«Большой путь»

На исходе навигации речной пассажирский пароход «Сигнал» привалил к пристани, тускло освещенной одним пыльным фонарем, и на берег сошел Алеша Маслов. Было видно, что он не торопился. Пассажиры торопливо ушли в сырую плотную тьму, а он стоял и оглядывался вокруг, не то удивляясь чему-то, не то припоминая что-то.

Темнота дышала тяжелым волглым ветром; река, разбушевавшаяся к ночи, плеско била в крутые бока барж, стоявших у причала. По небу быстро неслись клочковатые тучки. Фонарь, гремя жестяным абажуром, качался на ветру, разгоняя по пристани изломанные на углах тени.

Старый колесный «Сигнал» дал три гудка и отвалил от пристани. Чем дальше он уходил, тем неподвижнее становились его огни, потом совсем остановились и вдруг один за другим, от носа к корме, стали гаснуть, точно темная вода проглатывала их — пароход уходил за поворот.

Сзади к Алеше неслышно подошел пристаничный сторож, одетый в полушубок и валенки.

— Взыграла! Ах, голубушка взыграла! С полдня как начала поплескивать, так до сих пор играет, — сказал он не то для себя, не то для ночного пассажира.

— Михеич, — сказал Алеша дрогнувшим голосом, — не узнал ты меня?

Михеич отшатнулся, взмахнул руками.

— Алешка! Ты?

И ткнулся прокуренными усами в Алешкины губы.

После первых радостных возгласов, похлопываний по плечу, рассматривания друг друга на свету, Михеич спохватился:

— А ты, наверно, голодный с дороги-то! Иди к моей старухе… То-то рада будет… Ну — уважил, Алешка…

— Ну, что ты! — сказал Алеша.

— Я к Ивану Николаевичу пойду.

— Ночью-то? Нет уж, ты ступай-ка к нам, а к Ивану Николаевичу — утром.

— Нет, дорогой Михеич, нет, — ласково сказал Алеша.

Сторож обиженно посопел, но потом махнул рукой:

— Ладно. И то правда, иди к нему. Он намедни все о тебе грустил: не пишешь, мол, долго.

— Мы в плаванье были, — сказал Алеша, направляясь к лестнице, ведущей на высокий берег.

Бесшумно следуя за ним в своих валенках, Михеич восторгался:

— Скажи, пожалуйста, — в плаванье! Хорош матрос, ой, хорош! И бушлатик, и бескозырочка, и брючки…