«История Трейси Бикер»

История Трейси Бикер (fb2) - История Трейси Бикер [The Story of Tracy Beaker-ru + Tracy Beaker's Thumping Heart-ru] (пер. Майя Делировна Лахути) (Трейси Бикер - 1) 5744K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Жаклин Уилсон

Жаклин Уилсон История Трейси Бикер

© Лахути М. Д., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

* * *

Из всех моих персонажей читатели больше всего любят Трейси Бикер. Как бы она обрадовалась, если бы узнала об этом! Ходила бы и хвасталась без конца, что о ней есть целых три книги, длинный телесериал, журнал, мюзикл и множество товаров с ее символикой — от пижамок до школьных пеналов!

Мне Трейси особенно дорога, потому что ее «История» — моя первая книга, которую иллюстрировал Ник Шаррат[1]. Мне хотелось, чтобы в книге было много черно-белых картинок, как будто Трейси их сама нарисовала. Редактор сказал, что знает идеального иллюстратора, и устроил мне встречу с Ником.

Мы вежливо поздоровались и начали светскую беседу, причем оба ужасно смущались. Ник мне сразу понравился, но я боялась, что он слишком благовоспитанный, чтобы рисовать безумные картинки в стиле моей Трейси. Потом я опустила глаза, доставая платок из сумочки, и заметила, что на нем потрясающие канареечно-желтые носки! Тогда я поняла: он — то, что надо. Сотрудничество с Ником — невероятная удача для меня. Я уверена, что больше половины успеха моим книгам приносят его великолепные обложки и потрясающе выразительные черно-белые иллюстрации.

Самая любимая читателями книга из трилогии — «История Трейси Бикер». Сюжет мне подсказала фотография в местной газете — на ней были дети из детского дома, которым искали приемных родителей. Я увидела эту трогательную фотографию и задумалась: а каково это, когда тебя вот так рекламируют в газете? Конечно, прекрасно, если на статью откликнутся замечательные приемные родители — а если нет? Что чувствуют те дети, к кому после публикации никто не пришел? И я решила написать про упрямую, взбалмошную девчонку из детского дома, которая никак не может найти приемных родителей.

Я с самого начала знала, что назову ее Трейси. Очень подходящее имя — современное, энергичное и веселое. А вот фамилию придумать оказалось труднее. Однажды утром я размышляла об этом, сидя в ванне. Я рассматривала разные предметы сквозь клубы пара, надеясь, что это меня вдохновит. Но что можно увидеть вдохновляющего в обычной ванной? Я мысленно перебирала варианты: Трейси Полотенчико, Тейси Мыло, Трейси Душ, Трейси Зубная-Щетка, Трейси Унитаз… Нет, так мне никогда не придумать хорошую фамилию! Я намылила голову и протянула руку за старой пластмассовой мерной кружкой с изображением песика Снупи — она у меня всегда стоит на краю ванны, чтобы смывать шампунь. «Мерная кружка» по-английски — «бикер». И тут меня осенило: Трейси Бикер! Наконец-то у моей героини появилась фамилия.

История Трейси Бикер

Посвящается Брайони, Дэвиду, Миранде, Джейсону и Райану

Мой дневник. Обо мне

Меня зовут: Трейси Бикер.

Мой возраст: 10 лет и 2 месяца.

Мой день рождения: 8 мая. И это нечестно, потому что у дурачка Питера Ингэма день рождения того же числа и нам пришлось делить один торт на двоих. И нож мы держали вместе, когда резали торт, — значит, на каждого пришлась всего половина желания. Ну и ладно, только маленькие дети загадывают желания. Все равно они не сбываются.

Я родилась: где-то там, в каком-то роддоме. Я была очень хорошеньким младенцем. Только, наверное, ужасно орала.

Мой рост: _____ см. Не знаю, какой у меня рост. Пробовала измерить линейкой, но она все время перекашивается и держать ее неудобно. А просить других я не хочу. Это мой личный дневник, только для меня.

Мой вес: _____ кг. Опять не знаю. У Дженни в ванной есть весы, но там шкала в фунтах, а не в килограммах. В фунтах я вешу не много. Я пигалица.

Цвет моих глаз: черные. Я умею делать колдовской взгляд, как у злой ведьмы. Я бы хотела быть ведьмой. Я бы тогда взмахнула волшебной палочкой: раз! — и у Луиз выпадут все ее золотистые кудряшки. Раз! — и глупый писклявый голос Питера Ингэма станет еще глупее и писклявее, а еще у него отрастут усы и длинный хвост. И раз!.. На странице места уже не осталось, а то я еще придумала целую кучу страшных заклинаний.

Мои волосы: очень светлые, длинные и волнистые. Вру. На самом деле они темные, мелко вьются и торчат во все стороны.

Моя кожа: вся в прыщах, если объемся сладкого.

Помести здесь свою фотографию:

На самом деле глаза у меня не косые. Просто я скорчила рожу.

Я начала вести дневник: ____. Не знаю, какого числа. Да какая разница? В школе вечно заставляют писать число. Надоело! Я взяла и написала в школьном дневнике: 2091 год — и нарисовала всякие там космические корабли и как чудовища поналезли к нам с Марса, хотят всех съесть — ну, как будто мы перенеслись на сто лет в будущее. Мисс Браун жутко разозлилась.

Еще обо мне

ЧТО МНЕ НРАВИТСЯ

Мое счастливое число: 7. А почему тогда меня в семь лет не взяли к себе какие-нибудь жутко богатые приемные родители?

Мой любимый цвет: кроваво-красный, ха-ха! Бойтесь меня!

Моя лучшая подруга: Ну-у, раньше у меня была целая куча подруг, а потом Луиз переметнулась дружить с Жюстиной, так что сейчас у меня подруг нет.

Что я люблю есть: все! Больше всего я люблю деньрожденный торт. И вообще всякие торты люблю. И конфеты «Смартис» в разноцветной глазури, и батончики «Марс», и попкорн в больших картонных ведерках, и мармеладных паучков, и мороженое, и биг-маки с картошкой фри и с молочными коктейлями.

Мое любимое имя: Камилла. В прежнем детском доме была одна малышка, ужасно милая, вот ее так звали. Ну правда, такая славная, и волосики чудесные, я их постоянно заплетала в много-много мелких косичек. Ей, наверное, иногда больно было, но она не жаловалась. Она ко мне привязалась, малышка Камилла. Ее, конечно, мигом удочерили. Я просила ее приемных маму и папу, чтобы привозили Камиллу меня навестить, но они так и не приехали.

Мой любимый напиток: пиво, и побольше! Шучу. Я однажды попробовала лагер — не понравилось.

Моя любимая игра: обожаю играть с косметикой. Мы с Луиз однажды одолжили немножко косметики у Адель, у нее этого добра целая куча. Луиз скучно красилась — лишь бы покрасивее. А я себе сделала потрясающий мейк-ап, как у вампира, со зловещими черными кругами вокруг глаз и как будто струйка крови стекает по подбородку. Малыши жутко напугались.

Мое любимое животное: У нас в детском доме есть кролик, его зовут Салат, но он такой же вялый, как его имя. Не скачет и лапку не дает. Другое дело — собака. Вот бы мне ротвейлера… И тогда — БЕРЕГИТЕСЬ, ВРАГИ!

Что я люблю смотреть по телевизору: ужастики.

Что я люблю больше всего на свете: быть с мамой.

ЧТО МНЕ НЕ НРАВИТСЯ

Имя: Жюстина. Луиз. Питер. Да целая куча есть имен, которых я терпеть не могу.

Еда: тушеное мясо. Особенно если со здоровенными комками жира. У меня была жуткая приемная мама, ее звали тетя Пегги и она кошмарно готовила. Все время нас кормила таким склизким тушеным мясом, вроде подогретой рвоты, да еще и заставляла все съесть без остатка. Бр-р-р!

Что я ненавижу больше всего на свете: Жюстину. Мерзкого типа — Чудище Годзиллу. И не видеться с мамой.

Моя родная семья:

Наклей здесь фотографию своей семьи

Я здесь еще совсем младенец. Видите, тогда была хорошенькая. А это моя мама. Она красавица. Обидно, что я на нее совсем не похожа.

Мои родители: Только мама. Папы у меня нет. Когда я была маленькая, мы жили вдвоем с мамой, а потом она завела себе этого ужасного бойфренда, Чудище Годзиллу, я его ненавидела, и он меня тоже, он меня бил, и поэтому пришлось отдать меня в детдом. Мама его потом прогнала. Ничего удивительного.

Адрес моих родителей: Не знаю точно, где мама сейчас живет, она все время переезжает. Ей надоедает долго жить в одном и том же месте.

Номер телефона моих родителей: Ну откуда я знаю? Вообще-то смешно, я раньше всегда таскала с собой игрушечный телефон и притворялась, как будто разговариваю с мамой. Понарошку, конечно. Мне тогда всего пять лет было и я иногда прямо верила, что все по-настоящему.

За что я люблю своих родителей: Я люблю маму, потому что она красивая и веселая и дарит мне чудесные подарки.

Моя приемная семья

Тут и писать нечего, потому что у меня сейчас нет приемной семьи. Раньше были, целых две. Сначала тетя Пегги и дядя Сид. Мне они не очень нравились, и с другими детьми мы не ладили, так что я не особенно грустила, когда они меня вернули в детский дом. Потом были Жюли и Тед, молодые, ласковые, и мне велосипед купили. Я думала — вот теперь все будет замечательно, переехала к ним и так хорошо себя вела, слушалась их, думала — насовсем у них останусь, пока мама не заберет меня к себе, а потом… Не хочу об этом писать. В общем, они меня выгнали, НИ ЗА ЧТО НИ ПРО ЧТО. Я велосипед разломала со злости, так что теперь даже велосипеда у меня не осталось. И я теперь живу в другом детском доме. Обо мне поместили объявление в газетах, только желающих пока не нашлось. По-моему, наши воспитатели уже и не надеются кому-нибудь меня сплавить. А мне наплевать. Все равно скоро мама приедет и заберет меня.

Моя школа

Моя школа называется: начальная школа Кингли. Я до нее еще в трех школах училась. Эта вроде ничего.

Мою учительницу зовут: мисс Браун. Она ужасно сердится, если мы ее зовем просто «мисс».

Какие у нас в школе уроки: Английский язык. Математика. Физкультура. Рисование. И еще много всякого. Иногда нам задают задания по труду, только у нас в детском доме нет нормальных материалов для труда, поэтому у меня не выходит сделать все красиво и получить звездочку.

Мой любимый урок: сочинения. Я уже сочинила целую кучу историй и картинки к ним нарисовала. Даже сделала несколько маленьких книжечек. Для Камиллы я сделала специальную детскую книжку, с большими печатными буквами, а на картинках нарисовала все, что она любит: например, «ИГРУШЕЧНЫЙ МИШКА», «МОРОЖЕНОЕ», «МОЯ ЛУЧШАЯ ПОДРУГА ТРЕЙСИ».

Еще мне нравится урок: рисование. Мы рисуем плакатной гуашью. В детском доме тоже есть гуашь, только вся засохшая, и кисточки облезлые. А в школе хорошие. Вот эту картину я вчера нарисовала. Если бы я была учительницей, поставила бы за нее звездочку. Золотую. Две золотые звездочки.

Я учусь в классе: 3А.

Ребята из моего класса: Не могу я всех переписать по именам, я так до утра просижу.

Другие учителя: Да ну, они все скучные. Что о них рассказывать?

Как я добираюсь до школы: на микроавтобусе. Всех наших на нем возят. Я бы лучше в нормальном автобусе ездила или пешком ходила, только нам не разрешают.

Времени на дорогу уходит: по-разному. Иногда сто лет пройдет, пока малыши найдут свои пеналы, а старшие стараются вообще слинять, а мы стоим и ждем, когда их всех соберут.

Что мне не нравится в школе: там все ходят в сером — форма такая, а у меня темно-синяя, от старой школы осталась. Учителя все понимают и не ругаются, а школьники на меня таращатся.

Мое общение с социальным работником

Моего социального работника зовут: Илень. Иногда у меня от нее голова болит, поэтому я ее зову Илень-Мигрень, ха-ха.

Мы разговариваем: о всяком занудстве.

О чем я не люблю говорить: о маме. Когда я думаю о маме, это мое личное, не для Илень.

Если бы я была…

взрослой: Я бы жила в современном шикарном доме, и там все было бы только мое — и собственная громадная спальня, а в ней двухэтажная кровать, специально для меня одной, чтобы я всегда могла спать на верхней полке, и еще будильник с Микки-Маусом, как у Жюстины, и большущий набор гуаши, и фломастеры, и чтобы никто их не брал порисовать и не сплющивал кончики, и свой телевизор, чтобы я сама выбирала, какую передачу смотреть, и я не ложилась бы спать до полуночи, и каждый день обедала бы в «Макдоналдсе», и у меня была бы шикарная быстрая машина, и я бы могла взять и съездить к маме в гости как только захочу.

полицейским: я бы арестовала Чудище Годзиллу и посадила бы его в тюрьму на всю жизнь.

котенком: я бы отрастила длинные когти и острые зубы и царапалась бы и кусалась, чтобы меня все боялись и делали что я скажу.

тем, на кого все кричат: я бы на всех кричала в ответ.

невидимкой: я бы за всеми подглядывала.

очень высокой: я бы всех затоптала своими громадными ногами.

очень богатой: я бы купила свой собственный дом и… Ну, об этом я уже рассказывала. Вообще надоело мне все это записывать. Что там на следующей странице?

Обо мне

На этих чистых страничках напиши о себе.

История Трейси Бикер

Жила-была девочка, звали ее Трейси Бикер. Глупо звучит, как начало дурацкой волшебной сказки. Терпеть не могу сказки. Они все одинаковые. Если ты очень добрая и красивая и у тебя длинные золотые волосы, то сперва поподметаешь немножко золу или посидишь в плену во дворце с пауками, а потом приедет принц и вы с ним будете жить долго и счастливо. Но это только если ты красавица и умница-разумница. А если ты некрасивая и вредная, ничего тебе не светит. Дадут тебя дурацкое имя, вроде Румпельштильцхен, и никто не позовет тебя в гости, и никто не скажет спасибо, даже если ты для них в лепешку расшибешься. Тебе, конечно, станет обидно от такого отношения. Начнешь топать ногами от злости и провалишься под землю или так разорешься, что тебя запрут в башню, а ключ выбросят.

Я в свое время навизжалась и натопалась еще как.

И запирали меня сто раз. Один раз на целый день заперли. И на всю ночь. Это было в самом первом детском доме, я тогда никак не могла успокоиться, очень по маме скучала. Я была совсем маленькая, а они меня все равно заперли. Честное слово, я не вру. Хотя вообще-то мне случается приврать. Вот смешно, тетя Пегги это называла «рассказывать сказки».

Например, я ей говорю: «Тетя Пегги, представляешь, я сейчас во дворе встретила маму, она меня повезла кататься на своей шикарной новой спортивной машине, и мы заехали в торговый центр, и она мне купила целый большущий флакон духов, таких классных, „Пуазон“, вот как дядя Сид тебе подарил на день рождения, а потом я стала играть в сыщика, флакон опрокинулся и духи вылились на меня. Ты, наверное, уже заметила, только это не твоими духами пахнет. Не знаю, куда твой флакон подевался. Наверное, другие дети его взяли».

Ну, в общем, вы поняли. По-моему, жутко убедительно, а тетя Пегги даже слушать не стала. Только головой покачала и покраснела вся от злости. Говорит: «Ах, Трейси, гадкая девчонка, опять мне сказки рассказываешь!» И отшлепала.

А приемные мамы не должны детей бить. Я рассказала Илень, что тетя Пегги меня шлепала, а она вздохнула: «Знаешь, Трейси, иногда ты сама напрашиваешься».

Вот вранье. Я в жизни не говорила «Тетя Пегги, отшлепай меня, пожалуйста!». Больно, между прочим, потом так и горит. Не нравилась мне эта тетя Пегги. Если бы я взаправду жила в сказке, я бы ее заколдовала. Сделала бы так, чтобы у нее здоровенный волдырь на носу вскочил… Или чтоб жабы и лягушки сыпались изо рта, как только она заговорит. Нет, я получше придумаю. Пусть у нее всегда из носа висят громадные сопли, сколько бы она ни сморкалась, а когда она захочет заговорить, пусть получается только громкое пуканье. Вот бы смеху было!

Ну вот, вечно мне не везет… Противная Илень, мой социальный работник, сидела рядом, когда я начала писать «Историю Трейси Бикер». Я захихикала, когда придумывала свое замечательное колдовство для тети Пегги, а Илень спросила:

— Трейси, над чем ты смеешься?

Я сказала:

— Не твое дело.

А она сказала:

— Ну-ну, Трейси! — И заглянула в мой дневник. Вообще-то это нахальство — в чужие дневники заглядывать! А когда Илень дочитала до тети Пегги, вздохнула и говорит: — Трейси, это же ужас какой-то!

А я ей:

— Да, Илень, это ужас какой-то!

Тогда она опять вздохнула и немножко пошевелила губами. Это у социальных работников методика такая: когда дети плохо себя ведут, мысленно считать до десяти. Когда Илень со мной сидит, она часто так делает.

Досчитала до десяти и улыбнулась мне, широко и неискренне. Вот так.

— Послушай, Трейси, этот дневник особенный, на всю жизнь. Ты же не хочешь его испортить разными глупостями?

А я сказала:

— В моей жизни до сих пор ничего такого особенного не было, так почему мне нельзя писать глупости, если захочу?

Тут она опять вздохнула, уже с сочувствием, и обняла меня:

— Я понимаю, тебе бывает трудно, но на самом деле ты действительно особенная. Ты же это знаешь?

Я помотала головой и попробовала вывернуться, но Илень держала крепко:

— Правда-правда. Трейси, ты замечательная!

— Если я такая замечательная, почему никто не хочет взять меня к себе?

— Ах, моя хорошая, я все понимаю. Тебе, наверное, было очень тяжело, что со второй приемной семьей тоже не сложилось, но ты все-таки не расстраивайся! Когда-нибудь ты найдешь себе идеальных приемных родителей.

— Жутко богатых?

— Может быть, это будет целая семья, а может быть, одинокая мама, если она окажется подходящей.

Я посмотрела на нее в упор:

— Илень, вот ты одинокая и наверняка подходящая. Возьми меня к себе, а?

Тут она заерзала:

— Понимаешь, Трейси, у меня же работа. Мне приходится заниматься многими детьми.

— А ты их брось и занимайся только мной. За приемных детей деньги платят, я знаю. А за меня, наверное, больше заплатят, потому что я трудный ребенок. У меня всякие там поведенческие нарушения… А, Илень? Будет весело, правда!

— Конечно, Трейси, это было бы очень весело, но я не могу, прости.

Илень хотела снова меня обнять, но я ее отпихнула:

— Да я шучу! Фу, с тобой жить — гадость какая! Ты скучная зануда, еще и жирная. Даже представить противно такую приемную маму!

— Я понимаю, Трейси, что ты на меня сердишься… — Илень старалась говорить как ни в чем не бывало, но живот все-таки втянула.

Я ей сказала, что ни капельки не сержусь. Точнее, проорала. И что мне наплевать, хотя из глаз дурацкая вода потекла. Только я не плакала. Я вообще никогда не плачу. Некоторые думают, что иногда все-таки плачу, но это просто аллергия.

— Наверное, ты теперь придумаешь для меня какое-нибудь ужасное колдовство, — сказала Илень.

— Уже придумываю!

— Хорошо-хорошо.

— Ты всегда говоришь «хорошо»! «Ну хорошо, если ты правда этого хочешь, я не стану возражать»; «Хорошо, Трейси, я вижу, что у тебя в руках здоровенный топор и ты сейчас оттяпаешь мне голову, потому что ужасно на меня злишься, но я не стану сердиться, я всегда спокойна, потому что я такой крутой и классный социальный работник».

Тут Илень расхохоталась:

— Будешь с тобой спокойной, Трейси! Слушай, детка, пиши свою историю как захочешь. В конце концов, это же твой собственный дневник.

Вот так! Дневник мой собственный, и я могу в нем писать все, что захочу. Только я не очень-то знаю, чего я хочу. Может, все-таки посоветоваться с Илень? Она сейчас в другом углу комнаты помогает хлюпику Питеру. Он вообще не понимает, что писать в дневнике. Сидит корябает что-то медленно-медленно и ужасно серьезно. Выводит печатные буквы своей дурацкой шариковой ручкой, от которой все время кляксы. Еще и рукой размазал нечаянно, теперь у него в дневнике вообще сплошная грязюка.

Когда я позвала Илень, она сказала, что ей надо немного помочь Питеру, а то он, бедняжечка, боится написать что-нибудь не то. Как будто заполняет психологический тест на уровень интеллекта. Я таких тестов сто штук заполнила, проще некуда. Все думают, в детских домах дети тупые, а я почти каждый раз получаю сто баллов из ста. Ну, то есть нам результаты не говорят, но я и так знаю.

Не обращайте внимания на эти дурацкие закорюки. Все вранье. Вот всегда так: на минуту ничего без присмотра оставить нельзя — обязательно возьмут и испортят. Не думала, что у кого-нибудь совести хватит писать гадости в чужом личном дневнике. Знаю-знаю, кто это сделал. Я все знаю, Жюстина Литтлвуд! Вот погоди, я до тебя еще доберусь!

Я пошла спасать Илень от мелкого зануды Питера, заглянула одним глазком в его дневник и чуть не упала. Представляете, кого этот нытик записал своим лучшим другом? Ни за что не угадаете. Меня!

— Это шутка такая? — спрашиваю.

Он весь покраснел и спрятал дневник за спину, но я уже увидела: «Мой лучший друг — Трейси Бикер». Посреди страницы, черным по белому. Точнее, синим, шариковой ручкой, да еще и с кляксами, но вы меня поняли.

— Отстань от Питера! — велела Илень.

— А зачем он всякие глупости пишет? Я с ним не дружу!

— А по-моему, это очень мило, что Питер хочет с тобой дружить. — Илень скорчила рожицу: — Что делать, о вкусах не спорят.

— Ха-ха, очень смешно. Питер Ингэм, ты зачем это написал?

Он что-то пропищал про общий день рождения. Мол, значит, мы друзья.

— При чем тут это, балда? Ничего это не значит, что мы друзья.

Тут Илень на меня накинулась. Зачем я обижаю бедненького Питерчика, и если я не хочу с ним дружить, почему бы мне не отойти в сторонку и не заняться своим дневником? Вообще-то, когда мне говорят отойти, я уже назло не отстану. Вот и сейчас — прямо приклеилась к ним.

Тут Дженни позвала меня на кухню, будто бы ей надо помочь готовить обед. На самом деле это была просто хитрость. Дженни нас никогда не шлепает, даже не ругается почти. Она старается нас отвлечь. С мелкими это иногда проходит, а на меня совсем не действует. Но мне нравится помогать на кухне — всегда можно ухватить ложечку варенья или горсточку изюма, когда Дженни отвернется. Так что я пошла с ней и помогла выкладывать рыбные палочки на гриль, а Дженни разогревала масло в сковородке для картошки. Рыбные палочки не очень вкусные, пока сырые. Я попробовала — отгрызла маленький кусочек. Не понимаю, почему их называют палочками. Откуда у рыбы какие-то палочки? Правильней было бы — «плавнички». Тетя Пегги готовила жуткий молочный пудинг под названием «тапиока», в нем были такие склизкие кусочки, вроде пузырьков, так я говорила другим детям, что это рыбьи глаза. А самым мелким сказала, что мармелад делают из золотых рыбок. Они поверили.

Когда Дженни начала раскладывать по тарелкам жареную картошку и рыбные палочки, я пошла сказать нашим, что обед готов. Луиз и Жюстина хихикали над чем-то в уголке. Я не разглядела, что там у них. Не знаю, вообще-то я правда ужасно умная, а тут протупила — не догадалась, над чем они смеются. А они читали историю моей жизни, да еще и приписали там свои глупости.

Какой-нибудь хлюпик вроде Питера Ингэма наверняка бы наябедничал, а я никогда не ябедничаю. Ну ладно, я им еще отплачу. Буду долго думать и придумаю совершенно кошмарную месть. Ненавижу эту Жюстину. До нее мы с Луиз были лучшими подругами, всегда все делали вместе, и нам даже в детском доме жить было не так уж плохо. Мы играли как будто мы сестры, и у нас были разные секреты.

Я с ней поделилась одним секретом. Ну, есть у меня одна маленькая проблемка. Ночного характера. У меня отдельная комната, поэтому о моей проблемке знали только я и Дженни. А потом я рассказала Луиз — в знак нашей крепкой дружбы. Я сразу почувствовала, что это был неверный шаг, потому что она долго хихикала и потом иногда меня дразнила, хоть мы тогда еще были лучшими подругами. А потом она подружилась с Жюстиной, и я иногда беспокоилась — вдруг расскажет, но каждый раз себя успокаивала, что все-таки Луиз не совсем бессовестная.

А она рассказала. Жюстине, моему злейшему врагу! И что же я теперь с ней сделаю? Какие идеи тикают в моей умной голове?

Например, можно ее побить.

Тик-так, тик-так…

Можно ее разрубить пополам мощным ударом карате.

Тик-так, тик-так…

Можно попросить маму, она приедет в своей шикарной машине и раздавит Жюстину, как ежа.

Тик-так, тик-так… Придумала! А еще я решила никогда больше не оставлять дневник без присмотра. Всегда носить его с собой. Ну держись, Жюстина Литтлвуд! Ох, ты у меня получишь. Да-да-да, вот тебе, вот!

Сейчас полночь. Свет включать нельзя — вдруг Дженни еще рыщет по дому. Не хватало мне еще раз с ней поцапаться. Так что я пишу при свете фонарика, только батарейка уже садится, он светит еле-еле, я почти не вижу страницу. Есть ужасно хочется. В книжках Энид Блайтон[2] в школе всегда устраивают по ночам пиры. Еда у них была довольно странная — сардинки и сгущенное молоко, ну а вот за батончик «Марса» я бы сейчас убить могла. Представьте себе шоколадный батончик размером с мою кровать. Представьте, как вы его лижете сбоку, надкусываете с уголка и зачерпываете мягкую начинку прямо горстями… У меня даже слюнки потекли. Да-да, оттого и пятнышки на странице. Это слюни. Не думайте, что я плакала. Я никогда не плачу.

Когда Дженни на меня напустилась, я сделала вид, что мне все равно. Мне и правда было все равно.

— Я думаю, Трейси, на самом деле тебе не все равно, — сказала Дженни таким противным грустным голосом. — Я думаю, в глубине души ты сожалеешь о том, что сделала.

— Ни капельки не жалею.

— Ну перестань. Каково бы тебе было, если б мама подарила тебе особенный подарок, а кто-нибудь его испортил?

И я сразу вспомнила, что случилось в самом первом детском доме, еще до жуткой тети Пегги и мерзких несправедливых Жюли с Тедом. Тогда мама приехала меня навестить и привезла в подарок куклу, ростом почти с меня, в голубом платье и с такими же ярко-голубыми глазами. Я не очень любила кукол, но эта мне ужасно понравилась. Я ее назвала Незабудкой, и все время ее раздевала и снова одевала — у нее под платьем были белые трусики с оборочками, — и расчесывала ее золотые кудри, и любовалась, как она закрывает и открывает свои чудесные голубые глаза, а по ночам укладывала с собой спать, и она мне говорила, что мама совсем скоро приедет — может быть, завтра…

Сейчас-то мне об этом даже вспоминать противно, а тогда я была совсем маленькая и глупая. Воспитательница позволяла мне всюду таскать Незабудку с собой, только требовала, чтобы я разрешала другим девочкам с ней поиграть. А я, конечно, не разрешала. Я не хотела, чтобы они ее раскурочили. А потом я пошла в школу. Туда игрушки брать не разрешали, кроме как по пятницам во второй половине дня. Я ревела и брыкалась, но мне все равно не позволили. Пришлось оставлять Незабудку дома. Я ее укладывала в свою кровать, с закрытыми глазами, как будто она спит, а после уроков первым делом бежала к ней, крепко обнимала и будила. А однажды я прибежала в нашу тесную общую спальню и такой сюрприз получила, что не встать. Веки Незабудки открылись, а глаз под ними нет. Какая-то подлая гадюка их проткнула внутрь головы. Просто сил не было видеть эти жуткие пустые дырки на месте глаз. Незабудка больше не была моей лучшей подружкой. Я стала ее бояться.

Воспитательница отнесла Незабудку в кукольную больницу, и там ей сделали новые глаза. Тоже голубые, но не такого оттенка, и моргать она разучилась. Глаза то совсем не открывались, а то начинали часто-часто моргать, от этого у нее был ужасно глупый вид. Да все равно — это уже была не моя Незабудка. Она со мной больше не разговаривала.

Я так и не узнала, кто ее сломал. Воспитательница сказала, что это навсегда останется загадкой. Так бывает.

А вот Дженни не стала говорить о загадках, когда Жюстина с ревом прибежала к ней жаловаться, что у нее сломался дурацкий будильник с Микки-Маусом. Часы все время ломаются. И хоть бы это были какие-нибудь шикарные дорогущие часы! На месте Дженни я бы просто сказала Жюстине, чтобы успокоилась и не устраивала истерику из-за ерунды. И заткнула бы уши, когда эта противная ябеда начала ныть:

— Дженни, я знаю, кто это сделал! Это Трейси Бикер!

Да-да, она на меня наябедничала. А Дженни поверила и пошла меня искать. Искала она долго. Я немножко подозревала, что сейчас будет, и на всякий случай удрала. Я не стала прятаться в доме или в саду, как маленькая. Я же не дурочка. Здесь тебя за две минуты найдут, как ни прячься. Нет, я шмыгнула в заднюю дверь, потом бегом по улице — и пошла себе гулять по городу.

Погуляла замечательно. Ну правда, так весело было! Сначала я зашла в «Макдоналдс», взяла себе биг-мак, и картошку фри, и молочный коктейль с клубничным запахом, а потом пошла в кино, такой смешной фильм показывали, я от смеха даже с сиденья свалилась, а потом мы с друзьями пошли к игральным автоматам, и мне все время выпадал джекпот, а потом мы устроили вечеринку, и я выпила целую бутылку вина, оно было такое вкусное, совсем как лимонад, и мы подружились с одной девочкой, она меня пригласила к себе ночевать, у нее две чудесные кроватки и комната такая потрясающая, вся бело-розовая, и эта девочка сказала, что я могу насовсем у нее остаться, если захочу, а я…

А я сказала: «Нет, спасибо, я лучше вернусь в детский дом»?

Нет, конечно, я такого не сказала. Правда, и она меня не пригласила. Вообще-то я ее выдумала. И вечеринку тоже. И в игральные автоматы я не играла. И в кино не ходила. И в «Макдоналдс». Я бы пошла, только у меня денег не было.

Я же говорила — иногда я вру. Так интереснее. Ну что хорошего писать о том, чем я занималась на самом деле? Ну, бродила два часа по городу, и мне становилось все тоскливее и тоскливее. Делать было совершенно нечего, только сидеть на автобусной остановке и притворяться, как будто ждешь автобуса. Скука страшная. Я пробовала придумывать, куда бы я могла поехать, но от этого совсем грустно стало, потому что я начала думать про Уотфорд. Мама говорила, что она там живет. И вот я в прошлом году накопила денег (потом из-за этого тоже были неприятности, потому что я их взяла в долг, не спросив разрешения) и заранее изучила весь маршрут, где на какие поезда и автобусы садиться и так далее, и поехала к маме в гости. Хотела устроить ей чудесный сюрприз. Только сюрприз получился для меня, потому что мамы там не было. Люди, которые жили в том доме, сказали, что она полгода назад переехала, и где она сейчас, они понятия не имеют.

Чтобы ее снова найти, придется объявлять общенациональный розыск. Можно каждый день ездить на другом автобусе и все равно за всю жизнь так ее и не найти. Трудно искать, когда никаких подсказок нет.

Я все еще сидела, скрючившись, на остановке, и тут подъехал знакомый белый микроавтобус. Это Майк за мной приехал. Майк вместе с Дженни за нами присматривает. Он жуткий зануда. Почти никогда не ругается, зато без конца зудит про ответственность, правила и другую скучную чепуху.

Пока мы доехали до детского дома, у меня уже уши завяли его слушать, а тут Дженни пришла ко мне в комнату и тоже начала. Она почему-то решила, что это я сломала Жюстине будильник, хотя никаких доказательств у нее не было. Я ей так и сказала, а она все долбит свое, это просто нечестно. Сказала, что мне станет легче, если я сознаюсь, а потом пойду извинюсь перед Жюстиной. Я сказала, что это несерьезно. Не собираюсь я извиняться, и ни капельки я не жалею, и вообще я не ломала ее противный будильник.

Может, это даже и правда. Я же не знаю на сто процентов точно, что это я его сломала. Ну, зашла я в ее комнату, пока Жюстина была в уборной, и взяла будильник, просто посмотреть. Она все уши нам про него прожужжала, а все потому, что этот дурацкий будильник ей папа купил. Она так хвастается своим папой, а он ее не навещает почти и всего один раз подарок подарил — этот самый тупой жестяной будильник. Вот я и хотела посмотреть, что в нем такого особенного. Оказалось — ничего. Наверняка папа Жюстины его на дешевой распродаже купил. И сделан-то халтурно — я только чуть-чуть покрутила винтики, чтобы Микки-Маус завертелся вместе со стрелками, и вдруг в будильнике что-то зажжужало, потом звякнуло, и стрелки отвалились, а Микки-Маус тоже упал и лежит, лапки кверху. Помер, значит.

Может, он и так уже был при последнем издыхании. Стрелка, наверное, и сама бы отвалилась, когда Жюстина стала бы часы заводить.

Не буду извиняться, ни за что.

Почему-то заснуть никак не получается.

Попробую считать овец…

Все равно не могу уснуть. Уже глухая ночь, настроение совсем никакое, и я все время думаю о маме. Вот бы она приехала и забрала меня. Хоть бы кто-нибудь меня отсюда забрал! Почему у меня никак не получается найти себе хороших приемных родителей? Тетя Пегги и дядя Сид были совсем противные, но это по крайней мере было видно с самого начала. Тетка, которая шлепает детей и заставляет их есть лягушачью икру вместо сладкого, явно не идеальная родительница. А вот когда Жюли и Тед меня взяли к себе, я уже думала, что теперь все будет хорошо, мы с ними будем жить долго и счастливо и я наконец-то стану златокудрой принцессой, а не Румпельштильцхеном.

Сначала они были просто замечательные, Жюли и Тед. Я их с самого начала так звала. Они не хотели быть какими-то нудными «дядей» и «тетей». А Жюли не хотела, чтобы я звала ее мамой, потому что у меня настоящая родная мама есть. Когда она это сказала, я ее зауважала просто очень сильно. Конечно, я не совсем так представляла себе шикарную приемную маму. У Жюли длинные, не особенно густые каштановые волосы, она носит бесформенную одежду какого-то невнятного цвета и сандалии, а Тед с виду тоже хлюпик — в очках и с бородой, в каких-то смешных башмаках, но я думала, что этим людям можно доверять. Ха!

Мне казалось, мы отлично уживаемся, хотя они иногда бывали очень строгими насчет сладкого и ужастиков и не разрешали поздно ложиться спать. А потом Жюли стала носить платья еще просторнее и все время валялась на диване, а у Теда глаза за очками стали какие-то мечтательные. Я чувствовала: что-то за этим кроется. Спросила их прямо, а они переглянулись и говорят, мол, все как всегда и все хорошо, и я поняла, что они врут. Что-то было совсем не хорошо.

Они даже не решились мне сами сказать. Струсили. Попросили Илень все объяснить. Меня тогда недавно передали в ее ведение. Эти социальные работники все время переходили на новую службу, а меня передавали от одного к другому, как бандероль. Илень мне сначала не очень понравилась. Даже очень не понравилась, потому что до этого у меня был социальный работник Терри, он меня звал Умницей и Конфеткой и часто угощал конфетами «Смартис» в разноцветной глазури. Илень по сравнению с ним меня страшно разочаровала.

Ой, зачем я вспомнила про конфеты! Сразу так захотелось… Я просто умираю с голоду.

Наверняка Илень записала у себя в книжечке, что я угрюмый и необщительный ребенок. А в тот день, когда она мне рассказала порази-тельную новость про Теда и Жюли, она наверняка записала: «Трейси совершенно ошарашена». Оказалось, что у Жюли будет собственный ребенок, а они уже много лет думали, что у нее своих детей быть не может.

Я сначала ничего не поняла и даже обрадовалась:

— Это же замечательно, Илень! У нас будет настоящая семья, двое детей.

Илень никак не могла подобрать слова, только открывала и закрывала рот.

— Знаешь, когда ты так делаешь, ты похожа на рыбу.

Я нарочно старалась грубить, потому что сердце ужасно сильно застучало. Я была уверена, что когда Илень наконец выговорит свои слова, мне они не понравятся.

— Дело в том… Понимаешь, Трейси… Жюли с Тедом к тебе привязались, ты им очень дорога, но… Они опасаются, что с двумя детьми им не справиться.

— А, понятно, — сказала я дурацким веселеньким голосом. — Значит, они кому-нибудь отдадут противного младенца, а меня себе оставят. Я же у них раньше появилась, правда?

— Трейси…

— Они же меня не выгонят, правда?

— Они очень хотят с тобой общаться, переписываться…

— А почему тогда мне нельзя и дальше с ними жить? Я помогать буду. Пусть Жюли не беспокоится, я этому ребеночку буду как вторая мама! Я с грудничками обращаться умею. Могу и бутылочку ему дать, и пеленки мокрые поменять, и похлопать по спинке, чтобы срыгнул. У меня большой опыт!

— Я знаю, Трейси. В том-то и беда. Видишь ли, когда Жюли и Тед взяли тебя к себе, мы им немножко о тебе рассказали. И о том, какие у тебя были сложности в прежнем детском доме. Помнишь, когда ты заперла младенца в шкафу…

— Его Стив звали. И никакой он был не младенец, уже ходить умел и все время страшно мусорил. Вот я его и засунула в шкаф ненадолго, чтобы спокойно сделать уборку.

— И еще ты затеяла игру в призраков…

— А, это! Малышам ужасно понравилось. Я здорово умела прятаться и протяжно завывать, а потом выскакивать на них в белой простыне.

— Дети напугались до смерти.

— Совсем они не испугались! Просто пищали, потому что им было весело. Это мне надо было пугаться, потому что они все были охотники за привидениями, а я была бедненький одинокий призрак и…

— Хорошо-хорошо, не в этом дело. Главное, в твоей папке записано, что у тебя не всегда получается ладить с маленькими детьми.

— Вранье! А как же Камилла? Я о ней заботилась, и она меня ужасно любила, правда-правда!

— Трейси, я тебе верю, но… Словом, Тед и Жюли не хотят рисковать. Они боятся, что, когда в доме появится младенец, тебе будет неуютно…

— И поэтому меня выкидывают?

— Я же сказала — они хотят с тобой переписываться и, может быть, иногда навещать…

— Не надо! Видеть их не хочу, никогда в-жизни!

— Ах, Трейси, это глупо. Все равно что отрезать себе нос назло собственному лицу, — сказала Илень.

Дурацкая поговорка. Как это, интересно, самой себе нос отрезать?

Больно же.

С Тедом и Жюли расставаться тоже было больно.

Они хотели, чтобы я еще пару месяцев у них пожила, но я рвалась поскорее оттуда уехать. И вот теперь сижу в этом тухлом детском доме. Тед и Жюли два раза приезжали, но я к ним не вышла. Нет уж, спасибо, не надо мне никаких посетителей. Кроме мамы. Где она сейчас? Почему не оставила нового адреса? Как она меня здесь найдет, в новом детдоме? Наверняка она хочет ко мне приехать, только не знает, где искать. Когда мы в прошлый раз виделись, я жила у тети Пегги. Я думаю, мама к ней потом приезжала, а эта противная машина для битья не сказала, куда меня отправили. А если бы мама знала, сколько раз тетя Пегги меня шлепала… У-у, она бы ей так задала! Бац, шмяк, хряп!

Ужасно хочется к маме.

Знаю, почему мне не спится. Потому что я голодная. Когда поплачешь, потом всегда жутко есть охота. То есть сейчас-то я не плакала. Я вообще никогда не плачу.

Наверное, схожу на кухню. Дженни уже спит давно. Точно, пойду.

Я вернулась. Устроила себе полуночный пир, как в книжках Энид Блайтон. Получилась такая вкуснотища! Ну, в общем, неплохо. Шоколада я, конечно, не нашла, а так хотелось… Зато нашла открытый пакет с кукурузными хлопьями и прямо закопалась в них. Потом пошарила в холодильнике. Там, правда, особо не разбежишься. Сырой фарш для завтрашних котлет меня не привлекал, и вчерашний остывший заварной крем тоже. Я ковырнула пальцем сливочное масло, а потом обмакнула палец в сахарницу. Вышло вкусно. Я еще несколько раз так сделала. А на случай, если Дженни заметит, нацарапала ногтем отметины, как будто от крошечных зубок, и нарисовала на масле отпечатки лапок. Пусть Дженни думает, что мыши масло погрызли. Мыши ведь едят масло? Сыр они любят, а это почти одно и то же. Правда, тут должна была прийти мышка-альпинист, с ледорубом и в специальных шипованных ботинках, чтобы одолеть отвесный северный склон Холодильного хребта. И еще у нее должны быть могучие мышцы, чтобы открыть дверцу и наесться от души.

Наверное, Дженни все-таки может что-то заподозрить, но тут уж ничего не поделаешь. Хорошо, хоть она меня не застигла, когда я тут пировала среди ночи.

Зато кое-кто другой меня застиг. Правда, не в кухне, а потом, когда я пробиралась по лестнице. Там очень темно и ходить надо осторожно. Мало ли, вдруг кто из малышей бросил на ступеньках кубик или погремушку, а ты наступишь, грохнешься и весь дом перебудишь. Поэтому я шла очень осторожно, пробовала ногой каждую ступеньку, и вдруг слышу — наверху, на площадке, кто-то тихонько хнычет. Я посмотрела вверх, а там виднеется что-то белое, развевающееся, я чуть не заорала — думала, это привидение.

Но Трейси Бикер не какая-нибудь трусиха. Я никого не боюсь, даже призраков! Так что я рот рукой зажала, чтобы вопль обратно загнать, и пошла прямо на этот несчастный клок эктоплазмы. Только это оказалось никакое не привидение, а Хлюпик Питер с охапкой простыней.

— Ты куда это собрался, урод? — спрашиваю я шепотом.

А Питер шепчет:

— Никуда.

— Ага, конечно. Просто решил прогуляться с простынкой среди ночи.

Питер так и шарахнулся.

— Описался, да? — спрашиваю.

— Нет, — промямлил Питер.

Врать он совсем не умеет.

— Ясно, что описался. И пробовал застирать простыню в ванной, чтобы никто не догадался. Я-то знаю.

— Пожалуйста, Трейси, не рассказывай никому! — взмолился Питер.

— Ты что? Я не ябеда! Да не волнуйся ты так. Утром отведи Дженни в сторонку и скажи ей на ушко. Она все мокрое заберет и сердиться не будет.

— Правда?

— Правда. А сейчас знаешь что? Возьми в шкафу сухую простыню. И пижамку возьми. Да что ж ты такой бестолковый? Недавно в детдоме?

— Три месяца, одна неделя и два дня, — сказал Питер.

— Всего-то? Я почти всю жизнь по детским домам. — Я достала ему из шкафа простыню. — А почему тебя мама с папой в детский дом отдали? Ты им надоел? Если по правде, их можно понять.

— Они умерли, когда я маленький был. Я с бабушкой жил, а потом она стала совсем старенькая и… и тоже умерла, — промямлил Питер. — А больше у меня никого нет, поэтому я переехал сюда. Мне здесь не нравится.

— А кому нравится? Но здесь все-таки лучше, чем в других детских домах, где я раньше была. Там детей запирают, и бьют, и голодом морят, а если и кормят, то такую гадость дают… Врут, что приготовлено из мяса, а на самом деле — из рубленых червяков, и собачьих какашек, и…

Питер схватился за живот:

— Трейси, замолчи!

— А что это ты тут раскомандовался? — спросила я, но совсем не сердито. — Иди уже, и сухую пижаму надень, а то дрожишь весь.

— Хорошо. Спасибо, Трейси. — Он потоптался на месте, прижимая к себе тряпье. — Трейси, давай с тобой дружить!

— Не нужны мне друзья, — ответила я. — Да и смысла нет, все равно мама скоро приедет и заберет меня к себе.

— А-а, — сказал Питер грустно так.

— Ну ладно, если хочешь, давай пока дружить.

Сама не знаю, зачем я так сказала. Кому это надо — возиться с таким хлюпиком и недотепой? Слишком я добрая, вот в чем беда.

Спать лучше было бы уже и не ложиться. А то, когда наконец заснешь, начинают сниться разные дурацкие кошмары. Как будто видео в голове включается, как только закроешь глаза, и сначала надеешься, что покажут веселую комедию, прямо лопнуть со смеху, а потом звучит зловещая музыка — и я понимаю, что дело плохо. А вчера приснился самый жуткий ужастик всех времен и народов. Я оказалась где-то в темноте, а сзади подкрадывалось какое-то совсем страшное чудище, и я бросилась бежать как ненормальная. Прибежала к большому пруду, там были такие круглые камешки, чтобы перебраться, а на них стояли люди. Я сначала прыгнула на один камень, а там жирная тетя Пегги все место заняла, не удержишься. Я попробовала за нее схватиться, а она меня как шлепнет, и я полетела в воду. Прыгнула на второй камень — а там Жюли с Тедом, я за них уцепилась, а они повернулись спиной, и я опять упала. Поплыла по-собачьи к третьему камню, только плыть было ужасно трудно, и как подплыву к следующему камню — в меня тычут палками и отталкивают на глубину, и я уже начала тонуть…

…А потом я проснулась. Я уже знаю: когда снится вода — значит, случилась неприятность. Пришел мой черед бежать к бельевому шкафу. И ведь как не повезло: наткнулась на Жюстину. Ей, кажется, тоже плохо спалось. Глаза красные. Мне все-таки стало немножко не по себе, поэтому я ей улыбнулась и говорю:

— Мне жаль, что у тебя так с будильником получилось.

Я не сказала, что это я его испортила. Может, он все-таки не из-за меня сломался, правда? И вообще, глупо было бы признаваться. Но я вроде как извинилась, как Дженни советовала.

Только перед такими врединами, как Жюстина Литтлвуд, извиняться без толку. Она лишь прошипела в ответ:

— Ты у меня еще не так пожалеешь, Трейси Бикер! А что это ты тут бродишь? Опять описалась? Как маленькая!

Жюстина еще много чего шипела. Всякие гадости и глупости. Я их даже записывать здесь не буду. Вот еще, время тратить! Ну, меня словами не проймешь. Только угроза ее меня все-таки немножко тревожит. Что она способна устроить за свой драгоценный будильник? Жалко, что у нас в комнатах двери не запираются. Хорошо, хоть комнаты отдельные — правда, крошечные, как чуланчики.

Это новая методика такая. Детям требуется личное пространство. Я бы так и сидела в своем личном пространстве, записывала историю своей жизни, а наружу бы не высовывалась, только Дженни сейчас заглянула ко мне и велела идти гулять в сад вместе со всеми. А я ей ответила: «Ни за что!» В детском доме всегда довольно паршиво, а каникулы я просто терпеть не могу. Все сидят друг у друга на голове, старшие тебя тиранят, младшие все время дергают, а ровесники секретничают в сторонке и обзываются.

— Может, попробуешь помириться с Жюстиной? — спросила Дженни, присев на мою кровать.

Я фыркнула и сказала, что она свое время даром тратит, а главное — мое время тоже, мне надо дальше писать свой дневник.

— Ты уже так много написала, — удивилась Дженни. — Скоро бумаги не хватит.

— Тогда я буду писать на обороте поздравительных открыток. Или на туалетной бумаге. Понимаешь, я не могу остановиться. У меня вдохновение.

— Да, я смотрю, ты прямо увлеклась. Когда вырастешь, станешь писательницей?

— Может, и стану.

Я никогда раньше об этом не думала. Я считала, что буду телеведущей собственного ток-шоу. Появляется надпись «ВСТРЕЧИ С ТРЕЙСИ БИКЕР», и я выхожу на сцену в сверкающем платье, и зрители в студии хлопают и вопят, и всякие жутко известные знаменитости рвутся в мое шоу, отталкивая друг друга локтями. Но, наверное, я могла бы и книжки сочинять.

— А знаешь что, Трейси? К нам сегодня приезжает настоящая писательница. Вот и спроси у нее совета.

— Зачем она приедет?

— Она статью пишет о детских домах, для журнала.

— А, скучища!

Я притворилась, что зеваю, хотя внутри у меня все так и заискрилось.

Совсем даже неплохо, если про меня напишут статью в журнале. Книгу, конечно, лучше… Ну, может, и до этого дойдет, потом. Только надо проконтролировать, что эта писательница там напишет. Илень-Мигрень объявление в местной газете составила ужасно по-дурацки. Рубрика называется «Ребенок недели». Дали бы мне самой о себе рассказать, мигом бы набежали толпы желающих стать приемными родителями очаровательной крошки Трейси Бикер. Я знаю, как себя правильно подать.

А Илень совсем бестолковая. Ничего не понимает. Даже не разрешила мне нарядиться для фотографии.

— Нужно, чтобы ты выглядела естественно.

Ну и вышло — слишком даже естественно. Волосы торчат во все стороны, а лицо насупленное, потому что дурацкий фотограф разговаривал со мной как с ребенком: «Ой, смотри, сейчас птичка вылетит!»

А что Илень обо мне написала?

Ну вы подумайте!

— Илень, как ты могла?! — завопила я, как только увидела. — Ничего лучше не нашла обо мне сказать? Что у меня крепкое здоровье?! И не такое уж оно крепкое. А как же аллергия?

— Я еще написала, что ты живая и смышленая. И болтушка.

— Ага. Все знают, что это значит: нахальная, непослушная зазнайка.

— Это ты сказала, не я, — пробормотала Илень.

— И что там за чушь насчет проблем с поведением? Я же не бегаю и не колочу всех вокруг! Ну, редко. И мебель не ломаю. Почти никогда.

— Трейси, вполне объяснимо, что у тебя есть проблемы…

— Нет у меня никаких проблем! А ты еще предлагаешь взяться за меня твердой рукой!

— И любящей, Трейси. Об этом я тоже сказала.

— Да-да, они мне объяснят, как они меня любят, пока будут лупить палкой. Честное слово, Илень, ты какая-то совсем сдвинутая. На твое тупое объявление только разные уроды откликнутся, любители бить детей.

А на самом деле даже они не откликнулись. Вообще никто не отозвался.

Илень все меня уговаривала не расстраиваться, как будто тут моя вина! Вот если бы она собралась с мыслями и сочинила по-настоящему эффектное объявление, нашлась бы куча желающих. Я точно знаю.

Хотя, может, зря я напустилась на Илень, только время трачу. Может, эта тетенька, которая сегодня придет, — как раз то, что нужно. Если она настоящая писательница, уж, наверное, она сумеет написать обо мне что-нибудь впечатляющее. Только надо обязательно ей понравиться, чтобы она меня выбрала из всех и написала обо мне статью. Что же делать, что же делать…

Ага!

Не «ага». Скорее «У-у-у!». Только я никогда не плачу.

Не хочу писать о том, что случилось. Наверное, я раздумала быть писательницей.

Я старалась — правда старалась. Сразу после завтрака бегом побежала к себе и попыталась украситься как только могла. Я знаю, что волосы у меня непослушные, так что я их стянула в такие тугие косички. У Камиллы были косички, все на них умилялись и говорили, какая она хорошенькая. Правда, мне показалось, что с косичками лицо стало какое-то голое. Тогда я смочила слюнями прядки по бокам и попробовала закрутить их в колечки.

Все равно вид был довольно унылый, и я решила придать лицу выразительности. Забралась в комнату к Адель — ей шестнадцать, она по субботам подрабатывает в универмаге и у нее в столе целый ящик битком набит косметикой. Я заняла у нее чуточку румян, чтобы щеки не были такими бледными. И розовый блеск для губ тоже попробовала. И тушь для ресниц. Еще и на брови чуть-чуть намазала, чтобы заметней были. И сверху все посыпала пудрой, как торт. По-моему, получилось ничего себе. Во всяком случае, необычно.

И еще я переоделась. Не встречаться же с писательницей в старой футболке и юбке! Нет уж, для такого случая требуется нарядное платье. Только у меня нарядного платья нет. Я примерила кое-что из вещей Адель, но они на мне как-то плоховато сидели.

Тут я вспомнила, что у Луиз есть совершенно шикарное платье — ей тетка подарила, года два назад. Настоящее выходное нарядное платье, с вышивкой и с пышной юбкой, и еще там внутри пришита беленькая нижняя юбочка с оборками. Сейчас это платье Луиз уже мало, но она все равно в него втискивается по праздникам. А размер у нас примерно одинаковый.

Я подумала, что Луиз взбесится, если увидит, как я разгуливаю в ее лучшем выходном платье. Ну и пусть бесится, лишь бы мне произвести благоприятное впечатление на писательницу. В общем, я прокралась по коридору к комнате Луиз, но мне не повезло — Луиз была у себя. С Жюстиной. Я услышала их голоса.

Между прочим, они говорили обо мне. И о памперсах. Прямо давились от смеха. Я бы им надавала по глупым ехидным физиономиям, только Дженни тогда отправила бы меня в мою комнату и не разрешила выходить и я бы не смогла встретиться с писательницей.

Так что я проявила чудеса сдержанности и ушла. Но я так и не знала, что надеть. Хоть было лето, на меня напал озноб, и я решила надеть мохеровый свитер, который Жюли мне связала на Рождество. Когда Жюли с Тедом меня выкинули, я поклялась, что мне ничего от них не надо, и хотела даже порезать свитер на маленькие мохеровые лоскутки, только духу не хватило. На самом деле свитер очень красивый, и на нем ярко-голубыми буквами вышито имя «Трейси», чтобы все видели, что он мой, специально для меня сделан. Правда, он немножко колючий и щекотный, но мама однажды сказала: чтобы быть красивой, нужно страдать.

Мама всегда такая красивая… Вот если бы я была на нее похожа! Маленькая я была еще ничего, а потом вон что получилось.

Но сегодня я изо всех сил старалась выглядеть получше. К свитеру у меня была только одна старая юбка, у нее сбоку темно-синие пятна — однажды в кармане шариковая ручка потекла. С пятнами я ничего не могла поделать. Может, писательница подумает, что это нарочно такие разводы сделаны, вроде узора? И синий цвет — в тон буквам на свитере.

Я долго наряжалась и прихорашивалась у себя в комнате. Слышала, как другие дети с топотом побежали вниз, как Луиз и Жюстина хихикали, пока шли по коридору. У меня щеки так разгорелись, что никаких румян не нужно. Потом я услышала, как Адель разоряется, что такая-сякая поганка всю косметику у нее перерыла. Думаю — лучше я не буду пока высовываться. Еще немножко посижу у себя.

Потом позвонили в дверь, и я услышала, как Дженни разговаривает с кем-то у входа. Потом они пошли в гостиную. Тут я поняла: пора. Мой выход.

Я сбежала по лестнице и влетела в гостиную с улыбкой до ушей. Если хочешь кому-нибудь понравиться, нельзя появляться с хмурой физиономией. Мама всегда мне велит улыбаться пошире, даже когда прощается. Если смотришь мрачно, люди обижаются и не хотят больше с тобой общаться.

Надо улыбаться во весь рот, широко-широко!

Когда я вошла, все на меня посмотрели. И тоже заулыбались. Я, дуреха, сначала подумала — они мне улыбаются. А потом заметила, что улыбки у них неправильные. Насмешливые какие-то. А Жюстина с Луиз подталкивали друг друга локтями, хихикая и давясь от смеха. Адель сердито нахмурилась, и только Питер Ингэм улыбнулся по-настоящему. Он подошел ко мне, часто-часто моргая.

— Трейси, какая ты… нарядная, — сказал он.

Только я знала, что он врет. Что толку себя-то обманывать? Ясно же, что я выглядела как настоящее пугало. Дженни обычно не обращает внимания на внешность, а тут, кажется, даже она ужаснулась. А я подумала, что зря из кожи вон лезла — писательница так и не приехала.

Я же видела писательниц по телевизору. Они такие шикарные, прямо как кинозвезды, в сверкающих платьях, и в драгоценностях, и на каблуках. Почти как моя мама — только, конечно, не такие красивые.

А тетенька рядом с Дженни была похожа на какую-нибудь учительницу или нудного соцработника. Ненакрашенная, с растрепанными каштановыми волосами, в какой-то убогой футболке и мятых джинсах. Вроде как я, когда не наряжена, только взрослая.

Я уже решила уйти потихонечку к себе, чтобы зря не мозолить глаза Адель, но Дженни поймала меня сзади за свитер:

— Трейси, постой! Ты же хотела познакомиться с Кэм Лоусон.

— С кем, с кем?

— С писательницей, я тебе рассказывала, — зашептала Дженни. Потом еще больше понизила голос: — Зачем ты надела свитер, в такую жару? И что у тебя с лицом?

— Она воображает, что это красиво! — вякнула Жюстина, и они с Луиз покатились со смеху.

— Тихо, девочки! — сказала Дженни. — Ах, Трейси, Трейси!

Она крепко меня держала, чтобы я не могла броситься на этих глупых нахалок и как следует стукнуть их головами друг о друга.

— Оставь их, Трейси! Иди лучше поздоровайся с Кэм.

Я очень хотела познакомиться с этой Кэм (что за имя такое дурацкое?), хоть она ни капельки не была похожа на настоящую писательницу, но почему-то мне вдруг стало не по себе. Обычно я совсем не стеснительная, а тут даже не могла придумать, что сказать. Я что-то буркнула, вырвалась из рук Дженни и встала в уголке, чтобы оттуда смотреть.

Ко мне тут же притащился Питер. Жюстина и Луиз все еще потешались над моим видом. Было видно, что на самом деле они уже отсмеялись, но Жюстина продолжала заливаться фальшивым смехом, и Луиз от нее не отставала.

— Не обращай на них внимания, — шепнул Питер.

— Я и не обращаю, — сердито ответила я.

— Мне нравится твой свитер! — сказал этот хлюпик. — И прическа тоже, и как ты накрасилась.

— Значит, ты псих ненормальный. Прическа ужасная, и накрасилась я ужасно. Я нарочно! Специально хотела выглядеть страшилищем! — прошипела я со злостью. — Так что нечего меня жалеть, Питер Ингэм! Иди отсюда, понял?

Питер с несчастным видом топтался на месте.

— Отвали, урод! — рявкнула я.

Ну, тогда он, конечно, отвалил. Не знаю, зачем я так сказала. Он и правда урод несчастный, но вообще-то не такой уж плохой. Я сама ему разрешила со мной дружить. И с ним все-таки веселее, чем стоять совсем одной в углу, когда все столпились вокруг этой Кэм, называющей себя писательницей.

Странная она какая-то, вот что я вам скажу. Болтает себе, а видно, что на самом деле нервничает. Она вертела в руках блокнот и ручку, и я страшно удивилась, когда разглядела обкусанные ногти. Здоровенная взрослая тетка, а ногти кусает как маленькая! Хотя не такая уж она здоровенная — наоборот, невысокая и худенькая, но все равно.

У моей мамы потрясающе красивые ногти — длинные и ухоженные. Она их каждый день красит. Обожаю запах лака для ногтей — леденцовый такой, от него щиплет в носу. Однажды Дженни увидела, как я нюхаю лак для ногтей, и знаете, что она подумала? Что я токсикоманка, вроде тех маньяков, которые клей нюхают. Можете себе представить? Ну и пусть думает. Не буду же я ей рассказывать, что мне просто запах нравится, потому что о маме напоминает.

А знаете, какая еще странность была в этой Кэм Лоусон? Она сидела на старом расшатанном стуле, зацепившись ногой за перекладину, и разговаривала с детьми! Обычно взрослые, когда к нам в детский дом приходят, сразу начинают вещать, а нас не слушают.

Говорят, как надо себя вести.

Рассказывают о себе.

Задают кучу дурацких вопросов.

Еще и высказываются о нас прямо при нас же.

Даже социальные работники так делают. Или состроют такое лицо — мол, «дорогая-можешь-говорить-что-угодно-ты-меня-не-выведешь-из-терпения» — и начинают болтать разные глупости.

— Я вижу, Трейси, что ты сегодня очень расстроена и сердита, — щебечут они, когда я только что разнесла все вдребезги у себя в комнате, или с кем-нибудь подралась, или накричала на кого-то — в общем, когда и так ясно, что сердита и расстроена.

Это они мне хотят показать, что все понимают. Только ничего они не понимают. Не они ведь живут в детском доме, а я.

Я думала, эта Кэм будет задавать вопросы и все записывать в свой блокнот, организованно и деловито. Но, насколько я из угла могла рассмотреть, у нее был совсем другой подход.

Сначала она просто улыбалась, и немножко ерзала, и рассматривала всех, как будто оценивала, а наши все на нее уставились. Двое маленьких полезли к ней на коленки, потому что они всегда на всех карабкаются, только присядешь. Это не значит, что человек им понравился, просто они любят, чтобы их держали на ручках. Готовы даже к горилле на ручки проситься, честное слово.

Обычно посетители ужасно умиляются и начинают хлопотать вокруг милых крошек, прямо как Мэри Поппинс. А эта Кэм вроде как удивилась, даже растерялась немножко. Я ее не виню. Вот, например, у малыша Уэйна вечно сопли висят до колен, и он, когда ласкается, трется об тебя головой, всю соплями измажет.

Кэм его отодвинула от себя подальше, а когда он попробовал потереться об нее головой, она его отвлекла — дала свою шариковую ручку поиграть. Ему понравилось кнопочкой щелкать.

А малышку Бекки она посадила себе на ногу и стала качать, чтобы той не было обидно. Бекки стала карабкаться вверх, штанина у Кэм задралась и стало видно ее ногу. Довольно жилистая нога, если вам интересно мое мнение. Да еще и волосатая. Мама всегда ноги бреет и носит прозрачные колготки, чтобы покрасоваться гладкой кожей. А у этой Кэм носки как у школьницы. Правда, расцветка довольно смешная. Я сначала подумала — там просто желтые и красные квадратики, а потом присмотрелась и поняла, что это книжки. Я бы сама не прочь такие носочки носить, если и правда стану писательницей.

Вот она — писательница, книжки пишет, эта Кэмми. Наши стали ее спрашивать, и она ответила, что сначала писала рассказы, но их плохо раскупали, и тогда она стала писать любовные романы. По-моему, вид у нее совсем не романтический.

Адель страшно заинтересовалась, она обожает слюнявые любовные романчики. Кэм ей назвала несколько своих книг. Мальчишки стали ржать и притворяться, как будто их тошнит, и Дженни немножко рассердилась, но Кэм сказала — ничего страшного, по большей части это действительно «бэ-э», но что же она может поделать, если людям нравится такое читать.

Тут стали говорить о чтении. Макси сказал, что ему нравится книжка «Там, где живут чудовища»[3], потому что это про мальчика, которого тоже зовут Макс. Кэм сказала, что знает эту книжку, и состроила гримасу чудовища, и наши тоже стали корчить рожи.

Кроме меня. Я не хотела играть в такие дурацкие игры. То есть сперва у меня лицо само собой начало кривиться, но потом я вспомнила про косметику и поняла, что получится совсем по-дурацки.

И потом — я ее раскусила, эту Кэм. Поняла, что она делает. Она узнала все подробности о наших, не задав ни единого вопроса. Макси стал рассказывать, что у него отец тоже как чудовище из книжки. Адель разливалась о любви и о том, что в реальной жизни, конечно, все не так, как в книгах, и любовь проходит, и люди расстаются, и даже иногда уже больше не любят своих детей.

Даже противный мелкий Питер что-то пропищал о книжках Кэтрин Куксон[4], которые любила его бабушка, и он их ей читал вслух, потому что у нее глаза слезились и она плохо видела. Тут у него у самого глаза заслезились, потому что он про свою бабушку вспомнил. Кэм потянулась к нему как-то неуверенно. Так и не решилась взять его за руку, просто сочувственно похлопала по тощему запястью.

— У меня тоже бабушка умерла. И мама. Они сейчас на небесах, вроде как ангелы! — зашепелявила Луиз.

Она всегда так делает при взрослых — изображает очаровательную маленькую девочку. Прямо сама ангелочек. Ха. Наша крошка Луиз еще хуже меня ведет себя иногда, если захочет. Ее три раза брали в приемную семью… нет, четыре. В общем, ничего из этого не вышло. Луиз всех уверяет, что ей наплевать. Мы с ней договорились устроить так, чтобы нас ни в какую приемную семью не взяли и остаться в детском доме до восемнадцати лет, а потом попросить, чтобы нас поселили вместе. В отдельной современной квартире. Мы всё так подробно продумали, Луиз даже уже начала выбирать мебель, разные украшения для дома и постеры на стенки.

А потом появилась Жюстина и все испортила. Как я ненавижу эту Жюстину Литтлвуд! Я рада, что сломала ее дурацкий будильник с Микки-Маусом. Ее саму бы разломать на мелкие кусочки!

В общем, Луиз принялась лепетать про ангелов. Надо отдать должное этой Кэм — она не стала гладить Луиз по головке и называть милой крошкой, а все так же деловито принялась рассуждать об ангелах. О том, как они могут выглядеть.

— Это же очень просто, мисс! У них такие большие крылья и длинные белые рубашки, а на голове такие золотые штуковины, вроде тарелок, — сказала Жюстина.

— Нарисуй мне ангела, — попросила Кэм и дала Жюстине свой блокнот и шариковую ручку.

— Сейчас, — сказала Жюстина, хотя рисовать она не умеет, ну вот ни капельки.

Тут она разглядела ручку и говорит:

— Ой, с Микки-Маусом! Луиз, смотри, Микки-Маус! Ой, мисс, откуда у вас такая ручка? Очень красивая! Я ужасно люблю Микки-Мауса, у меня с ним будильник есть, мне папа подарил, только одна вредина его нарочно сломала.

Жюстина свирепо глянула на меня через плечо.

А я тоже на нее уставилась — мне, мол, все равно. Мне и правда все равно. А что щеки стали гореть, так это потому, что в свитере очень жарко.

Жюстина нарисовала своего ангела. Кэм посмотрела и кивнула:

— Да, так обычно все и рисуют ангелов. — Потом посмотрела на Луиз. — Ты, значит, вот так представляешь себе маму и бабушку?

— Ну, вроде того, — отвечает Луиз.

— Твоя бабушка надела бы такую рубашку? А скажи, вот этот нимб… эта золотая тарелка пошла бы к маминой прическе?

Луиз неуверенно хихикнула.

— Нарисуй теперь, как ты представляешь себе маму и бабушку в виде ангелов, — сказала Кэм.

Луиз взялась за дело, но она рисовать тоже не очень умеет, поэтому все время зачеркивала то, что получилось.

— Глупость какая-то! — сказала Луиз и бросила блокнот.

А я догадалась, что у Кэм на уме. Вот я бы классно нарисовала маму и бабушку Луиз в смешном ангельском наряде. Вот так, например:

— Давайте я вам нарисую, мисс! — Макси схватил ручку. — Я нарисую себя в виде ангела, и у меня будут громадные крылья, я смогу летать как самолет — у-у-э-у-у! У-у-э-у-у!

Он гудел как самолет все время, пока рисовал.

Тут все наши стали рисовать по очереди, даже старшие. Я подошла поближе и вытянула шею, чтобы рассмотреть рисунки. По-моему, выходило у них не очень художественно.

А я точно знала, что нарисую, если она меня попросит. Уж не какого-нибудь дурацкого ангела.

Тут Кэм подняла голову и встретилась со мной взглядом. И предложила, небрежно так:

— Хочешь тоже попробовать?

Я слегка дернула плечом, как будто мне вообще-то все равно. Потом подошла еще ближе, очень медленно, и протянула руку за шариковой ручкой.

— Это Трейси, — влезла Дженни. — Та, что хочет стать писательницей.

У меня опять заполыхали щеки.

— Что, она? Да ты шутишь, наверное! — сказала Жюстина.

— Перестань, Жюстина, — укорила ее Дженни. — Трейси уже очень много написала у себя в дневнике.

— Так это все ерунда всякая, — сказала Жюстина. И быстро сунула руку мне под свитер, где я хранила свой дневник. Я ее хотела отпихнуть, но не успела. Жюстина выхватила книжечку.

— Отдай! — завопила я.

— Говорю же, ерунда одна, вот послушайте! — Жюстина раскрыла мой дневник и начала читать противным писклявым голосом: — «Жила-была девочка, звали ее Трейси Бикер, это очень глупо звучит, и ничего удивительного, потому что я и есть дура, и в постель по ночам писаюсь, и…» Ой-ёй-ёооооооо!

Дальше все было немножко суматошно. В общем, дневник я отняла. А нос Жюстины превратился в симпатичный ярко-красный фонтанчик. Я была рада, рада, рада! Она бы у меня вся кровью облилась, только Дженни меня оттащила и еще Майка позвала. Они меня отволокли в «комнату для раздумий». Правда, настроение у меня было совсем не задумчивое. Я орала так, что чуть не охрипла. Когда Дженни пришла меня успокаивать, я все равно орала. Потом Дженни ушла и пришел кто-то другой. Я сначала не видела, кто это, потому что зажмурилась — так орать удобнее. Потом чуть-чуть приоткрыла глаза и разглядела джинсы, футболку и растрепанные волосы… Я поняла, что это Кэм Как-ее-там, и меня сразу в жар бросило. Ну правда, я вся горела, прямо как Жанна д’Арк младшего школьного возраста.

И вот я визжу как не знаю кто, а она стоит и смотрит. Когда Дженни или Илень меня видят, это ничего. Они привыкли. В детском доме все хоть иногда да устраивают истерики. Со мной это не раз случалось, если честно. А при ней как-то неловко орать как ненормальная.

Но я все равно не перестала. Какая разница — Кэм все равно уже меня увидела. И услышала. Она не пробовала меня остановить, не успокаивала — просто стояла. И с таким ужасным выражением лица — невозможно смотреть. Как будто она меня жалеет.

Нет уж, этого я не стерплю! Я ей сказала, чтобы она ушла. То есть это если прилично выразиться. Вообще-то я ей наорала разных грубостей. А она только плечами пожала, кивнула и вышла вон.

А я осталась визжать и ругаться в одиночестве.

Ну ничего, сейчас я уже в норме. Из «комнаты для раздумий» меня выпустили. Я там долго просидела, мне даже ужин туда принесли на подносе. А сейчас я у себя в комнате, пишу, прямо остановиться не могу. Видно, все-таки никуда мне не деться, придется стать писательницей. У меня уже от писанины шишка на пальце. Вот посмотрите.

Я раньше играла в такую дурацкую игру, как будто мои пальцы — это целое семейство. Мама-пальчик, папа-пальчик, старший братик Фредди-пальчик, хорошенький младший Мизинчик и еще большой палец — это был младенец. Я себе устраивала с ними целое представление, водила их гулять на высокий холм-коленку, вверх-вниз, а потом укладывала спать в носовом платке.

Малышке Камилле эта игра страшно нравилась. Я изображала, как будто пальцы с ней разговаривают тоненькими голосами и по очереди стукают ее по носику, а она так заливалась, что вся подпрыгивала от смеха. Я так скучаю по Камилле!

Ой. Вдруг в голову пришло. Кэм — это случайно не уменьшительное от «Камилла»?

Приятно было увидеть за завтраком, что у Жюстины нос распух и заклеен пластырем.

Так ей и надо! Воображала несчастная, думает о себе невесть что. А на самом деле — ничего особенного. Честное слово, не понимаю, что Луиз в ней нашла. Если бы я была Луиз, подружилась бы лучше с Трейси Бикер.

Самое противное, что я первая задружилась с Жюстиной. Она появилась у нас однажды под вечер, вся такая печальная и унылая, потому что ее мама сбежала с каким-то типчиком, а Жюстину и двух ее братиков бросила на папу — пусть справляются сами как могут. А папа справляться не смог, и детей забрали в опеку. Братьев — в приемную семью на короткий срок, потому что с ними хлопот не много, они еще груднички. А Жюстину те приемные родители не взяли — решили, с ней трудно будет.

Обычно мне трудные дети нравятся. И Жюстина мне вроде понравилась. Тем более что она погрустила-погрустила, да как начнет на всех ругаться, прямо как прорвало. И ругательных слов она знает даже больше меня.

Всю неделю она бушевала, а в воскресенье притихла. Ее должен был папа навестить. Она сразу после завтрака села его ждать, хотя он только к одиннадцати собирался приехать. Настало одиннадцать, потом двенадцать, а потом нас позвали обедать. Жюстина не пошла и курицу есть не стала. Так весь день и просидела у окна как приклеенная.

У меня в животе что-то сжималось каждый раз, как на нее посмотрю. Я знаю, каково это. Сама раньше так сидела. И не только здесь — в дурацких приемных семьях тоже. И в детских домах в промежутке. Все ждала, что мама придет.

Сейчас-то я уже не сижу у окна как дура. Мама, наверное, далеко живет, вот и не может меня навестить. Да-да, она, наверное, за границей. Мама любит путешествовать.

Может быть, она во Франции.

Или в Испании, она любит, когда солнечно.

Да что это я? Мама, наверное, в Штатах. Может быть, в Голливуде. У меня мама такая красивая, ее запросто возьмут сниматься в кино.

Когда работаешь в Голливуде, невозможно же просто так сесть в автобус и поехать навещать свою дочку за тысячи миль!

И все равно, хоть я не сижу и специально не жду, всегда немножко вздрагиваю, когда звонят в дверь. И не дышу, пока не увижу, кто пришел. Мало ли, вдруг…

Так что я прекрасно понимала, каково сейчас Жюстине. Я не пробовала с ней заговорить — знала, что она мне тут же голову откусит. Просто подошла бочком, бросила ей на колени леденец и поскорее отошла. Вообще-то леденец был не мой. Я несколько штук стащила у малыша Уэйна. Его дурочка мама младше нашей Адели, ничего в грудничках не понимает. Вечно приносит Уэйну леденцы. Они же на палочке, он себе может глаз выколоть! Он и так вечно слюни пускает, а если ему еще и леденец дать полизать, он же липкий станет, как суперцемент. Так что это прямо доброе дело — стырить у него леденцы, когда он отвернется.

— Зачем ты этой Жюстине леденец дала? — удивлялась Луиз. — Трейси, она такая ужасная! Вчера толкнула меня на лестнице и даже не извинилась, еще и слово нехорошее сказала.

Луиз смущенно повторила это слово мне на ухо.

— Ого! Прямо так и сказала? — захихикала я. — Вообще-то она не такая уж плохая. И потом, я же ей не красный леденец отдала. Красный для тебя хранила!

— Спасибо, Трейс! — сказала Луиз и прямо вся засияла.

Такие мы с ней были подруги.

А на Жюстину я посматривала время от времени. Она еще полчасика посидела не двигаясь, а леденец так и лежал у нее на коленях. Потом смотрю — ее рука поползла к леденцу. Жюстина его развернула и лизнула один разочек, подозрительно так, будто я могла его отравить. Ну, видно, было вкусно, так что она еще лизнула, и еще, а потом запихнула леденец в рот целиком. Леденцы иногда здорово успокаивают.

Спасибо, конечно, не сказала. И когда наконец перестала ждать, сразу спать ушла, ни с кем не разговаривала. Но наутро за завтраком она мне слегка кивнула. А я кивнула в ответ и бросила в нее кусочком кукурузных хлопьев, а она бросила в меня, и мы с ней долго так перебрасывались — и подружились. То есть лучшей подругой у меня по-прежнему была Луиз. Ха-ха.

Поначалу она возмущалась:

— Почему эта Жюстина все время с нами ходит? Трейс, она мне не нравится. Наглая такая.

— Так и надо! Иначе в этом мире не проживешь. Я сама наглая. Еще наглее Жюстины! Куда ей до меня! — И я выпятила подбородок.

— Ненормальная, — сказала Луиз.

А меня как заклинило. Я стала ругаться еще хуже, чем Жюстина, и Дженни ужасно сердилась, потому что Макси начал тоже выражаться вслед за мной, и даже мелкий Уэйн иногда как сказанет под настроение. А потом я придумала играть в подначки. Я в эту игру всегда выигрывала. Пока не появилась Жюстина.

Я ей говорю:

— Слабо тебе сказать самое-пресамое неприличное слово, когда к нам священник придет?

И она сказала.

А она мне:

— Слабо тебе голышом по саду пробежаться?

И я пробежалась.

А я:

— Слабо тебе червяка съесть?

Она съела и мне говорит:

— А тебе слабо?

Я сказала, что так нечестно. Нельзя за мной повторять.

Тут Луиз влезла и наябедничала, что я ненавижу червяков.

А Жюстина сразу:

— Тогда слабо тебе двух червяков съесть?

И я съела. Ну, почти. Я же не виновата, что меня стошнило. Я сначала их честно проглотила. Жюстина заявила, будто бы я их сразу выплюнула, но это неправда!

Я долго думала, на что бы еще ее подначить. Я, например, на скейтборде классно катаюсь, а Жюстина не очень. Она равновесие плохо держит и поворачивать не умеет. Вот я ей и устроила трассу в саду, скамейки наклонные поставила и всякие другие препятствия. И говорю:

— Слабо тебе круг проехать?

Она поехала.

Падала все время, но тут же вставала и дальше ехала. Тогда я сказала, что ее уже дисквалифицировали. А Луиз сказала, что если Жюстина до конца доедет, круг засчитывается. Жюстина доехала.

Тогда Жюстина мне сказала залезть на дерево в углу сада. И я залезла. Я же не виновата, что до верхушки не добралась. Вредный Майк меня раньше снял. Я его не просила! А Жюстина говорит — не засчитывается, и Луиз ее поддержала. Я просто ушам своим не поверила! Ведь Луиз — моя подруга.

Тут Дженни всерьез рассердилась и запретила нам играть в подначки. А когда она всерьез запрещает, тут уж не поспоришь.

На следующий день пришел наконец распрекрасный папа Жюстины. Она все разливалась, какой у нее папа красивый, прямо поп-звезда, и по вечерам выступает в клубах, потому и не может сидеть дома с ней и с ее братиками. Ну так вот, посмотрели бы вы на него! Лысоватый, с брюшком, еще и медальон на шее. Не так чтобы уж прямо в клешах и рубашке с рюшечками, но почти.

Мне такого папочки и даром не надо. А Жюстина, как его увидела, взвизгнула и прыгнула ему на ручки, как маленькая. Он ее повел гулять, а когда Жюстина вернулась, вся так и прыгала от радости и всем хвасталась подарком… Тем самым будильником.

Мне почему-то стало противно. Сама не знаю почему. Одно дело — пока ее никто не навещал, как всех. А тут я разозлилась и наговорила разных глупостей про ее папу. А Жюстина разревелась.

Я растерялась даже. Ничего такого уж страшного я не сказала. И вообще, я думала, такие крутые девчонки не плачут. Вот я никогда не плачу, совсем. Ну правда: меня мама сто лет не навещала, а папы вообще нет — а разве я реву? Да ни за что.

И тут меня опять удивили. На этот раз Луиз. Как накинется на меня:

— Трейси, какая ты вредная, ужас!

И давай обнимать Жюстину:

— Не обращай на нее внимания, она просто завидует!

Я?! Завидую?! Жюстине?! Ее дурацкому тупому папе? Да она издевается!

Но не похоже было, что Луиз шутит. Они с Жюстиной так и ушли вдвоем, обнявшись.

Я решила, что мне все равно. Хотя на самом деле мне было немножечко не по себе. Я даже подумала — может, я и правда зря все это высказала? У меня язык иногда слишком острый бывает, прямо так и режет.

Я решила, что назавтра помирюсь с Жюстиной. Может, даже скажу, что не хотела ее обидеть. Извиняться, конечно, не стану, но как-нибудь так намекну, что жалею о своих словах.

Но было поздно. На другой день за завтраком я оказалась одна. Луиз села не со мной, как обычно, а за столиком у окна, с Жюстиной.

Я позвала:

— Эй, Луиз!

Потом погромче:

— Ты что, оглохла?

Все она слышала, просто не хотела со мной разговаривать. Она теперь дружила не со мной, а с Жюстиной.

А мне остался только глупый мелкий хлюпик Питер Ингэм. Ну, вообще-то он не такой плохой. Я как раз все это записывала, когда вдруг слышу — кто-то скребется в дверь, тихонько-тихонько. Как будто маленький испуганный жучок царапает лапками. Я этому жучку сказала, что занята, пусть отвалит, а он все скребется. В конце концов я слезла с кровати и пошла посмотреть, что ему надо.

Он сказал:

— Трейси, хочешь поиграть?

— Поиграть? — повторила я свысока. — Я что, по-твоему, ребенок детсадовский? Я занята, пишу историю своей жизни.

На самом деле у меня от писания уже вся рука болела, а шишка на пальце покраснела и еще больше распухла. Ах, как мы, писатели, страдаем ради искусства! Это просто что-то хроническое.

Так что я подумала — может, и в самом деле надо отвлечься.

— А во что ты хочешь поиграть, козявочка?

Он заморгал и попятился, словно я и правда могу его раздавить как жука, но все-таки промямлил что-то об играх с бумагой.

— С бумагой? — повторила я. — А-а, понятно. Мы что, слепим из бумаги большущий мяч и ка-ак пнем, его ветром и унесет, да? Веселая игра, ничего не скажешь. Или сделаем из бумаги игрушечного медвежоночка, а потом ка-ак обнимем крепко-крепко, он и сплющится? Тоже весело.

Питер неуверенно захихикал:

— Да нет, Трейси, это такие игры, в которые играют карандашом на бумаге. Мы с бабушкой все время играли в крестики-нолики.

— Ах, какая увлекательная игра!

Жуки не понимают иронии.

— Ура, я тоже ее люблю! — сказал Питер и вытащил из кармана карандаш.

Я вижу — его не остановишь. Ну, и мы стали играть.

Вообще-то ничего себе. Хоть время провести. И вдруг я что-то заметила. В самом низу листка что-то было написано мелким-мелким козявочным почерком.

Никогда не угадаете! Я получила письмо!

Нет, я не про слюнявое послание Питера. Самое настоящее письмо, по почте пришло, и на конверте написано: «Мисс Трейси Бикер».

Я в последнее время не так много писем получаю. То есть обо мне-то много разного писали. У Илень целый архив писем уже скопился. Я потихоньку в них порылась. Видели бы вы, какие жуткие гадости люди обо мне сочиняют! Надо на них в суд подать за клевету. Точно, здорово было бы. Мне бы присудили возмещение морального ущерба, много сотен тысяч фунтов! Вот я бы всем нос показала — и Жюстине, и Дженни, и Илень, и всем прочим. Схватила бы жадными ручонками эту кучу денег и… Только куда мне с ними?

А, ну да, у меня же будет собственный дом. И я тогда найму себе приемных родителей. Только уж им придется меня слушаться, раз я им деньги плачу. Я прикажу, чтобы мне каждый день пекли деньрожденный торт, и пусть только попробуют не выполнить!

И все торты сама съем, ни с кем делиться не буду.

Даже с Питером. Я с ним настоящим тортом поделилась на день рождения, а он меня локтем пихает и спрашивает:

— Трейси, что случилось? Ты заболела?

Как раз когда я зажмурилась, чтобы загадать желание. Он меня сбил, и я загадала не пойми как, теперь из-за этого мама не приезжает. Все из-за Питера Ингэма!

Ну, наверное, из-за него.

Ладно, пусть все-таки приходит ко мне в гости. Будем с ним в крестики-нолики играть и в «виселицу». Вообще-то довольно весело, потому что я всегда выигрываю.

Кого бы еще в гости пригласить? Можно позвать Камиллу. Я бы для нее купила специальный манежик и целую кучу игрушек. Мне вообще нравится, когда вокруг много всяких детских финтифлюшек. Наверное, в детстве не наигралась. Да, я устрою в своем доме шикарную детскую, а пока Камиллы там нет, я могла бы сама немножечко поиграть. Ну просто для смеха.

Интересно, помнит меня Камилла? Дети все быстро забывают, вот беда.

Интересно, Кэм — это уменьшительное от «Камилла»?

Письмо было от нее.

Я сначала немножко разочаровалась. Думала, оно от мамы. Правда, раньше мама мне никогда не писала, но мало ли. Когда Дженни за завтраком дала мне конверт, я в него вцепилась изо всех сил и зажмурилась покрепче, а то в глазах вдруг стало горячо и щекотно. Была бы я плаксой, могла и разреветься.

— Что это с Трейси? — зашептались наши.

Я проглотила комок в горле, носом шмыгнула, открыла глаза и говорю:

— Ничего со мной! Смотрите, мне письмо пришло! От…

— Я думаю, это от Кэм Лоусон, — очень быстро сказала Дженни.

Я отдышалась немножко.

— Ну да, от Кэм Лоусон. Видали? Она мне специальное отдельное письмо написала! А вам не написала, вот!

— И что она пишет?

— Не ваше дело! Это личная переписка.

Я ушла читать к себе. Начала не сразу. Сначала просто сидела и думала всякие разные глупости про маму. И у меня случился приступ аллергии. И вообще, не хотелось мне читать, что эта Кэм Лоусон пишет. Она же видела мою истерику. Вдруг она меня теперь ненормальной считает.

Но нет, письмо было хорошее.

Кингтаун,

Буковая улица, д. 10

Здравствуй, Трейси!

Мы с тобой так толком и не поговорили, а жаль. Мне понравилось, что Дженни о тебе рассказывала. Она сказала, что ты нахальная и вредная и любишь писать разные истории.

А я, наоборот, всю жизнь была очень послушной. Особенно в школе. Ты бы меня совсем задразнила.

Сейчас я, слава богу, уже не такая примерная.

И терпеть не могу книжки писать, потому что это моя работа. Каждый день после завтрака приходится садиться за пишущую машинку. Руки сами сжимаются в кулаки и глаза в кучку собираются от вида чистого листа бумаги. Сижу и думаю: ну что за работа такая дурацкая! Неужели нельзя чем-нибудь другим заработать на жизнь? Только я больше ничего не умею, так что никуда не денешься.

А ты продолжаешь записывать историю своей жизни? Это же настоящая автобиография. Обычно девочкам в твоем возрасте рассказывать особо не о чем, а тебе в этом плане повезло — столько разных событий в твоей жизни было.

Удачи тебе!

С уважением,

Кэм

R.S.V.P.[5]

Полдня в кровати валяется, это надо же! Вот лентяйка. Даже и так опоздала. Когда явилась, на часах было десять сорок одна. Я почти уже и ждать перестала. А еще профессиональная писательница, вовремя прийти не может.

Она вообще какая-то бестолковая. Целое утро из-за нее чуть не пропало. А я-то все заранее продумала, приготовилась ей рассказать о нашей жизни. В основном, конечно, о моей. Ну, может, ей бы еще с Питером поговорить. Детский дом глазами девочки и глазами мальчика. А с другими и связываться незачем.

Кэм принесла с собой такой хорошенький магнитофончик, я в одну минуту разобралась, как он работает. Покрутила пленку взад-вперед, так весело! Попробовала записывать, как я говорю на разные голоса — и с австралийским акцентом, и голосом американского гангстера, и голосом утенка Дональда, он у меня лучше всего получается. Потом я подумала — пора и за работу. И сказала, пусть Питер начинает, я же не жадина, чтобы только себе внимание захапать.

А он от магнитофона шарахается, как от ружья.

— Ну, Питер, ты что? Давай говори вот сюда.

— А что говорить? — пищит Питер.

— Да просто расскажи Кэм о своей жизни!

— А что о ней рассказывать? Когда Илень мне дала дневник для записей, я и то не знал, что писать. Сначала я жил с бабушкой. А потом она умерла. Теперь я здесь живу. Вот и все.

— Питер, не волнуйся. Не давай Трейси себя запугать, — сказала Кэм. — Не хочешь говорить — не надо.

— Вот нахальство! Никого я не пугала. Это меня всегда все обижают. В прошлом детдоме был такой здоровенный парень, настоящий скинхед, у него были такие тяжелые сапоги, я однажды в шутку в них заварного крема налила, а он шуток не понимает и совсем не обрадовался, когда из сапог желтая пена полезла. Так он с тех пор успокоиться не мог, жизни мне не давал. Знаешь, что он мне устраивал?

И тут очень типично влезла Жюстина Литтлвуд:

— Мисс, так нечестно! Эта дура Трейси трещит как ненормальная, больше никому слова сказать не дает, а вы ей позволяете!

— А ты не лезь, нахалка! — говорю я. — Она не к вам ко всем пришла, а ко мне, так что отвалите. Правда, Кэм?

— Ну… Да, Трейси, я пришла к тебе, но пусть все тоже наговорят по чуть-чуть на магнитофон, по очереди.

Видите, какая бесхарактерная? Специально же ко мне приехала! Мы заранее договорились о встрече, все по-деловому. Нет бы прогнать Жюстину и остальных! Питер пускай остается, он не мешает. А эти! Считай, все утро насмарку. Она им разрешила возиться с магнитофоном, потом мелкие захотели еще порисовать ее шариковой ручкой с Микки-Маусом, а потом Дженни принесла кофе для Кэм, а для нас кока-колу, и получился как будто праздник. Только у меня настроение было совсем не праздничное. Опять меня отодвинули.

Я постояла-постояла и отошла в сторонку. Все оглядывалась через плечо — думала, Кэм не заметила даже. И тут она подходит бочком, на одной руке держит малышку Бекки, а Уэйн ее ногу обхватил, прицепился как пиявка. Кэм меня в спину тычет своей шариковой ручкой с Микки-Маусом.

— Эй! — говорит тихонько. — Ну что, Трейси, начнем интервью?

— Да у тебя и так хватает с кем общаться. Зачем на меня время тратить? — отвечаю кислым тоном. — Правда, мы с тобой специально договаривались — да какая разница? Подумаешь!

— Знаешь что? Пойдем к тебе в комнату. Поговорим вдвоем, давай?

— Ну ладно. Если хочешь… — Я зевнула и пожала плечами. — Вообще-то мне уже расхотелось, но если тебе очень нужно… Пойдем на минуточку.

Пока она отцепляла от себя малышку Бекки и Уэйна, все наши столпились вокруг и стали ныть, что так нечестно. И знаете, что она тогда сделала? Разрешила им записывать свои интервью на магнитофон, а главной назначила Жюстину!

— Кэм, ты с ума сошла? Они тебе магнитофон сломают — оглянуться не успеешь!

— Не сломают. Жюстина будет включать и выключать, и каждый может говорить ровно две минуты. Сначала назовите себя, а дальше говорите что хотите. А ты, Питер, не бойся — если не хочешь, говорить не обязательно.

— Совсем ненормальная! — говорю я. — Если кому и быть главным, так мне! Я одна умею с магнитофоном обращаться.

— Так покажи Жюстине, — говорит Кэм. — Тогда она тоже научится.

— Не буду я ей ничего показывать!

В конце концов я все-таки показала. Конечно, тупая Жюстина долго не понимала, а я вздыхала и закатывала глаза, а она разозлилась и хотела меня пихнуть, а я на нее замахнулась кулаком, но тут Кэм влезла между нами:

— Давайте я покажу. Смотри, Жюстина, вот это кнопка записи…

И Жюстина наконец-то сообразила что к чему. Тоже мне, Литтлвуд… Ей бы больше подошла фамилия Недотепа.

А потом мы с Кэм их всех оставили и пошли ко мне в комнату.

Я сказала:

— Придумала хитрость, как нас с Жюстиной помирить? Ха-ха, ничего не вышло, ага? Мы на всю жизнь останемся заклятыми врагами.

Кэм засмеялась. И над плакатиком у меня на двери она тоже посмеялась.

— Ты входи, тебе можно. Ты же у меня в гостях.

И я открыла дверь.

В комнате у меня вообще-то был небольшой беспорядок. Я так и не собралась застелить постель, а на полу валялись носки, пижама, огрызки печенья и стружки от карандашей, но Кэм не стала ругаться, просто аккуратно через все это переступила. Потом рассмотрела фотографии на стене и улыбнулась:

— Это твоя мама?

— Красивая, правда? Скажи, прямо как киноактриса? Может, она сейчас на самом деле снимается в кино. В Голливуде. Скоро она прилетит меня навестить. Может, увезет меня к себе и я тоже стану кинозвездой. Трейси Бикер, чудо-вундеркинд! Вот здорово будет, правда?

Я покружилась, улыбаясь до ушей, и сделала реверанс. Кэм сразу включилась в игру: захлопала в ладоши, как восторженная фанатка.

А потом сказала:

— Надеюсь, что ты и писательницей все-таки тоже будешь. Ты еще что-нибудь написала про Гоблинду?

— До того ли мне? Я же над автобиографией работала.

— А твою автобиографию можно почитать или это слишком личное? — спрашивает Кэм.

— Конечно личное!

А потом я подумала: даже Илень-Мигрень в мой дневник заглядывала. И Луиз, и Недотепа. И Хлюпику Питеру я кусочек давала почитать — чтобы увидел, как много я уже написала. Почему и Кэм не показать? Мы вроде как подружились.

Ну, я ей разрешила посмотреть несколько страничек. Все подряд нельзя было, я же о ней самой кое-что написала, не слишком лестное. А она случайно прочла, как я ее описываю, и совсем не обиделась. Наоборот, хохотала как не знаю кто.

— И правда, Трейси, статью про ваш детский дом надо было тебе поручить, а не мне! У тебя гораздо лучше получится.

— Да, а ты уже начала статью?

Тут она заерзала:

— Не совсем… Есть сложности. Понимаешь, редактор журнала хочет сентиментальный рассказ о бедных милых беззащитных детках, чтобы все читательницы схватились за носовые платочки.

— Правильно, так и надо!

— Да ну, Трейси, что ты говоришь? Вы здесь все совсем не милые и не беззащитные. Вы решительные, сильные и упрямые. Я хочу написать о вас настоящих, но это будет совсем не то, что нужно редактору.

— И мне такого не нужно! Кэм, напиши, что я милая! Иначе никто не захочет взять меня в семью. А я и так уже залежалый товар. Старше пяти-шести лет почти никого не берут. Начинается трудный возраст, и ты уже не очаровательный карапуз. А я еще и некрасивая. Не такая, когда люди, как увидят, сразу начинают сюсюкать. И потом еще, меня нельзя удочерить насовсем, а люди хотят собственную дочку.

— Тебя нельзя удочерить, потому что у тебя есть родная мама?

— Вот-вот. Я же говорю, она скоро за мной приедет, но все-таки до тех пор хочется жить в нормальном доме, а не тут, на свалке. А то я скоро совсем институализируюсь.

У Кэм брови поползли вверх.

— Да знаю я, что это значит! Слышала, как Илень и другие соцработники об этом распространялись. Это когда привыкаешь жить в госучреждении, вот вроде нашего детского дома, и потом уже не можешь научиться жить самостоятельно. Восемнадцать исполнится, а ты ни в магазин сходить не умеешь, ни готовить — ничего. Хотя я думаю, у меня с этим трудностей не будет. Я хоть сейчас могу жить самостоятельно. Дайте только денежек — я мигом побегу по магазинам, оторвусь по полной!

— Не сомневаюсь, — сказала Кэм.

Тут в дверь поскребся Макси. Я ему крикнула, чтобы отвалил, у нас тут с Кэм деловой разговор, а он не уходит:

— Мисс, мисс! Так нечестно, большие девочки не разрешают мне на магнитофон говорить! Я тоже хочу попробовать, скажите им, мисс! Они там играют, что они поп-звезды, а я тоже хочу!

Кэм улыбнулась, вздохнула и посмотрела на часы:

— Сейчас спущусь. Мне все равно уже скоро уходить.

— Ой, так нечестно! Останься! Можешь с нами пообедать, Дженни разрешит! По субботам у нас гамбургеры.

— Не могу, мы с одной знакомой договорились вместе пообедать в городе.

— А-а… А что вы будете есть?

— Наверное, напиток какой-нибудь и по салатику. Моя подруга бережет фигуру.

— Кому это надо — какой-то нудный салат… Я бы лучше пошла в «Макдоналдс», взяла биг-мак, и картошку фри, и молочный коктейль с запахом клубники. Вот видишь, какая я самостоятельная?

— Так ты бывала раньше в «Макдоналдсе»?

— Сто раз! Ну, то есть внутри не была. У меня приемные родители были такие зануды, Тед и Жюли, я их просила-просила, а они говорят, что там еда вредная. Я говорю — это ваша нудная фасоль и слякотные тушеные овощи вредные, у них и вид такой, как будто их кто-то уже съел и его вырвало. А они… В общем, не повели они меня в «Макдоналдс».

— Могу себе представить, — усмехнулась Кэм.

— Знаешь, а нам разрешают в город ходить поесть.

— Правда?

— Угу. Хоть каждый день. И пожалуй, я тебе правда могу помочь со статьей, вот прямо сейчас начну, а через неделю тебе покажу, что получилось. Обсудим за обедом. В «Макдоналдсе». Это я так намекаю.

Кэм хлопнула себя по лбу, как будто ее вдруг осенило:

— Слушай, Трейси! Не хочешь на той неделе сходить со мной в «Макдоналдс»?

— Да пожалуйста! — Я запнулась. — То есть правда? Ты меня не разыгрываешь?

— Правда. В следующую субботу. Я за тобой зайду часов в двенадцать, хорошо?

— Я буду ждать!

Обязательно буду ждать. Еще и письмо ей отправлю, а то вдруг она забудет.

Кэм сказала, что приедет в двенадцать. А она не самый пунктуальный человек, может и в десять минут первого явиться. Или в двадцать, или даже в половину. Так почему я тут сижу у окна с самого завтрака?

Ненавижу ждать. Жутко на нервы действует. Ничем невозможно заняться, даже писательством. А я всю неделю ничего не записывала в дневнике, потому что работала над статьей для Кэм. Сейчас все готово, и пусть нескромно самой себя хвалить, но получилось замечательно. Пусть Кэм ее сдаст своему редактору как будто от себя, никто и не догадается. Вообще-то мне бы полагалось получить весь гонорар целиком, но я не жадная. Могу поделиться с Кэм, она же мой друг.

Хлюпик Питер тоже мой друг. Мы с ним всю неделю по ночам натыкались друг на друга на лестнице, с простынями. Обычно просто шептались чуть-чуть и расходились, а вчера ночью я смотрю: сидит на ступеньке, съежился, весь зареванный. Ему кошмар приснился, про бабушку. Надо же, а мне тоже как раз кошмар приснился, про маму, и от этого аллергия разыгралась. Обычно я в такие моменты стараюсь держаться подальше от всех, а то дурень какой-нибудь еще подумает, что у меня глаза красные и насморк, потому что я плакала. А я никогда не плачу.

Но я знала, что Питер меня дразнить не будет. Села рядом с ним на ступеньку, чувствую — он дрожит. Ну, я его обняла и сказала, что он, может быть, мой самый-самый лучший друг.

Он сейчас ко мне подошел, зовет играть в «виселицу». Ладно, поиграю с ним. Может, время быстрей пройдет.

Ну вот, только начали, я уже выигрывала, и тут Илень-Мигрень явилась. Очередного ребенка привезла и желает заодно поговорить с Питером.

— Ну извини, Илень! Сейчас я с ним разговариваю.

— Тише, Трейси, тише.

— Я тихо, не волнуйся.

Илень на меня оскалилась. Такая улыбка означает, что ей вообще-то хочется дать мне по уху, но она будет терпеливой, потому что у меня было трудное детство и мне простительно.

— Я понимаю, Трейси, ты разволновалась, потому что эта писательница приедет с тобой погулять. Дженни мне рассказывала. Какой чудесный подарок для тебя!

— Ага, и для нее тоже чудесный подарок. Я за нее написала статью.

— А у меня сегодня есть подарок для нашего Питера!

Илень загнала Хлюпика Питера в уголок и принялась что-то ему втолковывать.

Она до сих пор с ним разговаривает. Почти шепчет, но когда надо, у меня вырастают большущие уши. Илень рассказывает про каких-то пожилых супругов. Им одиноко, потому что их дети уже выросли, и вот они ищут приемного ребенка. Мальчика. Может быть, совсем такого, как Питер.

Вот оно, значит, как. Малыш Пити обретет семью, и будут они жить долго и счастливо.

Это же хорошо? Мой лучший друг будет счастлив.

Нет, это очень плохо, потому что его заберут из детдома и он больше не сможет со мной дружить.

Так нечестно! Он у нас недавно совсем, а я уже сто лет здесь живу, и никто меня в семью взять не хочет.

Да ладно, кому нужны эти пожилые приемные родители! Они небось уже совсем дряхлые. И сварливые. И строгие. Они не носят джинсы и не пишут смешные письма, и они не поведут Питера в «Макдоналдс».

Ну скорей бы Кэм приехала! Хотя сейчас еще рано. Тупо это — сидеть вот так у окна. И ждать.

Жюстина торчит у меня за спиной. Наверное, папу своего дожидается. Надеюсь, она ему не расскажет про несчастный случай с Микки-Маусом. А то вдруг ее папа меня побьет? Хотя будильник уже починили. Дженни его отнесла в мастерскую, там все исправили. Я даже рада, что Микки опять бегает по кругу, тик-так, тик-так. Жюстина заметила, что я на него смотрю, и как пихнет, чуть с ног не сбила. Говорит, если я до ее будильника еще раз хоть пальцем дотронусь, она меня поколотит. Честное слово, так и сказала! У меня кулаки сами собой сжались, и я чуть ей не врезала — пусть не смеет так разговаривать с Трейси Бикер! Но тут я вспомнила про «Макдоналдс». Дженни на меня и так сердится, а если я еще и подерусь с Жюстиной, вдруг Дженни меня не отпустит с Кэм.

Поэтому я сдержалась. Проявила силу воли:

— Ну что ты, Жюстина! Неужели нельзя решить спор мирным путем?

А Жюстина не оценила мою выдержку. Подумала, что я струсила.

— Трусиха, трусиха! — шипит она у меня за спиной. — Трейси Бикер струсила!

Не буду обращать на нее внимания. Буду просто сидеть у окна и писать в дневнике. И ждать. Уже недолго осталось. А кажется, будто целая вечность.

Я раньше так сидела, когда маму ждала. Ну когда она приедет? Мне сегодня такой ужасный сон о ней приснился. Мы с Кэм сидели в «Макдоналдсе», так весело было, а потом я посмотрела на часы, вижу — уже второй час, и вдруг меня как ударило: я вспомнила, что мама должна была в час приехать и повести меня обедать. Я так испугалась!

Бросилась скорее в детдом, думаю — может, успею. Вскочила в автобус, а меня выгнали, потому что у меня денег на билет не хватило. Тут я налетела на тетю Пегги, и она за мной погналась, чтобы отшлепать, а тут Жюли с Тедом ставят мне подножки, а Жюстина столкнула меня в реку, а я плавать не умела и стала тонуть… И тут я проснулась, а в кровати мокро.

Ну знаю я, что это просто сон такой дурацкий. А вдруг он вещий?! Что, если мама правда сегодня приедет, а я уйду с Кэм и ее пропущу?

Надо поговорить с Илень.

Поговорила. Вроде того.

— Илень, можно тебя на минуточку? — спросила я.

— Подожди, Трейси, видишь — я разговариваю с Питером.

— Ты уже давно с ним разговариваешь. Сколько можно? Ты не только его соцработник, мой тоже. Пожалуйста, подойди на минуточку! Мне надо у тебя спросить что-то очень важное.

Илень вздохнула, потрепала Питера по голове и пощекотала под подбородком. Потом наконец подошла ко мне:

— Ну, что такое?

Я запнулась. Не знала, как сказать.

— Трейси, ты нарочно меня доводишь?

— Нет! Просто… понимаешь, я хотела спросить про маму. Она не знает, где я сейчас, так?

— Э-э… Да, скорее всего, не знает.

— Но она же сможет меня найти, если захочет, правда?

Я совсем тихо это прошептала, а Жюстина все-таки услышала:

— Да кому ты нужна тебя искать, Трейси Бикер!

— Закрой рот!

Жюстина скорчила гадостную рожу, а Луиз давай подхихикивать. Потом потянула Жюстину за рукав:

— Пойдем посмотрим, что новенькая делает! Она целых два чемодана с собой привезла. Наверное, у нее куча нарядов!

Но Жюстина не захотела уходить от окна, так что Луиз без нее пошла. Я знала, что Жюстина подслушивает — честное слово, совсем совести нет у некоторых, — но мне обязательно надо было все выяснить.

— Мама же может пойти в тот, прошлый детдом, правда? И там ей скажут, где я, правда же?

— Да, конечно, — ответила Илень. — Ты не волнуйся, Трейси. Каждый раз, когда тебя переводят на новое место, об этом остается запись в документах. Так что найти тебя легко. Посмотрят по твоему имени и номеру личного дела и узнают твой нынешний адрес.

— Это хорошо, — говорю я.

— Да что такое, Трейси? Тебя как будто что-то беспокоит.

— Нет-нет, все нормально.

А на самом деле мне было ужасно тревожно. Что, если мама сегодня приедет, а я ушла с кем-то там обедать? Дождется она меня? Или ей надоест и она опять куда-нибудь умчится? Я вернусь, а Дженни мне скажет: «Ой, Трейси, между прочим, твоя мама приезжала, но тебя не дождалась. Она хотела взять тебя с собой в Голливуд, но не могла задерживаться, потому что опаздывала на самолет».

И что я тогда буду делать?!

Может, она сегодня и не приедет. До сих пор ни разу не приезжала. А если вдруг? Ну зачем мне этот сон приснился! Сны иногда сбываются.

Меня даже тошнит немножко. И уже не хочется ни в какой «Макдоналдс».

Видите? Настоящая кровь.

Теперь меня в «Макдоналдс» точно не отпустят. Я подралась и теперь сижу в «комнате для раздумий».

Вот как это получилось. Я подошла к Питеру и шепнула ему на ухо:

— Хочешь пойти с Кэм в «Макдоналдс»?

Питер голову от меня отклонил — видно, ему от моего шепота щекотно было.

— Мне с вами пойти?

— Да нет! Вместо меня. Мне что-то расхотелось. Ты не бойся, я Кэм все объясню, она не будет против. Ты ей нравишься.

Питер все равно испугался:

— Трейси, я не могу! Я тоже иду гулять. С теми людьми.

— А, с этими скучными пожилыми супругами? — говорю я.

Илень выгнула бровь, но я не стала обращать внимания.

— Спорим, они тебя в «Макдоналдс» не поведут! — говорю.

— А почему ты передумала? — спрашивает Илень. — Ты же так хотела пойти.

— Ну да, просто… Лучше я здесь останусь. На всякий случай.

Илень-Мигрень, конечно, зануда, но соображает хорошо.

— Трейси, вряд ли сегодня твоя мама приедет, — сказала она тихо.

— Да знаю я. Просто сон приснился. Что она приехала.

— Ну да, конечно. Сон чудесный, но…

— Ужасный сон, потому что я с ней разминулась и…

— …и проснулась в луже, малявка! — прошипела Жюстина.

Тут я всерьез разозлилась:

— Я кому сказала, закрой рот!

— По-моему, Трейси, лучше тебе все-таки пойти с этой писательницей, — говорит Илень.

— Да мне уже не очень-то хочется. Питер, ты со своими нудными старичками в любой день можешь встретиться, зачем обязательно сегодня? Пойди лучше с Кэм, съешь биг-мак.

Питер заерзал. Илень положила руку ему на плечо. Он посмотрел на нее, на меня…

— Трейси, прости! Я хочу познакомиться с тетей Ви и дядей Стэнли.

— Конечно, Питер, ты с ними познакомишься! — подхватила Илень. — А Трейси пойдет гулять со своей писательницей.

— Не пойду!

— Я бы пошла, — влезла Жюстина. — Только я не могу, я сегодня с папой иду обедать.

— Ты в прошлую субботу собиралась с ним обедать, а он не пришел, — сказала я.

— Ну, иногда он все-таки приходит. Не то что твоя знаменитая мамочка. Она тебя никогда не навещает. Никогда-никогда-никогда!

— Нет, навещает! — завопила я. — Она сто раз приезжала! И еще приедет и заберет меня насовсем, и мы с ней поедем в Голливуд… Ты что смеешься, гадюка?!

— Ну ты и дура! — простонала, задыхаясь от смеха, Жюстина. — Твоя мама никакая не кинозвезда. Луиз мне все про нее рассказала. Она никто. И никогда не приедет. Спорим, она давно о тебе забыла. А может, других детей завела, а про скучную уродину Трейси и вспоминать не хочет!

И тогда я ее ударила. И еще ударила. Колотила изо всех сил. Мне было уже все равно. У нее опять из носа кровь пошла. Жюстина меня тоже стукнула пару раз, но я почти и не заметила. Сейчас я сижу в «комнате для раздумий», полдень уже прошел. Вместо меня с Кэм пойдет кто-нибудь другой, ну и пусть. Главное, что не Жюстина.

А вдруг мама все-таки приедет?

В коридоре чьи-то шаги. Дверь открывается…

Мама?!

Нет. Конечно не мама. Это была Кэм.

Я, как ее увидела, разревелась. То есть разревелась бы, если бы была плаксой.

— Ох, Трейси, — сказала Кэм. — Как-то я на тебя не очень хорошо действую.

Она села рядом со мной, прямо на пол, и стала ждать. Когда я немножко успокоилась, Кэм вытащила из кармана джинсов мятый бумажный платочек и протянула мне. Я вытерла свой аллергичный нос.

— Чем хочешь теперь заняться? — спросила Кэм.

— А кто меня спрашивает? Придется здесь сидеть.

— Да нет, я спрашивала Дженни — мы еще можем пойти обедать, если ты захочешь. Илень объяснила, почему ты расстроилась.

— Много она понимает! Ненавижу, когда меня обсуждают.

— Да, неприятно, наверное, — отозвалась Кэм. — Зато ты в центре внимания. Держи еще платочек, а то у тебя опять из носа течет. Удачно, что ты сегодня без косметики.

— Издеваешься?

— Так, дразнюсь немножко. Ну что, идем?

— А то!

И все равно я чуточку беспокоилась насчет мамы, хоть и понимала, что это глупость. Я же знала, что мама не приедет, и в самой глубине души догадывалась, что Жюстина, может, и правду про нее сказала. И все равно я беспокоилась.

— Моя мама… — промямлила я.

— Ты боишься, что она приедет и тебя не застанет? Давай знаешь что сделаем? Ты позвонишь сюда из кафе и проверишь. Если вдруг окажется, что она приехала, я тебя мигом обратно отвезу. Что скажешь?

— Здорово! — обрадовалась я.

Так что мы с Кэм все-таки поехали развлекаться. У нее такой древний «Ситроен», зеленый, как трава. Хоть какое-то разнообразие после нашего вечного микроавтобуса.

— Моя мама ни за что в жизни в такую развалюху не сядет! — сказала я. — Знаешь, у нее кадиллак.

— М-м, — отозвалась Кэм.

Я покосилась на нее с подозрением:

— Ты просто так соглашаешься, чтобы меня не злить? А на самом деле не веришь, что у моей мамы «Кадиллак».

Кэм посмотрела мне в глаза:

— Трейси, а ты сама-то веришь?

Я задумалась:

— Иногда.

Кэм снова кивнула.

— А иногда я знаю, что все выдумала, — прошептала я. — Ты сердишься, что я вру?

— Ничего страшного. Я сама все время выдумываю, когда сочиняю книжки.

— А я взяла с собой ту статью! Я уже все написала, тебе вообще ничего делать не придется. Хочешь, почитаю? Вот увидишь, тебе понравится! По-моему, очень профессионально получилось.

И я стала читать ей вслух:

— «На проказливом личике Трейси Бикер видны следы перенесенных страданий. В так называемых органах опеки зверски мучили эту умненькую и на редкость хорошенькую девочку. Ее очаровательная, талантливая молодая мама по независящим от нее обстоятельствам вынуждена была отдать родную крошку в детский дом. Возможно, скоро она вернется и заберет любимую доченьку к себе, а до тех пор милой малышке Трейси Бикер требуется приемная семья. В детском доме бедняжка терпит жестокое тиранство и немыслимые лишения…» Кэм, почему ты смеешься?

— Жестокое тиранство? — фыркнула Кэм.

— А ты посмотри на мою руку! Видишь, на костяшках? Это кровь!

— Ну да, ты их разбила о нос несчастной Жюстины. Ты сама всех тиранишь!

— Так если я это напишу, меня ни в какую приемную семью не возьмут, правда же?

— Ну, не знаю, — протянула Кэм. — Если уж выбирать, я бы, наверное, скорее взяла вот такую хулиганку. Зато весело.

Я посмотрела на нее. Очень внимательно. В мозгах уже завертелись колесики: тик-так, тик-так…

В «Макдоналдсе» я немножко отвлеклась. Съела биг-мак и большую порцию картошки фри и все это запила молочным коктейлем с запахом клубники. Кэм взяла себе то же самое. Потом она выпила кофе, а я — еще один клубничный коктейль. Потом мы, пыхтя, откинулись на спинки стульев. Нам обеим пришлось немножко распустить пояса.

Я еще почитала Кэм из статьи, а она давай хихикать:

— У меня икота начнется! Трейси, хватит. Статья замечательная, только ее не напечатают. Нельзя такое писать!

— Что Трейси Бикер умница-разумница и вообще самая лучшая? Это правда!

— Может быть, а вот то, что ты говоришь про Жюстину, Луиз и других… Так нельзя.

— Это тоже правда!

— Нет, неправда. Я их видела, очень славные девочки. А что ты наговорила про Дженни, Майка и про разных соцработников… Тебя засудят за клевету!

— Ну тогда попробуй напиши лучше, — буркнула я. — Что ты напишешь?

— Не знаю. Может, мне вообще не стоило браться за эту статью. Вернусь к своим романчикам. Все равно всех денег не заработаешь.

— Это непрофессионально! — возмутилась я. — Тогда вообще бросай писательство, найди себе другую работу. Например, заботиться о ком-нибудь. За это тоже деньги платят.

Кэм высоко подняла брови:

— Я и о себе-то еле-еле могу позаботиться.

— Значит, найди кого-нибудь, кто бы за тобой приглядывал. Меня, например.

— Трейси! — Кэм посмотрела мне прямо в глаза. — Прости, пожалуйста, но — нет. Я не могу стать твоей приемной мамой.

— Можешь.

— Прекрати! Даже не начинай. У меня нет никакой возможности взять приемного ребенка.

— Есть у тебя возможность! Знаешь, для этого замужем быть необязательно. Одиноким женщинам приемных детей тоже дают, запросто.

— Я не замужем и семью заводить не собираюсь. Не нужно мне ни мужа… ни детей.

— Вот и отлично! Терпеть не могу детей, особенно противных нудных младенцев. Ты ведь не передумаешь и не начнешь размножаться, правда, Кэм?

— Не бойся, маленький Уэйн на всю жизнь отбил у меня материнский инстинкт.

— Вот и будем жить вдвоем, только мы с тобой.

— Нет!

— Ну ты все-таки подумай.

Кэм засмеялась:

— А ты упорная! Ладно, подумаю. И только. Поняла?

— Отлично! — Я победно хлопнула ее по ладони. — А можно мне сейчас домой позвонить? Ой, я прямо как Инопланетянин, да? Мы уже два фильма про него посмотрели на видео. Так можно я позвоню? Только у меня мелочи нет.

Кэм дала мне десять пенсов, и я пошла звонить Дженни по телефону-автомату около дамского туалета. Если честно, сердце стукнуло пару раз, пока ждала ответа. Я даже немножко огорчилась, когда Дженни сказала, что мама не появлялась, хоть я и знала, что так будет.

Ну у меня теперь было о чем еще беспокоиться. Я помчалась обратно, к Кэм:

— Ну что, подумала? Все хорошо, ты меня берешь?

— Эй, ты что? Мне еще долго-долго надо подумать! И я почти уверена, что ответ будет — нет.

— Почти? Значит, не совсем-совсем на сто процентов?

— Ну-у… А ты совсем-совсем на сто процентов уверена, что хочешь у меня жить?

— Лучше бы, конечно, ты была богатой. И такой, знаешь, крутой и шикарной, чтобы помочь мне выбиться в люди.

— Я думаю, Трейси, ты и без моей помощи выбьешься в люди.

— Нет, Кэм, ты мне нужна!

Я уставилась в ее глаза, а она — в мои.

— Мы почти и не знаем друг друга, — сказала Кэм.

— Так если я буду у тебя жить, узнаем, правда, Кэм? Камилла. Это элегантней звучит. У моей приемной мамы должно быть элегантное имя.

— Ох, Трейси, прекрати! Я и элегантность? И я же тебе сказала уже — терпеть не могу имя Камилла. Меня так из-за него дразнили! И мама постоянно меня так называла.

Кэм скорчила гримасу.

Меня это поразило:

— Ты что… не любишь свою маму?

— Н-не очень.

— Почему? Она тебя била?

— Нет! Просто всегда мной командовала. И отец тоже. Они добивались, чтобы я выросла точно такой же, как они сами, и не могли смириться, что я хочу жить по-другому.

— И ты с ними больше не видишься?

— Разве что на Рождество.

— Хорошо! Значит, если я стану их приемной внучкой, они будут мне на Рождество подарки дарить?

— Трейси! Ну правда, не получится ничего. Не говоря уж о прочих причинах, у меня квартира крошечная, там для тебя места не хватит.

— Да я много места не займу. Я же маленькая.

— Но у меня действительно очень тесно. Видела бы ты мою квартирку!

— А давай поедем? Можно? Вот здорово!

— Я не в том смысле… — начала Кэм и вдруг опять засмеялась: — Ох, ладно, съездим ко мне. Только я обещала Дженни после обеда привезти тебя обратно.

— Так Инопланетянин еще раз позвонит домой! Можно?

— Да, наверное. Скажи Дженни, что я тебя привезу к чаю.

— А можно я и на чай у тебя останусь? Ну пожалуйста!

— Вот что, давай уж разок притворимся, будто мы с тобой элегантные дамы, и выпьем чаю часика в четыре. Хотя я не представляю, как можно еще что-нибудь в себя впихнуть. А я тебя привезу в детдом к пяти. Хорошо?

— А ужин? Вообще-то я и переночевать у тебя могу, нам разрешают. А пижама мне не нужна, я могу просто в трусах спать, и без умывальных принадлежностей тоже обойдусь, я и дома не всегда моюсь…

— Вот замечательно! Знаешь, Трейси, если бы ты жила у меня — заметь, я сказала «если бы», — мылась бы каждый день как миленькая. Возвращаемся к пяти, и точка. Хватит на сегодня.

Я решила больше не спорить. Иногда я чувствую, когда пора остановиться.

Я позвонила, а Кэм взяла трубку и немножко поговорила с Дженни.

— Инопланетянин тоже два раза звонил домой. А знешь, что ему дали? — спросила я с надеждой. — «Смартис»!

— Трейси, о тебе завтра напишут во всех воскресных газетах. «Девочка, которая лопнула».

Но Кэм все равно купила мне «Смартис». И не маленькую пачку, а большущий пакет.

— Ух ты! Спасибо! — сказала я, сунув руку в пакет.

— Это не только тебе. Отвезешь в детдом и поделишься со всеми.

— У-у, я не хочу зря тратить такую вкусноту!

— Я сказала — поделишься, жадина!

— Я могу поделиться с Питером. И с Макси. И с мелкими.

— Со всеми поделись. И с Жюстиной тоже.

— Гм!

Кэм еще в один магазин зашла. В булочную. А мне велела подождать снаружи. Вышла с большой картонной коробкой.

— Это что, торт к чаю?

— Может быть.

— Ням-ням! Слушай, Кэм, а мне понравится у тебя жить.

— Трейси, прекрати! Ох, кажется, я немного увлеклась. Мне нравится с тобой болтать, и я надеюсь, мы еще не раз куда-нибудь съездим в субботу…

— Здорово! Опять в «Макдоналдс»? Обещаешь?

— Обещаю. А вот насчет приемной семьи… Трейси, мне очень не хочется, чтобы ты зря надеялась. Давай пока оставим эту тему. Будем просто друзьями, хорошо?

— Ты можешь быть мне и другом, и приемной мамой.

— Ты прямо как собачка, которая вцепилась в кость! Не отнимешь.

— Гав! Гав!

А я неплохо научилась ее смешить. Все-таки она мне нравится. Не то что мама, конечно, но на время сойдет. Пока мама за мной не приедет.

Правда, квартира у нее… В самом деле крохотная и такая обшарпанная, в сто раз хуже, чем наш детдом. А беспорядок какой! У нее тоже пижама валяется на полу, совсем как у меня.

Ну ничего, когда я к ней перееду, приберусь как следует. И помогу по-новому обставить комнату.

— А покажи мне твои книжки, — попросила я. — Это все ты написала?

— Нет, что ты! Только те, что на нижней полке. Вряд ли тебе будет интересно.

Это точно. Я полистала одну. Там не было ни картинок, ни смешных кусочков, ни даже неприличных слов. Придется ее заставить сочинять книги получше, иначе Кэм не заработает столько денег, чтобы поддерживать привычный для меня уровень жизни. То есть я мечтаю, что он станет для меня привычным.

Может, лучше мне самой поскорее начать публиковаться? Я попросила Кэм, и она мне разрешила попечатать на ее пишущей машинке.

Сначала у меня не получалось, а потом я освоилась и напечатала настоящее письмо. Оставила его на рабочем столе, пусть Кэм потом найдет.

ДОРОГАЯ КЭМ! Я БУДУ САМОЙ-ПРЕСАМОЙ ЛУЧШЕЙ ПРИЕМНОЙ ДОЧКОЙ НА СВЕТЕ. ВОТ УВИДИШЬ. С ЛЮБОВЬЮ, ТРЕЙСИ БИКЕР, ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ НЕ ЛОПНУЛА.

Чуть-чуть не лопнула, если честно. Угадайте, что Кэм купила к чаю? Деньрожденный торт, громадный, с кремом и с вареньем. Сверху была простая белая глазурь, но Кэм взяла у меня из пакета несколько разноцветных конфет и выложила ими буквы «ТБ».

— Значит, весь торт мой! — обрадовалась я.

— Ты меня даже кусочком не угостишь? — спросила Кэм.

— Бери, конечно! А больше я ни с кем делиться не обязана. Тем, настоящим деньрожденным тортом пришлось поделиться с Питером — вот гадство!

— Я думала, вы с Питером дружите.

— Ну да, дружим… Все равно деньрожденным тортом ни с кем не хочется делиться, даже с самым-самым лучшим другом!

Все-таки я задумалась. И пока думала, сжевала первый большущий кусище торта. И второй, с прослойками из варенья и крема. И третий, совсем тонюсенький кусочек. И еще глазурь немножко обгрызла.

— В сто раз вкуснее, чем деньрожденный торт в детдоме! — сказала я.

— Вот и хорошо.

— А Питер пошел знакомиться с какими-то тупыми старичком и старушкой.

— Да ну?

— Спорим, они его в «Макдоналдс» не поведут! И торт ему не купят.

— Может, и нет.

— Ну ладно, раз уж мы с Питером дружим и день рожденья у нас общий… Наверное, надо и этим тортом с ним поделиться. Взять, что ли, кусочек для моего друга Питера?

— По-моему, это хорошая мысль, — сказала Кэм. — Я тебе заверну кусочек для Питера и еще один — для тебя. Только пообещай, что тебя не будет тошнить всю ночь.

— Конечно не будет! Ой, а можно, я сама отрежу? Если это все равно что деньрожденный торт, можно загадывать желание, правда?

Кэм дала мне нож, а я зажмурилась и загадала желание изо всех сил.

— Спорим, не угадаешь, что я пожелала!

— Спорим, угадаю!

— Я тебе скажу, если хочешь.

— Нет-нет! Говорить нельзя, а то не сбудется.

Я скорчила ей рожу, а потом мне вдруг пришла еще одна мысль:

— Слу-ушай, раз сегодня как будто день рождения — вроде должны бы и подарки быть? Это я так намекаю.

— Трейси Бикер, знаешь что? Совести у тебя нет!

Но ведь подействовало!

Кэм осмотрелась вокруг и остановила взгляд на книжных полках. Я думала, подарит какую-нибудь дурацкую книжку, но получилось в сто раз лучше! Кэм взяла со стола шариковую ручку с Микки-Маусом.

— С днем рожденья, Трейси! — сказала она и протянула мне ручку.

У меня сначала даже язык отнялся. А это со мной не часто случается. Я испугалась — вдруг опять аллергия разыграется. Но обошлось, я улыбнулась и показала Кэм большой палец, чтобы она поняла, как я рада.

В детдом мы вернулись ровно к пяти, секунда в секунду. Умеет все-таки Кэм быть точной, когда не надо. На пороге я немножко поскандалила. Вцепилась в Кэм и не хотела отпускать. Просто мне весь день было ужасно весело, хотелось и дальше так. Это же не значит капризничать, правда?

Ну ничего, она все равно пообещала, что приедет в следующую субботу. К двенадцати. У меня назначена встреча с будущей приемной мамой! Я буду очень стараться, и мое желание обязательно сбудется.

После того как Кэм уехала, я не сразу успокоилась. Даже ужин пропустила. Да это не страшно, я же съела больше половины торта, и еще обед в «Макдоналдсе», и еще конфеты. Их довольно много осталось, кроме только красненьких. И розовых, и голубых, и сиреневых. Это мои любимые цвета. А других цветов, некрасивых, я много оставила, чтобы со всеми поделиться.

Когда меня выпустили из «комнаты для раздумий», я взяла конфеты и два кусочка торта — они помялись немножко, когда я прощалась с Кэм, но Дженни помогла их чуточку подровнять и положила на блюдечко.

Я пошла к Питеру. Он у себя в комнате сидел на кровати, какой-то очень тихий.

— Ну что, — спрашиваю, — не пришли твои старички?

— Нет, пришли, — отвечает Питер.

— Что, они ужасно противные? Не горюй, Пит! Смотри, что я принесла! Знаешь, какая вкуснятина!

— Спасибо, Трейси. — Питер рассеянно взял кусок торта. — Тетя Ви и дядя Стэнли не противные. Наоборот, хорошие.

— Спорим, они тебя не повели в «Макдоналдс»!

— Нет, мы ели рыбу с жареной картошкой. Мы с бабушкой всегда брали рыбу с жареной картошкой, и чай, и хлеб с маслом.

— Скучища! А я ела биг-мак, и картошку фри, и молочный коктейль с клубникой, даже два! И еще Кэм купила мне вот эти конфеты и вот этот потрясающий торт и выложила на нем мое имя, вот! Целый торт специально для меня. Я могла весь его съесть, только я попросила кусочек для тебя. А ты его даже не попробовал еще! Тебе не нравится? Я хотела тебя угостить.

— Спасибо, Трейси, очень вкусно, — сказал Питер и откусил чуть-чуть, из вежливости. — Я рассказал про тебя тете Ви и дяде Стэнли. Сказал, что ты мой самый лучший друг. Они очень хотят с тобой познакомиться.

— Только пусть ни на что не рассчитывают. Меня Кэм к себе заберет, вот увидишь.

— Правда? Ой, как здорово! Понимаешь, тетя Ви и дядя Стэнли хотят меня усыновить. Они так сказали. Меня прямо совсем скоро заберут.

— Ага, значит, ты умчишься и меня бросишь на свалке? Потрясающе!

— Я не хочу тебя бросать, Трейси! Я им так и сказал. Но если тебя тоже кто-то к себе возьмет…

— Да-да, Кэм прямо мечтает меня забрать, только лучше с этим не торопиться, понимаешь? Надо все как следует обдумать.

— Я знаю. Я как раз тоже обдумывал, — сказал Питер. — Трейси, если нас заберут в разные семьи, мы же все равно можем дальше дружить, правда? И в гости друг к другу ездить, скажи? И письма писать?

— Я буду тебе писать совершенно особенной ручкой, с Микки-Маусом! Хочешь посмотреть?

— Ой, Трейси, ты ее не стащила у Кэм, нет?

— Вот нахальство! За кого ты меня принимаешь? Балда, она мне ее сама подарила! Я тебе говорю, она от меня прямо в восторге. Ладно, договорились — будем с тобой всегда-всегда дружить. Смотри, ты всю глазурь оставил. Ты ее не любишь?

— Я хотел самое вкусное под конец… Но если тебе хочется, Трейси, ты бери, мне не жалко!

Оказывается, довольно-таки здорово делиться тортом со своим лучшим другом.

Потом я весь детдом обошла и всех наших угостила конфетами. Каждому по штуке досталось, даже Луиз и новенькой. Они были в комнате новенькой, примеряли ее одежду.

Жюстина сидела внизу, у окна. Ее папа так и не приехал. Она шмыгала носом. Нос был заклеен свежим пластырем. Посмотрела я на нее, и что-то сердце вдруг застучало — тук-тук, тук-тук. Я подошла к ней. Она прямо вся встрепенулась — подумала сначала, это Луиз. Но, видно, у Луиз теперь новая лучшая подруга. Луиз — она такая.

Жюстина, когда меня увидела, прямо дернулась.

— Трейси Бикер, что тебе надо? — спрашивает, вытирая глаза.

— Жюстина, держи, это тебе.

Я собиралась дать ей конфету. И вдруг… ни за что не угадаете, что я сделала. Протянула ей ручку с Микки-Маусом.

Наверное, у меня совсем крыша поехала. Надеюсь, Кэм мне еще одну ручку подарит. Когда приедет в следующую субботу. Когда скажет, что она все обдумала и хочет стать моей приемной мамой.

Эта история начиналась как волшебная сказка. Так она и закончится! Мы будем жить долго и счастливо.

Сердечко Трейси Бикер

Посвящается доктору Шону Гибби, доктору Арвинду Васудева, доктору Джону Форану и всему персоналу Королевской Бромптонской больницы, где мне помогли, когда у меня у самой расшалилось сердечко.

Все началось в День святого Валентина. Раньше четырнадцатое февраля меня совсем не волновало. Терпеть не могу всякие любовные сопли. И уж точно терпеть не могу трогательные шелковые сердечки, плюшевых мишек и толстеньких купидончиков с крылышками. Я же Трейси Бикер — и этим все сказано.

Я живу на Свалке. То есть на самом деле это дом для детей, находящихся под опекой. Ха! Сюда как раз и попадают те, кого некому опекать. И никакой это не дом. Самая настоящая свалка.

Я, конечно, здесь только на время. Вот увидите, скоро мама за мной приедет. Я знаю, она по мне скучает, так же как я по ней. Просто она очень занята, снимается в Голливуде. Правда! Жюстина Бестолковина-Литтлвуд говорит, я все выдумываю, но вы не слушайте. Она ничего не знает. Вот я вам покажу нашу с мамой фотографию, и вы сразу поймете, что мама — кинозвезда. У нее чудесные белокурые кудри, большие голубые глаза и блестящие розовые губы. Моя мама самая красивая, с ней никто не сравнится. С этим даже наша главная спорщица Жюстина поспорить не может.

— А почему тогда у нее дочка такая уродина? — спросила Жюстина и ткнула малышку Трейси на снимке прямо в животик.

На фотографии я сижу у мамы на руках, прижалась к ней крепко-крепко. Улыбаюсь, хорошенькая такая, и волосики на голове легкие, как пух. Сейчас я совсем не такая милашка. Чаще насупленная, а не улыбчивая, а кудряшки торчат во все стороны, как у швабры. И все равно я симпатичнее, чем Жюстина Пучеглазая-Лягушка-Литтлвуд. Может, я и не красотка, зато у меня есть характер. Обо мне постоянно так говорят. Одна тетенька-соцработник вечно меня называла «ну и характерец».

Не знаю даже, как бы меня назвала моя теперешняя соцработник Илень-Мигрень. Наверное, мне пришлось бы вычеркнуть кучу ненормативной лексики. У меня, между прочим, поразительный словарный запас, и я знаю много длинных трудных слов. Ненормативная лексика — это значит «ругательные слова». (Я сама их тоже часто употребляю.)

Конечно, когда мама за мной приедет, соцработники мне больше не будут нужны. Я думаю, она ОЧЕНЬ СКОРО приедет, вот только закончит свой мегакинопроект. Воротилы Голливуда, видно, совсем загрузили ее работой, поэтому она мне уже давно не пишет.

Я попросила Майка и Дженни, сотрудников нашей Свалки, караулить, не позвонит ли вдруг мама. Часто их спрашиваю, не звонила ли она. Каждый день. Иногда по два и по три раза. Они всегда вздыхают и раздосадованно отвечают: «К сожалению, нет». «Раздосадованно» — шикарное слово. Означает, что я человека довела. Люди, когда со мной разговаривают, часто досадуют. А я не виновата! Если бы они не вредничали и подарили мне собственный мобильник, я могла бы сама звонить кому хочу. Ну правда, в наше время мобильный телефон — одна из базовых потребностей. Просто возмутительно, что детям на Свалке мобильники выдают только в подростковом возрасте, да и то дешевую стандартную модель с повременной оплатой разговоров — позорище сплошное. Даже Адель таким обходится, а она у нас самая старшая и вообще крутая. Скоро переедет в отдельную квартиру. Она целыми днями строит планы, как свою квартиру обставит и как там будет жить.

— Каждый день буду устраивать вечеринки! — говорит Адель.

Надеюсь, она и меня пригласит. Мы с ней дружим и часто болтаем. Правда, случается, что она на меня Досадует — с заглавной буквы «Д», — когда я беру ее косметику или пробую пройтись в ее потрясающих туфлях на высоком каблуке. Иногда даже говорит:

— Трейси Бикер, выметайся из моей комнаты, поганка такая!

И другие слова из ненормативной лексики.

Это она просто шутит. На самом деле она меня любит и ценит. Все время умоляет стать ее лучшей подругой. Может, когда-нибудь я и капитулирую (еще одно шикарное слово, означает «сдаться»). Вообще я очень редко капитулирую. Я крепкий орешек и себе на уме.

Раньше мы дружили с Луиз. Она у нас самая хорошенькая. У нее голубые глаза и длинные светлые вьющиеся волосы. Почти такая же красивая, как моя мама. С виду она лапочка, а на самом деле та еще хитрюга. Нам с ней так весело было, а потом появилась Жюстина и переманила мою подружку к себе.

Я, конечно, могла бы и опять с ней подружиться, запросто. Просто не хочу. Пусть не надеется.

И вообще Адель лучше. Очень многие так считают, и это стало чрезвычайно заметно в субботу, в День святого Валентина.

Мы все завтракали за длинным столом в кухне. Малыши в высоких стульчиках махали размокшими сухариками и возили ложками в банановом пюре.

Макси тоже с ними сажают. Вообще-то он уже большой, мог бы с нами сидеть на лавке, но когда он ест кукурузные хлопья и хлебает апельсиновый сок, лучше быть от него подальше. Он не просто мусорит. Он от жадности заглатывает слишком много, потом давится, и все вылетает обратно фонтаном — фу, гадость.

А те, кто умеет себя прилично вести за столом, стараются держаться поближе друг к дружке. Я раньше всегда сидела с Луиз, но теперь Жюстина Всех-Локтями-Растолкать-Литтлвуд меня отгоняет. Я сажусь обычно рядом с Аделью, а Хлюпик Питер пристраивается ко мне с другого бока.

Я до сих пор еще не упоминала Питера, хотя он играет довольно важную роль в этой истории. И это удивительно. Если вы посмотрите наше общее фото, Питер у нас в детдоме самый незаметный. Это вон тот мелкий мальчишка с громадными, как у Бэмби, глазами и тощими, как макаронины, руками-ногами.

В правой лапке он постоянно сжимает промокший насквозь кружевной платочек. Это платочек его бабушки — раньше Питер у нее жил, она о нем заботилась, а потом умерла, и тогда Пита сгрузили к нам на Свалку. Он за этот платочек держится, как за спасательный круг. Платок мокрый, потому что Питер вечно хнычет. Большой уже сопли распускать. С виду лет шесть, а на самом деле ему ровно столько же, сколько мне. У него день рождения в один день с моим, вот нахальство! Из-за этого приходится торт на двоих делить. У нас один и тот же знак Зодиака, но больше ничего общего между нами нет!

Питер плакса, а я никогда не плачу. Когда Луиз задружилась с Жюстиной и они вместе украли мой самый-пресамый личный дневник и написали в нем всякое дурацкое вранье, я и то не плакала. И в прошлом году, когда мама забыла прислать мне подарок на день рождения, я даже не захныкала. То есть, конечно, она мне прислала подарок! Целую кучу подарков. Караоке — точно. И, может быть, еще мобильник, и хорошенький лэптоп, и айпад, и настоящую ковбойскую шляпу, и новые футбольные бутсы, и еще всякого разного — просто все это потеряли на почте. Украли, и я свою посылку так и не получила. И то я не плакала! Иногда со мной случаются приступы аллергии — знаете, от этого глаза слезятся. Но я никогда не плачу.

— Я знаю, Трейси, ты никогда не плачешь, — говорит Питер. — Ты такая храбрая!

И ведь это не в насмешку. Он мной восхищается. Иногда это немножко бесит. Он семенит за мной и ловит каждое слово. Я не хочу, чтобы он за мной бегал хвостиком! И прямо ему говорю: отвали. Тогда он морщит свое бледненькое личико и вытирает глаза бабушкиной тряпочкой. Жуткое коварство! От этого сразу чувствуешь себя какой-то подлюкой, и приходится его утешать, чтобы не ныл. Я ему позволяю откусить от моего батончика «Марс» или учу новому нехорошему слову, а если совсем раздобрюсь, щекочу ему подмышки. Он откусывает чуть-чуть «Марса», ахает от неприличного слова и пищит, когда его щекочешь, и говорит, что я самая лучшая на нашей Свалке. И вообще во всем городе, во всей стране, во всей нашей супергромадной Вселенной.

Я киваю и говорю:

— Да-да-да.

Потому что я все это и без него знаю. Я же Трейси Бикер, правильно?

Ну так вот, в День святого Валентина Питер сидел рядом со мной за завтраком. Придвинулся так близко, что чуть на колени ко мне не залез.

Я его пихнула:

— Питер, подвинься!

— Прости, Трейси! — сказал он, а сам еще ближе придвигается и тянется к моему уху. — Я тебя спросить хочу…

От его шепота уху стало щекотно.

— Что? — спросила я громко, потирая ухо.

— Тс-с! Это секрет!

Я вздохнула. Питер вечно рассказывает мне разные секреты, и хоть бы они были интересные! Например, что ночью описался — как будто не понимает, что это и так всем ясно, когда он полночи бродит по дому с охапкой мокрых простыней, точно призрак наводнения.

— Трейси, сегодня четырнадцатое февраля, — прошептал Питер.

— Тоже мне секрет!

— Валентинов день, — продолжал Питер.

— Это тоже не секрет, — сказала я раздосадованно.

— Трейси, будешь моей Валентиной? — шепотом спросил Питер.

— Что-о?! Да ну тебя, Пит! Не верю я во всякие эти романтические уси-пуси!

— А я верю, — сказал Питер. — Трейси, ну пожалуйста!

И хлопает глазищами как у Бэмби. А Жюстина Ушки-На-Макушке-Литтлвуд уже поглядывает в нашу сторону.

— Ладно, только замолчи, понял? — прошипела я.

— Значит, ты согласна?

Питер от радости задрыгал ногами под столом и нечаянно попал Жюстине Долговязой-Литтлвуд прямо по лодыжке!

— Ай! — завопила Жюстина.

— Молодец, Питер! — крикнула я.

И так хлопнула его по спине, что он чуть через стол не перелетел. Макси перестал чавкать кукурузными хлопьями и восторженно заорал. И, конечно, сразу поперхнулся.

— Тише, дети! — сказала Дженни. — Как в зоопарке прямо!

— Ага, я дикий зверь! — обрадовался Макси.

Он тут же стал чесаться и вырвал у кого-то из мелких миску с банановым пюре. Малыш громко заревел.

— Ведите себя прилично! — сказал Майк и замахал большой деревянной ложкой, притворяясь, будто бьет нас по рукам.

Тут и впрямь раздался стук. Стучали в дверь, солидно так, официально. У меня привычно сдавило в груди. Я на каждый стук всегда думала — вдруг это мама наконец за мной приехала. Все наши затихли, я только слышала, как у меня сердце колотится — тум-тум. Дженни пошла открывать и вернулась с целой охапкой писем.

— Это почтальон приходил, — сказала Дженни. — Эй, разбирайте валентинки!

Малыши снова принялись за банановое пюре, Макси стал дальше изображать дикого зверя в зоопарке, а мы все, остальные, так и замерли не дыша. Я вдруг сообразила: это же как соревнование — кто получит больше открыток на День святого Валентина.

Дженни разбирала их и хихикала, особенно когда попадалась карточка, адресованная ей самой. Майк тоже получил открытку, смешную такую — когда ее открываешь, она играет дурацкую музычку.

Я глаз не могла отвести от оставшихся открыток. Дженни начала их раздавать. Одна открытка — Жюстине Страхолюдине-Литтлвуд!!! Кому только в голову пришло прислать ей валентинку? А она-то обрадовалась — читала и перечитывала дурацкий стишок, еще и гладила блестящее серебряное сердечко на открытке.

— Ой, Жюстина, от кого это? — спросила Луиз. — Я не знала, что у тебя мальчик есть! Как его зовут? Там подписано, я вижу!

— Не скажу! Секрет! — отвечает Жюстина Самодовольная-Литтлвуд, прижимая открытку к груди.

— Нет у тебя мальчика! Если только слепой и тупой! — крикнула я. — Спорим, эту открытку ты сама себе отправила!

— Нет, Бикер, зелен виноград! Это тебя никто не любит! — заявляет Жюстина Воображала-Литтлвуд.

— Не обращай внимания! — зашептал Питер мне прямо в ухо. — Она неправду говорит! Я тебя люблю! Я тебе совсем особенную валентинку отправил.

Я не стала отвлекаться на Питера, и его дурацкий щекотный шепот, и его дурацкие раскрашенные цветным карандашом валентинки. Протянула руку через стол и сцапала открытку у Жюстины. Всего на секундочку успела ее увидеть — Жюстина ее сразу опять вырвала, — но я разглядела, что там написано. «Дорогая Жюстина, поздравляю с Валентиновым днем! С любовью, папа».

Меня будто прямо в живот ударили. Это же в сто раз лучше, чем открытка от какого-нибудь тупого мальчишки. У меня вот папы вообще нет. Да мне все равно, зато у меня есть мама, это главное. А она мне прислала валентинку?

Дженни продолжала раздавать открытки. Одна для Луиз. Еще одна для Луиз. Третья для Луиз! Все три — от мальчишек из нашей школы. Мальчишки все по этой Луиз с ума сходят. Она давай хихикать, порозовела вся, довольная такая.

— Смотрите, у Луиз три валентинки! — закричала Жюстина Хвастунья-Литтлвуд. — У Луиз валентинок больше всех! Значит, она у нас самая популярная!

— Не совсем, — сказала Адель, принимая от Дженни целую стопку открыток. Одна, две, три, четыре, пять валентинок! Последняя — прямо громадная, на ней большое красное шелковое сердце и значок с надписью «С Днем святого Валентина, люблю тебя, крошка!». Адель, посмеиваясь, приколола значок на футболку.

Я сказала:

— Адель получила пять валентинок. Значит, она самая популярная, понятно?

— Адель не считается. Она уже почти взрослая, и вообще у нее куча мальчиков, — заявила Жюстина Зануда-Литтлвуд. — А из нас больше всего валентинок получила Луиз. А у меня самая красивая валентинка, с серебряными блестками и с такими чудесными стихами! А у тебя что, Трейси Бикер? Ноль без палочки!

— Много ты понимаешь, Жюстина Дурачина-Литтлвуд! — ответила я.

У Дженни еще оставалось несколько открыток. Может, одна из них моя? Если папа Жюстины прислал открытку, то и моя мама, может быть, решила мне тоже прислать. Было бы круто. Например, она могла написать: «Моей любимой доченьке Трейси Бикер. Поздравляю с Днем святого Валентина! Скоро увидимся. С огромной любовью, мама».

Дженни раздала еще несколько открыток, а над последней опять захихикала, потому что эта тоже была адресована ей.

— Не расстраивайся так, Трейси Бикер! Смотрите, она сейчас заплачет! Бу-у, малявка! Было бы из-за чего реветь. Ясно же, что тебе никто не пришлет валентинку, — сказала Жюстина Ты-На-Драку-Нарываешься-Литтлвуд.

— А вот и нет! — сказала я не очень отчетливо.

— На сто процентов неправда! — пискнул Питер. — Я случайно знаю, что Трейси очень скоро получит большущую замечательную открытку!

— Самоделки от мелких хлюпиков не считаются, — сказала Жюстина Сердца-У-Нее-Нет-Литтлвуд.

— И не только открытку! Она еще и подарок получит! — объявил Питер. — Прямо сейчас! Вот погодите!

Он сорвался со скамейки и выбежал из комнаты. Жюстина с Луиз покатились со смеху, Майк сказал «Ого!», а Дженни сказала «Как мило!».

— Знаю, что он ей подарит — конфету! — сказала Жюстина Всё-Бы-Ей-Насмехаться-Литтлвуд. — Еще и обслюнявит сначала!

Тут бегом вернулся Питер. Он притащил что-то в облепленном клейкой лентой бумажном пакетике и торжественно сунул мне в руки. Ой, мамочки! Что же там такое? Стеклянный шарик? Десятипенсовая монетка? Камешек, на котором шариковой ручкой нацарапано поздравление?

Представляю, как будет веселиться Жюстина.

— Я лучше к себе подарок отнесу, там открою, — сказала я, просто чтобы пощадить чувства Питера.

— Нет-нет, здесь открой! — сказал Питер. — Вот посмотри, Жюстина, какой сказочный подарок у Трейси!

— А, так ты ей решил подарок сделать, Питер Надуй-В-Кровать! Ах, как трогательно! — издевалась Жюстина Змея-Подколодная-Литтлвуд.

Бледненькое личико Питера стало красней малины:

— Я в кровать не писаюсь! А если бы даже и писался, Дженни говорит, тут стыдиться нечего.

— Правильно, Питер, — подтвердила Дженни, не отрываясь от своих валентинок. — Открывай подарок, Трейси! Нам всем ужасно интересно, что же там такое.

Вижу — никак не отвертеться. Пришлось открывать несчастный пакетик при всех. Ну ладно, думаю, если Жюстина посмеет насмехаться, я схвачу Макси, потрясу его как следует и швырну прямо в нее.

Никак не получалось подцепить клейкую ленту обгрызенными ногтями. Тут скорее нужны были кусачки. Я и укусила — прямо зубами отодрала скотч, развернула несколько слоев бумаги… Да так и застыла, глядя на подарок Питера.

— Ну что там? Покажи! — сказала Жюстина Проныра-Литтлвуд.

Я молча подняла подарок повыше, чтобы все видели. Это был потрясающей красоты золотой медальон в форме сердечка. Из чистого золота и такой большущий — почти с мой кулак. Наверное, сотни фунтов стоил! Все так и ахнули.

— Питер, где ты это взял? Неужели стащил? — спрашивает Луиз.

— Луиз, не говори ерунду, — сказала Дженни, хотя сама тоже удивилась. — Питер, а правда, где ты взял медальон?

— Я его в носке хранил с тех пор, как сюда приехал. Это бабушкин, — ответил Питер гордо, а у самого глаза были полны слез. Он почти всегда плакал, когда говорил о своей бабушке. — Она его по воскресеньям надевала. Там цепочка была, только она порвалась. Но медальон не сломался, его и открыть можно. Трейси, смотри, там такая кнопочка…

Он нажал кнопку, и медальон открылся. Внутри было фото бледненького младенца с волосиками словно пух, громадными, как у Бэмби, глазами, торчащими ушами и тощей шейкой.

— Это я.

Питер мог бы и не объяснять. Он опять бочком подсел ко мне и зашептал на ухо, чтобы другие не услышали:

— Бабушка меня называла «мое сердечко». А теперь я твое сердечко, твой Валентин, правда, Трейси?

Я не знала, что и сказать. Однажды Майк и Дженни повезли нас в парк аттракционов, и я прокатилась на «американских горках». Вот точно такое же ощущение было сейчас в животе. Я и растрогалась, что Хлюпик Питер так меня любит — память о бабушке отдал, — и тошнило от всей этой сентиментальной чуши.

— Трейси, а что надо сказать? — напомнил Майк.

Говорить-то я все еще не могла. Только сжимала медальон в руке, уставившись в стол, и молилась, чтобы не случился не вовремя приступ аллергии.

Дженни обняла Питера за плечи:

— Питер, это очень красивый поступок, и так романтично, только… Ты точно не пожалеешь, что отдал Трейси бабушкино сердечко?

— Конечно не пожалеет! — возмутилась я.

— Может быть, ты ей просто дашь его на один день поносить? — не унималась Дженни.

— Это что еще за глупости? — сказала я. — Подарки насовсем дарят!

— Я хочу подарить Трейси сердечко насовсем! — объявил Питер.

Жюстина Нет-Бы-Промолчать-Литтлвуд стала по-глупому свистеть и гримасничать. Луиз и другие за ней повторяли, только Адель улыбнулась.

— Ах, Пит, ты настоящий рыцарь! — сказала Адель. — Счастливица ты, Трейси.

Я кивнула, стиснув в кулаке свое золотое сердечко.

— Тогда храни его как следует, Трейси, — сказала Дженни. — Оно, наверное, очень дорогое. Уберу-ка я его пока что в сейф.

— Ни за что! Я его носить буду!

— Господи, Трейси, ты же вечно все теряешь! — ужаснулась Дженни. — На этой неделе ручку потеряла, на прошлой неделе — купальник, а в том месяце нам пришлось раскошелиться тебе на новый школьный рюкзак. Не могу я тебе позволить носить золотой медальон. И цепочки к нему у тебя нет.

— Я для него специально цепочку сделаю! Пожалуйста, Дженни! Это для меня так важно! Мне никто никогда таких дорогих подарков не дарил! Кроме мамы, конечно, — прибавила я, чтобы растрогать Дженни как следует.

— Правда, Дженни, пусть носит свой медальон, — вступился Майк.

— Ну хорошо, Трейси, можешь носить его по выходным, только смотри береги его! Не могу я больше с тобой спорить, все-таки сердце не камень… Сердце, заметь!

Я, конечно, подхихикнула и убежала мастерить цепочку. Питер вприпрыжку понесся за мной, улыбаясь во весь рот, так что уголки губ чуть не сошлись вместе на затылке.

— Трейси, скажи, тебе правда нравится медальон? Правда-правда?

— Правда нравится. Я буду его всегда носить, даже в школе. Уговорю Дженни как-нибудь. Так хочется скорее всем в классе похвастаться! Сердце такое большое — наверное, кучу денег стоит.

— Если честно, не такое уж оно дорогое. Это ведь не настоящее золото. — Питер с тревогой заглянул мне в лицо.

— Это ты о чем? Конечно золото! — Я подняла медальон на ладони.

— Просто позолота. Дедушка его на ярмарке выиграл. Его надо все время начищать, а то позеленеет. Я специально для тебя начистил получше, чтобы блестело. Трейси, ты ведь не расстроилась, что это не настоящее золото?

Еще как расстроилась! У меня никогда раньше не было настоящих драгоценностей. И ни у кого из наших не было. У Адели есть красивые сережки-искорки в ушах, но это не настоящие бриллианты. А у Луиз и Жюстины Безвкусной-Литтлвуд — только дурацкие парные браслеты-фенечки.

Мне так хотелось, чтобы моему золотому медальону все завидовали! Если узнают, что это всего-навсего дешевый приз с ярмарки, меня же засмеют.

— Для меня, Питер, это все равно что чистое золото! — сказала я твердо и повесила медальон на шнурок.

Получилось недостаточно эффектно. Я пробралась в комнату Адель, пока та была в ванной, и порылась у нее в ящиках туалетного столика. Мне попалось как раз то, что надо, — белая ажурная блузка с продернутой по краю алой бархатной ленточкой. Наверное, надо было спросить разрешения… Но Адель все еще немножко злилась на меня за тот случай, когда я в ее черных туфлях на каблуке, изображая испанскую танцовщицу, слишком сильно топнула ногой и дурацкий каблук отвалился. Адель сказала, чтобы я не смела больше брать ее вещи.

Я же не хотела брать всю блузку, только ленточку, но почему-то у меня было такое чувство, что Адель все равно откажет. Я чуть-чуть потянула ленточку, и она вдруг осталась у меня в руке. Я скорее побежала к себе и повесила на нее медальон. Получилось очень классно. Ах, если бы это было настоящее золото!

— Трейси, тебе так идет! — восхитился Питер.

— Да уж, — ответила я и погладила сердечко.

— Значит, мы теперь влюбленные? — серьезно спросил Питер.

— Если хочешь, — ответила я.

— Очень хочу! Я тебя правда люблю, Трейси.

Он чего-то ждал, наклонив голову к плечу.

— Трейси, а ты меня любишь?

— Ой, Пит, не увлекаюсь я всякими любовными нежностями.

Он заморгал, и губы у него задрожали.

— Ну не убивайся ты так! Питер, тут ничего личного. Я просто никогда ни в кого не влюблюсь. Я же Трейси Бикер, у меня иммунитет.

Знала бы я тогда, что вредный карапуз Купидон уже притаился в уголке, с луком наготове, чтобы пронзить мое сердце.

Я сбежала, приплясывая, по лестнице. Золотое сердечко подпрыгивало на ярко-алой ленточке. На площадке я остановилась у окна. Отсюда видно дорожку перед домом до самых ворот. По субботам я обычно тут стою, смотрю в окно. Вот и сейчас задержалась.

— Ждешь… кого-нибудь? — тактично спросил Питер.

Я кивнула.

— Я с тобой буду ждать, — сказал Питер.

Ему-то ждать было некого, разве что бабушка спустилась бы с небес по райской лестнице прямо в домашних тапочках. Он просто не хотел, чтобы мне было одиноко.

Я, конечно, ждала маму. Она очень скоро за мной приедет. Кажется, я об этом уже говорила. Жюстина Злобная-Гадюка-Литтлвуд сказала, что мама обо мне забыла и никогда не приедет. Врет она все! Еще раз так скажет — я ей нос разобью. Конечно мама приедет. Очень-очень скоро. В субботу. Она так сказала, когда в прошлый раз приезжала.

Это было давно, а я каждую секундочку помню. Мама взяла меня на прогулку. Мы пообедали в ресторане. Какие там цены, просто уму непостижимо! Видите, как маме хотелось меня порадовать? Она мне позволила заказывать все, что захочу, и двойную порцию картошки фри, и два пирожных, и еще кучу малюсеньких шоколадок на блюдечке.

Никогда в жизни я не ела такой вкуснятины! Правда, все это надолго у меня не задержалось. От волнения в животе все забурлило, и пришлось галопом нестись в дамский туалет, и меня там вырвало со страшной силой. Мама немножко рассердилась, и я ее не виню — она же целую кучу денег потратила, чтобы меня накормить, а вся еда зря пропала. Но она обтерла мне лицо, а потом мы пошли покупать мне новую футболку, потому что старая немножко забрызгалась. И не простую дешевую футболку, а фирменную! Мама, глазом не моргнув, расплатилась кредитной карточкой.

Потом мы пошли в кино. Я надеялась увидеть наконец маму на экране, но показывали мультфильм. Там была принцесса с длинными золотыми волосами, совсем как у мамы. А потом мама отвела меня опять на Свалку, и у меня случился очень сильный приступ аллергии.

Мама сказала, чтобы я не капризничала, она приедет и заберет меня, как только у нее все наладится, а до тех пор будет часто меня навещать.

Я спросила:

— В следующую субботу?

И мама сказала:

— Конечно.

А когда уходила, помахала рукой и крикнула:

— До субботы!

И я стала ждать.

Сначала я подумала, что она имела в виду прямо ближайшую субботу, но мама не приехала. Тогда я поняла, что она хотела сказать — как-нибудь в субботу. И я каждую субботу жду. Стою у окна, чтобы сразу увидеть маму. Смотрю на ворота и прямо изо всех сил загадываю, что вот мама сейчас войдет в ворота.

И вот я стояла и смотрела, а Питер стоял рядом и тоже смотрел. Потом Адель стала вопить, что кто-то опять шарил в ее вещах, и я подумала, что место у окна слишком заметное. Я побежала вниз по лестнице, а Питер за мной. В общей комнате Макси смотрел телевизор и доедал гренок, который остался от завтрака. Макси так увлекся каким-то дурацким мультиком, что все время попадал гренком мимо рта и размазывал масло по щекам и подбородку.

Питер сказал:

— Трейси — моя Валентина!

Макси что-то буркнул. Ему было неинтересно.

Я сказала:

— Макси, по-моему, тебе надо стать Валентином для Жюстины. Как она придет, сразу беги к ней и поцелуй ее покрепче. И еще лицом об нее потрись!

— Правда? — спросил Макси с набитым ртом.

— Конечно, — ответила я, хоть Питер и нахмурился.

— Может, лучше на другую программу переключим? — предложил Питер. — Там сейчас идет «Давай меняться». Хорошая передача, правда, Трейси?

Я только плечами пожала. Я плохо знаю субботние утренние программы, потому что в это время обычно торчу у окна на лестнице, но я слышала, как другие говорили про эту передачу. Там такой смешной лисенок все время разные шуточки выдает, и еще там ведущий такой молодой парень, не то Билли, не то Барри…

— Привет, с вами Барни!

Он улыбался с экрана — улыбался мне! Его карие глаза сияли, и все щекастое лицо как будто светилось. Мне жутко понравилась его смешная футболка с обезьянкой. Он был как будто старший брат, который все время шутит и валяет дурака, — и в то же время как папа, у которого такие сильные руки и он может тебя обнять крепко-крепко.

Трень! Вредный Купидончик спустил тетиву. Бумс! Его стрела пробила мой свитер и вонзилась прямо в сердце. Не позолоченное сердечко Питеровой бабушки, а мое живое красное сердце, которое трепыхается за ребрами.

Я села рядом с Макси, хоть и рисковала получить в ухо недожеванный кусок гренка. Питер сел с другой стороны от меня, поджав ноги.

— Трейси, это очень хорошая передача! — сказал Питер. — Я так люблю лисенка Бэзила! И Барни тоже хороший. Он тебе нравится?

— Ничего себе, — промямлила я.

Нравится! Да он просто невероятный!

Барни улыбнулся, как будто услышал.

Потом спросил:

— Кто с утра вооружен? Наш приятель Купидон!

Я фыркнула от смеха.

— Вы получили открытки ко Дню святого Валентина? — спросил Барни. — Я ни одной не получил. Плак, плак!

— Я сто штук получил! — сказал лисенок Бэзил. — У меня много знакомых лисичек. Тяф-тяф!

Барни вздохнул и скорчил смешную гримасу:

— А сейчас, дорогая зрительница, специально для тебя — стихи к Дню святого Валентина!

Он смотрел прямо на меня!

— Розы выросли у дачи, Незабудки — у пруда. Смотришь нашу передачу? Я люблю тебя всегда!

«Я люблю тебя всегда, Барни!» — ответила я мысленно.

Он кивнул мне и подмигнул. Тут наш потрясающий телепатический разговор прервали. В комнату вбежала Жюстина Иерихонская-Труба[6]-Литтлвуд, хохоча во все горло над какой-то глупой шуткой. Макси тут же бросился к ней и нежно обнял за шею. Измазал ей всю голову, волосы и свитер соплями, слюнями и недожеванным гренком. Просто замечательно получилось! Жюстина завизжала еще громче, чем только что хохотала.

Примчался Майк — решил, что ее тут убивают (если бы!). Кое-как успокоил Жюстину и остался смотреть с нами телевизор.

— Я в детстве тоже смотрел «Давай меняться», — сказал Майк. — А это кто, лисенок Бэзил? Какой-то он не такой. Я точно помню, мордочка у него была поострее. Сейчас он слишком уютный. А это что за нечесаный тип? Раньше с лисенком выступал мистер Дерек.

— Майк, ну ты что! Это Барни! Мы с Жюстиной от него без ума! — заявила Луиз.

Да как они смеют! Барни мой!

— Да, у него прикольные лохмушки, — сказала Жюстина Пошлячка-Литтлвуд, утираясь тряпкой для пыли. — Ой, смотрите, там девчонка хочет обменять караоке-систему! Она что, с ума сошла? Я бы на такую все что угодно поменяла! Сейчас позвоню и предложу… Лу, что мне предложить?

— Я могу обменять распрямитель для волос, все равно естественно вьющиеся волосы лучше.

— Я могу обменять резинового слоника Дамбо, — сказал Макси.

— Сам ты слоник! За твоего Дамбо хорошо если пять пенсов дадут, после того как ты его обслюнявил, — отмахнулась Жюстина Бессердечная-Литтлвуд. — Обменивают равноценные вещи, а караоке, наверное, кучу денег стоит.

— А ты, Трейси, хочешь караоке? — спросил Питер.

Конечно хочу, еще бы! Так было бы классно исполнить песню с нормальным аккомпанементом! Я, может, спела бы романс для Барни! Только что мне обменять? Все мое имущество — ерунда сплошная, как у Макси. В книжках все страницы жеваные, потому что я их читаю в ванне. Скейтборд треснул пополам, когда я исполняла слалом среди мусорных баков. Плейер для компакт-дисков разбился — я его уронила с лестницы. Я где-то потеряла левую кроссовку, и правую футбольную бутсу, и оба роликовых конька. У меня ничего нет… А так хочется караоке!

Это же мой шанс добиться известности! Наверняка я пою лучше всяких там поп-звезд. Рианна, Даффи и прочие, ваше время вышло! На сцене отныне царит суперзвезда Трейси Бикер!

Сердце отчаянно колотилось. Я потрогала свой золотой медальон. С виду совсем как настоящее золото. Дженни, Майк и все наши, кроме Питера, уверены, что медальон жутко дорогой. Уж наверное, дороже, чем караоке. Но нельзя же обменять подарок Питера… Или можно?

Питер подарил его мне — значит, медальон теперь мой и я могу с ним делать что захочу: хранить в шкатулке с сокровищами, носить на ленточке, продать ювелиру, обменять… И потом, все равно эта побрякушка ничего не стоит.

Жюстина Всегда-Надо-Вылезти-Впереди-Всех-Литтлвуд уже упрашивала Майка одолжить ей мобильник.

— Скорее, Майк, мне надо позвонить на передачу! Мы с Луиз хотим обменять ее распрямитель для волос.

— А ты не против, Луиз? — спросил Майк. — Это же твой, как его там…

— Не против, не против! Мы с Жюстиной будем вместе петь караоке!

— Конечно, мы же дружим, а у друзей всегда все общее! — объявила Жюстина Переманивательница-Чужих-Подруг-Литтлвуд.

Меня словно в грудь ударили. Я положила руку Питеру на плечо:

— Питер, мы с тобой друзья, правда?

— Ну да, Трейси! — ответил Питер. Его глазищи сияли. — И друзья, и влюбленные.

— Правда здорово было бы иметь общую караоке-систему? — продолжала я.

Питер кивнул, уже не так уверенно.

— Вот если бы у нас было что-нибудь очень-очень ценное, чтобы поменяться… Получше, чем дурацкий распрямитель для волос. Питер, тебе ничего подходящего в голову не приходит?

Питер только глазами хлопал.

— Ну скорее, Жюстина уже звонит! Надо перебить ее ставку! Думай, Пит, думай! Есть у нас что-нибудь ценное?

Я многозначительно потрогала медальончик — точнее сказать, прямо в лицо Питеру его ткнула. Питер скосил глаза, чтобы рассмотреть.

— Ну, не знаю… Ничего в голову не приходит, кроме бабушкиного сердечка.

— Ой, точно! Умница, Питер! Тебе ведь не будет жалко? — спрашиваю я, а сама тащу его к Майку.

— Медальон теперь твой, Трейси. А тебе точно не будет его жалко?

— Конечно будет! Еще как. Но мы же с тобой знаем, что на самом деле он ничего не стоит. Красивый, да, только играть с ним нельзя, правда? Не то что караоке! Если получится обменяться, я тебе разрешу первым спеть.

— Эй, Трейси, что ты там Питеру втолковываешь? — спросил Майк. — Ты же не собираешься обменять сердечко его бабушки?

— Да ничего страшного, — зашептала я на ухо Майку, — на самом деле оно не из настоящего золота, ничего не стоит… Только им не говори!

И я выхватила мобильник у Жюстины Сколько-Можно-Болтать-По-Телефону-Литтлвуд.

— Отдай! — завизжала она. — Я еще не договорила!

— Теперь моя очередь! Правда, Пит?

— Эй, алло! — сказали в трубке. — Прекратите там скандалить!

— Барни, это ты? — Я вцепилась в мобильник так, что клещами не отодрать.

— Нет, извини, я не Барни. И не лисенок — Бэзил.

— Тяф-тяф! — сказала я.

— Вот именно. Меня зовут Бен, я просто работаю в этой телепередаче. Вы что, все из одной семьи? Я тут записал имя «Жюстина» и еще «Луиз». Это твои сестры?

— Да ничего подобного! — завопила я. — Не слушайте их. Кому вообще нужен распрямитель для волос?

— Тебе, Трейси Бикер, уж точно нужен! Посмотри на себя — все волосы дыбом, как будто тебя к электрической розетке подключили! — крикнула Жюстина Язык-Без-Костей-Литтлвуд.

— Жюстина, помолчи! — заорала я. — Сейчас моя очередь. Правда, Бен?

— Ну, наверное, — сказал Бен.

— Я тоже хочу поговорить по телефону! — влез Макси и потянулся к трубке своими липкими ручонками.

— Макси, уйди! Фу, ты мне всю юбку из-мазал!

— Вы что, с друзьями смотрите нашу передачу? — спросил Бен.

— Разве похоже, что мы друзья? — спросила я раздосадованно. — Наоборот, заклятые враги! Просто мы все живем на Свалке.

— Трейси! — возмутился Майк. — В детском доме! И поторопись, будь любезна! Это мой телефон, между прочим. Ты меня разоришь.

— А пусть меня не отвлекают! Слушай, Бен, у меня есть потрясающий золотой медальон. Я точно знаю, та девочка захочет обменять на него караоке!

— Трейси, а это правда твой медальон? — спросил Бен. — Не мамин?

— Конечно нет! Был бы мамин, стала бы я его менять! Долго рассказывать… В общем, мне его Питер подарил на День святого Валентина, а потом мы решили, что караоке в сто раз интереснее! Правда, Питер?

Я пихнула его локтем. Питер кивнул, хотя нижняя губа у него почему-то задрожала.

— Что ж, если с этим медальоном связана какая-то интересная история, может быть, вы с друзьями — или с заклятыми врагами — приедете к нам в студию на следующей неделе? Тогда ты, Трейси, всем покажешь свой золотой медальон.

— И познакомлюсь с Барни?

— Со всеми познакомишься — и с Мелвином, и с лисенком Бэзилом, и со снеговиком, и с хомяком Кейтом… И с Барни тоже. По-моему, будет очень здорово, если вы все к нам приедете. Ты, и Питер, и Жюстина, и Луиз, и Макси, и все ваши приятели из детского дома. Попробуйте получить караоке на всех! Трейси, что молчишь? Алло, ты меня слышишь?

— Да, я тут. Э-э… А ты не можешь еще раз повторить? Бен, ты правда меня пригласил в студию? И я познакомлюсь с Барни, и меня покажут по телевизору? Меня, Трейси Бикер?

— Что-о?! — завизжала Жюстина Завидущая-Литтлвуд. — Трейси Бикер покажут в передаче «Давай меняться»? Так нечестно! Это же я придумала! Я первая позвонила! Меня должны показать по телевизору, а не ее!

— Тихо все! — прикрикнул Майк. — Трейси, дай-ка мне трубку, пожалуйста. Если кого-то из вас покажут по телевизору, то мне надо все как следует выяснить. А вы помолчите пока!

Майк разговаривал по телефону долго и очень серьезно. То кивал головой, то качал, а мы слушали не дыша.

— Хорошо, большое спасибо! Я вам отправлю подробности на е-мэйл, — сказал Майк и отключил мобильник.

Мы все разом загалдели. Майк поднял руки, чтобы прекратить шум.

— Так, дети! Я обо всем договорился. Шесть человек поедут в следующую субботу на теле-студию.

Мы завопили и запрыгали:

— Уррра-а-а! Уррр-а-а-а! Уррр-а-а-а!

Жюстина Все-Равно-Я-С-Ней-Не-Дружу-Литтлвуд принялась обнимать Луиз. Я на радостях обняла Макси и так перемазалась, что хоть из шланга отмывай. Питера тоже хотела обнять, но он попятился, прижимая к носу свой любимый платочек.

— Питер, ты что? Радуйся, мы выступим по телевизору!

— Что-то мне не очень хочется выступать по телевизору, — ответил он еле слышно из-за носового платка.

— Как это — не хочется? Да ты не бойся, тебя не заставят ничего говорить. Я сама все за тебя скажу.

— Да уж, Болтушка Трейси! — вякнула Жюстина Кто-Бы-Говорил-Литтлвуд.

— А ты, Жюстина, помалкивай! Не понимаю вообще, с чего ты тут распрыгалась как ослица. Ты-то никуда не поедешь! И ты, Луиз! Пригласили Трейси Бикер и еще пять человек. Я сама буду выбирать, кто со мной поедет, понятно?

— Трейси, не кричи! — В комнату с двумя младенцами на руках вошла Дженни. — Чего вы так расшумелись? В чем дело, Майк?

— Дети в следующую субботу поедут на передачу «Давай меняться», — улыбнулся Майк.

— Никуда они не поедут! — сказала Дженни.

— Нет, поедем! — сказала я.

Мы все говорили по очереди, как будто декламировали стишок на утреннике.

— Мне очень жаль, Трейси, но ничего не получится, — сказала Дженни. — Для детей под опекой нужно получать специальное разрешение, мы просто не успеем вовремя.

— Да ко мне, наверное, как раз сегодня мама приедет, вот мы сразу и получим разрешение, — сказала я.

— Слушай, Трейси, — сказала Дженни очень тихо. — Я понимаю, тебе хочется увидеться с мамой, но ты же сама знаешь, что она не приедет.

— Еще как приедет!

— Трейси, мы даже не знаем точно, где она сейчас живет.

— Я уже сто раз говорила: она в Голливуде! Ты что, глухая или тупая?! — закричала я.

В эту минуту я ненавидела Дженни.

— Ха-ха-ха, Трейси Бикер! Тебе ехать нельзя, а мне можно, потому что папа очень часто меня навещает! Он ужас как обрадуется, что сможет увидеть меня по телевизору! — заявила Жюстина Сил-Нет-Какая-Противная-Литтлвуд.

— Никому нельзя. Это против правил, а чтобы оформить разрешение, гору бумаг нужно составить, — сказала Дженни.

— Я сказал, что они поедут — значит, поедут, — рассердился Майк. — Любой ребенок в нашей стране может участвовать в передаче — так почему им нельзя? Пусть начальство нас накажет, плевать! Я их повезу, и точка.

Мы все повисли на Майке и совсем его затискали.

Правда, заниматься оформлением разных бумаг пришлось все-таки Дженни. Я как-то проходила мимо ее кабинета и видела, как она одновременно отправляет что-то по е-мейл, разговаривает по телефону и качает на коленке хнычущую малышку. А мелкая норовит грохнуться на пол вниз головой, Дженни назло.

— Эта малявка думает, что она лемминг, — сказала я. — Давай подержу.

Я взяла малышку на ручки. Она заморгала от удивления, а потом потянулась к золотому сердечку у меня на шее.

— Нельзя! Ты мне его все изгрызешь. А мне его надо обменять в субботу.

Дженни фыркнула и пробурчала очень нехорошее слово по адресу передачи «Давай меняться».

— Ага, если бы я такое сказала, меня бы так ругали! Дженни, мне же можно поехать на телестудию, правда? Мне обязательно надо, это же такой шанс! Может, я им понравлюсь и мне предложат вести собственную детскую передачу. Актерская игра у меня в крови! Ведь у меня мама знаменитая киноактриса.

— Ох, Трейси! — сказала Дженни.

— Правда! Скоро она за мной приедет, и ты сама увидишь.

Дженни устало кивнула.

Я немножко покачала малышку.

— Дженни…

— Да, Трейси?

— Ты сказала — неизвестно, где мама сейчас живет.

— Угу. — Дженни погладила меня по руке. — Мы пробовали ее найти по последнему известному адресу, но она куда-то оттуда уехала.

— Ну да, в Голливуд. Ясно же.

Мы долго смотрели друг на друга.

— Ладно, — вздохнула Дженни.

— Эй, малявка, я же сказала: не грызть!

Малышка у меня на руках уже успела обслюнявить сердечко.

— Трейси, насчет медальона…

— Он теперь мой!

— Да-да. Но, по-моему, ты не совсем понимаешь, что Питеру будет очень обидно, если ты вот так сразу обменяешь его подарок.

— Так он же не из настоящего золота! Дженни, он ничего не стоит, честное слово!

— А ценность чувств?

— Я же Трейси Бикер! Меня не интересуют чувства.

И все-таки я решила еще раз поговорить с Питером. Отловила его ночью на лестнице — как раз нам обоим понадобилось взять чистые простыни в бельевом шкафу.

— Питер, ты точно не против, чтобы я поменяла медальон?

— Да, Трейси, я не против, — ответил Питер, хлюпая носом в бабушкин платок.

— Караоке — это же так здорово, правда? Мы с тобой споем дуэтом. Вот весело будет, скажи?

— Да, Трейси, — прошептал Питер.

Я осторожненько отвела в сторону платочек и пальцами приподняла Питеру уголки рта.

— Тогда улыбайся!

Он послушно улыбнулся. Значит, все в порядке?

Утром в субботу Питер больше не улыбался. Он плакал.

Я его слегка встряхнула:

— Господи, Пит, что с тобой? Сегодня у нас такой важный день!

— Я платочек потерял! — всхлипнул Питер.

— Что? Да ну тебя! Возьми в ванной бумажные платки.

— Нет, это бабушкин платочек! Он застрял в простыне, а простыни в корзине с грязным бельем все перекрутились, и я не могу его найти! — заныл Питер.

— А я бы и искать не стала в вонючих простынях! Питер, не грусти! Дженни обязательно найдет твой платок. А если не найдет, другой купит.

— Не хочу другой! Хочу бабушкин! — рыдал Питер.

— Слушай, сегодня такой необыкновенный день! Я познакомлюсь с Барни и получу караоке! Пожалуйста, не порти мне праздник, а?

Питер шмыгнул носом:

— Прости, Трейси!

Он попытался улыбнуться, хотя слезы так и лились по щекам.

— Ой, Питер, ты прямо как маленький! — сказала Жюстина Никакого-Сочувствия-Литтлвуд. — Лу, скажи, мне этот топик нормально или лучше переодеться?

— Ой, тебе так идет! А я как выгляжу? Не знаю, может, не стоило надевать розовое? Цвет не слишком девчачий?

— Да какая разница? — сказала я. — Как будто на вас кто-нибудь станет смотреть! Меняться буду я, а вы будете так, на заднем плане.

— Мы будем у тебя за спиной рожи корчить! — сказала Жюстина Коварная-Злодейка-Литтлвуд.

— Я тоже умею корчить страшные рожи! Вот, смотрите!

Макси потянул себе уголки глаз книзу, а нос, наоборот, вверх, скалясь как кикимора.

— Да ты у нас всегда жутко страшный, — сказал Майк и сделал вид, будто пятится от Макси. — Так, ребятки, все собрались? Раз, два, три, четыре, пять… А где Адель? Адель, мы выходим!

— Я за ней сбегаю, — сказала я и бросилась к лестнице.

Я боялась — вдруг Адель передумала. Она сначала говорила, что не собирается участвовать в дурацкой передаче для маленьких, но потом все-таки согласилась, когда увидела по телевизору Мелвина, напарника Барни.

— Он вроде симпатичный, — сказала Адель. — Мне нравится его стрижка. Ладно уж, Трейси, раз это для тебя так важно, я поеду. Если захочу.

— Адель, Адель, ну пожалуйста, захоти! Ты же моя лучшая подруга — значит, должна меня поддерживать! — сказала я, вбегая к ней в комнату.

— Ой, не мешай, я крашусь! — ответила Адель.

Выглядела она потрясающе: подведенные глаза, перламутровый блеск на губах, румяна с блестками — прямо фотомодель.

— Ух ты, здорово как! А можно я тоже немножко накрашусь? Пожалуйста-пожалуйста, разреши! — канючила я, хоть и слышала, как Майк внизу орет, что пора отправляться.

— Тебе нельзя краситься, маленькая еще, — сказала Адель.

— Хоть чуточку блеска на губы!

— Лучше давай красным нос покрашу, как у клоуна! Будет в цвет ленточки на шее.

И она мазнула красной помадой мне по носу. Я взвизгнула — но Адель сразу все начисто стерла салфеткой.

— Пошли уже, Трейси. Ты и так хорошо выглядишь, честно. — Адель растрепала мне кудряшки и вдруг внимательно посмотрела на мой медальон. — Почему эта ленточка мне кажется знакомой?

Я пожала плечами и скорее потащила ее вниз. Дженни с малышами помахали нам на прощание и пожелали удачи. Мы загрузились в микроавтобус и поехали.

Минут пять выясняли, кто где будет сидеть. Всем хотелось подальше от Макси, хоть Дженни и обтерла его перед выходом — целый пакет влажных салфеток извела. Майк, чтобы нас отвлечь, затянул песню, и мы хором подхватили. Надо же потренироваться для моего караоке! Питер пел не очень громко. Пищал точно мышка.

Когда мы подъехали к телестудии, у меня от волнения живот подвело. Сердце стучало: тум-тум, тум-тум. Сейчас я увижу Барни и буду выступать по телевизору: ой, как интересно, только стра-ашно! Вдруг Барни на меня не обратит внимания? Вдруг я не смогу придумать что сказать? Я зашептала Майку на ухо о своих страхах.

— Трейси, тебя нельзя не заметить. И я еще не помню случая, чтобы тебе не хватило слов.

Тут мы приехали. Майк сказал швейцару у дверей, что мы — Трейси Бикер с сопровождающими.

Мне очень понравилось.

— Я Трейси Бикер, а вы сопровождающие! — пропела я.

— Ты Трейси Бикер, тупая вонючка, — высказалась Жюстина Вульгарная-Грубиянка-Литтлвуд.

Нас всех — то есть меня с сопровождающими — записали в специальную книгу, а потом отвели в гримуборную! Вот бы еще на двери было написано «Трейси Бикер, суперзвезда»… Но нет, там были просто цифры. Ну все равно, комната была шикарная, с большим зеркалом и двумя стильными диванами.

— Конечно, по сравнению с маминой гримеркой эта средненькая, — сказала я. — У мамы белый бархатный диван. Ей каждую неделю ставят новый, чистенький. И хрустальная люстра, и белый ковер, такой пушистый, что ноги в него по щиколотку уходят.

Никто меня не слушал, даже Питер. Он стоял, низко опустив голову и засунув в рот большой палец.

— Пит, прекрати! Если ты с таким кислым видом явишься в студию, все телекамеры перегорят!

Я его пихнула локтем. Думала, он меня пихнет в ответ, а он только еще ниже согнулся.

— Веселей, дружок! — сказал Майк и обнял Питера. — Не горюй, Дженни найдет твой платочек. В крайнем случае купим тебе другой красивый платок.

— Другого такого нет. Он был бабушкин, — промямлил Питер, не вынимая пальца изо рта. — Больше у меня ничего на память о ней не осталось.

Майк посмотрел на меня поверх головы Питера:

— Слышала, Трейси?

Я не хотела слышать. Сердце у меня все так же колотилось: тум-тум, тум-тум. Вдруг в дверь постучали, и вошел Барни!

Я ахнула:

— Барни, это правда ты?!

— Нет, это моя картонная копия, — засмеялся он. — Привет! Ты, наверное, Трейси?

Он меня сразу узнал!

— Как ты догадался, что Трейси — это я?

— А я точно такой тебя и представлял. Ну, и еще медальончик на шее — хорошая подсказка. Слушай, Трейси, какой красивый медальон! Даже не знаю, можем ли мы позволить тебе обменивать такую ценную вещь.

— Да нет, Барни, это только позолота. На самом деле он не так уж дорого стоит. Правда, Питер?

Питер только головой помотал, все еще держа палец во рту точно пробку.

— А нам так хочется караоке… Да, Питер?

На этот раз он молча кивнул.

— Ну, попробуем устроить для вас этот обмен, — сказал Барни. — Я думаю, пора в студию. Идем, познакомитесь с Мелвином и Бэзилом.

Мы все гуськом пошли за ним. Я вприпрыжку догнала Барни, улыбаясь ему изо всех сил.

— Ты рада, что выступишь по телевизору? — спросил Барни.

— Еще бы! — ответила я и похлопала ресницами.

— Тебе что-то в глаз попало? — спросил Барни. — Поморгай сильнее.

Какое там «поморгай», я от него глаз не могла отвести. Все любовалась его растрепанными волосами, большими карими глазами и пушком над верхней губой. Заныло сердце, пробитое стрелой.

Мы переступили через кабели, змеящиеся по полу, и очутились в студии среди разноцветных декораций. Там было полно народу — артисты, одетые львами, тиграми и медведями, большущий снеговик и целая толпа детей, а посреди студии стоял громадный аквариум с какой-то зеленой жижей.

— Бассейн! — радостно завопил Макси и бросился к аквариуму.

Он чуть туда не нырнул — Майк в последнюю секунду перехватил.

— Молодец, спортивный парень! — засмеялся Барни. — А ты, малыш, что нос повесил? — Он наклонился к Питеру. — Что такой скучный? Разве ты не хочешь выступить по телевизору?

— Трейси хочет, — прошептал Питер.

— А ты всегда ее слушаешься? — спросил Барни. — Разве Трейси твой начальник?

— Мне она не начальник! — заявила Жюстина Обязательно-Надо-Выпендриться-Литтлвуд.

— Трейси иногда немножко командует, — сказал Питер. — Но это ничего. У нас любовь.

— А-а! — сказал Барни.

— Это у него ко мне любовь, а у меня к нему нет, — шепнула я на ухо Барни.

Он кивнул, хотя, по-моему, не очень понял. Некогда было объяснять — нас уже рассаживали по местам. Меня посадили на особый стул рядом с Барни, и тут около нас появился лисенок Бэзил.

— Ой! Собачка! — завопил Макси.

— Я не собачка, мальчик! — Бэзил потыкал его острой мордочкой. — Вот скажи, почему говорят «кот-лета», а не «собака-зимы», а? Тяф-тяф!

— Глупая собака, — скривился Макси.

— Макси, прекрати! — прикрикнула на него Жюстина Вечно-Лезет-Не-В-Свое-Дело-Литтлвуд.

Она стояла прямо за моим стулом. Я оглянулась — вижу, она губки бантиком сложила и умильно смотрит в объектив телекамеры. Прямо противно. Луиз тоже сладенько улыбалась, а Адель приосанилась.

Питер стоял в сторонке и вытирал нос полой свитера. Ну не мог он без бабушкиного платочка. Это была последняя память о ней… Если не считать медальона.

Сердце у меня опять застучало: тум-тум, тум-тум.

— Десять секунд до эфира! — объявил Барни. — Удачи, малыши!

Мое сердце так колотилось, что я думала — оно сейчас выскочит прямо сквозь свитер. Заиграла вступительная музыка. Барни и Бэзил начали здороваться со зрителями и перечислять участников.

— Мы особенно рады приветствовать Трейси и всех ее друзей…

— …и врагов, — шепнула Жюстина Не-Мо-жет-Промолчать-Литтлвуд.

— …Они живут в детском доме и очень хотят получить караоке-систему, — сказал Барни. — Трейси, что ты приготовила для обмена?

— Вот, это совершенно особенный, необыкновенный золотой медальон! — Я подняла сердечко повыше.

— А откуда он у тебя? — спросил Барни.

— Мой друг Питер подарил мне его на День святого Валентина.

Жюстина и Луиз у меня за спиной стали издавать такие звуки, как будто их тошнит. Питер отважно помахал рукой и даже попробовал улыбнуться.

— Значит, вы парочка влюбленных? — спросил Барни.

— Фу, что за телячьи нежности! — сказал лисенок Бэзил. — Тяф-тяф!

— По-моему, это очень мило, — сказал Барни. — Питер, а у тебя откуда этот чудесный медальон?

— От бабушки, — прошептал Питер.

По щекам у него поползли две слезинки.

— Ой, Питер, только не плачь! — сказала я.

— Я не плачу, Трейси. Просто у меня… у меня аллергия, — всхлипнул Питер.

Посмотрела я на него… Сердце так трепыхнулось, что пришлось схватиться за грудь. Да что со мной такое? Почему у меня у самой слезы на глазах? Я же Трейси Бикер, я круче всех! Из-за чего разволновалась? Дурацкий медальон ничего не стоит!

Да ну, себя-то не обманешь. Для Питера этот медальон дороже всего на свете — а он его мне подарил.

— Не могу! — завопила я. — Прости, Барни! Пожалуйста, не сердись! Я понимаю, я тебе всю передачу испортила, и мне так хотелось караоке… Только я не могу обменять сердечко! Это у Питера последняя память о бабушке. И не важно, что золото ненастоящее, главное — для него оно очень ценное, а он его мне подарил. А я ему отдам. Пит, держи!

Я сняла с шеи сердечко и протянула ему.

— Ой, Трейси! Мы хотим караоке! — разозлилась Жюстина Совсем-Бесчувственная-Литтлвуд.

— А давайте посмотрим — вдруг у вас получится выиграть караоке-систему? — сказал Барни. — У нас тут три команды готовятся бросить вызов ужасному Плюхизатору. Не хотите сразиться с победителями? Сейчас выберем двоих участников… Ага — Трейси и Жюстина!

— Мы не можем быть вместе в команде! — закричала я. — Мы заклятые враги!

— Я не буду играть в паре с Трейси! — заявила Жюстина. — Я хочу с Луиз!

— Нет уж, мы с Питером в команде! — возразила я.

— Только меня в команду не берите! Я в этой зеленой гадости бултыхаться не желаю! — сказала Адель.

— Я хочу, я хочу! Я люблю зеленую гадость! — завопил Макси.

— Тихо все! Ну так что, будете состязаться? — Барни улыбнулся мне, потом Жюстине. — Давайте, девчонки, забудьте свою вражду!

Ужасно не хотелось подводить Барни. Я посмотрела на Жюстину, она — на меня. Мы обе вздохнули и кивнули.

Пока другие команды соревновались, мы сидели и смотрели. Питер пристроился поближе ко мне. Медальон висел у него на шее.

— Трейси, возьми его опять, если хочешь. Он же твой, — шепнул Питер.

— Пусть будет наш общий, ладно? А сейчас помолчи, я хочу понять, как тут состязаются.

Один участник улегся на кровать. Кровать стояла на колесиках. Второй участник ее толкал по рельсам. Чем дальше продвинется кровать, тем больше очков получает команда, но если толкнуть слишком сильно, кровать вместе с игроком плюхнется в зеленую жижу.

Мы смотрели, ждали и волновались… Первой выбыла из игры команда «Зебры». Потом «Пчелки». Нам досталось сразиться с «Тиграми». Их финальный счет был ровно сто.

— Мы их запросто победим! — сказала я Жюстине.

— Само собой, — ответила она.

— Удачи, Трейси! — пропищал Питер.

— Удачи, Жюстина! — крикнула Луиз.

— Удачи вам, девочки! — сказал Барни. — Так, Трейси, сначала гонщиком будешь ты.

Я залезла на кровать, а Жюстина взялась за спинку.

— Жюстина, смотри толкай как следует — сильно, только не слишком!

— Хватит командовать, Трейси Бикер! — огрызнулась Жюстина и как толкнет…

Кровать полетела стрелой. Миновали отметку пятьдесят, потом сто, сто пятьдесят… Кровать начала замедляться. Ой, хоть бы остановилась! Я вцепилась в край кровати, чтобы притормозить, но все без толку. Я мчалась дальше — двести, двести пятьдесят, пятьсот… Ой, уже семьсот пятьдесят! И…

ПЛЮХ!

Я с визгом окунулась в ледяную ярко-зеленую жижу. Наверное, целое ведро этой пакости проглотила. Вскочила на ноги, мотая головой и отплевываясь. В студии все помирали со смеху. Ну ладно! Я еще покажу этой Жюстине Лишь-Бы-Сделать-Назло-Литтлвуд! Через полминуты она сама у меня нырнет в мерзкую жижу. Посмотрим, как ей понравится!

Я кое-как вылезла из аквариума. Жюстина чуть не описалась от смеха:

— Ай, помогите! Кикимора болотная! Нет, погодите, это Трейси Бикер!

— Смейся-смейся, — буркнула я.

Теперь Жюстина растянулась на кровати, а я встала за спинкой.

— Помни, Трейси, вам нужно выиграть караоке! — крикнул Барни. — Если Жюстина свалится в аквариум, вы проиграли!

Сердце у меня… ну, вы поняли. Тум-тум, тум-тум. Так хотелось макнуть Жюстину в зеленую жижу! Но тогда караоке нам не видать. И не только мне одной. Мы с Питером собирались спеть дуэтом…

Я посмотрела на Питера.

— Трейси, давай! — завопил он.

— Вперед, подруга! — крикнула Адель.

— Да-да-да! — забулькал Макси.

— Трейси, у тебя получится! — сказал Майк.

— Давай, Трейси, за всех! — Барни поднял вверх большие пальцы.

Я глубоко вздохнула и резко толкнула кровать. Жюстина покатилась вперед. Пятьдесят, сто, сто пятьдесят, двести… Она визжала как ненормальная, пригнув голову… А потом красиво остановилась на отметке двести пятьдесят. Мы победили!!!

— Молодец, Трейси! Ты выиграла караоке-систему для себя и для своих друзей! Я верил в тебя! Я знал, что ты сможешь! — радостно прокричал Барни.

— Я тоже знала! — ответила я.

Сердце колотилось часто-часто. Я крепко обняла Барни:

— Значит, мы точно выиграли? Это уже не отменят?

— Точно-точно, — подтвердил Барни.

— Ура! — крикнула я и, пока Жюстина Заклятая-Врагиня-Литтлвуд не успела слезть с кровати, пихнула ее как следует.

Жюстина полетела прямо в зеленую жижу. Смеяться ей сразу расхотелось!

Примечания

1

Ник Шаррат — британский художник и автор детских книг. Иллюстрирует книги Жаклин Уилсон, выходящие в Великобритании.

(обратно)

2

Энид Мэри Блайтон (1897–1968) — известная британская писательница, автор книг для детей.

(обратно)

3

«Там, где живут чудовища» — детская книга писателя и иллюстратора Мориса Сендака.

(обратно)

4

Кэтрин Энн Куксон — известный английский автор любовных романов.

(обратно)

5

Répondez, s’il vous plaît (франц.) — пожалуйста, ответьте.

(обратно)

6

Иерихонская труба — это выражение означает очень громкий, трубный голос. Оно связано с библейским рассказом о падении города Иерихон. Его стены были разрушены громкими звуками труб.

(обратно)

Оглавление

История Трейси Бикер

  Мой дневник. Обо мне

  Моя приемная семья

  Моя школа

  Мое общение с социальным работником

  Если бы я была…

  Обо мне

  История Трейси Бикер

Сердечко Трейси Бикер Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg