наконец Бамбуш признался:

— Все это я знаю.

— Ты?..

— Да, я… Дед Дорджи рассказал. И знаю, как его убили.

Очир Бадмаевич склонил голову.

Почему улыбался дед

Три дня, проведенные в гостях, пролетели очень быстро. Еще бы пожить здесь… Нет, пожалуй, надо домой. Элиста… Бабушка… Мама… Хочется к ним.

Очир Бадмаевич, закончив свои служебные дела, поехал с сыном домой на попутной машине. Из корзины, что лежит на коленях Бамбуша, высовываются усатые мордочки кроликов. Отец улыбается. Бамбуш прижимается к отцу.

Бамбуш думает о своих новых друзьях: Арлтан, Чапай, Данара, маленький «дядя» Бовлдан. Будет о чем рассказать бабушке. А главное — это то, что он узнал о своем деде…

Столбы, стоящие вдоль дороги, быстро бегут навстречу и, промелькнув, исчезают. Смотришь вдаль, в степь, кажется, что земля неподвижна, а за окном кабины будто она кружится, кружится и кружится…

Бамбуш спрашивает отца:

— Папа, помнишь фотографию деда?

— Какую?

— Что висит в бабушкиной комнате.

— Да.

— Наш дед всегда улыбается. Это на карточке так?

— Нет. Дед и в жизни был такой. Он всегда улыбался, был веселым.

— Почему?

— Потому что… он очень любил людей. От улыбки у людей рождается радость. «С улыбкой легче работается, легче живется», — говорил твой дед. Но когда он встречался с врагами, не было человека, беспощаднее его.

— Почему?

— Они людям мешали жить. Несли зло. А наш дед боролся за новую жизнь, за новую власть, за будущее…

Бамбуш еще больше прижался к отцу. Потом сказал:

— Наш дед был настоящим богатырем!

— Это правда. Все так говорят.

— Знаю.

Бамбуш снова молчит.

Столбы по-прежнему бегут навстречу. И земля по-прежнему кружится и кружится. Мелькают журавли колодцев. Бамбуш их сравнивает со строительными кранами.

Но краны большие, а журавли маленькие.

На столбах сидят орлы. Они не боятся машин. Только один из них, взмахнув большими крыльями, плавно взмыл в воздух.

Мальчик снова и снова думает о своем дедушке. Он спрашивает:

— Сколько тебе было лет, когда убили деда?

— Семь.

Бамбуш больше не задает вопросов.

Начинается асфальт. По гладкой дороге машина идет ровно. Вечереет. Солнце садится далеко-далеко.

И отец молчит. И сын тоже. Думы мальчика заняты только одним: «Наш дед был богатырем»…

Впереди вырастает город…

«Мальчик, объехавший страну, знает больше, чем старик, лежащий в постели» — гласит пословица. Оказывается, и впрямь так. Бамбуш за эти дни увидел очень много интересного.

На стене комнаты, как обычно, улыбается портрет дедушки. Бабушка, когда смахивает пыль, долго на него смотрит со слезами на глазах. Бамбуш теперь хорошо знает своего деда. Он мог бы жить и сейчас, если бы его не убили кулаки…

Бамбуш через две недели переступит порог школы. Перед ним открывается широкая дорога большой жизни.

Надо идти по этой дороге. Нужно всегда улыбаться, как дед, приносить радость людям…

Элиста — Москва.

Июль 1963 — февраль 1964.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Карта́в — картошка. По техническим причинам разрядка заменена болдом (Прим. верстальщика)

(обратно)

2

Бо́рцыки — национальное блюдо.

(обратно)

Оглавление

ТРИ РИСУНКА

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

БАМБУШ

  „Дедушка, засмейся!“

  Космонавт и главный конструктор

  „Куда полетим?“

  „Почему, почему?..“

  Разрешение

  В дороге

  У тети

  Под открытым небом

  Эрдни-шишя

  „А что такое любовь?“

  Поездка по новым местам

  В отаре

  Песня

  У костра

  Рассказ деда

  Правда

  Когда отец был маленьким…

  Почему улыбался дед Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg