«Сказка о Старом Адмиралтейском Якоре»

Не в некотором царстве, не в тридевятом государстве, а произошло это недалеко от нас, на берегу теплого Азовского моря.

Лето в тот год было капризным: то небывалая жара накаляла все кругом и стоял мертвый штиль, то налетали грозы и сердитые штормы. И ветры все больше дули с моря. Далеко было слышно, как волны били в высокий берег. Казалось, что морю тесно, и потому оно так свирепо кидается на скалы и глинистые кручи.

Били волны в берег, били, и вот в нескольких километрах от поселка Красный Десант свалился с подмытого обрыва большой неуклюжий Якорь. Упал он с глухим звоном, тяжело перевернулся и замер у линии прибоя, опершись на шток, как на локоть.

Это был старый-старый Адмиралтейский Якорь. Он и сам не помнил, сколько лет пролежал в земле на этом пустынном берегу, но был рад, что снова видит солнце, что снова, как много лет назад, обдувает его соленый ветер, что слышит он голоса чаек и рокот неспокойного моря. Волны окатывали его, смывая налипшую на бока глину, и эти прикосновения будили в Якоре давние воспоминания…

И увидел Старый Якорь ту роковую ночь, когда навсегда расстался с последним пароходом, на котором служил. Началась гражданская война, и мирный грузовой пароход «Афанасий Никитин» переделали в военный. Много революционных моряков вез он в ту ночь к Крыму, где окопались белогвардейцы. Бесшумно подкрался пароход к берегу, ткнулся носом в самый обрыв, и тотчас стали прыгать с него люди, опоясанные пулеметными лентами, и исчезать в темноте. Они уносили с собой оружие, выкатывали на берег пушки. Матросы двигались, словно призраки. Красные десантники с тыла шли на штурм Перекопа, чтобы помочь бойцам командарма Михаила Васильевича Фрунзе, которые в эти минуты вброд переходили Сиваш, подкрадывались к проволочным заграждениям.

Тихой-тихой была эта ночь. Только вздыхало море, перекатывая гальку…

И вдруг пароход вздрогнул от страшного взрыва. Столб огня взметнулся над носовым трюмом, лопнула палуба. Якорь почувствовал, что его швырнуло куда-то в темноту, словно щепку, и засыпало землей…

Сколько лет прошло с тех пор? Десять, пятьдесят, сто? Какими стали люди, земля, море?..

Бегут и бегут к берегу пенистые гребешки волн. Белые корабли проходят у горизонта. Чайки подлетают к Якорю, садятся на него и дремлют, отдыхая. Тихо вокруг, мирно на земле и на море.

Пустынным кажется осенний морской берег. На нем редко увидишь человека или лодку. Зато заметишь стекляшку или кусок дерева, ржавую железку и сколько угодно больших и малых, обкатанных волнами камней.

По ночам на пустынном берегу раздавались странные звуки: казалось, кто-то переговаривается друг с другом, вздыхает, ахает.

В одну из черных, непроглядных ночей сквозь монотонный шорох дождя и мерный шум прибоя услышал Старый Адмиралтейский Якорь такой разговор.

— Я не просто стекляшка, — прозвенел чей-то тонкий голосок. — Когда-то давным-давно была я дном винной бутылки. И бутылка была не простой, а любимой бутылкой капитана. Была она оплетена гибкой цветной лозой, а длинное горлышко закрывалось фарфоровой пробкой. И пробка была не просто пробкой, а головкой забавного мальчишки с длинным носом и оттопыренными ушами…

На минуту из-за туч выглянула луна, и Якорь увидел круглую стекляшку. Вода легонько покачивала ее на гальке, и она позванивала.

— Однажды в сильный шторм бутылка упала со стола и разбилась. Меня выбросили за борт вместе с другими осколками. Много лет прошло… Мечтаю я попасть в руки хорошей доброй девочки, которая унесет меня отсюда вместе с другими стекляшками. Я бы рассказала ей много удивительных историй.

— А я уже и не мечтаю быть полезным людям, — печально сказал кусок дерева, из которого торчали ржавые кривые гвозди.

— А кем ты был? — глухо спросил большой белый камень.

— Грустно это вспоминать… Был я днищем рыбацкой шхуны. В сильную бурю ее разбило о скалы. Вот и носят меня по морю ветры. То прибьют к берегу, то снова плыву куда-то.

— Нет, у тебя не все потеряно, — заметил камень. — Ты еще можешь сгореть на костре, обогреть кого-нибудь.

Шумно ворочалось в ночи море. Робкие звезды, что изредка показывались из-за туч, вспыхивали и гасли на темной воде. Время от времени далеко среди волн появлялись огоньки и быстро таяли. Якорь с интересом прислушивался к беседе на берегу.

— А вот я потерял всякую надежду… — продолжал камень.-Видите холм? Все там сейчас пусто и голо. А когда-то стоял на холме красивый город, обнесенный каменной стеной. В городе жили мастеровые люди. Они делали ткани, глиняную посуду, украшения из металлов, торговали с заморскими странами. А я, обтесанный топором каменщика, лежал в крепостной стене этого города. Но пришли в эти места злые и жестокие люди. Они сожгли и разрушили город. Я скатился сюда с холма, и с тех пор по крупице гложет меня море, делает все круглее…

Якорь слушал неторопливый разговор на берегу под размеренный шум набегающих волн, и припомнились ему картины давних лет.

Было это еще при царе Петре Первом. Русское государство стремилось выйти к морям. И приказал Петр создать Адмиралтейства для строительства военных кораблей и всего того, что нужно для них. Было основано такое Адмиралтейство и в Воронеже. В литейных цехах лили пушки, в кузнях ковали якоря. Делали цепи, гвозди, пеньковые канаты. И, словно это было вчера, увидел Старый Адмиралтейский Якорь, как лежит он на широкой наковальне и ему нестерпимо горячо. А рядом, опершись грудью на ручку пудового молота, шумно дыша, стоит бородатый кузнец Федор. Кусочки окалины прилипли к его голым плечам. Еще дымится на нем парусиновый фартук. Он только что сделал последний удар по новорожденному Якорю и, переводя дух, любовался своей работой. С кончика его носа падали на Якорь капли пота и, высыхая, оставляли белесые пятка.

Это была первая влага, коснувшаяся его железного тела.

— Ну, будь здоров, — сказал Федор Якорю. — Живи с миром.

В горне ярко разгорался уголь, освещая красное лицо кузнеца. Два веселых огня стояли в его глазах.

…Самые живучие воспоминания-это воспоминания детства и юности, впечатления первых встреч, радостей, огорчений. Первая тропинка, по которой прошли твои ноги. Дом, в котором ты начал сознавать себя. Первый друг. Первая учительница. Первая прочитанная книга. Первая обида и первая удача. Много будет потом удач, радостей и обид, книг, друзей, учителей, домов, где ты будешь жить, дорог и тропинок. Многие уйдут из памяти. А те, первые, — навсегда с тобой. Им нет забвения. Они будут приходить в твои сны так реально и ярко, как-будто явились из вчерашнего дня…

Необычным было первое в жизни путешествие у Старого Адмиралтейского Якоря. Не по морю, а по земле. Много дней везли его в обозе на скрипучей телеге, по бескрайним полям.

Неторопливо переступая короткими ногами, мерно шли пегие волы, напрягая мускулистые шеи. Гремели ярма. У каждого воза двигался погонщик в полотняной рубахе, оставляя на дорожной пыли клетчатые следы лаптей. На возах, кроме якорей, лежали смоленые пеньковые канаты, цепи, бочки с дегтем.

— Чего везете? — спрашивали встречные.

— Якоря, — важно отвечали чумаки.

— Чего, чего?.. Товар какой али продукт?

— Иди откушай, век сыт будешь.

Люди трогали пальцами невиданные железные чудища, пробовали поднять, качали головами.

— Куда везете?

— В Таганий Рог для флоту. По указу царя Петра.

И снова скрип колес сливался в одну монотонную песню. Только поодаль от дороги посвистывали сурки, столбиками стоя у своих норок, да без умолку звенели в небе жаворонки. Чумаки проворно подкрадывались к суркам и, бросая палки, иногда убивали степного свистуна. А вечером вытапливали в казанке из освежованных тушек зверьков пахучий жир и мазали им натертые воловьи шеи.

Ночами благодать и прохлада опускались на землю. Ветер приносил горькие запахи сухой полыни и чабреца. Было тихо-тихо. Лишь стрекотали кузнечики, да похрупывали на зубах волов стебли травы. Трещали в костре дрова, да наевшиеся каши с салом чумаки храпели так, что вздрагивали звезды.

Под утро на широкие лапы Якоря садились капельки росы. Вода… Он еще не знал, сколько ему придется увидеть ее на своем веку.

И вскоре он увидел целое море воды. Это было в тот день, когда парусный фрегат* «Александр Пересвет», рассекая грудью волны, вышел из бухты. А Якорь, подвешенный на канатах к бушприту, плыл впереди корабля, и было ему и страшновато и радостно перед ширью и блеском моря. Крутая белогривая волна ударила в борт фрегата, разбилась и обдала Якорь брызгами, словно благословляла на трудную флотскую жизнь.

Потом прозвучала громкая команда: «Отдать якорь!». Мгновенно ослабли канаты — и он ринулся вниз. Морская пучина податливо расступилась, впуская его в свои голубые покои.

На морское дно упал он стоймя, подняв вокруг себя мутное песчаное облачко. Стайка рыбок метнулась в сторону, закачались диковинные водяные растения.

Затем канат натянулся, повалил Якорь набок, и он, скользя, стал загребать лапой мягкий песок. Позади оставалась широкая полоса, как от плуга. Якорь впервые работал. Он ощущал, как напряглись его железные мускулы, и старался, чтобы люди были довольны им. Постепенно, зарываясь глубже и глубже в дно, он добрался лапой до твердого грунта и замер. Канат наклонно уходил вверх, терялся в голубом полумраке. Золотым колеблющимся пятном стояло в вышине солнце. Большая зубастая рыба с неподвижными глазами подошла, шевеля хвостом, и, прислонившись к Якорю, замерла, что-то выжидая.

Как давно это было… Истлели те канаты, и умерли те рыбы…

Вспомнилось Старому Адмиралтейскому Якорю первое увиденное им морское сражение.

Две эскадры, как две стаи лебедей, под всеми парусами, цепочками шли друг на друга. Море легонько колыхалось, и волны баюкали солнце, и Якорь не мог знать, что произойдет вскоре, во что превратится каждый корабль, похожий на красивую белую птицу. «Александр Пересвет» шел впереди, как вожак, и рядом с ним плыло его отражение с высокими мачтами и облачно-белыми парусами. Якорь видел и себя, отраженным в воде, и другие корабли, и всю залитую солнцем морскую даль.

Вражеская эскадра окуталась облачками дыма. В ответ фрегат вздрогнул, как от удара грома. Это заговорили пушки «Пересвета». Фонтаны воды поднялись к небу у самых бортов. Звуки выстрелов и свист ядер слились в сплошной гул. И волны больше не баюкали солнце. Оно исчезло в пороховом дыму.

Трещали дубовые доски бортовой обшивки под ударами ядер, рушились мачты. Лопались и бессильно повисали паруса, будто сломанные крылья. Кричали матросы.

А пушки палили и палили, смешивая небо с морем. Одно ядро угодило в Якорь, лопнуло и рассыпалось по воде шипящими осколками. С тех пор осталась вмятина на правой лапе Якоря, как зарубка молодости.

Когда вражеская эскадра, не выдержав огня русских пушек, ушла и дым рассеялся, на фрегате «Александр Пересвет» не было мачт, он наклонился набок, словно от боли, и плыл по воле ветра и волн.

Другие корабли зацепили его канатами с обоих бортов и повели, как ведут под руки с поля боя тяжелораненого. У входа в бухту они вытолкнули его на песчаную косу, чтобы он не пошел ко дну.

С обреченного фрегата матросы сняли все уцелевшее, Адмиралтейский Якорь доставили к стапелю*, где, зияя пустыми ребрами, строились новые корабли, где стучали топоры и летали по воздуху щепки. И Якорь стал служить на другом корабле. Потом он плавал и работал еще на многих больших и малых кораблях.

Но однажды произошло событие, которое чуть не стало последним в его жизни. Оно надолго разлучило его с людьми и кораблями.

Было это так.

Русская военная эскадра стояла у Одессы на внешнем рейде. Осеннее полинялое небо сеяло мелкий унылый дождь. Неожиданно откуда-то из глубин украинских степей ворвался в Причерноморье ураганный ветер. Лежавший на дне моря среди ракушек и водорослей Якорь почувствовал, как до звона натянулся канат, связывающий его с кораблем, будто хотел разогнуть его лапы. Но чем сильнее натягивался канат, тем глубже зарывался Якорь в морское дно, тем надежней старался удержать корабль на месте. А канат все напрягался, тянул и дергал, а потом вдруг лопнул и медленно лег на дно, безжизненно вытянувшись во всю длину.

Якорь понял: случилось самое страшное, что может случиться с якорями.

Он больше ничем не был связан с кораблем, с людьми. Потянулись дни, месяцы, годы вечного покоя. Якорь заносило песком, ракушками, илом. На иле вырастали бледные неподвижные травы, которые нехотя колыхались, когда проплывали рыбы.

Море жило своей загадочной жизнью. Здесь были свои будни и праздники, свои заботы и радости. Никого из морских обитателей не интересовал огромный Якорь, и постепенно угасала в нем надежда на возвращение к людям.

К вот, когда он совсем было решил, что навсегда погребен под песком и илом, рядом на дно упал якорь с неизвестного корабля.

— Выручал, братишка! — простонал Старый Адмиралтейский Якорь. — Бек помнить буду.

Тот долго лежал без движения, будто обдумывал просьбу. Потом зашевелился, зацепил безжизненный канат, и вскоре Старый Адмиралтейский Якорь очутился на палубе незнакомого корабля. Такого корабля он еще не видел. Был он весь железный, из высокой трубы валил черный дым, а в утробе его что-то дышало, ухало.

Матросы с любопытством разглядывали Якорь, восклицали:

— Во находка!

— При царе Горохе потерян.

— А канат-то выдержал. Истлел почти, а поди ты…

— Раньше умели делать…

Люди очистили Якорь от грязи, а солнце высушило и согрело его могучие лапы. Доставили Якорь в порт и приковали к цепи на большом железном пароходе «Афанасий Никитин».

По наклонным сходням с парохода на берег и с берега на пароход сновали люди с мешками и ящиками на спине. Что-то оглушительно рявкало над причалом, звенело, скрипело, лязгало, и Якорь отметил про себя, что на земле, среди людей, стало намного шумнее, а сами люди — подвижней, торопливей. А может, это ему просто казалось после долгого пребывания в полной тишине и одиночестве…

От воспоминаний Старый Адмиралтейский Якорь отвлекла неестественная тишина. Он очнулся и увидел, что одет весь белым игольчатым инеем. Море молчало. Кусты над обрывом были голыми, трава пожелтела, поникла. Стекляшка вмерзла в прозрачную береговую закраину льда и по-прежнему светилась круглым зеленым леденцом. Белый камень лежал на прежнем месте так же твердо, как когда-то в крепостной стене. Только не было над морем чаек, и потому пасмурная даль казалась еще грустней и неприветливей. Да кусок дерева, что был когда-то днищем рыбацкой шхуны, исчез. «Уплыл куда-то. А может, кто сжег на костре и согрел озябшие руки», — подумал Якорь.

Через несколько дней завьюжило. С обрыва ручейками сползала поземка. Берег замело снегом. Укрытый мягким сугробом Старый Адмиралтейский Якорь снова впал в забытье.

С разными людьми довелось встречаться Старому Адмиралтейскому Якорю за свою долгую жизнь. Видел он и важных строгих капитанов, и щеголей штурманов, и горластых боцманов, и работящих матросов.

Но больше всех запомнился ему молодой матрос Тихон Ломов с корабля «Афанасий Никитин». Он всегда разговаривал с ним, как с живым. Придет, бывало, на бак, где всегда лежал Якорь, сядет рядом и поздоровается: «День добрый, Якорь Петрович! Как ночевали? Хорошо? Ну и добро».

Достанет матрос из-за пазухи книжку и, шевеля губами, начнет читать шепотом. А то, бывало, Тихон рассказывал ему: «Мы с тобой, Якорь Петрович, вроде бы братья. Вкалываем не за понюх табаку: ты — на дне, я — на палубе. Судьбина у нас одна — горемычная. Вот думал, соберу деньжонок, куплю отцу лошадь. Околел у него прошлым летом мерин. А как быть одесскому извозчику без лошади?.. Ан — шиш! Помнишь, унес шторм ящики с чаем?.. Кто виноват? Матросы! Еще год задарма горбить будем. — Глаза Тихона делались холодными, как зимнее небо. — Вчера штурман в зубы дал. А за что? Да ни за что. Чья власть — того и верх. Это он называет — развеять скуку. А ответить нельзя. Ни-ни… В трюме сгноит. Вот она, наша матросская правда. Сопи да молчи».

Шел пароход по морю, и человек поверял Якорю свои больные думы: «Ничего, ничего… Придет наша правда, наступит наш праздник, Якорь Петрович. Не так еще подеремся. Не в зубы, а под дых бить будем.

Икнутся им наши синяки и мозоли»…

Беседы эти обрывал сиплый голос боцмана:

— Тихон, собачий сын, на вахту! Опять книжку мусолишь?.. Грамота-не швабра, не накормит. Валяй делать приборку!

Тихон запихивал книжку под рубаху и убегал.

Многие земли, моря и страны повидал Старый Адмиралтейский Якорь.

Пароход «Афанасий Никитин» был рядовым морским работягой. Из каждого рейса возвращался он к родным берегам усталый, как возвращается с работы домой кузнец или пахарь. Трюмы его были наполнены то индийским чаем и китайским рисом, то африканским кофе и египетским хлопком, то турецким табаком и греческими маслинами.

Однажды, когда пароход вернулся в свой порт, матросы не узнали родного города. Он встретил их необычным шумом, стрельбой. Люди ходили по улицам с красными флагами.

Якорь заметил, как оживились матросы и кочегары на «Никитине». Возбужденные, они собрались на баке. Тихон Лемов влез на рундук со спасательными поясами и кричал, срывая голос:

— Хватит! Довольно нас мордовать! Рабочие в Питере царя скинули. Наша, народная, пришла власть, наша правда. Надо идти драться за нашу правду!

Матросы подняли на пароходе красный флаг, а потом погасили котлы и ушли с вооруженным отрядом. Они не возвращались все лето и всю зиму.

Покинутый командой «Афанасий Никитин» выглядел сирым, пустым, холодным, как оставленный хозяевами дом. Ветер печально выл в снастях, ржавела палуба. И Якорь стал уже скучать без людей, без работы. Он слышал, как город часто содрогался от орудийной канонады, винтовочной перестрелки, конского топота. и вот на пристани появились люди с красными звездами на шапках, обветренными лицами и крепкими руками. Среди них узнал Якорь матросов и кочегаров с «Никитина». В порту вновь закипела работа. Отовсюду несся грохот тяжелых молотков по металлу. Крики «Наддай, рраз!..» с утра до вечера раздавались над ожившими причалами.

Но особенно был рад Старый Адмиралтейский Якорь встрече с бывшим матросом, а теперь красным командиром Тихоном Ломовым. Одетый в хрустящую кожанку, он прыгнул с причала на палубу брошенного «Никитина» и, похлопав твердой ладонью Якорь, сказал, как своему старому другу:

— Ну, здравствуй! довольно исходить ржой. Работать пора. Еще послужим верой и правдой советскому флоту, Якорь Петрович!

Пришли рабочие, зазвенело железо на «Афанасии Никитине», и вскоре ожило его паровое сердце.

Краснофлотцы прикатили на пароход пушки, занесли боеприпасы. Готовился десант в Крым. Капитаном назначили Тихона Ломова. Люди в порту называли его теперь Тихоном Николаевичем.

А потом наступила та роковая для Старого Адмиралтейского Якоря ночь…

Сколько лет прошло с тех пор? Десять, пятьдесят, сто?..

И снова на земле весна. Тает последний снег, и весело лопочут ручейки, стекая с обрыва. Берег согрет вешним солнцем. Ослепительна необозримая даль моря. На самом краю обрыва замер подснежник. Он похож на голубую негаснущую спичку, зажженную пробудившейся землей.

Стекляшка на песке пуще прежнего светилась изумрудным светом, и округлый камень добродушно белел на серой гальке.

В один из таких весенних дней Якорь услышал поблизости человеческие голоса, и старое железное сердце его вздрогнуло. Он отвык уже от человеческой речи.

По берегу шла шумная ватага ребятишек. Увидев Якорь, они в изумлении остановились.

— Откуда он здесь взялся! — воскликнул конопатый мальчик Боря. — Вот чудо. Прошлым летом я сто раз ходил здесь и не видел никакого якоря.

— Может, по морю приплыл… — сказала беловолосая девочка Света.

Все засмеялись.

— Что он — деревянный? — заметил кто-то.

Ребятишки суетились вокруг Якоря, пробовали сдвинуть с места, но он даже не шелохнулся.

— Вот что,- сказала пионервожатая Зина, — я попрошу шофера дядю Володю. Приедем с его автокраном, он нам непременно поможет. Сразу по металлолому план выполним. В этом якоре килограммов семьсот.

— Тысяча будет! Тонна целая!

— Завтра же и приедем…

— Посмотрите, посмотрите, какую красивую стекляшку я нашла, — сказала Света. Такой у меня еще нет.

Лишь белого камня, что лежал когда-то в крепостной стене древнего города, никто не заметил. Но он уже привык к тому, что его не замечали.

Утром следующего дня Якорь увидел высокого сухопарого человека, одетого в белый китель морского офицера. Был он без фуражки, и ветер, дующий с моря, расчесывал его седые волосы. Он часто останавливался, размышляя о чем-то, ковырял ивовым прутиком гальку и, подняв какой-нибудь приглянувшийся камешек, шел дальше.

Подойдя к лежащему под обрывом Якорю, человек остановился и, щурясь, долго вглядывался в него, осматривал со всех сторон. Потом тихо-тихо сказал:

— Ты ли это, Якорь Петрович?! — И радостно крикнул: — Конечно же, ты! Ведь я бы узнал тебя среди тысячи якорей!

Адмиралтейский Якорь тоже узнал бывшего матроса и красного командира корабля Тихона Ломова.

Да, это был он. Захотелось старому капитану навестить места своей боевой молодости, вот и приехал сюда, к Азовскому морю.

— Вот что оно получилось… Вот что получилось…- бормотал он и ходил туда-сюда возле Якоря, поглаживая его заржавленные, но еще сильные железные лапы.

— Ты не обижайся, дружище. Искали мы тебя после боя. Дно все обшарили, а тебя вон куда кидануло… Честно говорю — уже не думал свидеться. Ан довелось…

Немного успокоившись, капитан присел под обрывом на камни. Долго смотрел на залитое солнцем море и снова сказал Якорю:

— Так-то, брат. Полвека прошло, а будто вчера все было. Добили мы тогда последнего белого генерала Врангеля. «Афанасий Никитин» больше не плавал. Разорвало ему все нутро. Притащили его в Таганрог и разобрали. Так-то… Учиться я пошел. Академию окончил. Многими кораблями командовал, но всегда помнил «Никитина» и тебя. Приснится, бывало: сижу на носу парохода и книжку тебе читаю. Помнишь?..

Ломов улыбнулся, повернул голову и вдруг увидел гурьбу ребятишек с красными галстуками. Они с любопытством смотрели на него.

Он встал, поздоровался с пионерами.

— Вы чего, ребята?..

Пионеры смутились. Человек, который стоял перед ними, был необычным. Одетый во все белое, с белой седой головой, он смотрел на них молодыми голубыми глазами, и Золотая Звезда Героя ярко светилась на его кителе. Многие ребята впервые видели живого Героя Советского Союза и оробели. Но самый смелый конопатый мальчик Боря выступил вперед и сказал:

— Мы, дедушка, хотим увезти этот якорь.

— На чем же?

— Сейчас приедет дядя Володя с автокраном.

— Вы предусмотрительные! Куда же вы денете Якорь?

— В металлолом сдадим. В нем тонна целая, — сказала беловолосая девочка Света.

— В металлолом, говорите? -старый капитан снова заволновался.- Металлолом… А ну-ка, ребята, давайте присядем. Историю одну хочу вам рассказать.

Тихон Николаевич опустился на теплые камни, ребятишки сели вокруг него.

— Как по-вашему, сколько лет этому Якорю? Не меньше чем двести пятьдесят. Это заслуженный ветеран русского флота. Уже за одно это его никак нельзя сдавать в металлолом.

— Как же он очутился здесь? -спросила пионервожатая Зина.

— Я сам узнал об этом всего несколько минут назад. И потому волнуюсь… Да, пятьдесят лет прошло с тех пор… Кстати, кто знает, откуда взял название ваш поселок?

За всех ответил Боря:

— Назван наш поселок Красным Десантом потому, что где-то здесь высадились в двадцатом году красные моряки, чтобы Врангеля из Крыма выбить.

— Знаете, значит. Так вот. Именно к этому месту, где мы сидим сейчас, подошел ночью двадцатого года пароход «Афанасий Никитин» и высадил краснофлотский десант. Белогвардейцы заметили нас слишком поздно. Мы успели доставить на берег пушки, боеприпасы, но часть снарядов еще оставалась на пароходе. Первый вражеский снаряд угодил в трюм…

Тихон Ломов умолк, словно прислушивался к тому далекому взрыву, добавил:

— Ну вот и все. Якорь выбросило на берег и засыпало землей.

Никто не заметил, как подъехал дядя Володя с автокраном и вместе с ребятами слушал старого капитана.

— А бой за ваше село был жаркий. Много матросов отдало свои жизни, чтобы освободить эту землю… И должен вас похвалить. Был я вчера у памятника, на могиле моих друзей. Хорошо вы за ней ухаживаете, молодцы… И думаю, ребята, а что, если этот якорь поставить рядом с памятником? А? Ведь он тоже участвовал в красном десанте. Пусть стоит на часах у памяти друзей моих и дедов ваших…

Тихо вздыхало и шуршало галькой море. С громкими криками носились над волнами чайки.

— Дедушка, а за что вы получили золотую звездочку?-спросила девочка Света.

— Звездочку?..- улыбнулся Тихон Николаевич. На войне с фашистами. Но это другой вопрос. Об этом я расскажу вам в следующий раз.

Очищенный от ржавчины, покрашенный черной блестящей краской стоит на холме у поселка Старый Адмиралтейский Якорь рядом с белым обелиском. Стоит он в вечном почетном карауле и видит проплывающие корабли, чаек, людей, спешащих на работу в поле и на работу в море. Он будто смотрит на все вокруг глазами тех, кто лежит в братской могиле. Он горд своей бессменной вахтой.

Живые цветы лежат на широких лапах Якоря, морской ветер обнимает его. Сюда часто приходят пионеры и салютуют памяти краснофлотцев. А корабли салютуют гудками. И самым дорогим кажется Старому Адмиралтейскому Якорю гудок нового, недавно построенного теплохода «Красный десант».